Власть вероятностей (СИ) [Stephaniya] (fb2) читать онлайн

========== Реданская весна ==========

 

Деликатный негромкий стук в дверь раздался в начале девятого, вскоре после рассвета. Роше, почти не спавший всю ночь, и коротавший сумрачные утренние часы над очередным письмом из Вызимы, уже не намекавшим и даже не просившим, а вполне конкретно требовавшим у него обозначить сроки своего возвращения в столицу, поднял голову и чуть нахмурился.

Здесь, в жилых комнатах на территории университетского кампуса, он до сих пор ощущал себя гостем — почти непрошенным, засидевшимся и наскучившим хозяевам. И потому всякий раз медлил, когда приходилось открывать дверь немногочисленным посетителям самостоятельно. Он много раз предлагал Иорвету перебраться в другое место. Кредит на сгоревший несколько лет назад дом был давно выплачен, и Роше скопил достаточно денег, чтобы отстроить его заново или купить новый — в Оксенфурте или за его пределами. Но Иорвет неизменно отказывался и возвращаться в их прежнее жилище, и обосноваться где-то еще. Он утверждал, что целый дом для него одного — это слишком много, и что жизнь в кампусе была удобней и безопасней всего, но Роше подозревал, что мотивы эльфа были гораздо глубже, чем те, в которых он готов был признаться. Возможно, он боялся потерять и новой дом, как потерял предыдущий. Возможно, одиночество снова становилось его главным врагом после всего, что с ними случилось. Но так или иначе, Роше не решался спорить с ним слишком настойчиво.

Стук повторился, уже настойчивей — еще чуть громче, и он непременно разбудил бы Иорвета, задремавшего всего пару часов назад. Роше поднялся из-за стола, пересек в несколько шагов тесную комнату и со вздохом отворил дверь.

— Доброе утро, — стоявший на пороге юноша приветливо улыбнулся. — простите за беспокойство в столь ранний час.

Виктор, ассистент Ректора, заходил каждый день, и всякий раз эта вежливая простая фраза из его уст, произносимая, как условный пароль, звучала с новой интонацией и совершенно искренне. Про себя Роше называл этого человека «юношей», хотя прекрасно понимал, что внешность его могла быть фатально обманчивой. С Виктором человек был знаком с тех самых пор, как тот вызвался отправиться с отрядом Роше к границам сразу после Флотзамского сражения, и с того дня юноша совершенно не изменился. Роше знал, что для чародеев это было обычным делом — все они выбирали для себя тот внешний облик, который соответствовал их представлениям об идеале. Женщины оставались вечно молодыми, мужчины предпочитали солидный средний возраст, внушавший доверие, уважение или страх. Виктору же сложно было дать больше двадцати пяти лет. Поджарый, рыжеволосый, с аккуратно вылепленным свежим лицом, он говорил и двигался, как молодой человек, едва победивший юношескую порывистость, а в умных цепких карих глазах еще не угас огонь, который редко можно было заметить во взглядах его умудренных годами коллег. Тогда, во Флотзаме, юноша проявил себя, как не слишком искусный маг, но как исполнительный солдат и верный патриот, а потом, вернувшись к своей обычной службе под крылом Ректора Университета, сбросил с себя минувшую войну, как слишком тяжелый зимний плащ в начале лета.

— Заходи, — Роше щедро повел рукой, все еще не в силах избавиться от ощущения, что не имел права звать гостей в чужой дом, но в данном случае он точно знал, что Виктор его приглашение отвергнет.

— Я зашел лишь на минуту, — сообщил юноша, улыбнувшись, — господин Ректор интересуется самочувствием профессора, и хотел бы уточнить, когда он сможет вернуться к работе.

Виктор задавал один и тот же вопрос каждый день всю последнюю неделю, и каждый раз получал от Роше один и тот же ответ — а вернее, никакого ответа вовсе. Иорвет хворал уже восемь дней. Все началось с банальной простуды — весна приходила в Реданию неспешно, дни еще были промозглыми и холодными, и эльфа, должно быть, продуло в лектории, где огромные окна, конечно, давали много света, но совсем не удерживали тепло в помещении. Иорвет слег вечером того дня, когда Роше в очередной раз приехал с кратким визитом из Вызимы, и прометался в жару всю ночь. И после этого человеку, рассчитывавшему провести в гостях лишь пару дней, пришлось задержаться гораздо дольше. По утрам эльфу, казалось, становилось лучше — жар и кашель отступили почти сразу. Но к обеду его обычно охватывала неподъемная слабость, а после, до самого следующего утра, он лежал в постели, не в силах поднять головы от подушки. Роше его состояние, конечно, пугало — но Шани, лично занимавшаяся лечением Иорвета, говорила, что все это — следствие нервного напряжения и усталости, и со дня на день должно было пройти бесследно. Накануне ночью, однако, у эльфа вновь поднялась температура, и Роше провел несколько часов, меняя ледяные компрессы и заставляя Иорвета сделать хотя бы несколько глотков из чашки с целебным отваром. Потому сейчас на вопрос Виктора он смог лишь устало покачать головой.

— Понимаю, — на лице юноши появилось сочувственное выражение. Роше догадывался, что искренности в этом ответе было немного — Ректору едва ли приходилось по вкусу, что один из его преподавателей так надолго вышел из строя, и Виктору предстояло принести ему очередной неопределенный ответ. Но из уст исполнительного юноши до сих пор не прозвучало ни слова упрека. — Может быть, профессору требуется магическая помощь? — осведомился он, тем не менее, и в темных глазах мелькнула тень искреннего участия. Это предложение явно не было согласовано с высоким начальством и не звучало, как попытка поторопить природу или развеять ловкий обман ленивого профессора. Юноша и впрямь хотел помочь, и предлагал, похоже, собственные услуги.

Роше, охваченный внезапным благодарным порывом, сам от себя такого не ожидавший, поспешил кивнуть. Это согласие тоже не было согласованным с высоким начальством — и Иорвет мог отвергнуть его, едва услышав — отношение эльфа к магам за последние годы значительно ухудшилось. Но Роше просто не видел другого выхода.

— Если через пару дней он не поправится, я с радостью приму твою помощь, — сказал он, хотя ничего конкретного Виктор пока предложить не успел.

Юноша улыбнулся.

— Договорились, — сказал он, и едва ли не заговорщически подмигнул Роше. Впервые за очень долгое время тот испытал необоримое желание искренне улыбнуться. Для чародея, прожившего на свете неопределимо долго, и погруженного во все перипетии университетской жизни, Виктор казался на удивление душевным парнем, хотя, возможно, просто носил эту маску так же, как юную личину.

— Еще одно, — гость порылся в глубинах темно-синей мантии и извлек на свет маленький белый конверт, — письмо, — он протянул послание Роше, — пришло сегодня утром с королевской почтой.

Человек чуть нахмурился. Он знал, от кого было это письмо, и сильно сомневался, что стоило сообщать о нем Иорвету. Замешкался Роше, видимо, слишком надолго, Виктор удивленно моргнул, рука, протягивавшая письмо, чуть дрогнула.

— Спасибо, — человек поспешил забрать конверт, с трудом подавив желание скомкать его и сунуть поглубже в карман. Виктор снова улыбнулся.

— До встречи, милсдарь Роше, — он учтиво склонил голову, — мое почтение профессору — с пожеланиями скорейшего выздоровления.

Когда за Виктором закрылась дверь, Роше вернулся к столу. За единственным узким окном совсем рассвело, хотя свет оставался серым и сумрачным, и от этого безликая, полупустая комната казалась совершенно необжитой, хотя Иорвет проводил в ней почти каждый вечер с тех пор, как вселился. В их старом доме эльф все подстраивал под себя, с плохо скрываемым восторгом бросался украшать и приводить в порядок. Там, в давно сгоревшей кухне, прикосновения его рук чувствовались в каждом изгибе изящной резьбы на дверцах шкафов и книжных полках, в каждом подсвечнике, выторгованном у новиградского антиквара, в каждом всполохе легких занавесей на свежем весеннем ветру, когда уже можно было держать окна нараспашку. В этой же комнате с равным успехом мог вовсе никто не жить. Иорвет не приносил сюда больше одной книги — куда удобней, как он утверждал, ему было штудировать их в просторном читальном зале университетской библиотеки. Он не хранил здесь своих записей — лишь быстрые заметки перед очередной лекцией. Он не купил ни единой безделушки, чтобы хоть как-то разнообразить интерьер, и не вырезал ни единого украшения на деревянных дверцах казенных шкафов и спинке кровати. Это была чужая комната, и Иорвет, за неполные двадцать лет привыкший к домашнему уюту, казалось, готов был в любой момент перебраться из нее обратно в лесные пещеры или сырую землянку. И присутствие в этом жилище Роше ничуть не улучшало ситуацию.

Человек неторопливо опустился за стол и покрутил письмо в руках. Иан писал им почти каждую неделю — по одному письму, каждому из родителей. Можно было с уверенностью сказать, что Роше в Вызиме ждало его собственное послание от сына. Это же предназначалось Иорвету — и так же, как всем предыдущим, ему предстояло остаться непрочитанным.

Иорвет всегда говорил, что сын его был совершенно свободен в своем выборе жизненного пути. Но вскоре после войны Иан выбрал то единственное, что его отец, похоже, до сих пор не готов был принять. Летом того года, когда на трон Нильфгаарда взошел новый Император Фергус, юный эльф вернулся в Оксенфурт — затем, как позднее понял Роше, чтобы выплатить все накопившиеся долги. Иан, как и обещал, присутствовал при рождении сына Шани и Эренваля, затем отправился в Вызиму и получил несколько уроков от Кейры Мец. Он был рядом с Анаис, когда юная королева, слишком занятая восстановлением Темерии после войны, лишь иногда давала волю своим настоящим чувствам и горевала по пропавшей подруге — Цирилле, исчезнувшей бесследно перед самым подписанием мирного договора. Иан был Ани верным товарищем и хорошим братом. Но когда в воздухе запахло осенней свежестью, и дни пошли на убыль, он попрощался с родителями и сестрой, и уехал, чтобы стать частью цирковой труппы, в которой прежде выступала покойная Виенна.

Это решение, при взгляде на него с высоты прошедшего времени, не казалось Роше таким уж неожиданным. Мальчик, в столь юном возрасте познавший все ужасы войны на своей шкуре, своими руками схоронивший родную мать, в чьей смерти, должно быть, все еще винил себя, не готов был продолжать идти по пути чародея-Знающего или солдата. Он жаждал даже не свободы — а освобождения, забвения и, может быть, какого-никакого искупления. Иан был слишком юн, чтобы определять свое будущее раз и навсегда, и Роше отнесся к его решению с пониманием. Юный эльф наигрался в волшебника, в полевого врача и императорского советника, и жаждал новых правил новой игры. И что с того, что теперь, вместо целебных заклятий и часов над мудрыми книгами, он предпочел забавные фокусы и акробатические трюки? У Иана впереди была целая жизнь — долгие годы, которым суждено было сложиться в столетия — чтобы еще несколько раз изменить свое решение. Но Иорвет принял эту метаморфозу в штыки.

Он никогда прямо не говорил, что разочарован, что ожидал от сына чего-то большего — большей разумности, больших амбиций, большей верности своему слову — потому, вероятно, что прекрасно понимал — все эти обвинения оказались бы пустыми и беспочвенными. Иорвет мечтал о свободе для своего ребенка — и тот решил лишь воспользоваться тем, за что сражался его отец для него, по собственному усмотрению. Вместе с труппой Огненного Яссэ Иан теперь мотался по провинциям Империи и по Северным королевствам, останавливаясь то тут, то там, давая яркие представления — как то, что они увидели в Туссенте так бесконечно давно. Но Иорвет, лишенный права на обоснованные возражения, предпочитал молчать и делать вид, что никакого сына у него никогда и не было. Он злился на Иана, он был обижен — но тяжелее всего эльфу давалось глубокое, несправедливое, но убийственное разочарование. И Роше очень давно оставил попытки разубедить супруга, заставить его поменять отношение к делу. Он продолжал надеяться, что Иорвет со временем и сам откажется от своих обвинений — Иан был его сыном, эльф потратил много сил, чтобы полюбить его и начать им гордиться. А терять собственную гордость для Иорвета всегда было больнее всего.

Конверт был подписан стремительным легким почерком Иана. Мальчишка, упрямством пошедший в отца, не терял надежды, и, не получив ни единого ответа на свои письма, продолжал их слать. В тех, что предназначались Роше, сын рассказывал о новых землях, где путешествовала их труппа, никогда не задерживаясь дольше, чем на неделю. Иан делился своими восторгами — почти везде их принимали овациями, а предводитель их маленькой армии веселья питал к юноше все больше доверия, и позволял ему становиться частью главного трюка в представлении. Ребенок-Исток, возможно, не должен был бы так гордиться успехам в банальных фокусах, но Иан с радостью делился с папой тем, как ловко у него теперь получалось призывать стаи огненных бабочек, как сам научился танцевать в огне с только что созданной из языков пламени партнершей. И в своих письмах Иан никогда не просил Роше поговорить с Иорветом, попытаться смягчить его, уговорить одуматься. О чем же юноша писал отцу, Роше не знал — и не было смысла спрашивать. В тяжелом темном шкафу, в самом нижнем ящике накопилась целая груда нераспечатанных конвертов, подписанных рукой Иана.

Роше покрутил конверт перед собой, чувствуя себя удачливым вором, проникшим в богатое имение, пока хозяева развлекались на скачках. Ничто не помешало бы ему вскрыть письмо, прочесть его, а потом спрятать или сжечь — Иорвет едва ли заметил бы эту потерю. Но что-то удерживало Вернона от этого вторжения. Пусть у них с супругом давно не осталось друг от друга никаких тайн, и эльф, даже реши Роше вскрыть конверт прямо перед ним, не стал бы возражать. Но отношения Иорвета с сыном всегда оставались для человека запретной зоной, той, где он добровольно оставил двух эльфов один на один, не вмешиваясь, не пересекая сакральной границы, не нарушая тайного молчания обоих. Это письмо предназначалось Иорвету — и если тот не прочтет его, то никому этого делать не полагалось.

Из смутных размышлений Вернона вырвал новый стук в дверь. Он встрепенулся, обратил взор ко входу в комнату. Обычно в этот час к Иорвету никто не заходил. Нанося свои редкие визиты, Роше привык, что до обеда, пока профессор вел свои лекции, он сам мог выспаться после бессонной ночи, дожидаясь его возвращения. Сегодня же, похоже, все задались вопросом, почему Иорвет так долго не появлялся на публике. Или, может быть, это Виктор вернулся, забыв передать что-то еще?

Однако стук на этот раз не имел ничего общего с тем, каким извещал о своем явлении молодой чародей. Кто-то барабанил так, словно собирался перебудить весь кампус, и Роше поспешил метнуться к двери и распахнуть ее. При виде нового посетителя он не смог сдержать улыбки — второй за это сумрачное утро.

Юному Юлиану, сыну Шани и Эренваля, этим летом должно было стукнуть четыре года, но он, как и любой носитель эльфской крови, не желавший прозябать в младенчестве и тратить ресурсы своего незаурядного интеллекта впустую, уже был очень самостоятельным и самодостаточным мальчиком. В тот день, когда он появился на свет, небезызвестный профессор и бард Лютик, явно воспользовавшись ужасом будущего папаши или желая отвлечь его от происходящего в комнате Шани, обул Эренваля в гвинт так виртуозно, что последней ставкой оказалось имя рвущегося на свет младенца. И как бы проигравший ни настаивал на том, что эльфские дети не получают при рождении чужих имен, победитель был тверд. Карточный долг — дело святое, а Юлиан — прекрасное имя, всем на зависть.

Мальчик, с каждым днем становившийся все более симпатичным и сообразительным, быстро стал любимцем всего университета, и «дядюшка Лютик», даровавший ему не только собственное имя, но и нерастраченный потенциал отцовской любви, даже время от времени — с согласия Шани — похищал малыша и возил с собой по окрестностям. Так что слава юного Лютика-младшего достигла самого Новиграда. В «Хамелеоне», кабаре, принадлежавшем его верному спутнику, мальчику позволялось даже иногда выходить на сцену и под аккомпанемент хозяина заведения исполнять короткие задорные песенки. Роше однажды попал на одно из этих представлений и видел, что честная публика едва ладоши себе не отбила от восторга. Эренвалю, желавшему, возможно, для сына иной судьбы, оставалось только смириться. Сам он, присягнувший Императору Фергусу, приезжал в Оксенфурт нечасто. Долг призывал его то в Нильфгаард, то в одну из провинций, то в Венгерберг, где продолжались восстания нелюдей. И в глубине души, вероятно, Эренваль был рад, что маленький Юлиан не чувствовал себя брошенным, пока мать его была занята делами Университета и наукой, а отец — службой Империи.

Маленький гость выглядел опрятным и собранным, как всегда. От своего нареченного родителя он постепенно перенимал франтовские манеры и привычку одеваться ярко и броско — на фоне темно-синей и серой массы универсантов Юлиан походил на экзотическую зерриканскую птичку, заблудившуюся на своем пути в теплые края. Золотисто-медовые кудри мальчика всегда были аккуратно уложены, сапожки — тщательно начищены, а немного надменные бледно-голубые глаза смотрели на Роше так, словно ждали от него аплодисментов за одно только свое явление на этой скромной сцене.

— Заходи скорей, — Роше прижал палец к губам, призывая мальчика не шуметь, потом поманил его рукой за собой. В комнатах Иорвета почти никогда не водилось ничего съестного — профессор обычно пользовался услугами университетской столовой, здесь не было ни очага, ни буфета. Но Роше знал — для Юлиана в тайных ящиках темного шкафа всегда было припрятано угощение. Иорвет не признался бы в этом и под пытками, но он сам становился жертвой очарования маленького вторженца.

Юлиан с достоинством кивнул, переступил порог и протянул Роше сверток — слишком увесистый для его маленьких рук.

— Мамочка просила передать, — сообщил он. Речь его для столь юного создания была на удивление четкой и цветистой — об этом, должно быть, тоже позаботился мастер Лютик, — это лекарства для профессора Иорвета. Она сказала, что зайдет проведать его вечером после лекций.

Роше принял из его рук подношение и кивнул.

— А ты, значит, остался один? — спросил он участливо. Покровитель малыша, насколько ему было известно, сейчас был в Новиграде. Впрочем, оставаться предоставленным самому себе Юлиану было не внове.

— Нет, — покачал головой мальчик, — я пришел к вам.

Роше поднял брови — но скорее для вида. В смелом заявлении мальчика не было, в сущности, ничего неожиданного. Он и раньше знал, что, лишенный внимания родителей и опекунов, Юлиан наведывался в гости к Иорвету — и тот никогда его не гнал. Это никак не было озвучено, но Вернон полагал, что малыш напоминал эльфу Иана — того маленького, восприимчивого ко всему новому, любопытного и послушного Иана, каким сын был пятнадцать лет назад. Юлиан не мог стать для Иорвета заменой ребенку, которого он добровольно утратил, но зато мог разделить его тягостное одиночество. Обычно шустрый и громкий мальчик в компании профессора становился тихим и покладистым. Мог сидеть рядом с ним, пока Иорвет работал над очередной лекцией, или прилежно учился у него играть на флейте. Мастер Лютик, тоже знавший об этом, однажды обмолвился, что вскоре юный Юлиан сможет выступать с собственными музыкальными этюдами.

Мальчик деловито прошел в комнату и взобрался на высокий стул, затем выжидающе посмотрел на Роше.

— Хочешь конфету? — неуверенно спросил тот, покосившись на безмолвную громаду шкафа, словно ожидая от него подсказки.

Юлиан покачал головой.

— Мамочка не разрешает мне есть сладкое до обеда, — пояснил он.

Роше понимающе кивнул. Ему самому было странно, как быстро из его памяти выветрились все знания о маленьких детях, хотя он собственноручно вырастил и воспитал своего сына. Сейчас же пристальный взгляд голубых глаз рождал в нем лишь одно желание — отправиться на поиски матери ребенка, чтобы получить от нее пусть не помощь, но хотя бы совет, как поступить.

Юлиан, впрочем, пришел ему на помощь сам.

— Можно мне порисовать? — осведомился он.

По всему выходило, что мальчик и впрямь планировал задержаться надолго, и где-то в глубине души Роше ощутил смутную радость. С тех пор, как Иан стал взрослым и самостоятельным, а его отец начал погружаться в пучину какой-то необоримой тоски, мысль о том, что появление в доме нового младенца могло исправить ситуацию, не покидала Вернона. Но все доступные для этого способы были им крепко обдуманы и отвергнуты. Иорвет ни за что не смирился бы с чужим ребенком, много лет назад он едва терпел собственного, и Иану пришлось буквально завоевывать его расположение. «Нагулять» отпрыска где-нибудь на стороне для них обоих было просто немыслимо, а тот единственный, темный и страшный способ, который Роше неизменно держал в памяти, был слишком сомнительным и странным, чтобы всерьез обратиться к нему. Юлиан, в какой-то степени, был ответом на его помыслы, пусть и временным, но удовлетворением его желаний.

— Ладно, — кивнул Роше, озираясь по сторонам, — сейчас посмотрим, что можно сделать.

Он понятия не имел, где в этой тесной пустынной комнате хранилось хоть что-то, полезное для запроса мальчика, а рыться в вещах Иорвета все еще было как-то неловко и неправильно.

— Бумага — в нижнем ящике, — подсказал Юлиан, который, по всей видимости, чувствовал себя здесь хозяином куда больше, чем Вернон, — и мои карандаши — там же.

Это уже была совсем неожиданная новость. То, что в жилище, которое Иорвет никогда всерьез не считал своим домом, находилось что-то, принадлежавшее Юлиану, обескураживало. Могло статься, что юный оккупант в скором времени планировал перенести сюда не только свои карандаши, но и часть своих ярких нарядов, свои игрушки и книжки с картинками, которыми его щедро одаривали оба отца — Эренваль очень настаивал на том, чтобы Юлиан учил Старшую речь, и потому привозил ему тома сказок и историй из Нильфгаарда.

Выдвинув нужный ящик, Роше обнаружил, что победный флаг уже развевался над взятой крепостью — рядом с коробкой цветных карандашей покоилась маленькая костяная флейта, явно принадлежавшая начинающему музыканту, несколько оловянных солдатиков и большая книга в мягкой красочной обложке. Легко отчего-то было представить, как поздними вечерами, если Шани приходилось задерживаться на лекциях, в лаборатории или университетском морге, Иорвет и Юлиан сидели вместе на кровати, и эльф негромко читал мальчику одну сказку за другой. От внезапной холодной тоски у Роше болезненно сжалось сердце.

Отогнав непрошенную печаль, он вытащил коробку карандашей, несколько тонких листов бумаги и поспешил задвинуть ящик на место. Там, где сам он потерпел неудачу, не в силах дать Иорвету того, что эльф хотел, супруг предпочел справиться самостоятельно. Он прикормил и пригрел чужого ребенка, и страшно было представить, с какой досадой смотрел вслед мастеру Лютику, когда тот, пользуясь своим правом названного отца, увозил Юлиана в Новиград. С какой злобой наблюдал за тем, как мальчик радовался, должно быть, возвращению Эренваля. Иорвет никогда не был вором, и брал чужое, только если иначе поступить было невозможно. И Юлиан, казалось, был вражеской стрелой, поднятой на поле боя и опущенной в опустевший колчан.

Вернувшись к столу, Роше разложил перед Юлианом карандаши и бумагу и уселся напротив него. Нужно было сбегать в столовую и разжиться завтраком — Иорвет едва ли захочет к нему прикоснуться, но попытка — не пытка. Но Вернон не спешил, наблюдая, как мальчик, взявшись за зеленый карандаш, начал неловко выводить на бумаге очертания человека. Помедлив немного, дождавшись, пока на смену зеленому пришел ядовито-желтый карандаш, Роше с любопытством спросил:

— Что ты рисуешь?

Юлиан на миг оторвался от своей работы и посмотрел на собеседника, как на самого недогадливого человека в мире.

— Это дядюшка Лютик, — пояснил он, награждая зеленую фигуру на бумаге копной золотых кудрей. Для лютни в его руках, делая портрет узнаваемым, Юлиан выбрал алый грифель, — когда он приедет, я подарю ему портрет. Он обещал, что, если я буду себя хорошо вести и слушаться маму, он возьмет меня в Вызиму.

— В Вызиму? — удивленно переспросил Роше, — Лютик собирается в столицу?

В этом известии, в сущности, не было ничего необычного — Вызима за прошедшие три года не только восстановилась после войны, но, стараниями Анаис, сделалась еще краше. Ходили слухи даже, что королева планировала открыть в столице собственный университет, и ее супруг обещал прислать лучших ученых Империи, чтобы те помогли реализации этой идеи. Интерес мастера Лютика к такому событию был понятен — но зачем ему вздумалось тащить в Вызиму мальчишку, который буквально всю жизнь провел в стенах Оксенфуртской Академии?

— Дядюшка Лютик слышал, что там вскоре будет выступать эльфский цирк, — пожал плечами Юлиан, — очень известный — и я хочу посмотреть.

Роше почувствовал, как холодные мурашки строем прошлись по его спине. Он моргнул и невольно сжал кулаки.

— Эльфский цирк? — переспросил он, и тут же понял, что в глазах мальчика, должно быть, все больше стал напоминать глупую говорящую птицу, повторявшую все, что слышала. Но Юлиан терпеливо кивнул, не отрываясь от рисунка.

— Они показывают фокусы, — разъяснил он, — и еще там есть акробаты, и клоуны, и наездники. Они будут выступать при дворе королевы Анаис, и дядюшка Лютик сказал, что он с ней дружит, и нас пустят во дворец — посмотреть. Как думаешь, — мальчик поднял задумчивый взор на Роше, — он не врет?

Роше, силясь справиться с легким потрясением, убедить себя, что все это — не больше, чем совпадение, мало ли в мире эльфских цирков? — улыбнулся и покачал головой.

— Не врет, — уверенно заявил он, — мастер Лютик играл на свадьбе королевы Анаис и Императора Фергуса. Уверен, что вас не только пустят во дворец, но и встретят, как почетных гостей.

Мальчик просиял и с удвоенным старанием принялся за свою картину.

Роше посидел еще немного, неспешно укладывая полученную информацию в голове. Вполне могло статься, что Иан писал письма не только родителям, но и Ани, и та, узнав, что труппа названного брата держит свой путь в Темерию, пригласила их выступить во дворце. Вернон покосился на письмо, все еще лежавшее на краю стола. Что если в этом послании Иан сообщал отцу, что возвращается на родину? Что если просил его приехать и хотя бы посмотреть на то, за что Иорвет его едва ли не проклял? Сам Вернон дал себе слово, что непременно явится на представление — он не видел сына три долгих года, и сейчас сердце его заныло при мысли о нем.

— Посидишь тут немного? — наконец спросил Роше, набравшись смелости, — я схожу посмотрю, как там Иорвет.

Не отрываясь от рисунка, мальчик кивнул, и Вернон поднялся из-за стола, сунул письмо в карман и тихо, почти на цыпочках, направился к закрытой двери в спальню.

Вторая из двух меблированных комнат была еще меньше первой, и почти все пространство в ней занимало глубокое кресло, в котором Иорвет иногда засиживался глубоко за полночь, читая или делая заметки, и кровать, слишком широкая для одного, и слишком узкая для двоих. Окно было плотно занавешено тяжелыми шторами, и серый утренний свет сюда почти не проникал. На рассвете Роше оставил Иорвета, укрытым одеялом почти с головой, и с тех пор тот, казалось, вовсе не менял позы. Однако, когда под ногами человека негромко скрипнула половица пола, фигура на постели вздрогнула, и из-под покрывала появилась встрепанная голова Иорвета. И когда Роше заметил, что на лице супруга расцвела слабая улыбка, от сердца у него немного отлегло.

— Прости, — шепнул он, — я не хотел тебя будить.

Иорвет повел плечами, откинул с нетронутой части лица черную прядь.

— Я не спал, — ответил он. — Иди ко мне.

Вернон присел на край кровати, протянул руку и прижал ладонь ко лбу Иорвета. Ночной жар отступил, кожа эльфа была прохладной и чуть влажной от испарины.

— Тебе лучше? — спросил человек, и этот вопрос оттеснил на задний план все прочие, что роились в его голове.

— Станет лучше, — улыбнулся Иорвет, — когда я позавтракаю. У меня чувство, что я целую неделю ничего не ел.

— Это почти так и есть, — подтвердил Вернон. Возвращавшийся аппетит был очень хорошим признаком, и портить счастливую картину Роше разом расхотелось.

Иорвет протянул руку в ответ, провел ею по щеке человека — той, на которой не было смутных старых следов картечи.

— Тебе нужно побриться, — сообщил он, изобразив недовольство. Роше тихо рассмеялся — своему магическому ритуалу он по-прежнему следовал каждый день, хоть теперь чаще всего ему приходилось проводить его в одиночестве.

— Позже, — пообещал он, — ты сам меня побреешь.

Иорвет кивнул, перехватил запястье человека и потянул его на себя, заставляя почти улечься на постель рядом с собой. Поцелуй — первый с начала болезни эльфа — вышел кратким и легким, как первое касание весны.

— У нас ребенок в соседней комнате, — шепотом предупредил Роше, и Иорвет тихо рассмеялся.

— Как в старые счастливые времена, — заметил он, но позволил человеку чуть отстраниться. Вернон, впрочем, далеко отодвигаться не спешил. Юлиан был занят важным делом, и едва ли стал бы врываться в чужую спальню, а потому Роше позволил себе все же устроиться на кровати рядом с эльфом и заключить того в аккуратные объятия. Иорвет прильнул к нему с неожиданным, почти отчаянным доверием, словно все это время боялся, что Вернону наскучит ухаживать за ним, больным и немощным, и он решит уйти. Стоило, должно быть, сказать Иорвету, что он задержится еще на неделю — и пусть Анаис шлет сколько угодно грозных писем из Вызимы. От накатившей нежности у человека захолонило сердце, и он прикрыл веко, вдыхая терпкий, за столько лет ничуть не изменившийся травянистый запах родного тела.

— Не бойся, — Иорвет добрался губами до его уха, почти прижался к нему, и горячее дыхание волнующе защекотало кожу Роше, — я не рассыплюсь, если ты обнимешь меня крепче.

— Ты еще слаб, — возразил Вернон, хотя от необходимости прикоснуться к Иорвету откровенней, прижать его к себе, ласкать, пока тот не начнет ерзать и стонать от нетерпения, заныли кончики пальцев.

— Со мной уже все в порядке, — заверил Иорвет. Должно быть, для него это все было старой знакомой игрой — живя в маленьком доме в Оксенфурте, пока Иан еще не уехал в Нильфгаард, им часто приходилось совершать то, что не предназначалось для ушей и глаз мальчика, в полной тишине, подавляя и тая даже слишком громкие вздохи. И Роше не мог сопротивляться очарованию этой игры. На Иорвете была надета лишь тонкая ночная сорочка, и скользнуть под нее рукой было проще простого. Бедра эльфа чуть подрагивали, и Роше легко нащупал явное доказательство тому, насколько лучше себя чувствовал супруг. Это было неразумно, почти возмутительно неправильно, но он осторожно сжал пальцы, а Иорвет утопил тихий стон где-то в основании его шеи.

Это было словно заново взяться за рукоять знакомого меча после страшного ранения, словно заново ощутить азарт грядущей битвы. Пальцы Роше двигались точно и стремительно, и через пару секунд Иорвет начал слегка подаваться бедрами вверх, навстречу его ласкам. Он сжимал плечи человека руками, не возвращая касаний, но для человека этого было достаточно. Он почувствовал, как на излете очередного стона Иорвет оставил на его шее быстрый укус, затем старательно зализал его горячим языком, снова впился поверх свежей отметины губами.

Им не понадобилось ни много времени, ни усилий. Иорвет болезненно всхлипнул, выгнулся, орошая пальцы Роше липким теплом, а потом, откинувшись на подушку, постарался глубоко вдохнуть. Вернон, склонившись к нему, перехватил этот вздох поцелуем, и Иорвет ответил с таким жаром и жадностью, словно вовсе не кончил пару мгновений назад.

Несколько долгих минут они лежали, обнявшись, в полной тишине.

— Кто-то приходил? — наконец спросил Иорвет, пошевелившись в руках Вернона. — кроме Зяблика, конечно.

— Зяблик? — Роше покосился на Иорвета с удивлением — тот, к счастью, лежал не в слепой зоне, и Вернон мог разглядеть его раскрасневшееся лицо даже в полутьме комнаты. — ты кличешь его Зябликом?

— Он похож на зяблика, — лениво подтвердил Иорвет, — такой же маленький и яркий. И так же красиво поет.

Роше решил оставить свои комментарии на этот счет при себе — Иорвет давал прозвища лишь тем, к кому по-настоящему привязывался. Даже Иан не заслужил от него такой чести.

— Заходил Виктор, — поспешил человек сменить тему. Иорвет поморщился.

— И что было надо этому подхалиму? — осведомился он. Неприязнь, с которой эльф относился к ассистенту Ректора была, пожалуй, связана с тем, что юноша чаще всего приносил профессору дурные вести или порицания с вершин Университета.

— Он предлагал помощь, — решил Роше начать с самого безопасного известия, полученного от незаслуженно осужденного школяра, — Если тебе не станет лучше. Магическую. И я согласился.

Иорвет возвел очи горе.

— Хорошо, что я уже выздоровел, — заявил он презрительно, — от этого недоучки мне ничего не нужно, уж поверь мне.

Роше качнул головой.

— Он чародей, пусть и не слишком успешный, — заметил он, — а ты болел так долго, что я начал…

— О, мой милый, — усмехнулся Иорвет, — даже если бы я хотел принять помощь того, кого научили только подтирать задницу Ректору и бегать у него на посылках, этот Виктор ничем не смог бы мне помочь.

— Иорвет, — серьезно произнес Роше, — если ты снова заболеешь…

— Когда я снова заболею, меня будет, как и сейчас, лечить Шани, — возразил Иорвет твердо, — но увы, мой глупый человек, от моей болезни нет такого лекарства, которое смогло бы изгнать ее вовсе.

— О чем ты говоришь? — Вернон приподнялся на локте и посмотрел на супруга с тревогой. Неизлечимых хворей вокруг было предостаточно, и мысленно Роше уже сочинял речь, с которой он обратится за помощью к самой искусной целительнице, с которой был знаком — к Кейре.

— Моя болезнь называется старость, Вернон, — Иорвет устало прикрыл глаз — так, словно ему приходилось разъяснять законченному дурачку очевидные вещи, — теперь простужаться и хватать заразы я буду проще, восстанавливаться — дольше, и в конечном итоге — больше не смогу встать с постели. Это естественный порядок вещей.

Роше рывком сел, не сводя взгляда с Иорвета. С того дня, когда он увидел его впервые, эльф ни капли не изменился. Вернее, не так — мирная сытая жизнь сделала его еще моложе и краше, чем Вернон запомнил. И сейчас в его устах разговоры о грядущей старости звучали, как злая пустая насмешка.

Иорвет открыл глаз и мягко улыбнулся.

— Мой глупый человек, — сказал он ласково, — а ты думал, только вашему народу суждено дряхлеть и умирать от старости? Или до сих пор тебе приходилось встречаться лишь с теми эльфами, кто умирал от твоей руки, не дожив своего века?

— Заткнись, — холодно обронил Вернон.

Иорвет сел, устроился напротив него и снова погладил Роше по щеке — тому стоило больших усилий не отпрянуть.

— Твоя магическая юность не позволяет тебе видеть правду, — заметил эльф, — я ведь говорил, что через сто лет меня уже не будет на свете. Да, я чувствую дыхание старости, но не тревожься. Она не заберет меня ни завтра, ни через год, ни, возможно, через десять лет. Но когда-нибудь — непременно.

— Значит, мне можно больше не смотреться в это проклятое зеркало, — Вернон невесело усмехнулся. Груз обрушившейся на него новости, которая новостью вовсе не была, оказывался слишком тяжелым, чтобы с наскока уложить его в голове.

— Через шесть лет мы подарим его на годовщину Императору Гусику, помнишь? — Иорвет придвинулся чуть ближе, приобнял Роше за плечи, — и обеспечим Нильфгаард вечно молодым Императором до скончания веков. Полагаю, за это мы можем рассчитывать быть похороненными в усыпальнице его славных предков бок о бок.

Впервые за невыразимо долгое время Роше захотелось ударить Иорвета. Тот находил в себе силы шутить, и это было самое страшное. Эльф не боялся собственной неминуемой кончины — а, значит, успел примириться с ней. Вернон ощутил укол страшной, глубокой обиды. Заключая сделку, даровавшую человеку вечную молодость, Иорвет, должно быть, не подумал, что с годами они поменяются ролями. И что теперь? Предложить Иорвету самому смотреться в собственное магическое стекло? Смирится с неотвратимостью конца? Убить его и покончить с собой немедленно, чтобы не оттягивать неминуемые страдания? Роше нашел в себе силы лишь обнять его в ответ.

Они посидели так несколько долгих минут, и, наконец отстранившись, Роше решился.

— Виктор принес письмо, — сказал он, — от Иана.

Иорвет нахмурился и отвернулся.

— Хорошо, — обронил он, — положи его к остальным.

— Его труппа приезжает в Вызиму, — не сдавался Роше, — я узнаю у Лютика, когда точно, он собирается отвезти Юлиана посмотреть на их выступление.

Иорвет, чуть помедлив, кивнул. Стрелы, похоже, били мимо цели.

— Если уж ты собрался дряхлеть, и вскоре даже из дома выйти не сможешь, может, совершишь со мной последнюю поездку в столицу? — на этот раз тон Роше звучал почти что зло. Иорвет усмехнулся.

Ответить эльф не успел — раздался стук в дверь, куда более робкий, чем прежде.

— Заходи, — крикнул Иорвет, и на пороге возник Юлиан. Он, должно быть, засиделся в одиночестве и успел закончить свой шедевр, и теперь созерцал открывшуюся картину с нетерпеливой надменностью — вылитый Эренваль, которого застали врасплох.

— Я голодный, — сообщил мальчик, — может быть, позавтракаем?

— Вернон, — весомо заявил Иорвет, спуская ноги с постели, — ты слышал? Собираешься заморить нас с Зябликом голодом?

Роше поднялся, чувствуя, как колени наливаются свинцом.

— Я сбегаю в кухню, — объявил он и выдавил из себя невеселую улыбку, — и что-нибудь раздобуду. Вдруг удастся поохотиться на стаю оладушек?

Мальчик рассмеялся и юркнул обратно к столу. Вернон последовал за ним, но у самой двери его остановил голос Иорвета.

— Погоди, — позвал он, — оставь письмо. Я почитаю.

 

========== Накануне Равноденствия ==========

 

Пустота между столбиками мегаскопа замерцала, треща, задрожала, через пару мгновений являя хрупкую девичью фигуру чародейки. Филиппа отвела взор от алхимического куба, в котором уже начинала идти сильная контролируемая реакция, повернулась к мегаскопу и едва заметно улыбнулась.

— Здравствуй, Марго.

Женщина ответила на ее приветствие коротким учтивым кивком — Филиппа знала, что Маргарита побаивалась ее и чаще избегала выходить на связь, а это означало, что в Школе произошло что-то по-настоящему важное.

С тех пор, как славный король Радовид бесславно закончил свои дни на новиградском мосту Святого Григора, Филиппа решила для себя, что, раз уж она взялась избавить Север от этой чумы, то ей же предстояло разбираться и с последствиями его подвигов.

Она помнила безумного короля чахлым жестоким мальчишкой, получавшим истинное наслаждение от чужих страданий. И пусть поначалу в руки ему попадались лишь бессловесные твари — жуки, ящерицы, цыплята или щенки — и лишь позже — те, кто мог, умирая, проклинать его вслух, Радовид вслушивался в жалобный скулеж кутенка и в истошные крики чародеек с одинаковым умиленным вниманием. Филиппа знала, что сама, вероятно, была повинна в том, во что с годами превратился ее воспитанник, и природа постаралась тут лишь отчасти. Сиги, принимавший в воспитании тирана равное участие, говорил тогда, что жестокость — истинное свойство королей, которое слабые правители могли лишь подавлять в себе в угоду мирным устоям, но Филиппа всегда сомневалась, что король Фольтест или Император Эмгыр, на чьей совести лежали тысячи загубленных жизней, в детстве развлекали себя, поджигая лупой глаза неоперившимся птенцам. Отрадно было осознавать, как жестоко ошибся всеведущий и непогрешимый Дийкстра, и как поздно он осознал свою ошибку.

Филиппа, которой не чуждо было чувство мировой справедливости, могла бы простить Радовиду многое. Его намерения всегда были благородны и чисты — с его собственной, конечно, извращенной точки зрения, а его политический дар не могли поставить под сомнение даже самые ярые его враги. Он убивал, пытал и обманывал, он шел по головам и слушал вопли вместо хвалебных песен безмозглых бардов — но он боролся за свободу, имея на руках не самые сильные карты. Филиппа могла, возможно, простить Радовиду даже собственное пленение и ослепление — пусть мальчишке и не хватило ума прикончить ее сразу. В этом тоже была высшая справедливость — чародейка платила за свои промахи, и готова была принять слепоту, как искупление. Она могла простить Радовиду даже смерти своих подруг, слишком глупых и слабых, чтобы, почуяв запах дыма, не выбежать из горящего дома. Но того, что Радовид сделал с главным сокровищем Севера, с прекрасной Аретузой, простить было нельзя. И, ощутив жар его крови на своих руках, Филиппа жалела лишь, что не могла с наслаждением облизать пальцы на глазах у изумленных солдат.

Когда победоносная армия Нильфгаарда проходила по завоеванным землям, когда железнаяпоступь вражеских солдат оглашала залы Третогорского дворца, когда Император Эмгыр, кровавый триумфатор, рассаживал на опустевшие троны своих пустоголовых големов, Филиппа ждала. Несколько долгих лет она копила силы, заканчивая сложную операцию по восстановлению собственных глаз, набирала влияние в восстановленной Ложе, чтобы у дорогих товарок не осталось ни капли сомнений, кто должен ее возглавить. Она воспитывала новую королеву, ту, что с рождения была чудовищем, о чьей природе можно было не заблуждаться, а значит — предугадывать метаморфозы ее настроения и намерений. Филиппа — так же, как и почивший король Радовид — выковывала, выплетала, выгрызала свободу Редании, не считаясь с затратами. Но все это время она продолжала держать в голове свою главную цель.

На то, чтобы восстановить Аретузу, потребовалось не так уж много времени и очень много средств. Но, по счастью, новый властитель всея Севера, тоже понимал ценность главной магической школы, и не питал иллюзий о том, что правление его продлится долго без должной чародейской поддержки. Вслед за восстановлением Ложи Император поучаствовал и в восстановлении Аретузы, и выделенное на это имперское золото Филиппа и ее соратницы использовали по назначению.

Маргарита, которая всегда мечтала лишь об одном — учить и вводить в мир новых талантливых магичек — с радостью приняла предложение занять прежнюю должность, и Филиппа была счастлива, что подруга вернулась на свое законное место. Но никто ни в Ложе, ни в Школе не сомневался в том, какую роль сама Эйльхарт сыграла в восстановлении прежнего величия и гордости чародеек, а потому, прежде, чем принять важное решение, Марго всегда советовалась с ней. И Филиппа была щедра на советы.

— Здравствуй, Пиппа, — ответила ректоресса и нервно оправила вьющуюся светлую прядь.

— Что-то случилось? — Филиппа опустила голову к плечу, и тут же одернула себя — она старалась избавляться от всех «птичьих» привычек, но время от времени они все равно брали над ней верх.

— Нет-нет, — Маргарита передернула плечами, — но мне необходим твой совет.

По лицу ректорессы, искаженному магическими волнами мегаскопа, сложно было понять, взволнована она или нет, ее черты оставались неизменно гладкими и умиротворенными — и это была привычка, выработанная годами наставничества. Не умей Маргарита «держать лицо», ей ни за что не удалось бы вселить уверенность и смелость в сердца юных учениц, оторванных от родного дома и поставленных перед фактом, что отныне они оказывались чужачками в собственных семьях, отрезаны от понятия простого женского счастья, и на плечи их возлагалась огромная, страшная ответственность за судьбы Континента. Но Филиппа умела читать скрытые знаки — правда обычно, лишь стоя с собеседником лицом к лицу. Годы слепоты, однако, сделали ее более чуткой и прозорливой — за это тоже можно было сказать спасибо павшему колоссу, но с Маргаритой, искусной интриганкой и отъявленной лицемеркой, какой и должна быть истинная наставница, никогда и ничего нельзя было сказать наверняка.

— Конечно, дорогая, — Филиппа кивнула, — я слушаю тебя.

— Сегодня утром я получила послание от Йеннифер, — заговорила ректоресса, явно тщательно подбирая каждое слово. Все в Ложе знали, как Филиппа относилась к бывшей нежданной союзнице, и какой монетой та платила ей в ответ. По всему выходило, дело и впрямь было по-настоящему важным. — Она сообщила, что хотела бы привести в Школу новую ученицу, — продолжала Маргарита, и Филиппа чуть нахмурилась.

— Милая Марго, — заметила она, — ты вовсе не должна советоваться со мной, принимая новых послушниц. Никто, лучше тебя, не в силах оценить их потенциал и таланты. В этом вопросе я безоговорочно тебе доверяю, — и это была чистая правда. Филиппа, умевшая укрощать чудовищ, лишь с одним их видом неизменно терпела сокрушительное фиаско — с малыми детьми.

— Да, безусловно, — поспешила кивнуть Маргарита, — но Йеннифер желает устроить в школу принцессу Литу вар Эмрейс.

Между чародейками повисла трескучая тишина. Даже желай Филиппа как-то проявить свои чувства на этот счет, она, пожалуй, не смогла бы изобразить должной реакции. Дочь солнцеликого Императора — теперь уже бывшего — до сих пор на поле истории была фигурой столь мелкой и незначительной, что, не упомяни его Маргарита, Филиппа не смогла бы даже припомнить ее имени. Если планы Эмгыра на старших детей — дочь и сына — были очевидны заранее всем, кто хоть немного разбирался в политике, и по крайней мере, принц Фергус занял свое законное место на троне, то касательно младшей дочери Императора можно было предположить лишь, что она появилась на свет исключительно по счастливой случайности и ради увеселения сердца правителя на старости лет. Никто не делал на Литу никаких ставок, никто не брал ее в расчет, но проклятая Йеннифер, как всегда, решила всех переиграть. Потерпев фиаско со старшей дочерью Эмгыра много лет назад, теперь неуемная товарка решила взяться за младшую.

— Насколько я знаю, принцесса Лита еще очень юна, — нейтрально заметила Филиппа, теперь еще пристальней вглядываясь в трепещущее изображение лица Маргариты.

Та снова кивнула.

— Я сказала Йеннифер, что до первой крови нет смысла начинать серьезное обучение, — подтвердила она, — принцесса действительно еще совсем юна. Но Йен утверждает, что разглядела и даже развила в девочке такой потенциал, что было бы глупо не начать гранить этот алмаз немедленно, не дожидаясь, пока она расцветет.

Губы Филиппы искривились в невольной усмешке.

— Надо полагать, наша добрая подруга боится, что кто-то сорвет этот цветок до того, как она возьмется за огранку, — заметила она ядовито, и Маргарита хмыкнула, прикрыв губы ладонью.

— Увы, — сказала она, возвращая усмешку, — сложно судить, насколько свободные нравы царят ныне при императорском дворе. Я слышала, Его Величество Фергус начал свое правление с ослабления вожжей, которые так твердо держал в руках его досточтимый батюшка.

— Или, может быть, услыхав очередное пророчество, Его бывшее величество решил, что раз он не смог жениться на одной своей дочери, ему подойдет другая, — подхватила Филиппа. На этот раз Маргарита коротко и тихо рассмеялась.

— В таком случае остается лишь похвалить Йен за ее стремление защитить честь и моральный облик своей маленькой воспитанницы, — отозвалась она, но через мгновение снова посерьезнела, — и все же, Пиппа, я в растерянности, — сказала Марго после краткой паузы, — боюсь, мы не в том положении, чтобы отказывать — Школа была полностью отстроена заново на императорские средства, а благодаря Йеннифер все мы обрели свободу и прежнее благосостояние. Могу ли я отвергнуть ее просьбу, если она сама не одумается?

— Ну зачем же отказывать? — еще секунду подумав, Филиппа беззаботно пожала плечами, — первый этап обучения, насколько я знаю, не предполагает ни серьезной опасности, ни фатальных изменений в организме. И если юная принцесса под конец этого этапа решит, что магия — не для нее, то никто из нас не сможет помешать ей сойти с этого пути. Кроме того, стоит напомнить нашей подруге Йеннифер, что обучение в Аретузе — вовсе не бесплатно.

— Обучение принцессы будет оплачено из личных средств ее отца, — поспешила заверить подругу Марго, и Филиппа мысленно поаплодировала ей — даже в минуты тяжких сомнений ректоресса не забывала о школьном бюджете и бюрократических тонкостях.

— Тогда я не вижу препятствий, — заявила Филиппа, — посвящение новых послушниц ведь проводится на Весеннее Равноденствие? Передай Йеннифер, что принцесса должна прибыть в Школу за неделю до того, чтобы уладить все формальности.

— Спасибо, — на этот раз на лице Марго читалось искреннее облегчение. Откажи ей Филиппа, ректоресса оказалась бы в ужасно неловком положении, а враждовать с покровителями Школы ей, безусловно, было совершенно не с руки. Что же до принцессы Литы, Филиппа решила обдумать этот вопрос позднее — может быть, даже попытаться понять, почему Йеннифер озаботилась ее образованием в такой спешке.

— Всегда рада помочь, — улыбнулась Филиппа в ответ, — до свидания, Марго.

— До встречи, Пиппа, — улыбнулась Маргарита, — надеюсь, ты все же сможешь прибыть на Посвящение.

— Я постараюсь, — обещала Филиппа, проводя ладонью над кристаллом мегаскопа и прерывая связь. Про себя же она решила, что непременно посетит церемонию — затем хотя бы, чтобы посмотреть на юное дарование.

Реакция в алхимическом кубе вошла в последнюю фазу. Филиппа проверила уровень давления воздуха, произнесла краткое заклинание для стабилизации элементов и, проколов указательный палец длинной серебряной иглой, добавила в реторту несколько капель своей крови. Жидкость вспенилась, поднялась волной, и тут же опала, продолжая вяло булькать и плавно меняя цвет, и когда снадобье уже почти достигло нужного вида, мегаскоп за спиной чародейки снова подал сигнал. Филиппа устало возвела очи горе — время от времени выдавались дни, когда всем вокруг прямо-таки жизнь оказывалась не мила без ее чуткого руководства. Почему-то, разумеется, эти дни приходились на те, когда самой чародейке необходимо было сосредоточиться на заботе о собственном здоровье — заново созданные глаза следовало поддерживать особой алхимической формулой, и работа по ее созданию была кропотливой и не терпела суеты. Филиппа с сожалением отвернулась от куба и посмотрела на нового собеседника.

— Прошу прощения за беспокойство, — явившийся пред очи чародейки человек робел гораздо больше, чем до него Маргарита, и Филиппа, не терпевшая долгих расшаркиваний, нетерпеливо махнула рукой.

— Говори и проваливай, — бросила она.

Человек поспешил поклониться и выпалил — так, словно боялся забыть нужные слова и запутаться.

— Вы просили сообщить вам немедленно, как только это произойдет, — последовал еще один поклон, но на этот раз Филиппа насторожилась — этих новостей она ждала со дня на день, но вместе с тем, боялась вовсе не дождаться, — его милость барон отошел сегодня утром. Его личный лекарь засвидетельствовал смерть, но мы не спешим распространять это известие.

— А документы? — быстро переспросила Филиппа.

— Подписаны, — подтвердил человек, — будут доставлены вам к вечеру королевской почтой.

— Не нужно почтой, — чародейка раздраженно мотнула головой, — я сама заберу их. Попридержите ваши новости еще пару дней, я скажу, когда можно будет их обнародовать.

— А что делать с телом? — растерянно поинтересовался человек, и Филиппа во внезапном приступе раздражения резко сжала кулаки — и с какими только недоумками не приходилось иметь дело ради славы родной Редании…

— Положите его на лед, — отчеканила она в ответ, и в следующий миг мегаскоп погас.

Нервно заламывая пальцы, чародейка прошлась по лаборатории из угла в угол, остановилась у стола и снова глянула на алхимический куб. План, который она вынашивала с нежностью и заботой, с какой ни одна мать не вынашивала долгожданное дитя, должен был вот-вот войти в решающую фазу, подобно сложной алхимический реакции. Филиппа Эйльхарт, женщина, которую сильные мира сего постоянно ошибочно списывали со счетов и не принимали всерьез, была готова сделать то, что не удалось ни одному из них. Да, она была могущественной чародейкой, хитрым стратегом, советницей глупых королей и королев, но вместе с тем она оставалась Филиппой Эйльхарт из Третогора, настоящей патриоткой, единственной, кому удалось восстановить и сохранить свободу Редании, единственной, кому под силу было даровать свободу всему Северу. И в ее плане, поначалу казавшимся таким шатким и ненадежном, наступал переломный момент.

Вернувшись из забвения и темноты, потерпев сокрушительное фиаско и почти сгинув, двадцать лет назад Филиппа застала свою страну растерзанной. Радовид был бешенным псом и передушил собственных кур, но свои сторожевые функции исполнял исправно. Сиги был самовлюбленным лицемером, кораблем, так часто менявшим курс, что фарватер его был безнадежно потерян, и замах его оказался сильнее удара. И после смерти их обоих Редания оказалась несчастной вдовой, вытолкнутой на мороз босиком и в одном исподнем. Филиппа твердо знала — ей одной было под силу вернуть стране сперва независимость, а потом — и былое величие, а, может быть, даже возвысить ее еще больше.

Адда была в ее руках мягкой податливой глиной. Она, запуганная, преданная, никогда ни на что не способная и ничего от себя не ждавшая, попала под крыло Филиппы в момент, когда готова была сдаться и улечься под нильфгаардских захватчиков так же, как младшая сестра и ее регент. Должно быть, Радовид научил это несчастное дитя тому, что, когда тебя насилуют, главное не дергаться, иначе будет только больнее. Филиппа же показала и доказала Адде, что все может быть иначе. Что обидчика нужно не терпеть, а уничтожать, выждав нужный момент. И в ее руках маленькая напуганная стрыга расцвела. Чародейка всегда умела укрощать чудовищ, не боясь, что рано или поздно — вскормленные и обласканные — они все равно откусят ей руку. Адда же, носившая клеймо монстра с самого рождения, была совсем другой. В ней не было ни бессмысленной жестокости Радовида, ни бессердечной расчётливости Дийкстры, ни идеалистической ерунды, в которую верила Саския. Она родилась чудовищем, но из всех, кого приходилось укрощать Филиппе, оказалась самой разумной.

Когда Адда села на реданский трон, в королевстве, истерзанном собственной властью, наконец наступил мир. Внешние враги могли сколько угодно захлебываться ядом, называя политику Адды популизмом, желанием отмыться от крови, лицемерием и приманкой на дурачка. Но именно благодаря Адде Редания с каждым годом становилась все более свободной и безопасной, привечая в своих границах тех, кого Радовид так рвался изничтожить. И, помогая королеве принимать верные решения, Филиппа надеялась, что рано или поздно сестра Адды, дурочка Анаис, тоже поймет, что жизнь под пятой захватчика — это совсем не то, что нужно Северу, совсем не то, с чем стоит мириться.

Филиппа разгадала план Эмгыра, касательно юной темерской королевы, слишком поздно, и не успела вмешаться тогда — но сейчас результаты его были очевидны. Анаис была жестоко обманута, и под видом больших привилегий получила на шею золотую цепь покороче и потолще, чем прежде. Вместо того, чтобы сын Эмгыра стал мужем королевы Темерии, сама глупая девчонка оказалась женой Императора Нильфгаарда — а это был уже совсем другой расклад. А Филиппа окончательно убедилась, что действовать нужно было немедленно.

У стремительности ее решений была, однако, и еще одна, куда более весомая причина, чем очередной выигрыш в политической шахматной партии Императора у маленькой девочки. Адда была хорошей королевой, и вполне могла возвысить Реданию даже без сомнительных договоров с Анаис и ее хозяевами, у нее был несомненный талант и огромный потенциал. Но к несчастью, добрая королева уже шесть лет, как умерла.

Филиппа прекрасно знала о том, что люди, проклятые в детстве, не жили долго — темные чары, даже изгнанные, накладывали на жертву проклятья неизгладимый, пожизненный след, и скорее рано, чем поздно, давали о себе знать вновь. Единственным необъяснимым исключением был Император Эмгыр, в этом году справлявший свое семидесятилетие и до сих пор находившийся в добром здравии. Загадкой его долголетия Филиппа никогда всерьез не занималась — тут наверняка была замешана магия, ей недоступная, а потому — бесполезная. Потому много сил, пока Адда была жива, чародейка потратила на то, чтобы королева подарила Редании наследника. Она прибегала к самым сложным алхимическим формулам, к изучению лунных циклов и древних мощных заклинаний, она пичкала Адду целебными снадобьями и зельями, повышающими плодовитость, она подбирала для оплодотворения самый сильный и чистый материал, но все было впустую. Королева была просто не в состоянии выносить ребенка, не заходя обычно дальше первых месяцев.

Последний эксперимент казался поначалу самым удачным — Адда доходила до самых последних сроков, и Филиппа, не предавая факт беременности огласке, тщательно следила за ее самочувствием и оберегала ее покой, взяв на себя все заботы о прочих делах. Адда была буквально заперта наедине с растущей внутри нее новой жизнью, и с радостью принимала все условия чародейки, радуясь каждому движению ребенка, каждому удару его сердца, даже каждому признаку приближающихся родов. Но Филиппа не учла, что проклятье в крови королевы уже набирало силу. Младенец после нескольких часов мучений вышел из Адды уже давно безжизненным, а сама королева истекла кровью за считанные минуты после этого, даже не успев погоревать, что все ее усилия были напрасны. Зато у Филиппы времени для паники и горя было предостаточно.

Чародейка, однако, быстро взяла себя в руки. За девять месяцев фактического отсутствия королевы на троне, она научилась править без нее и создавать у подданных впечатление, что их властительница все еще с ними. Это было сложным сочетанием иллюзий, морока и выступлений «от лица вашей доброй королевы», но Филиппа смогла удерживать власть — и тайну — в своих руках. Она прекрасно понимала, чем должна была обернуться новость о кончине Адды. Не оставившая прямых наследников, покойная королева бросила Реданию в руки немедленно взбунтовавшийся знати — началась бы жестокая борьба за власть, способная разрушить все, что Адда и Филиппа возводили последние годы. Или того хуже — на трон могла бы взойти единственная близкая родственница королевы — глупая маленькая Анаис. И тогда оставалось бы только распахнуть ворота пошире, чтобы вновь впустить в Третогор нильфгаардских оккупантов. Филиппа этого допустить не могла.

Шесть долгих лет она скрывала правду, и в последнее время эта конспирация начинала давать трещину за трещиной, необходимо было что-то предпринимать, и тогда чародейка решила оглядеться по сторонам и взглянуть на ситуацию шире, и возможное спасение пришло с неожиданной стороны.

Слишком занятая делами собственного королевства, Филиппа никогда не уделяла много внимания изучению генеалогических древ других династий Севера, а сделать это, как она сейчас понимала, нужно было гораздо раньше. Именно на ветвях одного из них и нашлось возможное чудесное спасение.

Филиппа глянула на перегонный куб — реакция прекратилась, и снадобье обрело нужный вид, став совершенно прозрачным, как невинная слеза. Ловким отточенным движением чародейка набрала зелье в стеклянную пипетку, еще раз рассмотрела его на свет. Консистенция была правильной, цвет — идеальным, но всякий раз, приступая к процедуре, Филиппа испытывала малодушный страх. Это средство, разработанное и проверенное ею самой, в неправильной пропорции могло выжечь ей глаза, а пройти через это во второй раз Филиппа боялась, пожалуй, больше всего на свете.

Она запрокинула голову, оттянула нижнее веко на правом глазу — шрамы от старой операции все еще ощущались крохотными подкожными бугорками, а магически выращенные глаза слишком быстро сохли и время от времени воспалялись — Филиппа так и не смогла до конца нормально восстановить собственные слезные протоки, и приходилось обходиться тем, что есть. С кончика пипетки сорвались три прозрачные капли, и голову чародейки — от глазницы до самого затылка — прошила горячая молния боли. Она быстро заморгала, разгоняя целебное снадобье по глазному яблоку, стараясь не застонать. На вторую половину процедуры сил требовалось несравнимо больше.

Наощупь положив опустевшую пипетку на стол, Филиппа опустилась в кресло и некоторое время сидела с закрытыми глазами, дожидаясь, пока резь и боль утихнут. Наконец, с трудом разлепив веки, чародейка поднялась на ноги и легким взмахом руки устранила последние неприглядные следы процедуры — мокрые следы от слез на щеках. Пора было отправляться в путь, раз уж сегодняшний день принес столько важных новостей — Филиппа всегда предпочитала решать дела быстро и без лишних сомнений.

Она ступила в раскрывшийся перед ней портал, и через мгновение оказалась в просторном кабинете. Виктор, молодой чародей и ее верный помощник, сидел за большим ректорским столом и прилежно делал какие-то пометки в большой книге. За работой он всегда был похож на старательного малограмотного мальчишку, пытавшегося без ошибок переписать сложное предложение в ученическую тетрадь. Когда за Филиппой закрылся портал, Виктор поднял голову и улыбнулся.

— Здравствуйте, господин Ректор, — сказал он в своей неизменно очаровательной шутливой манере. Привычка называть Филиппу именно так на публике и наедине очень его веселила. Мальчик — что с него взять?

Филиппа остановилась перед столом, и юный чародей поспешил подняться. Занимаясь восстановлением родной страны и ремонтом королевской репутации, магичка с самого начала решила, что не станет совершать фатальных ошибок Радовида. Бывший воспитанник, дорвавшись до власти, забыл главное — для любого государства главной ценностью были и оставались знания. А потому вместе с Аретузой был восстановлен и разграбленный псами Радовида Оксенфуртский университет. До войны его возглавлял один из бывших членов Капитула — не слишком умный и чересчур податливый и трусливый маг, которого тайно вывезли и обезглавили одним из первых после начала гонений. Власть же в обновленном Университете Филиппа не решилась доверить никому. Однако академическое сообщество, как выяснялось, было куда более закостенелым и узколобым, чем магическое и даже королевский двор. Мудрые ученые мужи ни за что не приняли бы на высоком ректорском посту женщину, еще и чародейку Ложи, и потому Филиппе пришлось буквально создать образ, окутанный тайной, а потому внушавший еще больше уважения. Никто никогда не видел Ректора в лицо, ходили споры о его истинном имени, и чародейка решила не вносить в эту интеллектуальную сумятицу лишних переменных. Голосом Ректора стал сперва один помощник, болтавший слишком много и в неверных компаниях, а потом — Виктор, на которого взор Филиппы обратился всего несколько лет назад.

В свое время мальчишку отыскал, конечно, Сиги. Сколько бы злобных слов ни хотелось Филиппе высказать ему в лицо, сколько бы раз она ни мечтала плюнуть на его могилу, в одном Дийкстре отказать было невозможно — он всегда знал, где и как добыть необходимые для его целей сведения. И цель, с которой он вытащил из какого-то притона запуганного шестилетнего мальчика на излете последней Северной войны, тогда была Филиппе непонятна. Гораздо позднее, покопавшись в истории происхождения мальчика, она поняла, в чем было дело, и не могла не восхититься прозорливости бывшего любовника. Сиги никогда не заключал договоров с теми, против кого не имел козыря в рукаве, никогда не вел дела с людьми, знавшими больше или хотя бы ровно столько же, сколько он сам. И маленький Виктор должен был стать его решающим аргументом, если бы опасная связь завела его не туда. Увы, Сиги не успел воспользоваться этой картой, и Филиппе, с высоты прошедших лет и произошедших событий, виделась в этом изящнейшая ирония.

То, зачем Сиги раскопал в свое время Виктора, Филиппу не интересовало. Человек, на которого Дийкстра собирался воздействовать, уже пятнадцать лет как сошел с политической сцены и не представлял интереса, и чародейка решила поначалу просто приберечь Виктора «про запас». Но, столкнувшись с собственной бедой, Филиппа быстро поняла, что стоило сделать на один шаг больше, чем сделал Сиги, и мальчик мог оказаться не просто разменной монетой в грязной сделке, а буквально спасителем родины — пусть и не только своей.

— Здравствуй, дитя, — улыбнулась Филиппа. По своему собственному убеждению, она считала, что ни из одного мужчины на поприще серьезной магии не могло выйти ничего полезного, и Виктор не был исключением. Она взялась за его обучение, когда вытащила мальчишку из уличной банды бывших «людей Сиги Ройвена», она дала ему работу и кров, но, как бы мальчик ни старался, как бы ни был ей благодарен, толку, как от чародея, от него добиться было невозможно. У парнишки были старательность и гибкий, нестандартный склад ума, но совершенно не было природных способностей. Его талантов, впрочем, вполне хватало на то, чтобы исполнять обязанности ассистента Ректора, а однажды даже — поучаствовать в короткой нелепой войне, развязанной неуемной Саскией. Узнав, что Виктор добровольно отправился на фронт, Филиппа сперва мысленно обругала его и его проклятую наследственность последними словами, а потом потратила много сил, чтобы сберечь и помочь ему. Мальчишка вернулся домой невредимым, и после этого чародейка решила, что пора начинать постепенно приводить свои планы, касательно него, в действие, пока он снова не ввязался в какую-нибудь сомнительную авантюру.

— Я получил письмо от профессора Шинце, — принялся, меж тем, отчитываться Виктор. Визиты Ректора в Университет были довольно редкими, но юный помощник всегда был готов предоставить полнейшие сведения о новостях и сплетнях, блуждавших в его стенах. — Он намерен задержаться в Темерии до конца семестра, если вы не возражаете. Вызимский Университет откроет свои двери к лету, и он увлекся научными контактами с нильфгаардской интеллектуальной элитой.

— Проще говоря, он осознал, что вызимские бордели лучше, чем местные, — хмыкнула Филиппа, и Виктор состроил многострадальное лицо — о страсти известного профессора к особого рода развлечениям было широко известно. Впрочем, моральный облик ученых, если это не мешало их основной деятельности и не затуманивало их блестящие мозги, Ректора не слишком волновал.

— Мы вновь получили заявку об организации в Университете факультета сравнительного богословия и теологии, — продолжал вещать Виктор.

— Ни за что, — отрезала Филиппа. Она знала, что скрывалось под этим громким словом «сравнительная», и иметь дела с очередной сектой фанатиков не собиралась. Следы сажи от деятельности Культа Вечного огня отмыть не удавалось до сих пор, — И знаешь что, — чародейка вдруг ощутила укол настоящей черной злобы, — узнай, кто именно шлет нам этим заявки, и отправь его в Третогор. Уверена, Ее величество будет рада с ним пообщаться.

Виктор кивнул и сделал быструю пометку.

— Лектора на курсе общей философии снова придется замещать, — со вздохом продолжал юноша, выждав приличествующую случаю паузу и чутко давая Филиппе побороть приступ гнева. Она внимательно посмотрела на ассистента.

— А что с этим Иорветом? — резко спросила чародейка, — если из-за него в Университете начнется эпидемия…

— Насколько я знаю, он не заразный, — возразил Виктор, — и, если верить профессору Шани, вскоре вернется в строй. Просто… не сегодня.

Филиппа терпеливо кивнула. За всеми этими простыми, ежедневными делами, от ровного услужливого тона молодого ассистента, под внимательным взглядом его умных карих глаз легко было забыть, зачем, собственно, она явилась в Университет. Чародейка посмотрела на помощника — тот, похоже, закончил делиться свежими известиями, и ждал теперь от нее дальнейших поручений.

— Боюсь, мой мальчик, — еще немного помедлив, заговорила Филиппа, — я принесла печальные известия.

Темные брови юноши сошлись над переносицей, но взгляд остался прямым и ясным. Его не так просто было напугать подобными фразами, и эта его черта очаровывала Филиппу.

— Барон Кимбольт отошел в мир иной сегодня на рассвете, — печально проговорила чародейка, хотя понятия не имела, отдал ли дряхлый барон концы с первыми лучами солнца или ближе к полудню. Но Филиппе показалось, так эта новость звучала внушительней.

О родственной связи между бароном и пригретым Дийкстрой мальчишкой Филиппа узнала далеко не сразу. И подозревать истину чародейка начала, лишь увидев отца Виктора, бывшего партнера Сиги по заговору, с разбойничьей повязкой на утраченном глазу. Семейное сходство было не слишком кричащим, но вполне очевидным. Хватило совсем немного усилий, чтобы найти догадке подтверждение, и для Филиппы впервые с момента смерти Адды забрезжил свет надежды. У почившей королевы, насколько магичка знала, на свете осталось совсем немного родственников — сводная сестра и двоюродный брат короля-отца, барон Раванен Кимбольт, в свое время претендовавший на Темерский трон по праву этого близкого родства. И когда правда выплыла наружу, наладить связь с престарелым бароном и познакомить его с Виктором было делом техники.

Филиппа приводила свой план в исполнение медленно и кропотливо. На одном из приемов в поместье Кимбольта, которые старый барон давал, чтобы разогнать тоску и одиночество последних лет жизни, чародейка появилась рука об руку с молодым ассистентом и представила его хозяину торжества, не выкладывая пока на стол все карты. Она позаботилась о том, чтобы Виктор время от времени отправлялся к старику с мелкими поручениями, был у него на виду и, пользуясь своим невольным природным обаянием, втерся к нему в доверие. Все шло удачно — Кимбольт, не имевший прямых потомков и смертельно уставший от назойливой дальней сомнительной родни, надеявшейся отхватить часть богатого наследства, был рад вниманию смышленого и учтивого юноши, и несколько раз простые визиты с весточками от Филиппы перерастали в долгие шахматные партии или пространные беседы о будущем Севера и Темерии — барон ненавидел Нильфгаард всей душой и мучился от безысходности и бессилия что-либо изменить. Знал бы он тогда, что, возможно, изменил все, один лишь раз не удержав хер в штанах. Это было восхитительно иронично, и Филиппа наслаждалась происходящим.

Она не рассказывала барону правды до самого последнего времени, когда старость и болезнь наконец не начали брать верх над крепким стариком. Около недели назад, явившись к его постели, Филиппа доверительно поведала Кимбольту, что умирал он вовсе не в одиночестве, и что Виктор приходился ему никем иным, как родным внуком. Чародейка знала, что под конец жизни, оглядываясь на прожитое, барон столкнулся со страшными угрызениями совести, и часто в бреду вспоминал обесчещенную и брошенную им женщину, коря себя за то, что так и не нашел ее вновь, чтобы исправить ошибки. О родившемся в результате той связи сыне Филиппа деликатно промолчала, но умирающий барон и не стал о нем спрашивать — ему было довольно знания, что рядом с ним все последние годы была его родная кровь, его внук, через которого можно было обрести искупление.

Искуплением были документы, подписанные бароном, в которых он признавал Виктора своим родственником, жаловал ему свою фамилию и безусловное право наследовать все свое имущество и титул. Поставив все на эту дряхлую клячу, Филиппа ни капли не прогадала.

Выслушав печальное известие, Виктор склонил голову и вздохнул — не слишком, впрочем, печально. Сам он относился к сварливому старику со здоровой долей презрения. Собственная некрасивая семейная история была парнишке неведома, но на каком-то интуитивном уровне он все равно, похоже, испытывал необъяснимую неприязнь к этому человеку.

— Он оставил завещание, — продолжала Филиппа, чувствуя, как в ней поднималось приятное волнение, схожее с тем, что испытываешь, впервые верно произнося сложное заклинание, — и по нему его поместье, счета и титул переходят тебе, мой мальчик.

Виктор вскинул голову и растерянно моргнул. Именно на такой эффект Филиппа в глубине души и надеялась — все же помощник был еще совсем мальчишкой, хоть и учился ничему не удивляться.

— Мне? — переспросил он, — но почему?

Филиппа мягко взяла его за руку, отвела в противоположный угол кабинета и усадила в глубокое кресло, сама устроилась напротив и некоторое время молчала, разглядывая удивленное свежее лицо. Стоило отучить Виктора смотреть такими жадными глазами до того, как план перейдет в завершающую фазу — будущим королям такое выражение совершенно не подходило.

— Я должна тебе признаться, — произнесла Филиппа после паузы и отвела взгляд — надеясь, что вышло не слишком театрально, — я не хотела ставить тебя в неловкое положение, и потому молчала. Виктор, барон Кимбольт узнал из надежных источников, что ты приходишься ему родным внуком, но, увы, у него не было шанса поговорить с тобой об этом…

Виктор сглотнул, сильнее сжав ее руку. О собственном происхождении мальчишка никогда не спрашивал. Он помнил свою мать — она была одной из продажных женщин, работавших под началом людей Сиги Ройвена, и умерла вскоре после последней Северной войны. Он помнил своих покровителей — сперва самого Сиги, который пригрел его еще в раннем детстве, а после его смерти отцами парнишки стала осиротевшая бандитская группировка. После того, как Новиград был взят армией Нильфгаарда, им пришлось уйти в глубокое подполье, но оттого Виктор учился всему только быстрее и проникся уличным братством крепче. Он знал, что всем, что имел сейчас, был обязан Филиппе, и был ей бесконечно благодарен и верен, но ни разу за все время, что чародейка знала его, Виктор не задавался вопросом, кем был его настоящий отец — должно быть, запретив себе об этом думать. Мальчишка был достаточно смышленым, чтобы понимать, откуда у уличных шлюх заводятся дети, и что ни одна из них с уверенностью не могла бы назвать имени того, чье семя выиграло эту гонку. Как Сиги удалось преуспеть в этом исследовании, Филиппа не знала, но совершенно не сомневалась в его исключительных способностях.

Все это для Виктора было, казалось, совершенно неважно, но нынешние известия несомненно выбили почву у него из-под ног. Некоторое время он молчал, созерцая ковер под своими стопами, потом поднял растерянный взгляд на Филиппу.

— Но разве не должно было это наследство достаться…- «моему отцу» — вот что не смог произнести Виктор, и Филиппа вдруг с изумлением поняла, как болезненно застряли эти слова в его горле. Мальчишка все же задавался вопросами, о которых она ничего не знала, и сейчас, похоже, улучил возможность произнести их вслух. Воды, в которых они плавали, оказывались куда опасней, чем на первый взгляд.

Филиппа мягко покачала головой.

— Барон никогда не знал твоего отца — ваши с ним судьбы очень схожи, — ответила она, решив не лгать мальчику, чтобы позже не разбираться с последствиями этой незапланированной лжи, — и уже не узнает. А ты стал для него отдушиной на исходе жизни, и сделать наследником именно тебя — было его собственной идеей.

Виктор молчал. Филиппа чувствовала, что еще больше вопросов буквально крутились у него на языке, и плотина сдержанности могла в любой момент рухнуть. Она уже сейчас понимала — парнишка докопается до сути, найдет правду, и ей оставалось надеяться, что узнает он все не от нее.

Виктор проглотил свое любопытство, как горькую пилюлю.

— И что теперь? — спросил он негромко, — что мне делать?

— Ты вступишь в права наследования через неделю после похорон барона, когда будет обнародовано его завещание, — деловито ответила Филиппа, чувствуя, что наконец выбирается на твердую почву, — после этого ты будешь представлен знати и Ее величеству. А после этого мы с тобой нанесем визит в твои владения, чтобы ты мог понять, что теперь переходит в твою собственность.

Виктор обескураженно кивнул.

— И это значит, моя помощь в Университете вам больше не понадобится? — спросил он после еще одной неловкой паузы, и Филиппа почувствовала, как сердце ее наполняется непрошенным теплом. Сложно было не начать питать симпатию к тому, кого учил и воспитывал так долго — и к тому, кто должен был спасти весь Север.

— О, мой мальчик, — она протянула руку и ласково погладила Виктора по щеке, — пусть не в Университете, но твоя помощь мне будет нужна всегда. Из тебя получится отличный барон, — улыбнувшись, добавила чародейка, решив не говорить, какой отличный из Виктора получится король.

 

========== Темерский полдень ==========

 

Где-то у дальнего горизонта слышались глухие раскаты грома, хотя для гроз был еще не сезон. С просторного внутреннего двора доносился стук деревянных мечей и детские возгласы. Струи воды журчали, ударяясь о мраморную чашу маленького фонтана на высокой террасе. Время лениво двигалось к полудню, и прохладный утренний ветер улегся, отдавая власть уже почти по-настоящему теплым весенним солнечным лучам.

— Отец? — осторожно позвал Фергус. Он так и не оставил привычку в присутствии родителя сидеть, прямо держа спину и чуть вздернув подбородок, хотя в мягкой неге туссентской весны делать это было чрезвычайно сложно.

Эмгыр медленно поднял тяжелые веки, чуть пошевелил рукой. Сам он сидел, вальяжно откинувшись на спинку глубокого плетеного кресла, и вся его расслабленная фигура была словно олицетворением этого мирного утра.

— Я тебя слушаю, — обозначил он, — чародеи снова подали прошение — а ты?

— А я…- Фергус едва заметно передернул плечами, — что я мог сделать? Я ответил, что этот вопрос будет рассмотрен на ближайшем заседании Совета. Но ты же знаешь, что ответит на их требования Совет.

— Знаю, — подтвердил отец, — и чародеи тоже это знают, потому пришли напрямую к тебе, надеясь, что ты наложишь свое вето на их решение. А я предупреждал тебя, что нельзя давать советникам слишком часто открывать рот и иметь собственное мнение. Распыление власти ведет к иллюзии свободы мнений. А истинный правитель должен…

— …делать так, чтобы народ считал, что принимает собственные решения, даже исполняя его прямую волю, — уныло закончил за него Фергус. Помолчал немного. Вздохнул, — Но ведь, в сущности, чародеи не так уж много просят. Самоуправление в Академии необходимо для торжества науки и магии, Оксенфуртский Университет ведь существует автономно, и подчиняется приказам королевы только в случае войны.

— Ты сам отвечаешь на свой вопрос, — Эмгыр протянул руку, взял стоявший на столике между ними высокий кубок и сделал маленький глоток густого напитка из молока, измельченных зерриканских бананов и красных ягод — мать запрещала ему пить вино до ужина, — если ты считаешь верным удовлетворить их требования, сделай это, не опираясь на мнение Совета.

— Но, получив такую уступку, они захотят расширения своих полномочий, — возразил Фергус, почти понимая, что спорит с самим собой, — ты ведь сам говорил, что в руках у магов Нильфгаарда не должно быть сосредоточено слишком много власти, мы и так закрываем глаза на деятельность Ложи и не вмешиваемся в дела магических школ.

— Тогда откажи им, — Эмгыр отставил кубок и опустил руки на подлокотники своего кресла, — но сделай им какую-нибудь незначительную поблажку. Объяви об укреплении академических связей, пригласи лектора из Аретузы или увеличь финансирование Академии. Чародеи ценят маленькие подарки и, получив их, обычно забывают, зачем пришли.

— Но как же Совет? — Фергус чувствовал, что совсем запутался, — теперь будет выглядеть, что я одобрил его решение, за неимением собственного мнения.

— А оно у тебя есть? — осведомился отец и наконец пристально посмотрел на юношу. Тот выдержал его взгляд совсем недолго и поспешил отвернуться и еще выше вздернуть подбородок.

— Я считаю, не нужно им никакой власти, — скрывая раздражение, откликнулся Фергус, — они служат Империи и должны быть горды этим.

— Чтобы гордиться службой Империи, нужно сперва начать гордиться самой Империей, — нейтрально заметил Эмгыр, — а на памяти о былых военных подвигах гордости не взрастить. Ты ведь уже распорядился об отправке делегации наших ученых в будущий Вызимский университет? Вот и включи в нее нескольких из тех, кто составляет эти прошения. Пусть съездят на Север и убедятся, что наука в Нильфгаарде переживает расцвет, а свободные северяне могут лишь копировать наши достижения.

— Но маги Севера…

— Маги Севера не подчиняются королям, — оборвал его отец, — но над ними стоит Ложа, и нашим соотечественникам нужно предоставить возможность сравнить и решить, под чьим чутким руководством им приятней жить и работать — и что для них важнее — магия или борьба за власть.

Фергус немного помолчал, взвешивая слова отца, потом неуверенно кивнул.

— Я понимаю, — подтвердил он наконец, — но Совет…

— Ты сам создал совещательный орган, — Эмгыр тонко усмехнулся, — и сам теперь жалуешься, что он собирается, чтобы посовещаться. Я говорил тебе, что темерская модель для Нильфгаарда не подходит, но ты твердо заявил, что это — верный способ систематизировать несистемную оппозицию.

— А ты со мной согласился, — Фергус невольно сжал кулаки.

— Потому что ты — Император, а я — твой подданный. Было бы странно, если бы я начал спорить с решением Императора, — пожал плечами Эмгыр.

— И что — мне разогнать его? — Фергус поднялся на ноги, не сдержавшись, и нервно прошелся по террасе, остановился у самого края и оперся руками о невысокое ажурное ограждение, — аннулировать собственный указ?

— Если не хочешь слушать мнение, не совпадающее с твоим, и не принимать решения большинства — то да, — подтвердил Эмгыр. Он тоже поднялся, оправил полы тяжелого бархатного халата, наброшенного поверх простой черной рубахи, неторопливо приблизился к сыну и опустил руку ему на плечо, — Фергус, я всегда рад помочь тебе советом, но ты не должен опираться лишь на то, что я говорю тебе. Когда меня не станет, тебе не к кому будет обратиться, потому учиться быть твердым и говорить «нет», когда нет, необходимо прямо сейчас.

Фергус покосился на отца. С тех пор, как семейство бывшего Императора переехало из Нильфгаарда в Туссент, Эмгыр время от времени заводил разговоры о том,что произойдет, когда жизненный путь его подойдет к концу, хотя по очевидным признакам умирать, похоже, вовсе не собирался. За три года жизни вдали от государственных дел, внешне бывший правитель почти не изменился — даже напротив, посвежел лицом, пусть и немного отяжелел на свежих сливках и в блаженном бездействии.

Фергус знал, что два года назад, вскоре после того, как в оформлении поместья, где они сейчас жили на самой южной оконечности княжества, был сделан последний штрих, матушка, проявляя неожиданную деятельность натуры, вырвавшейся на свободу из золотых стен Императорского дворца, приказала привести в порядок и земельные угодья вокруг поместья. В ней проснулась внезапная предпринимательская жилка, и вместо того, чтобы, как все в Туссенте, заняться производством вина и выращиванием оливок, матушка распорядилась привезти из Редании ростки особого неприхотливого сорта табака, и теперь плантация его простиралась на несколько миль вокруг. Рия лично нашла и назначила управляющего хозяйством, юриста и счетовода, и табак новой марки теперь активно вытеснял давно известную третогорскую махорку не только на рынке Нильфгаардских провинций, но и за пределами Империи.

Бывший Император, ничего не смысливший ни в табаке, ни в международной торговле, опиравшийся прежде в этом вопросе на мнение гильдий, воспринимал ее увлечение, как невинную игру, способ занять долгие дни, пока сам он нежился на солнце, купался в реке, читал книги и пил густую бурду из молока и фруктов. На деле же, Фергус знал, доходы от материнской компании полностью покрывали и содержание поместья, и беззаботную жизнь их семейства. Рия твердо заявила сыну, что не желает больше брать денег Империи, и даже сама исправно отчисляла налоги в княжескую казну. И пока мать была занята новым увлекательным делом, завоевывая все новые рынки, как ее супруг прежде — вражеские земли, у Эмгыра было достаточно времени на пространные размышления о судьбах мира после своего из него ухода. Но Фергус регулярно интересовался у личного лекаря отца его здоровьем, и тот неизменно отвечал, что Его бывшее величество с легкостью может пережить их всех.

— Я не могу распустить Совет, — Фергус вздохнул и устремил взгляд вниз, на внутренний двор, где старый учитель фехтования пытался поставить в нужную атакующую стойку вертлявого трехлетнего мальчишку, желавшего просто махать мечом, как попало, лишь бы попасть брату по голове. Его спарринг-партнер нетерпеливо подпрыгивал на месте и подгонял старика. Фергус мысленно усмехнулся — этот же учитель занимался много лет назад и его собственной боевой подготовкой, и, должно быть, сейчас с тоской вспоминал те деньки, когда сын у Императора был только один.

— Если я так сделаю, — продолжал Фергус, — провинции могут взбунтоваться. Это ведь представительный орган, князья не потерпят такого оскорбления.

— Да, нелегко тебе…- протянул Эмгыр, и Фергус заметил, что смотрит он уже не на него, а на двух мальчишек внизу, вновь скрестивших деревянные мечи. Юный Император не мог припомнить, глядел ли на него отец когда-нибудь с такой же умильной гордостью.

Риэр и Мэнно, младшие сыновья Эмгыра и Рии, совершенно одинаковые лицами чернявые сильные мальчишки, на плодородной туссентской земле росли ничуть не хуже, чем неприхотливый реданский табак. Неуемная энергия трехлетних детей сочеталась в них с бескрайней жаждой открытий и свободой их совершать. Лишенные обязательств перед Империей, они смотрели на мир вокруг широко раскрытыми глазами и с жадностью брались то за фехтование, то за поиск сокровищ, то за верховую езду, и рассуждения отца о государстве и благе слушали с нетерпеливым снисхождением, пропуская почти все, что он им говорил, мимо ушей. Иногда Фергус сталкивался в самом себе с некрасивым и недостойным чувством зависти, понимая, что глупо обвинять кого-то, кроме превратностей судьбы, в том, что родились братья не ради славы Империи, а для собственного удовольствия и на радость родителям.

— Быть правителем страны, которая ведет войну — легко, — неожиданно снова заговорил отец, и Фергус, поддавшийся на минуту течению собственных мыслей, невольно вздрогнул, — в такие времена всегда понятно, где враги, где союзники, куда воевать и с кем заключать союзы. А даже если и неясно, то история расставит все по своим местам, а все сопутствующие расходы и собственные промахи можно списать на неудачи армии и неумелых генералов. Император же, правящий страной в мирное время, может опираться лишь на собственную мудрость и отвечать за ошибки не мгновенной расплатой, а долгой работой над ними, чтобы больше их не повторять. Ты понял, что совершил ошибку, мальчик мой. Теперь реши, как ты будешь ее исправлять.

— Поэтому ты почти все время своего правления воевал? — с неожиданной злостью переспросил Фергус, не успев себя остановить. Эмгыр покосился на него и усмехнулся.

— Это и напишут в моей эпитафии и в учебниках истории, — подтвердил он, — и если Эмгыра вар Эмрейса запомнят, как Императора, потерпевшего два крупных поражения и утопившего Север в крови, то у Фергуса вар Эмрейса пока есть все шансы стать Императором, начавшим правление с победы и сумевшего сохранить мир.

Мальчишки внизу побросали свои деревянные мечи и бросились друг на друга с кулаками, сцепились и с воплями повалились на землю, катаясь в сухой пыли. Учитель застыл над ними в нерешительности, явно боясь дернуть кого-то из них за ворот, чтобы не быть затянутым в безжалостное рукопашное сражение.

Фергус вздохнул и отвернулся.

— Ты останешься на обед? — полюбопытствовал отец, тоже отводя взор от сумбура мальчишеской схватки, — твоя мама вернется с минуты на минуту — у нее были какие-то дела в Боклере. Может быть, она захочет показать тебе новое дорожное платье, которое она купила для Литы.

Фергус покачал головой.

— Я должен прибыть в Вызиму через час, — сообщил он, — у меня назначена важная встреча.

— Надеюсь, это важная встреча с твоей женой, — с ухмылкой заметил Эмгыр, и юноша вскинул на него удивленный взгляд.

— О чем это ты? — спросил он сконфуженно.

— Ты прекрасно понял, что я имею в виду, — пожал плечами отец, — ты женат на королеве Анаис уже три года, но, насколько я знаю, посещаешь ее спальню только ради игры в гвинт.

Фергус обиженно сдвинул брови.

— Ты не можешь дать мне совета насчет судьбы Империи, но шпионы твои следят за мной даже в спальне моей жены? — спросил он, смело расправив плечи.

— Нет, — покачал головой Эмгыр, — но не нужно никаких разведданных, чтобы понять, что женат ты уже три года, а наследников у Империи все еще нет.

Фергус, в котором злость и раздражение схлестнулись с удушливым смущением, сжал и разжал кулаки.

— Все… не так просто, — заявил он, понимая, что звучит вымученно и жалко.

— Чего проще, — Эмгыр снова бросил взгляд вниз, где отважный Мэнно взгромоздился на спину брату, а тот, барахтаясь в пыли, пытался скинуть его с себя.

Меньше всего на свете Фергусу хотелось продолжать этот разговор. И вовсе не из-за снисходительного тона отца или неловкости задаваемых вопросов. Юноша боялся, что, начав говорить, вывалил бы на Эмгыра все, что накопилось у него в душе за последние три года, а отец в своем расслабленном превосходстве был совершенно не готов к такому потоку откровений. Фергус и сам был к нему не готов. С тех пор, как Иан уехал, он не позволял себе думать о нем, посвятив себя бесконечным государственным вопросам, неотложным решениям и неразрешимым спорам знати, чародеев и князей. И обычно отвлечь, обмануть себя ему неплохо удавалось. Император знал, что в его окружении ходили разговоры о фиктивности их брака с Анаис, хоть никто и не решался вслух говорить о том, что союз их так и не был консумирован. Они с Ани, оставаясь добрыми друзьями, исполняли все формальные обязанности супругов — появлялись рука об руку на балах в Вызиме, вместе посещали провинции и проводили смотры войск — этому очень помогала налаженная портальная связь между Императорским дворцом и Вызимой — плод трудов нескольких чародеек Севера. Но, улыбаясь и махая публике, или даже оставаясь наедине, оба супруга были слишком глубоко погружены в собственные, совершенно разные горести, чтобы даже задуматься о том, чтобы улечься в одну постель.

Всего этого отец бы просто не понял, и Фергус иногда с сочувствием думал, какой напор общественного мнения приходилось терпеть в свою очередь Анаис. Зимой королеве исполнилось двадцать шесть, и даже ее придворная чародейка начала открыто намекать, что детородный возраст — вещь быстротечная, а благо государства — это то, ради чего правитель должен иногда забывать о собственных проблемах.

— Если я не смогу оставить наследников, — неожиданно мстительно заметил Фергус, — трон унаследуют Риэр и Мэнно. Думаешь, из них выйдут достойные правители мирного времени?

Эмгыр, осознанно решивший игнорировать его сарказм или просто не заметивший его во флере собственной благости, покачал головой.

— Эти двое обрушат Империю в череду кровавых войн, — ответил он, умильно улыбаясь, — а потом поделят ее надвое и будут вечно драться за морскую границу.

— Может быть, именно это Империи и нужно, — буркнул Фергус, направляясь прочь с террасы.

Проход через портал всегда был для Фергуса чем-то вроде морского путешествия, упакованного в один бесконечный миг. Он ступил из просторной рамы на каменный пол, и еще несколько минут пытался заставить его не шататься под своими ногами, радуясь, что отказался от предложения отобедать с семьей. Когда тошнота и мутная рябь перед глазами немного отступили, Фергус вдохнул поглубже, пригладил растрепавшиеся тугие кудри и решительно вышел в дворцовую галерею.

Гвардейцы, несшие службу у дверей портационного зала, отдали ему честь.

— Королева Анаис у себя? — поинтересовался юный Император.

— Никак нет, — отчитался один из стражников, — Ее Величество изволит встречать ученых из Оксенфурта в Университете.

Фергус кивнул — не в самой незаметной глубине души он надеялся на такой ответ. Чтобы застать Анаис во дворце и не на совещании с генералами или главами ремеслиничьих гильдий, необходимо было точно подгадывать время. Молодая королева любила и оберегала Темерию, может быть, даже больше, чем смогла бы когда-нибудь полюбить их общих детей, отдавая королевству все ресурсы своего разума, тела и времени. Фергус восхищался ею, даже стремился ей подражать, хоть и слышал много раз, что управление Империей — это совершенно другое дело. Анаис была идеальным примером правителя мирного времени. Для нее война была лишь помехой в реализации ее огромных планов, и, сбросив с себя последствия конфликта, королева с прежней страстью ринулась строить и совершенствовать. Фергус помогал ей, как мог, чувствуя, что, даже нуждаясь в имперской казне или помощи имперских ученых и магов, Анаис не испытывала необходимости в нем самом. Даже взойдя на императорский трон, для нее Фергус остался тем, кем должен был стать с самого начала — необходимым политическим союзом, мужем, о котором Анаис не просила.

— Я буду в королевском кабинете, — сообщил Фергус стражникам, — когда прибудет ведьмак, отправьте его прямо ко мне.

— С вашего позволения, Ваше Величество, — лицо гвардейца не дрогнуло, — ведьмак Геральт прибыл и ожидает вас.

Фергус недовольно поморщился. Его отец всегда говорил — хуже того, кто опаздывает, лишь тот, кто приходит раньше времени и делает вид, что его заставляют ждать. И в этом юноша был с родителем совершенно согласен. Он надеялся на этот раз, что до разговора с ведьмаком у него останется еще время отдышаться и привести мысли в порядок.

— Благодарю, — кивнул Император, и гвардейцы разом отдали ему честь.

Ведьмак ожидал его, оперевшись о стол, скрестив руки на груди и разглядывая портреты на стене с интересом специалиста по генеалогии, выискивающего ублюдка в череде славных королевских предков. При появлении Фергуса он не озаботился даже тем, чтобы выпрямиться, не говоря уже о церемонном поклоне — а ведь провел столько лет при королевском дворе! Мог бы освоить хотя бы базовые основы придворного этикета.

Фергус пересек кабинет, уселся в кресло за столом, и только после этого Геральт соизволил оттолкнуться от него и встать к Императору лицом.

— Что-то ты бледный, — по-отечески заметил он, — проходил через портал? Терпеть не могу порталы. Я слышал, если закрывать глаза…

Фергус нетерпеливо махнул рукой — отеческих наставлений для одного дня ему было уже достаточно.

— Ты пришел отчитаться о проделанной работе, — произнес он, надеясь, что тон его хоть немного похож на тот, каким матушка разговаривала со своими батраками и счетоводами. — Есть какие-то новости?

Геральт безрадостно вздохнул и покачал головой. Фергус, подавив в себе приступ досады, терпеливо глядел на него.

— Совсем ничего? — переспросил он настойчивей.

— Сколько ни переспрашивай, все равно — ничего, — подтвердил ведьмак, — она умеет не оставлять ни следа.

— Три года поисков, и ты не продвинулся никуда? — снова переспросил Фергус. Этот ритуал повторялся с завидной периодичностью уже больше трех лет, и каждый раз ведьмак давал один и тот же ответ, а Фергус смотрел на него, и сперва недоумевал, а потом злился на то, с каким равнодушием Геральт всякий раз объявляет, что вернулся с пустыми руками, словно в целом свете одному только Фергусу было дело до исчезновения Цириллы.

— Я с самого начала говорил тебе, что эти поиски — пустая трата времени, — отозвался Геральт с легкой снисходительной усмешкой, — если Цири не хочет, чтобы ее нашли, никто ее не найдет — ни я, ни ты, ни все твои легионы.

От подступившего к горлу гнева у Фергуса вдруг перехватило дыхание. Он не мог больше смотреть в эти издевательски спокойные золотые глаза, слышать этот покровительственный тон, видеть расслабленную вальяжность позы ведьмака и терпеть его невысказанные, но такие явные насмешки. Юный Император сжал кулак и грохнул им по столешнице — боль прошила руку от запястья к локтю, но он не обратил на нее внимания.

— Ты забываешься, ведьмак! — выплюнул он, — ты разговариваешь с Императором, и императорская казна щедро оплачивает твои бесполезные услуги!

От неожиданности Геральт выпрямился по струнке, как гвардеец на страже, опустил руки, и лицо его стало непроницаемо отстраненным.

— Я не просил об этом задании, Ваше величество, — отчеканил он, — вы наняли меня, хотя я с самого начала говорил, что шанс на успех в этом деле минимален. Цири появляется и исчезает, когда хочет, не отчитываясь ни передо мной, ни перед вами, ни перед вашим батюшкой. Но вы дорого платите мне за очистку собственной совести, потому я согласился. И сейчас я с вами предельно откровенен — поиски никуда не ведут, потому что Цири сама не хочет, чтобы ее обнаружили, и, пока не решит вернуться, мы ничего не сможем сделать.

Горячая пелена плавно сползала с глаз Фергуса, и он с трудом подавил неуместное желание извиниться перед ведьмаком. Тот был прав — Цири исчезла бесследно, и с годами юноша и сам начинал верить, что сделала это по доброй воле, по привычке ни с кем не посоветовавшись, хотя с самого начала отчаянно отрицал этого. Но шли дни, месяцы — и надежды таяли. Особенно при взгляде на то, как отец, мать, приходившаяся Цири подругой, Геральт, ее воспитатель, а в последнее время даже Ани, горевавшая по возлюбленной больше всех, отказывались от идеи найти ее или хотя бы выяснить, что с ней приключилось.

Ведьмак, видимо, чутко наблюдавший за выражением лица Фергуса, неслышно приблизился к столу.

— Не грусти, Гусик, — сказал он мягко, но не решаясь протянуть руку через стол, чтобы привычно похлопать Фергуса по плечу, и тот был ему за это невыразимо благодарен, — если бы с ней что-то случилось, я бы знал об этом. У нас с ней… что-то вроде связи. Предназначение, что-то вроде того.

Фергус поднял на ведьмака прохладный взгляд. Были времена, когда он верил в Предназначение, но с тех пор, как Цири и Иан бросили его, много раз ставил это понятие под сомнение, находя все больше подтверждений этим сомнениям.

— Когда она в опасности, меня мучают кошмары, — продолжал свою душеспасительную речь ведьмак, — я рассказывал тебе, как искал ее по время Второй Северной войны?

— Я хочу, чтобы ты отправился в Венгерберг, — прервал поток ностальгической ерунды Фергус, — пройди весь путь поиска сначала — всего один раз. После этого можешь считать свою миссию выполненной.

Геральт отступил на полшага и пару мгновений задумчиво молчал. Потом пожал плечами.

— Как прикажете, Ваше величество, — сказал он, — в Венгерберге сейчас неспокойно. Вы предлагаете мне путешествовать туда с имперской охранной грамотой или инкогнито?

Услышав первый с начала беседы конструктивный и важный вопрос, Фергус крепко задумался на несколько секунд. Столица Аэдирна — даже после заключения Мариборского мира — оставалась самым неспокойным, самым несогласным городом Империи. Порядок в нем поддерживался силами императорских гвардейцев — и для провинций, получивших право на автономию, это был исключительный случай. Наместником в Аэдирне был назначен один из ближайших придворных Францески Финдабаир, утвержденный мастером Риннельдором, главой Имперского Совета. Но этот ход — правитель-нелюдь в государстве нелюдей — скорее расшатал ситуацию еще больше, и в город были направлены лучшие нильфгаардские дипломаты, включая сына мастера Риннельдора. Махакамские краснолюды, участвовавшие в войне на стороне Саскии, получили помилование и приглашение присоединиться к тем их собратьям, что возводили для Анаис фабрики и мануфактуры. Согласились немногие, но энтузиазм молодой королевы пришелся по душе тамошней верхушке, и шаткое соглашение было достигнуто. Но все могло пойти прахом в любой момент — это понимали все, включая ведьмака, которому предстоял переход через горную гряду.

— Инкогнито, — наконец решился Фергус, — вернее — без официального статуса. Ты ведь ведьмак, твои услуги нужны всегда и везде, невзирая на то, кто стоит у власти.

— Это верно, — кивнул Геральт, немного подумав, — Что с дорожными расходами? Да и оружие нужно подновить…

Фергус посмотрел на него исподлобья. По непроницаемому лицу Геральта сложно было понять, издевается он или просто напоминает о необходимости оплатить свои услуги.

Юный Император потянулся к чернильнице на столе, быстро написал расписку и протянул ее ведьмаку, тот критически взглянул на сумму и спрятал бумагу куда-то в потайное отделение своих доспехов.

— Зайди к казначею и королевскому оружейнику, — сказал Фергус негромко и, не удержавшись, послал Геральту ядовитый взгляд, — или ты предпочитаешь, чтобы тебе заплатили имперскими флоренами?

— Монеты с твоим лицом — лучший способ схлопотать нож под ребро в Аэдирне, — вернул ему Геральт приятную улыбку. Еще через мгновение его лицо вновь посерьезнело, и он, помедлив пару мгновений во внезапной нерешительности, обогнул стол и все же опустил тяжелую прохладную руку на плечо Фергуса.

— Не грусти, малыш, — сказал ведьмак негромко, — когда речь идет о Цири, нужно просто принять факт того, что она всегда поступает так, как считает нужным, и отпустить ее. До сих пор она всегда возвращалась.

Фергус, борясь с желанием сбросить ладонь Геральта, поднял на него глаза. Он прекрасно понимал, как дорого стоил ведьмаку этот спокойный тон и все его легкомысленные насмешки. Если кого-то в этом мире и связывали нити Предназначения, так это его и Цири, и чтобы отпускать ее и надеяться на возвращение, ему пришлось много учиться.

— Иди, — так же тихо сказал ведьмаку юноша, — я буду ждать вестей.

Геральт задержал свою руку еще на пару мгновений, потом кивнул и направился к выходу.

Когда Фергус встал из-за стола, у него вдруг закружилась голова — от голода, двух прыжков через порталы или от всех переживаний этого дня. Он удержался руками за столешницу, проморгался немного, и решил, что нужно добраться до спальни — немного поспать перед возвращением Анаис. Юноша твердо решил поговорить с ней о том, что сказал ему отец. Может быть, все решив на берегу, они и могли бы дать Нильфгаарду и Темерии то, чего от них ждали. Не сейчас, но хотя бы в обозримом будущем. Фергус пока плохо представлял, как начать этот разговор. А, может, и вовсе вместо разговора броситься целовать Ани, и, если она не проломит ему башку, все случится само собой? В конце концов, отец был прав — не было ничего проще, чем лечь в постель с собственной женой и сделать так, чтобы она подарила Империи наследника. Им вполне нравилось быть супругами друг для друга — может, и родителями общему ребенку им тоже быть понравится?

Под пристальными взглядами гвардейцев, стараясь не раскачиваться, как пьяный матрос, Фергус преодолел почти бесконечный путь до своих покоев. Их с Анаис спальни располагались в одном крыле дворца, их даже связывал тайный переход, и Фергус надеялся, что, если королева вернется раньше, чем он проснется, она сама придет к нему. О прибытии супруга Ани должна была сообщить стража.

Он знал, кого обнаружит в своей спальне еще до того, как распахнул дверь.

За прошедшие годы Иан изменился почти до неузнаваемости. Он заметно раздался в плечах, а, когда поднялся с постели навстречу Фергусу, оказалось, что еще и вытянулся на несколько дюймов. Его кожа, прежде белоснежная, почти до прозрачности, обветрилась и золотилась загаром. Лицо, лишившись юношеской припухлости, казалось вырезанным из светлого дерева искуснейшим мастером, все черты Иана приняли ту форму, какую для них задумала природа, и теперь он куда меньше походил на своего отца, чем прежде. На широких высоких скулах все еще цвела россыпь веснушек, губы стали тоньше, но по-прежнему готовы были в любой момент сложиться в приветливую улыбку. Сильно отросшие волосы, немного выгоревшие на солнце, отливали глубокой медью и были собраны в небрежную толстую косу. Не изменились только глаза, окруженные темным частоколом ресниц, все так же прямо смотревшие на Гусика.

Иан ждал его в той же позе, в какой Гусик раньше так часто заставал друга в своей спальне — эльф сидел поверх одеяла, скрестив ноги, и листал какую-то книгу, на этот раз — не магический фолиант, а один из томов с личной полки юного Императора. И все это было слишком похоже на тщательно отрепетированную сцену из дурной пьесы. Или на один из тех снов, от которых юноша просыпался усталым и опустошенным. Фергус попятился, когда Иан, поднявшись, устремился к нему.

— Уходи, — обронил он, пряча вдруг занывшие от недопустимого желания обнять Иана руки за спину.

— Гусик, — это имя в знакомых устах звучало большей насмешкой, чем все, что высказали ему отец и Геральт вместе взятые. Иан подошел ближе, почти вплотную, а Фергус застыл, не в силах сделать больше ни шага.

— Уходи, — повторил Фергус, как заклинание, — если ты думал, что можешь вот так просто вернуться через три года и я…

— Гусик, — Иан обнял его, а юный Император, проклиная собственную слабость, закрыл глаза — он слишком устал, чтобы сопротивляться.

Они целовались долго, глубоко и жадно, и с каждым мгновением Фергус все больше понимал — как бы ни изменился Иан внешне, каким бы страшным ни было его предательство, как бы ни клялся себе юноша оттолкнуть и выгнать эльфа, если тому вздумается объявиться — все возвращалось. Тело помнило эти поцелуи, эти прикосновения, эти тихие стоны. Губы помнили, как пройтись вверх по длинной точеной шее и ухватиться за алеющую мочку, уши помнили короткие голодные всхлипы, пальцы помнили жар кожи и неподдельную волнительную дрожь.

Они опустились на кровать, уже сдирая друг с друга одежду. На Иане была лишь плотная льняная рубаха и широкие реданские шаровары, заправленные в высокие сапоги, и Фергус справился с этими преградами первым. Он чувствовал, как дрожащие пальцы Иана пытаются победить длинный ряд золотых пуговиц на его дублете, и помог ему в этом сражении, потом скинул через голову шелковую белую рубашку, замешкался со шнуровкой на штанах, и наконец, когда последний тканный редут пал, вдруг замер над эльфом, растерянно глядя ему в глаза. Иан лежал перед ним — совершенно открытый, тяжело дыша, и черный зрачок затопил почти всю зеленую радужку его глаз. И словно вдруг осознав, что творит, как лунатик, проснувшийся на коньке крыши, Фергус отпрянул от него. Иан растерянно моргнул, потом, улыбнувшись, протянул руку и сжал предплечье Гусика, потянул его на себя.

— Потом, — шепнул эльф едва слышно, — я все объясню, обещаю. Не сейчас, Гусик.

И Фергус капитулировал — он слишком долго был разумным и сдержанным, слишком глубоко прятал самого себя под покровом Императора Нильфгаарда, слишком скучал.

В отличие от их первой и единственной ночи вместе, так невыразимо давно, сейчас между ними не было ни решительной осознанности, ни медленной подготовки и взаимного узнавания. Гусику казалось, что он знал тело Иана лучше, чем свое собственное, а потому каждый жест, каждое прикосновение было безусловно правильным. Когда Фергус, не усомнившись ни на мгновение, дернул эльфа на себя, быстро облизал два пальца и буквально насадил его на них, Иан выгнулся и застонал почти благодарно, с облегчением, словно до конца не верил, что юноша отважится на это. Но отвага Фергусу была и не нужна — им управляло его собственное тело, и Император с радостью отрекся от власти в его пользу.

Несколько резких движений рукой, еще немного слюны, чтобы подготовить себя, и Фергус, подняв Иана повыше, удерживая под бедра, овладел им одним стремительным толчком. Горячая пульсирующая теснота оказалась удушающе долгожданной, Иан даже не вскрикнул, лишь подался вверх, стараясь поймать губы Гусика, пока тот давал ему привыкнуть, смириться с вторжением. Еще мгновение жаркой тишины, и Фергус начал двигаться короткими скупыми толчками, удерживая Иана и все же позволив ему поцеловать себя.

Эльф старался выше поднять бедра, будто хотел впустить в себя Фергуса глубже, открыться ему целиком, а может — целиком поглотить, но юноша держал его крепко. Еще несколько секунд горячей борьбы, и Иан вдруг выгнулся, подался вверх, словно хотел изобразить один из своих акробатических трюков, и сильным рывком заставил Фергуса перевернуться на спину. Потом быстро, не давая отдышаться, оседлал его сам и начал двигаться, уже полностью контролируя процесс. И Гусик, вновь признав свое поражение, мог лишь подчиниться. Иан отдавался этой пляске целиком, будто хотел потратить на резкие ритмичные движения все силы, иссушить и себя, и юношу до дна, будто это был его последний шанс что-то доказать Фергусу, а может быть — извиниться за свое предательство.

Но Фергусу были не нужны ни извинения, ни доказательства, ничего — лишь бы Иан не прекращал двигаться, насаживаясь на него с каждым разом, казалось, все глубже. Наконец, когда перед глазами юноши уже начали мерцать золотые круги, и все смешалось и подернулось смутной патиной, Иан наконец запрокинул голову и застонал, замирая, пока вокруг Фергуса сжималась отчаянно запульсировавшая теснота. Юный Император сперва почувствовал, как что-то горячее оросило его грудь и живот, а потом, еще раз толкнувшись вверх, на миг уверился, что сейчас умрет, и рухнул в трепещущую бездну.

Он не знал, сколько прошло времени, может быть, Анаис давно вернулась со своей встречи и, пройдя по тайному коридору, заглянула в комнату супруга и увидела их с Ианом, совершенно обнаженными лежащими поверх смятого покрывала. Фергусу было совершенно наплевать, слышала ли их стража за дверью, да хоть бы и весь дворец, пропади он пропадом. Юноша лежал, не в силах пошевелиться, опустив голову на сложенные перед собой руки, и смотрел, как Иан, потянувшись, склонился туда, где упали его шаровары, порылся в глубоких карманах и извлек маленькую деревянную трубку и шелковый кисет. Тонкие пальцы забивали зеленоватый табак в чашу, и Фергус едва сдержался, чтобы не спросить, не с плантаций ли его матери был этот товар. Иан, не глядя на Императора, уцепился зубами за мундштук, щелкнул пальцами, и крохотный огонек запалил плотно набитые листья. Эльф глубоко затянулся, прикрыв глаза, выдохнул и откинулся на подушку. В воздухе поплыл легкий ароматный дым. И лишь через несколько ленивых минут, выпустив изо рта несколько ровных синеватых колечек, Иан наконец повернулся к Фергусу. Улыбнулся, протянул ему трубку.

— Хочешь? — спросил эльф хрипловато — видимо, немного сорвал голос. Фергус отрицательно покачал головой.

— Ты вернулся, — сказал он, еще немного помолчал, — и надеялся, что после стольких лет я все же не погоню тебя прочь?

— Но ведь ты не погнал, — Иан сделал еще одну глубокую затяжку, выпустил дым в потолок. Юноши снова замолчали, больше не глядя друг на друга.

— Ты сказал, что все объяснишь, — напомнил Гусик после этой долгой паузы, и Иан, помедлив секунду, поерзал, прильнул к нему ближе.

— Ох, Гусик, — сказал он, и от его привычного знакомого тона Фергусу захотелось расплакаться от бессилия, — это такая долгая история. Ну, слушай…

 

========== От рассвета до сумерек ==========

 

Ровно потрескивал маленький костер. Ночь, словно кичась последним в этом году морозом, казалась прозрачной и звенела тишиной. Звездная россыпь ширилась над головой, и Иану казалось, что такой простор небесного шатра, такой разгул льдистого сияния он видел прежде только в Туссенте. Со стороны стоянки неслись обрывки песен, приглушенный смех, переливы лютни и флейт, но юному эльфу чудилось, что, отойдя немного в сторону от веселого и не думавшего засыпать лагеря, он воздвиг невидимую ледяную стену между собой и своими товарищами. Он сидел на большой кривой коряге, наполовину погруженной в рыхлый снег и пытался отвлечься, отдалиться от звуков реального мира, полностью сосредоточиться на своей цели.

Костер, дрогнув, выплюнул в небо несколько мерцающих искр. Иан выдохнул, прикрыл глаза и плавно свел ладони вместе — между ними покоилось маленькое пшеничное зернышко, и юный эльф, не открывая глаз, попытался вообразить его себе. Проникнуть мысленным взором под золотистую оболочку, почувствовать, как под ней дремлет, свернувшись, крохотный зеленый росток, а потом, нащупав, постараться разбудить его, поторопить, заставить устремиться на свет, пробить тонкую преграду шелухи и прорасти прямо у него в руках.

Это нехитрое задание Яссэ дал ему еще до того, как труппа выехала из Лирии, задолго до Имбаэлка, и с тех пор Иан бился над ним чуть ли не каждую ночь, когда мог ухватить пару свободных часов. Случалось так даже, что из-за проклятого зернышка юный эльф забывал о сне вовсе. Но все его старания были напрасны — зерно оставалось неизменным, и ни разу не показало даже краешка проклюнувшегося корня. С равным успехом можно было бы дождаться весны, посадить многострадальную пшеницу в землю и ждать, что она вырастет самостоятельно.

Огонь плясал. Иан видел это даже с закрытыми глазами. Он чувствовал пульсацию пламени почти так же, как, прислушавшись, мог уловить ритм собственного дыхания. Он впускал эту мерную дрожь в себя, позволял ей смешаться с ударами собственного сердца, медленными толчками пройтись по жилам, влившись в кровь, жаром собраться между ладонями, чтобы в конце концов слиться с образом золотистого зернышка. Иан шепотом произнес нужное заклинание, энергия огня, пройдя сквозь все тело, на секунду сосредоточилась у запястий юного эльфа, обхватила их, как горячая сталь кандалов, а потом наконец влилась в ладони, прошив их теплой вибрацией до самых кончиков пальцев.

Иан выждал пару мгновений, позволяя волнительной магической дрожи улечься, свернуться в его груди, как змея, повинуясь приказам заклинателя, и только после этого отважился открыть глаза, раскрыть ладони и взглянуть на результат своего труда.

Зернышко осталось совершенно неизменным. Иан выругался, в сердцах отшвырнул его в сторону и откинулся назад, припав спиной к причудливо вывернутой ветви. Огонь трещал и плевался искрами, будто смеялся над ним.

Иан похлопал себя по карманам, вытащил трубку, но кисет найти так и не смог — видимо, забыл его в фургоне, и этому открытию досталось еще одно смутное ругательство сквозь зубы. Возвращаться не хотелось. Свободная цирковая труппа Огненного Яссэ закончила свое выступление в Майене только накануне, и, хоть много и не заработала, имела оглушительный успех, и теперь товарищи Иана занимались тем, что праздновали, решив, видимо, спустить все заработанное золото в одну ночь, перед отъездом опустошив все склады майенских трактиров. У юного эльфа же не было никакого настроения веселиться.

Он посидел еще немного, перекатывая носками сапог комок снега под ногами, прислушиваясь к далекому шуму. Лес же вокруг безмолвствовал. Иан поймал себя на шальной мысли, что было бы неплохо, чтобы сейчас, треща оледенелыми ветвями, ломая снежный наст, из темной чащи вышло какое-нибудь чудовище. С тех пор, как труппа пересекла границу Темерии, такое уже пару раз случалось. Бродячие артисты знали, как справляться с этой бедой — каждый из них, кроме акробатических трюков и забавных номеров, владел и простыми, но эффективными навыками боя — Яссэ никогда не нанимал охрану для своего каравана. Все члены их веселой компании могли постоять за себя и охранить свое имущество и от случайных банд разбойников, и от редких лесных тварей. И сейчас Иан размышлял, что, столкнись он нос к носу с заплутавшим накером, вышедшим на шум и свет, или даже с небольшой стаей голодных варгов, на раздумья и сосредоточенную точность просто не осталось бы времени, и магия вырвалась бы из него сама собой — маленького костерка хватило бы, чтобы обратить непрошенных гостей в бегство. Бросать огненные шары оказывалось делом куда более простым, чем проращивать проклятое зернышко.

В ледяном безмолвии послышался легкий хруст чьих-то аккуратных шагов. Иан, не глядя в сторону источника звука, медленно сжал пальцы, снова стараясь собрать в них энергию огня. Осторожно тихо выдохнул, заставив силу разгореться в руках.

— Будет очень печально, если ты убьешь меня, хотя я пришел с миром, — раздался почти прямо у Иана над ухом чуть насмешливый мягкий голос Яссэ.

Пульсация магического жара схлынула. Юный эльф поднял голову и невесело улыбнулся учителю. Тот стоял в паре шагов от него, заложив руки за спину, всем своим видом показывая, что не намерен был защищаться, реши Иан и впрямь напасть на него.

— Ты ведь знал, куда и зачем я ушел, — заметил юноша, — обязательно было так ко мне подкрадываться?

Яссэ подошел еще ближе, присел на корягу рядом с Ианом, мельком глянул на него и тихо усмехнулся.

— Откуда мне было знать? — спросил он, — ты никому ничего не сообщил. Можно сказать, я первый из тех посланников, что в старой сказке ходили узнать, куда же подевалась Умная Эльза.

— Мне не читали в детстве темерских сказок, — заметил Иан. Он не смотрел на учителя, отчего-то сидеть и разговаривать с ним посреди крохотного поля проигранного боя было мучительно стыдно, и юный эльф едва сдерживался, чтобы не встать и не уйти от него подальше в лес.

— Мне тоже, — подтвердил Яссэ, — в моем детстве я даже не знал, что такое Темерия.

Он явно хотел отвлечь Иана, затянуть его в пустой разговор, может быть, потому, что чуял его неудачу, и теперь хотел подбодрить. Юноша, вздохнув, наконец перевел взгляд на учителя.

— А я родился в Темерии, — заявил он так, словно для Яссэ это была шокирующая новость, — и мой папа некоторое время даже ею правил. Но сказки мне читали нильфгаардские. И все они были в основном о том, как отважный рыцарь спасает прекрасную принцессу от коварного нордлинга. Умных героев в тех историях отчего-то не водилось — только хитрые иногда.

Яссэ тихо рассмеялся. Иана всегда удивляло в учителе, как легко тот демонстрировал свои чувства. Смеялся, если смешно, кричал и ругался, не стесняясь в выражениях, если был взбешен, плакал, если был расстроен. Юный эльф, всегда знавший, что даже самые близкие всегда носили, если не броню безразличия, то хотя бы исподнее, не привык к такой наготе чувств, и иногда терялся перед учителем, хоть и подозревал, что, демонстрируя полную искренность в мелочах, Яссэ научился скрывать под этим лоскутных одеялом улыбок, слез и ругательств по-настоящему крупную неприглядную правду.

— Хочешь, я буду читать тебе темерские сказки на ночь? — спросил Яссэ, и сложно было понять, шутит он или всерьез предлагает.

Иан рассеянно покачал головой.

— Боюсь, для сказок я уже слишком старый, — ответил он и невольно улыбнулся. В труппе, собранной из эльфов, он, семнадцатилетний, считался едва ли не неразумным младенцем, только-только научившимся держать ложку и снимать штаны прежде, чем помочиться.

— Сказки — это облик народа, описанный простым языком, — отозвался Яссэ наставительно, но тут же в тоне его снова зазвучала беззаботная улыбка, — кроме того, они бывают очень увлекательными. Ты слыхал ту, в которой девушка так хотела купить себе нарядные башмачки, что потом не смогла их снять, а они заставили ее плясать, пока ей не отрубили ноги?

— Мне казалось, это произошло на самом деле, — заметил Иан, — с какой-то баронессой из Керака. Башмаки заколдовала коварная ведьма, и собственные ноги баронессы, обутые в них, не давали той вползти в храм Вечного огня, чтобы помолиться о прощении за свою алчность.

Яссэ снова рассмеялся, на этот раз громче и заразительней — Иан был буквально вынужден последовать за ним.

— Надо полагать, прощение та баронесса заслужила, лишь когда сгорела на ритуальном костре рядом с той, что зачаровала ее башмаки, — ответил учитель.

Они замолчали. Иан продолжал крутить в пальцах бесполезную трубку, и Яссэ заметил это.

— Ты не взял с собой кисет, когда драматично удалялся с веселой сцены? — осведомился он, — типичная ошибка новичка.

Иан в ответ лишь недовольно фыркнул. Яссэ порылся в собственных карманах и извлек на свет нераспечатанную пачку туссентского табака, протянул ее юноше. Обычно члены труппы, если не удавалось выступить перед особенно знатными особами, не могли позволить себе такой роскоши, и Иан подозревал, что Яссэ берег эту пачку специально ради подобного случая. И это было одновременно приятно и странно досадно. Учитель никогда намеренно не лез Иану в душу, не навязывал свое отеческое внимание и не выделял его среди других циркачей — за исключением того времени, что тратил на его обучение. И этот табак в равной степени мог достаться акробату Лирою или клоунессе Сэе, если бы Яссэ застал кого-то из них в расстроенных чувствах.

Чуть замерзшие и усталые после магических экспериментов пальцы слушались плохо. Иан неловко дернул край пергаментовой упаковки, надорвал этикетку с изображением ощетинившегося ежа, и часть драгоценных листьев просыпалась на снег.

— Дай сюда, — терпеливо, но со слышимым раздражением в голосе пробормотал Яссэ. Он отобрал у Иана табак и трубку, сам ловко и быстро набил ее, протянул юноше, — или хочешь, чтобы я растянул ее для тебя?

Иан, в груди которого уже начинала клокотать злость — и на ехидный тон Яссэ, и на собственную неловкость — резко мотнул головой, сунул мундштук в рот и быстрым движением пальцев попытался поджечь табак в чаше. Вызванное им пламя неожиданно взметнулось вверх, затрещали кончики опаленных волос, выбившихся из косы, Иан отпрянул и едва не выронил трубку.

Яссэ тихо рассмеялся.

— Пожалуй, тебе и правда нужно было посидеть в одиночестве, — заметил он, — если бы ты спалил наши фургоны, в Мариборе нам нечего было бы показывать.

Юный эльф потряс в воздухе чуть обожженной рукой, не глядя на учителя, пригладил пострадавшие пряди, выдохнул и повторил попытку прикурить. На этот раз получилось лучше — маленький оранжевый огонек покорно замерцал между его пальцев, и табак затлел. Иан осторожно сделал первую затяжку — если бы он сейчас закашлялся, ему оставалось бы только ринуться от смеха Яссэ в темноту ледяного леса, надеясь, что варги сожрут его раньше, чем он сам сгорит со стыда.

Дым у дорогого табака был мягче, чем у обычной махорки, и Иан почти сразу почувствовал, как приятная чуть хмельная расслабленность пробегает по его телу, от горла до самых кончиков пальцев. Когда он выпустил изо рта первую белесую струйку этого дыма, голова юного эльфа уже почти прочистилась.

Он ощутил на своем плече мягкое прикосновение руки учителя, Яссэ придвинулся вплотную и приобнимал Иана, позволив тому прильнуть к себе ближе, хотя юноша вовсе не ощущал холода.

— Ты забываешь, чему я учил тебя, — произнес Яссэ негромко, — существует огромная разница между магией Огня и просто пиромантией. Создавать пламя, используя другие источники энергии, несложно. Этим пользуются даже те, кто свято блюдет старые законы Капитула. И, конечно, в неумелых или неправильных руках это искусство может нести только разрушение. Ни одной армии бы не понравилось, если бы чародей, даже воюющий на их стороне, вызвал с неба огненные шары, которые уничтожали бы все и всех на своем пути. Для того же, что пытаешься сделать ты, требуется гораздо больше мастерства и терпения. Или гораздо более чистый и мощный источник энергии, чем тот, что у тебя есть. Новизна впечатлений притупляется даже для таких юных созданий, как ты.

Яссэ замолчал, и Иан, забыв о тлеющей междупальцев трубке, опустил голову ему на плечо и тоже хранил молчание.

Они путешествовали вместе уже больше трех лет, и юный эльф с уверенностью мог сказать, что это были самые долгие, самые яркие — и самые счастливые годы его жизни. Он догадывался, что никто из тех, кого он оставил, уйдя вместе с Яссэ, не понял и не принял его выбора. Иан постарался сохранить лишь несколько самых прочных связей со своей прошлой жизнью.

Он писал родителям — и папа даже отвечал на его письма. Скупо и однообразно, но большего от него требовать было невозможно — Вернон Роше заменял красноречие слов красноречивыми делами, но с решением Иана ничего поделать не мог. Но по крайней мере, он старался делать вид, что юноша не разочаровал его, не стал вычеркивать Иана из жизни, как сделал отец. Юный эльф прекрасно понимал, почему ни на одно свое послание Иорвету не получал ответов — ни строчки, ни слова, ни даже упоминания в папиных письмах. Правда была в том, что Иорвет был в сыне страшно разочарован. В его глазах Иан, должно быть, был тем, кто, отказавшись от борьбы, насмотревшись на войну и смерть, пошел по пути наименьшего сопротивления. Отец, и юный эльф точно это знал, провел в борьбе почти всю свою жизнь, и отказался от нее, лишь выплатив все долги, найдя то место в мире, в котором мог без оглядки на прошлое, без стыда перед самим собой просыпаться каждый день, сменив оружие в руках на перья и чернила, а доспехи — на профессорскую мантию. Иан же, по мнению отца, сдался, едва почуяв запах крови и дыма. Сбежал, как всегда сбегала от трудностей его мать. И эти обвинения, так и не озвученные, юный эльф не хотел опровергать. В чем-то отец был прав.

Конечно, когда Иан уезжал вместе с цирковой труппой, он никому не рассказал об истинной цели своего путешествия. Яссэ никогда ему этого не запрещал напрямую, но юноша чувствовал, что сам принес обет молчания, боясь даже не того, что близкие осудят его выбор или что Яссэ сочтет его предателем, но того, что истинные мотивы Иана были сокрыты даже для него самого. Он поначалу считал, что пошел за огненным магом, которого госпожа Йеннифер, даже не зная его имени, считала опасным преступником и обманщиком, чтобы обрести силу и знания, которые помогли бы найти пропавшую Цириллу. Но с каждым днем Иан все лучше осознавал, что сделал это не с конкретной целью, не ради чьего-то спасения или даже личного могущества, а ради самой магии, с которой каждый день знакомился все ближе — и влюблялся все крепче.

Сразу после войны Яссэ добровольно предстал перед Объединенным трибуналом, но судили его только за шпионаж. Среди его обвинителей не нашлось тех, кто мог бы связать имя предводителя цирковой труппы с более глобальными событиями. Никто, похоже, всерьез не верил, что этот беззаботный улыбчивый эльф, пришедший с повинной, владел хоть какой-то особенной силой. Вернон Роше свидетельствовал против него, но, по его данным, Яссэ лишь возглавлял шпионскую группу, ответственную за серию диверсий на территории Темерии. Иан не был уверен, правда ли у обвинителей нашлось так мало информации о деятельности Яссэ, или в этом были замешаны какие-то более сложные силы, но обвиняемый получил безусловную поддержку из весьма неожиданного источника. В его защиту выступил Эренваль, удостоенный после подписания Мариборского мирного договора особой благодарности со стороны нового Императора. Суду же эльф поведал, что Яссэ, пусть и находился поначалу на стороне Саскии, сыграл важнейшую роль в ее последующем поражении. Эренваль рассказал, как Яссэ помог ему самому добыть те сведения, что в конечном счете привели к победе над агрессором, и эти свидетельства решили дело. Яссэ был полностью оправдан, с одной лишь оговоркой. Ему запрещалось отныне участвовать в политической жизни Империи, а наказанием, если станет известно, что он снова примерил на себя роль шпиона, будет немедленная публичная казнь. Яссэ с благодарностью принял эти условия, и уже в начале осени его труппа, почти полностью сменившая состав, вновь отправилась в путь, куда глаза глядят, к новым выступлениям. И Иан уехал вместе с ними. И с тех пор не было в его жизни ни дня, когда юный эльф пожалел бы о своем решении.

Магия Огня, которой учил его Яссэ оказалась одновременно и проще и сложней всего того, что постигал Иан до этого. Он всегда помнил то, что говорила об этой энергии госпожа Йеннифер, как испугалась она, увидев, к чему решил обратиться Иан, чтобы спасти жизнь Ламберту, и всегда хранил в памяти ее слова о том, что эта энергия поработит его, уничтожит, выжжет его изнутри и не просто переставит мир с ног на голову, сотрет границы того, что правильно, а что нет, но лишит для Иана все вокруг ценности и красоты, заставив поклоняться и подчиняться лишь ей одной. Юный эльф учился магии Огня уже больше трех лет, но никаких судьбоносных изменений в себе пока не замечал.

Источник, из которого он черпал силы, оказался податливей и щедрее всех прочих. Яссэ был прав — создавать пламя и управлять им, особенно из родственной ему материи, было довольно просто. Огонь был щедрым, надежным союзником, и, черпая его силу, осваивая новые трюки, запуская руки в сердце пылающего костра или создавая невесомых искрящихся бабочек, танцуя босым по тлеющим углям, на радость толпе, Иан чувствовал то, на чем никогда не позволял поймать себя, пока был учеником мастера Риннельдора, Шани или Кейры — он впускал в себя магию, и она, овладевая им, отвечала взаимностью, позволяя Иану познавать свои секреты и управлять собой.

Но то, чему учил его Яссэ вдали от репетиционной площадки, было совсем иным. Сложнее, тоньше — Иан постигал уже не искусство создания огня из подобной энергии, он старался, обращаясь к Пламени за силой, преобразовывать ее в иные формы — так, как другие маги использовали три прочих элемента. И это оказалось куда трудней, чем даже сопряжение источников, которое некоторое время вдалбливала ему в голову Кейра. Огонь был податливым и мягким, когда ему велели перетекать из одной формы в другую, не меняя своей сути. Но становиться чем-то иным он не хотел, и Иану приходилось бороться с желанием обратиться к иной силе, призвать окружавший его воздух или прижать ладони к земле. Но он понимал, даже без наставлений Яссэ — истинную магию Огня можно было обуять и познать, лишь научившись выходить за ее границы, лишь подчинив Огонь себе так, как, по слухам, он подчинял разум и сердце обращавшихся к нему колдунов. Поэтому Иан с такой досадой смотрел на очередное не пророщенное семя, поэтому уходил из круга веселящихся товарищей, чтобы побыть с магией наедине. Огонь не терпел суеты, лишних взглядов и обмана.

Учитель и ученик сидели в молчании несколько долгих минут — трубка в руке юноши погасла, и маленький костер тоже начал чадить, умирая.

— Идем к остальным, — предложил Яссэ, — завтра мы выдвигаемся в Марибор, а люди там уже знают все наши трюки — придется много репетировать, чтобы удивить их, так что, считай, это наша последняя беззаботная ночь.

— Я приду, — пообещал Иан едва слышно, — дай мне еще пару минут.

Яссэ поднялся на ноги, улыбнулся Иану и почти беззвучно скрылся в темноте ветвей.

Юный эльф просидел, глядя на носки своих сапог еще некоторое время, потом, махнув рукой, заставил маленький костер угаснуть, встал и направился в сторону лагеря.

На просторной лесной поляне горел высокий костер, и циркачи, рассевшись вокруг него, передавали друг другу бутылки с вином, скрипачи и флейтисты играли что-то веселое и уже довольно нестройное. Сэя и еще две девушки-акробатки танцевали, подняв руки над головами и выбивая ногами нехитрый ритм на утоптанной темной земле. Яссэ устроился рядом со всеми, и Иан заметил, что он со смехом рассказывал что-то, и слушатели поддакивали и кивали, подхватывали его историю или трясли головами, стараясь вклиниться в чужой рассказ.

Попав в труппу, юный эльф быстро почувствовал себя частью большой дружной семьи — здесь все были равны, невзирая на возраст и способности, и жизнь их, несмотря на скромные заработки и добровольно выбранную судьбу вечно скитаться из города в город, была счастливой и поверхностной. Для циркачей не существовало настоящего горя — даже когда год назад один из них умер, подхватив воспаление легких, а другой, не справившись с очередным трюком, упал прямо на деревянный помост и сломал себе шею, товарищи выбрали не горевать по погибшим, а вспоминать, какими славными были дни их жизни. Иан, видевший за свой краткий век слишком много смертей, не мог не удивляться такому легкому взгляду. Циркачи плакали по пролитому вину или павшей лошади, но гибель соратников давала им лишний повод для песен о них или очередной беззаботной попойки — потому что именно этого хотел бы тот, кого больше с ними не было. И юный эльф, как ни старался, не мог пока этого постичь и принять.

Когда он приблизился, из круга медленно поднялась ему навстречу Ава — тоненькая и легкая, как струйка табачного дыма. Яссэ называл ее своей дочерью, хотя, как выяснил Иан, девушка была его воспитанницей — учитель спас ее после очередного рейда Синих полосок до Третьей Северной войны, и юноше не хотелось думать, что это его папа был повинен в том, что Ава осталась сиротой, хотя, скорее всего, это было именно так.

Эльфка, почти такая же юная, как сам Иан, стала верной помощницей Яссэ. Она не владела и не училась магии, но участвовала во всех его фокусах, даже самых сложных, а теперь стала партнершей Иана на представлениях. Аве нравилось подшучивать над ним, обнимать и целовать его у всех на виду, танцевать с ним не только в языках пламени на сцене, но и в шуме ночей под открытым небом. Она часто забиралась к нему в фургон, пробиралась под тяжелое душное одеяло и засыпала, прижавшись к Иану всем телом — почти обнаженная. И за все это время юный эльф не прикоснулся к ней иначе, чем требовал новый номер или невинный танец, иначе, чем она сама вынуждала его. Ава была одной из самых красивых девушек, что видел Иан за свою жизнь, ее объятия были горячими и, должно быть, искренними, но ни разу в нем не шелохнулось то чувство, с которым юный эльф обнимал того, кого оставил там, в прежней жизни, и о ком лишний раз старался не вспоминать.

Уезжая вместе с труппой, Иан простился с Фергусом, зная, что не напишет ему ни одного письма и не отважится к нему вернуться. С разочарованием отца, скупыми письмами папы, подозрениями госпожи Йеннифер, с невысказанными упреками Ани юный эльф мог смириться, но Фергус был тем единственным, ради кого он мог бы остаться, если бы тот попросил, ради кого он мог бы все бросить по первому его слову — а это был непростительный, немыслимый риск. Иан винил себя за трусость и слабость, но магия требовала жертв, и эту он приносил осознанно. В глубине души он робко надеялся, что судьба столкнет его с Фергусом, но даже когда труппа Яссэ выступала в Туссенте, и посмотреть на представление пришли родители юного Императора с младшими детьми, самого Гусика среди зрителей Иан так и не увидел — у него, конечно, были другие, куда более важные дела, но юному эльфу в тот день было сложно справиться с разочарованием. Судьба была не на его стороне — тогда это стало очевидным.

Ава протянула ему тонкую, почти невесомую руку, и сжала ладонь юного эльфа так крепко, словно боялась, что он сбежит обратно в лес. Потянула за собой к танцующим женщинам, и те расступились, освобождая им место. Иан обнял Аву за талию, и, прильнув друг к другу, почти слившись в одно, они закружились под музыку, ставшую вдруг оглушительно громкой. Чуть повернув голову, юный эльф перехватил смеющийся взгляд Яссэ. Новый, чистый и мощный источник, — вот что сказал ему учитель, и теперь в словах его был слышен прямой наставительный совет. Когда Ава поцеловала его, Иан не только не стал отстраняться, но и ответил ей с тем же жаром, прижав девушку к себе плотней.

В фургоне было темно и пыльно, пахло пудрой, разлитым кислым вином и табачным дымом. Губы Авы — обычно прохладные, как дождевая вода, теперь стали на вкус, как чистый огонь. Она избавилась от прозрачного платья, и Иан подождал, пока ловкие девичьи руки стянули с него рубаху и шаровары. За тонкими стенами поднималась последняя в этом году метель, но здесь, среди сбитых покрывал и звериных шкур было жарко, как в летний полдень. Ава сама взяла его руку и направила, куда нужно, и Иан скользнул пальцами в дрожащую влажную тесноту ее тела. От нее пахло расплавленной древесной смолой, как от только вспыхнувших сырых дров, ее стоны сливались с завываниями крепнувшего ветра, и когда Ава, отстранив его ладонь, толкнула Иана на покрывало и устроилась сверху, юноша почти не ощутил веса ее тела. Она то скользила по нему, стелилась, как тяжелый болотный туман, то вскидывалась вверх, изгибаясь, как языки костра, и Иан, забыв о времени, о неудавшихся заклинаниях, о грядущих выступлениях и стонущей непогоде, двигался вместе с ней, легкий и податливый, как сама суть огненной магии. Ава в его руках была также податлива — и также неотвратима.

Она откинула назад полыхнувшую огнем копну волос, вскрикнула, забилась, а Иан, чувствуя, как вся кровь в его теле, горя, устремилась в единственно верном направлении, как мучительное напряжение находит выход и изливается, вдруг распахнул глаза и едва удержал себя, чтобы на пике наслаждения не выкрикнуть то единственное имя, которое грохотом сердца звучало в его сознании. Ава, погруженная в собственную сладостную дрожь, похоже, ничего не заметила.

А проснувшись утром, когда опустевшая половина постели, где спала Ава, уже остыла, Иан понял, как нужно поступить.

Весь путь до Марибора, где должно было состояться их новое представление, Иан старался не проводить с Авой больше времени, чем того требовали репетиции. Он совсем забросил свои упражнения с зерном, зная, что все равно ничего не выйдет, и Яссэ, заметивший или почуявший неладное, однажды вечером, когда труппа уже почти добралась до городских стен, отвел ученика подальше от лагеря и, усадив перед собой, прямо и серьезно посмотрел ему в глаза.

— То, что ты задумал, — начал наставник напрямик, без лишних предисловий, — опасно и глупо, мой милый мальчик. — так Яссэ не называл Иана с тех пор, как они вместе отправились в путь, и сейчас слова эти звучали в его устах почти упреком. Иан поджал губы и отвернулся. Ему не хотелось признаваться учителю, что на деле он ничего толком не задумал. Нечто, бывшее куда сильнее и мудрее его, расставило все по своим местам, а Иану теперь приходилось лишь следовать давно и не им самим установленному плану.

— Ты сам сказал, что мне нужен новый источник, — юный эльф не пытался спорить, он знал, что ни его слова, ни возражения Яссэ ровным счетом ничего не изменят.

— Но тот ли это источник, к которому ты готов припасть? — взгляд Яссэ стал пристальным и цепким, и под ним юному эльфу стало вдруг нечем дышать. Он знал, что имел в виду учитель, и сам провел несколько ночей, обдумывая этот вопрос. Однажды, воспользовавшись Фергусом, чтобы спасти Ламберта, Иан едва не потерял друга навсегда.

— Ты сам говорил, — юный эльф много раз проговаривал эту фразу про себя, стараясь заглушить, переубедить, перекричать внутренний голос, — что для того, чтобы магия работала, любовь должна быть настоящей. Иначе с тем же успехом я мог бы воспользоваться Авой или Сэеей, да кем угодно.

Яссэ, помолчав мгновение, кивнул, но ничего не сказал.

— Мои родители, — вдруг настойчивей, с жаром, сбиваясь заговорил Иан, — они любят друг друга по-настоящему и не сомневаются в этом. Но мой отец… очень плохо готовит, он старается, но, видимо, ему просто не дано. И папа, когда приезжает домой, или на праздники, готовит для него еду, а мой отец — ее ест. Разве это не одно и то же?

Яссэ все еще молчал, прямо глядя на Иана.

— Я ведь люблю его, — почти в отчаянии закричал юноша, сжимая кулаки, — и я просил его помнить об этом всегда — и он обещал!

Учитель не двигался и не отводил взгляда.

— К тому же…- голос Иана упал почти до шепота, он первым не выдержал и опустил глаза, — может быть, он просто выгонит меня прочь. Три года для человека — это очень-очень долго.

Между ними зазвенела неловкая тишина. Наконец Яссэ, вздохнув, неторопливо поднялся.

— Тогда, дитя, имей смелость сказать ему правду. — сказал учитель негромко и, отвернувшись, оставил Иана одного.

После Марибора труппа должна была двинуться в Вызиму — время от времени юный эльф писал не только родителям, но и друзьям, одним из которых была Ани. И молодая королева с радостью пригласила циркачей выступить при дворе, видимо, надеясь наконец повидаться с названным братом. Яссэ и его артисты, конечно, не могли упустить такой блестящий шанс, и теперь путь их лежал в столицу Темерии. Но приняв свое решение, Иан понял, что не может так долго ждать. Он должен был повидаться с Фергусом лицом к лицу, один на один, не дав тому шанса отказаться явиться на представление, не дав самому себе глупых лазеек — скрыться в толпе, сбежать, «захворать» прямо накануне выступления.

План его побега усложнялся, конечно, тем, что Иан понятия не имел, где именно он смог бы наверняка застать Фергуса. Император, ясное дело, проводил большую часть времени в Нильфгаарде, и речи быть не могло о том, чтобы незаметно пробраться в его опочивальню в тамошнем дворце — ни при помощи магии, ни через незапертое окно. И Иан решил довериться судьбе.

Вызимский королевский дворец был окружен защитными заклинаниями — открыть портал внутри здания можно было лишь в специальном портационном зале, но это помещение охранялось круглосуточно. Потому юный эльф отважился проникнуть в святая-святых своим обычным способом. Из Марибора, пока труппа устанавливала шатры и помост для выступлений, Иан открыл портал в то место столицы, которое лучше всего смог себе представить — на городское кладбище. За три года обучения он научился ходить через прорехи в пространстве почти безошибочно, и это оказалась самая легкая часть его операции.

