Маргиналки (СИ) [Шура Шниповец] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Марина
С утра, как всегда, похмелье. Но надо в шарагу на занятия – уже две недели не была. Если совсем не ходить, то отчислят нахрен, а значит, выгонят из общаги. Башка раскалывается так, как будто меня о бетонную стену били. Но этого быть не могло, Казачок бы не позволил. Я умываюсь, смотрю на себя в зеркало и вспоминаю, что вчера было. Бухали на хате у Филькиного отца и под его руководством. Какая-то шмара напилась, и ее пустили по кругу. Потом менты приехали, всех разогнали. Я в окно спальни только с третьего раза влезла – всю жопу себе отбила. Теперь тоже болит, но с башкой не сравнить. Потом еще с ночной воспиталкой бухнули самогонки. Что дальше – не помню, отрубилась, наверное. Но проснулась в своей кровати и одетая, уже хорошо.
В шарагу я крашусь ярко – я ж центровая красючка, надо держать марку. У меня синие тени, черная тушь и красная помада. Красотка. Обесцвеченную челку начесываю очень высоко и щедро заливаю блестящим лаком. В ушах у меня большие зеленые сережки – подарок Казачка. И я хороша, и жить хорошо, как написал какой-то великий человек. Рядом красятся Людка и Натаха.
- Хорошо вчера посидели, - говорит Натаха, старательно замазывая фингал под глазом.
- Ага, - фыркает Людка, - Я натрахалась на год вперед.
Точно, это ж ее пустили по кругу.
- А нахера напилась? – пожимаю плечами я, - Сама виновата. И я тебя спрашивала, отогнать их или нет. А ты сказала, что сегодня добрая, и всем даешь.
- Да помню я, - хихикнула Людка, - Только я уснула, по-моему, еще на Шнуре. Даже не знаю, трахалась ли с Казачком.
- Неа, - отвечаю я безразлично, - Он пьяных шлюх не ебет.
Я не ревнивая, но ему и правда противно, когда телка пьяная и ни хрена не соображает. Он считает, что настолько охуенный, что с ним и так любая рада будет потрахаться. И он в чем-то прав, наверное. Я-то точно ему не отказываю, но я ж его телка, это моя обязанность. Но и многие другие с ним не прочь – надеются, что смогут его увести, если будут в постели лучше, чем я. Дуры. Не понимают, что лучше, чем я, не получится. И не понимают, что Казачок все равно от меня никуда не денется. Людка всё пытается к нему клинья подбивать, а мне смешно.
Девки ржут, как кони.
- Когда ж он тебя ебать успевает? Или ты часто трезвая бываешь? – интересуется Натаха.
- Нечасто, - признаю я, - Но и в групповухах не участвую.
- Это потому что Казачок у тебя ревнивый, бесплатно никого к тебе не подпускает.
Это неправда. Он тоже не ревнивый. Если я захочу – он ничего не скажет. Но бесплатно я никого, кроме него, не хочу. Еще чего! Хотя он бы предпочел, чтобы я трахалась с кем угодно, но не за деньги. Придурок. Какой смысл делать бесплатно то, на чем можно заработать? Терпеть не могу честных давалок типа Людки, из-за них у нас заработки падают.
Я захожу за Казачком в комнату к пацанам. Они все еще дрыхнут, конечно. Казачка приходится расталкивать минут пять. Он умоляюще смотрит на меня своими черными глазами, шмыгает сломанным носом, и ноет, что в шарагу не пойдет, что после занятий на крыльце меня встретит, а пока ему просто необходимо поспать еще полчасика. Он такой милый зайка. Даже не знаю, чего его все боятся. Шучу, знаю, конечно. Он накрывается одеялом с головой и надеется, что я уйду одна. Но я упертая, просто так не отстану. Стаскиваю с него одеяло и пальцами открываю глаза. Он отмахивается, ворчит, но встает и тащится к умывальнику. Пока собираемся, да пока жрем свои вареные яйца и кашу, на первый урок опаздываем. И хрен с ним, на второй успеем. Пока курим за школой и базарим с братвой за жизнь, опаздываем еще на половину урока.
- Марка, давай не пойдем, - предлагает Казачок, - Все равно уже почти все пропустили. Пошли на речку.
- Ага, идемте с нами, - предлагает Воробей, - У нас там пиво за памятником на опохмелку спрятано, угостим.
Это заманчиво, но я все еще хочу остаться в общаге. А для этого надо учиться. У нас раньше была училка, Наталья Юрьевна, и она говорила, что надо уметь идти против толпы. Для этого даже не обязательно с толпой бороться. Просто иди своим путем, а толпа пусть идет, куда хочет. И иногда надо себя пересилить для этого, потому что толпа – страшная сила. Наталья Юрьевна у нас недолго проработала, но она была добрая, и я ее запомнила. Поэтому в базары я не вступаю, уверенно беру Казачка за руку и тащу его в класс, пока толпа идет пить пиво.
Мы с Казачком сегодня идем на все уроки. Ну, почти – пару раз выходим покурить на полчасика. Один раз я даже пытаюсь отвечать, и мне ставят за попытку тройку, хотя отвечаю я неправильно. Ура!
После занятий возвращаемся в общагу, обедаем, потом я переодеваюсь в ситцевое голубое платье, смываю всю косметику, вычесываю лак из челки и заплетаю две косички. Вчера все бабки потратила, а в пачке две последние сигареты. Значит, надо заработать. Казачок говорит:
- Мы с Лысым бензин слили у киношки, сегодня продадим дальнобойщикам. Тебе не надо идти.
- И сколько ты получишь? – отмахиваюсь я, - Сотню?
- У меня еще двести есть – вчера на гопстопе приподнялся, - Казачок протягивает мне деньги, но я не беру.
- Пусть у тебя будут, я сегодня подниму.
Казачку это не нравится. А Наталья Юрьевна как-то собирала одних девочек и говорила, что наши тела принадлежат только нам, и только мы сами можем решать, что нам с ними делать, никто не имеет права решать за нас. Значит, Казачок не имеет права запрещать мне зарабатывать с помощью своего тела. Я в очередной раз напоминаю об этом Казачку.
- Дура, - вздыхает он, - Твоя Наталка Юрьевна хотела сказать все наоборот. Что не надо быть шлюхой, что никто тебя не должен заставлять – ни за деньги, ни так. Только если сама хочешь.
- А меня никто и не заставляет, я сама хочу, - гордо заявляю я, и добавляю, - От меня не убудет.
Я по педофилам. Потому что мелкая сама по себе, а когда не накрашенная, то совсем как ребенок на вид. На свои восемнадцать и близко не тяну – лет на двенадцать-тринадцать, наверное, выгляжу. Все-таки беру у Казачка сотню и покупаю бутылку водки, жвачку и мороженое. Делаю четыре больших глотка водки, зажевываю жвачкой, отдаю бутылку Казачку и иду под свой фонарь – третий слева. Казачок садится на скамейку неподалеку и отхлебывает водку из горла, а я разворачиваю мороженое и медленно ем его с помощью языка и губ. Белые капли стекают по моему подбородку. Извращенцам такое нравится. Через десять минут подходит Федор Борисович – постоянный мой клиент.
- Хочешь еще мороженого? – спрашивает он.
- Дяденька, хочу пятьсот рублей, - отвечаю я, -Деньги вперед.
Он знает правила, протягивает купюру, и я отдаю деньги Казачку, быстро делая еще два глотка водки.
- Он с тобой хоть делится? – спрашивает Федор Борисович, пока мы идем на блат-хату, где комнаты по часам сдают.
Я не отвечаю. Пусть думает, что не делится, тогда удастся развести его еще на пару сотен.
Федор Борисович сначала идет в душ – он знает правила. А я сижу на зеленом диване в комнате и держу руки на коленях. Он возвращается уже без рубашки и босиком – в одних штанах. Сразу пихает мне в рот свои пальцы, и я их сосу, пытаясь не дышать, чтобы не вдыхать их отвратительный запах.
- Тебе это нравится? – спрашивает он.
- Угу, - киваю и сосу активнее. Жалко, что выпила мало водки. Хоть бы не стошнило.
- А что еще тебе нравится? – он вынимает пальцы из моего рта.
- Не знаю, дяденька. Я боюсь, - отвечаю я. Извращенцам нравится, когда я так отвечаю.
Он расстегивает штаны и пихает мне свой болт прямо в горло. Я вырываюсь и говорю:
- Презик!
- Какая умная девочка! – восхищается он и натягивает презерватив, - Ты хорошо себя вела?
- Не очень, - говорю я, мечтая о глотке водки.
- И что же ты делала плохого?
- Разрешала мальчикам засовывать мне письки в рот, - точно сейчас стошнит.
- Вот так? – он снова сует мне в рот свой вонючий болт, но теперь хотя бы в презике, я киваю и сосу, стараясь ни о чем не думать, - Ты очень плохая девочка. Надо тебя наказать.
Он еще что-то говорит, тянет меня за волосы, трахает прямо в горло, так, что у меня все лицо в слезах и соплях, а один раз даже чуть тошнит, но он не обращает внимания. Наконец, он кончает и плюхается рядом на диван, спрашивает:
- Тебе понравилось?
- Да, очень. Еще хочу, - отвечаю я сквозь слезы.
- Да ты у нас маленькая шлюшка. Очень любишь, когда тебя трахают?
- Да, очень.
- Какая испорченная девочка! Очень плохая! Извращенка! Если бы не такие, как ты, в мире не было бы столько разврата. Ты это понимаешь, дрянь? Осознаешь свою отвтственность?
- Да, дяденька. Я просто очень испорченная от рождения, - отвечаю я механически. Мне положено так отвечать. Они все хотят верить в то, что мне это нравится.
- Раздевайся, - приказывает он.
Я медленно снимаю платье и аккуратно складываю его на подлокотник – тяну время. Под платьем у меня только хлопковые трусики, которые выдавали в детдоме. Педофилам такие больше всего нравятся. Я стягиваю их, а он вытаскивает из брюк ремень. Я поворачиваюсь к нему спиной, опираясь на спинку дивана, и он смачно бьет меня ремнем по жопе, приговаривая что-то про плохую девочку.
- Презик, - напоминаю я. На минуту он останавливается, чтобы подготовиться, а потом жестко трахает меня. Я стону, изображая удовольствие, и стараюсь ни о чем не думать. Или думать о деньгах. Представляю новенькие хрустящие купюры. В дверь громко стучит Казачок – значит, я с этим мудаком уже час. Мудак продолжает трахать меня, не обращая внимания на стук, и Казачок открывает дверь своим ключом – мы специально это придумали, для моей безопасности. Мудак кончает и смачно шлепает меня по заду.
- Задержался, - говорит Казачок, - Еще пятьсот.
- Да я всего на пять минут, - отмахивается Федор Борисович, натягивая штаны.
- У нее другой клиент из-за тебя ушел. Еще пятьсот.
Я надеваю трусы и платье. Клиент протягивает Казачку еще пять сотен и говорит:
- Тогда оставляй мне ее еще на час.
- Нет, надо было сразу брать два.
- Я останусь, - говорю я, потому что не хочу потерять постоянного клиента, - Ничего страшного. Уходи.
Казачок уходит, а я снова снимаю платье. Из глаз текут слезы.
- Ну-ну, - Федор Борисович пальцами вытирает мои щеки, садится на диван и притягивает меня себе на колени. Ебать меня он уже не хочет, поэтому долго и слюняво целует, пихая мне в рот свой противный скользкий язык. Я считаю до тысячи, представляю, как плыву по речке, еще о чем-то таком думаю, лишь бы не сблевать. Не пятьсот, а тысяча. И всего-то еще часок потерпеть.
Наконец, он оставляет мой рот в покое, кладет меня на спину и начинает вылизывать мне пизду. У меня там все выбрито, как у маленькой девочки, и он довольно причмокивает.
- У вас есть дочь? – спрашиваю я.
- Падчерица, - отвечает он, садится на диван и пихает в меня пальцы – два в пизду и один в зад, - Семнадцать лет.
- Вы ее тоже ебете?
- Нет, конечно. Она приличная девочка, учится в лицее, хорошо себя ведет.
- Целка, что ли?
- Конечно. Я к ней, как к дочери, отношусь.
Он достает пальцы из моей пизды и пихает мне в рот. Я послушно их облизываю. Он смотрит на часы и говорит:
- Пора одеваться, не хочу еще и за третий час платить.
Я одеваюсь, выпрашиваю у него еще триста рублей сверху и иду в ванную. Там достаю из сумочки кружевные трусы, косметику и лак для волос. Через десять минут я снова красотка. На улице уже ждет дежурный мент. Новенький, впервые его вижу.
- С тебя триста рублей, - говорит он.
- Давай натурой, - предлагаю я. Он кивает, и мы идем к его машине, садимся на заднее сиденье. Я сразу расстегиваю его штаны. Член у него вялый и сморщенный. Я работаю рукой, глядя в другую сторону – рассматриваю игрушку на приборной панели. Рыжая собачка с трясущейся головой.
- Побольше энтузиазма, - говорит мент.
- Я не виновата, что у тебя не стоит, - отвечаю я.
Он лезет мне под платье и мнет руками сиськи.
- Ну, ты и плоская. Лучше б деньгами взял. Давай, соси.
Я надеваю на все еще не слишком твердый член презик и ритмично сосу.
- Садись сверху, - командует мент.
Я сажусь на член спиной к нему, чтобы не видеть его уродской морды, и двигаюсь вверх-вниз. Мент просовывает руки под платье, приподнимает меня и пытается вставить член в жопу. Я вскрикиваю от боли и требую:
- Подожди!
Этому проще дать, что он хочет, чтобы быстрее отделаться. Достаю из сумочки детский крем, смазываю его и себя и начинаю медленно опускаться на член. Все еще больно. Он резко дергает меня на себя и начинает жестко трахать. Я скулю от боли и мечтаю, чтобы это быстрее закончилось. А он все не кончает и не кончает. Я кусаю губы, прошу остановиться и пытаюсь вырваться, уперевшись руками в его колени. Он заводит мне руки за спину, охватывает мои запястья одной рукой и поднимает их вверх, так, что я вынуждена наклониться вперед, мои колени упираются в передние кресла, а голова зажата между ними. Мент продолжает одной рукой поднимать мои руки вверх, между спинками передних кресел, выкручивая из суставов, а второй придерживает за бедро и трахает. Я задыхаюсь от боли и кричу. Кажется, вот-вот потеряю сознание. Наконец, он отпускает мои руки, достает член из моей задницы, тянет меня за волосы, разворачивает лицом к себе и, сняв презерватив, дрочит на мое зареванное лицо и заливает его спермой. А потом дает мне смачную пощечину. Спрашивает:
- Понравилось?
Я молча натягиваю трусы, вытираю лицо платком и выхожу из машины. Каждый шаг отдается болью. Казачок ждет меня, сидя на скамейке. Вскакивает, едва я подхожу, и рычит:
- Я его убью.
- Мента? – устало спрашиваю я, - Да щас. Тебя посадят, а я совсем одна останусь.
- Все. Ты больше не работаешь, - злится он.
- Не указывай мне, что делать, - злюсь я в ответ.
До общаги мы идем молча. Там я долго стою под душем, думая о том, что у нас теперь тысяча триста рублей. На пару месяцев может хватить, если экономно расходовать. Но я не могу экономно, опять все пробухаю за неделю. Ничего, за неделю оклемаюсь, подзабуду, как это, и снова в бой. Это хорошие девочки учатся в лицеях, а шлюхи трахаются с их папочками.
Александр
Я знаю, что Марка будет в душе не меньше часа, и на ужин не пойдет, потому что ей надо побыть одной. Это значит, что я перед ужином успею сгонять к лицею. У нас занятия давно закончились, а лицейские только начинают расходиться. И наши пацаны стоят на пятачке за аллейкой, караулят. Если лицейская телка от стада отобьется, ее облапают или загородят дорогу, предлагая поцеловать. Никакого беспредела, все прилично, чисто поржать и, может, чуток сиськи помять. Если от стада отобьется лицейский чистоплюй, его слегка разорят. Как тут удержаться, если они сами бабло отдают по первому требованию? Но они просекли эту тему, и теперь мимо нас не ходят, а с другой стороны от лицея вечно мусора дежурят. Поэтому щас пока просто глазеем. Лично я глазею на одну телку. Она вся такая лапочка, ножки ровные, волосы белые кудрявые, сиськи большие, а талия тонкая, как у стрекозы из книжки с баснями. Блузка белая, юбка в складочку. Шагает важно, как будто она звезда. Не могу на нее не пялиться. Пару раз она тоже на меня посмотрела, но сразу отвернулась, я даже подмигнуть не успел. Вот бы она мимо прошла – я бы ее потрогал, куда дотянулся.
Сегодня она идет с двумя подружками, о чем-то с ними говорит. Одна из подружек замечает, что я пялюсь, смотрит в мою сторону, а пацаны кричат:
- Эй, шмара, не бойся, иди сюда! Пойдем с нами, тебе понравится! Хочешь у меня пососать?
Телка быстро отворачивается и делает вид, что ничего не слышала. Моя девочка вдруг смотрит на меня в упор и осуждающе качает головой. Я подмигиваю ей, а она кривит свое красивое личико и резко отворачивается. Тоже мне, королевна. Все равно, моя Марка красивее и круче. И мне пора идти, потому что скоро ужин.
После ужина я, как всегда, жду Марку на чердаке. Как же меня бесит это все! С тех пор, как она стала шлюхой, у нее все хуже с башкой. То орет, то ревет, ногти грызет, волосы из головы по одному выдергивает, губы все обкусала, книги не читает больше. В день не меньше бутылки водки выжирает и пачку сигарет выкуривает. Если так дальше будет, подсядет на наркоту. Хожу с ней на эти тупые уроки в шарагу только потому, что это единственное нормальное, что ей интересно.
Марка приходит на чердак, и я сразу ее обнимаю, целую в макушку. Сегодня сам не буду ее трахать. Она мне никогда не отказывает, если я хочу, но мне почему-то кажется, что ей может быть неприятно. И получается, что из-за ее блядства я остаюсь без секса, а это нечестно. Она все-таки моя телка, я имею на нее больше прав, чем ее бахары.
- Это был последний раз, - говорю я твердо.
- Давай о чем-нибудь другом побазарим, - Марка садится на сломанную скамейку, а я ложусь на спину и кладу голову ей на колени.
Она перебирает мои волосы, путается в них пальцами. Надо подстричься, а то скоро расчесаться не смогу. Я закрываю глаза. Можно просто побыть вместе и не ссориться. Но я не могу. Хочу, чтобы она прекратила такие гнилые заработки. Перепробовал уже все – и ревность, и шантаж, и угрозы бросить ее. Не работает. Она сразу мое вранье просекает.
- Еще раз пойдешь блядовать – вмажу так, что сама себя не узнаешь, - говорю я.
Ее руки замирают в моих волосах, я чувствую напряжение в ее пальцах.
- Я пошутил, - быстро даю я заднюю.
- Ты, вроде, всегда пиздел, что телок бить нельзя. Значит, всех нельзя, а меня можно? – злится Марка.
- И тебя нельзя, просто я не знаю, как еще заставить тебя бросить эту херню. К батарее привязать?
- Ты не можешь указывать мне, что делать, - говорит она в очередной раз.
Она очень гордая и крутая. И когда-нибудь за это опиздюлится. Но не от меня, конечно. Я с ней только один раз не сдержался, но тогда она сама перегнула. Пытаюсь что-то придумать. Я не могу указывать, что делать ей. Значит, и она не может указывать, что делать мне.
- Если ты еще раз пойдешь блядовать, я тоже пойду, - говорю я, - К пидорам.
- Бред, - отвечает она, - Еще не хватало тебе опуститься.
- Вот увидишь, - предупреждаю я.
- И кому хуже сделаешь, если зашкваришься?
- Зато бабла подниму.
- Да и пожалуйста, - Марка пожимает плечами, - Я же вижу, что ты меня на понт берешь.
- Спорим? – спрашиваю я.
- На что? – она делает вид, что зевает от скуки.
- Если я снимаю додика на пидорской аллее и возвращаюсь с баблом, ты бросаешь проституцию.
- Очень смешно, - фыркает Марка, - Ты его снимешь, за угол заведешь, вырубишь и бабло заберешь.
- А че, норм схема, - одобряю я.
- Только постоянно так делать не будешь, понимаешь? На один раз сойдет, а в другой раз тебя мусора загребут, которые пидоров крышуют.
- Значит, придется отработать бабло.
- Ты не сможешь. Этим только хуже нам обоим сделаешь. И потом, парню такое тяжело.
- А девке легко, что ли?
- Нормально. Так задумано природой.
- Природой задумано перед каждым за бабло ноги раздвигать? – я, может, и не гений, но могу сообразить, что природа такого задумать не могла. Иначе шлюхи были бы счастливы и довольны, а они только скалываются да спиваются пачками.
- Слушай, ты достал, - психует Марка, - Я тебе сказала: буду блядовать и бухать, потому что мне это нравится, и точка. А ты делай, что хочешь.
Я тоже психую:
- Тогда я пошел.
И ухожу, топаю к пидорской аллее. На улице уже темно, горят фонари. Уверен, что Марка побежит за мой и начнет уговаривать вернуться, но она не бежит. Пугает меня, значит. Ничего, прибежит через пять минут. У нас с ней так с детства заведено. Даже если мы ссоримся, я не бросаю ее, а она не бросает меня.
У петухов все поделено, друг с другом они за козырные места дерутся, но когда я встаю между двумя из них, оба отводят глаза. Не подходят, вопросов не задают. Бахаров пока нет. Интересно, Марка уже прибежала и следит из-за угла? Я не собираюсь сдаваться. Сниму кого-нибудь и пойду с ним. Вот и пусть она выбегает и уговаривает.
На аллее появляется молодой пацан. На пидора не похож, похож на лицейского чистоплюя. У него светлые джинсы и модная рубашка. Светлые волосы подстрижены как у всех чистоплюев – с челкой. На его морде странное выражение – как будто он супермен, и сейчас будет спасать мир. Мне интересно, что будет дальше.
Он внимательно смотрит на меня, а я смотрю на него, на его геройское лицо с квадратной челюстью и ровным, не перебитым носом, но он отводит взгляд, подходит к моему соседу слева и говорит:
- Макс, ты опять?
- Мамка отправила, - отвечает сосед слева, убогий тощий нарик, - Велела без бабла домой не приходить, ей на ханку надо.
- Пойдем, у меня переночуешь, - предлагает пацан.
- Может, мне и жить у тебя остаться?
- Оставайся.
- Да брось ты, Поэт. Не ходи сюда, отцепись уже.
- Не могу, - упрямо шипит чистоплюй, - Идем ко мне.
- Ты не понимаешь, что ли? – вздыхает пидор, - Не пойду я к тебе. Только если ты мне заплатишь. Не надо меня спасать. Забудь, я уже плотно на игле.
- Зачем?
- Мамка подсадила. Забей, Поэт. Топай на свои олимпиады, а я – всё.
Я вижу, как у лицейского чистоплюя сжимаются кулаки. Он не хочет сдаваться, говорит:
- Идем со мной, я тебе заплачу. У меня штука есть, отдам тебе.
- Дашь мне деньги на героин? Серьезно? – хрипит пидор, - Отъебись уже, правда, работать мешаешь.
Мне становится жалко этого нарика – ну, чего этот придурок к нему привязался? Видно же, что он конченый, не сегодня-завтра от передоза сдохнет, и тем лучше будет для него. Я вежливо говорю чистоплюю:
- Слышь, ты, чмо, отъебись от пидора.
- А ты кто вообще? – он резко разворачивается ко мне, - Я, вроде, к тебе за советом не обращался!
Мне нравится, как горят его глаза. Они синие, как васильки, и в них отражается свет фонаря, как будто костер на фоне неба. Красиво.
- Давай ты лучше мне поможешь, чем ему, – предлагаю я мирно. Драться с ним мне не хочется.
Он скрещивает руки на груди и молча смотрит на меня своими огненно-синими глазами. Я начинаю объяснять:
- Моя телка блядует, вот как они, - я показываю на петухов, - Бабки хорошие, но для нее это плохо. Хочу, чтобы она перестала. Сказал, что если не перестанет, тоже так буду. Сечешь?
- Пока нет.
- Она следит из-за угла. Сделай вид, что снял меня, мы пойдем в блатхату, она нас остановит – и вот.
Пацан смеется, сверкая белыми зубами.
- А если не остановит?
- Пойдем в комнату, посидим там час, ты дашь мне штуку. А я тебе потом верну.
- А с чего ты взял, что у меня есть штука?
- Ты же этому предлагал, - я киваю в сторону петуха, - Значит, есть.
- Ладно, давай попробуем, - соглашается пацан, - Но денег я тебе не дам. Уж не обижайся.
- Ты Поэт, да? А я Казачок, - представляюсь я.
- Меня зовут Руслан. А у тебя имя есть?
- Есть. Саша. Но зови меня Казачком, как все.
Мы медленно идем к комнатам на час. Марки за углом нет. Странно.
- И где твоя подруга? – усмехается Поэт.
- Не знаю.
- Ты ее придумал? Чтобы заманить меня в ту комнату? Но ты ведь не можешь быть уверен в том, что я тебе заплачу.
- А ты чё, и правда готов заплатить? – спрашиваю я, оглядываясь в поисках Марки.
Я не верю, что она за мной не пошла. Это просто невозможно. В переулке стоит ментовская тачка с выключенными фарами. Та же самая, что была днем. Я узнаю царапину на левом крыле. Надо бы зашлифовать и покрасить, пока ржавчиной не пошла. Но ментам, конечно, плевать на свои тачки — это ж не их, а государственные. Проходя мимо машины, я слышу Маркин голос:
- Казачок!
Я поворачиваюсь и вижу, как из тачки вылезает дрожащая и заплаканная Марка. Она вся в крови – и лицо, и волосы, и платье. Я бросаюсь к ней, но она выставляет руки вперед, и я вижу, что она держит складной нож:
- Саша, я его убила. Я не хотела, Саша. Я просто хотела, чтобы он перестал. Меня теперь на всю мою жизнь посадят.
Я заглядываю в машину и вижу сегодняшнего мусора. Он точно дохлый. Глаза открыты и пялятся в одну точку.
- Тихо, - говорит Поэт, - Дай нож.
Он медленно берет нож из рук Марки, вытирает его со всех сторон о пиджак мента и бросает на пол тачки, а потом берет Марку за руку и быстро тащит ее по улице. Я иду следом. Мы не выходим под фонари, крадемся проулками, дворами и арками. Возле какого-то подъезда Поэт останавливается и говорит:
- Пока ждите, я выключу свет.
Через минуту свет в окошке подъезда гаснет, и мы с Маркой заходим. Поэт ведет нас на третий этаж, запускает в хату.
- Только тихо, маму не разбудите.
Он заводит нас с Маркой в ванную комнату, моет руки и одновременно говорит нам:
- Нам надо переодеться и закинуть вещи в машинку. Сначала постираем в холодной воде, чтобы кровь смылась, а потом на девяноста градусах. Я дам вам пока свои вещи.
Марка тут же начинает стягивать с себя платье и белье. Поэт сразу выходит, не пялится на нее. Мне это нравится.
Марка запихивает все, что сняла, в стиральную машину и встает под душ, задернувшись шторкой. Она не истерит, а молча моется.
Поэт, прежде чем заглянуть, коротко стучит, а потом протягивает мне большое полотенце, пару рубашек и штанов.
- Спасибо, - говорю я.
Марка вытирается, надевает рубашку Поэта на голое тело, наматывает на голову полотенце и выходит из ванной. Все это она делает молча и задумчиво. Я уже раздет, поэтому залезаю в душ и тоже ополаскиваюсь. Заходит Поэт.
- Голову вымой, - говорит он, раздеваясь, - Вдруг там кровь.
Пока я вытираюсь и одеваюсь, Поэт моется в душе. Выхожу в коридор и вижу, что в комнате горит свет, слышу разговор. Женский голос.
- Проститутка – это не работа.
- Работа, - отвечает Марка, - Раз мне за это платят.
- Нет. Секс не может быть работой. Секс – это то, что происходит по желанию. Если у одного желания нет – это изнасилование. Позволять себя насиловать за деньги – не работа. Не все, за что платят, можно назвать работой.
Я захожу в комнату. Марка сидит на ободранном диване рядом с какой-то теткой в платке. У каждой в руке по стакану, на табуретке бутылка с водкой. Кроме этого дивана, косого кресла и табуретки в комнате нет никакой мебели, зато прямо на полу лежат стопки книг.
- Вы библиотеку грабанули? – спрашиваю я.
- Не, это мои книги. Мебель продала, а книги не могу, - отвечает тетка, - Да и кому они нужны?
Заходит Поэт, спрашивает тетку:
- Ты чего не спишь?
- Да просыпаюсь, а тут милая девочка, - отвечает тетка, - Говорит, что проститутка, а ты ее снял.
- Ты че за хуйню несешь? – вспыхивает Поэт. Мне очень нравится, как горят его глаза.
- А че такого? – с вызовом отвечает Марка.
- Мне пока и бесплатно дают, - говорит Поэт, и я в этом ни капли не сомневаюсь.
Он отправляет маму спать и идет провожать нас домой. Мы не поднимаем тему дохлого мусора, словно ничего и не было. Все понимают, что базарить тут не о чем.
- Твоя мама болеет? – спрашивает Марка у Поэта.
- Да, рак. Говорят, два-три месяца осталось. Она уже почти не выходит, - отвечает он и, помолчав, добавляет, - Только за водкой.
- А этого нарика, педрилу, ты откуда знаешь? –спрашиваю я.
- В прошлом году на районной олимпиаде по физике познакомились. Он очень умный, тогда первое место занял. Но ему с семьей не повезло.
Мы с Маркой молчим. Нам тоже с семьями не повезло. А кому повезло? Лично я таких не знаю. Поэту, может, и повезло с матерью, но не сильно ему это по жизни помогло.
- А что с тобой будет, когда мама умрет? – спрашивает Марка, - У тебя есть отец?
- Нет. Она нашла женщину, которая оформит на меня опеку, чтобы я до восемнадцати лет мог остаться жить дома. Опекунские пополам с ней будем делить.
- Повезло тебе, - говорит Марка, - Че завтра делаешь? Хочешь, погуляем вместе? Мы тебе твои вещи вернем.
- У меня завтра много уроков, и я договорился с одноклассницей к экзамену по химии готовиться, нам надо проект доделать, - говорит Поэт, - Поэтому не смогу, к сожалению. Как-нибудь в другой раз.
На середине пути к детдому мы прощаемся. Марка смачно целует Поэта в губы, и он смущается. Я пожимаю ему руку и говорю:
- Спасибо. Еще увидимся.
Как только мы сворачиваем за угол, Марка останавливается и вопит:
- Он такой клевый! Где ты его нарыл? Рассказывай!
- Он меня снял на пидорской аллее, - отвечаю я.
- Да ладно врать.
- Правда. Я с ним пошел, чтобы заработать.
- Я же знаю, что ты врешь. Он не такой!
- Да не вру я, у него спроси.
- Значит, вы с ним договорились меня обмануть. А откуда ты его знаешь?
- Да прям там и познакомился.
- А что он там делал?
- Работал.
- Хватит врать, Казачок, - злится Марка.
И я рассказываю, как все было. Марка как-то странно затихает и замедляет шаг.
- Ты чего? – спрашиваю.
- Мы ведь больше никогда с ним не пересечемся, да? У него всегда будут уроки, проекты и одноклассницы. И олимпиады. Он просто добрый.
- Да, - отвечаю я.
Остаток пути мы идем молча. Мне паршиво, и очень хочется кому-нибудь втащить. Поэтому, когда какой-то пьяный мудак что-то вякает про Маркину жопу, я бросаюсь на него и бью по роже. Он падает, и я пинаю его по ребрам, не сильно, слегка. Мне становится легче.
Руслан
Я с детства знал, что от детдомовских следует держаться подальше. Их всех жаль, конечно, но толку от этой жалости никакой. Мама говорила, что они все травмированные, и всем им нужна длительная реабилитация, а в первую очередь – семья. Отсутствие семьи лечится только наличием семьи, и никак иначе. А я не мог им дать семью, у меня у самого-то с этим было не очень хорошо.
Меня не сильно беспокоило то, что я стал свидетелем преступления и укрывателем преступницы. Марина защищалась, но если бы ее поймали, то посадили бы, и очень надолго. Представили бы как сопротивление при задержании, привели бы свидетелей того, что она была протитуткой, и уехала бы Марина лет на пятнадцать. Сам я ничего плохого не сделал, доносить не обязан. И имею право не помнить, с кем и как провел этот вечер. Мог я быть пьяным и всё забыть? Да запросто.
На следующий день после этого странного знакомства я пришел домой к своей однокласснице Соне, доделывать проект по химии. Я всегда вызывался быть с ней в паре, а она не возражала. У нее были две подружки, но они были в паре друг с другом, а я старался не упустить ни одного шанса пообщаться с Соней. Разумеется, из-за ее красоты. Я получал невероятное эстетическое удовольствие, разглядывая ее тонкую фарфоровую кожу, длинные пальцы, блестящие упругие локоны. Она была похожа на фею из детских сказок, и многие ребята из школы были бы не против с ней замутить, но боялись. Слишком уж высоко она задирала нос, была слишком красивой для отличников-задротов и слишком умной для раздолбаев вроде меня. Но раздолбаев, в отличие от задротов, такие мелочи не останавливают. Я быстро понял, что она не любит фамильярности и пошлости, но любит справедливость. Поэтому я пару раз громко, но вежливо, поддержал ее в какой-то ерунде вроде неприемлемости списков позора для неплательщиков в фонд класса, и вот уже она не смогла отказать мне, когда я предложил сидеть за одной партой. Слово за слово мы подружились, и со временем я стал частым гостем в ее доме.
Нам оставалось совсем немного до конца проекта, но я постоянно отвлекался на свои мысли.
- Что случилось, Руслан? Маме хуже? – вежливо поинтересовалась Соня.
Она часто задавала вопросы о моей жизни, и я никак не мог понять, ей правда интересно, или она поддерживает беседу. На всякий случай, я старался отвечать правду, чтобы она не решила, что я лжец, но коротко, чтобы она не решила, что я пустозвон. Но даже из коротких ответов она, наверное, уже знала обо мне всё, что можно было знать. Или почти всё.
- Нет, мама все также, - ответил я.
- Но ты переживаешь?
- Да, но я не из-за этого отвлекся. Извини. Давай доделаем.
- Если хочешь, можем прерваться, - предложила она, - На кухне есть хлеб и сыр. Пойдем, сделаем бутербродов.
Нарезая сыр, я спросил:
- Как у тебя дела?
Мне не хотелось, чтобы она продолжила свои расспросы, и я решил перехватить инициативу. Но, видимо, не слишком удачно.
- В каком смысле? – удивилась Соня, - Как всегда, полагаю.
- Ты волнуешься из-за экзаменов?
- Не очень, я неплохо готова. И меня в медицинский уже берут без экзаменов, благодаря той олимпиаде. А ты волнуешься?
- Не очень. В технический я поступлю точно.
- Что случилось? – Соня уложила бутерброды на тарелку и понесла их в комнату, - Ты сам не свой. Не возражаешь, если мы будем есть руками? Или захватить приборы?
- Умоляю, никаких приборов! – воскликнул я, и вот тут можно было перевести тему, она явно давала мне такой шанс, но я им не воспользовался, - Помнишь, я рассказывал тебе про Макса?
- Да, конечно. Как у него дела?
Я вздохнул. Мне все равно надо было с кем-то поговорить.
- Плохо. Вчера я пытался увести его с пятачка красных фонарей, но он не пошел со мной.
- Жаль. Вряд ли ты можешь что-то еще сделать для него.
- Да, наверное. Я там, на улице, познакомился еще кое с кем. Парень и девушка. Казачок и Марка.
- Марка? Интересное имя.
- Марина. Она классная. Знаешь, такая боевая. Мелкая, но смелая. Такая крутая и развратная девица, детдомовская.
- Понятно, - улыбнулась Соня, - Крутая и развратная – просто мечта! А он?
- Не знаю. Он… тоже крутой, наверное. Даже борзый. Нерусский по виду. Огромные черные глаза, кудрявые волосы. Красавчик, хоть и с переломанным носом.
- Казачок… Он из тех детдомовских, что проводят время возле лицея, да? Я мимо этих молодых людей не хожу, но слышала, как они кому-то кричали, что сейчас Казачок придет и так ногами изрисует – мама родная не узнает, - усмехнулась Соня, - Может быть, это про другого Казачка?
- Не знаю. Меня он не бил. Но думаю, что он вполне на это способен.
- Как думаешь, почему его Казачком зовут?
- Ну, может, он из казаков, - удивленно предположил я, - Какая разница, почему его так зовут? Меня вот Поэтом зовут потому что я в третьем классе на конкурсе стихов победил. Просто привязалось как-то прозвище, и все.
- Итак, ты с ними познакомился. И что дальше?
- А дальше ничего, - поспешно сказал я, - Просто я не уверен, стоит ли мне продолжать это знакомство.
- А ты хочешь его продолжить?
- Не знаю. Наверное, я не должен. Но они чем-то меня зацепили.
- Тебе понравилась девочка?
- Да. Она клевая.
- Значит, такие тебе нравятся? Крутые и развратные? Что ж, жаль, что я совсем не такая.
- Не, ты тоже клевая, - смутился я, - Только по-другому.
- Это значит, что я тебе нравлюсь просто как знакомая, а она – как девушка?
- Ты тоже мне нравишься как девушка, - тут же сообщил я.
Мы сидели на ее кровати, сохраняя небольшую дистанцию. Соня положила руку на мою шею сзади, слегка притянула меня к себе, и мы поцеловались. Я и не думал, что мы дойдем до этого так быстро, да еще и по ее инициативе. До этого момента мне не казалось, что я ей всерьез интересен. Я старался быть не слишком напористым, чтобы не напугать ее, но Соня сама просунула руку под мою футболку и положила мне на грудь, и я осторожно продвинул ладонь по ее бедру вверх, под юбку. Она не возражала. Какое-то время мы целовались, а потом она спросила:
- Ты когда-нибудь заходил дальше поцелуев с девушкой? Извини, что задаю такой личный вопрос.
- Да, - ответил я, решив, что и тут лучше быть честным, - А что?
- Если я поинтересуюсь, с кем именно, это будет чересчур?
- Не вижу смысла скрывать. Последний раз - с Олей Васильевой, в прошлую субботу.
- Надо же. А ведь ты с ней знаком всего два месяца, или даже меньше.
- И что?
- Просто пытаюсь понять, почему с ней ты этого захотел после такого непродолжительного знакомства, а мне ни разу не предложил, хотя, по твоим словам, я тебе нравлюсь.
- Просто там обстоятельства так сложились, - попытался объяснить я, - Была вечеринка, мы выпили, и как-то все само получилось.
- А каким образом ты попадаешь на такие вечеринки? Я бы тоже не отказалась пойти туда, где люди пьют и вступают в беспорядочные интимные связи, но меня приглашают только на такие мероприятия, где едят торт и играют в монополию. Я знаю тебя, знаю Олю Васильеву, но вас с ней зовут в веселые компании, а меня нет. Я слишком скучная?
Это было что-то новенькое — мы говорили не обо мне, а ней. Ура! Я все-тки побил эту стену! Теперь было важно не спугнуть ее.
- Нет, конечно, - быстро ответил я, - Не для меня.
- Тогда почему с ней ты спал, а со мной – нет?
- Я же объяснил, почему.
- То есть, дело в алкоголе? Ты занимаешься этим с девушками только когда выпьешь? - каком-то образом мы снова говорили обо мне. Вот почему так?
- Скорее, только когда они выпьют, - пробормотал я, понимая, насколько жалко это звучит.
Соня вдруг нахмурилась и встала с кровати, повернулась ко мне, скрестив руки на груди.
- Ты хочешь сказать, что поишь девушек, чтобы они не сопротивлялись или не понимали, что происходит? – ее брови почти сошлись на переносице, губы нервно подрагивали.
- Нет, конечно! – я вскочил на ноги, - За кого ты меня принимаешь? Просто это общая атмосфера, когда все выпили, всем весело, всё становится проще, никто не грузит тупыми вопросами!
- Прошу прощения, ты хочешь сказать, что я гружу тупыми вопросами?
- Сейчас – да. Ты чего от меня хочешь?
Я был зол. Это надо же ей было так все вывернуть, как будто я какой-то насильник или что-то в этом роде.
- Не знаю, - сказала Соня, - Извини, я не должна была лезть не в свое дело и обвинять тебя. Мы можем продолжить?
Она снова поцеловала меня и потянула обратно на кровать. Теперь мы лежали, она закинула на меня ногу и всем своим поведением показывала, что не собирается останавливаться. Совершенно не возражала, когда я развязал пояс ее халата и обнажил упругую грудь, позволила приласкать губами я языком сосок, а сама в это время расстегнула молнию на моих брюках. Я понял, что остановить это придется мне, иначе мы можем дойти до того, о чем она пожалеет. Я не хотел, чтобы она жалела о чем-то, связанном со мной. Она была нужна мне не на полчаса. Внезапно осознав эту мысль, я прервал наши ласки и сел на кровати.
- Подожди, - сказал я, - Не так быстро.
- Почему? – она тоже села и посмотрела на меня своими бездонными глазами, - Ты разве не хочешь?
Я, не удержавшись, снова поцеловал ее, но тут же заставил себя остановиться.
- По-моему, по мне прекрасно видно, что очень даже хочу. Но не всё так просто. Во-первых, у меня нет с собой презерватива.
В этом я соврал, просто надо было срочно придумать какую-то простую причину прежде чем говорить о серьезных вещах.
- У меня есть, - ответила Соня, - Если проблема только в этом.
- Не только, - я покосился на ее обнаженную грудь, и она тут же запахнула халатик.
- И в чем же?
- Ты раньше этим занималась? – спросил я.
- Нет. А ты спрашивал об этом Олю Васильеву?
- Нет, - раздраженно ответил я, - Это неважно.
- Почему с ней это неважно, а со мной важно?
- Потому что я не хочу, чтобы ты об этом пожалела.
- Я не пожалею, обещаю. Если проблема только в этом.
- Ты хочешь меня или просто заняться сексом? – спросил я.
- А какая разница? – улыбнулась она, - Здесь никого, кроме тебя, нет.
- Ну, это все-таки твой первый раз. Лучше бы тебе заняться этим с тем, кого ты действительно будешь хотеть, а не использовать для получения нового опыта.
- Да ладно. А Оля Васильева тебя не использовала? А ты ее?
- Да что ты к ней прицепилась, Соня? С ней у нас все было обоюдно. Встречное использование.
- Откуда ты знаешь, может быть, она в тебя влюблена, и рассчитывала на продолжение отношений? Тогда получается, что ты ее использовал, разве нет?
- В этом случае ей стоило мне об этом сказать, и ничего бы не было. Но это не так. Если бы у меня были такие подозрения, я бы не стал с ней спать.
- Значит, ты решил, что я в тебя по уши влюбилась, и после секса ты от меня не отделаешься? Поэтому не хочешь? – лукаво улыбнулась Соня.
Мне стало грустно. Конечно, ничего она не влюбилась. Это я влюбился. И это мне будет больно, когда онаменя пошлет. Но она, похоже, пошлет в любом случае. Не нужно было мне отказываться. Очевидно, что после сегодняшнего мы не сможем даже остаться друзьями. Надо было мне брать, что предлагают, и не выпендриваться. Но я не мог.
- Нет, Соня, я так не решил. Я не против секса по дружбе, но не вот так сразу. Мне важно, чтобы у тебя остались хорошие впечатления. Давай не будем спешить, хорошо?
- То есть, ты предлагаешь встречаться? Быть парочкой, хранить верность, держаться за руки и медленно продвигаться к интиму?
- А ты хочешь всего и сразу? Ты до этого хотя бы целовалась?
- Нет. Ты прав, я хочу всего и сразу. Но уже поняла, что ты не хочешь и пытаешься найти отмазки. Предлагаю на этом закончить разговор и вернуться к химии.
- Соня, - я осторожно взял ее за руку, - Слушай, ты мне нравишься, правда. Но я боюсь, что после этого наши пути разойдутся. Если мы будем в отношениях, а ты встретишь кого-нибудь, кого полюбишь по-настоящему, то мы даже не сможем остаться друзьями. Если мы будем просто трахаться иногда, а ты встретишь того, кого по-настоящему полюбишь, то он потребует, чтобы ты прекратила общение со мной. А может быть, после первого раза я стану тебе настолько противен, что ты не захочешь меня больше видеть. У меня нет опыта с девственницами.
- То есть, ты боишься потерять мою дружбу? – удивленно спросила Соня.
- Дружба с тобой – синица в руках, - кивнул я.
- А если я пообещаю, что из-за этого не брошу тебя, даже если встречу кого-то еще, ты мне поверишь?
- Я поверю всему, что ты скажешь. И все-таки, давай не будем спешить. Честно говоря, я сам не уверен, что хочу этого с тобой прямо сейчас.
- Хорошо, мы можем делать то, чего оба хотим в данный момент, и каждый может остановиться, когда захочет. И никаких обязательств. Устраивает?
- Да, - с облегчением выдохнул я и снова потянулся к ее губам.
Теперь все было спокойнее и легче. Она с готовностью откликалась на все мои действия, впустила мой язык в свой рот, застонала, когда я сжал ее грудь под халатиком. Когда она положила руку мне между ног и слегка сжала, я непроизвольно двинулся навстречу ее руке.
- И что теперь? – хрипло рассмеялась она, - Как выходить из такой ситуации? Что делать с возбуждением?
- А что ты обычно делаешь? – спросил я.
Не прерывая нашего поцелуя, Соня сунула руку в свои трусики и застонала. Я положил свою руку поверх ее руки, и почувствовал, как по ее телу прошла дрожь. А потом она отстранилась и посмотрела в мое лицо.
- Теперь ты, - сказала она.
- Это не займет много времени, - я расстегнул свои брюки, не отрывая взгляда от ее лица, а она следила за моими движениями.
Мысли путались, я почему-то вспомнил вчерашний вечер, лицо Казачка в свете фонаря на аллее, Марку, которая в припрыжку шла по улице в мой рубашке, а потом снова сфокусировался на красивом лице Сони.
- Возьми, - едва я кончил, она протянула мне салфетку, - Это был интересный опыт. В следующий раз можно я это сделаю?
- Посмотрим, - ответил я, - Мы все еще друзья?
- Конечно. И напарники по проекту. Предлагаю к нему вернуться, - Соня деловито взяла линейку и принялась чертить таблицу, как ни в чем не бывало.
На следующий день мы с Соней, как обычно, встретились в лицее. Сдали почти все, остался последний выпускной экзамен. Вот-вот закончим школу. Мы отправились домой в приподнятом настроении. У скамейки слева от лицейской калитки, как обычно, тусовалась разная шантропа, и среди парней был Казачок. Я наклонился к Соне и шепнул ей на ухо:
- Парень в синей майке – Казачок.
Соня посмотрела в сторону шантропы и как-то странно сказала:
- Я его видела раньше.
- Он сделал что-то плохое? – уточнил я.
- Нет, просто он…
- Что?
Соня казалась сильно смущенной и растерянной. Мы отошли чуть в сторону, чтобы не стоять на виду у толпы, и она поцеловала меня в губы. Это было неожиданно. Потом она прижалась ко мне и прошептала:
- Он мне просто очень понравился внешне. И он всегда на меня пристально смотрит, я прямо чувствую его взгляд. Я стараюсь не смотреть в его сторону, потому что ты знаешь, как они себя ведут, если на них обратить внимание.
У меня почему-то кружилась голова – от того, что рядом Соня, совсем близко, и она так откровенно говорила о Казачке, и светило солнце, и я чувствовал обжигающий пристальный взгляд Казачка, который он едва успел отвести, когда я посмотрел на него в упор. И я ответил Соне:
- Мне тоже, - и прикусил язык, надеясь, что она не поняла, на что именно я ответил.
- Он уходит, - сказала Соня, - Наверное, ему не понравилось, что мы целуемся.
- Может, он просто так уходит? Какое ему дело до нас?
- Никакого, наверное. Могу я попросить тебя, чтобы ты нас с ним друг другу представил?
- Чтобы ты меня бросила ради него? – усмехнулся я.
- А разве мы встречаемся?
- Ты мне скажи.
- Наверное, мне не стоило целовать тебя у всех на виду, не спросив разрешения, - медленно произнесла Соня, - Но я хотела, чтобы твой новый друг подумал, что мы вместе. Я хочу с ним познакомиться, но предпочитаю, чтобы у меня были пути к отступлению, если он мной увлечется. И была еще одна причина для этого поцелуя, о которой мне хотелось бы умолчать. Так ты нас представишь?
- Почему бы и нет? Если расскажешь, что за вторая причина.
- К сожалению, не расскажу, потому что сама не до конца ее осознаю. Давай остановимся на том, что я хотела, чтобы он увидел, как мы целуемся, не только в моих, но и в твоих интересах.
Меня на секунду прошиб холодный пот. Я не понял толком, что она сказала, но загривком почувствовал, что именно она имела в виду. И это меня напугало до чертиков. Я сам не до конца все это осознавал, и не хотел осознавать. Поэтому быстро перевел разговор, и Соня спокойно переключилась на другую тему.
Проводив Соню, я зашел домой к маме, хотел уговорить ее съесть пару ложек супа, который сварил утром. Она была совсем слабой, бормотала что-то бессвязное и плакала от боли. Я дал ей обезболивающее, но оно не помогло, и я вызвал скорую. Скорая увезла маму в больницу. Положили под капельницу, и она уснула. Сказали звонить завтра и спрашивать о состоянии. Намекнули, что в себя она уже не придет. Было понятно, что это конец. Мы с ней давно уже попрощались, на всякий случай. И все равно было грустно. И не хотелось об этом думать. И я пошел в общежитие при училище. Спросил у какой-то девчонки, где мне найти Казачка.
- Они с Маркой на чердак пошли, - ответила девчонка.
- Как будто это их личный чердак, - добавила вторая.
Они указали мне путь, и я спокойно прошел мимо спящего вахтера, поднялся по лестнице на чердак и распахнул дверь. Надо было постучать, конечно. Казачок и Марка трахались прямо на сломанной скамейке. Марка стояла на четвереньках, ее юбка и трусы болтались в районе коленок, а Казачок ритмично входил в нее сзади. Они одновременно увидели меня, и Казачок посмотрел н меня в упор, а потом его глаза закрылись. Я быстро захлопнул дверь.
- Подожди! – крикнула Марка, но я уже спускался бегом по лестнице.
Почему я был уверен, что они не вместе? Меня запутало то, что мы с Казачком встретились на петушиной аллее. Хотя он же объяснил, почему там оказался. Да и стоило догадаться, что педик не может стоять на пятачке у лицея среди крутых пацанов. Впрочем, это не имело значения. Просто некрасиво получилось. Надо было постучать.
Вылетев на улицу, я спросил у прохожего сигаретку и затянулся. Вообще, я не курил, но сейчас было не удержаться. Надо было постучать.
Через пару минут вышла Марка. Она была накрашена так ярко, что лица не разглядишь. Одета в короткую черную юбку, микроскопический топ и джинсовую куртку. Она вытащила пачку сигарет из кармана джинсовки и тоже закурила.
- Ты чего убежал? – спросила она, - Если что, я и с тобой не против поваляться. Люблю это дело, если ты понимаешь, о чем я.
Я не ответил. Мы докурили, когда к нам подошел Казачок. Он протянул мне руку, и я пожал ее. Я все еще чувствовал себя неловко.
- Забей, - сказал он.
- Ты почему не подошел ко мне у лицея? – спросил я, желая перевести тему.
- Ты был, вроде, занят, - усмехнулся Казачок, - Со своей телкой.
- Она не телка, - сказал я, - Ее зовут Соня. Хотите, пойдем к ней? Познакомлю.
- С девкой, с которой ты сосался? – спросил Казачок.
- Че за девка? – нахмурилась Марка.
- Да заучка из лицея, - Казачок дернул плечом, - Она с нами даже срать на одном поле не сядет.
- Почему же? – спросил я, - Ты ей понравился.
- Так она же твоя телка.
- Она не телка. И ты тоже встречаешься с Маркой. Она хорошая девушка, очень милая. Но не хотите – как хотите.
- Я хочу, - сказала Марка, - Хочу познакомиться с девкой из лицея. Они же вообще другие, как инопланетянки.
- Они такие же люди, - сказал я.
- А она водку пьет? – спросила Марка.
- Не думаю, что она когда-нибудь пробовала.
- А говоришь, такие же люди. Давай, пошли к ней. Хочу посмотреть. Она красивая?
- Да, очень, - сказал Казачок, - Ну, в смысле, норм, с пивом потянет.
Мы пошли искать телефон-автомат, чтобы я предупредил Соню о том, что мы собираемся к ней в гости.
Софья
Руслан позвонил и спросил разрешения прийти со своими знакомыми Сашей и Мариной. Разумеется, я сразу ответила согласием. Дома были отчим и младший брат, поэтому я принесла чай и печенье в свою комнату, чтобы сразу пригласить гостей туда.
Я очень волновалась сразу по нескольким причинам. Прежде всего, я осознала, насколько сильно я привязалась к Руслану в последнее время. Мне не хотелось его потерять. Хоть мы и договорились о свободных отношениях, в любой момент что-то могло пойти не так. И он был прав, в этом случае нам стоило с самого начала оставаться друзьями.
С другой стороны, он же сам решил привести их ко мне в гости, хотя я ясно дала понять, что заинтересована в Казачке. Если бы Руслан не хотел нашего знакомства – запросто мог его исключить. Радовало, что вчера он признался мне в том, что ценит нашу дружбу. Иначе я решила бы, что слишком навязчива, и Руслан хочет от меня отделаться.
При этом, когда Руслан рассказывал мне о Казачке, у него было такое выражение лица, что я беспокоилась, как бы он не получил по лицу за такие мысли. Возможно, мне показалось, но стоило быть настороже, чтобы, если что, быстро сгладить ситуацию.
И я волновалась, удастся ли мне наладить контакт с Маркой. Судя по всему, мы были совсем разными. Может ли получиться так, что она приревнует Казачка и полезет выдирать мне волосы или что там делают подобные девушки в случае конфликта? Я решила, что мне следует тщательно контролировать свои слова и даже выражение лица.
А еще я хотела понравиться этому парню. Хотела, чтобы он увидел, что я не просто симпатичная девочка, но и интересная личность. Если, конечно, такие, как он, интересуются личностью девушки. Или даже не так – если парни в принципе способны интересоваться личностью девушки, а не просто из вежливости делают вид, а сами хотят только забраться под юбку. Впрочем, я не стала бы возражать против того, чтобы Казачок забрался мне под юбку. Подумав об этом, я упрекнула себя за двойные стандарты: хочу, чтобы он увидел во мне личность, а сама вижу в нем только симпатягу с рельефными мышцами и густыми черными ресницами вокруг пронзительных глаз. Но что там за личность? Стоит ли вообще ею интересоваться, не опасаясь глубокого разочарования?
Я накрасила губы и ресницы, но потом решила, что так Казачок сочтет меня легкомысленной. Поэтому я все смыла, но потом накрасила снова, рассудив, что девочки из детдома красятся очень ярко, и, если я не накрашусь, Марка сочтет меня странной. Пока я думала, не стоит ли снова все смыть, в дверь позвонили.
Сначала я посмотрела на Марку. Она была такой дерзкой, с диким сверкающим начесом на голове и глазами, накрашенными в три слоя. А на вздернутом носу веснушки. И такая задорная улыбка.
- Привееет, - сказала она, оценивающе оглядев меня с ног до головы, - А ты типа красотка. Если морду накрасить и причесон нормальный навертеть.
- Привееет, - ответила я, стараясь выглядеть такой же дерзкой, - Ты тоже типа красотка. И уже накрашена, и даже с нормальным причесоном.
- Знаю, - она надула пузырь из жвачки, - А это Казачок.
Казачок молча кивнул.
- Приятно познакомиться, я Соня, - сказала я, - Проходите, пожалуйста. Обувь можно оставить прямо у двери.
Они все втроем вошли в прихожую и начали разуваться. Отчим вышел поздороваться.
- Здравствуйте, молодые лю…
Он замер на полуслове, а Казачок взглянул на него и тут же начал обратно зашнуровывать кроссовки. Его губы были плотно сжаты, а глаза смотрели в одну точку. Что-то явно шло не так.
- Ой, да ладно, пойдем, не быкуй, - сказала ему Марина, - Все нормально.
- Что случилось? – спросила я.
Казачок хмуро посмотрел на меня, потом на отчима, повернулся к Руслану и что-то быстро ему шепнул. Руслан, запинаясь, сказал:
- Пойдемте лучше все погуляем.
Он первым вышел за дверь. Я взяла с полки для обуви свои босоножки, но отчим строго сказал:
- Соня, ты останешься дома. Попрощайся со своими знакомыми.
- Я скоро вернусь, - сказала я, обуваясь, - Не беспокойтесь обо мне, пожалуйста.
- Боюсь, тебе все-таки придется остаться дома. Пройди в свою комнату, будь любезна.
Он подошел ко мне, мягко потянул за руку и, встав между мной и Мариной, распахнул дверь, ожидая, когда она выйдет. И я увидела, как Марина на него посмотрела. И мне не понравился этот взгляд. Мой интеллигентный отчим по какой-то причине был ей крайне неприятен, до отвращения, до тошноты. Я и сама его не слишком любила – мне казалось, что он морально подавляет маму и недостаточно ее ценит. Но для такого взгляда, каким одарила его Марина, нужна была действительно веская причина.
- Стойте! – завизжала я, забыв обо всех правилах приличия, - Да что случилось? Руслан!
Руслан заглянул в квартиру и сказал:
- Этот мужчина – педофил. Снимает проституток, который выглядят малолетками. Может, и настоящих малолеток. Любит гольфики и бантики.
Я сначала ничего не поняла – что вообще значит этот набор слов, и какое отношение он имеет к мужу моей мамы? А через минуту поняла всё, спросила у отчима:
- Это правда?
- Нет, конечно, Соня, - ответил он, - Какая-то девушка легкого поведения на ровном месте сочинила глупость, а ты поверила. Я удивлен, что эта особа оказалась в числе твоих знакомых. Надо тщательней выбирать круг общения. Ты хоть знаешь, чем эта милая девушка занимается, и каким образом зарабатывает? Боюсь, я вынужден запретить тебе общаться как с ней, так и с ее сутенером.
Казачок при этих словах кинулся на отчима, выкрикивая слова, которые никому не стоит выкрикивать ни в какой ситуации, а Руслан схватил Казачка, обхватил его руками и начал что-то быстро говорить ему на ухо, утаскивая в подъезд.
- Мне, к сожалению, неизвестно, чем она занимается, - сказала я отчиму, - Но откуда это известно Вам?
Пока он соображал, что сказать, я обошла его, выскользнула за дверь, и мы все вышли на улицу. Марина и Казачок закурили.
- Он тебя не трогал? – спросил меня Руслан.
- Нет. Но я с ним живу всего пару лет. Когда они только поженились и родился брат, я год жила у бабушки. Наверное, я для него выгляжу слишком взрослой, у меня рано выросла грудь, а такое его не привлекает, - я внезапно осеклась, сообразив, что слишком много болтаю о себе, хотя пострадавшая в этой ситуации совсем не я, - Марина, мне очень жаль.
- Да ладно тебе, я ж сама соглашалась, он мне платил, я не в претензии, - пожала она плечами.
- А я в претензии, - сказала я, - Пусть он убирается из нашего дома. Только мерзавцы могут принуждать других к интиму – неважно, за деньги или бесплатно. Он же прекрасно знал, что ты его не хочешь.
- Ну, я говорила, что хочу. Я, так-то, профессионалка, умею удовольствие изобразить, - Марина заносчиво вскинула голову, словно умение изобразить удовольствие при изнасиловании могло быть поводом для гордости.
- Но он знал, что ты не хочешь, а только притворяешься, - объяснила я, - Он же не совсем идиот.
- Конечно, блядь, знал, - сказал Казачок.
- Прошу прощения, Саша, а почему он сказал, что ты сутенер? – холодно спросила я.
- Да не сутенер он, - сказала Марина, - Это я его просила со мной ходить, для безопасности. Он вообще против блядства, уж поверь мне.
В это я поверила – иначе Казачок отреагировал бы на отчима по-другому. В это время пришла с работы моя мама, она подошла к нам и подозрительно покосилась на Марку и Казачка:
- Добрый вечер, - поздоровалась она со всеми сразу, - Соня, ты идешь домой?
- Нет, не иду, - ответила я, - И не пойду, пока там твой муж. Пусть собирает свои вещи и убирается. Ты знаешь, что он спит с проститутками? А что он - педофил?
Мама опустила глаза и сказала:
- Соня, пожалуйста, давай пойдем домой, и не будем устраивать сцен на улице.
- О, боже, мама. Ты знаешь.
Я не могла в это поверить.
- Соня, прошу тебя, пойдем домой, - повторила мама.
- Я сказала, что не буду жить с ним под одной крышей. Если не уйдет он – уйду я, - твердо заявила я.
- Соня, давай поговорим об этом дома, - настаивала мама.
- Ребята, пожалуйста, помогите мне собрать вещи, - попросила я.
- Ну, нет, мы сегодня гостей не приглашаем, - сказала мама, - Не хочу никого безосновательно обвинять, но и не досчитаться ценностей тоже не хочу.
- То есть, жить с маньяком-педофилом – это нормально, а ценностей не досчитаться – ужас и кошмар? – возмутилась я и потянула Руслана за рукав, - Пожалуйста, я не могу пойти туда одна.
- Хорошо, - сказал Руслан, - Я пойду с тобой.
- Я тоже, - сказал Казачок.
- Я не пойду, - сказала Марина, - Здесь подожду. Если что, вызову ментов.
Мы все поднялись в квартиру, и я с парнями прошла в свою комнату и начала собирать вещи. Благо, в моем шкафу лежала дорожная сумка и чемодан, не пришлось выходить, чтобы собраться. Я быстро побросала в сумку теплые вещи, даже сапоги запихнула, а в чемодан закинула белье и книги. Накопленные деньги и подаренные мне украшения тоже собрала. Все вместе заняло не больше десяти минут. Мама стояла у входной двери, скрестив руки на груди.
- Ты никуда не пойдешь, - сказала она, - Давай решим все своей семьей. Он ведь тебя никогда не трогал. Не трогал ведь?
- Если ты меня сейчас не выпустишь, - сказала я, пытаясь справиться с дрожью в голосе, - Я скажу, что трогал. И найдется много девочек, которые подтвердят, что он на это способен.
- Да как ты смеешь? Он заменил тебе отца!
- Мама, ты в своем уме? Он. Насиловал. Людей.
- Соня, он их не насиловал. Эти девушки сами этого хотели, они просто так живут, по-другому, тебе их не понять. Им это нравится, это их свободный выбор.
- Нет, мама, это точно такие же девочки, как я, понимаешь? Я могла быть на их месте, если бы жила в других условиях.
- Вот для того, чтобы ты не оказалась на их месте, я и не развелась. Я не смогла бы одна обеспечить тебе достойное будущее. У него есть недостатки, но он хороший человек.
- Мама, ты вообще в своем уме? Послушай сама, что ты несешь!
Я обошла маму и вышла за дверь. Руслан и Казачок вышли следом с моими вещами.
- И что дальше? – спросил Руслан, поставив чемодан на асфальт.
- Можно, я поживу у тебя? – спросила я.
- Конечно. Но тебя могут забрать домой с милицией.
- Нет, они не станут. Они будут бояться огласки, - успокоила его я, хотя сама не была в этом до конца уверена, - Поверить не могу, что она не выгнала его.
- А с чего ей выгонять? – спросила Марина, - Это ты нервная какая-то, а мать твоя понимает, что от того, что она его выгонит, никому лучше не станет. Он богатый чувак, ее не обижает. Ну, изменяет, подумаешь. С этим можно жить.
- Дело вовсе не в измене, - попыталась объяснить я, - Невозможно каждый день ложиться в постель с конченой мразью.
- Ты просто не видела по-настоящему конченых мразей, – усмехнулась Марина.
- Идем все домой, - сказал Руслан.
По дороге мы купили водки и какой-то еды.
- Мама в больнице, - сказал Руслан, пропуская нас в квартиру, - Так что, хата свободна.
- Ей совсем плохо? – спросила я.
- Да, на этот раз точно все.
- Жаль, - сказал Казачок, - Хорошая была баба.
Он разлил водку по стаканам, а Руслан высыпал на тарелки капусту и маринованные огурцы, нарезал хлеб. Я разрезала пирожки с печенью неизвестного животного на две части и аккуратно разложила на тарелках.
- Давайте уже бухать, хватит суетиться, - предложила Марина.
Мы чокнулись стаканами и выпили. Я постаралась проглотить все залпом, и тут же поперхнулась и закашлялась.
- Какая гадость! – не сдержавшись, воскликнула я.
Руслан сунул мне в зубы огурец и сказал:
- Закусывай! Ты же переживала, что тебя не зовут на вечеринки с водкой. Наслаждайся теперь.
- А че это тебя не зовут? – спросила Марина. Она уже разливала нам новые порции.
- Видимо, я недостаточно привлекательна, - ответила я и взяла рюмку с твердым намерением в этот раз не облажаться.
- Ты-то? Да ты реально самая красивая телка из всех, что я видела.
- Сама ты телка, - обиделась я.
- Ну, а кто еще?
- Девушка. Телка –это такое животное с рогами. Корова. Если я – самая красивая корова из всех, что ты видела, то это так себе комплимент.
Марина закатила глаза.
- Я знаю, почему тебя не приглашают. Потому что ты зануда. Давайте выпьем.
В этот раз я выпила все до дна и сразу закусила.
- Как самочувствие? – спросил Руслан.
- А что я должна чувствовать? Желание немедленно вступить в интимные отношения с кем угодно?
Руслан улыбнулся.
- А ты чувствуешь именно это?
У меня слегка кружилась голова, но я не была уверена, что это от водки.
- Надо выпить еще, - сказала я.
- Тебя стошнит, - подал голос Казачок.
- Тебя ведь Саша зовут? Можно я буду звать тебя Сашей? – зачем-то спросила я.
- Такая красотка может называть меня, как угодно, - он широко улыбнулся и, протянув руку над табуреткой с закусками, сжал мою коленку.
Я глупо хихикнула, а Руслан взял руку Казачка и вернул ее на место.
- Давай ты не будешь так делать, - сказал он.
- Девушка, вроде, не против, - ответил Казачок.
- Вот именно, - согласилась я, - Не стоит решать за меня, пожалуйста.
Казачок снова широко улыбнулся, но руки свои оставил при себе.
- Мы будем пить или нет? – возмутилась Марина, - Кончайте свои тупые базары.
- А ты почему хочешь напиться? – спросила я у нее. Я чувствовала, что задаю какие-то неуместные вопросы, но не могла остановиться. Обычно я лучше себя контролировала и подозревала, что во всем виноват пережитый стресс.
- Потому что хочу быстрее почувствовать желание вступить че-то там, короче, трахнуться с кем угодно, - ответила Марина и подняла рюмку, - Ну, за встречу.
Я снова выпила. Меня не тошнило, но в глазах слегка двоилось, и я не могла удержаться от болтовни.
- А с кем из присутствующих ты бы этого хотела? – спросила я Марину, и Руслан нервно усмехнулся.
- Пока ни с кем, я еще мало выпила. Но как только выпью достаточно, захочу сразу со всеми! Очень уж мне это нравится.
Руслан и Казачок рассмеялись.
- Требую групповуху! – заявила я, опрокидывая в себя еще рюмку, - Только можно я сначала посплю?
И прилегла на диван на минуточку. Я слышала, как они тихо о чем-то переговаривались. Слышала, как Саша сказал:
- Может, ее разбудить?
Руслан ответил:
- Зачем? Пусть спит.
- Ну, она хотела групповуху.
- Ты дебил, что ли? Она просто напилась.
Я хотела возразить, что ничего я не напилась, а просто устала, но смогла только что-то бессвязно пробормотать.
- Тогда ей не надо напиваться, а то её могут неправильно понять, - голос Саши.
- Только подонки, - голос Руслана, - Или ты считаешь…
- Ничего он не считает, - нервный голос Марины, - Он никогда пьяных шкур не ебет. У нас водка заканчивается, надо еще купить.
Потом стало тихо, и я снова уснула.
Руслан разбудил меня рано утром, осторожно тряся за плечо.
- Просыпайся, у нас экзамен.
- Я не пойду, - я перевернулась на другой бок, - Плохо себя чувствую.
- Еще как пойдешь, - он силой посадил меня на диван, но я тут же завалилась на бок.
- Если ты сейчас же не встанешь, - сообщил он, - мне придется облить тебя холодной водой. Спать в луже ты не сможешь, уверяю тебя.
Я села и недовольно потянулась. Голова была, как в тумане, и все, чего хотелось в этой жизни, - уснуть. Раньше у меня такое было только во время месячных, и в эти дни я всегда пропускала школу.
- Тебе хорошо, ты отрубилась в одиннадцать, - сказал Руслан, - А мы еще два раза за водкой бегали, только к четырем утра разошлись.
- Кто же вас заставлял? Могли тоже лечь в одиннадцать.
- Да всё ждали обещанной тобой групповухи.
Руслан поплелся на кухню. Я прекрасно помнила все, что несла вчера, но до этого момента оставалась надежда, что это просто был такой сон.
- Я выставила себя идиоткой, да? – спросила я, наливая кофе в граненый стакан.
- Нет, просто напилась. Это было забавно, - усмехнулся Руслан.
- Они, наверное, решили, что я не умею пить.
- Так ты и не умеешь, - Руслан отхлебнул кофе и зевнул, - Казачок за тебя волнуется. Он считает, что тебе надо вернуться домой, иначе ты попадешь в неприятности, если будешь так напиваться и предлагать людям секс.
- Казачок пусть за себя волнуется, а у меня все хорошо, - огрызнулась я.
Я сдала экзамен на отлично, а после обеда мы с Русланом выспались и сделали генеральную уборку – вымыли все окна, оттерли полы, почистили диван и перестирали постельное белье. Мне нужно было отвлечься от мыслей о маме. Получилось, что между мной и отчимом она выбрала отчима. Это было больно, и я поймала себя на мысли, что снова хочу выпить водки, чтобы отрубиться, как вчера, и ни о чем не думать. Но я подавила в себе эту мысль, потому что алкоголизм – не выход. Уборка куда эффективнее. А еще можно отвлечься на размышления о новых знакомых.
- Слушай, Руслан, а Марина и Казачок вместе? Или просто друзья? – спросила я, не прекращая оттирать капли жира с кафельной плитки над плитой.
- Они точно спят друг с другом, но, насколько я понял, о моногамии речи не идет, - ответил он, составляя посуду обратно в вымытый шкафчик, - А что? Хочешь замутить с Казачком?
- Он симпатичный, - признала я, - Только очень агрессивный.
- Марина тоже не похожа на нежную ромашку. Жизнь у них такая – выживает сильнейший. Кстати, они сегодня вечером должны заглянуть. Хотят убедиться, что с тобой все в порядке.
Это была хорошая новость. Когда они пришли, мы почти закончили свою уборку.
- Привет, Саша, привет, Марина, - поздоровалась я, - Проходите, пожалуйста, ужин готов.
- Да мы пожрали в общаге, - сказала Марина, - У нас там нормальная столовка, и кормят бесплатно. А вы что делаете?
- Убираемся, - сказал Руслан, - Почти закончили.
- Кто вас заставил? – удивился Казачок.
- Никто, - ответил Руслан, - Сами захотели.
- А, ну ладно, - сказал Саша так, словно решил, что мы психически не здоровы.
Они принесли водку и, пока Руслан вытаскивал противень с картошкой и курицей из духовки, Казачок разлил ее по стаканам.
- Вы каждый день пьете? – удивилась я.
- Ты можешь не пить, - сказал Казачок, - Все равно ты пьяная не даешь, только дразнишься и отрубаешься. А со спящей – как с бревном, неинтересно.
- Что не даю? – не поняла я.
Казачок удивленно посмотрел на Руслана.
- Он говорит про секс, - пояснил мне Руслан, - Видишь ли, в определенных кругах приняты шутки про то, что нетрезвая девушка не может сама распоряжаться своими половыми органами. И хотя Казачок, насколько мне известно, не замечен в сексуальном насилии, он, как продукт своей среды, транслирует эту всю мерзость, сам того не подозревая.
- Ясно, - я напряглась.
- Ничего он не транслирует, - возразила Марина, - Он просто пошутил. Не стал бы он ее трогать. У вас совсем нет чувства юмора?
- Есть, но, видимо, не такое изысканное, - сказала я, - В любом случае, я не против выпить. Хотя и не понимаю, зачем так часто.
- Ну, просто так. А что еще делать? – Марина взяла в руку стакан и выпила до дна, закусила хлебом.
Я тоже сделала глоток из стакана, допивать не стала.
- А можно мне перевести, что сказал Поэт? – нахмурился Казачок и опрокинул в себя рюмку, - Я понял, что облажался, но не понял, в чем.
Марина закатила глаза:
- Он сказал, что когда говорят, что пьяная баба пизде не хозяйка, это оскорбляет телок. Ну, и то, что пьяных телок можно ебать, пока они спят, тоже нехорошо.
- Я ж пошутил, - Казачок посмотрел на меня, - Я так не делаю, правда.
- Но ты это нормализуешь, - постаралась объяснить я, но, похоже, неудачно, потому что Казачок снова вопросительно посмотрел на Марину.
- Сам не делаешь, но и другим не мешаешь, - раздраженно сказала Марина, - Просто некоторые вчера прилетели к нам из сказочной страны и пытаются устанавливать здесь свои порядки. А у нас тут порядки простые: не хочешь, чтобы тебя поимели во все места – не нажирайся до отключки.
- Однако сама ты этому правилу не следуешь, - заметила я.
- А кто сказал, что я не хочу? Наоборот, я всегда не против. Сейчас еще накачу и отсосу им обоим, - она посмотрела на Сашу и Руслана, - Хотите?
- Нет, не хотят, - сказала я резко, - Зачем ты такое говоришь? Думаешь, если не будешь предлагать всем секс, тебя не будут любить?
Марина опрокинула в себя рюмку и посмотрела на меня, улыбнулась, хищно обнажив зубы.
- Ну, больше мне предложить нечего, - сказала она дерзко, - А тебе, что, жалко? Ревнуешь, что ли?
- Тебя или их? – не поняла я.
- Вообще, я про Поэта говорила. Но если меня – еще прикольней. Запрещаешь мне трахаться с пацанами, потому что сама со мной не прочь? Ну, давай. Я ни разу с девкой не была.
- А тебе бы этого хотелось? – спросила я.
- А можно, я посмотрю? – заинтересовался Казачок.
- Нельзя, - ответила я.
Марина молчала. Она покраснела и отвела взгляд. И мне захотелось ее поцеловать. Так странно.
- А ты сможешь полгода с парнями не спать? – спросила я, - Выдержишь?
- Ага, а зарабатывать я как буду?- фыркнула она.
- Как-нибудь по-другому, - ответила я, и добавила, - Мне очень хочется тебя поцеловать.
- Давай, раз хочется, - пожала она плечами и снова покраснела.
- Я боюсь, что ты ничего не почувствуешь или тебе это будет неприятно из-за прошлого негативного опыта. Поэтому и предлагаю тебе сделать перерыв прежде чем начинать что-то новое.
- А с Казачком кто трахаться будет? Пушкин? – спросила Марина.
Я посмотрела на Казачка.
- А я-то чего? – спросил он, - Пушкин сдох давно, не надо мне.
- Ты проживешь полгода без секса? – терпеливо спросила я.
- Да уж не подохну, наверное. Если очень надо. Но нахуя мне это?
- Не тебе, а Марине.
Он хмуро посмотрел на Марину.
- Если тебе так надо, то без базара.
- Я не знаю, - растеряно произнесла Марина.
- Ну, вот и договорились, - заключила я, - Всего полгода. А там решишь, хочешь ты сама этого или нет.
- Так ты лесба, что ли? – разочарованно спросил меня Саша.
- Я предпочитаю не ограничивать себя рамками, - сказала я.
- Тогда нам нужно поиграть в бутылочку, - предложила Марина.
- Очень смешно, - сказал Руслан.
- А что? Давайте, - поддержала я Марину, - Мальчики могут в щечку целоваться, если такие зажатые.
- Еще чего, - буркнул Казачок, - Мы с Поэтом пропускать будем.
Мы перешли в гостиную, захватив вчерашнюю пустую бутылку из-под водки. Первой крутила Марина и попала на Казачка. Они смачно и привычно поцеловались, а потом раскрутил Казачок и указал на Руслана.
- Просто моя очередь? – спросил Руслан.
- Угу, - разочарованно кивнул Казачок.
Руслану досталась Марина, и он поцеловал ее очень нежно, почти невесомо, и не дал ей углубить поцелуй. А Марина попала на меня.
- Ура! – обрадовалась я, - Наконец-то и я поучаствую.
Марина потянулась ко мне и прикоснулась губами к моим губам. Я провела кончиком языка по ее нижней губе, и она судорожно вздохнула и впилась в мои губы ненасытным и почти болезненным поцелуем. Это было здорово, совсем не так, как с Русланом, по-другому, но здорово. Я приоткрыла губы к ней навстречу, и когда она сделала то же самое, проникла в ее рот языком. Марина отреагировала с бурным воодушевлением, наши языки переплетались, и мы не могли оторваться друг от друга еще пару минут.
- Вау, - сказала Марина, когда мы, наконец, остановились.
- Да, хорошо было, - согласилась я.
Я раскрутила бутылку и попала на Руслана. Меня это обрадовало, потому что после бури эмоций хотелось чего-то попроще и попривычней. Я думала, что мы просто чмокнемся в губы и пойдем дальше, но Руслан зачем-то решил устроить целое представление с языками и напускной страстью.
- А со мной не так целовался, - недовольно пробурчала Марина, - Это нечестно. Требую равноправия.
Руслан рассмеялся и крутанул бутылку так сильно, что она чуть не улетела. Казачок.
- Ты тоже требуешь равноправия? – спросил его Руслан.
Саша не ответил, только посмотрел на него долгим внимательным взглядом, раскрутил бутылку и сам остановил ее в тот момент, когда она указывала на меня.
- Вот это – равноправие, - сказал он.
У меня сердце замерло, я даже дышать боялась. Мне так этого хотелось, и при этом было необъяснимо страшно. Понравится ли мне? Понравится ли ему? Никогда раньше я не задавалась такими вопросами перед банальным поцелуем. Казачок потянулся ко мне и прикоснулся губами к моим губам. Только я приготовилась к поцелую и закрыла глаза, как он вернулся на место. Все, что я успела почувствовать – запах табака и легкое прикосновение. Как будто ничего и не было.
- И это всё? – не удержавшись, спросила я разочарованно.
Саша смутился:
- Я… это… Не знаю же, как ты… Не хочу, чтобы… Короче, сама решай. Как ты захочешь.
Я раскрутила бутылку и остановила так, чтобы она указывала не него. И поцеловала его так, как хотела я – медленно, глубоко и обстоятельно, до дрожи в ногах, до головокружения. И мне всё еще было страшно, но хотелось еще – как на аттракционах в далеком детстве, когда сердце уходит в пятки, и ты хочешь, чтобы это ощущение длилось вечно.
Марина
Похороны мамы Руслана третьего июня. Я рыдаю так, словно она была моей мамой. Я бы очень хотела, чтобы она была моей мамой. Я уверена, что она самая умная и добрая женщина в мире, хоть и проговорила с ней всего минут пять.
А шестого июня мы с Соней топаем красить заборы, чтобы поднять бабла. Это Соня нашла объявление. Платят за неделю как за час ебли с педофилом. Но раз я пообещала Соне ни с кем не трахаться, значит, выбора у меня нет. Да и незачем врать самой себе – я готова заниматься чем угодно, хоть за деньги, хоть бесплатно, лишь бы быть рядом с Соней. Я её обожаю, готова смотреть на неё часами, постоянно хочу к ней прикасаться, хочу слышать её голос. Никогда раньше у меня такого не было.
Соня меня не отталкивает, но и не поощряет. Если я хочу с ней целоваться – мы целуемся, и ей, вроде, нравится. Она даже не возражает, когда я трогаю её за сиськи. Но я не знаю, можно ли что-то делать дальше. И что тут можно сделать дальше. Я хочу ее, но члена-то у меня нет. Как и у нее. У нас на районе есть несколько лесбух, надо будет с ними побазарить, чего и как они делают.
Нам выдают комбинезоны, серебристую краску, кисточки и банку ацетона. Начальник участка говорит:
- Вот этот, детсадовский, покрасить надо сегодня, потому что завтра комиссия приедет. Начинайте с него.
Соня подходит к забору, трогает его.
- Его надо сначала помыть и ошкурить, иначе краска через неделю осыпется, - говорит она.
- Если будете шкурить, то сегодня не успеете, - отмахивается начальник, - И так сойдет.
Я окунаю кисточку в краску и начинаю красить витые железки. Краска скатывается и остается на этих железках хлопьями. Мы с Соней красим по одному завитку, и она возмущается:
- Это просто глупо, пустая трата городских денег. Я пойду к начальнику департамента благоустройства.
- Да забей ты на это. Будешь выделываться – нам просто не заплатят, - отвечаю я.
Мне хочется побыстрее закончить и пойти к ней домой, пока не вернулись пацаны. Потому что когда они вернутся Соню перехватит Казачок – он спросил у меня, и я разрешила ему с ней мутить. А с Поэтом ничего толком не выйдет – он иногда не против со мной позависать и поцеловаться, но даже не лапает. Говорит, раз у меня целибат, значит, не стоит увлекаться. А я ведь так и не поблагодарила его за то, что он тогда спас меня. Через полгода поблагодарю.
Несмотря на мои протесты Соня решительно настроена добиться справедливости. Она кладет кисточку и направляется в сторону районной администрации.
Я плетусь за ней, надеясь, что начальника не будет на месте. Но начальница департамента принимает нас, и Соня очень четко и грамотно, без всяких «ну…», «эээ» и «это самое» рассказывает о том, что начальник участка непрофессионально подходит к своим обязанностям и, скорее всего, ворует.
- Он выдал нам только краску, наждачка не предусмотрена в принципе. Не говоря уже о том, что металл следует обработать перед окрашиванием. Я читала про технологию покраски, прежде чем вызваться на эту работу. Прошу рассмотреть вопрос о профпригодности Ермолаева.
