Прошедшие лабиринт [Лев Долгопольский] (fb2) читать онлайн

Лев Долгопольский ПРОШЕДШИЕ ЛАБИРИНТ

Часть 1 Брейнорин Меренкова

1

На плечо легла рука охранника. Ананта вздрогнул.

— Что случилось, Фрэнк?

— Все в порядке, док. Хожу проверяю. Босс велел все закрыть и чтобы ничего не гудело и не хлюпало. Говорит, ему не нужны полуночные звонки во время праздника. Вы готовы закрывать лабораторию, доктор Срид?

— Да, Фрэнк, готов. Дай мне только пару минут.

— Конечно, доктор Срид.

Досадно! Завтра — выходной день, местный праздник по случаю юбилея мэра, и он напрочь забыл, что сегодня все помещения на факультете закрывались в обязательном порядке и на два часа раньше времени. Теперь придется прервать синтез, и в понедельник три лишних часа уйдет на подготовку реактивов, разогрев конфорки, калибровку спектрометра. А сегодня так хорошо работалось!.. Джерри, его дипломник, как всегда точно отмерил химикаты, выставил температуру мармита, и только смешав раствор в колбе и поставив ее на конфорку, отпросился на игру с инженерами. Это его можно было сейчас увидеть в проволочном загончике, где он разминался, подпрыгивая и вертя в руках дубинку. Глен, второкурсник, изготовился напротив и мял в руке бейсбольный мячик, примериваясь, как бы бросить так, чтобы звонко попасть Джерри прямо по верхушке шлема.

Остальной лабораторный люд тоже разбежался — отличный весенний денек манил на шоссе, в загородные домики и просто подальше от работы. Но Ананте было не до приветливого апрельского солнца Небраски, не до пьянящего воздуха свободы наступающего выходного, не до звонких женских голосков, доносящихся даже через закрытое окно. В пустой комнате деловито гудел вытяжной шкаф, чуть светилась поверхность разогретой конфорки, приветливо горел фиолетовый глаз лазера и зеленый раствор, повинуясь общему настрою, тихонько побулькивал в колбе, а внутри него должны были идти те две реакции, ради которых доктор Срид и собирался просидеть тут весь остаток вечера, а если повезет и спектрометр покажет желаемые пики, то и ночь. Никто не будет топать по полу (вибрации следовало избегать), кидать куртки через комнату (пыль!), оглушительно чихать и сморкаться (могло дрогнуть перо самописца). И произойдет наконец двухступенчатый синтез, который химики трех университетов безуспешно пытались осуществить последние несколько лет. Все готово, вычислена температура раствора (спасибо конкурентам из Юты), подобрана частота лазера (французы опубликовали), две реакции первой ступени должны пойти одновременно. Увы, последняя ступень — реакция полуфабрикатов, полученных на первой ступени синтеза — скорее всего не начнется, для нее температура слишком велика, но если образуются хоть следы брейнорина, спектрометр должен зарегистрировать слабенький пик поглощения где-то между желтым и зеленым цветами.

Сридхарачарья (А именно так его звали, вовсе не Срид, ну почему никто вокруг не может выговорить простого индийского имени Анантападманабх Сридхарачарья? Он же научился произносить эти воробьиные американские имена! Хорошо китайцам — их коротенькие фамилии никто не коверкает!) выключил вытяжку, лазер, мармит, слил раствор из колбы (все равно за два дня половина компонентов даст осадок), глянул (так, на всякий случай) на ленту спектрометра (красная линия была скучна, как гималайский хребет), подхватил пакетик с едой (предусмотрительно на ночь заготовил, вдруг получилось бы?), набрал код на коробочке сигнализации и они с Фрэнком вышли в коридор.

— Пока, док, до понедельника. — Фрэнк помахал рукой и двинулся по коридору к следующей двери, а Анантападманабх побрел к выходу. За его спиной осталась запертая лаборатория с остывающим мармитом и утекающим по канализационной трубе раствором. Пожалуй, даже хорошо, что доктор Срид так и не узнал, что вместе с раствором утекли в трубу его Нобелевская премия, миллиардный контракт с Джонсон-и-Джонсоном, улица его имени в родной Калькутте и еще много-много других приятных последствий…

Свой обход в тот день Фрэнк Ригби начал с западного крыла биохимического факультета, и лаборатория доктора Срида была первой, куда он зашел. Если бы у Фрэнка тогда зачесалась левая пятка, а не правая, и он свернул сначала в восточное крыло, то до неудачливого доктора он дошел бы не раньше, чем через 10 минут, и Ананта успел бы увидеть еле заметное мерцание, исходящее от колбы с кипящим раствором. Дипломник Джерри, торопясь в тот день на важную игру с инженерным факультетом, поставил колбу на самый край конфорки и часть стенки сосуда оказалась холоднее, чем другие. На этой стенке и началось уже осаждение хлор-производной вещества, за которым гонялись химики мира. Спектрометр тоже не зарегистрировал осадка, ведь его объектив был сфокусирован на середину конфорки, а не на край. Эксперимент по многоступенчатому синтезу хлор-производной брейнорина повторялся еще много раз, но Джерри работал очень аккуратно, он всегда устанавливал колбу точно в центр, как требовал доктор Срид…

В конце концов Джерри честно заработал свой магистерский диплом и уехал за докторской степенью в Калифорнию, а грант, выделенный Сридхарачарье на «исследование возможностей синтеза гипотетического вещества под условным названием Брейнорин», истек. По завершении гранта доктор Срид представил факультету доклад с подробным доказательством невозможности получить брейнорин на современной стадии развития биохимии и заслужил благодарность коллег за высокий класс работы, энциклопедическую эрудицию и успехи в подготовке студентов.

2

Так получилось, что именно направление обхода помещений, выбранное охранником биохимического факультета Университета Небраски накануне круглого дня рождения мэра университетского городка, оказалось невольной, но главной причиной того, что первым, кто синтезировал неуловимый брейнорин, стал Сергей Петрович Меренков, ассистент физико-химической кафедры Подольского пищевого института, 29 лет, неженатый, бездетный, беспартийный, прописанный в городе Климовске Подольского района Московской области в квартире 24 на улице Щорса, 22.

Ни доктор Срид, ни его коллеги из Солт-Лейк-Сити и Парижа не знали, что у них есть четвертый конкурент, не знали, что Сергей Петрович в погоне за своей мечтой уже в который раз срывает сроки и рискует исключением из заочной аспирантуры. А мечтой его было первым получить заветный брейнорин.

Эта мечта поглотила его давно, с тех пор как он, еще зеленым дипломником химфака МГУ, заскочив в кабинет научного руководителя, увидел номер «Биокемикл Ревью», раскрытый на статье Сержа Терьена, парижского профессора. Терьен писал о предсказанном им веществе (он называл его брейнорином), которое, по теоретическим расчетам, должно было хорошо усваиваться корой головного мозга. Тем таинственным образованием, где по гипотезам нейрологов гнездятся память, ассоциативное мышление, интеллект — словом, то, что отличает биологический вид Homo sapiens от остального животного мира планеты. Брейнорин по Терьену мог быть получен как результат головоломного многоступенчатого химического синтеза десятка компонентов, каждый из которых был недорог, доступен, давно использовался в клинической практике, но именно их соединение давало бы возможность объединить и многократно взаимно усилить их полезные действия и блокировать неприятные побочные эффекты. Увы, конечные стадии синтеза требовали для оптимального протекания совершенно разных температур, а их промежуточные продукты были настолько неустойчивы, что, по мнению Терьена, это отодвигало создание брейнорина если и не навсегда, то очень надолго.

Сергей Петрович, а в те годы еще просто Сергей, не запомнил с ходу всех построений парижанина, тем более что дошедший наконец до своего кабинета профессор Коломийцев стал проходить с ним в последний раз процедуру защиты диплома и обрадовал новостью, что есть заявка на молодого специалиста его профиля из Подольска, и Меренков, если хочет, может принять ассистентское место. А если не хочет, пошутил профессор, то его все равно туда распределят, потому что жилья подольский институт не дает, а Меренков очень удобно живет неподалеку.

Так Меренков оказался на физико-химической кафедре ППИ и некоторое время жил спокойно, почти не вспоминая ни о Терьене, ни о предсказанном им брейнорине. Звонок зазвенел у него в голове ровно через два года: он только что поступил в заочную аспирантуру Менделеевки и, просматривая в ее библиотеке литературу по теме будущей диссертации (ах, как красиво и зазывно переливалось это слово: «диссертация», как сладко было предвкушать, что его будут называть «кандидат химических наук Меренков»), раскрыл «Эпплайд Биокемистри» как раз на странице, где прямо с самого верха на него смотрела фамилия Терьена. Перелистав четыре странички назад, Сергей оказался в начале статьи еще неизвестного тогда ему ученого из университета Небраски со звучной и, судя по всему, индийской фамилией Сридхарачарья. Сридхарачарья писал, что опасения профессора Терьена не совсем основательны, что существует способ провести в одном сосуде сразу две реакции — для этого надо точно выставить температуру, оптимальную для одной реакции, похолоднее, а вторую реакцию подстегнуть резонансным источником внешней энергии. Лучше всего, конечно, подошел бы ускоритель, но для лабораторной демонстрации вполне сойдет и лазер.

Меренков перечитал статью еще раз. Что ж, с большей частью ингредиентов он работал или имел дело во время диплома, лазер с подходящими параметрами на кафедре есть — пылится уже который год в кладовке. Он вспомнил о чудодейственных гипотетических свойствах брейнорина… и пропал. Пропал весь, всем нутром, всеми своими потрохами. Он кое-как выполнял работу на кафедре, не обращал внимания на аспирантские сроки, писал формальные отчеты для своего профессора (доктор наук Петросян был очень недоволен: исследование влияния режима выпечки заварного теста на его пористость и кислотность совсем не продвигалось и надежда выпекать эклеры на 20 процентов быстрее, чем по нормативу, блекла и блекла). Меренков думал только о брейнорине. Доставание реактивов, строительство нагревателя с регулируемой и стабильной температурой, подстройка лазера, изучение теории — все это поглощало его время и внимание без остатка.

Каждый понедельник, закончив лабораторные со студентами, он мчался на электричку, в Москву, в академическую библиотеку, в зал новых поступлений, и бросался к полкам, ища свежие выпуски реферативных журналов, все поступления по биохимии, труды конференций, обзорные брошюры.

Он не только знал фамилии своих конкурентов, но и относился к ним как к своим знакомым, наделял их характерами, семьями, привычками, домашними животными. Серж Терьен, парижанин, единственный, кого он видел на фотографии в «Химии и жизни» — жизнерадостный толстячок лет 60. Наверное, он любит по выходным гулять по бульварам с тросточкой, на поводке у него такса, а под мышкой свернутая в трубочку «Фигаро». Индус Анантападманабх Сридхарачарья из Омахи (имя запомнилось и произносилось совсем легко) виделся ему в яркой чалме, с горящими черными глазами, жена его любит желтое сари. Джонатан Питерс из университета Юты должен был носить джинсы, ботинки на толстой подошве и кожаный пиджак с подшитыми лоскутами на локтях. С этими людьми Сергей мысленно беседовал вечерами, когда сидел в лаборатории, спрашивал у них совета, хвастался перед ними успехами.

Через три года лихорадочных поисков Меренков понял, что пусть они там профессора, у них лаборанты, чистые реактивы, чувствительные приборы, но и он не лыком шит — он догадался, как можно осуществить в общем сосуде и последнюю стадию синтеза! Известно, что она требует температуры ниже, чем нужна для предварительных ступеней. Сридхарачарья говорил на последней конференции, что будет пытаться детектировать следы конечного продукта по их характерному спектру, предсказанному уважаемым коллегой Питерсом.

У Меренкова нет спектрометра такой чувствительности, но он ему и не нужен. Что ему нужно? Ему нужно поместить предфинальные компоненты в среду с более низкой температурой, чем та, при которой они образовались, и сделать это очень быстро. Как это сделать? Надо создать холодную область прямо в резервуаре. Где это проще сделать? Около стенки сосуда. Как? Стенку надо специально охлаждать! И на этой стенке пойдет синтез брейнорина. Не самого брейнорина, его хлор-производной, но это уже мелочи, хлорид после охлаждения должен был быть стабильным. Соскрести его со стенки и провести разложение хлор-производной уже дело чистой техники, любой второкурсник химфака справится левой ногой спросонья.

Еще год ушел на создание сосуда с охлаждаемой стенкой. Сергей освоил стеклодувное дело, научился выдувать посудины причудливой формы и с разной толщиной стенок. И наконец его уродцы приобрели прозрачность и перестали лопаться на плитках, когда на них направляли узкую струю воздуха от мощного вентилятора. Казалось бы — успех в кармане. Но нет, брейнорин не осаждался. Меренков был уверен, что синтез идет, но как зарегистрировать результат? Хлорид наотрез отказывался выделяться на стекле. Может быть, вставить стержень, вроде электрода? Но вставка тут же изменит температурные условия внутри, капризный синтез не пойдет или пойдет не так…

Решение пришло за завтраком. Меренков на своей холостяцкой кухне отправлял в рот сосиску, да так и замер с вилкой в руке и открытым ртом. Зачем ему хлор-производная? Это Сридхарачарья предполагал работать с хлоридом. Ему хлорид был нужен для выделения характерных спектральных пиков. Меренкову не нужны спектральные пики, ему нужно осаждение на стекле. И он получит осаждение! Хлорид не нужен!! Вместо хлор-производной нужно синтезировать бром-производную!!! Бромид в разложении ничуть не сложнее хлорида.

Он вынул изо рта сосиску, положил на тарелку, опять отнес в рот, машинально откусил, стал пережевывать, и все продолжал нежно купать в голове идею с бромидом. Недостатков не было, только преимущества. Бромид должен хорошо сцепляться со стеклом, иметь легко различимый коричневый цвет, не быть токсичным. Поменять один из компонентов, взять другую его соль и получше растолочь порошок перед растворением…

«Надо побежать поскорее рассказать Насте!» — Эта мысль всплыла сама собой, без всякого спроса. Подавлять ее пришлось усилием воли. Бежать некуда, Насти больше нет. Вот уже пять месяцев как нет. Два года они провели вместе, мечтали о брейнорине, о лекарствах, которые можно будет из него сделать, о вылеченных больных — Настя работала медсестрой в городской больнице. Но как-то само так получилось, что мечтать она со временем стала меньше. Зимой они разругались — Настя предложила, что, может быть, брейнорин пока подождет? Пусть Сергей защитится, получит доцента, они купят кооператив, там будет дополнительная комнатка… И тогда уже с новыми силами браться за брейнорин.

Меренков не понял: как это подождать? Ждать нельзя! Анантападманабх и Джонатан ждать не будут, они придут к финишу первыми! «Пусть придут. Этот Анантапад…» — Настин язычок заблудился в согласных. Она хотела сказать, что конкуренты-иностранцы давно уже имеют семьи, детей, свои дома, машины, а что имеет Сергей? Одну микроскопическую комнату, 105 рублей и драный диван. А доценты получают за 250, и премии у них выше, и отпуска длиннее, и путевки им чаще дают, и продовольственные заказы… Меренков не дослушал. Он наорал на Настю, она заплакала, убежала… И вот теперь ему предстоит в одиночестве переживать и провалы, и озарения.

Неважно! Это все неважно! Важно, что сегодня же вечером он начнет готовить реактивы, завтра сможет выдуть новый сосуд и тогда послезавтра… послезавтра… послезавтра суббота, в институте будет пусто… послезавтра…

3

Настя открыла глаза и с наслаждением потянулась. Полдвенадцатого. Хорошо-то как! Зинка — соседка по комнате — на выходные уехала в деревню, и Настя смогла всласть отоспаться после суточного дежурства. Дежурство случилось на редкость суматошное: бабки из 12-ой палаты всю ночь донимали разговорами, у Марьяновой из 7-ой открылось кровотечение, Наташка-малолетка опять норовила сбежать… Может, еще поспать?

Нет, надо вставать. Вчерашняя смутная мысль сегодня созрела окончательным решением. От этого-то и было так хорошо. Настя вскочила и распахнула окно. Майский, еще прохладный, но такой весенний ветер наполнил комнату, солнце сияло вовсю, какие-то дети носились по двору.

«… дремлют облакаааааааа! — донеслось из соседнего окна —

Все, никакой больше зеленой тоски! Хватит. Сегодня она пойдет мириться с Сережей. Ну и что, что это он виноват в их ссоре, что это он на нее накричал тогда — Настя прекрасно знала, что он никогда не придет первым. И не из гордости, просто он терпеть не мог выяснения отношений и всякие сантименты. Язык его развязывался только когда он начинал говорить о работе.

Настя усмехнулась, вспомнив их первое настоящее свидание. Она так готовилась, сходила в парикмахерскую, надела новую югославскую кофточку, которая стоила ей чуть ли не целого дня стояния в очереди в ГУМе и половины месячной зарплаты. И что? Сергей едва на нее взглянул и с ходу, едва они вошли в его квартиру, начал рассказывать про свой бледнорин или как его там… Правда, завершение того вечера вполне Настю устроило, но не зря же говорят, что женщины любят ушами. Дождаться от Сергея хотя бы одного ласкового слова — это было редким праздником.

Нет-нет, Настя, конечно, не притворялась — ну, почти совсем не притворялась — ей действительно было интересно послушать, чем занимается ее любимый. Ей нравилась его увлеченность, нравилось, когда он с горящими глазами рассказывал ей об открывающихся перспективах, и будущие вылеченные больные ей были вовсе не безразличны — она и сама любила свою работу и старалась быть хорошей медсестрой. Но иногда хотелось поговорить и о чем-нибудь другом, о них самих, например, об их собственном будущем, на худой конец — о последнем фильме… Да, в кино-то они были вместе всего один раз — Настя затащила его на «Чудовище» с Бельмондо, и потом сама была не рада: Сережа явно скучал, никакая комедия ему была не нужна… Приходилось Насте ходить в кино с подругами, благо времени было достаточно — Сергей почти все вечера проводил у себя в институте.

Ну что ж, придется ей с этим смириться. Пять месяцев Настя думала, думала, думала — расстаться совсем? Попытаться его переделать? Ни того, ни другого она сделать не могла, и сегодня наконец решилась — они должны помириться. В конце концов, если он сделает свое великое открытие, то будет еще и диссертация, может быть, даже сразу докторская, и квартира, и все будет.

Размышляя и строя планы, Настя успела собраться, слегка подкраситься и надеть нарядное платье — ну не совсем же он слепой! — и выскочила на улицу. До Климовска ее подбросил Петька, бывший одноклассник, очень удачно появившийся на своем самосвале как раз когда она вышла к автобусной остановке. Однако там ее ждало разочарование — сидевшая на лавочке баба Маня, едва завидев девушку, с нескрываемым удовольствием сообщила: «А твоего-то нет! И вчера не было. А ты чего так долго не появлялась? Никак, поссорились?..» — «А давно он ушел, не видели?» — «Да говорю ж, со вчера нету. Или даже с позавчера… Я ж думала, вместе вы… А вы, значит, не вместе? То-то я гляжу…»

Настя не слушала бабку. И почему она решила, что Сергей дома? Столько времени потратила! Надо было сначала в институте проверить. Хотя, если его не было уже два дня… но бабка могла и перепутать, и недоглядеть: не круглые же сутки она здесь сидит… Пришлось ехать обратно, на этот раз на автобусе, и бежать в институт — главное, чтобы на вахте сидела тетя Груша — в воскресенье, когда нет занятий, просто так в здание не пройдешь. Насте повезло, и вот она уже торопливо идет по коридору первого этажа — где Сережина лаборатория, она знала: была там пару раз.

4

Сергей стоял и завороженно смотрел на коричневый налет на стенке невзрачного кривобокого сосуда. Сердце его бешено стучало. Получилось! Неужели наконец получилось? Надо бы посмотреть спектр… Нет, не сейчас — сначала подготовить новый эксперимент. Черт, сколько времени на это все уходит! Ночи как не бывало! Чтобы зря не переводить реактивы — а один из химикатов, самый дефицитный, у него почти кончился, и достать можно будет не раньше следующего четверга, когда Никита вернется из командировки — Сергей решил первый синтез провести на совсем малых количествах, а уж потом… Правда, получилось еще меньше, чем он рассчитывал — ну да ладно, для проверки более чем достаточно. А вот сейчас мы зарядим новую порцию — все компоненты уже готовы, только вот лазер у него один — в такую красивую новую посудину — и выставим нужную температуру, и полчаса подождем, а потом добавим вот этого порошочка…

Все это было вчера. С тех пор Сергей успел два раза поспать, пока шли особенно длительные стадии синтеза, и почти прикончить банку растворимого кофе. Зеленоватый раствор весело побулькивал в посудине — процесс приближался к концу. Пошли вторые сутки, как он безвылазно сидит в лаборатории — и пятый час бьется, пытаясь получить ясный ответ на вопрос, что же такое выделилось в осадок.

Сначала он черт-те сколько времени угробил, разглядывая коричневый осадок под микроскопом — он оказался нашпигованным серыми кристаллами — и выковыривая один кристаллик иголкой. Потом ребристая крошка была перенесена на предметное стекло, и дело оставалось за малым — посмотреть, в какой области спектра эта штука поглощает…

Вот над этой малостью Сергей и бился уже который час. Свет упорно не хотел фокусироваться на кристалле, потом надо было подобрать правильный диапазон, а результаты все выглядели какими-то невразумительными. И еще не забывать поглядывать на плитку — как там идет процесс, не пропустить бы тот момент, когда нужно включить вентилятор… Время бежало, Сергей взглянул на часы — уже половина двенадцатого… Захотелось чуть размяться, он подошел к окну — там сияло солнце, день был замечательный, по-настоящему весенний, мелькнула вдруг мысль о Насте…

Но тут звякнул таймер, Сергей бросился к плитке, потом снова вернулся к лазеру… По иронии судьбы оба процесса закончились почти одновременно — и теперь в одной руке Сергей держал сосуд с толстым слоем коричневого осадка на стенке, а в другой — обрывок бумажной ленты с кривой, пусть размытой и некрасивой, но ясно показывающей — именно на нужных частотах молекулы полученного вещества начинали отчаянно поглощать фотоны. Значит, действительно получилось!

Сергей медленно опустился на стул. Мысли путались. Начать сразу же анализ второй порции? Нет, на это нет сил. Да и что другое там может быть, если условия не менялись? Брейнорин. Брейнорин, который не смогли получить трое маститых западных ученых, со всеми их суперсовременными лабораториями и штатом лаборантов. Какой же я молодец! Конечно, работы еще полно — но это все потом. Сначала поесть — Сергей вдруг почувствовал зверский голод — потом выспаться… Или, может, пойти к Насте? С таким-то результатом. Интересно, она сегодня дежурит?

Он вскочил, распахнул окно — теперь уже можно не бояться, что сквозняк помешает реакции, — включил приемник на полную громкость. Комнату наполнила бравурная мелодия:

Под эту замечательную песню композитора Тухманова Сергей начал быстро прибираться. Не стоило оставлять слишком явных следов своей деятельности. Первым делом — спрятать оба сосуда с брейнорином в сейф. Сейф у Сергея был личный, маленький, скромно стоящий в углу между шкафом и столом, не привлекая ничьего особенного внимания — мало ли барахла в лаборатории. Тут-то и обнаружилось, что большой сосуд в сейф не влезает. Пришлось пока спрятать маленький и тетрадь с записями, а большой поставить к сторонку — сначала уберу все остальное, потом подумаю, как быть, — решил Сергей.

Приборы — в шкаф, мусор — в ведро, стол — протереть, и здесь тоже… За этим занятием Сергея и застал громкий стук в дверь. Кого это несет в такое время? Впрочем, хорошо, что не раньше. Сергей открыл — на пороге стояла Настя.

— Ты?

— Как видишь. Все работаешь? — Настя поморщила нос. — Ты что, ночевал здесь?

— Я… да… — Сергей понимал, что надо бы что-то сказать, наверное, извиниться, и вообще, они же не виделись несколько месяцев, но язык сам собой выпалил: — А у меня получилось!

В глазах Насти мелькнуло странное выражение.

— Что получилось?

— Брейнорин! Ты же ничего не знаешь! Я решил заменить хлор на бром. Сридхарачарья думал…

— Сережа!..

— Ой, извини… И вообще… Я так рад тебя видеть. Это просто — от неожиданности. Я… Сейчас пойдем ко мне, хорошо? Сейчас… только мне надо, — Сергей оглянулся, схватил большой сосуд. — Видишь этот коричневый осадок? Я сейчас, его нужно переложить, я быстро…

— Сережа!

Что-то такое было в ее глазах и в ее голосе, что он вдруг понял — еще одно слово о брейнорине, и он потеряет Настю навсегда. Он распахнул ближайший шкаф, сунул сосуд в самый дальний угол — ничего ему там не сделается до завтра — и сорвал с гвоздя куртку.

— Идем, я готов!

5

В понедельник Сергей летел в институт как на крыльях. Брейнорин получен, с Настей помирились, и сегодня только одна пара на третьем курсе — первокурсников отправили на овощебазу. Первом делом — в лабораторию, спрятать наконец брейнорин в сейф, и — чего греха таить — очень хотелось еще раз посмотреть на коричневый осадок и на симпатичные кристаллы.

Брейнорина в шкафу не оказалось.

Сначала он решил, что перепутал полки. Потом обыскал два других шкафа, тумбочку письменного стола и даже все ящики, хотя было понятно, что полуторалитровая посудина там поместиться никак не могла. Брейнорина не было. В сейфе по-прежнему стоял маленький сосуд с тоненьким налетом на стенке — и это было все.

От такого сюрприза Меренков растерялся. Неужели второй эксперимент ему привиделся? Да нет, он всегда считал себя здравомыслящим человеком и не особенно верил в галлюцинации. Логично предположить, что кто-то украл его результаты, но кто? Про его исследования знала только Настя, а она явно была вне подозрений. Какие-нибудь иностранные спецслужбы следили за его работой? Это уже попахивало паранойей и шпионскими детективами, которые Сергей так любил в ранней юности. Нет, это не кино, объяснение должно быть проще. Лаборатория была заперта, значит, тот, кто взял брейнорин, имел ключ. Спросить тетю Грушу на проходной (как удобно, она еще не успела смениться), кто именно находился в институте в воскресенье, и все легко разъяснится. Наверняка Прохорову (который как раз заканчивал хозрасчетную тему о возможности увеличить угол загиба рогаликов до уровня подковы) срочно понадобился большой сосуд и он решил «позаимствовать» его у Сергея (водилась за ним такая привычка, все в институте знали, даже обсуждали на последнем профсобрании, однако ограничились устным предупреждением без выговора). Итак, тетя Груша.

— Да кто ж это кроме тебя придет в воскресенье-то, касатик?

— Тетя Груша, вспомните, это очень важно!

— Да я же говорю, болезный, никто не приходил. Настя твоя была, потом вы вместе ушли, а больше в ституте никого и не было. Вот как счас помню — днем звонил Иваныч (так тетя Груша называла директора института), спрашивал, все ли в порядке, я и докладала, что никого тут нету… Ай пропало что? — перепугалась бабуля.

— Нет, нет, спасибо, тетя Груша, все в порядке. Граница на замке!

Вариант провалился полностью. Значит, не Прохоров, да и куда ему в воскресенье на работу, он и в рабочие-то дни все норовит в курилке отсидеться. Говорит, что клубы дыма помогают ему сосредоточиться на форме будущих советских рогаликов. Врет, небось. Тогда кто? Возможно, тетя Груша прикорнула на часик-другой на вахте, да и пропустила кого-то (за ней замечали, сказывался возраст). Но версия о воре, который специально проникает в институт, дабы украсть именно его, Сергея, изобретение, причем сразу после непосредственного получения результатов, выглядела слишком фантастичной. Но не мог же приличного размера сосуд просто раствориться в воздухе!

Сергей решил отложить эту нереальную задачу на потом и перейти к более насущным проблемам. Повторить эксперимент и синтезировать брейнорин заново не представляло сложности, теперь важнее проверить его свойства. Разумеется, начинать опыты с людьми было невозможно, это только в Америке хозяева Сридхарачарьи и Питерса могли бы скормить дозу брейнорина какому-нибудь негру или коммунисту-заключенному, там это в порядке вещей. К счастью, у Сергея был близкий приятель в Москве в биологическом НИИ — Антон Верещагин, или просто Ант, как он любил себя называть. Созвониться с ним и договориться о встрече оказалось делом пяти минут, еще минут двадцать ушло на объяснение с секретаршей, что ему совершенно необходимо срочно исчезнуть по личным делам и что на сегодня его заменят. Прохорову, чтобы уговорить на подмену, пришлось пообещать две пачки болгарских сигарет (на одну этот прохиндей упорно не соглашался). Спор занял еще десять минут. Звонок Насте — и в путь, на вокзал!

Ант уже с готовым пропуском встретил его на проходной.

— Привет, Серый, сколько лет, сколько зим! Как поживаешь, старик? Каким ветром тебя занесло в наши края?

— Поживаю неплохо, спасибо. А как ты? Как жена?

— Жена? А, ну да, ты же не знаешь. Мы разошлись, так что теперь я снова свободен, как птица. Что совершенно необходимо отметить! Да, ты ведь, кажется, по делу приехал?

— Да понимаешь, я провожу некие исследования. Вроде бы синтезировал вещество, которое должно увеличивать способности или что-то вроде этого.

— Старик, ты не слишком увлекаешься фантастикой? — Ант смотрел на него во все глаза. — Как это так «увеличивать способности»? Был простой Сергей, стал Эйнштейн? Ты у нас теперь, значит, гений? Так и это надо отметить!

— Ну, не совсем так, — засмеялся Сергей. — Я даже не знаю, работает ли мое вещество. Для этого я сюда и приехал.

— Ага, значит, хочешь сотворить парочку гениальных мышей? Ты не боишься, что они резко поумнеют и начнут ставить эксперименты над нами? Как тебе перспектива оказаться в гигантском лабиринте?

Сергей рассмеялся. Несмотря на всю показную несолидность и излишне, по мнению Сергея, легкомысленное отношение к женскому полу, Антон был серьезным ученым: готовая кандидатская и даже одна зарубежная публикация. Говорили, что он пойдет далеко, если какая-нибудь очередная пассия не утащит его еще дальше, на край света. Теперь, когда Сергей собирался приступить к опытам над животными, помощь Антона была бы неоценима.

— Хочу с тобой посоветоваться, — говорил Сергей, роясь по карманам в поисках паспорта. — Я ведь даже не знаю, с чего начать. Достаточно дать препарат одной мыши? Или нужен десяток, сотня?

— Видишь ли, Сережа, что такое просто «дать препарат»? Ты знаешь дозировку? Именно для мышей? Через сколько времени он должен подействовать? Подожди, давай поднимемся ко мне, и я тебе все объясню.

Предъявив громадной бабище с каменным лицом пропуск, Сергей проследовал за приятелем в лабораторию.

Государство, кажется, всерьез заинтересовалось биологией: лаборатория Анта была одной из самых современных в стране и вполне могла посоревноваться с зарубежными. В очередной раз позавидовав приятелю (разумеется белой завистью — по крайней мере Сергею хотелось так думать), он уставился на клетку с белыми мышами, снующими туда-сюда, крутящимся в колесе или мирно спящими в углу.

И пока Антон продолжал рассказывать о методике экспериментов над животными, Сергея упорно не отпускала мысль: «Да, абсолютно ненаучно, ну а если все-таки попробовать? Вот так вот просто, дать — и все. А вдруг?» И взгляд снова и снова возвращался в клетке с мышами…

— Вампир высматривает жертву, — Ант не мог упустить случая подколоть друга. — Трепещите, все мыши и мышата, Сергей вышел на охоту, он вооружен и очень опасен.

— Да брось ты, знаешь же, что я не могу отличить одну мышь от другой!

Антон, конечно, еще лучше Сергея понимал, что давать брейнорин вот просто так — полнейший бред. Но если друг хочет? Отдать ему крыс, что ли? Пусть позабавится… А заодно, может…

— Ладно, давай подумаем, что тебе нужно… Говоришь, увеличивает способности? Тогда лучше работать с крысами, у них все проявляется и измеряется значительно проще и быстрее. Думаю, в этом случае тебе стоит выбрать трех: одну посообразительней, одну средних способностей и одну, мягко говоря, туповатую. Согласен?

— Да, думаю, что идея подходит.

— Итак, Сократ, Наполеон и Тито.

Специальным захватом, похожим на приспособление для вытаскивания «закруток» из кипятка, Ант достал из клеток трех белых крыс с разноцветными пятнышками краски на боках. Сократ оказался маленьким, шустрым, с коротким хвостом и умными красными глазами. Наполеон был уже явно в возрасте. Толстая крыса по имени Тито тупо сидела на столе, ее явно ничего не интересовало. — «Вот они, герои-первопроходцы, — подумал Сергей, — их имена войдут в историю. Хотя нет, имя Тито наверняка поменяют».

— Начнем? — спросил Ант.

— Да-да, — отвлекся от своих высоких мыслей Сергей. — Что мы знаем о них на данный момент?

— Сократ проходит известный ему лабиринт за две-три минуты, неизвестный — за пять-десять. Наполеон справляется с известным лабиринтом минут за двадцать-тридцать, на новый ему требуется около часа. Ну, а Тито по новому лабиринту блуждает часами, а с известным может справиться за час, и то если будет в хорошей форме.

— Ясно. Ну что же, жребий брошен!

Сергей достал из сумки сосуд с брейнорином. Аккуратно орудуя пинцетиком, Ант переложил кристаллики на кусочки сахара, и крысы немедленно их сгрызли. Начало было положено.

— Когда, ты думаешь, твое вещество начнет действовать? — спросил Ант.

— Вроде бы достаточно нескольких минут, пока брейнорин попадет в кровь и достигнет мозга. На всякий случай подождем полчаса.

— Брейнорин? Хорошее название, только почему не по-нашему — «мозгокрутка»?

— Ты можешь хоть когда-нибудь сохранять серьезность?

— Нет, это вредно для здоровья. Улыбка удлиняет жизнь на пятнадцать минут, спроси любого врача, — усмехнулся Ант.

Через полчаса приятели приступили к экспериментам. Внешнее поведение крыс ничем не выдавало их внезапно обретенной гениальности. Первым решили запустить Сократа в известный ему лабиринт. Крыса резво начала движение, чувствовалось, что эти стены ей уже были знакомы. Совсем не делая неверных поворотов, однако регулярно останавливаясь, Сократ успешно добрался до выхода, где его поджидала награда — кусок сахара.

— Две с половиной минуты, — подвел итог Ант. — Ничего не изменилось.

У Наполеона наблюдалось небольшое улучшение — он сумел пройти известный лабиринт чуть более чем за девятнадцать минут, однако, как сказал Ант, это могло быть следствием хорошего настроения. С Тито решили пока не экспериментировать.

— Перейдем к новым лабиринтам, — сказал Ант. — Возможно, твоя мозгокрутка подействует на это. У меня тут как раз один такой готовый лежит.

Здесь Сергея ждало полное разочарование. Умница Сократ двигался слишком медленно, хоть и не повторял своих ошибок, однако к выходу он добирался целых пять минут. Результат Наполеона тоже был неутешителен — после полутора часов безуспешных неторопливых поисков он так и не смог найти выход. О том, чтобы пускать в лабиринт Тито, не могло быть и речи.

— Да, испортил ты мне крыс, — вздохнул Ант. — Твое вещество следует назвать «тормозином».

— Смеешься… Да понимаю я: доза, время… Ну — а вдруг бы получилось? Вот чувствовал я — должно получиться! Что же не так-то?.. А если…

— Знаешь что, давай-ка я тебе просто отдам этих крыс и парочку лабиринтов. Нам их списывать пора, а ты уж как-нибудь оформишь у себя, скажешь, что крысы тебе совершенно необходимы для проверки уровня закваски теста или чего-то в этом роде. Только смотри — зубы у них острее бритвы, так что блюди технику безопасности! А еще дам тебе справочник по изготовлению лабиринтов. Исходные данные у тебя есть, корми крыс как следует, и все будет нормально.

— Спасибо, друг, — Сергей не мог сдержать радости. — Ты просто гений! Это именно то, что мне нужно.

— Если ты спросишь мое мнение, то тебе необходима хорошая девушка, но если все, что тебе нужно для счастья — это три крысы, кто я такой, чтобы тебе мешать? Держи меня в курсе!

— Обязательно. Ты молоток, старик, с меня пиво!

От банкета Сергей вежливо, но твердо отказался. Попрощавшись с Антом, он двинулся в обратный путь с клеткой под мышкой. Что же пошло не так? Почему вместо того, чтобы увеличить способности, брейнорин в одном случае их уменьшил, а в другом — не повлиял никак? Может, действительно нужно просто подождать? Ну что ж, поживем — увидим.

6

Говоря Меренкову, что в здании никого не было, тетя Груша немного лукавила.

Во-первых, в подвале круглосуточно гудела и подмигивала множеством лампочек огромная электронно-вычислительная машина ЕС-1020, а следовательно, ночью по коридорам, шелестя распечатками, проносились поглощенные расчетами аспиранты и заспанные девочки-операторы с колодами перфокарт и огромными бобинами магнитных лент.

Во-вторых, рано утром в институт являлась одна представительница разряда служивых женщин, уклончиво именуемых техничками, которая вечером убирала в райпотребсоюзе, а по утрам прирабатывала на полставки в Подольском Пищевом.

Еще Честертон заметил, что нет лучшей шапки-невидимки, чем униформа обслуги — почтальона или дворника. Вот и тетя Груша: на вопрос Сергея, был ли кто-то в институте, честно ответила, что посторонних никого не было… Технички — разве ж это посторонние? Однако лукавство ее заключалось в том, что эта самая Тонька Вяльцева, непутевая, взяла моду приводить с собой на работу своего Генку, который в школу временно не ходил, а сидел дома в карантине.

Вначале тетя Груша строжилась:

— Да нельзя ж, Тонька, тут приборы разные, химикаты, е-ве-емы, неровен час — разобьет или какую гайку свинтит?! А мне отвечать? Не положено!

— Ну теть-Груш, — заныла Тонька, размазывая дефицитную «Ленинградскую» тушь. — Ну он тихонько посидит, уж я пригляжу. Глаз не спущу! Как же мне его одного оставить, весь двор — сплошные хулиганы, ведь это ж сАтаны, а не дети, и чего сотворят — год думай, не сообразишь.