Юный эльф не знал, перестроила ли Ани сам дворец изнутри. Вполне могло статься, что старые лазейки, по которым в детстве Иан сбегал в город, теперь были закрыты, тайные переходы — перегорожены, а на дверях и окнах установили какие-нибудь сложные чары. Но опасения его не оправдались. Через знакомую неприметную дверь юноша проник сперва в одну из конюшен, а потом, набросив на себя простое заклинание, отводящее взгляды стражи, которому научил его еще мастер Риннельдор, вошел в один из потайных ходов. Фергус, как полагал Иан, все еще занимал ту же спальню, в которую его поселили, когда юный принц только прибыл в Вызиму для свадьбы с Анаис, и добраться до нее было так же просто, как вспомнить, как дышать, когда ударом выбивают весь воздух из легких.

Комната была пуста, и Иан, притворив за собой тонкую створку, вошел в нее, как дерзкий археолог в проклятую эльфскую гробницу. Может быть, Фергус не слишком часто ночевал в этих стенах, но все здесь, каждая деталь, каждая маленькая вещица хранила прикосновения его рук. Чужой среди темерцев, юный Император постарался навести в своей опочивальне собственный порядок, должно быть, для того, чтобы ему было приятно сюда возвращаться хоть время от времени. Здесь все еще царили черный и золотой цвета, но на пустых прежде полках появились разномастные книги. В дальнем углу за плотной ширмой обнаружился мольберт с выставленным на него грунтованным холстом — пока не тронутым. На низком столике рядом покоились в безнадежном ожидании хозяина тюбики с краской, кисти, серебряный мастерок и чистая палитра.

На столе у окна была расстелена карта — ни Темерия, ни Нильфгаард не вели ни с кем войн, и это было сделано лишь по прихоти Фергуса. Поверх линий границ Северных королевств выстроились его деревянные фигурки — старые, потускневшие от времени, с кое-где облупившейся краской. В Городе Золотых Башен Фергус, должно быть, всегда оставался Императором, у которого не было времени на глупые игры или рисование. Тут же, среди старых знакомых вещей, все еще жил Гусик — мальчишка, которого Иан знал и любил.

Осторожно, стараясь не шуметь, словно боясь спугнуть ощущение узнавания, юный эльф подошел к книжным полкам, провел пальцем по корешкам, выцепил один том, не взглянув на название. Он знал, что среди этих книг не было ни одной интересной — сплошная история Нильфгаарда, трактаты о тактике и государственном управлении — книги, заменявшие Фергусу сказки и рыцарские романы. Иан прижал тяжелый фолиант к груди и глубоко вдохнул. Комната даже пахла Гусиком, хотя Император, возможно, давно здесь не бывал.

Юный эльф вернулся к по-солдатски гладко застеленной кровати, сел, все еще не выпуская книгу из рук, прикрыл глаза. Ему казалось, одного этого визита, только вида пустой комнаты, где жил Гусик, уже было достаточно, чтобы разбудить в нем спящую магию. Это было сильнее, чем все объятия и поцелуи Авы, чем веселье пьяных ночей в цинтрийских лесах, чем овации огромной толпы после особенно эффектного фокуса, чем одобрительные возгласы Яссэ, когда Иан осваивал очередное сложное заклятье. И юноша решил — раз так суждено, он посидит в этом храме былой любви еще немного, а потом сбежит, чтобы забыть о своем плане навсегда и довольствоваться тем, что от него осталось.

Дверь в спальню скрипнула, но Иан даже не пошевелился в первый момент, решив на мгновение, что просто слишком глубоко провалился в свои фантазии.

Фергус был болезненно бледен, выглядел встревоженным и печальным, но никогда прежде юный эльф не видел никого прекрасней. За три года Гусик еще не успел толком возмужать, но от неловкого, нескладного мальчишки, смущавшегося своих слишком длинных рук и не особенно чистой кожи, уже ничего не осталось. Прежде совершенно бесцветные волосы отросли, немного потемнели, обретя благородный оттенок начищенного золота, и теперь завивались тугими крупными кудрями. Глаза, казалось, стали еще темней. Черты лица — выровнялись, заострились, стали немного резче, но отцовская порода в облике Фергуса заметно отступала, уступая место будто искусно выточенным линиям его матери. Гусик не слишком прибавил в росте, но тело его стало более складным, мальчишеская угловатость пропала, оставив вместо себя, пожалуй, излишнее, почти по-женски тонкое изящество. И когда Фергус велел ему уходить, Иан понимал уже, что не смог бы выполнить его приказ, даже если бы Император говорил это всерьез.

Юный эльф почти не запомнил того, что произошло между ними дальше. Но всем собой, каждой клеточкой сладко расслабленного тела он ощущал, что не было на свете ничего более приятного, ничего более правильного, чем лежать с Гусиком, обнявшись. Над ними все еще висел тяжелый топор правды, но Иану теперь она не казалась такой уж страшной. Он рассказывал Фергусу о своих путешествиях, о долгих ночах и шумных днях, о выступлениях и трюках, о песнях и смехе циркачей, об аплодисментах и долгих весенних рассветах, когда он сбегал из притихшего лагеря, чтобы погрузиться в волшебную свежую тишину одиночества.

И на самом излете одного из этих рассказов Иан вдруг перехватил взгляд Фергуса и понял, что тот ждал от него совсем не этого.

— Я не писал тебе, — произнес юный эльф то, что не успело сорваться с губ друга, и тот, опустив светлые ресницы, коротко кивнул. И с убийственной ясностью Иан понял, что не сможет подобрать нужных слов, как бы долго он мысленно ни готовился к этому разговору.

— Я…- у Иана вдруг страшно пересохло во рту, он сглотнул, постарался чуть отодвинуться, но Гусик не разжал объятий — он, похоже, готов был поверить в любую ложь, лишь бы она хоть немного могла убедить его, что юный эльф его не предавал. Но что это было, если не предательство? — Я не могу объяснить, — признал Иан хриплым шепотом, и заметил, как на миг застыло лицо Фергуса, — Я мог бы придумать любое объяснение, и кое-что из этого могло даже оказаться правдой, но Гусик… я не могу.

Фергус помолчал немного, больше не глядя на Иана.

— Ты снова уйдешь? — спросил он наконец.

— Мне нужно вернуться к своим, — ответил юный эльф тихо, — но через неделю наша труппа прибудет в Вызиму, Ани нас пригласила.

Они вновь замолчали. Иан боялся пошевелиться, чувствуя, что один неловкий вздох, один решительный взмах светлых ресниц — и он просто рассыплется прахом. И юный эльф отважился наконец сказать правду.

— Я люблю тебя, Гусик, — прошептал он.

В черных глазах Фергуса промелькнуло что-то очень знакомое, почти на грани с тревожностью. Еще секунда — и он улыбнулся.

— Ты просил всегда помнить это, — ответил юный Император таким же сбивчивым шепотом, — и я все еще верю тебе.

Яссэ своим примером учил Иана никогда не скрывать своих чувств, но сейчас юный эльф не смог даже расплакаться от облегчения. Сбитая страхом быть обнаруженной, магия в нем, шевельнувшись, вновь пробуждалась.

— Может быть, после вашего представления ты мог бы остаться подольше? — без особой надежды спросил Гусик. По всему выходило, он принял правила новой игры, уцепился за край разделявшей их пропасти, и теперь старался выбраться на твердую почву. Но того, о чем он просил, было, конечно, недостаточно.

— Я хочу остаться насовсем, — говорить правду было легко и приятно, и голос Иана окреп и выровнялся. — Я не знаю, как это устроить, и что мне делать, но, Гусик, я так долго путешествовал, так долго искал, чтобы понять, как все на самом деле просто.

Фергус теперь смотрел ему в глаза очень прямо, выискивая во взгляде Иана, должно быть, малейший оттенок сомнения, но юный эльф больше не сомневался. Если Яссэ был прав, и для пробуждение истинной магии ему нужен был мощный источник, то лучшего было просто не найти. И ему, глупому мальчишке, потребовалось три долгих года, чтобы это понять.

— Ты уверен? — Гусик прильнул к нему тесней, — я ведь… теперь Император, ты знаешь. И у меня совсем нет времени, я редко бываю в Вызиме, и мне…

— Уверен, — Иан улыбнулся, вдруг вспомнив давнишний разговор родителей, когда Иорвет сказал папе, что готов пойти за ним любым путем, в любом статусе, в любую даль. Сейчас юный эльф наконец по-настоящему его понимал. — После нашего представления при дворе, я поговорю с Яссэ и попрошу его меня отпустить. Да ведь он меня и не держит… А потом — будет, как будет. Может быть, мастер Риннельдор согласится снова учить меня. Или тебе при дворе понадобится лекарь-недоучка. Или, может быть, шут? Я выучил много шуток!

Гусик тихо рассмеялся, прикрыл глаза, и Иан заметил, как между его ресниц заблестел глянец рвущихся наружу слез. Юный эльф поцеловал его в сомкнутые веки, а потом перехватил губами губы. Все было так просто. Иана допустили до бесконечного, мощнейшего источника силы, и он готов был прильнуть к нему с жадностью умирающего от жажды.

От поцелуев они быстро перескочили к новым поспешным ласкам, таким привычным, и таким необходимым, словно прошедших лет разлуки вовсе не существовало. Юноши расстались, лишь когда за окном императорской спальни начало смеркаться. Иан пообещал, что через неделю с кочевой жизнью будет покончено, а Фергус — что до того времени придумает, куда устроить Иана, чтобы он не чувствовал себя лишним и ненужным при дворе. А еще они сговорились пока сохранить эти решения в тайне.

Иан вернулся в лагерь циркачей, когда уже совсем стемнело, неслышно пробрался в свой фургон, минуя встречу с уже начинавшими отмечать прибытие в город товарищами. Мешочек с зерном юный эльф хранил спрятанным в самой глубине своих нехитрых пожитков, как позорную тайну, свидетельство своих неудач. Сейчас он вытащил его, развязал непослушными пальцами узел на тонком шнуре, высыпал в ладонь сразу несколько золотистых зернышек. Заклинание на этот раз сорвалось с губ словно само собой, Иан мысленно потянулся к разложенному в центре лагеря костру, сосредоточился, и магия, бурля, буквально накрыла его с головой. Еще секунда — и юный эльф раскрыл сложенные ладони. Золотая поверхность на каждом из гладких продолговатых зерен треснула, выпуская наружу яркие зеленые ростки. Иан улыбнулся.

— Ох, Гусик, — прошептал он так, словно друг все еще сидел рядом с ним, прижавшись плечом к плечу, — вот это да!

 

========== Не доброе утро ==========

 

Стучаться в закрытые двери Литу научил один крайне неприятный инцидент, приключившийся пару месяцев назад. Тогда она целую неделю гостила в Корво-Бьянко у Йеннифер и Геральта, где чародейка учила ее магическим премудростям, а добрый ведьмак по вечерам рассказывал скучные истории о том, как он охотился на чудовищ в самых разных уголках Континента. Лита была достаточно хорошо воспитана, чтобы слушать его, почти не демонстрируя своей скуки. Кроме того, она прекрасно понимала — для Геральта все эти истории были живыми и важными воспоминаниями о прошлых славных подвигах, когда по земле ходило куда больше монстров, чем сейчас, а злодеев, с которыми нужно было воевать, жило видимо-невидимо. Для того, кто ничего больше не умел, слишком хорошо выполненная работа неизменно вела к тому, что шансы снискать славу представлялись все реже и реже, и Лита, преисполненная благодушным снисхождением, никогда не перебивала Геральта и прятала ленивые зевки в ладошках, пока Йеннифер не вмешивалась со своим неизменным «Твои истории уже всех утомили, Геральт», и можно было начать заверять ведьмака, что ей, великодушной принцессе, совсем не скучно.

После того визита Лита успела так соскучиться по родителям, что, вернувшись, тут же бросилась в их общую спальню — вечер был еще не слишком поздним, а мама с папой никогда не отправлялись спать рано. Тогда, распахнув незапертую дверь без стука в последний раз в своей жизни, Лита стала невольной свидетельницей тому, как мама, совершенно обнаженная, едва прикрытая одеялом, сидела на папе верхом, как на необъезженной лошади, чуть подпрыгивая, и негромко вскрикивала, запрокинув голову. Долгожданному возвращению любимой дочери никто из застигнутых врасплох не был рад, и папа впервые в жизни прикрикнул на Литу, веля ей уйти.

Конечно, позже, когда он нашел принцессу в саду — заплаканной и в совершенно расстроенных чувствах, отец очень извинялся и объяснил, что двум людям, которые любят друг друга так сильно, как они с мамой, иногда требовалось полное уединение, и что мамочка кричала вовсе не от боли. Лита великодушно простила их обоих, но урок выучила твердо — двери редко закрывали, не надеясь, что в них не станут ломиться без стука.

Детлафф, у которого Лита спросила совета на следующий день, заметил, что, не желай бывший Император, чтобы ему мешали «предаваться любовным утехам», он не только закрыл, но и запер бы дверь на ключ. Но Лита решила, что в будущем следовало избегать таких неловкостей. Потому теперь, застыв перед закрытой дверью папиного кабинета, принцесса чуть помедлила, а потом решительно постучала, давая находившимся внутри возможность принять приличный вид.

Из-за двери раздалось негромкое «Заходи, дитя», но даже такое явное обозначение намерений не привело к должному результату. Когда Лита вошла, папа все равно сидел в кресле без рубахи, а его личный лекарь стоял над ним, пристально наблюдая за темно-красной жидкостью, льющейся по длинной прозрачной трубке прямо к игле, воткнутой отцу над правой ключицей. Лита уже хотела, извинившись, ретироваться, почти приготовилась, что папа снова разозлится на нее, как тогда, а, значит, позже придет извиняться и, может быть, даже подарит ту красивую золотую шпильку с сапфирами, о которой принцесса так давно мечтала. Но отец поманил ее к себе свободной левой рукой, и Лита на миг оробела. Происходившее в комнате было, пожалуй, куда более неловким и непредназначенным для чужих глаз, чем то, что творилось в родительской спальне, и принцессе захотелось уйти.

— Ты ведь собираешься стать чародейкой, милое дитя? — улыбаясь, поинтересовался папин лекарь. Он отчего-то давно перестал называть Литу «Ваше высочество», как прежде, — думаю, тогда тебе стоит взглянуть на то, что здесь происходит, верно?

Последний вопрос точно был адресован папе, и тот, переведя быстрый взгляд с лекаря на дочь, кивнул — явно нехотя.

О своем намерении увезти Литу в знаменитую магическую школу, из которой, по ее словам, выходили самые могущественные и влиятельными чародейки Континента, Йеннифер объявила едва ли не сразу после того, как императорская семья перебралась в Туссент. Колдунья поселилась неподалеку — на винодельне Корво-Бьянко — и обещала давать маленькой принцессе уроки, пока она не достигнет нужного возраста.

Лита не знала, каких трудов Йеннифер стоило убедить родителей, что это хорошая идея. Оставив трон Нильфгаарда Гусику, отец был твердо намерен полностью отойти от дел и не хотел ничего решать, а матушка готовилась произвести на свет младших братьев Литы, и потому ей было совершенно не до споров. И, следуя тому, что не получила в ответ сразу решительного «Нет», Йеннифер принялась подтачивать несогласие родителей, как вода — прибрежные камни, а Лита, воодушевленная ее рассказами об Аретузе, тоже взялась за уговоры.

Может быть, поселись их семья в блистательном Боклере, где при дворе княгини Анариетты балы и турниры устраивались по несколько раз в год, и все носили такие нарядные платья и блестящие украшения, уверенности в маленькой принцессе поубавилось бы. Но правда была такова — поместье, где они жили теперь, пусть и почти необъятно огромное, не шло ни в какое сравнение ни с Императорским дворцом в Городе Золотых Башен, ни даже с княжеской резиденцией. Здесь на много миль вокруг простирались только бесконечные поля, по которым разгуливали глупые крестьяне, дом был обставлен слишком скромно, а за обновками приходилось ездить в столицу княжества — и лишь тогда, когда у мамы выдавалось на это время. Лита чувствовала, что чахнет в этих стенах, и предложение Йеннифер казалось ей все соблазнительней с каждым днем.

Конечно, была и еще одна проблема. Детлафф.

Накануне отъезда из Нильфгаарда, когда уже стало известно, куда именно собиралось перебраться императорское семейство, Детлафф признался Лите, что не любит Туссент, и ни за какие богатства мира не согласился бы туда вернуться. Маленькая принцесса хотела выведать у него, отчего так — ее верный спутник явно хранил какую-то страшную тайну, но Детлафф попросил ее не спрашивать, и она не стала. Тем более, что ради нее он все же отправился туда, где ни за что бы не хотел появляться.

Ее верный спутник всегда неохотно делился своими секретами, да и вообще разговоры вел обычно словно через силу, предпочитая сидеть рядом с Литой в полном молчании, наблюдая за тем, как она пила чай со своими куклами, разглядывала картинки в больших ярких книгах или перебирала свои сокровища, выбирая, какую камею надеть к ужину. Она всегда ощущала его присутствие где-то поблизости, даже если Детлафф не показывался ей на глаза, но учить его подпускать принцессу к себе ближе пришлось очень долго.

Детлафф сторонился прикосновений, и, если Лита аккуратно брала его за руку или, устроившись рядом с ним на полу, опускала голову ему на колени, спутник старался лишний раз не шевельнуться, казалось, даже вовсе прекращал дышать, будто боялся ее, и Лита терпеливо приручала его — день за днем, касание за касанием, слово за словом. Иногда, просыпаясь по ночам, Лита видела неясную темную фигуру Детлаффа, трепещущую, словно готовую вот-вот рассыпаться багряным туманом, в другом конце комнаты, так далеко, что его можно было принять за причудливый узор теней. Но однажды, проснувшись от удушливого тяжелого кошмара, с криками и в слезах, принцесса обнаружила себя в его заботливых объятиях. С того дня Детлафф будто разрешил себе перейти невидимую границу, приблизиться почти вплотную, и каждую ночь, пока Лита засыпала, он сидел рядом с ней на постели и неспешно перебирал ее рассыпанные по подушке кудри, все такой же безмолвный.

Своей следующей победой Лита считала тот вечер, когда Детлафф впервые язвительно пошутил. Вернувшись из Бокерского дворца, принцесса взахлеб рассказывала ему, какие нынче при дворе носили платья, как были уложены золотые кудри княгини, и каких вкусных устриц подавали к ужину. Детлафф терпеливо слушал ее, не перебивая, и, когда Лита выдохлась, скупо поинтересовался не смастерить ли ему в подарок княжескому двору дюжину окуляров в золотой оправе с рубинами. На удивленный вопрос принцессы, он с ухмылкой ответил:

— Тогда, может быть, хотя бы дюжина человек смогла разглядеть под всем этим лоском, что княгиня-то голая.

Лита, которая добрых десять минут расписывала золотую парчу, из которой было сшито княжеское платье, сперва ничего не поняла, но позже, провожая ее ко сну, Детлафф, вопреки обыкновению, прочитал ей сказку о голом короле, и смысл его замечания наконец дошел до принцессы.

С того дня спутник стал куда более разговорчивым, и оказалось, что едкое, злое и очень забавное мнение у него имелось почти по любому вопросу. Через пару недель таких разговоров матушка даже заметила Лите, что, если та продолжит так неприлично шутить в обществе знатных туссентских особ, она перестанет брать ее с собой ко двору. Столкнувшись с подобным риском, принцесса быстро научилась держать язык за зубами, но отныне сама приносила Детлаффу все возможные сплетни, лишь бы услышать, как еще он пошутит по этому поводу. Доставалось от него, конечно, и госпоже Йеннифер, особенно с тех пор, как стало понятно, что чародейка намерена забрать Литу в Аретузу гораздо раньше, чем планировалось изначально.

Подойдя ближе к креслу, в котором сидел отец, Лита пристально пригляделась к мерцающей алой жидкости, льющейся в его вену.

— Это моя кровь? — тихо спросила она у замершего рядом лекаря, — какая красивая…

— Это, дитя, результат алхимической реакции, — пояснил Эмиель, — думаю, в твоей школе тебя научат всем тонкостям этой науки. Хорошая чародейка ведь должна не только наводить красоту при помощи заклинаний и метать огненные шары, но и суметь отличить купорос от квебрита.

Лита серьезно кивнула. О том, какую роль она сама играла в спасении своего папы от последствий страшного проклятья, принцессе в свое время поведал именно лекарь отца. Он признался, что для приготовления тех «лекарств», которые папочка принимал уже много лет, использовалась кровь Литы, и девочка, ничуть не испугавшись этого откровения, сама с радостью согласилась отдавать ее. Тем более, что процедура была совсем не страшной, принцессе было ни капельки не больно, а после ей разрешалось есть все, что душе угодно, чтобы восстановить силы. Самыми неприятными были эликсиры, которые приходилось пить, но ради здоровья папы Лита готова была потерпеть. Эту тайну она хранила от всех, даже от Йеннифер.

— На сегодня мы почти закончили, — сообщил Эмиель, извлекая из папиной шеи длинную иглу и наложив сверху плотный кусочек полотна, чтобы закрыть кровоточащий прокол. Лита серьезно кивнула, протянула руку и заботливо сжала холодные пальцы отца. Тот, не пошевелившись, улыбнулся ей.

— А когда я уеду, — вдруг спросила Лита, подняв глаза на Региса, — откуда тогда вы станете брать кровь?

Лекарь и отец переглянулись.

— Тогда, — мягко сказал папа, чуть крепче сжав пальцы Литы в своих, — это будет уже не твоя забота, моя принцесса.

Девочка нахмурилась. Этот ответ был ничем не лучше, чем если бы отец вовсе промолчал. Она уже готова была начать настаивать, но Эмгыр отвел от нее глаза и пробежал взглядом по комнате.

— Твой друг сейчас здесь? — поинтересовался он, и Лита коротко кивнула. Детлафф не имел обыкновения всегда ходить за ней по пятам, но на этот раз, ничего не сказав, просто последовал за ней невидимкой — ему, должно быть, тоже было любопытно. — Я хотел поговорить с ним, — сообщил отец твердо, все еще глядя в пустоту на другом конце комнаты. Но ни просьбам его, ни прямым приказам Детлафф никогда не подчинялся.

— Думаю, вам сперва стоит немного отдохнуть, — Регис протянул Эмгыру рубашку. Отец взял ее, осторожно натянул через голову, но пристально глядеть туда, где, по его мнению, находился Детлафф, не перестал. Лита вздохнула.

— Появись, — попросила она.

Детлафф выступил из тени, и во взгляде его принцесса заметила какую-то смутную досаду. Он держался очень прямо, но так напряженно, словно готов был в любой момент по-звериному прильнуть к земле и зарычать. Эмиель отвернулся, не глядя на него, и занялся своими приспособлениями. Эмгыр, продолжая сжимать ладонь дочери, расправил плечи, и сейчас как никогда походил на себя прежнего, словно сидел не в удобном кресле в одной рубахе, а восседал на императорском троне в полном торжественном облачении.

— Ты охраняешь мою дочь уже почти четыре года, — без лишних вступлений заговорил отец. Все это время он почти не вспоминал о существовании спутника Литы, словно желал самого себя убедить в том, что никакого невидимого стража рядом с ней не существовало, что маленькую принцессу просто окружал некий магический щит, хранивший ее от опасностей, надежный и безмолвный, как высокий горный хребет.

— Я не охраняю ее, — ответил Детлафф. — если принцессе грозит опасность, я ее устраняю, но я не сторож и не рыцарь.

Эмиель, ужасно занятый выстраиванием своих пробирок по росту на столе, едва слышно усмехнулся. Синие глаза Детлаффа на миг опасно потемнели.

— Называй это как хочешь, — махнул отец свободной рукой, — ты следуешь за ней, ты ее друг, спутник, как угодно. Суть одна — моя дочь рядом с тобой в безопасности, и именно поэтому я терплю твое присутствие в моем доме.

— Вы не смогли бы помешать мне присутствовать там, где я хочу, — все также не меняя тона, отозвался Детлафф, и Лита почувствовала, что отец начинает злиться всерьез.

— Оставьте эти глупые споры, — решительно заявила она и взглянула на Детлаффа.- ты мой друг, ис тобой я никого не боюсь. Это правда.

Ее спутник покорно чуть склонил голову.

— Как тебе известно, — продолжал Эмгыр после короткой паузы, дав себе немного успокоиться, — завтра Лита отбывает в Аретузу, чтобы пройти там долгое обучение. Сможешь ли ты последовать за ней?

Эмиель, явно тоже желавший услышать ответ на этот вопрос, повернул голову, отвлекшись от своего увлекательного занятия, и даже перестал позвякивать склянками. Лита же вдруг поняла, что подобный вопрос до сих пор вовсе не приходил ей в голову. Госпожа Йеннифер ничего не знала о Детлаффе — тот избегал приближаться и к ней, и к Корво-Бьянко, не объясняя своих мотивов.

Спутник долго молчал, потом, качнув головой, нехотя произнес:

— Я не знаю.

Вечер накануне отъезда прошел в шумной суете. Младшие братья, крутившиеся вокруг Литы, наперебой расспрашивали ее, куда она едет, и почему им нельзя поехать вместе с ней. Из Корво-Бьянко прибыла Йеннифер и надолго заперлась в кабинете с мамой и папой, видимо, обговаривая последние подробности грядущего путешествия. Детлафф после того неловкого разговора с отцом исчез, и Лита больше не чувствовала его присутствия. Сама же принцесса вдруг словно впервые столкнулась с реальностью — она уезжала из дома, чтобы никогда в него не вернуться, никогда больше не увидеть ни маму, ни папу, ни даже невыносимых братьев, ни, похоже, Детлаффа.

Конечно, Йеннифер предупреждала ее, что обучение в Аретузе — дело серьезное, а магия требовала от своих адепток значительных жертв. Она просила Литу хорошенько попрощаться с теми, кого она любила, и запомнить, что ее выбор не только приведет принцессу к могуществу и славе, роскоши и вечной молодости, откроет двери всех королевских дворцов и может сделать из нее самую влиятельную женщину Континента, но и послужит благу Империи. Все это звучало прекрасно и заманчиво — ровно до тех пор, пока Лите не пришлось по-настоящему столкнуться с этим выбором.

Рассеянно слушая перебранку Мэнно и Риэра о том, на чьей стороне станет воевать могучая колдунья Лита, принцесса вдруг ощутила холодную удушливую панику.

— Мэнно, — девочка ухватила за руку брата, стоявшего ближе к ней, — а хочешь, я останусь здесь? Никуда не поеду, буду играть с вами, мы все вместе поедем на бал в Боклер?..

— Я Риэр, — резонно заметил мальчик, сверкнув на Литу зеленым хитрым взглядом, — и ты никогда с нами не играешь.

— И мы не играем! Мы тренируемся, чтобы стать рыцарями! — подхватил второй брат, — и ты тренируйся, чтобы мы взяли тебя к себе.

— Чародейка нам нужна, — подтвердил Риэр задумчиво, — а иначе — какой от тебя прок?

Принцесса отпустила липкую мальчишескую ладонь и отвернулась. Ей очень не хотелось, чтобы братья заметили, как она плачет.

В ту ночь Детлафф тоже не явился, зато родители разрешили Лите ночевать в их спальне. Забравшись под одеяло, девочка так отчаянно прильнула к матери, что Рия, охнув, тихо рассмеялась:

— Ты меня задушишь, милая, — посетовала она. Лите хотелось разрыдаться в голос, закричать, что она бы осталась тут, под этим одеялом, навсегда, окутанная знакомым теплом, в родных материнских объятиях, и наплевать ей на славу и вечную молодость. Рия нежно гладила дочь по голове и начала негромко напевать, укачивая ее в своих руках, и, уже засыпая, Лита расслышала, как ее мягкий голос задрожал.

Из дома Лита и Йеннифер выезжали вскоре после рассвета. Чародейка сказала, что сперва они через портал перенесутся в Марибор, чтобы успеть оттуда добраться до Аретузы в срок. Принцесса поинтересовалась, почему бы не воспользоваться порталом сразу — один прыжок, и они будут на месте, раз уж вещи ее все равно были отправлены в школу заранее по морю. Йеннифер ответила, что у нее остались еще кое-какие дела, а у Литы пока будет возможность провести несколько дней в ее мариборской резиденции, может быть, даже посетить парочку пышных приемов в домах темерской знати. Лита, не став признаваться, что впервые в жизни ее ни капельки не привлекали грядущие пышные приемы, обреченно кивнула. Сегодня утром она проснулась с ледяной решимостью принять собственный выбор. Может быть, став чародейкой, она могла бы, например, начать помогать Эмиелю Регису в его работе. Или править Империей вместе с Гусиком — с королями Севера рядом всегда ведь были их верные чародейки.

Прощаясь, папа поднял ее на руки, чопорно поцеловал в щеку и отвел глаза, лишь его объятия на миг стали немного крепче перед тем, как он поставил дочь на землю.

— Ты ведь дождешься моего возвращения? — пытаясь перехватить его взгляд, спросила Лита, и отец, качнув головой, тихо ответил:

— Я постараюсь.

Дом Йеннифер в Мариборе, внешне довольно скромный, внутри оказался сравним с Боклерским дворцом. Здесь, конечно, не нашлось ни галерей с портретами, ни бесконечной череды пышно обставленных комнат, ни рыцарей, гремящих золотыми доспехами, обходивших внутренний двор, но спальня, в которой поселили Литу, была почти такой же просторной и светлой, как та, в которой она жила в Императорском дворце. Йеннифер, оставляя девочку одну, пообещала, что, завершив свои срочные дела, вернется, и вместе они немедленно направятся к лучшему портному, чтобы он сшил для принцессы несколько новых нарядов — и для балов, и для встречи с ее будущими учительницами.

— К новым платьям понадобятся новые туфельки, — резонно заметила Лита, и Йеннифер согласно кивнула, — а еще — украшения, — добавила принцесса, и на это чародейка весело рассмеялась.

— Не волнуйся, дорогая, — заверила она девочку, — с этим проблем не будет — можешь зайти в мои покои, порыться в моих шкатулках и выбрать все, что тебе понравится. Уверяю тебя, за те годы, что я провела при дворах королей и в компании богатых князей и баронов, там скопилось столько, что мне за всю жизнь не переносить.

— А духи? — Лита чувствовала, как настроение ее неумолимо поползло вверх. Разлука с родителями все еще печалила ее, но грустить было куда приятней, разглядывая драгоценности и примеряя блестящие ожерелья и серьги.

— Духи мы закажем у лучшего парфюмера, — пообещала Йеннифер, — подберем тот аромат, который подходит именно тебе.

— И что же…- Лита недовольно взглянула на чародейку, — я всегда буду пахнуть одинаково, как ты?

Йеннифер едва заметно нахмурилась и ответила чуть уязвленно:

— Чтобы тебя запомнили, нужна некоторая постоянность.

Лита фыркнула и отвернулась. Когда Йеннифер ушла, принцесса посидела немного на кровати, разглядывая свое временное обиталище. Спальня и впрямь была украшена с настоящим шиком, в такой девочка не отказалась бы провести побольше времени, чем отпущенные ей несколько дней на свободе. Рассказывая об Аретузе, чародейка упоминала, что послушницам приходилось ютиться в скромных комнатушках, почти кельях, и проводить часы над книгами и в магических упражнениях. Отчего-то Лите вспомнился Иан. Друг Гусика мало говорил о своей учебе у мастера Риннельдора, но Лита знала, что в башне Знающего эльф тоже вынужден был занимать крохотную спаленку, в которую едва влезали кровать и все его книжки. Иан редко одевался во что-то, кроме простой ученической мантии, и чаще всего от него пахло травами, дымом и чем-то неприятно приторным.

Такова была цена мастерства, но Лита вдруг поняла, что сама она платить эту цену была не готова. Зачем было стараться, заказывать платья, туфельки и духи, если в ближайшие годы ей не суждено было ничем из этого воспользоваться? Платья пролежат в сундуке, а потом окажется, что новоиспеченная чародейка уже не может их носить, потому что они стали ей малы. Девочке даже расхотелось совершать набег на сокровищницу Йеннифер, копаться в ее украшениях — ведь ничто из этого она не сможет надеть в обозримом будущем.

— Детлафф, — негромко позвала принцесса. Она не была уверена, что спутник, не являвший себя уже целые сутки, последовал за ней в Марибор и услышит ее зов, но Лита чувствовала, что, если не увидит его прямо сейчас, отчаяние поглотит ее, и останется только дождаться возвращения Йеннифер и устроить чародейке слезную истерику, умоляя отвезти ее домой.

Ответом на первый призыв была тишина. Лита постаралась взять себя в руки и запретила себе отчаиваться раньше времени, лишь больно закусила губу. Она спрыгнула с кровати, прошлась по комнате, размышляя. Вполне могло статься, что дом госпожи Йеннифер был защищен какими-то чарами, не позволявшими Детлаффу в нем появляться, а, значит, необходимо было выйти наружу и повторить попытку его позвать. Принцесса не была пленницей, и покидать спальню ей никто не запрещал, и она решительно двинулась к двери.

В коридорах резиденции не нашлось ни одного стражника, принцесса беспрепятственно проделала путь к парадной двери и замерла в нерешительности. Никогда прежде за всю свою жизнь она не оставалась предоставленной самой себе. В Императорском дворце за ней всегда следили стражники и горничные, в туссентском поместье и вовсе было сложно скрыться от внимания родителей, братьев и слуг. И, конечно, где-то рядом всегда прятался Детлафф, стоило только позвать его — и он появлялся. Сейчас же маленькая принцесса была совершенно одна в незнакомом доме посреди чужого города. Она опустила руку на теплую медную ручку, закрыла глаза и сглотнула. Лита не планировала побег, даже не хотела выходить на городские улицы, удаляться далеко от дома, но все равно этот единственный шаг за порог сделать оказалось невыразимо сложно.

— Трусиха, — шепнула принцесса сама себе, — Гусик же сбегал из дома! А Иан вообще уехал путешествовать вместе с цирком.

Воспоминания о брате и его друге странным образом придали Лите смелости, и она храбро нажала на ручку, распахивая дверь. Та покорно скрипнула, и в дом влетел далекий гул людной улицы. Больше не боясь неизвестности, принцесса подобрала пышные юбки и шагнула за порог.

Дом Йеннифер окружал небольшой сад. Сейчас, когда Темерия только пробуждалась после зимы, деревья и кусты здесь стояли совершенно голыми, а это значило, что, даже если жилище чародейки и окружали какие-то чары, здесь они уже не действовали. Должно быть, Йеннифер не считала нужным тратить силы на сад, в котором так редко бывала. Лита, жалея, что не прихватила с собой норковый полушубок или хотя бы шаль, шагнула на оледеневшую тропинку, ведущую к воротам, и неспешно пошла вперед, оглядываясь по сторонам.

— Детлафф? — снова позвала она, но ответом принцессе была лишь мерная дробь капель, частивших, падая с тающих сосулек под самой крышей. Еще несколько шагов — принцесса была совсем не уверена, что ей хватило бы смелости выйти за ворота. Здесь, в промерзшем голом саду, все еще были владения знакомой чародейки, а там, за оградой, начинался пугающе неприветливый мир толпы, которая, как подозревала Лита, не стала бы приветствовать ее овацией, а, скорее всего, просто затоптала бы, не заметив. — Детлафф! — на этот раз девочка почти кричала.

На следующем шагу подошва ее бархатных туфелек скользнула по замерзшей луже, и Лита поняла, что падает, не в силах удержаться.

Сильные руки подхватили ее и подняли высоко над землей. Принцесса, громко всхлипнув, прижалась к широкой груди и замерла, дрожа всем телом.

— Где ты был? — не сдерживая слез, хриплым шепотом спросила Лита, — я звала тебя, а ты не приходил!

— Прости меня, — так же шепотом ответил Детлафф, прижимая ее к себе крепче, — в дом чародейки я не могу зайти без приглашения.

— Я не хочу здесь оставаться, — Лита пошевелилась в его руках и уселась так, чтобы видеть его лицо. В отличие от всех, с кем принцесса разговаривала, Детлафф никогда не прятал от нее глаза, и сейчас тоже смотрел очень прямо. Свободной рукой он аккуратно стер влажные дорожки слез с ее щек, пригладил волосы, осторожно коснулся обкусанных губ и стер крохотную каплю крови. Промозглый уличный холод начал подбираться к Лите, и она попросила тихо: — Забери меня куда-нибудь, где тепло.

Лицо Детлаффа на мгновение застыло, словно он боролся с самим собой, потом тяжелые усталые веки покорно опустились. Широким жестом он развернул край своего плаща и укрыл им Литу, не выпуская принцессу из рук, и та снова прильнула к нему теснее. Твердым шагом, не сказав ни слова, Детлафф направился к воротам, и через мгновение та граница, которую Лита так боялась пересекать, была пройдена.

Он нес ее по звенящей весенней оттепелью и людскими разговорами городской улице, и девочка, выглянув из-под плаща, с любопытством смотрела по сторонам. Идущие навстречу горожане не обращали на Детлаффа ни малейшего внимания, спеша по своим делам. Прижавшись к спутнику, Лита быстро согрелась, а сердце ее теперь билось восторженно часто — она сбежала! Ослушалась воспитательницу и обрела наконец долгожданную свободу.

— Ты бывал в Мариборе? — с любопытством спросила принцесса. Детлафф рассеянно кивнул.

— Не люблю Север, — ответил он мрачно, — здесь в людях слишком много горечи.

Лита замолчала, не решаясь расспрашивать его дальше. Они свернули с тротуара в какой-то переулок, и вскоре оказались перед дверями трактира. Детлафф решительно толкнул их и вошел внутрь.

Час еще был очень ранний, и в приятной полутьме зала оказалось почти безлюдно. Высокая полная женщина вытирала стол большой не слишком чистой тряпкой и едва взглянула на посетителя. Детлафф, не спуская Литу с рук, подошел к ней.

— Можно позавтракать? — поинтересовался он, и женщина наконец подняла на него глаза. Улыбнулась, заметив, что мужчина держал на руках маленькую девочку.

— Издалека? — спросила она, — с юга?

Детлафф вымученно кивнул.

— Девочка замерзла, — поторопил он женщину, отогнул край своего плаща, и трактирщица всплеснула руками.

— Ох, батюшки, она же совсем раздета! — воскликнула она, — садитесь за стол, сейчас я принесу вашей дочке горячего молока.

Лита вовсе не была голодна, а от молока у нее всегда болел живот, но спорить не стала. Детлафф усадил ее на жесткую деревянную скамью и устроился рядом. Принцесса с интересом покрутила головой. В трактирах прежде она никогда не бывала, и сомневалась, что в Нильфгаарде можно было встретить нечто подобное. Стены здесь были расписаны большими яркими цветами, но краски заметно потускнели от копоти. Стол оказался не слишком чистым и был щербат в нескольких местах, будто в него втыкали ножи, но из кухни доносились шекочуще-приятные ароматы снеди, а в зале было приятно тепло и тихо.

— Тебе нужно вернуться назад, пока чародейка не обнаружила пропажу, — заметил Детлафф тихо, немного помолчав, и Лита обиженно насупила брови.

— Я передумала, — решительно отрезала она, — не хочу я ни в какую школу ехать. Что мне там делать? Йеннифер сама говорила, что магия мне не больно-то дается.

— Тебя всему научат, — заверил Детлафф, и было видно, с каким трудом он подбирал слова, как тревожно держался. Лита протянула руку и сжала его ладонь под столом.

— Не бойся, — сказала она, снова заглядывая спутнику в глаза, — пока ты со мной, мне ничто не угрожает. Ведь правда?

— Правда, — нехотя признал Детлафф.

Полная женщина вернулась с большим подносом, опустила его на стол и выставила перед гостями две глубокие миски с какой-то дымящей похлебкой, тарелку с нарезанным хлебом. Лите досталась глиняная широкая чашка белоснежного молока с тонкой пенкой по поверхности, а Детлаффу — кружка с чем-то желтовато-мутным.

— На здоровье, — улыбнулась женщина, — как же так вышло, господин, что девочка ваша без шубки и даже без сапог? Весна нынче холодная, простудится еще.

— Спасибо, больше ничего не надо, — Детлафф не взглянул на трактирщицу.

— Может, вам комнату протопить? — не слушая его, продолжала женщина, — отдохнули бы с дороги, погрелись. Не дело это — путешествовать с такой крошкой в такую стужу.

— Ничего не надо, — как заведенный повторил Детлафф.

— Если вы о деньгах беспокоитесь, так это ничего, сговоримся, — неслась дальше женщина, — вы, я вижу, милсдарь не бедный, вон какое платьишко у вашей дочурки нарядное.

Лита почувствовала, как пальцы спутника выскользнули из ее ладони. Детлафф повернулся к женщине, и та в ужасе попятилась.

— Пресвятая Дева, — забормотала трактирщица, на неверных ногах отступая назад, — что же это делается! Люди! — крикнула она, стараясь поднятыми руками отгородиться от Детлаффа, который уже медленно поднимался из-за стола.

Все произошло за долю мгновения — Лита не успела заметить, как ее спутник оказался вплотную с готовой заголосить на всю округу женщиной, зажал ей рот ладонью, заставил ее далеко откинуть назад голову, обнажая шею. Принцесса увидела, как исказилось, меняясь, лицо ее друга — человеческих черт в нем больше не осталось, это была морда опасного, кровожадного зверя с длинными острыми клыками. Женщина в его руках болезненно дернулась, застонала.

Лита видела и прежде, как, обратившись багряным дымом, Детлафф расправлялся с теми, кто пытался на нее нападать. Всего пару раз, но этого было достаточно, чтобы уяснить — ее спутник — опасное, магическое существо, жестокая тварь, чьей природы Лита не понимала. Но впервые принцесса увидела его истинный животный облик, почувствовала весь ужас, который он источал, почти ощутила его неутолимую жажду. И не испугалась.

Она смотрела, как Детлафф разрывал горло говорливой трактирщицы и большими жадными глотками пил ее кровь. Руки женщины дергались, ноги стучали по полу, но это были уже не попытки вырваться, а предсмертные судороги.

Детлафф отпустил ее, задыхаясь. Обессиленное тело, еще живое, рухнуло на пол. Облик спутника изменился мгновенно, Лита снова видела его лицо, измазанное кровью, искаженное страхом, но такое знакомое и родное. Она спрыгнула со скамьи и приблизилась. Детлафф попятился, как до этого пятилась трактирщица, закрыл лицо руками, осел, падая на колени к ногам принцессы. Лита протянула руку и коснулась его окровавленной щеки.

— Не смотри, — взмолился Детлафф, — отвернись.

— Убей ее, — попросила принцесса, — она нас запомнила.

Лежавшая на полу женщина тяжело булькающе закашлялась, выплевывая сгустки крови, и лицо Детлаффа вдруг еще сильней побледнело и застыло. Он метнулся к трактирщице — Лита увидела, как его ногти обратились длинными острыми когтями, и спутник одним движением распорол женщине глотку. Она затихла через пару секунд.

Детлафф медленно поднялся на ноги, не оборачиваясь и не глядя на Литу. Та стояла в паре шагов от него, с любопытством наблюдая, как окровавленные когти втягивались обратно.

— Я отнесу тебя обратно к чародейке, — твердо проговорил Детлафф, и Лита упрямо сжала кулаки.

— Я же сказала, что не хочу возвращаться, — заявила она. От запаха свежей крови у нее слегка кружилась голова, но куда тяжелее аромата смерти для принцессы вдруг стало желание ее верного спутника бросить ее вновь, — мы должны уйти подальше, где Йеннифер нас не найдет.

Детлафф наконец обернулся. Теперь он смотрел на принцессу уже не с ужасом, а с каким-то мрачным любопытством. Девочка протянула ему руку, и он, подойдя ближе, сжал ее ладонь.

— Тебе нужно умыться, — чопорно заметила принцесса, — а потом подумаем, куда нам двигаться дальше. Домой — нельзя. Если родители узнают, что я сбежала, отправят меня назад к Йеннифер. И Гусик тоже. Как же быть…- Лита печально вздохнула, потом улыбнулась, — Но мы что-нибудь придумаем, правда?

— Правда, — все тем же тоном ответил Детлафф.

Пока спутник ее относил тело женщины в кухню, запирал дверь трактира и умывался в большой деревянной бадье в углу зала, Лита сидела за столом над остывшей похлебкой и размышляла. Оказывалось, что во всем мире у нее не было почти никого, к кому можно было бы обратиться за помощью. Кто не стал бы ругать ее и отправлять в уже ненавистную школу.

— Мы должны разыскать Иана, — наконец сказала Лита, когда Детлафф вернулся к столу, — он нас не выдаст. Только вот… где его искать?

Детлафф, молчаливый и собранный, сидел рядом с ней, разглядывая собственные руки. Заметив его мрачный вид, Лита придвинулась ближе, прижалась к спутнику всем телом, и Детлафф аккуратно обнял ее за плечи.

— Циркачи ведь могут быть где угодно, — продолжала свои размышления Лита, — ты не слышал о них? Где они могут быть?

— Не слышал, — односложно откликнулся Детлафф.

— Жалко, — протянула Лита, — а у тебя больше нет друзей, которые бы могли нам помочь?

— Мой единственный друг остался в Туссенте, — ответил Детлафф с горькой улыбкой, — и, узнав, что я сделал, он меня и на порог не пустит.

Лита поморщилась.

— Ты говоришь об Эмиеле? — уточнила она, — нет, к нему нельзя. Он служит моему папе, и все ему расскажет.

— Регис никому не служит, — откликнулся Детлафф, и тут же оборвал себя, словно испугался, что сболтнет лишнего.

— Все равно нельзя, — отмахнулась Лита, — значит, остается искать Иана. Ты мог бы пронестись туманом по городу и послушать? Вдруг кто-нибудь говорит о его труппе?

— Я не хочу оставлять тебя одну, — ответил Детлафф, и Лита улыбнулась, протянулась к нему и мазнула губами по ледяной щеке спутника.

— Значит, идем вместе, — уверенно сказала она.

Он снова взял ее на руки и поплотнее закутал в свой плащ. Лита уже привычно прильнула к Детлаффу, прижала ладошку к его груди, слушая, как часто колотилось сердце.

— С тобой я ничего не боюсь, — прошептала принцесса и перехватила удивительно нежный взгляд Детлаффа — так он прежде никогда на нее не смотрел.

Поиски оказались недолгими, и Лита даже поверила, что в этом был какой-то странный высший смысл. На площади, в одной улице от трактира, горластый герольд кричал о том, что в город прибыла Свободная цирковая труппа Огненного Яссэ, и готовилась дать представление на следующий день под городскими стенами.

— Идем, — быстро шепнула Лита, и Детлафф ринулся с места с оглушительной скоростью.

Лагерь циркачей в этот утренний час только начинал просыпаться. Посреди широкой площадки, окруженной яркими фургонами, догорал вчерашний костер, под просторным тканным пологом те эльфы, что накануне, видимо, не успели упиться вусмерть, сидели плотным кружком и о чем-то тихо разговаривали. Детлафф остановился на границе стоянки, и Лита, едва отдышавшись после стремительного перемещения, потребовала поставить ее на землю — весеннего холода она больше не ощущала. К ним от шатра, пересекая поляну напрямик, спешил высокий рыжеволосый эльф в ярком оранжевом кунтуше. Остановившись в шаге от них, Огненный Яссэ отвесил гостям шутовской поклон.

— Боклерская Бестия собственной персоной в нашем скромном лагере! — объявил он, широко улыбаясь, — какая честь! Высшие вампиры редко захаживают на наши представления. Боюсь, правда, вы пришли немного раньше, чем следовало.

Лита почувствовала, что Детлафф снова начал меняться, злясь, и поспешила ухватиться за его руку.

— Мы ищем Иана, — твердо, вскинув голову, заявила она. Яссэ перевел на принцессу смеющийся взгляд.

— Ах, Ваше высочество, прошу простить мне мою неучтивость, — он снова поклонился, — конечно, я сперва должен был поприветствовать вас.

— Иан здесь? — Лита была готова уже отпустить Детлаффа и позволить ему сделать то, что он намеревался, если бы проклятый фигляр не прекратил паясничать.

— Боюсь, ваш друг несколько перебрал накануне, и пока не явил свой лик почтеннейшей публике, — Яссэ покачал головой, — но я рад приветствовать вас у нашего скромного очага.

Лита досадливо выдохнула, не прекращая хмуриться.

— Нас могут начать искать, — заметила она, прямо глядя на Яссэ, — вы сможете укрыть нас, если потребуется? Моя благодарность…

— Наше гостеприимство не измеряется ни деньгами, ни девичьей благодарностью, — ответил Яссэ, — я уже сказал, что ваш визит — большая честь. И, конечно, я смогу обеспечить вашу безопасность и сохранить вашу тайну. Прошу к нашему камельку.

Эльф развернулся и быстро направился обратно под полог, где любопытные циркачи уже, перешептываясь, смотрели в сторону гостей. Детлафф медлил.

— Нам надо уходить, — произнес он тихо, едва шевеля губами.

— Ерунда, — возразила Лита, — Иан проснется, и мы с ним поговорим.

— Я чувствую сильную магию, — ответил Детлафф, — сильную… и незнакомую. Уйдем, Лита.

— Ну уж нет, — принцесса крепче стиснула его ладонь, — мы ведь скрываемся от чародейки — а как это сделать без сильной магии? Не бойся — я с тобой.

Детлафф тяжело вздохнул и покачал головой, пожал руку Литы в ответ.

— Это я с тобой, моя принцесса, — ответил он шепотом.

 

========== Масштаб трагедии ==========

 

Впервые пропасть между собой и своим человеком Иорвет ощутил накануне Йуле. Вернону, вернувшемуся ненадолго из Вызимы, чтобы провести праздник вместе с супругом, много сил понадобилось в тот день на то, чтобы убедить Иорвета не просто показать нос из теплой уютной комнаты, но еще и отправиться в лес за еловыми ветками. Традиции, родившиеся, пока с ними жил Иан, супруги давно забросили, но в этот году Вернон был очень тверд в своем намерении отпраздновать Самую долгую ночь по всем правилам.

Пробираясь по заснеженному, совершенно безмолвному и ослепительно промерзшему лесу, человек вскоре заметил, что спутник его безнадежно отставал, чуть ли не спотыкался на каждом шагу, и истолковал это по-своему, списав все на традиционную хандру, в которую Иорвет погружался всякий раз в это время года. Человек остановился посреди едва заметной тропы, поманил к себе эльфа, и, когда тот приблизился, заключил Иорвета в крепкие объятия и пнул возвышавшееся рядом с ними высокое разлапистое дерево, вызывая на их головы целую снежную лавину. Холодные ошметки залепили эльфу глаз и набились за шиворот, и от неожиданности подобной ребяческой выходки он даже не успел начать возмущаться. Вернон, продолжая крепко обнимать супруга, повалил его в снег и, смеясь, хотел поцеловать, но схлопотал лишь тяжелую отчаянную оплеуху. Для барахтающегося в снегу, почти задыхающегося эльфа это была жалкая попытка спастись. Для Вернона же — продолжение веселой игры, призванной, судя по всему, развеселить и расшевелить Иорвета.

И позже, сидя у разожженного камина, завернувшись в шерстяное одеяло и чувствуя, как навалившийся к вечеру озноб начинает выворачивать в теле все кости, Иорвет вспомнил, что прежде это и впрямь могло показаться ему забавным и веселым — в лесу эльф всегда чувствовал себя как дома, не боялся снега и холода, а видеть обычно собранного, серьезного, даже мрачного Вернона таким беззаботным — дорогого стоило. И нынешнее открытие оказалось столь же закономерным, сколь и пугающим — Иорвет добрался до границы старости, сам того не заметив, и теперь стоял с нею лицом к лицу, совершенно один.

Вернону, за последние годы ставшему неотделимой, неотъемлемой частью его самого, верному спутнику, готовому жизнь положить ради благополучия своей семьи, нравилось быть молодым. Иорвет вспоминал иногда, каким человек был двадцать лет назад, когда они вновь встретились, чтобы больше не расставаться. От того Роше, усталого, постаревшего, почти отчаявшегося, ничего не осталось.

С годами в нем, казалось, лишь прибавлялось сил, Вернон познавал простое и непостижимое умение радоваться жизни, и готов был и Иорвета вести по этому пути прочь от забвения и дряхлости. Но эльфу каждый новый шаг давался теперь с неподъемным трудом. Человек, возомнивший, видимо, себя бессмертным, не считался больше ни с какими трудностями и преградами. Даже страшное ранение, полученное на последней войне, он пережил легко и с улыбкой. Иорвет вспоминал самого себя в точно такой же ситуации, и со стыдом признавал — он, лишившись глаза, едва не поставил на себе крест, долгие месяцы учился игнорировать слепое пятно, по-новому стрелять из лука и держать в руках меч. Для Вернона же эта потеря оказалась лишь досадной неприятностью. Он оправился от контузии за считанные недели, а рука его осталась такой же твердой и точной. Человек приобрел привычку вращать головой, если хотел посмотреть вбок, а его рефлексы, казалось, еще больше заострились, тело стало послушней и смертоносней, компенсируя недостаток обзора. Он злился на судьбу, но сумел превратить свою злость в новые навыки и жить с этим дальше. Вернон ничуть не смущался своего шрама, и Иорвет, глядя на то, как он легко отказался от узкой черной перевязи, когда рана окончательно затянулась, и почти красовался аккуратно заштопанными веками, стыдился собственной плотной повязки, за которой в течение долгих лет прятал уродливое увечье. Для Вернона уродства войны не существовало — лишь гордые следы былых подвигов.

Вместе с быстротой реакций, гибкостью тела, не знавшего отдыха даже сейчас, когда спешить ему было почти некуда, человек взрастил в себе жизнерадостную беззаботность и сводящий скулы оптимизм. Он отринул тоску, как ненужную помеху, он был неутомим и стремителен. Он был снова мальчишкой, но новой, исправленной версией того паренька, каким нашел его в свое время король Фольтест. Вернон, казалось, родился заново и начал путь сначала, без оглядки на собственные потери и пережитую боль. И рядом с ним Иорвет чувствовал себя настоящим бесполезным стариком.

Первый месяц эльф еще пытался сопротивляться. Он скрывал от Роше участившиеся легкие простуды, старался собраться и искренне улыбаться к каждому его приезду из Вызимы. Он пытался следовать за своим человеком, не оборачиваясь, не останавливаясь, крепко сжимая его руку в своей. Но с каждым днем Иорвету все больше начинало казаться, что Вернон уже не ведет его вперед, а тащит, как уставшую лошадь, которую давно следовало пристрелить, чтобы она не задерживала человека на пути.

Признавшись Вернону в своей слабости, в подступающей старости, в своем страхе перед этой необъятной громадой, Иорвет увидел, что человек ему просто не поверил. В его любящих добрых глазах эльф оставался прежним — молодым и прекрасным, несмотря на увечья, ошибки и ругань. И Иорвету оставалось лишь замирать от нежности и ужаса под этим взглядом. Если бы человеку хватило сил отказаться от собственного самолюбования и по-настоящему взглянуть на него, он не смог бы, должно быть, пережить потрясения от увиденного.

Иорвет и сам пытался преодолеть это потрясение. Он ловил себя на том, что в его жизни почти не осталось радости или даже простого удовлетворения от самого себя. Ему было, чем гордиться в жизни, он всегда достигал поставленных целей, но результаты тех, прежних трудов, его больше не радовали. Эльф читал лекции и разговаривал со студентами, спорил и настаивал на своем, видел свет понимания в юных глазах, но с течением лет их реакции стали предсказуемыми, а слова, повторенные несколько раз, теряли смысл.

Несколько лет назад Иорвет пришел к удивительному открытию, что начал по-настоящему гордиться своим сыном. Слова о том, что мальчик был первым за многие века эльфским ребенком-Истоком, прежде пустые, пусть и красивые, обрели смысл, и успехи Иана для Иорвета были, пожалуй, приятней и важнее, чем собственные. Он готов был с каждым встречным говорить о том, каким великим целителем станет его сын, какие потрясающие вещи он уже может совершать, как прекрасно он показал себя, помогая раненным на войне, а потом отличился и когда наступил мир. Иан мог жаловаться, что не хватает звезд с неба, что не все давалось ему с наскока, что приходилось зубрить, чтобы запомнить, и тратить много сил, чтобы очередное сложное заклятье у него получилось. Иану не нравилось учиться ни у мастера Риннельдора, ни у Кейры, он болезненно воспринимал упреки и критику, но Иорвет был с ним решительно не согласен. Слава требовала работы, и сын справлялся с этой работой блестяще.

Пока не предал самого себя и не сдался. И столкнувшись со страшным разочарованием, с новой зияющей полыньей внутри себя, Иорвет запретил себе даже думать об Иане. Мальчик так рвался к свободе — что ж, отец был готов предоставить ему свободу от своей навязчивой гордости. Должно быть, это можно было назвать слабостью и ерундой. Иан был плотью от его плоти, их связывало куда больше, чем иорветово хвастовство, но эльф, слишком недовольный самим собой, слишком напуганный собственными слабостями, просто не мог себя заставить посмотреть на ситуацию объективно, без злости, и принять глупый выбор сына. Это могло стать последней каплей в чаше его ненависти к самому себе. И Иорвет решил отступиться. Из двоих отцов мальчика лишь у Вернона оставались силы, чтобы поддерживать его, несмотря ни на что.

Но, столкнув своего человека в пропасть своего отчаяния, Иорвет решил все же сигануть вслед за ним, чтобы Вернону было не так страшно падать, и согласиться прочитать последнее из пришедших от Иана писем. Для его человека это было важно, и эльф готов был продраться сквозь пустопорожние рассказы о вольной цирковой жизни и представлениях, пусть даже пред очами князей и королей, чтобы у Роше не было потом повода сказать, что он хотя бы не попытался.

Однако в день, когда человек отдал ему злополучное письмо, прочитать его у Иорвета просто не нашлось времени. Зяблик провел у них в комнате почти все время до вечера, и заботой о нем Иорвет смог малодушно оправдать для себя собственную трусость. Письмо осталось лежать под смятой подушкой в ожидании своего часа.

Очень смутно, но эльф помнил те чувства, что испытывал, наблюдая за тем, как Вернон нянчился с их собственным сыном. Крикливый младенец, а затем — надоедливый, слишком активный мальчишка временами вызывал в Иорвете столько несправедливого, постыдного раздражения, что сейчас эльф с трудом мог поверить в то, какая глубокая трепетная нежность рождалась в нем при взгляде на то, как Вернон обращался с Зябликом. Усадив мальчика к себе на колени, разделив с ним поровну коробку карандашей, человек, смеясь, помогал малышу рисовать на большом листе бумаги какой-то фантастический пейзаж, высокий замок и кого-то, подозрительно похожего на самого Иорвета, только в длинном зеленом платье и с короной на голове. За обедом Вернону удалось играючи сторговаться с Зябликом, который терпеть не мог вареную морковку и лук, чтобы он съел целую тарелку овощного супа в обмен на игру «в лошадку». «В седле» на спине верного скакуна Роше Зяблик держался с достоинством настоящего рыцаря, управлял человеком, дергая его за ворот и короткие пряди волос, и оба они смеялись на весь кампус.

Иорвет в их простые шумные развлечения почти не вмешивался, предпочитая наблюдать. Вернон, списав его молчаливость на последствия недавней болезни, и не пытался втянуть эльфа, лишь иногда посылал ему смеющиеся счастливые взгляды. И когда, уже под вечер, Зяблик вызвался сыграть для хозяев что-нибудь на флейте, Вернон устроился в кресле рядом с Иорветом, обнял его, и, пока мальчик выводил простенькую печальную мелодию, эльф услышал, как пару раз сорвалось дыхание человека — тот, похоже, едва не разрыдался от умиления.

Когда ближе к ночи Шани наконец явилась, чтобы забрать Зяблика, Вернон с гордым, но немного раздосадованным видом отдал ей из рук в руки совершенно вымотанного парнишку, уснувшего до этого у него на коленях за прочтением вечерней сказки. И, когда мать с сыном удалились, в их неуютной полупустой комнате воцарилась гулкая потерянная тишина.

— Славный парнишка, — сообщил Вернон, напряженно улыбнувшись Иорвету, и тот кивнул. Как бы ни отрицал этого человек, как бы крепко он ни любил Иана, то, что у него не было собственных детей, лежало на сердце Роше тяжелым грузом, и Иорвет знал это.

— Иди ко мне, — попросил он.

В постели Вернон сперва был излишне нежным и предупредительным. Помня о том, в каком состоянии Иорвет провел последнюю неделю, он хотел ограничиться несколькими ласковыми прикосновениями, поцелуем перед сном и аккуратными объятиями, и лишь когда эльф сам, рывком перевернув Роше на спину, закинул его ногу себе на пояс, перестал осторожничать. Ненасытный порывистый юнец проснулся в человеке мгновенно, стоило Иорвету овладеть им почти без лишней подготовки. Если в чем-то эльф пока и не отставал от своего человека, так это в желании отдавать и отдаваться ему в постели. И сейчас для Вернона его страсть была последним несомненным доказательством — о своей подступающей старости Иорвет, если не наврал, то точно заблуждался. Их тела, за столько лет привыкшие друг к другу, отзывавшиеся на чужие прикосновения вернее, чем на собственные, все еще были орудиями бесконечной борьбы, в которой никто из супругов не готов был поддаваться. Вернон принял его, подался навстречу, жадно, не сдерживаясь, сжался и двинул бедрами, подгоняя. А Иорвет, чувствуя, как отступают слабость и страх, позволил себе забыть обо всех сомнениях и тоске, ринулся вслед за человеком в бездну взаимного желания и единения.

Поймав стремительный беспощадный ритм, Вернон сам вскинул бедра выше, впуская Иорвета в себя глубже, позволяя ему поначалу полностью перехватить инициативу, уперся пятками ему в поясницу, не давая отстраняться, даже замедлиться. Он прижимался к эльфу так крепко, так порывисто и нежно, словно это была их первая ночь вместе — или последняя. Человек начал вскрикивать от подступавшего, ширившегося в нем наслаждения, и, когда Иорвет чуть замедлился, давая им обоим отдышаться, растянуть удовольствие, продлить миг единения, настойчиво подтолкнул его, не позволяя сбиться и отступить. А когда эльф, сорвавшись первым, кончил с глубоким низким стоном, Вернон, немного ослабив хватку, не выпуская его из своего тела, перевернулся, устроился сверху с явным намерением все повторить. И Иорвет, недоумевая, откуда в его почти немощном, сдавшемся старости теле нашлась такая бездна выдержки, через пару мгновений понял, что действительно к этому готов. Вернон все еще знал его лучше, прощупал, обозначил и нанес на карту все его границы, и теперь подталкивал Иорвета за те пределы, которые эльф сам себе наметил. Легко, но настойчиво, человек заставил его сорваться с края удовольствия еще раз, и лишь после этого кончил сам, откинув голову далеко назад с облегченным шумным выдохом.

В смутных серых сумерках следующего утра Иорвет оставил Вернона спящим, легко поцеловав его на прощание. Человек пошевелился во сне, что-то пробормотал и улыбнулся, и эльф едва поборол желание вернуться обратно в постель, подвернуться под теплую тяжелую руку и пролежать так до вечера, слушая мерное спокойное дыхание человека, размеренный сильный стук его сердца. А потом, проснувшись, они могли бы вновь повторить вчерашний ритуал возвращения Иорвета в мир живых. Но за неделю отсутствия у профессора накопилось множество нерешенных дел, а бросать работу, для которой уже было потрачено столько сил, ради минутной прихоти и расцветающей слабости, Иорвет был пока не готов. Он накинул на плечи синюю мантию, и только сейчас вдруг заметил уголок письма, осуждающе взглянувший на него из-под подушки. Эльф нахмурился, помедлил пару секунд. Письмо Иана читать ему все еще не хотелось. Да и что интересного мог написать ему сын-циркач? И стоило ли после прочтения вымучить для него ответ? Что Иорвет мог написать? «Дорогой Иан, прости, что долго не писал, был страшно занят»? Или сообщить ему правду? «Дорогой Иан, прости, но мне хватает в жизни разочарования в самом себе, чтобы прощать ещё и твои ошибки»?

Иорвет ухватил конверт, думая, что точно не стоит бросать его так — Вернон найдет письмо и поймет, что эльф не сдержал обещания. Скомкав хрусткую бумагу, он затолкал ее поглубже в один из карманов и направился к выходу.

Иорвет выбрался из комнаты беззвучно, оставив на столе записку для Вернона, нацарапанную цветным карандашом, пообещав вернуться после обеда.

Первым делом стоило, конечно, разыскать Виктора. Ассистент Ректора всегда был в курсе всех университетских новостей и мог бы ввести Иорвета в курс дела, не осмелившись отчитывать его за долгое отсутствие. В сущности, этот паренек не сделал эльфу ничего плохого, даже напротив — иногда выгораживал его перед своим господином, подыскивал ему замену, если Иорвету нужно было отлучиться или он корпел над статьей и не хотел отрываться от работы. Виктор никогда его не осуждал и не задавал лишних вопросов, всегда был приветливым и улыбчивым до зубной боли, но, осознавая несправедливость своего отношения к нему, Иорвет ненавидел мальчишку.

Для этой ненависти не было ни единой разумной причины, но что-то в манере Виктора держаться, в его голосе, в каждом произнесенном им слове, раздражало Иорвета, временами попросту выводило его из себя. Эльф никогда не доверял излишней жизнерадостности, не разговаривал с теми, кто всегда был рад его видеть и счастлив помочь, но неприязнь к Виктору оказывалась глубже и невыносимей. Встреться они четверть века назад на лесной тропе, Иорвет перерезал бы ему глотку, не задумываясь, своими руками, не став тратить на него даже стрелы. В стенах же Университета эльф старался без необходимости не сталкиваться с Виктором. Но сегодня этой встречи было, конечно, не избежать.

Ассистент Ректора обнаружился в просторном пустынном зале университетской столовой. В этот час студенты и преподаватели еще не успели выбраться из своих келий на утреннюю трапезу, и Виктор, либо не любивший компаний, либо отвергнутый ими, обычно завтракал в полном одиночестве. Иорвет изучил его привычки так же, как раньше изучал повадки своих врагов, преодолевая отвращение, чтобы в решающий час застать их врасплох.На этот раз это эльфу удалось.

Когда профессор подошел к юноше, увлеченному молочной кашей, со спины и учтиво поздоровался, Виктор едва не подпрыгнул на месте, поперхнулся и обернулся к эльфу. Испуганное лицо нашкодившего щенка, застигнутого над свежей лужей на ковре, мгновенно просветлело, Виктор улыбнулся, а Иорвету сильнее захотелось надеть миску с остатками каши ему на голову. Будь они на войне, парень был бы давно мертв.

— Доброе утро, профессор, — Виктор неловко поднялся из-за стола, огладил складки мантии, — рад видеть вас в добром здравии. Садитесь, я принесу вам еды, — мальчишка вдруг осмелился подмигнуть, и в глубине умных карих глаз заискрилось озорное веселье — где-то Иорвет уже видел нечто подобное, — я тоже люблю завтракать до того, как это варево превратится в студень.

Эльф хотел с возмущением отринуть его предложение, сказать, что у него нет времени на то, чтобы тратить его с Виктором больше необходимого, но мальчишка уже испарился, и Иорвет был вынужден усесться на скамью в ожидании. Рядом с брошенной Виктором ложкой лежала стопка нераспечатанных писем, какие-то разношерстные бумаги и обкусанное сверху гусиное перо. У некоторых людей Иорвет и раньше замечал эту отвратительную привычку — во времена своего регентства Вернон за месяц мог сгрызть оперение целого крупного гуся, и эльф ехидно спрашивал его, выходят ли перья из него с другой стороны в пригодном для вторичного использования виде. И, судя по всему, эта привычка была совсем не редкостью.

Стоило, может быть, хоть мельком заглянуть в бумаги мальчишки, раз уж он так беспечно бросил их на всеобщее обозрение, но Иорвет сдержался — едва ли в них могло обнаружиться что-то интересное. Виктор же уже спешил назад, балансируя подносом. Он быстро выставил перед Иорветом миску каши, кружку молока и маленькую тарелочку с одиноким шоколадным кексом. Эльф вопросительно покосился на мальчишку, и тот снова заговорщически подмигнул.

— Их готовят только для Ректора, — сообщил он шепотом, — но у меня связи, сами понимаете. На здоровье, профессор.

Забыв поблагодарить мальчишку, Иорвет потянулся за кексом, взял его в руки, надломил и отправил крохотный кусочек в рот.

— Вкусно, да? — видимо заметив расплывшееся на его лице выражение наслаждения, довольно спросил Виктор. Иорвет поспешил прожевать божественно воздушный сладкий кусок, проглотил его и строго глянул на парня. Тот самодовольно улыбался. Желание ударить его становилось сильнее с каждой минутой, и Иорвет поспешил перейти к делу.

— Я искал тебя, чтобы сообщить, что с сегодняшнего дня я могу вернуться к работе, — отчеканил эльф, — я полностью здоров.

Мальчишка явно на секунду растерялся.

— Как замечательно, — сказал он неуверенно, — только вот…

Иорвет поджал губы, почти ожидая известия о том, что он был уволен из Университета за слишком долгое отсутствие. Или спроважен на не слишком почетную пенсию.

— Только вот я сегодня последний день работаю, — закончил Виктор, потупив глаза, — а ваши лекции были перенесены на конец недели. Я не знаю, кого назначат моим преемником, иначе познакомил бы вас.

Иорвет от неожиданности едва не поперхнулся последним кусочком кекса. Виктор, пусть и такой юный и бездарный, странным образом стал для эльфа неотъемлемой частью университетской жизни, своего рода отдушиной, тем, кого можно было ненавидеть вместо того, чтобы испытывать презрение к самому себе или усталость от своей работы. Эльф постарался отогнать от себя это нелепое чувство, сдвинул брови и сурово спросил:

— Что случилось?

Виктор смущенно улыбнулся.

— Я получил большое наследство, — пожал он плечами, — оказалось, что мой дед — темерский барон, и после его смерти все его имущество перешло ко мне.

— Оказалось? — переспросил Иорвет, все еще безнадежно стараясь напомнить себе, что все это — не его ума дело, и Виктор его совершенно не интересует.

Мальчишка кивнул.

— До сих пор я считал себя круглым сиротой, — ответил он, — мать умерла, когда мне и десяти лет не исполнилось, отца я не знал, и вот…- он пожал плечами, и Иорвет заметил в этом простом жесте тень странного раздражения, — мне сказали, что, если я не вступлю во владения поместьем и не приму титул, то все имущество деда отойдет темерской короне, а иными словами…

— В Имперскую казну, — закончил за него Иорвет.

— Верно, — подтвердил Виктор, — а я, как истинный патриот своей страны, не могу этого допустить.

Как «истинного патриота» Иорвет Виктора никогда не рассматривал, это определение подходило ему не больше, чем Зяблику вернонов шаперон, но мальчишка произнес эти слова так легко и естественно, словно иначе себя никогда не называл.

— Если тебе так не нравится идея стать темерским бароном, пожертвуй это имущество своей драгоценной королеве, — ядовито заметил Иорвет, стараясь снова вызвать в себе ненависть к парнишке. За этот короткий разговор Виктор странным образом сумел пролезть ему под кожу глубже, чем за все годы их знакомства, и эльф даже начинал сочувствовать ему в этом глупом деле, — думаю, Адда будет рада откусить кусок от сестринского пирога.

— Может быть, так я и сделаю, — кивнул Виктор задумчиво, — но для начала нужно хотя бы взглянуть на то, что я унаследовал. Может быть, часть этих богатств можно будет передать Университету. Ну или, — он снова улыбнулся, и на этот раз улыбка вышла по-мальчишески злокозненной, и Иорвет вдруг невольно вздрогнул, — выяснится, что вместо сокровищ мне достались одни долги. Старый барон любил развлекаться. А такое наследство я с радостью отпишу Его Величеству Императору.

Эльф невольно рассмеялся, тут же осадил себя и вцепился в кружку с молоком, как в спасительный прибрежный камень, чтобы его не унесло течением.

— Ясно, — отрезал он, — ну, удачи тебе, Виктор.

Юноша посерьезнел и кивнул.

— Хотите еще один кекс? — спросил он, — могу в последний раз воспользоваться служебным положением.

— Спасибо, — Иорвет отвернулся, — не нужно. Иди. Я сам найду новую дрессированную обезьянку Ректора к концу недели, — фраза прозвучала слишком резко, эльф всеми силами постарался снова разозлиться на Виктора, и не смог.

— До свидания, профессор, — тот поднялся из-за стола, вежливо качнул головой и ушел, не оборачиваясь.

Во двор Университета Иорвет выходил в смешанных чувствах. Короткий, ничего не значивший разговор с Виктором подействовал на него странным, незнакомым образом, будто эльф говорил с мальчишкой впервые, и тот, при всей своей раздражающей жизнерадостности, позволил Иорвету заглянуть в какую-то потайную комнату, темную и полную смутных тревожных теней. Думать о мальчишке дольше не хотелось, было отчего-то смутно страшно, и Иорвет постарался изгнать из головы его легкий и неузнаваемо знакомый образ. На его счастье, в противоположном конце площади появился Зяблик. Мальчик стремительно шагал куда-то в сторону главных ворот, укутанный в светло-коричневую короткую шубейку, с меховой шапкой, натянутой до самых глаз, и Иорвет хотел было окликнуть его.

Но в этот момент в воротах появился мастер Лютик. Он осадил коня и спрыгнул на промерзшие камни площади, кинул поводья и отбросил полу широкого плаща. Его явления в Университет всегда были больше всего похожи на выход к восторженной толпе на сцену, даже если свидетелей у мастера Лютика не было вовсе. На этот раз, однако, должная публика у знаменитого музыканта нашлась. Зяблик, подпрыгнув на месте и радостно вскрикнув, бросился через площадь наперерез ему навстречу, и Лютик, присев на корточки, поймал его в крепкие объятия, закрутил, подбросил смеющегося парнишку в воздух, поймал и с жаром прижал к груди, не замечая, как неудобная шапка отлетела в сторону и откатилась.

Иорвет застыл, надеясь, что колонна галереи надежно укрывала его от взглядов, и, закусив от досады губу, наблюдал за разворачивающейся сценой. Его самого Зяблик никогда так не приветствовал. Мальчик всегда был рад видеть эльфа, в этом не было сомнений, но для него Иорвет был лишь временной нянькой, с которой можно было скоротать день до вечера, пока не вернется мама — или недельку, пока на сцене не появится настоящий герой.

— Да тебя тут раскормили! — громко, на весь двор, заметил мастер Лютик, и Зяблик, смеясь, вцепился ему в шею, — ну-ка, идем, украдем с кухни парочку ректорских кексов, и ты расскажешь мне, как ты себя вел, милый Юлиан.

— Кексы! — возопил Зяблик, вторя своему покровителю, и тот, не спуская его на землю, чуть не бегом ринулся в сторону кухни.

Иорвет глядел им вслед, привалившись плечом к колонне и стараясь проглотить непрошенный горький комок в горле. Он вышел из своего укрытия, лишь когда счастливая пара скрылась за дверьми столовой, медленно прошагал до упавшей на камни шапки мальчика, поднял ее и отряхнул с нее холодную снежную крошку. Обида его была почти постыдной, нелепой, глупой и несправедливой. Нельзя было обвинять Зяблика в том, что мастера Лютика он был рад видеть больше, чем даже собственную мать, это ставило Иорвета и Шани практически на одну черту. Но женщину такая вселенская несправедливость, казалось, ничуть не заботила. Она была уверена в своем месте в сердце Зяблика, она родила и воспитала его, именно с ней он уходил домой каждый вечер. А Иорвет был мальчику чужим. Приятным дополнением некоторых дней, тем, кто читал ему и учил играть на флейте, и переходить эти границы близости у Зяблика не было никаких причин, а у Иорвета — прав.

Он спрятал шапку под полы мантии — нужно было отдать ее Шани вечером, когда у профессора закончатся ее собственные занятия. Возвращаться в комнату к Вернону в таких растрепанных чувствах Иорвету совершенно не хотелось. Человек начал бы допытываться, что случилось, заглядывать в глаза в поисках правдивого ответа, а не раздраженного «Все хорошо», и Иорвает боялся, что не выдержал бы этого допроса и вывалил бы на супруга еще больше, чем накануне. А даже вчерашняя слабость сейчас казалась непростительной. Эльфу нужно было проветриться и привести мысли в порядок.

По скользким просыпающимся улицам Оксенфурта он шел неторопливо и не глядя по сторонам. Ноги понесли было Иорвета в прибрежный район, туда, где раньше стоял его дом, сгоревший несколько лет назад, туда, где эльф не мог заставить себя появиться. Он остановил себя. Вполне вероятно, после пожара участок давно расчистили, и сейчас он зиял пустотой, как щербина во рту драчуна, и Иорвет понимал, что, дойди он до своего прежнего дома и не найди его на месте, это стало бы для него последней каплей. Университетский профессор утопился в Понтаре — вот это новость! Об этом судачили бы еще несколько недель! И Иорвет, привыкший быть объектом сплетен, на этот раз не хотел давать для них пищу.

В «Алхимии», куда он заставил себя дойти, было тепло. Хозяйка растопила очаг, и в почти пустом зале пахло жареными шкварками, угольным дымом и вчерашним пивом. Иорвет отряхнул с сапог снег и огляделся. Есть ему не хотелось, пить в такой ранний час не позволяла совесть, но просто посидеть и отдышаться казалось самым верным и разумным решением.

Человек, называвший себя Гюнтером О’Димом, сидел в самом дальнем конце зала, за маленьким деревянным столом, склонив голову над миской, от которой поднимался ароматный парок, и, заметив его, Иорвет попятился. Человек поднял голову, улыбнулся знакомой, пробиравшей до костей улыбкой, и махнул рукой. Ноги Иорвета сами поднесли его к столу старого знакомого.

— Отличная здесь уха, — заметил Гюнтер, поигрывая деревянной ложкой, — рыба прямиком из-под льда Понтара. Не такая вкусная, как океаническая, и довольно костлявая, но лично мне больше по душе. Садись, старый друг, поболтаем.

Иорвет, как загипнотизированный, сел, сложил перед собой руки на столе и попытался оглядеться — знакомой трактирщицы нигде не было видно, и, казалось, в зале с Гюнтером они оказались совершенно одни.

— У тебя бледный вид, — заметил человек, — хвораешь?

— Уже нет, — ответил Иорвет, и губы его едва шевелились, будто ужасно замерзли на промозглом ветру ранней весны.

— Вот и славно, — снова улыбнулся Гюнтер, — в твоем возрасте опасно простужаться. Один сквозняк — и всему конец. Нелепо после всего, через что ты прошел.

Он зачерпнул ложку супа, и в густой золотистой жиже промелькнул мертвый рыбий глаз. Иорвета замутило.

— Ну, говори, — Гюнтер отправил ложку в рот, с наслаждением прикрыл глаза, глотая, потом снова обратил непроницаемо-темный взгляд на Иорвета, — зачем пришел? Я знал, что мы встретимся рано или поздно, но семнадцать лет для эльфа — это разве срок?

— Я не искал и не звал тебя, — сглотнув горькую густую слюну, ответил Иорвет, стараясь не отвести взгляда в сторону, и в то же время мечтая зажмуриться и не видеть приветливого лица, иногда являвшегося ему во сне, — мне нечего просить у тебя.

— Жаль, — Гюнтер снова зачерпнул ухи, подул на ложку, проглотил, — ну, а я не из тех, кто навязывает свои услуги. Тогда просто посиди со мной. Тебе ведь все равно некуда идти.

Иорвет невольно сжал кулаки, снова сглотнул. Гюнтер ел свой суп медленно, зачерпывая ложку за ложкой, лишь мельком поглядывая на собеседника.

— Какую плату ты бы взял? — вдруг неожиданно для самого себя спросил Иорвет. Этот вопрос зрел в нем уже много лет, разрастался, как опухоль, как подкожный гнойник, который страшно было прокалывать.

— Смотря за что, — пожал плечами Гюнтер, наклонил миску, собирая остатки бульона, обрезки моркови и лука, искусно обходя рыбью голову на дне, — ты ведь сказал, тебе нечего просить.

— Какую плату? — настойчивей переспросил Иорвет, — у меня ничего нет, и я не отдал бы тебе больше ничего из того, что мне не принадлежит.

— Тогда и говорить не о чем, — ответил Гюнтер покладисто, отставил миску и соединил пальцы рамочкой на столе перед собой, — если сейчас ты готов только впустую торговаться, мне тоже нечего тебе предложить. Но может статься так, что цена для тебя станет не важна, и ты отдашь все, что угодно.

Иорвет молчал, только сильнее сжимая кулаки и мысленно ругая себя за трусость. Одна фраза, одно решение — и жизнь его могла бы измениться. Гюнтер сделал Вернона таким, каким человек был сейчас — беззаботным, молодым и полным сил, почти бессмертным и неуязвимым для потерь и печали. И та цена была выплачена сполна, а мир после этого не перевернулся. Всего одно решение. Иорвет опустил саднящее веко.

— Один совет я дам тебе совершенно бесплатно, — Гюнтер медленно поднялся из-за стола, и Иорвет едва сдержался, чтобы не ухватить его за рукав, удерживая, — чем грустить о том, чего у тебя никогда не было, подумай о том, что ты еще не успел потерять, хотя очень старался. До скорой встречи, Иорвет.

На короткое мгновение Иорвета поглотила звенящая тишина, потом он, вздрогнув, открыл глаз. Над ним стояла трактирщица, стол же напротив был совершенно чист.

— Мисдарь профессор, — произнесла женщина, скупо улыбнувшись, — я не заметила, как вы вошли. Чего изволите?

— Ухи, — через силу обронил Иорвет, а когда трактирщица удалилась, трясущимися руками порылся в кармане и извлек оттуда смятое письмо, нетерпеливо надорвал конверт и развернул исписанный листок. В «Алхимии» было слишком темно, и строчки разбегались в разные стороны, но эльф постарался взять себя в руки и сосредоточиться.

«Здравствуй, отец! — писал Иан. Его прежде мелкий и аккуратный почерк теперь пестрел размашистыми петлями, словно сын торопился за собственной мыслью, — Я догадываюсь, что с этим письмом ты поступишь так же, как со всеми предыдущими — сожжешь его или выбросишь, но, как и прежде, это не имеет значения. Вчера ночью я снова пытался заставить прорости проклятое пшеничное зерно, и снова потерпел неудачу. Я уже писал тебе, что магия Огня оказалась куда сложнее, чем все заклинания, которые я пробовал учить прежде, но на этот раз я не намерен сдаваться. Яссэ говорит, что мне нужно сперва найти верный источник или познать искусство сдержанности, но с тем же успехом он мог бы посоветовать мне поскорее срастить ногу, которую до этого раздробил мне молотком. Заставить заполыхать целый квартал оказалось гораздо проще, чем вырастить единственный росток в моей ладони, хотя я шел на разные ухищрения, чтобы этого добиться…»

Иорвет читал, не отрываясь, хотя письмо плясало в его руках, он не заметил, как перед ним поставили миску с ухой, отмахнулся, когда трактирщица предложила кружку знаменитого сбитня. Иан писал подробно и обстоятельно, описывал свой эксперимент так, словно это была всего лишь одна глава в долгом рассказе о его упражнениях. И, судя по всему, так оно и было. Иорвет не знал, о чем сын писал Вернону, но тот лишь иногда пытался рассказывать о путешествиях Иана, об освоенных юношей трюках, о веселой беззаботной жизни цирковой труппы — и едва ли, получив письмо, подобное тому, что сжимал в руках Иорвет, человек стал бы отмалчиваться. Иан вряд ли врал Вернону, но настоящую правду писал, видимо, лишь тому, кто никогда не вскрывал его писем, и эльф подумал вдруг о том ворохе запечатанных конвертов, что хранились в нижнем ящике его шкафа.

Пока все, кто знал Иана, были твердо уверены в том, что мальчик сдался под натиском обрушившейся на него беды, насмотревшись на кровь и смерть, сбежал от такой жизни, сын продолжал учиться. Медленно, шаг за шагом, погружался в то искусство, которое все магическое сообщество считало не только смертельно опасным, но и преступным. Скрывал это под маской яркой суеты и ловких акробатических кульбитов, выдавал истинную магию за глупые фокусы — и лишь его, Иорвета, посвящал в эту тайну. А отец не прочел ни единого из его откровений.

Охваченный ужасом перед собственной глупостью, Иорвет скомкал письмо, прочитав последнюю строчку, бросил на стол рядом с нетронутым супом несколько крон и поспешил прочь из трактира. Путь до университета — до Вернона, которому необходимо было все рассказать, до ящика, полного других писем от Иана — Иорвет проделал почти бегом, не замечая льда под ногами, ни разу не оскользнувшись.

Площадь Университета была уже полна народа, и эльф рассеянно отвечал на приветствия коллег, желавших узнать о его самочувствии. Он взлетел по лестнице к своей комнате и распахнул дверь.

Вернон сидел за столом и гладил по волосам Зяблика, крохотного и дрожащего от громких рыданий. Мальчик прильнул к человеку и всхлипывал, размазывая слезы по покрасневшему лицу. Иорвет замер в дверях, на миг позабыв о цели своего стремительного прихода.

— Что случилось? — спросил он с тревогой. Вернон поманил его рукой ближе, и Иорвет, подойдя, присел на стул рядом с ним, аккуратно погладил Зяблика по голове, спросил тише, — что случилось, малыш?

— Дя… дядюшка. Лютик, — всхлипнул Зяблик и снова не смог справиться с рыданиями.

Иорвет поднял удивленный взгляд на Вернона. Судя по масштабам горя, мастер Лютик должен был сверзиться с лошади и сломать себе шею или насмерть поперхнуться кексиком, не меньше. Вернон печально вздохнул.

— Дядюшка Лютик приехал лишь затем, чтобы сообщить Зяблику, что никак не сможет поехать вместе с ним в Вызиму, — пожаловался за мальчика человек, и Иорвет уловил в его тоне какое-то странное торжество, — у него, понимаешь ли, какие-то срочные дела в Аэдирне. Такие срочные, что их никак нельзя отложить.

Иорвет понимающе покачал головой, придвинул свой стул вплотную, одной рукой обнял Вернона за пояс, а второй продолжал нежно гладить немного притихшего Зяблика. На фоне этой трагедии те знания, что он принес, чуть отступили, и с ними можно было повременить хотя бы до тех пор, пока малыш не успокоится.

— Не плачь, — тихо сказал Иорвет и украдкой посмотрел на Вернона. Тот, словно прочтя его мысли, поспешил согласно кивнуть, — мы поедем в Вызиму втроем — ты, я и Вернон. С нами тебе будет даже веселее, вот увидишь.

Шмыгнув носом, Зяблик испытующе посмотрел на Иорвета.

— Правда? — переспросил он с сомнением, — дядюшка Лютик говорил, что с ним нас пустят во дворец. А вас пустят?

Иорвет торжествующе улыбнулся.

— Конечно, пустят, — подтвердил он, — королева Анаис считает Вернона своим папой. А еще…- Иорвет снова перехватил взгляд человека — на этот раз полный благодарности, — а еще наш сын выступает в этом цирке. И он покажет свои фокусы специально для тебя.

 

========== Победитель по жизни ==========

 

Виктор хорошо помнил тот день, когда дал себе слово, что никогда в жизни больше не возьмет ничего чужого. Ему тогда едва исполнилось шесть лет, и его нелепая карьера уличного воришки началась и закончилась в один момент. В Новиград они с матерью прибыли вместе с другими темерскими беженцами, и иллюзии о немедленном спасении и спокойной жизни, после того, как война осталась за воротами города, рассеялись очень быстро. В самом богатом и независимом городе Континента бывшая белошвейка и ее непутевый малолетний отпрыск-безотцовщина оказались никому не нужны точно так же, как до этого — в оккупированной Вызиме. Лилия рассказывала сыну, что отец его геройски погиб в одном из сражений, и в темерской столице этой байкой еще можно было кого-нибудь накормить, но в новиградской ночлежке таких детей войны и брошенных любовниц славных солдат оказалось предостаточно, и Виктор очень быстро осознал — одной призрачной памятью о несостоявшемся родителе сыт не будешь, и нужно было как-то выкручиваться.

Он залез в карман одного из зевак, собравшихся вокруг громко вещавшего проповедника Церкви Вечного Огня, даже сумел нащупать и почти вытащить тощий кошель, когда был бесцеремонно пойман за руку. Мужчина со злым помятым лицом и щербиной между передними зубами улыбнулся ему и сказал почти ласково:

— Вот ты и попался, голубчик, — и Виктор понял, что его маленькая печальная жизнь была кончена.

Кричать было бесполезно — мужчина зажал ему рот ладонью, пахнувшей чем-то прогорклым и тошнотворным, крепко держа за запястье, едва не выворачивая руку, оттащил прочь от безразличной толпы, и Виктор уже приготовился геройски отдать жизнь, как его легендарный папаша, но в тот момент, когда тяжелая ладонь уже была поднята для первой оглушительной оплеухи, кто-то окликнул его мучителя.

— Ты чего это удумал, Горс? — услышал Виктор насмешливый, лишь немного заинтересованный голос, и карающая рука, занесенная над его головой, покорно опустилась.

Его отвели к высокому хмурому человеку с добрыми внимательными глазами, местному королю, и Виктор, уже поставивший на себе самом крест, отважился попросить только, чтобы его матери отнесли его бренные останки. Человек рассмеялся и сказал, что до смертоубийств дело не дойдет, а вот воровать парнишке лучше подучиться.

На Франциска Бедлама Виктор проработал совсем недолго. Быть на побегушках у самого Короля оказалось несложно и даже приятно, пока в один сомнительно прекрасный день тот не продал юного помощника своему «старому партнеру».

К тому моменту, как Виктор оказался в банде Сиги Ройвена, он уже успел разобраться в скрытой городской жизни Новиграда. Бедлам дал ему золотой совет, которому юноша следовал до сих пор — «Держи хавалку закрытой, слушай и мотай на ус — дольше проживешь». И потому, когда Король Нищих отдал его в услужение Сиги за пару крон, не стал возражать. В сущности, было совершенно неважно, под чьим началом ходить — лишь бы не пришлось совершать то, к чему у Виктора вовсе не лежала душа. А в своих предпочтениях ему тоже пришлось разобраться очень быстро.

Матушку Сиги устроил не куда-нибудь, а в Пассифлору, и ей даже не пришлось слишком часто обслуживать клиентов — может быть, потому что на нее не было особенного спроса. Товарищи по банде попытались начать называть Виктора «шлюшьим сыном», но Сиги велел им этого не делать. Его мать не была шлюхой — просто заплутавшей женщиной, у которой никогда не было выбора. Самому Виктору было совершенно все равно, как его называли. Он знал свое место, и никогда не задавал вопросов. Сиги не объяснял, почему решил выкупить мальчишку — смышленого, почти беспринципного, но, по большому счету, совершенно бесполезного. И мальчишка избегал лишних вопросов — держал хавалку закрытой, слушал и мотал на ус все, чем Сиги готов был с ним поделиться. Это были жалкие крохи того, что он на самом деле знал или мог рассказать, но именно у Ройвена Виктор научился читать, писать, освоил худо-бедно нильфгаардский язык и манеры, хоть и не знал тогда, как эти знания могли ему пригодиться. Сиги учил и опекал его, казалось, потому лишь, что временами у него не находилось иных занятий. Он не делал на Виктора больших ставок, он не собирался делать из него своего помощника или, тем более, преемника, и мальчик прекрасно понимал, что между ним и жившим в подвале бань Сиги троллем Бартом, в сущности, не было никакой разницы. Сиги любил, когда его слушали, любил учить, а других членов банды заставить постигать какие-то знания было невозможно.

Когда Сиги погиб, Виктор узнал об этом от подельников, которые, растерянные, пытались решить, как им жить дальше. В Новиград вошли нильфгаардские войска, и в день, когда черные стяги взвились над белыми городскими стенами, Виктор впервые понял, что такое ненависть. Он никогда не питал особенно патриотических чувств к Темерии, в которой родился, но улицы свободного Новиграда стали его домом, а парни из банды Сиги — его семьей. Но после смерти главаря в городе воцарился порядок, который оказался хуже царившего в нем раньше хаоса, и Виктор впервые с ужасающей ясностью понял, что никому не нужен.

Матушка умерла через год после конца войны. Заболела пневмонией и тихо ушла однажды ночью, когда Виктор, сидя рядом с ее постелью, негромко читал ей какую-то глупую книгу. Лилия любила романы про любовь, и иногда, забывшись, или выпив слишком много, рассказывала Виктору, что его отец, которого она называла прежде погибшим, на самом деле жив и непременно вернется за ней. Ей не хватило духа встретиться с ним вновь после их единственной ночи вместе, мифический отец был слишком важной шишкой, слишком высокой звездой в небе. Он герой — говорила матушка, — он спаситель Темерии, и Виктор опасался, что вот-вот она вывалит на него, что понесла от самого покойного короля Фольтеста.

Чтобы скрасить ее последние дни, мальчик раздобыл для нее несколько книг в ярких обложках из тех, что россыпью валялись на прилавке книжного магазина на площади Иерарха (площади Наместника, если точнее). Не украл, хотя денег на такую ерунду у него, конечно, не было, но упросил торговца одолжить ему их на время, обещав вернуть в первозданном виде. Торговец велел ему за это вытереть пыль со всех книжных корешков в его лавке, и, спрятав добычу под полу куртки, возвращаясь домой, Виктор уже знал, что вернет книги очень скоро — потому что ему некому станет их читать.

Матушка умерла, и Виктору пришлось научиться заботиться о себе самостоятельно. Пусть другие члены банды Сиги, теперь искавшие пристанище под дланью оставшихся в живых главарей, или записывавшиеся в моряки или наемники, пытались проявлять к нему участие, помощи от них было мало, и мальчик наверняка бы кончил свои дни в сточной канаве или на невольничьем корабле, плывущем куда-то на юг, если бы ему снова не повезло — фантастически, невероятно, и при том, должно быть, вполне закономерно.

Филиппа Эйльхарт, по ее собственным словам, приютила его в память о Сиги. Их связывали давние нежные отношения, и чародейка действительно позже часто поминала Ройвена добрым — и не слишком добрым словом, и в ее искренности много раз можно было усомниться. Но Виктор, следуя старому совету Франциска Бедлама, держал рот на замке, а нос — по ветру. И эта тактика, как и прежде, приносила неплохие плоды. Если чему жизнь и научила Виктора, так это приспосабливаться и менять обстоятельства под себя. Если не получилось стать звездой преступного мира, то вполне можно было попробовать стать учеником знаменитой чародейки.

Филиппа учила его магии так же, как Сиги — грамоте и приличным манерам. Не то чтобы нехотя, но не слишком рассчитывая на результат, давая ему ровно те знания, которые могли пригодиться в Викторе ей самой. Он не был слишком талантливым учеником, но умел слушать и мотать на ус. Филиппе, явно нуждавшейся в благодарных ушах, это нравилось. А Виктору нравилось жить под ее крылышком. Ровно до тех пор, как Филиппа совершила то, за что превратилась в глазах мальчишки в настоящую героиню.

У Виктора никогда не было личных врагов, он не считал себя тем, с кем у кого-то могли бы быть какие-то личные счеты — нос еще не дорос. Но ему было очень хорошо знакомо чувство общего врага. И сперва этот враг растоптал его родину и выгнал их с матерью из дома, а потом теми же сапогами разметал те шаткие стены, которые они построили для себя заново. Филиппа говорила, что Сиги убили предатели, нильфгаардские шлюхи, готовые обниматься с Черными, лишь бы получить кусок их милости. Те, кто ценой всего Севера поставили крест на надеждах королевств на свободу, во имя призрачных привилегий одной страны. И, зная все это, Виктор не верил, что с этим врагом можно бороться — но Филиппа смогла.

В день, когда на Реданский трон вернулась законная королева, Виктор радовался так словно иной родины, кроме Редании, у него не было. Наместник Нильфгаарда был убит, войска выдворены из Третогора, и, когда освободительная армия королевы Адды парадом шла по улицам столицы к королевскому дворцу, Виктор впервые в жизни заплакал от радости. И все это было заслугой Филиппы.

Юноша дал себе в тот день новое обещание — служить ей, следовать за ней. Он запретил себе сомневаться в ней. Филиппа Эйльхарт обладала сложным характером, была временами слишком властной и непоследовательной, обманывала даже собственных соратников, но Виктор уяснил для себя — ради великой цели все средства хороши. И он сам готов был стать для Филиппы этим средством — пусть и миссией его было всего лишь выполнять для нее мелкие поручения, учиться и принимать скупые похвалы.

Несколько лет Виктор провел при дворе Адды, а потом Филиппа взяла его с собой в Оксенфуртский Университет, где юноша наконец почувствовал, что оказался на своем месте. Чародейка, при всем своем могуществе и талантах, безуспешно пыталась удержать в своих руках все. А цели у нее были только великие. Виктор никогда не заблуждался насчет того, кто на самом деле правил Реданией и умудрялся сохранять независимость королевства, стоя по горло в море бесконечной имперской черноты. Королева Адда подписывала приказы и махала рукой на парадах, но за ее спиной всегда стояла Филиппа, принимавшая все решения. С тем же рвением чародейка взялась и за освободительную борьбу для тех, кто, казалось, не жаждал ни спасения, ни освобождения. Она считала, что Север должен вновь обрести свободу и былую славу, а это значило, что холодную войну приходилось вести и с ближайшими соседями, отчаянно сопротивлявшимися любой помощи. Филиппа мечтала вернуть Темерию, она называла это «образумить», но разумностью сестринское государство никогда не славилось.

Филиппа, не ограничиваясь только политикой, старалась контролировать и области, исконно оторванные от национального блага своего королевства, выходившие за его пределы — науку и магию. И с первым Виктор рад был ей помочь. Он легко разобрался во внутренних делах Университета, который после его восстановления Филиппа считала лучшим своим детищем. Юноша был не просто правой рукой Ректора, зачастую он был его голосом и даже головой, принимая решения, донося их до заинтересованных ушей и собирая на себя все палки, если решения оказывались непопулярными. Чужое осуждение и недовольство Виктора никогда не волновало. Он знал, как заставить эту махину работать, и, получив молчаливое или явное согласие Филиппы, приводил свои планы в исполнение. Управлять Университетом оказалось довольно увлекательно, нужно было лишь найти правильный подход и тянуть за правильные рычаги.

Лишь один раз Виктор совершил то, чего Филиппа от него не ожидала и чего, должно быть, не одобрила бы. Когда Редании — и упрямой соседке Темерии, чего уж там — грозила новая война, юноша понял, что не хочет больше стоять в стороне, глядеть на победоносный парад или видеть, как вражеские руки поднимают ненавистные победные стяги, пока он и пальцем не пошевелил, чтобы этому помешать.

В армии Виктор был не слишком-то полезен. Ни солдатом, ни магом его никогда не растили, но ему было достаточно осознания того, что он на войне, на той стороне, на которой должен быть. Он помогал по мере своих сил, слушался командира, за которым пошел, и даже вновь заслужил похвалу. Имя того командира Виктор очень хорошо запомнил, и, пусть его пыл и убеждения были юноше не близки, он обнаружил в себе восхищение его силой духа и упорством. Вернон Роше был из тех, кто, получив по уху, не искал обходных путей, не отступал, чтобы перегруппироваться, а продолжал лезть под ту же занесенную руку, готовый принять новый удар, но не отступить. Не научи Виктора жизнь ровно противоположному, он, наверно, хотел бы стать на него похожим.

Та война закончилась победой, но Виктор, хоть и был в этот раз ее несомненным участником, не почувствовал после нее, что в нем что-то судьбоносно изменилось. Он вернулся к своим делам прежним, поняв, что мелкие победы приносили ему куда большее удовлетворение, чем общее большое ликование. Он по-прежнему знал свое место и то, как делать свое дело хорошо и эффективно.

И вот теперь, стоя посреди огромного зала замка барона Кимбольта, Виктор впервые в жизни не мог понять, на своем ли он оказался месте. Новость о том, что почивший барон являлся его прямым предком, не слишком шокировала юношу. Филиппа никогда не делала ничего, не руководствуясь великой целью, и чего-то подобного можно было от нее ожидать. Юноша не знал, подделала ли она документы, применила магию, или легендарный отец, чьего имени мать ему так и не открыла, и впрямь был сыном хозяина этих земель, но результат был вполне предсказуем. Не сумев освободить Темерию дипломатическими или военными методами, чародейка взялась за иные рычаги. И снова, как и прежде, одним из этих рычагов оказался Виктор. Он был рад ей служить, как всегда, но теперь не мог взять в толк, что именно от него требовалось. Путь от «шлюхиного сына» или даже «ассистента Ректора» в темерские бароны оказался слишком стремительным.

Он прибыл в замок Кимбольта один, не сказав об этом своей покровительнице. По изначальному плану, знакомство с владениями должно было состояться после справления всех формальностей. Виктор знал, что путал порядок действий. Сперва его лицо должно было появиться на семейном древе, а потом уже он сам — в стенах имения. Но, как и отправляясь на войну, Виктор решил проявить инициативу и провести разведку боем.

К его большому удивлению, встречали Виктора, как долгожданного гостя. Управляющий замком — один из верных людей Филиппы — приветствовал юношу пока не принадлежавшим ему титулом и вызвался провести по комнатам и даже показать все необходимые документы. Чародейка всегда действовала наверняка, и учила всех вокруг себя сторониться сюрпризов — Виктор подозревал даже, что, стоило ему выйти из портала у ворот замка, о его визите тут же было доложено Филиппе. Это его, впрочем, не заботило. Если бы чародейка сильно возражала против такого вторжения, она уже явилась бы и вывела Виктора за ухо прочь. Но ее не было, а вот замок, полный незнакомых портретов, вежливых вышколенных молчаливых слуг и неизведанных богатств — был. И Виктор был теперь в нем хозяином.

С экскурсией разобрались быстро. Становилось понятно, что внешняя роскошь и впрямь не слишком точно описывала внутреннее состояние дел. Барон, конечно, не промотал все свое состояние на пышные балы и горластых родственников, но состояние финансов оставляло желать лучшего. Виктор, знавший, как работают денежные потоки и как заставить двигаться то, что привыкло быть недвижимым, был даже рад, что здесь, в его новых владениях, навыки, полученные в Университете ему все еще пригодятся. И на вопрос управляющего, желает ли «его милость» осмотреть что-нибудь еще, Виктор уверенно ответил, что неплохо было бы проехаться по владениям и оценить внешние границы баронства. Ему была предложена лошадь из баронских конюшен и небольшой полк сопровождающих. От последнего новоиспеченный барон поспешил отказаться. Он привык к одиночеству, и сейчас, когда все увиденное еще не успело уложиться в голове, одиночество было лучшим союзником.

Судя по карте местности, земельные владения простирались на много миль вокруг, включали в себя и плодородные поля, и пригодные для охоты леса, и даже часть торгового тракта, соединявшего Марибор и Новиград. Перед таким масштабом Виктор сперва оробел — он ничего не смыслил ни в земледелии, ни в охоте, ни в торговле, и мог лишь полюбоваться видами, а не на глаз определить масштаб будущих доходов. Но дело, как он всегда считал, боялось мастера, и сегодня юноша посчитал себя мастером хотя бы поглазеть по сторонам.

Широкая дорога, ведущая от ворот замка, сворачивала в лес. Снег уже почти сошел, и покладистая гнедая кобыла под Виктором ступала резво и ровно. Тропу, стремительно сужавшуюся, обступали пока совсем голые деревья, и любоваться на них было совершенно бессмысленно. Выросший в городе, и никогда толком не видевший мира за границами его стен, Виктор не мог заставить себя почувствовать ничего, кроме промозглого, забиравшегося под плащ холода. Должно быть, в иное время года эти места были прекрасны и величественны, а лесная тень дарила отдых заплутавшим путникам, но Виктору вся эта романтика больших дорог была совершенно чужда.

Еще через некоторое время юноше пришлось спешиться — лошади сложно стало пробираться между сходившихся все ближе стволов, и Виктор начал уже подумывать, не вернуться ли ему назад, в замок. Для одного дня впечатлений ему было более, чем достаточно, не хватало еще заблудиться в собственном лесу. Он, конечно, сумел бы открыть для себя портал даже прямиком в Оксенфурт, но бросать на произвол судьбы гнедую спутницу совершенно не хотелось.

Лошадь вдруг тревожно заржала, дернула головой и попятилась. Виктор покрепче ухватился за повод, протянул руку к ее морде, стараясь мягкими заверениями успокоить животное, но та продолжала упрямиться, словно наткнулась на какую-то невидимую стену, не пускавшую ее дальше.

— Ну и что мне с тобой делать? — шепотом спросил Виктор и огляделся по сторонам.

Только сейчас он заметил, что, погруженный в свои мысли, успел выбраться из частого подлеска, и теперь стоял на границе небольшой поляны, прогалинами проглядывавшей из-под снежного покрова. С противоположного конца раздался негромкий настойчивый треск, и на пустое пространство перед Виктором вылетел высокий темно-карий олень. Никаких других животных, кроме лошадей, собак и мелкой городской живности, юноша никогда прежде не видел так близко, и сейчас, растерявшись, застыл, крепче вцепившись в поводья. Кобыла сильно дернула, готовая встать на дыбы и рвануть Виктора назад, и тот удержал ее с большим трудом.

Олень, впрочем, не обратил на них никакого внимания. Он сделал еще несколько неуверенных, нетвердых шагов по поляне, споткнулся, застонал почти по-человечески и тяжело повалился на бок. От неожиданности Виктор не смог удержать в руках повода, и лошадь, вырвавшись, ринулась прочь между деревьями. Юноша проводил ее глазами, разом осознав, что бежать за ней следом и голосить на весь лес — совершенно точно не выход.

Все происходящее так мало было похоже на то, к чему Виктор привык, что в первый момент он даже не успел ни удивиться, ни испугаться. Он постоял немного, провожая глазами струсившую лошадь, потом повернулся обратно к поляне.

Олень был еще жив. И только сейчас Виктор заметил, что из бока его торчали три тяжелых древка с темным оперением. Раненное животное почти не билось, видимо, потратив все силы на свой стремительный побег, лишь слабо сучило ногами и пыталось поднять голову. Зрелище было одновременно жалким и каким-то неправильным — Виктор никогда прежде не бывал на охоте, и, хоть и насмотрелся на смерть на войне, сейчас перед ее ликом почувствовал себя лишним свидетелем, забредшим туда, где его находиться не должно было.

Он поспешил напомнить себе, однако, что драматичная сцена развернулась в его владениях, а, значит, павший олень был, в некотором роде, его подданным, и нужно было хотя бы взглянуть, что с ним приключилось.

Виктор приблизился осторожно, стараясь, чтобы снег под его стопами не скрипел. Олень уже почти не двигался, и земля под ним медленно пропитывалась мутной темной кровью. Стрелы были пущены искусной рукой — одна вошла в тело животного под углом и, видимо, пробила легкое — морду животного при каждом судорожном вздохе покрывала густая багровая пена. Виктор не любил вида крови, не мог долго смотреть на чужие страдания, и сейчас, при взгляде на умирающего оленя, сердце его болезненно сжалось. Пожалуй, стоило запретить охоту на территории его владений — промелькнула в голове непрошенная и неуместная мысль.

Олень захрипел и забился. Виктор протянул к его морде дрожащую руку и опустил ладонь на влажную горячую шерсть. Филиппа была не слишком довольна его успехами в магии, но несколько заклинаний все же дались Виктору совсем неплохо. Из-за собственных экспериментов с восстановлением потерянных глаз, чародейка часто мучилась мигренями, и молодой помощник научился облегчать ее боль. Сейчас стараний требовалось гораздо больше — но Виктор, сосредоточившись на подтаявшем вокруг тела оленя снеге, произнес знакомое заклинание,стараясь увеличить обычно применяемую для него силу.

Животное еще пару раз болезненно дернулось, а потом наконец припухшее темное веко опустились, и олень замер, испустив дух.

Стараясь справиться с подступившей тошнотой, Виктор лихорадочно вытирал ладони о снег, чувствуя, как немеют пальцы, и стараясь не оборачиваться больше на бездыханное тело. До него медленно начинало доходить, что произошло, и первым порывом юноши было немедленно открыть портал и сбежать со сцены кровавого лесного спектакля. Он не был трусом, видел, как умирают люди, но это встреча со смертью один на один посреди незнакомой чащи оказалась выше его сил.

Но вслед за первой волной паники пришла новая, куда более взвешенная мысль — кто-то охотился на его территории. Чья-то рука выпустила эти стрелы, а, значит, охотники шли сейчас по следу своей добычи в надежде обнаружить бездыханное тело. Каким бы законам по этой части ни подчинялась Темерия, Виктор вдруг почувствовал, что разозлился. Он еще не ощущал себя до конца ни бароном, ни землевладельцем, но вид умирающего животного что-то повернул внутри него, разбудил какое-то незнакомое прежде, тревожное чувство, которое с собственничеством не имело ничего общего.

Юноша встал и огляделся. Он не был вооружен — в детстве его немного учили пользоваться короткими кинжалами, пригодными для уличной драки, но в обычной жизни этот навык ему не требовался, а потому почти полностью стерся из памяти. Но сейчас Виктор вдруг ощутил себя хозяином дома, в который проникли грабители. Пусть он был совершенно один, а их — много, и они были при оружии. Но это был его дом, и он не собирался позволять в нем хозяйничать.

Цепочка кровавых следов оленя вела глубже в лес, и Виктор двинулся по ней, все так же осторожно, хотя ходить бесшумно по лесу у него не слишком-то получалось. Только сейчас, прислушавшись не к своим мыслям, а к окружающему, юноша понял, что чаща полна звуков. Скрипели, качаясь, деревья. Земля трещала от сходившего с нее льда, где-то в отдалении закричала и замолкла какая-то птица. Юноша велел себе не бояться. Он был в своих владениях, и худо-бедно владел магией — в крайнем случае, мог себя защитить от браконьеров, если уж тем вздумалось бы на него напасть. Только вот, пожалуй, следовало придумать для них какую-нибудь серьезную речь, принять баронский вид, чтобы не предстать перед невидимыми врагами жалким заплутавшим мальчишкой — и неважно, что именно им он, пожалуй, и выглядел.

Виктор прошел добрую сотню шагов по кровавому следу и уже начал сомневаться, не привиделся ли ему раненный олень, когда до слуха его долетел сперва странный высокий звук — словно кто-то скулил от боли, а потом приглушенные человеческие ругательства. Юноша зашагал быстрее, чтобы не передумать и не повернуть назад немедленно — паника в его груди взметнулась, как снежная крошка вокруг упавшего тела. Голоса звучали все отчетливей, невидимая собака тихо поскуливала, и Виктор весь обратился в слух.

— Кто, блядь, весной ставит такие капканы? — бубнил низкий мужской голос, и в нем слышалась горькая досада, — в это время года и медведей-то нет. Сука… Потерпи, Клюковка, я сейчас.

— Думаю, это прошлогодние, — отвечал ему высокий хрипловатый голос, и по нему сложно было понять, женщине он принадлежал или взрослеющему мальчишке.

Виктор ускорил шаг, и через пару мгновений оказался на еще одной поляне — меньше предыдущей, почти незаметном пятачке в окружении древесных стволов. Под одним из них на корточках сидел человек, одетый в черную кожаную куртку. Перед ним лежала крупная рыжая собака, и незнакомец одной рукой заботливо гладил ее по голове, а второй явно пытался разомкнуть зубья большого металлического капкана, наполовину присыпанного снегом. Задняя лапа собаки была намертво схвачена в эту ловушку, и второй раз за день Виктор увидел, как кровь пропитывает талый снег.

За спиной мужчины стоял обладатель второго голоса — высокий, плечистый, но сложенный куда тоньше и изящней, чем его спутник. Коротко стриженная белокурая голова была трагически опущена, словно незнакомец уже поставил на пойманной в тиски собаке крест, и теперь лишь ждал, когда мужчина примет неизбежное. Появления Виктора никто из них не заметил.

Рука сидящего незнакомца дернула механизм ловушки, пес задергался и снова заскулил.

— Тише, девочка, потерпи, — увещевал мужчина, продолжая нежно гладить собаку, — ебаные капканы, еще и заржавели.

Виктор, в котором праведный гнев уже заметно поутих, переступил с ноги на ногу, не решаясь вмешиваться в новую драматичную сцену, вновь ощутив себя лишним свидетелем. Снег под его ногами хрустнул, и высокий белокурый человек обернулся.

Никогда прежде Виктор не видел таких прекрасных, таких чистых синих глаз. На мгновение у него даже перехватило дыхание, и он с трудом поборол в себе порыв развернуться и сбежать, как до этого — его неверная лошадь.

— А ты еще кто такой? — спросил незнакомец, и лишь в следующий миг Виктор понял, что это была девушка.

— Я…- юноша завел руки за спину, потом одернул себя, выпрямил их, словно показывая, что ничего не украл, — Я — Виктор.

— И какого хрена ты тут делаешь, Виктор? — раздраженно спросила у него девушка.

Правдивых ответов на этот вопрос могло бы найтись множество — от того, что его вывел на эту поляну кровавый след убитого оленя, до того, что вообще-то — это его леса и его капканы. Ну то есть, капканы, скорее всего, браконьерские, но он, Виктор, владел этим лесом со всеми его оленями и браконьерами. Но слова, с которыми юноша всегда так легко обращался, под пристальным синим взглядом покинули его, даже ручкой не помахав, и новоиспеченный барон Кимбольт остался стоять перед незнакомкой, как полный дурак.

— Я услышал голоса, — произнес он, коротко откашлявшись, — и ваша собака скулила…

— Да, блядь, как же ей не скулить, — раздраженно бросил через плечо мужчина, — если тут медвежий капкан под снегом. Найти бы ту суку, что ее поставил, и…

Заржавевший механизм наконец треснул, выпуская свою пленницу, и незнакомец раздраженно отбросил капкан прочь. Собака осталась лежать на снегу, постанывая и вяло пытаясь подняться на передние лапы.

— Клюковка моя, — в голосе большого сурового на вид незнакомца зазвучали слезы, — ну что же ты, как же так? Мы отнесем тебя домой, и Кейра тебя вылечит…

Виктор, не чуя под собой ног, медленно приблизился под пристальным подозрительным взглядом незнакомки.

— Если задета артерия, она не доживет до дома, — заметил юноша тихо, хотя понятия не имел, где находился этот самый дом.

— Да я знаю, — мужчина обернулся к нему, и на Виктора уставились странные золотые змеиные глаза. Прежде юноша никогда не встречал ведьмаков, а потому снова чуть трусливо не попятился. — Тебе чего, пиздюк? Проваливай, куда шел.

— Можно посмотреть? — спросил Виктор, призвав на помощь всю свою смелость. Девушка смотрела прямо на него, и это отчего-то придавало ему сил и решимости.

— Нравится на кровищу таращиться? — огрызнулся мужчина.

— Пусть посмотрит, — обронила девушка ровно, — хуже не будет.

Помедлив мгновение, ведьмак посторонился, и Виктор присел рядом с ним, не замечая, что колени погрузились в подтаявший снег вперемешку с кровью. Собака тяжело дышала и смотрела на него испуганными темными глазами, вывалив побелевший язык из открытой пасти. Рана на крепком бедре задней лапы выглядела паршиво. Почти так же паршиво, как те, что Виктору приходилось лечить на войне. Только раненные солдаты никогда не были такими терпеливыми и отчаявшимися, как несчастная рыжая Клюковка.

Заклинание пришло на память само по себе, Виктору почти не пришлось прикладывать усилий. Магия потекла с его пальцев, собрав сразу и энергию ледяного наста на снегу, и горячее дыхание собаки, и проглядывавшую сквозь белизну влажную почву, и, казалось, участившееся биение его собственного сердца. Клюковка застонала, выгнулась дугой под его руками, но Виктор не слышал даже, как ведьмак начал материться у него над ухом, полностью сосредоточившись на чарах.

Еще мгновение — и собака застыла. Юноша не решился сразу открыть глаза — вполне могло статься, что магия его сработала совсем не так, как предполагалось, и просто облегчила несчастному животному неминуемую смерть. Но в следующую секунду горячий влажный язык несмело лизнул его пальцы, а над ухом Виктора послышалось облегченное «Сука…»

Он открыл глаза, но подниматься не спешил — на плечо Виктору легла теплая рука, и он замер, боясь ошибиться в собственных ощущениях. Собака уже аккуратно вставала на ноги, и через секунду начала подпрыгивать вокруг хозяина, который тоже вскочил и закрутился, как обрадованный мальчишка, получивший лучший на свете подарок. А рука девушки все еще лежала у Виктора на плече.

— Спасибо, — донесся до него ее тихий голос, и он попытался подняться, повернуться к ней, улыбнуться и наконец ответить что-нибудь путное, но от резкого движения голова Виктора закружилась, его повело в сторону, и он, проклиная себя на чем свет стоит, отъехал в небытие.

Сколько прошло времени, прежде, чем он пришел в себя, Виктор не знал. Юноша очнулся от того, что чей-то язык размазывал горячую слюну по его лицу, и слишком смелым стало бы предположение, что делала это синеглазая девушка.

— Клюковка, ты его сожрешь, — прогремел над ухом насмешливый мужской голос, и Виктор попытался сесть и отодвинуть от себя собаку. Та громко гавкнула прямо ему в лицо, потом отскочила, будто призывала погнаться за собой. Юноша лежал поверх чьего-то плаща, второй был свернут и засунут ему под голову. Во рту было сухо и мерзко, как всякий раз после использования слишком мощного для его силенок заклинания. В паре шагов на поляне горел костер, и девушка, сидя спиной, аккуратно подкладывала в него разломанные на короткие куски сухие ветки. Когда Виктор пошевелился, она обернулась через плечо.

— Очнулся? — спросила она — куда более приветливо, чем раньше, — а мы уж решили, что к Кейре придется тащить тебя, а не Клюкву.

— Я в порядке, — соврал Виктор, хотя в голове все еще неприятно гудело. Он сел и поежился — лежать на снегу было не самой блестящей идеей, но не то чтобы у него был выбор.

Девушка кинула в огонь последний кусок валежника, встала и подошла ближе. Присела рядом с Виктором на корточки, внимательно всмотрелась в его лицо, и он застыл, чувствуя, как сердце подпрыгнуло к горлу. Он не мог толком разглядеть, красивой была его собеседница или нет, не мог вглядеться в ее черты, чтобы постараться их запомнить, лишь одно было ясно — никого похожего на нее он в жизни не видел и, наверно, и не увидит. В романах, которые так обожала его мать, такие чувства описывали однозначно — любовь с первого взгляда.

— Где-то я тебя видела, — заметила девушка, немного помолчав, — рожа у тебя больно знакомая.

Виктор удивленно моргнул. Подобрался и попытался встать.

— Лежи, — бросил ему ведьмак. Клюква крутилась у его ног, пока мужчина зачерпывал в маленький котелок немного снега из самой внушительной кучи, — если ты тут помрешь, хоронить тебя будет сложновато — земля промерзла.

— Ты чародей? — продолжала допрос девушка.

— Нет, — мотнул головой Виктор и попытки встать оставил до лучших времен, — ну… не совсем. Я работаю в Университете, помогаю Ректору, — о том, что он вообще-то уже почти барон Кимбольт, говорить совершенно расхотелось. Девушка не выглядела, как та, кого можно было впечатлить этим заявлением.

— Ясно, — кивнула она, — я — Ани. Это — Ламберт. А спас ты Клюкву. Спасибо тебе.

Виктор улыбнулся. Даже имя у девушки было восхитительное — такое простое, такое поразительно звучное, словно специально созданное для того, чтобы твердить его по ночам или вставлять в романтические баллады.

— У тебя, часом, сердце сейчас не остановится? — поинтересовался ведьмак скептически, — оно так заходится, что мне отсюда слышно.

Виктор поспешил сглотнуть и велеть себе успокоиться — ситуация складывалась очень уж глупой. И в глазах Ани он, должно быть, выглядел полным идиотом.

— Жалко, оленя упустили, — продолжал Ламберт, подвешивая котелок над огнем, — ну ничего, ты, малышка, в него точно попала. Я попозже его отыщу.

— Я встретил вашего оленя, — заметил Виктор, найдя в себе силы наконец сесть, скрестив ноги. У дальнего края полянки он наконец заметил двух спокойно стоявших лошадей. Клюква отбежала к ним и, похоже, готова была начать их задирать, лишь бы не было так скучно. Большой черный жеребец, явно привыкший к таким выходкам, меланхолично покосился на нее и запрял ушами.

— И что? — Ламберт глянул на Виктора с подозрением, — его ты тоже вылечил, школяр?

— Нет, — Виктор перевел взгляд на Ани — та улыбалась, и от этой улыбки юноше захотелось найти несчастное животное в лесу и вернуть его к жизни, — я его… усыпил.

— А коров ты лечить умеешь? — ехидно поинтересовался ведьмак, — при дворе пригодился бы хороший коновал.

— Ой, затухни ты, Ламберт, — раздраженно бросила Ани, потом прикрикнула через плечо, — Клюква, сидеть! — и собака послушно устроилась рядом с конем, вытянувшись по стойке смирно. — мы проводим тебя домой. Только чаю выпьем, и пойдем, идет?

Виктор открыл рот, потом закрыл его. Ответить на это ему было нечего, кроме правды.

— Я могу и сам добраться, — сказал он, — я умею открывать порталы.

— Ага, чтобы тебя на выходе разорвало в клочья, — фыркнула девушка, — не привередничай, не такая уж у нас дурная компания.

Спорить с Ани Виктору совершенно не хотелось. Он поудобней устроился на плаще и наблюдал, как девушка и ведьмак, коротко переругиваясь, готовили чай в котелке и разливали его в большие жестяные кружки.

— Будешь пить из моей, — заявила Ани, наконец усаживаясь рядом с ним на плаще — так близко, что у Виктора дыхание перехватило, — уж прости, мы не рассчитывали на компанию.

Он ничего не ответил, и, когда девушка сунула обжигающе горячую кружку ему в руки, даже не вздрогнул. Ламберт уселся рядом с ними прямо на снег — его окружающий холод, казалось, ни капли не беспокоил. Ани деловито порылась в карманах своей куртки, вытащила плоскую коробочку, обтянутую синей кожей, открыла ее и извлекла короткую бумажную палочку, сунула ее в рот. Ламберт протянул руку, щелкнул пальцами, и кончик палочки затлел. Девушка вдохнула и с наслаждением выпустила изо рта струйку белого дыма.

— Чудное изобретение, да? — усмехнулась она, видимо, заметив удивленный взгляд Виктора, — мать моего мужа прислала из Туссента. Говорит, за этими фитюльками будущее.

Сердце юноши упало.

— Мужа? — тихо переспросил он, и ведьмак отчего-то громко рассмеялся, запрокинув голову.

— Мужа, мужа, — подтвердила Ани, проигнорировав его, — пей чай, а то околеешь.

Виктор сделал большой обжигающий глоток, закашлялся, и девушка устало покачала головой.

— И откуда ты взялся, школяр? — спросила она. — Оксенфурт отсюда далеко.

Облизнув немеющим от ожога языком потрескавшиеся губы, Виктор снова сглотнул. Отдал кружку Ани, чтобы не расплескать горячую жидкость на себя. Руки все еще продолжали позорно дрожать. По всему, вроде как, выходило, что мужем Ани был не Ламберт — по крайней мере, Виктору вдруг очень захотелось на это надеяться.

— Я гулял, — наконец изобразил он некое подобие признания, — моя лошадь испугалась и убежала.

Ламберт снова громко фыркнул.

— Ладно, — он отставил свою кружку и встал, — вы тут посидите, а я пойду поищу и твою лошадь, и нашего оленя. Скоро стемнеет, надо возвращаться.

Не слушая возражений, которых ни у кого и не было, он развернулся и быстро зашагал прочь, нырнув в лес, как в хорошо изученную стоячую воду.

Некоторое время молодые люди сидели молча. Ани дымила своей палочкой и делала маленькие глотки из кружки, а Виктор всеми силами старался заставить себя не таращиться на нее.

— Вы охотники? — наконец решил он вспомнить навыки хороших манер, которые вдалбливал в него Сиги — сидеть и молчать становилось совсем уж невыносимо.

— Мы охотимся, — ответила Ани, не глядя на него, — обычно так далеко не забредаем, но мне нужно было отвлечься, вот и заехали в эту глушь. Для оленей сейчас не сезон — скорее для кабанов. Но так уж вышло.

— Жалко его, — не успев себя сдержать, заметил Виктор, и тут же едва не затолкал себе кулак в рот с досады. Ани скептически покосилась на него.

— Это тебя в университете научили этим принципам гуманизма? — осведомилась она.

— Гуманизм — это про людей, — решив, что, раз уж сарай сгорел, можно поджечь и хату, заметил Виктор, — для животных подходящего слова, кажется, не придумали.

— Наверно, потому что охота нужна для пропитания, и тут уж не до жалости, — отозвалась Ани уязвленно.

— Вы с Ламбертом не выглядите, как те, кто умер бы с голоду без этого оленя, — решил не оставаться в долгу Виктор, — но, если я не прав — прошу прощения.

Ани немного помолчала.

— Нет, ты прав, — наконец признала она и снова отвернулась. Бумажная палочка дотлела до ее пальцев, и девушка выкинула остаток в костер, — но так всяко лучше охотиться, чем как те ублюдки, что поставили тот капкан. На землях Кимбольта развелось браконьеров, а барон и пальцем не пошевелил.

Выходило, что Ани прекрасно знала, на чьей территории охотилась, и этот факт ее ничуть не смущал. Вероятно, муж ее был баронским ловчим, как иначе?

— Я думаю, он с ними разберется, — нейтрально заметил Виктор, пряча взгляд.

— Ты что не знал? — усмехнулась Ани, — барон Кимбольт умер пару дней назад. А его наследника пока не представили. Думаю, эти земли отойдут Темерской короне, тогда уж тут наступит порядок.

— Нильфгаардский порядок? — вдруг, сам того не ожидая от себя, спросил Виктор. Ани нахмурилась.

— Темерия — это не Нильфгаард, — ответила она с достоинством.

— Ну конечно, — Виктор смело заглянул ей в глаза и уткнулся в ледяную стену, но на этот раз не испугался, — неужели остались еще те, кто верит, что Империя не приберет тут все к рукам окончательно, после того, как ваша королева легла под Императора?

Ани рывком поднялась на ноги и сжала кулаки.

— А ну повтори! — выплюнула она, и Виктор поднял на нее изумленный взгляд — такой яркой вспышки патриотизма он точно не ожидал. Но юноша поспешил подняться, болезненно припал на затекшую ногу, но тут же выпрямился перед Ани во весь рост.

— А что? — спросил он с вызовом, — скажешь не так? Королеву обвели вокруг пальца, выдав полную интервенцию за простой династический брак. Замуж-то она выходила за никому неизвестного младшего принца, а потом выяснилось, что принц — с сюрпризом.

Ани залепила ему звонкую тяжелую оплеуху, и Виктор, как подкошенный, повалился обратно на плащ. Девушка навалилась на него сверху и наградила его еще одним ударом наотмашь. Навыки уличной драки в экстренной ситуации вспоминались быстро. Виктор выставил вперед локоть, блокируя следующий удар, рванулся вверх, использовав его как рычаг, стараясь скинуть девушку с себя, но она была сильней. Второй рукой Ани вцепилась ему в волосы, прижимая к земле, но Виктор, выгнувшись, подогнул ногу и уперся ей туда, где у новиградских мальчишек заканчивались аргументы. С девушкой такой прием сработал не так эффективно, но она растерялась на мгновение, и Виктору его было достаточно. Он снова рванулся вверх, чувствуя, как клок волос остается в руке противницы, перевернул ее через себя, навалился сверху, прижав предплечье свободной руки к ее шее.

Ани, тяжело дыша, смотрела на него злыми синими глазами, в которых собирались слезы, и Виктор, пораженный, отступил, отпрянул, сел задницей прямо в снег и замер, уронив руки. Девушка перекатилась по плащу, отвернулась и закрыла лицо руками.

Потрескивал костер. Негромко заржали кони.

— Ани? — тихо спросил Виктор. Девушка отмахнулась от него, как маленькая обиженная девочка. Она беззвучно плакала, и ее широкие поникшие плечи едва заметно вздрагивали. — Прости меня, — растерянно попросил Виктор, но Ани, передернув плечами, уже повернулась к нему. Щеки были мокрыми от слез, глаза горели обидой, но нападать снова она явно больше не собиралась.

— Много ты понимаешь, — обронила девушка с горечью, от которой у Виктора засосало под ложечкой. Продолжать политический спор ему больше не хотелось, а вот утешить Ани — хотелось так, что скулы заныли. Но признавать свою неправоту Виктор был не готов.

— Я не хотел тебя обидеть, — сказал он тихо, и Ани через силу улыбнулась.

— На правду не обижаются, — ответила она. Встала, отряхнувшись, протянула Виктору руку, и тот, ухватившись за ее запястье, тоже поднялся. На короткие мгновения они оказались так близко друг к другу, что юноша ощутил легкий свежий аромат ее кожи, смешанный с запахом дыма, снега и крови. Ани вдруг вздрогнула, отвела взгляд и отпустила его руку.

На полянке, перекинув тушу оленя через плечо и ведя под уздцы лошадь Виктора, появился Ламберт. Он замер, перевел взгляд с одного участника событий на другого, сухо усмехнулся.

— На пять минут вас нельзя оставить, — заметил он, и Виктор почувствовал, как краска бросилась ему в лицо.

Ани, не глядя больше на юношу, порывисто отошла прочь, к своей лошади, а Виктор остался стоять, где был, чувствуя, что за мгновение потерял все, не успев толком обрести.

— Поехали, — бросила Ани через плечо, — темнеет.

— Где ты живешь-то? — спросил Ламберт, быстро глянув на Виктора.

Тот вдохнул поглубже и ответил, расправив плечи:

— В замке. Я — новый барон Кимбольт.

 

========== Интересы государства ==========

 

Комментарий к Интересы государства

Хотелось бы обратить внимание дорогих читателей, что существует следующий рассказ, являющийся частью данного легендариума)

https://ficbook.net/readfic/9055829

— И что он? — Лютик оправил на себе меховой плащ, приподнялся на стременах и огляделся по сторонам. На полях, обступавших большак, еще лежал снег, но промерзшая черная земля тут и там проступала из-под него широкими прогалинами. Солнце, едва проглядывавшее сквозь густую туманную дымку, поднялось совсем недавно, и вокруг царил влажный сумрачный полусвет.

— Что-что, — раздраженно откликнулся Геральт, — сказал, что, раз он меня не нанимал, то и платить мне не будет. Ну я и оставил ему эту гребанную башку на память, чтобы в следующий раз он мог в лицо узнать того, кто его сожрал.

— Удивительный альтруизм, — рассмеялся Лютик, — и жажда нести людям знание. Может быть, тебе подать заявку на организацию собственного курса в Университете? «Опасные твари, и что бывает, если люди отказываются платить за их уничтожение»? Имел бы бешенный успех.

— Заткнись, — мрачно откликнулся ведьмак.

Некоторое время ехали молча. В воздухе стоял тяжелый запах торфяного дыма, влажной почвы и талого снега. Геральт, погрузившись в ленивое течение собственных мыслей, не смотрел по сторонам. Дорогу, по которой они ехали, ведьмак знал хорошо. Пару десятков лет назад этот участок большака был самым денежным для того, кто зарабатывал на жизнь убийством случайных трупоедов и охотой на прочую нечисть, но в последнее время, как и во всей Темерии, люди здесь осмелели достаточно, чтобы перестать откладывать деньги на случай приезда ведьмака — война закончилась, и вместе с ней закончились и трупоеды.

— Кто это был-то? — подъехав ближе, поинтересовался Лютик. — я не успел разглядеть.

— Экимма, — нехотя откликнулся Геральт, — ничего особенного.

— Ничего особенного, пока не вцепится тебе в глотку, — хмыкнул Лютик, — скупой, как известно, платит дважды.

Ведьмак рассеянно кивнул. Вызиму они покинули несколько дней назад, и неспешный поход на юго-восток пока протекал именно так, как и предполагал Геральт. Зима заканчивалась, и люди во встречных деревнях готовились к новому посевному сезону. Лютые ночные морозы и непроглядная ледяная тьма отступили, и вместе с ними отступали дальше в леса голодные волчьи стаи — главные враги деревенских жителей, и Геральт с несправедливой тоской замечал, что и с этой напастью люди научились бороться. Теперь, когда даже последние отголоски прошлых войн превращались из суровой реальности в страшные байки, а те, кого королевская повинность согнала с полей и превратила в солдат, вернулись домой и вновь брались за плуг, страха перед окружающей тьмой и притаившимися в ней тварями в людях почти не осталось. Многие из них научились держать в руках оружие и возводить заграждения. Избавившись от необходимости выживать и прятаться, деревенские поднимали высокие заборы вокруг своих поселений и, обнаружив посреди своих полей гнездо накеров, не начинали молиться, готовые к страшной неминуемой смерти, а сжигали его и сравнивали с землей. С одной стороны, это не могло не радовать — наблюдать триумф человечества над чудовищами было весьма отрадно. Но для Геральта это была все же плохая новость — работы для него становилось с каждым годом все меньше. И не то чтобы он сильно нуждался в подобном заработке, но время от времени осознавать, что то единственное, чему его учили, то единственное, что он по-настоящему умел делать, становится ненужным пережитком прошлых страшных времен, было тяжело и печально. Геральт привык бороться со злом и страхом, но, как говорил Лютик, забывал порой, что борется за добро и спокойствие людей. А добро и спокойствие побеждали — пусть и почти без его участия.

— Посмотри на это с другой стороны, — оптимистично заметил Лютик, беззаботно тряхнув головой, — люди перестали бояться экимм и гулей, значит, тебе можно забыть о грязной работе, на которую ты так часто жаловался, и сосредоточиться на делах поинтересней. Проклятий и подлецов в мире меньше не стало, а абстрактное зло, с которым ты всю жизнь так отважно боролся, становится изобретательней и интересней. Подумай только — прогресс коснулся не только повседневной жизни людей, но и жизни чудовищ — теперь им стало сложнее удивить чем-то простого мужика, и нужно как-то приспосабливаться, становиться опасней и тоньше. А, значит, и тебе, мой друг, придется идти в ногу со временем и оттачивать навыки. Такой богатый простор для саморазвития, такая бездна новых возможностей, раз уж оседлая жизнь зажиточного туссентского землевладельца тебя совсем не устраивает.

— Интересное у тебя представление о радужных перспективах, — Геральт мельком глянул на спутника, — думаешь, я настолько плох, чтобы радоваться тому, что чудовища вынуждены становиться хитрее и опасней?

— Это не вопрос хорошего или плохого и твоего морально-этического портрета, — отбил выпад Лютик, — это вопрос профессионального совершенства. Чудовища все равно будут становиться хитрее и опасней, им неважно, сочувствуешь ты людям или нет. И для тебя это не повод переживать о мирской справедливости, а причина понять, что одним серебряным мечом и верным арбалетом за спиной сыт не будешь. Меняется мир — должен меняться и ты. Иначе в следующий раз помощь и спасение может понадобиться не мужикам с вилами и факелами, а тебе, мой дорогой.

— Я слишком стар для этого дерьма, — сообщил Геральт, и Лютик звонко рассмеялся.

— Ну если уж ты поставил крест на самом себе, как на профессионале, и на ведьмачьем цехе в твоем лице, подумай хотя бы обо мне! — заявил он, — чем мне покорять толпу, если не историями о твоих подвигах? Уж точно не балладами о том, как знаменитый Белый Волк ноет о неминуемости собственной старости и угасания. Эпитафиями я пока что не занимаюсь, за них платят мало и всего один раз.

— А тебе, значит, тоже наскучила жизнь уважаемого хозяина новиградского кабаре? — ехидно поинтересовался Геральт, и Лютик с наигранным раздражением широко отмахнулся.

— Я — человек широких взглядов и души, — ответил он, — и мои деяния никогда не ограничивались чем-то одним. К тому же, — бард чуть прищурился, тепло улыбнулся спутнику, и Геральт не смог сдержать ответной скупой улыбки, — где бы ты был без меня? Забота о друге всегда была моей главной жизненной целью, а ты и твои унылые рассуждения о старости и никчемности явно нуждаетесь в том, чтобы кто-то напомнил, что мы живы, пока не померли.

— «Никчемный»? — переспросил Геральт, — ты именно этим словом хотел меня назвать?

— Нет, к слову «никчемный» существует слишком мало приличных рифм, — ответил Лютик, готовый, казалось, весело подмигнуть, но сохранявший шутливо-надменное выражение лица.

— Отчего же, — решил не уступать Геральт. — «сплоченный», «ученый», «хер дроченый»…

— Утонченно! — подхватил Лютик и снова рассмеялся, — может, нам ролями поменяться, я буду убивать экимм, а ты — воспевать мои подвиги? Новые времена требуют новых певцов этих времен. Сильным вокалом и искусной игрой больше никого не удивишь, изящные словеса тоже не в чести, но что может быть современней бывшего ведьмака, распевающего похабные песни о самом себе?

Геральт хотел ему ответить, но неожиданно со стороны полей до его слуха долетел далекий отчаянный крик — не человеческий, но невидимое существо явно страдало от страшной боли. Ведьмак потянул повод, и Плотва покорно встала, переступила с ноги на ногу. Лютик, до того не собиравшийся бросать свою тираду, разом замолчал и насторожился.

— В чем дело? — спросил он шепотом. Бард тоже придержал своего коня, но тот беспокойно загарцевал под ним. Геральт махнул рукой, веля спутнику замолчать, и прислушался внимательней. Отчаянный, полный боли крик повторился, и теперь, похоже, даже Лютик его услышал. Он крепче вцепился в поводья и нахмурился.

— Кого-то едят, — сам ответил он на собственный вопрос.

— Будь здесь, — бросил ведьмак и спешился. Плотва нервно тряхнула головой.

По оледеневшему полю Геральт двигался быстро, но стараясь не производить шума, избегая снежных участков. Новый крик раздался ближе — на этот раз, тише — пользуясь определением Лютика, кого-то уже почти доели, и ведьмак ускорил шаги.

Кровавая сцена развернулась за небольшим земляным пригорком — когда Геральт осторожно вывернул из-за него, два крупных существа уже заканчивали свое пиршество. Они с двух сторон облепили тело павшего дикого коня, и животное в последних отчаянных попытках вырваться, слабо сучило ногами, силясь встать и скинуть с себя кровожадных тварей. Очень медленно, чтобы не привлечь внимание тварей раньше времени, ведьмак вытащил из ножен серебряный меч. Экиммы — взрослые, матерые особи, были слишком увлечены трапезой, чтобы сразу его заметить. Одна из них подняла на Геральта большую клочковатую голову, распахнула клыкастую пасть и хищно зашипела. Геральт бросился вперед с места — его движения были отточены до автоматизма, ему хватило одного взмаха мечом, чтобы обезглавить того вампира, что заметил его. Второго он пронзил со спины, вогнав серебряное лезвие ровно между острых выступающих шипами лопаток. Экимма забилась, заклокотала, стараясь соскочить с клинка, но ведьмак был быстрее. Он дернул меч на себя, занес его резко, с высоким замахом, и разрубил тварь надвое от плеча к бедру, заливая землю вокруг дымящейся черной жижей из ее жил. Сражение получилось коротким, Геральт убрал меч в ножны и носком сапога раскидал останки экимм по сторонам.

Конь был еще жив. Он бешено вращал глазами, открывал рот, покрытый кровавой пеной, борясь за каждый тяжелый вздох, и снова попытался подняться. Густая серая грива слиплась от крови, которая короткими толчками вырывалась из двух ужасных ран, животное застонало — почти по-человечески. Геральт вздохнул и присел рядом с ним на корточки, быстро сложил знак, и конь затих. Взгляд мутнеющих карих глаз остановился и затуманился. Ведьмак вытащил из голенища сапога длинный охотничий нож и оборвал страдания животного одним точным ударом, перерезав артерию.

— Еще экиммы? — от неожиданности Геральт едва не подпрыгнул, снова ухватившись за рукоять меча. Лютик стоял на вершине пригорка, смотрел на развернувшуюся драму, пряча руки под плащом.

— Какого хера? — ведьмак развернулся к нему, ухватив с земли ком снега и вытирая им руки, — я велел тебе оставаться с лошадьми.

— Да куда они денутся, — отмахнулся Лютик. Осторожно, видимо, чтобы не испачкать сапог, он спустился к растерзанной туше и поверженным чудищам, с любопытством заглянул в раскрытую клыкастую пасть, казалось, даже жадно вдохнул запах крови. — Но ведь это странно, да? Это уже три экиммы практически в одном месте. Может быть, у них тут рядом гнездо? Или как они там живут? Коммунами?

— Надо сжечь тела, — Геральт снова глянул на убитых тварей. Если разобраться, Лютик был прав. Для местности, где люди настолько не боялись тварей, что не нуждались в услугах ведьмака, который сам появился на их пороге, чудовищ в округе водилось слишком уж много.

Дальше ехали почти молча. Лютик зябко кутался в свой плащ и время от времени оглядывался, будто боялся, что товарищи тех чудовищ, что убил Геральт, начнут их преследовать. Ведьмак, не глядя на спутника, размышлял. Случись все это несколькими годами раньше, он, пожалуй, ничуть бы не удивился. Экиммы редко охотились в одиночку, чаще сбиваясь в небольшие стаи, они не боялись подходить близко к человеческому жилью, и жертв их невозможно было ни с чем перепутать. Но люди из деревни, откуда они недавно уехали, казалось, ничего не слышали о нападениях этих хищников, или по какой-то причине не захотели об этом говорить. Сложно было поверить, что ими двигала скупость и нежелание платить заезжему специалисту.

