Памятник и праздник: этнография Дня Победы [Михаил Габович] (fb2) читать онлайн

ПАМЯТНИК И ПРАЗДНИК Этнография Дня Победы

.

...

Под редакцией Михаила Габовича

…

В данное электронное издание не вошли статьи:

Ольга Давыдова-Менге. «День Победы в Сортавале: национальный праздник в транснациональном городе»

Франсуа-Ксавье Нерар, Алекс Дворкин. «“Но разве от этого легче?” Критические заметки о мероприятиях в память о Великой Отечественной войне в Санкт-Петербурге».

Ксения Браиловская. «Место памяти о Чеченской войне в празднике Победы»

Вошли с сокращениями:

Наталья Колягина. «День Победы на Поклонной горе: структура пространства и ритуалы».

Александрина Ваньке. «Ландшафты памяти. Парк Победы на Поклонной горе в Москве».

Анна Юдкина. «“Памятник без памяти”: первый Вечный огонь в СССР».

Джуди Браун. «Перформативная память: празднование Дня Победы в Севастополе».

Ольга Резникова. «Скорбь и праздник в (пост)колониальном контексте. Этнографические заметки. Грозный 8, 9 и 10 мая».

Даниела Колева. «Памятник советской армии в Софии: первичное и повторное использование».

…

Дизайн обложки И. А. Тимофеев

…

© Михаил Габович, составитель, 2020

© Коллектив авторов, 2020

© Издательство «Нестор-История», 2020

Предисловие

Исследование, отразившееся в настоящем сборнике, было проведено в 2013 г. Однако полностью материалы проекта публикуются только сейчас, спустя семь с лишним лет.

Первой причиной задержки стали события 2013–2014 гг. — Евромайдан, крымский кризис, начало войны на юго-востоке Украины и пожар в одесском Доме профсоюзов. О влиянии этих событий на празднование Дня Победы я пишу в конце вступительной статьи. Изменение геополитической обстановки отразилось и на нашем проекте. Представители украинской команды, активно участвовавшей в исследовании, переключились на помощь внутренним беженцам. Политизация военной памяти достигла крайней точки, и занять необходимую для написания статей отстраненную позицию для некоторых участников оказалось невозможно.

Дальнейшая задержка была вызвана уже техническими причинами. Договор о публикации был подписан с одним московским издательством, где книга основательно «застряла»: работа над ней все отодвигалась в пользу более приоритетных для редакции изданий^[1]. В результате договоренность о публикации сборника была достигнута с издательством «Нестор-История». Выражаю глубокую благодарность руководителю издательства Сергею Эрлиху и исполнительному директору Елене Качановой за интерес к нашему исследованию, а также за высокий профессионализм и впечатляющую эффективность работы. Отдельной благодарности заслуживает Йорг Морре, директор Германо-российского музея Берлин-Карлсхорст, благодаря которому стала возможна настоящая публикация.

х х х

Несмотря на время, прошедшее с момента исследования, статьи не утратили свою актуальность.

С одной стороны, впервые описанные в них тенденции сохраняются. Продолжается маргинализация коммеморативного^[2] сообщества «наследников Победы» в Литве, в результате которого привлекательной для этого сообщества становится официальная политика памяти российского государства (см. статью Екатерины Махотиной). Сохраняется значение коммеморации для «городских» сообществ, собирающих в Берлине и других центрах эмиграции выходцев из тех или иных городов бывшего СССР (см. статью Севиль Гусейновой). По-прежнему налицо постколониальные процессы, которые приводят к вытеснению из местных праздничных ритуалов собственно локальной истории в таких российских городах, как Грозный или Сортавала (см. статью Ольги Резниковой). И главное — везде набрала обороты отмеченная нами индивидуализация памяти. Наиболее ярким выражением этой тенденции в постсоветских странах и среди выходцев из СССР стал «Бессмертный полк».

С другой стороны — в этих статьях зафиксирована ситуация до переломного 2014 г., и потому они позволяют проверить часто звучащие утверждения о решающем значении Крымского кризиса для сегодняшних практик, связанных с 9 мая. Где-то «войны памяти», которыми сопровождается новая геополитическая напряженность в Европе, действительно оказываются ключевым фактором. Где-то, напротив, они всего лишь создают контекст, с которым теперь вынуждены считаться участники коммеморации, чья мотивация к участию никак не связана с позицией в отношении российско-украинского и других конфликтов.

Некоторые авторы сборника написали к своим текстам краткие «постскриптумы из 2020 г.». В них они обрисовывают изменения, произошедшие (или не произошедшие) с момента написания статей, либо обозначают, как изменился их собственный взгляд на изучаемый предмет.

Научное изучение коммеморативных практик тем временем продолжается. Под руководством Кордулы Гданец, Екатерины Махотиной и автора этих строк в 2015 г. был проведен второй международный этнографический проект. По его итогам в 2017 г. вышел сборник на немецком языке, основанный на материале, собранном в Беларуси, Германии, России, Украине и Эстонии[3]. В России полевыми исследованиями практик, связанных с Днем Победы, занимается также команда под руководством Александры Архиповой[4]. В настоящее время представители всех этих исследовательских групп принимают участие в проекте РНФ № 20-18-00342 «Институциональные и неинституциональные ритуалы в структуре позднесоветского общества (1956–1985)» под руководством Александра Фокина, в рамках которого, в частности, изучаются коммеморативные ритуалы позднесоветской эпохи. Некоторые результаты как архивных, так и этнографических исследований отражены в цикле моих статей о прошлом, настоящем и будущем Дня Победы, опубликованном на сайте «Colta»[5].

Михаил Габович

Источники

[2] Анализ «Бессмертного полка» как «сетевого» или «имитационного» движения в контексте индивидуализации коммеморативных практик см. в моей статье: Gabowitsch M. Are Copycats Subversive? Strategy-31, the Russian Runs, the Immortal Regiment, and the Transformative Potential of Non-Hierarchical Movements // Problems of Post-Communism. 2018. Vol. 65. No. 5. P. 297–314.

[3] Gabowitsch M., Gdaniec C., Makhotina E. (Hrsg.). Kriegsgedenken als Event: Der 9. Mai 2015 im postsozialistischen Europa. Paderborn: Ferdinand Schöningh, 2017.

[4] См., например: Архипова А. С., Доронин Д. Ю., Кирзюк А. А., Радченко Д. А., Соколова А. Д., Титков А. С., Югай Е. Ф. Война как праздник, праздник как война: перформативная коммеморация Дня Победы // Антропологический форум. 2017. № 33. С. 84–122.

[5] Габович М. День Победы — прошлое. URL: www.colta.ru/articles/specials/24285-mihail-gabovich-den-pobedy-proshloe. 6.5.2020; Он же. День Победы — настоящее. URL: www.colta.ru/articles/specials/24297-mihail-gabovich-den-pobedy-nastoyaschee. 7.5.2020; Он же. День Победы — будущее. URL: www.colta.ru/articles/specials/24306-mihail-gabovich-den-pobedy-buduschee. 08.05.2020.

Михаил Габович ПАМЯТНИК И ПРАЗДНИК: ЭТНОГРАФИЯ ДНЯ ПОБЕДЫ

Необходимо создать хорошие традиции больших народных советских праздников. Организовать их надо так красиво, богато, радостно, чтобы они запоминались и входили в быт народа. Такими праздниками уже являются великие исторические революционные даты, такими праздниками могут быть, например: «День Победы», «День урожая» и т. п. Имеется хороший опыт народных праздников в Псковской области. Здесь проведены в текущем году массовые народные праздники, посвященные «Дню Победы», встрече воинов Красной армии, годовщине освобождения Пскова. <…>

Большое место в нашей работе должны занять мемориальные музеи и памятники, посвященные <…> великим событиям и великим людям, героям Отечественной войны. Мы используем их крайне недостаточно, а они при умелой постановке работы могли бы сделаться любимыми местами посещения их народными массами и могли бы проводить огромную работу по воспитанию патриотического чувства, по созданию в народе гордости за то, что наша Родина воспитала таких великих людей, гордости за героев нашей родины. Однако наши мемориальные музеи нами используются еще плохо^[3].

9 мая 2013 г.

Настоящий сборник статей стал результатом международного исследовательского проекта «Памятник и праздник». Наше исследование было проведено 9 мая 2013 г. одновременно в 23 городах, расположенных в 11 странах — как бывших республиках СССР, так и государствах, имеющих короткий или продолжительный опыт советского военного присутствия^[4]. Участники проекта не довольствовались телевизионным и публицистическим образом Дня Победы, в котором основную роль играют московские торжества и значение которого сводится к политическому измерению — будь то геополитические эффекты или историческая политика для внутреннего потребления. Вместе с тем мы не ставили перед собой задачу изучить приватное, интимное или семейное значение Дня Победы.

Мы, социологи, историки, антропологи, культурологи и фотографы, исследовали то, как этот праздник проходит в публичных пространствах. Мы хотели понять, какими значениями наделяются публичные торжества и народные гуляния жителями самых разных городов и стран, какие практики и эмоциональные режимы они порождают и поддерживают, а также какова в них роль военных памятников. Ведь именно памятники физически структурируют эти пространства и являются точками притяжения для совершающихся праздничных ритуалов: шествий, прогулок, возложений цветов, посещений кладбищ, траурных церемоний, поздравлений ветеранов, взаимного фотографирования, пения хором и в одиночку, театрализованных представлений, политических митингов, концертов либо прочих увеселительных мероприятий и демонстрации праздничных атрибутов — от орденов до георгиевских ленточек.

Предметами наблюдения и анализа стали самые разные аспекты публичного празднования Дня Победы. В частности, нас интересовали местные, региональные и национальные особенности праздника. Одним из главных сюжетов стал вопрос о том, как в разных локальных контекстах праздничные традиции, поддерживаемые или вновь создаваемые официальными лицами или СМИ России и других стран, взаимодействуют с запросами и ожиданиями местных сообществ, в частности русскоязычных меньшинств в ближнем и дальнем зарубежье. Как сказывается актуальный политический контекст и повестка дня в международных отношениях? Какие политические и поколенческие конфликты выражаются через празднование Дня Победы? Как разные сообщества — от «русских» в Литве до «одесситов» в Берлине, от ветеранов афганской или чеченских войн в Санкт-Петербурге до левых политических групп в Софии — воспроизводятся через совместное празднование 9 мая и особое отношение к нему?

Не меньшее внимание мы уделили роли пространства в проведении праздника: какие рамки для празднования задают различные типы городских пространств (от улиц и проспектов до музеев, от мемориальных кладбищ до парков) и разные способы структурирования этих пространств «к празднику» — от отгороженных заборами и металлодетекторами маршрутов военных парадов до полузаброшенных памятников, давно превратившихся в площадки для скейтеров и велосипедистов? С этим тесно связана и тема присвоения пространства: как повседневный ритм жизни в том или ином городе влияет на восприятие этого пространства и поведение в нем в праздничный день? Что происходит, когда жители города лишены биографической, а порой и эмоциональной связи с историей городских мест, будь то в карельской Сортавале, где финская история города в праздновании Дня Победы остается фигурой умолчания, или в Вене, где русскоязычные посетители советского мемориала, по выражению Татьяны Журженко, не столько «присваивают» это место, сколько временно «берут его взаймы», не успевая выработать даже мимолетного отношения к памятнику и тем более никак не вписывая себя в общегородскую коммеморативную культуру?^[5] Как отличается праздник в таком покрытом сознательно мемориализированными следами Великой Отечественной войны городе, как Севастополь, от торжеств в Грозном, где из стерилизованного городского пространства элиминированы следы даже недавних войн?

Наконец, мы задавались вопросом о прагматике сакральности. Каким образом люди признают то или иное место священным? Какие типы поведения, какие эмоции принято демонстрировать в сакральном публичном пространстве, а какие считаются недозволенными — и как эти оценки и модели санкционируются?

Прежде чем выделить некоторые из тем, отраженных в статьях сборника, я вкратце обрисую контекст социологического и исторического изучения Дня Победы и праздников в целом, в который вписано наше исследование[5].

Чей это праздник?

Один из центральных вопросов, который ставят перед нами как День Победы, так и другие постсоветские (и не только) праздники, может быть сформулирован очень просто: чей это праздник? Ответ, который дает большинство исследователей, построен на той или иной бинарной оппозиции. 9 мая — это в первую очередь праздник власти, официоза, Кремля. Им противостоят простые, обычные люди со своей частной жизнью — носители аутентичной, низовой, «подлинно народной памяти» о войне[6]. Две эти составляющие чаще всего мыслятся как противоположности, как два разных полюса — при том что взаимоотношения между ними могут анализироваться по-разному.

В наиболее прямолинейной версии казенный, лживый, идеологизированный День Победы противопоставляется подлинно народным чаяниям, «раздавленным официозом». Согласно такому прочтению подлинной скорбной памяти о жертвах, страданиях, лишениях и человеческой стороне войны приходится пробиваться из-под гнета памяти официальной, триумфалистской, героической[7].

Иногда эти два пласта представляются как разные дискурсивные (и поведенческие) режимы. Так, Ирина Щербакова, Ирина Прусс и другие читатели материалов конкурсов сочинений, проводимых среди российских школьников обществом «Мемориал», обращают внимание на разрыв между тем, как ветераны вспоминают о военном времени в публичной сфере, структурированной властью (в частности, в контексте официальных торжеств), и в доверительной, домашне-семейной обстановке[8].

Однако применительно к праздничным практикам наиболее влиятельными оказались концептуальные рамки, заданные в свое время Мишелем де Серто. Он противопоставил стратегии политических властей или других элит повседневным тактикам слабых, присваивающим и видоизменяющим предписанные сверху культурные коды, наполняющим их собственным смыслом и подрывающим смыслы, предзаданные доминирующими стратегами[9]. Пожалуй, первым, кто в таком ключе интерпретировал советские и постсоветские праздники, стал Андрей Зорин:

[В позднем СССР] жизнь отдельного человека с ее радостями и празднествами была полностью и безнадежно оторвана от официальных церемоний. Тем не менее взаимоотношения между этими двумя типами праздников никогда не заключались в протесте, оппозиции или даже равнодушии. <…> То, как советские люди присваивали официальные торжества, можно описать при помощи метафоры де Серто. Они жили в них, словно в съемной квартире, которую они обустраивали собственными желаниями, надеждами, переживаниями и убеждениями[10].

Подобные бинарные оппозиции — между властью и народом, публичным и приватным дискурсивными режимами, владельцами и арендаторами идеологической «квартиры» — продолжают структурировать понимание Дня Победы. Это усугубляется тем, что специфика 9 мая чаще всего выпадает из поля зрения исследователей, интересующихся либо репрезентацией войны, либо (советскими или постсоветскими) праздниками вообще.

Сравнительно немногие исследования, затрагивающие День Победы, по большей части фокусируются на транслируемых этим праздником репрезентациях — они рассматривают его как текст, подлежащий декодированию и контекстуализации наряду с другими формами репрезентации войны: газетными статьями, научными исследованиями, фильмами, литературными произведениями, продуктами масс-медиа. При этом в большинстве случаев декодируются интенции советских или российских центральных властей либо (в самые последние годы) различных влиятельных фигур, воздействующих на подобные репрезентации: журналистов, публицистов, историков, кинорежиссеров, предпринимателей и т. д.[11] Остальные участники праздника, причем как россияне, так и жители других стран, фигурируют в лучшем случае как пассивные потребители создаваемого в Москве праздничного продукта. Если их и исследуют, то только в рамках изучения «общественного мнения»[12], как будто значение праздника исчерпывается тем, какое отношение к нему (или к предлагаемому набору оценок военного времени, роли Сталина, значения победы и 9 мая для национальной идентичности) фиксируют опросы. Все подобного рода исследования так или иначе вписаны в парадигму «коллективной памяти». Даже те немногие авторы, которые принимают во внимание не только дискурсивное измерение, но и некоторые из праздничных ритуальных практик, сосредоточивают внимание на московских торжествах, исследуя способы и эффекты их трансляции в другие города России и за ее пределы[13]. Между тем почти за четверть века своего постсоветского существования День Победы оброс множеством местных значений и традиций, которые невозможно понять, если рассматривать их лишь через призму «войн памяти», как манифестацию того или иного восприятия исторических событий или же исключительно как реакцию на заданную Кремлем ритуальную хореографию.

Это особенно очевидно в тех странах, где, в отличие от России, Беларуси или Приднестровья, День Победы не может претендовать на статус главного или одного из основных государственных праздников и становится точкой кристаллизации — зачастую, но не всегда, протестной — для меньшинств, определяемых при помощи этнических, территориальных, политических или биографических критериев. Однако то же самое очевидно и в тех регионах России, где через формы участия в праздничных мероприятиях артикулируется отношение не только и не столько к истории, сколько к определенному месту и к текущей политической конфигурации.

Даже первое приближение к разнообразию значений Дня Победы позволяет преодолеть бинарные рамки восприятия праздника: становится понятно, что состав акторов, определяющих эти значения, гораздо шире, чем может показаться на первый взгляд, а взаимодействия между ними гораздо сложнее.

Еще нагляднее это показывает экскурс в историю Дня Победы. Хотя наш проект посвящен изучению современных форм празднования 9 мая, он не может обойтись без обращения к историческому контексту. Коммеморативные даты обычно изучают либо как способы репрезентации прошлого (парадигма «история и память»), либо, следуя Дюркгейму, — как отражение структуры общества в настоящем и способ воспроизведения солидарности путем ритуального очищения. Между тем, как показал Джеффри Олик в своем анализе исторической эволюции церемоний 8 мая в ФРГ[14], коммеморация — это особый жанр, и каждое повторение праздника не только отсылает к коммеморируемым событиям и не только отражает структуру коммеморирующего сообщества, но и становится репликой в диалоге, включающем в себя предыдущие итерации праздника. На этот же момент на материале Севастополя указывает в представленной здесь статье Джуди Браун, демонстрируя, что современные практики «хронологической сшивки», описанные Сергеем Ушакиным на московском примере[15], отсылают не только к 1945 г., но и ко всей послевоенной истории Дня Победы.

История Дня Победы

Итак, трудности с пониманием 9 мая во всем его многообразии усугубляются тем, что День Победы остается крайне слабо изученным и в диахронической перспективе. Историю этого праздника можно разделить на три периода. Первый из них берет свое начало в исторический день 8 (по московскому времени — 9) мая 1945 г. Второй — четверть века, прошедшие с момента возвращения празднику статуса выходного дня в 1965 г. и до конца существования СССР. Третий, тоже уже почти четвертьвековой, период — постсоветская история существования праздника. В той мере, в которой авторы, пишущие о последнем из этих временных отрезков, всё же признают за праздником некоторую эволюцию и разнообразие форм участия, они противопоставляют его совершенно унитарному, в их представлении, советскому Дню Победы. Анализ же первого послевоенного периода обычно ограничивается лаконичной констатацией отмены Сталиным Дня Победы как выходного дня в декабре 1947 г., что чаще всего объясняется желанием загнать эмансипированное военным опытом и победой общество обратно в оковы тоталитарной системы и не дать ветеранам, повидавшим обустроенную Европу, стать новыми декабристами[17]. Представление о том, что с 1948 по 1964 г. Дня Победы попросту не существовало, поддерживается убеждением, будто советская власть могла полностью контролировать отношение общества к праздникам и памятным датам. Такую точку зрения выражает, например, недавняя статья журналиста Александра Артемьева о том, «как менялось отношение ко Дню Победы»:

8 мая 1945 года <…> указом Президиума Верховного Совета СССР следующее, 9-е, число было объявлено «Днем всенародного торжества — Праздником Победы». Точно так же был установлен и второй праздник, с точно таким же статусом — день победы над Японией, 3 сентября. Оба дня были объявлены нерабочими. Этот сдвоенный День Победы в советских календарях продержался, правда, недолго — уже в декабре 1947 года Президиум ВС СССР опубликовал постановление, в котором объявил, в частности, «день 9 мая — праздник победы над Германией — рабочим днем»; прочие эпитеты были опущены. Тем же постановлением нерабочим днем объявлялось 1 января. Следующие 18 лет победа в Великой Отечественной в СССР не праздновалась (выделено мной. — М. Г.)[18].

Между тем День Победы — пусть со сравнительно небольшим размахом и не в качестве нерабочего дня — и в этот период отмечался вполне официально. Первое 9 мая после «отмены праздника» пришлось на воскресенье^[6], в этот день вручали награды, состоялись массовые гуляния, спортивные соревнования, музейные выставки, салюты, встречи с ветеранами, были проведены специальные передачи Центрального радиовещания и т. д.[20] В последующие годы масштаб официальных торжеств постепенно сокращался, но они никогда не исчезали полностью. Например, в 1955 г. на десятилетие Победы в Москве прошли торжественные заседания и народные гуляния[21]. И это не говоря о том, что 9 мая уже тогда — наряду с другими юбилейными датами — играло определенную роль в международной политике советских властей. Например, именно в рамках юбилейных торжеств было принято решение о создании советской ветеранской организации, которая изначально рассматривалась главным образом как очередная потемкинская деревня международной пропаганды[22].

Не прекращалось празднование 8 либо 9 мая и в ряде стран возникающего тогда социалистического лагеря (и в первую очередь в Восточной Германии), где в эти дни проводились церемонии выражения благодарности и лояльности Советскому Союзу, изначально с участием первых лиц государства, но со временем привлекающие все более широкие слои населения, в первую очередь школьников и пионеров. Не меньшее значение День Победы имел на западных территориях Советского Союза, переживших оккупацию Германией и ее союзниками, особенно присоединенных к СССР в 1939 и/или в 1944–1945 гг. Достаточно пролистать майские выпуски украинских, беларуских или литовских газет за послевоенные годы, чтобы понять, что о тотальном исчезновении праздника речи идти не может[23]. При этом с 1945 г. День Победы отмечался не только московскими торжествами, но и локальными мероприятиями вроде тех, о которых в своем докладе, процитированном в эпиграфе, говорит председатель комитета по делам культурно-просветительских учреждений при Совете министров РСФСР Татьяна Зуева. День Победы наряду с другими праздниками и новыми памятниками играл важную роль в укреплении советской власти и попытках установить или восстановить идеологический контроль над обществом^[7].

Но гораздо более важное значение 9 мая имело для ветеранов войны и их семей, никогда не бывших полностью подконтрольными власти. День Победы наряду с другими памятными датами стал днем, когда встречались бывшие сослуживцы, порой проявляя неожиданную инициативность: так, например, ветераны 53-й гвардейской стрелковой дивизии безо всякой на то санкции партийного руководства еще при жизни Сталина создали «Совет ветеранов», довольно многочисленные члены которого выступали с публичными лекциями на предприятиях[25]. Хотя о массовых праздниках в провинции мы знаем в основном из официальных источников, можно предположить, что — особенно в послевоенные годы, когда еще только восстанавливалась, а то и заново строилась инфраструктура «культурно-просветительской работы» — праздники, посвященные Победе, проходили пусть и под контролем органов власти, но включали в себя мощный элемент низовой инициативы. Об этом позволяют догадаться никем до сих пор систематически не изученные материалы местной, отраслевой и цеховой периодики^[8]. В послевоенные годы уже во многом сформировался набор праздничных практик, которые позже стали ассоциироваться с «брежневским культом Победы»^[9][27]. Даже в хрущевское время, когда тема Победы явно уступала по своему общественному резонансу космической теме, возобновленному культу Ленина и новому интернационализму, 9 мая тем не менее проходили торжественные мероприятия, открывались военные памятники и мемориалы.

Аналитические приемы, противопоставляющие государственному проекту памяти аутентичную народную память, оказываются малопродуктивными для осмысления праздничных практик, связанных с Днем Победы.

Во-первых, «низовые» практики и инициативы всегда опирались на идеологический репертуар, ранее заданный государством, — низовой памяти с чистого листа никогда не существовало. Затем эти практики быстро подхватывались государством и встраивались им в жесткие рамки, но в самом процессе присвоения они в свою очередь преобразовывали государственный репертуар. Эта диалектика, давно отмеченная исследователями военно-коммеморативных практик во всем мире[28], в сегодняшнем постсоветском контексте наглядно наблюдается на примере проекта «Бессмертный полк»[29].

Во-вторых, само государство не являлось и не является внутренне монолитным актором. Коммеморативная политика определялась не только взаимодействием между «низами» и «верхами», но и отношениями между разными патрон-клиентскими группами, в которые входили политические и военные деятели, литераторы, скульпторы и архитекторы, различные общественные группы и возрастные когорты. Облик 9 мая, равно как и военных памятников, стал результатом не столько единой стратегии «власти», сколько многочисленных компромиссов, импровизации, решения проблем материального и бюрократического характера[30]. Об этом свидетельствует и история создания первого в СССР Вечного огня, о которой в своей статье рассказывает Анна Юдкина. Насколько можно судить по найденным ею материалам, Вечный огонь в поселке Первомайский зажгла не абстрактная советская власть, стремящаяся воздвигнуть алтарь своей исторической политике, а директор местного газового завода, который таким образом соединил личный биографический опыт ветерана с наглядным материальным выражением возможностей советской промышленности.

Развивая метафору де Серто, подхваченную Зориным, можно говорить о том, что многоквартирный дом Дня Победы был построен в том числе и из материалов, добытых и принесенных самими будущими жильцами; планировка многократно менялась по ходу строительства, а процесс обустройства и обживания квартир в какой-то мере стал продолжением во многом хаотичного процесса возведения дома.

История 9 мая во всех подробностях еще не написана. Можно сказать, что Дню Победы не повезло: он хронологически не вписался в исследования, посвященные массовым праздникам раннесоветской[31] и сталинской[32] эпох. Его лишь незначительно затрагивают появившиеся недавно исследования праздничной культуры послесталинского СССР, сфокусированные на брежневском периоде. В результате исторические оценки этого праздника едва вышли за рамки, заданные еще в советское время исследователями, опиравшимися исключительно на официальные документы[33] или на основополагающую книгу Нины Тумаркин о «взлете и падении культа» Великой Отечественной войны, основными информантами которой стали образованные, критически настроенные столичные жители, — причем в тот момент, когда «падение культа» многим казалось очевидным[34].

Между тем представление о Дне Победы как о празднике, сразу после своего возникновения «замороженном» на десятилетия, очевидно, в какой-то степени есть ретроспективная проекция перестроечных и постперестроечных лет, причем как критическая (в духе «украденной победы»[35]), так и ностальгическая. На самом деле монолитность и монологичность праздника всегда была условной и относительной. Конечно, в Дне Победы, как и в других советских праздниках, непременно присутствовала большая доля официоза и идеологического контроля. Однако за свое сравнительно короткое по сравнению с другими праздниками существование даже официальный московский День Победы постоянно менялся, нащупывал свой репертуар либо адаптировал его к текущей ситуации в международной и внутренней политике. В разные годы этот день отмечался с разным масштабом; менялись степень и способы вовлечения ветеранов, армии, военной техники и иностранных гостей. Эволюционировало, расширялось и постепенно тиражировалось и его материальное «оборудование», hardware, по выражению Александра Эткинда[36]. Так, хотя подъем культа Победы с 1965 г. многократно ускорил уже набиравший обороты процесс возведения военных памятников, этот процесс продолжался до конца советской эпохи. Во многих провинциальных городах и даже республиканских столицах центральные военные памятники, по-новому организующие городское и праздничное пространство, возникли лишь в конце 1970-х, а то и после смерти Брежнева. То же самое относится и к Вечным огням, и к мемориальным комплексам, находящимся за пределами городов.

Наоборот, многие из тех изменений, которые претерпел якобы монолитный праздник 9 мая в постсоветское время, на самом деле отмечались уже в «застойные» годы или обнаруживаются задним числом в исторических исследованиях. Это привнесение развлекательных[37], а также театрализованно-реконструкторских приемов, диверсификация и приватизация праздничных практик, их уход в семейное пространство, ослабление (по сравнению со сталинской эпохой) обязательного участия, стирание границ между политическим и фестивальным аспектами праздников, между праздниками общенационального и локального значения и даже зародыши коммерциализации[38].

Более того, многие преобразования, которые зачастую связывают с переходом от централизованной советской системы праздников, до конца сохранившей значимую мобилизационную составляющую, к современной ситуации разноголосого, коммерциализированного — а для многих выхолощенного или даже оскверненного — праздника, в сравнительной перспективе сильно напоминают аналогичные изменения в других странах, в отличие от постсоветских республик не имевших социалистического опыта. Достаточно обратиться к анализу «ивентизации» праздников в Германии Винфрида Гебхардта^[10][39] или к тезису Филиппа Мюрэ о «гиперфестивной» культуре, охватывающей всю современную повседневность и тем самым стирающей границы между праздничным и непраздничным, что лишает праздники их специфичности[40].

Что это за праздник?

День Победы интересен не в последнюю очередь тем, что в нем неожиданным образом выражается связь между праздником и войной, отмеченная еще первопроходцем социологического осмысления праздников Роже Кайуа[41]. Предвосхищая более позднюю критику современных праздников как выхолощенных и лишенных собственно праздничных аффектов, Кайуа еще до начала Второй мировой войны писал о том, что в современных обществах праздник уже не создает коллективного эмоционального подъема и не подразумевает временного низвержения общественных порядков, уступив эту функцию войне — войне ХХ в., характерной чертой которой является отказ от каких-либо правил^[11][42].

И действительно, несмотря на тесную связь с войной, реальной и воображаемой, День Победы вряд ли когда-либо был народным карнавалом (в понимании Бахтина), праздником низвержения официальных социальных устоев. Воспроизводя военный опыт через целый мир символов, предметов и практик повторения (театрализованных реконструкций), он тем не менее никогда не воссоздавал тех экстремальных, хаотичных условий военной ситуации, которые, по Кайуа, соответствуют традиционному праздничному ритуалу, — не воссоздавал их даже для ветеранов, переживших такого рода опыт. Напротив, День Победы очевидно выражает стремление обуздать этот хаотический опыт и через повтор, ритуализацию и символическую концентрацию приручить его, вписать в привычные рамки действующих социальных норм. Причем это стремление не только и не столько абстрактного государства, опасающегося всплеска народной энергии, но и общества в целом, и не в последнюю очередь — самих ветеранов военных действий.

Аналогичное наблюдение относится и к военным памятникам: помимо функции монументального выражения определенных, санкционированных советской властью интерпретаций событий войны, они служили еще и целям пространственной концентрации. Сооружая всё новые и новые памятники (зачастую становившиеся местами перезахоронения) в стремительно растущих городах, планировщики, архитекторы и скульпторы перемещали войну (и останки погибших солдат) из сельской местности, в которой ее следы были наиболее заметными, в места, связь которых с военными действиями зачастую была опосредованной или символической и потому легко манипулируемой.

Подобные процессы вполне укладываются в общие тенденции, описанные исследователями других национальных праздничных традиций. Трансформации Дня Победы отражают поиски ритуала, способного обеспечить общественную интеграцию, — причем это поиски, которыми занята не только «власть», но и общество в целом. Однако (разделяемое как Дюркгеймом, так и советским руководством) представление о том, что праздник, отмечаемый публично и с максимальным количеством участников, обеспечивает такую интеграцию автоматически, не соответствует действительности. Как показал социолог Амитай Этциони[43], одни и те же ритуальные действия в одном случае могут сплачивать общество или отдельные сообщества, а в другом — просто временно снимать общественное напряжение; частным случаем такого рода праздников как раз и является карнавальная инверсия социального порядка, описанная Бахтиным[44]. Наше сравнительное исследование позволяет говорить о том, что в разных странах и городах День Победы наделяется совершенно разными смыслами, несмотря на быстрое и практически повсеместное распространение внешне одинаковых символов и практики — от георгиевских ленточек до шествий «Бессмертного полка».

Таким образом, как бы мы ни оценивали празднование Дня Победы в советские годы и степень идеологической стройности и унифицированности этого праздника, очевидно, что после распада СССР говорить о едином Дне Победы уже не приходится. Изменился в первую очередь политический контекст праздника. Самое очевидное изменение — ослабление роли Москвы как единого центра, способного определять его смысл и структуру (хотя бы на самом официальном уровне) в обязательном для всех его участников (хотя бы только в России) порядке. Среди других факторов — создание новых национальных государств и переоценка истории Второй мировой войны и ее последствий в национальном ключе (в том числе и в России), превращение русскоязычного населения большинства постсоветских стран в этнические меньшинства и возникновение больших русскоязычных диаспор в Германии, США, Израиле и других странах.

В результате сегодня День Победы может иметь диаметрально противоположные значения для жителей разных стран, регионов и городов. И наше исследование выявило целый диапазон таких значений.

Одной крайностью можно считать случай Грозного, представленный в статье Ольги Резниковой. Здесь 9 (а также 8 и 10) мая в публичном городском пространстве — это праздник, принадлежащий исключительно политическому руководству. Жесткой, централизованной организации праздничных мероприятий в содержательном плане соответствует его связка с демонстрацией лояльности нынешней российской власти. В этом смысле всегда присутствовавшая в советском Дне Победы идеологизированность здесь доведена до предела, ибо, в отличие от советских времен, не оттеняется практиками, связанными с семейной памятью. Биографически центральная для всех чеченцев память о депортации и двух недавних войнах подавляется либо встраивается в культ убитого 9 мая 2004 г. Ахмата-хаджи Кадырова, его сына Рамзана и Владимира Путина, что происходит в том числе и при помощи нового календаря праздничных дат. Подобная идеологическая архитектура праздника, анализируемая Ольгой Резниковой как колониальная, выражается и в специальной организации городского пространства: допуск к этому пространству жестко регламентирован, и большинство жителей города могут видеть официальный парад лишь издалека или по телевизору. Аналогичную организацию пространства в случае Минска наблюдал Алексей Ластовский. Хотя в Минске, как и в Москве (см. статью Натальи Колягиной и Натальи Конрадовой) и ряде других городов, «торжественное шествие (максимально регламентированное и идеологически нагруженное), предназначенное в основном для ретрансляции по телевидению»^[12], сопровождается народными гуляниями, что неудивительно ввиду центрального, в отличие от Чечни, значения Великой Отечественной войны для восприятия себя большинством жителей Беларуси.

Ближе к противоположному полюсу — празднование 9 мая в странах Прибалтики, бывшего соцлагеря и в государствах за пределами бывшего СССР, где теперь проживают выходцы из Советского Союза. Здесь государственного праздника в его прежнем виде более не существует, но остались созданные для него монументальные места, а гомогенизированные государством практики, к концу советской эпохи воспринимавшиеся многими как лишенная смысла «обязаловка», ныне воспроизводятся (и видоизменяются) самими жителями. Наиболее репрезентативен для этого типа празднования берлинский Трептов-парк: пространство, в социалистические времена служившее площадкой для разного рода официальных церемоний местного, гэдээровского, и международного уровня — и воспринимаемое критиками как образец тоталитарной, подавляющей и анонимизирующей личность архитектуры, — превратилось в место народных гуляний и ритуальных практик, поражающих своим плюрализмом. Лишенное какой-либо центральной организации, но и, в отличие от аналогичных мест в ряде других стран, не претерпевшее каких-либо значимых внешних преобразований, пространство Трептов-парка 9 мая вмещает в себя самые разные коммеморативные сообщества и инициативы. Здесь можно встретить как представителей низовых левых инициатив, происходящих из Западного Берлина, так и чтящих традиции бывших граждан ГДР, как «русских немцев», так и «евреев», как местных поисковиков, так и приезжающих из бывших советских республик реконструкторов.

От Бронзового солдата к украинской войне

Все мы вполне отдавали себе отчет в том, что память о войне и ее последствиях за 2000-е гг. снова стала «горячей» практически для всей Восточной Европы[46], но не могли подозревать о той степени интенсивности, с которой буквально через несколько месяцев после завершения нашего исследования Вторая мировая / Великая Отечественная война вернется в современную политику.

Спустя какое-нибудь десятилетие после окончания холодной войны отсылки ко Второй мировой войне и оценки военной и послевоенной истории в духе коммеморативной и геополитической игры с нулевой суммой (победа Советского Союза vs ГУЛАГ; сталинский террор и советская оккупация Восточной Европы; победа как наследие России или русских vs участие в войне других стран и этнических групп) прочно вошли во внутри- и внешнеполитический инструментарий самых разных политических сил, и в первую очередь — российского руководства. Разгоревшиеся конфликты не ограничивались дискурсивной и дипломатической плоскостями: об этом свидетельствуют история с переносом Бронзового солдата в Таллине и длинный ряд других громких конфликтов, связанных с памятниками советским солдатам или же с коммеморацией таких дат, как 8 или 9 мая либо 23 августа^[13]. Такие конфликты возникали тогда, когда местные коммеморативные разночтения и противоречия, например между русскоязычными жителями прибалтийских стран и приверженцами новой, национализированной интерпретации истории, расширялись^[14][48], интернационализировались, вписываясь в более широкие политические контексты.

Подобное обострение могло стать результатом неуклюжих действий или сознательных манипуляций со стороны как местных политиков, так и российского руководства. Российская власть фактически объявила себя официальным распорядителем наследия победы и привязала «победную» коммеморацию войны к идентификации с сегодняшней Россией и ее коммеморативной политикой. С этой целью была создана инфраструктура символического коммеморативного присутствия, например раздача георгиевских ленточек, с использованием как дипломатических представительств, так и неформальных каналов^[15]. Многие политики в странах Восточной Европы, в своюочередь, выстраивая связь между 1945 г. как началом или продолжением советской оккупации и современными усилиями по нациестроительству, оказались готовы согласиться с такой интерпретацией. Действуя вместе, они создали условия, в которых коммеморативные практики постепенно национализировались и этнизировались, а местные коммеморативные меньшинства стали заложниками большой геополитической игры. Выражая свое недовольство собственным политическим или социальным статусом через обращение к старым советским и новым российским символам победы, они волей-неволей стали восприниматься как представители России, хотя их поддержка российским руководством практически всегда оставалась символической^[16][50].

В максимально наглядной и трагической форме все эти конфликты проступили в 2014–2015 гг. после Майдана, аннексии Крыма, пожара в одесском Доме профсоюзов и начала войны на юго-востоке Украины. Коммеморативные мероприятия 9 мая стали политизированы до предела. В Украине приверженцы «победной», героической, пророссийской, русифицированной коммеморации и сторонники национализированной, виктимной памяти о войне стали называть друг друга «фашистами» и «колорадами», а попытки сохранить отстраненный взгляд на коммеморативные практики зачастую встречались в штыки и воспринимались обеими сторонами как трусость или предательство. Не говоря о том, что отсылки к 1939–1945 гг. постоянно и самым тесным образом переплетались с сегодняшними военными событиями, воплощаясь во вполне конкретных действиях: от возвращения в эксплуатацию советских танков-памятников[51] до «парада пленных» в Донецке[52] и новой битвы за Саур-могилу[53]. Подобная война интерпретаций наложила свой отпечаток и на то, как отмечалось 9 мая за пределами Украины: уже к 2015 г. «украинские» и «российские» праздники повсеместно происходили раздельно. Эти коммеморативные конфликты и попытки их преодоления наблюдала уже новая исследовательская команда[54]. Вполне возможно, что день 9 мая 2013 г., который описывают представленные ниже статьи, завершил очередную эпоху в истории празднования Дня Победы. И вместе с тем уже тогда были отчетливо видны зародыши новых процессов (имеющих аналоги во всем мире): индивидуализации памяти о павших, перевода коммеморации из общегосударственного в семейный контекст. Подобная индивидуализация, восприятие большой истории и современности через призму истории семейной, в свою очередь, также проблематична[55]. И все же будем надеяться, что именно она, а не война национальных коммеморативных культур, станет определяющей для нового этапа истории праздника.

Источники

[5] См. также актуализированное изложение этого контекста в статье: Gabowitsch M., Gdaniec C., Makhotina E. Kriegsgedenken als Event. Der 9. Mai 2015 im postsozialistischen Europa. Zur Einleitung // Gabowitsch M., Gdaniec C., Makhotina E. Op. cit.

[6] Бордюгов Г. Октябрь. Сталин. Победа. Культ юбилеев в пространстве памяти. М.: АИРО-XXI, 2010. С. 170.

[7] Критику подобных подходов, исходящих из тоталитарной модели социалистических обществ, применительно к праздничной культуре см. в статье: Cojocaru L. D., Cash J. R. Approaching Festive Culture after Socialism: Historical Ruptures, Continuities of Memory // Interstitio. East European Review of Historical and Cultural Anthropology. 2013. Vol. V. No. 1–2 (9–10). Р. 5–15, особенно p. 6–7.

[8] Щербакова И. Над картой памяти // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа / под ред. М. Габовича. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 195–209; Прусс И. Советская история в исполнении современного подростка и его бабушки // Там же. С. 210–221.

[9] Certeau M. de. L’invention du quotidien. T. 1. Arts de faire. Paris: Gallimard, 1990 [1980]. P. 62–63 (см. русское издание: Серто М. де. Изобретение повседневности. Т. 1. Искусство делать. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013).

[10] Zorin A. Are We Having Fun Yet? Russian Holidays in the Post-Communist Period [1998]. P. 7–8. URL: http://web.stanford.edu/group/Russia20/volumepdf/zorin.pdf (дата обращения: 05.08.2015).

[11] Множество образцов подобных исследований представлены в сборниках и обзорных работах, посвященных сравнению традиций «памяти о войне» в России, Германии и других странах. См., например: Память о войне 60 лет спустя…; Kurilo O. Der zweite Weltkrieg im deutschen und russischen Gedächtnis. Berlin: Avinus-Verlag, 2006; Bonner W., Rosenholm A. (eds.). Recalling the Past — (Re)constructing the Past. Collective and Individual Memory of World War II in Russia and Germany. Helsinki: Aleksanteri Institute, 2008; Bauerkämper A. Das umstrittene Gedächtnis. Die Erinnerung an Nationalsozialismus, Faschismus und Krieg in Europa seit 1945. Paderborn; München; Wien; Zürich: Ferdinand Schöningh, 2012. S. 26–261; Baraban E. V. The Battle of Stalingrad in Soviet Films // Baraban E. V., Jaeger S., Muller A. (eds.). Fighting Words and Images: Representing War across the Disciplines. Toronto; Buffalo; London: Toronto University Press, 2012. P. 237–258.

[12] См., например: Дубин Б. Бремя победы. Борис Дубин о политическом употреблении символов // Критическая масса. 2005. № 2. URL: http://magazines.russ.ru/km/2005/2/du6.html (дата обращения: 24.10.2009); 75 % жителів України святкують День Перемоги (опитування). URL: www.unian.ua/politics/785327–75-jiteliv-ukrajini-svyatkuyut-den-peremogi-opituvannya.html (дата обращения: 05.08.2015).

[13] Например: Onken E.-C. The Baltic States and Moscow’s 9 May Commemoration: Analysing Memory Politics in Europe // Europe-Asia Studies. 2007. Vol. 59. No. 1. P. 23–46; Wood E. A. Performing Memory: Vladimir Putin and the Celebration of World War II in Russia // The Soviet and Post-Soviet Review. 2011. Vol. 38. P. 172–200; Oushakine S. Remembering in Public: On the Affective Management of History // Ab Imperio. 2013. No. 1. P. 269–302. Вопреки этой общей тенденции в последние годы появился ряд публикаций, исследующих локальную динамику праздника, главным образом в западных республиках бывшего СССР и отчасти в новых пограничных регионах России. (Авторы многих из этих работ вошли в нашу исследовательскую сеть.) См., например: Roberman S. Commemorative Activities of the Great War and the Empowerment of Elderly Immigrant Soviet Jewish Veterans in Israel // Anthropological Quarterly. 2007. Vol. 80. No. 4. P. 1035–1064; Ločmele K., Procevska O., Zelče V. Celebrations, Commemorative Dates and Related Rituals: Soviet Experience, Its Transformation and Contemporary Victory Day Celebrations in Russia and Latvia // Muižnieks N. (ed.). The Geopolitics of History in Latvian-Russian Relations. Riga: Academic Press of the University of Latvia, 2011. P. 109–137; Журженко Т. «Чужа війна» чи «спільна Перемога»? Націоналізація памяти про Другу світову війну на україно-російському прикордонні // Україна модерна. 2011. № 18. С. 100–126.

[14] Olick J. Genre Memories and Memory Genres. A Dialogical Analysis of May 8, 1945, Commemorations in the Federal Republic of Germany // The Politics of Regret. On Collective Memory and Historical Responsibility. New York; Abingdon: Routledge, 2007. P. 55–83.

[15] Oushakine S. Op. cit.

[17] Примерно такую версию излагает, например, Борис Романов в статье «Как Сталин отменил день Победы в 1947 году». URL: www.proza.ru/2010/05/11/3 (дата обращения: 08.10.2014).

[18] Артемьев А. Большая политика памяти. «31 спорный вопрос» русской истории: как менялось отношение ко Дню Победы // Лента. ру. 2014. 3 марта. URL: http://lenta.ru/articles/2014/03/03/myths (дата обращения: 13.02.2015).

[20 Правда. 1948. 9 мая.

[21] Бордюгов Г. Указ. соч. С. 178–183. Опираясь на материалы «Правды», более подробно значение 9 мая до 1965 г. описывает: Івченко Б. Історія свята Дня Перемоги у Радянському Союзі (1947–1965 рр.) // Історічна правда, 2017. 13 мая. URL: www.istpravda.com.ua/articles/2017/05/13/149776 (дата обращения: 16.05.2017).

[22] Edele M. Soviet Veterans of the Second World War. A Popular Movement in an Authoritarian Society, 1941–1991. Oxford: Oxford University Press, 2008. P. 162–164.

[23] На примере Харьковской области местные торжества к 9 мая в послевоенные годы проанализированы в статье: Склокина И. Е. Праздничные коммеморации как составляющая официальной советской политики памяти о нацистской оккупации (на материалах Харьковской области), 1943–1953 гг. // История и историки в контексте времени. 2013. Т. 10. № 1. С. 40–46.

[25] Edele M. Op. cit. P. 159.

[27] URL: http://statehistory.ru/2373/Zametki-v-Uchitelskoy-gazete-ot-9-maya-1953-goda- (дата обращения: 12.09.2014).

[28] Ashplant T. G., Dawson G., Roper M. (eds.). The Politics of War Memory and Commemoration. London; New York: Routledge, 2000.

[29] Gabowitsch M. Are Copycats Subversive? Strategy-31, the Russian Runs, the Immortal Regiment, and the Transformative Potential of Non-Hierarchical Movements // Problems of Post-Communism. 2018. Vol. 65. No. 5. P. 297–314.

[30] На современном примере это подробно проанализировано в статье: Gabowitsch M. Russia’s Arlington? The Federal Military Memorial Cemetery near Moscow // Journal of Soviet and Post-Soviet Politics and Society. 2016. No. 2. P. 89–143.

[3]1 См., например: Geldern J. von. Bolshevik Festivals, 1917–1920. Berkeley; London: University of California Press, 1993; Koustova E. Les fêtes révolutionnaires russes entre 1917 et 1920: des pratiques multiples et une matrice commune // Cahiers du Monde Russe. 2006. Vol. 47. No. 4. P. 683–714; Idem. Célébrer, mobiliser et mettre en scène: le spectaculaire dans les manifestations festives soviétiques des années 1920 // Sociétés et représentations. 2011. No. 31. P. 157–176.

[32] См., например: Petrone K. Life Has Become More Joyous, Comrades: Celebrations in the Time of Stalin. Bloomington: Indiana University Press, 2000; Rolf M. Das sowjetische Massenfest. Hamburg: Hamburger Edition, 2006; рус. пер.: Рольф М. Советские массовые праздники. М.: РОССПЭН, 2009.

[33] В первую очередь: Lane C. The Rites of Rulers: Ritual in Industrial Society — The Soviet Case. Cambridge: Cambridge University Press, 1981.

[34] Tumarkin N. The Living and the Dead: The Rise and Fall of the Cult of World War II in Russia. New York: Basic Books, 1994.

[35] Украденная победа: беседа политического обозревателя Александра Афанасьева с ведущим сотрудником ИМЛ Геннадием Бордюговым // Комсомольская правда. 1990. № 104 (19 804). 5 мая.

[36] Etkind A. Warped Mourning: Stories of the Undead in the Land of the Unburied. Stanford: Stanford University Press, 2013.

[37] Келли К., Сиротинина С. «Было непонятно и смешно»: праздники последних десятилетий советской власти и восприятие их детьми // Антропологический форум. 2008. № 8. С. 258–299, особенно с. 270.

[38] Там же. С. 283.

[39] Gebhardt W. Feste, Feiern und Events. Zur Soziologie des Außergewöhnlichen. Wiesbaden: VS Verlag für Sozialwissenschaften, 2000.

Cм., например: Щедрина А. Один день из жизни ивентора // Праздник. 2007. № 20. С. 18–28.

[40] Muray P. Après l’Histoire. Paris: Gallimard, 2007; см. рус. пер.: Мюрэ Ф. После Истории. Фрагменты книги // Иностранная литература. 2001. № 4.

[41] См.: Caillois R. L’homme et le sacré. Paris: Gallimard, 1950 [1939]; см. также рус. пер.: Кайуа Р. Миф и человек. Человек и сакральное. М.: ОГИ, 2003.

[42] Stone D. Genocide as Transgression // European Journal of Social Theory. 2004. Vol. 7. No. 1. P. 45–65.

Girard R. La violence et le sacré. Paris: Bernard Grasset, 1972; рус. пер.: Жирар Р. Насилие и священное. М.: Новое литературное обозрение, 2010).

[43] Etzioni A. Holidays: The Neglected Seedbeds of Virtue // Idem. The Monochrome Society. Princeton: Princeton University Press, 2003. P. 113–140. Сокр. рус. пер.: Этциони А. Праздники: забытая колыбель добродетели // Неприкосновенный запас. 2015. 2 (100). URL: www.nlobooks.ru/magazines/neprikosnovennyy_zapas/100_nz_2_2015/article/11488 (дата обращения: 09.07.2020).

[44] Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1965.

[46] См. об этом: Zhurzhenko T. The Geopolitics of Memory // Eurozine. 09.05.2007. URL: www.eurozine.com/articles/2007–05-10-zhurzhenko-en.html (дата обращения: 06.08.2015).

[48] См.: Boltanski L., Thévenot L. De la justification. Les économies de la grandeur. Paris: Gallimard, 2011; рус. пер.: Болтански Л., Тевено Л. Критика и обоснование справедливости: очерки социологии градов. М.: Новое литературное обозрение, 2013.

[50] См., например: Астров А. Литургия по Бронзовому солдату. Память и история в формировании кризиса // Ab Imperio. 2007. № 3. С. 427–447.

[51] Ополченцам ДНР удалось снять с постамента еще один танк времен ВОВ. URL: http://ria.ru/world/20140701/1014317099.html (дата обращения: 14.07.2014).

[52] HRW: «парад» пленных солдат нарушает Женевскую конвенцию. URL: www.bbc.co.uk/russian/international/2014/08/140824_ukraine_donetsk_parade_hrw_condemn (дата обращения: 24.08.2014).

[53] Наиболее полная коллекция источников об этих боях представлена в Википедии. URL: https://ru.wikipedia.org/wiki/Бои_за_Саур-Могилу_(2014) (дата обращения: 23.07.2014).

[54] Gabowitsch M., Gdaniec C., Makhotina E. Op. cit.

[55] См., например: Вельцер Х. История, память и современность прошлого // Память о войне 60 лет спустя… С. 51–63. Об индивидуализации как общей мировой тенденции в поминовении павших см.: Hettling M. Nationale Weichenstellungen und Individualisierung der Erinnerung. Politischer Totenkult im Vergleich // Hettling M., Echternkamp J. (Hrsg.). Gefallenengedenken im globalen Vergleich. Nationale Tradition, politische Legitimation und Individualisierung der Erinnerung. München: Oldenbourg Verlag, 2013. S. 11–42. О противоречиях понятия «индивидуализация» в этом контексте см.: Gabowitsch M. Umkämpfte Tote. Gefallene Soldaten, Angehörige und der Staat // Mittelweg 36. 2004. Nr. 2. S. 47–53.

РОССИЯ

.

Наталья Колягина, Наталья Конрадова ДЕНЬ ПОБЕДЫ НА ПОКЛОННОЙ ГОРЕ: СТРУКТУРА ПРОСТРАНСТВА И РИТУАЛЫ

Смысл и функции Поклонной горы в контексте городского пространства Москвы

Традиционно важная часть московских городских праздничных мероприятий, организованных в честь 9 мая, проводится на Поклонной горе.

Идея мемориального комплекса, построенного на Поклонной горе около 20 лет назад, появилась еще в начале 1940-х годов. В 1942 году Союз архитекторов СССР объявил конкурс на лучший проект мемориального комплекса в честь будущей победы, в 1955 году Георгий Жуков направил в ЦК КПСС записку, где высказывался за создание мемориала, в 1958-м на Поклонной закладывают памятный камень, а в 1961-м разбивают мемориальный парк. В марте 1986 года в Министерстве культуры был подписан приказ «О создании Центрального музея Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.»[1]. В 1995-м состоялось торжественное открытие Центрального музея Великой Отечественной войны, и в первый и последний раз здесь прошел официальный Парад Победы с участием первых лиц государства.

Почти сразу после открытия, с середины 1990-х годов, Поклонная гора начала терять свойства единого мемориального комплекса и становится территорией официальной исторической памяти. Речь идет уже не только о Великой Отечественной, но и обо всех войнах сразу: об Отечественной войне 1812 года (символическое сближение двух отечественных войн подсказано и географией парка: именно на Поклонной горе Наполеон ждал ключей от Москвы, а в топонимике района отражен сюжет войны 1812 года — Кутузовский проспект, Багратионовский проезд, улицы Барклая, Дениса Давыдова, 1812 года и другие) и о войне в Афганистане (на территории Поклонной установлен памятник воинам-интернационалистам и спроектирован мемориальный музей, который так и не был построен). В 2014 году на Поклонной горе торжественно, с участием первых государственных лиц, открывают памятник героям Первой мировой войны. В 2003-м была открыта станция метро «Парк Победы» (работы над ее проектированием начались еще в начале 1990-х), вестибюли которой украшены мозаиками на темы отечественных войн 1812-го и 1941–1945 годов. Мозаика, посвященная войне Великой Отечественной, символически расширяет пространство уже не во временном, а в географическом отношении — здесь изображен известный памятник советскому солдату со спасенной девочкой на руках, установленный в Трептов-парке в Берлине.

Существовавший в начале 2000-х годов план реконструкции Поклонной горы[2] предполагал акцент на увеселительном досуге и включал в себя строительство океанариума, театра музыкальных фонтанов, ресторана, а также буддийского храма и армянской часовни. Однако за последующие 10 лет территория парка пополнялась только мемориальными объектами, такими, как памятник испанским добровольцам, памятник сотрудничеству членов антигитлеровской коалиции, памятник пропавшим без вести солдатам или памятник «В борьбе против фашизма мы были вместе» (установленный в ответ на взорванный в Кутаиси монументальный комплекс героям Великой Отечественной войны). В 2010 году в связи с реконструкцией Александровского сада на Поклонной горе открыли Вечный огонь, куда перевезли пламя от памятника Неизвестному солдату. Его зажег президент Дмитрий Медведев. После окончания работ в Александровском саду (и еще одной церемонии «возвращения» пламени на его изначальное место) Вечный огонь остался и на Поклонной горе. В 2013 году был установлен памятник фронтовым собакам, планируется также памятник фронтовым лошадям.

Теперь Поклонная гора служит многим и разнообразным задачам, от мемориально-мобилизационных до ярмарочно-развлекательных: там проходят народные гуляния в День Победы, встречи «афганцев», профессиональные праздники военных (День ВДВ, День пограничника), День прессы, Первый звонок, фестиваль меда, фестиваль клубники, а также мероприятия на День города. С 2013 года Поклонная стала местом церемонии инаугурации мэра Москвы. На официальном сайте Парка Победы в качестве основных городских праздников, которые «полюбились многим москвичам и гостям столицы», выделяются День Победы и День города.

День Победы с 1945-го по 2013-й: официальный ритуал — домашний праздник — уличные гуляния

С 1945-го по 2013 год праздник конца войны в России претерпел несколько трансформаций. Указ Президиума Верховного Совета СССР о 9 мая как «дне всенародного торжества — Празднике Победы» был подписан 8 мая 1945 года. Официальным праздником он оставался до 1947 года, когда, вместо 9 мая, выходным днем сделали 1 января. Корреляция между Днем Победы и Новым годом оставалась актуальной вплоть до 1980-х годов: именно эти два праздника считались главными в большинстве советских семей[3], только они пережили Советский Союз и имеют символическое значение для жителей современной России.

В 1965 году происходит реконструкция официального праздника: День Победы снова становится выходным днем, на Красной площади проходит юбилейный парад, который до 1995 года проводился только по юбилейным датам. Социолог Борис Дубин описывает создание мифа о войне следующим образом:

«Как ни парадоксально, его [миф] можно назвать не просто главным событием советской эпохи, но и центральным “событием” брежневских лет, когда он был создан. Смысл и оправдание (можно сказать, самообоснование) брежневского пятнадцатилетия, как и всей советской истории в целом, — победа в войне»[4].

Дубин определяет роль государства как «монопольного держателя памяти» и «конструктора истории», описывая зародившиеся в середине 1960-х массовые ритуалы мемориализации, такие, как парад, юбилейные награждения, «минуту молчания», Вечный огонь. В 1966–1967 годы в Александровском саду в Москве были помещены Могила Неизвестного солдата и Вечный огонь. Пламя привезли в специальной лампаде из Ленинграда, от памятника героям революции на Марсовом поле.

В это время к сталинскому канону праздника как идеологически выверенного, но необязательно веселого мероприятия добавляются развлекательные элементы.

«Идеологическая и развлекательная функции праздника в значительной степени переплетались: даже самые важные дни советского политического календаря стали сопровождаться не только муштрой курсантов, показом танков и самолетов, докладами и возложением венков, но и фейерверками, шариками, букетами и прочими сугубо развлекательными элементами»[5].

Но, несмотря на большую работу советской власти над мифом о победе в войне и, следовательно, над сценарием праздника, День Победы с 1965-го по 1995 год оставался праздником в основном семейным, а не публично-уличным. Об этом, в частности, пишут антропологи Катриона Келли и Светлана Сиротинина в своем исследовании детского восприятия советских праздников, приводя слова информанта, родившегося в 1977 году:

«Многие потом считали его своим особым семейным днем, даже если он и не сопровождался какими-то особыми семейными традициями: “Специальный праздник — 9 мая. 9 мая отмечается тоже в семье. В семье как праздник”».

Другой информант, интервью с которым используется в этом же исследовании, говорит о «своем школьном приятеле, не праздновавшем 9 мая с семьей, как о человеке “откуда-то с Марса”»[6]. Этот феномен исследователи связывают, в частности, с процессом «приватизации» официальных праздников[7].

Ключевая дата хронологии Дня Победы, важная для нашего исследования, — 1995 год. В честь 50-летнего юбилея в Москве прошли два парада: на Красной площади и на Поклонной горе, в только что открытом Парке Победы. С этого момента парады стали ежегодными. Таким образом, легализация Поклонной горы как пространства официального праздника совпала с третьей, постсоветской, волной мемориализации войны. Одним из вопросов, стоящих перед данным исследованием, был вопрос о том, насколько сильно функциональная история этого места отражается в восприятии Поклонной горы современными москвичами.

В конце 1990-х — начале 2000-х годов День Победы оставался самым популярным праздником в России, унаследованным ею от советской эпохи. В то же самое время заканчивается процесс деидеологизации советских праздников (чтобы, как мы увидим позже, возобновиться уже в новом формате в 2010-е годы), что приводит к частичной потере их официального смысла и одновременно к росту масштабных сценариев уличных гуляний. Ольга Калачева в своем исследовании старых и новых праздников начала 2000-х годов пишет:

«Примечательно, что только в постсоветский период методические пособия по организации праздников окончательно теряют идеологический подтекст. Теперь это не руководства по проведению гражданских ритуалов, а подборка игр, песен, рецептов и советов по организации праздников приватной сферы»[8].

День Победы и День города — два крупнейших городских праздника, которые организуются городскими властями на территории Поклонной горы. Городскими оба этих праздника стали не так давно. Как уже было сказано, День Победы в позднесоветские времена отмечался скорее как семейный, приватный праздник. В 1997 году впервые проходит новый для Москвы праздник — День города. Этот день отмечался уже с 1985 года, но только в 1997-м — в год 850-летия Москвы — он приобрел черты, близкие к современному Дню города: с публичными мероприятиями, многочисленными концертными площадками, декоративным оформлением города и салютом. Это приблизительно тот самый формат, в котором сейчас проходят оба мероприятия и на Поклонной горе, и на других московских площадках. Пользуясь терминологией Филиппа Мюрэ[9], можно говорить об этой тенденции как о части наступающей глобальной «гиперфестивной» культуры, стремящейся превратить в праздничное веселье не только памятные даты, но и всю повседневность. Если же попытаться выявить черты, специфические для конкретного исторического и культурного явления, то можно предположить, что слияние форм двух праздников — Дня Победы и Дня города — отражает процесс формирования российской идентичности, для которого действительная актуальность победы в войне уменьшается по мере временнóго удаления от нее, а потребность в объединяющем национальном символе увеличивается. Так или иначе, День Победы в 2010-е годы по своей форме является городским праздником, сценарий для которого создают местные власти, а участие в котором принимают массы горожан.

День Победы на Поклонной: сценарии и девиации

9 мая 2013 года Поклонная гора была заявлена как одна из нескольких официальных площадок для проведения праздничных мемориальных акций^[17][10]. Однако именно сюда пришло максимальное число людей — по оценкам официальных СМИ, более 300 тысяч из полутора миллионов участников уличных гуляний в Москве (эта цифра не стала рекордной: например, в 2003 году Поклонную гору посетили 500 тысяч человек[11]).

С самого начала празднования периметр Поклонной горы был огорожен и оцеплен полицейскими. Попасть внутрь можно было, только пройдя рамки металлоискателей, около главного входа уже в 11:30 начинают выстраиваться очереди (официальное начало программы — 12:00), которые в течение дня только удлинялись. Но с неофициального входа, со стороны Минской улицы, в это же время было легко пройти, очередей у рамок не было. Станцию метро, построенную в том числе для обеспечения доступа к мемориальному комплексу, каждый год в день празднования закрывают на вход (это объясняется требованиями безопасности) — так что попасть в мемориальный комплекс гораздо проще, чем его покинуть.

В официальной программе значилось несколько мероприятий: марафон «Музыкальный квартал», концерт оркестра Мариинского театра под управлением Валерия Гергиева с участием Дениса Мацуева (проходящий в рамках ежегодной серии российских гастролей Мариинского театра, которые в 2013 году в связи с поздней Пасхой заканчивались 9 мая, в связи с чем последний концерт было решено провести именно на Поклонной горе), выезд конных гвардейских войск, концерт «Внуки — ветеранам» и салют. В качестве отдельного пункта анонсировался информационный сервис «Судьбы героев войны», организованный Министерством обороны: на нескольких десятках компьютеров посетители парка могли получить сведения о своих воевавших родственниках из двух баз данных — «Подвиг народа» и ОБД «Мемориал».

В целом празднование 9 мая почти не было подчинено какому-либо регламенту и подразумевало скорее формат народных гуляний, нежели хорошо спланированный церемониал или серию акций памяти. Опрошенные нами респонденты отмечали дефицит организованных мероприятий, в которых они хотели бы участвовать, часто сравнивая это положение вещей с предыдущими годами. Около 12:30 к нам обратилась пожилая женщина, которая не представляла ни пространственной организации Поклонной горы (плана местности нигде не было), ни программы празднования (она также никак не была обозначена в самом парке). Несколько респондентов с разочарованием отметили скудность программы:

«Сегодня практически ничего нету. Обычно очень весело. Разные игры, соревнования, музыка. Сегодня вообще ничего нет. В те годы были спортивные мероприятия. Организованные. А сегодня вообще ничего нету. Ни концерта. Ни музыки. Может быть, и будет — но всегда это начинается с утра. Всегда» (мужчина на роликах, 45–50 лет).

«Вот, например, в прошлом году здесь запускали змеев воздушных, сейчас все закрыли. Мы вон взяли и че-то даже не попускали ни разу. А так ходим. Обычно… здесь выход из метро, и мы вот так гуляем… за танками, в общем, туда. Обычно такой проходик небольшой делаем. Еще раньше бывали эти… выступления… сейчас что-то не видно… Когда мероприятия — это интересно. То есть можно и так походить, и посмотреть можно. А когда тупо слоняться — здорово, наверное, но я не знаю. Ну, и для детей здесь совсем что-то плоховато» (мужчина, 30–35 лет).

«Ну, я бы добавила, может быть, песней побольше и чего-нибудь еще. Что-нибудь такого, знаете, может быть, инсценировки какие-то… еще что-то» (девушка, 20–22 лет).

Электронная база данных участников войны не показалась респондентам привлекательной, несмотря на то, что по всей территории парка посетителям раздавались информационные материалы:

«Так вот, с этими листовками — всем пораздавали… Это электронный каталог участников ВОВ… Это все с портала ведется. Мы на портале были уже десять тысяч раз, поэтому смысла сюда ходить нет» (мужчина, 30–35 лет).

Мемориальные объекты

Из-за отсутствия регламента движение людей не подчинялось какому-то плану, им приходилось осваивать архитектурное пространство, перемещаясь по парку и знакомясь с его объектами, как статичными (памятники, музеи, элементы архитектурного и природного ландшафта), так и организованными к этому дню. Около Центрального музея Великой Отечественной войны уже к 14:00 выстроилась небольшая очередь. Отец и сын, стоящие в очереди, поделились информацией о том, что поход в музей для них был запланированным мероприятием на 9 мая (они собирались посетить этот музей впервые).

Музей военной техники под открытым небом был, пожалуй, одним из самых популярных мест Поклонной во время празднования. Он был открыт весь день, доступ был бесплатным (в обычные дни вход платный) и стал главной точкой сбора посетителей с детьми, которые имели возможность не только смотреть на технику, но и залезть на нее. Важным фактором популярности этого музея стали точки общественного питания, которые располагались неподалеку.

«Ника» — как центральный монумент всего комплекса Поклонной — служила и точкой отправления мемориальных ритуалов (к 15:00 огромный постамент стелы был в несколько слоев покрыт принесенными сюда цветами), и доминантой архитектурного пространства (двое респондентов признались, что оказались здесь, ожидая друзей, — без подобных архитектурных акцентов в густо заполненном людьми пространстве было бы легко потеряться). Кроме того, «Ника», как и православная часовня Георгия Победоносца, дарила тень, а на ступеньки обоих сооружений можно было присесть и отдохнуть после часов, проведенных на ногах. Люди, пришедшие сюда с цветами, насколько это можно заключить по нескольким взятым интервью, представляли себе символические смыслы, которыми наделено это место, выказывая знакомство с историей создания памятника. Две респондентки, в частности, отметили, что высота стелы связана с продолжительностью Великой Отечественной войны. Организация памятного пространства на Поклонной горе не вызывала у них каких-либо нареканий — напротив, их отношение к этому относительно недавно сконструированному пространству характеризуется беспрекословным подчинением установленным правилам:

«Редко, конечно, но приходим и в другие дни. Мне кажется, нельзя отделять 9 мая и другие дни… Потому что в любой день, когда приходишь, испытываешь гордость. Огромное говорю спасибо тем, кто отстоял свободу. Это очень торжественно, и я думаю, что каждый, кто прикладывал руку к организации этого места, делал это с огромной любовью, и они хотели показать свою благодарность ветеранам» (женщина, 50–55 лет).

«Ну, конечно, “Ника” — символ победы, естественно, [она] нравится» (мужчина, представившийся ветераном внутренних войск, 60–65 лет).

Впрочем, были респонденты, которые или вовсе не замечали памятники (отец, стоявший с сыном в очереди в музей, на вопрос, какие памятники они видели, сообщил: «Ну, нам памятники особо не попадались, так, ходили просто, гуляли по парку. Они просто не попадались»; женщина (30 лет, с дочерью) сказала: «Мы до памятников не дошли, устали очень», или отрицали связь памятника с событием: «Он не связан с 9 мая вообще» (мужчина, 20–22 лет).

Между «Никой» и входом в музей расположен Вечный огонь. На время празднования Дня Победы возле Вечного огня был организован торжественный караул из учеников военных училищ. Раз в 15 минут свободная для передвижений площадь перед Вечным огнем превращалась в зону официальной церемонии: мужчины в военной форме просили публику выстроиться в каре, по периметру которого происходило движение почетного караула и его смены. Ритуал длился несколько минут, после чего площадь снова становилась свободной для передвижения. К Вечному огню то и дело возлагали цветы и фотографировались (как на фоне Вечного огня, так и — чаще — в момент возложения цветов). Те, кто не успевал сделать это до смены почетного караула, ожидали, стоя в каре, после чего шли к Вечному огню. На ступеньках музея находилось много людей — это одно из редких мест, где можно было постоять или посидеть в тени. Женщина 30–35 лет, живущая неподалеку, приехала на Поклонную гору впервые, потому что «дети выросли достаточно, чтобы им можно было рассказать о войне». Ее главная цель — музей и выставка военной техники. По поводу Вечного огня она цитирует нам то, что говорит своим детям: «Пока он горит, мы помним».

Трансляция опыта детям оказывается важной мотивацией посещения Поклонной горы и для респондентки, встреченной возле памятника «Трагедия народов». Она стоит внутри полукруга, образованного бронзовыми фигурами, и рассказывает сыну и дочери о том, как много людей погибло во время Великой Отечественной войны:

«Я стараюсь привить детям к нашей истории любовь. Таким образом, потому что это очень важно… У меня двое детей, они разного возраста, и сейчас, когда моему мальчику шесть лет исполнилось, это уже более ему интересно, он более осознает понятие какого-то великого праздника, подвига».

Изначальная функция памятника «Трагедия народов» формулировалась как увековечивание памяти жертв фашистского геноцида, а стилистическое решение отсылало к мировой традиции памятников жертвам Холокоста (например, памятнику убитым евреям «Яма» в Минске). Последующее расширение интерпретации привело к потере очевидного и общего для посетителей парка смысла. Теперь это памятник не жертвам конкретного исторического события, а в целом страшной насильственной смерти. Борис Дубин отмечает:

«Холокост вообще не относится для россиян к наиболее значительным или чудовищным событиям ХХ века, и понятно почему: он государственно не признан, не институционализирован и не зафиксирован официально — например, в общедоступных учебниках истории»[12].

Так, респондентка с детьми, вторя официальной линии на умолчание национального характера геноцида, специально подчеркивает, что ее дед был этническим украинцем, и рассказывает нам семейную легенду:

«Я могу пересказать одну из его страшнейших историй. Не могу вспомнить конкретно, какой это был концлагерь. Когда он уже был готов к сжиганию, он стоял в очереди в топку, и его спас мальчик маленький. Он посмотрел ему в глаза и показал рукой, что можно спрятаться между дверью этой топки и какой-то просто там… углубление. Спрячься и передай всем, чтобы сражались и победили. Вот. Таким образом мой дед остался жив, а этот ребенок погиб, сгорел в этой печке… Нет, он не был евреем, он с Украины. Просто он так попал. Мне кажется не только евреев, это касалось всех. И женщин, и мужчин. Проводились опыты — я вот детям своим рассказывала, что та Германия, которая была в тот момент, проводила опыты на людях — просто немножко из истории, читала. Все лекарственные препараты… Из детей, я знаю, брали кровь для нужд своих, потом… волосы женщин шли на всякие парики, на изготовление подушек».

В конфликте между праздничностью и трагическим значением памятника респондентка принимает сторону трагизма и подчеркивает воспитательное значение мемориала:

«Это День победы. Я говорила детям, когда мы сюда ехали, что это не увеселительное мероприятие, это мероприятие нашей истории, поэтому никаких батутов, там, развлекательных паровозиков не будет. Но вот очень хочет сувенир в виде пилотки, мы вот пытаемся ее найти, я так понимаю, она где-то там далеко продается… Тяжелое такое для него понятие, когда не развлекательное. Все-таки у нас дети не особо приучены, когда более… познавательный вариант… А мне, как матери, хотелось бы, чтобы мои дети понимали, что причинение горя другим — это очень нехорошо. Чтобы они почувствовали, что наш народ это уже на себе перенес, чтобы у них не было желания нанести какого-либо вреда другим. Нужно жить в мире всем, со всеми, мы всем рады, только когда они приходят к нам всем с миром, ни в коем случае не с войной. Мне бы хотелось, чтобы мои дети это понимали, чтобы не было никаких расовых предрассудков, никто не говорил — ты белый, я черный».

Молодые женщины неподалеку от монумента жертвам геноцида рассказывают, как они были поражены, когда в первый раз увидели композицию. После чего интерпретируют изображение так:

«Мне кажется, скульптор ясно изложил всю трагедию народов, их количество. И этот уходящий поезд, ботиночек — это тоже… Про какой народ здесь говорится? Судя по надписям, про весь советский народ…»

Сакральное или интерактивное

По другую сторону памятника «Трагедия народов» с изображением вещей, игрушек и обуви убитых в концлагерях людей играют молодые люди и родители с детьми: они в шутку «примеряют» бронзовые ботинки и позируют возле игрушечного паровозика. О том, почему эти вещи являются частью скульптурной композиции, они не знают. Молодая девушка позирует для фотографии: она кокетливо прислонилась к фигуре ребенка, ждущего, по задумке скульптора, своей очереди в газовую печь.

Большая часть родителей у памятника «Трагедия народов» никак не взаимодействуют со скульптурным изображением и запрещают детям трогать скульптуры — одергивают их, когда те залезают на покатый гранитный бортик, чтобы съехать с него, как с горки. Проблема выбора между двумя стратегиями в отношении памятника — сакральной и интерактивной — осталась нерешенной, что особенно хорошо видно на примере памятников на Поклонной горе. Всем детям позволено забираться на военную технику в музее под открытым небом, только некоторым разрешено трогать памятник «Трагедия народов», а в некоторых случаях запрещено трогать объекты, не обладающие исторической ценностью и никакого отношения к художественному осмыслению Великой Отечественной войны не имеющие. Так, на площади перед музеем находится подиум в виде красной пятиконечной звезды. Эта временная конструкция была возведена и использовалась на праздничных мероприятиях для школьников 8 мая. В День Победы на подиум-звезду взобрались маленькие дети в окружении своих родителей, но проходящие мимо молодые люди в военной форме с красными повязками дружинников сделали им замечание и потребовали увести детей от «мемориального» объекта.

Параллельно с этим развиваются уже традиционные для постсоветской культуры карнавальные формы празднования Дня Победы: к главному входу на Поклонную гору, а также к Аллее памяти свезены старые и новые автомобили, возле которых можно фотографироваться, тут же группируются «аниматоры» в военной форме, в качестве пункта общественного питания работает полевая кухня.

Новые и старые ритуалы

Фигуру ветерана — главного действующего лица в праздновании Дня Победы — подробно анализировал Борис Дубин, сравнивая ее с западноевропейской фигурой «свидетеля»:

«Опираясь на фигуру ветерана, власть производит еще одну важную смысловую переакцентировку, а именно: отсылка к молодости воевавших обеспечивает символическую интеграцию их жизни как осмысленного целого, оцененного и вознагражденного “потомками”»[13].

В отличие от свидетельства, принципиально неполного и косвенного, с трудом поддающегося ритуализации и работающего только «здесь и сейчас», речь ветерана воспроизводима и тиражируема, может быть легко ритуализована и гораздо лучше служит идеологическим задачам. В текущей ситуации, когда поколение ветеранов практически исчезло из активной жизни, к этой ритуализированности добавляется новый фактор: принципиальная неготовность публики различать настоящих и «ряженых» ветеранов, хотя еще пять лет назад эта тема была очень актуальной во время празднования Дня Победы.

Основная ритуальная деятельность посетителей Поклонной горы на День Победы — фотографирование на фоне памятников, праздничных баннеров, фонтанов. Ветераны играют особую роль в этом процессе — уже установившаяся традиция поздравлять ветеранов и фотографироваться (или сфотографировать ребенка) рядом с ними на Поклонной обретает свою пространственную функцию. По маршруту следования публики от центрального входа к музею и дальше, в сторону Минской улицы, ветераны, словно жители этнической деревни, рассредоточиваются на определенном расстоянии друг от друга — таким образом, что маршрут обретает ритм и ритуальное значение: родители с детьми находятся в процессе поисков ветеранов, проходя от одного к другому, раздавая цветы и «собирая» фотографии. Тем же фотографическим маршрутом двигаются и иностранные туристы.

Одни ветераны пришли вместе со своими родственниками (нам часто встречалась семья из отца, сына и деда, причем внешний вид последнего, в пиджаке и с медалями, не оставлял сомнений в его роли на этом празднике). Для других это единственный день в году, когда они получают максимум внимания от незнакомых людей. Так, например, встреченный нами респондент с медалями и георгиевской лентой приходит на Поклонную каждый год. Словно отвечая на незаданный вопрос, он начинает разговор с того, что является ветераном войны, но не ее участником, поскольку во время войны был еще ребенком: «Я ветеран войны, но не участник. Я труженик тыла… Пухли с голода, все на фронт!» После чего переходит к речи, которую можно охарактеризовать как дискурс ветерана — транслятора специального исторического знания:

«Это праздник праздников. Ведь планы Гитлера нам все знакомы, все уже опубликовано, разоблачено. Не будь этого праздника, мы б с вами сейчас не разговаривали. Была бы сейчас земля… ну, как бы — джунгли. Потому что уничтожение не только Советского Союза в плане Гитлера, потому что его правая рука по уничтожению народонаселения земли — Гесс, на Нюрнбергском процессе он сидит там… И генеральный прокурор советского союза Руденко написал эту книгу “Нюрнбергский процесс” и во введении пишет, рабами он собирался оставить только украинцев, и я понимаю, я сам украинец, зачем».

За семь часов наблюдений на Поклонной горе мы нашли только два мероприятия, организованные «снизу» или же похожие на таковые. Это был небольшой коллектив казаков, которые расположились среди деревьев сбоку от здания музея, а также несколько молодых людей в одежде, стилизованной под моду 1940-х годов. И те и другие пели песни (соответственно русские народные и популярные песни 1940-х годов), собрав в кружок желающих послушать или поучаствовать.

День Победы как явление массовой культуры

Приобретая черты городского гуляния и карнавала, День Победы с каждым годом расширяет ассортимент услуг, продуктов, игровых мероприятий и форматов. Важным элементом в этой системе становится мода на аксессуары, символизирующие главную тему события. Так, молодая часть аудитории праздника в массовом порядке носит солдатские пилотки образца 1940-х годов — причем тех, кто только что купил пилотку, легко отличить от пришедших в ней из дома: головные уборы последних украшают множество блестящих значков. По всей видимости, от года к году количество значков увеличивается, что помогает участникам идентифицировать соответствующий стаж.

Другим объектом моды и предметом массовой культуры оказались георгиевские ленточки. Сам по себе этот символ появился в 2005 году, и за два года стал таким популярным, что вызвал большую дискуссию — особенно в связи с тем, что акцию, придуманную заместителем главного редактора РИА «Новости», подхватили официальные власти[14]. Соблюдая форму флешмоба, акция поменяла свою природу и стала официальным символом праздника. Теперь в зависимости от того, как именно повязана георгиевская ленточка, можно понять, в каком году ее приобрели: в 2012-м было принято носить «петелькой», а в 2013-м повязывали крестом.

х х х

Подводя итоги, нужно еще раз отметить растущую роль в праздновании Дня Победы развлекательных элементов, которые можно интерпретировать и как часть глобального процесса наступления «гиперфестивной» культуры,и как специфику российских постсоветских праздников, которые продолжают свою эволюцию от семейной «приватизации» официального торжества в советский период до последующего выхода празднования на улицу и размывания границ между Днем города и Днем Победы.

Для Дня Победы на Поклонной горе, как показали наши наблюдения, характерно еще и то, что массовый посетитель праздника, организованного «сверху», испытывает дефицит структурированности пространства, хочет как можно больше мероприятий и, за редким исключением, не хочет быть активной частью процесса. Памятник как физический объект может при этом играть роль пространственного маркера, но в большинстве случаев служит лишь опознавательным знаком для места встречи или просто игнорируется. Хотя оппозиционно настроенные горожане воспринимают официальные праздники негативно, как эрзац настоящего праздника, подменяющий «память о реальном подвиге фальшивой показухой»[15], наблюдения показывают, что этот постоянно обновляемый ритуал легко адаптируется большинством горожан. Таким образом, он демонстрирует признаки синтеза административного проекта, спускаемого «сверху», и низовой городской культуры.

Источники

[1] Официальный сайт Центрального музея Великой Отечественной войны (www.poklonnayagora.ru/?part=11).

[2] Подробнее см. материал на канале «РБК»: www.rbcdaily.ru/market/562949979073764.

[3] Келли К., Сиротинина С. «Было непонятно и смешно»: праздники последних десятилетий советской власти и восприятие их детьми // Антропологический форум. 2008. № 8. С. 258–299.

[4] Дубин Б. В. Память, война, память о войне. Конструирование прошлого в социальной практике последних десятилетий // Отечественные записки. 2008. № 4(43). С. 6–21.

[5] Келли К., Сиротинина С. Указ. соч. С. 294.

[6] Там же. С. 291.

[7] См., например: Калачева О. Празднование как индикатор социальных изменений: старые и новые праздники постсоветской России // Телескоп. Журнал социологических и маркетинговых исследований. 2003. № 1. С. 26–29; Zorin A. Are We Having Fun Yet? Russian Holidays in the Post Communist Period // Freidin G. (Ed.). Russia at the End of the Twentieth Century: Culture and Its Horizons in Politics and Society. Conference Papers. Stanford University, October 1998 (http://web.stanford.edu/group/Russia20/volume/index.htm).

[8] Калачева О. Указ. соч. С. 29.

[9] Мюре Ф. После истории. Фрагменты книги // Иностранная литература. 2001. № 4. С. 224–241.

[10] Cм.: http://msk.ros-spravka.ru/afisha/concerts_and_shows/40754/).

[11] Полмиллиона человек посетили 9 мая Поклонную гору в Москве (http://newsru.com/russia/10may2003/9m.html).

[12] Дубин Б. В. Указ. соч.

[13] Там же.

[14] Привалов А. О георгиевских ленточках // Эксперт. 2007. № 18. С. 3.

[15] Запись Елены Русаковой в сети «Facebook» от 27 апреля 2013 года (www.facebook.com/elena.l.rusakova/posts/372799489504119).

Александрина Ваньке ЛАНДШАФТЫ ПАМЯТИ ПАРК ПОБЕДЫ НА ПОКЛОННОЙ ГОРЕ В МОСКВЕ^[18]

Парк Победы на Поклонной горе является одним из наиболее крупных (его площадь составляет 135 гектаров[2]) и значимых мемориальных комплексов Москвы, посвященных победе во Второй мировой войне (1939–1945), частью которой является Великая Отечественная война (1941–1945). Мемориал находится в западной части города, в Дорогомиловском районе, где пролегает Кутузовский проспект, который получил свое название в честь Михаила Кутузова, командовавшего русской армией во время решающих событий Отечественной войны 1812 года. В этом районе расположены музей-панорама «Бородинская битва», открытая в 1962 году, и Триумфальная арка в память о победе над Наполеоном, реконструированная в 1968-м. Именно в этом месте — на Поклонной горе, откуда открывается живописный вид на Москву, — Наполеон ждал ключи от города. Этот эпизод стал важным сюжетом в русской литературе XIX века: он упоминается в «Евгении Онегине»^[19][3] и «Войне и мире»^[20][4].

Здесь же, в Западном административном округе, берет свое начало Можайское шоссе, открывающее путь к Можайскому направлению, где велись ожесточенные бои в 1941–1942 годах. По этому пути советские солдаты уходили на фронт. Ранее в этом месте пролегала Старая смоленская дорога, по которой в 1812 году русские войска отступали под натиском наполеоновской армии, а затем, покинув Москву, по ней же отступал Наполеон. Парк Победы располагается в зоне городского пространства, насыщенного историческими смыслами, которые материализованы в монументах; они демонстрируют «национальную военную доблесть» и служат ресурсом для конструирования национальной идентичности в современной России[5].

Экскурс в историю

Идея создать мемориальный комплекс в память о Великой отечественной войне возникла в 1942 году, а соответствующее решение было утверждено в 1947-м, однако вскоре проект был приостановлен Сталиным[6]. И только в 1955-м, во время правления Хрущева, маршал Жуков обратился в ЦК КПСС с предложением воздвигнуть масштабный монумент, который увековечил бы и прославил победу советских войск. В 1958 году был установлен памятный камень и объявлен открытый всесоюзный конкурс, на который советские архитекторы подали 150 заявок. Однако жюри не одобрило ни один из заявленных проектов, после чего было решено организовать второй, теперь уже закрытый конкурс. Конструирование мемориала было поручено знаменитому скульптору и архитектору Евгению Вучетичу, руководившему в 1946–1949 годах строительством монументального комплекса в берлинском Трептов-парке, включая сооружение масштабного памятника «Воину-освободителю»[7]. Далее начинается долгий период обсуждений местоположения и дизайна комплекса, его основных объектов, отличительных черт и образов. В 1961 году на Поклонной горе разбили парк.

Дальнейшей реализации проекта помешала смерть Вучетича. В 1975 году объявляют новый конкурс, победителями которого становятся скульптор Николай Томский, архитекторы Лев Голубовский и Александр Корабельников, а также художник Юрий Королев. Именно они предлагают соорудить на территории Парка Победы музей Великой Отечественной войны с Залом Славы и Залом Памяти. Но реализацию проекта вновь пришлось отложить: теперь из-за нехватки средств. Юрий Андропов, будучи генеральным секретарем, также обращается к теме строительства мемориального комплекса на Поклонной горе. В 1983 году выходит постановление Совета Министров СССР № 349, предписывавшее следующее:

«1. Поручить Мосгорисполкому и Министерству культуры СССР соорудить в г. Москве на Поклонной горе памятник Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов.

2. Принять предложение МГК КПСС и Мосгорисполкома о сооружении памятника Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов за счет средств, полученных от проведения коммунистических субботников в трудовых коллективах предприятий и организаций г. Москвы»[8].

Но в 1984 году Андропов умирает, а в 1986-м, уже в период правления Михаила Горбачева, объявляется новый конкурс, на который поданы 384 заявки. В обсуждении проекта мемориального комплекса участвуют художники, архитекторы, писатели, журналисты и даже энтузиасты-общественники. Однако проект, вызвавший наибольший интерес у публики, не был одобрен жюри, которое посчитало, что в нем недостаточно хорошо отражается прославление победы, излишними показались и его религиозные мотивы. Приказом министра культуры СССР от 19 мая 1986 года № 217 «Об утверждении Положения о Центральном музее Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.» музей определяется как «головной для всех музеев военно-исторического профиля в системе Министерства культуры СССР». В том же году продолжается планирование парковой зоны.

После распада Советского Союза начинается новый этап истории комплекса. В 1992 году мэр Москвы Юрий Лужков инициирует обсуждение строительства мемориального парка на Поклонной горе, добавляя к советским патриотическим сюжетам славы и победы религиозную тематику. Создание проекта было поручено Зурабу Церетели, который, помимо военных памятников, предложил построить на территории парка православную часовню, мечеть и синагогу. Торжественное открытие мемориального комплекса и Центрального музея Великой Отечественной войны произошло 9 мая 1995 года. Тогда же, в пятидесятую годовщину Победы, на Поклонной горе в первый (и пока в последний) раз состоялся военный парад.

Этот краткий экскурс в историю создания Парка Победы демонстрирует, как борьба властных элит за символический капитал и возможность определять политику памяти — воздвигать те или иные монументы, навязывать свое видение исторических событий — способствовала тому, что память о войне репрезентируется сегодня посредством образов, отражающих представления этих элит. Смена властных элит влечет за собой трансформацию архитектурного пространства или, как в случае Парка Победы, замену одних проектов на другие.