- Так, девочки, - отвечает начальница, - Я не могу понять. Вы работаете уже пятый день, и до сих пор не можете покрасить забор у детсада?
- Мы работаем первый день, - отвечает Соня, - Либо до нас работал кто-то другой, либо Ермолаев положил деньги за четыре дня работы себе в карман.
Начальница хмурится и вызывает Ермолаева.
- Все, хана, нас сейчас уволят, - говорю я.
- Никто вас не уволит, - отвечает начальница.
- Ну-ну, - не верю я, - Можно подумать, уволят Ермолаева. Его вы оставите, а нам он работать не даст. Лучше б я на панель опять пошла – меньше геморроя и больше денег.
Последнюю фразу я тихо бурчу себе под нос, чтобы услышала только Соня.
- Хотите, я переведу вас в отдел озеленения? – предлагает начальница, - Краской дышать не надо, а платят столько же.
- Хотим, - отвечает Соня.
И нас ставят сажать цветочки на грядки. Вот это мне дико нравится. Я делаю ямку в рыхлой земле, наливаю туда воду и осторожно пересаживаю кусочек зеленой жизни из ящика, а потом аккуратно засыпаю ямку и снова поливаю. Это крутая работа. Я сажаю, и сажаю, и сажаю. А потом в другом месте выдергиваю сорную траву, чтобы она не мешала расти красивым цветочкам. Я сначала удивляюсь, зачем это надо, а начальница участка, похожая на бабушку Красной Шапочки из детской книжки, поясняет:
- Эти сорняки – в них никакой пользы, никакой красоты. И они уничтожают все красивое, отнимают у красоты жизненное пространство. Если их не убирать, то и высаживать цветы нет никакого смысла – сорняки их быстро убьют. Мы помогаем выжить более слабым, но более полезным.
И я дергаю сорняки, вырываю даже самые маленькие, чтобы у них не было шанса вырасти и навредить цветам. Мы работаем до двух часов, а потом отправляемся на речку. Я не хочу идти без пацанов, но Казачок устроился разгружать фуры, ему работать еще два часа, а у Поэта подготовка к вступительным, и Соня убеждает меня пойти вдвоем. Хотя я бы лучше дома с ней повалялась.
На пляже мы расстилаем покрывало и ложимся загорать. Через несколько минут к нам подходят пацаны из училища. Их четверо, с тремя из них я знакома.
- Привет, Марка, - говорит один.
- Привет, Сиплый, - отвечаю я.
- Познакомишь с подругой?
- Соня, это Сиплый. Сиплый, это Соня, - говорю я и отворачиваюсь.
Этот Сиплый – мразь последняя. Они с дружками Ольку затрахали до полусмерти, она потом в больнице больше месяца лежала, и ей инвалидность оформили. Что-то ей очень сильно повредили. Олька, конечно, сама виновата, что с ними пошла гулять – чего она от таких хотела? Но и они козлы. Не хотела же я без парней идти. Сиплый плюхаетсяна песок рядом с Соней и кладет руку ей на коленку.
- Ты из шараги или детдомовская? Раньше я тебя не видел.
- Руку убери, пожалуйста, - холодно говорит Соня.
- А чего это ты так? Я просто познакомиться хочу. Меня Вадик зовут.
Соня встает с покрывала и оглядывается. Я тоже встаю. Вокруг отдыхает несколько мам с детьми и взрослая смешанная компания. Никто из них нам не поможет, они все сами Сиплого и его дружков боятся. Если б была компания пацанов, можно было бы к ним обратиться, но они бы благодарности захотели потом, и еще неизвестно, что было бы хуже.
- Мы с подругой хотим отдохнуть вдвоем, - спокойно произносит Соня. Она не боится, но ей неприятно, и это заметно. Она просто не понимает, что происходит. Я пытаюсь сообразить, что делать, но в голове крутится только одна мысль: не надо было сюда идти без пацанов.
- А че, я для тебя недостаточно хорош, да, сучка? – усмехается Сиплый и с размаху бьет Соню кулаком в лицо. Соня падет. Я визжу так, что все отдыхающие оборачиваются к нам. К Соне подбегает какая-то женщина. Все мужчины из смешанной компании напряженно смотрят в нашу сторону, о чем-то переговариваясь между собой, а потом дружно отворачиваются и делают вид, что ничего не заметили.
- Слышь, шмара, - тебя сюда никто не звал, - говорит Сиплый подбежавшей женщине, - Я со своей подругой сам разберусь.
- Я его не знаю, - слабо говорит Соня, глядя на женщину в упор, - Пожалуйста, вызовите скорую и милицию.
Вот черт. Еще ментов нам тут не хватало. Никогда от них помощи не было, они могут только добавить проблем. Но, как ни странно, при этих словах Сиплый плюет на песок и медленно уходит, его дружки идут следом.
- Я вызову скорую, - говорит женщина и уходит к телефону-автомату.
К нам подходит мужчина из смешанной компании и спрашивает:
- Все хорошо, девочки? Помощь нужна?
Я почему-то злюсь, хотя он мне ничем не обязан.
- Помощь была нужна две минуты назад.
Соня лежит на покрывале, обхватив руками голову.
- Пожалуйста, останьтесь до приезда милиции и дайте показания. Или запишите свои данные, чтобы они потом с вами связались, - просит она.
- А, не, я не могу, - мужчина отступает на шаг назад, - Я это… Нездешний, да. Мы все не местные.
Он быстро уходит, а я сажусь рядом с Соней и спрашиваю:
- Ты идти можешь? Они могут вернуться.
- У меня в глазах двоится, - говорит Соня, - И тошнит.
Как ни странно, быстро приезжает скорая. Нас увозят в больницу, там Соню осматривают, прикладывают холод и велят лежать три недели. Сотрясение мозга. Прямо в больничку подъезжают менты, расспрашивают. Я рассказываю все, что знаю о Сиплом. И про Ольку тоже.
- Почему его тогда не посадили? – спрашиваю я.
- Условно дали. Он тогда несовершеннолетний был, - неохотно говорит мент, - И там только вред здоровью средней тяжести. Если б еще и изнасилование – посадили бы.
- Что значит – если б еще и изнасилование? – удивляется Соня, морщась от боли, - Вы же не думаете, что девушка была на все это согласна.
- Она же добровольно с ними пошла, - мнется мент, - А ребята просто заигрались. Приходи во вторник с родителями, они должны написать заявление.
- А обязательно с родителями? – спрашивает Соня, - Они и так будут очень сильно волноваться.
- Обязательно, - говорит мент, - От тебя я не могу заявление принять.
Когда он выходит, я говорю:
- Не надо было одним на пляж идти. Я же говорила.
- Ты предлагаешь всего бояться, не сметь и шагу ступить, все время ждать, что на нас нападут? Я не хочу так жить, Марина, правда, не хочу, я лучше умру, чем буду прятаться по углам и за чужими спинами, - говорит Соня яростно и зло, - Я поправлюсь и снова пойду на пляж, буду купаться и загорать. Мне не нужно, чтобы кто-то охранял меня от внешнего мира, потому что это как в тюрьме – выходить на прогулку только под конвоем. Я не совершила никакого преступления, чтобы лишать меня свободы, понятно?
- Понятно, - отвечаю я. Мне нечего возразить, она права. Но она сейчас лежит с сотрясением мозга и огромным фингалом вокруг левого глаза. От ее правоты нет никакого толку.
Соне надо остаться в больнице на ночь, а я иду к Поэту. Он уже дома, я рассказываю ему про Соню, чтобы он не волновался. Но он все равно волнуется.
- Зачем вы туда пошли вдвоем? – спрашивает он.
- Соня так захотела, - я пожимаю плечами, - Потому что не хочет прятаться за чужими спинами и провести в заточении всю жизнь. Разве она не права?
- О, господи, - Поэт закатывает глаза, - Как же с ней сложно. А ты в порядке?
- Ага, мне не досталось на этот раз. Они же знают, что я – тёлка Казачка.
Поэт растеряно и задумчиво опускается в кресло, а я сажусь к нему на колени. Он машинально обнимает меня, и я смотрю в его лицо.
- Не переживай, - говорю я, - С ней всё будет в порядке. Ты же прямо сейчас не пойдешь избивать Сиплого?
- Нет. Но я попробую с ним поговорить, объяснить ему про уголовную ответственность.
- Не парься, - говорю я, - Казачок, когда узнает, так Сиплого отделает, что ему никакая ответственность не поможет. Не факт, что жив останется.
- Так Казачка тогда и посадят. Зачем ему это?
Я вздыхаю. Несмотря на то, что Поэт ведет себя, как тряпка, мне нравится для разнообразия побыть с парнем, который не кидается сразу бить каждого по морде. Я целую его, обхватив его лицо ладонями. Казачок бы уже стягивал с меня трусы, чтобы не терять время, а Поэт просто отвечает на поцелуй и крепче прижимает меня к себе.
- Ты читал книжку про Тимура и его команду? – спрашиваю я.
- Конечно.
- Ты – как Тимур. Такой весь добрый, всем помогаешь и пытаешься победить хулигана Квакина без насилия. Я, когда читала, всегда мечтала трахнуться с таким Тимуром, чисто для разнообразия. Но я думала, что таких не существует. Вокруг меня всегда были только хулиганы Квакины.
- Ну, не знаю, - усмехается Поэт, - По-моему, в хулиганах есть что-то притягательное. Они ведь, по сути, бунтари. Это на фоне Сиплого я Тимур, а в нашем лицее меня считали тем еще Квакиным. Смотря, с кем сравнивать.
Мы снова целуемся. Сейчас с нами нет Сони, Поэт не чувствует ее осуждающего взгляда, и не возражает, когда я стягиваю с него футболку. Но стоит мне потянуть за молнию на его джинсах, как он перехватывает мою руку:
- У тебя, вроде, полгода целибата.
- Ой, да ладно тебе, мы никому не скажем. Даже Соне. Пусть это будет нашей маленькой тайной.
Я снимаю футболку и лифчик. Поэт не возражает. Он кружит языком вокруг моего соска, и это довольно приятно, но я хочу уже потрахаться, чтобы приятно было ему, и он понял, что не зря меня спас тогда, поэтому я снова тяну за молнию на его джинсах. Но он снова меня останавливает.
- Да брось, ты же хочешь, - говорю я, прикусывая мочку его уха.
- Я не хочу ссориться с Соней, - отвечает он и хмурится, - Она и без того будет злая из-за всей этой ситуации. Лишь бы сама не пошла с Сиплым разбираться.
- А тебе-то что? – спрашиваю я, одеваясь обратно, потому что понимаю, что секса не будет, - Пусть делает, что хочет.
У Поэта на лице появляется злое выражение. Я даже немного пугаюсь.
- Она и делает, что хочет, только от этого одни проблемы! Какого черта вы потащились на этот пляж? Знаете же, что там полно дебилов ошивается.
- Захотели – и потащились. Тебя забыли спросить.
- Вот и плохо, что не спросили. Я думал, что хоть ты соображаешь, что объяснишь Соне, как себя вести, если решила уйти из дома на свой страх и риск. Надо быть осторожнее!
- Да тебе-то что? Она свободный человек, делает, что хочет!
Я не заметила, как мы перешли на крик.
- К черту эту свободу, если из-за нее у всех проблемы! Пусть или делает, как я говорю, или валит обратно к родителям!
- Так и скажи ей об этом! Пусть валит к отчиму-педофилу! Лишь бы ты не переживал!
Я иду в прихожую и обуваюсь.
- Подожди, Марка, - Поэт хватает меня за руку, - Не говори Соне, что я так сказал.
- Да пошел ты, - я выдергиваю свою руку из его хватки и застегиваю туфли.
- Стой, - он снова хватает меня, - Пожалуйста. Да, я ляпнул лишнее, но это только потому, что я волнуюсь. За вас обеих.
- Так волнуешься, что предлагаешь сидеть дома, чтобы с нами ничего не случилось? Никакой ты не Тимур. Ты, как и все мудаки, думаешь только о себе, лишь бы тебе было хорошо и спокойно!
Я выскакиваю на улицу и почти бегу к общежитию. Жуть, как хочется выпить. На душе мерзко от открывшейся страшной правды. Не бывает Тимуров. Даже Тимур – не Тимур. Он же был против девчонок в команде. Они все считают нас чем-то вроде мебели. Вроде, есть любимый диванчик, который ты чистишь и застилаешь, и не разрешаешь другим на него пиво проливать. А есть скамейка на улице, вся захарканная, грязная и переломанная. Конечно, если вдруг твой любимый диванчик решит, что хочет прогуляться, ты взбесишься – с чего вообще такие мысли? Его ж там испортят, как ту скамейку, и придется чинить, поэтому нечего диванчикам вообще какие-то мысли иметь в своем поролоне и пружинах. А у тех, кто скамейки ломает, дома тоже вполне могут быть свои милые, любимые диванчики. Со злости, кстати, можно и свой диванчик пнуть, если взбесит. Потому что нечего бесить. Только я, блядь, не диванчик! И не скамейка! Нельзя меня ни ломать, ни запирать! Почему я не понимала этого раньше? Почему эти мрази этого не понимают? Ни один из них, даже те, что притворяются хорошими?
Казачок курит на крыльце и кивает, когда я подхожу. А меня раздирает ярость.
- Что случилось? – спрашивает он.
- Вы все – сорняки, - говорю я, - Вы уничтожаете все прекрасное, вы покрываете друг друга и считаете, что мы должны принадлежать вам, что сами по себе мы – никто и ничто.
- Маринка, что случилось? – он осторожно берет меня за плечи и смотрит в глаза.
Я его сто лет знаю и очень люблю. И всегда его защищаю и оправдываю. Но сейчас я вспоминаю все те разы, когда в соседней комнате несколько парней трахали одну девчонку просто потому что она была сильно пьяна, а Казачок сидел и спокойно пил. И он еще считался вполне себе хорошим и порядочным, потому что он же в этом не участвовал. И еще я вспоминаю, как мы с ним и другими пацанами шли по улице, а навстречу шла девчонка, и пацаны засвистели и загоготали, и облапали ее. Казачок тоже шлепнул ее по заду и заржал. Девчонка очень испугалась, заплакала и убежала. И это Казачок всегда говорит, чтобы я не ходила одна на пляж, чтобы не шлялась одна ночами, чтобы одна не ходила на пьянки. А сам-то спокойно ходит один, где хочет, как будто он свободный человек, а я – его вещь, которую он может потащить с собой, а может оставить дома.
Все это я кричу ему в лицо, сбивчиво и невнятно. Кричу про пляж, про Соню, про Сиплого, про ту девушку, которую он шлепнул на улице, про мою свободу, про скамейки и диваны. Он пытается обнять меня, но я вырываюсь и ухожу в свою комнату.
Натаха сразу, с порога, протягивает мне железную кружку, и я выпиваю все, что там есть, в два глотка. Самогонка. Значит, Натаха к бабке в деревню ездила на выходных.
- Ты чего на Казачка разоралась? – спрашивает Натаха, - Даже здесь слышно было.
- Да достал он меня, - отвечаю я.
- Ты, смотрю, как с домашними подружилась, стала выступать за мир во всем мире, - хихикает Людка, - Кого он там под лавкой за жопу облапал так, что бедная целочка аж расплакалась? Радовалась бы, что на нее хороший парень внимание обратил. Если что, меня пусть лапает, я не возражаю.
- Кому Сиплый-то опять по роже съездил? – смеется Натаха.
- И, главное, почему Казачок в этом виноват? – подхватывает Людка.
- Прикиньте, девки, как классно было бы без мужиков? Мы бы никого не боялись, ни от кого не прятались, ни перед кем не унижались, - говорю я, - А есть еще самогон?
- Не, не классно, - Людка разливает по кружкам самогонку, - Кто бы нас тогда защищал?
- От кого защищал? – спрашиваю я, и пью.
Девки молчат и тоже пьют.
- Ну, не можем же мы их всех убить, - неуверенно говорит Натаха, - А как размножаться тогда?
- Можно оставить для размножения нескольких, самых спокойных и умных, - предлагает Людка.
- И симпатичных, - добавляю я, думая о Поэте.
- Ага. Держать их в клетках по одному, чтобы друг другу мордочки не попортили, - смеется Натаха, - И выпускать только потрахаться, если будут хорошо себя вести.
- Точно, - говорит Людка, - Можно брать деньги с баб, которые хотят ребенка или просто секса. Она платит – и выбирает мужика на ночь, потом сдает обратно. Кого долго никто не выбирает – на корм собакам.
- Тогда бы они старались нам понравиться, - меня разбирает смех, - Отжимались бы постоянно, прически делали, в красивые позы вставали, пока женщина выбирает, предлагали бы дополнительные услуги – там, завтрак в постель, массаж и все такое. Лишь бы их выбрали.
- А если кто-то из них сбежит? – Людка так вошла во вкус, что начала продумывать план в деталях, - Ловить будем?
Я делаю большой глоток самогона и говорю:
- Нет. Представьте, что все женщины могут получить мужика только за деньги. А тут вдруг на улице мужик. Ничей. Бесплатный.
- Бедняга, - ржет Людка, - Представляю, что с ним сделают. Получается, они сами, добровольно, будут в своих клетках сидеть и молиться, чтобы их баба подобрее купила. Что-то это совсем уж бесчеловечно. На месте мужиков я бы лучше самоубилась, чем так жить.
- Мы же не самоубиваемся, - мрачно говорит Натаха, - Хотя почти так и живем.
- Я больше не буду так жить, - говорю я.
- А кто тебя спросит? – Натаха смотрит в одну точку перед собой.
Я молчу. Мне все равно, спросит меня кто-нибудь или нет. Я прекрасно помню, как лезвие проткнуло ткань синей ментовской формы и красиво зашло между ребер. Я ни о чем жалею. Если бы мне пришлось за это отсидеть, оно бы того стоило. Если бы мне пришлось за это умереть, оно бы того стоило.
Александр
Из того, что наговорила Марка, я понимаю две вещи. Первое - я ничем не лучше других, даже самых отстойных пацанов, потому что мы все одинаковые. Второе - Сиплый ударил Соню, теперь она в больнице с сотрясением. И второе мне куда понятней, потому что тут я знаю, что делать. Я иду домой к Поэту и долго звоню в дверь.
- А, это ты, - говорит Поэт, открывая, - Знаешь про Соню?
- Идем, - говорю я.
- Куда?
- Ты дебил? Сиплого искать.
- Ты хочешь его побить? – спрашивает Поэт.
Не, он и правда дебил. Что за тупые вопросы? Если позволить всякой швали пиздить наших телок, кто нас уважать будет? Но Поэт, похоже, так не думает. Я разворачиваюсь и иду один. Поэт догоняет меня через минуту и идет рядом.
- Может, побольше толпу собрать? – предлагает он.
Я не собираюсь тратить время на сбор толпы. Я собираюсь отпиздить Сиплого так, чтобы его мама родная не узнала. С этим справлюсь и один, он даже вякнуть не успеет. Против меня переть – это не девке кулаком по морде зарядить. Поэт обгоняет меня, первым заходит в общагу и очень вежливо спрашивает про Сиплого. Его нет. Мы покупаем пиво и стоим через дорогу от входа, ждем. Сиплый появляется уже затемно, он идет, слегка пошатываясь, и о чем-то громко базарит с мелким пацаном из своей шайки. Они всего лишь вдвоем. Я надвигаю кепку пониже на глаза и иду им навстречу, глядя в асфальт. Поравнявшись с ними, ставлю подножку мелкому, и тут же бью Сиплого по роже. Мелкий падает, а Сиплый держится, даже бьет в ответ. Я уворачиваюсь и бью снова, и еще раз, пока он не оказывается на асфальте. Мелкий вскакивает на ноги, но Поэт тут же ушатывает его одним ударом и трясет рукой, как будто ему больно. Странный он. Я бью Сиплого ногами по роже и по животу. Он сворачивается, поджимая ноги и закрывая голову. Тогда я бью по спине, стараясь попадать прямо по почкам. Он скулит и не сопротивляется. Я прыгаю на него сверху и слышу, как хрустят ребра. Как же мне хорошо! Давно я никого так не ушатывал, уже и забыл, как это круто.
Поэт оттаскивает меня и валит на землю. Я в запале бью его в лицо, и он отлетает в сторону. Опомнившись, я подаю ему руку, он встает, и мы вместе уходим. Мелкий что-то кричит нам вслед, я пытаюсь развернуться, чтобы добить его, но Поэт тащит меня за собой.
- За тобой тянется кровавый след, - хмуро говорит он.
Я оглядываюсь. Точно. На асфальте остаются пятна крови от моих ботинок.
- Пойдем по кругу, - предлагаю я.
Мы сворачиваем к рынку, проходим между пустыми прилавками, потом ходим по парку, потом делаем круг по чужому кварталу. Ни одна собака не найдет.
Дома у Поэта я мою ботинки и застирываю футболку. У Поэта правая сторона лица распухла, и он прикладывает лед.
- Больно? – спрашиваю я.
- А ты как думаешь? – огрызается он.
- Ну, извини. Ты зря полез.
- Если б я не полез, ты бы его убил.
- Я, может, и так его убил, и что?
- Если убил, то тебя посадят.
- Если найдут. А посадят – отсижу. И что?
- А то, что даже Соня вряд ли обрадуется такой защите с твоей стороны, - хмуро говорит он, - Она против рукоприкладства и предпочитает решать конфликты цивилизованно.
- Угу, я понял, что вы с ней дико умные и знаете много слов, - соглашаюсь я.
Мне хочется курить, но Поэт запрещает курево у себя дома, поэтому я достаю из его холодильника начатую бутылку водки, которая стоит там уже недели две, и разливаю по рюмкам. Поэт, морщась, выпивает. Я тоже.
- Марка сегодня сказала, что мы все сорняки, от нас никакого толка, мы только вредим, - вспоминаю я, - И нас всех надо вырвать с корнем.
- Кого – нас? – переспрашивает Поэт.
- Пацанов.
- Понятно. Это она на меня разозлилась, что я ее свободу ограничиваю. А я просто хотел, чтобы они были в безопасности.
- Не только на тебя. Мне предъявила, что я могу на улице тёлку за жопу схватить. Типа я ничем не лучше Сиплого.
- А зачем хватать?
- Просто, поржать. Если ничейная тёлка, то чё плохого-то?
- И чем ты тогда лучше Сиплого?
- Ну, я тёлок не бью. И не насилую. Даже не ебу, когда они сильно пьяные и сами предлагают. И вообще, - доходчиво объясняю я разницу между собой и Сиплым.
- И вообще, - повторяет Поэт.
Мы выпиваем еще. Поэт предлагает остаться у него на ночь, и я соглашаюсь. Он дает мне подушку и одеяло, и мы ложимся на диван, совсем близко, я даже чувствую его дыхание. Смотрим в темноте друг на друга. Я прикасаюсь пальцами к его распухшей щеке, и он морщится.
- Извини, - тихо говорю я, - Я не специально.
- Я знаю, - отвечает Поэт и зачем-то тоже прикасается пальцами к моей щеке.
По телу тут же проходит горячая волна, от того места, где прикоснулись его пальцы, прямо в трусы. Ненавижу такие моменты. Я ни о чем таком не думаю, оно все само происходит. Он убирает руку, и я поворачиваюсь к нему спиной, дышу глубоко и ровно, чтобы он думал, что я сплю. И со временем засыпаю.
Про Сиплого неделю гудит весь район. Все обсуждают, кто его так отделал, что он валяется в коме. Мелкий меня не узнал, потому что не успел рассмотреть, и теперь базарит, что это батя Фуфел послал двух быков, потому что у Сиплого на районе был слишком большой авторитет, и батя Фуфел опасался. Говорят, батя Фуфел, когда про это услышал, долго ржал и спрашивал, кто такой Сиплый.
Я доволен, а Соня недовольна.
- Пожалуйста, не надо так больше делать, - строго говорит она и смотрит, как училка, но не как старая географичка, а как прикольная практикантка, только с фингалом, - В таких случаях должна разбираться милиция, самосуд не доводит до добра.
- Ладно, - отвечаю я, - А ты больше не ходи одна туда, где можешь огрестись.
- Я буду ходить, куда захочу, - говорит она, - Это мое личное дело.
- А я буду бить, кого захочу. Это мое личное дело, - отвечаю я.
- Только не меня, пожалуйста, - смеется Поэт.
Марка со мной не разговаривает. Не то чтобы мы в ссоре. Она отвечает, если у нее что-то спросить, но сама первая не заговаривает, садится всегда только рядом с Соней и всегда уходит, когда уходит Соня. Я сначала жду, что она успокоится, но вот уже почти август, а она все еще отмораживается. Мы с Поэтом решаем спросить у Сони. Когда Марка берет дополнительную смену для прополки своих цветочков, мы ловим Соню одну дома, усаживаем на диван, сами садимся по обе стороны и прямо спрашиваем, что с Маркой, и когда она станет прежней.
- А прежней – это какой? – спрашивает Соня.
- Веселой, - отвечает Поэт.
- Нормальной, - говорю я.
- Может быть, никогда, - Соня пожимает плечами и улыбается, - Она решила стать лесбиянкой.
Мы с Поэтом переглядываемся.
- И что, вы с ней… это самое? – спрашивает Поэт.
- А что, тебе жалко? – отвечает Соня.
- Нет, не жалко, просто как-то странно.
- Да, странно, - соглашается Соня, - Я пока не знаю, я сама ничего не понимаю. Мне нужно время, чтобы разобраться в том, что происходит.
Но я-то знаю, что Соне нравятся пацаны. Или нравились. Я ей, вроде, нравился, мы же целовались.
- Ты же со мной целовалась, - говорю я и осекаюсь. Вдруг я настолько херово целуюсь, что Соня и Марка решили стать лесбухами из-за меня? Это бы всё объяснило.
- И со мной, - говорит Поэт.
- Точняк, - киваю я, - И с Поэтом.
Это меня немного успокаивает. Поэт-то наверняка хорошо целуется.
- Ну, это не мешает мне целоваться еще и с Мариной. Можете считать меня шлюхой, - раздраженно говорит она.
- Никто тебя никем не считает, - говорит Поэт, - Ты просто запуталась.
Соня поворачивается к нему и целует его, а потом поворачивается ко мне и целует меня. Это очень круто. Это даже круче, чем бить кого-то ногами. Соня пахнет чем-то сладким и чистым одновременно. Я услышал этот запах еще когда мы только познакомились, а когда впервые поцеловал ее, чуть с ума не сошел. Мне теперь даже всё равно на то, что она дико красивая, я могу вообще не смотреть на нее, но меня тянет к ней, как магнитом. Прекратив поцелуй, Соня задумчиво смотрит перед собой и говорит:
- Да, мне нравится целоваться с парнями. О чем это говорит?
- Что парням повезло, - отвечает Поэт, - Но мне, к сожалению, нужно на практику в институт. Хорошо вам провести время.
Перед тем, как уйти, он подмигивает Соне, и она слегка улыбается. Я обожаю эту ее полуулыбку, когда губы приоткрываются и виден краешек белых зубов. Я наклоняюсь и целую ее, потому что просто не могу удержаться, и она отвечает мне, стягивает с меня футболку, а я лезу руками ей под халат. У нее очень гладкая и мягкая кожа, такая прохладная и свежая. Я слегка сжимаю ее грудь, и Соня прерывисто вздыхает. В трусиках у нее мокро, она точно меня хочет, и я не хочу ждать, чтобы она передумала. Я проталкиваю палец и понимаю, что слишком узко. Раньше ни у кого так не было. Соня целует меня и подается мне навстречу, говорит:
- Давай еще, не тяни.
- Подожди, - я отстраняюсь, пытаюсь привести мысли в порядок, отвлечься от ее запаха, который теперь еще сильнее, окутывает меня, как одеялом, - Ты никогда раньше этим не занималась?
- Нет, а теперь хочу, не задавай вопросов.
Но я не могу не задавать вопросов. Я очень ее хочу, но если она целка, то ничего не будет.
- И с Поэтом? Вы же живете вместе?
- И что? – она закатывает глаза.
Я продолжаю ее целовать, и я все еще хочу ее, но я не хочу причинять ей боль — вдруг она из-за этого никогда больше не захочет?
- Ты же не собираешься остановиться? – спрашивает она, притягивая меня к себе и осыпая мою грудь поцелуями.
Нет, если она сама не попросит, я не остановлюсь. Я скольжу между ее ног, не проникая внутрь, но, видимо, задеваю какую-то точку, потому что Соня извивается и громко стонет, ее лицо искажает гримаса удовольствия, она прикусывает губу. И я кончаю на ее живот.
- Так нечестно, - говорит она, когда я лежу, уткнувшись в ее плечо, и пытаюсь выровнять дыхание, - Если вы будете так делать, я никогда не лишусь девственности.
- Поэт тоже так делает? – спрашиваю я.
- Было разок. Он сказал, что мне лучше с тобой этим заняться, потому что у тебя огромный опыт по этой части.
Вот это подстава. Поэт меня как-то спрашивал, трахал ли я девственницу. Ну, я и ответил, что много раз. Потому что - как он проверит?
- Я ему слегка напиздел, - признаюсь я и встаю на ноги.
- Да я уже поняла, - вздыхает Соня, вытирает себя салфеткой, садится и накидывает халат, - Все вы опытные на словах, а как до дела доходит – в кусты. Сама справлюсь.
- Да ладно, – усмехаюсь я, - Это как?
- А вот так, - Соня встает, закидывает одну ногу на спинку дивана и медленно вводит в себя сразу два пальца. Пальчики у нее тонкие, я улыбаюсь, она целует меня, притягивая к себе, и теперь мне не видно, что она там делает.
- Вот и все, - она показывает пальцы, на них кровь, совсем чуть-чуть, - Вообще не больно, главное – не бояться.
- Ух ты, - говорю я, - Точно все?
- Точно. Правильно Маринка говорит – на парней рассчитывать нельзя, проще все делать самой.
- Теперь мы можем потрахаться? – спрашиваю я и снова ее целую.
- Нет уж, - смеется она, - Там же травма, хоть и небольшая. Мне может быть неприятно. Давай отложим на недельку.
- Ладно, - соглашаюсь я.
- Мне надо купить тетради к сентябрю. Прогуляешься со мной?
Я бы предпочел поваляться с ней на диване, пообниматься, но ей, похоже, это не слишком нравится. Вечно она куда-то бежит или чем-то занята. Я провожаю ее до канцелярского магазина и иду в парк культуры, где сегодня работает Марка. Она уже закончила со своими сорняками и ест мороженое, сидя на скамейке. На меня смотрит хмуро, ей не нравится, что я пришел. Но я делаю вид, что все в норме. Так уже было раньше. Если не обращать внимания на ее задвиги, она должна успокоиться. А куда ей деваться? Хотя сейчас-то ей есть, куда деваться. Это раньше у нее, кроме меня, никого не было. А сейчас есть Соня. И Поэт. Надо, чтобы Марка поняла, что Соня со мной, что я ей нужен. Тогда Марке снова будет некуда деться, и она успокоится, и снова станет веселой и ласковой. Может, даже пусть приревнует к Соне немного? Я сажусь рядом и говорю:
- А я Соньку трахнул. Ну, почти. Прикинь?
- Мне похер, - отвечает Марка, доедая остатки мороженого, - Все равно это ненадолго. Она тебя пошлет, куда подальше. Как и я.
- С чего это? - спрашиваю я, - У нас с ней всё супер. Я пока нигде не налажал. Ни с ней, ни с тобой. Ты сама разрешила мне с ней мутить.
- Она тебя бросит, когда узнает, что ты меня ударил, - говорит она, глядя прямо перед собой, - И Поэт тоже знать тебя не захочет. А если захочет, то Соня и его бросит тоже. Видел, как она на отчима окрысилась? Узнает, что ты тёлок бьешь по морде, совсем как Сиплый, и тут же пройдет ваша любовь, завянут помидоры.
Я сначала туплю, потому что ведь не бил я ее. Точнее, только один раз, очень давно. И за дело, не просто так. А в последнее время – вообще нет. Поэтому я возмущаюсь:
- Так это когда было? Год прошел!
- И что? Но ведь ударил же. Соне всё равно будет, вчера или год назад. И мне всё равно. С чего ты взял, что я тебя простила?
- А что будет, если Соня узнает, что ты беременная выжрала бутылку водки, а? – у меня тоже есть, что припомнить, не надо меня пугать, - Думаешь, обрадуется и по головке погладит?
Ну, вот, я победил, теперь-то Марка все поймет и извинится. И мы больше никогда не будем вспоминать ту историю. Зачем вообще она в это полезла опять? Знаю я, что не надо было бить ее. И тогда знал. Не сдержался, выводы сделал, больше не буду. Хорошо ведь всё было, вот и пусть теперь успокоится и не начинает. Но она вместо того, чтобы успокоиться и извиниться, злится еще сильнее и зачем-то орет.
- Я не хотела этого ребенка, ты обещал, что все будет нормально, что ты успеешь вытащить! Я просила тебя найти деньги на аборт, потому что меня тошнило каждые пять минут, и я сама не могла заработать, а ты отказался, только ныл про то, что я должна родить! И ударил меня за то, что я типа навредила твоему ребенку. А никакого ребенка еще даже не было! Я спросила у Сони – на этом сроке нет никакого малыша – только набор клеток, который может вообще ни во что не развиться. Ты ударил меня из-за набора клеток! Ты хотел, чтобы я его в себе вырастила и превратила в твоего ребенка. Хотя знал, что я этого не хочу. Пытался заставить работать для тебя бесплатной вынашивальщицей детей! Ты говоришь, я плохая, потому что беременная пила водку? А я выпила эту бутылку, чтобы после этой бутылки пойти к теть Зине, и она на живую ковырялась во мне какими-то железками, потом две недели шла кровь, и я валялась с температурой сорок! А ты таскал мне апельсины, как будто ничего не случилось, и все по-прежнему!
Я не знаю, что сказать. Потому что так оно и было, но было совсем не так. Марка просто все перевернула с ног на голову и хочет выставить меня виноватым. А на самом деле она забыла купить гандоны, потом беременная пила водку, потом убила моего ребенка. А я ей всего-то раз заехал, и то, совсем не сильно, ладошкой, даже следа не осталось. И вообще, я ее сразу простил, и непонятно, зачем теперь это вспоминать. Все же было хорошо, чего она начинает?
- Это было год назад, - повторяю я, - Чего ты теперь от меня хочешь?
- Ничего. Совсем ничего. Хочу быть с Поэтом и Соней. Без тебя.
Да она охренела? Это нечестно! Так нельзя!
- Я первый встретил Поэта, - напоминаю я.
- И что? Ты же всё равно не можешь с ним трахаться. А я могу. И с Соней могу. А с тобой больше не хочу. И, главное, больше не должна. Всё, Казачок, мы расстались. Я больше не буду тебе бесплатно давать по первому требованию.
Она произносит это с таким отвращением, что я вздрагиваю. Мне хочется что-то возразить, но я не могу подобрать слов. Только чувствую, что в чем-то меня наебали.
- Ты сейчас снова хочешь меня ударить? - спрашивает Марка. Без страха, скорее, с интересом.
- А ты боишься, что я тебя ударю? - я чувствую какую-то невероятную усталость, как будто я столетний старик.
- Неа. Я никогда тебя не боялась. Я любила тебя. И сейчас всё ещё люблю. Но я должна сделать выбор, Казачок. И я выбираю Соню. Я хочу быть с ней.
- Я тоже.
- Ты не сможешь быть с ней и остаться таким же. Они другие. Неужели ты не видишь?
- И ты хочешь стать такими, как они?
- Да, конечно. Хочу быть как Соня. Хочу, чтобы для меня лучше было сдохнуть, чем следовать правилам, которые придумывают для нас мудаки. И выполнение которых всё равно ничего не гарантирует. И не хочу, чтобы кто-то меня бил. И не хочу трахаться с кем-то только потому что ему так хочется.
- Так я всегда был против этого твоего блядства, - напоминаю я.
- Серьезно? А ведь я о тебе.
- Что за бред? Я никогда тебя не заставлял.
- Ага. Мои бахары тоже меня никогда не заставляли. Но я не хотела с ними, и они об этом знали. И с тобой тоже не всегда хотела, и ты тоже об этом знал. Я говорила, что мне сегодня неохота, а ты отвечал, что давай тогда по-быстрому, или в рот. Думаешь, мне сильно приятно было?
Я не знаю, что на это сказать. Она говорит правду, но ведь это совсем не то, что проституция. Понятно, что от своей тёлки ждешь секса, это нормально. Иначе зачем она вообще? Я пытаюсь объяснить это Марке, и она снова смотрит на меня с отвращением.
- Значит, я тебе нужна только для секса? - спрашивает она.
- Нет, - отвечаю я, - Не только.
- А для чего еще?
- Ну, ты красивая. И умная, - говорю я, но как-то неуверенно.
- То есть, я нужна тебе для секса, чтобы было на что посмотреть, и было, с кем побазарить?
- Нет!
Это какой-то бред. Трахать я могу любую тёлку, смотреть можно телевизор, а базарить можно, с кем угодно.
- Тогда что?
- Ты знаешь, - устало говорю я, - Я тебя люблю. Ты мой самый лучший друг. Я за тебя всех порву.
- Тогда почему ты меня ударил? Почему заставлял меня с тобой трахаться, когда я не хотела?
- Я не заставлял. Я просто считал, что…
- Что?
Она смотрит на меня очень внимательно. Уже без отвращения, но это еще хуже, потому что она чего-то ждет. Но чего? Я очень люблю темные крапинки в ее зеленых глазах, раньше мог часами их разглядывать, но сейчас хочу, чтобы она перестала на меня смотреть, чтобы она перестала задавать мне эти тупые вопросы. Я просто хочу, чтобы всё было, как раньше. Я хочу быть с ней, и чтобы она позволила мне быть с Соней. Но она ждет ответа, который я не могу ей дать.
- Что ты считал?
- Что это твоя обязанность, - выдавливаю я из себя. Меня почему-то тошнит.
- Моя обязанность, - повторяет она грустно, - А если Соня будет твоей тёлкой, это будет её обязанностью?
Вот черт. Теперь еще и башка кружится, как после бутылки водки. И в висках стучит.
- Нет, - отвечаю я.
- Почему?
- Да пошла ты! - я срываюсь с места и ухожу прочь.
- Подожди! - кричит Марка мне вслед, - Давай поговорим! Если ты всё поймешь, мы сможем…
Я не слышу, что еще она там кричит. Я уже всё понимаю. Я понимаю, что она права. Я такой же мудак, как Сиплый и прочие. По крайней мере, Соня с Поэтом решат именно так, если Марка им всё расскажет. Вообще, из-за них у моей Марки в голове все эти дурные мысли. Если б мы с ними не встретились, то жили бы спокойно, и ни о чем таком не думали.
Я почти заставляю себя думать, что лучше бы мы с Маркой никогда их не встречали, но не могу. Лучше бы Марка никогда не встречала меня — так будет правильнее сказать.
Я иду в детдом, ворую сумку с кухни, закидываю туда свои вещи и ухожу. Я раньше уже путешествовал в товарняках, только тогда это было прикольно. А сейчас я просто хочу уехать подальше. Я еду, потом иду, знакомлюсь с разными людьми, пью водку, снова еду. Я не хочу ни о чем думать, но мысли сами лезут в голову. Она кричала, чтобы я остановился, что если я всё пойму, то мы сможем… Что сможем? Начать всё сначала? Надо было дослушать. Вечно я сначала делаю, потом думаю.
Я решаю вернуться и дослушать, что она там вопила, но на каком-то вокзале ввязываюсь в драку, и меня сажают в клетку. Кто-то там попадает в больницу, и из-за этого меня отправляют на зону. Всего на год, на малолетку, потому что мне еще нет восемнадцати. Но я не хочу, чтобы Марка обо мне волновалась. А еще хочу, чтобы я она знала, что я понял. Правда, я не уверен, что именно должен был понять, поэтому пишу ей очень длинное письмо, чтобы она видела, что я хотя бы пытался. И жду ответа. Очень сильно жду. Больше здесь все равно делать нечего. Лучше, чем в психушке, но хуже, чем в детдоме.
Руслан
В последнюю субботу перед началом учёбы мы с Соней после завтрака снова завалились в постель, вставать совершенно не хотелось.
- Хочешь заняться сексом? – спросила Соня.
- Я могу, если ты хочешь, - ответил я.
- Жалко, что Казачок куда-то уехал. Он бы проявил куда больше энтузиазма, как мне кажется, - Соня со смехом перевернулась на живот, подперла подбородок руками и посмотрела прямо мне в глаза, - Скучаешь по нему?
- Конечно, - ответил я подчеркнуто безразлично.
- Мне кажется, ты ему тоже нравишься, - сказала Соня, внимательно наблюдая за моей реакцией.
- Не понимаю, о чем ты, - ответил я.
- Как скажешь.
Я закрыл глаза, чтобы она не могла прочитать в них мои мысли. Но чувствовал, что она продолжает смотреть на мое лицо.
- Ты разводишь меня на признания, которых я не могу делать, - сказал я, не открывая глаз, - Это не имеет смысла. Это табу. Я просто не могу себе позволить какие-то вещи. Не только с ним. Ни с кем.
- Другие могут, значит, и ты можешь, - возразила она, - Но либо в очень усеченном и ограниченном варианте, либо с потерей статуса в этой вашей мужской иерархии.
- Прописные истины глаголешь, моя дорогая. Свой статус в этой нашей мужской иерархии я потерять не хочу, да и права не имею, потому что это и тебе сильно осложнит жизнь. А эти очень усеченные и ограниченные варианты теоретически доступны и с девушками, так что, игра не стоит свеч.
Соня собиралась ответить что-то язвительное, но не успела, потому что в дверь громко постучали.
- Это Марина, - сказала Соня, - Что-то случилось. Открой, пожалуйста. Только штаны надень.
Я натянул спортивные брюки и пошел открывать. Марина влетела в квартиру заплаканная, с конвертом в руке, и заявила:
- Его посадили. Я знала, что так будет! Он специально это сделал, чтобы меня позлить! Он вообще все в этой жизни делает только чтобы взбесить меня! Хорошо хоть, большое письмо написал, объяснил всё.
Соня вышла в прихожую в моей рубашке и сразу крепко обняла Марину. Я взял из ее руки конверт и вытащил письмо.
«Превет Марка!
Жывой. Дали год. Я понил. Ты - чилавек. И Соня. Нелзя бить ползаватся не весч»
И все. Даже подписи нет.
- Ничего не понимаю, - сказал я, - И это – большое письмо?
- А что непонятного? – всхлипнула Марина, - Я его послала, и он пошел. Он всё понял и готов меняться. Но поздно. На зоне он совсем не сможет. Он там уроет кого-нибудь, и ему вышку дадут.
Соня провела Марину в гостиную и принесла ей воды.
- Может быть, ты нам все-таки расскажешь, из-за чего он уехал? – спросила она.
- Я говорила уже – из-за меня. Я его бросила, и он психанул.
- Должно быть что-то еще, - покачала головой Соня, - Он бы не ушел, если б ты просто предложила остаться друзьями. И потом, он же пишет, что что-то понял. Но что он должен был понять? Это какой-то набор слов.
- Это сложно объяснить, - вздохнула Марка.
- А ты постарайся. Просто расскажи, что между вами произошло.
- Ну, прошлым летом он меня ударил. По роже, - неохотно сказала Марина.
- Не может этого быть! - вырвалось у меня.
- Считаешь, я вру? – спросила Марина.
- А за что? Что ты сделала? – спросил я, все еще не веря в то, что такое могло произойти. Казачок никогда, ни при каких обстоятельствах, не бил девчонок и презирал тех, кто бил.
- Какая разница, за что? – возмутилась Соня, - Уж точно не в качестве самозащиты! Почему ты еще тогда его не бросила?
- Потому что не могла. И не хотела. А сейчас смогла и захотела. А он удивился, что я его из-за этого бросаю. Он думал, что я давно забыла и простила. Вот и психанул.
- Ты все-таки чего-то не договариваешь, - не унимался я, - Как так? Все было хорошо, он подошел к тебе и ударил? Просто так?
- Слушай, заткнись, а! – прикрикнула на меня Соня, - Или объясни, что бы ты счел достаточным основанием для того, чтобы ударить человека заведомо слабее тебя, который на тебя не нападает!
- Я не знаю! Вот и хочу разобраться, не надо меня затыкать! – разозлился я.
- Да сама я виновата, сама! Ты это хотел услышать? – заорала Марина.
И мне стало стыдно, потому что я хотел услышать именно это. Если она сама виновата, значит, Казачок не виноват. Или не так уж виноват. Может быть, они оба виноваты.
- Конечно, ты в этом не виновата, - строго сказала Соня, - И можешь не рассказывать, если не хочешь.
- Я не хочу, но придется, иначе этот не отстанет, - Марина кивнула на меня.
Я промолчал. Потому что не отстану, верно.
- Ну, я залетела. От Казачка, - Марина говорила быстро, сцепив руки в замок и глядя в одну точку, - Рожать я не хотела, потому что боялась, что рожу урода, что не смогу вырастить ребенка, что он тоже попадет в детдом или, еще хуже, в психушку… И я не хотела быть беременной, потому что…
- Слушай, ты не обязана это объяснять, - сказал я, - Не хотела – и не хотела, твое право.
- Ну, вот. А Казачок думал по-другому. Что раз он типа отец, то тоже имеет право решать.
- Нет у него такого права, - сказала Соня, - Его права в отношении беременности закончились в момент принятия решения об использовании презерватива.
- Короче, он не стал искать денег на нормальный аборт. А я нашла только на домашний.
- Что такое – домашний? – спросил я.
- Подпольный, - коротко пояснила Соня, - На кухонном столе, в антисанитарных условиях и без анестезии.
- Ага, - кивнула Марина, - Вместо анестезии – водка. Ну, я выпила бутылку, а Казачок мне за это по роже двинул. Не кулаком, ладонью. Но я думала, что у меня башка оторвется. Он же сильный. Ударил, развернулся и ушел. А я пошла на аборт. Меня потом девки дотащили до кровати, а он только на следующий день объявился. Я не помню, а девки говорят, что был весь такой несчастный – горевал по ребеночку.
- Вот козел, - сказала Соня, - Почему ты раньше об этом не рассказывала?
- Потому что на самом деле Сашка не плохой, правда. Он все это из лучших побуждений делал. Просто он считал, что знает, как будет лучше для меня. Думал, что обо мне заботится.
- Но он ведь понял, что был не прав? – спросил я.
- Я смотрю, ты решил поиграть в адвоката дьявола? – разозлилась Соня.
- Да, - ответил я, - Потому что я все еще не могу в это поверить.
- Сашка не плохой, -повторила Марина, - И он понял, что был не прав. Он же всё понятно написал.
- Нельзя его прощать, - сказала Соня, - Если он тебя ударил, значит, он на это способен. Он опасен.
- Все мужчины опасны. Думаешь, Поэт не опасен? – Марка скептически посмотрела на меня, - Думаешь, он тебя никогда не предаст, не ударит, не обидит? Да посмотри только, как он сразу кинулся оправдывать Казачка.
- Вот этого не надо! – сказал я, - Я не оправдываю.
- Разве? – саркастично усмехнулась Соня, - А мне показалось, что именно этим и занимаешься.
- Ничего подобного. Просто мы должны помнить, в каких условиях он рос. Да для него насилие – это норма! Уже хорошо, что он все понял, осознал, и больше себе такого не позволит. Ну, серьезно, Соня, нельзя просто так взять и поставить крест на человеке из-за одной ошибки.
- Ты снова его оправдываешь, - сказала Соня.
- Да я тоже его оправдываю, - махнула рукой Марина, - Дело даже не в этом. Ну, вмазал и вмазал. Я же говорю, что это все сложно объяснить. И там и правда не только его вина. Я сама ему врала, а теперь злюсь на него за это.
- В чем ты ему врала? – спросила Соня.
- Говорила, что хочу с ним трахаться, что мне это нравится, - Марина вздохнула и начала терпеливо объяснять, с трудом подбирая слова, - Что мне не трудно, даже если не хочется. Я сама думала, что это нормально. Ну, подумаешь, потерпеть немного. А сейчас вот поняла – почему я-то должна была терпеть, а не он? Почему его желание важнее моего нежелания?
На этих словах Марину как-то передернуло, и она замолчала.
- И ты обиделась на Сашу за то, что он раньше не замечал того, что тебе с ним не так уж и хорошо, правильно? – уточнила Соня.
- Типа того. Я стала думать про свою жизнь. Про то, что он постоянно уговаривал меня бросить блядство. Но сам-то он меня трахал, еще и бесплатно. И считал, что так и надо. Он получал удовольствие, а я что получала?
- А что ты получала? – спросила Соня, - Зачем ты это делала?
- То, что я его не хотела, не значит, что я его не любила. Если б я перестала ему давать, он мог меня и бросить. Я считала, что оно того стоит. А теперь поняла, что это не так.
- В целом, ситуация ясная, - сказал я, - Так что нам делать с Казачком?
- Надо ему написать, что я его люблю и жду, - сказала Марина, - Потому что это правда. А с остальным потом разберемся.
- Не знаю, - сказала Соня, - Все-таки он тебя ударил.
- Он больше не будет, отвечаю, - твердо сказала Марина, - Я это точно знаю.
- Ты не можешь поручиться за другого человека, - ответила Соня.
- Могу. За Сашу – могу. Я готова дать ему еще один шанс, и ты, пожалуйста, тоже так сделай. Тем более, что ты все равно хотела с ним потрахаться, но не успела. Тебе ж обидно будет, если откажешься просто из принципа. Если он еще хоть раз в жизни что-то плохое кому-нибудь из нас сделает, пошлем его навсегда, хорошо?
- Что ж, каждый человек заслуживает второго шанса, - сдалась Соня, - Я тоже ему напишу. Хотя иногда, как и ты, задумываюсь о том, чтобы стать лесбиянкой.
- О, а я как раз договорилась сегодня потусить с лесбухами, - усмехнулась Марка, - Кучерявая раньше у нас в детдоме была, мы общаемся. Я у нее спрашивала кое-что на эту тему, она и позвала. Хочешь со мной?
- Везет вам, девчонкам, - задумчиво сказал я, - Собрались и пошли на тусовку лесбиянок, и никаких проблем у вас из-за этого не будет.
- А ты тоже хочешь на лесбо-тусу? – хихикнула Марка, - Зачем?
Соня гневно сверкнула на меня глазами.
- Нет, он про другое, – сказала она, - Серьезно, Руслан? Нам везет? Ты думаешь, что лесбиянкам везет, потому что смотришь с высоты своего привилегированного положения. На самом деле гея просто выводят из этого привилегированного мужского клуба и опускают на уровень женщины. А мы на этом уровне изначально, просто по факту рождения с другим набором хромосом. Ну, да, степень падения лесбиянки по сравнению со степенью падения гея меньше, но это потому что изначально ее положение как женщины было намного ниже положения мужчины. Ты говоришь, что нам везет, а на самом деле все, чем рискуешь ты в самом худшем случае, - это оказаться в положении обычной женщины, только без риска забеременеть. И что же тебя в этом смущает, раз это так здорово и потрясающе?
- Ладно, извини, - примирительно сказал я, - Сморозил глупость. Я так себе феминист, признаю.
- Тогда, тем более, не надо с умным видом вещать о том, в чем совершенно не разбираешься, - проворчала Соня, но уже более мирно.
- Ни хрена себе вы базары разводите, - пробормотала Марка, - Вы поострожней с таким, а то люди могут неправильно понять. Хотя, если ты не трахаешь меня из-за того, что того, это самое, то мне даже проще.
- Клянусь, я трахну тебя, когда пройдут эти полгода, - улыбнулся я, - Честно. Если ты все еще будешь этого хотеть.
- Посмотрим. Может, я в лесбиянство втянусь.
Я не хотел, чтобы она совсем уж втягивалась в лесбиянство и надеялся, что через три месяца все еще буду ей интересен. На всякий случай я посмотрел на Соню жалостливым взглядом – ведь если она разрешит, Марка сразу этот свой целибат отменит, но Соня с улыбкой покачала головой. Ладно, переживу.
Мы собрали Казачку передачу из сигарет, конфет, теплых вещей и разных мелочей. Я долго не мог написать ему письмо. Нужно было как-то одновременно его и поддержать, и осудить, и побудить вернуться к нам, а не отправиться еще куда-нибудь после освобождения. В конце концов, я написал:
«Привет, Казачок!
Ну, ты и облажался, придурок! Надеюсь, впредь будешь думать своей дырявой башкой. Когда выйдешь – приезжай сюда, я тебе вломлю. Или нет. В любом случае, приезжай. Марина очень сильно за тебя переживает. И Соня тоже, хоть и старается не показывать этого. Тебе не стоило уезжать, не поговорив со мной. Мы бы обязательно что-нибудь придумали. И когда вернешься, все будет нормально».
Казачок в ответ на все три наши письма прислал одну короткую записку на мой адрес. В графе «Кому» было указано «Марке, Соне, Поэту».
«Спосибо. Я постораюсь приехат».
- Краткость – сестра таланта, - прокомментировала Соня, - Надо написать ему ответ, чтобы он знал, что мы о нем помним.
В сентябре мы с Соней приступили к учебе. Она – в своем медицинском, а я - в техническом, на факультете летательных аппаратов. Вечером после первого учебного дня мы с ней и Маркой собрались на кухне и открыли бутылку шампанского.
- Хочешь, покажу, чему меня одна лесбуха научила? – спросила Марка у Сони, залпом опустошив свой бокал, - Фимка. Знаешь ее?
- Нет, не знаю. Лучше сначала расскажи, - ответила Соня.
Но Марка уже целовала ее шею и залезла руками под ее халат.
- Тебе тоже полезно будет, - Марка хитро посмотрела на меня, - Знаете, что такой клитор?
При этих слова Соня застонала и выгнулась.
- Конечно, - сказал я, - А ты только сейчас узнала, что ли?
- Ага, - Марка посмотрела на меня разочарованно, - А вот так умеешь?
Она толкнула Соню на спину, так, что ее голова оказалась у меня на коленях, стянула с нее трусики и тут же нырнула головой к ней под халатик.
- О, Господи! – воскликнула Соня и вцепилась ногтями в мою руку.
- Хотел сказать, что умею, но, видимо, не настолько хорошо, - сообщил я.
- Господи, господи, господи! – снова закричала Соня, и я поцеловал ее в губы, чтобы поймать этот крик.
Когда Марка появилась из-под ее юбки, Соня притянула ее к себе и нежно поцеловала.
- Как ты это сделала? – спросил я, - Покажешь?
- Да, могу на себе показать, так проще всего, - весело согласилась Марка и посмотрела на Соню, - Это ведь не секс, так можно.
- Вообще-то секс, - вздохнула Соня, - Но дело ваше, мне надоело быть при вас цербером.
- Ура, - обрадовался я и поцеловал Марку.
Она с энтузиазмом принялась объяснять мне про то, как должен двигаться язык.
- Быстрее. Ниже. Теперь короткими толчками. Да, да, да! Теперь трахни меня, давай.
Я растеряно посмотрел на Соню. Она, вздохнув, встала, взяла с полки презерватив и протянула мне. Ура!
- Ты точно хочешь? – спросил я у Марки, целуя ее, - Это совсем не обязательно.
- Да, я точно хочу, мне надо кое-что проверить, - ответила Марка и подалась мне навстречу.
Я понимал, что это не секс ради секса. Мы этим как будто заявляли права друг на друга, определяли свой статус. Мы не просто знакомые и не просто друзья, мы – нечто большее. Марка смотрела на меня и улыбалась. Я осторожно прикоснулся пальцем к ее клитору несколько раз, и она закрыла глаза, обхватила меня ногами и прерывисто вздохнула.
- Наконец-то ты моя, - шепнул я ей на ухо, - Моя.
- А ты – мой, - ответила она, выгибаясь мне навстречу.
Когда мы закончили, Соня спросила:
- И что? Что-нибудь изменилось от этого?
- Нет, - ответила Марка.
- Ни капли, - согласился я.
- Тогда зачем это было надо?
- Для того, чтобы понять, что это ничего не изменит, - сказала Марка, - А мне еще и для того, чтобы понять, что девчонки меня заводят больше, чем пацаны. Не обижайся, Поэт.
- И не думал, - ответил я.
Соня фыркнула и налила всем еще шампанского. Марка оделась, взяла свой бокал и чокнулась с нами.
- В следующий раз научу тебя нормально делать минет, - сообщила Марка Соне, - Сама я точно больше не хочу этим заниматься, но я в этом просто богиня, такие умения не должны пропасть зря.
- Благодарю, но я тоже не ценительница подобных практик, - поморщилась Соня, и тут же на ее лице появилась лукавая улыбка, - Научи кого-нибудь другого.
Она не смотрела на меня, но я слегка пнул ее ногой. Марина громко рассмеялась и сказала Соне:
- Для того чтобы учиться, нужен подопытный. И этот подопытный тоже узнаёт, как надо, в процессе опыта. Если на нем не показать, то он и не узнает. И опозорится где-нибудь.
Соня расхохоталась и сказала:
- Ладно, только не сегодня. И я буду делать только то, что сама захочу. Остальное пусть будет теорией.
- Вы обе совершенно безобразно напились, - пробормотал я.
- Не волнуйся, тебя тоже никто принуждать не собирается, - Соня снова рассмеялась, - Откажешься – ничего не будет.
- Я тщательно обдумаю свое решение, - сказал я очень серьезно, и девчонки снова рассмеялись в голос.
А потом начались учебные будни. Соне почему-то учеба давалась довольно легко, хоть все и говорили, что в медицинском очень и очень тяжело учиться. По ней было незаметно. Она очень быстро читала и хорошо понимала и запоминала прочитанное или услышанное на лекциях. Я ей завидовал немного, потому что у меня учеба забирала куда больше сил. Хотя, мне нравилось учиться.
Софья
Лена и Юля были моими подругами с пятого класса, и мы продолжили общение после окончания школы. Нам было, что вспомнить о былых временах. И несмотря на то, что мы учились в разных вузах, иногда мы собирались вместе и рассказывали друг другу новости. В тот раз мы встретились в кафешке при моем универе и взяли себе по чашке кофе и по пирожному.
- Я спрошу у нее? – тихо поинтересовалась Юля у Лены.
Лена раздраженно пожала плечами:
- Ты мое мнение знаешь. Это не твое дело. И не мое.
- О чем ты хотела спросить? – дружелюбно уточнила я у Юли, - Давай, я не кусаюсь.
- О твоей подруге из шараги. Марина, вроде бы? – Юля выглядела смущенной, - Ты знаешь, что она – проститутка?
- Сейчас уже нет, - ответила я спокойно, - А почему тебя это беспокоит?
- Ну, ты с ней дружишь, и из-за этого о тебе тоже могут нехорошо думать. Мой Дима говорит, что эта Марина – точно шлюха, и из-за нее не хочет, чтобы я общалась с тобой.
- И как ты думаешь, почему он не хочет, чтобы ты со мной общалась? – спросила я.
- Думает, что ты можешь плохо на меня повлиять. Сама понимаешь – скажи мне, кто твой друг… Я ему объясняю, что ты не такая, но ему интересно, а почему ты тогда дружишь с этой шалавой. И правда, Соня, почему?
- Потому что, Юля, Марина намного лучше и порядочней, чем твой ненаглядный Дима. Готова поспорить на что угодно, он не хочет, чтобы ты со мной общалась не потому что я плохо повлияю на тебя, а потому что боится, что ты узнаешь много всего нехорошего про него!
- Я именно так ей и сказала, - вставила Лена, - Димочка этот – тот еще засранец. Сроду бы не стала иметь с ним дела.
- А ведь он был прав, - разозлилась Юля, - Женская зависть не знает границ! Я-то по-нормальному хотела поговорить, но вы только и мечтаете рассорить меня с парнем, приписываете ему несуществующие грехи, просто чтобы разрушить мою личную жизнь!
- Юля, ты что несешь? – удивилась я, - Ты всерьез готова променять нас на парня? Вспомни, мы же договаривались, что наша дружба важнее отношений с мальчиками.
- Когда мы договаривались, нам по двенадцать лет было. Пора повзрослеть, девочки.
С этими словами Юля выбежала из кафетерия.
- Что с ней случилось? – спросила я у Лены.
- Она помешалась на своем Диме. Он конченый мудак. Я как-то видела, как он кошку пнул. Но ради Юльки я его терпела и улыбалась. Только он ради Юльки не готов терпеть ни меня, ни тебя. Ездит ей по ушам, что все девки сволочи завистливые, и только она не такая, как другие. А стоит ей хоть в чем-то сделать не так, как он хочет, он сразу начинает ныть, что вот он думал, что она не такая, а она на самом деле такая. Дрессирует ее, как собаку. А эта дура всё думает, что у них любовь.
- И что нам делать? – вздохнула я.
- А ничего мы не сделаем. Я пыталась с ней говорить, объяснять. Но она свято уверена, что я просто завидую ее такому невъебенному счастью. Да пошла она.
- Да пошла она, - повторила я.
И все-таки вечером я позвонила Юле из автомата.
- Чего тебе надо? – недовольно спросила она.
- Ничего, - ответила я, - Я только хотела сказать, что я не буду злорадствовать и говорить, что я предупреждала, если что. Возвращайся, если будешь готова. Но в таком тоне больше не смей со мной разговаривать. И обсуждать тему женской зависти и каких-то не таких подруг мы больше не будем. Понятно?
На другом конце провода какое-то время висело тяжелое молчание. А потом я услышала тихое:
- Понятно.
- Пока, Юля.
- Пока, Соня.
Юля объявилась через две недели – встретила меня на крыльце универа. Вид у нее был крайне подавленный. Я прикусила язык, чтобы не обронить то самое «я-же-говорила» и приветливо улыбнулась ей со словами:
- Привет! Меня ждешь?
- Да. Ленка со мной не хочет разговаривать.
- Есть мысли, почему? – усмехнулась я.
- Да, да, да, она была во всем права, а я, дура, мало того, что связалась с мудаком, так еще и с подругами из-за него рассорилась.
- Что он сделал? – спросила я, стараясь вложить в интонацию побольше сочувствия.
- Заразил меня хламидиями. Оказывается, трахался со всеми подряд за моей спиной. Еще и меня обвинить пытался – якобы это потому, что я фригидная. Не хочу говорить об этом. Всё это неважно.
Она была очень подавлена, но после того, как нам удалось поговорить с Леной, и та сменила гнев на милость, повеселела.
- Я собиралась зайти к Марине в общежитие, - сообщила я девчонкам, когда мы всё уладили, - Хотите с ней познакомиться?
- Я буду очень рада, - улыбнулась Юля.
Марина была в своей комнате вместе с соседкой по имени Натаха. Натаха была разбитной девахой, не выпускающей сигареты изо рта. Прямо в комнате курила. Она окинула нашу компанию презрительным взглядом и выпустила струйку серого дыма. Даже приветствием нас не удостоила. Мы все-таки вежливо поздоровались с ней и Мариной, и я представила Лену и Юлю. Натаха только злобно фыркнула.
- Не обращайте внимания, она целый день не в духе, - сказала Марина, - И не говорит, из-за чего расстроена.
- Могу предположить, что из-за парня, - горько сказала Юля, - Мне уже кажется, что они все – козлы.
- Тебе не кажется, - усмехнулась Натаха, - Полные мудаки. Меня позавчера Лысый и Мишаня затащили в туалет и заставили им отсосать. А что я сделаю? Я не хочу, чтобы мне зубы выбили.
- Какой ужас, - сказала Лена, - Ты не пошла в милицию?
- Очень смешно. Я скажу, что не хотела, а они скажут, что сама просила. Менты только поржут. Повреждений-то на мне нет. Рот не разорван, одежда целая. Как я докажу?
- А где они сейчас? – спросила я.
- Понятия не имею. Сегодня, наверное, в парке будут. Там концерт бесплатный.
Во мне закипала тихая ярость. Я точно не собиралась оставлять это просто так.
- Мы должны поставить их на место, - сказала я, - Они думают, что могут делать с любой девушкой все, что угодно.
- Не с любой, - поправила меня Натаха, - С твоими подружками такого не произойдет.
- Почему это? – возмущенно спросила Юля, как будто ей хотелось, чтобы с ней такое произошло.
- Да потому что у тебя на лбу написано «хорошая девочка». Если тебя затащат в туалет, то ты пойдешь в ментовку, поплачешь, и дело, может, и заведут.
- Это если меня в универе в туалет затащат, - мрачно сказала Юля, - И то, если во время перемены, то кто-нибудь зайдет, а если во время пары, то меня же и спросят, почему я была в коридоре, когда должна была быть на лекции. Заметьте, именно меня спросят, а не их. А если меня здесь, в этом жутком месте, куда-нибудь затащат, то точно начнут выяснять обстоятельства с вопроса, какого хрена я сюда поперлась, и чего мне, такой хорошей девочке, дома не сиделось. Сидела бы дома – и не было бы у серьезных дяденек лишней работы. Скажут, что, наверное, сама хотела, раз пришла сюда, иначе зачем же мне еще приходить? У меня же других дел быть не может. В итоге дело-то заведут, но в меня все будут пальцами тыкать, как будто это я падаль последняя, а их еще и пожалеют – скажут, из-за какой-то шлюхи у мальчиков жизнь под откос пошла.
- Угу, ограничение свободы потенциальной жертвы как профилактика преступлений, - согласилась я, - Да пошли они нахуй со своими тупыми правилами и предосторожностями якобы в наших же интересах! Пока мы не нарушаем закона, мы ни в чем не виноваты. А виновные должны отвечать за свои преступления против нас. И если нас не защищает государство и общество, значит, мы должны защищать себя сами!
- Прямо хочется встать и похлопать, как в театре, - Натаха снова затянулась, - А делать-то что?
- Мы отомстим, - сказала Марина, - Натаха, давай сделаем так, чтобы ты почувствовала себя сильной и свободной. Можем убить их.
- Не, убивать – это как-то зашкварно, - сказала Натаха, - Так, если отпиздить только. Жалко, Казачка нет, ты могла бы его попросить. А Поэт справится с двумя?
- Никакого Казачка, никакого Поэта, - сказала я, - Сделаем всё сами. Давайте подумаем, что мы можем. Говорите, они в парке? Пойдемте туда, посмотрим, что да как.
В парке к нам быстро пришел план мести. Обсудив детали и подготовившись, попутно выпив по бутылке пива, мы приступили к делу. Мне было страшно и весело.
Марина
В парке полно народу, но это больше помогает, а не мешает– легко затеряться. Мы с Соней вешаем на двери деревянных туалетов таблички «ремонт» и, надев перчатки, разбираем деревянные полы, так, чтобы получилась яма. Лена и Юля караулят Лысого и Мишаню в кустах за туалетами, куда мужики ходят ссать, Натаха стоит на стреме. Первым приходит поссать Мишаня. Он уже сильно пьян, с трудом держится на ногах. Лена идет к нему и молча берет за руку, ведет в туалет. На Лене мое старое платье под леопарда – тогда многие девки такие прикупили – и тонна косметики, за которой не видно лица. Этот дебил радуется, думает, ему сейчас обломится. А мы подкрадываемся сзади и вместе толкаем его прямо в дерьмо. Он смешно плюхается, опрокидывается, потом вскакивает и пытается выбраться. Мы убегаем, пока он нас не узнал или не запомнил. Покупаем мороженое и наблюдаем, делая вид, что просто глазеем по сторонам. Воплей Мишани никто не слышит из-за музыки, а из-за таблички «ремонт» никто не заходит в туалет.
Лысый идет искать товарища только минут через десять. Он обходит туалеты, смотрит на таблички и уже собирается пойти обратно, но Натаха, подойдя сзади, закрывает ему глаза руками. Лысый ржет и щупает руки Натахи, пытаясь угадать, кто это. Соня открывает дверь второго туалета, и мы резко впихиваем туда Лысого, сразу перекидываем в дерьмо и несколько секунд наблюдаем, как он барахтается. Здесь слышно, как за стенкой вопит о помощи Мишаня, и это доставляет нам особое удовольствие.
На улице мы встаем недалеко от сцены и делаем вид, что смотрим представление, а сами все ждем, когда эти два идиота выберутся из нашей ловушки. Я внутренне ликую, как будто мы не просто скинули в дерьмо двоих ублюдков, а отомстили в их лице всем мразям, которые встречались на моем пути. А их было слишком много за мою не очень длинную жизнь. Я улыбаюсь, думая о том, что я сделала бы с каждым мерзавцем, который меня облапал без спросу, или оскорбил, или попытался изнасиловать, или считал, что купить право трахать меня, как захочется, – нормально. Каждого своего клиента я бы с удовольствием бросила в дерьмо в компанию к этим двоим ушлепкам.
- Девчонки, только никому не говорите об этом! Не рассказывайте, что это мы! – говорит Соня, - Мы знаем, и этого достаточно.
- Да, пожалуйста, - соглашается Натаха, - А то они меня уроют. Я только Людке расскажу, она моя лучшая подруга.
- Конечно, не расскажем! – смеется Юля.
В это время из туалета появляется Лысый – он не такой пьяный, как Мишаня, и выбирается быстро. Он громко орет матом про то, что уроет суку, которая это сделала. Вокруг него начинает собираться народ, люди показывают пальцами и ржут. Когда толпа становится достаточно большой, мы тоже подходим ближе. От Лысыго несет дерьмом, он пытается вытереть руки о деревья, но получается не очень. Потом он вспоминает о Мишане, открывает второй туалет и пытается помочь ему выбраться. Мишаня цепляется за его руку и чуть не утягивает его к себе. Вокруг стоит дикий хохот. Но тут приходят менты, велят всем расходиться, и веселье заканчивается.
Вечером я с воодушевлением рассказываю Поэту про нашу маленькую победу. Я жду, что он обрадуется и посмеется, но он выглядит не слишком впечатленным.
- Ну, молодцы, - говорит он сдержанно, - Вы победили. На этом всё?
- А чего ты так реагируешь? – удивляется Соня, - Жалко их стало?
- Нет, я за вас боюсь, - вздыхает он, - Что, если они узнают, кто это сделал, и решат отомстить?
- Не надо за нас бояться, - я смотрю на Соню и говорю, - Я убила мента, который пытался меня изнасиловать.
- Когда? – спрашивает Соня.
- Весной. Поэт знает, мы с ним в тот день познакомились.
Поэт молча кивает.
- Круто, - говорит Соня, - А чем убила?
- Ножом. Я не специально, просто ударила в грудь. Если узнают, меня надолго посадят.
- Не узнают, если мы никому не скажем, - твердо говорит Соня, - Ты молодец.
Я остаюсь ночевать у них, я теперь часто так делаю. Мы втроем спим на одном диване – я у стенки, Соня посередине, а Поэт с краю. Пока Поэт в душе, Соня обнимает меня, перебирает мои волосы и долго и нежно целует. Я обожаю эти моменты, когда мы с ней только вдвоем. У нее очень нежная бархатистая кожа и большая упругая грудь с аккуратными розовыми сосками. Ее пальчики касаются меня между ног, заставляют стонать и хрипеть от удовольствия, но внутрь не лезут, - Соня знает, что мне почти никогда этого не хочется. Потом она спускается туда, вниз, губами, шепчет:
- Ты такая вкусная, - и я улетаю на небеса.
Все каникулы я провожу у Сони и Поэта, а в общаге в это время ЧП. Домашняя девчонка, которая приехала из деревни, напивается и ее пускают по кругу, потом выкидывают из комнаты в коридор совсем голую. И неделю на нее все показывают пальцами. И она пытается вскрыть себе вены, ее увозят в психушку. Натаха и Людка возмущенно рассказывают это все мне.
- Сколько их было? – спрашиваю я, и уточняю, - Пацанов?
- Четверо, - отвечает Натаха, - Все, кто в этой комнате живет.
- Подобралась же компания, - говорит Людка.
Мы собираем срочное собрание из меня, Людки, Натахи, Лены, Юли и Сони. Я привлекаю еще и Кучерявую – лесбуху из детдома. Она крутая и терпеть не может мужиков. Узнав, что мы хотим мстить насильникам, она сразу заявляет, что в деле. Соне нравится ее подход, и они тут же вдвоем приступают к разработке плана. Как будто всю жизнь дружили ближе некуда. Чуть ли не фразу друг за другом договаривают. Для их плана нужна еще одна девчонка, и Кучерявая приводит свою надежную подругу Леську. Жалко, что не Фимку или Галку, которые мне нравятся, но Кучерявой видней, конечно.
Ночью мы пробираемся в комнату насильников снаружи, через окно, чтобы все были уверены в том, что это дело рук посторонних. Нас по двое на одного, и мудаки уже спят, поэтому мы без труда привязываем их руки к спинкам кроватей и затыкаем им рты. Потом быстро снимаем с них штаны, скидываем на пол вместе с одеялами. Режем ножами вены на их руках. Мы договорились резать не глубоко, и я лишь слегка провожу лезвием, оставляя символические красные полоски. Вены не разрезаются, только кожа. Рукой я разрабатываю член своего парня, а Соня перевязывает его яйца шнурком. Он испуганно мычит. Включаем свет – все равно мы хорошо замаскированы, на нас мужская одежда и маски. Фотографируем всех четверых на полароид. Я замечаю, что у того, над кем работали Натаха и Людка, вены порезаны слишком сильно, кровь капает. А у того, с кем возились Кучерявая и Леська, из жопы бутылка торчит. И ладно, пусть подохнут, не жалко. Мы выключаем свет и смываемся через окно.
Один из них подыхает, тот, который с перерезанными венами. А история попадает в газету и в телевизор. Заодно вспоминают про Лысого с Мишаней. По телеку показывают целую передачу, и мужик-ведущий рассказывает еще про каких-то избитых пацанов, к которым мы точно не имеем отношения, потому что они даже не из нашего района. И еще про двух взрослых мужиков, которые якобы изнасиловали несколько баб, а теперь оба убиты.
- Странно, - говорит Соня, - Кто-то под нас косит. Тоже на полароид щелкают. Надо у Кучерявой спросить.
- Да какая разница, - отмахиваюсь я, - Тем лучше для нас – теперь они вообще концов не найдут.
В конце передачи ведущий гневно спрашивает: «До каких пор милиция будет бездействовать, пока на граждан, на детей! Я еще раз подчеркиваю – на детей! За недоказанные проступки! Нападают и подвергают унижениям и, не побоюсь этого слова, пыткам? Можем ли мы чувствовать себя в безопасности в обществе, где творится самый жестокий самосуд? Не пора ли нам потребовать от государства обеспечить защиту нам и нашим детям?».
- Наверняка тоже насильник, - говорит Соня, - Смотри, как заступается за бедных детишек. А других детей, которых подвергли унижениям и, не побоюсь этого слова, пыткам, словно и не было. Ах, да, это же всего лишь девочки, расходный материал, поэтому назовем все эти мерзости «недоказанными проступками», и дело с концом.
- Вам бы сейчас на дно залечь, - вздыхает Поэт.
И нам бы, конечно, залечь. Но мы с Соней знаем, что в Железнодорожном районе в притоне сутенеры насильно держат девок и пичкают наркотой. Одна сбежала и вышла на Кучерявую, а та нас подтянула.
- У них ничего на нас нет. Все свои легенды знают, у каждой есть алиби. Мы же кучу раз допросы репетировали. Главное - гнуть свою линию, а на все попытки запутать, отвечать «не помню», - говорит Соня.
Мы с ней молча переглядываемся, и я переключаю на центральный канал с сериалом. Поэт, конечно, хороший парень, и мы его очень любим, но не стоит его посвящать во все наши дела. И ему спокойнее, и нам безопаснее.
- Телевизор – это хорошо. Правильно мы его купили. Теперь надо купить кровать, и поставить во вторую комнату, - говорит Соня, переводя тему, - На диване спать втроем неудобно. А вчетвером совсем тесно будет.
- Хм, - говорит Поэт, но не возражает.
Кровать – это очень дорого. А нам с Соней нужны бабки на наши дела. Все, что мы получаем подработками, уходит на еду и какую-то одежду. Блядовать я больше не пойду точно, остается воровать.
- Воровать нехорошо и опасно, - говорит Соня, - Надо что-то еще придумать.
- Милостыню просить? – смеюсь я, и тут же меня озаряет, - Точно! Но не на себя, а типа на благие дела.
- В каком смысле? – хмурится Соня.
- Покупаем прозрачные сундучки с замочками – я видела на барахолке, - объясняю я, - Пишем красивые объявления о помощи бедным сироткам и идем по улицам. Люди кидают денежку. Профит. Только непонятно, что делать, если захотят помочь вещами. Ты не представляешь, какую только хрень в детдом не тащат. Думают, мы совсем убогие.
- Пусть тащат, - говорит Соня, - Чем больше вещей, тем лучше. Может, и нам что-то пригодится.
И мы встаем с коробочками и объявлениями. И на объявлениях пишем адрес, куда привозить вещи. У Поэта в подвале есть кладовка – туда все и пихаем. Я сначала думала, что ничего не выйдет, но люди и деньги кидают, и вещи тащат. Вещи Поэт несет в детдома. Соня придумала таскать не только в наш, а по всему городу. Так сложнее уследить, куда какая вещь попала. А некоторые вещи мы себе оставляем, особенно если видим, что есть несколько одинаковых. Соня объясняет, что если кто вещь и узнает, мы расскажем, что все по детдомам раздали, и что таких вещей несколько было – пусть себе ищут.
Для сбора средств по всему городу мы привлекаем еще девчонок и пацанов. Соня дает им по десять процентов от собранного, а остальное – типа на благое дело. К нам студенты радостно идут – и заработок, и доброта. Все довольны. Половину бабла Соня требует реально распределять по детдомам – в одном покрасили спортзал, для другого купили пособия для инвалидов. Она хотела еще больше отдавать, а считала, что и десятой части хватит. На половине и сошлись. Про нас даже написали в газете – какие мы молодцы, что в сложные для страны времена, и так далее.
И вот идем мы как-то с Соней по улице, проверяем наших коробочниц, и вдруг дорогая тачка тормозит рядом, и нас туда братва настойчиво приглашает.
- Нас родители учат не садиться в машины к незнакомцам, - говорит Соня, и мы ускоряем шаг.
Один из братков выходит из тачки и идет рядом с нами.
- Тебя, может, родители чему и научили, а Марку – точно нет. Давайте, девки, поехали, батя Фуфел побазарить хочет.
- Поехали, - говорю я Соне, - Батю Фуфела я уважаю.
Мы садимся в тачку и едем в дом бати. Я самого батю никогда не видела. Думала, что он матерый зек, а он – мелкий лысоватый кавказец. Но, надо сказать, ведет себя прилично, за жопу не хватает, коньяк предлагает. Соня берет рюмку, чокается с батей и выпивает. Я делаю также.
- Дело есть, - говорит батя.
- Внимательно слушаем, - отвечает Соня.
- Во-первых, на моей территории стоите, и уже на другие полезли. Это платно. Три штуки в месяц в общак района, а я сам из них полторы в общак города кину. Идет?
- А если мы лучше сами будем в городской две платить, батю Хохла это устроит? – спрашивает Соня. Похоже, что она уже думала об этом.
- Хохла, может, и устроит, а меня нет, - говорит Фуфел.
- Очень жаль, - качает головой Соня, - Значит, нам надо придумать что-нибудь, чтобы это устраивало всех. Что мы получим за то, что будем платить на штуку больше, чем могли бы?
- Правильный вопрос, - Фуфел улыбается, и я вижу, что у него почти нет зубов, - Получите мою защиту. Если в других районах кто залупится – сразу моей братве говорите, и я порешаю. А еще получите склад для своих вещичек. Сделаем вывеску красивую, чтобы люди вещи несли. Я ж и сам за детишек переживаю.
- Склад будет только в нашем пользовании? – спрашивает Соня, - На кого он оформлен?
- Оформлен на некоммерческую организацию «Ассоциация спортсменов Кировского района». Главный там - наш заслуженный тренер Георгий Мошкаридзе. Но он лезть не будет. Только если для прессы сфотаться, как он вместе с вами, девочки, детишкам помогает. Иногда что-то из спортивного оборудования жертвовать будем. Детишки ведь, по-божески надо. Там стеллажи. На каких-то будут ваши вещички, на каких-то - наши. И вам польза, и нам.
Соня вопросительно смотрит на меня, и я киваю. Фуфел дело базарит, надо соглашаться.
- Хорошо, - говорит Соня, - Договорились.
Она очень довольна, и я понимаю, почему. Теперь на этом складе, среди и наших, и не наших вещичек, мы можем хранить все, что угодно. А если что – мы просто добрые девочки, которым Ассоциация спортсменов предоставила местечко на своем складе.
- Погодите, - говорит Фуфел, - Еще дело есть.
По его напряженному лицу я понимаю, что дальше будет не так уж весело. Он снова наливает нам коньяку, но на этот раз Соня не пьет, крутит рюмку пальцами и смотрит на Фуфела.
- Железку держит Муфта, - говорит Фуфел и замолкает.
- Так, - кивает Соня.
- Он забурел. Не по понятиям живет, доходы крысит, бизнес совсем закошмарил. Но у него крыша хорошая, московская. Хоть они и далеко, а держат крепко. И там политика. Если я на него попру, поддержку солнцевских потеряю, они ему должны, хотя сами и не любят.
Мы напряженно молчим, а Фуфел продолжает.
- Это он придумал блядей на наркоту сажать и не выпускать. Ловят девку, сначала по кругу пускают, пока волю не сломают, потом героин колят, и она готовая бесплатная работница. Нехорошо. У нас, в Кировке, такое западло. Верно, Марка?
Я киваю, потому что это правда. Сутенеров у нас тут не очень жалуют, шлюхи сами в общак дают по двести рублей в неделю, если работают. А если эту неделю не работала – не сдаешь. Честная система.
- А мы причем? – напряженно спрашивает Соня.
- У Муфты три жены. Всех бьет смертным боем, вечно в синяках. Младшей жене всего четырнадцать, привез ее из какого-то аула. Ей и от него, и от старших жен достается.
- Мы причем? – Соня смотрит на него в упор, продолжая крутить рюмку коньяка между пальцами.
- Я скажу вам, когда он будет в своем борделе. Он обычно пару свежих шлюх берет и закрывается с ними в красной комнате. Охрану и сутенеров уроете, его скрутите, девок выведете, а бордель подожжете. Пусть он горит со своей шпаной. Материалы предоставлю. На свой полароид сфотаете его связанным и бросите на пороге. Короче, чтобы ваш почерк. А вся моя братва в людном месте будет. Алиби. Сечете?