Поля вокруг дороги быстро кончились, и начался редкий светлый подлесок. Молодые тонкие осины вытесняли своих старых умирающих собратьев, и между их тонких светлых стволов тут и там еще собирался грязный талый снег. Солнце поднялось выше, но не могло разогнать сероватую дымку облаков. Кое-где между ветвей заводили несмелые трели первые птицы, а запах дыма и земли вытеснил легкий пряный аромат пробуждающегося леса. Большак не вел через чащу напрямик, огибая его по большой дуге, и Геральт решил свернуть с главной дороги на довольно приметную, но мало хоженую тропу, где две лошади могли ступать лишь друг за другом, а не рядом. Лютик следовал за ним теперь, немного отставая, должно быть, погруженный в собственные мысли. Окружающая звонкая тишина отчего-то начинала болезненно давить на уши, а в голове от бесплодных размышлений становилось тесно. Геральт обернулся к спутнику, почти готовый попросить его что-нибудь спеть, лишь бы побороть навалившуюся на него вдруг странную необъяснимую тревогу. Путь им предстоял неблизкий, и думать о странном поведении местных экимм становилось невыносимо. Ведьмак перехватил взгляд барда, и к своему удивлению прочел в нем ту же смутную тревогу, что испытывал сам. Для тех, кто повидал на своем веку столько, сколько они, подобное единение было более тяжелым и странным, чем все произошедшее.

— Надо выпить, — заявил вдруг Лютик, и Геральт, всей душой согласный с ним, ехидно откликнулся:

— Сейчас нет еще и полудня.

— Для туссентского винодела ты слишком подчиняешься таким формальностям, мой друг, — ответил бард и наконец широко улыбнулся.

Они проехали еще с милю прежде, чем нашли подходящую для стоянки поляну. Геральт занялся костром — скрываться в этом лесу им было не от кого. Лютик отвел коней в сторону и вернулся, неся сумку с припасами. На самом ее верху обнаружилась большая медная фляга, и, усевшись рядом с разгорающимся огнем, бард сделал из нее первый долгий глоток. Геральт подкинул в костер две толстые влажные ветки, чтобы они просохли и занялись, и устроился рядом с другом.

Напиток во фляге был крепким и пряным, и первый глоток вышел мягким и согревающим.

— Где те времена, когда мы грелись паршивой ржаной водкой и одним дырявым шерстяным одеялом на двоих? — задумчиво проговорил ведьмак, возвращая другу флягу.

— Ты еще вспомни времена, когда мы делили один обоссанный матрас на чердаке заброшенной хаты, голышом, чтобы не замерзнуть, — фыркнул Лютик, — ностальгия ностальгией, и объятия твои всегда были крепкими и жаркими, мой друг, но времена меняются, и теперь я предпочитаю пить то, от чего с большой вероятностью не ослепну на утро.

— И это меня ты дразнишь зажиточным землевладельцем? — усмехнулся Геральт. Содержимое фляги приятно грело. Костер дымил, но легкий ветер стелил дым по земле, относя его дальше в лес. В иные времена это можно было бы счесть самоубийственной неосторожностью.

— Но ведь теперь ты ведьмак на службе у Императора, — не остался в долгу Лютик, — твоя миссия — это вопрос государственной важности, и за ее выполнение ты уже взял большой аванс, и получишь еще больше, не важно, увенчается ли она успехом или нет. Времена меняются, мой друг. Меняются правители и границы королевств, но одно остается неизменным — ты по-прежнему готов жаловаться на слишком хорошую выпивку так же, как на слишком паршивую.

— Я не жалуюсь, — ответил Геральт, — и миссия моя…- он замолчал и устремил взгляд в костер. Миссия его — бесполезная и нескончаемая — была чужой сделкой с совестью, в которой ведьмак не больно-то хотел участвовать, но и отказаться от которой не мог.

— Только не говори, — заметил Лютик, словно прочтя его невеселые мысли, — что ты до сих пор считаешь, что обманываешь бедного маленького Императора Гусика, беря деньги за то, что никогда не исполнишь, не буде на то воли Предназначения. Не помню, чтобы такие моральные дилеммы терзали тебя раньше, когда ты работал на его папашу.

— Это совсем другое дело, — буркнул Геральт.

— Дело то же, — хмыкнул Лютик, — заказчик другой. Хотя у нашего забавного малыша скоро выпадут молочные клыки, и он, боюсь, станет ничем не лучше того, кто нынче пьет вино и вспоминает о славном прошлом.

— Надеюсь, нет, — мрачно откликнулся Геральт, и Лютик презрительно хмыкнул.

— Увы, мой друг, маленькие экиммы наверняка — совершенно очаровательные создания, которые совершенно очаровательно присасываются своими беззубыми ротиками к грудям своих любящих матерей, — заявил он, делая еще один глубокий долгий глоток, — но все едино — вырастают они в тварей, способных высосать целую деревню за один присест.

— Какая сочная метафора, — ответил Геральт, не меняя тона, — вставь ее в новую песню, и, может быть, ты будешь первым, из кого Император Фергус высосет всю кровь.

— Я — свободный поэт, — откликнулся Лютик — вино давало ему в голову, и тон барда снова становился беззаботным, — и Император Фергус не сделал пока ничего такого, чтобы я поверил, что из него вырастет не настоящий Император Эмгыр, а тот мудрый просвещенный правитель, каким Эмгыра описывают исторические хроники.

— Я не звал тебя с собой, — Геральт повернулся к Лютику, и тот ответил ему прямым бесстрашным, почти смеющимся взглядом.

— Но разве я мог тебя оставить, мой дорогой? — поинтересовался он, — ты же знаешь — мирная жизнь губительна для меня, а я хочу еще немного пожить прежде, чем музыка заиграет на моих похоронах.

— Я мог бы снять твое проклятье, — заметил Геральт тише и мягче, и спутник покачал головой.

— Может быть, позже, когда сам ты станешь слишком немощным, чтобы охотиться на тварей, — сказал он почти нежным шепотом, — тогда, глядишь, мы могли бы состариться вместе. И умереть в один день. Прекрасный финал для прекрасной пьесы.

Лютик смотрел ему в глаза еще пару мгновений, потом, хмыкнув, опустил голову Геральту на плечо, поигрывая флягой между пальцами.

— Между прочим, ради этого путешествия я бросил собственного ребенка, — заметил бард задумчиво, — он так плакал — у меня чуть сердце не разорвалось.

— Между прочим, это не твой ребенок, — нейтрально заметил Геральт. Лютик пнул мелкий камушек из-под ног, и тот, подпрыгнув, полетел в костер.

— Пусть мои чресла и не поучаствовали в его создании, но он мне как сын, — возразил Лютик.

— Сын, которого ты бросил, — Геральт покачал головой, — впрочем, думаю, со своим настоящим сыном ты поступил бы точно так же.

Ведьмак был почти готов к обиженному тычку кулаком в бок, но Лютик немного помолчал, потом вздохнул.

— Увы, у моего проклятья есть и дурные стороны, — ответил он, — но я не собираюсь оставаться в долгу перед Зябликом. После того, как мы с тобой умрем в один день, он унаследует все мое состояние и титул, я уже составил завещание.

Геральт фыркнул.

— Ты сперва сам это все унаследуй, — сказал он, — я слыхал, самая младшая из твоих сестер родила шестого сына. У тебя становится слишком много конкурентов.

Лютик поднял голову и, прищурившись, посмотрел на Геральта.

— А откуда это ты услышал о моей сестре и ее сыновьях? — спросил он с вызовом, но ведьмак, выдержав его взгляд, ответил лишь широкой наглой улыбкой. Лютик возвел очи горе, — за одно я благодарю Пречистую Деву — что ни один из ее сыновей не от тебя. Хотя вы очень, очень старались.

— Ревность тебе не к лицу, мой друг, — решил поддеть его Геральт. В разговорах с Лютиком тревога и тоска отступали, капитулируя.

— Какая уж тут ревность! — заявил со смешком бард, — с тех пор, как ты начал вести почти семейную жизнь со своей чародейкой среди прекрасныхтуссентских виноградников, я понял, что мне ничего не светит. Я вообще-то ждал приглашения на свадьбу. Но ты, видать, не из тех, кто делает своей даме предложение, предпочитая пользоваться ее благами задарма.

— Я делал! — почти возмущенно возразил Геральт, и Лютик в непритворном удивлении поднял брови, — даже кольцо купил.

— И что — красивое кольцо? — поинтересовался бард. Ведьмак пожал плечами.

— Ты мне скажи, — ответил он, — она вернула мне его на следующий день, и я, как дурак, таскаю его теперь с собой, поджидая удобного случая.

— Не как дурак, а как истинный романтик! — ухмыльнулся Лютик, — думаю, будь сегодня на моем месте она, и встань ты перед ней на одно колено посреди вампирской кровищи, она бы не устояла. Я бы точно не устоял.

— Потому тебе я таких предложений и не делал, — откликнулся Геральт.

— Я почти уязвлен, — Лютик театрально нахмурил брови, потом взгляд его снова наполнился любопытством, — покажи кольцо. И я, возможно, разъясню тебе, в чем ты был не прав.

Геральт нехотя полез в один из скрытых карманов, хоть и понимал, что бард шутил. Но преподнесенное Йеннифер помолвочное кольцо и впрямь было постоянным спутником ведьмака, и в глубине души он надеялся, что кто-то разъяснит ему, в чем был его промах. Он опустил в раскрытую ладонь друга бархатный мешочек, тот придирчиво взвесил его, потом ослабил шнурок и вытащил кольцо на свет. Отблески костра заиграли на гранях холодного голубого сапфира. Лютик покрутил его в руках, глянул на просвет, чуть ли не на зуб попробовал, потом торжественно водрузил золотой ободок на собственный мизинец, вытянул руку вперед и полюбовался искрением драгоценного камня, как тщеславная невеста. Со смехом снял кольцо и протянул его обратно Геральту.

— Чем ты думал, когда собирался покорить ее синим камнем? — заявил бард, откинувшись так, чтобы спиной упираться ведьмаку в плечо, вытянул ноги поближе к костру, — с Йеннифер схема максимально проста, любой кретин бы освоил — черное, белое, сто два фацета и ни гранью меньше. А это — стекляшка. Подошла бы моей маленькой сестренке Агнетте, но не твоей чародейке.

— С такими запросами, я бы и тебе не смог подобрать нужного кольца, — мрачно откликнулся Геральт, пряча мешочек обратно в карман.

— О, дорогой, — Лютик развернулся к нему всем телом, перехватил его руку и прижал ее к своей груди, — от тебя мне было бы довольно и кольца, свернутого из старой соломы тех самых матрасов, лишь бы любовь была искренней!

Геральт не успел ничего ответить — в небольшом отдалении от их костра открылся мерцающий портал, и на поляну — величественно, как в двери Императорского тронного зала — выступила Йеннифер. Окинула развернувшуюся сцену ехидным взглядом.

— Ну хорошо, что в этот раз вы хотя бы одеты, — обронила она.

Лютик выпустил руку Геральта, легко поднялся на ноги, отвесил чародейке глубокий церемониальный поклон.

— О, прекрасная Йеннифер, — заявил он, — увы, когда речь идет о том, чтобы делить одного мужчину, побеждает тот, у кого запросы ниже, а харизма — ярче.

Геральт постарался побороть накатившее удушливое смущение — ситуация была не то чтобы нова, но за многие годы он успел изрядно отвыкнуть от подобных драматичных встреч. Он тоже поднялся, нацепив серьезную маску, шагнул к Йеннифер, но остановился в паре шагов от нее.

— Как ты нас нашла? — спросил он, сдвинув брови.

— А что? — чародейка уперла кулаки в бока, — ты надеялся остаться со своим соловушкой наедине? Пыль дорог снова вскружила тебе голову и зажгла чресла?

— Какая пыль в это время года! — заявил Лютик, — все дело исключительно в моем природном обаянии.

Йеннифер смерила барда быстрым скептическим взглядом, словно измеряла степень и опасность его обаяния.

— Некогда объяснять, — наконец махнула она рукой, — ты мне нужен, Геральт. Прямо сейчас.

— О, в таком случае, мне вдруг так захотелось прогуляться по весеннему лесу, заткнув себе уши, — Лютик вскинул руку ко лбу, — но смотрите, не отморозьте себе задницы — чай не май месяц на дворе.

— Что случилось? — не слушая разглагольствований барда, Геральт подошел к Йеннифер ближе. Вопрос о том, как она его нашла посреди темерских полей, мерк при взгляде ей в глаза. Чародейка, пусть и старалась держаться спокойно и собранно, явно была напугана и выбита из колеи.

— Лита пропала, — без лишних слов выпалила Йеннифер, и на этих словах даже Лютик удивленно замолчал.

— Из дома в Туссенте? — переспросил Геральт, все больше хмурясь, — но ведь там охраны больше, чем…

— В задницу Туссент! — раздраженно оборвала его Йеннифер. Она обошла Геральта, присела рядом с костром и вытянула к огню руки, словно страшно замерзла, — я везла ее в Аретузу, оставила в моем мариборском доме, а когда вернулась — ее уже не было.

Геральт и Лютик переглянулись, потом, не сговариваясь, приблизились к чародейке и встали у нее за спиной.

— В Аретузу? — подал первым голос бард, — но ведь Лита совсем малышка. Что ей делать среди этих магических змеюк, твоих подружек?

Йеннифер бросила на него злой взгляд через плечо, но удостоила музыканта ответом:

— Она не могла дольше оставаться в Туссенте, и я решила увезти ее туда, где Лита была бы в безопасности, — произнесла чародейка ровно.

— Ей что-то угрожало в доме родителей? — переспросил Геральт. Знакомая тревога, которую Лютик спугнул своей болтовней, возвращалась, медленно вплывая в его сердце. Йеннифер любила Литу — в этом не было никаких сомнений. Пожалуй, любила даже чуть больше, чем полагалось любить чужих детей, но Геральт никогда не препятствовал тому, чтобы эта привязанность расцветала. В Лите его чародейка нашла ученицу и дочь, которой Йеннифер так не хватало все время, пока он знал ее.

— Сейчас не время говорить об этом, — через силу ответила чародейка и снова обернулась к костру.

— Если ее похитили, возможно, это сделал тот, кого ты опасалась, — заметил ведьмак, — мне нужны подробности.

Йеннифер помолчала несколько секунд, разминая мерзнувшие пальцы, потом тяжело вздохнула.

— Литу использовали, — наконец заговорила она, — я чувствовала, что на нее оказывалось сильное магическое воздействие, природы которого я не смогла установить. А пару недель назад…- чародейка тихо сглотнула, и Геральту на весеннем легком ветру вдруг стало холодно, — пару недель назад она вдруг заболела. Странные симптомы — будто из нее высосали много крови. Она все отрицала, сказала, что все в порядке, но я чувствовала, что что-то здесь не так.

— Ты ничего не сказала ее родителям? — уточнил совершенно серьезным тоном Лютик, — уверен, Эмгыр смог бы защитить собственную дочь.

Йеннифер наградила его тяжелым пристальным взглядом.

— У меня есть основания полагать, что Эмгыр тоже в этом замешан, — отчеканила чародейка холодно.

Между ними повисла напряженная тишина. Геральт нехотя кивнул, признавая правоту Йеннифер.

— Он уже хотел использовать одну дочь, — задумчиво проговорил он, не спрашивая, но излагая факты, — и ты решила, что то же он собирался сделать и со второй.

Йеннифер качнула головой.

— Я не знаю, что ему нужно на этот раз, — сказала она, — но, в отличие от Цири, Лита не смогла бы сама защитить себя. Я хотела ей помочь, — на этих словах голос Йеннифер сорвался, и Лютик, опередив Геральта, присел рядом с ней на землю и перехватил одну из протянутых рук чародейки.

— Мы ее найдем, — уверенно произнес он, поднял глаза на Геральта, — правда ведь?

Геральт ничего не ответил. За те годы, что он знал Йеннифер, ведьмак почти научился читать ее, видеть глубже произносимых ею слов, и сейчас чувствовал — на уровне тренированного чутья — что чародейка чего-то недоговаривала. Она была искренне напугана, и в своих обвинениях — достаточно искренна, но было за всей этой историей что-то еще, о чем Йеннифер говорить не желала.

— Марибор отсюда в паре дней пути, — сказал он, — если ехать по прямой.

— Пойдем через портал, — Йеннифер высвободила руку из ладоней Лютика и решительно поднялась. — Если хочешь, бери с собой барда, но лошадей придется бросить. Дело не терпит отлагательств.

Смысла спорить с чародейкой не было, они все это понимали, потому Геральт поднял с земли сложенные ножны, перекинул их за спину и кивнул. Вопросительно глянул на Лютика, но того и спрашивать было не нужно — он уже по привычке оправлял прихваченный с седла чехол с лютней — хоть едва ли в этом деле его попросили бы спеть.

Мариборская резиденция Йеннифер, пусть весьма нескромно обставленная, казалась нежилой. Здесь царил полный чопорный порядок, а Геральт прекрасно знал, что в окружении порядка чародейка не могла прожить и двух дней. В их доме в Корво-Бьянко ее вещи быстро вытесняли его собственный хлам, захватывая все новые территории, и Йеннифер запрещала слугам прибираться, утверждая, что всякая вещь вокруг нее имела свое место — пусть и не слишком очевидное. Она выдвигала кресла и стулья так, чтобы ей самой было удобно, она сваливала в одну кучу свои магические приспособления и бросала снятые наряды там, где разделась. И эта легкомысленная небрежность странным образом грела сердце Геральта — то место, которое Йеннифер решалась захламлять, она считала своим домом, а он дорого готов был заплатить, чтобы это был их общий дом. Здесь же мебель стояла ровно, словно на прочерченных по линейке прямых, почти не было вещей и пыли, а запах в комнатах стоял приятно-нейтральный, в нем чародейка не узнавалась. Это было просто здание, просто комнаты, куда она заглядывала время от времени.

Не тратя времени на лишние расспросы, ведьмак быстро осмотрел покои, выделенные маленькой принцессе, но это не принесло никаких результатов — Лита едва вошла сюда, не оставив ни следа. Главный вход в резиденцию остался нетронутым — никто не взламывал двери.

— Я думал, этот дом находится под охраной твоих чар, — заметил Геральт, осматривая совершенно ровный дверной косяк и замок.

— На вход — да, — уязвленно согласилась Йеннифер, — но не на выход. Похоже, Лита сама вышла из дома, и похитили ее из сада. Я хотела подарить ей что-нибудь из моих украшений, чтобы всегда мочь найти ее. Но не успела, — чародейка досадливо закусила губу, а Лютик вдруг не к месту фыркнул.

— Я так и знал! — щелкнул он пальцами, — кольцо! Так ты нашла своего суженого, верно?

Йеннифер послала ему злой взгляд, а Геральт лишь махнул рукой — разгадка одной маленькой тайны сейчас не имела никакого значения. Кроме того, он почувствовал, что, если Лютик прав в своей догадке, это скорее радовало его — чародейка заколдовала важный для них обоих предмет, чтобы не терять Геральта из вида. Ну и что, если по обыкновению забыла ему об этом сообщить? Знаки заботы Йеннифер были для ведьмака так же драгоценны, как и редки.

— Ты говоришь, она исчезла вчера? — уточнил он, меж тем, — почему ты сразу ко мне не пришла?

— Я надеялась найти ее самостоятельно, — голос Йеннифер звучал почти бесцветно — она ненавидела признаваться в собственной беспомощности, — но, должно быть, кто-то укрывает ее. Здесь нужны твои глаза, а не моя магия.

Геральт кивнул, присел к дорожке, ведущей к воротам на улицу, и пригляделся. Следы Литы были едва различимы — легкая ночная поземка припорошила их белым крошевом, да и ступала принцесса легче, чем осторожный заяц в лесу. Ведьмак последовал за едва различимой цепочкой вперед, к оледеневшей луже, и там заметил кое-что интересное. Отпечатки маленьких туфелек прерывались, и вместо них появлялись новые — почти такие же невесомые, но крупные следы. Тот, кто появился здесь и, видимо, поднял Литу на руки, совершенно точно не был ни человеком, ни эльфом — от них остались бы куда более глубокие отпечатки.

— Борьбы не было, — бросил Геральт через плечо, обращаясь почти что к самому себе, не заботясь, слушают ли его спутники, — похоже, принцесса добровольно ушла с тем, кто ее забрал. Цепочка ведет к воротам, но едва ли я смогу найти что-то на улице — слишком много чужих следов.

Йеннифер досадливо цокнула языком и отвернулась. Геральт выпрямился и отряхнул руки.

— Если Литу забрало какое-то магическое существо, которое умеет летать, к примеру, мы никогда ее не найдем, пока оно само нам этого не позволит, — ведьмак говорил ровно и спокойно, хоть больше всего на свете ему сейчас хотелось обнять раздосадованную чародейку.

— И что нам делать? — резко спросила Йеннифер, — ждать требований выкупа? Если существо отнесло ее обратно в Туссент, ничего такого мы не получим.

— Зачем бы Эмгыру отпускать ее с тобой, если он планировал посылать за Литой погоню? — спросил вдруг Лютик, — не проще было бы просто отказаться?

— Верно, — подтвердил Геральт, — и это очень странно. Если некто действовал не по приказу ее отца, то зачем ему было похищать Литу да еще из чародейского дома? Думаю, единственное, что мы можем сделать, это походить по городу в округе и послушать, не видели ли здесь что-нибудь странное. Тот, кто забрал принцессу, имеет физическую форму, а, значит, не растворился вместе с ней в воздухе. Боюсь, это лучшее, что мы можем сейчас сделать.

Помолчав, Йеннифер согласно кивнула.

Геральт шел по улице чуть впереди, не оглядываясь по сторонам, но весь обратившись в слух. Спутники его хранили молчание, и ведьмак слышал лишь, как, трепеща, часто бьется сердце Йеннифер. Разговоры людей вокруг, впрочем, сводились, по сути, к двум вещам — за городскими стенами остановился эльфский цирк, давший накануне вечером первое представление. А еще вчера кто-то жестоко убил трактирщицу в местной маленькой корчме. Связать эти два факта было бы серьезным беспочвенным обобщением — едва ли похититель принцесс решил укрепить свой успех убийством случайной незнакомой женщины. Она могла стать жертвой грабителей или ревнивого поклонника, а людская молва раскрасила этот простой факт в ужасные кровавые краски. В мирном городе настоящие преступления, стоящие внимания, происходили редко, а толпа любила, чтобы история становилась все сочнее, переходя из уст в уста.

Наконец, поняв, что ничего нового он не узнает, Геральт остановился и повернулся к спутникам.

— Я мог бы расспросить свидетелей убийства трактирщицы, — заговорил он так, словно продолжал начатый ранее разговор, — или мы могли бы наведаться к циркачам. Это единственные чужаки в округе. Я сомневаюсь, что с кем-то из них Лита решила бы уйти из дома, но большего мы не узнаем.

— Вот это была бы история, — явно желая разогнать общую тоску, заявил Лютик, изобразив мимолетную улыбку, — эльфские циркачи, похищающие принцессу, чтобы сделать из нее известную на весь мир акробатку.

Если бы Йеннифер всерьез хотела убить барда, он бы умер под ее ядовитым взглядом за секунду. Она сжала кулаки.

— Если это и впрямь как-то связано с этими циркачами, я сожгу их лагерь дотла, — пообещала чародейка зло, потом выдохнула и прикрыла глаза, — идем к ним. — вынесла она вердикт, немного помолчав, — может быть, они и впрямь что-то знают, и я смогу выпытать у них все, о чем они захотят промолчать.

Геральт тяжело вздохнул. Смотреть на бессмысленные пытки он был сегодня не настроен, но остановить Йеннифер все равно бы не смог. Лютик же поправил на плече лютню.

— Может быть, обойдемся без пыток, — заверил он спутников, — ты, Йеннифер, слыхала что-нибудь о цеховой солидарности? Мне они могут рассказать больше, чем тебе, растянутые на дыбе. Кроме того, — он хитро блеснул глазами, — кажется, я знаю, что это за циркачи, и среди них точно найдется тот, кого вы оба рады будете видеть.

Йеннифер послала Геральту удивленный взгляд, но тот лишь пожал плечами.

Лютик, конечно, оказался прав. Стоило им троим подойти к границе яркого циркового лагеря, в этот час пока лениво безмолвного, как из одного раскрашенного фургона легко, как птица из гнезда, выпорхнул высокий эльф с длинной темной косой, и Йеннифер от неожиданности вскрикнула и поспешила ему навстречу. Через секунду они с Ианом уже тепло обнялись. Парнишка, вытянувшийся за три года, пока Геральт его не видел, почти на целую голову, легко оторвал чародейку от земли и покрутил ее, смеясь.

— Видишь, — победоносно заявил Лютик, — я же говорил. Это цирковая труппа Огненного Яссэ, и я обещал Зяблику сводить его на их представление в Вызиме.

Иан, оторвавшись от Йеннифер, махнул Геральту рукой, и ведьмак с бардом приблизились. Парнишка широко и радостно улыбался, и Геральт невольно подумал, как быстро тот вырос и стал почти совсем взрослым. Давно ли этот малыш сидел у него на плечах, пока они гуляли по цветущим туссентским лугам, давно ли расспрашивал ведьмака о былых подвигах и нырял вместе с ним за сокровищами в теплую воду широкой спокойной реки? Должно быть, старость и впрямь стучала в его дверь, раз Геральт был способен на такие ностальгические воспоминания в этот тревожный час… Иан протянул ему руку, и ведьмак пожал ее, удивившись силе тонких эльфских пальцев. Следующее рукопожатие досталось Лютику, и тот, дернув юношу на себя, сжал его в крепких объятиях.

— Какая радость! — заявил Иан, переводя взгляд посветлевших зеленых глаз с одного гостя на другого, — я не чаял вас всех увидеть.

— Мы кое-кого ищем, — решила перейти сразу к делу Йеннифер. Радость от встречи со старым знакомым не смогла стереть из ее памяти то, зачем они сюда пришли. Иан же, склонив голову к плечу, ухмыльнулся.

— Знаю-знаю, — заявил он, — она здесь. Пришла со своим другом вчера утром и просила себя спрятать. От тебя, госпожа Йеннифер, — юный эльф озорно подмигнул, и от беззаботности его тона — а скорее от того, каким ровным и спокойным осталось биение его сердца — Геральту вдруг отчего-то стало холодно. Иан не просто вырос — он словно скинул с себя свою старую детскую личину, и теперь перед ними стоял эльф, знавший ответы на все вопросы. По крайней мере те, которые собеседники могли ему задать.

Лицо же Йеннифер на миг просветлело, она облегченно выдохнула, но потом снова сдвинула брови.

— Другом? — переспросила она, — что за друг? Как он выглядел?

— Высокий, черноволосый, синеглазый, в плаще, — принялся перечислять Иан, подняв глаза к небу, — Яссэ назвал его вампиром, но по мне так, он похож скорее на одного из гусиковых придворных.

Геральт почувствовал, как сердце его пропустило удар. Мозаика сложилась в его сознании так быстро, что он не успел этого отследить, хотя, должно быть, все понять ведьмак мог уже в тот момент, когда узнал, что Регис уже много лет занимал должность личного лекаря Императора Эмгыра. А где Регис…

— Где они? — резко спросил он, почти ощущая в своей руке тяжесть серебряного меча, но пока не спеша вынимать его из ножен.

Иан моргнул от неожиданности и молча указал в сторону одного из фургончиков. Геральт, больше не оборачиваясь к Йеннифер, легким быстрым крадущимся шагом двинулся в указанном направлении. Медальон на его шее задрожал, но ведьмак не обратил на это внимания. Он дернул цветастую занавесь, скрывавшую вход в фургончик.

Внутри было устроено уютное гнездо из сваленных вместе шкур, стояли две кружки с чем-то темно-коричневым — одна нетронутая — и больше не было ничего и никого. Йеннифер уже возникла за спиной Геральта и тоже заглянула в опустевшее логово. Ничего не сказав, снова бросилась к Иану, схватила его за плечи и сильно тряхнула юношу.

— Где она? — выкрикнула чародейка, больше не контролируя себя, — куда он ее унес?

— Я… не знаю, — Иан и впрямь выглядел обескураженным.

От высокого красочного шатра к ним спешил еще один эльф — Геральт помнил его по судебному процессу над военными преступниками, проводимому три года назад после подписания мирного договора. Огненный Яссэ выглядел заспанным, и лишь оттого — немного недовольным.

— Что за шум, а драки нет? — спросил он, остановившись рядом с Ианом, готовый, видимо, отбивать ученика у разъяренной колдуньи.

— Где Лита? — не меняя тона, вопросила чародейка у эльфа. Тот глянул в сторону опустевшего фургончика и сдвинул брови.

— Она не была моей пленницей, лишь гостьей, — заговорил он, чуть понизив голос, — и вольна была уйти, хотя мы надеялись довезти маленькую беглянку до Вызимы и сдать из рук в руки ее брату.

Йеннифер выпустила Иана, отвернулась, и Геральт почти увидел, как вокруг ее фигуры начинают собираться, закручиваясь, магические вихри. Вот-вот должна была грянуть катастрофа. Ведьмак поспешил к женщине, встал рядом с ней, но не решился к ней прикоснуться. Слово, надеясь спасти положение, взял подоспевший Лютик.

— Маленькая принцесса была в обществе какого-то вампира, насколько я понял? — спросил он, пристально глядя на Яссэ, — исходя из того, что она была жива и не напугана, он не собирался ее убивать?

— О, это был не просто какой-то вампир, — Яссэ вдруг улыбнулся, посмотрел на Геральта, — некоторым из нас он очень хорошо знаком. И, я полагаю, вынужден был бежать, заслышав легкую ведьмачью поступь. С маленькой принцессой он обращался, как с собственной дочерью — или как с величайшим сокровищем. Не думаю, что он причинит ей вред. Да и она была ему не пленницей, а спутницей. Я давно не видел такой сильной привязанности.

— Что это за бред! — голос Йеннифер не смог взметнуться вверх, хотя она явно хотела снова закричать. — Он похитил ее!

— Не думаю, — покачал головой Яссэ, — скорее уж она говорила ему, куда хочет пойти, а он — слушался ее, как верный пес.

Геральт почувствовал, как у него заломило переносицу. От абсурдности ситуации ведьмаку захотелось сесть на землю и рассмеяться в голос. Очередная принцесса приказывала Детлаффу, куда идти и что делать. История, бессердечная сука, зашла на второй круг.

— Нужно спокойно во всем разобраться, — заговорил Геральт, стараясь, чтобы голос его звучал твердо, — если то, что ты говоришь, правда, я знаю, к кому обратиться за помощью. Но он далеко, в Туссенте. Йеннифер, ты могла бы?..

— Нет! — резко оборвала его чародейка, которая, казалось, уже сделала собственные выводы, — я не пойду к Регису и не стану просить его помощи. По всему выходит, что он с ними заодно, и мне плевать на твою привычку водить дружбу с монстрами. Я знаю, к кому пойти. И учти, Геральт, — ведьмаку достался тяжелый взгляд, — если твой друг встанет у меня на пути, я уничтожу его, как и любого другого.

Ведьмак медленно кивнул. Он не знал, права ли Йеннифер, но догадывался, что за помощью та решила обратиться к тем, у кого надеялась спрятать Литу — к Ложе Чародеек. И если Регис и впрямь был замешан в этой странной бессмысленной интриге, ему оставалось только посочувствовать.

Не удостоив Геральта даже мимолетным прощанием, чародейка попыталась открыть портал, но руки ее лишь очертили в воздухе бесполезный круг. И это, похоже, окончательно сломало Йеннифер. Ее плечи упали, колени подкосились, и, если бы Геральт не подхватил ее вовремя, чародейка рухнула бы прямо к ногам все еще растерянного Иана.

— Прошу прощения, — Яссэ приятно улыбнулся, — но на моем лагере стоит защита от порталов. Мы, простые циркачи, должны защищать себя от лишних вторжений — недавняя война показала, что ворваться можно даже на смотр имперских войск. Позвольте, я провожу вас, госпожа.

Он подал Йеннифер руку, и та, все еще безмолвная, приняла ее. Геральт проводил чародейку и эльфа взглядом, потом повернулся к Иану.

— Он чародей? — спросил ведьмак у юноши. Тот улыбнулся.

— Он Знающий, — ответил Иан так, словно это могло объяснить все на свете.

Когда Йеннифер наконец ушла, Геральт потратил еще некоторое время на осмотр опустевшего фургона, чтобы убедиться — Лита и Детлафф исчезли бесследно. Иан, следовавший за ведьмаком по пятам, все время молчал, и лишь когда тот негромко выругался, ставя в расследовании точку, проговорил:

— Лита не хотела ехать в Аретузу. Так что, если кто и похитил ее, так это Йеннифер.

Геральт покосился на эльфа, мотнул головой.

— Не говори ерунды, — откликнулся он, — Йеннифер хотела защитить ее.

— От кого? — мягко переспросил Иан, — от собственных родителей? Ты же тоже знаешь, что в Аретузу не принимают таких маленьких девочек. Но Лита не просто девочка. А Йеннифер — не просто ее добрая наставница. Политика — слишком жестокое дело, в нем не важны имена, только титулы и ресурсы.

— О чем это ты? — Геральт надвинулся на парнишку, но тот и не думал отступать.

— Если ты не знаешь, не мне тебе рассказывать, — пожал он плечами, — я и сам не слишком все понимаю. Идем к остальным. Мы так давно не виделись, а я хотел бы показать тебе, чему научился, раз уж на наши представления тебя не затащишь.

— Мы оставили наших лошадей в лесу, недалеко от деревни Рынса, — лениво возразил Геральт. Он заметил, что Лютик успел уже отойти под широкий яркий полог в центре лагеря и расчехлял свою лютню под одобрительные возгласы собравшихся там циркачей.

— Я скажу Яссэ, он приведет их, — улыбнулся Иан, — Пойдем.

Геральт посомневался еще секунду. После всего произошедшего у него осталось столько вопросов, что с ходу их сложно было уложить в голове. Он взглянул в улыбающееся знакомое лицо Иана и улыбнулся в ответ.

— Ладно, малыш, — кивнул ведьмак наконец, — идем, покажешь, чем тебя тут научили.

 

========== На службе принцессы ==========

 

Когда, выйдя из своего фургона, Иан заметил Литу, он, казалось, ничуть не удивился. Маленькая принцесса при виде его знакомого лица просияла, и ее холодная ладошка выскользнула из руки Детлаффа, а он отступил назад и неловко замер. Лагерь циркачей был, словно липкой паутиной, обвит нитями какой-то незнакомой магии, и здесь вампир чувствовал себя так, будто переступил порог дома, куда его не приглашали.

— Ты откуда здесь взялась? — Иан, широко улыбнувшись, подхватил Литу на руки, и та прильнула к нему, как к нежданному спасителю, взобравшемуся на самую вершину заколдованной башни, чтобы освободить ее из заточения. Детлафф ощутил непрошенный легкий укол досады — ему и прежде не нравилось подпускать к принцессе чужаков, а здесь, в оке магической бури, он чувствовал, как связывающая их с Литой прочная нить натянулась и зазвенела от напряжения.

Девочка не была в опасности, она встретила старого друга, но Детлаффом вдруг овладело неприятное тяжелое чувство, что чужаком рядом с ней оказался именно он. Когда Иан в радостном порыве слегка подбросил принцессу в воздух и снова поймал, вампиру стоило больших усилий не наброситься на него и не вырвать ему глотку за такую вольность.

К тому, какой прочной, почти неразрывной, стала их с Литой связь, Детлафф уже успел привыкнуть, и теперь ему приходилось привыкать к тому, что принцессы то и дело касались чужие руки — и не всегда руки врагов. Лита была его главным сокровищем, сокровенной тайной, в которую ни в коем случае нельзя было посвящать посторонних. Детлафф не знал, привязался он к Лите так сильно из-за действия магического контракта, или то были его собственные искренние чувства, но без маленькой принцессы он больше не представлял себе жизни. Может быть, узнай Регис, как на самом деле велика любовь Детлаффа к Лите, он испугался бы — или, может быть, был бы разочарован, но не преминул напомнить другу о своем давнем обещании убить Литу, если в ее поведении станут появляться опасные черты. Эти черты в девочке появлялись, но чем дальше, тем больше Детлафф убеждался, что за нее готов вступить в схватку даже с Регисом, если так обернутся события.

Вампир уже много раз проклял самого себя за то, что предложил Регису использовать кровь принцессы в экспериментах над Императором. Он давно не делал этого своими руками, но видеть и даже знать, что в ее хрупкую маленькую шею вводят длинную иглу и выкачивают из ее жил саму жизнь, было невыносимо. Регис клялся, что девочка не испытывает ни боли, ни неудобств — Детлафф и сам это знал, но с годами рядом с принцессой он успел убедить себя, что ни один волос не должен был упасть с ее головы — и уж конечно, ни одна капля крови не должна быть пролита, даже если Лита сама давала на это согласие.

Иногда он тешил себя размышлениями о том, что достаточно просто убить ее отца, чтобы все закончилось. Регис бы, конечно, расстроился — он вложил в эту работу много сил и времени, но его гибкий ум ученого вскоре нашел бы для себя новый объект и новые перспективы — а Лита была бы свободна. И лишь одно останавливало Детлаффа от быстрого и чистого убийства — кто бы смог ему помешать? — разбивать Лите сердце он хотел еще меньше, чем терпеть заборы ее крови. А принцесса любила своего отца больше всех на свете — и в этом Детлаффу тоже виделась какая-то мирская несправедливость. Эмгыр занимал в душе девочки то место, которое жаждал занять он сам, и в этом соревновании стражу принцессы было никак не выиграть.

Но теперь Эмгыр был далеко — он сам отдал Литу в руки чародейки, желавшей использовать принцессу — Детлафф был в этом совершенно уверен, хотя мотивы Йеннифер оставались от него скрытыми. И что-то — может быть, наконец Судьба — оберегли девочку от уготованной и согласованной с ее родителями участи. Она сама приняла решение, и Детлафф был рядом, чтобы помочь ей — как и всегда. Пусть для всех прочих его поступок и выглядел, как похищение, а Регис назвал бы это опасной глупостью, но, следуя за своей драгоценной принцессой, легко было оставаться глухим к подобным словам.

Иан поставил Литу на землю ровно в тот момент, когда Детлафф готов был уже выхватить ее из его рук. Девочка, все еще не глядя на своего спутника, деловито оправила складки платья.

— Я сбежала, — совершенно честно призналась она, и эльф удивленно изогнул бровь. Лита гордо вскинула голову, словно побег был целиком и полностью ее идеей и заслугой. Впрочем, на эти лавры Детлафф и не претендовал. — Госпожа Йеннифер хотела отвезти меня в Аретузу, а я поняла, что совсем ни капельки этого не хочу.

— Совсем ни капельки? — переспросил Иан, и в тоне его звучала усмешка. Детлафф послал ему тяжелый враждебный взгляд, но юноша и глазом не моргнул, — но я думал, ты мечтала стать чародейкой и командовать королями.

— Ни о чем таком я не мечтала, — Лита тряхнула темными кудрями, вздохнула и на мгновение потупила взор, — ну, может быть, самую капельку. Но учиться в Аретузе так скучно. И все ходят в одинаковых платьях и постоянно зубрят заклинания. — она сверкнула хитрой улыбкой, — ты же сам сбежал от такой жизни, разве не так?

Иан рассмеялся и покачал головой.

— Может, и так, — подтвердил он, — но мои родители знают, где я и чем занимаюсь. А твои, наверно, будут волноваться.

— Они и не узнают, — рассудительно заявила Лита, — Йеннифер ни за что им не признается, что потеряла меня.

— И ты собираешься скрываться от нее? — уточнил Иан, — как долго?

Лита, которой такие сложные вопросы явно прежде не приходили в голову, опустила глаза к носкам своих туфелек, тяжело вздохнула, и Детлаффу захотелось вновь прижать ее к себе, утешить и вселить хоть каплю уверенности, которую сам он не то чтобы ощущал. Побег Литы от чародейки был минутным порывом, прихотью, и разумней всего было бы вернуться к Йеннифер — Детлафф был почти уверен, что, если бы принцесса попросила — или потребовала — вернуть себя домой, ее незадачливая опекунша не стала бы сопротивляться. Но вместе с тем вампир не понимал, но ощущал, что делать этого никак нельзя. Родители Литы, так легко отказавшиеся от нее, согласившись на долгую, почти бесконечную разлуку, не заслуживали того, чтобы распоряжаться ее судьбой.

— Я не знаю, — призналась принцесса, немного помолчав, — я не придумала, куда пойти. Но со мной Детлафф, — она наконец обернулась к спутнику, и вампир не смог сдержать ответной короткой улыбки, — вместе мы что-нибудь придумаем. А теперь и ты с нами, и ты нам поможешь.

Иан хмыкнул и пожал плечами.

— Не знаю, чем я могу вам помочь, — ответил он, — если Йеннифер найдет тебя и захочет забрать, я не смогу ей помешать. Но, может быть, ты хочешь отправиться к Гусику? Он сейчас в Вызиме, а мы как раз туда направляемся.

Лита недовольно нахмурилась — она, видно, ожидала от друга идей получше. Детлафф чувствовал ее раздражение, как собственное.

— Гусик ничем не лучше мамы и папы, — сказала она, отступила, и Детлафф снова сжал ее руку. Охватившая его раньше тяжелая тревога от этого простого жеста враз отступила — если Иану и любому другому из его труппы вздумалось бы принуждать Литу к тому, чего она делать не хотела, им можно было только посочувствовать.

Рядом с ними, как из-под земли, возник высокий рыжеволосый эльф — вампир не запомнил его имени, но он был, похоже, лидером этой маленькой компании.

— Ни к чему вести такие сложные разговоры, даже не позавтракав! — заявил тот и снова глубоко поклонился Лите — в отличие от Иана, этот чужак и не думал тянуть к принцессе руки, словно чувствовал и осознавал опасность, — Ваше высочество, должно быть, голодна?

— Почему сегодня все хотят меня накормить? — подняв очи горе, посетовала Лита, но потом снисходительно кивнула, — Но вообще-то я и правда немного проголодалась.

— Тогда — добро пожаловать к нашему столу, — сделал широкий жест эльф, выпрямившись, — имперских разносолов не обещаю, но чем богаты — тем и рады.

Лита — Детлафф точно это знал — была очень избирательна в еде, и даже за родительским столом ей приходилось придирчиво выбирать, чем утолить голод. Но сейчас, похоже, это ее ничуть не волновало — волнение и азарт от собственного смелого поступка заслонили для нее обычную рассудительность.

— Идемте, — на этот раз рыжий эльф посмотрел на Детлаффа, — думаю, ваш спутник тоже не откажется преломить с нами хлеб?

— Детлафф уже поел, — весомо отозвалась Лита, и воспоминание о недавно испитой крови металлическим привкусом всплыло у него во рту.

— Что ж, — рассмеялся эльф, — если это значит, что он не станет есть никого из моей труппы, я только рад.

— Если вы меня не вынудите, — совершенно ровным тоном откликнулся Детлафф. Он не собирался больше никого убивать, но окружавшая его неведомая сила давала понять, что, возможно, в какой-то момент у него не будет выбора.

За большим деревянным столом, явно сбитым на скорую руку, собирались уже другие члены цирковой труппы. Кое-кто с любопытством приглядывался к гостям, но, встретившись взглядами с Детлаффом, стыдливо прятал глаза, должно быть, не осознавая, что произошло. Едва ли для кого-то из этих чужаков личность принцессы осталась полной тайной — Лита с самого рождения, пока ее отец был у власти, присутствовала на всех публичных мероприятиях в Нильфгаарде и провинциях Империи. Но никто из собравшихся не подал вида, что узнал ее. На девочку смотрели, как на причудливую диковинку, и в их взглядах Детлафф не заметил враждебности — лишь искренний интерес. Несколько тонких, быстрых, как солнечные лучи, эльфов, расставляли на столе нехитрую снедь — печеный картофель, свежий хлеб, свиные колбаски, жареные на костре, крынку с молоком и сморщенные прошлогодние яблоки. Лита, охваченная любопытством, никогда прежде не участвовавшая в подобных застольях, следила за ними так, словно циркачи уже давали свое представление. Одна из девушек с заботливой улыбкой протянула девочке яблоко — та взглянула на неприглядный морщинистый желтый плод с сомнением, но девушка лишь рассмеялась.

— Это вкусно, ешь, маленькая, — заявила она, и Лита, помедлив секунду, потянула яблоко в рот. Детлафф чуть было не перехватил ее руку, хотя думать, что принцессу собираются отравить, только встретив, было глупо. Девочка откусила маленький кусочек и улыбнулась, — вкусное, — похвалила она, потом протянула остаток яблока спутнику, — хочешь?

Циркачи, так увлеченные прекрасной маленькой Литой, на ее сопровождающего предпочитали не смотреть, словно принцесса обращалась к пустому месту — это было обычное дело. Люди и эльфы ощущали, на каком-то дочувственном уровне, исходившую от него опасность, и, пока Детлафф не обращался к ним — или не нападал — делали вид, что его вовсе не существовало. Так бороться со своими животными страхами им было проще.

Вампир принял из рук принцессы яблоко, надкусил его и отложил в сторону — плод был приторно сладким и словно чуть-чуть забродившим. Литу же уже потчевали вовсю. Циркачи, должно быть, видевшие детей только среди собравшихся на их представления зрителей, забыли о собственной трапезе, и подкладывали принцессе в тарелку то печеную картошку, то кусок колбасы — она была для них забавным маленьким зверьком, робко вышедшим из леса, и эльфам было интересно наблюдать, как принцесса ест, забыв о придворных манерах — прямо руками.

Детлафф ощутил чужое присутствие за своей спиной раньше, чем рука чужака опустилась ему на плечо.

— Разрешите отвлечь вас на минутку, — раздался над ухом мягкий вкрадчивый голос рыжеволосого эльфа. Вампир выпрямился, но оборачиваться не спешил. Лита, забыв о нем, уже вовсю смеялась над какой-то шуткой Иана и пыталась перебить его с набитым ртом. Оставлять ее одну среди веселой толпы незнакомцев было почти невыносимо, и, отойдя в сторону с лидером труппы, Детлафф продолжал не выпускать стол из вида.

— Ни вам, ни маленькой принцессе не причинят здесь вреда, — заговорил эльф все тем же тоном.

— Даже если бы вы захотели, у вас бы ничего не вышло, — откликнулся Детлафф. Ему не хотелось разговаривать, не хотелось тратить слова на этого странного собеседника — но они с Литой были на его территории, и вампир ощущал всем телом, что за приветливой улыбкой и широкими жестами незнакомца скрывается куда больше, чем он готов был продемонстрировать — куда больше, чем Детлаффу хотелось бы разглядеть.

— О, я знаю, — кивнул эльф, — но дело, поверьте, не только в том, что вы можете убить меня и любого из моих силачей одним взмахом руки. Так уж вышло, что мне известно немного больше, чем, должно быть, даже нашей маленькой кокетке.

Он глянул в сторону Литы, а Детлаффу захотелось затолкать это «нашей» обратно ему в глотку.

— Я вас вспомнил, — неожиданно произнес он. Образ сложился в его памяти легко, словно только и ждал момента появиться. Регис рассказывал об этом эльфе. Тот, кого называли Огненным Яссэ, был один из самых опасных преступников Континента, одним из самых неуловимых шпионов, которому неизменно удавалось выходить сухим из воды. Регис говорил о нем в своей обычной шутливой манере, как о персонаже страшной сказки, умевшем одним словом покорять толпу и заставлять палачей, занесших топор над его шеей, рыдать и целовать ему руки, раскаявшись. Друг смеялся, что Объединенный трибунал, изловив и разделав мелкую рыбешку, отпустил из своих сетей жирную опасную щуку. Вмешиваться в это друг, конечно, не намеревался — ни его, ни Детлаффа большая политика не касались, но теперь эта опасная щука подплыла к ним с Литой очень близко, и смотрела на него, широко улыбаясь.

— Если так, — Яссэ чуть прищурился, — то вы должны понимать, что никакая чародейка девочку не найдет, пока она со мной.

Он все еще говорил вкрадчиво и мягко, но Детлаффу послышалась в этих словах настоящая угроза — сам того не поняв, верный страж привел свою принцессу в логово кровожадной твари, и та, не спеша угрожать, предлагала Лите подойти поближе и погладить себя.

Эльф словно прочел его мысли, усмехнулся.

— Мои намерения, может быть, не слишком чисты, — признался он, — и я говорю с вами лишь потому, что опасаюсь рядом с вами за свою жизнь. Но клянусь вам — если принцессе вздумается уйти, я ничего не сделаю, чтобы ее задержать. Но если она захочет остаться…

— Я не могу за нее решать, — оборвал его Детлафф.

— Я знаю, — кивнул Яссэ, — но надеюсь, что в решающий момент вы поможете ей принять верное решение.

— А такой момент настанет? — спросил вампир.

— Поживем — увидим, — откликнулся Яссэ.

После веселого шумного позднего завтрака труппа приступила к репетиции перед вечерним выступлением, а Иан вызвался устроить Литу и ее спутника. Он уступил им собственный фургончик, сказав, что сам переберется пока к Яссэ, натащил со всего лагеря шкур и ткани, чтобы организовать для принцессы постель поудобней. Девочка, впрочем, заявила, что совсем не устала, и хочет посмотреть, как тренируются циркачи. Все это время Детлафф, безмолвно наблюдавший за происходящим, ощущал на себе пристальный взгляд, хотя глазами ни с кем так и не встретился.

Лита, ухватив его за руку, потащила спутника к площадке, где троица акробатов строила живую пирамиду. Они шутливо переругивались, не обращая на маленькую зрительницу никакого внимания, но, когда двое эльфов в основании пирамиды ловко подбросили вверх третьего, а тот, сделав в воздухе сальто, точно приземлился к ним на плечи, принцесса захлопала в ладоши и весело воскликнула «Еще!» Детлафф, не отходя от нее, чувствовал, как тиски тревоги сжимаются вокруг них, как чужой неведомый взгляд становится пристальней, словно к одной следившей за ними паре глаз присоединяются все новые и новые, и очень скоро стало понятно — Яссэ, благодушно отпускавший замечания своим артистам, тут совершенно ни при чем.

Украдкой, чтобы не тревожить развеселившуюся Литу, Детлафф посмотрел по сторонам. За границами лагеря, непересекая его пределов, по ветвям голых деревьев рассаживались один за другим большие черные вороны, и все они смотрели только на принцессу.

Никто из циркачей, казалось, не замечал странного явления, хотя птиц с каждой минутой становилось все больше. Садясь на ветки, почти сливаясь с ними чернотой своего оперения, вороны безмолвствовали и не шевелились. Детлафф досадливо сжал челюсти и отвернулся от них — он уже понял, под чьим пристальным взглядом оказался, и впервые в жизни захотел от него укрыться.

Репетиция, меж тем, продолжалась — на помост вышли Иан и хрупкая невесомая эльфка, и вместе они начали танцевать, а там, где ступали подошвы их босых ног, расцветало золотистое пламя. Стоило юноше и его партнерше замереть, огонь поднялся вверх, охватывая их слившиеся в объятиях фигуры. Лита от неожиданности и восторга вскрикнула, а Иан, чуть повернув голову, послал ей торжествующую мальчишескую улыбку.

Воспользовавшись тем, что принцессу полностью поглотил танец друга, Детлафф неслышно отошел от помоста, скользнул к границе лагеря и на мгновение замер на ней в нерешительности. Что если, переступив ее, он не сможет вернуться? Что если Яссэ, видевший в нем угрозу и не скрывавший этого, только и ждал момента разлучить Литу с ее стражем?

Большой черный ворон на ближайшем дереве расправил крылья, взмахнул ими, не отрываясь от ветки, заклокотал, защелкал, словно подзывая к себе, и в этих звуках Детлаффу послышалась угроза. Он сделал короткий решительный шаг, и тут же почувствовал, как, нехотя, цепляясь за ноги и плечи, магический кокон выпускает его, как хищный цветок — удачливую муху. Ворон, снова взмахнув крыльями, на этот раз опустился с ветки вниз и сел на подставленную Детлаффом руку. Под пристальным черным взглядом птицы вампиру захотелось спрятать глаза — он знал, чье сознание владело этим маленьким телом, знал, что Регис его слышал.

— Не вмешивайся, — проговорил Детлафф тихо и решительно, — я знаю, зачем ты здесь, знаю, что ты хочешь сделать, но, прошу, не надо. Я не хочу становиться твоим врагом, не вынуждай меня.

Ворон, склонив голову к черному плечу, не издал ни звука в ответ, лишь продолжал внимательно смотреть на Детлаффа.

— Оставь нас, — повторил он уже настойчивей, чувствуя, как в нем поднимается обжигающая невыносимая злость — если бы в этом была хоть капля смысла, вампир свернул бы шею взиравшей на него птице, — Если ты ее тронешь, мне придется убить тебя, — продолжал Детлафф, чувствуя, как меняется с каждым произносимым словом, теряет человеческий облик — и ему было совершенно все равно, видит ли кто-то из циркачей его сейчас, — я не хочу этого, но сделаю, если ты меня вынудишь. Уходи.

Ворон смотрел на него еще несколько долгих секунд, и на какой-то миг Детлаффу показалось, что в глубине его черных глаз мелькнуло печальное сожаление. Птица тяжело взмахнула крыльями, глухо каркнула и взлетела ввысь, подняв за собой следом целую черную стаю.

Детлафф стоял, опустив плечи, стараясь заставить собственное лицо вновь выровняться и принять обычный вид, уговорить сердце перестать так отчаянно биться. Слово было сказано — и Регис принял его условия. И это значило, что пути назад не осталось — друг не станет нападать, следуя своему обещанию, но и помощи от него ждать тоже не стоило.

На границе лагеря Детлафф почти не задержался — его впустили на этот раз так легко, словно собою он должен был заполнить зияющую прореху, занять отведенное ему место.

Лита все еще наблюдала за репетицией и отсутствия Детлаффа, казалось, не заметила. Зато, приблизившись к маленькой принцессе, вампир перехватил любопытный взгляд Огненного Яссэ. Тот, казалось, точно знал, что за разговор состоялся только что за пределами стоянки, и теперь выискивал в Детлаффе отзвуки возможного сомнения. Вампир решил не смотреть на него, не давать ему преимуществ. Он снова встал рядом с Литой, нежно коснулся ее волос, и девочка послала ему в ответ теплую улыбку.

Очень скоро, впрочем, принцесса начала терять интерес к происходящему. Она поскучнела и притихла, а потом и вовсе, прильнув к Детлаффу, попросила взять себя на руки. Ее маленькое невесомое тело оказалось напряженным, как натянутая струна.

— Что с тобой? — шепотом спросил спутник.

— Живот болит, — тихо ответила девочка.

Того, что ее настигнет расплата за несдержанность за завтраком, стоило ожидать. Лита, тихо захныкав, опустила голову на плечо Детлаффу, и тот, заботливо гладя девочку по спине, понес ее прочь от помоста к приготовленному для них фургону. Скрывшись от шума представления за ярким пологом, вампир осторожно опустил принцессу на шкуры, она тут же перевернулась на бок и свернулась калачиком, прижав руки к животу, и снова жалобно всхлипнула. С подобными ситуациями прежде мог справиться Регис, но сейчас он был им больше не помощником. Все абстрактные страхи, все раздражение в присутствии чужаков, вся призрачная опасность — даже тяжелый гулкий отзвук разговора с вороном — отступали сейчас перед простым и обескураживающим фактом — у Литы болел живот.

— Что я могу сделать? — тихо спросил Детлафф, но девочка не ответила, лишь заплакала только горше.

Выбирать было особенно не из чего, хотя в иных обстоятельствах вампир ни за что не принял бы подобного решения — искать помощи у того, от кого до этого готов был защищать принцессу в первую очередь, совершенно не хотелось.

Но Яссэ сам разрешил его сомнения. Не потрудившись постучаться, он отогнул полог фургона и заглянул внутрь, словно только и ждал нужного момента.

— О, бедное дитя, — воскликнул эльф, увидев, что происходит, но Детлафф рывком оказался между ним и принцессой — это было действием на уровне животных рефлексов, нельзя было подпускать хищника к больному и слабому члену стаи, пусть бы пришлось убить его. Яссэ, ничуть не напуганный, даже не удивленный, взглянул Детлаффу в глаза, — Не думаете же вы, что это я злокозненно отравил принцессу? — поинтересовался он совершенно светским тоном. Вампир собирался ему ответить, хотя вместо слов у него вышло лишь низкое угрожающее рычание. Лита заворочалась, застонав, и для Детлаффа это был сигнал к отступлению — он ничем не мог помочь своей драгоценной принцессе, лишь позволить другому облегчить ее муки, как бы велика ни была опасность, как глубоко бы ни было недоверие, полные боли всхлипы Литы были важней.

— Мне надо… — простонала девочка, — не могу терпеть…

Детлафф не успел заметить, как Яссэ оттеснил его в сторону, поднял девочку на руки и скрылся вместе с ней за занавесью. Вампир остался стоять — оглушенный осознанием собственной беспомощности, опустошенный и почти напуганный бессилием.

Яссэ вернулся довольно скоро, и, стоило ему снова зайти в фургон, Детлафф почувствовал, как неприятная слабость отпустила его, будто он наконец смог выбраться из вязкой трясины на твердый берег. Лита в руках эльфа была невредима, и больше не сжималась от боли. Яссэ уложил ее среди собранных шкур, ласково погладил по волосам.

— Ничего страшного, — сообщил он Детлаффу, словно тот был взволнованным родителем у постели хворого ребенка, — но вот, к чему приводят излишества. Я приготовлю для маленькой принцессы лечебный отвар, она немного отдохнет, и все пройдет.

Не дав Детлаффу ответить, Яссэ снова вышел, оставив их наедине. Спутник опустился рядом с Литой, осторожно коснулся ее лба. Девочка приоткрыла глаза и слабо улыбнулась.

— Мне уже лучше, — заверила она тихо, — ты испугался?

Признаваться в этом не хотелось, но Детлафф покорно кивнул. Принцесса перехватила его руку и оставила легкий поцелуй у основания большого пальца, потом сама прижала ладонь к своей щеке.

— Прости меня, — прошептала Лита, — не надо было нам убегать…

Он ничего не ответил, а девочка снова прикрыла глаза и замерла. Из-за стен фургона по-прежнему доносились смех и веселые возгласы, но здесь, в коконе тишины, они с принцессой остались совершенно одни. Детлафф получше накрыл девочку одной из шкур и сел рядом — охранять ее покой.

Отвар, обещанный Яссэ, принес Иан. Юный эльф деликатно постучался в стену фургона, прежде, чем зайти, и Лита, вздрогнув, открыла глаза. Детлафф позволил Иану зайти, не двинувшись с места. Юноша принес сразу две чашки, и одну отдал Детлаффу — будто Яссэ хотел этим жестом убедить вампира, что не приготовил для принцессы смертоносный яд. Не сделав ни глотка, Детлафф смотрел, как Иан помогал принцессе сесть и держал для нее чашку с горячим питьем. Лита покорно выпила отвар маленькими глотками, слегка поморщившись, потом улеглась обратно, устроившись поудобней.

— Посидишь со мной? — спросила она у Иана, — или тебе нужно идти? — Детлафф не слышал от нее прежде такого робкого, почти извиняющегося тона. Иан же беззаботно тряхнул головой.

— Конечно, я останусь, — сказал он. — Представление начнется только через час.

— Я бы хотела посмотреть, — призналась Лита тихо, — но мне страшно. Меня могут узнать и выдать.

Иан, немного подумав, серьезно кивнул.

— Сегодня — наш последний вечер в Мариборе, — сказал он, — мы должны ехать дальше, в Вызиму. Но, может быть, я смогу уговорить друзей завтра вечером устроить представление для тебя одной.

Лита благодарно улыбнулась и чуть прикрыла веки, глядя на Иана теперь сквозь полусомкнутые ресницы. Юный эльф, должно быть, для того, чтобы отвлечь принцессу, принялся о чем-то неторопливо рассказывать — спокойным размеренным тоном. Девочка слушала его, почти не отвечая, и под конец, должно быть, снова задремала. Иан посидел над ней несколько минут молча, потом, склонившись, поцеловал Литу в лоб и, не взглянув на Детлаффа, вышел из фургона — у помоста уже собирались зрители — вампир слышал гул их голосов, почти ощущал биение сердец. Магический кокон впускал этих людей внутрь лагеря, нити паутины ослабевали, распутывались — и это был лучший момент, чтобы забрать Литу и бежать прочь, оставшись незамеченным, спрятать ее где-то еще. Пусть Яссэ и говорил, что отпустит ее по желанию принцессы, поверить в это было сложно — все животные инстинкты в один голос твердили, что нужно уходить.

Девочка заворочалась во сне и снова негромко застонала. Детлафф сел рядом с ней, осторожно коснулся блестящего от испарины лба — у Литы поднималась температура — может быть, от выпитого отвара, или давало о себе знать прежнее недомогание. Она вздрогнула от подступающего озноба, и вампир, не разворачивая шкуры, служившей ей одеялом, поднял девочку, устроил у себя на коленях и прижал к груди. Все чувства вопили о необходимости побега — но разум подсказывал, что скрываться им было негде. Детлафф — могущественное, смертоносное создание, хищник, ревностно охранявший то, что считал своим, оказывался бессилен перед фактом — он мог защитить Литу от кого угодно, но позаботиться о ней был не в состоянии.

Прошло, должно быть, много времени — шум за стенами фургона, музыка и голоса постепенно смолкли, зрители расходились, и защита лагеря снова окрепла.

Яссэ появился на пороге убежища с привычной улыбкой на устах. Ничего не спросив, он приблизился к Детлаффу, не обратив внимания на то, как его руки крепче обхватили дрожащее маленькое тело принцессы.

— Ей здесь не место, — в голосе эльфа звучала покаянная печаль, — бедный цветок, выросший в императорском саду, быстро зачахнет на вольной почве.

Детлафф поймал его взгляд — глаза Яссэ были совершенно спокойными, он не отвел взора и не переставал улыбаться.

— Она не хочет возвращаться к своим, — ответил вампир, ощущая, что, начни эльф спорить с ним, он быстро поддастся на уговоры и последует его разумному совету. Но Яссэ покачал головой.

— Она и так среди своих, — сказал он, — едва ли кто-то привязан к ней больше, чем вы. Но милой принцессе нужны уход и забота. И крыша над головой.

Помедлив мгновение, Детлафф кивнул.

— Нам некуда пойти, — сказал он тихо, — кроме Иана, друзей у Литы больше нет, — это была горькая жестокая правда.

— Зато друзья есть у меня, — Яссэ качнул головой, склонился к Лите, осторожно коснулся ее щеки, и Детлафф почувствовал, как тело девочки расслабилось, переставая дрожать. Она задышала ровно и глубоко, поворочалась немного в его руках, устраиваясь. — Ее уже ищут, и, я полагаю, не позднее, чем завтра сумеют выйти на ее след. Времени на раздумья почти не осталось.

Детлафф взглянул в спокойное спящее лицо девочки, на сомкнутые черные ресницы, на немного осунувшиеся бледные щеки и приоткрытые во сне сухие губы. Сейчас, в его объятиях, она казалась такой маленькой и хрупкой, что вампир испугался на миг, что, обними он ее еще немного крепче, принцесса сломается, как легкая снежинка, рассыплется блестящим прахом между его ладоней.

— Я согласен, — он поднял на Яссэ глаза. Тот протянул руки, и Детлафф, словно вырезая из собственного тела куски трепещущей живой плоти, передал ему спящую девочку.

— Вы, конечно, последуете за нами, — сказал эльф мягко, — но прошу вас, хотя бы первое время оставаться незримым — незачем пугать моего друга. Он не представляет опасности, но я осознаю, что рискую его жизнью, отдавая ему Литу. Потому, прошу лишь об одном — если вам вздумается защищать ее от любой опасности — реальной или придуманной — прежде подумайте дважды.

Детлафф сдвинул брови и ничего не ответил. Вместе с Яссэ они вышли из фургона и пересекли притихший опустевший лагерь, остановились под тем самым деревом, где Детлафф разговаривал с Регисом, и эльф, чуть помедлив, открыл портал.

Они оказались в доме, погруженном во мглу и тишину — обитатели его, судя по всему, мирно спали. Детлафф, невидимый, огляделся по сторонам. Комната, куда Яссэ шагнул из портала, была обставлена со скромным изяществом, свойственным лишь тем, кто не разбогател внезапно, а привык жить в достатке, но и мебель, и украшения казались совершенно безликими, словно хозяин приказал расставить их по местам, но не заикнулся о своих предпочтениях. За неплотно занавешенным окном виднелись городские шпили и теснящиеся друг к другу черепичные крыши. Дальше, у самого горизонта, возвышалась башня с большим часовым циферблатом — и Детлафф узнал этот город. Они оказались в Венгерберге.

Яссэ прошел по комнате так уверенно, словно не просто часто бывал здесь, но чувствовал себя полноправным хозяином. Он толкнул тяжелую дубовую дверь, и Детлафф скользнул за ним.

По коридору навстречу вторженцам спешил еще один эльф, и лицо его вампир видел впервые. Хозяин дома был так же высок и ладно сложен, как Яссэ, но в его движениях не чувствовалось приятной вальяжной расслабленности — незнакомец будто не до конца разобрался, как работают его руки и ноги, и даже в собственном коридоре держался скованно и напряженно. Эльф был облачен в ночную сорочку, на белокурой голове красовался колпак, светлые глаза были испещрены алыми прожилками сосудов — должно быть, хозяина мучила бессонница.

— Яссэ! — громким шепотом приветствовал гостя незнакомец, хотя скрываться ему было не от кого — Детлафф не чувствовал на этаже еще чьего-либо присутствия, если в доме и были слуги или стража, то жили они, должно быть, в другом крыле. Хозяин же наконец заметил драгоценную ношу в руках своего друга, и от удивления накрыл рот рукой. — О, Великое Солнце, это…

— Здравствуй, Эренваль, — улыбнулся Яссэ своей привычной улыбкой, — это Ее высочество принцесса Лита, и ей нужна твоя помощь.

К его чести, тот, кого назвали Эренвалем, быстро взял себя в руки. Не задавая больше вопросов, он повел Яссэ с девочкой на руках за собой в собственную спальню — должно быть, единственную в доме по-настоящему жилую комнату. Они уложили ее в постель, и Лита, укутанная одеялом, повернулась на бок, подложила ладошку под щеку и замерла.

— Что с ней случилось? — шепотом спросил Эренваль, отойдя от кровати, — она ранена? Больна?

Яссэ покачал головой.

— Всего лишь переволновалась и устала, — ответил он, — я принес ее к тебе, потому что знал, что только ты сможешь спрятать и защитить ее.

Эренваль нахмурился.

— Я не понимаю, — сказал он ровно, и Детлафф почувствовал в его тоне скрытые нотки враждебности.

— Все одновременно и очень просто, и очень сложно, мой друг, — голос Яссэ лился тихой успокаивающей музыкой. Он взял второго эльфа за руку и приблизился к нему вплотную, — я не верю, что ты не знаешь о заговоре, зреющем в Империи, и Лита должна была стать одним из орудий этого заговора. Так что, помогая ей, ты помогаешь Императору.

Его слова явно не убедили Эренваля — он продолжал мрачно хмуриться.

— Почему тогда ты не пошел сразу к нему? — спросил он, — если призрачная угроза становится серьезней, Император Фергус должен об этом знать.

— Мы оба понимаем, что это не так, — покачал головой Яссэ, — юный Фергус оказался в окружении врагов, хотя сам пока не понимает этого — и он, в наивности своей, стал бы сопротивляться нашей помощи. Он верит, что держит все под контролем, хотя кольцо врагов вокруг него медленно сжимается. Увы, на наших местах мы мало чем можем ему помочь. Но на нашей стороне судьба, приведшая Литу ко мне.

— Ты ставишь меня в опасное положение, — Эренваль, защищаясь от неприятной правды, скрестил руки на груди, — и снова толкаешь меня к тому, что будет расценено, как предательство.

— Я не попрошу от тебя больше того, что уже попросил, — ответил Яссэ, и его рукопожатие стало сильней, а взгляд — проникновенней. Детлафф не понимал, врет эльф или нет — биение его сердца оставалось ровным, — ты должен будешь только позаботиться о девочке некоторое время, спрятать ее и подождать, пока я сам узнаю больше о планах врагов Империи. Если ничего не выйдет, я возьму всю вину на себя. Скажу всем, что я взял под контроль твой разум — любой, кто меня знает, подтвердит, что мне это под силу.

— Тогда тебя казнят, — обронил Эренваль, и голос его на миг зазвенел от страха.

— Вот видишь, — Яссэ тихо рассмеялся, — я рискую куда больше, чем ты. Но однажды ты уже доверился мне, и я прошу довериться снова.

Эренваль несколько мгновений молчал, но наконец, не выдержав взгляда Яссэ, отвел глаза в сторону и вздохнул.

— Хорошо, — согласился он, — я сделаю то, о чем ты просишь.

Яссэ подался вперед, коснулся губами его щеки и отступил, не выпуская руки Эренваля.

— Я постараюсь узнать больше, — пообещал он, — и скоро вернусь, чтобы все тебе рассказать. Береги принцессу и помни — вместе с ней я вверяю в твои руки судьбу Империи.

Когда Яссэ ушел, хозяин дома неслышно приблизился к кровати принцессы, присел на ее край и несколько минут внимательно разглядывал ее лицо. Детлафф, все это время остававшийся невидимым, встал в паре шагов от него. Лита, словно почувствовав на себе чужой взгляд, заворочалась, пробормотала что-то и открыла глаза. Пару мгновений она не могла понять, где находится, потом наткнулась взглядом на незнакомое лицо, вскрикнула, подобралась, натягивая одеяло повыше, будто готовая отбиваться от нападения неведомого похитителя.

— Тише-тише, — попытался остановить ее Эренваль, видя, что девочка готова завизжать во весь голос, — Яссэ принес тебя ко мне, чтобы я тебя спрятал. Меня зовут Эренваль, и я друг…

Его слова ничуть не убедили Литу. Она открыла было рот, чтобы все же закричать — может быть, позвать Детлаффа, но тот, видя ее страх, сам выступил из темноты — пусть Яссэ просил его этого не делать, спокойствие принцессы было важнее всего. Заметив его, девочка тут же притихла, отпустила край одеяла и с любопытством посмотрела на Эренваля.

— Он говорит правду? — спросила она у Детлаффа, и хозяин дома, осознав, что гостья разговаривает вовсе не с ним, оглянулся и сам чуть не свалился с кровати от неожиданности. Детлафф не повел и бровью и не сделал попыток его успокоить.

— Я думаю, да, — сказал вампир, подойдя к постели ближе, — но если нет, я просто убью его, — и Лита наградила его нежной понимающей улыбкой.

 

========== Королева или кто? ==========

 

Во дворец они въехали через один из боковых входов, ведущих прямо на королевские конюшни. Стража на Главных воротах непременно устроила бы из их возвращения целое представление — затрубила бы в рога, отдавала бы честь и оповестила всех обитателей дворца о появлении королевы. Ани же была пока не готова вновь становиться королевой, тем более, что вернуться она должна была еще накануне. Не то чтобы в Вызиме был кто-то, перед кем молодая правительница должна была отчитываться, но один из учителей Ани говорил ей — раз начинаешь врать, оттягивай момент признания до последнего. Ни с какими учеными королева, конечно, не встречалась — это входило в обязанности Кейры, чародейка куда лучше разбиралась в науке и могла задать гостям каверзные — и правильные — вопросы, Ани же доверяла ей достаточно, чтобы не беспокоиться, что встреча принесет неверные плоды.

Пока королева и ее спутник спешивались и устраивали коней в денниках, Клюква крутилась у них под ногами, явно разочарованная, что путешествие закончилось — и Ани хорошо ее понимала. За последние годы в лесу она начала себя чувствовать уютней, чем дома, пусть даже придворный этикет со времен короля Фольтеста претерпел фатальные изменения, и королеве почти не приходилось делать того, чего делать не хотелось. Только вот нынешнее маленькое путешествие обернулось совсем не тем, на что Ани рассчитывала.

Ламберт подставил руки, и Клюква, громко гавкнув, устроила передние лапы на его предплечьях, потянулась к лицу ведьмака и старательно вылизывала его.

— Устала, моя девочка? — ласково спросил Ламберт, хотя усталой собака вовсе не выглядела, — сейчас пойдем завтракать, да? Рядом, Клюковка.

Он отпустил собаку, и та послушно остановилась подле него. Ани взглянула на бедро Клюквы, где сквозь короткую жёсткую рыжую шерсть виднелись следы встречи с медвежьим капканом. Они выглядели, как хорошо и долго заживавшие раны, но еще не успели окончательно зарубцеваться — по всему выходило, что чародей-недоучка, лечивший Клюковку, едва ли точно представлял, что делал, да еще и грохнулся в обморок от простейшего целительного заклятья, и все равно наверняка ощущал себя героем-спасителем. Глупость какая, это же надо!

— Надо, чтобы Кейра осмотрела ее раны, — заметила королева, но спутник ее лишь беззаботно тряхнул головой.

— Ничего, на Клюковке все заживет, как на ведьмаке, — заявил он, — парнишка отлично справился. Надо было оставить ему половину оленя в благодарность.

— Вот еще, — фыркнула Ани раздраженно, — это я завалила того оленя. И он все равно не стал бы его есть — жалко ему было животинку, понимаешь ли. Тоже мне, жрица Мелитэле нашлась.

Ламберт негромко рассмеялся, протянул руку и растрепал короткие волосы королевы.

— Мы охотились на его территории, — заметил он.

— Мы охотились на территории Темерии! — бросила Анаис гордо, — а я, если ты не забыл, королева Темерии. Я не должна спрашивать у баронов разрешения поохотиться в их лесах. Это мои леса. И бароны тоже мои.

— И олени, и капканы, ну да, — поддразнил ее Ламберт, — ты устала и капризничаешь, малышка. Иди-ка тоже позавтракай и на боковую.

— Не разговаривай со мной, как с Клюквой, — Ани уперла руки в бока и величественно посмотрела на ведьмака. Собака, заслышав собственное имя, подпрыгнула и попыталась лизнуть королеву в нос.

— А как еще с тобой разговаривать, если ты ведешь себя даже хуже, чем Клюква? — Ламберт улыбнулся и свистнул собаке, — идем, девочка, за мной.

Ани выдохнула и чуть понурила плечи — Ламберт был прав. Произошедшее в лесу отчего-то никак не хотело ее отпускать. Можно было списать все на то, конечно, что явление нежданного наследника одного из самых знатных людей в королевстве само по себе являлось важным политическим событием. По официальным данным, барон Кимбольт не имел прямых родственников и ненавидел всех, кто приходился ему седьмой водой на киселе — даже саму Ани. Он много раз высказывался о том, что правление королевы Анаис привело страну к бесчестию, отказу от традиционных ценностей и фактически — рабству. Что все ее реформы — лишь мишура, способная отвлечь от главной проблемы только дураков и подпевал, а главной проблемой Темерии Кимбольт считал союз с Нильфгаардом и те решения, что принял за время своего регентства «голытьба» Вернон Роше. Ани давно следовало разобраться с престарелым смутьяном, но советники убеждали ее, что в его рассуждениях было слишком мало веса, и куда большего эффекта он бы добился, если бы подвергся гонениям со стороны королевы. Барона проще было игнорировать, чем бороться с ним, и Ани старательно следовала этому совету, надеясь, что рано или поздно не ее рука, так беспощадное время решит эту проблему.

И вот, пожалуйста, на смену старому смутьяну пришел новый, появился буквально из ниоткуда, и вылечил их собаку. А потом еще осмелился рассуждать в точности, как его дед, чтоб ему на том свете икалось, и поднять руку на свою королеву!

Строго говоря, Ани первая его ударила, но это никак не отменяло факта государственной измены. Кто вообще мог себе позволить пинать правительницу и укладывать ее на лопатки? Только такой идиот, как новый барон Кимбольт, который, похоже, так и не узнал ее. Темерский аристократ, не знающий свою королеву в лицо! Где это видано? Чем дольше Ани думала об этом, тем больше злилась.

Ламберт направился к выходу из конюшни, и Клюковка побежала за ним, виляя хвостом.

— Кейра просила тебя после охоты оставлять ее на конюшне, — напомнила Ани ему в спину. Ведьмак бросил на нее взгляд через плечо и подмигнул.

— Будь ее воля, она бы и меня оставляла на конюшне после охоты на пару дней, — фыркнул он, — но этого тоже не будет.

Ани вздохнула, пожала плечами и последовала за ним.

Конечно, первый же встретившийся королеве на пути гвардеец сообщил, что ее уже ожидают. И не кто-нибудь, а сам Его Солнцеликое Величество Император Фергус аэп Эмгыр, последний человек на свете, с которым Ани сейчас хотелось разговаривать. Ну ладно, предпоследний. Был же еще Виктор, барон Кимбольт. И кому только пришло в голову дать ребенку такое дурацкое имя? Виктор! Виктор-неудачник. Виктор-недоучка. Виктор-спаситель Клюковки, защитник оленей и свободной Темерии.

Гусик, должно быть, прибыл в Вызиму еще накануне, и ожидание его изрядно затянулось. Ани, не потрудившись даже умыться и переодеться, а тем более — постучать — вошла в его спальню и застала Солнцеликого мирно спящим в своей постели. Непуганый Император даже не пошевелился, когда дверь покоев распахнулась. Ани подошла к кровати, по пути прихватив со стола нож для писем, и, усевшись на край, приставила лезвие к горлу дражайшего супруга.

— Кошелек или жизнь? — вопросила она.

Гусик дернулся, распахнул глаза, и в первый момент не смог оценить всей опасности своего положения. Со сна он выглядел совсем как мальчишка — помятый, растрепанный, с осоловевшим взглядом, словно всю ночь ворочался, не в силах заснуть. Увидев Ани, однако, Гусик улыбнулся, отвел ее руку в сторону и сел.

— Только не говори мне, что во имя поддержания академических связей ты вчера повела ученых в ближайший кабак и поставила всем выпивку за счет короны, — заявил он, зевнул и принюхался, — хотя нет. Несет от тебя так, будто ты выгнала ученых в лес и устроила на них охоту.

— Я не сторонница древних нильфгаардских традиций, — ответила Ани с достоинством, откинула нож в сторону и уселась на постель Гусика, не снимая сапог. — Не была я ни у каких ученых. Уж ты мог бы и догадаться.

— Иногда мне кажется, я последний из тех, кто узнает, что делает и куда ходит моя жена, — заметил Гусик, потер глаза и потянулся.

— Я думала, ты навещаешь родителей в Туссенте, — сказала Ани. Сейчас, когда она наконец улеглась в постель, на нее наваливалась усталость. Королева не спала всю ночь и накануне покинула дворец ни свет, ни заря, а перина у Его Императорского Дурейшества была очень уж мягкая. Куда более мягкая, чем ее собственная.

— Отец передавал тебе привет, — Гусик откинул одеяло и свесил ноги с кровати.

— Только привет? — Ани недовольно покосилась на мужа. Тот уже встал и поплелся умываться, — И никаких мудрых советов? Никаких наставлений?

— Мудрый совет достался мне, — откликнулся из-за ширмы Гусик, — он посоветовал мне разделить с собственной женой ложе и поскорее обеспечить Империю наследником.

— Как будто он сам с этим плохо справляется, — фыркнула Ани. Тон ее оставался шутливо надменным, но отчего-то это простое и не вполне серьезное замечание Гусика неприятно резануло ее. Детям, которых она, может быть, когда-нибудь произведет на свет, предстояло стать наследниками Империи. Вот так просто — безо всяких оговорок. Спать королеве вдруг совершенно расхотелось.

Гусик, меж тем, поплескался немного в холодной воде и вернулся обратно к постели. Ничуть не смущаясь, стянул через голову ночную сорочку и кинул ее на кровать. На тощих бледных плечах красовалась целая россыпь красноречивых желтоватых синяков, и Ани была достаточно взрослой, чтобы точно понять, что Император получил их вовсе не в драке и не упав с лестницы. Она села, скрестив ноги, и пристально посмотрела на него.

— А, не найдя своей жены дома, ты решил разделить ложе с кем-то еще? — спросила Ани. Она ждала, что внутри у нее всколыхнется естественная в такой ситуации ревность или хотя бы обида, но странным образом вид подживающих засосов заткнул едва различимый тихий голосок необъяснимого стыда, и королева вдруг успокоилась. Гусик же покосился на собственное плечо и, казалось, впервые заметил следы недавней страсти. Он уселся на кровать — как был, голышом — и сложил руки на коленях, похожий на растерянного школяра, не выучившего урок.

— Иан вернулся, — очень тихо сообщил Гусик, и Ани неожиданно для себя рассмеялась, откинулась на подушки и завела руки за голову.

— Великое воссоединение возлюбленных! — объявила она с апломбом, — после стольких лет мой дорогой братик вспомнил дорогу в спальню моего мужа, а тот был рад распахнуть для него и двери, и объятия. Поздравляю.

Гусик заметно сник и нахмурился. Конечно, он не ждал, что в ответ на его откровения Ани устроит ему некрасивую сцену ревности, но явно надеялся на какую-то другую реакцию. Но королева не собиралась отвечать ожиданиям его совестливой натуры. Больше того — она прекрасно знала, как Гусик отчаянно скучал по Иану, когда тот ушел, даже злилась на названного брата за это предательство, а, приглашая его труппу выступить во дворце, надеялась, что разлученные влюбленные наконец встретятся, и Его Страдающее Величество сможет поговорить с Ианом лицом к лицу. Разговор, судя по всему, состоялся несколько раньше, чем она надеялась, и закончился так, как она предполагала.

— Он застал меня врасплох, — проговорил Гусик, на секунду закусив губу. Ани отмахнулась.

— Не надо оправдываться, — попросила она, — мы обо всем договорились еще перед свадьбой, и я рада, что вы помирились.

— Мы не помирились, — возразил Гусик, — вернее — не совсем. Он хочет остаться рядом со мной насовсем. Но я… не уверен.

Ани лениво прикрыла веки.

— Не надо делать из меня поверенную в твоих любовных делах, — заявила она, — если ты хочешь поселить Иана здесь, и навещать его, когда приходишь ко мне, я не против. Мы придумаем для него приличную придворную должность и даже занятие — может быть, Кейра согласится снова взяться за его учебу. Если хочешь забрать его в Нильфгаард и объяснять твоим соотечественникам, кто он такой и что забыл в твоей спальне — мне все равно.

Гусик помолчал, рассеянно и как-то совсем неубедительно кивнул, снова встал и отправился одеваться. Здесь, в Вызиме, он никогда не пользовался услугами камергеров, будто радуясь возможности отступиться от придворного этикета и глотнуть ту малость свободы, что дома, в Нильфгаарде, была ему недоступна. Ани тоже молчала. Сон слетел с нее, но мысли текли лениво, почти не цепляясь одна за другую. Иан вернулся и хотел остаться — нужно было сообщить об этом отцу, хотя, может быть, юный эльф обсудил свое решение и с ним тоже. Гусик, даже получив от супруги разрешение поступать по совести, не выглядел особенно довольным — неужели все же ждал от нее возражений? Или какой-то большей заинтересованности? И почему только здесь, в собственном доме, от Ани вечно чего-то ждали?

— Я говорил с Геральтом, — Гусик скакал с одной темы на другую, как радостная Клюква, выпущенная в лес. Ани покосилась на него и недовольно поморщилась.

— Ничего не хочу об этом знать, — отрезала она. И это была чистая правда.

Его Императорское Упрямство никак не мог оставить идеи отыскать пропавшую сразу после войны сестру, но для Ани в той истории была давно поставлена жирная точка. Перед своим уходом Цири поговорила с ней, попросила верить ей, даже если ее решения и поступки покажутся Ани необъяснимыми, сказала, что все это будет сделано ради общего блага… Но Ани давно уже не верила в общее благо. Цири исчезла, ничего толком не объяснив, и с течением времени королева понимала все яснее, что так бывшая подруга поступала всегда, и в своей игре чужими судьбами оказалась ничуть не лучше своего отца. Оба они, прикрываясь пресловутым общим благом, готовы были замалчивать правду или откровенно лгать, надеясь, что славная победа в конце избавит их от необходимости объясняться. Победителей ведь не судят. Ани не собиралась судить Цири — она сама принимала вслед за принцессой все ошибочные решения, не решаясь спрашивать или возражать, и теперь платила за свою трусость. Но и слышать о бесплодных поисках, которые с таким упорством вел Гусик, ничего не желала. Цири поступила так, как считала нужным — как и всегда, и вопросов к ней у Ани не осталось.

Фергус недовольно поморщился, но возражать не стал. Он — еще одна фигура на шахматной доске — не желал примириться со своим положением и по-прежнему надеялся перехватить инициативу. И не Ани должна была учить его, что жить нужно здесь и сейчас, не пытаясь исправить прошлое, но разбираясь с последствиями и глядя в будущее.

— Я устала, — на этот раз ее тон звучал твердо. Королева встала с кровати, — через пару часов я хотела бы собрать Малый Совет и обсудить дела королевства. Если хочешь — оставайся, но сейчас мне надо немного поспать.

— Дела королевства? — переспросил Гусик так, словно успел позабыть, что на Аниных плечах лежали заботы о чем-то подобном, — что-то важное?

— Не для Империи, — ядовито ответила королева, подчиняясь новому приступу глухого раздражения. Слова дурацкого нового барона Кимбольта зазвучали у нее в голове, и Ани постаралась выгнать из сознания его привязчивый голос.

— Дела Темерии — это тоже забота Императора, — возразил Гусик, и это была его фатальная ошибка.

— Темерия — свободная страна, — отрезала Ани, — и мы в состоянии разобраться со своими делами самостоятельно.

— Темерия — автономия в составе Империи, — напомнил Фергус и вдруг гордо вскинул подбородок.

— О, да, — Ани шагнула к нему, сжимая кулаки, — как я могла забыть. Прошу прощения, Ваше Императорское Величество, за мою дерзость. Изволите взглянуть на планы реновации Флотзамской фактории? Или на план переговоров с ковирскими купцами?

Гусик совсем не испугался и не отступил под ее напором. Он выпрямился, расправил плечи и смотрел на Ани в упор — неожиданно тяжелым мрачным взглядом.

— Если так нужно — хочу, — ответил он с вызовом, — Императорская казна выделила немалые средства на строительство приграничных фортов, и налог с внешней торговли еще никто не отменял.

— Как вам будет угодно, — отчеканила Ани, чувствуя, что если не покинет спальню Гусика немедленно, то не сможет сдержаться и наговорит ему лишнего. — Я могу идти?

Фергус еще мгновение смотрел на нее в упор, потом как-то сник, кивнул и махнул рукой.

Выйдя из мужниной спальни, Ани понимала, что уснуть ей не удастся. В ней клокотали злость и обида, хоть королева и понимала, что винить в чем-то Гусика было несправедливо и неразумно. Он был во всем прав — как и проклятый Виктор, и эта их правота стала вдруг для Ани гарротой на шее, а расплакаться прямо посреди дворцового коридора было ниже ее достоинства.

В комнату Кейры, в отличие от всех прочих покоев дворца, королева никогда не входила без стука. Это было негласное правило, которое она сама для себя установила — чародейка никогда не требовала ничего подобного. Но где-то в глубине души Ани испытывала трепет перед собственной советницей. Та всегда была с королевой мила и любезна, между ними даже установились крепкие, почти доверительные отношения, на Кейру можно было положиться во многих вопросах, с ней можно было оставаться самой собой и отваживаться на откровения. Но, так или иначе, Ани то и дело ловила себя на том, что робеет перед этой женщиной — той, что была советницей еще при ее покойном отце. Той, что владела силой, недоступной и непонятной даже всемогущему Императору.

Остановившись перед дверями в покои чародейки, Ани негромко постучала. В первые пару мгновений ответом ей была тишина — утро еще было слишком ранним, Кейра вполне могла нежиться в постели или того хуже — успела пригреть в этой постели вернувшегося с охоты Ламберта. Но через секунду дверь с легким скрипом отворилась сама по себе, приглашая молодую королеву войти.

В дальнем углу покоев мерцал работающий мегаскоп — Кейра, видимо, только что закончила разговор с кем-то, и Ани успела заметить мелькнувшую между столбиками смутную фигуру. Чародейка выглядела так, словно поднялась с постели задолго до рассвета и успела навести полный марафет. Коротко стриженные светлые волосы были уложены кокетливой волной, глаза и губы — тронуты едва заметными цветными штрихами, и на лице Кейры не было заметно ни следа сна. Она улыбнулась Ани и поманила ее к себе.

— Я помешала? — сама не зная, почему, спросила королева, помедлив на пороге.

— Нет, что ты, — улыбнулась Кейра, — я разговаривала с Филиппой — ее всегда тянет поболтать ни свет ни заря.

Ани неуверенно кивнула.

— И как поживает дражайшая сестрица? — спросила она, хотя, в сущности, ответ на этот вопрос ее не слишком волновал — Ани не смогла бы вспомнить, когда в последний раз виделась с Аддой, лишь получала от нее время от времени вежливые скупые письма и подарки к большим праздникам. За много лет между сестрами устоялся тот самый худой мир, который был лишь на капельку лучше доброй ссоры, и после войны, в которой Редания выступила союзником Темерии, этот вежливый нейтралитет не претерпел никаких изменений.

— В добром здравии, — улыбнулась Кейра, — передавала привет.

— Все заклятые друзья сегодня прямо-таки закидали меня приветами, — проворчала Ани, наконец подходя к Кейре.

— Я думала, вы вернетесь вчера, — заметила чародейка, когда королева приблизилась, — Ламберт почти ничего не объяснил — завалился спать, как был — вместе со своей глупой псиной.

— Клюква не глупая, — возразила с улыбкой Ани, и Кейра изобразила на лице смертельную усталость.

— Это не повод тащить ее на свежие офирские простыни, — пожаловалась чародейка.

— Ты же не разрешила Ламберту завести ребенка, — развела Ани руками, — вот он и вымещает всю свою отцовскую любовь на собаке.

— Не терплю чужих детей, — поморщилась Кейра, — так что я лучше дождусь твоих, уж их-то Ламберт может любить и баловать, сколько влезет. А пока, видимо, придется выносить следы грязных лап в его постели.

— Как будто, не будь собаки, грязных следов стало бы меньше, — фыркнула Ани. Этот легкий разговор был своего рода ритуалом. Кейра никогда напоказ не ставила себя выше Ани, но и позицию ниже занимать отказывалась. Она предпочитала роль старшей подруги, с которой можно было обсудить семейные неурядицы и «женские штучки», не углубляясь в пучину сложных переживаний. Ани, выросшая без матери, с радостью приняла правила этой игры и сама привыкла делиться с Кейрой переживаниями. Должно быть, поэтому ноги сейчас привели молодую королеву именно к ней.

Когда Ани подошла вплотную, Кейра поморщилась.

— В каком ты виде, малышка! — воскликнула она, — живо снимай с себя все эти тряпки — и в ванну.

Королева, капитулируя без борьбы, подняла руки, а потом принялась стаскивать с себя сапоги и куртку, перемазанные кровью и лесной весенней грязью. Кейра, меж тем, удалилась за расписную высокую ширму, провела руками над большой медной ванной, привезенной специально для нее из самого Города Золотых Башен. Емкость быстро наполнилась горячей ароматной водой, и Ани, расправившись со своей одеждой, с удовлетворенным вдохом погрузилась в нее. Кейра потянулась за одной из сотни своих бутылочек, вылила на ладонь немного терпко пахнущей жидкости — Ани иногда казалось, что этой же субстанцией она выводила блох из шерсти Клюковки. Заботливые мягкие руки принялись намыливать волосы королевы, и та прикрыла глаза.

— Я поссорилась с Гусиком, — сообщила Ани после нескольких минут блаженной тишины, пока сильные пальцы Кейры массировали ей голову.

— Уже успела? — фыркнула чародейка, — это тянет на рекорд. Что случилось?

— Ничего особенного, — немного помолчав, вздохнула Ани, — он напомнил, что Темерия — ленник Нильфгаарда, и яне сдержалась.

— Понимаю, — голос Кейры чуть дрогнул, словно она не была готова к такому уровню откровенности, — увы, малышка, есть вещи, на которые ты повлиять не можешь, и остается только злиться. И что Фергус?

— А что Фергус, — раздраженно отозвалась Ани. Терпкую субстанцию сменило мыло, пахнущее незабудками, пальцы Кейры теперь касались мягче, почти нежно, — это была глупая ссора. Я просто устала, и настроение было паршивым, зачем иначе мне вздумалось бы кричать на ветер?

— Не то, чтобы проблема свободной Темерии была не важна, — заметила Кейра, — но ты сама знаешь, в определенные дни месяца мы, девушки, становимся чуть более раздражительными, чем обычно.

Ани приоткрыла один глаз, смахнула со щеки цветочную пену, посмотрела на Кейру снизу вверх.

— Пожалуй, ты следишь за такими вещами во мне куда пристальней, чем я сама, — заметила она, — мне и в голову это не пришло.

— Кто-то же должен, — мягко ответила чародейка, — но мне кажется, что дело не только в этом. Ламберт сказал, на охоте Клюква угодила в медвежий капкан, и умерла бы, не встреться вам на пути таинственный незнакомец с магическим даром.

— Да какой там дар, — отчего-то Ани почувствовала, как жаркая краска бросилась ей в лицо, и дело было вовсе не в горячем пару, поднимавшемся от поверхности воды, — и никакой он не незнакомец. Оказалось, это новый барон Кимбольт, внук почившего Раванена.

— Какая неожиданность, — голос Кейры звучал ровно и плавно. Она вылила Ани на голову прохладной воды из серебряного кувшина, смывая мыльную пену, — не знала, что у старого барона были дети.

Когда чародейка отставила кувшин в сторону, Ани откинулась на бортик ванны и прикрыла глаза. Ей ужасно не хотелось обсуждать с Кейрой внезапную встречу в лесу, что-то подсказывало ей, что чародейка могла сделать из ее слов те выводы, которые сама молодая королева делать не отваживалась. Но будто в пику собственной нерешимости, не желая сдаваться на милость непонятных и непрошеных чувств, она все же ответила:

— Я тоже не знала, моя разведка не сообщала мне ни о чем подобном. Зато теперь понятно, что они зря едят свой хлеб. Нужно будет вызвать Талера и спросить у него, как так вышло.

Кейра мягко рассмеялась. Ани, не открывая глаз, махнула рукой, и собеседница, повинуясь безмолвной просьбе, скрылась за ширмой и вернулась с курткой королевы. Девушка порылась в карманах и вытащила кожаный чехол с табачными палочками. Недовольно поморщившись, Кейра все же помогла ей поджечь одну из них.

— Этой дрянью теперь балуется весь дворец, — пожаловалась она, — особенно дамы. В мужчинах еще осталась элегантная привычка набивать трубки, но и они поддаются лени и дымят этими штуковинами.

— Иногда ты рассуждаешь, как моя старая нянюшка, — обронила Ани, и Кейра, уязвленно подняв брови, присела на низкую бархатную скамеечку рядом с ванной и, забрав у Ани чехол, вытащила одну палочку, деловито размяла ее в пальцах.

— Не было у тебя никакой нянюшки, — заметила чародейка, а королева тихо рассмеялась, не став спорить.

— Расскажи мне об этом новом бароне, — попросила Кейра, так и не удосужившись сунуть свою палочку в рот, — я помню Раванена еще совсем юным, и в те времена он был, конечно, мерзавцем, каких мало, но лицом — чудо как хорош. Мог даже послушниц из храма заставить задрать юбки, только посмотрев на них.

— Так это ты — моя старая нянюшка, — фыркнула Ани, выпуская струйку дыма, и Кейра наградила ее быстрым тяжелым взглядом. Королева подмигнула ей, но, тут же посерьезнев, отвела глаза, — барон как барон. Невысокий, щуплый какой-то, рыжий. Глаза, как у того оленя, что я застрелила.

— Карие? — подсказала Кейра.

— Напуганные, словно он воздух испортил, и боится, что все поймут, что это он сделал, — раздраженно откликнулась Ани.

— Тебе надо поменьше общаться с Ламбертом, — покачала чародейка головой, не переставая улыбаться. Табачная палочка в ее руках уже почти рассыпалась, — а имя у этого испуганного оленя было?

Ани помолчала, глядя, как пена на поверхности воды плавно покачивается, смешиваясь с мягким паром.

— Виктор, — тихо ответила она.

После ванной Ани совсем разморило. Кейра помогла ей выбраться, обернула девушку полотенцем, как маленькую, и, поддерживая за талию, довела до собственной кровати и уложила под одеяло.

— Мне нужно собрать Совет, — вяло сопротивлялась Ани, — и еще, наверно, извиниться перед Гусиком.

— Потом, — ответила Кейра. Она отошла к своему столу у окна и налила в глубокую кружку отвар из большой глиняной бутылки — пару раз в месяц она готовила это снадобье для Ани, объясняя, что оно помогает ее телу, когда ему особенно нужна помощь. Молодая королева никогда не спорила с чародейкой — та ни разу не дала усомниться в своей заботе о здоровье Ани. И сейчас девушка покорно выпила сладковатую теплую жидкость, похожую на недобродивший яблочный сидр.

Она провалилась в забытье так внезапно, что не успела даже отставить в сторону кружку. Шагнула из яви в сон, как перешагивают порог комнаты. Под ногами захрустела оледенелая прошлогодняя трава, а вокруг смыкался темный пробуждающийся лес. Ани почувствовала чьи-то прохладные пальцы, сжимавшие ее ладонь, и, даже не поворачивая головы, поняла, что рядом с ней шагает Виктор. Она хотела было возмутиться, вырвать руку из его хватки, спросить, что это такое он себе позволяет? Кто дал ему право на эдакую фамильярность? Но слова застряли в горле. Они шли с Виктором через густую, все надвигающуюся на них чащу, полную тревожных звуков и враждебных злых глаз, и Ани чувствовала, что только с ним сможет из нее выбраться. Это было сродни тому чувству, что она успела почти позабыть — много лет назад она, еще совсем малышка, была пленницей злого колдуна, игрушкой в руках тех, кто жаждал лишь могущества и власти — ценой ее свободы или жизни. Тогда ее спасли — и она так же доверчиво ухватилась за руку своего спасителя. И он смотрел на Ани теми же глазами, что и Виктор, говорил с ней, заставив голос, привыкший громко и властно отдавать команды, зазвучать для нее ласково и тихо. Ани захотелось повернуть голову, взглянуть на своего спутника, еще раз перехватить его знакомый взгляд, но она знала — стоит отвлечься от тропы, и лес поглотит их. И она смогла лишь крепче сжать чужую ладонь и почувствовать ответное пожатие.

Королева проснулась с ясной головой и смутным радостным чувством, словно забыла о каком-то празднике, а подарки уже дожидались ее у постели. Кейра сидела у окна в глубоком кресле и читала толстую книгу в кожаном переплете. Заметив, что королева открыла глаза, она встала, отложила том в сторону и подошла к постели.

Ани потянулась и зевнула, устроившись на подушках повыше.

— Который час? — спросила она.

— Почти полдень, — ответила Кейра, — Фергус заходил, пока ты спала. Кажется, хотел извиниться.

Ани запустила руку в волосы — после ванны они высохли и улеглись, как попало.

— Он еще во дворце? — спросила королева, — я схожу и поговорю с ним.

— Он сказал, что останется до вечера, — кивнула чародейка, — не будь с ним слишком строгой — я слышала, в Нильфгаарде дела обстоят не слишком спокойно. И Гусику нужна твоя помощь — и совет. Все же ты пробыла у власти куда дольше, чем он, а верным советом можно исправить куда больше, чем обиженным молчанием. Как бы там ни было, он всегда оставался твоим другом.

Ани кивнула, и Кейра отошла, чтобы вернуться к постели с приготовленной для королевы чистой одеждой.

— Прибыл Талер, — продолжала чародейка делиться новостями, раскладывая на кровати хрусткую накрахмаленную рубаху и простое хлопковое исподнее, — он готов отвечать за свою недоработку.

— Ты говорила с ним? — отголоски сна плескались в груди Ани, как теплая ароматная вода, и ей пока не хотелось вылезать из-под уютного одеяла.

— Говорила, — подтвердила Кейра, — подробности он сам тебе изложит, но, насколько я смогла понять, внезапное появление внука барона для него так же нежданно, как для нас всех. Кто-то позаботился, чтобы это до последнего оставалось тайной.

— Я думала, в Темерии нет такой тайны, в которую Талер не сунул бы свой нос, — недовольно заметила Ани, принимаясь одеваться.

— Он всего лишь человек, — пожала плечами чародейка, — и уже далеко не молод. Есть двери, которые даже для него остаются запертыми.

Ани недоверчиво хмыкнула, а Кейра, еще мгновение помолчав, добавила:

— Я подумала… Может быть, стоит пригласить этого нового барона Кимбольта на аудиенцию во дворец?

Ани вскинула на чародейку глаза. От мысли, что придется столкнуться с Виктором, который, похоже, так и не узнал ее, лицом к лицу, королеву вдруг охватило душное смущение, для которого не нашлось ни единой разумной причины.

— Зачем это? — спросила она с подозрением.

— Ну как же, — Кейра подняла брови, — он ведь не только барон, но и твой ближайший родственник. Рано или поздно вам все равно придется познакомиться официально.

Ани почувствовала, как краснеет, и это, конечно, не укрылось от глаз Кейры.

— Не такой уж и близкий родственник, — отрезала она, спеша уделить все свое внимание шнуровке на брюках.

Кейра промолчала, и в этом молчании Ани послышалось куда больше смысла, чем чародейка могла бы вложить в слова, произнесенные вслух. Королева глянула на нее через плечо.

— Ладно, — сказала она гордо, — но я приму его по всем правилам — в тронном зале, при параде, все в таком роде. Королева я или кто?

— Ты никого не принимаешь в тронном зале, — напомнила Кейра мягко.

— Ради него, — Ани вздернула подбородок, — я сделаю исключение.

 

========== В Вызиму! В Вызиму! ==========

 

Шани провожала их до Новиградских ворот. Она несколько раз спросила и переспросила, не доставит ли Юлиан им неудобств, и Роше неизменно отвечал, что им с Иорветом путешествие в компании маленького спутника только в радость.

— Радость заканчивается дня через два, — заметила Шани, улыбаясь, — Юлиан — очень требовательный попутчик, и я прошу только об одном — если он утомит вас своим недовольством, не оставляйте его одного в лесу, хотя бы довезите до ближайшей корчмы и дайте мне знать.

Роше понимал, что женщина шутит — он и не верил, что веселый маленький спутник мог доставить хоть какие-то неприятности, но отвечал все равно очень серьезно, хоть и подмигнув украдкой мальчику:

— Велик шанс, что Иорвет утомит меня раньше, чем Юлиан — тогда я оставлю их в ближайшей корчме вместе.

Эльф, ведший под уздцы своего коня, устало поднял глаз к светлеющему небу.

— Как бы мы с Зябликом не бросили тебя одного в лесу, — заявил он, — верно, малыш?

Юлиан серьезно кивнул, но потом звонко рассмеялся. У самых ворот Шани присела перед сыном на корточки, поправила на нем шапку, критически оглядела дорожный наряд и наконец быстро обняла мальчика.

— Веди себя хорошо, — наставительно попросила она, и Юлиан улыбнулся по-взрослому снисходительной улыбкой.

— Жалко, что ты не едешь с нами, мамочка, — сказал он, вдруг погрустнел и отвел взгляд. Шани поцеловала его в раскрасневшуюся щеку.

— Мне бы очень хотелось, — заверила она сына, — но я не могу. Когда вернешься, ты мне все-все расскажешь, договорились?

Мальчик кивнул, но больше не улыбался. Шани поднялась и тепло распрощалась с попутчиками Юлиана, отступила в сторону, когда Роше помогал мальчику сесть в седло перед собой, а потом еще долго смотрела им вслед, когда путники выезжали на большак.

Это прощание немного омрачило радость грядущего путешествия. Шани, поглощенная научной работой, очень легко относилась к тому, что с ее сыном часто приходилось нянчиться другим, и отчего-то Роше никогда не приходило в голову, что профессор могла всерьез загрустить, отпуская Юлиана от себя на долгий срок — читая лекции или вскрывая трупы в университетском морге, она могла в любой момент отвлечься и забежать проведать мальчика, а каждый вечер он уходил с ней домой. Пересекая же границу знакомого, безопасного Университета — с ними или с Лютиком — Юлиан словно оказывался оторванным от матери, отправлялся в путешествие, в которое сама она не могла за ним последовать, и Роше, три года не видевший собственного сына, хорошо понимал ее печаль. А ведь Иан, в отличие от Юлиана, был уже совсем взрослым.

Некоторое время ехали молча. Мальчик, прильнув к Роше, не глядел по сторонам, вообще почти не шевелился, и Вернон чувствовал, что, постарайся он отвлечь и развеселить его, это стало бы пустой тратой слов — хрупкое детское горе нельзя было подгонять, нужно было дать Юлиану самому смириться с последствиями принятого решения.

Первым тишину нарушил Иорвет. За последние годы он почти не выезжал из Оксенфурта, но эта оседлость, казалось, ничуть его не волновала. Роше знал — тот, кто большую часть жизни провел если не в бегах и скитаниях, то в поисках своего места в мире и борьбе за него, пустив корни, держался за них теперь всеми силами. Даже лишившись дома и не сумев обжиться в новом, Иорвет крепко уцепился за то окружение, из которого его не только не гнали, но где его считали своим и уважали. И его упорное нежелание видеться с Ианом могло бы стать далеко не главной причиной отказа уехать из Оксенфурта. Но, к счастью, из Вызимы пришло официальное приглашение от королевы Анаис посетить строившийся местный университет, а потому Иорвет был свободен и чист перед собственной профессиональной совестью.

Сейчас, одетый в простую охотничью куртку и дорожный плащ, эльф совсем не походил ни на серьезного профессора в синей мантии, чопорно кивавшего приветствующим его студентам, ни на того разбитого усталого незнакомца, каким Вернон заставал его, возвращаясь из Вызимы в последне время. Это снова был его Иорвет — легкий на подъем, готовый в любой момент отправиться хоть в увеселительную поездку в столицу, хоть на войну, лишь бы была дорога под ногами и цель путешествия. И, пожалуй, эта его метаморфоза стоила того, чтобы оторвать Зяблика от матери — присутствие Юлиана действовало на Иорвета куда сильнее, чем могли бы подействовать любые уговоры и увещевания Роше. Вернон был не против — лишь бы больше не видеть в родном взгляде той необъяснимой и неутолимой тоски, что он заметил в нем несколько дней назад, когда эльф признался, что чувствовал приближение старости. Совершенно глупым образом в старость супруга Роше не слишком верил, а вот в то, что он ощущал себя одиноким и несчастным — очень даже, и готов был на что угодно, лишь бы победить этих страшных демонов, против которых он один был совершенно бессилен.

— Хочешь поиграть в загадки? — спросил Иорвет, пуская своего коня ходом рядом с кобылой Роше. Юлиан встрепенулся, будто успел задремать в тягостной тишине, повернулся к спутнику и с сомнением переспросил:

— Загадки? Это как?

— Очень просто, — подхватил Роше, ловя странное, но очень приятное ощущение узнавания ситуации. Много лет назад, покинув благодатный мирный Туссент — хотя чего уж там, сбежав от его благодати и мира — они точно так же неспешно ехали по этой дороге, только в обратном направлении, и тогда на месте Юлиана был маленький Иан. Сын же и придумал игру в загадки, упорно втягивая в нее обоих родителей. — Кто-то из нас загадывает загадку, а остальные — стараются ее разгадать. Кто первый находит правильный ответ, придумывает следующее задание. Побеждает тот, чья загадка останется без ответа. Попробуем?

Юлиан немного посомневался, потом неуверенно кивнул.

— Только я почти не знаю загадок, — заметил он.

— Ничего, — подбодрил его Иорвет, — я тоже раньше не знал, но потом понял, как их придумывать. И Вернону еще ни разу не удалось меня обыграть.

— Потому что ты придумываешь нечестные загадки, — фыркнул Вернон, — и отгадки у них всегда совершенно нелогичные.

— Иану они легко давались, — улыбнулся Иорвет, и впервые за долгое время имя сына прозвучало в его устах легко, без вымученной отстраненности, — просто ты — глупый человек.

Роше цокнул языком и покачал головой.

— Ну ладно, мудрый эльф, ты предложил, ты и загадывай первым, — снисходительно разрешил он.

Иорвет на мгновение задумался.

— Ну ладно, начнем с простого, — выдал он наконец, — что тяжелее — пуд кирпичей или пуд гусиного пуха?

— Кирпичей, конечно, — смело заявил Юлиан, гордо вскинув голову. Вернон тихо хмыкнул — Иан такие загадки щелкал, как орехи — потом с сомнением покачал головой.

— А я вот не уверен, — сказал он, — может, еще подумаем, Юлиан?

— А чего тут думать? — Зяблик сдвинул брови — совсем как Шани, рассказывая об очередном странном случае в прозекторской, — кирпичи тяжелые, а пух — легкий. Но пуд пуха — это, наверно, очень-очень много, — мальчик замолчал на мгновение, потом его наконец осенило, — Одинаково! — почти выкрикнул он, подпрыгнув на седле так неожиданно, что кобыла под ним запряла ушами и зафыркала, — они весят одинаково!

— Отлично! — с нескрываемой гордостью объявил Иорвет — и Роше давно не видел, чтобы его эльф так искренне улыбался, — теперь твоя очередь, малыш.

Юлиан размышлял долго. Он явно оказался не готов к подобному результату собственного триумфа, и теперь совсем растерялся. Роше наклонился было к его уху, чтобы подкинуть ему вариант загадки, а Иорвет деликатно увлекся плывущими по небу облаками, чтобы этого не заметить, но Юлиан отмахнулся от непрошенного помощника.

— Не подсказывай, — осадил он глупого человека, и тот был вынужден отступить, — я все-таки знаю одну загадку. — проговорил он с достоинством, потом, вскинув голову, гордо продекламировал: — Порою грязными руками мы достаем его из брюк, подносим к дырке с волосами и раздается смачный звук. Что это?

Роше поймал совершенно шокированный взгляд Иорвета, и сам, должно быть, в этот момент выглядел ничуть не лучше. Похоже, матери Юлиана все же стоило получше следить за своим отпрыском…

— Где это ты узнал такую загадку? — стараясь контролировать собственный голос, спросил Иорвет, крепче вцепившись в поводья своего коня.

— От дядюшки Лютика, — гордо признался мальчик, — он, когда ему очень весело, иногда читает стихи, от которых все в «Хамелеоне» умирают со смеху.

— Я сдаюсь, — весомо заявил Иорвет и отвернулся. Вернон, у которого в голове, вместе с однозначным ответом на этот ребус, возникло множество однокоренных слов, которыми ему захотелось обложить проклятого барда, кивнул:

— Я тоже сдаюсь. Сложная загадка.

— Ничего не сложная! — радостно рассмеялся Зяблик, — это же носовой платок!

Вернону больших усилий стоило не выругаться в голос, а Иорвет вдруг рассмеялся, запрокинув голову — и когда в последний раз он смеялся так звонко и легко?..

— Ты победил, милый Зяблик, — объявил эльф, — а нам с твоим папой нужно научиться смотреть на мир пошире.

Ни он, ни Роше не осознали в первый момент, что именно произнес Иорвет. Повисла неловкая, гулкая пауза. Эльф снова отвернулся, будто обступавший дорогу редкий подлесок был самой интересной вещью на свете. Роше же негромко кашлянул. Юлиан — стоило отдать ему должное — ничуть не смутился и не стал поправлять эльфа. Возможно, факт победы в новой игре сделал его снисходительней к чужим ошибкам.

— Давайте дальше, — предложил он, но Вернон, взглянув на затылок Иорвета, покачал головой.

— Может быть, позже, — сказал он, — нам нужно придумать задачки посложнее — мы недооценили тебя, малыш.

Юлиан явно сник и нахмурился. Но печаль его длилась недолго.

— А ты знаешь какие-нибудь песни? — спросил он у Роше.

— О, прошу, не заставляй его петь! — Иорвет повернулся, и на лице его снова цвела улыбка — у Вернона от сердца немного отлегло, — однажды я взял с него обещание никогда этого не делать!

— Ну не так уж плохо я тогда спел, — обиженно заявил Роше, но послал супругу ответную улыбку, — но вообще-то Иорвет прав — лучше ты нам спой. Я был на твоем выступлении в Новиграде, и мне очень понравилось. Пусть и наш мудрый эльф это услышит.

Уговаривать Зяблика долго не пришлось — он, казалось, только и ждал такого предложения. Приосанившись в седле, расправив плечи, он запел чистым высоким голоском простую веселую песню о звонкой капели и весеннем солнце. Словно подчинившись его пению, утренняя дымка вокруг начала рассеиваться, облака в небе расступились, и первые почти по-настоящему теплые солнечные лучи лизнули просыпающийся после зимы лес. Зяблик пел, прикрыв глаза, легко попадая во все ноты, заставляя свой голосок переливаться и звенеть или плавно спускаться и вибрировать. Видимо, дядюшка Лютик сумел научить малыша не только похабным загадкам, и Иорвет, немного послушав, принялся негромко подпевать. Повинуясь настроению спутников, сам Роше тоже не смог сдержаться и тихо замычал в такт песне.

Когда перевалило за полдень, тягостное молчание утра совершенно рассеялось, как промозглый туман, и, когда Зяблик допел последнюю из своих песенок, спутники завели непринужденную беседу ни о чем. Иорвет рассказывал, как на последней лекции один из его студентов, явно желая блеснуть перед профессором интеллектом и оригинальностью, принялся жарко отстаивать идею о том, что Сопряжение Сфер — это псевдонаучный вымысел, и мир был создан таким, каким существовал здесь и сейчас. Роше легко мог представить, как ядовито Иорвет поставил зазнавшегося школяра на место. Зяблик слушал его внимательно, не перебивая — так словно понимал все, о чем рассуждал эльф, и лишь под конец его истории начал клевать носом. Мальчик заснул, прижавшись к Роше, и тот придержал его одной рукой, не сумев справиться с порывом прижать Зяблика к себе покрепче. Вернон бросил на замолчавшего Иорвета быстрый взгляд, но тот в ответ лишь мельком улыбнулся и прижал палец к губам.

Ехали, не спеша. По изначальному плану, до Вызимы путники должны были добраться в два дня, заночевав по пути в одном из придорожных трактиров. Роше помнил, как во время путешествия в Оксенфурт с Ианом, они с Иорветом укладывали мальчика на кровать между ними, всерьез опасаясь внезапного ночного нападения. Сейчас же дороги Темерии оставались безопасными, и в любой корчме можно было заснуть без страха быть зарезанным во сне. Это, конечно, была совместная заслуга Анаис и Гусика — королева активно занималась перестройкой деревень, следила за их состоянием и, находя нарушения, требовала ответов у старост, губернаторов и землевладельцев. Имперские же патрули поначалу обеспечивали исполнение ее требований и безопасность на большаках и в окрестных лесах — позже этим крестьяне занялись уже собственными силами.

На ночь путники остановились где-то посреди бескрайних черных после зимы полей, в маленькой деревушке на несколько опрятных хат. Корчмарь — мрачный грузный мужчина со шрамами на лице, явно помнивший еще последнюю войну с Нильфгаардом, поставил перед ними миски с кашей, печеным картофелем и заячьим рагу, а потом вдруг пристально посмотрел на Роше и сказал задумчиво:

— А ведь я тебя знаю.

Вернон окинул человека внимательным взглядом, силясь припомнить его лицо, но в памяти было совершенно пусто.

— Я Милко, — помог ему корчмарь, — сын кузнеца из Яворника. Был у партизан на побегушках в Третью войну.

Роше перехватил быстрый, отчего-то очень тревожный взгляд Иорвета, но поспешил приветливо улыбнуться мужчине.

— Это было двадцать лет назад, — заметил он, не признавая сразу факта того, что они и впрямь были знакомы.

— Верно, — хмыкнул Милко, — и ты с тех пор совсем не изменился, командир. Эльфская кровь…- человек понимающе покивал собственному утверждению, и Вернон решил ухватиться за эту возможность. Его имя и лицо были в Темерии хорошо известны, и для того, чтобы вопиющая молодость бывшего регента и нынешнего капитана тайной службы Ее Величества не вызывала лишних вопросов, было пущено сразу несколько слухов, объясняющих это. Родство с эльфами было самым простым и самым ненадежным из них. Роше не мог себе представить, кто вообще мог поверить в это — Юлиан, полукровка, больше походил на своего эльфа-отца. У него даже в таком нежном возрасте уже прорисовывались правильные красивые черты лица и изящество тела, в наличии были также аккуратные заостренные уши и тот самый пресловутый «исключительный разум». Вернон же за эльфа мог сойти разве что в полной темноте, не говоря ни слова.

— Рад тебя видеть, Милко, — ответил он наконец, — ты, я смотрю, неплохо устроился.

— Милостью Ее Величество Анаис, — ответил корчмарь.

Вернон, ясно давая понять, что разговор окончен, поднял свою кружку с горячим отваром шиповника.

— Да здравствует королева! — объявил он. Иорвет и Зяблик сидели, прижавшись друг к другу, и следили за разговором молча — Юлиан — с любопытством, а эльф — со скрытой тревогой, напрягшись, будто готов был в любой момент броситься через стол на корчмаря и перерезать ему глотку, реши он зайти в своих рассуждениях слишком далеко.

— Да здравствует, да здравствует, — подтвердил корчмарь. Он мельком посмотрел на спутников Роше, потом, не спросив разрешения, сел за стол и даже чуть надвинулся на собеседника, — А что, командир, в столице-то все тихо? Мы здесь в глуши живем, но тоже кое-что слышим.

Вернон нахмурился. Разговор принимал неприятный оборот, и Милко явно рассчитывал и дальше вести его по этому странному руслу.

— Столица продолжает строиться, — ответил он миролюбиво, но по старой привычке принялся прикидывать, сколько времени потребуется, чтобы выхватить нож из сапога, и успеет ли Иорвет прикрыть глаза Зяблику, — Ее Величество весной открывает Вызимский Университет, слыхал о таком?

— Слыхал, как же, — кивнул Милко, — только мы-то, деревенские, в университетах не учимшись. Нам и дела нет до этих ученых. А вот за свободную Матушку Темерию я завсегда выпью. Как в прежние времена, да, командир?

Роше выдержал прямой пристальный взгляд его глаз и даже нашел в себе силы снова скупо улыбнуться.

— За Матушку Темерию, — подтвердил он, сделав еще один глоток из кружки.

— Приготовьте нам комнату, — подал голос Иорвет. Его тон звучал твердо, в нем проскользнули прежние командные нотки — так же в прежние времена он отдавал приказ своим бойцам скрыться в ветвях и держать луки наготове, — мальчик устал, — эльф приобнял Зяблика за плечи, притянув его к себе, словно хотел огородить от непрошенного собеседника.

— Это пожалуйста, — Милко встал, еще раз посмотрел на Роше, а потом отошел от стола, не оборачиваясь.

Когда Юлиан заснул, прильнув к Иорвету, в свежей жесткой постели, эльф в ночном полумраке прямо посмотрел на Роше, которому тоже не спалось.

— Что хотел этот гребанный человек? — спросил он шепотом на Старшей Речи, будто опасаясь, что Милко подслушивал под дверью.

Роше помолчал немного, потом ответил совершенно честно:

— Я не уверен, но, похоже, здесь, в глуши, начинают ходить те же разговоры, что ходили в последний год моего регентства. Пожив немного в мире, темерцы начинают вспоминать, что все они — граждане Империи, и это снова начинает им не нравиться.

— И он хотел проверить, не желаешь ли ты собрать новое ополчение против ига южного захватчика? — в тоне Иорвета слышалась горькая ирония, но спрашивал он совершенно серьезно.

— Едва ли, — ответил Роше, немного подумав, — в прошлый раз я лишился имени и гражданства за то, что, по мнению темерского народа, лег под Императора. И все знают, чьей милостью мне удалось все это вернуть. Думаю, это скорее была угроза, чем деловое предложение.

Иорвет промолчал, и больше до самого утра они не разговаривали.

Утром за стойкой путников встречал не Милко, а высокая полная девушка с толстой русой косой. Она улыбнулась Роше, и в глазах ее не мелькнуло ни тени узнавания. Трактирщица, представившаяся Марфой, не обращая внимания на взрослых, всю свою приветливость тратила на маленького Юлиана. Тот, явно привыкший к девичьему вниманию, держался, как столичный франт, и не отказался от предложения взять сладких пирожков в дорогу.

Выехали поздно — солнце уже высоко стояло в небе, хоть и не слишком грело. Роше поплотнее закутался в плащ, и Иорвет, взявший Зяблика к себе на седло, прижал мальчика теснее, словно боялся, что тот упадет с лошади. Весь путь до столицы Вернон старался не думать о вчерашнем разговоре, хоть и решил для себя, что нужно непременно поговорить с Анаис о народных настроениях. Едва ли, конечно, королева сама не догадывалась о том, что происходит, но Вернон, охваченный внезапной тревогой за ее благополучие, хотел убедиться, что ей видна вся картина происходящего.

В Вызиму прибыли в сумерках. До назначенного представления циркачей оставалось еще два дня — Вернон сразу решил прибыть в столицу пораньше, чтобы дать Иорвету время приготовиться к встрече с сыном.

На Храмовых воротах стража отдала Роше честь, и было видно, что в глазах Зяблика от этой простой церемонии глупый человек заметно вырос — мальчик до конца не верил в байки о том, что в Темерской столице Вернона уважали, и что королева Анаис считала его своим папой. В последнем Юлиану еще предстояло убедиться — Роше рассчитывал официально представить названной дочери юного музыканта и предложить ей позволить ему тоже выступить при дворе. Но почтительных взглядов солдат для Зяблика пока оказалось достаточно.

Они проехали по тихим вечерним улицам столицы, и Юлиан, не выбиравшийся вместе с дядюшкой Лютиком дальше Новиграда, на этот раз с жадным любопытством глазел по сторонам. Роше было отрадно осознавать, что, даже по сравнению с Жемчужиной Севера, его родной город за последние годы похорошел настолько, чтобы поразить воображение маленького искушенного гостя. Улицы были светлыми и чистыми, мощенными свежей брусчаткой. Дома — перестроенные, заново покрашенные — смотрели на путников желтыми глазами окон. Путники проехали через небольшую торговую площадь — все лавочки были, конечно, уже закрыты, но здесь тоже царил благостный порядок. Фонтан в центре площади еще не работал после зимы, но мраморная чаша сияла белизной — Ани не любила лишних украшений — ни на себе, ни в своем окружении, но такие маленькие яркие детали делали безликий многолюдный город живым и уютным, привлекательным для гостей и приятным для местных. Эту простую мудрость — Роше точно это знал — до Ани донес никто иной, как Гусик, художественно одаренный и привыкший к нильфгаардской роскоши, но обладавший тонким вкусом, чтобы отделять лишний китч от настоящей красоты. Фонтан, должно быть, тоже привезли из Нильфгаарда.

— Куда мы едем? — спросил вдруг Иорвет, которого убранство столицы, казалось, ничуть не интересовало.

— Домой, — ответил Роше с улыбкой.

— Я думал, ты живешь во дворце, — заметил эльф скептически.

— Вот уж нет, — фыркнул Вернон, — ни за какие коврижки я бы не согласился снова жить во дворце — и Ани это отлично известно.

Эльф недоверчиво хмыкнул, но спорить не стал.

Чтобы купить для Иорвета дом в Оксенфурте, в свое время Вернон продал участок земли с сожженной хижиной, где прошло его несчастливое детство, но позже, поняв, что большую часть времени ему теперь предстояло проводить не в окрестных лесах и не на фронте, а в столице, Роше приобрел для себя маленький дом в одном из новых районов Вызимы, возведенных на месте бывших трущоб. Жилище было не бог весть, какое шикарное, даже напротив — он почти не заботился ни о внутреннем убранстве, ни об уюте — была бы кровать, чтоб спать, и стол, чтобы читать и писать письма. Но Вернон не переставал надеяться, что рано или поздно Иорвет войдет в этот дом, может быть, чтобы остаться в нем навсегда. Вероятно, его нежелание украшать и обустраиваться было связано с тем лишь, что он мечтал, чтобы эльф сам развесил по стенам собственноручно вырезанные книжные полки, захламил маленькую кухню, застелил постель вышитым покрывалом и разбросал повсюду свои бумаги и перья. Потому, открывая неприметную дубовую дверь, Роше ощутил прилив теплого волнения.

Иорвет, держа Зяблика за руку, вошел в неосвещенный узкий коридор, но оглядываться по сторонам не стал.

— Горячая вода у тебя есть? — спросил он, — нужно умыться с дороги.

— Будет, — пообещал Роше, провожая спутников в кухню.

Он принялся разжигать очаг. Юлиан, во всю зевавший от усталости, плюхнулся на деревянную скамью у стола, и Иорвет, присев на колени, заботливо помог ему стянуть сапоги. За время долгого отсутствия хозяина дом успел выстыть, и сырые поленья разгорались плохо и дымили. Иорвет, раздраженно фыркнув, оттеснил Роше от очага и сам взялся за дело. Вернону оставалось сходить за водой и спуститься в маленький погреб за едой для позднего ужина.

Когда он вернулся, огонь уже мирно трещал в очаге, а Иорвет сидел за столом, держа голову прикорнувшего мальчика на своих коленях, и поглаживал его по золотистым волосам. Эльф поднял взгляд на человека и неожиданно ласково улыбнулся.

— По крайней мере, здесь не так паршиво, как было в твоей пещере, — заметил он шепотом. — и пахнет получше.

— И кровать мягче, — пообещал Роше с ответной улыбкой.

Поужинали они скромно и быстро. Юлиан, слишком вымотанный дорогой, чтобы есть, начал капризничать — вчерашний ужин в корчме посреди темерской глуши, показался ему настоящим пиршеством, а вот плоды рук глупого человека в маленьком столичном доме он употреблять наотрез отказался. Вернон начал тонкую дипломатическую игру, вооружившись ложкой, и заливал в рот Зяблика густой бульон, стоило тому зазеваться. Тарелка наконец опустела, а Юлиан окончательно проиграл битву со сном.

Иорвет, почти не притронувшийся к своей порции, встал из-за стола и поднял Юлиана на руки. Эльф тоже выглядел усталым и бледным, и снова начал напоминать самого себя таким, каким застал его Роше пару недель назад в Оксенфурте.

— Ну, показывай свою мягкую кровать, — велел Иорвет, и Вернон покорно повел его на второй этаж.

Спальня мало отличалась от прочих помещений дома. За исключением одной маленькой детали, которую эльф заметил, едва переступив порог.

— Что это? — спросил он после короткой паузы. Вернон проследил за его взглядом и усмехнулся. Раму для портрета он сделал собственными руками, и получилась она не слишком ловко. Но за первый удачный опыт ее вполне можно было засчитать.

— Работа Гусика, — ответил Роше с неожиданным смущением, — он рисовал по памяти, но, мне кажется, ухватил нужное настроение.

Иорвет на небольшой картине, написанной в приглушенных мягких тонах, едва заметно улыбался. Он был облачен в простую белую рубаху, обнажавшую длинную изящную шею, и чернильные ветви терялись где-то под распахнутым воротом. Лицо было написано вполоборота, зрячей стороной к зрителю, тяжелые черные ресницы — чуть опущены, волосы откинуты назад, не скрывая шрама и зияющей пустой глазницы, но Гусик изобразил их тонкими мазками, сделав из увечья дополнительный штрих к эльфской красоте. Таким Роше часто видел Иорвета по утрам, когда тот еще не успевал толком проснуться и начать традиционно ворчать на холод в комнате или слишком ранний час. Было совершенно удивительно, как Гусику удалось ухватить это рассеянное нежное выражение его взгляда, которого юный художник никогда не видел.

— Зачем это здесь? — Иорвет покрепче сжал в руках Зяблика и требовательно посмотрел на Роше. Тот, потупив взор, пожал плечами.

— Я скучаю по тебе каждый день, — просто ответил он.

Лицо Иорвета едва заметно дрогнуло. Он аккуратно уложил Зяблика в постель, накрыл его одеялом — к счастью, оно не успело отсыреть, пока под ним никто не спал — а потом взял Роше за руку и решительно повел его за собой.

В кухне, где следы позднего ужина еще не были убраны, эльф педантично отставил в сторону тарелки и кружки, уселся на стол и поманил Роше к себе легким взмахом руки, и когда тот подошел, обнял его за шею и прильнул всем телом.

— Я так люблю тебя, мой глупый человек, — выдохнул эльф, мазнув губами его ухо и обжигая горячим вздохом.

В том, с каким жаром Иорвет отдавался ему в ту ночь, не было ни капли прежней усталости и тоски, и Вернон, сжимая его в судорожных крепких объятиях, топя стон в глубоком поцелуе, совершенно забыл о собственных тревогах и сомнениях. Они были вместе, как и много лет до этого, но сегодня — действительно едины, словно все эти годы вовсе не существовали.

Наутро Вернон проснулся один в пустой кровати, и в первый момент смертельно перепугался. Половина Иорвета, где он спал вместе с Зябликом, была сбита, но пуста и холодна. Прислушавшись, однако, Роше услышал доносившиеся с первого этажа голоса и звонкие переливы зябликового смеха.

На кухне царил Иорвет. Он уже успел спуститься в погреб, сходить за свежей водой, и теперь колдовал над очагом, вдохновенно готовя что-то к завтраку — Вернон поклялся себе, что съест все, что бы он ни приготовил, даже если каша окажется пригоревшей, а в оладьи вместо сахара эльф положит соль.

Зяблик сидел за столом, вооружившись неведомо откуда взявшимися карандашами и бумагой — видимо, их привез среди своих вещей Иорвет — и вдохновенно рисовал что-то, едва взглянув на явление хозяина. Роше устроился рядом с ним, не спеша вмешиваться в эльфский ритуал приготовления завтрака, и взглянул на картину. Зяблик нарисовал кого-то, облаченного в длинное синее платье с чем-то, напоминающим наконечники стрел по подолу.

— Это Иорвет? — поинтересовался человек, и Юлиан наградил его осуждающим взглядом.

— Это королева Анаис, — заявил он, — не видишь что ли — это темерские лилии, как на штандартах у ворот.

Вернон хмыкнул.

— Да, теперь вижу, — подтвердил он.

Иорвет, балансируя тремя тарелками в обеих руках, появился у стола, наградил Роше ехидной улыбкой и строго велел Зяблику:

— Убери карандаши, после завтрака дорисуешь.

Зяблик нахмурился.

— Я почти закончил, — попытался возразить он.

— Живо! — осадил его эльф, и мальчик вынужден был повиноваться.

Пока Юлиан складывал художественные инструменты, Вернону достался быстрый, но слишком жаркий для такого раннего часа поцелуй.

— Надеюсь, ты вытер стол? — шепнул человек, и эльф отвесил ему шутливую оплеуху.

Каша, приготовленная Иорветом, была немного пресной — он явно боялся переложить соли — но вполне съедобной. Конечно, Вернону снова пришлось сражаться с нежеланием Юлиана припасть к кулинарному искусству эльфа, но, заметив, с какой нежностью Иорвет наблюдает за его попытками обмануть малыша, Роше принялся за дело с удвоенным старанием. Мальчик, впрочем, был настроен на войну серьезно. Он отворачивался от ложки, зажимал рот руками и даже принялся хныкать — на глазах у маленького артиста выступили крупные горькие слезы.

— Если все не доешь, — неожиданно пришла поддержка кавалерии в лице Иорвета, — мы с Верноном пойдем во дворец здороваться с королевой, а тебя оставим дома.

Аргумент сработал. Юлиан взвесил свои шансы на победу и остаток каши съел с непроницаемым мужественным лицом нильфгаардского офицера, которого вели на допрос к Императору. А когда над полем боя взвились победные стяги злых взрослых, побежденный Зяблик даже помог Роше убрать и помыть посуду.

Во дворец решили пойти пешком. Погода стояла неожиданно ясная для этого времени года, и улицы, умытые первым ночным дождем, сияли в солнечных лучах. Юлиан, ухватившись за руки обоих спутников, вышагивал в новенькой яркой куртке, которую дала ему в дорогу Шани, и гордо озирался по сторонам, словно прикидывая, где бы лучше провести первое собственное выступление. Обходить неглубокие редкие лужи мальчик отказывался, и взрослым приходилось приподнимать его с обоих сторон за руки, чтобы помочь их перепрыгнуть, не испачкав сапожек.

На Торговой площади, конечно, пришлось задержаться у лавочки, торгующей свежей выпечкой, и Юлиан, прежде отрицавший необходимость полуэльфского организма в пище земной, с радостью умял большую, посыпанную сахаром плюшку. У следующего прилавка ему достался зеленый прозрачный леденец на палочке, и торговка, улыбаясь мальчику, отказалась брать с Роше за него деньги. Умение очаровывать случайных девиц Зяблик явно перенял у своего знаменитого опекуна и вовсю им пользовался.

На площадь перед дворцом они добрались уже к полудню. Роше сперва подумывал войти в королевские чертоги одним из тайных проходов, но потом решил доставить Зяблику удовольствие и провести его через центральные ворота, по всем правилам, мимо торжественной стражи в голубых доспехах и с алебардами в руках.

У самых ступеней дворца мальчик вдруг остановился, обернулся и радостно вскрикнул.

— Смотрите! — он указал куда-то липким от сахара пальчиком, — это же Виктор!

Роше и Иорвет обернулись одновременно. На площадь и впрямь въезжал одинокий всадник на невысокой гнедой кобыле, лицо его было наполовину скрыто под капюшоном простого дорожного плаща, но это не помешало Вернону узнать его. Заметив знакомых, Виктор подъехал ближе, спешился, откинул капюшон за спину и приветливо улыбнулся.

— Вот ужнеожиданная встреча! — сказал он, — вы тоже на аудиенцию к королеве?

— Мы идем поздороваться с королевой, — с достоинством поправил его Зяблик — по его твердому убеждению, на аудиенции ходили лишь те, кого королева не особенно желала видеть.

Виктор рассмеялся. Роше заметил, что одет юноша был в не слишком кричащий, но сшитый по последней реданской моде синий кунтуш, повязанный вышитым кушаком. Человеку подумалось, что впервые с момента знакомства он видел молодого чародея не в университетской мантии или армейском гамбезоне, и щегольской наряд, сшитый точно по фигуре, смотрелся на Викторе так, словно он примерил отцовскую одежду, не слишком подходящую по размеру.

— Это большая честь, — заметил, меж тем, юноша, совершенно серьезно глядя на Зяблика, — и ты, я смотрю, полностью готов к этой встрече, Юлиан?

Зяблик кивнул и приосанился.

— А я вот, честно признаться, просто в ужасе, — Виктор поднял взгляд на Роше, — я еще и во владения толком не успел вступить, а меня уже призвали ко двору для официальной встречи. Может быть, нужно было притащить с собой кого-то из охраны — для серьезности?

Роше слышал, что ассистент Ректора неожиданно для всех получил в наследство титул темерского барона и все его владения, но эта новость не слишком его заинтересовала. Барон Кимбольт, по словам вездесущего Талера, скорее бы завещал все свое имущество шелудивой собаке, собственному повару или королеве Адде Реданской, чем позволил бы ему отойти в казну Императора. И то, что у него нашелся наследник, было совсем неудивительно — Виктор был реданцем, и происхождение его вызывало большие сомнения, но старый шпион полагал, что лучше уж так, чем доказывать всем, что завещание Кимбольта было подделано реданской разведкой или старик написал его в предсмертном бреду. А уж внуком Виктор приходился барону, или просто слишком старательно «наглаживал сморщенные бароновы причиндалы», было совершенно неважно. Вступая в права наследования и принимая титул, юный реданец обязался принять темерское гражданство, а этого для интересов короны было достаточно.

— Брось, — отмахнулся Вернон, — Ани просто любопытно на тебя взглянуть. Она терпеть не может ничего официального, так что аудиенция твоя, скорее всего, закончится под лавкой застольного зала с бутылкой эст-эста в обнимку.

— Ани? — темные брови Виктора вдруг тревожно сошлись над переносицей.

— Ну да, — удивленно подтвердил Роше, вглядываясь в побледневшее лицо парнишки, — так ее зовут.

Виктор моргнул, сглотнул и неловко одернул свой кунтуш. Странным образом имя королевы подействовало на него, как последняя капля, переполнившая чашу страха.

— Идем, кулема, — второй раз за утро Иорвет выступил в качестве спасителя ситуации. Он не питал к Виктору никаких теплых чувств, но на растерянного юношу, видимо, жалко было смотреть даже ему, — представим тебя королеве вместе с Зябликом.

— Только меня — первым! — запротестовал Юлиан.

Виктор же поднял полный благодарности просветлевший взгляд на Иорвета и несмело улыбнулся.

— Правда? — переспросил он очень тихо.

— Правда-правда, — Роше похлопал его по плечу и подтолкнул к дворцовой лестнице, — держись нас — с нами не пропадешь, малыш.

 

========== Королевские церемонии ==========

 

Единственным королем, с которым Виктор разговаривал лицом к лицу, был Франциск Бедлам, но едва ли аудиенция у него была хоть чем-то похожа на ту, что предстояла теперь.

Конечно, приглашения от темерской правительницы следовало ожидать — не каждый день один из самых известных ее подданных оставлял все свое имущество никому не известному, нежданно обнаруженному внуку, и Виктор догадывался, какими слухами готова была обрасти его скромная персона при дворе Анаис. Окажись он сам не на собственном месте, непременно обсудил бы с госпожой Ректором, за какие такие заслуги барон Кимбольт внес в свое завещание одно-единственное имя, разом утерев нос всем дальним родственникам и императорскому казначею, может быть, даже вкинул бы в академическое сообщество парочку пикантных слухов, чтобы понаблюдать, во что эта история превратится, кочуя из уст в уста. Но Виктор был на своем месте, и красочные подробности его общения со знаменитым дедом предстояло придумывать другим. Признаться, он бы с удовольствием послушал, что уже сейчас болтали о нем те, до кого дошла эта новость — хотя бы ради того, чтобы на встрече с королевой не стоять дурак дураком, а подтвердить самые сочные из них. Дурная репутация была лучше, чем никакой — это Виктор твердо усвоил, работая в Университете. Удивить всех простыми поступками обычного человека можно было, лишь борясь с собственным одиозным образом, а не завоевывая признание с нуля.

Однако Виктор полагал, что судьбоносная встреча с коронованной особой должна была состояться все же после его официального вступления во владения — Виктору предстояло принять темерское гражданство, и он готовился гордо сообщить Анаис и ее советникам, что вообще-то родился в Вызиме, и сознательно не стал пользоваться правом всех беженцев возвращаться в родные места сразу после войны. Отчего-то Виктору казалось очень важным подчеркнуть, что гражданином Редании он являлся не по праву рождения, а по собственному выбору, а, наследуя барону, делал всем огромное одолжение. Но королева сделала ход первой, и Виктору оставалось лишь принять ее неожиданное приглашение.

Филиппа, с которой новоиспеченный барон общался всего раз и через мегаскоп в кабинете барона, сказала ему, что в аудиенции не было ничего страшного — королева Анаис просто хотела взглянуть на него, а чародейка была достаточно уверена в обаянии своего подопечного, чтобы не сомневаться — при дворе он всех очарует. Очаровывать никого Виктор не собирался, да и насчет собственного обаяния у него были большие сомнения, но слышать такие слова от наставницы было приятно.

Когда первый шок от предстоящей встречи прошел, Виктор столкнулся с новой серьезной проблемой — на прием к королеве ему было решительно нечего надеть. Живя в Университете, он не слишком заботился о собственном гардеробе — парочка чистых рубашек, простой дублет и плащ на случай, если приходилось выходить в город, зимний плащ и студенческая мантия — вот и все, что ему было нужно. На торжественные вечера в доме ныне покойного деда Виктор являлся в одеянии скромного школяра, чем, само собой, выгодно выделялся на фоне разодетых гостей, и внушал барону лишний повод воспринимать себя серьезно. Сейчас же, едва вступив во владения, Виктор не успел посетить портного и заказать приличествующие разным случаям одеяния. Приходилось обходиться тем, что есть. Нарядный синий кунтуш, нашедшийся в глубинах его добаронского имущества, послужил Виктору лишь однажды — Филиппа велела сшить его для подопечного перед визитом ко двору королевы Адды — но та аудиенция так и не состоялась, и кунтуш преданно ждал своего звездного часа — и вот, наконец, похоже, дождался.

Во всю эту суету вокруг предстоящей аудиенции Виктор погрузился со скрытой радостью. Эти вопросы — несомненно, очень важные, требующие немедленного решения — помогли ему отвлечься от воспоминаний о встрече в лесу, перевернувшей — без преувеличений — всю его жизнь. Прежде, прочтя бесчисленное множество любовных романов, изучив все их сюжетные ходы и штампы, Виктор не верил, что в реальной жизни возможно нечто подобное. Для того, чтобы влюбиться друг в друга, героям этих сказок для одиноких дам требовались мгновения, обмен взглядами и робкое прикосновение к руке. В жизни же все было гораздо сложнее — люди могли годами жить бок о бок, разговаривать на самые разные темы, находить друг в друге симпатичные черты и делиться сокровенным, и все равно так и не подойти к тонкой грани любви. Любовь продавалась и покупалась, ее использовали в политических играх и как метод шантажа, ею прикрывались, отправляясь совершать страшные преступления или безрассудные подвиги. Ею объясняли естественное желание плодиться и размножаться. Но встретить кого-то, и сразу понять, что именно этого человека будешь любить всю оставшуюся жизнь, было решительно невозможно. Виктор верил в это до последнего, пока сам не встретил такого человека.