В статье я рассматриваю Парк Победы с музеем Великой Отечественной войны как место памяти (в понимании Пьера Нора), как конгломерат культурного и национального наследия, локализованный в физическом пространстве[9]. Место памяти функционирует на разных уровнях в публичной сфере, где вырабатываются общественно-разделяемые смыслы и закрепляются нормативные образцы коммуникации[10]. Согласно Юргену Хабермасу, публичная сфера — это пространство ненасильственного диалога, направленного на достижение консенсуса в процессе выдвижения требований, репрезентации значимых исторических событий[11]. Схема анализа места памяти предполагает изучение:

а) его культурно-политического контекста,

б) идентичности,

в) целей,

г) репертуара,

д) эффектов[12].

Культурно-политический контекст

Сегодня мемориальный комплекс на Поклонной горе представляет собой архитектурный ансамбль и парковую зону, включающие следующие объекты: обелиск Победы (открыт в 1995 году), Центральный музей Великой Отечественной войны 1941–1945 годов с экспозицией и архивом (1995), храм Георгия Победоносца (1995), мемориальную мечеть (1997), мемориальную синагогу и мемориальный музей Холокоста (1998), памятник «Защитникам земли Российской» (1997), скульптурную композицию «Трагедия народов» (1997), памятник «Испанцам, павшим в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» (2001), памятник «Войнам-интернационалистам» (2004), экспозицию военной техники под открытым небом и другие[13]. Пространство парка постоянно дополняется новыми объектами и смыслами, которые задаются военно-религиозной тематикой. В 2010 году на площадке перед музеем зажжен Вечный огонь, а также сооружен на общественные средства памятник «В борьбе против фашизма мы были вместе» — аналог взорванного в 2009-м монумента в Кутаиси[14]. В 2012 году предложен проект строительства мемориального буддийского храма[15]. В июне 2013-го открыт памятник фронтовой собаке[16], а в августе 2014-го — памятник героям Первой мировой войны[17]. Как правило, предложения по строительству новых объектов инициируются городскими властями, а существующие объекты уже не воспринимаются горожанами в качестве «монументов» — ведь пространство Поклонной горы и так перенасыщено ими.

Центральный музей Великой Отечественной войны 1941–1945 годов является смыслообразующим элементом Парка Победы. Он расположен в центральной части архитектурного ансамбля и является одним из крупнейших музеев в мире, посвященных Второй мировой войне. Территория мемориального комплекса поделена между администрацией музея и государственным унитарным предприятием «Поклонная гора», которые отвечают за соблюдение порядка и поддержание инфраструктуры парка. Администрация музея ежемесячно вносит арендную плату за землю, на которой располагается главное здание с экспозициями, площадка перед ним, административные постройки и выставка военной техники под открытым небом. Музей находится в ведении Министерства культуры РФ.

Парк Победы выполняет определенные функции и используется властями для нескольких целей.

Во-первых, мемориальный комплекс исполняет свое изначальное предназначение, связанное с утверждением воинской славы и российской государственности, то есть работает на поддержание национальной идентичности[18]. В качестве примера можно привести Зал Cлавы в музее; обелиск, увенчанный фигурой богини победы Ники; скульптуру Георгия Победоносца, пронзающего змея; часовню Георгия Победоносца и другие. Светские сюжеты пересекаются с религиозными.

Во-вторых, комплекс служит местом коммеморации, что отражено в таких мемориальных сооружениях, как Зал Памяти и скорби в музее, мемориальные мечеть и синагога, памятник жертвам Холокоста и так далее. Поклонная гора служит местом воспроизводства ритуалов и отправления коммеморативных практик, посредством которых транслируется культурная память о войне. Подобные ритуалы и практики памяти осуществляются в ходе массовых событий, например, во время ежегодного празднования Дня Победы 9 мая или религиозной службы в память о погибших.

При этом «пространство скорби» находится на заднем плане — оно приглушено, в то время как «пространство славы» выносится на передний план. Например, памятник «Трагедия народов», посвященный жертвам Холокоста, находится за музеем, при входе в пространство парка его не видно. Ранее он располагался в начале маршрута, но позже был перенесен вглубь комплекса. То же самое относится к мемориальным синагоге и мечети, которые расположены в задней части комплекса, тогда как обелиск Победы и часовня занимают переднюю (фасадную) зону и хорошо видны.

Таким образом, «пространство славы» располагается спереди и стоит выше «пространства скорби» в символической иерархии, хотя и не исключает его. Данный тезис подтверждается архитектурной особенностью музея: если Зал Памяти находится на нулевом этаже, то Зал Славы — на втором. Скорбь приглушается и оттеняется славой. При том, что память о войне наполнена трагическими сюжетами, которые до сих пор остаются непроработанными, в процессе конструирования национальных образов, связанных с Великой Отечественной войной, внимание акцентируется именно на триумфе, в то время как травма скорее исключается из публичного обсуждения.

В-третьих, мемориальный комплекс на Поклонной горе выполняет политические и культурные функции, которые так же неразрывно связаны с мобилизацией и конструированием национальной идентичности. Примером политических нарративов, разворачивающихся в пространстве монументального парка, является, с одной стороны, мобилизация городского населения во время общенационального празднования Дня Победы, когда большое количество людей собирается на Поклонной горе — месте традиционных народных гуляний. С другой стороны, пространство мемориального комплекса используется для проведения массовых митингов в поддержку власти, для участия в которых мобилизуются работники бюджетной сферы. Например, 4 февраля 2012 года на Поклонной горе проходил «антиоранжевый» митинг под лозунгом «Нам есть, что терять!»[19], а 12 сентября 2013 года — митинг в поддержку мэра Москвы Сергея Собянина[20]. В официальных СМИ подобные массовые акции репрезентируются как «народный протест»:

«Для описания проправительственных акций “Поклонной” был введен… визуальный образ… консолидированной массы счастливых работников, одновременно поддерживающих и защищающих “стабильную” власть»[21].

О впечатлениях от участия в празднике и митинге рассказывает посетительница мемориала:

— Последний раз я была здесь, когда Собянина выбирали. Мы были на митинге. [Смеется] Концерты здесь часто 9 мая…

— А в чем разница была, когда вы были на митинге, и 9 мая?

— Ну, скажем так, концерт — это для души, для людей, а митинг — это чисто политическое мероприятие.

— А эмоции какие были у людей?..

— Радость. Беззаботность. А митинг здесь… это, можно сказать, добровольно-принудительное мероприятие.

(Женщина, 35 лет, математик, программист, Поклонная гора, 23 февраля 2014 года.)

Собеседница противопоставляет два массовых события, происходивших на Поклонной горе: праздник 9 мая и митинг в поддержку новоизбранного мэра. При этом национальный праздник, укорененный в массовом сознании и ландшафте мемориального комплекса, воспринимается как душевный, «для людей», с ним связаны позитивные эмоции «радости» и «беззаботности». Митинг же в поддержку власти обозначается как «добровольно-принудительный», «политическое мероприятие», что может объясняться тем, что работников бюджетной сферы зачастую принуждают участвовать в подобных мероприятиях[22]. Таким образом, культурно-политическая мобилизация, реализуемая в пространстве рассматриваемого мемориального комплекса, способствует формированию «народного» коллективного тела во время праздников и митингов в поддержку власти, которые работают на поддержание единого образа нации.

В-четвертых, в силу того, что на территории комплекса расположены часовня, мечеть и синагога, пространство мемориала выполняет культурно-религиозную функцию и производит соответствующие эффекты. Например, одна из участниц празднования Дня Победы 9 мая 2013 года при ответе на вопрос, почему она пришла именно на Поклонную гору, говорит следующее:

«Потому что это святое место для нашего Отечества. История подтверждает это. Здесь стоял гордый Наполеон и ждал ключи от Москвы. Но ключей не получил. И войну проиграл» (женщина, 74 года, школьный учитель русского языка и литературы, Московский городской комитет ветеранов войны, Поклонная гора, 9 мая 2013 года).

Подобная мысль высказывалась респондентами и в День защитника Отечества:

Какие у вас были ощущения, когда вы впервые сюда пришли?

Респондент 1: Ощущение такой массивности, красоты…

Респондент 2: Да, все-таки мощи России и памяти. В любом случае место такое — святое.

(Респондент 1 — женщина, 71 год, инженер по охране труда, Поклонная гора, 23 февраля 2014 года; респондент 2 — женщина, 35 лет, математик, программист).

Респонденты, определяя свое отношение к Поклонной горе через понятие «святости», связывают его семантически с категориями «массивности», «мощи России», «исторической славой Отечества» и «памяти». Физическое и символическое пространство мемориального комплекса соединяет в себе политический, религиозный и культурно-патриотический нарративы, которые работают на воспроизводство представления о народном единстве и сплоченной нации.

Идентичность

Согласно Нурит Шляйфман, роль Парка Победы заключается в том, что коммеморация направлена на будущее и служит эффективным инструментом построения идентичности:

«Фактически память — это предусловие любой идентичности»[23].

Юрген Хабермас связывает память с конвенциональными формами национальной идентичности, которая, по его мнению, должна подчиняться публичным рациональным обсуждениям[24]. Однако структура музея и мемориального комплекса скорее свидетельствует о трансляции монологической памяти о войне, нежели о публичном диалоге разных социальных акторов по поводу памяти и формах ее публичного представления. Репрезентируемая национальная идентичность формируется, с одной стороны, расположением и символикой монументов парка, с другой стороны, пространственной конструкцией музея, а также конфигурацией выставок, диорам и экспонатов.

Победная и героическая символика, вынесенная на просторную площадь, сочетается с элементами траура и скорби, насыщающими второстепенную зону парка. Внимание посетителей в первую очередь привлекает высокая стела в центре комплекса, увенчанная 25-тонной скульптурой древнегреческой богини победы Ники, которая держит в руках лавровый венок, служащий знаком триумфа. Ее окружают два ангела, трубящих в фанфары и распространяющих весть о победе. Основание стелы украшает скульптура христианского святого Георгия Победоносца, пронзающего копьем змея и олицетворяющего победу над фашизмом. Эти скульптурные элементы воссоздают идентичность «народа-победителя».

В том, что касается национальных образов, транслируемых музеем, то на нулевом этаже расположен Зал Памяти и скорби, погруженный в полутона, где с потолка свисают капли, символизирующие слезы. С помощью этих средств создается образ народа, который помнит о героях и жертвах войны. В глубине зала стоит белая скульптура: мать, оплакивающая погибшего сына, — второй по популярности образ среди советских военных мемориалов. Такая композиция встречает посетителей при входе в берлинский Трептов-парк. Образ матери ясно прочитывается и в главном монументе мемориального комплекса «Героям Сталинградской битвы» на Мамаевом кургане в Волгограде («Родина-мать зовет!»).

Первый этаж представляет собой свободное пространство, предназначенное для торжественных мероприятий, приемов и даже балов. Здесь находится Зал Полководцев, увешанный стягами и штандартами разных времен начиная с XV и заканчивая XX веком. По периметру стоят бюсты известных военачальников, а в центре — панно «Солдатская дорога славы». Его композицию составляет атрибутика войны и символические свечи памяти[25]. Массивная лестница ведет на второй этаж к Залу Славы. Это пространство линейно упорядочено. Оно символизирует национальную историческую память и является как бы промежуточным звеном — переходным моментом от сюжета скорби («свечи памяти») к сюжету славы («дорога славы»).

Второй этаж занимают экспозиции и Зал Славы, в центре которого находится массивная скульптура — каменный Солдат-победитель, в поднятой руке он держит каску, в которой горит огонь и виднеется лавровый листок. На внутренней части свода расположен орден «Победа». Так Зал Славы создает образ освященного триумфом народа-победителя (лавровый венок), который обладает самосознанием и национальной памятью (Вечный огонь).

Цели

Мемориал и музей имеют одинаковые цели, но функционируют они по-разному. Например, монументы парка предопределяют маршруты посещения и транслируют национальную память с помощью символики и стиля, которые выражают эмоции через пространственные формы, в то время как музей передает память о войне через вещи и объективные источники: архивы и подлинные экспонаты. Согласно Юргену Хабермасу, память как продукт рациональной коммуникации предполагает честность и аутентичность, в то время как история претендует на истину[26].

Деятельность музея разнообразна. В первую очередь, по словам его директора Владимира Забаровского, она связана с военно-патриотическим воспитанием, созданием «духовно-нравственных ориентиров» и «пробуждением интереса к истории» у молодого поколения, «формированием у молодежи высокого патриотического сознания, возвышенного чувства верности и любви к своему Отечеству, готовности к выполнению гражданского долга, конституционных обязанностей по защите интересов Родины»[27]. В данном случае музей совмещает идеологическую и просветительскую функции, транслируя унифицированнный дискурс о войне, он апеллирует к «верности», «гордости», «долгу» и «патриотизму», а также, согласно терминологии Хабермаса, претендует на значимость в отношении правдивости.

К этому же виду деятельности относится «интернациональное воспитание» трудовых мигрантов из стран бывшего Советского Союза, например, Таджикистана, Киргизии, Азербайджана и других, которые посещают мемориальный комплекс 9 мая и в дни религиозных (мусульманских) праздников, поскольку в Парке Победы расположена мемориальная мечеть. «Интернациональный» дискурс о войне в своей основе содержит представление о том, что победа над фашистской Германий была достигнута совместными усилиями народов Советского Союза, а также стран-союзников антигитлеровской коалиции. Данная идея легла в основу нескольких экспозиций и монументов, например: она отражена в названии выставки «Победа на всех одна»[28] и памятника солдатам стран-участниц антигитлеровской коалиции. Музей проводит массовую культурно-просветительскую работу, его посещают школьники, воспитанники детских домов, суворовских, нахимовских училищ и кадетских корпусов, курсанты, солдаты, дети из малообеспеченных и неполных семей, московские ветераны, взрослые посетители, дети с ограниченными возможностями и инвалиды[29].

Во-вторых, его сотрудники занимаются научно-исследовательской, научно-фондовой и поисковой работой. Они организуют конференции по военной тематике и совместные экспедиции, пытаются обнаружить военные захоронения, занимаются восстановлением и архивированием имен погибших. К этому виду деятельности относится и поддержание существующих военных мемориалов, публикация архивных документов, организация тематических книжных выставок, пополнение библиотечных фондов. Сотрудники музея видят своими целями «защиту исторической правды», сохранение «аутентичного знания» и трансляцию «истины о войне».

В-третьих, согласно данным информационного бюллетеня, музей активно развивает «международное направление» (участие сотрудников в научных конференциях, рабочих встречах и приемах иностранных делегаций, экспонирование выставок за границей, а также размещение у себя экспозиций других музеев). Сотрудничество с иностранными партнерами распространяется как на Европу, так и на Азию. Музей как бы устанавливает отношения с «другими»: пострадавшим мирным населением, жертвами Холокоста, мигрантами, представителями иных государств.

В качестве примеров выборочно приведу данные из информационного бюллетеня за первое полугодие 2012 года[30], любезно предоставленного пресс-службой музея. В январе и марте — экспонирование выставки «Трагедия народов» в городах Хасково и София (Болгария), название которой совпадает с наименованием памятника, расположенного на территории Парка Победы. В марте совместно с германо-российским музеем «Берлин-Карлсхорст» организована передвижная выставка «Июнь 1941. На изломе», созданная в 2002 году и представляющая 24 биографии участников войны с обеих сторон, фотографии и документальные воспоминания[31]. В апреле подписан протокол намерений об установлении дружеских отношений с Мемориальным центром бывшего концлагеря Маутхаузен (Австрия) и так далее и тому подобное. Из недавних событий можно вспомнить открытие (15 января 2015 года) выставки «Немецкий нацистский лагерь смерти — концлагерь Аушвиц», посвященной Международному дню памяти жертв Холокоста и подготовленной совместно с сотрудниками польского музея «Аушвиц-Биркенау». Она совпала по времени с бурными обсуждениями в медиа истории о том, как польские власти якобы не пригласили президента России на годовщину освобождения Аушвица. Тогда Владимир Забаровский заявил: «Нашей задачей является сохранение памяти об этой трагедии для будущих поколений»[32]. Так, музей, с одной стороны, притязает на значимость в отношении истины и выступает важным институциональным регулятором, закрепляющим нормы репрезентации исторической памяти и правила говорения о войне, а с другой стороны, институционально выполняет функцию, связанную с проведением российской государственной политики памяти.

Репертуар

Репертуар социальных практик вокруг мемориального комплекса различается в праздничные и будничные дни. В День Победы он представляет собой традиционный набор ритуальных действий и предполагает возложение цветов к Вечному огню, поздравление и чествование ветеранов, исполнение песен военных лет, просмотр театрализованных представлений и концертов под открытым небом, посещение музея, участие в патриотических митингах и религиозных молебнах в память о погибших на войне.

Многоплановый репертуар позволяет представлять историческую память различными средствами, совмещая традиционные и современные способы репрезентации. Мемориальный комплекс в целом сочетает различные стили, в нем чередуются элементы советской и постсоветской архитектуры. Центральный музей представляет собой коммуникативную и интерактивную платформу, на которой регулярно проводятся культурно-исторические, военно-патриотические, торжественные и светские мероприятия, обновляются экспозиции. Также здесь предлагают обзорные и тематические экскурсии, интерактивное «военно-историческое путешествие» для детей, которое включает практическое занятие, демонстрацию оружия, рассказ о жизни партизан с использованием реквизита, переодевание в военную форму, чаепитие с угощением и фотографии на память[33]. Интернет-сайт музея предоставляет возможность принять участие в виртуальной экскурсии. Таким образом можно выделить следующие уровни репрезентации исторической памяти:

а) текстуальный (архивные документы, научная и военная литература, книга памяти, архивные фотографии),

б) визуальный (интерьеры и оформление залов, экспозиции и диорамный комплекс^[21]),

в) перформативный (интерактивные экскурсии с погружением в атмосферу военных лет),

г) виртуальный (Интернет-сайт).

Воздействие на публику

Различные формы репрезентации воздействуют на когнитивный и эмоциональный план посетителей. Примером может послужить история, рассказанная в интервью смотрительницей музея. Во время посещения диорамы «Блокада Ленинграда» потрясенный рассказом экскурсовода о голоде школьник младших классов съел свою перчатку. Эта история свидетельствует о том, что просмотр диорам, сопровождающийся музыкой (в данном случае «блокадной» Седьмой симфонией Шостаковича) и непосредственное погружение детей в атмосферу военных лет производит сильное аффективное воздействие, которое достигается за счет пространственно-звуковых элементов экспозиции.

Об эмоциональных ощущениях после просмотра этой диорамы рассказывает в интервью и одна из пожилых собеседниц, родившаяся за несколько лет до начала войны и приехавшая 23 февраля 2014 года в Москву из Калязина (Тверская область), чтобы показать своему подопечному из детского дома мемориальный комплекс на Поклонной горе. Диорама «Блокада Ленинграда» произвела на нее наибольшее впечатление, в момент просмотра у нее потекли слезы. В интервью она также вспоминает голод, который ей и ее семье пришлось пережить в Подмосковье во время войны[35].

Согласно интервью Владимира Забаровского журналу «Боевое братство», «в 2008 году посетили 1,5 миллиона человек; только 9 мая [2008] года на Поклонной горе День Победы отметили около 30 000 человек»[36]. По данным информационного бюллетеня за первое полугодие 2012 года, с января по июнь музей посетили 24 787 человек. Из них — 11 965 школьников, 447 студентов, 2663 взрослых, 795 ветеранов, 5585 иностранцев, 340 инвалидов, 2992 участника шефских групп, занимающихся воспитательной работой в школах. Как говорит в интервью смотрительница диорамы «Сталинградская битва», в 2014 году в день в музее бывало до 50 экскурсий (больше всего — в мае), а число посетителей увеличивается с каждым годом[37].

Заключение

Я попыталась рассмотреть Парк Победы на нескольких уровнях через призму коммуникативных аспектов его функционирования в публичной сфере. Посредством монументов и музея комплекс, будучи объектом и инструментом государственной политики, позволяет поддерживать образ «единой нации», а также воспроизводить идентичность «народа-победителя», помнящего героев и жертв войны.

Парк Победы участвует в формировании и продвижении государственной политики памяти и воспроизводства господствующего «дискурса Победы». Этот дискурс содержит важный интернациональный элемент, что выражается в названиях выставок музея и монументов парка так же, как и в установлении международных контактов и сотрудничестве с «другими»: жертвами Холокоста, представителями других государств и так далее.

Вместе с тем мемориальный комплекс является местом памяти, где осуществляются практики коммеморации в моменты праздников и памятных дат. Для этого предназначены как светские сооружения, так и религиозные, в силу чего милитаризованные, исторические, героические, мифологические и религиозные нарративы пересекаются в пространстве мемориала.

С помощью разнообразных средств — архитектурных, текстуальных, визуальных, перформативных и виртуальных — комплекс эффективно формирует монологическую национальную память о Великой Отечественной войне, что исключает возможность рациональных публичных дебатов между разными акторами, а вместе с тем и конфликтов.

Притязания мемориала на значимость в отношении истины, как правило, не оспариваются в публичной сфере, а сотрудники музея видят своей целью сохранение «правды о войне». Музей как ключевой элемент комплекса активно участвует в закреплении коммуникативных норм говорения о войне, занимаясь патриотическим воспитанием молодежи и просвещением других социальных групп.

Долгая история строительства комплекса, сопряженная с трансформацией архитектурного замысла в результате смены политических лидеров, объясняет соединение элементов советской монументальной архитектуры и постсоветских религиозных сюжетов. Парк Победы — конгломерат различных пространственных, временных, дискурсивных и символических измерений, которые пересекаются в нескольких точках и эффективно работают на создание национальной идентичности и формирование непротиворечивой исторической памяти.

На протяжении всей истории создания комплекса главным актором и инициатором его конструкции оставались представители властных элит и государство, в то время как обществу отводилась роль пассивного зрителя, несмотря на живой интерес к нему со стороны общественности. Возвращение из забвения мемориала в 1990-е, строительство новых монументов в 2000-е годы, поддержание работы комплекса сегодня свидетельствуют о трансформации идеологического запроса власти. Этот запрос, по всей вероятности, связан с возвращением к культовому «почитанию» Великой Отечественной войны, составляющему единственную непротиворечивую основу государственной идеологии, разделяемой широкими слоями населения[38].

Источники

[2] Поклонная гора в Москве (http://www.msk-guide.ru/poklonnaya_gora.htm).

[3] Пушкин А. Евгений Онегин // Он же. Полное собрание сочинений: В 10 т. Л.: Наука, 1978. Т. V. С. 135.

[4] Толстой Л. Война и мир. М.: Художественная литература, 1980. Т. III. С. 337.

[5] Forest B., Johnson J. Unraveling the Threads of History: Soviet-Era Monuments and Post-Soviet National Identity in Moscow // Annals of the Association of American Geographers. 2002. Vol. 92. № 3. P. 524.

[6] Основные факты по истории возникновения мемориального комплекса на Поклонной горе приводятся здесь по двум источникам: История создания музея. Документ из архива автора; Schleifman N. Moscow's Victory Park: A Monumental Change // History and Memory. 2001. Vol. 13. № 2. P. 5–35.

[7] Stangl P. The Soviet War Memorial in Treptow, Berlin // The Geographical Review. 2003. Vol. 93. № 2. P. 213–236.

[8] История создания музея.

[9] Нора П. Проблематика мест памяти // Франция-память / Под ред. П. Нора, М. Озуфа, Ж. де Пюимеж, М. Винок. СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. С. 17.

[10] Łuczewski M., Maślanka T., Bednarz-Łuczewska P. Bringing Habermas to Memory Studies // Polish Sociological Review. 2013. № 3(183). P. 335–350.

[11] Habermas J. Strukturwandel der Öffentlichkeit. Untersuchungen zu einer Kategorie der bürgerlichen Gesellschaf. Frankfurt a. M.: Suhrkamp Verlag, 1990.

[12] Подробнее о схеме анализа см.: Łuczewski M., Bednarz-Łuczewska P. Memory Cultures and Politics of History. A Plea for Polish-Russian Cooperation // Interaction. Interview. Interpretation. 2011. № 6. P. 11.

[13] Перечисляются по: www.openmoscow.ru/poklonnaya.php.

[14] Петренко В. Памятник везут на Поклонную гору // Газета. ру. 2010. 5 апреля (www.gazeta.ru/social/2010/04/05/3347542.shtml).

[15] Буддистский храм на Поклонной горе начнут строить в следующем году // В Москве. 2012. 7 ноября (www.newsmsk.com/article/07nov2012/stupa_news.html).

[16] На Поклонной горе открыли памятник «Фронтовой собаке» (http://goodnewsanimal.ru/news/na_poklonnoj_gore_otkryli_pamjatnik_frontovoj_sobake/2013-06-25-3439); Краснослободцева А. 5 памятников в Москве тем, кого уже не помнят // Московские новости. 2013. 13 августа (www.mn.ru/moscow/20130813/353392308.html).

[17] Памятник героям Первой мировой войны откроется на Поклонной горе в Москве // Газета. ру. 2014. 19 февраля (www.gazeta.ru/culture/news/2014/02/19/n_5959089.shtml).

[18] Forest B., Johnson J. Op. cit. P. 528.

[19] Митинг на Поклонной горе 4 февраля: интерактивная панорама // РИА «Новости». 2012. 5 февраля (http://ria.ru/politics/20120205/557576959.html).

[20] На митинг-концерт по случаю инаугурации Собянина пришли 70 тыс. человек // Интерфакс. 2013. 12 сентября (www.interfax.ru/russia/328620).

[21] Кальк А. «Креативная» Болотная и «народная» Поклонная: визуальный ряд митингов в российских СМИ // Laboratorium. 2012. № 2. C. 166.

[22] Ваньке А. Политические эмоции: российские митинги 2011–2013 годов // Неприкосновенный запас. 2014. № 5(97). С. 127.

[23] Schleifman N. Op. cit. P. 29.

[24] Łuczewski M., Maślanka T., Bednarz-Łuczewska P. Op. cit. P. 336–337.

[25] См.: www.poklonnayagora.ru/?part=21.

[26] Łuczewski M., Maślanka T., Bednarz-Łuczewska P. Op. cit. P. 337.

[27] Тезисы выступления директора музея на заседании Межкомиссионной рабочей группы по патриотическому воспитанию Общественной палаты города Москвы 19 февраля 2014 года. Архив автора.

[28] Там же.

[29] Тезисы выступления директора музея на заседании правительства Москвы 2 марта 2010 года. Архив автора.

[30] Информационное издание. Вестник музея. 2012. № 1(17). С. 42, 77.

[31] «Июнь 1941. На изломе». Выставка российско-германского музея «Берлин-Карлсхорст» 20 марта 2012 г. // Вестник архивиста. 2012. 13 марта (www.vestarchive.ru/vystavki/1768-liun-1941-na-izlomer-vystavka-rossiisko-germanskogo-myzeia-lberlinkarlshorstr-20-marta-2012.html).

[32] W Moskwie upamiętniono ofiary nazistowskiego obozu Auschwitz-Birkenau // Wiadomości. 2015. 15 styczeń (http://wiadomosci.wp.pl/kat,1356,title,W-Moskwie-upamietniono-ofiary-nazistowskiego-obozu-Auschwitz-Birkenau,wid,17181138,wiadomosc.html?ticaid=114654).

[33] См. подробней: http://zemlyanka.poklonnayagora.ru/?programma=zemlyanka.

[35] Дневник включенного наблюдения автора. 23 февраля 2014 года.

[36] Интервью директора музея журналу «Воинское братство» [черновой вариант]. Архив автора.

[37] Дневник включенного наблюдения автора. 23 февраля 2014 года.

[38] Габович М. Советские военные памятники: биографические заметки // Что делать? 2014. № 37 (http://gabowitsch.net/wp-content/uploads/2014/05/Chto-delat-pamiatniki-FINAL-ru.pdf).

Анна Юдкина «ПАМЯТНИК БЕЗ ПАМЯТИ»: ПЕРВЫЙ ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ В СССР

Поводом для изучения мемориала в поселке Первомайском Тульской области, расположенном недалеко от Ясной Поляны, послужило известие о «возвращении» сюда весной 2013 года Вечного огня^[22]. В новостях особо подчеркивалось, что именно этот Вечный огонь был первым в СССР. В конце 1990-х годов он перестал гореть в постоянном режиме и зажигался от газового баллона только раз в году 9 мая. Весной 2013-го была проведена реконструкция, в результате которой стало возможно возобновление постоянной работы Вечного огня. Церемония «возвращения» состоялась 6 мая, в преддверии Дня Победы. Первая часть церемонии прошла в областном центре на площади Победы, вторая — в самом поселке. По сообщению сотрудников местного краеведческого музея и ветерана войны, очевидца и участника тех событий, Вечный огонь на братской могиле был зажжен по инициативе фронтовика, директора местного газового завода, 9 мая 1955 года, а через два года, в 1957-м, был установлен памятник «Скорбящий воин», после чего мемориал принял свой современный вид.

Вечный огонь на Марсовом поле в Ленинграде был зажжен 6 ноября 1957 года, а в Севастополе на Малаховом кургане — 23 февраля 1958-го. Следовательно, первый Вечный огонь в СССР зажгли именно в поселке под Тулой. До 2013 года об этом практически никто не знал.

6 мая 2013 года: «возвращение» Вечного огня

По предварительным сведениям, церемония должна была начаться в Туле на площади Победы в 9.00 и затем продолжиться в самом поселке. Для полной уверенности я попыталась найти в Интернете более подробную информацию о мероприятии, но безрезультатно. Меня это удивило, так как программа празднования 9 мая в областном центре была выложена на всех новостных порталах города за несколько недель до самого праздника. Позже оказалось, что мероприятие закрытое и предполагает присутствие только специально приглашенных гостей.

В 1941 году на этом участке было поле, по которому проходил передний край обороны города. В течение 45 дней, в октябре — декабре 1941-го, Тула находилась почти в полном окружении, подвергаясь артиллерийскому и минометному обстрелу, воздушным налетам, но город не был сдан. После войны он стремительно разрастался; на территории, где шли бои, были построены автовокзал, гостиница, жилые и административные здания, пространство между ними благоустроили и сделали пешеходным, а в 1965 году оно превратилось в площадь Победы[2]. К 25-летию разгрома немецко-фашистских захватчиков под Москвой (1966) Туле был вручен орден Ленина, а через десять лет, 7 декабря 1976 года, присвоено звание «города-героя» с вручением медали «Золотая Звезда»[3].

Площадь Победы представляет собой участок в форме неправильного прямоугольника. С одной стороны она ограничена проспектом Ленина, с другой — улицей 9 мая, с третьей — примыкает к автовокзалу и гостинице «Тула». 16 октября 1968 года, в 27-ю годовщину того дня, когда «коммунисты Тулы на партийном собрании поклялись не сдавать город», на площади Победы состоялось открытие памятника защитникам Тулы. Его авторами были архитекторы Борис Дюжев, Николай Миловидов и Григорий Саевич. Памятник представляет собой скульптурный ансамбль, который включает три обелиска в виде штыков высотой в 51, 41, 31 метр (в народе памятник так и называют — «Три штыка»), скульптурную группу, состоящую из солдата и рабочего высотой в 4 метра, с надписью «Героическим защитникам Тулы, отстоявшим город в 1941 году»; тринадцать стел, посвященныхгородам-героям, и четыре стелы, посвященные воинским частям, оборонявшим Тулу в 1941 году[4].

У подножия монумента горит Вечный огонь, зажженный от пламени с могилы Неизвестного солдата у Кремлевской стены в Москве и доставленный в Тулу на бронетранспортере в сопровождении почетного эскорта мотоциклистов, а также машины с участниками обороны города. Право зажечь Вечный огонь было предоставлено руководителям областных партийных организаций и участникам обороны[5]. В советский период у мемориала был установлен «пост номер один», который ежедневно несли, сменяя друг друга, тульские комсомольцы и пионеры[6].

6 мая 2013 года в поселок Первомайский из Тулы должны были отвезти факел, зажженный от мемориала на площади Победы. Площадь является освоенным социальным пространством: это пешеходная зона, по ее периметру установлены скамейки, с раннего утра до позднего вечера она наполнена горожанами и гостями города. По моим наблюдениям, независимо от степени близости Дня Победы, в хорошую погоду у мемориала часто фотографируются и проводят время горожане и приезжие.

Выйдя на площадь, я увидела несколько полицейских перед зенитками, стоящими напротив мемориала: территория вокруг памятника была оцеплена, внутрь пускали только по приглашениям. На дороге были припаркованы две машины «Победа» и открытый военный ретроавтомобиль, в багажнике которого находилась переносная горелка для огня. К этому времени у мемориала уже стоял караул из двух курсантов артиллерийского училища, курсанты находились и по обе стороны дороги, ведущей к машине с горелкой. Как позже выяснилось, это и был маршрут факелоносца. Проходящие люди останавливались на несколько минут, наблюдая за действием, а потом продолжали свой путь. Я уже смирилась с тем, что не смогу подойти ближе, но один из полицейских удивленно спросил меня: «Так вы просто хотите пофотографировать?» — после чего разрешил пройти через оцепление. Так я оказалась на церемонии.

Топография церемонии была следующей. Если повернуться спиной к проспекту, справа от «Трех штыков» и Вечного огня стояли шесть ветеранов (войны и труда), за ними расположились молодые люди в гимнастерках военных лет. Рядом с ветеранами стояли губернатор области, его заместители и представители общественных организаций, а также ведущие церемонии — у всех на груди были георгиевские ленточки. Напротив мемориала находились группы молодежи: студенты младших курсов и кадеты. Все остальное пространство вокруг пламени, между ветеранами и молодежью, занимали журналисты федеральных и местных телеканалов, а также печатных СМИ. В церемонии зажжения факела принимали участие студенты Тульского государственного университета: в рамках акции «Пламя Победы» они принесли пластиковые лампадки, зажженные от Вечных огней в других городах-героях страны[7].

Мероприятие началось около 9 утра и продолжалось примерно 20 минут. Памятную акцию открыл метроном, отчитывающий секунды. Ведущие (мужчина и женщина) прочли стихи, в которых говорилось, что «огонь — это символ памяти». Далее со словами приветствия к присутствующим обратился участник Великой Отечественной войны, почетный гражданин Тулы, призвавший подрастающее поколение помнить об этой войне и быть «всегда готовыми защищать свою родину, у которой много врагов». Губернатор области подчеркнул, что передача факела для зажжения Вечного огня в поселке Первомайском — событие уникальное и важное, что «мы не должны быть иванами, не помнящими родства, мы должны быть людьми, которые умеют защищать свою победу». Как и в 1968 году, выступил студент-активист, но уже Тульского государственного университета. Кульминацией церемонии стало зажжение факела губернатором и ветераном. Затем ветеран пронес зажженный факел сквозь почетный караул артиллеристов строевым шагом, от этого факела была зажжена передвижная газовая горелка, вмонтированная в автомобиль. После чего огонь отправился в составе почетной колонны ретроавтомобилей и байкеров в поселок Первомайский. Тем временем студенты и кадеты возлагали красные гвоздики к мемориалу и фотографировались на его фоне[8].

В Первомайском торжественный митинг начался около 10.30 и продолжался примерно час. Местом его проведения стал мемориал, находящийся на территории поселка, в районе пересечения дороги Тула — Щекино (часть федеральной трассы «Симферополь») и автодороги, соединяющей Первомайский с градообразующим химическим предприятием. Мемориал является комплексом, главный монумент которого — скульптурная группа из двух скорбящих воинов (иногда памятник называют «Скорбящий воин»). Перед памятником — Вечный огонь и четыре братские могилы. В захоронениях покоятся останки солдат и офицеров 217-й и 290-й стрелковых дивизий 50-й армии, павших в боях за оборону и освобождение деревень Щекинского района: Воробьевка, Кочаки, Ясенки, Казначеевка, Ясная Поляна, Старая Колпна, Груманты, Мясоедово, Бабуринка, Деминка, Телятинки, а также умерших от ран и болезней в госпиталях. Всего в братских могилах захоронены 75 человек. Из них известны имена 44-х, они и высечены на мемориальных досках[9].

По периметру мемориала стояли молодые люди, их футболки и кепки образовывали многократно повторяющийся российский флаг, в руках они держали пластиковые лампадки. Полиция присутствовала, но весьма незаметно и в гораздо меньшем количестве, чем в Туле. По всей территории можно было свободно передвигаться, существовало только одно негласное табу — не повредить свежий газон.

Перед мемориалом сотрудники местного краеведческого музея развернули передвижную экспозицию с архивными фотографиями, в том числе с открытия памятника, находками местного отряда поисковиков. Одним из главных экспонатов была копия фотографии, запечатлевшей зажжение Вечного огня директором газового завода, фронтовиком Сергеем Джобадзе, и школьницей-пионеркой. По словам директора музея, на обороте оригинальной фотографии стоит надпись, сделанная от руки: «9 мая 1955 года» — этот ценный экспонат передала музею вдова директора[10]. Часть экспозиции была посвящена его военным и трудовым заслугам. Также была представлена хроника открытия Вечных огней в СССР, начало которому было положено именно в Первомайском.

Церемония «возвращения» по своей программе очень напоминала празднование 9 мая. Публика на мероприятии собралась самая разнообразная: представители администрации; коллективы работников газовых и химических предприятий, которые в разное время курировали мемориал; ветераны войны и труда; школьники, кадеты, солдаты, студенты, пенсионеры. Царило ощущение праздника, чему способствовали звучавшие военные песни и концертная программа местного творческого коллектива, начавшаяся после официальных слов приветствия.

К собравшимся обращались губернатор, главы муниципального образования и местной администрации, а также руководство газовых компаний, осуществивших монтаж новой горелки[11]. Ее монтировщикам (газосварщику, машинисту экскаватора, слесарю-ремонтнику) были вручены грамоты с благодарностями. После мелодекламаций на тему памяти и Вечного огня как ее символа тульский ветеран зажег факел от передвижной горелки и передал его 91-летнему ветерану Великой Отечественной войны, заслуженному учителю России, жителю поселка Первомайский Василию Новикову, который с помощью кадетов зажег Вечный огонь. «Хочу обратиться к юному поколению, — сказал ветеран. — Берегите Россию, делайте ее великой и непобедимой державой!»[12]. Затем последовало танцевальное представление с лампадами, данное местным самодеятельным коллективом, после чего ведущие пригласили всех присутствующих возложить цветы, венки и традиционную гирлянду из еловых веток, которую ежегодно плетут подростки из поселкового спецучилища. Старшие школьники выложили лампадками (потом собранными педагогами) слова «Мы помним», затем прогремел ружейный салют. Завершилась церемония небольшим концертом, после которого началось массовое фотографирование на фоне памятника и Вечного огня. Ветеранов долго не отпускали журналисты и местные жители, которые хотели сфотографироваться или вручить цветы.

Вот как Василий Новиков рассказывал о зажжении Вечного огня журналистам:

«Смерть — это забвение… Вечный огонь зажгли 9 мая 1955 года. Памятник открыли в 1957-м. Сюда перенесли захоронения с местного кладбища. Первое перезахоронение было в 1948 году. На фронт я ушел в 18 лет. Был летчиком. Когда огонь зажигали, было мне 33 года. Была солнечная, такая же, как и сегодня, только теплее, погода, в конце пошел теплый дождь. Было много народа, даже больше, чем сейчас. Все были веселые, жизнь налаживалась. Память о войне и Победе была повсюду, только десять лет прошло. Сейчас, глядя на Вечный огонь, приходят мысли об огне войны, убивающем людей, и мирном огне. Когда только погас огонь, была обида: как это так, это же память… Но мы понимаем, времена были такие. Хочу пожелать молодым любить Россию!»^[23]

Огонь в сакральном и публичном пространствах

Огонь как священная стихия или знак присутствия божества существует во многих мифологиях, религиях и культах. Постоянно или на определенное время поддерживаемое пламя в специально отведенном месте встречается в ритуальных практиках, посвященных богам (зороастризм), царю и воинам (Мидия), жрецам (Персия), скотоводам и земледельцам (Парфия). Храмы огня повсеместно основывали в честь побед[14]. В Ветхом Завете содержится предписание непрестанно поддерживать огонь в жертвеннике[15].

В скинии и в Иерусалимском храме вплоть до его повторного разрушения римлянами в 70 году находилась менора — золотой семиствольный светильник, который зажигался первосвященником в сумерки и горел всю ночь. Вечный огонь поддерживался внутри храма Аполлона Дельфийского в Греции. Храм Весты в Риме символизировал собой главный домашний очаг — «очаг государства», пока в 394 году по приказу императора Феодосия он не был закрыт.

В католических и православных храмах вечный свет — лампада или свеча, означающие постоянное присутствие Святого Духа, — горит перед дарохранительницей^[24]. В православных храмах непрерывное горение поддерживается также в неугасимых лампадах перед особо чтимой святыней (иконой, мощами и могилами почитаемых святых).

Из народных обрядов наиболее близок к этой традиции обычай южнорусских крестьян на святки «греть покойников» (или «родителей»), цель которого — согреть усопших родственников и повысить урожайность. Дмитрий Зеленин относил данный обычай к культу предков и земледельческому культу[17].

В публичном пространстве первый огонь был зажжен в годовщину подписания перемирия в Первой мировой войне 11 ноября 1923 года на могиле Неизвестного солдата под Триумфальной аркой в Париже[18]. После этой войны во многих странах-участницах были произведены торжественные перезахоронения останков неопознанных павших воинов.

Вечный огонь в СССР

К 1937 году Вечный огонь был зажжен на могилах Неизвестного солдата в Бельгии, Польше, Португалии, Румынии и Чехословакии[19]. В СССР одним из самых известных является Вечный огонь на Марсовом поле в Санкт-Петербурге. В большинстве исследований его принято считать первым в СССР^[25][20], что неудивительно, учитывая его местонахождение и идеологическое значение. В 1917 году на Марсовом поле было произведено публичное захоронение революционеров и жертв вооруженных уличных столкновений. Первую реконструкцию этого мемориала провели в 1920 году, в результате чего был разбит сквер с монументальной оградой вокруг могил борцов за победу революции. Надгробие «с неугасимым светильником» на месте захоронения жертв Великой октябрьской социалистической революции было сооружено осенью 1957 года в преддверии ее 40-й годовщины[21].

Есть две версии того, кто и как зажигал Вечный огонь на Марсовом поле. Согласно одной из них, это был сталевар Жуковский, зажегший его факелом от мартена № 1 с завода имени Кирова[22]. Согласно другой, более обоснованной, версии, опирающейся на статью «Ленинградской правды», он был зажжен старейшей коммунисткой Ленинграда Прасковьей Кулябко и секретарем горкома ВЛКСМ В. Н. Смирновым. Впрочем, другой рабочий Кировского завода, Петр Зайченко, 9 мая 1960 года зажигал факел от огня на Марсовом поле для открытия мемориала на Пискаревском кладбище. Примечательно, что в той же статье «Ленинградской правды» и в «Бюллетене исполкома Ленгорсовета трудящихся» решение об открытии надгробия и зажжении огня осенью 1957 года представляется как исключительно местная, ленинградская, инициатива исполкома Ленгорсовета депутатов трудящихся и лично первого секретаря Ленинградского горкома партии[23].

Зажжение Вечного огня на Марсовом поле реализовало идею народного комиссара просвещения Анатолия Луначарского о самопожертвовании во имя общего блага, что обеспечивает память, а значит, и бессмертие героев[24]. Именно он разрабатывал надписи для гранитного мемориала 1919 года, посвященных бойцам революции:

«Не жертвы — герои лежат под этой могилой. Не горе, а зависть рождает судьба ваша в сердцах всех благодарных потомков. В красные страшные дни славно вы жили и умирали прекрасно».

Несмотря на то, что Вечный огонь был зажжен почти через 40 лет после создания этой эпитафии, идея преемственности поколений и памяти потомков воплотилась в самой церемонии открытия, в которой участвовали представители нескольких поколений советских людей[25].

История мемориала в Первомайском

Как уже говорилось, «возвращение» Вечного огня в Первомайский стало заметным информационным поводом в местной прессе. Естественно, меня заинтересовал тот факт, что первый Вечный огонь в СССР был зажжен не в Ленинграде и Москве, а в небольшом рабочем поселке; что инициаторами его зажжения выступили работавшие на заводе фронтовики, а не высокопоставленные советские идеологи. Пилотный опрос, проведенный на торжественном митинге 9 мая, показал почти полное отсутствие исторических знаний о мемориале (не дублирующих информацию, данную в СМИ) у респондентов в возрастной категории до 70 лет и/или у людей, не имеющих отношения к мемориалу в силу своих профессиональных обязанностей. Поэтому я решила, что для изучения истории мемориала самым продуктивным методом будут интервью и беседы с экспертами, в качестве которых были выбраны работники администрации Первомайского (военно-учетного стола), муниципального архива, военкомата и краеведческого музея города Щекино, ветераны войны и труда, а также активист местного молодежного объединения.

В письменных источниках я нашла два варианта датировки создания мемориала и зажжения Вечного огня: сентябрь 1956 года и 9 мая 1957-го. Первым, самым доступным источником оказался весьма содержательный сайт муниципального образования Первомайского. При прочтении «Исторической справки» меня удивила ее тональность: много личных воспоминаний и подробностей. Как позже выяснилось, справка была почти дословным извлечением из мемуаров Петра Шарова — директора Щекинского химического комбината (1962–1976). Данные мемуары являются самой исчерпывающей летописью поселка и мемориала, в них в качестве даты создания памятника фигурирует 1956 год:

«На территории бывшей деревни Кочаки, где находился административный поселок (сейчас он называется Временным) рядом со Свято-Никольской церковью, находилась братская могила, на которой стоял небольшой деревянный обелиск со звездой. При строительстве поселка в 1948 г. было принято решение перенести останки погибших воинов на новое захоронение. Новую братскую могилу устроили на месте современного памятника, над ней установили бетонный обелиск с оградой. В 1956 г. по инициативе местного военкомата с разных мест района были перевезены останки павших воинов к месту расположения бетонного обелиска. Тут же возник вопрос о сооружении нового памятника с надгробными плитами и Вечным огнем»[26].

Следующим моим шагом был поиск сведений о мемориале в краеведческой литературе. В двух самых подробных работах по краеведению Щекинского района о данном мемориале написано крайне скупо. Например, в одной из них ему посвящено всего предложение:

«Вечный огонь горит на братских могилах и у обелисков в Щекине и поселке Первомайском»[27].

Немного больше информации содержится в другой работе:

«На братской могиле советских воинов в 1956 году был установлен памятник и зажжен первый в районе Вечный огонь»[28].

Таким образом, 1956-й еще раз указан в качестве года зажжения Вечного огня, что, однако, не вносило окончательной ясности в этот вопрос.

В отсутствие информации я также изучала этапы развития завода. Оказалось, что Щекинский газовый завод был введен в эксплуатацию 15–17 мая 1955 года[29], тогда бытовой газ был подан в Тулу, а первая очередь газопровода «Москва — Щекино» была запущена 30 мая[30]. Известно, что газ для Вечного огня был местным, то есть логично предположить, что зажжение Вечного огня и пуск завода должны были быть взаимосвязаны. Помимо этого, я встретила две версии того, когда поселок был газифицирован. По одной, — в 1956 году, первым в Щекинском районе[31]. По версии местной газеты «Щекинский химик», поселок газифицировали после пуска Щекинского газового завода в 1955-м, тогда же директор предприятия предложил зажечь Вечный огонь на братской могиле[32].

Надо сказать, что пуск завода был преждевременным, предприятие было к нему не готово: почти сразу вышли из строя три из четырех газогенераторов, потребовались дорогостоящие демонтаж и повторный монтаж конструкций; в результате старый директор завода был снят, а на его место назначен фронтовик и опытный организатор Сергей Джобадзе. К осени 1956 года заводом все еще не выполнялся план, так как официально его пустили в мае 1955 года, а фактически он все еще продолжал монтироваться. В итоге московский газопровод подключили к магистрали с природным газом «Ставрополь — Тула»[33]. В 1957 году завод начинал работать на полную мощность. Таким образом, зажжение Вечного огня в Первомайском не только было тесно связано со свежей памятью о войне, но также являлось воодушевляющим символом окончательного пуска завода, нового для района газового производства, так тяжело давшегося всем, кто трудился на нем в это послевоенное десятилетие.

Следующим этапом моего исследования стало изучение подшивки за 1950-е годы районной газеты, которая за время своего существования несколько раз переименовывалась и в разное время называлась «Искра» (1931–1934), «Щекинский шахтер» (1936–1954) и «Знамя коммунизма» (с 1955 года) (сейчас газета называется «Щекинский химик»)[34]. В сводках о праздновании Дня Победы за 1955-й и 1956 год не было упоминаний об открытии Вечного огня в Первомайском, однако по данным репортажам можно реконструировать празднование 9 мая в тот период. В них речь идет о торжественном юбилее 10-летия Победы, митингах, которые проходили на братских могилах и у памятников[35]. Настоящей находкой стала статья в «Знамени коммунизма» от 12 мая 1957 года. Вот как «торжественный митинг» описывался в том праздничном номере:

«Сюда, на митинг, посвященный открытию памятника, 9 мая собрались тысячи трудящихся газового завода, треста “Щекингазстрой” и других предприятий, служащие учреждений, учащиеся школ. В пять часов вечера председатель поселкового Совета т. Стрижков открывает митинг. Звучит Гимн Советского Союза. Перед могилой воинов установлена небольшая мраморная арка. На ней высечено: “Память о вас не померкнет в веках”. К арке подходит пионерка Люба Коротких и зажигает газовый факел. Директор газового завода т. Джобадзе и управляющий трестом “Щекингазстрой” т. Волков снимают с памятника белое полотнище — и перед тысячами собравшихся представляется скульптурная группа: на мраморном постаменте два воина с непокрытыми головами. Один, склонившись, держит венок, а другой — боевое знамя. На постаменте золотом начертано: “Вечная слава героям-воинам Советской армии и партизанам, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.”. Слово предоставляется секретарю Щекинского горкома КПСС т. Ухабову. Он говорит о славных боевых подвигах, совершенных советским народом под руководством Коммунистической партии в годы Великой Отечественной войны. Один за другим выступают представители трудящихся: т. Рахманов, управляющий трестом “Щекингазстрой” т. Волков, заместитель председателя завкома газового завода т. Писаревская, ученица четвертого класса Баздерева. Представители предприятий, учреждений, общественных организаций, школ возлагают к подножию памятника венки. Гремит троекратный салют. Траурную мелодию сменяет могущественная волна Гимна Советского Союза. Митинг окончен. Никогда не померкнет в сердцах советских людей память о воинах, отдавших свою жизнь за нашу любимую Родину»[36].

Из статьи следует, что вечером 9 мая 1957 года^[26], на полгода раньше, чем на Марсовом поле, в поселке Первомайском Щекинского района Тульской области на открытии мемориала павшим в боях за освобождение родины в Великую Отечественную войну был зажжен Вечный огонь. Таким образом, он является первым Вечным огнем в СССР, посвященным памяти героев Великой Отечественной войны, и вообще — первым Вечным огнем в СССР.

Казалось бы, на этом можно поставить точку, но меня не покидала мысль, что еще есть очевидцы тех событий, которые могли бы поделиться своими воспоминаниями. Тем более, что на самом памятнике была высечена надпись:

«Братская могила как символ вечной памяти о погибших героях сооружена в сентябре 1956 года Щекинским газовым заводом».

Меня интересовал не только вопрос даты открытия, но и авторство памятника. В работе библиографа Щекинской муниципальной центральной библиотеки, посвященной всем мемориалам Великой Отечественной войны в Щекинском районе, есть информация, что памятник изготовлен на Калужском заводе монументальной скульптуры (сейчас Калужская скульптурная фабрика) и автор его неизвестен. Памятник принят на госохрану 9 апреля 1969 года по решению Тулоблисполкома. В этой работе 1957-й указывается в качестве года «капитального оборудования могилы»: установки скульптурного памятника и Вечного огня, который в описи мемориала числится как «неугасаемый факел»[38].

Согласно исторической справке на сайте поселка и мемуарам Петра Шарова, скульптурную группу заказали в киевских архитектурных мастерских, а проект постамента и планировку разработали руководители завода совместно с архитектором Екатериной Нежурбидой. Гранитные, облицовочные и надгробные плиты привезли из Москвы. Первый газ для факела был подан с газового завода, затем его переключили на природный газ[39].

Предположение о том, как могло произойти расхождение в датировке, у меня возникло после знакомства с учетными карточками военных мемориалов с захоронениями в военном комиссариате по Тульской области в Щекинском районе. Согласно данным документам, в Щекинском районе есть 17 военных захоронений, которые были обустроены с 1949-го по 1971 год. Среди них 14 памятников изготовлены на Калужском заводе монументальной скульптуры, о чем свидетельствуют их учетные карточки, — в ряде случаев указано, что автор неизвестен или что это серийное производство. В карточке первомайского мемориала лишь отмечено, что автор неизвестен, но не обозначено место изготовления, а также указан 1957 год как дата создания. Возможно, это и сбило с толку составителя очень подробного издания о мемориалах района[40].

В краеведческой литературе и местной периодике я искала не только даты, но и упоминания, подчеркивающие, что первомайский Вечный огонь был первым в СССР. Я обнаружила это только в статье секретаря комитета ВЛКСМ завода «Азот», в которой также повторяется дата открытия мемориала в 1956 году и подчеркивается помощь Сергея Джобадзе в осуществлении этой инициативы:

«Много таких памятников в средней полосе России оставила война, но этот памятник особый. Ровно 24 года назад, 9 мая 1957 года, над могилой был зажжен Вечный огонь. Это был первый Вечный огонь героям Великой Отечественной войны. Его зажгли работники газового завода, ныне производственного объединения “Азот”. […] Несмотря на трудное положение со строительством, бывший директор газового завода С. А. Джобадзе и управляющий трестом “Щекингазстрой” В. А. Волков выделили средства для сооружения памятника и строителей-специалистов»[41].

В последующих публикациях также говорится о сооружении памятника в 1956 году и о том, что это был первый Вечный огонь в СССР:

«В сентябре 1956 года был сооружен этот памятник коллективом Щекинского газового завода. А потом впервые в нашей стране именно здесь был зажжен над братской могилой Вечный огонь»[42].

Петр Шаров в мемуарах особенно подчеркивает, что этот Вечный огонь «зажгли впервые в Советском Союзе. А сделали это работники нашего завода»[43].

Пролить свет на запутанную ситуацию с датами мне помогли только в совете ветеранов «Щекиназота»: как оказалось, мемориал открывали дважды. 9 мая 1957 года произошло второе открытие, приуроченное в том числе к 40-летней годовщине октябрьской революции^[27], а первое открытие памятника и зажжение Вечного огня состоялись в сентябре 1956-го и было посвящено 15-летию со дня освобождения Щекина и Ясной Поляны от немецко-фашистских захватчиков (декабрь 1941 года).

По воспоминаниям моего информанта, в сентябре 1956 года состоялся торжественный митинг, на котором присутствовало очень много народа. Мероприятие курировалось Щекинским военкоматом. Огонь зажигали военные: либо кадровые, либо участники Великой Отечественной войны, фронтовики с правом ношения военной формы. Тогда мемориал был не полностью благоустроен (по-видимому, не до конца оформлен периметр, бордюры вокруг памятника, Вечного огня и братских могил), сама конструкция горелки была временной: бытовой газ для факела подавался с завода[45]. В 1957 году его подключили к компрессорной станции с природным газом, и мемориал приобрел свой окончательный вид, которой и сохранял с небольшими изменениями до реконструкции 2013 года.

Необходимо отметить, что ни в фондах бывшего партийного архива Тульской области (сейчас Центр новейшей истории) — архивах производственного объединения «Азот» и Щекинского ВЛКСМ, — ни в протоколах заседаний Щекинского горисполкома (Щекинский муниципальный архив) я не нашла никаких прямых свидетельств об открытии памятника и зажжении Вечного огня. Поиск в фондах Государственного архива Российской Федерации также не дал никаких результатов.

Главными экспертами по истории мемориала выступили сотрудники местного краеведческого музея, именно они давали интервью журналистам, организовывали передвижную музейную экспозицию на церемонии «возвращения» Вечного огня. По словам директора музея, были опрошены ветераны войны и труда, которые в 1950-х жили и работали в поселке. Выяснилось, что живых свидетелей зажжения огня почти не осталось: кого-то подводила память — что неудивительно, учитывая почтенный возраст; кто-то помнил только открытие памятника, но не помнил момента зажжения; кто-то помнил плач женщин при перезахоронении останков павших. Высказывались противоречивые версии. Только один ветеран смог вспомнить, что Вечный огонь был зажжен 9 мая 1955 года, а через два года, в 1957-м, был установлен памятник. О том, что Вечный огонь является первым в СССР, директору музея рассказывал еще руководитель первомайского кинокружка при Доме культуры, которого уже нет в живых. Сотрудники музея также предприняли попытку найти либо саму повзрослевшую пионерку, зажигавшую Вечный огонь, либо информацию о ней, для чего в местную газету было помещено объявление. Оказалось, что она погибла в результате ДТП в 1970-х годах. В музее склоняются к версии, что в 1955 году был зажжен Вечный огонь, а в 1957-м был открыт памятник, поскольку на той самой архивной фотографии, где запечатлено открытие мемориала, памятника еще нет, хотя ракурс предполагает его наличие[46].

Первый первомайский Вечный огонь не стал главным не только в СССР, но даже в Тульской области, хотя от него и зажигались другие огни — однако только в пределах Щекинского района. Так, 9 мая 1975 года факел с огнем из поселка Первомайского был доставлен на автомобиле в город Щекино. В тот день была открыта стела-обелиск «Воинам-щекинцам, павшим в боях за Родину в годы Великой Отечественной войны» и был зажжен Вечный огонь[47], тогда же был зажжен Вечный огонь на братской могиле в городе Советске Щекинского района[48]. Вечный огонь в Туле уже зажигали от пламени с могилы Неизвестного солдата у Кремлевской стены в октябре 1968 года[49].

Заключительные замечания

Первыми памятниками, созданными на советской территории еще во время войны, являлись надгробия на могилах красноармейцев, они выполнялись в основном в виде пирамид-обелисков, увенчанных звездой. Материалы, из которых они делались, были самыми доступными на тот момент: дерево, камень, кирпич, гипс, бетон, иногда железо. Первые в СССР военные скульптурные памятники стали ставить на территориях, освобожденных Красной армией. Исследователи отмечают характерные тенденции в монументальной мемориализации каждого послевоенного десятилетия. Например, считается, что в 1950-е наиболее распространенным было создание индивидуальных памятников погибшим героям (Александру Матросову в Великих Луках, молодогвардейцам в Краснодоне, Зое Космодемьянской в Москве)[50]. А вторую половину 1960-х (после масштабного празднования 20-летнего юбилея Победы) называют временем повсеместного создания мемориальных комплексов с повторяющимся набором визуальных образов[51].

Как данные тенденции реализовывались в локальных контекстах? Как мне рассказывал ветеран поискового движения, под руководством местных военных сбором и поиском останков павших солдат занимались колхозники за трудодни[52]. Захоронениями занимался районный военный комиссариат. По его архивным сведениям, на 2 апреля 1945 года в Щекинском районе были 2 братские и 15 индивидуальных могил, а в мае 1946-го — уже 17 братских и 8 индивидуальных[53].

5 апреля 1945 года и 29 мая 1946-го исполком Щекинского райисполкома депутатов трудящихся утвердил постановление «О благоустройстве и культурном содержании братских и индивидуальных офицерских и красноармейских могил, имеющихся на территории района», согласно которому обязал всех председателей сельсоветов уточнить количество могил на их территориях и возложил несение охраны и содержания могил на конкретные колхозы. Изготовление изгородей, памятников-пирамид и дощечек с надписями, оборудование могил (дерн и цветы, высадка деревьев) были возложены на колхозы, шахты и предприятия, находящиеся на территории сельсовета. Также было указано привлекать к делу ремонта и «любовного ухаживания» за захоронениями местную комсомольскую организацию[54]. Впоследствии за каждым мемориалом были закреплены курирующие их предприятия и школы. К 1970 году только на трех из семнадцати братских могил обелиски не были заменены на памятники, что было исправлено через год[55]. В 1990-е мемориалы перешли на баланс местных администраций, их состояние стало контролироваться районными военными комиссариатами. В соответствии с Законом РФ от 14 января 1993 года № 4292–1 «Об увековечении памяти погибших при защите Отечества» и приказом министра обороны РФ от 10 апреля 1993 года № 185 «О мерах по исполнению» данного закона, до 9 мая военный комиссариат направляет главам администраций района просьбу о проведении обследований мемориалов и предоставлении письменных отчетов об их состоянии[56].

Мемориалы в крупных городах создавались известными скульпторами и архитекторами, их проекты сохранились либо в частных, либо в государственных архивах. История таких памятников менее противоречива, поскольку они находятся в фокусе внимания с момента создания (справочники, путеводители, газетные статьи, наборы открыток). Памятники в небольших населенных пунктах, как правило, являются типовыми монументами серийного производства, впрочем, они гораздо более вариативны в плане визуальных образов, чем это может показаться на первый взгляд. Например, в Щекинском районе более двадцати различных скульптурных памятников, посвященных павшим в Великой Отечественной войне, причем только в двух случаях известны фамилии авторов.

В начале своего исследования я стремилась реконструировать то, как все было «на самом деле», чтобы элементы головоломки соединились, не было противоречий, которые так смущали меня в различных источниках. Мое первоначальное стремление выяснить, в каком именно году был зажжен Вечный огонь, постепенно сошло на нет, так как я пришла к выводу, что это попросту невозможно. Я не могу с полной уверенностью сказать, какой документ или чье свидетельство является наиболее исчерпывающим и убедительным. Сначала я склонялась к версии 9 мая 1957 года, так как архивный номер газеты с репортажем об открытии памятника и зажжении Вечного огня казался мне самым достоверным источником (как мне сказали в архиве: «Есть документ, есть факт»). Затем я узнала о первом открытии памятника в сентябре 1956 года и повторном — в 1957-м, приуроченном к 40-летию революции, и эта версия объясняла многие оставшиеся вопросы и также казалась вполне правдоподобной. Тем не менее я раз за разом вглядывалась в снимок, на котором директор завода и пионерка зажигают неугасимый факел, сравнивала его с другими старыми фотографиями мемориала, включала пространственное воображение и соглашалась с музейными сотрудниками, что при данном ракурсе в кадр должен был войти памятник, если бы он там стоял в это время, — но его нет.

Сейчас, почти через два года после начала исследования, я размышляю не над тем, в каком году был зажжен Вечный огонь в Первомайском, а над тем, как сохраняется и передается память о том или ином событии. Как определить степень его значимости в локальной истории отдельно взятого населенного пункта? Зависит ли она от масштаба события и как оценить этот масштаб? Как и в течение какого времени сохраняется память о событии? Сколько лет о нем будут помнить очевидцы, насколько подробное представление о нем будут иметь их потомки почти через 60 лет? Какие свидетельства сохранят архивы?

В преддверие 70-летнего юбилея Победы интерес к мемориалам и их судьбе особенно велик. Ретроспективно зажжение первого Вечного огня в СССР — значимое событие, и не только в масштабах района и области. Но воспринималось ли оно подобным образом в тот момент, когда происходило, заметили ли его современники и как мы можем об этом судить теперь? Я предполагаю, что данное событие, с одной стороны, можно рассматривать как потенциальное «место памяти», то есть «значимое единство материального или идеального порядка, которое воля людей или работа времени превратили в символический элемент наследия памяти некоторой общности»[57]. С другой стороны, на его примере можно проследить переход от индивидуально-коммуникативной памяти к коллективно-культурной и наоборот[58].

Мемориал, до 2013 года ассоциирующийся исключительно с памятью о Великой Отечественной войне, приобрел дополнительные значения: как потенциальное место памяти — зажжение первого Вечного огня в СССР и как новый локальный бренд Тульской области. Этот процесс можно объяснить, следуя за аргументами Алейды Ассман: посредством репрезентации (символического кодирования, записи на материальные носители, ретрансляции) воспоминание становится коммуницируемой информацией. Для того, чтобы превратиться в знание, эта информация должна быть воспринята заинтересованным человеком и переработана им, — в противном случае она будет отложена в накопительной культурной памяти[59].

В период создания мемориала и зажжения Вечного огня не было достаточной репрезентации данных событий, они не преподносились и не воспринимались как уникальные (первый Вечный огонь в СССР), на повестке дня были другие вопросы (окончательный пуск завода, вынужденное перепрофилирование производства), у местных властей не возникало потребности особо обозначить это событие. К тому же, по всей видимости, данное воспоминание находилось в области коммуникации совсем короткий период времени, учитывая постоянную «текучку» кадров на предприятии, а значит, и непостоянный состав населения поселка. Очень обрывочно и неполно информация о данном событии отложилась в культурной накопительной памяти. В настоящее время в Тульской области уделяется много внимания патриотическому воспитанию молодежи и увековечению памяти о Великой Отечественной войне. Эти факторы и способствовали запуску механизмов передачи информации о первом Вечном огне в СССР по каналам культурной памяти, ее включению в коммуникативную память и конструированию нового места памяти^[28][60].

Источники

[2] Пеньков В., Стекунов С. Край наш Тульский. Тула, 1975. С. 67.

[3] Туманов А. С. Тула: страницы хроники героической защиты города-героя в 1941 г. М., 1985. С. 9, 189.

[4] Тула. Площадь Победы (http://tulalibrary.blogspot.ru/2010/05/blog-post_9132.html).

[5] Волков В. Сорок пять дней мужества // Молодой коммунар. 1968. 18 октября. № 123(4099). С. 1.

[6] Пеньков В., Стекунов С. Указ. соч. С. 68.

[7] Зажжение Вечного огня в п. Первомайский (www.pervomayskiy-mo.ru/index.php?id=432).

[8] Полевые материалы автора.

[9] Зажжение Вечного огня в п. Первомайский.

[10] Полевые материалы автора

[11] Зажжение Вечного огня в п. Первомайский.

[12] Состоялась торжественная церемония зажжения Вечного огня в п. Первомайском (www.schekino.ru/glava%20MO/activities_chapter_mo.php?ELEMENT_ID=6935).

[14] Огудин В. Зороастризм // Религиоведение. Энциклопедический словарь / Под ред. А. П. Забияко, А. Н. Красникова, Е. С. Элбакян. М.: Академический проект, 2006. С. 368.

[15] Книга Левит 6:13.

[17] Зеленин Д. К. Народный обычай «греть покойников». Харьков, 1909. С. 5–6.

[18] Подробнее о традиции почитания Неизвестного солдата см.: Cochet F., Grandhomme J.-N. Les soldats inconnus de la Grande Guerre, la mort, le deuil, la mémoire. Saint-Cloud: Soteca, 2012; Jagielski J.-F. Le soldat inconnu, invention et postérité d’un symbole. Paris: Imago, 2005; Le Naour J.-Y. Le soldat inconnu, la guerre, la mort et la mémoire. Paris: Gallimard, 2008; Winter J. Sites of Memory, Sites of Mourning: The Great War in European Cultural History. Cambridge: Cambridge University Press, 2000; Wittman L. The Tomb of the Unknown Soldier, Modern Mourning, and the Reinvention of the Mystical Body. Toronto; Buffalo: University of Toronto Press, 2011; Inglis K.S. Entombing Unknown Soldiers: From London and Paris to Baghdad // History and Memory. 1993. Vol. 5. № 2. Р. 7–31.

[19] См. одну из первых работ о Вечном огне: Ferreira M.A. The Unknown Warrior and the Perpetual Flame. Lisbon, 1937.

[20] Tumarkin N. The Living and the Dead: The Rise and Fall of the Cult of World War II in Russia. New York: Basic Books, 1994; Makhotina E. Symbole der Macht, Orte der Trauer: Die Entwicklung der rituellen und symbolischen Ausgestaltung von Ehrenmalen des Zweiten Weltkriegs in Russland // Heineman M. u.a. (Hrsg.). Medien zwischen Fiction-Making und Realitätsanspruch. Konstruktion historischer Erinnerungen. Oldenbourg, 2011. S. 279–306; Бордюгов Г. Октябрь. Сталин. Победа. Культ юбилеев в пространстве памяти. М.: АИРО-XXI, 2010; Сафронова М. Известное о Неизвестном Солдате (http://gubernia.pskovregion.org/number_550/03.php).

Адоньева С. Б. Категория ненастоящего времени (антропологические очерки). СПб.: Петербургское востоковедение, 2001. С. 126.

[21] Адоньева С. Б. Указ. соч. С. 127–129.

[22] Конрадова Н. Проверка на вечность // Большой город. 2013. 26 февраля (http://bg.ru/society/proverka_na_vechnost-17259).

[23] Адоньева С. Б. Указ. соч. С. 129–130.

[24] Там же.

[25] Makhotina E. Op. cit. Р. 294.

[26] Шаров П. М. Щекинский феномен. Записки директора Щекинского химкомбината о людях, о времени и о себе. Тула, 1999. С. 199–200; Историческая справка МО р.п. Первомайский (http://pervomayskiy-mo.ru/istoricheskaya-spravka).

[27] Лялин Н. Н. Щекино. Тула, 1984. С. 41.

[28] Ошевский С. Д. Щекино. Тула, 2004. С. 147.

[29] Историческая справка МО р.п. Первомайский.

[30] Государственный архив «Центр новейшей истории» Тульской области. Ф. 143. Оп. 1. Д. 4. Л. 72.

[31] От 40 до 45. Ч. 2: Трест «Щекиномежрайгаз» / Ред. — сост. Е. И. Трещев. Щекино, 2004. С. 48.

[32] Состоялась торжественная церемония зажжения Вечного огня…; Зажжение Вечного огня в п. Первомайский.

[33] Государственный архив «Центр новейшей истории» Тульской области. Ф. 143. Оп. 1. Д. 4. Л. 339.

[34] Корнилкова Е. В Щекино была своя газета «Искра» (http://gazetahimik.ru/schekino-history/schekino-news/4733.html content).

[35] Празднование Дня Победы // Знамя коммунизма. 1955. 11 мая. № 55(2733); В честь Дня Победы // Знамя коммунизма. 1956. 9 мая. № 55(2877).

[36] Добровольский И. В День Победы // Знамя коммунизма. 1957. 12 мая. № 56(3043). С. 3.

[38] Память в камне: братские могилы, памятники и обелиски на Щекинской земле. Павшим и живым солдатам Великой Отечественной войны. 1941–1945 гг. / Сост. Л. Сударькова. Щекино, 2008. С. 43–44.

[39] Историческая справка МО р.п. Первомайский; Шаров П. М. Указ. соч. С. 200.

[40] Полевые материалы автора.

[41] Федотов А. Вечный огнь номер один // Знамя коммунизма. 1981. № 88(9837). 9 мая. С. 4.

[42] Бромберг В. Не померкнет подвиг народа // Знамя коммунизма. 1983. 7 января.

[43] Шаров П. М. Указ. соч. С. 19.

[45] Полевые материалы автора. Информатор 1: мужчина, 77 лет, 27 ноября 2013 года, поселок Первомайский.

[46] Полевые материалы автора. Информатор 3: женщина, около 60 лет, 27 декабря 2013 года, город Щекино.

[47] Бромберг В. Память не померкнет // Знамя коммунизма. 1975. № 94(8333). 12 мая. С. 1.

[48] Александров А. Троекратно прозвучал салют // Там же.

[49] Волков В. Указ. соч.

[50] Ковчинская С. Г. Формирование монументального облика советских военных мемориалов. 1941–1991 гг. // Государство и общество в увековечении памяти защитников Отечества: опыт, проблемы, перспективы. Материалы межрегионального научно-практического семинара-совещания «Организация поисковой и музейной работы в образовательных учреждениях» (Сыктывкар, 3–4 ноября 2007 г.). Сыктывкар, 2007. С. 64–71, 65.

[51] Воронцова Т. Юбилеи Победы // Уроки истории. 2009 (http://urokiistorii.ru/history/trad/2009/yubilei-pobedy); Конрадова Н., Рылева А. Герои и жертвы. Мемориалы Великой Отечественной // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3(40–41).

[52] Полевые материалы автора.

[53] О подвиге щекинцев — скупой строкой архивных документов. Щекино, 2005. С. 94–96.

[54] Архивмуниципального образования Щекинский район. Ф. 1. Д. 55. ЛЛ. 20–21; Ф. 1. Д. 70. Л. 36.

[55] Там же. Ф. 1. Д. 557. ЛЛ. 8–11.

[56] Полевые материалы автора.

[57] Нора П. Между памятью и историей // Нора П., Озуф М., Пюимеж Ж. де, Винок М. Франция — Память. СПб.: Издательство СПбГУ, 1999. С. 79.

[58] Ассман А. Длинная тень прошлого: мемориальная культура и историческая политика. М.: Новое литературное обозрения, 2014. С. 225–226; см. также: Ассман Я. Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 20–21.

[59] Ассман А. Указ. соч. С. 227–228.

[60] http://gazetahimik.ru/dates/schekino-news/14317.html content.

Ольга Резникова СКОРБЬ И ПРАЗДНИК В (ПОСТ)КОЛОНИАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ Этнографические заметки. Грозный 8, 9 и 10 мая

В этой статье я попробую описать ситуацию с празднованием 9 мая, которая сложилась в мае 2013 года в Грозном. В связи с политической актуальностью этой темы мне становится все сложнее анализировать собранный в Чечне материал — полтора года спустя после моего полевого исследования. Несмотря на это, я стараюсь этнографически описывать и анализировать собранный мною материал, а диалогическая форма текстуализации позволит, как я надеюсь, лучше понять моих респондентов. В первую очередь речь пойдет о важных элементах памяти о войне и ее инструментализации: значимости советского и имперского колониального прошлого для интерпретации Второй мировой войны; национально-великорусского нарратива, находящегося в конкуренции с дискурсом об угнетении малого народа; а также о новой роли антисемитского рессентимента в контексте разговоров о Великой Отечественной войне.

Говоря о колониальности и имперском наследии современной России, необходимо, как и в случае с западноевропейской моделью колонизации, задействовать в качестве исследовательского материала музеи и памятники, с помощью которых воспроизводятся колониальная и имперская оптики. При этом, рассматривая городское пространство через оформляющие его памятники, мы должны не только подвергать рефлексии их идеологическое значение и скрытый в них потенциал структурного насилия, но и учитывать его действие на нас как на конкретных акторов, включенных в данный городской ландшафт.

Для Чечни в этом контексте особенно показательны Мемориал памяти погибших в борьбе с международным терроризмом (Грозный, установлен 9 мая 2010 года); комплекс Аллеи Славы, включающий музей Ахмата-хаджи Кадырова, а также памятники генералу Алексею Ермолову (которые присутствуют и в других городах России: Пятигорске, Орле, Ставрополе). Рассматривая эти памятники, я буду анализировать сконцентрированное в их материальности колониальное насилие, эффекты расификации^[29], а также идеологическую составляющую памяти о чеченских войнах и Великой Отечественной войне.

Прежде, чем анализировать накопленный мной материал, необходимо сказать несколько слов о значимом для него контексте. 9 мая — День Победы, но, помимо этого, — день гибели первого президента Чечни Ахмата Кадырова, убитого в 2004 году на грозненском стадионе как раз во время празднования Дня Победы. К тому же в 2011 году День траура чеченского народа — который начиная с 1991 года отмечался 23 февраля, в день начала депортации чеченцев в 1944-м, — был перенесен на 10 мая^[30]. Это было сделано после того, как Рамзан Кадыров заявил, что в Чечне все российские праздники должны отмечаться так же, как и в других регионах страны. В 2013-м и 2014 годах различные общественные и школьные мероприятия на тему депортации, которые многие хотели провести именно 23 февраля, стали пресекаться со ссылкой на то, что для такого рода инициатив существует «единый день траура 10 мая, […когда] мы скорбим о всех жертвах независимо от их политических взглядов и роли в истории чеченского народа»[3]. Такие интерпретации праздника и траура, переносы траурных дней и проводимые в связи с ними как новые, так и традиционные городские мероприятия интересны не только сами по себе — они провоцируют жителей по-новому интерпретировать исторические и политические события, сопротивляться и/или поддерживать новые официальные коммеморативные практики и осуществляющую их риторику. Именно эти, часто спонтанные, реакции жительниц^[31] Грозного интересны для анализа культурных кодов и их значений, характерных для той исследовательской рамки, которая была описана выше.

Отмечание 9 мая в Чечне разворачивается не в конкретной топографической точке (которой могли бы быть памятник советскому солдату на православном кладбище в Грозном или Аллея Славы в центре города). Более того, это и не конкретная дата как таковая, а целый комплекс социальных условий и символических процедур, которые своими связями создают общую эмпирическую ситуацию — «9 мая в Чечне». Я использую расширенное понятие ситуации не только потому, что в Грозном существуют разные, конкурирующие друг с другом восприятия и оценки 9 мая, но и в связи с довольно прагматическими на первый взгляд причинами. Празднование Дня Победы в Грозном невозможно рассматривать независимо от Дня траура чеченского народа (10 мая), а значит — и от формально отсутствующего Дня Памяти 23 февраля, равно как и от мероприятий и митингов, проводимых 8 мая. С одной стороны, календарные даты наделяются специфическим символическим смыслом, например: 9 мая — еще и день гибели Ахмата Кадырова. С другой стороны, конкретные исторические даты и их символическое наполнение при планировании празднования учитывались иногда очень условно: так, например, парады и празднования в честь Дня Победы проводились 8 мая. При этом многие из тех, с кем мне удалось поговорить, не воспринимали 10 мая в официальном ключе как «день траура чеченского народа», таким днем для всех опрошенных по-прежнему оставалось 23 февраля. Поэтому, отвечая на мои вопросы, респондентки иногда ощущали необходимость спонтанно интерпретировать значение таких дат, как 8, 9 или 10 мая.

8 мая 2013 года

По проспекту Победы в сторону Аллеи Славы прошли около 500–800 человек[5]. Среди них чиновницы, министр по делам молодежи, мэр Грозного, присоединившиеся прохожие, но в основном — школьницы, многие из которых одеты в одинаковую школьную форму, и активисты^[32] молодежных движений («Ахмат» и «Путин») в куртках с изображением Ахмата Кадырова и Владимира Путина. Они несли символическую георгиевскую ленту длиной в 68 метров — по числу лет, прошедших с конца войны. После завершения процессии ленту обернули вокруг мемориала Аллеи Славы под песню «Вставай, страна огромная!». Туда же поставили и 42 портрета героев Великой Отечественной войны из Чечено-Ингушетии, которые участники митинга несли от мечети «Сердце Чечни». В официальных речах говорилось о сложной истории признания чеченцев — героев Великой Отечественной войны, о значении Брестской крепости и роли чеченцев в Победе, а также о новой эпохе в истории Чечни и трагически погибшем ее первом президенте. Во время официальной части митинга часто и в разных формах повторялась метафора о «чистом небе», при этом она неоднократно использовалась для проведения параллелей между «чистым небом после Великой Победы» и «чистым небом, которое нам подарил Ахмат Кадыров (и его сын)»[7]. Затем перед ветеранами выступил эстрадный певец с песней «День Победы».

У каждого школьного класса была своя, заранее подготовленная, роль, митинг организовало и вело Министерство по делам молодежи, а учительницы руководили своими классами во время пения поздравительных песен, аплодисментов и возложения красных гвоздик. За каждой группой школьниц была закреплена ответственная за организацию учительница, время от времени она подходила к детям и говорила, что им надо делать. Иногда сотрудница министерства выкрикивала: «Третья гимназия, постройся!» или «Четвертая гимназия, постройся!». В перерывах между выступлениями в качестве «молодого поколения, пришедшего на митинг, потому что оно не забыло своих отцов и дедов» и потому что «им важно помнить о великом подвиге всех советских народов»[8], школьницы разговаривали и шутили, обсуждали друг с другом, сколько еще им предстоит здесь стоять и зачем их сюда привели. А классная руководительница, стоявшая недалеко от меня, иногда шутила и смеялась вместе со своим классом, иногда строго смотрела на ребят и, показывая на меня, просила говорить только лояльные по отношению к происходящему вещи.

Сотрудник Министерства по делам молодежи так комментировал мероприятие в интервью со мной, данном в тот же день:

«Вкратце расскажу. Люди вышли на центральную улицу города. Тогда, во времена Великой Отечественной войны, машины, на которых наши дедушки ездили, воевали, сражались, — в общем, ретроспективу [хотели показать]: взяли эти автомобили, на них посадили наших ветеранов, всего 17 человек было по городу Грозный. Уже понятно, что с каждым годом все меньше и меньше, хворают, стареют, с этим уже ничего не поделаешь. Но тех, которые более мобильны, привлекли, поставили их в авангард. За ними шла красивая цепочка из курсантов Суворовского училища. 42 человека держали в руках 42 портрета героев Чечено-Ингушской ССР. В том числе это были чеченцы и ингуши, представители всех национальностей и народностей, которые воевали и, соответственно, отмечены [наградами] были на полях битв. Перед ними шли порядка ста человек, они несли в большом варианте георгиевскую ленту, 68 метров. И сзади шли общественники, студенческая молодежь, школьники, сотрудники органов исполнительной власти — в общем, народ разный был. Около 1500 человек были там. […] Здесь, на Аллее Славы имени первого президента, героя России Ахмата Кадырова, у нас состоялась кульминация, завершение этого шествия»[9].

А вот так видит этот день моя чеченская подруга, жительница Грозного Элиза, которая не только не пришла на парад, но даже не знала о его существовании:

«Что? У нас сегодня было что-то в городе?! А я и не знала…. Оля, неужели, если тебя интересует война и память о войне, ты приехала из Москвы сюда и ходишь на эту официальную фигню? В этом нет ничего живого. Нет ничего родного, все как будто мертвое, пустое, даже память о Победе»[10].

Действительно, все, что я видела во время митинга 8 мая, было похоже на отвлеченное от реального контекста действо: митинг, шествие, речи, публикации в официальной прессе и сама территория Аллеи Славы создавали впечатление абсолютной оторванности официальной риторики и празднования от восприятия Великой Отечественной войны жителями Грозного. Элиза в разговоре со мной в этот день называет официальную память о войне и Победе «пустой и мертвой». В Грозном эта метафора «пустоты» часто повторяется, причем в разных контекстах. Так в 2010–2012 годах и Элиза, и другие участницы моего исследования через метафору пустоты описывали новый «чужой» город, который они ассоциировали с опасностью и угрозой. «Новый Грозный» в их глазах часто не имеет истории, социальных взаимосвязей и воспоминаний, он представляется им гомогенизированным пространством, возникшим вследствие репрессивной городской политики. Скорбь и меланхолия по погибшим в первую и вторую чеченскую войну на языковом уровне выражается в рассказах о пространстве, использующих топосы «пустоты» или «мертвенности» («мертвый город», «мертвое место», «пустое», «безликое»). Для описания сегодняшнего Грозного обычно используется контраст со «старым Грозным» (до 1991 года), а иногда и с военным или послевоенным: «разрушенным, но родным городом»[11].

Итак, не случайно, что Элиза в своем замечании использует такие метафоры, как «мертвый», «неживой», «пустой». Празднование 9 мая 8-го числа с первого же взгляда вписывается в то, как она и другие собеседницы описывали «новый город». При этом Аллея Славы для многих является не только примером «новой тоталитарной архитектуры в Чечне»[12] и апогеем доходящей до абсурдности героизации Ахмата Кадырова, но одним из таких пустых, абсолютно чужих для жительниц, мест:

«Ну, куда можно сходить в Грозном? […] Нет, в музее Кадырова нечего делать, не потому что там политические причины и т. д. и т. п. А просто там нечего делать. Там на огромную площадь, не знаю уж сколько там квадратных метров, одна пустота!»[13]

И все же на основе анализа всех интервью и разговоров можно сказать, что «Победа в той войне»^[33] играет важную роль в нарративе (пост)колониальности. Несмотря на то, что для многих собеседниц участие родителей или родственниц в Великой Отечественной войне является не только частью семейной истории, но и предметом семейной гордости, само празднование Дня Победы вызывает у некоторых респонденток равнодушную реакцию, или даже сильно негативную. Так, например, Шамиль комментирует запланированные на 8-е, 9-е и 10 мая мероприятия в Грозном:

Шамиль: Когда я смотрю на эти парады и митинги, я думаю, чего они над нами издеваются, что ли? Вообще непонятно, на той ли стороне мы воевали. Не уверен, что мой дед был прав.

Ольга Резникова: Что ты связываешь с 9 мая?

Шамиль: Что я связываю с 9 мая?! Победу. Мой дед воевал… Но не затем, чтобы русские потом испоганили мне весь этот праздник.

Ольга Резникова: Чем испоганен для тебя этот праздник?

Шамиль:  Тем, что мы здесь, на этом месте. При чем тут Кадыров? При чем тут русские? Русские не воевали, русские нас депортировали[15].

Шамиль говорит о празднике День Победы как об инструменте русской гегемонии, обозначая при этом свое амбивалентное отношение к истории Второй мировой войны. При этом официальное место — Аллея Памяти — воспринимается им как угроза, стремящаяся вытеснить амбивалентную семейную память о войне своей монументальной и подконтрольной нынешней политической элите памятью о первом президенте Чечни. Это создает ощущение ее колониального характера, а сам праздник связывается Шамилем с русской культурной гегемонией. Это не единственный комментарий о «не той стороне» в Великой Отечественной, который я слышала во время своих интервью и неформальных разговоров о праздновании Дня Победы. Иногда подобные высказывания сопровождались антисемитскими лозунгами, отрицанием Холокоста или оправданием Гитлера как «человека, способного остановить Сталина».

Интересно, что один и тот же человек может говорить о «прекрасном старом межнациональном городе… [где] все жили в дружбе и помогали друг другу: евреи, армяне, русские, чеченцы», а через какое-то время в том же интервью сказать:

«Не знаю, может быть, и нехорошо это, что мы сражались на стороне русского народа. Может быть, надо было эту имперскую машину как раз тогда останавливать? Думаю, что если бы Гитлер доделал бы свою работу до конца [в контексте интервью понятно, что имеется в виду уничтожение евреев. — О. Р.], то не было бы этой страшной истории в Чечне, не было бы этих жутких войн и геноцида чеченского народа»[16].

Значение антисемитизма в антиколониальной и антиимпериалистической риторике в Западной Европе довольно хорошо изучено представителями Франкфуртской школы и критической теории[17]. Что же касается функции антисемитизма в контексте обсуждения российского колониализма, то эта тема мало изучена. Необходимо провести более широкое эмпирическое исследование с соответствующим научным вопросом. В контексте же 8 мая в первую очередь интересно, что антисемитский рессентимент, очевидно, связан с тематизацией российской имперской политики и осознанием колониальной специфики истории Чечни в царское и в советское время.

При этом нарратив «дружбы народов» имеет большое значение как для неофициальной памяти (в контексте противопоставления старого и нового города), так и для официальной риторики. Во втором случае выстраивается общая версия российской истории и совместной Победы, с помощью которой заново конструируется понятие «единого народа», или «российского народа», отсылающего к прежнему понятию «советский народ». При этом героизация памяти и национализация героев (наиболее ярко героизирована фигура Мавлида Висаитова, но это касается и Мовлди Умарова, Магомеда Узуева и других чеченцев, представленных во время или после войны к званию Героя Советского Союза, но не получивших его[18]) тесно переплетаются в официальной риторике с героизированным образом «отца сегодняшнего чеченского народа Ахмата-хаджи Кадырова»[19]. Празднование Победы и создание официальных образов национального траура и общероссийского праздника, не пересекающихся с семейной и личной трагедией жительниц Чечни (в первую очередь это касается 23 февраля, перенесенного на 10 мая), создает обратный эффект. Совместная российская история, в том числе и победа в Великой Отечественной войне, становится историей «русских» и русской гегемонии^[34].

9 мая 2013 года

Парад проходил 9 мая по главной части города, проспекту Победы^[35], который одной своей стороной упирается в Аллею Славы, а другой — в мост через реку Сунжу. Военная техника двигалась участку проспекта Победы от Дома моды до Мемориала памяти погибших в борьбе с международным терроризмом^[36] и обратно (это два квартала). Перед мостом, по левую руку, находится центральная грозненская мечеть «Сердце Чечни», а по правую — мемориальный комплекс. Празднование разделилось на две неравные части: с одной стороны у Мемориала памяти погибших стояли около трех тысяч человек, среди них государственные деятели, вдовы Героев России, полицейские и другие сотрудники правоохранительных органов, журналисты. С другой стороны стояли «неприглашенные» участники парада: жительницы Грозного, сознательно или случайно пришедшие посмотреть на парад военной техники или на митинг у мемориального комплекса.