Я чувствую, что дрожу крупной дрожью. Вот это мы влипли. Соня говорит, вставая:
- Боюсь, мы вынуждены…
- Не торопись, - Фуфел жестом велит ей сесть, - Вы же хотели бордель разгромить, сутенеров наказать. А толку? Муфта только обозлится, найдет вас и отомстит. А девок переловит и вернет на работу. Чего добьетесь? Сделайте так, чтобы во всем городе никто больше не посмел так работать. Покажите, что бывает за беспредел.
Соня качает головой:
- Я не понимаю, о чем вы говорите. Вы нас с кем-то…
- Кучерявая – моя племяшка, - обрывает он, - Сама пришла посоветоваться. И правильно. Я против беспредела, мохнорылых ненавижу, все знают. Тут я с вами. Только делать надо нормально. И потом, я ж от вас отвел мусоров, когда вашим почерком пару чуваков убрал. Вы мне должны.
- Если все получится, кому Железка перейдет? – спрашивает Соня.
- Посмотрим. Это политика, - ухмыляется Фуфел, - Сейчас наша задача – Муфту убрать. Заезжайте на склад, через склад и буду передавать информацию – и когда, и что, и как. И тачку, и бензин, и стволы. Все выделю.
- Нам больше не стоит встречаться, - говорит Соня, - Мы сотрудничаем с председателем спортивной ассоциации, ни про каких воров ничего не знаем.
- Правильно говоришь, Лисичка.
- Я не Лисичка.
- Лисичка. Такая вся пушистая и красивая, а глаза хитрые. И бешенство не исключено.
Я смеюсь. Ну, смешно ведь. Соня залпом выпивает свой коньяк, мы прощаемся и уходим. Теперь мы играем по-крупному. Шалости кончились.
- Надо Муфте тоже пенисы на щеках нарисовать перед фотографированием, - говорит Соня, когда мы приезжаем домой.
- Ну, точно, это же наша самая большая проблема – что Муфте нарисовать на щеках, - нервно смеюсь я.
- Не стоит недооценивать значение макияжа, - весело откликается Соня.
Мы почему-то знаем, что справимся. Но сначала я иду говорить с Кучерявой.
- Слушай, милая, - начинаю я, врываясь в ее комнату, - Мы, кажется, договаривались с мужичьем общих дел не иметь, разве не так?
- Не кипишуй, - отвечает она, - Делать все надо с умом. Фуфел моего батю подставил так, что тот на десятку присел и от тубика сдох. Теперь за мой присматривает. Он, конечно, как любой мужик, кинет кого угодно, чтобы свою шкуру спасти. Но зато он может дать оружие, место и крепких парней для грязной работы. И после этого дела он будет нам должен.
- И что же мы от него получим, если справимся? – ехидно интересуюсь я.
- Лично я получу рынок.
- Какой рынок?
- Обычный. Наш, продуктовый. Буду его держать. Между прочим, первой бабой буду на этом месте. Рынок – это хорошо. Это запираемые склады, куча народа, налички, ножей для рубки мяса, крови, мусора. Сечешь?
- Секу, - киваю я.
- А почему ты одна пришла побазарить, без Лисички? – спрашивает Кучерявая.
- Потому что Лисичка учится на врача, и ей надо в универе каждый день появляться, чтобы сдать свои экзамены, - объясняю я, - Но я – это то же самое, что она. Мы всегда вместе.
- Ты с ней спишь? – спрашивает Кучерявая, как бы между делом.
Я делаю неопределенный жест рукой – и да, и нет, поясняя:
- Она не лесба, ей пацаны нравятся. Вернется Казачок – она с ним будет трахаться.
- Это она зря, - сообщает Кучерявая, - От мужиков одни проблемы, а с Казачка еще и поиметь нечего.
- Ну, он хорошо бьет ногами, - вступаюсь я за Казачка.
- Это нам без надобности. Быков у нас в пользовании навалом, - отзывается Кучерявая.
Мы еще какое-то время общаемся, набрасываем план по вокзальному борделю. На прощание она передает Соне привет, а я предлагаю ей выкинуть уже Соню из своей кучерявой башки.
- Не могу, - усмехается Кучерявая, - Чем-то она меня зацепила. Хороша, зараза. Посидела бы я на ее красивом личике.
Брр. Я знаю, что Соню такое не слишком интересует, и поэтому спокойна за нее.
Александр
Восемнадцать мне исполняется на малолетке, но никто меня на взрослую зону не переводит, потому что срок небольшой, проще дождаться амнистии и выпнуть, чем перевозить по этапу, и весной меня со справкой в руке и талоном на бесплатный проезд выставляют за порог. Я дико рад, что меня не успели снова обрить, и волосы хоть немного отросли, никто и не догадается, что я только откинулся. В поезде немного сплю. Я веду себя хорошо – никого не трогаю, чужого не беру. Не хочу больше на зону. Это оказалось намного хуже, чем я думал. Если бы просидел хоть на месяц дольше, точно бы кого-нибудь урыл. С меня этого хватит. Выхожу на родном вокзале и попадаю в центр кипиша. Кругом суетится куча ментов, территория вокруг дома неподалеку оцеплена чуть ли не на километр, а сам дом явно горел.
- Здорово, Казачок! – окликает меня Воробей, - Выпустили?
- Ага, по амнистии, - я жму протянутую руку, - А что тут было?
- Да опять маргиналки постарались. Теперь все серьезно: Муфту урыли, почти всю его братву и троих сутенеров.
- Маргиналки? – спрашиваю я. Непонятное слово.
- Ну, телки какие-то. Они мстят взломщикам мохнатых сейфов, сечешь?
- Нет.
- А, точно, тебя же не было. Короче, сначала они скинули Мишаню и Лысого в дерьмо. Все думали, что просто прикол, и никто не понял, че к чему. Потом они пацанов из шаражной общаги оприходовали.
Воробей путано объясняет про какую-то шкуру, которую пустили по кругу, а она себе вены порезала, и про то, что Мишаня и Лысый с несколькими девками в туалете слегка развлеклись, но ничего плохого не сделали, девки остались живы и здоровы, а Мишаню и Лысого, получается, за просто так в дерьмо окунули, а вот здесь, у вокзала, был притон Муфты, и во вторник сожгли его вместе с Муфтой. А фотку Муфты, голого и связанного, со шприцами героиновыми в обоих руках, кинули на пороге.
- Говорят, Муфта от передоза сдох еще до пожара. Но это не точно, - заканчивает Воробей, - Тут все разделились. Нормальные люди за то, чтобы маргиналок поймали и посадили, потому что беспредел нам не нужен, а всякие ненормальные бляди хотят, чтобы маргиналки продолжали свое дело.
- Что такое маргиналки? Что это означает? – спрашиваю я, потому что из рассказа Воробья это непонятно.
- Да никто не знает, - отмахивается Воробей, - Это ментовской начальник из области по телеку сказал. Его спросили, кто это делает, а он в ответ – какие-то маргиналки, причем, с явными психическими нарушениями. Потому что вообще для обычных баб это ненормально – такая агрессия без причины. Вот так и называют теперь – маргиналки.
- Ну, не совсем без причины, - говорю я, - Они ж не на каждого нападают.
- Да ты слушай, че еще. Эти девки, из притона, ну, наркоманки которые, их всех выпустили перед тем, как притон сжечь, и они разбежались. Авчера нашли зарезанными трех клиентов этой хаты. Сечешь?
- Не совсем.
- Красючки пошли мстить бахарам. Хотя фраера вообще ни при делах – бабло честно платили за удовольствие. А их замочили. Двоих девок сегодня взяли, уже по телеку показали. Девки реально бешеные – орут, что они маргиналки и всех уроют. Прикинь?
- Так это они - маргиналки? – не понимаю я.
- Нет, конечно, они же были в притоне до этого. Но ты прикинь, че будет, если каждая шлюха пойдет своих клиентов мочить?
- У шлюх будет меньше клиентов? – предполагаю я, а сам думаю о том, как бы Марка на всей этой волне не пошла мочить своих ебарей. Она может.
- Сечешь, - ржет Воробей, - Так что, ты осторожней теперь. А то сначала девка молчит и подмахивает, а потом заявит, что ее изнасиловали, маргиналки тебе яйца и отрежут.
- Благодарю за предупреждение, - бормочу я и отправляюсь искать Марку.
В общаге ее нет. Людка, с которой они делили комнату еще в детдоме, говорит:
- А Марка тут почти не появляется. Она ж крутая теперь. Благотворительница. Живет у Поэта и Лисички.
- Благотворительница? – переспрашиваю я, - Че, блядь, за длинные слова? То маргиналки, то благотворительницы. Это одно и то же?
- Нет, - резко отвечает Людка, - Это два совершенно разных слова, ничего общего.
- Можно я у вас в душ схожу? – спрашиваю я устало.
- Да пожалуйста.
- И даже не предложишь спинку потереть? – удивляюсь я. Я не хочу, но раньше бы Людка всегда предложила.
- Обойдешься. У Марки под кроватью твои вещи. Там, наверное, и куртка теплая есть. А то ты всяко замерз, - говорит Людка.
Я принимаю душ, переодеваюсь и иду к Поэту домой. Надеюсь, что Марка там будет. Но мне открывает Соня. Это хреново, потому что она, наверное, злится на меня.
- Привет, проходи, - она отходит в сторону, пропуская меня в квартиру, и закрывает за мной дверь, - Почему не предупредил, что возвращаешься?
- Сюрприз, - отвечаю я и смотрю на нее, снимая шапку и куртку.
Она совсем не изменилась. Все такая же красивая и гордая. Когда она рядом, во мне кровь прямо закипает. Я даже с расстояния чувствую, как вкусно она пахнет. Я бы от всего мира отказался, чтобы быть с Соней. Кроме Марки. И Поэта. А от всего остального – запросто.
- А почему у тебя волосы мокрые? – спрашивает она.
- В душ заходил в общаге.
- Мог бы и здесь зайти. Простудишься.
Она проходит в комнату, я иду за ней. Пока все хорошо. Вроде, не сильно злится. Хотя, по ней не поймешь. В комнате сделан ремонт. Обои красивые наклеены, большой шкаф с зеркалами стоит и огромная кровать.
- Ого, - говорю я, - Кто здесь спит?
- Мы все, - смеется Соня, поворачивается ко мне и внезапно целует.
Мне сразу сносит крышу, я лезу руками ей под юбку, не прекращая поцелуев валю на кровать и нависаю сверху. Она притягивает меня к себе.
- А ты не маргиналка? – спрашиваю я в шутку.
- А какая разница? – отвечает Соня, - Ты же меня не насилуешь.
- А ты точно хочешь? – спрашиваю я, но уже стягиваю с нее футболку и расстегиваю лифчик.
- Хочу, - отвечает она и расстегивает мои джинсы, - С первого взгляда тебя хочу.
Это очень круто, потому что я тоже хочу ее с первого взгляда. А еще круто, что в тумбочке у кровати есть презервативы. Только я слишком быстро кончаю, и это совсем не круто.
- Ничего страшного, - говорит Соня, - В следующий раз будет дольше.
- Извини, - я очень расстроен.
Мы не одеваемся обратно, а залезаем под одеяло и лежим в обнимку, целуемся и дурачимся. Меня распирает изнутри от любви к ней, от нежности и желания. Она совсем не смущается и не ломается, показывает, что и как я должен делать, чтобы ей было хорошо. И я делаю все так, как она говорит. Она стонет и просит повторить то, что ей особенно нравится. Этого стоило ждать полгода, этого стоило ждать всю жизнь. Потом мы снова трахаемся, уже дольше и качественней. Она сверху, и я не могу оторвать взгляда от ее лица. Она закрывает глаза и прикусывает нижнюю губу, когда кончает. И мне хорошо, как никогда.
После секса мне хочется курить, но в постели Соня точно этого не разрешит, а вставать и идти на балкон у меня нет сил. Думаю, стоит ли все-таки спросить у нее разрешения закурить здесь.
- Курить здесь нельзя, - говорит она, хотя я еще ни о чем не спросил, - И вообще, лучше бросай. Марина бросила.
- Да ладно, пиздишь! То есть, врешь. Обманываешь.
- Серьезно. Она тоже хотела курить в постели, а я не позволяла. Ей лень было ходить на балкон, так и бросила постепенно. Когда выпьет, может и выкурить одну-две, а так – нет.
Мы слышим, как дергается ручка входной двери, а потом стучат.
- Точно, я ж на внутренний закрыла, - говорит Соня, - Это Марина с Русланом, они вещи по детдомам развозили.
- Какие вещи? – спрашиваю я.
- Благотворительность, - коротко поясняет Соня и, накинув халатик, идет открывать.
Я начинаю одеваться, но успеваю натянуть только джинсы, как в комнату вбегает Марка. Вот она изменилась. Сделала короткую стрижку, лицо совсем не накрашено, одета в джинсы и рубашку. А раньше только платья носила. Она с порога орет:
- Ты идиот совсем, да? На кой ты тогда уехал? Ты же знаешь, что я нервная, перебесилась бы и успокоилась!
Я обнимаю ее, крепко прижимаю к себе и вдыхаю запах ее волос. Обожаю ее. Мой самый лучший друг во всем мире. Она тоже меня обнимает, и мы так стоим какое-то время.
Потом заходит Поэт. Я отпускаю Марку и протягиваю ему руку. Он пожимает ее, но после этого не отпускает, а притягивает меня к себе и обнимает. На мне все еще нет рубашки, и я чувствую его руки на своей голой спине, вдыхаю его запах, прижавшись лицом к его плечу и чувствую быстрое прикосновение его губ где-то возле уха.
Мы все вместе готовим ужин. Точнее, готовят, в основном, Марка с Поэтом. Мы с Соней просто пьем шампанское, открытое по случаю моего возвращения.
- А есть что-нибудь покрепче? – спрашиваю я, - Водка?
- Давно мы водку не пили, - говорит Марка, - Поэт, может, сбегаешь в магазин?
- Мне еще шампанского, - говорит Соня, - Я водку не могу пить, сразу засыпаю.
- А мне красного вина, сухого, лучше мерло, - просит Марка.
Это что-то новенькое.
- Давай, я с тобой пойду, - предлагаю я Поэту.
- Нет, - отвечает он, - Я сам. А девчонки тебе пока расскажут про маргиналок.
Я объясняю, что знаю про маргиналок, потому что мне Воробей на вокзале все рассказал.
- Ты не все знаешь, - мрачно говорит Поэт и уходит.
- Только ты никому-никому не рассказывай, - тихо говорит Марина, заливая картошку молоком и разминая ее какой-то штукой, - И ни с кем это не обсуждай.
- Ладно, - соглашаюсь я.
Я сразу все понимаю, потому что не знаю других девок, которые могли бы решиться на такое. Но с удивлением узнаю, что их не двое, а намного больше. И что в это втянут сам батя Фуфел, и что куча народу работает на маргиналок, даже не зная об этом.
- И что? – спрашиваю я, - Вы не собираетесь завязывать с этим?
- Это уже не остановить, - отвечает Соня, - Понимаешь, от нас ждут вмешательства. Если раньше девушки молчали про насилие, то сейчас они кричат об этом, чтобы мы обратили внимание и отомстили. А некоторые мстят сами. Вчера три девчонки в масках избили на улице эксгибициониста, того, который всегда на краю парка стоял. Все думают, что это мы, но это не мы, и никто из наших.
- Мы пока на дно заляжем, - добавляет Марка, - Но мы не можем остановить эту тему со сбором денег и вещей для детдомов, потому что люди несут. А бабла нормально получается. Видел, какой ремонт мы сделали?
Я киваю и оглядываю кухню. Здесь теперь новая мебель, красивая плита и большой холодильник.
- Мы арендовали ячейку в банке и складываем часть денег туда, - говорит Соня, - Это чтобы откупиться от ментов, если нас накроют. Они рыщут. Если что - ты ничего не знаешь, ни о чем не слышал.
Они рассказывают мне пароль для допуска к ячейке и показывают, где спрятали ключ. Все очень серьезно. И мне это не нравится. Когда возвращается Поэт, я залпом выпиваю рюмку водки, но не успокаиваюсь, а только еще больше переживаю.
- Расслабься, - говорит Поэт, - Я привык, и ты привыкнешь. Нас они не привлекают – это дамский клуб.
- А почему? – спрашиваю я, - Я готов участвовать, если надо. Я хорошо бью ногами.
- Мы знаем, - смеется Соня, - Но не нужно.
Я смотрю на Марку:
- Ну, вот, ты и получила, что хотела. Тебе не нужен парень для того, чтобы тебя защитить.
- Да, - отвечает Марка с улыбкой, - Если мы объединяемся, мы можем многое.
- Давайте больше не будем об этом говорить, - просит Соня, - Чем меньше мы обсуждаем это между собой, тем меньше риска.
После ужина мы смотрим какой-то фильм, но я его совсем не вижу и не слушаю. С одной стороны от меня сидит Соня, и я обнимаю ее, а с другой стороны сидит Поэт, и его нога слегка касается моей. Не знаю, случайно или специально. Я не убираю ногу. Спать мы все идем в другую комнату, на ту большую кровать. Я ложусь с краю, рядом с Соней, потом лежит Марина, и потом Поэт.
Я неделю шатаюсь по городу, общаюсь с людьми, думаю, что делать дальше. Потом устраиваюсь на СТО с шиномонтажкой – им нужен разнорабочий, а я люблю ковыряться в тачках. Соня и Руслан ходят в школу, Марка учится шить. Вроде бы, с маргиналками покончено. Но благотворительные деньги продолжают капать.
- Тебе не нужно работать, - говорит Соня, - Ты нам нужен, чтобы контролировать коробочников в Железнодорожном районе.
- А вы делитесь деньгами с другими маргиналками? – спрашиваю я.
- Нет, но мы покупаем все, что нужно для наших вылазок. И платим в общак. И устраиваем попойки иногда.
- И неплохо остается на жизнь.
- Верно. Совсем неплохо. Тебе не нужно работать.
- Я хочу работать, мне нравится на СТО, - говорю я, - И потом, если кто-то спросит, на что мы живем, можно будет сказать, что я зарабатываю на еду.
- Пожалуй, ты прав, - соглашается Соня и целует меня.
В апреле мы отмечаем день рождения Поэта – ему восемнадцать. Он просит не устраивать большого праздника, говорит, что хочет побыть только с нами, вчетвером. Меня все это немного напрягает, потому что это как-то неправильно. То, что мы спим все вместе, и все такое. Когда мы с Поэтом идем в магазин за алкоголем, он спрашивает:
- Ты знаешь, что Марка тусуется с лесбиянками и даже с кем-то из них спит иногда?
- Да, она говорила, - отвечаю я, - А что? Ты против?
- Нет, не против. Лишь бы ей было хорошо. А ты?
- Мне все равно, - говорю я, - Она ж девчонка, ей можно.
- Понятно, - говорит Поэт с какой-то странной интонацией.
Я вздыхаю. Я помню его губы где-то у себя за ухом. Или, может быть, мне показалось. Но все это плохо. Даже думать о таком нельзя. И Поэт это знает. Наверное.
- Соня сказала, что не трахается с тобой, - говорю я.
- И что? – спрашивает он.
- Ты сейчас с кем-то встречаешься?
- Постоянно – нет.
Я почему-то чувствую радость и облегчение. Но вдруг на меня обрушивается какой-то странный, липкий страх. Прямо комок к горлу подкатывается и руки трясутся. Что значит — постоянно нет? А непостоянно?
- Значит, иногда, - говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал, - С девчонками?
И он молчит. Он, сука, молчит. Да я выслежу и насмерть забью любого пидара, который к нему прикоснется. Какого черта вообще? Я внутренне бешусь, но продолжать говорить на эту тему не могу. Потому что – что я скажу? Черт. Я останавливаюсь, потому что мне тяжело дышать.
- Ты в норме? – спрашивает Поэт обеспокоенно.
- А ты? – выдавливаю из себя я и делаю глубокий вдох, выпаливаю, не успев подумать, - Я убью любого, кто…
И осекаюсь. Потому что я мог все неправильно понять, и за такой базар сам могу по роже получить. Поэт пожимает плечами.
- Я приму это к сведению, - говорит он спокойно, - Буду выбирать тех, кого мне не жалко.
Я закипаю от ярости, мысли просто не держатся в голове. Он издевается надо мной? Прикалывается? Что вообще, мать вашу, происходит?
- Идем в магазин? – спрашивает он, - Я сегодня хочу напиться.
- Я тоже, - говорю я и резко пускаюсь вперед.
До самого возвращения мы молчим. И дома тоже не слишком базарим.
- Вы поссорились? – тихо спрашивает у меня Марка.
- Нет. Потом расскажу, - отмахиваюсь я.
Подарков Поэту мы не дарим. Мы просто едим ужин на кухне, а потом перемещаемся в гостиную со стаканами и бутербродами. Я вижу, как Соня и Поэт тихо переговариваются, и Соня качает головой. Она не садится ко мне на колени, а усаживается в кресле напротив, чтобы Поэт сел рядом со мной. Я вопросительно смотрю на нее, и она улыбается.
- Делайте, что хотите, - говорит она, - Но лучше, чтобы никто не знал.
Марина молча пьет свое вино.
- Почему, когда я прошу не лезть в мою личную жизнь, ты это игнорируешь? – спрашивает Поэт у Сони.
- Потому что очень сложно не лезть в личную жизнь человека, с которым спишь в одной постели. Но я постараюсь, - Соня чокается с ним своим бокалом, - С днем рождения.
Они включают кассету с каким-то скучным девчачьим фильмом про двух отмороженных телок, которые едут куда-то на машине и мочат по пути всех подряд. Уже на середине понятно, что в конце эти телки сдохнут. Я сначала смотрю, а потом ухожу в ванную, включаю воду и ополаскиваю лицо. Поэт входит следом, дверь оставляет открытой, встает за моей спиной.
- Все в порядке? – спрашивает он, глядя на меня в зеркало поверх моего плеча.
- Угу, - отвечаю я и выключаю воду, - А что?
Я широко улыбаюсь, чтобы он видел, что я в норме. Он тоже улыбается, кладет руки мне на плечи и зачем-то нюхает мои волосы. Я делаю полшага назад и прикасаюсь своей спиной к его груди. Не сильно, не прижимаюсь, просто чувствую его тепло. Он пристально смотрит на меня в зеркало, и глаза у него не ярко-синие, как обычно, а почти черные. Я слышу, как быстро и сильно бьется его сердце.
- Чего ты хочешь? – спрашиваю я хрипло, с трудом управляя своим голосом.
Он шумно втягивает в себя воздух. Больше я не могу этого выносить. Делаю шаг от него, но вместо того, чтобы выйти из ванной комнаты, закрываю дверь изнутри, поворачиваюсь к Поэту лицом, а сзади опираюсь руками на раковину, потому что, кажется, не очень твердо держусь на ногах. Теперь я смотрю в его лицо не через зеркало, а напрямую. И он очень близко.
- Я так сильно напился, - говорю я.
- Я тоже, - говорит он.
Правильно. Нам нужно хоть какое-то оправдание тому, что сейчас будет. Несколько секунд мы молча смотрим друг на друга, а потом я закрываю глаза и целую его. Мои руки все еще опираются на раковину, я его не держу, и он в любой момент может все это прекратить. Но он не прекращает, он кладет руку мне на затылок, как будто боится, что я передумаю, и отвечает на поцелуй, жестко и решительно. Он жадно впивается в мои губы, прикусывает до боли зубами, и эта боль отзывается во мне стыдным и липким наслаждением и желанием отомстить, отплатить той же монетой, и поэтому я тоже чувствительно прикусываю его нижнюю губу, но он, кажется, совсем не чувствует боли, ни на секунду не ослабляет своей хватки, не разрывает этого бешеного поцелуя. А потом его язык оказывается у меня во рту, и я слышу собственный хриплый стон. Это продолжается пару секунд, или, может быть, пару лет или пару вечностей, я не знаю, потому что времени больше не существует. Ничего не существует, кроме его губ на моих губах и его пальцев в моих волосах. Внезапно он резко меня отпускает и делает шаг назад. Какое-то время мы смотрим друг на друга, словно решая, стоит ли всё это продолжать. Усилием воли я убеждаю себя, что не стоит. Хватит. Это было в первый и последний раз.
- Нам надо меньше пить, - говорю я и выхожу из ванной.
Он не идет за мной. Оглянувшись, я вижу, что он стоит и пялится на себя в зеркало.
Я возвращаюсь в гостиную и сажусь рядом с Соней. Мне надо куда-то выплеснуть своё возбуждение, и я кладу руку на ее бедро. Она удивленно смотрит на меня и тут же снова утыкается взглядом в экран телевизора, мягко убирая мою руку. Она не хочет, она смотрит фильм.
- Вы что там делали? – спрашивает она с усмешкой.
- Ничего, - отвечаю я хмуро.
- Оно и видно.
Я выхожу из гостиной. Дверь в ванную закрыта. Можно постучать, и он меня впустит. Но я не буду. Нельзя увязнуть в этом. Нельзя допустить повторения. Я иду на кухню и наливаю себе воды. Входит Марка.
- Что вы с Поэтом делали? – спрашивает она.
- Ничего.
- Почему?
- Что – почему?
- Почему – ничего? Ты же хочешь. Он не захотел?
- Чё за гнилой базар?
Я злюсь на себя. Раз всё это так заметно со стороны, тем хуже для меня. Для всех. Я зря это начал, зря дал ему понять, что это возможно. Но с этого момента я не буду таким идиотом.
- Хочешь, я тебе отсосу? – устало спрашивает Марка, и я растеряно замираю.
Такой сложный вопрос. Я хочу? Ну, да, просто с ума схожу от желания, готов на любой секс с кем угодно. Но она-то не хочет. Мы с ней это уже проходили, и я помню, чем это закончилось.
- Не надо, - говорю я, - Сам разберусь.
- Ну, смотри, как хочешь, - ухмыляется она и уходит.
Моё возбуждение спадает. Это немного больно, да и на душе паршиво от того, что всё так получилось. Жизнь – дерьмо. Поэт входит на кухню и, не глядя на меня, наливает себе воды. Я внимательно разглядываю его и мысленно убеждаю себя в том, что это была какая-то непонятная шняга по пьяни. Я его не хочу, и было глупо с ним целоваться. Сейчас не стоит об этом говорить, а лет через десять мы с ним вместе поржем над тем, какими были дураками.
- Ты в порядке? – спрашивает он.
- Угу, - отвечаю я и зеваю, - Слишком много выпил, соображаю плохо. Спать хочу.
Он кивает, и я ухожу в спальню. Вот и всё. Проблема решена.
Руслан
Первый год учебы я закончил вполне успешно. Сессию сдал, хвостов не оставил. И всё благодаря тому, что старался полностью погрузиться в учебу, и больше ни о чем не думать. Соня тоже отлично справилась, и мы наслаждались заслуженными каникулами.
С Казачком после того случая на дне моего рождения мы больше не оставались наедине и ничего не обсуждали. Я так и не знал, что он об этом думает, и как для себя все это объяснил. Я даже не помнил, кто кого первым поцеловал. Но точно помнил, что его руки были за спиной, он меня не трогал, а значит, вся ответственность лежала на мне. Поэтому я не слишком стремился обо всем этом с ним поговорить – боялся, что он будет меня обвинять.
В остальном же все было очень хорошо и спокойно. Никаких маргиналок, никакой братвы. Девчонки не рассказывали о каких-то новых проделках, и я решил, что они с этим покончили. Марина продолжала собирать пожертвования, и часть денег вложила в две продуктовые точки на рынке Кучерявой. Эти дела отнимали у нее много времени. А Соня занималась распределением второй половины собранных денег и вещей со склада по детдомам и больницам. И я расслабился, решив, что девчонки, наконец, перебесились и успокоились. Пока меня не вызвали на допрос в ментовку.
Соня велела не волноваться и отвечать, как мы репетировали. И я, вроде, справился. Спрашивали, где я был в разные дни, да кто меня видел, и была ли со мной Соня. Я был достаточно убедителен, и меня отпустили. Второго допроса не назначили. Соню и Марину тоже допрашивали, и тоже повторно не вызвали.
- Это хорошо, - сказала Соня, - Значит, мы им больше не интересны. А еще это значит, что за нами следили в последнее время, и ничего подозрительного не увидели.
- Ага, а в это время кто-то в Ленинке приковал голых сутенеров наручниками к решеткам на окнах районной ментовки, - хихикнула Марка, - И хуи на щеках нарисовали, все как положено. Только теперь понятно, что это не мы.
- Не мы с тобой, верно, - кивнула Соня, отхлебывая пиво из бутылки, - Они тебя спрашивали про тот день?
- Конечно. Мы гуляли с Юлей и Леной – это, кстати, куча народу подтвердит, а потом вы втроем пошли сюда заниматься, а я в магазине покупала пиво и сигареты. Это тоже куча народу подтвердит, потому что я долго выбирала. Поэт и Казачок были на хоккее – у них и билеты сохранились, и самих их там видели.
- А разве Юлька с Ленкой здесь были в день матча? – спросил Казачок.
- Конечно, - ответила Соня, улыбаясь, - Ты же на хоккее был, вот и не видел. А я к соседке заходила, просила одолжить таблетку аспирина, потому что у Юли голова заболела от уроков, а у меня ничего не нашлось. На следующий день Юля сама зашла к соседке и вернула ей стандарт таблеток, поблагодарила за помощь.
- Ты думаешь, что самая умная, - сказал я, - Но рано или поздно попадешься.
- Значит, такова моя судьба. А тебе не о чем переживать, ты здесь, в любом случае, ни при чем.
Она была такая безрассудная и наивная, такая беззащитная. Думала, что все знает лучше всех. И она даже не представляла себе, что такое зона. Она просто не понимала, что не продержится там и месяца.
- Казачок, скажи им, что с этим пора завязывать! – потребовал я.
- Девчонки, с этим пора завязывать, - строго сказал он Марке, погрозил ей пальцем и повернулся ко мне, - Ну, что, Поэт, как думаешь, сильно это помогло?
Я знал, что ни капли это не помогло. Но меня бесило то, что он и не пытается возразить. Спорить с ним при девчонках не было смысла – получилось бы, что я один против них троих. Поэтому, чтобы объяснить Казачку, что он не прав, я решил встретить его с работы и поговорить по пути домой. На СТО было пусто и тихо. Только ноги Казачка торчали из-под разобранной машины.
- Привет, Поэт, - крикнул он, не вылезая.
- Как ты понял, что это я?
- По шагам, наверное. Не знаю. Ты пришел на меня наехать за то, что я не спорю с девками?
- Угу, - кивнул я, - Мог бы меня поддержать.
Он выкатился из-под машины и посмотрел на меня снизу вверх.
- Я не могу, Поэт. Я обязан тут быть на их стороне.
- Почему? – спросил я.
- Потому что иначе они решат, что я на другой стороне. А я теперь не могу облажаться. Третьего шанса мне никто не даст.
Я понял, о чем он говорит. Согласиться я не мог, но и спорить смысла не было. Его точка зрения была предельно ясна.
- Ладно, - вздохнул я, - Просто я за них боюсь.
- Я тоже, - он пожал плечами, - Я всегда говорил Марке, чтобы она не шлялась одна по ночам и в опасных районах, чтобы не напивалась на вписках, чтобы еще чего-то не делала. Толку от этого было мало, в итоге я же и виноват остался.
- Хорошо, - примирительно сказал я, - Я тебя понял. Идешь домой?
- Да. Только переоденусь.
Он ушел в подсобку, и я, постояв немного, пошел за ним. Казачок уже снял рабочий комбинезон и надел свои джинсы, майку держал в руках. Его смуглая кожа слегка блестела от пота. Он посмотрел на меня и быстро надел майку, пробормотав себе под нос:
- Сегодня я, к счастью, трезвый.
- Я тоже, - сказал я.
Он сел на стул, обулся и завязал шнурки, раздраженно сказал:
- Хватит на меня пялиться.
- Извини, - я вышел за дверь, мысленно ругая себя.
Казачок не выходил, хотя ему оставалось только накинуть куртку. Я подождал минуту и заглянул в подсобку, спросил:
- Ты идешь?
- Да, - он держал в руках куртку и задумчиво смотрел в стену, - Просто я…
- Что?
- Ничего. Идем.
- Постой, - я перегородил ему выход, - Наверное, нам все-таки надо поговорить об этом.
- Не о чем тут говорить. Мы просто напились и слегка берега попутали. Похер.
Он обошел меня и вышел за дверь, на ходу натягивая куртку. Я пошел следом. По дороге домой мы, как обычно, купили пива и мясной пирог на ужин. Девчонок дома не было.
- Я в душ, - сказал Казачок.
- Только недолго, - попросил я, - Мне тоже надо.
- Ладно.
Он и в самом деле быстро вернулся, обернутый полотенцем. Я только поставил пирог в духовку, чтобы разогреть.
- Следи за пирогом, - велел я, - И оденься, пожалуйста.
- Не могу – я еще не высох, - ответил он. На волосах на его груди и правда блестели капельки воды.
Я быстро ополоснулся и тоже обернулся полотенцем – раз он так ходит по дому, значит, и мне можно. Я понимал, что на него это не действует так, как на меня. И понимал, что сам напрашиваюсь на проблемы, но ничего не мог с собой поделать. Казачок уже вытащил разогретый пирог и нарезал его на части. Мы положили по куску на тарелки, взяли по бутылке пива и пошли в гостиную, развалились на диване.
- Как думаешь, где девчонки? – спросил он.
- Боюсь даже представить, - ответил я.
- Соня предлагает купить мобильники, чтобы созваниваться. Я считаю, что это бред. Никто не захочет таскать с собой телефон постоянно.
- Это точно, - согласился я, - Нафига они нужны, еще и за такие деньги? Эта мода скоро пройдет.
Мы быстро выпили по бутылке пива, и я принес еще две, одну протянул Казачку со словами:
- Мы слишком много пьем, надо бросать.
- Ага, - согласился он и сделал несколько больших глотков.
С его черных кудрявых волос по шее все еще стекали одинокие капли воды. Несколько ручейков задержались в ямке ключицы, собравшись в одну большую каплю. Мне очень хотелось слизнуть ее. И я бы так и сделал, если б не боялся получить кулаком в лицо. Но не настолько уж я боялся. Я протянул руку, подцепил эту каплю воды на палец и собрал ее губами.
- Ты чего? – спросил он недовольно.
- Да так, просто. Долго ты сохнешь.
Он резко помотал головой из стороны в сторону, так, что с его волос вокруг полетели брызги, часть попала мне в лицо.
- Перестань, - рассмеялся я, пытаясь увернуться.
Он, улыбаясь, протянул руку, собрал одну из капель с моей щеки пальцем, и быстро слизнул эту каплю, а потом продолжил пить пиво, как ни в чем не бывало.
- Ты издеваешься? – спросил я.
- Нет. А ты?
- В какую игру мы играем?
Он посмотрел на меня и улыбнулся. Я попытался улыбнуться в ответ, но у меня не получилось.
- Нам стоит все это прекратить, - сказал я.
- Что именно? – усмехнулся он, - Мы ничего не делаем. Сидим, пьем.
- Иди к черту, - я сунул руку под полотенце и сжал свой член, потому что больше терпеть уже не мог. Если быстро подрочить, то все станет намного проще.
Казачок усмехнулся и развернул свое полотенце. У него стоял, и он медленно погладил свой член рукой, потом слегка сжал яйца. Я не хотел смотреть, но не мог отвести взгляда. Просто не мог. Казачок встал с дивана, и я схватил его за руку, сказал:
- Подожди.
- Я не ухожу, - выдохнул он и повернулся ко мне.
Его ровный торчащий член с блестящей багровой головкой был напротив моего лица. Он ничего не делал, это я сам потянулся к нему губами и, приоткрыв рот, обхватил губами эту головку. Он вздохнул и зарылся пальцами в мои волосы. Это было безумно горячо и ни на что не похоже. Я обхватил его рукой и двигал ею в такт рту, а сам в это время дрочил себе. Увы, это не продлилось долго. Через минуту Казачок прорычал:
- Черт. Сейчас кончу.
Я подался назад, и он, громко застонав, кончил себе в кулак. Боже. Какое у него было выражение лица. Этого мне хватило, чтобы кончить самому. Казачок упал на диван рядом со мной и вытер руку о полотенце. На его лбу блестели капельки пота. Я наблюдал, как расслабленное выражение его лица за пару секунд сменилось растерянным, а еще через мгновение его губы сжались в одну упрямую линию, а глаза сузились. Это означало, что он зол. Неужели на меня? Он резко поднялся и обернулся полотенцем, внимательно посмотрел на меня все с тем же злобным выражением на лице.
- И что теперь? – спросил я.
- Ничего. Ничего не было. Просто забудь.
Он залпом допил свою бутылку и ушел одеваться. Я тоже оделся, мы сели рядом и открыли по третьей бутылке. Включили телевизор и молча пялились в экран. Я хотел поговорить, но он был явно не настроен.
Пришли девчонки. Они все-таки купили два мобильных телефона и теперь пытались с ними разобраться. Это было неплохо, потому что на нас они не обращали внимания.
- Я пойду сегодня спать пораньше, - сказал Казачок через час, когда они пытались понять, почему не удается позвонить с одного аппарата на другой.
- Я тоже, - заявил я.
Казачок посмотрел на меня и отрицательно покачал головой. Он не хотел, чтобы я шел с ним. И я остался.
Едва хлопнула дверь спальни, Марина спросила меня:
- Что у вас случилось?
- Сам не знаю, - ответил я.
- Мне надо с ним поговорить?
- Не знаю, говорю же. Вряд ли он захочет с кем-нибудь это обсуждать.
- А ты хочешь с кем-нибудь это обсудить? – спросила Соня.
- Не знаю, - признался я, - На самом деле, говорить не о чем.
- Уж конечно, - усмехнулась Марина, - Я хорошо знаю Казачка. Он выглядит так, как будто сильно в чем-то накосячил, и теперь жалеет. А такое бывает очень редко.
- Как мило, - хихикнула Соня, - Руслан, а ты о чем-то жалеешь?
- Неа, - я против своей воли широко улыбнулся.
- Я поняла, - сказала Соня, в десятый раз собирая телефон, - Мы не той стороной сим-карты вставили. Сейчас должно работать.
- Лишь бы он не решил сбежать, - сказал я.
- Он может, - Марина смотрела не на меня, а на экран телефона, - Попробуй его успокоить. И что бы ты ни сделал, не делай так больше.
- Хорошо, - сказал я.
- Серьезно? – Соня, наконец, оторвалась от этого чертового аппарата и посмотрела на меня, - Ты послушаешься и больше не будешь?
Я вздохнул и сказал, что пойду спать. Нам с Казачком и в самом деле надо было поговорить, пока он не запаниковал окончательно. Он не спал, я слышал по его дыханию. Я не стал раздеваться, прямо в майке и спортивных штанах лег на другую сторону кровати и уставился на его затылок. Я молчал, и он тоже. Я знал, что рано или поздно он не выдержит и повернется ко мне. Он не из тех, кто способен затаиться и бесконечно выжидать, изображая безразличие. И он повернулся, молча посмотрел на меня.
- Ты ведь не собираешься сбежать? – спросил я тихо.
- Собираюсь, - ответил он, - Я ни хрена не понимаю. Что мы делаем?
- Мы больше не будем ничего делать, если ты не хочешь. Можем просто забыть об этом и никогда не возвращаться к этой теме.
- Хорошо, - сказал он, - Забыли. Ничего не было, да? И никогда об этом не будем говорить.
- Да.
Я подумал, что лучше так, чем потерять его навсегда.
На следующий день я сидел дома и разгребал свои конспекты, пытаясь определить, какие из них пригодятся мне в будущем, когда пришел Казачок.
- Ты рано, - сказал я, - Нет работы?
- Угу. А ты чем занят?
- Да ничем особенным. А что?
- Да просто, я подумал… Нечестно получилось, - сказал он небрежно.
Я оторвался от конспектов и посмотрел на него. Казачок стоял, заправив большие пальцы рук за ремень джинсов и старательно изображал максимальную беспечность.
- Что нечестно получилось? – я встал из-за стола и осторожно положил руки ему на плечи, - Ты хочешь поговорить о…
- Слышь, Поэт, мы же решили, что никогда не будем об этом говорить, так?
- Так.
- Вот и стой молча.
Он резко опустился на колени и, задрав вверх мою майку, прикоснулся губами к дорожке волос, ведущей вниз от пупка. Один поцелуй. Короткий. Почти невесомый. А у меня тут же зашумело в ушах и потемнело перед глазами, потому что вся кровь моего организма устремилась к одному месту. Казачок потянул вниз мои штаны вместе с трусами.
- Если не хочешь, просто скажи.
- Похоже, что я не хочу? – усмехнулся я, путаясь пальцами в его волосах.
И его теплый рот окружил меня. И опять это было слишком быстро. Я отчаянно хотел сохранить этот момент навсегда, а получилось всего на минуту. А еще он проглотил. Спокойно, не поморщившись, и к тому же слизнул последнюю каплю. Легко и изящно поднявшись, он заявил:
- Я в душ.
Я даже возразить не успел, как он закрылся в ванной на замок и включил воду. Вышел только через полчаса, злой и угрюмый.
- Я думал, ты там утонул, - проворчал я.
- Не, все норм. Есть у нас, что пожрать?
- Остатки пирога в холодильнике.
- Круто.
Казачок вытащил тарелку с пирогом, отрезал кусок и уселся за стол.
- Что это было? – спросил я, садясь напротив.
- Где? – ответил он с набитым ртом.
- Ты знаешь, о чем я.
- Мы же решили, что не говорим об этом, - он бросил на меня злобный взгляд.
- Молча делаем? – мне стало смешно, - Детский сад.
Он закатил глаза и встал из-за стола, взял тарелку с последним куском пирога, спросил меня:
- Будешь?
Я покачал головой, и он убрал пирог в холодильник.
- Пойду обратно на работу, - сообщил он, - Мне там одну тачку закончить надо.
- Серьезно? То есть, ты именно для этого приходил?
- Ага, пожрать.
Он оделся и ушел, оставив меня размышлять о том, что произошло. Он сказал, что нечестно получилось. А теперь, значит, справедливость восстановлена? Выходит, на этом все?
И до конца недели все выглядело так, как будто на этом все. А в субботу мы с Казачком готовили плов. Он был в отличном настроении, напевал себе под нос какую-то матерную песенку, стараясь резать мясо в такт тому, что он считал мелодией. Я как раз закончил чистить морковь и, потянувшись за крупной теркой через плечо Казачка, не удержавшись, поцеловал его в шею. Он замер, и я рассмеялся:
- Прости, я не подумал, что у тебя нож в руках.
Он ничего не ответил, просто высыпал мясо в кипящее масло, вымыл руки, а потом подошел ко мне и тоже поцеловал меня в шею, быстро и как-то по-деловому. Мол, он тоже так умеет.
- Нам все-таки надо поговорить, - сказал я, - Я так не могу. Знаю, что тебе это сложно, но, пожалуйста, один раз.
- Гнилые базары, - Казачок закатил глаза, - Ладно. Расклад такой. Я люблю Соню. А ты потом найдешь себе девчонку, и все это прекратится.
- Нет, - ответил я, яростно натирая морковь, - Все прекратится, когда ты захочешь это прекратить.
- Я уже хочу это прекратить, - он подошел ко мне сзади и снова поцеловал в шею.
Я высыпал морковь к мясу, и масло зашипело и брызнуло в стороны.
- Осторожно, горячо, - сказал я, отпрыгивая от плиты.
Казачок перемешал мясо с морковью и убавил огонь, а потом повернулся ко мне и поцеловал меня в губы, очень нежно, притянул меня к себе и зарылся в мои волосы пальцами. Это было совсем не так, как в первый раз, в ванной. Никаких зубов, никакой агрессии, - теперь он целовал меня мягко, чувственно и совершенно осознанно, исследуя каждый миллиметр моих губ, заставляя меня трепетать в ожидании чего-то большего. И я заметался между желанием продолжить поцелуй и желанием закончить разговор. Подлец, он знал, как меня заткнуть. Но я решил не сдаваться, мне действительно надо было все обсудить. С сожалением прервав этот волшебный поцелуй, пока еще у меня были на это силы, я твердо сказал:
- Не буду я искать никакую девчонку. И тебе это прекрасно известно.
- Тогда ты никого не будешь себе искать, - он положил руку мне на щеку, погладил подбородок большим пальцем, - Убью любого. Серьезно.
- Понял, - сказал я, пожав плечами.
Он прижался ко мне, снова погрузив пальцы в мои волосы и прошептал в ухо:
- Я помню, как ты посмотрел на меня при первой встрече. Ты реально мог бы заплатить за это. И тебе было плевать, хочу я этого, или мне просто нужны деньги.
- Нет! – ответил я слишком резко, - Я бы никогда так не поступил.
- А я и не говорю, что поступил бы, - ухмыльнулся он, - Но ты об этом подумал.
Мне стало стыдно, потому что так оно и было.
- Как ты это понял? – спросил я.
- Просто понял.
- А если бы не вся эта история с Мариной? Если бы мы дошли до той комнаты? Что тогда?
- Не знаю. Хорошо, что мы не дошли. Если бы тогда что-то было, больше бы ты меня не увидел.
И я понимал, что он прав.
- Я люблю тебя, - произнес я.
- Бред, - буркнул он, - Это пройдет. У нас обоих. Всё, Поэт, мы поговорили и все выяснили, как ты хотел. Закончим на этом.
Я хотел возразить, но мне помешал звонок в дверь. На пороге стояла мама Сони с тортом в руках.
- Здравствуйте, Виктория Сергеевна, - сказал я вежливо.
- Привет, Руслан. Пустишь меня?
- Я не уверен, что Соня Вам обрадуется, - сказал я.
- Кто там? –из кухни вышел Казачок.
Он увидел маму Сони и, не здороваясь, ушел обратно.
- А Сони нет дома? – спросила Виктория Сергеевна.
- Нет, - ответил я, - И она будет не скоро.
- Передай ей, пожалуйста, что я развелась с мужем. Она может возвращаться домой.
- Вряд ли она захочет вернуться, у нас все хорошо. Но я передам.
Она попыталась вручить мне торт, но я наотрез отказался.
Вечером я рассказал всем о визите Сониной мамы.
- Ты теперь вернешься домой, Лисичка? – спросила Марина.
- Нет, конечно, - ответила Соня, - Что у меня может быть общего с женщиной, которая променяла собственную дочь на мужика?
- Да ладно тебе, - Марка пожала плечами, - У тебя нормальная мать. Она о тебе хорошо заботилась.
- Я понимаю, что тебе кажется, что лучше такая, чем никакой, - сказал Соня.
- Нет уж, дорогая. Лучше никакая, чем такая, как у меня, - отрезала Марка.
- Почему? – тихо спросила Соня.
- Это ж она меня первый раз продала. Когда вышла после отсидки, забрала меня из детдома домой. И в тот же день подложила меня под какого-то мужика. Мне было двенадцать.
- Серьезно? – у Сони округлились глаза.
- Ага. Она сказала, что я могу помочь мамочке зарабатывать. Надо только немного потерпеть. Я немного потерпела, а потом мы с ней пошли в магазин и накупили кучу всего вкусного. И мне крутые кроссовки. Правда, этот гад заразил меня гонореей. Поднялась температура, меня увезли в больницу, там все выяснили, и снова меня у мамаши в детдом забрали. Вылечили, конечно. С тех пор я усвоила, что надо предохраняться.
- А мужика того посадили?
- Ты такая наивная, Соня. Кто ж его посадит? Его даже искать не пытались. Никто не пытался, кроме Казачка. Казачок его нашел и кинулся с ножом, порезал сильно. Его за это в психушку упекли, два месяца продержали. А мамаша ко мне с тех пор так ни разу и не пришла. Обиделась, что я ее сдала, и врачам все честно рассказала. Так что, у тебя мама нормальная. Ну, ошиблась. Влюбилась. Но с тобой она всегда хорошо обращалась. Кормила, одевала. Теперь вот развелась, хочет, чтобы ты домой вернулась.
- Мне и здесь хорошо, - сказала Соня.
- Но ты все-таки с ней помирись, поговори, - вздохнула Марка, - Сама же говорила, что каждый заслуживает второй шанс.
- Ладно, - кивнула Соня.
Софья
Я все-таки пришла на день рождения к брату, подарила ему детский мобильник. Он был дико счастлив – может быть, из-за меня, а может быть, из-за подарка. Мама извинилась передо мной. Она и правда очень сожалела. Сказала, что после того, как я ушла, отчим запретил ей ко мне приближаться, решил, что я быстрее вернусь домой, если меня не поддерживать в моих безумных выходках. Мама и не приближалась, но тайно пошла к психологу, чтобы посоветоваться. Психологиня оказалась хорошей, грамотной.
- Она установила, что я нахожусь в ситуации постоянного эмоционального насилия и на грани депрессии, - грустно сказала мама, - Конечно, меня это не оправдывает. Я почти год к ней ходила, пока окончательно не решилась на развод. Два раза до этого выгоняла его из дома, а потом обратно принимала. Теперь точно все.
- Молодец, - сказала я, - Ты проделала большую работу.
- Спасибо. Ты вернешься домой?
- Нет, мама, у меня теперь своя жизнь.
- А что за парня я видела у Руслана дома? На цыгана похож.
Я рассмеялась.
- Наверное, он и есть цыган. Это Саша, ты видела их с Мариной в день, когда я переехала.
- А, точно. Они с этой девочкой тоже у вас живут?
- Да, так веселее. И другого дома у них нет.
- Знаешь, Соня, если они сироты, то в восемнадцать лет их должны были обеспечить жильем. Пусть уточнят в районном отделе опеки.
Это была интересная информация. Я уговорила марину и Сашу пойти в опеку и во всем разобраться.
Строгая дама в очках сначала пошла в какой-то архив, а потом вернулась с двумя толстыми папками и уселась их изучать.
- Нет, - сказала она, наконец, - Никому из вас жилье не положено.
- Это еще почему? – возмутилась я.
- Потому что у них есть жилье, у обоих. Марина до сих пор прописана с матерью, на улице Ленина. А уАлександра есть дом в деревне Федосиха, сто километров от города. Получил в наследство после смерти бабушки, по завещанию.
- Какой еще дом? – спросил Казачок, - И че за бабушка?
Дама вытащила из конверта кучу документов и отдала Казачку под роспись. Он сразу, не читая, протянул их мне.
- Дом жилой, шестьдесят квадратных метров, - прочитала я, - Материал – дерево. Год постройки – тысяча девятьсот тридцать седьмой. Серьезно? От этого дома давно ничего не осталось.
- Если ничего не осталось, значит, надо его снять с учета, зарегистрировать это, и потом только подавать документы на получение жилья. А сейчас по документам у него жилье есть.
Казачок наотрез отказывался ехать в какую-то Федосиху.
- Потом, - заявил он, - Вот-вот получу права, куплю тачку, и поедем. А на автобусе зачем зимой тащиться?
Но я убедила его в том, что это необходимо. Он согласился только при условии, что мы поедем все вместе. Автобус высадил нас в Федосихе и уехал, а мы попытались найти нужный дом, но ничего не получалось: нигде не были обозначены ни улицы, ни номера домов. И вокруг никого, совершенно пустая улица. Только одна женщина везла на санках флягу с водой.
- Простите, пожалуйста, - обратилась я к ней, - Как нам найти дом номер пятьдесят два по улице Титова?
- Здесь все – улица Титова, - ответила женщина, - А дом там, в конце деревни. А вам он зачем? Там одни цыгане.
- Похоже, мы на верном пути, Казачок, - сказал Поэт.
В конце деревни было повеселее. На улице играли смуглые чумазые дети, на лавочке у одного из домов перебирал струны гитары подросток.
- Привет! – окликнул его Поэт, - Это дом пятьдесят два?
- Не знаю, - откликнулся тот, открыл дверь в дом и что-то закричал на цыганском.
На улицу вышла молодая женщина в длинной ярко-розовой юбке. Женщина внимательно оглядела меня, Марину, Руслана, и ее взгляд остановился на Казачке.
- Романо рат, - сказала она, - Со ту камэс?
Казачок посмотрел на меня и спросил:
- Что она сказала?
- Понятия не имею, - ответила я и обратилась к женщине, - Извините, вы говорите по-русски?
- Говорю, - ответила женщина, - Чего вы хотите?
- Это дом пятьдесят два по улице Титова? – спросила я.
- Да, - ответила она, - Кого вы ищете?
- Мы не знаем. Этот дом принадлежит моему другу, - я показала на Казачка, - И мы хотим узнать, кто здесь живет.
- Шандор, - женщина расплылась в улыбке, показав золотые зубы, - Заходите.
Мы осторожно вошли в дом. Внутри все было застелено коврами, даже диван.
- Садитесь, я чай поставлю, - суетилась женщина.
Мы разулись, сняли пуховики и прошли на диван.
- Вы какая-то моя родственница? – спросил Казачок.
- Я твоя тетка, сестра матери. Меня зовут Злата. А твою маму зовут…
- Малина, - сказал Казачок, - Я знаю, у меня в метрике написано.
- Это по паспорту. А дома ее зовут Рузанна, а тебя назвали Шандором. Только тебя забрали, и мы не смогли вернуть. Очень жалко было. Поэтому мама, бабка твоя, и переписала на тебя дом, чтобы ты узнал, что у тебя есть родня, и приехал. Жалко, что ты романэс не говоришь.
- А почему его забрали? – спросила я.
Злата вздохнула и протянула мне чашку с чаем.
- Рузанне было четырнадцать, когда она его родила. Ей плохо стало, ее с улицы в роддом забрали, и она все свои данные сказала, глупая. Просто больно ей было очень, вот и не сообразила пару лет себе накинуть. Четырнадцать – это мало, надо было оформлять опеку на его бабушку. А мама ушла с табором, мы были с теткой, на тетку опеку оформить не получилось. Они и нас с Рузанной пытались забрать как беспризорниц, но мы вырвались и убежали. Шандора мы тоже пытались вырвать из их рук, но не удалось, гаджи из опеки крепко в него вцепилась. Потом, когда мама пришла, она попыталась оформить опеку и вернуть Шандора, но ничего не вышло. Сказали, что у нас слишком маленький дом и слишком много народу. И еще дядя твой вернулся из тюрьмы с туберкулезом, он здесь прописан был. Они сказали, что нельзя младенца в такие условия. Рузанна так убивалась, рвалась к ребенку, но мы ее не пустили – тогда бы ее и саму забрали.
- А его отец? – спросил Поэт.
- Алмаз. Ему пятнадцать было. Рузанна от него уже ушла к тому времени, беременная домой вернулась, к матери. Не понравилось ей в доме мужа, он на другую заглядывался, а Рузанна гордая очень. Алмаз тоже хотел забрать Шандора, приезжал сюда, ругался. И мать его ругалась сильно, что мы ребенка упустили. Выкрасть хотели, в город ездили. А там им сказали, что тебя усыновили, - она посмотрела на Казачка, - Тогда мама на тебя завещание и написала – вдруг ты узнаешь, что у тебя есть дом, и захочешь приехать.
- Но тебя же не усыновили? – спросил Руслан у Казачка.
- Усыновляли, - неохотно ответил Казачок, - Только вернули. Я не помню, маленький был.
- Если б мы знали, что вернули, если бы кто-то нам сказал, мы бы тебя забрали, выкрали бы, - Злата прижала руки к груди, - Нехорошо это, когда цыган в приюте растет. У тебя есть семья, большая. И этот дом – твой. Хочешь – живи, хочешь – продавай. Хороший дом.
- Да нет, живите, - сказал Казачок, - Куда ж вы пойдете? А где сейчас эта Рузанна?
- Она снова замуж вышла, сейчас в Ростове живет. У тебя две сестры и два брата есть. Поедешь к ним? Или я ей напишу, и они все сюда сами приедут, очень обрадуются.
- Не надо, - сказал Казачок, - Я их даже не знаю.
Злата накормила нас сахарными булочками, насыпала конфет в дорогу, крикнула вслед:
- Зайдите в соседнюю деревню, Малашиху, спросите Любу, мать Алмаза, она очень обрадуется! Просто спросите Любу, ее там все знают.
- Пойдем? – спросила я Казачка.
- Нафига? – отмахнулся он, - Поехали домой.
Мимо нас стрелой пробежала маленькая девчушка в длинной юбке и большом тулупе, явно с чужого плеча. Она припустила по дороге, сверкая подошвами ботинок. Мы проводили ее взглядами.
- Тебе не интересно познакомиться с бабушкой? – спросила я у Казачка.
- Не очень. Там чужая семья. Я даже на их языке ничего не понимаю.
Мы вернулись к остановке и стали ждать обратный автобус. Но вместо автобуса прискакал молодой мужчина на лошади и, спрыгнув, стал быстро и пылко что-то говорить Казачку на цыганском, а потом обнял его и расцеловал в щеки.
- Он не понимает Вас, - сказала Марина, - Он не говорит на вашем языке.
- А я думал, что ты злишься на меня, - рассмеялся мужчина, - Я Алмаз, твоей даде. Отец. Хорошо, что ты приехал, поехали в дом моей матери, она будет очень рада.
- Мне надо уезжать, - сказал Казачок, - Но я потом еще приеду.
- Ты меня обманываешь, - сказал Алмаз, - Ты не приедешь. Кто из них твоя жена?
Он показал на нас с Мариной.
- Никто. Рано мне еще жениться, - ответил Казачок.
Алмаз рассмеялся.
- Ты же цыган! У меня в твоем возрасте уже был сын.
- Это я понял. А еще дети есть?
- Да, две дочки, Рада и Земфира. Они не от меня, от прошлого мужа моей Сабинки, но он помер, так что, теперь мои. Умные, как черти. Рада до сих пор в школу ходит, даже уже в седьмой класс. Говорит, пока девять классов не закончит, замуж не пойдет. А к нам уже два раза сватов присылали. Земфира в шестом учится. Ты к нам приезжай, мне одному непросто. Мать одна осталась – отец помер, тетя твоя с табором ушла, а дядя сидит. Мне на два дома надо и сена запасти, и подлатать кой-чего к зиме. Ты бы приехал, помог. Я, знаешь, какую баню отстроил! И место у нас есть! Приезжай и живи, хоть один, хоть с женой. Со временем дом тебе построим рядом. Разве плохо?
Он так эмоционально все это говорил, что Казачок улыбнулся:
- Хорошо, наверное. Но нам пора.
Подъехал автобус, и мы уехали. Алмаз какое-то время скакал на лошади за автобусом, а потом свернул.
- Ты ведь не поедешь к ним жить? – спросил Руслан у Казачка.
- Нет, конечно, - ответил он, - Только если вы все со мной поедете.
- Это будет сложно им объяснить, - усмехнулась Марина.
- Поэтому я никуда не поеду, - сказал Казачок.
Всю дорогу он о чем-то думал и смотрел в окно, с нами почти не говорил, больше отмалчивался. Я пошла в видеопрокат и взяла кассету с фильмом «Черная кошка, белый кот», и вечером мы вчетвером его смотрели и пили много вина. Руслан хохотал до слез, Марина тоже. А Казачок смотрел очень внимательно, не отрываясь, и только иногда хмыкал. В конце он почти прильнул к экрану и смотрел, задумчиво качая головой. И я поняла, что мы с Русланом и Маринкой уже не смотрим в экран, а смотрим на Казачка.
- Вы все на меня пялитесь, - сказал он.
- Это потому что мы тебя любим и боимся, что ты уйдешь от нас к цыганам, - ответила Марина.
- Я же сказал, что не уйду.
Он пересел на пол и положил голову Марине на колени.
- Мы ведь с тобой никогда не расстанемся? – спросила она, перебирая пальцами его волосы.
- Никогда, - сказал он.
Мы с Поэтом молча переглянулись, и я показала глазами на дверь. Он вышел на кухню, и я вышла следом.
- Думаешь, он все-таки уйдет к цыганам? – спросила я.
- Не знаю. Мне бы этого не хотелось. Тогда у нас с тобой совсем не будет секса.
- Не думаю, что это главное, - хихикнула я.
- Не главное, но и не последнее по важности. Хочешь втроем?
- Не знаю, - смутилась я, - А ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ему было настолько хорошо с нами, чтобы он и не думал уходить.
- Ты же слышал – он никогда не бросит Марину. Пока она с нами, и он с нами.
- А если она заведет серьезные отношения с какой-нибудь лесби и переедет? – спросил Поэт.
- Тогда и подумаем, что делать, - предложила я.
Казачок зашел на кухню.
- Марка спать пошла, - сказал он, - Ей завтра рано на учебу. О чем шепчетесь?
- О тебе, конечно, - сказала я, - Представляем, как сексуально ты будешь выглядеть, когда поскачешь в закат на своем верном коне.
- Никуда я не поскачу.
Он обнял меня одной рукой и поцеловал. От его поцелуев у меня всегда слегка подкашивались ноги, я просто ничего не могла с собой поделать. Даже когда мы часами занимались любовью, и каждая мышца болела, я все равно не чувствовала насыщения им. Он действовал на меня как наркотик – всегда хочется больше. И это слегка пугало, потому что никогда ни один другой человек не вызывал у меня именно таких эмоций – желание, граничащее с зависимостью.
Казачок, не отпуская меня, обнял второй рукой Руслана и поцеловал его. Он впервые сделал это на моих глазах. Я видела, как Руслан закрыл глаза и растворился в этом поцелуе. Ревности я не почувствовала – это же Руслан.
- Всегда мечтал это сделать, - сказал Казачок.
- Я хочу тебя, - сказала я, - Прямо сейчас.
Мы вернулись в гостиную, и я сразу стянула трусики, показывая серьезность намерений. Саша развязал мой халатик и мягко толкнул меня на диван. Я увидела, что он одновременно притягивает к себе Руслана и расстегивает ремень на его джинсах. Продолжая держаться за этот ремень одной рукой, он встал на колени между моих ног и, наклонившись, раздвинул мои складочки и прошелся языком по моему клитору, втянул его губами, создавая вакуум, а потом я снова почувствовала его язык.
- Хочу, чтобы ты был во мне, - нетерпеливо сказала я.
Он достал презерватив, но я сказала, что это не нужно, сегодня безопасно. Я хотела, чтобы он был моим безо всяких преград, потому что, может быть, тогда я, наконец, смогу насытиться им, и эта одержимость пройдет.
Казачок вошел в меня, и я ахнула от восторга. Наконец-то я почувствовала его по-настоящему, растворилась в собственном желании, в ощущении ритмичных толчков и легких движениях его пальцев на моей плоти. А потом услышала стон Руслана. Я открыла глаза и увидела, что он трахает Казачка в рот, попадая в наш такт. И это возбудило меня настолько, что я, кажется, на несколько секунд потеряла сознание, уносясь к вершинам оргазма.
- Боже, - произнесла я невпопад, - Боже мой.
Казачок кончил в меня. Он уткнулся лицом в мою грудь, пытаясь отдышаться. Руслан рухнул на диван рядом со мной и коротко чмокнул меня в губы.
- Видишь? – сказал он, - Теперь он точно не бросит нас ради каких-то цыган.
Я очень на это надеялась.
Марина
Соня читает учебник, а я смотрю на нее поверх своей книги. Она такая красивая. У нее пухлые губки и длинные ресницы, светлые вьющиеся волосы, тонкая талия и большая грудь. Все, как описывают в дурацких романах. Я не такая. Я симпатичная, но черты лица у меня резкие, угловатые, грудь маленькая, а талии почти нет. Я худая, но не стройная.
- Хватит пялиться на мои сиськи, - говорит Соня со злостью.
- Тебе надо было идти в актрисы, - говорю я, - Такая красота зря пропадает.
Соня раздраженно поворачивается ко мне.
- Давай хоть ты не будешь, а? Да, моя внешность соответствует эстетическим представлениям большинства. И из-за этого на меня саму всем плевать. Я столько делаю для… сама знаешь чего… А все равно все слушают Кучерявую больше. Конечно, она крутая, и может одной рукой свернуть мне шею. А я – просто хорошенькая мордашка. И меня бесит, что ты на меня пялишься. Ладно еще, Казачок – он парень, от него глупо ждать многого, но ты-то должна понимать…
Я вздыхаю. Я понимаю, правда. Но она в самом деле очень красивая. У каждого свой крест. И она не во всем права.
- Тебя и меня не слушают так, как Кучерявую, потому что мы живем с парнями, - говорю я, - Твоя охерительная красота тут ни при чем, не надо себя обманывать.
Соня закрывает учебник и смотрит на меня.
- Но они же не такие, - говорит она уверенно, - Они хорошие.
- Ты в это веришь? – спрашиваю я, - Не просто говоришь, чтобы себя успокоить, а в самом деле веришь? Тогда ты прям очень тупая. Но ты не переживай, с такой внешностью мозги ни к чему.
Соня швыряет в меня учебник и смеется. Я уворачиваюсь.
- Ты хочешь сказать, что они просто пока притворяются, а на самом деле любой мужчина готов избить или изнасиловать женщину, если ему представится такая возможность? – спрашивает она.
- Неа. Я хочу сказать, что даже если они ведут себя хорошо, они все равно не считают нас людьми. Ну, такими же, как они сами. Они нас любят и не обижают, как разумных домашних зверушек. Восхищаются где-то. Обожествляют. Но смотрят на нас, как на приложение к себе.
- Я этого не замечаю, - возражает Соня.
- Как скажешь.
Я утыкаюсь в свою книгу, Соня поднимает с пола учебник и растеряно крутит его в руках.
- Мы редко готовим, весь быт делим с ними поровну. Секс только по взаимному желанию. Что не так?
- Все так, - говорю я, - Значит, я ошиблась.
Соня садится рядом со мной на диван.
- Я понимаю, что наш дом – это наш дом. Казачок идет на работу и слышит там предложения заценить задницу проходящей мимо красотки. Поэт идет на лекции и слышит, что немногочисленным студенткам можно вообще не приходить – все равно ведь замуж выйдут, детей нарожают и по специальности работать не будут. Даже если они с этим не согласны, они в этом живут.
- Они нас любят, а мы любим их, - говорю я, - Ради нас они ведут себя прилично. И плевать, кто что думает.
- Нет, не плевать, - хмурится Соня, - Ты права. То, что они, типа, не такие, как другие, не отменяет общей картины. Мужчины бьют и насилуют женщин. Мы пытаемся с этим бороться, но живем с мужчинами. Я бы тоже не стала прислушиваться к таким, как мы. Мы лицемерки.
- Неа, - довольно говорю я, - Это ты лицемерка. Когда ты на сходках задвигаешь про то, какие мужики козлы, тебе не верят. А я ничего такого не задвигаю, но я и в лидеры не рвусь. Я не какая-то там феминистка. Давай делать, что можем, и получать удовольствие. А главной будет Кучерявая, она имеет на это право.
Соня злится, и это заметно. Она злится на себя саму, на свою слабость. Она одержима идеей справедливости, но никогда не пожертвует ради этого Казачком и Поэтом. Своя рубашка ближе к телу.
- Что читаешь? – спрашивает она, переводя тему.
- Происхождение частной собственности, семьи и государства, - смеюсь я, показывая обложку, - Перечитываю на второй раз. Делаю пометки.
- В местах, с которыми ты не согласна? – улыбается Соня.
- В местах, которые я хотела бы использовать с выгодой, - говорю я.
- Я завтра пойду в научную библиотеку, могу набрать тебе еще книжек по экономике, если тебе интересно. Адама Смита и все такое. С третьего курса мне дали доступ ко всем фондам.
- Думаешь, только у тебя есть доступ в научную библиотеку? Ты сидела на своих семинарах, а мы с девчонками читали вслух Наоми Вульф, Юлька принесла как раз из библиотеки. Классная книга, между прочим.
- Я тоже читала, - фыркает Соня, - Только непонятно, как ее Юльке дали домой, она же только в читальном зале.
- А она взяла на ночной абонемент, а вернула только через сутки. Штраф заплатила, подумаешь.
- Ты думала о том, чтобы продолжить образование после своего училища? – серьезно спрашивает Соня, - Этот год у тебя последний.
- Да, - с готовностью отвечаю я, - Если ты позанимаешься со мной математикой и поможешь подготовиться к поступлению.
- Поэт лучше знает математику, - говорит Соня.
- Пока еще ни один парень не научил меня ничему хорошему, - отвечаю я, - Хочу заниматься с тобой.
- Хорошо, - говорит Соня, - Принято.
Вечером у нас сходка. Мы обычно собираемся в моем училище, в спортивном зале. Плотно закрываем двери изнутри и врубаем музыку колонками наружу. Чтобы подслушивающие слышали только музыку, а не наши разговоры. Оформлено это все как клуб аэробики. Поэтому никого не удивляет, что куча девчонок разной комплекции и разных интересов собирается вместе. Все знают, что девочки хотят быть красивыми и стройными, чтобы нравиться мальчикам. Это Сонька придумала, конечно. И она права – она вообще много чего придумывает и организует. Но всем на это плевать, пока она «тупая соска, которая подмахивает мужлу», как однажды выразилась Кучерявая. Она так не про Соню, конечно, сказала – про других баб, которые добровольно с мужиками живут. Но к нам, получается, тоже применимо.
Леська, как самая спортивная, расписывается за ключи как тренер. У дверей зала нас ждет сюрприз – две незнакомые дамы в пальто.
- Девочки, здесь занятия по аэробике? – спрашивает одна.
Я вижу, что они из ментовки. Прямо чувствую это.
- О, боюсь, что группа уже полностью укомплектована, - разочаровано говорит Соня, - Правда, Леся?
- Да нет, - отвечаю я, - У нас же двое ушли, проходите, будем заниматься. Взнос за занятие – пятьдесят рублей, чтобы отбить аренду. А так бесплатно.
Я щипаю за задницы Соню и Лесю, чтобы они заткнулись и шли переодеваться, а сама иду ко входу, чтобы предупредить остальных. Улучив минутку, коротко объясняю Соне и Лесе, что надо будет реально позаниматься – явно мусора заинтересовались нами. Пусть видят, что здесь только аэробика.
Наших девок приходит двенадцать – помимо меня, Сони, Юли, Лены, Натахи, Людки, Кучерявой и Леськи с нами теперь еще одна девка из Сониного института, две лесбухи и две малолетки из детдома, только одна сегодня не пришла.
Мы скачем под музыку, задирая ноги, а Леська нас всячески подбадривает и побуждает скакать выше. Ментовки тоже скачут. Можно подумать, у них там в отделении нет тренажерки и сауны. Уж я-то точно знаю, что есть.
После занятия мы переодеваемся в раздевалке, и одна из ментовок говорит:
- Мы в милиции работаем, а вы все студентки?
Это странно – разве они не должны прикидываться кем-то другим, если хотят втереться в доверие?
- По-разному, - отвечает Соня, - Мы все не очень знакомы, сюда приходим просто заниматься. Я в медицинском учусь, на третьем курсе.
- Я на рынке овощами торгую, - говорит Кучерявая, - А что?
Ментовки переглядываются, и одна говорит:
- Нашу коллегу изнасиловали. Она совсем молодая, неопытная. Начальник отдела попросил ее задержаться после работы, и они вдвоем, с замом…
- Пусть заявление подаст, - говорит Соня.
- Следов нет, - говорит одна из ментовок, - Она пыталась, но эти двое заявили, что она сама хотела, а теперь пытается их шантажировать. Их слово против ее. Ей пришлось уволиться, а они до сих пор работают.
- Вот мрази, - говорит Юля.
- Все менты мрази, - не могу сдержаться я, - Эти две курицы так переживают за свою молодую неопытную коллегу. Что-то они не так переживают, когда мужики в погонах насилуют задержанных или имеют проституток на субботнике. Конечно, их молодая и неопытная - человек, а все остальные – так, быдло, с ними можно делать все, что угодно.
- Согласна, - говорит Леська, - Сколько раз меня в участок забирали за пьянку на улице, бабы ментовские всегда делали вид, что не замечают, как их мужло меня щупает.
- Но это не значит, что девушек в погонах можно насиловать, - не соглашается Юля.
- Никого нельзя насиловать, - говорит Людка, - Но этих двоих волнует только их подружка, хотя по долгу службы им стоило бы смотреть шире. Их подружке досталось именно потому, что эти мужики считали такое нормальным в принципе. Сколько раз до этого они насиловали других женщин, и им за это ничего не было?
- Может, пора отомстить за всех? – спрашивает одна из ментовок.
- Ну, отомстите, раз такие смелые, - пожимает плечами Соня, - Или к маргиналкам обратитесь. А может, ваша подружка и правда сама хотела, а теперь ей просто стыдно признаться. Следующая тренировка в среду?
- Ага, - отвечает Леська, - В семь. Не опаздывать.
- Вы приходите, - Соня улыбается ментовкам, - Извините, что мы на вас накинулись. Надеюсь, у вашей подруги все будет хорошо.
- А вы не знаете, через кого можно обратиться к маргиналкам?
- Я – нет, - говорит Соня.
- Самой интересно, - подтверждает Леська, - Но как-то же их находят? Даже не знаю, как.
Все девчонки по очереди говорят, что не знают.
- Пусть еще раз заявление попробует подать, - говорит Кучерявая, - Закон должен защищать нас. Лично я верю в силу закона и торжество справедливости.
Мы расходимся и до среды не общаемся. В среду ментовки не приходят, мы закрываемся в зале и обсуждаем сложившуюся ситуацию. У некоторых уже есть новая информация.
- Мусора – дебилы, - говорит Юля, - Этих же двух теток я видела в нашем клубе визажистов-любителей.
- И в клубе вышивания они отметились – хихикает Лена, - У меня туда мама ходит. И она рассказала историю про изнасилованную девочку из милиции.
- Значит, шерстят все женские собрания, - вздыхает Соня, - Идея хорошая, но воплощение, как обычно у ментов, тупее некуда.
- Мы, вроде, не спалились, - говорит Жека, одна из лесбух, - Я еле сдерживалась, чтобы сохранять безразличие.
- Не спалились, - подтверждает Соня, - Если они еще придут, надо будет поинтересоваться, как их подружка. Если заведут разговор про то, какая она несчастная, надо ее саму обвинить. Неприятно, но надо. Скажем, что она по-любому сама виновата, даже если не хотела. Зачем осталась с мужиками одна, и все такое. Чтобы они поняли, что мы тупые соски, и здесь им ловить нечего.
Мы разливаем по пластиковым стаканчикам красное вино из коробки и растягиваемся на матах. Никаких планов по восстановлению справедливости у нас нет, и срочных тем для обсуждения, кроме тех ментовок, тоже нет. Но ментовок мы уже обсудили, поэтому теперь болтаем обо всем подряд. Кучерявая в очередной раз рассказывает про свою поставщицу, которая вечно пытается втюхать ей самую гнилую капусту.
- И я ей, главное, говорю: Слышь, тетя, давай мне нормальный мешок, а не эту хрень. А она мне – да посмотри на складе, она вся такая! Нет, девки, прикиньте, какая наглость! Я, вообще-то, покупатель, а она хочет, чтобы я на складе сама ковырялась.
- Да не хочет она, чтобы ты ковырялась на складе, - ржет Леська, - Она хочет заманить тебя на склад, чтобы ты поковырялась у нее кое в чем другом.
- Тогда так бы сразу и сказала. Я ж не против, - смеется Кучерявая.
Ей не нужна капуста. Ей пофиг, что закупать и продавать. Она держит весь рынок и собирает дань с торговцев. А с овощами стоит для вида, на случай, если федералы нагрянут.
- Ой, девки, как же все это достало, - зевает Кучерявая, - Хочу нормальную, чистую работу.
- Так устройся на нормальную, чистую работу, - говорит Соня, - Куда быты хотела?
- В гостиницу, - неожиданно говорит Кучерявая, - Я видела объявление, что требуются горничные. Я ж обожаю убираться, не то, что вы, засранки.
- Так устройся горничной, - Соня пожимает плечами, - Что ты теряешь?
- Ага, а жить я на что буду? Знаешь, какая там зарплата? – она протягивает руку и наматывает локон Сони на свой палец, - А я привыкла к роскошной жизни.
- Ну, если не будет хватать, всегда можешь вернуться на рынок, - Соня забирает у Кучерявой свои волосы. Правильно, так ей.
- А я хочу стать ветеринаром, - говорит Жека, - Люблю зверей.
- И что тебе мешает? – спрашивает Леська.
- Это надо поступить в сельхозинститут, - Жека открывает следующую коробочку вина, - А для этого – закончить школу. У меня только восемь классов.
- Иди в вечернюю, - предлагает Соня, - Я могу всем желающим помогать готовиться к экзаменам.
- И я, - говорит Лена, - Если кому нужна математика, то я могу помочь.
- А ведь верно, ты в математике лучше меня, - говорит Соня, - Чем сидеть и бессмысленно набухиваться, лучше заниматься чем-то полезным.
- Можно совмещать, - говорю я, и все смеются.
Соня идет в вечернюю школу и узнает, что выпускные экзамены можно сдать даже экстерном, и не тратить два года на обучение. И все девчонки, у которых только девять классов, но хочется высшее образование, готовятся полгода, и сдают, и получают свои аттестаты. А мне не надо, у меня диплом шараги. А потом мы готовимся к поступлению, и я поступаю на экономику и финансы, на заочку, но зато на бюджет. Кучерявая поступает со мной, а Жека идет на ветеринарный. Девчонки из детдома – Фимка и Зойка – вместо училища идут в десятый класс своей школы. Остальные никуда не идут, их все устраивает. Леська говорит, что ей нравится вся эта аэробика, и она будет фитнес-тренером. Мы все согласны, что в этом она сильна.
Десятого июля, в день, когда я вижу себя в списках поступивших, я бегу домой и бросаюсь Соне на шею, несколько раз целую ее в губы.
- Спасибо, спасибо, спасибо, - говорю я, - Я будущая экономистка!
- Правильно говорить экономист, - замечает Поэт с дивана, - У профессии нет пола.
- Мне-то за что спасибо? – спрашивает Соня, бросая недовольный взгляд на Поэта, - С тобой Ленка занималась.
- Ленке тоже спасибо, - говорю я, сжимая Соню еще крепче, - Но если бы не ты, мне бы вообще в голову не пришло куда-то поступать. Я бы даже не знала, что так можно, понимаешь? Да я бы вообще неизвестно в какой сточной канаве уже валялась.
- Я так не думаю, - Соня тоже крепко меня обнимает.
- Сколько тебе придется учиться? – спрашивает Поэт.
- Шесть лет, - отвечаю я, - Потому что на заочном. Но у меня все получится.
Я сажусь на диван рядом с Поэтом, он смотрит на меня и улыбается.
- И тебе спасибо, - говорю я, - Ты не представляешь себе, как сильно я тебя люблю.
- Представляю, - говорит он и обнимает меня, - Я тоже тебя люблю, Марка.
Нам с Соней надо уходить на сложное дело. На этот раз у нас мент из отдела по работе с несовершеннолетними. Угрожал неблагополучным девчонкам, что заберет их из семей в детдом и заставлял с собой спать. Район не наш, и даже город – сельский райцентр за пятьдесят километров, но мы уже давно мыслим шире. И Соня говорит, что так безопаснее: если работать в разных районах, нас сложнее вычислить.
- Надо сегодня с этим покончить, - говорит Соня, когда мы выходим на улицу, сказав Поэту, что за пивом, - потом у меня сонные дни. А сразу после этого надо решать по другому делу, сама знаешь.
Сонные дни – значит, месячные. И два дня она будет почти постоянно спать, вылезая из постели только для того чтобы поесть или поменять прокладку. Даже на учебу не ходит в эти дни, потом наверстывает. У меня такого нет, я легко все это переношу, - неприятно, конечно, но терпимо. А Соне очень плохо эти два дня. Сначала я думала, что она придуривается, но потом поняла, что просто ей не повезло. Даже когда намечается что-то интересное, она в эти дни никуда не идет.
Александр
Уже два месяца у нас с Поэтом ничего нет. Он сам меня отталкивает – просто выставляет руки вперед и не подпускает. Не ссорится, не ноет, просто держится подальше. Как же меня это бесит. Да, я сам сказал, что теперь точно больше ничего не будет. Но я уже два года всегда так говорю, а потом срываюсь, как наркоман. И раньше Поэт не возражал. А теперь его, похоже, это достало. И мне бы радоваться, а я бешусь. Потому что знаю, что это он меня так наказывает.
- А меня не за что наказывать – я все правильно делаю. Он должен понимать, - объясняю я Марке.
- Слушай, ты уже меня достал, правда, - вздыхает она, - Что ты правильно делаешь? Отказываешься с ним обжиматься?
- Ну, да.
- Так и он теперь отказывается. Чего тебе еще надо?
- Ты не понимаешь!
- Понимаю. Ты хочешь, чтобы он был доступен, когда тебе хочется, и легко переходил в режим дружбы, когда тебе не хочется. Я понимаю, почему он решил прекратить этот бред.
- Ты должна быть на моей стороне, а не на его.
- Почему это?
- Потому что ты должна понимать, что это зашквар, что мы с ним не должны этого делать.
- Так вы и не делаете.
- Но он-то хочет.
- Ты тоже. Слушай, Казачок, я тебя люблю, но он прав. Ты эти два месяца нормально живешь, пока Соня не уходит в свою ежемесячную спячку. И ты сразу идешь к Руслану. Конечно, ему неприятно, что он интересен тебе только когда Соня недоступна.
- Это неправда!
- Сам знаешь, что правда. Ты ведешь себя как мудак. Поэтому не еби мне мозги и разбирайся с Поэтом сам, а я пойду побазарю кое с кем, чтобы понять, как нам заработать столько, чтобы мы все могли жить, как захотим, и не бояться спалиться.
- Никаких денег не хватит.
- Это тебе так кажется. Кстати, если хочешь, чтобы он простил тебя, попробуй сделать с ним ту штуку, которую я тебе показывала, а ты испугался и сказал больше так никогда не делать. Он не устоит.
- Точно, - я расплываюсь в улыбке, - Но как? Он отказывается. Я же не могу его заставить.
- Ну, тут у тебя два варианта. Ты можешь с ним поговорить.
- Нееет, только не это, - умоляю я, - Я не могу об этом говорить с ним!
- Тогда ты можешь его соблазнить. Только потом веди себя нормально, а не как обычно. Есть и третий вариант – просто забудь об этом.
Она уходит, а я остаюсь ждать Поэта. Соня спит, и будет спать, почти не просыпаясь, до завтра или даже до послезавтра. Она выглядывает из спальни, ворчит, что я сильно раскричался, и идет в ванную, а потом снова закрывается в спальне.
Я отжимаюсь, подтягиваюсь на перекладине, занимаюсь с гантелями. Надо как-то убить время.
- Привет, - Поэт заглядывает в гостиную, - Я пиво принес.