— Дома закрой, — сурово посоветовала тетя Груша.

— А дома закрыть — не подожжет, так потоп устроит! — всхлипнула Тонька. — Давеча вот кота к зонтику прилаживал, парашют, вишь, изобретал, каторжник, еле спасли животную с дерева. А зонтик-то японский, двадцать рублев… Ты ж не по-казенному — ты по-свойски рассуди! Дитя ж родное, без отца рОстить каково?.. А я тебе тоже по-свойски — тут она перешла на шепот — орехов торбочку подкину, а то медку с дедовой пасеки, помогать нам друг другу надо, кто ж нам, бабам, поможет, когда не сами себе… Уж я пригляжу, все лучше на глазах материных…

— Да так-то оно так, — вздохнула тетя Груша. — Ну смотри, Антонида. Чтоб ни-ни, тише воды, ниже травы, упаси бог, зав охраной увидит, прогрессивки лишит!

Так и уговорила ее Антонида. Да и медком тетя Груша соблазнилась… И по утрам старательно делала вид, что не замечает круглой стриженой Генкиной головы в пятнах зеленки, когда он тишком прошмыгивал в институт, прячась за потертую материну кошелку.

Так было и в то роковое утро. Заспанный Генка проскользнул мимо обшарпанной кафедры, за которой восседала тетя Груша, и был оставлен матерью в лаборатории со строгим наказом — ничего не трогать. Сама она, бормоча «ишь, накурили здесь», отворила окно, собрала со столов грязные чашки с окурками, торопливо размазала по полу шваброй воду и поволокла ведро в соседний кабинет.

Он бы и не трогал, нужны ему больно ихние хреновины… Но сегодня у него была нешуточная забота. Генке требовались деньги. И не просто, а позарез: все пацаны уже посмотрели здоровский фильм про Чингачгука, и, захлебываясь, рассказывали друг другу разные потрясные штуки. А он только слушал да чесал колючий затылок. Просить денег у матери — себе дороже. Опять нудить станет, помянет и разбитое в школе стекло, и прожженную скатерть, а там и до «загубленной жизни» и «весь в отца» недалеко… А спешить надо было: фильм шел в повторном, всего несколько дней. Так и пропустить можно!

И он нашел-таки способ добыть денег: очкастый Веник из пятого дома покупал у ребят головастиков по пятаку. Наловить их сачком в пруду — плевое дело! Да вот незадача: третьего дня Генка раскокал литровую банку, которую выдал ему деляга Веник. А без банки и не суйся… Поначалу он примеривался стащить банку у матери: вон сколько компотов накрутила! Но за «закрутку» можно было огрести по полной: дефицитная стеклотара была у матери на счету, банки стояли в кладовке ровными рядами. Надо было думать. Он и думал…

Поэтому сегодня, улучив момент, когда мать вышла поменять воду в ведре, он быстро осмотрелся и заглянул в шкаф. Штуковины всякие, папки какие-то пыльные…

Тут он увидел затыренную в угол диковинного вида посудину литра на полтора. Во! В посудине была позеленелая, тухлая вода: наверно, давно стоит, все уж забыли… Авось не хватятся!

Генка схватил кривоватую посудину. Сойдет! Теперь нужно было вылить странную жидкость, но тут его ждала неудача — в раковине, как назло, стояла бадья с какой-то синюшной дрянью, даже на вид очень тяжелая, не отодвинешь. А в бадью тоже выливать не годится — еще рванет все, знаем мы этих химиков, от матери потом достанется. Пришлось выкручиваться — и он торопливо вылил воду в стоявший на окне небольшой аквариум. Вся не вместилась, тогда он улегся животом на широкий подоконник и выплеснул протухшую вонючую воду в клумбу, где суетились большие муравьи. Куда ж стекляшку спрятать? Он перемахнул через подоконник, надежно пристроил посудину в груде старых картонных коробок, сваленной в углу дворика, и сиганул обратно. Вышло! Вернувшаяся с ведром мать застала его благонравно рассматривающим космонавтов наплакате «Союз-Аполлон».

После обеда Генка примчался в институтский дворик. Посудина была на месте. Эх, кривобокая какая! Все у них, ученых, не как у людей. Веник, зануда, ворчать будет… Ну да ладно. Наловлю побольше…

На дне посудины обнаружился диковинный коричневый песок. Генка сначала хотел было его выбросить, а потом передумал: крупные кристаллики клево блестели. «Может, для аквариума пригодится?»

Веник, конечно, ворчал:

— Ну че принес? Я ж тебе нормальную банку давал, а это что за клистирная клизма?

Ватага Веникиных дружков загоготала. Веник слыл остроумцем.

— Ну Вень… — заныл Генка. — Какая разница, эта даже больше… И еще там песок красивый, для аквариума.

— Больше у слона! — отрезал противный Веник, а пацаны, непонятно почему, захохотали еще громче. — Ты, Гендос, недоделанный какой-то. Ну ладно, с тебя за банку двадцать копеек скину.

Ура! Зажав в кулаке честно заработанный рубль, Генка понесся к кинотеатру «Ударник». Правда, на вечерний сеанс билеты дороже. Но если успеть взять билет в первые ряды, то останется еще прорва денег! Голова пухла от раздумий, как их потратить — планов было на добрую трешку.

Нужно было еще пристроить куда-то кривую посудину не тащиться же с ней в кино! Домой нести было нельзя — мать враз догадается, что штуковина из института скрадена, и тогда ого-го! Выбрасывать — тоже не с руки. Недолго думая, Генка сообразил спрятать ее в бабкином сарае, куда и забежал перед кино.

Когда на следующий день Генка собрался изъять посудину в свою пользу назад, его ожидал крупный удар: бабка как раз накануне решила рассадить разросшийся у нее в трехлитровой бутыли чайный гриб, и Генкина банка подвернулась ей под руку. Подслеповатая бабуля не заметила ничего подозрительного в странной форме посуды, и банка с грибом красовалась у нее на подоконнике, заботливо покрытая марлечкой…

Часть 2 Люди и крысы

1

Утром во вторник у Антона гудело в голове от бессонной ночи, и соображал он туго, но в лабораторию идти все равно пришлось. Чего только не проносилось за ночь в его голове: и предположения, как лучше выяснить состав утаенного им кристаллика брейнорина (может быть, как-то выспросить у Сергея, но как?), и сверкающие перспективы, ожидающие изобретателя мозгового стимулятора (тут замешалась каким-то боком кремлевская больница), и опасения, что Сергей опубликуется раньше, и угрызения совести, и мысли о том, что если у него все получится, то он обязательно укажет Сергея соавтором…

Да и вообще: ну разве этот чудик сумеет как следует вывести открытие в люди? Так и будет тискать статейки в реферативные журналы, пока капиталисты, с их-то экспериментальной базой, не обскачут! Хорошо хоть, Сергей понятия не имеет, как надо ставить эксперименты на животных — кажется, поверил, что препарат не действует. Значит, есть запас времени…

Одним словом, в голове у него все смешалось. Он даже не отпустил обычный комплимент директорской секретарше Лилечке, щеголявшей сегодня в новом брючном костюмчике с широченными клешами. Обычно Антон старался поддерживать с ней игривые отношения — для пользы дела, конечно. А сегодня надулся, как мышь на крупу, и Лилечка обиделась.

— Антон Валерьевич, — сухо сказала она, — вас Авенир Саввич уже спрашивал.

— Да? А по какому вопросу, не говорил?

— Кажется, по симпозиуму. Абдурахманов заболел, а у него доклад. Хочет вам передать.

Антон так и обмер. Симпозиум! Симпозиум в филиале у моря, в мае — мечта всех сотрудников! И надо же, чтобы шеф выбрал на замену именно его! Там же нет ни лаборатории, ни вивария… То есть в филиале-то все есть, и биостанция есть, и подшефный рыбсовхоз, даже дельфинарий есть, но ведь не придешь туда просто так с исследованиями неизвестного кристаллика? А отказаться никак нельзя, шеф памятлив…

Лилечка щелкнула кнопкой селектора, и из кабинета шефа донесся зычный голос:

— Антон Валерьич! Проходите, проходите!

Шеф, как всегда, был громогласен и полон идей, планов и замыслов.

— Везунчик вы у нас, Антон Валерьевич! Ульфат Ринатович с аппендицитом в больницу попал. А доклад в плане стоит! Мне так представляется — лучше вас кандидата на замену не найти.

— Но я… это, Авенир Саввич, как бы не совсем моя специфика, я ведь сейчас с грызунами работаю…

— А диплом вы по какой теме защищали? Разве не по накоплению токсинов в тканях гидробионтов?

— Да, но…

— Никаких «но». Тема симпозиума: «Многолетняя динамика таксономического разнообразия флористико-фаунистических комплексов бассейна Черного моря, оценки и прогноз состояния его пелагических и донных экосистем». — Он похлопал начальственной дланью по кожаному переплету трудов института. — Главный акцент будет на соответствующие процессы высокопродуктивных шельфовых зон северо-западной части моря, включая приустьевые и дельтовые участки реки Дунай, Днепро-Бугского и Днестровского лиманов, а также другие прибрежные открытые и закрытые акватории, испытывающие повышенную антропогенную нагрузку.

Антон истово кивал, глядя шефу в глаза. Возражать сейчас бесполезно: он недавно проштудировал модного самиздатовского Карнеги из-под пятой копирки и многое намотал на ус.

Шеф гудел:

— У вас есть наработки по методике определения влияния бактериального загрязнения донных отложений на морские организмы?

— Да, я готовил статистику по водорослям, губкам, моллюскам, но с тех пор…

— Вот и отлично! Никаких «но»! Поедете и доложите. Забирайте тезисы и идите готовьтесь. На вчера! — и он затрясся от смеха. — Открытие — в понедельник, возьмете Абдурахмановский билет. Да, вы там, помнится, подавали заявку на новый термостат? В третьем квартале должны получить.

Антон бледно улыбнулся, взял тезисы и откланялся. Термостат — это серьезно. Придется ехать…

2

Люда нынче была не в настроении. Во-первых, город Чехов никогда не внушал ей здорового оптимизма. Во-вторых, Сережка опять пропал. То есть, честно говоря, Сережка как бы никогда и не появлялся в ее жизни всерьез, но Люда эти кощунственные мысли отбрасывала.

Люда потаенно вздохнула и привычным движением потянула из ящика рабочего стола нитку мохерового вязания. Свитер должен получиться просто блеск. Итальянский мохер, купленный в общественном туалете Столешникова переулка еще перед защитой диплома, год провалялся в одном из чемоданов. Для такого мохера нужна была идея не просто хорошая, но Идея! А тут Нинка, разбитная хохлушка, водившая в прошлом году шашни с матросом, вернувшимся на побывку из загранки, неожиданно подкинула прошлогодний номер журнала «Бурда». «Бурда» была уже изрядно потрепанная, с выдранными выкройками, к тому же на неизвестном никому языке — то ли греческом, то ли арабском. Скорее, все же на греческом: текст более всего напоминал недоделанные формулы из учебников Людкиного былого воздыхателя Левки Кацеленбубена. Словом, почитать «Бурду» возможности не представлялось, но на то Людка и заканчивала Текстильный институт в столице нашей Родины городе-герое Москве, чтобы любую модель исчислить прямо по фотографии.

Как всегда, при взгляде на «недоделанные формулы», Люда загрустила. Вспомнила, как девчонок из Текстильного пригласили на свой новогодний вечер мальчики из МИФИ. Приглашали не всех: студкомитет МИФИ (рослые юноши с умными наглыми глазами) явился к ним в общагу всем составом для отлова наиболее симпатичных «катушек». Это уж потом Люда узнала, как пренебрежительно величают мифисты девочек из МТИ. Особенно запомнился один — стройный, но не хрупкий, брюнет с волчьим хищным взглядом. Он вежливо стучал в каждую комнату, а потом просил девочек продолжить строку «Любви все возрасты покорны…». Девчонки терялись, моргали глазами, предлагали взамен стихов попить чаю, умный мифист развлекался. Людочка тогда улыбнулась тонкой улыбкой и спросила: «А Вас какое продолжение интересует? Как в опере или как в книжке?» Мифист был сражен, ну, или Людочке на тот момент так показалось.

Люда действительно довольно много когда-то читала. Не из-за того, что процесс чтения ее увлекал, просто ей нравилось быть первой ученицей своей школы. Особенно ей удавались сочинения, и все в классе знали, что Люда непременно поступит на факультет журналистики в Москве, а в родной Перми будут читать ее фельетоны, напечатанные в центральных газетах. А может, думала про себя порой десятиклассница Людочка, она станет самой настоящей писательницей. Она любила представлять себе, как однажды, открыв голубую книжку «Нового Мира», увидит свою фамилию, набранную типографским способом. Непременно со вступительной статьей Окуджавы.

Но мечты — это одно, а жизнь — это совсем другое. На факультете журналистики МГУ Людочку, мягко говоря, никто не ждал. Сочинение, в которое она вложила всю свою маленькую семнадцатилетнюю душу («Предвидение будущего в произведениях Маяковского»), было оценено скромной четверкой, что не оставляло никакой надежды на достижение заветного проходного балла. Вокруг шумели сытые счастливцы из хороших московских школ. Многих из них поджидали перед подъездом сверкающие жирными лакированными боками персональные черные «Волги» родителей. Людочка, первая красавица 10-го «Б» класса 14-ой школы города Перми, впервые почувствовала себя жалкой и ничтожной провинциалкой. И это в брюках, сшитых по выкройке из «Кобеты»!

Ну и что прикажете делать амбициозной Людочке? Конечно, можно было вернуться обратно в Пермь. В Перми есть университет, кстати, довольно неплохой. Да и Людочкин папенька, доцент кафедры химии, не очень доверяя журналистским устремлениям дочки, всячески уламывал ее поступать на местный химфак. Но ведь на химфак ПГУ собирались поступать и толстая Наташа (вечная отличница и примерная ябеда) и стервозная Вероника. Нет, уж извините, это был не Людочкин круг.

И Людочка отдала документы в Текстильный Институт, навсегда променяв светлые идеи журналистики на приземленный труд конструктора верхней мужской одежды. И никогда не жалела о том, что не вернулась в свою родную Пермь. А о чем жалеть, спрошу я вас? Девушка учится в уважаемом московском вузе, всем «лучшим подлюгам» нос утерла. А в Текстильном Институте, кстати, и модельеров готовят. О том, что она учится вовсе не на модельера, Людочка предпочитала помалкивать.

Студенческие годы летели быстро, даже чересчур быстро. Московские театры, выставки, кино… Да и просто Москва, в которую Людочка влюбилась всей душой. И помыслить не могла отсюда уехать. Но! Московской прописки у нее не было. Женихи в «катушечном» институте были наперечет, да и большинство из них — тоже из провинции. Девчонки, мечтательно заводя глазки, любили говорить о ребятах из МИФИ: умные, перспективные, а если и не москвич — так все равно далеко не ушлют: Черноголовка там, Обнинск, Троицк. Пусть и не совсем Москва, а все ж не деревня какая подмосковная — народ там культурный, научный. Но вот ведь незадача: никак не удавалось Люде попасть на заветный новогодний вечер в МИФИ. Первый курс — дура просто была, не сообразила еще, что к чему, на втором увлеклась одним типом из МГУ (только время потеряла), а на третьем курсе, аккурат перед сессией, заболела мама — пришлось срочно лететь в Пермь, даже без стипендии осталась в результате.

Четвертый курс был предпоследним, Люда понимала — сейчас или никогда. И поэтому, когда мифист с хищными глазами протянул ей заветный билет на заветный новогодний вечер, она почувствовала настоящий азарт охотницы. Мифиста с хищными глазами она, кстати, больше и не видала никогда. Новогодний вечер удался и принес долгожданные плоды: Люда познакомилась с Левкой Кацеленбубеном. Собой он был не ахти — и росточком не вышел, и был слишком смугло-черняв, но в остальном соответствовал требованиям: москвич, перспективный. Маячила там, правда, за Левкиной спиной какая-то страшноватая мифисточка из «больно умных», но Люда ей особого значения не придавала. С Левкой встречались всю весну. И даже из стройотряда летом он ей написал пару писем. Она, правда, написала ему семь — но кто же считает. Летом, в Перми, Людка, хоть и была страшно суеверная, стервозной Веронике таки прозрачно намекнула о возможном «пошиве платья белого». Ну, с другой стороны, это было необходимо — Вероника по осени собиралась замуж за одноклассника. Надо же было «обрадовать подружку».

Однако осенью все пошло вкривь и вкось. Левка особой радости от встречи с Людой не проявил, появляться стал редко, ссылаясь на занятость, преддипломную практику и прочее. А потом уже, стороной, Люда узнала, что платье белое шьет вовсе не она, Людочка, а та самая страшноватая мифисточка, тоже, кстати, из провинции. Тем и кончились Людочкины планы на законную московскую прописку и перспективного мужа.

Ну, погоревала она, конечно, сколько следует. Излила душу своей верной подруге Верке. С Веркой она познакомилась, когда санитаркой в Склифе подрабатывала, а Верка там отлеживалась после очередного показательного суицида. Ну, разговорились-подружились. Верка как есть непутевая была, просто страсть. Чтобы статью за тунеядство не впаяли, она днями отсиживалась в будке «Мосгорсправки», а вечерами занималась своим истинным призванием — наговором и гаданием. Жила у черта на рогах, как в песне: «мне до Щелковской — метро, а от Щелковской — автобус». Ну, Верка, своя душа, Людочку выслушала, фотку Левкину испросила и обещала ему, изменщику, «сладкую жизнь и полную фетяску в смысле карьеры».

Но Верка Веркой, а ведь надо же ж девушке свою судьбу решать. Впрочем, решать ничего и не пришлось. Комиссия по распределению высоко оценила Людочкину разработку «Пиджака однобортного, из диагонали с ворсом», да и отправила ее конструктором-технологом на швейную фабрику города Чехова, что в Московской области. Швейная фабрика предоставляла также место в рабочем общежитии. Людочка, совсем уж изготовившаяся ехать на какую-то далекую периферию, а то и вовсе — в родную Пермь под бок к стервозной (и уже беременной) Вероничке, слегка воспрянула духом. Область все-таки — Московская. Полтора часа — и в Москве! Да что там — это ж почти Москва!

Но увы, действительность опять оказалась далекой от идеалов. Чехов был обычным крохотным городишком: пыльным, сонным, с бетонными раскрошенными тротуарами и беленым зданием почты. Стоит ли добавлять, что на вывеске «Почта» буква «О» была оторвана еще в незапамятные времена, да никто так и не удосужился ее присобачить обратно. До Москвы все-таки был не близкий свет — полтора часа. В театр не поедешь — возвращаться-то как? Последняя электричка уже давно сбежала. Ну, был под боком Подольск, да что толку от этого Подольска? Был в Чехове и непременный Дворец Культуры — кирпичный сарай, крашенный розовым поверх кирпича, с шестью колоннами перед входом. Выглядел он на редкость уныло.

В рабочем общежитии разговаривать было особо не с кем. С кем, в самом деле? С швейками? С рабочими-наладчиками? И о чем? О шпульках и протяжке несущей нити? Справедливости ради, впрочем, следует отметить, что вся эта понаехавшая из окрестных деревень на фабрику публика «москвичку Людку» не жаловала и на разговоры не набивалась. Словом, жизнь в богом забытом Чехове никак не была похожа на жизнь в подмосковных академгородках, о которых Люда мечтала вместе с подружками по институту. Ну, с Нинкой, секретаршей директора фабрики, можно было перекинуться словечком — девка она была веселая и не злая.

Но вот в самый канун Нового Года наметился некий сдвиг в личной жизни. Все та же Нинка (и откуда у нее везде знакомства?) притащила два билета на новогодний вечер в Подольский пищевой институт. Люда поначалу даже и ехать-то не хотела — Подольск, велика важность, да и вроде уже немолода она теперь со студентами-то плясать… Но, однако, поехала с Нинкой. И даже не просто поехала, а постаралась принарядиться. Пусть знают наших! Платье сшила себе — загляденье, из двух оренбургских платков. Видела такое в «Березке», бельгийское, ангора-джерси — 120 чеков, как отдать. А тут — два оренбургских платка по 7-50 — и никто не отличит. Платки надо было, правда, выбирать специальные, которые без особого пуху.

Вечер был неинтересный. Пищевой институт — это все одно что текстильный в смысле полового состава. По углам актового зала застенчиво вяла пышнотелая надежда кондитерской отрасли пищевой индустрии. Несколько пар тяжело переставляли ноги в центре, шелестя по красному навощенному паркету. Люда немного злилась на себя за свои надежды. Ну и дура — вырядилась в ангору-джерси. Для кого? Для будущих поваришек? Выскочила из душного зала, остановилась у широкого низкого подоконника. От окошка тянуло холодом и безнадегой. Новогоднего настроения — как не бывало. «А еще и домой на последний автобус надо успеть», — обиженно подумалось Люде. И так что-то ей себя жалко стало за все эти неосуществленные амбиции, что хоть плачь..

И тут в конце коридора отворилась дверь и оттуда вышел парень. Он явно не интересовался происходящим торжеством, наверное, просто собрался домой. Люда видела его очень отчетливо, в падающем из открытой двери зала свете. А он, очевидно, углядел только силуэт. И вдруг… улыбнулся. И поспешил к ней со словами: «Настя, ты, неужели? А я тут…» И вдруг завял, смутившись.

Люда разглядывала его с интересом: высокий, светловолосый, глаза смелые, синие. Или серые? Не поймешь в этом свете. Словом, приятный такой на вид парень. Неухоженный только какой-то и уставший. Вон — под глазами синяки. «Что они тут, по ночам, что ли, вахту кондитерскую стоят?» — пронеслось у Людки в голове.

— Извините, девушка, я ошибся… спутал, — пробормотал он и решительно двинулся к лестнице.

И тут Людка взяла-таки быка за рога.

— Молодой человек! — закричала она вслед. — Молодой человек, извините, но не могли бы вы мне помочь?

Сергей (ну конечно же, это был он) остановился. Помочь девушке — это уж как инстинкт.

— Молодой человек, не могли бы вы меня до автобусной остановки проводить, а то моя подруга хочет еще потанцевать, а мне домой в Чехов ехать надо…

Молодой человек не только проводил Люду до остановки, но и проехал с ней в автобусе часть пути. Он, как выяснилось, жил по дороге — в Климовске. Разговор во время ожидания и общей поездки не особенно вязался, но Люда надежды не теряла. Тем более, что Сергей особо не таился, рассказал, что живет-де один, в трех кварталах от остановки, на улице Щорса… Следующая встреча произошла как бы сама собой в гастрономе на Щорса. Люда туда чуть не каждый вечер дежурить ездила — Сергея высматривала.

Потом начались «отношения». Ну, Люда их так для себя называла. Хотя узнай Нинка или та же Верка, что Сергей ее за пять месяцев даже ни разу не попытался поцеловать — не поверили бы. Порой Люде вообще казалось, что исчезни она, провались сквозь землю, Сережка и не вспомнит. Но она гнала от себя эти сомнения. Сергей ей нравился. Серьезный, добрый. И с амбициями! Пытается сделать какое-то открытие (Люда никак не могла до конца понять, какое именно, но что-то улучшающее память). А открытие — это наверняка перевод в Москву, почет и уважение. Это она понимала прекрасно. А пока она старалась, как могла, дать ему понять, что такое хорошая заботливая девушка рядом. То сосисок ему из Москвы привозила (потолкайся-ка за ними!), то пуговицы пришивала. Сергей благодарил, но особого умиления в его глазах видно не было. А последние дни и вовсе пропал…

Люда остервенело тянула мохеровую нить из ящика. Позавчера забегала к Сережке — не было его, вчера — не было… Неужели та самая Настя опять появилась? Все, хватит мучиться, надо ехать к Верке. Пускай приворот делает.

3

«И все-таки, что же пошло не так?» — размышлял Сергей на обратном пути в Подольск. Клетка с крысами стояла у него на коленях. Крысы, даже если они и обрели какие-то незаурядные способности, отнюдь не спешили их демонстрировать. Тито спал, Наполеон, важно расположившись в центре (как на троне, — подумал Сергей), дал понять Сократу, что лучше тому не пытаться через него перелезть, и с тех пор скучал. Сократ, забившись в уголок и подняв голову, то ли пытался смотреть в окно, то ли прикидывал, как бы ему все-таки перелезть через Наполеона, — поди пойми.

А Сергей все еще искал причины неудачи. Как же так получилось, что несмотря на теоретические выкладки, брейнорин не оказал никакого действия на Сократа? Брейнорин не действует на крыс? Но ведь подействовал же он на Наполеона. Правда, вместо того, чтобы улучшить способности Наполеона, брейнорин его одурманил, но ведь это тоже результат. Почему же подобное не наблюдалось у Сократа?

Хотелось прямо сейчас еще раз испытать крыс, посмотреть, насколько изменятся результаты, но не вынимать же их из клетки в электричке? Придется, стало быть, отложить испытания до возвращения домой…

— Стоп! Только не домой, — решил Сергей. — Если Настя увидит этих крыс или хотя бы почувствует их запах, то… вполне вероятно, что на этот раз она уже больше не вернется. Значит, в институт, больше некуда. В лаборатории есть небольшая кладовка — спрятать их пока что туда, а дальше видно будет…

До института Сергею пришлось добираться дольше, чем он рассчитывал. Началось с того, что контролерша наотрез отказалась пропустить его в метро. До Курского вокзала добирался автобусами, замаскировав клетку газетами и пиджаком. И, конечно, упустил электричку! Так что был уже девятый час, когда Сергей, все еще прикрывая клетку газетами, прошмыгнул в институт.

Сначала он собирался наскоро покормить крыс, пристроить их на ночь в кладовке и ехать домой. Потом, вспомнив, что Настя опять на дежурстве, а, значит, торопиться ему некуда, он подумал, что неплохо было бы собрать лабиринт и пустить туда хотя бы Сократа. А когда оказалось, что Сократ одолел незнакомый лабиринт за свои обычные пять минут, Сергей решил заняться Наполеоном.

Наполеону он решил отвести только час. Сергей полагал, что если брейнорин подействует — этого должно хватить. Если же целого часа окажется для Наполеона недостаточно, значит, ни о каком улучшении способностей не может быть и речи — тогда можно прекратить эксперимент и ехать домой.

Но на этот раз Наполеон двигался быстрее, за час он прошел почти весь лабиринт, так что Сергей решил позволить Наполеону самостоятельно добраться до выхода. Но это произошло только на шестьдесят восьмой минуте.

Сергей вернул Наполеона в клетку и опустился на стул. Значит, брейнорин не подействовал. Что же теперь делать? Может быть, увеличить дозу? Вместо одного кристаллика дать им завтра два или три? Можно еще давать им брейнорин не раз в день, а чаще. Но хватит ли у него кристалликов? Он достал сосуд с брейнорином, прикинул — должно хватить. Впрочем — взгляд Сергея упал на шкаф, где хранились реактивы — можно попробовать синтезировать еще одну порцию. Реактивов в обрез, но на маленький сосуд их должно хватить. Это, конечно, займет всю ночь — ну и что? Ему не впервой. Заодно можно будет наконец поэкспериментировать с Тито. Но не хотелось даже вставать со стула — ведь неужели нельзя позволить себе посидеть минуту-другую, немного отдохнуть… Сергею казалось, что яркий свет ему режет глаза. Может быть, закрыть глаза? Всего на минутку? А там можно будет заняться синтезом…

4

Когда Сергей открыл глаза, было уже светло. Неужели он заснул? Кажется, да. Он посмотрел на часы — начало седьмого. Значит, у него еще достаточно времени на то, чтобы испытать крыс еще раз. Сначала их можно будет запустить в уже знакомый им лабиринт — много времени это не займет. Потом надо будет собрать второй лабиринт (пока Наполеон станет одолевать свой путь) и посмотреть, какие выйдут результаты. Неплохо было бы запустить в лабиринт и Тито, но на это времени уже не останется. Жаль, конечно, но придется подождать удобного случая, а пока что ограничиться Наполеоном и Сократом.

Тут Сергей вспомнил, что он все еще не придумал, куда девать крыс. Поразмыслив, он решил, что все-таки придется вернуть их обратно в НИИ. У Антона там десятки грызунов — ну, так будет на три штуки больше. И мотаться каждый раз через всю Москву? Тратить по три часа на дорогу в один конец? Надо будет постараться договориться с Антоном, чтобы тот продолжал эксперименты в его отсутствие. В конце концов, если эксперимент удастся, Антон станет первым в мире биологом, испытавшим действие брейнорина на живых организмах. Неужели это его не заинтересует? Он должен согласиться…

Сергей посмотрел в расписание. Сегодня вторник, перебирать гнилые овощи предстоит второму курсу, стало быть, первая пара у него свободна. Затем лабораторные работы с третьим курсом — как раз в этой самой лаборатории, значит, никто без его ведома в кладовку не сунется. После лабораторных надо будет отвезти крыс Антону, а пока что можно попробовать провести еще один эксперимент…

Сергей открыл кладовку, протянул было руку к клетке и замер. Клетка была пуста. Крысы исчезли.

— Этого не может быть! — воскликнул Сергей, схватив клетку.

Но клетка, тем не менее, была пуста.

— Как это могло случиться? — не находил себе места Сергей, с ужасом разглядывая пустую клетку. — Неужели я забыл закрыть дверцу?

Нет, дверца была закрыта. Да и не могла она быть открытой, поскольку шарниры были на пружинках, и даже если дверцу забывали закрыть — она сама захлопывалась. И открыть ее было не так-то просто: оттянуть рычажок, повернуть его по часовой стрелке, отпустить и только тогда открывать дверцу. Проделать такую многоступенчатую комбинацию было не по силам даже Сократу. Но кто же в таком случае открыл клетку? Уж не тот ли самый тип, что стащил брейнорин, заинтересовался и крысами, на которых этот самый брейнорин испытывали? Но это уже полная чепуха. С чего бы этот неизвестный стал воровать подопытных крыс, если он уже завладел таким количеством брейнорина, которого хватило бы на любые эксперименты, причем с избытком? К тому же, если бы кто-то и в самом деле захотел их украсть, он взял бы крыс вместе с клеткой. И лабиринты не забыл бы прихватить.

Получалось, что дверцу Сергей все же не закрыл. А сама она не захлопнулась — пружины, наверное, заклинило, осталась щель, Сократ наверняка ее сразу заметил, остальные, конечно же, увязались за ним…

Сергей оглянулся — может быть, крысы все еще где-то в комнате и если постараться, то их можно поймать? Но тут его взгляд упал на дверь лаборатории. Она была приоткрыта. Надеясь, что допущенную им оплошность еще можно исправить, Сергей захлопнул дверь и целый час ползал по полу, заглядывая во все щели. Но крыс он не нашел.

Раздосадованный Сергей опустился на стул и в сердцах ударил по столу кулаком. Все пропало. Разыскивать крыс по всему институту не представлялось возможным, да и времени на это у него уже не было. Зато теперь их мог обнаружить кто угодно — уборщицы, студенты, сослуживцы — и что тогда?..

За дверью вдруг послышались чьи-то шаги, задребезжало поставленное на пол ведро… Уборщица! Только этого еще не хватало. Сергей понимал, что если его обнаружат в лаборатории в такую рань, об этом непременно станет известно дирекции, и те сразу поймут, кто именно в ответе за появление грызунов в пищевом институте…

В замке уже скрежетал ключ — не догадываясь, что дверь не заперта, уборщица недоумевала, почему ключ не поворачивается. Все еще держа в руках пустую клетку, Сергей пятился назад, пока не наткнулся на стену. Дальше отступать было некуда.

Дважды щелкнул замок — кажется, вместо того, чтобы отпереть дверь, уборщица ее заперла. Вот она пробует ее открыть — заперто. Сергей услышал, как она бранилась. Потом ключ снова стал поворачиваться в замке. Сейчас она сюда войдет! Сергей лихорадочно огляделся — впереди была дверь, но за ней — уборщица. Сзади стена. И подоконник…

— В окно! — догадался Сергей. — Благо оно не закрыто и первый этаж…

Рывком Сергей перемахнул через подоконник и уже со двора увидел, как вошла уборщица. Еще ему показалось, будто он увидел в лаборатории какого-то мальчишку — стриженого, в пятнах зеленки. Но решил, что это ему почудилось и, засунув ненужную теперь клетку в груду старых коробок, поспешил удалиться.

5

Весь этот день Сергей добросовестно посвятил своим служебным обязанностям. Сначала, воспользовавшись свободной парой, он наконец закончил отчет о пористости кондитерского теста. Потом еще два часа он вел лабораторные работы у третьего курса. И чем дальше, тем сильнее была надежда, что крыс все-таки не обнаружат. По крайней мере, сегодня. А там, даже если и обнаружат, то вряд ли кто-нибудь догадается, что это он, Сергей, принес их в институт. Ведь сам институт — учебный, по будним дням туда столько народа приходит, что вахтерше за всеми не уследить. Кому придет в голову подумать на Сергея? Оба лабиринта разобраны и лежат теперь у него в сейфе. Клетку он спрятал, корм выкинул — чего ему бояться? Так Сергей пытался убедить сам себя, но на душе все же было неспокойно. Он корил себя за то, что сбежал из лаборатории (как вор, как последний трус — через окно!), досадовал, что придется теперь начинать все с начала (и что он скажет Антону?..) Да и при мысли о том, что вот он набедокурил, а теперь прячется, тоже становилось неловко.

Возня со студентами отвлекла его от грустных мыслей, но ненадолго. И когда из соседнего коридора вдруг послышался истошный женский визг, он сразу понял, что без крыс тут не обошлось и что его оплошность не прошла для кого-то даром.

Виновником возникшего переполоха была маленькая шустрая крыса с коротким хвостом и умными красными глазами. Ее поймали, когда она, стащив из буфета эклер, пыталась скрыться с места преступления. Она бы и скрылась, если бы на помощь запаниковавшей буфетчице не пришел первокурсник Сотников. Для него, ходившего когда-то на станцию юннатов, поймать крысу не представляло особого труда. Затем, когда скандал малость поутих, а лаборантки, поднявшие визг, успокоились и даже согласились вернуться обратно, переполох возник в другом крыле здания, и виной тому была крупная крыса, судя по всему, уже немолодая. Обнаружила ее Валечка — привлекательная женщина лет тридцати пяти, работавшая над хозрасчетной темой по подбору оптимальной толщины коржей торта «Наполеон». Нахальная крыса облюбовала именно этот самый торт, который она и изгрызла, не обращая никакого внимания на Валечку. На помощь Валечке пришел третьекурсник Никаноров, попытавшийся прихлопнуть крысу шваброй. Но крыса, ловко увернувшись от швабры, укусила Никанорова за ногу и бросилась бежать, норовя прошмыгнуть в какой-нибудь закоулок.

Крысу ловили минут пятнадцать, но безуспешно: она добралась до входной двери и благополучно скрылась в институтском дворе. Потом еще долго успокаивали Валечку и перевязывали рану пострадавшему Никанорову.

Скандал постепенно сошел на нет, но разговоры о дневном происшествии не прекращались. Кто-то предполагал, что все это было дурацкой шуткой студентов, хотя первое апреля уже давно миновало. На это Никаноров заявлял, что если он отыщет шутника, тот вернется домой не иначе как на костылях. Другие считали, что крысу подбросил кто-то из посетителей. Кое-кто даже припоминал, что видел в институте стриженого мальчишку…

— Нет, это свинство! — донесся вдруг из-за стенки гневный голос Прохорова. — На минуту отойти нельзя! Что? Значит, это крыса сделала? Нет, это сделала свинья! Двуногая свинья, которая еще осмеливается считать себя интеллигентным человеком!

Оказывается, у Прохорова исчез рогалик. Причем не какой-нибудь, а тот самый рогалик с идеально загнутыми концами, над которым Прохоров работал весь день. Рогалик исчез часа через полтора после того, как была поймана буфетная крыса, поэтому в краже рогалика Прохоров подозревал сослуживцев.

Прохоров рвал и метал, а Сергей опять терзался угрызениями совести. О чем же он вчера думал? Почему сразу не догадался, что негде ему держать этих крыс и что лучше пусть они останутся у Антона? Потерял тогда голову и вот, пожалуйста, съеден эклер, у Валечки крысы сожрали торт, у Прохорова исчез рогалик. Вдобавок ко всему, укушен Никаноров, теперь его ждут уколы от бешенства и другие весьма неприятные процедуры. И что хуже всего — одна крыса до сих пор еще где-то гуляет. Но кто? Сергей догадывался, что маленькая шустрая крыса — это Сократ, а крупная и своенравная (как охарактеризовал ее Никаноров) — скорее всего Наполеон. В таком случае получалось, что на свободе оставался Тито. Но почему именно Тито удалось остаться незамеченным дольше всех? Не пропади у Прохорова рогалик, можно было бы еще предположить, что он все это время проспал где-нибудь в подвале. Но ведь рогалик-то — определенно его лап дело. И он единственный из всех троих остался незамеченным. Как же так? Случайность? Или… Неужели все-таки брейнорин подействовал?

Сергей вспомнил, что ночью, когда он возвращал Наполеона в клетку, Тито стоял у самой дверцы, причем на задних лапах, странные его движения Сергей почему-то запомнил. Неужели Тито пытался сбить задвижку? Неужели это он в конечном итоге открыл замок?!

6

И тут донесся шум со второго этажа. Уже понимая, в чем дело, Сергей прыжками понесся по лестнице. И точно! В 219-ой аудитории стоял кавардак. Все без исключения студентки забрались на столы и оттуда визжали, а трое парней, вооружившись стульями и выставив перед собой их ножки, окружили угол. Протиснувшись, Сергей увидел, что в угол вжималась толстенькая крыса. Это несомненно был Тито. Глаза его в ужасе метались по сторонам, ища просвет в атакующей армии. Увидев Сергея, Тито немедленно бросился к нему и, взобравшись по брючине, повис, прижимаясь, у него на груди. Сергей инстинктивно прикрыл старого знакомого руками и крикнул:

— Тихо! Я поймал ее! — после чего, не тратя времени, выскочил в коридор. Спустившись на первый этаж, Сергей услышал гомон, исходящий из дверей кафедры, и передумал идти туда немедленно. Вместо этого он свернул к выходу…

Физико-химическая кафедра пребывала в сильном возбуждении. Виновник происшествия, крыса Сократ, металась в трехлитровой банке, банка стояла на столе, рядом со столом торжествовал бывший юннат Сотников, а вокруг шумела преподавательская публика. Требовали вызвать завхоза, партком, профком, ректора, санэпидемстанцию…

— Не надо профком, не надо санэпидемстанцию… — на пороге показался Меренков с клеткой в руках, а в клетке сидела еще одна крыса.