Ани и ее спутник решительно отказались от приглашения в гости, бросив его, едва баронское имение замаячило на горизонте. Вернувшись в замок с той судьбоносной прогулки, растерянный барон, пользуясь своим пока не утвержденным правом, велел разузнать, сколько в его владении имелось ловчих и лесничих, есть ли у них дочери и как их зовут. Услужливый управляющий сообщил Виктору, что у него на службе состояла целая дюжина специалистов по лесным делам, но дочки их были слишком маленькими, чтобы его заинтересовать. Думать о том, что Ани, упоминавшая своего мужа, была еще и матерью одной из этих дочек, было почти невыносимо, и Виктор отказался от поисков в этом направлении. Она, словно принцесса-нищенка из сказки, сбежала до наступления полуночи, не оставив ему для опознания даже хрустальной туфельки — или хоть кожаного сапога. И надеяться оставалось лишь на новые превратности судьбы. Может быть, в баронских традициях была та, что позволила бы Виктору объявить права на жену своего подданного, пусть бы даже прогрессивное темерское общество осудило его за самоуправство — борьба за любовь не знала моральных ограничений. По крайней мере, в любовных романах. Найти и похитить Ани у супруга, который непременно оказался бы пьяницей и извергом, могло оказаться одним из тех безрассудных подвигов, что герой совершал до того, как наступало «долго и счастливо». Но след прекрасной возлюбленной пока затерялся в темном весеннем лесу.

Виктор, привыкший действовать последовательно, решил, что в делах сердечных тот же метод тоже мог неплохо сработать, а потому собирался сперва справить все формальности, а потом уже начинать злоупотреблять новообретенной властью. И в этом смысле, приглашение к королеве на ковер пришлось как раз кстати.

Прибыв в Вызиму, однако, Виктор оробел. Он мало интересовался политикой — мог поддержать легкую беседу или высказать свое весомое, но ничем не подтвержденное мнение в светской дискуссии, но личность правительницы Темерии для него оставалась тайной. Он знал о ее делах и ошибках, но вблизи никогда не видел, а грязных слухов, обычно окружавших любого мало-мальски влиятельного человека, до него не доходило. Королева Анаис, супруга Императора Нильфгаарда, была доброй правительницей, выступавшей за прогресс и популяризацию образования, но истории о том, как она открыла первую на Севере ткацкую фабрику или подписала указ о повсеместном строительстве деревенских школ, ничего не добавляли к представлениям об ее личности, и Виктор, въезжая в городские ворота, начал сомневаться, что его бравада насчет собственного гражданства могла бы произвести на нее должный эффект. Скорее всего, Анаис просто посмеялась бы над его заявлением и ответила, что считать он может как угодно, но имперские налоги касались теперь и его, вне зависимости от его убеждений.

То, как Виктор запомнил Вызиму, было совсем не похоже на то, что он увидел, проехавшись по улицам столицы. Конечно, покидая оккупированный город вместе с матерью, он был еще слишком мал для взвешенного мнения, да и, живя здесь, они совсем не бедствовали. Матушка была хорошей мастерицей, за ее услуги щедро платили, Виктор никогда не голодал и не задавался вопросом, откуда что берется. Дом их стоял в небогатом районе, но и не в трущобах. Но даже в сравнении с нежными детскими воспоминаниями, Вызима разительно изменилась с тех пор. Дома стали выше, чище и как-то даже величественней. Деревянных зданий почти не осталось — видимо, королева опасалась пожаров, и не жалела денег на перестройку. На улицах было чисто — и сложно было представить, что по ночам столица превращалась в опасную городскую чащу, в которую в прежние времена опасались выходить даже жители богатых районов вокруг дворца. И чем ближе к королевской резиденции подъезжал Виктор, тем больше истончалась его уверенность в себе — бросать в лицо той, кто сделал Вызиму такой, какой она была сейчас, свои патриотические заявления честного реданца, казалось все более неприличным и глупым. Может быть, следовало просто поклониться королеве, присягнуть ей в верности, убраться восвояси и заняться истреблением браконьеров на собственных землях, как взрослый разумный барон?

Заметив на площади перед дворцом сразу три знакомых лица, Виктор воспрял духом. Профессор Иорвет и Вернон Роше с двух сторон держали за руки маленького Юлиана, любимца всего Университета, и, какой бы неожиданной ни была эта встреча, молодой барон с радостью ринулся к ним, как к спасительному сухому островку посреди бескрайних болот. Профессор, конечно, встретил его недовольным тяжелым взглядом. Виктор не знал, чем заслужил вечное раздражение с его стороны, но догадывался, что эльф просто следовал сложившейся в Университете традиции — если не можешь бросить свое недовольство в лицо Ректору, убивай гонца, а уж его восставший труп донесет твое мнение до руководства. И Иорвету совсем необязательно было знать, что, едва завидев его имя в списке претендентов на должность на факультете философии, Филиппа сделала такое лицо, с каким рассуждала обычно только о заведшихся в подвале Третогорского дворца крысах. Должно быть, госпожу Ректора и будущего преподавателя связывала какая-то общая неприятная история, и, не разбираясь в ней, Виктор тогда напомнил чародейке, что политика Редании и репутация Университета только выиграли бы от расового разнообразия в преподавательском составе. Филиппа, для которой общее благо всегда было важнее личных неприязней, согласилась, дав возможность Иорвету ненавидеть Виктора от души и на законных основаниях.

Сегодня, однако, эльфский профессор ограничился лишь мимолетным надменным взглядом, а спутники его и вовсе приветствовали Виктора, как родного. Он легко и с радостью ухватился за предложение своего бывшего командира составить им компанию. Вернон Роше, в отличие от супруга (а статус их отношений для Виктора, в отличие от университетских сплетников, был вполне очевиден), всегда был с ассистентом Ректора приветлив и учтив, лишь подтверждая догадку, что вне официальных связей пресловутое обаяние Виктора имело хоть какой-то вес. Они не переступали границ приятного, ни к чему не обязывающего знакомства, но в памяти молодого чародея еще очень свежи были воспоминания о прошедшей войне. Он чувствовал, что рассказывать Вернону Роше о своем восхищении, было бы лишней фамильярностью. Бывший командир создавал о себе впечатление человека, неподвластного лести, и оценивающего самого себя не по прошлым заслугам, а по тому, как проживал каждый новый день. И потому Виктор ограничивался лишь тем, что держался с бывшим командиром чуть более приветливо, чем с другими. И только одно в надежном, как Третогорские стены, образе командира сейчас взволновало Виктора — то, как с его уст легко и непринужденно сорвалось знакомое имя, которое в последние дни молодой барон шептал по ночам в надежде, что его обладательница явится ему во сне. До сих пор ему не приходило в голову, что королеву Анаис, вероятно, звали так же, как его таинственную возлюбленную — имя было прекрасным, но совсем не редким. Может быть, его Ани даже назвали в честь правительницы… Хотя едва ли — отважная охотница была почти одного возраста с королевой, и, вероятно, в год их рождения это имя было просто очень популярным. С чего иначе королю Фольтесту называть так свою младшую дочь?

К главным воротам дворца подходили все вместе. Маленький Юлиан, свет и радость всего Университета, гордость родителей и глоток свежего воздуха в душной академической среде, вышагивал рядом со спутниками, как наследный принц, чьего визита все при дворе ждали с нетерпением, и Виктор решил последовать его примеру. Он расправил плечи, поднял подбородок, но, перехватив немного насмешливый взгляд профессора Иорвета, одернул себя и пошел нормально, не нагоняя на себя лишнего пафоса. Тем более, что с юным Зябликом соревноваться все равно было бесполезно.

Стража у ворот приветствовала Вернона Роше, по спутникам же его едва скользнула взглядами — по их мнению, должно быть, барон Кимбольт должен был являться пред очи королевы в сопровождении гвардейцев и фанфар, а никак не в старом кунтуше и на старой кляче. Маленький Юлиан с любопытством посмотрел на вытянувшихся стражников, удовлетворенно кивнул — его ожидания, видимо, были вполне оправданы такой встречей, и их почтение он записал на свой счет. Им сообщили, что королева ждет в Тронном зале, и Роше заметно нахмурился.

— Похоже, ты важная шишка, сынок, — обратился он к Виктору с шутливым уважением в голосе, — до сих пор Анаис принимала гостей в Тронном зале, только если ей нужны были от них новые серьезные инвестиции. Ты, значит, унаследовал большое состояние?

— Не то чтобы, — пожал плечами Виктор. Это заявление сбило с него остатки спеси — для него, похоже, было сделано какое-то многозначительное исключение, мотивов которого не понял даже бывший регент, называвший королеву милым прозвищем.

У дверей Тронного зала их остановили. Гвардейцы, одетые куда более торжественно, чем их товарищи у ворот, отдали честь командиру, и один из них, явно тушуясь, заявил:

— Прошу прощения, капитан, но королева ожидает визита барона Кимбольта. Вас просили обождать.

Юлиан, уже привыкший к роли почетного гостя, заметно скуксился и уныло взглянул на спутника — от такого разочарования в чужих глазах любой на его месте вполне мог бы разувериться в жизни и отправиться бросаться с городской стены. Но Виктор решил спасти положение, благо на этот раз он и впрямь оказался хозяином положения.

— Барон Кимбольт — это я, — заявил он, выступая вперед, — а это — мое сопровождение.

Профессор Иорвет за его спиной громко фыркнул, но возражать не стал. Юлиан же, предавая своих прежних спутников, ухватился за руку Виктора, найдя в нем новый пропуск в высшее общество. Гвардеец окинул возможного самозванца скептическим взглядом, немного помедлил, но потом кивнул, и двери Тронного зала перед ними распахнулись.

Первым, кого узнал Виктор, оказался ведьмак Ламберт. Он, облаченный в простую черную куртку и на этот раз вооруженный двумя мечами, стоял за троном королевы, не позаботившись о том, чтобы церемонно выпрямиться и принять подобающий торжественному случаю вид. Заприметив Виктора, он подмигнул ему, и сердце молодого барона пропустило удар.

Не любящая официоз добрая королева Ани сидела на троне — с головой, увенчанной золотой короной с лилиями, облаченная в серебряный доспех поверх легкого голубого платья, она почти не походила на ту смелую охотницу, что точной рукой послала стрелу в оленя на его землях. Взгляд ее прекрасных голубых глаз, когда она обратила их на Виктора, остался бесстрастным. Ну что ж — промелькнуло в голове у барона — полюбить, так королеву, проиграть, так миллион, как говорили реданские гусары. В глубине души он понял, что ответ на его загадку всегда лежал на поверхности. Королева охотилась в его землях, ничуть не смущаясь границ территории. Королева рассуждала о свободе Темерии, не желая слушать его возражений. Королеву он победил в драке и назвал имперской подстилкой. Теперь новоиспеченному барону Кимбольту оставалось только броситься на собственный меч — если бы он у него был.

Вернон Роше, воспользовавшись общим замешательством, шагнул вперед.

— Ваше Величество, — он поклонился, — вы, я вижу, решили провести церемонию в духе вашего покойного батюшки. Уверен, король Фольтест, земля ему пухом, страшно бы вами гордился. Прошу прощения, что ворвался на столь тожественную встречу.

Анаис дернула бровями, на секунду нахмурилась, но потом, не сумев побороть себя, поднялась с трона и под взглядами привыкших ко всему гвардейцев и придворных, быстро подошла к командиру и, когда тот выпрямился, обняла его и рассмеялась.

— Я сто раз просила тебя не называть меня Величеством! — заявила она недовольно.

— Прости, — улыбнулся ей Роше, — но атмосфера обязывает.

Сбросив с себя последний налет торжественности, Анаис отстранилась от него и посмотрела на профессора Иорвета.

— Рада, что ты принял мое приглашение, — сказала она, и Иорвет, улыбнувшийся впервые с тех пор, как их сегодняшние пути с Виктором пересеклись, шагнул к королеве и быстро обнял ее.

— Как я мог отказаться, — сказал он, — я столько слышал о том, как ты превратила Вызиму из грязной дыры в образцовую столицу, что просто не мог не убедиться самолично. Мои комплименты, глупая девчонка, город действительно преобразился. Но для нашего визита была еще одна причина, — он повернулся к Виктору и Юлиану — мальчонка, так сильно впечатленный этой семейной встречей, что не успел даже выпустить руки впавшего обратно в немилость барона, быстро исправился, выдернул липкую ладошку из пальцев Виктора, шагнул вперед и поклонился.

— Ваше Величество, — сказал он патетично.

— Это Юлиан?! — Анаис удивленно подняла светлые брови, — я же помню тебя еще совсем малюткой, когда твои родители в последний раз посещали Вызиму. Какая честь для меня!

Она явно шутила, но лицо ее оставалось торжественно серьезным, и Виктор почувствовал, что эта непринужденная веселость, этот чуть насмешливый, но совсем не ядовитый тон, это посветлевшее улыбающееся лицо и искорки в синих глазах заставляют его сердце биться все отчаянней, а кровь — броситься к лицу. Королева или нет, прекрасней Ани не было никого на свете, и за один только взгляд в свою сторону молодой барон был готов и на подвиги, и на преступления, и на все, что бы она ни пожелала.

Но Анаис его присутствия упорно не замечала.

— Мы приехали на представление циркачей, — сообщим, меж тем, Роше, — нам Иан никаких приглашений не прислал, но мы решили явиться сами.

— Труппа еще не приехала, — улыбнулась Анаис, — а вот Иан уже нанес визит вежливости — правда, не мне.

Виктор из этого диалога ничего не понял, но Роше и Иорвет переглянулись, и эльф покачал головой, возведя глаз к потолку.

— А где, кстати, Гусик? — спросил он, но тут же осадил себя, — то есть, я хотел сказать, Его Императорское Величество Фергус.

— Его Гусейшество в Нильфгаарде, — отмахнулась Ани, — но прибудет сегодня к вечеру или завтра утром. Он еще не знает, что вы здесь.

От перспективы увидеться с самим Императором у Юлиана казалось, на миг помутилось в голове, он открыл рот, но ничего не смог сказать. А до Виктора вдруг дошла еще одна простая и ужасная истина. Мужем его возлюбленной был вовсе не ловчий в его владениях — а сам Солнцеликий угнетатель и оккупант Северных королевств, Его Величество Фергус аэп Эмгыр вар Эмрейс. И едва ли его баронских полномочий хватило бы, чтобы похитить супругу у такого серьезного соперника. Виктор едва поборол желание развернуться и под шумок, пока королева была занята разговором с друзьями, смыться из дворца — а, может, и вовсе из Темерии. Вроде как, на Скеллиге как раз начинался рыболовный сезон, а из Виктора вполне вышел бы неплохой рыбак…

— Мы приносим извинения, что нарушили торжественную встречу, — заявил, меж тем, Роше, — пожалуй, мы пока вас оставим, и поговорим, когда она закончится, — он глянул на Виктора и ободряюще ему улыбнулся, — от себя лишь хочу добавить, что новый барон Кимбольт — человек куда более достойный, чем предыдущий. Не будь с ним слишком строга.

Анаис наконец скользнула взглядом по Виктору, и лицо ее приняло прежнее отстраненное выражение.

— Это мы еще посмотрим, — обронила она, — ступайте в обеденную залу — там приготовлены угощения. Ты любишь мороженое, уважаемый Юлиан?

Мальчик с готовностью кивнул, хотя, видимо, память о недавно съеденных леденцах еще была свежа в нем.

От собравшихся у трона придворных вдруг отделился неприметный прежде щуплый лысый старик, опиравшийся на простую черную трость. Он, прихрамывая, подошел к королеве, протянул руку Роше, и тот с улыбкой пожал ее. Старик блеснул моноклем.

— Идем, парень, потрем за жизнь, — обратился он к командиру, — думаю, от моих новостей ты знатно охуеешь.

— Мало что может заставить меня охуеть, — ответил Вернон Роше, покачав головой и заметно посерьезнев, — но ты можешь попытаться, Бернард.

Еще минуту королева прощалась с приятными гостями, и наконец осталась с неприятным лицом к лицу. Виктор призвал на помощь всю свою выдержку. Зря что ли он столько лет провел на должности ассистента таинственного Ректора и выслушивал претензии всех профессоров Университета, многие из которых, были куда капризней, чем маленький Юлиан, и куда менее симпатичными. Он выдержал прямой взгляд Анаис, и, когда та вернулась на свой трон, приблизился и церемонно опустился перед ней на одно колено. Едва ли ему предстояло посвящение в рыцари, но жест этот показался молодому барону самым уместным.

Анаис долго молчала, видимо, наслаждаясь видами, потом произнесла ровным стальным тоном:

— Встаньте, Ваша Светлость.

Виктор встал, быстро одернул полы кунтуша и поднял взгляд на королеву. Ламберт за ее спиной отчего-то широко, почти издевательски улыбался.

— Нам стало известно, что барон Кимбольт указал вас единственным наследником своих владений в своем завещании, — продолжала королева сурово, — но вашего имени никто при нашем дворе до сих пор не слышал, и ваше родство с бароном остается сомнительным. Как так вышло, что он узнал о вашем существовании, а мы — нет.

— Не могу знать, Ваше Величество, — Виктор надеялся, что не даст петуха, отвечая на эти требовательные вопросы, но голос его едва заметно дрогнул, — я давно был знаком с Его Светлостью Раваненом Кимбольтом, но о том, что он — мой дедушка, узнал только после его смерти.

— Кем же был ваш отец, позвольте поинтересоваться? — продолжала допрос королева.

Виктор пожал плечами.

— Моя матушка, светлая ей память, говорила, что он был темерским солдатом, но семья у них не сложилась, и я не имел чести его знать, — ответил он.

— По нашим данным, барон Кимбольт никогда не был женат и не имел законных отпрысков, — произнесла Анаис заносчиво.

— Как и Его Величество король Фольтест, — неожиданно для себя, заявил Виктор. Помирать, решил он, так за отчаянную дерзость.

Ламберт за спиной Анаис громко фыркнул, едва постаравшись замаскировать это под приступ кашля. Остальные придворные и гвардейцы замерли и притихли, явно ожидая немедленной расправы. Анаис же досадливо поджала губы.

— Вы снова дерзите мне, Виктор, — заявила она холодно.

С уверенностью осужденного на пытки и смерть, барон посмотрел ей в глаза.

— Как и в прошлый раз, я говорю правду, Ваше Величество, — ответил он, — что до моего отца, то, полагаю, у барона Кимбольта могло найтись множество отпрысков, судя по тому, что я о нем слышал, но мое с ним родство установлено документально. Перед смертью барон подписал бумагу, в которой признавал меня своим внуком и принимал меня в свой род на правах прямого потомка. Графа, в которой значилось имя моего отца, осталась пустой, насколько мне известно.

— Барон не имел права объявлять вас законнорожденным без одобрения Короны, — возразила Анаис, не меняя тона, продолжая сверлить Виктора взглядом.

— Вероятно, он отправил соответствующие бумаги в Нильфгаард для того, чтобы Его Величество Фергус с ними ознакомился, — Виктор слышал, что скеллигские пираты время от времени заставляли своих жертв собственноручно копать себе могилы прежде, чем убить их, и сейчас он ощущал тяжесть лопаты в своих руках, — но, надо полагать, Император слишком занят, чтобы просматривать корреспонденцию такого рода. Может быть, если бы мне удалось добиться аудиенции у него, я мог бы попросить его одобрить то прошение.

Ладони Анаис, до того покоившиеся на подлокотниках трона, сжались в кулаки.

— Император не занимается вопросами наследования в среде темерской аристократии, — гордо заявила королева, и Виктор, окончательно расхрабрившись, склонил голову. Терять было уже решительно нечего.

— Но Император занимается вопросами граждан Империи, — сказал он, снова глянув на Анаис в упор, — а, принимая наследство и титул, я стану одним из них — разве не так?

Анаис молчала, сверля его взглядом, должно быть, целую минуту. Потом, махнув рукой, отвела взгляд.

— Аудиенция окончена, — объявила она.

Виктор нерешительно переступил с ноги на ногу. Приглашения проследовать в обеденный зал вслед за прочими гостями не последовало, но и приказа вышвырнуть наглого барона из дворца на улицу королева своим гвардейцам не отдала. А без того засидевшийся — вернее, конечно, застоявшийся — гость уходить был не готов. Вторая встреча с возлюбленной прошла еще хуже, чем первая, и для него все было потеряно окончательно, но Виктор решил хотя бы оставить за собой последнее слово. Он шагнул к трону. Стража по обоим сторонам зала дернулась, но Ламберт махнул им рукой, и солдаты застыли.

— Ваше Величество, — заговорил Виктор ровно и уверенно, не отводя взгляда от лица Анаис, хотя та на него больше не смотрела, — я прибыл, чтобы засвидетельствовать вам свое почтение, и прошу прощения, если мои слова задели вас. Решение барона Кимбольта стало неожиданностью для меня ничуть не меньше, чем для вас, и я все еще надеюсь, что, приняв его титул, смогу служить Вашему Величеству и Темерии в вашем лице.

Анаис удосужилась снова посмотреть на него и, как показалось Виктору, горько усмехнулась.

— Барон Кимбольт, ваш покойный дедушка, — заговорила она, — был главным противником моей политики и всегда высказывался против всех моих решений. И сейчас вы рассуждали в точности, как он. Не нужно прятать ваши убеждения под маской лживых заверений в преданности. Пока что вы еще не гражданин ни Темерии, ни Империи, и у меня нет над вами власти. Так что, полагаю, мы поговорим позднее, и вы сможете повторить все это вновь, глядя мне в глаза.

— Глядя вам в глаза, я готов говорить, что угодно, — не сдержавшись, от всего сердца заявил Виктор, — даже если после этого вы решили бы казнить меня по законам Империи или по собственной прихоти.

Анаис удивленно посмотрела на него, растерянно моргнула и в первые секунды не нашлась с ответом. Не дав ей времени опомниться, Виктор снова поклонился и поспешил к выходу из Тронного зала.

Идти на поиски Вернона Роше и его спутников Виктору не хотелось. Едва ли его компания могла бы сыграть командиру добрую службу. Может быть, узнав, как новоиспеченный бунтарь нахамил его драгоценной Ани, Роше и вовсе не захотел бы больше с ним разговаривать. Нужно было бежать из дворца, пока королева не передумала и не решила, что готова к международному скандалу, лишь бы покарать наглеца. Но что-то мешало Виктору просто выйти наружу, отыскать свою лошадь — или открыть портал — и вернуться в замок. Там его ждали незавершенные дела, может быть, разговор с Филиппой, которой было, конечно, любопытно узнать, чем закончилась аудиенция — но здесь была Ани. Она, должно быть, больше не хотела его ни видеть, ни знать, но сам факт близости к ней, осознание, что он ее нашел, что она ходила по этим коридорам, касалась этих бархатных занавесей, отдавала приказы этим суровым гвардейцам, и смех ее звенел под этими сводами, странным образом грел сердце молодого барона.

Никем не остановленный, он свернул с главной галереи, ведущей к выходу, и оказался в открытом зимнем саду. Здесь, на небольшой площадке, окруженной анфиладой мраморных колонн, еще ничего не цвело, в центре обнаженное раскидистое дерево укрывало ветвями широкую каменную скамью, и Виктор, немного помедлив, подошел к ней, присел, чтобы немного отдышаться и привести мысли в порядок. И стоило ему остановиться, тяжелое отчаяние буквально обрушилось на него. В любовных романах часто писали, что для героя, потерявшего возлюбленную, весь мир вдруг терял краски, и Виктор не слишком верил и в эту безрадостную метафору, но сейчас с ним происходило именно это. Мало того, что его возлюбленная оказалась совершенно недоступной, далекой, как холодный лунный диск, так еще теперь она, должно быть, записала его в свои враги и ненавидела его. Бежать от этого осознания было некуда, и Виктор, качнувшись вперед, спрятал лицо в ладонях.

— Мальчики не плачут, — раздался вдруг у него над ухом приятный женский голос. Барон вздрогнул, выпрямился и огляделся. Рядом с ним на скамье сидела миниатюрная стройная женщина с изящно уложенной короткой стрижкой, одетая в вышитый золотым бисером костюм для верховой езды, кокетливо расстёгнутый спереди на три пуговицы — так, чтобы показать зрителю мягкие округлости упругой груди, но оставить немного места воображению. Женщина приветливо улыбалась, и Виктор вспомнил ее миловидное лицо. Это была Кейра Мец — одна из тех, кто являлась в кабинет Ректора без доклада, и вела с Филиппой долгие тайные разговоры, о содержании которых даже Виктор ничего не знал.

— Встреча с Ее Величеством пошла не по плану? — участливо спросила чародейка, и молодой барон опустил глаза.

— Я ей нагрубил, — сообщил он покаянно, а Кейра тихо рассмеялась.

— Вы с милой Ани так похожи, что жуть берет, — заявила она, — оба сперва говорите, потом думаете, но, подумав, готовы повторить то, что только что сказали.

Виктор с любопытством покосился на нее. Может быть, это Филиппа попросила подругу проследить, чтобы аудиенция прошла, как надо? Так или иначе, свою миссию Кейра провалила так же, как и он сам.

— Это все неважно, — ответил он тихо, — я упустил свой шанс заслужить ее расположение, и теперь ухожу зализывать раны.

— О, мой дорогой, насколько я знаю Ани, ты поступил единственным образом, каким мог бы заслужить не расположение — но уважение нашей королевы, — заверила она его, потом медленно поднялась и протянула Виктору руку, — Идем со мной.

Виктор глянул на протянутую ладонь, потом снова в приветливое юное лицо.

— Куда? — осторожно переспросил он — вероятно, вместо гвардейцев, Анаис отправила свою советницу, чтобы вышвырнуть его прочь.

— Я считаю, каждый заслуживает второго шанса, — тихо и ласково ответила чародейка, — даже такой глупый бунтарь, как ты, Виктор.

Терять ему было по-прежнему нечего, и опозоренный влюбленный послушно встал и взял чародейку за руку. Та повела его обратно в главную галерею, но вместо того, чтобы свернуть к выходу, продолжила путь вглубь дворца. Они поднялись по узкой каменной лестнице, прошли по длинному коридору и наконец остановились у какой-то двери. Кейра заговорщически прижала палец к губам и постучала.

— Ани, — громко проговорила она, — ты одета?

Виктор обмер, догадавшись, где именно они оказались. Перед ним, похоже, была дверь в покои королевы, а за ней Ее Величество могла, по мнению советницы, оказаться голой. Он с большим трудом подавил в себе желание выдернуть руку из цепких пальцев Кейры и позорно сбежать.

Анаис появилась на пороге через несколько секунд. Она успела сменить доспех и платье на рубаху и охотничьи штаны, видимо, решив провести остаток дня в удобной одежде, отринув ненавистный официоз. При виде непрошенного гостя королева попятилась.

— Что он здесь делает? — сурово спросила она у советницы, словно та была Клюквой, притащившей хозяйке в зубах дохлую крысу.

— Юный барон хотел поговорить с тобой с глазу на глаз, — ответила Кейра, и Виктор едва не выкрикнул, что ничего подобного он не хотел, — ты совершенно запугала его своими гвардейцами и церемониями.

— Вел он себя не так, словно был напуган, — отрезала Ани так, будто Виктор не стоял в шаге от нее, — я не хочу с ним говорить.

Кейра выпустила руку Виктора и настойчиво подтолкнула его вперед, как мамаша-наседка застенчивого сынка на приеме у важного аристократа, с которым надеялась завести нужное знакомство. Виктор, сглотнув, шагнул вперед, но нужных слов сходу придумать не смог. Ани наконец смерила его презрительным взглядом.

— Да он в штаны надул, — заметила она с усмешкой.

Виктор невольно скользнул глазами вниз в поисках мокрого пятна на своих брюках, но, не найдя его, посмотрел Ани в глаза.

— В последний раз я надул в штаны перед мальчишкой, вдвое старше меня, который хотел меня побить, — заявил он, — но мне уже не три года, да и ты куда меньше, и куда симпатичней него.

Ани удивленно подняла брови. Мгновение между ними висела тишина, и Виктор почти услышал, как скрипнуло воображаемое перо Кейры, которым она ставила на нем крест, но вдруг королева хмыкнула и рассмеялась.

— Пять минут, — объявила она, уперевшись в него сияющим от смеха взглядом, и сердце Виктора подпрыгнуло к горлу, — а потом ты пойдешь нахер отсюда, или я спущу на тебя собак.

— Клюковке я понравился, — откликнулся Виктор, — она на меня не кинется.

— Клюковке все нравятся, — заметила из-за его плеча Кейра.

— Ну нет, — Ани уперла руки в бока и взглянула на советницу поверх головы гостя, — она не какая-то там вертихвостка, и Виктор ей правда понравился. Он же ее спас.

Чародейка развела руками и чопорно склонила голову.

— Оставлю вас наедине, — произнесла она и испарилась.

Ани и Виктор стояли друг перед другом молча, разделенные порогом спальни, и молодой барон отчаянно пытался вспомнить еще хоть одно слово.

— Четыре минуты, — требовательно поторопила его Анаис, и на глаза юноши упала серая пелена.

Он поцеловал ее, сомкнув руки на талии, притянув, но не прижав к себе, и неподатливые прохладные губы были на вкус, как легкий дым табачной палочки, травяной чай и прозрачная, только что торжественно отломленная последняя в году сосулька. Виктор был готов к тому, что Ани отвесит ему оплеуху, оттолкнет его, и знал, что не стал бы на этот раз сопротивляться — за свою дерзость он заслуживал куда более жестокой расправы, но не поцеловать ее просто не мог. Смерть от любви была еще более благородной, чем от глупых дерзких слов.

Ани не отвечала первые мгновения, ее руки упали по швам, она напряглась, готовая оттолкнуть его, но неожиданно Виктор почувствовал, как ее твердые сильные пальцы опустились ему на затылок, губы разомкнулись навстречу поцелую, а королева, дернув его на себя, заставила Виктора переступить порог и свободной рукой захлопнула за ним дверь.

Они целовались жадно, отчаянно, забывая глотнуть воздуха, сталкиваясь носами и зубами, но не прерываясь. Вторая рука Ани вцепилась Виктору в плечо, пальцы сжали его так сильно, что едва не затрещали кости, но ему было все равно. За этот миг он готов был отдать обе руки и все оставшиеся годы жизни. Вели ему Ани отписать все свое имущество на счет Империи, молодой барон сделал бы это, не задумавшись, но губы королевы были слишком заняты, чтобы приказывать.

Когда они наконец расцепили объятия, Ани отшатнулась от него и зарядила Виктору звонкую оплеуху.

— Какого хера! — выкрикнула она, но тут же, шагнув обратно, поцеловала его вновь.

Сколько это длилось — пару минут или пару суток — Виктор не смог бы сказать, даже если бы захотел. Он сжимал Ани в объятиях так крепко, словно боялся, что она вот-вот рассеется, как один из его снов о ней. В нем им непременно что-то мешало — но не сейчас. Наконец, одумавшись, но не насытившись, королева отстранилась и оттолкнула его от себя, и Виктор остался стоять, как дурак на площади. Ани отвернулась, прошлась взад-вперед по комнате и наконец остановилась в шаге от него, сверля его глазами.

— Что это было, мать твою? — спросила она, хоть, похоже, скорее ждала ответа от самой себя, чем от Виктора. Но тот решил ответить честно.

— Я полюбил тебя с первого взгляда, — выпалил он, чувствуя себя героем глупейшей любовной беллетристики. Над такими моментами в романах смеялась даже его покойная матушка, — еще когда не знал, кто ты, а ты — не знала, кто я. И… вот, — он неловко замолчал, а Ани, возведя глаза к потолку, шагнула к нему, вцепилась пальцами в отвороты кунтуша и сильно дернула Виктора.

— Я королева! — крикнула она ему в лицо, — слышишь? Королева, мать ее, Темерии, и жена Императора Нильфгаарда.

Виктор покорно кивнул и ничего не ответил.

— Сука, да как так?! — Ани снова поймала его губы, не разжимая пальцев, и молодой барон, отошедший от первого шока, почувствовал, как кровь от лица метнулась в совершенно противоположную сторону. Чтобы не наделать глупостей, он оборвал поцелуй, отстранился от Ани и мягко отодвинул ее прочь.

— Если я не уйду сейчас, случится непоправимое, — сообщил он хрипло. Королева непонимающим затуманенным взглядом посмотрела ему в глаза, потом тихо рассмеялась.

— Мужчины! — фыркнула она, но отступать не спешила, — но нет, не надейся, этого не будет. Сперва хоть и правда поговорим.

Королева отошла вглубь комнаты, отодвинула какую-то панель в стене и зазвенела бутылками. Виктор потер горящее лицо руками, но с места не сдвинулся — предатель в штанах посылал отчаянные сигналы о помощи.

Словно прочтя его мысли — вернее, конечно, не совсем мысли — Ани бросила через плечо, вытащив пыльную бутылку на свет:

— За ширмой есть холодная вода, — и Виктор с надеждой глянул в указанном направлении.

Спасительных действий, однако, он предпринять не успел — в дверь постучали, и от неожиданности он едва не вскрикнул. Анаис, отставив бутылку в сторону, нахмурилась и, отодвинув Виктора с пути,открыла.

На пороге снова стояла Кейра, только на этот раз ее лицо было бледным и печальным. Она не обратила ни малейшего внимания на припухшие покрасневшие от поцелуев губы Ани и на ее растерянного напряженного собеседника.

— Простите, что прерываю, — сказала она, — но я говорила только что с Филиппой, и у меня очень плохие новости.

— В чем дело? — сурово спросила Ани. Кейра вздохнула.

— Твоя сестра, Ее Величество Адда Реданская скончалась сегодня утром, — тихо ответила чародейка.

 

========== Фокусы и волшебство ==========

 

Занавесь фургона дрогнула, и Иан проснулся рывком, словно его толкнули. Еще не рассвело, и тесное, пропитанное запахом табачного дыма и театральной пудры помещение наполняли жемчужные сумерки. Эльф попытался протереть глаза, оглядеться, понять, что его разбудило, но осознал вдруг, что не может двинуться с места, только смотреть на плавно покачивающийся полог, отделявший его фургон от притихшего, застывшего мира снаружи.

Обычно в лагере никогда не бывало так тихо — всегда находились один или два циркача, засидевшихся до света, дождавшиеся, пока кто-то из их товарищей проснется, чтобы начать новый день. Сейчас же Иан чувствовал себя так, словно очутился на морском дне или посреди безмолвной пустыни — совершенно один и скованный неведомым страхом. Он открыл рот, чтобы позвать на помощь или хотя бы спросить, кто подошел к его двери, но не смог выдавить из себя ни звука. Занавесь снова дрогнула, будто невидимая рука провела по ней, не решаясь или медля откинуть ее в сторону. Иан чувствовал, как сердце, метнувшееся к горлу, заколотилось птицей в силках, попытался мысленно нащупать источник энергии вокруг себя, но понял, что в лагере, где никогда не гас костер, сейчас не теплилось ни всполоха огня.

Полог почти издевательски медленно начал приоткрываться, не впуская внутрь ни дуновения утреннего ветра, ни привычного запаха усталых коней и спирта, а потом, когда Иан уже почти оглох от биения собственного сердца, через узкий проход его маленького жилища заструилась непроницаемая мгла.

Она стелилась по полу, вползая внутрь, как тяжелый дым пожара, пульсировала, не спеша принять форму, подбиралась к его вытянутым ногам, словно хотела огладить его стопы — попробовать, прежде, чем поглотить. Иан попытался зажмуриться, хотя бы отвести взгляд прочь от наползающей мглы, но не смог. Не добравшись до него, застыв в дюйме от его ног, она метнулась вверх и наконец обрела очертания.

Над Ианом стоял некто, чертами напоминавший человека, но его руки, слишком длинные, острыми когтями касались клубящейся на полу лужи темноты. Всю фигуру черного незнакомца окружал, казалось, рой жужжащих пчел, вылетавших прямо из его пустых глазниц, и Иан вспомнил, что уже видел это существо — много лет назад, когда спящая в нем сила Истока еще не явила себя в полной мере и лишь пробивала себе путь на свободу, когда сам он еще не помышлял о магии и не знал, каким путем пойдет. Когда хватало крепких объятий напуганного отца, чтобы спасти его от этой неведомой тьмы, от этого необъяснимого видения, одного из многих вещих снов — и единственного, которому так и не суждено было сбыться.

Но сейчас эльф был со своим демоном один на один, лишенный голоса и магии, запертый в узких стенах фургона, не способный двинуть ни рукой, ни ногой, даже прикрыть веки, чтобы не видеть, как мгла поглощает его.

Неясное, дрожащее, как воздух в сильную жару, лицо надвинулось, и на Иана пахнуло холодом, запахом алхимических порошков и соли. Еще один провал — искривленный, будто в немом крике, рот — открылся, выпуская новый рой пчел, и они, жужжа, окружили голову юного эльфа, наполнили ее глухим глубоким гулом, постепенно заполнившим все его тело, как прежде заполняла его магическая энергия, ждущая, пока он велит ей превратиться, принять иную форму и потечь с его пальцев.

Иан болезненно дернулся, чувствуя, как запылали от едва сдерживаемой чужой силы ладони, и наконец закричал.

Он очнулся, дрожа всем телом, как в лихорадке, и чьи-то сильные руки удерживали его. Не открывая глаз, Иан потянулся вверх, словно хотел вынырнуть из утягивающей его трясины, почти увидел, немного искаженное поверхностью стоялой воды лицо отца — взволнованное, смертельно бледное, но такое знакомое, что один его вид мог разогнать все ночные страхи. Юный эльф даже хотел позвать его, но в рот, казалось, набились болотная грязь и ил, к горлу подкатила волна тяжелой тошноты, не давая сделать вдох.

Прохладные пальцы коснулись его лба.

— Все кончилось, — донесся до слуха юноши мягкий голос Яссэ, — это всего лишь сон. Проснись.

И подчиняясь его спокойному тону, Иан распахнул глаза.

Наставник сидел рядом с ним на разметанных покрывалах, поджав под себя ноги, и смотрел на юношу — без удивления, страха и беспокойства — лишь с любопытством. Иан, жадно глотая воздух, закашлялся и отвернулся, опасаясь, что его вот-вот вырвет на собственную постель, но после нескольких сухих спазмов дурнота покорно отступила. Яссэ, терпеливо дожидавшийся, пока ученика немного отпустит, не двигался с места, и, когда Иан наконец расслабленно откинулся обратно на подушку, придвинулся ближе и опустил восхитительно холодную руку ему на лоб.

— Дурной сон? — спросил он участливо. Юноша слегка мотнул головой, не спеша скидывать его ладонь. Он и сам не знал, что с ним случилось. Видения, мучившие его в детстве, ни разу не повторялись с тех пор, как мастер Риннельдор начал учить его держать собственную силу под контролем. У Иана случались плохие сны — тяжелые, грустные, тревожные. В них он терял близких или снова и снова переживал прошедшую войну, снова входил в наполненный криками раненных госпиталь в центре Вызимы, и умирающие солдаты, обожженные, пронзённые стрелами, изрубленные и переломанные, тянули к нему руки. В последние годы юный эльф вовсе почти перестал видеть сны, словно что-то внутри него не давало им просачиваться в него, сбивать с пути и сеять сомнения. Но сегодня все было совсем иначе. Он увидел вовсе не кошмар, проснувшись от которого, можно было взглянуть на реальный мир вокруг и подумать «Это всего лишь сон, на самом деле — все в порядке!». Иан словно окунулся из реальности видения в несуществующий иллюзорный мир, в котором Яссэ сидел рядом с ним и гладил его по лицу.

— Мне нужно на воздух, — попросил эльф, и наставник помог ему сесть, а потом аккуратно подняться на ноги. Иана покачивало, как с похмелья, и мысли путались в голове, но прохладный утренний воздух заставил тягучее наваждение немного развеяться.

Миру возвращались звуки. Привязанные к наскоро сколоченной коновязи, тихо ржали лошади. Кое-кто из циркачей уже проснулся и лениво готовился встречать рассвет — разводил костер и спорил, чья очередь отправляться за водой к ручью. Идти к своим не хотелось, и Яссэ словно почувствовал его нежелание, твердо взял Иана под локоть и повел прочь от лагеря, к берегу быстрой, давно взломавшей хрупкий лед реке.

Они уселись на поваленное размокшее от талого снега дерево у самой кромки воды, и Иан слегка дрожащими пальцами принялся набивать трубку. Курить он толком не собирался — во рту после сна и так было паршиво — но ему необходимо было чем-то занять руки. Яссэ не мешал ему и ничего не говорил, пока юный эльф не ухватил мундштук губами.

— Мы не поедем в Вызиму, — тихо обронил наставник, и Иан, вздрогнув, удивленно посмотрел на него. Тот сдержанно улыбнулся. — Труппа двинется дальше, минуя столицу, к Новиграду, а потом мы отплывем в Ковир.

— Но почему? — даже воспоминание об ужасном видении отступило перед новой холодной тревогой, охватившей вдруг Иана. До сих пор Яссэ никогда не менял планов выступлений — его труппа существовала вне границ государств, и в каждый город на пути въезжала, как к себе домой. Сам наставник всегда говорил, что для людей в Империи или на Севере, циркачи не были чужаками в полном смысле этого слова — они были подобны природным явлениям, и даже если представление их терпело фиаско, люди воспринимали это, как не вовремя начавшийся дождь или приход холодов. Сейчас же Яссэ рассуждал об этом так, словно не было ничего естественней, и Иан сам бы мог догадаться, что так и будет.

— На Севере назревают большие изменения, — ответил наставник, немного помолчав, — и мне, осужденному политическому преступнику, лучше оказаться где-нибудь подальше, когда все начнется.

Для Иана, не прожившего за свою жизнь на одном месте дольше семи лет, и всегда знавшему, что не война, так что-то не менее значительное, готово было вот-вот случиться, сыну тех, кто с трудом учился жить в мире и спокойствии, никогда не имевшего глубоких корней и не заглядывавшего слишком далеко в будущее, известие это было не бог весть какой шокирующей новостью, но что-то в тоне учителя заставило его похолодеть.

— Новая война? — переспросил он враз севшим голосом, — откуда ты знаешь?

— Я был шпионом почти сотню лет, — ответил Яссэ, — и от старых привычек трудно избавиться. Я слушаю — и слышу, о чем говорят люди в городах и деревнях, и я вижу чуть больше, чем простой взгляд. Не знаю, будет ли война в том виде, в каком ей случалось быть в прошлом, но тому миру, к которому мы успели привыкнуть, приходит конец. К добру ли, нет ли, но я не хочу оказаться в центре этих изменений, как бы любопытно мне ни было.

Иан поджал губы и отвернулся. У него не было ни единой причины не верить Яссэ, он и сам, если вдуматься, понимал, что миру вокруг далеко было до регламентированного Мариборским договором спокойствия и равновесия. Но это неожиданное заявление Яссэ совершенно не вписывалось в его собственные планы.

— Но ты, дитя, с нами не поедешь, — закончил, меж тем, наставник, и прежде, чем Иан успел возразить или задать еще один удивленный вопрос, продолжал: — я знаю, куда ты сбегал из-под стен Марибора, и догадываюсь, какое решение принял. И я соглашаюсь с ним.

Юный эльф покрутил в руках трубку.

— Значит, ты и за мной шпионил? — спросил он немного уязвленно. Яссэ был прав — решение было принято, и Иан стремился к его исполнению всей душой, но понимать, что учитель вновь заглядывал глубже, чем юный эльф хотел позволить ему заглянуть, было неприятно.

— Мне это было не нужно, — покачал головой Яссэ, — ты вернулся, и силы твои многократно возросли в одну ночь. Любой на моем месте удивился бы, но я сам дал тебе совет, как этого добиться — и рад, что ты ему последовал.

Это была чистая правда. С того судьбоносного визита к Фергусу прошло уже несколько дней, и многое успело случиться за это время, но магия, проснувшаяся от соприкосновения с новым источником, все так же бурлила в нем, даря ему новую, неведомую прежде уверенность в собственных силах, и Иан наслаждался этим ощущением. Он словно проник в сердце энергии, в саму суть магии, и она приняла его, наконец признав в нем своего.

— Ты отпускаешь меня к нему? — Иан покосился на учителя, и голос его вдруг заметно осип. Он ждал удобного момента, чтобы поговорить об этом с Яссэ слишком долго, даже надеялся, что вовсе не придется просить разрешения, что все произойдет как-то само собой, но наставник снова оказался на пару шагов впереди его нерешительности.

— Я никогда тебя не удерживал, — улыбнулся Яссэ, — но, кроме того, я не только отпускаю тебя, я еще и готов благословить тебя, если бы тебе это было нужно. Император Фергус, как я и сказал раньше, находится в большой опасности. Он пока мало похож и на своего отца, и на деда, а Империя привыкла жить под кованным солдатским сапогом. Маленькому Гусику понадобится помощь, чтобы доказать, что править можно не только железным кулаком. Его всему научили, он умен и знает, с кем и чем имеет дело, но без тебя, мой мальчик, ему не справиться.

Иан на этот раз не смог сдержать удивления.

— Я не думал, что судьба Гусика так тебя заботит, — заметил он, прямо глянув на Яссэ, — мне казалось, тебе совершенно все равно, кто стоит у власти в Нильфгаарде, а с Фергусом ты и вовсе не знаком.

— Это правда, — кивнул Яссэ, — но для Императора, не сумевшего удержать власть, есть лишь один исход. Урок Узурпатора многому научил тех, кто пожелал бы захватить трон — нельзя оставлять в живых никого из императорской семьи, если не хочешь кончить, как тот, у кого даже имени не осталось. Поэтому я отправил Литу в безопасное место. А смерть маленького Фергуса уничтожила бы тебя. А ты — как я всегда и говорил — мое главное сокровище. Ради твоего благополучия я готов пойти на что угодно. Даже отпустить тебя к нему и наблюдать, как магия в тебе расцветает, издалека.

— Но я учился у тебя так недолго, — возразил Иан, — я почти ничего не умею. Как я смогу ему помочь, если вновь остался недоучкой?

— Я научил тебя тому, чему мог научить, — возразил Яссэ серьезно, — но я — не Исток, и истинная природа магии мне недоступна. Ты же сможешь прикоснуться к ней самостоятельно, если будешь с тем, кто дарит тебе эту силу. И выйдет так, что вы поможете друг другу…

— …или умрем вместе, — вдруг, не успев себя сдержать, прошептал Иан.

Рука наставника аккуратно приобняла его за плечи. Он позволил юноше опустить голову себе на плечо и некоторое время молчал.

— Разве не так ты хотел бы умереть? — спросил Яссэ наконец очень тихо, и Иан коротко кивнул. Они еще некоторое время сидели в тишине, потом учитель хмыкнул, — но не думай, что я брошу вас двоих на произвол судьбы, — сказал он куда громче и веселее, чем прежде, — ты всегда сможешь связаться со мной и попросить совета. И в моем лагере тебе всегда будут рады — вам обоим. Вот, возьми, — Яссэ, чуть отстранившись, вытащил из-за отворота своего кунтуша круглую металлическую вещицу и протянул ее Иану. Юный эльф взял и покрутил неведомую штуковину в руках, — это ксеновокс, — пояснил Яссэ, — храни его, он может тебе пригодиться.

— Может быть, удастся уговорить Гусика бросить трон, на который он никогда не стремился сесть, и путешествовать с нами, — мечтательно прошептал Иан, пряча вещицу за пазуху и снова прижимаясь к учителю, — он мог бы рисовать портреты зрителей за деньги. Или научился бы пантомиме.

— Это была бы прекрасная жизнь, — подтвердил Яссэ, — но рожденный править, не станет циркачом, а даже если станет им, останется не на своем месте.

Иан не стал прощаться ни с кем из труппы. Когда он ушел из лагеря, почти все циркачи уже вышли из своих фургонов и палаток, но юному эльфу не составило труда исчезнуть незамеченным. Товарищи давно привыкли, что время от времени он покидал их, чтобы послоняться по окружающим лесам или посидеть в одиночестве, а ничего из своих вещей Иан брать с собой не стал. Он снова, как и много раз до этого, оставлял все нажитое без тени сожаления, отправляясь в новую жизнь.

Лишь у самой границы леса его нагнала Ава. Она была последней, с кем Иану хотелось бы рассыпаться в долгих прощаниях, но девушка лишь, привстав на цыпочки, поцеловала его в губы и шепнула, не отстраняясь:

— Спасибо, — а потом понеслась обратно к лагерю, как яркий осенний лист, подхваченный ветром.

В Вызимском дворце, куда Иан пробрался знакомым тайным ходом, царило оживление. Должно быть, готовился какой-то праздник, но юный эльф не смог припомнить ни одной официальной торжественной даты, а давать приемы понапрасну Анаис терпеть не могла. Невидимый, незваный гость прошел по узким переходам, время от времени останавливаясь, чтобы прильнуть к стене и послушать, о чем говорили слуги и стражники. По всему выходило, что ко двору прибыл почетный гость, которого молодая королева желала встретить по всем правилам, и Иану стало смешно от слухов, которые он успел уловить. Кто-то из кухонных слуг утверждал, что Анаис принимала никого иного, как наследника своей сестры Адды, будущего короля Редании. Другие утверждали, что гость просто очень богат, а королеве-строительнице потребовались новые средства для реализации ее великих проектов. Еще Иан успел понять, что Фергуса во дворце ждали только к вечеру, и он, движимый любопытством, решил сперва наведаться к Ани.

С названной сестрой Иан переписывался редко, и в ее ответных письмах всегда сквозила сдержанная глухая обида — юный эльф не мог ее осуждать. Анаис волновалась о Фергусе, но объяснять ей, почему он не мог связаться с возлюбленным, Иан не хотел — едва ли сестра поняла бы его, да и это было совершенно не ее дело. Потеряв подругу, Ани легко могла понять переживания и боль супруга, с одним лишь исключением — его любимый не сгинул бесследно, и всегда оставался где-то рядом, никогда не скрывался и по собственной воле принял решение исчезнуть с глаз долой. А это делало положение Гусика во много раз хуже — не было демона более жестокого, чем пустая надежда. Сейчас же, приняв решение, Иан готов был наконец поговорить с Анаис, принять все ее обвинения, может быть, даже попытаться объясниться. Он не сомневался, что Фергус рассказал жене о возвращении блудного любовника, а, значит, и Иану нечего было скрываться в тенях.

Он добрался до спальни Анаис, думая, что та, должно быть, слишком занята неведомым гостем, и готовый терпеливо подождать ее — после утреннего кошмара Иан не прочь был даже вздремнуть в королевской постели или залезть в ее запасы вина, которые, как он подозревал, по-прежнему не иссякали. Но его ждал сюрприз. В комнате Анаис кто-то был, и юный эльф неслышно прижался к скрытой двери, лишь чуть-чуть приоткрыв ее, чтобы заглянуть в щелку.

То, что он увидел, было слишком не похоже на то, что можно было ожидать от молодой королевы, и Иан едва сдержал удивленный вскрик. Впрочем, едва ли кто-нибудь обратил на него внимание — Ани и ее неведомый гость, чьего лица Иан не знал, были слишком заняты страстным поцелуем. Конечно, можно было предположить, что за три года с момента исчезновения Цири, молодая королева, пережив свое горе, была готова к новой любви — или хотя бы к любовному приключению. Никто не стал бы осуждать ее, особенно те, кто был в курсе ее официальной семейной жизни. Но одно дело — знать, что это возможно, а совсем другое — видеть своими глазами. Иан, поборов первое изумление, шепнул короткое заклинание, открывая себе больший обзор и получше скрывая свое присутствие — уроки мастера Риннельдора еще никогда его не подводили.

Молодой человек, исследовавший своим языком гланды названной сестрицы, был хорош собой, хотя едва ли во вкусе Анаис. Иана сложно было назвать экспертом в этом вопросе, но ему всегда казалось, что королева Темерии скорее положила бы глаз на кого-то, похожего на ведьмака Геральта — человека, разукрашенного шрамами, с суровым лицом, немногословного и решительного. Этот же парнишка, возрастом едва ли значительно старше Гусика, был похож скорее на одного из отцовских студентов — и теперь, поразмыслив немного, Иан понял, что где-то уже видел его лицо. Уж не на одной ли из иорветовых лекций, в самом деле? Юному эльфу стало интересно, представит ли им с Гусиком Анаис своего нового (или не такого уж нового?) знакомого, когда жизнь снова войдет в колею? Тоска по былым временам, когда они вчетвером — тогда еще вместе с Цири — сидели на полу в одной из спален дворца и передавали одну бутылку вина из рук в руки, вдруг охватила Иана, и он поспешил отвернуться от двери. Анаис, меж тем, начала трясти своего воздыхателя и что-то кричать ему в лицо, и юный эльф, выросший в доме, где крики из соседней комнаты часто сменялись томными вздохами, поспешил ретироваться.

Показываться на глаза страже он все еще не хотел. Можно было дождаться возвращения Гусика в его спальне, как и в прошлый раз, но Иан решил, что куда лучше незамеченным прогуляться по знакомым местам и дать себе немного смириться с мыслью, что теперь он снова будет жить здесь. Если, конечно, Фергусу не вздумается взять его с собой в Нильфгаард — тамошний дворец оставался для Иана загадочным запертым ларцом с сокровищами, и ему сложно было представить себя, живущим среди его золоченных стен. Он готов был согласиться на любое решение Гусика, но Вызимский дворец был все же первым домом, который Иан помнил, пусть и родился в одной из брошенных разграбленных хат где-то в Велене.

Он выбрался на дворцовую стену, прошел мимо равнодушной стражи, легко отведя им глаза, остановился между невысоких каменных зубцов, сел и взглянул вниз. Река подступала к самому дворцу, за ней же тянулись болота, теперь осушенные — туда много лет назад родители сопровождали Иана на его первую охоту, после того, как отец подарил ему на день наречения лук и стрелы. Юный эльф плохо помнил, чем закончилось то приключение. Вроде как, на них напали утопцы, и отец был ранен, защищая сына, и пару дней пролежал в горячке. После этого случая Иан решил, что гулять лучше в городе, хоть, как выяснилось позднее, прогулки те были даже более опасны, чем случайная встреча с утопцами.

Сейчас на бывших топях возвышалось невысокое, но очень широкое здание с трубами, выпускавшими в небо густой торфяной дым — одна из фабрик, построенных по приказу Анаис. Иан не знал, что там производили — должно быть, кирпичи или оружие, но вид, совершенно незнакомый, не вызывал в нем больше никаких сентиментальных воспоминаний. Опасных болот больше не было — как и малыша-эльфа, вышедшего против них с маленьким луком наперевес.

— Дымит, как сука, летом тут, должно быть, не продохнуть, — раздался над ухом юноши знакомый голос, и Иан от неожиданности чуть не повалился со стены. Он повернулся — прямо над ним, задумчиво глядя на поднимающийся дым, прищурив единственный глаз, стоял отец.

Юный эльф поспешил подняться на ноги, но больше не сделал ни шага к родителю. Тот лениво отвел взор от горизонта и посмотрел на сына.

— Как ты меня нашел? — совершенно глупо поинтересовался Иан.

— Я не искал, — пожал плечами Иорвет, — мои спутники меня бросили, а это было мое место, когда я жил во дворце. Я пришел сюда, зная, что твой папа найдет меня здесь, когда освободится. Как делал раньше.

Иан неловко потупил глаза. Он догадывался, что, приехав в Вызиму, вероятно, встретит отца, хоть малодушно и предполагал, что тот не пожелает ради него покинуть Оксенфурт. В конце концов, Иорвет не ответил ни на одно его письмо, и в какой-то момент Иан даже стал воспринимать собственные откровения о магии и своих неудачах, отправленные отцу, как молитвы, возносимые безмолвным богам — такими же безответными. Он боялся, что, встретив Иорвета вновь, столкнется с его презрением, ядовитой иронией, может, даже злостью — юный эльф и сам понимал, что разочаровал родителя. Но отец смотрел на него спокойно и прямо, словно расстались они лишь накануне, и пропасти трех лет молчания не существовало.

— Я вернулся, — выпалил Иан, и очередное откровение упало между ними, как первая капля весеннего дождя. Иорвет неторопливо кивнул.

— К Фергусу — я догадался, — подтвердил он, — Анаис сказала, что ты к нему уже приходил.

— Не только к Фергусу, — вдруг горячо запротестовал Иан, шагнув к отцу ближе, — я вернулся — насовсем. Я больше не буду выступать и ездить с циркачами.

Иорвет чуть заметно нахмурился.

— Их ты тоже решил бросить? — поинтересовался он, и его ядовитый тон был в сотни раз приятней его отстраненного спокойствия, Иан неожиданно улыбнулся и пожал плечами.

— Такой уж я, — подтвердил он, — но я хочу исправиться. Может быть, снова начать учиться. Или работать — при дворе Фергуса или Анаис, это уж как они сами решат.

Иорвет смотрел на него с недоверием. Потом, фыркнув, покачал головой.

— Не нужно было таскать тебя по всему Континенту за собой, когда ты был маленьким, — проговорил он укоризненно, но на этот раз укор адресовался ему самому, — может, тогда ты больше бы ценил понятие дома и собственное слово.

Иан опустил глаза, сцепил руки за спиной и шумно выдохнул.

— Прости меня, — прошептал он, — я — совсем не тот сын, которого ты бы хотел.

— Я никакого не хотел, — хмыкнул Иорвет, и вдруг шагнул к Иану и обнял его за плечи. — Хорошо, что у нас обоих есть Вернон, который в нашей семье отвечает за все хорошее.

Юный эльф, глотая враз подступившие непрошеные слезы, рассмеялся и обнял отца в ответ. Поднимался промозглый ветер, пахнущий дымом и сыростью реки, и Иан, словно хотел укрыться от него, прильнул к отцу теснее. Тот погладил его по волосам и отстранился, заглянул в лицо — на этот раз, чуть улыбаясь.

— Ну ты и вымахал за три года, — заметил он, — твой папа тебя, может, и не узнает.

— Кстати, где он? — спросил Иан, тайком смахивая влагу с глаз, — я застал Анаис в… интересной компании, так что он не с ней.

— Получает какие-то разведданные, — отмахнулся Иорвет, — мне неинтересно, да меня и не позвали. Но у тебя, я вижу, есть свои тайные сведения? С кем это ты застукал нашу маленькую Анаис?

Они разговаривали так легко, словно это была очередная беседа за вечерним чаем, и Иорвет делился последними университетскими сплетнями или рассуждал о своей новой статье. И Иан с радостью ринулся в эти знакомые ощущения, отчаянно ухватившись за них, словно они могли заставить отца больше никогда не смотреть на него с тем холодным презрением, с каким он прощался с ним три года назад.

— Какой-то парень, — пожал он плечами, — рыжий, в синем кунтуше.

Иорвет громко фыркнул, словно описание было для него исчерпывающим, и спросил со все возрастающим любопытством:

— И что они делали, позволь спросить?

— То же, что вы с папой обычно делали, когда мне не везло вас застукать, — мрачно ответил Иан, шутливо поморщился, — хотя оба были в штанах.

— Ну хоть так! — рассмеялся Иорвет, — вот пронырливый сученыш, сунул язык из жопы Ректора прямо в…

— Отец! — одернул его Иан, и эльф закатил глаз.

— Идем, — позвал он, — здесь становится холодно. Найдем Юлиана — мою компанию он променял на общество придворных дам, угощавших его пирожными.

— Юлиан здесь? — удивленно переспросил Иан, — и Шани тоже? Может, я поговорю с ней, не захочет ли она снова взять меня в ученики?

— Нет, — покачал головой Иорвет, — Юлиан приехал со мной и Верноном на ваше представление. А с его матерью я, так и быть, поговорю за тебя, когда вернусь в Оксенфурт.

— Не будет никакого представления, — вздохнул Иан, — Яссэ не захотел ехать в Вызиму — говорит, здесь вот-вот начнутся какие-то важные политические события, и он хочет оказаться подальше, чтобы снова не попасть под трибунал.

— Удивительная прозорливость, — фыркнул Иорвет. Они спускались со стены бок о бок, хотя Иану вдруг ужасно захотелось взять отца за руку, но он не отважился, — хотя он, наверно, прав. Пока мы ехали сюда, наслушались всяких разговоров — судя по всему, малышке Анаис скоро предстоит выбирать, с кем она — с народом или с Императором. Как Вернону когда-то.

Иан промолчал, не найдя в себе сил ответить. Ему, как маленькому мальчику, захотелось зажать себе уши и не слышать ничего о грядущих политических потрясениях, с которыми предстояло столкнуться Гусику. Пусть эти трудности останутся завтрашнему Иану — и решать он их будет, когда встретится с ними, но не раньше. Это был очередной трусливый необдуманный жест, но радость от возвращения не нужно было пока портить горечью возможных поражений в будущем.

Они вошли в обеденный зал, и Иан сразу заметил златокудрого парнишку в яркой курточке, восседавшего на высоком стуле у длинного стола и окруженного целой стайкой женщин в парадных нарядах.

— Спой нам еще, Зяблик, — попросила одна, умильно улыбаясь, но мальчик, заметив вошедших эльфов, легко отмахнулся от поклонницы, спрыгнул на пол и поспешил им навстречу.

— Где ты был? Я пел, а ты не слушал! — требовательно спросил он у Иорвета, цепляясь за его руку, и отец тихо рассмеялся — во взгляде его Иан разглядел незнакомую — или хорошо забытую — нежность.

— Прости меня, милый Юлиан, — попросил Иорвет, — но я привел тебе кое-кого, — он повернулся к Иану, и пытливый взгляд голубых глаз парнишки тоже уперся в него. Иан вдруг ощутил себя слишком бедно одетым и каким-то потрепанным для такого блестящего общества, — Это мой сын, Иан, — продолжал Иорвет, — ты, конечно, не помнишь, но вообще-то он был первым, с кем ты познакомился в жизни.

Юный эльф улыбнулся Юлиану — немного вымучено. Он и впрямь запомнил этого яркого мальчугана крохотным новорожденным младенцем, которого сразу после рождения передал в руки устало улыбавшейся Шани. Это был первый и последний раз, когда тогда еще начинающий целитель привел кого-то в этот мир, и опыт тот не то чтобы хотелось повторять.

Юлиан же критически осмотрел нового старого знакомого, склонив хорошенькую голову к плечу.

— Ты циркач? — спросил он напрямик. Иан скромно пожал плечами.

— Я был циркачом до сегодняшнего утра, — признался он, — но, если хочешь, могу показать тебе пару фокусов, которым научился.

Юный эльф перехватил неожиданно тревожный взгляд Иорвета, но Юлиан радостно расплылся в улыбке.

— Давай! — быстро кивнул он.

Иан отступил на полшага, взмахнул руками, все еще чувствуя на себе пристальный взор отца. Для тех трюков, что он обычно показывал на сцене, много энергии было не нужно, и сейчас хватило зажженных на столе свечей. Юный эльф сосредоточился, свел ладони вместе, позволяя магии собраться между пальцами в ярко-желтый клубок пламени — кто-то из дам едва слышно вскрикнул. Аккуратно разведя руки в стороны, Иан слегка дунул на магический огонь, и тот сперва рассыпался искрами, как от поднятого из костра уголька, а потом, заскользив по воздуху, искры эти начали превращаться в маленьких юрких птиц — юный эльф не помнил точно, как выглядели зяблики, но надеялся, что как-то очень похоже. Мальчик, совершенно пораженный зрелищем, захлопал в ладоши, запрыгал на месте, затем протянул руку, стараясь поймать одну из огненных пичуг.

Как все произошло дальше, Иан не успел понять. Маленькая ладошка ухватила мерцающую птицу, свечи на столе на миг потухли, потом вспыхнули высокими столбиками огня. Волшебный зяблик рассыпался в пальцах Юлиана на сотню сверкающих брызг, и мальчик, вдруг истошно завопив, отпрянул, закрыл лицо руками и упал на пол, как подкошенный.

Иорвет бросился к нему, опередив всех. Заботливо обнял Юлиана за плечи, зашептал что-то успокаивающее, уговаривая его показать, где больно, но мальчик только плакал навзрыд, не отнимая ладошек от лица. Иан, поняв, что, должно быть, переборщил с магией, не сумел проконтролировать выброс энергии, шагнул ближе.

— Дай, я вылечу! — поспешил проговорить он, но Иорвет, заслонив от него Юлиана всем телом, уперся в лицо сына злым ледяным взглядом.

— Не подходи! — скомандовал он, и Иан от неожиданности попятился. В последний раз он видел своего отца таким, когда ему самому угрожала опасность — что это было? Утопцы на болотистом туссентском берегу? Или один из тех кошмаров, будивших его в их оксенфуртском доме?

Мальчик продолжал кричать. Женщины, причитая, тоже бросились к нему, но застыли, наткнувшись на угрожающий взгляд Иорвета — он отпугнул их без лишних слов, будто оттолкнул от себя.

На пороге зала вдруг возник тот самый молодой человек, которого прежде Иан увидел в комнате Анаис. Он растерянно замер на пороге, силясь понять, что произошло, а Иорвет, не выпуская Юлиана из рук, просветлел лицом, едва его заметив.

— Виктор! — позвал он, — иди сюда! — парень поспешил к месту происшествия, а Иорвет уже уговаривал рыдающего Юлиана, — мой маленький, дай Виктору посмотреть — он лечил солдат на войне, я сам видел, как под его руками закрывались самые страшные ожоги.

Иан еще попятился, давая рыжему пройти и испытывая жуткое, всепроникающее желание исчезнуть, спрятаться подальше и больше никогда не появляться перед отцом. Виктор же, не теряя времени, присел рядом с Юлианом, осторожно отвел его дрожащие ручонки в сторону от лица. Под ними оказался небольшой, но пугающе багровый ожог, покрывавший почти всю пухлую щечку мальчика. Иан сглотнул, чувствуя, как знакомая тошнота подступает к горлу, и поспешил отвернуться. Рыжий же произнес заклинание — юный эльф и сам его знал, и тоже пользовался им в госпитале Святого Лебеды.

Мальчик же наконец перестал кричать, и теперь только тихо всхлипывал. Когда Виктор отвел ладони от его лица, на месте ожога осталось розовое пятно с неровными краями, и молодой человек вздохнул.

— Придется делать примочки из березового дегтя и касторки, чтобы следа не осталось, — сказал он, — но Юлиан совсем юный, все быстро заживет.

Иорвет поднялся на ноги, помог встать все еще всхлипывающему мальчику, и тот прильнул к его ноге, пряча покалеченное лицо от Иана. Виктор же посмотрел на юного эльфа с любопытством.

— Я тебя помню, — улыбнулся он, — ты учился у профессора Шани. Иан, верно?

Больше всего Иану вдруг захотелось до боли сжать кулаки, выкрикнуть какое-нибудь заклинание посильней и заставить миловидное лицо Виктора запылать, чтобы он захлебнулся собственным воплем. Вместо этого он смерил человека презрительным взглядом и не удостоил его ответом. Юный эльф снова сделал попытку заговорить с отцом, и тот, оправившись от первого шока, вздохнул и покачал головой.

— Позже поговорим, — сказал Иорвет ровно, и Иан вынужден был кивнуть.

— Ну… ладно, — Виктор покачался с пятки на носок, неловко спрятал руки за спиной, — моя аудиенция закончена, и мне нужно ехать. После грустных новостей, королева, наверно, захочет сделать какое-то заявление, а мне нужно вернуться домой, пока ворота не закрыли из-за траура.

— Траура? — тревожно переспросил Иорвет, но ответить Виктор не успел.

Быстрым солдатским шагом в обеденный зал вошел Вернон Роше. На Иана, застывшего в шаге от отца, он едва взглянул. Вместо этого папа бесцеремонно ухватил за плечи Виктора, развернул его к свету и пристально посмотрел ему в лицо. Тот испуганно моргнул, но сопротивляться не отважился.

— Вернон, ты белены объелся? — Иорвет на всякий случай покрепче прижал к себе притихшего Юлиана, — отпусти мальчика, он ни в чем не виноват.

— Заткнись, — бросил ему папа, не переставая смотреть в глаза перепуганному до полусмерти Виктору, — твою мать звали Лилия, она была белошвейкой в Храмовом квартале и обшивала темерских офицеров? — спросил он, чуть встряхнув рыжего. Тот покорно кивнул.

Иорвет и Иан переглянулись. Вернон же, помолчав, отпустил рыжего, отступил на шаг и стиснул пальцами переносицу.

— Иан, Иорвет, Зяблик, — папа выпрямился и сделал широкий жест в сторону Виктора, совершенно игнорируя прочих собравшихся в зале придворных, — позвольте представить вам — мой сын, Виктор.

 

========== Семейные ценности ==========

 

Совет был назначен на девять утра, Ваттье де Ридо попросил об аудиенции в восемь, и накануне Фергус не сомкнул глаз. После некрасивой ссоры с Анаис, молодой Император не успел даже толком поговорить с ней и помириться — разговор, состоявшийся спустя несколько часов, получился скомканным и почти пустым. Сам Гусик не готов был извиняться перед супругой за то, что сказал ей, только за то, как это сделал. Ани же, слишком убежденная, если не в собственной правоте, то, по крайней мере, в своем праве на ошибочное мнение, говорила с ним сдержанно, так, словно кто-то уговорил ее свести конфликт к худому миру. Они расстались без единого лишнего слова, без обычного обмена шуточками, и, будь Фергус менее занят делами Империи, он переживал бы об этом гораздо больше. Отношения с Анаис всегда были для него похожи на, пусть и дружескую, но напряженную шахматную партию. Они оба оказались в ситуации, в которой не планировали и не хотели оказываться, и в равной степени испытывали давление со стороны окружения. Ани — потому что ее статус королевы и правительницы становился все более формальным по мере того, как укреплялась власть Фергуса. Сам Фергус — потому что, по мнению нильфгаардской общественности, не мог прижать к ногтю собственную жену. Он искренне полагал, что в таких категориях вовсе не имел права рассуждать о своей женитьбе, но народ Империи, всегда гордившийся своей прогрессивностью и прямым взглядом в будущее, слишком привык, что слово Императора было ценнее и важнее чего угодно. У Фергуса же чаще всего просто не находилось для них нужных слов.

Накануне собрания Совета он ощущал себя, как неопытный боец в ночь перед решающей битвой. Фергус знал, что бой предстоял нешуточный — вопросов, требующих немедленного решения, накопилось слишком много, и просители только и ждали, когда он даст слабину и согласится на их условия, лишь бы не продолжать пустые споры. Но для Императора слабость была недопустимой роскошью, и Фергус готов был перед зеркалом репетировать то, как он будет говорить «Нет».

Главу имперской разведки молодой Император принимал в Малом кабинете — комнате с единственным узким высоким окном, защищенной всеми возможными чарами от подслушивания и подглядывания. На таких предосторожностях настаивал сам Ваттье, и Фергусу иногда казалось, что старый шпион даже поздравления с днем рождения или беседы о погоде вел в такой же обстановке.

Он явился ровно в назначенное время — ни минутой позже, и Фергус, не поднимаясь из-за стола, за которым провел целую четверть часа, бессмысленно вглядываясь в подготовленные к Совету донесения, пригласил его сесть напротив.

Он знал Ваттье де Ридо буквально всю свою жизнь. Тот был правой рукой, глазами и ушами отца, и на их встречах Фергус начал присутствовать, едва научился понимать человеческую речь, пусть и не улавливал часто смысла произносимых слов. Де Ридо был такой же неотъемлемой частью Империи, как черный стяг с золотым Солнцем, и о его вечном присутствии где-то рядом можно было забыть так же легко, как о том, что знамя развевается у тебя над головой. По виду шпиона сложно было предположить, сколько ему лет, хоть Фергус и знал, что он ненамного моложе ушедшего на покой Императора. В отличие от своего прежнего господина, Ваттье де Ридо отходить от дел не спешил, и Фергусу иногда представлялось, что тот останется на своей должности, пока существует Империя, и такой расклад молодого правителя вполне устраивал.

Ваттье поприветствовал Фергуса коротким учтивым поклоном, потом все же уселся на предложенный стул — прямой, как рыцарская алебарда. Его быстрый внимательный взгляд пробежался по комнате, задержался на задернутых шторах на окне — будто шпион опасался, что за ними притаился невидимый враг, а кабинет был полон подслушивающих артефактов. Фергус терпеливо ждал, пока де Ридо заговорит, и тот, помедлив еще минуту, наконец едва заметно кивнул — помещение прошло проверку и подходило для важного разговора — иначе — Фергус в этом не сомневался — Ваттье настоял бы на беседе на вершине смотровой башни или в глубоком подвале, до куда точно не долетели бы звуки внешнего мира.

— Вам, должно быть, известно, Ваше Величество, — начал шпион без лишних вступлений, — с каким прошением сегодня намерена обратиться к вам на Совете представительница чародейского сообщества?

Фергус устало кивнул. Этот вопрос обсуждался уже много недель — чародеи требовали больших свобод для своей деятельности, настаивали на создании собственной организации, выведенной из состава государственных органов и неподотчетных Имперской Канцелярии, а также — просили утвердить их право перемещаться за пределы Империи без надлежащего документального сопровождения. Фергус продолжал настаивать, что подобным правилам подчиняются все государственные органы и чиновники, которыми, по сути, и являлись чародеи — вести свободную деятельность без получения лицензии им запрещалось, а наличие лицензии — по сути, магического контракта, который ни одна из сторон не могла нарушить — означало автоматическое подчинение общим законам. Император уже устал напоминать чародеям, что сделано это было в интересах нильфгаардского народа, для которого существование привилегированной и вместе с тем могущественной общности в рамках государства было недопустимо и могло казаться опасным. Чародеи же в ответ говорили, что подобный контроль мешает развитию науки и магии, и Нильфгаард, следуя подобным законам, рисковал безнадежно отстать от всего остального мира. Дилемма до сих пор оставалась неразрешимой.

— До меня дошли сведения, что в случае вашего отказа, который непременно последует, они планируют серию диверсионных действий, направленных против репутации и даже жизни Вашего Величества, — продолжал Ваттье ровно — так, словно рассуждал о том, что погоды нынче стояли дождливые. Фергус нахмурился. Он привык жить, оглядываясь, всегда зная, что на него могут совершить покушение — однако после того случая в Боклере, когда он и впрямь едва не умер, реальная опасность его жизни ни разу не угрожала — Император предполагал, что в этом была несомненная заслуга де Ридо и его людей.

— И что вы планируете предпринять на этот счет? — деловито спросил Фергус. Он был готов к новым мерам безопасности, даже невзирая на грядущее возвращение Иана в его жизнь. Ваттье де Ридо можно было доверить любую, даже такую скандальную тайну, и, защищая Императора, он обеспечил бы безопасность и тем, с кем тот был связан.

— Я предлагаю сделать шаг первыми, — ответил Ваттье, не моргнув глазом, — стоит напомнить чародейскому сообществу, в каком положении они находятся, и как далеко распространяется наш над ними контроль. Думаю, необходимо убрать одного из них — не слишком важного, но заметного в магической среде. Организовано все будет чисто, в официальных сводках инцидент будет указан, как несчастный случай напроизводстве, но я сделаю так, чтобы чародеи точно знали, что произошло, и поняли, что это значит.

Фергус моргнул. В первый момент ему показалось, что он ослышался, что задремал за столом, слушая скучный длинный доклад, и Ваттье вовсе не предлагал организовать тайное убийство, прикрывшись трагической случайностью. Но шпион по-прежнему смотрел на Императора спокойно и прямо, ожидая ответа, но не рассчитывая на шокированные вопросы. Это было обычным делом, его люди легко могли это организовать — хватило бы единственного слова Фергуса.

— Нет! — молодой Император откинулся на стуле, надеясь, что сможет выдержать взгляд Ваттье и не отвести глаза, — вы не будете никого убивать.

Де Ридо на мгновение скептически изогнул бровь.

— Это не единственный способ, но, по моему разумению, самый эффективный, — заметил он, — чародеи понимают лишь силу, и послабления их положения до приемлемого вам уровня на этот раз будет недостаточно, чтобы их успокоить. А я, в свою очередь, не могу больше гарантировать вашей полной безопасности, когда вы находитесь за пределами Нильфгаарда. Мы опасаемся сговора имперских чародеев с Ложей, на чью деятельность наше влияние не распространяется.

— Я не хочу войти в историю, как кровавый тиран, решающий все вопросы убийствами конкурентов, — Фергус сжал кулаки.

— С вашего позволения, Ваше Величество, — все так же ровно поправил его Ваттье, — но чародеи вам вовсе не конкуренты. Они — враги Империи, изменники, раз собираются покуситься на вашу жизнь. А для изменников есть лишь одна кара. Я вовсе не предлагаю следовать примеру покойного короля Радовида и сжигать их всех, без разбора. Но чародеи должны помнить, кому они служат.

— Разве не должны они помнить еще и то, почему они мне служат? — Фергус сдвинул брови, не разжимая кулаков, — я не хочу добиваться верности через страх. Они должны гордиться своей Родиной и желать ей служить, а не бояться быть этой Родиной уничтоженными.

— Гордость — это, конечно, замечательно, — тонко улыбнулся Ваттье, — и лично мне эта категория понятна и близка. Я горжусь своей Родиной и, не раздумывая, отдал бы за нее — и за вас — свою жизнь. Но чародеи слишком горды собой, чтобы думать о судьбах Отечества. То меньшинство, что еще предано вам и Империи, преследуется и подавляется. Лидеры будущего протеста стремятся уничтожить мнения, отличные от их собственного, чтобы казалось, что их убеждения разделяют все, и поддержки у вас среди них не осталось вовсе.

— А разве вы не предлагаете сделать то же самое? — переспросил Фергус, — ведь этот жест станет угрозой и для того меньшинства, что еще верно Империи. Может быть, вам стоит обратить внимание на них? Заняться ими, чтобы у Империи остались сторонники. Преданными людьми раскидываться глупо.

— Прошу прощения, но равно глупо и привлекать сторонников ложными обещаниями привилегий, — заметил Ваттье, чуть нахмурившись, — все граждане Империи равны перед законом, и, даже если удастся переломить мнение чародейского сообщества подобным образом, в последствии они запросят тех же послаблений, что сейчас требуют те, кто выступает против вас.

Фергус прикрыл глаза и выдохнул. Он всегда знал, что, находясь у власти, его отец не брезговал никакими методами для поддержания своего влияния, и, видимо, убийства и шантаж входили в этот список. Но молодой Император помнил еще свой последний разговор с Эмгыром — и едва ли следование прежним принципам совпадало с понятием правителя мирного времени, каким его хотел видеть отец.

— Перед законом все равны, Ваттье, — проговорил Фергус негромко, — и закон Империи запрещает убийство ее граждан. Я рассчитываю, что вы, как и все мои подданные, будете следовать ему.

Старый шпион помолчал немного, потом кивнул и поднялся из-за стола.

— На все воля ваша, Ваше Величество, — сказал он, и тон его снова стал совершенно бесстрастным, — я разработаю и представлю новую стратегию взаимодействия с чародеями, а также — усилю вашу охрану.

Фергус посмотрел на него снизу-вверх.

— Благодарю, — тихо проговорил он.

Ваттье помедлил еще пару мгновений, потом вдруг снял со своего пальца неприметное золотое кольцо и положил его на стол перед Фергусом.

— Я хочу, чтобы это было у вас, Ваше Величество, — сказал он твердо, — это артефакт, разработанный мастером Риннельдором по моей просьбе. Он помогает распознать ложь — надетое на палец, это кольцо вибрирует, если собеседник пытается вас обмануть. Радиус его действия не слишком велик, но оно много раз сослужило мне хорошую службу.

Фергус неуверенно взял кольцо и покрутил его в руках, поднес к глазам, потом снова посмотрел на собеседника.

— Может быть, мне самому заказать такое же у мастера Риннельдора? — спросил он, — а это пускай останется вам?

Ваттье покачал головой.

— Я предпочел бы, чтобы мастер Риннельдор ничего не знал о том, что вы владеете этим кольцом, — ответил он, — носите его вместо обручального — тогда подмены никто не заметит.

Фергус помедлил, взглянул на собственную руку — золотой ободок тускло мерцал на его пальце, такой привычный, что в иное время Император вовсе его не замечал — как не замечают вдохов и выдохов, пока не начинают задыхаться. Ваттье выжидающе смотрел на него, и Фергус решительно снял обручальное кольцо, опустил его на бесполезные документы перед собой и заменил его артефактом. По руке вверх, к запястью, и дальше до самого локтя, прошел легкий магический импульс — кольцо принимало и распознавало нового хозяина, подстраиваясь под течение его энергии.

Ваттье же вдруг наклонился через стол, опустил обе руки на плечи Фергуса и посмотрел ему прямо в глаза.

— Я обещал вашему отцу защищать вас любой ценой, — сказал он, не меняя тона, — и в этом — единственная и главная цель моей жизни. Я останусь верен вам до конца, Ваше Величество.

Кольцо на пальце Фергуса, пока Ваттье говорил, даже не вздрогнуло.

Заседание Совета привычно затянулось. Каждый раз Император надеялся разобраться со всеми вопросами за час, и всегда этим планам не суждено было сбыться. Он терпеливо выслушал доклад представителя Торговых Гильдий, который сообщал о новом посевном сезоне в северных провинциях и напоминал об обещанном снижении внутреннего налога на торговлю продуктами сельского хозяйства до начала жатвы. Затем, получив согласие Императора, он сообщил о прошении продавцов вина об отмене торговых пошлин — Туссентские товары и прежде не пользовались большой популярностью, и провинция оставалась вечным просителем все больших субсидий. Но теперь на рынок выходили все новые представители отрасли, по качеству уступавшие туссентским, но удерживавшие привлекательный для покупателей уровень цен. На это Фергус привычно ответил отказом, но пообещал, что к летнему сезону, когда конкуренция на рынке достигнет предполагаемого пика, обеспечит туссентских виноделов дополнительными субсидиями на продвижение их товаров. Один из советников Императора, усмехнувшись, посоветовал туссентцам придумывать для своего вина названия попроще — может быть, тогда покупатели перестали бы стесняться его заказывать, боясь получить в ответ на свое косноязычие презрительный взгляд продавца.

Торговые споры длились долго, и в глубине души Фергус надеялся, что всем собравшимся в конце концов так наскучит обсуждать тонкости поставок и размеры пошлин, что до главного и самого волнительного вопроса так и не дойдет. Но, стоило представителю Гильдий, удовлетворенному выполненным долгом, сесть на место и замолчать, из-за длинного стола поднялась высокая черноволосая женщина в скромном темном платье — Фрингилья Виго, представительница чародейского сообщества.

Фергус знал, о чем она будет говорить — вплоть до точных формулировок, и чародейка не подвела его ожиданий. Ее голос струился обманчиво мягко, и обращалась она к Императору, как к неразумному малышу, который запутался в простейшем арифметическом примере. Фрингилья озвучила прошение, но садиться на место не спешила, выжидающе глядя не на Фергуса даже, а на сидевшего по правую руку от него мастера Риннельдора, главу Совета. Знающий, всегда придерживавшийся той же позиции, что и сам Фергус, выслушал ее спокойно, а, когда чародейка договорила, испросив позволения, встал.

— Исполнение ваших требований недопустимо, — ответил он, — положение чародеев в Империи регламентировано с тех пор, как, спасаясь от преследований на Севере, вы и ваши товарищи нашли приют в наших границах. Хочу напомнить, что, принимая нильфгаардское гражданство, многие представители вашей профессии приняли и законы Империи. Вы же, как та, кому посчастливилось родиться гражданкой Империи, как никто должны понимать, как важно следовать букве закона и хранить верность Императору.

В тоне мастера Риннельдора не было ни капли угрозы, но ее мог бы расслышать любой, кого этот вопрос хоть как-то касался. Расслышала ее и Фрингилья Виго. Она приятно улыбнулась собеседнику.

— Хочу заметить, что выдвигаю прошение, а не требование, — сообщила чародейка нейтрально, — требовать бы я стала в совсем иных выражениях.

Прочие члены совета принялись тревожно переглядываться — Фрингилья, в отличие от мастера Риннельдора, угрожала почти открыто, лишь слегка прикрывшись любезным выражением лица. Глава Совета хотел ей ответить, но Фергус поднял руку, и он промолчал.

— Я думаю, госпожа Виго, — проговорил Фергус, сложив руки перед собой, инстинктивно спрятав магическое кольцо под ладонью, — если бы дело дошло до требований — в том значении, как вы их, должно быть, подразумеваете — мы тоже вынуждены бы были сменить тон нашего отказа.

Фрингилья сдвинула черные брови, сверля Фергуса глазами, но тот, ощущая странную, кружащую голову решимость, продолжал:

— Положение чародеев ничем не отличается от положения прочих представителей государственных структур, как мы не устаем вам напоминать. И целью всех государственных структур является — и всегда являлось — служение народу Империи. Вы же, в своем стремлении спорить с законом, очевидно забываете об этом. Мы отвечаем отказом на ваше прошение, но, понимая напряженность ситуации, надеемся на плодотворное обсуждение будущего чародейского сообщества — если вам удастся сформулировать ваши пожелания так, чтобы они не ставили под сомнение благополучие Империи, как сейчас.

В какой-то момент Фергусу показалось, что Фрингилья готова плюнуть ему в лицо, развернуться и выйти из зала. Но она, пару секунд помолчав, лишь сдержанно кивнула.

— Я донесу ваше решение до моих коллег, — ответила она, — и тоже надеюсь, что нам удастся провести плодотворное обсуждение и прийти к компромиссу.

Кольцо под ладонью Фергуса завибрировало — но он даже не вздрогнул.

Он обещал Ани прибыть в Вызиму вечером или утром накануне выступления труппы Иана, но под конец заседания так хотел сбежать из душивших его стен дворца, что шагнул в портал, едва разобравшись со всеми формальностями и раздав распоряжения.

Фергусу сообщили, что королева занята каким-то важным разговором, и он, немного подумав, решил, что вполне имеет право вмешаться в него, пусть даже Ани это могло страшно не понравиться. Едва ли у супруги могли найтись темы для обсуждения, не предназначенные для ушей ее мужа, и Фергус, движимый раздражением, копившимся все утро, поспешил в указанном направлении.

Важный разговор Ани вела, по своему обыкновению, в бывшем кабинете короля Фольтеста, и, открыв дверь в него без стука, Фергус замер на пороге. Собравшаяся в комнате компания не отвечала самым смелым его предположениям. Королева восседала за большим столом — сейчас совершенно пустым, в небольшом отдалении от нее, в удобных бархатных креслах, расположились Иорвет, Иан и маленький белокурый мальчик, которого Император прежде не видел. На щеке малыша цвело большое розовое пятно, будто он объелся шоколада и теперь столкнулся с последствиями. Мальчик устроился на коленях у старшего эльфа и жался к нему, как вымокший под дождем котенок. Иан, заметив Фергуса, послал ему быструю улыбку, но лицо его тут же вновь приняло незнакомое надменное выражение — он старался не смотреть в сторону отца и незнакомого мальчика, словно вид их вызывал в нем почти физическую боль.

Перед королевой же стоял Вернон Роше и сверлил взглядом невысокого рыжеволосого юношу в синем реданском наряде. Они, казалось, были заняты игрой в гляделки, и никто из них не намерен был сдавать позиции.

Когда за Фергусом закрылась дверь, все взгляды обернулись к нему, и Иорвет, шепнув что-то мальчику, поставил его на пол и сам поднялся на ноги. Малыш заинтересованно посмотрел на непрошенного свидетеля странной сцены и, выпустив руку эльфа, смело шагнул вперед. Он вытянулся во весь рост и отвесил Фергусу глубокий поклон, словно приглашал его на круг вальса.

— Ваше Императорское Величество, — проговорил мальчик очень четко и с артистической почтительностью — с таким старанием Императора, пожалуй, не приветствовали даже самые отчаянные подхалимы. — мое имя Юлиан аэп Эренваль, для меня честь познакомиться с вами.

Фергус растерянно кивнул. Сцена начинала походить на абсурдный сон, и молодой Император вновь испугался, что задремал посреди важных переговоров.

Меж тем, рыжеволосый незнакомец последовал примеру Юлиана аэп Эренваля — хоть и поклонился куда большее сдержанно.

— Приветствую, Ваше Величество, — когда он выпрямился, в его карих глазах мелькнуло какое-то смутное ехидное выражение, — мое имя Виктор, барон Кимбольт. По всей видимости, аэп Вернон, хоть в моих краях так говорить и не принято.

Фергус открыл рот, чтобы ответить, и лишь через пару секунд понял, как глупо, должно быть, выглядел, так и не произнеся ни слова.

— Заходи, Твое Величество, — устало махнула рукой Ани со своего места, — у нас тут семейный разговор. А ты ведь тоже — член семьи. Хотя я уже запуталась в родственных связях. Как, бишь, получается? — спросила она с вызовом у Роше, словно именно он был виноват в неловкости сложившейся ситуации, — Виктор — твой сын и внук кузена моего отца. Значит, Фергус для него…

— Ани, — тихо осадил ее Роше, повернулся к Фергусу и мельком улыбнулся, — здравствуйте, Ваше Величество. Вы появились в драматичный момент.

Гусик подавил глупое желание предложить собравшимся избавить их от собственного общества, но любопытство вдруг взяло верх — кольцо на пальце оставалось неподвижным, значит, никто из собравшихся не врал. Или, по крайней мере, все были уверены, что не врут.

Стараясь не привлекать к себе больше внимания, чем уже привлек, Фергус отошел к креслу Иана, и тот, поерзав, освободил для него половину широкого сидения. Это было недопустимой вольностью, но, похоже, формальности никого из собравшихся больше не волновали, и Гусик уселся на предложенное место. Иан тут же обнял его за талию — пусть и незаметно для чужих глаз, но, как бы Императору ни хотелось прильнуть к нему и позволить обнять себя покрепче, он сохранил приличное выражение лица и даже чуть-чуть отстранился — насколько хватало пространства для маневра.

— Продолжайте, — Ани тут же потеряла к мужу всякий интерес и устремила взор на новоиспеченных отца и сына. — итак, ты, Роше, помнишь мать Виктора, но о его рождении ничего не знал?

Вернон вздохнул и посмотрел на рыжего исподлобья.

— Лилия и я были давно знакомы, — подтвердил он, — и она всегда была мне симпатична, но до близких отношений дело никогда не доходило.

— Видимо, один раз все же дошло, — подал голос из своего угла Иорвет, уже снова умостивший малыша на своих коленях. — А памятуя о том, что тогда ты уже распрощался со своей ржаной возлюбленной, происходило это в трезвом уме и твердой памяти.

— Я поступил бесчестно, — подтвердил Роше, не взглянув на супруга, — она примеряла на мне новую сорочку, и…

— Избавь нас от подробностей, — махнула Ани рукой, — и после этой примерки ты что же — не заметил, что у нее через несколько месяцев вырос живот, а потом появился младенец?

Роше нахмурился — этот допрос ему явно был очень не по душе, но он сознавал свою вину, а потому не собирался отлынивать от ответов — прямых и честных, как и всегда.

— Через неделю после этого я был отправлен в предгорья Махакама, — ответил он, — там назревали бунты, и мне было поручено подавить их. После этого — и до самой войны — я почти не бывал в Вызиме. И о судьбе Лилии ничего не знал. Если бы она сказала мне…- Роше прямо и пристально посмотрел в глаза Виктору, и тот не отвел взгляда.

— Ты женился бы на бедняжке, как честный человек, все понятно, — хмыкнул Иорвет ехидно.

— Да, — твердо ответил Роше, не сводя с Виктора глаза, — так бы я и поступил.

— Матушка, скорее всего, отказалась бы, — вдруг снисходительно улыбнулся Виктор, — мы не нуждались в финансовой поддержке, а она всегда была романтической натурой, и считала, что замуж надо выходить только по большой любви. Не то чтобы ей этого не предлагали, пока мы не бежали из Вызимы.

— Очень романтично с ее стороны было соблазнить бравого офицера, — громко фыркнул Иорвет.

Роше скрипнул зубами, и Гусик почти услышал его раздраженное «Заткнись!» Вслух же Вернон сказал:

— Все произошло по обоюдному желанию.

Иорвет снова фыркнул, но на этот раз ничего добавлять не стал.

— Но позвольте, — вдруг вставил Фергус, — неизвестно ведь, понесла ваша матушка от Роше или от кого-то другого, раз предложения руки и сердца для нее не были редкостью.

Все, включая белокурого мальчика, уставились на него, и Гусик немедленно пожалел, что вообще открыл рот. Он ощутил себя еще более неловко, чем под взглядами советников и рассерженной чародейки.

— Простите, — взгляда молодой Император не опустил, но в тоне его зазвучало искреннее смущение, — но ведь сорочки она шила не только вам…

— Его Величество всегда отличался очень специфическими взглядами на представителей простого народа, — хмыкнул Иорвет. Он весь сейчас, казалось, состоял из ехидных усмешек и яда, и только Юлиан на его руках удерживал эльфа от того, чтобы вскочить с места и придушить кого-нибудь — Роше, Виктора или самого Гусика — совершенно неважно.

— Моя матушка стала шлюхой лишь после того, как оккупация Темерии Нильфгаардом выгнала нас из родного дома, — откликнулся Виктор, снова вежливо улыбнувшись, — и она вынуждена была решать, как прокормить себя и меня.

Взгляды Гусика и Виктора встретились, и на этот раз Фергус был вынужден потупить взор первым. Его аргумент только что был метко отправлен ему обратно, как перехваченное твердой рукой отравленное копье. И это, пожалуй, было почти справедливо.

Краем глаза Гусик вдруг заметил, как на этих словах Виктора взгляд Анаис обрел странное, затуманенное выражение. Королева, однако, быстро взяла себя в руки.

— Ну что ж, — объявила она, — все карты — на стол. Если мы отметаем предположение Его Величества о том, что Лилия давала всем направо и налево, остается признать, что Вернон и впрямь отец Виктора. И что теперь? Ты станешь претендовать на наследие барона Кимбольта, Роше? Как гражданин Темерии и его сын, ты имеешь на это приоритетное право, несмотря на завещание старого пердуна.

Ани явно храбрилась и вела себя развязно, чтобы скрыть какое-то странное смущение — Гусик успел узнать ее слишком хорошо, чтобы не понять этого. Остальные же грубость королевы предпочли не замечать вовсе. Вернон покачал головой.

— Я сожалею лишь о том, что не узнал имени своего отца прежде, чем он отдал концы, — сказал он мрачно, — думаю, у меня тогда нашлось бы, что ему сказать.

— Ты всегда можешь съездить и плюнуть ему на могилу, — ввернул Иорвет.

— Позвольте сказать, — проигнорировав его, ответил Виктор, — что для меня эта новая информация ровным счетом ничего не меняет. Очень вероятно, что вы, капитан, и правда мой отец. Но мне уже двадцать шесть, я прожил всю жизнь, не зная вашего имени и не стремясь его узнать. Мне не нужны ни деньги, ни имя, ни даже ваша привязанность или сожаления об утраченных годах. Мы давно знакомы, и близость нашего знакомства меня вполне устраивает, хоть я и не буду против, если вы захотите пообщаться со мной поближе. Я питаю искреннюю симпатию и к вам, и к профессору Иорвету, — под его мимолетным взглядом, эльф презрительно поджал губы, — но для меня, по сути, ничего не изменилось.

В кабинете повисла гулкая напряженная тишина. Вернон Роше смотрел на новообретенного сына все так же прямо, но, по всей видимости, не находил нужных слов, чтобы ответить на его отповедь. Наконец, кивнув, он отступил на полшага и отвернулся. Виктор же взглянул на королеву и склонил перед ней голову.

— Ваше Величество, — обратился он к Ани, — если мы все выяснили, я хотел бы просить вас отпустить меня. В свете последних событий в Редании, я хотел бы поскорее вернуться домой и заняться необходимыми делами.

— Что это у него за дела в Редании? — шепнул Гусику Иан, до сих пор хранивший полное молчание.

— А что там случилось? — так же тихо спросил у него Фергус.

— Королева-Стрыга померла, — горячее дыхание Иана обожгло ему шею, но это не отвлекло Гусика от сказанного. Этих новостей до этого момента ему сообщить не успели — значит, даже Ваттье де Ридо был не в курсе произошедшего.

Анаис же поднялась со своего места, обогнула стол и подошла к Виктору, протянула ему руку, и он, не замешкавшись, учтиво поцеловал ее.

— Я провожу вас, барон, — сказала она, — думаю, семейный разговор окончен. Господа, — она окинула взглядом остальных собравшихся, — я вернусь к вам позже.

То, что правительница изъявила желание проводить барона, пусть и оказавшегося с ней в родстве, самолично, было странно и не вписывалось ни в какие нормы этикета, но возражать ей не стал никто, даже Виктор. Он снова склонил голову, а потом вместе они покинули кабинет.

Вернон Роше, до сих пор державшийся очень прямо, стоило двери за Ани и Виктором закрыться, словно надломился. Он опустил плечи и едва не покачнулся на месте. Иорвет быстро ссадил малыша Юлиана с колен и в пару стремительных шагов оказался рядом с супругом. Несмотря на все свое прежнее ехидство, сейчас в нем осталось лишь искреннее беспокойство. Он обнял Роше, и тот, забыв о присутствии младшего поколения в комнате, прижал эльфа к себе так отчаянно крепко, словно и впрямь испугался, что рухнет на месте.

— Глупый мальчишка просто еще не понял, как ему повезло, что его мамашу взял именно ты, любовь моя, — тихо проговорил Иорвет, и у Роше не нашлось сил даже одернуть его за грубость. Гусик хотел стыдливо отвернуться от этой сцены, но заметил, что Иан смотрел на родителей во все глаза, с каким-то жадным, почти нездоровым любопытством. — Если хочешь, мы сами поедем в этот его баронский замок, и я подробно объясню ему, какая это честь — быть твоим сыном.

Вернон посмотрел на Иорвета и вымученно улыбнулся.

— Ты правда готов это сделать? — спросил он, и эльф устало закатил глаз.

— А ты надеялся, что я буду заламывать руки и обвинять тебя в измене в те времена, когда мы еще даже не были знакомы? — спросил он, прикинувшись уязвленным, — как несправедливо это было бы с моей стороны, учитывая, что мы оба знаем, кто такая Виенна.

Иан вдруг рывком поднялся из кресла и приблизился к родителям. Те, словно забывшие, что он тоже был с ними в одной комнате, посмотрели на юного эльфа удивленно.

— Я думаю, он врет, — заявил Иан твердо, — или заблуждается. Вы совсем не похожи — ни лицом, ни манерами — ничем. Гусик прав, Лилия эта могла залезать в штаны каждому, с кого снимала мерки.

Иорвет, выпустив Вернона из объятий, развернулся к Иану, и Гусик на мгновение испугался, что отец отвесит сыну оплеуху.

— Может, так и было, — вместо этого заявил Иорвет, — а еще, может быть, Виенна просто выбирала один типаж мужчин, с которыми спала. Без этого шрама, не такой уж я уникальный. И матушка Вернона могла пасть жертвой не одного только барона Кимбольта, чтоб ему на том свете гнить. Правда в том, мой мальчик, что никто не может быть до конца уверен, что кто-то приходится ему отцом по крови. — он с улыбкой глянул на Гусика, и тот, неизвестно отчего, вдруг покраснел, — ну, кроме тебя, Гусик.

— И меня? — подал голос Юлиан аэп Эренваль, и Вернон вдруг тихо рассмеялся.

— Прекращай полоскать чужих матерей, Иорвет, — пожурил он эльфа, — имени твоего папаши ты мне за двадцать лет так и не сподобился раскрыть.

— Может быть, я сын самого Исенгрима Стального Волка, — гордо вскинул голову Иорвет, не скрывая широкой улыбки, — или Филавандреля с Белых Кораблей. Выбирай любого — не ошибешься.

— Ври, да не завирайся, — отмахнулся Роше, потом наконец тоже повернулся к Иану, — прости нас, малыш, за всеми этими новостями я забыл толком с тобой поздороваться. Не бери всего этого в голову, я и сам пока не знаю, что обо всем этом думать.

Он раскрыл юному эльфу объятия, и тот, секунду помедлив, шагнул к человеку и обнял его в ответ.

— Думаю, мы загостились, — заявил Иорвет, — пойдем домой? — он протянул руку, и Юлиан тут же подбежал и ухватился за нее, — Ани пошлет за нами, когда будет готова поговорить. Иан, ты с нами?

Гусик вдруг испугался, что вот-вот те, кого Ани назвала его семьей — и кто ею и впрямь являлся — разойдутся и оставят его совсем одного. Но напрашиваться в гости к Роше и Иорвету было глупо — никто из них не был ему кровным родственником. Иан, однако, покачал головой.

— Я останусь с Гусиком, — твердо сказал он, — но, если он захочет, мы придет к вам вечером. Только скажите, куда.

Иорвет кивнул, потом секунду постоял неподвижно и быстро обнял сына на прощание.

— Тогда — до встречи, — подытожил эльф, — рад был встрече, Фергус. Надеюсь, ты придешь к нам в гости.

Гусик, заметив, каким счастливым стало вдруг от этих простых слов лицо Роше, поспешил кивнуть.

Когда они с Ианом наконец остались наедине, юный эльф шагнул к Фергусу и прильнул к нему всем телом.

— В кресло, — скомандовал Иан, чуть толкнув молодого Императора в плечо. Тот, не успев возразить, повиновался. Эльф же, остановившись перед ним, тягуче опустился на колени и по-хозяйски потянул руки к шнуровке на его брюках. Фергус неловко поерзал в кресле. На этот неожиданный страстный напор его тело, конечно, тут же отреагировало совершенно однозначно, но молодой Император сумел сохранить остатки разума.

— Дверь, — шепнул он, облизнув губы. Едва ли кто-то, кроме Ани, мог ворваться в этот кабинет без стука, но представать перед супругой в таком виде Фергусу совершенно не хотелось. Иан усмехнулся, махнул рукой, и Гусик услышал щелчок замка — юный эльф применил магию, даже не произнося заклинание. Постоянно имея дело с чародеями, молодой Император прекрасно знал, как это было сложно — даже для такого обманчиво простого действия. — Ты занимался магией, — пальцы Иана вернулись на исходную позицию, и брюки уже почти капитулировали, но Гусик все еще старался сохранить рассудок, — все это время, пока путешествовал — ты учился?

Иан поднял на него потемневшие от возбуждения глаза и, облизнув губы, улыбнулся.

— О, мой милый, я все тебе покажу, — пообещал он, — позже.

Шнуровка была побеждена, Иан приспустил край хлопкового белья, выпуская уже почти полностью восставший член Фергуса на волю. Император откинулся в кресле и прикрыл глаза — дальнейшие расспросы, да и вообще любые разговоры, стремительно теряли смысл. Он задышал горячо и часто, чувствуя, как вокруг него смыкаются горячие влажные губы Иана. Сложно было предположить, где юный эльф этому научился, да и думать об этом совершенно не хотелось. Он погрузил Фергуса дальше в рот, втянул щеки, создавая лишнее сопротивление, дразня его, и у Гусика перед глазами все поплыло. Он вцепился пальцами в подлокотники, опасаясь, что иначе опустил бы руку на макушку Иану, заставляя его действовать быстрее и забирать глубже, но юному эльфу его помощь была и не нужна. Он ласкал его быстро, без оглядки, помогая себе пальцами, когда выпускал почти до конца, чтобы через секунду снова насадиться на Гусика ртом, не давая ему отдышаться. Фергусу потребовалось всего несколько минут, чтобы почувствовать, что он забалансировал на грани, и в самый ответственный момент, когда фитиль его страсти почти догорел, Иан отпустил его. Тяжело дыша, почти ничего не видя перед собой, Фергус не успел заметить, как юный эльф оказался на нем сверху, оседлав бедра. Он направил Гусика в себя одной рукой, второй — крепко ухватился за его плечо, вскрикнул, опустившись до конца, и наконец замер, дрожа и тяжело дыша. Фергус отчаянно распахнул глаза, силясь поймать взгляд возлюбленного, и Иан посмотрел на него, улыбаясь странной, какой-то смазанной улыбкой на припухших алеющих губах.

— Мой, — выдохнул юный эльф, начиная короткие резкие движения бедрами, — мой или ничей. — И Фергус готов был ответить ему теми же словами, если бы мог выдавить из себя что-то, кроме глубоких влажных стонов — он был уже на опасной грани, но за миг до конца взор Иана вдруг прояснился. Он посмотрел на Фергуса в упор, серьезно и прямо, — Я убью любого за тебя, — выговорил он очень четко, и мир вокруг погрузился в сияющий свет.

Кольцо на пальце Фергуса не дрогнуло.

 

========== На службе Отечеству ==========

 

Поначалу Эренваль был всерьез уверен, что ни с кем не станет делиться тайной, свалившейся на него и связавшей по рукам и ногам, но Шани, с которой он разговаривал через мегаскоп каждый вечер, очень быстро раскусила его. Ее проницательность и умение чутко ощущать любые изменения в состоянии и настроении супруга всегда восхищали Эренваля, и за последние три года она отточила эти умения почти до совершенства и использовала их при любом удобном случае. Должно быть, так Шани хотела наверстать все упущенные годы, когда они ходили друг мимо друга, обмениваясь ничего не значащими фразами и взглядами, не решаясь переступить границу близости, самим себе признаться в любви друг к другу. Но теперь, когда самая главная граница была давно пройдена, Эренваль ничего не мог утаить от жены — и по большей части, совершенно этого не хотел.

Но тот секрет, которым его связали, был слишком опасным, слишком непонятным, и мог грозить не только ему самому, но и тем, кого он решился бы посвятить в него. Но Шани раскрыла его слишком быстро. В первые несколько дней Эренваль старался не подавать вида, что что-то не так. Разговаривал с женой непринужденно, расспрашивал о ее работе и здоровье, о том, как поживал Юлиан и хорошо ли себя вел, но должно быть, ответы на ее вопросы оказались слишком скупыми и размытыми, и эльф слишком старался свернуть беседу, как только разговор заходил о его делах, и Шани заподозрила неладное.

Из-за деликатной природы его работы, супруга никогда не стремилась допытаться до правды, если Эренваль не хотел чем-то с ней делиться. Государственные дела Шани не слишком интересовали. Она знала — ее муж, пользовавшийся исключительным доверием со стороны Императора, выполнял важную миссию на неспокойных территориях, рискуя жизнью каждый день, а потому не желала обычно ставить его в сложное положение, заставляя выбирать между верностью жене и Отчизне. Но то, что случилось одной самой обычной ночью, не вписывалось в понятия его привычной деятельности — вообще ни во что не вписывалось, если на то пошло, и Эренваль, просыпаясь каждое утро, еще продолжал робко надеяться, что все случившееся просто приснилось ему.

Но как бы ему ни хотелось верить в обратное, факт оставался фактом — в его доме поселилась принцесса Лита вар Эмрейс на пару со своим ручным вампиром, представившимся Детлаффом. Встреться Эренвалю такой поворот сюжета в одном из приключенческих романов, или расскажи ему это кто-то за бокалом вина на скучном приеме в Венгербергском дворце, он только посмеялся бы. В реальной жизни — опасной, нестабильной, но по большей части, довольно скучной и однообразной — такого просто не могло произойти. Принцессам было место в королевских чертогах под пристальным взглядом стражи и слуг. Судьба дипломата же включала в себя бесконечные однообразные переговоры, визиты на официальные мероприятия и пристальные недоверчивые взгляды возможных врагов Империи. И две эти линии никогда не должны были пересекаться. Не говоря уже о том, что едва ли хоть одному нильфгаардскому дипломату до сих пор приходилось давать приют беглому высшему вампиру, готовому убить кого угодно по приказу маленькой принцессы. А Детлафф был вполне на это способен — в этом можно было не сомневаться.

Шани поинтересовалась, все ли с Эренвалем в порядке, на третий день пребывания Литы под его опекой. Сигнал мегаскопа не давал ни одному из них точно разглядеть выражение лица собеседника, и эльф надеялся, что удастся скрыть от жены-медика и страшные круги под глазами — следы тревожной бессонницы — и бледность, и дрожание рук, и нервную сыпь на коже. Или хотя бы списать это все на напряженную работу и необходимость вставать ни свет, ни заря. В первый раз объяснения и правда сработали — Шани настойчиво посоветовала Эренвалю беречь себя и пообещала прислать ему укрепляющих настоек, чтобы он окончательно не разболелся. Но уже на следующий день ее вопрос повторился, и такой же, как накануне, ответ Шани больше не устраивал.

Эльф знал, что с его стороны подло и неправильно было скрывать что-то от супруги. Несколько лет назад, когда развернулась Зимняя война, как ее теперь именовали нильфгаардские историки, он провел непростительно много времени вдали от Шани, не зная ни как сильно она тосковала и волновалась за него, ни того, что будущая супруга носила под сердцем его ребенка. Вернувшись невредимым, Эренваль поклялся себе, что больше не будет держать возлюбленную в неизвестности — и честно предупредил об этом Императора. Тот, хорошо знакомый с Шани, дал ему позволение рассказывать ей все — в разумных пределах — с условием, что информация не пойдет дальше. Но то, что происходило сейчас, едва ли оставалось в этих самых пределах. Но, видя беспокойство в родных глазах, даже несмотря на помехи магической связи, Эренваль понял, что молчать просто не в силах. Не добившись от мужа правды в этот раз, Шани могла, чего доброго, отправиться в Венгерберг, прикрывшись научными целями, и явиться к нему в дом, чтобы выяснить, что происходит. И от возможных последствий Эренваль не смог бы ее защитить — ведьмак из него был еще хуже, чем лжец.

Шани выслушала его рассказ спокойно, ни разу не перебив.

— И кто такой этот Яссэ? — спросила она, когда откровения Эренваля иссякли.

Комната, где стоял мегаскоп, была надежно защищена от подслушиваний и проникновений магическими артефактами, созданными отцом эльфа собственноручно, и он не слишком опасался, что принцесса или ее вампир услышат что-то из того, что он собирался поведать, но вопрос Шани был, пожалуй, самым сложным из тех, что она могла задать.

Эренваль знал Яссэ с ранней юности, когда он поступил в обучение к его отцу, и с тех самых пор между ними завязалось какое-то странное подобие преданной дружбы. Пока сын мастера Знающего еще пытался вгрызаться в магическую науку, Риннельдор неизменно ставил своего нового ученика в пример Эренвалю, распекая его за вечные неудачи. Сложно было не проникнуться завистью к Яссэ, которому искусство Знающего давалось легко, почти играючи. Он, казалось, не просто чувствовал природу магической энергии, подчиняя ее себе, а сам был соткан из этой энергии. Ему хватало один раз услышать новое заклинание, чтобы понять принцип его работы и освоить на лету. Но Эренваль, давно примирившийся с мыслью, что чародеем ему никогда не стать, вместо того, чтобы злиться на друга, радовался его успехам, даже гордился ими, как собственными. На Яссэ вообще невозможно было злиться — он никогда не зазнавался, не мнил себя выше окружающих и поначалу, пока Эренваль сам не бросил бесполезных занятий, помогал названному брату с неподатливой наукой.

Позже, когда, по словам отца, Яссэ пошел по неправильной дороге и поддержал восстание Узурпатора, Эренваль не мог поверить, что друг сделал это по доброй воле, а когда к власти в Нильфгаарде вернулся сын свергнутого Императора и начал беспощадную зачистку сторонников захватчика, Яссэ вышел сухим из воды каким-то невероятным чудом. Уходя в неизвестность, чтобы «залечь на дно», друг рассказал Эренвалю, что смог спастись от неминуемой казни только при помощи покровительства мастера Риннельдора, сохранившего верность вар Эмрейсам, но эльф с трудом мог в это поверить. На его глазах в те времена сжигали и вешали тех, у кого находились и покровители посерьезней, и чьи преступления против восстановленной династии были куда менее значительными. Яссэ же не только избежал казни, но и после его исчезновения, вездесущая имперская разведка совершенно потеряла к нему интерес. Эренваль подозревал, что друг применил магию, хоть и не мог вспомнить ни одного заклинания, способного на нечто подобное.

Отец публично отрекся от бывшего ученика, но с Эренвалем беглый предатель продолжал поддерживать пусть нерегулярную, но вполне прочную связь — особенно после того, как эльф покинул Нильфгаард и занялся дипломатической деятельностью. Яссэ никогда не расспрашивал друга о его работе — дела Империи или любого другого королевства его ничуть не волновали. Он сколотил цирковую труппу и колесил по всему Континенту с представлениями. Эренваль узнал, что друг бросил занятия магией — Яссэ рассказывал, что способности к ней в нем просто иссякли, и верилось в это с трудом. Но, побывав инкогнито на нескольких его выступлениях и поговорив с другом с глазу на глаз, Эренваль убедился в этом. Забросив искусство Знающего, Яссэ, казалось, забросил самого себя, каким его помнил эльф. Он и сам был не рад собственному спасению от казни, и обмолвился о том, что совершил страшную ошибку, не найдя в себе смелости принять достойную смерть за свои преступления. Лишь через несколько лет Эренваль узнал, что Яссэ нашел для себя новый источник силы и смысла жизни, пусть бывший учитель и называл этот путь еще более губительным, чем все, по каким ученик ходил прежде.

В магии Огня Эренваль почти ничего не смыслил, и, следуя негласному договору, не расспрашивал о ней Яссэ — даже когда друг признался, что цирковая труппа была лишь прикрытием для его шпионской деятельности. Признание это разбросало их по разные стороны баррикад, и после трех Северных войн и до самого начала последнего противостояния держав, жизнь развела их, но только благодаря помощи Яссэ, служившего на тот момент королеве Саскии, Эренваль, хранивший верность Империи, смог выжить и вернуться к Шани и их сыну невредимым. Мотивов своих Яссэ тогда не озвучил, но Эренвалю они были и не важны. Он ответил другу услугой за услугу, и на суде Объединенного трибунала свидетельствовал в его пользу. Добиться свободы для Яссэ на том ристалище оказалось несравнимо проще, чем на предыдущем. Но теперь, похоже, Эренваль пожинал плоды своей благодарности.

— Он мне как брат, — ответил он Шани с коротким вздохом, — и я доверяю ему.

Она скептически подняла брови, но возражать не стала. Помолчала пару мгновений, потом спросила тихо:

— Ты говоришь, это было сделано ради безопасности Императора Фергуса. Но я не вижу связи между этим и похищением его сестры.

— Принцесса не была похищена, — возразил Эренваль, — я говорил с ней и с ее спутником — она сама приняла решение сбежать, а Яссэ лишь помог ей скрыться в безопасном месте.

— Думаешь, одиннадцатилетняя девочка, выросшая, как цветок в оранжерее, может принимать подобные решения? — спросила Шани, — ты не пытался связаться с ее матерью?

— Лита не хочет, чтобы ее родители узнали, где она, — ответил Эренваль, сам понимая, как глупо это звучит, — а я не могу делать того, чего она не хочет. У нее есть очень весомый аргумент.

— Но представь, если бы Юлиан решил сбежать, — продолжала настаивать Шани, — ты не хотел бы знать, где он и что с ним?

— Конечно, хотел бы! — Эренваль поднял отчаянный взгляд к потолку, — но что я могу сделать? Даже если забыть о том, что за неповиновение я буду немедленно убит, реши я выдать местоположение принцессы, я либо сам стану изменником и пойду под суд, либо подставлю моего друга, которому за малейший проступок грозит немедленная казнь. По крайней мере, пока принцесса здесь, она в безопасности и не достанется никому из тех, кто, возможно, хотел использовать ее против Императора. Хоть я и не знаю, как именно.

— В том-то и проблема, — вздохнула Шани, — я, конечно, никому ничего не скажу сейчас, но, дорогой, если с тобой что-то случится, я не смогу и не захочу молчать.

— Я понимаю, — кивнул Эренваль и опустил глаза. По всему выходило, что полная осведомленность ставила любимую в еще более шаткую позицию, чем прежнее незнание, и эльф уже начинал жалеть, что не продолжил молчать до конца.

— Пожалуйста, будь осторожен, — Шани подалась вперед и протянула руку, будто надеялась коснуться щеки мужа через мерцающее изображение, и он протянул ладонь в ответ, мазнув кончиками пальцев по трепещущему лицу жены, чуть сбивая магический сигнал.

— Я стараюсь, любимая, — заверил он Шани, — вообще-то, этот вампир, если его не злить, не так уж плох. Мы, можно сказать, даже подружились.

Шани замолчала на мгновение, потом тихо рассмеялась.

— Твоя главная проблема, Эренваль,— заявила она, — это потрясающее умение заводить неподходящие знакомства.

— Мой отец до сих пор говорит то же самое в отношении тебя, любовь моя, — улыбнулся Эренваль в ответ.

Строго говоря, Эренваль вовсе не соврал, когда сказал, что ручной вампир принцессы на деле оказался не так уж страшен. Когда первый шок от знакомства с ним прошел, и Детлафф убедился, что хозяин дома не представляет опасности для его маленькой госпожи, он постарался стать хорошим и деликатным гостем — больше не появлялся из ниоткуда перед Эренвалем и не угрожал прикончить его за неосторожное слово или действие. В первые дни эльф вовсе его не видел. Лита говорила, что Детлафф всегда был где-то рядом, и от этого утверждения Эренвалю было, конечно, сильно не по себе, но его присутствия он почти не ощущал. Вампир входил в комнаты через обычные двери, предварительно постучав, большей частью молчал и не вмешивался, когда принцесса требовала у хозяина свежих фруктов на завтрак или почитать ей сказку перед сном.

Сама Лита была избалованной и требовательной, но Эренваль, отец маленького Юлиана, пусть и не проводил с сыном столько времени, сколько хотел бы, знал, как управляться с детскими капризами. Принцесса быстро оценила его умеренную покорность и приняла простые правила — ложилась в постель, когда он велел, не возражала, когда он заставлял ее съесть суп на обед, и больше не стремилась сбежать. Она и сама, должно быть, понимала, что идти ей некуда, раз домой возвращаться ей не хотелось.

Пока Эренваля не было дома, принцесса исследовала его дом вдоль и поперек, но секретные документы ее, конечно, не интересовали, и бардак в его вещах она навела лишь в самый первый раз. Хозяин, конечно, не решился ее отчитывать, но, должно быть, расстройство его было так красноречиво написано на лице, что Лита сама, может быть, испугавшись, что ее погонят прочь, может быть, от скуки, предложила навести порядок. С тех пор, если она и залезала туда, куда не следовало, почти не оставляла за собой следов.

Лита нашла на столе Эренваля миниатюры, написанные его рукой, с изображением Шани и Юлиана, и вечером расспросила хозяина, кто это такие. История любви эльфа и его супруги так поразила маленькую принцессу, что она по-настоящему прослезилась, когда повествование дошло до момента, на котором Эренваль распахнул дверь комнаты Шани в Университете, и обнаружил ее на пороге — бледную, заплаканную и с большим животом — а она бросилась ему в объятия. Над историей обретения Юлианом его совершенно неэльфского имени принцесса смеялась до слез, а Детлафф, безмолвно внимавший рассказу из темного угла, вдруг предложил Эренвалю перекинуться в гвинт.

С того вечера эльф и вампир начали разговаривать куда чаще. Даже Пепита, большая черная кошка Эренваля, распознала в Детлаффе друга, хотя обычно сторонилась незнакомцев и иногда яростно шипела даже на хозяина, если была не в духе. Но во время одной из партий в гвинт, она подошла к стулу, на котором восседал вампир, потерлась о его ногу, а потом вспрыгнула ему на колени и проспала на них до самого конца вечера. Это был знак невероятного доверия, и Эренваль принял ее экспертное мнение за истину.

Детлаффа тоже заинтересовали миниатюры Эренваля, он похвалил точность техники и четкость мазков, а потом попросил хозяина раздобыть для него обрезков льняной ткани и цветных ниток. Эренваль, пусть и удивился такой просьбе, выполнил ее, и Детлафф начал учить Литу вышивать. Принцессе искусство это давалось с трудом — ей отчаянно не хватало терпения, но по вечерам, когда взрослые садились за очередную карточную партию или за шахматную доску, она покорно устраивалась на маленькой скамеечке у ног Детлаффа, дожидалась, пока Пепита приходила и укладывалась рядом с ней на ковер, и, сосредоточенно высунув язык, вышивала голубые назаирские розы, полностью отдаваясь этому нехитрому занятию.

Жизнь входила в странное, но вполне мирное русло. Днями Эренваль был занят своей работой, но, когда возвращался домой, его встречали с радостью и нетерпением — и не только потому, что он приносил Лите маленькие подарки и угощения, прихваченные по пути из дворца в Ратушу. После появления в его жизни принцессы и ее спутника, Эренваль был вынужден отказаться от приходящих слуг и кухарки, но Детлафф неожиданно продемонстрировал способности кулинара, и каждый вечер эльфа дома ждал горячий ужин и приятная компания.

Лита подарила Эренвалю собственноручно вышитый букет роз, не скрывая гордости за свое творение, и эльф горячо похвалил ее, не обращая внимания на неровные стежки и совершенно неприглядную оборотную сторону вышивки, а в ответ предложил написать портрет принцессы. Та, конечно, согласилась. Он рисовал ее при искусственном свете, и девочка была очень непоседливой натурщицей, но Эренваль привык общаться с коронованными особами, не желавшими долго сидеть на одном месте, и портрет получался очень похожим на оригинал — Лита, во всяком, случае, была крайне довольна результатом, хоть и попросила дорисовать еще и Пепиту, а самой себе добавить красивых украшений на шею, корону и новое платье — без нарядов маленькая гостья и впрямь сильно тосковала.

Эренваль не отважился отправиться к одному из столичных портных и заказать у него платье для грустной принцессы, это выглядело бы слишком подозрительно — над ним и так начали подшучивать знакомые лавочки, спрашивавшие, не завел ли эльф любовницу, для которой покупал все эти сладости и фрукты. Эльф все же заказал ожерелье и диадему у местного ювелира-краснолюда, решив соврать, что готовит подарок жене — и это хотя бы походило на правду. Но вот платьице девичьего размера Шани подошли бы вряд ли, а Юлиан был для них слишком мал — к тому же мальчишкой, пусть и стремился стать знаменитым артистом.

Проблему решил Детлафф. Он велел Эренвалю раздобыть отрез шелка и кружев, и за пару вечеров, пока эльф заканчивал портрет, сшил для Литы прекрасное новое платье, которым принцесса осталась очень довольна.

Эренваль понятия не имел, как долго суждено было продлиться их мирному совместному существованию. Яссэ больше не появлялся и даже не выходил на связь, и планы его оставались для эльфа загадкой. Он получал новости, приходившие из Нильфгаарда, Темерии и Редании, знал, что на Севере готовились большие перемены, но вписать в них маленькую принцессу Литу все еще не мог, сколько бы ни размышлял.

Весть о смерти королевы Адды взволновала общественность Венгерберга — наместница собрала экстренное заседание совета, но на нем Эренваль узнал лишь, что теперь власть в свободном королевстве отойдет к какому-то дальнему родственнику почившей правительницы. Пока было неясно, как это повлияет на политику Нильфгаарда, но от отца эльф узнал, что ему следовало готовиться к переезду в Третогор, чтобы быть поближе к событиям. С одной стороны, это была добрая весть — она означала, что скоро Эренвалю предстояло воссоединиться с Шани и Юлианом — супруга могла поселиться в столице Редании, не бросая работы в Университете. Но с другой стороны, оставалось неясным, что в этом случае ждало маленькую принцессу и его спутника. Эренваль предполагал, что Яссэ заберет Литу — или ее роль в происходящем станет более понятной. Может быть, поняв, что загостилась, Лита сама решит вернуться в родительский дом. Одно было ясно — в Третогоре малышке и ее вампиру делать было решительно нечего. Но пока все оставалось по-прежнему, и каждый следующий день был похож на предыдущий. Коронация нового правителя Редании была назначена, но никаких распоряжений из Нильфгаарда Эренваль пока не получал.

Теперь он с радостью и легко рассказывал Шани о своем житье-бытье в странной компании, а однажды, когда Лита поинтересовалась, куда это перед сном пропадает ее новый приятель, Эренваль решился даже позволить ей познакомиться со своей женой.

Шани, ничуть не демонстрируя ни удивления, ни подозрений, поговорила с принцессой приветливо, расспросила ее о том, не надоедал ли ей Эренваль, «а то он бывает таким занудой!», и не скучала ли Лита по родителям. На этом вопросе принцесса заметно погрустнела, и эльф даже заволновался — не выкинет ли она что-нибудь непредвиденное. Но Лита лишь со вздохом призналась:

— Папочка без меня, должно быть, болеет. Вот бы узнать, как у него дела.

Той ночью Лита никак не хотела засыпать, отказалась от обычной сказки и даже заплакала, уткнувшись лицом в подушку. С момента, как она сбежала из-под надзора чародейки, прошло без малого две недели, и, похоже, наприключавшись, принцесса начинала тосковать по привычным вещам и по родителям. Эренваль не стал давить на нее и предлагать отправить ее домой, решив, что тоска должна была сформироваться и расцвести сама, до той точки, когда девочка сама бы пожелала вернуться. Может быть, это не вписывалось бы в туманные планы Яссэ, но Эренваль решил, что поможет Лите вернуться по первой ее просьбе. Пусть бы даже пришлось объясняться с матерью принцессы и предстать перед ее братом с ответом за свои дела. И в этом, похоже, Детлафф был с ним безмолвно согласен.

Когда принцесса наконец заснула, Эренваль решился даже поговорить с вампиром об этом. Он так и не понял, как именно гости были связаны между собой, и почему Детлафф вообще следовал за Литой по пятам, исполняя малейшую ее прихоть, но ответ на этот вопрос в свете всего произошедшего был не так уж важен. Куда важнее было узнать, готов ли сам Детлафф был предстать пред очи бывшего Императора, вернув ему Литу. Положение вампира во всей этой истории оказывалось куда более шатким, чем положение Эренваля.

— Если нужно, я возьму на себя всю ответственность, — заявил он, повинуясь внезапному порыву — в синих глазах Детлаффа стояла такая глубокая, неутолимая грусть, что Эренваль понял, что просто должен это предложить, — думаю, если я верну Литу отцу с матерью невредимой, они не станут уточнять, как вообще она у меня оказалась. Важно, что она сбежала от чародейки по собственной воле, а все остальное…

— Не нужно, — спокойно ответил Детлафф, — ее отец знает, что я следую за Литой, и что сбежала она благодаря мне. Он не смог бы причинить мне вреда, даже если бы захотел. Меня тревожит совсем другое.

Что именно было предметом его волнений, вампир не уточнил, а Эренваль не отважился спросить. Наутро Лита снова была спокойна, даже весела, и поднимать тему покинутых родителей вновь не собиралась. Эльф решил, что свяжется с отцом и узнает у него о здоровье бывшего Императора, чтобы хоть так порадовать принцессу, пусть даже его внезапный интерес показался бы родителю странным.

В своем венгербергском доме Эренваль и раньше принимал гостей очень редко. Он жил в столице Аэдирна на правах имперского дипломата, занимал заметное место при дворе наместницы и в силу своей деятельности много с кем водил знакомства, но тесных связей заводить не спешил, если на это не поступал прямой приказ от Императора. Его жилище было защищено от порталов, и войти в него можно было либо через парадную дверь, либо в специально отведенном для этого помещении, и внезапных вторжений Эренваль никогда не опасался. Мало кому вообще было до него дело, и это было главным его преимуществом долгие годы. Его не воспринимали всерьез, чаще не замечали или намеренно игнорировали, давая возможность эльфу слушать и наблюдать за тем, что многим его коллегам было просто недоступно. Потому такой удивительной для Эренваля была просьба Фрингильи Виго, одной из самых известных имперских чародеек, о встрече.

До эльфа доходили известия о том, что Император Фергус вступил в практически прямую конфронтацию с магами, но это относилось скорее к сфере деятельности его отца, сам же Эренваль к внутренним делам Империи имел мало отношения. Он предполагал, однако, что Фрингилья решила действовать через него, надеясь повлиять на Риннельдора — затея эта была обречена на провал. Отец не прислушивался к мнению сына и в менее важных вопросах, даже делать из Эренваля предмет шантажа могло оказаться бессмысленно. Мастер Риннельдор привык к подобным угрозам, и готов был пожертвовать благополучием отпрыска во имя Отчизны.

Эренваль предложил Фрингилье встретиться на нейтральной территории — за пределами Венгерберга, буде на то ее воля, но чародейка настаивала на личном визите. Достойных причин ей отказать и не вызвать подозрений эльф не нашел, а потому накануне ее визита серьезно попросил Литу и Детлаффа спрятаться и не показываться чародейке на глаза. Маленькая принцесса, сбежавшая уже от одной магички, не горела желанием встречаться с ее коллегой, и потому легко согласилась. Эренваль же пообещал избавиться от непрошеной визитерши поскорее.

Фрингилья явилась под вечер, и хозяин проводил ее в кабинет, демонстрируя этим, что скрывать ему от нее совершенно нечего. Здесь хранились все письма и донесения из столицы и провинций, но от соотечественницы их прятать ему было не нужно — чародейка и так была, должно быть, в курсе всей его нехитрой деятельности.

Фрингилья отказалась от предложения что-нибудь выпить или съесть пирожное, но разговор начала издалека. Добрых десять минут они болтали о ситуации в Редании, обсуждали нового короля, готового вот-вот взойти на трон, но и здесь Эренваль не смог ни рассказать, ни узнать слишком много. Виктор Реданский, молодой выскочка, как называла его Фрингилья, появился на политической арене невесть откуда, и чародейка видела в этом явную руку Филиппы Эйльхарт, советницы прежней королевы и главы Северной Ложи Чародеев. Эренваль вынужден был с этим согласиться — о Филиппе он знал не слишком много, во время Зимней войны в Венгерберге ее имя значилось среди тех, кого уничтожить нужно было в первую очередь, наряду с Императором Эмгыром и обеими королевами-сестрами.

— Очередная марионетка Филиппы, — скривила губы Фрингилья, сверля Эренваля тяжелым прямым взглядом, — едва ли замена одной коронованной головы на другую что-то сильно изменит. А вот нам бы хотелось куда более серьезных изменений — на благо Империи, конечно.

Эренваль хотел было уточнить, кому это «нам», но быстро понял, что речь идет о нильфгаардском сообществе чародеев, и не стал возражать.

— Мы слишком поздно узнали о планах отправить принцессу Литу в Аретузу, — продолжала Фрингилья, не дождавшись от собеседника никакой реакции, — но, как выяснилось, до школы она так и не добралась, и нахождение ее осталось неизвестным. Говорят, она пропала из дома той, кто ее сопровождала, и Ложа уже с ног сбилась, разыскивая ее.

Эренваль надеялся, что лицо его не выдало взметнувшегося в нем волнения. Предмет интереса Фрингильи становился кристально ясным, но то, почему пришла с этим разговором она именно к нему, оставалось загадкой. Может быть, это тоже было частью плана Яссэ? Но почему тогда он сам не явился, чтобы предупредить Эренваля?

— Император уже в курсе исчезновения его сестры? — решил осторожно уточнить эльф.

— Нет, — мотнула головой Фрингилья, потеребила пальцами цепочку золотого ожерелья на шее, — и я предпочла бы, чтобы это так и оставалось. Ее родители тоже пребывают в уверенности, что Лита добралась до школы в целости и сохранности. Нам не нужно вмешательства имперской разведки — эти неумехи только спутали бы все следы.

— Тогда зачем вы пришли ко мне? — напрямик спросил Эренваль, — я не отношусь к силам разведки, но мои возможности по поиску принцессы весьма ограничены. Едва ли в Венгерберге о ней знают больше, чем в Нильфгаарде. А я — дипломат, а не следопыт.

— И все же мне кажется, вам могло стать что-то известно, — улыбнулась Фрингилья и наклонилась чуть вперед, взглянув прямо в глаза Эренвалю, — вы — дипломат и не покидали Венгерберг последние несколько месяцев, но вы — сын своего отца. И я уверена, реши он спрятать принцессу где-то за пределами Нильфгаарда, непременно обратился бы к вам.

Эренваль удивленно моргнул. Мысль об участии отца во всем этом до сих пор не приходила ему в голову. Риннельдор много лет назад отрекся от связей с бывшим учеником, но так же, как и сын его, не гнушался иногда разговаривать с ним. Знающий презирал то, чем занимался Яссэ, даже боялся его, но на суде выступал в его поддержку — и не только из-за того, что ученик спас жизнь Эренвалю. Вполне могло статься, что друг и родитель действовали заодно.

— Отчего вам пришло это в голову? — после слишком долгой паузы спросил Эренваль, стараясь не отводить глаза под взглядом чародейки, — зачем моему отцу вообще прятать принцессу?

— Карты на стол, да? — снова улыбнулась Фрингилья, — мастеру Риннельдору могло стать известно о нашем намерении сместить с трона Его Величество Фергуса и посадить на его место Литу, и, конечно, это не могло прийтись ему по душе, но и выдвигать обвинения он не мог, не имея доказательств.

— Вы признаетесь в измене? — Эренваль нервно сцепил пальцы, — в том, что готовили переворот в Империи, и надеетесь, что я стану вам помогать?

— Я уверена, что вы никому ничего не расскажете, милый друг, — покачала головой Фрингилья, — у меня есть множество способов заставить вас замолчать или вовсе забыть о том, что я приходила к вам. Но пока я предлагаю разойтись миром. Вы расскажете мне, что знаете о местонахождении Литы вар Эмрейс, а когда все будет кончено, мы учтем вашу преданность и не станем объявлять вас предателем Родины, как всех тех, кто сейчас поддерживает слабого и бесполезного правителя, ведущего Империю к расколу и гибели.

Даже Детлафф, светским тоном обещавший прикончить его, не внушал Эренвалю такого ужаса, как эта приятно улыбающаяся женщина, поигрывающая цепочкой на шее и прямо глядящая на него. Он, однако, призвал на помощь все свое мужество и спросил:

— А что о ваших планах думает отец Императора? Едва ли он будет в восторге от этих перестановок.

Фрингилья рассмеялась.

— Я навестила Его бывшее величество в его туссентской резиденции, и обнаружила его при смерти, — ответила она, — едва ли мертвым есть дело до перестановок среди живых.

Эренваль трудно сглотнул.

— Даже если бы я знал что-то, я не сказал бы вам, — ответил он как мог твердо, и Фрингилья, ядовито усмехнувшись, вдруг выбросила вперед руку и негромко произнесла заклинание.

Вокруг шеи Эренваля сомкнулось плотное кольцо, лишив его возможности вздохнуть. Чародейка встала на ноги, и эльф поднялся вместе с ней, словно она удавкой дернула его вверх.

— Вы вынуждаете меня делать то, чего я делать не хотела, — посетовала она, — но, едва взглянув на чудесный портрет, который вы, видимо, недавно закончили, я сразу поняла, что пришла по нужному адресу.

Мутнеющий взгляд Эренваля скользнул по полутемному кабинету, и он, проклиная собственную глупость, понял, что, прося Литу и Детлаффа спрятаться, сам допустил страшную ошибку — картина, дописанная всего пару дней назад, до сих пор стояла на мольберте у дальнего окна кабинета. Это была непростительная оплошность, которую мастер Риннельдор назвал бы «обычным делом», но на этот раз, похоже, последняя в его жизни.

— Вы еще не готовы говорить правду? — сладким тоном спросила Фрингилья, и хватка невидимой гарроты стала плотней. У Эренваля стремительно темнело перед глазами, но он слабо мотнул головой, отказываясь подчиняться. — Жаль, — вздохнула Фрингилья.

Тяжелая дверь в кабинет негромко скрипнула, и до быстро уплывавшего сознания Эренваля донесся негромкий приветливый голос.

— Добрый вечер, госпожа Виго, — проговорила Лита. — Вы хотели меня видеть?

Хватка мгновенно ослабла, и Эренваль повалился обратно в кресло, кашляя и стараясь не потерять сознания. Лита же — в новом шелковом платье и с диадемой на кудрявой голове — медленно и величественно подошла к застывшей чародейке — та явно не ожидала такого простого ответа на свои чаяния.

Фрингилья поспешила учтиво поклониться.

— Ваше Высочество, — произнесла она, — я так рада, что с вами все в порядке. Надеюсь, вы не станете возражать и пойдете со мной? Все чародеи Нильфгаарда ждут вашего возвращения.

— Чтобы короновать меня? — придирчиво спросила Лита, и Эренвалю вдруг показалось, что девочка всерьез подумывает согласиться. Похоже, она подслушала весь их разговор, и предложение чародейки оказалось для нее слишком заманчивым.

— Именно так, — подтвердила Фрингилья, — пока вы не войдете в возраст, при вас будет сформирован Регентский совет, но, когда вам исполнится четырнадцать, вы…

— Стану Императрицей! — Лита радостно улыбнулась, — а что будет с Гусиком?

— Его величеству будет предложено удалиться в изгнание, — покладисто ответила Фрингилья, но эльф знал, что она лжет, — его жизни ничто не будет угрожать, если он добровольно подпишет отречение от престола.

— И он будет жить в Туссенте? Вместе с папой? — уточнила Лита. Чародейка кивнула. — Какое замечательное предложение! — воскликнула принцесса, подходя еще ближе к чародейке, — Как вы здорово все придумали. Из меня получится прекрасная Императрица, правда, Эренваль?

Эльф попытался ответить, но дыхания на слова не хватило.

— Я буду носить новые платья каждый день и отдавать всем приказы, — продолжала фантазировать Лита, — а вы — мне помогать.

Неизвестно из-за чего лицо чародейки вдруг переменилось. Она попятилась, хоть и не опустила головы. Лита же приблизилась к ней вплотную.

— Я могла бы на это согласиться, — вздохнула Лита и сделала драматичную паузу, — но вы обидели моего друга, и с вами я дружить совсем не хочу. Вы злая.

Фрингилья моргнула, и на ладонях ее начали теплиться голубоватые всполохи магии. Она отступила еще на полшага под пристальным взглядом девочки, и даже Эренваль замер в своем кресле, охваченный необъяснимым ужасом.

— Детлафф, — проворковала маленькая принцесса, — убей ее.

Все произошло так быстро, что ни Эренваль, ни чародейка не успели даже дернуться. Стремительная черная тень метнулась к Фрингилье, и в следующий миг ее горло превратилось в сплошное багряное месиво из крови. Детлафф встал за ее спиной, и тяжелые капли стекали с его длинных смертоносных когтей на светлый ковер. Чародейка растерянно пошарила ладонями по ужасной ране на шее, а потом, не издав ни звука, рухнула на пол.

Лита легко перепрыгнула через бездыханное тело и бросилась к Эренвалю.

— Ты в порядке? — зачастила она, протягивая к эльфу, который был совсем не прочь отъехать в беспамятство, но уже не мог, руки. Маленькие заботливые пальчики ощупали его, проверяя, видимо, не сломала ли ему что-нибудь чародейка, а потом принцесса удовлетворенно кивнула и улыбнулась. — Будет знать, как обижать моих друзей. Противная тетка, она мне никогда не нравилась.

Эренваль отчаянно глотнул воздуха, надеясь, что его не стошнит прямо сейчас на новое платье принцессы, и прохрипел:

— Что вы наделали?..

Лита безразлично глянула через плечо на поверженную соперницу, потом на застывшего над ней безмолвного Детлаффа.

— Убери ее, — попросила принцесса деловито, — отнеси ее в горы и выкини. И возвращайся поскорее. Не волнуйся, — она снова повернулась к Эренвалю, — ее там никто не найдет.

Детлафф покорно поднял тело чародейки с пола, распахнул окно кабинета и исчез в темнеющем небе. Эренваль же на совершенно ватных ногах поднялся из-за стола, покачнулся и ухватился за столешницу. При взгляде на багровое пятно на ковре его снова замутило. Лита заботливо поддержала его под руку.

— Пойдем отсюда, — предложила она, — Детлафф потом здесь приберется.

Не в силах сопротивляться, эльф последовал за принцессой на кухню. Та, насмотревшись на своего защитника в кулинарном деле, знала уже, как вскипятить воды и заварить чай, и сейчас ловко продемонстрировала эти нехитрые умения. К моменту, когда Детлафф вернулся, исполнив свою миссию, Эренваль и Лита сидели за столом, и хозяин пытался удержать в трясущихся руках горячую кружку. Принцесса же приветствовала вампира теплой улыбкой, а потом вдруг посерьезнела.

— Не хочу я становиться Императрицей, — заявила она, — я слушала разговоры папы с Гусиком, когда он к нам приезжал, и это так сложно и скучно. Лучше уж учиться в Аретузе, в самом деле.

— Чародеи все равно захотят переворота, с вами или без, — прохрипел Эренваль. Он уже почти смирился с тем, что случилось, и к нему снова возвращалась способность рассуждать. Вполне могло статься, что Детлафф только что спас Императора Фергуса от свержения, буквально обезглавив протест, но едва ли исчезновение одной чародейки могло разубедить остальных в необходимости смены власти. — Я должен связаться с моим отцом и рассказать ему об их планах. Вас я, конечно, не выдам. Скажу, что Фрингилья пришла и ушла.

Лита кивнула, потом опустила глаза.

— А нам тоже нужно уходить, Детлафф, — обратилась она к вампиру, и Эренваль удивленно тоже посмотрел на него. Тот же понимающе кивнул, не выказав больше никаких эмоций, словно только и ждал этого приказа. — Мой папочка болеет без меня, как я и боялась, — нижняя губа принцессы вдруг задрожала, — и я должна его спасти. — Она протянула руку через стол и погладила Эренваля по тыльной стороне ладони, — я никогда не забуду того, что ты сделал для нас — и для Гусика, — сказала принцесса, — ты очень смелый, Эренваль.

Руки эльфа по-прежнему мелко дрожали, а в горле все еще стоял мокрый ком тошноты.

— Служу Отечеству, — с трудом пробормотал он.