- Круто. Как дела? – я вытираюсь своей майкой и иду в ванную, прохожу мимо Поэта очень близко, почти касаясь, и он отпрыгивает в сторону, врезается в стену.
- Нормально, - он делает вид, что не замечает моих маневров, - Получил зачет автоматом. Как я понимаю, Соня спит?
- Молодец. Да, спит. Я в душ. Хочешь со мной? – я открываю дверь в ванную и вопросительно смотрю на него.
- Да, - говорит он внезапно, - Так будет быстрее. Только не приставай ко мне.
Я ворчу, что не очень-то и хотелось, скидываю шорты и встаю под струи воды. Поэт не спешит ко мне. У нас непрозрачная шторка, и я не вижу, что он там делает. Слышу, что он спускает воду в толчке, и меня обдает кипятком.
- Блядь, Поэт! – ору я.
Он смеется. Включается вода в раковине.
- Ты долго еще? – спрашивает он раздраженно, - Давай быстрее, мне тоже надо ополоснуться.
- Так иди, я подвинусь.
- Нет, там слишком мало места для нас двоих, - говорит он очень уверенно и спокойно.
- Тогда зачем пришел? – я злюсь.
Выключаю воду и отдергиваю шторку. Поэт полностью раздет.
- Выходи, - говорит он и быстро огибает меня, подталкивает в спину, чтобы я освободил ему место.
Я подчиняюсь, раз он так хочет, но замечаю, что у него стоит. Как и у меня. Я многозначительно усмехаюсь, а он задергивает шторку и включает воду.
- Могу с этим помочь, - говорю я.
- А что потом? – раздраженно спрашивает он сквозь шум воды, - Снова скажешь, что не надо было этого делать, и это было в последний раз?
- Какая разница, что будет потом?
- Для меня есть разница.
- Тебе просто надоело, - говорю я, - Стало скучно, потому что каждый раз одно и то же. Ты не задерживайся, и я сделаю кое-что такое, от чего ты перестанешь злиться на меня.
Шум воды сразу прекращается, и я, довольный собой, ухожу в гостиную.
Я сажусь в кресло и открываю свое пиво. Поэт приходит буквально через минуту, вопросительно смотрит на меня. Он, как и я, не стал одеваться. И правильно. Я ставлю бутылку на столик, подхожу к нему и целую его. Обожаю его губы. Они жесткие и настойчивые, совсем не такие, как у Сони. И вообще, это не похоже на секс с девчонкой. Там, где у девчонок мягко, у него жестко, там, где они поддаются, он напирает. Но мне нравится. Непонятно почему, но его мышцы заводят меня. Его вкус сводит с ума. Я тяну его вниз, на ковер, ложусь сверху прижимаясь к нему, и трусь своим членом о его член, очень медленно. Он стонет, обхватывает меня ногами и руками, впивается поцелуем в губы, а потом вдруг резко переворачивает нас так, что я оказываюсь снизу. От неожиданности у меня кружится голова.
- Полегче, - смеюсь я.
Он нависает надо мной и смотрит прямо в глаза.
- Говоришь, мне надоело? - улыбается он, - Убей меня, если когда-нибудь это окажется правдой.
Зрачки у него большие, черные и какие-то безумные. Губы покраснели и слегка припухли. Я прикасаюсь пальцем к его губам, он стонет, приоткрывает рот и втягивает мой палец, облизывает его. Потом я его целую и снова переворачиваю на спину. Он тяжело дышит и притягивает меня к себе. Но я встаю и беру с полки Маркин детский крем, и тут же возвращаюсь, снова целую его в приоткрытые губы, говорю:
- Нам нужно стоп-слово.
- Зачем?
- Марка говорит, что так надо, если собираешься делать то, чего не делал раньше.
- Что ты собираешься делать? – он хмурится, и я чувствую, что его член не такой твердый, и вижу, что глаза уже не такие безумные.
- Ничего, что тебе не понравится, - быстро говорю я и целую его, - Просто нужно стоп-слово, чтобы я понял, что тебе не очень нравится.
- Пусть будет капуста, - говорит он и нажимает на мои плечи, побуждая спуститься вниз, - Ты можешь просто отсосать, меня это вполне устроит.
- Ладно, - мне смешно, - Капуста.
Он все еще насторожен, но твердеет сразу, едва я касаюсь его губами. Я и в самом деле не собираюсь делать ничего такого. Просто когда-то давно Марка показала мне одну штуку. Ему понравится, если он мне позволит.
Я облизываю его головку и щекочу языком щелку – знаю, что он от этого тащится. Он расслабляется, и я мягко сгибаю в колене его правую ногу, продолжая работать языком. Пальцем, смазанным кремом протискиваюсь между его ягодиц ко входу и слегка нажимаю. Он сразу напрягается, но молчит, тяжело дышит. Я не тороплюсь, осторожно кружу пальцем, не проталкивая внутрь, и продолжаю сосать. Он постепенно расслабляется снова, и я проталкиваю кончик, одновременно заглатывая его член так, что он упирается мне в горло. Поэт стонет и запускает пальцы в мои волосы. Он делает так, когда уже на грани. Я не хочу, чтобы он кончил раньше времени, поэтому плавно проталкиваю палец до конца и сгибаю, как объясняла Марка, ищу эту точку.
- Блядь! – кричит Поэт, и я понимаю, что нашел.
Я осторожно давлю туда пальцем, и снова заглатываю его почти до основания. И он кончает мне в горло, содрогаясь всем телом. Я к этому не готов, захлебываюсь и кашляю, с трудом глотая сперму и пытаясь убрать его руку с моей головы, чтобы он перестал давить, и я мог отодвинуться. Наконец, удается.
- Черт, - говорю я, хватая ртом воздух и заходясь в кашле, - Капуста, блядь.
- Прости, - Поэт садится и притягивает меня к себе, - Это было так охуительно. Ты в порядке?
- Да, - отвечаю я, - А ты?
- Нет. Я в полном беспорядке, - он все еще мелко дрожит, и я обнимаю его крепче, - Ты сам это придумал?
В его голосе подозрение и недоверие.
- Нет, Марка научила. Не понравилось?
- Понравилось. Только теперь такое ощущение…
- Да, - говорю я, - Знаю.
- Ноги ватные. И голова кружится.
Мы перебираемся на диван и лежим, обнявшись и переплетясь ногами. Я слышу, как бешеный стук его сердца постепенно замедляется, и дыхание выравнивается.
- Ты хочешь меня трахнуть? – спрашивает он.
- Нет, - отвечаю я, - Это больно. Нам это не надо.
- Откуда ты знаешь?
- От Марки. Она всегда ненавидела давать в жопу.
Я целую его, давая понять, что разговор окончен. На самом деле я очень хочу его трахнуть. Но боюсь, что он меня возненавидит после этого. Потому что, по словам Марки, это и правда больно и противно.
Я поворачиваюсь к Поэту спиной и, прижавшись к нему, закрываю глаза. Он перекидывает через меня руку, обхватывает мой член ладонью и медленно дрочит, целует мою шею, облизывает мочку уха и шепчет, как сильно он меня любит и никому никогда не отдаст. А потом слизывает мою сперму со своих пальцев.
- Долбаный извращенец, - говорю я, - Нам надо это прекращать.
- Я тебя сейчас ударю, - вздыхает он.
- Серьезно, Поэт, - я встаю с дивана и оглядываюсь в поисках своих трусов, - В этом нет ничего хорошего. Давай завязывать.
Я сам не знаю, зачем это говорю. Ведь знаю же, что его это бесит. Но ничего не могу поделать – слова сами вырываются.
- Саша, - Поэт встает и обнимает меня.
Я пытаюсь вырваться, но он не пускает, только обхватывает руками еще сильнее. Я сдаюсь, прижимаюсь к нему, вдыхаю его запах.
- Просто это неправильно, - говорю я.
- Давай оденемся, - он меня отпускает и уходит за своими вещами.
Потом мы сидим рядом и молча пьем пиво. Меня потихоньку отпускает. Я не хочу, чтобы он на меня злился.
- Я не знаю, почему я всегда это говорю, - пытаюсь объяснить я. Но как я могу объяснить то, чего сам не понимаю.
- Ты говоришь то, что хочешь сказать, - он пожимает плечами.
- Нет. Я хочу сказать другое.
- И что же?
Я вздыхаю и закрываю глаза. Пью свое пиво и попадаю бутылкой по зубам, потому что рука дрожит.
- Ты знаешь.
- Нет, не знаю. Я не умею читать твои мысли.
- Умеешь, - упрямо возражаю я, не открывая глаз.
- Нет, не умею, Саша. Правда. Я слышу ровно то, что ты говоришь.
Я заставляю себя открыть глаза и посмотреть на него.
- А я говорю не то, что ты хочешь услышать, - я пытаюсь улыбнуться.
- Совсем не то.
- Это потому что я вру.
- Так скажи правду.
Я снова закрываю глаза. Я не могу. Просто не могу. Зачем он меня заставляет? Какая разница? Слова – это просто слова.
- Слова – это просто слова, - говорю я.
- Да, верно, - отвечает он, - Просто слова.
- Я тебя люблю, - говорю я быстро, не глядя на него, - Ты это хотел услышать?
- А ты это хотел сказать?
Ненавижу это ощущение. Как будто он выворачивает меня наизнанку и рассматривает под микроскопом каждую мою мысль, каждое чувство. Неужели он не понимает, насколько мне страшно? Я не виноват, что жизнь именно такая. Вокруг и так дохера опасностей, мы не можем рисковать еще сильнее. Поэтому надо прекращать эту хрень, и неважно, что я там чувствую, и что хочу сказать.
- Если про это кто-то узнает, - говорю я медленно, - Нам пиздец. Всем, и девчонкам тоже. Марка говорит, что любую проблему можно решить баблом. Но сколько надо бабла, чтобы мы могли свалить далеко-далеко и жить, как нам хочется? У нас никогда столько не будет. Мы живем здесь и сейчас. И мы ведем себя, как идиоты.
- И ты считаешь, что если каждый раз повторять, что так нельзя, то ничего, как бы, и не было? Думаешь, что обманывая себя, обманешь и других? У Сони братишка, когда играл в прятки, накрывал голову покрывалом и думал, что его никто не видит, раз он никого не видит. Ты понимаешь, что ведешь себя как двухлетний ребенок? Повзрослей. Или мы это прекращаем, или продолжаем. Меня устроит любой вариант.
- Интересный ты чувак, Поэт, - говорю я, - Говоришь мне, что я не должен врать. А сам пиздишь, как дышишь. Тебя устроит любой вариант? Серьезно?
- В этом и проблема, Поэт. Нет такого варианта.
- Назови меня по имени.
- Что?
- У меня есть имя. Ты его помнишь?
- Руслан, - говорю я, - И что?
- Ты можешь обращаться ко мне по имени?
- Нет, не могу.
- Почему?
- Это слишком… не знаю слова.
- Интимно?
- Типа того, - я понимаю, что звучит глупо, учитывая, чем мы только что занимались.
- Шандор, - говорит Руслан.
Я вздрагиваю, резко отвечаю:
- Не надо. Меня не так зовут.
- Это твое имя. Разве нет?
- Нет. Да. Не знаю. Мое имя – Казачок.
Александр – это то, что написано в паспорте. Мало ли, что где написано. Шандором меня назвали, когда я родился, но ко мне так никто никогда не обращался. Выходит, у меня нет имени? Только кличка?
Поэт обвивает руками мою шею, притягивает меня к себе и целует, не отпускает, пока я не сдаюсь под его натиском, пока я не начинаю отвечать, пока не обнимаю его в ответ. Мы слишком быстро целуемся снова. Должна пройти хотя бы неделя. Если мы так будем делать, то не сможем остановиться, и рано или поздно спалимся. Я думаю об этом, но уже не могу остановить его, потому что мысли путаются, и все, что мне нужно сейчас, - это его губы на моих губах. Он сам прекращает поцелуй и спрашивает:
- Какое имя мне говорить, когда я кончаю тебе в рот?
- Чего? – я смотрю на него, не понимая, почему мы вдруг прекратили целоваться и опять базарим о какой-то херне, - Да любое.
Я тянусь к его штанам, потому что на этот раз не готов ждать неделю или больше. Он застал меня врасплох, и я хочу его прямо сейчас. Он перехватывает мои руки.
- Серьезно? Любое? Серега?
- Че за Серега? Да я тебе болт откушу, если ты такое ляпнешь, - я снова тянусь к нему, лезу в штаны и сжимаю рукой его член.
- Перестань, мы не закончили разговор, - он снова убирает мои руки.
Тогда я наваливаюсь на него всем телом, заставляя лечь на спину и прижимаясь к нему, трусь о него через ткань одежды, и он хрипло стонет, сжимает в руках мою задницу. Я целую его, наши языки переплетаются, а я продолжаю тереться об него, заставляя выгибаться мне навстречу.
- Вот черт, - стонет он, и тянет вниз мои шорты, - Дай тот крем, хочу сделать, как ты.
Я не возражаю. Это куда лучше, чем тупые базары про имена. Он садится и открывает смазку, а я толкаюсь ему в рот.
- Так у тебя не получится назвать меня Серегой.
Он пытается смеяться, но в его положении это сложно. Чувствую в себе его палец, Поэт двигает им, погружая все глубже. Мне нравится, и в какой-то момент я понимаю, что это не он двигает пальцем, а я сам двигаюсь так, чтобы трахать его рот и насаживаться на палец. И когда он входят до конца и задевают что-то внутри меня, из глаз сыпятся искры, и я слышу свой голос:
- Боже, Руслан, я тебя люблю.
У меня нет сил. Кровь все еще бешено стучит в висках, а перед глазами красная пелена. Я лежу на спине и смотрю сквозь эту пелену, как он дрочит себе, и как белые струи выстреливают мне в лицо. Я не отворачиваюсь, у меня просто нет на это сил. Он вытирает мое лицо какой-то одеждой и наклоняется меня поцеловать.
- Саша, - говорю я, и он смотрит вопросительно, - Ты обычно говоришь это имя. Меня устраивает.
- Хорошо, Саша.
Он садится у меня в ногах, откидывается на спинку дивана и расслабленно смотрит в одну точку. Я окончательно прихожу в себя, красная пелена перед глазами рассеивается, и я тоже сажусь и откидываюсь на спинку дивана.
- Начинай, - говорит он.
- Что?
- Ну, эту свою тему про то, что так нельзя, и пора с этим завязывать.
- Руслан, - говорю я, и он смотрит на меня, насмешливо, но с интересом, - Я тебя люблю.
- Но? – спрашивает он настороженно.
- Но если ты хоть раз назовешь меня Серегой, я тебе яйца отрежу.
Он смеется и целует меня, просит:
- Скажи еще раз.
- Яйца отрежу, - повторяю я.
- Придурок. Не это.
- Я тебя люблю, - теперь это почему-то очень просто, и непонятно, в чем была раньше проблема, - И я тебя хочу. Раньше думал, что что могу так сильно хотеть только Соню.
Руслан расслаблено обнимает меня, небрежно целует куда-то в ухо. Я чувствую, как сквозь него проходит чистое счастье и перетекает в меня. И мне так хорошо, как будто я умер и летаю над мягкими облаками.
- Значит, ты хочешь нас обоих, - бормочет Поэт, и зевает, его глаза слипаются.
- Угу. У меня есть план, - отвечаю я сонно и заваливаюсь на бок, утягивая его за собой, - Я буду трахать ее, а ты меня.
- Ты, вроде, сказал, что это больно, - он снова зевает и прижимается ко мне, размеренно дышит мне в шею.
- Оно того стоит, я потерплю, - я собираюсь что-то еще сказать, но проваливаюсь в сон.
Следующим утром мы с Маркой вдвоем идем на склад – она хочет, чтобы я помог разобрать вещи для благотворительности, потому что она обещала Соне сделать это еще на прошлой неделе, но была слишком занята, и теперь одна не успевает. Она очень напряжена и молчалива.
- Что случилось? – спрашиваю я.
Последнее время девчонки не рассказывают никаких подробностей о маргиналках, но сейчас Соня отсыпается, а Марке нужно с кем-то обсудить свои мысли. Поэтому, поколебавшись, она говорит:
- Я вчера у бати Фуфела была.
- Без Сони? – спрашиваю я.
- От нее сейчас все равно толку мало, она сонная и больная. А Мухтар собирается партию девок в Германию переправить. Через границу в фурах повезут.
Мухтара я знаю. Он продает девчонок в заграничные бордели. Сладко поет про европейскую жизнь и большие бабки, только никто пока оттуда не возвращался. И теперь уже Мухтару не верят, ни одна девчонка добровольно с ним не поедет.
- Да не согласится уже никто, - говорю я, - Все знают, кто такой Мухтар.
- Поэтому он согласия не спрашивает. Покупает девок у местной братвы. Паспорта еще здесь отберут, вповалку погрузят в фуры и перевезут через границу. Сам областной прокурор сделку гарантирует, хотят по-крупному бабла срубить. Со всей области сюда девок везут на продажу. До пятнадцати лет – пять тыщ баксов, целка – восемь, до двадцати лет – три тыщи, старше, но товарные – по тыще. Там, на месте, конечно, дороже продадут.
- И чего хочет Фуфел? – спрашиваю я.
Мне все это совсем не нравится. Одно дело – вылавливать по одному мелких подонков, а совсем другое – лезть в дела серьезной братвы. Раз эти девки настолько тупые, что позволили себя продавать, как скот, значит, там им и место, нечего за них впрягаться.
- Он ничего не хочет, - хмурится Марка, - Это мы хотим выпустить девок и забрать бабло перед сделкой. Потому что расчет со всеми будет прямо перед отъездом, наличкой. Сечешь?
- У тебя крыша поехала? Вас просто пристрелят.
- Или мы их.
- Если прокурор гарантирует, значит, там с охраной все в порядке.
- Это да. Но они ведь не будут ожидать нападения от купленных девушек. Фуфел сказал, что каждой можно разрешить взять с собой по небольшой сумке с вещами и водой. Мы оружие протащим. У нас несколько автоматов Калашникова есть, и Кучерявая учит нас стрелять.
- Марка, не надо. Не лезьте в это, - прошу я.
Она вздыхает. Жалеет, что не удержалась и рассказала мне. Она надеялась получить поддержку, но я не могу поддержать это самоубийство.
- Только, пожалуйста, не говори Соне, что я тебе про это рассказала, - просит Марка, - Я обещала, что не буду, но мне надо было с кем-то поделиться. И Поэту, тем более, не говори. Ты же знаешь, как он ко всему этому относится. Обещаешь?
- Обещаю, - говорю я, - Но подумай еще раз. Не поздно передумать.
- Хорошо. Я подумаю, - отвечает она. Но я знаю, что она уже все решила.
Больше мы об этом не говорим. Понятно, что они полезут, куда не надо. И погорят. Если их не убьют прямо там, то в итоге посадят за тех ментов, которых прокурор поставит охранять живой товар. Скажут, что это была спецоперация по взятию притона, и девки напали на мусоров.
Я постоянно думаю об этом, но ничего не говорю ни Соне, ни Руслану, потому что обещал Марке. Стараюсь быть к Соне поближе, на случай, если она сама захочет рассказать. Но она не говорит, только постоянно целует меня, и мы все время занимаемся сексом, даже на кухонном столе. Без презерватива – она не против, а я – тем более. Если она хочет ребенка, я буду только рад.
Через неделю Соня и Марка уезжают. Просто говорят, что по делам.
- Ты знаешь, куда они уехали? – спрашивает Поэт.
Я не хочу ему врать, но ведь Марина просила не говорить.
- Не далеко, - говорю я, - Скоро вернутся. Они мне подробностей не сообщали.
- Сейчас все не так, как раньше. Что-то не то. Точно знаю, что они тренировались в стрельбе. Я спросил у Сони, зачем, и она сказала, что просто так, для развлечения. Ты в это веришь?
- Нет, - отвечаю я, - Но мы все равно ничего не узнаем, так что, не о чем говорить.
- Ты что-то знаешь, - говорит он и смотрит мне прямо в глаза, - Скажи, что именно.
Я пожимаю плечами и коротко целую его в губы, потом еще раз. Обычно это помогает, но не сегодня. Он прекращает поцелуи и жестко требует:
- Рассказывай.
И я рассказываю, потому что мне трудно держать это в себе. И потому что уже все равно ничего не изменить.
- Вот черт, - говорит Поэт, - Ты представляешь себе, что с ними сделают, когда раскроют? Если еще не раскрыли. Как ты вообще это допустил?
- А что я мог сделать?
- Мы могли просто не выпускать их из дома, и плевать, что они бы разозлились. Зато остались бы живы. Поехали к Фуфелу, он знает, где это.
Мы едем к Фуфелу, он принимает нас неохотно.
- И что вы собираетесь делать? – спрашивает он, - Поедете туда и попросите Мухтара отпустить Лисичку и Марку?
- Просто скажите, где это, - просит Поэт, - Чтобы мы знали.
- На двадцать восьмом километре по пятидесятой трассе фуры стоят. Но вы туда не подберетесь, там серьезная охрана. Снаружи их не взять.
- А вам какой во всем этом интерес? – спрашивает Поэт.
- Мне Мухтара убрать надо, - спокойно отвечает Фуфел, - Он держит пятидесятую трассу и гнет конские тарифы. Но даже не в этом дело. Я Кучерявую слишком близко подпустил, и она меня крепко за яйца держит, а мне ее ухватить не за что, чтобы самому не погореть. Так что, отказать ей в такой пустяковой просьбе я не мог. Если ее там уроют – не сильно расстроюсь.
- Она же Ваша племянница, - говорю я.
- И что? Я ей ничего плохого не сделал, наоборот, выполнил все ее просьбы. А итог меня любой устроит.
Мы возвращаемся домой, потому что мы не поможем девчонками, если поедем на двадцать восьмой километр. Наоборот, спалим контору и сделаем только хуже. Сидим, пьем свое пиво. Поэт, вроде, успокаивается, лезет ко мне с поцелуями. Я сначала дергаюсь, потому что не время сейчас, а потом сдаюсь.
- Ладно, иди сюда, - притягиваю его к себе и жестко целую, стягиваю с него футболку.
- Наконец-то, - он зарывается лицом в мои волосы и целует меня в макушку. Я тяну за резинку его спортивных штанов.
Он просит повторить тот фокус с пальцем. Без проблем, мне не трудно. Я трахаю пальцем его зад и одновременно языком – его рот. Потом беру в рот его член.
- Вставь второй, - просит он.
Я добавляю крем и делаю, как он просит. Чувствую, как его мышцы растягиваются и специально чуть развожу пальцы. Черт, это так круто.
- Еще, - говорит он.
- Не больно? – спрашиваю я.
- Я скажу «капуста», если что-то пойдет не так, - обещает он, и я добавляю третий палец.
- О, боже, Казачок, - он выгибается, - Пожалуйста. Ты знаешь, чего я хочу.
- Перевернись, - говорю я, и мой голос дрожит.
С моего члена капает смазка, и я размазываю ее по головке, а потом надеваю презерватив и сильно смазываю его кремом сверху. Поэт переворачивается и встает на колени. Я протягиваю руку к его члену и сжимаю его, медленно двигаю, а сам прижимаю головку к его входу и чуть-чуть давлю. Я хочу этого до безумия. И в этот момент кончаю.
- Вот черт.
Я страшно зол на себя. Поэт переворачивается и смотрит одновременно разочаровано и насмешливо.
- Ну, прости, - говорю я.
Он смотрит на меня и лениво дрочит себе.
- Ты такой красивый, - говорит он.
Я наклоняюсь к его члену, убираю его руку и сосу, пока он не выстреливает спермой мне в рот. Люблю этот вкус. Нет в этом ничего противного, что бы Марка ни говорила. Какое-то время мы лежим рядом, и я почти засыпаю. Поэт встает и одевается.
- Ты куда? – спрашиваю я.
- Ты спи, а я схожу еще пива куплю, - говорит он.
- Ладно.
- Можешь мне пообещать одну вещь, Казачок? – спрашивает он очень серьезно.
- Какую?
- Запомни, на чем мы остановились, а когда я вернусь, доведи дело до конца.
- Без проблем, - улыбаюсь я.
- Обещаешь?
- Клянусь.
И он уходит, а я засыпаю.
Поэт
К сожалению, на этом история моей жизни закончена. Я знаю, где у нас управление ФСБ. Еду прямиком туда и требую вызвать самого главного начальника.
- По какому вы вопросу? – спрашивает молодой паренек в форме.
- По маргиналкам, - отвечаю я, - Хочу сделать официальное признание. Но мне нужен только ваш самый главный полковник.
Я не уверен, что самый главный полковник приедет из дома прямо сейчас, но больше ни с кем говорить не намерен. К счастью, он еще на работе, соглашается меня принять.
- Только быстро, - говорит он, - И по делу.
- Мухтара знаете? – спрашиваю я, - Сутенер.
- Не мой профиль, - он пожимает плечами, - Это тебе в милицию.
- Не, там серьезное дело при участии областного прокурора.
- Уже интересней. Рассказывай.
Я рассказываю про фуры и про маргиналок, которые пробрались туда с автоматами, чтобы спасти пленниц. Но не говорю пока, где они стоят. Хотя, надо полагать, ФСБ это вычислит при желании.
- Идиотки, - говорит полковник, - Попробуем их накрыть, чтобы без жертв. Где они, знаешь?
- Знаю, - говорю я, - А если вы их спасете, вы на них дело не заведете?
- Дела уже заведены. Погибли люди. Лично я к этим дурочкам отношусь даже с некоторой симпатией, они отважные психопатки. Но сидеть им придется долго.
- А могу я взять всю вину на себя? – спрашиваю я, - Ну, по тем эпизодам, где кто-то помер? Бордель у вокзала, тот типец, который повесился, когда его опозорили на весь город…
- Убитые клиенты проституток, по которым никто не признался, - продолжает полковник.
- Не, это не маргиналки, - возражаю я.
- Я знаю. Но если хочешь со мной сделку – берешь на себя все висяки, связанные с их делом.
- А меня в психушку не отправят? Слышал, что там хуже, чем на зоне.
- Не отправят. Но дадут много. Возможно, пожизненное.
- А взамен вы отпустите всех девушек?
- При условии, что они уедут из моего региона. Мне на пенсию через год. Если раскрою дело маргиналок, то уйду с почетом. Никому про девушек не расскажу, но и тебе всю жизнь придется молчать. В принципе, красиво получится, и уложится в схему. Женщины не совершают расчетливых групповых убийств, и маргиналки – просто мелкие хулиганки. А вот маньяк, копирующий их почерк, но с более тяжелыми последствиями – это интересно и правдоподобно.
- Согласен, - говорю я, - Все признаю и готов к пожизненному. Только вытащите их и скажите, чтобы уезжали.
Меня запирают в клетку, и я жду. Немного сплю, но не отдыхаю. Просыпаюсь с тяжелой головой, прислушиваюсь к любым шагам в надежде на новости.
К полковнику меня ведут только к обеду следующего дня. Он злой, но деловитый. Просит оставить нас с ним вдвоем.
- Что-то пошло не так? – соображаю я сразу.
- С твоими все нормально, - отвечает он, - Но, в целом, получилось хуже, чем мы рассчитывали.
- Что случилось?
- Похоже, у Мухтара здесь информатор. Сейчас вычисляем, и вычислим. Но он успел предупредить охрану, хоть мы и организовали спецоперацию очень быстро.
- И что было?
- Девушек охраняли сотрудники МВД. И они стали расстреливать и девчонок, и братву Мухтара, чтобы убрать свидетелей. Хотели представить это как свою спецоперацию, в ходе которой никто не выжил.
- О, господи, - у меня закружилась голова.
- Успокойся. Сказал же, что твои в порядке. Как только менты начали расстреливать девушек и братву, маргиналки принялись стрелять в братву и ментов. И достаточно успешно начали, хочу сказать. Эффект неожиданности им помог. В общем, мы подъехали в разгар мясорубки. Погибло тридцать две девушки, восемь человек Мухтара, включая его самого, и десять милиционеров. Можешь гордиться своими подругами. Они, получается, спасли семьдесят четыре девчонки. Если бы не они, этих девчонок бы расстреляли. А там не только взрослые, там и совсем малышки были, лет по десять. Лично я бы маргиналок к награде приставил за отвагу, но, понятное дело, не могу. Да и бешеные они какие-то. На тебя злые, как черти.
- Вы им про меня рассказали?
- Очень аккуратно, но они поняли. Я говорил с ними лично, мы все спланировали. Уже подписаны показания, что автоматы они у братвы забрали. Самооборона в чистом виде. Они согласны уехать. Очень расстроены из-за тридцати двух погибших девушек. Особенно Софья Лебедева. Пожелала тебе сдохнуть в муках от туберкулеза. Такая красивая, и такая злая.
- Есть немного, - вздыхаю я, - Она считает, что я виноват в смерти этих девушек?
- Так точно. Она уверена, что, если бы мы не подтянулись, они бы уложили и братву, и ментов, и вывели бы всех девчонок.
- Это правда? У них бы получилось?
- Не буду врать. Это было возможно, судя по тому, как слажено они действовали. Но история не знает сослагательного наклонения. И наше с тобой соглашение должно остаться в силе, потому что я свою часть уговора выполнил. Маргиналки живы и свободны.
- Да я и не возражаю. Мне теперь нет смысла выходить. Они никогда меня не простят.
- Красотка Лебедева точно не простит. Ни тебя, ни другую девочку, которая тебе про план рассказала. Она очень расстроена была, плакала. Как ее зовут-то? Кислова?
- Кислицына.
- Точно. Похоже, исключат эту Кислицыну из бравого отряда маргиналок за неумение держать язык за зубами.
- Тем лучше для нее, - говорю я.
Я торчу в СИЗО полгода, пока дело не передают в суд. Один раз Казачок просит свиданку со мной, но я отказываюсь выходить, передаю на словах, чтобы больше никогда не приходил, жил своей жизнью. И он больше не приходит.
Первая моя судья – мама одной из бывших одноклассниц. Она внимательно смотрит на меня и спрашивает:
- Подсудимый, вы полностью признаете вину?
Я встаю и отвечаю:
- Да, уважаемый суд. В полном объеме и по всем эпизодам.
- Расскажите об обстоятельствах совершения преступлений.
- Вынужден отказаться, уважаемый суд. Хочу воспользоваться предоставленным мне правом не свидетельствовать против самого себя, - я сажусь на скамейку и разглядываю решетку.
- Суд удаляется в совещательную комнату.
Я вижу, как прокурор и следователь тревожно переглядываются и о чем-то шепчутся.
- Эй, - окликаю я назначенного мне бесплатного адвоката, - Что случилось?
- Пока не знаю, - отвечает он, - Непонятно. Может быть, хочет вернуть дело на доследование.
- Да ладно, - я со стоном роняю голову на руки, - Я же во всем признался, чего ей еще надо?
Судья возвращается и заявляет самоотвод. Мол, она знала мою маму и меня, и в силу своей предвзятости заранее считает меня невиновным. Вот это поворот. Меня уводят и отправляют обратно в СИЗО.
Следующий суд через месяц. Новый судья – мужик из бывших ментов, по нему сразу видно. Этому плевать, виноват я или нет. Он бодро уточняет, признаю ли свою вину, дает прокурору зачитать обвинение, дает адвокату вякнуть что-то про гуманность и снисхождение, а потом предоставляет мне последнее слово.
- Прошу наказать меня по всей строгости закона, - говорю я, - Согласен на смертную казнь.
- Почему? – спрашивает судья.
- Люди погибли, - говорю я.
Судья стучит молотком и выходит. Возвращается через полчаса и зачитывает приговор. Читает долго, часа четыре. Мог бы и на завтра перенести, но явно хочет покончить с этим побыстрее. Наконец, доходит до сути. Восемнадцать лет строгого режима. Это очень мало.
- Я протестую! – говорю я.
- Вы можете обжаловать приговор в кассационной инстанции, - строго отвечает судья и снова бьет по столу молотком.
- По башке себе этим молотком стукни, - огрызаюсь я, и конвоир больно пинает меня по коленке.
- Я мог бы привлечь Вас за неуважение к суду, но не стану, - говорит судья и встает.
- А если я конвойщика урою, мне срок добавят? – спрашиваю я.
Судья, уже собравшись выходить, останавливается и говорит:
- Добавят. Может, полгода или год. Но ты еще кучу времени в СИЗО проторчишь. А на зоне лучше – места больше, зарядка и прогулки.
- Вам виднее, - говорю я, - А мне через восемнадцать лет почти сорок будет. Куда я пойду без образования, без работы, без родных и близких?
Судья ничего не отвечает, молча выходит. Я не собираюсь это так оставлять, и на выходе из воронка совершаю дерзкую попытку побега. Получаю по почкам, и на этом все заканчивается. Я пишу жалобу на бездействие сотрудников ГУФСИН, которые должны были привлечь меня к ответственности, но в ответ приходит отписка в стиле «ничего не было». Я пишу кассационную жалобу на слишком мягкое наказание, приходит отказ.
- Я смотрю, ты в психушку собрался, - говорит один из сокамерников, - Смотри, заменят тебе наказание на принудительные меры медхарактера, и поймешь, что сейчас ты не в таком уж плохом положении.
И я затихаю, потому что в психушку не хочу. Моя жизнь, конечно, кончена, но лежать в смирительной рубашке и обколотым всякой дрянью, пока действительно не сойду с ума, мне не хочется. Я решаю, что увеличу себе срок позже.
Меня отправляют на зону. Вокруг меня постоянно какие-то незнакомые мужчины. В форме, в робе, злобные, заискивающие, молчаливые, болтливые. Они меняются, и я не запоминаю их лиц. Я стараюсь ни о чем не думать, но постоянно думаю о том, как буду ни о чем не думать и отбывать свой срок, и как Соня будет по мне скучать, и поймет, почему я это сделал, и простит меня. И приедет ко мне, и скажет, что простила. И привезет своих детей, которые будут похожи на Казачка, потому что у него доминантные гены. И тогда я буду знать, что все не зря.
Или мне придет от нее письмо, и я сначала не стану его читать. Может быть, год или два продержу под матрасом. А потом открою и прочитаю. И там будет написано, что она прощает и ждет моего возвращения. Что каждый заслуживает второго шанса. Она однажды написала так Казачку, значит, теоретически и мне может.
Или приедет Марка. Она скажет, что у них все хорошо. Соня пока не готова полностью меня простить, но она, Марина, все понимает, и сама давно хотела покончить с маргиналками, но не хотела ссориться с Соней. А теперь даже благодарна мне за то, что все прекратилось.
Или приедет Казачок. Семейного свидания нам, конечно, не видать. Но он посмотрит на меня из-за решетки и протянет мне руку, и по его щекам потекут слезы.
Я очень стараюсь ни о чем таком не думать, но делать больше нечего. А когда я начинаю думать и прокручиваю в голове кучу разных вариантов, мне кажется, что я схожу с ума. Потому что от Сони может прийти письмо, в котором она пожелает мне поскорее сдохнуть. Марина может приехать, чтобы плюнуть мне в лицо. Казачок, может быть, уже забыл про меня, как я его и просил.
Может быть еще миллион других вариантов, и я плутаю в них, как в лабиринте, и не нахожу выхода. Поэтому волевым усилием я заставляю себя оглядеться вокруг и завести разговор с кем-то, кто оказался рядом. Обычный такой разговор – как зовут да по какой статье сидишь. Собеседник попадается тактичный и вежливый. Зовут его Белым, сидит за грабеж. Рецидив, пять лет. А это его друган Тощий, познакомились в первый день здесь. Тощий сидит за нанесение побоев представителю власти.
- Круто, - говорю я.
- Это у тебя круто, - усмехается он, - А в моем случае просто мент к моей сестре прикопался в ночном клубе, ну, я ему и врезал. А на мне уже висела условка за хранение марихуаны. И вот я здесь.
- Понимаю, - говорю я, - Несчастливое стечение обстоятельств.
- Ага. Будешь с нами ужинать?
- Почему нет?
Мы болтаем обо всем подряд, играем в карты. Тощий советует мне книги из местной библиотеки, а Белый рассказывает расписание тренажерки.
- Там, конечно, одно название, - говорит он, - Брусья да перекладина. Но лучше, чем ничего.
Я соглашаюсь. И правда, физическая нагрузка никому не вредит. Отвлекает от разных мыслей. Тем более, что никаких писем мне так и не приходит. Зато приходят передачи. На посылках неизвестные мне фамилии, каждый раз разные. Тот, кто отправляет эти передачи, явно не хочет, чтобы я понял, от кого они. Сигареты, конфеты, всякие мелочи. Я себе половину оставляю, а остальное в общак отдаю, чтобы тем, кому никто ничего не присылает, тоже жилось повеселее.
Батя Шмель, держатель общака, очень этим не доволен. Он знает, что его не любят, против него давно гонят волну, и считает, что я пытаюсь перетянуть симпатии сокамерников на свою сторону такими широкими жестами.
Ночью мне на голову накидывают одеяло и больно бьют по ребрам. На следующее утро батя Шмель после контрольной проверки шипит, чтобы я не думал против него идти, иначе он меня уроет. Прогибаться я ни под кого не намерен, терять мне нечего. Поэтому следующую передачу демонстративно целиком отдаю в общак, а когда ночью на меня нападают, несколько раз втыкаю заточку, куда придется, прямо через простыню. Один убит, у второго тяжкие телесные. Меня закрывают в одиночке, снова судят и добавляют к сроку семь лет.
Возвращаясь в свой барак после суда, первым делом иду к бате Шмелю и говорю так, чтобы слышали все окружающие:
- У меня нет планов выйти отсюда, и я не против вышки. А ты через два года откинуться должен. Предлагаю прожить эти два года дружно, - и протягиваю ему руку.
- Ты псих, Поэт, - отвечает он и пожимает протянутую руку, - Я таких уважаю.
Софья
Моя история кончена, теперь я просто плыву по течению и делаю то, что должна. Меня не удивляет предательство Руслана. Да, мне больно, я разочарована, но это ничто по сравнению с тем, что я чувствую, когда думаю о предательстве Марины. У нас был четкий уговор не рассказывать Саше и Руслану о наших делах. И она была согласна, что это логично и справедливо. И нарушила уговор, и теперь тридцать две девочки мертвы.
Кучерявая в холодном бешенстве. Меня приглашают на последнее собрание маргиналок, которое Кучерявая устраивает перед отъездом. Марину, конечно, не зовут. Кучерявая начинает с вопроса:
- Кто-нибудь из присутствующих все еще сомневается в том, что мужики – наши враги?
Никто из присутствующих не сомневается. А Кучерявая продолжает:
- Они могут казаться очень милыми и безопасными. Они могут говорить красивые слова и обещать райское будущее. Поэт. Многие из вас считали его чуть ли не образцом хорошего парня. Глядя на него, любая могла задуматься – а так ли они опасны и ненадежны? Ведь не все такие. Поэт вот не такой – он умный, вежливый и не агрессивный. О, да. Такие опаснее всего. Потому что тупые и агрессивные самцы выдают себя сразу, от них никто и не ждет ничего хорошего. А такие, как Поэт, втираются в доверие, заставляют почувствовать себя в безопасности, даже, вроде бы, заботятся и любят. Но любить для них означает владеть. Они рассматривают женщин исключительно как приложение к себе, созданное для их комфорта и удовольствия. Они не верят в нас, они считают, что знают, что для нас будет лучше. Поэту хотелось, чтобы его милые девочки сидели при нем, как домашние животные. А если они не хотят – значит, делают глупости, и надо им помешать. По вине Поэта погибли тридцать две девушки, которых мы могли спасти, и спасли бы. Да, не он лично их убил. Нет, он не желал им смерти. Просто в силу мужской тупости и ограниченности он решил, что лучше нас знает, что делать. Знали мы об этой особенности мужчин? Знали. Была у нас договоренность не посвящать в наши планы мужиков, если от них нельзя получить конкретной помощи, которую нельзя получить в другом месте? Была.
- И Марка ее нарушила, - сказала Юля, - Мы поняли, Кучерявая. Все думали, что если кто когда-нибудь и выдаст маргиналок, то это буду я. А это оказалась Марка. Вопрос в том, что нам теперь делать?
- Переезжать, ясное дело, - хмурится Леська, - Лично я еду в Питер.
-Мы с Юлькой уезжаем в Москву, - говорит Лена, - Думаю, мы даже сможем перевестись и продолжить учиться. Юрфаков там полно.
- Я еду в Красноярск, - говорит Кучерявая, - Потому что это центр страны, и там у меня есть своя братва в областной администрации. Давайте рассматривать это не как изгнание, а как выход на федеральный уровень.
- Круто, - подаю голос я, - А ты не унываешь.
- Лисичка, ты можешь поехать со мной, - предлагает Кучерявая, - Я уже пробила, тебя спокойно в тамошний мед переведут, и будешь себе учиться. Снимем одну хату на двоих.
- Нет, - говорю я, - Я не против уехать в Красноярск или куда-то еще, но хочу взять с собой маму, и жить буду с ней.
- Смотри, дело твое. Твой брат подрастет и сдаст тебя, как Поэт. Если этого не боишься, то вперед. В любом случае, с переводом помогу.
- Спасибо. Девочки, спасибо вам всем, что не злитесь на меня, - говорю я то, что должна сказать.
- Не ты ведь нас сдала, - говорит кто-то, и я киваю.
- Нам надо решить, что делать с баблом, которое мы забрали у Мухтара, - говорит Кучерявая.
- Смотреть не могу на эти бабки, - морщится Юля, - Я от своей доли отказываюсь. Я вообще не хотела их забирать. Это Марка вопила, как круто, что мы не только восстановим справедливость, но еще и приподнимемся на триста тыщ баксов. Тьфу.
- Вот пусть Марка их и забирает, - говорит Леська.
- Отдадим половину Марке, - предлагает Кучерявая, - Пусть берет и валит, куда подальше. Будет ей и Казачку платой за молчание. Лисичка, организуешь?
- Без проблем, - говорю я, - Но она бы и так молчала.
- Ну-ну, молчать-то она умеет, - фыркает Леська.
Сразу после собрания иду домой и начинаю собирать вещи – до отъезда поживу у мамы. Не хочу больше видеть ни Марину, ни Сашу.
- Далеко собралась? – спрашивает Марина, наблюдая за моими сборами.
- К маме. Я переезжаю в Красноярск.
- Тогда я тоже.
- Нет уж. Выбери себе любой другой город. Сумка с деньгами в коридоре. Это вам с Казачком, чтобы вы не растрепали про нас никаким ментам. Если вы способны не трепаться.
- Соня, ты серьезно? Ты уходишь только потому, что я рассказала Казачку про наши планы? Заметь, не я пошла в ментовку, и даже не Казачок.
- Неважно, кто пошел. Если б ты держала язык за зубами, ничего бы не случилось. На этом наши пути расходятся.
- Тогда мне жаль, что я выгнала Казачка.
- Ты его выгнала, потому что думала, что я со временем успокоюсь, и он сможет вернуться. Только нет, Марина, я не успокоюсь. Все кончено.
- Хорошо, - говорит Марина медленно, - Если ты не хочешь меня видеть, значит, не увидишь. Но ты не можешь указывать, где мне жить. Я поеду в Красноярск. К тебе не подойду, не бойся. Но ты знай, что я жду твоего возвращения и всегда буду тебе рада.
- Не надо меня ждать. Живи своей жизнью. Ты хотела организовать игровые залы с автоматами? Вперед, у тебя есть деньги. Из ячейки тоже все забирай. Я возьму десять тысяч долларов, на переезд. А остальное – твое. Но больше чтобы тебя в моей жизни не было.
- Не будет. Если сама не захочешь.
Я как будто засыпаю и вижу сон. Что-то делаю, принимаю решения, но все происходит как будто не со мной. Словно я играю в спектакле. Я убеждаю маму переехать вместе со мной.
Кучерявая помогает с переводом, правда, из-за разницы в программах меня берут снова на третий курс. Впрочем, оно и к лучшему, потому что меня постоянно тошнит, и голова как в тумане. Я беременна.
Мы с мамой продаем свою трешку и покупаем в Красноярске две однушки на одной площадке – так я могу жить отдельно, но рядом с мамой. Мама быстро находит работу бухгалтером, Мишка ходит в школу во дворе, а я встаю на учет в женскую консультацию и покупаю пару платьев посвободнее.
- Ребенок от Руслана? – спрашивает мама.
- Не знаю, мам, - отвечаю я, - Я вела достаточно распутный образ жизни. Не могу сказать.
- Хоть анализы-то нормальные? – беспокоится мама.
- Анализы прекрасные.
- Ты об аборте не думала?
- После УЗИ на двадцатой неделе решу. Если мальчик, сделаю аборт. Искусственные роды. Я знаю, где это можно сделать безопасно.
- Ты что несешь? – ахает мама, - Разве можно убивать ребенка из-за его пола?
- Боже мой, мама, я не собираюсь убивать ребенка из-за его пола. Но вынашивать мальчика тоже не хочу. Вне моего организма он не выживет, се ля ви. Это не убийство, а аборт. Ты сама мне это только что предложила.
- Одно дело сделать аборт на раннем сроке потому что не хочешь ребенка, а другое – вызывать роды на позднем сроке потому что тебе пол ребенка не угодил!
- Ну, расскажи это куче народа, которые не только селективные аборты делают, но и спокойненько убивают новорожденных детей исключительно по половому признаку. Никогда не слышала об инфантициде в Китае, Индии и даже у нас в некоторых местах?
- У нас в некоторых местах и взрослых людей по признаку пола камнями закидывают за аморальное поведение, - хмурится мама, - Но это же не значит, что мы должны уподобляться дикарям.
- Согласна, мам. Напомни мне об этом, когда я начну закидывать камнями какого-нибудь мужичка за аморально короткие шорты, которыми он меня соблазняет. А пока речь идет только о гипотетическом аборте, предлагаю меня с дикарями не сравнивать.
На двадцати неделях я делаю УЗИ и узнаю, что у меня будет девочка. Вздыхаю с облегчением. Звоню маме и вместо приветствия говорю:
- Девочка. Все хорошо.
- Слава богу! – восклицает мама.
- Да ладно тебе, не стала бы я аборт делать, - говорю я.
- Я тоже так думаю, - радуется мама.
Я еду в институт, но до дверей не дохожу – рядом тормозит тонированный джип, и пара крепких парней настойчиво предлагают пройти внутрь. Что-то мне это напоминает. Сажусь, больше потому что мне интересно, а не потому что испугалась. Внутри Кучерявая. Ну, конечно. Крепкие парни остаются снаружи, в машине мы вдвоем.
- Привет, Лисичка, - говорит Кучерявая и бросает взгляд на мой живот – небольшой, но уже заметный.
- Привет, Кучерявая, - отвечаю я бодро, - Чего надо? Я готова.
- На повестке дня детская порно-студия. Здесь работает одна следовательница, она на нас вышла через наших следачек.
Я понимающе киваю. Неплохо, что мы тогда все-таки рискнули связаться с дамами, искавшими возмездия за изнасилованную коллегу. У них там тоже нормальные люди попадаются.
- Она тут накрыла студию с детишками, но ее тут же подвинули, - продолжает Кучерявая, - Дело передали другому следователю, он привлек пару шестерок, а сама студия переехала и продолжает работать, так как у владельцев крутая крыша.
- Вы хотите их всех убить? Я бы поучаствовала, но сейчас не в том положении.
- Не совсем. Мы хотим привлечь прессу и накрыть их на глазах у журналистов, чтобы все заснято в подробностях и с лицами. А того чувака, который все это держит и крышует, урыть.
- А от меня что требуется?
- Пронести ствол в краевой суд.
- Очень смешно, - говорю я, - Там наверняка металлоискатели и досмотр на входе.
- Поэтому к тебе и обращаюсь. С твоей внешностью, да еще и с пузом, ты сумеешь все это провернуть. Это не сейчас надо, через один-два месяца. Пока готовимся. Твоя задача пока – подать в районный суд исковое заявление, получить отказ и оспорить его в краевом.
- Какое заявление?
- Придумай сама. В женском туалете на втором этаже кабинка у окна. Там кафельная плитка третья снизу и вторая слева вынимается. Аккуратно положи и закрой обратно. Только сообщи день, когда пойдешь.
Кучерявая протягивает мне пакет и я, не раскрывая, прячу его в сумку.
- Как сообщить?
- У тебя ведь есть комп? Аська?
- Есть.
Кучерявая пишет мне свой логин и протягивает листочек.
- Кучерявая, а скажи мне честно, почему на самом деле ты хочешь урыть владельца порностудии?
- Потому что я против детского порно. И потому что он крышует Гришу-Банана. Пока он жив, я с Бананом не договорюсь, и дела встанут, а если крышу его убрать, сразу базар полегче пойдет.
- Ясно, - говорю я, - Если побочным эффектом будет спасение детей из порно-бизнеса, я участвую.
Со своей задачей я справляюсь на отлично. Пишу заявление в суд о том, что Костромской Иван Борисович занял у меня десять тысяч баксов и не отдал, прошу обязать вернуть. Мне заявление возвращают, так как я пошлину не оплатила и не указала адрес ответчика. А я постановление о возврате обжалую в краевой суд. Вуаля. Ствол у меня в сумке, а сумка не маленькая. Потому что там вода, еда, документы, большие прокладки, запасные трусы, компрессионные чулки, яблоко, куча лекарств, теплые носки… Едва открываю сумку перед приставом, он машет, чтобы я проходила. Ну, я и прохожу. И иду в туалет. Никого не удивляет, что беременная идет в туалет. Прячу пакет – я его так и не открыла ни разу, даже из любопытства, и иду в свое заседание. Мне снова отказывают, я горько вздыхаю и отправляюсь на выход. Дело сделано.
На следующий день город потрясает страшная сенсация. Заместитель председателя краевого суда застрелен на своем рабочем месте, а рядом с ним лежат документы, подтверждающие его причастность к созданию и управлению порностудией, использующей детей. И первыми это обнаружили журналисты нескольких изданий и телеканалов, отказавшиеся раскрывать свои источники. Следующее потрясение – найдена и раскрыта та самая порностудия, задержано несколько причастных, спасено несколько детей.
Женщина, стрелявшая в судью, не обнаружена. Есть кадры, как она заходит в суд, кладет на стол крохотную сумочку, в которую не поместится ничего, кроме паспорта и помады, проходит сквозь металлоискатель. У женщины длинные темные волосы с густой челкой – теперь понятно, что парик, - очень густой макияж, большая грудь, короткая пышная юбка, белая короткая шубка, высоченные каблуки. Женщина проходит на второй этаж и садится на лавочку рядом со старушкой в платке. Потом встает и пересаживается на другую лавочку, между двумя мужчинами, о чем-то с ними говорит. После этого идет в туалет, выходит, натыкается на мужчину со стопкой документов, документы падают и разлетаются, мужчина их собирает, а женщина садится на лавочку, теперь уже рядом с молодой девушкой. Молодая девушка уходит, на ее место садится старичок с тростью. Наконец, женщина встает, заходит в кабинет заместителя председателя и тут же оттуда выходит. После этого заместителя председателя суда живым никто не видел.
Меня по этому поводу допрашивают уже в роддоме, на следующий день после родов. Я пытаюсь отказаться от допроса, так как мне больно и хочется спать, но администрация роддома велит мне идти и не выделываться – наши бабки в поле рожали и потом косить продолжали, и я не сахарная, не растаю. Поэтому иду. Мне показывают все эти кадры с женщиной, и спрашивают, сталкивалась ли я в суде с этой дамой, видела ли что-то необычное в туалете. Но я, конечно, не сталкивалась и не видела. И вообще, плохо помню тот день – спина сильно болела, еще и тошнило. Дочку на допрос я беру с собой, потому что она все время висит на груди, и я предпочитаю кормить ее, пока отвечаю на вопросы. Мужик в погонах смущенно отворачивается, а женщина говорит:
- Вы бы прикрылись или покормили после допроса.
- Мне удобнее кормить сейчас, а не после допроса, - отвечаю я, - Почему мой ребенок должен голодать ради того, чтобы вам раскрываемость повысить? Не нравится – не смотрите.
Меня быстро отпускают, и я возвращаюсь в палату. Соседкам по палате очень интересно, зачем меня допрашивали, и я говорю, как есть – была в здании суда, когда убили того судью-порнографа.
- Я бы тоже его убила, - говорит одна из девчонок, - Нельзя делать бизнес на детских страданиях.
- Я болею за эту бабу, - подхватывает вторая, - Пусть ее не найдут.
- Не найдут, - говорю я, - Если б могли найти, не допрашивали бы всех случайных посетителей суда.
- Тебя, кстати, Церберша искала, - вспоминают девчонки, - Ругалась.
Церберша – это одна из акушерок, наиболее злобная.Впечатление такое, что они там все работают потому что любят издеваться над роженицами, но Церберша – совсем психопатка. Из тех, кто командует «не ори» во время процедур, которые с садистским удовольствием делает наиболее болезненным способом. В палату она врывается с воплями, в сопровождении дежурного врача, кидается ко мне и пытается выхватить ребенка.
- Совсем ненормальная! Младенца на допрос потащила! Угробить хочешь ребенка? Представляешь, сколько там заразы? Все это совместное пребывание приводит вот к таким последствиям – малолетние идиотки думают, что ребенок – это игрушка!
Я прижимаю дочку к себе и отворачиваюсь, чтобы малышка не испугалась. Дежурная врач тоже что-то вопит. Я набираю в грудь воздуха, поворачиваюсь и спокойно говорю:
- Я хотела бы покинуть роддом немедленно. Вы мне сегодня вручите выписку, или заехать за ней позже?
- Не придумывай ерунду, - говорит дежурная врач, - Завтра поговорим. Ложитесь спать.
Она выходит и велит выйти Церберше. Церберша что-то недовольно шипит, но уходит. Я с ребенком на руках спускаюсь вниз, к гардеробу, нахожу свой пакет с вещами, надеваю на ребенка теплый выписной комплект, а на себя – дубленку, в которой приехала, и выхожу на улицу.
- Стой! – кричит мне вслед вахтерша, - Куда с ребенком курить пошла?
Я ускоряю шаг, выхожу на дорогу и ловлю машину. Уже через полчаса я дома. Мама в шоке и бегает вокруг меня, спрашивая, как так получилось, что я никого не предупредили о выписке.
- Да меня там просто все достало, - говорю я, - Это ужасно. Чувствуешь себя не человеком, а инкубатором и девочкой для битья. Хватит.
Мама не спорит со мной, хоть и переживает, что же теперь будет. На следующий день ко мне домой прибегает Церберша. Теперь она не кричит, а разговаривает приторно сладким голосочком, увещевая меня вернуться или хотя бы не писать жалобу. И внезапно обращается ко мне по имени отчеству и на Вы.
- Приносите все выписки, и я не буду жаловаться, если вы не будете. Просто замнем эту историю, как вы сначала ментов пустили к только что родившей женщине, а потом пытались у меня ребенка из рук выхватить, нарушая право на грудное вскармливание и совместное пребывание.
Я знаю, что грудное вскармливание и совместное пребывание – модная фишка, роддома по этому поводу отчитываются и за все косяки отвечают головой. Если история попадет в прессу, да еще и подкрепится похожими историями, роддом замучают проверками вышестоящие инстанции. И, похоже, главврач это Церберше популярно объяснила. Поэтому к вечеру у меня есть выписка, а мама вздыхает с облегчением и помогает мне заполнить бланки на получение свидетельства о рождении.
- Как ты ее назвала? – спрашивает она, занося ручку над графой «имя».
- Русалина.
- Хм. Ясно. А отчество?
- Александровна.
- В графе отец – прочерк?
- Конечно.
Девочка у меня спокойная. Она очень громко кричит, когда ей что-то нужно, а в остальное время ведет себя тихо. Идеальный ребенок. Кучерявая приходит посмотреть на младенца. Держит ее на руках, ворчит по поводу имени, но не сильно.
- Она на тебя больше похожа, чем на меня, - говорю я.
Русалина смуглая, черноглазая и с черными кудрями, прямо как Кучерявая. Да, мне проще думать, что моя дочь похожа на лесбиянку-азербайджанку.
- Он не знает? – спрашивает Кучерявая.
- Нет. И Марка не знает. Не говори ей, пожалуйста, если встретишь. Она сразу все растрепает Казачку.
- Даже не сомневаюсь в этом. Ладно, давай, если что понадобится – обращайся.
Кучерявая на прощание целует меня в губы, как будто так и надо. Я не возражаю, потому что, если не считать маму, она теперь единственный мой близкий человек.
Академический отпуск я беру только после третьего курса – до этого таскаю дочь с собой на лекции и экзамены. Это тяжело, но я справляюсь. А в академе мне скучно. Пытаюсь завести знакомства с другими мамами на детской площадке, но мы слишком разные. И они, узнав, что я не замужем, тут же начинают сватать мне своих братьев, друзей мужа и прочий шлак. Однажды я не выдерживаю рассказа об очередном знакомом с работы и говорю прямо:
- Я не живу с мужчинами по политическим соображениям.
- Это как? – удивляется Ольга, нежная девочка-фиалка с мальчиками-погодками.
- Считаю это нецелесообразным. Они много едят, ленивы и опасны. На содержание мужчины уходит слишком много сил и энергии, а получить от него нечего.
- А как же финансы? – не согласна Рита, мама двухлетней девочки, - Когда есть муж, можно спокойно посидеть в декрете.
- Я и так спокойно сижу. Пока была беременной, брала разные подработки и откладывала, - объясняю я, - Сейчас тоже зарабатываю статьями на околомедицинские темы. Немного, конечно, но с дочкой с голоду не помрем. Если будет совсем тяжело, перееду к маме, а свою квартиру сдам. Ты, Рита, тоже подрабатываешь бухгалтером на удаленке, можешь сама себя содержать, как и я. Зато мне не надо терпеть в доме мужика.
- Да ладно терпеть, - задумчиво говорит Рита, - Ему же надо еще и приготовить, и рубашки погладить, и поговорить вечером.
- И секс по расписанию, - дополняет Ольга.
Меня передергивает.
- Вот и посчитайте, - говорю я, - Если устроиться домработницей в соседний дом, то за выход будешь получать тысячу рублей – я мониторила, когда искала варианты заработка. Это три-пять часов работы. Прожиточный минимум сейчас пять тысяч рублей. Значит, для того, чтобы минимально обеспечить себя и младенца надо сделать десять уборок в месяц. Если две мамочки объединятся, они смогут по очереди сидеть с детьми и зарабатывать. А в своей квартире при этом уборки намного меньше, потому что мужика нет, и никто не засирает пространство.
- Ну, вообще-то, у ребенка еще и отец есть, и если мать сидит с ребенком, то обеспечить его – задача отца, - отвечает Рита, - Для этого алименты и придуманы.
- Конечно, - соглашаюсь я, - Если у ребенка есть отец, то он обязан содержать и ребенка, и его мать в период нетрудоспособности матери. Но я предпочитаю, чтобы у моего ребенка отца не было.
- И я тебя понимаю, - вздыхает Ольга, - Проблем от этого отца больше, чем выгоды.
- Тогда зачем вы постоянно навязываете мне каких-то знакомых мужиков? – возмущаюсь я, - Раз всё понимаете и согласны?
Они молчат и смотрят на меня удивленно.
- Потому что так принято, - неуверенно говорит Ольга, - Обычно женщины стремятся замуж.
- Я не стремлюсь.
- А как же секс? – спрашивает Рита, - Ладно, замуж ты не хочешь. Но ведь можно встречаться с мужчинами для здоровья.
Это актуальный для меня вопрос. Вопреки теории Кучерявой о том, что женщине секс с мужчиной не нужен и не интересен, потому что единственная реальная эрогенная зона – клитор – не стимулируется при вагинальном сексе, я скучаю по мужчинам.
С Кучерявой у нас иногда бывают интимные моменты, и они помогают сбросить напряжение. Ради меня она приобрела даже прикольный пояс для имитации проникающего полового акта. Но это не то. Мне хочется мужчину. Поэтому я соглашаюсь на свидание с двоюродным братом Риты.
Оставляю дочку маме на вечер и отправляюсь в ресторан. Максим – бизнесмен средней руки, перепродает стройматериалы. Общего у нас мало. Но он симпатичный и галантный. Ради встречи с ним я даже делаю легкий макияж, чтобы показать свою заинтересованность.
- Софья, мне очень приятно, - искренне говорит он, разглядывая меня как товар на витрине. Я вижу, что он успел заценить и грудь, и ноги, остановил взгляд на губах и остался доволен.
- Мне тоже, - говорю я. Ладно, я ведь тоже его заценила, хоть и не так детально.
- Хочу сразу обозначить, что я, как приглашающая сторона, угощаю, - говорит он, - Независимо от того, будет ли какое-то продолжение у этой встречи. А то Ритка сказала, что ты очень радикальная феминистка и можешь не разрешить заплатить за себя.
- Ну, почему же, - улыбаюсь я, - Как очень радикальная феминистка я выступаю за то, чтобы женщины, по возможности, сохраняли при себе свои ресурсы, в том числе финансовые.
Мы пьем шампанское за встречу. Он оказывается не таким простым. Может поддержать легкий разговор о современной литературе, имеет собственное мнение по политическим вопросам. Неплохо. Я предлагаю заехать к нему и смской отправляю маме адрес. Целуется он тоже неплохо. Хуже, чем Кучерявая, но вполне достойно.
А вот секс меня разочаровывает по полной. Он легко соглашается на презерватив. Знает, где находится клитор. Умеет обращаться с грудью. Но повозившись со всем этим полторы минуты и добившись некоторой влажности, начинает тупо и ритмично трахать меня. Даже не спросив, готова ли я. Типа прелюдия закончена, приступаем к основному блюду. Я сжимаю его ягодицы, чтобы не уснуть, пока лежу, осыпаю мелкими поцелуями его грудь, целую в губы. Он, вроде, в восторге. Переворачивает меня и снова трахает, теперь уже сзади. Я сама играю со своим клитором и довожу себя до оргазма. Благо, проблем с этим у меня нет. Он мешком падает на кровать рядом со мной и притягивает к себе, долго и медленно целует. Предлагает остаться на ночь, но я ухожу.
В такси пытаюсь вспомнить, было ли с Сашей точно также. Нет, не было. Он тоже не спрашивал, готова ли я. Но он очень чутко реагировал на мое настроение и мои знаки. К моменту, когда он в меня входил, я всегда готова была умолять об этом, и он это знал. Даже если мы по-быстрому трахались на кухонном столе, без всякой прелюдии. Ну, значит, вот так выглядит секс с чужим мужчиной. Просто тупой перепих. Кучерявая права – ничего особенного. И все-таки от мужчин я получаю какую-то энергию, совсем другого типа, чем от женщин. Поэтому иногда, раз в два-три месяца, соглашаюсь на свидания с продолжением.
Со временем выясняю, что Максим еще далеко не худший вариант. Есть мужики, которые под сексом понимают что-то типа мастурбации об женщину. Два раза я просто прекращала эту хрень в разгар процесса, вставала и уходила. И оба раза мужчины чувствовали себя обиженными и обвиняли меня в непорядочности. Один даже попытался продолжить не смотря на мою четкую и ясную просьбу остановиться. Пришлось дотянуться рукой и сильно дернуть его за яйца. Только так и понял. Еще и обматерил. С этого момента я предпочитаю встречаться с парой мужиков, которые меня более или менее устраивают в этом плане. Максима со временем удается слегка выдрессировать на выполнение четких команд, и я даже получаю удовольствие, поэтому не возражаю, когда он предлагает встречаться почаще, изредка мы даже выходим куда-нибудь вдвоем.
Кучерявая не знает об этих встречах. Она, похоже, считает, что у нас с ней отношения, хотя я ясно дала понять, что предпочитаю оставаться одна. Но мне с ней хорошо и интересно, поэтому я оставляю за ней право питать какие угодно иллюзии.
Марина
Как будто кто-то щелкнул пальцами, и я проснулась. Я посмотрела на себя в зеркало и решила, что со всем справлюсь и получу от этого удовольствие. Приехала в Красноярск с чемоданом бабла, но Соню искать не стала – какой в этом смысл, если она не хочет меня видеть? Пусть поживет годик одна, успокоится, а я пока обустрою нам дом.
С деньгами все довольно просто, если у тебя к ним есть немного мозгов. Еще дома я предлагала Соне купить пару игровых автоматов. Она сказала, что идея хорошая, но так у нас руки и не дошли. А я все сделала. Сначала зарегистрировала фирму и сняла несколько павильонов, одновременно заказала автоматы из Китая. Пока они шли, арендовала офис и дала объявление о поиске сотрудников. Мне был нужен бухгалтер и администраторы. Бухгалтер нашлась сразу – взрослая женщина Нина, которая до этого работала в каком-то НИИ, а потом закончила курсы, чтобы вести фирму своего мужа.
- Кто занимается безопасностью? – спросила она первым делом.
- Я.
- Самостоятельно будете проводить инкассацию и везти выручку на автобусе?
- Упс, - сказала я, - Нам нужны инкассаторы и служба безопасности. Сколько человек?
- Не знаю. Человека три или четыре, наверное. Только как их с улицы брать?
- Точно, - я расстроилась.
Очень тяжело начинать бизнес в городе, где у тебя ни одного знакомого. Надо было остаться дома, там бы я легко нашла службу безопасности.
- Вы предпочитаете работать с бывшими милиционерами или с бандитами? – спросила Нина.
- А разве это не одно и то же? – хихикнула я.
- Почти.
- Я предпочитаю работать с женщинами, - сказала я серьезно.
- Тогда выбор невелик. Попробуйте обратиться к Марине Белопольской. Она занимается поставкой медпрепаратов, и у нее в службе безопасности есть женщины. Мой муж с ними работал.
Я нашла эту Белопольскую, позвонила ей в приемную и попыталась попасть на встречу, но это не так просто – ее все время нет на месте, и неизвестно, когда будет.
Поэтому я просто изучила газету с вакансиями и приехала в офис. У проходной действительно сидела женщина в форме охранника.
- Вы к кому? – спросила она.
- Я на собеседование. На менеджера.
- Странно, - сказала охранница, - Меня не предупреждали.
Она позвонила по телефону, а потом предложила мне пройти на третий этаж, в приемную. Секретарь жестом указала на диван и объяснила:
- Это очень странно, видимо, менеджер по персоналу что-то перепутала. Она сейчас у директора, как только выйдет, мы у нее уточним.
В этот момент тяжелая дверь в кабинет директора открылась и вышла молодая девушка. Пока секретарь что-то ей про меня объясняла, я проскользнула в директорский кабинет и закрылась изнутри. В большом кожаном кресле сидела крупная дама в красном пиджаке, с модной стрижкой и с ярко накрашенными губами.
- Здравствуйте, Марина, мы с Вами тезки, - быстро сказала я даме, - Пыталась записаться к вам на прием, но никак не получалось. Мне нужен Ваш совет по подбору женской команды в службу безопасности игорного бизнеса.
- Я не занимаюсь игорным бизнесом, - сказала она.
- Но у вас женская служба безопасности.
Ее телефон зазвонил, она взяла трубку и вздохнула:
- Ничего, Настя, я с ней сама поговорю.
Я внутренне возликовала и сразу начала объяснять про свой бизнес, которого пока еще нет, но есть бухгалтер и договоры аренды, а автоматы будут со дня на день.
- Кто бенефициар этого бизнеса? – спросила Марина.
- Кто?
- Бенефициар. Кому на самом деле все это принадлежит?
- Мне. Я одна.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать один. Но я очень опытная и умная.
Марина улыбнулась и покачала головой.
- Девочка, тебе не дадут работать. Игровые залы на правом берегу держат борцы, а на левом – боксеры. Твои автоматы просто заберут себе, а тебя пристрелят, и никакая служба безопасности не поможет.
- И что мне делать? Договариваться с ними?
- Нет. Расторгай договоры аренды. В таком бизнесе лучше начинать работать в области, в рабочих поселках. Там пока автоматы ставят одиночки, и можно весь бизнес под себя прогнуть. Сколько автоматов к тебе едет?
- Пока пятьдесят, - ответила я, - Но я планирую сама поехать в Китай и закупить еще сотню. Загранпаспорт делаю, пока не готов.
- А деньги у тебя есть?
- Есть.
- Если я добавлю еще на сто автоматов, дашь мне пятьдесят процентов?
- Это нечестно. Я вкладываю сто пятьдесят, а ты сто. Другие проценты должны быть.
- Со мной ты сможешь работать, а одна окажешься в полной жопе.
Я поняла, что она права, и вздохнула:
- Хорошо. Я буду рада сотрудничать.
Мы пожали друг другу руки.
- Тогда открой, пожалуйста, мою дверь. Мы попросим Настю сделать кофе и поговорим обо всем подробнее.
- Может быть, мы пошлем Настю за вином и поговорим еще подробнее? – предложила я.
- Ты мне нравишься, - рассмеялась Марина и позвала Настю.
Мы с Мариной сразу настроились на одну волну. Сначала она воспринимала меня как какой-то благотворительный проект, но со временем стала относиться серьезней. Я подходила к делу со всей отдачей, к тому же, неплохо разбиралась в людях, и на ежемесячных собраниях с руководителями игровых залов легко вычисляла тех, кто у нас крысит.
Через два года у нас с Мариной было сорок два игровых зала по всей области и больше сотни сотрудников в штате. А я параллельно запустила свой проект, против которого местная братва ничего не имела – автоперевозки по стране. Глупо не использовать географическое положение в свою пользу. Белопольская выждала момент, когда я слегка поиздержусь, и попросилась в долю. Но я дала ей только двадцать пять процентов, и то, не продала, а обменяла на пять процентов в ее фармацевтическом бизнесе. А с бабками выкрутилась по-другому – заняла у Кучерявой под небольшой процент и почти сразу все отдала. И на ее доброту ответила своей добротой – перевезла для нее кое-какой груз и закопала в лесочке.
Кучерявая сразу попросила меня не говорить Соне о том, что мы общаемся.
- Она не поймет. Ты же знаешь, какая она принципиальная.
- Как у нее дела? – спросила я.
- Хорошо. Учится, подрабатывает. Очень устает. На нее вся эта история плохо повлияла, но я стараюсь ее поддерживать.
- Знаю я, как ты стараешься, - не удержалась я, - Небось, удалось, наконец, затащить ее в постель?
- Что тут скажешь? Она волшебная девочка с волшебными пальчиками. Для тебя она была слишком хороша.
- Слышь, Кучерявая, ты полегче. А то наши договоренности пойдут прахом. И придется тебе договариваться о своих перевозках с Максимовым. А оно тебе надо?
- Ни в коем случае, Марочка. Я рада с тобой сотрудничать. Но от Лисички держись подальше, не нужно ее беспокоить.
Я и держалась. А вот Поэту отправляла мелкие передачи через своих сотрудников и думала о том, чтобы сделать его жизнь там полегче. Я знала, что Соня бы это не одобрила, но Соня сама меня бросила, и я не должна была спрашивать ее мнения. Да и некогда мне было думать о Соне – я загружала себя работой так, что ни времени, ни сил на размышления не оставалось.
- Тебе надо отдохнуть, - сказала Белопольская, когда мы ближе к полуночи закрыли очередную инкассацию и убрали деньги в сейф, - Поедешь со мной в Турцию? Там бархатный сезон и горячие молодые парни.
- Мы не можем уехать вместе, - ответила я, - Иначе тут будет бардак. И меня не очень интересуют парни.
- Тогда иди в Точку, потанцуешь, отвлечешься, познакомишься с кем-нибудь. Нельзя жить одной работой.
- Я лучше посплю лишние пару часов, - зевнула я, - Ночные клубы – не мое.
Но Марина все не оставляла попыток устроить мне отдых. Дарила сертификаты на массажи и выходные в спа-отелях, уговаривала брать дополнительные выходные. Я сначала сопротивлялась, а потом поняла, что она права, мне не хватало отдыха и куража. И я пошла в ночной гей-клуб, прихватив с собой Белопольскую для компании. Благо, там был отдельный женский зал, потому что веселиться среди толпы мужиков, даже если я их не интересую, мне не хотелось.
В женском зале было мило и уютно. Белопольская без конца хихикала и оглядывалась.
- Веди себя прилично, - шикнула я, - Пошли к бару.
Она выглядела здесь белой вороной – при полном макияже, в леопардовом брючном костюме и в туфлях на высоких каблуках. А я вполне вписывалась в своих джинсах и кроссовках. Татуированная барменша наклонилась ко мне спросила:
- Ты зачем транса привела?
- Она не транс, - ответила я, - И это она меня привела, одна бы я сюда в жизни не пошла.
Барменша улыбнулась, подмигнула мне и поставила перед нами по рюмке текилы:
- Приветствие новым клиенткам за счет заведения.
Мы с Мариной чокнулись и выпили залпом, тут же заказали еще.
- Ну, тебе здесь кто-нибудь нравится? – спросила она.
Я оглядела зал. Женщины разных возрастов сидели у бара и отрывались на танцполе.
- Да, вроде, все неплохи, - неуверенно ответила я.
- Мне нравится вон та, - Марина кивнула в сторону молодой девчонки с длинными распущенными волосами. На девчонке было короткое красное платье и колготки в сеточку.
- Да она же не лесба, - хихикнула я, - Она, как и ты, просто так пришла.
- Сюда не ходят по одиночке просто так, - сказала Белопольская, - Не видишь, с кем она пришла?
В это время к «нашей» девчонке подошла другая, точно из моей команды. Рваные джинсы, широкий ремень, никакого лифчика на довольно внушительных сиськах под тонкой майкой.
- О, а вот эта – очень даже ничего, - усмехнулась я, - Глаза у нее красивые.
- Угу, четвертый размер, - согласилась Белопольская и соскочила с барного табурета, - Сейчас я все устрою.
- Стой! Не позорь меня! – я схватила ее за руку.
- Выпей пока еще текилы.
Я отвернулась к бару и выпила еще текилы.
- Привет, - прозвучал над моим ухом низкий вибрирующий голос.
- Привет, - ответила я подошедшей девушке, - Я Марка.
- А я Алекс. Что пьешь?
- Текилу. Тебя угостить?
- Не откажусь. А я угощу тебя.
Наши спутницы стояли рядом и довольно улыбались, как будто сводят двух породистых пудельков.
- Дамы, почему бы вам не пройти в соседний зал, к мальчикам? – предложила я.
- Хорошая идея, - согласилась Алекс, - Вы там вполне сойдете за трансвеститов и впишетесь. Сегодня у мальчиков конкурс красных стрингов.
- Фу, - поморщилась я.
- Круто, - одновременно заявила Белопольская, и мы рассмеялись.
Как только Белопольская с подругой Алекс ушли, я предложила поехать ко мне, и Алекс легко согласилась. По дороге мы купили еще бутылку текилы и лимон. Я чувствовала себя неловко, потому что раньше никогда не встречалась с кем-то на одну ночь. В смысле, чтобы и мне тоже этого хотелось. И я все еще была не уверена, хочется ли мне этого.
- Расскажи о себе, - предложила я, когда мы тщательно вымыли руки после улицы и уселись на моем диване с чайными кружками, в которых плескалась текила. Я в очередной раз напомнила себе, что надо купить рюмки.
- Зачем? – Алекс потянулась ко мне и поцеловала. Ее губы были мягкими и приятными, и от них слегка пахло табаком, - У тебя есть игрушки?
- Игрушки?
- Ну, ты знаешь…
- Я, наверное, понимаю, о чем ты, но боюсь, что нет. Уж извини, я не очень опытна в таких делах.
- Ничего страшного, нам и так будет хорошо, - она снова поцеловала меня, и я сдалась.
Мне и правда этого не хватало – просто физической близости с другим человеком, без опасности, без боли и без насилия.
На следующий день Белопольская потребовала мельчайших подробностей.
- Ну, ее язык… - бодро начала я.
- Не таких мельчайших! – воскликнула Белопольская, - Все прошло хорошо?
- Лучше, чем я ожидала. Мы обе получили удовольствие.
- Вы еще встретитесь?
- Может быть. Нам обеим не нужны отношения.
- Жаль, вы хорошо смотрелись вместе.
- Слушай, Марин, - я решила перевести тему, - Не будешь возражать, если я отправлю Геннадьевича по своим личным делам в другой город на пару дней?
Геннадьевич – замначальницы по безопасности, один из трех мужчин в этом подразделении, я знала, что Белопольская его иногда по своим личным делам привлекала. Есть случаи, когда лучше использовать мужчину.
- Не буду. А по каким делам?
- У меня один старый друг сидит на зоне. Я хочу ему помогать. Геннадьевич ведь раньше работал начальником колонии, он сможет нормально договориться и скажет, во сколько мне это обойдется.
Я составила список того, что мне хотелось бы передать, и попросила Геннадьевича встретиться с Поэтом, узнать, как у него дела и спросить, что еще нужно. И сделать все, чтобы он получил то, что попросит.
- Скажи, что деньги не имеют значения. И попробуй договориться с руководством колонии, чтобы у него там условия были получше. Мы за это можем чем-то помочь. Может, закупить что-то или спортзал сделать. Как бы благотворительность.
- Я понял задачу, - кивнул Геннадьевич, - Это нормальная практика. Съезжу и все узнаю, с человеком переговорю. Сама не хочешь к нему поехать? Могу договориться о свидании.
- Нет, нам с ним не о чем говорить. Передай ему, что все, кто его интересует, живы и здоровы, и ему того желают.
- Хорошо, передам.
Геннадьевич уехал, а я вернулась к своим повседневным делам. Прошел еще год, и я снова спросила Кучерявую о Соне.
- У нее все хорошо. Но она точно не захочет видеть тебя, - коротко ответила Кучервая.
Я не знала, можно ли ей верить. Поэтому припарковала машину возле медуниверситета и пошла искать Соню. По моим подсчетам, Соня должна быть уже на пятом курсе.
Я стояла и изучала расписание пятого курса, когда Соня сама подошла ко мне и сказала:
- И не пытайся. Я на четвертом, у нас пары уже закончились.
- А почему ты на четвертом? – спросила я.
- Пришлось взять академотпуск по личным причинам.
Я хотела сказать, что Кучерявая мне об этом не рассказывала, но вовремя вспомнила о том, что мы договорились не говорить Соне о том, что общаемся.
- Как твои дела? – спросила я, - Готова меня простить?
Соня протянула руку и прикоснулась к моей щеке, а потом быстро поцеловала меня и ответила:
- Нет, извини. Я просто не могу. Я очень сильно скучаю, но не могу. Я же просила не искать меня.
- Я же не навязываюсь. Просто спрашиваю. Значит, приду через год.
- Не надо, Марина. Пожалуйста. Я сама приду, если вдруг буду готова. Но у меня одна просьба, сразу, на возможное будущее.
- Какая?
- Если я захочу встретиться с тобой, ты не расскажешь об этом Саше.
- Да я понятия не имею, где он. Мне на него плевать.
- Марина, мы обе прекрасно знаем, где он. И раз ты пришла ко мне, значит, пойдешь и к нему. И он радостно тебя примет. Но я не хочу иметь с ним ничего общего. Я не буду с ним встречаться, разговаривать, и никогда не хочу его видеть. Донеси до него эту мысль, пожалуйста. И сделай так, чтобы мы с ним никогда не пересеклись.
Я ухожу, вроде бы, ни с чем. Но понимаю, что получила очень много. Соня дала понять, что рано или поздно она смягчится. А еще она дала понять, что не будет возражать, если Казачок вернется ко мне, при условии, что он не будет навязываться Соне. Это значит, что я получила даже больше, чем рассчитывала.
Я написала короткое письмо в деревню Малашиху. Точного адреса я не знала, поэтому писала почти на деревню дедушке – Малашиха, Александру Воронову. Ответа не получила. Тогда поехала туда сама, нашла дом Алмаза, но мне сказали, что Шандор женился и уехал с женой неизвестно куда. Обещали передать, что я заходила, если он вернется. Больше ничего мне не удалось узнать.
Но я верила, что пока мы оба живы, у меня есть надежда.
Александр
Я был очень зол и на Поэта, и на девчонок. Поэт, не подумав, влез, куда его миллион раз просили не влезать, а девчонки тут же вычеркнули его из своей жизни. А он вычеркнул из жизни меня. Велел никогда не приезжать. Это означало, что я вряд ли еще когда-нибудь его увижу. Он сдохнет от туберкулеза за решеткой, и его похоронят в общей могиле.
Я поехал к Алмазу в Малашиху, и меня очень хорошо встретили. Накормили мясом, соорудили постель. Дело шло к зиме, и мы с Алмазом утепляли и укрепляли дома – и наш, и его матери Любы, и дом Златы. Потом мы на всех рубили дрова – родне бесплатно, а соседям за деньги. У меня сначала все это плохо получалось, но Алмаз научил, хоть и приговаривал сначала, что сын ему безрукий достался.
- Я не безрукий, - сообщил я, - Просто в городе жил. Зато я тачки чинить умею.
- Да вижу я, как ты заглядываешься на мою шеворри[1], только она совсем не на ходу. Я ж не разбираюсь, мне в прошлом году хитрый гаджё[2] ее продал, а она месяц поездила и встала.
- Попробуй бензин залить, - усмехнулся я.
- Ну, я ж не дурак. Не в этом дело. Надо в ремонт везти, а для этого другая машина нужна.
- Я посмотрю, - пообещал я.
Белый москвич стоял за домом, у конюшни. Он уже проржавел в нескольких местах, но я чувствовал, что смогу починить. Да и просто все оказалось. Заменил тросик – и наша «шеворри» снова на ходу.
- На ней можно таксовать в городе, - сказал я, - И кое-что привозить на продажу.
- Не, в город я не могу. Прав нету.
- У меня есть, - сообщил я.
- Ну, я и так знал, что долго ты без жены не останешься, а с машиной, да с правами можешь вообще любую во всех соседних деревнях выбирать, - заявил Алмаз, - И не затягивай. К весне выберешь, а летом свадьбу сыграем.
Машина нам оказалась очень кстати. Я отвозил сестренок Раду и Земфиру в школу в райцентр, а потом ехал в город со списком заказов. По пути мог кого-то подвезти за деньги. В городе покупал все, что нужно, чтобы потом перепродать с небольшой наценкой, и вставал у вокзала в ожидании клиентов. Среди таксистов было несколько знакомых мне парней, и я неплохо вписывался. К вечеру возвращался домой с деньгами, товаром и каким-нибудь гостинцем к чаю. Рада и Земфира иногда встречали меня на развилке с пустыми флягами, чтобы прокатиться до дома вместе и набрать воды в колонке.
- Хорошо, когда машина есть, - радовалась Земфира, - Не надо на тележке воду тащить. Можно баню хоть каждый день топить.