— Сергей Петрович, а эта крыса откуда? — строго обратилась к нему Лидия Петровна, секретарь кафедрального партбюро.

— Да, откуда? — подхватил все еще взъерошенный Прохоров. — Уж не эта ли уродина сожрала мой лучший рогалик?

— Успокойтесь, пожалуйста, Василий Дмитриевич, — довольно бесцеремонно оборвал Прохорова Сергей. — Эта крыса никак не могла покуситься на ваш драгоценный рогалик. Ее только что поймали в 219-ой аудитории, где она сумела перепугать всех студенток. — И переключился на партийную даму: — Лидия Петровна, мне кажется, я знаю, откуда крысы. Видите клетку? Я ее только что у нас за оградой нашел. И посмотрите на крыс, это не дикие серые крысы, это специальные медицинские крысы, белые, их для опытов используют. Наверное, школьный живой уголок клетку потерял.

— Откуда вы, Сергей Петрович, знаете, что живой уголок? Они, может быть, из крысиного питомника сбежали, и они заразные…

— Василий Дмитриевич, призываю вас к логике! — Лидия Петровна привычно овладела ситуацией. — Если бы крысы сбежали из питомника, то они не стали бы брать клетку с собой. Думаю, что Сергей Петрович прав, это крысы из живого уголка, значит, не заразные. В нашей советской школе заразных крыс держать не станут.

— А почему они белые? — не унимался Прохоров. — И смотрите, они меченые, у них пятнышки краски на боках. У этой, в банке и вон у той, из клетки.

Но не Прохорову было смутить Лидию Петровну.

— Они белые и меченые, потому что их когда-то использовали для опытов. А теперь наши советские ученые решили, что они больше для опытов непригодны, и передали их в школьный живой уголок. Надо немедленно запросить ГОРОНО, пусть разберутся.

— Лидия Петровна, запрашивать — может быть долго. Давайте сами попробуем. Я знаю тут рядом две школы, я туда зайду и спрошу. Клетка большая, места хватит всем крысам. А занятия на сегодня у меня все равно кончились, — предложил Сергей.

— Пришибить их, и все, — Прохоров никак не мог смириться, что истребитель его рогалика уйдет безнаказанным.

— Молодец, Сергей Петрович, правильно предложили, — одобрила Меренкова партийная дама. — А вы, Василий Дмитриевич, берите пример с Сергея Петровича. Беспартийный товарищ, а мыслит правильно, по-деловому.

Прохоров унялся.

Меренков не стал ждать, пока общее настроение переменится еще раз. Он подошел к Сотникову, и они вдвоем пересадили Сократа в клетку, где уже сидел Тито. Сократ, еще испуганный, попытался укусить Сотникова за руку, но безуспешно. Сергей с крысиной клеткой побыстрее ушел, а Лидия Петровна взялась за мобилизацию массы на ликвидацию последствий неожиданного нашествия.

Конечно, ни в какую школу Сергей идти не собирался. Он теперь нес крыс к себе домой, мучительно подбирая слова, которые придется говорить Насте и Люде, и жалея безвинно укушенного студента Никанорова. Никаноров, напротив, в это время купался в лучах своей новообретенной популярности. Девушки наперебой предлагали юному герою поправить ему повязку, проводить в поликлинику или помочь добраться до дома.

Зайдя в квартиру, Сергей наконец смог отдышаться. Как ни крути, а крыс придется держать дома, хотя бы некоторое время. Куда бы их пристроить? И чем сейчас накормить? Понадобится зерно, молоко, трава, песок, что еще? Вата для гнезда? И тут он обратил внимание на Тито. В институте и по дороге домой толстая крыса сидела тихо, а теперь, ощутив себя в безопасности, она решительно двинулась в дверце и, поколдовав передними лапками, ловко открыла дверцу. Сократ, увидев свободный выход, тоже было шевельнулся наружу, но Тито что-то пискнул ему, и Сократ улегся обратно. Тито же вышел из клетки и закружил по комнате, осматриваясь. Заглянул под стол, под стул, прошел вдоль плинтуса, понюхал входную дверь, проигнорировал туалет и, дойдя до дивана, протиснулся под него. Из-под дивана послышался газетный шорох. Шорох стих, Тито вылез из-под дивана и улегся рядом с ним, как бы говоря: «Вот здесь я буду жить». В эту минуту он был очень похож на обыкновенного домашнего кота, но у Сергея никогда не было в доме кошек, и он не уловил сходства. Зато он ясно понимал, что это совсем не тот Тито, которого он впервые увидел вчера в лаборатории у Антона. По-другому смотрели глаза, изменилась осанка… Несомненно, брейнорин.

Меренков соорудил лабиринт и попытался посадить в него крысу. Тито спокойно дался ему в руки, но, оказавшись в лабиринте, демонстративно улегся мордочкой ко входу и задом к направлению движения, не проявляя ни малейшего намерения преодолевать испытание. Как должное он воспринял свое вынимание из лабиринта — лениво пошел к дивану и устроился подле него. А глаза его непрерывно следили за Сергеем, как бы стараясь угадать, что еще тот ему готовит. Сергей понял, что штучки с лабиринтами у него больше не пройдут. И вообще с Тито придется теперь обращаться не как с подопытным животным, а как с равным, все понимающим партнером. Он вздохнул и засобирался в магазин. Тито, увидев приготовления к выходу, никаких эмоций не проявил. Он, не вставая с места, махнул Сергею хвостом: сказал «до свидания». Сократ спокойно пережидал события в клетке. Он совсем не изменился со вчерашнего дня, как будто никакого брейнорина никогда не пробовал.

7

Когда вечером, после дежурства, Настя забежала к Сергею, то Меренкова она увидела в прихожей, он как раз собирался запереть дверь в квартиру. Пройдя внутрь, Настя, первой зайдя в комнату, просто обомлела: на полу около дивана лежала большая белая крыса и, положив голову на передние лапки, смотрела Насте в глаза.

— Ой, какая хорошенькая! Сереженька, где ты нашел такое чудо? Ее можно погладить? Она не кусается? — Настя присела около Тито. Клетку с Сократом, задвинутую в угол, она еще не заметила.

Собственно говоря, Настя пришла сегодня с вполне определенной целью. Во время сегодняшнего дежурства она постоянно вспоминала свое последнее свидание с Сергеем и весь день не могла отделаться от мысли: что-то было не так. И только перед приходом сменщицы она сообразила — что. Изменилась Сережина квартира. Там явно ощущалась женская рука. Неужели за те месяцы, что они были в ссоре, у Сергея кто-то появился? Надо было раньше мириться. И подруги тоже предупреждали, что нечего гордость показывать, рискуешь оказаться вовсе не у дел. Вон сколько симпатичных студенток в его институте. А она все ждала, ждала, надеялась, что Сережа придет первым. И вот дождалась…

Вернулся от двери Сергей.

— Здравствуй, Настюша. Хорошо, что ты пришла. Вы уже познакомились? Настя, это Тито. Тито, это Настя. — Меренков засмеялся. — Вы не посидите немножко вдвоем? Я пока за молоком сбегаю. Гастроном на Ленина должен быть еще открыт.

Вернувшись, Сергей застал Настю и Тито рядышком на диване, дружно смотревших «В мире животных». За всеми эмоциями Настя даже временно упустила из вида, зачем она сегодня пришла к Меренкову. И уж конечно, ей не пришло в голову связать свою ревность с девушкой в мохеровом свитере, выбегавшей из подъезда, с которой они чуть не столкнулись лбами, и Сергея, запиравшего открытую кому-то дверь.

8

К обычным рутинным утренним делам у Сергея теперь прибавились новые хлопоты: уход за крысами. Собрать из клетки опилки на заготовленную газету, насыпать свежих опилок, газету свернуть, кулек положить к двери. Засыпать зерна в кормушку, подлить воды. Добавить молока в блюдечко для Тито, вытряхнуть его туалет (Настя приспособила обувную коробку). В руку портфель, прихватить газетный ком до помойки — и на работу. Тито, уловив, что Сергей уходит, очень выразительно напоминал ему включить телевизор и, добившись своего, лез на диван смотреть, что пошлет ему телевизионный бог. С утра обычно шла в повторении «АБВГДЕйка», но ближе к вечеру вполне могли случиться и «Очевидное — невероятное», и «Клуб кинопутешественников».

9

— Вениамин!!! — голос матери сорвался на визг. — Сколько раз тебе говорить! Чтобы я этой пакости больше не видела!

— Мам, ну ты что, ну я ж воду только менял, ну что, поставить нельзя на минуточку, — забубнил Веник, появляясь в кухне. Честно говоря, он совсем забыл про этихдурацких головастиков. То есть головастики, конечно, не дурацкие, стал бы он иначе платить бабки малышне, но вчера вечером пришлось срочно расселять меченосцев, а сегодня, слиняв с физры, бежать за новым аквариумом, а потом делать перестановку — места в комнате катастрофически не хватало — и маленький аквариум с головастиками временно был отправлен на кухню… А ведь знал, что мать придет с работы и разорется…

— Совсем обалдел! Мало мне крыс в институте, так еще дома эти крокодилы!

— Мам, да какие крокодилы? Головастики это…

— Ты мне голову не дури! Головастики… Что я, головастиков не видела? Мерзость какая!

Веник удивленно уставился на мать. Она, конечно, истеричка, но все-таки бывший биолог. Что это с ней? Потом перевел взгляд на аквариум — и чуть было тоже не завизжал. Хотя то, что там плавало, было очень похоже на головастиков — но именно что только похоже. Округлая черная капля стала какой-то угловатой, хвост удлинился раза в два и явно отливает зеленым, рот приобрел хищный оскал, а глаза… Что этот идиот мне приволок?! Хотя… А что, если из них выведутся какие-нибудь экзотические лягушки? Но как они могли попасть в подмосковный пруд? Ладно, с этим мы разберемся…

— Мам, это головастики африканской серебристой квакши. Мне в зоомагазине по знакомству оставили. Я счас заберу, ты не беспокойся. — Веник быстро сгреб аквариум в охапку и скрылся в своей комнате.

10

На следующее утро Лидия Петровна проснулась с головной болью. Ночью снилась какая-то гадость, зеленые африканские крысы и лягушки с когтями и зубами. И ведь с Веньки станется, разведет и вправду квакш каких-нибудь. В папочку пошел, великий исследователь. А Борис, конечно, прохлаждается себе в очередной экспедиции, ему и дела нет до сына. Пять часов всего, а уснуть уже не удастся… Нервы ни к черту… На работе приходится сдерживаться постоянно, парторг как-никак, вот и сорвалась вчера на сыне… Что это за серебристые квакши такие, и откуда они в местном зоомагазине? Странно все это… Позвонить Тамарке, что ли, она вроде по земноводным специализировалась…

Ей все-таки удалось немного подремать, и после кофе голова окончательно прояснилась. Спокойно приготовила сыну завтрак, да и Веник все утро был как шелковый, сам, без понуканий, встал и умчался в школу раньше матери, на пороге — небывалое дело! — чмокнув ее в щеку. Погода стояла замечательная, утреннее солнце уже ощутимо грело — совсем скоро лето! — и даже неуместной казалась непросыхающая лужа у помойки, из которой жадно лакала воду рыжая ободранная дворовая кошка. Лидия Петровна, конечно, не знала, что именно здесь, за помойкой, ее Веничка принимал обычно своих «поставщиков», и что именно в эту лужу он выплеснул пару дней назад остатки воды из кривой банки, которую притащил придурочный Генка…

В обычном своем спокойно-деловом настроении Лидия Петровна подходила к институту. Мысли переключились на рабочую текучку, и она размышляла, что раз регулярные занятия кончились и начались зачеты, то, само собой, прекратятся семинары по изучению материалов Двадцать Пятого съезда, а значит, необходимо перенести центр тяжести лекционной пропаганды в общежитие. Она как раз миновала ворота, ведущие во двор, когда краем глаза заметила какое-то шевеление в траве. Опять крыса?! Ну точно, белая, жирная, небось та самая, которая у Шульгиной торт погрызла, а потом студента укусила. И что она уставилась? Стоит столбиком — разве крысы так стоят? — не убегает, смотрит. Неприятная какая!.. Лидия Петровна быстро оглянулась — никого нет? — и скорчила крысе рожу. Пришибить бы ее прямо тут на месте… Кстати, не забыть спросить Меренкова, нашел ли он живой уголок… А ну, пошла отсюда! Крыса повела себя как-то странно — еще больше выпрямилась, помахала передними лапами, а потом слегка приоткрыла пасть и показала длинный розовый язык. Лидия Петровна завизжала и побежала к дверям…

У институтских дверей ее и обнаружил через некоторое время неторопливо шедший на работу Прохоров. Она стояла, тяжело дыша, держась за сердце.

— Лидия Петровна, что с вами? Вы больны? Может быть, позвать медсестру?

— Василий Дмитриевич, вы видели? Вы видели ее? — женщина схватила его за руку.

— Кого, Лидия Петровна?

— Вон, вон там! Такая жирная противная крыса, лапами машет, язык показывает…

Прохоров всмотрелся.

— Нет, там нет никого. Пойдемте, Лидия Петровна, вам посидеть лучше, я вам воды принесу, — он провел партийную даму в вестибюль, заботливо усадил на мягкую скамейку и кинулся за водой.

— Спасибо, Василий Дмитриевич. — Лидия Петровна жадно выпила стакан. — Должно быть, мне привиделось. Вчера переволновалась из-за суматохи, вот и грезится всякое…

11

Никита Тужиков со смехом положил трубку. Не успел вернуться в город — а неугомонный Серега уже тут как тут, опять ему реактивы нужны. И голос какой-то странный… При встрече, говорит, расскажу. Неужели у него что-то вышло? Ну, в одном ему точно повезло — сегодня прямо с утра шеф вызвал Никиту и, махнув рукой на отчет о командировке, предложил срочно готовить новый эксперимент. И для начала выдал огромный список реактивов, снабженный устрашающим письмом от самого Пилюгина, с требованием немедленно оформить заявки и собственноручно отвезти их на базу. Так что Никита, недолго думая, написал еще пару заявок, главное — на дефицитную ди-фосфоро-мектолиевую кислоту, которую иначе пришлось бы раздобывать недели две… Шеф подписал всю кипу не глядя.

На базе даже с пилюгинским письмом началась бы волокита, если бы не Танечка. Шеф знал, кого посылать, — Танечка, конопатая толстушка с соломенными волосами, была давно и безнадежно влюблена в Никиту. Вот и сейчас, стоило ему появиться, она тут же расплылась в улыбке и стала преувеличенно деловито сортировать заявки.

— Так, вот это просто, можешь прямо сейчас забрать.

— Что я, на своем горбу попру? Пусть шеф машину выбивает. Ты скажи, когда все будет готово. Завтра будет?

— Сейчас посмотрю… Вот это тоже сейчас, это… А почему номера по каталогу не проставлены?

— Где? А, это мы первый раз заказываем…

— Придется искать, — вздохнув, Танечка стащила с полки и плюхнула на стол пухлый том. — Смотри пока здесь, а я дальше…

— Ну вот, эти две заявки завтра будут. А здесь опять номера нет!

— Что это? Ой, это я заказывал — когда же? — в январе вроде… У тебя заявки остались? Там посмотреть можно.

— Ты знаешь, сколько у меня заявок? Быстрее заново найти.

— Точно в январе! — Никита вдруг вспомнил, что тогда как раз после встречи с Меренковым он торопился на Наташкин день рождения, Серегу еще звал, но тот ни о чем, кроме своих опытов, и думать не мог… — Точно, 9 и 10 числа.

— Ладно, тогда подожди здесь.

Танечка поспешила в соседнюю комнату, где было что-то вроде временного архива. Январь, с 1 по 12, после праздников заявок, к счастью, немного. Вот и Никитина, ди-фосфоро-чего-то-там, номер М-172-40… черт, непонятно, 5 или 6… Ну ладно, это быстро проверить. Где у нас тут буква М?

Внезапно у Тани все похолодело внутри. В каталоге под номером М-172-405 значилась три-фосфоро-мектолиевая кислота, а под номером М-172-406 — карбидо-совсем-не-то… «Три», а не «ди»… Как же так?.. Что же я выдала в тот раз?.. А Никита и заметить не мог, в том-то и был весь фокус с каталожными номерами, считалось, что у них на базе хранится сплошь стратегическое сырье, и на банках писали не названия, а эти самые номера. Сказать? И выставить себя последней дурой? Никто не жаловался… Может, пронесло? Может, они вовсе одинаковые, что «три», что «ди»? Не буду говорить, Никита уйдет, я сама это «ди» найду… Может, вовсе я и не ошиблась, может, там номер тоже похожий. Вот здесь точно ли 1, может, 772?.. Ничего же не случилось… Нет, не буду говорить! Главное, теперь уж точно выдам правильно.

Часть 3 Незваные гости

1

Ночь у Сергея пошла кувырком. Да и о каком хорошем сне может идти речь, когда просыпаешься от настойчивого стука в дверь, открываешь и обнаруживаешь пару крепкого вида мужчин в пиджаках. Один из них протянул Сергею маленькую красную книжечку:

— Здравствуйте, Сергей Петрович. Разрешите зайти?

— Да, конечно, заходите, — Сергей старался сохранять бодрый вид, однако внутри у него все сжалось. Такие люди просто так не приходят, это ясно.

— Неплохая у вас квартира, Сергей Петрович, — тем временем продолжал мужчина. — Небольшая, но уютная. Кстати, можете звать меня Иваном Сергеевичем.

Второй мужчина представляться не стал и молча проследовал за первым в квартиру. Предлагать гостям чаю было явно неумно, поэтому оставалось только ждать развития событий. Назвавшийся Иваном Сергеевичем уселся на стул посреди комнаты и уставился на Сергея в упор. Второй же стал молча рассматривать книжную полку, как будто происходящее его совершенно не касалось. Временами он даже что-то чуть слышно бормотал, но одобрительно или критически, определить было невозможно.

— Курите? Нет? Ну и правильно, это вредно! — продолжал тем временем Иван Сергеевич. — До нас дошли слухи, Сергей Петрович, что вы занимаетесь какими-то странными исследованиями, не имеющими ни малейшего отношения к вашей диссертации. Не нужно делать удивленное лицо — мы знаем, что у вас уже давно появилась привычка засиживаться на работе допоздна и даже приходить в институт в выходные. Заказы на реактивы, поступающие из вашей лаборатории, не очень-то подходят для операций с тестом, а увлечение стеклодувным делом и изготовление странных сосудов… Это уж, извините, не лезет ни в какие ворота. Я даже не буду упоминать последнего инцидента с крысами, в котором ваше поведение тоже вызывает подозрения: что-то уж больно быстро вы нашли выход из ситуации. Создалось впечатление, что вам известно об этих крысах значительно больше, чем вы хотели показать. Если еще связать это с вашей неожиданной поездкой в Москву в биологический институт… Я понятно объясняю ваше положение, Сергей Петрович?

«Тупик, — подумал Сергей. — Им все известно. Наверняка про выходные и задержки на работе они узнали у кого-то из вахтерш, да хоть той же тети Груши, а про крыс могли с кафедры настучать. Добавили к этому легко доступную информацию и дело в шляпе — все открылось».

— Да я же и не собирался скрывать! — горячо заговорил Сергей. — Просто я увлекся исследованием, не имеющим прямого отношения к эклерам. Но это должно принести пользу для страны, мне только нужно закончить опыты.

— Разумеется, Сергей Петрович, вы — честный советский человек и гражданин и не собирались скрываться, мы все понимаем и, разумеется, вам верим, — с искренностью в голосе сказал Иван Сергеевич. — Однако нам хотелось бы узнать, о каком именно исследовании идет речь? И при чем тут крысы?

— Понимаете, есть такое вещество, брейнорин. Оно влияет на мозг, возможно, увеличивая его способности, хотя никто точно не знает, какие именно и насколько. Теоретически его вычислили уже давно, это публиковалось в журналах…

— А в каких именно журналах, Сергей Петрович, наших или зарубежных?

— В зарубежных, — Сергей понимал, что этот факт никак не улучшает его положения, но врать в такой ситуации еще хуже, если поймают на лжи — этот милый разговор продолжится в значительно менее приятных условиях. — Исследования проводили французские и американские ученые, однако они не смогли получить брейнорин практически.

— А вы, значит, смогли?

— Да, я придумал оригинальную методику, могу показать схемы и расчеты. Несколько дней назад я сумел получить брейнорин и решил его испытать.

— Значит, вам не пришло в голову, что это может быть не в вашей компетенции? Вы разве психолог или нейролог?

— Нет, но разве мне бы кто-нибудь поверил? Какой психолог воспринял бы серьезно идею, что я принес ему порошок, который может сделать человека умнее? Да меня бы самого немедленно поместили в психушку, и неважно, какие расчеты я бы представил! Тем более что вещество новое, применять его на людях сразу нельзя.

— Ага, так вот откуда взялись крысы, — лицо Ивана Сергеевича немедленно приняло понимающее выражение. — Интересно, кто именно вам их выдал… Ну ничего, это мы потом узнаем, к данному вопросу факт не относится. Продолжайте, Сергей Петрович.

— А что тут продолжать? Крысам был введен брейнорин…

— И они что, прям так сразу и поумнели? — неожиданно вступил в разговор второй мужчина. — Заговорили, открыли законы Ньютона, задачки по высшей математике стали решать?

— Да нет, на самом деле сразу не было заметно вообще никакого эффекта. Однако потом поведение одной крысы стало несколько странным.

— И где сейчас находится эта крыса? — Иван Сергеевич внимательно посмотрел на Сергея. — Только не говорите, что она исчезла в неизвестном направлении и не оставила адреса.

— Да нет же, тут, у меня живет.

Словно услышав слова Сергея, из-под кровати выполз заспанный Тито. Он с удивлением осматривал нежданных гостей и, казалось, пытался оценить обстановку. Во всяком случае выражение его мордочки можно было бы назвать обеспокоенным.

— А вот и наша крыса, очень хорошо, — задумчиво проговорил Иван Сергеевич, явно решая, что же делать дальше.

— А знаете, Сергей Петрович, — продолжил он, — все это выглядит хоть и фантастически, но довольно занимательно. Пожалуй, вам стоит продолжить ваши исследования, но уже в нашей лаборатории. И жить вы будете тоже у нас, не волнуйтесь, условия вам понравятся. И крысе вашей, думаю, тоже.

— Слушай, Ваня, да зачем это все? — вдруг опять заговорил второй. — Сразу видно — это наш человек, советский, пусть себе работает.

— И верно, — неожиданно легко согласился Иван Сергеевич. — Работайте, Сергей Петрович, Родина вас не забудет. Общий привет!

И двое мужчин начали медленно растворяться в воздухе. Сначала исчезли руки и ноги, потом головы, а последнее, что от них оставалось — это пиджаки, свободно парящие посреди комнаты, словно не желающие отправляться за своими хозяевами. Сергей попытался схватить один из них, но его руки проходили сквозь ткань, совершенно ничего не чувствуя. Неожиданно он ощутил что-то мягкое и теплое в правой руке…

И обнаружил, что лежит на кровати, сжимая в руке уголок подушки. А на полу сидел Тито и смотрел прямо на него своими пронзительными глазами-бусинками.

2

Неожиданно странный звук привлек внимание Сергея, и он сразу же забыл о Тито — в замочной скважине кто-то поворачивал ключ. Это никак не могла быть Настя — ее дежурство заканчивалось позже, а больше никому он ключа не давал. Наверное, воры, но что у него можно украсть? «Лучше всего не паниковать, — решил про себя Сергей. — Подождем развития событий».

Через секунду послышался скрип открывшейся двери и кто-то приглушенным голосом сказал: «Входите, Mнемоник, путь открыт. Клиент спит и будет спать еще довольно долго, об этом позаботились».

— Так чего же нам тогда шептаться? — послышался голос того, кого, по всей видимости, звали Mнемоник. — Когда над человеком потрудился Гипнотик, можно считать, что он мертв, потому как ничто и никто его не разбудит до заранее установленного момента. Разве что другой Гипнотик вмешается, но это уже явная чушь. Так что не дрейфь, Адепт, не обращай внимания на спящего хозяина и уж прости его, что он, возможно, не проявит свойственного ему гостеприимства.

— Да уж, конечно, откуда здесь Гипнотику взяться без ведома шефа, — засмеялся Адепт. — На это даже моих скромных знаний хватает. Гипнотиков ведь очень мало, да?

Сергей лежал как можно тише, стараясь не дышать, даже легкий шорох мог привлечь к нему внимание — ведь он находился в одной комнате с загадочными посетителями, буквально в нескольких метрах от них. По голосу Сергею показалось, что так называемый Адепт еще очень молод, может быть, даже мальчик, уж очень звонко тот смеялся. А вот Мнемоник был явно человеком пожилым: манера его речи была нетороплива, это была речь человека, уже много повидавшего на своем веку и пришедшего к выводу, что торопиться в этой жизни, в общем, некуда. Судя по шуму отодвигаемого стула, один из них сел, а второй ходил по комнате кругами, шарканье его шагов непрерывно звучало на фоне разговора. Догадаться, кто сидел, а кто ходил, было нетрудно. Послышался шум, как будто на пол поставили тяжелый предмет, и писк, очень похожий на крысиный.

— Редкая способность, очень редкая, и главное — почти непредсказуемая, — тем временем продолжал Мнемоник. — Уже сколько их исследовали, пытались понять закономерность и все впустую — или парацельсий сделает тебя Гипнотиком, или не сделает, проще угадывать показания генератора случайных чисел.

— А кстати, зачем мы сюда пришли? — спросил Адепт. — Обычная квартира, ничего особенного, да и живет здесь обыкновенный средний ученый, даже не кандидат еще. Что шефу от него понадобилось?

— Я всегда знал, что Адептам свойственно любопытство, — засмеялся Мнемоник. — Ничего, с опытом это пройдет. Вот подвергнешься Преображению, станешь, например, Мнемоником…

— Ну ладно вам, мне это и так каждый день сообщают, вы дело расскажите!

— Хорошо. Ты не поверишь, но этот самый обыкновенный средний ученый, как ты верно заметил, даже не кандидат еще, сумел получить парацельсий!

— Да не может быть! Это же совершенно невозможно, нам это каждый день на занятиях внушают: так как человечество еще не подготовлено… ну и так далее… наше Общество все контролирует и не дает открытию свершиться… или что-то в этом роде?

— Ты переврал больше половины слов, — нахмурился Мнемоник. — Неужели так сложно запомнить первый параграф Устава? Это же основа основ!

— Вам легко рассуждать, вы — Мнемоник, у вас память пару библиотек вместит и не заметит! Где уж нам, простым смертным, еще не прошедшим Преображение и не принимавшим парацельсий!

— Между прочим, я еще будучи Адептом знал Устав наизусть от корки до корки. Так что не быть тебе Мнемоником, Адепт, и не надейся! С такой дырявой памятью ты можешь разве что Забвельником стать.

— Вот ведь, придумали тоже каких-то Забвельников. Вы лучше рассказывайте!

— Ты же меня сам все время перебиваешь… Ну ладно, дело молодое, прощу на первый раз. В общем, проворонили мы его, совершенно банальным образом проворонили. Ты же помнишь, что недавно произошла утечка информации и один из наших, некто Серж Терьен, сумел опубликовать теоретическую базу для получения упрощенной и сильно ослабленной формы парацельсия. Шеф решил, что этот эксперимент может неплохо подстегнуть науку в нужном направлении, поэтому поддержал инициативу вместо того, чтобы примерно наказать этого Сержа. После этого многие ученые попытались синтезировать этот так называемый «брейнорин», но у них ничего, разумеется, не вышло, так как все находилось под контролем. Наши заграничные коллеги, контролирующие исследования в США, совсем недавно сумели помешать доктору Сридхарачарье из Омахи, причем проделали это очень элегантно — всего лишь маленькое внушение охраннику, чтобы он провел обход в нужном порядке, и все дела. Это я тебе рассказал, чтоб ты понял — все важные исследования непрерывно проверялись. Кто же знал, что этот наш даже не кандидат, в квартире которого мы сейчас и находимся и которому по должности необходимо заниматься важнейшим для человечества делом — улучшать качества кондитерского теста, давно уже интересуется парацельсием и даже пытается полукустарным способом его получить? Вот и проворонили! И куда только смотрели Наблюдатели…

— А я всегда хотел стать Наблюдателем после Преображения, — мечтательно проговорил Адепт. — У них такая интересная способность, аж дух захватывает.

— Вынужден тебе напомнить, мой юный друг, что только 16.35 % принимающих парацельсий становятся Наблюдателями, 18.28 % — Мнемониками, 5.11 % — Гипнотиками, а с 50.12 % вообще не происходит заметных изменений. Вас ведь уже знакомили с этими цифрами, нет?

— Да, конечно, только я их успешно позабыл. Но надежда умирает последней, так ведь? Ну и какие меры мы должны предпринять теперь? Я надеюсь, нам не придется его убивать, я еще никогда этого не делал.

— Честно говоря, я тоже, и ты уж должен понимать, что если бы требовалось устранение — послали бы кого-нибудь более подходящего. Нет, этот Сергей… кстати именно так его зовут, забавное совпадение, не правда ли — Серж выдал ослабленный парацельсий, а Сергей — получил, так вот, он сам не пробовал брейнорин. Представляешь?

— Не могу себе такого представить, — в голосе Адепта явно проскальзывало удивление. — Если бы у меня была такая возможность, я бы ее использовал, не медля ни секунды! Это ж такое искушение, просто непосильное!

— Вот именно, но он же не знает, какое сокровище попало ему в руки. Вот он и пытался проводить исследования, в частности, дал парацельсий крысам.

— Крысам?

— Да, именно им. Кстати, подобные исследования проводило и наше Общество в 1936–1940 годах, так записано в отчетах. Только опыты ставились не на крысах, а на обезьянах. Помнишь знаменитое фото йети в 1938 году? Хотя вряд ли. Об этом еще тогда много писали в газетах, откуда же им было знать, что это всего лишь побочное действие эксперимента на гориллах. В общем, скандал поднялся немалый, исследования быстро свернули, но отголоски этой истории дошли и до наших дней — все время находят какого-нибудь очередного «снежного человека». Вот так рождаются нездоровые сенсации!

— Поразительно! Так что же нам нужно делать?

— Всего лишь подменить крысу. На самом деле крыс было три, одну мы уже поймали, а вторая — погибла. Так что осталась всего одна — и вот она перед тобой, в клетке.

— Какая миленькая! Можно, я возьму ее и поставлю у себя в комнате? Пусть поживет у меня дома, моя мама очень любит животных.

— Все-таки ты еще ужасно молод и глуп, — рассердился Мнемоник. — Это же не просто крыса, это крыса, которая прошла Преображение! Наши исследователи наверняка захотят ее подробно изучить, как и предыдущую. Это может привести к интересным выводам, да мало ли еще к чему. Так что даже не рассчитывай!

— Ну хорошо, — по голосу чувствовалось, что Адепт заметно расстроился. — А почему на такое простое дело послали Мнемоника? Я бы тоже мог подменить крысу, тут много ума не надо.

— Было несколько причин, если тебе так интересно. Во-первых, дело посчитали важным и не рискнули доверить его Адепту, мало ли на что способна эта крыса. Во-вторых, хоть я и считаюсь Мнемоником, у меня есть небольшие способности Гипнотика, на крысу должно хватить, если она решит что-нибудь выкинуть. Мозг у нее маленький, на что она может быть способна? Ну и в-третьих, я был самым свободным преображенным на тот момент, ты же понимаешь — лето, многие на курортах, зачем из-за ерунды мешать честно заслуженному отдыху? В общем, так сложились обстоятельства, да и тебе так лучше — послушаешь старика, глядишь — может, и ума наберешься. Или тебе неинтересно?

— Да нет, очень интересно, что вы! А кстати, что мы будем делать, если этот Сергей получит парацельсий еще раз?

— Такой возможности ему уже не представится, он теперь находится под контролем Наблюдателей.

— Так что же ему помешает? Он же знает состав, знает способ, тут охранником не отделаться!

— Меры уже приняты. Во-первых, прошедшую Преображение крысу мы ему сейчас подменим на самую обыкновенную. Во-вторых, после маленькой подтасовки в каталоге склада, где Сергей получает реактивы, ему будут доставлять несколько другие соединения, чем он рассчитывает. Я все хорошо запомнил: вместо ди-фосфоро-мектолиевой кислоты он будет получать три-фосфоро-мектолиевую, а с ней у него ничего не получится, да и не может получиться. Так что опыты будут проваливаться, а причину он узнать не сможет, и, скорее всего, придет к выводу, что его успех был случайностью, и, возможно, совсем бросит это занятие. А если и нет — невелика беда, я же сказал, что теперь все под контролем. Видишь — совсем не нужно никого устранять, маленькое изменение легко приводит к глобальным последствиям, именно так и любят делать в нашем Обществе.

Сергей с трудом подавил желание немедленно вскочить с дивана и высказать этим двоим, что он об этом думает. Это кем они себя возомнили? Подтасовывают реактивы, вмешиваются в исследования… Да кто они такие?!

Словно в ответ на его невысказанный вопрос, Адепт неожиданно спросил:

— А, кстати, как мы сами получили парацельсий?

— Ну ты даешь! — восхитился Мнемоник. — Уж это-то вы точно еще на первом году проходили, неужели забыл?

— Да нет, помню, но нам это как-то очень кратко сообщали, мол, получил это некий Парацельс фон Гогенгейм незадолго до своей смерти в 16 веке…

— В 1540 году, а умер он в 1541-м. А его полное имя: Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм. Парацельс — это псевдоним. Во время своих алхимических опытов в поисках очередного лекарства он совершенно случайно получил некое вещество, впоследствии названное его именем. Нам позже пришлось вырезать фрагмент из его трактата «Потаенная философия», дабы он не попал к потомкам. В вольном переводе цитата звучит так: «Первовещество помещают в перегонный куб и заливают росой, после чего дистиллируют. Дистиллят помещают в кувшин, а осадок, оставшийся после перегонки в кубе, вычерпывают и передают символической фигуре — Сатурну. После разделения дистиллят разливают в четыре колбы для последующей очистки путем непрерывного испарения и конденсации. Этот процесс должен происходить непрерывно в течение сорока дней, на что указывает число 40 на печи». Ладно, не буду тебя утомлять, там все в таком духе. Его покровитель, архиепископ Зальцбургский, увидел опасность в этом открытии и передал его на вечное хранение еще нескольким алхимикам, которым доверял, я не буду утомлять тебя перечислением их имен. Они и их ученики закончили исследования Парацельса и основали наше Общество. Вот только я никак не пойму, зачем тебе это все рассказываю, ты и сам можешь все это прочесть в «Истории Общества» Джузеппе Бальзамо. Наверное, старческая болтовня, возраст сказывается. К делу — ставь свою клетку, бери преображенную крысу — и пошли!

Судя по торопливым шагам, Адепт незамедлительно подчинился. Раздался шум отодвигаемого стула, по всей видимости, Мнемоник ставил его точно на место. Через несколько секунд дверь снова заскрипела, а потом послышался поворот ключа. Сергей понял, что остался один.

3

Он открыл глаза. Недоуменно осмотрелся. Что это было, явь или сон? Первое вторжение — наверняка сон, уж больно чудно те растаяли. А второе? По невероятности — должно быть сном. По яркости, четкости, непрерывности действия — очень уж необычный сон. Да и как это можно, во сне проснуться и попасть в другой сон? У Сергея никогда раньше не было «вложенных» снов. Крысы! Они хотели забрать крыс! Где Тито?

Да вот он, спокойно рассматривает раскрытый «Огонек», принесенный Людой бог весть когда, и так и завалявшийся в груде книг. Сократ? И Сократ на месте, в своей клетке. Никакой он не подмененный, вон пятнышки на боках те же. И клетка знакома — облупленная краска и два погнутых прута, это когда он клетку в электричке вез и, не устояв при толчке, неловко налетел в тамбуре на угол.

Значит, сон. Но какой почти настоящий! Не иначе, он в лаборатории какой-нибудь галлюциногенной гадостью надышался. Осторожнее надо, чаще открывать окна и не лениться ставить открытые реактивы в вытяжной шкаф. А то не только по двое приходить станут, но и сам Парацельс объявится. Такой небольшой, лохматый и зелененький…

В перерыве между зачетами Сергея перехватил в коридоре Прохоров. «Ох, сигареты я ему так и не купил», — расстроился Меренков. Но Прохоров не вспомнил о сигаретах, а неожиданно задал вопрос, которого Сергей ожидал от него меньше всего:

— Ну что, нашел тогда школу, где крыс потеряли?

— Нашел, — соврал Сергей без запинки. — Крысы оказались из сорок пятой школы.

— Меренков рисковал: сорок пятой школы в Подольске никогда не было, но подготовленная ранее правдоподобная история из-за ночных волнений совершенно вылетела у него из головы.

— А как вообще все? — продолжал задавать вопросы обычно не очень общительный Прохоров.

— Да все нормально. Слушай, а ты не знаешь случайно, кто такой Парацельс?

Прохоров закашлялся сигаретным дымом, а когда прочистил горло, то сразу огорошил Меренкова:

— Ты уже в курсе, что Высоцкий уехал?

— Куда уехал? — не понял сначала Сергей. — А-а-а… Да как же это он? И куда?

— Так вышло, — пояснил Прохоров. — Напился опять, буянил, с милиционером подрался, на пятнадцать суток загремел. Из театра, натурально, его поперли, он обиделся и к своей бабе умотал.

— А кто у него баба? — В последние годы Меренков слабо следил за событиями культурной жизни страны.

— Ну ты даешь! — поразился Прохоров. — Нельзя же быть таким серым, Серый. Француженка у него баба, тоже актриса. Марина Влади зовут. Знаешь такую?

— Знаю, в кино когда-то давно видел. А как же это он на ней женился?

— Деваться было некуда. Песню «Я нынче буду, как Марина Влади» слышал?

О да, эту песню Сергей еще со студенчества помнил почти наизусть.