 

========== Природа чудовищ ==========

 

Первые редкие снежинки сыпали с хмурого низкого неба и терялись в серебристой гриве Плотвы. Поднимался ветер, и Геральт, посмотрев вверх, в сгустившиеся свинцовые облака, бросил через плечо:

— Нужно поторопиться. Если начнется снегопад, засветло мы до предгорий не доберемся.

Они ехали через Махакамские горы уже почти неделю, то и дело вынужденные искать укрытие от непогоды в брошенных узких пещерах, в одной из которых застряли на целых два дня, пока бушевала последняя зимняя вьюга, но в остальном путешествие проходило спокойно. Геральт знал, что спешить им было совершенно некуда — после неприятного события в Мариборе, спутники провели в гостях у цирковой труппы Яссэ несколько часов за ничего не значащими разговорами и выпивкой и даже остались на представление. Иан, прощаясь с ними, пожелал им счастливого пути и, таинственно улыбнувшись, сказал, что надеется в скором времени встретить друзей в Вызиме. Лидер же труппы дал им в дорогу свежих припасов и посоветовал, какие дороги лучше выбирать, если они не хотели застрять в горах надолго.

Весь путь до первого перевала Лютик, не замолкая, вслух фантазировал о том, как здорово было бы путешествовать вместе с вольными циркачами, переезжая с места на место и каждый раз встречая свежую публику, еще не выучившую все их трюки наизусть, готовую удивляться новому. Он сетовал, что в Северных королевствах, похоже, не осталось ни одного человека, не знавшего его в лицо и не принимавшегося подпевать всем его песням. Геральт считал, что друг одновременно преувеличивал и кокетничал — бард просто обожал моменты, когда толпа подхватывала его очередную балладу и нестройно пела вместе с ним. Лютику нравилось быть ведущим голосом в большом хоре, эдаким Гелибольским крысоловом, ведущим за собой очарованных людей. Но спорить с ним он не стал, спросил лишь, где, в таком случае, друг надеялся найти неискушенных слушателей, раз все жители Королевств ему не подходили. Возможно, дело было в материале, а не в зрителях, и Лютик на это заявление, похоже, всерьез обиделся.

Он молчал почти целый день, до первой стоянки у подножия гор, а на предложение Геральта выпить у вечернего костра, гордо отказался. Это было уже совсем странно, и ведьмак, поколебавшись немного и зная, что пожалеет, принялся допытываться, что так задело в его словах барда. Тот ломался недолго — и первым капитулировало его нежелание пить. После нескольких глотков Лютик с трагическим видом признался спутнику, что в последние пару лет выезжал только на старых-добрых песнях, не в силах сочинить ничего нового и мало-мальски приличного.

— Поэтому отчасти, — вещал бард, откинувшись на нехитрой лежанке из своего плаща и веток и глядя в темнеющее небо, — я и поехал с тобой. Надеялся, может быть, близость к герою лучших моих баллад разбудит во мне прежний пыл. А то после Зимней войны ничего интересного в мире больше не происходит, и я иногда просыпаюсь с мыслью, что весь мой талант мне только приснился, а на самом деле я никогда ничего не умел.

— Ерунда, — отмахнулся Геральт — и тут же одернул себя. Страждущему гению ни в коем случае нельзя было так прямо заявлять, что его переживания — чушь, и засуха чувств иногда случается у каждого, — Тебе не я нужен, а какая-нибудь развратная графиня, — примирительно заметил ведьмак, — которой ты захотел бы читать сонеты под балконом. Желательно с ревнивым мужем-графом, чтобы потом добавлять в эти сонеты ноты драматического героизма или сатиры.

— Еще бы ты что-то понимал — хоть в любви, хоть в поэзии, — Лютик приподнялся на локтях и мрачно глянул на него, потянулся к бутылке и сделал несколько долгих глотков, потом снова улегся на спину, сложив ладони под головой, — к тому же, иногда мне кажется, что у меня не только неискушенной публики больше не осталось, но и не опороченных графинь. Или я просто разучился искать.

Геральт не смог сдержать беззлобной усмешки.

— Если тебе наскучили графини и новиградские куртизанки, отправляйся в Нильфгаард, — посоветовал он, — попробуй южной кухни, так сказать. А если тебе не хватает остроты и риска, решись соблазнить кого-нибудь важного, чтобы по-настоящему рискнуть головой.

Лютик, неожиданно заинтересованный этой нелепой и не самой умной шуткой, сел и пристально посмотрел на спутника.

— Я слыхал, — заявил он, — что прекрасная Рия вар Эмрейс теперь так занята торговыми делами, что почти забыла о старых-добрых нильфгаардских семейных ценностях — я видел ее корабль в Новиградском порту. Она приезжала на собрание Торговых Гильдий — и едва ли в компании всего своего выводка.

— Эк ты скакнул от ревнивых графьев к ревнивым императорам, — фыркнул Геральт, тревожно покосившись на друга. Тот был, конечно, известным болтуном, но в его ветреную голову идея соблазнить бывшую Императрицу могла постучаться вполне серьезно, — даже не стану напоминать тебе, что она замужем, у нее четверо детей, один из которых — наш добрый друг Гусик.

— И не напоминай, — улыбнулся в небо Лютик — слишком мечтательно, чтобы можно было решить, что он все еще шутил, — но за невинные признания и ухаживания еще никого не казнили.

— Тебя трижды чуть не казнили, — скупо напомнил Геральт, — именно за это.

— Что такое жизнь, если в ней нет риска! — заявил Лютик патетично, — и лучшие гибнут за любовь.

— А остальные — по собственной глупости, — буркнул Геральт.

Разговор тот плавно перетек в иное русло, но, пробираясь через горные перевалы, Лютик то и дело упорно продолжал возвращаться к этой неудобной теме, на одной из вынужденных стоянок даже вытащил свою лютню и, лениво поигрывая на струнах, шепотом пропел несколько куплетов о «морской зелени глаз» и «выросшем под Черным Солнцем золотом цветке». Геральт хранил свои замечания при себе, решив, что, открой он рот, мог сделать только хуже.

Снег усиливался, и ведьмак припустил лошадь быстрее — они уже выбрались на широкую каменистую тропу, ведущую к острогам гор, но до выхода в долину оставалось еще несколько миль. Лютик, ехавший позади, след в след, тоже пришпорил коня — его однообразие путешествия уже успело порядком утомить. Водка закончилась на последнем привале, и бард был очень близок к тому, чтобы превратиться в капризного ребенка, каждые полмили спрашивавшего «Долго еще?», и Геральт надеялся добраться до человеческих поселений раньше, чем испытал бы серьезное желание сбросить друга с ближайшей кручи.

Сперва сквозь снежную завесу до них долетели свист, бормотание и шелест крыльев, а потом горный воздух расколол пронзительный визг, который немедленно подхватили еще несколько вторящих ему голосов. Плотва нервно зафыркала, споткнулась на камне, и Геральту с трудом удалось успокоить ее.

— Это еще что такое? — спросил Лютик, подъезжая ближе, пытаясь одновременно натянуть капюшон поглубже и прислушаться к странным звукам.

— Гарпии, — мрачно ответил Геральт. Меч был надежно прикреплен к седлу, и с самого Марибора ведьмак ни разу им не воспользовался, но теперь потянулся к рукояти, проверил, легко ли выходит из ножен клинок, потом пробежал пальцами по оперениям арбалетных болтов в походном чехле. — Похоже, ссорятся из-за добычи. Поехали. Сейчас плохая видимость, может быть, удастся проскользнуть незаметно.

В поднимающейся метели сражаться с летающими чудовищами было совершенно не с руки — кроме того, ни спутнику, ни лошадям негде было спрятаться на неширокой тропе между отвесных горных склонов. Геральт пригнулся к шее Плотвы, шепнул ей шевелиться быстрее, и лошадь послушно перешла на рысь, хотя ноздри ее по-прежнему нервно трепетали. Она чуяла близость угрозы, и ведьмак опасался, что и гарпии готовы были вот-вот почуять их.

Избежать столкновения, конечно, не получилось — не могло же им везти на протяжении всего пути, в самом деле. Крылатая тварь вылетела из дрожащего марева снега с оглушительным воплем, метя длинными когтями на нижних лапах прямо в глаза лошади. Геральту хватило доли мгновения, чтобы выхватить меч и принять чудовище на сверкнувший клинок, распоров гарпии брюхо. Теперь, когда кристальный воздух пропитался запахом первой пролитой крови, о том, чтобы спрятаться, не могло быть и речи. Конь под Лютиком испуганно заржал, поднялся на дыбы, и бард, не успев перехватить поводья крепче, полетел на землю, перекувырнувшись через широкий круп.

Геральт выругался, спрыгнул с седла и поспешил зарядить болт в тяжелый солдатский самострел — как раз вовремя, чтобы снять в полете вторую тварь, рухнувшую сверху, как коршун на добычу. Новой атаки после этого не последовало, но ведьмак слышал, что оставшиеся в живых гарпии, поняв, что с наскока добычу взять не получится, притаились, должно быть, уцепились за каменистые склоны, собираясь подманить противников и застать их врасплох. Должно быть, нечасто в этих краях встречались те, кто мог дать им серьезный отпор — Геральт давно не встречался с чудовищами, так беззаботно подбиравшимися близко к случайным путникам. Махакамские горняки зимой редко поднимались из шахт, и гарпиям, должно быть, приходилось охотиться в предгорьях.

Поняв, что наступило временное затишье, но держа оружие наготове, Геральт поспешил к Лютику. Тот, кряхтя и ругаясь, уже поднимался на ноги, потирая ушибленное место. На незаданный вопрос ведьмака он лишь отмахнулся, а потом указал рукой куда-то вверх и выкрикнул «Сзади!»

Ведьмак развернулся в стремительном полувольте — клинок ранил крыло несущейся к нему сквозь снег твари — гарпия, завизжав, рухнула на тропу, забарахталась, как подстреленный голубь, но Геральт всадил меч ей в горло до того, как тварь успела подняться. Кони, привычные к подобным схваткам, ржали, топтались, но убегать не собирались. Конь Лютика — потомок и тезка славного Пегаса, прошедшего с бардом множество дорог — словно извиняясь за непрошеный приступ паники, теперь тыкался мордой в плечо своего всадника, и тот снисходительно погладил его по лбу.

— Ничего, дружище, — шепнул Лютик, и не будь его чувства так обострены сейчас, Геральт его слов бы не расслышал, — у всех бывают дурные дни.

Дурной день, выпавший на их долю, однако, продолжался. Не успели путники оставить за спиной тела поверженных чудовищ и двинуться дальше, как на них снова напали — теперь с двух сторон. Гарпии, умные сволочи, умели загонять и преследовать добычу, и Геральт понимал, что, выбери он одну цель для ответной атаки, вторая немедленно бросилась бы на его спутника. Он выпустил очередной болт почти наугад, не глядя, пока все его внимание было занято гарпией, мазнувшей когтями шею Плотвы. Раненная на лету тварь приземлилась на лапы, угрожающе зашипела, но Пегас вдруг снова встал на дыбы и огрел ее передними копытами, сбивая на землю. То чудовище, что нападало на Геральта, оказалось проворней и крупнее — видимо, это был вожак стаи. Гарпия увернулась от первого удара меча, скользнула мимо клинка, распорола когтями рукав куртки ведьмака, вырывая кусок плоти. Геральт не дал себя отвлечь, от отступил на полшага, чуть присел и ударил прямо вверх, вонзая клинок прямо в широкую грудь твари. Через мгновение все было кончено. Сбросив бездыханное тело с меча, ведьмак быстро прикончил прибитую копытами гарпию, отрубив ей голову, а потом наконец, тяжело дыша, прислонился плечом к крупу Плотвы.

Лютик, все это время наблюдавший за сценой, поспешил к другу. Геральт, убрав меч и арбалет, взглянул на свою рану — та была довольно глубокой, но болела, как самая обычная рана, значит, яда можно было не опасаться.

— Сильно задела? — встревоженно спросил Лютик. Ведьмак мотнул головой.

— До свадьбы заживет, — ответил он.

— Разве что до твоей, — фыркнул бард, но сразу посерьезнел, — нужно остановить кровь — вон как хлещет.

Он был, конечно, прав, но останавливаться посреди открытой тропы Геральту не хотелось. Ветер ослаб, но снег все еще валил с неба, и в десятке шагов ничего было не разглядеть.

— Должно быть, у них где-то поблизости гнездо, — заметил он, здоровой рукой обшаривая седельные сумки в поисках чехла с эликсирами и бинтами, — если задержимся надолго, налетят еще.

— Ага, точно, — подтвердил Лютик — ему, с двумя свободными руками, найти нужный чехол было куда сподручней, и он, не слушая возражений Геральта, быстро вытащил и нужную склянку, и прочный жгут, и чистый моток бинта — за время совместных путешествий, бард успел здорово поднатореть в деле спасения ведьмака от последствий его встреч с чудовищами, и Геральт решил не противиться неизбежному. Он терпеливо стоял, прислонившись к теплому боку лошади целым плечом, пока Лютик колдовал над его раной, затем принял из его рук бутылочку с эликсиром и, не глядя, выпил. Живительное тепло тут же разлилось по жилам, заставив отступить боль и притупив усталость. — Может, еще противоядие выпьешь? — тревожно спросил Лютик, но ведьмак покачал головой — даже если ране вздумалось бы воспалиться, его сил вполне хватило бы, чтобы добраться до удобного места для привала — а доза Иволги поверх первого эликсира только задержала бы ведьмака, вызывая тошноту и слабость. Как бы ни ненавидел Геральт выбирать из двух зол, сейчас выбор был вполне очевиден.

Лютик, немного успокоенный, но не убежденный, отошел от него и присел рядом с телом поверженного вожака. Ведьмак иногда подтрунивал над нездоровым любопытством, с которым бард иногда разглядывал жертв его меча — должно быть, для яркости будущих метафор. Но сейчас начинать очередную перепалку не хотелось. Лютик же, осторожно пошевелив безжизненную лапу гарпии, проведя рукой по ее крылу, вдруг хмыкнул.

— Смотри-ка, наша новая знакомая, оказывается, модница, — заметил он.

Геральт оттолкнулся от лошадиного бока, приблизился и посмотрел туда, куда указывал бард. На шее убитой твари красовалось изящное золотое ожерелье с крупным сапфиром очень тонкой огранки — едва ли что-то подобное носил кто-то из горняков-краснолюдов или даже девицы из долины.

— Гарпии любят блестящие цацки, — заметил ведьмак, — должно быть, напали на каких-то торговцев и разграбили их добро.

— Какой же торговец зимой полезет в горы к гарпиям? — осведомился Лютик, — и это не просто цацка, сам посмотри.

Геральт, коротко охнув, присел на корточки, и почти сразу почувствовал, как медальон на груди дернулся — Лютик был прав. Украшение было не просто шедевром ювелирного искусства, по всему выходило, что гарпии в когти попался настоящий магический артефакт — не очень сильный. Может быть, зачарованный на бодрость тела или женскую красоту, но совершенно точно — не обычный.

— Интересно, — пробормотал он, — может, какая-то чародейка заплутала в портале, и ее выбросило прямо в гнездо гарпий?

— Может, даже она еще жива, — подтвердил Лютик с энтузиазмом, вскочив на ноги, словно и не было никакой битвы в снежном буране, где оба они чуть не погибли вместе с лошадьми, — гарпии утащили ее в гнездо и кинули своим птенцам на потеху.

— Если тут и правда была чародейка, с которой гарпии сорвали это ожерелье, она уже совершенно точно мертва, — мрачно возразил Геральт. Он знал, к чему все это клонилось, и был вовсе не настроен подчиняться воле стремившегося к благородным приключениям барда. Эликсир действовал, как положено, и рана уже медленно начинала затягиваться. Но лезть в гнездо гарпий ради неизвестно чего? Такого Геральт не делал даже в лучшие свои годы. По крайней мере, за бесплатно.

— Ты не можешь этого утверждать, — заявил, меж тем, Лютик, воодушевленный собственной идеей, — и, если ты не хочешь поискать ее, я сам поищу. Подожди здесь, подержи коней.

Проклятый бард развернулся на пятках и сделал пару стремительных шагов прочь — снег, словно повинуясь его воле, начинал редеть, и видимость вокруг прояснялась. Геральт выругался сквозь зубы — он ни за что не станет потакать подобным прихотям скучающего спутника. Если ему охота было тащиться в горы и искать гнездо гарпий — пожалуйста, ведьмак и впрямь мог подождать его здесь. А потом все равно отправиться следом, чтобы найти его тело…

— Ладно, — вздохнул он, — поищем. Но потом ты заткнешься,и я ни слова от тебя не услышу до самого Венгерберга, понял?

Лютик с победной улыбкой повернулся к нему — и Геральту ужасно захотелось ему врезать.

За поворотом тропы обнаружилась ниша, защищенная от ветра, и здесь они оставили лошадей — Геральт с удовольствием оставил бы в ней еще и Лютика, но тот, конечно, увязался за ним. Горные кручи вокруг больше не были неприступными и отвесными — даже с раненной рукой ведьмак легко карабкался по ним вверх, а в барде, ведомом собственным вдохновением, обнаружилась по-настоящему обезьянья ловкость — один раз он даже оказался на очередном каменном выступе первым и подал руку спутнику, помогая ему взобраться. Одно радовало — стая гарпий и неведомая чародейка, томившаяся у них в плену, похоже, начисто стерли из сознания барда мысль о соблазнении прекрасной Рии. Геральт уже начинал надеяться, что жертва похищения и впрямь существовала, и в благодарность за спасение согласилась бы подарить поэту материал для парочки баллад и дюжины сонетов. По крайней мере, тогда у их похода появился бы какой-то смысл.

Вокруг стояла полная тишина — гнездовища гарпий сложно было не услышать за версту, но сейчас до чуткого ведьмачьего слуха не долетало ни визгов, ни писка птенцов, ни шелеста крыльев. Ветер выл в ущельях, снег почти прекратился и небо расчищалось — и больше ничего.

На тело они наткнулись через четверть часа поисков. Оно — поломанное и безжизненное — лежало между двух невысоких острых скал и почти сливалось с темно-серым камнем. Геральт заметил его первым и, оставив Лютика позади, поспешил к находке. Оказалось, чародейка все же существовала. Очень знакомая — и очень мертвая чародейка.

— Ебаный балет, — сообщил Лютик из-за плеча ведьмака, подойдя ближе, — да это же Фрингилья.

От этого похода Геральт уже ожидал чего угодно — и даже найди они саму пресловутую Рию, высиживающую яйца гарпий, он, пожалуй, удивился бы меньше. Фрингилья лежала, раскинув руки, откинув голову далеко назад, и на ужасной ране у нее на горле запеклась багровая корка крови. Платье было разорвано — видимо, гарпии потрудились сорвать с нее не только магическое ожерелье, но и кусочки золотой парчи с отделки — но лицо и тело, за исключением раны на шее, остались нетронуты — крылатые твари брезговали мертвечиной, а это значило, что Фрингилья оказалась в горах уже мертвой, как камни, на которых лежала. Геральт присел рядом с ней — проверять признаки жизни было бессмысленно, но он все равно ощупал бездыханное тело.

— Лежит здесь уже пару дней, — прокомментировал он, — окоченела — хотя, здесь холодно, может быть, и меньше.

— Это гарпии ее так? — осторожно спросил Лютик, глядя на зияющий разрыв на горле во все глаза. Геральт придирчиво осмотрел раны.

— Нет, — ответил он, — нанесено когтями, куда более длинными, чем у гарпий, нет следов зубов или синяков — она не сопротивлялась. Похоже, даже не поняла, что ее прикончило, — на мертвом лице Фрингильи застыло удивленное выражение, посиневшие губы были полуоткрыты, мутные глаза — распахнуты. — Умерла в другом месте, — продолжал исследования Геральт, — иначе здесь все было бы залито кровью. Похоже, ее выбросили сюда через портал или принесли по воздуху.

— Поссорилась с кем-то из подружек? — предположил Лютик, стараясь, чтобы голос его звучал почти шутливо, но, конечно, у него ничего не вышло.

— Понятия не имею, — покачал головой Геральт и встал, — Идем отсюда. Нам тут больше нечего делать.

— Погоди, — Лютик перехватил его руку, и пальцы его оказались почти такими же ледяными, как у Фрингильи, — мы же не можем ее тут бросить?

— Почему? — мрачно спросил Геральт, не оборачиваясь к другу и прекрасно понимая, что он прав, — она мертва, ей все равно.

— Геральт, — Лютик укоризненно покачал головой, — после всего, что между вами было, ты мог бы проявить побольше сочувствия.

— Я могу ее сжечь, — предложил Геральт, — или разбить знаком какой-нибудь камень и похоронить ее под обломками.

Лютик молчал, печально глядя на тело колдуньи, потом трагически вздохнул.

— Мы ведь неплохо ее знали, особенно ты, — сказал он после паузы, — думаешь, она хотела бы, чтобы ее тело осталось лежать посреди этих жестоких скал?

— Предлагаешь отнести ее в Венгерберг? — мрачно спросил Геральт.

— Почему бы и нет! — воодушевился мгновенно Лютик, — мы передадим ее Беа, тамошней наместнице, а она пускай известит Императора о кончине одной из его чародеек. Может быть, тебе даже заплатят.

— За что? — поинтересовался Геральт, но, даже продолжая упираться, он уже аккуратно поднимал окоченевшее тело с камней. Неподатливая мертвая плоть омерзительно похрустывала, и ведьмак даже испугался, что сейчас тонкая талия чародейки просто переломится в его неосторожных руках.

— За поиск ее убийцы, конечно! — ответил Лютик. Он робко протянул ладонь и смахнул с черных волос колдуньи снежную пудру, потом, помедлив секунду, попытался закрыть ей глаза, но мертвые веки слишком заледенели, и рука Лютика упала обратно, — Если кто-то покусился на жизнь самой Фрингильи Виго, опасность может угрожать и другим чародейкам! А то и самому Императору. Неужто судьба маленького Фергуса тебя совсем не волнует?

— Как бы маленький Фергус сам не велел ее прикончить, — буркнул Геральт мрачно, — сомневаюсь я, что это все — чистая случайность. А папаша его такими методами не брезговал. У кого еще хватило бы сил и влияния убить саму Фрингилью Виго?

— Как насчет королевы Адды и ее чародейки? — предложил Лютик. Пока они спускались обратно к тропе, он успел сбросить с себя тревожную нерешительность, и голос его снова звенел энтузиазмом. Их общая знакомая была жестоко убита, и это могло стать прекрасной темой для новой элегии.

— Если они в этом замешаны, нам точно лучше в это не лезть, — заметил Геральт хмуро, — но стоит, пожалуй, предупредить Йеннифер. Если она пошла за помощью в поисках Литы к Ложе, то следующим телом, которое мы найдем, может стать…- он осекся, поняв вдруг, что сам завел себя в смысловую ловушку. Он не верил до конца, что к смерти чародейки приложил руку кто-то из Ложи, но сама мысль о том, что вместо Фрингильи он мог сейчас нести на руках окоченевший труп Йеннифер, заставила все в Геральте неприятно перевернуться. Проклятый бард, только и умел, что сеять панику.

Уложить тело на седло оказалось делом непростым. Геральт завернул чародейку в свой плащ и постарался перекинуть ее поперек, но останки оставались для этого слишком твердыми. Пришлось постараться прежде, чем неудобный сверток был надежно закреплен, и можно было продолжать путь. Теперь ехали молча, и ведьмак через какое-то время почувствовал, что сам готов уже начать разговор — любой, даже самый бессмысленный и глупый — лишь бы не возвращаться мыслями к ужасному видению — вот они заворачивают за уступ, а там, поломанная и изувеченная, лежит Йеннифер — лежит и не просыпается, сколько бы он ее ни звал.

Тропа теперь шла все время вниз. Скалы вокруг стали ниже, а дорога под копытами из каменной превращалась в утоптанный земляной тракт. Солнце разогнало облака и стояло почти в зените.

— Странно, — вдруг сказал Лютик, и Геральт, погрузившийся в невеселые размышления, даже вздрогнул от неожиданности, — вороны? Так близко к горам?

Ведьмак поднял голову и огляделся. Спутник был прав — по обеим сторонам дороги на редких каменных выступах рассаживались, слетаясь со стороны долины, большие черные птицы и провожали путников любопытными взглядами круглых темных глаз — совершенно безмолвные, будто надеялись чем-то у них поживиться.

— Вот зараза, — хмыкнул Геральт себе под нос, осадил Плотву и спешился. Под удивленным взглядом Лютика подошел к одному из выступов и заглянул ближайшей птице прямо в глаза, — Наблюдаешь? — спросил он, улыбнувшись. Птица склонила голову к черному плечу, открыла клюв и издала короткий булькающий звук, видимо, означавший согласие.

Лютик, явно очень заинтересованный тем, с чего это ведьмаку вдруг вздумалось поболтать с птицами, спрыгнул с седла и подошел ближе.

— Ты освоил язык животных, друг мой? — спросил он осторожно, как обращаются к буйно помешанному.

— Нет, — качнул головой Геральт, — но этих птиц я знаю.

Лютик не успел снова удивиться — на тропе в нескольких шагах от них словно из ниоткуда вдруг появилась высокая худощавая фигура, и, разглядев лицо неведомого путника, бард просиял.

Регис шагал по тропе неторопливо, будто прогуливался, и улыбался приветливо и сдержанно.

— Какая встреча! — сказал он.

— Но не такая уж неожиданная, — хмыкнул Геральт, — давно ты за нами следишь?

— Не слишком, — покачал головой друг, — воронам сложно долго летать над горами — слишком большая конкуренция в воздухе. Но если бы те гарпии оказались проворней вас, я бы, конечно, вмешался.

— Чем обязаны? — ведьмак подошел ближе и пожал Регису руку. Лютик, все еще не вмешиваясь в беседу, сделал то же самое, но с куда большим жаром.

— Признаться, я искал вовсе не вас, — лицо Региса вдруг из нейтрально приветливого стало печальным, — я разыскивал останки госпожи Виго, но вы, как я вижу, меня опередили.

Геральт сурово сдвинул брови. Характер ран убитой чародейки неожиданно объяснился с точностью до мелочей.

— Это он убил ее? — внезапно севшим голосом спросил ведьмак, — а ты решил прибраться за ним?

Регис опустил глаза.

— Все не так просто, как ты думаешь, — ответил он со вздохом.

— Так-так! — Лютик наконец не выдержал и поднял руки, как распорядитель кулачных боев, останавливая схватку, — о чем это вы толкуете? Дело, как я понимаю, раскрыто, но я так ничего и не понял.

Регис поднял на барда взгляд и снова улыбнулся.

— Если вы не против разделить со мной обратное путешествие в Венгерберг, я все объясню, — он устало прикрыл веки, — по крайней мере, попытаюсь.

Геральт, помедлив мгновение, кивнул.

— Ты все верно понял, друг мой, — заговорил вампир, когда они снова двинулись вниз по тропе в сторону долины, — смерть досточтимой госпожи Виго действительно лежит на совести Детлаффа. Но он, поверь мне, не то чтобы в этом виноват.

— Как обычно, — мрачно откликнулся Геральт. Они теперь шли пешком, и ведьмак вел под уздцы обеих лошадей, — невинная жертва обстоятельств, который оставляет за собой кровавый след — теперь и с этой стороны Яруги. Слышал я уже эти россказни.

— И в прошлый раз ты со мной согласился, — напомнил Регис тихо. — А нынешние обстоятельства куда тоньше и деликатней, чем прежде. В прошлый раз речь шла о спланированной жестокой мести. Теперь же — о бессмысленной жестокости той, кто никому не мстит, просто не видит разницы между добром и злом.

Геральт недоверчиво покосился на друга.

— Хочешь сказать, на этот раз Детлафф убивает по приказу Литы? — уточнил он.

Лютик от удивления даже споткнулся.

— Малышки Литы? — воскликнул он, — этой очаровательной ягодки в кружевных платьицах?

— Ягодка красавки обыкновенной, — с неожиданной злостью и болью в голосе ответил Регис, — боюсь, снова, как и в прошлый раз, Детлафф находится под влиянием девицы, по чьему приказу готов убивать любого, на кого она укажет.

Все трое замолчали. Лютик, явно не убежденный, ждал, что кто-то из спутников внесет хоть какую-то ясность в происходящее, но Регис медлил, а Геральт понятия не имел, что тут вообще можно было сказать.

— Зачем она убила Фрингилью? — наконец изобразил он, решив не спрашивать пока, с чего Детлаффу вообще вздумалось исполнять приказы маленькой принцессы. Едва ли и в этот раз речь шла о любви — как ни крути, Лита была еще слишком мала, чтобы покорять мужские сердца.

— Я поговорил с тем, кто дал им обоим приют в своем доме, когда Лита и Детлафф покинули лагерь циркачей, — нехотя ответил Регис, — и он сказал, что госпожа Виго хотела забрать принцессу и использовать ее в заговоре против Императора Фергуса.

— Ах, вот как, — фыркнул Геральт, — значит, мы имеем дело с благородным стремлением уберечь брата от недоброжелателей? Просто очаровательно.

— Ты знаешь, как я восхищаюсь твоей способностью к здоровому сарказму и скепсису в любых обстоятельствах, — ровно заметил Регис, — но в данном случае они неуместны. Лита убила Фрингилью, может быть, и за дело. Но причин убивать трактирщицу в Мариборе у нее точно не было.

— Я слышал об этом, — нахмурился Геральт, — но не думал, что исчезновение Литы и то убийство связаны. Вот оно, значит, как.

— Лита…- Регис вздохнул и покачал головой, — странное дитя. Нельзя сказать, чтобы она от природы была склонна ко злу или поступала так из каких-то осознанных мотивов. Она просто родилась и выросла среди тех, для кого убийства и казни — обычное дело.

— Жертва воспитания, — выплюнул Геральт, — отчего-то брат ее не склонен к подобным фокусам, хотя родился и вырос в той же семье — и провел в ней гораздо дольше, чем Лита.

— Я боюсь, в некотором роде, здесь есть и моя вина, — отозвался Регис, — и не только потому, что я использовал Литу в моих экспериментах с ее отцом. Но сама ее природа, ее склонности могли сформироваться под действием некого проклятья, которое невольно я навлек на Детлаффа.

— Я запутался, — поняв, что дальнейших объяснений не последует, заявил Лютик, — кто проклят? Какие эксперименты? И главное — кто такой этот Детлафф?

— Детлафф знаком тебе, дорогой Лютик, должно быть, под именем Боклерской Бестии, — покачал головой Регис. — А остальное — очень долгая история.

— Ничего, дорога до Венгерберга — длинная, — строго осадил его Геральт, — мы никуда не торопимся, так что вываливай все, как есть. И мы подумаем, что с этим делать. Обещаю — как и в прошлый раз — не делать поспешных выводов.

— Все началось в стенах башни Стигга, где Детлафф нашел меня после моей бесславной встречи с чародеем Вильгефорцем, — секунду помолчав, заговорил Регис.

— Эту историю я знаю, — перебил его Геральт, но вампир поднял руку, прося его замолчать.

— Тогда Детлафф понял, что не сможет вернуть меня к жизни обычным способом — мои останки были в слишком плачевном состоянии даже для него, — продолжал он, — и он получил неожиданную помощь от существа, чьей природы я до сих пор не знаю. Мой друг заключил опасную сделку — в обмен на мою жизнь обязуясь служить женщинам рода вар Эмрейсов — такой была известная нам Сианна. И такой является малышка Лита.

Геральт почувствовал, как с каждым словом, произнесенным таким мирным будничным тоном, Регис выбивает все больше воздуха из его легких, будто наносил удары кулаком прямо в грудную клетку.

— Я знаю, что это за существо, — тихо проговорил он, — я сам встречался с ним — и служил ему некоторое время.

Ведьмак ждал, что Лютик снова ринется в расспросы — о своей встрече с Господином Зеркало он не рассказывал даже ближайшему другу, это была информация совершенно не для его ушей — и точно не для его неосторожного языка. Но бард молчал, и это молчание делало происходящее еще более страшным и тяжелым.

— Тогда ты знаешь силу того проклятья, — продолжал, меж тем, Регис, — и знаешь, что Детлафф не может сопротивляться ее приказам. Слово «служить» может иметь множество разных смыслов, и то существо выбрало, должно быть, самый буквальный. Я видел, как Лита отдает Детлаффу приказы, и видел, как он им подчиняется.

— Почему ты раньше мне этого не рассказывал? — резко спросил Геральт, но Регис лишь усмехнулся.

— Раньше я и сам этого не знал, — ответил он, — я встретился с ним, когда, по поручению Императора, пытался выведать секрет одного человека, который не имеет отношения к нашей истории, и тот… человек? Демон? — поведал мне правду. Я не стал говорить об этом ни с Эмгыром, ни с Детлаффом, глупо решив, что служба маленькой принцессе — немного капризной, но такой невинной — это лучшее, что можно было ждать от такого страшного соглашения. И я ужасным образом ошибся. Когда-то я обещал Детлаффу, что убью ее, если замечу в ней ростки зла, и я собирался это сделать, когда по ее приказу он убил ни в чем не повинную трактирщицу, но у меня не поднялась рука. Я все еще надеюсь, что есть иной способ.

Геральт бросил быстрый взгляд на спелёнатое в плащ тело, укрепленное на седле, и мрачно усмехнулся.

— До скольки тел она должна довести свой счет, чтобы ты решился? — ядовито поинтересовался он.

— Прошу, не надо, — Регис тоже глянул на чародейку, — представь себя на моем месте. Ты смог бы убить дитя, даже зная, что из-за ее капризов умирают люди?

— Поживем — увидим, — с угрозой ответил Геральт. Его снова холодными пальцами тронул прежний страх — они с Йеннифер принимали Литу в своем доме, чародейка учила ее и собиралась отвезти в Аретузу. А что если бы она случайным словом или делом задела принцессу? Вызвала ее невинный детский гнев? От мысли о возможных последствиях Геральта замутило, — Йеннифер ищет ее, — сказал он наконец, — ты знаешь, где Лита сейчас?

— Увы — нет, — покачал головой Регис, — так вышло, что госпожа Виго получила в свое распоряжение информацию, которая не совсем соответствовала реальности. Как ты знаешь, я уже много лет занимаюсь лечением отца принцессы, спасая его от последствий старого проклятья.

Геральт кивнул. Связь Региса с Эмгыром и безоглядная преданность, с которой друг служил бывшему Императору, могли натолкнуть на мысль, что Детлафф был не единственным, кто заключил договор с силами, которых не понимал, но сейчас вампир кратко рассказал о сути своих экспериментов над своим подопечным.

— Кровь Литы была идеальна для переливаний, — закончил он, — но с тех пор, как она уехала, мне пришлось провести новые эксперименты и разработать новую формулу. Эмгыру нездоровится, но его состояние далеко от плачевного — кровь его жены вполне подходит, но это лишь временная мера — и краткосрочная, к сожалению. Госпожа Виго застала бывшего Императора в довольно дурном состоянии и, благодаря моим объяснениям, сделала не совсем правильные выводы, которыми и поделилась с тем, кто прятал Литу. Это, как ты говоришь, убило одним выстрелом двух гарпий — заставило чародейку действовать решительно, а еще — убедило Литу вернуться домой, к больному отцу. Это произошло два дня назад — но принцесса до Туссента так и не добралась, а я — потерял их след.

— Думаешь, она резко поменяла планы? — уточнил Геральт.

— Думаю, ее кто-то перехватил, — покачал головой Регис, — она уже была под опекой сильного мага, и сквозь созданные им чары я не мог ее разглядеть. Сейчас она либо вернулась к нему, либо встретила кого-то еще, не уступающего ему по силам.

— Ты говоришь о Яссэ? — вдруг встрял Лютик, — я думал, он просто цирковой фокусник, колдун-недоучка.

— Он был лучшим учеником Знающего, мастера Риннельдора, имперского советника, — возразил Регис, — я почти ничего о нем не знаю, но мастер говорил, что Яссэ использует запретную магию и очень сильно в ней преуспел.

— Ты был в Мариборе? — спросил Геральт, — или в Вызиме? Труппа направлялась туда.

— До Вызимы добрался один только Иан, — покачал головой Регис, — сам Яссэ двинулся куда-то на север — я не могу его отследить. Но зачем Яссэ было отпускать Литу, чтобы потом снова перехватить ее?

— Может быть, он не рассчитывал, что она захочет вернуться к постели больного папочки, — предположил Лютик. Геральт с раздражением заметил, что бард следил за разговором, как за захватывающей драматичной пьесой, готовый вот-вот начать аплодировать актерам.

— Может быть, — подтвердил Регис, — а, может быть, Лита нужна кому-то еще — ее могли взять под свою опеку те же имперские чародеи, что планировали переворот вместе с Фрингильей. И я хочу, мой друг, чтобы ты помог мне найти Детлаффа и Литу — пока еще не слишком поздно, — Регис прямо посмотрел на Геральта, а тот лишь поднял очи горе.

— Думаешь, еще не слишком? — спросил он, но, перехватив отчаянный взгляд друга, тяжело вздохнул, — Не знаю, что я могу сделать с магией, которая даже тебе недоступна. И с Господином Зеркало я бы совсем не хотел встречаться. Но, так и быть, постараюсь помочь. Если скажешь, откуда начать поиски.

Регис благодарно улыбнулся, а Лютик, явно боявшийся, что Геральт наотрез откажется, от воодушевления даже шире расправил плечи. Еще один проклятый на его голову — слишком много для одного простого ведьмака…

— Мы едем в дом Эренваля, — сказал вампир, — того самого, кто приютил Литу по просьбе Яссэ. Я уже расспросил его и выяснил все, что мог. Но, может, в его доме ты найдешь хоть какие-то зацепки.

— Я знаю Эренваля! — воскликнул Лютик, — он же — безобидный эльфский болван, кому вообще пришло в голову втянуть его в эту интригу?

— Эренваль — один из лучших имперских дипломатов, — возразил Регис, — и то, что даже ты, при всей своей проницательности, считаешь его болваном, говорит в его пользу. Он был вовсе не рад такому соседству, но в его доме Литу бы не нашли.

— Фрингилья нашла, — скептически заметил Геральт, потом, немного подумав, спросил, — Зачем ты искал ее тело? Хотел уничтожить улики?

Регис понурил плечи и медленно кивнул.

— Ее смерть заставит имперских чародеев действовать решительней и быстрее, — объяснил он, — заговор готовился давно, но и с реализацией они не слишком спешили. Лита еще мала, чтобы занять престол, а Фергуса нильфгаардский народ просто обожает. Он, конечно, не такой строгий и непреклонный правитель, каким был его отец, но простым людям в Империи, после всех войн Эмгыра, именно это и было нужно. Теперь же чародеи непременно решат, что убийство совершили по приказу Фергуса. Эти сведения используют для очернения образа Императора, и как мотив для симметричного ответа. Теперь, вместо свержения, Фергусу может всерьез грозить смерть, и никакие силы разведки не смогут его защитить.

Геральт остановился, приложил друга, удивленно взглянувшего на него, крепким словцом, потом, не говоря больше ничего, отстегнул ремни, удерживавшие тело Фрингильи, взял его на руки и пошел в сторону от дороги, по чернеющей предгорной равнине. Он буквально чувствовал, как спутники его ошарашенно переглянулись прежде, чем поспешить за ним.

Тело чародейки горело плохо, и воздух пропитался тяжелым запахом паленой плоти и волос. Все трое спутников стояли над ним, пока от Фрингильи не остался лишь прах.

Когда они шли обратно к лошадям, Регис быстро перехватил руку Геральта и сжал ее.

— Спасибо, — тихо сказал он.

— Я сделал это не для тебя, — мрачно откликнулся Геральт, — и уж точно не для Детлаффа с Литой. Я сделал это для Фергуса.

Регис кивнул.

— Если у вас больше не осталось вопросов, я, пожалуй, отправлюсь вперед, — сказал он, — и предупрежу Эренваля о вашем приходе — в противном случае, вы даже в дом к нему не попадете.

— Вопросов у меня еще много, — отмахнулся Геральт, садясь в седло, — но задам я их тебе позже. И так просто с тебя не слезу.

— О, я знаю, друг мой, — улыбнулся Регис, и через мгновение он уже рассыпался черным дымом и исчез.

— Ну, а теперь, — заявил Лютик, когда они пустили своих лошадей рысью, — ты расскажешь мне все об этом демоне, заключающем контракты. Я почти оскорблен, что не знал о нем раньше!

Геральт покосился на друга.

— Тебе этого знать не стоит, — ответил он, — ты и так уже схлопотал одно проклятье, из-за которого всю жизнь обречен выпрыгивать из окон неверных жен, шпионить на все королевства сразу и таскаться за мной в поисках гарпьих гнезд.

— Тогда я спою тебе новую песню, которую сочинил во славу прекрасной Рии, зеленоглазой розы Нильфгаарда, — с вызовом заявил Лютик, и Геральт, покачав головой, сдался.

В Венгерберг они прибыли, когда уже совсем стемнело. По улицам спящего города добрались до указанного Регисом дома, и, когда Геральт постучал, на пороге появился бледный, как полотно, эльф в домашнем халате, в который кутался, словно в зимний тулуп на морозе.

— Добро пожаловать, — сказал он, но тон его противоречил сказанному, — господин Регис уже ждет.

— Здравствуй. Эренваль! — улыбнулся Лютик, не спросив разрешения, перехватил и пожал тонкую руку эльфа. Тот невесело улыбнулся.

— Здравствуй, Юлиан, — ответил он, — надеюсь, сегодня мы играть в карты не будем — мне уже нечего проигрывать.

— Впервые вижу того, кто отказывается от гвинта! — рассмеялся Лютик и похлопал Эренваля по плечу. Его легкий веселый тон помог немного сбить напряжение, и хозяин провожал их в кабинет, где, судя по всему, и произошло убийство, уже не дрожа, как осиновый лист на ветру.

На полу просторного помещения, опутанного магическими нитями, как ветви дерева — паутиной, красовалось едва заметное неровное пятно — кровь Фрингильи пролилась, по всей видимости, именно здесь. Геральт огляделся по сторонам, потом остановил взгляд на хозяине. Тот не отвел глаз, как партизан на последнем допросе.

— Мы еще поговорим, — объявил Геральт, — но сперва мне нужен мегаскоп — хочу кое с кем связаться.

Хозяин помедлил секунду, потом кивнул.

— Пожалуйста, за мной, — указал он путь.

Оставив Геральта наедине с магическим артефактом связи, Эренваль деликатно удалился и закрыл за собой дверь. Ведьмаку не слишком часто приходилось пользоваться мегаскопом, да он и не был уверен, что на том конце кто-то ответит — с тех пор, как Йеннифер покинула лагерь Яссэ, он о ней ничего не слышал. Но произошедшее сегодня требовало немедленных действий — Геральт должен был хотя бы убедиться, что с чародейкой все в порядке.

Кристаллы в золоченых столбиках, повинуясь короткому заклятью, замерцали, и в первые несколько секунд ничего не происходило. Йеннифер всегда возила свой мегаскоп с собой, но где именно сейчас находилась, было неизвестно. Секунды текли медленно, сигнал не проходил, и в момент, когда Геральт готов был уже плюнуть на все и вернуться в кабинет, фигура чародейки, мерцая, проявилась перед ним.

— Геральт? — Йеннифер была, очевидно, жива и здорова, а еще — полностью одета, значит, даже в такой поздний час и не думала пока ложиться спать. Геральту вдруг страшно захотелось, наплевав на магические законы, шагнуть к ней и попытаться обнять трепещущий образ — пусть бы даже это не принесло никаких результатов. А еще лучше — попросить Йен немедленно телепортироваться к нему, чтобы держать чародейку при себе и каждую минуту знать, что с ней все в порядке, и жестокий убийца до нее не добрался.

— Йен, — начал он, но та быстро перебила его.

— Возвращайся в Вызиму, — сказала она, — бросай заниматься ерундой, ты мне нужен.

Геральт невольно улыбнулся.

— Поиски Цири, значит, для тебя — ерунда? — спросил он с ехидством, которое в этих обстоятельствах удивило даже его самого. Йеннифер закатила глаза.

— Мы оба знаем, что ты ее не найдешь, пока она сама этого не захочет, — сказала чародейка, — так что кончай прикрываться великой целью и возвращайся — ты нашел мегаскоп, значит, найдешь и портал. Это срочно.

— Что случилось, Йен? — нахмурившись, спросил Геральт.

— Я знаю, где Лита, — тихо ответила Йеннифер.

 

========== Счастье в незнании ==========

 

Иорвет сам не заметил, как принялся украшать ту лачугу, которую его человек называл своим домом. По пути из дворца — после всех драматичных событий, что там приключились — было принято общее решение не возвращаться сразу под эту убогую крышу, а пройтись немного по весеннему городу. День клонился к вечеру, и робкое солнце нагрело камни темной брусчатки, почти высушило глубокие лужи, и город, пока не знавший о грядущих переменах на полях большой политики, жил своей обычной жизнью. Зяблик, успевший объесться пирожными и нахвататься новых впечатлений, больше не тянулся к лоткам со сладостями, теперь сосредоточившись на красивых вещицах на прилавках заморских купцов, а у витрины игрушечного магазина простоял добрых десять минут, пока Иорвет не предложил зайти и выбрать что-нибудь в подарок мальчику. Одной покупкой дело, конечно, не ограничилось, и эльф, видя, как улыбчивый продавец заворачивает в темную бумагу очередную резную безделушку, начал волноваться, как же они потащат все это новое добро Зяблика обратно в Оксенфурт — и, конечно, что скажет Шани. Она не любила, когда Юлиану делали слишком дорогие подарки, и даже Лютику, то и дело привозившему малышу то музыкальную шкатулку очень тонкой работы, то очередную нарядную курточку, неизменно пыталась вернуть деньги за столь расточительные покупки. Лютик каждый раз не уставал оскорбляться, заявляя, что подарки делал от чистого сердца, и Иорвет решил последовать его примеру. Видеть, как мальчик радовался пустым мелочам, стоило того, чтобы потратить на эту ерунду деньги.

Вернон, конечно, всю дорогу молчал. На него за это невыносимо длинное утро свалилось больше всего новостей, и он, оглушенный, шагал рядом со своими спутниками и лишь скупо улыбался, когда Зяблик спрашивал его мнения о раскрашенной в черную и белую полоску деревянной лошадке или самой настоящей позолоченной пан-флейте. Иорвет не лез к нему ни с расспросами, ни с сочувствием, ни даже с пустыми легкими разговорами, давая человеку время переварить всю полученную информацию и уложить ее в голове — за один день Вернон встретился со слишком большим количеством собственных сыновей.

Эльф обратился к своему человеку лишь однажды — когда в очередной лавке со старинными безделушками обнаружил прекрасный деревянный стул с высокой резной спинкой — немного колченогий, но явно в прошлом обтертый задницами каких-то знатных особ в роскошных поместьях. Зяблик заметил его первым и немедленно взобрался на него, уселся, как на императорский трон, и продавец, недовольно глянув на мальчика, строго произнес, глядя прямо в глаза Иорвету:

— Это очень дорогая вещь. Придержите своего ребенка.

Иорвет гордо вскинул голову, смерил жалкого человека тяжелым взглядом и заявил, не успев взвесить своего решения:

— Мы его покупаем. Думаю, эта рухлядь, если ее починить, будет неплохо смотреться у нас дома, правда, Вернон?

Человек, до этого бездумно разглядывавший полки с пыльными старыми книгами, вздрогнул и посмотрел на Иорвета так, словно забыл, что гулял по городу не в гордом одиночестве, и на мгновение эльф даже пожалел о своей поспешности. Продавец мог заломить за стул очень высокую цену, а кошелек Вернона и так изрядно похудел за время их прогулки. Но человек вдруг широко улыбнулся, кивнул и перевел взгляд на купца.

— Сколько за стул? — спросил он придирчиво.

Продавец, как Иорвет и ожидал, ударился в россказни о том, какую невероятную ценность они намеревались приобрести, и в каких домах она стояла прежде, но человек его не слушал. Он отсыпал ровно столько оренов, сколько за него запросили, и вынес стул из лавки с таким видом, словно спасал принцессу из пожара и уже слышал восторженные крики толпы.

Тем вечером Иан, хоть и обещал, конечно, не явился — ничего другого Иорвет и не ждал. Он мог про себя оправдать сына, объяснив его отсутствие тем, что тот после долгой разлуки воссоединился с возлюбленным, и им необходимо было провести вместе немного времени — а еще, может быть, решить, в качестве кого Иан будет жить при Фергусе и Анаис. Но все эти объяснения не могли заставить угаснуть злость и обиду на сына, которые Иорвет испытывал, видя, как Вернон, отвлекаясь от ужина или игры с Зябликом, поглядывал на дверь, дожидаясь, когда в нее постучат.

Эльф хотел приняться за ремонт своего приобретения немедленно, но быстро сообразил, что не захватил с собой никаких инструментов — даже плохонького резака. В последние годы, с тех пор, как почти все его имущество сгорело на пожаре, он вовсе не брался за работу руками, враз потеряв к ней интерес. Набор инструментов, которые подарил ему на один из праздников Иан, сгинул в огне, а новые покупать не хотелось. Видя растерянность эльфа, Вернон пообещал, что завтра они непременно отправятся в город и купят все необходимое — он словно боялся, что Иорвет передумает и бросит свою затею, и стул останется стоять в углу, сломанный и никому не нужный. Но теперь, ходя по крохотным комнатам вернонова дома, эльф смотрел на их голые стены совершенно другим взглядом — он представлял, каким уютным можно сделать это убогое место, если немного постараться. Может быть, в прихожую у лестницы влез бы высокий книжный шкаф, на кухне явно не хватало полок и ящиков для цветов, а кровать в спальне совершенно никуда не годилась — чем такая солдатская лежанка, лучше уж было спать прямо на полу. Даже для собственного портрета Иорвет подобрал бы раму получше, а еще перевесил бы его куда-то, где собственный взгляд не следил бы за ним, пока он будет спать — или не только спать в новой постели вместе с Верноном. Картину написал Гусик, и Иорвет догадывался, что память юного Императора сделала моделью для этой картины вовсе не лицо старого эльфа, а томный взгляд он рисовал, основываясь на собственном опыте времени, проведенного с Ианом. От этого осознания портрет начинал казаться жутковатым, и Иорвет настоял, чтобы уже сейчас Вернон отнес его вниз и повесил в коридоре. Человек совсем не сопротивлялся этим переменам. Одного Иорвета в его спальне ему оказалось вполне достаточно.

Теперь, когда стало понятно, что цели своего путешествия они не достигнут — представление труппы Огненного Яссэ было отменено — Иорвет начал задумываться о том, сколько времени прилично удерживать Зяблика вдали от матери. По-хорошему, стоило отправиться в обратный путь уже на следующий день, но эльф поймал себя на мысли, что ему совершенно не хотелось так быстро уезжать из города, который прежде он так ненавидел — из дома, который так быстро стал называть «нашим», и от Вернона, конечно. Человек и так слишком задержался в Оксенфурте, и в свете новых событий, Анаис ни за что не согласилась бы вновь его отпустить, а Иорвет не стал бы настаивать. Девчонке нужна была поддержка того, кого она считала отцом. Но эльф решил, что спешить им было пока некуда — Зяблик, слишком захваченный новыми приключениями и впечатлениями, тоже явно не стремился домой, и можно было дождаться, пока он затоскует по маме и запросится обратно.

На следующий день Вернон, как и обещал, раздобыл для Иорвета нужные инструменты — и даже немного столярного лака, и эльф с удовольствием принялся за дело. Пока его человек снова гулял где-то с Зябликом, рвущимся из клетки на волю, Иорвет починил расшатанную ножку, аккуратно ошкурил его, подправил резьбу на спинке, покрыл свежим лаком, и к возвращению Вернона и Зяблика, старый стул совершенно преобразился.

— Он теперь выглядит, как беглая графиня среди мужичья, — заметил Вернон, окинув взглядом кухню, посреди которой красовалась иорветова гордость, и эльф снисходительно рассмеялся.

— Возможно, теперь придется выбросить всю твою мебель, — ответил он, и по лицу человека было совершенно понятно, что он был готов заняться этим хоть сейчас.

К закату Иан снова не явился. Зяблик, почти бросивший свои капризы, должно быть, уяснивший, что на Вернона они совершенно не действовали, покорно отправился спать, а Иорвет, ожидавший еще одного вечера, полного тоскливых взглядов человека на запертую дверь, предложил проверить, прочный ли стул им достался.

Отремонтированная ножка с честью выдержала испытание, и, устроившись на коленях человека, все еще тяжело дышавшего после испытания боем, Иорвет наконец отважился с ним заговорить.

— Едва ли этот стул видал задницу лучше, чем твоя, любовь моя, — решил он зайти издалека, оставил на шее Вернона несколько легких поцелуев, и тот, рассеянно гладя его по спине, тихо рассмеялся.

— Ты такой романтик, — сообщил он, подставляя под поцелуи лицо. Иорвета такими уловками было отвлечь не так-то просто, хотя на то, чтобы утолить остатки жажды близости ушло еще несколько долгих минут. Вернон целовал его с такой жадностью, словно с момента их последней встречи прошли целые годы, и когда ситуация начала становиться все более напряженной, эльф наконец отстранился от него и посмотрел человеку в глаза.

— Не дело, что нам приходится заниматься этим на столах и стульях, — заметил Вернон, пока руки его по-хозяйски сжимали ягодицы Иорвета, и тот, почти потерявший всякое желание разговаривать, негромко усмехнулся.

— Твой дом, конечно, не баронский замок, где мы могли бы осквернить каждую пригодную для этого поверхность, как в старые добрые времена, — ответил он, — но ведь ты сам отказался от наследства своего папаши.

Вернон, которого фраза эта явно застала врасплох, нахмурился и опустил руки. Иорвет сразу понял, что, зайдя с козырей, похоже, позорно проиграл партию, но отступать было некуда.

— Не нужен мне никакой замок, — произнес человек, аккуратно ссадил эльфа со своих коленей, прошелся по кухне как был, голышом, зачерпнул ковшом воды из деревянной бочки у очага и сделал несколько долгих глотков, словно надеялся за эту паузу получше подобрать слова. Иорвет уселся за стол и терпеливо ждал, пока он закончит. — От моего папаши, даже если все, что рассказал Талер, правда, мне не нужно ничего — ни наследства, ни имени, ни денег. Я, как и Ани, предпочел бы, чтобы все это отошло в королевскую казну. Но раз вышло иначе — так тому и быть.

Человек явно избегал имени своего новообретенного сына, и Иорвет не спешил настаивать. Сам для себя он решил, что заговорит о Викторе лишь в том случае, если человек сам этого захочет. Пока же у них были темы и поинтересней.

— Я подумал, что в новом университете Вызимы может найтись для меня работа, — произнес он то, что уже давно крутилось у него в голове. Решение Иорвет принял едва ли не сразу, как они въехали в столицу, но делиться им с Верноном не спешил, давая себе время вспомнить, за что в свое время так ненавидел этот город. Никакой ненависти сейчас он не испытывал, и можно было говорить прямо, — я подам прошение на имя Ректора, когда вернусь в Оксенфурт. Мне, в сущности, все равно, кому вдалбливать в головы законы бытия. А Ани вряд ли будет против.

Иорвет видел, что Вернон едва не выронил ковш из рук — и именно на такой эффект он и рассчитывал. Человек подошел к нему, присел рядом на лавку и осторожно взял руку эльфа в свои, сжал и посмотрел прямо в лицо.

— Ты ведь гражданин Редании, — напомнил он тихо, и все в Верноне буквально умоляло Иорвета начать возражать и разбить все его аргументы вдребезги, — что на это скажет правитель твоей страны? Дружба дружбой, но для Оксенфуртского университета ты — не просто преподаватель, а представитель расового меньшинства.

— А в Вызимском университете я буду просто преподавателем, — улыбнулся Иорвет, — и, может быть, тогда все поймут, что я — профан и самозванец или действительно чего-то стою не потому что я — эльф среди профессоров-людей. Кроме того, правительница моей страны недавно почила, знаешь? И кто займет ее место, пока неизвестно. Я могу успеть сбежать до того, как чья-то упрямая башка наденет эту проклятую корону.

Вернон несмело улыбнулся.

— Хочешь, я сам поговорю с Ани? — спросил он.

— Не нужно, — покачал Иорвет головой, — в моей работе ты ничего не понимаешь, и твоя протекция мне не нужна. Я же сказал — хочу, чтобы меня оценивали по моим делам, а не форме ушей или тому, кто у меня муж. К тому же, Ректором Вызимской Академии, скорее всего, станет Кейра Мец, а ты ей не больно-то нравишься.

Вернон возмущенно поднял брови в притворном удивлении, но потом от души рассмеялся.

— Если ты и впрямь хочешь перебраться в Вызиму, я куплю для нас лучший дом, который найду, — пообещал он, — с садом и огромными окнами.

— Ты и так поиздержался, купив этот стул, — заметил Иорвет с улыбкой и потянулся к человеку за поцелуем. Первый акт его пьесы был разыгран безупречно, и наступало время кульминации.

Отстранившись от Вернона, Иорвет опустил взгляд на свою руку, которую тот все еще сжимал в своей ладони.

— Есть еще кое-что, о чем я хотел тебе рассказать, — произнес эльф и вздохнул, — мне нужно было сделать это гораздо раньше — еще до отъезда из Оксенфурта, но просто… случая не представилось. Да я и сам пока толком не понял, что именно узнал и чем это чревато.

Вернон сдвинул брови и посмотрел на него пристально и прямо — проклятый человек всегда умел смотреть так, что под его взглядом хотелось немедленно признаться во всех своих преступлениях, и Иорвет, не дожидаясь его сурового вопроса, продолжил:

— Это касается Иана. Те письма, что он мне писал… я все же прочитал некоторые из них. Не все — их накопилось слишком много — но из тех, что прочел, понял одно — наш сын все эти годы вовсе не был просто циркачом в бродячей труппе, и учился не только крутить кульбиты и показывать невинные фокусы. Он занимался магией. Этот Яссэ — лидер их компании — учил его. И, насколько я понял, учил не тому, чему могут научить чародейки Севера или мастер Риннельдор, а тем опасным заклинаниям, одним из которых он в свое время вылечил Ламберта…

— Из-за которых Йеннифер подняла тогда такой шум, — договорил за него Вернон. Он все больше хмурился, а Иорвета при взгляде на него вдруг пробил озноб. Только прочтя первое письмо Иана, он обрадовался, даже воодушевился тем, что сын не тратил временивпустую, не бросил выбранного пути и упорно шел по нему, пусть и почти никого не ставя в известность. Но то, что случилось во дворце, заставило Иорвета задуматься и встревожиться — о Магии Огня он ровным счетом ничего не знал, и понятия не имел, стоило ли верить опасениям Йеннифер. Чары эти были под запретом не только для Знающих, но и для человеческих чародеев, и на то, должно быть, существовала веская причина. Иан же — слишком юный, чтобы принимать осмысленные решения, мог поддаться очарованию неизведанной силы и отдаться ей, не думая о возможных страшных последствиях. Но с другой стороны, и слова чародеек Иорвет привык делить на сотню, никогда до конца не доверяя их мнению, и теперь смотрел на Вернона, чтобы в свою очередь дождаться, что он разубедит и успокоит его.

Но Вернон выглядел слишком встревоженным. Он встал из-за стола, подхватил с пола свою рубаху, натянул ее и не спешил садиться обратно.

— Эта магия опасна и непредсказуема, — проговорил он неуверенно — в чародейских делах человек понимал не больше Иорвета, и сейчас их разговор грозил превратиться в дискуссию слепого с глухим, — почему он мне об этом ничего не писал?

Иорвет пожал плечами.

— Думаю, отвечай я на его письма, он и со мной был бы осторожней в откровениях, — заметил он, потирая руками мерзнущие плечи. — Иан не совершал ничего страшного, используя эти чары. Он писал о своих упражнениях — о том, как проращивал пшеницу в ладонях и учился открывать порталы. Любой ученик мага этим занимается. Но там, во дворце… — Иорвет сглотнул — за всеми волнениями прошедших дней об ожоге Зяблика они успели позабыть. След от него почти совсем исчез с щеки мальчика даже без целебных примочек, и Вернон, должно быть, решил, что тот просто переел сладкого, — Иан показывал фокус с огнем — и обжег Юлиана. Зяблик сам виноват — потянулся за волшебной пламенной птичкой… Но я испугался. По-настоящему испугался собственного сына, понимаешь?

Вернон на этот раз долго молчал. Видя, что эльф начинает дрожать от внезапного холода, он поднял с пола собственную куртку и укутал ею плечи Иорвета, потом все же уселся рядом на скамью и сцепил пальцы в замок на столе перед собой.

— Мы должны поговорить с ним, — наконец вынес человек вердикт, — без этого рано делать какие-то выводы. Едва ли Иан хотел причинить Юлиану вред — это была случайность, наш сын, должно быть, не очень хорошо пока контролирует свои силы. А потом, наверно, нужно спросить совета у какой-нибудь чародейки. Он ушел от Яссэ и, вероятно, захочет, учиться у кого-то из них.

Иорвет кивнул, не глядя на человека, плотнее кутаясь в его куртку. Все, что он говорил, было разумным и правильным, должно было его успокоить, но отчего-то спокойствия не наступало, и к тревоге добавилось еще одно неприятное тянущее ощущение — чувство вины. Он три года ничего не хотел знать о своем сыне, хотя был единственным, кто мог действительно что-то изменить, посоветоваться и добыть информацию гораздо раньше, найти нужных людей и нужные слова для Иана. Но ничего этого в своей усталости Иорвет не сделал, а теперь надеялся переложить ответственность на плечи Вернона, который, конечно, не пропустил ни единого письма от Иана.

— Если он не придет завтра, — наконец сказал эльф, стараясь, чтобы голос звучал решительно, — я сам вернусь во дворец и найду его.

— Он придет, — улыбнулся Вернон и снова сжал его ладонь. От уверенности, зазвучавшей в его тоне, Иорвету захотелось расплакаться.

Человек, впрочем, оказался прав. Иан и Гусик явились на следующий же день вскоре после захода солнца. Юный Император, храня свое инкогнито, пришел замотанным в плащ с ног до головы, но хотя бы без взвода рыцарей-стражей за спиной. Иан же сменил свой костюм бродячего артиста на простой нильфгаардский дублет, замшевые бриджи и высокие кожаные сапоги, и в этом наряде выглядел таким взрослым, что у Иорвета при взгляде на него засосало под ложечкой. Выгоревшие на солнце волосы сын теперь носил в небрежной свободной косе, которую то и дело перебрасывал с плеча на плечо, и старый эльф узнавал в этом жесте самого себя во времена далекой юности. Оба юноши выглядели немного усталыми, но приветствовали хозяев с радостными улыбками. Вернон так крепко обнял сперва сына, а потом его спутника, что Фергус, явно отвыкший от подобных непротокольных приветствий, смутился и покраснел до кончиков ушей.

Зяблик, не ожидавший в их скромной обители таких почетных гостей, пытался сперва приветствовать Императора по всей форме, но тот лишь отмахнулся от вежливых поклонов и разрешил мальчику называть себя Гусиком. Иан же, присев перед оробевшим мальчиком на корточки, внимательно осмотрел бледный ожог у него на щеке и, смущенно улыбаясь, извинился перед ним. Юлиан, конечно, и не думал держать на него зла.

Эта теплая встреча, конечно, не предполагала немедленных серьезных расспросов, и гостей пригласили к столу. Фергус, все еще державшийся скованно и неуверенно, попытался возразить, что они уже поужинали, но Иан, быстро ощутив себя, как дома, лишь махнул рукой.

— Я не для того три года скитался по всему Континенту и перебивался с водки на картошку, чтобы теперь отказываться от второго ужина, — заявил он, — тем более, если его готовил папа.

Вернон заметно нахмурился — для него новость, что сын познакомился с водкой, была не из приятных, но он решил не делать замечаний, а Иорвет не стал добавлять, что, ко всему, еще и застал их сына на дворцовой стене за набиванием трубки табаком — у юного эльфа оставалось право на собственные пороки, и хорошо, если речь шла о тех, через которые его отец и сам прошел почти невредимым.

Ужин проходил своим чередом. Иан набросился на еду с таким пылом, словно ничего не ел пару дней, а Фергус, почти не прикасаясь к своей порции, рассказывал, что задержало их на целых три дня.

— Мы с Ани должны были присутствовать на похоронах ее сестры, — говорил он, смущаясь, что приходится поднимать такую неприятную тему во время ужина, — а потом вместе держали Советы — и здесь, и в Нильфгаарде — на тему того, кто теперь взойдет на трон Редании. Имя пока не названо, но у Адды было не так уж много родственников, имеющих право надеть корону. Наши советники считают, что новым королем станет Виктор.

Иорвет и Вернон быстро переглянулись. Должно быть, такие выводы они могли бы сделать и самостоятельно, если бы задумывались на этот счет, но сейчас имя сына человека прозвучало в его доме впервые за последнее время.

— Головокружительная карьера, вы не находите? — заметил Иан, и в тоне его прозвучал ядовитый сарказм, которого прежде за ним Иорвет не замечал, — из никому неизвестного колдунишки — в бароны, а теперь и в короли.

— Это политика, — пожал плечами Фергус, — Позиции Редании сейчас так прочны, что имя наследника, по сути, не имеет значения. Страной правит чародейка Филиппа Эйльхарт, и все это знают. А Виктор… — юный Император опасливо посмотрел на Роше, но тот лишь пожал плечами, не спеша перебивать Гусика — Император старательно избегал тему родства Вернона и будущего реданского короля, и человек не спешил сам ее поднимать, — Виктора возведут на трон ради того только, чтобы место не пустовало, и в стране не началась смута. После коронации мы пригласим его на официальный прием в Нильфгаард — или сами прибудем в Третогор, и потом уже можно будет делать какие-то выводы. Ани считает, что из него выйдет толк — я не знаю, почему.

Иан вдруг послал Иорвету через стол быстрый ехидный взгляд, и эльф понял, что сын ничего не рассказал своему спутнику о том, за какими переговорами застал юную королеву и новоиспеченного реданского наследника пару дней назад. Должно быть, решил приберечь этот козырь в рукаве до лучших времен — могло статься, Яссэ учил юношу не только запретной магии, но и тонкостям политической игры. Тот Иан, которого знал Иорвет, никогда не мог хранить тайны от тех, кому доверял, и это изменение не понравилось эльфу.

— Пожалуй, хватит политики, — поспешил заявить Иорвет — тем, на которые ему хотелось поговорить с сыном с глазу на глаз становилось с каждой минутой все больше, но юноша притащил с собой надежный щит, может быть, неосознанно защищаясь от необходимости оставаться с родителями наедине. Гусика они, конечно, считали членом семьи и любили, как родного, но устраивать скандалы при нем точно не стали бы. — Давайте сменим тему, — эльф поднял на сына пристальный взгляд, и тот, не отведя глаза, улыбнулся ему — кажется, немного снисходительно, — я прочитал твои письма и узнал, что ты продолжал занятия магией.

— И я тут же перестал быть в твоих глазах подгнившим яблочком, упавшим с ветки и покатившимся в никуда? — поинтересовался Иан легкомысленным тоном, и Иорвета кольнуло мучительное раздражение. Сын дразнил его, ничуть не скрываясь.

— Никто не считал тебя подгнившим яблоком, — ответил за Иорвета Вернон. Он, может, и не чувствовал ядовитого сарказма, который сын вкладывал в свои слова, но тон его человеку тоже не понравился. Прежде Иорвет и представить не мог, что им с его человеком придется всерьез противостоять собственному сыну в словесной перепалке, — прекрати ерничать, и расскажи нам, чему ты научился. Нам очень интересно.

— Я могу показать! — воодушевленно воскликнул Иан, поднимаясь на ноги.

Иорвета вдруг, как внезапно отпущенной веткой по лицу, хлестнуло ужасным воспоминанием — вот он спускается по лестнице их старого дома в Оксенфурте, а в кухне уже все полыхает, и огонь медленно облизывает все его книги и незаконченные рукописи, пляшет на деревянном столе и очерчивает оконные рамы, отрезая путь к спасению.

— Не здесь! — не успев себя сдержать, выкрикнул Иорвет, и все сидевшие за столом замерли и уставились на него. Иан же ехидно вздернул подбородок и перекинул косу за спину.

— Боишься, что я все здесь сожгу дотла? — спросил он с вызовом, отчего-то мельком глянув на притихшего Зяблика — чуткий малыш чувствовал, что в комнате происходило что-то нехорошее, и сейчас пугливо прижался к Вернону.

— Боюсь, — Иорвет тоже медленно поднялся на ноги, — ты сам писал, что терпел неудачу за неудачей, и я видел, как опасны даже самые простые твои заклятья. Если хочешь нам что-то показать, идем на улицу.

Они стояли, сверля друг друга взглядами, и Иан не выдержал первым. Он отвернулся, продолжая кривовато улыбаться, и сел обратно за стол.

— Не стоит, — сказал он тихо, — вы все равно не смогли бы этого оценить. Вы ничего не смыслите в магии, вам для удивления достаточно ярмарочных фокусов.

От желания отвесить сыну пощечину у Иорвета зачесались руки. Он быстро глянул на Вернона — тот сидел, подобравшись, приобняв Зяблика и поджав губы.

— Я видел чары Иана, — попытался сгладить ситуацию Фергус, — и это потрясающе! Он умеет творить заклинания, не произнося их вслух — это большая редкость среди чародеев.

— Не надо, — Иан накрыл его ладонь своей и враждебно посмотрел на Иорвета, — мой отец, должно быть, вспомнил, что говорили о Магии Огня, и теперь тоже считает, что я — преступник, потерявший разум. Для него всегда было важно, чтобы меня хвалили и называли уникальным. Сперва — просто за то, что я — эльфский ребенок, потом — за то, что я — Исток. Теперь мне уже никто не поражается, и я стал ему неинтересен.

— Иан! — резко осадил его Вернон, но мальчишка лишь рассмеялся.

— Скажешь, не так? — продолжал он, на этот раз уперевшись взглядом в человека, — почему тогда он никогда не читал моих писем? Почему заинтересовался мной, лишь поняв, что я занимаюсь чем-то, что может вновь принести мне славу и похвалу?

Человек открыл рот, чтобы ответить, но Иан снова перебил его.

— А ты? — он оперся на локти и подался вперед, — ты даже толком не мог сказать, чем именно я занимаюсь. «Учится какой-то магической ерунде» — разве не так ты всегда говорил своим друзьям? Я не писал тебе о своих уроках, потому что знал, ты ответишь, как всегда — «Вот и молодец» и тут же забудешь, о чем прочитал. Ты никогда…

Иорвет оборвал его, грохнув по столу кулаком. Зяблик, всхлипнув, спрятал лицо в плече Вернона, а Иан испуганно моргнул и уставился на отца.

— Убирайся из моего дома, — отчеканил Иорвет очень четко, глядя сыну прямо в глаза, — и не возвращайся, пока не вспомнишь, как следует говорить с тем, кто вырастил тебя. Если бы не Вернон, ты так и остался бы в «Семи котах», и, если бы трактирщица не вышвырнула тебя на улицу, как одного из своих котов, стоял бы за стойкой и разливал пиво пьяным деревенщинам. И всем было бы насрать, Исток ты или нет.

— Мы пойдем, — Гусик, скрипнув скамьей, неловко поднялся, — простите…

— Не надо извиняться, — Иан снова встал вслед за ним и расправил плечи, — они считают, что я должен быть благодарен за то, что меня не вышвырнули вон, хотя мой отец очень жаждал этого, пока я был несмышленышем. Ты ведь никакого сына не хотел правда? И все твои разговоры о великом эльфском народе — просто пыль. Как и все, что ты говоришь. А мой папа растил и воспитывал меня, но стоило мне уйти из дома — под крыло к мастеру Риннельдору или в цирковую труппу — был только рад от меня избавиться. Он привык уходить — и от меня, и от отца, чтобы возвращаться на пару дней, а все остальное время пропадать по лесам или служить очередному королю. Скажешь, это не правда? — Иан прямо смотрел на Иорвета, и взгляд его искрился злой насмешкой.

— Пошел вон! — выплюнул Иорвет, и юноша, смеясь, развернулся, хлестнув себя косой по плечу, и зашагал к двери. Гусик нерешительно глянул ему вслед, потом перевел отчаянный взгляд с Иорвета на Вернона, но следом за Ианом не ринулся. Когда юный эльф со всего размаха хлопнул за собой дверью, Фергус устало опустился обратно на скамью.

— Мне очень жаль, — произнес он тихо, — Иан боится, что, вернувшись, оказался никому не нужен. Пока он путешествовал, мы продолжали жить без него, и теперь ему сложно вписаться обратно — Кейра не захотела взять его в ученики, в Нильфгаарде на него посмотрят косо и никогда не примут, особенно мастер Риннельдор. А я… я ведь Император, и у меня столько забот.

— Очень хорошо, — все еще трясясь от гнева, Иорвет сел на свое место, — может быть, теперь Иан поймет, что мир не вращается вокруг него. За свой выбор всегда приходится платить.

— Я понимаю его, — Гусик посмотрел на эльфа очень прямо, — я никогда не хотел становиться Императором и не ожидал этого, но теперь, если я решу отречься и жить так, как мне нравится, я боюсь, что мой отец тоже перестанет отвечать на мои письма.

Иорвет посидел еще несколько секунд, пока остальные вокруг него молчали. Потом он встал и решительно двинулся к двери, не оглянувшись.

Иана он обнаружил на ступенях крыльца. Сын сидел, скрестив ноги и понурив плечи, и пытался дрожащими руками забить табак в трубку. Заслышав шаги за спиной, он выпрямился.

— Идем скорее, не хочу тут больше оставаться, — бросил Иан, не оборачиваясь.

Иорвет спустился на две ступеньки, присел рядом с ним, и юный эльф, заметив, что обознался, отпрянул от него. Отец забрал трубку из его рук и сам занялся табаком. Ночь была промозглой и холодной, похоже собирался снег, и ветер гонял по пустой улице дорожную пыль. Эльфы сидели молча, пока Иорвет не вернул трубку Иану, и тот, щелкнув пальцами, разжег крохотный оранжевый огонек. Прикурил, не глядя на отца.

— Откуда ты сейчас зачерпнул силу? — поинтересовался Иорвет нейтрально. Иан помедлил с ответом две глубокие затяжки.

— Из вашего очага, — ответил он наконец, — я чувствую источник в радиусе нескольких ярдов.

— Почему ты не использовал воздух? — спросил отец, — я слышал, это проще всего, и воздуха вокруг предостаточно.

Иан посмотрел на него исподлобья, потом хмыкнул.

— Я знаю, что ты делаешь, — сказал он, — пытаешься симулировать интерес? Не надо, я не хочу распинаться впустую.

— Ладно, — пожал плечами Иорвет и зябко поежился — он вышел на улицу в одной рубахе, но возвращаться за курткой было поздно, — я действительно не понимаю, чем ты занимаешься, и не знаю, в самом ли деле это так опасно, как говорят. И я виноват перед тобой, что не отвечал на письма и не интересовался твоей судьбой. Мне пришлось заново научиться одиночеству, с которым раньше я был так хорошо знаком. Прости, что и тебя заставил почувствовать себя одиноким.

Иан снова усмехнулся, но на этот раз звук больше походил на хриплый всхлип. Он опустил руки и уткнулся лбом в колени. Иорвет, опасливо, как к дикому коту, протянул ладонь и погладил его по встрепанным волосам. Он не знал, что еще добавить, слова просто не шли на ум, а Иан, похоже, теперь тихо плакал, не поднимая головы.

— Я больше тебя не брошу, — пообещал Иорвет шепотом, продолжая гладить сына по волосам, — где бы ты ни оказался, что бы ни делал. Мои обещания мало стоят, я слишком часто отказывался от своих слов. Но других доказательств у меня нет.

Они сидели так, пока старший эльф окончательно не окоченел на поднимающемся ветру. Он встал, быстро похлопав Иана по плечу.

— Идем в дом, — сказал Иорвет, взойдя по ступеням, — и извинись перед Верноном — он тут совершенно ни при чем.

Иан вернулся в дом через несколько минут, должно быть, докурив свою трубку. Он, пряча руки за спиной, встал перед Верноном, все еще обнимавшим напуганного Зяблика, и, не опуская взгляда, произнес:

— Извини меня, папа, я наговорил того, чего говорить не хотел. Я знаю, что ты всегда любил меня и гордился мной. Если хочешь, я расскажу, чем занимаюсь — это не так уж сложно.

— Даже глупый человек разберется? — усмехнулся Вернон, потом вздохнул и махнул свободной рукой, — ладно, ты ведь тоже ничего не понимаешь в том, что делаю я. «Пропадаю по лесам и служу очередному королю», да?

Иан неуверенно улыбнулся.

— Ну, ты вроде какой-то там солдат, — ответил он, — или разведчик…

Вернон рассмеялся, отпустил Зяблика и встал, опустил руки на плечи Иану и посмотрел на него.

— Будем считать, что мы квиты, — заявил он.

Остаток вечера прошел спокойно. Иорвет, который никак не мог согреться, сидел на новом стуле у очага и прислушивался к разговорам гостей с Верноном. Иан почти не вмешивался в беседу двух людей, а Вернон и Гусик, как в старые времена, сцепились в споре о каком-то тактическом приеме — так, словно наутро им необходимо было выдвигать войска для захвата очередной крепости. Зяблик, непохожий сам на себя, погрустневший и скучающий, сидел за столом и рисовал что-то на листе бумаги, пока не начал клевать носом. Заметив это, Фергус объявил, что им с Ианом пора уходить восвояси, а юный эльф обещал заглянуть в гости, когда представится такая возможность, больше не зарекаясь на определенное время. Простились они очень мирно, словно ужасной вспышки вовсе не было, и подходил к концу обычный семейный вечер в череде таких же вечеров.

Закрыв за гостями дверь, Вернон понес уснувшего Зяблика наверх, а, вернувшись, обнаружил Иорвета, жмущегося к огню и тянущего к нему дрожащие руки. Человеку все эти признаки были слишком хорошо знакомы, и он, нахмурившись, опустил ладонь Иорвету на лоб.

— У тебя поднимается температура, — сказал он по-солдатски четко, и эльф вынужден был кивнуть — он чувствовал, как все тело начинает привычно ломить, а голова наполняется свинцовой тяжестью. — Идем в постель, — скомандовал Вернон, — утром я приглашу Кейру.

— Не надо, — попытался возразить Иорвет, — чародейки нам только не хватало.

— Без разговоров, — улыбнулся человек в ответ, — Шани здесь нет, а я в целительстве ничего не понимаю.

Под одеяло Иорвет укладывался аккуратно, чтобы не потревожить Зяблика, но, стоило ему коснуться головой подушки, на него навалилось тяжелое жаркое забытье, сразу швырнувшее его прочь из маленькой спальни в липкую паутину сна.

Он сидел на коленях перед раскрытым сундуком и рылся в нем, не находя того, чего так отчаянно искал, откидывал в стороны какие-то тряпки и клочки бумаги, обломки окровавленных стрел и влажные бинты, а вокруг него смыкалось кольцо огня, подступая все ближе, наполняя воздух вокруг удушливым разрушительным жаром. Пальцы не слушались, глаз застилал едкий дым, и по щеке катились горячие слезы, но Иорвет продолжал искать, зная, что, если не преуспеет, потеряет все. Огонь трещал и гудел, откуда-то из-за спины доносились голоса — Иан звал на помощь, но эльф был слишком занят своим поиском, чтобы откликнуться. Очередной свиток рассыпался в руках серым пеплом, пламя уже лизало плечи и спину, и Иорвет в отчаянной последней попытке спастись обернулся — и встретился со знакомым взглядом карих глаз.

Горячее наваждение отступило, эльф потянулся навстречу внезапному спасению, стараясь не отвернуться, даже не моргнуть, лишь бы продолжать видеть глаза своего человека. Постепенно из жаркого марева проступило его лицо. Губы беззвучно двигались, человек что-то пытался сказать, но эльф его не слышал.

— Вернон! — давясь дымом, выкрикнул он, — Вернон!

Он перехватил чью-то руку и рывком проснулся. Знакомое лицо никуда не исчезло, и Иорвет хотел уже улыбнуться и что-то сказать Вернону, но тут сообразил, что карих глаз, глядевших на него, было два.

Он отпрянул, как от всполоха пожара. Виктор поспешил удержать его за плечи.

— Тише-тише, — проговорил он мягко, — все в порядке, это всего лишь я.

Иорвет, быстро моргая, стараясь сбросить с себя остатки душного кошмара, смотрел на юношу, сидевшего на новом стуле у его кровати и сжимавшего в одной руке влажную тряпицу. Виктор улыбнулся ему.

— Здравствуйте, профессор, — сказал он.

Иорвет огляделся. Постель рядом с ним была пуста. Вернона в комнате не было.

— Где Зяблик? — спросил эльф и услышал, как хрипло и жалко прозвучал его голос, откашлялся, чувствуя, как в горле проворачиваются ржавые острия кинжалов.

— На кухне, играет, — ответил Виктор. Он отжал тряпицу над миской с зеленоватой водой и, не спросив разрешения, обтер ею лицо Иорвета. Тот попытался отстраниться, но от мягкого аромата, исходившего от тряпицы, дышать стало легче, и эльф откинулся на подушку.

— А Вернон где? — спросил он уже гораздо спокойней.

— Я отправил его к травнику за ингредиентами, — ответил Виктор покладисто, поудобней устраиваясь на стуле, — приготовлю вам отвар, и к вечеру вам полегчает.

— Лучше бы сам сходил, — недовольно проворчал Иорвет, — Вернон в травах ничего не смыслит.

— Я написал ему список, — пожал плечами будущий король Редании. Только теперь до Иорвета начало доходить, какой нелепой была сцена, в которой он оказался — будто эльф все еще продолжал видеть горячечный сон. Но Виктор казался вполне реальным, как и солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь неплотно задернутые шторы, и пылинки, пляшущие в желтоватом свете.

— А ты что тут делаешь? — спросил Иорвет, провел ладонью по своему влажному от испарины лбу, и Виктор поспешил снова отереть его лицо тряпицей.

С ответом он, однако, не спешил, потупив взор и делая вид, что ужасно занят исцелением болезного старого эльфа.

— Я пришел поговорить…- наконец сообщил мальчишка, — со своим отцом.

— Надо же, — Иорвет нашел в себе силы ухмыльнуться. Все его тело наполняла неподъемная тяжесть, глаза слезились, будто он и впрямь побывал на пожаре, а слова давались с трудом, но больше слабости, чем уже показал, он демонстрировать мальчишке не собирался, — ты же сказал, тебе не нужен отец. Ты вырос без него и уже почти стал королем последнего свободного королевства Севера. И вдруг взял и передумал?

Виктор отставил в сторону миску, сложил руки на коленях и кивнул.

— Передумал, — подтвердил он, — когда мне все рассказали, я не смог сразу понять, что произошло. Но потом решил, что должен прийти и все спокойно обсудить с милсдарем Роше… То есть, с отцом. Ани сказала, где он живет, и вот — я пришел.

— Ани, — передразнил его Иорвет, и мальчишка густо покраснел. Эльф устало опустил веко, — пришел и попал в эпицентр очередной драмы. Везучий ты.

— Я рад помочь, — ответил Виктор, — когда я пришел, отец собирался идти во дворец — за госпожой Мец, но боялся оставить вас одного. Я предложил помощь, и он согласился.

Иорвет некоторое время молча смотрел на мальчишку, потом, сев повыше на подушках, подался вперед.

— Послушай меня очень внимательно, Виктор, — заговорил он серьезно, не обращая внимания на боль в горле, — если ты собираешься повторить свою речь о том, что тебе никто не нужен, и отец для тебя — просто тот парень, с которым однажды по глупости переспала твоя мать, лучше сразу уходи. Ты ничего не знаешь о Верноне, но я скажу — он прожил почти всю жизнь с ужасным бременем ненависти к собственному папаше, мог убить любого, кто произносил в его присутствии слово «ублюдок», и ему потребовалось много времени и сил, чтобы справиться с этим призраком. Он вырастил чужого ребенка, как собственного, и это ему помогло. Но тут появляешься ты — его плоть и кровь, сын, о котором он прежде и не слышал, и которого, по его мнению, бросил. Ты и сам ничего не знал, и твоей вины тут нет, но, клянусь тебе, Виктор, если ты причинишь моему человеку боль — неосторожным словом или как-то иначе — я найду и убью тебя, пусть бы даже в Третогорском дворце. Ты меня понял?

Виктор, пока Иорвет говорил, смотрел на него, не отрываясь, и собирался уже ответить, но дверь в спальню отворилась, и на пороге появился Вернон со свертком в руках.

— Очнулся, — он поспешил к кровати и, сунув Виктору сверток, присел на край постели и провел ладонью по щеке Иорвета, — Ты меня до полусмерти напугал, зараза ты ушастая. Когда начал метаться, я думал, сам помру с тобой рядом. Хорошо, что Виктор пришел.

— Да уж, великолепный Виктор снова явился в самый нужный момент, чтобы всех спасти, — усмехнулся Иорвет, перехватил руку Вернона и прижал ее к своей щеке плотнее, — но я ведь говорил тебе, мой глупый человек, я старею — и такое со мной теперь будет приключаться часто. Если каждый раз ты будешь впадать в панику, долго мы не протянем.

— Совсем необязательно, — встрял вдруг Виктор, и человек быстро обернулся к нему. Мальчишка, ничуть не стушевавшись под его пристальным взглядом, улыбнулся, — я еще в прошлый раз, когда предлагал помощь, хотел это сказать. В Университете я читал труды одного эльфского алхимика — он описывал болезнь с подобными симптомами. Он называл ее «Хворью скитальца» — она случалась с теми, кто долго терпел лишения, недоедал и подвергался воздействию природных ядов. Некоторые органы от такой жизни изнашиваются, как старые шестеренки, и весь организм начинает страдать.

— Почему Шани об этом ничего не знала? — резко спросил Вернон, и снова, как в недавнем разговоре, Иорвет услышал, что человек хотел, чтобы его разубедили.

— Профессор верит в современную науку, — пожал плечами мальчишка, — и не тратила времени на чтение старых фолиантов, особенно магических.

— И эльфских, — закончил за него Иорвет, и Виктор, не услышав подвоха, кивнул.

— Эта болезнь встречается редко, и только у представителей Старшего народа, доживавших до почтенного возраста — а таких в истории было слишком мало. — продолжал он, — но от нее есть лекарство. Думаю, если бы вы сразу обратились к чародею — или к Знающему — он бы сказал это вам.

— Ты можешь ее вылечить? — быстро спросил Вернон, не дав Иорвету возразить.

— Мои познания в алхимии довольно бессистемны, — опустил взгляд Виктор, — я знаю рецепт, но лучше вам обратиться к какой-нибудь чародейке или эльфскому магу. Они помогут наверняка.

Вернон повернулся к Иорвету, и по его взгляду эльф понял, что человек ждал решения от него. Тот тяжело вздохнул — чего только не сделаешь из-за любви — даже позволишь недоучке-человеку лечить себя древними эльфскими эликсирами, если недоучка этот — сын твоего мужа.

— Не надо чародеек, — Иорвет устало откинулся на постели, — и эльфские маги нам знакомы только весьма сомнительные. Если ты можешь помочь, Виктор, я буду тебе очень благодарен.

 

========== Тонкости супружеской верности ==========

 

— Девочки вечно влюбляются в своих отцов, — вздохнула Кейра, наливая снадобье в чашку, но Ани, сидевшая с ногами у нее на кровати, лишь усмехнулась.

Последние дни прошли тревожно. Со смертью Адды советники и приближенные к правителям люди — и в Темерии, и в Нильфгаарде — начали бить тревогу и строить теории о том, кто станет новым королем Редании, и какой курс он выберет в отношениях с соседями. Не то, чтобы в сестре все до этого видели мудрую властительницу и одобряли все ее решения, но Адда была известной фигурой, и можно было предположить, куда ее качнет в следующий раз. После Зимней войны Редания и Темерия поддерживали вполне мирные отношения, и никаких неприятных сюрпризов можно было не ожидать — Мариборский мир четко регламентировал послевоенную ситуацию и на карте, и во взаимодействии, и до сих пор никто из бывших союзников не стремился его нарушать. Кое-кто из фергусовых генералов предлагал, воспользовавшись пустующим троном, попытаться отвоевать часть территорий, отошедших Редании по этому договору, вернуть Империи «оккупированный Каэдвен», но Фергус, твердо намеренный избегать новой войны любой ценой, наотрез отказался. Анаис, хоть и была с ним совершенно согласна, знала, что это решение стало очередным жестом юного Императора, не нашедшего поддержки у его окружения, и позиция Фергуса ухудшалась с каждым днем. Нильфгаардская аристократия, прежде твердившая, что устала от войн его отца, отчаянно не желавшая поддерживать его геополитические амбиции и капризы, теперь, казалось, боялась, что Империя лишится своего статуса блистательного завоевателя из-за того, что новый Император не хотел никого завоевывать.

На Совете, состоявшемся после похорон Адды, Ани поддержала мужа и даже выступила с речью, напомнив, какими последствиями чревато разжигание нового конфликта, и предложив вместо этого налаживать связи с будущим королем Редании вместо того, чтобы сразу объявлять его врагом Империи. И, помимо политических, у молодой королевы, конечно, были на то и личные причины.

Кейра сразу сказала, что королем будет Виктор — еще до того, как он сам об этом узнал, до того, как кто-то успел даже подумать над его кандидатурой. Советница хорошо разбиралась в большой политике, но вопросы родственных связей ее интересовали гораздо больше — и Виктор, по ее словам, был самым логичным — если не единственно возможным кандидатом на трон. Когда все прочие еще не успели сообразить, что такая фигура на поле вообще существует, Кейра уже с уверенностью заявляла, что мальчишка наденет корону — скорее рано, чем поздно. И, конечно, чародейка оказалась права.

Первым делом Виктор отказался от наследства Кимбольта и титула темерского барона. Правопреемником он назвал своего новообретенного отца, но Ани крепко сомневалась, что Роше примет подобный подарок судьбы. Впрочем, она и сама рассчитывала уговорить его согласиться — после стольких лет верного служения Родине и короне, отец, безусловно, заслужил не только несколько орденов и наград за мужество и стойкость, но и более ощутимых благ. Молодая королева собиралась напомнить ему, что стены и деньги — это всего лишь неодушевленные вещи, и дурной след почившего барона на всем этом — ерунда. Получив титул, официально войдя в число влиятельной темерской знати, Роше мог сделать для своей страны гораздо больше того, что уже делал — в мирное время, которое и Ани, и Гусик, намеревались поддерживать, его обычная деятельность была почти бесполезной. В лесах осталось исчезающе мало диверсантов и разбойников, а с их остатками вполне справлялись отряды гвардейцев и крестьянские дружины, сформированные по всей стране. Возвращаться в политику Роше отказывался, но титул барона позволял ему высказываться по любым вопросам и рассчитывать, что его голос будет услышан — или поселиться в замке и вовсе не вмешиваться ни во что, занимаясь благоустройством собственных немалых земель. Так или иначе, королева не планировала пока объявлять свои права на наследство, дожидаясь, пока отец сам примет это решение, переварив новую информацию и смирившись с судьбой.

Все эти вопросы, безусловно очень важные, однако, отходили для Ани на второй план в сравнении с тем, что на самом деле буквально перевернуло весь ее мир. Для прочих Виктор был лишь никому не известным выскочкой, будущей марионеткой в руках чародейки-советницы Адды, важным — или очередным — лицом в череде реданских королей. Его имя пообсуждали и забыли, чтобы вспомнить вновь в день коронации. Ани же последний десяток дней не могла выкинуть Виктора из головы — и дело было, конечно, не в его правах на престол.

Поначалу молодая королева еще надеялась, что ее внезапное увлечение пройдет, как легкая простуда — пара дней лихорадки, и от нее не останется ни следа. В день аудиенции, провожая его из дворца, Ани не позволила себе даже взять его за руку, лишний раз прикоснуться на глазах у стражи, и попрощались они скупо и чопорно. Виктор почти не смотрел на нее — может быть, смущаясь своего недавнего порыва в королевской спальне, может быть, стараясь уложить в голове новые сведения, и Ани, возвращаясь к своим, спровадив его, была твердо уверена — отныне между ними были возможны лишь формальные отношения подданного с его королевой. В самом крайнем случае, реши Виктор все же признать себя сыном Роше и принять этот факт, их ждали краткие семейные встречи и вежливые ничего не значащие разговоры. Виктор признался ей в любви, но Ани не сомневалась — он готов был взять свои слова назад, сделать вид, что ничего подобного вовсе не было, а она намеревалась принять эти правила игры. Какая любовь с тем, кого едва знаешь? Ну подумаешь, разок поцеловались — ну подумаешь, от поцелуя этого у Ани подогнулись колени, и все в ней впервые с тех пор, как исчезла Цири, пробуждалось и пело. Это были ее личные проблемы, и ставить их превыше своих обязанностей и королевского реноме она не собиралась.

Целых полтора дня Анаис была тверда в своем решении — до тех пор, пока их с Гусиком не пригласили на торжественную тризну по королеве Адде. Ани не слишком скорбела о сестре. Они были чужими людьми, в прошлом — даже врагами, и последние годы, когда Адда присылала ей подарки и приятные краткие письма, не могли искупить того, что в прошлом королева Редании выступала не просто соперницей младшей сестры и считала ее предательницей и «имперской подстилкой» — она готовила военное наступление и организовала покушение на Иана. Об этом Анаис никогда не забывала, даже принимая союзническую помощь.

Но похороны дорогой сестрицы были одним из тех протокольных событий, на котором молодая королева и ее супруг-Император должны были появляться вместе, чтобы поддерживать в союзниках уверенность, что в их паре все в полном порядке. И Ани, и Гусик с честью играли свои роли — за закрытыми дверьми они могли ссориться в пух и прах, отстаивать свои противоположные позиции, но на людях — держались за руки и встречали все внешние беды и праздники вместе, как единое целое. Ани любила Гусика, и он платил ей той же монетой, и ради друг друга они вполне могли выдержать и скучный дворцовый прием в Нильфгаарде, и пышные поминальные торжества в Третогоре.

Виктор тоже присутствовал на той тризне. Для него, как позже поняла Ани, это было своего рода смотринами — Филиппа Эйльхарт рассчитывала представить его тем, кто еще не знал или не запомнил его имени. Будущий наследник, одетый во все черное, держался сдержанно и отстраненно, едва отвечал на приветствия реданских аристократов — одним словом, вел себя в точности так, как должен был вести себя король на похоронах своей предшественницы. Когда очередь обмениваться приветствиями дошла до Императора и его супруги, Виктор взглянул прямо Ани в глаза, и, произнося приличествующие случаю слова, мельком улыбнулся ей, и у молодой королевы на мгновение потемнело в глазах. Она крепче сжала руку своего спутника, стараясь выкинуть из головы навязчивые воспоминания о том, как эти, чуть дрогнувшие в улыбке губы прижимались к ее губам, а руки, сейчас церемонно опущенные по швам, крепко обнимали ее за талию. Гусик, заметив неожиданную перемену в королеве, спросил даже, все ли с ней в порядке, и впервые в жизни Ани солгала ему, сказав, что просто грустит по Адде. Фергус едва ли ей поверил, но вида не подал — и Ани была ему благодарна за эту деликатность. Она была бы рада рассказать мужу все, как есть, но отчего-то молодой королеве вдруг стало страшно — что если она все же переоценила значение произошедшего между ней и Виктором? Что если и рассказывать-то было нечего?

Во время официальной части похорон, пока укутанное алым покровом тело Адды несли в королевский склеп, где бы она упокоилась рядом с ненавистным супругом, Ани то и дело ловила на себе взгляды Виктора. А позже, на поминальном обеде, он и вовсе почти не сводил с нее глаз. Извинившись, королева встала из-за стола и выскользнула из Застольного зала, чтобы в тишине и одиночестве, скрывшись от взглядов слуг и стражи на безлюдной террасе, выкурить одну из своих табачных палочек и успокоиться. Но в глубине души она надеялась, что Виктор выйдет за ней, хотя это было бы не просто вопиющим нарушением придворного этикета, а почти настоящей почвой для скандала. И Виктор, конечно, нашел ее.

Они обменялись несколькими короткими протокольными фразами. Он высказал свои соболезнования, она — полюбопытствовала, как обстоят дела с браконьерами в баронских землях. Забытая табачная палочка дотлела до пальцев, и Ани, вскрикнув от неожиданности, выронила ее на пол. Виктор, не думая о том, что за ним могли наблюдать чуть не сотни любопытных глаз, аккуратно взял ее за руку, поднес к губам и осторожно поцеловал крохотный след от ожога. И с этого момента Ани просто пропала.

Молодой королеве, конечно, случалось влюбляться и раньше. Даже не учитывая того раза, когда она в семь лет решила, что мужчина ее жизни — ведьмак Геральт, прекрасный и недоступный в своей молчаливой суровости, Ани помнила ощущения, которые дарила ей Цири. Но с принцессой все было иначе. Их отношения развивались долго и медленно — Цирилла сперва стала ей подругой и союзницей, буквально спасла ее, когда трон под Ани опасно зашатался после изгнания Роше. И уже значительно позже они перешли от веселых разговоров и взаимных шуток к сперва пьяным, а потом вполне осознанным поцелуям и ласкам. Цири никогда не давала ей никаких обещаний, но рядом с принцессой Ани чувствовала себя в безопасности, радовалась чувству верного плеча рядом — возлюбленная была гораздо старше и, казалось, знала обо всем на свете, в том числе и о том, как положено любить. И Анаис любила ее, но предательство верной подруги не просто разбило ей сердце — оно заставило молодую королеву вовсе усомниться в реальности такой вещи, как любовь. И вот в ее жизни появился Виктор — и о тех сомнениях Ани забыла так же быстро, как осознала, что ни дня больше не хотела жить без него.

С самых похорон они не виделись. Виктор был занят своими делами наследника престола, Ани же изо всех сил помогала Гусику, который начинал буквально тонуть в навалившихся на него политических проблемах Империи. Молодой королеве приходилось больше времени проводить в Нильфгаарде, чем дома, давая советы, разговаривая с вельможами или молчаливо поддерживая Фергуса. Но раз в пару дней она непременно находила время, чтобы связаться по мегаскопу с Виктором и поговорить с ним.

Всепонимающая Кейра, предоставив подопечной свой артефакт связи, деликатно удалялась из комнаты, напутствуя только, чтобы Ани была аккуратна в своих словах. Но Виктора в их беседах совершенно не интересовала политика. Они говорили обо всем, избегая опасных тем совершенно ненамеренно — на них в этих беседах просто не хватило бы времени, даже реши будущий король пошпионить за соседним государством. Молодые люди обсуждали книги — Ани, к своему стыду, признавалась, что не слишком любила читать, если речь шла не о приключенческих романах, от которых ломились полки короля Фольтеста. Виктор посоветовал ей несколько названий, и молодая королева на следующий же день велела раздобыть эти книги, а потом проглотила их за пару ночей.

Они говорили о прошлом — Ани рассказывала ему все, ничуть не смущаясь неприятных тем — и о смертях Фольтеста, Бусси и Луизы, и о том, сколько сделал для нее Роше, и даже о своих отношениях с Цири. Виктор слушал ее, не перебивая, и в ответ поведал о том, как вместе с матерью бежал в Новиград, а там попал в одну из бандитских группировок. О том, как Филиппа нашла его и приблизила к себе. О том, как барон Кимбольт, устав от злых речей о власти Империи, засыпал над шахматной доской, так и не сделав ни одного хода.

Они говорили обо всем на свете — и, закончив, Ани тут же начинала считать часы до их следующего разговора. Вокруг нее ощутимо сгущалось напряжение — Гусик ходил мрачнее тучи, и даже возвращение Иана его, казалось, не слишком радовало. Анаис хотела серьезно поговорить с названным братом, но тот был с ней приветлив и любезен, но на откровения идти не собирался, и королева решила не лезть в чужие отношения. Она только сказала Фергусу, чтобы он не забывался и вел себя с Ианом построже. Юный Император на это лишь печально улыбался и говорил, что общественность Нильфгаарда и придворное окружение в Вызиме и так были с эльфом достаточно строги. Кейра не пустила Иана даже на порог — она всем давала только по одному шансу. А имперские вельможи, заметив, что при Императоре появился давно потерянный друг, принялись обсуждать, что ему нужно, и не представляет ли эта дружба опасности —Глава Совета Риннельдор не уставал напоминать, что Иан долгое время путешествовал в компании того, кто был осужден, как вражеский шпион, и едва ли дружба блудного эльфа была такой уж бескорыстной.

И несмотря на все это, каждое утро Ани просыпалась такой счастливой, что ей хотелось не просиживать в роскошных залах и вести бесконечные переговоры, а скакать на лошади по просыпающимся черным полям галопом и кричать во все горло. Она сама себе стала напоминать Клюкву, вечно жизнерадостную и готовую отправиться хоть на край света в любой момент. Эти изменения в настроении молодой королевы первым заметил Ламберт, и он же первым произнес заветную фразу «Да ты влюбилась, малышка».

Спорить с этим Анаис совершенно не хотелось. И вот после невыносимо долгой разлуки, когда всем, на что можно было рассчитывать, оставались вечерние разговоры, Виктор предложил встретиться. Он сказал, что уладил все формальности по передаче прав собственности, и пригласил Ани провести вместе с ним последний день своего скоропостижного баронства.

— В замок я не могу тебя позвать, — смущаясь, говорил он, — там тебя тут же узнают, потом вопросов не оберешься. — Ани согласилась с ним, хотя ей, в сущности, было наплевать — пусть бы все и каждый в Темерии узнал, что она встречается с будущим реданским королем! Но Виктор сохранял благоразумие и предложил ей прийти в охотничий домик на самой границе баронских угодий. Там, сказал он, им никто не помешает — и у Ани, представлявшей, чему именно им не должны были помешать, от волнения и восторга внутри все переворачивалось.

Кейра протянула ей кружку и присела рядом на постель. От советницы у Ани не было секретов, и та, конечно, знала о планах юной королевы и недовольства не высказывала.

— Только прошу тебя, — сказала она, — если решишь наделать глупостей, хотя бы будь честна с Фергусом.

Ани лишь отмахнулась. У Гусика и без ее откровений хватало проблем, и она берегла свою тайну до тех времен, когда бы у нее действительно появилось то, что сошло бы за позорный секрет. Королева сделала большой глоток из кружки.

— Даже твое пойло, кажется, стало вкуснее, — поделилась она с Кейрой — снадобье, обычно не слишком приятное на вкус, теперь отдавало ванилью и чем-то неуловимо терпким. Чародейка улыбнулась в ответ.

— Я немного поменяла состав, — сказала она, — ставлю на тебе бесчеловечные эксперименты.

— Во имя науки? — прищурилась Ани и рассмеялась.

— Во имя нее — тоже, — кивнула Кейра.

Королева хотела отправиться на свидание в полном одиночестве, но Ламберт встал насмерть. Он сказал, что покрутится по окрестным лесам, даст Клюкве побегать, постреляет зайцев и, пообещав слишком не прислушиваться, вмешается, только если почует опасность.

— Только ты уж сильно не кричи, не хочу ворваться на самом интересном месте, — давя улыбку, попросил он. Ани, прекрасно знавшая, что он имел в виду, вместо того, чтобы привычно отбрить его едким ответом, только густо покраснела.

В охотничью хижину на самой окраине леса она пришла на закате. Помедлила перед дверью, размышляя, стоило ли постучать — что если Виктор опаздывал? Или вовсе передумал приходить? Для него эта связь теперь тоже могла оказаться очень опасной. Охваченная внезапным страхом не обнаружить дурацкого будущего короля внутри, Анаис решительно толкнула дверь.

Виктор ждал ее за пустым столом, и одинокая свеча бросала причудливые блики на его бледное лицо. Ани, чувствуя, что от облегчения готова рассмеяться в голос или начать без причин кричать на него, шагнула вперед, и юноша, поднявшись, устремился навстречу.

Для разговоров сегодня просто не было места — Виктор обнял ее за талию, Ани вцепилась ему в плечи, должно быть, оставляя на них синяки, и несколько минут они целовались, не в силах оторваться друг от друга. Ладони королевы скользнули ниже — она даже не вспомнила о смущении и девичьей скромности, когда пальцы ее опустились на пряжку его ремня, но Виктор вдруг отстранился, перехватил ладонь Анаис и посмотрел ей в глаза.

— Не надо, — выдохнул он.

Ее словно ударили по лицу наотмашь. Ани почувствовала, как бурлившая в ней до этой секунды радость вдруг разом поменяла цвет, и теперь ее охватила глухая злость.

— Ты издеваешься?! — выкрикнула она и, вырвав свое запястье из его пальцев, отступила на шаг, — ты позвал меня сюда, чтобы сказать «не надо»? Да пошел ты нахер, Виктор, со своим «не надо»!

Королева отвернулась от него, но пока не нашла в себе сил сделать больше ни шага. Молодой человек откашлялся.

— Я хотел поговорить, — сказал он тихо, будто извиняясь, — все объяснить…

— Мы и так говорили каждый вечер, чепушила ты реданский! — бросила Ани через плечо, всерьез опасаясь, что сейчас расплачется от досады, и размышляя, не позвать ли Ламберта, чтобы тот зарубил проклятого мальчишку, как блудного накера. — Если хотел еще лясы поточить, не обязательно было выдергивать меня в эту пердь!

— Ани, — Виктор подошел к ней сзади и осторожно снова обнял за талию со спины. И хватило же отваги! Королева посчитала, что из такой позиции могла бы засадить ему пяткой в пах и сбежать, но пока медлила, — я много думал, и понял, что не могу так.

Анаис дернулась в его руках, желая рассмеяться ему в лицо, но Виктор держал крепко.

— Не можешь стручок свой поднять? — ядовито спросила королева — соленый комок подкатил к горлу, никогда в жизни она еще не чувствовала себя так глупо.

— Много лет назад я пообещал сам себе, — примирительно начал Виктор, — что никогда не возьму ничего чужого. А теперь получается, я собираюсь взять чужую жену…

Анаис выдохнула и все-таки зло рассмеялась.

— Я для тебя что — какая-то вещь? — спросила она, все же вырвавшись из крепких объятий Виктора и прямо взглянув ему в глаза, — кошель с монетами, которые ты решил не срезать с пояса моего мужа? Если ты не заметил, я сама решила сюда прийти, и разрешения у Фергуса не спрашивала.

Юноша первым отвел глаза, отвернулся и прошелся по комнате.

— Я знаю, что ты — не вещь и сама принимаешь решения, но это как-то нечестно, — сказал он, наконец перестав мельтешить перед глазами, — Фергус, хоть и Император, но мне ничего плохого не сделал, я не могу с ним так поступить.

Ани готова была уже выкрикнуть что-нибудь обидное ему в лицо, развернуться и уйти, но Виктор вдруг снова подошел очень близко, взял ее за руку и сжал пальцы.

— Я люблю тебя, Ани, — проговорил он почти шепотом, — и, мне кажется, буду любить, пока дышу, но любовь — не оправдание для бесчестных поступков.

Анаис тяжело вздохнула, помедлила пару мгновений, потом сжала ладонь Виктора в ответ.

— Фергус, даже если все узнает, не обидится и не расстроится, — сказала она, зная, что собирается выдать чужую тайну, но быстро загасив в себе угрызения совести на этот счет — слишком много стояло на кону, — Между нами нет ни любовных, ни супружеских отношений, мы друзья, и я люблю и уважаю его, и никому не позволила бы его обидеть. Но Гусик влюблен в своего друга Иана — помнишь его? И, я уверена, они, совершенно не думая о моей чести, трахаются каждую ночь, как кролики.

Виктор от удивления моргнул, и на секунду Ани показалось, что он готов был брезгливо скривить губы. Но вместо этого юноша лишь сильнее нахмурился.

— Чужие дела не оправдывают мои, — сказал он твердо, и Анаис захотелось врезать ему под дых.

— Ладно, — королева решительно потянула его за руку следом за собой к двери, — идем. Спросим у моего мужа разрешения.

— Что? — Виктор испуганно попятился, и Анаис наградила его ехидным взглядом.

— Что слышал, — отозвалась она, — Гусик сейчас в Вызиме, мы пойдем к нему и все расскажем — давно пора было это сделать. И если он будет против, ты вернешься в свою Реданию, и больше мы не будем видеться. — и видя, как забегали в панике глаза юноши, Ани наконец рассмеялась, — что — испугался? — спросила она, — думаешь, Его Императорское Величество велит вздернуть тебя за наглость? Не волнуйся, я замолвлю за тебя словечко.

— Но как же мы…- Виктор переступил с ноги на ногу, окинул взглядом стены тесной комнатушки.

— А вот так — словами, — поторопила его Анаис, уже зная, что будущий король откажется. Она и сама была не слишком готова к подобному разговору, и, если бы Виктору вздумалось сейчас уйти, беседы с Гусиком удалось бы избежать вовсе, а молодая королева со временем бы снова вернулась к своей убежденности — любовь — это все чушь, сказочка для маленьких девочек, вроде принцессы Литы.

— Ладно, идем, — Виктор гордо расправил плечи, — я открою нам портал, но дворец ведь защищен от проникновений?

Анаис смерила его быстрым взглядом. Молодой человек выглядел решительно, и ей даже захотелось уточнить «Ты серьезно?». Но тогда пришлось бы признаться в собственном блефе, а юная королева не могла на такое пойти — ее всегда учили стоять на своем до конца.

— Я проведу нас прямо в комнату Фергуса, — кивнула она, подумав отчего-то, что сказала бы на этот финт Кейра, — так что целься куда-нибудь за дворцовые стены.

Они очутились недалеко от дворцовых конюшен, и Ани даже успела удивиться, как Виктор смог так четко рассчитать направление, и даже запоздало испугаться тому, что было бы, если бы он промахнулся. Затея уже начинала казаться ей вопиюще глупой — Гусик мог отправиться вечером обратно в Нильфгаард — вроде как, на следующее утро он должен был держать очередной Совет. Но спутник выглядел непреклонным — и эта его уверенность действовала на Ани обезоруживающе. Виктор готов был предстать пред очи Императора и просить у него разрешения переспать с его женой — мало кто из ее знакомых был способен на эдакую глупую смелость.

Они вошли через один из тайных проходов, проскользнули по скрытым переходам, и Анаис не переставала размышлять, не выдавала ли этим походом в логово дракона государственных тайн Темерии — будущий реданский король мог использовать эти сведения по своему усмотрению в будущем, что бы сейчас ни говорил. Но она продолжала идти вперед, пока они не оказались у перегородки, отделявшей скрытый коридор от спальни Гусика.

Анаис подала Виктору знак остановиться и замолчать, осторожно заглянула в небольшую щель, почти надеясь про себя, что спальня окажется пустой.

Первым молодая королева увидела Иана. Тот, совершенно голый, восседал на ковре перед зажженным камином в драматично-художественной позе и смотрел куда-то в пространство с мечтательным выражением на лице. Чего-то подобного от этих двоих и можно было ожидать — чем еще они могли заниматься вечером, заперевшись вдвоем в спальне? Но Иан сидел, почти не шевелясь, будто заколдованный, а Гусика через щель Ани видеть не могла.

Юный эльф вдруг передернул плечами, сморщился и быстро потер нос ладонью.

— Долго мне еще так сидеть? — спросил он капризно, — у меня все чешется!

— Еще пару минут, — раздался из другого конца комнаты голос Гусика, — я почти закончил набросок.

Ани фыркнула и повернулась к Виктору, терпеливо ждущему развития событий у нее за спиной — без капли нерешимости во взоре.

— Он рисует, — шепнула королева едва слышно, — и лучше бы мы застали их в постели. Когда Гусик берется за карандаш, его лучше не трогать.

Виктор удивленно поднял брови, и Анаис заколебалась — лучше всего сейчас было уйти. Может быть, отвести Виктора в собственные покои и скоротать вечер за очередным разговором, раз уж в своем решении не касаться ее он был так тверд. И молодая королева уже собиралась предложить это, но из-за перегородки раздался голос Иана.

— Я тебя слышу, — сообщил он громко, но совершенно буднично. Проклятый эльфский слух! Анаис и забыла, что последние три года названный брат провел в странствиях, и на привалах наверняка вынужден был прислушиваться к лесу вокруг — не приближался ли к их лагерю хищник или банда разбойников. Она вздохнула и толкнула перегородку.

— Лучше вам одеться, — объявила она, демонстративно заслонив глаза ладонью, — я не одна.

Иан ее совету не последовал — он лишь поднялся с ковра и теперь, скрестив на груди руки, с усмешкой взирал на незваных гостей. Гусик — к его чести, одетый в свободную льняную рубаху и бриджи, пусть и босой — отложил в сторону этюдник и тоже встал им навстречу. Заметив, однако, что следом за супругой из потайной двери вывалился еще и будущий реданский король, юный Император заметно напрягся и нахмурился.

— Добрый вечер, — сказал он по обыкновению любезно, но его черные глаза пристально глядели на Виктора, — не ожидал вас здесь увидеть.

— Мы по делу, твое величество, — отмахнулась Ани, и, вдруг растеряв всю свою прежнюю решимость, добавила, — но это дело требует соответствующего сопровождения. Может, выпьем?

— Отчего бы и не выпить! — очнулся от замешательства первым Иан, — я тут кое-что припрятал как раз на такой случай!

Он, все еще сверкая абсолютной наготой и ни капли этого не смущаясь, двинулся куда-то в дальний конец спальни, где прежде Гусик хранил милые его сердцу безделушки. Иан, похоже, заводил в покоях Императора собственные порядки, но сейчас это было всем только на руку.

— Ну, — Фергус сделал широкий жест рукой, — заходите.

— Благодарю, — Виктор, обогнув Ани, подошел к Императору ближе, похоже, ощущая себя ведьмаком на охоте, загораживающим собой вопящую от ужаса деву от разъяренной виверны, — но я не пью.

Иан, уже позвякивающий извлеченной на свет бутылкой, явно стянутой из королевских погребов, рассмеялся.

— Да ты точно сын Вернона Роше, — заявил он, — не волнуйся, для тебя у нас найдется немного ключевой воды или малинового сока — что предпочитаешь?

— А я вот пью, — Анаис быстро выхватила из рук Иана бутылку и занялась пробкой — к этому вину раньше почти не прикладывались, и та сидела прочно, хоть горлышко разбивай. Юный эльф вытянул вперед указательный палец, очертил в воздухе изящный полукруг, и пробка с легким хлопком покорно выскочила. Иан победно улыбнулся, будто надеялся покрасоваться перед гостями. Ани лишь мрачно понюхала вино и сказала, глядя названному брату прямо в глаза, — ты бы хоть оделся, чего задницей сверкать?

— Но ведь мы — свои, — заявил Иан, — все в некотором роде дети моего отца, так что у нас, можно сказать, семейная встреча.

— Ты всегда ходишь на семейные встречи голышом? — поинтересовался Виктор, и Ани облегченно рассмеялась — ее спутник, похоже, первым из тех, кто испытывал смущение, справился с ним.

— Правда, Иан, оденься, — тихо попросил Гусик, — а вы, Виктор, садитесь. Вы хотели со мной поговорить?

Анаис, не дожидаясь ответа юноши, дернула его за руку и повела за собой, уселась на ковер перед камином, старательно избегая того места, где минуту назад сидел Иан, и покрутила бутылку в руках. Фергус последовал за ними и тоже неловко устроился на полу, пока юный эльф, не глядя на гостей, влезал в свои штаны. Надеть рубаху он так и не сподобился, опустился рядом с Гусиком и чуть ли не на колени к нему взобрался. По всему выходило, что Иана ситуация смущала больше всех остальных, и Ани отчего-то стало легче дышать от этой мысли. Она сделала маленький глоток и передала бутылку Фергусу.

— Когда мы в последний раз так собирались? — спросила она.

— Еще до войны, — тихо ответил Гусик.

— Только тогда с нами была Цири, — в тоне Иана прозвучало достаточно яда, чтобы перетравить их всех, и еще осталось бы на крыс в королевских погребах. Все неловко замолчали. Гусик глотнул из бутылки, отдал ее эльфу, но тот прикладываться к горлышку не спешил, не отрываясь, глядя на Виктора.

— Я действительно пришел поговорить с вами, Ваше Величество, — заговорил тот, еще немного помедлив, и Фергус нетерпеливо отмахнулся.

— Величеством будете звать меня на официальных приемах, — заявил он, — а пока, как справедливо заметил Иан, тут все свои. Я — Гусик.

— Мы так и не были официально представлены, — снова встрял юный эльф, — я — Иан, а ты, как я слышал, больше не барон Кимбольт?

— Больше нет, — подтвердил Виктор. Его рука двинулась по ковру, и Ани, наплевав на условности, накрыла его ладонь своей. Этот жест, конечно, не укрылся от собеседников, но Гусик лишь коротко улыбнулся.

— Я, кажется, знаю, о чем пойдет речь, — заметил он, — и в прошлый раз с подобным разговором Ани пришла ко мне одна. Хорошо, что вы, похоже, оказались смелее и честнее моей сестры.

Ани поблагодарила судьбу за то, что догадалась посвятить Виктора в свои отношения с Цири, и сейчас тот ничуть не удивился такому заявлению. Он открыл было рот, чтобы продолжить, но Фергус перебил его.

— Я все понимаю, и ничего не имею против, — сказал он, — Мы с Ани — супруги только формально. Она — мой лучший друг, и я хочу, чтобы она была счастлива.

Анаис почувствовала вдруг, как знакомый соленый комок снова подкатил к горлу, и она, стараясь справиться с собой, перехватила из рук Иана бутылку и поспешно сделала большой глоток. Фергус всегда был на ее стороне — даже в таких деликатных вопросах, как этот. Он мог бесконечно спорить с ней о статусе Темерии и делах Империи, но, когда политика оставалась за дверью, лучшего друга и соратника сложно было пожелать. И Анаис вдруг захотелось вывалить это все на Фергуса, пообещать, что никогда не предаст и не оставит его, но сейчас это было совершенно неуместно.

Виктор же очень серьезно кивнул.

— Я люблю Анаис, — заговорил он негромко, глядя Гусику в глаза, — и, если потребуется, готов отказаться ради нее даже от Реданского трона.

— Вот этого не надо! — утерев губы от вина, рассмеялась Ани, — нам с Гусиком понадобится союзник в твоем лице. А что происходит за дверями моей спальни, никого не касается!

— Если, конечно, Филиппа Эйльхарт не решит, что новому королю Редании необходима достойная супруга, — заметил Иан, неожиданно резко вскинув голову, — политический брак, наследники — вот это все. Ты и тогда от всего откажешься, Виктор?

— Думаю, подобные решения я буду принимать, не опираясь на мнение моей будущей советницы, — ответил Виктор, едва глянув на него, и Иан расхохотался.

— Сказал тот, кто неделю назад и не знал, что станет королем, а месяц назад — что станет бароном! — заявил он с вызовом, — всем известно, кто правит Реданией, и тебе, милый брат, этого не переделать.

— Если ты не заткнешься, — с угрозой вмешалась Ани, — я тебе нос расквашу.

Иан, глянув на нее, снова изящно махнул рукой, и вокруг его ладони загорелось желтоватое магическое пламя.

— Ты, конечно, можешь, попробовать, — ответил он тихо и приветливо.

Ани, чувствуя, как злость, смешанная с несколькими глотками вина, поднимается в ней и гасит доводы рассудка, подалась вперед, и Иан отзеркалил ее жест, выставляя пылающую руку вперед.

— Иан! — воскликнул Гусик, заслонил собой супругу и перехватил ладонь эльфа. Вскрикнул и отпрянул — на коже юного Императора расцветали багряные ожоги.

Все произошло так быстро, что Виктор успел только обнять Ани за плечи, защищая, но не бросить ответное заклинание. Иан вскочил на ноги, явно напуганный до смерти результатом своего порыва, и стремительно отошел в другой конец комнаты. Гусик, побледневший от боли, неуклюже поднялся следом, прижимая обожженную руку — левую, рабочую, как заметила Ани — к груди.

— Со мной все хорошо, — упредил Император попытку Виктора помочь и подошел к Иану, который, повернувшись ко всем спиной, стоял у окна, обхватив себя за голые плечи.

— Нам лучше уйти, — шепнула Ани севшим дрожащим голосом. Виктор неуверенно посмотрел на нее и, встав, помог королеве подняться. Ее трясло — от злости на Иана и непрошенного страха. Ани не успела понять, что именно произошло, но в спальне повисла тяжелая тревожная тишина.

Гусик, не обращая больше внимания на гостей, здоровой рукой коснулся плеча Иана, и тот отмахнулся от его касания, как от назойливой мухи.

— Лучше я уйду, — сказал он.

— Никто не уйдет, — твердо заявил Гусик, — все погорячились, ты задирал Виктора, но Ани первая начала угрожать.

— А ты, значит, просто попал под горячую руку, — фыркнула королева, — и часто это с тобой происходит, Иан? Скоро мне ждать известий о том, что мой муж получил ожоги, несовместимые с жизнью, когда ты на него разозлился?

— Я не хотел! — Иан бросил на королеву злой взгляд через плечо, потом повернулся к Гусику и повторил мягче, — я не хотел, Гусик.

— Да, ты хотел сжечь лицо Анаис, — скептически заметил Виктор, не выпуская пальцев королевы из своих.

— Я хотел сжечь твое лицо, приблуда! — выкрикнул Иан, сжимая кулаки.

— Хватит! — голос Фергуса прогремел твердо и сурово, заставив всех замолчать. Юный Император перевел взгляд с супруги на эльфа, потом остановил его на Викторе, — Я прошу прощения за то, что произошло. Но теперь все закончилось, и давайте впредь держать себя в руках.

В комнате снова повисла тишина. Затем Иан, не глядя ни на Виктора, ни на Анаис, протянулся к Фергусу.

— Больно? — тихо спросил он. Тот глянул на наливающиеся на ладони волдыри и независимо, как мальчишка, разбивший коленку, пожал плечами.

— Не очень, — ответил он, — но лучше мне сходить к Кейре. Завтра мне предстоит подписать несколько указов, и эта рука мне понадобится.

Иан побледнел — Анаис знала, что Кейра, и без того недолюбливавшая блудного эльфа, непременно стала бы выяснять, как Император обжегся, а тот был слишком плохим лжецом, чтобы списать все на собственную неосторожность.

— Я бы сам тебя вылечил, — быстро сказал Иан, — но боюсь сделать только хуже…

— Виктор может, — твердо заявила Анаис, подталкивая спутника вперед. Тот под холодным взглядом юного эльфа приблизился к Императору.

— Я не целитель, — заметил он смущенно, — но могу снять боль и уменьшить поражение. Думаю, Кейра справится гораздо лучше.

— Это точно, — мрачно заявил Иан, но потом, вздохнув, опустил взгляд, — помоги, пожалуйста, Гусику.

Они просидели в императорских покоях еще целый час. Виктор занялся ожогами Фергуса, а Иан, подцепив с пола рубашку, подошел к Анаис и примирительно протянул ей руку.

— Я разозлился, — проговорил он тихо, пряча глаза. Ани снисходительно хмыкнула и пожала его руку в ответ.

— Ревность никого не украшает, милый братец, — заметила она.

Когда с ожогами было покончено, все вернулись на ковер и снова пустили бутылку по кругу, но разговор больше не клеился. Наконец, когда вино закончилось, Ани потянулась и встала.

— Нам пора, — объявила она, тоном, не терпящим возражений, и Гусик только кивнул в ответ, — завтра тебе понадобится моя помощь на Совете?

Юный Император покачал головой.

— Я сам справлюсь, — ответил он, — но, если ты присоединишься ко мне вечером за ужином с послами из Маг Турги, я буду благодарен.

— Опять весь вечер слушать про плавкость обогащенного железа! — Ани устало закатила глаза, потом улыбнулась Гусику, — конечно, я приду.

Они с Виктором покинули спальню Императора тем же путем, которым пришли, и некоторое время шагали молча.

— Куда мы идем? — спросил спутник наконец, сообразив, что путь их лежал вовсе не к выходу — надо же, Виктор все же включил шпиона и запомнил дорогу по одинаковым безликим переходам!

— Ко мне в покои, — ответила Ани, — зря я что ли стала зачинщицей этого некрасивого скандала.

— А, — только и ответил Виктор, потом так же невпопад закончил: — Ладно.

Войдя в свою спальню, Ани не стала зажигать свечей. Она подошла к кровати, на ходу ослабляя шнуровку у горла своей рубахи. Виктор остался стоять, как хер на именинах, враз растеряв всю свою уверенность.

— Ну чего застыл, — бросила Ани, стаскивая рубаху через голову, — раздевайся.

Ей не хотелось признаваться самой себе, что за этой грубостью пряталось трепетное волнение, разом перекрывшее прежнюю тревогу и злость. Они с Виктором были наедине, и теперь оба знали, что должно произойти, и Анаис гнала от себя непрошеную робость. Мысленно она дала себе слово — если спутник сейчас снова начнет искать отговорки, то немедленно будет изгнан прочь. В постели юной королевы не было никого уже три года, и она всерьез начала забывать, что такое человеческая близость, которая для всех вокруг, похоже, была самым обычным делом.

Виктор поколебался пару секунд, потом все же подошел к Ани, обнял ее со спины и осторожно поцеловал в шею, у самого плеча. Потом выше — еще и еще, пока не дошел до мочки уха. Судорожно выдохнул, смыкая объятия крепче. Его ладонь скользнула с талии королевы к груди, сжала, пока вторая рука занялась завязками на штанах. Виктор пока не спешил раздеваться сам, но под его неожиданно умелыми пальцами наспех завязанные узлы сдавались легко и играючи. Анаис даже захотела поинтересоваться у него, многих ли девушек он успел за свою жизнь так перещупать, но потом пальцы его устремились под ткань капитулировавших брюк, и все мысли исчезли.

Виктор двигал рукой плавно и неторопливо, словно проверяя границы дозволенного или соревнуясь с тишиной, дожидаясь, пока Ани издаст хоть один одобрительный звук — и она, когда ладонь юноши двинулась глубже, все же застонала. Виктор целовал ее шею, стараясь не оставлять следов, берег ее честь — но Анаис хотелось, чтобы он действовал резче и решительней, пусть бы потом неделю пришлось прятать засосы на коже. Она двинула бедрами, подгоняя, и палец Виктора скользнул в нее, теперь уже не исследуя, а дразня.

— Ну хватит, — Ани вывернулась из его объятий, заставив убрать руки, развернулась, ухватила будущего короля за ворот и потянула на себя. Пока он жадно целовал ее в губы, королева поспешно, и не так искусно, как он, освобождала Виктора от брюк, сдернула их, мысленно проклиная высокие сапоги, мешавшие юноше окончательно раздеться. Поцелуи пришлось прервать. Ани первой скинула свои сапоги и брюки. Дожидаясь, пока Виктор избавится от своей одежды, она, мелко дрожа, опустилась на кровать и смотрела на него.

Он был ее первым мужчиной — Цири сложно было отказать в любовной сноровке, да и вид обнаженного тела не был для Анаис внове, но сейчас все происходило совсем иначе, чем прежде. Желание Виктора, когда он наконец разделся, стало совершенно очевидным. Он приблизился к постели, и Ани с любопытством исследователя протянула руку и осторожно обхватила его член ладонью. Юноша закусил губу, прикрыл веки и явно больше не знал, куда деть руки. Королева продолжала свои медленные изыскания еще минуту, пока на багряной головке не выступили первые мутные капли. Она подняла на Виктора взгляд и ободряюще улыбнулась. Выпустила его и поманила за собой.

Юноша сперва сел на кровать, потом, направляемый Ани, улегся на спину, не отводя взгляда с ее лица, словно боялся глядеть ниже, на затвердевшие от нетерпения соски, на уже начавшие становиться влажными бедра. Королева усмехнулась — перед ней все же лежал неискушенный мальчишка, и отчего-то осознание этого было ей приятно.

Она нависла над Виктором, одной рукой упираясь ему в грудь, а пальцы второй снова сомкнув вокруг него. Ничего не скажешь, природа не обделила будущего короля Редании, но Ани, прежде не делившая ложе с мужчинами, ничуть не оробела. В их постельных играх они с Цири редко ограничивались только пальцами, и Ани не боялась сейчас ни внезапной боли, ни других неприятных последствий. Она отважно направила Виктора в себя, чувствуя, как он заполняет ее, как легко, словно части одной головоломки, сходятся их тела, как приятный жар начинает подниматься вверх и разливаться по дрожащим бедрам.

Устроившись на Викторе верхом, королева немного помедлила, чувствуя, как он пульсирует внутри, как учащается дыхание юноши, а терпение его истлевает, как свечной воск. Еще мгновение — и Ани решительно двинула бедрами, потом снова и снова, сжимаясь вокруг Виктора, скользя и каждым движением словно стараясь загнать его еще глубже.

Юноша терпел ее неспешный ритм несколько долгих томительных минут, потом вдруг сильно сжал пальцами ее бедра и начал двигаться вместе с ней, подаваясь вверх, сперва подхватив темп, а потом вынуждая Ани ускориться.

В первый раз ее накрыло разрядкой так неожиданно, что молодая королева не успела даже вскрикнуть. Она запрокинула голову, чувствуя волны горячей дрожи внутри, а Виктор, все еще твердый, вдруг перевернул ее, почти сбросил с себя, но не покинул тела девушки. Он подхватил ее под бедра, заставив обнять себя ногами за пояс, потянулся к губам, не прекращая вбиваться в нее. Ани, слишком чувствительная от первой волны удовольствия, топила стоны в поцелуях, крепче сжимая колени на талии Виктора, и за мгновение до того, как он, прервав поцелуй, тяжело застонал и излился, впустила в себя новый ослепительный взрыв наслаждения.

Он лежал на ней, расслабленный, хрипло поинтересовавшись, не тяжело ли Ани, и девушка лениво поигрывала рыжими прядями его волос.

— Ты правда отказался бы ради меня от Реданского трона? — спросила вдруг королева невпопад, и Виктор поднял голову и с улыбкой посмотрел на нее.

— Думаешь, все же придется? — осведомился он. Ани беззлобно хлопнула его по макушке.

— Думаю, что, если тебе найдут «достойную супругу», мне придется объявить Редании войну, — ответила она гордо.

Виктор приподнялся, поцеловал ее и заглянул Анаис в глаза.

— Думаю, если мне найдут «достойную супругу», — проговорил он, — я отрекусь в ее пользу. Все и так считают, что нет разницы, чья голова носит корону.

— Разница есть, — твердо возразила Ани.

 

========== Право на выбор ==========

 

О том, что что-то было не так, Фергус догадался, когда, входя в родительское поместье, не услышал обычных криков и смеха младших братьев. Риэр и Мэнно, никогда не унывающие бойкие мальчишки, проводили почти целые дни на тренировочной площадке или в саду, в котором совершенно бесполезно было ухаживать за розовыми кустами и клумбами — их все равно ждала судьба быть разворошенными и переломанными в пылу очередной игры. Братья напоминали неугомонных щенков, которым посчастливилось родиться одновременно с лучшим другом и соучастником всех преступлений, и, глядя на них, Фергус иногда отчаянно завидовал беззаботности и энергии, с которыми братья бросались в очередную маленькую авантюру.

Сейчас же дом встречал молодого Императора полной тишиной. Матушка ждала его на пороге, ласково обняла и улыбнулась.

— Как давно мы тебя здесь не видели, мой милый мальчик, — произнесла она, и Фергусу вдруг стало очень стыдно. За делами государства и разглядыванием сгущающихся над головой туч он совершенно забыл о своей семье, и несколько недель вовсе не интересовался ни благополучием матери и братьев, ни успехами Литы в обучении, ни даже здоровьем отца. При желании, он легко мог бы найти самому себе достойное оправдание, но, глядя в усталое, но по-прежнему нежное улыбчивое лицо матери, оправдываться Гусику совершенно расхотелось.

— Надеюсь, у вас все в порядке? — осторожно спросил юный Император, и матушка кивнула — от сердца немного отлегло, но Фергус вдруг почувствовал, как едва-едва, почти незаметно дрогнуло кольцо на безымянном пальце. Она, может, и не хотела ему лгать, но и всей правды говорить не желала. До Рии, должно быть, доходили все новости о происходящем в Империи, и прибавлять к проблемам сына еще и свои она не спешила.

— Твоему отцу нездоровится, — сообщила матушка, чуть понизив голос, словно делилась неприличной тайной или боялась, что ее подслушают невидимые шпионы. — Но в остальном — все хорошо.

— Я могу поговорить с ним? — поинтересовался Гусик, уже совсем не уверенный, что явиться в родительский дом было такой уж хорошей идеей. Отец всегда говорил, что к нему юный Император мог обращаться за помощью в любое время, и, несмотря на обычный немного насмешливый тон и позицию «ты и сам со всем справишься», у Эмгыра всегда находились для сына нужные слова. Сейчас, однако, лезть к нему со своими неурядицами — пусть даже то были трудности Империи, и совсем не ерундовые — показалось Фергусу почти неприличным. Отец был уже немолод и много лет страдал от странной неизлечимой хвори, хоть и наотрез отказывался обсуждать ее, а о его самочувствии спрашивать приходилось личного лекаря.

— Конечно, — улыбнулась матушка, — только не утомляй его слишком сильно.

От подобной просьбы в пору было окончательно растеряться и начать искать повод внезапно уйти, ретироваться, сославшись на срочные дела. Матушка заботилась о здоровье отца больше, чем о своем собственном, но, так же, как и он, никогда не позволяла себе неосторожных замечаний на этот счет. По ее словам, все всегда было в полном порядке. Гусик подавил в себе желание уточнить, действительно ли дела обстояли так плохо, как можно было себе додумать после их короткого разговора, дать себе хоть пару секунд подготовиться к встрече с больным родителем. Фергус уже видел его разбитым и слабым, погрузившимся в хворь накануне очередного неминуемого улучшения, но сейчас вдруг испугался, что все окажется гораздо хуже, чем раньше. Могло статься, что отец лежал на смертном одре, и все, кроме Гусика, уже смирились с его скорой кончиной — потому молчали братья, потому матушка позволила себе то замечание. И к своему стыду Фергус внезапно осознал, что испугался потерять вовсе не отца, а ценного советчика и неизменного невидимого защитника, чья тень возвышалась над его троном, и чью бесплотную руку он всегда ощущал на своем плече, принимая важные решения.

Оставив мать за дверью, юный Император вошел в полутемную спальню отца и неловко замер на пороге. Плотные портьеры на окнах были задернуты и не впускали в комнату ни капли яркого весеннего солнца. Отец полулежал в постели, опираясь на высоко взбитые подушки, и по обе стороны от него, притихнув и прижавшись к нему, устроились братья. Все еще вылитые породистые кутята, они прильнули к Эмгыру так, словно хотели бы залезть ему на колени, а то и на голову, но получили команду этого не делать — и впервые послушались. У отца на коленях лежала большая книга в бархатном переплете, и, когда Гусик вошел, он дочитывал негромким чуть надтреснутым голосом:

— …фланговая атака нильфгаардских кавалеристов была остановлена темерским пехотным резервом…- бывший Император оторвал взгляд от страницы и посмотрел на Фергуса, неловко топтавшегося на пороге.

— А дальше, папочка? — подал голос один из близнецов, не обращая на старшего брата ни малейшего внимания, — маршал Коэгоорн отбросил нордлингов?

— Маршал Коэгоорн понял, что битва проиграна, когда резервные бригады Наузикаа и Седьмая Даэрлянская были разбиты, — ответил вместо отца Фергус — ход битвы под Бренной он до сих пор помнил так, словно сам в ней участвовал, — но отказался отступать или сдаваться в плен, и был расстрелян вместе со своим адъютантом.

Оба близнеца подняли на него совершенно одинаковые злые зеленые глаза.

— Ты врешь, — заявил один из них — кажется, Мэнно.

Фергус попытался улыбнуться — он помнил, как его самого в детстве возмущало это поражение. В Империи до сих пор бытовало мнение, что маршал Коэгоорн был предан собственными соратниками, и Северные королевства одержали победу лишь потому, что их диверсанты работали лучше, чем имперская разведка. Но, так же, как и ему самому в их возрасте, объяснить это трехлетним мальцам сейчас было совершенно невозможно.

Отец закрыл тяжелый фолиант и отодвинул его, позволив книге скользнуть с его колен на край кровати.

— Идите, мальчики, — скомандовал он, — поиграйте во дворе.

Братья немного помедлили. Первым сдался Риэр. Он спрыгнул с постели и серьезно посмотрел на Фергуса — на мгновение тому даже показалось, что малец готовился церемонно ему поклониться и отвесить протокольное приветствие, но мальчик лишь махнул рукой брату и, обогнув Фергуса, бегом ринулся прочь из комнаты — судя по всему, он решил, что необходимо было срочно восстановить историческую справедливость и провести битву под Бренной заново — уже на их условиях и с правильными последствиями. Когда много лет назад Фергус сам задался такой целью, его поддержали только его деревянные солдатики.

Оставшись со старшим сыном наедине, Эмгыр снял с переносицы окуляры, аккуратно сложил их и положил на обложку книги, опустил ладони на одеяло перед собой, выжидающе посмотрел на Фергуса, не сделав ни одного приглашающего жеста. Юный Император приблизился. Рядом с постелью отца стоял высокий неудобный стул — его, видимо, оставил лекарь — и сейчас Гусик опустился на жесткое сидение, по привычке выпрямившись и не касаясь спинки.

— Матушка сказала, тебе нездоровится, — начал беседу Фергус, стараясь на глаз определить, насколько плохо себя на самом деле чувствовал отец и радуясь, что тот не сможет ему соврать, даже если захочет. Лицо бывшего Императора казалось осунувшимся и бледным, но особенно тревожных признаков Гусик, к счастью, не заметил. На умирающего отец был не слишком похож, скорее на того, кто восстанавливался после тяжелой лихорадки.

— В моем возрасте это случается, — ответил Эмгыр, мельком улыбнувшись, — доживешь до моих лет — поймешь. Но тризну по мне заказывать пока рано, так что поубавь сочувствие во взоре, сын мой.

— Прости, — Фергус попытался ответить ему улыбкой, но отчего-то не смог, — и за то, что давно не приезжал — тоже.

— Ты — Император, — пожал плечами Эмгыр, — было бы странно, если бы ты при любом удобном случае бежал жаловаться старику-отцу на злых советников и неверных друзей. Для этого у меня есть Мэнно — ну и ябедой он растет! Вчера пришел жаловаться, что матушка заставила его есть овощи на ужин.

Фергус невольно рассмеялся — отец никогда не славился разговорчивостью, и обычно вытянуть из него лишнее слово или случайную шутку было сложнее, чем глубокую занозу из пятки. Сейчас, возможно, он прятал правду за потоком ничего не значащих слов — Ваттье де Ридо наверняка рассказал бывшему Императору, какой подарок сделал его преемнику.

— Мэнно еще слишком мал, чтобы понимать, кто на его стороне, а кто — настоящий враг, — ответил юноша, решив принять пока правила отцовской игры, — со временем он разберется, что овощи — и матушка — вовсе не желают ему зла.

— Этот хотя бы просто жалуется на обидчиков, — отмахнулся Эмгыр устало, — Риэр же, едва почуяв опасность, спешит разобраться с обидчиком силой. Из его тарелки, говорят, овощи летели через всю столовую и едва не разбили витражное окно. Если бы пришлось оставлять трон Империи кому-то из них, я предпочел бы сразу сдаться Редании и избежать больших жертв.

Фергус ничего не ответил и поджал губы — по всему выходило, что простой разговор о проделках младших братьев превращался в конкретный и совершенно прозрачный намек. Всю свою тираду отец мог бы уместить в короткую фразу — кроме тебя, Гусик, править страной некому.

— Им не хватает твердой руки, — решил юноша не оставаться в долгу. Кружить и выписывать финты в словесных схватках он за последние годы научился не хуже отца, — и чувства ответственности.

— Может быть, — равнодушно откликнулся отец, потом пристально посмотрел на сына, — ты хотел о чем-то поговорить со мной?

Отправляясь в родительский дом, Фергус не смог точно для себя сформулировать, о чем именно он хотел спросить у отца, какого совета ждал от него. Дела в Империи были далеки от плачевных, но он чувствовал, что катастрофа назревала. И виной тому была не только его неопытность или нежелание принимать радикальные решения. Послевоенный мир менялся повсеместно, и старые приемы в нем больше не работали. Пытаясь наладить одну сферу жизни, Фергус неминуемо выпускал из поля зрения другую, и там тут же появлялось недовольство, с которым нужно было разбираться, бросив то, чем он занимался изначально. Невозможно было угодить всем, и Гусик знал, что и не должен был этого делать, но не станешь же просить отца научить расставлять верные приоритеты. И Фергус решил начать с самой, по его мнению, безопасной темы.

— Новая правительница Скеллиге прислала парламентеров, — заговорил он, — она просит снять торговую блокаду и открыть порты для их товаров. Острова устали от набегов и готовы заключить мир на наших условиях. В противном случае, они грозятся начать переговоры с Реданией и ее союзниками об объединении.

— Они этого не сделают, — спокойно возразил отец, — единственный вариант, при котором Редания согласится на союз со Скеллиге — это если те войдут в ее состав на правах частичной автономии. Иные условия для нее просто невыгодны. Наши северные союзники знают, что рискуют попасть под ту же блокаду и перекрыть себе доступ к нашему рынку. Это слишком высокая цена за союз с теми, кто торгует только рыбой, шкурами и кровавым возмездием. А островитяне не пойдут на это, даже если новая королева подпишет такой договор. Народ немедленно поднимет бунт, и все вернется на круги своя.