У колонки по вечерам было много молодых девчонок. Такие забавные и яркие в своих разноцветных юбках и платках. И очень застенчивые. Я раньше думал, что все цыганки наглые и шумные. А оказалось, что они такие только когда работают – торгуют, гадают, попрошайничают. А среди своих они совсем другие, постоянно опускают глаза и не очень-то разговорчивы. Хотя к весне, как солнце выглянуло, они стали подолгу болтать у колонки. Во сколько бы я ни вернулся из города – всегда они толпились со своими флягами и ведрами, о чем-то щебетали, щурясь от весеннего солнца.
- Доброй, шеворри[3], - вежливо поздоровался я, помогая Раде вытащить наши четыре фляги с заднего сиденья.
- Доброй, Шандор, - ответили девчонки почти хором и опустили глаза, расступаясь.
Я помог им всем наполнить фляги, а потом только перешел к своим. Девчонки отошли на небольшое расстояние и о чем-то шептались. Сестры мои присоединились к их разговору. До меня доносились обрывки фраз, но я все еще плохо понимал романес[4]. По тому, как озабоченно они цокали языками, я понял только, что произошло что-то нехорошее.
- Что случилось? – спросил я у сестер, пока мы ехали к дому.
- Лилитка беременная, - сообщила Рада, - Это плохо.
- Почему плохо? – спросил я, - Я думал, что дети – это всегда хорошо.
- Хорошо, когда ты замужем. А когда ты гуляла с гаджё, вместо того, чтобы работать, и получился ребенок, ничего тут нет хорошего.
- Пусть аборт сделает, - предложил я.
- Зачем? – удивилась Земфира, - Если она аборт сделает, то ребенка не будет, а гулящей-то она все равно останется. Кто ее замуж возьмет? Никто. Ее отец ездил к этому гаджё, чтобы заставить его сыграть свадьбу, но гаджё уже посадили. Отец ее вернулся, и они все дома закрылись. И Лилитка на колонку не пришла. Наверное, ее убьют.
- За то, что забеременела? – спросил я.
- У нее две сестры, кто теперь на них женится? – вздохнула Рада, - Марфушка могла бы себе хорошего мужа найти – она же красивая, и танцует хорошо. Я даже думала, что, может быть, тебе к ней посвататься. А теперь даде[5] тебе и близко не разрешит к ним подходить. Наверное, им придется уехать.
Ситуацию Лилитки обсуждали весь вечер за ужином.
- Жалко девку, - сказала моя мачеха Сабинка, - Не уследили за ней. Я ее вчера видела – бледная и напуганная. Родит и повесится, точно говорю, куда ей теперь? А ребенка Пеля и Санко воспитают.
- Да как бы не повесилась, пока не родила, - покачал головой Алмаз.
- Вы что говорите? – удивился я, - Ну, сглупила девчонка, будет ребенок. И пусть будет. Ей-то зачем вешаться?
- Ты не понимаешь, Шандрик, - сказал Алмаз, - Никто больше не будет с ней общаться. Мои дочери и близко к Лилитке не подойдут, и другие приличные шеворри тоже. Никто к ее сестрам свататься не придет – кому нужна таборанка[6] в родне? А если Лилитки не будет, то со временем это дело забудется. Некуда ей деваться. Ну, хватит о плохом. Говори, Шандрик, приглядел уже кого-нибудь у колонки? Такие там девушки – сам заглядываюсь! Выбрать трудно, но надо. Которая тебе приглянулась?
- Да я ни с кем из них не знаком, - отмахнулся я, - Даже не знаю, кого как зовут.
- Узнать, как зовут, - дело нехитрое. Ты пальцем покажи, и мы свататься поедем.
- Даде, отстань, - сказал я.
- Хватит, Шандор, - сказал он внезапно очень строго и ударил кулаком по столу, - Шутки кончились. Ты взрослый, тебе надо жениться. Твоя мать хочет на свадьбу приехать, каждый раз по цыганской почте спрашивает, когда уже. Если до конца мая никого не приглядишь, я сам тебе жену выберу.
- Хочешь сказать, что заставишь меня жениться? – удивился я, - А если я откажусь?
- Не откажешься. Съезжу в гости к твоей матери…
- Еще чего! – возмутилась Сабинка.
- А ты молчи, ромни[7]! – огрызнулся Алмаз, - Тебя не спрашивают. Съезжу в гости к твоей матери и привезу оттуда тебе невесту. Не захочешь с ней жить – выгоню на улицу, и пусть идет, куда хочет. Помрет от голода – твоя вина будет.
- Придется мне купить ей обратный билет и отправить домой, - сообщил я, вставая.
- Очень смешно, - нахмурилась Сабинка, - Чтобы эта девочка тоже повесилась. Ее после такого никто замуж не возьмет. Ты не думай, Шандор, Алмаз так не сделает. И уж точно к Рузанне в гости не поедет, ишь чего удумал, и как совести хватило, - Сабинка погрозила кулаком Алмазу, - Но тебе и правда надо жениться. Нехорошо, когда взрослый парень холостой. За лето пристройку вам сделаем, внуков будем ждать. Тебе какая разница? Трудно, что ли?
- Ну, давайте я на этой Лилитке женюсь, - предложил я, - Раз это так важно. И ей вешаться не придется, и вы внука дождетесь даже быстрее, чем думали.
Они все так громко и одновременно рассмеялись, что я даже испугался. У Рады даже слезы из глаз брызнули.
- Я серьезно, - сказал я, - Мне все равно, а ей деваться некуда.
- Не говори ерунды, - возмутился Алмаз.
А Сабинка вдруг прекратила смеяться и быстро заговорила на романес, что-то объясняя Алмазу.
- Нат, - сказал он.
Это я понял. Это значит – нет. Сабинка снова заговорила, теперь уже тише и спокойней, пожала плечами.
- А можно на русский перевести? – попросил я.
- Она говорит, что за Лилиткой дадут очень хорошее приданое, и век будут благодарны, - объяснила Рада, - И что если тебе и правда все равно, то почему бы и нет. Ты не местный, рос среди гаджё, романипэ[8] не знаешь, можешь и ошибиться разок. А через год Лилитку выгонишь, ребенка себе оставишь, а за это время другую жену присмотришь. И всем хорошо. Лилитка себе тоже другого мужа найдет, к этому времени люди все забудут.
- Я ничего не понимаю, - признался я, - То есть, сейчас ее замуж никто не возьмет, а если она со мной год поживет – возьмет? Почему?
- Потому что она будет не таборанкой, а порядочной женщиной. Ребенок родится после свадьбы, и все шито-крыто будет, понимаешь? А что вы жить не стали – какая разница? Ну, не сложилось, бывает.
- То есть, у нее может быть мужей, сколько угодно, но только чтобы каждый раз свадьба была?
- Конечно. Раз свадьба была – значит, девушка порядочная, пусть это хоть десятая свадьба у нее.
- Круто, - сказал я, - Я согласен.
И Алмаз в тот же вечер пошел свататься, пока Лилитка не повесилась.
- Она хоть симпатичная, эта Лилитка? – спросил я у Рады.
- Нормальная. Марфушка – шукарни[9], а Лилитка обычная, тощая. Но, может, родит и поправится. Да ты ее знаешь. У нее еще юбка зеленая с розовой окантовкой. А зимой была дубленка коричневая.
- Ты сейчас полдеревни описала, - сообщил я.
- Ну, черненькая, худая, два кольца носит – одно с розовым камушком, а второе – с голубым. В ушах сережки золотые.
- Понятнее не стало, - сообщил я, - Я ее не знаю.
- Да знаешь! Сестра Марфушки! Уж Марфушку-то ты точно знаешь – она такая аккуратная, кругленькая, глаза блестят, юбка розовая, а еще голубая есть, колечко с зеленым камушком, два зуба золотых. Ну? Марфушка!
Я покачал головой, не понимая, о ком речь. На следующий день мы пошли в дом Зариповых большой процессией. Пришла даже моя тетка Злата со всеми своими детьми и мужем. Сын Златы, Ромка, которому на днях исполнилось четырнадцать, шел рядом со мной и каждые две минуты спрашивал:
- Ты рехнулся, да? Зачем берешь в жены таборанку? Тебя Алмаз заставляет?
Я сначала отмахивался, а потом громко сказал:
- Да она мне просто понравилась очень. Видел ее на вокзале в городе. Боялся, что ее отец мне откажет, потому что я чужой. А теперь точно не откажет.
- А, ну, раз понравилась, тогда да, - протянул Ромка.
Он тоже присматривал себе невесту, и несколько раз уже почти определился с выбором, но в последний момент передумывал.
- А я тогда к Марфушке посватаюсь, - радостно заявил он, - Теперь-то можно будет, раз Лилитка замуж выйдет.
Сначала мы пили чай с родителями Лилитки. Мать ее постоянно прижимала руки к груди и клялась, что я не пожалею, потому что Лилитка очень, очень хорошая, и будет прекрасной женой. Я кивал, соглашаясь и гадая, когда мне уже покажут эту Лилитку. Наконец, ее позвали.
В комнату вошла и встала в дверях, опустив глаза, девочка с заметным животиком. Совсем ребенок.
- Привет, - сказал я, - А сколько тебе лет?
- Тринадцать – ответила она, не поднимая глаз, - Почти четырнадцать.
- Охуеть, - не сдержался я, - Так этого козла посадить надо было за педофилию.
- А ты думал, за что его посадили? – спросил Санко, отец Лилит, - Именно за это.
- Так и я не могу на ней жениться, меня тогда тоже посадят, - сообщил я, - Если мы в свидетельстве о рождении запишем, что я – отец ребенка.
- Мы не так запишем, - стала объяснять Сабинка, - Мы уже все решили. Вы с Лилиткой после свадьбы уедете погостить к твоей матери, там она и родит. Там и запишете ребенка. Отцом тебя внесут, а матерью – племянницу твоего отчима, ей как раз третьего не хватает, чтобы пособие по многодетности получать, хотя сама пятерых растит.
- Это как?
- Ну, трое там не на нее записаны, там запутано. Главное, не бойся ничего. Лилитке уже справку о выкидыше сделали, менты сюда не придут.
- А если эта женщина, племянница отчима, захочет ребенка себе оставить?
- Зачем? Она же знает, что это не ее ребенок. И потом, отцом-то тебя запишут.
- А Лилитка? Она родит, но матерью ее не запишут?
- Нет, конечно! Хочешь, чтобы ребенка в приют забрали, как тебя? Не думай об этом, мы знаем, что делать.
Мне все это не нравилось, я уже встал, чтобы уйти и не участвовать в этом безумии, но Лилитка вдруг подняла глаза, полные слез, и посмотрела на меня.
- Пожалуйста, - сказала она.
И я сел обратно на диван.
На следующий день после свадьбы мы с Лилиткой уехали на поезде в станицу к моей матери Рузанне. Алмаз тоже хотел поехать с нами, но Сабинка его не пустила, заявила, что уйдет от него, если он к бывшей жене в гости соберется.
- К тому же, сейчас свататься пойдут, - добавила она, - Придут к Раде, а тебя нет, и что мне тогда делать?
Для Алмаза это был веский довод, и он остался, просил передавать Рузанне большой привет. В дороге Лилитка из застенчивой малышки превратилась в хитрую смешливую девчонку. На всех станциях она выбегала из вагона и просила прохожих позолотить ручку будущему ребеночку на молочко. И некоторые подавали. Получив деньги, она все, до последней копейки, высыпала передо мной на раскладной столик, в глазах ее светилась гордость.
- Зачем ты это делаешь? – спросил я, - У нас ведь есть деньги.
- Лишними не будут.
- Тогда оставь их себе, конфет купишь, - я подвинул кучку к ней.
Она засияла, одним движением смахнула деньги и поцеловала меня в губы.
- Ты лучший в мире муж, - сообщила она, - Мы будем очень счастливыми.
Я сильно сомневался в своем будущем счастье с этой пигалицей. Но дело было сделано, я женатый мужчина. Хорошо хоть, брачной ночи удалось избежать под предлогом заботы о будущем ребенке.
В Ростове нас встретили большой толпой и застольем с тостами за молодых. Как будто вторая свадьба. Рузанна, полная и улыбчивая женщина, вся увешанная золотом, каждые две минуты обнимала меня и трепала за щеки. Она подарила Лилитке несколько браслетов и колец.
- Ничего, мы тебя откормим, шукарни, бери еще халвы, - приговаривала Рузанна, не сводя взгляда с моей молодой жены.
Дом у них был большой, нам выделили отдельную комнату на втором этаже. Я укрыл Лилитку одеялом, а сам улегся на полу.
- Ты что? Иди ко мне, - позвала она.
- Тогда я к тебе, - Лилитка спрыгнула с кровати и улеглась рядом со мной.
- Нет, тебя здесь продует, это вредно для ребенка.
- И что, мы не будем спать вместе, пока не родится ребенок?
- Да, и потом еще какое-то время. Не волнуйся, главное, чтобы с малышом все было в порядке.
- Я тебе просто не нравлюсь, да? Ты на мне из жалости женился, - надулась Лилитка.
- Ну, да. Не хотел, чтобы ты повесилась.
- Я повешусь, если мой муж не будет со мной спать, - заявила она.
- Ты сначала ребенка роди, а там посмотрим, - предложил я, - Если тебе не понравится со мной жить, просто найдешь другого, и уйдешь к нему.
Я очень надеялся, что так оно и произойдет, потому что не представлял себе, зачем в это ввязался, и что мне дальше делать с этой девицей.
В сентябре Лилитка родила хорошенькую, здоровую девочку. Назвать ее предложили мне, и я назвал Маркой. А в метрике было написано Яна.
- А почему Яна? – спросил я у тетки в загсе.
- А вам разве не все равно? – спросила она, - Вроде, всегда я имена придумывала, а вы по-другому зовете.
- Да все равно нам, все равно, - замахала руками Рузанна и протянула тетке коробку конфет, - Спасибо тебе большое, красавица, дай бог тебе мужа богатого и детишек здоровеньких.
Рузанна уговорила нас остаться, пока ребенок не окрепнет. Я позвонил Алмазу и спросил, не будет ли он возражать. Он не возражал – Раду выдали замуж куда-то далеко, и пока они с мужем остались погостить у Алмаза с Сабинкой, а как только я вернусь – уедут.
- Поэтому пусть пока поживут, а вы там гостите, - сказал Алмаз, - Может, Рада и родит здесь первенца, а у вас там и второй появится, приедете с двумя внуками.
- План был другой, - напомнил я, - Ты говорил, чтобы я выгнал Лилитку через год.
- Ай, Шандрик, да мало ли, что я говорил. Твоя Лилитка – хорошая ромни, ладная и работящая, не вредная, живи с ней. Может быть, новая хуже будет? А за этой и приданое хорошее дали, и сама она здоровая, и детей здоровых рожает. Может, и хорошо, что ты ее беременную взял. А то в другой раз возьмешь девочку, а она родить не сможет.
- Да не буду я больше жениться, даде.
- И правильно. Зачем больше? Уже есть жена, и хорошо. Хватит со мной болтать, иди купи молодой жене сгущенки да орехов, и делайте мне нового внука. Теперь пусть мальчишка будет.
Я вздохнул и пошел таксовать дальше. Здесь машина была получше – красивая Волга. Муж Рузанны, Тихон, не хотел мне давать ее для работы – сам он на ней ездил только по большим праздникам. Но я объяснил, что тачка не должна простаивать, на ней надо хоть немного ездить, а я буду аккуратно, да и деньги не лишние. И он сдался.
Я устроился еще и на СТО, чтобы у нас с Лилиткой было больше своих денег. С утра таксовал, потом работал, к вечеру возвращался домой, накупив сладостей для всех. Для Лилитки всегда отдельно брал конфеты, чтобы все видели, что я жену люблю и забочусь о ней. Лилитка ходила с младенцем по вагонам электричек, просила на молочко. Я не понимал, зачем ей это надо, пытался давать ей деньги, но она всегда отказывалась, говорила, что я ущемляю ее гордость, что это ее оскорбляет.
Однажды женщины ушли в магазин и оставили полугодовалую Марку на нас с Тихоном. Тихон подержал Марку на руках и протянул ее мне со словами:
- Хорошая у тебя жена. И дочку хорошую родила.
- Угу, - ответил я.
- Ты не бей ее. Посмотри, какая она у тебя тощая. Стукнешь – сломается. Сначала откорми, а потом уже можно и по заду шлепнуть, если что не так.
- А я похож на того, кто жену бьет? – хмуро спросил я.
- Не похож. Если бы все, кто жен бьет, были похожи, никто бы за них своих дочерей не отдавал. Это не по мужу видно, а по жене.
- В каком смысле? – я положил малышку на диван и посмотрел на Тихона, - Клянусь, я ее не бью. У нее синяки, что ли?
- Нет у нее синяков. Но она вокруг тебя вьется, все пытается в глаза заглянуть, а ты отворачиваешься, будто она тебе хуже горькой редьки надоела. Принесешь конфет, сунешь ей в руки, а сам сразу уходишь. Нельзя так с женой, они от этого худеют. Если устаешь сильно, так прекращай в город ездить, и здесь мы и без тебя справимся. Лилитка твоя хорошие деньги приносит, тебе незачем так много работать. Гуляй с женой, с ребенком, в постели валяйтесь подольше.
- Она сама ребенок еще, - пробормотал я.
Тихон покачал головой.
- Значит, правду Рузанна говорит. Не спишь ты с женой. А она от этого переживает, понимаешь? Ты думаешь, что ей лучше делаешь, а сам делаешь хуже. Целый день тебя нет, она не знает, где ты. А приходишь – шоколадку сунешь, и все. Гонишь ее спать, а сам уходишь.
- Я не ухожу, я с Маркой иду гулять, чтобы Лилитка выспалась.
- Да не хочет она высыпаться, она хочет, чтобы ее муж был с ней. Смотри, Шандор, уйдет к другому – пожалеешь.
- Тихон, мне двадцать три года, а ей – четырнадцать, ну, какая мы пара? Это просто смешно.
- Тогда зачем женился?
- А то ты не знаешь, зачем.
Тихон вздохнул и покачал головой. Я понимал, что не смогу ничего объяснить этим людям. У них все просто: Лилитка моя жена, значит, я должен ее трахать, чтобы она рожала детей на радость всей родне. И тогда я был бы хорошим.
Рузанна и Лилитка вернулись, и я увидел, как Тихон, посмотрев на Рузанну, покачал головой, и та вздохнула.
- Нам пора собираться домой, - сказал я Лилитке вечером, когда мы ушли в свою комнату.
- Мне здесь нравится, - ответила Лилитка, - Может быть, останемся жить здесь?
- Оставайся, если хочешь, а мы с Маркой уезжаем.
- Ты встретил другую? – спросила Лилитка, - Поэтому тебя постоянно дома нет?
- Нет, конечно.
- У тебя ведь с этим нет проблем? Я под твое одеяло ночью заглядывала – все работает.
- Я знаю.
- Я тебе совсем не нравлюсь?
- Ты просто очень молодая для меня.
- А ты раньше этим занимался?
- Да.
- А сколько тебе было лет, когда начал?
- Четырнадцать.
- Вот видишь. А мне уже почти пятнадцать. А ей сколько было?
- Столько же.
- Вот видишь. Не такая уж я молодая. И я сама предлагаю.
- Она тоже сама предлагала. А потом оказалось, что ей это совсем не нравилось, она просто хотела сделать мне приятно.
- Я тоже хочу сделать тебе приятно. И хочу родить от тебя ребенка. Это нормально. Я твоя жена. Если ты откажешься, мне придется от тебя уйти, найти себе другого мужа. А он, может быть, будет меня бить. И однажды забьет насмерть. И ты будешь виноват.
Я повернулся и увидел, что она улыбается. Я тоже улыбнулся.
- Давай так, - сказал я, - Для начала, ты прекратишь меня позорить и просить Тихона или еще кого-нибудь поговорить со мной. Сейчас тебе снова беременеть пока рано. Вот исполнится Марке года два, тогда и подумаем о втором ребенке. Договорились?
- И ты эти два года будешь вообще без женщины?
- От этого не умирают.
- Может, и умирают.
- Вот и проверим.
- Ты обещаешь, что если я не буду приставать к тебе с этим год и еще полгода, ты сделаешь мне ребенка?
- Если за это время ты ни в кого не влюбишься, и не сбежишь с ним, - кивнул я.
- Я уже влюбилась, - серьезно сказала Лилитка, - И могу подождать год и еще полгода.
И она напомнила мне об обещании. Напоминала три месяца до второго дня рождения Марки, каждый день шептала на ухо «осталось восемьдесят семь дней», «осталось восемьдесят шесть дней», «осталось десять дней». И меня это ожидание заводило так, что за неделю я не выдержал, лег не на пол, как обычно, а в постель к Лилитке, поцеловал ее и прижал к себе. Она тихо вздохнула и ответила на поцелуй, пустила мой язык в свой рот. Я стащил с нее ночную сорочку и тихонько сжал ее соски, прошелся языком по животу вниз от пупка.
- С ума сошел? – прошептала она, - Нельзя, скверна.
Точно. Женщина ниже пояса нечиста, нельзя ее там целовать. Зато можно целовать шею, можно облизнуть мочку уха, можно пальцами левой руки легко прикоснуться к клитору несколько раз, так, что она выгнется и зашипит.
- Если хочешь, подождем еще неделю, - предложил я.
- Дило, - сказала она, - Иди сюда.
Я не стал обращать внимания на то, что она обозвала меня дураком. Не до того было.
Через год Лилитка родила прекрасного мальчика, и мы вернулись домой, к Алмазу и Сабинке. И Рада, и Земфира уже обе были замужем. Рада жила отдельно, а Земфира с мужем пока заняли дальнюю комнату. Мы с Лилиткой поселились в новой пристройке. История нашего с ней брака уже как-то забылась, нам все были очень рады, родители Лилитки надарили внукам много разных вещей, Алмаз и Сабинка тоже не отставали.
- Как там Рузанна? – тихо спросил меня Алмаз.
- Хорошо, - так же тихо ответил я, - Тебе привет. Сказала, что если б ты тогда с Магдой не загулял, она бы от тебя не ушла.
- Знаю. Сто раз прощенья просил – не простила. Гордая она. Зато Тихон от нее не гуляет, знает, как она поступает. Научился на моем опыте. Ну, да что теперь-то…
- О Рузанне шепчитесь? – грозно спросила Сабинка, - Алмаз, развратник старый, сына бы постыдился! Шандор, как сына-то назвал?
- Лилитка должна назвать, - ответил я, - А она пока не придумала. В метрике записано Дмитрий, можно так и звать.
- Да ну, ерунда какая-то, - возмутилась Сабинка, - Мало ли, что у кого записано. У меня вон записано, что я Луиза, но меня же так не зовут.
- Я его уже назвала, - сказала Лилитка, - Лачо. Так его и называю.
- Я думал, ты его просто так зовешь, ласково.
- Ну, да, так и зову, как назвала. Ласково.
Мы с Лилиткой жили хорошо, она поправилась, округлилась, и меня все перестали дразнить за то, что у меня худая жена. Через год у нас появилась еще одна девочка, но не Лилитка ее родила, а Сабинка нашла в городе. Маленький голый младенец попискивал в картонной коробке в мусорке, а Сабинка заметила.
- Я, главное, сначала ковер увидела. Красивый такой, зеленый. Кто, думаю, хороший ковер выбросил? Подхожу – а у него дырка посередине. И вдруг слышу – кряхтит кто-то. Наклонилась посмотреть – вот она. Как инопланетянин.
Девочка была совсем крохотная, с тонкими ручками и ножками, с прозрачной красноватой кожей, она не могла даже кричать, только тихонько скулила и кряхтела.
- Ее надо к врачу, - сказал я, - Она больная какая-то.
- Сначала зарегистрировать, - сказал Алмаз, - А то у нас ее заберут, как тебя тогда.
Мы завернули младенца в пеленку и одеяло и отнесли в загс. Сказали, что Лилитка дома родила, и нам спокойно выдали метрику. И я сразу повез девочку в больницу.
- Где мать? – строго спросил врач.
- Не смогла приехать, - ответил я, - За другими детьми смотрит.
Лилитка не поехала, чтобы ее не стали осматривать и не поняли, что она не рожала.
- Вчера родила? Ее надо осмотреть.
- Она была у врача, все хорошо. А вот с ребенком не очень.
- Младенец недоношенный, вряд ли выживет, - покачал головой врач, - А если выживет, будет больная всю жизнь. И, похоже, слепая. Разве можно дома рожать? Это безответственно.
- Не успели в роддом, - сказал я, - Вы можете помочь?
Мне разрешили остаться с девочкой, и я проторчал с ней в больнице три месяца. Дела были плохи, но не слишком. Видела она плохо, но что-то видела. Спина была слабая, что-то с ногами. Но обещали, что жить будет.
- Ходить вряд ли сможет, - сказал наш врач после какого-то консилиума, - Или надо будет очень много усилий приложить. Лучше, конечно, вам в город переехать. Нужен массаж постоянный, и лечебные занятия, и плавание. А еще лучше определить в специальное учреждение, вряд ли сами вытяните.
Но сдавать ребенка мы отказались.
- Еще чего! – возмутилась Сабинка, - Можно подумать, ее там лечить будут и заниматься с ней. Закроют в комнате с другими такими, и будет она там лежать, пока не помрет. А здесь ей хорошо. Подумаешь – не будет ходить и видеть. В коляске отвезем на речку, посадим на травку, и пусть радуется.
Назвали мы новую дочку Малка. Я каждый день возил ее на массаж и на плавание. Малка не любила массажи, постоянно плакала, но я уговаривал ее потерпеть, чтобы спинка и ножки окрепли. Но результат был не очень хороший. Да еще и Лилитка стала чудить. То загуляет допоздна, то совсем ночевать не придет.
- Заскучала девка, - вздохнула Сабинка, когда Лилитка не появилась и на третий день, - Шандор, ты бы ей больше внимания уделял.
Лилитка пришла смущенная и начала что-то объяснять про то, что осталась без денег да не туда свернула.
- Идем, поговорим, - позвал я.
- Не покалечь, - сказал Алмаз.
Едва мы зашли к себе, Лилитка бухнулась на колени.
- Прости меня, прости, не убивай, - причитала она, - Я тебе письмо принесла.
Она и в самом деле протянула конверт. Открытый.
- А зачем открыла?
- Не я открыла, мне его Сабинка отдала. Сказала, что приходила гаджи[10] и спрашивала о тебе, пока мы в Ростове были. А письмо еще до этого пришло. Я сразу поняла, что ты, как только про это узнаешь, меня бросишь и к ней поедешь. Эти три дня я табор караулила, хочу с ними уйти. Не могу же я к родителям вернуться, раз муж меня разлюбил.
Я вытащил из конверта фотографию. На ней был красивый светлый коттедж за кованным забором. На обороте было написано:
«Я купила дом. Для меня одной он слишком большой. Хватит уже, приезжай. Твоя Марка».
На конверте был обратный адрес.
- А с детьми что? – спросил я, - Я без них не уеду, лучше с тобой останусь.
- Не надо со мной из-за детей оставаться, - разозлилась Лилитка, - Забирай. Ты хороший отец. Муж плохой, а отец хороший. Я приеду их навестить.
- Хорошо, - согласился я, - Будешь с табором проходить по Красноярску – заходи.
- Позаботься о моих детях.
Лилитка ушла в тот же вечер. Алмаз только вздохнул.
- Давно к этому шло, - сказал он, - Жену надо уметь удержать. А если даже не пытаться – она найдет другого.
- Пусть найдет, - сказал я, - Поеду в Красноярск, а в пристройку пусть Земфира с Антощем перебираются – ей рожать со дня на день, нужно будет больше места.
- Оставь мне Малку, - попросила Сабинка, - Я ее выращу.
- Ты не будешь ее в город возить на лечение, - возразил я, - А я хочу сделать все, что можно. Мы приедем в гости. И вы приезжайте.
Руслан
Когда Геннадьевич впервые попросил свиданку, я отказался. Не знаю я такого мужика – так и сказал вертухаю. Но человек не ушел и настоял на встрече. Оказалось, что он от Маринки, пришел передать, что все, кто меня интересует, живы, а я могу просить, что захочу, в разумных пределах. Общаться буду только с ним. Меня это устроило, и я заказал то, что обычно нужно, - сигареты, витамины, теплую одежду, продукты и прочее.
- Спортзал нужен? Душ дополнительный? – спросил Геннадьевич, - Телевизор?
- Конечно, - обрадовался я, - Всего и побольше.
И вот теперь у меня реальный авторитет не только за срок и за статью, но и за бабло и ништяки, которые валятся на зону. Я иду в нормальный спортзал тягать железо, потом беру чистое пушистое полотенце и отправляюсь в душ. Целых три кабинки и свободный доступ, если у тебя есть ключ. У меня есть.
- Я даже на воле так круто не жил, - усмехается Белый, нюхая кусок сиреневого мыла, - Заебись у тебя баба.
- Не жалуюсь, - отвечаю я, намыливая лицо перед бритьем.
- А чего она за пять лет ни одной свиданки не взяла? Не похоже, что она тебя верно ждет.
- У нас не такие отношения. И она на меня злится.
- Ну, не настолько злится, чтобы дать тебе тут сдохнуть. Слышал – дополнительный медкабинет строят? Даже УЗИ будут делать и ЭКГ. И зубы лечить нормально. Надеюсь, достроят до того, как я откинусь. Хоть подлечусь.
Из душевой выходит Тощий, вытираясь полотенцем.
- Это такой кайф, братва, - говорит он.
Я заканчиваю бриться и ухожу, бросая на прощание:
- Когда уходить будете, дверь закройте.
- Ага, мы тебе ключ потом отдадим, - отвечает Тощий.
На полпути вспоминаю, что оставил в душе лосьон после бритья. Я не хочу, чтобы какая-то сука его скрысила, поэтому возвращаюсь. Едва открываю дверь, Белый и Тощий отпрыгивают друг от друга, при этом Тощий поскальзывается на кафельном полу и падает.
- Больно? – спрашиваю я, прикрывая дверь.
- Угу, - отвечает он.
- А будет еще больнее, когда оба за такие дела на петушатне окажетесь.
- Херню несешь, Поэт, - отвечает Белый, - Не знаю, что тебе там показалось…
- Ты это мне зачем говоришь? Я видел то, что видел, и мне похуй. А если увидят другие, я за вас впрягаться не буду. И вам обоим пиздец.
- Все, Поэт, прекращай гнилые базары, - злится Белый, - Тебе показалось.
Он выходит, хлопнув дверью.
- Мне показалось? – спрашиваю я у Тощего.
Он пожимает плечами и говорит:
- Не знаю, что ты видел.
- Но этого не повторится? – уточняю я.
Он снова пожимает плечами.
- Ты придурок, - говорю я, - Ты через год выйдешь, а ему потом еще год здесь жить. Думаешь, оно того стоит?
- Для него – нет, для меня – да. Не волнуйся, Поэт, этого больше не повторится, потому что Дима не позволит. Для него слишком важен его авторитет.
- А для тебя?
- А у меня нет авторитета. Я отсижу, выйду и буду вести нормальный образ жизни. У меня на воле хорошая семья, родители и сестра меня поддержат, я на зону не вернусь. Поэтому мне плевать на мой статус тут.
- Понятно,- киваю я, - Только от беспредела никто не застрахован. Помнишь, как того петуха, Мельницу, в больничку увезли? Да и без таких последствий достаточно пару раз оказаться не в том время не в том месте, и выйдешь отсюда с гепатитом и спидом. Оно тебе надо?
- Как посмотреть. Феденьку из второго барака что-то никто не трогает. Ходит по зоне королевой и свой ключ от душевой имеет.
- Потому что Феденька – Машенька Жука. Чтобы быть в безопасности, таким надо быть при авторитетном воре, под защитой.
- Я так Диме и сказал. Был бы хороший вариант для нас с ним.
- Тупейший вариант, - хмурюсь я, - Вы с ним даже общаться не сможете, ему будет западло с тобой лишний раз базарить. И куча ограничений, в том числе, никаких поцелуйчиков в душевой. Хочешь так?
- Лучше так, чем никак. Хотя Белый с тобой согласен.
- Наверное, потому что ему важнее каждый день с тобой общаться и есть за одним столом, чем иметь возможность засунуть по-быстрому свой болт тебе в глотку.
Заходят Жук с Хмурым, и наш с Тощим разговор на этом заканчивается. А в столовке Тощий на глазах у всех подходит к петушиному столу, берет чью-то дырявую кружку и задумчиво делает из нее глоток. Петухи и чушки смотрят на него, открыв рты, мужики и воры замирают, а Тощий говорит:
- Ой, чего это я? Вот это облажался. И что теперь?
- Что теперь? – переспрашивает один из быков, - Занимай свободное место за этим столом и переезжай в петушатню, раз такой дебил.
- Да уж, - вздыхает Тощий, - Ну, раз уж сам виноват, то придется.
Я иду в наш барак, делая вид, что меня это не касается. Белый, развалившись на шконке, читает газету.
- Белый, - зову я негромко, и он смотрит на меня поверх статьи о суде над олигархом Милошевичем, - Тощий зашкварился.
Белый резко садится, затем встает и тут же замирает, думает. Новости расходятся быстро, по бараку идет шепоток, все переглядываются и кивают на Белого. Тощий в полной тишине проходит к своей шконке, собирает вещички и переносит в петушиный уголок. Там две двухъярусные шконки, и занято только одно из четырех мест – петушком по кличке Тихий.
- Смотрю, у нас новая девочка появилась, - ухмыляется из угла Самовар, раскуривая сигарету, - Новая Маша.
- Даже не смотри в ту сторону, - спокойно говорит Белый.
- Хороша Маша, да не наша, - философски замечает Самовар, и вся хата дико ржет.
Белый садится обратно на свою шконку и берет газету, тихо матерясь себе под нос. Мне, может, и хочется его как-то поддержать, но не в свое дело я лезть не могу. Да и что тут скажешь?
У меня в кармане гудит телефон, через который я передаю Геннадьевичу свои пожелания. Странно. Обычно он просто отвечает «ок» на то, что пишу я. Открываю телефон – «вам ммс».
- Что такое ммс? – спрашиваю я Белого.
- Хрен его знает. Это у тебя мобила, тебе видней.
Я нажимаю на уведомление, и открывается картинка. Две картинки. На одной Марина рядом с каким-то мужиком в костюме с галстуком сидит в бордовом бархатном кресле, подпись – «в театре с мэром», на второй – белый дом в два этажа, а вокруг – снег и елочки, подпись – «дом». Следом приходит смс – «Привет». Я смотрю на это «Привет», не моргая. Что я должен сделать? Ответить? Отправить свою фотку? У меня нет фотоаппарата.
Я набираю на клавиатуре «Привет. У меня нет фотоаппарата». Тут же приходит ответ: «Есть. В телефоне». Я копаюсь в телефоне и нахожу камеру. Не собираюсь я слать свою фотку. Я снимаю майку и фотографирую звезду на ключице, а потом – картинку с кинжалом, обвитым змеей, на плече. Отправляю Марке ответную ммску.
«Ты в своем уме?» – приходит от нее смс, - «Хочешь подцепить ВИЧ?»
«Одноразовые иглы. Генадьич передает».
«Ок»
Следующие три месяца от нее ничего нет. Я иногда смотрю на ее фотку и хочу спросить, как дела. Но вовремя передумываю, потому что не хочу в ответ рассказывать, как дела у меня.
В барак приводят новенького, только из карантина. Приличный паренек с аккуратной полудлинной стрижкой. Вертухай заводит его и оставляет у двери. Паренек затравленно озирается. Я киваю Тихому, и тот подходит со своей стандартной сигареткой. Обычная проверка новичка на знание понятий. Обычно, если новичок вежливо протягивает руку, я кричу ему, чтобы не брал, и все ржут, и понимают, что перед нами последний лошара. Но такие редко бывают, обычно все наученные, что надо отказаться сразу. Этот ведет себя нестандартно.
- Благодарю, - говорит он, - Но откажусь, потому что не курю, а не потому что мне нельзя ничего брать из Ваших рук.
- Ты откуда такой вежливый? – смеюсь я.
- Из Москвы, - отвечает он.
- И за что?
- За соучастие в мошенничестве в особо крупных размерах. Приятно познакомиться. Александр Левский.
Белый хмуро смотрит на него и спрашивает:
- Ты по делу Милошевича, что ли? Юрист?
- Все верно, - кивает Левский.
Белый качает головой:
- Зря ты его не сдал с потрохами, здесь тебе жизни не будет.
- Я бы сдал, если б было, что сдавать. Но следователи хотели, чтобы я подписался под откровенной ложью.
- Милошевича все равно посадят, - сказал я.
- Но не из-за меня, - ответил Левский, - Не такой уж я пидор.
- А ты ничего, - говорит Самовар, - Мне нравишься. А раз мне нравишься, значит, хорошо жить будешь.
- Размечтался, - отвечаю я, - Этот мой.
- Да что за частную собственность на петухов развели? – возмущается Самовар, - Всех лучших сучек щенками разбирают.
- Благодарю за проявленный интерес, - говорит Левский, - Но я предпочту пока остаться в одиночестве. Покажите, пожалуйста, какую кровать я могу занять.
- Серьезно? – спрашиваю я, - Я никого не принуждаю, Шура, но гарантирую тебе, что в одиночестве ты долго не останешься. Петушиный угол вон там, Тихий тебя проводит.
- Мне эта девочка нравится все больше, - потирает руки Самовар, - С норовом, как я люблю.
- Давай без беспредела, - говорю я, но знаю, что говорю в пустоту.
Уже завтра, если не сегодня, этого паренька подловят у параши, накинут на голову наволочку и оприходуют. А он никого не опознает, чтобы призвать к ответу за беспредел. Дурак.
Впрочем, уже через час, пошептавшись о чем-то с Тощим, товарищ Левский подходит ко мне и вкрадчиво сообщает о том, что передумал.
- Я тоже передумал, - отвечаю я, зевая, - Не так уж ты мне понравился, и ноги у тебя кривые.
- Ничего у меня не кривые ноги, - он аж задыхается от возмущения, - Очень хорошие ноги, длинные и стройные.
- Ну, не знаю, - говорю я.
- Да ладно, - смущается он, - Ну, извини. Не понял сразу, что ты мне помочь хочешь. Как мне сразу разобраться, чем ты от вон того отличаешься?
Он кивает в сторону Самовара, и я соглашаюсь.
- Никак, наверное. Ладно, - и громко, на всю хату заявляю, - Мы с Шурочкой помирились. Кто тронет – урою.
- Спасибо, - с чувством говорит он, - Надо что-то постирать?
- Да брось ты, - отмахиваюсь я, - У меня руки пока на месте.
- Ну, может, еще чего. Серьезно. Ты мне симпатичен, и я не против попробовать.
- Как я сказал, у меня пока руки на месте. Все, отвали. Мне нельзя с тобой долго базарить.
- Почему?
- Это подрывает мой авторитет.
- А можешь дать мне книгу почитать, когда закончишь?
У меня в руках томик Есенина.
- Во-первых, это не та книга, которую можно закончить читать, - говорю я, - А во-вторых, если я тебе ее отдам, то назад уже не смогу забрать. Иди в библиотеку, там есть петушиный стеллаж.
- Видел я такой стеллаж в СИЗО, - морщится он, - Там только плохо написанные любовные романы и, почему-то, учебники по квантовой механике.
- Здесь нет учебников по квантовой механике, - говорю я, - Урыл бы того, кто поставил их на петушиный стеллаж. Все, вали отсюда.
Шурка уходит, опустив голову. Я обращаю внимание на то, что у него не только стройные длинные ноги, но и подтянутый зад. Вот черт. Нельзя пялиться на задницы мужиков, особенно если ты на зоне. С другой стороны, он же мой петух, значит, я могу на него пялиться, сколько захочу. Рррр.
Я беру телефон и пишу Маринке:
«Как дела у Казачка? У Сони?»
Она ничего не отвечает ни в этот день, ни на следующий. Потом приходит короткое «Не знаю. Живы». Я хочу написать ей, как сильно скучаю, как мне ее не хватает, но от этого один шаг до того, чтобы попросить ее приехать. А я не хочу, чтобы она приезжала. Не хочу, чтобы она видела, во что я превращаюсь. Хочу оставаться для нее тем, кем я был раньше. Я никогда не увижу ни ее, ни Сашу, ни Соню. Интересно, если бы Казачок узнал, что у меня тут свой личный петух, он приехал, чтобы убить его? Он же говорил, что любого уроет. Забавно бы получилось, если б он приехал, убил и уехал. А со мной даже не поздоровался. Наверное, он ненавидит меня за то, что я разрушил его жизнь. И правильно. Или вообще обо мне не думает, что тоже правильно.
- Я все-таки возьму постирать твои вещи, - подходит Шурка, - Так положено. Даже Тощий берет у Белого вещи.
- И стирает? – спрашиваю я.
- Уносит в сортир. Белый обычно следом идет. А чем они там занимаются – понятия не имею.
- Ну, я-то за тобой не пойду. И тебе придется стирать, хотя я тебя об этом не прошу.
- Да ладно. Ты должен проявлять ко мне хоть какое-то внимание, а то все эти страшные зэки решат, что я тебе неинтересен, и для меня наступят ужасные последствия.
Он вытаскивает из-под моей шконки какие-то носки и тащит их в сторону сортира на вытянутой руке. Это смешно. Я иду за ним, закрываю за собой дверь.
- Дай сюда, - я забираю у него свои носки и стираю их под струей воды, потом отжимаю и направляюсь к выходу.
- И это все? – спрашивает Шурка насмешливо, - А поговорить?
- Ты еще поцеловать тебя предложи.
- Да ладно. Никто не ждет нас так быстро, а мне здесь почти не с кем поболтать. Тощий – нормальный, но он постоянно где-то зависает с Белым. Завидую их отношениям.
- О чем хочешь побазарить? – спрашиваю я.
- У тебя хоть раз был секс с мужчиной?
- Да.
- Значит, я не ошибся.
- В чем?
- Ты гей.
- С женщинами у меня тоже были отношения.
- Даже у меня были. Но я гей. А ты?
- Не люблю ярлыки.
- Как далеко вы с ним зашли? – как ни в чем ни бывало интересуется он, - Или их было несколько?
- Дальше, чем я планирую заходить с кем-либо еще.
- А ты мне все больше нравишься, Поэт. Как тебя зовут? У тебя ведь есть имя?
- Руслан.
- Можно, я буду так тебя называть?
- Нет. Называй меня Поэтом, как все.
- Ладно, как скажешь. Слушай, мне нужен секс, правда. Мне дали десять лет, и я не собираюсь провести их в целибате. Можно, я тебе отсосу? Тебе понравится, клянусь.
- Нельзя, - говорю я.
- Почему? Я чист.
- Потому что я не смогу оказать тебе ответную услугу. Да и не захочу, - резко отвечаю я.
- Я тебя об этом и не прошу. Я знаю правила.
- На самом деле ты этого не хочешь, - устало вздыхаю я, - Ты хочешь привязать меня к себе, потому что боишься потерять мою защиту. Не бойся. Все будет хорошо.
- Однако. Теперь я еще больше хочу стащить с тебя штаны. Как мне доказать тебе, что ты не прав? Показать свой стояк?
- Никак, - я забираю свои носки и ухожу.
Я знаю, что он добьется своего, и ему не потребуется для этого слишком много времени. Поэтому я пишу Геннадьевичу сообщение – «презервативы». Через неделю получаю целую кучу гандонов, плюс две банки смазки. Я даже не знал, что такое бывает. Обе банки оставляю на шконке Тощего и вижу, как он одну отдает Шурке, а тот улыбается.
В тот же вечер Шурка заходит ко мне в душевую кабину и сразу опускается на колени.
- Эй, я не разрешал, - говорю я, - Это насилие.
Но у меня уже стоит, потому что до этого я дрочил, думая о Казачке. И сразу с Казачка и этих мыслей я переключиться не могу и не хочу, и когда теплый рот окружает мой член, только вздыхаю и закрываю глаза, представляя лицо Казачка.
Софья
Мы с Кучерявой валяемся в постели у нее дома и пьем кофе из маленьких фарфоровых чашечек. Кучерявая в последнее время увлеклась дизайном интерьеров, и теперь у нее очень уютно и много разных очаровательных мелочей. Я люблю бывать у нее, потому что у нее очень чисто и красиво, а в моей квартире полный бедлам и разруха. Давно пора делать ремонт, но мне некогда. Я прохожу интернатуру в роддоме, воспитываю дочь и активно участвую в делах Кучерявой. Не до ремонтов.
- Лисичка, а ты аборты умеешь делать? – спрашивает вдруг Кучерявая.
- Умею, а что?
- Мы будем к тебе девок присылать. Малолеток. Оплату будешь получать, не волнуйся.
- Если какая-нибудь из этих девочек умрет от осложнений, меня посадят, - сообщаю я.
- Ну, если посадят, то конечно, пусть этих девок убивают их родители или мужья, тогда никого не посадят и все будут счастливы, - желчно произносит Кучерявая.
- Мужья? – уточняю я.
- Ага. Восточные диаспоры. Выдают малолеток замуж вторыми-третьими женами и ждут потомства. Девчонки, пока несовершеннолетние, сбежать не могут, надо ждать восемнадцати. А до этого умудриться не родить.
- Пусть таблетки пьют.
- Пробовали. У одной свекровь эти таблетки нашла, и девчонку избили до полусмерти.
- Могу спирали им ставить.
- Ага, ты поставишь, а ее на осмотр к другому врачу потащат, и снова девку изобьют, могут и убить.
- Слушай, дорогая, - устало говорю я, - Где ты их находишь? Здесь нет таких восточных диаспор. Это город-миллионник, а не горный аул.
- Ага, Лисичка, я тоже так думала. Но ошиблась, сюда специально привозят женщин с проблемами из соседних стран.
- Откуда информация?
- От Людки.
Людка в Киргизии сейчас, доставила на заказ пару краденых тачек и ведет переговоры с местной братвой и пограничниками о будущем сотрудничестве. Поэтому я молча киваю – раз Людка говорит, значит, знает.
- У вас там, в роддоме, врач есть, Коломеец. Ему мужики платят за то, что он ведет беременности их малолетних инкубаторов, и не задает лишних вопросов. Присмотрись.
И я присматриваюсь. И вижу, что к Коломейцу в его неприемные дни приходят девочки и женщины в разноцветных платках. И я прошу прикрепить меня к Коломейцу, а он не возражает. Звоню Кучерявой, говорю, чтобы передала Людке, что девочки смогут узнать меня по синему браслету.
Первая девочка приходит с мужчиной. Она не говорит по-русски, за нее говорит муж. Я заполняю карточку.
- Сколько лет?
- Тридцать, - не моргнув глазом, говорит он. Хотя девочке на вид не больше пятнадцати.
Мне дают паспорт какой-то женщины, которая совсем не похожа на эту девочку, и я переписываю из него информацию в карточку. Я притворяюсь дурой и делаю вид, что мне все равно.
Мужик жалуется на то, что молодая жена не может забеременеть. Коломеец велит мне провести осмотр, а сам вместе с мужиком выходит. Их женщинам нельзя раздеваться в присутствии мужчин. Едва они выходят, девочка показывает на мой браслет и на свой живот.
- Ты говоришь по-русски? – спрашиваю я.
- Немного. Надо аборт.
- Какой срок?
- Мало. Три дня не начинается.
Я даю ей две таблетки и объясняю, что одну нужно выпить сейчас, а вторую – завтра. Она понимает. Говорю, что если что-то пойдет не так, пусть бежит сюда. Она снова понимает.
- Сколько тебе лет? – спрашиваю я.
- Пятнадцать. Три года ждать. А потом – к сестре, в город. Она ждать, она помогать.
- А если найдут и вернут?
- Нет. Имя, фамилия менять полностью, новый паспорт будет. Не найдут. Но надо, чтобы восемнадцать. Так сестра сказал. И твой подруг так сказал. Вы мне помогать, а я рассказывать, что слышать, когда муж с дядей говорить. Они говорить, я еду приносить, всё слышать, всё твой подруг рассказывать.
Ну, разумеется. Кучерявая не просто так помогает — тоже свою выгоду имеет. Мне не слишком интересно, чем там занимаются муж этой девочки со своим дядей. Куда важнее помочь ей самой.
- Ты можешь пойти в полицию и сказать, что тебя удерживают силой, - предлагаю я.
- Нет. Позор семье.
- А если родить и оставить ему ребенка?
- Нет. Мальчик будет такой же, как другой мужчин. Зачем рожать? Девочку я не бросать с ними. Мать сбежать – дочка плохо. Как бросить? Нет. Аборт.
Я понимаю, что в долгосрочной перспективе это не выход. Звоню Кучерявой и объясняю, что для таких случаев подойдут гормональные импланты, которые действуют в течение пяти лет. Это тоже не слишком хорошо для организма, но лучше, чем постоянные аборты или постоянные роды.
Но есть проблема. Эти импланты купить не так просто, мне их никто не продаст официально, надо искать не очень чистоплотного поставщика.
- Есть у меня одна знакомая в фармацевтике, - говорит Кучерявая.
- Разве это не наша общая знакомая, с которой мы не должны общаться? – спрашиваю я.
- Не бесись, Лисичка. Для хорошего дела можно и поступиться принципами.
- Тогда я сама к ней обращусь, - говорю я, - Мне виднее, какие именно нужны препараты.
- Как хочешь, - произносит Кучерявая картонным голосом, - Просто я думала, что тебе неприятно будет ее видеть, поэтому и взяла общение с ней на себя. Но если для тебя это не проблема…
- Абсолютно. Будут импланты.
Я звоню Марине и предлагаю встретиться на нейтральной территории. Она выбирает какой-то отель и назначает дату – через три дня. Как же долго! Невыносимо длинные дни, бесконечные бессонные ночи, куча мыслей в голове – а что, если? Наконец, время приходит.
Я оставляю Русалину на ночь своей маме и приезжаю. Марина уже ждет в номере. Она встречает меня поцелуем и вином из мини-бара. Мы пьем вино, и она снова меня целует, тащит на кровать. Я не сопротивляюсь, отдаюсь во власть ее губ и ее рук. Я хочу этого, я в последние три дня ни о чем другом и думать не могла, не время проявлять сознательность. Марина – все, что мне нужно прямо сейчас. Единственное, что имеет значение в этом мире.
Но приходит насыщение, я снова могу рассуждать здраво, вспоминаю о своих обязательствах, о Русалине. Марина не должна узнать о моей дочери – иначе она сразу помчится к Казачку, выложит ему всё, и моя спокойная и уютная жизнь превратится в вечную драму. Я этого не хочу. Я хочу только Марину, а не «вот это вот все», как выражается мой братец.
- Вообще, я искала тебя по делу, - говорю я, когда мы лежим на кровати, переплетясь ногами и руками под одеялом, - Мне нужны противозачаточные гормональные импланты на пять лет. Сможешь достать?
- Конечно, - Марина улыбается и целует меня в губы, хитро смотрит прямо в глаза, - Если ты переедешь ко мне. Я скучаю.
Я тоже скучаю. Но я не могу к ней переехать. И не могу от нее отказаться. Я пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы нам обеим было хорошо, но мои интересы не пострадали.
- Я не перееду, но мы можем иногда встречаться, - наконец, предлагаю я, - Раз в месяц, например. Можно здесь, в отеле. Будем общаться, и ты будешь передавать мне препараты. Только не говори Казачку о том, что мы видимся.
- Да не скажу я ему, не скажу, - раздраженно говорит она, - Даже если бы хотела – не смогла. Понятия не имею, где он. Женился и куда-то уехал. Да и наплевать мне, что с ним.
- Женился? – переспрашиваю я, не делая акцента на том, что она лжет – говорит, что ей плевать, а сама явно пыталась разыскать его.
- Ну, да. На цыганке. Вряд ли мы с тобой когда-нибудь его увидим.
- И хорошо. Но если он появится, пусть держится от меня подальше.
Марина отмахивается. Она не хочет говорить о Казачке. Я тоже не хочу. Я хочу провести это время с ней, хочу смотреть на нее, прикасаться к ее коже, целовать ее нежные губы, чтобы было легче пережить месяц до новой встречи.
Я стараюсь как можно сильнее нагружать себя делами. Но так как я много работаю, а когда не работаю – на мне ребенок, то активно помогать маргиналкам я не могу. Худшее время – когда Русалина уже спит, а я еще не сплю, и тогда в голову лезут всякие мысли. Хорошо, что есть великое изобретение человечества – Интернет. Благодаря ему я приношу пользу своей команде и на удалении.
Сижу на сайтах для молодых мам, создаю подростковые группы, пишу статьи на разные ресурсы. В основном, занимаюсь секс-просветом и пропагандой контрацепции. У меня несколько аккаунтов и несколько личностей. Я - многодетная мать Ирина, раздающая мудрые советы по воспитанию детей. Я – девочка-эмо Лилия, тонко чувствующая, добрая, готовая поддержать других девочек в любовных неурядицах советом немедленно бежать от парня, который хоть в чем-то далек от идеала, потому что лучше быть одной, чем в плохой компании. Я – лесбиянка Таня, крутая и независимая. Я – гинеколог Софья, которая дает грамотные советы по женскому здоровью. Я – психолог Инна, не дающая советов, но задающая правильные вопросы.
А еще я вычисляю разных подонков и передаю информацию, кому нужно. Интернет создает иллюзию анонимности, а на самом деле педофилы и насильники там как на ладони. И жуть берет от того, насколько их много. Одних ликвидируешь – другие лезут, как тараканы. Взять бы их всех и прихлопнуть одним махом, но надо быть осторожней, спалиться нельзя.
Я знаю, что для Кучерявой маргиналки – не единственное направление. Знаю, что она ведет бойкую подпольную торговлю оружием и незаконно добытым лесом, а еще держит общак района и организует заказные убийства. Это удобный побочный бизнес, когда у тебя есть женщины, готовые прикончить любого по твоему приказу. А поскольку хороших мужчин не бывает в принципе, то почему бы и не взять деньги с одного за устранение другого? Тайных педофилов Кучерявая плотно держит на крючке и заставляет выполнять самую грязную и опасную работу, лишь бы никто не узнал про их мерзкие мысли. Мне это не нравится — я бы просто их всех убирала, но Кучерявая считает, что на гнилую мокруху лучше слать тех, кого не жалко, и уверяет меня, что следит за этими мудаками, чтобы они никого не трогали. Я в этом сильно сомневаюсь, и мы какое-то время спорили по этому поводу, в итоге пришли к консенсусу: если мудак живет с детьми и женой, которой штаны в доме важнее безопасности детей, - убираем мудака и следим за женой, если мудак живет один и пойман пока только на детском порно — запугиваем, втягиваем в наши дела, ведем досье и держим на крючке.
Со временем Кучерявая придумывает еще более выгодную схему – мудаков, которые нам бесполезны, она продает в рабство другим мудакам. И человека не жалко, и прибыль. Больше, конечно, прибыль. И меня это порой злит.
- Ну, отправила ты их пахать к Ахмеду на кирпичный завод, и что? Да этот Ахмед тот еще подонок. Зачем ему помогать? У него четыре жены, младшей всего семнадцать. Как ты вообще можешь с ним работать? – возмущаюсь я после ужина с дагестанской братвой, на который меня вытащила Кучерявая.
Она назвала это «развеяться», а у меня было ощущение, что я там в качестве украшения стола сижу.
- Не вопи, Лиска, - смеется Кучерявая, - Все его четыре жены смотрели бы на тебя как на мусор, если б вы встретились. В их картине мира они - счастливые замужние женщины, ценное имущество,которое принадлежит доброму и богатому хозяину, а ты – хлам, который кто-то выбросил за ненадобностью, позор на голову твоего отца. Так что, не надо их жалеть. Они не хотят помощи. А другие женщины хотят. А помочь ты им сможешь, только если будешь вести дела с их мужиками, но осторожно. Понятная схема.
Мне приходится, скрепя сердце, согласиться. Кучерявая права. Очень просто морщить носик и не иметь дел с отрицательными персонажами. Но тогда другие будут иметь с ними дело, другие получат прибыль, а для женщин ничего не изменится – так и будут их обливать кипятком, избивать и насиловать. Я вздыхаю и говорю, что пойду домой.
- Останься на ночь, - уговаривает Кучерявая, - Давай, не дуйся. Тебя мама на всю ночь отпустила. Мы так редко видимся в последнее время.
Это верно, редко. Я все время занята. И все-таки еду домой. Не хочу. У меня есть Марина, пусть и раз в месяц. И еще пару раз в месяц я встречаюсь с Максимом. Это хорошее расписание для личной жизни – так у меня остается время и на научную работу, и на маргиналок, и на Русалину.
Русалина умная девочка с развитым чувством прекрасного, обожает танцы и животных. Я стараюсь уделять ей время и строить доверительные отношения.
- Мама, а почему у нас нет папы? – спрашивает она во время просмотра какого-то семейного мультфильма.
- Потому что я не захотела, чтобы он у нас был, - отвечаю я.
- А почему ты не захотела?
- Потому что я не очень люблю мужчин, и не хочу, чтобы у нас тут еще и мужчина жил. Представляешь, как было бы тесно?
- Да, точно, тесно. А если мы переедем в квартиру побольше, мы сможем завести папу?
- А зачем? – интересуюсь я, - Для чего тебе папа?
- С ним можно играть.
- Со мной тоже можно играть. И с Муськой. И с бабушкой. И с Мишей. И с друзьями. Зачем тебе папа?
- Не знаю. В садике у моей подруги Ангелины есть папа, он все время пьяный и матерится. Он с ней не играет никогда. Только по попе бьет.
- Да, не все папы любят играть.
- Мне нужен только такой, который любит. Но я могу и с кем-то другим поиграть. Родишь мне сестренку или братика?
- Нет, не рожу.
- Почему?
- Не хочу.
- А Мишка говорит, что мама может родить только когда есть папа. Если у ребенка только мама, то еще ребеночка она родить не сможет.
- Для того, чтобы родить ребеночка, не обязательно заводить целого папу у себя дома, - смеюсь я, - Есть и другие варианты. Тебя же я завела без всякого папы.
- Да. А почему еще не хочешь?
- Потому что тебя мне достаточно. Каждая женщина сама решает, сколько у нее будет детей.
- И ты решила, что у тебя будет один?
- Да. Это ты.
- Жалко. Я бы хотела сестренку.
- Мне тоже очень жаль, моя хорошая, но я не буду рожать тебе сестренку только потому, что тебе так хочется.
Русалина понимает. Говорит, что когда она вырастет, заведет много детей после красивой свадьбы с самым лучшим мужем. Да уж, в детском саду им знатно промывают мозги. Лучше бы говорили держаться от мужиков подальше. Может быть, если б мне такое в детстве говорили, я бы не вляпалась в историю с Максимом.
Через пару лет он начал намекать на возможное развитие отношений, предлагал познакомить со своим сыном от прошлого брака, в подробностях рассказывал о том, какой он замечательный отец, напрашивался в гости. Я эти попытки пресекала на корню, напоминая, что мы договаривались только о приятных встречах, и я не вижу смысла менять договоренности. Он нес какой-то бред про тикающие часики и стаканы воды, я отмахивалась и раздражалась. А потом вдруг бац - у меня задержка. Я пытаюсь анализировать ситуацию и прихожу к выводу, что это не случайность – беременность после разговоров о тикающих часиках и перспективах семейной жизни. Назначаю встречу с Максимом, и радостно и смущенно машу перед ним тестом на беременность. Он счастлив.
- Даже не знаю, как так получилось. Мы же предохранялись, - говорю я, - Ты теперь не поверишь, что ребенок от тебя?
- Ну, что ты, Соня, конечно поверю. Я абсолютно уверен в том, что ребенок мой.
- Тогда рассказывай правду: что ты сделал? – спрашиваю я весело, - Не бойся, не рассержусь. Не могу сердиться на отца моего будущего ребенка.
- Я уже три месяца прокалываю презервативы. Я же знаю, что вся эта твоя показная независимость – просто маска. Любая женщина будет рада малышу, тем более, что я с тобой. Поженимся, съедемся и будем жить счастливо.
Он пытается меня обнять, но я одеваюсь и ухожу. Он идет за мной и уговаривает «не дурить» и «рассуждать здраво». Я ловлю такси и уезжаю. Вношу его телефон в черный список, делаю аборт и обещаю себе завязать с мужчинами навсегда. Эта игра не стоит свеч. В конце концов, удовольствие я могу и сама себе доставить, для интимных встреч у меня есть Марина и, если захочу, Кучерявая, а риски отношений с мужчинами настолько велики, что проще и не начинать.
Я не говорю Кучерявой об аборте. Она всегда предупреждала меня насчет мужиков – хороших нет, все одинаковые, но я пребывала в опасных иллюзиях. И теперь мне стыдно за то, что была такой дурой. Так женщине, которую избил муж, стыдно сообщить об этом кому-нибудь, - ведь именно ее обвинят в том, что она выбрала неправильного мужа.
Получается, что мужики делают мерзости, а стыдно в итоге женщинам. Я знаю, что так быть не должно. Но теперь я куда лучше понимаю тех женщин, которые терпят, не уходят и надеются на лучшее, пока или их не забьют до смерти, или они, дойдя до крайнего отчаяния, не схватятся за нож. И лично я за второй вариант всеми руками, потому что это единственный способ решить проблему. Даже если женщина найдет в себе силы уйти, ее бывший муж найдет себе другую дуру, и вместо одной покалеченной женщины будет две, а он будет жить и радоваться. С такими делами надо разбираться радикально.
Но Мишу я не убиваю. Попросила Кучерявую отправить пару педофилов как следует его помять, и все. Даже не до реанимации получилось. Так, сотрясение да разрыв селезенки. Он, конечно, со мной это не свяжет, но какое-то время не сможет втираться в доверие к женщинам и прокалывать презервативы.
Марина
Поздним вечером я досматривала новую серию «Отчаянных домохозяек» и собиралась идти спать, когда позвонили с поста охраны и сообщили, что они пропустили мужчину, внесенного в список проживающих – Александра Воронова, и с ним трое детей.
- Просто решил предупредить, - сказал охранник, - Он показал паспорт, и данные совпадают. Но раньше я его не видел.
- Все в порядке, - ответила я и бросила трубку, побежала к выходу, обуваясь на ходу.
Казачок уже подходил к забору. Рядом с ним шла девочка лет пяти на вид, в одной руке он держал малыша, а второй рукой катил коляску, в которой плакал кто-то третий.
- Ну, ты и псих! – заорала я, - Откуда у тебя столько детей?
Я побежала к нему и обняла вместе с этим малышом. Казачок отпустил коляску и обнял меня одной рукой, поцеловал в губы. У него теперь была борода, а длинные кудри рассыпались по плечам из-под шапки.
Мы вошли в дом, и я первым делом позвонила в агентство домашнего персонала и попросила срочно прислать мне две круглосуточные няни за любые деньги. Я была очень рада Казачку, но возиться с кучей детей не подписывалась. Вторым делом я позвонила в ресторан и заказала много пиццы. Моя маленькая тезка была в восторге, но непонятно было, чем кормить малышей.
Для младенца у Казачка была с собой молочная смесь, а двухлетка, похоже, ел, что придется.
- Пицца ему нормально пойдет, - сказал Казачок, - Лачо, хочешь есть?
- Ага, - с готовностью кивнул мальчик, - Кушать.
- А где мать этого выводка? – поинтересовалась я.
- Кочует, - рассмеялся он.
Приехали няни и, увидев этих детей, развернулись на пороге.
- Стойте! – завопила я, - Плачу по двойному тарифу.
- Вы и так вызвали нас по двойному тарифу, - сказала та, что была помоложе.
- Значит, вчетверо. Об этих детях надо позаботиться, а я не умею. И их отец тоже не очень справляется.
- Это заметно, - проворчала та, что постарше, - У вас двухлетний ребенок ест пиццу грязными руками. Детей надо вымыть и переодеть.
- Они чистые, - сообщил Казачок, - Ну, руки, может, и испачкались. Ну-ка, Марка, отведи Лачо вымыть руки.
- А где умывальник? – спросила Марка, - А в баню мы сегодня пойдем?
- Наберите джакузи, - я махнула рукой в сторону гостевой ванной.
- Они ни разу не видели ванной комнаты, - сообщил Казачок.
- Я помогу, - вздохнула молодая няня и обратилась к пожилой, - Давайте я займусь старшими, а вы – малышкой. Где нам их уложить?
Я выделила две комнаты для размещения детей и выдала все, что необходимо. Оставив детей с нянями, мы с Казачком взяли доставленную пиццу и отправились в мою спальню.
- Ого, у тебя тут кровать даже больше, чем была у нас раньше, - сообщил он.
- Да уж, слишком большая для меня одной, - согласилась я, - Ну, рассказывай, как ты докатился до такой жизни.
Мы набрали джакузи и открыли вино. Казачок рассказал про то, как женился и обзавелся детьми, а я посвятила его в подробности своей жизни. Потом мы в обнимку валялись на кровати и говорили, говорили, постоянно прерываясь на поцелуи.
- Ты должен меня сегодня трахнуть, - сказала я, - Иначе я не поверю, что ты вернулся.
- Если ты хочешь.
Я хотела. Я так скучала по нему, что теперь мне было недостаточно просто быть рядом, я должна была получить его целиком. Это был секс не для удовольствия, а для снятия тревожности. Откинувшись на подушку, он сказал:
- Как же я по тебе скучал. Это была не жизнь, а мучение.
- Хорошенькое же мучение, от которого трое детей появилось, - фыркнула я.
- Ты знаешь что-нибудь про Соню? – спросил он.
- Она живет в Красноярске. Но мы не общаемся, - соврала я.
Может быть, мне стоило сказать о наших встречах раз в месяц, но я боялась, что Казачок захочет тоже Соню увидеть, и в итоге она меня пошлет, а то и переедет куда-нибудь, где я никогда ее не найду. Я не могла так рисковать.
- А что с Поэтом?
- Все хорошо. Я помогаю ему. Обустраиваю колонию, передаю все, что он просит. Но мы не общаемся. Взаимодействуем через другого человека. Я узнаю о его жизни там только по тому, что он заказывает Геннадьевичу.
- И что он заказывает?
- Разное. Сигареты, книги, одежду, обувь. Презервативы.
Я почувствовала, как резко напряглись все мышцы Казачка.
- Понятно, - процедил он сквозь зубы.
- Вероятно, нам стоит за него порадоваться, - сказала я.
- Вероятно, - также процедил он сквозь зубы.
- А ты хотел, чтобы он все эти годы там был в одиночестве? Ему, кстати, добавили срок – он там убил кого-то.
Я нашла в телефоне давнюю переписку с Поэтом и показала Казачку фотографии наколок.
- Я даже не уверена, что это его татуировки, - сообщила я, - Это все, что он прислал.
- Точно его. Видишь родинку? Это он.
- Тебе виднее.
Казачок нажал на какую-то кнопку, и открылась вся моя переписка с Поэтом. Вот черт. Я протянула руку, чтобы забрать телефон, но Казачок уже увидел фотографию спящей Сони, которую я отправила Поэту два месяца назад.
- Это Соня? – спросил он, - Ты же сказала, что вы не общаетесь.
- Виделись один раз. По делу. Ей нужны были медицинские препараты. Она их получила и прекратила общение.
- Поэт тебе не отвечает?
- Нет. Я держу этот телефон на случай, если он захочет ответить. Но в следующей передаче отправлю ему айфон с новой симкой. Может, он телефон потерял?
- Может быть. Но, скорее всего, он просто не хочет отвечать, - Казачок зевнул.
- Спи, - сказала я и выключила свет.
Утром я проснулась раньше него и какое-то время лежала, глядя, как он спит. А потом сфотографировала его и отправила фотку Поэту.
Я была намерена устроить все так, чтобы у Казачка и мысли не возникло, что он может вернуться к цыганам. Для Марки мы наняли прекрасную гувернантку, которая с энтузиазмом принялась готовить ее к школе и всячески развивать. А еще записали ее в бассейн и на фигурное катание. У Лачо была своя няня – добрая и улыбчивая Амалия. Она обожала этого карапуза, а он отвечал ей взаимностью. А для малышки Малки я нашла и убедила работать у нас врача-невропатолога на пенсии, с навыками массажа и большим опытом работы с ДЦП. Она взялась за выправление девочки, хоть и признавала, что полностью здоровой Малка не будет.
- Ничего, на ноги поставим, - с оптимизмом приговаривала она, - Танцовщицей, может, и не станет, а ходить будет, надо только постараться, и не жалеть ее.
Пристроив всех детей, я взялась за Казачка. Привела его в офис, выделила ему отдельный кабинет и представила всем как исполнительного директора. Казачок сел в кресло, покрутился, посмотрел на черный монитор и спросил:
- И что мне тут делать? Я даже не знаю, как включается эта штука.
- Вот так, - я нажала кнопку, - Делай, что хочешь. Играй в компьютерные игры, можешь почитать финансовые отчеты – они в папке «отчеты» на сервере, можешь ознакомиться со стратегией развития на следующие три года.
- Ага, точно, я же всегда обожал читать стратегии и знакомиться с цифрами. Марка, я в этом ничего не понимаю. Если у тебя есть конкуренты, могу их ушатать. Это вся польза, которую я способен принести.
- Сомнительная польза, - рассмеялась я.
- И что у нас за новый директор? – воскликнула Белопольская, появляясь на пороге, - О, боже, какой мужчина! Позвольте представиться, я Марина, совладелица всего этого бардака.
- Здрасти, - сказал Казачок и испуганно посмотрел на меня.
- Это Казачок, - представила его я, - Он вернулся!
- Я догадалась. Но я не могу называть человека какой-то кличкой. Как мне к вам обращаться?
Казачок вопросительно посмотрел на меня.
- Как бы ты предпочел представляться? – спросила его я, - Как тебя будут называть коллеги? Александром или Шандором?
- Лучше Шандором, - сказал он, - Так привычнее.
- Отлично, Шандор, - просияла Белопольская, - Устраивайся. Марина, у нас с тобой сегодня встреча с инвесторами бизнес-центра.
- Помню, - кивнула я, - Нам надо раскрутить их на дополнительные расходы. Наташа должна была подготовить презентацию.
В кабинет скромно зашел наш программист Виталик и с интересом посмотрел на Казачка. Виталика я как-то видела в мальчиковом зале гей-клуба, и его интерес был вполне объяснимым.
- Мне надо протянуть сюда интернет, - сказал Виталик, - Не возражаете, или зайти попозже?
- Я уже ухожу, - сообщила я, - Можешь тянуть свой интернет.
- Я, наверное, тоже пойду, - сказал Казачок, - Не хочу мешать.
- А Вы не мешаете, мужчина, - манерно протянул Виталик, окинув Казачка оценивающим взглядом, - Даже наоборот.
Казачок посмотрел на меня с ужасом, и я не сдержала смеха.
- Не бойся так, Виталик не будет к тебе приставать, ты не в его вкусе.
- Я бы не был настолько категоричен, - заявил Виталик, - Но в первую очередь надо провести интернет, и я был бы очень благодарен тому, кто подержит вот этот провод и подаст его, когда я попрошу, - с этими словами Виталик нырнул под стол Казачка и протянул ему конец провода.
Казачок в ужасе вскочил на ноги, но провод взял.
Я оставила их знакомиться и приступила к своим непосредственным обязанностям. Вечером Казачок спросил:
- Ты хочешь, чтобы я каждый день ходил к тебе на работу?
- Нет, я хочу, чтобы ты знал, что у тебя там есть кабинет, и что ты имеешь право вмешиваться в ход событий, но тактично и ненавязчиво. Я сделаю тебе карту к своему личному счету для текущих расходов. Завещание написано на Соню. Оно в сейфе в моем кабинете. Код от сейфа – такой же, как был у банковской ячейки, где мы хранили лишнее бабло. И нам с тобой надо расписаться, чтобы у меня был хоть какой-то официальный статус по отношению к твоим детям. Не бойся, верности требовать не стану.
- Ты все продумала.
- Да. А ты подумай, чем бы ты хотел заняться, помимо детей. Может, хобби какое-нибудь или еще чего.
- Я подумаю, - сказал он.
В итоге он купил автомастерскую, где стал делать из простых машин супер-ракето-машины. Сначала переделал тачку для себя – установил мощный мотор, какую-то музыку и что-то еще. Тачка срывалась с места с диким ревом и за три секунды разгонялась, как космический корабль. Через интернет Казачок нашел таких же ненормальных автолюбителей, и они хвастались друг перед другом своими сомнительными достижениями в области автомобилестроения и гоняли по ночным трассам и полям. Я была далека от всего этого и с удивлением узнала из годового финансового отчета, что эта автомастерская приносит какую-то прибыль.
- То есть, вы хотите сказать, что ООО «Шандор» почти окупилось и скоро выйдет в плюс? – переспросила я директрису по финансам, - Разве там не убыток? Это же просто развлечение.
- Ни хрена себе развлечение, - возмутился главный инженер по строительству, - Да туда очередь стоит, даже из Москвы тачки на тюнинг пригоняют.
- Значит, нужно повысить цены, - сказала я.
- Вообще-то, - подключилась директриса по коммерции, - Я предлагала Шандору поработать над коммерческой составляющей. Но он, по-моему, не понял, чего я от него хочу, и предложил, как он выразился, все, что касается бабла, обсуждать с вами. И я пыталась обсудить.
- Точно, - вспомнила я, - А я отмахнулась, сказала, что пусть мальчик играет в свои машинки, а нам надо делом заниматься.
- Ну, не стоит недооценивать стремление больших мальчиков хвастаться друг перед другом своими игрушками. Они готовы спускать миллионы на эти понты, грех не использовать их маленькие слабости.
Когда я рассказала Казачку об успехе его проекта, он только пожал плечами.
- Значит, у нас стало еще больше денег? И что мы будем с ними делать?
- Как – что? Вкладывать и преумножать, что же еще?
- То есть, делать так, чтобы их стало еще больше? И еще, и еще? Я смотрю на эти цифры на счетах, и даже не знаю, как называются такие суммы. Миллионы? А ты хочешь миллиарды?
Я улыбнулась. Да, я хотела миллиарды, но не ради самих миллиардов, а ради той власти, которую я получала благодаря им.
- Ты знаешь, что у нас в Облсовете два депутата, которые сидят там только для того, чтобы лоббировать наши интересы? А у Поэта есть спортзал, доступ к медицине, книги и даже интернет? Марка пойдет учиться в хорошую частную школу, где ее чему-то научат и разовьют ее способности. А мы с тобой в следующем месяце, когда закончатся отчеты, полетим в Индию, на Гоа. Увидишь, откуда пришли цыгане.
- Ты хочешь полететь на самолете? – спросил он с ужасом.
- Разумеется. Помнишь, как мы читали книгу про разные страны и говорили, как было бы здорово их увидеть?
- Помню.
- Теперь мы это можем.
- Можем, - грустно сказал Казачок, - И, наверное, так и стоит поступить. Потому что иначе это все не будет иметь никакого смысла.
Я поняла, что он хотел сказать – иначе жертва Поэта будет напрасной.
С нового номера Поэта пришло сообщение: «Я не могу перенести фотки из старого телефона в новый. Пришли еще фотографий».
Я ответила: «Если ты пришлешь свои».
«Нет».
«Ну, хоть что-нибудь».
В ответ я получила фотографию красавчика, лицо которого мне было смутно знакомо.
«Кто это?»
«Угадай»
«Типа твой парень?»
«Типа»
«Я его где-то раньше видела»
«Возможно»
«Как его зовут?»
«Шура»
Шура – значит, Александр. Я набрала в браузере «осужденный Александр», и браузер услужливо выдал мне несколько вариантов фамилий. Точно. Это Левский, юрист Милошевича.
Я написала: «Я не могу оставить у себя эту фотку и эту переписку, потому что Казачок взбесится и уроет этого красавчика, как только он выйдет»
«Тогда удали»
«Пришли свое фото»
«Нет»
«Тогда и я тебе ничего не пришлю»
Через два месяца я получила от него фотографию. Не очень четкую, какую-то темную, но это было точно его лицо. Показала Казачку.
- Он… Изменился, - сказал Казачок.
- Разве? По-моему, просто стал старше.
- У него другой взгляд. Не горит, как раньше.
- Надо полагать, - вздохнула я.
Казачок взял мой телефон и прокрутил переписку вверх. Но я предусмотрительно все удалила.
- Ты все-таки убрала, - сказал он, - Не надо было.
- Ты читал?
- Да, я же знаю пароль от твоего телефона. Ненавижу.
- Да брось, Казачок. Ему там надо как-то развлекаться. Сними рубашку.
- Зачем?
- Давай, снимай, - я сама расстегнула пуговицу на его шелковой рубашке, чтобы он поторопился, - И волосы распусти.
Бороду Казачок больше не носил, а волосы оставил, но теперь они были стильно подстрижены в дорогой парикмахерской и ложились крупными волнами, если их распустить. Чаще Казачок собирал их в хвост, чтобы не лезли в глаза. Он послушно снял рубашку и стянул резинку с волос, помотал головой.
- И что теперь?
- А теперь замри, - и я сфотографировала его.
Я тут же отправила фотку Поэту. Видно было, что он получил и прочитал сообщение. Но ответа не было. Мы с Казачком тупо пялились в телефон.
- Он иногда месяцами не отвечает, - сказала я, - Ты же знаешь.
Но тут появилось сообщение.
«Только не показывай ему мою фотографию. Удали. Пожалуйста».
Мы с Казачком переглянулись.
- Напиши ему, что сделала, как он просит, - сказал он.
И я написала.
У меня вошло в привычку раз в месяц отправлять Поэту отчет о нашей жизни. Я высылала фотографии детей, фотографии наших путешествий и покупок. В ответ он не присылал ничего.
С Соней мы никогда не разговаривали ни о Поэте, ни о Казачке, ни о его детях. Как будто их всех не существовало. Я несколько раз пыталась невзначай упомянуть их, но Соня сразу напрягалась, и со временем я оставила попытки втянуть ее в свою жизнь. У меня был только один день в месяц, и я хотела провести его с удовольствием.
Александр
Я попробовал написать Поэту со своего телефона.
«Привет, Руслан»
Он ответил: «Привет, Саша. Пожалуйста, не надо». И заблокировал меня.
Меня это взбесило. Значит, он там живет и радуется с этим своим пиздюком, а со мной никаких дел иметь не хочет. Хотя я его предупреждал, чтобы он не смел ни с кем путаться. И у меня, между прочим, никого, кроме него, не было.
- Ну, ты сравнил, - фыркнула Марка в ответ на мое возмущение, - У тебя была жена.
- Но она же не мужик.
- Так найди себе мужика, если хочешь. Пошли со мной в гей-клуб. Не думаю, что Поэт будет возражать.
- Он об этом даже не узнает. А я знаю.
- И что? Порадуйся за него, нельзя быть таким эгоистом.
Но я не мог радоваться тому, что Поэт путается с каким-то уебком. Интересно, они говорят о любви? Целуются? Наверное, нет, все-таки это зона, а не курорт. А может, и да, от Поэта всего можно ждать. Эти мысли сводили меня с ума, и я решил, что избавиться от них можно только отплатив той же монетой. К тому же, я и в самом деле хотел секса. В гей-клуб я не пошел, потому что громкая музыка и толпа выводили меня из себя. Зато поближе познакомился с программистом Виталиком. В те редкие дни, когда я приезжал в офис, он всегда находил повод зайти ко мне в кабинет, и каждый раз ему была нужна помощь – то что-то подержать, то нажимать какие-то кнопки на клавиатуре.
В этот раз он устанавливал «очень важный пакет офисных программ», и никак не мог сделать это в мое отсутствие, потому что он «понятия не имеет, какие настройки мне нужны».
- Хочешь автоматическое обновление или ручное? – спросил он, щелкая мышкой, перегнувшись через меня.
- Автоматическое, - ответил я.
- Не советую, - Виталик поставил галочку напротив ручного.
- Ты еще ни разу не отметил то, что я выбрал, - сказал я.
- Я же не виноват в том, что ты несешь чушь, - ни капли не смутился он.
- Хочешь выпить? – спросил я, - У меня в тумбочке есть бутылка коньяка.
- Вау, - Виталик даже перестал шевелить мышкой, - Неожиданно.
- А для чего ты каждый раз ко мне приходишь и требуешь, чтобы я тут с тобой сидел? Я думал, ты закорешиться хочешь. Выпить, на хоккей вместе пойти. Я не против.
- Ты пока наливай, а я дверь закрою.
- Зачем?
- Ну, вдруг кто-нибудь зайдет, увидит, что мы пьем… Все-таки нарушение трудовой дисциплины.
- Так что насчет игры в четверг? Идем? – спросил я, разливая коньяк по рюмкам.
- Знаешь, я и не думал, что меня можно заподозрить в том, что я интересуюсь хоккеем, - Виталик присел на край моего стола лицом ко мне, слегка стукнул свою рюмку об мою и выпил залпом.
Я тоже выпил и положил руку на его колено, слегка сжал.
- Тебя можно заподозрить во многом, - усмехнулся я, - Но не в интересе к хоккею, это точно.
- Тогда зачем предложил пойти?
- Потому что невежливо вот так, сразу, предлагать потрахаться. Пытался проявить обходительность.
Виталик расхохотался, а потом наклонился и поцеловал меня в губы. Его нижняя губа была проколота, и металлическое колечко приятно скользнуло по моей коже.
- Ух ты. Интересно, - я прикоснулся к колечку пальцем.
- Что интересно? – спросил Виталик, - Как оно ощущается на члене?
- И это тоже.
Виталик много чего знал и умел такого, о чем я раньше даже не слышал. И он действительно на какое-то время отвлек меня от мыслей о Поэте. Потом был Макс из автомастерской, он тоже помог меньше думать о Поэте. Но тем больше я думал о Соне. Я знал, что Соня рядом, полчаса на машине. Мне удалось продержаться год, прежде чем я заявился к ней на работу и вошел в кабинет, на двери которого была табличка с ее фамилией. Соня сидела за письменным столом. Увидев меня, она вскочила и одернула белый халат.
- Что тебе надо? – спросила она резко.
Она была такая красивая и такая растерянная, хоть и старалась казаться разозленной. Я закрыл дверь на защелку и сделал шаг к ней. Она тоже сделала ко мне шаг, и я зажмурился, ожидая пощечины. Но она меня поцеловала. Мы трахались на ее столе, а потом я целовал каждый сантиметр ее тела, не веря своему счастью, и она позволяла мне это и просила не останавливаться.
- Боже, как я по тебе скучала, - выдохнула она, оторвавшись от моих губ, - Но этого не должно повториться.
- Почему? – спросил я, - Ты замужем?