— Француженке настучали, она обиделась, как последняя дура, нажаловалась в свою компартию, Марше пошел к Демичеву, наклевывался международный скандал, так Высоцкого вызвали в ЦК и велели жениться. А теперь вот уехал и поклялся, что назад больше ни ногой…

Удрученный таким неприятным известием, Сергей больше не вспоминал о ночных пришельцах. Когда в тот вечер он вернулся домой, Сократ по-прежнему безучастно сидел в своей клетке, а Тито смотрел по телевизору веселую комедию «Операция Ы».

4

Этот день показался Генке, мягко говоря, странным. Все началось еще с урока математики, на который Генка шел как на каторгу: в четверти не то двойка, не то тройка. «Да и не вызывали меня давно, так что вызовут, как пить дать, вызовут, а все карантин виноват, что так быстро кончился», — думал он, когда математичка уткнулась своим длинным носом в журнал в поисках жертвы. «Только бы не меня, только бы не меня, — речитативом забормотал про себя Генка. — Я исправлюсь, я выучу, это не я, это головастики виноваты, да и Чингачгук тоже…».

— Сегодня к доске пойдет, — под пристальным взглядом тридцати пар глаз Вера Сергеевна начала свой монолог. — К доске пойдет… Вольнова!

Генка вытаращил глаза на математичку. Да и не только он: по всему классу пошла волна удивленных возгласов. Зубрила и отличница Вольнова уже давно обеспечила себе твердую пятерку в четверти, вызывать ее не имело ни малейшего смысла. Да она и сама очень удивилась вызову, хотя на ее ответ это никак не повлияло — быстро и четко решив задачу и получив очередную пятерку, она с воображалистым видом уселась на место.

— Хорошо, Вольнова, молодец, — похвалила Вера Сергеевна. — Раз ты так быстро решила задачу, у нас есть время спросить еще кого-нибудь. К доске пойдет…

«Ну все, теперь точно спросит, проклятая бледнолицая, — подумал про себя Генка, все еще находившийся под впечатлением от недавнего похода в кино. — Я в списке сразу после Вольновой. Только не меня, только не меня…».

— К доске пойдет Гаврилов!

«Опять какой-то дурацкий выбор, — мог бы подумать Генка. — У Гаврилова за последнюю контрольную четверка, зачем его вызывать? На пятерку он никогда не тянул, кишка тонка…». «А ведь он сразу после меня в списке, — неожиданно осенило Генку. — Как будто у математички сегодня прицел сбился, то в одну сторону промажет, то в другую. Ну и ладно, главное, что меня не вызвали, пускай Гаврюша отдувается».

Коля Гаврилов отдувался по мере сил и возможностей и сумел в итоге получить четверку. Больше спрашивать времени не было, потому что нужно было объяснять новую тему. Генка облегченно вздохнул.

Но на этом странности не кончились! На уроке ботаники повторяли Генкину любимую тему — лиственные и хвойные деревья, но надежды на то, что Сан Саныч вызовет именно его, не было почти никакой — хоть Генка и сохранял кое-какие надежды на четверку в четверти (вот бы мать обрадовалась, нечасто он радовал ее такими отметками), все было еще очень неопределенно. «Зрение Большого Змея затуманено и он не видит будущего Соколиного Глаза, — подумал Генка. — Но что-то мне сегодня фартит, может, и тут получится?»

— К доске пойдет Вяльцев, — услышал Генка и, улыбаясь до ушей, пошел отвечать. Пятерка обеспечена, а может быть, и в четверти подправим.

Однако удача переменчива, и Генка решил ловить момент. Ему не терпелось наловить еще головастиков для Веника, а уйти с уроков можно было только одним способом — пойти к медичке, тете Марине, и получить от нее освобождение. А обмануть ее не могли даже самые опытные прогульщики — глаз у медички был наметанный и симулянта видел за километр. Однако с сегодняшним везением Генке море было по колено и он, не долго думая, на второй перемене отправился в медкабинет.

— Ну здравствуй, Вяльцев, — тетя Марина подозрительно посмотрела на вошедшего Генку. — На что будем сегодня жаловаться? Опять зубы болят? Или гангрена обеих ног открылась? Ты говори, не стесняйся.

— Вечно вы мне эту гангрену припоминаете, — засмущался Генка. — Подумаешь, увидел в книжке, испугался, с кем не бывает.

— Значит, не гангрена и не зубы. Тогда что же?

— Понимаете, тетя Марина, — быстро затараторил Генка, — у меня с утра живот болит, просто ужас. Как из дома вышел — так сразу и прихватило, дышать больно. Вот, смотрите! — и Генка со стонами задышал.

«Домой, домой, домой, — бормотал он про себя. — Отпустите меня домой, тетя Марина, очень нужно, очень, очень».

— Сейчас проверим, — медичка наклонилась к нему и принялась ощупывать Генкин живот. — Тут больно? А тут? И тут тоже больно? И здесь?

— Да, везде больно, тетя Марина, и вот тут тоже больно!

— Все с тобой ясно, Вяльцев, ничего у тебя не болит. Иди-ка ты лучше обратно на урок.

— Но, тетя Марина, очень больно, правда! — Генка никак не мог смириться с поражением.

— Если ты хочешь парочку уколов, у меня как раз…

Не дослушав фразы, Генка пулей вылетел в коридор. Медичку почти никогда не удавалось обмануть, но сегодня это было особенно обидно — все так хорошо начиналось! Вздохнув, Генка отправился на урок русского языка, уже не веря в свою сегодняшнюю счастливую звезду.

5

Василий Дмитриевич Прохоров, сотрудник физико-химической кафедры Подольского Пищевого Института, специалист по закрутке рогаликов, с тоской глядел на пыльную улицу в узкую щель между вишневыми плюшевыми гардинами. Да-да, в его квартире были вишневые плюшевые гардины с бомбошками по краям. Более того, даже стены, поелику возможно, были прикрыты вишневым плюшем, что сообщало всей комнате сходство с внутренностью дорогого гроба. Конечно же, Прохоров любил говорить, что это уступка агрессивному вкусу тещи, но сам-то он знал настоящую причину своей патологической тяги к плюшу.

Сам будучи Наблюдателем, он был прекрасно осведомлен о том, что только вишневый плюш препятствует проникновению всевидящего ока Наблюдателей в помещение. Причина этого была неизвестна ученым Общества, несмотря на все усилия найти разумное физическое толкование. Более того, с появлением и распространением плюша в середине 18 века, ограничение способностей Наблюдателей вызвало небольшую панику в рядах Посвященных. Произошел даже локальный Плюшевый Бунт, предводители которого утверждали, что свойства парацельсия ослабевают, и недалек тот час, когда пропадут совсем! Бунт был с легкостью подавлен авторитетами, а зачинщиков погнали взашей, лишив всех регалий. С вишневым плюшем решено было бороться просто: прививать населению уверенность, что вишневый плюш — это признак мещанского вкуса и дурного тона. Население поддавалось, но не всегда.

Итак, Прохоров в тоске смотрел на улицу. Уж как он старался… уж как он пытался увильнуть от этого пыльного, тоскливого, обветшалого Общества… Не получилось. Василий Дмитриевич привычно закручинился. Это он делал всякий раз, когда вспоминал свою загубленную жизнь. Жизнь, которая была предопределена с первых дней. Обучение в Адептах, которое за последние четыреста лет не изменилось ни на йоту — зубрежка Устава, изучение Основных Вех, Иерархии, Кодекса Чести Посвященных. Как же все это было затхло! На улице шумели войны и весны, девушки в старательно отглаженных простеньких платьях приятных оттенков скользили глазами и проходили мимо… И все это отдать за Общество якобы Сверхчеловеков?

Была, правда, еще слабая надежда — более половины прошедших Преображение оставались просто людьми. С ними поступали незатейливо — отправляли к ближайшему Гипнотику, который вкладывал им в мозги ложную память, и счастливцы уходили в Большой мир, начисто позабыв о своем провалившемся Великом Предназначении. Ну, видели порой странные сны, так мало ли что кому приснится?

Прохоров ждал дня Преображения столь же страстно и исступленно, как и прочие Адепты. Но по совсем другой причине: он жаждал провала.

День Преображения был обставлен с присущей всем традициям Общества дешевой помпезностью: было в избытке мантий, плащей, шпаг, орденов непонятных государств и регалий невнятных достоинств. Прохоров в очередной раз дивился на способность авторитетов раздуть любое действие до абсурда: казалось бы, что может быть проще и тривиальнее, чем процесс проглатывания заветного снадобья и запивания его водой? Так нет же, воду надо было хлебать непременно из какого-то исторического кубка… Неизвестно, когда его последний раз мыли. Прохоров брезгливо поежился, припомнив железистый вкус той водички.

Увы и ах! И тут бедному Прохорову не подфартило. Он проснулся поутру после Преображения с жуткой головной болью, тяжестью в желудке от несвежей воды и способностью видеть сквозь стены. А порой он даже мог видеть внутренности человека. И в том, и в другом случае зрелище было всегда неинтересным, а подчас и просто неаппетитным.

Еще полгода ушло у Прохорова на получение человеческой специальности. После мутных наук Общества изящество искусства замешивания теста и выпечки хлебобулочных изделий потрясло молодого Васю своей надежностью и очевидной пользой. А уж курс научного коммунизма в той его части, где говорилось о преимуществе социалистического строя перед капитализмом, он вообще усвоил за один день. У него даже мелькнула крамольная мысль, что эти преимущества придуманы ровно по тому же принципу, что и обоснования Содержания в Секрете Рецепта Парацельсия. Во всяком случае, доводы были столь же расплывчаты и противоречивы.

Авторитеты и лично шеф не скрывали своего удивления, когда Наблюдатель блестящих способностей Прохоров выбрал для своего обитания скромное Подмосковье.

— Там же ничего не происходит! — говорили они и качали головами.

— А вдруг! — ярился в своих возражениях юный талант. — А вдруг произойдет, а у нас фланги не прикрыты! Фланги — крылья победы, — цитировал он то ли Устав, то ли известного спортивного комментатора Озерова. А сам думал про себя: «И очень хорошо, что ничего не происходит… Хватит с меня».

Прохоров без труда получил скромную должность на кафедре в Подольском Пищевом и с жаром принялся за работу. Если бы не способность видеть сквозь стены, он бы забыл свою монастырскую юность в Обществе, как страшный сон.

Скоро нагрянула и его единственная, светлая и бескрайняя любовь. Он полюбил свою будущую жену с первого взгляда, едва увидел ее, в застиранном халате вишневого плюша, выносящей мусорное ведро. Жена его, женщина ровного, легкого, незлобивого нрава, не раз посмеивалась над романтичностью своего благоверного. «Ну это ж надо, — любила рассказывать она своим приятельницам, — Васенька в честь того старого халата меня теперь все время заставляет носить вишневый плюш». Но ни к каким семейным раздорам пристрастия Прохорова не приводили.

Василий Дмитриевич был просто, тихо и потаенно счастлив. Он прекрасно знал, что его считают скучным тупицей, который тратит свою жизнь на закручивание рогаликов. Дескать, и полета воображения у него нет, уткнется в свои рогалики и по сторонам не смотрит. Или окружит себя дымом в курилке и сидит там. Думает, мыслитель… И никто и понять не мог, как тоскует Василий Дмитриевич по простому человеческому одиночеству, чтобы поднять глаза — а вокруг никого. И он поднимал глаза в такой надежде — а вокруг были люди, люди, люди в разных комнатах. И только кабинет директора был обит плюшем. Вишневым.

И так Прохоров расслабился в своей провинции, что проворонил. Что греха таить — проворонил открытие парацельсия. И кем? Сережкой Меренковым, обычным ассистентом кафедры. Ничего-то в нем такого гениального не наблюдалось — ну упорен, ну усидчив, но не более!

Тут Прохоров покачал головой… Себя не обманешь, Василий Дмитриевич, знал ведь ты, вокруг чего Меренков крутится… Статьи Терьена у него на столе еще пару лет назад заприметил. И не стал докладывать куда следует. Во-первых, потому что было тебе, Василий Дмитриевич, это довольно-таки безразлично, а в меренковский успех ты не верил. А во-вторых — и это главная причина — тебе было неохота связываться с Обществом. Это не по телефону скорую помощь вызвать. Пришлось бы, как всегда, в полутемном зале, где пахнет плесенью, долго отвечать на какие-то ритуальные вопросы: «Кто ты? — Тот, кто нашел путь… — С чем ты пришел? — С тем, что завещано мне по праву Дара». Пока до сути доберешься — забудешь, с чем пришел.

Короче, махнул Прохоров рукой на меренковские исследования, и в сторону меренковской лаборатории старался даже не смотреть. Утомительно это. И только иногда просыпался среди ночи в каком-то странном беспокойстве — срочно бежать, доложить, рассказать, иначе случится что-то страшное… Пару раз он даже вскакивал — но полусонный голос жены «Вась, ты что?» отрезвлял его, и он снова ложился, и как ни странно, сразу засыпал…

О том, что Меренков добился успеха, Прохоров догадался во время отлова белой крысы. На какую-то долю секунды он заглянул крысе в глаза… и все понял. Не крыса это была, а существо, прошедшее Преображение. Уж как он, Прохоров, давил тогда на их партейную истеричку Лидию Петровну, чтобы крысу уничтожили. Не получилось.

Пришлось немедленно докладывать авторитетам. Как водится, почти час занял ритуал. Потом Прохоров коротко — за три минуты — изложил суть проблемы. Авторитеты поерзали на своих деревянных тронах, и один из них вяло поинтересовался, было ли животное пушисто. Аудиенция была окончена, но Прохоров точно знал, что он еще получит нагоняй. Нагоняя он не боялся.Ну попеняют, ну переведут еще куда подальше… Может, оно даже и к лучшему.

И в то же самое время зрела у Прохорова бунтарская мысль. А может, это шанс? Шанс разом избавиться от этого надоевшего Общества с его мутными целями и сомнительными идеями. Где оно было, это Общество, когда полмира было втянуто в войны? Знаем, где оно было, — наблюдало и делало выводы. Выводы о неготовности человечества познать истину. А также о несовершенстве человеческой природы. Прохоров остервенело сплюнул. Тоже мне, устрицы, возомнившие себя центром Вселенной. И снова беспокойство охватило его — что же это я? Я ведь всего лишь Наблюдатель, и даже не знаю толком о действии парацельсия. А вдруг открытие Меренкова действительно грозит катастрофой? Разве можно порывать с Обществом, тем более теперь, когда от меня, возможно, зависит все…

Но и торопиться не стоит. Будет еще время решить. Потом… А пока Меренкову надо бы помочь. И для начала — всучить ему плюшевые гардины из подсобки. Они там давно валяются, с тех пор как директор интерьер обновлял.

6

Антон поехал к Абдурахманову за билетом сразу после работы. Сам Абдурахманов был еще в больнице, и дома у него Антон застал только тещу, усатую и гостеприимную до невозможности.

Узнав, что Антон «с работы», она всплеснула руками и буквально затопила его подробностями случившегося — и как она всегда говорила, что надо провериться, и как Ульфатик стал «желтый, как айва», и как долго не ехала скорая, и какие в больнице хорошие, ученые «дохтура», а вот нянечки грубые, просто беда… Одновременно с ниагарой слов она теснила Антона на кухню, где ему и был подан крепчайший чай в пиале и какие-то невероятно вкусные пирожки с мясом в совершенно несметном количестве.

Наконец Антон сумел вставить слово насчет билета.

— Вай-мэ, какой билет, зачем билет, Ульфатик больной, совсем больной, не может ехать, выйдет из больницы, дома лежать будет…

— Фатима Гайнановна, он и не поедет, я вместо него поеду…

— Ай, хорошо, правильно, помогать надо, ты им все расскажи! Скажи, он совсем заболел, такой желтый был и за живот вот так вот держался, а скорая говорит: оп-педни-цит, как может ехать?

В попытках добиться билета Антон совсем изнемог, он с трудом дышал от пирожков и чувствовал настоятельное желание скормить абдурахмановской теще драгоценный кристаллик брейнорина. И тут пришло спасение: из хорового кружка явилась абдурахмановская дочка, черноглазая серьезная пятиклассница. Она в момент уразумела проблему, позвонила матери на работу, получила инструкции и выдала Антону вожделенный билет…

Отяжелевший Антон, как опоссум, сполз по лестнице и погрузился в автобус, шедший к авиакассам. Всю дорогу он спал стоя.

В кассе тоже пришлось потрудиться, уговаривая переоформить билеты на себя — девушка требовала непременного присутствия абдурахмановского паспорта:

— А откуда я знаю, мужчина, вдруг завтра этот Абдурахманов придет жаловаться?

— Ну что вы, милая девушка, — Антон напряг все свое мужское обаяние, — не придет он, в больнице он, и паспорт с ним, а доклад мне передали. Наука не должна останавливаться… А знаете, мне кажется, я вас где-то видел, это не вы были позавчера в консерватории на концерте Генделя? Настоящих ценителей ведь сразу видно! Что вы делаете после работы?

Польщенная девушка, пределом мечтаний которой явно были «Голубые гитары», растаяла, и… наконец билет был переоформлен.

Изнемогший от всех этих битв и поездок в переполненных автобусах Антон, чувствуя, что еще немного — и он сам сожрет кристаллики, чтоб хоть как-то прийти в себя, дополз до дома и упал. Вечер пропал для науки…

7

Последующие дни Антон с трудом отбывал положенные рабочие часы, сворачивая свои текущие задачи, раздавая указания лаборанткам, вникая в доклад про поглощение губками токсинов, но думая только о брейнорине и потенциальных манящих перспективах. Ах, некстати этот симпозиум! Сейчас бы хорошо посидеть с Сергеем, обсудить серьезную методику опытов с животными, обязательно предложить помощь. И денег ему в долг дать, денег — вот что обязательно. Самое главное, критически важно, не пропустить момент, когда Меренкову придет в голову идея о публикации, и вот тут подхватить, развить, направить… Хорошо, что отлучка ненадолго. А пока нужно непременно поехать к Сергею: во-первых, узнать, что с крысами, во-вторых, вообще… В субботу Антон подхватился с утра и, сопровождаемый стонами матери про переутомление и непочиненный кран в ванной, потащился в Подольск. Дома Сергея не оказалось. Где человек может быть в субботу? На рыбалке? Только не Сергей. На даче? Так откуда у него дача. Ну конечно же, на работе! И Антон нашарил в кармане двушку.

— Сергей, ты? Работаешь? Науку двигаешь?

— Ант? Ты откуда звонишь-то?

— Да вот, приехал к тебе, замок поцеловал…

— Двигай в институт, я через полчаса заберу тебя в проходной.

В лаборатории у Сергея Антон сразу принялся вертеть головой, ища крыс. Клетки не было. На окне стоял аквариум, и что-то в нем было не так…

— Ну как, старик, когда нобелевку пропивать будем? Крыски уже теорему Пифагора выучили? Кстати, где они? Неужели домой отволок?

Сергей замялся.

— Понимаешь, какое дело, ты ругаться, наверное, будешь, но… сбежали они у меня.

— Как сбежали? Где, здесь? И что, не поймал?

Сергей открыл было рот, но вдруг как-то странно дернулся, изумленно уставился на свою ногу и принялся ее неистово чесать. На полу топталось целое стадо муравьев.

— Да понимаешь, я поймал одну… — он опять дернулся и даже зашипел сквозь зубы. — Но потом опять упустил. Кусается, скотина… И эти тоже кусаются…

— А как же опыты? Открытие?

— Да вот прямо и не знаю — то ли новых крыс покупать, то ли опять к тебе ехать на поклон, понимаешь, а тут еще Настя…

— А что Настя?

— Да дело-то какое, нашла она у меня косынку Людкину… Обида, скандал, пришлось с ней в кино… гулять по вечерам…

— Ах ты, старый ловелас! — засмеялся Антон. — Аккуратнее надо в этих делах! Зеленый ты еще. А я вот уезжаю. В Анапу на симпозиум. Что, завидно? Море, солнце, абрау-дюрсо! Это тебе не в пыльной лаборатории киснуть!

— Да, повезло тебе, — невнятно бормотал Сергей, — море — это да, волны там, рыбки…

Рыбки! Вот что было неправильно в аквариуме на окне. Довольно большие, они не зависали, шевеля губами, как порядочные вуалехвосты, а бороздили аквариум по каким-то загадочным ломаным траекториям. Никогда не видел таких рыб, подумал Антон. Может, он на рыб переключился, а говорить не хочет? Странно! Антон встал, подошел к окну, взял из жестянки щепотку корма и посыпал в аквариум. Рыбки стройной колонной подплыли и аккуратно поели.

— А что это у тебя рыбы какие-то странные? — спросил он как бы невзначай.

— Рыбы? — Сергей, похоже, искренне удивился. — Рыбы как рыбы… Тупые они, что с них взять. Их даже лабиринт не научишь проходить…

Было непохоже, чтоб Сергей притворялся — насколько Антон его знал, притворяться он не умел совершенно. Нет, рыбы ни при чем, тьфу, я уже совсем свихнулся на этом брейнорине, подумал Антон.

— Ну ладно, старик. Как вернусь из Анапы, ты приходи — помогу, чем смогу.

И Антон уехал в Москву, успокоенный — Сергей то ли потерял интерес к открытию, то ли еще что, но результатов тут явно нет и в ближайшие две недели не предвидится. Остаток дня он провел в библиотеке, читая реферативные журналы и «Эпплайд Биокемистри».

Дома Антон с удивлением обнаружил у себя в кармане кучу муравьев, вытряхнул пиджак на балконе и стал собираться.

Часть 4 Первый мальчик

1

— Кто ты? — прозвучал вопрос в полутемном зале.

— Тот, кто нашел путь, — заученно ответил Мнемоник.

Не в первый раз ему приходилось отвечать на эти вопросы и, пожалуй, даже не в тысячу первый. Но таков был ритуал, а целесообразность ритуала, разработанного более четырехсот лет назад маркизом Де-Ла-Портом, обсуждению не подлежала. Кто бы ни пытался проникнуть в цитадель Общества, будь то вернувшийся с задания Мнемоник, или Наблюдатель, выскочивший во двор покурить, или даже сам Приор Царства Московского и Речи Посполитой, ритуал был для всех один.

— С чем пришел ты? — прозвучал очередной вопрос.

Никто, даже самый зоркий Наблюдатель, не смог бы разглядеть того, кто задавал ему эти вопросы. В полутьме зала был слышен только голос. Голос, который при первой же ошибке замолкал, оставляя пришельца наедине с самим собой. Как бы тот ни взывал потом к Хранителю Врат, сколько раз ни повторял бы он правильный ответ, говорить ему приходилось лишь с собственным эхом. Возобновить прерванный ритуал не дозволялось. Дозволялось выйти из зала и, войдя снова, начать ритуал сначала.

— С тем, что завещано мне по праву Дара! — торжественно, как и полагалось, объявил Мнемоник, хотя на самом деле он пришел не только с тем, что было завещано ему по праву Дара, но и с клеткой, в которой сидела маленькая шустрая крыса с красными умными глазами.

Ритуал продолжался около часа, покуда голос из полутьмы, получив ответ на последний вопрос, не повелел Мнемонику войти, пожелав заодно, чтобы его путь был угоден Обществу. Одновременно с этим перед Мнемоником распахнулась дверь, открывая ему путь в освещенный факелами коридор. Туда Мнемоник и направился.

Адепта с ним уже не было — им разрешался вход в Цитадель только в день Преображения. В главный зал Мнемоник вошел в гордом одиночестве. Подошел к стоявшему в середине зала большому дубовому столу, поставил на него клетку с крысой и, почтительно поклонившись авторитетам, отошел к двери.

Аудиенция началась с того, что один из авторитетов поинтересовался, пушисто ли пойманное животное. Его тут же поспешили заверить в том, что сидящая в клетке крыса вполне пушиста, а кроме того — в ее красных глазах-бусинках просматривается незаурядный для крысы интеллект. Но у авторитета, очевидно, были свои соображения на этот счет, поэтому он распорядился подать ему клетку, дабы убедиться в этом самолично.

Крыса и в самом деле была весьма пушиста. Никто, даже сам Приор, не стал бы это оспаривать. Но авторитета вдруг заинтересовали красные бусинки крысиных глаз. Заинтересовали настолько, что он вытащил крысу из клетки и принялся пристально разглядывать ее глаза, держа крысу за шкирку и не обращая внимания на попытки зверька вцепиться ему в кончик носа.

— Эта крыса никогда не подвергалась Преображению! — провозгласил он, водворяя крысу обратно в клетку.

Клетку с крысой вернули на дубовый стол. Но теперь этой крысой заинтересовались и другие авторитеты. Один за другим они приказывали подать им клетку, осматривали животное и убеждались в том, что их коллега, пожалуй, прав — крыса и в самом деле не прошла Преображение. Не нужно было даже сравнивать принесенную крысу с той, что поймали накануне (авторитеты сразу же распознали в ней Наблюдателя), не говоря уже о том, чтобы запустить эту крысу в лабиринт (воспоминания о том, как крыса-Наблюдатель тыкалась в стенки лабиринта, стремясь добраться до лакомства — видимого, но недоступного, вызывали улыбку даже у самых угрюмых авторитетов). Достаточно было посмотреть ей в глаза — в них не светился огонек Преображения. А значит, речь шла даже не о тех, весьма распространенных, случаях, когда парацельсий не оказывал никакого действия на способности Преображенного. Нет, крысиные глаза красноречиво свидетельствовали, что никакого парацельсия ей не давали. И двух мнений на этот счет быть не могло.

В конечном итоге крысой заинтересовался сам Приор Царства Московского и Речи Посполитой, сгорбленный седой старик, увешанный орденами упомянутых государств. Вынув ее из клетки (при этом пришлось прибегнуть к помощи Гипнотика, так как крыса, уставшая от всех этих осмотров, чуть было не вцепилась Приору в палец), Приор долго рассматривал ее глаза.

— Это умная крыса, — сказал он наконец. — Очень умная. Будь она человеком, она несомненно была бы достойна Преображения. Но это крыса. И Преображению она не подвергалась. Таковы мои слова. — Сказав это, Приор откинулся на спинку трона, снова свесив голову на грудь.

— Может быть, это не та крыса? — спросил он Мнемоника, встрепенувшись после полуминутного молчания. — Может быть, это как раз та самая крыса, которой вы должны были подменить Преображенную?

Только почтение к Приору помешало не на шутку обидевшемуся Мнемонику ответить на этот вопрос каким-нибудь язвительным замечанием. К счастью, в разговор вмешался Гипнотик, и это избавило Мнемоника от необходимости отвечать.

— Кроме подмены, я дал владельцу крысы установку, — доложил Гипнотик, — что к нему пришли двое сотрудников органов безопасности. Проснувшись, он будет уверен, что этот визит имел место на самом деле, и во всех дальнейших неудачах будет винить КГБ. Заодно, коль скоро пригрезившиеся ему визитеры весьма нелестно отзывались о его исследованиях, это если и не заставит клиента отказаться от дальнейших экспериментов, то по крайней мере охладит его пыл.

— Вот как? — строго спросил Приор, давая понять, что доводы Гипнотика его не убедили. — А что вы думаете насчет этой крысы? Неужели никому из вас не кажется странным, что этот ученый так и не дал ей парацельсий?

Ответа не последовало. Каждый думал о том, что случай и в самом деле странный.

Убедившись, что его слова произвели надлежащее впечатление, окинув собравшихся суровым взглядом (что ему удалось отнюдь не без труда), Приор продолжал, чеканя каждое слово:

— Где тот ученый раздобыл крыс? Неужели в своем пищевом институте? Кто ему в этом помог? Что это за человек? Он добрый или злой, честолюбив или бескорыстен?

Приор не спросил, присутствовал ли тот человек при Преображении и не он ли виновен в том, что одной из крыс парацельсия не досталось. Собравшиеся и так поняли, что он имел в виду. В тайну парацельсия может быть посвящен еще кто-то. И это их задача: выяснить, кто именно…

2

И опять Верка гадала ей, и снова выходили Люде дальняя дорога, какая-то червонная дама у короля под боком, а главное, опять пустые хлопоты. Ну, она и сама чувствовала — пустые… А с тех пор, как у Сергея на телевизоре увидела салфетку из прошвы и букет цветов в вазочке — поняла, что даром топчется. Она, конечно, не упустила своего — засунула под подушку газовую косынку, пусть соперница порадуется, но самое главное и неприятное было то, что Сергей не проявлял никакой заинтересованности в ней. Есть она — он рад, нет ее — и не вспомнит. Пробовала не приходить неделю, так даже не спросил потом, куда девалась. Все толковал про свои научные журналы, да каких-то малахольных индусов. Его послушать, так он вот-вот мировое открытие сделает, но что-то ничего в волнах не видно. Как был ассистент на ста пяти, так им и будет, пока к сорока годам кандидатскую не защитит, один только плюс, что с квартирой… Но это же и минус: не уследишь ведь, кто еще к нему ходит…

И тут, как будто повеяло другим ветром, южным — на фабрике случилась горящая путевка на турбазу у Черного моря. Людка немедленно решила: надо брать и ехать. Погадать в дорогу не удалось: Веркин последний предмет оказался подлецом, болтуном, пустышкой и женатым. Теперь ее душила депрессия, она никого не хотела видеть, только рычала из-за двери. Однако время не терпело, и пришлось Люде прибегнуть к запасному варианту: у бабки погадать.

Одну такую бабусю Людка заприметила, когда гуляла по Подольску вокруг Сережикиного института — на одной лавочке посидишь, поболтаешь, на другой — полезные знакомства-то, глядишь, и наберутся. Бабуся была аккуратная, прибранная, говорила разумно. И гадала интересно: напророчила Людке очкастого короля, ясный горизонт и легкость на сердце.

Узнав, что девушка едет в места под Анапой, бабуля неожиданно обрадовалась:

— Ой, хорошо как, голубка, ведь у меня там сватья живет, Фоминична. Давно я хотела ей гриба переслать, да ведь по почте-то не пошлешь? Отвези, девушка, а она тебе, може, коечку снять пособит…

— Какой гриб? — удивилась Люда. — А коечку не надо, я по путевке еду.

— А чайный гриб, девушка, чайный. Вон он, стоит, — и бабка указала на подоконник, где стояли банки с чем-то коричневым и морщинистым, покрытые марлечкой. — Уж такой у меня гриб в этом году удачный, вот я тебя сейчас угощу…

И пришлось Люде выпить кружку кисловатой грибовой настойки, впрочем, довольно вкусной. До того, судя по этикетке, в банке содержались маринованные огурчики.

— А насчет коечки, так ты не отказывайтся, голуба, ведь не знаешь, как жизнь повернется, в обчежитию-то вашу человека не приведешь, а вдруг и случится человек положительный, серьезный… Дело-то молодое, известное дело, курортное, а у Фоминичны на веранде или там в мансарде оно спокойнее будет, дорого не возьмет, коли скажешь, что от меня — скидка тебе будет, — бормотала бабка, вручая ей чистенький потертый бидончик с грибом. Люда призадумалась…

В воскресенье Люда с чемоданом купальников и сарафанов и грибом в бидончике прибыла в аэропорт Быково. В очереди на регистрацию ей запал в глаза симпатичный молодой человек. Люда присмотрелась внимательно — ах ты, да ведь она его как-то видела у Сергея! Тоже какой-то ученый. Но этот совсем не выглядел «чокнутым ботаником» — уверенный, хорошо одетый, в модных очках. Этот не будет про индусов и колбы прямо на концерте заливать… Интересно, интересно! Он был один, по сторонам не оглядывался и провожающих глазами не искал. Явный москвич. Пристроившись неподалеку, Люда осмотрела его внимательно и, улучив момент, уронила свежий номер «Нового мира». Парень подобрал, произошло узнавание, беглое знакомство, завязался ни к чему не обязывающий разговор о литературе — тут Люда была на высоте. Тему Сергея она решила не трогать.

В самолете Антон быстренько поменялся местами с ее соседкой для продолжения беседы. Выяснилось, что он едет на симпозиум, а это уже было серьезно. Тут следовало работать филигранно и событий не торопить: никаких дурацких вопросов о семейном положении, только культура…

— А что у вас в бидончике, если не секрет? — полюбопытствовал Антон увидев, как бережно Люда пристраивает его на коленях.

— А это гриб.

— Гриб?!

— Чайный гриб, не слыхали? Бабушка попросила передать. Говорят, что-то чудодейственное! — и Люда приоткрыла крышечку.

— Ну и гриб, — поразился Антон. — Никогда не видел! Не гриб, а мозги какие-то…

Гриб и в самом деле как-то потолстел и сморщился, но запах источал приятный.

Полет прошел незаметно в легкой беседе, и в аэропорту Анапы Антон и Люда расстались, обменявшись пожеланиями приятного отдыха. Люде следовало ехать на турбазу на тряском пригородном автобусе, а Антон отправился искать пансионат «Красные зори», где разместилась наука.

В пансионате Люде досталась пятиместная комната, где уже обитали две пожилые тетушки, озабоченные проблемами диет и курсов лечения, и расплывшаяся мамаша с четырехлетней сопливой девчонкой, которая сразу заявила, что дитя нуждается в режиме и послеобеденном сне. Было ясно, что особой радости от этой компании ждать не приходится. Уладив дела с поселением и затолкав под кровать чемодан, Люда быстренько натянула новый купальник, цветастый сарафан и войлочную шляпу, прихватила казенное покрывало и отправилась к морю.

Море было на месте, оно было синее и шумело, как полагается, на пляже веселые компании перекидывались мячом и Люду, в общем, никто не ждал. После ужина (манная каша и салат из вялой капусты) делать было решительно нечего, и она, не откладывая, пошла навестить Фоминичну. Добравшись до поселка Диоскурское, легко нашла бабкин домик на самом берегу и представилась. Фоминична обрадовалась нежданной гостье и чайному грибу, пригласила ее отведать домашней картошечки и невероятно вкусной и острой приправы из синих баклажан. Гриб был поставлен на окошко, которое смотрело на склон, поросший тростником. Люда вежливо отказалась от поселения в домике для гостей (сараюшка во дворе), но подумала, что может быть, и напрасно. Нужно бы еще осмотреться.

Закрывая калитку, она услышала негодующие вопли Фоминичны и увидела, как с подоконника в сад прыснул здоровенный кот камышового цвета, едва не опрокинувший банку с грибом. Часть настойки выплеснулась в заросли тростника под окошком, и Фоминична, понося кота, еле успела подхватить бидончик и спасти драгоценный гостинец…

3

Люда неторопливо брела от Диоскурской. Настроение было неожиданно легким, каким-то приподнятым. Давно с ней такого не случалось. На небо по-хозяйски выкатился апельсин луны. Море посвечивало кромкой белой пены, слегка покачивая темно-зеленой, гладкой, как надкушенный мармелад, волной. Было хорошо… как будто пришла уверенность, что все получится. Причем в кои-то веки «все получится» связалось у Люды не с московской пропиской и перспективным мужем и даже не с возможностью доказать что-то «лучшей подлюге», как ее бишь по имени-то? Нет, «все получится» связалось неожиданно с каким-то внутренним окрылением и осознанием собственных, еще, возможно, совершенно неизведанных талантов. Хотелось танцевать, напевать что-то негромко, бродить неизвестными тропами и просто наслаждаться этим неожиданно подаренным судьбой мигом счастья.

«И голова совсем не болит, — радостно подумалось Люде, — а ведь с утра даже думала, как полечу?» Голова тем утром в Быково действительно просто раскалывалась — сказалась нервотрепка последних дней, слезы в подушку из-за романа с Сергеем и просто общая неустроенность ситуации. Люда побежала в туалет аэропорта запить таблетку цитрамона водой, но из крана лишь слабо капало. Приняв отсутствие воды за еще один удар судьбы, Люда с решимостью — пусть мне будет хуже — основательно отхлебнула из бидона с подозрительным грибом. Но хуже не стало, стало лучше, молоточки в виске успокоились, а потом она увидела Антона и о головной боли забыла совершенно.

Утренний знакомец в ее нынешнем окрыленном состоянии уже не казался ей столь вожделенным. Ну ученый, ну делает свою работу… Хотя, — поправила она себя все на той же волне окрыления — а почему бы и не встретиться с ним? Просто так? Настроение хорошее, видимо, картошечка с баклажанами правильно легла. Решено — пойду гулять, может и столкнемся-поболтаем.

В комнате пансионата, где Люде предстояло жить, расплывшаяся мамаша уже укладывала дите спать. Пожилые дамы, по-видимому, отправились на вечерний моцион. Мамаша послала Люде взгляд из серии «Ходют тут всякие, спокою нет…» Но Люда даже внимания на нее не обратила. Ей было слишком хорошо. Вытащила из чемодана платье с открытой спиной из болгарского упругого ситца и завертелась перед зеркалом… И что это с ней происходит такое? Как будто ей на ноги сандалии с крылышками надели… Как у этого бога… У Гермеса, — само собой всплыло имя, которое не вспоминалось с «Мифов Древней Греции», читанных в пятом классе.

— А я вот слышала, что короткое уже не модно, — с готовностью сообщила Люде мамаша и неодобрительно поджала губы. Эти поджатые губы лучше всяких слов дали понять Люде, что выглядит она просто блестяще. Она удовлетворенно улыбнулась, бросила прощальный взгляд в зеркало и шагнула в южный вечер.

Куда пойти гулять — тут особых вариантов не было. К водопаду — куда же еще? Гордым именем «водопад» называлось место на галечном морском берегу, куда с захватывающей высоты в три метра обрывался скромным потоком небольшой ручей. Водопад был сезонный — к середине лета пересыхал совершенно, но сейчас «работал» вовсю: в горах недавно прошли дожди. Любители вечерних прогулок стекались к водопаду со всех окрестных мест — галечный берег тут раскинулся широко, так что можно было и костерок запалить, попеть Окуджаву и Визбора, а можно было даже танцы под магнитофон устроить. Да и для гуляния галька была подходящая: камешки плоские, ровные — что твоя мостовая.

Люда постояла немного у ближайшего костра, где почти черный от загара парень по имени Паша играл на гитаре и пел что-то о любви и прощании. Незатейливая песня добавила еще немножко к ощущению счастья, хотя топорные строки ощутимо царапали слух.

Тем временем к водопаду приблизилась плотная группа громогласных, по-видимому, уже разогретых южным гостеприимством товарищей. Послышались игривые выкрики типа «Андрей Викторыч, а теперь братание с местным народом, как же без этого-то? На симпозиуме-то? Это ж грех, брататься, брататься…» Плоские, как прибрежная галька, шутки были встречаемы неизменным раскатистым хохотом.