Проход к памятнику, у которого происходило официальное мероприятие, был прегражден тремя линиями безопасности. Полиция перекрыла проспект у Дома моды, но большинство людей после коротких переговоров пропускали; следующая преграда располагалась через три дома в сторону центральной мечети, между аптекой и цветочным магазином, и третья — на пересечении проспекта Победы и улицы Исаева. Основное время парада, около полутора часов, я провела, находясь у второго ограждения, на боковой улице, вместе с другими стоявшими там людьми. Из нашего закутка между домами парад военной техники был виден плохо, но было понятно, что машины ездят по кругу, разворачиваются у мечети, проезжают до Дома моды и едут обратно.

Нас около сорока человек. За полтора часа я успела поговорить со всеми, кто стоял в этом месте. Среди нас были случайные прохожие, попавшие в «ловушку» и ждущие, когда ограждения и кордон снимут; пары с детьми, для которых это семейный праздник, и они пришли «на парад»; скептики, пришедшие «по привычке» или «из чувства долга», и жители города, проходившие мимо и решившие «посмотреть». Люди, стоявшие между домами и глядящие на проезжающие танки и военные машины, имели довольно мало общего, объединяло нас пространство. Некоторые люди были между собой знакомы, большинство — нет, но все общались, обмениваясь новостями.

Семья Ахмедовых стоит рядом с ограждением — родители и трое детей. Младший сын Рашид, ему 8 лет, на его одежду накинута взрослая форма с орденами; в руках у родителей две фотографии пожилых мужчин в форме, с орденами. В разговоре со мной родители рассказывают об изображенных на фотографии мужчинах — их отцах, участвовавших в Великой Отечественной войне. Мама Рашида — Ада, учительница в школе, — держа в руке фотографию своего отца рассказывает:

«Для нас очень важен этот день. Мы всегда его празднуем и сейчас, когда родители умерли. Мы всегда рассказываем нашим детям все, что знаем сами. Готовим праздничный стол… Мы вот сейчас шли, наш сын в форме отца, с орденами, мы шли на парад. А по дороге мальчишки […] начали кричать: “У него русские награды! У него русские награды. Они русские проститутки”. Ну что с этим сделаешь? Что? Они совсем не знают нашей истории, не знают и своей истории, своих семей. Это не потому, что он плохой или чеченский парень. Это просто незнание. Это точно так же, как про тот же гимн^[37][23]. Все из-за этого случая так переживали. Когда играет гимн, у меня мурашки по коже бежали, на любом мероприятии, на линейках всегда этот гимн играл. Мы знали, что надо встать смирно и стоять. Что такое гимн — минута молчания, мы все это знали. Нас учили этому. А наши дети, дети войны, наши чеченские дети, не встали, когда гимн был. Мы просто очень далеко назад отброшены, мы отстали из-за военных действий, наши дети отстали. Но мы же к чему-то стремимся! […] 9 мая — это как раз тот праздник, который может воспитать патриотизм в России у людей. Не надо винить наших детей. Мы сами в этом виноваты, потому что мы потеряли ценности. […] Можно же показывать вместо “Дом-2”, например, каждый день по одному ветерану, рассказывать о них, их же так мало осталась».

Очевидно, что для этой женщины семейная память и официальная риторика не противоречат друг другу. Ответ на репрессивную российскую политику по отношению к чеченкам Ада видит в том, чтобы воспитывать у своих учениц и своих детей патриотизм к России, и в том, чтобы настаивать на том, что «чеченцы тоже воевали в Великой Отечественной войне и были часто героями».

Но не для всех, кто стоял здесь с портретами своих родственников, воевавших в войне, официальная позиция вообще имела какой-то смысл. Так Муса, который слышал Аду, начинает разговор со мной сам и тихо говорит:

«Ну, да, нас загнали сюда, когда мы хотели почтить память наших дедов, воевавших тогда. Они дают награды каким-то людям в погонах, которые делали рейды. Дожили. [После паузы] Но мы же здесь. Для нас это все равно важно».

Муса имеет в виду церемонию награждения, проходящую у мемориального комплекса, вдов погибших сотрудников правоохранительных органов, которые отличились «в борьбе против терроризма». Для него официальная риторика, выстраивающая прямые параллели между «Героями России» — сотрудниками правоохранительных органов, и «Героями Советского Союза» — участниками Великой Отечественной войны, представляется абсолютно циничной[24]. В отличие от Шамиля или Ады он не позволяет себе амбивалентной лояльности к советскому и российскому правительствам:

«Мне важно вспоминать моего отца. Это все. Он прожил очень сложную и тяжелую, трагическую жизнь. Он воевал еще почти мальчиком, потом жил в депортации, потом не захотел уезжать из села во время войны. Я пришел сюда из-за него. И мне не нравится весь этот маскарад, одно не имеет ничего общего с другим: Кадыров — с моим отцом, ОМОНовцы — с героями Советского Союза. И зачем весь этот маскарад, мы никогда не будем восприниматься русскими как русские».

Патриотическая память о Великой Отечественной войне очень важна для Ады и ее мужа, пение российского гимна и празднование Дня Победы для них обоих являются признаком нормальной российской идентичности, а также индикатором их интегрированности. В контексте этого разговора, а также в контексте повторяющейся тематизации (или иногда проблематизации) «нормальности русских» становится понятно, что под «нормальным» подразумевается не маркированный, не расифицированный член российского общества. То есть их желание говорить о патриотизме и подчеркивать значение «высокой чеченской литературы» является реакцией в первую очередь на непризнание чеченок полноправными гражданами РФ. Это непризнание чеченок в поствоенных, а также постманежных и постбирюлевских дискурсах нужно рассматривать в контексте новой расификации, в которой понятия политики, жизни, гражданственности и нации переплетены в сложной, противоречивой практике исключения[25]. Один из эффектов этой практики заключается в создании особо уязвимой группы «черных», к которой причисляются разные группы людей, называемые «нерусскими» или «неславянами». При этом маргинализированные чеченки, формально обладая гражданством, зачастую остаются лишенными привилегий, связанных с обладанием этим гражданством. Дискурсивная непринадлежность к России и ограниченная гражданственность выливаются для многих в физическое насилие, ограниченную мобильность и контроль сексуальности.

В разговор вклинивается еще один мужчина, в течение всего времени, что мы там стояли, довольно иронично за мной наблюдавший:

Мужчина: А я к врачу шел. Думаете, мне до парада дело есть? Да никому нет! Даже если взять в целом по Чечне.

Ольга Резникова: А что вообще значит 9 мая для Чечни?

Мужчина: Ну, что значит? Так, российский праздник. Но меня он раздражает. Раздражает, да, а потому что здесь [в Чечне] очень много недостатков, внутри. Весь этот маскарад раздражает всех. Все деньги воруют, все по блату, все авторитетно [так!] здесь, поэтому все боятся говорить. А людям денег не платят. В нищете живут, в школах учителей не хватает… Зато у нас дворцы строятся, праздники устраиваются, куда ветеранов не пускают. Даже не знаю, плакать или смеяться. Люди еще в общежитиях живут, но сказать им ничего нельзя, потому что если скажут, то маскарад может кончиться… А люди, которые здесь стоят, ну, или еще где, это они просто вышли — большинство, наверное, так, просто, как я по делам пошли.

Ольга Резникова: И фотографии у них случайно оказались с собой?

Мужчина: Ну, а что? Неужели вы можете сказать, что кому-нибудь в Чечне сейчас до празднования Дня Победы! Не до того людям.

10 мая 2013 года

«Приходят, значит, НКВДшники в село, чеченцев забирать. Холодно, февраль на дворе. Кричат: “Cобирайтесь! Идите!” Бьют их, в снег кидают. А потом такие: “Слушай, а давай 23 февраля на 10 мая перенесем, теплее будет”. И уходят»^[38].

У Аллеи Славы поставили реконструированный вагон, так называемую «теплушку», с экспозицией о депортации чеченцев в 1944 году, которая на следующий день была уже демонтирована. Внутри вагона на пол было положено сено, на стенах висели картины чеченских художниц, документальные фотографии, а также биографические истории депортированных чеченок. Перед вагоном — митинг, концерт и театральное представление в связи с Днем траура чеченского народа. На улице собираются люди, школьных классов сегодня нет, но приехали учительницы из многих школ, сотрудницы музеев, библиотек и других культурных учреждений, а также члены молодежных организаций в таких же куртках, что и 8 мая: с изображением Рамзана и Ахмата Кадыровых или Владимира Путина.

Сцена для выступающих находится у входа в вагон-экспозицию. После короткого вступления, идущего на сцене, началось театральное представление: актрисы разыгрывали события 1944–1957 годов — выселение, тяготы депортации, голод, радость после возвращения. Потом произносились официальные речи^[39], выступал чеченский эстрадный певец Джамиль Дзагиев, читались стихи как в честь героев войны, так и в память о жертвах депортации, кроме того, пелись песни и рассказывались стихи в честь Ахмата-хаджи Кадырова.

10 мая отмечается в Чечне начиная с 2011 года. Сначала это был официальный День траура по первому чеченскому президенту Ахмату Кадырову. С 2012 года он стал Единым днем траура, который должен был заменить День траура и скорби 23 февраля. При этом, если отношение ко Дню Победы может быть у жительниц Грозного амбивалентным, то отношение к депортации практически однозначное. Замена семейной памяти о погибших во время депортации абстрактной памятью «всего трагического, что случилось с чеченским народом»[27], вызывает у всех, с кем я разговаривала, недоумение или отчуждение. Но, как и 8-го, и 9 мая, разные участницы митинга и жительницы города по-разному интерпретируют, объясняют или осуждают существование этого официального дня. Так, некоторые из участниц мероприятия на Аллее Славы связывают митинг 10 мая с Днем Победы и воспринимают как праздник; другие воспринимают его как день траура по Ахмату Кадырову; некоторые, зная, что это перенесенный с 23 февраля День траура, связанный с депортацией, рассказывают разные вариации анекдота из приведенного выше эпиграфа.

И даже со сцены Великая Отечественная война, депортация, смерть Ахмата Кадырова тематизировались независимо друг от друга, не считая уже знакомой нам метафоры «чистого неба». То есть одно выступление могло быть по одной теме, а следующее — по другой. Так, например, ведущий объявил:

«Добрый день, уважаемые участники и гости. 11 апреля 2011 года главой Чеченской Республики, героем России Рамзаном Кадыровым, был подписан Указ об установлении 10 мая Днем памяти и скорби народов Чеченской Республики. Сегодня мы в очередной раз собрались, чтобы почтить память людей, погибших во времена депортации и двух военных кампаний. Наши бабушки и дедушки вместе с родителями, братьями и сестрами, всеми близкими, в одночасье стали жертвами политической воли Сталина. Позже наших земляков назовут “жертвами политических репрессий”. Но этих двух слов мало, чтобы выразить весь ужас, который пришлось пережить нашему народу. Более достоверно об этом расскажет мастер слова, народный поэт и непосредственный участник тех трагических событий Умар Ярычев».

После чего Умар Ярычев прочитал стихотворение об Ахмате Кадырове, в котором называл его «отцом и старшим братом» чеченского народа, не упоминая ни Великой Отечественной войны, ни депортации.

Когда я 8 мая спрашивала сотрудника Министерства по делам молодежи о переносе этих дат, то и он не смог выстроить логичного для себя объяснения:

«Сейчас 23 февраля — это День защитника Отечества, мы проводим мероприятия, соответствующие этой дате. Что касается темы выселения, депортации, у нас теперь 10 мая — это День памяти и скорби. Отныне это дата официально День памяти и скорби, и у нас она закреплена за 10 мая. Это все, что можно сказать по этому поводу. Большего и я не знаю».

На митинге многие на мои вопросы отвечать не хотели, тем более, если видели у меня в руках диктофон. Иногда говорили только: «Мы сами пришли, нас никто не заставлял» или «Ну, что ты спрашиваешь, и так все понятно». Один учитель, Мурат, стал рассказывать:

Мурат: Почему я сегодня сюда пришел? [смеется] Ну, посмотри, вон там наш директор, дальше начальник нашего директора, а вон там из министерства люди стоят. Ты не записываешь?

Ольга Резникова: Нет, я запоминаю. Я после нашего разговора просто запишу наш разговор в мой дневник.

Мурат: Ну, вот, а работы здесь у нас — в самой благополучной республике — нет. Вот потому и пришел. Еще вопросы есть? [смеется]

Ольга Резникова: Да, я хотела спросить, что для тебя 10 мая?

Мурат: 10 мая? Или 9-е? Это ты так издеваешься?

Ольга Резникова: Нет. Я 9-го тоже на парад ходила и 8-го на митинг. И спрашивала, что значит 9 мая. А сегодня ты здесь в День траура чеченского народа, поэтому я спрашиваю, что для тебя значит 10 мая.

Мурат: Хитро! Ну, ладно, я тебе так скажу. Я своим школьникам как рассказывал, что депортация была 23 февраля, так и рассказываю. Меня эти все шутки с переносом дат не интересует. У меня есть еще отец, он многое помнит из детства, у меня и мать жива. Что я буду своим ученикам рассказывать? Что с тех пор, как у нас есть светило Рамзан Кадыров, нас депортировали в мае? Смех один. Ну, и эта история с трауром по Кадырову. Да, конечно, плохо, что убили, трагедия. Можно и помянуть. Но при чем здесь депортация? Вот ты мне можешь объяснить?

Кроме Мурата, мало кто открыто говорил о своем неприятии переноса Дня траура на 10 мая, а также об окончательном сносе Памятника депортации. Некоторые, как выяснилось, и не знали об этом:

Учительница 1: У нас нет ни одной семьи, которую не затронула эта беда.

Ольга Резникова: Вы про депортацию или про войну?

Учительница 1: Про войну, это же вместе было.

Учительница 2: Это было параллельно, одни воевали… а другие…

Учительница 1: [перебивает] Наши все почти мужчины воевали, и в то же время нас обозвали и бандитами, и всем… Как будто мы не хотим воевать. Разные легенды про нас, как и в сегодняшнее время.

Ольга Резникова: А с 10 мая вы что связываете?

Учительница 1: Сегодняшний день у нас тоже трагедия случилась: наш первый президент погиб 9-го. Вот тоже народ скорбит. Тоже много навидались.

Ольга Резникова: Почему депортацию вспоминаем 10 мая, а не 23 февраля?

Учительница 1: Депортацию? Почему депортацию? А что сегодня?

Учительница 2: Ну, что ты! Нам же говорили!

Учительница 1: Это все выстрадал народ, это все взаимосвязано.

Так же, как и 9 мая, кроме неприятия (или незнания) этого переноса Дня траура, встречались и высказывания, в которых позиция чеченских властей представлялась частично понятной и необходимой для самих респонденток. Так один собеседник, который долго рассказывал мне, какие сегодня недостатки в Чечне, в том числе и о том, что многие люди боятся до сих пор рассказывать о преступлениях «кадыровцев», так комментирует происходящее на сцене:

Ольга Резникова: Сегодня там вагон стоит. Этот день сегодня как-то связан для вас с депортацией?

Собеседник: Это наш народ выселяли в 1944 году. В один день тысячи и тысячи человек… под видом праздника собрали и… Это благодаря нашему, не знаю… руководству — Сталин, Берия. Из-за их мнения все это же было. Один из этих вагонов — это и есть история про них. Люди это смотрят, вспоминают и отмечают праздник 9 мая. Для этого все собрались. Теперь мы знаем, что единая Россия действительно нерушима. А Чеченская Республика, по-моему, один из реальных союзников России, пожизненно будет самым надежным и активным другом, соседом.

Заключение

Я попыталась показать, с какими формами насилия, расизма и замалчивания связано 9 мая как праздник и траурный день в Чеченской Республике. При этом ситуация «городской митинг» и диспозиции 9 мая очень противоречивы и неоднозначны. Даты официальных праздников (9 мая и 23 февраля) «ориентированы» на Москву. В то время, как некоторыми чеченками риторика этих праздников воспринимается как античеченская и имперская, для других она включает стратегию противостояния практикам исключения чеченок, характерных для разного рода националистических российских дискурсов. Люди, пришедшие на праздничные и траурные мероприятия (неважно, по требованию начальства или чтобы почтить семейную память) 8-го, 9-го и 10 мая, попадают на парад, посвященный Великой Отечественной войне, где поздравляют и награждают героев чеченской войны и/или милиционеров, или же идут на мероприятие, посвященное депортации, но попадают на чтение стихов об Ахмате Кадырове. Депортация в официальной риторике, с одной стороны, героизируется, а с другой, — память о ней стигматизируется и изолируется, заменяя семейную память гегемониальным дискурсом о смерти Ахмата Кадырова и о «безоблачном небе» единой России. Все это приводит к тому, что жительницы Чечни, придя на митинг, парад или театральное представление, во время самого действа и во время моего с ними разговора зачастую довольно критически отзываются об этих мероприятиях. Часто официальная риторика переиначивается или заново интерпретируется в их собственных интересах, что можно назвать переприсвоением праздника (или траурного дня).

В ходе присвоения себе праздника актор не обязательно отрицает гегемониальный дискурс или иронизирует над ним, он интерпретирует его по отношению к собственной позиции и исходя из локальной ситуации выбирает свою тактику преодоления античеченского расизма, замалчивания собственной семейной истории или вытеснения памяти о депортации.

Несмотря на то, что российский расизм так же, как и иные формы расизма, неразрывно связан с колониальной политикой Российской империи, Советского Союза и Российской Федерации, последняя все же сильно отличается от колониальных политик и практик, имевших или имеющих место, например, в Великобритании, Голландии или Германии. Несмотря на это, я убеждена, что для понимания сегодняшних как националистических, так и имперских тенденций в российском обществе, для понимания новых форм расизма в Москве или Воронеже, а также для осмысленной антирасистской и антинационалистической работы мы должны заниматься анализом колониальной истории Кавказа и ее сегодняшними эффектами.

Источники

[3] См. комментарии на странице Instagram Рамзана Кадырова: http://instagram.com/p/ku3I6giRpv/.

[5] Цифры приведены по моим оценкам.

[7] Записано по памяти. Аллея Славы, 8 мая 2013 года.

[8] Из официальной речи сотрудника Министерства культуры Чеченской Республики. Запись мероприятия моя, не авторизирована, 9 мая 2013 года.

[9] Интервью с сотрудником Министерства по делам молодежи.

[10] Интервью с Элизой. Грозный, 8 мая 2013 года.

[11] Из интервью с Элизой, март 2011 года. Подробнее о «новом» и «старом» городе см.: Reznikova O. Kämpfe und Aushandlungen in einer neuen «Leere» der Stadt. Grozny im Kontext des anti-tschetschenischen Rassismus. Münster, 2015 [в печати]; особенно раздел «Grozny. Stadt ohne Kriegspuren».

[12] Из интервью с Хасаном. Май 2013 года.

[13] Из интервью с Шамилем. Март 2012 года.

[15] Из интервью с Шамилем. Грозный, 7 мая 2013 года.

[16] Там же.

[17] См., например: Schmidt H.J. Antizionismus, Israelkritik und «Judenknax»: Antisemitismus in der deutschen Linken nach 1945. Bonn: Bouvier, 2010; Globisch C. Radikaler Antisemitismus: Inklusions- und Exklusionssemantiken von links und rechts in Deutschland. Wiesbaden: Springer VS., 2013.

[18] См., например, заметку о Мовлди Умарове, которому на Аллее Славы установлена мемориальная доска: Федорова З. Забытый герой // Столица. 2013. № 49. 8 мая.

[19] Цитата из экскурсии, проведенной для меня одной из смотрительниц Мемориального комплекса в марте 2011 года.

[23] См. также реакцию на этот инцидент официальной республиканской газеты «Вести республики» (2013. № 86. 8 мая).

[24] См., например, обращение к ветеранам Рамзана Кадырова, опубликованное в газете «Молодежная смена» (2013. № 35. 9 мая).

[25] О значении античеченского расизма для конструирования понятия «черный», а также для новой формы расизма см.: Резникова О. Роль категории gender и race в исследовании постколониальности в России. Оплакиваемость и чеченский феминизм // На перепутье: методология, теория и практика ЛГБТ и квир-исследований / Ред. — сост. А. Кондаков. СПб.: Центр независимых социологических исследований, 2014. С. 33–36; Reznikova O. Op. cit.

[27] См.: Обращение Главы Чеченской Республики, Героя России Рамзана Кадырова, в связи с Днем памяти и скорби народов ЧР // Столица. 2013. № 49(1141). 8 мая.

ПОСТСОВЕТСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

.

Джуди Браун ПЕРФОРМАТИВНАЯ ПАМЯТЬ: ПРАЗДНОВАНИЕ ДНЯ ПОБЕДЫ В СЕВАСТОПОЛЕ

Основанный в 1783 году, Севастополь — часть богатой и разнообразной истории Крыма. Переход полуострова из состава РСФСР в УССР в 1954 году привел к тому, что после распада Советского Союза он стал частью независимой Украины. При этом особое положение Крыма было закреплено в его статусе автономной республики. Выражалось оно и в периодических осложнениях межэтнических отношений, особенно после возвращения высланных в Узбекистан крымских татар. Пока Украина и Россия пытались совместно решить вопрос базирования Черноморского флота, Севастополь оставался центральной проблемой геополитического положения Крыма. Еще до событий 2014 года сложился особый статус Севастополя как города, административно подчинявшегося не Крыму, а напрямую Киеву, где назначался председатель городской администрации (мэр).

Еще одна особенность Севастополя — его уникальная мемориальная культура, которая видна не только во множестве памятников и в архитектурной преемственности[1], но и в динамичной практике перформативной памяти: парадов, исторических реконструкций, военных выставок и мемориальных церемоний. Характерная севастопольская традиция военно-образовательных экскурсий уходит корнями в советский период и представляет собой особый тип коммеморативного действия: рассказывая о местных достопримечательностях, гиды формируют для гостей города исторический нарратив воинской славы[2]. Более того, присутствие в Севастополе Черноморского флота делает город действующей военно-морской базой, превращая его в живое место памяти, обеспечивая визуальную преемственность его истории. В ней перекликаются события Крымской войны (1853–1856) и Великой Отечественной (1941–1945). Первая (1854–1855) и вторая (1941–1942) обороны Севастополя в культурной памяти города отсылают друг к другу, что создает впечатляющий нарратив о стойкости «города воинской славы»[3].

Споры о праве и легитимности на национальном и региональном уровнях очень часто отсылают к исторической памяти. Один из недавних примеров — аннексия Крыма и Севастополя в марте 2014 года, которая оправдывалась с помощью таких конструкций, как «историческое значение», «общая история», «в сознании людей Крым всегда был и остается неотъемлемой частью России»[4]. Настоящая статья построена на материалах, собранных мной в ходе полевой работы в Севастополе в 2011-м и 2012 годах. В них можно увидеть, как мемориальная инфраструктура города, в основу которой легла низовая инициатива, поддерживала и продвигала российскую имперскую идентичность в годы, когда Севастополь и его жители оказались «подвешенными» за пределами тех империй, к которым они исторически принадлежали — Российской империи и СССР.

Перформативная культурная память

Я ограничиваю свой анализ торжествами в честь Дня Победы — мощным примером того, как культурная память может быть перформативной. Не собираясь игнорировать текстуальные формы памяти (например, литературу, воспоминания, искусство, музыку и кино), я хочу подчеркнуть, что именно оживление этих форм поддерживает и воспроизводит память. Пол Коннертон утверждает, что «образы прошлого и вспоминаемое знание о прошлом […] передаются и поддерживаются благодаря более или менее ритуальным представлениям»[5]. ТезисКоннертона, указывающий на «телесные практики» перформативной памяти, помогает увидеть формы ритуализованной реконструкции истории в участии разных групп населения — десятков тысяч местных жителей и приезжих — в торжествах 9 мая. Для ритуала характерны повторяемость и воспроизводимость во времени, его можно в конечном счете определить как «зрелище, в котором участвуют сознательно, потому что оно имело место раньше и повторится в будущем»[6]. Например, когда севастопольские ветераны с гордостью вспоминают, как они отмечали День Победы каждый год начиная с 1945-го, они подчеркивают преемственность традиции, чтить которую считают своим долгом. Эту традицию они хотят передать и новым поколениям[7]. Кроме того, отдавать себе отчет в ритуальном характере реконструкции событий прошлого важно и в отношении особых религиозных коннотаций перформативной памяти. У торжеств, связанных с Днем Победы, есть определенное трансцендентное измерение: их участники поминают погибших, воздают должное принесенной ими жертве, увековечивая память о них и собственное чувство исполненного долга.

В недавней статье Сергея Ушакина через понятия «перформативных ритуалов» и «исторических реконструкций» описаны военные парады на Красной площади[8]. Особенно подробно он анализирует «парад памяти» 2011 года, в котором в свою очередь, был воссоздан парад 7 ноября 1941-го. Во время реконструкции на большом экране показывали кинохронику парада шестидесятилетней давности, так что участники реконструкции словно перемещались из прошлого в настоящее[9]. Ушакин, однако, не дает примеров того, как День Победы проходит в других городах России. Описывая торжества 2010 года, Ушакин пишет, что «постановочную церемонию в российской столице усилила […] массовая патриотическая хореография […] Одновременно с московским парадом его локальные варианты были запланированы в 17 городах России»[10].

Проблема с этой формулировкой заключается в том, что местные события рассматриваются как «малые версии» события центрального. Даже не вдаваясь в обсуждение вопросов масштаба, само понятие «версии» в лучшем случае недооценивает локальное содержание праздника, а в худшем — полностью его отрицает. Получается, что роль локальных событий в том, чтобы просто усилить и воспроизвести (а не расширить) московские торжества. Ушакин полагает, что «копирование» парада создает «ощущение присутствия, […] подкрепленное новыми медийными технологиями»[11]. Он снова возвращается к идее «совместного присутствия», когда описывает трансляцию концерта «Песни Победы», состоявшегося в 2010 году на стадионе в Лужниках:

«[Песни], исполненные во время концерта, сопровождались бегущей строкой на экранах, подсказывающей текст песен, так что можно было петь хором и ощущать свое присутствие на концерте»[12].

Как и в случае с самим парадом, телезрители у Ушакина только следят за событиями на экране и подпевают исполнителям. Я считаю такой редукционистский взгляд на локальные торжества неверным. По аналогии с концертом можно сказать, что участники региональных праздников не просто подпевают мелодиям, доносящимся из Москвы, но и добавляют к ним собственный голос. Из центра не всегда можно это услышать, но важно проследить, какой эффект такое пение создает на периферии. Севастопольцы «поют» не просто о победе СССР, но и о своих местных победах, которые помогли триумфально закончить войну. Буквальные примеры этого можно найти в песне «Севастопольский вальс» или в гимне города — песне «Легендарный Севастополь». Именно сочетание наднационального ([пост]советского) и локального помогает этой форме памяти о 9 мая одерживать победу над временем.

День Победы в Севастополе: «Наш самый яркий праздник»

Главный праздник в календаре севастопольской памяти — ежегодные торжества в честь Дня Победы. В них массово участвуют жители города и тысячи приезжих. В преддверии праздника активно рекламируется составленная городскими властями программа мероприятий (большей частью открытых для всех). В церемонии возложения венков участвуют официальная делегация администрации Севастополя и городского совета, а также ветеранские организации и духовенство. Все вместе они проходят по основным мемориальным местам города, связанным с Великой Отечественной войной^[40][13]. Это памятник «Солдат и Матрос» (1988/2007^[41]), памятник подводникам-черноморцам (1983), памятник воинам Второй гвардейской армии (1944), братское кладбище (Северная сторона), памятник Победы на мысе Херсонес (1944/1972), комплекс сооружений 35-й береговой батареи (2007) и памятник героям-танкистам (1944/1979).

В День Победы — в годы проведения моего исследования — делегацию составляли мэр города, глава горсовета, два командующих флотами (российским и украинским) и глава Севастопольского благочиния Крымской епархии Украинской православной церкви (Московского патриархата). Они торжественно возлагают цветы к обелиску славы на Сапун-горе (1944/1960–1970-е), у Стены памяти героической обороны Севастополя 1941–1942 (1967) и на Аллее городов-героев рядом с ней. Все эти церемонии освещаются в СМИ и заметны общественности. Однако другие праздничные события — реконструкции сражений, парад 9 мая и иные мемориальные акции — нужно рассматривать отдельно, так как в них предполагается более широкое участие общественности.

Реконструкции сражений

Исторические реконструкции военных событий — яркий пример зрелищной манифестации памяти на местном уровне. Это довольно обычная, но мощная и выразительная мемориальная форма, особенно если реконструкция происходит прямо на месте сражения[15].

Каждый год историки-любители из Крыма, Украины и России собираются на Сапун-горе, чтобы реконструировать штурм фашистских укреплений солдатами Красной армии 7 мая 1944 года. Рядом находится открытый в 1959 году музей, где расположена диорама — полукруговая (180°) фреска с изображением событий этого дня. В день исторической реконструкции музей проводит день открытых дверей. Диорама «Штурм Сапун-горы» отсылает нас к панораме «Оборона Севастополя» (круговая панорамная фреска (360º), написанная Францем Рубо, открытая в 1905 году и восстановленная в 1954-м). Такая мемориальная форма соединяет события 1944-го и 1854–1855 годов, помещая штурм Сапун-горы в контекст одновременно локальной и имперской героической мифологии.

Реконструкции предшествует торжественная церемония возложения венков к обелиску славы на Сапун-горе. В ней участвуют ветераны, депутаты горсовета и представители черноморских флотов. «Солдаты» в исторической униформе, с оригинальным оружием и военной техникой воспроизводят основные этапы сражения и в знак победы поднимают над горой красное знамя. При этом не только «актеры», но и зрители играют здесь активные перформативные роли, поскольку последние выступают как свидетели исторических событий. Зрителям вначале нужно дойти до горы пешком (на автомобилях могут подъезжать только официальные делегации), потом сидеть на скамьях или просто на корточках за ограждениями из колючей проволоки, чтобы посмотреть реконструкцию — динамичное, шумное, а иногда и пугающее зрелище. Взрываются холостые мины, неожиданно низко пролетают самолеты и сбрасывают «бомбы» без заряда на склоны горы. После реконструкции на Сапун-горе царит атмосфера радости и торжества. Всех угощают едой из полевой кухни, можно послушать песни военного времени в исполнении «солдат Красной армии» или найти в толпе ветеранов и побеседовать с ними^[42].

Говоря об исторических реконструкциях событий Великой Отечественной войны, Ушакин показывает, как стремление «восстановить историческую взаимосвязанность» достигает цели с помощью соединения памяти о прошлом с настоящим моментом, названным автором «хронографической сшивкой»[17]. Этот образ действительно хорошо передает соединение прошлого с настоящим, и я согласна с Ушакиным, когда он подчеркивает «способность исторических образов, звуков или вещей провоцировать и/или поддерживать определенный эмоциональный накал»[18]. В случае реконструкции штурма Сапун-горы этот накал создают военная форма, историческое оружие и техника, звуки выстрелов и взрывов и музыка. И все же мне хотелось бы расширить метафору Ушакина: «хронографическая сшивка» может соединять не только прошлое с настоящим, но и несколько различных моментов прошлого. Реконструкцию штурма Сапун-горы устраивают каждый год 7 мая в честь сражения, которое произошло в 1944 году. Как в примере с московским парадом 2011 года у Ушакина, где солдаты из кинохроники как будто выходят на площадь из проецируемых кадров и превращаются в живых людей, так и участники севастопольской реконструкции 7 мая (сами реконструкторы, ветераны и зрители) затем участвуют в Параде Победы 9 мая. Парад в День Победы посвящен одновременно освобождению Севастополя в 1944 году и капитуляции Германии в 1945-м. Эти три примера «хронографической сшивки» одновременно демонстрируют, как локальные и общенациональные события соединяются в едином эмоциональном и устойчивом во времени мемориальном акте.

Жажда аутентичности и осязаемой связи с прошлым также видна в работе поисковиков. Севастопольская организация «Долг» объединяет локальные группы поисковиков, которые ищут останки солдат, погибших на Великой Отечественной войне. Найденные останки идентифицируют, если это возможно, и перезахоранивают с воинскими почестями. Эта деятельность подчеркивает, насколько скорбь важна для торжеств в День Победы. Комментируя работу поисковиков, председатель севастопольского Дома ветеранов сказал мне:

«Каждый год мы находим останки примерно ста солдат и организуем им торжественное перезахоронение 5-го или 6 мая, незадолго до Дня Победы, в присутствии других солдат. Священники отправляют обряды, как полагается, а потом останки предают земле»[19].

Таких поисковых групп много, и в Верховной Раде Крыма даже создали для них координационную программу под названием «Найти солдата!»[20]. Эта (в буквальном смысле) охота за прошлым, разворачивающаяся в настоящем, отличается от других действий, связанных с празднованием Дня Победы: ее цель не репрезентация прошлого, а поиск его материальных следов и стремление сделать неизвестного солдата известным. Ушакин пишет:

«[Поскольку] традиционные исторические форматы рассматриваются как […] онтологическое и аффективное препятствие […], альтернатива ищется не в деконструкции устоявшегося исторического нарратива […], но в попытках коснуться военного прошлого напрямую — через предметы того времени, человеческие останки или документальную хронику»[21].

Работа поисковых отрядов указывает на новый способ восприятия войны. В связи с этим хочется отметить еще три важных сдвига. Во-первых, на первый план в религиозном аспекте этого ритуала выходит практика православного перезахоронения, упомянутая представителем Союза ветеранов. Конечно, здесь можно увидеть и традиции советской эпохи, но, поскольку советская погребальная церемония так и не стала общепринятой[22], такое сотрудничество церкви, гражданского общества и государства показывает, что в постсоветской памяти о войне произошла смена конфигурации: на первое место вышел образ русского православного патриота.

Во-вторых, работа поисковиков отражает энтузиазм увековечения памяти на низовом уровне. Поисковые отряды появились не по инициативе правительства. В некоторых случаях история, которую они стремились восстановить, замалчивалась официальными инстанциями (см. ниже о событиях на 35-й береговой батарее). У движения поисковиков есть общие черты с организациями, занятыми поиском имен и останков жертв государственного террора (например, с «Мемориалом»)[23].

В-третьих, как и у жертв репрессий[24], у тел погибших солдат Красной армии есть своя «политическая жизнь». Введя этот термин, Катрин Вердери имела в виду, что эти мертвые тела играют определенную роль:

«[Они] вдыхают жизнь в политику постсоциалистического периода. […Пере]захоронение создает особую аудиторию “скорбящих”, которые считают, что с умершими их связывают некие отношения»[25].

В случае организации «Долг» список «скорбящих» можно начать с местных ветеранов и историков-любителей — россиян и русскоязычных граждан Украины. Обычно считают, что с погибшими их связывают отношения родства. Это видно, например, из лозунгов акции «георгиевская ленточка» (в которой принимают участие члены «Долга»): «Победа деда — моя победа!» или «Спасибо деду за Победу!» В более широком смысле эта принадлежность отсылает к узам родства и нации: поисковики-добровольцы хотят почтить жертву советских солдат, защищавших Родину от порабощения и геноцида, которые им несла нацистская Германия.

Так тела мертвых становятся частью торжеств в День Победы. Они торжественно «возвращаются» к своим товарищам и в сообщество тех, кого помнят. «Скорбящие» тем самым могут соединиться с прошлым и объединиться с поисковиками из других частей бывшего СССР, которых приглашают в Севастополь на церемонию перезахоронения[26]. Таким образом, церемония выражает и локальную, и наднациональную постсоветскую солидарность. Это один из способов подкрепить на местном уровне риторику «единства», которая характерна для торжеств, связанных с событиями Великой Отечественной войны.

Парад в День Победы как реконструкция

Утром в День Победы зрители выстраиваются вдоль маршрута парада, который начинается от Стены памяти, проходит по центру города от трибуны на улице Ленина, мимо площади Нахимова, по проспекту Нахимова до площади Лазарева, по Большой Морской до площади Ушакова и вновь выходит на улицу Ленина. Зрители приветствуют проходящих в строю ветеранов криками «Спасибо!» и «Поздравляем!», а дети дарят ветеранам цветы. Все это не только эмоционально отсылает к параду Победы на Красной площади в 1945 году, но и создает сильное ощущение эмоциональной связи с ветеранами-севастопольцами и морального долга перед ними. Тех, кто освободил город от нацистской оккупации за год до Победы (или тех, кого можно представить освободителями), поздравляют с этой двойной победой.

Ветеранов чтят как носителей авторизованной или аутентичной памяти о войне. Акцент на «прямых связях» с прошлым в этом случае достигается за счет мобилизации образовательной системы. Каждая из 67 средних школ Севастополя связана с какой-либо ветеранской организацией. Ее председатель заседает в попечительском совете школы, контролирует школьный музей «военно-патриотического образования» и отвечает за встречи с ветеранами (например, «встречу поколений»[27], когда школьники приходят в гости к ветерану и записывают на видео его воспоминания о войне для последующих поколений)^[43][28]. Потом студенты рассказывают об этом ветеране на большом собрании в городском Дворце культуры. В первом ряду сидят сами ветераны, которым школьники дарят цветы и подарки, поют военные песни.

Следом за ветеранами во время парада идут колонны армейских, военно-морских, а также неправительственных организаций — политических партий, казацких полков, исторических реконструкторов и потомков военных. Особенно интересно, что в параде участвуют и выпускники школ, которые держат в руках фотографии предков-участников войны. Это еще один механизм и еще одно проявление того, как память передается от поколения к поколению. Юношам и девушкам предлагается выполнить свой «долг памяти» (ключевая риторическая фигура Дня Победы), в буквальном смысле став ее «носителями». Тем самым они напоминают самим себе и всем остальным о жертве, принесенной их предками. Эта практика позволяет предположить, на что станут похожи торжества в День Победы, когда живых ветеранов почти не останется. Она отсылает нас к культурной традиции крестного хода и в некотором смысле позволяет более старой форме (крестному ходу) заменять более новую (уходящую традицию парада ветеранов).

В целом парад в День Победы — коллективное представление, которое производит аффективное впечатление на зрителей и требует их участия. То же самое можно сказать и о вечернем праздничном концерте на площади Нахимова. Слушатели подпевают песням о войне (среди которых звучит уже упомянутая выше местная классика — «Севастопольский вальс» и «Легендарный Севастополь») и смотрят салют, производимый с военных кораблей в бухте. Мощную связь с прошлым обеспечивают Черноморский флот, стоящий в Севастополе, и большое число ветеранов. Из 117 тысяч пенсионеров в Севастополе почти 111 тысяч — ветераны войны, труда или воинской службы[29]. Все это придает празднику глубокое ощущение аутентичности.

Патриотические акции

Сильная локальная память о Великой Отечественной войне, существующая в Севастополе, в конечном счете связывает его со всем постсоветским пространством. Стремление сохранить чувство общей победы также велико, поэтому многие мемориальные акции проводятся совместно, особенно с городами-героями. Пример такого совместного действия — «автопробег» на пассажирских автобусах по городам-героям^[44]. Каждый май севастопольцы участвуют в фестивале «Победили вместе»^[45], который ставит целью создать новые культурные репрезентации общей победы. Эту инициативу активно поддерживают администрация Севастополя и местное телевидение. Поскольку у торжеств есть межнациональное измерение, становится заметна передача культурных значений и форм, для осмысления которых я предлагаю обратиться к модели экспорта — импорта. Севастополь может экспортировать героические нарративы о подвигах моряков в Киев (чтобы подчеркнуть собственную политическую специфику), в другие города-герои (надеясь на материальную и моральную поддержку) или распространять их по всему постсоветскому пространству, чтобы развивать культурно-исторический туризм. При этом Севастополь может и импортировать мемориальные практики: лучшим примером такого импорта можно считать георгиевскую ленту. Эта акция оказалась чрезвычайно успешной на всем постсоветском пространстве, включая Севастополь, где ленточки видны повсюду в День Победы, а на автомобилях — круглый год. Часто ленточки повязывают рядом с российским флагом, чтобы продемонстрировать идентификацию с российской культурой и в знак протеста против предполагаемой украинизации. Георгиевская лента стала предметом шутливого соревнования, когда города соперничали между собой, у кого она окажется самой большой. В 2010-м новый рекорд установила севастопольская лента размером в 300 на 3 метра[32].

Такие акции памяти впервые начались в год шестидесятилетия Победы и с тех пор стали популярны в Севастополе и по всему постсоветскому пространству благодаря активному культурному экспорту со стороны России. Экспорт в Крым осуществляется в основном через Дом Москвы, хотя успеху, несомненно, способствуют и социальные медиа. Вице-мэр Севастополя, обращаясь к группе ветеранов, так охарактеризовал этот феномен: «С каждым годом ветеранов остается все меньше и меньше, а акций становится все больше и больше, и они все важнее для нашей памяти»[33]. Вице-мэр связывает новые мемориальные акции с уходом ветеранов. Я же полагаю, что они скорее нацелены на формирование и поддержку общности постсоветского пространства на основе общей победы.

В 2012-м началась новая акция под названием «Спасибо деду за Победу!». На машины прикрепляются наклейки с одноименной надписью. В Севастополе такие наклейки производил и распространял Дом Москвы^[46]. Я обратила внимание, что под лозунгом акции на наклейке стояли слова «Дом Москвы — Севастополь». Это не только пример локализации стандартной формы, но и в некотором смысле «экспорт» Севастополя самому себе. Москва и ее региональные представители «экспортируют» в Севастополь его собственный героический бренд, но делают это в рамках своей мемориальной программы.

Проблема взаимодействия местной и транснациональной памяти, которая раскрывается на примере подобных импортированных акций, заслуживает более подробного изучения. С одной стороны, локальные акторы могут вынести за скобки общенациональное измерение в то время, когда на национальном уровне идут жаркие споры о памяти. Севастопольские «активисты памяти» могут вспоминать важные локальные события Великой Отечественной войны (героическую оборону города, работу подпольщиков и битву за Сапун-гору), в конечном счете помещая все эти события в более широкий советский контекст. Жертвы, понесенные Красной армией именно в этом регионе, выглядят более значимыми, так как были совершены не просто ради национального государства, но во имя более высокой, наднациональной общности, которую все чаще ассоциируют с православием. Обратная сторона медали в том, что на волне локальной идентификации на поверхность могут выходить и имперские проекты. Российская Федерация начала защищать интересы «соотечественников» (так называемого русскоязычного населения) в «ближнем зарубежье». Эта политика может становиться предметом критики, во-первых, за непроблематизируемое предположение, что все русскоязычные граждане одинаково разделяют цели и приоритеты Кремля, а во-вторых, за попытку укрепить влияние России в сопредельных государствах. Память о Великой Отечественной войне представляет собой удобный механизм для того, чтобы усилить чувство общности по всему постсоветскому пространству с помощью мемориальных акций, рекламных кампаний, совместных городских инициатив и публичных зрелищ (например, парадов). Все эти формы можно легко приспособить к локальному содержанию, но при этом они останутся частью более широкой структуры общей Победы. Та степень триумфализма, которой сопровождается такая коммеморация, указывает на то, в какой мере Россия рекламирует себя в качестве преемника СССР и главного наследника Победы.

Зоны отсутствия и умолчания в торжествах Дня Победы

Несмотря на то, что мероприятия Дня Победы становятся кульминацией ежегодного мемориального цикла, они не полностью отражают все аспекты памяти о войне в современном Севастополе. Важный постсоветский проект памяти появился в Казачьей бухте, на месте 35-й береговой батареи. Это последний укрепленный район, который Красная армия удерживала во время обороны Севастополя вплоть до июля 1942 года. В локальной памяти сохранилось воспоминание о том, как советское военное руководство разрешило эвакуировать только командный состав флота и старших офицеров. Солдаты и матросы были брошены на произвол судьбы. Здесь погибли почти 40 тысяч солдат, еще 80–100 тысяч были взяты в плен[35].

В 2007 году российские и украинские неправительственные организации и благотворительные фонды начали создание мемориала на месте 35-й береговой батареи. В марте 2008-го из почвы начали извлекать оставшиеся с войны мины, снаряды и шрапнель, а также эксгумировать трупы солдат, погребенных в неглубоких могилах. Удалось найти и идентифицировать более 150 человек, а список погибших на батарее включает уже более 40 тысяч[36].

Место, где некогда находилась 35-я батарея, связано прежде всего с Днем памяти и скорби (как он называется в России) или Днем скорби и чествования памяти жертв войны (в Украине). В обоих государствах он отмечается 22 июня, а в Севастополе его эквивалентом стало 3 июля — день, когда последние советские войска покинули город и завершилась «вторая оборона» Севастополя. В этот день все публичные мероприятия сурово-молчаливы. Церемониально возлагаются венки. Звучит православная хоровая музыка[37]. Место расположения 35-й батареи не может не вызывать эмоций у посетителей. Сейчас оно включено в официальный маршрут возложения венков незадолго до Дня Победы. Однако в свойственный этому празднику метанарратив жертвы, принесенной для блага родины, не вписывается трагедия бессмысленной гибели. Поэтому 35-я батарея оказывается не только географически, но и тематически удалена от основных празднеств, проходящих в центре города.

Еще одна зона умолчания в торжествах Дня Победы связана со спорами о коллаборантах всех национальностей. Обычно в этом контексте заходит разговор о крымских татарах и украинской Организации украинских националистов — Украинской повстанческой армии. На самом деле среди коллаборантов были представители всех национальностей. Сотрудничество с оккупантами — еще один пример общего для всех опыта войны. Непропорциональный акцент на коллаборационизме крымских татар связан с их депортацией в мае 1944 года, сразу после освобождения Крыма. По приказу Сталина все крымскотатарское население, обвиненное в массовом коллаборационизме, было вывезено в Среднюю Азию^[47]. Однако тотализирующий нарратив Дня Победы, «без которого нас не было бы»^[48][39], разделяющий людей на победителей и побежденных, не оставляет места для дискуссии о коллаборационизме как общем печальном опыте войны.

Умалчивается также информация о спорах вокруг судьбы национальных меньшинств в годы войны. Поскольку организаторы городских мероприятий и ветеранские организации сознательно делают акцент на наднациональном опыте, жертве и победе, считается недостойным выделять какие-то более мелкие группы. Отсюда невнимание к тому, что опыт войны для различных этнических групп не был одинаковым. Особенно это касается еврейского населения Севастополя и депортированных из Крыма народов.

х х х

Празднование 9 мая в Севастополе включает яркие коллективные зрелища, в которых увековечивается мифология «города воинской славы». Особенность Севастополя в том, что в Дне Победы совпадает память об освобождении города в 1944 году и о поражении нацистской Германии почти ровно год спустя. Эти две победы подкрепляют друг друга и определяют образ Севастополя как города воинской славы и его интернациональный советский статус «города-героя». Все это создает яркую и долговечную форму памяти. Более того, доступ к историческим местам — полям сражений, мемориальным комплексам — придает зрелищам памяти особенную аффективную остроту и ощущение подлинности.

Проводить мероприятия в День Победы помогает координация и поддержка со стороны государственных структур, включая администрацию города, городской совет и командование флотом. Однако торжества были бы невозможны без поддержки и участия ветеранских организаций, исторических реконструкторов, учителей-энтузиастов и добровольцев на низовом уровне. Особенно мощный механизм оживления и сохранения культурной памяти о войне на местном уровне можно увидеть в передаче воспоминаний от поколения к поколению.

Несмотря на то, что мемориальная инфраструктура и участие населения определяются локально, в Севастополь успешно импортируются новые патриотические акции, прежде всего через Дом Москвы, а также по каналам социальных медиа. Эти новые акции, например, георгиевская лента, принесли в город новые креативные мемориальные практики, которые в свою очередь, прекрасно интегрировались в традиционные мемориальные формы. Это укрепило локальную культуру памяти, но одновременно и сделало ее зависимой от культурных стандартов и неоимперских проектов более широкой идентификации. Среди таких транснациональных мемориальных пространств Севастополь получает большую материальную поддержку из центра празднования Дня Победы — Москвы, а от сети советских городов-героев — мемориальную солидарность.

И наконец, в торжествах Дня Победы есть элементы, которые в целом замалчиваются. История 35-й береговой батареи не очень слышна в главном празднике памяти о войне, поскольку история гибели солдат и матросов, брошенных военным руководством, плохо стыкуется с метанарративом героической жертвы во имя родины. Без понимания опыта национальных меньшинств в военные годы, который в значительной мере отсутствует в севастопольских празднествах в честь Дня Победы, образ «города воинской славы» также оказывается не сбалансированным.

Особенно грандиозным празднование 9 мая в Севастополе было в 2014 году. С одной стороны, в этот год исполнилось 70 лет со дня освобождения Севастополя от нацистской оккупации. С другой, торжества проходили на фоне недавней российской аннексии Крыма и Севастополя. Праздник совпал с моментом национальной эйфории и поэтому сопровождался показной бравадой, обычно характерной для других праздников, например, Дня военно-морского флота, отмечаемого в последнее воскресенье июля.

На этом примере видно, как местные мемориальные традиции становятся средством реакции на недавние события. Российский триколор стал намного более заметен, чем раньше; в параде Победы колонной прошли «силы самообороны Крыма»; участие военной техники и кораблей было намного более весомым (и не включало в себя покинувших Крым украинских военнослужащих). Демонстрация патриотизма и военной мощи была призвана придать Победе новое значение в контексте аннексии полуострова. Вместе с тем мемориальные места Крыма использовались, чтобы выразить скорбь по жертвам современных событий. К примеру, севастопольцы оставляли цветы у мемориальной доски Одессы на Аллее городов-героев в память о погибших в Доме профсоюзов 2 мая. И все же для того, чтобы оценить, насколько местная мемориальная культура не только отражает, но и формирует текущие события и реакции на них, потребуется более широкое исследование.

Перевод с английского

Владимира Макарова.

Источники

[1] Детальное исследование городской идентичности Севастополя в послевоенные годы см. в: Qualls K. From Ruins to Reconstruction: Urban Identity in Soviet Sevastopol after World War II. New York: Cornell University Press, 2009.

[2] Более подробно патриотические образовательные экскурсии рассмотрены в: Brown J. Walking Memory Through City Space in Sevastopol, Crimea // Pakier M., Wawrzyniak J. (Еds.). Memory and Change in Europe: Eastern Perspectives. New York; Oxford: Berghahn Books, 2015.

[3] Генеалогию и объяснение термина «город российской славы» см. в: Plokhy S. The City of Glory: Sevastopol in Russian Historical Mythology // Journal of Contemporary History. 2000. Vol. 35. № 3. Р. 369–383.

[4] См., например, «крымскую речь» президента Путина: Обращение президента РФ В. В. Путина (полная версия) // Первый канал. 2014. 18 марта.

[5] Connerton P. How Societies Remember. Cambridge: Cambridge University Press, 1989. Р. 3–4.

[6] Feuchtwang S. Ritual and Memory // Radstone S., Schwarz B. (Eds.). Memory: Histories, Theories, Debates. New York: Fordham University Press, 2010. P. 282.

[7] Передано в устном общении, апрель 2011 года.

[8] Oushakine S. Remembering in Public: On the Affective Management of History // Ab Imperio. 2013. № 1. Р. 274 (рус. версия: www.gefter.ru/archive/13513).

[9] Ibid. Р. 271.

[10] Ibid. Р. 281.

[11] Ibid. Р. 282.

[12] Ibid. Р. 300.

[13] См.: Чикин А. Севастополь: историко-литературный справочник. Севастополь, 2008. С. 400; Шавшин В. Каменная летопись Севастополя: памятники города от античности до наших дней. Севастополь, 2004. С. 135–154.

[15] Анализ памяти на поле сражения см.: Flores R. History, Memory-Place, and Silence: The Public Construction of the Past // Remembering the Alamo: Memory, Modernity, and the Master Symbol. Austin: University of Texas Press, 2002. Р. 15–34.

[17] Oushakine S. Op. сit. P. 275.

[18] Ibid. Р. 274.

[19] Устное сообщение контр-адмирала Сергея Рыбака, председателя севастопольского Дома ветеранов, сентябрь 2011 года.

[20] Постановление Верховной Рады Автономной Республики Крым «О мероприятиях “Найти солдата!” на 2012–2015 гг.» (http://zakon2.rada.gov.ua/krym/show/rb0368002-11).

[21] Oushakine S. Op. cit. P. 279.

[22] См.: McDowell J. Soviet Civil Ceremonies // Journal for the Scientific Study of Religion. 1974. Vol. 13. № 3. Р. 256–279; Merridale C. Night of Stone: Death and Memory in Russia. London: Granta Books, 2000. Р. 336–338, 354.

[23] См.: Merridale C. A Tide of Bones // Idem. Night of Stone… Р. 378–411.

[24] Ibid. Р. 392–396.

[25] Verdery K. The Political Lives of Dead Bodies. New York: Columbia University Press, 1999. Р. 22, 108.

[26] Поисковики начали Вахту памяти в Севастополе // Севастопольская газета. 2013. 14 августа (http://gazeta.sebastopol.ua/2013/08/14/poiskoviki-nachali-vahtu-pamjati-v-sevastopole).

[27] Устное сообщение контр-адмирала Сергея Рыбака, председателя севастопольского Дома ветеранов, сентябрь 2011 года.

[28] См.: Lassila J. Witnessing War, Globalizing Victory // Rutten E., Fedor J., Zvereva V. (Eds.). Memory, Conflict and Social Media: Web Wars in Post-Socialist States. New York: Routledge, 2013. P. 215–227.

[29] Устное сообщение контр-адмирала Сергея Рыбака, председателя севастопольского Дома ветеранов, сентябрь 2011 года.

[32] В Севастополе развернута рекордная георгиевская лента // Агентство Стратегічних Досліджень. 2010. 8 мая (http://sd.net.ua/2010/05/08/v_sevastopole_razvernuta_rekordnaja_georgievskaja_lenta.html).

[33] Публичное выступление на церемонии награждения ветеранов за несколько дней до Дня Победы.

[35] Маношин И. Героическая трагедия: о последних днях обороны Севастополя (29 июня — 12 июля 1942). Симферополь: Таврида, 2001.

[36] Там же.

[37] Возложение цветов. 35-я батарея (www.youtube.com/watch?v=UHQfdvg7ZDI).

[39] См.: www.9maya.ru/2012/03/20/den_9maya.html.

Алексей Ластовский ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ АРХИТЕКТУРА ДНЯ ПОБЕДЫ: МИНСК-2013

Советская империя оставила после себя множество руин. Политических границ, социальных норм, культурных артефактов, ценностей homo sovieticus. Эти руины не только разрушаются временем, порою их целенаправленно сносят для постройки более красивых и прочных зданий. Но сам процесс преодоления советского прошлого значительно усложнен, многие символы и знаки прошедшей эпохи по-прежнему эффективно функционируют и используются для политической мобилизации, хотя их денотат исчез в прахе времен.

Одним из таких символов ушедшей эпохи стал День Победы — один из важнейших государственных праздников Советского Союза (и, в меньшей степени, зависимых от него восточноевропейских государств). Универсальный праздник, созданный в определенных идеологических и политических рамках, имеющий однозначный и эксплицитный смысл, на наших глазах рассыпается на множество локальных праздников, ситуативных и скоротечных. Разнообразие новых государственных конфигураций на части карты, утратившей красный цвет, порождает и множество различных способов прочтения и переосмысления Дня Победы. Только настойчивые попытки Российской Федерации эксплуатировать советский символический багаж для поддержания своего геополитического влияния на посткоммунистическом пространстве позволяет поддерживать зыбкий контур единства истолкования Дня Победы. Отождествление российского и советского играет на тонких нитях ностальгии и вызывает острую реакцию отторжения у местных элит[1], хотя случай Беларуси показывает и возможность иной, альтернативной стратегии оперирования советским наследием и российским влиянием. Советское отождествляется не с российским, а с беларусским[2] (Ластовский 2012), и данный ход оказался не менее убедительным в процессе выстраивания культурной автономии, чем жесткая антикоммунистическая версия исторической политики, принятая соседями.

Задача данной статьи — рассмотреть особенности такой особой стратегии присвоения Дня Победы в Беларуси. Я попытаюсь проанализировать смыслы и значения, которые закладываются в День Победы «владельцами» праздника в современной Беларуси, а также рассмотреть те внешние формы, которые он принимает, и которые в идеале должны соответствовать закладываемому идеологическому посланию. Или, возможно, сама форма проведения праздника корректирует и дополняет идеологический текст?

Для решения этих задач мне придется прояснить несколько существенных моментов:

1. общие характеристики проработки прошлого в современной Беларуси;

2. место Великой Отечественной войны в исторической политике беларусской власти;

3. восприятие Великой Отечественной войны в массовом сознании жителей Беларуси, а также возможности альтернативных нарративов.

После этого я рассмотрю идеологические послания, озвученные властью в День Победы — 9 мая 2013 года, и сравню их с теми конкретными формами празднования, которые должны воплощать эти формы, переводить их на язык практики. Работа с формой праздника и порождение смыслов неразрывно связаны, их пересечение требует особых «архитектурных» решений, которые я попытаюсь расшифровать.

1. Независимая Беларусь в поисках удобного прошлого

Для академических и аналитических интерпретаций истории Беларуси после распада Советского Союза основным сюжетом становится создание национального государства, вписываемое в траекторию перехода от коммунистического режима к либеральной демократии. Случай Беларуси включается в общую для Восточной Европы (или, скорее, экс-) схему и подлежит сравнению с некоей идеальной моделью, предполагающей «реставрацию» национальной идентичности и параллельную институционализацию демократических ценностей[3]. В рамках этой интерпретационной схемы Беларусь рассматривается как некое исключение из правил, отклонение от «нормальной» траектории, аномалия[4], что, соответственно, требует надлежащего истолкования и объяснения.

Основным фактором такого отклонения считается особый курс, проводимый Александром Лукашенко, который был избран Президентом Беларуси в 1994 году, и на момент написания этой статьи (2013 год) по-прежнему является главой государства. Он успешно пережил период жестокой политической конкуренции и несколько президентских выборов (2000, 2006, 2010), создал достаточно эффективную политическую и экономическую модель, которая основывается на бюрократическом контроле, персональной лояльности и теплых взаимоотношениях с Россией.

В 1990-е годы именно проект беларусско-российской интеграции занимал ученых и аналитиков. Так, по мнению Тараса Кузе (Taras Kuzio), из всех четырнадцати государств бывшего (за исключением России), переживающих «имперский транзит» (imperial transitions), только Беларусь свернула с пути построения национального государства и стремится реинтегрироваться с бывшей имперской метрополией. Постколониальное наследие в Беларуси оказалось настолько сильным, что все попытки национальной историографии создать мифологическое прошлое провалились. Александр Лукашенко вернул беларусскую политику памяти к ее панславянским, русофильским и советским корням. Неосоветская ориентация государственного проекта памяти и идентичности в такой перспективе выступает средством поддержки для создания беларусско-российского союза, т. е. объединения Беларуси с бывшей имперской метрополией[5].

Более поздние (после 2000 г.) описания ситуации в Беларуси концентрируются на дихотомической картине происходящего в стране — политическое и культурное пространство представляется разделенным на два лагеря: государственный и оппозиционный[6]. Государственный или официальный проект консолидируется вокруг личности президента Александра Лукашенко. Для него характерно позитивное отношение к советскому прошлому, установка на интеграцию либо развитие максимально дружественных отношений с Россией, а также центральное значение Великой Отечественной войны для властного исторического нарратива.

Оппозиционный же проект представляется ориентированным на демократические ценности, интеграцию в Европейский союз. Для национально-демократического проекта также особое значение приобретает проблема истолкования исторического прошлого, в нем воскрешается национальная версия историографии, созданная еще в конце столетия — с ее акцентуацией древнего происхождения беларусской государственности и враждебно-конкурентных отношений с российским государством в прошлом. Великая Отечественная война в рамках этого нарратива превращается во Вторую Мировую войну, победа (уже с маленькой буквы) предстает советским (т. е. чужим) наследием, явно уступающим великим свершениям прошлого.

И, наконец, можно выделить третью волну публикаций, где делаются попытки более детально исследовать государственную идеологию в Беларуси и связанную с ней историческую политику[7]. И здесь на первое место закономерно выходит тема Великой Отечественной войны. Отмечу основные линии описания беларусской исторической политики в имеющейся литературе:

1) подчеркивается инструментальный характер использования Великой Отечественной войны в беларусском официальном дискурсе, речь идет о фальсифицировании и упрощении исторического прошлого для нужд власти;

2) много внимания уделяется институционализации этой памяти государством — через систему образования, медиа, официальные праздники и т. д.;

3) для публикаций 1990-х и начала 2000-х годов было характерно подчеркивание преемственности советского мифа Победы в Великой Отечественной войне и исторической политикой в независимой Беларуси — и, соответственно, речь шла о ресоветизации исторической памяти. С середины 2000-х годов больше внимания уделяется уже тенденции своеобразной «национализации» этого мифа, то есть выделению особого места беларусов в Победе и использованию его для легитимации беларусского государства;

4) морализация политической ситуации в Беларуси (когда власть определяется как авторитарная и репрессивная, следовательно, плохая, а оппозиция предстает демократически и свободолюбиво настроенной, следовательно, хорошей) проецируется на политику памяти. Использование мифа Победы описывается как принудительно-репрессивная мера, навязывание населению выгодных для власти представлений, тогда как попытки оспаривания этого мифа предстают морально оправданной деятельностью, служащей восстановлению исторической правды и справедливости.

В противовес существующей литературе я попытаюсь ввести «низовую перспективу», опираясь на результаты опросов. На мой взгляд, memory studies в целом страдают излишним элитизмом, когда мероприятия власти предстают обусловленными лишь интересами руководящих слоев и при этом практически всегда игнорируются коллективные представления. Но любая историческая политика не может быть целиком волюнтаристской, она так или иначе вынуждена вступать во взаимодействие с существующей культурной традицией и массовым сознанием. Именно эти семантические пары (советского/национального и элитного/массового) и будут в фокусе моего внимания, когда я буду говорить о значении мифа Победы для современного беларусского общества.

2. Культ Великой Отечественной войны в

Коммунистическая власть базировалась на нескольких ключевых исторических мифах. Историософия коммунизма отличалась особой направленностью в будущее и стремлением к утопическому переустройству общества, но авангардистские попытки порвать с исторической традицией в 1920-е годы в конечном итоге провалились. Во время Второй мировой войны стало понятно, что чрезвычайная мобилизация населения требует и соответствующих символических ресурсов. В экстремальных обстоятельствах войны в значительной степени восстанавливается положение православной церкви, Сталин делает символические реверансы русскому национализму — и одновременно начинают активно использоваться различные исторические традиции, не только великорусские, но и национальные.

После завершения Второй мировой войны историзация советского общества набирает еще большие масштабы. «Миф войны стал отправной точкой для идентичности и поведения больших сегментов населения и государства»[8], он выполняет две важнейшие функции для коммунистической власти: легитимации и интеграции. Победа в войне служила и международному признанию расширения зоны влияния Советского Союза на Восточную Европу, поскольку «социалистический мандат доверия Советскому Союзу был неизмеримо усилен коллективным мученичеством и жертвами “Великой отечественной войны”»[9]. Украинский историк Владислав Гриневич следующим образом характеризует значение Великой Отечественной войны для идеологической инфраструктуры советского общества:

Война с ее многочисленными реальными и мифическими проявлениями героизма и жертвенности представляла собой замечательный материал для создания патриотических символов и образцов коллективной памяти. Более того, общая борьба советских народов давала возможность, не игнорируя, а скорее наоборот, акцентируя внимание на местной специфике, создавать модель общего патриотизма — общей советской идентичности. Таким образом, миф о Великой Отечественной войне, базовую основу которого составляли идеологемы о морально-политическом единстве советского общества, о руководящей роли коммунистической партии, о единстве партии и народа, фронта и тыла, о пламенном советском патриотизме и массовом героизме, о дружбе народов и тому подобное, призван был сыграть особую роль в единении советского общества[10].

Вместе с тем, уже в советское время закладывались и определенные национальные различия в общий рисунок героической борьбы с нацистскими оккупантами. Особенно много усилий прилагалось для описания жертв и усилий тех народов, которым отводилась особая роль в общесоветской Победе. Так, для формой (само)репрезентации республики стал партизанский миф, способствоваший формированию локального самосознания, интегрированного в советскую систему. Согласно Дарье Ситниковой:

Миф «партизанской республики», определявший и закреплявший место Беларуси в концепции «великой победы», базировался на трех китах: а) всенародности борьбы с оккупантами («республика с самым массовым партизанским движением») с вытекающими из нее б) самоотверженным героизмом («самая героическая республика») и в) беспрецендентной жертвенностью во имя Родины («самая потерпевшая от оккупации братская республика»)[11].

Нужно отметить настойчивость местного партийного руководства, которое весьма активно продвигало данную тенденцию повышения собственного символического капитала за счет создания образа «партизанской республики». Фактически до начала 1980-х годов у власти в находили представители «партизанского» клана — руководители партизанского движения военного времени. Акцентирование героического сопротивления Беларуси немецко-фашистским захватчикам полностью отвечало их интересам и не всегда соответствовало директивам Москвы. Имидж «партизанской республики» позволял культивировать беларусскую уникальность, не вступая в конфликт с общесоветской идентичностью, а партизанский опыт местных лидеров наделял их символическим престижем, который конвертировался в статус властной иерархии[12].

Особое значение при этом отводилось трансформации культурного ландшафта столицы Беларуси — Минска, столицы партизанской республики и города, где разворачивалась деятельность антифашистского подполья. В Советском Союзе особое значение придавалось городам-героям, которые обладали наибольшим престижем, как наиболее почетные «места памяти». Беларусское партийное руководство только с третьей попытки добилось от Москвы признания за Минском статуса города-героя в 1974 году[13]. Очевидно, что центральное руководство достаточно настороженно относилось к титаническим усилиям местных «партизанских» лидеров использовать символический ресурс Великой Отечественной войны. Своеобразным заложником этой напряженной, хотя и символической борьбы стал городской ландшафт Минска, топонимика которого перенасыщена названиям улиц и площадей, отсылающими к Великой Отечественной войне. Так, по подсчетам 2008 г. топос названий, связанных с мифом Победы, составлял 15,4 % всех названий улиц и площадей Минска (для сравнения в Киеве — 8,4 %)[14].

Таким образом, упроченность «партизанского» образа в позволяла отстаивать интересы партийной элиты и претендовать на определенную долю национальной автономии. В постсоветских бурях и ненастьях трансформаций миф Победы оказался незаменимым для новых элит в роли фундамента исторической памяти беларусского общества.

3. Официальный и неофициальный регистры памяти

Национальная специфика в общей памяти про войну стала еще более интенсивно развиваться уже после обретения независимости. Крах коммунистической системы создал возможности для самостоятельного развития стран региона, но, как мы видим, они использовали эту возможность разными способами. Заметно это и в отношении к переосмыслению советской памяти про войну, которая является одним из главных параметров построения коллективной идентичности и после распада Советского Союза. Как считает российский социолог Лев Гудков:

Победа сегодня как каменный столб в пустыне, оставшийся после выветривания скалы; она стягивает к себе все важнейшие линии интерпретаций настоящего, задает им масштаб оценок и риторические средства выражения[15].

Особенно метафора «столба в пустыне» применима к беларусскому случаю. Фактически миф Победы в Великой Отечественной войне является центральным для формирования беларусской исторической памяти. Память о войне продолжает активно воспроизводиться в современном беларусском обществе, где для ее трансляции задействованы практически все возможные каналы культурной политики. Особое внимание формированию патриотического воспитания с помощью героических примеров времен Великой Отечественной войны уделяется в системе школьного образования[16], более того, в вузовской системе образования повсеместно введен образовательный курс «История ». Медиа-культура также переполнена материалами, отсылающими к этому событию. Киностудия «Беларусьфильм» еще в советский период получила неофициальное название «Партизанфильм», и по-прежнему тема войны доминирует в беларусском кинопроизводстве. Также стоит отметить, что важнейшие государственные праздники в Республике Беларусь — День Независимости и День Победы — непосредственно связаны с триумфальными моментами периода Великой Отечественной войны.

После 1991 года День Независимости праздновался 27 июля, в день провозглашения Декларации независимости Беларуси. В 1996 году по инициативе президента страны Александра Лукашенко был проведен общенациональный референдум, одним из решений которого стал перенос даты празднования на 3 июля. Эта дата отсылает ко Дню освобождения Минска от немецко-фашистских захватчиков, в он отмечался как праздник освобождения всей республики. Естественно, такой перенос вызвал обильную волну критики, поскольку вступление Красной Армии в Минск 3 июля 1944 года имеет уж очень опосредованное отношение к действительной (постсоветской) независимости Беларуси. Так или иначе, День Независимости 3 июля стал главным государственным праздником в стране, оттеснив День Победы на второе место (которое, несомненно, также является почетным).

Одним из очевидных признаков смещения приоритетов является сам масштаб праздничных мероприятий, и в первую очередь включение в программу военного парада, наиболее зрелищного и дорогостоящего действа. В последний раз парад войск Минского гарнизона на День Победы проводился в 2010 году, после чего центром программы стало торжественное шествие ветеранов и возложение венков и цветов к Монументу Победы. Стоит ли говорить, что интерес публики к торжественному шествию гораздо меньше, чем к параду. Когда я утром 9 мая 2013 года ехал на троллейбусе, направляясь в центр города, то подслушал разговор по телефону молодого человека (лет 30), который объяснял, что он со своим маленьким сыном (сидевшим рядом) на праздник не собирается, поскольку «все равно парада не будет». Уже во время съемок торжественного шествия возле станции метро «Октябрьская» я неоднократно слышал, как прохожие спрашивали у охраны оцепления, будет ли парад, и, получив отрицательный ответ, разочарованно уходили. Тем не менее, масштаб проводимых мероприятий и популярность среди населения остается по-прежнему высокой, и День Победы в этом отношении в современной Беларуси уступает только Дню Независимости (а этот праздник также непосредственно связан с памятью о Великой Отечественной войне).

Встает вопрос о степени преемственности между исторической политикой, осуществляемой Лукашенко, и прежним советским мифом Победы. По утверждению Натальи Лещенко, «национальная идеология, культивируемая Лукашенко, представляет собою смешение советских коллективистских принципов, прилагаемых к беларусскому национальному суверенитету и государственности»[17].

Вместе с тем, можно говорить о том, что беларусский образ войны отличается от советского и имеет свою специфику, которая начала складываться еще в . Во-первых, подчеркивается огромное число жертв среди беларусского народа, который приобретает статус не только народа-героя, но и народа-мученика, чья победа в войне была оплачена трагической ценой. Этому способствует постоянное воспроизведение риторической фигуры о каждом четвертом беларусе, погибшем во время войны — такая символическая жертва на алтарь победы была монументально запечатлена в ландшафте комплекса «Хатынь» в машеровский период^[49]. Более того, без всяких научных обоснований «каждый четвертый» в последние годы превратился в каждого третьего:

Война прошла смертоносным ураганом по Беларуси, унеся в небытие треть наших сограждан. Беларуский народ выстрадал, заслужил право жить так, как он хочет, на своей земле. (Лукашенко 2011)

Жизнь восторжествовала над смертью. Но для беларуского народа, принесшего на алтарь борьбы с фашизмом треть своих сограждан, война никогда не станет далеким прошлым. (Лукашенко 2013).

Во-вторых подчеркивается исключительная роль именно беларусского народа в победе над фашизмом, где особую роль играет т. н. «партизанский миф». Постепепенно уходит в тень «советский народ как победитель фашизма», и это почетное место занимает беларусский народ.

Подчеркивание исключительной роли беларусского народа достигает порою фантасмогорических размеров, о чем свидетельствует, например, такой отрывок из выступления президента Беларуси Александра Лукашенко:

Оккупированная, но непокоренная Беларусь явила собой невиданный в мире феномен всенародного сопротивления агрессору. На борьбу с врагом поднялись все — от мала до велика, независимо от пола, национальности и вероисповедания. По данным авторитетных зарубежных военных источников, беларуские партизаны и подпольщики за время Второй мировой войны нанесли гитлеровцам больший урон, чем союзнические войска в Европе. Такого мощного патриотического порыва не было ни в одном из захваченных фашистами государств. (Лукашенко 2009).

С другой стороны, у Великой Отечественной войны есть и негативные стороны для исторической памяти — тяжелые потери, провальное начало войны, период оккупации и связанная с этим проблема коллобарационизма. Эти негативные моменты остро обсуждались в в конце 1980-х-и начале 90-х гг., но в последнее время практически исчезли из публичного дискурса как в Беларуси, так и в России. Стоит также обратить внимание на то, что и образ партизанского движения в неофициальной памяти, транслируемой преимущественно по семейным каналам в деревенской среде, выглядит достаточно противоречиво[19]. Свидетельства устной истории, собранные в экспедициях по деревням беларусского пограничья (беларусско-польского и беларусско-российского) под руководством доктора исторических наук Алеся Смолянчука опровергают тезис о «всенародной поддержке» партизанского движения местным населением. Скорее, зафиксированные нарративы демонстрируют негативные образы партизан, наполненные отчуждением и страхом.

Одним из главных критериев оценки партизан было их отношение к людям, в частности, просили ли они еду и одежду, или насильственно отбирали. Существовало убеждение, что «настоящие» партизаны — «потому что им тоже нужно есть» — «тихо постучат, хлеба, молока попросят, а хулиганы обманом живут, все обманом забирают и пристрелить могут». В то же время «бандиты», «торбешники», «бобики» забирали все силой… В любом случае, партизаны дистанцировались и от первых, и от других, поскольку каждый человек с оружием представлял опасность для жителей деревни[20].

Поэтому совсем не удивительным выглядит свидетельство беларусского философа Валентина Акудовича о том, что простое население враждебно относилось к партизанам:

И на западе Беларуси (Гродненщина), и на востоке (Витебщина — партизанский край), в непосредственном, неидеологизированном разговоре в слове «партизан» звучит все, что угодно, от едкого скепсиса до унылого безразличия, но только не «беларусские сыны». За исключением немногочисленных фактов, народное сознание отреклось от партизанки, и потому нам не найти уважительных, благодарственных, отмеченных гордостью за мужественное действие интонаций в семантической окраске всего комплекса слов, которые ее определяют[21].

По утверждению Сергея Ушакина, переоценка партизанского движения в интеллектуальных дискуссиях, которая опирается на коллективную память деревенского населения, отображает парадигмальный сдвиг для памяти о войне в Беларуси — от «сопротивления» как ключевого тропа послевоенной истории к новому тропу «оккупации»:

В итоге партизанское движение в Советской Беларуси трактуется как чужая и чуждая практика самоуничтожения, как спущенная сверху форма деятельности и дееспособности, которая вступала в противоречия с любыми сколько-нибудь рациональными доводами и интересами местного населения[22].

Эти разночтения памяти в официальном регистре и массовых представлениях о прошлом предоставляют определенные политические возможности. Можно отметить отдельные попытки воспользоваться «контр-памятью» о войне для того, чтобы оспорить официальный образ этого события — и соответственно, подорвать легитимность власти.

Как уже отмечалось, по советской традиции память о Победе в войне служит одним из важнейших средств легитимации современного государственного режима в Республике Беларусь. Государство практически монополизировало эту память, контролируя доступы к ее трактовкам в исторической науке и каналам трансляции в культурной памяти. При этом беларусское государство фактически занимает позицию главного хранителя памяти о войне, постоянно активизирующего ее в публичном дискурсе и препятствующего забвению.

Но такое отождествление памяти о войне с официальным беларусским дискурсом приводит к тому, что любая трактовка военных событий политизируется. Помпезные и героические описания восхваляются властью и используются ею как инструментальный ресурс для упрочения своих позиций. Но и попытки пересмотра, иного прочтения войны на Беларуси опять же неминуемо попадают в политическое пространство.

В качестве примера можно привести случай с фильмом «Оккупация. Мистерии», снятым беларусским режиссером Андреем Кудиненко. Особенностью этого фильма стала своеобразная интерпретация партизанского движения (так, среди персонажей фильма резко негативно выделялся командир советского партизанского отряда) и упор на непосредственные человеческие эмоции, находящиеся вне идеологических рамок. Такой подход сразу же вызвал возмущение беларусских властей, Министерством культуры фильм был лишен прокатной лицензии и внесен в список кинопроизведений, запрещенных к показу в стране. Мотивировался запрет следующим образом:

«Трактовка партизанского движения в фильме противоречит истинной правде, может оскорбить чувства ветеранов войны и оказать негативное влияние на воспитание подрастающего поколения»[23].

Несмотря на это, фильм «Оккупация. Мистерии» был отобран для конкурсного показа на Московском международном кинофестивале в 2004 году, что вызвало официальные возражения посольства в России со ссылкой на «возмущение ветеранов войны». По мнению Саймона Льюиса:

Фильм «Оккупация. Мистерии» не только подрывает все официально принятые нарративы о войне, изображая партизан, особенно русских, в откровенно негероическом ключе; это не только выпад против социальных и эстетических ценности, но и затяжной плач по обреченной на исчезновение беларуской культуре[24].

Запрет на фильм в Беларуси был снят только в 2010 году^[50].

Если скандал с показом фильма «Оккупация. Мистерии» может быть описан и как акт противостояния власти и свободы творческого выражения, то другие попытки оспорить официальную версию памяти о войне имеют ярко выраженную политическую подоплеку. Одним из главных мемориальных актов беларусской власти за последние годы стало создание в 2005 году историко-культурного комплекса «Линия Сталина» недалеко от Минска.

«Многокилометровые траншеи, заградительные полосы, огневые точки “воссозданы во исполнение поручения президента Лукашенко о сохранении исторического наследия беларусского народа, связанного с защитой Родины в годы Великой Отечественной войны”, сообщает главное государственное информационное агентство Беларуси»[25].

Практически сразу же разгорелась информационная война, преимущественно в Интернете, где появилось множество специальных статей, экспертных отзывов историков и даже результатов интервью с местными жителями, свидетельствующих, что никаких боев с нацистскими войсками в 1941 году не было. Был снят документальный фильм «Линия Сталина: честь или позор?», режиссером которого выступил историк Игорь Кузнецов, один из главных критиков официального обоснования данного комплекса. При этом критика приобретает двойное значение — здесь речь идет не только об «ошибочных» интерпретациях исторических событий со стороны власти, но и о неправильном направлении мемориализации войны как таковом.

Более того, фиксируются попытки не только критиковать государственный образ войны, но и инструментально использовать альтернативные интерпретации военных событий. В этом плане наиболее примечательным актом стало установление 19 апреля 2008 года памятного креста в деревне Дражно Стародорожского района Минской области в память о мирных жителях, уничтоженных за «сотрудничество с полицией» советскими партизанами 15 апреля 1943 года. Через несколько дней крест был вывезен представителями местной власти в неизвестном направлении, а инициаторы установки были подвергнуты административным наказаниям. Жесткая реакция власти указывает на то, что альтернативная мемориализация войны обладает несомненным политическим измерением. Когда официальный дискурс практически отождествляет себя с памятью о победе в Великой Отечественной войне, то любая попытка оспаривания данного нарратива автоматически означает вызов государственной власти. Это стали понимать и беларусские оппозиционные политики, которые в последнее время все чаще обращаются к ресурсам исторической памяти, используя их вместо традиционных приемов политической борьбы.

Но поскольку сохраняется практически полный контроль государства над средствами массовой информации, публичное пространство для критики официального мифа Победы крайне ограниченно — и по сути сводится к интернет-сфере (блоги и форумные дискуссии, создание и распространение демотиваторов). Социальная значимость этого онлайнового символического противостояния кажется незначительной, оно скорее напоминает интеллектуальное гетто, где протестным настроениям предоставлена изолированная площадка, не привлекающая внимания широкой аудитории. Более того, сложно говорить о контр-памяти как о координированном вызове официальному дискурсу. Цинизм и скептицизм, доминирующие в онлайн-языке, прекрасно подходят для разрушения монструозных конструктов государственной пропаганды, но также предотвращают выстраивание уз солидарности и устойчивых форм коллективной идентичности в подобных дебатах[26].

4. Великая Отечественная война в зеркале социологических опросов

Стоит также упомянуть важную проблему для анализа любой исторической политики: взаимоотношения целей элит и предпочтений масс. Многие научные исследования стран Восточной Европы и бывшего Советского Союз объясняют происходящие процессы персональными предпочтениями политических лидеров, навязывающих собственные проекты руководимой стране. В этой перспективе широкомасштабная культивация памяти о Победе в современной Беларуси может рассматриваться как инициированная сверху и напрямую формирующая коллективные представления о прошлом жителей страны.

Для проверки успешности работы государственного идеологического аппарата и контрвыпадов оппозиции есть возможность обратиться к результатам опросов. Данные нескольких исследований (Институт социологии Беларуси 2008 и 2010 гг., лаборатория «Новак» 2009 и 2012 гг., 2012 г.) показывают, что память о победе в Великой Отечественной войне является центром исторической памяти беларусов, более того, другие события советского прошлого исчезают в тени эмфатического и экспрессивного культа Победы[27].

Стоит ли удивляться, что, согласно результатам опроса, проведенного Институтом социологии в 2008 году^[51], победа в Великой Отечественной войне возглавляет рейтинг событий в истории страны, вызывающих гордость среди Беларусов.

Таблица 1. События в истории Беларуси, вызывающие гордость у жителей страны

Что наиболее удивляет в полученных результатах — это удивительная пустота исторической памяти. Все значительные события, которые попали в верхнюю часть рейтинга, относятся к недавнему времени. Хотя респондентов спрашивали об истории, они преимущественно отвечали об актуальных достижениях современного беларусского государства. По существу, только миф победы может обеспечить необходимую глубину и значимость исторической памяти.

Обратимся к результатам еще одного опроса, проведенного Независимым институтом социально-экономических и политических исследований в марте 2012 года[29]. Здесь также победа в Великой Отечественной войне явно выходит на первое место в основании исторической памяти беларусов, но, что кажется еще более важным, — она объединяет и цементирует общее осознание прошлого, преодолевая политические деления.

Таблица 2. Распределение ответов на вопрос «На Ваш взгляд, какими событиями века беларусы могут гордиться в наибольшей степени?» в зависимости от поддержки беларусской власти (возможно несколько вариантов ответа)

Согласно проведенному в 2010 году опросу Института социологии Национальной Академии наук Беларуси 88,6 % опрошенных считают, что важнейшие государственные праздники в стране должны сохранять связь с событиями Великой Отечественной войны^[52]. Исследование лаборатории «Новак», проведенное по заказу кампании «Будзьма»^[53] в 2009 году, показывает аналогичную картину: абсолютное большинство жителей страны считает национальными праздниками День Независимости (57,7 %), который отсылает нас к освобождению Минска в 1944 году, и День Победы (20,9 %)[32].

Но среди проведенных опросов выделяется еще один момент, который свидетельствует об определенном разногласии между официальной исторической политикой и установками общественного мнения. Согласно данным Института социологии Беларуси 2010 года 43,9 % опрошенных жителей Беларуси считают, что День Победы — это в первую очередь День памяти и скорби по всем погибшим. «Праздничные» варианты интерпретации Дня Победы вполне конкурентоспособны, для 24,3 % респондентов — это народный праздник, для 20,4 % опрошенных — это праздник ветеранов войны. Это единственное различие в понимания победы в Великой Отечественной войне, которое фиксируется опросными инструментами, впрочем, особо в этом направлении беларусские демоскопы и не работали.

Как мы увидим далее, беларусские власти пытаются использовать оба регистра — и памяти жертв, и торжества победителей, но явно превалирует при этом праздничное и мажорное настроение.

Так или иначе, все данные исследований общественного мнения подтверждают вывод о том, что память о войне является главенствующей для исторической памяти и коллективной идентичности беларусов. Но сохраняется вопрос: является ли это результатом целенаправленной исторической политики власти, либо мы имеем дело с продуктом советской эпохи и надстройкой к нему, созданной уже в независимом беларусском государстве? В любом случае, траектория исторической политики Александра Лукашенко выглядит обусловленной не персональными интересами и волюнтаристскими мотивами, а вполне прагматической ориентацией на уже сформированные представления жителей страны. В текущей политической ситуации она оказалась эффективной.

5. Идеологический текст Дня Победы

Главной формой празднования Дня Победы в последние несколько лет (с 2010 года) является шествие ветеранов с возложением венков на Площади Победы. Но центральным моментом праздника, его кульминацией становится выступление президента Республики Беларусь Александра Лукашенко у Монумента Победы на этой же площади. Фактически это главный идеологический текст, задающий официальную версию интерпретации этого ключевого исторического события, связывающий прошлое с актуальной ситуацией в стране.

Выступление Лукашенко на церемонии возложения венков к Монументу Победы — это традиционное приветствие, которое повторяется из года в год. Тем не менее, интересно отметить, что нового было привнесено туда в 2013 году. Александр Лукашенко — яркий оратор, очень часто выступающий публично и уверенно чувствующий себя на риторической стезе, зачастую позволяя себе отвлекаться от написанного текста. Но на официальной церемонии Дня Победы он всегда зачитывает речь с листа, нивелируя персональные акценты.

При анализе выступлений за последние годы в них достаточно четко выделяются основные смысловые блоки, которые неизменно присутствуют в каждом выступлении.

Вначале выстраивается оппозиция между мирной современной жизнью и военными кошмарами («На родной земле не слышно грохота орудий и авиабомб. Поросли травой блиндажи и окопы. Остыли изуверские печи концлагерей. На месте руин и пожарищ поднялись новые города и деревни»). Здесь интересна локализация «родной земли» — в выступлении 2013 года она не конкретизируется, и можно лишь по контексту (дальше идет речь о «беларусском народе») предположить, что речь идет все-таки о Беларуси.

Вслед за этим в выступление вводится перформативный элемент, определение коммеморации, при этом само описание действия и определяет содержание происходящего. Речь идет о памяти, противостоянии забвению, усвоению уроков прошлого («наш долг, наша священная миссия — сохранить правду о той войне», «мы всегда будем помнить», «война остается в памяти благодарных потомков»). В последние годы позитивный дискурс памяти чаще всего противопоставляется негативному дискурсу фальсификаций или искажений. Здесь очевидно созвучие с российской исторической политикой, которая с 2007 года все более радикализируется в попытках «защитить память» о Великой Отечественной войне от фальсификаций, причем причиной этому становятся споры об истории с восточноевропейскими государствами (Копосов, 2011: 228–229). Лукашенко в своих выступлениях не уточняет, кто пытается «очернить подвиг», хотя по косвенным ссылкам в выступлениях предыдущих лет очевидна схожая направленность на то, чтобы приписывать исторические фальсификации соседним странам, выводя их из внутреннего контекста.

Сама же трактовка Великой Отечественной войны предполагает использование двух символических агентов — советского и беларусского народов. Лукашенко в своих выступлениях постоянно балансирует между подчеркиванием подвига советского народа и вкладом беларусского народа в Победу.

Таблица 3. Динамика употреблений маркеров «беларусского» и «советского» в выступлениях Президента Беларуси Александра Лукашенко на День Победы

При взгляде на таблицу сразу бросается в глаза исключительность 2011 года, когда в выступлении ни разу не были упомянуты ни Советский Союз, ни советский народ (лишь один раз упоминается «наша общая Родина, в состав которой входила и Беларусь»). Но 2011 год и выделяется на фоне новейшей беларусской истории — в это время совпали политический и экономический кризисы. После президентских выборов в конце 2010 г. были жестко подавлены протесты оппозиции, что вновь повысило градус напряжения внутри страны и привело к очередному кризису легитимности беларусской власти в отношениях с международными партнерами. В это же время резко девальвируется беларусский рубль, внеэкономические способы разрешения финансового кризиса лишь ухудшают ситуацию, и вследствие этого небывалым образом обрушивается рейтинг доверия Лукашенко[33]. Видимо, этими кризисными обстоятельствами и было обусловлено такое интенсивное обращение к условно националистической риторике. Как только ситуация стабилизировалась мы видим очередное возвращение к балансированию между беларусским и советским в выступлениях.