- Нет. Я придерживаюсь стратегии сепарации. Не встречаюсь с мужчинами и не веду с ними никаких дел.
- Понимаю. Но ты ведь можешь сделать исключение для меня?
Я не собирался просто так ее отпускать. Она меня хочет, а я от нее без ума. Что мешает нам быть вместе?
- Мы можем встречаться тайно, - сказала она, застегивая свой белый халат, - Раз в месяц, на всю ночь, в гостинице. Но только если ты никому об этом не расскажешь. Даже Марине. И только в случае если ты сделаешь вазектомию.
- Это что?
- Операция, после которой у тебя больше не может быть детей. Я понимаю, что это серьезный шаг, и не осужу тебя, если ты откажешься.
- А сексом я смогу заниматься?
- Конечно. Ты не почувствуешь никакой разницы. Только детей не будет.
- У меня достаточно детей. Но как я объясню Марке, куда ухожу на всю ночь?
- Ну, ты же встречаешься с женщинами?
- Не особенно. Не хочу. Я люблю только тебя и хочу быть только с тобой.
Соня вздрогнула.
- Не говори ерунды. У тебя, вроде, была жена?
- Была. Но она от меня ушла.
- Почему?
- Потому что я ее не любил. Хотя она этого заслуживала.
- Значит, найди себе другую жену, которую полюбишь. Со мной у тебя ничего не выйдет.
- Я согласен на ночь в отеле раз в месяц, - сказал я, - И я сделаю эту операцию.
- И никогда не расскажешь Марине?
- Не расскажу.
Я сделал операцию. Маринке соврал, что это для того, чтобы от меня не залетела ни одна случайная знакомая, и нам не пришлось тратить деньги на алименты. Все, что касалось сохранения и преумножения денег, Марина одобряла, поэтому и вазектомию одобрила. Мне пришлось дважды сдавать анализы, чтобы убедиться, что операция помогла. Я фотографировал результаты и отправлял Соне. Пришлось купить еще один телефон для переписки с ней. Наконец, она написала дату встречи. Я забронировал номер в отеле и прислал ей номер брони. Мы договорились встретиться в субботу в восемь вечера. Я приехал в семь тридцать, а она уже была там. Сидела в пушистом махровом халате посреди огромной кровати и пила вино из маленькой бутылочки.
- Привет, - сказала она и скинула халат, - Раздевайся.
- Привет, - ответил я, расстегивая рубашку, - Как дела?
- Пока не знаю, - она протянула ко мне руку, ухватилась за ремень на джинсах и притянула к себе.
Я снял рубашку и помог ей справиться с молнией на моих штанах.
- Привет, - сказала она моему члену, - Дела — прекрасно.
Ее губы обхватили мою плоть, язык закружил по головке, и я испугался, что все закончится, не успев начаться. Она действовала умело, одновременно двигая губами вдоль ствола, создавая вакуум и работая языком. Это было одновременно неожиданно и невероятно круто.
- Прекрати, или я кончу прямо сейчас, - попросил я.
Соня прервалась и хитро на меня посмотрела:
- И на этом все? Еще раз ты не сможешь?
- Смогу, конечно, - растерянно сказал я, и ее рот снова окружил меня, ее стон завибрировал вокруг, - Но мне мало… тебя.
Я дотянулся до ее груди и мягко сжал.
- Иди сюда, - она потянула меня к себе на кровать, - Чего ты хочешь?
- Всего, - я обхватил губами ее сосок, пощекотал языком, и она выгнулась мне навстречу, открывая полный доступ к своей большой мягкой груди.
- Боже, как ты хорош, - простонала она, когда я короткими поцелуями спустился по ее животу и, раздвинув нежные складки, открыв самую нежную точку, несколько раз тонул ее кончиком языка.
Я знал, что хорош в этом. Меня ведь учила Марка, а она уж разбирается. Соня стонала и извивалась, ее руки судорожно сжимали простыню, а из горла вырывались сдавленные всхлипы. Ее вкус опьянял, а звуки, которые она издавала, заводили так, что я, наверное, мог кончить прямо вот так, даже не прикасаясь к себе. Не прекращая ласкать ее клитор языком, я медленно ввел в нее пальцы, в оба входа, — не глубоко, только чтобы усилить ощущения давлением одновременно изнутри и снаружи, и она сладко и протяжно застонала, выгнулась мне навстречу, а потом бессильно откинулась на подушку.
Мое возбуждение достигло предела, член истекал смазкой, и я устроился между ее грудей, сев сверху и сдав их так, чтобы член скользил между ними.
- Да, пожалуйста, - простонала она, сжав мои ягодицы. И я кончил, залив ее грудь спермой.
Какое-то время я лежал и блаженно смотрел в потолок, выравнивая дыхание, а потом достал из мини-бара еще пару маленьких бутылочек, одну протянул Соне.
- Ну, за встречу, - сказала она, стукнув по моей бутылочке, - Надеюсь, не последнюю.
Она пила свое вино, задумчиво глядя на меня. Я молчал, потому что не хотел все испортить каким-нибудь бестактным вопросом. Например, о том, где и когда она научилась так хорошо сосать. Не то, чтобы мне не понравилось, но… Всегда есть но.
- Не твое дело, - сказала она с усмешкой.
- Я ни о чем не спрашивал.
- Но загрузился. Не думай об этом. На самом деле, я умела раньше. Просто не хотела, а сейчас захотела. Соскучилась по тебе. Я тебе обязательно расскажу эту забавную историю, но не прямо сейчас, хорошо?
- Я не уверен, что хочу узнать эту забавную историю.
- А я уверена, что захочешь, - она легко рассмеялась и поцеловала меня в шею, потянулась к паху и сжала мои яйца, - Ты ведь позволишь мне все, что я захочу? Какое там стоп-слово? Капуста?
- Угу. Чего ты хочешь?
- Ничего из того, чего не хотел бы ты сам, я надеюсь.
Она спустилась вниз и провела языком по моему члену. Он и без того уже почти встал снова, а теперь дернулся и стукнул ее по носу. Соня усмехнулась и по очереди втянула в рот мои яйца, щекоча их языком. Я застонал, а она уже раздвигала мои ноги и ягодицы и бесстыдно продвигалась языком к моему входу, вылизывала там, смачивая слюной.
- Соня, это настолько, - пробормотал я и сорвался на стон, потому что ее рот накрыл мой член, и одновременно скользкий от слюны палец проник в меня и задел простату.
У меня было такое раньше. С мужчинами. Но с ней — никогда. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Перевернувшись, она перекинула ногу через меня, почти сев мне на лицо, и я получил возможность ласкать ее, проникая в нее языком и пальцами, пока она с влажными всхлипами подводила меня к высшей точке наслаждения.
- Пожалуйста, - простонал я, до конца погружая в ее вагину сразу два пальца, - Хочу тебя.
Соня развернулась и поцеловала меня в губы. Ее глаза были затуманены страстью.
- Я вся твоя, - сказала она, и я развернул ее спиной к себе и вошел сзади, двигаясь короткими резкими толчками, - Да, вот так, да, Саша. Хочу еще.
У меня от наслаждения потемнело в глазах, и я, наверное, потерял сознание, потому что внезапно понял, что лежу у Сони на спине, а она распласталась подо мной, и из ее груди вырываются нервные смешки.
- Извини, - я откатился в сторону, чувствуя слабость во всем теле и дрожь в коленях, - Все нормально?
- Наверное. Я пока в прострации, - ответила она, медленно переворачиваясь на спину, - Это было очень хорошо.
- Угу, - согласился я, обнимая ее, - Давай закажем что-нибудь поесть.
Пока несли наш заказ, мы вместе приняли душ. Ее руки скользили по моей влажной коже, и в этих движениях было столько нежности, что у меня перехватило дыхание.
- В следующий раз отсюда и начнем, - сказала она, собирая губами капли воды с моей шеи, - Буду представлять, что ласкаю тебя под водопадом.
- Поехали в Таиланд, - ответил я, - Я там знаю один классный водопад в тихом и безлюдном месте.
- Не говори ерунды, - сказала она резко и вышла из душевой кабины, обернулась большим полотенцем, - Этот номер — максимум, что мы можем себе позволить.
- Хорошо, - ответил я, выходя следом, - Это все равно лучшее, что я смог себе позволить за последние семь лет.
- Очень в этом сомневаюсь, - фыркнула Соня, - Судя по всему, у тебя было достаточно приятных моментов.
- А у тебя — нет? - поинтересовался я холодно.
- Не настолько, - она рассмеялась.
Принесли наш ужин, и Соня надела халат, чтобы забрать его. Она села в мягкое кресло и впилась зубами в сэндвич, сообщив с набитым ртом, что это просто божественно вкусно. Я последовал ее примеру, потому что тоже сильно проголодался.
- Так вот, - сказала она, - Я обещала рассказать тебе, как научилась делать минет.
- Не стоит, - я поморщился.
- Ты тогда был на зоне, - Соня не обратила никакого внимания на мои возражения, - А мы с Мариной и Русланом выпили чуть больше, чем следовало, но не настолько много, чтобы завалиться спать.
- Продолжай, - сказал я, сообразив, что эта история намного интересней, чем показалось мне сначала.
- Они оба ныли о своей несчастной жизни. Марина говорила, что ей приходилось делать отвратительно мерзкие вещи, а Руслан отвечал, что лично он бы с удовольствием делал то, что ей так сильно не нравится, но, во-первых, ему нельзя, а во-вторых, он даже не умеет. Бла-бла-бла. Я и сказала, что Марина просто обязана его научить. Но Марина же не может учить его на нем самом, а самой ей это не нравится. Поэтому она объясняла нам, что делать, я делала, а Руслан сообщал о своих ощущениях. Это был строго научный эксперимент с познавательной целью. Правда, в процессе я слегка протрезвела, и некоторые вещи делать отказалась. С пальцем эту фигню, например. Ограничились теорией. Хотя Руслан был разочарован — он-то хотел всего и сразу. Надеюсь, со временем он получил все, что хотел, - Соня лукаво взглянула на меня.
- Не то, чтобы совсем все, - вздохнул я, - Но многое.
Соня вдруг помрачнела.
- Даже не знаю, зачем я о нем заговорила, - сказала она, - Обещала же себе никогда о нем не вспоминать.
- Почему? - тихо спросил я, - Воспоминания — это все, что мы можем себе позволить.
- Я хочу спать, - Соня отложила недоеденный сэндвич и легла на кровать, закуталась в одеяло, - Спокойной ночи.
Утром она была повеселее, но о Поэте мы больше не говорили. Вообще почти ни о чем не говорили. Повалялись на кровати пару часов, а потом собрались и разошлись. Я спросил, когда мы увидимся в следующий раз, и она предложила встречаться каждую третью субботу месяца, если мне это будет удобно. Мне это было удобно.
- Но я не хочу врать Марине, - сообщил я.
- Если ты скажешь ей о наших встречах, я клянусь тебе, что мы не увидимся больше никогда, - сказала она резко, - Я сразу тебе говорила, что так будет, и ты согласился с моими условиями.
- Это не условия, а шантаж, Соня. Ты знаешь, что я согласился бы на что угодно.
- Это твой личный выбор, я тебе его не навязывала. Если не хочешь врать Марине — не ври. Расскажи ей об этой ночи. Но больше мы не увидимся. Не буду обманывать, для меня это будет тяжело, но я переживу.
Она говорила очень уверенно, и я знал, что она не блефует. Я уже получил больше, чем рассчитывал, а Марина не получила бы ничего, если бы я ей рассказал. Глупо было отказаться от встреч с Соней и не получить ничего взамен. И я продолжил врать Марине.
Моя жизнь была вполне сносной, скучать не приходилось. Несмотря на то, что у детей была армия нянь, с ними было много забот, да и в автомастерской было, чем заняться. Заказов было много, пришлось в помощь к двум опытным мастерам нанять пару мальчишек, помешанных на тачках. Оба были студентами, и поэтому обычно приходили после обеда. Я редко пересекался с ними, потому что мне было удобнее работать с утра, а потом заниматься детьми. Но иногда Малкины врачи назначали прием на утро, и тогда я менял планы.
- Я просто не успел, - объяснял я Марке по телефону, заходя в мастерскую в два часа дня, - В мастерской, да. Потому что мне надо кое-что закончить, я обещал вернуть машину завтра. Нет, без меня не справятся. С утра был невролог, я не мог пропустить… Потому что потребовалось больше времени, чем я думал… Клянусь, заберу твой заказ завтра утром… Нет, не надо самой… Да не сложно мне… Даже сегодня вечером заберу, обещаю, если сейчас дашь мне пару часов поработать, - сотрудники смотрели на меня выжидательно, потому что у них были вопросы, и я закатил глаза, давая понять, что скоро закончу разговор, - Я помню, где пункт выдачи… В аптеку? Надо было раньше сказать, я там с утра был… Да, заеду, да, все запомнил… Хорошо, запишу… Я тоже тебя целую.
Слесарь Гриша смотрел на меня с понимающей улыбкой.
- Привет, - сказал он, - Хорошо, что ты нашел время зайти. Я так и не разобрался с этим стуком.
- Ага, привет, - ответил я, - Сейчас посмотрим.
Мой телефон снова зазвонил, и я посмотрел на экран. Марка.
- Не бери трубку, - сказал Андрюха, один из студентов на подработке.
- Я планировал еще пожить, - ответил я, и сказал в трубку, - Соскучилась?
Марка напомнила, что я должен разобраться с настройкой газового котла – завтра придет специалист. Я заверил ее, что прекрасно обо всем помню. Закончив разговор, я открыл капот автомобиля. И вдруг вспомнил, что вчера надо было оплатить взнос за Маркину школу.
- Вот черт, - я снова схватился за телефон, - Подождите, надо со школой вопрос решить.
- Не торопись, - сказал Гриша, - Я пока двигатель прогрею.
Я уладил вопрос со школой за пять минут. К счастью, нас не успели исключить.
- Ты что как подкаблучник? – спросил Андрюха, когда я вернулся и прислушался к дребезжащему звуку под капотом.
- А что в этом плохого? – ответил я.
Звук был странным, и ни на что не похожим. Я наклонился совсем близко, пытаясь понять, откуда он доносится.
- А что хорошего? – фыркнул Андрюха, - Мужчина должен быть главным в семье.
- Кому должен? – спросил я, выключая двигатель. Дребезжание прекратилось. Интересно.
- Я же говорил, - сказал Гриша, - Непонятно.
Я снова завел тачку и снова прислушался.
- Если мужчины будут слабыми, девушки совсем нам на шею сядут, - ворчал Андрюха, -Из-за таких, как ты, у них требований вагон, а взамен – ничего. Девушки стали меркантильными и думают, что мы им должны.
- Что такое – меркантильными? – спросил я. Я любил узнавать новые слова.
- Ну, значит, секс дают только за деньги.
- Кому? Тебе? Не многовато ли я тебе плачу, раз ты готовтратить заработанное на секс?
- Ну, пусть не за деньги, - упрямо заявил Андрюха, - За подарки. Если я за ужин или хотя бы коктейль не заплачу, никто на меня и не посмотрит.
- Я и не думал, что у нас все так хреново в экономике, что девушки готовы отдаваться за еду или напиток, - сообщил я.
Я, наконец, понял, в чем дело, прислушался к звуку, определяя направление, и взяв гибкую проволоку с магнитом, выключил двигатель. Андрюха все не унимался:
- В том-то и дело, что телки разводят пацанов на ужины и напитки, а потом не дают, делают вид, что ничего не должны. Динамо.
- Знаешь, Андрюха, я не удивлен, что тебе не дают, с таким-то подходом, - я залез под капот и тщательно шарил там магнитом, проверяя каждый закуток, - Но я удивлен, что нашлись телки, которые согласились с тобой поужинать. И не удивлюсь, если они считают, что оплата тобой ужина – слишком низкая цена даже за впустую потраченный вечер, не то, что за интимные услуги.
- Почему это? – обиженно спросил он.
- Потому что ты видишь в девушках только носительниц секса, и думаешь, что они тебе его должны предоставить, и делаешь все, чтобы у них его получить. Но на самом деле секс – это не то, что есть у женщин и надо мужчинам. Секс – это не вещь, а процесс, в котором участвуют двое. А ты считаешь, что это такая дрочка, только об другого человека. А зачем тебе в этом деле другой человек, который, к тому же, тебя не хочет? Самому-то не противно? Пока ты видишь в девушках объект для ебли, они тоже или рассматривают тебя как объект для получения чего-то взамен, или не рассматривают вообще. Так что, ты куда более меркантильный, получается. Хочешь получить от них то, что ты называешь сексом, а взамен ничего давать не хочешь. И знаешь, что самое обидное? Даже если бы у тебя была куча бабла, чтобы купить любую, самую крутую, телку, ты бы все равно не получил секса. Ты получил бы красивое тело для удовлетворения своих фантазий и презрение к женщинам, а она – деньги, потерю самоуважения и отвращение к мужчинам. Поэтому учись видеть в других людях людей, а не вещи, которые тебе хочется, но денег нет, тогда и в тебе кто-нибудь увидит человека. А там и до секса недалеко. Ага, попался!
Я с победным видом вытащил магнитом завалившийся гаечный ключ и перехватил его рукой, пока он не упал снова. Раздались размеренные хлопки, изображающие аплодисменты, и я заметил на пороге парня и девушку. Хлопал парень, а девушка сказала мне:
- Привет! Я Лиза.
- Привет, Лиза, - ответил я, - Чем могу помочь?
- Да ничем, я привезла брата. Это Леха, кстати, хочет забрать свой синий майбах. Мы близнецы. Хочу сказать, что это была великолепная речь, я чуть не выпрыгнула из трусов прямо здесь.
Андрюха закашлялся и покраснел, как рак, а брат девушки усмехнулся и что-то коротко шепнул ей на ухо. И я, кажется, разобрал, что именно.
- Я не знал, что сюда зашла дама, - смутился я, - Думал, мы в мужской компании.
- Ну, что вы, это было так мило, - хихикнула она и посмотрела на меня в упор, - А ты до скольки работаешь?
Я взглянул на нее внимательнее. Симпатичная, даже хорошенькая. Худощавая слишком, но это не ее вина, - сейчас такая мода, быть тощими. Но с тех пор, как я начал встречаться с Соней, мне не хотелось перебивать ощущения от этих встреч сексом с другими женщинами. Проще дождаться следующего месяца. А вот ее брат очень даже ничего. Учитывая, что от Поэта я не только ежемесячной встречи – даже записки ни разу не получил.
- Никогда еще я так не жалел о том, что у меня есть жена, - сказал я, доставая ключи от майбаха, - И я не встречаюсь с другими женщинами. Держите, Алексей.
Я протянул ключи брату Лизы и чуть придержал в момент, когда он их забирал, чтобы наши пальцы соприкоснулись.
- Все точно готово? – спросил Алексей, едва не уронив ключи, когда я отпустил их.
- Да, точно, - я первым вышел из мастерской, чтобы проводить их к машине, - Если будут какие-то проблемы или вопросы, приезжай сюда завтра часам к восьми вечера.
- Вы же до восьми работаете, - Лиза махнула рукой в сторону таблички у входа.
- Ага, точно, - кивнул я.
- Почему бы и не заехать? – улыбнулся Леха, и я развернулся, махнув ему рукой на прощание, - Стой! А как тебя зовут-то?
Я, не оборачиваясь, махнул рукой в сторону вывески – Шандор, - и услышал возмущенный голос Лизы:
- Это нечестно! Леха, почему тебе всегда везет?
Я обернулся и помахал ей рукой, она улыбнулась и тоже помахала в ответ.
Вернулся в мастерскую я в отличном настроении. Гриша уже завел тачку и радостно сообщил мне:
- Все, больше ничего не стучит!
- Отлично, - сказал я, - Андрюха, позвони владельцу, пусть забирает.
- Ты что, не будешь с ней встречаться? – спросил Андрюха.
- С кем?
- С Лизой, - произнес он с придыханием, - Она же богиня!
- Симпатичная дама, - согласился я, - Но не в моем вкусе.
- Конечно, ты любую можешь выбрать, - протянул Андрюха, - С твоими деньгами и твоей внешностью. А таким, как я, выбирать не приходится.
- Ну, ты и дебил, - вздохнул Гриша, - Ты даже не понял, что она его не видела из-за этого капота, и вообще, решила, что он тут работает, как мы с тобой. Бабы любят ушами, а мужики... О, пирожки!
- Ура! – обрадовался Андрюха.
Зашла женщина, втащила коляску, большую сумку и ребенка. Гриша сразу подскочил к ней, забрал ребенка и сумку из ее рук, а коляску она откатила в угол. Ребенок знакомо выгнул спину и захныкал, Гриша помог ему устроиться поудобнее.
- Проголодались? – весело спросила женщина.
- Да, очень, спасибо большое, - Андрюха уже рылся в сумке, вытаскивая пакеты с пирожками, - Вы наша спасительница, прекрасная Елена.
- Ничего, что мы поедим? – спросил меня Гриша, - Это Лена, моя жена.
- Привет, - поздоровался я, - Я Шандор. ДЦП?
Я кивнул на ребенка.
- Да, - ответила Лена, - Но есть прогресс.
- Ризотомию придется делать? - спросил я.
- Полгода в очереди стоим, - вздохнула Лена, - В фонде. Средства поступают постепенно, годам к пяти дождемся.
- А к пяти – не поздно? Моей после операции еще и гипсы всякие накладывают, и занимается она по четыре часа в день – мы даже зал обустроили дома. Ей в два года ризотомию сделали.
Лена промолчала, и я понял, что задаю тупые вопросы. Конечно, делать операцию надо уже сейчас, но это, наверное, дорого. Она же сказала, что ждут очереди в фонде. Я взял пирожок с капустой и написал Марке – спросил, не будет ли она возражать, если я оплачу операцию ребенку сотрудника. Марка ответила, что у нас эти операции делают плохо, лучше ехать в Израиль, как с Малкой, но это дорого.
«Сколько?» - написал я.
«Около 30 тыс. долларов, плюс дорога и проживание»
Я задумался. Грише я плачу штуку баксов. Это хорошая зарплата. Но, конечно, на операцию в Израиле он сам не накопит никогда. Я написал Марке:
«Мы можем себе это позволить?».
«Да. Но тогда дети не поедут с нами во Вьетнам в марте».
«Я тоже могу не ехать».
«Нет, не можешь. Я хочу поехать с тобой. Куда перевести деньги?»
«А кто этим занимался с Малкой? Какое-то агентство? Им и переведи, пожалуйста. Скинь контакты».
«Ок. Сделаю через благотворительный фонд «Рука помощи», так лучше для налогов. Напиши фамилию ребенка».
- Гриш, у твоего сына фамилия, как у тебя? Федоров?
- Ну, да, Мишка Федоров, а что?
«Федоров Михаил Григорьевич» - написал я Марке и спросил:
- Вы в фонде «Рука помощи» в очереди стоите?
- Да, - сказала Лена, - Хотите им денег пожертвовать?
- Мы и так туда жертвуем постоянно, - ответил я, - Сегодня переведем через него деньги на операцию в Израиле. Есть загранпаспорт?
- Зачем в Израиле? – удивился Гриша, - Это же очень дорого, у нас-то недешево.
- Там лучше. Малке там делали эту операцию, и после нее все стало намного проще. Все, заканчиваем обед, у нас еще куча работы.
- О, господи, - сказала Лена, - Вы правда оплатите Мише ризотомию в Израиле?
- Да пустяки, - отмахнулся я, - За такие вкусные пирожки не жалко.
- Я верну, - сказал Гриша, - Отработаю. Правда.
- Ладно, - согласился я, - Давай буду у тебя вычитать по сотне баксов из зарплаты в счет погашения долга.
- Но мы ведь так за всю жизнь не расплатимся, - вздохнула Лена, одевая ребенка, - Так не пойдет. Я тоже потом буду работать и отдавать.
- Это вряд ли, - сказал я, - Вам потом придется потратить еще кучу времени и сил на реабилитацию. У моей няни зарплата в три раза выше, чем у Гришани.
- Ни фига себе, - вырвалось у Гриши.
- Она профессор неврологии. Так что, на обычную зарплату хорошую няню такому ребенку не найдешь, дешевле одному из родителей не работать, - пояснил я и тут же просиял, - Я нашел выход!
- Какой? – вздохнул Гриша.
- Раз я проговорился, что няне плачу больше, чем тебе, давай договоримся, что ты типа потребовал повышения, и я типа согласился, и как будто плачу тебе две тыщи баксов в месяц, но тыщу ты мне отдаешь в счет долга. Так и рассчитаешься меньше, чем за три года.
- Смешно, - хмуро сказал Гриша.
- Мы все отдадим со временем, придумаем, как. Спасибо вам большое, - с чувством сказала Лена, подхватила коляску и ушла.
- Я все отдам, - упрямо повторил Гриша, - Ты мне хорошо платишь, отпускаешь, когда надо в больницы, еще и операцию моему ребенку оплачиваешь. Я верну деньги.
- Слушай, перестань. Это же я решил в Израиль ребенка отправить, тебя бы и здесь все устроило. Так с чего тебе платить за мою прихоть? Успокойся уже.
- Рано радуешься, Гриша, - фыркнул Андрюха, - Ты уверен, что его жена согласится дать деньги? А если не захочет?
- Дурак ты мелкий, - сказал я, - Разве я стал бы обещать, если б уже не договорился?
- И что, она вот так просто согласилась потратить кучу денег на чужого ребенка? – недоверчиво спросил Андрюха, - Я ее как-то видел, она такая… злая, что ли… Жесткая.
- Ну, она не просто так согласилась, - признался я, - В обмен на то, что во Вьетнам в марте мы с ней поедем без детей. Мы договаривались раз в год ездить с детьми и раз год вдвоем, но с детьми она не очень любит отдыхать, вот и схитрила, сказала, что теперь на них денег не хватит.
- Ну, нет, Шандор, нельзя, чтобы твои дети остались без моря из-за меня, - сразу возмутился Гриша.
- Ты чего нервный такой? Я же сказал, что она просто не любит ездить с детьми. Летом она сама отправит меня с ними в какую-нибудь Испанию, чтобы мы тут у нее не путались под ногами. Не парься. Если б с деньгами были реальные проблемы, она бы так и сказала.
- И ты позволяешь ей собой манипулировать? – возмутился Андрюха, - Позволяешь решать за тебя, куда и с кем тебе ехать?
- Мы уже выяснили, что я подкаблучник, - рассмеялся я, - И меня это устраивает. Чего ты так злишься?
- Я не злюсь. Я просто за справедливость, - буркнул Андрюха, - Ты мог иметь красотку Лизу, а вынужден быть рабом злобной мегеры.
- Ребенок ты еще, - усмехнулся Гриша, - Подрастешь – поймешь, что в жизни важно, а что – фигня.
- Вы оба не намного меня старше. А ворчите, как старые деды.
Он сказал это таким ворчливым тоном, что мы с Гришей расхохотались в голос.
Руслан
Сижу, перечитываю «Трое в лодке». Думаю, а не заказать ли мне Геннадьевичу электронную книгу со всеми новинками, что вышли за последние годы? Или это будет слишком большой наглостью? Марка решит, что мне тут слишком хорошо живется. Разозлится? Или порадуется за меня? Шурка уже в третий раз проходит со своей шваброй и шуршит над ухом. Бросаю на него злобный взгляд.
- А что я сделаю, если грязно? – с готовностью откликается он, - Хорошо, хоть швабра есть, а то заработал бы себе колено горничной с таким режимом.
- Что ты несешь? Какое колено?
- То, которое в твоем переводе названо родильной горячкой, - Шурка кивает на мою книгу, - Российский читатель бы не понял, что это за болезнь такая, и поэтому переводчик решил заменить заболевание.
- Что ты несешь? – повторяю я устало, - Иди, мой с другой стороны, а то засуну тебе эту швабру…
- Обещания, обещания, - томно бормочет Шурка, но послушно уходит.
Конечно, ему скучно. С тех пор, как и Тихий, и Тощий, а за ними и Белый, откинулись, ему и поговорить не с кем. Но и я развлекать его не обязан, да и права не имею. Продолжаю читать, но краем глаза слежу за Шуркой. Он все домывает, уходит с ведром и шваброй. Долго не возвращается. Со временем начинаю волноваться, все ли в порядке.
С одной стороны, вряд ли кто-то его тронет, - меня все-таки побаиваются. С другой стороны, отморозков полно. Интеллектуальный уровень у большинства здесь, мягко говоря, не высок. Многие просто не способны построить элементарные причинно-следственные связи. Их надо каждый день запугивать, иначе они просто забывают жизненные уроки и делают то, что им хочется здесь и сейчас. Да и уровень эмпатии у основной части заключенных ниже плинтуса. Пообщавшись с некоторыми тут, я вообще удивляюсь, почему их отправили на зону, а не в психушку. Конечно, легкая степень умственной отсталости – не повод всю жизнь держать человека в смирительной рубашке или под препаратами. Но, честное слово, курс успокоительного и пара лет групповой психотерапии сделали бы для предотвращения новых преступлений куда больше, чем вся пенитенциарная система этой страны. Короче, для такого, как Шурка, строгая зона – место небезопасное при любом раскладе.
Неохотно поднимаюсь и иду его искать, тихо матерясь себе под нос. В коридоре пинками отшвыриваю Филю и Турая, которые неосторожно попались мне на пути.
- Ты че всегда такой злой, Поэт? – хнычет Турай, потирая ушибленный локоть, - Это беспредел!
Даже жалко бы его стало, если б я не знал, за что он тут.
Заглядываю в столовую – пусто, даже уборщиков нет. В медпункте тоже.
- Кого ищешь, Поэт? – окликает меня Гастон.
- Да никого, так, ноги разминаю. Думаю до тренажерки сгонять, - лениво отвечаю я.
- Я только оттуда, народу пресс, дышать нечем, - сообщает он, - Не советую. А я думал, ты своего пидорка ищешь – он с вертухаем болтает рядом с кладовками. Воркуют, голубки.
- С хера мне его искать? Сам придет.
Я медленно продолжаю свой путь, заглядываю в тренажерку. Людей много – мужики вернулись с работы и пошли заниматься. Да, не лучшее время для спорта. Увидев меня, они почти все замирают и смотрят, что я буду делать. Я могу всех выгнать, но это ведь нечестно. Я не работаю, могу качаться хоть весь день, и они об этом знают.
- Ладно, завтра зайду, - говорю я сквозь зубы и выхожу.
В тренажерке тут же возобновляется лязг металла, а я иду к кладовкам. Значит, Шурка понес ведро и швабру на место и заболтался с вертухаем. Гастон сказал, что воркуют, как голубки. И едва увидев их вместе, я понимаю, почему. Вертухай – новенький. Совсем молодой пацан, похоже, солдат-срочник. Их иногда пригоняют нас охранять. Хотя, как по мне, это нечестно. Они, наверное, тоже так считают, и поэтому часто относятся к своим обязанностям довольно халатно. Этот зеленоглазый красавчик, например, уже час стоит и болтает с чужим петухом на неприлично близком расстоянии, вместо того, чтобы делать то, что он там должен делать.
- Привет, начальник, - говорю я ему, игнорируя Шурку.
- Добрый вечер, - смущенно и испуганно отвечает пацан, и тут же повторяет громче, - Добрый вечер, заключенный.
- Не западло с петухом базарить? – интересуюсь я.
- А ты ревнуешь, что ли? – спрашивает Шурка.
- А ну-ка, брысь, - говорю я и смотрю на него в упор.
- Мы просто поговорили, - Шурка встает между мной и вертухаем, как будто собираясь защитить.
- Да мне пох, - говорю я лениво, тяжелым голосом, - Иди в сортир, я через пять минут подойду. И чтобы был готов к употреблению.
Мимо проходят зеки из пятого барака, они слышат мои слова и скалятся, обсуждают между собой.
- Слушай, Поэт, - начинает было Шурка, но я смотрю на него так, что он молча поворачивается и улепетывает.
Я остаюсь на месте и в упор смотрю на вертухая, оглядываю его с ног до головы и ухмыляюсь. Он не отводит взгляда, сжимает кулаки и смотрит со смесью ненависти и отвращения.
- Сколько тебе лет? – спрашиваю я.
- Не ваше дело, заключенный, - отвечает он.
- Лет двадцать? Он тебя старше на двенадцать лет.
- Мне двадцать пять, если это так важно. И мы просто разговаривали.
Мимо снова проходят люди, и я молчу, сверлю вертухая взглядом. Как только они скрываются за углом, я тихо говорю:
- Своими просто разговорами ты его подставляешь. Не надо усложнять жизнь ни ему, ни мне, ни себе.
Развернувшись, возвращаюсь в барак и иду в сортир. Шурка стоит, скрестив руки на груди.
- Как ты хочешь? – спрашивает он.
- Я хочу, чтобы ты воздержался от потенциально опасных ситуаций, - говорю я.
- А я хочу хоть иногда с кем-нибудь поговорить, просто по-человечески.
- Говори с другими петухами, сколько влезет. А когда ты посреди коридора разводишь амурные базары с вертухаем, люди ждут от меня реакции.
- Люди увидели твою реакцию. Ты отправил меня сюда, и я пошел. Могу покричать для большей убедительности.
- Просто не надо так больше делать, - говорю я устало, - О тебе же забочусь.
- Странная у тебя забота, Поэт, - вздыхает Шурка, - Только о благополучии физического тела. Почему бы тебе не узнать, чего я сам хочу?
- И чего ты хочешь? – спрашиваю я безразлично. Как будто кого-то ебет, чего он там хочет.
- Немного уважения. Отношений на равных. Разговора по душам. Поцелуя.
- Размечтался.
- Я знаю, что с тобой этого не получу. После того, как опустили Белого, ты себе не позволишь даже лишнего слова со мной. Но с Сеней я болтаю уже месяца два, и я знал, что тебе рано или поздно донесут, даже удивляюсь, что ты так долго пребывал в неведении. Наверное, каждый боялся оказаться гонцом с плохими вестями.
- Бляяя, - тяну я, пытаясь сообразить, насколько все плохо.
- Ага. Я тоже понимаю, что весь барак притих и прислушивается, как ты ставишь меня на место, - Шурка набрал воздуха в грудь и закричал, - Пожалуйста, хватит! Пожалуйста!
- Молодец, - говорю я, - А дальше что? Ты же понимаешь, что вашим разговорам конец? Иначе мне придется избить тебя на глазах всей зоны, этот мелкий пиздюк кинется тебя защищать, тоже получит. Я окажусь в карцере, и тебе хана.
- А если ты не будешь меня бить?
- Два варианта. Или все решат, что я в тебе больше не заинтересован, и тебе хана. Или все решат, что я недостаточно силен и безжалостен, и хана нам обоим.
- Я понял, - говорит Шурка, - Прости, что поставил тебя в такую ситуацию. Я могу поговорить с ним в последний раз и все объяснить?
- Нет, конечно. Ты больше никогда с ним не заговоришь.
- Он решит, что это ты меня сломал, и возненавидит тебя.
- И что? Будет одним из многих моих недоброжелателей. Серьезно, Шура, развлекся - и хватит.
Я выхожу из сортира, резко распахнув дверь. Сокамерники делают вид, что занимаются своими делами, но поглядывают исподтишка. Прохожу к своей шконке и утыкаюсь в книгу. Шурка выходит следом и ползет к своему месту, подволакивая ногу. Я вижу, что ему достается пара сочувственных взглядов от мужиков. Это хорошо. Значит, считают, что я с ним нормально расправился.
- Ты, Поэт, конечно, прав, - говорит Самовар, - Но и Шурочку твою я понимаю. Я бы этого вертухая и сам оприходовал.
Ха, а это мысль.
- Так и планирую, - ухмыляюсь я, - Шурочка решила, что у нас любовь, и даже, не побоюсь этого слова, моногамия. А я открыт ко всем предложениям.
- Чего? – Самовар моргает глазами.
- Я говорю, плохие вы товарищи. Этот вертухайчик несколько месяцев уговаривал Шурку попросить меня, чтобы я его выебал, а мне никто даже не сообщил об этом. А Шурена втирал этой королеве, что я не соглашусь ни за что.
- Вот это борзость, - с уважением тянет кто-то с дальней шконки, - И чего ты теперь, Поэт?
- Я бы вертухая выбрал, - раздается голос с другой стороны, - Он посвежее.
- Даже выбирать не буду, - говорю я, зевая, - Поимею обоих сразу. И пусть только кто-то заикнется, что это блядство. Это политика. И Шурке урок, и вертухайской Мане удовольствие.
- Ну, и жук ты, Поэт, - хохочет Самовар, - А самому-то в этом никакого интереса, да?
- А я-то что? Мне главное, чтобы порядок был, и чтобы каждый последний пидор не вздумал королеву из себя строить. А то, смотрю, хорошо зажил, распустил перья.
- Так отдай его коллективу на исправление, - невинно предлагает Самовар.
- Не, он мне чистым нужен. Кто тронет – урою. Но сам с ним разберусь не хуже коллектива.
- Кто бы сомневался, - голос из дальнего угла.
На этом разговор закончен. В сторону Шурки я так ни разу и не смотрю. На следующее утро под скабрезные ухмылки я велю Шурке привести того вертухая ко мне в душ к одиннадцати часам.
- И смотри, попробуешь врать, что он занят, или еще что, за двоих отработаешь, да так, что в больничку уедешь, - предупреждаю я.
Шурка смотрит на меня подозрительно, но ничего не говорит. К одиннадцати я вальяжно иду к душевой под комментарии:
- Привел ведь…
- Уже десять минут там…
- Ну, Поэт, сейчас он им устроит…
Я оставляю одного из чушков напротив двери, велев никого не впускать под страхом смерти, а если начальство заявится, предупредить громким криком, и захожу в душевую. Вертухай и Шурка сидят в умывальной на скамейке. Едва я вхожу и закрываю дверь, вертухай вскакивает на ноги и возмущенно смотрит на меня.
- Если вы думаете, заключенный Серов, что имеете право…
- Хлеборезку захлопни, - говорю я, - У вас сорок минут.
Я беру одну из скамеек и толкаю ее за поворот, где располагаются душевые кабины.
- Поэт, ты чего хочешь? – настороженно спрашивает Шурка.
- Я хочу, чтобы вы ушли вон туда, - я показываю туда, куда пнул скамейку, - И проторчали там сорок минут. Уже тридцать восемь А я тут посижу.
- Я же тебе говорил, что он нормальный, - тихо объясняет Шурка и тянет вертухая за рукав, - Пошли.
Вертухай смотрит на меня долгим взглядом и говорит:
- Спасибо.
- Не за что, - отвечаю я, - Только будь готов к тому, что будешь слышать много нелестных, но забавных комментариев всю оставшуюся службу.
- Я их и так слышу. И через месяц мне домой.
Я вытаскиваю из кармана телефон и утыкаюсь в него, давая понять, что разговор закончен. Интернет – очень крутая вещь. Можно написать в поисковой строке любое слово или любое имя, и появится масса информации. Интересно, есть какое-то название для таких действий, когда ты много лет не общаешься с человеком, но знаешь о нем все, что только можно узнать в сети? К сожалению, информации очень мало.
Софья Лебедева – врач-гинеколог, заместитель главного врача роддома, пишет статьи о психологии родов, о гуманизации медицины, о праве на безопасный и безболезненный аборт. Не так уж много статей, но я знаю их наизусть. Прекрасно разбираюсь в периодах родов и продолжительности схваток. Если вдруг у нас тут кто-нибудь случайно родит, я определенно смогу помочь.
О Марине Кислицыной информации больше, и намного больше фотографий. Но все очень обезличено, как будто она специально скрывает свою частную жизнь. Есть одна фотография, где она с Сашей и детьми сидит в ложе оперного театра – какая-то премьера.
Запрос «Александр Воронов» не приносил внятных результатов долгое время, пока я не сообразил, что надо искать Шандора Воронова. Тоже негусто. Шандор Воронов – бизнесмен, супруг известной сибирской бизнес-леди Марины Кислицыной. Несколько фотографий. Что-то про благотворительный центр для лечения ДЦП. У него дочь больна, но удалось сделать почти невозможное, и теперь она сможет быть почти полноценным членом общества. Интересно, это их с Мариной общая дочь? Совсем не похожа ни на него, ни на Марину. Старшие дети, вроде, похожи на него, но не сильно.
- Поэт, прошел уже час.
Я подпрыгиваю от голоса Шурки.
- Я же сказал – сорок минут.
- Извини, мы увлеклись. А можно будет это повторить? – робко спрашивает Шурка, опуская глаза.
Его лицо сияет, я никогда раньше не видел его таким счастливым.
- Нельзя, - говорю я, стараясь придать голосу сочувствия, - И постарайся выглядеть расстроенным, грустным, короче, не таким довольным.
Я смотрю на вертухая, у него дебильная улыбка во весь рот.
- Тебе можно, - разрешаю я, - И, серьезно, больше никаких встреч, никаких разговорчиков. Смотрите друг на друга, как будто вы злейшие враги. Ясно?
- Да поняли мы, поняли, - говорит Шурка и смотрит на вертухая влюбленными глазами.
- Шурка, ты не обижайся, но я тебя сейчас ударю по лицу, - говорю я медленно, - Будет синяк.
- Давай, - говорит Шурка и закрывает глаза.
- Не надо, лучше меня, - просит вертухай.
- Не, за тебя в карцер упекут, - я резко бью Шурку, и он воет от боли, - Ничего, потерпишь, заодно и вид будет не такой довольный. Все, иди. Голову опустил, по коридорам пробежал, под шконку забился, и не высовываешься, понял? Я приду через минуту.
- Ладно, только у меня все еще звездочки перед глазами крутятся, - говорит Шурка, но послушно выскальзывает из душевой и припускает по коридору, глядя в пол.
Я закрываю за ним дверь и говорю вертухаю:
- Запомни: во взгляде - только ненависть и превосходство. Не заговариваешь, не подходишь, в глаза не смотришь. Стараешься не пересекаться. Не прощаешься. Будешь очень хотеть увидеться напоследок. Будешь думать, что обойдется. Нет, не обойдется. Ты уйдешь, а он останется. Не ухудшай его положение, ему и так нелегко.
- Я понял, - говорит вертухай, - Спасибо, заключенный Серов.
- Выходи первым, чтобы никто из воров не успел тут с тобой закрыться. И старайся держаться людных мест.
Он хочет протянуть мне руку на прощание, но я качаю головой. Нельзя. Если кто-то зайдет в момент нашего рукопожатия, мне конец. Белого я хоть как-то защитил, а меня защитить некому.
Софья
У меня в роддоме какая-то странная проверка. Приехал майор аж из самой Москвы и копается в документах. Изучает медкарты рожениц, написавших согласия на усыновление. Интересно, знает ли он, что ищет? Если знает, то найдет.
Нина из инфекционного идет мне навстречу по коридору с кипой карт, делает большие глаза и кивает на процедурную. Да, надо обсудить ситуацию.
- Попросил всех за прошлый год, - говорит она сразу, - Причем, сверяет по спискам. Софья Андреевна, нас посадят.
- Не посадят, - говорю я спокойно, - Максимум условно дадут. А может быть, он ничего и не найдет. Мы же не знаем, что именно он ищет.
- А что еще он может искать? С другой стороны, как он проверит? Мы же осторожны, чаще раза в год по одному паспорту у нас никто не рожает.
- Вот именно, - говорю я, - Поэтому успокойся и не переживай. Если он увидит, что ты боишься, решит, что на верном пути.
Я расстегиваю верхнюю пуговицу на халате, захожу в кабинет, который выделили майору, и ласково ему улыбаюсь:
- Доброе утро, Александр Сергеевич, Вы уже в трудах? А я-то надеялась заманить Вас на чашечку кофе с конфетками.
Майор улыбается в ответ:
- Наверное, от пациентов презенты получаете? Взятки берете, Софья Андреевна?
- Каюсь, виновна, - смеюсь я, - Поверьте, изо всех сил отказываюсь, так они под дверью оставляют и бегут. Ну, как их перевоспитать? Вчера вот бутылку коньяка неизвестные оставили, открытка с благодарностью прилагается. Сможете провести графологическую экспертизу и вычислить коварного взяткодателя? И я сразу же верну ему эту бутылку!
- Ну, что Вы, Софья Андреевна, давайте лучше вечером с Вами этот коньячок разопьем.
- Вы не представляете себе, Сергей Александрович, как бы мне этого хотелось, - я смотрю на него томным взглядом, - Но, увы, никак не могу. Я сегодня дежурю.
Пока мы болтаем, я просматриваю взглядом лежащий перед ним листок с каракулями. На нем куча фамилий, большинство вычеркнуты. Не вычеркнуты только три: Меркулова, Бей-оглы, Муратова. Дело плохо.
- А что Вы ищете, если не секрет? – участливо спрашиваю я, - Может быть, я могу помочь?
- Да, пожалуй, можете. Помните кого-нибудь из этих рожениц? – он показывает на невычеркнутые фамилии.
- Да, наверное. Муратова недавно была, и в прошлом году, кажется. Оба раза наблюдалась у нас в консультации, а потом написала отказы от младенцев. От предложенной перевязки труб отказалась, значит, возможно, скоро мы ее снова увидим. Такие дамы любят у нас наблюдаться и рожать.
- А почему? – заинтересованно спрашивает он.
- Человеческое отношение. Я лично слежу за тем, чтобы ко всем роженицам, независимо от их статуса, относились с уважением, оказывали всю необходимую помощь, предоставляли все нужные препараты, в том числе, обезболивающие. Мы нормально ведем любые беременности и хорошо принимаем любые роды. В других местах такие роженицы сталкиваются с предвзятым отношением, грубостью, иногда им даже намеренно причиняют боль. У нас все не так.
- Вы добрая женщина, - хмыкнул он, - Так хорошо относитесь к сволочам, которые бросают собственных детей.
- Чаще всего эти женщины сделали бы аборт, если б имели такую возможность, - отвечаю я, - Но у них нет местной регистрации, и поэтому аборт по ОМС им недоступен, и нет денег на платную клинику. Оставить ребенка у себя они тоже не могут – мы сотрудничаем с благотворительным фондом, который помогает матерям в сложной ситуации, они стараются помочь матери оставить ребенка у себя, если есть хоть какая-то возможность. Раз у них не получается, значит, возможности нет.
- Им стоило подумать об этом до того, как раздвигать ноги, - раздраженно говорит майор.
Да уж. Кому я пытаюсь что-то объяснить? У него же уровень эмпатии, как у табуретки.
- Не только им стоило думать, но и мужчинам, которые сделали этим несчастным женщинам детишек, - резко отвечаю я.
- А детишки, я смотрю, в большинстве своем, здоровенькие рождаются, - переводит он тему, хочет выведать у меня побольше информации, - Вы их в опеку передаете?
- Конечно, - отвечаю я, - На усыновление.
- А не интересовались дальнейшей судьбой этих детей?
- Боюсь, что нет, - говорю я, - Скорее всего, их усыновили. Здоровых младенцев неплохо разбирают, даже национальных. Но кто-то может быть до сих пор в системе устройства. А что?
- За здоровыми детьми ведь очередь? – безразлично интересуется он.
- Это вам лучше в опеке уточнить, - вздыхаю я, - Не думаю, что очередь конкретно за нашими отказниками, даже здоровыми. У них далеко не всегда славянская внешность. Хотя… Если подозреваете торговлю детьми, то это вам не нас надо проверять, а органы опеки. У них должны быть все сведения о судьбе этих детей.
Я знаю, что он не клюнет и не переключится на опеку. Он, как ищейка, уже чует добычу. Но он ведь не найдет мотива. С его точки зрения такое нарушение закона возможно только в корыстных целях.
- Все эти женщины встали на учет в вашей консультации уже после двадцати недель беременности, - задумчиво говорит он, - Кто ведет прием в консультации?
- По-разному. Мы дежурим. Вы правы, такие роженицы часто до последнего не замечают свою беременность, приходят к нам уже на поздних сроках.
- Интересно, - говорит он, - Спасибо, Софья Андреевна, вы мне очень помогли.
- Разве?
- Конечно. Надо будет нам с вами все-таки распить бутылочку.
- Ой, Александр Сергеевич, не смущайте меня.
Я звоню Марине из своего кабинета и прошу встречи в магазине на углу. Она соглашается, приезжает через час.
- Соскучилась? – спрашивает она, пока мы стоим и разглядываем сырную витрину, - Мы же завтра встречаемся.
- Конечно, соскучилась, - признаюсь я, и тут же перехожу к делу, - Сможешь принести мне полиметирол?
- Понятно, почему не телефонный разговор. Я ведь уже как-то приносила.
- Закончился. Очень надо.
- Хорошо, принесу, - соглашается Марина, - Но немного совсем. По нему очень жесткая отчетность.
- Спасибо, - вздыхаю я.
Если полиметирол смешать с адреналином и вколоть в вену или артерию, то получится вполне правдоподобный сердечный приступ. Я почти уверена, что мне это не понадобится. Даже Кучерявой нет смысла рассказывать про эту проверку. Ну, что он сможет найти? Да, у нас наблюдаются и рожают не очень благополучные женщины без регистрации по месту жительства. Да, некоторые рожали в нашем роддом несколько раз. А потом они отказываются от детей. Это все, что видно из документов.
На самом деле большинство этих девушек уже уехали на историческую родину или еще куда-то. Единственная цель такого подлога документов с нашей стороны – сокращение младенческой и женской смертности. Эти женщины просто родили бы дома, а потом, в лучшем случае, подкинули детей в поликлинику или церковь. В худшем случае – выбросили в мусорный контейнер. Как младшую дочь Казачка. Каждая из этих женщин прекрасно знает, что, если придет в роддом с документами и своей рукой напишет отказ от ребенка, органы опеки свяжутся с родственниками. Они по инструкции должны сначала рассмотреть возможность родственной опеки. А узнают родственники – и конец. Иногда они приходят рожать без документов. Но тогда ребенка невозможно сразу передать на усыновление – он так и будет болтаться в системе, по детдомам и приемным семьям несколько лет, пока на него не оформят документы.
Я не одобряю отказы от детей. И всегда до последнего стараюсь придумать выход из положения. Мне не верится, что собственные родители могут убить дочь только за то, что она родила вне брака. Или что муж может избить и выгнать жену, если она принесет домой очередную девочку – лучше не принести никого, сказать, что ребенок умер. Мне кажется, что все эти страхи сильно преувеличены. Но этим девочкам и женщинам так не кажется, они живут в совсем другой реальности.
Я рассматриваю это как аналог бэби-бокса, но с возможностью получения медицинской помощи. Кому будет лучше от того, что женщина умрет от послеродового кровотечения? Никому. А от того, что ребенок умрет в мусорном баке? Тоже никому. А от того, что младенца без документов не смогут усыновить любящие родители? То-то же.
Я не раз обращалась к нашему заксобранию с просьбой выступить с законодательной инициативой по предоставлению возможности анонимного родовспоможения с последующим отказом от младенца. Но увы. Призрачная возможность взыскивать алименты с матери им важнее детских судеб. Приходится действовать на свой страх и риск. С точки зрения нашего законодательства это подлог, злоупотребление и прочие жуткие вещи, за которые предусмотрены реальные сроки. Но пусть они сначала докажут.
К каждому поддельному паспорту и полису у нас написано несколько отказов от детей с непроставленными датами – одним почерком к одному паспорту, вторым – к другому. Всего шесть паспортов с отказами. Когда такая женщина поступает к нам, мы с Ниной смотрим группу крови и выбираем паспорт, по которому раньше проходили женщины с такими же данными. У нас нет только четвертой и третьей отрицательных. Но таких пока, к счастью, не поступало.
Следующим вечером я сижу в отеле и жду Марину, а пока ее нет пью вино и читаю с телефона научные статьи – я получила дополнительную квалификацию клинического психолога, и теперь пишу диссертацию по влиянию психологического состояния роженицы на интенсивность болевого синдрома. Как только приходит Марина, я откладываю телефон. Марина отдает мне полиметирол. Всего три дозы. Но лучше, чем ничего.
- Для чего он тебе? – спрашивает Марина, растягиваясь рядом со мной на кровати поверх покрывала и наливая себе вина.
- На всякий случай, - отвечаю я, - Как твои дела? Купила тот польский завод?
- Купила, на свою голову, - вздыхает Марина, - Кто же знал про эти тупые санкции? На следующей неделе туда полечу, посмотрю, что можно сделать.
- Ты подожди, может быть, до маразма доводить не будут, и ввоз медикаментов не прекратят?
- Лекарства – вторая проблема. Мой завод делал для России автоанализаторы гликемии, иглы, инъекторы. Поставляли по госконтракту через фирму-посредника. А сейчас, сама знаешь, импортозамещение.
- Подожди-ка, дорогая, ты хочешь сказать, что нам вместо КуЭс навяжут Диамант? – у меня даже сердце в груди замирает от такой несправедливости, - А как вести рожениц с диабетом при такой погрешности приборов?
- А как получится, - мрачно сообщает Марина, - Причем, расходники уже перестали закупать. Значит, скоро вы не сможете пользоваться и теми приборами, которые уже есть в наличии.
- А почему нам об этом никто не сообщает? Я просто не представляю себе, как мы будем работать! Они видели наше отделение патологии? Это кошмар какой-то, Марина. Мы только-только утвердили на следующий год бюджет, позволяющий закупать более-менее приличные импортные инъекторы, а сейчас нам перекроют кислород. Будут за ту же цену впаривать местное фуфло, которое я бы врагу колоть не стала.
- Да ты-то чего переживаешь? Будешь работать, как раньше. Ну, будет твоим патологическим побольнее на уколах, переживут. А мне как зарабатывать?
- А у тебя какие проблемы? Через Кучерявую ввезешь нелегально, и те, кто может себе позволить, и так купят все, что им надо. Пострадают, как обычно, самые социально незащищенные.
- Соня, ты соображаешь, насколько большая разница в объемах между государственным контрактом и разовыми покупками богатеньких буратин? Ну, да, незащищенные пострадают. И в первую очередь – я.
- Это ты себя сейчас к социально незащищенным отнесла? – я, не удержавшись, хихикаю, - Боюсь, ты неправильно понимаешь эту фразу.
- Не придирайся к словам. Мне похер на нищебродов, я должна спасать свой бизнес.
- Тогда тебе остается только открыть маленький заводик в России. Не думаю, что запретят ввозить детали для изготовления оборудования. Будешь здесь вкручивать иглы в основания и продавать по тем же госконтрактам. Да, цена вырастет за счет себестоимости, но она у всех вырастет. А ты создашь рабочие места.
- Ага, каждый день мечтаю создавать рабочие места, прям сплю и вижу. Но идея нормальная. Дашь мне минуту – я напишу юристке, чтобы посмотрела, насколько возможен такой ход? Тогда она завтра с утра увидит, и к обеду у меня будет информация.
- Конечно.
Марина смотрит в свой телефон и быстро набирает пальцем текст. У нее такое решительное и одновременно сосредоточенное лицо.
- Тебе надо учиться расслабляться, - говорю я.
- Я абсолютно расслаблена, - отвечает она, не прекращая печатать, - Это меня психотерапевтка учит так говорить самой себе. Я абсолютно расслаблена, мои ноги тяжелые, руки тяжелые, глаза закрываются. Бред, короче.
- Ну, почему же бред? Многим помогает.
- Многим помогает такая чушь, о которой лучше и не знать.
- Например?
Марина откладывает телефон и смотрит на меня, широко улыбаясь:
- Я была в клубе БДСМ.
- Зачем? – смеюсь я.
- Избавиться от груза контроля. Почувствовать, что то, что вызывает у меня самые сильные триггеры, не страшно и даже приятно, если я в любой момент могу это прекратить. Научиться передавать контроль другому человеку и получать от этого удовольствие.
- Это тебе психотерапевтка посоветовала? Интересная дама. И как прошло?
- Отвратительно. Мне сразу стало страшно, некомфортно, мерзко, и я потребовала немедленно все это остановить.
- Ты пробовала нижнюю позицию?
- Ага.
- Попробуй наоборот, если интересно. Мне кажется, тебе больше подойдет.
- Пффф… Даже не знаю.
- Если хочешь, я не против подыграть. Мне бы, наверное, понравилось.
Марина задумчиво смотрит на меня и медленно качает головой.
- Нет. Я не смогу. Не могу смотреть, как мучается женщина. Даже порнуху не люблю из-за этого. Даже если там никого не избивают и не ебут в горло, все равно видно, что женщины только изображают удовольствие, а по факту им мерзко и неприятно. Я даже смотреть на такое не могу.
- Но это же совсем другое дело. В жизни, а не в порно, такое может и правда нравиться. Искренне.
- Нет, я не могу поверить в то, что какой-то женщине может это понравиться. То есть, мозгом могу, конечно, всякое бывает, но принять это, а тем более, в этом участвовать – ни за что.
- Ну, с мужчиной попробуй.
- Если мне сейчас выдать мужика для таких экспериментов, я его нахрен забью до смерти, за все то хорошее, что видела от них в своей жизни. Это, может, и неплохо, но сидеть из-за какого-то козла мне не хочется, - она смеется.
- А как же этот, твой? – я говорю о Казачке, и Марина это понимает, - Ему ты никогда не причинишь вреда.
-Думаешь, ему бы это понравилось?
- Кто его знает? Спроси. По-моему, он всегда был за любые эксперименты.
- Пожалуй.
Мы смеемся и открываем вторую бутылку вина. Время бежит быстро, слишком быстро. За болтовней мы не замечаем, как за окном светает, и засыпаем уже утром. А когда просыпаемся, пора освобождать номер.
- Давай еще на одну ночь останемся, - предлагает Марина.
Я отказываюсь – завтра мне на работу, а до этого надо переделать кучу всего. Приходится прощаться. Мне мало одной встречи в месяц, совсем мало. Но я ничего не могу поделать. Никто из нас не виновата в том, что жизнь так сложилась, и я совсем завралась. Теперь мне просто страшно распутывать этот клубок, и я предпочитаю просто оставить все, как есть.
На следующий день во время обеденного перерыва майор заходит ко мне. Я предлагаю ему кофе, и он с готовностью соглашается.
- Вы предлагали обратиться в опеку по поводу моего расследования, - говорит он, - Но я хочу Вам сказать, что сигнал как раз из опеки и пришел.
- Как это?
- Одному ребенку потребовалась пересадка костного мозга, и стали искать его кровных родственников. У него по документам была сестра и два брата. И знаете, что выяснилось, Софья Андреевна?
Я-то прекрасно знаю, что выяснилось. Ну, какова была вероятность? Впрочем, пусть докажут, что дело в нас, а не в роженицах, которые передавали друг другу тот злополучный паспорт.
- И что же выяснилось? – вежливо интересуюсь я.
- Что все эти дети не являются друг другу кровными родственниками. Представляете?
- Надо же! Интересно, как такое могло произойти?
- Это было интересно всем. На самом деле, моя работа здесь – простая формальность. Мне все ясно уже давно.
- Неужели?
- Да, милая Сонечка. Отказы от каждой поддельной личности написаны одним почерком. И именно это не позволит тебе переложить ответственность на тех женщин.
- Я не понимаю Вас, Александр Сергеевич. Какую ответственность? На каких женщин? – спрашиваю я, но уже знаю, что моя песенка спета.
- Не придуривайся, дорогая. Я уже поговорил с глупышкой Ниной, и она раскололась в два счета. Значит, расклад такой. На данный момент я подготовил два рапорта и два протокола допроса Нины. Согласно одному из них все отказы написаны разными людьми, и Нина припоминает, что сама удивлялась тому, как по-разному может выглядеть одна и та же женщина спустя год или два. А согласно второму в отношении тебя возбуждают уголовное дело. Что ты выберешь?
- А как же отказы? Ведь почерковедческая экспертиза уже была? – спрашиваю я, понимая, что облажалась в попытках сделать все максимально достоверным.
- Нет, милая, не было. Сначала хотел с тобой поболтать. У нас еще есть время заменить эти отказы на те, что написаны разными почерками.
- И чего ты хочешь?
- Финансового участия в твоей схеме. Продолжаешь свои грязные делишки, но передаешь мне по десятке с каждой такой бабы, которая хочет по-тихому слить младенца и остаться с чистой совестью. Ты на свободе, мы оба в плюсе. Новые паспорта для работы я тебе, кстати, предоставлю.
- А если я хочу прекратить это? – я понимаю, что ему бессмысленно рассказывать, что я не беру денег с этих женщин.
- Ни за что. Если ты прекратишь, у меня не будет интереса тебя покрывать, даже несмотря на то, что ты мне очень симпатична.
- Я хочу увидеть эти рапорты и протоколы допроса. С твоей подписью, - говорю я, - Раз уж они готовы.
- Идем, - он встает и с широкой улыбкой распахивает передо мной дверь.
Едва мы заходим в его кабинет, он закрывает дверь изнутри. Все, как он сказал. Два рапорта, два протокола. Мне нравится тот, в котором написано, что, очевидно несколько женщин ввели в заблуждение медицинский персонал, предоставив один паспорт на имя Меркуловой, и других нарушений не выявлено. Во втором рапорте фигурируют все три паспорта и усматриваются признаки преступного сговора. Это мудак даже новые согласия, написанные разными почерками, предоставил. Подготовился, молодец.
- Хорошо, - говорю я, - Я согласна.
- Прекрасно, - он вдруг хватает меня за грудь, - Предлагаю отметить наше соглашение праздничным минетом.
- Не поняла.
- Да ладно тебе, между нами явно искра. Я буду раз в полгода приезжать за своей долей, а ты будешь хорошей девочкой, - он надавил мне на плечи, побуждая опуститься вниз.
А я-то планировала отпустить с миром этого ублюдка.
- Я не хочу, - говорю я, но опускаюсь.
- Ну, через не хочу, - усмехается он и расстегивает свои штаны.
Я стягиваю его трусы и сжимаю рукой кривой пенис, преодолевая отвращение. Второй рукой из кармана незаметно вытаскиваю шприц и ногтем скидываю колпачок с иглы.
- Давай, не стесняйся, - говорит он.
Я втыкаю иглу в паховую артерию, сразу выпускаю все лекарство.
- Что ты делаешь, сука? - орет он.
Я вскакиваю на ноги и говорю:
- Ничего такого. Просто меня тошнит от минета. Я хочу потрахаться, а вколола стимулятор, для продления удовольствия.
- Врешь, - говорит он, - Что это? Снотворное?
- Ну, зачем мне врать? – я слежу за его зрачками, - Разве мне надо, чтобы меня поймали еще и на этом?
- Точно врешь, - заявляет он и застегивает штаны, путаясь в молнии, а затем делает шаг к двери.
Он не успевает даже открыть замок, как его лицо искажает гримаса боли, и он хватается за сердце. Падает. Через несколько минут я спокойно фиксирую смерть. Ухожу со шприцем и неправильными рапортом, протоколом и согласиями в карманах. Проходя по коридору, слышу из одного из кабинетов резкий приказ:
- Не дергайся, лежи тихо, истеричка!
Коротко постучавшись, приоткрываю дверь и проскальзываю внутрь.
- Ирина Константиновна, подождите меня в моем кабинете, - говорю я врачу, - Я сама закончу осмотр.
- Как угодно, - отвечает эта стерва и выходит, высоко подняв голову.
Я сразу подозревала, что мы с этой новой врачиней не сработаемся, но ее привела главврач и настаивала на том, чтобы она именно у нас в послеродовом писала свою диссертацию. Вот пусть отправляет ее аналитический отдел, а к живым людям – только через мой труп.
Я ласково разговариваю с пациенткой, пока дезинфицирую руки и надеваю перчатки, – у нее небольшое осложнение после кесарева сечения, надо сделать вакуумную чистку. Ей неприятно, но я подробно объясняю, что именно делаю, заверяю, что мы все быстро исправим, и все будет хорошо.
- Мне сказали, что надо на неделю здесь остаться, - всхлипывает молодая женщина и шмыгает носом, - А как же грудное вскармливание?
- К сожалению, такие правила, - сочувствую я, - Лично я считаю, что в таких случаях достаточно приезжать на ежедневные осмотры, но мое мнение здесь не имеет никакого значения. И ребенка тоже в инфекционное отделение нельзя. Но Вы можете сцеживать молоко и передавать родственникам, если они будут возить стерильные бутылочки. Я назначу антибиотик, совместимый с грудным вскармливанием. Если такой возможности нет, все равно сцеживайтесь каждые три часа, и тогда легко восстановите грудное вскармливание, когда вернетесь.
- А если ребенок больше не возьмет грудь?
- Скорее всего, возьмет. Возможно, будет отказываться первое время и требовать бутылочку, но добровольно помирать от голода не захочет. Но даже если не возьмет – ничего страшного, будете кормить смесью. Нет никаких абсолютных доказательств того, что смесь негативно влияет на здоровье ребенка. Кормить грудью просто удобнее для большинства женщин, потому что это бесплатно, не надо стерилизовать бутылочки, можно не бояться надолго уйти с ребенком из дома. Но многим кормить грудью неприятно или неудобно, и тогда искусственное вскармливание прекрасно подойдет. Поэтому решение всегда за Вами. Если что, у нас при роддоме есть консультант по грудному вскармливанию. Если что-то пойдет не так, приходите и получите консультацию. Это бесплатно.
Женщина немного успокаивается, и к концу процедуры ее слезы совсем высыхают. Она даже улыбается и благодарит, в свою палату уходит в приподнятом настроении. Я заполняю карточку и иду в кабинет. Главврач уже там – значит, Ирина успела настучать.
- Замечательно, что Вы уже здесь, Вера Алексеевна, - говорю я, - Я как раз собиралась обсудить необходимость соблюдения врачебной этики.
- Софья Андреевна, - отвечает она раздраженно, - Раз уж Вы так открыто метите на мое место, Вам следовало бы проявлять себя при выполнении непосредственных обязанностей, а не шпионить за другими врачами, к которым Вы испытываете личную неприязнь.
- У меня нет личной неприязни к Ирине Константиновне, - возмущаюсь я, - Но я считаю недопустимым откровенное хамство в отношении пациенток. Они уязвимы и напуганы, им необходима поддержка. Мы не машины чиним, мы с людьми работаем!
- Ирина Константиновна – прекрасный врач, и Вам это известно. Другого у нас нет на данный момент. Вы же не можете постоянно выполнять за нее ее работу. У Вас своя есть.
Она права. Ирина совсем не так плоха. Она базарная хамка, но свое дело знает. Другое дело, что не все так просто.
- Когда у женщины нестабильный гормональный фон, резкие перемены в жизни, плюс боли и внезапные незапланированные трудности, грубость со стороны авторитетного лица, в том числе медперсонала может плохо повлиять на результат лечения, - озвучиваю я прописные истины, - Может пропасть молоко, могут прекратиться сокращения матки, может даже ухудшиться заживление швов. Я не из вредности не хочу подпускать эту женщину к пациенткам.
- Я понимаю, Софья Андреевна. Но какой у нас есть выбор?
- У нас – никакого, только пытаться воспитывать ее. А вот у нее есть выбор. Пусть переквалифицируется в патологоанатома, и всем будет хорошо. Нам, кстати, как раз требуется интерн в МОРГ. Да, диссертацию напишет чуть позже, но какие ее годы?
- Я ей предложу, - улыбается главврач, - Ты-то диссертацию свою дописываешь, девочка моя? Мне давно на пенсию пора, но не хочу, чтобы кто-нибудь тебя обскакал.
- Спасибо за оказанное доверие, - улыбаюсь я, - Постараюсь ускорить процесс.
На моем столе звонит телефон – по всему роддому ищут главврача, чтобы сообщить о ЧП – умер майор, приезжавший с проверкой. Похоже на сердечный приступ. Откачать не удалось. Земля ему пухом.
Марина
Я сняла квартиру в маленьком городке под Варшавой, прямо рядом со своим новым заводом. Переносить часть производства в Россию мне не хотелось, но выбор был невелик. Впрочем, я не теряла надежды расширить европейский рынок сбыта. Но прежде всего нужно было успокоить людей. Все понимали, что планируются масштабные сокращения, и настроения на фабрике были из рук вон плохими. Я боялась, что из-за настроя работников упадет качество продукции.
В очередной раз я позвонила Алене, начальнице одного из отделов в министерстве здравоохранения.
- Привет, привет, дорогая. К сожалению, ничем не порадую, - сразу ответила она, и добавила, понизив голос, - Ты же знаешь, какой козел этот Ибрагимов.
- Что, даже инсулин не удалось оставить? – вздохнула я.
- Даже инсулин. Он, по-моему, имеет кое-что с местных производителей, и уже мысленно прибыль считает.
- Я тоже готова прибылью поделиться, ты же знаешь.
- Ему твое участие без надобности, а я помочь не могу, к сожалению.
- А ты можешь его подсидеть и занять его место? – с надеждой спросила я.
- Пффф. Меня тут держат только за профессионализм, потому что я знаю систему здравоохранения, понимаю структуру расходов, ну и прочее, сама знаешь. Но меня не продвинут, потому что я не лояльна. Если бы хоть кто-то из этих козлов в руководстве отличал шприц от скальпеля, меня бы давно убрали. А так терпят, потому что надо же кому-то работать, а не штаны протирать.
- Так будь полояльней. Я слышала, что ты – первый кандидат на должность Ибрагимова, если его снимут или переведут.
- Нет, еще Мездряков есть, тот еще мудак, из елейных, похуже Ибрагимова.
- Почему?
- Он за вывод абортов из ОМС. Если Мездрякова назначат, то он точно продавит это под лозунгом сокращения расходов и повышения рождаемости, получим всплеск женской смертности по всей стране, а потом еще и плохую статистику по вторичному бесплодию, и всё под завывания церковников. Ты просто не представляешь себе, через какое дерьмо я прохожу каждый день, чтобы хотя бы отстоять отсутствие деградации, об улучшениях даже не говорю. Как я могу быть полояльней? Да я каждый день иду на работу, как на войну. Но ты не беспокойся, если назначат Мездрякова, он позволит заключиться на иглы и расходники к уже закупленному оборудованию. Может, и еще на что-то удастся его раскрутить. Так что, тебе он выгоден.
Я попыталась утешить Алену, хотя сама нуждалась в утешении ничуть не меньше.
Поработав пару недель, вникнув во все дела, я поняла, что всё гораздо хуже, чем казалось на первый взгляд. Перевести производство на двухфазную систему, чтобы здесь производить, а в России собирать, как предлагала Соня, было невозможно из-за типа станков. Мне удалось договориться о будущих поставках в Австрию, если мы сможем соответствовать определенным требованиям, но для этого надо было закупить новое оборудование. А где на него взять денег? Залезать в кредиты ради этого было не целесообразно, но и работать просто ради работы смысла не было. От отчаяния я расплакалась. И позвонила Соне. Она сразу взяла трубку и спросила:
- Всё плохо?
- Просто ужасно. Если Ибрагимов останется на должности, не видать мне ничего. Хоть бы полгода дали, чтобы я смогла насобирать на обновление оборудования! Сейчас придется увольнять людей, продавать бесполезные станки без возможности купить новые, сокращать производство…
- Под Ибрагимова копают, - ровно произнесла Соня, прервав меня, - И уже давно. Он там с кем-то не поделил госзакупки, а потом не поделился с теми, кто мог бы его прикрыть. Делай всё так, как будто Ибрагимова уже нет.
- Думаешь, назначат Мездрякова? – спросила я тревожно. Мне это было бы выгодно, но Соню назначение Мездрякова точно не порадует. Однако мысли мои уже крутились вокруг перераспределения мощностей в пользу игл и расходников. Я подумала, что станки все равно придется продать, но за год я смогу купить новые – и здесь, и в России, и смогу собирать оборудование из запчастей так, чтобы формально оно было отечественным.
- Я бы поставила на Бирман, - ответила Соня.
- Жаль, Бирман с тобой не согласна, - вздохнула я.
- Я сейчас новости смотрю. И тебе советую. Мездрякова уже точно никуда не назначат. Он умер.
- В смысле?
- Инфаркт. Такое бывает с карьеристами средних лет.
Я почувствовала легкую тошноту и слабость в ногах.
- Если бы его назначили, он бы пропихнул запрет абортов.
- Ну, не запрет, а всего лишь вывод из ОМС, но ты права, это недопустимо, - Соня усмехнулась.
- А сама ты где сейчас? В Москве? Там, вроде, конференция гинекологов, - у меня в голове крутилась мысль про три дозы полиметирола, которые я отдала Соне. Я плохо разбиралась в его действии, но в общих чертах представляла.
- Нет, я не смогла поехать сама, к сожалению. Но туда поехала надежная женщина, которая уже все сделала, как надо. Я предоставила ей всё, что нужно, и она прекрасно справилась. А почему ты интересуешься медицинскими конференциями?
- Мне просто было интересно, где ты сейчас.
- Дома. Пью ромашковый чай. Удачи тебе с твоим заводом.
- Спасибо.
Отключившись, я уставилась в темноту за окном. Мне стало интересно, убила бы Соня меня, если бы я стояла на пути к светлому будущему? Вряд ли. Она пыталась бы меня переубедить и верила бы, что у нее получится. Убила бы Соня Руслана, если бы знала, что он собирается сдать маргиналок? Она не верит, что мужчин можно в чем-то переубедить. А если и верит, то не видит в этом смысла. А я верю и вижу. И в этом моя проблема. Мне всегда казалось, что я могу сделать все, что хочу, если хорошо постараюсь. Мне нравится, когда всё зависит только от меня, когда нет никаких сюрпризов. Соня как-то сказала, что это мания контроля. Нехорошая вещь – от нее анорексия, селфхарм и прочие неприятности.
Я пыталась убедить себя, что все хорошо, завод будет работать, я получу прибыль, но то, что это случилось без моего участия, но с непонятным участием Сони, просто парализовало мою волю. Какая-то часть меня хотела, чтобы все оставалось плохо, зато понятно и предсказуемо.
Телефонный звонок вывел меня из оцепенения. Казачок.
- Привет, - сказала я в трубку, - Как хорошо, что ты позвонил.
Мне нравилось с ним разговаривать. Я ныла, что меня все достали, а он развлекал меня дурацкой болтовней про детей, школу, тайный роман нашей домработницы с водителем и прочие пустяки. Но он заявил:
- Скажи свой адрес, я вызываю такси из аэропорта.
- Ты прилетел? Что-то случилось?
- У меня – нет. Но я решил, что это будет хорошей идеей.
Я, расплываясь в улыбке, назвала адрес. Он просто ангел. Прилетел просто ради того, чтобы поддержать меня. Он принес мои любимые креветки в соусе песто и огромные оливки, фаршированные сыром. И пиццу.
- Я так сильно тебя люблю, - призналась я, повиснув у него на шее.
- Что случилось? – спросил он, пока мы ели пиццу и пили вино прямо на кровати, - Ты совсем расклеилась из-за этой истории с заводом.
- Да с заводом уже всё в порядке, я выкручусь. Просто… Меня бесит, что я ничего в своей жизни не контролирую. Все происходит само собой.
- Но это же неправда. Ты почти полностью контролируешь рынок автоперевозок – по крайней мере, за Уралом. Строительство. Новую айти-школу. Рекламную фирму. Рестораны. Меня.
Я раздраженно фыркнула:
- Ты мне не подчиняешься.
- Потому что ты об этом не просишь. Я же говорил, что не против попробовать, если ты захочешь.
Я закатила глаза. Меня немного раздражало то, что он вечно всё сводил к сексу. А еще говорят, что после тридцати мужское либидо угасает. Ага, как же. Ему что в пятнадцать, что в тридцать пять только одно и нужно. Я уже жалела, что спросила тогда, что он думает про эти игры с подчинением. Могла и не спрашивать. Кто бы сомневался, что он проявит полную готовность. Только вот я была абсолютно уверена в том, что он не понимает, на что соглашается. Нет никакого удовольствия от подчинения и беспомощности. Это страшно и мерзко. Уж я-то знаю, каково это – когда с тобой делают всё, что захотят, а ты не можешь отказаться, потому что уже подписалась и взяла предоплату. Терпи и изображай удовольствие. А эти идиоты смотрят порно и думают, что там всё по-настоящему, и всем хорошо. Хорошо только тому, у кого власть, остальное – сказочки для травмированных девочек.
- Тебе не понравится, - буркнула я, - Ты просто не представляешь себе, о чем говоришь.
- Разве я не смогу прекратить это в любой момент?
Логично. Это было заманчиво. Он сможет прекратить. Действительно сможет. Как это – когда другой человек в твоей абсолютной власти? Разве это не заведет кого угодно?
- Ладно. Давай сразу договоримся о том, что можно, и чего нельзя.
- Всё можно, - пожал плечами он.
- Всё-всё?
- Ага. Мы уже начали? Что мне делать? – он посмотрел на меня с озорной улыбкой.
Я нахмурилась.
- Прекращай лыбиться.
Он тут же сделал очень серьезное лицо, как будто я щелкнула переключателем эмоций.
- Ладно, - я постаралась говорить уверенно, - Встань на колени, руки сцепи за спиной.
Он тут же выполнил это, без вопросов опустился на колени напротив кровати. Я не была уверена, что ему это нравится. Но с удивлением почувствовала, что это нравится мне.
- Не смотри на меня, - сказала я, потому что его взгляд меня нервировал. И он опустил глаза.
На его лице была гримаса не то, чтобы страдания, но дискомфорта, и я напряглась. Но тут же поняла, в чем дело – он возбужден, и, видимо, джинсы слишком сдавливают. Это ничего, это нормально.
Я велела ему снять рубашку, и он с готовностью стащил ее, бросил на пол, и тут же ухватился за ремень джинсов.
- Нет, - сказала я, - Оставь.
Он едва слышно застонал, но послушался, снова убрал руки за спину. Пусть знает, что не так уж это приятно и весело, когда твое тело тебе не принадлежит. Я провела большим пальцем по его нижней губе, и он прерывисто вздохнул и снова поморщился.
- Тебе это нравится, - удивленно сказала я.
- Да, - ответил он, глядя в пол.
Я сама расстегнула его ремень и со свистом выдернула его из джинсов. Казачок резко втянул в себя воздух и прикусил губу.
- Разденься полностью, - сказала я, и он, вздохнув с облегчением, встал и скинул джинсы вместе с бельем, сжал рукой свой член.
- Я не разрешала трогать.
- Прости, - он убрал руки за спину, и запрокинул голову. Страдание и наслаждение одновременно. Интересно.
- Еще раз так сделаешь – накажу, - сказала я, наслаждаясь проскользнувшим по его лицу сомнением – он пока не знал, что выбрать.
Я снова велела ему встать на колени и спросила:
- Ты когда-нибудь позволял другому мужчине себя трахать?
Казачок поднял на меня глаза, и я залепила ему пощечину. Не больно, но звонко. Он улыбнулся краешком губ и, уставившись в пол, ответил:
- Да.
Это было неожиданно. Я точно знала, что с Поэтом у него ничего такого не было, и не думала, что он решится попробовать с кем-то еще. Я недооценила его.
- Тебе понравилось?
- Да.
- Прям с первого раза? – усомнилась я.
- Да. Он знал, что делать.
- Кто это был? Расскажи.
- Леха. Клиент автомастерской. Мы встретились вечером, после закрытия. Он спросил, хочу ли я этого, и я ответил, что не уверен. Он предложил попробовать и обещал остановиться сразу же, как я об этом попрошу. Я не попросил. Я не хотел, чтобы он останавливался.
Казачок снова поморщился. Воспоминания еще сильнее возбудили его, и ему сложно было сдерживаться. Я подумала – интересно, с кем из нас что-то не так, с ним или со мной? Как ему может это нравиться? Как он может возбуждаться, думая об этом? Есть в сексе хоть что-то такое, от чего он предпочел бы отказаться? Вряд ли я смогу об этом узнать, потому что это явно будет лежать далеко за пределами моих границ.
Я ущипнула его за соски и резко выкрутила их. Он застонал и сжал челюсти. В тумбочке у кровати у меня была смазка, вибратор и дилдо – его я купила чисто из ностальгии, потому что внешний вид был почти один в один как у Поэта. Не могла не купить, но так ни разу и не воспользовалась. Казачок смотрел краем глаза, как я достаю всё это добро, и по участившемуся дыханию я поняла, что он доволен. Ладно, посмотрим.
- Давай снова попробуем то, что ты когда-то заставил меня прекратить, - я смазала палец, ввела в него и нащупала простату.
Он зарычал и, расцепив руки, дотронулся до своего члена.
- Стоп, - сказала я, вытаскивая палец, - Руки за спину. Ты хочешь наказания?
Казачок молчал глядя в пол.
- Я задала вопрос. Да или нет.
- Нет. Да. Не знаю.
Я схватила его за волосы и слегка накрутила их на кулак, наклоняя Казачка вперед, так, чтобы грудью он уперся в кровать.
- Черт, - сказал он восхищенно.
Меня этот его восторг начал уже немного раздражать, и я, размахнувшись, ударила его ремнем по ягодицам, пожалуй, слишком сильно. Он коротко вскрикнул, но не расцепил рук, сведенных за спиной. Значит, не так уж и сильно. Я ударила еще раз, и еще. Казачок тяжело дышал.
- Тебе ведь это нравится? – спросила я.
- Да, - ответил он.
Я тоже так отвечала, когда клиенты задавали мне этот вопрос. Только ему и в самом деле нравилось.
- Повернись ко мне.
Он повернулся, все так же сцепив руки за спиной. Я взяла дилдо и поднесла к его губам.
- Оближи.
Он со стоном подчинился, его язык, проткнутый металлическим гвоздиком, закружил по силиконовой головке. А вот этому он научился точно не у меня.
- Знаешь, почему я его купила? – спросила я.
- Да, - ответил он хрипло.
- Открой рот, - одновременно с этими словами я протолкнула дилдо прямо в его глотку, и он подавился, - Давай, до конца!
Я ритмично впихивала дилдо ему в горло, и он закашлялся, оттолкнул меня руками.
- У нас проблема? – спросила я.
- Нет, - ответил он, снова сведя руки за спиной, моргая от выступивших слез и давясь слюной. Как мне это знакомо.
- Нет, у нас проблема. Ты не делаешь то, что я тебе велю. То, что обязан делать. То единственное, на что ты годишься.
- Прости.
- Открой рот.
Я знала, что впихнула дилдо слишком резко, и он снова выставил вперед руки чисто рефлекторно.
- Прости, - снова сказал он, закашлявшись.
- Повернись.
Я снова трижды хлестнула его ремнем, а потом взяла свой тонкий ремешок и туго завязала им его руки за спиной.
- Так тебе будет легче делать то, что положено, - сказала я, - Правда?
- Да.
- Так поблагодари меня за заботу.
- Спасибо, - простонал он.