— Ага, морские биохимики, или кто они там, — подумала Люда.

Да, это был он — цвет отечественной морской биохимии, во всей его условно-трезвой красе. Люда, стоявшая у костра, не могла различить лиц в темноте, да, признаться, и не особо старалась. Но к ней самой кое-кто очень даже приглядывался. Неожиданно к ней шагнул человек, в бликах огня оказавшийся ее утренним знакомцем, Антоном.

— Люда? Я вас даже не узнал, — сказал Антон непривычно робко.

Антон действительно не сразу узнал Люду, свою случайную попутчицу, которую окрестил про себя в самолете «милой швейкой». Она позабавила его своей нарочитой начитанностью и преувеличенной заинтересованностью предметом его симпозиума. Антон перевидал много таких девушек за время студенчества — неприкаянные глаза жительницы общежития, в которых таилась голодная и усталая мечта о московской прописке. Плавали, знаем.

Впрочем, Антон был не прочь закрутить с ней романчик на время командировки. А потом пусть едет в свой Пушкин или еще куда. Как и любому другому жителю Москвы, Московская область, да и весь остальной Советский Союз, представлялись Антону одной большой точкой без характерных свойств. Антон любил такие случайные романы, и даже вкладывал в них специально отведенную для этого часть своей души. Люда была удобна еще и с той точки зрения, что не имела отношения к симпозиуму. Антон не любил мешать работу и удовольствия. «У меня все как в ресторане «Пекин», — привычно шутил он по этому поводу, — мухи отдельно, котлеты отдельно».

Но Люда у костра была совсем не той «милой швейкой». Было в ней что-то… что-то… ах, непонятное. Что-то простое, но в то же время загадочное, хрупкое и одновременно властное. И смотрела она не с надеждой на новое знакомство, а со спокойной и насмешливой уверенностью хозяйки и владычицы. А ее глаза были глубоки и непроницаемы.

— Что это со мной? Вино? Луна? Экзотичность обстановки? — попробовал Антон проанализировать ход сбившихся в кучу мыслей. Мысли анализу не поддавались, а жалобно топтались туманным стадом на краю сознания.

— Люда, — промямлил Антон совсем уж жалобно, как проблеял, — не хотите ли погулять со мной вдоль моря?

И тут же сам себя одернул — так и пойдет она с тобой, придурком, гулять… Вон уж на нее и Андрей Викторович, козел старый, глаза пялит. Так и стоял Антон в ожидании подарка от Люды — убьет ли отказом или согласится даровать жизнь. А Люда улыбнулась милосердно и сказала:

— Что ж, извольте, можно и погулять, — помиловала, значит.

4

В последнее время Валечке что-то не везло. Сначала приготовленный ею торт «Наполеон» изгрызла непонятно откуда взявшаяся крыса. Затем лабораторию закрыли на дезинфекцию, а Валечке пришлось весь остаток недели заниматься со студентами. Не повезло ей и в этот понедельник, когда она наконец смогла опять заняться тортом. Вроде бы — и коржи получились нужной толщины, и запеклись они на удивление быстро, и крем вышел — просто объедение… Так нет же, не успела Валечка достать из духовки противень с коржами, как мисочка с кремом оказалась атакована целым полчищем невесть откуда взявшихся муравьев.

— Да что же это такое!.. — всплеснула руками Валечка, не веря своим глазам. Муравьи же времени не теряли. Пока Валечка с ужасом смотрела, как они, даже не один за другим, а сотня за сотней, взбираясь по ножкам стола, устремлялись к мисочке с кремом, те уже успели добраться и до коржей. Обжигаясь о горячий металл, муравьи бросились поглощать обнаруженное лакомство, и вскоре заполнили собой весь противень.

Муравьи ползли откуда-то из коридора. Как ни потрясена была Валечка, она все-таки заметила, что муравьи почему-то двигались идеально ровными рядами, их бег напоминал движение миниатюрных шоколадных драже на конвейере. Густым нескончаемым потоком муравьи ползли от двери напрямик к столу, на котором стояла мисочка с кремом, и к духовке, где помещался противень с коржами. Немного погодя их движение стало двусторонним: насытившиеся муравьи устремлялись обратно к двери, таща кто — капельку крема, а кто — довольно увесистую крошку. Все так же, держась идеально ровными рядами, они уползали в коридор, а их место занимали вновь прибывшие.

Все это время Валечка словно в каком-то оцепенении стояла у окна и молча смотрела, как муравьи расправлялись с коржами и кремом. Она не кричала и не ругалась — только смотрела, точно зачарованная этими мириадами миниатюрных погасших светофорчиков. Потом, словно очнувшись, она схватила полотенце и бросилась в атаку на непрошеных гостей. Используя полотенце как прихватку, она схватила мисочку с кремом и одним движением выплеснула все ее содержимое в раковину. Вторым движением Валечка отвернула оба крана до упора, и на муравьев, бросившихся наутек, обрушился мощный ливень.

Покончив с расхитителями крема, Валечка принялась тем же полотенцем сгонять муравьев с коржей. С этим она справилась как-то на удивление легко. Казалось, что один лишь вид Валечкиного полотенца обращал муравьев в бегство. Их стройные ряды рассыпались и, уже не строем, а беспорядочным стадом, муравьи устремились к выходу. А Валечка, изгнав захватчиков, бросила полотенце на пол и, обессиленно опустившись на стул, разревелась.

— Шульгина, в чем дело? — услышала она голос Лидии Петровны. Валечка не преминула излить душу партийной даме, жалуясь на то, что от муравьев житья не стало, что в институте «развели гадюшник» — то крысы, то муравьи и что работать в такой обстановке совершенно невозможно.

— Какие еще муравьи? — сердито спросила Лидия Петровна.

Не будь она тогда так рассержена, она бы и сама заметила, что в институте завелись муравьи — за выходные их стало столько, что не заметить черно-точечных скоплений стало трудно. Но Лидии Петровне в тот день было не до муравьев. Ведь день у Лидии Петровны начался с деловой и многообещающей ноты. Прямо с утра позвонил инструктор горкома и, минуя институтский партком, предложил ей организовать от кафедры приветственный адрес Леониду Ильичу по случаю присвоения ему воинского звания Маршал Советского Союза. Лидия Петровна немедленно отключила телефон, заперла дверь кабинетика и погрузилась в творчество. Безответственный шум, производимый беспартийной сотрудницей, не позволил ей закончить третью редакцию. Ничего не поделаешь, надо было прерывать работу и идти разбираться. И это на таком удачном подъеме настроения, досадно! Поэтому вместо того, чтобы посочувствовать Валечке, Лидия Петровна грубо спросила ее, где та видит муравьев.

И в самом деле, муравьев нигде не было. Разве что в раковине еще дрыгали лапками несколько чудом уцелевших насекомых. Да на противне один или два самых бесстрашных муравья все еще старательно грызли то, что осталось от коржей. Больше муравьев не было нигде.

Не желая выслушивать Валечкины оправдания, Лидия Петровна велела ей перестать фантазировать, прекратить истерику, а заодно и подобрать полотенце, которое все еще лежало у двери. С этим Лидия Петровна и ушла, а Валечка, бросив полотенце в раковину, принялась готовить новый торт.

На этот раз ей не удалось даже замесить тесто. Муравьи появились минуты через две после того, как Валечка разбила первое яйцо. Наученная горьким опытом, Валечка снова взялась было за полотенце, но теперь муравьев не пугало даже полотенце. Более того — некоторые из них, не стерпев такого обращения, бросились на Валечку.

Изнемогшая в борьбе с муравьями Валечка хотела уже пойти к Лидии Петровне и предложить ей полюбоваться на то, что та считала фантазиями. Но тут она заметила, что в рядах неприятеля опять началась паника. Приглядевшись, Валечка поняла, что причиной тому — полотенце вишневого цвета. То самое полотенце, которое она тогда бросила у дверей, которое Лидия Петровна велела ей подобрать, и которое она, Валечка, оставила в раковине. Подняв полотенце, Валечка попробовала применить его против муравьев — и муравьи, до того совсем не обращавшие внимание на такую мелочь, как полотенце, разом устремились к выходу.

Избавившись от муравьев, Валечка прислонилась к стене и принялась внимательно рассматривать оба полотенца, которые она все еще держала в руках. На первый взгляд, это были обыкновенные полотенца — одно бежевое, махровое, другое же — красное, даже скорее вишневое и почему-то плюшевое, оказалось на самом деле не полотенцем, а куском старой шторы, которую практичный завхоз порезал на тряпки. Но почему же муравьи, не особенно пугавшиеся бежевого махрового полотенца, кидались врассыпную от вишневого плюшевого? Недоумевая, откуда это у муравьев такая неприязнь к вишневому плюшу, Валечка вновь взялась за работу. Она выкинула объедки коржа, вымыла посуду и принялась готовить новый торт… не забыв сперва положить у дверей обрывок бывшей шторы.

5

Дни неслись, наполненные консультациями, зачетами, перезачетами, встречами и прогулками с Настей, но в пятницу Никита принес новые реактивы, и на все выходные Сергей опять засел в лаборатории. К вечеру воскресенья он уже прятал в сейф полную литровую банку брейнорина. Заветное вещество на этот раз получилось каким-то не таким. Цвет как будто тот же, спектрометр показывает нужные пики, но кристалликов среди бурой массы не было. Может быть, температура слегка сбилась? Но теперь Сергей был готов приступить к полномасштабным опытам с крысами — с контрольной группой, с подробной записью дозировки, в общем, по всем правилам. Нужно было только дождаться Антона, который так некстати уехал на свой симпозиум.

Тито каждое утро аккуратно напоминал Меренкову включить телевизор и смотрел все подряд до самого вечера. Как-то раз Настя принесла с собой книжку сказок и пыталась читать вслух, но крыса интереса не проявила. Зато, вернувшись домой в воскресенье вечером, Сергей застал своего жильца за разглядыванием справочника Глинки.

В понедельник опять случилось ЧП — вызывали санэпидемстанцию. На кафедре каким-то неведомым образом завелись муравьи. Сергей уже и сам видел их, когда работал в выходные, но тревогу подняла Валечка, которая опять волею злой судьбы осталась без экспериментального торта. Кондитерскую комнату залили всякой гадостью и вход опечатали на три дня. Настя, когда Сергей встретил ее вечером, весело посмеялась над злоключениями торта «Наполеон» и в свою очередь рассказала Сергею свою историю. Александра Владимировна, лаборантка из их отделения, говорила про свою соседку, Антониду, что та вдруг обнаружила у сына Генки целую коллекцию спичечных коробков, марок, диковинных монет. Больно взятый за ухо Генка сознался, что все эти марки, коробки и монеты он получил за споры: либо сам выигрывал, либо рассуждал чужие. Оказалось, что Генка безошибочно перечисляет африканские столицы и американские штаты и может часами шпарить именами футболистов, хоккеистов и космонавтов. Антонида, между прочим, уборщица, и ходит… угадай куда? Да к вам в институт. И еще сына часто с собой водила, чтобы тот впустую по улицам не болтался.

— Сына? Какого сына? — К удивлению Насти Сергей, обычно пропускавший ее болтовню мимо ушей, на сей раз отнесся к рассказу очень серьезно. — У которого голова в зеленке?

— Не знаю, — удивилась Настя. — Впрочем, может быть. Александра Владимировна говорила, что он недавно ветрянку перенес.

— Настенька! Это очень важно, — жарко заговорил Сергей, остановившись и схватив Настю за руку. — Где этот Генка живет? Ты можешь узнать? Мне очень, понимаешь, очень надо с ним поговорить…

— О чем? Он что-нибудь натворил в институте?

— Возможно…

Уборщица! Именно уборщица вспугнула его в то утро, когда сбежали крысы. И ведь почудился ему тогда какой-то мальчишка в пятнах зеленки, но Сергей тут же выкинул его из головы… Но если мальчишка был утром во вторник, он мог быть и утром в понедельник. И что, спер брейнорин? Зачем ему брейнорин? Бред какой-то… Да, но неожиданно проявившиеся способности…

Сергей задумчиво посмотрел на Настю. Он ничего не говорил ей про пропавший брейнорин — не потому, что хотел это скрыть, а просто как-то не до того было, он вообще старался поменьше говорить о работе. А если рассказывать о пропаже — то пришлось бы объяснять, откуда взялись две порции, специфические подробности… Сказать сейчас? А вдруг Настя обидится — зачем скрывал?

Все это время они сидели в скверике недалеко от автобусной остановки, чтобы ехать в Климовск, до автобуса оставалось еще минут двадцать, можно было бы поехать и на электричке, но автобус останавливался почти у самого дома, а торопиться им было особенно незачем. Настя прервала раздумья Сергея, неожиданно хлопнув себя по лбу:

— Ой, растяпа!

— Что такое?

— Забыла, сумку в общаге забыла!

— Да вот же она, — Сергей указал на изящную сумочку у нее в руках.

— Это не та. Придется возвращаться…

— А может, ну ее?

— Нет, там вещи кое-какие, мне надо… Черт, на автобус опоздаем, а следующий еще через сорок минут!

Сергей взглянул на Настины каблуки.

— Сиди здесь, я сбегаю. Сумка какая?

— Бежевая, клетчатая… Да ты знаешь. Там Зинка дома, она тебя пустит. Номер комнаты помнишь?

— Ну еще бы! 405!

Последние слова Сергей выкрикнул уже на бегу. Чтобы успеть на автобус, надо было торопиться. С тех пор, как они помирились, он еще не был у Насти в общежитии, но конечно, прекрасно помнил и этот переулок, и дырку в заборе, огораживающем непонятно что — с трех других сторон забора все равно не было, и тропинку через небольшой пустырь, а дальше третий дом от угла, четвертый этаж… Посреди пустыря Сергей остановился, как будто налетел на несуществующий забор. 405! Что же это? 405…

Это было в какое-то январское воскресенье, когда Сергей первый раз приехал к Тужикову домой за реактивами. Самым главным была, конечно, ди-фосфоро-мектолиевая кислота — все остальное можно было купить в магазинах химреактивов или даже раздобыть в институте. Никита выставил несколько банок, сверяясь со списком. Дефицитная кислота было оставлена «на сладкое». Сергей недоуменно повертел в руках довольно большую банку темного стекла с непонятной этикеткой:

— Что это? Номер какой-то…

— Да бери, не сомневайся, она это, она.

— А почему не подписана?

— Стратегическое сырье. — Приятель ухмыльнулся, и тут же нахмурился. — Подожди, так не пойдет. Не дай бог, попадется на глаза кому-нибудь понимающему… Значит, так, этикетку мы сейчас смоем, и наклеим что-нибудь другое. Все равно этот номер тебе ничего не скажет.

Сергей еще раз внимательно посмотрел на номер. Точно он сейчас его уже не помнил, там была какая-то буква, потом еще число, но в конце 405: он тогда еще остро переживал разлуку с Настей, едва две недели прошло, и номер ее комнаты, зеленой почему-то краской выведенный на белой двери, тут же встал перед глазами. 405!

Автобус уже подходил к остановке, когда запыхавшийся Сергей сунул в руки Насти клетчатую сумку.

— Езжай домой! Я тоже растяпа — забыл плитку выключить в лаборатории. Если повезет, на следующий автобус успею!

Не дав ошарашенной Насте даже рта раскрыть, Сергей бросился к институту. На этот раз они с Никитой встречались в метро, и этикетки смывать было негде. И конечно, озабоченный единственной мыслью поскорее начать синтез брейнорина, Сергей напрочь забыл сделать это позже. Так что номер был на месте, вот он, красуется — и последнее число отнюдь не 405.

…после маленькой подтасовки в каталоге базы… ему будут доставлять несколько другие соединения… Я все хорошо запомнил…

6

Значит, это был не сон…

Вcе эти подмены не были случайностью… Так вот почему не было столь приметных кристалликов среди однородной массы вновь синтезированного брейнорина. Нужно, обязательно нужно будет повторить реакцию. Тут Сергей вспомнил, что в лаборатории, на полке около термостата, должна была оставаться небольшая навеска заветного дифосфопроизводного мектолиевой кислоты. Еще раньше, планируя один из опытов, он приготовил навески разной величины сразу для нескольких реакций, но использовал тогда не все. Значит, он еще сможет воспроизвести свой первый результат. И понять, в чем отличие условий, почему в последний раз не образовались кристаллы. Да, кристаллы… Не в них ли все дело? Ведь трем крысам они с Антоном давали именно те сероватые кристаллики, не бурый песок. Почему они так по-разному подействовали? На вид все три съеденных крысами кристалла как будто были одинаковыми, но может быть, оттенки цвета разнились? И ведь не записали вес кристаллов, не провели досконального химического анализа. Не научный опыт, а какой-то кавалерийский наскок. Ах, хорошо бы иметь под рукой широкополосный спектрометр, рентгеноструктурную установку… Мечты, мечты… А ведь без дотошных измерений даже сигнальную публикацию нельзя давать, это ж просто курам на смех.

Однако начинать новый эксперимент немедленно все же не стоило, лучше отложить это деликатное дело до утра. Во-первых, Настя ждет. Во-вторых, синтез требует времени и тщательной подготовки, а ночью так легко ошибиться. Теперь, полностью уверенный в том, что он находится в двух шагах от заветной мечты, цели, ради которой он работал последние несколько лет, он предпочитал избегать лихорадочных поспешных шагов. Другая проблема стояла перед ним: какие изменения мог вызвать брейнорин в головном мозге незадачливого (незадачливого ли?) Генки, впрочем, то же относилось и к Тито. Сергей обдумывал эту проблему по дороге домой, механически проделывая привычный путь.

Прошлогодние публикации группы Питерса конкретизировали, что уже легкие дозы брейнорина, доставленного в кору полушарий мозга, могли вызвать изменение проводимости аксонов. Этот эффект, в принципе, допускал возможность измерения, раз изменится электрическая активность коры. В долгосрочной перспективе можно было также ожидать структурных изменений — увеличения толщины и поверхности коры за счет углубления извилин. Неужели эффекта удалось достичь так быстро? Всеголишь за считанные дни? Эх, хорошо бы было попытаться снять у Генки энцефалограмму. Но как и где это сделать, не привлекая ничьего внимания? И в том числе самого Генки!? У Насти в поликлинике должна быть подобная аппаратура! Но… Стоп… Меренков внезапно испугался собственных мыслей. А что, если Генка был не единственным, кто каким-то образом смог «отведать» загадочное вещество? Ведь последствия могут быть самыми непредсказуемыми — и не только для этих людей, но и для самого Сергея, и в том числе для его карьеры. Да что там карьеры! Дело, кажется, принимало совсем дурной оборот. Нет, — все же стал успокаивать себя Сергей, — все эти «экстраординарные» Генкины способности могли объясняться миллионом разных причин.

Он вспомнил, как сам в шестом классе выучил на спор флаги 178 стран мира и ни разу не ошибся, узнавая их все и называя страну принадлежности, когда приятели решили проверить его. Наградой, выигранной тогда в споре, ему был кляссер с редкой коллекцией почтовых марок, с изображениями самолетов и портретами знаменитых летчиков, который его друг Мишка поставил на спор. Жемчужиной коллекции была марка 1935 года выпуска, с портретом летчика Каманина и сценой посадки на его самолет последних челюскинцев. Нет, все это ерунда, никакой Генка не вундеркинд, но поговорить с ним все же обязательно нужно.

Успокоенный приятными воспоминаниями (марки из того самого кляссера до сих пор занимали почетное место в его давно заброшенной коллекции), Сергей переключил свое внимание на Тито. Не было никаких сомнений в том, что брейнорин оказал на Тито явное стимулирующие воздействие, а значит, изменения площади коры головного мозга у Тито должны быть особенно заметны. Нужен хороший рентгеновский аппарат, — с грустью подумал Сергей. В их институте никто о подобном оборудовании даже и не думал мечтать, да, честно говоря, большинству сотрудников подобный прибор вообще-то был и не нужен. Ну не качество же слоености коржей «Наполеона» им проверять? Видимо, без помощи Насти никак не обойтись… Интересно, а как такие проблемы решаются у них там, на Западе? На какую-то долю секунды Сергей представил себя в стенах первоклассной лаборатории: полки занимали баночки с фирменными реактивами компании «Мерк», на лабораторных столах сверкало чистотой оборудование швейцарской фирмы «Метлер-Толедо»…

Ночь Меренков провел в беспокойных метаниях, то проваливаясь в сон, то внезапно просыпаясь. В голову лезла всякая чертовщина. Ему снился его визави Анантападманабх Сридхарачарья в белой чалме и синем, расшитом звездами халате. Индус производил какие-то таинственные и непонятные манипуляции над огромным стеклянным шаром, в котором сидела белая крыса (точь-в-точь похожая на Тито). На голове у крысы были закреплены датчики причудливых форм и непонятного назначения. Временами Сергею казалось, что по гладкой поверхности шара, словно в телевизоре, проплывали цветные изображения. Срезы гипертрофированного головного мозга крысы сменялись структурными формулами незнакомых органических соединений. Меренков проснулся несвежим, наскоро принял душ, пожарил яичницу и даже толком не доев ее, помчался на работу с твердым намерением повторить синтез брейнорина сегодня же.

Но поработать ему не удалось и в этот день. Как только он появился в институте, его потребовал на ковер сам заведующий кафедрой, профессор Терещенков, и устроил форменный разнос. Зав был вне себя, он говорил о необходимости соблюдать производственную дисциплину и бережно относиться к выделяемым для работы реактивам. В конце концов он потребовал тетрадь учета и расхода спирта. Ту самую, листы в которой должны быть пронумерованы и прошиты суровой ниткой, а каждый миллилитр использованного спирта должен быть взят на учет. Как выяснилось, Сергей перерасходовал свою норму аж на три месяца вперед. Пользуясь расположением старшей лаборантки, симпатичной и улыбчивой Анны Юрьевны, он брал спирт крайне часто и расходовал его почти неограниченно: спирт был нужен для перегонки промежуточных продуктов синтеза брейнорина. И вот грянул скандал. Мало того, что он так сильно израсходовал норму, так еще этой проклятой тетради не оказалось на месте. Сергей потратил почти целый день на ее поиски, пока не обнаружил пылящейся за батареей отопления. Последняя запись была датирована сроком месячной давности. Зав рвал и метал, грозил увольнением, обещал послать на всю оставшуюся жизнь если и не на Соловки, то уж точно на подшефную овощную базу. Остаток дня Сергей провел, старательно вписывая в соответствующие графы заветные миллилитры израсходованного спирта: когда, на что были потрачены, сколько…

7

В 6 часов позвонила Настя и вывалила сразу две замечательных новости. Во-первых, Высоцкий никуда не уезжал. Как только что стало известно в их больнице, позавчера в Первую Градскую «Скорая» привезла пациента с острым гнойным аппендицитом, забрав его прямо из вестибюля Таганки перед «Гамлетом», а все знают, что в «Гамлете» играет только Высоцкий и без всяких дублеров. Во-вторых, Александра Владимировна принесла ей адрес Вяльцевых, и если Сергею еще интересно, то…

Тетрадь, призванная хранить в себе действия сотрудников, уполномоченных работать с этиловым спиртом, полетела в ящик стола («почти закончено, завтра с утра отдам Анне Юрьевне»), Сергей уже мчался к выходу. Студентки Лазутина и Клочок остались с носом — их коварные планы получить легкий зачет по органике у уставшего за день преподавателя непредвиденно сорвались.

По дороге (а идти было совсем недалеко — бульварчиком до проспекта, три квартала по проспекту, еще два квартала вглубь и вот он — вяльцевский двор) Сергей выкладывал Насте все: про пропавшую неведомо куда колбу с брейнорином (а уже целая неделя прошла), что, вполне может быть, это Генка стянул, и если он брейнорин вдруг съел, то это полное ЧП — получается испытание на человеке неизвестного биологически активного химического вещества: что один кристаллик делает с крысой, Настя сама видела, а Генка — это не крыса, это живой настоящий мальчик, и если с ним случится что-нибудь ужасное, то Сергей себе никогда не простит, не говоря уже, что дело подсудное, а еще у Генки мог сохраниться остаток брейнорина, и это страшно важно, потому что повторить результат своих самых первых синтезов у Сергея больше не получается из-за того, что перепутались химикаты, и если подтвердится, что у Генки все от брейнорина, то как было бы нужно обследовать его, например, сделать электроэнцефалограмму, но так, чтобы он сам не догадался о важности происшедшего, потому что огласка такого щепетильного вопроса повредила бы работе… и тут они, наконец, пришли, и Настя уже тянула руку к кнопке звонка, болтавшегося на одном шурупе рядышком с обшарпанной исцарапанной дверью, у которой вместо ручки был прибит загнутый гвоздь.

Дверь открыла смутно знакомая Сергею женщина, но сама она Сергея явно не узнавала.

— Здравствуйте, — вежливо вступил Меренков. — Это квартира Вяльцевых? А с Геннадием можно поговорить?

— С Генкой-то? Опять набедокурил? Вы кто будете, из милиции или от школы?

— Успокойтесь, пожалуйста, Антонида… э-э-э, извините, не помню вашего отчества. Мы не из школы и не из милиции. Мы… э-э-э… из института. Да, из института. Нам с вашим сыном очень надо поговорить.

— Это еще зачем? Я мать, со мной и говорите. Нечего мальца попусту тягать.

На шум высунулась пожилая женщина с теплой шалью на плечах:

— Тонька, что там?

— Да Генка опять что-то натворил. Идите в комнату, мама, я сама разберусь.

— Говорила я тебе, что выкинуть все надо было, и монеты, и марки. Как чуяла, краденые оказались! Вы из детской комнаты, что ли?

Настя, наконец, не выдержала:

— Не волнуйтесь, пожалуйста. Мы вовсе не из милиции, и ничего ваш Гена не натворил. Совсем наоборот, мы заинтересовались им из-за его хорошей школьной успеваемости. У него ведь хорошие отметки?

— Ага, — заулыбалась Антонида. — Сегодня опять две пятерки принес: по математике и по географии.

— Вот видите! А у нас специальная программа. Я из горздрава, а Сергей Петрович из… м-м-м… из института, по заданию Академии педнаук. Нам поручено выяснить, как отражается повышенная школьная нагрузка на здоровье детей. Сколько часов ваш сын ежедневно проводит за уроками?

— Да вы проходите в комнату, что же мы в коридоре стоим? Там и поговорим, — вдруг засуетилась Вяльцева-мать. Она была явно польщена предположением, что ее непутевый Генка проводит за уроками больше часа в день.

Они вытерли ноги о половую тряпку, аккуратно лежавшую под дверью, прошли внутрь, сели вокруг стола. Настя с любопытством оглядывала комнату: старомодный сервант с посудой, сверху салфетка с бахромой, на ней образок, очередь из слоников, а дальше — дешевые занавески, горшок с фикусом, натертый мастикой пол, на стене рамка со старыми фотографиями: молодая еще бабушка в цветастой кофте, широкой юбке, щегольских сапожках… Оглядывался и Сергей: ни одной книги, только разбросанные по кровати школьные учебники, рядом на тумбочке банка с монетами, наверное, теми самыми, на стене — фотографии: молодецкого вида старшина около танка, в руках автомат, напряженно смотрит в аппарат.

— Мама, сходите за Генкой во двор, скажите, люди пришли специально с ним поговорить, — распорядилась Тоня.

Старушка поднялась и, шаркая тапочками, пошла в прихожую. Хлопнула входная дверь.

— Так что про Геночку? — Вяльцева мягчела прямо на глазах.

— Верно ли, что у него сразу после карантина резко повысилась успеваемость? — Настя продолжала вести разговор.

— Верно! Как после ветрянки вышел, так каждый день по пятерке носит, а то и две.

— И что же, много занимается?

— Да нет, не сказала бы… Как гонял во дворе, так и гоняет. Ну, правда, перед школой он несколько дней к Славке Нечипоренко ходил заниматься. Славка — отличник, его по пионерской линии прикрепили. Вы Нечипоренко знаете? Они в соседнем дворе живут.

— Это он прямо во время карантина ходил?

— Ага. Славка ветрянкой уже болел, ему нестрашно.

Опять стукнула входная дверь. В комнату вошел коротко стриженный парнишка, немедленно принявшийся беззастенчиво пялиться на гостей.

— Гена, — обратился к нему Сергей. Он тоже не отрывал взгляд от мальчика. — Это твои монеты там, в банке? Можно мне посмотреть?

— А не отнимете? — недоверчиво поинтересовался обладатель состояния.

— Геннадий! — ахнула мать. — Что ты такое несешь? Немедленно покажи Сергею Петровичу монеты и марки!

Генка вздохнул и повел Сергея к тумбочке показывать свои сокровища. Понятно, ни марки, ни монеты нисколько Сергея не интересовали. Его интересовал Генка. Он принялся расспрашивать того о школе, об учителях. Генка перестал дичиться и охотно рассказывал, что все уроки в школе стали совсем простыми, даже и в учебник заглядывать не надо, все, что училка накануне говорила, так просто повторить слово в слово и готово — пятерка.

— А как задачки? Диктанты?

— С задачками хуже, — вздохнул Генка. — Задачки не решаются. С математикой по-другому приходится. Тут либо Верку… Веру Сергеевну надо просить, чтобы не вызывала, либо у доски ей говорить, чтобы отвязалась. С диктантами сам не знаю, конец четверти и диктантов больше нет.

— Как это — просить? — не понял Меренков. — Берешь и говоришь ей: «Не спрашивайте меня, Вера Сергеевна»?

— Нет, — мальчику было явно непросто сформулировать идею разговора с учительницей. — Я не так говорю, чтобы все слышали. Я прямо ей говорю. Не в уши, а как бы прямо в голову. Ну… я как бы от нее думаю: «Не стану сегодня Вяльцева вызывать». Или: «Не стану Вяльцева дальше держать, он уже все ответил, я ему пятерку поставлю».

Ого! Неужели Генка овладел гипнозом? Но это же ни в какую теорию не ложится! Ну-ка, проверим. Только надо аккуратно, очень аккуратно. Не напирать…

— И что же, всегда получается?

— Где там… — Генка махнул рукой. — Вот школьной врачихе никак не могу объяснить, когда живот заболит или срочно надо… — тут Генка смутился и продолжать не стал.

— Скажи, а как ты все эти монеты собрал?

— Выиграл, — Генка оживился. — Вы представляете, абсолютно никто ничего не помнит! Даже такую ерунду, как кто за наших во второй пятерке играл на чемпионате мира в прошлом году. Или кто бразильцам в матче за третье место забил. А вы помните, кто? — он хитро посмотрел на Сергея.

Кто же тогда у поляков забил? А ведь Сергей смотрел этот матч.

— Дейна?

— Вот и нет! Лято. Смотрите, — он показал мелкую монетку, судя по всему, болгарскую, — эту я выиграл, когда на спор назвал все японские пре-фек-ту-ры. А вот эту, — из банки был извлечен грязный царский пятак, — за мексиканские штаты и всех американских космонавтов, которые на Луне приземлялись.

— Здорово! Но скажи, Гена, ты всегда помнил футболистов, хоккеистов и префектуры?

— Нет, дяденька. — Генка чуть поразмышлял, словно опять прислушался к себе. — Не всегда. Недавно только запомнились.

— Это когда уроки в школе стали простыми?

— Да, точно! Как вы догадались?

— Где же ты мог запомнить все это? Прочел или услышал?

Генка опять задумался.

— У Нечипора. То есть у Славы Нечипоренко. Я к нему школьный материал подгонять ходил, а они подписаны на «Футбол — хоккей», и у Славки его целые пачки лежат (Генка завистливо причмокнул), и «Советский спорт» есть, и журнал «Англия», и атласов всяких полно.

— Значит, совсем недавно… А точного момента не помнишь? Может быть, ты какое-нибудь лекарство принял?

Генка отрицательно замотал головой. Никаких таких таблеток он не глотал и микстур не пил.

«А теперь вернемся к гипнозу», — решился Сергей.

— Ну, хорошо. Попробуй показать мне, как ты «разговариваешь» с учителями. Можешь сказать Анастасии Михайловне, чтобы она почесала нос?

— Сейчас попробую. — Генка набычился в сторону Насти. Настя подняла было руку, но потом опустила ее и продолжала вести светскую беседу с Антонидой. Генка поедал глазами Настю до тех пор, пока нос не зачесался у него самого. Тогда он отвел взгляд и расстроенно сообщил Сергею: — Не получается. Не слышит она.

— Ладно, оставим. Попробуем другое. Сколько будет 53 и 68?

Ответом ему было только сопение.

Меренков оглянулся и потянул с Генкиной кровати учебник по истории древнего мира. Он раскрыл книгу на последней странице, подержал ее три секунды перед глазами мальчика, закрыл и попросил повторить, что там было написано. Генка стал медленно, как будто читая невидимые строки, перечислять название издательства, типографии, фамилии корректора и технического редактора.

— Отлично. Теперь вот что, — Сергей попросил ручку и написал на линованном листочке английскую фразу: In this paper I’d like to discuss a new possibility… быстро показал Генке и предложил написать такое же самому. Парнишка без малейшей задержки принялся за дело и медленно, коряво, но верно вывел увиденное.

— А теперь прочти!

— У, здесь по-иностранному… Ин тхис папер и, — начал было Генка, но встретил незнакомый значок апострофа и застрял.

Сергею было достаточно.

— Гена, я бы хотел, чтобы ты прошел медицинский осмотр. Понимаешь, ты стал так хорошо заниматься в школе, тебя обследуют и мы, может быть, поможем другим мальчикам и девочкам также хорошо учиться.

— Уколы будете делать? — уточнил Генка.

— Нет, — клятвенно заверил Сергей. — Никаких уколов.

— А молоточком по ноге будете стучать?

— Молоточком по ноге будем.

— Тогда я согласен! Нечипора тоже изучать будут?

— Нет, Гена, только тебя. Понимаешь, Нечипоренко уже давно хорошо учится, а ты только недавно стал. Вот мы и хотим тебя обследовать. Завтра я за тобой вечером зайду и мы пойдем вместе на работу к Анастасии Михайловне, — Меренков кивнул в сторону Насти и… сразу же забыл обо всем, кроме того, что увидел на столе.

За столом бабушка потчевала гостью настойкой чайного гриба. Посудину, из которой разливалась настойка, Сергей узнал мгновенно: это была его собственная колба — пропавшая неделю назад колба с брейнорином.

— Хорошая настоечка, — медоточила между тем бабка. — Ты пей, девушка, пей, от нее цвет лица улучшается, кавалеры на тебя засматриваться станут. Специально для вас из сараюшки принесла.

— Опять вы, мама, эту грязную банку притащили. Сколько раз я вам говорила: не надо пить эту грязь.

— Да не грязь, не грязь, Тонька. Та вся пролилась у меня. Свихнула я банку сослепу-то. Это новый уже. И банка мытая. Хороший гриб, только тот был лучше.

Сергей с грустью посмотрел на чистое стекло колбы. Ушел его брейнорин, впитался в подмосковный песочек. Весь, без следа. Без следа ли? Вот же он, след: стриженый мальчонка с абсолютной памятью, слуховой и зрительной. И, может быть, еще и другие способности. Кто ж его знает, что произошло внутри этого черепа после питья бабкиной настойки на брейнорине!

— Пойдемте, Анастасия Михайловна. Спасибо вам, — обратился он к матери и бабушке. — А тебя, Гена, мы увидим завтра. До свидания.

8

Проводив Настю до общежития, Сергей, вместо того чтобы ехать домой, отправился бродить по улицам. Слишком много всего произошло за последние два дня. Во-первых, некое загадочное Общество. Тот сон, который оказался не сном, Сергей почти не помнил. Почему-то запал в голову Парацельс — знакомое имя, но кто это, какой-то алхимик? Сергей даже пытался спрашивать кого-то в институте… а назавтра от сна осталось только смутное беспокойство, которое, впрочем, заставило его соврать Антону, что крысы сбежали — а зачем он соврал, Сергей и сам не понимал. К понедельнику сон был забыт полностью — и тут вдруг номер 405 — мысль о перепутанных реактивах — как вспышка, осветившая все вокруг — и сразу голос «ему будут доставлять другие соединения» — спокойный, неторопливый — а ведь был и другой, молодой, любопытный — а первый рассказывал про какое-то общество… парацельсиев?.. нет, это брейнорин они называли парацельсием, недаром же запомнился Парацельс… А Терьен вроде бы член этого общества, то есть получается, что брейнорин он вовсе не открывал… Выдал тайну? А Общество стало мешать исследованиям, кто-то там встал не с той ноги, и Сридхарачарья не смог закончить синтез…

Но Сергей так и не понял самого главного — зачем все это надо. Чему, собственно, посвятило себя Общество — хранить брейнорин-парацельсий? препятствовать его получению? Впрочем, если брейнорин действительно дает кучу разнообразных способностей… Кого он там перечислял? Ни черта не помню… Да, еще подменили Сократа. Или все-таки не подменили?

Значит, брейнорин действует на всех по-разному. Генка получил абсолютную память. И тут же вспомнился еще кусочек из сна — словечко «мнемоник»! Они из приходивших был мнемоником, а второй — адептом… ну, это понятно, это просто ученик…

Мысли Сергея переключились на Генку. Как бы выяснить, зачем ему понадобилась колба? И что он сделал с жидкостью? Вряд ли выпил, скорей всего, вылил в раковину, а осадок остался. А потом отнес колбу бабке — это вообще загадка, если уж стащил — зачем отдавать?.. А ведь гриб-то, наверное, не один Генка пил. Сама бабка точно пила — но на нее, похоже, не подействовало. Ага, а ведь те тоже говорили, что на 50 % не действует. И еще поила всех гостей, вот как Настю сегодня. Н-да… Зато, похоже, это не смертельно… Что?! Что они там говорили, «придется его убивать»… То есть меня-то они как раз не убили, но получается, что могли бы, если бы понадобилось. А вдруг они захотят убить Генку?! Как узнают? А как узнали про меня? У них есть какие-то Наблюдатели… Что-то типа шпионов? Сколько их?

Сергей поежился. Время — одиннадцатый час, Подольск — не Москва, народу на улицах почти нет, вон мелькнула темная фигура… Что же делать? Вернуться, предупредить? И что я скажу? «Уважаемая Антонида Батьковна, на вашего сына, возможно, охотится некое Общество Парацельсиев…» Бред!