— Если я откажусь, начнется новая волна набегов на прибрежные темерские регионы, — возразил Фергус, хотя отец, казалось, вовсе не намеревался с ним спорить, — придется перебросить туда регулярные войска, а это, в свою очередь, может привести к волнениям в восточном регионе — в Аэдирне продолжаютсявосстания. Когда наступит лето, и перевалы Махакамских гор очистятся для прохода, приграничные области Темерии окажутся в опасности. Мы могли бы вести войну даже на два фронта, но я этого не хочу.

— Ты сам отвечаешь на свой вопрос, — развел Эмгыр руками, — отказать — значит, объявить войну. Согласиться — значит открыть для освоения новый рынок, пусть и не слишком платежеспособный. Спроси у своей матери — она давно размышляет о том, как бы увеличить продажи и расширить поле деятельности.

— Тогда необходимо установить обычные торговые пошлины, — теперь Фергус уже размышлял вслух, почти не рассчитывая на отцовский ответ, просто стремясь привести в порядок собственные мысли, — но для островитян такая налоговая нагрузка может оказаться неподъемной, они просто не станут покупать наши товары. Но особые условия для них разозлят тех, кто находится в нынешнем правовом поле.

— На рынке большая часть влияния принадлежит Торговым гильдиям, — напомнил отец, — и пока тебе нечего им противопоставить.

— Но что, если я организую новый торговый союз, — Гусик с надеждой посмотрел на отца, надеясь, что губы его не дрогнут в ехидной насмешке, — все, кто вступит в него, получат особые права на торговлю. Гильдии смогут решать — поддержать мою инициативу или выступить против нее.

— Все верно, — кивнул Эмгыр и устало прикрыл веки — Гусик пристыженно замолчал и тревожно посмотрел на него. Похоже, своими разговорами он успел порядком утомить собеседника, забывшись. Но, посидев пару минут и отдышавшись, отец вновь посмотрел на него, — а Ваттье еще говорил, что ты неспособен к принятию смелых решений.

Фергус нахмурился. То, что старый разведчик шпионил не только за врагами Империи, но и за ним самим, не было, конечно, новостью, но таких заявлений от него юный правитель не ждал. Похоже, верный соратник считал его трусом, нерешительным мальчишкой — неужели из-за того, что Гусик не поддержал главную его инициативу?

— Ваттье де Ридо предлагал мне разбираться с моими врагами нечистыми методами, — ощущая себя ябедой-Мэнно, заявил Фергус, — я сказал ему, что политические убийства — это не то, чем я хотел бы запомниться.

— Политические убийства славятся тем, что их политичность понятна только тем, на кого ими необходимо повлиять, — ухмыльнулся Эмгыр, — в противном случае, они совершены грубо и глупо. Но Ваттье — профессионал своего дела.

— Ты предлагаешь мне согласиться? — неожиданно резко переспросил Фергус, на этот раз ничуть не устыдившись своего тона.

— Когда правишь Империей, иногда приходится принимать не те решения, которые кажутся тебе благородными, а те, что необходимы, — ровным безэмоциональным тоном ответил отец, — в противном случае, может оказаться, что противники твои не столь благородны.

— Я не вижу необходимости в убийстве, — отрезал Гусик, и между отцом и сыном на добрую минуту повисла напряженная тишина.

— Как поживает твоя супруга? — наконец поинтересовался Эмгыр, и Фергус мрачно покосился на него. Он прекрасно понимал, что своим невинным вежливым вопросом бывший Император интересовался, не беременна ли еще Ани, словно уже поставил крест на нерешительном правителе, надеясь, что из его наследника еще мог выйти толк. Порадовать отца Фергусу, впрочем, было нечем. Он не сомневался, что супруга больше не была одинока в своей постели, но рассчитывал на ее разумность и осторожность. И на честь Виктора, конечно. С пока некоронованным реданским королем молодой Император после того неловкого разговора в собственной спальне, общался еще пару раз, и вынужден был признать — тот вполне заслуживал любви Анаис.

— У нее все в порядке, — ответил Фергус скупо, про себя радуясь, что отец, в отличие от него, не мог проверить его слова на искренность, — она занята делами Университета, но находит время помогать мне в делах Империи.

— Хорошо, — покладисто кивнул отец, решив, видимо, не смущать сына следующим, более конкретным вопросом. — я знаю Анаис с тех пор, как она заняла трон Темерии, и уверен, лучшей соратницы тебе было не найти. Важно, что и народ Империи это понимает.

— Народу Империи Анаис нравится даже больше, чем я, — улыбнулся Фергус, — кажется, некоторые уже стали забывать, что она — северянка.

— Она — Императрица, — мягко напомнил Эмгыр, — и народ помнит это, даже если вы оба иногда забываете.

Они поговорили еще немного — о политике и волнениях среди знати, даже о чародеях, похоже, замышлявших государственный переворот, но лишенных поддержки общества, чтобы приступить к нему немедленно. Следуя своему обещанию, отказавшись от идеи кровавой расправы над конкурентами, Ваттье и его агенты развернули настоящую пропагандистскую кампанию, старательно напоминая жителям Империи, что чародеям, по большей части, не могло быть веры, и действовали они всегда только в собственных интересах.

Под конец беседы отец окончательно выдохся — Фергус заметил, как он сперва бросил какую-то фразу невпопад, а потом и вовсе заснул на полуслове, уронив голову к плечу. Юноша поднялся со стула, аккуратно прикрыл отца одеялом повыше, поднял книгу и окуляры и отложил их в сторону. А потом, стараясь не шуметь, направился к выходу из спальни родителя. На пороге молодой Император оглянулся и вдруг поймал себя на мысли, что дорого бы отдал, чтобы точно узнать, что этот разговор с отцом был для них обоих не последним. Повинуясь внезапному порыву, Фергус на цыпочках вернулся к кровати, склонился над отцом и коснулся губами его холодного изрезанного морщинами лба — отец пробормотал что-то недовольное, но не проснулся.

Матушка ждала его в светлой гостиной, и, войдя в нее после полутьмы отцовской спальни, Фергус словно очутился в ином мире, шагнув через портал. Стоявшее высоко теплое туссентское солнце заливало просторное помещение, будто специально созданное, чтобы проводить большие торжественные приемы с толпой гостей, музыкой и маленькими пирожными на фарфоровых тарелочках — такие, как любила Лита. О сестре в родительском доме, казалось, почти не вспоминали — она, избравшая путь чародейки, больше не была членом семьи, и мать с отцом, даже если горько тосковали по ней, по привычке не демонстрировали своих чувств.

Рия сидела в солнечных лучах, прямая и сияющая, как эльфская статуя, но, стоило Гусику пересечь порог, поднялась ему навстречу.

— Ты уже уезжаешь? — спросила она, не задав ни единого вопроса об их разговоре с Эмгыром. Фергус был уверен, что и с отцом она обсуждать этого не станет. Он подошел ближе, взял мать за руки и улыбнулся ей.

— Мне нужно поговорить с Главой Совета, — ответил он, — но мастер Риннельдор подождет. Если хочешь, я могу остаться.

Бросать Рию одну в компании больного отца вдруг показалось Фергусу необъяснимо жестоким. Она больше не была безмолвной тенью своего супруга, не пряталась в лучах его величия, имела собственные голос и свои дела, но до сих пор, должно быть, переживала боль супруга, как собственную. И уж, конечно, малыши-братья не могли ей в этом помочь, особенно теперь, когда ее единственная дочь покинула отчий дом.

— Не хочешь съездить со мной на плантации? — предложила Рия, и Гусик удивленно поднял брови. Всякий раз, навещая родителей, он не выходил за пределы поместья, и сейчас приглашение матери смахивало на предложение поговорить наедине, без лишних ушей.

— Конечно, — поспешил он согласиться.

Пока Темерия только просыпалась после зимы, каждый день удивляясь все новым ее робким признакам, в Туссенте весна уже бушевала вовсю. Бескрайние луга, залитые солнцем, зеленели свежей травой, расчерченные яркими всполохами цветов. Воздух, пропитанный запахом меда и сырой возделанной почвы, был теплым и густым, как парное молоко, а небо — бесконечно высоким и чистым, как назаирская глазурь.

Мать удивительно легко вскочила в седло высокого гнедого жеребца — она ездила по-мужски, твердо держа поводья, и Гусику оставалось только удивляться, как годы, прожитые вдали от имперского двора, изменили ее. В Рии еще оставалась ее обычная нежная утонченность, но движения стали решительней и резче, голос — громче, а взгляд — прямее и тверже. Если раньше любой бы сказал, что без своего супруга она и дня не проживет, теперь можно было заподозрить, что это он не смог бы обойтись без нее.

Они ехали неспешно, и первое время молчали. Матушка правила конем уверенно, не позволяя ему срываться с четкой ровной рыси. Фергус ехал чуть позади нее — его собственный конь остался в Нильфгаарде, и кобыла под ним вечно стремилась вырваться вперед, обогнать спутника, и юному Императору приходилось ее придерживать. Заметив это, бросив взгляд через плечо, матушка вдруг улыбнулась.

— Наперегонки? — предложила она, — до холма у реки?

Не дожидаясь его ответа, Рия пришпорила своего жеребца, и он сорвался вперед, словно подхваченный порывом ветра. Фергус поспешил следом, и его лошадь оказалась проворной и легкой, так что он легко догнал мать и даже смог перегнать ее на последнем ярде.

Смеясь, Рия ловко спешилась и похлопала кобылу Фергуса по крупу.

— Молодая кровь, — сказала она, — девчонки всегда стремятся обогнать того, кто возомнил себя лидером табуна.

Чувствуя внезапную светлую легкость на сердце, Фергус рассмеялся вслед за ней. С холма над рекой были видны, как на ладони, просторные табачные плантации. Тут и там среди черно-зеленых рядов работали люди в ярких одеждах, и до суха Гусика донеслись даже обрывки их песен, которые подхватывал один голос за другим.

— Урожай в этом году будет богатый, — Рия остановилась рядом с ним и смотрела на раскинувшиеся у их ног поля с нескрываемой гордостью — так она не глядела, казалось, даже на собственных детей, — если откроют границы с Островами, можно будет расширить рынок сбыта и наладить поставки новых, морозостойких сортов. Тогда снимать урожай получится круглый год…

Фергус покосился на мать.

— Ты позвала меня, чтобы повлиять на торговую политику Империи? — спросил он с ухмылкой.

— Не только, — Рия покачала головой, повернулась к сыну и заглянула ему в глаза, — я хотела узнать, как у тебя дела, мой милый? Слухи о том, что твой друг вернулся к тебе, добрались уже и до нашего сказочного края.

Всю легкость как ветром сдуло. Фергус нахмурился и отвернулся. За три недели, что прошли с тех пор, как вернулся Иан, юный Император успел наслушаться о нем столько, что хватило бы до конца жизни. При дворе Нильфгаарда Иана считали шпионом. В Темерии — предателем. И все, кто имел смелость раскрыть рот, в один голос утверждали, что юного эльфа необходимо было изгнать прочь. От самого Иана эти разговоры, конечно, не укрывались, он злился, нервничал и несколько раз порывался уйти сам. Реши друг и правда вернуться к бродяжьей жизни, Гусику нечего было бы ему возразить, да и переубедить остальных на его счет он никак не мог. Оставалось заверять Иана, что, даже если весь мир ополчится на него, он, Фергус, останется на его стороне. Но с каждым днем это обещание становилось все невыполнимей. Народ Империи мог простить юному Императору многое — нерешительность, нежелание развязывать войны и устранять конкурентов, отсутствие наследника и мягкость в общении с соседями — но Иан был для всех, как кость в горле. И хорошо еще, что люди не знали, чем они занимались в спальне почти каждую ночь. Это могло стать последней каплей, и у Фергуса не хватило бы сил защитить возлюбленного. Тот, впрочем, может, не нуждался в защите — его магия расцветала с каждым днем, становясь почти пугающе мощной, Иан использовал ее, как иные пользовались собственными руками и ногами, легко, не прикладывая усилий, даже экономя энергию. И это пугало Фергуса уже всерьез. Ожог на левой руке заживал долго, несмотря на помощь Виктора, и пальцы до сих пор иногда подчинялись ему неохотно. Иан сто раз успел извиниться перед ним и заверить, что ни за что не навредил бы Фергусу намеренно. Но его злость, обида на весь мир и отчаяние росли соразмерно его силам. Гусик ловил себя на том, что начинал бояться Иана, а это уже совсем никуда не годилось.

— Не очень хорошо, — юноша опустил глаза, и матушка ласково погладила его по щеке.

— Что бы ни говорил твой отец, — сказала она после короткой паузы, — я хочу, чтобы ты помнил — мы все приносим жертвы во имя Империи, пока служим ей. Но я всегда буду на твоей стороне, какое решение ты бы ни принял, куда бы ни пошел, даже если будет казаться, что ты поступаешь неправильно. Я люблю тебя — а любовь — важнее долга.

Фергус поднял глаза, наткнулся на ее прямой серьезный взгляд и, ругая себя последними словами, почувствовал, как у него задрожали губы. Он не плакал на глазах у родителей даже в глубоком детстве, столкнувшись с очередной глупой мальчишеской бедой. Сейчас же слезы сами пролились из глаз, и Гусик, позволив матери крепко обнять себя за плечи, разрыдался так безутешно, словно вместе со всхлипами из него выходила вся накопленная за последние годы горечь. Рия гадила его по голове и плечам, но ничего не говорила, давая сыну выплакаться и немного остыть.

— Я так устал, — прошептал он едва слышно.

— Я знаю, малыш, — ответила она, — и знаю, что ты сможешь сделать все правильно.

Они возвращались в поместье, когда солнце, перевалив зенит, начинало клониться к закату. На этот раз голоса братьев звенели откуда-то из глубины сада, и мать, провожая Гусика к порталу, крепко держала его за руку, как маленького мальчика, едва научившегося ходить. Перед прощанием, она снова обняла его.

— До встречи, Фергус, — шепнула матушка, отстранившись, и он, улыбнувшись, кивнул.

После короткого разговора с матерью в Фергусе, казалось, проснулись новые силы, и в кабинет мастера Риннельдора он входил, не испытывая вечного назойливого волнения. Глава Совета, один из самых преданных соратников его отца, верно служивший и юному Императору, всегда внушал Фергусу невольный трепет. Он разговаривал так, словно делал собеседнику огромное одолжение, и никогда не был доволен услышанным. Гусик вспоминал, что рассказывал о бывшем учителе Иан, и не мог не восхищаться, что тот провел в компании мастера несколько лет и решил все бросить далеко не сразу.

Знающий, теперь куда меньше времени проводивший в своей башне, перенес в дворцовый кабинет часть алхимических инструментов, чтобы не бросать магической работы, занимаясь делами государства. Сейчас он стоял перед большой клеткой с рыжим юрким бельчонком и неторопливо просовывал один за другим орешки сквозь прутья решетки. Бельчонок хватал их из его пальцев и утаскивал куда-то вглубь своего жилища, пряча на черный день.

При появлении Императора, Риннельдор отряхнул ладони от шелухи, повернулся к нему и чопорно поклонился.

— Я ждал вас гораздо раньше, Ваше Величество, — заявил он.

— Я навещал родителей, — ответил Гусик, чувствуя постыдную необходимость оправдываться под строгим взглядом эльфа. Тот, однако, кивнул, приняв такое объяснение. Подошел к Императору ближе и замер в двух шагах, заложив руки за спину.

— От придворных чародеев приходят тревожные известия, — проговорил он, не тратя времени на долгие вступления, — Фрингилью Виго никто не видел уже целую неделю, и маги опасаются, что она пропала не по своей воле.

Гусик тревожно сдвинул брови. Самовольно покинуть Империю так надолго чародейка не могла, и ее исчезновение действительно выглядело странно.

— Ее искали? — спросил он.

— Некоторые ее соратники пытались настроить магический поиск, — ответил Знающий, — но сигнатуру ее ауры засечь так и не удалось. В последний раз госпожу Виго видели в Венгерберге — она навещала дом моего сына, но ушла оттуда в тот же вечер невредимой.

— Она приходила к Эренвалю? — поднял брови Гусик, — зачем?

— Эренваль сказал, она искала в нем сторонника в своем заговоре против вас, Ваше Величество, — сухо ответил Риннельдор, — но мой сын, конечно, отказался ей помогать. Вероятно, после этого госпожа Виго посчитала нужным скрыться, зная, что Эренваль расскажет об этой встрече мне, и чародейке придется предстать перед судом за измену.

— Почему она не стерла ему память? — спросил Гусик, — вы защитили его каким-то артефактом?

Риннельдор вдруг досадливо поморщился.

— Я не счел это необходимым, — отчеканил он, — о ее визите к нему я немедленно сообщил господину де Ридо, а он, видимо, не счел нужным донести это до вас.

У Гусика заломило в висках. Все, что делал глава разведки, безусловно, было направлено на благо Империи, даже если о своих действиях он не потрудился сообщить Императору. И думать о том, что Ваттье ослушался прямого приказа и взял усмирение бунта в свои руки, было страшно. Исчезновение Фрингильи могло оказаться на его совести — а значит — на совести самого Гусика, который недоглядел за собственными подданными.

— Вы отчитываетесь передо мной! — не контролируя собственный голос, почти выкрикнул Фергус, — я — ваш Император, а вы не сочли нужным предупредить меня о такой важной вещи, как готовящийся заговор?

— С вашего позволения, мой Император, — Риннельдор почти издевательски подчеркнул последние два слова, — заговорами при дворе исконно занимался глава разведки. Он в этом вопросе куда компетентней нас всех. Почему он не отчитался перед вами, я не знаю.

Фергус сжал кулаки, подумав вдруг, что на его месте отец непременно приказал бы выписать мастеру Риннельдору сотню палок за неповиновение, но он сам решил отказаться от подобных методов, и сейчас, похоже, пожинал плоды своих решений.

— Я хочу, чтобы впредь вы сообщали мне обо всем, что касается меня лично и дел Империи, — сказал он твердо, стараясь успокоиться, — это ясно?

— Как пожелаете, Ваше Величество, — Риннельдор склонил голову, — в таком случае, я вынужден сообщить, что ваш протеже был застигнут за общением с нежелательной личностью, и, вполне вероятно, выдавал ему сведения о вас лично или делах Империи.

Окати мастер Риннельдор его ледяной водой, эффект получился бы слабее. Гусик едва сдержался, чтобы не попятиться от него.

— Вы следили за Ианом? — спросил он.

— Таков мой долг, — спокойно ответил Знающий, — я считаю его неблагонадежным и опасным, а потому взял на себя смелость установить за ним наблюдение, пока он во дворце.

У Гусика запылали уши. Он очень отчетливо вспомнил, как именно они с Ианом провели предыдущий вечер в его покоях, и это зрелище совершенно точно не предназначалось для глаз сердобольного советника. Тот, однако, и глазом не моргнул — даже если он и стал свидетелем постельных игрищ, шпионская деятельность Иана волновала его гораздо больше.

— Я поговорю с ним, — выдохнув, сказал Фергус, — а вам приказываю прекратить следить за Ианом. Это мое личное дело, и я сам с ним разберусь.

— Прошу прощения, Ваше Величество, — возразил мастер Риннельдор, прямо взглянув ему в лицо, — все, что касается Императора — это дело Империи, а я верно служу ей еще со времен вашего деда.

— Честь и слава, мастер Риннельдор! — отрезал Гусик зло, — послужите Империи, занявшись поисками госпожи Виго. Передайте чародеям, что я готов встретиться с их представителем и оказать любую помощь в ее обнаружении.

Мастер Риннельдор поклонился.

Иана Гусик обнаружил в зимнем саду. С тех пор, как матушка покинула дворец, им занимались гораздо меньше, чем прежде, и розовые кусты разрослись, почти стерев границы гравиевых дорожек. Юный эльф полюбил это место, здесь, как он говорил, никто не пялился на него с подозрением и злобой, но выходило, что и в этом он оказался не прав. Сейчас Иан сидел на увитой плющом скамейке и, держа в руках небольшой круглый предмет, разговаривал с кем-то вполголоса. Гусик приблизился, стараясь наделать как можно больше шума, чтобы дать возможность другу себя заметить. Иан не вздрогнул и не поспешил спрятать вещицу в карман. Он повернулся к Фергусу и широко улыбнулся.

— А вот и ты! — неожиданно радостно приветствовал он друга, — я как раз говорил о тебе.

Чуть хмуря брови, Фергус подошел и присел рядом с ним на скамью.

— Говорил обо мне? — уточнил он, — с кем?

— С моим учителем, конечно, — ответил юный эльф с воодушевлением, — я рассказал ему о твоих бедах, и он согласился помочь.

Холодный страх медленно вползал в сердце Фергуса, как ночные заморозки в незакрытую теплицу. Он снова уставился на вещицу в руках Иана, и тот щедро пояснил:

— Это ксеновокс. Мой наставник дал мне его, когда я покидал труппу. Я часто с ним разговариваю.

— Но зачем? — глупее вопроса было не придумать, но Гусик вконец растерялся. Похоже, мастер Риннельдор был прав, и Иан действительно выдавал секреты Империи нежелательной личности, но при этом ничуть этого не скрывал. Юный эльф немного погрустнел и опустил глаза.

— Кроме тебя, я никому здесь не нужен, — ответил он тихо, — все меня ненавидят и боятся — и Ани, и твои советники, и даже мои родители. Мне бывает так одиноко, когда ты уходишь, и только Яссэ всегда готов со мной поговорить и поддержать меня. Если бы не он, я давно решился бы прыгнуть с одной из этих Золотых башен.

Фергус с трудом сдержался, чтобы не напомнить Иану, что ненавидели и боялись его вовсе не без причины. Вместо этого он спросил:

— Твой учитель предложил мне помощь? В чем?

— В твоих делах, — туманно ответил Иан, не переставая улыбаться, — он знает, как трудно тебе приходится, и готов решить хотя бы часть твоих проблем.

— Но почему? — оставив сотню других вопросов, удивился Гусик.

— Потому что я люблю тебя, глупый человек, — тряхнул головой Иан, — а мой учитель — любит меня.

Кольцо на пальце Фергуса не дрогнуло — собеседник твердо верил в собственные слова.

— Он предложил встретиться. Сегодня в полночь, в условленном месте, — продолжал Иан, — он обещал, что не причинит тебе вреда и хочет просто поговорить. Я понимаю, — он не дал Фергусу вставить ни слова, предостерегающе поднял руки, — для Императора подобная встреча — недопустима, но я доверяю Яссэ, а ты — доверься мне. Ты ведь веришь мне, Гусик?

Иан с надеждой взглянул ему в глаза, и Фергус вынужден был кивнуть. Даже вздумай Яссэ убить его на этой встрече, хуже ситуация уже стать не могла.

— Что это за место? — спросил он.

— Я провожу тебя! — просияв ответил Иан, — ничего не бойся, любовь моя. Все будет хорошо.

Размышляя о критериях понятия «хорошо», Гусик снова медленно кивнул.

Когда стемнело, они с Ианом вышли из дворца, никем не замеченные, и, покинув зону действия экранирующих чар, юный эльф тут же открыл портал и потянул Гусика за собой. Они очутились на широкой поляне посреди темного безмолвного леса, и Фергус почувствовал, как по спине вниз с затылка поползли холодные мурашки. Он прекрасно помнил, чем закончился их последний побег, и повторения этого совсем не жаждал. Но Иан крепко держал его за руку, едва не подпрыгивая на месте от нетерпения.

Яссэ ждал их у небольшого костра у дальнего края поляны, почти на самой границе леса. Он был один, и при появлении юношей поднял голову и приветливо улыбнулся, но вставать не спешил.

— Приятно наконец видеть тебя, Фергус, не в зале суда, — заметил эльф, — подойди ближе, не бойся, я не кусаюсь.

— Он не боится, — беззаботно заявил Иан, — Гусик знает, что мы оба — на его стороне.

Фергус, совершенно в этом не уверенный, все же приблизился. Иан, еще раз крепко сжав его пальцы, позволил ладони Императора выскользнуть из своей руки и отошел в тень, оставив друга и наставника наедине.

— Покажи мне свою руку, — попросил Яссэ, — Иан сказал, что случайно обжег тебя, а для художника пальцы — это самое главное, верно?

Фергус, решив, что, раз уж пришел, отступать было поздно, протянул ему левую руку, не спеша садиться. Яссэ взял ее в ладони и усмехнулся.

— Кое-кто обзавелся полезным магическим артефактом, — заметил он, мельком ощупав кольцо на пальце, — очень разумно. Значит, теперь я не смогу тебе соврать, хоть и не собирался этого делать.

Гусик подавил желание выдернуть свою руку из его хватки, но Яссэ, не дав ему отстраниться, шепнул короткое заклинание. Костер у его ног на миг разгорелся ярче, и по ладони Фергуса к запястью потекло приятное колкое тепло, будто он натянул шерстяную варежку. Еще мгновение, и ставшая привычной ломота в пальцах отступила, а когда Яссэ отпустил его, от неровных розовых ожогов не осталось и следа.

— Спасибо, — Гусик сжал и разжал кулак, перебрал пальцами — те подчинялись беспрекословно.

— Мне только в радость, — ответил Яссэ, — садись к огню. Холодно.

В лесу действительно гулял промозглый влажный ветер, и Фергус понял, что очутились они, похоже, где-то далеко на севере. Сам эльф был одет в легкую хлопковую рубаху кричаще красного цвета, с распущенной у горла шнуровкой, и, казалось, холод его совершенно не беспокоил.

— Иан сказал, вы хотите мне помочь, — начал Фергус, чтобы не растягивать разговор надолго. Он присел на твердую землю рядом с Яссэ, все еще сжимая и разжимая вновь послушные пальцы, — зачем вам это нужно? Глава моего Совета считает вас опасным шпионом, вы осужденный преступник, а мой отец и вовсе хотел казнить вас после восстания Узурпатора. Сложно поверить, что вы предлагаете мне поддержку бескорыстно.

— Сложно, — подтвердил Яссэ, — тебе, Фергус, вообще, должно быть, сложно ждать от кого-то бескорыстия. Доля властителя такова, что он всегда всем должен, и даже самые безоглядные патриоты служат Родине, а вовсе не тебе.

Гусик нахмурился — сегодня один человек уже пытался проделать с ним этот трюк — наговорить множество слов, лишь бы не отвечать на прямые вопросы.

— Почему вы хотите мне помочь? — повторил он тверже.

— Ты сын своего отца, верно? — Яссэ склонил голову к плечу, и теперь глядел на Фергуса пристальней — его взгляд будто прояснился, как у того, кто постепенно просыпался от глубокого сна, — никаких компромиссов, даже если кажется, что все твое правление — это сплошной компромисс. Лучшего Императора Нильфгаард не мог и пожелать.

— Это не ответ на мой вопрос, — продолжал настаивать Фергус.

— Что ж, ладно, — Яссэ кивнул, словно самому себе, посмотрел в огонь и усмехнулся — враз перестав быть похожим на доброго дядюшку, принесшего Йульские подарки, — у меня есть собственный интерес. И, догадываюсь, ты не примешь мою помощь, пока не добьешься от меня откровенности, верно? — вопрос не требовал ответа, но Гусик все равно кивнул. Иан доверял этому эльфу, но сам юный Император доверия испытывал все меньше с каждой секундой разговора. Яссэ, похоже, тоже это понимал, — много лет назад, спасаясь от кары твоего отца, я отдал самое ценное, что у меня было, за свою жизнь — мою магию. То, что делало меня мной. Я тогда наивно считал, что смогу без этого жить, лишь бы мне помогли спастись от шибеницы или костра. Я горько ошибся, но слово было сказано, а услуга — оказана. И было лишь одно условие — моя жизнь продлится до тех пор, пока властвует Император Нильфгаарда. Со временем я обрел новый смысл, — он повел рукой, и огонь в костре послушно поднялся невысоким столбом и рассыпался яркими искрами, а потом улегся обратно, почти исчезнув, — и теперь моя жизнь зависит от твоего благополучия, дитя.

Это была чистая правда — кольцо ни разу не дрогнуло. Но Фергус, хоть и не много понял из рассказа Яссэ, все же заметил:

— Если я отрекусь, Нильфгаард от этого существовать не перестанет. И следом за мной им будет править новый Император. Речь в вашем соглашении явно не шла о конкретном имени — мой отец отошел от дел.

— Если ты отречешься, власть в Империи захватят чародеи, — ответил Яссэ, — и неизвестно, кого именно они возведут на трон — может быть, твою сестру Литу. А, может быть, отдадут твою родину в руки реданской чародейки. Ни один из этих исходов меня не устраивают. Я потратил много сил, поддерживая королеву Саскию — дракона Саэсинтессис, если точнее — потому что только ей было под силу помешать тому, чтобы твоя сестра Цирилла заняла престол. И победа в Зимней войне была одержана только благодаря мне.

— Вы признаетесь в убийстве моей сестры? — Гусик надеялся, что голос его звучал сурово и твердо, хотя внутри у него все сжималось от ужаса.

— Вовсе нет, — кольцо осталось неподвижным, когда он ответил, — Цирилла жива, но и вернуться на трон больше не сможет. Об этом я тоже позаботился. Но ведь ты знаешь — из нее не получилось бы достойной правительницы. Она — дитя войны. Ведьмачка, достойная преемница идеалов твоего отца, готовая пойти на то, что ты сам считаешь немыслимым. Война с Аэдирном была для нее лишь первым шагом — следующей пала бы Редания, но сколькими жизнями за это пришлось бы заплатить?

Гусик молчал. Он больше не мог смотреть на Яссэ, точно тот был солнцем или ярким пламенем, от которого резало глаза.

— Вы отпустили Иана ко мне, — проговорил он шепотом.

— Мое главное сокровище, — подтвердил Яссэ, — мой негранёный алмаз — я отдал его тебе, чтобы он защищал тебя, потому что его любовь так сильна, что может справиться с многим. Но не со всем.

— И что же вы предлагаете? — немного помолчав, чувствуя, что проигрывает и буквально слыша голос отца, говорившего «иногда приходится принимать не те решения, которые кажутся тебе благородными, а те, что необходимы», спросил Гусик, — вы заколдуете моих противников так, чтобы они передумали меня свергать?

— Увы, — рассмеялся Яссэ, — моя власть не так велика. Но у меня есть для тебя подарок.

Он запустил руку в сумку, висевшую на поясе, и извлек на свет крохотную золотую вещицу очень тонкой работы. На ладони Яссэ лежал маленький жук со сложенными блестящими крылышками и подвижными тонкими усиками. Вещица казалась живой, будто вот-вот готова была начать перебирать лапками.

— Я сделал его для тебя, Фергус, — проговорил Яссэ почти с нежностью, — можешь отдать его своему сторожевому псу де Ридо или оставить себе — как хочешь. Положи его в огонь и шепни имя того, кто представляет для тебя опасность, и через некоторое время он перестанет быть твоей проблемой.

— Умрет? — немеющими губами переспросил Фергус.

— Не сразу. И естественным путем, — подтвердил Яссэ, улыбаясь, — никто ничего не заподозрит…

— …кроме тех, кто должен понять послание, — прошептал Гусик, не сводя глаз с изящного убийцы, — я не возьму его.

— Тебе не обязательно его использовать, — покачал головой Яссэ, — но я хочу, чтобы он был у тебя. На всякий случай. Бери.

Фергус сам не заметил, как, словно переполз с ладони на ладонь, жук оказался у него в руке. Он сжал вокруг него пальцы и, не глядя больше на Яссэ, встал.

— Вы сотрете у меня память? — спросил он, не поворачиваясь и чувствуя, как смертельный артефакт медленно шевелит усиками, узнавая нового хозяина, — чтобы я не рассказал о том, что узнал?

— Мне это не нужно, — покачал головой Яссэ, — мы оба действуем во благо Империи. А пока ты жив, меня не найдут.

Когда они с Ианом вернулись во дворец, юный эльф не стал ни о чем расспрашивать Гусика. Он, похоже, безоглядно доверял Яссэ и точно знал, что учитель сделал все правильно. Император хотел немедленно отправиться к Ваттье — выговорить ему за утайку сведений об исчезновении Фрингильи, и, может быть, и впрямь отдать ему опасный артефакт. Если кто и знал имена заговорщиков, так это де Ридо, вне всякого сомнения. Но, оказавшись в своих покоях, Фергус быстро передумал.

Иан, казалось, уверенный, что вот теперь-то все точно будет хорошо, сразу рухнул в постель и заснул со счастливой улыбкой на лице. Фергус же, сидя на кровати рядом с ним, разглядывал золотого жука на своей ладони. Вместо того, чтобы вооружать опасным артефактом главного придворного убийцу, лучше было отдать его мастеру Риннельдору — Знающий наверняка смог бы его обезвредить. Но могло статься, что Глава Совета исповедовал те же взгляды, что де Ридо и Эмгыр, и в его руках жук стал бы более смертоносным, чем у главы разведки. Вероятно, стоило обратиться к Геральту — ведьмак был честным и сделал бы то, о чем его попросил Фергус, он умел уничтожать магические артефакты. Но за его спиной всегда маячила тень чародейки, которая увезла Литу, следуя собственным интересам, и доверять ей у Гусика не было никаких причин.

Он осторожно выскользнул из постели, не потревожив Иана. Огонь в камине почти потух, но угли еще теплились. Для магии, заточенной в тонкую золотую оболочку, этого должно было хватить. Гусик глянул в спящее лицо друга — тот был отравлен, и сам этого не понимал. Все его безоглядное доверие было отдано тому, кто этого не заслуживал, кто использовал его, пусть и не причиняя явного вреда. Но юный Император теперь был убежден — все пугающие изменения в Иане, весь его гнев, обида и боль были виной Яссэ. Он толкнул Иана на неверный путь, он изуродовал его и заслуживал мести.

Фергус подошел к камину и присел у резной чугунной решетки. Жук был надежно сжат в кулаке, и теперь, похоже, почуяв желание хозяина, нетерпеливо перебирал лапками, стремясь оказаться в родной стихии — и получить приказ. Это было так просто — всего одно имя, секунда — и все будет кончено. Фергус разжал пальцы. Жук шевелил усиками, его гладкая спинка поймала и отразила отблеск взметнувшегося от углей язычка пламени. Всего один приказ…

Гусик отскочил от камина так резко, словно огонь, поднявшись, опалил его. Он ринулся в дальний конец спальни, боясь передумать, поддаться жаркому искушению. Жука юный Император затолкал в самую глубину тяжелой книжной полки, и тот покорно заполз меж темных фолиантов и, будто дразнясь, спрятался в темноте.

Чувствуя, как голова начинает пульсировать от боли, Фергус вернулся в постель, скользнул под одеяло и отчаянно крепко обнял Иана. Тот зашевелился, просыпаясь.

— Ты чего это? — пробормотал он сонно, но повернулся, отвечая на объятия.

— Я очень люблю тебя, Иан, — прошептал Гусик в ответ, боясь, что Иан услышит, как отчаянно быстро колотится его трусливое сердце.

Юный эльф смутно улыбнулся и прильнул к нему ближе.

— Я люблю тебя больше, мой глупый человек, — ответил он.

 

========== Особенности магической охоты ==========

 

Серебряная ложечка тихо звякнула о край фарфоровой чашки. Кейра двумя пальцами осторожно ухватила крохотный кекс и критически оглядела засахаренную вишенку, подцепила ее за черенок и отложила в сторону. Филиппа терпеливо ждала, пока подруга наконец заговорит.

Из всех ее знакомых чародеек Кейра Мец была единственной, кто в ее присутствии не переходил сразу к делу и начинал разговор издалека. Никто из ныне живущих не любил сплетни так, как она — это были ее сокровища, и она бережно собирала их, как иные — украшения в шкатулку, чтобы надеть по случаю. И лишь из-за того, что Кейра и Филиппе иногда демонстрировала свою богатую коллекцию, она терпела эти долгие вступления, почти не считая потраченных впустую часов.

— Надо полагать, новая королева Скеллиге и к тебе отправила своих послов? — наконец поинтересовалась подруга, и Филиппа снисходительно улыбнулась.

— О, да, — ответила она, — я приняла их с почестями, но сказала, что ответ от Редании они получат лишь после коронации. Я не уполномочена принимать подобные решения.

— Как это любезно с твоей стороны, — Кейра чуть приподняла тонкие брови, — взять заложников и назвать их почетными гостями.

— Считай это соседской услугой бедным островитянам, — отмахнулась Филиппа, — может быть, проведя немного времени при реданском дворе, они поймут, как живет весь цивилизованный мир. Теперь я опасаюсь, что они не захотят возвращаться домой.

Кейра тихо рассмеялась, откусила от своего кекса и опустила его на тарелочку.

— Что же все-таки случилось с их прежним королем? — спросила она так, словно сама не знала ответа. Филиппа мысленно выругалась, но сохранила приветливое лицо.

— Сгинул в море, — она сдержанно пожала плечами, — я подозреваю, его скинула за борт собственная команда. По крайней мере, драккар вернулся в порт Каэр Трольде невредимым, и крупных штормов у берегов Скеллиге не наблюдалось. Я не удивлюсь, если это милая сестрица приказала избавиться от этого бессмысленного упыря.

— Я думаю, ты преувеличиваешь, — заявила Кейра, но на губах ее заиграла едва заметная озорная улыбка — Филиппа кормила ее не только кексами, но и именно теми новостями, которых подруга так ждала.

— Отнюдь, — возразила чародейка, — острова за последний десяток лет оказались так обескровлены, что сейчас ищут любой способ не уйти под воду окончательно. Конечно, я поддерживаю приход к власти королевы Керис, но торговать с ними все равно не буду. Слишком дорого Редании обошелся бы этот акт женской солидарности.

— Нильфгаард собирается открыть границы со Скеллиге, — заметила Кейра.

— Чтобы пичкать их своими товарами, зная, что островитяне будут рады любой ерунде, лишь бы не питаться больше камнями и требухой сирен, — хмыкнула Филиппа, — а, окрепнув, ярлы вновь потребуют от королевы начала войны с Империей. Если она откажется, ее тоже скинут за борт.

— У Керис — четверо дочерей, две из которых уже вошли в возраст, — заметила собеседница.

— И ни одного мужа, — Филиппа устала подняла глаза к потолку, — дикари…

— Может, и так, — подтвердила Кейра, — но вполне может статься, что она решит попытаться выдать их замуж за влиятельных людей Континента — и так укрепить свои позиции.

— В Нильфгаарде знатные вельможи, может, и любят экзотику, — улыбнулась чародейка, — но в Редании мало кто согласится принять в свой род дикарку с островов. Ее же невозможно будет вывести в приличное общество, кому это надо?

— Значит, ты не планируешь подарить Редании скеллигскую королеву, способную раз в год рожать по крепкому сыну, и сразу после этого ходить в набег? — Кейра чуть прищурилась, и Филиппа поняла, что подруга наконец добралась до сути их разговора.

— Я могу планировать что угодно, — ответила она, не переставая любезно улыбаться, — но Виктор волен принимать собственные решения, как мы обе имели счастье убедиться. Никто из нас не предполагал, что он потеряет голову, встретив твою подопечную, и тем более — что она ответит ему взаимностью.

Во взгляде Кейры промелькнуло торжество — она выбрала лучший способ похвастаться, пусть и не собственными достижениями, и Филиппе пришлось подавить приступ раздражения. Глупо было жертвовать многолетней дружбой ради секундного порыва плеснуть собеседнице горячим чаем в лицо.

— Я убеждена, что тут вмешалось Предназначение, — заметила Кейра.

— Только не говори мне, что веришь во всю эту чушь, — чтобы хоть немного заглушить рвущиеся наружу едкие высказывания, Филиппа отпила из своей чашки и тихо, почти не звякнув, опустила ее на блюдце, — то, что дураки и барды называют Предназначением, я зову властью вероятностей, а еще — фатальным недосмотром с твоей стороны, милая Кейра. Ты могла повлиять на эту ситуацию, но не стала. А ведь мы так не договаривались, помнишь? — Филиппа все же впустила в свой тон немного звона стали.

— Я помню, что по твоему изначальному плану, моя подопечная должна была вовсе исчезнуть со сцены, — отрезала Кейра, смело взглянув подруге в глаза, — я и так три года пичкала ее зельями — по твоей просьбе. А ведь могла бы уже нянчить маленького будущего Императора Нильфгаарда.

— Судя по тому, что я слышала о нынешнем Императоре Нильфгаарда, — усмехнулась Филиппа, — ждать тебе пришлось бы куда дольше, чем девять месяцев.

— Это все слухи, — не слишком убедительно — и не стараясь никого убедить — возразила Кейра, — кроме того, обстоятельства бывают разные, и молодым здоровым людям могло наскучить грустить в одиночестве при живом супруге.

— В любом случае, даже если бы мне вздумалось предложить Виктору жену со Скеллиге, для твоей подопечной это ничего бы не изменило, — спокойно ответила Филиппа, — если факт адюльтера будет раскрыт и обнародован, пострадает от этого вовсе не мой король — он пока не женат, и поддался природной мужской слабости, попал под чары симпатичного лица и ладной фигурки. Анаис же, изменяя Императору, совершает измену Империи. А изменников в Нильфгаарде ждет известная кара — даже при правлении Фергуса Бесхребетного.

Кейра замолчала и поджала губы, потом, чтобы еще немного потянуть паузу, прикончила кекс и утерла губы салфеткой.

— И что же ты предлагаешь? — спросила она наконец — слишком жестко, чтобы это было похоже на продолжение приятной дружеской беседы.

— Я? — улыбнулась Филиппа в ответ, — мне казалось, это ты хотела что-то мне предложить, чтобы избежать позора и гибели для твоей любимицы. Наш маленький шпагоглотатель Фергус ни за что не пойдет на беспочвенный развод со своей дражайшей супругой, а попытка расторгнуть брак без его согласия приведет к очередной войне. Редания, конечно, поддержит свою северную сестру — примет беженцев, вышлет целителей и дипломатов…

— Ты забываешь одну важную вещь, — холодно отчеканила Кейра, и Филиппе на миг показалось, что чашечка в ее руке вот-вот треснет, с такой силой подруга ее сжала, — Виктор полюбил Анаис, и не позволит тебе навредить ни ей, ни Темерии.

— В каком-тосмысле, он уже вредит и ей, и Темерии, — Филиппе начинала нравиться эта игра. Она не ставила перед собой цели позлить подругу — даже не особенно желала выиграть в этом споре, но Кейра сама загоняла себя в словесные силки, должно быть, медленно осознавая, что совершила страшную ошибку, — любовь слепа, особенно в магическом смысле истинная. И даже если Виктор попался именно на этот крючок, я помогу ему выбраться. Для Анаис я такой услуги оказать не смогу.

Кейра молчала, и на этот раз, когда она опускала чашечку на блюдце, то едва не разбилось, ответив отчаянным звоном. Филиппа вздохнула.

— Милая, ты — одна из моих лучших подруг, — заговорила она тише и вкрадчивей, даже чуть подавшись вперед, — и твое расположение для меня очень важно, особенно при том, что вокруг нас — только предатели и лжецы. И я, конечно, готова помочь маленькой Анаис, если это окажется в моих силах. Только скажи мне — чего ты хочешь от меня?

— Ко мне обратились имперские чародеи, — еще секунду помедлив, заговорила Кейра, — они просили помощи в свержении Императора — с дальнейшей организацией своей Ложи. По их замыслу, как я полагаю, получив власть в Нильфгаарде, они смогут выступить против северного альянса чародеек, и предлагали мне присоединиться. Даже сулили высокий пост и огромную власть. При новой Императрице Лите, говорили они, я смогу стать не просто советницей, но той, кто сможет принимать настоящие решения. Похоже, они знают, что до Аретузы юная наследница так и не добралась.

Филиппа нахмурилась.

— И зачем ты мне все это рассказываешь? — спросила она, — ждешь, что я поздравлю тебя? Или похвалю за отказ?

— Я еще не дала ответа, — Кейра переплела пальцы на столе перед собой, — приход к власти Литы будет обозначать конец правления не только Фергуса, но и Анаис. А потом, вполне вероятно, и Виктора. Войны, к которой мы привыкли, не случится. Не будут гибнуть солдаты и стонать раненные, не будет осад и битв — чародеи Нильфгаарда уничтожат тебя, а следом за тобой — Реданию, которая без тебя, как они полагают, не продержится и дня.

— …но? — нетерпеливо поторопила ее Филиппа — она чувствовала, как вокруг ее головы смыкается плотное кольцо мигрени. Начинало печь глаза, и чародейка испугалась, что подруга примет ее недомогание за слезы отчаяния.

— Но я не стану действовать по их плану, даже если соглашусь, — внезапно улыбнулась Кейра, — и ты, и они, считают, что самое главное для меня — это влияние и могущество. Но это не так. Анаис мне как дочь, и за нее я готова выступить и против тебя, и против целой Империи. Поддержав свержение Фергуса, я сделаю так, чтобы моя подопечная не только осталась жива, но и сохранила свои позиции. И предлагаю тебе действовать сообща.

— И мы с тобой будем, как та несчастная ковирская княжна, что попала в магическую ловушку зазеркалья, — сухо усмехнулась Филиппа, — бесконечно бежать, чтобы оставаться на месте.

— По крайней мере, у нас тогда еще будут ноги, чтобы продолжать бежать, — ответила Кейра мрачно.

Чародейка, стараясь прогнать навязчивую головную боль, перебрала пальцами по столешнице. В ректорском кабинете, в котором они разговаривали, стояла такая тишина, что было почти слышно, как собеседница дышит чаще, как стремительней бьется ее сердце. Иной увидел бы в этом признаки лжи, но Филиппа знала — Кейра не врет, и всерьез намерена поступить так, как грозилась.

— Я согласилась бы, даже если бы ты не стала угрожать мне смертью, а моей стране — развалом, — ответила чародейка наконец, — нынешнее положение вещей устраивает всех — и меня тоже. У меня есть только одно условие.

— Долина Понтара должна отойти к Редании? — мрачно поинтересовалась Кейра, и Филиппа тихо рассмеялась.

— Как пошло, дорогая, — отозвалась она, — кто же рассуждает об аннексии, когда речь идет о любви? Мое условие просто — и принесет выгоду всем участникам. Когда Императора Фергуса не станет, я хотела бы, чтобы Анаис вышла замуж за Виктора. Уверена, никто из них не станет возражать.

— Срок траура в Нильфгаарде ограничивается одним годом, — деловито ответила Кейра, и было видно, что она уже приняла решение — пожалуй, даже прежде, чем пересекла порог ректорского кабинета, — после этого Анаис вольна распоряжаться своей свободой, как ей вздумается.

— Что скажет на это юная Императрица Лита? — поинтересовалась собеседница негромко.

— Что на свадьбе она должна непременно выглядеть лучше, чем невеста, — улыбнулась Кейра.

— Это будет несложно, — покладисто согласилась Филиппа.

Когда подруга ушла, чародейка еще некоторое время сидела над остывшей нетронутой чашкой с чаем, чувствуя, как обруч боли все плотнее сжимался вокруг ее головы. Новый передел мира выглядел пока занимательной карточной партией — убрать с поля одну карту, чтобы заменить ее на другую, отправить во вражеский стан шпиона, чтобы получить преимущество… Филиппе вся эта суета была хорошо знакома, она знала, как плавать в опасных водах, не давая течению снести себя. И будь дело только в нескольких перетасовках и паре точных ходов, согласиться на грядущие перемены было бы гораздо проще. Но чародейка знала, что в одном Кейра оказалась совершенно права — во всех этих выкладках, в филигранной стратегии никто из них, включая бунтарей-чародеев, не учитывали одного очень важного фактора, от которого сама Филиппа могла отмахнуться только на словах.

Она медленно поднялась из-за стола и подошла к порталу — стоило, наверно, немного повременить, подождать, пока головная боль утихнет, пока не было никакой спешки. Но, еще секунду подумав, чародейка все же шагнула в магический проход.

Виктор пока даже не начал осваиваться в Третогорском дворце, хотя за последние недели бывал в нем довольно часто. До момента, как он должен был покинуть едва ставший его собственностью баронский замок, оставался еще один день, и любого другого вся эта череда изменений могла бы подточить и даже сломать. Но Филиппа знала — Виктор умел приспосабливаться. Он был, как упрямый цветок, пробивавший себе путь к свету между сочленений городской брусчатки, он не нуждался ни в бережном уходе, ни в чужой осторожности, и для будущего короля это было прекрасным свойством.

Чародейка нашла его в дворцовой библиотеке — пусть пышные покои и длинные коридоры, полные вооруженной стражи, пока были юноше не знакомы и чужды, как лесные тропы в зачарованной чаще, здесь, среди книг, к которым много лет никто не прикасался, он чувствовал себя, как птица в небе. Виктор стоял у одного из высоких шкафов, задумчиво перелистывая страницы тяжелого древнего фолианта.

— В последний раз в это хранилище не по ошибке заходил славный король Визимир, — заметила Филиппа, подходя к юноше ближе. Ее мутило, а головная боль мешала разговаривать, но чародейка продолжала приветливо улыбаться воспитаннику.

Виктор не вздрогнул и даже не удивился ее приходу — он привык к подобным появлениям, пока еще работал в Университете. Сейчас юноша оторвал взор от пожелтевшей страницы и улыбнулся наставнице в ответ.

— Я хотел подобрать что-нибудь из этого собрания, чтобы послать…- он осекся, потупил взгляд и слегка покраснел.

— Уверяю тебя, — Филиппа легко коснулась его порозовевшей щеки, — коллекция короля Фольтеста ничуть не беднее этой. Просто его наследники уделяют ей столько же внимания, сколь наследники Визимира. Эра читающих королей уже почти отошла в прошлое — но тут появился ты.

Виктор кашлянул и неуверенно посмотрел на чародейку — та не переставала улыбаться. Может быть юноша, хотел сохранить свою любовь в тайне от учительницы, и Филиппе было даже любопытно, как долго он смог бы молчать, если бы она не обличила его.

Юноша вернул книгу на полку и отряхнул руки от серой пыли. Только сейчас он, должно быть, заметил бледность на лице Филиппы и то, какой напряженной выглядела ее улыбка — чародейка мысленно прокляла собственную слабость и позорное неумение ее скрыть. Она учила и воспитывала Виктора, а он, в свою очередь, присматривался и привыкал к ней — единственный из тех, с кем ей приходилось иметь дело, способный не только смотреть, но и замечать. Еще одно чудесное свойство короля — и опасное умение для соучастника.

— Снова мигрень? — участливо спросил Виктор, теперь вглядываясь в лицо наставницы очень пристально, и та вынуждена была кивнуть. — вам нужно больше отдыхать, — посетовал сердобольный юноша, но Филиппа лишь рассмеялась — смех провернул наконечник невидимого копья в правой глазнице, и чародейка поморщилась.

— Еще скажи, что в моем возрасте полезен свежий воздух и долгие прогулки у моря, — заметила она.

— Они полезны в любом возрасте, — улыбнулся Виктор, — пойдемте отсюда — я и сам сейчас задохнусь от этой пыли.

Он отвел ее в один из кабинетов под руку, как престарелую тетушку, хватившую лишка на придворном приеме, и Филиппа успела удивиться, как точно спутник выбирал повороты в бесконечных коридорах. Если бы Виктора хоть немного интересовала военная стезя, из него вышел бы прекрасный генерал, способный мгновенно запоминать расположение своих и вражеских частей и ориентироваться на незнакомой местности. Филиппа и прежде отмечала его феноменальную память, но до сих пор она вмещала в себя лишь имена нужных людей, страницы прочитанных книг и магические формулы.

Усевшись в глубокое бархатное кресло, Филиппа откинулась на высокую спинку и прикрыла глаза. Темнота под веками кружилась и отсвечивала зеленью — обычный эффект восстановленного зрения. Виктор потер ладони друг о друга, согревая их, и лишь после этого аккуратно прижал пальцы к вискам чародейки. Старательно, как ученица-отличница из Аретузы, прошептал заклинание, и Филиппа ощутила, как тиски, охватившие ее голову, медленно ослабевают. Она и сама могла бы проделать этот трюк с собой, но ей нравилось взращивать в Викторе чувство ответственности и дарить ему ощущение удовлетворения от хорошо выполненной работы. Он мог сколько угодно утверждать, что магия не была его коньком, что из него не вышло бы ни целителя, ни алхимика, но то, с какой охотой и без капли сомнений Виктор брался за каждую новую магическую задачу, было, несомненно, заслугой Филиппы.

Когда мигрень утихла, оставив после себя лишь легкий назойливый звон, который вполне можно было игнорировать, чародейка открыла глаза и ласково улыбнулась Виктору.

— Спасибо, Ваше Величество, — проговорила она, — простите, что оторвала вас от занятий.

— Так вы мне платите за помощь? — ухмыльнулся он, — неприкрытым сарказмом?

— В чем же здесь сарказм? — Филиппа сложила руки на коленях, — ты был занят, выбирая подарок для любимой, и ты — будущий король. Привыкай, «вашим величеством» тебя теперь будут звать все, включая меня.

Виктор подумал немного над ее словами, но не нашел, чем возразить. Неловко выпрямился, опустив руки, и вопросительно посмотрел на наставницу.

— Вы ведь пришли не только затем, чтобы я помог вам с болью? — поинтересовался он.

— В проницательности тебе не откажешь, — кивнула Филиппа и, поведя рукой, пригласила его сесть рядом с собой. Виктор послушно отошел к письменному столу и поднес к креслу Филиппы один из стульев. Уселся на него с таким видом, будто ждал очередного урока — сосредоточенный и серьезный. Филиппа снисходительно улыбнулась.

— Мой бедный мальчик, — заговорила она, — прошло всего несколько недель, а ты уже от каждой нашей встречи ждешь шокирующих новостей.

— Я теперь жду шокирующих новостей от каждой своей встречи, — откликнулся Виктор, чуть скривив губы, — если бы все, что происходит, происходило с кем-то другим, и мне об этом просто рассказали, я бы решил, что это все — вранье, и так не бывает.

— Ах, дитя, — Филиппа убрала прядь рыжих волос с его лба, снова огладила его щеку, — бывает еще и не такое. Ты станешь королем, и поймешь, что до сих пор жил в полном неведении. Но не бойся — я буду рядом с тобой и помогу тебе.

— С тех пор, как меня объявили наследником престола, я только и слышу о том, что стану марионеткой в ваших руках, — ответил Виктор с прохладцей, и Филиппа решила не принимать его тон на свой личный счет, — очередная голова в короне, чьи мозги хранятся в баночке в вашей лаборатории.

— Люди привыкли к крайностям, — усмехнулась чародейка мягко, — в их представлении, король может быть либо неуправляемым, каким был Радовид, либо покорным и безвольным, как Адда. Все уже забыли, какой была Редания во времена Визимира. Может быть, чтобы напомнить им, тебе стоит взять при коронации его имя.

— Это воспримут, как насмешку, — покачал головой Виктор.

— И тебе придется постараться, чтобы превратить это в заявление, — подтвердила Филиппа, — впрочем, твое имя ничуть не хуже. Пусть кто-то из твоих потомков решит назваться Виктором Вторым, надеясь быть на тебя похожим.

— Я хочу, чтобы меня судили по поступкам, а не по имени или происхождению, — с неожиданным жаром откликнулся Виктор, и чародейка покачала головой.

— Та история с твоим отцом все еще так трогает тебя? — спросила она участливо, и юноша снова потупил взор.

— Может быть, я вовсе не хотел знать его имени, — ответил он, и Филиппа знала, что только ей одной он мог в этом признаться. Сама чародейка прежде не придавала большого значения личности родителя Виктора, и теперь досадовала на себя, что не открыла ему этот секрет сама — темерская разведка сработала быстрее. И как бы юноша ни настаивал, что имя отца для него ровным счетом ничего не значит, окажись им хоть сам Император Эмгыр или последний пират со Скеллиге, чародейка чувствовала, что впервые в жизни Виктор лгал — и самому себе тоже. Невозможно было узнать нечто подобное и остаться равнодушным. И чтобы не ранить нежные сыновьи чувства, Филиппа даже придержала при себе откровение о том, что именно Вернон Роше оборвал жизнь того, кто растил и воспитывал Виктора с детства. Будь Сиги все еще жив он непременно называл бы такую скрытность выгодной инвестицией в будущее, но Филиппа не собиралась это использовать. Может быть, только в самом крайнем случае.

— Твой отец — достойный человек, — заметила она нейтрально, — никудышный политик и прямой виновник оккупации Темерии, но все мы совершаем ошибки. Если захочешь, ты всегда сможешь сблизиться с ним или забыть о нем навсегда.

— Я уже попытался, — вдруг признался Виктор и прямо посмотрел в глаза наставницы, — и, кажется, пообещал ему то, что не смогу исполнить.

Вот это был уже совершенно неожиданный поворот. Филиппа, привыкшая все и всех вокруг себя держать под контролем, не смогла сдержать удивленного выдоха.

— Его спутник, профессор Иорвет, — продолжал Виктор поспешно, будто не давая себе возможности передумать, — болен. Я знаю, что с ним не так, и обещал помочь, но, похоже, моих умений для этого все-таки недостаточно. А признаваться в этом мне… совестно, — он снова опустил глаза и покраснел гуще. От облегчения Филиппа тихо рассмеялась. Мальчишки! Вечно им хочется выглядеть героями в глазах своих отцов, даже если вслух они поносят их последними словами.

— И чем же он болен? — спросила она с любопытством. Профессор Иорвет, который, несомненно, заслуживал сгнить от Катрионы, ее не слишком заботил — разойдясь однажды, их пути почти не пересекались, хоть Филиппе иногда забавно было думать, что было бы, узнай бывший мятежник, кому именно слал прошения на имя Ректора, и чьей милостью получил сперва образование, а потом должность. Не будь он эльфом, расовым меньшинством, Филиппа его и на порог Университета не пустила бы.

— Мастер Сарасин в своем труде называет это «Хворью скитальца», — ответил Виктор, — он приводит формулу снадобья, но я не смог его приготовить, такой уровень алхимических знаний мне недоступен.

— О, мой дорогой, — Филиппа покачала головой, — этой беде легко помочь — тебе следовало обратиться ко мне сразу. Принеси мне формулу, и я приготовлю нужный эликсир. Или тебя научу его готовить.

Виктор с надеждой посмотрел чародейке в глаза. Несмело улыбнулся, совершенно по-мальчишески, и Филиппа на миг почти забыла, что помочь проклятому Иорвету в очередной раз решила исключительно из собственного интереса, а не ради гордости Вернона Роше за сына.

— Только, прошу тебя, — сказала чародейка, снова погладив Виктора по голове, — не рассказывай им, кто помог тебе. Это будет наш маленький секрет.

Виктор посомневался мгновение — гордость боролась в нем с рассудком — а потом согласно кивнул.

Они поговорили еще немного. Филиппу снедало любопытство, но она знала, что слишком прямых вопросов о том, что ее действительно интересовало, лучше было избегать. Тема Анаис была для Виктора слишком хрупкой, как последний весенний лед, и на этот раз он делился с наставницей откровениями неохотно — она же, избавленная от мигрени, легко настроилась на энергетику собеседника и искала подтверждения своей догадке — если между юными правителями действительно зарождалось то, что поэты называли истинной любовью, а маги — унисоном энергетических сигнатур, сейчас это можно было нащупать.

Виктор краснел и бледнел, подбирал слова и избегал имени возлюбленной, говорил о ней сбивчиво и скупо, но уже через четверть часа этого пустого разговора Филиппе стало ясно — Кейра была права. На глазах чародейки расцветало уникальное магическое явление — зарождение почти непобедимой связи, способной снимать проклятья и неподвластной ни чарам, ни бессердечному времени. Оставалось радоваться, что сам Виктор об унисоне сигнатур ничего не слышал, и называл это «любовью с первого взгляда». Он не боялся своих чувств — но потому лишь, вероятно, что пока не осознавал их влияния на самого себя. Никому из живущих, Филиппа не пожелала бы испытать нечто подобное — разве что смертельному врагу.

Уже вечерело, когда Виктор, смущаясь, попытался закончить их беседу. Он не сказал этого прямо, но дурак бы понял, что спешил он на свидание с возлюбленной, и Филиппа не стала его удерживать. Мальчишке не терпелось ринуться в омут любви с головой, и хорошо еще, что чародейка успела обговорить его матримониальные планы. Даже приятно было ради разнообразия послужить не на благо отечества, а ради счастья влюбленных сердец — или магии в чистом виде.

После ухода Виктора, чародейка вдруг осознала, что осталась со своими мыслями один на один — без необходимости срочно решать какие-то вопросы и запланированных важных встреч. Это был несомненный признак того, что стратегию она выбрала верную, и проблемы начинали решаться сами собой, но слышать тишину комнаты, не чувствуя при этом ни головной боли, ни тревоги перед предстоящими переговорами, оказалось тревожно и странно. Спокойствие, почти забытое, чуждое, было врагом рассудка, а Филиппа привыкла расправляться со своими врагами чисто и быстро.

Во дворце располагалась ее лаборатория, в которой чародейка обычно проводила много времени, занятая экспериментами, и можно было, прихватив из библиотеки книгу мастера Сарасина, попытаться самостоятельно воспроизвести и приготовить эликсир по его формуле. Или связаться по мегаскопу с кем-нибудь из Ложи и обсудить планы нильфгаардских магов — туманно и осторожно, не ставя Кейру под удар. Можно было, в конце концов, перекинуться совой и пролететь по городу, слушая разговоры. Но всего этого Филиппе делать отчего-то не хотелось. Она подождала, когда солнце окончательно скроется за пиками столичных башен, и отправилась к портальному залу — в своей третогорской резиденции, скромной, даже по меркам обычных горожан, чародейка не держала ни алхимических приборов, ни зелий, ни даже ученых книг, но и появлялась в стенах своего жилища очень редко. Ее дом был убежищем, к которому прибегать приходилось нечасто — в моменты, когда мигрень становилась невыносимой, мешающей колдовать, или, когда навалившиеся проблемы рисковали утопить под собой Филиппу. Проведя ночь в своей постели, в полном одиночестве, она неизменно чувствовала себя обновленной и готовой к новым судьбоносным решениями.

Едва выйдя из портала, чародейка почувствовала, что что-то не в порядке — сигнатура жилища резонировала иначе, не так, как обычно, и, подходя к дверям своей гостиной, Филиппа догадалась, в чем дело. Она толкнула тяжелую створку и замерла на пороге.

Посреди комнаты, в четко очерченном мерцающем кругу, стоял высокий черноволосый мужчина, сжимавший в руках маленькую девочку в кружевном розовом платье. Девочка испуганно всхлипывала, пряча лицо на груди незнакомца, а тот взглянул на хозяйку дома злым, но совершенно бессильным взглядом.

— Добрый вечер, Ваше Высочество, — улыбнулась Филиппа, — какая радость, видеть вас в моем доме.

О том, что принцесса Лита в назначенный срок не прибыла в Аретузу, чародейке сообщила Маргарита. Ректоресса полагала, что девочка просто передумала учиться, или родители в последний момент поменяли свое решение — никаких других сведений до Марго не доходило. Немного позже на связь с Филиппой неожиданно вышла Йеннифер и, явно неохотно, призналась ей, что принцесса сбежала из-под ее надзора. Можно было посмеяться и забыть об этом — может быть, отвесить ехидное замечание, но заклятая подруга попросила Филиппу о помощи — и по этому легко можно было понять, в каком Йеннифер была отчаянии. Еще бы — потеряв принцессу, она рисковала вызвать на свою голову гнев бывшего и нынешнего Императоров, особенно, если бы с девочкой приключилась беда. Филиппа, решив отложить в сторону старые обиды, пообещала собеседнице помощь, а еще — полную секретность. Кроме них двоих, в тайну исчезновения Литы чародейка больше никого не посвящала. Йеннифер предупредила Филиппу и об опасном спутнике маленькой принцессы, чем, конечно, ничуть не улучшила ситуацию.

Поиски Литы, поначалу казавшиеся совершенно безнадежными, на деле оказались одной из самых простых партий, которые доводилось разыгрывать Филиппе. Возглавляя Оксенфуртский университет, сама милсдарыня Ректор никогда не интересовалась личными делами подчиненных — все важные известия ей приносил Виктор, умевший отделять зерна от плевел. А еще Филиппа обычно брезговала пользоваться университетскими мегаскопами — артефакт связи был вещью столь же индивидуальной, как зубная щетка, но иногда этим принципом приходилось поступаться, если нужно было связаться с кем-то немедленно. Чародейка не помнила, что за срочность приключилась в тот день, но, решив воспользоваться мегаскопом, она обнаружила, что кто-то забыл в нем использованный кристалл — типичная ошибка того, кто не понимал принципа работы артефакта или слишком спешил, чтобы разбираться. Забытый кристалл же запечатлел прелюбопытнейший разговор между деканом Факультета Медицины и ее мужем-послом. И из него Филиппа узнала, где пряталась беглая принцесса.

Найти Литу, впрочем, было несравнимо проще, чем достать. Простейшая проверка показала, что дом посла Эренваля был защищен от проникновений надежней, чем императорская спальня — для того, кто работал в опасном бунтующем регионе, в этом не было ничего странного, но добраться до Литы, «гостившей» у посла, Филиппа так и не смогла. Пришлось прибегнуть к хитрости — рядом с домом, чародейка установила простой магический силок, настроенный на энергетику принцессы — Йеннифер щедро поделилась с подругой лентой, которой Лита подвязывала волосы. Ловушка должна была безопасно и мгновенно перенести беглянку в дом Филиппы, и теперь, похоже, наконец захлопнулась.

Девочка на руках у вампира продолжала плакать, но, стоило Филиппе заговорить с ней, Лита повернула к чародейке злое покрасневшее лицо и капризно выкрикнула:

— Детлафф, убей ее!

Вампир, аккуратно поставив девочку на пол — радиус магического круга позволял это — и ринулся было вперед, но наткнулся на невидимую стену и с шипением отпрянул.

— Увы.- пожала плечами Филиппа, видя, что гость не оставил попыток до нее добраться, — моя ловушка едва ли удержала бы вас в любом другом месте. Но выйти из нее — и войти в мой дом без приглашения — вы не можете, правда?

Вампир снова зашипел, припал на одно колено, готовый и дальше бессмысленно биться о магическую преграду.

— Отзовите своего пса, — посоветовала Филиппа, — так он лишь выдохнется и ничего не добьется — только голова заболит.

Лита упрямо топнула ножкой, но потом, снова захныкав, приказала спутнику:

— Хватит, — тот немедленно замер, не поднимаясь, обвил принцессу руками, защищая, — кто ты такая? — спросила девочка, прячась в его объятиях, — что тебе нужно?

— Меня зовут Филиппа, — любезно представилась чародейка, — и я с ног сбилась, пока вас искала. Вы сбежали от моей подруги, а она очень переживала за вас.

— Ты отдашь меня госпоже Йеннифер? — враз перестав плакать, очень тихо спросила девочка.

— Посмотрим, — туманно ответила Филиппа, — но пока вы — моя гостья, Ваше Высочество. Вы можете выйти из круга, это вам не навредит.

Лита выпуталась из рук Детлаффа и, секунду поколебавшись, шагнула вперед, пересекла линию магического круга и медленно подошла к чародейке. Та следила за ней, не отрываясь, и вдруг поймала себя на совершенно глупом, необъяснимом страхе, медленно охватившим ее при взгляде на эту девочку. Сама по себе Лита не представляла никакой опасности — Йеннифер говорила, что силы ее едва начали пробуждаться, и должно было пройти много лет плотного обучения прежде, чем принцесса стала бы мало-мальски достойной чародейкой. Но в движениях Литы чувствовалась странная, глубоко сокрытая и, должно быть, не осознаваемая девочкой сила. Магия, древней природы которой Филиппа не могла распознать. И дело было не только в грозной тени вампира, стоявшего за ее спиной снова во весь рост.

— Мне нужно к папе, — твердо заявила девочка, глядя чародейке прямо в глаза, — он болеет, и только я могу ему помочь. Отпусти нас, и я оставлю тебя в живых.

Филиппа, силясь побороть непрошенный ужас, покачала головой.

— Вы можете идти, куда хотите, — сказала она, — я даже открою для вас портал, Ваше Высочество. Но ваш спутник останется здесь. Простите мне мое недоверие, но высшие вампиры так непредсказуемы, а моя голова мне все же очень дорога.

Девочка замерла, явно охваченная сомнениями. Сперва она целую минуту пристально смотрела на Филиппу, надеясь, должно быть, что та, как и все, кто разговаривал с принцессой раньше, сдастся и поступит по ее указке. Потом, осознав бесполезность этих гляделок, повернулась к вампиру. Тот стоял, понурив плечи, застыв на одном месте.

— Иди, Лита, — прошептал он, — все хорошо.

Магическая стена ловушки мешала настроиться на его энергетику, но от Литы Филиппа ощущала вибрацию, которую сегодня ей уже приходилось анализировать. Только в маленькой принцессе унисон сигнатур ощущался совсем иначе, чем в Викторе. Это, безусловно, была нерушимая связь, вроде истинной любви, но, в отличие от первой, глубокая и темная, как заброшенный колодец. Филиппе стало так холодно, словно она осмелилась подойти и заглянуть в него.

— Я никуда не пойду, — заявила вдруг принцесса и, не глядя больше на Филиппу, вернулась к вампиру, заступила через круг и прильнула к нему всем телом, обняла за пояс, и тот опустил ладонь девочке на макушку, ласково погладил черные кудри.

— Что вам от нее нужно? — спросил он глубоким приятным голосом, не выдавая ни капли эмоций.

Филиппа подошла ближе, не сводя взгляда с его благородного бледного лица. Так близко ей никогда прежде не приходилось видеть высших вампиров, и зрелище было не слишком впечатляющим. Мужчина был красив, статен, но в нем, когда он не бросался на нее с когтями наголо, не ощущалось ни волнительной опасности, ни скрытой непобедимой силы. Филиппе подумалось даже, что стоило попросить его принять истинную форму — посмотреть, как, ломаясь, расширяются плечи, как острые лопатки, разрывая ткань черного плаща, превращаются в кожистые крылья, а красивое породистое лицо становится ужасной мордой кровожадного монстра. Но сейчас было не время для науки.

— Пока не знаю, — призналась Филиппа, — но принцесса может чувствовать себя здесь, как дома. Она — моя почетная гостья.

— Заложница, — тихо возразил вампир, и чародейка улыбнулась.

— Семантика не меняет сути, — ответила она, — Сейчас уже поздно, и девочке необходимо отдохнуть.

— Я не устала, — упрямо возразила Лита, — и я останусь с Детлаффом.

— Как вам будет угодно, Ваше Высочество, — покладисто согласилась Филиппа, — хотите, я постелю вам прямо на полу рядом с ним?

Об удачной охоте Йеннифер Филиппа, конечно, докладывать не спешила. После разговора с Кейрой Лита обрела совершенно новый вес, а ее находка — новое значение, и чародейка решила повременить и подумать, как получше использовать открывавшиеся возможности. Она, конечно, не заблуждалась насчет того, что принцесса будет покорно ждать своей участи и не попытается сбежать, да и заклятая подруга могла теперь обнаружить ее по энергетическому следу, потому, выйдя из гостиной, Филиппа сразу накрыла свой дом защитным экраном, настроенным на ее ауру, и глушившим все остальные.

Вести о том, что отец Литы был болен, тоже следовало проверить, и хватило пары часов, чтобы сперва перенестись в Туссент, а потом в образе совы покружить немного над жилищем бывшего Императора, чтобы убедиться — тот вовсе не стоял на краю могилы, и принцессу, должно быть, ввели в заблуждение.

Об этом наутро Филиппа и поспешила сообщить Лите. Та, как и намеревалась, провела всю ночь рядом с запертым в ловушке спутником — стоически прикорнула на мягкой кушетке, но немедленно проснулась, стоило чародейке вернуться. Выслушав новости из отчего дома, девочка немного поразмыслила, взвешивая правдивость слов хозяйки дома, но, видимо, так сильно хотела поверить ей, что долго не сопротивлялась. А, успокоившись, сперва потребовала, а потом, не дождавшись реакции, вежливо попросила Филиппу принести себе завтрак.

Теперь, в свете новой хранимой тайны, у чародейки почти не оставалось времени на остальные дела. К счастью, подготовка к коронации и так шла полным ходом, обходясь без ее участия, а Виктор, решив видимо, что наставница занята новыми исследованиями, не задавал лишних вопросов и не напоминал о ее обещании.

Прошло несколько дней, а верная маленькая принцесса так и не отходила от своего спутника. Она буквально разбила лагерь у края его ловушки, и готова была терпеть долгую осаду. С Филиппой Лита почти не разговаривала, а, когда открывала рот, оставалась вежливой и учтивой, и в ее любезности слышалась холодная угроза — девочка планировала побег, хоть пока части ее плана и не складывались воедино.

Вампир, бессильный и загнанный в угол, почти превратился в безмолвную неподвижную статую, лишь иногда следил взглядом за чародейкой и вполголоса беседовал с Литой о пустяках. Из их разговоров невозможно было вытянуть ничего интересного — ничего такого, что могло бы натолкнуть Филиппу на идею, как поступить с Литой дальше. Она понимала, что, пленив принцессу, с каждым днем погружалась в опасное болото все глубже. Необдуманное быстрое решение оставить ее у себя, никого не известив, теперь казалось смертельно глупым. Проще всего было бы, конечно, избавиться от Литы — вампир не смог бы вмешаться, но Филиппа не привыкла так глупо разбазаривать ресурсы.

Звать Йеннифер или кого-то из Ложи тоже было неразумно — девочка, уже однажды сбежавшая от чародейки, явно не хотела к ней возвращаться, а, выйдя из дома Филиппы, непременно задалась бы целью ей отомстить — и преуспела бы, в этом можно было не сомневаться. По всему выходило, что просто держать Литу при себе было самым безопасным, хоть и недолговечным решением, как камень за поясом — или змею, которая в любой момент могла ужалить.

Ответ пришел однажды ночью, когда вампир, выйдя из своего оцепенения, попытался заговорить с Филиппой. Она зашла в гостиную, чтобы укрыть уснувшую на кушетке Литу одеялом, и Детлафф, сидевший на полу, скрестив ноги, попросил чародейку дать ему какую-нибудь книгу.

— Принцесса плохо засыпает, — вполголоса произнес он, бросив нежный взгляд на маленькую спутницу, — ей страшно.

— Меня не нужно бояться, — возразила Филиппа, — я же сказала, что не причиню ей вреда.

— Она боится не вас, — покачал головой вампир, — ей снится отец — и в этих видениях он умирает. Лита плачет во сне, а потом боится засыпать обратно.

В его тоне, в его взгляде, обращенном на маленькую принцессу, было столько искренней отеческой заботы, что Филиппе на мгновение стало почти совестно перед ним. Он был опасным монстром — а уж в монстрах чародейка хорошо разбиралась — но ни одно чудовище на ее глазах не проявляло такой беззаветной любви к бесполезному слабому созданию. Может быть, дело было в пресловутом унисоне сигнатур, но становилось понятно, что Детлафф не служил своей госпоже — а заботился о ней, забывая о собственном неудобстве.

— Что не так с ее отцом? — спросила Филиппа, подходя к принцессе ближе и вглядываясь в ее спящее лицо. Пухлые детские щеки действительно блестели от слез, а тонкие черные брови были тревожно нахмурены.

— Он умирает, — просто ответил вампир, — последствия старого проклятья. Один мой друг оттягивает его смерть уже много лет, но исход неизбежен — особенно теперь, когда рядом нет Литы.

Филиппа с любопытством посмотрела на вампира. Связь между проклятой кровью и маленькой принцессой не стала для нее очевидней, но идея пришла в голову так внезапно, словно в полной темноте вдруг вспыхнул яркий факел.

Девочка на кушетке громко застонала, захныкала, повернулась с боку на бок, стараясь прикрыть ладонями закрытые глаза. Вампир невольно дернулся в ее сторону и застыл, осознав бесполезность своего порыва. Филиппа, улыбнувшись, мягко коснулась плеча плачущей принцессы и аккуратно потрясла ее, пытаясь разбудить. Лита вскрикнула, вздрогнула и распахнула глаза.

— Тише, маленькая, — призвав на помощь свой самый нежный тон, сказала ей чародейка, — это всего лишь сон.

— Мне надо к папе, — всхлипнула Лита, — я должна его спасти.

— Мы спасем его вместе, — улыбнулась в ответ Филиппа, и принцесса, вдруг успокоившись, недоверчиво посмотрела на нее.

— Как это? — требовательно спросила она.

— Ты когда-нибудь слышала, дитя мое, историю о принцессе-стрыге? — спросила Филиппа мягко, и, когда Лита кивнула, продолжила, усевшись на кушетку рядом с ней, — позже она стала королевой Редании — моей королевой. И моей любимой. Я берегла ее и пыталась вылечить — ведь ее терзал тот же недуг, что и твоего отца. И мне почти удалось — но я не успела. Моя милая Адда умерла, но исследования — остались. И теперь, если захочешь, я могу попытаться спасти ими твоего отца.

Лита подобралась, натянула одеяло повыше и продолжала пытливо сверлить чародейку взглядом.

— А что взамен? — спросила она с нажимом. Филиппа усмехнулась — маленькая дурочка успела хорошо разобраться в законах жизни. Ничто и никогда не давалось бесплатно.

— Очень просто, — ответила чародейка спокойно, — вместо того, чтобы ехать в Аретузу или коротать дни в Туссенте, ты — с позволения твоих родителей — станешь моей ученицей. Будешь жить со мной в Третогоре, а я открою тебе секреты магии и сделаю из тебя настоящую чародейку.

— А Детлафф? — было видно, что принцесса уже готова была согласиться, и Филиппа, повернувшись к Детлаффу, улыбнулась ему. Она знала толк в чудовищах, и это могло стать венцом ее коллекции.

— А Детлафф, если пожелает, останется с нами, — ответила чародейка.

Лита с надеждой посмотрела на спутника.

— Ты останешься, Детлафф? — быстро спросила она.

— Навсегда, моя принцесса, — шепотом ответил вампир, и выражение его лица совершенно невозможно было прочесть.

 

========== Поступая по совести ==========

 

В полутемном уютном кабинете мерно тикали большие напольные часы. На письменном столе, подобравшись и переводя напряженный взгляд с одного гостя на другого, сидела крупная черная кошка и, нервно помахивая шикарным хвостом, скидывала на пол одно важное письмо за другим. Хозяин, все еще зябко кутавшийся в просторный домашний халат, не обращал на это никакого внимания. Лютик, устроившийся в кресле у окна, похоже, прикорнул, и вся ответственность за ведение светской беседы — лишь бы не сидеть в тишине — пала на плечи Региса. Он в очередной раз обвел комнату рассеянным взглядом. У дальней стены на массивном мольберте стоял портрет, и изображенная на нем девочка в тонкой золотой короне приветливо улыбалась, опустив ладонь на голову нарисованной кошки, которая, в отличие от живой, выглядела спокойной и благостной, даже щурилась от удовольствия.

— Красивая картина, — заметил Регис любезно.

Хозяин дома вздрогнул, словно проснулся, посмотрел по сторонам, ища глазами объект комплимента, потом рассеянно смущенно улыбнулся.

— Если бы я додумался убрать его подальше, госпожа Виго, возможно, осталась бы жива, — заметил он.

Регис, не питавший ни малейшей симпатии к почившей чародейке и вовсе не скорбевший о ее кончине, однако, вежливо кивнул. Отец Эренваля — лучший шпион Империи, такой искусный, что о его деятельности, в отличие от знаменитого Ваттье де Ридо, никто даже не догадывался, — всегда говорил, что из сына его не вышло ни Знающего, ни разведчика, и по части сохранения страшных тайн тот был так же беспомощен, как бедная госпожа Виго перед лицом своей смерти. Неровное бледное пятно на полу сейчас тоже было своего рода членом их компании, и бедный хозяин чаще бросал взгляды на него, чем на собеседников.

Еще немного помолчали. Эренваль, не глядя, протянул ладонь, чтобы погладить свою кошку, но та, вдруг ощерившись, зашипела и нанесла три точных быстрых удара по его пальцам. Эльф досадливо выдохнул, отдернул руку и несколько секунд задумчиво наблюдал, как из длинных ран проступают капли багряной крови. Регис уже собрался предложить хозяину помощь с его боевыми ранами, но тот быстро сунул палец в рот, слизнул кровь и спрятал ладонь под отворот халата.

— Как поживает мой отец? — поинтересовался он светским тоном — таким ровным и чопорным, что становилось понятно, Эренваль всеми силами старался удержать себя от паники. И его легко было понять — не каждый день в твой дом, в котором несколько дней назад было совершено убийство, вваливался грозный ведьмак, готовый начать немедленное дотошное расследование. Хотя расследовать в этом деле было ровным счетом нечего. Регис и без помощи Геральта мог легко представить, что здесь произошло — с точностью до детали. Он почти видел, как маленькая девочка с картины отдавала приказ, а ее спутник, ни секунды не помедлив, бросался на чародейку, а та, истекая кровью, рухнула на пол, не издав ни звука.

Региса снедало темное любопытство — почему, расправившись с Фрингильей, Лита не отдала следующий приказ и не устранила свидетеля? Эренваль рассказывал, что принцесса и Детлафф прожили в его доме целых две недели, и у девочки было достаточно времени понять, что хозяин резиденции не смог бы сохранить ее выходку в тайне, и это глупое, непростительное упущение вселяло надежду, что последовательной хладнокровной убийцей Лита еще не стала. Могло случиться, однако, что это было даже хуже — и Регис, и Геральт разбирались в убийцах и могли прочесть и просчитать их логику. Но та, кто убивала играючи легко, не думая о последствиях, не готовя хитроумных планов и не заботясь о свидетелях, была непредсказуема и неуловима. Совсем как Детлафф.

— Я давно не бывал в Нильфгаарде, — не меняя приветливого тона, ответил Регис, — но, полагаю, с ним все в порядке. Он занят делами Совета, и почти оставил алхимию — к моему большому сожалению.

Эренваль кивнул — новости о мастере Риннельдоре его не слишком заботили, он, должно быть, и вовсе знал о жизни отца куда больше, чем Регис, но эльф тоже отчаянно стремился заполнить напряженную тишину, не желая прислушиваться к собственным мыслям.

— А вы, значит, все еще служите бывшему Императору? — поинтересовался он, и Регис кивнул. Его исследования, перестав считаться государственной тайной, когда Эмгыр отошел от дел, не стали менее секретными, и Эренваль был, пожалуй, худшим из возможных собеседников на эту тему, но алхимик снисходительно ответил, почти надеясь, что его слова рано или поздно доберутся до нужных ушей:

— Его бывшее величество моими стараниями чувствует себя совсем неплохо, — это была, конечно, полуправда — без Литы силы Эмгыра стремительно иссякали, и действия эликсира хватало лишь на несколько дней. Кровь младших сыновей бывшего правителя была Регисом протестирована и отвергнута — она совершенно не подходила, и вампир начинал задумываться о том, чтобы намекнуть Рии на необходимость обзавестись еще одной дочерью. Совесть подсказывала, что подобное предложение уж слишком сильно походило бы на эксперименты, описанные в «Разведении людей и уходе за ними», но Регис не сомневался, ради спасения супруга, Рия пошла бы на это, не задумавшись. Бывший Император был слишком слаб, чтобы зачать еще одного ребенка самостоятельно, но и на этот счет у алхимика нашлось бы научное решение. А с учетом того, что Регис намеревался сделать, подобный эксперимент принес бы выгоду и утешение всем участникам…

— Госпожа Виго говорила, что он при смерти, — заметил Эренваль, — выходит, это неправда?

— Ваш отец позаботился о том, чтобы сгущать краски там,где это необходимо, — мягко улыбнулся Регис, — и скрывать то, что должно быть сокрыто.

Эренваль согласно кивнул и замолчал, встретился взглядом со своей кошкой, и та отчего-то снова прижала уши к голове — ее, судя по всему, приятной беседой и нейтральным тоном было не обмануть, и она чувствовала, как от напряжения воздух в комнате почти звенел.

Регис помедлил пару мгновений, подбирая новую тему для разговора, но дверь в кабинет распахнулась, и на пороге наконец появился Геральт. Минутная стрелка на темном циферблате успела дернуться всего десяток раз, но всем в комнате — кроме, пожалуй, заснувшего Лютика — начало казаться, что за окном вот-вот забрезжит рассвет. Лицо ведьмака казалось совершенно непроницаемым и отстраненным. Он бросил пристальный взгляд на пятно на полу, а Регис заметил, как Эренваль в очередной раз нервно сжался в кресле, готовый выслушать страшный вердикт.

— Мне нужен портал, — заявил ведьмак коротко.

При звуках его голоса до сих пор безмолвный Лютик мгновенно проснулся, встрепенулся и, откинув прочь ленивую сонливость, расправил плечи.

— Куда мы направляемся? — спросил он нетерпеливо, и про себя Регис даже позавидовал его беззаботному энтузиазму. Мало кто из его знакомых мог жить так, словно земные горести вовсе его не касались.

— Я — видимо, в Третогор, — мрачно ответил Геральт, — Йен говорит, что нашла Литу.

Лютик изящно поднялся на ноги, как поверженный на сцене актер встает на последний поклон, и широко улыбнулся.

— И вот мы снова отправляемся спасать принцессу! — с воодушевлением заявил он, — ты с нами, Регис?

Вампир ответил на его широкий приглашающий жест мрачным тяжелым взглядом.

— Спасать прошлую принцессу мне совершенно не понравилось, — заметил он тихо, — но, конечно, я отправлюсь вместе с вами. Это и мое дело тоже.

Эренваль, у которого облегчение было буквально написано на лице, встал со своего места и шагнул к Геральту.

— У меня есть портал, — сказал эльф, — но он не настроен на Третогор — по Мариборскому соглашению, свободное перемещение между Империей и Реданией запрещено. Нужно отправить прошение наместнице…

— Зараза, — буркнул под нос Геральт, — конечно, когда мне понадобился долбанный портал, его не найти.

— Запрет касается только стационарных порталов и зарегистрированных магов, — продолжал эльф, — Я мог бы сам открыть для вас проход, — Эренвалю, судя по всему, так не терпелось избавиться от непрошенных гостей, что он готов был пойти на самые крайние меры, — он может оказаться нестабильным, и пройти через него сумеет только один человек… Но я знаю расположение главной площади Третогора и рассчитать маршрут смогу довольно точно.

Геральт, хмуря брови, бросил взгляд на Лютика. Регис прекрасно знал, как велика была нелюбовь ведьмака к магическим переходам, и на этот раз она была приправлена еще и опасностью быть разорванным в клочья на выходе, но стремление поскорее попасть к Йеннифер, похоже, перевешивало в нем осознание рисков. Бард, на мгновение поникнув, через секунду уже беззаботно тряхнул головой.

— Я давно мечтал навестить милую Беа, — заявил он, — уверен, она не откажет мне в разрешении воспользоваться ее порталом, — Лютик повел бровями, давая понять, что имел в виду вовсе не только магический артефакт наместницы, — а ты — иди, твоя чародейка не любит ждать.

Ведьмак все еще колебался, а Регис поспешил добавить:

— Я присоединюсь к тебе, доберусь своим ходом, — пообещал он, — должно быть, дело действительно очень срочное.

Наконец вздохнув, Геральт сдался. Ведомый Эренвалем, он направился к выходу из кабинета, а Лютик, оставшись с Регисом наедине, приблизился к вампиру и пристально посмотрел ему в глаза.

— Что ты собираешься сделать? — спросил он, и его обычно смеющийся взгляд на мгновение стал сосредоточенным и пытливым — тому, кто почти всю жизнь работал на все разведки Севера разом, сложно было отказать в проницательности. Но Регис лишь мягко улыбнулся.

— То, что должно, — ответил он тихо и, не дожидаясь реакции собеседника, рассыпался дымом у его ног.

Путь занял у него гораздо больше времени, чем у мгновенно перенесшегося в столицу Редании Геральта, но Регис нашел его в тени Площади Короля Визимира — ведьмак ждал спутника, присев на высокий каменный поребрик. Он уже успел отдышаться после своего опасного путешествия, но на встречу с чародейкой не спешил. Вампир, приняв телесную форму, подошел к нему и вопросительно посмотрел на друга.

— Ты ведь знаешь, чем это может закончиться, — проговорил ведьмак, подняв на него взгляд. Регис, нервно сжав ремень дорожной сумки, перекинутой через плечо, медленно кивнул.

— И я готов к этому, — ответил он, точно зная, что они с Геральтом говорили о совершенно разных вещах.

Чародейка ждала их в комнате лучшего постоялого двора столицы, и, переступив порог, Регис заметил, что Йеннифер организовала в довольно безликом помещении настоящий военный штаб. В тесном пространстве умещался аккуратно расставленный мегаскоп, большой сундук, от которого буквально физически ощущалась магического аура, высокий стол с разложенной на нем подробной картой Континента — поверх карты, брошенный, покоился зачарованный кристалл на тонкой цепочке, при помощи которого чародейка, похоже, надеялась установить местоположение Литы. Однако, когда спутники вошли, Йеннифер ждала их, устало раскинувшись в глубоком бархатном кресле, и едва подняла глаза за пришедших.

Геральт быстро пересек комнату, на ходу едва не повалив один из столбиков мегаскопа, присел рядом с креслом и аккуратно взял чародейку за руку — ему были хорошо знакомы следы магического переутомления, и сейчас Йеннифер выглядела так, словно колдовала всю ночь напролет. Регис остался стоять в небольшом отдалении от них, но и не скрывал своего присутствия.

— Йен, — тревожно спросил Геральт, крепче сжимая ее руку, — ты в порядке?

Чародейка наградила его долгим тяжелым взглядом.

— Что за дурацкий вопрос, — ответила она со вздохом, — не смотри на меня так, я не собираюсь немедленно умереть на твоих руках.

Ведьмак, получив такую отповедь, однако, не пошевелился и руки чародейки не выпустил. Регис остался на месте — предлагать помощь в восстановлении сил явно было бы так же неуместно, как спрашивать Йеннифер о самочувствии. Она, меж тем, прикрыла глаза и, секунду помолчав, произнесла:

— Я нашла Литу. — оба гостя молчали, ожидая продолжения, но чародейка явно не спешила посвящать их в подробности, словно непроизнесенные слова причиняли ей физическую боль. Наконец, поморщившись, она нехотя продолжала: — Она у Филиппы.

Лицо Геральта осталось бесстрастным.

— Можно было догадаться, что старую добрую Филь заинтересует очередной монстр, близкий к высокой политике, — мрачно заметил он, и было понятно, что имел в виду ведьмак вовсе не Детлаффа, — ты выследила ее?

— Нет, — чародейка безразлично покачала головой, — моя дорогая подруга сама связалась со мной и сообщила мне о своей находке. Я просила ее о помощи, и она выполнила мою просьбу.

Геральт и Регис переглянулись.

— Значит, принцесса в безопасности? — уточнил ведьмак.

— И, что еще интересней, в безопасности ли сама Филиппа, — не сумев смолчать, встрял Регис, тут же обругав себя за несдержанность. Йеннифер наградила его ехидным взглядом.

— Похоже, Филиппа нашла способ нейтрализовать твоего приятеля, — ответила она вампиру, — по крайней мере, разговаривал со мной не ее бесплотный призрак.

— И что, — начал теряться в догадках Геральт, — Филь требует выкуп за Литу? Она поставила какие-то условия?

— Никаких условий, — ответила Йеннифер, — Филиппа сказала, что принцесса гостит у нее добровольно, и ее судьба может больше меня не тревожить, — чародейка вдруг выдернула свою руку из пальцев Геральта, вскочила на ноги и быстро прошлась по комнате — и ведьмак, и вампир, оба чувствовали, как воздух в тесном помещении буквально затрещал от сдерживаемой магической силы — Йеннифер шагнула из усталой расслабленности в клокочущую ярость так легко, как иные переходили с одной стороны улицы на другую. Проходя мимо, чародейка сама сбила один из столбиков мегаскопа, и зеленоватый кристалл, выпав из держателя, откатился по полу в сторону. Следом за ним со стола полетела скомканная карта и камень-поисковик, и замерла Йеннифер, лишь когда споткнулась о свой сундук и едва не потеряла равновесие. Геральт, не спеша подниматься с пола, терпеливо ждал, когда буря минует.

— Думаешь, она лжет? — спросил он, когда чародейка остановилась, оперевшись руками о столешницу и опустила голову, позволив черным кудрям, рассыпавшись, скрыть свое лицо, — она заколдовала Литу?

— Не знаю, — раздраженно бросила Йеннифер, — Филиппа пригласила меня «разделить с ними завтрак», чтобы я могла убедиться, что с принцессой все в порядке. Понимаешь! Позвала на светскую беседу за чашечкой чая, чтоб ей пусто было.

— И ты хочешь, чтобы я пошел с тобой и проверил, нет ли на Лите магического воздействия? — уточнил Геральт.

— Дом Филиппы наверняка защищен чарами, — не поворачиваясь, подтвердила Йеннифер, — и мне едва ли удалось бы самой что-то заметить. Но магия, с помощью которой был создан твой медальон, так примитивна, что защитное поле его просто не почувствует. Даже если, увидев тебя, Филиппа прогонит нас прочь, ты сможешь успеть заметить хоть что-то.

Геральт согласно кивнул — план ему явно не слишком нравился, он был ненадежным и родился явно из безвыходного отчаяния, но ничего лучше он предложить не мог.

— А что потом? — спросил он, — если даже Лита заколдована, не стану же я нападать на Филиппу и требовать у нее снять чары?

Йеннифер взглянула на него так, будто именно этого от него и ждала, но потом возвела глаза к потолку.

— Я не знаю, Геральт, — в сердцах выкрикнула она, — я чувствую, что меня провели, как девчонку! Мне не следовало обращаться к Филиппе, к этой долбанной лживой суке, но что еще оставалось? А теперь, даже если Лита и не заколдована, с ней произойдет то, чего я так боялась. Ее используют — и, если не имперские маги, то моя дорогая подружка. А я так надеялась ее уберечь…- Йеннифер замолчала и отвернулась, стараясь справиться с эмоциями.

Регис переступил с ноги на ногу — разговор ведьмака и колдуньи его больше не интересовал — для своей цели он узнал все, что требовалось. И лишь непрошенная неуверенность, слишком похожая на человеческую трусость, мешала ему уйти немедленно.

— Но ведь ты хотела увезти ее в Аретузу, — сам поджигая фитиль привязанной к руке бомбы, заметил Геральт с прохладцей, — думаешь, там ты сберегла бы ее от влияния большой политики?

— В школе она стала бы одной из учениц Маргариты, — Йеннифер не поворачивалась, и голос ее звучал надломленно и глухо, — а Марго оберегает своих подопечных от всего, что не касается их мастерства. По крайней мере, к моменту, как Лита закончила бы обучение, мир мог сильно измениться, и она сама смогла бы принимать решения о своей судьбе.

Геральт недоверчиво хмыкнул, и Регису показалось, что собеседница вот-вот швырнет в него огненный шар, даже не выкрикнув заклинания.

— Мы могли бы попытаться выкрасть ее, — тем не менее, примирительно заговорил он, — или обратиться к Фергусу, сказать ему, что его сестра находится в заложниках. Филиппа не захочет ссориться с Империей из-за такой ерунды, и вернет Литу брату. Для этого тебе не обязательно даже с ней завтракать.

— Если принцесса находится под действием чар, она не захочет уходить, — возразила Йеннифер, — а у Филиппы будет очень весомый аргумент, чтобы не подчиняться, — на этот раз чародейка зло уставилась на Региса, но тот под ее взором даже не вздрогнул и не отвел глаза. Женщина была права — пусть она и не знала всех подробностей связи Литы и Детлаффа, но отлично понимала, что тот, повинуясь воле принцессы, не позволит ее забрать. И жертвой этого нежелания Литы мог стать любой, кто попробовал бы возразить. Фрингилья Виго была тому мертвым примером.

— Детлаффа мы с Регисом возьмем на себя, — решительно заявил ведьмак, и в груди у вампира что-то неприятно екнуло. Он отвернулся от требовательного пристального взгляда друга и горько улыбнулся сам себе. Решение, принятое довольно давно, пора было приводить в исполнение — времени медлить больше не осталось.

— Я слышал достаточно, — сказал он, любезно кивнув, — мне нужно закончить еще одно дело, но, когда я вам понадоблюсь, дайте знать, и я приду.

Геральт с сомнением посмотрел на него. Он, конечно, догадывался, о каком деле говорил Регис — но, даже понимая это, сейчас, похоже, не собирался ему мешать. Уничтожать монстров было его работой, но от посильной помощи друзей ведьмак никогда не отказывался, особенно, если у него была возможность не поступаться собственным кодексом чести и не пачкать рук. Вампир не знал, благодарить его за это понимание — или проклинать за то, что ведьмак не попытался его остановить.

Йеннифер, оттолкнувшись от стола, выпрямилась, подошла к нему и заглянула Регису в глаза.

— Спасибо, — проговорила она тихо, и Регис в ответ лишь улыбнулся.

Найти дом Филиппы Эйльхарт в столице оказалось несложно — он был скрыт от магических поисков, но оставался доступным для глаз и ушей. Регис воплотился на пороге и на мгновение замер перед запертой створкой. Сомнений в правильности решения в нем почти не осталось, но он все равно помедлил пару мгновений прежде, чем постучать. Надеяться на то, что чародейка посреди ночи куда-то отлучилась — или легла спать, как все нормальные люди — было глупо.

Несколько мучительных минут дом оставался темным и безмолвным, но потом щелкнул затвор замка, и Филиппа появилась на пороге — и, конечно, не выглядела, как та, кого только что выдернули из постели. В простом белом платье, без единого украшения, она была похожа на призрак полуночницы. Большие черные глаза, странно неподвижные, обрамленные сеткой едва заметных рубцов, с любопытством смотрели на гостя, и чародейка приветливо улыбнулась ему.

— Какая приятная неожиданность, — заговорила Филиппа негромким грудным голосом, по-птичьи склонив голову к плечу, — я так давно мечтала с вами познакомиться. Сам личный лекарь Эмгыра вар Эмрейса на пороге моего скромного жилища — какая честь.

Глупо было рассчитывать, что Филиппа впустит его по-хорошему, но Регис этого и не ждал. Он, тем не менее, ответил на ее улыбку.

— Я пришел поговорить с моим другом, — сообщил он, — думаю, мы оба понимаем, что дело, которое меня привело, очень важно.

— Безусловно, — кивнула Филиппа, — и в иных обстоятельствах, я была бы рада приветствовать вас, но сегодня, боюсь, уже слишком поздно для важных разговоров.

Регис нырнул рукой в свою суму и до того, как Филиппа успела даже дернуться, сдул с ладони ей прямо в лицо мелкую сияющую пыль. Магически восстановленные, глаза чародейки приняли алхимический порошок легко и почти мгновенно. Колдунья вскрикнула, закрыла лицо руками и попятилась. Вампир остался стоять неподвижно, наблюдая, как действует его снадобье — оно не могло выжечь ей глаза за секунду, но Филиппа, безусловно, быстро поняла, как, медленно проникая в ткани, порошок начинал разъедать их. Она осела на пол, не отводя пальцев от закрытых век и, конечно, тем, что отчаянно терла их, делала только хуже. Регис почти ощущал, как боль, проникая все глубже в ее голову, начинала разрывать ее изнутри, но чародейка не кричала и не стонала, пытаясь взять себя в руки и отбросить непрошенного гостя первым пришедшим на ум заклинанием. Но, конечно, это было уже невозможно — Регис не любил причинять боли — кроме тех случаев, когда это было необходимо.

— Скоро все закончится, — пообещал он, — пять минут — и много лет трудов пойдут прахом — в буквальном смысле этого слова.

На любого другого, даже на Детлаффа, этот порошок подействовал бы точно так же, как сейчас на Филиппу, но Регис знал, только давно ослепленная чародейка могла осознать весь ужас происходящего. Она все же застонала, почти распластавшись на полу у его ног, готовая начать биться в конвульсиях от боли.

— Я могу войти? — негромко спросил вампир, не меняя приветливого тона.

Филиппа медлила еще пару драгоценных мгновений — порошок делал свое дело, уже не испытывая ее стойкости, но сжигая остатки нерешительности.

— Заходи! — выкрикнула она хрипло, — будь ты проклят!

Останься в ней сейчас хоть капля способности колдовать, этого проклятья вполне можно было испугаться, но Регис и тогда готов был бы его принять. Он переступил порог, присел рядом с чародейкой на корточки, аккуратно отвел от лица ее руки и, снова порывшись в сумке, извлек маленькую стеклянную пипетку, наполненную мерцающей белесой жидкостью.

— Пожалуйста, не дергайтесь, — попросил он, и, когда Филиппа покорно замерла, быстро закапал по две капли в оба слезящихся налитых кровью глаза.

Боль отпустила чародейку не сразу. Она, вывернувшись из рук Региса, отползла от него по полу, дрожа и не разбирая дороги.

— Думаю, вам не нужно объяснять, — снова заговорил вампир, поднявшись на ноги, — что я — существо ничуть не менее опасное, чем мой друг. И потому я прошу вас — от чистого сердца — не мешать мне делать то, зачем я пришел.

Все еще сидя на полу, Филиппа посмотрела на него, стараясь сфокусировать на Регисе взгляд. На ее щеках остались влажные розовые следы, длинные ресницы выпали все до одной, и от того глаза чародейки казались глазами разъяренной хищной птицы.

— Я отомщу, — пообещала она.

— Я знаю, — покладисто кивнул Регис, — но сейчас это совершенно неважно. Где они?

Филиппа неопределенно махнула рукой куда-то вглубь дома, потом, держась за стену, медленно поднялась.

— Ты совершаешь большую ошибку, — проговорила она хрипло, — и она будет дорого стоить не только нам с тобой или твоему другу.

— Может быть, — совершенно искренне ответил Регис и направился по темному коридору прочь, больше не взглянув на чародейку.

Чутким животным слухом вампир уловил негромкую мягкую мелодию и сразу узнал голос — Детлафф, должно быть, пойманный в какую-то ловушку, напевал колыбельную своей принцессе — одну из тех, что пела для нее Рия, пока дочь не покинула ее навсегда. Регис замер у двери, из-за которой доносился звук, устало прижался лбом к холодной створке и выдохнул, прислушиваясь. Голос Детлаффа звучал все тише и тише, и, лишь когда окончательно иссяк, как пересохший ручей, вампир отважился толкнуть дверь и войти.

Детлафф стоял в магическом кругу, ссутулившись и опустив руки, но, когда Регис пересек порог, выпрямился и повернулся к нему.

— Здравствуй, — тихо произнес вампир, не спеша приближаться.

— Здравствуй, — ответил Детлафф и, подняв руку, прижал ладонь к удерживавшей его невидимой стене.

Хватило пары широких шагов, чтобы подойти к нему вплотную — и чтобы не дать себе передумать. Регис протянул руку в ответ, и его пальцы почти соприкоснулись с пальцами Детлаффа — их отделяла друг от друга магическая пелена, но даже сквозь нее вампир ощущал исходившую от друга тревожную вибрацию — слишком знакомую, чтобы ее можно было с чем-то спутать. Связавшие их почти воедино кровные узы позволяли Регису чувствовать все, что испытывал сейчас Детлафф — волнение, растерянность, надежду — но больше всего — невыносимую тягучую усталость. Друг позволил себе поверить, что его вечный спутник, его брат по крови пришел, чтобы спасти его. И, пусть в своем понимании спасения теперь они фатально не совпадали, именно это Регис и намеревался сделать.

— Я велел тебе не приближаться, — прошептал Детлафф, и грозовая синева его глаз казалась выцветшей, как рассветное весеннее небо.

— Но никогда всерьез не верил, что я послушаюсь, — улыбнулся Регис.

— Никогда, — подтвердил друг, ответив на его улыбку.

Еще несколько долгих минут они стояли друг перед другом — один — пленник чародейского дома, второй — заложник ужасных обстоятельств, и впервые за невыразимо долгое, и необъяснимо краткое время, Регис ощущал обычную знакомую близость. Они снова становились единым целом, и взаимному проникновению их душ не могли помешать даже стенки ловушки. Но по мере того, как вампир позволял другу проникать в свой разум, Детлафф все отчетливей начинал понимать, зачем на самом деле он явился.

Друг отдернул руку, точно обжегся, попятился, и его спокойное лицо, дрогнув, начало меняться — опустились и надвинулись на заалевшие глаза тяжелые черные брови, челюсть выдвинулась вперед, выпуская острые смертоносные клыки, из самой глубины горла Детлаффа послышался низкий угрожающий рык.

— Нет, — выдохнул он, — ты не сделаешь этого!

Рука Региса упала, он сам остался неизменным, лишь взгляд его сделался печальным и темным.

— Я сделаю то, что обещал тебе, — прошептал он в ответ, — ради тебя — и ради всех, кого это могло бы коснуться в будущем. Ты сам просил меня дать слово.

Детлафф дернулся, отпрянул назад, готовясь к бесполезному рывку. В его облике не осталось ничего человеческого — глаза налились яростью, а слова теперь больше походили на хищный рык, чем на раздельную речь.

— Нет, — повторил он, все же бросаясь вперед и отброшенный прочь магической преградой, — если тронешь ее, я тебя уничтожу, слышишь?

— Я знаю, мой милый, — Регис грустно кивнул, — и знаю, что ты непременно исполнишь свою угрозу. Я готов к этому.

Он развернулся и, едва касаясь стопами пола, двинулся к кушетке, на которой, накрытая светлым покрывалом, спокойно спала принцесса Лита. Детлафф вновь бросился на невидимую стену, больше не выкрикивая членораздельных слов, только рыча, как попавший в капкан фледер, и в этих звуках было столько отчаяния, столько мольбы, что Регису пришлось мысленно приказать себе оставаться твердым. Он делал то, что было правильно — а не то, о чем вопило слабое трусливое сердце.

Лита заворочалась во сне, когда он приблизился — должно быть, слишком усталая от своего плена, она даже не проснулась от воплей и рычания Детлаффа, который продолжал биться в своем заточении. Регис присел на край кушетки и ласково погладил ее по растрепанным черным кудрям. Хватило бы всего мгновения — одного взмаха когтей, чтобы все кончилось, чтобы все чародейские планы пошли прахом — а Детлафф, пусть и возненавидевший его крепче, чем прежде любил, был снова свободен. До новой принцессы — но над будущим Регис был точно не властен.

Он медлил — от волос Литы сейчас пахло точно так же, как в день, когда она сделала свой первый вздох — теплым молоком, медом и чем-то неуловимо терпким. Регис помнил, как передал ее на руки Рии, и та, совершенно измотанная тяжелыми родами, улыбнулась дочери так ласково, что ее улыбка могла бы осветить ее покои — и весь дворец в придачу. Он помнил, как сообщил Императору «Это девочка» — и тот впервые на памяти вампира едва не прослезился у него на глазах.

Детлафф больше не бился. Он упал на колени, уронив руки так, словно они вдруг ему отказали, и теперь лишь смотрел на Региса с неутолимой смертельной тоской — не смирившийся, но с полным осознанием собственного бессилия.

Регис убрал с маленького лба упавшую черную прядь — он помнил, как Лита, спотыкаясь и готовая вот-вот упасть, упрямо шагала в подставленные руки матери, и та, гордая, что дочь делала первые шаги раньше, чем старший сын, приговаривала «Еще немножко, и я научу тебя танцевать, моя милая». Регис почти видел, как на очередном придворном балу Император, еще слабый после новой процедуры, поднимал Литу на руки и на глазах притихших послов и вельмож, кружил ее в танце, а она — смеялась, цепляясь за его шею.

— Лита, — прошептал Детлафф — и, если бы не чуткий вампирский слух, друг его не услышал бы.

Регис помнил, как, ухватившись пальчиками за блестящие лаковые шляпки, Лита решительно двигала по шахматной доске сразу две фигуры и заявляла терпеливому отцу: «А эта пешечка поедет на коне!», как, распрощавшись с братом, всюду таскала с собой его деревянного солдатика, не расставаясь с ним даже во сне, как, одинокая и всеми забытая, разливала чай для своих безмолвных подруг-кукол. Он помнил, как принцесса, чуть поморщившись, почти отдернула руку, когда он впервые брал кровь с ее разрешения, а потом отважно сказала: «Ничего, мне ни капельки не больно!»

Глубоко вдохнув, Лита вновь пошевелилась во сне — и вдруг распахнула глаза. В первый момент она не узнала того, кто сидел над ней, но потом лицо ее расцвело улыбкой.

— Эмиель, — прошептала она хриплым со сна голосом, и Регис, резко отвернувшись от нее, рывком поднялся на враз ослабевшие ноги.

— Лита, — снова тихо позвал Детлафф, и принцесса, заметив, что тот сидел, совершенно обессиленный, сломанный, как забытая под дождем игрушка, соскользнула с кушетки и, шлепая по полу босыми ногами, подбежала к ловушке, легко пересекла магический круг и, присев на корточки перед вампиром, коснулась ладонью его щеки.

— Детлафф? — спросила Лита тревожно, — тебе нехорошо?

Вампир, не поднимаясь, обхватил руками ее маленькое тело, притянул к себе так крепко, словно надеялся вжать Литу в себя, сделать частью собственного тела, хоть так защитить от неминуемой участи. Регис смотрел на них, чувствуя, как голова становилась невесомо легкой и пустой. Он наделал в жизни множество ошибок — и сейчас не был уверен, что не совершает еще одну.

— Все в порядке, моя принцесса, — прошептал Детлафф в ответ, бросил мрачный взгляд на Региса, но, похоже не почуяв в нем прежней опасности, слабо улыбнулся, — Эмиель пришел нас проведать.

Лита с любопытством посмотрела на второго вампира, и во взоре ее вдруг промелькнуло беспокойство.

— Что-то с папочкой? — спросила она поспешно, потом ее тонкие губы трагически дрогнули, — он… умер?

Регис не понимал, что испытывал — досаду или невероятное облегчение, но он нашел в себе силы покачать головой.

— С вашим отцом все хорошо, — заверил он Литу, и та, успокоенная, снова спрятала лицо на груди Детлаффа.

Регис почувствовал чужое присутствие раньше, чем увидел. Чародейка стояла на пороге, прислонившись плечом к дверному косяку. Целебное снадобье уже подействовало, и она успела смыть кровавые слезы с лица и даже восстановить выпавшие ресницы.

— Пиппа, — заметив чародейку, просияла Лита, — познакомься, это Эмиель Регис, он лечит моего папу много лет — может быть, он может помочь нам в исследованиях? — последнее слово принцесса выговорила очень четко, стараясь правильно произнести все звуки, и Филиппа снисходительно улыбнулась.

— Я уже имела удовольствие с ним познакомиться, — ответила она, — и, если милсдарь Регис готов к цивилизованной беседе, я с радостью приму его помощь.

Регис, стараясь не встречаться с пытливым взглядом Детлаффа, кивнул.

— Тогда, думаю, нам всем не повредит чашечка чая, — гостеприимно проговорила чародейка, потом щедро махнула рукой, — ты тоже можешь присоединиться, — сказала она второму вампиру, и Детлафф, продолжавший обнимать Литу, поднялся и с ней на руках осторожно перешагнул линию магического круга. Ловушка, выпуская его, еще раз вспыхнула и пропала бесследно.

Уходя из дома чародейки, Регис ощущал почти постыдную легкость — он мог бы корить себя за глупую человечность, помешавшую ему совершить то, к чему, как ему казалось, он был готов, но единственного благодарного взгляда Детлаффа хватило, чтобы заглушить в нем угрызения совести. Убив ту, что теперь составляла смысл существования его друга, Регис лишил бы жизни не только самого себя вместе с ней, но и того, благодаря кому еще мог ходить по земле и принимать неверные решения — и это оказалось бы предательством более страшным, чем то, что он уже совершил по отношению ко всем остальным.

Геральт, конечно, ждал его в тени безлюдной улицы и, отделившись от стены, зашагал рядом с Регисом.

— Ты убил ее? — спросил он, когда они прошли уже несколько кварталов, по которым вампир двигался, не зная точно, куда идет.

— Нет, — ответил Регис, немного помолчав, — увы, мой друг, общение с тобой, видимо, заразило меня опасным вирусом ведьмачьей чести.

— Ну да, правильно, — хмыкнул Геральт, — обвиняй меня в собственной нерешительности.

— Я вовсе не обвиняю, я скорее благодарю тебя, — возразил Регис, — не знаю, как я смог бы жить с таким грузом на совести.

Геральт понимающе кивнул, и еще некоторое время они снова молчали.

— Кто сообщит Йен, что эту партию она проиграла? — осведомился наконец ведьмак мрачно. Регис негромко хмыкнул.

— Явившись утром на завтрак к Филиппе, она сама все поймет, — ответил он, — по крайней мере, чай у нее в доме преотличный. А я вынужден тебя оставить, друг мой. За этими потрясениями я совсем забыл о своих обычных обязанностях. Нужно предупредить моего подопечного, что теперь его будут лечить совершенно новым методом.

Геральт покосился на него и подавил короткую усмешку.

— Пожалуй, я ничего не хочу об этом знать, — заявил он.

 

========== Под тяжестью короны ==========

 

Унылый весенний дождь лил уже три дня кряду, и стук капель по окнам был единственным звуком, разгонявшим тишину в опустевшем доме.

Иорвет, оправившийся от своей болезни, уехал почти неделю назад, забрав с собой Юлиана. Под конец своего визита в Вызиму, мальчик совсем раскапризничался — его, казалось, больше не радовали ни долгие прогулки по городу, ни новые игрушки, ни даже общество королевы, которая еще пару раз приглашала Зяблика во дворец. Малышу хотелось одного — увидеться с мамой, и каждый вечер он устраивал форменный спектакль со слезами и криками, будто надеялся, что, если он будет требовать желаемого достаточно громко и ясно, Шани появится на пороге дома Роше и заберет его.

В день, когда они уезжали, Вернон несколько раз спросил, выдержит ли Иорвет обратную дорогу, оставшись один на один с недовольным ребенком, но Зяблик, собирая свои вещи и садясь в седло, впервые за последние дни вел себя образцово — может быть, боялся, что спутник его передумает ехать, и Юлиану придется остаться в Вызиме навсегда или добираться до дома самостоятельно.

Но все прошло по плану, Иорвет и Зяблик уехали, а Вернон остался совершенно один. В столице его держали не слишком срочные, но рутинные необходимые дела — королева Анаис была приглашена на коронацию нового правителя Редании, и Роше было поручено собрать и возглавить почетный караул, который проводил бы ее в Третогор — церемониальный кодекс требовал, чтобы Ани прибыла в столицу соседнего королевства не через портал, а проделав весь путь по твердой земле. И хоть опасности в этом мероприятии не было, Роше очень ответственно подошел к своим обязанностям, и в состав королевского сопровождения вошли только те, кому он полностью доверял. Сама Ани, никогда не любившая официальных церемоний, на этот раз ждала этого путешествия, как праздника — и, зная, что творилось между ней и Виктором, Вернон мог ее понять. С молодым королем Анаис приходилось в последнее время видеться все реже, и она, похоже, ждала, когда со всеми торжественными формальностями будет покончено, и жизнь войдёт в привычное русло.

Сам Роше прекрасно знал, что чуть ли не каждый в Темерии, у кого были уши, уже слышал, что новый король Редании приходился ему сыном, и слухов вокруг этого факта ходило огромное множество — некоторые такие нелепые, что Вернон запоминал их, чтобы позже пересказать Иорвету — тот, сам будучи объектом бесконечных сплетен, просто обожал исследовать границы человеческой глупости, узнавая, какая еще чушь приходила в головы сплетников. Нелепые теории — вроде тех, что матерью Виктора была сама Филиппа Эйльхарт или покойная королева Адда — плодились на совершенно пустом месте, и иногда Вернон задумывался, как к ним относился сам Виктор. Успел ли он за свою недолгую жизнь нарастить достаточно толстую кожу, чтобы стрелы лжи и злословия его не ранили.

С сыном после того утра, когда он предложил вылечить Иорвета от его неведомой хвори, Роше больше не виделся, но думать о нем не переставал. Его чувства к Виктору, конечно, имели очень мало общего с теми, что он испытывал к Иану. Эльфа он воспитывал с младенчества и до недавних пор знал все о его маленьких победах и поражениях — сам учил его ходить и говорить, видел, как из крикливого малыша Иан превращался сперва в юркого любопытного мальчика, потом — в талантливого смышленого юношу и наконец — в мужчину, о котором, к своему сожалению, Вернон знал не так уж много. Он ухаживал за Ианом, когда тот болел, разделял его детские трагедии и радовался вместе с ним, когда эльф покорял очередную жизненную вершину. Иан, пусть и не родной Роше по крови, был его сыном всю свою жизнь, и, даже находясь вдали от него, Вернон знал, что, стоило Иану позвать, он непременно пришел бы ему на помощь.

Виктор же сделал все свои открытия без его участия — кто-то другой вводил его в жизнь и объяснял, что хорошо, а что плохо, учил его читать и разбираться в сложных вещах и простых истинах, кто-то другой наблюдал и присматривал за ним, и к кому-то другому Виктор обращался за поддержкой. Вернону сложно было представить, каким сын был младенцем или мальчиком — любил ли он засыпать у кого-то на руках и легко ли давались ему науки, выбрал ли свой жизненный путь он самостоятельно или по чьей-то указке. И грустить о потерянном времени было глупо — Роше твердо знал, что судьба сделала выбор за него, и, узнай он о Викторе, когда тот был совсем маленьким или вовсе еще не родился, Иорвета и Иана в его жизни могло и не случиться. И Вернон был этой судьбе благодарен за то, что она не заставила его выбирать. Но в успевшем возмужать и поумнеть, самостоятельном и порядочном юноше сейчас было множество тайн, которые Роше, возможно, хотел бы раскрыть, познакомиться с ним поближе, хотя бы только ради того, чтобы знать, что Виктор думал и чувствовал в разных ситуациях. Что его печалило или злило, что радовало и придавало сил. С Ианом Вернон освоил эту науку, может, и не до конца, но даже в своем нынешнем состоянии души юный эльф не был для него неразрешимой загадкой — он мог пойти войной на весь мир, но Роше был готов стать его верным оруженосцем в этой борьбе, как и раньше. Виктору же его поддержка могла оказаться совершенно не нужна. Особенно теперь, когда ему предстояло надеть корону и править самым крупным свободным королевством Севера.

В доме пахло сыростью. После отъезда Иорвета, Роше почти здесь не ночевал — он оставался во дворце или, если служба уводила его прочь из Вызимы, останавливался в корчмах и на постоялых дворах, и самому себе сложно было признаться, что главным врагом человека вдруг стало тягучее нудное одиночество. Раз явившись в его простое жилище, которое раньше было лишь стенами и крышей над головой, Иорвет внес сумятицу в размеренный ритм жизни Роше в столице. Его касание, казалось, было губительно магическим — как у легендарного короля, все вокруг себя обращавшего в золото, и спать в постели, которая все еще пахла эльфом, сидеть за столом, раскинувшись на котором, Иорвет игриво манил его к себе, даже проходить мимо изгнанного в коридор портрета супруга и встречаться с его нежным взглядом, было теперь для Вернона почти невыносимо. Все было не так, хотя вещи остались на своих местах, и в собственном доме без Иорвета Роше чувствовал себя чужаком даже больше, чем в университетских жилых комнатах или в Вызимском дворце.

Сырые дрова разгорались плохо, дымили, и Вернон уже начал подумывать, чтобы бросить это бессмысленное занятие и отправиться спать без ужина — не так уж он был и голоден. В доме стоял промозглый холод, но Роше было не привыкать спать даже на голой земле посреди темного враждебного леса — нужно было только поплотнее завернуться в одеяло и не раздеваться на ночь. И в миг, когда он готов был уже окончательно сдаться, раздался несмелый стук в дверь.

Отряхнув руки от копоти, Вернон поднялся и неторопливо направился в прихожую — должно быть, прибыл гонец от Анаис, чтобы уточнить время завтрашнего отправления. Роше надеялся, что молодая королева выразит желание отбыть до рассвета, чтобы поскорее добраться до Третогора — это могло избавить его от необходимости ложиться спать вовсе.

Стук повторился — уже настойчивей. Гонцы королевы такого нетерпения себе никогда не позволяли, и неведомый гость, казалось, боялся, что никого не застал дома — или что хозяин не желал ему открывать.

— Иду! — крикнул Роше, чтобы немного успокоить посетителя, и ускорил шаг. Иорвет с портрета, ему почудилось, взглянул на него немного ехидно.

На пороге, в луже натекшей с одежды воды, стоял Иан. Черная бархатная куртка отяжелела и прилипла к плечам, длинные волосы, собранные в привычную свободную косу, потемнели от влаги, и непокорные пряди обрамляли бледное и невыразимо несчастное лицо юного эльфа. Он неловко переступал с ноги на ногу, как уличный попрошайка, постучавшийся в первую попавшуюся хату, чтобы попроситься на ночлег. И отчего-то жалкий вид сына внезапно развеселил Роше. Он очень отчетливо вспомнил вдруг, как много лет назад, когда Иана еще и на свете не было, точно таким же, промокшим и несчастным, неуверенным, что его пустят погреться у костра, Иорвет вернулся из леса после того, как они крепко повздорили.

— Ты что, шлялся под дождем? — без приветствия спросил Роше, пристально глядя на сына. Тот кивнул, обхватив себя руками за плечи.

— Мне не хотелось возвращаться во дворец, — ответил он чуть дрожащими от холода губами, — ни в один из них.

— Живо в дом, — скомандовал Роше, — околеешь.

Будто боясь, что человек передумает, Иан юркнул мимо него в прихожую. В его сапогах хлюпала вода, а на деревянном полу осталась цепочка мокрых следов — Роше мысленно укорил себя за то, что так и не смог разжечь очаг. Он последовал за сыном в кухню, и тот, сразу заметив следы проигранного сражения с влажными дровами, присел перед очагом на корточки, повел рукой, и оранжевые язычки почти мгновенно заплясали по темной коре. Огонь разгорался легко и охотно, а Иан, не глядя на родителя, продолжал сидеть перед ним, теперь зябко протягивая к очагу ладони.

— Сядь на лавку, — сказал Вернон, и, когда Иан беспрекословно подчинился, опустился рядом с ним, потянул и снял сперва один сапог, потом другой, поставил их к огню, — раздевайся, высушим твою одежду.

Иан помедлил в нерешительности несколько секунд, все еще пряча глаза от взгляда отца, но потом начал неловко выпутываться из своей куртки. В доме почти не осталось сухой одежды, а сын, ростом пошедший в Иорвета, уже вытянулся на полголовы выше Роше, но тот поспешил на второй этаж, отыскал в спальне рубаху и шаровары, которые должны были подойти, и со своей добычей вернулся в кухню.

Иан успел расправиться со своей одеждой, и та темной мокрой кучей лежала на полу у очага. Вернон сунул сыну в руки большое полотенце, а рубаху и шаровары опустил на скамью рядом с ним. Он не спешил расспрашивать эльфа, что за трагедия с ним приключилась, и почему ему пришло в голову, что слоняться под дождем — это хорошая идея. Иан был, как потерянный много лет назад пес, вернувшийся в хозяйский дом, но пока не позволявший снова себя погладить — слишком настороженный и недоверчивый.

Юный эльф отжал косу и старательно обтерся полотенцем, скованно, словно стеснялся своей наготы перед отцом, натянул сперва рубаху, потом шаровары, и наконец напряженно замер у уже хорошо разгоревшегося очага.

— Ужинать будешь? — спросил Роше, мысленно прикидывая, не дает ли он невыполнимых обещаний — припасов в последние дни он не добывал, и в погребе могло не оказаться совсем никакой еды для них двоих, но Иан, разглядывая свои пальцы на ногах, угрюмо кивнул.

В погребе обнаружилось несколько крупных картофелин, немного масла и молока. Когда Роше вернулся со своей добычей, Иан продолжал сидеть за столом в той же позе, как нахохлившийся охотничий сокол, с глаз которого не сняли колпак. Вернон, украдкой поглядывая на него, набрал в маленький котелок воды, устроил его над огнем, и только когда потянулся за ножом, чтобы почистить картошку, сын наконец соизволил заговорить.

— Я никому не нужен, — тихо выговорил он, и Роше покосился на него, подавив естественное желание немедленно броситься его разубеждать — или напомнить юному эльфу, что, раз он явился в отчий дом, то надеялся, что хотя бы одному глупому человеку было на него все-таки не наплевать.

— Ани со мной не разговаривает, — продолжал Иан, не меняя тона, — Гусик так занят, что мы почти не видимся, и даже Яссэ…- эльф осекся, опасливо посмотрел на Роше, но тот слушал его, не выражая ни удивления, ни сомнений, — даже мой наставник, кажется, чем-то не доволен, и я не могу уже пару дней с ним связаться.

— У всех свои дела, — пожал плечами Роше. По поверхности воды над огнем начал стелиться белесый пар, но человек не спешил браться на картошку, теперь внимательно смотря на сына, — сейчас такое время — не принимай это на свой счет. Гусик и правда занят, но ты ведь вернулся именно потому, что знал, как ему нужен. Если он будет чувствовать твою поддержку…

— Да не нужна ему моя поддержка, — почти зло откликнулся Иан, — в Нильфгаарде все меня ненавидят, и Гусика — за то, что я постоянно трусь рядом с ним. Он,конечно, говорит, что мне мерещится, но я не дурак и не слепой.

Даже если Иан был прав в своих неутешительных выводах, Роше не спешил с ним соглашаться. Он коротко пожал плечами.

— Хочешь, определю тебя в свой отряд? — предложил он, — будешь разведчиком на службе Ее Величества. Это довольно почетно, и никто не посмеет смотреть на тебя косо. Ты мой сын, и я не дам тебя в обиду.

Иан поднял на него взгляд, и на миг Роше показалось, что он готов был вот-вот согласиться, но в следующую же секунду юный эльф потупился и покачал головой.

— Какой из меня разведчик? — произнес он печально, — я уже не тот маленький мальчик, который мог пролезть в любую щель и подслушать важные переговоры.

Роше улыбнулся и оставил при себе замечание, что лично для него Иан никогда не переставал быть тем маленьким мальчиком, и сейчас он видел его, как наяву — сын раньше иногда точно так же сидел за обеденным столом и рассказывал о своих маленьких неприятностях, казавшихся ему настоящими трагедиями.

— Как хочешь, — человек пожал плечами, — если передумаешь, ты знаешь, где меня найти.

Иан кивнул и отвернулся. Роше, выбирая между тем, чтобы продолжить разговор и все же взяться за ужин, помедлил, но не успел он открыть рот, как в дверь снова постучали. Иан пугливо вздрогнул, напрягся, как беглый преступник, испугавшийся, что городская стража пришла по его душу.

— Это, наверно, гонец от Ани, — успокоил его Роше, — посиди тут, я сейчас.

Пока человек шел к двери, стук повторился — и он нахмурился, догадавшись, что снова ошибся в своем предположении.

На пороге — не такой мокрый, но почти не менее нерешительный — стоял Виктор. И увидеть будущего реданского правителя за пару дней до его коронации у дверей своего дома Вернон уж точно никак не ожидал. Юноша кашлянул, выпрямился, как солдат на утреннем построении, и смело взглянул Роше в глаза.

— Я принес лекарство, — сообщил он, — для профессора Иорвета.

Роше улыбнулся. Объяснение звучало не слишком убедительно — эльф, пусть и давно страдал от своей болезни, вовсе не находился при смерти, а за прошедшие недели Вернон и вовсе почти забыл об обещании Виктора. Но, вновь решив не бросать правду в лицо собеседнику, как горсть песка в драке, человек сделал приглашающий жест рукой.

— Заходи, — позвал он, — сучья погода — замерзнешь еще.

Виктор помялся в нерешительности долю секунды, потом отважно шагнул за порог.

Роше никогда, даже в самых смелых измышлениях, не представлял себе встречу двух своих сыновей, но та сцена, которой он стал свидетелем, превзошла все его ожидания. Иан, отогревшийся и немного успокоенный разговором с человеком, заметив, кого нелегкая принесла, подобрался, готовый вскочить на ноги. Виктор, замерев на пороге, метнулся взглядом к ножу, приготовленному Роше для картофеля. Они сверлили друг друга взглядами несколько секунд, примериваясь, как бы получше кинуться на противника, пока Вернон не подтолкнул Виктора в спину.

— Не стой столбом, — подбодрил он его, — садись к огню, сейчас будем ужинать.

Иан все же гордо поднялся из-за стола, сжимая кулаки.

— Мне, пожалуй, пора, — холодно отчеканил он, — я с ним за один стол не сяду.

— Лучше я уйду, — подхватил его браваду Виктор, — я только занес лекарство. Провожать меня не надо, я найду выход.

— Сели оба, — скомандовал Роше тем тоном, от которого даже самые пьяные и разбитные бойцы Отряда Синих Полосок вытягивались по струнке и готовы были идти в бой на верную смерть, — чистите картошку.

Юноши уставились на него — оба обескураженно, оба враждебно, но Виктор сдался первым. Он осторожно, как ведьмак к спящему вилохвосту, приблизился к столу, потянулся за ножом, но Иан опередил его, перехватив костяную рукоять первым. На секунду показалось, что он готов вот-вот метнуть свое оружие в глаз незваному гостю, но потом юный эльф взял со стола крупный, пустивший несколько ростков клубень и сосредоточенно принялся счищать с него кожуру, не глядя больше на Виктора.

Убедившись, что кровопролитие отменяется, Вернон протянул второй нож юноше, и тот тоже взялся за дело.

Несколько минут напряжённую тишину кухни разбавляло лишь старательное сопение — Иан управлялся с картошкой неумело, но всеми силами пытался не ударить лицом в грязь, тщательно вырезая темные глазки и срезая кожуру толстыми полосками.

— Сразу видно, ты ни дня не голодал, — фыркнул вдруг Виктор — в его руках дело спорилось. Он очищал клубни аккуратно, срезая ровно столько, сколько было необходимо, не терзая и не мучая их, как Иан. Эльф поднял на заклятого врага мрачный взгляд.

— Ты как будто голодал, — процедил он, — рожа у тебя вон какая холеная, на паперти такую не наешь.

— Я голодал, — ответил Виктор так гордо, словно считал это одной из главных своих заслуг, — когда мы с матерью были беженцами в Новиграде. Правда, — он старательно выковырял темное пятнышко из желтоватой плоти картофелины, сосредоточив на нем все свое внимание, — не очень долго. Но я умею ценить пищу, дающуюся трудом.

— Речи настоящего короля! — ехидно парировал Иан, — а я, между прочим, тоже перебивался с хлеба на воду, пока ездил с цирком.

— Потому что после покупки вина на хлеб денег уже не оставалось? — ядовито поинтересовался Виктор, и Роше показалось, что Иан все же продемонстрирует свое умение метать ножи в живую мишень. За то, что никто из его сыновей никогда толком не голодал, как приходилось в ранней юности самому Вернону, можно было только порадоваться.

— Если провозитесь еще дольше, сегодня голодать будем все вместе, — заметил он примирительно, — Иан, оставь ты этот глазок в покое — ты и так проковырял дыру насквозь. Виктор, чисти тщательней — не хочу потом вылавливать очистки.

Юноши зло переглянулись и замолчали, но с картошкой расправились теперь за считанные минуты. Истерзанные куски будущего ужина отправились в кипящую воду, и Роше, помешивая ее и не глядя на сыновей, буквально затылком чувствовал, как дуэль злобных взглядов продолжалась. Будущий король и бывший циркач явно упражнялись в методах бесконтактного убийства, но вмешиваться в их сражения Вернон не спешил.

— А где профессор Иорвет? — вдруг спросил Виктор, явно приняв решение просто игнорировать Иана.

— В Оксенфурте, — откликнулся Роше, с радостью хватаясь за эту возможность разбавить нездоровую атмосферу, — они с профессором Шани поедут на твою коронацию своим ходом, а я — с Анаис. Шани, кажется, выпала честь поучаствовать в церемонии, кроме того, она — супруга нильфгаардского посла. А Иорвету просто нравятся красивые ритуалы — эльфская натура дает о себе знать, хотя он сам в этом никогда не признается.

— А меня не пригласили, — вдруг подал голос Иан — так обиженно, точно в нем на мгновение проснулся тот самый маленький любознательный мальчишка, всегда желавший быть в центре всего.

— Я тебя приглашаю, — Вернон повернулся к сыновьям, и на мгновение засомневался, имел ли право звать гостей на праздник, посвященный Виктору, не спросив его разрешения. Но Виктор отчего-то притих и ничего не отвечал, даже не смотрел на остальных. — Ты войдешь в состав делегации, сопровождающей Ани, я думаю, она будет не против. Если только…

— Если только что? — с вызовом спросил Иан, — если я буду вести себя прилично и не позорить Ее Величество?

— Именно так, — подтвердил Вернон твердо, и юный эльф обиженно сник.

Вода в котелке ровно булькала, Роше добавил соли и засушенных трав, и по кухне потянулся пряный аппетитный аромат. Иан, не смирившийся с неприятным соседством, но пожертвовавший голоду гордость, повел носом и даже улыбнулся.

— Я так люблю, когда ты готовишь, — признался он вдруг, смущенно глянув на Роше, — пока путешествовал, я иногда просыпался от того, что мне снился запах твоего жаркого или йульского супа. Ты его всегда готовил на праздник — помнишь?

— Помню, — подтвердил Вернон и бросил быстрый взгляд на Виктора. Тот смотрел куда-то в сторону и, казалось, вовсе их не слышал, хотя Иан, похоже, поменяв тактику нападения, пытался добить соперника теплыми воспоминаниями, которых у юноши не было. — если до следующего Йуле ты никуда не сбежишь, а Виктору, Гусику и Ани позволят их обязанности, я могу приготовить этот суп на всех. Что ты думаешь, Виктор?

Иан, видно расценивший его слова, как натуральное предательство, поджал губы и отвернулся. Виктор же напряженно вздрогнул и растерянно взглянул на Роше. Уголок его рта дернулся, словно юноша силился улыбнуться, но никак не мог себя заставить.

— Не будет никакой коронации, — проговорил он очень-очень тихо, и на секунду Вернону показалось, что он ослышался. Даже Иан, державший глухую оборону, уставился на врага с неприкрытым удивлением.

— Как так? — первым спросил эльф, хотя у Роше на языке вертелся тот же вопрос, — ты же единственный стрыгин наследник, для тебя уже местечко на троне нагрели.

Виктор несколько секунд молчал, понурив плечи, будто надеялся под изумленными взглядами собеседников сжаться, уменьшиться и стать незаметным, лишь бы не пришлось отвечать. Собравшись с мыслями, он вздохнул.

— Я передумал, — выдавил он из себя наконец, — я все взвесил, и понял, что ничего из этой затеи не получится.

— Король при мудрых советниках может вовсе ничего не делать, — нейтрально заметил Роше. Над кипящей водой поднималась желтоватая пена, и он ловко снял ее, снова помешав, — а твоя наставница не бросит Реданию на произвол судьбы, даже если у тебя ничего не будет получаться.

— В том-то и проблема, — Виктор поднял на него удивительно решительный для его речей взгляд, — все вокруг говорят мне, что я буду только очередной головой в короне, а решать за меня будет Филиппа. Но я так не хочу. Зачем занимать трон, если я ничем не смогу помочь своей стране? Если Филиппа захочет, она найдет кого-то другого на мое место.

— Если не хочешь действовать по ее указке, думай своей головой в короне, — пожал плечами Роше, — ты будешь королем и сможешь принимать решения, никого не слушая.

— Филиппа сказала мне то же самое, — потупился Виктор, — она постоянно сравнивает меня с королем Визимиром, и говорит, что у меня есть все шансы стать независимым и мудрым правителем. Но я ведь совсем не умею править. Все, что я делал до сих пор — это, прикрываясь чужим важным именем, исполнял волю Ректора, иногда тайком идя ему наперекор. Но теперь-то имя у меня останется только собственное, за ним не спрячешься.

Иан громко фыркнул и скрестил руки на груди.

— Я, как только тебя увидел, сразу понял, что никакой ты не сын моего папы. Ты трус, — заявил он, — думаешь, те, кто сейчас правят на Континенте, хотели для себя такой судьбы? Гусик никогда не мечтал стать Императором — но стал, хотя унаследовать трон должна была Цири. И он — лучшее, что случалось с Нильфгаардом за всю его историю. А Ани? Ее посадили на трон маленькой девочкой, но ты же не станешь спорить, что мудрее и независемей ее еще поискать!

Виктор, не сумев на этот раз отвести глаза, пристально смотрел на Иана, оглушенный его внезапной тирадой — Вернон и сам не ожидал от сына такой патетики. Юный эльф гордо вскинул голову и взирал на собеседника надменно — вылитый Иорвет, ведущий дерзкую беседу со смертным врагом, стоя на широкой ветви.

— Пап, ты же сам правил Темерией, хотя совсем этого не хотел, — продолжал Иан, вдруг переведя взор на отца, и тот едва не выпалил «А я-то что?», — может, теперь ты будешь править Реданией вместо этого недоразумения? Ты же тоже родственник Адды?

— Уймись, Иан, — беззлобно осадил его Роше. Он покрутил в руках деревянную ложку, отчего-то вспомнив вес регентского жезла на ладони. Ничего тяжелее его он в своей жизни никогда не поднимал. Но в чем-то сын был, безусловно, совершенно прав, — Виктор, если ты не хочешь править, никто тебя за ноги к трону не привязывает, — заметил он задумчиво, — и ты можешь уехать из Редании, устроиться где-то еще и там принести, возможно, куда больше пользы, чем мог бы принести здесь. Или жить в свое удовольствие, ни о чем не заботясь. Ты свободен в своих решениях, и я отлично понимаю, как страшно и тяжело принимать такую ответственность на свои плечи. Мне до сих пор припоминают каждый неверный поступок, который я совершил, будучи регентом Ани. Но своим примером я показал ей, как действовать не нужно, и какой должна быть хорошая королева. Она выучила все эти уроки, и Иан прав — лучшей правительницы Темерия не знала давно. У тебя тоже хватает примеров — и славных, и отвратительных. Но, надев корону, ты не превратишься ни в доброго короля Визимира, ни в грозного Императора Эмгыра, ни в глупого регента Роше. Ты останешься Виктором, о чьем правлении расскажут потомки, и при котором ныне живущие продолжат проживать день за днем, и чью жизнь ты сможешь сделать лучше. Цена твоих ошибок будет выше, чем у любого из них, но и ценность твоих побед с ними не сравнится. Я почти не знаю тебя — и в этом мы с твоими будущими подданными очень похожи. Но и у меня, и у них есть все возможности, чтобы это исправить.

Виктор выслушал его, не опуская глаз, и, когда Роше замолчал, в ответ только кивнул, явно не слишком убежденный. Но Вернон решил для себя, что для будущего короля Редании — возможно, несостоявшегося — они с Ианом сделали все, что могли.

Картошка немного переварилась, и, когда Роше переложил ее в большую деревянную миску и залил молоком, под толкушкой золотистые клубни рассыпались, как слепленные из песка. Оба сына, продолжая держать между собой почтительную дистанцию, молча наблюдали за этим священнодействием. Роше разложил дымящееся пюре по тарелкам, уселся за стол и первым принялся за еду. Иан, как тревожный зверек на водопое, покосился на сводного брата, взялся за ложку и начал есть, едва не огородившись от него ладонью, словно боялся, что Виктор полезет к нему в тарелку. Юноша же ковырял свою порцию, отправляя в рот только маленькие клочки пюре, не глядя ни на отца, ни на эльфа. Вернон уже готов был строго выговорить ему, что, если он не поужинает нормально, придется накормить его с ложки, как маленького, но сдержался.

К чаю на кухонных полках нашлось немного чуть подсохшего печенья, и, пока Виктор отмачивал его в чашке горячего чая, Иан вдруг с любопытством посмотрел на него в упор.

— А что за лекарство ты принес? — спросил он, — кто-то заболел? — он пытливо взглянул на отца, видимо, припомнив, что тот был всего лишь слабым хрупким человеком. Роше мягко покачал головой.

— Это для Иорвета, — ответил он за Виктора, — твой отец давно болеет, но, кажется, это излечимо.

— Болеет? — переспросил Иан тревожно, — почему он мне ничего не сказал?

Вернону захотелось напомнить сыну, что он вообще-то не спрашивал, но Виктор опередил его:

— Профессор Иорвет и сам не знал, чем болен, — сказал он, — но, если мои наблюдения верны, снадобье, которое я принес, ему поможет.

Иан критически посмотрел на юношу, скрестив руки на груди.

— А если они не верны? — спросил он требовательно и резко, — я бы не стал доверять такому недоучке, как ты. Ани говорила, ты даже Клюкву толком вылечить не смог.

Кусочек печенья, размокнув, отломился и утонул в чашке, но Виктор не обратил на это внимания. Он уставился на Иана таким несчастным взглядом, точно тот вынес ему смертный приговор.

— Ани так сказала? — переспросил он тихо, моргнув. Иан дерзко вскинул голову.

— Ну не совсем, — признал он, — но я сам видел ее шрамы. И шрамы Гусика — тоже.

Роше, ничего не знавший о том, как Виктор лечил собаку и Императора, с любопытством наблюдал за новой баталией. Иан все еще говорил с вызовом, стараясь поддеть собеседника, но теперь его слова действительно походили на настоящий разговор. До братской любви ему было так же далеко, как пешком до Офира, но путь от угрюмой враждебности до заносчивого подтрунивания сын проделал на удивление быстро.

— Этот эликсир готовил не я, — Виктор смущенно посмотрел на Роше, — ты прав — я сомнительный целитель. Но за качество этого лекарства я могу поручиться.

Иан издевательски хмыкнул, а Роше подумал, сколько отваги потребовалось его старшему сыну, чтобы сейчас признаться.

