Миръ и мiръ [Яэль Киршенбаум] (fb2) читать постранично
- Миръ и мiръ 423 Кб, 53с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Яэль Киршенбаум
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (21) »
Яэль Киршенбаум Миръ и мiръ
I.
Мёртвая тишина в отцовской спальне пугала Наташу. Даже само слово мёртвая казалось сейчас пророческим, предвещающим скорую беду, и никак не шло из головы. Дверь скрипнула, отворилась, выпуская из тёмных недр комнаты доктора. Наташа подняла глаза — заплаканные, покрасневшие, — и взглянула на него. — Ну, что? Она переплетала и вновь распрямляла пальцы, кусала пересохшие губы и ждала ответа. — Готовьтесь, Наталья Кириловна, к худшему, — сказал доктор. Так говорят о приближающемся дожде или чём-нибудь ещё такого же рода, — сухо и коротко; но ничего подобного он не говорил, а только кивнул на дверь. Дрожащей рукой Наташа протянула ему полуимпериал — харонов обол отдала она Асклепию, — и долго провожала доктора, последнюю её надежду, взглядом. Дурной сон, начавшийся третьего дня, когда с отцом случился апоплексический удар, уже не рассеется — краски только сгустятся. Как хотела Наташа, чтобы это и вправду было ночным кошмаром… Ей не верилось, что сильный, здоровый Кирила Иванович лежит сейчас недвижимо на кровати, что скоро его тело будут обмывать, обряжать и положат в гроб, что, наконец, она останется совсем одна в этом огромном незнакомом городе. Вот-вот прокричат в деревне петухи, горничная доложит, что платье готово, и Наташа проснётся не в Смоленске — в Радунишках, откуда ей не нужно будет уезжать. Она ходила кругами по кабинету, считала шаги и пыталась успокоиться. Два шага — дверь в спальню. Ещё пять — гравюра с кипарисами на стене. Господи, за что такая жестокая шутка? Кто догадался рисовать кипарисы?! Три шага — окно со штофною гардиной. Наташа отвела рукой занавесь: на улице было солнечно и людно, мелькали цветные платья, беззаботные горожане сновали туда-сюда. Снова три — стол с черновиком письма, которому не быть дописанным. Наташа вновь подошла к окну. Узор на гардине расплывался акварельными пятнами, и она силилась рассмотреть его, — пускай хоть это занятие ненадолго отвлечёт её. Отворилась дверь — не та, которая всё притягивала Наташин взгляд, а ведущая в просторную гостиную, — и в комнату вошёл мальчик-казачок[1]. — Тафты чёрной в лавках нету, — сказал он. — Можа, синяя сгодится? Чёрной тафты? К чему ей сейчас ткани?.. Наташа непонимающе взглянула на него. — Захарьич послал, — объяснил мальчик. — Барин, говорит, плох совсем, так купи чем зеркала задёрнуть. Слёзы обожгли глаза. Как могли они — какие-то казачок и камердинер — вмешиваться в её горе? И так неосторожно трогать, точно грубыми и грязными пальцами, рану на душе? — Ступай, ступай, — чуть не крикнула Наташа. — Оставь меня! Не гневным, но жалобным, сквозящим слезами, полным скорбных ноток был её возглас. Наташа тут же ускорила себя за минутную слабость. Надо держать себя в руках — хотя бы при людях. Они не должны знать, как ей тяжело — всё равно не поймут; а она сама не должна никому показывать этого, ведь слабость постыдна, а уныние греховно. Казачок Митрашка вышел, пожав плечами. Чуди, мол, — мы-то знаем, что делать! А вот Наташа не знала; она упала в кресло, закрыла лицо руками — что ещё остаётся, когда ничем не поможешь несчастью и когда томительное ожидание конца изнуряет пуще полуденного пекла? Пожалуй, нужно было смириться со всем. Ведь смогла же она смириться с тем, что пришлось покидать обжитое имение под Гродно, ехать в Оршу, а оттуда — в Смоленск. Правда, ехали все знакомые — кто к родственникам, кто в другое поместье, а кто и в неизвестность, и потому было куда менее страшно: общее несчастье перенести много легче. Время тянулось медленно. В гостиной часы скорбным колоколом пробили полдень, Наташу приходили звать обедать, — но она лишь отмахнулась. Не заходить в спальню было невыносимо, зайти — боязно: вдруг уже свершилось то самое, неотвратимое, и какая бы то ни было надежда попросту исчезнет, и она то подходила к заветной двери, то убегала прочь. Дверь в гостиную опять открылась; на этот раз на пороге показался не только казачок, но и отцов камердинер Савелий Захарьич, Наташина горничная и — неужто нужен он здесь? — священник с окладистой бородой. — Где же преставляющийся? — спросил он, по-южному выговаривая г. Всякую мелкую деталь — вроде заплаты на рукаве казачка — подмечала Наташа. — Сюда пожалуйте. — Захарьич распахнул дверь в спальню — широко, по старой привычке, появившейся, когда он, молодой лакей, прислуживал на званых обедах. Хотелось запомнить всё. Зачем? — Наташа не могла ответить, но внимательно следила за тем, как священник вкладывает свечку в ладонь отца, а тот не замечает ничего вокруг. Глядела на изменившееся бледное лицо, на истончившиеся запястья. Вдыхала застоявшийся воздух, в котором уже начинал чувствоваться запах ладана. Низкий голос священника раздавался гулко, наполнял комнату, и ему, казалось, было тесно. Слов Наташа не разбирала: от духоты и- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (21) »
Последние комментарии
13 часов 50 минут назад
17 часов 58 минут назад
18 часов 15 минут назад
18 часов 35 минут назад
21 часов 17 минут назад
1 день 4 часов назад