Ноги, однако, сами понесли Сергея к дому Генки. На последний автобус он все равно уже опоздал, а электрички еще часа два ходят… Вот и знакомый двор. Внезапно Сергей застыл — на лавочке у Генкиного подъезда кто-то сидел. В странной, неестественной позе, приложив руки к вискам и уставившись на стену дома. Наблюдатель?

Часть 5 Наблюдатель Прохоров

1

Василий Дмитриевич Прохоров узнал о невероятных событиях, произошедших в институте, одним из последних. «Вот ведь угораздило поехать с отчетом именно сейчас, когда появляются какие-то муравьи, и вообще все выходит из-под контроля», — подумал он, когда молоденькая лаборантка Леночка взахлеб пересказывала ему последние новости.

— Ах, вы представляете, Василь Дмитрич, муравьи, целая толпа муравьев, напали на Валю и чуть не съели! Да-да, величиной с собаку, не меньше! Ну, это, наверное, враки, но с крысу так точно, мне Сонька из вычислительного рассказала, а она сама видела. Ну, или не видела, Сонька вечно привирает, да и помадой сегодня какой-то слишком яркой намазалась… Ой, извините, Василь Дмитрич, отвлеклась, ага, о муравьях — величиной с собаку, как набежали — и прямо на Валю, а она от них шваброй отбивалась, а потом спряталась за шторку, так вот, муравьи как на эту шторку попали, так сразу и попадали замертво, просто волшебство какое-то, как в сказке, я так люблю сказки, особенно про животных…

И так далее, и так далее, обычная женская трескотня. Из всего этого Прохоров привычно извлекал крупицы ценной информации: муравьи вели себя странно — действовали четко и целенаправленно, а потом почему-то испугались плюшевой шторы. Про плюш пришлось специально уточнять и выслушивать длинную историю про похожую старую штору в квартире тети: «такая безвкусица, ну вы понимаете, Василь Дмитрич». Вывод мог быть только один — парацельсий, все совпадало. Не так-то прост оказался Сергей, не ограничился он тремя крысами, теперь масштабы происшедшего оценить было сложно, но все это попахивало настоящей катастрофой. И виноватым окажется он, Прохоров, Наблюдатель, под самым носом которого заварилась эта каша.

«Думай, старик, думай, — сказал он себе. — Ситуация накаляется. Пойдем с новым докладом или пусть оно себе и дальше катится в тартарары? Если доложить — пришлют целый полк Наблюдателей и Гипнотиков, всех с отпусков сорвут, случай-то серьезный, даже беспрецедентный. О спокойной жизни можно уже и не мечтать, устранение последствий наверняка затянется на долгие годы, возможно, и всей жизни не хватит. А что, если не докладывать?»

Такая крамольная идея посетила Прохорова впервые. Вот так просто, взять и не сообщать, будем и дальше делать вид, что ничего не происходит, авось все как-нибудь само рассосется, сколько там эти муравьи живут? И нечего беспокоиться. Крысы пойманы, парацельсий, как его заверили, Сергею больше получить не удастся, а муравьи — ну что они могут значить на самом деле, так, мелочь, их уже передавили небось половину, а остальных в ближайшие дни передавят. Конечно, это полностью противоречило его прямым обязанностям Наблюдателя, но в конце концов именно для того ему и дана голова, чтобы оценивать, что стоит сообщать, а что необязательно, иначе канцелярия Общества давно бы рухнула под кипой отчетов и наблюдений. Да, да, именно так — Прохоров испытал огромное облегчение — он вовсе и не идет против Общества. Ему, как и всем Наблюдателям, даже читали специальный курс лекций о важности разумного использования времени аналитического отдела, который не должен обращать внимания на разные глупости. Кстати, это веяние нового времени, еще около полувека назад, как сообщалось на других лекциях, Наблюдатель получал специальную гипноустановку, заставляющую его сообщать все, что выходит за рамки обыденного, но в итоге этот метод был признан неэффективным. И правильно, да здравствует свобода выбора! Теперь вот только бы понять, как ее разумно использовать…

Прохоров прекрасно помнил, как все начиналось, как он впервые попал в Общество. Однажды, ему было тогда лет десять, его отец обратил внимание на игру, в которую Вася Прохоров так любил играть с друзьями. Кто-нибудь в противоположном углу комнаты показывал картинку, а маленький Вася должен был подробно ее описать, включая самые мелкие детали. К удивлению приятелей, он почти никогда не ошибался, а ведь никто из них с такого расстояния не мог различить и крупных деталей, не говоря уж о мелочах. В общем, однажды Дмитрий Владленович Прохоров обнаружил своего сына за этим занятием. К удивлению Васи, его не похвалили и не назвали умницей, а взяли за руку и увели в другую комнату, строго наказав никогда больше этим не заниматься, а приятелям рассказать, что это не фокус, а на самом деле он все эти картинки запомнил заранее. Вася хотел возразить, что отец сам всегда учил его, что врать нехорошо, но взгляд родителя не сулил ничего доброго, так что пришлось подчиниться. Приятели как бы посмеялись над шуткой, кто-то даже поинтересовался, каким образом можно запомнить так много картинок, но все выглядели разочарованными и быстро разошлись по домам. А вечером к ним в гости пришел дядя Лева, папин друг. Васю рано отправили спать, но он уже давно навострился подслушивать разговоры взрослых, так что, привычно прислонившись к стене, он лежал, прислушиваясь к голосам в гостиной.

— Лева, давай не будем ходить вокруг да около, — это был голос отца. — Когда Вася родился, ты сказал, что если я замечу что-то неожиданное и странное, какие-то способности, немедленно обращаться к тебе. Что ты имел в виду?

— Ну ты же знаешь, у меня большие связи, — громовой бас дяди Левы можно было услышать из соседнего дома, не то что из соседней комнаты. — У меня в приятелях директора почти всех московских спецшкол, некоторые из них даже не дураки выпить. Вот я и подумал, что ежели твой пацан окажется одаренным, так я его легко пристрою куда-нибудь, даже заранее договорился, на всякий случай.

— Все-таки это странно, ты не находишь? Почему у него должны были быть какие-то способности? Я — простой инженер, звезд с неба не хватаю, моя жена — обычный ухо-горло-нос, тоже, вроде бы, не гений. А сын, значит, должен непременно быть одаренным?

— Ты понимаешь, Димка, ну хотелось очень твоего пацана пристроить. Я же старый холостяк, твой сын мне как родной будет. А тут такие связи — и все зазря пропадает! Они мне под водочку часто говорили, что если моему будущему ребенку понадобится хорошая школа, чтоб я не стеснялся. А я им объясняю, что не женат даже, да и не собираюсь, а они мне — ну тогда детей друзей приводи. В общем, сам понимаешь, запало мне это в душу. А в чем дело-то?

— Да вот, застал я его сегодня…

Дальше отец рассказал о произошедшем, потом в разговоре пошли какие-то странные и незнакомые Васе слова: телепатия, сверхчувствительность, дальнозоркость, и он не заметил, как заснул, даже не поменяв позы. И вот через месяц дядя Лева взял его за руку и повел, как сказали родители, «на экзамен в школу для умных детей». Мама почему-то нервничала, а отец как-то странно на него смотрел и все порывался пойти с ним, но дядя Лева очень твердо сказал, что это только помешает, потому как его там знают, а вот отца — нет, могут возникнуть, как он выразился, «непредвиденные эксцессы». В результате родители остались дома, дядя Лева, если это было нужно, всегда очень хорошо умел убеждать.

Разумеется, тогда Вася не знал, что этот милый друг отца, большой басистый дядя Лева на самом деле Наблюдатель из Общества и что одной из его задач был поиск потенциальных Адептов, то есть детей, у которых наблюдались необычные способности, именно они и считались подходящими кандидатами.

По дороге они большую часть времени молчали, только иногда дядя Лева его успокаивал, говорил, что это совсем не страшно и даже очень весело. Они ехали на метро, потом еще трамваем, маршрут не сохранился в памяти Васи, может, это было последующим внушением Гипнотика, а может быть, возбуждение от происходящего мешало сосредоточиться, Прохоров затруднялся сейчас сказать.

В конце концов они оказались перед большим белокаменным домом с колоннами, деревянной дверью и табличкой «Школа номер 211». Войдя внутрь, Вася увидел пять таких же пар: мужчина или женщина с ребенком примерно его возраста. Дядя Лева кивал и пожимал руки направо и налево, создавалось впечатление, что у него здесь было много знакомых. Дети жались к своим провожатым, да это и понятно — все вокруг незнакомо: и люди, и место. Вася тоже вцепился в руку дяди Левы и не выпускал ее, пока их не привели в большую комнату, скорее даже зал, с удобными красными стульями, портретом Ленина на стене, небольшой сценой и ядовито-зеленой дверью прямо за ней. Человек в сером костюме, лица которого Вася тоже не запомнил, по очереди называл имена, и ребята один за другим проходили в зеленую дверь, только почему-то никто из них не возвращался обратно. Дошла очередь и до Васи и он, подбадриваемый дядей Левой, который все время говорил ему не бояться, и что «все будет хоккей», тоже пошел по пути, который все больше и больше пугал его.

Неожиданно он оказался в огромной комнате, освещенной факелами. Обстановка напоминала какой-то замок из фильма про рыцарей: по углам доспехи, на стенах щиты, а в центре комнаты — человек, одетый во все черное. Только сейчас Вася заметил, что он не один — вокруг и все остальные дети из первой комнаты. «Вот почему никто не возвращался, — подумал он, — все просто собирались здесь и ждали, ничего страшного». Человек в черном сказал, что они находятся в лабиринте, который им предстоит пройти. Не нужно ничего бояться, просто идти и искать выход, там будет надпись красной краской. Все, кто сможет пройти лабиринт, зачисляются в школу, вот так просто, никаких заумных примеров на дроби, которых так боялся Вася. Вместе с остальными он прошел узким проходом и оказался в разветвленном помещении, коридоры уходили в разные стороны и казались совершенно одинаково серыми, как будто нарисованные карандашом. Человек в черном куда-то пропал, а ребят вокруг стало меньше — часть из них сразу устремилась по коридорам в разные стороны. «И чего, на самом деле, время-то терять? — решил Вася. — Раньше начну — раньше закончу, еще успею на «Клуб знаменитых капитанов» в 3 часа». Но его уверенность не продержалась и пяти минут — на первом же повороте поджидал сюрприз…

Это было страшное чудовище, с бычьей головой и рогами, а все остальное тело было человечьим, но очень крупным и страшным, и чудовище смотрело прямо на него! В руках существо держало громадный топор и на нем два лезвия! «Минотавр, — ужаснулся Вася, — я же про это читал: в лабиринте живет минотавр! Он людей ест!» Его охватила паника, он совсем уж было побежал без оглядки, но в последний момент взгляд наткнулся на что-то странное в гигантской фигуре, что-то в ней было не так. Он не успел рассмотреть, что именно, потому что какой-то парень рядом с ним заорал и бросился бежать. Минотавр, оттолкнув застывшего Васю, устремился за несчастным, в два прыжка догнал его, одним ударом топора разрубил его тело надвое и принялся жадно пожирать, не обращая больше ни малейшего внимания на окружающих. Недолго думая, Вася со всех ног побежал в неизвестном направлении, только бы скорее оказаться как можно дальше от этого места.

Все происходящее напоминало кошмар: появлялись кентавры, драконы, даже гидра с восемью головами, но каждый раз зрение выручало Васю — у всех этих чудищ был какой-то незаметный недостаток, рассмотреть его было невозможно, но секундной паузы хватало на то, чтобы страшилище нашло себе другую жертву. Как и почему это происходило, Вася не знал, но ему было и не до того — он шел как во сне, пытаясь как можно скорее покинуть это страшное место. Иногда он находил растерзанные трупы, иногда оторванные руки и ноги, иногда пятна крови на полу или на стене. Хотя ему казалось, что он ходит кругами, Вася постоянно отмечал какие-то знаки, указывающие ему направление: стрелку на стене, подобие дорожки на полу, далекий свет… После долгих блужданий он наконец-то увидел красную надпись «Выход», намалеванную чем-то похожим на кровь, и побежал туда, не обращая больше внимания на чудищ и трупы и сосредоточившись только на одной цели — горящих буквах, обещающих спасение. Проскочив с разбега красный занавес, который обнаружился прямо под надписью, Вася внезапно оказался в небольшой комнате, где за столом сидел уже знакомый ему человек в сером костюме, хотя, может быть, это был и другой человек, лиц он так и не смог запомнить.

— Гады! Фашисты! — закричал он. — Там убивают, там чудовища, а вы тут…

— Никто не погиб, — спокойно сказал человек, и Вася почувствовал, что страх и напряжение покидают его. — Это все происходило только в твоем сознании. Ты прошел испытание, и теперь ты — Адепт Общества Парацельса.

2

И тогда, и позднее Прохоров не раз думал о том, как бы сложилась его жизнь, если бы отец не застал его тогда за любимой игрой или, по крайней мере, отклонил бы предложение дяди Левы. В конце концов, мало ли что могло случиться? Он, Вася, мог бы и заболеть, мог, в конечном итоге, не выдержать испытания… Главное, что тогда бы он не стал Адептом, остался бы в своей старой школе и был бы, как все… Или все-таки не был? Ведь и в школе тоже могли обратить внимание на его способности, и тогда… Кем в таком случае стал бы несостоявшийся Адепт Прохоров В.Д.? В какую организацию был бы он в конечном итоге завербован? И чем бы он занимался сейчас? Кого бы пришлось ему выслеживать?

Прохоров недовольно поежился. Да что же это за жизнь такая? Почему обладание незаурядными способностями означает, что тебя непременно куда-нибудь завербуют? Почему таким, как он, суждено всю жизнь быть связанными если не Великой Клятвой Преображенного, то каким-нибудь там «обязательством о сотрудничестве» и «подпиской о неразглашении»? Почему он не может жить как все?

Он взял еще одну сигарету, закурил и, уже по привычке, поднял глаза — только для того, чтобы в очередной раз убедиться в том, что вокруг него люди… Люди в разных комнатах… И крыса… Да-да, где-то там, за стенами института, в скверике, бегала толстенькая белая крыса. Эта крыса, мало того что была очень похожа на тех, которых поймали в институте неделю назад, так еще и вела себя как-то странно — то кувыркалась, то стояла столбиком, дрыгая передними лапами, то выделывала еще какие-то акробатические трюки.

— Не понял, — сказал Прохоров сам себе и, встав со стула, подошел к стене, точно эти два-три шага могли что-то изменить.

Крыса по-прежнему кувыркалась себе на травке. Подкараулив шагавшего по аллее прохожего, она встала на задние лапы и, кажется, показала ему язык (прохожий, впрочем, ничего и не заметил), затем, все так же на задних лапах, она прошла метров пять и, опустившись, наконец, на четыре лапы, вновь принялась кувыркаться.

— Ну и ну, — подытожил Прохоров. Больше он ничего не мог сказать, да и незачем. И так понятно — парацельсий. Но как же так, ведь крыс было три, и все они… Вернее, поймана только одна крыса, другую потом подменили, третья погибла — так, по крайней мере, утверждали Наблюдатель и Гипнотик, которым следовало ее поймать. Выходит, они ошибались, и третья крыса — вот она, тут, кувыркается себе, жива и здорова? Или же та крыса все-таки погибла, а эта — какая-то лишняя, скажем, запасная? Нет, лишняя, скорее всего, та серая крыса — Наблюдатель. Она тут явно не к месту. А вот эта, только что обнаруженная крыса — скорее всего и есть номер три из той самой партии. Но откуда в таком случае взялась серая?

Прохоров выбросил сигарету и вышел из курилки. Теперь уже нечего было и думать о том, чтобы делать вид, будто ничего не происходит. Муравьи — еще куда ни шло, но крыса — это серьезно. Если шеф узнает, что он придержал такую информацию — это может плохо кончиться. Значит надо ехать, причем прямо сейчас; дежурный Гипнотик позаботится о том, чтобы его отсутствие осталось незамеченным…

Проходя мимо лаборатории, где обычно работал Меренков, Прохоров не смог удержаться от того, чтобы подсмотреть, чем же тот занимается. Оказалось, Сергей, вместо того чтобы улучшать кондитерское тесто, старательно пишет в общей тетради, извергая мысленно такие фиоритуры, каких от него никто и никогда не слышал. Бормотал же он при этом полную невнятицу вроде:

— 50 миллилитров на протирку лазера… 30 миллилитров на заправку самописца… 40 миллилитров в термометр…

Прохоров уже хотел было уйти, как вдруг его взгляд упал на небольшой аквариум на окне. Увидев, что произошло с рыбами, он чуть не застонал. Опять парацельсий!

— Да, дружище, заварил ты кашу… — мысленно обратился он к Меренкову. — Расхлебывай теперь…

Стараясь ни на чем больше не задерживаться взглядом, Прохоров устремился к выходу…

3

— Васенька, собирайся, нас ждут, — услышал Прохоров голос жены.

— Кто ждет? — осведомился он, отрываясь от телевизора.

— Марина с Вадиком, — был ответ. — У Марины сегодня день рождения!

Этого еще не хватало! Ходить в гости он не любил. После целого рабочего дня и вынужденного созерцания массы людей в их кабинетах и лабораториях ему вовсе не хотелось снова оказываться в помещении, полном людей. И это не говоря уже о том, что о вишневом плюше в тех домах даже не помышляли, следовательно, соседние квартиры будут отлично просматриваться сквозь стены; а ведь если хозяева еще хоть как-то готовились к приему гостей, то об их соседях этого не скажешь… Один неосторожный взгляд — и вот тебе пожалуйста, весь быт соседей, со всеми подробностями, как на ладони. Прохоров брезгливо поморщился — хоть завязывай себе глаза вишневым плюшем перед тем как идти в гости…

Тем не менее он никогда не отказывался. Это было частью неписаного соглашения с женой; уступка, на которую он был вынужден пойти, взамен на обещание супруги носить вишневый плюш. Не стал он возражать и на этот раз. Выключил телевизор и принялся собираться, краем уха прислушиваясь к рассказу жены о том, как она обегала весь город в поисках подарка и что в конце концов нашла.

Впрочем, на этот раз все получилось как нельзя лучше. Во-первых, по какой-то счастливой случайности соседей не оказалось дома, свет у них не горел, так что ни соседи, ни их квартиры не мозолили Прохорову глаза. Во-вторых, Марина, наслушавшись рассказов жены Прохорова о том, как Василий Дмитриевич не любит ходить по гостям, потрудилась на совесть и устроила гостям настоящий пир — к величайшему удовольствию не одного только Прохорова.

Вкусный ужин способствовал приятному настроению и непринужденной дружеской беседе. Гости нахваливали угощение, поздравляли именинницу, провозглашали тосты…

— Да врешь ты все! — раздался вдруг детский голосок из-за стены.

— Ничего я не вру! — ответил ему другой.

Марина, точно ужаленная, вскочила со стула и бросилась в соседнюю комнату. Прохоров без труда разглядел, что спорили дети именинницы. Тот, что помладше, пытался рассказать что-то старшему брату, но тот ему не верил. Голоса за стенкой не утихали:

— А то я Генку не знаю! — возражал старший. — Тоже мне выдумал — ничего не спросит и пятерку поставит! Враки это все!

— Денис, а ну немедленно прекрати! — потребовала ворвавшаяся в комнату Марина.

— А чего Колька тут враки сочиняет? — наябедничал Денис.

— Ничего не враки! — возразил Колька. — Помнишь, у Гришки была заграничная монета?

Марина, разумеется, не стала выслушивать историю о Гришкиной монете. Прикрикнув на детей и потребовав от них вести себя потише, она вернулась к гостям. Но Прохорова эта история почему-то заинтересовала, и он стал прислушиваться к разговору за стеной, благо дети болтали достаточно громко.

Из рассказов Кольки выходило, что его одноклассник Генка, переболев ветрянкой, вдруг резко поумнел и смог в кратчайший срок выучить чуть ли не все на свете. За несколько дней он буквально разорил товарищей, предлагая и выигрывая всевозможные споры. Потом, когда никто уже не хотел заключать с ним пари, Генка пошел ва-банк. Он предложил Гришке поспорить на ту самую монету (о ней было сказано, что не только дети, но и никто из взрослых не мог определить ее происхождение и достоинство), что учительница математики вызовет его сегодня к доске и поставит пятерку, так ничего и не спросив. В случае поражения Генка обещал отдать все, что выспорил у ребят в последнее время.

Гришка, конечно же, не сомневался в том, что учительница математики непременно вызовет Генку. Пятерка по математике тоже особых сомнений не вызывала — в том, что внезапно поумневший Генка сможет ответить на любой вопрос, уже никто не сомневался. Но пятерка, поставленная ни за что — это было слишком даже для Генки. Гришка решил, что он ничем не рискует. И проиграл.

Описывая эту Генкину пятерку, Колька разыграл небольшой моноспектакль, представляя попеременно то Генку, то учительницу, то ребят. Он показал, как учительница вошла в класс, и как она вызвала Генку, как тот вышел к доске и вытаращил глаза на «математичку», после чего та и заявила, что не намерена терять время на задачу, а сразу же поставит Генке пятерку…

Колька говорил так убежденно и рожи корчил так натурально, что ему поверил даже Денис. О Прохорове и говорить нечего — он-то с самого начала понял, что ребенок не фантазирует. Пересев поближе к стенке и стараясь не обращать на себя внимания компании, он внимательно слушал Колькин рассказ. И вывод напрашивался только один — опять парацельсий. Вывод казался абсурдным — откуда у Генки парацельсий? Меренков ему дал? Это исключено, не будет же Сергей и в самом деле испытывать свой препарат на детях… Что же тогда? Каким образом этот балбес вдруг стал Гипнотиком, обретя заодно и некоторые способности Мнемоника? Забрался тайком в лабораторию? Ну, это вообще ни в какие ворота не лезет. Кто бы его туда пустил? Хотя нет, стоп… О каком это мальчишке говорил тогда Николай Сергеевич? А ведь это было в тот самый день, когда в институте обнаружили крыс…

Прохоров старательно восстанавливал в памяти события того дня. Нет, никакого мальчишки он тогда не заметил. Все было в порядке где-то до половины двенадцатого, потом появилась первая крыса, затем, спустя около получаса — вторая… Вот тогда-то Николай Сергеевич и вспомнил, что утром он видел какого-то стриженого мальчишку. Тогда еще думали, что это мальчишка принес крыс в институт. Выходит, он забрался в лабораторию и попробовал парацельсий… Впрочем, с чего бы это? Не дурак же он, в конце концов, чтобы вот так вот взять да и отхлебнуть из пробирки. Должен же он все-таки понимать, что там, в пробирках, не морс и не компот… «Надо бы поговорить с этим Генкой, Общество, конечно, тоже им заинтересуется…»

Тут он снова вспомнилсвой первый день в школе Адептов. Вспомнил, как он шел туда с дядей Левой, не подозревая, что ему не позволят вернуться обратно. Теперь и он, в свою очередь, отведет Генку по этому пути — туда, откуда ему уже не будет дороги назад.

Прохоров вздрогнул. Неужели ему суждено продолжить эту зловещую традицию? Неужели это затхлое, пыльное Общество погубит Генкину жизнь так же, как они когда-то загубили и его? Причем погубит с его помощью… Нет, он в этом участвовать не будет. Генка и так уже навсегда искалечен Преображением; обретенные им способности станут со временем его проклятьем. Но им же и этого мало. Вместо того, чтобы помочь несчастному ребенку, они заберут его к себе в Цитадель, начнут исследовать, разлучат с родителями и друзьями… Нет, он им в этом не помощник!

Да, заварил кашу этот Генка. И все-таки, — решил Прохоров, — надо будет его предупредить, чтобы не лез на рожон и не спешил демонстрировать свои способности, не то живо очутится в Цитадели. И чтобы не вздумал больше никого гипнотизировать. Тоже мне, Вольф Мессинг выискался!

— Вася, что с тобой? — услышал Прохоров голос супруги, не на шутку испугавшейся при виде его исказившегося лица.

— Анечка, все в порядке. Я просто устал. Пошли домой?

4

— Как же Генка попал в институт? Кто его привел? — ломал голову Прохоров, вышагивая рядом с женой по дороге к дому. — Ну ладно, кто привел, может быть, и не так важно сейчас, чей-нибудь сын или младший брат. Выясню вот его фамилию…

Фамилию узнать было просто. Еще в гостях, пока жена извинялась перед хозяевами за ранний уход, Прохоров зашел в туалет, где ему никто не мешал сосредоточиться, и через две стенки вгляделся в детскую комнату. Ему повезло — дневник ученика 5 «В» класса 11 школы Николая Мартынушкина валялся прямо на столе. А в школе есть классный журнал, где записана и фамилия, и домашний адрес, и данные о родителях.

Или может, завтра с утра подкараулить Генку у школы? Одиннадцатая совсем рядом, два квартала от института… Прохоров вдруг усмехнулся, вспомнив, как Меренков уверял, что отнес крыс в сорок пятую школу. Такой школы в Подольске не было — в обязанности Наблюдателей входило, в частности, и подыскивать кандидатов в Адепты, так что все школы, сады, ясли и детские клубы Прохоров знал наизусть. Правда, ни одного Адепта он так и не нашел — ну не было в Подольске талантов, что поделаешь…

Значит, кто-то в прошлый вторник утром привел Генку в институт. А что делал утром Меренков? Тогда Прохоров еще не наблюдал за ним. Общую хронологию он восстановил — синтез Сергей проводил наверняка в те выходные, в понедельник днем ездил в Москву за крысами, тогда же дал им парацельсий, в институт уже, видимо, не возвращался — по крайней мере, до восьми вечера его там не было — отвез крыс домой, а утром притащил их на работу — не хотел, очевидно, оставлять без присмотра. Правда, сам Прохоров крыс утром не видел — так и не приглядывался ведь, занятий у него в тот день не было, как пришел, сразу занялся рогаликами. А вот у Меренкова была вторая пара, это точно! Лабораторию он обязан был закрыть на ключ, но в угаре своего успеха мог обо всем забыть… И тут Генка. Наверняка и крыс он выпустил. Кстати, вот и объяснение: обнаружил клетку с крысами, случайно открыл, испугался, заметался по лаборатории, может, поймать их пытался, перевернул пробирку или колбу — что там у Меренкова было — парацельсий выплеснулся в аквариум…

О-па! А ведь, пожалуй, так оно и есть: и рыбы, и муравьи — это дело рук Генки, а вовсе не Сергея! Пить раствор он бы, разумеется, не стал, а вот пролить, выплеснуть то, что осталось, за окно, а потом, так и не помыв рук, полакомиться каким-нибудь плодово-ягодным, точнее, фруктово-ягодным мороженым — это вполне вероятно… И серая крыса-Наблюдатель тоже случайная жертва…

— Ключи у тебя? Вася! Да что с тобой сегодня? Ты не заболел?

— А? — Прохоров тряхнул головой. Оказывается, они уже дошли до дома. — Вот, возьми. Ты иди домой, я прогуляюсь еще чуток. Голова раскалывается… Нет, я не пью таблеток, ты же знаешь. Погуляю полчасика, все пройдет…

А ведь получается совсем плохо! Даже не зная ни о каком Генке, Прохоров недоумевал, чего это Меренков вздумал раздавать парацельсий направо и налево. Ладно бы еще рыбки в аквариуме, но муравьи? И мысль о постороннем вмешательстве рано или поздно пришла бы ему в голову. А значит, придет и им. Тем более, им проще, подошлют Гипнотика-телепата — и поймут тут же, что никаких муравьев Меренков знать не знает… И начнут искать, кто еще имел доступ, причем здесь, в Подольске… Мальчишку вычислят мгновенно!

Значит, действовать надо срочно. Сначала — в школу, за журналом. Потом — домой к Генке, посмотреть хоть на него, на его семью. Время — одиннадцатый час, все уже должны быть дома, взрослые еще не спят… Дальше Прохоров пока не загадывал.

5

Что и как можно наблюдать через стены и закрытые шторы, было совершенно непонятно, скорей всего, это был просто пьяный, однако Сергей продолжал стоять неподвижно, потом медленно, стараясь быть абсолютно бесшумным, двинулся к скамейке. Наблюдатель или нет, но Сергея он явно не замечал. Меренков наконец достиг тени ближайшего куста и опять застыл, ожидая, пока глаза привыкнут в сумраку. И потом чуть не рассмеялся — в странном человеке он узнал Прохорова. Да, но что он здесь делает? Впрочем, он, кажется, недалеко живет. Может, ему плохо? Засиделся на работе, шел домой…

— Василий Дмитриевич, — проговорил Сергей, в ночной тишине голос прозвучал неожиданно громко. Прохоров, однако, не пошевелился. — Василий Дмитриевич!

— Кто тут? Ты?! Что ты тут делаешь?

— Я… Да вот, из института шел, на автобус опоздал уже, решил прогуляться. У вас все в порядке?

— Да, спасибо, все нормально. Задумался вот…

Задуматься действительно пришлось. Что Меренков здесь делает? Случайно ли пришел к этому дому? Впрочем, сейчас и выясним.

— … О жизни… Дружок у меня был, в школе вместе учились, Санька Вяльцев такой. В этом вот доме жил. Учился лучше всех, на гитаре играл, девчонки все по нему страдали. Да… Спился, женился на какой-то лахудре, а потом вообще исчез…

Неся эту чушь, Прохоров внимательно наблюдал за Меренковым. Жаль, телепатия не относится к способностям Наблюдателей, мысли Сергея были ему недоступны, но улавливать эмоции он мог. На фамилии Вяльцев — вспышка тревоги. Значит, знает. Интересно, что именно?

Меренков помог сам:

— Вяльцев, Вяльцев… Знакомая фамилия, совсем недавно слышал ее. Ах, ну да, про мальчика…

И Сергей принялся излагать то. что услышал в первый раз от Насти, просто как забавный и не очень-то правдоподобный случай. Если Прохоров знаком с семьей, может, удастся вытянуть из него какую-нибудь полезную информацию.

А Прохоров слушал, поддакивал, дивился, со своей стороны стараясь понять, что же здесь правда. Похоже, правдой было все, то есть именно так Меренков узнал про Генку, а если до этого он обнаружил, допустим, пропажу части парацельсия и следы чужого присутствия, то и связал одно с другим. Как бы вызвать его на большую откровенность? А если попробовать в лоб? Риска-то никакого, говорить можно почти все, что угодно, Сергей никогда не заподозрит правду. С его точки зрения, Прохоров — скучный занудный тип с одной мозговой извилиной в форме рогалика…

— А это не ты к мальчонке руку приложил?

— Вы о чем?

— Да о снадобье твоем, что ты там изобретаешь, да ты не хмурься, весь институт знает, что не над тестом ты работаешь да ночами сидишь.

— Не понимаю, Василий Дмитриевич, о чем вы. Весь институт знает, что я работаю над диссертацией, сроки поджимают, вот и приходится сидеть по ночам.

Прохоров понял, что сболтнул лишнее. Ого, сколько эмоций! Неужели Сергей никогда никому не рассказывал о своем «брейнорине»? Правда, разговоров таких на работе он действительно не слышал, но неужели Меренков сам уверен, что ни разу не проболтался? Плохо, теперь он решит, что Прохоров шпионит, доверительного разговора не получится. А ведь еще когда собирался предупредить, шторы плюшевые посоветовать.

Но Сергей действительно никогда никому на работе о брейнорине не заикался, единственным человеком в Подольске, который что-то знал, была Настя. В остальном он придерживался старого анекдотного принципа «жене сказал, что пошел к любовнице, любовнице — что к жене»: научному руководителю он говорил, что на работе текучка заела… Получается, Прохоров за ним следил, наблюдал… Наблюдал?! Прохоров — наблюдатель из Общества? Не может быть! А почему бы и нет, наверное, эти наблюдатели и должны быть такими, тихими и незаметными. Значит, они уже добрались до Генки.

6

Промашка с Сергеем серьезно обеспокоила Прохорова. Теперь мало того, что ни о каком доверии не может быть и речи, так еще и проблем прибавится — не то чтобы кто-то мог что-то узнать об Обществе, но ведь любые слухи могут повредить. А если Сергей всем расскажет о его странной осведомленности, это никак не поможет его работе незаметного наблюдателя… Нет, с этим определенно необходимо что-то делать, причем сейчас и немедленно, иначе…

— Сергей, ты меня не так понял, — начал Прохоров. — По институту давно слухи ходят, разве ты сам не в курсе? Кто ж в здравом уме поверит, что человек будет ночами над диссертацией о пористости теста сидеть! Да и колбы у тебя все время какие-то странные, лаборантки об этом уже пару месяцев как шепчутся. В общем, все сходятся на мнении, что не тестом ты там занят, а чем-то совсем другим, левым заказом каким-то! Разумеется, никто напрямую спросить не рискнет, да и сам я уже не понимаю, зачем этот разговор завел…

«Тупик, — подумал Прохоров. — Ничего не получается, какие-то глупости».

— А что ты знаешь об Обществе Парацельса? — спросил он и немедленно прикусил язык. Он не собирался говорить ничего подобного, и уж по крайней мере не сейчас, когда Сергей меньше всего склонен доверять ему. «Каким образом это произошло? Неужели я это действительно сказал? И как теперь выкручиваться?»

— О чем это вы, Василий Дмитриевич? — спросил Сергей, и взгляд его стал еще более подозрительным. Прохоров пытался остановиться, но его словно несла вперед невидимая сила:

— Не отпирайся! Я знаю, что ты получил парацельсий. Я знаю, что к тебе приходили два человека из Общества, Адепт и Мнемоник, с целью забрать крысу, а ты не спал и подслушал их разговор. И узнал, что твое вещество получено несколько столетий назад и что существует целое Общество, строго хранящее его тайну. Точнее, хранившее, потому что ты все-таки сумел успешно закончить опыт. Крыса все еще у тебя, по какой-то причине посланцы не смогли выполнить задание, да и не она является основной проблемой: джинн выпущен из бутылки, ты теперь не можешь оценить масштаб распространения парацельсия, и Генка — лучший тому пример.

— Кто вы, Василий Дмитриевич?

— Я? Как ты, возможно, уже давно догадался — Наблюдатель. Человек, который должен был заранее обнаружить твои выкрутасы и помешать им, и который ничего не сделал для этого. Намеренно не сделал.

— Вы хотите сказать, что…

— Да, именно это я и хочу сказать, Сергей. Общество далеко не так централизованно, как хотелось бы его руководителям. Постоянно появляются инициаторы более решительных действий, готовые нести свет в массы, несмотря на запреты. Сен-Жермен пытался передать парацельсий европейским монархам, но был остановлен. Через сто лет опять потенциальный прорыв, но небольшое внушение — и Менделеев увидел во сне свою Периодическую таблицу, что в корне изменило направление его исследований, а ведь он был так близок к разгадке! Уже в нашем веке Эшер опубликовал свои рисунки, а они представляют систему лабиринтов для отбора кандидатов в Адепты, Общество спохватилось слишком поздно и не смогло помешать публикации. Терьен сумел выпустить статью о теории получения ослабленной формы парацельсия, назвав его «брейнорин». Таких примеров множество, об этом можно говорить часами, но суть в том, что я, простой Наблюдатель, способствовал тому, что парацельсий выпущен на свободу, и я совсем не уверен, что меня это радует.

— Что же мне теперь делать? — после некоторой паузы спросил Сергей. — Что захочет сделать это твое Общество? Насколько вы сильны?

— На последний вопрос ответить проще всего: мы неимоверно сильны. Точнее, я уже должен говорить «они», потому как опасность, которая грозит мне, никак не меньше той, которая грозит тебе. Даже больше — тебя, скорее всего, подвергнут гипнозу, чтобы несколько почистить память и изменить представление о последних событиях, а меня… Даже страшно подумать, не будем об этом. В данный момент Общество еще не знает размаха процесса, и я стараюсь держать их в уверенности, что все под контролем. Но долго это продолжаться не может — стоит им узнать про Генку, и все полетит вверх тормашками. Сюда прибудет группа Гипнотиков и Наблюдателей, которые в кратчайший срок вернут все на круги своя, и никто, разве что в коротких обрывках сна, не вспомнит о том, что произошло. Такое уже было, в Москве, в 1928 году, когда некий профессор Персиков сумел открыть некую модификацию парацельсия, влиявшую на гормоны роста. Совершенно бесполезную модификацию, кстати, но бардак был жуткий. И кто сейчас об этом помнит? Осталась одна книжка, да и та описывает события очень приблизительно и сильно преувеличивая, плюс ко всему никто не воспринимает описываемые в книге факты всерьез.

— И как мы можем этого избежать? Да и как мне доверять тебе, ты же один из них! — взгляд Сергея из подозрительного стал откровенно враждебным. — Какие могут быть гарантии, что ты не послан Обществом с целью запугать меня?

— Как ты уже наверняка обратил внимание, — ответил Прохоров, поражаясь собственному внешнему спокойствию, — Общество не разменивается на разговоры, оно действует. Если бы те двое, которые пришли к тебе забирать крысу, хотели бы устранить тебя или напугать, они бы, ни на секунду не задумываясь, это сделали. Каким-то образом ты сумел не уснуть, хотя над тобой и работал Гипнотик, и подслушал их разговор, тем самым сделав свое положение еще более опасным. На твое счастье, об этом пока знаю только я, а я хочу тебе помочь, поэтому и разговариваю сейчас с тобой, несмотря на риск, а не бегу в Общество со срочным докладом! А вот попытаться решить проблему можно — на этот счет у меня имеется план…

Через полчаса Прохоров, как ему показалось, сумел убедить Сергея следовать его советам. Сергей только попросил закончить разговор завтра в институте, потому что час был уже поздний, и они разошлись.

Часть 6 Крысы и люди

1

В очередной раз Сергея разбудил Тито. У него давно появилась привычка громким писком требовать по утрам включить телевизор или, на худой конец, радио. При этом он корчил смешную рожицу, очевидно означавшую: «Я встал. Мне скучно! Где развлечения для умных крысок?» Однако сегодня случай был явно необычный — во-первых, за окнами ещё было темно, всё-таки по ночам Тито (после парочки строгих внушений) старался Сергею не мешать, а во-вторых, суетливые движения крысы выдавали в нём странное возбуждение. Подобно милицейским собакам из многочисленных детективов, он бегал от кровати к входной двери, разве что только не лаял.