— Неважно, кто его готовил, — заявил Вернон решительно, — лишь бы помогло. Ради Иорвета я согласен на любую помощь из чьих угодно рук.

Иан сконфуженно промолчал, только хмыкнул себе под нос. Виктор же вдруг понимающе улыбнулся, словно мнил себя настоящим экспертом в любви.

— Я рад помочь, — ответил он, — пусть сейчас я — всего лишь посланник.

Остаток вечера, пусть и не образцово приятный, прошел без новых ссор. Иан, плотно поевший, пригревшийся у огня, сонно моргал, глядя куда-то в пространство, а Виктор, всеми силами пытавшийся поддерживать беседу, наконец засобирался восвояси.

— До встречи, — сказал он, уже стоя на пороге, заглянув Роше в глаза, — и спасибо.

Тот улыбнулся сыну в ответ, протянул руку и похлопал юношу по плечу.

— Всегда пожалуйста, — ответил Вернон.

Роше уступил Иану свою кровать. Ложиться рядом с ним человек отчего-то не отважился, но, когда сын крепко заснул, едва коснувшись головой подушки, еще некоторое время сидел рядом с постелью и наблюдал за тем, как Иан, чуть хмурясь, ровно дышал во сне. С тех пор, как Вернон проводил почти каждую ночь, сидя у колыбели и охраняя хрупкий младенческий сон, прошло невыразимо много лет, но теперь ставшие чужими стены скромного жилища вновь казались Роше настоящим домом.

Королева Анаис в сопровождении почетного караула прибыла в Третогор через два дня, и все это время Вернон украдкой опасался услышать вести о том, что коронация отменяется. Но ничего такого не произошло.

В королевском дворце Ани встретили с должными почестями, и через некоторое время к ней присоединился Император Фергус в сопровождении рыцарей бригады Импера, которыми он командовал лично. Гусик выглядел усталым и каким-то дерганым. Официальный протокол мешал ему приветствовать и Роше, и прибывшего вместе с ним Иана, но по взгляду юного Императора Вернон понял, что тот не больно-то и стремился это сделать. Он, пряча глаза, взял за руку супругу, облаченную по случаю торжества в церемониальный доспех, и отвел ее в ложу для почетных гостей. Иан, сперва пытавшийся привлечь внимание друга пристальными взглядами в его сторону, наконец сдавшись, отвернулся и поспешил смешаться с толпой. Роше не стал его останавливать — сын так и не признался, что произошло между ним и Фергусом, и Вернон полагал, что они и сами были в состоянии решить свои разногласия.

Сам он выискивал взглядом в толпе Иорвета — тот должен был приехать в числе прочих профессоров Оксенфуртской Академии, и Роше вскоре заметил его, оживленно болтавшего с нарядной улыбчивой Шани. Пару дней назад, как Вернон узнал из письма супруга, та поделилась замечательной новостью — Эренваль получил новое назначение, и теперь должен был нести службу в Третогоре, а, значит, мог воссоединиться со своей семьей. Прочитав это, Роше не смог по тону письма определить, расстроило Иорвета это известие или нет — он просто сухо поделился с ним фактом. Но Вернон знал, что отъезд Шани из Оксенфурта означал, что маленький Юлиан покидал университетский кампус вместе с ней, и Иорвету предстояло распрощаться с мальчиком надолго — может быть, даже навсегда.

Сейчас Юлиан, разодетый в новенький алый сюртук и щегольские черные бриджи, цеплялся за руку матери и изумленно таращился по сторонам. На его долю выпало побывать при дворе королевы Анаис, даже познакомиться с самим Императором Нильфгаарда, разрешившим называть себя Гусиком, но торжественность обстановки и роскошь убранства зала сейчас, похоже, оглушили мальчика. Вернон подошел поздороваться, и Шани, приветливо улыбнувшись, сказала, что ей нужно было присоединиться к тем, кому выпала честь участвовать в церемонии. Она позволила ладошке Юлиана перекочевать из ее руки в руку Роше — Иорвет не сделал попытки вмешаться и перехватить инициативу, но любезно улыбаться не перестал.

Когда Шани удалилась, Вернон приблизился к супругу вплотную, привычно прижался плечом к его плечу и шепнул так, чтобы, кроме Иорвета, больше его никто не услышал.

— В последний раз столько красного цвета я видал на поле боя, когда одного бойца разорвало бомбой.

Иорвет поглядел на него с наигранным осуждением во взоре.

— Сегодня коронуют твоего сына, — заметил он, — мог бы подобрать метафору поприятней.

— Ты у нас мастер по части метафор, — не остался в долгу Роше, — ты и придумывай.

Иорвет снова коротко улыбнулся, но отвечать не стал. Вернон хотел было предпринять еще одну попытку неловко пошутить, но в этот момент от дверей зала раздались звуки торжественных труб, и все собравшиеся замолчали. Зяблик крепче вцепился в руку Роше, встал на цыпочки, стараясь получше разглядеть происходящее, и Вернон пожалел, что нельзя было посадить малыша к себе на плечи — едва ли придворный протокол позволял нечто подобное.

В плавно распахнувшиеся двери зала по бархатному алому ковру, разрезавшему помещение, как рана — плоть, вошел Виктор. На нем была лишь простая белоснежная рубаха, выпущенная из свободных брюк, и высокие охотничьи сапоги из мягкой бежевой замши. Он был похож на деревенского паренька, по ошибке забредшего на торжественный прием, но лицо сына оставалось сосредоточенным и серьезным. Он шагал неспешно, но не как неуклюжий босяк, который боялся споткнуться и упасть, а как человек, дававший возможность всем вокруг разглядеть себя получше.

За ним не следовало ни одного солдата — стража по краям ковровой раны, когда Виктор проходил мимо, приветственно отдавала честь, вскидывая алебарды на плечо, но будущий король не смотрел на них, продолжая свой неспешный путь.

У самых ступеней высокого трона юноша остановился и повернулся к безмолвной толпе. Он не встал на колени, как было принято в Нильфгаарде, и не обратился к собравшимся с речью, как в свое время сделала на своей настоящей коронации Анаис. Виктор стоял безмолвный, глядя куда-то выше голов разномастной толпы — Роше показалось даже, что он выискивает глазами Ани, наблюдавшую за церемонией сверху, из ложи.

От первого ряда собравшихся отделился высокий плечистый человек в полном доспехе реданского рыцаря и с генеральскими знаками различия. Он торжественно нес длинный двуручный меч в изразцовых ножнах, держа его на вытянутых руках. Остановившись в шаге от Виктора, генерал поднял свою ношу выше и заговорил глубоким густым голосом, чуть шепелявя — должно быть, во рту славного вояки не хватало нескольких зубов.

— Я отдаю тебе этот меч, как символ отваги и всей военной силы Редании, чтобы ты оберегал мир, защищал свой народ и вел нас в бой против тех, кто посягнёт на нашу свободу.

Виктор чуть приподнял руки, и генерал опоясал его тяжелым мечом, а потом отошел обратно на свое место.

Вперед маленькими осторожными шажками вышла Шани, несшая на увесистой бархатной подушке большой золотой ключ, украшенный багровыми камнями, словно каплями крови. Роше знал, честь подносить его выпала профессору из-за того, что она была первой женщиной-деканом в Оксенфуртской Академии, а Филиппа, дирижер этого представления, очень любила такой символизм. Сама Шани до последнего сомневалась, достойна ли она выйти перед королем, но в конце концов, видимо, все же решилась.

Женщина встала перед Виктором, взглянула ему в глаза и, улыбнувшись, заговорила поставленным профессорским голосом:

— Я отдаю тебе ключ от ворот Оксенфуртского Университета и Хранилища, где собрана вся мудрость поколений реданского народа, как символ знания и науки, чтобы ты был нашим светочем, тем, кто будет нести просвещение и вести нас в будущее, не забывая о прошлом.

Когда Виктор чуть склонил голову, Шани подцепила увесистый ключ за широкую алую ленту и надела ему на шею, отступила на полшага, словно вдруг залюбовавшись, и Роше заметил, как до того предельно серьезный и собранный, Виктор мельком тепло улыбнулся женщине.

Ее место занял невысокий человек с темной обветренной кожей, и по его грубым ладоням и сутулым плечам можно было догадаться, что вся его жизнь прошла в полях за тяжелой работой. Крестьянин был облачен в традиционную реданскую рубаху с вышивкой у ворота, подпоясанную широким кушаком, и просторные темные шаровары. В руках он нес золотую державу с выточенным на навершии орлом.

— Я отдаю тебе Королевское яблоко, — заговорил человек чуть хрипловато — он явно не привык выступать перед такой толпой, и сейчас старательно подбирал накрепко выученные слова речи, не глядя прямо на короля, словно боялся ослепнуть, взглянув на солнце, — как символ реданской земли, чтобы ты помнил, что истинное богатство растет из нее, оберегал, сохранял, преумножал и держался за нее корнями.

Передавая державу в левую руку Виктора, крестьянин замешкался и едва не уронил ее, но юноша с неожиданной ловкостью подхватил тяжелый шар и крепко сжал вокруг него пальцы. Человек, первый из тех, кто выходил к королю, глубоко поклонился, хотя этого, должно быть, церемония не предполагала. Виктор, ничуть не смутившись, склонил перед ним голову в ответ, и крестьянин, удивленно моргнув, отходил от него, не сводя с будущего короля взгляда.

Следующим на ковер выступил худощавый молодой вельможа в богато украшенном камзоле — должно быть, догадался Роше, кто-то из министров. Так же, как до него бравый генерал, аристократ нес на вытянутых руках длинный резной скипетр с неизменным орлом на верхушке. Встав перед Виктором, человек помолчал секунду, словно собирался с мыслями или оценивал застывшего перед ним правителя придирчивым взглядом — сложно было поверить, что и это не было четко отрепетировано заранее, но Виктор под этим изучающим взором и глазом не моргнул.

— Я отдаю тебе этот скипетр, — заговорил наконец вельможа, — как символ государственной власти, чтобы ты был мудрым правителем и слова твои никогда не расходились с делами, чтобы ты правил Реданией, но помнил, что служишь народу так же, как народ — тебе.

Виктор принял скипетр в правую руку и снова скользнул глазами куда-то вверх. Роше, ради любопытства, на этот раз проследил за его взглядом и действительно заметил, как Ани, сидевшая очень прямо в резном кресле рядом с Фергусом, искренне широко улыбалась и даже чуть шевелила губами, будто проговаривая вслед за участниками церемонии их реплики. Вернон едва заметно покачал головой — принимая символы королевской власти, Виктор отказывался не только от своей свободы, но и от своей любви — которая, впрочем, и раньше была обречена оставаться тайной. От этого человеку вдруг стало очень горько, и он отвернулся от названой дочери.

Место вельможи, меж тем, заняла сама Филиппа Эйльхарт. Когда она подошла к Виктору, неся на бархатной подушке золотую корону, тот наконец преклонил колено и опустил голову, как требовал протокол. Чародейка осторожно подняла корону обеими руками, передав подушку кому-то из стражи, и удержала ее над макушкой коленопреклоненного юноши. Роше заметил, что корона была совсем не та, что носили до Виктора Радовид и даже Адда — должно быть, Филиппа распорядилась выковать новую, чтобы окончательно доказать всем, что для Редании наступали совершенно другие времена.

— Этой короной, — заговорила чародейка, и в тоне ее Вернону послышалась какая-то необъяснимая нежность, — я венчаю тебя на царство и нарекаю Виктором, Первым своего имени, правителем Редании и Каэдвена, князем Гелибола, Приречья и Лукоморья, лордом-протектором Оксенфуртского Университета и Бан Арда. Встань, Виктор, и да будет славным твое правление. Да здравствует Король!

Толпа подхватила ее последнюю фразу, и приветственные крики покатились по залу, переходя из уст в уста. Иорвет, все еще прижимавшийся плечом к плечу Вернона, остался безмолвным, но зато Зяблик старался за них троих. Роше и сам повторил за толпой «Да здравствует Король», пусть и не повышая голоса.

Виктор поднялся с колен, и Филиппа опустила ему на плечи тяжелую, подбитую горностаевым мехом алую мантию, и новый король медленно поднялся по ступеням и опустился на трон. Люди в зале снова притихли. Роше видел, как побелели пальцы юноши, сжимавшие скипетр и державу, и будь в нем побольше силы, они непременно промяли бы золото королевских регалий. На секунду Вернона охватило волнение, и он сам едва не принялся проговаривать какие-то торжественные слова, чтобы подсказать, помочь юноше. Но лицо Виктора оставалось светлым и серьезным.

— Я, Виктор Первый, — заговорил он негромко, но голос его разносился по залу так, что слышали его все собравшиеся, — клянусь быть справедливым и честным правителем, стремиться к мудрости и хранить мужество, чтобы ответить на верность — благодарностью, а на предательство — возмездием. Слава Редании!

И этот его возглас толпа подхватила даже с большей охотой, чем тот, что предложила зрителям Филиппа. Чародейка, встав за спинкой трона, едва заметно улыбалась, чопорно сложив руки перед собой.

Иана Вернон и Иорвет отыскали после того, как официальная часть коронации закончилась, и гости были приглашены в Пиршественный зал. Они передали Зяблика из рук в руки Шани и Эренвалю, но сами присоединиться к праздничному обеду не спешили.

Юный эльф, похоже, еще питал надежду перехватить по пути Фергуса, хотя, конечно, эта затея была обречена на провал. Окруженный рыцарями и в компании Ани, юный Император проследовал к столу сразу следом за новым королем.

Иан стоял, прислонившись к толстой мраморной колонне и лениво провожал глазами гостей. Когда родители приблизились к нему, он поднял на них взор и устало улыбнулся.

— Гордишься им? — спросил юный эльф, прямо глянув на Роше, и тот лишь пожал плечами.

— Пока не знаю, — ответил он совершенно искренне, — корону на голову может надеть, кто угодно, а каким Виктор будет королем, покажет только время.

— Твоему папе не привыкать смотреть на то, как на его детей надевают корону, — ехидно встрял Иорвет.

— И только мне это никогда не светит, — мрачно заметил Иан.

— Как по мне, — Иорвет, выпустив руку Вернона, приобнял сына за плечи, и тот не сделал попытки отстраниться, — корона — это ерунда, с ней любой дурак способен творить великие дела. А таким, как мы с тобой, приходится стараться гораздо больше.

Иан неуверенно улыбнулся, будто взвешивал слова отца, пытаясь вычислить степень своей веры.

— По крайней мере, сегодня мы отобедаем за счет Реданской короны, — с улыбкой подбодрил сына Роше, — не каждый день такое бывает. Идем, пока там все не съели без нас.

Иан, перехватив его руку, сжал пальцы человека и поспешил кивнуть.

— Ничего вкуснее твоего йульского супа там все равно не будет, — заявил он.

 

========== Предательство ==========

 

Жизнь в Императорском дворце была очень похожа на ту, что много лет назад вел папа, пока служил покойному королю Фольтесту. Иан слышал множество историй о тех временах, и сейчас, выходя за пределы безопасных покоев Гусика, ощущал себя точно так же. За каждой колонной, будто за стволом векового дуба, могли скрываться враги, за каждым поворотом — поджидала умело скрытая ловушка, и каждый шаг Иан делал, чувствуя на себе враждебные тяжелые взгляды. Только, в отличие от папы, с ним не было отряда верных бойцов и разведчиков, и справляться с опасностями недружелюбной чащи приходилось самостоятельно.

Большую часть дня предоставленный сам себе, Иан упрямо и тщательно, выверяя каждый шаг, исследовал вражескую территорию. Он очень быстро понял, что почти все помещения дворца были окружены или заперты защитными чарами, и подслушать чужие разговоры становилось практически невозможно. Юный эльф пробыл учеником мастера Риннельдора, который, видимо, и расставлял все эти силки и заграждения, слишком недолго, чтобы уметь их обезвредить, но после первых бесполезных попыток Иан обнаружил, что, кроме пышных коридоров, полных вооруженной стражи и любопытных слуг, во дворце существовала собственная сеть скрытых коридоров. Должно быть, архитектор, строивший это здание, так же как его северный собрат, возводивший Вызимский замок, предполагал, что рано или поздно императорской семье и всему их окружению придется бежать из осаждённой обители, и позаботился о безопасности беглецов. Мастер Риннельдор об этой особенности дворца не мог не знать, но защита тайных переходов была не в пример слабее и проще — должно быть, потому, что в экстренной ситуации желающий сбежать Император мог напороться на непроходимое препятствие, и весь смысл секретной системы эвакуации оказался бы потерян.

Впервые обнаружив вход в один из таких коридоров прямо в дальней стене Императорской опочивальни, Иан с тех пор почти каждый день проводил, блуждая по дворцу, скрытый от глаз и никем не замеченный, мысленно рисуя себе карту дворца, хотя сам не знал, зачем это могло ему пригодиться. Входить в кабинеты и чужие покои он все еще не мог, подслушивать разговоры тоже удавалось с переменным успехом, да и едва ли те, что все же долетали до слуха юного эльфа, могли чем-то его удивить. Вышколенные стражи обычно хранили полное молчание, стоя на посту, а дворцовых слуг занимали их собственные насущные проблемы. Повара на кухне, горничные и конюшие болтали о своих незнакомых Иану родственниках, о грядущем празднике Блатэ, традицию отмечать который принесла в Империю северная королева Анаис, о приплоде жеребят и непостоянной весенней погоде. И слушая эти неспешные обыденные беседы, могло показаться, что ничего, серьезней затяжных ливней, в Империи не происходило.

По вечерам, поддавшись этой иллюзии, Иан иногда рассказывал Гусику о подслушанных дворцовых сплетнях, почти надеясь, что Император, забыв хоть на час о душивших его проблемах, поддержит эти глупые разговоры, отпустит ехидное замечание о Ронде, изменившей мужу с юным ловчим-полуэльфом, или порадуется за повара Карэда, чья жена в прошлом месяце принесла двойню — и одного из них нарекли в честь юного Императора. Но, чем дольше и старательней Иан пытался заводить пустые разговоры, тем меньше Фергус его слушал и тем неохотней отвечал. А когда юный эльф сам пытался разговорить его и выведать, что тревожило друга, Гусик становился еще мрачней, замыкался все крепче и пытался закончить беседу или перевести ее в горизонтальную плоскость.

Против такого исхода Иан никогда не возражал — он почти забыл даже, что близость с Фергусом преумножала его собственные силы, и теперь дарил ему ласки скорее ради того, чтобы порадовать и успокоить возлюбленного, чем для собственной выгоды. Тем более, что использовать свои способности всерьез ему не приходилось. Магические ловушки мастера Риннельдора были настроены на то, чтобы распознавать подобные попытки, и Иан знал — бывший наставник непременно разыграл бы этот козырь в нужный момент. Виданное ли дело — спутник Императора не только мозолит всем глаза и подмачивает репутацию правителя одним своим присутствием, но и использует в стенах Императорской обители запретную опасную магию!

Иан возлагал очень много надежд на разговор Гусика с Яссэ — учитель заверял его, что не даст Императора в обиду и поможет юному эльфу защитить его. Но после встречи, казавшейся Иану судьбоносной, почти ничего не изменилось. Он, конечно, подслушал всю их беседу, узнал, что безопасность Фергуса представляла для Яссэ большой интерес вовсе не потому, что наставник вдруг воспылал к сыну и внуку своих врагов нежными чувствами. В гоэтии Иан ничего не смыслил, за всю жизнь он прочел на эту тему всего одну книгу, да и в той, в основном, было написано, как опасна и непредсказуема эта магия. Но юный эльф не был наивным дурачком и не поверил бы в бескорыстность намерений Яссэ. Обязательства же, связывавшие его, оказывались нерушимым аргументом и гарантией, что наставник действительно хотел помочь Фергусу — не ради самого Императора, но для собственного благополучия.

Знал эльф и об опасном артефакте, который Яссэ отдал Гусику. Иан сильно сомневался, что юный Император, избравший путь мирного правления, отменивший телесные наказания и показательные казни, использует магического жука по назначению, но подобная защита, по мнению Иана, была вовсе не лишней. За спиной Фергуса и так стояли люди, готовые незаметно и чисто убивать его противников и казнить изменников, но, держа смерть в своих руках и зная, что сможет распорядиться ею в любой момент, Гусик мог не опираться на тех, кто мог предать его, как и все остальные — или по крайней мере, иметь возможность им отомстить.

Но дни складывались в недели, а кольцо тревог вокруг юного Императора сжималось все плотнее. Иан уже начинал подумывать о том, чтобы выкрасть артефакт и попытаться помочь Фергусу самостоятельно — никто ничего не заподозрил бы. Но все упиралось в то, что имен обидчиков Гусика юный эльф не знал.

Узкий темный коридор заканчивался крутой винтовой лестницей, ведущей куда-то в непроглядную мглу наверху. Иан поднимался по ней крадучись, пригнувшись и стараясь не шуметь Этим проходом, казалось, никто никогда не пользовался, и узкие ступени обветшали от времени и могли проломиться даже под весом легких эльфских шагов. Проход, в котором он оказался, больше походил на узкий лаз или расположенную горизонтально печную трубу. Здесь пахло пылью и крысиным пометом, а под ладонями похрустывали какие-то мелкие осколки. Чтобы пролезть дальше, Иану пришлось встать на четвереньки — высокий рост на этот раз не играл ему на руку, и эльф почти распластался в проходе. Может быть, соваться туда было ужасной идеей — лаз мог вести в тупик или действительно заканчиваться в трубе одного из каминов, и, чтобы выбраться, Иану пришлось бы пятиться назад, а то он и вовсе рисковал застрять и сгинуть. Вот уж нелепая вышла бы смерть, юный эльф тихо усмехнулся, представив, как его бесплотный призрак, истощенный и высушенный, блуждает по коридорам Императорского дворца и заунывно зовет Фергуса — любопытно, справился бы с такой напастью ведьмак Геральт?

Посомневавшись еще пару мгновений, Иан все же полез вперед — пусть порталы внутри дворца открывать было невозможно, но он отчего-то был уверен, что, если попадет в ловушку, достаточно будет применить любое заклинание из тех, что мастер Риннельдор считал губительными и запретными, чтобы незадачливого нарушителя тут же обнаружили и спасли — чтобы немедля покарать, конечно. Но любопытство гнало Иана вперед.

Он полз неторопливо, чувствуя, как острая каменная крошка впивалась в ладони и колени, а просвета впереди все еще было не видать. Становилось трудно дышать, и Иану пришлось подавить поднимавшуюся в нем волну холодной паники — что если ему было суждено задохнуться в этой трубе? Погибнуть из-за собственной глупости, не успев даже прошептать заклинания? Он притормозил, размышляя, не стоило ли повернуть назад, прислушался, и вдруг уловил доносившиеся откуда-то снизу приглушенные голоса.

Похоже, лаз и впрямь был частью вентиляционной системы и вел на дворцовую кухню — вот удивились бы несчастные повара, если бы им на голову свалился заляпанный пылью и копотью эльф, которого все считали шпионом. Это подтвердило бы общие догадки и вызвало бы на голову Гусика лишние проблемы — нужно было выбираться незаметно. Но прислушавшись повнимательней, Иан понял вдруг, что один из доносившихся голосов ему был хорошо знаком.

Гусик говорил что-то, не понижая тона, и его юный эльф узнал бы даже сквозь сон или помехи мегаскопа. Это было очень странно — не решил же юный Император навестить своих подданных и посмотреть, как живут и работают слуги? Такой жест был вполне в духе доброго правителя Фергуса, но долетевший до Иана второй голос — спокойный и размеренный — развеял его сомнения. Гусику отвечал мастер Риннельдор, а уж он точно не стал бы тратить время на то, чтобы слоняться по дворцовой кухне или конюшням.

Собравшись с мужеством, Иан пролез немного дальше и наконец заметил забрезживший свет. Голоса теперь доносились отчетливей, и, добравшись до небольшого круглого отверстия, закрытого частой железной решеткой, юный эльф выглянул через него и увидел небольшой скромно обставленный кабинет, в котором раньше ни разу не бывал. Кроме Гусика и мастера Риннельдора, в помещении, вытянувшись по струнке, стоял высокий чернобородый человек в неприметном темном дублете — Иан помнил его лицо, хотя сомнительное удовольствие встречаться с Ваттье де Ридо имел всего пару раз в жизни. Их разговор теперь был слышен отчетливо, словно юный эльф находился вместе с ними в кабинете, и это было странно. Едва ли мастер Риннельдор обезопасил все помещения дворца, кроме того, где проходила секретная встреча Императора и двух главных агентов его безопасности. Иан попытался настроиться на окружавшую комнату энергетику — и ничего не почувствовал. Ни капли магии, ни следа артефактной сигнатуры. Но собеседники разговаривали, не таясь, словно не замечали этого или не придавали этому значения.

— Почему ваши агенты до сих пор ничего не узнали? — Гусик прямо взглянул на де Ридо, и бледная скула старого разведчика нервно дернулась.

— На поиски госпожи Виго были брошены лучше силы, как вы и приказывали, — ответил он, — но она пропала бесследно. Я продолжаю настаивать на том, что ее укрывают чародейки Ложи, и разговаривать нужно именно с ними.

— Это предположение лишний раз подтверждается тем, что ФилиппаЭйльхарт, глава Ложи, заявила о своем намерении взять в ученицы Ее Высочество Литу, — заметил мастер Риннельдор спокойно, но Иан видел, как он скрестил руки и плотно прижал их груди — так бывший наставник делал, только ведя самые неприятные и сложные переговоры, — Если Ложа вступила в сговор с госпожой Виго и другими бунтарями, Филиппа надеется стать советницей будущей Императрицы, заручившись поддержкой вашего отца. Я слышал, принцесса проходит обучение у чародейки с его согласия.

— Мы не можем прямо заявить о своих претензиях, пока у нас нет доказательств, — твердо возразил Гусик, — Филиппа сообщила, что обучение моей сестры — это залог мира между Империей и Реданией, и наши обвинения приведут к ненужному конфликту, а, может быть, и к очередной войне. Король Виктор подтвердил Мариборские договоренности, но все может измениться, если Империя объявит его советницу врагом нильфгаардского народа. Тогда мы выступим агрессорами, а Редания будет лишь защищаться.

— Таков, возможно, и был план заговорщиков, — нейтрально процедил Ваттье де Ридо, — потому я предлагаю не обвинять Ложу в предательстве, а вызвать их представителя на переговоры. Тогда вам, Ваше Величество, они вынуждены будут сказать правду о местонахождении Фрингильи. Или по крайней мере, вы сможете уличить их во лжи.

Немного подумав, Гусик кивнул.

— Я отправлю личное приглашение госпоже Эйльхарт, — сказал он наконец, — напишу, что тревожусь о благополучии сестры и хотел бы поговорить именно о ней. О Фрингилье и заговоре можно будет поговорить между делом.

— С вашего позволения, Ваше Величество, — встрял мастер Риннельдор холодно, — госпожа Эйльхарт занимается политикой втрое дольше, чем вы живете на свете. Боюсь, если ей есть, что скрывать, простыми переговорами вопрос не решить.

— Вы намекаете на мою глупость и дипломатическую несостоятельность? — зло поинтересовался Гусик, в упор глянув на Знающего.

— Лишь на вашу неопытность и наивность, — покачал тот головой, и Иан едва сдержался, чтобы не заставить тяжелый канделябр, мирно стоявший в углу, подлететь к бывшему наставнику и треснуть его по затылку.

— Но решение, так или иначе, за вами, — попытался сгладить ситуацию Ваттье, — если Ваше Величество считает нужным провести эту встречу, я велю все организовать.

— Благодарю, — Фергус устало прикрыл глаза, и Иан заметил, как друг глянул в сторону закрытой двери кабинета — как засидевшийся на скучном уроке ученик, мечтавший сбежать во двор к веселым голосам друзей.

— Есть еще одна вещь, которую мы хотели бы обсудить, — остудил его пылкое стремление Ваттье, — и она не менее важна, чем разоблачение заговора.

Гусик посмотрел на него взглядом, полным неподъемной усталости — у Иана от жалости засосало под ложечкой. Он решил, что вечером, оставшись с Фергусом наедине, не станет ни о чем с ним разговаривать, просто уложит его в постель, устроится рядом и будет охранять его чуткий сон до самого утра.

— Я слушаю, — вздохнул юный Император.

— Мне пока не известно, кто пустил этот слух, — начал разведчик, — но среди знати и придворных начинают болтать о ваших… как бы выразиться… склонностях, отличающихся от традиционных ценностей Нильфгаарда.

Бледное лицо Гусика вспыхнуло, он растерянно моргнул, словно Ваттье попытался врезать ему по носу, но остановил кулак за миг до удара.

— Прежде людей тревожило только отсутствие наследника, — продолжал де Ридо, — теперь же вы сами, Ваше Величество, подпитываете иные сомнения.

— Отсутствие наследника? — переспросил Гусик, на миг сжав кулаки, — но мы с Анаис женаты совсем недолго!

— Четыре года брака — это не такой уж малый срок, — возразил Ваттье, — смею вам напомнить, что ваша матушка, да светит ей Великое Солнце, впервые понесла в первый год замужества. К несчастью, та принцесса погибла, так и не сделав первого вздоха, но никто не сомневался, что ребенок существовал. Вас же Ее Величество родила буквально в день своего повторного бракосочетания с вашим отцом. Можно, конечно, пустить слух, что Императрица бесплодна, но это приведет к необходимости расторжения брака и поиску новой кандидатки. Едва ли это в ваших интересах, Ваше Величество.

— Кроме того, присутствие рядом с вами вашего…- мастер Риннельдор сделал долгую неприятную паузу, Иану показалось, он даже слегка усмехнулся Императору в глаза, — друга делает слухи о ваших наклонностях убедительными. Сейчас ваша власть полностью опирается на народную любовь, но она переменчива, и подобного греха от своего правителя люди Нильфгаарда не потерпят.

— Но что еще я могу сделать? — голос Гусика взметнулся выше, и было видно, что эта тема волнует его гораздо больше предыдущей — с чародейками и их интригами он еще надеялся что-то поделать, но над собственным сердцем был совершенно не властен. Иан досадливо прикусил губу — по всему выходило, что он сам виноват в новой проблеме Фергуса, — Я и так не появляюсь с Ианом на людях и на всех официальных мероприятиях сторонюсь его, как чумного. Я мог бы поговорить с ним, попросить его оставаться в Вызиме, но что это изменит?

— Ничего, — подтвердил Ваттье, — мы склонны считать, что советница Ее Величества состоит в сговоре с имперскими чародеями, и слухи исходят именно от нее.

— Зачем это Кейре? — спросил Гусик недоверчиво, — если меня не станет, Ани перестанет быть Императрицей, а, может быть, лишится и собственной позиции в Темерии.

— Думаю, чародейка надеется приблизиться к Ее Высочеству Лите, — предположил мастер Риннельдор, коротко пожав плечами, — или подложить свою подопечную под нового Реданского короля — это будет поводом для выхода Темерии из состава Нильфгаардской империи и вступлением в империю Северную. Такие планы Ложа вынашивает уже много лет.

— Какая чушь! — почти выкрикнул Фергус, но потом, выдохнув, снова посмотрел на Ваттье, — и что вы предлагаете? Устроить оргию по примеру моих далеких предков и публично заняться любовью с моей женой?

— Ваш сарказм неуместен, Ваше Величество, — не слишком любезно откликнулся Ваттье, — я же предлагаю объявить о беременности Ее Величества. Это порадует народ и заткнет рты тем, кто сомневается в вашей мужественности.

— Но ведь это неправда, — растерянно возразил Фергус, — Анаис ни за что на такое не согласится.

— Ей придется согласиться, если Ее Величество не желает вашего свержения и потери своего статуса, — покачал головой Ваттье, — кроме того, если она откажется, нам придется поставить под сомнение ее верность вам, и судить Императрицу, как изменницу.

— Разыграть ожидание ребенка совсем несложно, — подтвердил мастер Риннельдор тоном дельца, готового заключить выгодную сделку, — младенца нужной внешности и возраста мы так же сможем найти — или свести все к трагедии, которую в свое время пережила ваша матушка. Это поможет выиграть время и успокоит народные волнения.

Гусик молчал очень долго. Иан почти прижался к пыльной решетке, дожидаясь его ответа. Наконец юный Император вздохнул.

— Я поговорю с Анаис, — тихо произнес он, кивнув, — но вам советую придумать план получше.

— Как вам будет угодно, — покладисто кивнул Ваттье, но было понятно, что исполнять приказ он не намеревался.

Решив, что слышал достаточно, Иан, так же тихо, как пришел, начал выбираться из узкого лаза. От досады и злости у него пылали уши. В нем мешались страх за судьбу Гусика и нелепая несправедливая обида за то, что тот не стал отстаивать их отношения перед подданными, раз уж те все равно знали о них достаточно. Юный Император мог хотя бы возмутиться, хотя бы сообщить им, что любит Иана и ни за что от него не откажется. На деле же выходило, что Фергус не доверял возлюбленному достаточно, чтобы поставить того в известность, что старался на людях смотреть в другую от него сторону в интересах государства, а не по личной прихоти. Неужели боялся, что, движимый мальчишеской обидой, Иан стал бы специально липнуть к нему и бросаться на шею, чтобы окончательно дискредитировать его сомнительную мужественность? И, к своему стыду, юный эльф вдруг понял, что именно так бы он и поступил.

В покои Фергуса Иан добрался без препятствий. После путешествия по тайным коридорам он был весь измазан пылью и пометом, и, оказавшись в безопасности спальни, сразу поспешил к скрытой за ширмой кадке с холодной водой. Юный эльф еще не закончил смывать с себя следы преступления, когда дверь покоев хлопнула, и Гусик вошел быстрым нервным шагом, добрался до кровати, не прислушиваясь к шуму воды за ширмой, и рухнул на постель.

Иан тихо выбрался из своего убежища и осторожно, как разведчик по мягкому лесному дерну, подошел к постели Императора ближе. Замер на небольшом расстоянии, не решаясь заговорить первым. Фергус лежал, спрятав лицо между подушек, расслабленный, точно совсем обессилел. Он даже не пошевелился, когда юный эльф подошел, и, выждав пару минут, Иан все же отважился присесть на край кровати.

— Тяжелый день? — спросил он тихо, разом забыв о своей обиде.

Фергус приподнялся на локтях, повернул голову и посмотрел на него долгим задумчивым взором, словно силился вспомнить, что Иан вообще забыл в его спальне.

— Вроде того, — наконец тихо ответил он, — я хотел побыть немного в одиночестве.

Иан поджал губы.

— Я уйду, — предложил он с прохладцей, но Фергус, перевернувшись на спину, протянул к нему руку, а Иан — почти невольно — сделал ответное движение и переплел свои пальцы с пальцами Императора.

— Я все слышал, — признался вдруг он, сам не понимая, что заставило его проговориться. Фергус и так знал о его обычных похождениях, но сейчас было совсем другое дело. Иан подслушал секретный разговор, не предназначавшийся для его любопытных ушей.

Гусик секунду помедлил, потом усмехнулся.

— Вот, значит, какова цена хваленой защиты от чужих ушей мастера Риннельдора, — заметил он.

— Я — чужой? — уточнил Иан тихо, и Фергус, явно не в силах спорить, прикрыл глаза.

— Я не хочу ставить тебя в еще более сложное положение и посвящать во всю эту грязь, — ответил он, — мастер Риннельдор терпит тебя здесь только потому, что уверен в своих заклятьях. Незачем ему знать, что ты научился обходить эту защиту.

Иан, который помнил, что не применял никаких ответных заклинаний, вовсе не ощущал магии вокруг кабинета, не стал возражать — тем, что заклятья Знающего давали бреши, можно было воспользоваться в будущем. А если Фергус не хотел посвящать друга в свои дела, Иан имел полное право не рассказывать о своих секретах в ответ.

— Было бы гораздо лучше, будь я женщиной, — заметил он, забираясь на кровать с ногами и устраиваясь рядом с Фергусом, не размыкая рук, но пока не спеша обнимать его, — фаворитка молодого Императора — пусть и эльфка — кого таким удивишь? Я бы даже согласился походить пару месяцев с подушкой под платьем, а потом изобразить трагедию, потеряв ребенка.

— Но ты не женщина, — улыбнулся Фергус, а Иан, неожиданно захваченный собственной идеей, подмигнул ему.

— Много ли нильфгаардцы вообще понимают в эльфах? — спросил он, — в купальни я с ними не хожу и своим мужским началом на людях не размахиваю. Ани же, бывало, принимали за парня. Что нам стоит сказать, что я скрывалась под личиной юноши, чтобы сохранить свое инкогнито или твою честь. А когда стало понятно, какие слухи это породило, пришлось признаться. Длинные волосы у меня есть, хорошенькое лицо — тоже, осталось раздобыть платье. Но, думаю, ради такой возможности, Ваттье де Ридо лично мне его сошьет. Как и фальшивую биографию. По мнению людей, все мы, эльфы, на одно лицо.

Гусик поднял глаза к потолку, и Иану показалось, что он всерьез задумался над такой возможностью.

— А что твои родители? — спросил он наконец совершенно серьезно, — они-то знают, что у них сын. И Ани с Виктором тоже — перед новым реданским королем ты успел засветить весомое доказательство.

— Мои родители любят тебя, как родного, — отозвался Иан, — и ради твоего благополучия, скажут, что сами придумали объявить меня мальчиком и покрывали все эти годы. А Виктор… Он же мне, вроде как, брат — да и скандал вокруг Ани ему не нужен.

Фергус еще немного помолчал, потом, расцепив пальцы и выпустив ладонь Иана, сел на постели, уткнувшись лбом в колени.

— Нет, — сказал он наконец негромко, — такая ложь легко может быть раскрыта, и тогда тебя непременно покарают за нее гораздо серьезней. Я благодарен тебе за желание помочь, но с этой проблемой мне придется справляться самостоятельно.

Иан тоже сел, подобрался и, теперь уже не сдерживая горькой досады, заносчиво фыркнул.

— Может, мне тогда вовсе лучше исчезнуть? — спросил он с вызовом, — вернуться к циркачам и больше не нарушать твой покой своим присутствием? Мы могли бы видеться раз в несколько месяцев — когда труппа давала бы представления в городах Империи. Всем от этого будет только лучше.

Гусик посмотрел на него так испуганно, что у Иана, ожидавшего чего угодно, только не этого, захолонило сердце. В черных глазах друга стояла такая горькая неутолимая тоска, что юному эльфу захотелось расплакаться.

— Если ты уйдешь, я не смогу жить дальше, — тихо проговорил Фергус, потом, словно осадив себя, зажмурился, — прости, я понимаю, что так будет лучше. Это разумно и правильно. Но я… Как я буду без тебя, Иан?

Это неожиданное признание было как первый настоящий майский ливень, смывший уродливые следы прошедшей зимы, и в первый момент Иан не нашелся, что ответить. Это были те самые слова, которые, он надеялся, Гусик должен был сказать своим сторонником, но, произнесенные наедине, они были не менее драгоценны. Эльф придвинулся к Фергусу вплотную, прильнул к нему всем телом и опустил подбородок ему на плечо.

— Как я могу уйти? — шепнул он, — я ведь обещал, что теперь останусь с тобой насовсем. Хочешь, — он снова ободряюще улыбнулся, — я поговорю с Виктором. Он так стремится завоевать любовь моего папы, что готов даже со мной подружиться. Я попрошу его уговорить Ани на этот дурацкий план Ваттье. Что ей стоит?

— Давай больше не будем об этом говорить? — точно обессиленный предыдущим порывом, Гусик снова опустил голову, — я не хочу, чтобы ты в это вмешивался, Иан. Пожалуйста, обещай мне. Я сам со всем разберусь.

Иан тяжело вздохнул и, секунду помолчав, кивнул. Они просидели, прижавшись друг к другу еще немного, потом Фергус неторопливо нехотя поднялся.

— Мне нужно идти, — сообщил он, — скеллигские послы ждут меня уже битый час. Пойду заставлю торговые корпорации меня возненавидеть вместе со всеми остальными.

— Не всеми, — улыбнулся ему Иан и потянулся к Фергусу. Тот наклонился, но поцелуй вышел слишком быстрым и смазанным.

Когда Император вернулся к своим делам, юный эльф еще немного полежал в его кровати, глядя в потолок. Думать не хотелось, и, по счастью, в голове не осталось ни единой мысли. Иан уже начал отплывать в легкий тревожный сон, когда ксеновокс, который он всегда носил при себе, подал короткий сигнал, тихо зашипев.

Иан встрепенулся от неожиданности и сел. Яссэ не выходил с ним на связь уже несколько дней — прежде такого никогда не бывало, но юный эльф все это время пытался убедить себя, что у наставника были другие дела или, возможно, его труппа добралась туда, где ксеновокс просто перестал работать. Самому поверить в это было сложно — после нескольких лет, проведенных бок о бок с Яссэ, разговаривая с ним каждый день, Иан с трудом мог смириться, что он просто пропал, не сказав ему ни слова. Но сейчас, когда артефакт снова слабо завибрировал, привлекая к себе внимание, юный эльф вдруг засомневался. Гусик, хоть и выслушал его, не спешил прибегать к помощи Яссэ, может быть, вовсе выбросил подаренный артефакт, и Иана охватила смутная необъяснимая тревога.

Поборов ее, он взял кcеновокс в руки, провел над ним ладонью, и произнес тихо, будто кто-то мог его подслушивать:

— Яссэ?

Голос наставника прерывался и трещал, словно он и впрямь находился так далеко, что помехи мешали магической связи.

— Здравствуй, дитя, — приветствовал он Иана, — я хотел бы увидеться с тобой.

Это была неожиданная просьба — Яссэ, предпочитавший держаться далеко за горизонтом событий, до сих пор просил ученика только привести к нему Фергуса. Пустых свиданий он назначать точно бы не стал. А это значило, что что-то успело произойти, нечто такое, о чем ни Иан, ни даже Фергус еще не знали. Он нервно закусил губу, потом понял, что молчит, должно быть, слишком долго.

— Где? — спросил Иан, надеясь, что голос его не сорвется от волнения.

— На прежнем месте, — ответил Яссэ, и тон его звучал успокаивающе мягко, но недостаточно, чтобы унять тревогу Иана, — я буду ждать тебя, когда стемнеет.

Дожидаясь назначенного часа, Иан почти надеялся, что в спальню вернется Гусик и удержит его, скажет, чтобы юный эльф никуда не ходил и остался с ним, и тот готов был согласиться, хотя объяснений своему волнению никак не находил. Он верил Яссэ и знал, что тот не причинит ему вреда, но что-то в Иане буквально вопило о том, чтобы не встречаться с ним.

Но за окнами стемнело, опустилась душная южная ночь, а Гусик все не возвращался. Должно быть, встреча с послами пошла не по плану. Или он вернулся в Вызиму, чтобы уговорить Ани на авантюру Ваттье. Или юный Император вовсе не хотел приходить. Гоня от себя тревожные мысли, Иан покинул дворец никем не замеченный и открыл портал.

Яссэ ждал его в той же позе, что и в прошлый раз. Костер у его ног горел покорно и ровно, и, когда юный эльф приблизился, наставник с улыбкой — точно ничего не произошло, точно расстались они только накануне — поднялся ему навстречу. Иан тоже поспешил изобразить улыбку.

— Ты так долго не отвечал, — решился он заговорить первым, — я уже начал беспокоиться.

— Я был занят, — туманно ответил Яссэ, подходя все ближе, — но теперь позвал тебя, чтобы забрать с собой.

От неожиданности Иан попятился, невольно поднял руки, будто готовясь отражать атаку.

— Что? — переспросил он, — зачем?

— Не бойся, дитя, — Яссэ не переставал улыбаться и сделал еще один короткий шаг к нему, — все будет, как прежде. Ты вернешься к нам, и мы продолжим путешествовать. Ава ждет тебя — и не она одна, и мне ты очень нужен.

В иных обстоятельствах такие слова, несомненно, подействовали бы — за годы путешествий и за краткие недели своего бесславного возвращения Иан твердо уяснил, что в этом мире лишь наставник был всегда на его стороне, не стыдился и не презирал его. Лишь у Яссэ можно было получить не только знания, но и поддержку. Лишь он понимал и принимал его. Но в последние дни все поменялось — учитель знал бы это, если бы хоть раз связался с подопечным. Иан рассказал бы ему и о признании Фергуса, о его отчаянной просьбе не бросать себя, и о том, как с улыбкой смотрел на него папа, не видя в Иане ни опасного шпиона, ни предателя, лишь того мальчишку, которого вырастил и воспитал. И даже о словах отца, не слишком убедительных, сказанных явно необдуманно, неспособных перечеркнуть столько лет тишины, но упавших в плодородную почву сыновьего отчаяния. Иан жаждал поверить в них, и семена доверия успели дать в его душе робкие побеги. Но Яссэ, продолжавший привычно приветливо улыбаться, ничего этого не знал — или не хотел в это верить, и теперь протягивал Иану руку в надежде, что тот примет ее и не станет спорить.

— Я никуда не пойду, — заявил юный эльф и отступил на шаг, — я нужен здесь, ты сам говорил, что без меня Фергус не справится.

Яссэ печально покачал головой.

— Так было прежде, — ответил он, — но неужели ты не слышишь всех этих голосов, что шепчутся о нем, передавая из уст в уста, что Фергус не достоин занимать трон своих предков? И твое присутствие заставляет их звучать все громче.

Это была чистая правда — разговор Фергуса с его агентами безусловно это подтверждал, но Иан, сжав кулаки, упрямо тряхнул головой — голос Гусика в его голове звучал громче и уверенней всех прочих.

— Я не оставлю Гусика, — настойчиво ответил он, — пусть обо мне болтают, пусть мне придется скрываться и делать вид, что мы с ним чужие, пусть до конца дней я буду скрываться и больше не прикоснусь к нему, я буду рядом, что бы ты ни сказал.

Яссэ тяжело вздохнул. Иан знал, что учитель не кривил душой и сейчас пытался убедить его, не сказав ни слова лжи. Он заключил договор, он был связан судьбой с Фергусом, и пекся о его благополучии вместе со своим собственным, и Иан, ухватившись за это знание, попытался переубедить его:

— Давай придумаем новый план, — поспешил он заговорить снова, — наверняка есть способ помочь Фергусу как-то иначе. Если бы ты узнал имена тех, кто строит заговоры против него, я мог бы…

— Я знаю, что ты готов уничтожать врагов Фергуса, чего бы это ни стоило, — кивнул Яссэ мягко, — но всех убить невозможно, и этим ты можешь лишь еще больше ему навредить. Император не воспользовался моим подарком — думаешь, он будет рад, узнав, что ты взял правосудие в свои руки?

Иан точно знал — Гусик был против чужих смертей — даже тех, кто предал его. Он старался быть справедливым, и Иан сомневался, что его самоуправство могло оставаться в тайне от друга. Но даже так было лучше, чем бросать его одного.

— Тогда я наведу иллюзию, стану тем, кого нильфгаардское общество нехотя, но примет. — твердо возразил Иан. Пусть Фергус не согласился на его глупый план, когда все будет сделано, друг едва ли станет возражать, поймет, что иного выхода нет, — или я призову того же демона, к которому обращался ты. Отдам свою магию, чтобы спасти Фергуса…

— Нет, — неожиданно резко оборвал его Яссэ, и на лице его отразился неведомый прежде ужас, — не смей даже заикаться об этом. Ты станешь пустым сосудом, какая тогда от тебя будет польза?

Словно холодное лезвие ножа пронзило сердца Иана, и он, едва не споткнувшись, отодвинулся от наставника дальше.

— Пустым сосудом, — повторил он непослушными губами. Яссэ уже взял себя в руки и снова улыбался.

— Ты Исток, дитя, — заговорил он, — и магия — это смысл твоей жизни. Я уже прошел через это и знаю, что такое терять самого себя — свой смысл. Это страшнее, чем умереть, можешь не сомневаться. Не потому ли твой отец три года не отвечал на твои письма, что считал тебя бесполезным?

Иан сжал кулаки. Не замечая застлавших глаза горячих слез, он стоял, как кулачный борец, оглушенный прямым ударом в голову. Яссэ, едва касаясь стопами земли, приблизился почти вплотную.

— Идем со мной, дитя, — прошептал он, — мы найдем для тебя новый источник, и тогда ты сможешь победить всех врагов Фергуса — и своих.

— Нет! — выкрикнул Иан упрямо и почувствовал вдруг, как тонкие корни, поднявшиеся из земли, опутали его ноги и стремительно ползли вверх, связывая все тело. Яссэ плавно поднимал руку, глядя ему в глаза.

— Поверь, я не хотел, чтобы до этого дошло, — прошептал он.

Огонь за его спиной бесновался, перебросившись на траву вокруг, готовый заставить запылать всю поляну. Иан дернулся. Не помня себя, он попытался развести руки в стороны, не дать корням спеленать себя, но Яссэ держал крепко.

— Ты злишься, — продолжал увещевать он, — но скоро поймешь, что я прав. Это ради твоего блага — и ради блага Фергуса.

Имя возлюбленного, прозвучавшее из чужих уст, неожиданно придало Иану сил. Хватило секунды, чтобы сосредоточиться, почувствовать мощь разгорающегося пламени и впустить ее в себя. Еще мгновение, и корни, державшие юного эльфа, вспыхнули, превращаясь в прах. Он поднял руки и, без единого заклятья, пришедшего на ум, оттолкнул Яссэ от себя. Одежда на наставнике мгновенно занялась. Он вскрикнул, попятился, стараясь сбить жаркое пламя, взять его под контроль, но боль и злость, кипевшие в Иане, были сильней. Юный эльф взмахнул руками, и учитель отлетел в сторону, повалился на тлеющую траву, и на этот раз ее острые стебли, повинуясь воле Иана, захватили его, прижимая к земле.

— Ты совершаешь страшную ошибку! — крикнул ему Яссэ, стараясь вырваться — огонь больше не причинял ему вреда, но секунды замешательства было достаточно. Иан, не глядя на него, отвернулся, и пробежал несколько шагов прежде, чем сообразил открыть для себя портал.

Он не запомнил обратной дороги — от места, где Иан вывалился из портала, до входа во дворец юный эльф бежал без оглядки, словно всерьез верил, что Яссэ гнался за ним. В словах, что говорил наставник, не было ни капли обмана, он выпускал в него одну отравленную стрелу за другой, и жгучий яд проникал в кровь, заставляя слезы литься и литься по щекам. Иан, спотыкаясь в темноте и, должно быть, привлекая к себе внимание всех, у кого во дворце были уши, добрался до спальни Фергуса по скрытому коридору, и у перегородки, запыхавшись, замер. Юный эльф почти надеялся, что Император в свои покои так и не вернулся — решил остаться с Ани или сидел во главе стола на пиру со скеллигскими посланниками, да хоть бы и валялся пьяным под этим столом. Иану нужно было отдышаться, привести мысли в порядок, понять, что делать и как жить дальше.

Он прильнул лбом к перегородке и сквозь узкую щель, увидел, что Фергус сидел на ковре перед зажженным камином и сжимал что-то в руке, напряженный и собранный, как перед решающей битвой. Знакомая, ставшая привычной, как зубная боль, тревога охватила юного эльфа. Он толкнул дверь и вошел в покои.

Фергус вздрогнул, уставился на него, пряча руку за спину, как воришка, застуканный на месте преступления.

— Что там у тебя? — не тратя время ни на что другое, настойчиво спросил Иан.

— Я думал, ты ушел, — прошептал Фергус в ответ, но ладоней не показывал.

— Что там у тебя? — повторил эльф, хотя точно знал ответ на свой вопрос — и Гусик понимал, что он знает. Юный Император потупил взор, вытащил руку из-за спины и разжал пальцы.

На ладони, мерцая в оранжевом свете огня, лежал, шевеля тонкими усиками, золотой жук. Может быть, Фергус надеялся, что Иан не догадывался о заключенной в изящной вещице смертоносной силе, но эльф быстро развеял его сомнения.

— Кого ты решил убить? — спросил он с вызовом, — Меня?

Фергус вскинул на него испуганный взгляд.

— Нет! — выпалил он с жаром, — никогда!

— Тогда кого? — после всего произошедшего сил в Иане хватало только на прямые резкие вопросы, а у Фергуса — их не осталось даже на то, чтобы попытаться солгать.

— Себя, — ответил он очень тихо, снова сжимая пальцы вокруг жука, — так будет лучше. Для всех.

Сердце Иана сковал ужас, холодом прокатившийся от затылка вниз по спине. Он подался вперед, постарался перехватить артефакт из руки Фергуса, но тот дернулся, не позволив ему.

— Зачем такие сложности? — с вызовом, ядовито и зло, хотя не испытывал ничего, кроме парализующего страха, спросил Иан, — спрыгнул бы с башни или бросился на меч! Эка невидаль!

— Это сочли бы слабостью, — ответил Гусик хрипло, — я действительно слаб, но не хочу покрыть позором весь мой род таким поступком. Если я просто умру, это не вызовет вопросов, и народ примет мою сестру или одного из братьев. Если я отрекусь, меня все равно убьют…

— Предатель! — выкрикнул Иан прежде, чем броситься на Фергуса. Огонь пылал в камине, но юный эльф не обратил на него внимания, используя только свои кулаки. Император, не ожидавший нападения, повалился на ковер, выставил вперед свободную руку, стараясь закрыть голову от удара, но Иан, движимый яростью и болью, был быстрей. Кулак врезался в скулу Гусика, голова юноши дернулась, но он попытался скинуть с себя эльфа, оттолкнуть ногой. Иан прижал его левое запястье в полу, стиснул крепко, стремясь заставить Гусика разжать пальцы, вцепившиеся в жука, а свободной рукой нанес еще один удар — на этот раз сокрушительно точный.

Фергус под ним обмяк и замер, хватка на артефакте ослабла, и Иан, вскочив на ноги, выхватил жука. Магический убийца зашевелил лапками, готовый слушать приказы, и юный эльф в панике взглянул на него. Он чувствовал мощь, исходившую от него, но быстро понял — в нынешнем состоянии, пусть потратив все накопленные силы, Иан смог бы его уничтожить. Отравленный подарок — предполагал ли Яссэ, что Гусик отважится применить его именно так, как собирался?

Тяжело дыша, Иан раскрыл ладонь и несколько секунд разглядывал жука. Тот, казалось, глядел на него в ответ драгоценными капельками багряных глаз. Решение пришло на ум мгновенно. То, что юный эльф принял для себя, еще стоя перед Яссэ и выслушивая его жестоко правдивые слова. Он присел перед решеткой камина, безумно улыбаясь, чувствуя, как гостеприимно и покорно вздымается пламя, как крошечный убийца шевелит усиками. Иан опустил руку и позволил жуку заползти в пляшущие язычки. На мгновение цвет огня перекинулся в ослепительно белый, и в этот миг Иан прошептал:

— Иан аэп Иорвет.

Пламя опало, гладкие крылышки вспыхнули и затухли, принимая приказ. Чувствуя, как от необъяснимой легкости его сердце начинает петь, трепеща, Иан сунул руку в огонь и вытащил артефакт. Тот получил свою жертву, и больше ему не суждено было услышать ни одного имени — самое главное, то, которого он ждал, то, что исправит все, было названо.

Юный эльф сжал жука в пальцах, стараясь продавить золотую спинку, сломать точный механизм, разрушить смертоносные чары — и это оказалось на удивление просто. Словно Яссэ так и заговорил его, давая возможность ученику уничтожить жука после первого же приказа. Артефакт, под действием струившейся из пальцев Иана магии, хрустнул, вспыхнул, и в следующий миг на ладони у эльфа осталась лишь горстка пыли.

Зашевелившись и застонав, Фергус начинал приходить в себя. Иан сидел рядом с ним на коленях, пряча торжествующую улыбку — один именем он спас возлюбленного от позора и смерти, и тому совершенно необязательно было об этом знать до поры.

Фергус потряс головой и посмотрел на эльфа. Попытался ответить на его улыбку.

— Прости, — прошептал он, — и спасибо, что остановил меня. Где эта проклятая штуковина? Я отдам ее Геральту — пусть уничтожит.

— Не нужно, — покачал головой Иан и подсел к Фергусу ближе, опустил голову ему на плечо, — я сам его сломал.

Гусик тихо хмыкнул, несмело приобнял Иана за талию и застыл, глядя в огонь.

— Я и правда чуть не стал предателем, — шепнул Император, — поддался минутной слабости. Если бы не ты…

Иан не стал говорить Фергусу, что, если бы не он, ничего из происходящего не было бы вовсе. Он прильнул к другу плотнее и произнес едва слышно:

— Теперь все будет в порядке.

 

========== По плодам их узнаете ==========

 

Ламберт лежал на полу, подложив руки под голову, а Клюковка крутилась вокруг него, требовательно обнюхивая хозяина, виляя хвостом и дожидаясь хоть какой-то подсказки.

— Ищи, — повторил ведьмак весомо.

Соломенная куколка, которую Клюква любила мусолить и таскать с собой, предлагая всем вокруг попытаться вытащить ее у себя из пасти, была надежно спрятана под курткой Ани, небрежно брошенной на стул. Этой нехитрой игрой ведьмак и его собака наслаждались всякий раз, когда выпадала свободная минутка, и, когда Клюква наконец находила заветный клад, у Ламберта неизменно делался такой гордый вид, точно его ученица завалила на охоте целого василиска одним выстрелом, не меньше. Собака закончила проверять, не обманул ли ее хозяин, припрятав куколку в своей одежде и взялась за исследование комнаты.

Ани сидела на кровати ведьмака, скрестив ноги, и, стараясь не зевать и не клевать носом, наблюдала за увлекательными поисками. Утром во время очередной встречи с будущими профессорами Вызимского университета молодая королева едва не заснула, слушая лекцию о будущем северной науки одного из них, и с тех пор никак не могла сбросить с себя тяжелую сонливость. Должно быть, сказывались волнения последних недель — к собственным обычным делам, к ритму которых Анаис успела давно привыкнуть, добавлялись тревоги Фергуса. Горе-Император находился в самом сердце политической борьбы, старался балансировать между недовольством знати и изменчивым настроением простого народа. И, хоть Ани и убеждала супруга, что знать всегда будет чем-то недовольна, а народная любовь — вещь легко управляемая, Гусика ее мудрые высказывания ничуть не убеждали. На встречу с учеными, хоть и давно обещал, Фергус не явился, а делегация имперских чародеев, о прибытии которой было объявлено за пару недель до того, так и не была сформирована — похоже, в Нильфгаарде и впрямь назревали какие-то серьезные изменения, но Ани, никогда не старавшаяся объять необъятное, почти ничего об этом не знала.

Клюква положила голову на постель, критически оглядывая сбитое покрывало, надеясь заметить следы своей пропажи среди неровных складок, но Ани, улыбнувшись ей, лишь развела руками — Ламберт настойчиво просил ее не подсказывать своей любимице верного направления. Иначе, как он говорил, Клюква всегда будет ждать, что человек станет указывать ей путь.

— Ты слишком надежно ее спрятал, — заметила Ани, не сдержав широкого зевка. Ламберт поднял голову и усмехнулся.

— Ничего подобного, — возразил он, — Клюква — умная девочка, она просто пытается заставить тебя ей помогать.

Ани устало пожала плечами и снова зевнула — воспитательные методы Ламберта были родом из его собственного детства, и хорошо еще, что он не отправлял свою собаку прыгать по Гребенке, а полосы препятствий устраивал ей не в пример проще той, что проходил в свое время сам. Будь Клюква человеком, она уже была бы готова к Испытанию Травами.

Ламберт, отвлекшись на секунду от Клюквы, с сомнением глянул на Ани. Молодая королева, совсем раззевавшись, начала подумывать, не прилечь ли ей на подушку, чтобы продолжать беседу лежа.

— Опять всю ночь со своим красавчиком болтала? — требовательно спросил Ламберт.

Ани покачала головой — накануне она действительно разговаривала с Виктором, но после целого дня важных государственных дел у обоих участников беседы, разговор не клеился, и королева довольно рано обнаружила себя заснувшей на стуле посреди недосказанной фразы.

— Виктор считает, что нам нужно соблюдать осторожность, — ответила королева негромко. Она прекрасно понимала, что новоиспеченный король Редании был прав, что, узнай кто-то лишний об их связи, никто не смог бы защитить Анаис от быстрой кары, даже Фергус не сумел бы встать на ее сторону и продолжать выгораживать неверную супругу. Но отчего-то, даже осознавая все риски, от этой разумности и рассудительности возлюбленного Ани чувствовала себя очень несчастной, и едва сдерживалась, чтобы не накричать на него по любому незначительному поводу. Если бы накануне Виктор не назначил ей свидание в охотничьем домике через пару дней, она непременно так бы и сделала. Может быть, в порыве злости, объявила ему, что между ними все кончено, раз у молодого короля кишка была тонка сражаться за свою любовь.

— Удивительно разумный парень тебе достался, — одобрительно заметил Ламберт — Анаис иногда казалось, что ее верный спутник и страж считал себя не просто ее доброй тетушкой, всюду сопровождавшей неразумную благородную девицу и следившей за сохранностью ее благочестия, но и духом любви, буквально соединившим одинокие сердца. В конце концов, утверждал ведьмак, Клюковка помогла Виктору и Ани познакомиться и полюбить друг друга, а он был хозяином Клюковки и мог пожинать ее лавры, как собственные.

— И удивительно занудный, — отмахнулась Анаис, вытянув ноги. Подушка манила ее сильнее, чем объятия Виктора, и связь эта была бы куда менее скандальной, — другой бы на его месте уже отправился совершать подвиги в мою честь или стоял под моим балконом с лютней и приятелем, подсказывающим нужные слова из кустов.

— Ты начиталась каких-то глупых книжек, — фыркнул Ламберт, — лучше бы спала ночами, чем тратить время на такую ерунду.

Ани снова лишь пожала плечами — всю последнюю неделю ночами она спала, как сытый сурок в норе, но по утрам просыпалась такой усталой, словно вовсе не ложилась. Впрочем, Ламберту этого знать было необязательно.

Клюква, почти отчаявшаяся порадовать хозяина удачной находкой, снова полезла на кровать, чтобы придирчиво обнюхать Анаис. От гладкой лоснящейся рыжей шерсти шел неприятный тяжелый запах, словно собака несколько часов бегала по жаре и не успела остыть. Ани поморщилась, отпихнула от себя морду Клюквы — из пасти тоже пахло — мясом с кровью и чем-то смутно гнилостным.

— Уйди, Клюква, — скомандовала королева, — от тебя пахнет. Может, Кейра права — и стоит подержать ее на конюшне?

Ламберт сел и посмотрел на Ани так обиженно, будто она заявила, что пахнет от него самого.

— Тебе мерещится, — уверенно заявил ведьмак, подзывая собаку к себе и буквально прижимаясь носом к ее боку.

— Или твои ведьмачьи инстинкты тебя подводят! — не успев себя сдержать, резко возразила Ани, и тут же пожалела о сказанном. Ламберт угрюмо сдвинул тяжелые брови. После тех страшных ран, полученных четыре года назад, что едва не убили его, ведьмак так полностью и не восстановился. Острые чувства, рефлексы и силы вернулись к нему, но самим собой — точным и быстрым убийцей чудовищ, грозой всех утопцев и гулей в округе — он так до конца и не стал. Анаис много слышала от Ламберта, как он никогда не хотел становиться ведьмаком, как выбор был сделан за него, и, будь у него возможность, он избрал бы иную судьбу. Но на деле оказывалось, что утрата даже малой части способностей расстраивала и злила его куда больше, чем можно было предположить, хотя и Кейра, и приезжавший время от времени в гости Геральт убеждали Ламберта, что все еще может вернуться на круги своя.

— Прости, я не хотела тебя обидеть, — поспешила исправиться Ани, но Ламберт лишь заносчиво махнул рукой. Теперь можно было ожидать, что до самого вечера он продолжит обижаться… — схожу я, пожалуй, к Кейре, — Анаис спустила ноги с постели и встала — голова неприятно поплыла, точно королева готова была вот-вот лишиться чувств, но она успела взять себя в руки, — пусть приготовит мне какой-нибудь бодрящий эликсир. Солнце еще высоко, не дело, что я сегодня такая развалина.

Ламберт сдержанно кивнул. Клюква, носом откинув в сторону кожаную куртку королевы, торжествующе ухватила зубами спрятанную куколку и сделала несколько победоносных прыжков на месте, подбежала к хозяину, ткнула находкой ему в ладонь, и Ламберт немедленно оттаял. Он вцепился в голову куколки и притворился, что никак не может вытащить ее из пасти собаки.

— Иди, — подмигнул он Ани, — заодно, может, узнаешь, что она там мутит — заперлась в комнате с самого утра, даже на порог меня не пустила.

О том, что Кейра что-то «мутит», Ани начала догадываться несколько дней назад. Сперва это не казалось странным. Исполняя обязанности королевской советницы и поддерживая статус верной подруги, чародейка могла и раньше уходить в себя и отстраняться от придворных дел. Она продолжала собственные научные изыскания, и, когда оказывалась близка к очередному открытию, могла сутками пропадать в лаборатории или лечебнице Святого Лебеды. Но сейчас все было иначе. Кейра либо запиралась в собственных покоях, не желая видеть ни свою подопечную, ни мужа, а то и вовсе отлучалась из Вызимы, никому не сообщив, куда направлялась. Анаис старалась не придавать этому большого значения — она верила Кейре, за годы дружбы та ни разу не подвела молодую королеву. Но какое-то смутное внутреннее чувство теперь подсказало Ани, что стучаться в дверь ее покоев было попросту бесполезно — Кейра отправила бы ее восвояси так же, как Ламберта. Может быть, только чуть более любезно.

Скрытым коридором, начинавшимся в дальнем конце покоев чародейки, Анаис никогда до этого не пользовалась. Кейра не терпела вмешательств в свою личную жизнь, и королева уважала это ее право — тем более, что, проникнув к комнате советницы тайно, Ани рисковала нарваться на сцену, не предназначавшуюся для ее глаз — в разгар любовной игры или сложных переговоров с каким-нибудь заморским ученым, не желавшим быть застигнутым за встречей с чародейкой Ложи.

Но сейчас, шагая по коридору дворца к комнате Кейры, Ани свернула с прямого пути и скользнула в темный узкий проход за неприметной дверью, скрытой широкой колонной. Лишь беззвучно приблизившись к спальне чародейки этим тайным путем, королева сообразила, что советница, наверняка знавшая о системе скрытых переходов дворца, могла выставить магическую защиту, и Ани рисковала попасться в ловушку. А объяснениям, что шла она вовсе не к Кейре, а просто заблудилась в трех колоннах, чародейка, конечно, не поверила бы.

Однако отступать было поздно, тем более, что любопытство, враг разумности, подгоняло Ани вперед. Никаких чар, впрочем, ей на пути так и не встретилось. Может быть, Кейра была так уверена, что никто не посмеет за ней шпионить, что решила не тратить силы на защиту. Может быть, и впрямь не знала о тайном проходе, но теперь, беззвучно прильнув к тонкой перегородке, отделявшей коридор от покоев чародейки, Ани выглянула в тонкую щель и прислушалась.

Кейра стояла к ней спиной, и перед ней между столбиками мегаскопа мерцала смутная фигура незнакомой собеседницы. Женщина, которую Ани никогда не видела прежде, была одета скромно и чопорно, как послушница храма Мелитэле. Ее шеюукрашал единственный крупный медальон. Красивое юное лицо, чуть искаженное помехами, выглядело так, словно незнакомка предстала пред очи суровой учительницы, не выучив домашнего задания.

— То, что ваших посланников не было сегодня на встрече, может вызвать лишние подозрения, — негромко и размеренно говорила Кейра, но Анаис был хорошо знаком этот тон. Так чародейка отчитывала Ламберта, если тот позволял Клюкве прыгать на постель или путаться у женщины под ногами. Но незнакомая собеседница лишь независимо пожала плечами.

— Мы решили, что стоит сосредоточить силы на нашей первостепенной цели, — ответила она, — после того, как исчезла Фрингилья, есть опасения, что любой из нас может быть похищен и допрошен. Нельзя рисковать — не сейчас, когда все зашло уже так далеко.

— Ты считаешь, это я похитила Фрингилью и держу ее в застенках, Цинтия? — холодно поинтересовалась Кейра, — Ложа обеспокоена ее пропажей не меньше вашего.

— Ложа так и не выразила нам нужную поддержку, — отозвалась собеседница, — мы так и не получили ответа от Филиппы Эйльхарт. Начинает казаться, что она просто нас игнорирует. Мы знаем, что принцесса Лита у нее, но кто может поручиться, что она поддержит нас в решающий момент?

— Никто, — заносчиво ответила Кейра, — Филиппа всегда действовала только в собственных интересах и не склонна заключать ненадежные союзы.

— Это может стать серьезным препятствием, — заявила Цинтия, нахмурившись.

Ани вдруг почувствовала, как ее охватила тревожная дрожь — она понятия не имела, о чем разговаривали чародейки, но молодая королева знала о конфликте Фергуса с нильфгаардскими магами, и легко можно было предположить, что «главной целью», о которой говорила собеседница Кейры, был именно Император. Поверить в то, что верная советница состояла в заговоре против Фергуса — а, значит, и против Анаис — было почти невозможно, и королева едва подавила желание распахнуть дверь и потребовать у подруги объяснений. У нее снова закружилась голова, и, отпрянув от перегородки, Ани прижалась спиной к каменной кладке, стараясь успокоиться. Даже если заговор существовал, и Кейра в нем участвовала, действовать нужно было осторожно и не бросаться беспочвенными обвинениями, ничего не обдумав. Борясь с подступающей дурнотой, Анаис тихо отошла от двери и стремительным шагом поспешила прочь.

Можно было немедленно связаться с Фергусом, рассказать ему все, что удалось подслушать, но Император, и так погруженный в трясину политических дрязг с головой, мог отказаться от собственной стратегии мирного решения конфликта и начать действовать жестко и быстро — Ани, даже прожив с ним в браке четыре года и неплохо изучив характер супруга, никогда не забывала, чьим Гусик был сыном. Император Эмгыр привык — и наверняка научил своего преемника — расправляться с врагами, едва почувствовав подозрения в измене. А видеть, как Кейру ведут на плаху, не получив ни единого доказательства ее вины, Анаис не хотела. Чародейка заслуживала от нее хотя бы того, чтобы попытаться во всем разобраться. И королева знала, с кем в первую очередь ей стоило поговорить по душам.

Ламберта она нашла в той же комнате, где оставила его. Он сидел у окна и деловито проверял фитили у маленьких круглых бомб — должно быть, собирался на рыбалку. Когда королева вошла, ведьмак с улыбкой посмотрел на нее.

— Полегчало? — спросил он участливо, и Ани спешно кивнула. Сейчас было совсем не время думать о собственном недомогании.

— Не хочешь прокатиться в лес? — спросила она с порога.

— А как же государственные дела? — поинтересовался он ехидно, хотя в его золотых кошачьих глазах уже зажегся азарт — Ламберт обожал охотиться вместе с подопечной, хоть в последнее время возможность выпадала все реже.

— Подождут, — отмахнулась Ани.

Они выехали из дворца, когда день уже начинал клониться к вечеру. Обрадованная Клюква бежала следом за Буревестником, не отставая и успевая обнюхивать и помечать кусты и подозрительные камни по пути. Ведьмак и королева, пока не выехали за городские ворота, обменялись лишь несколькими пустыми фразами — Ани пыталась придумать, как бы половчее завести разговор о Кейре. Что, в сущности, она хотела выведать у Ламберта? Не вела ли себя чародейка странно? Не обмолвилась ли о чем-то подозрительном? Не выкрикнула ли в постели «Чтоб ты сдох, Император Фергус»? И так, и эдак выходило глупо. Кейра едва ли посвящала мужа в тонкости своей политической игры. Ламберт был отнюдь не глуп, хоть и пытался оставаться в стороне от государственных дел и ничего не смыслил в исследованиях чародейки. И та принимала его незнание и незаинтересованность, как благо, не пытаясь втянуть ведьмака в те дела, которые его не касались. Но, пусть и урезанным ведьмачьим чутьем, Ламберт мог сам что-то заметить или почувствовать — на это Ани и решила уповать.

Они ехали по узкой лесной тропе. Клюква убежала далеко вперед, выискивая собственные старые метки, а кони перешли на легкую рысь. Весенний ветер был ароматным, свежим и бодрил лучше любого магического зелья — Ани подумалось даже, что стоило устроить эту прогулку гораздо раньше и без таких сложных обстоятельств. Когда, углубившись в чащу, они наконец спешились на знакомой небольшой поляне, где обычно разбивали лагерь, Анаис едва не решила забыть о том, что хотела спросить, и хотя бы несколько часов просто понаслаждаться свободой и весенним лесом.

Ламберт спешился первым. Он свистнул Клюкве и открепил от седла арбалет и чехол с болтами. Виктор, которому Ани однажды попыталась рассказать о тонкостях охотничьего искусства, презрительно поморщился и объявил ведьмака и королеву «дикарями», но даже ради него Анаис не собиралась отказываться от удовольствия совместного преследования дичи. Разговор о Кейре мог подождать хотя бы до тех пор, пока ведьмак проверит силки и выберет тропу, по которой недавно прошел кабан или косуля.

Анаис, дожидаясь, пока Ламберт осмотрит болты, вытащила из кармана куртки чехол с табачными палочками — занятая своими королевскими обязанностями, она почти о нем не вспоминала, тем более, что Виктор называл эту привычку губительной и гадкой. Видите ли, целовать ее губы, пахнущие табаком, ему было неприятно. И угораздило ее влюбиться в такого зануду!

Ани сунула одну палочку в рот, и Ламберт, отвлекшись от болтов, привычно протянул руку, щелкнул пальцами и поджег ее кончик. Королева благодарно улыбнулась ему и со знакомым наслаждением сделала первую затяжку.

Она почувствовала, как неожиданно закололо виски, мир вокруг стал болезненно четким, а из желудка к горлу поднялся тяжелый кислый ком тошноты. Анаис, не понимая, что с ней происходит, едва успев среагировать, отбросила палочку в сторону, отвернулась от Ламберта, сделала несколько неуверенных шагов в сторону, и в следующий момент съеденный недавно в компании ученых завтрак оказался на траве перед ней. Ани закашлялась, утерла губы ладонью, но от тонкого запаха табака, которым пропитались ее пальцы, королеву снова замутило.

Встревоженный ведьмак подошел к ней, опустил тяжелую теплую руку Ани на спину, заботливо погладил.

— Эй, — позвал он тихо, — ты чего?

Анаис попыталась ответить, но новая волна тошноты позволила ей только жалобно булькнуть и присоединить к уже отторгнутой пище еще одну порцию.

После второго захода королеве наконец полегчало — в голове прояснилось, а бунтующий желудок согласился на временное перемирие.

— Ты не заболела, малышка? — участливо спросил Ламберт, продолжая водить кругами ладонью у нее по спине, — что сказала Кейра?

Ани упрямо тряхнула головой. Дело было наверняка в несвежих яйцах, которые подавали к завтраку — любопытно, сколькие из серьезных мудрых профессоров сейчас оказались в таком же положении? Ламберт протянул спутнице флягу с водой, и та сделала несколько жадных глотков. Горло неприятно саднило, но Анаис нашла в себе силы улыбнуться Ламберту.

— Давай проверим силки, — предложила она, — мне уже лучше.

Ламберт неуверенно кивнул, не сводя с подопечной внимательных взглядов, словно надеялся просверлить ее ими насквозь и докопаться до правды. Ничего не обнаружив, ведьмак отвернулся и огляделся по сторонам.

— Я послушаю, может быть, отсюда пойму, что кто-нибудь попался, — объявил он, и Ани лишь усмехнулась. И Геральт, и Кейра в один голос советовали Ламберту тренировать свои инстинкты, не оставаться без дела и заново оттачивать мастерство. Потому он не упускал ни единой возможности применить ведьмачьи способности даже в самых банальных вещах. Вместо того, чтобы сделать несколько шагов в сторону и посмотреть своими глазами, Ламберт решил положиться на тонкий слух, и Ани не стала возражать. Она прислонилась к боку Буревестника плечом и принялась лениво размышлять, не стоило ли предпринять вторую попытку закурить.

Ламберт прислушивался к лесной тишине долго и тщательно, и наконец Анаис заметила, как он нахмурился. Сделал короткий шаг к королеве и теперь отчего-то не сводил с нее глаз. Под этим пристальным изучающим взором Ани стало не по себе — она на миг решила даже, что, слишком увлекшись, Ламберт смог расслышать ее мысли о Кейре, и теперь готов был потребовать объяснений. Но ведьмак, вместо того, чтобы заговорить, бесцеремонно подошел к ней вплотную, сунул ладонь ей под куртку и сквозь тонкую ткань рубахи прижал руку к ее животу.

— Эй, ты чего, белены объелся? — вскрикнула Ани, отпрянув. Неужто после стольких лет Ламберт, вполне счастливо женатый на чародейке, решил начать домогаться молодой воспитанницы?

Ведьмак посмотрел ей в глаза и неожиданно улыбнулся.

— Прости, малышка, — заявил он, — я сперва думал, мне показалось — но нет. Я слышу два сердцебиения — твое, и еще одно — вот здесь, — он плотнее прижал ладонь к ее животу.

Смысл сказанного дошел до Ани не сразу — а, когда дошел, ее снова отчаянно замутило. Ламберт отодвинулся, видимо, опасаясь, что ее опять вывернет — прямо на него.

— Ты врешь! — выкрикнула Анаис, стараясь остаться в сознании, но ведьмак продолжал скалиться, как огретый по голове накер, и во взгляде его промелькнуло озорное ехидство.

— Ну и меткий парнишка этот Виктор, — усмехнулся он.

Ани, охваченная паникой, все же вывернулась из рук ведьмака и отскочила от него, как от эпицентра взрыва. Она забыла и о Кейре, и о заговоре против Фергуса, теперь, вымещая все прочие, в голове осталась лишь одна пульсирующая, невыносимо пугающая мысль.

— Не может быть! — попыталась она посопротивляться очевидному, — я не могу… мы не могли…

— Ну, видимо, смогли, — пожал плечами ведьмак, словно в сокрушительной новости не было ничего необычного и страшного — словно он давно ожидал чего-то подобного. И, глядя ему в глаза, Ани вдруг бессильно поникла. Осознание правды было мучительным и ясным, как приступ тошноты.

— Что теперь будет? — спросила она тихо, чувствуя, что готова разрыдаться от отчаяния.

— Ребенок, — развел руками Ламберт, и Ани едва сдержалась, чтобы не броситься на него с кулаками. Его отвратительно непобедимое спокойствие было неуместным, неправильным, почти жестоким. Анаис обхватила свои плечи руками и покачнулась. Ведьмак скользнул к ней и поддержал ее, не давая рухнуть, — Ну-ну, малышка, не паникуй, — поспешил тихо проговорить он, — ничего страшного не произошло.

— Да как не произошло?! — не контролируя свой голос, выкрикнула Ани, — я — жена Императора! А ребенок у меня от реданского короля!

— Ну, — бессердечно напомнил ведьмак, — когда спишь с реданским королем, так бывает.

Ани застонала, возведя глаза к сумеречно-жемчужному небу. Ведьмачье чутье оставалось в Ламберте достаточно тонким, чтобы все понимать, но это не добавило ему ни капли чуткости.

— Меня казнят, Ламберт, — голос Ани все же сорвался, — повесят за измену. И не будет никакого ребенка, хорошо еще, если его не вырежут из меня перед казнью, чтобы публично сжечь на Площади Победы.

— Беременные женщины вечно все драматизируют, — вздохнул Ламберт, словно у него был с десяток знакомых в таком положении, — кроме тебя, меня, Виктора и Фергуса, никто не знает, что это ребенок реданского короля.

Список посвященных в тайну был далеко не полным, Ани подозревала, что об их связи с Виктором знало еще с десяток людей, но она отчаянно ухватилась за слова Ламберта и с надеждой посмотрела на него.

— Но что я скажу Виктору? — шепотом спросила королева, — он не любит лгать.

— Но любит тебя, — заметил ведьмак, — и, я уверен, поступится своими принципами, чтобы его любимую и его сына не казнили публично на Площади Победы.

В голове у Ани все плыло, мысли наскакивали одна на другую, закручиваясь вихрями.

— Меня сейчас снова стошнит, — пожаловалась она, устало обмякнув в его руках.

— Привыкай, малышка, — фыркнул Ламберт, но на всякий случай все же слегка отвернулся. У ведьмака был такой гордый вид, будто это он был папашей будущего ребенка — впрочем, Ани знала, как верный спутник ждал от нее подобных новостей. И отчего-то сейчас, еще раз взглянув в лицо ведьмака, королева вдруг успокоилась. Тяжелый ужас отступил. Ее ребенок еще не успел родиться, а уже обзавелся верным и надежным защитником, который ни за что не даст его в обиду. Это вселяло робкую, но очень ясную уверенность. Анаис улыбнулась.

— Не говори пока никому, — попросила она, — когда вернемся, я отправлюсь к Фергусу и все ему расскажу. Как он скажет, так и будет. Мы с Виктором здорово облажались, и мой муж имеет право на решающее слово.

— Справедливо, — кивнул Ламберт, — хотя, зная Гусика, я почти уверен, что он даже обрадуется.

Ани невесело усмехнулась. Радоваться в такой ситуации мог, пожалуй, один только Ламберт.

— Может быть, вместо этого пойти к Кейре и попросить у нее какое-нибудь… снадобье? — хватаясь за последнюю надежду отвертеться, спросила Ани. Лицо Ламберта мгновенно помрачнело. Черные брови тяжело сошлись над переносицей, а золото глаз подернулось льдом.

— Дело твое, — ответил он сухо. Ани прикрыла глаза, молчала несколько секунд, потом покачала головой — скорее отвечая самой себе, чем Ламберту.

— Нет, — выдохнула она, — ребенок в моей глупости не виноват, так что мне самой это и расхлебывать. — королева снова посмотрела на спутника — тот, поняв, что опасность миновала, глядел на нее прежним немного ехидным взглядом, — поехали, пока я не передумала.

Только входя в портал, ведущий в Императорский дворец, Ани вспомнила, что забыла поговорить с Ламбертом о Кейре.

Услужливый стражник, встретивший королеву, сообщил ей, что Император занят встречей с представителями торговых корпораций, и та, отмахнувшись от предложения немного подождать, решительно двинулась к залу, где Фергус обычно проводил такие собрания. Несшие службу у дверей рыцари пропустили ее без звука, лишь отдав честь, и Анаис вошла в просторное светлое помещение, увешанное черными стягами, твердым быстрым шагом.

Сидевшие за длинным столом важные люди в парадных одеяниях при появлении Императрицы поднялись все, как один, поклонились и замерли с опущенными головами. Фергус тоже встал — Анаис заметила, что лицо мужа, до этого становившееся все более усталым с каждым днем, словно это он должен был вот-вот выяснить, что случайно забеременел, сегодня выглядело почти свежим. Должно быть, Гусику посчастливилось хорошо выспаться, и переговоры наконец-то приносили щедрые плоды. Он улыбнулся Анаис и подал знак послам садиться.

— Рад, что вы решили присоединиться, Ваше Величество, — приветствовал жену Император, — мы обсуждали возможность беспошлинной морской торговли для провинций, вступивших в новый союз. Уверен, у вас найдутся ценные замечания на этот счет.

Анаис, вдруг вспомнившая, что она вообще-то правила целой страной и, по большому счету, не только Темерией, осадила себя, подавив желание выпалить, что муж ей нужен был немедленно, величаво кивнула.

— Я буду рада высказаться, — сообщила она, — как только изучу все документы.

Гусик, восхитительно чуткий, сразу понял, что Анаис привели вовсе не разговоры о торговле, и та была готова расцеловать его за это. Он обвел взглядом собравшихся и произнес, не моргнув глазом:

— Думаю, мы должны сделать небольшой перерыв. Вы, господа, можете угоститься закусками в Обеденном зале, и мы встретимся, скажем, через час, чтобы продолжить.

Послы принялись переглядываться, но возражать никто из них не стал — видимо, встреча и так затянулась, и каждый из них уже начинал мечтать об обеде.

Оставшись с женой наедине, Гусик обошел стол и взял ее за руку.

— Что-то случилось? — спросил он, понизив голос до шепота, и Ани, едва сдерживаясь, чтобы не вывалить на него разом все события этого утра, коротко кивнула. — Идем в сад, — предложил Фергус, — не хочу говорить здесь.

На входе в розарий, куда супруг отвел ее буквально за руку, Ани встретила стена резкого цветочного аромата. Она судорожно сглотнула — повторять свои лесные приключения ей совершенно не хотелось, и королева усилием воли заставила приступ дурноты улечься. Разросшиеся, выбрасывающие колючие ветви на узкие тропинки розовые кусты стояли все в цвету. Откуда-то со стороны доносились звуки ленивой возни — должно быть, садовник пытался привести это царство одичавшей красоты хоть в какой-то порядок. Гусик тоже это услышал и, решительно взяв Ани за руку, потащил ее куда-то в сторону по тропе. Ветки цеплялись за сапоги, а запах роз с каждым шагом становился все сильнее, и наконец Анаис почувствовала, что не может больше сделать ни шагу. Она потянула Гусика за руку и взмолилась:

— Погоди, мне нехорошо.

Муж тревожно глянул на нее, но подчинился. На его лице Анаис прочла почти такую же взволнованную заботу, которую привыкла видеть во взгляде верного Ламберта, и королеве вдруг стало удушливо стыдно за то, в чем она собиралась признаться.

— Ты заболела? — спросил Гусик негромко и ласково. Иной на его месте постарался бы отодвинуться, боясь заразиться неведомой хворью, но Фергус наоборот притянул супругу к себе ближе и положил ладони ей на плечи, заглядывая в глаза. Ани закусила губу — ее друг заслуживал жены получше, чем она, и возлюбленного получше, чем Иан. Ложь во спасение ее собственной шкуры вдруг перестала казаться Анаис такой уж страшной — из Гусика получился бы прекрасный отец, а ребенок, пусть и чужой, мог полюбить его так, как юный Император заслуживал. И Ани больше не сомневалась.

— Я беременна, — выпалила она на одном дыхании.

Фергус удивленно моргнул, Анаис, еще секунду назад полностью уверенная в правильности своего поступка, испугалась, что он вот-вот нахмурится, посмотрит на нее враждебно, назовет изменницей и сам потащит ее на судилище. Но Гусик, помедлив еще секунду, просиял.

— Ваттье говорил с тобой? — переспросил он. Ани подняла брови.

— При чем тут Ваттье? — удивилась она. Имя главы Имперской разведки прогремело в их разговоре, как гулкий звук кишечных газов в романтичной ночной тишине.

Гусик смущенно порозовел.

— То есть, ты правда… — пальцы на ее плечах сжались сильнее.

— Правда-правда, — раздраженно откликнулась Ани, — и не от Ваттье, если тебе интересно.

Гусик сдавленно фыркнул, покачал головой.

— Я не знаю, что сказать, — признался он наконец, и Анаис возвела очи горе.

— Ну поздравь меня что ли, — откликнулась она, — и себя заодно, папаша.

Гусик неуверенно нахмурил светлые брови. Он, казалось, вспоминал, когда это успел заделать жене ребенка, и Анаис решила прервать его страдания.

— Я никому ничего еще не сказала, — продолжала она, решив не называть вслух имя настоящего отца ребенка. Шум, встретивший их на входе в розарий, приблизился, и садовник, раз уж решил подслушивать, должен был уловить именно то, на что Ани надеялась, — но я решу этот вопрос. Пока об этом знаешь только ты и Ламберт. Мы объявим обо всем, когда я улажу… ну сам понимаешь.

Гусик продолжал хмуриться, будто идеи хуже не слышал уже давно, и у Анаис в животе свернулся холодный комок тревоги. План, такой четкий и понятный, который был просто обречен на успех, вдруг снова показался ей глупым.

— А что скажет…- Фергус тоже не произнес имени, но Ани поняла, о ком он говорил. Ветви розовых кустов за ее спиной зашевелились так, будто сквозь них кто-то шел напролом. Королева развернулась, готовая отдать приказ наглому садовнику убираться, но замерла.

На тропу, круша колючие ветви, топча осыпающиеся розовые лепестки, ломанной нетвердой походкой выбиралось странное существо. Очертаниями оно было похоже на человека, но на совершенно лысой голове, опущенной к впалой груди, не было лица. Руки, слишком длинные, приподнятые, точно сломанные в нескольких местах, дергались, повторяя каждый шаг существа. Колени, крестом обращенные внутрь, похрустывали, как трущиеся друг о друга угли. По темной коже, больше похожей на шкуру какого-то ящера, пробегали мелкие язычки пламени. Чудовище выбралось из кустов, застыло перед Ани и Гусиком, подрагивая, как неверный мираж в жару.

Фергус выступил вперед, заслоняя собой жену, хотя той хотелось схватить его в охапку и бежать прочь от странного создания — все в ней вопило о смертельной опасности. Чудовище сделало еще один шаг, и тело его начало осыпаться серым пеплом, пока откуда-то из грудной клетки расползалось багряное пульсирующее пламя. Анаис вскрикнула, Фергус повернулся к ней, ухватил жену за плечи, заслоняя собственным телом, и в следующий момент раздался взрыв.

В первый момент Анаис показалось, что она умерла. За оглушительным хлопком последовала звенящая тишина. Гусик сжимал ее в крепких объятиях, и королева испугалась, что, открыв глаза, увидит, что на нее навалился его исковерканный опаленный труп. Но Император тихо застонал, не в силах разомкнуть рук, и Ани отважилась посмотреть.

Они оба стояли, где были, совершенно невредимые, но в двух шагах от них, от самого центра взрыва вдруг послышался напряженный негромкий стон.

Оба обернулись. На тропинке, широко раскинув руки, сдерживая пульсирующий шар багрового пламени, стоял Иан. Его напряженные плечи дрожали, и эльф, бросив быстрый пустой взгляд через плечо, крикнул:

— Бегите! Я долго не выдержу!

Бесполезно было предполагать, откуда брат взялся посреди розария, и как ему хватило сил сдержать мощь магического взрыва, но Фергус, все еще заслонявший Ани собой, дернулся к нему.

— Спаси его! — Иан посмотрел прямо на Анаис, и в его посветлевших, почти выцветших глазах мелькнула мольба.

Королева, не мешкая больше, ухватила упиравшегося Фергуса за руку и потащила его прочь, продираясь сквозь розы, не разбирая больше тропы. Они бежали, казалось, целую вечность, когда за их спинами наконец раздалось гудение, еще один хлопок, и ударная волна сотрясла розарий.

Ани не устояла на ногах, Гусик полетел на нее сверху, они закрыли головы руками и замерли, ожидая, что пламя вот-вот все же доберется до них. Прошло, должно быть, всего несколько секунд, но Анаис показалось, что валялась на земле она целую вечность. Первым пришло осознание того, что колючая ветка вонзила длинные шипы ей в щеку. Потом накатила тошнота, и, приподнявшись на руках, королева попыталась справиться с ней — и после нескольких сухих спазмов ей это удалось. Она опасливо повернулась к Гусику. Тот лежал неподвижно, даже не дрожа, и Анаис аккуратно коснулась ладонью его плеча.

— Гусейшество? — позвала она тихо.

Фергус встрепенулся, сел и осоловело огляделся. Откуда-то со стороны входа в сад доносились тяжелые шаги — услышавшие взрыв стражи спешили узнать, что случилось, и Ани мысленно приговорила их всех к смерти за то, что они допустили подобное в стенах Императорского дворца.

— Иан, — прошептал Гусик несмело, потом, забыв о собственном страхе, вскочил на ноги, — Иан! — позвал он, срываясь на истерический крик, и бросился назад — туда, где только что отгремел взрыв.

Ани, борясь со слабостью и головокружением, поспешила за ним.

Иан лежал посреди тлеющих кустов, в опаленном кругу, неподвижный, как сломанная кукла. Одежда на нем продолжала тлеть, и Фергус, рухнув рядом с эльфом на колени, принялся сбивать пламя голыми руками. Ани сдернула с плеч свою куртку, оттеснила мужа в сторону и накинула ее на тело Иана. Эльф не шевелился. Его лицо, наполовину погруженное в гравий дорожки, было измазано копотью, кровь сочилась из обеих ноздрей, смешиваясь с грязью и пеплом. Фергус, не слыша и не видя ничего вокруг, быстро перевернул Иана на спину, обхватил его за плечи и устроил бессильно повисшую голову у себя на коленях. Длинная коса эльфа тоже сгорела, и неровные черные пряди липли к подбородку и щекам. Рот эльфа был приоткрыт, и Фергус наклонился к нему, стараясь расслышать хотя бы один вздох.

— Он не дышит, — всхлипнул Император, — Ани, он не дышит!

Стражи уже окружили их, и королева махнула им рукой.

— Приведите лекаря — лучше чародея! — крикнула она, — и Ваттье!

Когда один из рыцарей отправился выполнять приказ, Ани села рядом с Фергусом. Всему, что она знала о ранениях, ее обучил Ламберт — и он был требовательным учителем. Анаис прижалась ухом к обожженной груди брата, напряженно прислушалась.

Сквозь жестокую оглушительную тишину до нее через пару секунд донесся робкий сухой удар. Королева вскинулась, сложила руки замком и уперлась эльфу выше солнечного сплетения.

— Зажми ему нос, — скомандовала она бледному, как смерть, Фергусу, — и вдыхай в рот воздух на третий счет, понял? — Император бессмысленно кивнул, но подчинился. Анаис со всей силы принялась давить эльфу на грудную клетку, как ее учил ведьмак, и громко считать. Плечи немели от усилий, но королева упрямо продолжала.

К моменту, когда, спеша и спотыкаясь, к ним подбежал мастер Риннельдор, Иан дернулся, и Фергус, почти рыдая, выпалил:

— Дышит!

Дальше все происходило, как в медленном предрассветном сне. Знающий, сразу оценив обстановку и убедившись, что ранен вовсе не Император и даже не королева, хотя их руки и лица были уже напрочь замазаны кровью и сажей, отдал быстрый приказ аккуратно поднять Иана и унести его прочь. Не сказав правителям ни слова, мастер Риннельдор зашагал следом за рыцарями.

Пошатываясь и не замечая размывавших грязь на щеках слез, Фергус поднялся. Ани вцепилась в его руку и почувствовала, что ладонь супруга превратилась в ледышку.

— Все будет хорошо, — заверила королева Гусика, — я вызову Кейру, Филиппу, да кого угодно, и они… — она вдруг осеклась. Страшная догадка пронзила Ани, едва не выбив землю из-под ног. Все это могло быть организовано Кейрой. Она вступила в заговор, и Анаис, зная об этом, ничего не сделала, и по ее вине Фергус мог погибнуть.

По тропинке деловитым быстрым шагом к ним шел Ваттье де Ридо. Фергус, выдернув свою руку из пальцев Ани, ринулся ему наперерез.

— Вы это допустили! — кричал Император, движимый слепым бешенством, похожий на сорвавшегося с цепи голодного пса, — Я велю вас повесить! Содрать с вас кожу и выставить на площади!

Ваттье остановился и принимал крики Императора, как провинившийся солдат удары карающих палок, молча и не двигаясь. Ани подошла ближе, поймав себя на том, что держала ладонь на животе, словно неосознанно и запоздало хотела защитить теплившуюся в ней новую жизнь.

— Отправьте ваших людей, — не слушая крики Фергуса, отчеканила Императрица, взглянув прямо в холодные глаза главы разведки, — приготовьте двимерит. Имя одной из заговорщиц — Цинтия, я слышала ее разговор. Кейру Мец я велю арестовать сама и отдам вам.

Ваттье де Ридо, немного помедлив, кивнул и, даже не взглянув снова на Фергуса, отправился исполнять приказ.

Когда он ушел, Ани перехватила Фергуса, который от воплей перешел к рыданиям, за плечи, притянула к себе и стиснула в объятиях.

— Мы накажем их всех, — прошептала королева ему в ухо.

— Всех до одного, — так же тихо ответил ей Гусик.

 

========== Старые счеты ==========

 

Они остановились на невысоком холме, с которого открывался вид на широкую долину, пересеченную лентой реки, и баронский замок. Весеннее солнце стояло уже высоко, и безоблачное прозрачное небо отражалось в ленивых водах, делая их ослепительно-голубыми. Иорвет улыбнулся и мельком глянул на спутника. Ради того, чтобы Вернон приехал хотя бы взглянуть на свои новое владения, малышка Анаис развернула целую кампанию. Эльф прекрасно понимал, почему молодая королева так хотела ввести названного отца в число темерской знати, это делало его голос, всегда поддерживавший начинания правительницы, громче и внушительней, и такое подспорье было Ани необходимо. Но, кроме того, Иорвет знал, что мотивы королевы не ограничивались ее политическими интересами — она хотела, чтобы Вернон получил по заслугам, пусть и целого баронского замка со всеми угодьями для этого было недостаточно.

— Это уже не просто каменный дом с маленьким садом, — заметил эльф, подставляя лицо свежему речному ветру, — и одному пожару его не уничтожить.

Вернон, почти весь путь от Вызимы хранивший молчание, вздохнул и улыбнулся.

— Я еще не решил, не пустить ли все это с молотка, и не потратить ли вырученные деньги на развитие Университета, — напомнил он, — мы же решили, что просто посмотрим.

— Все будет так, как ты скажешь, — покладисто кивнул Иорвет и, не взглянув больше на человека, пришпорил своего коня, пуская его галопом вниз по тропе в долину.

Замешкавшийся Вернон догнал его только у широкого моста, ведущего к замковым воротам, и эльф, придержав своего жеребца, позволил человеку выиграть забег. В конце концов, новый барон Кимбольт должен был въехать в собственный замок первым.

Тяжелые деревянные створки открылись перед ними с глухим скрипом — про себя Иорвет отметил, что неплохо бы было смазать петли и подлатать ворота в нескольких местах. Старый барон, похоже, в последние годы не слишком пекся о собственном имуществе, а молодой пробыл бароном слишком недолго, чтобы об этом позаботиться. Эльфу и самому вдруг стало смешно от того, с каким непраздным любопытством он осматривал сейчас и высокие стены, и широкий внутренний двор, и ставни на узких окнах, прикидывая, как все это украсить и улучшить — так, словно уже стал здесь хозяином. Не успев пересечь порога замка, он уже понимал, что не смог бы позволить Вернону отказаться от этого наследства. Замок был старым и наверняка полным мрачных призраков прошлого, но Иорвет был уверен — ему всего лишь не хватало умелой руки, чтобы превратиться из пустых чертогов в настоящий дом.

Во внутреннем дворе их встретил невысокий улыбчивый человек в синей ливрее. Он поклонился сперва Вернону, потом его спутнику, отдал распоряжение подоспевшему мальчишке-конюшему увести лошадей, и наконец, любезно склонив голову, широким жестом указал на парадные двери замка.

— Добро пожаловать, барон Кимбольт, — обратился человек к Вернону, и тот, чуть нахмурившись, ответил скупым коротким кивком. Документы о присуждении титула еще не были подписаны, но незнакомец — по всей видимости, управляющий — для себя уже все решил.- Желаете осмотреть замок?

Вернон помедлил пару мгновений, повернулся к Иорвету, словно искал у него ответа на этот сложный вопрос, и эльф поспешил прийти своему человеку на помощь — каким бы отважным и жестким ни был командир Роше, сколько бы лет ни провел при дворе, изучив все тонкости аристократического поведения, сейчас он похоже, был растерян и сбит с толку.

— Благодарим, — эльф выступил вперед, — мое имя Иорвет, я…

— Я знаю, кто вы, — услужливо улыбнулся управляющий, — я — Эрих, Ваша светлость, и я — к вашим услугам.

Отчего-то от этого вежливого ответа Иорвету стало смешно. Мало кто в Темерии, да и за ее пределами, сомневался в том, какие отношения связывали знаменитого Вернона Роше с его эльфом — по крайней мере, те, кому было до этого дела, не заблуждались на этот счет. Официальные узы их не связывали, но управляющий Эрих, казалось, мысленно присвоил эльфу статус баронессы и не находил в этом ничего необычного. Любопытно, чем же таким промышлял старый Раванен, если это сделало его слуг такими невозмутимыми? Впрочем, считаться баронессой Кимбольт Иорвет был совсем не против.

— Мы осмотримся, — подал голос Вернон.

— Позвольте проводить вас, — предложил Эрих, но новоиспеченный барон покачал головой.

— Просто расскажите, где здесь что, и мы сами справимся, — попросил он. Управляющий снова поклонился и быстро и четко описал хозяевам расположение комнат в замке и построек рядом с ним. Вернон, привыкший получать доклады от вышколенных солдат, слушал его, кивая головой, и под конец, поблагодарив, отпустил управляющего.

— Тебе стоит начать привыкать, что у тебя в услужении находится добрая сотня людей, каждый из которых будет рад исполнить твои приказы, — заметил Иорвет, когда, рука об руку, они вошли в парадные двери и оказались в высокой светлой галерее, заканчивающейся широкой мраморной лестницей. — и это не считая крестьян, работников и их семей, живущих в твоих владениях.

Вернон недовольно поморщился — с тех пор, как он оставил должность регента, ему приходилось только командовать, но не управлять. Солдаты под его началом быстро становились дисциплинированными и готовыми верно нести службу и даже погибнуть за своего командира, если потребуется. Но одно дело — военная выучка, и совсем другое — целый штат слуг, которых нельзя было выводить на построение и учить держать оружие и снаряжение в порядке.

— Ты знаешь, — тихо возразил Вернон, оглядываясь по сторонам, — что дело вовсе не в этом.

Иорвет покосился на него и тяжело вздохнул. Бывший владелец замка, даже преставившись, казалось, остался блуждать по этим галереям, и теперь остановился за спиной у нового хозяина невидимой мрачной тенью. Эльф почти ничего не знал о Раванене Кимбольте — пока был жив король Фольтест, барон не участвовал в открытых военных действиях, занимаясь дипломатией и представляя интересы знати. А Иорвету и его отрядам до какого-то темерского дворянина, решавшего важные политические вопросы в переговорных залах и на собраниях аристократической элиты, не было никакого дела. За его голову никто не назначал цену, и его лицо было скоя’таэлям не более знакомо, чем лица бесчисленных нильфгаардских послов — если кому-то из них не посчастливилось напороться на эльфскую стрелу, никто не считал это особой удачей. Да и сам Вернон, пока не узнал правды о своем происхождении, едва ли интересовался делами старого барона. Он оставался всего лишь одним из аристократов, осуждавших нильфгаардскую экспансию и презиравших «выскочек-простолюдинов». Но в момент, когда призрачная отвратительная фигура отца человека соединилась с образом Кимбольта, для Роше все изменилось. Взращиваемая долгими годами ненависть обрела плоть, и оставалось порадоваться, что к этому моменту барон Кимбольт успел стать куском мертвого мяса. В противном случае, жажда мести могла побороть в человеке разумность. Может быть, это была одна из причин, почему люди, знавшие тайну рождения Вернона, держали эти знания при себе. Убийством барона, пусть и открыто выступавшего против политики королевы Анаис, Роше мог поставить крест на всем, за что так долго и отчаянно боролся. Но даже понимая, что сейчас это все не имело никакого значения, Иорвет подумал, что не прочь был бы поднять проклятого старика из мертвых, чтобы еще раз умертвить его — или позволить Вернону сделать это собственноручно.

— Этот Эрих сказал, где находится фамильный склеп, — поджав губы, напомнил человеку Иорвет, — если хочешь, пойдем туда прямо сейчас и вместе помочимся на могильную плиту твоего папаши.

Вернон посмотрел на него — секунду его взгляд оставался тяжелым и мрачным, но потом он вдруг тихо рассмеялся.

— Ты такой романтик, — ответил он.

— Все ради тебя, любовь моя, — улыбнулся Иорвет. На миг он крепче сжал пальцами ладонь своего человека, потом снова поднял глаза к высокому потолку. — Я хочу все здесь переделать, — заявил он, — идеально было бы, конечно, снести эту развалюху до основания и отстроить заново, но это заняло бы слишком много времени. А я больше ни дня не хочу жить ни в твоей вызимской норе, ни в университетских кельях. Так что начну с того, что велю вынести и сжечь все эти мерзкие портреты, — он широко повел рукой, указывая на мрачные лица стариков и роскошно одетых женщин, взиравших на них со стен галереи, — кто это такие? Я их не знаю. Попросим Гусика написать новые портреты, а эти — долой.

Роше снова рассмеялся, и сердце Иорвета, поддавшееся было тяжелой тревоге за любимого, екнуло и забилось быстрее. Вернон постепенно оттаивал, больше не хмурил брови так недовольно, и лед в его взгляде шел трещинами.

— Ты, я погляжу, в прекрасном настроении, — проговорил он, чуть прищурившись. Иорвет охотно кивнул.

— Похоже, лекарство Виктора работает, — признался он, чуть понизив голос.

С тех пор, как его реданское величество передал через отца чудесное снадобье по рецепту древнего алхимика, Иорвет, хоть и не слишком-то надеялся на эффект, старательно принимал его, согласно строгим предписаниям. Целую неделю он пил по несколько капель утром и вечером, не пропустив ни дня. И эликсир, похоже, начинал действовать. Первой ушла гнетущая и ставшая привычной мутная усталость — Иорвета больше не мучила бессонница, он спал почти без сновидений с вечера до утра, и, проснувшись, не мечтал лишь о том, чтобы срастись с кроватью и никуда не идти. Боли в суставах, мучившие его после долгих лекций, на которых он вынужден был часами стоять перед аудиторией, исчезли бесследно. Снова обострились зрение и слух, вернулся аппетит. А когда пару дней назад Иорвета сильно продуло в университетской библиотеке, и он приготовился провести следующие сутки в уже вполне обычной горячке, на следующее утро эльф проснулся без следа простуды, даже ни разу не чихнул.

Он пока опасался делиться этими маленькими успехами с Верноном, слишком его обнадеживать. Прошло совсем мало времени, и все положительные перемены могли оказаться лишь совпадениями или обычным облегчением, свойственным всем эльфам с приходом весны. Но шли дни, и Иорвет чувствовал себя все лучше. А вместе со страданиями тела проходило и вечное непереносимое уныние. И теперь эльф чувствовал в себе достаточно сил, чтобы в этом признаться.

— Кто бы мог подумать, что этот недоучка и правда мне поможет, — усмехнулся Иорвет, перехватив взгляд Вернона.

— Полегче, — усмехнулся тот, — ты говоришь о своем короле.

Эльф закатил глаз и независимо отмахнулся.

— Мое реданское гражданство было вынужденной мерой, когда я поступал на обучение в Университете, — ответил он, — теперь в этом нет необходимости. И вместе с заявлением о переводе в Вызимскую Академию, я подал прошение на получение темерского гражданства.

Вернон, до того неспешно шагавший по гулкому каменному полу и лениво озиравшийся по сторонам, вдруг замер, развернул эльфа к себе и недоверчиво посмотрел ему в лицо.

— Ты — что? — переспросил он тихо. Иорвет усмехнулся — пожалуй, сообщи он супругу, что тот вскоре снова станет отцом, изумления и скрытой недоверчивой радости в его взгляде было бы и то меньше.

— Если мое прошение примут, я стану подданным Империи, — сообщил он, почти не издеваясь — может, лишь самую малость, — и темерским гражданином. Ты рад, мой славный патриот?

Лицо Вернона просветлело, и впервые со вчерашнего вечера, когда они окончательно решили съездить в баронский замок, он широко и искренне улыбнулся.

— Тебе стоит немедленно решить, какую из этих комнат мы оскверним первой, — сообщил он торжественно, — иначе я сделаю это прямо здесь, на глазах всех этих ужасных портретов.

Иорвет, смеясь, потащил его в сторону, к одной из тяжелых темных дверей, надеясь, что та окажется незапертой. Но услужливый Эрих, похоже, позаботился о том, чтобы новый хозяин мог осмотреть все помещения своих владений, хоть и не догадывался, должно быть, как барон изволит воспользоваться этой возможностью.

Комната, в которую они так поспешно свернули, оказалась небольшим темным кабинетом. Здесь царил идеальный, почти первозданный порядок, словно этим мрачным помещением никто никогда не пользовался. У плотно зашторенного окна стоял большой шахматный стол с аккуратно расставленными фигурами, готовыми к игровой баталии. Шкафы, возвышавшиеся от пола до потолка, были плотно заставлены книгами, и эльф успел подумать, что стоило присмотреться к ним, и присоединить самые бесполезные к костру, к которому были уже приговорены портреты. Вкусы покойного барона Кимбольта в литературе едва ли отличались изяществом, а хранить в доме трактаты о величии Вечного огня или рыцарские кодексы прошедших веков Иорвет не собирался.

На резной металлической подставке в углу высилась потускневшая от времени золотая астролябия, у тщательно вычищенного огромного камина на пол была брошена шкура крупного черного медведя, и его мертвая пасть кровожадно скалилась на непрошеных гостей. Остановка кабинета совершенно не располагала к тому, чем новые владельцы намеревались здесь заняться, ноВернон, не обративший ни малейшего внимания на все эти следы баронского китча, настойчиво повел Иорвета к широкому письменному столу, на котором, при желании, можно было разложить дюжину таких же эльфов, как он.

Человек, явно забывший о собственных мрачных настроениях и наплевавший на тень отца за спиной — а, может быть, специально демонстрируя ей все в лучшем виде, словно проводя ритуал изгнания призрака, помог Иорвету взгромоздиться на стол и сдернул с него сапоги так стремительно, будто боялся, что эльф передумает. Следом за сапогами отправились прочь узкие бриджи и исподнее. Сам Вернон не потрудился даже толком раздеться, лишь приспустил собственные штаны и, навалившись на эльфа, вскинул его ногу себе на плечо. Иорвет сухо рассмеялся, облизывая губы.

— Ты полюбил делать это на столе, любовь моя, — заявил он с вызовом и поерзал под человеком, устраиваясь поудобней.

— Кровать мы тоже найдем, — пообещал он весомо, и рука его, скользнув между их тел, уже принялась готовить Иорвета к вторжению. Вернон никогда не отличался сдержанностью и не любил долгих прелюдий. Поначалу, много лет назад, еще не изучив и не привыкнув к эльфскому телу, он еще опасался причинить боль и навредить, сделать что-то не так и в своей поспешности доставить больше неудобств, чем удовольствия. Но те времена давно прошли. Их тела, совершенно не созданные друг для друга, за годы, проведенные вместе, притерлись, привыкли друг к другу. Вернон прощупал границы дозволенного, научился читать беззвучные сигналы, которые посылал ему супруг, знал, как погладить, как ухватить, как сжать и отпустить, чтобы довести эльфа до опасной грани удовольствия, еще не успев овладеть им.

Насаживаясь на его настойчивые, смоченные слюной пальцы, Иорвет выгнулся и застонал. В особенно тщательной подготовке не было никакой необходимости — немного боли при вторжении легко искупилось тем, что следовало дальше. Но человек продолжал настойчиво вести в этой партии, не давая эльфу вырваться и не слушая его отчаянных просьб поскорее приступить к настоящему делу. Вернон, казалось, специально не касался особенной чувствительной точки внутри, сосредоточившись на том, чтобы раскрыть Иорвета, заставить его расслабиться и впускать себя без сопротивления, и тот, мешая громкие вздохи и короткие проклятия, извивался в его руках, стараясь притянуть человека ближе, сломить ненужное стойкое сопротивление, получить от него все.

Словно наконец сжалившись, Вернон ловко изогнул пальцы, надавил чуть сильнее, и Иорвет, далеко закатив глаз, вскрикнул, потянулся ладонью к своему члену, который уже сочился желанием, но человек свободной рукой хлопнул его по пальцам, как обжору, нацелившегося на лишнее пирожное.

— Вернон, — выдохнул Иорвет, дрожа и чувствуя, что еще немного, и он, не сдержавшись, кончит от одних только пальцев, — хватит, пожалуйста.

И человек, вечный поборник вежливости, все же сжалился. Он выпустил эльфа, и на месте, где только что старательно работали его пальцы, тот почувствовал тянущую досадную пустоту. Вернон, придерживая его одной рукой, поднес вторую ладонь ко рту Иорвета, и тот, уже готовый исполнить любой приказ, старательно облизал ее, хотя во рту у него пересохло. Все тело пульсировало от нетерпения, и проклятый человек, прекрасно знавший это, точно издеваясь, приблизился к нему мучительно медленно. И в момент, когда Иорвет, давясь своим дыханием, готов был начать сыпать ругательствами, Вернон наконец овладел им.

Он вошел в эльфа резким толчком, забыв о своей медлительности и осторожности, о том, что подготовил тело супруга недостаточно для такого порыва. Иорвет вскрикнул, снова выгибаясь, поджал пальцы на ногах, зажмурился, но потом, плавно выдохнув, позволил своему телу расслабиться, впуская. Сжалившись или желая отплатить за долгие муки подготовки, Вернон, погрузившись до конца, накрыл ладонью эльфский член, и у Иорвета перед глазами поплыли яркие белые круги. Человек усмехнулся, склонился к нему, шепнул прямо в губы:

— Уже?

Эльф с трудом сообразил, что напряжение, старательно выстроенное грубыми человеческими ласками, оказалось для его тела невыносимым, и он кончил слишком быстро. И из этого мог бы выйти настоящий конфуз, если бы в следующий миг Иорвет не осознал, что, сбросив первую волну напряжения, он был снова готов ко всему. Возбуждение, которое должно было улечься, оставив его расслабленным и разбитым первой разрядкой, возвращалось по мере того, как Вернон двигался в нем сперва осторожно и плавно, но все ускоряясь. Должно быть, это тоже был результат действия целебного эликсира — долгие месяцы, пусть и не отказывая человеку в близости, Иорвет привык, что больше одного раза за ночь он вынести был уже не в состоянии. Но сейчас его тело, жадно пульсируя вокруг твердого человеческого естества, снова горело от страсти и нетерпеливого желания. И Вернон тоже это заметил. Он поднял голову, перехватил затуманенный взгляд эльфа и, не сбавляя темпа, ласково улыбнулся и прильнул к его губам.

На этот раз к краю бездны они подобрались вместе, и Вернону не потребовалось даже помогать Иорвету рукой. Человек, придерживая эльфа под оба колена, на последних секундах этой гонки вбивался в него так отчаянно сильно, что супругу оставалось только коротко вскрикивать, чувствуя, как, поднимаясь, затопляя собой все его тело, разум, стирая все прочие чувства, бросив пелену на глаз и заставив отдалиться и замолкнуть все звуки, разливается обессиливающее, яркое, как взрыв наслаждение. Вернон в последний раз вогнал себя до основания, дернулся, вжимаясь, застонал и излился, крупно вздрогнув.

Приподнявшись на локтях и наблюдая за тем, как Вернон чопорно утирал следы его страсти со своего дублета краем плаща, Иорвет лениво усмехнулся. Продолжать экскурсию ему больше не хотелось, хотя обычной тяжелой усталости после разрядки он совсем не испытывал.

— Думаю, теперь нам стоит поискать баронскую спальню, — заметил он, — хочу повторить все это на нормальной кровати, ради разнообразия.

Вернон покосился на него, усмехнулся и явно собирался отпустить какое-нибудь скабрезное замечание о ненасытности эльфа, но в дальнем конце кабинета, рядом с пыльной астролябией, шипя вдруг обозначился круг портала, и через секунду в комнату ступил высокий беловолосый эльф в длинной темной мантии и медальоном с солнцем на шее.

Иорвет мгновенно подобрался, скользнул со стола и, стараясь прикрыться ладонью, потянулся за своими бриджами, небрежно брошенными на полу. Мастер Риннельдор — а его лицо было эльфу хорошо знакомо еще по тем временам, когда Знающий был учителем его сына — осталось бесстрастным. Он окинул хозяев немного презрительным взглядом.

— Думаю, вам стоит одеться, мастер Иорвет, — процедил Знающий, едва размыкая губы, — дело не терпит отлагательств.

Бесполезно было спрашивать, как нильфгаардский маг вообще сумел открыть проход в эту комнату, не тревожась о том, чтобы застрять в незнакомых стенах, как он обнаружил их и зачем, в сущности, явился без предупреждения. Может быть, его направил любезный управляющий Эрих. Может быть, Риннельдор решил рискнуть и преуспел. Но, взглянув ему в глаза, Иорвет сразу понял — все эти вопросы совершенно ничего не значили. Знающий явился, потому что его вынудили какие-то страшные обстоятельства. И Вернон, похоже, тоже пришел к этим выводам.

— Что вам нужно? — спросил он резко.

Знающий наградил его презрительным взглядом. Люди, по крайней мере, те, кто не входили в состав императорской семьи, были для этого эльфа говорящими зверьками, речи которых не стоили воздуха, потраченного на ответы им. Мастер Риннельдор снова обратил взор на Иорвета — тот уже успел натянуть бриджи и воевал с сапогами, прыгая на одной ноге. Наконец, когда баланс был восстановлен, Знающий протянул эльфу руку.

— Я все объясню на месте, — отчеканил он, и Иорвет, бросив отчаянный непонимающий взгляд на Вернона, принял его ладонь. Человек не успел даже выкрикнуть «Эй!», когда Знающий утянул Иорвета в портал.

Путешествие, длившееся лишь пару мгновений, выбило из легких эльфа весь воздух, и, очутившись на твердой почве, он сперва не понял, куда его привели. Перед высокими створками двери стояли двое рыцарей в черных доспехах и крылатых шлемах, держа на плечах тяжелые алебарды. Они были в Нильфгаарде — это можно было понять наверняка. Иорвет растерянно посмотрел на спутника — в голове тут же сложилась неприятная картинка. Иан, и так мозоливший глаза имперским придворным, выкинул какую-то скандальную глупость, может быть, публично взял Императора за руку на глазах у толпы. Может быть, нагрубил кому-то из важных вельмож, и теперь был заключен под стражу за свою дерзость. Иорвет открыл было рот, чтобы спросить, что же все-таки случилось, но мастер Риннельдор опередил его.

— С вашим сыном случилось… несчастье, — начал он и сделал многозначительную паузу. Иорвет попытался независимо усмехнуться.

— И вы позвали меня, чтобы я отчитал его? — осведомился он.

— …он подвергся воздействию магического взрыва, — прервал его тот, — повреждения оказались очень серьезными, и теперь он умирает.

Иорвет растерянно моргнул. Сглотнул за секунду накопившуюся во рту вязкую слюну. Оставалась робкая надежда, что от слишком сильного оргазма он просто отключился, и теперь бредил. Вот-вот эльф должен был услышать взволнованный голос Вернона, зовущий его из забытья, почувствовать, как человек хлопал его по щекам, стараясь привести в чувства.

Но мастер Риннельдор — самый настоящий, не плод его воображения — смотрел на Иорвета очень серьезно и прямо.

— Он… умирает? — тихо переспросил эльф. Знающий терпеливо кивнул и поманил спутника за собой.

Рыцари у двери пропустили их, неподвижные, как пустые доспехи, и Иорвет, не чуя под собой ног, вошел в просторную затемненную спальню.

На широкой кровати, до середины голой груди накрытый легким покрывалом, лежал Иан. Его руки — истончившиеся, точно истаявшие на жарком солнце, высушенные, как ветви мертвого дерева — покоились вдоль тела. Длинных волос больше не было — вокруг головы по подушке были разбросаны обкромсанные неровные пряди. Лицо — исхудавшее, осунувшееся, но казавшееся совершенно нетронутым — было почти прозрачным. Тонкие губы потрескались и ввалились, веки чернели густой тенью, нос, казавшийся сейчас длинным, как птичий клюв, болезненно заострился. Сын дышал — но впалая грудь поднималась и опадала редко и едва заметно.

Иорвет, совершенно оглушенный этим зрелищем, парализованный им, замер у порога, и мастер Риннельдор остановился за его спиной.

— С ожогами мне удалось справиться, — заговорил он негромко, — но от слишком большого магического усилия и затрат энергии его органы были повреждены, и теперь отказывают. Боюсь, я ничего не могу с этим поделать.

— Сколько?..- едва слышно обронил Иорвет первое, что пришло ему на ум.

— Пара дней, — пожал плечами Знающий, — а, может быть, одна ночь. Точно не знаю.

— Нет, — эльф сделал один несмелый шаг к кровати, застыл, точно боялся, что, подойди он ближе, все происходящее из ужасного сна превратится в настоящую реальность. — Я не верю.

— Верите вы или нет, но это правда, — сдержанно ответил мастер Риннельдор, — Его Величество вызвал во дворец личного лекаря своего отца — а тот, говорят, настоящий гений целительства. Но даже он ничего не смог поделать.

— Нужно позвать кого-нибудь из Ложи! — воскликнул Иорвет, повернувшись к спутнику, пока не решаясь переступить невидимой границы, отделявший дурной сон от яви, — Кейру Мец или Филиппу Эйльхарт!

— Госпожа Эйльхарт прибудет через пару часов, — все так же отвратительно невозмутимо ответил Риннельдор, — а госпожу Мец сейчас допрашивают по подозрению в измене.

— Но ведь что-то еще можно сделать, — к горлу Иорвета подкатил горький ком, мешавший говорить и даже вдохнуть, — вы же Знающий, чтоб вас накеры драли!

Мастер Риннельдор покачал головой и прикрыл глаза — на короткое мгновение Иорвету показалось, что на лице его вот-вот готово было проступить какое-то выражение, отличное от холодного спокойствия, и эльф едва сдержался, чтобы не вцепиться в него ногтями, выцарапать глаза, заставить спасти его сына — любой ценой.

— Мы решили, что вам хотелось бы попрощаться с Ианом, — голос Знающего зашелестел низким шепотом, — я оставлю вас.

Не дав Иорвету ответить, мастер склонил голову и, отвернувшись, поспешно вышел из спальни, оставив эльфа со смертью наедине.

Когда за Знающим закрылась дверь, Иорвет еще несколько мгновений стоял, не глядя на сына, опустив плечи и борясь за каждый новый вздох. Ему хотелось бежать прочь, не разбирая дороги, спрятаться, закрыть глаз и уши, лишь бы не видеть того иссушенного незнакомца, которого мастер Риннельдор по ошибке назвал его сыном.

Много лет назад, еще живя в Вызиме, Иорвет однажды уже держал на руках маленькое трясущееся тело Иана, проклятого и балансирующего на грани смерти. Тогда, собрав все свое мужество, высушив слезы и глядя реальности прямо в глаза, эльф нашел в себе силы принять неизбежное, забыть о себе и петь сыну, чтобы в последние минуты жизни он не испытывал страха. Но сейчас все было иначе. Тогда, отвоевав Иана у наползающей беспощадной тьмы, Иорвет поклялся себе, что больше с его сыном ничего подобного не случится, что он будет оберегать и защищать его до конца своих дней. И подвел его.

На негнущихся ногах эльф приблизился к постели. Присел на край, опасливо протянул руку, боясь, что, если коснется ладони Иана, она треснет и рассыплется пылью, как гнилой прутик. Так и не найдя в себе сил дотронуться до него, Иорвет, сглотнув горечь, прошептал:

— Иан?

Может быть, если бы ему хватило сил дозваться до него, дать сыну понять, что отец здесь, рядом, не бросил его, смерть, испугавшись, отступила бы.

— Иан? — повторил Иорвет громче, — Иан! — но сын не откликался. Его потемневшие веки не дрогнули, слабое дыхание не участилось, а к мертвенной бледности кожи не добавилось ни одной новой краски. — Иан…- последний раз Иорвет позвал его почти неслышно.

В спальне стояла гулкая невыносимая тишина, она давила на виски и плечи, как тяжелый полог позднего снега. Эльф опустил веко, словно теперь старался докричаться до сына мысленно, но все было тщетно.

Решение пришло нам ум так легко и быстро, словно Иорвет давно ждал шанса принять его. Словно тот, чье имя он произнес вместо имени сына, всегда крутилось у него на языке, застряло в мыслях, дремало, дожидаясь случая быть разбуженным.

— Какая ужасная трагедия, — произнес над ухом ровный приятный голос, полный, казалось, самого искреннего сочувствия, — ни один отец не должен хоронить своих сыновей…

Иорвет дернулся, хотя знал, что услышит эти знакомые, издевательски мягкие интонации, знал, кого увидит, открыв глаз.

Господин Зеркало стоял в паре шагов от постели, привычно сложив пальцы рамочкой, и на этот раз не улыбался. Его лицо — обычно приятно округлое, приветливое и открытое — сейчас осунулось и вытянулось. Глубокие тени залегли под совершенно черными глазами, очертили линии острых скул и опущенные уголки губ. Он был созданием тьмы — может, самой воплощенной смертью, нависшей над Ианом — и теперь это было совершенно очевидно. Словно, решив не притворяться добрым торговцем, к отчаявшемуся отцу Гюнтер на сей раз явился в своем истинном обличие.

Но разглядывать его и бояться увиденного было поздно. Иорвет вскинул голову и перехватил его пристальный любопытный взгляд.

— Спаси его, — выпалил он, не задумываясь, — бери все, что хочешь — мою жизнь, мою душу, мой разум. Только спаси его.

— Вот видишь, — господин Зеркало мягко покачал головой, — я же говорил тебе, что, позвав меня снова, ты больше не захочешь торговаться.

Иорвет раздраженно повел плечами.

— Забирай все, — повторил он, — верни моего сына, а меня — бери себе.

— Какая удивительная щедрость для того, кто утверждал, что у него ничего нет на продажу, — усмехнулся Гюнтер. Эльфу невыносимо было смотреть ему в глаза — будто он пытался сосредоточить взгляд на расплывающейся тьме на дне глубокого колодца. — Ты уверен, что новая сделка того стоит? Я ведь могу потребовать не только твою душу — что если в уплату за спасение я заберу любовь твоего человека? Или велю принести мне его голову?

Иорвет молчал, но не отводил взгляда. Вернон, еще ничего не знавший о случившемся, остался в баронском замке и теперь, должно быть, искал способ найти и добраться до супруга. И его лицо — взволнованное, ожесточенно решительное, с плотно сжатой челюстью, потемневшим взглядом карих глаз — встало перед внутренним взором Иорвета, как живое. Услышав такую цену за спасение жизни сына, Вернон принял бы ее, не задумавшись. Он, может, сам бы вонзил нож себе в сердце или предложил собственную душу в обмен. Но эльфом вдруг овладела неподъемная удушливая слабость — он разрыдался бы, если бы на это еще оставались силы.

Гюнтер коротко усмехнулся.

— О, мой дорогой, я ведь вовсе не так жесток, — покачал он головой, — и я знаю законы этого мира. Унисон сигнатур — с этим даже я ничего не могу поделать, и, даже заключив такую сделку, ты сам не смог бы выполнить ее условия. За это я презираю магию. От нее, знаешь, одни беды.

Иорвет сжал кулаки, вонзив ногти в ладони, но не почувствовал боли, даже когда теплая кровь засочилась по запястьям.

— У меня есть идея получше, — Гюнтер не сделал ни шага, но в миг очутился совсем близко с Иорветом, навис над ним густой ледяной тенью, — в обмен на жизнь твоего непутевого сына я попрошу тебя об одной услуге. Не сейчас — но тогда, когда она мне понадобится. Ты будешь мне должен — и выполнишь мою просьбу по первому требованию. А если не сумеешь или откажешься — я заберу то, что ты так щедро уже мне предложил.

Иорвет моргнул.

— Я согласен, — выпалил он. Если не Вернона, он готов был прикончить кого угодно, пусть бы даже после этого его самого постигла бы жестокая кара.

— Не спеши, — покачал головой Гюнтер, — я — честный торговец, и, прежде, чем заключить договор, должен ознакомить тебя со всеми обстоятельствами. Ты готов отдать что угодно за жизнь твоего сына — но что, если я скажу тебе, что он сам принял это решение — сам призвал смерть и отдался ей с радостью?

Иорвет качнулся назад, взглянул на бледное лицо Иана, потряс головой.

— Чушь, — ответил он уверенно, — Иан не мог этого сделать.

— К чему мне лгать? — пожал плечами торговец, — я мог бы умолчать об этом и просто дать тебе то, о чем ты просишь. Но я справедлив. Что если, вернувшись к жизни, Иан через несколько дней снова наложит на себя руки, и все окажется бессмысленным?

Иорвет трудно сглотнул. Его сын — вернувшийся в родной дом, к родным людям — не встретил почти ничего, кроме осуждения и презрения. Его возлюбленный прятал его, как позорную тайну. Вернон, пусть и не оттолкнувший его от себя, дарил свою заботу и любовь другим, даже обзавелся новым сыном, родным ему по крови. А Иорвет был так погружен в собственные разочарование и усталость, что не смог даже найти нужных слов, чтобы утешить Иана — пока не стало слишком поздно. То, что говорил сейчас торговец, представало жестокой непобедимой правдой, и убивало Иана надежней, чем магический взрыв.

Эльф повернулся к Гюнтеру, почти не видя его.

— Я сделаю так, чтобы он жил, — ответил он наконец очень тихо, — только верни его. Что будет дальше — тебя не касается.

Торговец покладисто кивнул.

— Слово клиента — закон, — ответил он, протянул руку и прижал ладонь к груди Иорвета. Эльфа выгнуло дугой от внезапной жгучей боли, сбившей дыхание и едва не заставившей остановиться сердце. Он ухватился за ворот рубахи, стараясь разорвать ее, и, когда тонкая ткань треснула и разошлась от его усилий, увидел на своей груди полыхнувший алым огнем и застывший багряным шрамом витиеватый знак, похожий на неведомые письмена.

— Это будет напоминанием, что ты отныне — мой должник, — улыбнулся услужливо, как управляющий Эрих, торговец, — а теперь ступай, и, если сможешь, сам выведи своего сына на свет.

Иорвет, ждавший, что после заключения сделки, Иан немедленно превратится в себя прежнего, очнется и откроет глаза, удивленно посмотрел на Гюнтера.

— Что…? — начал было он, но торговец кончиком длинного пальца легко стукнул эльфа по лбу, и тот провалился в непроглядную мглу.

Падение длилось долго, и в самом конце Иорвет начал думать, что непременно разобьется — или все же очнется от кошмара на широком письменном столе в баронском кабинете. Но его приняла в себя большая податливая куча черных сухих листьев, взметнув вверх столб удушливой пыли и трухи.

Дрожа и кашляя, Иорвет выбрался из кучи, отбрасывая в стороны ошметки гнили, с трудом поднялся на ноги огляделся. Он оказался посреди темного густого леса, в котором недавно, похоже, бушевал страшный пожар. Ветви почерневших деревьев, покрытые длинными шипами, изогнутые и изломанные, тянулись, переплетаясь до самой земли. Откуда-то издалека доносился низкий смутный гул, точно кто-то растревожил осиное гнездо. Грудь жгло, и каждый вдох давался с мучительным трудом, но Иорвет, отбросив парализующий страх, двинулся вперед, не зная дороги, устремившись на непонятный звук.

Шипы цеплялись за одежду, впивались в кожу и оставляли на плечах и бедрах глубокие царапины, но кровь, едва проступив, тут же сворачивалась багровой коркой — в сгоревшем лесу с каждым шагом становилось все жарче, будто эльф шагал к самому центру еще не потушенного пожара, хоть и не видел ни одного отблеска огня.

— Иан? — попытался позвать он, но гудящая тишина проглотила звук его голоса, как трясина зазевавшегося зверя. Иорвет упрямо шел вперед, отводя ветви от лица, чувствуя, как шипы остаются занозами в его ладонях, и через несколько шагов снова попытался позвать сына по имени.

На этот раз ему ответило издевательское эхо. Где-то справа, мелькнув среди ветвей, пронесся оранжевый отблеск, раздался приглушенный детский смех. Так смеялся Иан, когда в далеком Туссенте — бесконечно много лет назад — Вернон сажал его себе на плечи. Иорвет слышал, как звук, прокатившись по густой лесной тишине, замолк где-то вдали, оборвался тяжелым мучительным кашлем — Иан, охваченный горячкой страшного проклятья, отплевывал сгустки крови, и ладони Иорвета были все в ее алых следах.

Эльф споткнулся, едва не упал, ухватившись за очередную ветку — та изогнулась, как живая змея, вонзила клыки-шипы ему в запястье, но Иорвет даже не дернулся. Теперь из пульсирующей чащи до него долетал его собственный голос — бесстрастный, пустой, как высушенный на солнце пчелиный улей. «Не подходи!» — подхватило хриплое эхо, и эльф почувствовал собственный страх — его сын применил заклятье, ранившее маленького мальчика, которого Иорвет бросился защищать, оттолкнув его.

— Иан…- его губы сложили имя почти беззвучно. Тьма теперь застилала глаза, как вода, в которую он погружался с головой, заливалась в легкие, словно это не Иан, а он сам тонул в холодной реке, получив удар отломившимся куском лодочного остова. А из вязкой тины у берега один за другим, стрекоча и шипя, поднимались полчища темнокожих утопцев.

Иорвет сделал рывок, с хрустом ломая обхватившие, связавшие его по рукам и ногам ветви, застонал, зажмурился, и лесная чаща наконец выплюнула его из себя.

Эльф упал на колени и несколько долгих секунд еще не мог отдышаться. Наконец, справившись с болью в груди, поднял голову.

У одинокого костерка на самом краю узкой выжженной прогалины кто-то сидел. Совершенно черное, болезненно изломанное существо опустило на потрескавшуюся иссушенную землю длинные тонкие руки с неестественно длинными пальцами-когтями. Безликая голова, вокруг которой, как рядом с разоренным гнездом, кружилась стая черных ос, была низко опущена, точно тонкая шея не могла ее удерживать.

— Иан? — Иорвет сделал короткий шаг к существу, и стопы его погрузились в сухую землю, как в неподатливый талый снег. С невидимого высокого неба, кружа, падал серый пепел, и, двигаясь вперед, эльф увязал в нем все глубже.

Существо встрепенулось, подняло голову, распахнуло черный провал рта и вместе с протяжным гулким стоном выпустило новый рой черных ос. Они устремились к Иорвету, облепили его лицо, пытаясь проникнуть в ноздри, залепить губы, ослепить, но эльф, смахивая их руками, чувствуя, как они жалят его, как горящие угли, продолжал двигаться.

— Иан! — позвал он настойчивей. — Иан!

Черная кожа существа шла трещинами, осыпалась хлопьями сажи и копоти. На лице, как шрам, проступил глубокий разлом, и Иорвет на миг испугался, что сейчас фигура вовсе рассыплется без следа, исчезнет.

— Иан! — позвал он, хотя пепел и осы набились в рот, и имя звучало невнятно и скомкано.

Хлопья пепла опадали с головы существа, как отцветшие розовые лепестки, и из-под него проступило наконец бледное осунувшееся лицо. Веки Иана были плотно сомкнуты, истончившиеся губы — упрямо поджаты, из ноздрей острого носа-клюва сочилось что-то черное и вязкое. Иорвет сделал последний отчаянный рывок к сыну, понимая, что сил хватит лишь на эту последнюю попытку, и спеленавшая его сухая черная хмарь вдруг со вздохом выпустила эльфа.

Последние несколько шагов до сына он полз, едва передвигая руками, цепляясь за твердую горячую землю, сбивая ладони и колени в кровь. Иан сидел неподвижно, но Иорвет не сводил глаз с его мертвого лица. Вот бы хватило дыхания на то, чтобы еще раз выкрикнуть его имя, вот бы протянуться к нему если не рукой, то мыслью.

— Иан, — это, казалось, был даже не вздох, а единственный удар сердца.

Черная пелена вокруг неподвижной фигуры дрогнула и осыпалась, выпуская сына — еще мгновение, и Иан, панически глубоко вдохнув, распахнул глаза.

Иорвет осознал, что лежит, утопая в чем-то мягком, а к его лбу прижимается теплая твердая рука. В следующий момент он ощутил знакомый терпкий запах и с жадностью вдохнул его.

— Какие эти эльфы впечатлительные, — раздался откуда-то со стороны снисходительный голос. — Чуть что — падают без чувств.

Иорвет открыл глаз и встретился со взволнованным взглядом Вернона. Тот, заметив, что супруг очнулся, улыбнулся ему и переместил руку со лба ему на щеку, ласково погладил. Эльф подкинулся вверх, но тут же снова обмяк в объятиях глубокого кресла.

— Вернон, — прошептал он, и человек покачал головой.

— Ну и спектакль вы учинили с Риннельдором, — заметил Вернон, и в его тоне ясно прозвучала обида, — если бы мегаскоп в замке не был настроен на связь с Филиппой, так бы и метался я там, грызя стены.

Иорвет моргнул и поднял голову. На постели, держа руку Иана, сидела чародейка. Голову ее оплетали аккуратные змеи кос, а на лице не читалось ничего, кроме легкого отстраненного презрения. Она явно считала пульс юного эльфа, а сам пациент полусидел, оперевшись спиной на высоко взбитые подушки и рассеянно моргал, словно не понимал, где находится и что происходит.

— Иан, — Иорвет сделал еще одну попытку встать. Грудь саднило — оставленный Гюнтером знак ясно давал понять, что все приключившееся было вовсе не сном, но его сын был жив — и в сознании. Эльф с облечением прикрыл веко. — Что с ним? — спросил он, чувствуя, как слова острыми шипами ворочаются в горле.

— Мальчик поправится, — сухо откликнулась Филиппа, — не понимаю, зачем было гнать меня сюда в такой панике. Мастер Риннельдор явно не очень-то силен в магической диагностике.

Опираясь на руку Вернона, Иорвет все же поднялся на ноги и, подволакивая обе ноги, приблизился к постели. Иан поднял на него испуганный взгляд, словно ждал, что родитель будет его отчитывать.

— Я все слышал, отец, — голос Иана шелестел, как падающий с неба пепел.

Иорвет улыбнулся ему, прижал палец к губам и, будь у него два глаза, подмигнул бы. Иан понимающе слабо улыбнулся и замолчал.

— Магическое ядро истощено, — продолжала свою речь Филиппа. Она выпустила руку Иана и встала, посмотрела на родителей мальчика, — но со временем оно восстановится. Нужно набраться терпения.

Вернон серьезно кивнул чародейке.

— Не знаю, что бы я без тебя делал, Филиппа, — заявил он, и Иорвету вдруг захотелось рассмеяться — проклятая сова прилетела под занавес и готова была сорвать финальные аплодисменты — но на сей раз он был рад отдать ей всю славу.

— Сочтемся, — туманно ответила чародейка.

 

========== Император Нильфгаарда ==========

 

— Ты уверена, что тебе стоит в этом участвовать? — тихо спросил Фергус, взял Ани за руку и тревожно заглянул ей в глаза. Та надменно фыркнула.

— Ты теперь все время будешь обращаться со мной, как с фарфоровой статуэткой? — поинтересовалась она с вызовом.

— Но ты же…- начал было Гусик, но Анаис решительно тряхнула головой.

— Сейчас это не имеет значения, — отрезала она, — я хочу посмотреть ей в глаза. Много лет Кейра прикидывалась моей подругой, я посвящала ее во все свои секреты, я верила ей. И теперь мне очень интересно узнать, как дорого она продала мое доверие.

Помолчав еще мгновение, Фергус кивнул. Всю ночь, пока Ваттье де Ридо и Ани занимались поисками и арестом заговорщиков, он сам провел у постели Иана. Эльф не приходил в себя, и ни от мастера Риннельдора, ни от срочно вызванного в столицу Эмиеля Региса Император не мог добиться прямых ответов, как серьезны были его раны и угрожали ли они жизни возлюбленного. Оба, точно сговорившись, отделывались от Гусика пустыми, ничего не значащими фразами, туманно заявляли, что загадывать и строить прогнозы пока рано, но по тому, о чем они молчали, скорее, чем по тому, что произносили вслух, Император приходил к выводу, что дело было совсем плохо. Иан пережил взрыв, он дышал, и даже страшные ожоги на руках и лице быстро сходили, но жизнь в нем едва теплилась, и Гусик, хоть и отказывался верить в очевидное, в какой-то момент перестал задавать вопросы. Он боялся, что, не выдержав его напора, один из целителей все же отважится на правдивый ответ.

Вскоре после рассвета Императору сообщили, что операция по захвату участников заговора завершена. Ваттье сказал, что присутствие Фергуса на допросах вовсе не требовалось, но Гусик, проведший бессонную ночь, но не испытывавший ни капли усталости, настоял на том, чтобы участвовать. А потом к нему присоединилась и Ани.

Императрица, словно забывшая, что в Нильфгаарде она играла отнюдь не ведущую роль, взялась за дело всерьез. Гусик с удивлением наблюдал, как она командовала Ваттье, и тот, не смея возражать, подчинялся. Ему самому такой покорности старый разведчик никогда не демонстрировал, всегда имел в запасе комментарий-другой на каждый его приказ, а, если и хранил молчание, но вид его зачастую выражал глубокие сомнения красноречивей слов. Ани же распоряжалась де Ридо твердо и решительно, один раз даже прикрикнула на него, когда тот попытался начать спорить. Императрица велела разместить схваченных имперских чародеев в одной камере, всех вместе — как она сказала, для того, чтобы дать им как следует испугаться, а на допрос приводить по одному. Все заговорщики были надежно закованы в двимеритовые кандалы, но никакой другой силы применять к ним больше не следовало. Признания, полученные под пытками, утверждала Ани, ничего не стоили бы. А она хотела услышать правду, а не самооговор.

И только Кейру, которую на рассвете в Имперский дворец привели скованной люди Вернона Роше, Императрица велела держать отдельно от прочих. И сейчас Гусик и Ани стояли у тяжелой двери с маленьким зарешеченным окошком ее камеры. Фергус думал, что после отповеди, супруга вырвет свою ладонь из его пальцев, но Ани этого делать не спешила, и в камеру они зашли рука об руку.