То, что он все еще был возбужден, и хотел продолжения, выводило меня из себя и дико возбуждало одновременно. Я несколько раз впихнула дилдо в его горло, заставляя его задыхаться и давиться, но его член продолжал торчать вверх, а в глазах горел огонь желания. И теперь мне тоже хотелось разрядки.
Я развязала его руки только для того, чтобы он лег на кровать, и я привязала его к изголовью. Он с удовольствием напряг мышцы, убеждаясь, что крепко связан, и зарычал, запрокинув голову.
- Ты ведь кончишь сразу, стоит мне прикоснуться к твоему члену? – спросила я.
- Да, - простонал он.
Но мне тоже хотелось кончить, поэтому я скинула трусики и села ему на лицо, скрывая его голову под подолом домашнего платья. Этот шарик в его языке – просто нечто. Он кружил по моим самым чувствительным местам, обдавая одновременно жаром и холодом, и я кончила буквально за пару минут. Открыв лицо Казачка, я поцеловала его в губы, ощущая на них свой собственный вкус, и посмотрела в его глаза. Они были подернуты мутной дымкой и смотрели прямо перед собой. Он был на грани. И я вдруг почувствовала иссушающую обиду, поднимающуюся из самых глубин моей души. И еще холодную ярость. Он так и не поймет. Ему всё нравится. Людям такое нравится. Проблема во мне, проблема всегда была во мне. Я должна была получать удовольствие, но не получала, потому что ущербная. А он вот получает, от того же самого, от чего меня воротит. Я не хотела, чтобы ему было хорошо от того, что мне всегда было отвратительно. Я хотела, чтобы он тоже почувствовал, насколько это мерзко. И, повинуясь какой\то внутренней силе, я произнесла скучным тоном:
- Ну, теперь надо сделать, чтобы ты кончил, - и медленно опустилась на его член.
Его взгляд тут же настороженно сфокусировался на мне, он уловил перемену настроения. Ага, теперь не так уж приятно? Не дав ему возможности возразить, я сунула ему в рот два пальца, прижимая язык, и начала ритмично двигаться, сохраняя на лице безучастное выражение. Он замотал головой, пытаясь что-то сказать, но я не позволила, прижимая пальцами его язык и с интересом глядя, как меняется его мимика – от страсти до растерянности, потом до ярости. Внезапно он рванул руки, и мой тонкий поясок лопнул на его запястьях. Казачок схватил меня за бедра и стряхнул с себя.
- Ты психопатка! – рявкнул он, вскочил с кровати и ушел в ванную.
Я разрыдалась в подушку. Разве это я психопатка? Разве я не сделала именно то, чего он хотел всё это время? Но злилась я не на него, а на себя. Не только мне больно вспоминать о том, как это было раньше. Я разбередила и его рану тоже. Единственное, что я могу сделать ему неприятного в постели – это сделать что угодно без своего на то желания, разбудив тем самым чувство вины. Только он ни в чем не виноват. Он тоже не знал, что бывает по-другому.
Я встала и тяжело протопала в ванную. Казачок стоял в душевой кабине под струями воды. Я сняла платье и шагнула к нему, закрыла прозрачную дверцу, огораживая нас двоих от всего мира.
- Прости, - сказала я, обвивая его руками.
Он прижался губами к моей макушке и крепко сжал меня в объятиях.
- За что? – спросил он, - Разве ты сделала что-то плохое?
- Не надо, Саша. Мы оба знаем, что я сделала. Я напомнила.
- Верно. Не ты должна просить прощения.
- И ты не должен. Ты не знал, что так нельзя. Все так делали.
- Да. Мы считали, что девчонки по-другому устроены. Я вообще не знал, что вы можете хотеть секса так же, как и мы, пока Соню не встретил.
- Я тоже, - призналась я, - Я считала, что женщина получает удовольствие от того, что мужчине хорошо. Мужской оргазм как цель соития. Это называется фаллоцентризм. Прямо сейчас я чувствую себя виноватой из-за того, что ты так и не кончил. У меня в подкорке сидит, что это недопустимо и причиняет мужчине невыносимые страдания.
Казачок фыркнул.
- Это неправда. Приятного мало, но и невыносимого ничего тут нет. Еще никто от этого не умер.
- Поверю тебе на слово.
Мы вернулись в спальню и растянулись на кровати.
- И все равно, это было классно, - зевнул Казачок.
- Ну, почему, почему тебе нравится это? – не выдержала я, - Мои самые худшие воспоминания – о том, как со мной делали нечто подобное.
Казачок посмотрел на меня со смесью и тревоги и сожаления.
- Маринка, солнышко, так ведь это совсем разные вещи. Просто противоположные. Мне нравится именно то, что всё это не по-настоящему, только для моего личного удовольствия, понимаешь? Если бы я был обязан это делать без своего желания, только потому что мне за это платят, то это не было бы весело, это даже сексом нельзя было бы назвать, это было бы…
Он замолчал, пытаясь подобрать слова, и я закончила за него:
- Изнасилованием.
- Пока это не было произнесено, оно казалось не таким ужасным, - вздохнул он.
- Зато теперь, когда это произнесено, мне стало легче, - сообщила я, - Это означает, что что-то не так не со мной, а с теми, кто позволял себе использовать меня, как вещь, только потому что заплатил за это. Что-то не так с теми, кто считает себя вправе покупать живого человека для собственного развлечения. Дело не во мне. Дело в них.
С души как будто упал огромный камень, даже дышать стало легче. Казачок нежно обнял меня и поцеловал в висок. Я чувствовала его любовь, как она окружает меня мягким пушистым облаком и убаюкивает.
Александр
Моя жизнь была идеальной и невыносимой. У меня было всё — деньги, Марина, замечательные дети, куча родственников, большой красивый дом, крутые тачки, внимание красивых молодых женщин и мужчин, любимое дело. Но Руслан там, на зоне, развлекался со своим петухом, и даже не вспоминал обо мне, Соня была согласна видеть меня не чаще раза в месяц, и только для секса. А если бы Марина узнала о том, что я встречаюсь с Соней за её спиной... Даже мысль об этом заставляла меня цепенеть от страха. А мысль о том, что мне придется вот так врать всю жизнь, вызывала отвращение.
Несколько раз я собирался порвать с Соней. Раз я нужен ей только раз в месяц и только в постели, то какой смысл это продолжать? И однажды я отменил запланированную встречу, решив, что если смогу пережить это один раз, то потом смогу и прекратить это окончательно. Но я не смог — до следующей встречи я буквально считал дни, как долбанный наркоман. Потом я несколько раз повторял это, но никогда не заходил дальше отмены единственной встречи. Соня относилась к этому спокойно, как будто ей было все равно. Я подозревал, что она встречается с кем-то еще, что, возможно, она встречается так с несколькими мужчинами. Но спрашивать у нее об этом не решался, потому что понимал, насколько это бессмысленно.
Зато у меня были дети. Лачо рос настоящим цыганом. Он не проявлял особых успехов в учебе и каждый год с нетерпением ждал лета, чтобы уехать к деду Алмазу пасти лошадей. Мы построили конюшни, закупили несколько лошадок и открыли школу верховой езды. Там же Алмаз ухаживал за чужими лошадьми за деньги и занялся их разведением. А недавно зачем-то сам купил несколько страусов. Мне это казалось странной блажью, но Лачо всегда возвращался оттуда с горящими глазами и полный планов на следующее лето. Никакие горные лыжи, большой теннис и прочие занятия, которыми я пытался его нагрузить, не перекрывали его любви к деревенской жизни. Я понимал, что он уедет к деду, как только закончит девятый класс, да он и не скрывал своих намерений. После возвращения домой он всегда долго адаптировался, до Нового года тосковал. Вот и теперь на дворе был уже ноябрь, а Лачо все болтал про цыганскую жизнь.
- Даде, а дед говорит, что мне в следующем году можно будет жениться, - заявил он, едва сев в машину, когда я забирал его и Марку из школы, - А Марка врет, что нельзя.
- Дурак, тебе в следующем году только двенадцать будет, - сказала Марка, - Жениться он собрался, малолетка.
- А тебя уже давно пора замуж выдавать, - Лачо показал ей язык, - Бабушка Сабинка так говорит. Ты слишком умная, от учебы женщины детей потом родить не могут. Вместо своих олимпиад лучше бы замуж вышла да племянников мне рожала!
- Папа, скажи ему! - возмутилась Марка, - Ты не видишь, как он себя вдет?
- Лачо, - строго сказал я, глядя на него в зеркало заднего вида, - Прекрати нести чушь. Ты не будешь жениться в следующем году. И Марке рано рожать детей. Хотя и олимпиад многовато, это точно. Надо ей поменьше учиться и побольше гулять.
- Ты так говоришь, потому что знаешь, что я права насчет вреда от твоей мастерской, но не хочешь ее закрывать, - пробурчала Марка.
Я вздохнул. Опять она про мастерскую.
- И правильно, - тут же оживился Лачо, - Даде, ты же сказал тогда, что если она будет доставать тебя с этой своей дурацкой экологией, ты отправишь ее в экологическую Малашиху, выдашь там замуж за экологического цыгана, и ей некогда будет думать обо всяких глупостях! Вот и давай так сделаем! Ко мне летом хорошие ромы подходили, про сестру спрашивали. И Алмаз говорит, что сейчас все хорошие парни женятся, и не сможем мы Марку хорошо пристроить.
- Дебил! - Марка с размаху дала Лачо подзатыльник.
- Даде, ты видел? - закричал Лачо.
- Ты заслужил, - усмехнулся я.
- Ничего я не заслужил! Я только повторил то, что ты сказал!
- Я пошутил. Мы не будем выдавать Марку замуж. Пусть учится.
- Вот спасибо! Благодетели, - фыркнула Марка, - Я расскажу Марине о ваших разговорах! Тоже мне, вершители судеб. Как будто в каменном веке живем! Додумались — замужеством угрожать!
- Дочка, это была шутка. И я уже извинялся за нее, - напомнил я, - И мы, вроде, пришли к компромиссу по поводу мастерской.
- Здесь не может быть компромиссов. Мне стыдно ходить в экологический кружок, потому что там все знают, что у моей семьи автомастерская и неэкологичные стройки. И это они еще про заводы не знают.
- Да и к черту такой кружок, где ты должна оправдываться, - весело сказал я, - Поедем вечером в теннис играть?
- Не сегодня. Я встречаюсь с друзьями.
- О, с друзьями! - захихикал Лачо, - Это с Димкой Марковым, что ли? Знаю я, какие вы друзья! Дед Алмаз говорит, что если девку рано замуж не выдать, то она лишится невинности, и никому не будет нужна.
- Лачо! - резко сказал я, - Хватит! Еще раз скажешь подобную глупость — больше к деду Алмазу не поедешь! И извинись перед сестрой!
- Ладно, извини, - неохотно буркнул Лачо.
- За что? - спросила его Марка.
- За то, что я сказал, что ты лишишься невинности? - осторожно предположил Лачо.
- Пап, ты видишь? - возмутилась Марка.
- Вижу. Лачо, личная жизнь твоей сестры тебя не касается. Ее невинность — ее личное дело. Только она сама может решать, что и с кем ей делать.
- Только пусть потом не жалуется, - пробормотал Лачо.
- На что не жалуется? - уточнил я.
- Ну, если к ней будут относиться без уважения.
- Пусть только попробует кто-нибудь относиться к моей дочери без уважения, - спокойно сказал я, - Шею сверну любому.
- Не, я, так-то тоже, - нахмурился Лачо, - Марка, ты, это, не обижайся. Если что — сама знаешь, мы заодно.
- Знаю, - Марка ласково потрепала его по голове, - Но еще раз заикнешься про мое замужество — я тебе врежу.
- Понял, заткнулся, - И Лачо уставился в телефон.
Дома я сначала серьезно поговорил с Лачо о том, что мы не применяем романипэ в своей жизни. Он легко согласился моими доводами, но в глазах его была тоска по жизни в Малашихе. Я ничего не мог с этим поделать. После разговора с ним я поднялся на второй этаж, чтобы поговорить с Маркой. Собирался постучать в ее дверь, но услышал, что она говорит по телефону и замер. Я не собирался подслушивать, но услышав, не смог уйти.
- Не знаю, Дим, я стесняюсь. А вдруг кто-то еще это случайно увидит… Что значит, расстанемся? Только из-за того, что отказалась? А если я сфотографирую так, что не будет видно лица? … Нет, мы говорили только про сиськи… Да, без лица… Нет, подожди… Ну, давай придумаем что-нибудь…
Я зашел в комнату, взял из ее рук телефон и нажал отбой.
- Папа! - Марка села на кровати, ее лицо залилось краской, - Ты подслушивал?
- Извини, - я сел рядом, - Видимо, нам надо поговорить о сексе.
- О, нет, только не это, - она закрыла лицо руками, - Умоляю! Я уже всё знаю.
- И что именно ты знаешь?
- Что надо ценить себя, не торопиться с этим и всегда предохраняться, - быстро говорила она, не убирая рук от лица, - Есть таблетки, спирали и презервативы.
- Не совсем так, - сказал я, - В твоем случае есть только презервативы.
- С ними не те ощущения.
- Верно. И когда у тебя будет постоянный партнер, ты будешь абсолютно уверена в его верности, и вы будете планировать ребенка, тогда вы оба сдадите анализы, откажетесь от предохранения и почувствуете разницу. А до этого момента риски значат больше, чем разница в ощущениях. Которая, если честно, не такая уж и значительная. На самом деле, нормальный парень сам всегда предложит презерватив, чтобы не подвергать тебя риску. А если он сам предлагает секс без защиты, значит, на тебя ему плевать, и ты, тем более, не должна думать о его ощущениях. Твоя безопасность важнее.
- Хорошо, я поняла, - вздохнула она, - Презервативы. Всегда. Ясно.
- При любом виде секса.
- Папа!
- Что?
- Ладно, ладно. Это все?
- Нет. Ты знаешь, для чего нужен секс?
- Знаю. Для размножения. Хотя странный поворот сразу после обсуждения презервативов.
- Не совсем. Я бы сказал, что для удовольствия. Для твоего удовольствия. Как только тебе что-то не нравится, вызывает тревогу или сомнения, это прекращает быть сексом, и ты немедленно всё прекращаешь, на любом этапе. Это понятно?
- Ну… Как бы, да…
- Как бы — это немного не то слово. Если тебе нравится держаться за руки, но целоваться не хочется — так и скажи. Если ему без поцелуев неинтересно — пусть идет на все четыре стороны. Самое глупое решение — соглашаться на поцелуи для того, чтобы была возможность продолжать держаться за руки.
- Почему? Разве это не разумный компромисс?
- Нет, милая. Это вообще не компромисс. Если он принуждает тебя к тому, чего ты не хочешь, значит, с ним вообще нельзя иметь дела, ему нельзя верить. Если он думает только о своих желаниях и о том, как бы развести тебя на то, чтобы ты сделала ему приятно, значит, он в тебе видит не человека со своими потребностями, а… Не знаю, как сказать…
- Я поняла, пап. Видит компьютерную игрушку, программу, к которой надо подобрать ключ, чтобы получить приз.
- Ну, вроде того. Ему плевать, будет ли хорошо тебе, главное — чтобы было хорошо ему. И зачем тебе это?
- А если я его люблю?
- Тогда ты не захочешь, чтобы он вел себя как подонок и считал это нормальным. Когда ты любишь человека, ты помогаешь ему стать лучше, а не помогаешь ему стать монстром. Ты можешь продолжать любить его, но не позволять вытирать о себя ноги. Любовь — это то, что ты чувствуешь внутри. Да, можно любить плохого человека, но это не значит, что надо одобрять и поощрять его плохие поступки.
- Ничего себе. Ты говоришь совсем как Линка.
- Вот черт. Опять эта Линка, - расстроился я.
Линка — девочка из экологического кружка. Они вместе ездили на олимпиаду по экологии в Москву, и с тех пор Марка мне этой Линкой все уши прожужжала. А Линка сказала, что автобомили уничтожают кислород… А Линка сказала, что аэрозоли разрушают озоновый слой… Линка то, Линка это…
Марка рассмеялась.
- Нет, правда. Мы с ней на олимпиаде в одной комнате жили, и она слышала, как я с Димой разговаривала. Он тогда тоже просил меня скинуть фотки, и даже прислал мне свою, а Лина сказала прямо как ты — что если я не хочу, а он меня заставляет, значит, ведет себя, каккозел. И по любому покажет эти фотки своим дружкам, чтобы похвастаться. Ну, я испугалась и отказалась. А сейчас он меня снова почти уговорил, но тут ты со своими лекциями.
- Что значит – прислал тебе свою? Голым?
- Ну, не полностью. Частично. Очень частично.
- Зачем? Ты его об этом просила?
- Нет, конечно. Но парни так делают, это нормально.
- Разве? – усомнился я, - По-моему, это странно.
- Да ладно, захотел и прислал, имеет право, не будь ханжой. Главное, что он от меня ждет того же, а я не хочу.
- Слушай, а зачем ему твои фотки? Вы же и так видитесь? Что он собирается с ними делать?
- Пааап, вот ты когда такие вопросы задаешь, ты какого ответа от меня ждешь?
- Не знаю. Просто твоя Линка, похоже, права. На самом деле нет ничего страшного в том, что кто-то увидит тебя голой. Если ты сама этого хочешь, конечно.
- Да не хочу я, чтобы его друзья видели меня голой.
- Но ты должна понимать, что когда ты отправляешь такие фотографии кому-то, то дальше не можешь влиять на их судьбу. Мы уже выяснили, что твой Дима не очень хороший человек, раз принуждает тебя к тому, что тебе не нравится. Значит, если вы поссоритесь, эти фотографии тут же окажутся в интернете.
- Не хочется это признавать, но ты прав. Ну, почему все парни такие моральные уроды?
Я пожал плечами.
- Сложно винить только их. Это общество такое. Понимаешь, если такие фотографии окажутся в общем доступе, большинство будет винить девушку, которая сфотографировалась, а не парня, который их выложил. И все об этом знают. Это несправедливо, но что еще хуже, это позволяет парням думать, что они ничего такого не сделали, раз их почти никто не обвиняет ни в том, что они манипулируют чувствами девушек, ни в том, что они предают подруг.
- Линка говорит, что в любой спорной ситуации девушки должны поддерживать друг друга, потому что общество и без того на стороне пацанов.
- Ну, сейчас ситуация понемногу меняется, верно? - улыбнулся я, - Я, в любом случае, поддержу тебя.
- Я знаю, пап, и спасибо тебе за это.
- Ну, и отлично. Итак, теперь ты знаешь про секс все, что нужно?
- Я думаю, что знаю об этом больше, чем ты, - усмехнулась она.
- Очень в этом сомневаюсь, - я встал с кровати и показал ей язык, собираясь уходить.
- Фу, блин, папа, - Марка вдруг снова густо покраснела.
- Что?
- У тебя эта штука в языке. Я раньше вообще ничего такого про тебя не думала, а теперь вот не знаю — ты вообще понимаешь, зачем их вставляют?
- А ты как думаешь? - спросил я.
- А ты… Ну, ты…
- Что?
- Ладно, ничего.
- Что?
- Ну, некоторые про Марину говорят, что она не совсем по мужчинам, как бы, если ты понимаешь, о чем я.
- Понимаю, - кивнул я, - И что?
- Но вы женаты.
- Верно.
- Вы не спите вместе?
- Спим. Иногда.
- Она встречается с женщинами?
- Это ее дело.
- А ты?
- А это мое дело.
- Ты поэтому расстался с мамой? Потому что у тебя другая ориентация?
- Нет. Не поэтому. Это она от меня ушла.
- А ты ее любил?
Я снова сел на кровать, серьезно посмотрел на Марку.
- Я был к ней привязан, хорошо к ней относился, мы неплохо жили. Но я не смог полюбить твою маму, потому что уже любил другую. Ты же знаешь, какая Лилитка гордая. Думаю, с Марком ей сейчас лучше, чем было со мной. Он ее любит, и я рад за нее.
- Тогда зачем ты на ней женился? Она ведь совсем девочкой была. Вас родители заставили? Что там была за история? Бабушка Сабинка всегда как-то странно на меня смотрит и вздыхает, когда заходит речь о вашей свадьбе. Вы тайно встречались, она забеременела, и тебе пришлось жениться? Поэтому ты теперь так настаиваешь на презервативах? Но зачем ты с ней встречался, если любил другую? Разве это честно?
- Все было не совсем так, Марка. Ты знаешь, что ты моя дочь, и я тебя люблю. И Малку тоже. Кровное родство здесь не имеет значения.
- Ну, да, я знаю про Малку — что ее на помойке нашли и спасли, но я-то здесь… Погоди, ты хочешь сказать, что ты не мой биологический отец? Мама от другого забеременела?
- Да. Когда мы встретились, она уже была сильно беременна.
- И ты женился на ней, чтобы избавить от позора?
- Вроде того. Дед Алмаз требовал от меня привести в дом жену, которая будет рожать ему внуков, ну, я и привел. Это был брак по расчету, выгодный всем.
- А Лачо от тебя?
- Насколько мне известно, да.
- А где мой настоящий отец?
- Я твой настоящий отец, разве нет?
- Да, пап, извини, я не так выразилась. Ты знаешь что-нибудь о моем биологическом отце?
- Да. Он всю жизнь болтается по тюрьмам. Сейчас тоже, осталось одиннадцать лет. Но вряд ли он выйдет — у него СПИД, гепатит, туберкулез. Доживает в лечебной части. Я бы тебя свозил к нему, но нас не пустят. Можешь написать ему письмо, возможно, он ответит.
- Он знает о моем существовании?
- Не думаю. И не думаю, что ему это интересно.
- Да уж. Спасибо, что рассказал.
- Ты расстроилась?
- Если честно, да, - Марка хмуро смотрела перед собой, - Получается, что у меня ужасные гены.
Я, не удержавшись, рассмеялся.
- Серьезно? А до этой страшной правды ты считала, что в тебе течет королевская кровь?
- Ну, нет. Но ты, хотя бы, не преступник.
- Почему? Я тоже сидел в юности, на малолетке.
- Но ты исправился, выбрал верный путь.
- В этом почти нет моей заслуги, дочка. Все, что я хотел, - это быть с теми, кого люблю. И ради этого я был готов даже стать хорошим человеком.
- С теми — это с кем? С Мариной, это понятно, вы с детства вместе, я знаю.
- Да.
- И еще была девушка, которую ты любил?
- Да.
- А где она сейчас?
- Не очень далеко. Работает врачом.
- Она замужем?
- Нет.
- А ты предлагал ей?
- Да.
- Но она тебя не любит?
- Не совсем так. Она не любит мужчин в целом.
- В смысле, лесбиянка?
- Нет. Не совсем. Просто предпочитает держаться от мужчин подальше. Считает нас опасными и не очень умными.
- Но это же фашизм! Дискриминация по половому признаку!
- Почему? Она же не обязана жить ни со мной, ни с кем-то еще. Ее право.
- Ну, и ладно! У тебя есть Марина, а жить с двумя женщинами одновременно ты не можешь.
- Почему? – спросил я.
- Потому что Марина будет против, - рассмеялась Марка, - Это же очевидно.
- Не будет. Она любит Соню.
- Соню… Я что-то слышала про нее от Марины. Я помогала выбирать телефон для какого-то ее товарища на зоне, и Марина сказала, что это были ваши общие друзья – Соня и Поэт. Эта Соня?
- Да.
- А Поэт?
- Что – Поэт?
- За что он сидит?
- Это сложно объяснить. Он сам так захотел. Сейчас это уже не имеет значения. Главное, чтобы у тебя все было хорошо.
- У меня все будет хорошо, папа. Я расстанусь с Димой, - задумчиво сказала Марка, - Что-то в этом есть – не связываться с людьми, которым не можешь доверять.
- Умница, - обрадовался я, - Держись подальше от этих Димы и Линки.
- Линка-то тут причем? Она хорошая, очень умная. Я бы хотела с ней дружить, но мне все время перед ней стыдно за то, что мы такие неэкологичные, - Марка вздохнула, - Еще и цыгане. Я рассказала ей про то, что меня мама родила в четырнадцать, так она на меня посмотрела с такой жалостью, как будто я из далекого горного аула. Сказала, что поможет сбежать, если ты решишь насильно выдать меня замуж, представляешь? Как будто мы дикари какие-то!
- Я же говорю, Линка твоя во всем не права. Меньше ее слушай, - радостно заключил я, - Ладно, у меня дела.
Особенных дел у меня не было, но я должен был убедиться в том, что наша с Соней встреча остается в силе. Мы пропустили уже два месяца – сначала мы с Маркой летали в Париж, а потом Соня написала, что у нее не получится. Для связи с ней у меня все еще был отдельный телефон, который я прятал далеко в шкафу и доставал только за закрытой дверью.
Соня была онлайн, поэтому я сразу написал:
«В субботу встречаемся?»
Ответ пришел тут же:
«Нет, не могу. Увидимся в декабре».
От злости и разочарования я чуть не бросил телефон в стену. Что там у нее происходит? Почему она отказывается? Что, если я больше никогда ее не увижу? Неужели она не понимает, насколько эти встречи важны для меня? Решила, как Поэт, послать меня навсегда, вычеркнуть из своей жизни? Мысль о Поэте обожгла меня изнутри. Теперь я думал о них обоих, о том, что они не имеют право забыть обо мне вот так просто. И мне пришла в голову идея. Раз Маркин парень может напоминать ей о себе таким странным образом, значит, и я могу. Пусть видят, что я по ним скучаю.
Я включил на телефоне фронтальную камеру и настроил все так, чтобы было видно только член и кулак. Все просто. Оставалось только думать о Соне и о Поэте. А с учетом того, что у меня не было секса уже почти три месяца, это не занято много времени – минуты три всего ушло до того момента, как белые брызги полетели прямо в экран смартфона. Отлично. Я вытер экран, пересмотрел получившееся видео и, не раздумывая, отправил сразу на оба номера – про этот телефон Поэт не знал, следовательно, не заблокировал его.
Я услышал, как хлопнула входная дверь внизу – значит, пришла Марина. Я заперся в ванной комнате, чтобы дождаться реакции Сони и не спалиться с тайным телефоном. Я видел, что Соня просмотрела сообщение, и ждал, напишет ли она что-нибудь. Или внесет в черный список? Несколько раз она начинала что-то писать и прекращала. Наконец, появилось сообщение:
«Как мило. В субботу я буду спать почти весь день. Вряд ли тебя это заинтересует».
Я почувствовал, как улыбка расплывается по моему лицу.
«Меня это очень интересует. Клянусь, я не буду тебе мешать. Очень скучаю».
«Тогда до субботы».
Я понятия не имел, каким образом это дурацкое видео заставило ее передумать, но был бесконечно счастлив – Соня не просто захотела со мной встретиться, она захотела со мной встретиться не для секса, а просто так, и это было очень круто. Пока я чуть не прыгал до потолка от радости, пришло сообщение от Поэта.
«Ошибся номером?»
Я смотрел на экран и улыбался. А потом написал короткое «Да» и заблокировал номер Поэта. Пусть знает, что я тоже так могу. Спрятав телефон, я спустился на первый этаж. Марина уже пила вино, забравшись в кресло с ногами.
- Привет, - сказала она, - Чего ты такой счастливый?
- Привет. Да так, просто хорошее настроение.
Мой основной телефон известил о новом сообщении.
- Кто там? – спросила Марина.
- Поэт, - ответил я, уставившись в экран.
- Да ладно? Что пишет?
- А ничего, - разочарованно сказал я, - Он уже удалил сообщение.
Мне было безумно жаль, что я не успел прочитать то, что он написал сначала. Но тут же появилось следующее сообщение:
«Вот так можно сделать, когда отправляешь кому-то что-то по ошибке».
Я ответил:
«Благодарю. В следующий раз так и сделаю. Как дела?»
Поэт не ответил. Но и не заблокировал снова – уже хорошо.
В субботу мы с Соней приехали в гостиницу почти одновременно. Она сразу ушла в ванную, вышла в пижаме и забралась под одеяло.
- Ты можешь мне что-нибудь рассказывать, - сказала она, - Я вряд ли буду отвечать, но я буду тебя слушать.
- Ладно, - я разделся и лег рядом с ней.
Соня улыбнулась и закрыла глаза.
- О чем тебе рассказать? – спросил я.
- Как дела у твоих детей? – пробормотала она сонно.
Это была неисчерпаемая тема. Я говорил об успехах Малки, о том, что Лачо собрался жениться через год, о том, что Марка стала совсем взрослой, встречается с парнем в свои четырнадцать лет и думает о сексе, но куда больше думает об экологии.
- Это какая-то странная мода, - вздохнула Соня, не открывая глаз, - Экология эта… Молодежь на этом помешалась.
- Точно, - обрадовался я тому, что Соня со мной согласна, - Тачки загрязняют воздух, заводы загрязняют воздух, ледники тают, и нам всем крышка.
- И животных есть нехорошо, все срочно должны стать вегетарианцами.
- Ну, нет, это было бы уже слишком. До такого бреда Марка не дошла.
- Повезло тебе. Сейчас каждый второй продвинутый подросток отказывается от мяса, алкоголя и табака. Сплошной спорт и толерантность.
- Есть такое. Даже я занимаюсь теннисом. И хоккеем немного.
- И наверняка у вас дома есть собственная тренажерка в подвале, - хмыкнула Соня.
- Конечно, еще с тех времен, когда Малка постоянно должна была заниматься гимнастикой. А сейчас мы с Лачо железо тягаем. Маринка иногда бегает на дорожке.
- Угу, и плавает в бассейне, - сквозь сон пробормотала Соня, - Все, я сплю.
Я не помнил, чтобы когда-нибудь говорил Соне о том, что у нас есть бассейн. Или говорил? Мог и сказать.
Когда я проснулся утром в воскресенье, Соня была в ванной. Она вышла и снова легла в постель. Пока она спала, я успел принять душ, позавтракать и ответить на несколько рабочих сообщений. К полудню Соня проснулась и потянулась, сидя в кровати.
- Есть хочешь? – спросил я.
- Да, закажи мне чего-нибудь, пожалуйста.
Сначала мы ели молча. Соня задумчиво смотрела на меня, как будто хотела что-то сказать, но не решалась.
- Что? – спросил я, улыбнувшись.
- Мне нравится твой нос, - сказала она, - Так куда лучше.
Операцию я сделал пару лет назад, больше потому, что было тяжело дышать, но и потому, что сломанный нос напоминал мне о тех временах, которые я предпочел бы забыть.
- Я тоже так считаю, - согласился я.
- Саша, ты ни о чем не хочешь меня спросить?
- Не знаю. А о чем я должен спросить?
- Да ни о чем. Ты всегда хотел много детей? – спросила она.
Я пожал плечами.
- Я бы предпочел быть с тобой, чем иметь детей, если бы у меня был выбор.
- Но ты бы хотел, чтобы у нас были дети. И при этом спокойно сделал вазектомию.
Я снова пожал плечами.
- Мне не важно, чтобы дети были именно от меня. Ребенок – все равно ребенок. И у меня уже есть дети.
Соня поцеловала меня, глубоко и долго, и я с готовностью ответил.
- Ты же знаешь, что я всегда тебя любила? – сказав это, Соня начала быстро одеваться и так же быстро говорить, не давая мне вставить и слова, - Я не хотела тебя обманывать и не хотела, чтобы получилось именно так. Просто я тогда не могла поступить иначе, а теперь вы все меня возненавидите. В любом случае, ты должен знать, что я поеду к нему по делу. Я его увижу.
Я не успевал за потоком ее мыслей и сначала не понял толком, о чем она говорит.
- Кого увидишь?
- Блин, Казачок, а ты как думаешь? – раздраженно выпалила она.
- Он не станет с тобой встречаться, - растеряно произнес я.
- Посмотрим, - процедила Соня сквозь зубы, - Увидимся в декабре. Передавай привет Марине.
С этими словами она вышла из номера, оставив меня думать о том, что все это значит. В конце концов, я решил делать, как сказала Соня, и вечером после ужина осторожно сказал Марине:
- Я видел Соню. Она просила передать тебе привет.
- Что? – Марина вздрогнула, - Где ты ее видел?
- В гостинице.
Марина посмотрела на меня с ужасом:
- Она, что, все тебе рассказала? Слушай, я не хотела тебе врать, но ты должен понять…
- Что я должен понять? – спросил я.
- А что? О чем мы вообще говорим? Как ты встретил Соню? – спросила Марина, подозрительно глядя на меня.
И я вдруг все понял. Она нас обоих обвела вокруг пальца.
- Значит, она встречалась с нами обоими, и каждого заставляла врать, - медленно произнес я.
- Чего? Ты что, встречался с Соней за моей спиной? – Марина уставилась на меня непонимающе.
- А ты? – спросил я.
- Вот ведь сука, - протянула Марина почти восхищенно, - Но почему? Зачем ей это?
- И что будет дальше? – продолжил я, - Она сказала, что поедет к Поэту и просила передать тебе привет. Что это может означать?
- Одно из двух, - медленно произнесла Марина, - Или она к нам вернется, или мы больше ее не увидим. Позвонить ей?
Она уже набирала номер. Но Соня, конечно, не ответила.
Руслан
Я оставляю электронную книгу на Шуркиной шконке, и он задыхается от восторга, когда ее находит.
- Спасибо, любовь всей моей жизни, - говорит он тихо, как бы случайно проходя мимо.
- Иди на хуй, - отзываюсь я.
- С удовольствием.
- Вы прям как семейная парочка, - ржет Кузя, который теперь занимает бывшую шконку Белого.
Я злобно смотрю на него и вытаскиваю колоду карт.
- Сыграем?
- Давай, - говорит Кузя, - Заодно побазарим.
- О чем? – я раздаю карты и одновременно швыряю тапочек в Шурку, который вертится рядом и пытается подслушивать, - Сказал же, катись отсюда. Получил свою книжку? Иди, читай.
Шурка обиженно уходит, что-то ворча себе под нос, и Кузя говорит, прикрывая рот веером карт.
- Ты ведь знаешь, кто я и зачем меня сюда послали.
- Угу, - отвечаю я, - Торпедой за Шуркой. Только не пойму, кому он, на хер, сдался.
- У него срок к концу подходит, и он не должен выйти. Это все, что я знаю.
- Кое-кто не хочет, чтобы он сообщил прессе подробности о том, как велось дело Милошевича?
- Да не знаю я, Поэт. И мне плевать. У меня задача – убрать пидора. А ты мне мешаешь.
- Если ты уроешь его, я урою тебя, - спокойно сообщаю я, - То есть, тебе придется с меня начать. Просто во сне загони мне заточку под ребро.
- Слышал, что раньше кое-кто уже пытался, - хмурится Кузя, - Не хочу я тебя трогать. Да и если даже я тебя урою и выйду, то долго не протяну. Знаю, кто за тобой стоит.
- И кто же?
- Сам должен знать. По слухам, крутая баба. Может, до заказчика она и не дотянется, а мне точно не жить, в случае чего. Поэтому слухай сюда. На тебя помилование пришло. Ты выйдешь и поедешь к своей крале.
- С чего бы? Я не писал прошение о помиловании.
- В этом и косяк. Помилование уже пришло, а прошение не подписано. Как сказал хозяин, человеческий фактор. Подписываешь – и хоть сегодня выходишь. Не благодари.
- А я и не благодарю. И не подпишу.
- Ты долбоеб, да? Хочешь проторчать здесь еще девять лет из-за какого-то пидора, которого все равно уроют?
- Почему бы нет?
- Ну, тогда готовься к тому, что будешь доживать эти годы на петушарне. Это план бэ. Тут многие недовольны твоими порядками, многие хотят пахана пожестче, и кое-кто готов предложить свою кандидатуру.
- Крот? – спрашиваю я, и Кузя кивает.
Крот сидит всего полгода, причем, с его статьями не все чисто. Вроде, последний приговор по сто пятьдесят восьмой, но по ней не дают шестнадцать лет. Значит, по совокупности, но вот по совокупности с чем? Ходят слухи, что он убил несколько мусоров, и Крот эти слухи не опровергает, но и подробностей не рассказывает. И очень рвется во власть. Похоже, он на многое готов пойти.
Заходит вертухай и велит мне встать и идти за ним.
- Куда, начальник? – лениво спрашиваю я.
- Свидание у тебя. Вперед оплаченное. Так что, не думай отказываться.
- Геннадьич приехал? – спрашиваю я, пока он ведет меня по коридорам.
- Увидишь.
- Нет, сначала скажи, - я останавливаюсь и всем своим видом показываю, что не двинусь с этого места.
- Лебедева Софья Андреевна, - говорит он, - Давай, вперед, я обещал ей доставить тебя живым или мертвым. Причем, кажется, она предпочла бы мертвым.
Мои ноги двигаются против моей воли. Я хочу развернуться и пойти обратно, но не могу. Вертухай вталкивает меня в комнату для встреч с адвокатами и говорит.
- У вас час.
Соня сидит за столом. Она скользит по мне взглядом и тут же отводит глаза. На ее лице легкое изумление, смешанное с отвращением. И что-то еще, но она не хочет, чтобы я видел это что-то еще, поэтому демонстративно кривится.
- Присядь, - она кивает на стул напротив, и я сажусь.
Она округлилась. Лицо все такое же красивое, с правильными чертами, но скулы уже не такие острые, губы не такие упругие, а в глазах появился холодный металлический блеск. Я сажусь напротив и смотрю на нее, пытаясь впитать каждую черточку, запомнить каждое мгновение.
- Полгода назад к вам поступил Насридинов Кирилл Артурович, - говорит Соня, не глядя на меня. Слова тяжелые, как камни.
- Крот, - киваю я, глядя на ее губы, чтобы не пропустить ни одного слова.
- По какой статье он сидит, знаешь?
- Сто пятьдесят вторая, часть вторая.
- По ней не дают таких сроков.
- Знаю.
- Он сидит за насильственные действия сексуального характера в отношении заведомо малолетних. Детям было от четырех до двенадцати.
- Понятно, - это многое объясняет, - И чего ты хочешь?
- Он должен сдохнуть в мучениях. Почувствовать на себе то, что чувствовали эти дети. Договорились?
Соня встает и идет к выходу.
- Нет, - говорю я.
Она возвращается на свое место, садится и смотрит на меня в упор. Наконец-то.
- Почему? – спрашивает она, - Разве ты не хочешь сделать хоть что-то полезное в своей тупой и никчемной жизни?
- Что я получу взамен? – интересуюсь я холодно. Я тоже так умею.
- Что ты хочешь? – вздыхает она, и теперь на ее лице больше растерянности, чем отвращения, - Я думала, у тебя есть все, что нужно.
- Нет, не все. Скажи, что ты – моя невеста и возьми семейное свидание на три дня.
- Мне и пять минут с тобой в одной комнате находиться противно, – говорит она, и мне неприятно это слышать, хоть я и вижу, что она врет, - Пусть лучше этот Крот живет, раз он так для тебя важен.
- Ладно. Тогда хочу раз в месяц получать от тебя фотографию, связанную с твоей жизнью, - прошу я, - Что угодно. Твой завтрак, рабочее место, подруга, кошка.
- Разве Марина тебе не присылает что-то подобное?
- Да, но там почти нет тебя. Сашка есть, но редко. Ты знаешь, что они объездили весь мир? Летали на вертолете над Ниагарским водопадом, плавали на яхте по Средиземному морю, поднимались на Великую китайскую стену.
- И что?
- О тебе я совсем ничего не знаю. Ты счастлива?
- Буду, если сделаешь то, о чем я тебя попросила.
- Согласна на мои условия?
- Нет. Я пришлю тебе одну фотографию, которую сочту нужным. Одну. И на этом все. Вспоминать о тебе каждый месяц – сомнительное удовольствие.
Соня встает и уходит. Даже не оглядывается. А я выжидаю пару дней, чтобы не вызвать подозрений, и начинаю потихоньку распускать слух про реальную статью Крота. Через три дня этот слух до меня же и доходит по кругу, и я прикидываюсь крайне удивленным и возмущенным. Собираю вокруг себя самых агрессивных быков, из тех, которые поддержали бы Крота против меня. Но сейчас они поддерживают меня, потому что расправиться с Кротом – это по понятиям. Я знаю, как их завести. И знаю, что некоторые из них сами пережили насилие в детстве. Они никогда об этом не расскажут, но с удовольствием отомстят, выместят на Кроте свою боль.
Крот, понимая, к чему все идет, пытается забиться под шконку, но его оттуда вытаскивают. Я бью его ногой по роже и разрываю на нем тюремную робу.
- Смотрите, братва, он уже в черное переоделся, решил, что мы тут лохи последние, - говорю я.
- Ниче, переоденем в серую, - ржет один из быков.
- Да зачем ему вообще одежда? – отвечаю я весело, - Он, вроде, любитель насильственных действий сексуального характера. В таких делах одежда только лишняя.
- Точно, любитель. Ну, раз любитель, значит, получит то, что так любит.
- Поэт, ты же не будешь? – спрашивает Шурка, который, как обычно, крутится рядом и лезет, куда его не просят.
Я разворачиваюсь и с ноги бью его в живот, а когда он сгибается пополам, добавляю удар в нос.
- Съебался отсюда быстро, - говорю я, - А то будешь следующим.
Шурка скулит и уходит, а братва одобрительно ржет и отпускает комментарии насчет правильного обращения с забуревшими пидорами.
Я знаю, что у меня на насилие не встает, и поэтому я не поучаствую в этом празднике жизни. Но от меня этого и не требуется, без меня все прекрасно справляются.
Крота забирают в больничку на третий день, и он там благополучно подыхает. Все эти три дня Шурка демонстративно меня избегает, но мне плевать. Я знаю, что если бы не вмазал ему, он бы тут же попал под раздачу. Кузя сечет такие вещи и возможности бы не упустил.
Меня вызывает хозяин зоны и пытается заставить подписать прошение о помиловании, а я отказываюсь. Не потому что я так уж сильно хочу спасти Шурку, а потому что мне очень страшно. Куда я пойду? Заявлюсь к Соне и потребую возиться со мной? Или к Марине и Саше? А я им нужен? После того видео, которое Сашка скинул мне по ошибке, он так больше ничего и не написал, хотя я его разблокировал. Надеялся, что он напишет, что на самом деле не ошибся, а направил видео именно мне. Ага, с чего-то вдруг решил через шестнадцать лет. Смешно. И поделом мне. Не надо было вести себя с ним по-свински. У них там своя жизнь, в которой мне нет места, а у меня здесь своя.
Телефон вибрирует – я получаю сообщение с незнакомого номера. Фотография девушки-подростка. Девочка черноволосая и черноглазая, как цыганка, но совсем не похожа на старшую дочку Казачка. Следом приходит сообщение: «Это Русалина. Только не говори Казачку и Марке».
Я не могу сделать вдох, хватаю ртом воздух, как рыба. Что значит – не говори Казачку и Марке? Что это за девушка? Что за Русалина?
Я не могу быть с этой непонятной информацией один на один и, зайдя в хату, бросаю Шурке:
- Идем со мной.
Он медленно и неохотно встает и идет, всем своим видом показывая, насколько ему этого не хочется. И это закономерно вызывает насмешки братвы на тему гордых принцесс, которые не такие уж и гордые.
- Хватит дуться, - говорю я, закрываясь с ним в душевой, - Ты сам под руку полез. Побазарить надо.
- Что случилось? – спрашивает он.
- Помнишь, я рассказывал тебе про Соню, про Сашку, про Марку?
- Да. Я еще первое время думал, что когда ты называешь меня Сашкой во время сам знаешь чего, ты ко мне обращаешься, - Шурка скрещивает руки на груди и обиженно смотрит на меня.
- Я сейчас не об этом. Смотри, это прислала Соня, - я показываю ему фотографию и сообщение.
- Интересно, - говорит он, - Сколько ты здесь? Лет пятнадцать? Этой девочке по виду столько же. Все ясно.
- Что ясно?
- Соня родила ребенка от тебя или от твоего обожаемого Саши, но вам об этом не сообщила по причинам, которые известны только ей. Зато теперь сообщила тебе и просит не сообщать ему. Вопрос только один – зачем ей это? Чего она хочет добиться?
- Вот черт, - я чувствую слабость в ногах и опускаюсь на лавку, - Она проверяет. Дает второй шанс.
- То есть, в прошлый раз ты ее сдал, и она хочет знать, поступишь ли ты так снова при первой же возможности? Умно.
- И что мне делать? – произношу я, едва шевеля губами, - Ведь он имеет право знать о том, что у него есть дочь. Я не понимаю, как ей вообще удавалось это скрывать.
- Легко скрыть то, что никто не ищет, - говорит Шурка, - Ты ведь тоже не интересовался, есть ли у нее дети.
И правда, не интересовался. По умолчанию считал, что нет.
- Что ты знаешь об этом Казачке? – спрашивает Шурка, - У него есть дети?
- Только то, что присылает Марка. У него есть дети, но Русалину я ни разу не видел. Значит, ему о ней неизвестно.
- Или Соня попросила Марку не говорить тебе о Русалине. А на самом деле Казачок знает про дочь. Может такое быть? Может. И если ты сейчас Казачку напишешь, Соня об этом узнает, и ты просрешь свой второй шанс, о котором постоянно базаришь. Не надо.
- Ты просто ненавидишь Казачка, и не хочешь, чтобы я с ним переписывался.
- Я его даже не знаю. И ты сам отказался общаться с ним. По совершенно непонятным причинам.
- Очень даже понятным.
Я лезу в свой телефон и нахожу фотографии Казачка, которые присылала Марка. Они у меня в отдельном альбоме. Вот он стоит голый по пояс, и черные волосы крупными волнами падают на его плечи. Я показываю эту фотографию Шурке.
- Смотри. Это Казачок.
- Да ладно. Врешь, - Шурка наклоняется к телефону почти вплотную, - По твоим рассказам мне казалось, что он – отмороженный гопник, типа здешних быков из цыган, к тому же, натурал со склонностью к экспериментам. А он роскошный мужик, я бы и сам с ним повалялся.
- Размечтался, - я убираю телефон, - Теперь понимаешь, почему я не мог с ним переписываться? Какая у него жизнь и какая у меня? О чем нам разговаривать? Он напишет, что был в Римской опере, а я отвечу, что опять ходил в качалку? Смешно.
- По-моему, качалкой он тоже не пренебрегает. Покажи еще раз фотку.
- Нет.
- Ревнуешь?
- Нет.
- Ты же понимаешь, что он ходит по улицам, общается с другими людьми, знакомится. Вокруг него много женщин и мужчин. Думаешь, он верно ждет тебя?
- Завали ебало, а то опять тебе вмажу, - злюсь я, - Ни с кем он не общается, кроме Марки.
- Ну-ну. Ты такой возбужденный, и мне это передается. Давай сейчас ты меня трахнешь, а потом будешь думать, что делать дальше.
Я не возражаю, потому что мне надо отвлечься от мыслей о том, что Казачок может там, на воле, иметь какие-то отношения с кем-то, кроме Марки или Сони. Но у него же есть дети, значит, и была или есть, как минимум, одна женщина, о которой мне ничего неизвестно. Шурка прав, я мало что знаю. Возможно, он действительно знает о Русалине. Тогда, чтобы использовать свой второй шанс я не должен ничего сообщать Казачку. Но если он не знает?
Ночью я не могу спать, днем не могу есть. Мне нужно что-то решить. С другой стороны, о чем мне волноваться? Я не собираюсь выходить отсюда и, скорее всего, никогда больше не увижу Соню. А если я не напишу Казачку, он может никогда не увидеть свою дочь. И я пересылаю ему фотографию и сообщение Сони. Телефон убираю под матрас и иду в качалку. Что бы там ни было, я на это уже никак не повлияю.
Софья
Я сама не знаю, чего хочу. Точнее, знаю, но боюсь. Я хочу двух вещей: перестать всем врать и начать жить нормальной жизнью. Я собираюсь уйти от маргиналок, потому что нам давно не по пути. Крот был последним случаем, когда я решила разобраться с отдельным козлом. Я понимаю, что бесполезно бороться с несправедливостью, уничтожая отдельные продукты системы. Надо менять систему. И начинать с себя. Я пока не знаю, что буду делать дальше со своей жизнью, но знаю, что постараюсь исправить совершенные ошибки. И я собираюсь поговорить с Русалиной, даже если это будет последний наш разговор.
Мне приходится брать несколько смен подряд, чтобы реализовать свой план расставания с маргиналками. Хорошо, что Марина легко идет навстречу и не задает вопросов о том, зачем мне маленький грузовичок, и куда я его отправлю.
Русалина встречает меня с работы яблочным пирогом собственного приготовления.
- Ты просто чудо, - говорю я, отрезая себе кусочек, - Очень вкусно. Завтра возьму с собой на дежурство.
- Опять дежурство? Мам, нельзя всю неделю без выходных.
- Ну, я же брала два дня на ту поездку, теперь надо отрабатывать. Но мне очень нужно с тобой поговорить, - серьезно говорю я, - О твоем отце.
- А чего о нем говорить? – удивляется Русалина, - Я думала, ты не уверена, кто он.
- Я точно знаю, кто он, и до сих пор с ним встречаюсь.
- Он женат? Поэтому вы не вместе?
- Нет, не в этом дело. Это я не хочу с ним жить.
- Потому что ты – радикальная феминистка?
- Да, поэтому. Но ты можешь с ним встретиться и пообщаться.
- А он разве хочет со мной встречаться? - кривится Русалина, - Нет уж, спасибо.
- Он не знает о твоем существовании.
- Как это – не знает? Он не знает, откуда берутся дети? Он же с тобой спал. Или ты ему врала?
- Он не спрашивал, Русалина. Он решил, что раз я не сообщила, значит, ничего не было. Мы несколько лет не общались.
- А почему вы расстались?
Я хочу быть честной, но не хочу втягивать ее в свои дела.
- Возникла сложная и печальная ситуация, - говорю я медленно, - У нас был общий друг, и он совершил нехороший поступок. Его посадили. Из-за этой истории у нас у всех сдали нервы, и мы разошлись в разные стороны. А я уже была беременна.
- Мам, а вы предохранялись?
- Нет.
- То есть, ты хочешь сказать, что он просто куда-то свалил от девушки, с которой спал без защиты, и даже не поинтересовался последствиями? И теперь ты хочешь, чтобы я с ним встретилась? Да я даже не понимаю, зачем ты с ним встречаешься, - Русалина вскочила из-за стола и гневно сверкнула на меня глазами, - Тоже мне, радикальная феминистка! Хочешь от него еще ребеночка родить?
- Нет, он сделал вазектомию. У него достаточно детей. Русалина, не все так просто, - я хочу объяснить, но не знаю, как, - Я должна была сказать ему о тебе. Но тогда бы он прилип ко мне навсегда, а я не хотела его видеть.
- А почему не сказала, когда снова захотела его видеть?
- Ты уже в школу пошла, я не хотела все усложнять. И не хотела, чтобы он путался под ногами и лез в твое воспитание. Решила, что если он спросит, есть ли у меня дети, я честно все расскажу.
- А он не спросил?
- Верно. Но он хороший отец, своих детей очень любит, а они обожают его. И ты полюбишь.
- Да не нужен мне никакой отец-молодец, мы с тобой и вдвоем всегда хорошо жили. Мам, не переживай из-за меня. Я так рада, что ты не притащила в наш дом мужика. Терпеть не могу ходить в гости к подружкам, у которых есть отцы или отчимы. Брр.
- Это потому что ты не привыкла к мужчинам. Они не так уж плохи. По крайней мере, некоторые из них.
- Да все я привыкла. У нас на курсах программирования и дополнительной математике я единственная девочка. Нормально я с ними общаюсь. Только общаться не о чем, кроме предмета занятий. Я даже не исключаю того, что когда-нибудь влюблюсь в мужчину и выйду замуж. Но не представляю себе, что буду делать с ним, когда пройдет романтическая влюбленность. Ты же сама всегда говорила, что с женщинами интересней, потому что у них шире кругозор и выше эмоциональный интеллект. И мой опыт это подтверждает. Парни могут быть очень милы, но они невыносимо скучны. Так что, если мой био-папаша не разбирается в математике и не может помочь мне с поступлением в МГУ, мне не о чем с ним говорить.
Выдав эту тираду, Русалина запрыгнула на свою кровать, которая из экономии места размещалась наверху, над шкафом и письменным столом.
- В математике он не разбирается, это верно, - тихо сказала я, - Но он разбирается в машинах. Делает всякие штуки, чтобы машины ездили быстрее и выглядели красивее. Тюнинг.
- Пфф. Вообще замечательно. Давайте все эгоистично наплюем на экологию, лишь бы самцы человека могли хвастаться друг перед другом, у кого тачка громче рычит, когда трогается с места!
- У всех свои слабости, - улыбаюсь я, - Ты же не ставишь в вину женщинам то, что они хвастаются друг перед другом, у кого шуба длиннее и новее? А это тоже не слишком экологично.
- С чего ты взяла, что я не ставлю это женщинам в вину? Но не все же покупают шубы. Женщины вообще умнее и сознательнее. Посмотри в супермаркете на людей у кассы. Кто приносит с собой многоразовые сумки, а кто берет пакеты? Какой процент мужиков и женщин среди тех и других? Потом эти пакеты оказываются в океане.
- Вряд ли пакеты из нашего супермаркета оказываются в океане, - примирительно говорю я, - Экология – это хорошо, конечно, но мир очень разнообразен, и я хочу, чтобы ты видела и понимала все это разнообразие. Не зацикливайся на какой-то одной проблеме. Не делай, как я. Это не приносит счастья.
- Ты несчастлива, мам? – обеспокоенно спрашивает Русалина и спрыгивает с кровати на пол.
- Моя жизнь – борьба бобра с ослом. Я стараюсь приносить людям пользу.
- И ты приносишь! Много пользы! Ты спасаешь жизни, ведешь просветительскую деятельность, вырастила меня, показываешь своим примером, какая может быть жизнь умной и самодостаточной женщины.
- Спасибо, - улыбаюсь я, - Кстати, об умных и самодостаточных. Ты слышала про Марину Кислицыну?
- Конечно. Она вносит большой вклад в развитие города, но по части экологичности производства к ней очень много вопросов. Я готовила петицию против использования на ее стройках токсичных материалов.
- И как? Прислушалась она к твоей петиции?
- Смеешься? Акулам капитализма плевать, что будет после них. Хоть трава не расти. Я надеялась, что она прислушается, все-таки женщина, и даже, по слухам, лесбиянка. Но, видимо, правду говорят, что управляет там всем ее партнер Воронов, а она только лицом светит и ничего не решает.
- О, как меня бесит, что как только возле женщины появляется мужик в любом качестве, сразу идут слухи, что на самом деле именно он всем управляет, а она – так, для красоты сидит. Ты-то зачем транслируешь эту хрень? – злюсь я, - Воронов там ничего не решает нигде, кроме своей мастерской.
- Ну, и ладно, - пожимает плечами Марка, - Чего разоралась?
- Этот Воронов – твой отец.
- Чего? – Русалина аж рот открыла от удивления, - Мой отец – Шандор Воронов? Это значит, что Яна Воронова – моя сестра?
- Какая Яна Воронова?
- Мам, я рассказывала тебе про Яну. Мы с ней ездили на олимпиаду по экологии в Москву. Она готовила проект о том, как можно было бы уменьшить автомобильные выбросы, и сердилась из-за того, что ее отец не поддержал ее идею, потому что снижение выбросов ведет и к снижению мощности мотора, а он как раз занимается увеличением мощности. Между прочим, ее дорогой папочка, которого ты тут так расхваливала, пригрозил ей, что выдаст ее замуж по цыганским законам, чтобы ей некогда было заниматься всякой ерундой.
- Он пошутил на счет замужества, - говорю я, - Не преувеличивай.
- Не знаю, не знаю. Янка в экологический кружок больше не ходит.
- Это потому что она теперь играет на гитаре и занимается верховой ездой. На экологию у нее времени не осталось. Если, конечно, эта та самая девочка, потому что дочку Саши зовут Маркой.
- О, да, это их цыганские заморочки, она пыталась объяснить, что у нее два имени, одно по паспорту, а другое – настоящее. И отца ее зовут Шандор, а по паспорту он Александр. А ты его сейчас Сашей назвала. Не знаешь его настоящего имени?
- Когда мы познакомились, он еще не был настолько цыганом.
Меня начинает утомлять этот разговор. Кажется, никогда раньше я не тратила столько времени на разговор о мужчине, которого не планировала убить. В любом случае, я свою задачу выполнила – Русалина знает о своем отце. Всё, с меня взятки гладки, пусть сама решает, что ей с этим делать.
- В общем, мама, спасибо за предложение, но меня не интересует знакомство с Шандором Вороновым. Надеюсь, ты не планируешь притащить его сюда жить.
- Таких планов у меня не было.
Мой телефон звонит, и я смотрю на экран. Саша. То, что он звонит со своего обычного телефона, может означать только одно: Руслан опять меня предал. Хорошо, что на этот раз я была к этому готова.
- Это он, - говорю я Русалине.
- Ты ему про меня рассказала? – возмущается она.
- Нет, не я. Другой человек.
Я беру трубку.
- Какого черта, Соня? – орет он так, что вздрагивает даже Русалина, - Ты не имела права скрывать от меня дочь! Я знал, что ты психопатка, но чтобы настолько!
Русалина выхватывает телефон из моей руки и кричит в трубку:
- Не смейте орать на мою маму! Сам психопат!
Я не слышу, что он отвечает. Впрочем, Русалина тоже не слушает. Она просто кладет трубку.
- Видишь, - говорит она, - Они все психи. Только притворяются хорошими, пока им это выгодно. Если б он был здесь, он бы тебя ударил. Или даже убил.
- Ничего бы он мне не сделал.
Телефон снова звонит. На этот раз Марка.
- Мы едем к тебе, - говорит она, - Уже в машине.
- Не пускай его за руль, - прошу я, - И лучше не приезжайте сейчас. Давай потом все это обсудим, и решим, как лучше поступить.
- Не выйдет, Соня. Он хочет видеть свою дочь, и я его понимаю.
- Проблема в том, что она не хочет его видеть.
- И почему же? Что ты ей рассказала?
- Ничего плохого о нем лично. Просто она не нуждается в отце.
Я кладу трубку и поворачиваюсь к Русалине.
- Пожалуйста, поговори с ним, - прошу я, - Дай ему шанс. Он хороший человек.
- Да слышала я, какой он хороший, - мрачно говорит Русалина, - Не понимаю, с чего ты решила, что можешь доверять мужику, да еще такому агрессивному. Но поговорю с ним, раз ты просишь. Жалко, что у нас нет пистолета на случай, если он нападет.
- Русалина, мужчины не всегда нападают с порога.
- Как я уже говорила сегодня, я знаю, мам. Но статистически если кто и нападает с порога, то это мужчины. И никто не может поручиться за каждого конкретного мужика. Никогда не знаешь, что взбредет им в голову.
- За этого я могу поручиться. Ты же не думаешь, что я стала бы рожать от агрессивного психа?
- Я уже не знаю, что и думать.
Уже поздно, пробок нет, и Саша с Мариной добираются за двадцать минут. Они заходят и разуваются. Саша не сводит глаз с Русалины, а она стоит, скрестив руки на груди, готовая уйти в любой момент.
- Проходите, присаживайтесь, - говорю я с натянутой вежливостью.
- Ты видела Поэта? – тихо спрашивает Марина.
- Да, - отвечаю я так же тихо, - И жалею об этом в данный момент.
- Привет, - говорит Саша Русалине.
- Добрый вечер, - отвечает она и жестом приглашает сесть на диван, а сама берет стул и садится напротив, - Итак, Вы – Шандор, мой отец.
- Хм. Шандор, - говорю я, - Тебя теперь так называть?
- Ты можешь называть меня, как хочешь, а можешь вообще никак не называть, - раздраженно говорит он мне.
Я вижу, что он очень зол, Русалина тоже видит это, и ее это пугает.
- Хорошо, Саша, - говорю я, - Ты ведь не будешь ни на кого из нас нападать, кричать, применять какое-либо насилие?
Он смотрит на меня удивленно и молчит.
- Понимаешь ли, ты кричал по телефону, а потом заявился к нам очень злой. Русалина тебя совсем не знает, и вполне понятно, что она боится.
- Ничего я не боюсь, - огрызается Русалина, - Пусть только попробует напасть.
- Извини, - говорит ей Саша, поднимая руки и разворачивая их ладонями к ней, - Я не хотел тебя напугать. Я просто хотел познакомиться.
- Я Русалина, очень приятно, Шандор, - говорит она, - Что-то еще?
- Да. Что-нибудь еще, пожалуйста. Сколько тебе лет, чем ты увлекаешься?
- Мне пятнадцать. Увлекаюсь программированием. Вегетарианка. Занимаюсь экологическими проектами.
- Только не это, - вырывается у Казачка, и он тут же спрашивает с надеждой, - А тебе нравятся крутые тачки?
- Личный автотранспорт – угроза нашей планете, - серьезно говорит Русалина.
- Экология – это очень хорошо, - примирительно говорит Казачок, - Мы, например, передаем в Гринпис, или куда там, три процента от прибыли. Правда, Марка?
- Угу, - кивает Марина, - От прибыли твоего тюнинга и от прибыли завода металлопластика. Сразу говорю, что это максимум, на большее меня не раскрутить.
- А на использование более экологичных материалов для строительства Вас можно раскрутить? – спрашивает Русалина с надеждой.
- Строить из золота – плохая идея, это никогда не окупится. Мы ищем здоровый баланс между экологичностью и рентабельностью, - отвечает Марина спокойно, - Поверь мне, все это много раз обсуждалось с твоей сестрой.
Русалина кивает. Она умная девочка, и понимает, что сейчас главное не это.
- Шандор, а Вы когда-нибудь били людей? – спрашивает она.
- Конечно, - отвечает Саша, - Часто и сильно. Но довольно давно. В последнее время как-то не требовалось.
- А Вы когда-нибудь нападали на кого-нибудь первым?
- А то, - спокойно сообщает он, - Неоднократно. Но я не нападаю первым на тех, кто заведомо слабее меня.
Русалина кивает, ее этот ответ устраивает, и она почти расслабляется.
- Значит, Вы ни разу не ударили женщину или девушку? – уточняет она, просто на всякий случай.
И Саша смотрит на меня, в его глазах паника. Я молчу, потому что не знаю, что сказать. Я не собираюсь врать Русалине о таких вещах и покрывать его. Пусть думает, как объяснить.
- Да не бил он никогда женщин, - говорит вдруг Марка, - Ни разу в жизни.
Я смотрю на нее, пытаясь взглядом выразить всю глубину своего негодования. Она сейчас ведет себя, как женщина, которую муж не бил уже две недели, и теперь она верит в то, что этого никогда больше не произойдет, а потому пришла забирать «ошибочно поданное» заявление.
- Это неправда, - говорит Саша, глядя на Русалину.
- Да я поняла, что неправда. Не дура, - отвечает Русалина.
- Я ударил Марину. Давно, лет двадцать назад. Один раз. Она меня простила.
- Еще чего, - говорит Марина, - Никогда тебе этого не прощу. Но он понял, что так нельзя, Русалина.
- Что значит – понял? А до этого не понимал, что ли?
- Представь себе, не понимал, - Марина пожимает плечами, - Мы с ним воспитывались в среде, где насилие считалось нормой. И мы оба проделали большой путь.
- Это достойно уважения, - говорит Русалина, и я вздыхаю с облегчением, - Яна говорила, что у вас недалеко от дома есть горнолыжный подъемник.
- Есть, - говорит Саша, - А ты катаешься на горных лыжах?
- Один раз пробовала, и мне очень понравилось. Хочу научиться.
- Хочешь в горнолыжную школу на зимние каникулы? – тут же спрашивает Саша, - Младшая Марка, ну, которая Яна, и Лачо поедут, еще успеем тебя записать.
- Неплохо, - говорит Русалина.
- Тебе надо погостить у нас, - вкрадчиво говорит Марина, - У нас большой дом, у тебя там будет своя комната. С большой кроватью, которая стоит на полу, а не на шкафу, с красивой мебелью, с хорошим мощным компьютером.
Русалина растеряно смотрит на меня. Она подросток, и ей хочется свою комнату, большую кровать и мощный компьютер. Хотя это не очень экологично. Ей тоже не чужды двойные стандарты.
- Давайте подумаем об этом завтра, - предлагаю я, - Я много времени провожу на работе, и Русалина вполне может ночевать у вас, когда захочет.
- Речь не только о Русалине, - так же вкрадчиво говорит Марка, - Ты тоже могла бы переехать к нам. Так всем будет удобнее.
- Я пока не могу, - отвечаю я, - И ты знаешь, почему.
- Пока не можешь? А потом сможешь? – она смотрит на меня напряженно.
- Я еще не приняла решение, - говорю я, - Не торопи меня, пожалуйста.
- Но ты думаешь об этом?
- Да, Марина, я думаю об этом.
Поддавшись порыву, я крепко обнимаю ее, но тут же отпускаю. Всё не так просто. Марине все равно, есть ли у меня дети – она просто хочет быть со мной.
- Обсудим это позже, - говорю я им обоим.
- Хорошо, - отвечает Марина.
Саша молчит и смотрит в стену.
Следующим утром наемные грузчики заканчивают загрузку Маринкиной фуры. Я оставляю телефон на столе в своем кабинете, сама сажусь за руль и перегоняю фуру на площадку одной из моих рожениц. Летом это чудное местечко – с деревянными домиками и экологически чистым сосновым бором. Лида пару раз приглашала нас с Русалиной туда летом. А зимой там только сторож, и не возникло никаких проблем с тем, чтобы получить разрешение поставить на пару дней грузовичок моего кавалера в обмен на обещание рассказать поподробнее об этом таинственном романе при личной встрече.
Теперь можно идти к Кучерявой. Я не люблю долгих вступлений и переговоров, поэтому, едва переступив порог ее квартиры, заявляю:
- Ты работаешь с Дадашьяном.
- Лисичка, не лезь в это, - раздраженно отвечает она, пропуская меня в гостиную, - На этом уровне мы уже не можем работать одни, нам нужны союзники, и Дадашьян получше многих.
Она опять сделала перестановку в гостиной и купила новую мягкую мебель.
- Очень красиво, - говорю я, - Только шторы теперь не подходят.
- Я знаю, уже заказала новые. И картины скоро приедут. Этот стиль называется арт-нуво. Круто же?
- Угу. Я не буду иметь ничего общего с владельцем стриптиз-баров и борделей.
- Да какие там бары? Это ж только прикрытие для нормальных дел. Не парься, Лиска, он нормальный. В его бары и бордели очередь из девок стоит, потому что условия человеческие, безопасность на уровне и платят хорошо. Он даже медкабинет для них открыл, хочет твоих врачиц и медсестричек привлечь – разве не супер? Его девчонкам здоровье, твоим – подработка, а ты сможешь лично контролировать, что эксплуатируемый класс здоров, бодр и весел.
- Благодарю, но меня это не интересует, - говорю я, - Прости, но мы движемся не в том направлении. Я не хочу следить за тем, чтобы здоровье проституток не страдало. Я хочу, чтобы такого вида деятельности вообще не существовало.
- Я тоже. Но мало ли, чего мы хотим? Мужики – тупые и агрессивные животные, которые насилуют тех, кто слабее. У кого есть бабло – платят за эту возможность девкам, согласным потерпеть за крошки с барского стола. У кого нет бабла, но есть сила, - используют силу. У кого ни того, ни другого, - поят девок до потери воли, а то и льют всякую гадость в стакан. У этих мудаков вся жизнь вертится вокруг их драгоценного хуя. И ты права, ничего хорошего в этом нет. Но у них есть ресурсы, которые просто так не отберешь. Чтобы забрать у одного, надо объединиться с другим.
- У тебя тоже немало ресурсов, - говорю я.
- У нас, - поправляет Кучерявая.
- Я к твоей работорговле отношения не имею.
- Да неужели? – Кучерявая приподнимает брови, - Ладно, из списка бенефециарок от работорговли я тебя вычеркиваю. Может, теперь потрахаемся?
Она настойчиво меня целует, и я на какое-то время поддаюсь. Мне нравится ее энергетика, ее напористость, ее сила. Нам было хорошо вместе, но пора завязывать, нельзя позволять моей жизни продолжать идти совсем не туда.
- К наркоторговле я тоже не имею отношения, - тихо говорю я в ее приоткрытые губы, и чувствую, как напрягаются ее мышцы.
- Что? – нервно перепрашивает она.
- То самое, - отвечаю я, - Мне бы хотелось выйти из дела. А я отдам тебе то, что ты должна передать Дадашьяну. Точнее, скажу, где забрать.
- Ты охуела? – Кучерявая вскакивает с дивана.
- Не я, дорогая. Я соглашалась подержать на складе роддома медикаменты, а не тонну героина. А ты мне врала.
- Ладно, Лиска, не бесись, ты мне выбора не оставила, - говорит она, и неохотно добавляет, - Вы обе.
- Значит, ты надеялась на помощь Марки, но она оказалась умнее меня и вовремя тебя раскусила?
Кучерявая смотрит на меня с кривой усмешкой:
- Она сказала, что, если свяжется с наркотой, ты никогда ей этого не простишь, и так рисковать она не будет.
- А ты знатная манипуляторша, верно? – криво усмехаюсь я в ответ, - Ты ведь на моем складе этот героин спрятала не потому что больше негде было, а для того чтобы показать Марке, что я тоже в этом участвую. Тебе перевозки нужны больше, чем хранение.
- И что?
- А то, что мы расстаемся. Ты вывозишь с моих складов абсолютно всё. Я прекращаю искать педофилов в сети и увольняю Таню и Наташу.
Таня и Наташа – санитарки. Они вербуют среди рожениц курьеров. В детской коляске можно много чего безопасно доставить, а многие женщины после рождения ребенка находятся в настолько плачевной экономической ситуации, что вынуждены браться за любую подработку.
- И кому ты этим поможешь? – вздыхает Кучерявая, - Сама же говорила, что мы таким образом занимаемся профилактикой сиротства- детишки при мамочках, мамочки при баблишке. Не все же такие умные, чтобы программировать, или такие безбашенные, чтобы ехать с младенцем в деревню на швейную фабрику и жить там в бараке.
Я удивлена, что она так подробно знает о делах Марки. И знает, что я о них знаю. Откуда? Неважно.
- Если такую мамочку посадят за торговлю наркотой, это будет плохой профилактикой сиротства, - говорю я.
- Фишка в том, что ее посадят в любом случае. Просто заработает в итоге какой-нибудь тупой хуй, а не мы. Я знаю, что тебе это не нравится, и стараюсь тебя не вмешивать в такие дела, именно поэтому мы с тобой и привлекаем Таню с Наташей – чтобы к тебе, в случае чего, никаких вопросов не было.
Кучерявая говорит со мной мягко и ласково, как с ребенком. Так говорят мужики из финансового департамента, когда объясняют, что заказать новый УЗИ-аппарат сейчас совершенно невозможно.
- У тебя тон как у хуемрази, - говорю я.
- У меня нормальный тон бабы, которая заебалась объяснять очевидные вещи и терпеть бесконечные истерики, - отвечает Кучерявая жестко и с наездом, как тот сытый и гладкий начальник финдепартамента, заявляющий, что надо было экономить расходники, а не попрошайничать теперь, когда лимиты на исходе.
- И снова! – говорю я почти с восхищением, - А знаешь, я, пожалуй, верю в то, что уровень гормонов не настолько важен, как социализация.
- Все у меня нормально с социализацией. Мне просто непонятно чего ты от меня хочешь, Соня.
- Я уже сказала. Хочу выйти из дела.
- Это я услышала, и давай пропустим эту часть. Что я должна сделать, чтобы ты осталась?
- Ничего. Ты и сама не захочешь ничего делать.
- Только не говори, что возвращаешься к Казачку.
- Угадала.
- А он знает про Русалину?
- Да.
- И проглотил это? Думаешь, он не будет всю жизнь упрекать тебя за вранье?
- Я его не обманывала, просто молчала. И это наше с ним дело.
Я пристально смотрю на Кучерявую и чувствую ее мысли. Она не хочет меня терять. Роддом – важное звено в цепочке ее деятельности, найти замену будет трудно. Чтобы и склад, и медпомощь, и вербовка кадров. К тому же, я очень много знаю. Она боится, что я разболтаю Саше. Что бы сделала я на ее месте?
- Если с Казачком хоть что-нибудь случится, - медленно говорю я, - Ты об этом очень сильно пожалеешь, клянусь тебе. Ты лишишься абсолютно всего и очень надолго сядешь.
- Лисичка, ты мне угрожаешь? – удивленно спрашивает Кучерявая.
- Как видишь, Казачок для меня очень важен.
- Важнее меня?
В ее вопросе нет упрека – только интерес. И я сразу теряю свой боевой настрой.
- Если с тобой что-нибудь случится по его вине, он тоже очень сильно об этом пожалеет.
- Так ведь со мной случилось, помнишь? Мы потеряли часть маргиналок, всё оружие, отдали Марке бабло и были вынуждены бежать, как крысы. Не говоря уже о жертвах среди мирного населения, - Кучерявая ухмыляется, - Сильно он об этом пожалел?
- Это была не его вина, а Поэта. И он вполне поплатился, - огрызаюсь я. Ну, сколько уже можно вспоминать эту историю?
- Итак, если я урою Казачка, отсижу своё, а потом выйду на волю, то ты меня примешь с распростертыми объятьями, и мы будем жить долго и счастливо?
- С чего ты взяла, что я…
Я замолкаю. Этот момент я совсем не продумала. Если Поэт выйдет – куда он пойдет? И что мне делать, когда он объявится на пороге?
- Упс, да, Лисичка? А когда я буду сидеть, ты пришлешь мне для развлечения симпатичную интеллигентную лесбиянку?
- Обязательно, - говорю я, потому что возразить мне нечего, отрицать ту историю с Левским я не могу.
- Смотри-ка, наши отношения снова налаживаются, - улыбается Кучерявая, - Отметим это парой рюмочек?
- Нет. Извини, нет, - я тру виски, пытаясь собраться с мыслями, - Прекрати заставлять меня чувствовать вину. Прекрати мной манипулировать. Пожалуйста, Фаина.
Я смотрю прямо в ее черные глаза и чувствую, как к горлу подступает комок.
- Значит, ты все решила? – спрашивает она, и ее голос дрожит.
- Да, Фая, я все решила. Я ухожу. Совсем не обязательно я буду с Казачком. Но с тобой мне точно больше не по пути.
- Ладно, - она медленно кивает, - Я не буду тебя держать. Сто тысяч баксов отступных тебя устроят?
- Да, - быстро говорю я. Мне все равно, деньги никогда меня не интересовали.
- О, господи, Соня, ты должна просить не меньше миллиона. Сошлись бы на пяти сотнях.
- Мне не надо.
- Не будь идиоткой. И не заставляй меня чувствовать себя дрянью. Значит, пять сотен. Но получать будешь постепенно, я не могу сразу выдернуть такие бабки из оборота.
- Ты пытаешься оставить ниточки, за которые меня можно дергать, - говорю я, - Мне не нужны деньги.
- И меня всегда это в тебе бесило. Ладно, не нужны – так не нужны. Как насчет сохранения склада?
Теперь Кучерявая говорит по-деловому и резко. Она не смирилась окончательно, но готова вести переговоры.
- Нет, - отвечаю я, - Но в экстренной ситуации раны подлатаю – хоть тебе, хоть твоим бабам.
- А братве?
Я недовольно морщусь.
- Да ладно, Лиска, если ты откажешься, мне придется на тупую опасную мокруху баб отправлять, а зачем это, когда есть мужло?
- По ситуации будем смотреть, - сдаюсь я.
- Ты гарантируешь, что ни Казачок, ни Поэт не получат возможности мне навредить?
- Клянусь, - отвечаю я, - Я ничего не расскажу из того, что знаю на данный момент, а в дальнейшем у меня и информации-то не будет.
- Остальные расстроятся, что ты ушла, да еще и к мужикам, - вздыхает Кучерявая, имея в виду маргиналок, - Ты для них пример, а теперь начнется разброд и шатание.
- Не начнется. Каждая сама делает выбор. Ленка вон вышла замуж и нарожала аж четверых, а Юлька осталась.
- Юлька – молодец, - соглашается Кучерявая, - Я нашла, кого подмазать, чтобы ее назначили в Центральный суд, в феврале уже присягу примет.
- Круто! – искренне радуюсь я.
Если Юлька станет судьей, это сразу откроет дополнительные возможности. Тем более, что в Централке у нас уже есть прокурорша. Нет, уже не у нас. Теперь у них.
- Мы же будем иногда видеться? – спрашивает Кучерявая, - Раз в месяц, например.
- Ты знала.
- Конечно. Получила огромное удовольствие, наблюдая, как ловко ты водишь за нос их обоих. Хотя никогда не пойму, на кой тебе Казачок, и почему некоторым бабам приятно, когда в них что-то пихают.
Кучерявую аж передергивает, и я улыбаюсь.
- Это зависит от физиологии клитора, - спокойно объясняю я, - От того, как расположены его ножки при набухании. Кому-то достаточно стимуляции головки клитора и вульвы, а кто-то получит больше удовольствия при проникающем сексе. И то, и другое – абсолютно нормально. Ненормально, когда тем, кто проникающий секс не любит, пытаются внушить, что с ними что-то не так, и надо учиться получать удовольствие от того, что не вызывает никаких приятных ощущений.
- Это ты интернам на лекциях такую муть рассказываешь? – смеется Кучерявая, - Про ножки клитора? Нет там никаких ножек с ручками, это все в голове.
- И в голове тоже, - соглашаюсь я, - Что никак не отменяет ножек. Смысл в том, чтобы делать то, что доставляет удовольствие, отказываться от того, что удовольствия не доставляет, и не чувствовать вины ни в одном из случаев.
- Звучит как тост, - заявляет Кучерявая.
Мы ударяем по рукам в знак достижения соглашения, я объясняю, где ей забрать свои наркотики, потом мы выпиваем бутылку коньяка. Уже под утро я еду домой в такси, все еще чувствуя ее вкус на своих губах, ощущение упругих локонов между своими пальцами и приятную усталость во всем теле. Возможно, ежемесячные встречи – не такая уж плохая идея.
Марина
Я зажмурилась от луча света, пробившегося в щель между плотными шторами, и перекатилась поближе к Казачку.
- Ненавижу маргиналок, - сообщила я ему на ухо.
- О, да, скажи это еще раз.
- Ненавижу маргиналок.
- Это лучше, чем оргазм, - усмехнулся он, - Но что толку от нашей ненависти? Соня и есть маргиналка. Видела, как она на меня смотрела? Она вернется к тебе только если я уйду, это же ясно.
- Я так не думаю, - сказала я, - Если бы она не хотела быть с тобой, вы бы не встречались столько лет.
- Если бы она хотела быть со мной, она рассказала бы мне про Русалину давным-давно. И сама, а не через Поэта. А я еще и повел себя глупо. Он же прислал сообщение – «не говори Казачку и Марке». Надо было сделать вид, что я ничего не получал, а я, как идиот, сразу кинулся ей звонить.
- Тебя можно понять. А вот Соню я не понимаю. Зачем она просила Руслана сохранить ее тайну? Было очевидно, что Руслан тебе сообщит, он бы не смог промолчать, она хорошо его знает.
- Значит, она была к этому готова,- Саша перевернулся на живот и смотрел на меня, подперев подбородок руками, - Специально сделала.
Я знала, что он прав. Соня сделала вид, что дала Поэту второй шанс, а он его просрал. Что это может означать? Я не стала развивать эту тему, потому что прекрасно понимала, что если мне придется выбирать между Соней и Русланом, я выберу Соню. А Казачку рано думать о том, кого выберет он.
Включив звук на телефоне, я просмотрела пропущенные. Несколько раз звонил Геннадьевич, и я забеспокоилась, сразу набрала его.
- Марина, тут такое дело. На меня вышла колония, где сидит Руслан Серов. Помнишь такого? Мы ему помогаем.
- Конечно. Что случилось? – у меня внутри все похолодело.
- Его хотят выпустить, но он отказывается подписывать прошение о помиловании. Ты можешь на него повлиять?
Я вышла из комнаты, чтобы Казачок не слышал разговора, но он пошел за мной, тревожно прислушиваясь.
- Почему он не подписывает? – спросила я.
- Там у него есть… Как это правильно назвать…
- Александр Левский, - подсказала я, и увидела, как нахмурился Казачок, - Что дальше?
- Правильно, спасибо, что подсказала. Серов его, как бы, защищает. Есть предположение, что Левского хотят убрать, но это возможно только через труп Серова. Трупа Серова, как ты понимаешь, я не допускаю, поэтому Серову организовали помилование, чтобы он вышел. А он не подписывает прошение. В итоге его уберут, и даже я не помогу.
- Я поняла, - сказала я, - Передай, что он все подпишет. Пусть дадут нам время.
Я закончила разговор и сразу принялась набирать Соню.
- Я на дежурстве. Что случилось? – спросила она, зевая.
- Тогда мы едем к тебе в роддом. Это очень важно, и касается Руслана.
По дороге я кратко изложила ситуацию Казачку, а в роддоме еще раз пересказала все Соне. Я боялась, что она скажет, что и пусть он сдохнет, не жалко, и уже готовила аргументы против. Но Соня так не сказала. Она разозлилась совсем по другому поводу, даже вскочила, размахивая руками. Такой эмоциональной я ее редко видела.
- Он там совсем охренел? Хорошо устроился: хочу сяду – хочу выйду. Он решил меня в могилу свести своими тупыми решениями по жизни? Тоже мне, благородный спасатель! Да этот Левский только благодаря ему и прожил так долго, его должны были еще в первый год заразить ВИЧ-инфекцией и свести в могилу.
- Откуда ты знаешь? – спросил Казачок.
- Да так, слухи ходили, - мрачно ответила Соня.
- Раз Соня знает, значит, его заказали Кучерявой, - сказала я, - Она должна была торпеду послать, но не стала.
Соня смутилась и расстроилась, пробормотала:
- Давай не будем об этом сейчас. Саше это будет неприятно, да и не стоит его в эти дела втягивать.
Я прикусила язык, но было поздно, Казачок уже завелся.
- Это и меня тоже касается, - заявил он, - Что там за история с этим Левским?
- Если коротко, Марка все правильно сказала, - неохотно пояснила Соня, - Я устроила все так, что Левский отправился на зону к Поэту.
- Но зачем? – не могла понять я.
- Этот Левский - хорошо образованный, культурный гей. Руслану хоть какое-то развлечение.
Казачок вскочил со стула и отвернулся от нас. Я чувствовала его ярость. А я была шокирована, в хорошем смысле.
- Ты все-таки его любишь, - ошарашено произнесла я, - Ты тоже о нем заботилась.