Так и в выступлении Лукашенко 9 мая 2013, года речь идет о «легендарном подвиге советского народа», именно «советские люди совершили подвиг, равного которому нет в мировой истории», именно «советский народ, пойдя на невероятные усилия, неисчислимые жертвы, внес решающий вклад в разгром фашистской Германии». Но с другой стороны, в общесоветском подвиге центральное место принадлежит Беларуси: «Беларусь стала первым рубежом обороны, не покорившимся врагу». С другой стороны, по сравнению с выступлениями предыдущих годов, беларусская приватизация военного подвига выглядит весьма умеренно. Помимо реверансов в сторону всего советского народа упоминаются и Россия, и Украина, и даже стороны антигитлеровской коалиции. Эксклюзивность памяти скорее соответствует стратегии политической самоизоляции, стремление же сделать подвиг общим выглядит как сигнал к примирению на внешнеполитической арене.

Традиционно вторая часть выступления отводится характеристике актуальной ситуации не только в Беларуси, но и в целом мире. Полностью воспроизводится советская пропагандистская тактика, сочетавшая миф Победы с восторженным описанием успехов народного хозяйства в и развенчанием милитаристских планов западных империалистов по развязыванию новой войны. Но в выступлениях Лукашенко по случаю Дня Победы приоритет смещается именно на последний аспект, постоянным лейтмотивом звучат напоминания об агрессивной политике западных государств, их устремлении установить «новый мировой порядок», и самое главное — подчинить себе независимую Беларусь. В версии 2013 года такое обвинение звучит следующим образом: «Суверенная Беларусь постоянно находится под прицелом орудий необъявленной холодной войны. Кое-кто на Западе так и не смог смириться с тем, что Беларусь не стала очередной “банановой республикой”, танцующей под дудку заокеанских демократий. Нас душат санкциями, обливают грязью клеветы. Вдоль наших границ летают военные самолеты , создаются новые базы, совершаются провокации». Как утверждает французская исследовательница Александра Гужон, «параллель между европеизацией и нацистской агрессией показывает, насколько далеко власти готовы зайти ради легитимизации своих внутренних и внешних начинаний»[34]. Так или иначе, мы видим открытое риторическое манипулирование исторической памятью с целью символической мобилизации в поддержку режима Александра Лукашенко.

Также особое место в выступлениях отводится и взаимоотношениям Беларуси и России. Нетрудно догадаться, что в 2011 году Россия вообще не упоминалась в выступлении на День Победы. Но уже на следующий год Беларусь «вместе с братской Россией стоит на страже рубежей нашего Отечества». В выступлении 2013 года военному сотрудничеству с Россией уже гораздо более значительный объем внимания (8 предложений): «Магистральным направлением нашего сотрудничества в военной сфере является взаимодействие с братской Россией… мы сделаем все возможное для защиты рубежей Союзного государства и укрепления братства по оружию». Очевидно, что торжественные выступления президента на День Победы могут служить и в качестве индикаторов внутри- и внешнеполитической ситуации в стране, указывая на основные геополитические ориентиры и проблемы текущего момента.

6. Архитектура Дня Победы в Минске

День Победы в современной Беларуси — это огромный и длительный праздник, занимающий много времени и пространства. Поэтому речь и идет об архитектуре, о его упорядочивании, выстраивании мероприятий в соответствии с функциональным предназначением.

Можно выделить три основные уровня Дня Победы:

1. символическое ядро — торжественное шествие ветеранов и возложение венков у Монумента Победы (об особой значимости именно этой части мероприятия свидетельствует и присутствие высших официальных лиц, в том числе президента страны, и прямая трансляция сразу по нескольким национальным телеканалам);

2. народные гуляния, мероприятия развлекательного характера, проходящие 9 мая;

3. сопутствующие мероприятия, которые растягиваются по времени до и после 9 мая.

Так, в 2013 году ко Дню Победы были приурочены следующие мероприятия: Минский городской фестиваль любительского творчества, Минский городской смотр-конкурс патриотической песни, выставка военной техники, а также множество спортивных турниров: международный турнир ветеранов по волейболу, открытое первенство г. Минска по самбо, открытый турнир по хоккею, финал Всебеларусского легкоатлетического кросса, финал Кубка Республики Беларусь по мини-футболу, первенство города по гребле и даже фестиваль воздушных змеев. Таким образом, День Победы действительно становится всеохватывающим символом, сакрализующим практически любую форму активности.

После торжественного шествия и возложения венков практически весь Минск превращается в арену народных гуляний, в парках организуются временные площадки с развлекательными выступлениями артистов (свыше 60 мероприятий[35]). Наиболее идеологически нагруженной площадкой является Центральный детский парк имени Максима Горького, который находится по соседству с Площадью Победы, эпицентром официального празднования. Именно там проводятся мероприятия более серьезного характера: фестиваль столичных средств массовой информации, выставка экспозиций школьных музеев и гала-концерт патриотической песни. Остальные мероприятия носят целиком развлекательный характер, где привязка ко Дню Победы достаточно условная: исполнение военных песен (тем не менее, военная тематика далеко не преобладает в общей концертной программе), использование частью артистов военной униформы, присутствие соответствующей символики и риторические отсылки ведущих к характеру праздника.

В целом празднование 9 мая в Минске распадается на две основные части: торжественное шествие (максимально регламентированное и идеологически нагруженное), которое предназначено в основном для ретрансляции по телевидению, и народные гуляния, которые только номинально привязаны ко Дню Победы и превращаются в обычный массовый праздник с песнями, шашлыками и финальным праздничным салютом (22.00).

Я остановлюсь подробнее на анализе символического ядра празднования, поскольку именно там сконцентрированы интересующие нас идеологические смыслы — и не только на организации мероприятия, но и на практиках участия в празднике обычных людей, через которое выражается их восприятие предлагаемого властью послания.

В День Победы широкой публике отводятся две главные роли: зрителя официального шествия и участника народных гуляний. В официальной версии телекомментатора[36] говорится, что шествие «страна проходит вместе с ветеранами», но здесь «прохождение» является метафорой для просмотра телетрансляции. Сам порядок шествия максимально регламентирован и официально предзадан, и для случайного зрителя, обычного любопытствующего, отводится только возможность его наблюдать со стороны, и то на относительно небольшом участке.

Станция метро «Площадь Победы» перекрывается с утра 9 мая до окончания официальной церемонии (12.30), окрестности проспекта Независимости на участке от Октябрьской площади до Площади Победы также перекрыты заграждением. Для любопытствующего зрителя остается единственное место — небольшой участок в районе станции метро «Октябрьская», откуда есть возможность наблюдать шествие колонны — но только «минской» части, представляющей районы столицы. С этого участка невозможно увидеть ни президента, ни руководство страны. Телекартинка государственных каналов и фотографии фиксируют президента, шествующего в небольшой компании по пустому проспекту вдоль такой же безлюдной Октябрьской площади и пустых окрестных улиц.

На практике торжественное шествие не предназначено для простых зрителей — они могут увидеть лишь незначительную и периферийную часть праздника. Главная целевая аудитория — это телезрители, неслучайно трансляцию шествия в прямом эфире показывают все главные беларусские телеканалы (Беларусь-1, , ), причем телекомментарий к показу мероприятия аналогичен на всех каналах. Единственный способ для зрителя легитимно присоединиться к официальному празднованию Дня Победы в Беларуси — это прильнуть к экрану телевизора. Церемониал в такой форме полностью изолирован и стерилизован, в него невозможно стороннее вмешательство, невозможны никакие аберрации и девиации. Но такое предумышленное дистанцирование власти от публики не является отличительной чертой всех государственных праздников в Беларуси. Например, День Независимости организован по радикально иным правилам, этот праздник ориентирован на формирование массовой публики, взирающей на парад и выступление президента.

Для участников торжественного шествия (около 10 000 человек) День Победы также является жестко регламентированным праздником, где любое действие уже заранее определяется заданной программой.

Колонна участников, репрезентирующая Минск, столицу республики и город-герой, растягивается от Октябрьской площади до Площади Независимости (это примерно 1 км). Эта колонна выстраивается за несколько часов до начала шествия (11.00), простые участники мероприятия вынуждены все это время выстаивать в томительном ожидании. Естественно, доступ к официальной колонне также ограничен заградительными турникетами и возможен лишь через специальные пункты пропуска с прохождением тщательного досмотра (от которого не избавлены и немногочисленные ветераны, которые попали в основную часть колонны, а не в парадный авангард). Большинство участников попадают в колонну по разнарядке для государственных предприятий и учреждений. Впрочем, особых протестов со стороны участников мне слышать не доводилось, но об отношении к мероприятию косвенно свидетельствует тот факт, что по окончанию шествия, не дожидаясь конца митинга, участники начинают быстро расходиться, выбрасывая в мусорные баки использованную символику.

Само шествие географически привязано к центру столицы. Логично, что финальной точкой, куда шествие направляется, где возлагаются венки и произносится торжественное выступления, является Площадь Победы с Монументом Победы. Это центральный для Минска памятник победе, торжественно открытый в 1954 г., к 10-летию освобождения города от немецко-фашистских захватчиков (а проектировать его архитектор Георгий Заборский начал еще в 1942 г., во время эвакуации в Москве)[37]. Обелиск высотой 38 метров увенчан массивным орденом, это один из первых монументальных и масштабных памятников, посвященных Великой Отечественной войне в Советском Союзе. Фактически вся площадь представляет собою огромный мемориальный комплекс. Возле памятника — Вечный огонь, торжественно зажженный 3 июля 1961 г. На окружающих домах сверху установлена огромная надпись «Подвиг народа бессмертен». Под монументом в подземном переходе находится Мемориальный зал в честь погибших Героев Советского Союза за освобождение Беларуси. Монумент и Вечный огонь активно задействуются в официальных и приватных коммеморациях. Это постоянный центр официальных церемоний во время главныхгосударственных праздников, сюда направляются зарубежные делегации для возложения венков.

Начинается же шествие по Проспекту Независимости (главной магистральной улице Минска) с Октябрьской площади. Расстояние до Площади Победы — 1 км, это две соседние станции первой линии минского метро. Октябрьская площадь также неслучайно избрана в качестве отправной точки — раньше она носила название Центральной, здесь в свое время находился памятник Сталину (1952–1961 гг.). Также на этой площади до 2014 г. находился музей истории Великой Отечественной войны, открытый в 1966 г.^[54][38] Впрочем, для телекомментаторов канала Октябрьская площадь является «сердцем Минска», поскольку в 1998 г. здесь был установлен памятный знак «Нулевой километр», отсчитывающий расстояния до столиц соседних государств, областных и районных центров Беларуси.

Кроме небольшой группы ветеранов, колонна участников должна и представлять собою «всю страну». В новостном выпуске телеканала -1 состав участников шествия кратко характеризуется следующим образом: «высшее руководство страны, ветераны, воины-интернационалисты, молодежь». Но даже эта символическая репрезентация имеет два уровня — иерархический и территориальный.

Основная часть колонны, как уже говорилось, представляет собою Минск — она разбита на части соответственно делению столицы на девять административных районов. Другим структурирующим принципом колонны является деление на крупные предприятия, государственные учреждения и высшие учебные заведения. Эти локусы отмечаются плакатами, которые позволяют ориентироваться и участникам шествия, и зрителям.

Но гораздо значимее авангард колонны. На иерархическом уровне страна представляется согласно властной пирамиде — во главе колонны идет президент страны. В 2013 году он шел под руку со своим девятилетним сыном Николаем Лукашенко (рожденным вне брака) и космонавтом Олегом Новицким. Следующий уровень репрезентации — ветераны Великой Отечественной войны: в 2013 году в авангарде колонны находилось 13 участников войны. Наиболее удивительно в иерархической организации колонны особое место, отводимое воинам-интернационалистам, которые идут вслед за ветеранами. Даже в перечислении состава колонны в новостном выпуске телеканала «Беларусь» им отводится статус основных участников шествия: «высшее руководство страны, ветераны, воины-интернационалисты, молодежь». В какой-то степени такую связку можно объяснить воспроизведением позднесоветских практик, но стоит отметить и особую включенность воинов-афганцев в Беларуси в практики мемориализации мифа Победы. Так, уже упоминавшийся выше историко-культурный комплекс «Линия Сталина» был создан по инициативе благотворительного фонда «Память Афгана», периодически там проходят реконструкции сражений не только Великой Отечественной войны, но афганской войны.

Немного меняется иерархия во время возложения венков к монументу Победы: вслед за Президентом венки возлагает руководство правительства, спикеры обеих палат беларусского парламента, представители судебной власти (председатели Конституционного, Верховного и Хозяйственного судов), и только вслед за ними ветераны. Затем участие в торжественной церемонии принимают представители «силовых» министерств и ведомств (Министерство обороны, Министерство внутренних дел, Комитет государственной безопасности, Государственный пограничный комитет, Министерство по чрезвычайным ситуациям), представители Минского городского и областного исполнительных комитетов и ряда общественных организаций (Беларусский союз женщин, федерация профсоюзов, Беларусский республиканский союз молодежи, Президентский спортивный клуб), главы православной и католической церквей, иностранные дипломаты. Здесь, конечно, выделяется присутствие Президентского спортивного клуба среди наиболее важных и значимых общественных организаций страны. О радикальной трансформации советского ритуала свидетельствует участие в церемонии церковных иерархов, что было немыслимо в воинственно атеистическом советском государстве. Но в современной Беларуси (как, впрочем, и в России) происходит амальгамация ранее противоречивых символов, где полностью подчиненная государству церковь включается в культурный ландшафт, сохраняющий значительную долю преемственности с советской эпохой.

В торжественной церемонии задается определенный поведенческий паттерн, который воспроизводится и обычными гражданами как в День Победы (венки и цветы возлагаются к Монументу Победы и после завершения церемониального действия), так и в торжественных случаях приватного характера (в первую очередь — свадьбы).

Важным моментом является использование различной символики во время шествия, где также интересно сочетание советских и беларусских символов. Во главе колонны штандарты 1-го, 2-го и 3-го Беларусских фронтов, а также 1-го Прибалтийского фронта. Перед ними — три флага: два «флага Победы» (по сути — государственные флаги ) и один государственный флаг Республики Беларусь. Таким образом, начало колонны, ее наиболее главная и значимая часть цементирована советской символикой, закрепляя линию преемственности.

Но важно отметить и то, что в остальном пространстве праздника уже откровенно доминирует символика, связанная с Республикой Беларусь и Минском. В колонне 2013 года я насчитал только 2 флага (помимо вышеупомянутых) — и сотни флагов Республики Беларусь. Также в качестве микросимволики в колонне активно использовались маленькие флажки и ленточки. Все флажки — с беларусской символикой, ленточки — либо красно-зеленые (отсылающие к сочетанию цветов на государственном флаге ), либо бело-голубые (отсылающие к сочетанию цветов на гербе города Минска). Для выстраивания цветового контура шествия использовались и воздушные шарики, также в двух вариантах сочетания цветов — красно-зеленого и бело-голубого.

Только одна небольшая группа (восемь человек пожилого возраста) пыталась встроить советскую символику в пространство праздника — уже после проведения официальной церемонии они вышли к Монументу Победы с советскими флагами и портретами Сталина и Ленина. Но это выглядело как частная инициатива, не нарушающая заданные правила праздника (никто их не ограничивал), но и протекающая вне регламентированного распорядка, без официальной санкции. Группа коммунистических активистов вызвала наиболее оживленный интерес со стороны фотографов, тогда как остальная публика полностью их игнорировала.

В зоне публичного празднования открыто присутствовала и использовалась только беларусская символика (флажки, ленточки, шарики). Достаточно маргинальным являлось использование «георгиевских ленточек» — микропрактик коммеморации, активно распространяемых через российское культурное влияние. По моим наблюдениям, в колонне участников георгиевские ленточки практически не использовались (примерно 1 ленточка на 100 человек), также крайне редко они встречались и в зоне гуляний. Наиболее распространенным этот символ оказался среди зрителей, наблюдающих за торжественным шествием (примерно 1 ленточка на 20 человек). Но интересный факт: возле моей позиции на проспекте Независимости я заметил лишь одну группу из 12 человек, все участники который носили ленточки. Оказалось, что эта группа студенческой молодежи из Росси, целенаправленно приехавшая по специальной программе обмена для участия в празднике.

Это позволяет сделать вывод об устойчивой национализации визуального измерения Дня Победы в Беларуси. Советская символика используется лишь в наиболее центральной точке мероприятия, связывая и направляя ход праздника. Но за пределами ядра праздника, полностью контролируемого властью, уже прослеживается четкий императив на замену советской символики государственной беларусской либо минской. Также беларусские власти не особенно стремятся лоббировать использование «георгиевских ленточек», скорее всего, подозревая в этих практиках еще одно средство распространения культурной гегемонии России на подконтрольной территории. И советская символика, и «георгиевские ленточки» никоим образом не попадают в число запретных, их употребление не ограничивается, но также и не стимулируется государственными агентами. С точки зрения власти наиболее удобной символикой на День Победы является государственная беларусская и минская символика, что служит дополнительным усилением ассоциации Победы с Беларусью.

Заключение

В случае Беларуси выбор мифа Войны в качестве фундамента легитимности власти, важного инструмента борьбы с политическими оппонентами и консолидации населения страны вокруг государственного проекта идентичности, выглядит вполне прагматическим и разумным решением. Согласно результатам опросов, историческая память жителей Беларуси сконцентрирована вокруг Великой Отечественной войны, и, пожалуй, это единственный доступный ресурс для политики памяти, который позволял добиться массовой поддержки. Стоит согласиться с точным замечанием Андрея Портнова о том, что «логику Лукашенко при обращении и максимальной эксплуатации мифа “Великой Отечественной войны” можно описать как понятное стремление опереться на существующий символический ресурс, тем более учитывая ожидания большинства его избирателей»[39]. Ставка националистической оппозиции на радикальную ревизию советского образа истории оказалась малоэффективной в Беларуси, она привела к политической маргинализации альтернативных проектов памяти и идентичности.

Важно отметить, что День Победы (как и историческая политика беларусского государства в целом) предстает сочетанием различных идеологических комплексов: при очевидном стремлении аутентичного воспроизведения советского ритуала он обретает совершенно иное значение в условиях независимой Республики Беларусь. День Победы в Беларуси через торжественное утверждение роли беларусского народа в победе над фашизмом укрепляет легитимность государства, его притязания на политическую и культурную автономию. Руководство страны выступает главным агентом коммеморации, представляя свои действия как неустанную заботу о сохранении памяти — и успешно собирая символические бонусы, связанные с такой позицией.

Празднование Дня Победы в Минске носит ярко выраженный этатистский характер, в архитектуре мероприятия центральное место отводится руководству страны, которое выступает главным агентом коммеморации. Все праздничные мероприятия 9 мая подчинены символическому ядру — «торжественному шествию ветеранов Великой Отечественной войны», которое на самом деле возглавляет президент Беларуси Александр Лукашенко. В шествии ветеранам отводится пассивная роль легитимации происходящего действия через символическое присутствие, тогда как фокусы телекамер направлены на президента. Именно он выступает с речью, которая задает смысл и качественные характеристики Дню Победы. Сам ход торжественного шествия максимально регламентирован сценарием, каждое действие заранее предусмотрено. Государство формулирует программу празднования, в рамках которой публике можно действовать только по очень узкой траектории — стороннего наблюдателя либо благодарного зрителя развлекательной программы.

События в Украине 2014 года не могли не повлиять и на политику коммеморации в Беларуси. Усилилась и обострилась тенденция к выстраиванию автономного празднования Дня Победы, независимого от российских практик. Был введен запрет на использование государственными структурами «георгиевских ленточек», вместо этого было создана собственная символика — «яблоневый цвет», которую в первую очередь стали продвигать государственные молодежные организации. Началась борьба и с попытками перенести на Беларускую почву акцию «Бессмертный полк», за которой чувствуется расширение российского культурно-политического пространства. Это обострение борьбы с российским влиянием накладывается на традиционное дискурсивное противостояние с политической оппозицией за «правду о войне» и за «правильный» формат коммеморации (практики скорби против официальных парадов и шествий). Ситуация с пандемией коронавируса дала новую жизнь этим протестам, особенно нацеленным против парада, запланированного на празднование 75-летия Дня Победы.

Источники

[1] Onken E.-C. The Baltic States and Moscow’s 9 May Commemoration: Analysing Memory Politics in Europe // Europe-Asia Studies. 2007. Vol. 59. No. 1. P. 23–46.

[2] Ластовский А. Тень советского прошлого над Беларусью и Россией // Реорганизация пространства и идентичности: двадцать лет спустя, 1991–2011. М.: РГГУ, ИЭА РАН и др., 2012. С. 309–325.

[3] Wilson A. Myths of National History in Belarus and Ukraine // Hosking G., Schöpflin G. (Eds.). Myths and Nationhood. London: Hurst, 1997. P. 182–197; idem. National history and National identity in Ukraine and Belarus // Smith G., Law V., Wilson A., Bohr A., Allworth E. (Eds.). Nation-Building in the Post-Soviet Borderlands: The Politics of National Identities. Cambridge; New York: Cambridge University Press, 1998. P. 23–47; Kuzio T., Nordberg M. Nation and State Building. Historical Legacies and National Identities in Belarus and Ukraine. A Comparative Analysis // Canadian Review of Studies in Nationalism. 1999. Vol. 26. No. 1–2. P. 69–90; Marples D. Belarus: A Denationalized Nation. Amsterdam: Harwood Academic, 1999; Abdelal R. Memories of Nations and States: Institutional History and National Identity in Post-Soviet Eurasia // Nationalities Papers. 2002. Vol. 30. No. 3. P. 459–484; Kuzio T. History, Memory and Nation Building.

[4] Marples D.R. Europe’s Last Dictatorship: Roots and Perspectives of Authoritarianism in ‘White Russia’ // Europe-Asia Studies. 2005. Vol. 57. No. 6. P. 895–908.

[5] Kuzio T. History, Memory and Nation Building.

[6] Brzozowska A. Symbols, Myths, and Metaphors: the Discursive Battle Over the ‘True’ Belarusian Narrative // Slovo. 2003. Vol. 15, No. 1. P. 49–58; Ioffe G. Understanding Belarus: Belarusian Identity // Europe-Asia Studies. 2003. Vol. 55. No. 8. P. 1241–1272; Gapova E. The nation in between; or, why intellectuals do things with words // Forrester S., Zaborowska M. J., Gapova E. (Eds.). Over the Wall/After the Fall: Post-Communist Cultures through an East-West Gaze. Bloomington; Indianaopolis: Indiana University Press, 2004. P. 65–87; Leshchenko N. A fine instrument: two nation-building strategies in post-Soviet Belarus // Nations and Nationalism. 2004. Vol. 10. No. 3. P. 333–352; Гансэн І. Прастора беларускага палітычнага дыскурсу і яго візуальныя і пэрфарматыўныя элементы // Геапалітычнае месца Беларусі ў Эўропе і сьвеце / Пад рэд. В. Булгакава. Warszawa: Wyższa Szkoła Handlu i Prawa im. Ryszarda Łazarskiego w Warszawie, 2006. С. 121–133; Ioffe G. Culture Wars, Soul-Searching, and Belarusian Identity // East European Politics and Societies. 2007. Vol. 21. No. 2. P. 348–381; Гужон А. Национализм и идентичность в Белоруссии // Франко-российский научный альманах. 2007. № 1. www.centre-fr.net/article=127; Rudkouski P. Białoruska idea narodowa w XXI wieku. Lublin, 2008.

[7] Pershai A. Questioning the Hegemony of the Nation State in Belarus: Production of Intellectual Discourses as Production of Resources // Nationalities Papers. 2006. Vol. 34. No. 5. P. 623–635; Leshchenko N. The National Ideology and the Basis of the Lukashenka Regime in Belarus // Europe-Asia Studies. 2008. Vol. 60. No. 8. P. 1419–1433; Дракохруст Ю. С чего начинается Родина? // Неприкосновенный запас. № 6(56). 2008. http://magazines.russ.ru/nz/2007/6/dr9.html; Радлінг П. Вялікая Айчынная вайна ў сьвядомасьці беларусаў // ARCHE. № 5. 2008. C. 43–64; Саганович Г. Историческая политика в постсоветской Беларуси // Русский вопрос. № 2. 2009; Goujon A. Memorial Narratives of WWII Partisans and Genocide in Belarus // East European Politics and Societies. 2010. Vol. 24. No. 1. P. 6–25; Рудлінг П. А. Лукашэнка і «чырвона-карычневыя»: дзяржаўная ідэалогія, ушанаванне мінулага і палітычная прыналежнасць // Палітычная сфера. 2010. № 14. C. 90–113; Браточкин A. Генезис, основные проблемы и европейское измерение «исторической политики» в Беларуси // Пути европеизации Беларуси: между политикой и конструированием идентичности (1991–2010) / Под ред. О. Шпараги. Минск: И. П. Логвинов, 2011. C. 155–197; Marples D. History, Memory, and the Second World War in Belarus // Australian Journal of Politics & History. 2012. Vol. 58. No. 3. P. 437–448; К’яры Б., Маер К. Усенародная вайна і гарады-героі: міф Вялікай Айчыннай вайны ў Беларусі // ARCHE. 2013. № 2. C. 24–42; Гужон А. Партызаны і генацыд Другой сусветнай вайны ў беларускіх наратывах памяці // ARCHE. 2013. № 2. C. 85–104; Марплз Д. Гісторыя, памяць і Другая сусветная вайна ў Беларусі // ARCHE. 2013. № 2. C. 105–119.

[8] Weiner A. Making Sense of War: The Second World War and the Fate of the Bolshevik Revolution. Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 638.

[9] Pearson R. The Rise and Fall of the Soviet Empire. Basingstoke: Palgrave McMillan, 2002. P. 45.

[10] Гриневич В. Расколотая память: Вторая мировая война в историческом сознании украинского общества // Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа / Под ред. М. Габовича. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 419–435.

[11] Ситникова Д. Партизан: приключения одного концепта в стране большевиков // Белорусский формат: невидимая реальность / Под ред. А. Усмановой. Вильнюс: ЕГУ, 2008. С. 413.

[12] Урбан М. Беларуская савецкая эліта (1966–1986): алгебра ўлады. Вільня: ЕГУ, 2010.

[13] Ластовський А. Місто як монумент Перемоги: Київ і Мінськ // Схід / Захід. Історико-культурологічний збірник. Вып. 15. 2011. С. 125–144.

[14] Ластоўскі А., Казакевіч А., Балачкайце Р. Памяць пра Другую сусветную вайну ў гарадскім ландшафце Ўсходняй Еўропы // ARCHE. № 3. 2010. С. 251–301.

[15] Гудков Л. «Память» о войне и массовая идентичность россиян // Абортивная модернизация. Москва, 2011. С. 527.

[16] Смалянчук А. Школьны падручнік гісторыі Беларусі як «месца памяці / месца забыцця» пра Другую Суветную вайну // Homo Historicus. Гадавік антрапалагічнай гісторыі. 2008. С. 370–383; Островская Т. Генеалогия исторической памяти белорусов в контексте образовательных практик. 2011. www.belinstitute.eu/images/doc-pdf/sa012010ru.pdf.

[17] Leshchenko N. The National Ideology and the Basis of the Lukashenka Regime in Belarus // Europe-Asia Studies. 2008. Vol. 60. No. 8. Р. 1420.

[19] Смалянчук А. Другая сусветная вайна ў памяці насельніцтва заходняга і ўсходняга памежжаў Беларусі // Elżbieta Smułkowa, Anna Engelking (red.) Pogranicza Białorusi w perspektywie interdyscyplinarnej. Warszawa: DiG, 2007. Р. 121–156.

[20] Шаталава В. Цені вайны: паліцэйскія і партызаны ў памяці насельніцтва беларускай вёскі // Homo Historicus. Гадавік антрапалагічнай гісторыі. 2008. С. 386–387.

[21] Акудовіч В. Код адсутнасці. Мінск, 2007. С. 59.

[22] Ушакин С. В поисках места между Сталиным и Гитлером: О постколониальных историях социализма // Ab Imperio. № 1. 2011. C. 221.

[24] Lewis S. Official Nationality and the Dissidence of Memory in Belarus: A Comparative Analysis of Two Films // Studies in Russian & Soviet Cinema. 2011. Vol. 5. No. 3. P. 377.

[25] Нечапайка Т. Лукашенко открыл «линию Сталина» // ВВС Russian. http://news.bbc.co.uk/hi/russian/news/newsid_4639000/4639301.stm.

[26] Lastouski A. Rust on the Monument: Challenging the Myth of Victory in Belarus // Old Conflict, New Media: Post-Socialist Digital Memories. London and New York, 2013. P. 158–172.

[27] Ластовский А. Специфика исторической памяти в Беларуси: между советским прошлым и национальной перспективой // Вестник общественного мнения: Данные. Анализ. Дискуссии. № 4. 2009. С. 88–99.

[29] НИСЭПИ. http://iiseps.org/old/03–12–08.html.

[33] НИСЭПИ: рейтинг Лукашенко упал до 20,5 % // Naviny.by. http://naviny.by/rubrics/politic/2011/09/30/ic_news_112_377492.

[34] Гужон А. Партызаны і генацыд.

[35] Рисник С. Празднование 9 Мая в столице пройдет на 60 площадках // TUT.by: http://news.tut.by/society/225946.html.

[36] 9 мая 2013 в Минске. Полная видеоверсия шествия // СТВ: www.ctv.by/novosti-minska-i-minskoy-oblasti/9-maya-v-minske-polnaya-versiya.

[37] Монумент Победы // Архивы Беларуси: http://archives.gov.by/index.php?id=925458.

[38] См. обсуждение: Критический взгляд на новый музей Великой Отечественной войны в Минске // Новая Европа. 2014. http://n-europe.eu/article/2014/08/25/kriticheskii_vzglyad_na_novyi_muzei_velikoi_otechestvennoi_voiny_v_minske

[39] Портнов А. Память и памятники Великой Отечественной войны в Беларуси, Молдове и Украине: несколько сравнительных наблюдений // Перекрёстки. № 3–4. 2010. С. 11.

Екатерина Махотина ДЕНЬ ПОБЕДЫ КАК ПОЛЕ КОММЕМОРАТИВНЫХ КОНФЛИКТОВ: 9 МАЯ В ВИЛЬНЮСЕ

9 мая в Литве — это не только день памяти о победе и жертвах войны. За несколько последних лет этот праздник приобрел и политические черты. Он служит сплочению сообщества носителей памяти, видящих себя «наследниками Победы» — в противовес общепринятому в Литве государственному дискурсу о советском этапе истории как эпохе оккупации, насилия и национальной травмы. В рамках праздничных мероприятий к 9 мая это сообщество памяти прибегает к дискурсам памяти и коммеморативным практикам, противоположным господствующим. В официальном же нарративе 9 мая предстает как чужой праздник — праздник этнических русских. Мемориально-политические элиты Литвы подвергают отмечающее его сообщество маргинализации, если не дискриминации.^[55]

В день 9 мая памятные акции разделяют не только литовское общество, но и публичное пространство Вильнюса. В центре города праздник почти невидим, в то время как возле советского мемориала погибшим воинам на Антакальнисе в северо-восточной части города можно наблюдать ярко выраженные праздничные практики. Торжество проходит по заведенным в советское время традициям: множество празднично одетых людей встречают оркестр, школьники и молодежь поздравляют ветеранов с победой, произносятся слова благодарности, к Вечному огню приносят цветы. Здесь — и только здесь — царит праздничная, торжественная атмосфера. Таким образом, если 9 мая одна часть горожан празднует в этот день победу на мемориальном кладбище, то другая развлекается на уличном празднике по случаю Дня Европы.

В постсоветские годы логика и функции памяти о войне, а вместе с ними и День Победы, претерпели значительные изменения. Скорее незаметный в начале 1990-х годов, праздник в последние годы стал привлекать не только живущих здесь ветеранов, их родственников и представителей русскоязычного меньшинства, но и литовских политиков с левыми убеждениями.

Советское военное кладбище Антакальнис: история создания и архитектурно-художественные особенности одного советского мемориала в Литве

Увековечивание политической памяти о Великой Отечественной войне^[56] в форме памятников происходило в советской Литве поэтапно. Первые памятники появились в Литве, как и в странах Восточной Европы, очень скоро после окончания войны. В первые послевоенные годы по решению Центрального комитета Коммунистической партии Литвы ( ) памятники были установлены на местах массовых захоронений советских солдат. Они были выдержаны в универсальной советской военной эстетике: памятники генералам, обелиски, фигуры солдат в величественной позе, а также поставленные на постаменты образцы советской военной техники, например, танк Т-34 (Каунас) или противотанковая пушка (Клайпеда).

В октябре 1945 года по инициативе советских солдат обсуждался первый мемориальный проект послевоенной Литвы — памятник победе в Шяуляй. установил и срок изготовления памятника: он должен был быть возведен в течение двух месяцев[3]. Государственный плановый комитет Совета министров Литовской республики получил задание предоставить все средства для бесперебойного осуществления работ по проекту. Кроме того, по причине высокой политической важности памятника было дано распоряжение вовлечь «широкие массы трудящихся и домохозяек» в работу по строительству памятника и сопроводить ее просветительской работой о роли Красной Армии в «разгроме гитлеровских банд и об историческом значении возведения памятника»[4]. Открытый в 1947 году памятник действительно был изготовлен очень быстро, но не столько за счет участия широких масс трудящихся и домохозяек, сколько благодаря трудовой повинности немецких военнопленных, привлеченных к этой работе. Памятник в Шяуляй представлял собой прямоугольную колонну из тесаных камней, на которой была установлена примерно двухметровая фигура солдата, сделанная из цинка. Слева и справа стояли колонны меньшей высоты с советскими звездами на шпилях^[57]. В мае 1945 года обсуждал строительство памятника освобождению для Клайпеды — колонны десятиметровой высоты, на которую было решено нанести рельефное изображение советского Ордена славы, а сверху поставить противотанковую пушку[6]. Уже 28 июня 1945 года газета «Советская Литва» сообщила о готовности памятника.

Одним из важнейших шагов в области строительства памятников стало решение о захоронении в центре Вильнюса останков погибшего от ранений 18 февраля 1945 года неподалеку от Калининграда генерала Ивана Черняховского. Рядом с его могилой было создана братская могила для погибших здесь в 1944 году красноармейцев. Сначала на месте его погребения был поставлен временный обелиск из розового мрамора. Строительство началось 1 апреля 1945 года[7], открыт памятник был 1 мая. Обелиск был украшен рельефами, изображавшими генерала на поле боя[8].

В 1950 году этот обелиск уступил место новому памятнику Черняховскому работы выдающегося советского скульптора Николая Томского. Это была бронзовая фигура высотой в четыре метра, стоявшая на трехметровом гранитном цоколе, который должен был символизировать башню танка. Скульптура была выдержана в традициях классицизма. На передней части постамента была выбита надпись на литовском языке: «Генералу И. Черняховскому от литовского народа». С левой и правой сторон постамента были рельефы, изображавшие сцены радостной встречи местного населения и красноармейцев[9]. Газета «Советская Литва» писала в день торжественного открытия памятника 10 декабря 1950 года:

«Открытие памятника Черняховскому в Вильнюсе свидетельствует не только о том факте, что литовский народ будет через века свято чтить память о великих военачальниках, но и укрепляет нерушимую дружбу народов Советского Союза, литовского народа с великим русским народом в борьбе за коммунизм».

Николай Томский говорил позже, что хотел своим памятником «передать атмосферу», которая вызвала бы «у зрителей ассоциации с романтикой и героикой борьбы». Поэтому он поместил генерала на башню танка, с биноклем в руке, в развевающейся от ветра шинели, что должно было создать ощущение динамики. Идея рельефа исходила, согласно более поздним публикациям в прессе, от советского руководства Литвы[10].

Памятник стал главным местом проведения официальных церемоний, связанных с памятью о воинской славе Красной Армии и освобождением Вильнюса от нацистских захватчиков.

Во время второй волны увековечивания памяти в 1960-е годы акцентировались национальная жертва литовцев и мотив скорби. В ходе третьей волны, последовавшей в 1970-е и 80-е годы, монументальная память о войне «литуанизировалась». Примером может послужить как эстетика деревянных статуй, установленных в 1972 году на месте сожженной дотла деревни Аблинга, так и мемориал в память о жертвах фашизма в форте в Каунасе, возведенный в 1984 году.

^{Памятник жертвам фашизма в «конце дороги» смерти, Каунас Форт. Скульптор: Альфонсас Амбразюнас. Фото: М. Грабер}

Советский культ павших служил прежде всего сплочению сообщества определенного типа. Советская идеология требовала осмыслять смерть не в национальных, а в классовых рамках. Вместе с тем патриотический поворот 1980-х годов подчинил культ памяти павших новой цели: его основной задачей теперь стало укрепление любви к советской родине. Закономерно задаться вопросом, могла ли эта цель быть достигнута в послевоенные годы в прибалтийских республиках — и насколько.

В независимой Литве в межвоенный период сохранялся национальный культ памяти павших[11]. Навязать в такой стране противоположную, советско-патриотическую и интернационалистскую идею представляло для идеологической элиты в Москве и Вильнюсе сложную задачу. Ведь литовцы обладали собственным, ярко выраженным культом собственной армии, родины и памяти о павших. Общественное восприятие советских мемориалов также осложнялось памятью о таких реалиях, как антисоветское партизанское движение, продержавшееся в Литве дольше, чем в Латвии и Эстонии. К тому же новые памятники лишь отчасти отображали опыт самих литовцев во время немецкой оккупации: акцент делался на мифологизированной памяти о литовских партизанах, которые сражались против немецкой оккупации. Наконец, внедрение советских мемориалов осложнялось и тем, что возвращающаяся советская власть еще в первые послевоенные годы уничтожала памятники национальным литовским героям и религиозные символы — утверждение новых героических фигур сопровождалось борьбой с литовской национальной памятью[12].

Огромную знаменитость приобрели мемориалы на месте сожженных деревень в Пирчюписе[13] и Аблинге. Кладбища для павших советских солдат в послевоенной Литве, напротив, походили на те, что возникали в России и других советских республиках — новый культ павших поначалу не предполагал их героизации.

^{Мать Пирчюписа. Работа скульптора Гедиминаса Якубониса 1960. Фото: Екатерина Махотина}

Самое известное и важное из них в Литве — мемориальное кладбище советских солдат на военном кладбище Антакальнис. История этого мемориала началась с воинской могилы на площади Черняховского. В 1951 году останки солдат были перезахоронены на Антакальнисе, что должно было послужить основой для возведения центрального советского мемориала памяти погибших в Литве. Выбор места был не случаен. Находящееся на северо-востоке города старое кладбище Антакальнис насчитывало почти полтора столетия существования. Первые воинские захоронения были сделаны здесь во время Первой мировой войны, когда Вильнюс попал в руки немцев. По сей день тут ощутимы следы немецкого культа павших воинов. Здесь есть немецкий памятник погибшим с железным крестом и надписью «Немецкие герои», а также общая могила немецких и русских солдат с плитой из серого бетона, на которой сделана следующая надпись: «Немецким и русским воинам 1914–1915 / установлена этапной инспекцией 10 Армии в 1918 г.». После передачи города полякам в 1920 году здесь хоронили солдат Армии Крайовой.

По своему оформлению новый мемориал был типичным для художественных традиций советского мемориального искусства[14]. В то время как первые памятники павшим солдатам на местах массовых захоронений возникали в по инициативе снизу, к концу 1950-х — началу 1960-х годов они обретали все более монументальные формы и черты огосударствления памяти. Художественное оформление стали получать не только памятники, появлявшиеся на общественных площадках, но и могилы солдат. Многие элементы оформления восходили к традициям воинских мемориалов России. Среди прочего это неоклассицистская эстетика основных монументов, чаще всего — обелисков или стел. Некоторые элементы, как, например, скульптуры жертвующих собой солдат, были изобретениями советских архитекторов, хотя и являлись цитатами из христианских мотивов (например, Пиеты). К классическому репертуару относились символические ворота, маркирующие переход из обыденного мира в сакральный, стилизованная лестница с восходящей по ней процессией людей в благоговейных позах и братские захоронения павших солдат. Заложенный в 1951 году мемориальный ансамбль на Военном кладбище Антакальнис, преобразовываясь до 1980-х годов, включил в себя все эти элементы.

До сих пор точно не известно ни число, ни имена всех похороненных на советском военном кладбище. Официальные источники называют цифру 3086 захороненных здесь солдат^[58][15]. Сначала мемориал состоял из братской воинской могилы с соответствующим принятому стандарту центральным обелиском, у которого и проводились памятные церемонии. К обелиску вела широкая гранитная лестница. Перед ней позже был заложен Вечный огонь. Тот факт, что он был зажжен факелом с Марсова поля в Ленинграде, центрального мемориала героям революции, подчеркивает функцию и характер литовского военного кладбища как советского проекта. При помощи такой символической передачи внушалась идея смысловой непрерывности между старыми большевистскими героями и новыми героями Великой Отечественной войны. Связь между войной и революцией задавал и вновь создаваемый советско-литовский пантеон: слева от памятника воинам был возведен «холм борцов за революцию», в котором захоронили литовских социалистов и бойцов подполья. На протяжении всего советского времени тут хоронили членов Коммунистической партии Литвы и важнейших культурных деятелей. Здесь среди прочих находится могила Первого секретаря Антанаса Снечкуса и главы правительства Юстаса Полецкиса. Благодаря такой литуанизации коммунизма создавался посыл к следующей интерпретации: сохранение литовской родины и литовской культуры — только в социалистической форме — было бы невозможным без освобождения Литвы Красной Армией. Вместе с тем лестница начинается у символических «ворот» — гранитных стел, на которых выгравированы цифры 1941 и 1945. Приведенные даты вводят весь советский контекст войны, благодаря чему событие изымается из локально-исторического контекста (для Вильнюса и Литвы нацистская оккупация закончилась еще в 1944 году).

Главный памятник мужественным, храбрым и победоносным солдатам, созданный Йозасом Бурнейкой и Римантасом Дичусом, появился только в 1984 году, то есть во время третьей волны мемориальной политики. До этого времени мемориальное кладбище, состоявшее из надгробных плит, стилизованной лестницы и обелиска из серого бетона, выглядело скорее скромно. Причиной тому было, вероятно, то, что идеологическая номенклатура рассматривала тему страданий литовцев при немецкой оккупации как более подходящую для мемориализации. Возведение статуй солдат в качестве главного памятника придало бóльшую выразительность кладбищенскому комплексу и еще сильнее политизировало его пространство.

Скульптура состоит из шести фигур из светло-серого гранита, которые должны символизировать сражение советских солдат бок о бок с местными партизанами. Представлены различные виды войск: военно-воздушные силы, сухопутные войска, военно-морской флот. Героический пафос явно исходит здесь от передней фигуры мужественного, стоящего наготове бойца. В отличие от памятников 1970-х годов здесь не использованы мотивы народного искусства. Тем не менее, памятник не цитирует распространившиеся с 1940-х годов образцы неоклациссизма, в отличие, например, от монументального памятника «Героическим защитникам города», открытого в Ленинграде в 1975 году. Скульптурная группа на Антакальнисе исполнена со сдержанным минимализмом, униформы имеют строго геометрические формы, лишены пластичности, и только лица бойцов рельефны, объемны и выражают такие эмоции, как решимость, храбрость, отвагу и собранность перед боем с врагом.

^{Мемориал Антакальнис. Фото: Екатерина Махотина}

В советское время кладбище Антакальнис было в ведении Исполнительного Комитета Вильнюсского Городского совета и имело общереспубликанское значение. После обретения независимости кладбище утратило государственный статус и было внесено в реестр объектов, находящихся под охраной только лишь местных структур самоуправления. При этом, так как военный мемориал Антакальнис имеет статус российского военного кладбища, он находится под защитой двухстороннего соглашения. Любое вмешательство в структуру комплекса и памятника требует согласия со стороны литовского Департамента культурного наследия[16]. Фактически обязанность ухода за кладбищем Антакальнис, как и в случае других исторических кладбищ — Вингис, Расу и Понар (по-литовски — Паняряй) входит в обязанности Вильнюсской городской администрации. В случае советского военного мемориального кладбища важную роль сегодня играет посольство России: именно оно финансирует восстановительные работы на кладбище. Последние из более крупных ремонтно-санационных работ были проведены в 2006 году. Проведение этих работ посольство поручило общественной инициативе «Вечная память». Кладбище и мемориал не были затронуты разрушительной волной ранних 1990-х[17]. Антакальнис является сегодня одним из немногих мест активной памяти о войне в современной Литве. Это, возможно, единственный сохранившийся мемориальный комплекс, который служит не только выражению скорби о захороненных, но и демонстрации гордости за победу и отрицанию господствующего исторического нарратива. Как будет показано далее, Антакальнис сегодня — центральное (но и единственное) публичное место, где «празднуют» День Победы.

Мемориальное кладбище Антакальнис как ритуальное пространство памяти о победе в советской Литве

Кладбище и мемориал Антакальнис в советское время были неразрывно связаны с памятью о войне: в дни 9 мая, 23 февраля (День Советской армии и Военно-морского флота) и 13 июля (день освобождения Вильнюса от немецкой оккупации) мемориал становился конечным пунктом торжественных шествий и демонстраций. Год за годом в эти дни приносили цветы к Вечному огню; это было самое важное место памяти о погибших на войне, активно посещавшееся, прежде всего, ветеранами.

После объявления Дня Победы нерабочим праздничным днем в 1965 году каждое 9 мая стали встречать праздничными мероприятиями и в Вильнюсе^[59]. По своей хореографии и топографии торжества были ориентированы на традиционный советский нарратив о войне. Памятники социализма символически соединялись с памятниками павшим. Торжественное шествие начиналось у западного конца проспекта Ленина (сегодня — проспект Гедиминаса), откуда по главной улице двигалось к площади Ленина (сегодня Лукишки). Как и во все другие государственные праздники, площадь Ленина (с памятником Ленину работы Николая Томского 1952 г.) была главным местом для мероприятий, праздничных речей и памятных церемоний. Наряду с поздравлениями ветеранов пионерами важной составляющей празднеств был концерт народных песен. На фотографиях из газет 1960-х — 70-х годов можно видеть молодых женщин в национальных костюмах, которые поздравляют ветеранов или образуют живую кулису для торжества[19].

Праздничное шествие двигалось далее к памятнику Ивану Черняховскому, который прославлялся как освободитель Вильнюса. Конечной точкой был памятник партизанам на улице Комяунимо/Комсомола (сегодня улица Пилимо). Здесь ветераны встречались со школьниками и комсомольцами. На всех остановках маршрута возлагались красные гвоздики и венки из цветов^[60][20]. Этот маршрут выражал целый ряд мемориально-политических посланий: отдавалась дань памяти победе социализма (на площади Ленина) и освобождению (у памятника Ивану Черняховскому), чествовалось и социалистическое будущее (встреча ветеранов и молодежи).

Памятник погибшим воинам включался в этот праздничный ритуал как следующий пункт программы после окончания официальной церемонии, как место воздаяния чести и уважения павшим солдатам. Ветеранов постарше туда отвозили на автобусах, более молодое поколение добиралось общественным транспортом. Здесь участники церемонии возлагали красные гвоздики на братские могилы. Официальная делегация во главе с Первым секретарем Коммунистической Партии Литвы несла венок из цветов к Вечному огню славы, затем возлагались памятные венки всех союзов и объединений Литвы.

День Победы в постсоветское время

В 1990-е годы общественное согласие относительно прошлого стало вырабатываться на основе внутрисемейных дискурсов памяти. Литовский историк Альфредас Бумблаускас очень точно охарактеризовал этот процесс:

«…истории бабушек и дедушек стали важнее работ историков для формирования литовского исторического сознания»[21].

Еще в перестройку в Литве, как и в советской России, в публичном пространстве впервые стали слышны воспоминания и видны индивидуальные свидетельства травматического опыта сталинской эпохи. Дискурсы коммуникативной памяти были подхвачены движением за независимость «Саюдис» (Sąjūdis) и стали краеугольным камнем критического рассмотрения советского прошлого.

Помимо профессиональных историков новый подход к прошлому определяли и литературные тексты, прежде всего такие личные свидетельства, как воспоминания бывших узников лагерей. Распространявшиеся ранее в самиздате произведения были напечатаны большими тиражами и широко восприняты. В Литве наряду с произведениями Александра Солженицина это была прежде всего лагерная проза Дали Гринкявичуте (Dalia Grinkevičiūte) и Балиса Сруоги (Balys Sruoga). Основным мотивом стал вывод о том, что включение Литовской Республики в Советский Союз было противоправным. Центральное место в дискурсе о прошлом занял германо-советский Договор о ненападении от 23 августа 1939 года. В конце 1980-х годов он начал выдвигаться в качестве «негативного мифа об основании»[22]. Во всех трех прибалтийских столицах 23 августа 1987 года впервые прошли демонстрации протеста против замалчивания Пакта советскими властителями[23]. Кроме того, переоценка Пакта Молотова-Риббентропа положила начало «перестройке в литовской историографии»[24].

Критическое осмысление прошлого переросло — как и во всем — в критику современности. Еще в 1989 году число участников праздничной церемонии 9 мая сокращается, а с 1990 года количество тех, кто торжественно отмечает этот день, становится незначительным. За исключением коммунистов, все еще настаивающих на сохранении Советского Союза, праздник лишается всякой поддержки со стороны политических сил. В праздничной демонстрации принимают участие ветераны и представители русскоязычного меньшинства. Мероприятия ко Дню Победы в 1990 году политически нагружены и определяются обострившимся противостоянием стремящихся к свободе литовцев и все еще находящихся в стране советских военных. В то время как армия вновь устраивает показательный парад своей военной техники, литовцы открыто протестуют против этого дня памяти, держа в руках плакаты с лозунгами «Иван, иди домой» и «Оккупанты — вон». Газета «Литовское утро» («Lietuvos Rytas») дает одной статье заголовок «Парад как угроза» и описывает памятную церемонию как «продолжение военных игр»[25]. В 1990 году собравшихся на площади Ленина людей поздравляют только высокопоставленные российские военные, обращаясь к ним как к «гражданам ». Символический жест памяти — традиционное возложение венков — явно становится в этот день проблематичным, чреватым конфликтами, подобно тем, которые полтора десятилетия позженачнут разгораться вокруг георгиевской ленточки. Типичным является высказывание одной из участниц митинга 9 мая: «мы возлагали цветы и тем самым надсмехались друг над другом»[26].

Изменение общественного дискурса об истории вызывает горечь и разочарование у ветеранов: «Сегодня мы, выигравшие войну, стали кем-то вроде проигравших», — сказала одна женщина-ветеран. Уже упомянутая статья в «Литовском утре» заканчивается сухой фразой: «…а на Рижском рынке продают ветеранские ордена»[27].

В следующем, 1991 году 9 мая проходит тихо, даже незаметно. На кладбище Антакальнис приходят только ветераны и несколько русских. Советский солдат как никогда начинает восприниматься в образе врага. Это связано прежде всего с кровавыми событиями в Вильнюсе 13 января 1991 года^[61]. Даже русскоязычные газеты ограничиваются только небольшим праздничным поздравлением ветеранов и кратким описанием скромной церемонии на Антакальнисе, отмечая, что «это праздник со слезами на глазах»[29].

Причина ставки на незаметность заключается в том, что советских ветеранов прямо называют «оккупантами» или «пособниками колонизаторов», и в городе открыто проходят демонстрации или акции против памятного дня 9 мая и тех групп людей, которые его отмечают^[62][30]. В неделю 9 мая в литовских городах заплевываются возложенные у памятников цветы, разрисовываются сами памятники, людей с орденами встречают оскорблениями[31].

Память о войне становится «тихой памятью» еще и потому, что в это время активно сносятся памятники коммунистической эпохи, и прежде всего это относится к памятникам Красной Армии. Советский монумент на кладбище Антакальнис часто становится объектом вандализма. Его разрисовывают красной краской, гранитные плиты на братских могилах разбивают[32].

Знаменательным для дискурсивного поворота предстает и праздничное обращение литовского президента в сейме (парламенте) 8 мая 1995 года в память об окончании войны:

Пал преступный режим гитлеровской Германии — почти самой лютой формы тоталитаризма в многовековой истории человечества. Когда мы праздновали эту победу в несвободе, мы не чувствовали, что это «завоеванная победа», мы не могли не думать о потерянной свободе и независимости нашего государства. Деяния Советского Союза окончательно обрекли нашу страну на гибель. Позже многие литовцы были втянуты в водоворот войны, при том, что Литва как государство не воевала[33].

8 мая vs. 9 мая

В 2005 году не 9, а 8 мая было объявлено официальным днем памяти о жертвах Второй мировой войны[34]. В эту памятную дату, принятую в странах Европейского Союза, в Литве жертвы войны поминаются в универсально-гуманистическом ключе^[63][35]. Ритуалы коммеморации деполитизированы: это слышно в риторике официальных речей, в которых избегают давать нормативные или моральные оценки воюющим сторонам. Такие выражения, как «освобождение» или «победа», не употребляются. Именно в этот день на памятных церемониях появляются и официальные представители литовского государства, как, например, президенты Альгирдас Бразаускас в 1995 году в Пирчюписе, Владас Адамкус в 2005 году на Антакальнисе, Даля Грибаускайте в 2010 году в Понарах.

Стремление к десоветизации памяти о войне стало причиной переноса не только даты, но и места памятной церемонии: государственные мероприятия проводятся уже не на Антакальнисе, а в Пирчюписе или Понарах. В литовском календаре памятных дат есть еще несколько других дней, связанных со Второй мировой войной: 23 сентября (день уничтожения Вильнюсского гетто, ставший Днем памяти о еврейских жертвах геноцида в Литве), 23 августа (день подписания Пакта Молотова-Риббентропа, День Черной Ленты и Балтийского пути в память о жертвах обоих тоталитарных режимов) и 23 июня (День Июньского [антисоветского — Е. М.] восстания 1941 года, которое произошло на следующий день после вторжения Вермахта в Литву).

Последнему присущ наибольший конфликтный потенциал в публичном обращении с историей. Так называемое «восстание» было организовано и осуществлено сторонниками Фронта литовских активистов (), которые симпатизировали национал-социализму, и заключалось оно в основном в нападении на находящуюся в отступлении Красную Армию. За этим днем по всей стране последовали погромы, во время которых по инициативе «белоповязочников» (члены носили опознавательные белые повязки) были зверски убиты еврейские граждане. Невзирая на эту коннотацию, этот день стал государственной памятной датой[36], хотя ему благодаря вмешательству Еврейского музея и интеллектуального сообщества и не был присвоен статус нерабочего праздничного дня.

Параллельно сложилось сообщество с иной памятью, празднующее День Победы в Великой Отечественной войне. Оно наталкивается на протест некоторых националистически настроенных литовцев из правого лагеря, которые устраивают провокации и контрдемонстрации прежде всего 9 мая. В 2000 году группа людей пожилого возраста смешалась с толпой ветеранов на кладбище Антакальнис и устроила протест с плакатами против российской войны в Чечне. Дело дошло даже до рукоприкладства с обеих сторон[37].

Наверное, самая заметная провокация состоялась в 2010 году, когда к 65 годовщине Победы ветеранам было разрешено праздничное шествие, названное «Маршем мира». В центре города выстроилась группа молодежи, которая протестовала против марша. Молодые люди были одеты как литовские антисоветские партизаны, их лица — покрыты красной краской. Они высоко держали плакаты, на которых было написано: «Красная Армия совершила больше преступлений, чем войска »[38].

По сей день празднования сопровождают демонстрации протеста, часто и на самом мемориальном кладбище Антакальнис. Так, в 2013 году на кладбище появился некий мужчина в униформе Вермахта, но он не смог пробраться до места проведения основной церемонии, поскольку был задержан службой безопасности[39].

По сравнению с 1990-ми годами число тех, кто принимает участие в памятных торжествах, возросло. Похоже, что и литовцы, сражавшиеся во Второй мировой войне на стороне Советского Союза, и русские, живущие сегодня в Литве, чаще решаются на публичное празднование этого дня. При этом по мере убывания ветеранов число молодых участников, напротив, растет.

Здесь необходимо обратиться к положению ветеранов войны, воевавших на советской стороне. 16 Литовская дивизия Красной Армии была создана в декабре 1941 года, сражалась в России в районе Орла, Курска, Невеля и участвовала в изгнании немецких вооруженных сил из Литвы. В советской Литве ее члены многие годы считались героями и пользовались особым социальным обеспечением и льготами. Со времен независимости они их потеряли и получают вместо этого пособия как «жертвы тоталитарной системы». Слово «жертва» вызывает у большинства ветеранов горечь и непонимание, ведь они по-прежнему видят себя героями, освободившими Европу от фашизма[40]. Здесь все еще вспоминают легендарную фразу Ильи Эренбурга: «16-я Литовская дивизия — это сердце Литвы»[41]. Их биографическое самовосприятие, таким образом, отталкивалось от оценки самих себя как героев. Республиканский комитет ветеранов представляет своих членов не только как освободителей от фашизма, но и как силу, восстановившую разрушенное народное хозяйство.

В письмах в русскоязычные газеты ветераны выражают свою горечь и отчаяние по поводу государственной исторической политики. По словам Юлиуса Дексниса, председателя республиканского Комитета ветеранов, «за 20 лет независимой Литвы ни один единственный ветеран не был отмечен почетной грамотой»[42]. Такому самосознанию соответствует несколько громоздкое название Республиканского комитета ветеранов: «Союз живущих в Литве ветеранов Второй мировой войны, которые участвовали в ней на стороне антигитлеровской коалиции». Очевидно, что название приемлемо с точки зрения государственной политики памяти прежде всего благодаря исключению слова «советский».

По мере экономической стабилизации России начиная с 2000-х годов и параллельно провозглашению «нормализации» истории как основы российской исторической политики[43], литовские ветераны начали преодолевать травму маргинализации своей памяти новой мемориальной политикой.

Присвоение господствующего российского дискурса в интерпретации истории открыло ветеранам путь к реабилитации и стабилизации своей идентичности как коллектива героев. Одновременно они сумели включить в свою память и топос Холокоста и выдвинуть на первый план свою роль как освободителей еврейского населения Европы из концентрационных лагерей. Так, они охотно рассказывают о приглашениях в Иерусалим и признании там их вклада в окончание войны[44]. В 2009 году в ходе поездки в Израиль ветераны посетили Яд Вашем. Торжества открывал министр обороны Эхуд Барак, подчеркнувший: «если бы Красная Армия не победила фашизм, теперь не было бы и Израиля»[45].

8 мая 2013 года: деполитизация памяти о войне

8 мая в 11 часов в Преображенском соборе началась поминальная служба по жертвам Второй мировой войны (в другие годы служба проходила в других русских православных церквях). Особенным в памятный день этого года было то, что он пришелся на православную пасхальную неделю. В связи с этим из Даниловского монастыря в Москве был приглашен церковный хор, который всю неделю давал концерты. Хор пел и во время литургии на поминальной службе. Так поминовение погибших на войне очень ярким образом соединилось с идеей спасения, неотъемлемо присущей пасхальному празднику.

В том году день памяти о жертвах Второй мировой войны пришелся на среду, но несмотря на обычный рабочий день церковь была переполнена: присутствовали ветераны и дипломатические представители стран (России, Украины, Беларуси, Казахстана и Армении), члены Общества русской культуры, представители еврейской общины, некоторые литовские политики социал-демократической партии, много молодых женщин и мужчин. От ветеранов Красной Армии присутствовали председатель Республиканского Комитета ветеранского союза Юлиус Декснис, а также секретарь организации Вайгутис Станчикас. Они, как и посол, стояли впереди в первом ряду, без боевых наград, но с георгиевскими ленточками и горящими поминальными свечами в руках.

Во время мероприятия представители различных конфессий выступили с краткими речами. Суть выступлений заключалась в том, что война никогда не должна повториться. Предстоятель собора Василий Новинский призвал «молиться, чтобы победа обреталась не в войне, а над войной». Фаина Куклянски, председатель еврейской общины, говорила об исключительно страшной судьбе литовских евреев во время Второй мировой войны. Знаменательным, но полностью соответствующим сложившимся в Литве традициям был тот факт, что не были упомянуты ни советские солдаты, ни Красная Армия. Такая традиция чествования памяти павших, когда советские участники войны не упоминаются в речах отдельно, делает ее приемлемой для литовского государства и терпимой для консервативных политиков и националистически настроенных частей литовского общества. Это придает чествованию памятной даты 8 мая гуманистический, почти аполитичный характер.

После траурной церемонии в церкви всех желающих отвезли на автобусах в Понары. Эта часть церемонии поминовения жертв организуется российским посольством: оно финансирует автобусную перевозку в Понары и обратно. Свою деятельность по сохранению памяти посольство легитимирует отсылкой к международному мемориальному дискурсу: в официальных приглашениях оно постоянно ссылается на решение Генеральной ассамблеи Организации объединенных наций 2004 года об утверждении 8 и 9 мая в качестве официальных дней «памяти и примирения». В нем предлагает всем странам-участницам в оба эти дня отдавать дань памяти тем, кто потерял свою жизнь в борьбе против фашизма[46].

Понары — одно из самых известных во всем мире мест массового уничтожения евреев в Европе. В мемориале Яд Вашем в Иерусалиме оно занимает примерно такое же место, как и Треблинка или Бабий Яр. С лета 1941 по лето 1944 года здесь было расстреляно свыше ста тысяч людей, большинство из них — евреи[47].

С 1960 года здесь находятся памятник-обелиск, мемориальный комплекс и небольшой музей, рассказывающий об истории уничтожения. В ранние 1990-е годы началась плюрализация памяти: с одной стороны, различные этнические группы ставили памятники своим жертвам. Так, существует еврейский мемориал, польский памятный крест в честь погибших солдат Армии Крайовой, памятник литовцам, которые служили в воинских частях генерала Повиласа Плехавичуса и были расстреляны немцами в 1944 году^[64][48], а также памятный камень погибшим советским военнопленным. Тем самым Понары предстают транснациональным местом памяти, в котором сходятся мемориальные дискурсы различных групп. Кроме того 8 мая — это день, в который здесь представители всех этих групп поминают жертв Второй мировой войны на совместном мероприятии.

8 мая в 13 часов послы и представители самых разных общественных организаций несут венки, образуя своего рода траурную процессию, движущуюся к главному памятнику — обелиску. Здесь не звучат торжественные речи; только российский посол Владимир Чхиквадзе^[65] объявляет минуту молчания в память о жертвах войны. У обелиска стоят траурные венки, лежат цветы, которые принесли с собой в этот день посетители. Организованная процессия движется во главе с послами, останавливаясь здесь у каждого обелиска и мемориала. Особенно выделяется возведенный в 1993 году памятник солдатам Армии Крайовой. Памятник отличается от других не только визуально, но и тем, как он соотносится с социальными практикам поминания. Типичный польский католический крест окружен стеной, на которой высечены имена павших солдат . Такая символическая обособленность польского памятника от всех остальных передает чувство исключительности этой группы. В 2013 году на памятное торжество пришла группа польских бойскаутов — две девушки и двое юношей. Они совершают у памятника военный ритуал поминания. Большинство посетителей примерно через 40 минут пребывания уже готовы возвращаться и снова садятся в автобусы. Лишь небольшая группа литовцев остается здесь, и ее водит по территории директор музея Альгис Каросас^[66]. Он показывает рвы, где проходили расстрелы, и те из них, в которых зондеркоманда сжигала трупы. Наряду с Альгирдасом Сизасом, вице-спикером парламента, присутствуют члены Социалистической Партии Труда («Darbo Partija») — единственные представители литовского парламента, пришедшие сюда группой.

По другой традиции 8 мая в Доме еврейской общины (бывшая гимназия «Тарбут», сегодня здесь расположены архив, библиотека и выставка) проходит концерт для ветеранов, которые входят в общину. Это чрезвычайно проникновенное, праздничное мероприятие, которое организуется на общественных началах. Здесь выступают театральные труппы и музыканты, которые поют всем известные военные песни. В зале едва ли остается кто-то, кто им не подпевает. Поют и песни на иврите. Ветераны принесли с собой фотографии военного времени и показывают их друг другу. Основным событием вечера, безусловно, является выступление детского театра «Файерлех», который многократно выходит на сцену во время двухчасового концерта. Зал переполнен, публика стоит вдоль стен и у входных дверей, что указывает на отсутствие интереса со стороны местных властей, которые не предоставили для мероприятия другие помещения. Самый трогательный момент вечера — это выступление одного ветерана, который дрожащим голосом и со слезами на глазах читает свои собственные стихотворения. Его выступление заставляет плакать многих в зале.

В общем и целом можно заключить, что современная еврейская община Литвы придает значение и победе в войне, но в большей мере — именно еврейскому опыту во время нацистской оккупации и борьбы с национал-социализмом[51]. Специфически еврейская компонента альтернативной памяти, таким образом, состоит в том, чтобы подчеркнуть центральное значение собственной жертвы и тем самым смягчить доминирующий дискурс о литовцах как жертве геноцида[52].

Память о военных годах важна как для ветеранов, так и для выживших евреев из числа гражданского населения, но в зависимости от собственного отношения к советской системе последние соотносят себя либо с российским нарративом, сфокусированном на 9 мая, либо следуют общеевропейскому или глобальному императиву помнить Шоа. Сегодняшняя еврейская община Вильнюса состоит по большей части из переселенцев из других частей Советского Союза, родившихся после войны и социализировавшихся в рамках советского или российского дискурсов памяти, и в них они находят часть своей коллективной идентичности. Для них 9 мая — это центральное место памяти, а его частное и публичное празднование — важная традиция, не подлежащая пересмотру. Общение во время праздничных мероприятий происходит здесь на русском языке.

Немного иной выглядит ситуация в узком кругу религиозных евреев. Главный раввин Вильнюса, Хаим Бурштейн^[67], стремится деполитизировать память. В одном из разговоров он указывает на еврейскую религиозную традицию с ее собственным летоисчислением и календарем памятных дат[54]. Представляемая раввином часть еврейского коммеморативного сообщества всячески демонстрирует, что для нее речь идет о Холокосте, а не о Красной Армии и почитании ее героических подвигов.

Скромность, с которой проходит церемония памяти жертв Второй мировой войны в Понарах, свидетельствует об узких рамках, задаваемых памятной датой 8 мая основной национал-консервативной линией литовской мемориальной политики. Сюда же относится и перевод празднования в религиозную сферу, призванный растворить его политическую составляющую.

Если в легитимации 8 мая как новой памятной даты литовские политики смогли опереться на общеевропейские стандарты, то 9 мая с 1990-х годов остается в общественном восприятии «этническим праздником русских», как его определила литовский социолог Ирена Шутиньене[55]. Церемонии, проходящие в этот день, отмечены совсем иными практиками и атмосферой. Память связана с определенным местом, и это — советское мемориальное кладбище Антакальнис.

9 мая 2013 г.: Праздник памяти как политический протест?

Даля Куодите, директор Центра исследования геноцида и сопротивления[56]: «То, что для всей Европы стало победой, для нас стало новой оккупацией».

9 мая является в российском, белорусском и (восточно-)украинском пространстве национальным местом памяти. Коммеморативные ритуалы всегда связаны с неким традиционным местом и с памятником, а социальные практики памяти переплетены со злободневной политической конъюнктурой.

Советский мемориал на кладбище Антакальнис можно рассматривать как своего рода мемориально-политический эксклав. 9 мая — единственный день в году, а Антакальнис — единственное место, на котором зажигается вечный огонь в честь Красной Армии, впрочем, только на два часа, которые продолжается официальная церемония. В этом месте и в этот день действие литовских законов будто бы приостановлено: здесь несут исключительно советскую символику, здесь говорят об «освобождении» и «победе», ветераны находятся здесь в центре внимания. Традиция, когда дети или молодежь дарят ветеранам красные гвоздики, сохраняется на этом месте по-прежнему. Ветераны явно тронуты. Многие молодые женщины фотографируются с ветеранами.

Новой в коммеморативных ритуалах — и в этом состоит сходство с российской культурой памяти — является религиозная составляющая коммеморативных церемоний. Так, уже несколько лет принято, что представители Русской Православной Церкви Литвы освящают могилы и занимают заметное место среди участников церемонии. Но религиозный аспект коммеморации выражается и в действиях рядовых участников. Новой, например, является практика креститься перед Вечным огнем, склоняться в благоговейном поклоне и произносить молитву.

Посещение мемориала на Антакальнисе следует сложившемуся традиционному ритуалу прохода процессии по кладбищу: люди идут через ворота мемориального комплекса к Вечному огню, который заложен у главного монумента — скульптурной группы советских солдат и партизан, за которым возвышается холм с братскими могилами. К памятнику возлагают цветы, впереди его часто ставят венки.

Примечателен тот факт, что со временем на Антакальнис приходит все больше молодых людей — представителей русскоязычного меньшинства. По словам многих респондентов, их приводит сюда потребность выразить уважение и благодарность павшим воинам^[68]. Многие молодые люди приходят со своими друзьями, некоторые — с родителями, некоторые и одни. Большинство юных посетителей приходят после школы, учителя отказываются освобождать их на этот день от занятий. Школьники, тем не менее пришедшие в течение дня, объясняют, что они либо получили справку по состоянию здоровья, либо просто прогуливают занятия[58]. Они кладут цветы и зажигают свечи на могилах. Для многих из них такие практики тесно связаны с внутрисемейной коммуникативной памятью; нередко они говорят о том, что их прадеды или дедушки или бабушки были на войне и поэтому они ощущают «внутреннюю потребность» прийти сюда 9 мая^[69]. Тем самым они оказываются носителями дискурса памяти, который не фигурирует в школьном образовании. Многие школьники постарше осознают этот конфликт и видят в нем дополнительную мотивацию: «Нам было запрещено сюда приходить, но мы все же пришли, так как никто не может отнять у нас этот праздник». Большинство двадцатилетних говорят о чуждости им современного литовского изложения истории. Литовская культура памяти, по их словам, слишком мрачная и печальная. Праздник победы дает им позитивную ориентацию в прошлом и в будущем, это «светлый праздник». Господствующее сегодня в России воззрение на войну усваивается и молодыми русскоязычными гражданами Литвы.

Целый день людские массы движутся к мемориальному кладбищу. Те, кто не смог прийти на официальную церемонию в первой половине дня, поскольку их не отпустили с работы, приходят на кладбище вечером, после работы.

Было бы неверным утверждать, что День Победы является праздником исключительно для русскоязычного меньшинства Литвы. Левые литовские политики также принимают в нем участие и используют его для своих политических посланий. Так, с 2009 года Альгирдас Палецкис[60], бывший председатель социалистической партии «Фронтас», выступает с праздничными речами на мероприятиях, сопровождает ветеранов и поддерживает Ветеранский союз всевозможными способами: в общественной работе, транспортом, пожертвованиями и т. п.

Официальная церемония в форме возложения венков к Вечному огню начинается в 11 часов, то есть одновременно с московским парадом (между Литвой и Москвой один час разницы). После возложения венков послы России, Украины, Беларуси, Казахстана и Армении произносят речи. После этого говорят ветераны. Они либо делятся своими воспоминаниями о войне, либо читают стихотворения.

В официальных речах звучит мотив самопожертвования солдат и благодарности им, и к этому добавляются критические замечания, проблематизирующие общепринятый государственный дискурс. Так, в речи российского посла постоянно повторяется, что надо противостоять попыткам «искажения истории»:

Опять по зову сердца мы, представители разных стран и национальностей, собрались все вместе, чтобы отметить самый величественный, самый дорогой для нас праздник — День Победы над фашизмом и почтить память героев […] Мы обязаны сделать все, чтобы наши дети и внуки сохранили эту память, чтобы пресечь любые попытки исказить историческую правду, перечеркнуть подвиг тех, кто спас мир от коричневой чумы, пытается поставить победителей на одну доску с агрессорами. Мы не должны допустить возрождения нацистской идеологии…[61]

В этот день часто случаются и открытые провокации сталинистов, участвующих в празднике. Так, хорошо зная, что изображение Иосифа Сталина вызывает у литовцев такие же негативные, даже агрессивные реакции, как портрет Гитлера в России, один коммунист несет в этот день по кладбищу его портрет. Портрет Сталина остается у памятника, в ногах у скульптурной группы. Практически ни у кого из посетителей групповой портрет — наряду со Сталиным здесь еще изображены Георгий Жуков и Константин Рокоссовский — не вызывает негативных реакций. На вопрос группе молодых людей, как они сегодня оценивают присутствие Сталина в таком месте, следует ответ: «Если бы у меня был такой портрет, я бы с удовольствием носил бы его на своей футболке»[62].

Ежегодное празднование 9 мая, как и других памятных дат из советского календаря — таких, как 13 июля или 23 февраля — оказывает на соответствующее мемориальное сообщество очень сильное консолидирующее воздействие. Коммеморативные ритуалы — поход в этот день на кладбище, возложение цветов, поздравления ветеранов — все это социальные практики памяти, которые выполняют различные функции.

Во-первых, ритуал празднования Дня Победы в Литве — это позитивное признание своей принадлежности к сообществу памяти, которое разделяет гордость за победу как общую эмоцию. Принадлежность к сообществу гордой памяти выражается прежде всего в ношении георгиевской ленточки. Тем самым ленточки в литовском случае являются не только символом почитания ветеранов и благодарности им, как об этом написано на официальном интернет-сайте акции «Георгиевская ленточка»[63], но и символом солидаризации с российской культурой памяти.

Ритуал посещения в этот день мемориала служит конструированию этого сообщества и сращению его с героическим прошлым. На официальном интернет-сайте акции можно прочитать, что, становясь приверженцем и участником этого ритуала, человек позиционирует себя как потомок героев войны, как «наследник Победы». Взаимосвязь между памятью и ношением ленточки эксплицитно выражена в лозунге «Повяжи, если помнишь!»[64]. В противоположность России, где многие праздничные действия регламентированы и инсценируются государственными структурами, здесь праздничный ритуал предстает как такое «связывающее действие»[65], которое акторы коммеморации предпринимают не вместе с государством, а скорее против него. Таким образом, здесь усваивается идентификационный посыл, идущий из России, но и выполняющий в Литве специфическую функцию.

Той же функции служит и широко распространенная практика фотографироваться на фоне памятника или с ветеранами, встраивающая приверженность к сообществу в семейную, коммуникативную память.

Вторая функция ритуала — коммуникация негативной идентичности, которая образуется посредством отделения себя от других.

Чувство принадлежности к российскому пространству (памяти) оборачивается также и отделением себя от литовского или прибалтийского дискурса о Литве как жертве обоих тоталитарных режимов. Участие в Дне Победы и разделяемые в коллективе практики памяти — выражение тоски по «потерянной родине»[66]. Среди совсем молодых это не столько ностальгия по советскому прошлому, так как у них нет биографической памяти об этом времени, сколько притягательная сила, которая исходит от патетической памяти о нем, создаваемой в Москве. Новейшие российские фильмы о войне («Мы из будущего», 2008, «Туман», 2010), которые смотрят прежде всего молодые поколения, несут в себе коммуникативный посыл благодарности и почитания ветеранов, освободивших Европу[67]. Из них черпаются такие типичные фразы, как «Если б не они, нас бы здесь не было», «благодаря им живем»[68]. Этому мотиву благодарности противопоставляются «попытки» «переписать историю»[69].

Коммуникативные действия, выражающие подобную идентичность — прежде всего, ношение георгиевской ленточки — понимаются литовцами как протест, как агрессивный символ пророссийского, если не просоветского позиционирования русского меньшинства. Часто это толкуется так, что «русские не хотят ассимилироваться»[70]. При этом ленточку носят и левые литовские политики.

Последнее наблюдение приводит нас к третьей функции праздника, которая заключается в коммуникации политического протеста или оппозиционной позиции. Участвуя в празднике и прикрепляя к одежде георгиевскую ленточку, социалистические политики выражают свою критику национально-консервативного правительства и ясно дают понять, что они выступают за изменения во внешней, внутренней и социальной политике страны, включая и политику памяти. Они выступают за внешнеполитическое сближение с Россией, за социальную политику, связанную с позитивным образом советского прошлого, и за политику памяти, которая близка распространенному в России нарративу.

Георгиевская ленточка вбирает в себя все три функции — конструирование позитивного и негативного сообщества, а также политический протест.

Ленточку часто носят не только в России и бывших советских республиках, но и за их границами. Таким образом демонстрируются солидарность и собственная идентификация с победителями.

В Литве наряду с ветеранами ее носит прежде всего молодежь. Для большинства это символ победы, славного события, которое важно и для них лично, и к тому же для них это и символ приверженности к особому сообществу памяти, которому приходится утверждаться за рамками государственного дискурса.

Распространяет ленточки в Литве, как и во всех постсоветских республиках, российское посольство, где каждый заинтересованный может получить ее лично в конце апреля — начале мая. Иногда ленточки посылаются по запросу в русскоязычные школы. На интернет-сайте «Георгиевская ленточка»[71] есть информация о том, где можно получить ленточку за границей; чаще всего это дипломатические представительства России в соответствующих странах.

Георгиевская ленточка может быть интерпретирована как транснациональный, даже глобальный символ принадлежности к определенному сообществу памяти с условным названием «наследники Победы». В Литве к этому добавляется еще одна функция — ленточка символизирует сплочение против государственной исторической политики. Так, ленточка надевается, например, только на кладбище Антакальнис, потому что «здесь можно». По словам одной посетительницы, в общественном транспорте смотрят «недружелюбно», если на тебе георгиевская ленточка. Часто приходится сталкиваться и с агрессивными действиями: многие респонденты сообщали об «оторванных автомобильных антеннах» или разбитых оконных стеклах, если ленточка была прикреплена, например, на зеркале заднего вида[72].

Подобное напряжение ощущается и в сам день праздника, в том числе перед мемориальным кладбищем. Его посетители сталкиваются с неприязненным отношением националистически настроенных литовцев. Некоторые из них демонстративно идут к расположенному неподалеку памятнику «Пиета» литовским жертвам штурма телебашни спецназом «Альфа» 13 января 1991 года и кладут к нему цветы. Некоторые из них подходят к русскоязычным посетителям и пытаются спровоцировать их такими словами: «Спасибо, что вы сегодня пришли к нашим героям»[73], имея при этом в виду жертв 13 января, а не солдат Второй мировой войны.

Заключение

Мемориальное кладбище Антакальнис представляет собой 9 мая остров в пространстве Вильнюса, подобно тому, как островом предстает в официальной литовской памяти ритуал 9 мая. Для участвующего в нем мемориального сообщества ритуал служит прежде всего сплочению и отделению себя от остальных, а аспект политического протеста приводит к некоторому сплочению с литовской оппозицией.

9 мая раскалывает литовское общество как никакой другой день. Разделительные линии проходят при этом не по этнонациональным границам, противопоставляя, например, русских литовцам. Для литовских ветеранов и литовцев среднего и старшего возраста с левой позицией, например, симпатизирующим социалистической партии «Фронтас», 9 мая может также служить местом памяти, позволяющим выразить недовольство современной политической линией.

Тем самым празднование 9 мая превратилось в Литве в ритуальную социальную практику, которая, хотя и апеллирует к наследию героев и победителей во Второй мировой войне, но по своей функции выходит далеко за рамки памяти о войне.

Авторизованный перевод с немецкого

Наталии Зоркой

Политизация практик воспоминания Дня Победы и его символов после украино-российского конфликта коснулась и Литвы — об этом написано в моей книге «Преломления памяти. Вторая мировая война в мемориальной культуре советской и постсоветской Литвы». Так в 2015 году в Вильнюсе были демонтированы советские памятники на Зеленом мосту, официально по причине их плохого состояния, однако на самом деле в контексте дискуссии о декоммунизации в Украине и устранения следов советского прошлого и советского культурного наследия. В связи с использованием георгиевской ленточки национально-патриотическими общественными группами в России и сепаратистами на востоке Украины, в Литве — как и на всем постсоветском пространстве — возрос ее конфликтный потенциал. Теперь ее официально интепретируют как выражение прокремлевской установки и агрессивной внешней политики России. Для многих из коммеморативного сообщества это стало поводом отказаться от ее использования 9 мая.

На примере Дня Победы можно особенно четко увидеть гетерогенность мемориального дискурса в Литве. Нельзя отрицать влияние Российской Федерации на усиление транснациональной памяти об общей победе. Дискурс в духе «Мы победили вместе» призван служить интеграции и противостоять тезису о равной ответственности и нацистской Германии за развязывание Второй мировой войны, распространенный сегодня в странах Восточной Европы. Но на эту, как кажется на первый взгляд, пророссийскую память есть спрос у различных общественных групп в современной Литве.

Источники

[3] О сооружении памятника победы в Шяуляй. LYA [Литовский особый архив], F. [фонд] 1771. Ap. [опись] 8. B. [дело] 111. C. 11.

[4] Там же.

[6] «Советская Литва» от 4 мая 1945, «Вперед на врага» от 28 июня 1945. См. также Safronovas V. Kampf um Identität. Die ideologische Auseinandersetzung in Memel/Klaipeda im 20. Jahrhundert. Wiesbaden: Harrassowitz, 2015. S. 169.

[7] «Советская Литва» от 1 апреля 1945.

[8] «Советская Литва» от 4 мая 1945.

[9] Утраченный памятник генералу И. Д. Черняховскому в Вильнюсе // Прибалтийские русские: история в памятниках архитектуры 1710–2010 / Под общей ред. А. В. Гапоненко. Рига: Институт европейских исследований. 2010. С. 649–652.

[10] «Советская Литва» от 17 февраля 1975. С. 4.

[11] См. эволюцию образа литовского Неизвестного солдата: Staliūnas D. Der Kult des Unbekannten Soldaten in Litauen // Nordost-Archiv Bd. 17 (2008–2009). S. 248–266.

[12] О разрушении памятнков национальным историческим фигурам в Литве см. Butrimas A. Denkmäler in Westlitauen. Errichtung (1928–1944), Zerstörung (1945–1954) und Wiederaufbau (1988–1991) // Nordost-Archiv Bd. 6 (1997). H. 1. S. 167–183.

[13] Литовская деревня Пирчюпис (Pirčiupis) 3 июня 1944 г. была сожжена войсками СС. В 1960 году на этом месте был создан мемориал. В Советской Литве он обрел значение центрального места памяти о войне. В 2000 году существовавший здесь музей был закрыт.

[14] Обзорные статьи: Конрадова Н., Рылева А. Герои и жертвы. Мемориалы Великой Отечественной // Габович М. (сост.) Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 241–261; Makhotina E. Symbole der Macht, Orte der Trauer: Die Entwicklung der rituellen und symbolischen Ausgestaltung von Ehrenmalen des Zweiten Weltkriegs in Russland // Heinemann M., Flacke M., Haslinger P., Schulze Wessel M. (Hrsg.). München: Oldenbourg 2011. S. 279–306; Jahn P. (Hrsg.) Triumph und Trauma. Sowjetische und postsowjetische Erinnerung an den Krieg 1941–1945. Berlin: Deutsch-Russisches Museum Berlin-Karlshorst, 2005. S. 92–125; Hausmann, G. Russland / Sowjetunion. Die unfriedliche Zeit. Politischer Totenkult im 20. Jahrhundert // Hettling M. (Hrsg.) Gefallengedenken im globalen Vergleich. Nationale Tradition, politische Legitimation und Individualisierung der Erinnerung. München: Oldenbourg, 2013. S. 413–439.

[15] Об истории оформления советского мемориального кладбища см. Антакальнский мемориальный ансамбль в Вильнюсе // Прибалтийские русские: история в памятниках архитектуры 1710–2010 / Под общей ред. А. В. Гапоненко. Рига: Институт европейских исследований. 2010. С. 639–641; Lietuva atsimena. Vilnius: Grafija, 2010. P. 12–39.

[16] Аудроне Вишняускиене (Audrone Vyšniauskiene), Департамент культурного наследия, интервью 26 марта 2010 года.

[17] Там же.

[19] Значение литовских национальных, фольклорных мотивов для советизации Литвы рассматривает в своей книге Виолета Даволюте: Davoliūtė V. The Making and Breaking of Soviet Lithuania: Memory and Modernity in the Wake of the War. London; New York: Routledge, 2013.

[20] Этот маршрут оставался неизменным в советские годы, см. среди прочего описание в газете «Советская Литва» от 10.5.1985.

[21] Bumblauskas A. Brandi tauta sugeba žvelgti į pasauli ir kitos tautos akimis // Lietuvos rytas, 19.06.1999.

[22] Nikzentaitis A. Die Epoche der Diktaturen. Erinnerungskonkurrenz in Litauen // Osteuropa 6 (2008). S. 159–167.

[23] Senn A.E. Perestroika in Lithuanian historiography. The Molotov-Ribbentrop Pact // The Russian Review, Vol. 49 (1990). P. 43–56.

[24] Там же. P. 45.

[25] Lietuvos Rytas [Утро Литвы], 9.5.1990.

[26] Там же.

[27] Там же.

[29] Вечерние новости, 9.05.1991.

[30] Там же. О том же вспоминает и Юлиус Декснис, председатель Союза ветеранов Второй мировой войны, сражавшихся на стороне антигитлеровской коалиции, в одном из проведенных мною 24 апреля 2010 года интервью.

[31] Оплеванные розы // Литва Советская, 17.7.1991.

[32] «Вечерние новости» от 9.5.1991.

[33] Цит. по: Эхо Литвы, 9.5.1995. С. 1, 3.

[34] См. Закон о дополнении закона о памятных днях. Lietuvos Respublikos atmitinų dienų įstatymo 1 straipsnio papildymo ir pakeitimo įstatymas Vilnius, Nr. X-195, www3.lrs.lt/pls/inter3/oldsearch.preps2?a=256 476&b= (последний доступ 13.2.2016). О символических переменах см. Сафроновас В. О тенденциях политики воспоминания в современной Литве // Ab Imperio. 2009. № 3. C. 424–457.

[35] См. закон о новом празднике: Lietuvos Respublikos atmitinų dienų įstatymo 1 straipsnio pakeitimo įstatymas (1.4.2004), Nr. IX-2099. www3.lrs.lt/pls/inter3/dokpaieska.showdoc_l?p_id=230 623.

[36] См. Makhotina E. Erinnerungen an den Krieg — Krieg der Erinnerungen. Litauen und der Zweite Weltkrieg. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2017. S. 351.

[37] «Эхо Литвы» от 9.5.2000.

[38] В центре Вильнюса слышалось «ура» и с «Днем Победы» [sic] // Regnum. 9.5.2010. (www.regnum.ru/news/1282047.html).

[39] Полевое исследование автора в Вильнюсе 9 мая 2013 года.

[40] Это настроение выражали Юлиус Декснис и Вайгутис Станчикас, литовские ветераны Красной Армии, в интервью в апреле 2010 года.

[41] Эренбург И. 16 литовская дивизия — сердце Литвы // Красная звезда, 25.4.1943.

[42] Интервью с Юлиусом Декснисом, 26.3.2010.

[43] См. по этой теме Миллер А. Историческая политика в России. Новый поворот? // Историческая политика в XXI веке. Москва: Новое литературное обозрение, 2012. С. 331–340; Малинова О. Актуальное прошлое. Символическая политика властвующей элиты и дилеммы российской идентичности. М.: РОССПЭН, 2015.

[44] Интервью с Ю. Декснисом, 26.3.2010.

[45] Ежегодный отчет Комитета ветеранов. 2009. С. 10. Рукопись отчета находится в частном владении автора.

[46] См. так же www.nedelia.lt/news-lt/aktual/22229-pamyat-i-primirenie.html.

[47] Atamukas S. The Hard Long Road Towards the Truth: On The Sixtieth Anniversary Of The Holocaust In Lithuania // Lituanus. Lithuanian Quarterly Journal of Arts and Sciences. 2001. Vol. 47. № 4 (www.lituanus.org/2001/01_4_03.htm). Общие работы об уничтожении евреев на территории Литвы: Eidintas A. (red.) Lietuvos Žydų žudynių byla. Dokumentų ir straipsnių rinkinys. Vilnius: Vaga, 2001; Bubnys A., Kuodytė D. The Holocaust in Lithuania between 1941 and 1944. Vilnius: Genocide and resistance research centre of Lithuania, 2008; Holocaust in Litauen. Krieg, Judenmorde und Kollaboration im Jahre 1941. Bartusevičius V., Tauber J., Wette W. (Hrsg.). Köln: Böhlau, 2003; Makhotina E. Between “Suffered” Memory and “Learned” Memory: The Holocaust and Jewish History in Lithuanian Museums and Memorials After 1990. // Yad Vashem Studies 44, no. 1 (2016). P. 207–246.