Судя по всему, Кейру Мец на допрос выдернули прямо из постели. Короткие белокурые волосы в беспорядке окружали ее голову, как лучи — солнце. Лицо, обычно приятно округлое, легко и изящно тронутое макияжем, сейчас выглядело постаревшим и бледным. На Кейре была лишь плотная льняная ночная сорочка с оборками, плотно завязанная у горла шелковым шнуром, а двимеритовые браслеты на руках напоминали скорее причудливое офирское украшение, чем инструмент пыток над чародеями.

Когда императорская чета пересекла порог, королевская советница вздрогнула, подняла взгляд на свою воспитанницу, но, вместо того, чтобы стыдливо отвернуться, выше вздернула подбородок и слабо улыбнулась.

— Наконец-то мы можем поговорить по душам, — произнесла чародейка почти ласково, но Ани, вдруг освободив свою руку из пальцев Гусика, в два шага пересекла камеру и, размахнувшись, отвесила советнице тяжелую звонкую пощечину.

— Молчи, пока я не разрешу открыть рот! — произнесла Анаис с угрозой.

Дверь за спиной застывшего в изумлении Гусика снова скрипнула. Ваттье де Ридо остановился за спиной Императора и молча наблюдал за короткой драматичной сценой. Фергус отчего-то ждал, что глава разведки усмехнется порыву королевы или попросит ее прекратить, но тот не двигался с места, предпочитая пока только смотреть.

Ани отступила от советницы на полшага, склонилась к ней так, чтобы лица их оказались на одном уровне, и пристально посмотрела Кейре в глаза. Та не дрогнула, хотя на щеке ее пылал алый отпечаток ладони Анаис.

— Посмотри мне в глаза, — приказала Императрица, — внимательно посмотри.

Однажды Гусик наблюдал, как Вернон Роше допрашивал одного из последних эльфских бунтарей. После Зимней войны банды диверсантов, бывших сторонников Саскии, еще несколько месяцев скрывались по темерским лесам, и командиру тайной службы и его отряду приходилось отлавливать и уничтожать их. Разбойников велено было брать живьем, и убивать только в случае крайней необходимости. Одна из последних таких банд выбрала умереть, сражаясь, а не сдаться в плен, и отряду Роше пришлось вырезать их всех, пока какой-то эльф, увидев, что товарищи его мертвы, не запросил пощады. Его доставили во дворец в Вызиме и долго допрашивали, стараясь выведать, сколько еще бунтарей осталось в лесах вокруг столицы. Фергус на том допросе присутствовал инкогнито, притворившись одним из стражников. У него был собственный интерес — Император боялся, что схваченный разбойник признается, что цирковая труппа, в которой тогда состоял Иан, продолжала вести шпионскую деятельность и обосновалась где-то поблизости. Но пленный эльф — слишком молодой или слишком глупый, не заслуживший доверия своих командиров, — ничего не знал, и после допроса его, как и прочих схваченных преступников, отправили на исправительные работы в предгорья Махакама.

То, как Ани говорила сейчас, тон ее голоса, все ее движения в точности походили на манеру ее названного отца, и Гусик знал, что, как и перед Верноном Роше, перед Императрицей узнице рано или поздно суждено было сломаться и признаться во всем.

— Почему ты это сделала? — прямо спросила Ани, не отводя взгляда, — чем я заслужила от тебя такое?

— Я действовала исключительно в твоих интересах, Анаис, — спокойно ответила чародейка, — я решила, что в числе заговорщиков тебе нужны свои глаза и уши, раз уж у них хватило ума обратиться ко мне с таким предложением.

— И в моих интересах ты приняла участие в покушении на моего мужа? — резко выплюнула Императрица, и Фергус испугался, что она сейчас снова ударит пленницу.

Лицо Кейры на мгновение застыло. Аккуратные светлые брови взметнулись вверх.

— Покушение? — переспросила она, и было видно, что ледяная корка ее самоуверенности дала трещину, — я ничего не знаю о покушении.

— Врешь! — Ани все же хлестнула ее по второй щеке, на этот раз яростней и сильнее — голова Кейры дернулась в сторону, и из левой ноздри медленно засочилась тонкая струйка крови.

Магическое кольцо на пальце Фергуса, однако, осталось неподвижным. Он, ощущая себя рядовым бойцом, спрятавшимся за спиной грозного командира, негромко кашлянул, прочищая горло. Ани раздраженно обернулась к нему.

— Она говорит правду, — тихо заметил Гусик, и на недоверчивый взгляд супруги поднял левую руку, демонстрируя свое кольцо, — госпожа Мец не сможет мне соврать, даже если захочет, — сдержанно пояснил он. Ани едва ли точно поняла, о чем он говорил, скользнула глазами по его руке, но коротко кивнула и снова обернулась к чародейке.

— Значит, ты утверждаешь, что о покушении ничего не знала, — продолжила допрос Императрица уже тише и размеренней, — тогда зачем твое участие понадобилось заговорщикам, если они не посвящали тебя в свой основной план?

Кейра нахмурилась, бросила взгляд на Фергуса, должно быть, ища у него подтверждения тому, что собиралась сказать.

— Имперские чародеи не планировали покушения, — ответила советница наконец, — по крайней мере, те из них, кто состоял в заговоре. Может быть, кто-то из учеников Фрингильи решил проявить инициативу — все уверены, что это Его Величество велел избавиться от нее — но об этих планах ни мне, ни другим заговорщикам ничего не известно.

— Едва ли то, что произошло, могло быть организовано кем-то из учеников чародейки, — нейтрально вмешался Ваттье, — разве что госпожа Виго обучала их запретной магии.

Фергус знал, что мастер Риннельдор, доверив заботу о здоровье Иана Регису, тщательно обследовал место взрыва и останки чудовищного существа, вышедшего на императорскую чету из розовых кустов. Но результатами своих изысканий он, похоже, сподобился поделиться только с Ваттье. Тандем Знающего и разведчика, не будь они оба на его стороне, мог бы и сам организовать парочку ужасных покушений за спиной Императора, и Гусик решил позже принять меры на этот счет. Сейчас же он пристально следил за реакцией чародейки. Та, больше не бравируя, должно быть, поняв, в чем именно ее обвиняли, потерянно смотрела на свою подопечную.

— Я все расскажу, — сказала она тихо, — все, что знаю. Но, уверяю тебя, Ани…- наткнувшись на суровый взор Императрицы, Кейра одернула себя, — Ваше Величество, я делала все, чтобы вашей жизни ничего не угрожало.

И это тоже была правда — Гусик кивнул Ани, когда та вопросительно посмотрела на него.

— Говори, — твердо приказала она.

Кейра глубоко вдохнула, словно собиралась войти в ледяную воду, опустила ресницы, но потом снова пристально посмотрела на воспитанницу.

— Имперские чародеи действительно планировали переворот, — заговорила Кейра, и было видно, что ей больших трудов стоило заставить свой голос не дрожать, — их замысел состоял в том, чтобы переломить общественное мнение, выставить Императора в невыгодном свете и вынудить его самостоятельно отречься в пользу принцессы Литы. Фрингилья должна была взять Ее Высочество под свое крыло, вложить ей в голову нужные идеи и возвести на трон послушную марионетку вместо Императрицы.

— Но Филиппа Эйльхарт смешала им карты, — хмыкнула Ани заносчиво.

— Когда об этом стало известно, заговорщики и обратились ко мне, — кивнула Кейра, — я должна была следить за Филиппой и попытаться приблизиться к принцессе, может быть, настроить ее против наставницы. Сами же имперские чародеи занимались сбором сведений и слежкой за Императором. Для этого они постепенно, стараясь оставаться незамеченными, снимали защитные чары с помещений дворца и устанавливали свои следящие артефакты. Заговорщики искали сведения, способные дискредитировать Его Величество, выставить его в дурном свете. Но я, хоть и знала достаточно, не выдала им ни одной его тайны.

Гусик снова кивнул — чародейка не лгала, но от осознания того, что за ним постоянно приглядывали, следили враждебными взглядами за каждым его шагом, Императору вдруг захотелось нырнуть в чистую речную воду — отмыться от этого мерзкого липкого ощущения.

— Вот, значит, почему не сработала защитная система в саду, — задумчиво пробормотал Ваттье за его спиной, — и это делает заговорщиков косвенными виновниками покушения, даже если к самому взрыву они не имели отношения.

От этих слов Кейра побледнела еще сильнее. Гусик понимал, что старый разведчик, обычно не произносивший больше слов в присутствии узников, чем следовало, специально делился своими выводами вслух, чтобы побольше запугать чародейку. Мысленно он уже вынес ей приговор, и теперь надеялся убедить в правильности своих выводов и императорскую чету.

Ани, впрочем, даже не взглянула на Ваттье, продолжая сверлить тяжелым взором советницу.

— Какие сведения заговорщикам удалось получить? — спросила она.

— Последним, что мне стало известно, был план господина де Ридо сообщить нильфгаардскому народу о вашей беременности, — Кейра быстро глянула на Анаис и снова спрятала глаза, — после этого объявления я должна была его опровергнуть. — по губам чародейки проскользнула быстрая усмешка, — но я не стала бы этого делать. Я заранее позаботилась о том, чтобы то, что задумывалось, как ложь, стало правдой.

Фергус заметил, как лицо Ани вспыхнуло. Она сжала кулаки и, похоже, собиралась наброситься с ними на советницу. Император даже сделал короткий шаг вперед, готовясь удержать ее.

— Твое зелье! — выдохнула она, и ладонь Императрицы невольно метнулась к животу. — ты… за моей спиной! Да я убью тебя своими руками!

Ваттье и Гусик непонимающе переглянулись, ачародейка на этот раз смотрела на Ани смело и открыто, даже чуть улыбаясь.

— То, что слухи о Фергусе со временем превратятся в общенародное достояние, было лишь вопросом времени, — ответила она с достоинством, не глядя на Императора, — и я надеялась заранее пресечь их самым очевидным образом. Полагаю, в этом мы с господином де Ридо сошлись. Каждый из нас готов был послужить Империи, только он — лишь на словах, а я — делом.

— Довольно! — выкрикнула Ани. Гусик видел, что от бешенства супругу начинало трясти, он хотел снова взять ее за руку, но не отважился. Императрица рывком отвернулась от советницы, трудно сглатывая и прикрыв глаза.

— Думаю, этого достаточно, — тоже заметивший ее состояние де Ридо сделал шаг вперед, — я могу закончить допрос самостоятельно, а решение о судьбе госпожи Мец вы примете позднее, Ваше Величество, — он коротко почтительно склонил голову перед Ани. Та, справившись с собой, ответила ему коротким кивком, потом снова посмотрела на Кейру.

— Я верила тебе больше, чем подруге, — произнесла она тихо и сдавленно, — больше, чем сестре или матери. Я была уверена, что, если все меня предадут, ты останешься на моей стороне.

— Я остаюсь на твоей стороне, — так же тихо ответила чародейка, выдержав ее прямой взгляд, — Всегда.

Кольцо на пальце Фергуса не дрогнуло.

Когда они вышли из камеры и массивная дверь закрылась за их спинами, Ани тяжело привалилась к стене, опустила голову, понурила плечи и замерла. Гусик несмело коснулся ее руки. Императрица не отпрянула от его прикосновения, лишь плечи ее болезненно вздрогнули.

— Все, что она говорила, было правдой, — попытался он успокоить Анаис, — а, значит, Кейра и в самом деле пыталась нейтрализовать заговор. Ее не в чем обвинять, Ани, и можно даже поблагодарить. Она рисковала…

— Хватит! — Ани рывком подняла голову — бледность на ее лице приобрела нездоровый зеленоватый оттенок, — не нужно ее выгораживать. Да, она действовала против заговорщиков, но почему ни слова не сказала мне? Кейра решила, что может распоряжаться мной, как одним из своих подопытных! И этот ребенок…

— Это твой ребенок, — мягко возразил Гусик, — так ли важно, появился он из-за твоей неосторожности или из-за чародейского зелья? Он уже существует, и, когда родится, ни ты, ни я не будем любить его меньше. Разве не так?

Ани снова посмотрела на него, как на полнейшего идиота, но потом вдруг улыбнулась.

— Какой же ты дурак, Гусейшество, — прошептала Императрица ласково, — этому несчастному ребенку ужасно повезло с тобой — он же сможет сесть тебе на шею и свесить ножки, — она протянула руку и сжала пальцы Фергуса, — и мне повезло с тобой. Если бы десять лет назад, когда ты явился в Вызиму, держась за мамкину юбку в своем дурацком камзоле, и за обещанное пирожное сделал мне предложение, кто-то сказал мне, как сильно я полюблю тебя, я бы ему рожу разукрасила.

— Мне тогда тоже было не слишком приятно с тобой познакомиться, — театрально насупившись, откликнулся Фергус, — мама сказала, что ты хорошая, а ты меня опозорила перед всем своим двором.

— Хорошо еще, что ты в штаны не напрудил от расстройства, — фыркнула Ани, но тут же снова посерьезнела, — Ваттье и его люди закончат с допросами, и мы назначим дату суда над заговорщиками. И нужно распорядиться, чтобы расследование продолжалось. Если не чародеи хотели тебя убить, нужно понять — кто.

Гусик поджал губы и выпрямился.

— Ваттье говорил про запретную магию, — ответил он, — и, если бы мой советник Риннельдор потрудился поставить меня в известность пораньше, я уже тогда мог бы назвать подозреваемого. Только… я не понимаю, зачем ему это было нужно.

Ани с интересом воззрилась на мужа, но тот лишь махнул рукой.

— Когда Иан очнется, я расспрошу его подробней, — сказал он, — пока — это только догадки.

Лицо Императрицы вдруг стало отстраненно печальным, когда речь зашла о ее названном брате, и она поспешила отвернуться, словно и у нее был секрет, которым она не хотела делиться с мужем. Должно быть, с ней мастер Риннельдор не так осторожничал и вывалил на Императрицу всю правду о состоянии Иана…

— Иди к нему, — шепотом предложила Ани, — а мне нужно поблевать и умыться. Потом я присоединюсь к вам, — она снова постаралась ему улыбнуться, но у Гусика вдруг пропало всякое желание отвечать ей улыбкой.

Подходя к покоям Иана, Фергус в какой-то момент заметил за собой, что с каждым шагом двигается, все больше загребая ногами, переставляя их все медленней, точно утопал в болотной трясине, забираясь в нее все глубже. Никто не желал озвучивать того, что и так было понятно — надежда на то, что Иан когда-нибудь очнется, безвозвратно таяла, и, пока они допрашивали Кейру, он мог сделать свой последний слабый вдох. Интересно, решился бы мастер Риннельдор сообщить об этом Императору, или продолжал бы лгать, говоря, что юный эльф пошел на поправку и уехал из дворца?

У самых дверей покоев Гусик остановился. Рыцари, несшие здесь службу, отдали ему честь, и Император подавил в себе желание спросить у одного из них «Ну, как там дела?» Верные стражи не стали бы его обманывать, но надеяться получить от них четкий ответ было глупо. Фергус постоял еще целую минуту перед закрытой дверью. Потом, собрав в кулак все свое мужество, решительно толкнул створку.

В покоях, когда Император уходил, оставались лишь Регис и неподвижный безжизненный Иан. Теперь же здесь, как показалось Гусику, собралась целая толпа. На постели, по обе стороны от юного эльфа, расположились его родители. Иорвет, усевшийся на кровать как был, в сапогах, приобнимал Иана за плечи. Вернон Роше, сдержанно улыбаясь, держал сына за руку. Мастер Риннельдор, сохраняя на лице отстраненное пустое выражение, смешивал в мраморной ступке какое-то снадобье, наполняя комнату тонким травяным ароматом. Эмиель Регис, сложив руки перед собой, стоял у постели больного неподвижно и разглядывал его со сдержанной улыбкой, словно ничего чудесней в жизни не видел.

И самое главное — Иан, очнувшийся, все еще очень бледный и осунувшийся, но совершенно точно живой, сидел, опираясь на высоко взбитые подушки, и слабо улыбался, поворачивая голову то к одному родителю, то к другому. Гусик, от изумления застывший на пороге, не в силах сделать ни шага, будто малейшее движение могло развеять чудесный невероятный сон, глядел на возлюбленного во все глаза, пока тот наконец не заметил его. Иан подался чуть вперед, с трудом поднял руку, точно она весила несколько пудов, и протянул ее к Императору.

— Гусик, — позвал он тихим шелестящим шепотом, и Фергус, сорвавшись с места, ринулся к юному эльфу, спотыкаясь на ровном полу.

Ему хотелось растолкать Иорвета и Роше, броситься на Иана и заключить его в жаркие объятия, но Император сдержался. Вернон посторонился, подпуская его, и Гусик уселся на его место, аккуратно сжал ладонь Иана и заглянул ему в глаза.

— Как ты меня напугал, — прошептал он, чувствуя, как к горлу подкатывают непрошенные слезы, — я думал, что потерял тебя, Иан…

Юный эльф покачал головой.

— Целители утверждают, что я выживу, — ответил он со своей обычной бравадой.

Регис, отмерший от своего счастливого созерцания, сделал короткий шаг вперед.

— И это настоящее чудо, Ваше Величество, — заметил он, — с такими повреждениями не выживают…

— Чудо или что-то другое — это еще неизвестно, — встрял мастер Риннельдор мрачно. Он добавил в ступку какой-то эликсир из прозрачной склянки, потом вылил все это в кружку и приблизился к постели. Иорвет перехватил снадобье из его рук, заботливо поддержал голову Иана и помог ему сделать несколько глотков. Гусик же враждебно глянул на советника.

— С вами, мастер Риннельдор, я хотел бы позже серьезно поговорить, — отчеканил он, — за сокрытие важных сведений вам грозит наказание.

Знающий выдержал взгляд Императора, чопорно поджав губы.

— Если вы говорите о расследовании взрыва, — ответил он независимым тоном, — то я не хотел делиться с вами своими подозрениями, пока не получу неопровержимых доказательств своей правоты.

Гусик хотел уже ответить ему, со всей суровостью, на какую был способен, но дверь в спальню снова открылась, и на пороге возникла встревоженная Ани. Императрица, должно быть, тоже боялась увидеть вместо названного брата его хладный труп, и, встретив немую сцену, улыбнулась.

— Я смотрю, все в сборе, — заметила она и быстро подошла к постели. Лицо ее оставалось бледным и измученным — Ани, должно быть, тоже мало спала этой ночью, и допрос отнял у нее последние силы. Но, видя, что Иан очнулся, она заметно приободрилась.

— Мастер Риннельдор как раз хотел поделиться с нами своими подозрениями, — безжалостно заметил Фергус, чувствуя, как присутствие жены дарит ему недостающие крупицы смелости. Знающий медленно пожал плечами.

— Как скажете, Ваше Величество, — процедил он, — я обследовал место взрыва, как вам известно. И выяснил, что была применена магия, которую ни один из имперских чародеев не использует. Запретная магия Огня — причем незаурядной мощи. И я склонен подозревать, что само покушение было диверсией, своего рода попыткой очистить имя известного нам лица от подозрений.

Фергусу жар бросился в голову. Все остальные тоже замерли в изумлении, и первым очнулся Вернон Роше. Он повернулся к Знающему, надвинулся, почти навис над ним, несмотря на разницу в росте.

— Вы хотите сказать, что покушение организовал мой сын? — поинтересовался он обманчиво спокойным тоном.

— Улики указывают на него, — ответил мастер Риннельдор прохладно, — кроме того, по счастливой случайности, Иан оказался в нужное время в нужном месте. Может быть, юноша не рассчитал своих сил, и потому пострадал. Но иных адептов этой магии в Нильфгаарде нет и никогда не было.

— Это сделал Яссэ, — тихо произнес Иан до того, как кто-то другой успел вмешаться, — когда я в последний раз видел его, мы… повздорили. Может быть, голем должен был убить меня — Яссэ знал, как много времени я провожу в этом саду. А, может, он посчитал, что Фергус на троне больше ему не нужен, и решил заменить его на одного из его младших братьев…

— Чушь, — заносчиво возразил Риннельдор, и Гусик заметил, как его и без того прозрачно-белое лицо приобрело смутный землистый оттенок, — Яссэ нет дела до нильфгаардской политики, кроме того, он не смог бы проникнуть во дворец без моего ведома.

— Чародейский заговор, который вы проморгали, дал ему такую возможность, — с неожиданной силой в голосе возразил Фергус, — а что до политики… тут вы тоже ошибаетесь, мастер. Яссэ очень заинтересован в том, чтобы Нильфгаардом правил Император — причем, вероятно, такой, которого не свергнут с трона в ближайшие дни.

Мастер Риннельдор безмолвствовал, глядя на Императора, и во взгляде его водянистых глаз сложно было разглядеть какое-то выражение.

— Несколько дней назад, — подал вдруг голос Регис, — в туссентское поместье Его бывшего величества прибыл некий эльф — не Яссэ, его лицо мне было неизвестно. Он представился возможным деловым партнером госпожи вар Эмрейс, говорил с ней о поставках табака в Аэдирн, и отбыл, так и не заключив никакой сделки. Я слышал, ваш бывший ученик, мастер, в прошлом организовал целую шпионскую сеть по всей Империи. Может статься, это был один из его агентов, который должен был «прощупать почву», посмотреть на юных наследников.

— Следующая в линии наследования — принцесса Лита, — было видно, что у мастера Риннельдора заканчивались аргументы, но он не был до конца разубежден.

— Я встречался с Ее Высочеством некоторое время назад, — ответил ему Регис мягко. Он словно боялся наговорить лишнего и поставить кого-то в неловкое положение, но при этом говорил четко и не юля, — она теперь проходит обучение в Третогоре, и не изъявляет ни малейшего желания занимать Нильфгаардский трон. При всех известных мне обстоятельствах, думаю, ее кандидатуру не одобрили бы ни ее отец, ни наставница.

— В таком случае, нам следует организовать облаву, — мастер Риннельдор сложил руки на груди, защищаясь от мягких нападок лекаря, — и сделать так, чтобы Яссэ предстал перед судом.

— Ничего не выйдет, — слабо возразил Иан, потупив взор. И до того, как Знающий успел что-то ему возразить, в разговор вмешался молчавший до того Иорвет.

— Довольно, — произнес он, — ваши обвинения, мастер, беспочвенны и оскорбительны, и я потребовал бы судить вас за клевету. Но сейчас, прошу вас, оставьте моего сына в покое. Он еще слаб и не может отвечать на ваши вопросы.

— Нам действительно стоит оставить счастливое семейство радоваться чудесному исцелению мальчика, — Регис склонил голову к плечу и улыбнулся Риннельдору, — идемте, мастер, я буду рад поделиться с вами всеми сведениями, которые мне известны, и которые могут оказаться полезными для поимки преступника.

Риннельдор выждал еще пару секунд — Гусик поймал себя на желании последовать совету Иорвета и велеть страже увести его в темницу, но сдержался — знания чародея могли пригодиться в расследовании, хоть тот и был совершенно искренен в своем заблуждении. Император махнул рукой, и оба целителя покинули спальню.

— Раздеть бы этого мастера Риннельдора, и пропустить бы его по позорному коридору для острастки, — зло заявила Ани, усаживаясь на кровать в ногах Иана, — подумать только — обвинять того, кто нам с Гусиком жизнь спас!

— Вообще-то он спас не только наши с тобой жизни, — улыбнулся Фергус, бросив на жену озорной взгляд. Та немедленно покраснела и хмыкнула.

— Точно, — вздохнула она, — я все время забываю об этом, пока меня не начинает выворачивать.

Иорвет и Роше быстро переглянулись над головой сына.

— Что это значит? — требовательно спросил Роше, словно все еще вел допрос опасного подозреваемого. Ани глянула на него и рассмеялась.

— Поздравляю, отец, — выдала она, — ты скоро обзаведешься внуком.

— Причем — самым настоящим, — подал голос Гусик, хоть такое заявление и могло оказаться опасно озвучивать. Но отчего-то он был уверен, что сейчас никто не решился бы их подслушивать.

На мгновение на серьезном лице Роше царило странное отстраненное выражение, точно у него перед носом взорвался магический голем. Потом улыбка медленно расползлась, отразившись в единственном глазу. Иорвет, у которого, в отличие от супруга, сохранился дар речи, фыркнул.

— Как это старомодно, — заявил он, — ребенок, у которого вместо двух родителей, будет целая толпа. Это напоминает мне те времена, когда я сам был ребенком, и в эльфском сообществе было совершенно нормально не знать наверняка, кто тебя зачал.

— Да заткнись ты, мать твою, — буркнул Роше, не переставая глупо улыбаться, — тоже мне выискался эксперт по семейной этике.

— Матушка моя, которую ты так часто поминаешь, дорогой, — продолжал ехидно скалиться Иорвет, — говорила о трех претендентах на роль моего папаши, но, я думаю, она лукавила, и список этот был гораздо длиннее. Хорошо, что с нашим внуком сохраняется хоть какая-то ясность.

— Кстати, — Роше пристально посмотрел на Ани, — а что по этому поводу думает…

Анаис прервала его жестом руки, видимо, не решаясь в стенах дворца произносить имя Виктора вслух.

— Я ему еще не сказала, — призналась она, — но скажу. Скоро. Может, прямо завтра.

— А, может, когда твоего сына коронуют, как Императора Нильфгаарда, — с пафосом заявил Иорвет.

— Пожалуйста, — вдруг подал слабый голос Иан, — можно мне поговорить с Гусиком наедине?

Развеселившиеся родители и Ани посмотрели на него одинаково тревожно. Роше решительно кивнул.

— Идем, Анаис, — строго сказал он Императрице, — найдем укромное местечко, и ты расскажешь нам все, как есть, без утайки.

— В интимных подробностях? — переспросила Ани мрачно, но тоже встала с кровати.

— Конечно! — рассмеялся Иорвет, подталкивая ее к двери, — твоего отца всегда интересовали позы, до которых сам бы он никогда не додумался.

— Когда-нибудь я вырву твой поганый язык, — пообещал Роше, когда они уже выходили в дверь. — ты все равно так и не смог придумать, как им воспользоваться, кроме как мести, как помелом.

Проводив взглядом веселую компанию, Гусик, смутно улыбаясь, повернулся к Иану и встретился с его тяжелым печальным взглядом.

— В чем дело? — тревожно спросил Император, — тебе больно?

Иан покачал головой.

— Мне нужно уйти, — произнес он очень тихо, пряча глаза, словно его вдруг страшно заинтересовали собственные тонкие пальцы.

Гусик, не найдя, что ответить, пристально смотрел на него. В то, что эльф и правда произнес то, что ему послышалось, было почти невозможно поверить. Не дождавшись ответа, Иан продолжал:

— Я не могу оставаться в Нильфгаарде, — он трудно сглотнул, старательно выбирая слова, — слухи будут продолжать блуждать, и то, что ты отец ребенка Ани, поставят под сомнение.

— Если потребуется, я сам расскажу о всех позах и способах, при помощи которых мы его сотворили, — с достоинством возразил Гусик, — народ ждал от меня наследника, и, получив его, не будет сомневаться в его происхождении. Я велю Ваттье об этом позаботиться.

— Если я останусь рядом с тобой, тебе снова будет грозить опасность, — не сдавался Иан, — если Яссэ хотел убить именно меня, он предпримет еще одну попытку — и скоро. Я не хочу, чтобы, когда это произошло, ты снова оказался поблизости.

— А если его целью был я, то кто, кроме тебя, меня защитит? — возразил Гусик мрачно. Этот разговор походил на сложную шахматную партию, в которой соперник решился на Ковирское нападение, и теперь брал одну фигуру за другой, приближаясь к королю.

— Я лишился магии, — на этот раз голос Иана сошел почти на нет, каждое слово сопровождалось хриплым вдохом, словно ему не хватало воздуха, — никто не знает, как надолго, и вернется ли она вовсе. Для Яссэ в таком состоянии я не представляю интереса, а для тебя буду просто бесполезен, тем более, что я не хочу больше…

Он замолчал, сглатывая, а Гусик подался вперед, дожидаясь, пока Иан закончит фразу.

— …я не хочу больше черпать силы там, где брал их до сих пор, — прошелестел эльф и вдруг поднял на Фергуса глаза, посветлевшие, полные скрытой боли, — я все это время использовал тебя, Фергус. Качал энергию из нашей связи, как тогда — помнишь? Когда мне пришлось лечить Ламберта. Я спал с тобой, чтобы мои силы росли, и только благодаря этому я смог остановить голема. И я… я больше так не хочу.

Гусик молчал, сжав кулаки. Под пристальным затравленным взглядом Иана ему вдруг стало холодно. Каждая их совместная ночь, каждая взаимная ласка сейчас всплывала в его памяти, окрашиваясь новой, омерзительно серой краской. Кольцо молчало — Иан говорил правду.

И, вопреки всем фактам, Фергус все же произнес, вымученно и тихо, не отводя глаз.

— Я тебе не верю.

Исхудавшее лицо Иана сморщилось. Из сухих глаз готовы были вот-вот политься слезы, он стиснул пальцы и натужно всхлипнул.

— Я не люблю тебя, Гусик, — выпалил Иан, — это все было ради магии. Яссэ прислал меня, чтобы я защищал твою власть, и просчитался. Но сам я вернулся не потому что хотел быть с тобой, а потому что магия без тебя мне никак не давалась.

На этот раз кольцо на пальце Императора отчетливо завибрировало. Фергус вздрогнул, словно вовсе забыл, что на руке у него был магический артефакт. Гусик медленно поднялся.

— Тебе нужно отдохнуть, — отчеканил он, не глядя на поникшего, похожего теперь на мокрого птенца эльфа, — мы поговорим, когда ты оправишься. Я не в праве удерживать тебя при себе, Иан. Ты свободен идти, куда вздумается. Но, что бы ты ни говорил, я все равно люблю тебя. И буду любить, пока дышу.

Он больше не взглянул на Иана и стремительным шагом покинул спальню.

Отправляться на поиски Ани не хотелось. Гусик вообще не мог понять, куда теперь деть себя. Может быть, стоило снова спуститься в подземелья и присутствовать на допросах. Или закрыться в своих покоях и проплакать от бессилия до рассвета.

В одной из галерей его нагнал Ваттье де Ридо.

— Допросы окончены, — сообщил он, поклонившись, и Гусик бессмысленно кивнул, — и мне нужно обсудить это с вами, Ваше Величество. Мне… и еще кое-кому.

Фергус удивленно посмотрел на разведчика, но по лицу того ничего невозможно было прочесть. Император кивнул и последовал за де Ридо по галерее.

Остановившись перед дверью Императорского кабинета, где сам Гусик обычно принимал важных посетителей, Ваттье почтительно открыл перед ним дверь, и юноша, охваченный внезапным мутным волнением, переступил порог.

Эмгыр вар Эмрейс восседал в кресле за столом, на месте Императора, сложив перед собой бледные нервные руки. При появлении сына он не встал, лишь сдержанно кивнул, и Гусик остался стоять в паре шагов от него, вытянувшись, как солдат на плацу. Ваттье обогнул его и остановился за креслом отца безмолвной черной тенью.

— Здравствуй, Фергус, — произнес бывший Император негромким голосом — тем самым тоном, каким он разговаривал со всеми, включая родного сына, пока находился у власти. Вечерний свет, падавший из незанавешенного окна, отбрасывал алый отблеск на его лицо, будто на улице бушевал страшный пожар. С тех пор, как Гусик видел отца в последний раз, следы старости в его облике отступили, точно знакомые стены придавали бывшему властителю прежние силы. И Гусик едва сдержался, чтобы не поприветствовать отца, как протокол предписывал здороваться с Императором.

— Здравствуй, отец, — проговорил он, — рад тебя видеть.

Эмгыр сдержанно повел рукой, выражение его лица ни капли не поменялось.

— Я прибыл поговорить с тобой, — проинформировал он, — в свете последних новостей.

Гусик изобразил непонимающую улыбку, все еще надеясь, что не понял наверняка, зачем отец выбрался из своей блаженной туссентской неги.

— Ты уже знаешь? — он удивленно поднял брови, — мы еще не объявили официально, но да — Анаис в положении, и к концу осени или началу зимы я стану отцом.

Эмгыра, похоже, немного проняло. Он бросил быстрый взгляд через плечо, к безмолвному Ваттье. Должно быть, старый разведчик еще не успел донести до своего истинного господина счастливых известий. Лицо де Ридо, впрочем, не дрогнуло. Эмгыр снова перевел взор на сына.

— Поздравляю, — кивнул он, — твоя матушка будет рада это услышать. Но речь сейчас не об этом.

Гусик изобразил на лице вежливую непонимающую заинтересованность, хоть и знал, что прикидываться дурачком перед отцом было совершенно бесполезно.

— Ваттье сообщил мне, что при дворе был раскрыт заговор с участием представителей чародейского сообщества, — тем не менее, пояснил Эмгыр.

— Все верно, — кивнул Фергус, — допрос подозреваемых завершен, и завтра состоится суд над заговорщиками. Я полагаю…

— Я полагаю, — перебил его отец, — ты знаешь, какой вердикт должен вынести этот суд?

Фергус почувствовал, как кровь отлила от лица, и кожу болезненно защипало. Он смотрел в непроницаемо-черные глаза отца, не в силах подобрать нужного ответа.

— Даже если заговорщики не совершали попытки убийства, — продолжал Эмгыр ровно, — они все равно изменники, и преступление их доказано. Не так ли?

— Так, — подтвердил Гусик, словно отец отчитывал его за разбитую вазу или неприличное слово, оброненное за праздничным столом, — но законы Империи…

— Законы Империи предполагают единственно возможный исход для изменников, — снова перебил его Эмгыр.

Гусик вдруг почувствовал, как в нем удушливой волной поднялась слепая иррациональная злость. Он напомнил себе, что вовсе не отец, а он сам ныне занимал трон, и за ним было последнее слово.

— Если я велю казнить заговорщиков, — заявил он с вызовом, — это может еще больше расшатать ситуацию. Те чародеи, кто не участвовал в заговоре, или кого наша разведка не смогла вычислить, обозлятся еще больше, и снова замыслят заговор — на этот раз уже с настоящим покушением.

— И, схватив их, ты снова велишь их казнить, — спокойно отозвался Эмгыр. Он будто рассуждал о смене времен года и росте посевных сортов винограда, — не ты принимал этот закон, и, отменив его сейчас, ты продемонстрируешь слабость. Чародеи в заточении или на каторжных работах опасней, чем казненные. А просто помиловать их и отпустить с миром ты не можешь. Тогда вся система наших законов потеряет смысл — а ты должен быть ее гарантом, а не разрушителем.

Гусик молчал. Какой-то частью своего рассудка он понимал, что отец прав, но все остальное в нем противилось необходимому. Он запретил Ваттье совершить одно убийство, чтобы предотвратить заговор — и теперь должен был отнять сразу множество жизней одним мановением руки, одним словом.

Отец перебрал пальцами по столешнице, и, когда снова заговорил, голос его звучал мягче и тише.

— Доля правителя тяжела, сын мой, — произнес он неспешно, точно обдумывал сказанное, — корона дает тебе не только привилегии, но и возлагает большие обязательства. Ты не министр торговли, чтобы заниматься только рынком и налогами. Не военный генерал, чтобы принимать решения о том, вести ли войска в бой или выжидать. Ты — Император. И должен помнить об этом всегда, какими бы сложными ни казались тебе необходимые решения.

Фергус знал, как легко в свое время сам отец выносил смертные приговоры. В годы его правления даже подозрение в измене грозило заговорщикам и бунтарям немедленным вердиктом. Он правил стальной рукой, по законам военного времени, иногда даже не отвлекаясь на ненужные судебные разбирательства. Говорили, что, пронаблюдав за казнью очередных изменников, Эмгыр, совершенно бесстрастный, возвращался к работе, точно не отправлял людей в петлю, а выслушивал скучный доклад. Гусик же, всегда присутствовавший на всех военных советах и встречах с вельможами и послами, с раннего детства погруженный в вопросы армии и политики, не бывал до восхождения на трон, ни на одном суде над изменниками, не видел ни одной казни — лишь шибеницы с останками тех, кто осмелился пойти против Императора. И теперь сам должен был велеть возвести эти шибеницы на Площади Победы.

— Я все понял, отец, — голос Фергуса все-таки сорвался, он отвел глаза, но в следующий миг решительно расправил плечи, — я — Император. И я поступлю, как должно.

Ани он встретил в коридоре, ведущем в комнату Иана. Императрица, словно забыв обо всем, что произошло с ней в последние дни, улыбалась и выглядела посвежевшей и воодушевленной.

— Регис сказал, твой папа приехал, — обратилась она к Фергусу, не замечая мрачного выражения на его лице, — ты уже сказал ему…?

— Идем, — Фергус взял ее за руку и потянул непонимающую Анаис за собой, за угол, в укромную нишу за двумя высокими колоннами.

— Он что, не рад стать дедулей? — все еще улыбаясь, спросила Императрица, когда они оказались скрыты от лишних глаз, — или ты вывалил на него всю правду?

Гусик, не слушая ее, стащил с пальца магическое кольцо и протянул его Ани. Та удивленно подняла брови.

— Зачем мне твое обручальное кольцо? — спросила она, — у меня свое есть.

— Это артефакт, — поспешил объяснить Гусик, — вибрирует, когда тебе лгут. Я не хочу больше носить его, с меня хватит правды.

Ани все еще выглядела растерянно, но возражать не стала. Она надела кольцо на правую руку и вздрогнула — артефакт послушно признавал нового владельца.

— Завтра состоится суд над чародейками, — Фергусу пришлось сглотнуть вязкую слюну прежде, чем заговорить — его начинало мутить, и он готов был вот-вот дать себе волю и снова удариться в крики от отчаяния. Ани, для которой исход завтрашнего слушания был, похоже, не менее очевиден, чем для Эмгыра, помрачнела и коротко кивнула. — Ты будешь там со мной? — с надеждой спросил Фергус.

Взгляд Императрицы остался прямым и серьезным.

— Конечно, дурень ты эдакий, — сказала она, перехватив руку Фергуса и крепко сжав ее, — конечно, буду.

 

========== Золотое сердце ==========

 

— Если ты сейчас же не уберешь сапоги со стола, я тебе их в задницу запихаю, — мрачно пообещал Иорвет, послав тяжелый взгляд через стол.

Роше заметил, как Виктор, который был занят тем, что перекладывал самые аппетитные кусочки со своей тарелки в опустевшую тарелку Ани, послал эльфу осуждающий взгляд. Ламберт ехидно усмехнулся, но ноги опустил, даже чопорно сложил перед собой руки, как юный наследник престола на торжественном обеде.

Они впятером сидели за длинным дубовым столом в пронизанном солнечными лучами обеденном зале баронского замка. Еще неделю назад Иорвет распорядился, чтобы со всех высоких стрельчатых окон посрывали тяжелые пыльные бархатные шторы, и теперь свет струился сквозь отмытые стекла без помех. Роше со скрытой радостью, боясь спугнуть энтузиазм супруга слишком бурной реакцией, наблюдал за тем, как тот без оглядки бросился в благоустройство дома, который теперь считал своим, и человек был твердо убежден, что это было лучшее, что случалось с баронским замком за все годы его существования. Иорвет исполнил свои угрозы и велел вытащить на широкий внутренний двор все портреты незнакомых ему людей, и, когда управляющий Эрих провожал их на костер печальными, полными боли разочарования взглядами, лишь усмехался. Экзекуцию мрачного прошлого Иорвет проводил с тем же рвением, с каким раньше казнил пленников, попавшихся его отряду в лесах Флотзама. Следом за портретами отправились книги — рыцарские кодексы, религиозные трактаты и скабрезные романчики об изнасилованных эльфках, и Роше подозревал, что Эрих, в отчаянной попытке спасти хоть какие-то осколки древней истории рода Кимбольтов, утащил и припрятал столько томов, сколько успел, пока эльф не поймал его за руку и не отчитал.

Сам Вернон в этот увлекательный процесс не вмешивался. Как и прежде, с домом в Оксенфурте, он решил полностью довериться вкусу Иорвета, твердо уверенный, что супруг сделает все, как надо, чтобы им обоим было уютно и приятно жить в этих древних стенах, не сталкиваясь с блуждающими по длинным коридорам и пыльным покоям призраками.

С тех пор, как они поселились здесь, и Роше наконец принял завещанный ему сыном титул, прошел целый месяц, в Темерию уверенно приходило лето, дни становились длиннее и солнечней, и вечная дождливая весенняя хмарь иссякала, отдавая северные земли во власть долгих теплых вечеров и бархатных коротких ночей. Приближался день Солнцестояния, и впервые за последние несколько лет, с тех пор, пожалуй, как Иан уехал от них в Нильфгаард и стал почти самостоятельным, Роше не имел ничего против того, чтобы отметить грядущий праздник.

Замок, впрочем, становился похож на настоящий дом не только стараниями Иорвета, который скупил, похоже, всю мебель в антикварных лавках Вызимы, и теперь с трепетом чинил, реставрировал и украшал ее по собственному вкусу. Ани и Виктор часто приезжали — пользуясь приличным поводом навестить старика-отца — и оставались на несколько дней. Роше и Иорвет, которые не заблуждались насчет цели их визитов, делали вид, что понятия не имеют, почему дети запирались в отведенных им покоях, и верят, что они просто читали друг другу вслух.

Поначалу, когда Виктор только узнал, что одновременно и станет, и не станет отцом, Роше пытался поговорить с ним, выяснить, как сын воспринял эти новости и как к ним относился. Но реданский король, еще со времен своей работы в Университете научившийся «держать лицо» старательно делал вид, что его такое положение дел полностью устраивало. Лишь однажды, когда Ани уехала из замка раньше него, Виктор признался отцу, что растерян и совершенно не понимает, как быть дальше. За последние месяцы он уже привык оказываться посреди обстоятельств, на которые никак не мог повлиять, которые несли его неудержимым течением, но впервые за это время неподвластные ему факты по-настоящему задевали Виктора. Он прекрасно понимал, что не мог предъявлять никаких прав ни на Ани, ни на своего ребенка, и, хоть королева и пыталась компенсировать ему эту несправедливость, с каждым днем становясь с возлюбленным все мягче и ласковей, отказываясь от тех привычек, что не нравились Виктору, проводя с ним каждую свободную минуту, будущему отцу этого, конечно, было недостаточно. Но, чтобы не тревожить любимую, он молчал об этом, держа недовольство и тревоги при себе. Роше ничем не мог ему помочь, как бы ни хотел, и всем оставалось только смириться с неизбежным.

Ани подцепила вилкой кусок мяса, только что перекочевавший с тарелки Виктора, задумчиво отправила его в рот и начала лениво пережевывать. Гости прибыли в замок накануне вечером, и должны были остаться до следующего утра, но возможность по-настоящему поговорить всем вместе им представилась только сейчас. Полночи, пока возлюбленные уединились в спальне, хозяева провели в компании Ламберта. Тот, бравируя и сдабривая свою речь бесконечным потоком крепких выражений, словно выливая на собеседников то, что копил в себе, не решаясь ругаться при Викторе и Ани в ее деликатном положении, рассказывал о своей жене.

После того, как Кейру схватили и допрашивали по подозрению в измене Империи, состоялся суд, на котором чародейка стала единственной, кто оказался полностью оправдан, но ее положение при дворе Ани безнадежно пошатнулось. Ламберт говорил, что Кейра перебралась из дворца в Вызимский Университет, и теперь навещать ее приходилось в скромной казенной спальне, которую магичка доверху забила своими книгами и приборами, погрузившись с головой в науку, чтобы не думать о том, что с ней произошло. Ани не желала ее видеть, и Ламберт, остававшийся при королеве, пару раз пытался завести с ней разговор о Кейре, но сталкивался с глухой стеной осуждающего молчания. Его жена не была изгнана прочь из столицы потому лишь, что, лучше нее никто не разбирался в делах Университета, и чародейка уже начинала поговаривать о том, чтобы к зиме — когда Ани разрешится от бремени — перебраться в Марибор, в свою старую лабораторию, и перед Ламбертом теперь маячила незавидная перспектива делать нелегкий выбор между женой и подопечной. Кейра уехала бы раньше, если бы втайне не надеялась, что Ани понадобится ее помощь. Королева, однако, уже заручилась услугами имперского лекаря, который помогал матери Гусика, и громко заявляла, что Кейру и близко не подпустит ни к себе, ни к будущему ребенку. Но Кейра продолжала надеяться, а Ламберт — разрываемый на части этой ссорой — в присутствии подопечной молчал и больше не заикался о чародейке.

Влюбленные покинули свое гнездо только к обеду. Виктор, обычно очень серьезный и собранный, казалось, совершенно забыл о своих тревогах, и теперь буквально светился от радости — Иорвет шепнул Роше, что у него самого бывал такой же довольный вид после целой ночи жаркой страсти. Вернону о жаркой страсти, которой предавались его сын и названная дочь, думать хотелось в последнюю очередь, но он был рад видеть, что и Ани выглядела отдохнувшей и спокойной, пусть и не улыбалась так же широко, как Виктор. Ее занимали собственные проблемы, от мыслей о которых она никак не могла спрятаться, и одной из этих проблем был Фергус.

— С тех пор, как казнили чародеек, — негромко, перекатывая по тарелке одинокие горошины, говорила Ани, — он стал похож на голема. Ходит, говорит, делает все, что должен делать, но я чувствую, что с ним что-то не так… Да чего уж там — все не так. Ваттье, конечно, страшно гордится, что Фергус наконец начал воспринимать свои обязанности всерьез, взялся за ум, и вырос в настоящего Императора, но мне за него страшно. Зачем нужен Император Фергус, если он убил моего друга Гусика?

— Затем, чтобы править Империей, — сдержанно заметил Виктор, но взгляд его, до того полный заботы и нежности, посерьезнел, — Хорошо еще, что ты не часто видишь меня в Третогорском дворце и в короне. Я становлюсь невыносимо нудным.

— Ты и без короны самый нудный человек, которого я знаю, — отмахнулась Ани, — а Гусик… Я словно вовсе с ним не знакома. Он разговаривает со мной, спрашивает моего мнения, держит меня за руку на официальных приемах, но так, словно ему противно со мной разговаривать, и он тяготится каждой минутой, проведенной со мной рядом. Хоть я и понимаю, что дело вовсе не во мне и не в ребенке. Просто Гусик… сломался, — она обронила это слово, как тяжелый камень из усталых рук, и ниже опустила голову. Горошина отскочила от зубца вилки и, проскакав, покатилась по столу. Ламберт поймал ее за миг до того, как та упала с края столешницы на пол.

— Это пройдет, — уверенно заявил Иорвет, пожав плечами, — когда Вернон был назначен регентом, и ему пришлось разбираться со всеми этими аристократами, которые его ненавидели, с послами, которые его презирали, с Эмгыром, который нежно взял его за горло и не намеревался отпускать, на него тоже было больно смотреть. Спасал только Иан, и, если не раньше, с рождением ребенка Гусик оттает.

Роше послал Иорвету благодарный взгляд. Мало было того, что он терпел в их замке Виктора и Анаис, и даже, похоже, радовался их визитам, теперь у него находились для «глупой девчонки» и «бездарного неумехи» верные слова, когда те делились своими проблемами. Но на этот раз он попал «в молоко» — Ани лишь скептически хмыкнула.

— А, кстати, что Иан? — решив одновременно и сменить тему, и задать вопрос, вертевшийся у него на языке с тех пор, как Ани пересекла порог замка, спросил Роше. Он знал, что сын оставался в Императорском дворце. После чудесного спасения от неминуемой смерти, юный эльф восстанавливался тяжело и медленно, но, когда родители предложили ему перебраться в баронский замок, наотрез отказался. За несколько недель, прошедших после покушения, Роше и Иорвет навестили сына всего пару раз, и неизменно находили его в прежнем положении — в полутемной спальне, в целительном полузабытьи. Мастер Риннельдор утверждал, что для того, кто получил такие серьезные повреждения, это было нормальное состояние, и Иан должен был в конце концов полностью оправиться. Но Роше не замечал никаких изменений, хоть и старался верить словам Знающего, а не собственным глазам.

— Выздоравливает, — пожала плечами Ани, — Ваттье, конечно, настоял на том, что необходимо распустить слух, что он при смерти, и вот-вот отправится в лучший из миров. Мол, так нильфгаардский народ, которому поведали, что Иан спас и меня, и Гусика, и будущего наследника престола, начнет его жалеть, проникнется к нему симпатией, и, когда Иан придет в себя, примет его, как родного. Но мне кажется, они с Гусиком повздорили — и теперь мой братишка не больно-то хочет поправляться, потому восстанавливается так медленно. Я захожу к нему, когда могу, но он только лежит и почти со мной не разговаривает.

Роше со вздохом кивнул — для них с Иорветом желанней и правильнее всего было бы, конечно, перебраться в Нильфгаард и проводить все время у постели сына, но Иан сам дал понять, что не хотел этого, понимал, что родителей удерживали в Темерии важные дела, а ему они едва ли могли помочь, если бы все бросили. Иорвет, который поначалу сильно настаивал на том, чтобы быть рядом с сыном, первым принял его решение и, пообещав явиться к нему в любое время дня и ночи, когда бы Иан ни захотел его видеть, убедил в этом и Роше. Они пришли к выводу, что сын хотел больше времени проводить с возлюбленным, но теперь выяснялось, что оказались не правы. Перехватив тревожный взгляд супруга, Вернон понял, что тот принял решение отправиться в Нильфгаард при первой возможности, вопреки воле Иана, и был с ним солидарен.

Тревожный разговор неловко оборвался. Хозяева и гости провели в тягостном молчании несколько мучительных минут, пока Ламберт, решив спасти положение, не завел разговор о гнездах накеров, которые он заметил, пока они с Ани ехали по баронским угодьям. Ведьмак утверждал, что, если немедленно их не уничтожить, твари расплодятся и начнут совершать набеги на крестьянские дома, и Роше попросил его заняться этим, если у Ламберта выдастся свободное время.

Они засиделись до позднего вечера, перебравшись из обеденного зала в одну из облагороженных Иорветом гостиных. Он безжалостно выкинул все шкуры и оленьи головы, которыми был буквально под завязку забит замок, и вместо них начинал заполнять дом книгами, для которых покупал все новые шкафы и полки. Комната, где они провели вечер, больше походила на библиотеку, чем на гостиную, и Виктор, выпав из общей беседы, принялся бродить вдоль заставленных фолиантами полок, водя по корешкам пальцем, и даже попросил Иорвета одолжить ему несколько томов. Тот, состроив недовольное лицо, все же согласился, и Роше знал, что эльф был рад наконец встретить кого-то, кто видел в этих невзрачных томах настоящие сокровища, как и он сам.

Когда за окнами окончательно стемнело, Ани уже клевала носом. Она сидела, опустив голову на плечо Виктора, пока тот лениво листал одну книгу из своей добычи, и наконец так и заснула. Молодой король, заметив это словно каким-то чутьем, а не глазами, уловив изменение ее глубокого дыхания, отложил драгоценный том в сторону, аккуратно встал и поднял возлюбленную на руки. Роше провожал их взглядом, чувствуя, как в груди разливается счастливое тепло — в мире и государствах могло происходить что угодно, Виктор мог переживать из-за своего несостоявшегося отцовства и корить самого себя и злодейку-судьбу, но еголюбовь к Ани была так очевидна и крепка, словно они пробыли вместе не считанные месяцы, а долгие годы. И Роше не мог нарадоваться тому, что его воспитанница и его сын обрели счастье друг в друге.

Виктор отбыл в Третогор вскоре после рассвета через стационарный портал в бывшем кабинете барона. Ани же пришлось задержаться почти до полудня. Имперский лекарь Регис, конечно, снабдил ее лекарствами, помогающими справиться с утренней тошнотой, но они, видимо, не всегда оказывались достаточно эффективны.

Когда королева в сопровождении верного стража выехала из ворот замка, солнце стояло уже высоко, и воздух наполнялся первой настоящей летней жарой и ароматом полевых цветов. Роше решил отправиться в Вызиму вместе с гостями — его ждали обычные обязанности. Но он твердо пообещал себе вернуться к вечеру, чтобы на следующий день вместе с Иорветом перенестись в Город Золотых Башен к Иану. Против компании названного отца Ани, конечно, не возражала.

Теперь молодая королева пользовалась порталами только в случае крайней необходимости, например для того, чтобы мгновенно совершить путешествие из одной столицы в другую. Но такие переходы вызывали у нее мучительные приступы дурноты, и Ани весь день после этого не могла прийти в себя. Потому расстояние от отцовского замка до Вызимы она предпочитала совершать верхом — пока еще могла уместиться в седле, как Ани, мрачно усмехаясь, утверждала. Ее положение пока не стало очевидным, хоть королева и жаловалась, что привычные кожаные куртки, рубахи и даже верная кираса больше не налезали на нее. Роше считал, что она лукавила, а Иорвет язвил, что вскоре Ани предстояло обзавестись лошадиной попоной, потому что только эта одежда останется ей впору. Королева, вместо того, чтобы обидеться и разозлиться, на эти заявления только смеялась. Она примирилась со своим положением, и теперь с радостью принимала поздравления придворных, которые посыпались на нее, после того, как о грядущем рождении наследника было объявлено официально.

Они ехали по большаку неспешно, и ускорились, лишь когда въехали в прохладную лесную тень.

— Нужно было прихватить с собой Клюковку, — сетовал Ламберт, привычно прислушиваясь к окружающим шорохам и скрипам вековых деревьев, — она бы хоть побегала.

— В следующий раз возьмем, — пообещала Ани, — может, Иорвет уже забыл, как она неделю назад сгрызла ножку его драгоценного стула!

— Сомневаюсь, — покачал головой Роше, давя веселую улыбку, — Клюква не только сгрызла ножку, но и пометила бархатную обивку, а такого Иорвет не прощает.

— Скажи ему, что он может явиться во дворец и пометить лежанку Клюквы в отместку, — фыркнул Ламберт, — это будет справедливо.

— Спасибо, я подумаю над этим, — важно кивнул Роше, но потом все трое все же раскололись, рассмеявшись.

В этих лесах им было не от кого таиться, и путники переговаривались, не понижая голоса, но, когда чаща вокруг стала гуще и темней, Ламберт вдруг замолчал и напрягся, как гончая, взявшая лисий след. Он приподнялся на стременах и огляделся по сторонам, казалось, даже принюхался.

— Кто-то на ветвях, — сообщил он кратко, открепив с пояса тяжелый длинный болас.

Ани и Роше тревожно переглянулись. В землях Кимбольта жило несколько опытных ловчих, и, вступив во владения, новый барон навестил их всех, и сейчас могло статься, что один из охотников просто проверял силки поблизости. Но Вернон знал — вести промысел так близко к большаку было бессмысленно. Он потянулся к арбалету, прикрепленному к седлу, стараясь расслышать то же, что уловил чуткий ведьмачий слух. По густой темной листве прошел легкий шорох. Где-то вдали вскрикнула и застрекотала птица. Вернон хотел уже было спросить у Ламберта, не почудилось ли ему, но в этот момент на тропу перед путниками, словно скользнув откуда-то сверху, легкая, как птичье перо, опустилась тонкая рыжеволосая эльфка в зеленой дорожной одежде. Удивленный таким явлением, Роше придержал своего коня — лицо девушки показалось ему смутно знакомым, но он так и не смог понять, где видел ее.

Девушка плавно подняла руки, точно собиралась пуститься в пляс прямо на лесной дороге, и Вернон запоздало заметил, как в ладони ее что-то полыхнуло золотым отблеском, хотя сквозь листву солнечный свет почти не проникал.

— Осторожно! — успел выкрикнуть он, но эльфка раньше, чем отзвучал его возглас, успела швырнуть гладкий золотой предмет под ноги лошади Ани.

Дальнейшее произошло за считанные мгновения, Роше не успел даже дернуться, когда брошенный девушкой шар разорвался у копыт серой королевской кобылы. Испуганная лошадь дернулась, рывком встала на дыбы, и Ани, не успев крепче перехватить поводья, не удержав равновесия, полетела из седла на землю. Падение получилось бы тяжелым, если бы не Ламберт. За долю секунды ведьмак успел соскочить со своего седла, швырнуть болас в застывшую эльфку и подхватить королеву на руки, буквально распластавшись под ней в пыли лесной тропы. Прочный кожаный ремень с тяжелыми грузилами обвился вокруг шеи рыжеволосой, та не успела даже вскрикнуть, ухватилась за сдавившую шею удавку, и, когда грузила точно ударили ее в переносицу, рухнула на колени, не издав ни звука.

Роше, проклиная себя за медлительность, сыпля проклятьями, поспешил спешиться и подбежал к Ани и Ламберту, все еще лежащим на земле. Королева вцепилась в плечи ведьмака и громко всхлипывала, дрожа всем телом.

— Держи ее, — резко скомандовал Ламберт, и Роше, отвыкший подчиняться таким приказам, все же развернулся, вскинул арбалет, готовый пристрелить нападавшую, если бы той вздумалось дернуться.

Но удар грузилами, похоже, оказался для нее слишком точным и сильным. Эльфка лежала в пыли на боку и не двигалась. Роше быстрым твердым шагом подошел к ней, тронул острое плечо носком сапога, перевернув девушку на спину. От ее переносицы уже начинала расползаться краснота, бросая тени под закрытые глаза. На красивом точеном лице застыло удивленное выражение, и Роше на миг подумалось, что Ламберт своим боласом убил эльфку наповал. Но уже в следующий миг он заметил, как едва различимо вздымалась узкая грудь — девушка все еще дышала.

За спиной Вернона Ламберт аккуратно помогал Ани подняться на ноги. Эта девочка, которая не плакала, даже сидя в заточении под надзором подлого Детмольда, сейчас сухо всхлипывала, вцепившись в руку своего спасителя.

— Если бы не ты…- твердила она, глотая слезы, — если бы не ты…я бы…

— Да ничего бы не было, — заверял ее Ламберт с отцовской нежностью в голосе, — грохнулась бы с коня — эка невидаль.

— А что если… что если…- Ани, не в силах больше составлять из обрывков слов связные предложения, разрыдалась, обмякнув в объятиях Ламберта.

Роше, чувствуя себя лишним в этой сцене, досадуя на то, что сам не успел ничего сделать, быстро сдернул с шеи поверженной эльфки болас и его длинным прочным ремнем крепко связал ей руки.

— Какого хрена тут произошло?! — Ламберт сверкнул на Вернона злым золотом глаз, — в твоих землях, ебать тебя через колено, Вернон! Я думал, ты передушил всех белок еще три года назад!

— Я тоже так думал, — задумчиво подтвердил Вернон, присев на корточки рядом с эльфкой, — но эта не похожа на беличьего недобитка.

Ани, уже взявшая себя в руки и продолжавшая лишь тихо икать и всхлипывать, высвободилась из рук Ламберта и, пошатываясь, подошла к Роше. Внимательно посмотрела на эльфку. Ведьмак тоже приблизился и вдруг придирчиво хмыкнул.

— Ни хрена себе, — заявил он, — да в ней магии, как во всех Кейриных цацках, вместе взятых. Медальон так и пляшет.

Роше присмотрелся внимательней. На бесчувственной девушке не было ни одного украшения, даже колечек в ушах, которые так любили молодые эльфки.

— Может, это след ее пугача? — с сомнением спросил он, но Ламберт отмел его предположение, презрительно хмыкнув.

— Не спорь с профессионалом, — заявил он с достоинством, — если я говорю, что эта девчонка сама, как сотня этих пугачей, значит, так оно и есть.

— Хватит спорить, — решительно осадила мужчин Ани, — заберем ее во дворец, и там ты ее допросишь, отец.

Вернон, все еще пристыженный медленностью своих реакций, покорно кивнул. Он поднял эльфку на руки — та, казалось, почти ничего не весила, как сбитая на лету птица — перекинул ее через свое седло и сел на коня. Спутники последовали его примеру — Ламберт предложил Ани поехать вместе с ним, а ее лошадь повести рядом, но королева наотрез отказалась.

У самых городских ворот незнакомка начала приходить в себя. Она зашевелилась в седле, застонала, потом дернулась, попыталась соскользнуть, но Роше твердо придержал ее за пояс зеленой куртки. Эльфка покорно обмякла, и теперь только прерывисто шумно дышала, низко опустив голову.

Добравшись до дворца, Вернон, взвалив девушку на плечо, сразу отправился на нижний уровень, в темницу. Обычно он предпочитал допрашивать пленных в иной обстановке, сбивая их бдительность и делая так, чтобы страх мрачных тюремных сцен не мешал развязываться их языкам. Но на этот раз он был так зол — и на то, что случилось, и на самого себя — что решил не миндальничать. Роше не хотел, чтобы Анаис следовала за ним, но королева, конечно, настояла на своем.

За узким щербатым столом, об который прежде слишком часто прикладывали лицом непокорных узников, эльфка сидела, понурив плечи, и не глядя на своих тюремщиков. В душной мрачной обстановке она выглядела еще более хрупкой, чем на лесной тропе, но внешний вид не мог обмануть Роше — эльфка не была ни обычной разбойницей, ни случайной охотницей за оренами. Она целилась в Ани, зная, на кого нападала, и намереваясь довести начатое до конца, чего бы ни стоило — опытному взгляду, взращённому долгими годами службы чутью это было так же очевидно, как бледность ее красивого лица и видимая беззащитность. Роше уселся напротив девушки, сцепив пальцы на столе перед собой. Анаис расположилась в углу камеры — подальше от пленной. Ламберт же занял стратегически выгодную позицию у двери — вздумай эльфка сопротивляться, он пресек бы малейшую попытку парализующим ведьмачьим знаком.

И девушка, и Роше долго молчали. Он не ждал конечно, что она заговорит первой, но давал эльфке прекрасную возможность испугаться, прислушаться к окружающей тишине и осознать, что сопротивление было бесполезно.

— Имя, — наконец четко обронил Вернон, обманчиво негромко и спокойно, точно сперва решил попробовать договориться по-хорошему.

Эльфка медленно подняла голову, и в глубине ее прозрачных глаз мелькнул странный золотой отблеск. Она улыбнулась, и от улыбки этой даже опытному Вернону стало не по себе.

— Имя, — повторил он настойчивей.

— Ава, — едва слышно прошелестела эльфка, и Роше вдруг вспомнил ее.

Он видел это лицо всего однажды — много лет назад, в рассветных сумерках туссентской осени, когда всей семьей — он сам, Иорвет и маленький Иан — они выбрались в предместья Боклера, чтобы посмотреть выступление Труппы Огненного Яссэ. Это была роковая ошибка, и Вернон слишком часто прокручивал тот день в памяти, пытаясь найти запоздалый способ избежать фатальной встречи, чтобы сейчас не узнать ту, кого огненный маг, пытавшийся убить Иана, называл своей дочерью.

— Ты пыталась убить королеву Темерии, Ава, — выговорил он очень четко, чтобы каждое его слово дошло даже до самого затуманенного сознания, — ты знаешь, чем это грозит тебе?

— Не ее, — тихо возразила эльфка, — только ее выблядка.

Роше услышал, как за его спиной Ани поперхнулась вздохом от злости. Сам он продолжал смотреть на Аву твердо и прямо, хотя в груди у него закипала жгучая ярость.

— Я знаю, кто послал тебя, — продолжал Вернон нарочито мягко, — и я знаю, что ты — только орудие в его руках. Потому, если сейчас ты расскажешь мне правду, укажешь, где найти Яссэ, королева будет к тебе милосердна.

Он чувствовал, что Ани готова была ринуться вперед, разбить эльфке лицо кулаками, приговаривая, что Роше заблуждался, но королева оставалась неподвижной. После неудачного покушения в розовом саду Фергус рассказал Ваттье и Роше все, что ему удалось узнать о бывшем наставнике Иана — и о том, что тот был связан судьбой с тем, кто занимал Нильфгаардский трон, и о том, как намеревался использовать Иана в своих целях — и даже о смертельном артефакте, подаренном молодому Императору, который Иан успел уничтожить. И теперь, глядя в пустые глаза Авы, Роше мысленно складывал воедино детали сложной мозаики. Яссэ намеревался уничтожить того, кто, по его мнению, и так лишился бы трона в ближайшее время из-за своей мягкости и нерешительности, но, потерпев неудачу и узнав, что у престола Нильфгаарда вскоре должен был появиться наследник, пола которого никто не знал, нацелился на нерожденного ребенка и его мать, решив уничтожить одним махом две угрозы самому себе.

Ава улыбнулась — бездумно и ласково, словно не поняла ни единого слова из того, что сказал ее тюремщик, и ничего не ответила.

— Может, велеть принести твои инструменты? — подала вдруг голос Ани, — они-то уж точно развяжут ей язык?

К пыточным устройствам после окончания Третей Северной Войны Роше прибегал очень редко. Преступники, попадавшие к нему в руки, заранее знали, с кем имели дело, и обычно раскалывались до того, как Вернон начинал им по-настоящему угрожать. Но Ава смотрела на него бесстрашно — как глупый младенец на огонь в камине.

— Боюсь, это не поможет, — ответил за Роше Ламберт, — если на ней лежат какие-то чары, она ничего не скажет. Этот ебаный Яссэ наверняка позаботился о том, чтобы мы ничего не могли из нее вытянуть, даже если переломать ей все пальцы. Тут нужна чародейка.

В камере повисла напряженная тишина. Роше знал, на кого намекал ведьмак, но Ани, снова презрительно хмыкнув, произнесла, еще немного поразмыслив:

— Я свяжусь с Виктором. Пригласим Филиппу.

— С чего Филиппе нам помогать? — уязвленно переспросил Ламберт.

— Кроме того, это внутреннее дело Темерии, — поддержал его Роше, — я не хотел бы привлекать реданскую советницу…

— Виктор доверяет Филиппе, — твердо оборвала его Ани, — и она — единственная достаточно мощная магичка, которая еще ни разу не предала меня.

Вернон хотел напомнить названной дочери, что десять лет назад Филиппа наложила проклятье на Иана, добиваясь свержения его отца с регентского кресла, но понял, что спорить с молодой королевой бессмысленно. Он бросил на Ламберта быстрый взгляд через плечо и кивнул.

— Пусть будет Филиппа, — вздохнул Роше.

Реданская чародейка соизволила явиться только к вечеру. Все время ожидания Ани провела, расхаживая из угла в угол бывшего кабинета Фольтеста, не говоря ни слова. Роше пытался осадить ее, напомнить, что в ее положении, да еще и после пережитого в лесу испуга, королеве не стоило так волноваться, но Анаис хватило одного тяжелого взгляда, чтобы он подавился своими словами. Теперь речь шла уже не о ней самой, и даже не о Фергусе — а материнский гнев не знал верного мерила, и Вернону был недоступен.

Поприветствовав королеву вежливым поклоном и выслушав подробности произошедшего, Филиппа сразу распорядилась отвести Аву в бывшую лабораторию Кейры и заперлась там вместе с эльфкой, велев всем держаться подальше. Ани к этому моменту уже очевидно совершенно вымоталась, но старалась держаться все так же прямо и твердо. Ламберт, не отходивший от подопечной ни на шаг, придержал ее под локоть, когда королева покачнулась на очередном шаге, и заботливо усадил ее в глубокое кресло. Роше остался стоять поблизости, все еще не решаясь подойти вплотную и взять ладонь дочери в свою, хотя пальцы буквально жгло от желания это сделать.

Ани, бледная до синевы, поникла в мягких объятиях кресла и прикрыла глаза.

— Ты, малышка, так без всякого Яссэ угробишь свое чадо, — весомо заявил Ламберт, и Роше досадливо поморщился — у него на языке вертелась примерно такая же фраза, но он проглотил ее, не высказав.

— Я в порядке, — буркнула Ани, но голос ее звучал сдавленно и слабо, — я не успокоюсь, пока мы все не выясним.

— Да чего тут выяснять, — пожал плечами ведьмак, присаживаясь на ручку ее кресла, — если то, что говорил о Яссэ Гусейшество — правда, то допрос Авы ничего не даст, даже если она поставит на карте крестик, указывая нам его местоположение. Пока на троне Нильфгаарда сидит Император, этот хрен неуловим и неубиваем.

— Я в это не верю, — покачала Ани головой. Ее ладонь в защищающем нежном жесте опустилась на едва наметившийся живот, — должен быть какой-то способ добраться до него, не убивая ни Фергуса, ни его братьев, ни моего ребенка.

Роше, до сих пор не в силах обуздать собственные несущиеся вскачь мысли, а потому хранивший суровое молчание, задумчиво посмотрел на дочь. Идея — противоречащая здравому смыслу, глупая, совершенно безумная — постучалась ему в голову так отчетливо, что прокатилась вспышкой боли от переносицы до затылка. Он поджал губы и прикрыл глаза, не глядя на Ани — предлагать королеве нечто подобное и в лучшие времена было бы дурной затеей. А сейчас, движимая природными инстинктами и собственной яростью, она и вовсе могла вытолкать его вон, едва он бы открыл рот. Нужно было все хорошо обдумать, может быть, поговорить с Филиппой или с Ваттье де Ридо — ради благополучия своей семьи, к которой Роше причислял и Фергуса, и Ани, и крохотного человечка у нее в животе, Вернон готов был связаться с этими личностями, самыми скользкими на всем Континенте.

Филиппа вошла в кабинет без стука. За окнами уже стояла глубокая ночь, и Ани успела задремать в своем кресле, а мужчины беззвучно расселись по комнате, охраняя ее сон. Но, когда дверь хлопнула, впуская бесцеремонную чародейку, королева вздрогнула и проснулась.

— Очень любопытный случай, — без прелюдий заговорила Филиппа так, словно рассказывала о вскрытии особенно крупного чудовища, пойманного на болотах, — я никогда прежде такого не видела, и хотела бы, чтобы у меня было больше времени на изучение этого феномена, — наткнувшись на тяжелый взгляд Ани, чародейка коротко усмехнулась, — на юной особе не лежит ни чар, ни проклятья, как вы предполагали, — с надменным превосходством в голосе продолжала она, — она сама — своего рода магический артефакт.

Ламберт и Роше непонимающе переглянулись, а Ани выпрямилась в кресле и стиснула пальцами подлокотники. Именно такого эффекта Филиппа, видимо, и дожидалась. Выдержав театральную паузу, она продолжила тоном, каким Иорвет обычно читал свои лекции студентам-первогодкам.

— Судя по всему, она — результат неизвестного прежде вида некромантии, — Филиппа произнесла это слово с легким придыханием, словно само звучание его было ей противно, — она живет за счет помещенного ей в грудь взамен живого, артефактного сердца. Ее тело совершенно функционально, она не дух и не восставший мертвец — операция, судя по всему, была проведена по живому, или в первые минуты после смерти. Это техника, схожая с той, что была применена на моих глазах, но использованные мной заклятья способны воссоздавать ткани тела, а не заставлять мертвое жить. Через этот артефакт его создатель контролирует несчастную девушку — отдает приказы, защищает от опасностей, магического воздействия и всего в таком роде. Мне пришлось очень постараться, чтобы пробить эту защиту.

Ани бездумно кивнула, будто благодаря чародейку за старания.

— У артефакта очень любопытная сигнатура, — та снисходительно улыбнулась молодой королеве, — я никогда такой не встречала. Это некий симбиоз запретной огненной магии и энергии, природы которой я понять не смогла — должно быть, некроматической. По следу этого артефакта можно было бы безошибочно вычислить его создателя — даже обычным кристаллом-поисковиком. Но для этого придется извлечь сердце из ее груди… со всеми вытекающими последствиями.

— Ну так извлекайте! — выкрикнула, не сдержавшись Ани, но Филиппа мягко покачала головой.

— Есть еще одна вещь, которую вы должны знать, пока я не приступлю к вивисекции, — заметила она, — я уже сказала, что тело девушки совершенно функционально, неотличимо от живой плоти. И это тело, судя по всему, способно не только к жизни, но и к воспроизведению.

— Что это значит? — спросил Ламберт, и в тоне его звучала задумчивая растерянность бесталанного ученика, задающего заведомо глупый вопрос. Филиппа сдержанно фыркнула.

— Девушка беременна, — пояснила она.

Мужчины тревожно переглянулись, но Ани лишь зло сжала кулаки.

— Она хотела убить моего ребенка, — выплюнула она, — почему я должна жалеть ее… выблядка?

Филиппа покачала головой почти как Виктор, если при нем Ламберту доводилось крепко ругнуться.

— Я обследовала плод, пока защита не сомкнулась обратно, — пояснила чародейка терпеливо, — он совершенно невредим, развивается, соответственно сроку… но это не главное. Судя по моим наблюдениям, будущее дитя родится Истоком, его магическое ядро формируется вместе с сердцем и внутренними органами. И я уже сейчас смогла прочесть его сигнатуру. И схожую энергетику я уже ощущала некоторое время назад, пусть и очень слабую, — взгляд странных вишневых глаз остановился на Роше, — когда была спешно вызвана к постели вашего сына, Вернон.

Сердце Роше сделало кувырок в груди, и он почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Ламберт и Ани, чей гнев мгновенно поугас, уставились на него, как на диковинного зверька в клетке, а он просто не знал, что на это ответить. Об Аве Иан иногда рассказывал в своих письмах. Но, видимо, избегал очень важных подробностей.

— И… что делать? — тупо спросил он, спешно сглотнув добрую сотню других вопросов.

Филиппа независимо пожала плечами.

— Если артефактное сердце извлечь, девушка умрет, — ответила она, — а плод еще слишком мал, чтобы выжить за пределами ее тела.

Ани, хмуря светлые брови, сверлила названного отца взглядом.

— Мы не можем просто отпустить ее, — произнесла королева наконец, но уже без прежней непреклонной уверенности, — и держать здесь, пока она не разродится — тоже.

— Не можем, — подтвердил Роше ледяными непослушными губами. Разум подсказывал ему — плод путешествий Иана с цирковой труппой не стоил того, чтобы рисковать жизнью никого из его семьи. Даже если артефакт из груди Авы оказался бы бесполезным в поисках Яссэ, оставлять ее в живых было неправильно. Но сердце его болезненно ныло, теперь борясь за каждый тяжелый удар. Тот, кого Филиппа называла «плодом», жил и рос внутри той, что хотела убить Ани и ее ребенка. Но за дела своей матери и ее господина нести ответственность был не должен.

— Есть один способ, — выдержав еще одну драматичную паузу, снова заговорила Филиппа, — не слишком надежный, балансирующий на грани запретной магии, но иного выхода я не вижу. — слушатели снова воззрились на нее, и проклятая сова, заметил Роше, буквально купалась в их взглядах, как в нагретом солнцем песке. — в своем исследовании Катрионы Кейра нашла способ пересаживать здоровые органы взамен пораженных болезнью, — чародейка улыбалась, — тело Авы на данный момент нельзя считать мертвым — а, значит, подобная операция могла бы сработать. Можно заменить артефактное сердце живым. Я не гарантирую, что оно прослужит так долго, как обычный орган, но сигнатура плода — очень мощная уже на таком сроке — поддержит его, и до рождения ребенка девушка дотянет точно. Что будет потом — я не знаю.

Ани послала Роше долгий задумчивый взгляд, и он не отвел глаз.

— Делайте, — наконец сухо распорядилась королева, — вам понадобится живое сердце?

— В лечебницу Святого Лебеды часто доставляют безнадежно больных или смертельно раненных пациентов, — ответила Филиппа деловито, — ждать нужного момента едва ли придется долго. Но есть одна проблема, — она вздохнула, покачала головой и отчего-то искоса поглядела на Ламберта, — в этой операции я могу только ассистировать, сама техника мне знакома только в теории. Провести ее сможет только Кейра.

Ани сглотнула комок в горле, и пальцы ее снова быстро сжались в кулак. Ламберт старался не смотреть на нее, пряча глаза, но все равно бросал на королеву отрывочные быстрые взгляды.

— Пусть будет так, — наконец процедила королева и медленно поднялась на ноги, — благодарю, Филиппа. Я не забуду того, что вы для нас сделали.

— Пустое, — улыбнулась чародейка, — я служу науке и королю Виктору. А он очень обеспокоен вашим благополучием, Ваше Величество.

Когда Филиппа удалилась восвояси, а Ламберт отправился в Университет к Кейре, Роше на руках отнес совершенно обессиленную королеву в ее спальню, уложил в постель, как маленькую девочку, избавив ее от сапог и неудобной одежды, и на всю ночь остался у ее постели, охраняя сон.

Долгие часы, пока за окнами не начало светать, Роше провел в размышлениях. Новый элемент, появившийся в его плане, делал его из совершенно безумного и невыполнимого головокружительно сложным, но это уже был заметный прогресс. К утру Вернон твердо знал две вещи. Во-первых, к задуманному необходимо было привлечь чародеек, а во-вторых, Иан ничего не должен был узнать об Аве и ее ребенке. Это было сложное решение, и Роше, утверждаясь в нем, начал смутно понимать Иорвета, который все время, пока они были вместе, держал при себе много тяжелых тайн — как, например, та, чем эльф заплатил за жизнь их сына. Он заключил сделку с тем, кто продал ему магическое зеркало, сохранявшее молодость его человека, показал оставленный демоном знак на своей груди, но о цене, которую заплатил, молчал, как бы Роше его ни расспрашивал. Вернон намеревался докопаться до правды, но пока это не было первостепенным вопросом. Сейчас же он собирался пойти по тому же пути. Но, скажи человек Иану правду, весь его план, и без того опасно шаткий, мог пойти прахом.

Утром Ани проснулась разбитой и больной. Она добрых полчаса провела в отхожем месте, а потом столько же умывалась холодной водой, а, когда вернулась — бледная, но сосредоточенная и серьезная — в дверь ее покоев робко постучали. Роше, дожидавшийся возвращения дочери в том же кресле, в котором провел всю ночь, не двинулся с места, хоть и подобрался, готовый защищать Ани. Та открыла дверь сама. На пороге стояла Кейра.

Чародейка улыбалась, но в ее светлых глазах стояла глубокая мутная грусть. Анаис, увидев ее, попятилась, но не велела бывшей подруге немедленно убираться.

— Филиппа еще не прибыла, — заявила она холодно, — и сердце для пересадки еще не доставили. Ты могла прийти позже.

— Я хотела, — Кейра на миг опустила взгляд, потом снова взглянула на Ани — на этот раз с надеждой, — я думала, мы успеем поговорить.

— Я не в настроении разговаривать, — отчеканила Ани, и Роше со своего места заметил, как болезненно дернулись ее плечи. Он успел изучить и запомнить этот жест — молодую королеву снова начинало мутить.

— Тебе нехорошо, моя девочка? — отринув смущение, спросила Кейра, подавшись вперед, готовая сжать плечи Ани, но пока не решаясь, — что говорит твой лекарь?

Анаис слегка отпрянула от нее, прижала тыльную сторону ладони к губам и снова вздрогнула. Кейра, не замечая ее сопротивления, решительно приобняла ее за плечи и стремительно повела в дальний конец покоев, за плотную ширму. Роше наблюдал и видел, как Ани, сдавшись, поддавшись твердости знакомых рук, почти прильнула к Кейре и следовала за ней на нетвердых ногах.

— Я приготовлю для тебя подходящий эликсир, — приговаривала чародейка нежно, — этот коновал ничего не знает о тебе, конечно, он не смог тебе помочь. Не волнуйся, все будет в порядке.

Очень тихо, не привлекая к себе внимания, Роше поднялся со своего места, оставляя женщин наедине с женскими делами. Он всегда был не очень-то высокого мнения о Кейре, хотя в свое время она спасла жизнь Иану и все эти годы служила Ани, но в ее заботливом тоне, ее точных уверенных жестах сейчас не было ни капли фальши, и Вернон понимал, что вполне мог оставить дочь заботам чародейки. Раз оступившаяся, никому не дававшая вторых шансов, Кейра сама, похоже, надеялась его заслужить — и шла верным путем.

В Вызиме Роше пока нечего было делать. Оставив чародейкам чародейское, а Ани заботам Ламберта, сперва он отправился домой. Первым о своем плане он хотел рассказать Иорвету. Эльф — склонный к авантюрам до зубовного скрежета — мог узреть в его размышлениях все слабые места и разбить его идею в пух и прах — Вернон уже начинал почти надеяться на это. Он рассказал супругу обо всем, что произошло, избегая только самой щекотливой детали, а потом, не мудрствуя, теми словами, что приходили на ум, изложил свою задумку.

Иорвет слушал, не перебивая, и по его лицу невозможно было понять, согласен он со словами Роше или нет. Наконец, когда человек иссяк, супруг напряженно покачал головой.

— Ты ведь понимаешь, к чему это может привести, — произнес он очень тихо, — мы больше никогда их не увидим.

Именно эта деталь за всеми измышлениями оставалась до сих пор сокрытой от рассудка Роше. Он гнал ее, забивал поглубже, не давая помешать холодной логике рассуждений. Но Иорвет сразу ухватил суть и вывалил ее на глупого человека.

— Дело не в нас, — ответил он, немного помолчав, — это не имеет отношения к тому, чего бы мы хотели, и как сильно это огорчит нас. Мы сделаем это для Фергуса и для Иана — не для тебя и меня.

Иорвет опустил взгляд, молчал добрую минуту, потом коротко кивнул.

В Нильфгаард они прибыли вместе. Император, решивший, видимо, что супруги явились, чтобы навестить Иана, приветствовал их скупо, но даже за эти краткие мгновения, взглянув в пустые черные глаза Гусика, Роше понял, что, даже если этот его план провалится, он не перестанет пытаться. В тяжелом прямом взгляде Императора Нильфгаарда не было Фергуса, лишь бездушное благо Империи.

К Иану они заглянули совсем ненадолго — сын все еще оставался в полузабытьи, и очнувшись от него на несколько минут, поговорил с родителями приветливо, но совершенно пусто. Сказал, что чувствует себя гораздо лучше — сын учился заново управлять своим телом, и уже научился ходить, почти не держась за стены и мебель. Ни Роше, ни Иорвет не стали заводить речь о Фергусе, эльф лишь пообещал сыну, что теперь никуда не уедет, пока тот окончательно не окрепнет.

— А потом мы заберем тебя в наш новый замок, — улыбнулся Иорвет, и Роше знал, что это была благая ложь, — станешь баронетом, разве не замечательно?

— Замечательно, — равнодушно откликнулся Иан, и веки его снова тяжело смежились.

Перед Ваттье де Ридо, удивленным такому вниманию к своей персоне, пришлось выложить на стол все карты. Когда Роше излагал свой план Иорвету, он казался почти выполнимым, совершенно продуманным и четким, но под пристальным черным взглядом нильфгаардского разведчика человек вдруг растерялся. Это были больше не умозрительные конструкции, которые пришли к нему в ночной тишине под аккомпанемент ровного дыхания Анаис — это были судьбоносные, непоправимые решения, которым суждено было изменить — или сломать жизни тех, кого Роше любил всем сердцем.

Но ему на помощь пришел Иорвет. И в его устах план зазвучал гладко и логично, точно это вовсе не Вернон породил его в порыве отчаяния, а его эльф вынашивал эти идеи долгие дни или даже месяцы. Ваттье выслушал его, перебрал пальцами по столу.

— Слишком много участников, — заявил он наконец, — и слепых пятен. Как именно мы это устроим? Если браться за дело, ни у кого не должно остаться сомнений. И я не стал бы доверять столь важное дело чародейкам.

Вернон и Иорвет переглянулись. В глазах супруга Роше прочел то же сомнение, что высказал старый разведчик, но Ваттье, похоже, уже ухватился за эту возможность и сам начал отвечать на собственные вопросы.

— Праздник Солнцестояния через две недели, — сообщил он, — главные торжества пройдут в Вызиме, а защита темерской столицы оставляет желать много лучшего. — он снова пристально посмотрел на Роше, — вы ручаетесь за эффективность этого артефакта? Не хотелось бы столкнуться с очередной пустышкой.

— Я — не чародей, — пожал плечами Роше.

— Я тоже, — подтвердил Ваттье, — значит, без этих сук не обойтись.

— Есть еще одна проблема, — встрял Иорвет, и у Роше сердце замерло от тревоги, — Император. Кто-то должен убедить Фергуса, что иного выхода нет.

Ваттье де Ридо тонко улыбнулся, изогнулась аккуратная линия черных усов.

— Императора я беру на себя, — пообещал он.

После этого разговора Роше оказался почти выведенным из неумолимого течения событий. Иорвет, как и обещал, остался в Нильфгаарде — он должен был подготовить Иана. Вернон же вернулся в Вызиму и теперь следил за происходящим пристально, но издалека.

Операция чародеек, как ему сообщили, прошла успешно. Извлеченный артефакт, пока сама Филиппа не успела наложить на него загребущие совиные когти, был передан нильфгаардской разведке и мастеру Риннельдору. Знающий, хоть и потерял большую часть доверия Императора, был ему по-прежнему верен, и оставался единственным, кто мог применить золотое сердце Авы по назначению. Сама девушка, погруженная в магический сон, восстанавливалась после операции, и Кейра пристально следила за ее состоянием, докладывая о своих наблюдениях Ани.

Роше отрадно было видеть, что после возвращения чародейки королеве становилось лучше с каждым днем. Мучительные приступы тошноты отступили, и прежде часто бледная и усталая, Анаис теперь выглядела здоровой и полной сил. Она словно дала себе волю, перестала контролировать и одергивать собственное тело, поддавшись его неминуемым изменениям. Ее походка и жесты стали мягче и плавнее, за считанные дни округлилось и расцвело мягкими красками ее лицо, казалось, даже голос стал глубже и тише, но при этом королева держалась уверенно и решительно, как прежде.

Подготовка ко Дню Солнцестояния в столице шла полным ходом. Вызима, привыкшая к праздникам, дышала ароматами цветов, выпечки, солнца и мускуса. Во дворце принимали прибывших по случаю торжества послов и важных гостей, а простые горожане украшали улицы гирляндами и фонариками, и за всей этой радостной суетой Роше сложно становилось поверить, что его план, подхваченный де Ридо и уже приводимый в исполнение, мог сработать. Он чувствовал себя посланником злой воли, готовящимся испортить всем веселье, бросить мрачную тень на ясное летнее Солнце. Но иного пути больше не было.

Император прибыл в Вызиму утром перед началом торжеств. Ваттье, как и обещал, подготовил его к тому, что должно было произойти, и, к своему удивлению, здороваясь с Фергусом, Роше заметил в его взгляде знакомый свет — Гусик, должно быть, доведенный до предела отчаяния, готов был ринуться в опасную задумку с головой, как прежде — в запретное приключение с другом. И это был решающий, последний довод, чтобы довести начатое до конца.

По старой традиции, королевская чета, начав свой путь от ворот дворца, должна была проехать в открытой карете по улицам Купеческого квартала, оттуда — по древнему мосту попасть в Храмовый и, добравшись до Торговой площади, бросить первый факел в ритуальный праздничный костер. До этого дня Анаис считала эту традицию дикостью и ерундой, хотя с детства вынуждена была принимать в этом участие. После замужества она отдала почетное право бросать факел Фергусу, и тот, не привыкший к северным традициям, не видевший в них смысла, делал это обычно с растерянным отстраненным лицом — в Нильфгаарде на подобном костре могли разве что сжигать очередного предателя.

Но сегодня Ани была весела и взволнована. Рука об руку с Фергусом, облаченная в простое голубое платье, аккуратно сшитое точно по фигуре, такое узкое, словно королева хотела всем и каждому продемонстрировать изменения своего тела, с венком из белых лилий на голове, она взошла на украшенную цветами и лентами повозку. Ламберт, Роше и несколько гвардейцев должны были ехать позади почетным эскортом, и, садясь в седло, Вернон перехватил взгляд ведьмака. Тот тоже был посвящен в готовящийся план, даже предложил практическое решение для его исполнения, и теперь, похоже, волновался, как мальчишка — это было заметно, даже несмотря на мутации. Роше, у которого и самого желудок сжимался от страха, ободряюще улыбнулся Ламберту, и кортеж тронулся.

По улицам Купеческого квартала императорская чета ехала под звуки веселой музыки, приветственные крики толпы, и супруги не скупились на то, чтобы махать руками и улыбаться подданным. Под копыта коней, везущих карету, бросали букеты цветов, розовые лепестки и яркие ленты, и черная брусчатка становилась такой пестрой, что у Вернона зарябило в глазах — чем ближе подъезжали они к Торговой площади, тем сильнее его начинало мутить, и он поспешил взять себя в руки, чтобы не опозориться на глазах у праздничной толпы.

В Храмовом квартале крики и музыка стали громче и задорней. Казалось, каждый житель Вызимы, мало-мальски способный держать в руках лютню, флейту или барабан, считал своим долгом изобразить нечто, напоминающее темерский гимн или, на худой конец, разудалую трактирную песню. Ани, держась за руку Гусика, поднялась на ноги, помахала взорвавшейся криком толпе, а потом заботливо — и, пожалуй, чуточку слишком театрально — погладила себя по слегка выступающему животу. Горожане, верно истолковав ее жест, разразились криками «Слава Анаис!», «Долгие лета!» и «Темерия!» Вернон опустил голову, пряча улыбку — его малышка давно научилась быть той королевой, которую любили все, забыв о ее происхождении, о неверных поступках, о браке с нежеланным оккупантом. Она была с ними одной крови, и ее дитя темерцы уже любили, как и ее саму. Вернон был уверен, что вскоре и жители Нильфгаарда должны были поддаться этому простому очарованию, стойкости и милости прекрасной Императрицы, подарившей им наследника престола.

На Торговой площади был возведен высокий конус заготовки для праздничного костра. Роше знал, что эта традиция, пусть диковатая, но беззаветно почитаемая темерцами, в реданских гостях вызывала не самые приятные воспоминания — но их тяжелая память придавала Солнцестоянию новый смысл. В Темерии на этот праздник жгли костры, чтобы осветить самую короткую ночь года, и словно принося обет — ни один живой — чародей, человек или нелюдь — никогда больше не взойдет на такой костер.

Кортеж замедлился, толпа на площади расступилась, и Фергус, поднявшись на ноги, легко спрыгнул на усыпанную цветами брусчатку. Подал руку Ани, помогая ей выбраться вслед за собой. Горожане притихли. Один из гвардейцев — самый молодой, почти мальчишка, надевший голубую кирасу не позже минувшей зимы, подал Императору зажженный факел, но Фергус, взяв его левой рукой, позволил Ани ухватиться за древко поверх своей ладони. Толпа послушно ахнула. Сын своего отца, молодой Император знал толк в парадах, празднествах и других представлениях, так радовавших толпу, помогавших ей смотреть на яркий огонек, не отвлекаясь на подступающую мрачную мглу.

Так, держа факел, обмениваясь ласковыми взглядами, Император и Императрица неспешно, давая людям разглядеть себя, проникнуться торжественностью момента, подошли к кругу будущего костра. Остановившись, они повернулись к толпе и, подняв факел выше, окинули людей взглядами. Горожане притихли, зачарованные священнодейством, и Ани, еще раз улыбнувшись, кивнула Фергусу.

Они бросили факел точно в центр аккуратно уложенных поленьев, взялись за руки и отступили на несколько шагов, пока оранжевое пламя охватывало сдобренное маслом дерево — Роше знал, что в этот раз масло было вовсе не то, что применялось обычно.

Костер взметнулся к светлеющему небу, и толпа готова была вновь огласиться радостными криками, но в тот момент, когда пламя, гудя и ширясь, охватило весь конус дров, в дрожащей рамке огня проступила высокая тонкая фигура, и в следующий миг Яссэ — улыбающийся, словно представлял выступление одного из своих артистов — ступил на площадь. Толпа изумленно ахнула, зазвенело оружие гвардейцев, готовых ринуться защищать своих правителей, но порождение пламени было стремительней их всех. Яссэ театрально взмахнул рукой. Гусик, выкрикнув пронзительное «Нет!» бросился вперед, заслоняя собой застывшую растерянную Ани, и в следующий миг отшатнулся, падая ей на руки.

Над площадью воцарилась жуткая гнетущая тишина. Яссэ, не успев разве что показушно поклониться толпе, отступил обратно в огонь и бесследно исчез, а Ани, упав на колени и сжимая в объятиях неподвижное тело Фергуса, пронзительно закричала.

Сквозь вновь заволновавшуюся толпу к императорской чете, обгоняя гвардейцев, мчался Ламберт. Быстро спешившийся Роше спешил за ним, расталкивая горожан.

Из самого центра груди Фергуса, окруженный небольшим ореолом алой крови, торчал длинный черный шип, еще слегка тлевший на наконечнике. Ламберт рухнул на колени рядом с Ани, отвел в сторону ее руки, хотя королева продолжала кричать и сопротивляться. Ведьмачьи жесты были точны и стремительны — он выдернул шип, ощупал Фергуса, попытался обнаружить пульс — сперва на запястье, потом на шее, но наконец, когда Роше все же смог вырваться из толпы и схватить в крепкие объятия рыдающую Ани, Ламберт уронил руки, опустил плечи и коротко покачал головой.

— Нет! — Ани дернулась из рук Роше, стараясь дотянуться до бездыханного Фергуса, — Гусик! Нет! Нет!

— Тише, моя милая, — прошептал Вернон, понимая, что, кроме Ани, его никто больше не слышал, —Тише. Все кончено.

 

========== Делу венец ==========

 

Сердце лета

В распахнутое высокое окно вползали серебристые туссентские сумерки. Бархатная ночная тень изгоняла мучительную летнюю жару, и прохладный ветер, пропитанный ароматами меда и речного ила, касался легких белоснежных занавесей. Час был уже довольно поздний, но из сада все еще доносились звонкие детские голоса и смех — Лита гордо демонстрировала братьям свои новообретенные магические умения, и пусть фокусы ее были простыми и незамысловатыми, красивыми, но бесполезными, они вызывали в мальчишках целую бурю восторга. Они, не совещаясь, признали, что сестра достойна составлять им компанию в будущих подвигах, и уже принялись решать, с какого великого свершения начать теперь, когда с ними была настоящая чародейка.

Филиппа, чуть пригубив вино в высоком хрустальном бокале, выдвинула белого офицера и, проведя его через все поле, остановила прямо напротив черного ферзя. Эмгыр устало посмотрел на доску — он понимал, что безнадежно проигрывает, но не спешил сдаваться. Он сидел очень прямо в высоком деревянном кресле, поместив одну руку на резной подлокотник, и к вене у его локтя тянулась длинная гибкая трубка, присоединенная к замысловатому алхимическому устройству, подающему целебный эликсир прямо в его жилу. Чудесный аппарат был изобретением Эмиеля Региса — вампир, хоть и не занимался больше лечением бывшего Императора, не торопился покидать своего подопечного, и теперь всячески помогал Филиппе, должно быть, надеясь изучить ее методы и понаблюдать за их результатами. Страсть настоящего ученого была чародейке близка и понятна, и она, конечно, не возражала. Тем более, что помощь Региса оказывалась ей чрезвычайно полезной. Лекарство, которое она много лет пыталась создать для Адды, наконец было закончено, и, судя по жизненным показателям пациента, работало именно так, как предполагалось. Новые переливания крови, к которым прежде прибегал изобретательный коллега, были бывшему Императору больше не нужны, и таинственная болезнь, природу которой Филиппа все еще надеялась изучить подробней, чтобы пресекать такие случаи в будущем, отступала.

Эмгыр, еще немного подумав, сделал свой ход — попытался заслонить ферзя одной из двух оставшихся пешек, поставив ее на пути офицера, но Филиппа только этого и ждала. Выведенным из-под удара конем она атаковала оставшегося без присмотра короля.

— Шах, — мягко сообщила она.

Эмгыр усмехнулся.

— Кроме вас, так же агрессивно со мной осмеливались играть только два человека, — сообщил он негромко, прикрыв веки и чуть передернув плечами — Филиппе показалось, со скрытым раздражением, — Вернон Роше, который вообще никого никогда не боялся, и мой сын.

Чародейка бросила на собеседника быстрый пристальный взгляд. С похорон Императора Фергуса прошло больше месяца, и до сих пор Эмгыр упорно избегал разговоров о нем — причем не только с Филиппой, с которой судьба свела их случайно, но даже с Литой. Узнав о смерти старшего брата, маленькая принцесса проплакала целую неделю. Она забросила учебу, отказывалась разговаривать с наставницей и с верным Детлаффом, почти ничего не ела, и чародейка даже начала сомневаться, не ошиблась ли она, скрыв от своей подопечной правду. Лита не была болтушкой и бережно хранила собственную тайну, она едва ли стала рассказывать кому-то о том, что на самом деле приключилось с Фергусом в День Солнцестояния, но глава Нильфгаардской разведки, главный ответственный за проведение операции, настаивал на молчании. Филиппа, которая старалась свести собственное участие в этой авантюре к минимуму, принимала те условия игры, которые ей предлагали, но смотреть в грустные заплаканные глаза Литы ей было тяжелее с каждым днем. Сложно было представить, каково было родителям принцессы, которые тоже вынуждены были хранить молчание.

Но дни шли, складывались в недели, и безутешное горе маленькой девочки постепенно превращалось сперва в глубокую тихую тоску, а потом — в светлую печаль, плодородную почву для добрых воспоминаний. Детское сердце заживало быстро, и Филиппа, знавшая о боли потерь не понаслышке, даже слегка завидовала той легкости, с которой Лита справилась со своим горем. Она даже согласилась — и с радостью — на свой день рождения навестить родителей в их поместье, и праздник, отгремевший накануне залпами фейерверков над бескрайними туссентскими полями, прошел довольно весело и беззаботно. Чародейка была убеждена — первая настоящая потеря в жизни юной ученицы, не сломавшая ее, должна была помочь Лите отточить мастерство, стать топливом для будущих познаний, восполнить лакуны там, где Лите не хватало природного таланта. И на деле выходило, что вся эта неприятная история оборачивалась для принцессы как нельзя лучше.

— Я рада составить вам компанию, — сдержанно улыбнулась Филиппа, — признаюсь, если бы пару десятков лет назад мне сказали, что я стану играть в шахматы с Императором Эмгыром вар Эмрейсом, мой смех был бы слышен по эту сторону Яруги.

Эмгыр усмехнулся.

— Я не Император, — сухо возразил он, и чародейка скептически изогнула бровь.

— О, безусловно, — подтвердила она, — формально, Император Нильфгаарда еще находится во чреве матери, и явит себя подданным не слишком скоро, и даже главой Регентского совета была избрана Ее Величество Анаис, но мы с вами оба знаем, кто на самом деле будет управлять Империей, пока юный властодержец не научится хотя бы произносить слово «Нильфгаард» без запинки.

Эмгыр медленно покачал головой.

— Четырнадцать лет — это очень долгий срок, — заметил он, — а я — всего лишь человек, чья жизнь, к тому же, зависит от вашего мастерства.

— Это правда, — спокойно подтвердила Филиппа, — я смогла излечить вас от хвори, но не могу победить старость — и никто не может. Но малютка Император успеет набраться мудрости у своего знаменитого деда, пока тот не покинет его навсегда. В этом можно не сомневаться.

Эмгыр плавно отодвинул короля на одну клетку назад, спрятав его за спину черного офицера, и неожиданно улыбнулся.

— Признаться, я никогда не рассчитывал мирно почить в собственной постели в окружении скорбящих потомков, — произнес он задумчиво, — и тот факт, что мой сын успел подарить мне внука, которого я смогу чему-то научить, это настоящее чудо. Остается надеяться, что уроки мои не окажутся так же тяжелы, как те, что я давал Фергусу.

— Вы воспитали достойного правителя, — возразила Филиппа совершенно искренне. Мирное течение беседы, терпкое вино и благостное серебро подступающей ночи заставляли ее рассуждать откровенней обычного, и чародейка знала, что утаивать и осторожничать сейчас ей было ни к чему, — юный Фергус научился вести игру, в которой мало кто до него по-настоящему смог преуспеть, игру, в которой никогда не бывает победителей. Он просто не смог удержать раскаленные угли в ладонях, и можно ли его винить за это? В отличие от большинства современных правителей, он не хотел загребать жар чужими руками. Этому, полагаю, вы тоже его научили.

Еще один ход — Филиппа продолжала атаковать офицером, загоняя черного короля в угол. Эмгыр, следя за движением фигуры и не глядя чародейке в глаза, пожал плечом.

— Все полагают, что я пестовал и растил Фергуса себе на замену, вложил все свои силы в него одного, выковал из него такого Императора, каким сам никогда не решался быть, — заметил он, — но это не совсем так. На Анаис я потратил сил ничуть не меньше. Я всегда знал, что ей суждено стать Императрицей и спутницей моего сына, и, преодолевая отчаянное сопротивление поначалу, учил тому, как быть ею. Так что теперь, боюсь, Ее Величество не позволит мне взять управление моей страной в собственные руки, пусть Темерия и останется главным ее детищем и самым драгоценным сокровищем. Какая ирония.

Филиппа, склонив голову к плечу, вопросительно взглянула на собеседника, и тот мягко повел свободной рукой.

— Я убил короля Фольтеста, чтобы расширить границы Нильфгаарда, сломить сопротивление Севера, поставить его на колени и, может быть, уничтожить, — ответил он, — но теперь его дочь правит Империей, которую я строил вопреки таким, как она. Должно быть, в этом есть некая высшая справедливость. Дитя крови Фольтеста отомстит за его смерть.

— Это дитя и вашей крови тоже, — негромко напомнила Филиппа, пряча улыбку.

— И это — особенно иронично, — усмехнулся Эмгыр. — я потратил много сил, чтобы в свое время породниться с династией Севера, и вот, кажется, мне это наконец удалось.

Оба замолчали. Филиппа, не спеша делать следующий ход, задумчиво обвела глазами комнату, остановила взгляд на лице собеседника и несколько долгих мгновений изучала напряженный надлом его тяжелых бровей, чуть опущенные веки, изгиб упрямого рта. Она знала толк в чудовищах, изучала их, даже восхищалась их мощью и потенциалом. Но из всех драконов, стрыг и вампиров, с которыми ей приходилось иметь дело, люди оказывались опасней и могущественней всех. Любопытно, что сказал бы Сиги, увидь он ее сейчас?

— В нынешней ситуации, — вдруг снова заговорил Эмгыр, перебрав пальцами по лакированной гладкой столешнице, — Редании выпадает отличный шанс попытаться расширить свои границы, продвинуться дальше на Север или попытаться вернуть свободу части захваченных территорий.

— После того, что совершил ваш сын, он стал почти что национальным героем Темерии, — снисходительно улыбнулась Филиппа, — Фергус пожертвовал собой, чтобы защитить их любимую королеву, спас не только Анаис, но и ее дитя от коварного убийцы. Мало кто из воинов Севера может похвастаться чем-то подобным. Боюсь, королю Виктору, даже реши он предпринять то, о чем вы говорите, пришлось бы встретиться с нешуточным сопротивлением северян. Новый Император Нильфгаарда для них — больше не жестокий и подлый оккупант, в нем течет та же кровь, что и в них, он плод не войны, но любви Фергуса и Анаис. Разве не этого вы добивались?

— Иногда я думаю, что мне только кажется, что держу все нити в своих руках и могу заглядывать в далекое будущее, — вздохнул Эмгыр, — на деле же пути Предназначения оказываются куда сложнее, чем можно предугадать.

— Нет никакого Предназначения, — мягко возразила Филиппа, — есть власть вероятностей, и предугадать их не может даже самый пытливый разум.

За тяжелыми дверьми кабинета послышались быстрые легкие шаги, смех, потом кто-то настойчиво шикнул, и воцарилась тишина. Эмгыр и Филиппа переглянулись. Чародейка послала собеседнику короткую улыбку, и тот произнес, едва повысив голос:

— Заходите.

Лита ворвалась в кабинет первой. Она раскраснелась, аккуратно уложенные в тугие косы черные волосы растрепались, и голова юной принцессы походила на лик Нильфгаардского солнца. Чародейка почувствовала, как при виде широкой улыбки на лице девочки в груди у нее разлилось внезапное умиротворяющее тепло. По пятам за принцессой семенили младшие братья — не менее взволнованные, с одинаковым огнем воодушевления в зеленых глазах.

Лита окинула шахматную доску взглядом, недовольно поморщилась.

— Опять эти ваши занудные шахматы, — пожаловалась она, — глупее игры не придумаешь. Пиппа, ты и так дома все время играешь в них с Детлаффом!

— Прошу прощения, моя госпожа, — чопорно склонила голову Филиппа, — ваш отец попросил меня составить ему компанию.

Эмгыр наградил ее тяжелым взглядом союзника, которого только что сдали врагу с потрохами, вздохнул и улыбнулся дочери.

— Мы почти закончили, — сказал он примирительно.

— Это правда, — подтвердила Филиппа и двинула белую пешку по доске, запирая черного короля в ловушке, — вам мат.

— Вот и хорошо! — сразу приободрилась Лита, и близнецы нетерпеливо принялись подпрыгивать на одном месте за ее спиной, — папочка, хочешь я покажу тебе свою магию? Риэр и Мэнно считают, ты должен это увидеть!

Братья наперебой принялись убеждать отца посмотреть и восхититься, и Филиппа удовлетворенно откинулась на спинку своего кресла. Партия, проходившая далеко за пределами маленькой шахматной доски перед ней, была выиграна.

— Конечно, — покладисто согласился Эмгыр, поудобней устраиваясь в кресле и готовый удивляться, — я весь внимание, моя принцесса.

Межсезонье

Ламберт долил в свою кружку последние капли вина из большой пыльной бутылки, критически, сощурив один глаз, посмотрел в горлышко, надеясь, что на дне еще хоть что-то осталось, и печально вздохнул.

— Твоя очередь идти в погреб, — давя улыбку, напомнил Геральт.

— Но погреб-то твой, — попытался возразить гость.

— Вот именно, — подтвердил старший ведьмак, — и вино мое, так что я мог бы заставить тебя ходить за ним каждый гребанный раз, как ты усасываешь очередную бутылку. Не ценишь ты масштабы моего гостеприимства.

Ламберт побеждено поднял руки и взял наполовину полную кружку с таким видом, словно собирался произнести тост.

— За славного Геральта Туссентского, — объявил он торжественно, — Белого Волка, повелителя бездонных винных погребов!

Они чокнулись кружками, сделали по глотку — Геральт заметил, что расслабленная лень начинала побеждать в друге желание выпить еще, и теперь он цедил вино, как полагалось — медленно и вдумчиво. Ему и самому уже совершенно не хотелось выбираться из-за стола и плестись через двор к погребу. Лето в Туссенте шло на убыль, и за окнами начинался обычный для долгой плодородной осени прохладный дождь. Капли барабанили по окнам теплой кухни, делая ее еще уютней.

— Тошнит меня уже от Нильфгаарда, — неожиданно признался Ламберт, отставив кружку в сторону и потянувшись за куском тонко нарезанного копченого мяса, — рожи тут у всех просят кулака, жарища, как в ифритовой жопе, а жратва такая острая, что у меня вся задница сгорела.

Геральт снисходительно пожал плечами. Он знал, что жизнь в столице Империи, куда Ламберт перебрался вместе с Ани после похорон Фергуса, донимала его не только неприятным окружением и неперевариваемой кухней. В Городе Золотых Башен младший ведьмак, никогда не любивший и не выбиравший для себя одинокого пути убийцы чудовищ, способный найти друзей даже в самых недружелюбных землях, чувствовал себя не на своем месте. Он верно служил своей госпоже, но та, занятая устройством дел в осиротевшей Империи, больше не была его верной спутницей на охоте и долгих вылазках в темерские леса — Ани все трудней становилось держаться седле по мере того, как рос ребенок в ее животе, да и имперские советники ратовали за ее безопасность и требовали избегать ненужных рисков. Кроме того, жена Ламберта осталась в Вызиме. Кейра занималась делами Университета и помогала в управлении королевством, пока Анаис исполняла свой долг главы Регентского Совета в Нильфгаарде. Она навещала свою подопечную достаточно часто, чтобы следить за состоянием ее здоровья и отчитываться о проделанной работе, но времени на то, чтобы провести его с тоскующим супругом, у чародейки почти не оставалось. Потому Ламберт использовал любую возможность, чтобы вырваться из Императорского дворца и наведаться в гости к старым приятелям.

— Неужели при дворе не готовят ничего такого, от чего у тебя бы не горела задница? — поинтересовался Геральт, делая вид, что он вовсе не издевается над другом. Ламберт закатил глаза к потолку.

— Проблема в том, — пожаловался он, — что Ани только такую еду теперь и ест. Похоже, к концу осени они не ребенка родит, а отложит драконье яйцо.

— Ты ведьмак, — пожал плечами Геральт, — и знаешь, что драконов в мире почти не осталось. Так что наша малышка может значительно помочь возрождению их популяции, если и правда родит дракона.

— Какой же ты мудак, — раскусив наконец его издевку, фыркнул Ламберт и коротко рассмеялся, — а наша малышка уже навела при императорском дворе свои порядки. До этого она превратила всех расфуфыренных темерских дам в стриженых пажей, смолящих одну табачную палочку за одной, а теперь заставила нильфгаардских упырей делать вид, что им нравится давиться несъедобными зерриканскими специями, и я не удивлюсь, если скоро у тамошних дамочек появится мода подкладывать себе подушку под платье, чтобы не отставать от славной Императрицы. По крайней мере у тех, кто не успел обзавестись собственным мамоном. Так что пока она помогает возрождаться только популяции нильфов, а это, скажу тебе, такое себе достижение.

— Хорошо, что она подает им положительные примеры, — независимо пожал плечами Геральт, — глядишь, через несколько лет в Нильфгаарде подрастет новое поколение приличных людей. Фергусу бы это понравилось.

Ламберт хмыкнул и замолчал. Он до сих пор, должно быть, продолжал слегка корить себя за то, что раскрыл другу тайну смерти бывшего Императора, и Геральт был ему за эту откровенность не слишком благодарен — он терпеть не мог чужие секреты, которые приходилось хранить не только от всего мира, но и от вездесущей Йеннифер и докучливого Лютика. Это требовало всей выдержки, которую ведьмак тренировал в себе годами, но, не желая подставлять друга, Геральт упорно хранил молчание. Весь план, включавший в себя сложную иллюзию, шип с зангвебарским ядом, героическое спасение Анаис и последующий побег юного Императора, казался ведьмаку таким фантастически ненадежным и глупым, что, узнай он о нем раньше, непременно высказался бы, постарался убедить заговорщиков, что задумка их обречена на провал. Но дело было сделано. Империю сотряс страшный удар, и люди, беззаветно любившие молодого правителя, погрузились в тяжелую скорбь, но расчет на удивление оказался исключительно верным. После того, как обожаемый Император Фергус пожертвовал жизнью во имя спасения любимой и их общего чада, люди Нильфгаарда ни на мгновение не усомнились, кто должен был занять опустевший трон. Появления наследника все ждали с нетерпением и трепетом, словно вместо одного ребенка на свет должны были явиться сотни младенцев в каждой нильфгаардской семье. Люди строили предположения, кого принесет Императрица — мальчика или девочку, придумывали имена и заранее готовились отмечать день рождения маленького правителя, чтобы потом объявить эту дату национальным праздником. Заговорщики же умело пользовались этой волной народной любви, направляя ее в нужное русло. Императрицу охраняли, как зеницу ока, чествовали так, словно напрочь забыли о ее северном происхождении, и слушали, точно она всегда ими правила и принимала исключительно верные решения. Нильфгаардцы любили национальных героев, с радостью возводили их в культ — и было совершенно неважно, шла ли речь о славном Императоре, ведущим войска в бой, или о крошечном младенце, который еще не успел выйти из чрева матери.

— Хорошо, что ждать осталось недолго, — мельком улыбнулся Ламберт, — еще несколько месяцев, и Ани сможет вернуться домой, в Темерию.

Геральт мрачно сдвинул брови.

— Я бы на это не рассчитывал, — заметил он, — формально, она, конечно, может и не участвовать в политической жизни Нильфгаарда и оставаться только королевой своей страны. Но я сомневаюсь, что мать бросит новорожденного ребенка этим гравейрам, которых она зовет своими советниками, и старому дедушке-катакану.

Ламберт заметно помрачнел — он, похоже, до сих пор старательно гнал от себя осознание очевидного, и напоминание об этом задевало его сильнее обидных слов и оскорблений в свой адрес.

— Тут ты прав, — признал он со вздохом, — похоже, старине Виктору придется тоже смириться с тем, что его возлюбленная и ребенок останутся почетными заложниками обстоятельств. Жалко паренька, мне он всегда нравился.

Геральт задумчиво покачал головой. Еще одна лишняя чужая тайна так же, как и предыдущая, тяготила его совесть, и он, пусть и не был лично знаком с реданским королем, вынужден был признать, что свободному северному королевству на этот раз здорово повезло с правителем. Филиппа, даже если Виктор был марионеткой в ее умелых руках, на этот раз не прогадала, и Редания постепенно, но уверенно становилась такой, какой видел ее в своих мечтах незабвенный Дийкстра. Много ли в этом было заслуги самого Виктора, сказать было сложно, но молодой король казался незаинтересованному взгляду чужака порядочным и разумным властителем, способным лавировать в море жестоких политических штормов. Но надолго ли могло хватить его выдержки и рациональности теперь, когда момент воссоединения с любимой откладывался на неопределенный срок? Геральт предполагал, что Филиппа, лично поучаствовавшая в «убийстве» Императора Фергуса, предугадала и этот поворот и позаботилась о счастливой концовке для своего подопечного, но ее планы Геральту были совершенно неведомы. И, чего уж там, — совершенно неинтересны.

— Поживем — увидим, — в очередной раз оптимистично заметил он, скорее желая порадовать Ламберта, чем всерьез веря в собственные слова, — может быть, оно как-то само собой образуется.

— По крайней мере, можно быть уверенным в том, что ребенок этот, едва родившись, получит такую защиту, какая другим правителям и не снилась, — фыркнул Ламберт, — Кейра говорит, вся Ложа собирается явиться к его люльке и наградить его магическими артефактами и знаками своей благосклонности. В Нильфгаарде теперь совсем не жалуют чародеев, но моя ведьма надеется поправить их репутацию, одарив наследника всеми возможными дарами современной магии.

— Смотрите, не забудьте позвать самую злобную и недовольную ведьму на Обряд Наречения, — хмыкнул Геральт, — а то получится, как со Спящей Принцессой. Сам знаешь, сжечь все веретена и прялки в Империи невозможно.

— Не боись, — оскалился Ламберт, — Йеннифер приглашение уже приготовили.

Геральт наградил друга тяжелым взглядом, а младший ведьмак невесело усмехнулся и, пошатнувшись, поднялся на ноги.

— Схожу я все-таки за еще одной бутылочкой, — заявил он, — а то без выпивки обсуждать все это решительно невозможно.

Геральт щедро махнул рукой — мол, ни в чем себе не отказывай. Дождь за окном усиливался, и он предполагал, что Ламберт стремился не только вновь обнести его многострадальный погреб, но и остудить голову. Беды своей подопечной самый жестокий ведьмак из знакомых Геральту, бывший ершистый эгоистичный парнишка, не признававший авторитетов и готовый рвать глотки за малейшие упреки, воспринимал, как собственные, и переживал, возможно, даже сильнее, чем сама Анаис. Удивительной штукой все-таки оказывалась жизнь…

Дверь кухни мягко хлопнула, закрывшись за Ламбертом, и Геральт остался в одиночестве. Во всем поместье в этот предрассветный час стояла тягучая глубокая тишина. Йеннифер отправилась спать еще в полночь — в противном случае, ведьмаки не отважились бы на столь откровенный разговор. Верный Варнавва-Базиль, который, казалось, вообще никогда не спал, испарился до утра по своим вампирским делам — Геральту забавно было наблюдать за тем, как дворецкий, считавший, что хозяин-ведьмак до сих пор не раскусил его и не понял его сущности, продолжал окружать свою фигуру флером таинственности. Ведьмак всегда уважал чужие секреты и не любил разочаровывать тех, кто был ему верен, а потому поддерживал его заблуждение и даже подыгрывал иногда, удивляясь «откуда же ты взялся?!»

Вяло текли минуты, а Ламберт все не возвращался. Геральт, которого уже начинало слегка клонить в сон, подумал, не стоило ли пойти поискать приятеля — тот, поди, заснул в обнимку с винной бочкой, и нужно было хотя бы прикрыть его попоной. Геральт уже почти собрался, как Умная Эльза, последовать в погреб за младшим ведьмаком, но дверь кухни едва слышно скрипнула — шагов за ней чуткий ведьмачий слух уловить не успел.

— Я уж думал, ты решил продолжать надираться в одиночестве, — заявил он, не оборачиваясь.

— Нет уж, оставлю этот вид развлечений вам, дорогой, — послышался за его спиной ехидный голос Йеннифер.

Геральт вздрогнул и поспешно обернулся. На чародейке был длинный дорожный плащ, плотно застегнутый у горла крупной серебряной брошью, высокие конные сапоги, и в руках она держала длинный кожаный тубус — должно быть, с какими-то своими бумагами. С тех пор, как Лита сбежала от Йеннифер и выбрала себе в наставницы Филиппу Эйльхарт, возлюбленная отказывалась обсуждать произошедшее. Она настояла на возвращении в Корво-Бьянко и с головой погрузилась в какие-то неведомые магические исследования. Геральт, зная, как тяжело Йеннифер переносила удары по собственной гордости, старался одновременно и не лезть к ней, и оказываться рядом и готовым поддержать, буде на то ее воля. Дела чародейки, похоже, шли ни шатко, ни валко. Она упорно держалась в стороне от политики, не поддерживала разговоров ни о смерти Фергуса, ни о беременности Анаис, ни о правлении Виктора, редко и скупо, только по необходимости разговаривала с Кейрой, которую справедливо считала подельницей Филиппы.

— Я уезжаю, — предвосхищая его вопрос, заявила Йеннифер, — отправлюсь в Офирскую Золотую Библиотеку. Там должны быть нужные мне свитки. Когда вернусь — не знаю.

Геральт поднялся на ноги, бездумно кивнул — чего-то подобного он ждал уже давно. Йеннифер и в прошлый раз, когда пригретый под крылышком ребенок сбежал от нее через запертое окно, уехала от своих переживаний подальше, и он несколько лет не получал от нее ни единой весточки.

— Погоди минуту, — попросил ведьмак, и Йеннифер нетерпеливо воззрилась на него. Геральт переступил через лавку, подошел к ней, роясь в карманах куртки — маленький мешочек он все еще надежно хранил у самого сердца, поджидая нужного момента. Приблизившись к чародейке вплотную, ведьмак извлек его на свет и медленно опустился на одно колено.

Йеннифер устало закатила глаза.

— Геральт, я же просила…- с тяжелым вздохом напомнила она. Но, не слушая ее возражений, Геральт вытряхнул содержимое мешочка на ладонь и протянул ее чародейке. Та скользнула скептическим взглядом по тому, что казалось ей предсказуемым до зубовного скрежета, и взгляд ее мгновенно переменился. Аккуратные черные брови поползли вверх, а алые губы приоткрылись в изумленном «Ох…»

Кольцо, что лежало на ладони Геральта, было совсем не тем недоразумением с пошлым синим камнем, что он преподнес ей в прошлый раз и получил обратно. Его — магический артефакт, позволявший Йеннифер найти его всегда и везде, ведьмак оставил себе. Новое же украшение привез из Аэдирна Лютик. Он хвастался, что за эту побрякушку ему пришлось ублажать и развлекать наместницу Беатрис три ночи подряд, не зная ни сна, ни отдыха. И правда то была или наглое преувеличение, но кольцо выглядело просто идеальным — тонкий ободок из белого золота без всяких украшений изящным изгибом охватывал крупный черный бриллиант — «сто два фацета, и ни гранью меньше», — напомнил Лютик в его голове.

— Что это? — тихо-тихо, точно боялась очнуться от затянувшегося сновидения, спросила Йеннифер.

— Йен, — Геральт поднял глаза и встретился с ее растерянным взглядом, — я — не большой мастер пафосных речей, но я буду любить тебя, пока живу и дышу, и пока мое сердце бьется — оно бьется для тебя одной. Ты можешь ехать, куда захочешь, можешь не разговаривать со мной хоть целый год, я все равно, просыпаясь каждое утро, буду пытаться поймать аромат твоих волос на моей подушке, хранить в памяти твои объятия и ждать, что ты вернешься ко мне. Это кольцо — всего лишь безделушка, в нем нет магии, но я прошу тебя принять его — вместе со всей моей любовью. Ты станешь моей женой?

Йеннифер молчала целую минуту, и за это время ведьмачье сердце, привыкшее биться размеренно и неторопливо, лихорадочно стучало, ухая в груди. Наконец бледное лицо чародейки дрогнуло, словно она не была уверена — улыбнуться ей или заплакать. Она сделала шаг к коленопреклонённому ведьмаку и протянула руку тыльной стороной вверх.

— Да, Геральт, — прошептала она едва слышно, — я стану твоей женой.

Он не успел ответить — только аккуратно надеть кольцо на ее безымянный палец, когда в дверях, звеня целым букетом бутылок, появился взмокший Ламберт. Он замер, окинул сцену ехидным взглядом, потом рассмеялся, едва не выронив часть своей добычи.

— Вот это я понимаю — повод еще выпить! — громко заявил он.

Излом зимы

Ночью выпал настоящий первый снег, и наутро весь двор баронского замка превратился в нетронутое белое полотно. Иорвет, подставив Аве локоть, помог ей аккуратно переступить высокий порог, и вместе, медленным размеренным шагом, они вышли в морозную хрустальную белизну. Девушка, укутанная в тяжелый подбитый лисьим мехом шерстяной плащ, зябко ежилась, ступая осторожно, точно под ногами у нее были не твердые камни, а неверный весенний лед, и Иорвет терпеливо поддерживал ее, не давая поскользнуться. Небо совсем расчистилось, и холодные солнечные лучи, еще не успевшие перебраться через высокие замковые стены, окрашивали его прозрачной лазурью.

Пройдя немного вперед, Ава наконец остановилась, плавно вдохнула полной грудью и улыбнулась, щурясь от ослепительного света, отражавшегося от снега. Иорвет подождал немного, потом спросил негромко, стараясь не нарушать кристальной хрупкости момента:

— Не холодно?

— Хорошо, — тихо ответила девушка.

Она жила с ними уже несколько месяцев, но лишь недавно, когда лето сменилось долгой серой осенью, начала по-настоящему разговаривать, но даже теперь вытянуть из нее больше нескольких слов было все еще тяжело.

Вернон привел Аву вскоре после того, как, благодаря усилиям чародеек Ложи и стараниями темерской и нильфгаардской разведки, удалось вычислить и поймать преступника Яссэ. Золотое сердце, извлеченное из груди девушки, послужило отличным ориентиром, и скрыться от объединенных сил преследователей ему не удалось. Его последнее дерзкое преступление — к которому сам Яссэ не приложил руки — было совершено на глазах всей Вызимы, и вина заговорщика была доказана без труда. Иорвет мало интересовался тем делом — после побега Фергуса и Иана он чувствовал себя так, словно он сам совершил страшное преступление и теперь должен был за него расплачиваться. Вернон был прав — они поучаствовали в том заговоре ради блага детей, и должны были найти в себе силы не только довести начатое до конца, но и отпустить беглецов на волю, не надеясь когда-то вновь с ними встретиться. Куда Гусик и Иан направились, не было известно почти никому — слишком велик был риск, что тайна эта когда-нибудь всплывет и пустит все усилия прахом. И Иорвет, хоть умом и понимал, что поступил правильно, новую разлуку с сыном переживал тяжело. Он спас его жизнь ценой собственной свободы, хотя Господин Зеркало до сих пор так и не явился, чтобы потребовать свою плату, и убедить себя, что Иан теперь был счастлив где-то вдали от любящих родителей, оказалось в сто раз тяжелее, чем даровать ему волю. И ровно в тот момент, когда эльф готов был поддаться отчаянию и попытаться выяснить, куда именно отправились беглецы, Вернон привел Аву.

Она — еще слабая после сложной операции — первые несколько недель провела в полузабытьи, пробуждаясь от него лишь для того, чтобы немного поесть и провалиться обратно в сон. Вернон же почти сразу поведал супругу всю правду о происхождении девушки и признался, что под сердцем у нее рос плод короткой связи Авы и Иана. Иорвету в первый момент сложно было в это поверить, но его человек говорил об этом так убежденно, что эльфу пришлось принять этот факт — в жилах нерожденного младенца в чреве той, что хотела убить Анаис, соратницы и верной прислужницы убийцы, текла родная ему кровь. Иан ушел — возможно, навсегда — но, сам того не подозревая, оставил своему несчастному отцу надежду. Такую же, какой когда-то стал сам.

Вернон сказал, что сердце в груди Авы, пересаженное при помощи сложной магической манипуляции, было слишком слабым, могло остановиться от любого случайного потрясения, и потому, закончив с исцелением ее тела, чародейки взялись за разум девушки. Филиппа и Кейра старательно стерли из памяти Авы все, что хранилось в ней с момента, как Яссэ нашел и спас ее от смерти — включая образ Иана, само собой. Девушка — к моменту первой смерти успевшая встретить лишь пару десятков зим — оказавшись среди незнакомцев в неизвестном доме, придя в себя, поначалу вела себя, как испуганный затравленный зверек. Та вольность, что проклятые чародейки позволили себе в обращении с ее рассудком, может быть, и могла спасти ее от разрыва сердца, но, глядя в пустые, полные страха глаза девушки, когда она пряталась от любой попытки с ней заговорить, будили в нем сомнения, стоила ли игра свеч, не милосердней ли было оставить все, как есть, и позволить Аве умереть самой собой, а не жить чужой позорной тайной.

Первым, кого она узнала, когда начали возвращаться воспоминания, до которых ведьмы не смогли добраться, был сам Иорвет. Однажды утром, когда он пришел в ее спальню, чтобы попытаться накормить завтраком и влить в Аву немного целебного зелья, приготовленного Кейрой и помогавшего поддерживать жизнь ребенка, девушка, впервые по-настоящему проснувшаяся от своего долгого сна, попыталась вскочить с кровати и ухватить его за руку.

— Командир, — твердила она, — Иорвет!

Так — из ее сбивчивых рассказов, обрывков покалеченной памяти — эльф узнал, что родители Авы в далекие годы войны были ярыми его сторонниками. Ее отец входил в один из отрядов Иорвета, а мать, прикидываясь оседлой эльфкой, помогала мятежникам тайно. Именно за это они и поплатились, пав от рук знаменитых Синих Полосок, и Иорвет опасался, что, кроме него самого, Ава вспомнит еще и Вернона. Но по счастливому стечению обстоятельств, лицо командира тех, кто уничтожил ее семью, осталось для девушки неведомым. Или для нее тогда все люди были на одно злое жестокое лицо. Вместе с супругом эльф несколько дней потратил на то, чтобы аккуратно рассказать Аве, что война давно закончилась, и люди и нелюди наконец смогли жить в мире. Они избегали подробностей, старались превратить суровую правду в красивую вылощенную сказку, и это им удалось — Ава, помнившая лишь ужас и смерть, готова была поверить в то, что тому кровавому пиршеству пришел конец. Особенно при том, что рассказывал ей это знаменитый, непогрешимый командир Иорвет.

Свое интересное положение Ава осознала лишь тогда, когда ребенок внутри нее начал шевелиться. Супруги берегли девушку от лишней шокирующей информации, и, лишь когда она испуганно спросила, что с ней такое происходит, открыли ей правду. Имени Иана никто из них не произнес, Вернон предложил даже Иорвету самому представиться отцом будущего малыша, и эльф, хоть и считал это вопиющей глупостью, вынужден был на это согласиться. Слишком много тайн и пустот в их рассказе грозило лишними вопросами, ложь могла разрушить хрупкий спичечный замок выборочной правды, и Ава, удивительно легко поверившая в такое объяснение, с того дня приняла свое положение и даже начала радоваться ему.

Иорвет, хоть и ощущал себя предателем и гнусным обманщиком, оставался с Авой заботливым и внимательным, поддерживая легенду своего отцовства, и девушке от него ничего больше было не нужно. Она знала, что между ними не было ни любви, ни отношений — командир случайно обратил на нее внимание, и это принесло свои плоды, и Иорвет с горькой усмешкой вспоминал, что для эльфов того времени подобная моральная легкость действительно была в порядке вещей. Эльфское сообщество вымирало и вырождалось, и случайная беременность от первого встречного оказывалась не просто нормой, но высшим благом. Демонстрировать при Аве свою любовь к супругу, однако, Иорвет с тех пор избегал. Это уж точно могло шокировать несчастную подопечную. Особенно при том, что тень смерти висела над ней, как тяжелая грозовая туча.

Ава, говорили чародейки, могла не пережить родов, даже не дотянуть до конца своего срока, и задача ее опекунов состояла в том, чтобы сделать остаток ее жизни приятным и счастливым. Вернон устроил все так, чтобы девушку не преследовали по закону, фактически спрятал ее за стенами своего замка, избегал говорить о ней с Анаис, хоть молодая Императрица и была в курсе их маневра. И Иорвет знал, что для человека близость смерти новой подопечной была страшнее, чем для него самого или, тем более, для Авы, которая о плачевности своей судьбы ничего не подозревала. Из них двоих именно человек окружал девушку по-настоящему отеческой заботой. Лишившись сына, Вернон всю силу своего бездонного любящего сердца направил на будущего внука и его несчастную мать. Ава, сперва сторонившаяся незнакомца, быстро поддалась тому обаянию и искренней заботе, которые покорили в свое время самого Иорвета, и полюбила человека в ответ — настолько, насколько это в принципе было для нее возможно. Она не знала, что Вернон спас ей жизнь, но и без того верила ему без оглядки и делилась своими простыми переживаниями и проблемами.

Долгими осенними вечерами, сидя в жарко натопленной гостиной, Вернон и Ава вполголоса обсуждали будущего малыша, придумывали ему имена и размышляли о том, где раздобыть для него люльку и побольше игрушек. Иорвет эту проблему взял в свои руки, и к середине осени соорудил для будущего «сына» колыбель, покрыл ее стенки изящной традиционной эльфской резьбой, заявив своему человеку, что на этот раз постарается воспитать из отпрыска настоящего эльфа. Вернон только беззлобно посмеивался, а Ава была от кроватки в таком восторге, что даже расплакалась.

Шли дни, и мир вокруг, переживший за неполный год несколько страшных потрясений, продолжал жить своей жизнью, которая Иорвета почти не волновала. Вернон рассказывал ему, как Ани завоевывала все больше влияния при Императорском дворе, хорошенько «нагревая» для своего ребенка опустевший трон. Как Виктор, заключивший исключительно выгодный торговый договор с Ковиром и Повисом, планомерно и без явной агрессии продвигал реданское влияние на новые земли, расширяя границы Северной Империи. Но все эти новости оставляли Иорвета почти безучастным. Он ждал от человека совсем иных известий — может быть, где-то посреди этих важных и судьбоносных для Континента фактов промелькнула бы хотя бы тень, хотя бы случайный слух об Иане. Но все было глухо. Его сын исчез, и всем, что от него осталось Иорвету, были лишь воспоминания, приправленные стыдом за собственную холодность, причудливый след ожога на груди и дитя, рождение которого приближалось все стремительней.

Когда ударили первые холода, Ава почти перестала выходить из замка, хотя до этого успела полюбить долгие неторопливые прогулки по горящим листопадами лесам, берегу неспешной чистой реки и высоким замковым стенам, с которых вид на баронские угодья открывался, как на ладони. На фоне ее маленького хрупкого тела выросший живот казался нелепо огромным, и девушка начала задыхаться, если проходила больше десятка шагов. Иорвет опасался, что это были признаки того, что сердце ее начинало отказывать, но страхами своими поделился только с Кейрой, которая иногда являлась, чтобы проведать Аву. Чародейка, пристально осмотрев девушку, сообщила, что пока опасаться было нечего — кроме того, что тело Авы в принципе не было приспособлено к вынашиванию детей. Это звучало, как настоящая насмешка, но ссориться с целительницей Иорвет опасался. Оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Накануне утром Вернон спешно отправился в Нильфгаард — ему сообщили, что новый Император решил явить себя миру немного раньше предполагаемого срока, и Иорвет с Авой остались наедине. Ночью девушка пробралась в спальню эльфа, пожаловалась, что никак не могла заснуть — ее и прежде иногда мучали кошмары, отзвуки стертой памяти — и Иорвет позволил ей улечься на место человека под одеялом. Ава тревожно проворочалась до рассвета, а утром изъявила желание выйти на воздух и посмотреть на первый снег — на последний снег в своей жизни, как, ругая себя, успел подумать Иорвет.

На середине двора они остановились. Ава крепко держала Иорвета за руку, а с чистого неба неизвестно откуда на них опускалось сияющее снежное крошево. Эльф замер, наблюдая за прозрачно-бледным лицом подопечной — она улыбалась, устроив свободную руку на скрытом плащом животе, прикрыв глаза и позволяя легким снежинкам таять на своих щеках, превращаясь в прозрачные слезы. От жалости и нежности у эльфа защемило сердце, и он открыл уже было рот, чтобы сказать Аве что-то ободряюще-приятное, но с той стороны двора, откуда они пришли, вдруг раздался шум — дверь распахнулась, и Вернон, который, должно быть, вернулся в замок через портал, в одном легком дублете, светящийся совершенно лучезарной улыбкой, поспешил к ним по хрусткому притоптанному снегу.

— Разрешилась? — спросил Иорвет, когда человек поравнялся с ними. Вернон кивнул с видом самого гордого на свете папаши.

— Перед самым рассветом, — сообщил он, — девочкой.

Иорвет сдержанно улыбнулся, хотя видеть своего человека таким счастливым было лучшей неоценимой наградой.

— Какая досада, — заявил он, — Эмгыр-то, наверно, надеялся назвать нового наследника Фергусом, раз уж с первым так неловко получилось.

Вернон, облаченный своей радостью, как непробиваемой для его ядовитых стрел броней, лишь отмахнулся.

— Эмгыр в восторге, говорит, девочки в их роду всегда получались исключительно талантливыми, — ответил он, — Императрицу назвали Леей, Обряд Наречения пройдет через неделю, когда Ани оправится от родов.

Иорвет хотел отвесить еще какое-нибудь ехидное замечание, чтобы немного разбавить сладость момента, но Ава, все еще цеплявшаяся за его руку, вдруг охнула и качнулась немного вперед. Супруги растерянно переглянулись, и эльф почувствовал, как холодный ужас медленно взял егоза горло, изгоняя все следы недавнего веселья.

— В чем дело? — строго спросил Роше, словно ответ и без того не был очевиден.

— Больно, — тихо-тихо пожаловалась Ава, тяжело привалившись к Иорвету, — еще ночью началось, но я думала, само пройдет.

Иорвет возвел око горе — он, со своей хваленой прозорливостью, мог бы и догадаться, что с Авой творилось что-то не то, но девчонка предпочла отмалчиваться, а эльф — поверить, что ничего страшного не происходило.

Вернон, собранный, как всегда, пришел в себя первым. Он отцепил пальчики Авы от руки Иорвета и легко поднял ее, спеленав в плащ, как дитя.

— Свяжись с Кейрой, — скомандовал он Иорвету, широким шагом двинувшись обратно в замок.

Было гораздо проще сказать это, чем сделать. Иорвет, движимый поднимающейся паникой, стремительно бросился в библиотеку, где стоял настроенный мегаскоп. В замке работало несколько женщин, и все они, хоть и не знали, откуда взялась Ава, питали к девушке искреннюю симпатию пополам с жалостью. Но ни одна, даже самая опытная повитуха, не могла помочь не просто появиться на свет младенцу, но заставить сердце его матери продолжать биться.

С Кейрой эльф пытался связаться битый час. Незнакомая девчонка — должно быть, из помощниц чародейки — наконец сообщила ему, что госпожа была слишком занята здоровьем Императрицы-матери и маленькой Леи, и не могла выйти на связь. В полном отчаянии Иорвет попытался связаться с Филиппой — и снова потерпел неудачу. Проклятая сова вовсе проигнорировала его призывы, должно быть, слишком поглощенная планами захвата тех земель, что еще остались незахваченными.

Повезло Иорвету лишь на третей попытке, когда мегаскоп показал ему заспанное помятое лицо славного реданского короля. Тот, в отличие от своей наставницы, не любил ранних подъемов или отсыпался, получив известие о том, что сам стал отцом. Выслушав сбивчивые объяснения Иорвета, который, погрузившись в объятия паники, уже едва мог связать два слова, Виктор сообщил, что прибудет через четверть часа, но из портала вышел уже через пять минут. Никогда до этого эльф не был так рад видеть сына своего супруга и, не тратя времени на приветствия, потащил его за собой в спальню Авы, куда Вернон, должно быть, унес девушку.

Петляя по невыносимо длинным коридорам замка, Иорвет успел в двух словах изложить спутнику проблему с сердцем Авы, и молодой король, всегда утверждавший, что он-де никакой не целитель, подходя к двери спальни заметно оробел, но назад не повернул, и в комнату, к его чести, входил уже с совершенно спокойным лицом и даже легкой всепонимающей улыбкой.

Увидев вместо обещанной Кейры сына, Вернон, державший за руку стонущую и смертельно бледную Аву, сперва нахмурился, но когда Виктор принялся ровным спокойным голосом отдавать быстрые команды, просветлел и дальше подчинялся четко и не задавая вопросов.

Быстро разобравшись в ситуации, бездарный недоучка сразу велел калить на огне самый острый и тонкий нож в доме — медлить было нельзя, а специальных инструментов у Виктора при себе не нашлось. Он погрузил Аву в глубокий сон, не дав девушке времени испугаться.

Наученный войной, разрез реданский король сделал ровный и чистый, тут же заклинанием остановил кровь, и Иорвет, наблюдавший за ним, ни жив, ни мертв, подумал, что стоило, пожалуй, извиниться перед сыном за все несправедливо резкие слова и мысли в его адрес.

Младенец — крошечный, синюшный и какой-то до боли жалкий на вид — появился на свет, когда еще не пробило полдень. Виктор, полностью поглощенный своим делом, не обращавший внимания ни на что больше, поспешил пересечь пуповину и несколько минут старательно продувал ребенку нос и рот, растирая обмякшее безжизненное тельце. Вернон, до того остававшийся невозмутимым, отошел к Иорвету, стиснул его руку, и на лице своего человека эльф прочел такую тревогу, какой не видел с того дня, когда Иан, проклятый и умирающий, кашлял кровью и дрожал у него на руках. Прошло несколько мучительно долгих минут, пока младенец не начал медленно розоветь и, громко чихнув, не разразился тонким отчаянным ревом.

Глядя в сияющее лицо Виктора, короля-победителя, выигравшего первую за время своего правления битву, Иорвет и сам был готов разреветься. Юноша, не глянув на родителя, вложил орущего младенца в дрожащие руки Иорвета и, весело подмигнув, вернулся к бесчувственной Аве — следующее сражение для него еще только начиналось.

Иорвет почти невидящим взглядом уставился в маленькое сморщенное красное лицо и подумал отчего-то, что, когда к ним попал Иан, тот успел уже выйти из этого пугающего возраста и был больше похож на эльфа, чем на визгливую цветочную гусеницу. У крошечного создания были аккуратные заостренные уши, мутные непонятного цвета глаза без ресниц и легкий рыжий пушок на странно вытянутой голове. Иорвет почувствовал, как Вернон аккуратно обнял его за плечи, тоже глядя в незнакомое лицо внука.

— Все по новой, — прошептал он хрипло. — как мы его назовем?

— Сам решай, — отозвался Иорвет, не оборачиваясь, — я пока даже не понял, мальчик это или девочка.

— Мальчик, — бросил колдовавший над Авой Виктор, и Вернон тихо рассмеялся.

…и снова ушедшее лето

Сквозь шум Новиградского порта доносились приглушенные голоса.

— Что везете? — спросил кто-то равнодушным скучающим тоном.

— Туссентский табак, ваше превосходительство, — уверенно и твердо ответил капитан корабля, — наше судно не подлежит досмотру, все бумаги — в порядке.

— Куда направляетесь? — последовал вопрос — говоривший, похоже, уже успел растерять остатки интереса к неприкосновенному грузу.

— На Скеллиге, ясное дело, — капитан коротко усмехнулся, — по новому открытому пути.

— Счастливого плавания, капитан, — во фразе пожелания удачи не звучало ни капли.

Сидя, прислонившись спиной к борту корабля, Иан облегченно сжал ладонь устроившегося рядом Фергуса и улыбнулся. Им было велено не высовываться из трюма, пока судно не выйдет в открытое море, но юношам очень хотелось бросить последний взгляд на знакомые берега, прежде, чем попрощаться с ними навсегда. Гусик посмотрел на него и кривовато улыбнулся — действие зангвебарского яда почти выветрилось, но юноша до сих пор еще не очень ловко управлялся с собственным телом, но Иан знал — это пройдет. Соленый ветер и незнакомые скалы, морские брызги и яркое северное солнце должны были исцелить их обоих, стереть следы прежних ошибок, очистить их и вернуть к жизни обновленными.

— Очень надеюсь, меня не будет всю дорогу укачивать, как обычно, — прошептал Гусик, заправил за ухо вьющуюся темную прядь и прильнул к Иану плотнее. — ты-то пока не сможешь мне с этим помочь.

— Ничего, — беззаботно отмахнулся Иан. От желания поцеловать возлюбленного губы ныли, как от морской соли, — придется привыкать — нам обоим.

Гусик медленно качнул головой, немного помолчал, потом вдруг, повернувшись, взглянул Иану прямо в глаза.

— Что теперь будет? — спросил он тревожно и хрипло — этот вопрос с момента побега покойный Император задал впервые, словно хранил его в сердце, боясь расплескать собственную тревогу.

— Я не знаю, — так же тихо отозвался юный эльф, — но точно знаю одно — я люблю тебя, Гусик. И это никогда не изменится.

— Отправляемся! — пронесся над их головами зычный голос капитана, — отдать швартовы, поднять якорь.

Гусик прижался к эльфу теснее, прикрыл глаза.

— До свидания, — шепнул он, и соленый ветер подхватил и унес его слова.