- Я на него злюсь и считаю предателем. Но он все-таки взял на себя наши дела, хоть его никто об этом и не просил. Я чувствовала свою вину.
- Да неужели? – спросил Казачок, не поворачиваясь, - А если этот Левский все-таки чем-то болен?
- Не думаю, - мягко возразила Соня, - Я бы об этом знала, скорее всего. Саша, я знаю, что для тебя это неприятные новости. Но нельзя обрекать человека на одиночество только потому, что ты ревнуешь. Это не очень хорошее проявление любви.
- Еще бы, - сказал Саша, - Просто ужасное. Ты такая молодец, позаботилась о том, чтобы Поэту там было, кого ебать. Да только сильно позаботилась, так, что он аж влюбился и жизнь готов отдать за этого мудака. Просто умница. Пусть Поэт там сдохнет, зато не в одиночестве!
- Ну, нет, этого мы не допустим, - сказала Соня, - Я поеду туда, заставлю Руслана подписать эту бумагу и привезу его вам, если, конечно, он вам нужен.
- Мне нужна ты, - сказала я, - Без тебя он мне неинтересен.
- Посмотрим, - уклончиво ответила Соня, - Мы придумаем что-нибудь, чтобы всем было хорошо. Сначала надо привезти Руслана домой.
- Давайте лучше я за ним поеду, - предложил Казачок, - Просто урою этого Левского прям там, и все. Мне Поэт ничего не сделает, подпишет всё, как миленький.
- Тогда тебя посадят за убийство, - возразила я, - Лучше не надо.
- Посадить – не посадят. Даже рады будут, что проблема так легко решилась. Спишут на драку, и все. Как с Кротом было, - сказала Соня, - Но убивать его не надо. Лучше побей, сильно, но не до инвалидности. Чтобы его в больницу забрали, в ЛИУ. Я сразу передам информацию правозащитникам, и они туда слетятся. Тогда Левского добить будет сложно – слишком много внимания. А Руслану не будет смысла оставаться на зоне, если Левский – в ЛИУ. Ведь в этом случае Руслан его никак не защитит.
- Хорошо, - сказал Саша, - Сломаю ему пару ребер и, может, ногу.
- Только по лицу не бей, - попросила Соня, - Он хорошенький.
- Точно. И нос сломаю так, чтобы он мог дышать только через рот, - злобно сказал Казачок.
- Ладно, вы этим занимайтесь, а у меня куча работы, - сказала Соня, - Только у меня есть одна просьба.
- Неужели? – спросила я, вложив в интонацию максимум сарказма. Просьба у нее, вы только подумайте!
- Русалина радостно намылилась к вам погостить. Но я не хочу, чтобы она пересекалась с только что откинувшимся зеком. Вы, вроде, собирались их куда-то в горы послать на Новый год? И хорошо. А до этого пусть Саша и Руслан поживут в Москве. Руслан слегка адаптируется к свободе, они пообщаются, выскажут друг другу все, что накипело. Пока дети будут на лыжах кататься, Руслан тут освоится, приведет себя в порядок, вы подумаете, в каком качестве его представить, и все такое.
- Вообще, мысль хорошая, - согласилась я.
- Угу, гениальная, - проворчал Казачок, - Да Поэт меня возненавидит за то, что я с этим… как его… сделаю. И зарежет во сне.
- Не зарежет, - сказала Соня, - Просто объясни ему наш план, и он все поймет.
- Не буду я ему ничего объяснять. Я ему говорил, что любого урою, кто к нему прикоснется. Предупреждал.
- Вот и прекрасно. Значит, он должен быть морально подготовлен, и не имеет права на тебя обижаться, - заключила Соня.
- Хорошо, - хмуро согласился Саша, - Поживем неделю в Москве. Вернемся тридцать первого декабря.
Соня выставила нас из своего кабинета, заявив, что у нее очень срочные дела и куча рожениц.
Мы поехали домой собирать вещи. Казачок был на взводе, у него все валилось из рук, и он больше путался под ногами, чем собирался. Пришлось мне все делать самой – искать его вещи, складывать в сумку, покупать билеты.
- Марка, не складывай слишком много всего, я не хочу сдавать сумку в багаж, - попросил он.
- Сам бы и собирался тогда, - огрызнулась я, застегивая молнию, - Билеты заказаны, и на него тоже. До Москвы на двадцать четвертое декабря, из Москвы сюда на тридцать первое. Номер в отеле тоже забронировала. Люкс с двумя спальнями и двумя ванными.
- Спасибо. И извини. Я просто немного не в себе, - сказал он.
Саша уехал, а на следующий день приехали Соня и Русалина. Дети с энтузиазмом принялись показывать Русалине дом и бассейн и строить планы на каникулы. Мы с Соней пили вино в гостиной, когда дети влетели всей толпой.
- Погоду обещают роскошную, - с энтузиазмом тараторила Малка, - Я на горных лыжах не катаюсь, но там есть конный парк, и с этого года я начну ездить верхом по-настоящему, одна. Мне даже специальные спортивные очки купили. Так здорово, что мне разрешили поехать с вами, раньше папа никуда меня не отпускал из дома. А сейчас разрешил, если со мной поедет няня.
- А зачем тебе няня? – спросила Русалина, - Да, ты ходишь с тростью, но ведь ходишь, и в своем уме.
- Папа просто волнуется за нее, - серьезно сказал Лачо, - Но я обещал, что присмотрю, чтобы все было хорошо.
- А почему нас отсылают на Новый год? – спросила Русалина, - Да еще вместе с Малкой, которую раньше никуда не отпускали?
- Потому что из тюрьмы выходит наш друг, - сказал Соня, - И он будет жить здесь.
- Тот самый? И вы боитесь, что нам с ним будет некомфортно?
- Мы боимся, что ему с вами будет некомфортно, - поправила Соня, - Он давно не видел детей. Поэтому пока хотим убрать вас из дома, чтобы его не пугать. Привыкнет к обстановке, а потом уже и вас можно будет ему показать.
- Как мило с вашей стороны, - хмыкнула Русалина, - Хорошо, хоть на горнолыжный курорт отправляете, а не закрываете в подвале. Ты не очень хорошая радикальная феминистка, раз так трепетно относишься к какому-то зеку.
- Правда? – ахнула Соня, - Какая жалость. Придется сдать свой феминистский партбилет и побрить ноги.
- Кучерявая-то знает, что Поэт выходит? – спросила я Соню.
- Да, мама, тётя Фая в курсе того, как ты заботишься о комфорте своего обожаемого кукусика? – ехидно уточнила Русалина.
- Кто такая тётя Фая? – спросила Малка.
Это «тётя Фая» резануло мне слух. Я поняла, что до этого даже не знала имени Кучерявой. А у Сони с ней, получается, были довольно близкие отношения. Не только в постели.
- А что ты так беспокоишься о мнении тёти Фаи? – резко спросила я Русалину, - Она, что – большой авторитет для тебя?
- О, я смотрю, с этим какие-то проблемы, - пробормотала Русалина, - Не хочу никого злить. И не хочу сболтнуть лишнее. Поэтому, пожалуй, пойду.
- Русалина и Кучерявая – добрые друзья, - сообщила Соня, - Когда Русалина была маленькая, она просила меня переехать к тёте Фае. Подозреваю, что ее на это подговаривала тётя Фая. Она умеет манипулировать людьми. Но к Русалине она и в самом деле хорошо относится, с самого детства.
- Я бы тоже хорошо относилась к ней с самого детства, если бы ты дала мне такую возможность, - резко сказала я.
Дети, переглянувшись, вышли и оставили нас вдвоем.
- Ты знаешь, почему я так поступила, - сказала Соня.
- Знаю. Но считаю, что ты не права.
- И ты имеешь право на свое мнение.
- А ты не имела права скрывать Русалину от Казачка. Он ее отец.
- Нет, Марина. Ты прекрасно знаешь разницу между отцом и спермодонором. Уж прости за резкость. Малка и Марка ему не кровные родственницы, но им он отец. А Русалине – нет. Может быть, станет со временем, и я этому не препятствую. Но глупо называть отцом любого, кто уделил несколько минут незащищенному сексу и получил удовольствие.
- Но это ведь ты не позволила ему стать отцом девочки.
- Почему же? Он получил такую возможность, как только попросил о ней и изъявил желание нести ответственность, - холодно ответила Соня, и добавила, - Почему ты всегда на его стороне?
- Прости, - мне стало стыдно, - Я не на его стороне, а на своей. Это ж я его тогда выгнала и велела никогда не возвращаться. Я думала, что если так поступлю, мы с тобой будем вместе.
- А как только поняла, что не будем, тут же позвала Казачка обратно, - горько сказала Соня, - Я знала, что так будет. Чтобы мы с тобой были вместе, тебе надо было извиниться перед всеми маргиналками и поклясться больше не иметь дела с мужчинами. Тебя бы простили.
Я чувствовала, как по моим щекам текут слезы. Я пыталась вытереть их, но их было слишком много. В отчаянии я замотала головой из стороны в сторону.
- Я не могла, не могла, прости, - удалось мне произнести сквозь рыдания, - Я знаю, что это было бы правильно, но я не могла.
- Знаю, - грустно сказала Соня, - Ты должна была выбрать между мной и Казачком, и выбрала Казачка. Ты имела на это право.
- Никого я не выбирала, Соня! – разозлилась я, - Это какой-то бред! На самом деле, это ты между мной и маргиналками выбрала маргиналок!
- Ты могла остаться с маргиналками, если бы захотела! – выпалила Соня, и грустно добавила, - Этот разговор пошел по кругу.
- И что нам теперь делать? – спросила я.
- Зависит от того, какого результата мы хотим добиться.
- Я хочу, чтобы ты была со мной, - тут же сказала я, - Но не хочу потерять Казачка и Поэта. Это возможно?
- Я не знаю, Марина, - вздохнула Соня, - Я ухожу от маргиналок. Но это не значит, что я готова доверять мужчинам.
- Это не просто мужчины. Это Казачок и Поэт. Ты любишь их, я же знаю.
- Возможно. Но я не хочу, чтобы они тоже знали об этом.
- Ну, пусть они думают, что ты терпишь их присутствие ради меня, - предложила я.
- Я обдумаю эту мысль, - усмехнулась Соня, - Мне пора домой.
- Может быть, останешься здесь? – спросила я с надеждой, - Хотя бы до Нового года?
- Нет, мне нужно побыть одной и привести мысли в порядок.
Соня уехала, а я налила себе еще вина и отправилась в комнату Русалины – убедиться, что у нее есть все необходимое. Русалина и Марка сидели перед компьютером, Русалина быстро что-то печатала.
- Что делаете? – спросила я, поставив бокал на комод.
- Составляем петицию о введении вегетарианского меню в муниципальных учебных заведениях, - ответила Марка, - Представляешь, у них просто невозможно полноценно питаться, если ты не ешь мясо. Русалине приходится всегда брать обед из дома.
- Сотрудники столовой даже не могут внятно ответить на вопрос о том, есть ли в макаронах яйца, - добавила Русалина, продолжая быстро печатать.
- Переходи в школу Марки, - предложила я, - Там полно всякой травы на обед.
- Нельзя просто заплатить деньги за условия получше и делать вид, что проблемы не существует, - ответила Русалина, - Я перейду, а что делать другим веганам?
- И много в вашей районной школе веганов? – поинтересовалась я.
- Возможно, было бы больше, при наличии вегетарианского меню.
- Я смотрю, мать тебя разбаловала, - сообщила я, - В нашем доме нет вегетарианского меню, все едят мясо.
- А я решила от него отказаться, - сказала Марка, - Я давно об этом думала. Люди совершенно эгоистично и необдуманно вырубают леса под пастбища, и тем самым разрушают экосистему.
- А если все начнут жрать только гречку, разве не придется вырубать леса под грядки? – уточнила я и допила вино, - Надо было взять с собой бутылку.
- Ты слишком много пьешь, - прокомментировала Марка, - Травишь свой организм алкоголем.
- Зато это чисто веганский продукт, - парировала я, - И не так уж я много пью.
- Не меньше бутылки каждый день.
- Это же всего лишь вино. Было время, когда я выпивала в день не меньше бутылки водки, и ничего. На мясе, правда, приходилось экономить, а в тех сосисках, которыми мы закусывали, вряд ли было хоть что-то животного происхождения. Так что, можно считать, что в вашем возрасте я была идеальной вегетарианкой, но годы и деньги меня испортили.
- Вы в нашем возрасте могли выпить бутылку водки? – недоверчиво спросила Русалина.
- Не залпом, конечно, - ответила я, - Часа за два. У меня была тяжелая, но веселая жизнь.
- А папа тоже пил? – спросила Марка.
- Конечно. Но меньше, чем я. Он считал, что должен контролировать, чтобы я не попала в неприятности.
- И как же Вам удалось разбогатеть? – спросила Русалина, - Просто в один прекрасный момент решили, что пора прекращать пить и начинать работать?
- Это была бы прекрасная сказка для маленьких девочек, - усмехнулась я, - В жизни всё не так просто. Но мне приходилось и приходится много работать, верно. И мне это нравится. Значит, сейчас среди богатых бездельников в моде веганство, экология и подобная муть?
- Это не муть, - хмуро сказала Марка, - И я знаю, о чем ты думаешь. О своей швейной фабрике.
- Точно. Рождаемость упала, и наши пеленки-распашонки никому не нужны. А хлопка закуплено на годы. Сделаю Сибирский экологический бренд. Нашьем эко-сумок, эко-платьев, эко-футболок с призывами к гуманному отношению к животным. И рубль с каждой проданной футболки будем отправлять в какой-нибудь фонд защиты зверушек. Разве не круто? В Москву и Питер, да даже в Европу, это шмотье вагонами будет уходить и расхватываться, как горячие пирожки. На дураках надо зарабатывать.
- Почему – на дураках? – подозрительно спросила Русалина.
- Потому что выращивание хлопка – то еще удовольствие для экологии, - ответила я.
- Существует экологический хлопок, - сообщила Русалина.
- Существует, - согласилась я, - Поэтому я, конечно, заключу контракт с поставщиком именно такого хлопка и буду делать вид, что шью исключительно из него. А нормальные, дешевые ткани буду завозить через другое юрлицо. Разве не круто?
- Фу, - сказала Русалина, - Это неэтично.
- Зато выгодно, - парировала я, - На самом деле куда неэтичнее пропагандировать веганство в регионе, где детям не хватает солнечного света и витаминов, а у их родителей не всегда хватает денег на то, чтобы обеспечить им даже самую дешевую белковую пищу. Получается, вы говорите людям: или болейте и сдохните или чувствуйте себя убийцами невинных зверушек. Разве это этично?
- А нечего бездумно размножаться, - буркнула Русалина, - Земля перенаселена, думать надо, прежде чем приводить в этот мир нового человека.
- Точно, - согласилась я, - Я, например, не размножаюсь. Но и не указываю другим, что им делать со своими репродуктивными возможностями. Разве не верх этичности?
- Пока ты не указываешь другим, что им делать с репродуктивными возможностями, во многих регионах женщин заставляют рожать непрерывно, и убеждают их, что в этом женское предназначение, - возмутилась Русалина.
- Ага. Но ты почему-то туда не лезешь, а советуешь отказаться от бездумного размножения в регионе с отрицательным приростом населения. В чем смысл?
- Линка, не разговаривай с ней, - сказала Марка, - Она троллит. Просто очень много читает, знает кучу информации, но не собирается ничего делать, чтобы этот мир стал лучше. Поэтому и пытается нас запутать и выставить полными дурами.
- Тогда нам тоже надо больше читать и больше думать, - ответила Русалина, - Чтобы было, что возразить. Хорошая дискуссия – это всегда полезно. И рано или поздно мы придем к правильным выводам.
- А ты пришла к каким-то выводам по итогам сегодняшней дискуссии? – поинтересовалась я, - Например, о необходимости съесть кусок сочного стейка?
- Нет, пожалуй, - Русалина улыбнулась, - Но я немного изменила направление мысли. Есть ощущение, что проблемы экологии идут не от пластика, синтетики и животноводства, а от безумного потребления. Нет ничего плохого в том, чтобы съесть куриную ножку. Плохо то, что куча куриных ножек так и остаются несъеденными, и выбрасываются, а ресурсы на их производство уже затрачены. Мода на всякие эко-примочки – это всего лишь уловки маркетологов, чтобы продавать больше. Мы покупаем многоразовые стаканы, дарим их друг другу, покупаем снова, и чувствуем себя крутыми борцами за экологию. А я только сейчас вспомнила, что у мамы дома валяется термокружка с давних времен, и никто ею не пользуется. Так зачем мне все эти эко-стаканы? Для чего был нанесен вред природе при их производстве, если мне и без них есть, из чего пить? Зачем покупать экологически правильную верхнюю одежду каждый сезон? Я из принципа отказалась носить старую дубленку из овчины и убедила маму купить мне эко-пуховик. Зачем? Куда экологичнее было бы продолжать носить ту дубленку.
- Точно, - согласилась я, - Натуральный мех – это круто. Поехали завтра покупать тебе шубу? В новой коллекции есть роскошные девичьи модели. Мне уже не по возрасту, а на тебе будет шикарно смотреться.
- Да блин, я же не об этом совсем! - разозлилась Русалина.
- Знаю, - рассмеялась я, - Просто мне все это кажется таким диким бредом. Я согласна ходить за продуктами с авоськой, но хочу пойти и купить себе новую шубу, просто потому что могу себе позволить. Не нужно впадать в крайности.
- Наверное, - неохотно согласилась Марка, - Если бы все придерживались золотой середины, было бы неплохо.
- Пойду допивать свое веганское вино, - сообщила я, - Русалина, ты очень похожа на свою маму. Она тоже слишком категорична в некоторых вопросах.
- Яблоко от яблони, - улыбнулась Русалина, - Я постараюсь не слишком митинговать.
Следующим утром я увидела, что Казачок создал в мессенджере группу, куда включил меня и Соню. Пока там было только одно сообщение: «Долетел».
Александр.
Я старалсяни о чем не думать, а просто делать то, что должен. Приехал, получил прошение о помиловании и инструкции от начальника исправительной колонии, в сопровождении охранника пошел к бараку.
- Он не подпишет, - сказал охранник.
- Подпишет, - ответил я, - Где я там могу найти заключенного Левского?
- Нижняя шконка в левом ближнем углу. А что?
- Его, возможно, кто-то побил. Я посмотрю и сообщу, если что.
- Уж конечно. Никто его не посмеет тронуть.
- У меня другая информация. Я один зайду, хорошо?
- Ладно, - охранник пожал плечами и остался стоять у двери, - Кричите, если что.
Левского я узнал сразу. Увидев меня, он встал со шконки и уставился во все глаза. А я понял, что все это не так уж просто. Я очень давно не бил людей, и теперь даже не знал, как начать. Он ведь живой. Ему будет больно.
- Не думай. Просто бей, - пробормотал я себе под нос.
В пару секунд преодолев расстояние между нами, я врезал Левскому ногой в живот, потом поставил подножку, и, когда он упал, прыгнул ему на ногу и пару раз сильно пнул по ребрам. Оказалось, что разучиться невозможно. Я точно знал, какие кости у него сломаны. И я чувствовал взгляд Руслана за свой спиной, и от этого меня накрыло какое-то странное возбуждение. Напоследок я пнул Левского по лицу, просто не смог удержаться. Он взвизгнул, а из его носа полилась кровь. Я вытащил телефон, щелкнул его на фотоаппарат, а потом повернулся и посмотрел на Поэта. Он стоял, прислонившись плечом к серой стене, скрестив руки на груди, и, похоже, не собирался меня останавливать.
- Привет, - сказал он, - Рад, что ты меня заметил.
Я вытащил из кармана прошение, силой вложил ручку в руку Поэта, и, развернув его к стене, приставил его пальцы к месту подписи.
- Вот здесь, - сказал я.
Поэт опустил руку и покачал головой. Я вплотную прижался к его спине, одной рукой обнимая его за плечи, а второй прижимая к стене лист бумаги, прошептал на ухо:
- Давай же, не растягивай этот момент, в нем мало приятного.
- Да неужели? – сухо спросил он.
Мы постояли так несколько секунд, а потом он поставил свою подпись. Я сразу его отпустил и вышел за дверь. Охранник меня ждал.
- Подписал? – спросил он.
- Да, я его убедил. И, как я и говорил, заключенному Левскому кто-то нанес телесные повреждения. Ему нужна медицинская помощь.
Поэта привели в кабинет начальника колонии через двадцать минут. Ему выдали документы и пожелали счастливого пути.
- Не бойся, - сказал начальник, - Увезли в больницу твоего дружка, жить будет.
- Ясно, - Поэт пожал протянутую начальником руку.
- Что теперь? – спросил он, когда за нами закрылись ворота колонии.
- Такси ждет, - я показал на припаркованную у обочины машину, - Самолет через пять часов.
- Успеем в клинику заехать? – спросил Поэт, усевшись рядом с водителем.
- Конечно, - ответил я, - А зачем?
- Флюрография, анализы. Мы все это проходили периодически, но я не очень доверяю местной медицине.
- В Клинику на Челюскинцев или на Ленина? – спросил водитель такси, - На Челюскинцев бесплатно, на Ленина дорого.
- На Ленина, - сказал я.
Я тоже сдал кровь на все подряд и сделал флюрографию. Туберкулеза ни у кого из нас не обнаружили, результаты анализов обещали прислать на электронную почту, как будут готовы. Руслан успел еще и к стоматологу попасть. Он явно стремился провести со мной поменьше времени, и хватался за любую возможность хоть куда-нибудь сбежать. Я не навязывался, и к тому моменту, как мы сели в самолет, Поэт немного расслабился и успокоился.
- Ух ты! – обрадовался он, увидев наши места, - Я в детстве два раза с мамой летал, раньше в самолетах было намного теснее.
- Выгляни за шторку, в другой зал, вспомнишь детство.
Поэт отдернул занавес, закрывающий вход в эконом-класс и тут же задернул обратно.
- Там как на зоне, - сказал он, - Все друг у друга на головах.
Он сел на свое место и вытянул ноги.
- Будешь что-нибудь пить? – спросил я, - Коньяк? Вино?
- Буду, лучше что-нибудь покрепче, - ответил он, - Мне это необходимо.
Я попросил бортпроводницу принести коньяк и пледы, и она тут же все предоставила, широко улыбаясь.
- Какая очаровательная девушка, - пробормотал Поэт, делая глоток из маленькой бутылочки, - Это нектар богов.
Я накрыл его пледом.
- Поспи, пока летим. У тебя непростой день.
- Почему мы летим в Москву? – спросил он, - Ты там живешь?
- Нет. Мы живем в маленьком поселке под Красноярском.
- В деревне?
- Типа того, увидишь. Но лететь будем через Москву. И поживем там несколько дней в гостинице.
- Ясно, - Поэт зевнул.
Я откинул спинку его кресла, и он проспал почти весь полет. Меня это даже немного обрадовало, потому что я очень боялся сделать или сказать что-нибудь не то. Я понятия не имел, как он ко мне относится, и что обо мне думает. А на меня самого нахлынуло разом такое количество чувств, какого, кажется, за всю предыдущую жизнь не было. И самым сильным из них был страх. Вдруг он меня ненавидит, планирует меня убить, или, что еще хуже, хочет при первой возможности поехать в больницу к этому гандону, или просто сбежит, куда глаза глядят, и я больше никогда его не увижу?
Я выпил еще, чтобы успокоить нервы, потом достал телефон, сфотографировал спящего Поэта и отправил в нашу группу. От Марины тут же пришел комментарий:
«Наконец-то. Как он?»
«Устал. Спит»
«Хорошо выглядит»
«По-моему, он меня ненавидит»
«Он так сказал?»
«Нет. Он мало разговаривает. Но в его глазах полно ненависти»
«Уверена, что тебе показалось. Он может быть расстроен из-за того, что ты сделал с его товарищем, но ненавидеть он тебя не будет. Ты ведешь себя привычно для него. Вряд ли он ожидал, что ты будешь расшаркиваться с его петухом. Как он себя вел при встрече?»
«Никак. Не остановил меня, подписал прошение».
«Ну, вот видишь. Если бы он тебя ненавидел, он бы полез в драку с тобой. А он позволил тебе сделать все, как ты планировал. Все хорошо, не переживай».
Соня написала: «Согласна с Мариной. Все хорошо. Пусть сдаст анализы на ВИЧ, гепатиты, туберкулез».
«Уже», - ответил я, - «Результат будет позже».
Немного успокоившись, я тоже задремал, и к Москве мы оба были вполне отдохнувшими и готовыми двигаться дальше. Я все еще опасался, что Поэт попытается сбежать в аэропорту, поэтому старался все время быть к нему максимально близко.
- Шандрик! – окликнул меня кто-то из зала ожидания, когда мы уже почти вышли.
Я оглянулся. Ромка, мой двоюродный братец, да еще и с многочисленным семейством.
- Подожди, - сказал я Поэту, - Только не убегай. Надо поздороваться.
Мы с Ромкой расцеловались, обменялись новостями. Он возил Марфушку и детей в Москву, потому что Марка, когда гостила у них, очень интересно рассказывала про Кремль, и дети хотели посмотреть.
- Так что, твой подарок пригодился. Даже на самолете слетали. Спасибо, братец!
Я попросил Марфушку передать Лилитке привет при встрече, и мы попрощались.
- Кто это? – спросил Поэт раздраженно.
- Мой двоюродный брат с семьей.
- Ты со всеми братьями целуешься? – спросил он еще более раздраженно.
- Ага. А что?
- Ничего.
Мы приехали в гостиницу и заселились в номер.
- Это для нас двоих такая хата? – спросил Поэт недовольно, - Или здесь еще кто-то будет?
- Для нас. Это люкс с двумя спальнями. Марина решила, что тебе так будет комфортней.
- Этот люкс больше нашей старой квартиры, здесь можно заблудиться.
- Не заблудишься. Ужинать пойдем в кабак или сюда еду закажем?
- Лучше сюда, - сказал он, - Мне достаточно впечатлений на сегодня.
Мы выбрали по меню какую-то еду, и я сделал заказ в номер.
- Слушай, - сказал я, - Могу я попросить тебя об одной вещи?
- Попробуй.
- Я пойду в душ, а ты оставайся здесь и не пытайся сбежать. Можешь пообещать?
- А можно я тоже пойду в душ, Казачок? Ты явно переоцениваешь мои бунтарские наклонности. Я сейчас не готов шататься по столице нашей родины и искать подвал для ночевки.
- Это хорошо.
Я внимательно посмотрел на него, и он ответил мне прямым взглядом. В его глазах отражался свет от торшера в углу, и я вспомнил, как в них плясал свет фонарей в нашу первую встречу.
- Ты совсем не изменился, - сказал я, - Только стал чуть старше.
- А ты очень изменился, - ответил он.
- Разве?
- Ты в лифте говорил на английском.
- А, это… Просто поздоровался с девушками и узнал, откуда они. Обычная вежливость.
- Они с тобой заигрывали.
- Это потому что я чертовски привлекателен, - улыбнулся я, - Ты не согласен?
Он тоже улыбнулся. Впервые.
- У тебя прикольная штука в языке, - сказал он.
- Знаю.
Мне безумно захотелось его поцеловать. Тогда он бы действительно оценил эту штуку в моем языке по достоинству. Он смотрел на меня в упор, и я видел, как расширяются его зрачки. Я и забыл, насколько это круто.
- Пойду в душ, - вдруг сказал он и развернулся.
- Только недолго, сейчас еду принесут. Пять минут. В шкафу должен быть халат, или можешь взять что-нибудь из сумки, - ответил я, стараясь не выглядеть разочарованным.
Поэт открыл сумку и вытащил упаковку презервативов и тюбик смазки.
- Вот черт, - сказал я, - Это Марка. Она сумку собирала, я ни при чем.
И я быстро ретировался в душ. Проблема была в том, что я так спешил сбежать, что не захватил ни халат, ни чистую одежду, а вспомнил об этом только после того, как мокрым вылез из душевой кабины. Пришлось идти в номер в полотенце. Именно в это время сотрудник отеля принес ужин. Я впустил его, взял поднос и полез в кошелек за деньгами, чтобы дать ему чаевые. Поэт вышел из второй ванной в шортах и майке и тут же агрессивно спросил, указывая на официанта:
- А этот что тут делает?
- Ужин принес, - ответил я, пока паренек отступал за дверь, косясь на татуировки Поэта, - Ты чего такой злой?
- Серьезно? – Поэт красноречиво посмотрел на меня, и тут же осекся, - Да так, ничего. Не обращай внимания.
- Не против, если я пока не буду одеваться? – спросил я.
- Ты долго сохнешь, я помню, - усмехнулся он и сел на диван перед столиком с едой.
Я вытащил из мини-бара пару бутылок пива, одну протянул ему, а сам сел в кресло напротив.
- Итак, - сказал я, - Не напомнишь, на чем мы остановились в нашу последнюю встречу?
Он сделал медленный глоток из бутылки и ответил:
- На том, что я ушел за пивом.
- Долго ходил.
- Ты меня ненавидишь? – спросил он, - Я же и тебя подставил тогда.
- Сначала я злился на тебя, - ответил я, - За то, что ты натворил. Потом я злился на тебя за то, что ты не хочешь меня видеть. Но я никогда тебя не ненавидел. А ты?
- Что – я?
- Ненавидишь меня за то, что я сделал с Левским?
- Нет, - он улыбнулся, - Я понял, для чего это. Видел, что ты только ломал кости, а внутренние органы старался не задевать. В больнице ему безопасней. Но ломать ему нос было совсем не обязательно.
- Обязательно.
Он осуждающе покачал головой и начал есть свое мясо.
- Никогда ничего вкуснее не пробовал, - сказал он.
Мы молча ужинали. Я наблюдал за ним, и в моей груди росло большое горячее солнце. Он был такой же, как раньше. И я был такой же, как раньше. Как будто мы просто поставили игру на паузу, а теперь вернулись к ней. Только за это время появились новые игроки.
- Ты его любишь? – спросил я резко.
- Нет, - ответил он, даже не задумавшись.
И я подумал – а что, если там ничего и не было? Что, если он просто помогал человеку, попавшему в беду? Это в его стиле. А презервативы заказывал не для себя, а для сокамерников. Такое вполне возможно.
- У тебя с ним ничего не было? – спросил я.
- Было, - ответил он, - Но это не значит, что у меня есть к нему глубокие чувства. Когда я был с ним, я чаще думал о тебе.
Он сказал это так просто, как будто это самая естественная вещь в мире. Я смотрел на него ошарашено, а он пожал плечами:
- Что? Ты сам спросил.
Я вытащил из мини-бара бутылку виски и отхлебнул прямо из горла.
- Можно мне тоже? – спросил Поэт.
- А тебе плохо не станет? Ты давно не пил.
- Да брось, был у нас там алкоголь. Самая дешевая водка, конечно, но все же.
Я налил виски ему в стакан, и он сделал большой глоток.
- Ты все-таки осторожнее, - сказал я, - Помнишь, как Соня впервые водку попробовала?
- Ага. Ты с ней видишься? С дочерью удалось встретиться?
- Да. Спасибо, что написал мне. Я познакомился с Русалиной. Конечно, будет сложно. Я почти ничего о ней не знаю, и о ее жизни тоже.
- Злишься на Соню из-за этого?
- Нет. Это моя вина. Мы с ней регулярно встречались, и я ни разу не спросил, есть ли у нее дети. Если бы спросил, она бы ответила правду. Может быть, она хотела, чтобы я спросил. Но я думал только о себе. Наверное, они правы. Мы их воспринимаем не как отдельных людей, а как приложение к себе. Все, что с нами не связано, нам или не интересно, или мешает, и мы пытаемся от этого избавиться.
- Это неправда, - возмутился Руслан, - Мне все интересно.
- Что именно? – спросил я.
- На чем Маринка так поднялась? У вас сейчас явно больше бабла, чем было. Даже с учетом тех денег Мухтара.
- На многом. У нее был игорный бизнес, сейчас вместо него спортивный тотализатор. Четыре бизнес-центра в разных городах, и еще один строится. Фармацевтика. Швейная фабрика. Автоперевозки. Поставки алкоголя. Пивной завод. Сейчас пытается развивать компанию производству софта, ну, всяких программ для компьютеров. Она просто видит возможность заработать, и использует ее. Постоянно ищет новые варианты.
- То есть, ей не важно, чем заниматься, лишь бы это приносило деньги?
- Как видишь, она тоже совсем не изменилась, - усмехнулся я, - Но у нее есть принципы. Она никогда не сотрудничает с мужчинами, которые пользуются эскорт-услугами и подобным. Просто разворачивается и уходит, даже если сделка выгодная.
- Смело. Наверное, многое изменилось, но мужчины, которые пользуются подобными услугами, все еще держат основной капитал в своих руках. С ними сотрудничать выгоднее.
- Не скажи. Не знаю, чья эта заслуга, но изменилось, действительно, многое. Ей даже в строительстве удается найти женщин, чтобы с ними работать. Только в айти сфере, в основном, мужики. Она эту софтовую компанию купила больше как социальный проект. Там гранты всякие и прочее для девчонок, талантливых в математике. Марка их находит, продвигает и берет на работу. Открыла курсы для мамочек в декрете, находит самых талантливых по стране, и они удаленно на нее работают. Прикинь? Это выгодно, потому что рабочие места создавать не надо, помещений дополнительных не надо, еще что-то не надо, а мамочки за эту работу держатся.
- Она молодец. Очень крутая, - задумчиво сказал Поэт, - А Соня?
- Соня работает главврачом в роддоме. Работу свою любит и, вроде, хорошо делает. Как выяснилось недавно, у нее есть дочь. Больше я ничего не знаю.
- Ты же говорил, что вы регулярно встречались?
- Мы мало разговаривали. Больше трахались.
- Ха! А как к этому отнеслись маргиналки?
- Уверен, что они не в курсе. У них там строгая политика на этот счет. Никаких мужиков. Это называется политическое лесбийство.
- Но ведь это бред.
- Как бы тебе объяснить, Поэт, чтобы ты понял, что в этом бреде виноват именно ты, но не очень расстроился?
- Я понял, - вздохнул Поэт, - Маргиналки не верят, что женщина может жить с мужчиной под одной крышей и не выдать ему каких-то секретов.
- И, тем более, не верят в то, что мужчина, допущенный к секретам, сможет удержаться от того, чтобы использовать свои знания во вред. Просто исходя из своей порочной природы.
- Но это фашизм!
- Возможно. Но, заметь, за последние шестнадцать лет ни одно дело маргиналок не провалилось.
- Откуда тебе знать? Может, и провалилось, - проворчал Поэт.
- Я знаю только, что под Кучерявой весь черный рынок оружия за Уралом, а это значит, куча купленных ментов. И черный рынок медикаментов. Слышал, что им сначала Марка кое-то что поставляла, но потом Кучерявая открыла свои каналы.
- Что за черный рынок медикаментов? Наркотики, что ли?
- Не совсем, хотя, может, и наркотой тоже торгует. Она достает хорошие лекарства и оборудование, которые не сертифицированы в России, и поэтому их нельзя купить официально. А они лучше помогают при тяжелых болезнях, особенно хронических. Ну, скажем, на разрешенных лекарствах человек через пять лет получит инвалидность, а на запрещенных – через десять, или вообще обойдется. Еще обезболивающие для раковых больных, которые родственникам приходится выбивать с боем, а люди страдают. Ну, да, получается, что наркотики. Только с другой целью. И покупатели готовы дорого платить за такие вещи. А Кучерявая наживается.
- А ты откуда об этом знаешь?
- Марина рассказывала. Она через Кучерявую покупала кое-какие медикаменты для моей младшей дочки, когда лечили ее ДЦП. И какие-то еще общие дела у них были.
- А у Сони?
- Руслан, я и в самом деле очень мало знаю про Соню. Они довольно близки с Кучерявой, но я понятия не имею, какое влияние Соня оказывает на ее дела. Знаю только, что Левского на твою зону отправили по просьбе Сони. Это она устроила.
- Чего? – Поэт поперхнулся виски, - Как это?
- Вот так. Считай это ее подарком, - буркнул я.
- Охренеть. Это она так обо мне позаботиться решила, что ли? Она ненормальная?
- Она тебя любит.
Поэт поставил стакан на столик дрожащей рукой и закрыл глаза.
- Черт. Это все, что мне нужно о ней знать.
- Ну, видишь? Я был прав. Нам интересно о них только то, что связано с нами.
- Что она сказала по поводу шарика в твоем языке? Вроде, она не была поклонницей пирсинга.
- Она в восторге, и когда-нибудь ты узнаешь, почему.
- Я хотел бы узнать об этом прямо сейчас, - сказал он как-то очень осторожно, - Ты можешь пересесть ко мне на диван?
Меня не нужно было просить дважды. Через мгновение я уже сидел рядом с ним, лицом к лицу.
- Можно тебя поцеловать? – спросил я таким же осторожным тоном.
- С каких пор ты спрашиваешь? – и он сам поцеловал меня.
Просто взрыв, фейерверк, искры из глаз. Я слишком долго мечтал об этом, и теперь слишком быстро увлекся. Мой язык кружил у него во рту, руки бродили где-то под футболкой, и вдруг он резко обмяк и повалился на бок.
- Вот черт! Руслан!
Я дико испугался и стал трясти его за плечи. Он сразу пришел в себя и посмотрел на меня мутным взглядом.
- Прости, - сказал я, - Я принесу воды.
- Я в порядке, - сказал он, - Правда.
- Совсем нет. Это я виноват, - я открыл бутылку и протянул ему, - Пей.
Он сделал несколько глотков и слабо улыбнулся.
- Слушай, правда, все хорошо. Просто я шестнадцать лет ни с кем не целовался, и всё это было как-то…
- Слишком, - закончил я, отходя на безопасное расстояние, - Всё хорошо.
- Вернись, пожалуйста, на диван, - попросил он мягко.
- Нет, нам обоим лучше пойти спать. Ты какую комнату выбираешь?
- Серьезно? Ты хочешь отправить меня спать одного? Я не специально в обморок грохнулся, не надо меня наказывать!
- Я не наказываю тебя, - я наклонился к нему и коротко чмокнул в губы, - Просто нам не нужно торопиться. Ты выспишься, и мы решим, что делать дальше. Договорились?
- Не надо разговаривать со мной, как с ребенком, - разозлился он, - Хочешь спать – иди спать.
- Пойду. И ты тоже. Пожалуйста.
В конце концов, мне удалось уговорить его пойти в спальню, а сам я направился в другую. Но спать не хотелось – выспался в самолете. Я отправил в группу фотографию Поэта, сидящего на диване с пивом в руке, а потом быстро передернул, глядя на эту фотографию, и попытался уснуть.
Через какое-то время я услышал осторожные шаги.
- Что случилось? – спросил я максимально сонным голосом.
- Слушай, Казачок, я знаю, что это прозвучит глупо, но мне страшно. Я не могу уснуть один в такой большой комнате.
- Иди сюда, - вздохнул я, и он тут же забрался ко мне под одеяло, - Только не приставай ко мне.
- Не буду. Я временно решил проблему, и ты мне пока не интересен, - он демонстративно отодвинулся и повернулся ко мне спиной.
Я придвинулся к нему вплотную, обнял одной рукой и поцеловал в шею.
- Спокойной ночи.
Он положил свою руку поверх моей и тихо вздохнул.
Руслан
Я выспался. Это очень странное ощущение. Как будто меня забыли разбудить на утренний шмон. И в бараке очень тихо. Все умерли? Я умер? Я в одиночке? Я осторожно пытаюсь нащупать рукой стену, но никак не могу до нее добраться. Большая шконка. Так, стоп. Я открываю глаза и оглядываю спальню. Точно. Я на воле. Я снова живу.
Потянувшись, я вышел в гостиную. Казачка нигде не было, но он оставил записку на столе.
«Скора вирнус закажи завтрок».
Ага, значит, говорить красиво он научился, а вот с письмом по-прежнему проблемы. Заказать завтрак я не успел – дверь открылась и вошел Казачок.
От него повеяло морозом, глаза блестели, а щеки раскраснелись.
- Ты где был? – спросил я.
- Надо было по делу зайти в офис, тут рядом, - он бросил на стол какие-то документы, - Просто контракт забрал, раз уж я здесь. Ты завтракал?
- Нет, я только проснулся.
- Тогда умывайся, одевайся, а я закажу стол в ресторане. Пойдем, пообедаем, потом забежим в барбер-шоп и в торговый центр. Мне надо купить кучу подарков, - деловито распорядился он.
- Ну, уж нет. Я умоюсь, но все остальное – и не мечтай. В ресторан не пойду, в какую-то другую хрень и подавно, - заявил я, гордо удаляясь в ванную.
Я чистил зубы и думал о том, как бы убедить Казачка на всю эту неделю просто закрыться со мной в номере. Какие подарки? Какие рестораны? Я не видел его шестнадцать лет, он просто до неприличия великолепен, я его безумно хочу, а он по какой-то невероятной причине отвечает мне взаимностью. Не собираюсь я нигде шататься.
Едва я вышел из ванной, в меня полетели джинсы и рубашка.
- Давай, давай, поторапливайся. Нам надо успеть пообедать за час.
- Давай сюда еду закажем.
- Мы не можем всю неделю заказывать только еду в номер. Я хочу нормальный обед, и нам обоим надо подстричься.
- То есть, ты еще и в парикмахерскую собираешься? – застонал я.
- Я же так и сказал. Обед, барбер-шоп, торговый центр. Потом вернемся сюда.
- На это уйдет вечность.
- Так поспеши. Меня это тоже не радует, но если я не куплю подарки сейчас, то к Новому году их не доставят.
Я неохотно начал натягивать джинсы. Сидеть в номере одному мне не хотелось, но и таскаться с Казачком по непонятным местам – тоже сомнительное удовольствие. Тем более, что у меня были совершенно другие планы.
- Ты, между прочим, кое-что мне обещал при нашей последней встрече, - проворчал я.
- Что доведу до конца то, что не получилось тогда? – он насмешливо посмотрел на меня, - Я помню. Как только вернемся, если ты все еще этого хочешь.
- А почему не сейчас? Можно быстро.
Казачок подошел ко мне и провел рукой по моей щеке, а потом поцеловал долгим и глубоким поцелуем. На этот раз мне удалось не потерять сознание, и я по полной насладился этим его гвоздиком в языке. И еще какое-то время не отпускал его, когда он пытался прекратить поцелуй.
- Все, хватит, - сказал он, - Мне действительно надо купить подарки. Думал, что это сделает Маринка, но она заявила, что мои родственники – моя проблема.
- Давай сначала займемся важным делом, а потом всякой ерундой, - я поцеловал его шею и прикусил кожу зубами, вдыхая его запах.
Казачок со свистом втянул в себя воздух и сказал:
- Не надо. Не хочу быстро. Хочу разобраться с делами, а потом сделать все, чтобы у тебя искры из глаз посыпались от удовольствия, и так несколько раз.
- Обещаешь? – сдался я.
- Еще бы.
Пришлось тащиться с ним в ресторан. В меню были совершенно непонятные названия, вроде «севиче» и «крамбл». Я ткнул наугад в пару блюд, которые мне по названию показались похожими на мясо. Официантка чем-то напоминала куклу – абсолютно прямые блестящие волосы, огромные пушистые ресницы, очень пухлые губы и какое-то искусственное выражение лица, даже когда она улыбалась. Она поставила передо мной бокал с пивом, и я обратил внимание на то, что у нее абсолютно гладкие руки идеально золотистого цвета. Я стал рассматривать людей за другими столиками, и увидел еще двух девушек, похожих на нашу официантку – прямые блестящие волосы, неестественно пушистые ресницы, пухлые губы, искусственное выражение лица. У них были разные черты, но было и что-то общее, как будто их делали на одном заводе.
- Это, что, киборги? – спросил я у Саши.
- Где? – огляделся он.
- Девушки. Две справа от нас и одна в углу зала. И официантка.
- Красотки. Почему киборги-то?
- У них лица странные. Как ненастоящие. И они похожи друг на друга. Официантка сейчас подойдет – присмотрись. У нее кожа на руках неестественно гладкая, даже волос нет.
Саша подавился пивом от смеха.
- Нет, это не киборги, - сказал он, - И они все разные. Просто сейчас такая мода.
- Мода на что? На пластмассовые лица?
- Они не пластмассовые, - объяснил Саша, - Это от ботокса такой эффект. Они вкалывают в лица яд, который парализует мышцы и убирает мимические морщины. Поэтому тебе они кажутся неестественными. Ты привыкнешь.
- Яд? Это законно? – ужаснулся я.
- Да, вполне. Там маленькие дозы, безвредные.
- Ни хрена себе безвредные! Паралич мышц – это безвредно?
- Так ведь для того и делают. Не все, но многие. В губы тоже какую-то дрянь колют, чтобы увеличить. Ресницы приклеивают. Сиськи вставляют. Волосы везде удаляют, кроме головы.
Я наклонился к нему ближе и шепотом спросил:
- Совсем везде?
- Ага.
- Как Марка делала, когда с педофилами работала?
- Ага.
- И они каждый день бреют все тело целиком?
- Не, ты че, это было бы слишком просто. Они выдергивают волоски с корнем. Воском или еще чем. У нас младшая Марка как-то решила приобщиться к этому празднику жизни, вызвала на дом специально обученную тетку. До этого я даже не знал, что моя дочь умеет материться.
- Как ты мог это разрешить? А если бы она решила с крыши спрыгнуть?
- Ну, у нее подружки этой ерундой увлекались, и мы с Маринкой решили, что ее тело – ее дело. Но ей хватило одного раза. А подружки ее каждые две недели платят деньги за то, чтобы им повыдергивали все волосы. Правда, там с каждым разом все меньше боли, вроде. Еще ресницы эти младшая Марка клеила – ходила две недели как тот олень из мультика. Я каждый раз ржал, когда ее видел. Это просто такая мода.
Официантка принесла мой салат, и я попытался внимательнее ее разглядеть. Все еще не верилось, что это живая женщина, а не кукла. Казачок пнул меня ногой под столом и зашипел:
- Прекрати на нее пялиться.
- Извини, - я отвел взгляд, - Мне просто интересно.
- Да ладно тебе. Девчонки просто хотят быть красивыми. Помнишь, раньше они челки высоко начесывали? И каблуки огромные носили? Это то же самое, по сути.
- Ну, не все делали начесы и носили каблуки. Соня вот никогда…
- Соня и сейчас себе в лицо ботокс не колет, и волосы не вырывает. Но она не в тренде.
- И слава богу, - пробормотал я и снова огляделся.
На этот раз я разглядывал мужчин.
- А у мужчин в моде борода? – догадался я.
- Ага, поэтому мне и надо в барбер-шоп, привести бороду в порядок, - кивнул Казачок.
- Ты и так хорош, - буркнул я.
И мысленно добавил, что даже слишком хорош. Он всегда был красавчиком, но сейчас к природным данным добавился налет богатства и холености. Хорошая стрижка, аккуратная борода – вроде небрежной щетины, но если присмотреться, видно, что щетина эта аккуратно оформлена, подчеркивая черты его лица. И тут я заметил еще одну вещь, которая умудрялась ускользать от моего внимания.
- Вот блядь, - сказал я, уставившись на него в упор.
- Увидел? – усмехнулся он, - Дышать было трудно по ночам, пришлось сделать операцию.
- Да ладно! Чтобы дышать, не нужно делать ровный нос снаружи, достаточно поправить внутреннюю перегородку!
- Я решил, что раз уж все равно нужна операция, то можно и убрать горбинку.
- Да ты, смотрю, озабочен своей внешностью больше, чем эти пластмассовые девицы, - усмехнулся я.
- Если не нравится, можешь сломать мне нос обратно, - улыбнулся он, - Доедай и пойдем стричься, у нас запись.
В парикмахерской молодой парень усадил меня в кресло и начал весело щелкать ножницами, даже не спросив, чего я хочу.
- Ничего, что я занимаюсь самодеятельностью? – протяжно спросил он, - Здесь все равно не так много вариантов, если Вы, конечно, не хотите стрижку под ноль.
- Ну, именно так меня и стригли последние шестнадцать лет, поэтому я не против разнообразия, - ответил я.
Парикмахер посмотрел на меня испуганно и продолжил стричь молча. В углу работал телевизор, и в какой-то момент на экране мелькнуло знакомое лицо Шурки. Я прислушался к новостям. Журналист рассказывал про то, что Александр Левский, осужденный по делу олигарха Милошевича, находится в лечебно-исправительном учреждении под усиленной охраной. Предполагается, что в исправительную колонию он не вернется и выйдет по отбытии срока из лечебного учреждения.
- Видишь? – сказал Казачок, - Все с ним в порядке, не волнуйся.
- Да я не волнуюсь, - ответил я, - Мне все равно.
Я видел, что Казачка обрадовал мой ответ.
После парикмахерской мы отправились в торговый центр, где Сашка накупил кучи шерстяных палантинов, шелковых платков, золотых цепей и серебряных ложек, потребовав каждый подарок индивидуально упаковать и подписать.
- Сколько у тебя цыганской родни? – спросил я, в ужасе глядя на кучу подарков.
- Много. Родители же в разводе, у каждого новая семья, куча детей, у них свои дети, и у тех тоже свои дети. А у моей бывшей жены новый муж, и у них тоже новые дети. Вот черт, вчера же была свадьба Михася и Папуши. Напомни мне на почте, чтобы я им подарок переводом отправил.
- А на карту нельзя скинуть?
- Нет у них карт.
- Да ладно, даже у меня на зоне была карта.
- А у них нет. Поэтому деньги – только переводом. Я отправлю Алмазу, а он подарит от меня. Карты ему два раза заводил – он их то теряет, то пароли забывает. Проще так.
С почты мы вышли уже в темноте. Казачок забежал в какое-то красное заведение с непонятным названием и купил с собой гамбургеров и курицы, а потом потащил меня в магазин за коньяком. Я никак не мог дождаться, когда уже закончится эта долгая прогулка. Радовало только то, что по Сашке было видно, что ему тоже все это надоело, и он хочет вернуться в номер. Едва мы зашли и закрыли дверь, он впился в мои губы поцелуем, но тут же отстранился и спросил:
- Не передумал?
- Ты с ума сошел? Ты меня весь день заставил этого ждать. Но мне надо в ванную.
- Да, мне тоже. Встретимся через десять минут.
Я закрылся в ванной комнате и посмотрел на себя в зеркало, велел себе успокоиться и не паниковать. Главное – снова не грохнуться в обморок, и тогда я получу то, о чем мечтал большую часть своей жизни. Наверное, будет больно? Я спрашивал Шурку, и он сказал, что не больно, если правильно подготовиться. Надо было подробнее узнать у него, что значит правильно подготовиться. Я встал под душ и расслабился, намыливаясь и думая о том, что меня ждет. Хочу ли я этого? От одной только мысли мой член болезненно напрягся. О, да, я хотел, и ждать не было смысла. Как и одеваться.
Саша ждал меня в спальне. Он молча притянул меня к себе и, наконец, поцеловал так, как я хотел. Как вчера, с языком, глубоко и медленно, сводя меня с ума этим своим шариком. Прекратив поцелуй, он внимательно посмотрел на меня и спросил:
- Все в порядке?
- Все прекрасно, - ответил я, - Давай не будем с этим затягивать.
- Давай не будем спешить, - возразил он, - У нас куча времени.
Он снова поцеловал меня, долго и обстоятельно. Голова кружилась от его запаха, его губ, ощущения его мышц под моими руками. Он стал крупнее и, кажется, сильнее. Я, наверное, тоже. Он осыпал мелкими поцелуями мою шею, облизнул мочку уха, одновременно играя пальцами с моими сосками. Я услышал собственный хриплый стон.
- Нравится? – спросил он, спускаясь губами по моему животу вниз и внезапно начиная подниматься обратно.
- Ты меня дразнишь, - ответил я, - Прекращай это.
- Ммм… Я подумаю, - его лицо снова было напротив моего, и я потянулся к его губам для поцелуя, притягивая его к себе как можно ближе.
Саша обхватил оба наших члена одной рукой и двигал ей в такт нашим языкам. Такого мы раньше никогда не делали. Я выгибался к нему навстречу и почти сходил с ума. Мне было все равно, будет ли какое-то продолжение, того, что есть, было более, чем достаточно.
- Боже, - прошептал я в его губы, - Боже мой, Казачок.
И кончил. Он усмехнулся и поцеловал меня.
- Вот черт, - разозлился я, - У нас были другие планы.
- Не спеши, - сказал он и сунул подушку мне под голову, - Открой рот.
О, да. Он сел мне на грудь, и его член оказался напротив моего рта.
- Привет, я скучал, - сказал я и облизнул головку.
- Ай, блядь, - сказал Казачок и выстрелил спермой мне в лицо.
Я рассмеялся, а он вытер меня полотенцем и расслаблено развалился рядом, нежно провел пальцами по моей щеке, прикоснулся к губам. Я тут же втянул в рот два его пальца, и он шумно вздохнул. Я боялся, что он предложит закончить на сегодня, но он притянул меня к себе и снова поцеловал. Теперь было даже лучше. Без этого адского желания кончить я мог наслаждаться им более обстоятельно.
- Ты же помнишь стоп-слово? – спросил он.
- Угу, капуста, - ответил я, прикусив косточку его ключицы, - Убей меня, если я его произнесу.
- Нет, я должен быть уверен, что ты меня остановишь, если тебе что-то не понравится, - серьезно сказал он.
- Ладно, ладно, - я заткнул его поцелуем, и он совсем не возражал.
Он стал намного более уверенным в том, что делает. Никаких сомнений, никакого напряжения. Его губы и руки, казалось, были одновременно везде, и я снова почувствовал острое желание, еще более мощное и глубокое, чем в первый раз.
- Повернись, - мягко скомандовал он.
Я послушался, хоть и почувствовал на мгновение животный страх и инстинктивно напрягся.
- Расслабься, - прошептал он мне на ухо, - Я не сделаю ничего, что тебе не понравится. И больно не будет, клянусь.
Я попытался поверить и расслабиться, когда он раздвинул мои ягодицы. А потом я почувствовал его язык с этим шариком прямо там.
- О, боже, - пробормотал я, - Что ты делаешь?
Он не прервался ради того, чтобы мне ответить, только приподнял мои бедра от кровати и крепко обхватил рукой мой член. Его рука двигалась очень медленно, а язык очень быстро. И я впился зубами в подушку, пытаясь не закричать. Я настолько потерялся в этом безумии, что даже не отследил момент, когда язык сменился пальцами, и от волшебной точки внутри меня по всему телу растеклись горячие волны. В поисках хоть какой-то опоры я вцепился пальцами в простыню под подушкой, сминая ее, мне хотелось умолять Казачка не останавливаться, но из моего горла вырывались только хриплые стоны.
- Теперь замри, - сказал он.
Я почувствовал, как он медленно заполняет меня. Мне было почти не больно. Разве это возможно?
- О, да, - пробормотал он, прижавшись ко мне.
Он замер во мне, продолжая ритмично двигать рукой на моем члене, и я почувствовал, что мне этого недостаточно, толкнулся ему в руку, давая понять, что он может продолжать. Он издал протяжный стон и начал ритмично двигаться во мне, задевая ту самую точку. И я улетел на небеса. Содрогаясь в оргазме, я потерял равновесие и растянулся на животе, а Казачок рухнул на мою спину сверху всей своей тяжестью.
- Люблю тебя, - прошептал он мне прямо в ухо, - Хочу остаться в тебе навсегда.
Я ни капли не возражал. Во всем теле ощущалась тяжесть, веки слипались.
- Давай поспим пять минут, - сказал я и погрузился в темноту.
Мне снился потрясающий сон про то, что я вышел на волю и трахался с Казачком, а потом уснул на широкой и мягкой кровати. Этот сон был таким реальным, что я не хотел просыпаться. И вокруг было подозрительно тихо, только где-то вдалеке лилась вода. Я в одиночке? Не похоже. Не открывая глаз, я протянул руку, чтобы прикоснуться к прохладной стене, но нащупал только простыню. Какая-то нескончаемая шконка. Так, стоп. Я распахнул глаза и широко улыбнулся. Потрясающее ощущение. Из ванной раздавались звуки льющейся воды, и я подумал было присоединиться к Казачку в душе, но решил, что лучше ополоснуться во второй ванной, а потом позавтракать. Мы вчера так и не поужинали, и теперь я дико хотел есть.
Упругие струи горячей воды расслабляли каждую мышцу, и я блаженно замер, вспоминая вчерашний вечер. Было безумно хорошо. И ни капли не больно. Он точно знал, что и как делать. В голове вертелась и постоянно ускользала какая-то важная мысль. Он точно знал. Не сомневался. Не задумывался.
- Вот сука, - сказал я выключил воду.
Внезапно все встало на свои места. Я – идиот. Просто не хотел признавать очевидное. Да как он мог? Я обернулся полотенцем и выскочил из ванной. Казачок, одетый в шорты и майку, протягивал купюру молодому смазливому официанту.
- Пошел отсюда, - велел я этому мальчишке, и он пулей вылетел за дверь.
- Что-то случилось? – спросил Саша, нахмурившись.
- Это ты мне скажи. За что ты дал ему деньги?
- Он принес кофе. Будешь?
Меня охватила такая сильная злость, что я почувствовал дрожь в коленях.
- Только принес кофе? Да неужели? Точно больше никаких услуг не оказал? – выкрикнул я.
- Поэт, у тебя крыша поехала? – озадаченно спросил он, - Ты о чем?
- О том, что пока я был на зоне, ты неплохо проводил время, да? Даже не пытайся соврать, что вчера у тебя это было в первый раз!
- А, ты про это, - на его лице читалось облегчение, и от этого я разозлился еще сильнее.
- То есть, даже отрицать не будешь? – я хотел, чтобы это прозвучало жестко, но мой голос предательски дрогнул.
- У меня не было к ним глубоких чувств, - произнес он издевательским тоном, - И когда я был с ними, я почти всегда думал о тебе.
Почему эта фраза показалась такой знакомой? Да потому что, блядь, это моя фраза, именно это я вчера ответил на его вопрос о Шурке. Саша разлил кофе по чашкам и блаженно вдохнул кофейный аромат, а потом, как ни в чем не бывало, откусил бутерброд. Я смотрел на него, открыв рот, и не находя слов, которые могли бы описать все мое возмущение. Да как он смеет делать вид, что петух на зоне и отношения с посторонними мужиками на воле – одно и то же? Он издевается?
- Это разные вещи! - заявил я.
Мне хотелось уйти, хлопнув дверью. Но разгуливать в одном полотенце было не очень хорошей идеей. И бутерброды выглядели очень вкусными, а мой желудок сводило от голода. Поэтому я яростно впился зубами в кусок хлеба, всем своим видом стараясь показывать крайнее возмущение и разочарование. А это сложно, когда рот набит едой.
- Не подавись, - сказал Саша и подтолкнул ко мне чашку с кофе.
Я запил бутерброд и поставил чашку обратно на стол с такой силой, что часть кофе выплеснулась. Саша усмехнулся:
- Я понял, что ты очень рассержен.
Он демонстративно потянулся, его майка задралась вверх, и я машинально сфокусировал взгляд на темной дорожке волос, исчезающей за резинкой его шорт. Моя ярость тут же сменилась возбуждением иного рода, и от злости на себя я снова впился в бутерброд зубами и начал яростно жевать.
- Никогда раньше не видел тебя таким злым, - сообщил Казачок, допивая свой кофе, - Но извиняться не собираюсь.
Я бросил недоеденный бутерброд на тарелку и залпом допил остатки кофе. Мне хотелось врезать Казачку, чтобы сломать его новый красивый нос и стереть с лица это самодовольное выражение.
- Хочешь трахнуть меня? – спросилон.
- Да, - ответил я и впился в его губы яростным поцелуем.
Меня выводило из себя то, что он мог делать это с кем-то еще. Но еще больше я хотел, чтобы он делал это со мной. Только я внезапно понял, что толком не знаю, что должен делать. Точнее, в теории знаю, но боюсь накосячить. С Шуркой все было не так. По таким делам ведь куча ограничений и правил. Я практически не имел права к нему прикасаться, и он почти все делал сам.
Саша увлек меня на пол, уложив на спину, а сам растянулся на мне, не прерывая поцелуя. Я стащил с него шорты и сжал руками его ягодицы. Это ему понравилось, я почувствовал. На минуту он прервал поцелуй, чтобы стянуть с себя майку, и сказал:
- Пришли результаты анализов. Мы оба чисты.
- Хорошо, - я снова притянул его к себе, стараясь не думать обо всех тех мужчинах, от которых он мог что-то подцепить.
- Подожди, я возьму смазку.
Он принес тюбик, на ходу откидывая крышку и выдавливая жидкость себе на пальцы, потом бросил тюбик мне. Презервативы не принес, и по моему телу прошла волна восторженного предвкушения. Ни разу не делал это без защиты. И безумно хотел сделать. Я смазал свой член и увидел, что он сам растягивает себя пальцами.
- Можно мне? – спросил я.
- В следующий раз, ладно? – он навис надо мной и провел языком по моему подбородку, а потом – по губам, - Я больше не могу ждать.
Он медленно опускался на мой член, и я замер, боясь причинить ему боль, хотя невыносимо хотелось толкнуться в него.
- Потерпи, - усмехнулся он.
- Я сейчас умру, - прошипел я.
- Не умрешь, - он опустился до конца и замер.
Я, не отрываясь, смотрел на его лицо, на то, как он прикусывает нижнюю губу и смотрит на меня мутными от страсти глазами. Мне хотелось, чтобы ему было так же хорошо, как мне вчера. Потянувшись к его члену, я сжал его и начал медленно двигать рукой. Он начал двигаться мне в такт, и я понял, что долго не продержусь. Наклонившись ко мне для поцелуя, он довольно застонал, продолжая двигаться на мне. Я понял, что под таким углом задеваю простату, и качнул бедрами ему навстречу.
- О, да, вот так, - прохрипел он, осыпая поцелуями мою шею, - Давай еще, сильнее.
Я входил в него резкими толчками, все быстрее и быстрее, чувствуя приближение оргазма. Он кончил первым, залив спермой мою грудь и выкрикнув что-то нецензурное, и это послужило спусковым крючком для меня.
Мы лежали на ковре, пытаясь выровнять дыхание, и у меня внутри было столько любви и столько восторга, что хотелось кричать и обнимать весь мир.
- Ты все еще хочешь меня ударить? – спросил Саша, уткнувшись мне в плечо.
- Как ты понял, что я хотел тебя ударить?
- Я всегда это вижу по человеку. И обычно стараюсь ударить первым.
- Я рад, что сегодня ты выбрал другой способ защиты, - усмехнулся я, - Так гораздо лучше. И часто ты это делал в прошлом?
- Ты не имеешь права задавать мне такие вопросы. Я в душ.
- Можно с тобой? – спросил я.
Он посмотрел на меня долгим взглядом и кивнул. Мы стояли под душем и молча целовались, потому что я не смог бы говорить ни о чем, кроме его грязных похождений, а он готов был говорить о чем угодно, кроме этого. Я понимал, что у меня нет права его упрекать. Я ушел по своей воле и велел ему забыть обо мне. Он сделал то, о чем я просил. Он имел право на свою жизнь. И все равно это было как удар под дых. Мы оделись, все также в молчании, и Саша разлил по чашкам остатки кофе.
- Извини, - сказал я, садясь на диван рядом с ним, - Я не имел право что-то тебе предъявлять. Просто я был уверен, что ты предпочитаешь женщин.
- Так и есть, - ответил он, - Наверное.
- Ты таким образом пытался мне мстить за Шурку, что ли? – догадался я.
- Вроде того.
Он, нахмурившись, смотрел в одну точку, словно ему в голову внезапно пришла очень неприятная мысль, и теперь он пытался придумать, как от нее избавиться.
- Скажешь мне, о чем думаешь? – спросил я.
- Нет. Не сейчас. Чем сегодня займемся?
- Предлагаю есть, трахаться и разговаривать. И ради всего святого, никаких торговых центров!
Казачок рассмеялся, но с удовольствием провел со мной в номере оставшиеся два дня. Мы смотрели новогодние фильмы и много разговаривали. Больше всего меня волновало мое будущее.
- Это немного страшно, - признался, - Что я буду делать? Где жить?
- Что значит – где жить? – переспросил Казачок, - С нами.
- С тобой и Мариной? С чего бы? Мне надо строить свою жизнь.
- Ты не хочешь жить с нами?
- Я думаю, что Марина будет против, - признался я, - Из-за меня ушла Соня, вряд ли Марина мне это простит.
- За шестнадцать лет она успокоилась. И мы это обсуждали. Ты живешь с нами. Если сам не против, конечно, - Саша посмотрел на меня с непонятной тревогой, как будто снова подумал о чем-то очень неприятном.
- Чего ты боишься? – спросил я, - Ты иногда так странно смотришь.
- Вот этого, как раз, и боюсь, - что ты захочешь жить своей жизнью, отдельно. Ты имеешь право, если хочешь, просто я…
- Мы все равно будем видеться, - сказал я, - Но мне надо определиться, что делать дальше. Не могу же я просто поселиться у вас и сидеть на шее. Мне нужно какое-то занятие.
- Читай книжки, - предложил Саша, - Как раньше.
- Раньше я учился, собирался стать инженером.
- Иди опять учиться, если хочешь. Хоть всю жизнь учись, если тебе это так нравится.
- А вы с Мариной будете меня содержать?
- Мы с Мариной – это громко сказано, - Саша рассмеялся, - Скорее, Марина будет содержать нас обоих.
- И тебя не напрягает жить за ее счет?
- Я ж цыган, для нас это нормально, - он снова рассмеялся, - Какая разница? Чего ты стал об этом думать? Раньше мы так и жили – девчонки где-то брали бабло, я ковырялся в машинах, ты читал книжки. Что изменилось теперь?
- Теперь я не студент, а взрослый, трудоспособный человек. С чего бы Марине меня содержать?
- Поэт, ты, может, удивишься, но на воле ты обойдешься ей дешевле, чем на зоне. Так что, теперь она даже сэкономит.
- Я об этом не подумал, - смутился я, - Получается, что я ей очень много должен.
- Денег?
- И денег тоже.
- Ты же понимаешь, что деньги – самая маленькая проблема?
- А какая проблема самая большая?
Саша задумчиво вздохнул и ответил:
- Соня. Если она не вернется, всё будет довольно мрачно. Ты должен сделать так, чтобы она тебя простила.
- Она никогда меня не простит. Она считает, что из-за меня погибли те девочки. Но она вернется, я клянусь тебе.
- Откуда ты знаешь?
- Просто знаю. Чувствую.
Я был абсолютно уверен в том, что Соня вернется. Я не мог даже сам себе объяснить, на чем основана моя уверенность, но я точно это знал. И готов был сделать для этого все, что угодно.
Марина встречала нас в аэропорту.
- Я посадила детей в самолет, и дом полностью в нашем распоряжении, - заявила она, едва мы подошли, - Привет, Поэт. Рада видеть тебя живым.
Я хотел что-то ответить, но не смог. Горло сжалось в тугой комок, а из глаз потекли слезы, много слез. Марина обняла меня и ласково прошептала:
- Ну, ты чего? Теперь все будет хорошо, поехали домой.
Саша сел за руль, а мы с Мариной устроились на заднем сиденье. Я уткнулся лицом в ее шею, и ее шарф промок от моих слез. Я никак не мог остановиться. Иногда казалось, что уже все, успокоился, но стоило поднять голову и попытаться что-то сказать, как снова в горле вставал этот ком, а из глаз лились слезы.
Софья
Я вызвала такси в два часа ночи. Кучерявая и две наши приятельницы, с которыми я отмечала Новый год, сверлили меня недобрыми взглядами. И я не могла их за это осуждать.
- Я хочу еще раз уточнить, Лисичка, - бесцветным голосом произнесла Кучерявая, - Ты действительно хочешь послать все, чего добилась, ради какого-то зека? Ты ведь понимаешь, что он органически не способен даже оценить то, что ты делаешь? У него тупо на это мозгов не хватит.
- Это не для того, чтобы он оценил, - мягко сказала я, поглядывая на экран телефона в ожидании машины, - Это для того, чтобы мне было хорошо. То, чего я добилась, никуда не денется. Есть другие женщины, готовые сотрудничать с вами на ваших условиях.
- Но мы не можем доверять им так, как тебе.
- Пока не можете. Со временем сможете. Сейчас все больше молодых девчонок даже не начинают отношения с мужчинами, не общаются, держатся на расстоянии. С ними у вас не будет такого риска, как со мной. И со временем вы, наверное, построите прекрасный мир. Мы построим. Просто я пойду другим путем.
- Будешь вести переговоры с мужлом и умолять их дать нам побольше прав и поменьше нас убивать и калечить? – фыркнула Надя.
Надя – прекрасная снайперша с железной дисциплиной. Она никогда не сомневалась в том, кто ее враг, и всегда выполняла приказы, не позволяя руке дрогнуть, не уточняя, в чем именно вина очередного объекта. Раз его надо убрать, значит, что-то сделал. Иначе бы на него не стали тратить пулю. Хорошо быть такой, как Надя. Уважение и почет среди близких по духу, никаких сомнений и метаний, право гордиться собой. Она имеет то, что ей нужно, в полном объеме, и потому никогда меня не поймет. Если ей когда-то и пришлось сделать выбор, он был для нее простым и окончательным, и она ни разу о нем не пожалела.
- Да, буду, но не умолять, а требовать, - признала я, - Они тоже люди, и среди них есть здравомыслящие. Есть те, кто хочет безопасности и возможностей для своих дочерей и сестер. С такими мужчинами можно вести переговоры, и кто-то должен это делать. Но я всегда готова вам помочь, если возникнет крайняя необходимость.
- Ты задаешь много вопросов, - хмуро сказала Кучерявая, - И я не смогу дать на них ответы, зная, что ты немедленно выложишь все Марине, а она растрепает вашим кукусикам. Это значит, что на этом наши пути расходятся, Соня.
Наконец, подъехала машина, и я взяла сумочку.
- В любом случае, это был хороший и продуктивный опыт, - сказала я мирно, - И я всегда помогу тебе, если у меня будет такая возможность. Ты это знаешь.
- Знаю. Счастливой дороги.
Никто из них даже не встала меня проводить. Я сама захлопнула дверь и побежала к своему такси. Внутри нарастало предвкушение чего-то волшебного и невероятного. Как в детстве – когда заглядываешь под елку в поисках своего подарка. Я мысленно убеждала себя быть твердой и отстраненной. Прежде всего, нужно было обсудить с Мариной все важные для меня условия, а до этого даже не смотреть в сторону Руслана. Теперь я жалела, что не поехала говорить с Мариной раньше, но ведь я окончательное решение приняла только час назад, до этого внутри продолжала сомневаться.
Я открыла калитку и прошла к двери по плиточной дорожке. Было очень холодно, мороз неприятно обжигал щеки, и воздух слегка пощелкивал. К двери был прикручен венок, украшенный шишками и шариками, по стенам мерцали гирлянды. Русалина наверняка требовала отказаться от этой бессмысленной траты электричества. Я постучала и толкнула дверь. Открыто.
- Кто там? – крикнул Саша из гостиной.
- Это я! – крикнула я в ответ, - Сейчас разденусь и приду.
Послышался смех Марины и ее слова:
- А нам надо одеться, наверное. Давайте, поднимайтесь и натягивайте штаны. Мы должны выглядеть прилично!
- Зачем? Это же Соня, - возразил Саша.
Когда я вошла, они подбирали с ковра напротив камина какие-то вещи. Краем глаза я заметила, что Руслан надевает носки. Но я обещала себе даже не смотреть на него, пока мы с Мариной обо всем не договоримся. Саша стоял посреди гостиной в одних джинсах, держа рубашку в руках, и оглядывался в поисках того, что забыл убрать. На него лучше тоже пока не смотреть. Или пусть сначала наденет рубашку. Марина что-то сунула Саше в руку и велела:
- Убери это.
- У тебя кофта наизнанку надета, - сообщила я.
- Точно, - Марина стянула эту кофту, вывернула и надела обратно.
Я смотрела на язычки пламени в камине, чтобы вид полуголой Марины не сбивал мой настрой на конструктивные переговоры.
- Присаживайся, - Саша протянул мне бокал шампанского.
- Благодарю, - я села в кресло у камина и повернулась к Марине, которая закончила переодеваться.
- Привет, - сказал Руслан.
Он смотрел на меня, не отрываясь, а я избегала встречаться с ним взглядом.
- Да, привет, - рассеянно сказала я и залпом выпила шампанское, - Марина, мы можем поговорить наедине?
Марина скрестила руки на груди и усмехнулась:
- Значит, ты заявляешься в Новогоднюю ночь, без подарков, без радости в глазах, но с требованиями?
- Да. Но если я помешала, могу уйти, - я встала.
- Мы уже закончили. И ты бы, в любом случае, не помешала. Давай просто спокойно посидим и пообщаемся, а потом уже ты решишь, насколько уместно выдвигать какие-то условия.
Я поняла, что это все глупо. Марина никогда, никогда не выберет меня. Даже не так. Она не выберет мою жизненную позицию. Она не хочет менять мир. Ей достаточно иметь столько денег, чтобы построить для себя отдельный мир в отдельно взятом доме. Ей не нужны безопасные улицы – она наймет охрану. Ей не нужна защита от насилия – она сама себя защитит и сама за себя отомстит. Ей не нужны равные права и возможности – она купит себе привилегии. Она выбрала такой путь, и это ее право. Но у меня другой путь, и это мое право.
- Извините меня, - сказала я, - Зря я так заявилась, не продумав все, как следует.
Я направилась в прихожую и стала быстро одеваться, ругая себя мысленно последними словами.
- Куда ты собралась? – спросил Руслан.
- Домой. Сейчас вызову такси.
- Сюда не приедет ни одно такси, - сказала Марина, - А если и поедет, то тебе его придется ждать не меньше часа. Подожди здесь.
- Ничего страшного, - мне настолько сильно хотелось уйти, что я открыла дверь, даже не успев застегнуть пуховик.
- Стой! – Руслан перегородил мне дорогу и захлопнул дверь, - Ты никуда не пойдешь. На улице минус сорок. За час ты там насмерть замерзнешь.
- Очень смешно, - я снова взялась за ручку двери.
Руслан перехватил мою руку и встал так, чтобы я точно не прошла мимо него. Он держал меня за руку очень крепко.
- Я сказал, что ты никуда не пойдешь.
И свободной рукой я дала ему пощечину. Сильно. Яростно. Он стоял, словно остолбенев, и я, воспользовавшись моментом, вырвала у него свою руку, открыла дверь и быстро вышла, почти побежала к дороге. Какой же я была дурой! Он все еще абсолютно уверен в своей правоте, в полном и неотъемлемом праве распоряжаться моей жизнью. Кучерявая во всем была права – стоит полюбить мужчину, и ты приобретаешь дурацкий социальный стокгольмский синдром, видишь его не таким, какой он на самом деле, а таким, каким хочешь его видеть. Влюбляешься в образ, который сама себе создала. А он, уверенный в своем праве на тебя, распоряжается тобой так, как будто ты его вещь. Ни одна любовь не стоит того, чтобы позволить так себя унижать.
Я быстро шла по улице, не чувствуя холода. Мне было жарко. И было настолько все равно, куда идти, что я заблудилась между этими красивыми домами, сверкающими гирляндами. А потом я вышла обратно к дому Марины. Наверное, сделала круг. Я так и не вызвала такси. И несмотря на то, что мое лицо горело, пальцы ног стали замерзать. Я зашла в дом, села на банкетку в прихожей и вызвала такси. Приложение написало, что ищет машину, а в прихожую вышли Марина и Саша.
- А где Поэт? – спросил Саша.
- В каком смысле – где Поэт? – не поняла я.
- Он пошел тебя искать.
- Вы идиоты? – ахнула я, - Зачем вы его отпустили одного?
- А что мы должны были сделать? Не пускать? – ехидно спросила Марина, - Думаешь, с тобой так нельзя, а с ним – можно?
- Это совсем другое дело! – разозлилась я, - Он только что вышел на свободу. Он отвык ориентироваться на местности, отвык от мороза, да он как слепой котенок!
Я открыла дверь и буквально столкнулась с Русланом.
- Слава богу, - сказал он.
- Ты придурок! – заорала я, - Какого черта ты потащился на улицу в такой мороз? Считаешь, что я без тебя пропаду? Думаешь, я настолько тупая, что замерзну под елкой?
- Ну, ты тоже про него именно так думаешь, - сказала Марина.
- Это совсем другое дело, я же сказала! – я посмотрела в свой телефон. Машина все еще не найдена.
- Соня, извини меня, - сказал Руслан, снимая куртку, - Мы можем поговорить?
- Ты хочешь объяснить, почему всю жизнь ведешь себя со мной, как свинья? – спросила я.
- Нет, - сказал он растеряно, - То есть, я не считаю… не считал… что делаю что-то плохое. Я просто очень за тебя боюсь и хочу, чтобы ты была в безопасности.
- Пока тебя не было шестнадцать лет, я как-то умудрилась выжить.
- Да, конечно. Конечно, дело не в тебе. Пока я не мог ни на что повлиять, я и не боялся остаться виноватым, если с тобой что-то случится. Понимаешь, я же, как бы, сделал все, чтобы тебя уберечь, когда у меня была такая возможность. А если возможности нет – значит, с меня и спросу никакого.
- То есть, ты не боишься за меня, ты просто не хочешь чувствовать себя виноватым, если со мной что-то случится? – я впервые посмотрела на него.
Его лицо было напряжено, в синих глазах плескалась тревога и непонимание.
- Получается, так. Просто… Это же я их привел тогда, - он кивнул в сторону Марины и Саши, - Если бы не я, ты не ушла бы из дома, не получила по лицу от Сиплого, не связалась бы маргиналками.
Это было неожиданно и странно. Даже забавно. Он действительно считал свое влияние на мою жизнь настолько огромным. Мне не хотелось его разочаровывать, но этот груз ответственности, который он сам придумал и взвалил на себя, явно был ему не по силам.
- Во-первых, я не связалась с маргиналками. Я их практически создала. Во-вторых, я всегда сама делала свой выбор. То, что ты кого-то там привел или увел, – это всего лишь обстоятельства. И в этих обстоятельствах я могла действовать по-разному. Более того, большинство людей на моем месте выбрали бы другой путь. Ты здесь ни при чем. Ты для меня никто. То, что когда-то мне было удобно поселиться у тебя, ничего не значит.
- Я тебе не верю, - сказал он, - Но это неважно. Никто – значит, никто. Вернемся в комнату? Раз уж мы все здесь собрались.
- Хорошая идея, - напряженно сказала Марина, - Давай поговорим.
Я разулась и прошла в гостиную, села в кресло напротив камина. У меня была цель и был план по ее осуществлению. Даже две цели. Во-первых, мне надо было получить поддержку нескольких законопроектов. Во-вторых, я хотела быть с Мариной, Русланом и Сашей, но хотела, чтобы всё выглядело так, словно я неохотно соглашаюсь на присутствие мужчин в моей жизни. Потому что я больше никогда не позволю ни одному идиоту влиять на то, что для меня важно.
Марина села в кресло напротив и спросила:
- Ты хочешь быть со мной?
- Да, - ответила я.
- Независимо от того, буду ли я рисковать бизнесом ради поддержки твоих законопроектов? – жестко уточнила она.
- Да, - я не задумалась ни на секунду, чтобы не дать ей преимущества.
- И чего ты хочешь, в таком случае? – спросила она несколько растеряно.
- Быть с тобой, как я и сказала. Если ты тоже этого хочешь.
- Безусловно, - произнесла она недоверчиво.
- Но ты должна понимать, что с твоей поддержкой или без нее я буду делать то, что считаю нужным. Даже если это повредит твоему бизнесу, - я старалась говорить очень мягко, почти нежно, чтобы не накалять обстановку.
Марина вздохнула и задумчиво постучала кончиками пальцев по подлокотнику.
- Мы с тобой всегда договоримся, - сказала она, - И обе получим то, что хотим. Сейчас мы протащим закон о защите жертв семейного насилия. Будет сложно, но сделаем. Секспросвет в школы – как факультатив. Но криминализация клиентов проституток сейчас не пройдет. Может быть, в будущем. Лишение государственной должности за харрассмент – вообще утопия, это я даже обсуждать не буду.
- На данный момент? – уточнила я, - Через несколько лет, если вкладывать силы в просвещение, ситуация может измениться.
- Просвещение – это по твоей части.
- На это нужны ресурсы.
- Да ради бога, - усмехнулась Марина, - Материальные ресурсы в твоем распоряжении. В разумных пределах. Значит, мы с тобой обо всем договорились?
- Да, Марина, мы с тобой обо всем договорились, - я потянулась к ней и слегка сжала ее ладонь, - Спасибо, что готова идти навстречу.
- А теперь, значит, моя очередь о чем-то просить? – она улыбнулась и с притворной жалобностью в голосе протянула, - Ну, пожалуйста, Соня, можно мы их оставим? Я сама буду их кормить, и они больше ничего не испортят.
- Очень смешно, - буркнул Руслан с дивана.
- Я не возражаю, пусть остаются, - сказала я, и тихо добавила, - На самом деле, ты сама мечтаешь о том, чтобы приняли эти законы.
- На самом деле, ты сама хочешь, чтобы Казачок и Поэт были с нами, - так же тихо ответила она.
Я посмотрела на Руслана, и он ответил мне прямым взглядом. Я видела, что Саша взял его за руку и переплел свои пальцы с его. Саша давно его простил.
- Что мы будем делать дальше? – спросил у меня Руслан.
- Жить, - ответила я.
- Ты сможешь снова мне доверять?
Я встала с кресла, прошла через гостиную и села на диван рядом с ним, положила ладонь на их переплетенные пальцы, сказала:
- Я очень люблю вас обоих. Вы – важная часть моей жизни, и я очень хочу, чтобы так было всегда.
- Ты сможешь снова мне доверять? – повторил он свой вопрос.
- Клянусь, я буду доверять тебе, как раньше, - сказала я.
Никогда я не доверяла никому из них. Но это не значит, что я не могу их любить.
[1] Девочка
[2] Мужчина - не цыган
[3] Здравствуйте, девушки
[4] Цыганский язык
[5] отец
[6] Проститутка, гулящая женщина
[7] Женщина, жена, цыганка
[8] Цыганский закон
[9] красавица
[10] Женщина, не цыганка
Последние комментарии
16 часов 43 минут назад
18 часов 12 минут назад
19 часов 8 минут назад
1 день 17 часов назад
1 день 17 часов назад
1 день 18 часов назад