[48] См. Bubnys A. Der Zweite Weltkrieg im litauischen historischen Gedächtnis // Krasnodebski Z., Garsztecki S., Ritter R. (Hrsg.) Last der Geschichte? Kollektive Identität und Geschichte in Ostmitteleuropa. Hamburg: Verlag Dr. Kovač, 2008.

[51] Интервью с Симонасом Альперавичусом, прежним председателем Еврейской общины в Литве, апрель 2009 года.

[52] Конфликт между еврейским сообществом памяти и государственным, общепринятым дискурсом можно проследить по горячим дебатам, проходившим в прессе; см. Veser R. Stimmen zum litauisch-jüdischen Verhältnis // Osteuropa-Archiv, 1996. S. 76–82. К понятию геноцида применительно к советскому времени см. Budrytė D. «We call it genocide». Soviet deportations and Repression in the Memory of Lithuanians // The Genocidal Temptation. Auschwitz, Hiroshima, Rwanda, and Beyond. Dallas; Lanham: University Press of America 2004. P. 79–100.

[54] Интервью с Хаимом Бургштейном, 8 мая 2013 года.

[55] Беседа в Литовском институте истории, март 2009 года. См. ее статьи: Šutinienė I. World War II in the Lithuanians’ collective memory // Homo Historicus 2008. P. 411–426; idem. Žydai ir holokaustas Lietuvos miestelių kolektyvinėje atmintyje // Ragauskas A., Senkus V., Tamošiūnas, T. (Red.) Lokalios bendrijos tarpdalykiniu požiūriu. Vilnius: Vilniaus pedagoginis universitetas, 2004. P. 59–68.

[56] В интервью газете «Эхо Литвы», 9 мая 2000 года.

[57] Во время полевого исследования было взято около 30 коротких интервью. Большинству интервьюируемых было между 14 и 20 годами, чаще всего это были школьники, некоторые уже работали.

[58] Анонимный респондент около 16 лет, школьник.

[59] Интервью, проведенные 9 мая 2013 года.

[60] О «деле Палецкиса» см. Власти Литвы промывают мозги, рассказывая о событиях 13 января 1991 года // ИА Регнум. http://regnum.ru/news/polit/1366289.html.

[61] Речь В. Чхиквадзе на торжественной церемонии 9 мая 2013 года.

[62] Анонимный респондент, 28 лет, фрилансер.

[63] http://gl.9may.ru/facts, http://gl.9may.ru/about/kodex.

[64] http://gl.9may.ru/about/kodex.

[65] Oushakine S. Remembering in Public: On the Affective Management of History // Ab Imperio, № 1. 2013. P. 269–302. Ушакин использует понятие «связывающее действие» вслед за: Loewald H.S. Perspectives on Memory // Papers on Psychoanalysis. New Haven: Yale University Press. 1980. P. 149.

[67] См. об этом: Калинин И. Future-in-the-past / Past-in-the-future: советское будущее постсоветского прошлого // Сеанс. 2013. № 55/56. С. 103–111.

[68] Так говорили три молодых человека примерно 25 лет, 9 мая 2013 года, Вильнюс.

[69] Интервью 9 мая 2013 года, Настя, 18 лет, школьница из Вильнюса; похожие слова говорили русскоязычные школьницы 15–16 лет.

[70] Ростислав, 35 лет, Вильнюс.

[71] http://gl.9may.ru/facts.

[72] Об этом среди других говорили в интервью 9 мая 2013 г. Оксана Бекериене, примерно 35 лет, и не назвавшая себя учительница русскоязычной школы.

[73] Анонимная респондентка, женщина примерно 50 лет.

ЗА ПРЕДЕЛАМИ БЫВШЕГО СССР

.

Даниела Колева ПАМЯТНИК СОВЕТСКОЙАРМИИ В СОФИИ: ПЕРВИЧНОЕ И ПОВТОРНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ

9 мая 2013 год, памятник советской армии в центре Софии. Из установленных рядом динамиков звучат военные песни времен Второй мировой. Чуть впереди, на центральной аллее парка, две пожилые женщины продают красные гвоздики. Еще одна продает флажки Болгарии, России и ЕС (я не заметила, чтобы последние кто-то покупал и с ними разгуливал). Молодой человек раздает всем желающим георгиевские ленточки. Бесплатно.

Почти 10 утра. Пожилые люди парами и небольшими группами подходят к памятнику. Многие встречают своих знакомых, с которыми давно не виделись, нетерпеливо оглядываются по сторонам, машут кому-то в знак приветствия, подходят перекинуться словечком. Большинство, по собственным признаниям, приходят сюда на протяжении нескольких лет. Время и место известны, напоминания не требуется. Кто-то замечает: «Мы и так всегда здесь». Пожилая женщина утверждает, что это ее долг, что она будет приходить сюда, «пока глаза способны видеть», потому что ее дядя был убит во время Второй мировой войны, «да и все родные были такими». Она не уточняет, кем они были, но я понимаю, что коммунистами. Мужчина говорит: «Всю нашу семью так воспитывали». Он тоже не считает должным что-либо уточнять. Он «ровесник» Победы и вырос в «свободной Болгарии»: «Если ты знаешь, сколько тысяч, миллионов пали жертвами ради одного этого дня, ты не вправе оставаться дома», — добавляет он. Вне всякого сомнения, он говорит искренне, но его речь напоминает мне шаблонную риторику прошлого. Кто учился или работал в «великом Советском Союзе», тот помнит масштаб празднеств по случаю Дня Победы. «Все это настолько близко и дорого мне, День Победы — это величайший праздник», — вспоминает один из пришедших. Убеленный сединами человек указывает на своих однокашников, и я понимаю, что нахожусь среди группы полковников в отставке. Они без труда находят друг друга: на площади перед памятником, рассчитанной на несколько тысяч, всего около 300–350 человек. Людей помоложе немного — день рабочий. Не стану гадать, сколько пришло бы народу, будь это выходной. Двое улыбаются мне, и я подхожу к ним поговорить. «У нас такое правило: мы пересчитываем пришедших, — сообщает мне один из них. — У тех, кто не пришел, должны быть серьезные причины». Его друг тут же уточняет, какого рода причины: преклонный возраст или болезнь. Еще один добавляет: с каждым годом приходит все меньше и меньше людей, сам он 1925 года рождения, но есть и постарше. Все разговоры в основном о прошлом, о том, кого нет и почему. Пенсионерки вспоминают, как раньше отмечали этот день на работе — огромном металлургическом комбинате на окраине Софии, теперь уже закрытом. Одна из них пела в самодеятельности и с нетерпением ожидает концерта. Рядом пожилой человек с клюкой нервно жестикулирует. Его слабый, хриплый голос контрастирует с взволнованной речью: «Мы подружились с теми, кто грабил и продолжает грабить болгарский народ! Что осталось болгарскому народу? Что осталось от всего того, что мы, социалисты, построили? Где тысячи заводов и фабрик? Где наши грузоподъемники?» Его собеседники согласно кивают. «Тогда был энтузиазм, — замечает один из них. — Ты понимал, что строишь для себя. А теперь что? Ни заводов, ни фабрик, ничего». Я ощущаю вокруг себя солидарность поколения, где нет места для меня.

В 10 утра делегации возлагают венки у памятника: посольства России, Беларуси, Украины, Казахстана, Азербайджана — различные организации, такие, как Национальное движение «Русофилы», «Форум Болгария — Россия», Союз болгарских командос, Московский дом в Софии, Национальный комитет Болгарской социалистической партии (БСП)^[70]. Один из венков от коммерческой структуры — газовой компании «Южный поток». Вслед за ними ступеньки к памятнику заполняет поток частных лиц, люди возлагают цветы. Некоторые несут портреты Ленина или Сталина формата А4, у других в руках бумажные флажки Болгарии и России. Затем все спускаются по ступенькам, встают у сцены и слушают обращение председателя Национального движения «Русофилы» и заместителя председателя софийского отделения БСП, который участвует в предстоящих парламентских выборах. Выступающие быстро перескакивают с темы Второй мировой войны к предстоящим выборам, но большая часть аудитории не возражает. «В любом случае, — говорят они, — после полудня пойдем на предвыборное собрание БСП». Дуэт российского Министерства обороны подогревает дух собравшихся. Одетые в военную форму, артисты поют популярные военные песни. Часть присутствующих подпевает, кто-то вытирает слезы. Четверо болгарских поэтов, которых в свое время пригрел коммунистический режим, — теперь они уже в возрасте — читают свои стихи о России и об этом памятнике. Аудитория реагирует более сдержанно. Кто-то с беспокойством смотрит на серые тучи, часть народа направляется к ближайшей станции метро. Менее половины остаются послушать исполнителей народной песни из школы в Сатовча, деревни в Родопских горах. Проходит моросящий дождик, и к полудню остаются около двадцати человек, которые стоят, не обращая никакого внимания на певца на сцене и его честные попытки развлечь их итальянскими и латиноамериканскими популярными песнями. Молодой человек кладет цветы к памятнику и торопливо уходит, отказываясь ответить на мои вопросы. Организаторы от «Русофилов» сворачивают свои баннеры.

Часом позже, когда стойка с усилителями уже убрана, небольшая группа русскоговорящих людей, одетых в строгие костюмы, подходит к памятнику, ставит перед ним изящную корзину с цветами. Они фотографируются на его фоне и возвращаются в свои лимузины. Несколько пожилых женщин сидят возле памятника и говорят по-русски. Я приветствую их, мы вкратце обсуждаем прошедшее событие. Они не принимали в нем участия, предпочли прийти попозже, отдельно от остальных. «Это скорее семейный праздник, — говорит одна из женщин. И добавляет без особых эмоций: — Они осквернили праздник этими своими выборами».

Метаморфозы 9 мая

В самом деле, 9 мая была присуща аура святости, когда этот день отмечался в качестве Дня Победы на протяжении всего периода коммунистической власти. Хотя это и не был выходной (в отличие от 1 мая и 7 ноября, годовщины революции 1917 года), его важность подтверждалась занесением в Национальный календарь праздников — что было сделано в 1982 году — в качестве «Дня Победы над фашизмом», где он был классифицирован как главный международный праздник, «относящийся к социально-политической жизни»^[71][2]. Празднование предполагало официальные церемонии, которые устраивались перед памятниками советской армии в крупнейших болгарских городах: возложение венков, произнесение речей, исполнение музыки военными оркестрами. В этих церемониях всегда принимали участие военные и гражданские представители высших рангов, а также официальные гости из Советского Союза.

Атмосфера святости была обязана и историческим обстоятельствам: освобождению Болгарии от турецкого господства, ставшего результатом русско-турецкой войны 1877–1878 годов. С тех пор Россия чествовалась в качестве освободителя болгарского народа. Этот яркий мотив болгарской культурной памяти включал в себя Национальный календарь памяти, литературу, монументальное искусство, символическую топографию и так далее. Таким образом, коммунистической пропаганде уже в 1940-е годы было легко упразднить границы между российской и советской армиями, пренебрегая фигурой монарха и фокусируясь на «народе»^[72], и при этом удалось учредить культ «дважды освободителей». В итоге, благодаря исторической традиции и усилиям пропаганды, приход советской армии в сентябре 1944-го в основном не был воспринят как оккупация, в отличие от стран Балтии и Центральной Европы. Подобные взгляды, широко распространяемые и поддерживаемые мощным идеологическим и пропагандистским аппаратом, сделали возможным (и даже «естественным») тот факт, что советская армия, Советский Союз и болгаро-советская дружба являлись смысловым и символическим ядром праздника 9 мая. Начиная с 1990-х годов исторический анализ предложил различные интерпретации этой даты; при этом сложившиеся, устоявшиеся мнения подверглись значительному пересмотру, но опять же, в отличие от центрально- и восточноевропейских стран, никакого консенсусного антисоветского нарратива в отношении прошлого не возникло.

Празднование 9 мая, однако, изменилось во всех отношениях. Из-за основного значения, сосредоточенного на Советском Союзе и советской армии, которое было присуще ему в прошлом, он не был интегрирован в более широкий европейский контекст. Разница дат создавала дополнительные помехи: в то время как в Европе День Победы — 8 мая, Болгария, следуя за СССР, отмечала этот праздник 9 мая. Однако начиная с 1990 года памятные мероприятия по случаю 9 мая перестали быть официально организованными событиями. Армия и государственные институции здесь вообще не были представлены. Согласно организаторам из движения «Русофилы», на празднование 9 мая в 2013 году были приглашены все парламентские партии, но БСП была единственной, кто отправил на него своих представителей. Французский наблюдатель на выборах, который оказался около памятника 9 мая, отмечал:

«Все совсем иначе, потому что здесь — это мое частное мнение — похоже, собралось множество людей, которые испытывают некоторую ностальгию по коммунистическим временам. Но не то чтобы это по-настоящему крупное национальное событие».

В самом деле, с тех пор как в начале 1990-х история стала орудием политической борьбы, День Победы оказался в «арсенале» левого крыла, представленного БСП и сопутствующими общественными организациями. Антинацистская и антифашистская борьба всегда была главным источником легитимности болгарских коммунистов, и начиная с 1990-го года она стала инструментом «переучреждения» БСП в качестве «современной левой европейской партии». Накануне парламентских выборов, состоявшихся 12 мая 2013 года, политизация этого события особенно обострилась.

Вместе с тем по сравнению с Россией, Украиной и Беларусью — теми странами, на территории которых война сопровождалась огромными потерями как военных, так и гражданских лиц, — в Болгарии 9 мая не имело глубокого личного травмирующего значения для отдельных семей и граждан. Традиционно более официальный и выражающий величие советской армии и дружбы с Советским Союзом, этот праздник не мог по-настоящему затронуть чувства отдельных людей. Когда русская женщина, сидевшая у памятника, сказала, что 9 мая — это скорее «семейный» праздник, она очевидным образом имела в виду тот факт, что ее семья пострадала в войну. Когда мои болгарские собеседники говорили о своих семьях, они имели в виду что-то другое. Если попытаться суммировать личные причины, в силу которых они пришли на церемонию 9 мая 2013 года, то можно выделить три группы мотивов: коммунистические традиции, сохранившиеся в их семьях (и в результате их «пожизненное» членство в коммунистической партии, ныне БСП); личные биографические связи с Россией или Советским Союзом (работа, учеба, брак); политическая поддержка БСП на предстоящих выборах. В каждом из этих случаев акцент делается на то, что историю нельзя забывать и что мы, болгары, чтим величие советской армии. За единственным исключением участие Болгарии в войне против нацистов не упоминалось^[73]. В самом деле, опыт участия Болгарии во Второй мировой войне весьма сложен и не поддается ни линейной интерпретации коллективной памяти, ни его прямому использованию в политических целях. В 1941-м, будучи союзником нацистской Германии, Болгария оккупировала Македонию и северную Грецию, тем самым вполне удовлетворяя «национальные идеалы» ирредентистов. 8 сентября 1944 года ситуация в корне изменилась, и Болгария вступила в антигитлеровскую коалицию, после чего болгарская армия принимала участие в боевых действиях до конца войны. Более 8 тысяч солдат были убиты, более 9 тысяч пропали без вести. Однако эти потери остаются достаточно маргинальными в историческом нарративе и политике коллективной памяти коммунистического режима, который был сосредоточен почти исключительно на партизанском движении 1941–1944 годов^[74]. Эта сосредоточенность также ясно видна в монументах коммунистической Болгарии^[75]. В отличие от России и постсоветских стран, здесь не возникла публичная память, которая могла бы по-настоящему поддержать скорбь по погибшим на войне или вызвать более глубокие личные эмоции по случаю 9 мая.

Тем не менее 9 мая остается в Болгарии праздничным днем, который осмысляется по-разному. За прошедшие несколько лет, особенно начиная со вступления страны в Европейский союз (2007), 9 мая стал отмечаться как День Европы. Основные инициативы обычно исходят от представительства Европейской комиссии и информбюро Европейского парламента. Болгарские официальные лица, некоторые общественные организации, университеты и школы объявляют о собственных мероприятиях по случаю этого дня и становятся основными новостями в медиа. В 2013 году большая часть мероприятий была нацелена в основном на младшую аудиторию, включая детей. Так, в частности, были показаны три фильма для молодежи, отобранные европейской киноакадемией, причем в конце просмотра зрители могли проголосовать за один из них, чтобы тот получил специальную награду: приз молодого зрителя[7]. Наиболее широкую аудиторию привлекли образовательно-развлекательные мероприятия в четырех центральных торговых центрах Софии[8]. Тем не менее значение 9 мая как Дня Победы не пропало окончательно. Многие медийные заголовки указывали на оба значения: «9 мая — День Победы и День Европы». Главной темой, звучавшей в новостных выпусках в этой связи, был парад в Москве. Как это бывает ежегодно, Российский культурный центр организовал серию мероприятий по случаю 9 мая как Дня Победы, но эти события были не особенно заметны для широкой публики, за исключением церемонии возле монумента советской армии, о чем говорилось вначале. Каждый год несколько телепрограмм в новостях передают репортажи с места событий.

Памятник советской армии

Интенсивное строительство памятников советской армии и болгарским партизанам-коммунистам началось сразу же после конца Второй мировой войны и продолжалось вплоть до последних лет коммунистического режима. Задача заключалась в том, чтобы сформировать определенный тип общественного сознания и донести политическое сообщение о незыблемости режима. Майя Надкарни пишет:

«Для авторитарных режимов, памятники — ключевые элементы их “гегемонии репрезентации”, в которых знаки и символы не соответствует их буквальному значению, скорее их повсеместность означает неизменность самой системы»[9].

На более практическом уровне местные элиты усматривали в памятниках возможность повысить статус своего города — хотя бы символически. Таким образом, памятники — несмотря на предположение, что они будут обращаться к вечности, — в действительности на самый разный лад обращались к современникам[10].

Решение воздвигнуть памятник советской армии в центре Софии было принято Временным муниципальным правительством Софии в сентябре 1946 года. Мотивировка была такая: «За исключительные заслуги Красной армии и всего русского народа перед Болгарией»[11]. В 1949 году Совет министров подтвердил это решение и счел подходящим для памятника место под названием Княжеската градина (Княжеский парк, к тому времени переименованный в Парк на свободата, парк Свободы). Строительство началось в 1952 году. Участие в нем приняли ведущие архитекторы и скульпторы^[76], что говорит о значимости проекта. Надпись на памятнике гласит: «Советской армии-освободительнице от благодарного болгарского народа». Памятник был открыт к 9 сентября 1954 года, в честь первой декады «власти народа» в Болгарии. Открывал памятник Вылко Червенков, возглавлявший государство и Болгарскую коммунистическую партию. Дата открытия была выбрана не случайно: режим стремился сделать главным «местом памяти» 9 сентября 1944 года (день, когда коммунисты взяли власть), а не 9 мая — День Победы.

Благодаря своей высоте памятник стал доминантой окружающего городского пространства: вокруг стояли пятиэтажки. Расположение в центре Софии задало его ритуальную многофункциональность. У памятника не только праздновали 9 мая — пионеры и комсомольцы проводили там свои торжественные мероприятия. По советской традиции, молодожены возлагали цветы к пьедесталу памятника в день свадьбы. Таким образом, памятник был ритуальным местом и центральным топосом политики памяти, проводимой режимом, и народ ее широко принимал.

Репрезентативность памятника породила споры вокруг его судьбы после 1989 года, или скорее можно сказать, что вокруг него сконцентрировались более масштабные споры о коммунистическом прошлом Болгарии. В ход были пущены два исключительно политизированных и поляризованных, практически исключающих друг друга нарратива недавнего прошлого: один видел в прошлом торжество тоталитарного режима и фокусировался на его преступлениях, а другой понимал его как попытку догоняющей модернизации и помещал режим в контекст общеевропейской антинацистской и антифашистской борьбы. Оба нарратива заимствовали свою легитимность из международных культур памяти, и оба были связаны со знаковыми памятными местами.

Памятник советской армии в Софии стал одним из таких мест: общее место памяти, но не место общей памяти[13], он имел значение для всех, но эти значения были разными. Как и многие другие памятники, с началом перемен он был мгновенно десакрализирован. Памятники стали покрываться граффити, и в то же время вокруг них разгорелись горячие споры, причем аргументация антикоммунистов, антифашистов и националистов заглушала позиции художников, защитников культурного наследия и градостроителей. Разрушение памятников рассматривалось как шаг к политическому и моральному катарсису, преодолению прошлого. Не менее громко звучали резоны противоположной стороны о том, что памятники коммунистического времени должны быть сохранены, — хотя и по разным соображениям. В то время как одни настаивали на восстановлении их сакральности, другие (в основном интеллектуалы, градостроители и представители творческих профессий) требовали изменить сам контекст и значение монументов.

В центре дебатов, наряду с мавзолеем Георгия Димитрова, оказались памятники советской армии в Софии и Пловдиве — как наиболее величественные. Они вызывали особое раздражение: подавляющим ощущением было то, что это не столько памятник павшим, сколько репрезентация культурного колониализма и политической субординации по отношению к СССР[14]. Выплеснувшись в СМИ, баталии стали еще более ожесточенными[15]: одна сторона выдвигала обвинения в варварстве и хулиганстве, другая же клеймила памятники как постыдное свидетельство иностранной оккупации. В феврале 1993 года антикоммунистическое большинство городского совета Софии проголосовало за перенос памятника советской армии. Но решение не было выполнено из-за общественного протеста^[77][16], а также вмешательства российской дипломатии, что усилило негативное отношение к памятнику: казалось, что это символ продолжающегося российского имперского влияния. Последнее, но не менее важное обстоятельство: было не вполне ясно — чьей собственностью является памятник, а потому право софийского горсовета решать судьбу монумента ставилось под вопрос. Спустя несколько месяцев Кабинет министров принял решение оставить памятник на прежнем месте.

Невозможность сноса памятника породила многочисленные идеи в духе «изгнания призраков истории»[17]. Проекты по переосмыслению монумента — в равной мере это касается и памятника «Алеша» в Пловдиве — часто носили явный антикоммунистический и/или националистический характер. Например, согласно одному из предложений софийский памятник должен был превратиться в мемориал христианизации средневековой Болгарии, таким образом «отменяя» атеистическую политику коммунистов. Также были предложения включить памятник в музейный комплекс или арт-центр, убрав, таким образом, его с глаз долой. Кто-то выдвигал совсем ироничные проекты: например, инкорпорировать памятник в социалистический «Диснейленд» или скейт-парк, а «Алешу» задрапировать так, чтобы он напоминал бутылку из-под «кока-колы». Между тем страсти накалялись и, по сообщениям СМИ, в одном случае даже переросли в массовую драку у софийского памятника, произошедшую 9 мая 1994 года.

Согласно Николаю Вукову, разрушение мавзолея Георгия Димитрова в 1999 году символически положило конец дебатам вокруг памятников коммунистическому режиму: в качестве «горячих тем» они «сгорели дотла», став для большинства граждан частью повседневной рутины[18]. Многие памятники обветшали или были «присвоены» молодежью. Однако памятник советской армии был у всех на виду и имел слишком центральное положение, чтобы разделить ту же участь. Пожалуй, он стал самым явным исключением. С начала 2000-х сам памятник и пространство вокруг него стали площадкой «универсального назначения»: здесь проходили мероприятия не только политического и мемориального характера, но также, и даже по преимуществу, художественного, рекреационного, субкультурного и коммерческого. Однако за последние несколько лет, в противовес наблюдениям Вукова и прочих, спор возгорелся с новой силой и приобрел новые измерения.

20 января 2010 года была создана инициативная группа по демонтажу памятника[19]. В числе вошедших в нее оказались заметные политики правого толка, хотя группа позиционировала себя в качестве гражданской инициативы. Активисты вступили в переписку с различными институциями по поводу статуса памятника, инициировали правовые процедуры, «подхватывающие» решение горсовета Софии от 1993 года. Помимо прочего, группа провела несколько акций у памятника в 2011–2012 годах с тем, чтобы привлечь внимание к проблеме. Два мероприятия под названием «Стена пала, а памятник стоит» намекали на параллели с Берлинской стеной. Кроме того, обнаружилась любопытная тенденция: с точки зрения противников памятника, он ассоциировался в большей степени с коммунистическим прошлым и советским влиянием, нежели с победой над нацизмом. Публикации на сайте группы в основном продолжают поляризованный дискурс 1990-х, включая аргументы относительно иностранного, «антиболгарского», характера памятника^[78]. В то же время в январе 2011 года молодежное движение «Че Гевара» организовало встречную акцию с целью защиты памятника. Эту позицию поддержала БСП и сопутствующие ей русофильские движения. Они тоже обозначили свою инициативу как неполитическую и настаивали на чисто гражданской репрезентации. Все опрошенные мной выступали в защиту памятника (некоторые из них довольно категорично — «Только через мой труп!»), говоря, что это — «история», «святое».

Присвоение «снизу»

Ежедневные «присвоения» памятника и его места могут быть осмыслены в терминах диалектики стратегий и тактик Мишеля де Серто, объясняющей оппозицию между властным и доминируемым, подчиненным. Стратегии придумывают те, у кого есть свое место, центр высказывания, следовательно, описанные выше дебаты могут быть рассмотрены как стратегии в силу того, что они порождают дискурсы. Тактики, наоборот, изобретаются теми, кто лишен власти и собственного места, но у кого есть возможность улучить нужный момент для интерпретации, переприсвоения, изменения и искажения дискурса, а также создания из него чего-то другого. Де Серто называет такой способ действия art de faire — «искусство делать», «действовать подручными средствами»:

«В реальности рационализированное, экспансионистское, централизованное, зрелищное и шумное производство сталкивается с производством совершенно другого типа, определяемым как “потребление”, которое характеризуется своими уловками, распылением по воле случая, браконьерством, подпольем, непрерывным бормотаньем, короче, почти незримостью, поскольку оно заявляет о себе не посредством собственной продукции (где оно могло бы ее разместить?), а при помощи искусства использовать ту, которая ему навязывается»[21].

Вставая в оппозицию по отношению к стратегиям институций, тактики «потребителей» скорее видоизменяют правила, нежели оспаривают их; их действия не связаны с каким-то проектом, но тем не менее они конструктивны.

Вне зависимости от политической полемики, но параллельно с ней памятник и пространство вокруг него тактически используются различными агентами: молодыми людьми^[79][22], матерями с детьми, скейтерами, велосипедистами, представителями субкультур, наркодилерами и просто любителями пива. На площади перед памятником проводятся всевозможные мероприятия коммерческого характера: рождественские базары; рекламные кампании, например, дегустации пива; а также экстремальные спортивные шоу. То есть символическая и мемориальная значимость уступила место более утилитарным целям. Пространство вокруг памятника — излюбленное место для проведения массы мероприятий, как запланированных, так и спонтанных. С 2003-го по 2006 год от памятника ежегодно стартовал марш за легализацию марихуаны, который после прохождения по центру Софии заканчивался празднеством перед монументом[23]. В 2007 году марш был запрещен городскими властями и больше не проводился. Начиная с 2010 года гей-парад «София-прайд», крупнейшее ЛГБТ-событие в Болгарии, регулярно заканчивался возле памятника концертом под открытым небом[24]. Популярные музыкальные события — от парадов уличной музыки 2000-х до битбокс-соревнований нескольких последних лет — регулярно проводились на том же месте. Центральное расположение сделало памятник местом самой разной активности, в основном на границе между гражданской и субкультурной, ориентированной прежде всего на молодежь и обладающей некоторым потенциалом сопротивления или мобилизации.

По мнению Кристины Димитровой, молодежные компании, присвоившие пространство вокруг памятника, не имеют четких субкультурных характеристик. Вследствие этого границы между мейнстримом и андерграундом размыты[25]. Ее респонденты сообщают, что вокруг памятника собираются «люди всех мастей», и только у отдельных групп есть свое определенное место. Скейтеры, велосипедисты, роллеры используют платформу, установленную специально для них с западной стороны памятника, а также некоторые сооружения на площадке перед ним. Одни группы сидят на ступеньках вокруг памятника, другие предпочитают скамейки на траве. Они выбирают это место, потому что оно близко к центру, сюда удобно добираться, но некоторые группы в качестве альтернативы предпочитают другие центральные парки Софии. Таким образом, похоже, вряд ли какая-то из групп молодежи отождествляет себя с конкретным местом, скорее оно необходимо для ориентира, просто в качестве места встречи и «зависания» с друзьями^[80][26]. Завсегдатаи называют его «прикольным», «клевым», потому что тут собираются «клевые чуваки», которые «открыты» (то есть позитивны и толерантны), они «яркие» и «бодрые»[27]. Респонденты ценят «альтернативный» способ социализации — спонтанный и нешаблонный, — который и реализуется на фоне памятника.

Сам памятник при этом оказывается вне поля зрения. Большая часть молодежи по сути ничего о нем не знает и находится в стороне от дебатов^[81][28]. На прямой вопрос отвечают, что не желают его сноса. Причины при этом разительно отличаются от тех, которые имеются у старшего поколения защитников монумента, включая опрошенных во время празднования 9 мая. Молодые люди говорят не об «истории» и «святости», а о том, что это «их» место встречи, здесь «никто и ничто не мешает», оно «не опасное», что ничего лучше не придумаешь, чем использовать это место именно так, что есть проблемы поважнее, а пользы от сноса памятников никакой нет «в принципе». Подобные мнения можно считать доказательством того, что деформация значения памятника уже происходит. Один молодой человек заметил:

«Что интересно — это то, что здесь собирается куча молодежи, которой, по-моему, плевать, что это какая-то там история… что он [памятник] должен напоминать о прошлом и все такое. Мы молоды, за нами будущее, и мы собираемся на том месте, где находится прошлое. Так это же доказывает, что у нас нет никаких проблем с этим прошлым, понимаете?»[29]

Из этого Димитрова делает верный, на мой взгляд, вывод:

«Этот памятник более не является ни местом памяти, ни местом забвения (то есть обратного движения сознания) — скорее это неместо, место пустоты; это воплощение того, что де Серто называет тактикой non-lieu»[30].

Однако крупное стрит-арт-событие вновь вернуло спор о смысле и статусе памятника в центр внимания. Фигуры с горельефа на его западной стороне, изображающие атаку Красной армии, на рассвете 17 июня 2011 года оказались раскрашены в духе американских комиксов и популярных персонажей: Супермен, Санта Клаус, Рональд Макдональд, Капитан Америка и другие. Ниже появилось граффити: «В ногу со временем». Инсталляция тут же привлекла к себе внимание прохожих и медиа, включая зарубежные, такие, как CNN, «Newsweek» и несколько российских СМИ.

Реакции были самыми разными: от публичного одобрения этого жеста как нового способа обращения с коммунистическим наследием[31] (со стороны творческих кругов, молодежи, многих интеллектуалов и организаций правого крыла) до обвинений в вандализме и оскорблении памяти советских солдат — в таком духе высказались министр культуры Болгарии[32], левые и пророссийские организации, профессиональные объединения из культурной сферы, представители российских властей. В то время как один из членов горсовета заявил, что анонимного автора нужно считать почетным горожанином Софии, районный прокурор завел уголовное дело «против неизвестного преступника». Британские медиа сравнивали инсталляцию с работами Бэнкси — уличного художника, широко известного своим социально-политическим активизмом[33]. МИД России опубликовал гневный меморандум, в котором инсталляция расценивалась как «ужасное происшествие», а его создатель назван хулиганом. Соцсети и Интернет-форумы были наводнены комментариями как за, так и против. Основное внимание комментаторов было направлено не на эстетические свойства и творческий замысел, а на исторический и политический аспекты, при этом в основном повторялись уже известные антагонистические взгляды на памятник. Среди главных тем были Вторая мировая война, русско-турецкая война 1877–1878 годов, социализм и обращение с его наследием, современные политические дебаты.

В течение четырех дней, пока граффити было на месте, сотни жителей Софии и туристов пришли посмотреть на него и запечатлеть на фото. В эти же дни в Софии проходил ежегодный гей-парад, в связи с чем граффити иногда дополняли радужные флаги. В ночь на 21 июня скульптуры были очищены — средства на это выделила гражданская организация «Форум Болгария — Россия». Таким образом, акция в защиту инсталляции, намеченная на 22 июня, оказалась сорвана. Авторы — группа Destructive Creation, состоящая из девяти студентов в возрасте от 17-ти до 21 года — остались неизвестными. Несколькими месяцами позже, не раскрывая своих имен, они дали интервью журналу «Едно», в котором поведали, почему выбрали именно этот памятник: «Он уже был донельзя обесценен». Ребята соглашались, что в осквернении памятника есть что-то нехорошее, но при этом они ощущали, что место утратило свое мемориальное значение. Для них он вовсе не был символом коммунизма.

«Он уже давно утратил свое значение как памятник российской (sic!) армии. Повсюду выпивающая молодежь, прочие неприятные вещи, но, помимо прочего, это место привлекает молодых художников»[34].

Идея инсталляции, как они объяснили, состояла в том, чтобы представить молодежную культуру: их поколение выросло на героях американских комиксов, точно так же, как поколение их родителей выросло на персонажах советских мультфильмов. Более глубокая идея состояла в критике болгарской политики, которая всегда ориентировалась на какой-то иностранный центр: прежде — на Советский Союз, теперь — на Америку.

Граффити «В ногу со временем» заново поставило вопрос о судьбе памятника. 29 июня 2011 года горсовет Софии устроил специальное собрание по этому поводу, но не пришел к конкретным решениям. Одновременно Хельсинкский комитет в Болгарии, ассоциация «Sofia Poetiki» и ассоциация «Transformatori» при широком участии представителей различных организаций и институтов организовали однодневную дискуссию о будущем памятника и прилегающего к нему парка. Была поставлена цель втянуть в эту дискуссию обычных граждан. Обсуждение продемонстрировало сохраняющуюся поляризацию, но показало также и то, что вместе с поколением очевидцев, раздираемых двумя чувствами — гордости и стыда, — на первый план вышло «постпоколение»^[82][35] со своими воззрениями на проблему памятника и новыми идеями насчет его трансформации.

Подход, называемый «урбанистским» или «художественным», заключался в попытке представить памятник по-новому, как не поддающийся однозначной идеологической интерпретации. Для представителей «постпоколения» памятник был скорее объектом городской среды, чем историческим символом. Аргументация была такова: публичное пространство — не только арена политических соглашений; два антагонистических нарратива принадлежат меньшинству, стремящемуся продвинуть свои взгляды на прошлое, тогда как для большинства памятник уже оброс новыми смыслами, относящимися скорее к настоящему, чем к прошлому. Ныне это место воспринимается скорее как физическое, функциональное городское пространство, нежели как пространство символическое.

Дебаты, таким образом, перешли на новый уровень — между градостроителями, которые выступали за повторное использование и переосмысление монумента, и политиками, старающимися сохранить нарратив памяти или хотя бы одну из его альтернативных версий. Выбор на этом уровне был такой: демократизация пространства ценой его символического значения или стремление сохранить это значение, взяв на себя моральное обязательство помнить о прошлом.

Вместо заключения

Дискуссия вокруг монумента советской армии и прилегающего пространства не привела ни к какому решению. Более того, она не продвинулась сколько-нибудь существенно в сторону консенсуса. Однако тактическое использование монумента продолжалось с неутомимой изобретательностью и самыми разными намерениями. В феврале 2012 года, во время первого протеста против Торгового соглашения по борьбе с контрафактом (ACTA), с западной стороны монумента на скульптурные фигуры надели бумажные маски Anonymous, символа движения против АСТА. Второй марш против АСТА стартовал от памятника через несколько дней. Празднование годовщины создания граффити «В ногу со временем» сопровождалось украшением основания памятника болгарскими и другими европейскими флагами. В августе 2012 года разноцветные балаклавы были надеты на головы бронзовых фигур в знак солидарности с российской панк-группой «Pussy Riot», участницы которой были приговорены к тюремному заключению. Позднее в том же году головы трех фигур были раскрашены цветами болгарского флага. В течение продолжительных антиправительственных протестов летом 2013 года памятник многократно служил «билбордом» для слоганов против правительства, в котором преобладала БСП; против монополии «Газпрома» и так далее. Утром 21 августа — в этот день в 1968 году произошло вторжение стран Варшавского договора в Чехословакию — прохожие с удивлением обнаружили горельеф «супергероев», выкрашенный в розовый цвет; вероятно, намек на инсталляцию с розовым танком Давида Черного. Подпись на чешском гласила: «Болгария просит прощения».

Продолжающееся тактическое использование (в смысле де Серто) памятника советской армии не удивляет, но имеются и другие примеры, ставящие любопытные вопросы. Спустя несколько месяцев после дебатов вокруг граффити «В ногу со временем», в июне 2011 года, мотив инсталляций в духе поп-арта был использован крупнейшими политическими партиями на местных выборах, проходивших в Софии. Кандидат от правого крыла позаимствовал слоган «В ногу со временем» для своей предвыборной кампании. БСП начала свою агитацию с грандиозного светомузыкального шоу прямо перед памятником, что стало прямым ответом как на призыв разобрать монумент, так и на поп-арт-событие июня 2011 года. Памятник двигался, раскрывался, распадался на части и снова складывался, как игра в тетрис; герои с постамента появлялись и отходили, чтобы в конце концов освободить путь центральной фигуре — советскому солдату, который, подняв автомат, приветствовал собравшихся[36].

Так парадоксальным образом, вместо того, чтобы тактики использовали символические ресурсы стратегий, наоборот, противодействующие стратегии извлекли пользу из изобретательности тактик, смогли использовать их как ресурс и как способ донести свое сообщение (в основном противоположного по отношению к тактикам характера). Политика уклонения[37] в отношении коммунистического прошлого, воспринятая государственными институциями^[83][38], привела к нехватке стратегии памяти и, как следствие, к неспособности болгарского общества достигнуть консенсус в отношении своего недавнего прошлого. Отсутствие консенсуса в свою очередь привело к живучести взаимоисключающих исторических нарративов, подкрепленных противоречиями, присущими социальной памяти. В результате монумент советской армии остается местом конфликтующих версий памяти. Это место в разных целях используется политическими и интеллектуальными элитами, и в то же время оно присваивается следующими поколениями (молодежью, уличными художниками). Таким образом, во многом это место стало своего рода «полем для заполнения», лишенным собственного значения и открытым для самых разных новых смыслов, которые в него можно вложить.

Перевод с английского

Александра Беляева

Источники

[2] Единый национальный классификатор выходных и Национальный праздничный календарь. Центральный государственный архив. Ф. 405. О. 10. Д. 255. Л. 27. Классификатор и календарь были созданы экспертной комиссией согласно решению Государственного совета от 1978 года по развитию и внедрению фестивально-праздничной системы в Болгарии в соответствии с коммунистическим образованием населения. Я благодарна Ивану Еленкову за предоставленный материал.

[4] Бывший участник военных действий упомянул, что пошел на фронт добровольцем осенью 1944-го.

[7] http://yaa.europeanfilmawards.eu/bg_BG/.

[8] www.europeday.bg.

[9] См.: Nadkarni M. The Death of Socialism and the Afterlife of its Monuments: Making and Marketing the Past in Budapest’s Statue Park Museum // Hodgkin K., Radstone S. (Eds.). Contested Pasts: The Politics of Memory. London: Routledge, 2003. P. 195.

[10] Со многими памятниками коммунистического режима и их толкованиями можно ознакомиться здесь: www.seminar-bg.eu/index.php?option=com_content&view=article&id=262:2012–04–23–07-33 31&catid=24&Itemid=25.

[11] Протокол № 24 от 17 сентября 1946 года (http://demontirane.org/архивите-говорят/ii-р-o-t-o-k-о-л-№-24-софия-вторник-17-септември-1946-г/).

[13] См.: Деянова Л. «Места на памет» — поглед от Изток. Публичното пространство на историята и кризата на свидетелствата // Знеполски И. (Сост.). Около Пиер Нора: Места на памет и конструиране на настоящето. София: ДНЧО, 2004. С. 282.

[14] См.: Vukov N. Emergent Reinscriptions and Dynamics of Self-Representation: Socialist Monumental Discourse in Bulgaria // Kakanien Revisited. 2006. № 3(30) P. 3–4 (www.kakanien.ac.at/beitr/emerg/NVukov1.pdf).

[15] Деянова Л. Очертанията на мълчанието. Историческа социология на колективната памет. София: Критика и хуманизъм, 2009. P. 113–118.

[16] См. интервью с Николаем Вуковым: www.seminar-bg.eu/index.php?option=com_content&view=article&id=262:2012–04–23–07-33–31&catid=24&Itemid=25.

[17] См.: Crowley D., Reid S. (Eds.). Socialist Spaces: Sites of Everyday Life in the Eastern Bloc. Oxford; New York: Berg, 2002. P. 17.

[18] См.: Vukov N. Refigured Memories, Unchanged Representations. Post-Socialist Monumental Discourse in Bulgaria // Brunnbauer U., Troebst S. (Hg.). Zwischen Amnesie und Nostalgie. Die Erinnerung an den Kommunismus in Südosteuropa. Köln: Böhlau Verlag, 2007. P. 84.

[19] См.: http://demontirane.org; www.facebook.com/groups/demontirane/?fref=ts.

[21] Серто М. де. Изобретение повседневности. Том 1. Искусство делать. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013. С. 103.

[22] Димитрова К. Паметникът на Съветската армия в София като място на памет и усвоявания на градското пространство. Неопубликованная дипломная работа. Кафедра истории и теории культуры Софийского университета, 2012 год. С. 97.

[23] http://promena.org/аудио-видео-материали/.

[24] www.sofiapride.info/za-praida/istoria/.

[25] Димитрова К. Op. cit. С. 97.

[26] О важности «зависания» с друзьями в молодежной культуре Софии см.: Колева Д., Георгиева В., Нейкова Н. Постсоциалистическите постсубкултури или колко е важно да се шляеш с приятели // Ditchev I., Rone J. (Eds.). Novata kulturna geometria: uebmrezhovitsi, kulturbrakonieri, kiberagitatori. Sofia: Iztok-Zapad, 2012. Р. 129–144. Кристина Димитрова (Димитрова К. Op. cit. С. 102–103) рассматривает подобную деятельность в качестве своего рода сопротивления, ссылаясь на замечание Бодлера о фланировании (flaneur), основанном на антиконсюмеристской позиции ее респондентов: вместо посещения пабов и кафе, где предполагается потребление, они предпочитают покупать напитки в близлежащих магазинах.

[27] Димитрова К. Op. cit. С. 99; приложение 2.

[28] Ibid. С. 107; приложение 2.

[29] Ibid. С. 168.

[30] Ibid. C. 107.

[31] noreferrer">www.dnevnik.bg/bulgaria/2011/06/20/1109665_nejna_revoljuciia_zaradi_izrisuvaniia_pametnik/; www.dnevnik.bg/bulgaria/2011/06/20/1109452_ivailo_dichev_za_izrisuvaniia_pametnik_komunizmut/.

[32] www.dnevnik.bg/bulgaria/2011/06/20/1109184_vejdi_rashidov_boiadisvaneto_na_pametnika_e_vandalizum/.

[33] www.dailymail.co.uk/news/article-2004814/Is-bird-Is-plane-No-Superman-friends-painted-Soviet-statue-Banksy-Bulgaria.html ixzz1vpUNF8Zy.

[34] http://edno.bg/blog/koy-e-v-krak-s-vremeto.

[35] Этот термин заимствован мной у Марианны Хирш: Hirsch M. The Generation of Postmemory // Poetics Today. 2008. Vol. 29. № 1. Р. 103–128; Idem. The Generation of Postmemory: Writing and Visual Culture After the Holocaust. New York: Columbia University Press, 2012.

[36] www.youtube.com/watch?v=37RFUuG-7wo&feature=related.

[37] См.: Vukov N. The Museum of Socialist Art in Sofia and the Politics of Avoidance. Forum Geschichtskulturen (Bulgaria). 2012 (www.imre-kertesz-kolleg.uni-jena.de/index.php?id=361 c1642).

[38] Более подробно см.: Vukov N. The Museum of Socialist Art in Sofia and the Politics of Avoidance.

Татьяна Журженко «ПОМНИТ ВЕНА, ПОМНЯТ АЛЬПЫ И ДУНАЙ…»: АВСТРИЙСКАЯ И (ПОСТ)СОВЕТСКАЯ ПАМЯТЬ О ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ В ГОРОДСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ ВЕНЫ

10 мая 2013 года ведущая австрийская газета «Der Standard» опубликовала на первой странице фотографию пожилой российской женщины-ветерана на лавочке перед Большим театром в Москве. В пилотке и гимнастерке, украшенной орденами и медалями, женщина благодарно принимает букет красных гвоздик из рук прохожего. В коротком комментарии к фотографии, озаглавленном «Россия благодарит ветеранов», газета также информировала читателей о том, что президент Путин принял военный парад в Москве, посвященный 68-й годовщине победы над нацистской Германией. В то же время австрийская газета ни словом не упомянула ни о торжественном возложении венков к могилам советских воинов на Центральном кладбище Вены и к Мемориалу советским воинам на площади Шварценберга, организованном посольством России 8 мая, ни о массовом неформальном празднике вокруг советского военного мемориала, продолжавшемся весь день 9 мая и собравшем значительную часть проживающих в Вене россиян и выходцев из других стран . Оба мероприятия, проходившие на одной из центральных площадей города, достаточно массовые и привлекшие (в том числе благодаря музыкальному сопровождению) внимание многочисленных туристов и праздных прохожих, не нашли отражения на страницах австрийской прессы. В то же время упомянутый номер «Der Standard» в редакционном комментарии, озаглавленном «Хорошая символическая политика» подвел итоги дискуссии, возобновляющейся в Австрии каждый год в преддверии 8 мая. Эту дату, символизирующую не только конец войны, но и поражение национал-социалистического режима, традиционно используют в своих целях праворадикальные политики и националистические студенческие братства, организующие траурную церемонию поминовения павших на Площади героев — Хельденплац. Это мероприятие обычно вызывает резкие протесты демократической части местной публики и контр-акции левых радикалов, которые нередко перерастают в открытые уличные столкновения. В мае 2013 года этого сценария впервые удалось избежать благодаря консолидированным действиям австрийского правительства и активной части гражданского общества. Министерство обороны организовало почетный караул на Хельденплац в память жертв нацистского режима, блокировав таким образом пространство для демонстраций правых, а вечером на площади прошел бесплатный концерт Венского симфонического оркестра, на который собрались тысячи зрителей. «Праздник радости», инициированный Комитетом «Маутхаузен» и Венским симфоническим оркестром, похоже, стал началом новой традиции, подчеркнуто противопоставляющей себя траурному поминовению павших, практиковавшемуся в этот день правыми.

Дискуссия о том, что должно и не должно происходить 8 мая на Хельденплац, пожалуй, наиболее травматическом австрийском «месте памяти» (именно здесь с балкона императорского дворца Хофбург Адольф Гитлер приветствовал 15 марта 1938 года толпы австрийцев, поддержавших Аншлюс) является всего лишь одним эпизодом в послевоенных дебатах об австрийской национальной идентичности и отношении к национал-социалистическому прошлому. Характерно, что Мемориал советским воинам на Шварценбергплац практически не имеет отношения к этим дебатам и не включен в местную топографию памяти и в символический ландшафт, связанный с австрийской памятью о Второй мировой войне. За исключением пары единичных актов вандализма (в 2012 году мемориал облили краской ультраправые радикалы), он редко привлекает внимание местной публики и не вызывает у нее ни позитивных, ни негативных эмоций. Этот параллелизм двух коммеморативных культур, отсутствие диалога — не результат примирения, ибо открытого конфликта как такового в общем-то и не было. Более того, такая зацикленность на себе, очевидно, являются двусторонней. Австрийский историк архитектуры Ян Табор в своем эссе, посвященном Мемориалу советским воинам, обращает внимание на его своеобразный аутизм:

Выражение «русский памятник» правильно в том смысле, что памятник адресован только советским людям, солдатам Красной Армии. К австрийцам он совсем не обращается. Он не предупреждает их, не упрекает, не сводит счетов и не пугает цифрами. (…) Он игнорирует жителей той страны, в которой его поставили, в которой должны были его поставить. Он отдает честь павшим советским солдатами — и все. Таким образом, это памятник, весьма благородным образом обращенный к самому себе. Интровертированный и экстерриториальный. Его сложную иконографию могут по-настоящему понять только те, к кому он обращается: советские участники той войны, которую в Советском Союзе называли Великой Отечественной. В ином переводе — Великой Патриотической. Немецко-русскую пояснительную табличку перед памятником поставили совсем недавно[1].

Этому замечанию созвучно одно из главных впечатлений, вынесенных мной из наблюдений за коммеморативными мероприятиями венских «майских праздников». «Праздник радости» на Хельденплац вечером 8 мая 2013 года, собравший тысячи демократически и про-европейски настроенных австрийцев, и праздник Победы на Шварценбергплац, где на следующий день с утра собрались местные россияне и выходцы из бывшего Советского Союза, казалось, имели отношение к двум совершенно разным войнам. И в этом, как мне кажется, заключается своеобразие австрийского случая по сравнению как с Германией, так и со странами бывшего советского блока, и особенно со странами Балтии. В данном случае речь не идет о конфликте интерпретаций истории и итогов Второй мировой войны, как в случае с «бронзовым солдатом» в Таллинне. В отличие от таллинской площади Тынисмяги, Шварценбергплац отнюдь не является ареной битвы за австрийскую историю и идентичность — эта роль прочно закрепилась за Хельденплац. И в отличие от Берлина, где советские военные мемориалы укоренены в овском прошлом, в Вене местные группы и политические акторы не пытаются инструментализировать советский мемориал или встроить его в свои политические стратегии.

Это не значит, однако, что Мемориал советским воинам, воздвигнутый в 1945 году в ознаменование триумфальной победы над нацистской Германией, утратил сегодня свое геополитическое значение. В современной Вене, которая остается одной из дипломатических столиц Европы и местом, где базируются штаб-квартиры основных международных организаций, мемориал безусловно выполняет важную репрезентативную функцию для современной России. Кульминацией ее является церемония возложения венков при участии представителей дипломатических миссий стран и других европейских стран. Еще более заслуживающей внимания является новая функция мемориала как центрального «места памяти» и точки кристаллизации коллективной идентичности новой русскоязычной диаспоры, которая насчитывает в современной Вене несколько десятков тысяч человек. Эта диаспора, не представленная в местной политике и слабо организованная, не укоренена в послевоенной австрийской истории и не ассоциирует себя с ней (в отличие от русских в странах Балтии). Русские, приходящие с цветами к советскому мемориалу в Вене 9 мая, как правило, не ощущают себя наследниками «освободителей»; никому также не приходит в голову рассматривать их как «оккупантов». Они выбрали Австрию для постоянного или временного жительства по прагматическим соображениям и относительно недавно; они практически не знают не только современной австрийской истории — как правило, они мало что знают о боях за Вену, о послевоенном советском присутствии в Австрии и об истории советского военного мемориала. Тем более интересен механизм «территориализации памяти»[2] русскоговорящей диаспоры в Вене, в процессе которого происходит «присвоение» элементов чужого городского ландшафта. Празднование 9 мая на площади Шварценберг в последние годы — пример «изобретения традиции». Это процесс, поощряемый «сверху» (российское посольство и курируемая им Ассоциация соотечественников, а также Российский культурный центр), однако опирающийся на инициативу «снизу» и просто очевидную потребность части местных русскоязычных жителей заглянуть на часок к советскому мемориалу, возложить цветы, сфотографироваться с друзьями, а то и посидеть в тени с выпивкой и закуской и попеть под гитару. За пределами России это практически единственная дата в году (не считая, может быть, православной Пасхи)^[84], когда значительная часть русскоговорящих собирается вместе.

В данной статье, опираясь на свои наблюдения коммеморативных мероприятий в Вене 7, 8 и особенно 9 мая, а также беседы и интервью с их участниками, я собираюсь проанализировать «изобретение традиции» празднования дня Победы в Вене, основной сценой которого является Мемориал советским воинам на площади Шварценберг. Маргинальное место этого мемориала на символической карте Вены (несмотря на его центральное месторасположение) является также интересным симптомом, свидетельствующим об особенностях трансформации австрийской коллективной памяти в течение послевоенных десятилетий. Обе культуры памяти, присутствующие в Вене — доминирующая (хотя несомненно внутренне противоречивая) австрийская и более чем маргинальная (пост)советская — демонстрируют, хотя и совершенно по-разному, тезис немецкого социолога Бернхарда Гизена о том, что коллективная память формируется в континууме между триумфом и травмой, а идеальные типы героя-победителя, трагического героя или побежденного, жертвы и преступника задают линию координат как для коллективных представлений о прошлом, так и для конструирования коллективной идентичности[4]. Я попытаюсь продемонстрировать это, противопоставляя два «места памяти» — Хельденплац и Шварценбергплац, их меняющуюся роль в публичном пространстве Вены и связанные с ними коммеморативные ритуалы.

1. Площадь Героев и трансформации австрийской культуры памяти

При всем многообразии мест памяти в Вене Площадь героев (Хельденплац) занимает особое место в австрийской истории и коллективной памяти. Она как нельзя лучше подходит для иллюстрации тезиса Бернхарта Гизена об амбивалентности триумфа и травмы. Со своей помпезной архитектурой, репрезентировавшей когда-то силу и влияние империи Габсбургов и военный триумф ее полководцев, Площадь героев стала в современной Австрии напоминанием о коллективной травме национал-социалистического прошлого, символом соучастия в преступлениях Гитлера и последующей исторической амнезии. «Место памяти» Хельденплац неотвязно ассоциируется с одним событием[5] — речь идет об историческом выступлении Адольфа Гитлера с балкона Нового дворца Хофбурга перед приветствующими его толпами австрийцев 15 марта 1938 года, через два дня после вступления немецкой армии в Австрию. В результате Аншлюса (присоединения к нацистской Германии) Австрия потеряла государственную независимость, которая была восстановлена только в мае 1945 года.

Исторически площадь Героев связана с традициями австрийской монархии и католицизма, она всегда была местом проведения военных парадов, религиозных процессий, официальных государственных церемоний и массовых мероприятий. История площади берет начало в 1809 году, когда Наполеон, оставляя захваченную Вену, взорвал часть городских укреплений вокруг Хофбурга[6]. Реконструированное пространство перед императорским дворцом предназначалось для военных парадов и маневров, однако с развитием буржуазного общества стало выполнять функции городского публичного пространства; с двух сторон площади были заложены два парка — императорский (Kaisergarten) и народный (Volksgarten). Внешние крепостные ворота (Äußeres Burgtor), называемые также Воротами героев (Heldentor), были сооружены в 1824 году в ознаменование победы в Битве народов при Лейпциге. Во второй половине века в центре площади были установлены памятники двум известным полководцам Австрийской империи — эрцгерцогу Карлу, победителю Наполеона под Асперном, и принцу Евгению Савойскому, герою войны с Османской империей.

^{Ворота Героев, вид со стороны Хофбурга. Фото: Татьяна Журженко}

Площадь и Ворота Героев, репрезентирующие имперскую мощь и военный триумф, использовались для чествования героев во время Первой мировой войны, однако революция 1918 года и социал-демократические настроения не дали укрепиться этой традиции:

«Во время Первой мировой войны королевский и кайзерский Фонд помощи военными вдовам и сиротам использовал здание для оказания военных почестей. В 1915 г. в рамках акции “Лавры — нашим героям” лавровые венки были прикреплены к воротам, выходящим на Рингштрассе. Кайзер Вильгельм II также пожертвовал средства на металлическую лавровую ветку. Впоследствии “красная Вена” блокировала всякое дальнейшее поклонение перед героями, противоречащее пацифистским и антигабсбургским настроениям»[7].

В 1933–34 годах Внешние крепостные ворота были перестроены архитектором Рудольфом Вондареком (учеником Отто Вагнера) и превращены в Монумент героям (Heldendenkmal), призванный увековечить память австрийских солдат, погибших в Первой мировой войне.

^{Фрагмент Монумента Героям. Фото: Татьяна Журженко}

Поскольку по условиям проекта менять внешний облик ворот не было разрешено, зал славы под открытым небом и крипта были спроектированы во внутренней части ворот, они доступны посетителям только в специально отведенные часы. Монумент Героям создавался в переломный 1934 год (февральские столкновения между левыми и правыми, подавленный национал-социалистический путч, убийство канцлера Дольфуса) и отразил поворот к авторитаризму и к созданию корпоративного государства (Ständestaat). Этот поворот нашел отражение в архитектурном языке мемориала, который противоречил тенденции «демократизации смерти», отмеченной Райнхартом Козеллеком («долгосрочная тенденция к отмене сословной системы иерархий с целью подчеркнуть равенство перед смертью всех солдат, вне зависимости от звания»)[8], тенденции, которая нашла воплощение в большинстве мемориалов павшим в Первой мировой войне по всей Европе.

Так же, как формирующееся «корпоративное государство» было обращено против 1789 года, австрийский памятник героям предназначался не для того, чтобы чествовать «демократическую смерть», воплощенную в фигуре «неизвестного солдата», нет, построить хотели «мемориал героическим сынам старой Австрии с 1618 по 1918 год». Подчеркивание староавстрийской, габсбургской традиции контрастировало как с республиканской традицией австрийской революции 1918–19 гг., так и с национал-социалистической Германией. Отказ австрийской федеральной армии от униформы немецкого покроя в пользу покроя староавстрийского также раскрывало этот контекст. По итогам конкурса был построен зал почета, «крытый небом», в напоминание о славе старого австрийского оружия, а в правом крыле крепостных ворот — мемориальная крипта памяти павших Первой мировой войны. Однако сила «неизвестного солдата» была столь мощной, что иконология огромного лежащего воина из красного мрамора оказалась неспособна вырваться из-под ее чар, хотя идеологически его создатели склонялись к габсбургскому героическому мифу[9].

История сооружения Монумента героям отражает крайнюю противоречивость австрийской политики 1930-х годов, амбивалентное отношение австрийской элиты к нацистской Германии и содержит почти детективные элементы. Скульптор Вильгельм Фрасс, автор мраморной скульптуры павшего воина, тайно симпатизировал нацистской Германии и был сторонником Аншлюса; в частной переписке он обмолвился о том, что спрятал в фундаменте скульптуры записку, своего рода личный политический манифест, в котором он высказывался за «объединение немецкого народа под знаком свастики». Слухи о наличии нацистской записки в фундаменте Монумента героям циркулировали в Австрии несколько десятилетий, пока наконец в летом 2012 года записка не была найдена. (Помимо чисто исторического, эта находка имела громадное символическое значение — нацистское послание в фундаменте центрального места памяти послевоенной Австрии — и стала одной из причин решения министра обороны о временном закрытии Монумента на реконструкцию.)[10]

После Второй мировой войны Монумент героям стал символизировать память павших в обоих мировых войнах, а книги памяти были дополнены именами 30 тыс. австрийцев, погибших во Второй мировой войне, главным образом в составе немецкого Вермахта. Хотя официально государственная идентичность Второй республики основывалась на тезисе об Австрии как «первой жертве» нацистской агрессии[11], в первые послевоенные десятилетия австрийцы считали себя скорее побежденными, чем «освобожденными». Как пишет историк Хайдемари Уль, возник своего рода разрыв между официальным дискурсом, подчеркивающим статус Австрии как нации-жертвы Гитлера, и повседневной коммеморативной культурой (особенно в провинции). Да и австрийские политики, боровшиеся за голоса ветеранов Вермахта, публично благодарили их за исполнение солдатского долга.

В то же время, в очевидном противоречии с этой тенденцией к реабилитации и даже героизации солдат Вермахта, в апреле 1965 года, в двадцатую годовщину возвращения независимости Австрии, в левом крыле внешних крепостных ворот (напротив крипты) было открыт новый мемориал— зал почета «жертвам, павшим в борьбе за свободу Австрии». Тем самым жертвы нацистского террора впервые получили государственное признание, равное тому, которое имели павшие солдаты, а также была признана роль австрийского антинацистского сопротивления в восстановлении государственной независимости австрийской республики. Хайдемари Уль пишет о двух параллельных местах памяти — крипте и зале почета австрийской борьбы за свободу — как символе расколотой публичной памяти Австрии.

Однако для понимания послевоенной идентичности Австрии гораздо важнее помнить, о чем умалчивает символический ландшафт Хельденплац, место, где 15 марта 1938 года австрийцы выразили массовую поддержку Гитлеру. Площадь Героев, где нашлось место для победоносных героев Габсбургской империи и новых героев австрийского сопротивления, для трагических героев Вермахта и даже для жертв нацизма умалчивает о том, что Гизен называет «травмой преступников»[12]. Как отмечает Хайдемари Уль, миф о стране — первой жертве нацизма игнорировал такие аспекты недавней австрийской истории, как массовая поддержка Аншлюса, идентификация с немецким Вермахтом в течении Второй мировой войны, значительная доля австрийцев в национал-социалистическом аппарате террора, участие в преступлениях национал-социалистического режима, в том числе в массовом уничтожении еврейского населения, и агрессивный антисемитизм[13].

Кардинальный пересмотр тезиса о «стране-жертве», поворот к культуре исторической ответственности начался только в 1980-е годы. Толчком к нему послужило дело Курта Вальдхайма, австрийского дипломата и политика, помимо прочего генерального секретаря с 1972 по 1981 год. В 1985 году, когда Австрийская Народная партия выдвинула кандидатуру Вальдхайма на президентских выборах, в прессе всплыли детали его службы в составе Вермахта в 1938–1945 годах, в частности в Греции и Югославии. Подозрения в причастности Вальдхайма к военным преступлениям, циркулировавшие в международной прессе, заставили австрийское правительство создать международную комиссию историков для расследования его военной биографии. Хотя его причастность к военным преступлениям не была подтверждена, дело Вальдхайма подтолкнуло австрийское общество к критическому анализу нацистского прошлого и частичному признанию ответственности за соучастие в преступлениях Гитлера. В 1988 году, в год 50-летия Аншлюса, скандальная постановка в Бургтеатре пьесы Томаса Бернхарда «Хельденплац» подняла табуированную тему австрийского антисемитизма. В 1995 году был учрежден «Национальный фонд Австрийской Республики для помощи жертвам национал-социализма», и Австрия стала выплачивать компенсации жертвам нацистских преступлений. Эти изменения были не в последнюю очередь стимулированы вступлением Австрии в в 1995 году. В 1997 году в австрийский календарь была внесена новая памятная дата — День противодействия насилию и расизму в память о жертвах национал-социализма. Выбор пал на 5 мая — день, когда американскими союзниками был освобожден концлагерь Маутхаузен (который c 1970 года функционирует как музей и центр документации австрийского сопротивления)[14]. Память о «темных годах» австрийской истории (1938–1945) нашла отражение в мемориальном ансамбле «Против войны и фашизма» на Альбертинаплац, созданном известным австрийским скульптором Альфредом Хрдличкой в 1988 году, а также в новом мемориале «65 000 убитым евреям Австрии» на Юденплац[15].

Таким образом, австрийская культура памяти эволюционирует в последние десятилетия в сторону общеевропейского консенсуса в отношении памяти и уроков Второй мировой войны, что предполагает прежде всего критическое отношение к национал-социалистическому периоду австрийской истории и моральную ответственность за ошибки и преступления прошлого. Одной из манифестаций этой новой культуры памяти стала акция памяти «Ночь молчания» в 2008 году, приуроченная к 70-летию Aншлюса. На площади Хельденплац было зажжено 80 тысяч свечей в память об 80 тысячах австрийцев, в том числе 65 тысячах евреев, ставших жертвами нацистского режима.

2. Площадь Героев, 8 мая: инсценировка конфликта вокруг послевоенной австрийской идентичности

В контексте этого коренного изменения австрийской культуры памяти следует рассматривать и обострение конфликта вокруг церемонии поминовения павших, проводимой студенческими братствами 8 мая, в день окончания Второй мировой войны и капитуляции нацистской Германии. Стоит отметить, что официальным памятным днем в послевоенной Австрии был и остается 27 апреля, день провозглашения декларации о независимости и восстановления государственного суверенитета Австрии. Дата 8 мая принадлежит скорее европейскому календарю (День освобождения Европы) и до последнего времени не обладала для австрийцев особыми коннотациями. Не удивительно, что этот день «присвоили» правые и националисты, превратив его в день скорби по погибшим. Хотя в правой риторике часто подчеркивается, что речь идет обо всех жертвах войны, в первую очередь подразумеваются павшие солдаты Вермахта и во-вторую — гражданское население Австрии, пострадавшее от бомбардировок союзников. Связь с героическим габсбургским мифом и с традициями немецкого национализма и милитаризма подчеркивается самим характером коммеморативных ритуалов, которые включают траурную вахту возле крипты и факельное шествие. 8 мая 2012 года в этой церемонии приняли участие около 200 членов студенческих братств.

^{Траурная вахта студенческих братств на площади Героев, 8 мая 2012 г… Фото: Die Presse}

Хотя традиция траурной вахты 8 мая насчитывает не одно десятилетие, вступление Австрии в Европейский Союз, с одной стороны, и рост популярности праворадикальной Австрийской партии свободы (Йорг Хайдер, позднее Хайнц-Кристьян Штрахе) привели к значительной политизации коммеморативных мероприятий 8 мая и к ежегодно повторяющемуся политическому противостоянию в обществе вокруг этих событий. У либеральной части австрийского общества и политиков левого спектра (прежде всего Зеленые и социал-демократы) церемония поминовения мертвых вызывает устойчивые ассоциации с национал-социалистическим прошлым, а для наиболее радикальных критиков этой церемонии она является выражением опасной ностальгии. Поминовение солдат Вермахта в день капитуляции нацистской Германии возле центрального места памяти австрийской столицы — Монумента героям и крипты — является, с их точки зрения, нелегитимным и недопустимым. Сами студенческие братства отрицают обвинения в симпатиях национал-социализму, ссылаясь, в частности, на тот факт, что они были запрещены национал-социалистическим режимом и поэтому не могут испытывать к нему симпатии. Они настаивают на том, что единственной целью церемонии поминовения мертвых 8 мая является демонстрация уважения к памяти павших[16]. В то же время в последние годы в церемонии неоднократно принимали участие праворадикальные политики, известные своим амбивалентным отношением к нацистскому прошлому.

Австрийское правительство неоднократно выражало свое негативное отношение к церемонии поминовения мертвых. По словам канцлера Вернера Файманна, «8 мая — день освобождения, а не поражения». Но, продолжил он, этот день также стал «часом ноль» для Европы. Европейское единство — «единственный ответ такому режиму, как национал-социализм»[17]. Партия Зеленых, наиболее активно критикующая правых радикалов и обычно солидаризирующаяся с организациями, представляющими традиции австрийского сопротивления, выступает за то, чтобы сделать 8 мая выходным днем и тем самым повысить его статус в обществе. Церемония 8 мая является обычно поводом к мобилизации левых и леворадикальных групп, которые проводят в этот день пикеты и демонстрации, а также организуют карнавальные шоу, пародирующие Поминовение мертвых. 8 мая — обычно трудный день для австрийской полиции, которая вынуждена создавать живые цепи, чтобы предотвратить столкновения между противоборствующими лагерями.

К 2013 году традиционный конфликтный сценарий 8 мая впервые удалось изменить. По инициативе нового министра обороны от Социал-демократической партии Австрии Геральда Клуга был организован почетный караул на Хельденплац в память жертв нацистского режима. Тем самым пространство для церемонии поминовения мертвых правыми и студенческими союзами было блокировано. Министр объяснил свою инициативу сознательным стремлением воспрепятствовать правым и изменить привычный формат 8 мая:

«В 2013 году солдаты австрийской федеральной армии будут нести почетный караул в память о жертвах фашизма там, где в прошлые годы траурным маршем проходили студенческие братства. Тем самым австрийская федеральная армия как институт Австрийской Республики, обязанный отстаивать демократические ценности, ясно и четко выражает значение этой даты»[18].

Вечером на площади прошел бесплатный концерт Венского симфонического оркестра, на который собралось больше 10 тысяч зрителей, в основном молодых людей, которые расположились на газонах площади Героев.

^{«Праздник радости» на площади Героев, 8 мая 2013 г… Фото: Татьяна Журженко}

Сцена напоминала грандиозный массовый пикник. Перед началом концерта собравшихся приветствовали канцлер Файманн, вице-канцлер и министр иностранных дел Михаэль Шпинделеггер, мэр Вены Михаэль Хойпль и другие политики. «Праздник радости», инициированный Комитетом «Маутхаузен» и Венским симфоническим оркестром, стал началом новой традиции празднования 8 мая как общеевропейского дня освобождения от национал-социализма, символического «часа ноль» новой Европы. Хотя в речах политиков и в медиа-дискурсе отдавалась дань жертвам нацизма, доминирующей массовой эмоцией праздника была радость, а поражение национал-социализма в 1945 году символически увязывалось с торжеством демократии и триумфом европейской идеи в современной Австрии. Новая традиция и новое значение 8 мая, таким образом, подчеркнуто противопоставляется траурному поминовению павших, практиковавшемуся в этот день правыми.

Впрочем, новое значение памятной даты 8 мая — только один элемент широкомасштабных изменений в символической политике Австрии. Как отмечалось выше, в 2012 году по инициативе министерства обороны была начата реконструкция Монумента героям и в частности, Крипты. Точнее, памятник был закрыт на реконструкцию, и было объявлено о том, что комиссия историков и архитекторов начнет работу над новой концепцией. Одним из поводов к реконструкции, как упоминалось ранее, было обнаружение нацистского послания автора скульптуры павшего воина в ее фундаменте. В то же время, в результате протестов некоторых историков и политиков из крипты были удалены Книги памяти, которые, как выяснилось, содержат имена членов и ваффен-, а возможно, и военных преступников. Министерство обороны передало книги в Государственный архив и пообещало внимательно изучить состав списков. По мнению ряда экспертов, эта задача нереализуема, поскольку изучение десятков тысяч биографий потребует не одного года. Более того, по мнению некоторых «зеленых» политиков, крипту следует вообще закрыть, поскольку «увековечивание памяти солдат Вермахта не может быть задачей австрийского государства»[19]. В недавнем депутатском запросе Зеленых по поводу реконструкции крипты в парламенте Австрии критике подверглись также непоследовательность и противоречивость связанного с этим местом памяти официального церемониала и недоступность внутренних помещений для публики. Новая концепция Монумента героям, по словам историка Хайдемари Уль, предполагает превращение его в «информационный и образовательный центр» и является не просто техническим проектом, а важным «символическим актом»[20].

В связи c кардинальными изменениями в австрийской политике памяти заслуживает упоминания и проект памятника жертвам нацистской военной юстиции (называемый также памятником дезертирам). Политическое решение о его создании было принято несколько лет назад «красно-зеленым» коалиционным правительством Вены. Проект критикуют Партия свободы Австрии и ветеранские организации:

«Как бы ни относиться к вопросу о дезертирстве в Третьем рейхе, прославлять дезертирство во всех его формах, поставив ему собственный памятник — не только объективно неправильно, но и безответственно»[21].

Решение о создании памятника дезертирам поддержал президент Австрии Хайнц Фишер:

«Человека, который отвернулся от гитлеровского Вермахта во время Второй мировой войны, который сопротивлялся активному участию в этой войне, нельзя сравнивать с классическим дезертиром, наносящем удар в спину собственному, демократическому войску»[22].

Согласно последней информации, памятник будет установлен перед резиденцией канцлера Бальхаусплац, примыкающей к Площади героев[23].

Таким образом, Площадь героев с Монументом героям остается символически перегруженным и политически амбивалентным местом памяти, значимым для самых разных политических сил. Его текущая реконструкция имеет важное политическое измерение, поскольку речь идет о перестройке символической политики Австрии и более того, ее послевоенной идентичности. Традиционный символический ландшафт Площади героев, репрезентирующий имперский триумф и почитание солдатского долга, все больше ставится под сомнение коммеморативными акциями, такими как «Ночь молчания» в память об Аншлюсе в 2008 году, и «Праздник радости» в 2013. Проект памятника дезертирам свидетельствует о радикальном изменении в общественном сознании таких понятий, как «героизм» и «долг» и о трансформации культуры памяти «от триумфа к травме» (Б. Гизен).

3. Советский военный мемориал на Шварценбергплац: военный триумф Сталина и травма (несостоявшейся) советской оккупации

В марте 1945 года Советская Армия вступила на территорию Австрии, которая таким образом впервые стала театром военных действий. В обращении к местному населению советское военное командование подчеркивало, что целью военной операции является не оккупация, а освобождение Австрии от национал-социалистического режима. При этом советские командование опиралось на положения Московской декларации, подписанной союзниками в 1943 году, которая признавала присоединение Австрии к германскому рейху в марте 1938 года недействительным и гарантировала ей право на восстановление государственной независимости. Еще до окончания военных действий Сталин поручил бывшему государственному канцлеру, одному из создателей Первой республики социалисту Карлу Реннеру сформировать временное правительство. В него вошли представители коммунистов, социал-демократов и Народной партии. Несмотря на протесты союзников против односторонних и поспешных с их точки зрения действий Москвы, после окончания Венской наступательной операции временное правительство было представлено командующему Третьим Украинским фронтом маршалу Толбухину, а 27 апреля была провозглашена независимость Австрии, восстановленной в границах 1938 года. В боях за освобождение Вены погибло около 17 тыс. советских солдат и офицеров, всего на территории Австрии — 28 тыс. Войска западных союзников вступили на территорию Австрии уже после провозглашения ее независимости, что очевидно отвечало стратегическим планам Сталина.

В этом историческом контексте становится понятной поспешность, с которой сооружался советский мемориал освободителям Вены, торжественно открытый 19 августа 1945 года, всего через три месяца после окончания войны.

^{Cоветский военный мемориал в Вене, 9 мая 2015 г… Фото: Татьяна Журженко}

Такая оперативность объясняется, очевидно, не коммеморативной, а геополитической функцией памятника — на советской территории подобные военные мемориалы стали создаваться значительно позже, иногда десятилетия спустя, когда консолидация памяти о Великой отечественной войне была возведена в ранг государственной политики^[85]. В данном случае речь шла о том, чтобы сразу же после окончания войны, в преддверие неопределенного послевоенного будущего, средствами символической политики закрепить за роль освободителя Австрии. Советский военный мемориал в Вене должен был служить напоминанием о военном триумфе Сталина, о жертвах, принесенных Советской армией на алтарь победы над нацизмом, и следовательно был дополнительным аргументом в предстоящей борьбе за раздел сфер влияния в Европе. Таким образом, в ретроспективе он может рассматриваться как первый мемориал Холодной войны, воздвигнутый до ее фактического начала.

Советский мемориал, по словам австрийского историка архитектуры Яна Табора, сооружен в соответствии с каноном чистого, еще не испорченного поздним сталинизмом, социалистического реализма[25]. Бронзовая фигура солдата Красной Армии возвышается на пьедестале высотой 20 метров на фоне полукруглой колоннады белого мрамора. Надпись на колоннаде гласит:

«Вечная слава воинам Красной Армии, павшим в боях с немецко-фашистскими захватчиками за свободу и независимость народов Европы!»

Cолдат с автоматом Шпагина на груди держит в правой руке знамя, а в левой — позолоченный щит с гербом . На фронтальной стороне пьедестала, обращенной к площади Шварценбергплац, выбит приказ верховного главнокомандующего И. В. Сталина от 13 апреля 1945 года о взятии Вены. На двух боковых сторонах — списки советских солдат и офицеров, павших в боях за Вену. На тыльной стороне пьедестала выбит второй куплет государственного гимна СССР в редакции 1943 года, а также цитата И. В. Сталина:

«Отныне над Европой будет развеваться великое знамя свободы народов и мира между народами».

Кроме того, на тыльной стороне пьедестала можно прочесть стихи Сергея Михалкова, обращенные к освободителям Вены:

Архитектура и стилистика мемориала выражают не столько скорбь по погибшим, сколько триумф победы. Если скульптурные композиции, венчающие крылья колоннады, изображают бойцов в разгаре битвы, то фигура солдата на пьедестале символизирует конец войны и наступление мира. Геополитической функции мемориала отвечает его монументализм; характерно, что фигуру солдата трудно рассмотреть вблизи — приходится слишком высоко задирать голову, а солнечный свет, отражаясь в золоте щита и солдатской каски, слепит глаза. Скорбь, боль потери и уважение к памяти павших, индивидуальное измерение памяти в гораздо большей степени отражает скульптурная композиция на Центральном кладбище Вены, символически маркирующая вход на территорию советских воинских захоронений. Здесь мы видим солдата с опущенным в знак траура военным знаменем, с обнаженной головой и прижатой к груди каской. Очевидное разделение функций между двумя местами памяти отражается в выборе архитектурного языка и образных форм.

Советский военный мемориал удачно встроен в архитектурный ансамбль Шварценбергплац, одной из центральных площадей Вены, хотя и контрастирует с окружающими помпезными зданиями в стиле неоклассицизма и необарокко. Шварценбергплац — одна из самых больших площадей в городе, длиной почти полкилометра; она представляет собой (особенно после реконструкции, завершенной в 2004 году) гигантскую транспортную развязку и мало располагает к пешим прогулкам и отдыху. Исключение составляет южный конец площади, где посреди небольшого сквера и расположен советский мемориал. Перед ним расположен большой фонтан (Hochstrahlbrunnen), подсвечиваемый по ночам и по высоте сравнимый с монументом. Хотя от местных русскоязычных иногда приходится слышать, что фонтан был специально построен властями Вены, чтобы скрыть непопулярный мемориал, эта легенда не соответствует действительности — фонтан был сооружен в 1873 году как символ современного водоснабжения города. В ознаменование торжественного открытия мемориала в августе 1945 года советские военные власти даже отремонтировали и включили любимый горожанами фонтан, чтобы расположить к себе местное население. Советский мемориал обращен фасадом к площади и центральной части Вены и «спиной» к дворцу Шварценберг, за которым находится любимый туристами Бельведер, в котором в 1955 году состоялось торжественное подписание Государственного договора, а сегодня располагается музей искусства эпохи модерна. Показательно, что мемориал расположен в посольском квартале, в непосредственной близости от здания посольства на Райзнерштрассе и Никольского собора, сооруженного при российском императорском посольстве в 1893–1899 годах по проекту Г. И. Котова итальянским архитектором Луиджи Джакомелли.

Выбор места сооружения мемориала представляет несомненный интерес с точки зрения символической политики. Шварценбергплац, соединенный «пуповиной» Ринга с двумя другими историческими площадями Вены — Площадью героев и Ратушной площадью — содержит множеcтвенные имперские и милитаристские коннотации[26]. Район Шварценбергплац, где в веке охотно селились представители знати и военные, стал позднее привлекательным для крупной буржуазии, включая еврейские семьи (после 1938 года их собственность была «ариизирована», а особняки перешли в пользование национал-социалистического режима). Здесь же располагались Ассоциация промышленников и Венский купеческий союз, а также представительства многочисленных промышленных, транспортных и страховых компаний. Деловой характер площадь сохраняет и сейчас (к слову, слева от советского мемориала находится представительство компании «Лукойл»). Хотя центральная роль в новейшей австрийской истории прочно закрепилась за Хельденплац, Шварценбергплац («важнейшее из второстепенных мест событий новой австрийской истории» по выражению Бернадетты Райнхольд) был в и первой половине века излюбленным местом военных парадов и других официальных церемоний. Характерно, что последний военный парад союзников в 1955 году в честь вывода войск и подписания Государственного договора состоялся именно на этой площади, где в Доме индустрии располагалась Союзная контрольная комиссия по Австрии.

В центре площади Шварценберг стоит конная статуя фельдмаршала князя Карла Шварценберга, победителя Наполеона в «битве народов» при Лейпциге (1813 г.) — тем самым площадь символически связана с Воротами героев, также посвященными героям сражения при Лейпциге. Памятник фельдмаршалу Шварценбергу («европейскому полководцу, возглавившему союзнические войска в борьбе с Наполеоном и олицетворившему собой новое устройство Европы после Венского конгресса»[27]) был торжественно открыт в 1867 году в присутствии императора Франца Иосифа; он дополняет нарратив военно-политического триумфа, представленный двумя другими конными статуями австрийских полководцев на Хельденплац. По мнению историка архитектуры ЯнаТабора, выбор места для советского военного мемориала несомненно учитывал исторические ассоциации между двумя завоевателями Европы — Наполеоном и Гитлером, и содержал намек на преемственность российско-австрийского союза:

Трудно сказать, было ли решение в пользу Шварценбергплац обусловлено глубокими историческими познаниями чрезвычайно умелых советских авторов мемориала, или они всего лишь инстинктивно чувствовали монументальный характер площади и воинский гений места. Но наверняка они хорошо знали, кем был тот самый князь Карл Шварценберг — всадник, господствующий над передней частью Шварценбергплац. Победитель Битвы народов под Лейпцигом 1813 г. был союзником в наполеоновских войнах, в которых русские оказались связаны с австрийцами тесными, почти братскими узами. Это и послужило идеологическим связующим звеном. Российский поход Наполеона 1812 г., закончившийся фиаско и в конечном итоге приведший к его краху, во многом похож на захватническую войну Гитлера против Советского Союза. Эти сходства можно свести к формуле «Чем для Наполеона была Бородинская битва зимой 1812 г., тем для Гитлера стала битва за Сталинград зимой 1942–43 года»[28].

Советский военный мемориал в Вене был первым, сооруженным на территории освобожденной Европы, а его проект создавался еще до начала Венской наступательной операции. Проект был инициирован советским военным командованием и реализован под руководством военных инженеров и строителей; к работе привлекались местные австрийские мастера и рабочие, а также военнопленные. До 1955 года мемориальную композицию дополнял танк -100, участвовавший в боях за Вену (его экипаж похоронен на Центральном кладбище); позднее танк был передан в Военный музей[29]. Австрийский переводчик и журналист Эрих Кляйн, работавший в 1990-е годы в Москве, успел взять интервью у авторов и создателей мемориала, в частности у Дмитрия Шепилова, в 1945 году советского генерала и военного советника, осуществлявшего общее идеологическое руководство, инженера Михаила Шейнфельда, ответственного за техническую сторону проекта, а также у вдовы скульптора Михаила Интизарьяна, автора фигуры советского солдата[30]. По словам Дмитрия Шепилова, впоследствии редактора газеты «Правда» и члена Политбюро, именно ему принадлежит авторство надписи на колоннаде, а также выбор места сооружения мемориала. В качестве возможной альтернативы рассматривался, например, любимый венцами парк Пратер, но окончательный выбор был сделан в пользу площади Шварценберг. Существует, впрочем, неподтвержденная документально точка зрения, что вопрос о месте сооружения мемориала решался самим Сталиным, который был знаком с топографией города[31]. Сталин жил в Вене в пансионе на Шёнбруннер Шлоссштрассе в эмиграции в 1913 году, о чем информирует установленная в 1949 году и сохранившаяся до сих пор мемориальная доска[32].

Конкуренция с союзниками (территория Австрии и сама Вена были разделены на четыре оккупационные зоны) и соображения государственного престижа сыграли решающую роль в создании мемориала и выборе места его сооружения. Как пишет Эрих Кляйн со слов Дмитрия Шепилова, монумент создавался в сжатые сроки, поскольку должен был продемонстрировать как западным союзникам, так и местному населению организованность и дееспособность советских военных властей.

Западным союзникам, которые только осенью 1945 г. заняли выделенные им договором зоны Вены, хотели продемонстрировать организационные способности советской власти. Таким образом, памятник, расположенный на границе советской зоны в 4-м и британской — в 3-м районе, в непосредственной близости от Союзнического совета (Дома индустрии), можно воспринимать как военный памятник в двойном смысле. Как памятник павшим воинам и как памятник грядущей Холодной войны между Востоком и Западом в Европе и за Европу[33].

Свидетельством своего рода «холодной войны» памятников, начавшейся задолго до настоящей Холодной войны, является «краеугольный камень свободы» (Сornerstone of Freedom), довольно странный памятный знак, напоминающий по форме скворечник, сооруженный американскими военными властями в 1948 и переданный в дар городу.

Ссылка на несоизмеримое с ее географическими размерами значение Австрии для западной цивилизации была задумана американскими оккупационными войсками — в контексте Холодной войны — как контраст триумфальному советскому памятнику освобождения на Шварценбергплац. Напрашивается вывод, что победители-демократы не строят помпезных памятников, однако следует напомнить, что американские войска, в отличие от Красной Армии, вошли в Вену уже после окончания войны[34].

На открытии советского мемориала (первого монументального проекта Второй республики) 19 августа 1945 года присутствовали представители западных союзников и министры временного правительства Австрии. Праздник был организован согласно канону советских массовых мероприятий, включая военный парад, и завершился фейерверком. Пуск любимого горожанами фонтана должен был продемонстрировать стремление к нормализации и возвращение города к мирной жизни. (Стоит отметить в этом контексте, что в первое послевоенное десятилетие советские оккупационные власти активно использовали инструменты культурной политики для усиления своего политического влияния в Австрии)[35]. В речах австрийских политиков на церемонии открытия советского мемориала звучали слова благодарности Красной армии и заверения в твердых намерениях австрийского народа возродить независимое демократическое государство. В то же время в речах содержались и значительные нюансы — в зависимости от политической принадлежности выступавших. Так, государственный секретарь Леопольд Фигль (представитель христианско-консервативной Народной партии), в отличие от социал-демократа канцлера Карла Реннера, говорил не о монументе героям Красной Армии, а о памятнике «освобождению Австрии»; единственный из выступающих, он воздержался от выражения благодарности лично товарищу Сталину. Совсем другие акценты содержались в речи лидера коммунистов Эрнста Фишера, который говорил о дружбе между австрийским и «великим русским народом»[36].

Коммунисты обладали значительным влиянием в послевоенной Австрии и пользовались безусловной поддержкой советских оккупационных властей. Стратегией советского военного командования, еще до окончания боев за Вену, было создание органов местного самоуправления из представителей антифашистского сопротивления, преимущественно коммунистов, и передача им целого ряда практических вопросов организации мирной жизни. В частности это касалось полиции Вены, где процент коммунистов был высок вплоть до 1960-х годов[37]. На площади Шварценбергплац, южная часть которой до 1955 года носила название Сталинплац, располагался не только Союзнический совет, но и Компартии Австрии — новые партийные функционеры видели из своих окон советский военный мемориал[38]. C этой точки зрения Cталинплац можно рассматривать как зародыш новой, коммунистической Австрии, которая вполне могла бы стать реальностью, как это произошло в других странах Центральной и Восточной Европы. Надежды компартии на победу на выборах 1946 года не оправдались, но опасения коммунистического переворота присутствовали в политической атмосфере Австрии в течение всего послевоенного десятилетия. Советское военное присутствие (в 1949 году из 65 тыс. солдат союзных войск около 48 тыс. составляли советские военные) делало этот сценарий весьма вероятным.

Однако Австрия избежала сталинизации и не стала частью социалистического лагеря. Подписанный в 1955 году между Австрией и представителями четырех союзных держав Государственный договор подтвердил ее государственную независимость, и в том же году последний солдат союзников покинул ее территорию. Государственный нейтралитет Австрии (внеблоковый статус страны гарантирован конституцией) не был зафиксирован в Государственном договоре, но был условием его подписания, выдвинутым Москвой. В эпоху Холодной войны Австрия таким образом приобрела особый статус «нейтральной зоны» между блоком и странами Варшавского Договора. Советский военный мемориал (обязательства по охране и уходу за ним, согласно Государственному договору, взяло на себя австрийское государство) можно рассматривать и как своего рода символ нового послевоенного устройства Европы, форпост советского геополитического фронтира. Покидая Австрию, советские войска оставляли на Шварценбергплац бронзового солдата, вознесенного над городом на 20-метровый пьедестал — в обмен на Государственный договор, оригинал которого, как выяснилось совсем недавно, все эти годы хранился в Москве.

В повседневной жизни амбивалентное отношение австрийцев к советскому военному мемориалу нашло отражение в множественности его названий.