«И на том спасибо, — подумал Сергей, одеваясь, — ещё чего не хватало — крыса-ищейка, тоже мне Шерлок Холмс новоявленный». Больно стукнувшись в темноте лбом о косяк, он проследовал за Тито. Крыса бежала уверенно, иногда останавливаясь на несколько секунд, как будто в раздумье. Очень быстро они углубились в пользующийся дурной славой район Чёрной Балки, рассказами про который местные бабки запугивали внучат. Те, конечно, ни во что не верили, но вечером, после захода солнца, туда заходить опасались, мало ли что может случиться! Обстановка действительно не вызывала приятных эмоций: тёмные, почти разрушенные временем, деревянные дома, дубы, помнящие, небось, ещё Екатерину Вторую, а то и Ивана Грозного, так и норовили преградить и без того не самую ухоженную дорогу, и, главное, никакого присутствия человека, как будто все жители, как в рассказах бабок, действительно умерли и теперь, став призраками, ищут незадачливых прохожих.

Сергей поёжился. Тито, как будто не замечая перемены обстановки, продолжал только ему известный путь, умело маневрируя в лабиринте деревьев, домов и мусорных куч. А после очередного резкого поворота перед глазами Сергея предстала настолько странная картина, что он споткнулся и чуть не упал от удивления.

На огромном пустыре стройными колоннами маршировали крысы. Их было так много, что рябило в глазах, как будто тьма серых точек непрерывно перемещалась, создавая всё новые и новые фигуры. Все они двигались на задних лапах, а в передних что-то держали. Присмотревшись, Сергей понял, что это маленькие пистолеты, автоматы и сабли, а некоторые несли даже что-то похожее на гранатомёт. «Совсем как у игрушечных солдатиков, — подумал он, — только уж очень всё реалистично». А перед строем… Перед строем, верхом на рыжей кошке, ничуть не возражавшей против такого странного сочетания, разъезжал ещё сильнее располневший Наполеон, на голове которого красовалась знаменитая треуголка! Сергей не мог поверить своим глазам, всё это казалось кошмаром. Не обращая на остальных крыс ни малейшего внимания, Тито подбежал к Наполеону и начал с ним о чём-то спорить, отчаянно жестикулируя лапками и хвостом.

— Что, Серый, красиво? — послышался знакомый голос.

Сергей повернулся и увидел Антона. Одетый в строгий серый костюм, он возился с каким-то странным агрегатом.

— Ч-что з-здесь п-происходит? — от волнения Меренков начал заикаться.

— Успокойся, старик, ничего страшного. Это, видишь ли, моя личная армия. Ну, у толстой белой крысы в треуголке могут быть на этот счёт другие планы, но мы-то с тобой понимаем, у кого здесь больше серого вещества.

— Какая армия?

— Какой-то ты, старик, сегодня непонятливый. Эти, с позволения сказать, солдаты тренируются под моим чутким руководством. И согласно решениям Съезда Партии, разумеется, — Антон громко заржал.

— Подожди, я сейчас с ума сойду! Ты же уехал в Анапу!

— Ну да, только правильнее будет сказать, что я уезжал в Анапу. Но потом меня осенила гениальная идея и пришлось срочно вернуться. Понимаешь, твою мозгокрутку только синтезировать сложно, а вот выращивать её в произвольных количествах при наличии исходного образца так же легко, как и кристаллы медного купороса. Неужели у тебя в детстве не было дома такого кристалла? Только скорость роста намного выше, буквально за час, при правильном подходе, из одного маленького кристаллика вырастает кристалл-гигант величиной с кулак.

— Стой, но откуда ты взял этот самый исходный образец? Ведь у тебя брейнорина не было!

— Как это не было? Я его, старик, уж извини, у тебя спёр. Как-то жалко мне стало весь ценный продукт на крыс переводить, вот я и припрятал одну дозу, — Антон снова загоготал.

Сергей не знал, что сказать. Всё это было настолько бредово, что не лезло ни в какие разумные рамки. Ант между тем продолжал:

— Вот в Анапе мне и пришла в голову идея выращивать кристаллы. Всё, понимаешь ли, грызла меня мыслишка, что один маленький кристаллик мозгокрутки — это очень мало, какая бы идея в голову ни пришла, тратить его жалко, может, что-то лучшее, более надёжное, придумаю. А тут один пионер нам на базу медный купорос принёс, нестандартной формой похвастаться. Вот тогда меня и осенило! Улетел срочно, первым же самолётом, обратно и немедленно поместил мозгокрутку в благоприятную среду. И она взошла, и ещё как! Никакому академику Лысенко не снилось, — веселье Антона всё больше и больше напоминало истерику. — Ну, я и выдал сразу по большой дозе всем имеющимся в лаборатории крысам, уж больно меня азарт разобрал, всё увеличивал и увеличивал порции. Думал — половина помрёт, зато остальных можно будет подробно исследовать, хоть в одной эффект да проявится. А крыс потом можно ещё достать, когда понадобятся. В общем, никто не умер, зато многие сумели сами открыть клетки и с изучающим видом забегали по лаборатории. А одна вдруг уставилась на меня и в голове какие-то картинки забегали. Оказалось, что эта самая крыса, я зову её Мессинг, — телепат, может мне разные образы внушать, и пошёл у нас полный контакт и совет да любовь…

Ант повернулся к своему агрегату, засунул туда руку и вытащил огромный коричневый кристалл.

— Вот смотри, Серый, мозгокрутка обыкновенная, первый сорт. А вот, кстати, и наше пополнение!

Сергей посмотрел в указанном направлении. Сквозь щель в одной из окрестных развалин протиснулась белая крыса, а за ней множество значительно более крупных серых. Белый предводитель подбежал к Анту и забрал у него из рук кристалл. Ноша оказалось явно непосильной, но откуда-то прибежали ещё две белые крысы, и втроём они поволокли брейнорин к новоприбывшим серым. Кристалл был расколот и раскрошен, и каждая серая крыса получала маленький кусочек, после чего либо присоединялась к общему строю, либо… получала еще один кусочек!

— Правда, гениально? Это Конфуций придумал, вон он там, один из троицы, с коротким хвостом. Оказывается, если первая порция мозгокрутки не подействовала, то нужно просто дать вторую порцию, так говорит Конфуций! — Антон опять захохотал. — Четвёртая попытка действует даже на самых тупых. Только гениев из серых крыс не получается, но вот солдаты для армии — очень даже.

— И что ты намерен с этим всем делать? — несколько пришёл в себя Сергей.

— Как что? Захватить мир, конечно. Начну с Общества Парацельса, этих зажравшихся старпёров давно пора давить. Ну, а когда с ними справлюсь, реальных соперников, как ты понимаешь, не останется.

— Ты с ума сошёл?! Ты, советский человек, вообразил себя каким-то Чингисханом!

— Не боись, вся акция проводится при полной поддержке Верховного Совета. Ну, в смысле, они нас потом поддержат, когда понадобится. Это будет что-то типа мировой революции, как завещал великий Ленин. Кстати, с самых что ни на есть низов, крысы редко бывают выше колена.

— И ты всерьёз полагаешь, что эта твоя игрушечная армия на что-то способна?

— Это ты, старик, ещё всего размаха задумки не понял. Видишь, что у пасюков в передних лапах? Ну, допустим, сабельки — это бутафория, типа треуголки Наполеона. Кстати, давно он от тебя сбежал? Он вчера объявился, на кошке прискакал, армией хочет командовать, ишь ты! О чём это я… Ах, ну да, всё огнестрельное оружие действительно стреляет. И не мелкими пульками, а порцией контактного яда. Хватит, чтобы убить любого человека, независимо от пола, возраста и партийной принадлежности. Это всё наш генеральный конструктор придумал, вот смотри.

Только сейчас Сергей обратил внимания на гигантский муравейник, высотой чуть ли не в три метра. К нему выстроилась целая очередь из серых крыс, каждая из которых получала оружие, то самое, которое показалось ему вначале игрушечным. После объяснения Антона эффект солдатиков и детской игры исчез.

— Это всё один муравей придумал, я его Фердой зову, правда, весело? У него, кстати, на самом деле одна из ножек повреждена. С контактным ядом, конечно, я ему помог, но в остальном — его заслуга. Очень интересный дизайн автомата, мне Конфуций растолковал, на Калашников похоже. Помнишь, на военной подготовке — собирали, разбирали…

— Ты сошёл с ума, Ант! Определённо сошёл с ума! — Сергей уже не знал, что и сказать.

— Да? Ты думаешь? Тогда я определённо гениально сошёл с ума. Если ты полагаешь, что всё ограничивается крысами и оружием, то ошибаешься. Что самое главное в современной войне? Правильно, связь. А вот и главный связист — чайный гриб Парамон!

Ант указал Сергею на какую-то странную лужу:

— Мельчайшие споры этого несомненно универсального и лучшего в мире связиста способны существовать в любой жидкой среде. А некоторое время и без неё! При этом Парамон имеет возможность послать команду любой из своих составных частей и получить от неё полную информацию об окружающей обстановке, эдакий макроорганизм из микроспор. Можно ли пожелать связиста лучше? Кстати, одна из его разведок уже принесла плоды — мы взяли языка! И очень полезного, надо сказать.

Сергей посмотрел в сторону одного из растущих на пустыре дубов и ужаснулся. К дубу был привязан Прохоров! По нему ползала целая толпа муравьёв, а на плече сидела крыса, по всей видимости тот самый Мессинг, о котором говорил Ант. Судя по всему, допрос шёл полным ходом.

— Итак, что мы имеем? Огромную армию, которая скоро превысит по численности все армии мира, вместе взятые, причём она почти неуязвима, ибо кто примет крысу всерьёз? Оружие, способное уничтожить любого врага до того, как он поймёт, что на него напали. Универсального связиста, которого нельзя ни обнаружить, ни уничтожить… да что там, даже помешать его передачам невозможно. И пленный, который скоро выдаст нам координаты главной резиденции Общества, единственного возможного противника. Ты всё ещё считаешь, что я сошёл с ума? Ой, старик, ты сам не представляешь, как забавно выглядишь, — и Ант зашёлся в очередном приступе смеха.

Сергею же было не смешно. Он бросил взгляд на Тито, который уже перестал спорить с Наполеоном, а каким-то образом оказался у него на плече. И пищал. Он пищал всё громче и громче, всё требовательней и требовательней, и гротескная картина закружилась у Меренкова перед глазами…

2

Сергей не сразу понял, что это звонок в дверь. Поначалу попытался прибить будильник на тумбочке и удивился сквозь полудрему, что он не замолкает. Потихоньку в сонном сознании угнездилась идея, что надо встать и открыть дверь. Вставать не хотелось — мало ли кого там обнаружишь, может, опять гости из КГБ, имеющие привычку испаряться на глазах клиента, или крысиные генералы на кошках… Сергей стряхнул с себя остатки сна: «Надо же, довели меня последние дни… Какой только ерунды в голову не лезет…»

Он встал, пошарил ногой под диваном, обнаружил одну тапочку и, махнув рукой, пошлепал в прихожую. Звонок надрывался совершенно истошно. Сергей отпер замок и распахнул дверь с очевидным желанием объяснить непрошеному гостю все, что он о нем думает. И застыл…

За порогом, в вечных сумерках лестничной клетки, маячила округлая, как правильный кабачок, фигура. Знакомая Сергею всю его жизнь. «Маменька приехали», — почему-то именно в такой странной форме пронеслась в смятенных Сергеевых мозгах простая и очевидная мысль.

— Почему ты такой нестриженый? Неужели трудно дойти до парикмахерской? — поприветствовала сына вошедшая дама.

Если и были у Сергея какие сомнения по поводу личности гостьи, то столь радушное приветствие, а главное, голос — о, голос! — развеяли эти самые сомнения в прах.

— Почему ты так долго спишь? Уже полдевятого… Где ты был вчера, что спишь? Напился? Хочешь, как твой отец? Почему грязно? Сколько раз я говорила тебе не носить клетчатых рубашек? Ты абсирант, а не бродяжка какая! Где галстук, который я послала тебе? Тот, в елочку?

Произнося все это, Варвара Никаноровна теснила ошалевшего сына в сторону кухни. По пути ей попадались на глаза все новые следы его прегрешений — клетчатая рубашка на полу в ванной, немытая чашка на столе в кухне — и все, буквально все, служило добротным горючим в бездонной топке ее воспитательного процесса.

Варвара Никаноровна Меренкова обожала своего сына со всей нерастраченной силой души одинокой матери и ответственного работника. Да, она была разведена с отцом Сергея много лет назад, почти сразу же после рождения младшей дочери, Лены. И она была ответственным работником — а как иначе назвать должность заведующей машбюро администрации Горьковского речного порта? Самого крупного речного порта Европейской части СССР, как любила непременно добавлять Варвара Никаноровна со значительным сгущением черт.

Наверное, в юности она была красавицей. Во всяком случае, следы этой красоты до сих пор можно было ухватить где-то в отдаленных уголках ее лица. Особенно когда она молчала. Глаза, к примеру: большие, зеленовато-серые, с тяжелыми томными веками. К сожалению, Варвара Никаноровна была не из молчуний. Она говорила много, самозабвенно, самовозгораясь вдохновением от своих собственных слов. Когда-то в какой-то читанной в далекой юности книжке Сергей встретил фразу «от голоса его приседали кони». Фраза запала в наивную неокрепшую душу Сережи и приходила в ум всякий раз, когда маман произносила перед ним свои монологи. Но почему-то вместо коней перед внутренним оком Сергея упорно возникали приседающие портальные краны Горьковского речного порта.

Конечно же, Сергей любил свою мать. Конечно же, он понимал, как ей трудно было одной вырастить Ленку — Сергей был старше своей сестры на 12 лет. Конечно же, он был ей благодарен и самозабвенно, покаянно жалел ее, когда она вдруг замолкала… Но это бывало так редко! Варвара Никаноровна буквально брызгала вокруг какой-то суетливой, беспорядочной недоброжелательностью. Если бы Сергей имел хоть малейшее представление о темных коридорах женской души, он, без сомнения, с легкостью разглядел бы за этим недоброжелательством ко всем и вся лишь горькую обиду за свою собственную неустроенную бабскую участь. Но увы! Сергей при размышлении о женщинах неизменно впадал в состояние ошеломленного ступора.

Маман меж тем начала разбирать объемистую дерматиновую сумку, продолжая свои воспитательные речи. Из сумки последовательно показались: раскоряченная в пароксизме последних судорог кура по 2-60 за кило, слегка заплесневелый, но оттого еще более желанный батон копченой колбасы «Московская», немного помятая жестянка с черной икрой и полуразмерзшаяся стерлядка, запакованная в многочисленные полиэтиленовые пакеты. Заключительным аккордом ко всей этой красоте был пакет с его любимыми конфетами «Мишка косолапый», которые Сергей с детства называл «Мишка на дереве».

— Вот, набор давали, — ворчливо сообщила маман. — А то я тебя знаю, ни есть не будешь, ни готовить, весь в отца. Отец вот стерлядку подкинул — браконьерили, видать, с собутыльниками, управы на них нет. Уфф… в поезде жара была, глаз не сомкнула, а еще в электричке крысу видела, какая гадость, эти транспортники совсем распоясались, в нашем Горьковском речном порту такого вовек не бывало…

Произнося все это, Варвара Никаноровна споро инспектировала кухню. Вымытые вчера Настей чашки были признаны отвратительно грязными и отправились обратно в мойку.

— А где бабушкины тарелки? Их же шесть было? Почему только три осталось? Неужели разбил? Да что же это такое — я столько для тебя сделала, один этот обмен мне чего стоил — Люське из райисполкома сколько черной икры перетаскала, да еще и сюда сколько коньяку ушло, а ты за тарелками уследить не можешь.

Сергей не имел ни малейшего понятия, о каких бабушкиных тарелках идет речь. Но скорее всего, он их действительно разбил. В душе поднималась обычная в присутствии маман волна раскаяния. Самое обидное — все, что она говорила, было правильно. Родственный обмен с бабушкой Зиной, мамой Варвары Никаноровны, действительно через все инстанции проталкивала маман. Бабушка Зина сломала шейку бедра, когда Сергей учился на третьем курсе. Пришлось срочно забирать бабушку в Горький, под пригляд дочери. Пропажа квартиры в Климовске была тогда более чем реальной, но не для Варвары Никаноровны. Чужого ей было не надо, но своего она упускать не собиралась. Райисполком увертывался от разрешения на родственный обмен сколько мог, выписывая резолюции «о фактической переуступке жилья». Но Варвара Никаноровна, вооружившись дефицитными продуктами из заказов администрации Горьковского речного порта, вновь шла на приступ бастионов исполнительной власти. В конце концов исполнительную власть просто закидали банками с черной икрой и бутылками армянского коньяка. Исполнительная власть сдалась.

Да, маман была, как всегда, права — если бы не она, не было бы у Сергея этого уютного холостяцкого жилья. Но тарелок он, хоть убей, вспомнить не мог. Оставалось надеяться, что маман переключится на что-то другое: мыслительный процесс Варвары Никаноровны никогда не отличался строгой поступательностью и последовательностью.

— Вчера видела в троллейбусе Надьку, ну, одноклассницу твою. Второго ждет… Надеется, что девочка, первый-то у нее пацан. Ну, я ей сказала, что не видно, что девочка будет, скорее опять пацан. Мамаша у нее как не работала, так и не работает… Еще бы, с улицы Минина — они же все там такие фифы… Да ты помнишь ли Надьку-то?

Надю Сергей помнил очень хорошо. Но признаваться в этом Варваре Никаноровне не собирался. Надя — его первая любовь, совершенно незабываемая, мучительная, прекрасная… Сидевшая на физике и химии чуть впереди и по диагонали от него. Он не мог отвести глаз от ее не слишком толстой, но такой пушистой рыжеватой косы. В девятом Надя стала просто красавицей. Это было ясно всем, только она сама к этому еще не привыкла. Надя училась, как учатся многие девочки — хорошо, даже отлично, но неглубоко, не прирастая ни к чему ни сердцем, ни умом. Не осознавшая пока своей красоты и власти над противоположным полом, она была ровна и приветлива в общении со всеми. И Сергей мечтал о ней! Он очень хотел отличиться хоть в чем-то, чтобы Надя заметила его.

Не один Сергей, впрочем, заглядывался на Надю. В числе ее поклонников самым заметным был руководитель школьного вокально-инструментального ансамбля «Поющая юность» Сашка Епишин, уже десятиклассник. Простой «хорошист» без особых пристрастий Сергей Меренков ничего не мог противопоставить руководителю ВИА, пусть и школьного. Но мечты дают нам крылья! И Сергей решил стать выдающимся хоть в чем-то. Петь он не умел, музыкального слуха был лишен практически полностью… Единственной наукой, которая хоть как-то привлекала его в школе, была химия. Физика казалось ему скучной, а с математичкой он не ладил.

Сергей был упорным малым, возможно, даже более упорным, чем сам подозревал. Лето между девятым и десятым классом он провел, решая задачки по химии из задачника для поступающих в ВУЗы. Надо сказать, то лето и так было довольно занятым для Сергея: ему сравнялось шестнадцать, и Варвара Никаноровна пристроила его в речной порт разгружать баржи. Приговаривая при этом нечто очень похожее на сентенции, слышанные Алешей Пешковым от его деда (и известные всему Горькому): «Ты на шее у меня не медаль, ступай-ка ты в люди».

В десятый класс Сергей пришел настоящим экспертом в области химии. Но увы! Должного впечатления на Надю это не произвело. Честно говоря, это вообще не произвело на нее никакого впечатления. Надя изменилась. Пушистую косу сменила короткая стильная стрижка, а ее маленькое сердечко надолго оккупировал бывший руководитель школьного ВИА, а ныне студент горьковского Политеха и участник тамошнего ВИА Александр Епишин.

Эта сердечная травма оказалась довольно глубокой. Собственно, весь десятый класс Сергей страдал. А потом принял решение поступать не на химфак ГГУ, а в Москву, в Москву. Надя вышла замуж за своего гитариста, через несколько лет, родив сына, развелась… Потом Сергей перестал следить за ее судьбой.

Маман меж тем продолжала вкладывать персты в Сергеевы раны. Справедливости ради, впрочем, следует отметить, что она об этих ранах не имела ни малейшего понятия.

— Надьку-то ведь, как она со своим непутевым развелась, мать ее за сотрудника Надькиного отца пристроила. Ну, этот вроде положительный — квартира у него большая, правда, с родителями. Но уж Надькины-то родители расстарались — разведенку-то с ребенком замуж пристрой, попробуй! Так они молодым на свадьбу «Жигули» подарили… Я как узнала, пришла домой и Ленке сказала — чтобы ты у меня, дура, не смела сразу после школы взамуж скакать, у меня денег нет за тебя потом «Жигулями» расплачиваться…

И вот тут-то Сергей вдруг понял, что было во всем этом визите изначально странного, что тревожило его и не давало покоя. Ленка! Ленка заканчивает десятый класс, а сейчас конец мая — последний звонок на носу, платье выпускное шьется. А мать — незаменимый из-за своих связей в торговле участник всех родительских комитетов — примчалась к нему. Что-то не вязалось во всей этой картине. Варвара Никаноровна последние полтора года и носу-то к нему не казала, и даже не слишком корила его, когда он редко звонил… Занята была слишком — репетиторы, нужные люди… Ленка в медицинский собиралась, а туда без связей попасть и не мечтай. И вот в такую горячую пору маман вдруг сорвалась к своему сыну? Что-то тут не так.

— Мама, а как у Лены дела? Как же ты ее одну оставила сейчас, у нее ж экзамены на носу? — робко спросил Сергей.

Реакция Варвары Никаноровны была странной. Она смутилась и замешкалась, как будто пытаясь припомнить что-то важное. Видеть мать в смущенном состоянии Сергей не привык.

— Так это… не маленькая уже, — не совсем уверенно, как бы даже вопросительно, произнесла Варвара Никаноровна. На какое-то время она задумалась вновь в очевидных попытках вспомнить что-то насущное. — Ничего, пускай привыкает сама дом содержать, — заключила мать с крепнущей уверенностью в голосе.

Это было совершенно не похоже на Варвару Никаноровну, которую Сергей знал с детства. «Что за чудеса начали твориться вокруг, — подумал Сергей уныло… — А еще Настя должна прийти с минуты на минуту».

Маман тем временем, совершено оправившись от минутного смятения в мыслях, проследовала с инспекцией в комнату. Сергей даже не успел ее остановить. «Сейчас увидит крыс — и конец», — пронеслось молнией у него в мозгу. Он похолодел от того, что сейчас произойдет, он буквально не мог заставить себя двинуться с кухни…

— Сережа, да что же это за прелесть такая, — услышал он голос Варвары Никаноровны. — Ох ты, мой мурлыка, ох ты, пушистик какой…

3

Картина, которую Сергей застал в комнате, была настолько невероятной, что даже не вызвала никакой реакции в его душе. Это было слишком сильно, это было просто за порогом его чувствительности. Варвара Никаноровна сидела на диване, держа на коленях Тито. Она чесала ему за ушком и мурлыкала что-то очень нежное и умильное. Тито терпеливо сносил неожиданные ласки. Сергею показалось, что в глазах у Тито мелькнула ироничная улыбка. Сергей не удивился, ему было не до этого. Ироничная крыса — подумаешь, делов-то, когда тут такое творится.

— Что же ты мне не сказал, что такого славного котика завел… пушистый какой, наверное, сибирский… — продолжала меж тем Варвара Никаноровна. — И мурлычет, мурлычет, что твой чайник закипает.

Видеть маман в состоянии расслабленной неги Сергей не привык. Танцующий трактор в венке из роз показался бы ему более привычным и уместным. От всей картины веяло какой-то совершенно безумной, но несомненно гениальной режиссурой.

— Сейчас-сейчас, мой котинька, я тебе курочки отрежу, молочка налью… Сережка-то, чай, тебя совсем голодом заморил… — бормотала меж тем Варвара Никаноровна, аккуратно взяв крысу под брюшко и направляясь мимо Сергея на кухню.

Коварное животное очевидно наслаждалось ситуацией: оно мирно свисало из рук Варвары Никаноровны, слегка покачивая лысым розовым хвостом. При этом вид имело уже не просто ироничный, а прямо-таки глумливый.

— Ладно же, ладно, гад, — отчего-то подумалось Сергею мстительно, — посмотрим, как ты молоко лакать будешь из блюдца.

Ситуация была — бредовее некуда.

И тут раздался звонок в дверь! Сергей бросился открывать. Настя удивленно оглядела Сергея с ног до головы… Он спохватился — одеться-то до сих пор не удосужился, так и бродил за маман в трусах-майке и одной тапочке. Он спешно сгреб куртку с вешалки.

— Настя, а ко мне мама приехала, — заторопился он объяснить что-то, чего и сам понять не мог, — утренним поездом, я вас сейчас познакомлю.

Настя почувствовала себя польщенной. Несмотря на странный вид избранника, она моментально прониклась важностью момента. Знакомство с мамой — это серьезно. Она давно хотела быть представленной маме Сергея и знала, что та живет в Горьком, но никаких других подробностей из Сергея выцарапать не удавалось. Порой Насте вообще казалось, что Сергей был найден в капусте. Причем человек, который его нашел, пожелал остаться неизвестным.

Меж тем из кухни, ласково держа крысу на обширной груди, появилась сама маман. В ее глазах была уже обычная настороженность. Тито терся о подбородок Варвары Никаноровны розовым влажным носом, как бы пытаясь задержать ускользающий момент неги.

— Мама, это Настя. Настя, это моя мама, Варвара Никаноровна… — промямлил Сергей, уже чувствуя, что, пожалуй, быть грозе.

Настя от волнения неожиданно сделала книксен и произнесла срывающимся тонким голоском:

— Очень приятно, Сережа мне много о Вас рассказывал… — вралось по такому святому поводу легко, как дышалось.

Варвара Никаноровна была женщиной честной и принципиальной. Врать она не собиралась, а потому ответила сурово:

— Странно, а мне он о Вас ничего не говорил. Ладно, Сережа, ты тут заканчивай свои дела, а я пойду перемою твою посуду… За что ни схватишься — всюду грязь.

Настя оскорбленно вспыхнула. Она, медичка, уж наверное имела представление о чистоте и стерильности!

Тито меж тем продолжал тереться носом о подбородок Варвары Никаноровны. Но маман лишь неприязненно рассматривала Настю, на крысу внимания не обращая. Неожиданно Тито с болезненным писком не то спрыгнул, не то шлепнулся на пол и… пополз, пополз в угол, как бы пытаясь уже на ходу упрятать свою голову между передних лапок. От глумливости и иронии и следа не осталось — несчастная крыса явно страдала.

— Вы мне, девушка, кота не пугайте, — дала деловитый совет Варвара Никаноровна и скрылась в кухне.

Настя стояла, разинув рот, уставившись на так называемого «кота». Сергей неожиданно понял, что ему больше не вынести всего этого…

— Настя, ты извини маму, она с дороги очень устала, да еще Ленка экзамены сдает, — торопливо валил Сергей в одну кучу все, что мог придумать. — Я тебе днем позвоню, хорошо?

Настя, продолжая глядеть на «кота», энергически закивала…

— Я только хотела сказать, что договорилась с Милочкой, это сестра из неврологического, она сегодня тоже на дежурство пойдет и так удобно вышло, как раз за ней мне одолжение было. Милочка поможет с энцефалограммой. А прочитать ее я Арона Израилевича попрошу. — Тут Настя чуть опечалилась, вспомнив, как Арон Израилевич месяц назад приглашал ее заглянуть к нему в кабинет на ночной чай. Но ведь Сергею нужно! Она нарочито громко чмокнула Сергея в щеку, крикнулавглубь квартиры: «До свидания, Варвара Никаноровна!» — и поспешно захлопнула за собой дверь.

4

Тито уполз под диван и, кажется, заснул. Матушка некоторое время продолжала пребывать слегка озадаченной и заторможенной, но постепенно к ней вернулась ее обычная активность. Она распотрошила Сергеев гардероб и завела стирку, а пока в ванной шумела вода, принялась носиться по квартире с тряпкой, все переставляя и наводя «порядки».

Сергей смотрел на все это обреченно, но возражать даже не пробовал.

— Мам, мне вообще-то на работу пора, — заикнулся он было, но в ответ последовал такой акустический удар начиная с «в кои-то веки мать родная приехала» и заканчивая «выучились тут на нашу голову, у всех дети как дети, товароведами или по телевизорам, деньги лопатой, а тут за сто пять в месяц и родную мать побоку», что Сергею просто пришлось сгонять на второй этаж к Викентьевым и позвонить в институт — попросить на утро замену…

Вперемешку с упреками в бесхозяйственности, безрукости и «квартирантстве по жизни» она живописала свою трудную жизнь, сволочей на работе, мздоимцев в дочкиной школе, беспутную молодежь, за которой «глаза нет, а глаз ох как нужен». Сергей кивал, только успевая выносить мусор, вытрясать покрывала и тому подобное. «Зачем же она все-таки приехала?» — удивлялся он.

Наконец неуемная жажда деятельности и любовь к порядку стали уступать место усталости, и Варвара Никаноровна уселась попить чайку. Тут-то она и перешла к делу. А все дело было в туфлях к выпускному. Чтобы раздобыть в Горьком туфли, которые были бы достойны ее дочери, всех ее пробивных способностей и возможностей оказалось недостаточно. Платье уже давно шилось у лучшей частной портнихи, а вот туфли… Туфли надо было доставать. Заведующего обувной базой успела захомутать жена главврача горклинбольницы, она выбрала для своей кривоногой Эльвирки единственные приличные «платформы», а Варваре Никаноровне выбирать было совершенно не из чего. Это было невыносимо. Допустить, чтобы ее дочь выглядела на выпускном хуже этой выскочки?!

И тут кто-то (Сергей мысленно проклял этого кого-то самыми ужасными словами, какие только знал) подал ей идею. Спецмагазин для новобрачных! Всем, кто подавал заявление в ЗАГС, выдавали специальный талон на посещение закрытого спецмагазина. И многие этим пользовались — подавали заявление, отоваривались там по госцене, а потом делали вид, что раздумали жениться. Вот тут-то и понадобился Сергей, потому что Ленка, конечно, для этого не годилась — ей еще нет восемнадцати… Сама Варвара тоже не годилась — услуга предназначалась только для вступающих в брак впервые. А Сергей в своем Подмосковье, да и к тому же мужчина, мужчине слава донжуана еще никогда не мешала…

Варвара Никаноровна изложила все это Сергею, и, как-то даже непривычно смутившись, спросила, не может ли он устроить это дело. Она-то думала, что на роль подставной невесты придется искать кого-то со стороны. Но сейчас, проводив Настю, она сообразила: вот как раз с помощью Насти-то и можно все это шустро провернуть! — А мы ее отблагодарим, — пообещала она. — Только надо срочно, лучше всего вот прямо сегодня — время-то не терпит, ей тут рассиживаться нельзя!.. Вот у меня мерочка, следок (она вытащила вырезанную из бумаги стельку), надо бы белые или чуть розоватые, лодочкой, и хорошо бы с пряжечкой… (дальше пошли подробности).

Сергей растерялся. Он в принципе был не против, но Настя… Как ей это все предложить?

— Неудобно как-то. Еще обидится!

— Да что тут обижаться! — завопила Варвара Никаноровна. — Почему ж ей не оказать нам небольшую услугу? Тоже мне… ой, крыса!

Из-под дивана показался зевающий Тито. Сергей изумился: только что он у нее был «милый котик», ничего не понимаю..

— Не пугайся, мамочка, он ручной, — пролепетал он.

— Ручной? Вот этот ужас? — возопила мамаша. Тито потряс головой и уставился на нее. — А впрочем, он довольно симпатичный… Кис-кис-кис! Ой, то есть цып-цып… Тьфу ты, как его позвать-то?

Но Тито уже сам подошел к ней и ловко взобрался на колени. Варвара Никаноровна осторожно погладила его по голове, и Тито улегся, свернувшись клубком, и продолжая внимательно смотреть на нее.

Под взглядом Тито Варвара Никаноровна затуманилась. Бормоча «хороший котик, а вот рыбки бы…» она бережно отнесла Тито на кухню и принялась рыться в холодильнике. Отыскав банку кильки в томате, она вывалила ее содержимое в блюдце и подсунула Тито. Тито, не моргая, смотрел на нее, кильку не ел. «Ну вот и хорошо, вот и славно, ишь, любит рыбку-то…» — бормотала мамаша.

Сергей молча обалдевал. Тито не просто гипнотизировал Варвару Никаноровну, он определенно экспериментировал, ослабляя и вновь усиливая внушение.

Это что ж такое? Это ж, может, он и меня?.. — в ужасе подумал Сергей. Словно услышав, Тито поднял голову и посмотрел на Сергея как бы даже укоризненно, и — черт, черт! — отрицательно помотал головой.

— Ты хочешь сказать, что меня не… — начал Сергей, но Тито замахал на него лапой.

— Что-что? — очнулась Варвара Никаноровна.

— Нет-нет, мама, я хотел спросить, может, за хлебом сгонять? — поспешно ляпнул Сергей первое, что пришло в голову. Взгляд ее опять прояснился, она встала, начисто забыв про Тито, заглянула в хлебницу, и, найдя ее санитарное состояние совершенно неудовлетворительным, немедленно принялась за чистку.

Тито, шатаясь от усталости, убрел под диван, волоча в зубах кусок горбушки — восстанавливаться.

За оставшийся ему дома час Сергей решил навести порядок в материалах по исследованиям. Вытащил папки с надписью «Дело №» и принялся раскладывать записи в хронологическом порядке. Странно, но, против обыкновения, записи в общем и лежали по порядку, хотя и были как-то странно помяты. Сергей внимательно осмотрел папки. Нет, не может быть. «С этими делами я совсем с катушек слечу, — подумал он. — Мало мне крысы-гипнотизера и телепата, но чтобы он еще и черновики читал?.. Тьфу ты». Он почувствовал усталость от чередующихся безумных ситуаций и посмотрел на пишущую машинку. Вроде бы я ее закрывал? Или нет? Да что ж за ерунда-то в голову лезет! Посмотрел на стопку дефицитной чистой бумаги. Потом в корзинку под столом. В корзинке лежали клочки испорченных листов, все как обычно… Нет, и тут непорядок: Сергей обычно просто комкал испорченные страницы, а рвать-то зачем? Тем более так мелко? Чувствуя себя идиотом, он выгреб из корзинки обрывки и попытался их сложить. Но тут до его замутненного сознания дошло, что Варвара Никаноровна давно уже что-то ему говорит, причем тон ее голоса угрожающе повышался. Оказалось, она требовала старых газет для протирки окон.

— Да-да, мама, конечно, — невпопад ответил он и поспешно сгреб все обрывки в ящик стола. К счастью, на содержимое письменного стола гигиеническая активность маменьки пока что не распространялась. «Потом, потом, это надо разъяснить», — смутно подумал Сергей и поплелся на кухню.

5

Когда в среду утром Сергей не появился в институте, Прохоров серьезно обеспокоился. Как же так? Они же договорились! Такой важный разговор остался неоконченным! Не надо было вчера Меренкова отпускать… Но ведь и настаивать на продолжении тоже не имело смысла — Сергей выглядел совершенно ошеломленным, опрокинутым, неспособным к здравому суждению. Ему необходимо было дать хотя бы выспаться как следует.

Но так Прохорову казалось вчера. А сегодня уже одолели сомнения, стоило ли прерывать разговор. Ведь риск! Ох, какой риск! Откуда ему, Прохорову, известно, что рядом не было второго Наблюдателя? Запросто могли подослать. Дело для Общества нешуточное…

И вот, как будто бы осматривая и обнюхивая свой изготовленный накануне рогалик (очень удался! поверхность — ровная, золотистая; мякиш — однородный, упругий; угол захода концов соответствует спецификациям заказчика), а после отсиживая на зачете, Прохоров мысленным взором напряженно осматривался по сторонам. Но впустую — ни внутри института, ни на территории, ни рядом на бульварчике он не смог почувствовать никого, кто был бы одарен парацельсиевыми способностями. К полудню его напряжение чуть спало — у секретарши среди возбуждающих эмоций по польским сумочкам, замеченным вчера в городском универмаге, и злобных порывов в адрес подлого негодяя Юрки (разбираться, что это за Юрка, Прохоров не стал) зафиксировалась зависть к Меренкову, который позвонил утром отпрашиваться до двух часов по важным личным причинам.

В начале третьего взъерошенный запыхавшийся Меренков наконец явился, но сначала он укрылся в лаборатории, а потом было заседание кафедры (утверждение графика летней сессии и предстоящих в августе вступительных экзаменов), и только в половине пятого двум заговорщикам удалось уединиться в институтском буфете.

Против ожиданий Прохорова Сергей за прошедшее с прошлого вечера время успел совершенно перемениться. Он, похоже, не только полностью освоился с фактом существования Общества, но и решил, как ему себя вести. Первым его вопросом было:

— Сколько времени ты сможешь меня прикрывать?

— От кого прикрывать? — не понял Прохоров.

— От этого вашего Общества. От парацельсиков.

— Не знаю, — растерялся Прохоров. — Несколько дней, может быть, смогу.

— Несколько дней мало. Надо месяц, как минимум. Сможешь?

— Месяц не смогу. Только, если Общество от тебя совсем отстанет. А зачем тебе этот месяц?

— Меньше не получится. На следующей неделе, не раньше, начну эксперименты с крысами. Пока результаты проявятся, подтвердятся, сделать статистическую обработку, оформить выводы — вот и месяц.

После этого Сергей с ходу перескочил на подробности:

— Как Парацельс с его аппаратурой получил свой парацельсий?

— Как вы его производите?

— Как выглядит парацельсий?

— Содержит ли он кристаллы?

— Какова доза и сколько доз получает Адепт?

— Есть ли летальные последствия или случаи необратимых уродств?

— Влияет ли прием парацельсия на наследственность?

— Знает ли милиция?

Увы, на большинство вопросов Прохоров ответить не мог. Он абсолютно не помнил, в чем состояла процедура получения парацельсия. Еще бы, он так волновался, так надеялся, что с ним-то Преображения не случится… Вроде бы подносили на чайной ложечке, но была ли то таблетка, микстура, пилюля, кашица или хлебец — не помнил. Более или менее уверенно он знал только, что летальных случаев как будто не было, отравлений тоже, он никогда не слышал о наследственных изменениях и единственное, что знал точно — милиция совершенно не в курсе, и военкоматы тоже.

На этом месте их прервали и настойчиво порекомендовали освободить буфет, потому что уже пять часов и все люди как люди, домой идут, и никто не обязан торчать на работе из-за того, что кому-то приспичило языками чесать, а если кому охота и дальше трындеть, то вся улица свободна, и нечего тут рассиживаться.