Полуофициально Befreiungsdenkmal (памятник освобождению) или Heldendenkmal Sowjetische Armee (памятник героям советской армии), советский мемориал чаще всего называют просто Russendenkmal (русский памятник). Такая этнизация — свидетельство культурного отчуждения советского мемориала, дискурсивного исключения событий, которые он символизирует, из собственно австрийской истории, стремления к экстернализации амбивалентного опыта освобождения/оккупации. И дело не только в том, что он напоминает о том периоде истории, когда Австрия была скорее объектом внешних геополитических стратегий, чем самостоятельным государственным субъектом. Как «тоталитарный» советский военный мемориал в стиле социалистического реализма выпадает из визуального ряда венской имперской архитектуры, так и русский (советский) солдат, вознесенный на 20-метровый пьедестал, олицетворяет другого, чуждого (если не враждебного) европейской цивилизации и австрийской культуре. В послевоенные годы это восприятие /России в массовом сознании накладывалось на результаты многолетней нацистский антибольшевистской пропаганды, рассказы вернувшихся из сибирского плена бывших солдат Вермахта, а также на исторические стереотипы о России как азиатской деспотии и русских как варварах, глубоко укорененные в австрийской культуре. Противоречивость образа советского (русского) солдата и амбивалентность коллективного опыта освобождения/оккупации прекрасно отражена в австрийской прессе того времени:

«Образованные офицеры, воры велосипедов и часов, любители маленьких детей, дарящие им шоколад, облегчение и страх…»[39]

Однозначно негативные коннотации отражаются в таких иногда встречающихся названиях советского мемориала, как «памятник неизвестному грабителю» или даже «неизвестному отцу» (намек на массовые грабежи и изнасилования австрийских женщин советскими солдатами в первые недели оккупации). Еще одно, довольно экзотическое название мемориала — Гороховый памятник или Принц на горошине — связывает его с продовольственной помощью голодающему местному населению, оказанной командованием Красной армии в мае 1945 года. Помощь включала, помимо прочего, тысячу тонн гороха[40].

В целом в послевоенные десятилетия памятник довольно быстро утратил свое политическое значение и оказался по большей части «невидимым» в городском ландшафте, хотя и охранялся вплоть до 1960 годов.

«В отличие от социалистических стран, [памятник] стали воспринимать… не столько как провокацию, сколько как документ собственной недавней истории»[41].

В послевоенной памяти венского общества он сохранился в связи с двумя громкими преступлениями — загадочным убийством на сексуальной почве и несостоявшейся попыткой террористического акта[42]. Утром 15 апреля 1958 года в кустарнике за колоннадой было найдено тело 21-летней Илоны Фабер, которая накануне вечером возвращалась из кинотеатра на Шварценбергплац. Девушка была изнасилована и задушена. Убийство получило огромный общественный резонанс, не в последнюю очередь благодаря только что появившемуся телевидению; обсуждалась даже возможность возвращения смертной казни за сексуальные преступления. Подозреваемый был арестован и предстал перед судом, но был оправдан за недостатком улик. В августе 1962 года на пьедестале с задней стороны статуи солдата, на высоте четырех-пяти метров была найдена спортивная сумка, содержащая взрывное устройство. Хотя целью теракта был советский мемориал, улики указывали на связь организаторов с итальянской леворадикальной сценой и обострением ситуации вокруг проблемы автономии Южного Тироля. Как бы то ни было, в обеих случаях советский мемориал не был непосредственно вовлечен в разыгрывающуюся драму, а служил скорее в качестве театральных подмостков.

Возвращение советского военного мемориала в австрийский политический дискурс можно было наблюдать только после 1989 года. Частичная реполитизация мемориала произошла под влиянием падения коммунистических режимов в странах Восточной Европы, одним из проявлений которого была «зачистка символического ландшафта», т. е. демонтаж и перенос памятников, связанных с коммунистическим прошлым. События в Восточной Европе, особенно в соседних Венгрии, Польше, Чехословакии и Восточной Германии, сенсибилизировали австрийскую публику в этом отношении, а распад СССР, с которым «нейтральную» Австрию в годы Холодной войны связывали особые отношения, перечеркнул геополитическую функцию мемориала. Впервые за несколько десятилетий вопрос о его демонтаже серьезно обсуждался в австрийской прессе. За демонтаж памятника выступали прежде всего некоторые политики праворадикальной Партий свободы Австрии, которые воспроизводили в австрийском контексте столь популярный в Восточной Европе дискурс «советской оккупации». Так, лидер партии Йорг Хайдер заявил в одном из своих выступлений в 1995 году:

«В 1945 году повод для радости был не у многих… Освобождение от Гитлера еще не означало для нас свободы. Это была свобода советов, свобода изнасилований, свобода сталиных… Это не было нашей свободой»[43].

С этой точки зрения освобождение Австрии Красной армией в мае 1945 является мифом, возведенным в ранг государственной идеологии, а советский военный мемориал напоминает о десяти годах советской оккупации. Впрочем, такая политическая инструментализация — с опозданием на несколько десятилетий — травмы советской оккупации вызывает сопротивление большей части австрийской публики, усматривающей в этом релятивизацию преступлений национал-социализма и возрождение дискурса «нации-жертвы», отказывающейся от ответственности за свое прошлое.

Если рассматривать советский военный мемориал как символ Холодной войны, в которой Австрия оказалась на стороне победителей — либерального Запада, венский «бронзовый солдат» предстает скорее архитектурно-историческим курьезом. Когда-то символ геополитического триумфа Сталина, сегодня он скорее напоминает о поражении в Холодной войне и о распаде супердержавы, контролировавшей половину Европы. Маттиас Маршик в своем эссе, включенном в сборник о советском мемориале, пишет:

«Сегодня мы описываем его на языке победителей: мы представляем себя Австрией, освободившейся от — реальных и сконструированных — угроз коммунизма так же, как веками ранее она успешно противостояла “турецкой угрозе”»[44].

Впрочем, мемориал все же обладает неким остаточным символическим потенциалом, связанным с воображаемой антизападной, антикапиталистической альтернативой. В последнее десятилетие он иногда служит местом акций антиглобалистов, анархистов и других левых и левокадикальных групп. Для этого он достаточно маргинален, и в то же время расположен в центре города.

«Если бы даже не существовало запрета на собрания на Хельденплац, площадь наверняка оказалась бы слишком большой для таких митингов. Российский памятник же расположен за пределами гегемониальных политических репрезентаций основных партий»[45].

Например, в декабре 2010 года здесь состоялась демонстрация в поддержку Ассанжа и «Викиликс»[46].

В юбилейном 2005 году (60 лет Второй республики, 50 лет государственного договора, 10 лет членства в ) советский военный мемориал и прилегающая к нему площадь стали площадкой для разнообразных информационно-художественных инсталляций и артистических проектов. Например, Австрийский киноархив организовал на Шварценбергплац и Хельденплац показ документальных кадров новейшей австрийской истории, солдаты, одетые в форму союзников, на американском военном джипе размечали белой краской границы зон оккупации, были организованы ознакомительные пешие прогулки по историческим местам.

Среди последних художественных акций, связанных с советским мемориалом на Шварценбергплац, заслуживает упоминания проект чешской группы «Поде Бал», cвязанный с переносом на Шварценбергплац «Памятника страданиям 6-й армии».

^{Трехмерная архитектурная симуляция Шварценбергплац после возвращения монумента «Страдания 6 армии», в рамках выставки «Нейтральная полоса». Дом художника, Вена, 2004 г. Источник: www.podebal.com}

В 1996 году Австрия инициировала памятник 6 армии Вермахта недалеко от того города, который она пыталась захватить — Сталинграда (ныне — Волгограда). Монумент в форме двадцатиметрового шипа из ржавого железа сперва собирались построить в центре Волгограда. В результате протестов российских ветеранов войны и жителей Волгограда договорились поставить его в двадцати километрах от города, где он теперь и находится. Группа «Поде Бал» предложила вернуть памятник в место его происхождения — центр Вены. Был разработан градостроительный проект, включающий архитектурные планы и визуализацию нового расположения памятника на Шварценбергплац. Проект был представлен в Доме художника в рамках коллективной выставки «Нейтральная полоса». Об инициативе также сообщили через сайт фиктивной девелоперской компании, посетителям которого предоставлялась возможность голосовать за или против возвращения памятника. «Поде Бал» провела видео-интервью с инициаторами волгоградского памятника — Хельмутом Цильком (бывшим мэром Вены), Вильгельмом Хольцбауером (архитектором и автором стального шипа) и Йозефом Шантлем (генеральным секретарем Черного креста). В венском Доме художника был организован «круглый стол», модерируемый Яном Табором, автором выставки «Искусство и диктатуры». Петр Мотычка, один из членов «Поде Бал», объяснил: «Место очень хорошо подходит под наши намерения. Близость советского памятника создает визуальную платформу для диалога о недавней австрийской истории»[47].

4. Советский военный мемориал и постсоветская Россия: геополитика памяти

После распада постсоветская Россия позиционирует себя в отношении советских военных мемориалов в Европе в качестве правопреемника . Забота о советских воинских захоронениях за рубежом (зачастую декларативная и политизированная) была возведена в ранг государственной политики в 2000-е годы в связи с попытками Кремля восстановить утраченный статус европейской державы и удержать бывшие советские республики в сфере своего геополитического влияния. В первые послевоенные десятилетия «великая Победа над фашизмом» и «освобождение Европы» были не просто мифами национального триумфа, они имели важнейшую геополитическую функцию, обеспечивая идеологическую легитимацию как сверхдержавы и ее особую роль в поддержании стабильности на европейском континенте. Именно этот символический капитал «страны-освободительницы Европы от фашизма» защищает сегодня Кремль в политических битвах против исторического ревизионизма в странах Восточной Европы[48]. Победное завершение Второй мировой войны представляется сегодня российской власти и российскому обществу моментом величайшего геополитического триумфа, особенно очевидного после национального унижения 1990-х. Советские военные мемориалы в Европе свидетельствуют об этом триумфе, а неспособность защитить их от посягательств ревизионистов служит болезненным напоминанием об унижении и слабости постсоветской России.

Используя язык современной теории международных отношений, можно сказать, что символический капитал освобождения Европы от нацизма и советские воинские мемориалы, которые его репрезентируют, является частью российской концепции «мягкой силы» (soft power). В отличие от «мягкой силы» СССР, которая основывалась на коммунистической идеологии и альтернативных капитализму ценностях, «мягкая сила» постсоветской России апеллирует к прошлому; этим Россия отличается от других государств, пользующихся международным влиянием.

«Мягкая сила Запада и Китая основана на привлекательном видении будущего. Напротив, российская мягкая сила обращена в прошлое, она мобилизует память и наследие воображаемой и настоящей совместной истории. Это — часть специфики российской мягкой силы»[49].

В последнее десятилетие российское руководство активно пытается улучшать имидж государства и усилить его международные позиции средствами культурной и информационной политики. По инициативе Путина была проведена реорганизация информагенства «-Новости» и создан англоязычный телевизионный канал «Russia Today». В 2007 году был учрежден фонд «Русский мир» с целью пропаганды русского языка и культуры за рубежом; как инструмент консолидации российской диаспоры была создана Ассоциация соотечественников. Одной из важнейших целей этих организаций является пропаганда определенной версии истории Второй мировой войны, отвечающая, как считается, государственным интересам России, а также противодействие ревизионистским трактовкам прошлого и «дискредитации» советского вклада в победу на над нацистской Германией. Еще более целенаправленно занимается этими вопросами Фонд «Историческая память».

События вокруг Бронзового солдата в Таллинне в 2007 году стали катализатором этих процессов и подтолкнули к новой дискуссии о судьбе советских мемориалов и воинских захоронений в дальнем и ближнем зарубежье. В разгар российско-эстонского конфликта, в мае 2007 года, в канун Дня Победы, Министерство обороны объявило о том, что президент Путин собирается подписать указ о защите воинских захоронений за рубежом. Планировалось создать семь зарубежных представительств Министерства Обороны (в Германии, Венгрии, Румынии, Чехии, Польше, Латвии и Китае), которые должны были отвечать за учет и сохранение воинских захоронений[50]. На их работу планировалось тратить до одного миллиона долларов в год. Хотя работа по систематизации захоронений велась и раньше, скандал вокруг переноса Бронзового солдата в Таллинне придал этой проблеме политическое измерение. Российские власти стремились тем самым продемонстрировать Западу, что впредь Россия не намерена допускать повторения подобных ситуаций.

Тем самым был дан однозначный ответ на обсуждавшиеся в прессе предложения перенести советские воинские захоронения в Россию, прежде всего из тех стран, где они находятся под угрозой вандализма. По словам генерала Александра Кириллина, возглавлявшего на тот момент Военно-мемориальный центр (преобразованный в 2008 году в Управление Минобороны по увековечению памяти погибших при защите Отечества), Министерство обороны не собирается переносить советские военные захоронения в Россию:

«Цена свободы Европы — более миллиона наших солдат. Переносить 10 тысяч воинских захоронений и технически тяжело, и с моральной точки зрения некрасиво, и в историческом плане вредно. Потому что через десять лет мы не сможем доказать, что наши солдаты там были. Сейчас наши могилы подтверждают то, что мы освободили Европу. Не американцы, не англичане»[51].

Эту позицию Кириллин подтвердил в интервью в феврале 2008 года:

«Военные захоронения должны оставаться там, где они есть. Люди погибли, освобождая народы Европы от фашизма. Эти народы не должны забывать, какие жертвы понесла наша страна для их освобождения»[52].

Журналист «Коммерсанта» Шамиль Идиатуллин отметил:

«В этой ситуации интересно увековечение памяти не столько о защитнике Отечества, сколько о спасителе Европы. Ведь это позволяет придать тезису “Россия ежедневно спасает Европу от холода и энергетической анемии” дополнительную глубину, просто напомнив: “Потому что мы ответственны за тех, кого однажды вытащили из концлагеря”»[53].

В контексте этой новой российской «геополитики памяти» следует рассматривать и советский военный мемориал на Шварценбергплац. С точки зрения России, уважительное отношение австрийских властей к советскому мемориалу выгодно отличается от ситуации в некоторых странах Восточной Европы и может служить позитивным примером. Не случайно визит президента Путина в Австрию в мае 2007 года завершился возложением венков к советскому мемориалу на Шварценбергбплац:

«На фоне конфликта в связи с переносом российского памятника из центра эстонской столицы — Таллинна, Путин накануне демонстративно поблагодарил Австрию за то, что она выражает уважение россиянам, павшим в мировых войнах»[54].

В 2008 году мемориал был закрыт на реконструкцию, которая обошлась городу в 828 тыс. Евро[55]. В июне 2009 года состоялось открытие отреставрированного мемориала. В торжественной церемонии приняли участие городские власти Вены, а также глава российского а Сергей Лавров, который отметил:

«Это наш общий монумент, и я уверен, что правительство Австрии будет делать всё, чтобы он оставался в достойном виде и напоминал нам всем и о павших, и о необходимости быть бдительными, чтобы не повторялись никогда ужасы войны»[56].

Посольство России в Австрии (в частности, атташе по культуре и военный атташе) курирует советские воинские захоронения в Австрии, а также мероприятия, связанные с исторической памятью. Мероприятия, связанные с 9 мая, осуществляются, как правило, совместно с Российским культурным центром, в последние годы в сотрудничестве с фондом «Русский мир» и Ассоциацией соотечественников. При поддержке «Русского мира», например, организовываются экскурсии и соревнования между австрийскими школьниками, изучающими русский язык, с вручением призов; программа таких мероприятий обычно включает посещение советского воинского мемориала на Шварценбергплац, который находится в непосредственной близости от российского посольства.

В последние годы работа по сохранению российской (советской) исторической памяти (в частности, связанной со Второй мировой войной) активизировалась.

При поддержке российского посольства был отреставрирован один из бараков бывшего концентрационного лагеря Маутхаузен, где содержались советские военнопленные. 5 мая, в день освобождения Маутхаузена, посольство организует посещение этого мемориального места с возложением цветов. В 2011 году была установлена мемориальная доска советским воздушным десантникам, предотвратившим в апреле 1945 года разрушение моста Райхсбрюке.

В вопросах сбора информации о советских воинских захоронениях в Австрии российское посольство сотрудничает с австрийскими историками (в частности, Институтом последствий войны им. Людвига Больцманна в Граце). Усилиями австрийского историка Петера Сикля и его коллег была создана база данных советских солдат и офицеров, погибших (захороненных) на территории Австрии. База издана на русском языке в печатной форме при поддержке Газпрома[57]. Кроме имен, книга памяти содержит фотографии всех советских воинских захоронений в Австрии. Петер Сикль (награжден орденом Дружбы народов) оказывает содействие россиянам и гражданам бывших советских республик, приезжающим в Австрию на могилы родственников.

Официальное возложение венков к советскому мемориалу в Вене происходит два раза в год: 12 апреля, в день завершения Венской наступательной операции, и 9 (8) мая — в день Победы и окончания Второй мировой войны. В обоих случаях торжественная церемония возложения венков организована посольством России в Австрии, но во втором случае статус официального мероприятия несомненно выше. Похоже, что эта официальная и довольно помпезная церемония является для российского посольства вопросом международного престижа. Вена — одна из дипломатических столиц Европы, город, где, помимо посольств, находятся штабквартиры нескольких международных организаций, включая и . В официальной церемонии возложения венков участвуют приглашенные дипломаты, военные атташе разных стран; спектакль разыгрывается, похоже, в первую очередь именно для дипломатической публики. Стоит еще раз подчеркнуть, что советский мемориал находится не просто в центре города, а в дипломатическом квартале, в окружении посольств различных стран, и буквально в пяти минутах ходьбы от российского посольства. Церемония возложения венков спланирована таким образом, что после ее завершения участники могут (на машине или пешком) проследовать в российское посольство, где организован торжественный прием в честь Дня Победы.

В 2013 году возложение венков было запланировано на 8 мая, в связи с тем, что 9 мая был в Австрии выходным днем (католический праздник). Официальное приглашение к участию в мероприятиях 8 мая 2013 года, полученное мною, было составлено от имени не только российского посольства и постоянных представительств России при и , но и от имени посольств бывших союзных республик — Украины, Беларуси, Армении, Казахстана, Киргизии, Таджикистана, Узбекистана, Туркменистана, а также постоянного представительства Украины при . (Эта традиция совместного празднования 9 мая, отсылающая к идее «общей Победы» и «общей истории», была заложена (возрождена?) в 2007 году — в тот год, правда, без Украины, которая при президенте Ющенко находилась в состоянии дипломатической конфронтации с Россией). Приглашение было украшено внизу георгиевской ленточкой и содержало официальную российскую формулировку значения 9 мая: «по поводу 68 годовщины победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. и освобождения Европы от нацизма». Приглашение содержало программу мероприятий на 8 мая: в 11 утра возложение венков к могилам советских воинов на Центральном кладбище Вены, в 12.00 возложение венков к советскому военному мемориалу на Шварценбергплац и в 13.00 — торжественный прием в российском посольстве.

Советские воинские захоронения на Центральном кладбище расположены далеко от центра Вены и редко посещаются туристами. Здесь захоронено около 4 тыс. советских солдат и офицеров, павших в боях за Вену и умерших впоследствии в госпиталях. Могилы советских воинов находятся в центральной части кладбища, участок № 44.

^{Cоветские воинские захоронения на Центральном кладбище Вены, 8 мая 2013 г. Фото: Татьяна Журженко}

Поле с рядами стандартных гранитных надгробий разделено аллеей на две части, в конце аллеи находится гранитный обелиск, увенчанный металлической звездой. Справа и слева от обелиска расположены два православных креста из белого мрамора, установленные в последнее десятилетие. По обе стороны от обелиска симметрично расположены гранитные стенды, где на белых мраморных плитах золотом выбиты цитата Сталина и строки советского гимна на русском и немецком языках. В начале аллеи по обе ее стороны, в качестве своего рода символических ворот, расположены скульптуры советских солдат, склонивших боевые знамена в знак скорби по погибшим товарищам. Участники церемонии возложения венков прибыли на Центральное кладбище на специальном автобусе, некоторые — на машинах. Кроме заранее приглашенных лиц, других участников — зрителей или туристов — практически не было. Церемония началась ровно в 11.00, кроме представителей перечисленных дипломатических представительств в ней участвовали военный атташе Чехии, представители Российского культурного центра в Австрии, «Аэрофлота», а также православный и армянский священники. Венки возложили также представители фирмы «Sotour Austri aHotelbetriebs Gmbh» и Австрийского Черного креста (общество по уходу за военными захоронениями).

Венки возлагали по три, после каждого возложения, сопровождаемого несколькими секундами молчания, двое военных в почетном карауле возле обелиска отдавали честь. Когда возложение венков завершилось, оставшиеся присутствующие возложили к обелиску букеты красных гвоздик, отдельные могилы тоже украшали гвоздиками. В заключение церемонии подростки 16–17 лет из школы при посольстве в пилотках и строгой школьной форме возложили к обелиску гирлянду из еловых веток.

У большинства присутствующих можно было заметить георгиевские ленточки. Характерно, что георгиевскую ленточку на лацкане пиджака имел и посол Украины (еще до событий 2013–14 гг. в Украине несколько лет шла дискуссия о георгиевских ленточках как российском имперском символе и приемлемости их использования). Стоит отметить, что оркестра и речей на церемонии не было, она заняла не больше 20 минут. Присутствующие не стали задерживаться и сели в автобус, чтобы успеть к началу церемонии 12.00 на площадь Шварценбергплац.

Здесь церемония повторилась почти один к одному, с той лишь разницей, что в ней участвовал хор из России (в эти дни в Вене проходил фестиваль хоровой музыки). После каждого возложения хор исполнял военную песню.

На время торжественного мероприятия был отключен фонтан, который работает днем и ночью. В возложении венков на Шварценбергплац участвовало значительно больше людей, публикой была заполнена практически вся площадь перед мемориалом. По одежде (мужчины в костюмах) можно было предположить, что значительная часть публики — это дипломаты, сотрудники международных организаций с женами и детьми. Вся площадь за фонтаном использовалась как парковка и была заполнена дорогими черными автомобилями. Собравшиеся стали расходиться почти сразу же после окончания возложения венков. Немного в стороне от мемориала можно было заметить детей из российской школы при посольстве, в пилотках и с георгиевскими ленточками — они объясняли австрийским школьникам (гимназия 9 района, Вазагассе, изучающие русский язык), что означает георгиевская ленточка и как ее носить.

В возложении цветов принимали участие и дети из российского детского сада. Как и на Центральном кладбище, никаких речей не было, только возложение венков. Присутствовало довольно много военных, очевидно, военные атташе разных стран. Все мероприятие заняло меньше часа. Прямо с площади Шварценберг многие из присутствующих пошли (поехали) в российское посольство на официальный прием, который начался в 13.00 и продолжался до 15.00.

5. «Возле Алеши»: День Победы на Шварценбергплац и русскоязычная диаспора

В противоположность официальному возложению венков 8 мая, праздник 9 мая на Шварценбергплац был во многом неформальным, «советским» по своим формам и более «домашним». В 2013 году 9 мая был в Австрии выходным (католический праздник Вознесения Господня), день был очень теплым и солнечным. Люди стали подходить уже с 9 утра, наиболее интенсивное движение наблюдалось где-то между 11 и 15 часами. Организованная часть праздника — концерт у подножия монумента — началась в 12.00 и окончилась около 13.30, однако люди подходили к памятнику в течение всего дня, семьями, парами, реже поодиночке. Почти все возлагали цветы к подножию монумента (часто красные гвоздики), некоторые стояли после этого в молчании несколько секунд и только потом отходили, спускались вниз по ступеням. Многие фотографировали друг друга возле памятника и почти сразу уходили, другие же оставались, слушали песни, разговаривали. Часто цветы возлагали дети, родители их фотографировали. Многие приходили большими семьями, с дедушками/бабушками и маленькими детьми. Очень многие пришли с георгиевскими ленточками, но чаще ленточки можно было заметить у молодежи и детей (ленточки вплетены в косички, повязаны на колясках), среди старшего поколения ленточки чаще носили женщины, чем мужчины. Австрийцев и других гостей почти не было заметно, только некоторые туристы, проходящие через площадь, садились отдохнуть на лавочки у фонтана и некоторое время наблюдали за происходящим. Из полевого дневника:

Австриец, лет 55–60, с велосипедом, выделяется в толпе присутствующих спортивной одеждой. Стоит несколько в стороне, наблюдает. Говорим по-немецки. Пришел посмотреть, потому что интересно. Жена русская, была здесь вчера с русским хором, но сегодня осталась дома — устала. Он здесь не первый раз, ему кажется, что приходит все больше людей, особенно из бывших союзных республик. Говорит, что для большинства австрийцев 9 мая — неизвестная дата. В прессе, как правило, тоже ничего нет. В прошлые годы случалось, что правые радикалы обливали памятник краской, но в целом он «не существует» для австрийцев.

Молодая пара, лет 25–30. Возлагают цветы, фотографируют друг друга. Девушка из Киева (на платье георгиевская ленточка), парень из России. Работают в Вене, живут постоянно, приходят сюда каждый год. С каждым годом приходит все больше людей. Иногда они договариваются со знакомыми, но сегодня не получилось, и они пришли вдвоем.

Организаторов праздника почти не было видно, хотя мероприятие несомненно проходило при поддержке российского посольства. До 12 часов люди просто идут с цветами к памятнику, фотографируются. К середине дня появились люди с пачками георгиевских ленточек. Раздают также русскоязычную газету «Давай!», издающуюся в Австрии, и приглашения на частную клубную вечеринку, посвященную Дню Победы. В толпе говорят, что в 12.00 должен начаться концерт. В 11.30 подошли школьники — ансамбль гитаристов. (Ансамбль основан при частном Первом русском лицее, сейчас функционирует при еврейской детской музыкальной школе; дети все русскоязычные, но не обязательно русские, есть украинцы, чеченцы, сама учительница из Беларуси). Ансамбль строится «за спиной» у памятника и начинает репетировать, собирается и толпа слушателей. В одной из аллей сквера поодаль репетирует фольклорное трио. У левого конца колоннады пожилой аккордеонист (кажется, из бывшей Югославии) играет военные мелодии.

Молодой человек, очень деловой, обвешанный фотоаппаратами. Его дедушка воевал, прошел через Вену. Оказывается одним из организаторов праздника, сам из Одессы. Организовал в Вене Kulturverein [культурное общество], дает свою визитку, договариваемся о встрече после праздников. Это он привел фольклорное трио.

Большая группа туристов, около 30 человек, в основном женщины лет 35–55. Оказывается, что это группа из Института повышения квалификации (Москва), социологи, психологи, социальные работники. Находятся в Австрии в учебной поездке. Поездка посвящена ознакомлению с организацией социальной работы в Австрии. Женщина лет 45, объясняет, что посещение мемориала — инициатива руководительницы группы, кажется, директора института. «Они пожилые, у них война еще болит, у нас уже не так». Делится своими наблюдениями «как психолог»: «я вижу, что здесь это нужно русскоязычным, для поддержания идентичности. У нас в России это официальный праздник, все организовано сверху, а здесь это неформально, видно, что нужно самим людям». После возложения цветов группа организованно и долго фотографируется у памятника. Потом все спускаются по ступенькам вниз и подходят к аккордеонисту, становятся в круг, поют «Катюшу» и «Подмосковные вечера».

В толпе люди свободно переходят от группы к группе, некоторые давно знают друг друга, другие знакомятся на ходу. Незнакомые люди говорят друг другу «С праздником». В то же время очевидно, что некоторые пришли сюда отнюдь не общаться со «своими» и не для того, чтобы пережить коллективно определенные эмоции.

Пара обеспеченных, ухоженных россиян в возрасте за 40, одетых просто и дорого. Очень по деловому с большим дорогим букетом направляются к памятнику. Мужчина возлагает цветы, позирует, женщина его фотографирует, потом он ее на фоне памятника. На мои вопросы мужчина отвечает очень неприветливо, женщина просто отворачивается. Они туристы, в Вене не первый раз, у памятника не первый раз. Говорить не хотят. Уходят и садятся в машину.

Присутствующие на празднике русскоязычные делятся на две основные категории — туристы и жители Австрии, постоянные или временные. В некоторых случаях границу между туристами и постоянными жителями невозможно провести — многие приезжают в Вену регулярно, навещают родственников или живут на две страны. Значительную часть присутствующих составляют студенты из России, Украины и других бывших советских республик. Некоторые из них в Вене на год-два, другие ищут работу и хотят остаться. Отдельная категория — работающие по контракту, как правило, мужчины среднего возраста, находящиеся здесь без семьи и не знающие, чем занять себя в выходной. Довольно много обычных туристов — майские праздники в России — излюбленное время коротких отпусков, а Вена — одно из самых популярных направлений.

Туристы из Екатеринбурга — двое мужчин и две женщины, 25–30 лет. Путешествовали по Европе, сегодня уже улетают домой. Вена очень понравилась, вчера были во дворце Шенбрунн, далеко не все успели посмотреть, что хотели. Пришли сюда, когда узнали, что в Вене есть советский военный мемориал. Вчера издали видели возложение венков, но люди уже расходились. Удивляются, почему возложение было 8, а не 9 мая.

Молодая семья, парень и девушка, с грудным ребенком в коляске, лет 27. Живут в Вене уже восемь лет, учились здесь, теперь работают, хотят остаться. Парень учился в Вене в балетном училище. Русский, но родом из Киргизии, потом семья переехала в Россию. Говорит, что пришел сюда из уважения к памяти дедушки и бабушки. Бабушка быласнайпером, много рассказывала о войне. Приходят каждый год, обычно договариваются с друзьями, но сегодня не успели.

Девушка из Екатеринбурга, лет 25 — попросила меня сфотографировать ее перед памятником. Живет в Вене второй год, муж работает здесь по контракту, в июле контракт заканчивается, и они уезжают в Россию. Пришла с грудным ребенком и своим отцом, который сейчас гостит у них в Вене.

Мужчина лет 50-ти, работает последние несколько лет в Вене по контракту. Отец погиб при взятии Праги, для него 9 мая — особый день. Был здесь и в прошлом году. Говорит, что в прошлом году было лучше — пели песни под гармонь. Пришел пока один, но ждет коллегу с дочерью. (Позже видела его несколько раз — уже в компании. К концу праздника, когда осталась небольшая группа поющих под гитару, он был среди них).

Две девушки, лет 15–16, учатся здесь в школе (в австрийской и экстерном в российской при посольстве). С ними их дедушка, интеллигентного вида (лет 70–75) — прилетел вчера из Москвы — семья живет на два дома, в Москве и в Вене. В семье были военные, поэтому особое отношение к военной памяти. Спрашивают у меня — а почему подошли именно к нам? Я говорю — увидела георгиевскую ленточку. Они удовлетворенно кивают.

Женщина из Молдовы, лет 50-ти, уде давно сидит на лавочке с подругой того же возраста, подруга из Польши. Обе работают в Вене много лет, убирают квартиры. Женщина из Молдовы здесь без семьи, ходит в русскую православную церковь и всегда молится «за их бедные души» — показывает в сторону памятника. Вот и во вторник будет Радуница(?), она пойдет молиться. Для нее это особый день, она и дома всегда ходила (на праздник). На этом празднике первый раз, но душой всегда здесь (почти плачет). Подруга из Польши говорит, что «у них это тоже большой праздник». Ждут еще знакомых, которые должны скоро подойти.

Двое мужчин лет 50-ти, сидят на бордюре фонтана — здесь в служебной командировке на три месяца. На этом празднике второй раз. В прошлом году тоже были, командировка совпала. В этом году пришли целенаправленно. Выходной, не сидеть же в общежитии в пустой комнате. Один из мужчин говорит — его один дед погиб, второй тоже воевал, у отца две сестры и брат подорвались на мине. Война для него и этот день — не пустой звук. Он из Ленинградской области, но сейчас живет в Туле. Второй мужчина молчит и улыбается (позже вижу обоих в кругу тех, кто собрался за колоннадой петь песни под гитару). Спрашиваю, что они знают об этом памятнике. Отвечают уклончиво, что были здесь раньше, читали надписи, фотографировали.

Интересна роль самого мемориала и городского пространства вокруг него в структурировании мероприятия. В самой организации пространства есть что-то очень советское (фонтан в центре сквера, скамейки вокруг, колоннада в сталинском стиле) — все это вызывает ассоциации с типичным советским парком культуры и отдыха. То, как люди располагаются на бордюре фонтана, на скамейках вокруг (но почти никто не сидит и не лежит на газонах, как 8 мая на Хельденплац) — выдает в большинстве собравшихся «неевропейцев». Символический центр праздника — и импровизированная сцена — подножие статуи советского солдата, куда выступающие поднимаются по ступенькам. Сюда же поднимаются, чтобы возложить цветы, но почти сразу спускаются вниз — если мемориал и сохранил остатки сакрального, оно сосредоточено именно здесь. Легко представить себе Вечный огонь, он горел бы именно здесь, у подножья статуи. Колоннада, когда-то по замыслу архитекторов также часть сакрального пространства, играет сегодня только профанную роль, но очень существенную. Во-первых, она создает тень, что очень важно в такой жаркий день, во-вторых, на ступеньках колоннады располагаются зрители и участники праздника, как правило, с едой и питьем, группами. Можно было бы сказать, что колоннада выполняет роль амфитеатра, если бы она не располагалась позади памятника — сидящие здесь могут видеть только спины выступающих. Поэтому те, кого действительно интересует концерт, располагаются напротив мемориала и вынуждены стоять. В то же время со ступеней колоннады хорошо видно все, что происходит вокруг памятника. Они как места в ложе, для тех, кто пришел надолго, а не на четверть часа. Те, кто там сидит — пришли группой или договорились встретиться заранее, принесли с собой алкоголь, еду-питье, гитары. Это, как правило, завсегдатаи, те, кто уже бывал здесь в предыдущие годы на 9 мая.

Подхожу к одной из групп, расположившихся за колоннадой с едой и питьем.

Молодая пара, студенты, она из России, он из Косово (как выясняется позже). Заговариваю с ними по-русски, поскольку у девушки ленточка цветов российского флага (почти исключение, российской символики очень мало), у парня георгиевская ленточка. Отвечает девушка — она уже четыре года учится в Вене, на отделении межкультурной коммуникации. Там много русскоязычных, о празднике знают все. Договариваются встретиться у памятника или встречаются спонтанно. В процессе разговора выясняется, что парень не говорит по-русски — спрашиваю у него, откуда георгиевская ленточка. Он отвечает по-немецки, что это длинная история — он был в гостях в России у родственников своей подруги (которая рядом с ним). Дядя подруги объяснил ему про ленточку и взял с него слово, что он будет носить ее на 9 мая — даже если за это ему «набьют морду». Так что он просто держит слово. Он ничего не знал о 9 мая, но сегодня утром посмотрел в Википедии. Это день немецкой капитуляции, «хорошие» победили «плохих». Спрашиваю, знают ли что о памятнике. Девушка напрягается и говорит наконец, что памятник построили в 60-е годы (!) Я поправляю — в 1945-м. Тогда пара начинает забрасывать меня вопросами — правда ли, что здесь была советская зона оккупации и т. д.

Двое молодых людей лет 16-ти, хорошо одеты, выглядят как дети российской элиты. Приходят сюда каждый год, с тех пор как живут в Вене. Учатся в российской школе при посольстве. Что знают о памятнике? Отвечают: Алеша, а что еще? Кажется, в школе что-то говорили об истории, но сейчас не могут вспомнить. Школа участвует в возложении венков, на 8 мая и в апреле — на день освобождения Вены.

Роль мемориала не сводится только к подмосткам для концерта. Он создает легитимное пространство, в котором оказываются возможны советские формы коммеморации, советские песни, советские ордена и медали на груди пожилых участников. Есть в происходящем и карнавальные элементы — молодой человек, завернутый в красное знамя с серпом и молотом — но все же происходящее трудно назвать карнавалом.

Организация праздника, ритуал и роли участников не предусматривают особой импровизации, а воспроизводят формы, доминирующие в российской «метрополии». Мемориал, выпадающий благодаря своей cталинской архитектуре из городского пространства Вены, на два дня становится зарубежным эксклавом (пост)советской памяти о войне.

Впрочем, это очень ритуализированная память. Смысл праздника — не столько в том, чтобы заставить людей вспомнить войну, сколько напомнить им о том, как они праздновали День Победы в молодости, чтобы еще раз (вместе) пережить определенные эмоции, разделить их с детьми, внуками и друзьями. Эту логику историзации военного прошлого Сергей Ушакин называет аффективным менеджментом: значение имеет не историческая достоверность, память о войне как таковая, а ее эмоциональный заряд. Воспоминания о войне все чаще оказываются оторванными от конкретного исторического контекста. Место памяти и истории занимают мнемонические объекты, цель которых состоит в сцеплении, увязке определенных звуковых и зрительных образов с неким эмоциональным состоянием[58]. Таким мнемоническим объектом является и советский военный мемориал в Вене, точнее, статуя советского солдата. Он репрезентирует не столько память о войне, сколько другие (похожие по стилю) мемориалы/памятники в советских городах (поселках), связанные в памяти присутствующих с празднованием Дня Победы. Большинство приходящих сюда русских (русскоязычных) или являются туристами, или живут в Вене относительно недавно. Их личная и семейная память никак не связана с освобождением Вены в 1945 году, они мало что знают об истории Австрии и о советским военном присутствии в послевоенные годы. Мемориал практически не связан для них с этими чужими историческими событиями, однако позволяет им почувствовать себя «дома», окунуться в атмосферу «нашего» праздника.

Таким образом, 8–9 мая советский военный мемориал в Вене служит точкой кристаллизации коллективной идентичности новой русскоязычной диаспоры, которая слабо организована и еще хуже представлена в австрийском публичном пространстве. Эта коллективная идентичность не проговаривается, а скорее проигрывается в ритуалах публичной коммеморации Дня Победы. Как отмечалось выше, можно говорить о «территориализации памяти» русскоговорящей диаспоры в Вене, в процессе которого происходит «присвоение» элементов чужого городского ландшафта. Но пожалуй, правильнее было бы сказать, что русскоязычные жители не присваивают, а скорее «берут взаймы» советский военный мемориал, ведь остальные 363 дня в году ничего здесь не напоминает о русскоязычной диаспоре.

Около 14.00 концерт заканчивается и люди постепенно начинают расходиться, хотя отдельные семьи и пары подходят и во второй половине дня. Остаются две-три группы самых настойчивых (и устойчивых) участников — как правило не совсем трезвых. Они собираются за колоннадой в холодке, допивают принесенный алкоголь. Пытаются петь песни под гитару, но слов почти никто не знает. Одна из присутствующих подсказывает слова с айфона, все с энтузиазмом подхватывают.

В девять вечера о празднике напоминают только горы мусора. Фонтан как всегда подсвечен, колоннада белеет в темноте. Группки молодежи сидят в сквере, но это уже, похоже, местные австрийцы.

9 мая 2013 года оказалось последним «мирным» Днем Победы: одним из последствий присоединения Крыма, «русской весны» 2014 года на юго-востоке Украины и начавшегося украинско-российского военного конфликта стала беспрецедентная политизация и инструментализация памяти о Великой Отечественной войне. Эти тенденции безусловно повлияли на сложившиеся формы празднования 9 мая возле советского военного мемориала в Вене. Формат неполитического и организованного снизу «народного гуляния» подвергся трансформации под влиянием массовой патриотической мобилизации, сопровождавшей присоединение Крыма. Значительно более активно стали использоваться российская государственная символика, георгиевская ленточка и другие символы . В первые два-три года после «русской весны» тема Крыма, войны на Донбассе и украинско-российского конфликта присутствовала особенно явно: например, в 2015 году был организован сбор помощи ветеранам Донецка и Луганска, а в толпе можно было увидеть флаг и плакаты, выражающие протест против «русофобии» в Европе. В то же время, особенно с появлением традиции шествия «Бессмертного полка», празднование 9 мая стало более организованным, или даже «заорганизованным», местами напоминающим типичное советское мероприятие (с предварительной разметкой пространства, репетицией построения и прочими атрибутами, знакомыми каждому советскому школьнику). Изменениям подверглась и официальная часть праздника, включающая возложение венков дипломатами постсоветских государств. С 2015 года представители посольства Украины посещают советский военный мемориал в Вене 8 мая, в День памяти и примирения, введенный в украинский календарь одним из так называемых «законов о декоммунизации». Некоторые украинцы используют новый символ — цветок красного мака, в последнее время принятый в Украине в качестве альтернативы георгиевской ленточке.

Источники

[1] Tabor J. Entblößt das Haupt! Zum politischen Urbanismus des Schwarzenbergplatzes // Marschik M., Spitaler G. (Hg.). Das Wiener Russendenkmal. Wien: Turia + Kant, 2005. S. 117.

[2] Smith A. Culture, Community and Territory: The Politics of Ethnicity and Nationalism // International Affairs. 1996. Vol. 72. No. 3. P. 445–458.

[4] Giesen B. Triumph and Trauma. Boulder/London: Paradigm Publishers, 2004.

[5] Hanisch E. Wien: Heldenplatz. Transit: Europäische Revue. 1998. Nr. 15. S. 122.

[6] Haupt H. Der Heldenplatz. Ein Stück Österreichische Geschichte im Herzen von Wien // Douer A. (Hg.). Wien Heldenplatz. Mythen und Massen, 1848–1998. Wien: Mandelbaum, S. 13–22.

[7] Hanisch H. Op. cit. S. 138.

[8] Koselleck R. War Memorials: Identity Formations of the Survivors // The Practice of Conceptual History. Timing History, Spacing Concepts. Stanford: Stanford University Press, 2002. P. 314.

[9] Hanisch E. Op. cit. S. 138–139.

[10] „Nicht mehr korrekte“ Gesinnung. www.orf.at/stories/2131711/2131720/

[11] Uhl H. Das „erste Opfer“. Der österreichische Opfermythos und seine Transformationen in der Zweiten Republik // Österreichische Zeitschrift für Politikwissenschaft (ÖZP). 2001. Nr. 1. S. 93–108 (английский перевод: From Victim Myth to Co-Responsibility Thesis: Nazi Rule, World War II, and the Holocaust in Austrian Memory // Lebow R.N., Kansteiner W., Fogu C. (Eds.). The Politics of Memory in Postwar Europe. Durham, NC: Duke University Press, 2006. P. 40–72.

[12] Giesen B. Op. cit. P. 109–153.

[13] Uhl H. Op. cit.

[14] Lamprecht G. Der Gedenktag 5. Mai im Kontext österreichischer Erinnerungspolitik // Forum Politische Bildung (Hg.). Erinnerungskulturen. Informationen zur Politischen Bildung. 2010. Nr. 32. S. 30–38.

[15] Kuttenberg E. Austria’s Topography of Memory: Heldenplatz, Albertinaplatz, Judenplatz and Beyond // The German Quarterly. 2007. Vol. 80. No. 4 (Fall). P. 468–491.

[16]Totengedenken, www.obergermanen.at/inhaltliches/aktuelle_stellungnahmen/totengedenken/….

[17] Mahnwache: “Heldenplatz von Ewiggestrigen befreit” // Die Presse, 08.05.2013. http://diepresse.com/home/politik/innenpolitik/1399759/Mahnwache_Helden…

[18] http://oe1.orf.at/artikel/339372

[19] Historiker hält Darabos’ Heldenplatz-Pläne für “Gemurkse” // Der Standard, 18.02.2012. http://derstandard.at/1339638195496/Krypta-mit-Totenbuechern-Historiker…

[20] Heldenplatz-Krypta: Start zur Umgestaltung // ORF, 03.07.2012, http://wien.orf.at/news/stories/2539791/

[21] Leonhard R. Denkmal für Deserteure // taz, 01.10.2012, www.taz.de/!102726/

[22] Ibid.

[23] Wiener Deserteursdenkmal: Blaue Treppenskulptur in liegender X-Form // Der Standard, 28.06.2013, http://derstandard.at/1371170905384/Wiener-Deserteursdenkmal-Blaue-Trep…

[25] Tabor J. Op. cit. S. 116.

[26] Reinhold B. „…der nach mir benannte Stalinplatz.“ Zur politischen Repräsentation auf Wiener Plätzen // Jaworski R., Stachel P. (Hg.). Die Besetzung des öffentlichen Raumes. Politische Plätze, Denkmäler und Straßennamen in europäischen Vergleich. Berlin: Frank & Timme, 2007. S. 77.

[27] Ibid. S. 80.

[28] Tabor J. Op. cit. S. 115.

[29] La Speranza M. Der Russenpanzer und die Rote Armee im Kampf um die Freiheit // Marschik M., Spitaler G. (Hg.).Das Wiener Russendenkmal. S. 54–60.

[30] Klein E. Drei Monate statt ein Jahr. Die Autoren des Russendenkmals // Marschik M., Spitaler G. (Hg.). Das Wiener Russendenkmal. S. 21–32

[31] Der totalitäre Ring, часть 22. Вена: памятник советским воинам и Шварценбергплац. http://periskop.livejournal.com/573956.html.

[32] См. John M. Stalin in Schönbrunn // Marschik M., Spitaler G. (Hg.). Das Wiener Russendenkmal. S. 92–102.

[33] Klein E. Drei Monate statt ein Jahr. S. 27

[34] Klein E. Denkwürdiges Wien. Wien: Falter Verlag, 2004. S. 28–29.

[35] Kraus M. „Kultura“: Der Einfluss der sowjetischen Besatzung auf die österreichische Kultur 1945–1955. Diplomarbeit, Universität Wien, 2008.

[36] Spitaler G. „Dank für dieses Befreiungswerk!“ Die Reden österreichische Politiker zur Eröffnung des Heldendenkmals am 19.8.1945 // Marschik M., Spitaler G. (Hg.). Das Wiener Russendenkmal. S. 34–45.

[37] Hautmann H. Adresse Stalinplatz // Marschik M., Spitaler G. (Hg.). Das Wiener Russendenkmal. S. 49

[38] Ibid.

[39] Цит. по: Leidinger H., Moritz V. Russisches Wien. Begegnungen aus vier Jahrhunderten. Köln & Weimar: Böhlau Verlag 2004. P. 183.

[40]Stelzl-Marx B. 1000 Tonnen Erbsen für Wien, http://noev1.orf.at/magazin/daheiminnoe/schallaburg/stories/erbsen/inde…

[41] Reinhold B. Op. cit. S. 87.

[42]Jeřábek R. Mädchenmord und Attentate // Öffentliche Sicherheit. 2006. Nr. 1–2. S. 38–42 (www.bmi.gv.at/cms/BMI_OeffentlicheSicherheit/2006/01_02/files/Russenden…); Idem. Russendenkmal — Eine kleine Kriminalgeschichte // Marschik M., Spitaler G. (Hg.). Das Wiener Russendenkmal. S. 81–91.

[43] Цит. по: Liebhart K. Vom Wiener Schwarzenbergplatz nach Wolgograd // Marschik M., Spitaler G. (Hg.). Das Wiener Russendenkmal. S. 149.

[44] Marschik M. Russenbilder. Die Visualisierung des Heldendenkmals am Schwarzenbergplatz // Marschik M., Spitaler G. (Hg.). Das Wiener Russendenkmal. S. 121.

[45] Reinhold B. Op. cit. S. 88.

[46] Wikileaks-Solidaritätsdemo in Wien // Der Standard. http://derstandard.at/1292462503514/Wikileaks-Solidaritaetsdemo-in-Wien.

[47] www.podebal.com/content/projects/leiden

[48] Zhurzhenko T. The geopolitics of memory. www.eurozine.com/articles/2007–05-10-zhurzhenko-en.html

[49] Soft Power? The Means and Ends of Russian Influence. REP Seminar Summary, 31 March 2011, www.chathamhouse.org/sites/files/chathamhouse/public/Research/Russia%20…. P. 10.

[50] Таратута Ю. Россия ставит свои могилы на охрану // Коммерсант, 07.05.2007, www.kommersant.ru/doc/763795.

[51] Идиатуллин Ш. Полная могилизация, Коммерсант-Власть, 18 (722), 14.05.2007, www.kommersant.ru/doc/764743?themeid=116&fp=

[52] Прах советских воинов в Европе трогать не будут // Известия, 21.02.2008. http://izvestia.ru/news/419106.

[53] Идиатуллин Ш. Указ. соч.

[54] Putin verabschiedet sich // Die Presse, 24.05.2007, http://die presse.com/home/politik/aussenpolitik/306136/print.do.

[55] “Russendenkmal”: Erster Bau der Zweiten Republik wird saniert // Vienna.at, 25.11.2008, www.vienna.at/russendenkmal-erster-bau-der-zweiten-republik-wird-sanier….

[56] Реставрация памятника советскому воину-освободителю обошлась Вене почти в миллион евро // Русский мир, 24.06.2009, www.russkiymir.ru/russkiymir/ru/news/common/news2495.html.

[57] Сикль П. Советские граждане, погибшие в Австрии в годы Второй мировой войны, и места их захоронения. Книга Памяти. Грац/Вена: Общество по исследованию конфликтов и войн, 2010.

[58] Oushakine S. Remembering in Public. On the Affective Management of History // Ab Imperio. 2013. No. 1. P. 269–302.

Себастьян Киндлер ОБ ОБРАЩЕНИИ С СОВЕТСКИМИ ЗАХОРОНЕНИЯМИ И МЕМОРИАЛАМИ В ГЕРМАНИИ

Когда заходит речь о советских захоронениях и мемориалах в Германии, многим прежде всего приходят на память три крупных и репрезентативных объекта, связанных с павшими солдатами Красной Армии, которые расположены в Берлине: это советские мемориальные кладбища в Тиргартене, в Трептов-парке и в Шёнхольцер Хайде в Панкове. Именно на них направлено внимание широкой германской и зарубежной общественности — не в последнюю очередь благодаря тому, что каждый год 8 и 9 мая там проходят мероприятия в память об окончании Второй мировой войны в Европе.

При этом, однако, часто забывают о том, что помимо этих трех мемориалов в Берлине имеются еще и другие кладбища, на которых нашли свое последнее пристанище советские солдаты. В первую очередь это — советский мемориальный комплекс на Парковом кладбище в Марцане. Там похоронены около 400 советских солдат и офицеров.

Еще менее известны существующие сегодня по всей Германии другие места захоронений советских жертв войны. Зачастую отсутствует информация о том, где были похоронены многие из умерших подневольных рабочих и военнопленных. Не существует и центральной инстанции или справочного издания, где были бы собраны и каталогизированы данные о бесчисленных захоронениях или, по крайней мере, о том, в каких населенных пунктах, на каких кладбищах есть могилы советских жертв нацистского режима и мемориальные объекты, посвященныеим.

С марта 2012 г. при Германо-российском музее «Берлин-Карлсхорст» работает проектная группа, занимающаяся выявлением, сбором и упорядочением данных о таких захоронениях и мемориалах на территории . На первом этапе работы, который завершился к июню 2013 г., группа занималась паспортизацией преимущественно захоронений советских военнослужащих, павших в годы войны. С середины 2013 г. проект финансируется Фондом «Память, ответственность и будущее», и теперь его целью является прежде всего выявление мест захоронения гражданских жертв войны, происходивших из .

В составленном группой географическом перечне содержатся данные о расположении могил нескольких различных категорий лиц: погибших советских солдат, военнопленных, подневольных работников и работниц, а также их детей. Кроме того, паспортизируются по мере выявления места захоронения советских граждан, погибших в концлагерях и умерших в застенках гестапо. Поскольку после войны советские военнослужащие, умершие от ран, погибшие солдаты из Группы советских войск в Германии () и русские военнопленные времен Первой мировой войны зачастую обретали последнее пристанище на тех же кладбищах, что и лица, убитые во время Второй мировой войны, данные о них тоже паспортизируются.

Результатом работы стала база данных, с которой каждый желающий может ознакомиться на сайте www.sowjetische-memoriale.de/ru. Цель этой постоянно обновляющейся базы — предоставлять заинтересованным лицам такую первичную информацию о местах захоронения, ​​как адрес каждого объекта, число людей, похороненных там, и др.

На сегодняшний день проектная группа паспортизировала свыше 4100 мест захоронения вышеупомянутых категорий лиц^[86]. Многие из них с течением времени подвергались комплексным реконструкциям, изменениям или полной смене художественного оформления. Эти мероприятия не только послужили сохранению данных памятников или мемориалов: во многих отношениях они также проливают свет на развитие культуры памяти, нашедшей свое отражение в обращении с мемориальными комплексами. При этом обнаруживаются различия как между эпохами, так и между регионами — различия, связанные с соответствующим «духом времени», с политическими процессами и переломами.

При рассмотрении крупных структур и взаимосвязей в развитии различных могильных комплексов можно наблюдать некоторые общие тенденции. Так, в захоронения советских граждан, погибших в годы войны, и связанная с ними память после 1945 г. имели гораздо большее значение, чем в западных федеральных землях. Эти различия связаны, с одной стороны, с тем, что только в восточных федеральных землях имели место бои между Красной Армией и Вермахтом и только там возникали соответствующие мемориальные объекты в честь этой особо героизируемой группы павших. С другой стороны память о советских жертвах войны в играла особую роль из-за тесных отношений с Советским Союзом и использовалась как часть официальной политики памяти. Однако после объединения эта как бы предписанная память в некоторых районах вызвала в качестве ответной реакции желание демонтировать или переместить данные памятники, рассматривавшиеся как знаки господства Социалистической единой партии Германии[2].

В противоположность этому, в Западной Германии нашли свою смерть исключительно такие группы людей, которые на тот момент не были вовлечены непосредственно в боевые действия против Германского рейха. К ним относятся советские военнопленные, подневольные работники и жертвы концлагерей, а также советские граждане, служившие в Вермахте. Из-за того, что после окончания войны лишь очень медленно происходил разбор нацистских преступлений и лишь позже — в основном только в 1970-х и 1980-х гг. — началось строительство соответствующих мемориальных комплексов, советские могилы и памятники, которые часто создавались сами выжившими жертвами нацизма, обычно представляли собой неудобные и непопулярные напоминания о прошлом. Конфликт Востока и Запада, вылившийся в холодную войну, привел к тому, что именно могилы советских жертв войны в западных федеральных землях обретали еще более низкий статус[3].

Некоторые из этих изменений и переломов, а также моментов преемственности будут далее разобраны на соответствующих примерах и проиллюстрированы с помощью фотоматериалов. Они показывают, что советские захоронения и более семидесяти лет спустя после нападения Германии на Советский Союз по-прежнему важны, а также что они зачастую претерпевали и по сей день претерпевают изменения.

Советские захоронения в Западной Германии в 1950–1960-е гг.

Советским военным захоронениям в Западной Германии не придавалось большого значения, и тому было — как уже упоминалось — несколько причин. Во-первых, долгое время не происходило обстоятельного общественного обсуждения нацистских преступлений и их жертв. Количество жертв не объявлялось, а ответственные за них лица и организации в послевоенное время редко назывались по имени или привлекались к ответственности. Во-вторых, обострявшийся конфликт Востока с Западом и порожденная им холодная война привели к тому, что в , ориентированной на Запад, на так называемые «русские могилы» не обращали особого внимания. И только в 1970-е гг., когда подросло новое поколение, которое стало публично задавать вопросы об ответственности за нацистские злодеяния, начало возникать все больше региональных и местных инициатив и исторических семинаров, занимавшихся как преступлениями, так и жертвами Третьего рейха. До этого времени существовало всего несколько официальных мемориалов жертвам нацизма — например, в бывшем концентрационном лагере Дахау (открыт в 1965 г.) или в Берген-Бельзене (существует с 1966 г.)[4].

Камни в память об умерших военнопленных, подневольных работниках и жертвах концлагерей часто устанавливались самими выжившими узниками соответствующего лагеря и членами рабочих бригад, и происходило это в основном вскоре после их освобождения. Собственно могилы на местных кладбищах, находящихся в муниципальной или церковной собственности, относятся по большей части ко времени до 1945 г., включительно, и их внешний вид, который они приобрели сразу после войны, как правило, сохранился неизменным до настоящего времени[5]. В связи с тем, что оставшиеся в живых подневольные рабочие и военнопленные сами осуществляли установку мемориальных камней и памятников, можно и в старых федеральных землях на многих кладбищах обнаружить надписи, выполненные кириллицей и на русском языке, как например в Изерлоне (Северный Рейн — Вестфалия): там на Главном городском кладбище похоронено более 100 советских военнопленных, о чем говорит памятный камень с русскоязычной надписью^[87]. Второй камень, с надписью на немецком языке, был установлен лишь в более позднее время.

^{Надгробный памятник советским военнопленным на Главном городском кладбище Изерлона. Фото: Себастьян Киндлер, 2013 г.}

И все же не только геополитическая ситуация и отсутствие проработки прошлого стали причинами того, что могилы советских жертв войны в старых федеральных землях зачастую сталкивались с неприятием и, соответственно, за ними не было должного ухода: Закон «Об уходе за могилами жертв войны» (Закон о могилах) 1952 г., устанавливавший бессрочное право на упокоение и возлагавший ответственность за уход за могилами на органы власти федеральных земель и муниципалитеты, распространялся только на те захоронения, где были погребены погибшие во время Второй мировой войны лица, находившиеся на военной или подобной ей службе или в плену[7]. Подневольные работницы и работники, заключенные концлагерей и другие гражданские лица, если их гибель не явилась «непосредственным следствием военных действий», под действие закона не подпадали[8].

Только в 1965 г. законодательство было изменено: Закон о могилах был переименован в Закон «О поддержании в порядке могил жертв войн и насилия» и стал распространяться также и на лиц, погибших в качестве «жертв национал-социалистических насильственных мер», «в лагерях для интернированных под немецкой администрацией» или «угнанных для выполнения работ на территорию Германского рейха или удерживавшихся на этой территории против их воли и умерших в течение этого времени»[9]. Только с этим изменением законодательства могилы гражданских лиц, погибших в годы войны, — подневольных работников и работниц, их детей, заключенных концлагерей — приобрели официальный статус военных захоронений и связанное с ним бессрочное право на упокоение.

Однако при ознакомлении со списками могил кладбищ^[88] выясняется, что за это время некое, не поддающееся точному установлению, число этих захоронений было уничтожено. Пометки — обычно рукописные — в документах содержат информацию о том, что те или иные могилы, особенно подневольных рабочих и их детей, более не существуют. Порой уже в 1953 г. администрации кладбищ ликвидировали данные захоронения и объявляли их участки незанятыми[11]. Ликвидация могил, продолжавшаяся и после перемены законодательства, обосновывалась современниками по-разному: так, до 1965 г. ссылались именно на Закон о могилах, который не распространялся на подневольных работников. Кроме того, в некоторых случаях говорилось об уничтожении могилы «по ошибке»[12], а иные кладбища ссылались на необходимость строительства новых зданий на месте могил[13]. В другом месте кладбищенские администрации вычеркивали могилы из списков с пометкой, что место их обнаружить более невозможно[14]. Но и после того, как вступил в силу новый закон, спорадически еще имели место ликвидации советских военных могил. Так, муниципальная администрация г. Асперг (округ Людвигсбург, Баден-Вюртемберг) в августе 1968 г. приказала уничтожить в общей сложности 14 могил германских и иностранных граждан, погибших в годы войны, в том числе одну могилу русской подневольной работницы[15].

Советские захоронения как часть культуры памяти

В отличие от захоронений в старых федеральных землях, места упокоения и памяти советских жертв войны в Восточной Германии имели в целом более высокий статус. То, что им зачастую придавалось большее значение, связано с несколькими факторами. Один важный аспект заключался уже в том послании, которое призваны были нести эти могилы и мемориалы. В большинстве своем они никак не затрагивали тему преступлений национал-социализма, а напоминали о том, что Красная Армия ценой тяжелых потерь освободила Германию и победила во Второй мировой войне. Таким образом, послание было в принципе позитивное и героизирующее погребенных. Советские граждане, захороненные в этих могилах, представали в данной интерпретации не пассивными жертвами, а бойцами, погибшими в борьбе за доброе и правое дело.

Первые советские захоронения и мемориалы сооружались выжившими военнослужащими Красной Армии зачастую сразу после завершения военных действий в том или ином регионе и, таким образом, увековечивали память тех из них, кто эти последние боевые действия не пережил. При захоронении царила спешка, поставка строительных материалов не всегда обеспечивалась, и поэтому данные первые памятники часто не вписываются в типичный канон оформления советских монументов, возобладавший в более позднее время. Примером может служить военный мемориал в Зеефельд-Лёме (район г. Вернойхен, Бранденбург), воздвигнутый в 1945 г. во время наступления на Берлин: это мемориальная стена, на которой расположена чаша вечного огня, а на ее черных кафельных плитках увековечены имена 99 похороненных здесь красноармейцев. Такое оформление резко отличается от типичного для позднейших монументов, представляющих собой, например, обелиски, индивидуальные надгробия в виде камней или плит.

^{Советский мемориал в районе Зеефельд-Лёме г. Вернойхена. Фото: Себастьян Киндлер, 2012 г.}

Эта культура поминовения не подвергалась в военное время никакой централизованной организации и затем прекратила свое существование. После окончания боевых действий советских граждан, павших жертвами войны, зачастую хоронили коллективно в могилах, расположенных вне существующих немецких кладбищ. Советская администрация, как правило, выбирала для этого публичные места, которые невозможно было бы игнорировать, — например, вершины холмов, расположенных в зоне видимости населенных пунктов, площади в центрах городов или перед вокзалами.

С момента основания и уход за мемориалами, и поддержание памяти о захороненных стали относиться к компетенции восточного немецкого государства. Эта работа проводилась в тесном сотрудничестве с советскими партнерами[16].

После этого перестройка существующих монументов и создание новых проводились в рамках идейно-художественной концепции, выдвигавшей на первый план антифашистское сопротивление и борьбу против нацистов, в ходе которой и погибли похороненные в данных могилах лица. В соответствии с этим подходом использовались преимущественно такие художественные элементы, которые способствовали героизации погибших. Типичными решениями были обелиски, воздвигавшиеся как в качестве центрального элемента мемориальных комплексов, так и в виде небольших надгробий.

Столь же шаблонными выглядят и надписи на памятниках, зачастую выполненные только на русском языке: они подчеркивают почти исключительно «борьбу» против фашизма, которую захороненные вели до конца своей жизни и которая была мотивирована перспективой освобождения и независимости от национал-социализма. Заключительные слова надписей часто содержат обещание, что подвиги жертв войны никогда не будут забыты на их родине. В целом в этих надписях тоже наблюдается концентрация внимания на героической борьбе, независимо от того, действительно ли захороненные пали на поле боя или же в погибли в плену, на подневольных работах или в концлагере[17].

Мемориальные комплексы часто становились аренами инсценировавшегося властями поминовения, так как борьба против национал-социализма представляла собой центральный элемент идентичности братских социалистических стран — и . В соответствии с той важной ролью, которая отводилась памяти о советских гражданах, павших во Второй мировой войне, места памяти и захоронения, как уже упоминалось, оформлялись практически по единому шаблону и размещались в общественных местах в центре населенных пунктов. После образования официальные делегации посещали мемориальные кладбища не только в рамках ежегодных торжеств по случаю окончания войны 8 мая: все чаще там проводились и другие празднества, такие как Всемирный день мира. Открытый в 1972 г. мемориальный комплекс на Зееловских высотах включал в себя музей боевых действий на Одерских болотах и сражения за Зееловские высоты, а также устроенное в 1945 г. советское мемориальное кладбище с могилами 265 красноармейцев, погибших в боях. В он считался важным местом памяти и регулярно посещался иностранными и восточногерманскими делегациями, экскурсиями от школ и трудовых коллективов, а также использовался для партийных манифестаций и прочих массовых мероприятий[18].

^{Кладбище внутри мемориального комплекса «Зееловские высоты», Бранденбург. Фото: Отдел по военно-мемориальной работе посольства России в Германии, 2010 г.}

Перезахоронения павших и переносы монументов

К теме обращения с советскими могилами в Германии относятся и такие операции, как перезахоронения уже погребенных жертв войны и переносы памятников и мемориальных комплексов. В каждом случае эти перемещения осуществлялись с различными обоснованиями. И здесь тоже нередко проявляются на практике различия между западной и восточной частями Германии.

Как уже упоминалось, советские захоронения и памятники над ними в зачастую очень невелики по масштабам. Хотя в период до середины 1950-х гг. во многих местах были проведены перезахоронения и воздвигнуты более крупные комплексы, объединявшие множество могил иностранных граждан, погибших в войне, по сей день на многих небольших муниципальных кладбищах существуют могилы жертв войны, в каждой из которых покоятся останки лишь нескольких советских граждан. В советской зоне оккупации и в ситуация складывалась иначе: здесь с самого начала считалось необходимым объединить могилы погибших в войне советских граждан в крупные централизованные мемориальные комплексы, и для этого осуществлялись их перезахоронения.

Пример Берлина показывает, что советские граждане-жертвы Второй мировой войны — большую часть их составляют приблизительно 20 тысяч военнослужащих Красной Армии, погибшие при штурме германской столицы, — изначально были погребены во множестве различных мемориальных комплексов. Захоронение солдат было делом их воинских частей, и те наряду с запроектированным еще до начала Берлинской операции мемориальным кладбищем в Тиргартене создали кладбища в Лихтерфельде, Райникендорфе и Лихтенберге. Их художественное оформление, как показывает пример открытого уже летом 1945 г. мемориального кладбища в Лихтерфельде, было чрезвычайно красивым, достойным и представительным, особенно если учесть обстоятельства того времени, когда они возникли, — сразу после окончания войны. Здесь были похоронены до двух тысяч солдат Красной Армии[19].

^{Советский мемориал в Трептов-парке, Берлин. Фото: Эва-Мария Хайзе, 2012 г.}

Вскоре после этого советская сторона приняла решение о создании центральных мемориальных кладбищ в Трептов-парке и в Шёнхольцер Хайде. Они были призваны заменить собой прежние мемориальные комплексы и гарантировать, что погибшие советские граждане навсегда обретут место упокоения в своей зоне оккупации. По этой причине было ликвидировано уже в 1947–48 гг., т. е. вскоре после создания, кладбище в Лихтерфельде, находившееся в американской зоне, а останки погребенных на нем красноармейцев были перезахоронены на вновь созданных центральных кладбищах[20].

То же самое относится к мемориалу в честь 32 погибших солдат Красной Армии, находившемся в парке в берлинском районе Фронау. 22 июня 1945 г., в годовщину нападения Германии на Советский Союз, он был открыт в присутствии обер-бургомистра Берлина Вернера, советского коменданта района Павленко и президента берлинского управления полиции Маркграфа.[21] Территория, изначально известная как «Парк отдыха», а в 1935 г. переименованная в честь художника и командующего резервом Эрнста Шварца, отныне стала называться «Парк Красной Армии». Однако уже в 1951 г. мемориал был демонтирован, и останки красноармейцев были перенесены на мемориальное кладбище в Шёнхольцер Хайде. Наконец, в 1958 г. и парк был переименован — с тех пор он носит имя своего создателя Людвига Лессера.

^{Новое мемориальное кладбище на рыночной площади Альтландсберга, земля Бранденбург. Себастьян Киндлер, 2012 г.}

Перезахоронения и переносы целых кладбищ происходили не только в первые послевоенные годы. Так, с конца войны в Альтландсберге (Бранденбург) существовало советское мемориальное кладбище, размещавшееся на рыночной площади в центре города. Кладбище, на котором покоился в общей сложности 281 красноармеец, было окружено стенами с запертыми металлическими воротами, но в центре его был возведен в честь погибших обелиск, видный издалека. В 1992 г. под руководством городской администрации художественное оформление площади было переработано с тем, чтобы она могла снова использоваться в качестве общественного пространства в центре города. Предварительно состоялись переговоры с компетентными советскими военными инстанциями, и в соответствии с достигнутыми с ними соглашениями во время работ на площади были разрушены стены мемориального кладбища и снесен обелиск. Военные захоронения были перенесены в угол площади и интегрированы во вновь созданный небольшой мемориальный комплекс. Он состоит из двух клумб, на которых расположены в общей сложности шесть мемориальных досок с именами погребенных здесь воинов Красной Армии. Таким образом, город Альтландсберг сегодня снова имеет рыночную площадь, открытую для общего пользования, но вместе с тем и историческому наследию в видевоинских захоронений была оказана подобающая честь, и оно было оставлено в публичном пространстве[22].

В целом, однако, перезахоронения, осуществляемые в связи с ликвидацией или перемещением целых мемориальных комплексов, представляют собой скорее исключение. Гораздо чаще перезахоронения или прихоронения производятся, когда в бывших районах боевых действий обнаруживаются останки погибших солдат. Это происходит, во-первых, при дорожных работах или строительстве зданий; во-вторых, перезахоронения осуществляются также в рамках совместных акций Бундесвера и российской армии, которые проводят на германской и российской территории поиски погибших, но еще не похороненных солдат Второй мировой войны.

В федеральной земле Бранденбург после проведенной совместно германской и российской армиями поисковой операции в Одерских болотах в 1994 г. воинское кладбище в Лебусе стало основным местом, где в существующие могилы прихоранивают останки советских солдат. В рамках этой совместной акции были обнаружены останки 23 солдат Красной Армии и преданы земле на существующем советском мемориальном кладбище. До 2009 г. здесь были прихоронены в существующие могилы 822 погибших на войне советских военнослужащих. В последний раз такое событие имело место в августе 2016 г., когда были погребены останки 38 погибших в бою советских солдат. Всего же на этом мемориальном кладбище нашли вечное упокоение более 4800 красноармейцев[23]. Это число, по всей вероятности, в будущем будет расти, потому что и до сегодняшнего дня в бывших зонах боевых действий находят останки погибших воинов.

Инициативы, направленные на увековечение имен

Приведенные выше примеры удаления мемориалов и памятников с центральных общественных площадей отражают, однако, лишь одну сторону сегодняшнего обращения с этими комплексами. Гораздо чаще изменения происходят с такими могилами и мемориалами, существование и местоположение которых гарантированы. В таких случаях изменения направлены на то, чтобы, с одной стороны, поддержать индивидуальность комплекса как в эстетическом отношении, так и с точки зрения сохранности памятника, а с другой стороны — чтобы обеспечить увековечивание имен захороненных там жертв войны. Подобные инициативы очень часто организуются в сотрудничестве нескольких организаций. Так, Нижнесаксонское отделение Народной ассоциации по уходу за воинскими могилами Германии уже в нескольких местах успешно реализовал с могилами советских военнопленных и подневольных работников проект «Мы пишем ваши имена», цель которого — символически вернуть ранее неизвестным жертвам войны их имена и достоинство[24].

В сотрудничестве с местными школами дети в рамках проектной недели или общего курса истории изучали судьбу ранее неизвестных советских военнопленных, чьи захоронения находятся в округе. На основе информации, полученной от Народной ассоциации по уходу за воинскими могилами Германии, школьники изготавливали глиняные таблички и кирпичи, на которых они писали имена, даты рождения и смерти лиц, похороненных там. Затем таблички размещались рядом с соответствующими могилами и кладбищами, и так увековечивались имена ранее неизвестных жертв войны. Проекты, осуществленные на сегодняшний день, были в основном связаны с кладбищем военнопленных Хёрстен недалеко от Мемориала Берген-Бельзен; но при желании такую работу можно проводить и с другими местами захоронения советских военнопленных, остававшихся до сих пор безымянными[25].

Подобные мероприятия, нацеленные на увековечение имен советских жертв войны, встречаются, однако, не только в Нижней Саксонии. Советское мемориальное кладбище на Главном кладбище в г. Дортмунд (Северный Рейн — Вестфалия) также будет снабжено табличками с именами людей, похороненных на нем. Так будут возвращены имена более чем 5 тысяч советских граждан, погибших в войне. Здесь тоже планируется сотрудничество с учащимися школ[26].

^{Памятник на Главном городском кладбище Дортмунда, до восстановления имен. Фото: Себастьян Киндлер, 2012 г.}

Однако инициативы по восстановлению имен и достоинства умерших военнопленных и подневольных рабочих возникли не в последние годы, а раньше: в г. Ален ученики средних школ уже в 1980-х гг. начали в рамках конкурса по русскому языку выяснять судьбы и имена погребенных на местном Восточном кладбище советских военнопленных и подневольных работников и установили несколько стел с этими именами, сделав их таким образом доступными общественности[27]. Одним из результатов этой работы стало установление контактов с выжившими узниками и потомками депортированных. Последующие классы присоединились к проекту, так что сегодня в Алене проходят ежегодные памятные мероприятия[28].

При реализации этих проектов в сотрудничестве со школами осуществляется уход за могилами, они снабжаются важной дополнительной информацией о людях, похороненных там. Кроме того, молодое поколение знакомится благодаря этой деятельности с историей и судьбой советских военнопленных и подневольных рабочих. Таким образом, работа над проектом позволяет этим школьникам получать знания о периоде Второй мировой войны и о ее последствиях, а также заниматься живым делом, связанным с данной темой.

Изменения художественного оформления памятников в наши дни

Когда сегодня разрабатываются новые или измененные художественные решения для оформления мемориальных комплексов, огромное значение уделяется тому, чтобы захоронения и памятники получили достойный вид и в то же время давали стимул для дальнейшего изучения данной темы. С этой целью часто к подобным проектам привлекают школьные классы, чтобы дать школьницам и школьникам возможность непосредственно соприкоснуться с тематикой преступлений нацистов и памяти о них.

Примером такой практики является возведенный в 2011 г. на кладбище Зеельхорст в Ганновере новый памятник погибшим детям и младенцам, чьи матери были советскими и польскими подневольными работницами.

^{Надгробный памятник иностранцам — жертвам войны на кладбище Зеельхорст, Ганновер. Фото: Себастьян Киндлер, 2013 г.}

На этом кладбище захоронены в общей сложности 978 подневольных работников и работниц из и их детей. Их могилы расположены на том участке кладбища, где покоятся все, кто погиб в годы войн 1914–1918 и 1939–1945 гг. На установленных на могилах каменных блоках и лежащих вровень с землей каменных табличках написаны имена покойных; никакого деления их на различные национальные группы, на военных и гражданских или по иным критериям нет.

Оригинальное художественное решение для памятника детям подневольных работниц обязано своим возникновением инициативе учащихся реальной школы им. Дитриха Бонхёффера г. Ганновера. В сотрудничестве с двумя каменщиками школьники разработали эскиз памятника и изготовили его. Он состоит из множества сложенных в штабеля каменных кубов, напоминающих детские кубики. На двух сторонах каждого куба сделаны рельефные изображения детских игрушек, таких как лошадки-качалки, машинки, погремушки или соски-пустышки. Две другие стороны каждого куба усеяны металлическими табличками с именами и датами рождения и смерти детей. Еще одна табличка, на передней части памятника, сообщает о том, что 279 захороненных здесь детей погибли в родильном доме Годсхорн[29].

^{Новый памятник детям советских и польских подневольных работниц на кладбище Зеельхорст, Ганновер. Фото: Себастьян Киндлер, 2013 г.}

Интеграция мемориалов в новые контексты

И все же не всегда имеется возможность оставить места памяти и упокоения советских граждан, погибших во Второй мировой войне, в прежнем виде: они тоже частично встраиваются в совершенно другие, новые контексты, как это произошло, например, с бывшим шталагом A — лагерем для военнопленных в Хемере (Северный Рейн — Вестфалия). На участке земли на горе Юберг изначально планировалось строительство казармы для танкистов. Однако стройка, начатая в 1937 г., была остановлена ​​во время начала войны в 1939 г., и казарма была преобразована в шталаг А. Пока лагерь не был освобожден американскими войсками в апреле 1945 г., через него прошло более 200 тысяч военнопленных, в том числе более 160 тысяч из . В силу приписываемой нацистами советским людям «неполноценности» с ними обходились особенно плохо, многие тысячи советских военнопленных погибли в лагере[30].

С момента освобождения и до осени 1945 г. участок служил в качестве лагеря для перемещенных лиц «Рузвельт», а затем британская армия оборудовала здесь «Гражданский лагерь для интернированных № 7», в котором содержались национал-социалисты. Лагерь № 7 осенью 1946 г. был перенесен в Зенне (восточная Вестфалия), а с конца года на его месте расположилась воинская часть бельгийской армии, и участок получил название Казарма «Арденны». Ничто больше не напоминало и не призывало помнить о том, как использовались эти здания и эта территория прежде.

После создания Бундесвера в 1955 г. он в следующем году избрал Хемер и казарму «Юберг» одним из первых мест своего базирования. В 1964 г. комплекс был переименован в казарму «Блюхер» и так просуществовал до 2007 г.

Постоянное напоминание о лагере для военнопленных и его узниках появилось лишь в 1992 г.: при входе в казарму был возведен небольшой мемориал, рассказывающий о ее прошлом и увековечивающий память жертв лагеря. В 1995 г. в дополнение к нему на территории казармы был сооружен информационно-мемориальный комплекс, предлагавший посетителям обзор истории лагеря.

В 2007 г. база Бундесвера в Хемере была упразднена, и вся эта территория была переоборудована для земельной садоводческой выставки 2010 г., а затем для последующего использования в качестве зоны отдыха. Сегодня она называется Парк «Зауэрланд» и продолжает служить рекреационным пространством и местом для проведения концертов и других культурных мероприятий.

Информационно-мемориальный комплекс, рассказывающий о лагере военнопленных А, был не только сохранен при этой трансформации, но и полностью переоформлен в 2009 г. при содействии «Ассоциации современной истории Хемера». Теперь он располагается в одном из бывших казарменных зданий и рассказывает общественности об истории лагеря, о тяжелой доле узников, особенно военнопленных, и об их повседневной жизни в неволе. Документы, карты и экспонаты служат дополнительными иллюстрациями этих фактических сведений. Превращение места нацистских злодеяний в базу Бундесвера и затем в рекреационный объект, таким образом, произошло, но и наследие этого участка было учтено и интегрировано в его новый формат.

Обращение с захоронениями сегодня

Интеграция в публичное или частное поминовение

Помимо этих изменений, которые испытали сами могилы и памятники за последние 70 лет, встает, конечно, и вопрос о том, какое влияние они оказывают или оказывали на повседневную жизнь людей, живущих рядом с ними. Как уже было сказано выше, особенно на территории бывшей мемориалы зачастую воздвигались на видных местах и потому не только были всегда на глазах у граждан, но выступали в каких-то случаях и важной частью их повседневной жизни — например, если в связи с ними изменялся характер использования площади в центре города, перед вокзалом или перед церковью. Кроме того, как показал пример Зееловских высот, они в рамках культуры поминовения, управлявшейся государством, использовались для торжеств и юбилеев, независимо от того, имели ли эти праздники прямое отношение к тем, чью память увековечивали мемориалы. Это инсценированное поминовение и использование советских захоронений и мемориалов по любому поводу прекратилось с воссоединением Германии в 1990 г. Однако и по сей день по крайней мере часть таких мест используется для официальных памятных мероприятий. В этом отношении выделяются два больших берлинских мемориальных кладбища — в Тиргартене и в Трептов-парке. И на 8 или 9 мая, и в другие российские праздники, как например 23 февраля, у обоих мемориалов проходят официальные церемонии возложения венков, организуемые посольствами Российской Федерации, других бывших республик Советского Союза, а также представителями и других государств. С немецкой стороны в них участвуют также делегации политических партий и других ассоциаций, учреждений и организаций, чье участие объясняется отчасти осознанием исторической ответственности, отчасти связью с российским государством в настоящем. Помимо официальных функционеров на церемонии приходят также в большом количестве частные лица — например, русскоязычные жители Берлина, отмечающие праздники своей родины в привычной им обстановке^[89].

Мемориалы, посвященные советским гражданам, погибшим в годы войны, — особенно крупные — нашли свое место и в каноне западногерманской культуры поминовения. Так, Народная ассоциация по уходу за воинскими могилами Германии регулярно проводит памятные мероприятия по случаю Дня народной скорби в ноябре на советском воинском кладбище Шёнхольцер Хайде в берлинском районе Панков (комплексная реконструкция этого кладбища, финансировавшаяся германским государством, была завершена в 2013 г.). В 2012 и 2013 гг. эти мероприятия привлекали более сотни участников — сотрудников дипломатических миссий России, Украины и других стран бывшего , членов правления Ассоциации, представителей районной администрации, политических партий и других общественных и политических организаций, а также частных лиц из числа граждан Германии и других стран[32].

Начиная с 1967 г. рабочий кружок «Цветы для Штукенброка», объединяющий представителей левых и пацифистских взглядов, каждый год около 1 сентября по случаю Международного дня мира проводит памятные мероприятия на месте бывшего Стационарного лагеря для военнопленных 326 (К) Зенне в замке Хольте-Штукенброк (Северный Рейн — Вестфалия). Занимающийся научной и педагогической работой Центр документации в шталаге 326 (К) Зенне в 2014 г. впервые провело свое собственное памятное мероприятие, посвященное годовщине нападения Германии на Советский Союз 22 июня на территории бывшего лагерного кладбища. Несмотря на различную идейную ориентацию организаторов, эти два мероприятия не конкурировали друг с другом: представители «Цветов для Штукенброка» приняли участие в поминовении узников лагеря, проводившемся Центром документации.

Свидетельства индивидуального поминовения встречаются постоянно, причем как на больших, так и на малых местах захоронения: возложенные цветы, свечи и другие знаки памяти украшают индивидуальные и коллективные могилы; они обычно говорят о том, что кладбище посетил кто-то из родственников похороненных, экскурсионная группа или лица, неким иным образом соприкоснувшиеся с судьбой людей, погребенных там. Кроме того, в единичных случаях за небольшими захоронениями на муниципальных и церковных кладбищах постоянно ухаживают частные лица. Они вместо тех инстанций, которые формально отвечают за это, ухаживают за могилами, сажают на них растения и следят за сохранностью надгробий. Нередко эти люди — жители близлежащих домов; мотивация их в каждом конкретном случае различается. Это не обязательно свидетели войны или люди с российскими корнями: зачастую бывает так, что человек продолжает ухаживать за могилами вместо состарившегося родственника, и это превращается в традицию; бывает, что ухаживают за всеми военными могилами, какие есть на кладбище, не отдавая предпочтения какой-либо одной национальности. Постороннему в большинстве случаев трудно выяснить, кто занимается этой работой, хотя деятельность этих людей и совершается публично.

Помимо такого приватного ухода за могилами есть также случаи, когда частные лица инициируют создание организаций для сохранения советских захоронений: так, например, северное крыло советского гарнизонного кладбища в Дрездене долгое время не получало статуса охраняемого памятника на том основании, что значительная его часть стала местом захоронения военнослужащих Группы советских войск в Германии () только после 1945 г., а потому данные могилы не подпадают под действие Закона о могилах. Только благодаря усилиям жителей Дрездена эта часть кладбища получила ​​в 2010 г. статус охраняемого памятника истории и культуры. С тех пор гражданская инициатива направлена против планов властей города Дрездена уничтожить захоронения в северной части кладбища. Она получила институциональное оформление в виде организации «Кружок друзей советского гарнизонного кладбища». В 2012 г. статус кружка повысился за счет того, что он в качестве самостоятельной рабочей группы работал в составе Дрезденского городского отделения Народной ассоциации по уходу за воинскими могилами Германии. Это сотрудничество было закончено в декабре 2013 г. Тем временем часть членов «Кружка друзей» объединилась в ассоциацию «Denk Mal Fort», которая также выступает за сохранение гарнизонного кладбища во всей его полноте и планирует использовать его в качестве места педагогической работы среди молодежи, проводя на нем семинары, воркшопы и экскурсии[33]. Будущее покажет, к чему в итоге приведут эти усилия и как определится дальнейшая судьба той части гарнизонного кладбища, которая вызывает споры.

В своей совокупности приведенные выше примеры показывают, что советские захоронения и мемориалы не только существуют по сей день и напоминают о бесчисленных жертвах Второй мировой войны, но и всегда представляют собой часть окружающей среды и общества. В этом качестве они не только выступают молчаливыми монументами, но и подвержены процессам как сохранения наследия, так и разрыва с ним. Данные процессы затрагивают и их конструкцию, и, в еще большей степени, влекут за собой изменения в характере их интерпретации и интеграции в социальные контексты.

Эти изменения привели за последние десятилетия к тому, что, например, была поднята тема судеб подневольных рабочих, военнопленных и других советских граждан-жертв нацистского режима, но вместе с тем они же показали и снижение интереса, и сопротивление по отношению к советским памятникам в тех регионах, где они ранее были частью предписываемой государством мемориальной практики.

Как было показано выше, все еще недостаточно известно о судьбах этих жертв войны: по сравнению с общим количеством соответствующих захоронений, сегодня лишь в немногих населенных пунктах посредством установки табличек с именами и датами жизни достойно поддерживается память о конкретных людях, захороненных там.

Но различными лицами и коллективами по-прежнему ведется работа по выяснению судеб людей, похороненных там, и благодаря этой активности захоронения и мемориалы советских жертв Второй мировой войны в Германии не представляют собой чего-то статичного и застывшего. Наоборот, они пребывают в постоянном движении и таким образом прочно сохраняются в памяти общественности, будь то в качестве «камней преткновения», свидетельств и напоминаний о совершенных злодеяниях или в качестве источника для научно-исторических исследований.

Электронный адрес проектной группы «Советские захоронения и мемориалы в Германии» при Германо-российском музее «Берлин-Карлсхорст»: memoriale@museum-karlshorst.de.

Авторизованный перевод с немецкого

Кирилла Левинсона

Представленный в статье Себастьяна Киндлера проект «Советские мемориалы в Германии» формально завершил свою работу в 2018 году. База данных, собранная его командой, остается доступной по адресу www.sowjetische-memoriale.de, хотя новыми сведениями пополняется лишь эпизодически. Общие тенденции, описанные Киндлером, остаются в силе. Так, в Германии вопрос об удалении советских мемориалов не обсуждается никем кроме отдельных правых публицистов, чьи предложения обычно не находит никакого отклика. Этим Германия отличается от соседней Польши, где в 2017 началась централизованная кампания сноса или переноса советской военных памятников, и ряда других стран Восточной Европы, где памятники переносились по инициативе местных властей или общественных кампаний. (Подробный обзор о судьбе советских военных памятников во всем мире после 1989–91 гг. представлен в моей статье, написанной на немецком языке: «Der Umgang mit sowjetischen Kriegsdenkmälern seit 1989/91: ein Überblick», доступной по адресу tinyurl.com/memorialy.)

В Германии, напротив, развиваются низовые инициативы по уходу за советскими и российскими воинскими захоронениям. Так, силами берлинской ассоциации «Обелиск» восстановлено полностью разрушенное кладбище российских военнопленных времен Первой мировой войны во Франкфурте-на-Одере. Та же ассоциация уже несколько лет борется за поименную мемориализацию захороненных в Трептов-парке и в этих целях каждый год на 9 мая устраивает акцию, в рамках которой над безымянными братскими могилами устанавливаются временные таблички с именами солдат, о которых известно, что их останки захоронены в этом мемориале.

Михаил Габович

Источники

[2] Puvogel U. Einleitung //Endlich S., Goldenbogen N. et al. Gedenkstätten für die Opfer des Nationalsozialismus. Eine Dokumentation. Bd.. Bonn, 1999. S. 11–26, S.12f.

[3] Puvogel U. Einleitung //Endlich S., Stankowski M., Graf U. Gedenkstätten für die Opfer des Nationalsozialismus. Eine Dokumentation. Bd. I. 2., überarb. u. erw. Auflage. Bonn, 1995. S. 9–14, S.10f.

[4] Ibid.

[5] Ibid.

[7] Bundesgesetzblatt. 1952. № 23. S.320–322.

[8] Bundesgesetzblatt. 1952. № 23. S. 320–322,320.

[9] Bundesgesetzblatt. 1965. № 29. S. 589–592,589.

[11] Список воинских захоронений: Baden-Württemberg. Hardheim-Schweinberg, Kriegsgräberliste.1953.

[12] Baden-Württemberg. Pfullendorf, Kriegsgräberliste.1953.

[13] Baden-Württemberg. Ravensburg,Bavendorf, Kriegsgräberliste.1953.

[14] Baden-Württemberg. Westhausen, Kriegsgräberliste.1969.

[15] Baden-Württemberg. Asperg, Kriegsgräberliste.1968.

[16] Gedenkstätte Seelower Höhen. Geschichte der Gedenkstätte.www.gedenkstaette-seelower-hoehen.de/content/geschichte.htm(последнее обращение08.01.2014).

[17] Müller B. Erinnerungskultur in der// Bundeszentrale für politische Bildung. Dossier Geschichte und Erinnerung.www.bpb.de/geschichte/zeitgeschichte/geschichte-und-erinnerung/39817/er…, (последнее обращение11.10.2016).

[18] Ibid.;Gedenkstätte Seelower Höhen. Geschichte derGedenkstätte.

[19] Köpstein H. Die sowjetischen Ehrenmale in Berlin. Berlin:, 2006. S.61–65.

[20] Ibidem.

[21] Bahr E. Ehrenmal für die Gefallenen der Roten Armee // Berliner Zeitung. 1945. № 1. Ausgabe 37. 27.06.1945. S.3.

[22] Данные с информационного стенда на Рыночной площади в Альтландсберге, 2012 г.

[23] Amt Lebus. Russische Kriegsgräberstätte in Lebus.www.amt-lebus.de/verzeichnis/objekt.php?mandat=79 596(последнее обращение 04.12.2013); o. A. Gedenken an Kriegsopfer und Friedensmahnung, in: Der Oderlandkurier Ausgabe 9/2016, 26./27. August 2016, S. 3;Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge. Kriegsgräberstätte Lebus.www.volksbund.de/kriegsgraeberstaette/lebus.html(последнее обращение11.10.2016).

[24] Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge, Landesverband Niedersachsen. Schulprojekte.www.volksbund.de/niedersachsen/schularbeit/schulprojekte.html(последнее обращение11.10.2016).

[25] Arbeitsgemeinschaft Bergen-Belsen e.V. Wie schreiben eure Namen.www.ag-bergen-belsen.de/namen.html(последнее обращение 11.10.2016);Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge, Landesverband Niedersachsen. Schulprojekte.www.volksbund.de/niedersachsen/schularbeit/schulprojekte.html(последнее обращение11.10.2016).

[26] Информация получена от администрации кладбища в Дортмунде в сентябре 2012 г.

[27] Информация получена от Райнхарда Кюнемана, г. Ален, 2013 г.

[28] Fritz-Winter-Gesamtschule Ahlen. Gedenkveranstaltung zum 8. Mai auf dem Ostfriedhof in Ahlen.www.bilderstrom.de/cms/fritz-winter-gesamtschule/index.php?id=402&no_ca…(последнее обращение08.01.2014).

[29] Netzwerk Erinnerung + Zukunft in der Region Hannover. Orte der Erinnerung — Stadtfriedhof Seelhorst.www.erinnerungundzukunft.de/?id=96(последнее обращение11.10.2016).

[30] Источники здесь и далее: Stadt Hemer. Sauerlandpark, Geschichte des Geländes.www.hemer.de/sauerlandpark.alt/Besucherinfos/Gelaende-Geschichte/117190…(последнее обращение 08.01.2014);Verein für Hemeraner Zeitgeschichte e.V.(Hrsg.)Zur Geschichte des Kriegsgefangenenlagers StalagA Hemer. Eine Begleitschrift für die Gedenkstätte und die beiden Friedhöfe.3. Auflage. Hemer, 2012. S. 25,61–70.

[32] О Дне народной скорби 15 ноября 2009 г. см.: Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge e.V. (Hrsg.) Volksbund Forum 3, Den Frieden gewinnen: Ansprachen zum Volkstrauertag 2009. Kassel, 2009; о Дне народной скорби 18 ноября 2012 г.: Volksbund Deutsche Kriegsgräberfürsorge e.V. (Hrsg.) Volkstrauertag 2012, Gedenkstunde zum Volkstrauertag.www.volksbund.de/mediathek/video-volkstrauertag/volkstrauertag-2012.html(последнее обращение 09.09.2014); о Дне народной скорби 17 ноября 2013 г. см.:Meckel M.(Hrsg.) Impressionen zum Volkstrauertag 2013.http://markus-meckel.de/2013/11/impressionen-vom-volkstrauertag-2013/(последнее обращение 09.09.2014), а также сведения, полученные от Лутца Приса, участника памятного мероприятия на советском мемориальном кладбище Шёнхольцер Хайде 16 ноября 2013 г.

[33] Förster A. Verein wehrt sich gegen Friedhofs-Einebnung // Berliner Zeitung Online.7.5.2014.www.berliner-zeitung.de/politik/garnisonsfriedhof-in-dresden-verein-weh…(последнее обращение11.10.2016).

Севиль Гусейнова «ПОБЕДИТЕЛИ» В «ПОБЕЖДЕННОМ» ГОРОДЕ: КАК ЛЕНИНГРАДЦЫ И ОДЕССИТЫ ПРАЗДНУЮТ ДЕНЬ ПОБЕДЫ В БЕРЛИНЕ

Введение: эмиграция и трансферт неизобретенных традиций

В 1990-е годы в Германию приехали сотни тысяч бывших советских граждан^[90]]. Весной 2002 года в Берлине был создан городской клуб «Одесса», первая организация, образованная в столице эмигрантами с постсоветского пространства по принципу общего происхождения из одного города. Вслед за ним в рамках еврейской общины Берлина^[91] появились и другие клубы: «Ленинград», «Бакинец», «Москва» и «Киев». Эмигранты из этих городов, переезжая в Берлин, взяли с собой в путь не только личные вещи, которые пожелали и смогли увезти. В Германию они привезли традиции и ритуалы празднования различных памятных дат, как личных (семейных), так и официальных, привычно отмечавшихся в городах исхода. В центре внимания в данной статье — социальные сети и клубы, создаваемые одесситами и ленинградцами в Берлине, и ритуалы празднования Дня Победы в этих эмигрантских сообществах.

Городские клубы создавались людьми, которых можно называть активистами или энтузиастами. Как правило, это люди с высшим образованием, обладавшие в той или иной степени высокими статусами в период жизни в Ленинграде и Одессе. Например, первым директором клуба «Одесса» был Юрий Курильский, бывший тренер женской сборной по волейболу. После его смерти клуб возглавил Михаил Мисожник, руководивший в Одессе одним из городских промышленных предприятий. Среди активных членов клуба немало поэтов, писателей, публицистов. Оба клуба создавались усилиями трех десятков энтузиастов. На первом собрании одесситов, когда был официально открыт клуб, присутствовали около 200 человек. В целом, клубы объединяют несколько сотен человек, но большинство мероприятий посещают только несколько десятков самых активных членов. Многие одесситы и ленинградцы бывают в клубах один — два раза в год. По большим праздникам (например, по случаю Дня Победы) нередко собирается до сотни или больше людей. Членство в клубах и посещение мероприятий носят добровольный характер.

Большинство нынешних активистов и простых членов клубов — это люди в старших возрастных группах (50 лет и старше). Но нередко и, особенно по случаю больших праздников, мероприятия посещают также их дети и внуки. Важно подчеркнуть, что сами клубы это только «вершина айсберга», в основании которого лежат разветвленные и гораздо более многочисленные социальные сети, создаваемые в Берлине эмигрантами из Одессы и Ленинграда. Но именно клубы каждый год проводят специальные коллективные мероприятия по случаю 9 Мая, с обязательным посещением мемориалов. Конечно, большинство одесситов и ленинградцев отмечают этот день на индивидуальном/семейном уровне или в компании близких друзей. Но за годы деятельности клубов очень многие одесситы и ленинградцы живущие в Берлине участвовали хоть раз в мероприятиях организуемых клубами.

Среди членов клубов, созданных в Берлине эмигрантами из Одессы и Ленинграда, есть и несколько десятков ныне здравствующих ветеранов Великой Отечественной войны^[92]. В их числе есть и люди старше 90-ста лет. Однако для большинства, не обладающего личным опытом участия в войне, обязательное празднование дат, связанных с событиями 1941–1945 гг., подразумевает как семейную память, так и социализацию в Одессе и Ленинграде (нынешнем Санкт-Петербурге). Иными словами, устойчивое воспроизводство того или иного праздничного или траурного ритуала обусловлено не только личными переживаниями, но и коллективной памятью сообществ ленинградцев и одесситов].

По словам Кристел Лейн, в годы День Победы отличался от массового празднования Первомая и Дня Октябрьской революции двумя важными аспектами:

«Формальная сторона праздника, публичные ритуалы, более децентрализованны и проводятся на гораздо более скромном уровне, чем для двух первых».

Этот праздник включал в себя такие важные неформальные праздники, как посещение кладбищ и могил. Кроме того, помимо всесоюзного Дня Победы, отмечались и различные даты, имеющие отношение к конкретным городам и локальным сообществам — локальные дни победы и освобождения. И такие празднования хоть и проводятся по похожим с общесоюзным сценариям, но все же обладают и собственной спецификой].

Подобная специфика празднования памятных дат, связанных с войной, очевидна в случае с одесситами и ленинградцами. У каждого из этих сообществ была своя война, сохраняются собственные праздники и памятные даты, связанные с событиями тех дней. Один из главных праздников для одесситов — это 10 апреля, «День освобождения города от фашистских оккупантов» (в 1944 г.). Для ленинградцев важна память о блокаде: 8 сентября (начало блокады в 1941 г.) и 27 января (ее конец в 1944 гг.)^[94][6] Эти памятные даты отмечаются и в эмиграции. Оба клуба существуют в рамках еврейской общины в Германии (Берлине), поэтому о войне обязательно вспоминают еще и в дни поминовения жертв Холокоста.

9 мая, День Победы — еще один важный, обязательный, а также общий для всех (одесситов и ленинградцев) праздник]. Вокруг этого институционализированного на родине праздника давно сложились ставшие привычными церемонии и ритуалы, претерпевающие неизбежные изменения в эмигрантских сообществах. В определенном смысле реконструируя ранее изобретенные в родных городах традиции^[95]], ритуалы и церемонии обязательного ежегодного празднования Дня Победы, одесситы и ленинградцы и в эмиграции сохраняют преемственность во времени и связь с недавним историческим прошлым.

Процедура реконструкции подразумевает попытки «сохранения» традиций в существенно иных политическом, социальном и культурном контекстах, когда трансформации привычных ритуалов фактически неизбежны. Основной вопрос, на который я попытаюсь найти ответ в рамках данной статьи, можно сформулировать следующим образом: как новый эмигрантский контекст влияет на традиции празднования Дня Победы?

Чтобы ответить на этот вопрос, в первую очередь необходимо остановиться на специфике эмигрантских сообществ одесситов и ленинградцев. И во вторую очередь — определить условия пребывания выходцев из этих городов в столице Германии — «стране побежденной». В Берлине, где находится один из важнейших символов победы в войне — Рейхстаг, широко известный мемориальный комплекс в Трептов-парке и др. В пространстве которого, меньше тридцати лет тому назад разделенном на восточную и западную части, пересекаются две различные традиции коммеморации событий Второй Мировой войны^[96]. В следующих двух разделах я попытаюсь в самых общих чертах описать специфику исследуемых сообществ, а также эмигрантского (берлинского) контекста, чтобы затем перейти непосредственно к ритуалам и дискурсам, конструируемым одесситами и ленинградцами вокруг празднования Дня Победы в Берлине.

Одесситы и Ленинградцы в эмиграции: транснационализация городских сообществ

Сообщества одесситов и ленинградцев/петербуржцев, на мой взгляд, следует понимать как транснациональные и транслокальные постсоветские городские сообщества. Первый термин — транснациональные сообщества — отсылает к национальным государствам и к диаспорам. В той или иной степени все одесситы и ленинградцы идентифицируют себя с какой-либо страной и воображаемым сообществом. И часто не с одной страной. Это может быть бывшая советская республика Украина или нынешняя Российская Федерация. Для этнических евреев еще и «историческая родина» — Израиль, и, соответственно, еврейская диаспора. Или страна пребывания — Германия.

Руководствуясь такими (само)идентификациями, одесситы и ленинградцы конструируют транснациональные сети и пространства, то есть «относительно стабильные, устойчивые и частые наборы связей, устанавливаемые поверх границ суверенных государств и пересекающие их. Они заключаются в комбинациях связей и в их содержании, местоположении в сетях и организациях, а также в организационных сетях, которые пересекают границы, по меньшей мере, двух национальных государств»[10]. В качестве таких формальных организационных сетей следует рассматривать транснациональные городские клубы. «Всемирный клуб одесситов», созданный в самой Одессе в 1990 году, и один из его многочисленных филиалов — Берлинский клуб одесситов имени Юрия Курильского. Или клуб «Ленинград», хоть и не связанный с созданным в Петербурге в 1991 году «Всемирном клубом петербуржцев», но конституирующий эмигрантское сообщество в Берлине в рамках коллективной памяти о жизни (общей социализации) в этом городе.

Нина Глик Шиллер, развивая теорию транснационализма, говорит о «социальном процессе, в рамках которого мигранты создают социальные поля, пересекающие географические, культурные и политические границы». Современные трансмигранты развивают и поддерживают «множественные отношения, пересекающие границы — семейные, экономические, социальные, организационные, религиозные и политические»[11]. Глик Шиллер предлагает фокусироваться на самом процессе и социальных отношениях, а не на «культуре, идентичности, или «функциональных» сферах интеграции в границах конкретного национального государства»[12]. Процесс создания мигрантских сетей и деятельность городских клубов можно рассматривать и как своеобразный способ интеграции, когда определенное предпочтение отдается конструированию своего собственного микромира в принимающей стране. В таком пространстве (среди «своих») отмечаются привычные памятные даты, и, часто игнорируются (или сохраняют гораздо меньшую значимость) праздники страны принимающей. Подобное отношение просматривается в предпочтении, отдаваемом ленинградцами и одесситами Дню Победы 9 мая, вместо 8 мая — Дня Памяти и Примирения.

Термин транслокальность расширяет аналитические рамки и дает возможность подчеркнуть особенную привязанность (реальную, символическую или воображаемую) к конкретному месту в пространстве — к городу исхода и/или пребывания. Сообщества одесситов и ленинградцев конструируются и в противовес национальным сообществам и этнонациональным диаспорам. И, одновременно, ассоциируются с более конкретным локальным пространством одного города. В современном контексте важно не само присутствие в городе исхода, а активность в транснациональных сетях. Для эмигрантов город исхода — это город-символ или город-память, в своем современном состоянии имеющий все меньше общего с тем «реальным» городом, в котором они жили. Эти символы и память важны не для сохранения определенного городского сообщества, а для конструирования его новой транснациональной версии. В своем воображении все члены сообществ одесситов или ленинградцев привязаны к конкретному месту — городу. В своей реальности они являются членами транснациональных сетей и сообществ, разбросанных по десяткам стран и городов. Понятие «транслокальность», как отмечают Ульрике Фрайтаг и Ахим фон Оппен, описывает положение, несводимое к категориям национального государства, диаспоральности или (пост)имперским идентичностям. Именно такое положение и можно наблюдать в случае с сообществами одесситов и ленинградцев. Транслокальный подход к исследованию «помещает социальных акторов и транснациональные сети в те различные локальные контексты, в которых они действуют»[13].

День Победы — один из наиболее очевидных примеров привезенных с собой праздников. Большая часть Германии официально отмечает окончание войны 8 мая. Часть восточных немцев (выросших в бывшей ) помнят и день 9 мая]. В Берлине одесситы и ленинградцы сталкиваются с двумя этими традициями и одновременно привносят еще и свои. Но в любом случае смыслы, вкладываемые в празднование этого дня, для эмигрантов с постсоветского пространства и немцев отличаются. Одесситы и ленинградцы отмечают не столько завершение войны, сколько «нашу» победу. Вопрос в том, как строится ритуал и воспроизводится традиция в эмиграции. И здесь, как выше уже отмечалось, Берлин предоставляет особые возможности. В столице Германии располагаются несколько мемориальных мест памяти и захоронений советских солдат], предоставляющих одесситам и ленинградцам довольно широкие возможности для воспроизводства (или реконструкции) привычных публичных ритуалов и традиций празднования Дня Победы. В числе таких традиций сохраняет свое значение и ритуал посещения мемориалов, как в составе официальных групп с участием представителей власти и сотрудников посольств, так и на уровне личных визитов (индивидуальные, семейные посещения).

Важно, что одесситов и лениградцев много в Берлине — это сотни людей, объединенных в сети, создавших свои институты — городские клубы. Безусловно, всех их связывают не только общие праздники. Принцип членства в этих сообществах, трансформировавшихся в транснациональные и транслокальные в контексте массовой постсоветской эмиграции, можно понять через категории социального капитала и городского габитуса. Следуя определению Пьера Бурдье, можно сказать, что в настоящий момент эти городские сообщества находятся в практическом и устойчивом состоянии как материального, так и символического обмена. Они гарантированы общим именем, происходящим от названия конкретного города, и социально институционализированы].

Положение социального агента в сети или в группе определяется его городским габитусом^[97]]. Габитус одесситов и ленинградцев, порожденный городской средой, в которой они родились и прожили значительную (или даже бóльшую) часть жизни, определяет схожий стиль поведения, интериоризированный этими людьми. Чаще всего не рефлексируя по поводу этого стиля, они проявляют его в манере общения или в поведенческих привычках. Габитус одесситов и ленинградцев, в качестве системы прочно приобретенных диспозиций, воспроизводит принятые в родном городе правила поведения и в эмиграции. Городской габитус позволяет воспроизводить в транснациональном пространстве структуры коллективной солидарности. Можно сказать, что в данном контексте он выступает и как одна из форм социального капитала^[98]]. Этим особенным социальным капиталом может обладать только «настоящий» одессит или ленинградец — тот, кто социализировался в городе. Для таких людей памятные даты (в том числе — связанные с войной) наполнены личными переживаниями, воспоминаниями о регулярном (ежегодном) участии в коллективных ритуалах поминовения погибших и празднования победы.

Позиции активистов и руководителей клубов в эмиграции напрямую зависят от их достижений в годы жизни в родном городе. Чем значимее был их социальный капитал, тем больше шансов на то, что они будут узнаны и/или признаны как можно большим числом эмигрантов из того же города. Они должны все знать о памятных датах, позволяющих собрать этих людей вместе и в эмиграции. На их плечах лежит организация ритуального действия, имитирующего непрерывность традиции несмотря на эмиграцию. При этом возникают практические вопросы: как в соотстветствии с этой традицией отмечать 9 мая в Берлине, насколько уместны публичные и «громкие» репрезентации «нашей» победы над Германией, гражданами которой теперь являются выходцы из советских городов? Да и в границах еврейской общины более уместным считается выражение скорби в дни памяти жертв Холокоста, чем воинственный и победный настрой оставшихся в живых ветеранов. В среде самих эмигрантов можно столкнуться с очень разными мнениями об уместности того или иного формата празднования, и организаторам приходится учитывать и особенности контекста, и различия в представлениях.

Наконец, свою специфику привносит и сам процесс транснационализиции. В постсоветской ситуации массовой мобильности членство в группе или в сетях все меньше связано с пребыванием в конкретном физическом пространстве города. Оно трансформируется в членство в эмигрантских клубах и, в той или иной степени, активное участие вразличных транснациональных социальных сетях, в которых воспроизводятся и реконструируются привычные ритуалы и традиции. Конструируются новые сети и группы, чаще всего основанные на дружеских отношениях и общих интересах. А социальным капиталом, необходимым для членства в них, становится общая память о родном городе. Но помимо многого другого, преимущество членства в этих клубах и транснациональных сетях состоит как раз в возможности участия в привычных праздничных ритуалах и в воспроизводстве привычных традиций коллективных сопереживаний памятных событий по всему миру. В ряду таких праздников особенное значение приобретает День Победы, отмечающийся в столице «побежденного рейха». Учитывая подобный локальный контекст, ритуальная сторона праздника 9 мая неизбежно вызывает в среде эмигрантов дискуссии и даже жаркие споры, как покажут приведенные ниже отрывки из интервью.

Ежедневная, по выражению Арджуна Аппадураи, «работа воображения» простых одесситов и ленинградцев, рассеянных по десяткам стран и городов, черпающая ресурсы, помимо прочего, в современных электронных медиа, позволяет реконструировать эти сообщества в транснациональном пространстве. По словам Михаила Жванецкого, находящего наиболее точные метафоры для описания таких городских сообществ: «Одесситы размазаны тонким слоем по всему миру». «Настоящие» одесситы все чаще смотрят фильмы и слушают музыку, воспевающую их родной город, находясь в Берлине или в Лос-Анджелесе, обсуждают телевизионные передачи об Одессе, находясь вдали от нее. В интернете у них свои сайты, социальные сети и форумы. Новости, газеты и книги, рассказывающие о родном городе, также широко доступны через электронные медиа. В случае с одесситами или ленинградцами мы видим, по словам Аппадураи, как «перемещающиеся образы встречают детерриториализированных зрителей»[19].

Такими же детерриториализированными становятся и практики ежегодного (со)переживания памятных дат и в их числе — Дня Победы. Многие одесситы и ленинградцы не просто пытаются соблюдать ритуалы и традиции в эмиграции, но знают, что воспроизводят их в унисон со многими другими представителями своего сообщества, разбросанными по миру. 9 мая — это уже не только День Победы в Ленинграде или Одессе, но и памятная дата, глобализированная одесситами и ленинградцами, место памяти, вокруг которого воспроизводится единство и солидарность городских сообществ, превратившихся в транснациональные и транслокальные. Берлинские одесситы и ленинградцы сопереживают эти даты через коллективные регулярные просмотры документальных фильмов. Как члены эмигрантских сообществ, они посещают мемориалы в Берлине. В качестве детерриториализированных зрителей, находясь в Берлине, они становятся еще и участниками ежегодного ритуального действия, происходящего в их городах исхода.

Памятники, коммеморация и ритуалы в эмиграции

От самых разных информантов мне часто приходится слышать очень схожие описания образа их жизни в эмиграции. Незадолго до начала работы над этой статьей, в феврале 2014 года, я вновь услышала, что «одесситы живут здесь [в Берлине] так, как будто они никуда не уезжали. Они живут здесь, как в Одессе» (женщина, 65 лет). Учитывая значимость для этого образа жизни памятных дат, связанных с войной, возможность коллективных или индивидуальных и семейных посещений расположенных в Берлине мемориальных мест — мест памяти, «где память кристаллизируется и находит свое убежище»[20], позволяет воспроизводить (реконструировать) одесские или ленинградские традиции. Транснациональным городским сообществам такие места помогают конструировать собственный мир в различных «неродных» локальных контекстах.

Существование таких мест памяти в Берлине — это ресурс привычной публичной ритуальности 9 мая. В ситуации отсутствия таких мест День Победы отмечался бы только в замкнутых пространствах вечеров памяти в помещениях еврейской общины, в ресторанах, в квартирах. Но посещение памятника позволяет сохранять традицию в максимально возможной полноте. В определенном смысле оно позволяет поддерживать чувство сопричастности к официальной церемонии, выводит ритуал за рамки только индивидуальной и семейной памяти, когда традиции способствуют конструированию прочных границ между эмигрантами и принимающим сообществом. Конечно, смыслы и стиль празднования Дня Победы для эмигрантов отличаются от тех, которые сложились вокруг этого дня в Германии^[99]]. Но сам факт, что на официальном уровне никто не чинит препятствия для празднования 9 Мая делает эти различия менее значимыми. Фактически это один из немногих традиционных для одесситов и ленинградцев дней памяти, когда они могут почувствовать определенную сопричастность еще и мемориальным традициям страны принимающей^[100].

Попытки (ре)конструирования традиций и ритуалов, связанных с коммеморациями событий войны в эмигрантских сообществах, представляют интерес и в более широких рамках изучения политики памяти. Британские исследователи коммеморации войн Эшплант, Досон и Роупер указывают на то, что последние два или три десятилетия века ознаменовались быстрым распространением по всему миру интереса к культурным и политическим аспектам войн, а также к феноменам памяти о войне, «формам и практикам коммеморации войны». В числе причин они видят возросший интерес к мемориализации событий Холокоста в , Израиле и Германии^[101]]. В то же время этот интерес к памяти о войне выходит за пределы коммеморации событий Холокоста и связан с тем, что не только евреи, но и многие другие группы перенесли страдания, получили раны или травмы в войнах. Эти приобретенные страдания и раны «становятся все в большей мере основанием для требований публичного признания их опыта, утверждения и действительного признания за ними статуса “жертв” или “уцелевших”»[24].

События Холокоста приобретают для одесситов и ленинградцев новую актуальность именно в эмиграции. Но статус «героев войны» по-прежнему перевешивает статус «жертв»^[102][25].Такое отношение просматривается и в традициях празднования Дня Победы (и, шире, в памяти о войне), сложившихся ритуалах посещения военных мемориалов и пр.

Дети войны: коллективные посещения мемориалов и вечера памяти

В дальнейшем изложении я попытаюсь реконструировать традиции коллективного празднования одесситами и ленинградцами Дня Победы в Берлине и ритуальные церемонии, сложившейся вокруг этой памятной даты. Определенные различия между традициями, связанными с двумя городами, отчетливо просматриваются, если сравнивать празднование Дня Победы с другими событиями, связанными с войной. Поэтому я также остановлюсь и на ритуальной стороне коллективных вечеров, посвященных блокаде. При таком взгляде четче проступают специфика различной памяти о войне и дифференциация ритуалов в среде так называемых «русскоговорящих евреев» в Берлине.

Прежде чем перейти к анализу интервью, я должна отметить, что моими информантами были люди преимущественно старших возрастных групп. Как отметил один из моих собеседников:

«Мы все дети войны. Поэтому для нас День Победы очень важный праздник, и мы отмечаем его как полагается» (муж., 80 лет).

Биографические нарративные интервью проводились как с одесситами и ленинградцами, регулярно посещающими клубные вечера (в том числе — с активистами и руководителями клубов), так и с эмигрантами, бывающими в клубах редко или даже не посещающими клубные вечера, но состоящими в неформальных сетях, конструируемых эмигрантами из Одессы и Ленинграда в Берлине.

Главный интерес для меня будут представлять коллективные события. Но следует отметить, что, учитывая возраст эмигрантов, для которых этот праздник сохраняет свою неизменную актуальность, многие из них не имеют возможности участвовать в публичных мероприятиях — не позволяют возраст и состояние здоровья. Для тех же, кто еще готов участвовать в коллективных мероприятиях по традиции, воспроизводящей повсеместно принятую в годы , празднование 9 мая начинается с коллективного посещения мемориалов.

Начну с ленинградцев и, соответственно, с клуба «Ленинград». Один из его руководителей и наиболее видных активистов описывает день 9 мая следующим образом:

«Первое место 9-го мая в Берлине — это памятник советским воинам у Бранденбургских ворот. Это самое такое близкое и самое известное место в Берлине. Начинается торжественный марш. Идут представители посольств. Но в первую очередь посол России и вся округа [т. е. сопровождающие его лица], и возлагают красивые венки. Далее идут представители посольств родственных стран или ближних стран. Там, Украина, Белоруссия, Венгрия, Англия. В общем все. Кладут венки. А послы и консулы там стоят. А как мы? Мы раньше с клубами с ходили, сейчас мы идем тоже с еврейской общины. Председатель ее [т. е. общины], председатель клуба ветеранов и другие клубы. Все встречаемся у Бранденбургских ворот, идем уже на торжественную церемонию. Проходим мимо всех, к памятнику подходим, кладем венки, цветы. Здороваемся с представителями некоторых посольств, пожимаем руки. Ну, и потом расходимся. Это такая торжественная часть. Дальше бывает в российском посольстве прием. Это огромное здание на Унтер ден Линден, там два больших зала, и в одном из залов накрыты столы, кругом закуска, водка, вина, фрукты. Всего навалом. И там часть представительств посольств, они тоже принимают участие. Посол скажет два слова. […] В другом большом зале концерт, в котором принимают участие артисты из России, довольно-таки известные артисты. Иногда вручают какие-то медали, награды памятные. Мы сидим в зале и идет награждение участников » (муж., 83 года, эмигрант из Ленинграда).

Естественно, что далеко не все члены клуба «Ленинград» получают приглашение участвовать в такой официальной церемонии. В первую очередь это руководители и наиболее видные активисты, т. е. люди, обладающие необходимым социальным капиталом, позволяющим им мобилизовывать других членов своего городского сообщества для участия в коллективных акциях, посвященных 9 Мая. Как правило, на такие мероприятия приглашаются также и непосредственные участники войны — ветераны.

Ритуалу посещения мемориала отводится особенная роль. Именно с этого события начинается все празднование. Это символическое действие определяет весь настрой и смысл дня. Поминовение жертв (все берлинские мемориалы — еще и массовые захоронения солдат и офицеров) — это не столько скорбь по ним, сколько дань памяти героизму павших, но победивших. Важно и место расположения мемориала, который воспринимается в качестве «главного» руководителем клуба. Он находится в непосредственной близости от здания Рейхстага, правительственного квартала и символического центра современного Берлина — Бранденбургских ворот. Возможность проведения публичного торжественного ритуала в самом центре столицы усиливает его символическое значение, создает атмосферу признания властями принимающей страны особенного статуса за бывшими советскими гражданами. В реальности существуют и гораздо более прозаические причины для коллективного посещения именно этого мемориала. Он расположен в непосредственной близости от посольства России и относительно недалеко от здания еврейской общины, где собираются члены клубов. В результате символическая значимость места и времени дополняется его легкой доступностью для всех участников.

Сам ритуал воспроизводит привычную традицию — возложение цветов и венков, минута молчания. Учитывая статус братской могилы, это одновременно и привычное по жизни в Ленинграде посещение кладбища. Но в самом посещении мемориала важен не традиционный ритуал, а возможность совместного участия в нем эмигрантов и представителей посольств. Социальные дистанции в эмиграции часто изменяются. С одной стороны, многие эмигранты (и особенно — люди образованные) лишаются привычной работы, а также окружения из коллег, друзей и соседей, признающих их социальный статус. С другой стороны, в эмиграции они могут оказаться на приеме, организованном с участием высших чиновников страны исхода. В своей «прошлой жизни» ленинградцы не могли и мечтать о таком повышенном внимании со стороны статусных чиновников. В Берлине же ленинградцев (и особенно ветеранов) относительно немного. Все они получают определенную долю личного внимания со стороны посольств сразу нескольких государств. Торжественный прием, следующий за посещением мемориала, по крайней мере, по официальной версии, организуется для «детей войны» — людей, обладающих личными воспоминаниями о событиях тех дней. Подобные знаки уважения со стороны посольств, одновременно репрезентирующие неугасающее внимание со стороны страны исхода^[104], повышают самооценку эмигрантов.

Другая специфика, связанная с посещениями 9 мая мест памяти о войне, состоит в том, что в момент визитов к мемориалам и проведения привычного ритуала более короткой становится и дистанция между эмигрантом и государством пребывания. Пространство Берлина наполняется «старой» (до-эмигрантской) памятью ленинградцев (как и одесситов). Мемориал перестает быть «не-нашим» символическим местом памяти в чужом городе. Это место наделяется собственным смыслом и личными воспоминаниями ленинградцев и одесситов, становясь их собственным местом памяти. Это происходит тем быстрее, что мемориалы посвящены важным для самих эмигрантов событиям, и были построены по инициативе страны-победительницы — СССР.

Важный аспект состоит также и в том, что, несмотря на традиционное присутствие траурных чувств, речь все же идет о празднике. Отдав дань памяти погибшим героям, посетители мемориалов продолжают день праздничным застольем, концертами и т. п. и, что еще важнее, общением. Каждая из таких коллективных встреч — это возможность увидеться друг с другом, почувствовать себя среди «всех своих», в толпе людей со схожими городскими габитусами. Такие встречи позволяют реконструировать привычную повседневность страны исхода.

И в этом состоит определенная двойственность праздника — признание через официальную публичную церемонию генерирует чувства сопричастности к стране принимающей (Германии), а возможность коллективного общения в эмоциональной атмосфере воспоминаний о событиях, сыгравших большую роль в жизни эмигрантов, позволяет воссоздавать и поддерживать в эмиграции свой собственный микромир, сохранять дистанцию с принимающим сообществом. Таким образом, на праздничных вечерах, продолжающих и завершающих торжественную церемонию, начинающуюся с посещения мемориалов, воспроизводятся культурные дистанции и границы. Праздничные гуляния — обязательная часть программы.

«Обычно отмечаем очень торжественно. И на пароходе шли, или в ресторане отмечали. Танцы до упаду! Обязательно поздравляем ветеранов войны. Клубы присылают открытки на дом, а иногда и сами приходят поздравлять. Ну и обязательно возлагаем цветы. К памятнику русскому солдату в Трептов-парке и в Тирпарке [sic], ну где там танки стоят. А оттуда идем к памятнику Холокоста. Нас полный автобус был. И цветы на мемориал тоже обязательно. […] Нас поздравляют клуб ветеранов, клуб одесситов, российское посольство обязательно. И от Путина и от Медведева. Мой муж подполковник ракетных войск. Его награждали на 60-ти и 65-летие здесь в посольстве. Обычно очень торжественно проходят вечера в посольстве. Столы накрывают после торжественной части. Артисты, концерты, танцы. А на столах солянка, сто грамм фронтовых, щи, пельмени. А на 65-летие был грандиозный концерт, и военных из европейских стран было много. Польские, французские, итальянские офицеры. А на 60-летие приезжал Медведев и лично вручил медаль моему мужу. Я потом этот ролик с “Р-Планеты” записала» (жен., 75 лет, одесситка).

Посещение мемориала без последующего праздничного застолья и веселья не было бы таким запоминающимся событием. Как и сам праздник, без участия каких-либо статусных лиц, репрезентирующих самим своим присутствием уважение и внимание страны исхода к своим эмигрантам. Без присутствия послов и известных членов правительства страны исхода 9 мая не выделялось бы на фоне остальных праздников, несмотря на то, что в ритуальной стороне празднования присутствует множество символических указаний на события войны (присутствие военных, сто грамм фронтовых и пр.).

Иногда в праздничную программу входит коллективная автобусная экскурсия по разным местам памяти Берлина. Однако подобные акции проводятся редко, в связи с варьирующейся от года к году активностью руководителей клубов и еврейской общины. Но в перечислении порядка посещения мемориалов можно наблюдать степень их значимости для интервьюируемой. Мемориал Холокоста — последний. В то время как известный комплекс, расположенный в Трептов-парке, конкурирует по значимости с памятником у Бранденбургских ворот.

«Когда-то каждый год обязательно нанимали пароход “Hanseatic”. Это еще при [Юрии] Курильском [первый председатель клуба одесситов в Берлине]. Это он организовывал на высшем классе. Капитан этого парохода был его знакомый, и он нам разрешал приносить с собой еду, там, вино в их ресторан. Ну для приличия мы заказывали там воду, напитки. Более ста человек! Семь часов по каналам с песнями и плясками. У нас были такие празднования! А потом обязательно ходили на возложение цветов или в Трептов-парк или же [к] воину-освободителю возле Рейхстага. Ну, а потом этого капитана перевели в морской порт, и мы уже не могли устраивать [такие праздники], так как там уже не разрешали с собой еду, напитки. Ну, мы в ресторанах других, не очень дорогих, там, по десять евро, снимали, отмечали. Один раз в русском ресторане отметили. Ну, и постарели мы для прогулок на пароходе. Мы берем автобус, устраиваем экскурсию по городу и едем в Трептов-парк или к Рейхстагу. […] Это же 9 мая! Всегда, или 8-го или 9-го мая, обязательно. Немцы празднуют 8-го. Много их бывает на 8 мая в Трептов-парке. И городские власти отмечают. А мы 9 мая отмечаем. […] С первого дня образования клуба [2001 год]. Мы из советских праздников отмечаем обязательно 9 мая и 1 мая. Их совмещаем. 10 апреля день освобождения Одессы, Новый год, 8 марта. 23 февраля раньше тоже отмечали, сейчас уже не празднуем. Ну и иногда даже 7 ноября отмечали» (муж., 76 лет, одессит).

Праздник 9 мая вписывается в более широкую систему памятных дат, установившихся в годы . В рамках клубов многие советские праздники, уже не отмечающиеся приватно, сохраняют свою актуальность. Но День Победы всеми информантами описывается как особенный праздник. Значимость его, безусловно, поддерживается Россией. В постсоветский период, и особенно в годы правления Владимира Путина и Дмитрия Медведева, 9 мая оказался в центре политики коммеморации. Одесситы и ленинградцы, получающие приглашение в российское посольство в Берлине, год от года наблюдают за возрастающим значением этой памятной даты. Те же, кому не повезло побывать на банкете в посольстве, ощущают на себе влияние политики памяти, проводимой в России и в Германии, через официальные поздравления. Среди не приглашенных в посольство организацией коллективных посещений мемориалов занимаются только клубы, в то время как праздничные вечера в некоторых случаях (и особенно в последние годы) организуются при поддержке еврейской общины.

«Традиция сложилась годами. Клубы едут всегда сами, по мемориалам. Они делают это сами. Мы же здесь в большом зале делаем большой праздник и приглашаем всех. Иногда клубы объединяются, например Киев и Ленинград сняли пароход, с музыкой, стихами, песнями на три часа после Трептов-парка и возложения цветов. При [Иосифе] Варди^[105] в большом зале мы не делали [вечеров], а вот сейчас уже второй год делаем. Вначале мы сделали самодеятельность — военные песни сами пели, свои стихи читали, накрывали столы, приходили со своими флагами, с орденами. На меня потом многие обиделись, потому что я не могла предоставить всем слово. Поэтому на второй год мы пригласили профессионалов, они играли, пели военные песни. Мы поздравляли ветеранов с цветами. А по боковой стеклянной стене этого зала мы сделали экран. И по этому экрану шли военные кадры. И вот они сидят, поют, танцуют, а сбоку идет война. Мне кажется, это было очень сильно» (жен., 60 лет, эмигрантка из Ленинграда).

Традиция посещения мемориалов и возложения цветов сохраняется как добровольная. Клубы не навязывают визиты к памятникам и соблюдение ритуала, а берут на себя организационные обязанности. В индивидуальном порядке мемориалы посещались бы и без активистов, добровольно берущих на себя организацию коллективных мероприятий. То есть такие визиты и возложение цветов рассматриваются как обязательная традиция.

Память о войне постоянно присутствует в эмигрантской жизни. Многие одесситы посещают вечера ленинградцев, киевлян или москвичей и наоборот. Кроме того, как минимум трижды в год (День Победы, День памяти жертв Холокоста и праздник родного города, связанный с войной) общепринятые и привычные праздники отмечаются в своих сообществах. Вечера в клубах проводятся, как правило, не чаще одного раза в месяц, и частота праздников, связанных с памятью о войне, довольно высокая. В рамках еврейской общины подобные праздники и вечера, не отсылающие напрямую к истории и традициям воображаемого сообщества евреев, становятся прерогативой постсоветских мигрантов. Ассоциативный ряд для большинства одесситов и ленинградцев связан с более широкими рамками истории и мало привязан к еврейской культуре. Прежний руководитель Иосиф Варди вспоминает в интервью:

«Однажды был я в клубе киевлян. Там тема была посвящена какой-то синагоге в Киеве. Они эту синагогу может и не видели ни разу. Точно в ней не были. В общем, рассказала [докладчица на вечере], а потом руководитель клуба возьми и скажи: “В этот день наши войска форсировали Днепр”. У меня от них только одна головная боль и седых волос прибавилось».

«Наша» война, «наша» победа, «наши» войска — это живая традиция, связывающая между собой эмигрантов из различных постсоветских городов в Берлине. Эта часть памяти и традиции, привезенных с собой в эмиграцию, эмоционально близка одесситам и ленинградцам. Безусловно, эмоциональная реакция возникает и в беседах о Холокосте. Но это, как правило, не «наш» Холокост, а «еврейский Холокост». Живая и понятная традиция посещения мемориалов и памяти о «нашей» войне делает берлинские мемориалы «нашими». Призывающий к самостоятельным ассоциациям абстрактный мемориал Холокоста не воспринимается как «наш». Это мемориал в честь погибших евреев. И хотя многие эмигранты идентифицируются с этим сообществом, «наши» праздники и трауры, отсылающие к истории «нашей» войны (Великой Отечественной), связаны в большей степени с другими событиями. Разная память о войне соседствует с разнообразными привычками праздновать и отмечать памятные даты. В то же время эмигрантский опыт заставляет постепенно переосмыслять некоторые привычные традиции.

«У нас есть Катюша, вот она награды одевает свои. А еще двое мужчин, не носят»^[106] (муж., одессит, 76 лет).

Публичная репрезентация отношения к празднику Дня Победы вызывает оживленные дискуссии и даже споры. Контекст города пребывания — столица побежденной Германии — постепенно вымывает публичность из военных праздников. Установка на коллективность сохраняется. Но вместо шумного и публичного празднования Дня Победы на круизном катере на Шпрее и каналах Берлина, День Победы отмечается в публично-приватном пространстве еврейской общины, становится более закрытым.

«Я беседовал… Ну, тоже одна у меня брала интервью недавно, немка молодая. Ну, она представилась журналисткой. Кто она на самом деле — меня это не интересует. Ей понравилась моя интерпретация некоторых вопросов, и она меня спросила: “Как вы относитесь к тому, что ваши люди… иногда одевают ордена на День Победы?” Я говорю, мне стыдно за них. Стыдно! Да, в России, пожалуйста. В Израиле, пожалуйста. А в Германии, меня, как немца [т. е. гражданина Германии], говорю условно, который воевал… Мы ищем сейчас другие пути. Не надо об этом. Мудрость заключается в том, чтобы что-то не договорить в семейной жизни, и с другом, и со своими детьми, и с родственниками тем более. Нужно знать, что сказать и не говорить, что знаешь и поступать тоже. Или один сидит тут старик. Ему здесь не нравится. Я говорю, а зачем же Вы тогда приехали сюда? “А я завоевал эту страну!” С ним мне не по пути… Мне стыдно, обидно и дрожь берет. Немцы, конечно, интересуются, приходят, они все знают и правильно делают. Нельзя, надо быть людьми. В чужой монастырь, милая моя, со своим уставом не ходят. Если я пришел к вам, я могу восторгаться, что-то не нравится. Но сказать «Уберите это!» — я не скажу, это было бы нахальство — не то слово. Знать. Не перейти красную линию. Важно вообще в жизни, в любой жизни. И мы должны исходить из того, что только вместе должны все народы двигаться. Это не пустые слова, это не пропаганда, это необходимость» (муж., 83 года, активист общины).

Интеграция в принимающее сообщество все чаще воспринимается как необходимость отказа от ряда традиций и привычек. В их числе особенное место отводится ритуалу празднования 9 мая. Публичная репрезентация «себя» как победителя кажется неуместной все большему числу эмигрантов.

В этой ситуации только коллективные и индивидуальные посещения мемориалов не вызывают споров и дискуссий. Значимость мемориальных мест и ритуалов, связанных с их посещением, возрастает по мере того, как эмигранты все больше отказываются от других возможных вариантов привычного публичного празднования Дня Победы. Этот праздник становится особенным еще и по той причине, что постепенно вся публичность сохраняется только за этим днем. В дни других значимых для одесситов и ленинградцев военных праздников мемориалы в Берлине не посещаются. Блокада и Освобождение Одессы — праздники локальные. Они сугубо эмигрантские, свои для каждого городского сообщества. В стране пребывания они лишены какой-либо официальности. Такие дни переживаются в границах транснациональных городских сообществ. В эти праздники актуализируется память о родном городе.

Январь в Берлине: «Вам, пережившим блокаду, посвящается!»

Для ленинградцев, и особенно для членов клуба, День снятия блокады — это главное событие года. Обычно зал, где проходит вечер, полностью заполнен. Учитывая, впрочем, что речь идет о людях старших возрастных групп, с каждым годом посетителей становится все меньше. В последние годы собираются около шестидесяти человек. В один из таких вечеров сцена представляла собой экран, стилизованный под окно с полосками крест-накрест. Наверху надпись — «Ленинград 1941–1945». Демонстрировался смонтированный членами клуба фильм, в котором визуальный ряд, составленный из фотографий и отдельных кадров, повествующих о жизни блокадного Ленинграда, сопровождался музыкой. Много кадров замерзших, убитых, умерших от голода жителей города. Но в то же время это и рассказ о повседневной жизни и о культурных событиях в осажденном Ленинграде. Вечер проходил очень эмоционально. Ленинградцы, пережившие блокаду, сидят в зале и смотрят на кадры горящего города. Видят знакомые улицы и площади. Многим блокадникам, безусловно, приятно, что их вспоминают. Это их день. Вечер пронизан чувством невыразимого контраста между памятью о блокадной повседневности и нынешней «сытой жизнью» в Берлине.

По завершении фильма накрываются столы, что превращается в символическую и где-то даже театрализованную реконструкцию памяти о повседневной жизни в Ленинграде вообще и в годы блокады в частности. Ведущая вечер памяти объявляет: «Сейчас мы накрываем столы, а вообще-то мы задумывали поставить столы в длину как в коммунальной квартире». На столах появляется закуска, а также водка и черный хлеб, предназначенные для поминовения погибших. После общих речей руководителей клуба начинается поздравление блокадников. Всех называют поименно, это 20 или 25 человек. Каждый получает букет. Особенно выделяются те, кто пережил всю блокаду в самом Ленинграде. Таких в зале было пять человек. Со мной рядом оказалась женщина, на вид лет 70-ти. На мой вопрос, сколько ей было лет во время блокады, ответила: «Мне был всего годик. Я, конечно, не помню сама, но зато у нас пол семьи погибло. Кормили меня. Бабушка не проснулась утром». Другая соседка, примерно того же возраста, с грустью заметила, что «блокадников особо никуда не приглашают. Вот здесь и в Русский дом пойду. А раньше приглашали, однажды в посольстве вручали ордена».

Женщина напротив, блокадница, подняла рюмку и предложила выпить за матерей, благодаря которым они, дети блокады, выжили. «[Они] сменили свои прекрасные платья и туфельки-лодочки, в которых они фланировали по Невскому с нами за ручку, и стали рыть окопы». Зазвучали песни 1940-х—50-х годов. Пели многие члены клуба, все остальные подпевали, начались танцы. После завершения траурного вступления стало очевидно, что День снятия блокады все же праздник и весело отмечается выжившими на той войне. Весь вечер звучали воспоминания о родном городе, о событияхблокады.

Заключение

Памятные даты, связанные с войной, сохраняют свою значимость в постсоветских эмигрантских сообществах. Но в большей степени для людей старших возрастных групп, обладающих личной памятью о войне. Праздники и траурные мероприятия обязательно проводятся коллективно. Но у каждого сообщества своя, очень локальная память о войне. И одесситы и ленинградцы очень по-разному помнят войну и по-разному конструируют праздничные и траурные ритуалы. Традиции отмечать даты локальные заметно отличаются от общего для всех праздника — Дня Победы. И главное отличие в наличии официальной части. Именно 9 мая сохраняется не только как личный праздник, но и как государственный и публичный. Важнейший ритуал — это коллективное посещение мемориальных комплексов Берлина, когда официальные лица стоят рядом с одесситами и ленинградцами. Официальная ритуальная сторона праздника несколько стирает различия в традициях, установившихся в различных сообществах, но локальные традиции все еще находят прибежище в других значимых местах памяти о войне.

За прошедшие после написания статьи несколько лет произошло множество событий, которые могли бы повлиять на коммеморативные традиции в эмигрантских сообществах не только одесситов, но и ленинградцев/петербуржцев в Берлине. В числе этих событий — аннексия Крыма, конфликт на востоке Украины, рост авторитаризма в России. Конфликт, как и отношение к правящему в России политическому режиму, стал причиной раскола во многих семьях. Но «День Победы» остается символически значимым местом памяти, а коммеморативные ритуалы практически не изменились. Индивидуальная (ветераны и «дети войны») и семейная память удерживают свои позиции в среде одесситов. А для многих ленинградцев/петербуржцев современный конфликт так и не стал сколько-нибудь значимым вызовом, принуждающим к пересмотру привычных традиций и ритуалов.

Источники

[1] Подробнее об этих процессах см: Mandel R.German, Jews or Russians? Diaspora and the Post-Soviet Transnational Experience //Buckley,Ruble,Hofmann (Eds.).Migration, Homeland, and Belonging in Eurasia. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 2008.P.303–316.

[4] Ассман Я.Культурная память: письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М.:Языки славянской культуры, 2004. C.36.

[5] Lane C.The Rites of Rulers: Rituals in Industrial Society. The Soviet Case. Cambridge: Cambridge University Press, 1981. P. 143–144.О коммеморации войны в и в первые постсоветские годы пишет также: Tumarkin N.The Living and the Dead: The Rise and Fall of the Cult of the World Warin Russia.New York: Basic Books, 1994. P.95–228.

[6] См: Копосов Н.Память строгого режима: история и политика в России. М.: Новое литературное обозрение,2011.C. 93–94, 102–105.

См: Коротков М., Якубенко Э. Одесса: города-герои. М.: Планета, 1975; Зубаков Ленинград — город-герой. М.: Воениздат,1981.

См: Успенский Л.Записки старого петербуржца. Ленинград: Лениздат, 1970. C. 384.

Лурье Л.Без Москвы.б.:-Петербург, 2014. С. 227–236.

См, например: Reid A.Leningrad: Tragedy of A City Under Siege 1941–44. London: Bloomsbury, 2011;Kirschenbaum The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941–1995:Myth, Memories, and Monuments.Cambridge: Cambridge University Press, 2006.

См., например: Азаров Осажденная Одесса. М.: Военное издательство министерства обороны , 1962; Коротков М., Якубенко Э. Указ. cоч.; King C. Odessa: Geniusand Deathina City of Dreams. New York: W. W. NortonCompany, 2011. P. 251–269.

[7] Körber K. Synagoge, Samowarverein, Veteranenclub? Jüdische Gemeinde in Deutschland Heute. Becoming Visible. Jüdisches Leben in Deutschland seit 1990. Hamburg: Dölling und Galitz, 2011. P.130.

[8] Hobsbawm E. Introduction: Inventing Traditions //Hobsbawm E., Ranger T. (Eds.).The Invention of Tradition, Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 1–14).

[10] Faist Th. The Border-Crossing Expansion of Social Space: Concepts, Questions and Topics //Faist Th.,Özveren E.(Eds.). Transnational Social Spaces: Agents, Networks and Institutions, Burlington: Ashgate, 2004. P. 3–4.

[11] Schiller N.G., Basch L., Blanc-Szanton C. Towards a Definition of Transnationalism: Introductory Remarks and Research Questions //Schiller N.G., Basch L., Blanc-Szanton C. (Eds.). Towards a Transnational Perspective on Migration: Race, Class, Ethnicity, and Nationalism Reconsidered. New York: The New York Academy of Sciences, 1992. P.ix.

[12] Schiller N. G., Cağlar A. Beyond Methodological Ethnicity and Towards City Scale: an Alternative Approach to Local and Transnational Pathways of Migrant Incorporation //Pries L. (ed.).Rethinking Transnationalism: The Meso-Link of Organizations. London: Routledge, 2008. P.47.

[13] Freitag U., Oppen von A.‘Translocality’: An Approach to Connection and Transfer in Area Studies //Freitag U., von Oppen A. (Eds.).Translocality: The Study of Globalising Processes from a Southern Perspective. Leiden: Brill, 2010. P.5–6.

[14] Scharnowski S. Heroes and Victims: The Aesthetics and Ideology of Monuments and Memorials in //Niven B. (Ed.).Memorializationin Germanysince 1945. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2010. P. 267–276; Бергер Ш. Историческая политика и национал-социалистическое прошлое Германии // Историческая политика в веке / под ред. Миллер и М. Липман. М.: , 2012. С.33–64.

[15] См.: Флакке М., Шмигельт У. Германская Демократическая Республика. Из мрака к звездам: государство в духе антифашизма //Память о войне 60 лет спустя/ Отв. ред. М. Габович. М.: Новое литературное обозрение, 2005. С. 118–134. А также статьи Себастьяна Киндлера и Михаила Габовича в настоящем сборнике.

[16] Бурдье П. Формы капитала // Экономическая социология. 2005. Т. 6. № 3 (май). С.65–67.

[17] Бурдье П. Практический смысл.б.: Алетейя, 2001. С. 103. Подробнее см.: Там же. С.101–127.

[18] Подробнеесм: Бурдье П. 2005. Указ. соч. С. 66–69.

[19] Appadurai A. Modernity at Large: Cultural Dimensions of Globalization. Minneapolis: University of Minnesota Press, 2005. P. 3–4.

[20] Нора П. Между памятью и историей: проблематика мест памяти//Нора П., Озуф М., де Пюимеж Ж., Винок М. Франция-память. б.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1999. С.17.

[21] Ben-Amos A. Funerals, Politics, and Memory in Modern France 1789–1996, New York: Oxford University Press, 2000. P. 4.

[23] Huyssen А. Present Past: Urban Palimpsests and the Politics of Memory. Stanford: StanfordUniversity Press, 2003. P.12–14.

[24] Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. The Politics of War Memory and Commemoration: Context, Structures and Dynamics //Ashplant T.G., Dawson G., Roper M. (Eds.). Politics of Memory: Commemorating War. New Brunswick: Transaction Publishers, 2004. P.3–5.

[25] Körber.Op.cit.P.130–133.

См: Брубейкер Р. Этничность без групп. М.: Высшая школа экономики. 2012. С. 22–24.

Михаил Габович СВЯТОЙ ОСТРОВ ТРЕПТОВ: ПОСТМИГРАНТСКИЕ И ТРАНСГРАНИЧНЫЕ ВОЕННО-МЕМОРИАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ В СОВРЕМЕННОМ БЕРЛИНЕ

Берлин — место проведения наиболее массовых и разнообразных военно-мемориальных мероприятий, отсылающих к традиции бывшего СССР за пределами его территории.

Распространение подобных практик в странах социалистического лагеря было обусловлено советским военным присутствием и проходило почти исключительно в организованном порядке. В постперестроечную эпоху обязательное участие в шествиях, парадах и церемониях сошло на нет. Вместе с тем в результате открытия границ и миграционных процессов разнообразились как набор подобных практик, так и их география и состав участников. Советские мемориальные комплексы в Берлине, и прежде всего мемориал в Трептов-парке, становятся особыми точками кристаллизации этих процессов. Материалы, собранные в рамках исследовательского проекта «Памятник и праздник»^[107], позволяют осветить самые разные аспекты этих новых коммеморативных практик^[108][2]. В центре внимание настоящей статьи — два из них, наиболее явно связанные с постмигрантским и трансграничным характером современной коммеморации. Это, во-первых, гибридность праздника, включающего в себя элементы из советской и двух германских политических и коммеморативных культур, и влияние топографии Трептовского мемориала на взаимодействие различных участников праздника друг с другом. Во-вторых, это новые практики светских военно-мемориальных паломничеств, конечной точкой которых все чаще становится мемориал в Трептов-парке. В приложении приводятся данные о методах и результатах подсчета посетителей праздника, проведенного уже в 2014 г.

Остров Трептов: (пост)советский архипелаг на карте германской коммеморации

Влиятельная во множестве стран современного мира «культура памяти» Федеративной Республики включает в себя главным образом различные практики «проработки прошлого» и отрицательного, отстраненного отношения к действиям собственных предков в эпоху нацизма и Второй мировой войны[3]. Идея подобной проработки и особой ответственности послевоенных немцев за содеянное в 1933–1945 гг., став поколенческим проектом западногерманских шестидесятников, была обусловлена представлением о биологическом родстве новых поколений с нацистскими преступниками[4]. Парадоксальным образом разговор об ответственности за преступления, совершенные на почве радикального этнонационализма, проходил в условиях, когда Германия (благодаря не только политике нацистов, но и обмену группами населения в конце войны и в первые послевоенные годы) впервые за свою историю стала почти моноэтничным государством[5]. Иммигранты, прибывающие уже в новую Федеративную Республику, долгое время не рассматривались как часть ее общества и, соответственно, из разговора об исторической вине исключались. Запоздалое осознание того, что (к тому моменту уже воссоединившаяся) Германия стала полиэтничным обществом, укоренилось только к началу 2000-х гг. В этой связи стали появляться исследования о том, каковы представления о прошлом среди детей мигрантов, не связанных родством с «теми» немцами[6]. Однако подобные исследования ограничиваются изучением репрезентации прошлого, обходя стороной коммеморативные практики. Приезд в Германию сотен тысяч выходцев из бывшего СССР — основного противника Германии во Второй мировой войне — особо усложнил коммеморативный ландшафт страны: среди ее жителей теперь большое число тех, кто вырос не только с иными представлениями о событиях и опыте войны, но и с совершенно иной культурой коммеморации — торжественно-праздничной, основанной не на отстранении и критическом подходе, а на отождествлении себя с победителями, воспроизводимом в целом ряде ритуалов. Воспроизводству и возобновлению этих ритуалов уже в новых условиях способствует и то, что восток Германии усеян мемориалами солдатам Красной армии, которые многими новоприбывшими воспринимаются как «свои». Еще больше ситуацию усложняет то, что и жители восточной части Германии были воспитаны на коммеморативной культуре, сформированной под советским влиянием, пусть многие из них задним числом отвергают ее как навязанную извне.

О том, как эти различные коммеморативные культуры взаимодействуют (или сосуществуют), наглядно свидетельствуют наши наблюдения в Трептов-парке.

В 2012 году дизайнеры Карлос Боррель и Штефан Москофидис опубликовали «фантастический план города», озаглавленный «Берлин на море»^[109]. (Илл. 1.)

^{Илл. 1. «Остров Трептов». Фантастический план Берлина (фрагмент)}

На нем столица Германии представлена в виде портового города и пляжного курорта. Привычная география центра Берлина с реальными названиями улиц осталась практически без изменений, зато «прибрежные» районы полностью преображены. Особенно радикально изменился Трептов-парк: на воображаемый остров Трептов помещены египетская пирамида, китайский пляж и площадь имени легендарной немецкой рок-группы «Ton Steine Scherben». Советский военный мемориал также претерпел трансформацию: под этим названием теперь фигурирует только памятник солдату-освободителю. Та часть мемориала, в которой в реальности расположена статуя скорбящей матери, также сохранила свои контуры, но над ней теперь возвышается колесо обозрения. Между этими двумя точками появился «русский бассейн».

Вряд ли следует воспринимать как провокацию размещение воображаемого бассейна в месте, где в действительности захоронены свыше семи тысяч советских солдат — скорее уж можно представить себе, что в альтернативной истории морского Берлина они вовсе не погибли. Впрочем, вероятнее всего авторы карты (как и многие посетители реально существующего мемориала) просто не подозревали, что комплекс в Трептов-парке является братской могилой.

Подобное фантастическое преобразование многое говорит о месте советских военных мемориалов на когнитивных картах Берлина и Германии. В этом отношении художественные произведения (как, впрочем, и путеводители) показательнее материалов интервью или опросов, ведь предложение ответить на заданный вопрос само по себе может сфокусировать внимание на предмете, который в обычной жизни респондента остается незамеченным.

В любом случае «остров Трептов» — удачная метафора. Можно представить себе советские военные мемориалы как архипелаг, выпирающий отдельными островами из бушующего моря германских дебатов о нацистской эпохе и Второй мировойвойне. Подобно настоящим островам, они постоянно взаимодействуют с окружающим их океаном и сформированы этим взаимодействием. Тем не менее их разнообразные биотопы остаются невидимыми и неведомыми большинству обитателей морских глубин, в то время как для некоторых перелетных птиц именно они становятся наиболее привлекательными и выдающимися точками. Многие жители Германии — особенно выросшие в ФРГ или Западном Берлине — знают про эти мемориалы лишь понаслышке либо вовсе не подозревают об их существовании и тем более о связанных с ними коммеморативных практиках. Для выходцев или туристов из стран бывшего СССР они, напротив, зачастую становятся знаковыми местами, обязательными для посещения. Главной островной группой архипелага являются расположенные в Берлине Германо-российский музей в Карлсхорсте (бывший Музей капитуляции) и мемориалы в Тиргартене, Шёнхольце и Трептов-парке. Именно последний играет центральную роль, и поэтому в дальнейшем изложении я сконцентрируюсь на происходящем в Трептовском мемориале и вокруг него^[110].

Топография гибридной коммеморации в Трептов-парке: праздник-1, праздник-2 и их участники

Участников праздничных мероприятий в Трептов-парке в день 9 мая можно условно разделить на несколько основных категорий. Это в первую очередь (1) посетители, проживающие в странах бывшего СССР, прежде всего — в России и Беларуси, (2) русскоязычные жители Германии, (3) посетители с ГДРовскими биографиями и члены их семей, (4) представители антифа-субкультуры, и в гораздо меньшем количестве — (5) члены западногерманских коммунистических партий и (6) туристы из других стран либо случайные прохожие. Естественно, каждая из этих категорий в свою очередь внутренне разнообразна. В особенности, как будет показано ниже, это относится к категории «русскоязычные жители Германии».

При этом, как показали наши интервью, общение между представителями разных категорий посетителей, несмотря на присутствие в едином, достаточно четко очерченном праздничном пространстве, если происходит вообще, зачастую имеет точечный и эпизодический характер. Этому способствует как топография парка (см. ниже), так и отсутствие единого организатора или обязательной для всех праздничной программы. Вместе они неожиданным образом создают своеобразный плюрализм. Территория, планировка которой подразумевает организованное коллективное движение по единому маршруту и которую критики по-прежнему воспринимают как «тоталитарную», превращается в пространство самоорганизации и публичную площадку. Парадоксальным образом единственная часть праздника, где присутствует некоторая степень централизованной организации и контроля, — это площадка «праздника-2», проводимого антиавторитарными, леводемократическими группами.

В результате, как показали наши интервью и наблюдения, присутствующие в общем пространстве представители разных категорий посетителей настолько мало соприкасаются, что склонны сильно недооценивать количество представителей других групп или значение праздника для «не-своих» — либо даже вовсе не замечать их. В разговоре с исследователями респонденты, даже те, кто уже много лет регулярно отмечает 9 мая в Трептов-парке, порой искренне удивлялись, узнавая от нас о присутствии участников с отличными от их собственных мотивациями и биографическим опытом. Примером может послужить 41-летний активист автономной антифа-группы и представитель интеллектуального прекариата, переехавший в Берлин из Западной Германии в конце 1990-х и, по собственным словам, с тех пор примерно раз в два года посещающий праздник и работающий на стендах с политической литературой. В разговоре со мной респондент был поражен информацией о том, что среди участников есть немалое количество людей старшего возраста с ГДРовской социализацией — по его впечатлениям, посещение мемориала семейным праздником является только для «русских», в то время как из немцев (о чем он говорит с сожалением) приходят только политически активные — «такие как я». К самому мемориалу у респондента подчеркнуто критическое отношение, при этом за годы посещения праздника ему ни разу не пришлось столкнуться с носителями иных мнений:

В: Ты часто разговариваешь с незнакомыми людьми — с посетителями праздников?

О: Нет, но я здесь довольно многих знаю по моей разнообразной политической деятельности.

В: Из антифа-сцены?

О: Да, именно. Вот с ними я общаюсь. Только что вот встретил парочку.

В: А к памятнику ты каждый раз ходишь?

О: Да.

В: И какое он на тебя производит впечатление?

О: Противный сталинский пафос. <…> Но хорошо, что он есть, пусть даже эстетически он кажется мне ужасным. [Далее следует критика гендерных стереотипов и милитаризма, воплощенных в мемориальном комплексе, а также критика новейших мемориалов жертвам войн и насилия, сооружаемых в Германии и других странах.]

В: А тебе приходилось спорить с людьми — о памятнике или их отношении к нему?

О: Совсем нет. Мои знакомые, с которыми мы это обсуждали, никогда со мной не спорили, потому что мы все согласны, что это довольно сталинская эстетика. <…>

В: А в вашей сцене на такие темы разговаривают восточные немцы с западными?

О: <…> В тех группах, в которых я участвовал, активны и те и другие, там нет различий. <…> Сейчас опыт уже абсолютно одинаковый. Сразу после открытия стены было совсем иначе. Тогда ситуация на востоке для молодых антифа только еще вырисовывалась^[111].

При этом заметное число респондентов проявляло желание узнать больше о составе участников. Особенно молодые русскоязычные посетители в ходе интервью или по собственной инициативе спрашивали нас о предварительных итогах исследования. Некоторых приехавших из стран бывшего СССР, очевидно, живо интересовал вопрос, кто в сегодняшней Германии поминает павших советских солдат.

Таким образом, 9 мая в Трептов-парке — это не один праздник, а как минимум два разных, участников которых разделяют биографический опыт, восприятие значения даты и места, политические взгляды, праздничные практики и эмоции, представление о праздничном сообществе и адресате праздника, а отчасти и топография. Возникающие 9 мая конфликты — впрочем, немногочисленные, если учесть количество посетителей — обычно бывают вызваны именно такими различиями.

В пространственном отношении праздник в Трептов-парке имеет два основных полюса. (Илл. 2.)

^{Илл. 2. Топография праздника. «Праздник-1» и «праздник-2»}

Первый («праздник-1») — собственно мемориальный комплекс, в который подавляющее большинство посетителей попадает через монументальные арки, образующие северный и южный входы^[112]. Здесь нет никакой единой праздничной программы, хотя в разных точках западной, наиболее отдаленной от захоронений части комплекса власти разрешают ставить некоторое количество информационных стендов и выступать музыкальным коллективам. Второй полюс («праздник-2») — сцена, стенды с литературой, листовками и едой, столы со скамейками, батут для детей и биотуалеты — расположен на автомобильной стоянке в «Розовом саду». Сад отделен от северной арки мемориала улицей Пушкиналлее и находится ближе к станции электропоездов (S-Bahn) и набережной реки Шпрее с причалом для туристических пароходов. Здесь уже несколько лет 9 мая проводится праздничная программа, организуемая Объединением жертв нацистского режима — Союзом антифашисток и антифашистов (немецкое сокращение — VVN-BdA, в дальнейшем — VVN)^[113] и проходящая примерно с 11 часов до позднего вечера.

В результате такого пространственного размежевания и отсутствия единого заданного маршрута потоки посетителей разделяются. Многие посетители мемориального комплекса не доходят до «праздника-2» или даже не замечают его, хотя он проводится по пути от ближайшей станции к мемориалу:

МГ: Участвуете в том празднике, который на парковке проходит?

П: Я слышал, что там что-то проходит, но не видел. Мимо проходили, когда из машины выходили, но не участвовали.

МГ: Кто приходит на этот праздник?

П: Русскоязычное население^[114].

Особенно это относится к группам из других городов Германии или бывших советских республик: многие автобусы приезжают до начала антифашистского праздника и останавливаются непосредственно у одной из арок, предполагая посещение одного только мемориала. Довольно большое количество людей, особенно приезжающие на собственном транспорте, приходит через южную арку^[115]. Там расположено посольство Беларуси, а главное — много парковочных мест вдоль юго-западного периметра парка. Удивительнее то, что и среди участников антифа-праздника есть люди, безразличные собственно к мемориальному комплексу и не посещающие его:

1: Думаю, сегодня мы не пойдем… собственно, мы никогда не ходим к памятнику, потому что мы лентяи и потому что всегда забываем цветы, и тогда бессмысленно туда идти.

МГ: То есть сам памятник для вас не имеет такого большого значения?

1: Ну нет, мне интересно, но могу и в другие дни сходить.

МГ: В другие дни ты иногда это делаешь?

1: Вообще-то нет. Но в принципе мог бы. <…>

МГ: Вы с другими людьми тоже знакомитесь, или остаетесь в своей компании?

1: Познакомимся, как-то мы всегда с кем-то знакомимся. <…>

МГ: И с русскими посетителями тоже?

1: Они чаще всего, если хорошая погода, всегда стоят на лужайке и пьют свою водку.

МГ: То есть вы с ними в общем-то не общаетесь?

1: Да в общем нет^[116].

О гибридности 9 мая наглядно свидетельствует и история возникновения «праздника-2», проходящего под лозунгом «Кто не празднует, тот проиграл» («Wer nicht feiert, hat verloren»). Содержащаяся в этой формулировке игра слов отсылает к западногерманской дискуссии о значении 8 (не 9) мая — вопросу о том, следует ли воспринимать эту дату как день поражения или освобождения[15]. Для активистов VVN и небольших автономных антифа-групп в разных районах Берлина отправной точкой стало посещение музейного праздника 8 мая в Карлсхорсте и желание вписаться в общий ряд проходящих в Берлине коммеморативных действий:

«Сначала мы хотели устроить что-нибудь на 8 мая, но потом увидели, что 8 мая в Берлине происходит множество мероприятий. Ну мы подумали, тогда мы просто к 9 мая что-нибудь устроим. <…> Просто, чтобы не мешать друг другу. И уже после этого мы стали выяснять, что такое 9 мая»^[117].

Даже молодые выходцы из Восточного Берлина среди активистов объединения были знакомы разве что с ГДРовской традицией отмечать 8 мая как «День освобождения». При этом исторический костяк берлинской антифа-сцены составляют левые активисты, переехавшие в Берлин из Западной Германии во времена холодной войны, когда здесь царили тепличные условия (дешевизна и освобождение от воинской обязанности). Такие люди, к которым относится и беседовавший с нами координатор группы, попросту не знали о соответствующей традиции.

Примерно с 2005 г. компания активистов начала устраивать небольшой праздник с живой музыкой на лужайке рядом с территорией мемориального комплекса. Однако использование мангалов и звукоусиливающей аппаратуры вызвало недовольство ведомства по уходу за зелеными насаждениям, и пришлось искать другое место. К 2008 г. мероприятие переросло в праздник со сценой и стендами, который поначалу проходил у причала речных пароходов в северной части парка, но вскоре обрел постоянное место на парковке в «Розовом саду» — через дорогу от северной арки мемориала.

Присутствие большого количества выходцев из бывшего СССР поначалу удивило организаторов, не знакомых с советской традицией отмечать 9 мая:

«Сразу стало приходить много народу, даже посреди недели, что нас всегда удивляло: не только в субботу-воскресенье. Кто приходил? Многие из антифа-сообщества, но сразу и много людей из Советского Союза».

Прояснению этой традиции способствовала знакомая сотрудница одной мигрантской организации, а также пожилые члены Объединения — немцы, служившие в рядах Красной армии или имевшие иной опыт жизни в СССР. К выступлению со сцены помимо левых (а впоследствии и русско-фольклорных) музыкальных коллективов стали приглашать и очевидцев военного времени — уцелевших узников концлагерей, ветеранов Красной армии или Войска Польского. Со временем организаторы начали рассылать приглашения мигрантским ассоциациям и дипломатам постсоветских стран. В своих рекламных материалах они все больше стали подчеркивать вклад Советского Союза в освобождение Германии и использовать советскую символику — от танков до «Рабочего и колхозницы» (при этом, по западногерманской традиции и в отличие от советской и ГДРовской, вычленяются самые разные группы жертв нацистского режима, в том числе гомосексуалы, а также цыгане — синти и рома^[118]). Однако несмотря на физическое присутствие множества русскоязычных посетителей на «празднике-2», разрыв между ними и организаторами продолжает ощущаться, что видно не только по корявым русским переводам текстов информационных брошюр к мероприятию. Показательно, что праздник не привел к пополнению устраивающих его антифа-групп:

МГ: А существуют пересечения? Есть люди с российским или советским бэкграундом, которые уже участвуют в деятельности Объединения или других антифа-групп?

МТ: Фактически нет. Нам бы этого хотелось, но пока такого нет.

МГ: А через праздник тоже никто не приходит?

МТ: Нет. <…> Иногда люди говорят: «Присылайте нам иногда что-нибудь, что у вас есть». Это бывает. Но вообще это по-прежнему достаточно разные миры, которые ведь так редко пересекаются.

Более того, хотя организатор подчеркивает, что, по его впечатлениям, для участников из бывшего СССР значение праздника не сводится к «ностальгическому, националистическому», выступления антифа против расизма, ксенофобии, сексизма и гомофобии не всегда встречают понимание.

Да, это все бывает. <…> Иногда даже приходилось прогонять людей со сцены за откровенные высказывания или поведение. Выпивших мужчин, которые приставали к женщинам или ругали геев. Среди них всегда были сильно пьяные, способные хорошенько дать по зубам. Для нас это было нелегко, но пока мы справлялись. <…> Мы каждый раз спорим, как с этим быть. <…> Чаще всего атмосфера такая, что удается все спустить на тормозах. Это одиночки, обычно мужчины, лет от 20 до 35. <…> Чаще всего все разрешается — приходит его подруга или наши люди, немножко говорящие по-русски, и говорят, как же так, 9 мая все-таки, нельзя так себя вести. <…> Конечно, у нас довольно высокий порог вмешательства, и иногда, конечно, мы рады, что не все понимаем. <…> Как-то мы даже сделали вывески на немецком и русском. <…> Что мы в прошлом году написали? Что нам не очень нравятся женоненавистнические, гомофобные и прочие выпады. <…> Но я считаю, если мы будем [соблюдать] чистоту учения молодых леворадикальных антифа-групп, то все равно никто приходить не будет. <…> Выбивать нацистов было бы намного проще, пьяные посетители для нас — более серьезная проблема. <…> На таком празднике легко разъяснить, что неонацисты хотят помешать, потому против них можно принять серьезные меры. А тут ты кого-то выкинешь, а потом прибегут все его друзья и знакомые и скажут: как вы можете нас выкидывать 9 мая, гребаные немцы! Но тогда к ним подошла Людмила и сказала: «Ты что, мужик, хочешь меня обидеть? Веди себя прилично, я не немка». Ну это она так передала. Я предполагаю, она выразилась покрепче, но мне она не перевела.

В этом рассказе проступает напряжение между двумя значениями 8/9 мая. С одной стороны — символ антифашистской борьбы, сохранивший актуальность уже как борьба против расизма, ксенофобии, гомофобии, за права беженцев и т. п. С другой — национальный советский-российский-русский праздник, вполне совместимый с подчеркнуто маскулинным поведением и любыми формами дискриминации. Вместе с тем здесь звучит и поиск компромисса, не менее характерный для берлинского 9 мая и, в частности, для «праздника-2». В данном случае речь идет не просто о терпимости, структурно обусловленной позицией немцев-организаторов как признавших историческую вину наследников диктатуры. Говоря языком прагматической социологии, 9 мая становится «общим местом»[18]: праздник позволяет хотя бы временно считать других людей «своими» не на основании разделяемых политических убеждений, культурной или социальной близости, а в силу интенсивной привязанности к месту (месту памяти и физическому месту празднования), пусть даже причины этой привязанности и извлекаемые из нее политические выводы сильно разнятся. Нахождение в общем пространстве позволяет хотя бы точечно и временно вербализировать связанные с этим общим местом эмоции и представления. Это хорошо показывает опыт общения с делегацией польских ветеранов, выступавших по приглашению организаторов на серии мероприятий в 2012 г., в том числе «празднике-2» 9 мая:

Им сразу было понятно, что такое 9 мая. И конечно у них были очень разные позиции в отношении Советского Союза, очень разные судьбы. Некоторые [позиции] очень антисоветские. <…> Поначалу они выступали очень официально, воспринимали себя как представителей Польши. <…> А потом всех попросили коротко рассказать о себе. <…> Одни говорили, что НАТО — это прекрасно, [а другие возражали им: ] то, что сейчас говорил мой коллега, про НАТО и все такое, это, мол, совсем не их. Говорили и о вкладе Советского Союза, в общем, местами было очень трогательно, потому что было видно, что эти люди десятилетиями не могли или не хотели об этом говорить, и вдруг у них есть форум или уголок, где это было возможно. Мы же не пытались пригласить идеальных еврейских коммунистов-партизан, которые были бы полностью совместимы с местной левой сценой…

Однако создаваемое в такие моменты общее, совместное пространство оказывается очень хрупким, постоянно грозя снова распасться на не связанные друг с другом островки. Другая крайность — столь же временное, но мощное преобладание просоветского, антизападного, а порой и этнонационалистического начала, когда общее пространство праздника временно монополизируется политическими группами («Суть времени», политизированные байкеры, пророссийские немецкие праворадикалы, представители коммунистических партий и др.). Для них общим знаменателем является (опять же обусловленная самыми разными причинами) неприязнь к Соединенным Штатам и НАТО, антиподом которых выступают СССР и нынешняя Россия. Именно в эти моменты возникают конфликтные ситуации, участившиеся после кризисного 2014 г.: если в другое время, например, украинские флаги вполне могут приветствоваться как выражение совместной постсоветской памяти об общем подвиге, то в моменты политического накала их присутствие начинает восприниматься как политическая провокация.

Таким образом, в силу пространственной и временной раздробленности праздника и отсутствии обязательной для всех программы или координирующей инстанции, различные посетители и наблюдатели получают совершенно разные впечатления. Для одних опыт — дружественного или конфликтного — взаимодействия с представителями иных коммеморативных, этнических или политических групп становится центральным. Другие едва замечают присутствие «не-своих». Часть наблюдателей — например, представители консервативной немецкой прессы — оценивают происходящее, исходя из «контаминационной» модели: если в пространстве праздника присутствуют участники с одиозной политической символикой (униформы Национальной народной армии ГДР, серп и молот, портреты Сталина или Путина, символы право- или леворадикальных партий) и остальные участники не протестуют против этого, то все мероприятие оказывается испорченным и лишается всякой легитимности. Другая часть исходит скорее из принципа «общих мест» — в пространстве праздника находится место для всех, кто так или иначе демонстрирует, что ему дорога память о советской победе и погибших солдатах, и в этих условиях даже «несимпатичная» символика воспринимается скорее как терпимая причуда, нежели как кощунство.

Вернемся теперь к вопросу о том, что означает празднование 9 мая для памяти о войне в постмигрантском обществе ФРГ.

В той мере, в какой этот вопрос вообще обсуждается (например, внутри еврейской общины Германии), дискуссия о значении происходящего в Трептов-парке сводится к старой «интеграционной» модели. Для ее сторонников участники празднования — это «русские» либо «восточники» (Ossis), еще не успевшие интегрироваться в германскую культуру памяти, выстроенную вокруг признания вины за Холокост и критического отношения к собственной нации, и придерживающиеся устаревших традиций национальной гордости. В худшем случае это представляет опасность для германского социума, т. к. это сообщество восприимчиво для путинской пропаганды и может стать «пятой колонной» для действий России по подрыву демократической системы.

Возможна и обратная интерпретация: предоставляя сообществу 9 мая квазиэкстерриториальное пространство для празднования Дня Победы по советским традициям, Германия создает отдушину: «русские» могут почувствовать себя победителями и ощущать уважение общества к собственной семейной истории и взгляду на историю. Такое выпускание пара в конечном итоге способствует интеграции, т. к. сглаживает возникающие в ее ходе противоречия.

На самом деле выбор «интеграция или пятая колонна» — это ложная альтернатива, предполагающая неизменность мемориального мейнстрима, который «новоприбывшие» могут либо принять, либо отвергнуть. Однако взаимодействие не является односторонним: так же как память о войне на протяжении истории ФРГ все время менялась, в результате нового миграционного потока она снова преображается.

Процесс возникновения гибридной постмигрантской памяти о войне в Германии усложняется тем обстоятельством, что выходцы из бывшего СССР, взаимодействуя с мемориальной культурой ФРГ, не только исходят из опыта участия в праздниках советского времени, но и реагируют на изменение коммеморативной культуры в современных постсоветских странах. Исследователи миграции давно указывают на то, что в современном мире она редко приводит к возникновению статичных сообществ иммигрантов — «этнических меньшинств». Гораздо чаще в результате миграции развивается трансмигрантский образа жизни: «эмигранты» потребляют продукты питания, книги и телевизионные программы, произведенные на родине, проводят в родной стране лето или ездят туда на учебу, по работе и т. д. Это в полной мере относится и к русскоязычным жителям сегодняшней Германии. Такие поездки, с одной стороны, стали частью обыденной жизни. С другой стороны, они играют важную роль для поддержания и переосмысления семейных, этнических и национальных традиций, становятся источниками для «мигрантской литературы» и других постмигрантских автобиографических нарративов и т. п. Подобные визиты давно описаны исследователями диаспор и туризма на примере множества различных сообществ во всем мире[19]. В фокусе их внимания зачастую оказывается «возвращение» к значимым для семейной или национальной истории местам, в том числе разного рода святыням. Такие поездки порой описываются как (религиозные или светские) паломничества. Подобные визиты осуществляют и русскоязычные жители Германии — в поисках корней или аутентичности они отправляются, в частности, к военным памятникам и захоронениям на территории бывшего СССР. (Особую роль для людей еврейского происхождения здесь играют места массового убийств евреев и памятники жертвам Холокоста. Опыт германской мемориальной культуры, в которой Холокост, в отличие от публичной культуры постсоветских стран, имеет огромное значение, меняет рамки восприятия и заставляет во время посещения родины целенаправленно искать ранее незамеченные места[20].)

Вместе с тем открытие границ обусловило и другое явление, в которое вовлечены жители собственно постсоветского пространства: трансграничный военно-мемориальный туризм, тоже зачастую принимающий форму светского паломничества.

Туризм и военно-мемориальное паломничество

Туризм и война тесно переплетены между собой как минимум со второй половины XIX в.[21] Особую популярность туристические поездки к зарубежным местам сражений и захоронений обрели после Первой мировой войны.

Количество новобранцев со всего мира, погибших в 1914–1918 гг. на полях сражений вдали от своей родины, во многие разы превысило число жертв предыдущих межгосударственных войн. Тела павших солдат в подавляющем большинстве не были возвращены на родину. Решения об этом принимались не только из соображений логистики. Так, свежесозданная Имперская комиссия по воинским захоронениям запретила перевозку останков в Великобританию в интересах общественного согласия: дорогостоящую репатриацию смогли бы позволить себе только привилегированные семьи[22]. Вместо этого вблизи мест боев во Франции и Фландрии установили воинские кладбища и мемориалы. Путешествия к ним вскоре стали совершать родственники и друзья погибших. Аналогичные практики стали развиваться и во многих других странах. Особо интересен случай Австралии. Сама служба в британской армии (исключительно добровольная) стала для многих жителей далекой колонии единственной возможностью увидеть мир^[119][23]. Более 60 тысяч из них не вернулись ни живыми, ни мертвыми, и вскоре вся Австралия покрылась кенотафами. Когда, спустя поколение, туристические поездки стали более доступными для широкого круга австралийцев, места гибели земляков на Западном фронте и особенно на Галлиполийском полуострове вошли в число наиболее популярных пунктов туристических маршрутов. Не в последнюю очередь благодаря таким поездкам Галлиполи в представлении жителей Австралии (а также Новой Зеландии) стал тем местом, где их страна сформировалась как самостоятельная нация[24].

СССР подобные практики в межвоенные годы обошли стороной: Советский Союз стал фактически единственной европейской страной, в которой не развивался культ Первой мировой войны, считавшейся империалистической и потому не достойной мемориализации. Туризм по местам сражений Гражданской войны и создаваемым в напоминание о них памятникам и диорамам остался слаборазвитым, несмотря на некоторые попытки его поощрения партийными деятелями[25]. Популярность военный туризм в Советском Союзе обрел только после окончания Второй мировой войны: отдельные поездки к местам сражений на территории СССР, например для школьников, проводились еще в первые послевоенные годы, и к 1960-м возникла развитая инфраструктура маршрутов и экскурсий, охватывающая в первую очередь вновь создаваемые военные памятники и мемориалы[26]. Туризм этот был в основном внутренним, но с ростом числа поездок в «братские» социалистические стран посещение советских военных мемориалов вошло в обязательную программу, например, визитов советских граждан в ГДР[27]. С некоторой натяжкой можно говорить о том, что военно-мемориальное паломничество стало одним из провозглашенных советской властью «новых социалистических обрядов»[28], хотя такая формулировка гораздо чаще применялась к коммеморативным ритуалам местного значения, призванным заменить собой скорее крестный ход и родительскую субботу, нежели паломничество.

Исследователи давно обратили внимание на то, что на уровне конкретных практик разница между классическими религиозными паломничествами и светским туризмом не всегда уловима и не поддается четкому определению[29]. Некоторые авторы, указывая на параллели, тем не менее настаивают на самобытном характере паломничества, связывая его с «классическими» религиями и доиндустриальной общественной структурой. С этой точки зрения паломничество — это мистический опыт преобразования себя и ощущения себя частью сообщества верующих, «лиминальный» момент перехода из одного состояния в другое[30]. Другие исследователи определяют современный массовый туризм как коллективную практику поиска аутентичности, родственную или даже тождественную паломничеству[31]. Не ставя в настоящей статье цели разрешить этот терминологический спор, я тем не менее следую авторам, указывающим на сходство военно-мемориального туризма с религиозным паломничеством[32]. Если в центре их внимания чаще всего оказывались переклички между западнохристианской традицией паломничества и «танатотуризмом» на места сражений и захоронений наполеоновских и мировых войн в Западной Европе, то для меня отправной точкой стали наблюдения за параллелями между практиками постсоветского военно-мемориального и православного паломничества. При посещении Афонских монастырей меня поразило, насколько поведение православных пилигримов в религиозных святынях напоминает действия военно-мемориальных туристов в мемориальных комплексах.

Здесь необходима важная оговорка. Нижеизложенные наблюдения не позволяют выдвинуть обобщающий функционалистский тезис о том, что военно-мемориальные практики в советском и постсоветском обществе заняли «место» религиозных. Они также не позволяют утверждать, что поведение современных жителей постсоветских стран обусловлено культурными особенностями и вековыми традициями русского православия^[120]. Наконец, они весьма условно вписываются в сложную дискуссию о преимуществах и недостатках интерпретации большевистского проекта и позднего социализма через призму понятия политической или гражданской религии в традиции Руссо или Вебера^[121][34]. Великая Отечественная война, в частности, уже давно рассматривается исследователями как центральный элемент светских ритуалов в позднесоветском обществе, образующих «культ», подобный культам религиозным, однако взгляд подобных исследователей обычно оказывается обращен «сверху вниз» (на «ритуалы правителей» и «брежневский культ победы»[35]). Локальные и низовые практики остаются вне поля их внимания.

Исследователи же конкретных коммеморативных практик обычно обращаются к религиозным аспектам только в тех случаях, когда в эти практики активно вовлечены религиозные сообщества: в частности, рядом авторов отмечено активное участие Русской православной церкви в коммеморации как сталинского террора, так и Великой Отечественной войны[36]. Существуют похожие практики, проходящие под эгидой Католической церкви (например, в Западной Беларуси) или еврейских общин (например, в Мемориальной синагоге на Поклонной горе в Москве или в местах Холокоста)[37]. На самом деле грань между светскими и религиозными формами паломничества сегодня зачастую оказывается размыта, иллюстрацией к чему снова может послужить Трептов-парк. Мало того, что в официальных церемониях в трептовском и других советских мемориалах в Берлине регулярно принимают участие священнослужители — православные верующие теперь занимаются организацией религиозных паломничеств в Берлин по случаю Дня Победы. В 2013 г. автор сайта одного православного прихода в городе Констанце на юго-западе Германии отчитывается:

«В этом году на светлую пасхальную седмицу пришелся День Победы. В связи с этим небольшая группа нашего прихода совершила паломническую поездку в Берлин. <…> въезжая в этот город, включили всем так знакомую песню “Этот день победы со слезами на глазах”»[38].

Трептовский мемориал стал одним из главных пунктов маршрута, и автор отчета предлагает религиозную интерпретацию его центральной статуи, которая, по его словам, «передает дух русского православного человека»[39]. Другой православный автор идет еще дальше, сравнивая статую с иконами Успения Пресвятой Богородицы, изображающими Иисуса, держащего в руках душу Девы Марии в виде ребенка[40].

Однако меня в данном случае интересуют не столько попытки встроить советский мемориальный канон в открыто религиозные практики, сколько возможность нового прочтения светских коммеморативных действий. Предлагая рассмотреть некоторые виды трансграничного военно-мемориального туризма как своего рода паломничество, я всего лишь выдвигаю рамку прочтения, позволяющую обратить внимание на некоторые особенности этого явления. Решающее значение для меня имеет и то, что эту параллель зачастую подчеркивают сами участники — как посетители берлинских мемориалов вроде тех, что расположены в Трептов-парке и Тиргартене, так и участники поездок к другим «местам воинской славы»^[122][41].

В частности, следует отметить одно важное отличие постсоветского военно-мемориального паломничества от обращения с теми же памятными местами «обычными» туристами. Посещение конкретных достопримечательностей, связанных с военной тематикой, зачастую сопровождается совершением некоторого набора ритуальных действий и соответствующим, скорбно-торжественным эмоциональным настроем. Но эти предписания начинают действовать с момента прибытия в пункт назначения, не распространяясь на дорогу к нему — в отличие от паломничества, для которого всегда характерно восприятие дороги к цели как важной части преобразующего опыта, и соответственно — взаимодействие с посещаемыми по пути местами[42]. Исключение из этого правила существовало, например, в социалистической Югославии, где была создана разветвленная сеть «партизанских троп» для пешеходного туризма, следуя которым можно было повторить «путь героев»[43]. Такого рода туристические маршруты приближаются к религиозному паломничеству в том смысле, что не ограничиваются познавательными целями и приобщением к гению места, но в определенном смысле обращены на преобразование внутреннего мира участника через телесные практики перемещения и позволяют в некоторой степени отождествить себя с героями коммеморируемых военных событий.

Именно такие практики стали активно развиваться с падением железного занавеса, позволившим гражданам бывших советских республик прокладывать собственные туристические маршруты и более свободно пересекать европейские границы. В качестве конечной точки подобных маршрутов главное место занял Берлин как символ Победы, место расположения Рейхстага и всем известного Трептовского мемориала[44]. Для некоторых участников праздничных мероприятий 8 и 9 мая (а также непосредственно до и после этих дат) посещение святых мест военной коммеморации становится паломничеством, разделяя некоторые черты с религиозными паломничествами, например, православных мужчин на Афон или католиков — в Сантьяго-де-Компостела.

Для военно-мемориальных паломников, посещающих столицу Германии, Берлин предстает местом деятельности достойных восхищения предков — мучеников, чья жизнь была отдана за святое дело и чей героизм, в соответствии с призывами, высеченными на советских мемориалах, достоин вечной славы. Как и в случае с христианскими мучениками или особо чтимыми монахами, суть того дела, за которое они приняли смерть, подвержена меняющимся посмертным интерпретациям — например, в той мере, в какой религиозная (а в данном случае — социалистическая) рамка прочтения сменяется национальной.

Сами посетители иногда нагружают свое путешествие символическими значениями. Вместо того чтобы просто добраться до конечной точки самолетом или автобусом, они накладывают сами на себя определенные ограничения, превращая поездку в ритуализированное переигрывание великой исторической модели: в данном случае — передвижения Красной армии, тех или иных конкретных подразделений или даже отдельных солдат до Берлина. Это напоминает то, как паломники-христиане иногда повторяют путь святого Павла или святого Иакова. (Правда, с учетом того, что переигрываемые события были пусть и «победными», но в первую очередь кровавыми, речь скорее может идти о «миметической скорби» в понимании Александра Эткинда[45].) В случае с постсоветскими паломничествами в Берлин символическая нагруженность самого путешествия подчеркивается ритуальным значением фразы «На Берлин!» для восприятия событий и смысла войны.

По пути паломники останавливаются в других символически значимых местах, документируя эти остановки. В конце пути они демонстрируют документацию (например, фотоальбом) другим, а также оставляют в точке назначения материальный маркер завершения пути, зачастую — предмет, наделенный сакральной ценностью в силу своего происхождения и/или способа доставки в Берлин: фотографию-реликвию, горсть земли, флаг военно-патриотического объединения и т. п.

Подобные постсоциалистические практики не ограничиваются постсоветским контекстом. Вероятно, наиболее впечатляющим местом подобного рода военно-мемориального паломничества в Европе является сербская крипта на союзном кладбище павших Первой мировой войны Зейтенлик в Салониках. Тысячи предметов, принесенных сюда непрерывным потоком посетителей из Сербии, охраняет сторож-доброволец в третьем поколении^[123][46]. Однако и паломничества в Берлин изобилуют подобными примерами. Особенной популярностью пользуются автопробеги, вошедшие в советский военно-мемориальный репертуар еще в первые послевоенные годы.

Так, в 2012 г. группа автомобилистов из Кемерова доехала до Трептов-парка на двух списанных военных «УАЗах» в память о своем земляке Николае Масалове, ставшем, по одной из апокрифических версий, прообразом знаменитой статуи Вучетича[47]. Доехав до Берлина, они оставили машину в дар Германо-российскому музею, расположенному в историческом здании в Карлсхорсте, где был подписан акт о капитуляции^[124]. В том же году как минимум две группы мотоциклистов 9 мая и 22 июня независимо друг от друга проехали из Санкт-Петербурга в Берлин, чтобы возложить в Трептовском мемориале копии знамени Победы[49].

Базирующийся в Москве «Международный союз десантников» с 2011 г. организует трансграничные автопробеги ветеранов советских и постсоветских воздушно-десантных войск. Отправляясь, например, из Ярославля или Минска, участники останавливаются в местах, значимых с точки зрения российской или советской военной истории. Обычно такие автопробеги включают в себя посещение Трептов-парка в день 8 или 9 мая. Так, в 2013 г. участники возложили там венок от имени матерей советских солдат из Беларуси, погибших в Афганистане[50]. В 2012 г. автопробег по маршруту длиной в 15 тысяч километров под лозунгом «На Берлин!» включал в себя церемонию на месте братской могилы в Донецке, где православный священник освятил капсулы с донбасской землей, которые затем были отвезены на места захоронения советских солдат в разных частях Европы[51]. Другой значимый атрибут — флаг ассоциации, демонстрируемый и фотографируемый на каждой из символически значимых остановок.

В апреле — мае 2013 г. члены автоклуба из Макеевки — шахтерского пригорода Донецка провели автопробег в отреставрированной «Победе» (ГАЗ М-20) производства 1946 г. из Макеевки в Берлин по следам 383-й стрелковой дивизии, изначально состоявшей из донецких шахтеров^[125][52]. Сопровождаемые представителями общественной организации «Гражданская инициатива», сочетающей в своей деятельности коммеморативные и социальные проекты^[126][53], и пользуясь в пути поддержкой международной сети автоклубов, они по дороге возлагали на советских военных кладбищах шлемы с донбасским углем. Конечной точкой их маршрута также стал мемориал в Трептов-парке^[127][54].

Оказавшись внутри крипты (зала славы внутри постамента главного памятника), они возложили на саркофаг очередной шлем с углем и другие предметы и зажгли керосиновую лампу от вознесенной по ступенькам свечи. Лампу затем отвезли обратно в Макеевку как «символическое пламя Победы», чтобы зажечь в основном городском монументе Победы вечный огонь[55].

Особый интерес в данном случае представляет использование пламени как материального символа сакральности: опубликованные отчеты об автопробеге не уточняют, что в Трептов-парке не горит вечный огонь. Пять бронзовых венков в центральной части мемориала символизируют пять лет Великой Отечественной войны. Установка вечного пламени в них не была предусмотрена — хотя бы потому, что весь комплекс был построен за несколько лет до того, как у советских военных мемориалов (будь то внутри СССР или за его пределами) стали зажигать такие огни^[128]. Тем не менее в материалах русскоязычных СМИ такой огонь регулярно фигурирует: авторы жалуются на то, что он якобы был потушен, и призывают «Газпром» или российское правительство исправить ситуацию[57] или же пишут о том, что вечный огонь в каком-то другом месте был зажжен от (на самом деле несуществующего) пламени в Трептов-парке[58].

Можно отметить и другие параллели между религиозными и светскими военно-мемориальными паломничествами. Паломники (так же как «простые» туристы) вольны посетить святые места в любой момент — и многие это делают, как и мусульмане посещают Мекку в любое удобное для них время, совершая умру (малое паломничество). Однако общепризнанные коммеморативные даты, подобно великим церковным праздникам или двенадцатому месяцу мусульманского календаря, ценятся выше других: именно в эти дни возникает особое ощущение общности, соблюдается особо богатый и тщательно разработанный обрядовый сценарий, включающий в себя хореографию коллективных действий и эмоций — от катарсиса до буйства.

Эти даты, в свою очередь, структурированы иерархически. День Победы, подобно Пасхе, является кульминационным пунктом не только годового праздничного цикла, но и многодневной программы праздничных практик, в рамках которой в течение нескольких дней до и после главной даты проводятся смежные мероприятия. Для обывателей (в одном случае — невоцерковленных,в другом — далеких от военно-мемориальной среды поисковых отрядов, патриотических клубов и т. п.) главный праздник становится единственным, в котором они участвуют. Другие даты, такие как День защитника Отечества (23 февраля), День памяти и скорби (22 июня) или же введенный в 2014 г. в России День неизвестного солдата (3 декабря), напоминают двунадесятые праздники тем, что они менее значимы и отмечаются гораздо более узким кругом участников. Их, наконец, дополняют праздники местного значения — такие как дни освобождения тех или иных населенных пунктов, зачастую отмечаемые как День города, либо дни известных сражений. В России весь список главных, второстепенных и малоизвестных военно-мемориальных дат с 1995 г. внесен в список дней воинской славы^[129], по своей насыщенности напоминающий литургический календарь.

Существует также иерархия сакральных мест, определяемая не только официальным статусом, но и такими факторами, как размер, известность и местонахождение, — от этого зависит, например, представительность официальных делегаций, участвующих в коммеморативных церемониях по особым дням. Так, если послы России и некоторых других постсоветских государств (в частности, Беларуси, Казахстана, а до 2014 г. и Украины) обычно посещают мемориалы в Тиргартене и Трептов-парке 8 мая и 23 февраля совместно с высокопоставленными представителями других государств и военных сил, в Шёнхольце 8 мая присутствуют всего лишь сотрудники торгового представительства — несмотря на то, что формально мемориал в Панкове имеет тот же статус, что и его аналог в Трептов-парке, превосходя последний по количеству захороненных солдат.

Наконец, даже в ряде деталей поведение некоторых посетителей мемориалов напоминает поведение паломников при посещении святых мест. В частности, существуют разительные параллели между практиками поклонения святым мощам в православных монастырях и практикой посещения залов славы (напоминающих надземные крипты) в мемориалах Трептова или Шёнхольца. В обоих случаях важно занять очередь, чтобы (в те моменты, когда доступ к мощам открывается) «отметиться», прикоснуться к святыне, а в последние годы — также и сфотографировать их или себя на их фоне. О том, что ритуальные практики напоминают скорее посещение религиозных святынь, нежели традиционные коммеморативные ритуалы на кладбищах, говорит и то, что в центре церемонии чаще всего оказываются центральные памятники, а не собственно места захоронений: так, в Трептове в кургане под залом славы захоронено «всего» 200 солдат, в то время как тысячи тел покоятся в ничем не отмеченных братских могилах по краям комплекса.

В Берлине светские паломничества — одна из практик, превращающих советские военные мемориалы в места поклонения, чье универсальное сакральное значение не нуждается в дальнейшей легитимации. Такое восприятие согласуется с гражданско-религиозным измерением военной коммеморации, распространенным, например, в России и Беларуси. При этом на неподконтрольной постсоветским властям территории светские пилигримы в подавляющем большинстве случаев воспроизводят (а иногда — изобретают) «сакральное» поведение без каких-либо контролирующих инстанций (хотя, безусловно, во многом следуют авторитетным нормам и образцам). По сравнению с прежними срежиссированными демонстрациями советско-германской дружбы такие практики воспринимаются местными жителями как гораздо более аутентичные — эффект той самоорганизации, которая уже отмечалась в первой части статьи.

Именно в силу отсутствия «режиссера» эти практики в данном случае требуют артикулирования с современным германским подходом к военным и прочим мемориалам. Отраженный в так называемом «Бойтельсбахском консенсусе», наборе принципов политического образования, разработанных в ФРГ в 1970-е гг., этот подход подчеркивает педагогическую функцию мемориалов, однозначно исключая при этом «эмоционализацию» и «подавление» посетителей. Бойтельсбахские принципы провозглашают, что посетители должны сами извлекать выводы из своего визита (хотя на практике существуют достаточно четкие, пусть и имплицитные представления о том, какими должны быть эти выводы). Эта педагогическая концепция зачастую оправдывается ссылкой на «мандат», данный мемориальным комплексам как заведениям, финансируемым государством, которое в свою очередь легитимируется демократическими выборами и обязано быть нейтральным. Таким образом, два отношения к военным мемориалам различаются по своему отношению к эмоциям, сакральному и нации. В российской и похожих традициях святость мемориалов представляется очевидной, и создается коллективная рамка для индивидуальных эмоций, напрямую связывающая их с нацией и вместе с тем универсализирующая их: победили наши, но значимость этой победы универсальна. Напротив, (западно)германский подход подавляет любую коллективную эмоциональность и скептически относится к сакральности и национализму. Вместе с тем этот подход воссоздает негативные версии того и другого как индивидуальные задачи через имплицитные представления о допустимых индивидуальных эмоциях и выводах при посещении мемориалов и через ссылки на демократическую политию как первоисточник «мандата» мемориалов, опосредованный государственными структурами и финансируемыми государством ассоциациями.

Эти разные подходы нашли выражение 14 августа 2013 г. в официальных выступлениях по случаю открытия мемориального комплекса в Шёнхольце после многолетней реставрации. В речах представителей германских структур подчеркивались институциональные мандаты и педагогические задачи. Напротив, посол РФ Владимир Гринин заявил:

«Тиргартен, Трептов Парк и Шенхольц являют собою не просто сакральные объекты, места скорбного поминовения. Они — зримые символы нашей общей исторической памяти, сохранять и оберегать которую — святой долг каждого честного, порядочного человека вне зависимости от его национальности»[60].

Таким образом, посол провозгласил определенную (российскую или постсоветскую) форму исторической памяти универсальной, обязательной в том числе и для жителей Германии. Более того, из его слов следует, что личная порядочность не допускает различных интерпретаций того, в чем может заключаться этот долг. Использование таких слов, как «честный» и «порядочный», которые исторически ассоциировались скорее с диссидентским и либеральным дискурсом, здесь вряд ли случайно. Если в российском контексте в аналогичных речах чаще используется семантика патриотизма, то здесь мы явно имеем дело с реакцией на индивидуализацию коммеморативных практик, примером которой как раз и являются самоорганизованные светские паломничества.

Это указывает на еще одно — уже политическое — измерение трансграничных коммеморативных паломничеств. Как и в случае со многими религиозными аналогами, в данном случае места, значимые для социальных мифов, находятся за границами собственного государства. Наличие этих святых мест и контроль за их сохранностью и доступ к ним становятся дипломатическим аргументов в пользу тех или иных геополитических действий. Это в свою очередь усиливает восприятие, что подобные практики режиссируются только в политических целях — и в Германию едут только «путинские Ночные Волки»[61]. В результате, если непосредственные участники праздников 9 мая чаще всего воспринимают «сакральные» практики как аутентичные, пусть и несколько экзотические формы коммеморации, то потребители СМИ склонны видеть в них всего лишь политическую игру.

Заключение

Военно-коммеморативные практики чаще всего изучают в национальных рамках. Даже сравнительные исследования коммеморации в разных постсоветских и постсоциалистических республиках — вроде настоящего сборника — могут считаться скорее исключением, чем правилом. Транснациональные же аспекты коммеморации обычно рассматриваются только с точки зрения влияния российского руководства и его официальной идеологии в ряде европейских стран.

Напротив, в обеих частях настоящей статьи речь шла о новых коммеморативных практиках, которые могли возникнуть только в результате конца холодной войны и открытия границ для миграции и индивидуальных путешествий. Эти практики невозможно рассматривать в отрыве от (гео)политического контекста и «войн памяти» вокруг Второй мировой войны. Вместе с тем их значимость вовсе не исчерпывается этим политическим измерением. На низовом уровне мы наблюдаем гибридизацию разных культур памяти и трансформацию значений памятников и памятных дат в результате всеобщей индивидуализации коммеморации. Остается надеяться, что будущие исследователи будут учитывать эти низовые и транснациональные аспекты, пытаясь понять те смыслы, которые в коммеморативные практики вкладывают их участники.

Постскриптум из 2020 г.

В 2020 г. 9 мая совпало с пандемией коронавируса. Соответственно, количество посетителей трептовского мемориала в этот день оказалось значительно ниже, чем следовало ожидать с учетом юбилейной даты и субботнего дня. «Праздник-2» со сценой и продажей еды и напитков не проходил вовсе. Не проводилась и акция «Солдатские имена над братскими могилами» — в частности, в связи с тем, что значительная часть мемориала еще задолго до праздничной даты была отгорожена в связи с реконструкцией.

В глаза бросался гораздо меньший, по сравнению с предыдущими годами, политический накал: несколько политических стендов немецких ультралевых групп, раздача флаеров мирных активистов за российско-германскую дружбу, демонстрация отдельных символов непризнанных образований на юго-востоке Украины. Не было шумных антизападных демонстраций, шествий больших групп байкеров или «ряженых» и т. п. В результате атмосфера в пространстве мемориала оказалась гораздо более спокойной и приглушенной, чем обычно.

В условиях эпидемии не было возможности провести полноценное исследование мероприятия, поэтому мои выводы вынужденно спекулятивны. Однако напрашивается мысль о том, что наблюдавшиеся в прежние годы всплески политических страстей во многом были вызваны присутствием агрессивно настроенных посетителей, приезжающих на праздник из России и, возможно, других постсоветских республик. Фактическое приостановление сообщения между Россией и Германий лишило их такой возможности, и в результате праздник прошел гораздо спокойнее.

Приложение

Подсчет посетителей Трептов-парка 9 мая 2014 г.

Советский мемориал в Трептов-парке каждый год 9 мая притягивает огромное количество посетителей^[130]. При этом немецкие СМИ практически игнорируют это мероприятие, и сам факт ежегодного массового праздника остается неизвестен подавляющему большинству жителей Берлина. К тому же, как говорилось выше, в пространстве мемориала одновременно присутствуют разные, слабо соприкасающиеся группы посетителей. В совокупности это приводит к тому, что размах праздника систематически недооценивается многими плохо осведомленными сторонними наблюдателями и даже участниками праздника. 9 мая 2013 г. я провел почти весь день в Трептов-парке и пришел к выводу, что мемориал посетило существенно больше 10, возможно, около 20 тысяч человек. В 2014 г. я решил проверить личные впечатления при помощи систематического подсчета. Результат подтвердил мои ожидания: с 6 утра до 22 часов вечера наша команда насчитала 12 813 посетителей. В 2013 г. День Победы совпал с (выходным) днем Вознесения Христова и Днем отца и весь день стояла прекрасная солнечная погода. В 2014 г. 9 мая выпало на рабочий день, и к тому же шел дождь, поэтому весьма вероятно, что посетителей было гораздо меньше, чем в предыдущем году — а значит, мои впечатления оказались верными. Указано число посетителей самого мемориала. Оно не включает в себя участников «праздника-2», не посетивших «праздник-1» (см. выше). Из интервью и неформальных бесед с координатором «праздника-2» я знаю, что его организаторы не пытались вести подсчет посетителей, но очевидно, что в нем даже в плохую погоду участвует много сотен, а вероятнее всего — тысячи людей, некоторые из которых, как уже писалось, приходят только в «Розовый сад» и не посещают мемориал. Таким образом, общее количество участников двух праздников выше указанной цифры.

Как мы считали?

Подсчет стал возможен благодаря тому, что пройти на территорию мемориального комплекса можно только через небольшое количество точек. Я поместил ассистентов рядом с каждым из четырех входов — у южной и северной арок (с учетом находящихся рядом с ними проходов с территории собственно Трептов-парка) и у каждого из небольших боковых входов. (Пятые ворота, расположенные за основной статуей, постоянно закрыты на замок.) Используя механические счетчики и работая восьмичасовыми сменами, они считали всех входящих и выходящих. Один «лишний» ассистент и я сам работали «джокерами», сменяя сотрудников во время перерывов, чтобы обеспечить непрерывность подсчета. У основных входов входящих и выходящих считали разные участники проекта. У боковых входов и тех, и других считал один человек.

Результаты фиксировались письменно в десятиминутных интервалах. Не считали мы только паркового садовника, полицейских в форме (в связи с украинскими событиями их было больше, чем в 2013 г.) и нас самих. В остальном при подсчете не принимались во внимание никакие параметры, будь то возраст или статус (индивидуальный посетитель, участник организованной группы, случайный прохожий или спортсмен и т. п.).

Как говорилось выше, мемориальный комплекс ежегодно 9 мая посещает как минимум шесть разных категорий людей. Однако по моим впечатлениям в 2014 г. было меньше представителей «немецких» категорий и больше посетителей, приехавших в составе организованных групп из Беларуси или России. Это вполне объяснимо: международное путешествие сложнее отменить в связи с погодными условиями, чем вылазку внутри Берлина. Также мне показалось, что было меньше организованных групп, состоящих из русскоязычных жителей Германии. Однако ни то, ни другое наблюдение я не могу подкрепить цифрами.

Подсчет входящих и выходящих позволил определить, сколько человек находилось на территории мемориального комплекса в течение каждого десятиминутного интервала, а также проверить точность подсчета. Если бы наш метод был полностью лишен погрешности, к концу дня разница между вошедшими и вышедшими должна была быть равна нулю (или чуть выше: даже после 22 часов в темноте на территории комплекса оставалось с десяток посетителей). В реальности результат оказался отрицательным (-34 — мы посчитали 12 847 выходящих против 12 813 входящих). С учетом количества посетителей и считающих можно исходить из того, что погрешность была минимальной. (Илл. 3, 4.)

^{Илл. 3. Количество находящихся на территории советского мемориала в Трептов-парке 9 мая 2014 г.}

^{Илл. 4. Посетители, входящие на территорию мемориала 9 мая 2014 г. (за каждый десятиминутный интервал)}

Естественно, 12 813 — это не количество уникальных посетителей, поскольку некоторые из них по нескольку раз приходили и уходили, и (к счастью) у людей нет IP-адресов. Однако количество посетивших мемориал более одного раза, очевидно, не очень большое. В основном это люди, устанавливающие стенды на территории комплекса либо те, кто выходил в кусты через северный боковой вход «по нужде». Таким образом, можно исходить из того, что 9 мая 2014 г. мемориальный комплекс посетило около 12 тысяч человек.

Используя тот же метод, наша исследовательская группа повторила подсчет 9 мая 2015 г. К сожалению, в связи с недобросовестной работой некоторых участников погрешность оказалась значительно выше, чем в 2014 г., и за 2015 г. я не могу привести точную статистику по временным интервалам. Однако общее число посетителей в этот день превысило 40 тысяч — что неудивительно, если учесть юбилейную дату, солнечную субботу, растущую политизацию праздника в связи с войной в Украине и проведение на территории мемориального комплекса новой трехдневной акции «Солдатские имена над братскими могилами».

Источники

[2] Gabowitsch М. Insel Treptow. Praktische Aneignung und mediale Kartographien sowjetischer Gedenk-orte in Berlin und Wittenberg // Gabowitsch M., Gdaniec C., Makhotina E. (Hrsg.). Kriegsgeden-ken als Event. Der 9. Mai 2015 im postsozialistischen Europa. Paderborn: Ferdinand Schoningh, 2017. S. 203–277, 319–334.

[3] О восприятия «германской модели» в других странах см.: Gabowitsch M. (ed.). Replicating Atonement: Foreign Models in the Commemoration of Atrocities. Basingstoke: Palgrave, 2017.

[4] О «проработке прошлого» как поколенческом проекте см.: Jureit U., Schneider Ch.

Gefuhlte Opfer: Illusionen der Vergangenheitsbewaltigung. Stuttgart: Klett-Cotta, 2010.

[5] См.: Deak I., Gross J. T., Judt T. (eds.). The Politics of Retribution in Europe: World War II and Its Aftermath. Princeton: Princeton University Press, 2000.

[6] Например: Georgi V. Entliehene Erinnerung. Geschichtsbilder junger Migranten in Deutschland. Hamburg: Hamburger Edition, 2003.

[15] Об этом см., например: Olick J. Genre Memories and Memory Genres. A Dialogical Analysis of May 8, 1945, Commemorations in the Federal Republic of Germany // The Politics of Regret. On Collective Memory and Historical Responsibility. New York; Abingdon: Routledge, 2007. P. 55–83.

[18] Об этом понятии и его значении для анализа коллективных действий вообще и в частности в постсоветском контексте см., например: Thevenot L. Voicing concern and difference: from public spaces to common-places // European Journal of Cultural and Political Sociology. 2014. Vol. 1. No. 1. P. 7–34; Gabowitsch M. Protest in Putin's Russia. Cambridge, 2016. P. 21–27; Thevenot L., Rousselet K., Dauce F. (dir.) Critiquer et agir en Russie. Receo — Revue d'etudes comparatives Est-Ouest. 2017. Vol. 48. No. 3–4.

[19] См., например: Coles T., Timothy D.J. (eds.). Tourism, Diasporas and Space. London; New York: Routledge, 2004.

[20] Один из наиболее впечатляющих документов такого поиска: Petrowskaja K. Vielleicht Esther. Berlin: Suhrkamp, 2014.

[21] См., например: Edwards P.J. A war remembered: commemoration, battlefield tourism and British collective memory of the Great War. Falmer: University of Sussex, 2005; Eade J., Katie M. (eds.). Military pilgrimage and battlefield tourism: commemorating the dead. New York: Routledge, 2017.

[22] См. Madigan E. “The Burden of Our Sorrow”: Zum Umgang mit britischen Kriegstoten des Ersten Weltkriegs // Mittelweg 36. 2014. Jg. 23. H. 4. S. 62–71.

[23] Cм.: Archer R., Damousi J., Goot M., Scalmer S. (eds.). The Conscription Conflict and the Great War. Clayton, Victoria: Monash University Publishing, 2016.

[24] См., например: Inglis K. S. Sacred Places: War Memorials in the Australian Landscape. Melbourne: Melbourne University Publishing, 1998.

[25] См.: Cohen A. The civil war after the Civil War: Ideology, bereavement, and Russian Civil War monuments in the Soviet Union and the Russian emigration, 1922–1941. Неопубликованная рукопись.

[26] См., например: Попов А. Легендарный Севастополь как туристско-экскурсионный объект: история и современность // Современные проблемы сервиса и туризма. 2014. № 3. С. 52–60.

[27] Он же. Экспорт советской модели выездного туризма: случай разделенной Германии // Вестник Пермского университета. История. 2013. № 3. С. 155–165.

[28] Келли К., Сиротинина С. «Было непонятно и смешно»: праздники последних десятилетий советской власти и восприятие их детьми // Антропологический форум. 2008. № 8. С. 258–299.

[29] Разные точки зрения на этот вопрос и огромное множество эмпирических исследований представлены в четырехтомнике: Norman A., Cusack, C. M. (eds.). Religion, pilgrimage, and tourism: critical concepts in religious studies. London; New York: Routledge, 2015.

[30] См.: Turner V. The Center Out There: Pilgrim's Goal // History of Religions. 1973. Vol. 12. No. 3. P. 191–230.

[31] См.: MacCannell D. The Tourist: A New Theory of the Leisure Class. New York: Schocken Books, 1976.

[32] Например: Eade J, Katie M. Op. cit.

[34] См., например: Рыклин М. Коммунизм как религия. Интеллектуалы и Октябрьская революция. М.: НЛО, 2009.

Легойда В. Р. Гражданская регилия: pro et contra. URL: www.religare. ru/2_1555.html. 24.01.2003.

Slezkine Yu. The House of Government: A Saga of the Russian Revolution. Princeton: Princeton University Press, 2017.

[35] См., соответственно: Lane C. The Rites of Rulers: Ritual in Industrial Society. Cambridge: Cambridge University Press, 1981; Tumarkin N. The Living and the Dead: The Rise and Fall of the Cult of World War II in Russia. New York: Basic Books, 1994.

[36] См., например: Дорман В. От Соловков до Бутово: Русская Православная Церковь и память о советских репрессиях в постсоветской России // Laboratorium. Журнал социальных исследований. 2010. № 2. С. 327–347.

[37] См., например: Вятчина М., Юдкина А. Мемориализация Холокоста в Смоленской области (1943–1990): действующие лица, места и практики поминовения // Евреи Пограничья: Смоленщина. М.: Центр «Сэфер», 2018. С. 237–250.

[38] Паломничество в Берлин 2013. URL: www.orthodoxe-kirche-konstanz.de/a2013–04-ru. htm, б. д.

[39] Там же.

[40] Шульчева-Джарман О. Воин с девочкой и Христос с Богоматерью на руках. URL: www.pravmir.ru/voin-s-devochkoy-i-hristos-s-bogomateryu-na-rukah. 22.06.2014.

[41] Гайдина Л. И., Яровенко В. А., Жиренко О. Е. Патриотическое воспитание: сценарии мероприятий: 1–4 классы. М.: Вако, 2009. С. 68.

Palmer C. T., Begley R. O., Coe K. In defence of differentiating pilgrimage from tourism // International Journal of Tourism Anthropology. 2012. Vol. 2. No. 1. P. 71–85.

[42] См.: Turner V. Op. cit.

[43] См.: Lovrencic L. The Development of Memorial Tourism in Yugoslavia. Неопубликованный доклад, представленный на конгрессе Association for the Study of Nationalities в Нью-Йорке 5 мая 2018 г.

[44] О военно-мемориальных маршрутах с точки зрения туристического бизнеса ср.: Титова Е. А. Военный туризм как новое направление на туристском рынке // Туризм и культурное наследие. Межвузовский сборник научных трудов. Саратов: Саратовский государственный университет им. Н. Г. Чернышевского. 2004. Т. 2. (Электронная версия: URL: http:// tourlib.net/statti_tourism/titova.htm.)

[45] Эткинд А. Кривое горе: Память о непогребенных. М.: НЛО, 2018.

[46] См. также: Цодан Н. Последки чувар српског гроблъа // Блиц, 29.07.2013. URL: www.blic.rs/kultura/vesti/poslednji-cuvar-srpskog-groblja/s7vw3ke.

[47] Кемерово — Берлин: кузбассовцы повторят путь солдата // Газета Кемерова. URL: https://mediakuzbass.ru/news/iz-istorii/7111.html /news-text, 19.10.2012. Подробный разбор легенды о Масалове см.: Kopstein H. Die sowjetischen Ehrenmale in Berlin. Berlin: ROSSI, 2006. S. 160–170.

[49] Ленинград — Берлин 9 мая 2012. URL: http://oppozit.ru/article84 416.html, б.д.; Вторая мировая война глазами немцев. Репортаж СТВ из Берлина, где 22 июня почтили память погибших советских солдат. URL: http://oppozit.ru/article84 416.html, 24.06.2012.

[50] Из Минска до Берлина дорогами Победы: в столице Германии финишировал международный автопробег. URL: http://ont.by/news/our_news/0088231. 10.05.2013.

[51] Грачев В. Отчет о проведении автопробега «На Берлин!». URL: www.desantura.eu/index.php/meropriyatiya-msd/avtoprobeg-2012, 07.02.2014.

[52] См., например: Васильев Ю. Макеевка — очаг культуры. 13.04.2013. URL: http://games.odnoklassniki.ru/group/56722151112745/topic/62006836483369.

[53] Самоописание организации см. на сайте grin.com.ua.

Критическая оценка деятельности Омельченко в бизнесе и политике дается в статье: Зайка А. Зять Джарты решил делать деньги из воздуха // Деловая столица. 04.09.2014. URL: www.dsnews.ua/economics/zyat-dzharty-reshil-delat-dengi-iz-vozduha-04092014063100.

Анализ гибридного положения многих постсоветских некоммерческих организаций и сложность отличения их от государственных структур см. в статье: Kulmala M. Russian State and Civil Society in Interaction: An Ethnographic Approach // Laboratorium. Журнал социальных исследований. 2011. № 1. С. 51–83.

[54] Автопробег документирует ряд видеороликов, опубликованных на канале www. youtube.com/user/grinukraine. Сайт автопробега http://shakhtarskaya383.dn.ua/ на момент написания статьи более не доступен, но несколько его версий доступны через интернет-архив archive.org. Другие источники об автопробеге: http://grin.com.ua/?lang=ru&sec=02&iface =Public&cmd=show_subproject&args=project%24_id:21; http://vk.com/club42 654 655; http:// ok.ru/group/51864310972618.

[55] В Макеевке встретили автопробег «Дорогами Победы: Шахтерская 383», участники которого вернулись из Берлина ко Дню Победы. URL: http://partyofregions.ua/ news/518b6fefc4ca42 047c0000a1. 09.05.2013.

[57] Соларева И. Капля дегтя в праздничный котел, или Последние из ГСВГ. URL: http:// echo.msk.ru/blog/solareva_i/1071488-echo. Автор блога также ошибочно пишет, что бронзовые венки (которые она называет «чашами») установлены «над братскими могилами». На самом деле могилы расположены по краям комплекса, а также внутри кургана под главной статуей. См.: Kopstein H. Op. cit.; Fibich P. Der Triumph des Sieges uber den Tod. Das sowjetische Ehrenmal in Berlin-Treptow // Die Gartenkunst. 1996. Bd. 8. H. 1. S. 137–152.

[58] Вечный огонь из пяти городов взовьется на мемориале. URL: http://вечерний-ека-теринбург. рф/townpeople/memory/20073-vechnyy-ogon-iz-pyati-gorodov-vzovyotsya-na-memoriale, 21.01.2015.

[60] Выступление Посла России в ФРГ В. М. Гринина на открытии отреставрированного советского воинского мемориала в Панкове (14 августа 2013 г.). URL: https://russische-botschaft.ru/ru/2013/08/15/vystuplenie-posla-rossii-v-frg-v-m-grin-7, 15.08.2013.

[61] Подробный разбор медийной паники вокруг «Ночных волков» в Германии и других европейских странах см. в статьях: Gabowitsch М. Insel Treptow. S. 260–270, 327–334; Virag Molnar, Karolina Koziura, Franziska Konig-Paratore, Russia's Night Wolves, Migrating Memory and Europe's Eastern Frontier. Неопубликованная рукопись.

О составителе

Михаил Габович (р. 1977) — социолог, историк, научный сотрудник Эйнштейновского форума (Потсдам, Германия) и исследовательского центра «Человек, природа, технологии» Тюменского государственного университета. Выпускник Оксфордского университета, диссертацию защитил в Высшей школе социальных исследований в Париже. Избранные книги: Память о войне 60 лет спустя: Россия, Германия, Европа. М.: НЛО, 2005 (ред. — сост.); Protest in Putin’s Russia. Cambridge/Malden, Mass.: Polity Press, 2016; Kriegsgedenken als Event: Der 9. Mai 2015 im postsozialistischen Europa. Paderborn: Ferdinand Schöningh, 2017 (со-сост.); Replicating Atonement: Foreign Models in the Commemoration of Atroсities. Cham: Palgrave, 2017 (сост.).

Об авторах

Ксения Браиловская (р. 1977) — социолог, научная сотрудница Центра независимых социологических исследований (Санкт-Петербург, Россия).

Джуди Браун (р. 1986) — выпускница Тринити-колледжа Дублинского университета, магистр социологии, PhD, участница проходившего в 2010–2013 гг. исследовательского проекта «Войны памяти: культурная динамика в России, Польше и Украине» Кембриджского университета.

Александрина Ваньке (р. 1986) — социолог, докторант Манчестерского университета (Великобритания), научный сотрудник Института социологии Федерального научно-исследовательского социологического центра Российской академии наук (Москва, Россия). Избранные публикации: Телесность мужчин рабочих профессий в режимах труда и приватной сферы // Laboratorium. Журнал социальных исследований. 2014. № 6 (1). С. 60–83; Masculinities, Bodies and Subjectivities: Working-Class Men Negotiating Russia’s Post-Soviet Gender Order // Walker Ch., Roberts S. (eds.). Masculinities, Labour and Neoliberalism: Working-Class Men in International Perspective. Basingstoke: Palgrave, 2018.

Севиль Гусейнова (р. 1976) защитила диссертацию в Институте европейской этнологии Гумбольдтского университета Берлина, сотрудница Центра независимых социальных исследований (CISR Berlin). Избранные публикации: Beyond the Karabakh Conflict: The Story of Village Exchange. HBS Tbilisi, 2012 (соавтор); Touristic Baku. Constructing the Image of an Ancient and Southern City // Berliner Blätter. 2012. Nr. 59. S. 74–94; Baku zwischen Orient und Okzident. Der Islam in der postsowjetischen Stadt // Osteuropa. 2015. Nr. 7–10. S. 569–586.

Ольга Давыдова-Менге (р. 1967) — фольклорист, PhD, научный сотрудник Карельского института университета Восточной Финляндии. Избранные публикации: Гибкие этничности. Этнические процессы в Петрозаводске и Карелии в 2010-е годы. СПб.: Нестор-История, 2017 (со-сост.); The Dividing National Days’ Celebrations in the Transnational Russian-Finnish Border Region // Kuharenoka T., Novikova I., Orehovs I. (eds.) Memory. Culture. Identity. Vol. 2. Rīga: LU Apgads, 2018. P. 226–243; Media, memory, and diaspora politics in transnational public spheres // Laine J., Scott J. & Liikanen I. (eds.). Post-Cold War Borders. London & New York: Routledge, 2019. P. 93–111.

Алекс Дворкин (р. 1985) — филолог, выпускник Европейского университета в Санкт-Петербурге, магистр российских и евразийских исследований.

Татьяна Журженко (р. 1967) — политолог, преподает в Университете Вены. Избранные публикации: War and Memory in Russia, Ukraine and Belarus (со-сост. с Дж. Федор, М. Кангаспуро и Ю. Лассила), Basingstoke: Palgrave, 2017. The Soviet War Memorial in Vienna: Geopolitics of memory and the new Russian diaspora in post-Cold War Europe // Finney P. (ed.) Remembering the Second World War. Abingdon; New York: Routledge, 2017.

Себастьян Киндлер (р. 1985) — историк. С 2012 по 2016 г. сотрудник проекта «Советские военные мемориалы в Германии» Германо-российского музея «Берлин-Карлсхорст». В рамках проекта впервые была создана база данных по всем расположенным на территории Германии местам захоронения павших советских солдат, военнопленных, принудительных подневольных работников и других жертв войны (www.sowjetische-memoriale.de). С 2017 г. — сотрудник проекта «Советские и германские военнопленные и интернированные» Германского исторического института в Москве.

Даниела Колева (р. 1961) — культуролог, заведующая кафедрой истории и теории культуры Софийского университета им. св. Климента Охридского (Болгария). Избранные публикации: Negotiating Normality: Everyday Lives in Socialist Institutions. New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 2012 (ред. — сост.); Ageing, Ritual and Social Change: Comparing the Secular and Religious in Eastern and Western Europe. Farnham, Surrey; Burlington, VT: Ashgate, 2013 (со-сост.); From Literature to Cultural Literacy. Basingstoke: Palgrave Macmillan 2014 (со-сост.).

Наталья Колягина (р. 1981) — координатор культурных программ Международного мемориала (Москва).

Наталья Конрадова (р. 1974) — культуролог, антрополог, журналист. С 2015 по 2018 г. научный сотрудник проекта «Andersdenken digital. Das russische Internet als individueller Freiraum und/ oder öffentlicher Gegenraum» (Цифровое инакомыслие. Рунет как пространство индивидуальной свободы и/или общественное контрпространство) в Свободном университете Берлина. Избранные публикации: The Rise of the Runet and the Main Stages of its History // Davydov S. (ed) Internet in Russia — A Study of the Runet and Its Impact on Social Life. Cham: Springer, 2020. P. 49–75; From the Utopia of Autonomy to a Political Battlefield. Towards a History of the “Russian Internet” // Gorham M., Lunde I., Paulsen M. (eds.): Digital Russia: The Language, Culture and Politics of New Media Communication. New York: Routledge, 2014. P. 31–53 (в соавторстве с Х. Шмидт). Книга «Археология русского интернета» готовится к печати в издательстве «Корпус», Москва.

Евгений Кринко (р. 1968) — доктор исторических наук, главный научный сотрудник лаборатории истории и этнографии Южного научного центра РАН (Ростов-на-Дону, Россия). Избранные труды: Потери населения СССР в 1937–1945 гг.: масштабы и формы. Отечественная историография. М.: РОССПЭН, 2012 (в соавт.); Горцы Северного Кавказа в годы Великой Отечественной войны: проблемы истории, историографии и источниковедения. М.: Центрполиграф, 2012 (в соавт.); История, политика и нациестроительство на Северном Кавказе. Ростов н/Д: Изд-во ЮНЦ РАН, 2014 (в соавт.); Войны и население Юга России в XVIII — начале XXI в.: демографические процессы и последствия. М.: РОССПЭН, 2019 (в соавт.).

Алексей Ластовский (р. 1979) — кандидат социологических наук. Доцент Полоцкого государственного университета (Беларусь). Научный сотрудник Института «Политическая сфера» (Минск — Вильнюс). Координатор Премии Международного конгресса исследователей Беларуси за лучшие научные публикации.

Екатерина Махотина (р. 1982) — историк, доцент факультета истории Боннского университета (Германия). Избранные публикации: Stolzes Gedenken und traumatisches Erinnern: Gedächtnisorte der Stalinzeit am Weißmeerkanal. Frankfurt am Main: Peter Lang, 2013; Erinnerungen an den Krieg — Krieg der Erinnerungen. Litauen und der Zweite Weltkrieg. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2017; Krieg im Museum. Präsentationen des Zweiten Weltkriegs in Museen und Gedenkstätten des östlichen Europa. Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2015 (со-сост.); Kriegsgedenken als Event. Der 9. Mai 2015 im postsozialistischen Europa. Paderborn: Schöningh, 2017 (со-сост.); Прелом- ления памяти. Вторая мировая война в мемориальной культуре советской и постсоветской Литвы. СПб.: Издательство Европейского университета, 2020.

Франсуа-Ксавье Нерар (р. 1971) — историк, доцент факультета истории Университета Париж 1 Пантеон — Сорбонна (Париж, Франция). Избранные публикации: Vaincus! Histoires de défaites: Europe, XIX–XXIe siècles. Paris: Nouveau Monde éditions, 2016 (со-сост.); Atlas historique de la Russie. Paris: Autrement, 2017; Пять процентов правды: разоблачение и доносительство в сталинском СССР. М.: Росспэн, 2011; Накормить строителей социализма: общественное питание в СССР эпохи первых пятилеток (1928–1935 гг.) // Российская история. 2016. № 1. С. 84–97.

Ольга Резникова (р. 1983) — научная сотрудница Института культурной антропологии и европейской этнологии Гёттингенского университета имени Георга Августа (Германия). Последние публикации: Ethische Politik oder moralische Ökonomien? Arbeiter und Mittelschichtsproteste in Moskau // Braun K., Moser J., Dietrich C.-M. (Hrsg.) Wirtschaften. Kulturwissenschaft- liche Perspektiven, Marburg: makufee, 2019. S. 343–354 (в соавт.); Guardians of Torfjanka Park: The Fight for “Our Moscow” and the Understanding of “Ordinary People” in the Current Conjuncture // Ege M., Moser J. (eds.). Urban Ethics. Conflicts Over the Good and Proper Life in Cities. London, New York: Routledge, 2020.

Татьяна Хлынина (1967–2015) — доктор исторических наук, главный научный сотрудник лаборатории истории и этнографии Института социально-экономических и гуманитарных исследований Южного научного центра РАН, автор более 450 научных публикаций. Избранные труды: Становление советской национальной государственности на Северном Кавказе. 1917–1937 гг.: проблемы историографии. М.: Изд-во МГОУ, 2003; Повседневный мир советского человека 1920–1940-х гг.: жизнь в условиях социальных трансформаций. Ростов-на-Дону: Издательство ЮНЦ РАН, 2011 (в соавт.); История, политика и нациестроительство на Северном Кавказе. Ростов-на-Дону: Издательство ЮНЦ РАН, 2014 (соавт.).

Анна Юдкина (р. 1987) — антрополог, независимый исследователь, Москва. Избранные публикации: Roadside memorials in contemporary Russia: folk origins and global trends // Religion and society in central and eastern Europe. 2015. Vol. 7. No. 1. P. 35–51 (соавт.); Могила Неизвестного солдата в советском мемориальном ландшафте // Memento Mori: похоронные традиции в современной культуре. М.: ИЭА РАН, 2015. (со-сост.); Между «лояльной администрацией» и «неравнодушными гражданами»: акторы мемориализа-ции Холокоста в Смоленской области. Рига: Общество «Шамир», 2016 (соавт.).

Примечания

1

Подборки статей из нашей книги тем временем вышли в 101-м номере журнала «Неприкосновенный запас» (с сокращениями) и на сайте «Уроки истории — XX век» Международного Мемориала (urokiistorii.ru/article/56886).

(обратно)

2

Коммеморативный — названный, выпущенный, организованный в память о ком-либо или о чём-либо; то же что памятный.

(обратно)

3

Из выступления Татьяны Зуевой, председателя Комитета по делам культурно-просветительских учреждений при Совете министров РСФСР (позднее — первого министра культуры РСФСР), на открытии республиканского совещания по обсуждению вопросов культурно-просветительной работы. Москва, 25 августа 1945 г. Государственный архив Российской Федерации. Ф. А534. Д. 3. Оп. 1. Л. 6, 26.

(обратно)

4

Проект осуществлялся под руководством Михаила Габовича (Эйнштейновский форум, Потсдам) и Елены Никифоровой (Центр независимых социологических исследований, Санкт-Петербург) при поддержке Франко-российского центра гуманитарных и социальных наук и московского «Мемориала». Исследование охватило следующие города: Берлин, Вену, Вильнюс, Грозный, Кутаиси, Минск, Москву, Первомайский (Тульская область), Петушки (Владимирская область), Ригу, Ростов-на-Дону, Санкт-Петербург, Сортавалу, Софию, Сочи, Таллин, Тбилиси, Тверь, Тирасполь, Тулу, Харьков.

Автор благодарит Гамбургский фонд науки и культуры за поддержку его работы, а Франко-российский центр гуманитарных и социальных наук (в особенности Ванессу Вуазен и Юлию Минееву) и московский «Мемориал» (в особенности Александру Поливанову, Наталью Петрову, Наталью Ёлкину и Александра Митьковского) — за организационную и финансовую поддержку коллективного исследовательского проекта. Некоторые участники проекта повторили похожее исследование в 2014 г., в частности в Берлине (Михаил Габович) и Брянске (Елена Белокурова, Дмитрий Воробьев).

В 2015 г. под руководством Михаила Габовича, Кордулы Гданец (Потсдам) и Екатерины Махотиной (Мюнхен) прошел новый международный проект по изучению 9 мая, поддержанный Фондом осмысления наследия СЕПГ (Социалистической единой партии Германии) и Школой восточноевропейских исследований университетов Мюнхена и Регенсбурга. На этот раз исследование проводилось в ряде регионов России, Беларуси, Украины, Эстонии, Молдовы и Приднестровья, а также Германии. Результаты представлены в сборнике статей: Gabowitsch M., Gdaniec C., Makhotina E. (Hrsg.). Kriegsgedenken als Event: Der 9. Mai 2015 im postsozialistischen Europa. Paderborn: Ferdinand Schöningh, 2017.

(обратно)

5

См. статью Татьяны Журженко в настоящем сборнике.

(обратно)

6

Кроме того, на воскресенье выпали 8 мая 1949 г., 9 мая 1954-го, 8 мая 1955-го.

(обратно)

7

Так, например, по приказу министров вооруженных сил (Булганина и Василевского) праздничные салюты проводились не только в Москве и уже тогда называемых городами-героями Ленинграде, Сталинграде, Севастополе и Одессе, но и в Калининграде и Львове. Эти приказы публиковались в передовицах «Правды» за 9 мая. К тому же в центральной прессе зачастую отдавалось предпочтение отчетам о праздничных мероприятиях именно в западных республиках СССР и странах Восточной Европы.

(обратно)

8

Пример см. в статье Анны Юдкиной в настоящем сборнике.

(обратно)

9

Заметка из «Учительской газеты» от 9 мая 1953 г.:

«Тысячи ленинградцев — школьники, учителя, студенты, рабочие, люди разных возрастов и профессий — посещают в эти дни Исторический музей, знакомятся с многочисленными документами, произведениями изобразительного искусства и другими реликвиями, рассказывающими о всемирно-исторической победе советского народа в Великой Отечественной войне, о массовом героизме советских людей. Группа студентов Государственного педагогического института имени Герцена совершила в эти дни экскурсию на теплоходе по Неве и Финскому заливу. С большим интересом слушали студенты рассказ экскурсовода об участии моряков Балтики в Великой Отечественной войне. <…> В честь праздника Победы школьники организуют вечера, на которые приедут участники Великой Отечественной войны. Ребята встретятся с героями — танкистами, артиллеристами, моряками. Гости поделятся со школьниками своими воспоминаниями, расскажут о том, как мужественно и стойко защищал советский народ свою любимую Родину».

(обратно)

10

Гебхардт анализирует превращение праздников, бывших ранее вехами жизненного цикла и особенными событиями в жизни сообществ, в коммерческие мероприятия-«ивенты» (events), в которых по сути одна и та же форма наполняется организаторами различным «контентом». Эта тенденция давно уже охватила и русскоязычное пространство, где профессия «ивенторов» со своими ассоциациями и школами выполняет задачи, ранее закрепленные за «клубными работниками».

(обратно)

11

Развивая теорию Кайуа, Дэн Стоун рассматривает трансгрессию и экстаз, которые для Кайуа характеризуют традиционные праздники и современные войны, как отличительную черту не просто войны, но конкретно геноцида, для которого характерна безудержность при одновременном соблюдении четких ограничений. Как бы мы ни относились к этим и подобным интерпретациям, попытки определить место конкретных праздников, отмечаемых в определенную эпоху, среди других сакральных практик представляются мне более продуктивными для понимания смысла тех или иных праздничных ритуалов, нежели глобально-функционалистские антропологические подходы вроде теории миметического желания, жертвоприношения и козла отпущения Рене Жирара.

(обратно)

12

См. статью Алексея Ластовского в настоящем сборнике.

(обратно)

13

Провозглашено в 2009 г. Европейским парламентом Днем памяти жертв нацизма и сталинизма.

(обратно)

14

Под «расширением» я здесь подразумеваю понятие «aggrandissement», взятое из социологии режимов оправдания Лорана Тевено и Люка Болтански. Речь идет о представлении частных забот и конфликтов как имеющих универсальное значение через связывание их с теми или иными порядками величия (принципами оценки ситуаций).

(обратно)

15

К примеру, финансируемые Кремлем движения вроде «Сути времени».

(обратно)

16

Cм. статью Екатерины Махотиной в настоящем сборнике.

(обратно)

17

Наряду с мероприятиями на Красной площади (где состоялся традиционный парад), Тверском бульваре, Тверской, Лубянской и Театральной площадях, в Камергерском переулке, на ВВЦ, в Измайловском парке, в Коломенском парке.

(обратно)

18

Статья подготовлена в рамках проекта «Историческая память как социальное пространство конфликтов и солидарности», грант НШ-2753.2014.6 Президента Российской Федерации для государственной поддержки ведущих научных школ Российской Федерации. Часть полевых материалов собрана в рамках исследования, осуществленного по гранту NCN 2011/01/D/HS6/01971. Я благодарю сотрудников Центрального музея Великой Отечественной войны за предоставленные фотографии, документы и информационные бюллетени, освещающие историю создания и деятельность музея на Поклонной горе.

(обратно)

19

«Напрасно ждал Наполеон, / Последним счастьем упоенный, / Москвы коленопреклоненной / С ключами старого Кремля: / Нет, не пошла Москва моя / К нему с повинной головою. / Не праздник, не приемный дар, / Она готовила пожар / Нетерпеливому герою»

(обратно)

20

«В десять часов утра 2-го сентября Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище… Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно со своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца. При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстояниибезошибочно узнается живое тело от мертвого, Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыхание этого большого и красивого тела».

(обратно)

21

Комплекс включает в себя шесть диорам: «Под Москвой», «Сталинградская битва», «Курская битва», «Блокада Ленинграда», «Форсирование Днепра», «Штурм Берлина».

(обратно)

22

«Памятник без памяти» — название одной из газетных статей о мемориале.

(обратно)

23

В мае я была свидетельницей интервью ветерана репортеру, его ответы привожу по памяти, но почти дословно. На майских церемониях он был в центре повышенного внимания, мне хотелось поговорить с ним в более спокойной обстановке. К сожалению, этого так и не случилось — он ушел из жизни осенью 2013 года.

(обратно)

24

В православном храме дарохранительница находится на престоле в центре алтаря, в католическом — за престолом.

(обратно)

25

Впрочем, Светлана Адоньева упоминает, что Вечный огонь на Марсовом поле является первым с точки зрения своего идеологического содержания.

(обратно)

26

На тот момент День Победы был государственным праздником, но не выходным днем.

(обратно)

27

К сожалению, в Первомайском я не смогла найти ни одного очевидца момента зажжения Вечного огня в 1957 году.

(обратно)

28

Через год, 6 мая 2014-го, «частицу» Вечного огня от мемориала в Первомайском передали мемориалу в честь погибших в годы Великой Отечественной войны в городе Белеве (Тульская область); церемония, как и годом ранее, началась в областном центре. Так же были привезены «частицы» Вечного огня с Могилы Неизвестного солдата в Москве и 15 районов Тульской области.

(обратно)

29

Понятие «расификации» я использую, чтобы подчеркнуть, что понятие «расы», а также разные формы расизма находятся в постоянном процессе производства и трансформации.

(обратно)

30

Официальный статус День траура и скорби 23 февраля получил только в 2010 году.

(обратно)

31

В тексте я иногда использую курсив для окончаний женской формы глаголов, прилагательных и существительных. Этот прием подразумевает действующего актора в тех случаях, когда его/ее гендер неизвестен или неважен. Эта форма написания подразумевает всех акторов конкретной группы и женского, и мужского, и другого гендера. Она обусловлена, в том числе и тем, что для многих респонденток в разговорах и интервью со мной было важно подчеркнуть, что они часто остаются «невидимыми» за спиной расифицированной фигуры мужчины («чеченца»). Особенно эта невидимость заметна им со стороны тех жительниц Российской Федерации, которых в Чечне называют «нормальными россиянами».

(обратно)

32

Иногда я также использую мужскую или женскую форму множественного числа (без курсива), в этих случаях речь идет о группе людей, в которой, по моей информации, нет людей с другой гендерной идентичностью. При этом написании я не учитываю факторов, влияющих на гомогенный характер группы, например: связан он со структурным исключением или нет.

(обратно)

33

«Та война» (Великая Отечественная) контрастирует с «этой войной» (обе чеченские и послевоенное время 2000-х).

(обратно)

34

Подобный анализ никоим образом не должен преуменьшать опасность сформулированного некоторыми респондентами антисемитского рессентимента — совсем наоборот. Сегодня, в контексте войны, которую ведет Россия в Украине, после того, как мы увидели, что отсылки к Великой Отечественной войне, а с ними и такие понятия, как «фашизм» и «антифашизм», очень быстро могут перенять функцию обозначения «своего» и «чужого», «великого народа» и «младшего брата»; после того, как мы увидели, с какими новыми имперскими претензиями России это связано и к каким последствиям это может привести, мне представляется все более важным анализ разных форм исключения в дискурсах о «Победе». При этом как сам антисемитизм, так и отсылка к нему или обвинения в нем играли большую роль в этом новом конфликте начиная с первого «Евромайдана» и заканчивая провозглашением Донецкой Народной Республики.

(обратно)

35

С 2008 года проспект Победы официально называется проспектом имени Владимира Путина, но я вслед за своими респондентками называю его проспектом Победы.

(обратно)

36

Открыт 9 мая 2010 года.

(обратно)

37

Имеется в виду случай, когда в мае 2013 года в Ставрополе борец Магомед Паланкоев и еще несколько спортсменов-чеченцев не встали под звуки российской гимна, за что Паланкоев был дисквалифицирован.

(обратно)

38

Анекдот, рассказанный мне 10 мая на Аллее Славы.

(обратно)

39

Из официальных лиц на мероприятии присутствовали Ислам Кадыров (мэр Грозного), представитель от Министерства по делам молодежи, а также председатель парламента Чечни Дукуваха Абдурахманов.

(обратно)

40

Из 2053 установленных в Севастополе памятников 394 посвящены событиям Великой Отечественной войны.

(обратно)

41

Через косую черту указан год реконструкции соответствующего памятника. — Примеч. ред.

(обратно)

42

Я присутствовала при реконструкции штурма Сапун-горы в мае 2012 года.

(обратно)

43

Такое стремление записать последних ветеранов на видео, пока они еще живы, наблюдается на всем постсоветском пространстве.

(обратно)

44

Пробег организован Международным союзом городов-героев, который был основан в 2004 году.

(обратно)

45

Проект финансировался Севастопольским государственным телевидением под руководством украинских и российских официальных лиц. Организаторами проекта выступили медиа-продюсеры из Украины и России.

(обратно)

46

Стоит отметить, что мэрия Москвы открыла Дома Москвы также в Риге, Софии, Ереване, Бишкеке и Сухуми. Во всех этих городах и странах немало русскоязычных жителей, или, в российской политической терминологии, «соотечественников».

(обратно)

47

Вопрос о коллаборационизме крымских татар остается очень острым. Почти половина татар вернулась в Крым после 1989 года. Национальное движение крымских татар пытается добиться статуса коренного населения Крыма. Эти требования наталкиваются на противодействие русскоязычного большинства, которое считает, что имеет моральное право контролировать всю территорию Крыма, так как за нее заплачено колоссальными жертвами среди советских (читай, русских) солдат.

(обратно)

48

Это один из популярных слоганов праздника Победы.

(обратно)

49

Бывший командир партизанского отряда Петр Миронович Машеров (1918–1980) с 1965 года и до своей смерти был первым секретарем Центрального комитета Коммунстической партии Белоруссии.

(обратно)

50

Сайт фильма «Оккупация. Мистерии». www.partisanfilm.narod.ru/mystery/mystery_articles_ru.html.

(обратно)

51

Было опрошено 1147 респондентов, что соответствует национальной репрезентативной выборке. Ставился открытый вопрос: «Какими событиями в истории Беларуси вы гордитесь?», можно было указывать до трех событий.

(обратно)

52

В это время я работал в Институте социологии Беларуси и участвовал в подготовке данного исследования, поэтому использую непосредственные данные.

(обратно)

53

Культурная кампания, стартовавшая в 2008 году с целью пропаганды беларуского языка, истории и культуры в Беларуси.

(обратно)

54

Новый музей Великой Отечественной войны был открыт в Минске 3 июля 2014 г.

(обратно)

55

Настоящая статья была подготовлена в рамках работы над диссертацией в Мюнхенском университете имени Людвига и Максимилиана, оригинал которой вышел монографией на немецком: Makhotina E. Erinnerungen an den Krieg — Krieg der Erinnerungen. Litauen und der Zweite Weltkrieg. Göttingen: Vandenhoeck Ruprecht, 2017. Авторский перевод книги на русский язык вышел под названием «Преломления памяти. Вторая мировая война в мемориальной культуре советской и постсоветской Литвы» (б.: Издательство Европейского университета, 2020).

(обратно)

56

В случае Литвы этим словосочетанием обозначался этап Второй мировой войны, который пришелся на 1941–1944 гг.

(обратно)

57

В 1990 году памятник был убран, сегодня фигура солдата находится в парке Грутас. На площади остался стоять только черный куб из гранита, который служил прежнему памятнику постаментом. На нем явно обновленная надпись.

(обратно)

58

Эти массовые захоронения представляют собой основную составную часть мемориального ареала, распределенного на площади в два гектара. Проект его был сделан советскими российскими архитекторами Львом Казаринским и Анатолием Козловым.

(обратно)

59

Публикации в газетах («Tiesa» («Правда»), «Советская Литва») до 1965 года свидетельствуют, что проходил праздничный митинг и на площади Ленина звучало выступление. Торжественная процессия со многими остановками и программными пунктами явно стала новшеством.

(обратно)

60

Этот маршрут оставался неизменным в советские годы.

(обратно)

61

Этот день вошел в историю как «Вильнюсское кровавое воскресение». Во время штурма Вильнюсской телебашни частями 13.1.1991 погибло 14 виленчан, многие были тяжело ранены.

(обратно)

62

О том же вспоминает и Юлиус Декснис, председатель Союза ветеранов Второй мировой войны, сражавшихся на стороне антигитлеровской коалиции, в одном из проведенных мною 24 апреля 2010 года интервью.

(обратно)

63

Когда Литва в 2004 году стала членом и , Закон о праздничных памятных датах был расширен. Новые дополнительные положения предписывали праздновать 1 мая как День вступления в , а 9 мая как День Европы.

(обратно)

64

Весной 1944 года немецкими оккупационным властями было создано подразделение из литовцев, которое должно было под руководством Повиласа Плехавичуса вместе с немцами сражаться с советскими и польскими партизанами (Lietuvos Vietinė rinktinė — литовские части особого назначения). Но после формирования подразделения оно было отобрано у генерала Плехавичуса и перешло в подчинение немецкому командованию, чему некоторые литовцы оказали сопротивление. 86 литовцев были расстреляны в Понарах. Об их гибели напоминает поставленный в 2004 году памятник.

(обратно)

65

Посол с 2008 по 2013 год.

(обратно)

66

Музей в Панарах формально является филиалом Государственного вильнюсского Еврейского музея Литвы.

(обратно)

67

Главный раввин до 2015 года.

(обратно)

68

Во время полевого исследования было взято около 30 коротких интервью. Большинству интервьюируемых было между 14 и 20 годами, чаще всего это были школьники, некоторые уже работали.

(обратно)

69

«Внутренняя потребность», «зов души», «зов сердца». Некоторые говорят: «Для меня невообразимо не прийти сюда». Интервью, проведенные 9 мая 2013 года.

(обратно)

70

Болгарская социалистическая партия — бывшая Болгарская коммунистическая партия, название было изменено в 1990 году.

(обратно)

71

Классификатор и календарь были созданы экспертной комиссией согласно решению Государственного совета от 1978 года по развитию и внедрению фестивально-праздничной системы в Болгарии в соответствии с коммунистическим образованием населения. Я благодарна Ивану Еленкову за предоставленный материал.

(обратно)

72

Монумент Александру II, расположенный у здания Народного собрания в центре Софии, остался на своем месте, но надпись на нем была изменена: «Царь-освободитель» превратился в «Братьев-освободителей», а «бульвар Царя-освободителя» был переименован в «Русский бульвар».

(обратно)

73

Бывший участник военных действий упомянул, что пошел на фронт добровольцем осенью 1944-го.

(обратно)

74

В конце 1950-х правящий режим ввел статус «активного борца с фашизмом и капитализмом», который в основном относился к членам коммунистической партии, вступившим в нее до 1945 года (особенно репрессированных по политическим основаниям), участникам боевых действий и их помощникам. Закон о ветеранах войны был принят в декабре 1999 года.

(обратно)

75

Были установлены (и до сих пор стоят) сотни памятников российской и советской армии, памятники партизанам-коммунистам и их соратникам, но отсутствует мемориал, посвященный участию болгарской армии в войне и ее потерям в ходе боевых действия. Местные памятники погибшим на войне в деревнях и небольших городах, как правило, имеют весьма скромный вид.

(обратно)

76

Архитектор Данко Митов возглавил группу, в которую вошли архитекторы Иван Василев, Любен Нейков и Борис Капитанов, скульпторы Иван Фунев, Мара Георгиева, Любомир Далчев, Петр Дойчинов, Васка Емануилова, Васил Зидаров, Иван Лазаров, а также художник Борис Ангелушев. Васка Емануилова и Мара Георгиева соорудили 8-метровую центральную композицию на 37-метровом пьедестале; композиция изображала советского солдата, рабочего и мать с ребенком. Горельеф на восточной стороне пьедестала — «Октябрь 1917» (автор — Любомир Далчев), на южной стороне — «Все для фронта, все для Победы» (работы Петра Дойчинова и других), а на западной стороне — «СССР в Великой Отечественной войне» (автор Васил Зидаров и другие). Две группы перед памятником, изображающие болгарский народ, который приветствует советскую армию, выполнили Иван Фунев и его коллеги.

(обратно)

77

Протест исходил как от БСП и советов военных ветеранов, так и от некоторых культурных объединений.

(обратно)

78

Подобная риторика отзывается эхом популистского национализма, характерного для современной Болгарии, равно как и беспокойством по поводу экономической зависимости от российских монополий.

(обратно)

79

В этом разделе я в значительной степени опираюсь на работу Кристины Димитровой, в которой она изучает типы «присвоения» памятника молодежью, и в особенности, на ее интервью, взятые в октябре-ноябре 2011 года у 14 человек в возрасте между 17-ю и 27 годами и одного 39-летнего респондента. Также я пользуюсь своими наблюдениями, сделанными весной и летом 2013 года.

(обратно)

80

Кристина Димитрова (Димитрова К. Op. cit. С. 102–103) рассматривает подобную деятельность в качестве своего рода сопротивления, ссылаясь на замечание Бодлера о фланировании (flaneur), основанном на антиконсюмеристской позиции ее респондентов: вместо посещения пабов и кафе, где предполагается потребление, они предпочитают покупать напитки в близлежащих магазинах.

(обратно)

81

Только двое из опрошенных Димитровой могли сказать что-то вразумительное по поводу установки памятника. Большинство же отвечали, что он был воздвигнут «когда-то во времена коммунизма», а двое сказали, что он относится к концу XIX века.

(обратно)

82

Этот термин заимствован мной у Марианны Хирш.

(обратно)

83

В отличие от других посткоммунистических республик, Болгария осмысляла свое недавнее прошлое довольно неохотно. Суды над бывшими коммунистическими лидерами провалились, законы о люстрации принимались в очень ограниченных масштабах (в университетском образовании и частично в правовой системе), а вопрос об архивах тайной полиции был многократно использован в политических целях. Архивы были рассекречены и стали доступными для исследователей, но Болгарская Республика не сочла необходимым учредить и спонсировать исследовательский институт для изучения коммунистического наследия. Поминовение жертв режима остается спорадической деятельностью политических или гражданских организаций, а соответствующие памятники находятся в ведении местных властей. Новейшая история не изучается в школе, и общественный интерес к этому предмету редко выходит за пределы споров историков. Не существует музея коммунизма, если не считать Музея социалистического искусства (который входит в состав Национальной галереи искусств), открытого в сентябре 2011 года и критикуемого за «нормализацию» и реабилитацию коммунистического режима.

(обратно)

84

Православная Пасха исключает такую группу как русскоязычные евреи, проживающие в Вене.

(обратно)

85

Исключение составляют мемориалы и мемориальные кладбища на вновь присоединенных к территориях (например, во Львове), где важно было символически обозначить окончательный характер новых границ.

(обратно)

86

Эти данные соответствуют информации Отдела по военно-мемориальной работе Посольства в Берлине, который также оценивает число российских и советских захоронений в Германии примерно в 4000.

(обратно)

87

В надписи на камне названы 127 погибших советских граждан, однако официальные данные о фактическом числе захороненных здесь советских жертв войны противоречат друг другу.

(обратно)

88

Поскольку проектная группа пока располагает только списками воинских захоронений по федеральной земле Баден-Вюртемберг, здесь приводятся примеры в основном из этого региона. Однако данные примеры могут считаться показательными и для других районов страны.

(обратно)

89

Подробнее об этом см. в статьях Севиль Гусейновой и Михаила Габовича в настоящем сборнике.

(обратно)

90

Большинство мигрантов — это этнические немцы и евреи, а также члены их семей. Фиксированная в официальных документах этничность была социальным ресурсом, обладание которым позволило многим бывшим гражданам переехать в Германию.

(обратно)

91

Для работы таких клубов необходимо помещение и минимальное финансирование. И только еврейская община была готова предоставить эти ресурсы в распоряжение активистов создававших городские клубы. Такая поддержка была вызвана тем, что большинство одесситов и ленинградцев в Берлине являются этническими евреями и членами их семей, в силу того, что именно эти люди обладали правом эмиграции в Германию. При этом, членство в клубах не связанно напрямую с этничностью, а отражает специфику сетей сложившихся в Берлине в контексте миграционных процессов. В контексте же доминирующих дискурсов о сообществах одесситов и ленинградцев/петербуржцев всегда подчеркивается мультиэтничность этих городских сообществ.

(обратно)

92

Я буду использовать это, принятое в годы название, вместо обозначения «Вторая Мировая война», а также говорить о ленинградцах, а не о петербуржцах, по той причине, что сами информанты пользуются такими категориями.

(обратно)

93

Вслед за Морисом Хальбваксом и Яном Ассманом я буду говорить о памяти как о социальном феномене, «возникающем у человека в процессе его социализации». Не забывая при этом, что «коллективы не обладают памятью, но обусловливают память своих членов».

(обратно)

94

Ленинграду (Санкт-Петербургу) и Одессе официальный статус «городов-героев» был присужден в 1965 году — в первый торжественно отмечавшийся в двадцатилетний юбилей победы в войне. В целом за время существования такого статуса были удостоены только 12 городов, а также Брестская крепость.

Обсуждению событий блокады отводится очень важная роль в нарративах о городе и сообществе ленинградцев/петербуржцев. «Когда я слышу слово “Ленинград”, — я вспоминаю блокаду», — подчеркивает в своих воспоминаниях писатель Лев Успенский. Известный в современном Петербурге интеллектуал Лев Лурье называет блокаду «Ленинградским холокостом». В постсоветской традиции коммеморации событий войны день снятия блокады — 27 января — стал официальным «Днем воинской славы России». Было издано множество монографий, посвященных событиям блокады, а также их коммеморации в послевоенном Ленинграде.

Оборона Одессы в 1941 году — менее масштабный и известный эпизод войны, но, безусловно, значимое для одесситов место памяти, вокруг которого создается образ Одессы как города-героя. Праздничной, ежегодно отмечаемой датой является день освобождения города — 10 апреля.

(обратно)

95

Здесь, я думаю, очевидна аллюзия на известный сборник статей под редакцией Эрика Хобсбаума и Теренса Рейнджера— «Изобретение традиции».

(обратно)

96

А после объединения, возможно, и три традиции, если вспомнить, например, грандиозный берлинский мемориал Холокоста.

(обратно)

97

По словам Бурдье: «Детерминации, связанные с особым классом условий существования, производят габитусы — системы устойчивых и переносимых диспозиций, структурированные структуры, предрасположенные функционировать как структурирующие структуры, т. е. как принципы, порождающие и организующие практики и представления, которые могут быть объективно адаптированными к их цели, однако не предполагают осознанную направленность на нее и непременное овладение необходимыми операциями по ее достижению. Объективно “следующие правилам” и “упорядоченные”, они, однако, ни в коей мере не являются продуктом подчинения правилам и, следовательно, будучи коллективно управляемыми, не являются продуктом организующего воздействия некоего дирижера».

(обратно)

98

По определению Бурдье: «Социальный капитал представляет собой совокупность реальных или потенциальных ресурсов, связанных с обладанием устойчивой сетью более или менее институционализированных отношений взаимного знакомства и признания — иными словами, с членством в группе. Последняя дает своим членам опору в виде коллективного капитала, “репутации”, позволяющей им получать кредиты во всех смыслах этого слова. Эти отношения могут существовать только в практическом состоянии, в форме материального и/или символического обмена, который способствует их поддержанию. Они также могут быть оформлены социально и гарантированы общим именем (именем семьи, класса, племени, школы, партии и т. д.) или целым набором институционализирующих актов, призванных одновременно формировать и информировать тех, кто через них проходит […]. Будучи основанными на устойчивых актах материального и символического обмена, возникновение и поддержание которых предполагает подтверждение близости, они также частично несводимы к объективным отношениям близости в физическом (географическом) или даже в данном экономическом и социальном пространстве».

(обратно)

99

Здесь уместно вспомнить, что «каждый политический режим […] конструирует свою собственную версию прошлого, которая становится официальной памятью государства». Но навязать такие государственные смыслы одесситам и ленинградцам в Берлине не удается. Для окончательного вытеснения этой памяти должны смениться поколения.

(обратно)

100

Кроме Дня Победы это еще 8 марта, все еще отмечаемое в восточном Берлине (бывшем ), и 1мая.

(обратно)

101

Андреас Хюйссен, в свою очередь, отмечает, что «форсированное развитие дискурсов памяти в Европе и Соединенных Штатах в ранние 1980-е годы черпало энергию главным образом в непрерывно ширящихся дебатах о Холокосте (вызванных телевизионным сериалом “Холокост” и позднее, отчасти, движением его свидетелей) также, как и целым рядом политически нагруженных сериалов и широким освещением в сорокалетней и пятидесятилетней годовщин Третьего Рейха». Подобный интерес к событиям Холокоста заставляет его говорить о глобализации дискурса о Холокосте.

(обратно)

102

Подтверждение своим наблюдениям я нахожу в работе Карен Кёрбер, отмечающей, что «в случае с русскоязычными евреями “Великая Отечественная война” является центральным местом коллективной памяти». Она также указывает на то, что во многих обществах общины существуют различные нарративы по поводу празднования 9 мая. Поколение участников войны требуют отмечать этот день открыто. «Для этого у них существует украшенная наградами грудь, также как общее пение песен Дня Победы […,] поднятие во время торжеств российских флагов». С точки зрения коренных евреев [Alteingesessene] эта дата не только смещает фокус с жертв Холокоста, она также служит внешней легитимизации, придает самоуверенность русскоговорящим евреям в общине, поддерживает негативные стереотипы в отношении Германии как принимающей страны. Кёрбер приводит следующую цитату из интервью с русским евреем: «Речь не идет о том, что одна диктатура победила другую диктатуру. Тысячи, сотни тысяч евреев сражались в рядах Красной армии, потому что если бы Гитлер победил в войне, то тогда бы все евреи погибли. У евреев не было другого выбора. Они сражались за свои жизни, за свои семьи против социал-нациоанализма. Что бы произошло со всеми евреями, если бы советские проиграли войну? Кто бы остался в живых из евреев? Никто. Но, к сожалению, когда мы начинаем об этом дискутировать, немецкие евреи этого не понимают». В результате параллельно с образом жертвы, доминировавшим до недавнего времени в общине, слышны уже и воспоминания о сражавшихся с фашизмом «еврейских солдатах», освободивших свой собственный народ.

Со многими из этих наблюдений следует согласиться. Вместе с тем, описание «русскоговорящих евреев» в духе группизма приводит к конструированию гомогенного солидарного сообщества там, где его не существует. Безусловно «русскоговорящих евреев» многое объединяет, особенно в ситуации эмиграции. Но, вместе с тем, это очень дифференцированная среда. Как раз изучение памяти о войне демонстрирует, как по-разному актуальны события 1941–1945 гг. для одесситов, ленинградцев, москвичей, бакинцев и пр., и, кроме того, показывает еще и разнообразное отношение к 9 Мая внутри самих этих городских сообществ. Речь не только о поколенческих отличиях, но и о проходящих в этой среде дискуссиях по поводу традиций иритуалов.

(обратно)

103

Zentralwohlfahrtsstelle der Juden in Deutschland — Центральная благотворительная организация евреев Германии, берлинское отделение.

(обратно)

104

Россия в данном случае отождествляется с бывшим — общей родиной всех переживших войну.

(обратно)

105

Прежний руководитель берлинского отделения

(обратно)

106

Награды ветераны одевают только по праздникам. В повседневной жизни в Берлине ордена и медали они неносят.

(обратно)

107

В 2013 г. в рамках проекта «Памятник и праздник» в Берлине было записано в общей сложности 92 полуструктурированных интервью на немецком, русском и английском языках. Помимо подробной беседы с одним из организаторов «праздника-2» (см. ниже) это интервью продолжительностью от 1 до 22 минут с посетителями мемориалов в Тиргартене, Панкове и Бухе (8 мая), «музейного праздника» в Карлсхорсте (8 мая) и Трептов-парка (проходящих 9 мая «праздника-1» и «праздника-2», см. ниже). Интервьюеры: Полина Аронсон, Михаил Габович, Ансгар Гильстер, Алена Епифанова, Евгения Лёзина, Марк Сватек-Эвенштейн, Александр Формозов, Ольга Шонова. Интервью транскрибировали Алена Епфиванова, Янник Попелка и Мария Сакаева. Фотографы: Дарья Андреева, Полина Аронсон, Михаил Габович, Маргарита Кабакова, Милена Кремакова, Евгения Лёзина, Марк Сватек-Эвенштейн, Алла Тетерина, Ольга Шонова.

Цитируемые в статье интернет-источники указаны с датой создания. Дата последнего обращения ко всем онлайн-ресурсам — 27.06.2015.

(обратно)

108

Некоторые из этих аспектов подробно обсуждаются в моей статье, в которую вошли также материалы следующего исследовательского проекта, проведенного в 2015 г. Это, прежде всего, связь коммеморации с этнонациональной идентификацией, политические символика и активизм в контексте российско-украинского конфликта, освещение событий в немецкой прессе и сопутствующая ему моральная паника, роль коммеморативных артефактов и низовые инициативы — от протестных акций художников до деятельности поисковиков и местного «Бессмертного полка», а также сравнение с коммеморацией в восточногерманской провинции. Среди других, еще не раскрытых аспектов можно назвать в том числе роль местных и постсоветских политических партий и прочих организаций, значение коммеморации для межпоколенческих отношений и сравнение с коммеморативными практиками других (пост)мигрантских сообществ — турецкого, курдского, армянского, польского, югославских и т. д. См. также статью Севиль Гусейновой в настоящем сборнике об особенностях празднования Дня Победы членами «ленинградского» и «одесского» клубов в Берлине.

(обратно)

109

В последующих абзацах и в начале следующего раздела текст с небольшими изменениями повторяет вышеупомянутую статью (Gabowitsch M. Insel Treptow…). В остальном статьи разные.

(обратно)

110

В вышеупомянутой статье (Gabowitsch M. Insel Treptow…) подробнее описано, что происходит 8 и 9 мая в других местах, и в первую очередь у мемориала в Тиргартене и в Германо-российском музее.

(обратно)

111

Интервью в Трептов-парке, 9 мая 2013 г. Интервьюер — Михаил Габович. Перевод с немецкого.

(обратно)

112

На территорию можно также попасть по парковым тропинкам, соединяющимся с входными аллеями мемориала в непосредственной близости от арок. Существует также два боковых входа, расположенных примерно на высоте гранитных «флагов» посередине комплекса, но ими 9 мая 2014 г., по нашим подсчетам, в общей сложности воспользовалось всего 663 входящих и 841 выходящий. Ворота забора, расположенного прямо за главным памятником в восточном конце мемориала, уже много лет не открываются.

(обратно)

113

Vereinigung der Verfolgten des Nazi-Regimes — Bund der Antifaschistinnen und Antifaschisten (VVN-BdA) — объединение уцелевших противников и жертв нацистского режима, созданное в Германии после войны. В ГДР организация была упразднена, а вместо нее были созданы различные органы, отстаивающие идеологию государственного «победившего» антифашизма. В ФРГ организации и ее членам чинили препятствия за близость к коммунистическому движению, несколько раз VVN пытались запретить. С 1970-х к членству в союзе стали допускаться представители новых поколений, организация инициировала создание ряда мемориальных комплексов и продолжала бороться с неонацизмом. В воссоединенной Германии VVN стала крупнейшим антифашистским объединением, но по-прежнему критикуется консервативными политиками за близость к левому спектру.

(обратно)

114

Групповое интервью с русскоязычными студентами из Лейпцига, приехавшими раздавать георгиевские ленточки. Реплики студента-инженера (ок. 20–25 лет). Интервьюер — Михаил Габович.

(обратно)

115

9 мая 2014 г. мы насчитали 3294 входа и 3091 выход через южную арку мемориала. Естественно, неизвестно, какое количество выбравших этот путь посетило также и праздник на парковке.

(обратно)

116

Групповое интервью с дружеской компанией из трех человек. Реплики студента (ок. 25 лет), перевод с немецкого. Интервьюер — Михаил Габович.

(обратно)

117

Здесь и далее цитируется (в моем переводе с немецкого) интервью, проведенное 11 февраля 2013 г. в Берлине с Маркусом Терфоореном («Терра»), исполнительным директором берлинского отделения VVN-BdA. Интервьюеры — Михаил Габович и Марк Сватек-Эвенштейн. Сайт организаторов «праздника-2» — http://neuntermai.vvn-bda.de. Характерно, что, несмотря на такое название, группа официально именуется «Базисная организация “8 мая”».

(обратно)

118

Тексты доступны на вышеупомянутом сайте.

(обратно)

119

Введение воинской повинности австралийцы отклонили на референдумах в 1916 и 1917 гг.

(обратно)

120

Здесь я расхожусь с такими авторами, как Нина Тумаркин (Tumarkin N. Lenin Lives! The Lenin Cult in Soviet Russia. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1983; в готовящейся книге о культе Великой Отечественной войны в путинской России Тумаркин также интерпретирует «Бессмертный полк» как функциональный эквивалент православных крестных ходов) или Олег Хархордин (Хархордин О. Обличать и лицемерить. Генеалогия российской личности. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2002).

(обратно)

121

В последние годы в социологии и антропологии обсуждается вопрос о потенциале переноса понятия гражданской религии Роберта Белла из американского в российский контекст. Возможно, моя перспектива ближе всего подходу Юрия Слезкина, предлагающего рассматривать большевизм как разновидность милленаризма, обращая таким образом внимание на сходства между разными проявлениями милленаризма, не ставя при этом вопроса об их «религиозности».

(обратно)

122

Заголовок одного из соответствующих отчетов начинается словами «Покорение Восточной Германии» (URL: www.otzyv.ru/read.php?id=181 458. 04.11.2014). Это подробный, богато иллюстрированный рассказ о различных туристических достопримечательностях, но и таких практических вопросах, как автобусные билеты. Его автор сравнивает поездку в Берлин и испытываемые там патриотические чувства с «паломничеством в Мекку или Иерусалим» (см. ее реплику в дискуссии о статье: www.otzyv.ru/read.php?id=181 458&p=20. 05.11.2014).

Другим предметом подобных сравнений часто становится Волгоград. Описывая свой визит в этот город, один блогер подробно останавливается на измерении «светского паломничества», устанавливая тесную связь между православной и советской культурой: «Тем не менее, можно было только поражаться точности определения: “паломничество”. То, что ощущаешь, приехав в Сталинград <…>, не оставляет никаких сомнений, что святые места существуют не только для верующих. <…> Даже такие знаковые места, как дом Павлова, воспринимались не как некая “достопримечательность” <…>» (http://agantis.livejournal. com/2250.html).

Набор «сценариев» для «патриотического образования» учащихся 1–4-х классов называет «паломничествами» посещение «Сталинграда» иностранными туристами, придавая ему статус святого места международного значения.

Придавая решающее значение восприятию самих участников исследуемого явления и используемой ими терминологии, я схожусь с авторами, видящими именно в этом главную отличительную черту паломничества от туризма.

(обратно)

123

Здесь я опираюсь на собственные наблюдения во время посещения кладбища в октябре 2014 г.

(обратно)

124

Устное сообщение директора музея Йорга Морре 23.02.2015.

(обратно)

125

На самом деле участники автопробега проехали сокращенным и спрямленным по сравнению с историческим путем дивизии маршрутом. В связи с этим в онлайн-дискуссиях депутата Рады Валерия Омельченко (см. ниже) обвиняли в организации автопробега в целях собственного «пиара», не обращая при этом внимания на плачевное состояние многих воинских захоронений в своем избирательном округе.

(обратно)

126

Основанная в 2011 г. «Гражданская инициатива» — типично постсоветская гибридная структура, занимающаяся организацией работы волонтеров, но при этом тесно связанная с различными ветвями государственной власти, а также частными и государственными предприятиями. Ее основатель и бессменный руководитель Валерий Омельченко (1980 г. р.) был сотрудником различных структур исполнительной власти, а затем стал руководителем и совладельцем частного предприятия, тесно сотрудничавшего с госпредприятием «Макеевуголь». В 2012–2014 гг. был депутатом Верховной рады Украины от Партии регионов. Зять Василия Джарты (1958–2011), макеевского политика и бизнесмена, а в 2010–2011 гг. — премьера Автономной Республики Крым, снискавшего в Украине славу криминального авторитета. В деятельность общественной организации входит реставрация военных памятников и поиск архивных материалов о пропавших без вести солдатах, а также кампании по очистке города, спортивные мероприятия и т. п.

Поддержка подобных или иных военно-коммеморативных практик с помощью «административного ресурса» не делает эти явления менее интересными или аутентичными — как не были таковыми и традиционные религиозные паломничества, проходящие под патронажем светских правителей, иногда отбиравших их участников.

(обратно)

127

Выражаю благодарность Эдуарду Птухину, обратившему мое внимание на автопробег. Именно ему, по собственным словам, принадлежала идея преподнесения угля (интервью с Э. М. Птухиным, Потсдам, 03.03.2015).

(обратно)

128

В отличие от множества мемориалов в СССР и обеих частях разделенного Берлина. Наиболее известными из них являются мемориал немцам, изгнанным из Восточной Европы, на площади Рейхсканцлера (ныне пл. Теодора Хойса) в Западном Берлине и Новая караульня (Нойе Вахе) — центральный восточногерманский мемориал жертвам фашизма и милитаризма, где пламя было зажжено в связи с двадцатилетием со дня основания ГДР в 1969 г. и потушено в 1993 г., когда по указу канцлера Гельмута Коля ее заменила увеличенная версия знаменитой Пьеты Кете Кольвиц. Об истории Вечных огней в Советском Союзе и в мире см. статью Анны Юдкиной в настоящем сборнике.

(обратно)

129

На основании Федерального закона от 13 марта 1995 г. № 32-ФЗ «О днях воинской славы и памятных датах России».

(обратно)

130

Оригиналэтого раздела был написан на английском и опубликован 10 мая 2014 г. по адресу www.gabowitsch.net/treptow2014. Здесь приводится слегка актуализированный автоперевод.

(обратно)

Оглавление

ПАМЯТНИК И ПРАЗДНИК Этнография Дня Победы

  ...

  …

  …

  …

  Предисловие

  Михаил Габович ПАМЯТНИК И ПРАЗДНИК: ЭТНОГРАФИЯ ДНЯ ПОБЕДЫ

  РОССИЯ

    Наталья Колягина, Наталья Конрадова ДЕНЬ ПОБЕДЫ НА ПОКЛОННОЙ ГОРЕ: СТРУКТУРА ПРОСТРАНСТВА И РИТУАЛЫ

    Александрина Ваньке ЛАНДШАФТЫ ПАМЯТИ ПАРК ПОБЕДЫ НА ПОКЛОННОЙ ГОРЕ В МОСКВЕ[18]

    Анна Юдкина «ПАМЯТНИК БЕЗ ПАМЯТИ»: ПЕРВЫЙ ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ В СССР

    Ольга Резникова СКОРБЬ И ПРАЗДНИК В (ПОСТ)КОЛОНИАЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ Этнографические заметки. Грозный 8, 9 и 10 мая

  ПОСТСОВЕТСКОЕ ПРОСТРАНСТВО

    Джуди Браун ПЕРФОРМАТИВНАЯ ПАМЯТЬ: ПРАЗДНОВАНИЕ ДНЯ ПОБЕДЫ В СЕВАСТОПОЛЕ

    Алексей Ластовский ИДЕОЛОГИЧЕСКАЯ АРХИТЕКТУРА ДНЯ ПОБЕДЫ: МИНСК-2013

    Екатерина Махотина ДЕНЬ ПОБЕДЫ КАК ПОЛЕ КОММЕМОРАТИВНЫХ КОНФЛИКТОВ: 9 МАЯ В ВИЛЬНЮСЕ

  ЗА ПРЕДЕЛАМИ БЫВШЕГО СССР

    Даниела Колева ПАМЯТНИК СОВЕТСКОЙ АРМИИ В СОФИИ: ПЕРВИЧНОЕ И ПОВТОРНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ

    Татьяна Журженко «ПОМНИТ ВЕНА, ПОМНЯТ АЛЬПЫ И ДУНАЙ…»: АВСТРИЙСКАЯ И (ПОСТ)СОВЕТСКАЯ ПАМЯТЬ О ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ В ГОРОДСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ ВЕНЫ

    Себастьян Киндлер ОБ ОБРАЩЕНИИ С СОВЕТСКИМИ ЗАХОРОНЕНИЯМИ И МЕМОРИАЛАМИ В ГЕРМАНИИ

    Севиль Гусейнова «ПОБЕДИТЕЛИ» В «ПОБЕЖДЕННОМ» ГОРОДЕ: КАК ЛЕНИНГРАДЦЫ И ОДЕССИТЫ ПРАЗДНУЮТ ДЕНЬ ПОБЕДЫ В БЕРЛИНЕ

    Михаил Габович СВЯТОЙ ОСТРОВ ТРЕПТОВ: ПОСТМИГРАНТСКИЕ И ТРАНСГРАНИЧНЫЕ ВОЕННО-МЕМОРИАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ В СОВРЕМЕННОМ БЕРЛИНЕ

    О составителе

    Об авторах

*** Примечания ***