Меренков взглянул на часы (и вправду уже стукнуло пять) и кинулся к выходу, бросив Прохорову:

— Мне в больницу пора, завтра договорим! А вообще тебе стоит ко мне домой зайти, увидишь кое-что интересное.

Совершенно оторопевший Прохоров остался сидеть. Он только сейчас осознал, что за все время разговора не смог распознать ни одной эмоции собеседника.

«Боже, что я там нанес! — ужасался позже про себя Сергей, поспешая к дому Вяльцевых. — Они же меня в порошок сотрут. А я еще настаивал на своей защите, подробности выпытывал. И зачем я его в гости позвал?..»

6

Благополучно забрав Генку и доведя его до горбольницы, Сергей сдал мальчика на руки Насте, напомнив, чтобы ему обязательно, как было обещано, постучали молоточком по коленке. Получив Генку через полчаса назад, Меренков отвел его домой, а сам вернулся в больницу. Поликлинический прием уже закончился, но посетителей к неинфекционным еще пускали, и под этим предлогом Сергей получил в гардеробе белый халат и успешно просочился внутрь.

Настя, сидя над огромной, как простыня, лекарственной ведомостью, деловито и чуть слышно мурлыча что-то себе под нос, раскладывала по ячейкам таблетки и порошки.

— О, Сережа, ты вернулся! — обрадовалась она. — Зинка говорит, что энцефалограмма получилась, вот она у меня здесь (Настя похлопала по ящику стола), завтра я ее Арону Израилевичу покажу, его сегодня нету.

— Спасибо, Настя, — Сергей подтянул к себе стул, уселся. — Мне с тобой поговорить надо.

— О чем же? — Настя вовсе не была записной кокеткой, но не улыбнуться лишний раз уголками губ было выше ее женских сил.

— Настя, давай подадим заявление в ЗАГС!

Пузырек с таблетками выпал из рук девушки и зазвенел, катясь по плиточному полу.

— Сереженька, ты мне предложение делаешь?

— Я… да… нет… мама просила, чтобы мы подали заявление…

Меренков, сбиваясь, рассказал про идею с туфлями.

Настя долго молчала. Сходила подняла сбежавшую баночку таблеток. Вернулась за свой стол. Подвигала ящиком. Посмотрела на Сергея. Еще раз посмотрела на Сергея. И наконец решилась:

— Видишь ли, Сережа, я очень уважаю твою маму и всегда была бы готова ей помочь… Но не так. Прости, я не смогу…

— Настя, ты против заявления в ЗАГС?

Девушка еще помолчала.

— Я не то чтобы совсем против. Но я против, если ты меня просишь только потому, что твоей маме нужны туфли. А теперь, извини, мне нужно разнести лекарства лежачим. И давай считать, что этого разговора у нас не было. Совсем не было.

Она подхватила поднос с разноцветными кружочками и пакетиками и скрылась за дверью ближайшей палаты. А Сергей, обескураженный, сдирая с себя халат, потащился к выходу.

Часть 7 У них и у нас

1

— Ну, рассказывай. Удалось узнать?

— Да… — вошедший растерянно огляделся. — А почему здесь?

— Потому, что дело принимает слишком серьезный оборот. Рассказывай, что ты узнал!

— Научно-исследовательский институт экспериментальной биологии. Верещагин Антон Валерьевич, москвич, 46-го года рождения. Учился с Меренковым в университете, только на другом факультете.

— Понятно. Что он знает про парацельсий?

— К сожалению, с ним лично войти в контакт не удалось — улетел на симпозиум в Анапу. Но крыс дал точно он. Три штуки. Все сходится.

Сидевший в кресле грузный мужчина встал и подошел к стоящему в углу столику с клеткой, откинул плюшевую занавеску. Крупная серая крыса-Наблюдатель мгновенно оскалилась и кинулась на стенку. Мужчина несколько секунд пристально смотрел на нее, потом опустил занавеску.

— Меня смущает, что они разные. Маленькая — белая, эта — серая. Лабораторные обычно белые.

— Пусть вас это не смущает. Они там как раз недавно с грызунами работали, там и мыши всякие есть, и прочие твари. Этих трех Верещагин взял из партии, приготовленной для списания, поэтому точных данных нет, но откуда могла бы взяться другая крыса? Вот если бы серой была маленькая, не получавшая парацельсия, то можно было бы подумать…

— Да ясно все это! Значит, разные… А что наш Наблюдатель говорит?

— Наблюдатель? — вошедший удивленно посмотрел на занавешенную клетку. — А, вы имеете в виду Прохорова. Дело в том, что он всех трех крыс не видел. Видел мелкую, ее поймали самой первой, это та, которую мы подменили. И ту, которую задавил автобус, в ней-то он и опознал парацельсика. А вторая успела сбежать до того, как Прохоров вообще понял, в чем дело.

— Ну, хорошо. Когда Верещагин возвращается?

— В воскресенье.

— Вот тогда с ним и поговоришь. Упор следует сделать на…

2

Гусиное перо, уже изрядно потрепанное, в очередной раз брызнуло кляксой. Пришлось его отложить и взяться за пресс-папье, снова посетовав на нелепые правила — ну глупо же в век авторучек и пишущих машинок писать гусиным пером, точно какой-то средневековый монах. Конечно, негоже писать донесение Приору Царства Московского простой шариковой ручкой, тем более что любой школьник, которому довелось ею писать, знает, что эти ручки оставляют сгустки пасты даже чаще, чем гусиное перо — кляксы. Печатать донесение на машинке тоже как-то не очень — здесь же, все-таки, не учреждение какое-то. Но чем, скажите на милость, плох вот этот «Паркер» с золотым пером, купленный в Лондоне за бешеную сумму фунтов стерлингов? Нет, надо было маркизу де-Ла-Порту указать в своем Уставе, что писать следует не просто пером, а именно гусиным.

Хорошо еще, что писать можно на бумаге, а не на пергаменте. Это, кстати, тоже одно из нововведений — после революции, в Гражданскую, когда ни о каком пергаменте не могло быть и речи, Приор разрешил пользоваться бумагой. И то, одного лишь его разрешения было недостаточно, шутка ли — изменение ритуалов, завещанных самим де-Ла-Портом… Собрали консилиум в Зальцбурге, самому Магистру в конечном итоге пришлось утвердить разрешение Приора — и то, лишь в качестве временной меры и с кучей оговорок насчет того, какой именно должна быть используемая бумага. Но оговорки в суматохе Гражданской войны проигнорировали, а временная мера потихоньку превратилась в постоянную. Жаль только, форму донесения никто не додумался упростить. А то ведь, пока покончишь с преамбулами, забудешь, о чем собирался писать…

«Дозволено будет мне довести до Вашего сведения, что позавчера, мая 25 дня, около двух часов пополудни, Наблюдателем Прохоровым была замечена крыса. Означенная крыса была обнаружена в сквере, расположенном в ста сорока метрах от Подольского Пищевого Института. По внешнему виду она была идентична двум другим крысам, пойманным в означенном институте тому восемь дней; тем самым, на которых непосвященный Меренков ставил свои опыты. Поведение же крысы не оставляло сомнений в том, что эта крыса прошла Преображение.

В тот же день Наблюдателем Прохоровым был произведен осмотр лаборатории непосвященного Меренкова. Был обнаружен аквариум с рыбами, несомненно прошедшими Преображение. Сами рыбы изменились внешне, что свидетельствует о получении ими избыточной дозы парацельсия. Изменилось и поведение рыб; некоторые из них, по словам Наблюдателя Прохорова, следили за ним сквозь стену лаборатории. Обо всем этом Наблюдателем Прохоровым было сделано, согласно Уставу, донесение, каковое и было получено Канцелярией позавчера, мая 25 дня в четыре часа двадцать минут пополудни.

Помимо упомянутых выше событий, в донесении Наблюдателя Прохорова указывалось, что за день до того (то есть в понедельник, мая 24 дня), Подольский пищевой институт подвергся нашествию муравьев. Сам Наблюдатель Прохоров свидетелем тому не был, поскольку вынужден был в тот день ездить в Москву по делам института. Тем не менее из разговоров с очевидцами ему удалось выведать, что муравьи были крупнее обычных черных муравьев, что действовали они организованно и целенаправленно и что остановить их удалось лишь при помощи вишневого плюша. Несомненно, муравьи, как и рыбы, прошли Преображение избыточной дозой парацельсия, что изменило их внешне и наделило новыми способностями, в том числе и организационными. Согласно сведениям, которыми располагал Наблюдатель Прохоров, преображенные муравьи были позднее истреблены санитарными службами Подольска».

…И слава Богу, между нами говоря. А то ведь поди, найди на таких управу. Это же не тараканы, их так просто не потравишь. Хорошо еще, что способности Преображенных не передаются по наследству, а то бы за какой-то месяц этих муравьев расплодилось бы столько, что всю Москву пришлось бы в срочном порядке устилать вишневым плюшем. Выглядело бы, конечно, забавно — представьте себе лозунг, призывающий выполнить решения XXV съезда КПСС, написанный белым по вишневому, да еще и выполненный на плюшевом транспаранте. Да вот только нам в этом плюшевом городе было бы вовсе не до смеха…

«По получении донесения мною была сформирована команда во главе с Гипнотиком Долгунцовым, каковая и была отправлена в Подольск вчера, мая 26 дня, в семь часов пятнадцать минут пополуночи, с заданием поймать обнаруженную Прохоровым крысу, а также изъять из лаборатории Меренкова аквариум с рыбами. Означенная команда возвратилась в Цитадель вчера, в пять часов пополудни.

Из донесения, сделанного Гипнотиком Долгунцовым по возвращении с задания, следует, что с выполнением задания были некоторые затруднения; в частности, крыса, к тому времени уже покинувшая сквер у института, долго не могла быть найдена. После весьма продолжительных поисков крыса была обнаружена в электричке, следовавшей от Подольска в южном направлении. Поскольку электричка успела уже отойти от станции, Гипнотиком Долгунцовым было сделано внушение машинисту с тем, чтобы тот задержал электричку в Климовске, где крыса и была поймана».

…В Климовске, значит… А ведь этот Меренков как раз в Климовске и живет. Такое впечатление, будто крыса к нему в гости ехала. Или, может быть, она решила проведать ту крысу, которую мы подменили? Или же это все-таки совпадение?.. Хотелось бы в это верить, да что-то слишком много тут совпадений. Ведь и та крыса, которая погибла (та самая, в которой Прохоров и распознал парацельсика, тоже белая лабораторная и с похожими пятнышками на боку), она ведь погибла не где-нибудь, а в Климовске — выскочила из клетки, бросилась через дорогу, а там автобус… Ладно, ближе к делу…

«Затруднения возникли и при изъятии аквариума с преображенными рыбами из лаборатории Меренкова. Дело в том, что Преображение рыб произошло, очевидно, недели полторы тому назад, когда непосвященный Меренков начал свои опыты. За это время в лаборатории Меренкова несомненно побывали посторонние, которые могли заметить произошедшие с рыбами перемены. Соответственно, если бы Гипнотик Долгунцов, действуя по плану, подменил бы аквариум, внушив Меренкову, что с его рыбами не случалось ничего из ряда вон выходящего, подмена была бы замечена теми, кто заходил недавно в его лабораторию, заметил, что произошло с рыбами, но внушению не подвергся.

Разумеется, невозможно определить, кто именно побывал в лаборатории Меренкова за эти дни, кто из них обратил внимание на то, что творилось в аквариуме, и кому теперь следовало вместе с Меренковым давать установку насчет рыб; делать же внушение всем сотрудникам института Гипнотик Долгунцов не пожелал, справедливо предположив, что это лишь вызовет повышенный интерес сотрудников к лаборатории Меренкова и к находящемуся там аквариуму. Поэтому подменный аквариум, который планировалось оставить на месте изъятого, был разбит, после чего уборщице, зашедшей в лабораторию немного погодя, было внушено, будто аквариум упал по ее вине. Таким образом, исчезновение аквариума, хоть и не останется незамеченным, будет объясняться неловкостью уборщицы».

Тоже неплохая идея. Не мешало бы еще внушить Меренкову, что изменившиеся рыбы ему приснились, а с теми, что были в аквариуме, ничего не случалось. Хотя он, наверное, этих перемен и не заметил. Увлекся своими крысами и тетрадью учета спирта (ай да Долгунцов, нашел кому установку давать!) и не заметил, что вместо рыб у него в аквариуме плавали какие-то страшилища. Но на всякий случай надо будет предупредить Прохорова, чтобы смотрел в оба. Если Меренков вдруг начнет копаться в мусоре в поисках осколков аквариума, пусть сразу же звонит Долгунцову.

«Во время своего пребывания в Подольском пищевом институте команде Гипнотика Долгунцова удалось обнаружить довольно большое скопление муравьев, прошедших Преображение избыточной дозой. С соблюдением обычных мер предосторожности часть муравьев была водворена в стеклянную банку, которую обернули вишневым плюшем и доставили в Цитадель.

Помимо муравьев, командой Гипнотика Долгунцова была обнаружена дворовая кошка рыжего окраса, несомненно прошедшая Преображение. Ими была также обнаружена жаба, преображенная избыточной дозой; причем судя по тому, насколько эта жаба увеличилась в размерах, доза была огромной. Кошка и жаба тоже были доставлены в Цитадель и направлены на исследование».

Ну, вот и все. События изложены, теперь выводы. А как прикажешь объяснить всю эту катавасию? Откуда, например, взялась эта лишняя крыса? Ведь было же их три: одну подменили, другую поймали, третья погибла. На этом бы и закончить, так нет же, откуда-то появилась четвертая. Откуда же? Может быть, та, третья крыса, все-таки не погибла? Но во-первых, ее гибель видели несколько Наблюдателей, а кроме того, если бы она и не погибла, она бы осталась у Меренкова и ее бы тоже подменили, и пойманная вчера крыса все равно оказалась лишней.

Впрочем, лишняя тут, скорее всего, та серая крыса, которую поймали раньше всех. Теперь, когда судьба всех трех институтских крыс известна, это не вызывает сомнений. Но откуда она взялась? Меренков решил поэкспериментировать, помимо лабораторных, еще и на подвальных крысах? Вряд ли. Неудача с первой партией должна была подействовать на него отрезвляюще. Кто-то другой завладел кристалликом парацельсия? Вряд ли бы он стал скармливать его подвальной обитательнице. И не позволил бы он Мнемонику Евстигнееву ее так быстро поймать. Может быть, Меренков случайно пролил раствор парацельсия или просыпал кристаллики? Это кое-что объясняет, но ведь есть еще и кошка, и рыбы, и жаба, и муравьи… Такое впечатление, что раствор Меренков не пролил, а выплеснул…

Но ведь это тоже абсурд! Зачем Меренкову выливать раствор парацельсия? Не для того же он над ним корпел, чтобы потом взять и выплеснуть… Кроме того, как ни крути, а рыбы в этот сценарий все равно не вписываются — если бы Меренков и вылил раствор, он бы его вылил в канализацию, в крайнем случае, за окно (это маловероятно, но допустимо), но уж никак не в аквариум. А может быть, он его не вылил, а пролил?

«…могу утверждать, что речь идет скорее всего об ошибке или несчастном случае, нежели об очередном эксперименте непосвященного Меренкова. Вероятнее всего, означенный Меренков пролил немного раствора или просыпал немного кристаллов парацельсия в аквариум. Небольшое по нашим понятиям количество, оказалось явно избыточным для рыб, что и повлекло за собой описанные выше изменения. Учитывая, что аквариум находился на подоконнике (или был переставлен туда позднее), можно предположить, что воду оттуда (ставшую фактически раствором парацельсия) выплеснули за окно — в результате чего мы имеем преображенных муравьев, а также кошку и еще одну крысу. Допустима и другая гипотеза, согласно которой воду из аквариума слили в канализацию, а крыса и кошка прошли Преображение, попросту лизнув прохудившуюся трубу (при этом несколько капель могли попасть и на муравьев). Эта гипотеза менее вероятна, но не исключена.

Соответственно, мои рекомендации в таком случае будут…»

В дверь постучали. В чем дело? Ведь просил же не беспокоить! Хоть табличку на дверь вешай… Срочно? Пакет из Анапы? Из Подольска тоже? Это мне уже начинает не нравиться. Одним Подольском мы уже все сыты по горло, а тут еще и Анапа, куда уехал этот прохвост… Ладно, давайте пакеты сюда. Так, что тут? Да вы что, смеетесь?

В пакете оказалась пачка сталинских сторублевок. Десять сложенных вдвое бумажек довольно внушительного размера. Впрочем, и ценность этих бумажек была когда-то весьма внушительной, не чета тем куцым десяткам, на которые эти сотенные потом обменяли. Но то было тогда, а теперь это всего лишь раскрашенные бумажки, покрытые пятнами плесени, которые уже давным-давно нигде не принимают. И кому какое теперь дело до выжившей из ума торговки, которая вдруг, спустя двадцать лет, вспомнила, куда она спрятала мужнины премиальные? Так бы и ходила она по сберкассам, не работай в одной из них Мнемоник Андреев, который и поменял ей аннулированные деньги, выложив взамен свои кровные сто рублей… Ну-ка, что он там пишет?.. Или нет, сначала Подольск…

Из пакета на ладонь выкатилась алюминиевая монетка с неровными краями. На одной ее стороне была крупная цифра 10 и какие-то иероглифы, на другой — кувшинчик или амфора в окружении пальмовых ветвей. Никому так и не удалось разобрать ни достоинства монетки, ни года ее выпуска, ни страны, в которой ее отчеканили. Чтобы это узнать, нужно было быть либо специалистом-востоковедом, либо евреем, получившим хотя бы начальное образование на древнееврейском языке. Эта израильская монетка достоинством в десять «прутот» и была той самой «заграничной монетой», которую Генка Вяльцев выспорил у Гришки Метелкина.

3

Вечерние прогулки Антона с Людой продолжались. Но расчет Антона на быструю победу над провинциалкой и приятное развлечение не оправдывался. Он чувствовал себя вовсе не победоносным ловеласом, а едва ли не робким соискателем: Люда была дружелюбна, весела, с удовольствием играла в пляжный волейбол, купалась после захода солнца, не тушевалась перед бойкими научными кадрами из когорты прибывших на симпозиум, но у Антона совершенно не хватало куражу обнять ее в сумраке вечернего парка. Это было настолько для него нетипично, что он сам себе удивлялся: обычно на такой стадии знакомства он уже окучивал девушку с проникновением в сладостные тайны сарафанчиков, кофточек и застежечек…

Даже доклад прошел как-то вяловато. Антон, конечно, не посрамил, рассказал все толково, и на вопросы отвечал снисходительно-подробно, но удовлетворения не получил. «Влюбился я, что ли? — размышлял он. — Только этого мне не хватало, ведь не мальчишка уже. Тем более сейчас — симпозиум этот некстати, а там у меня Сергей без присмотра. И что с крысами — непонятно совершенно, абсолютно мне это неясно… С одной стороны, он в последнем разговоре как-то не проявил энтузиазма. А с другой — нутром чую, что-то не так. Вот не так что-то, и все тут. Ехать, ехать надо скорее, не до амуров…» Но на следующий вечер опять поплелся к водопаду и стал высматривать Люду.

Люда тоже сама себе удивлялась: азарт мышеловки при виде перспективного кадра совершенно прошел, уступив место иронии и спокойствию. Это было ново и непривычно, но, в общем, скорее приятно. Главное — легко. Парень действительно симпатичный, и неглуп, и собой недурен, и с пропиской, ну и что? Есть он — хорошо, нет — и не надо… И она с изумлением убедилась, что именно отсутствие заинтересованности больше всего и действует в желаемом ранее направлении: Антон заглотнул крючок и смотрел ей в рот, как никто и никогда раньше. Вспоминая, как она гонялась за Сергеем, Люда готова была просто плеваться в зеркало.

Проблема обозначилась совсем на другом фронте: сожительницы по пансионату были весьма недовольны ее поздними возвращениями. Сами они ложились спать рано, и как ни старалась Люда прокрасться в комнату тихо, все равно кто-нибудь демонстративно вздыхал. А наутро дамочки наперебой рассказывали друг другу, как плохо им спалось, и как они не сомкнули глаз, и так далее. Или заводили многозначительные разговоры про безнравственность современной молодежи и пагубные последствия оной. Все это сопровождалось многочисленными примерами из жизни знакомых и сослуживцев и несло мощнейший заряд житейской мудрости.

Утром же Люде хотелось поспать подольше, да не тут-то было: просыпался визгливый ребенок и начиналась катавасия утреннего кормления, умывания, воплей «мамаяхочукупаться» и «деточкатебенельзя утебясопельки», и вынести все это было невозможно. Люда с симпатией вспомнила тихий дворик Фоминичны и ее уютную хатку…

— Идея! Могу я хоть в отпуске пожить не в общаге? — взбунтовалась наконец Люда и, не мешкая более, отправилась проведать бабусю. Бабуся Люде обрадовалась: дальние гости к ней забредали не часто. Радушно угостила ее сливами из своего сада и напитком чайного гриба. Сдать уголок на остекленной дощатой веранде сразу согласилась, цену запросила скромную, и Люда тут же и перебралась.

Следующие дни она безмерно наслаждалась тишиной, возможностью спать до полудня, запахами из сада и шуршанием тростника по ночам. Правда, тут уж надо было думать о пропитании: на обед и ужин Люда ходила в пансионат, но ранний казенный завтрак решительно пропадал, а аппетит от морского воздуха был зверский. Пришлось доплатить Фоминичне за крутые яйца и помидоры, которыми она согласилась потчевать Люду по утрам. Фоминична, женщина одинокая и свободная, совсем не любила готовить, сама перебивалась абы чем, а для кота покупала у местных мальчишек хамсу и бычков.

Странно, что по утрам возле подоконника, где стояла банка с настойкой чайного гриба, на полу постоянно обнаруживались лужи. Фоминична грешила на кота и пробирала его суровыми словами. Кот же всем видом показывал свою невиновность.

Но все эти мелочи никак не могли омрачить удовольствия от тишины и покоя: Фоминична с утра уходила на шоссе торговать семечками, и Люда просто лежала на веранде, глядя, как плывут редкие облака, как тени сначала укорачиваются, а потом удлиняются и полосато ложатся на щелястые половицы, слушала пение мелких птичек и стрекотание кузнечиков… Изредка по двору с хозяйским видом проходил кот, пугая горлинок и немногочисленных кур. Люды он не боялся.

Вечерами она все-таки шла к водопаду, где ее ждал Антон. Там собирался весь цвет биологии, порхали местные девушки в ярких нарядах, бродили дружные компании туристов в тренировочных костюмах и кедах.

— А я еду, а я еду за тумааа-аном, — шелестело от компании научных кадров.

— Ах ты чува моя, чува, тебя люблю я, — гремело от стайки студентов, присланных в соседний совхоз на подвязку виноградных усиков.

— За презрееее-евших грошевой уют! — упирались бородатые флибустьеры от науки.

— Не плачь, девчоооооо-онка, пройдут дожди, — утешали сами себя провинциальные подруги защитников Родины.

— Ты моя мелооо-одия, я твой преданный Орфей, — доносилось из репродуктора на танцплощадке.

В конце концов песни бородачей у костра стали напрягать ее примитивностью мелодий и самодельными стихами, и она предложила Антону встречаться у нее на веранде. Антон не знал, что и подумать: все его предыдущие «кадры» наперебой требовали развлечений, походов в бары и в кино, жаждали продемонстрировать наряды и завидного кавалера (каковым он не без оснований считал себя).

— А что мы там будем делать? — ляпнул он, не подумав.

— А ничего, просто посидим… — удивилась Люда. — Тихо там, хорошо. Ты против?

— Нет, что ты, конечно нет! — залепетал Антон, так что самому стало противно. И назавтра вечером, прихватив бутылку местного Абрау и с трудом добытый с заднего крыльца в сельпо тортик, пришел в хатку Фоминичны.

Там и в самом деле было хорошо. Люда задумчиво сидела на веранде в жатом сиреневом сарафане, с которого исчезли желтые бантики, прежде топорщившиеся у выреза. Фоминична, отведав тортика и угостившись вином, вынесла им корзинку персиков и деликатно удалилась: в отличие от пансионатских дамочек она не страдала борьбой за курортную нравственность.

Антон все еще не мог справиться с непонятной ему самому робостью и подыскивал тему для беседы, как на веранду явился кот. Он внимательно посмотрел на стол и испустил сиплый мяв. Люда оторвала кусок тортовой картонки и предложила коту кремовую розочку. Котяра вежливо слизал угощение, фыркнул, долго мыл усы, затем удалился и вскоре приволок задушенную мышь, каковую и уложил у Людиных ног.

Против ожиданий Антона, Люда не завизжала, не стала лезть с ногами на стол, а почесала кота за ухом.

— Ишь какой… — засмеялась она. — Благодарность принес за торт. Деловой! Кушай сам, полосатик, мы мышек не едим, но твой жест оценили.

— Ты не боишься мышей? Нетипично для женщины, — заметил Антон.

— А чего их бояться? У нашего общего знакомого в Климовске под диваном вообще ручная крыса живет, а может, и две, — ответила Люда. — Здоровенная, Rattus norvegicus. Да наглая такая, никого не боится, вылазит, когда хочет, еще и телевизор смотрит… Про кота Леопольда, наверное, — улыбнулась она.

Антон остолбенел.

4

Этой ночью Василий Дмитриевич почти не спал. Мучили кошмары, смутная тревога, ставшая уже привычной за последнее время, превратилась в панику. Конечно, ему было о чем беспокоиться — о Генке, о Меренкове, о себе, в конце концов — что будет, если в Обществе узнают, что уже не один год он пренебрегает своими обязанностями, а сейчас дошел до прямого нарушения — сокрытия чрезвычайно важных фактов?

Да, а что же будет? Прохоров вдруг сообразил, что не знает. «Даже страшно подумать», сказал он вчера Сергею — фраза вылетела как-то сама собой, и звучала как намек на ужасные кары — но в том-то и дело, что понимать ее следовало буквально: было страшно именно думать о возможности неповиновения. Причем, ни конкретных последствий, ни конкретного наказания в голову почему-то не приходило.

Странно это все. Вообще все. И не то странно, что Меренков получил парацельсий, и накормил им целую прорву живых существ, начиная с муравьев и кончая человеческим ребенком. Тут-то как раз все логично, сам же Прохоров и не уследил. И даже не то, что на Сергея не подействовало внушение, и в результате он узнал про Общество. Случается… И именно потому, что случается, ночные посетители должны были по-быстрому заменить клетку и смыться — и в этом случае Сергей их принял бы за обыкновенных воров. Что заставило эту парочку вместо того полчаса торчать в квартире, рассказывая друг другу историю Общества?

Ну, а про вчерашний разговор и речи нет. Странно вел себя Сергей, странно вел себя он сам… Как будто… как будто над нами обоими поработал Гипнотик. Даже не Гипнотик, тут что-то не то…

Весь день Прохоров всячески избегал Меренкова, впрочем, тот появился только на два часа, провел консультацию и сразу исчез. И слава Парацельсу, потому что безумно боялся Василий Дмитриевич повторного приглашения в гости. Хотя и любопытно было бы взглянуть, конечно, что у него там… Но только не сегодня! После работы он поспешил домой, забиться поскорей в плюшевую комнату и хоть на время — как он надеялся — избавиться от сосущего страха. Шел, внутренне зажмурившись, ничего не замечая вокруг, натыкаясь на прохожих, а на остановке был чуть не сбит с ног толпой, атакующей какой-то пригородный автобус. И только через несколько минут осознал, что едет в этом автобусе. В автобусе, идущем в Климовск. Да что же это такое творится?!

5

Прохоров так и не смог понять, что именно заставило его влезть в этот переполненный автобус. Даже способности Наблюдателя не помогали, наоборот, усиливали охвативший его страх. «А что если этот мужчина со свёртком — Гипнотик, посланный меня уничтожить? — в ужасе думал он. — Или вот эта тётка в юбке из розового плюша, не случайно же она тут оказалась!» Только выйдя на климовской остановке Прохоров сумел немного прийти в себя.

У сидевших на лавке бабулек он уточнил номер квартиры Сергея (адрес он откуда-то помнил, но лучше на всякий случай перестраховаться), поднялся на третий этаж и постучал.

— Сейчас, сейчас открою, — донёсся до него женский голос, — А кто это?

— Это к Сергею. Сослуживец.

— А Серёжи нет дома! Но вы всё равно проходите, — и дверь распахнулась.

Прохоров содрогнулся — в первое мгновение ему вдруг почудилось, что на пороге он увидел самую кошмарную личность его жизни: свою первую учительницу в школе Общества. Ее имени не знал никто из учеников, называть её полагалось Метрессой.

— Здравствуйте, Мэ-мэ-мэ… мадам! — выдавил из себя Прохоров. И тут его отпустило. Он уже понял, что ошибся, да и откуда здесь было взяться Метрессе? Но как похожа! Только ростом поменьше, и потолще раза в два… А вот голос точно такой же — громкий, напористый, слова вставить не даст… То есть Прохорову не то чтобы не давали слова сказать, но сказанные им слова как бы все время куда-то терялись.

— Так вы с моим Сережей вместе работаете?

— Да, мы на одной кафедре…

— Ну и как там мой недотепа? Что-то он никак свою дис-сер-та-цию не напишет. А уж пора. Не правда ли, пора? Как, вы сказали, вас зовут?

— Меня — Василий Дмитри…

— А меня — Варвара Никаноровна. Я Сережина мама.

— Очень приятно познакомиться. Сергей Петрович просил зайти к нему…

— Вы видите, какой беспорядок Сергей тут развел?..

Произнесение монолога отнюдь не помешало хозяйке квартиры проводить гостя в комнату, усадить на расхлябанный диван, предложить чаю и тут же забыть об этом. Пока Прохоров осматривался в комнате, ему рассказывали о проблемах покупки пары туфель, достойных важного события в жизни молодой девушки, только вступающей в большую жизнь, и как важно девушке вступить в жизнь в хороших туфлях. Тем временем из-под дивана показалась усатая мордочка. Прохоров почему-то ничуть не удивился. Ну, мордочка, ну и что? Интересно, что же Сергей хотел ему показать? И где он сам?

Прохорова очень беспокоило, что он опять ничего не видит. И не чувствует. Как будто все его способности начисто исчезли. А ведь еще в юности, до приема парацельсия, он очень неплохо чувствовал других людей, даже учителя-парацельсики в Школе не могли полностью от него закрыться. Одна только Метресса всегда оставалась непроницаемой — ни лучика эмоций, ни дуновения чувств…

— …А это Сережин кот. Правда, симпатичный? Кис-кис-кис, — монолог все продолжался и Прохоров, даже ничуть не удивившийся, почему явно крысиную морду определили котом, начал опасаться, что он сейчас задремлет, а это будет невежливо, но голос, произносящий монолог вдруг изменился в тембре. Вместо Меренковской мамы на стуле напротив него опять сидела Метресса. А рассуждение о туфлях, теперь уже из уст Метрессы, все продолжалось:

— Я даже Сергея попросила помочь, но мой непутевый разве может понять? А у тебя, Вася, есть знакомые в торговле? Где, ты сказал, ты работаешь?

Прохоров нисколько не воспротивился такому естественному переходу на «ты» и на «Васю». Как же иначе может обращаться учительница к своему ученику, пусть и бывшему?

— Я вместе с Сергеем… Мы в Пищевом…

— Нет, Вася. Я про другую работу говорю, — голос Метрессы не допускал возражений. Метресса всегда все знала лучше. — Про твою настоящую работу. Ты когда туда в следующий раз пойдешь? Завтра?

Врать Метрессе было нельзя. От неё никогда ничего не удавалось утаить! Парочка вовремя применённых воздействий первой степени охлаждала даже самых проказливых Адептов, после чего все предпочитали признаваться во всём сразу. Прохоров прекрасно помнил, какие про нее ходили слухи: будто бы она — особая разновидность Гипнотика, мысли читать не умеет, но может работать детектором лжи.Можно было выкручиваться, максимально осторожно обходить острые углы, но врать было нельзя. Да и зачем? Чего такого могла Метресса не знать про Цитадель и порядки в ней?

— Завтра я не собирался. Понимаете… у меня пока не набралось материала для доклада. Надо собрать побольше, обработать…

— Конечно. Вася, обрабатывай. Наблюдатели не должны приносить сырой навал. Но и медлить напрасно не стоит. Старшие товарищи должны всегда иметь самые свежие данные с мест. Так когда же?

— Может быть, на следующей неделе? Скажем, в пятницу? — Прохоров честно пытался тянуть время.

— Нет, Вася, в следующую пятницу может быть уже поздно, — Метресса не стала уточнять, что именно может быть поздно. — Почему бы тебе не пойти на работу завтра?

— Понимаете, я не могу завтра. Я уже обещал утром быть в институте. У меня комиссия должна рогалик принимать… Я столько времени работал…

— Хорошо, мы можем пойти попозже. Скажем, часа в два. Ты ведь освободишься к двум?

— Освобожусь, — безнадежно выдохнул «Вася».

— Вот и замечательно. Ровно в два часа я тебя встречу у дверей института и поедем.

— Как, и вы тоже? — Прохоров только сейчас сообразил, что означало это множественное «мы».

— Да, мы вместе поедем. У меня тоже дела в Цитадели накопились, вот я тебе компанию и составлю. Ты же не против?..

Когда Сергей вернулся в тот день домой, он был немало удивлен, во-первых, тем, что к нему заходил сослуживец, а во-вторых, тем, с какими горячими чувствами описывала этого сослуживца мама. Опознать в «сослуживце» Прохорова было нетрудно, но понять зачем он согласился пойти вместе с мамой в какой-то особый магазин, где точно есть как раз такие туфли, что нужны Лене, это понять было совершенно невозможно.

Прохоров же по дороге домой и позже, дома, все пытался придумать способ как предупредить Сергея о новой опасности, чтобы не пострадать самому. Вопросов тоже хватало — что эта женщина делала у Меренкова в квартире? Под каким видом она туда проникла? Не может же она действительно быть матерью Сергея! Или может?… Мысли разбегались, сосредоточиться не удавалось. Странное дело, обычно безупречная память Наблюдателя подводила, подробности недавнего разговора стремительно исчезали… То есть он прекрасно помнил все про туфли, и сестру-десятиклассницу, и про завтрашний поход, и про умиление Сережиным котом — а кстати, разве там был кот? — но вот что она говорила как Метресса? И была ли то Метресса или ему только показалось?

6

Сеть ресторанов «Beef & Beer» добралась до западного побережья Америки лишь в этом году. Смесь колоритов ирландского бара и типичного американского салуна создавала атмосферу, полюбившуюся многим калифорнийцам. И Джерри нередко и с удовольствием забегал сюда — цены не кусались, а обслуживали здесь вполне прилично.

Но сегодня его не радовали ни низкие цены, ни поощряющая улыбка Анны-Марии, только что поставившей ему на стойку бара четвертый «шот» текилы. Шеф вызвал его утром и без обиняков сообщил, что Джерри, видимо, придется подыскивать новое место работы. Джерри не сдержался и напрямую высказал шефу, всё что он думает по этому поводу. Что это чистой воды свинство. Что он приехал в Калифорнию не для того, чтобы потерять работу через пару месяцев. И получил обычный ответ, что ему необходимо поработать над своим чувством юмора, а также меньше бывать на солнце.

Шеф, выходец из Нью-Йорка, за словом в карман не лез. Значит, прощай калифорнийские пляжи, объятия мексиканских девчонок и манящие перспективы на докторскую степень от престижнейшего университета? Телевизор над головой бубнил что-то об итогах матча кливлендских «Индейцев» и бостонских «Красных носков», но в этот пятничный вечер Джерри было даже не до любимого бейсбола — в утреннем разговоре шеф недвусмысленно выразился, что шансы на продление гранта равны нулю.

— У тебя всё в порядке, Джерри? — прервала поток его тягостных размышлений Анна-Мария. — Ты пьешь уже четвертую и ещё ничего не ел. Кстати, Лиза сменит меня сегодня в одиннадцать, и мы могли бы пойти ко мне.

Мысли текли с трудом, Джерри больше всего хотелось сейчас, чтобы его оставили в покое. От соли, лимона и выпитой текилы язык стал шершавым и противно царапал верхнее небо. Сегодня был явно один из тех самых дней, о которых потом лучше и не вспоминать.

— А правда, что вы там работаете над чем-то сверхсекретным? — не унималась Анна-Мария.

Она была неплохой девчонкой и частенько по вечерам в пятницу спасала Джерри от одиночества, но сегодня её назойливое внимание кажется было лишним.

— Грег говорил на прошлой неделе, что вы изобрели такие таблетки, что дети будут рождаться сразу со знанием математики и писать без ошибок. Синяя таблетка — по-английски, красная — по-испански. Вот бы мне синюю…

О чем это она? В этой фразе Анны-Марии Джерри почудилось что-то знакомое. Он вспомнил, как его предыдущий шеф, доктор Срид, частенько вслух размышлял о том, что вещество, над которым они работают, вполне возможно позволит лечить дебилизм и функциональные расстройства. «А почему бы и нет? — Джерри внезапно ощутил вибрацию своих мозговых извилин. — Пусть старый грант провален, но можно ведь и новую заявку подать. Записи всех экспериментов Срида у меня в порядке и сохранности, так почему бы…» Словно в подтверждение этой замечательной идеи сидевшие за стойкой бара взорвались восторженным воплем. Калифорнийские «Ангелы» победным хоум-раном завершили свой матч против «Близнецов» из Миннесоты. «Ангелы» не побеждали в этом сезоне уже очень давно.

Из ресторана они вышли вместе с Анной-Марией…

7

— Привет, доктор Хэнсон!

Джерри вошел в кабинет профессора без стука. Шеф был доступен, дверь в его офис была открыта для всех. Билл Хэнсон оторвался от бумаг, разложенных на столе.

— Джерри, у тебя есть ровно 3 минуты, чтобы изложить суть вопроса, — буркнул он.

Суровость профессора была напускной. Все вокруг знали это, но охотно подыгрывали шефу.

— Понимаете, док, — начал Джерри, — я вчера листал свои старые записи. Ну… исследований, которые я вел в лаборатории доктора Срида, еще в Небраске, и подумал, что я могу взяться за это дело. То есть мне кажется, я понял, в чем была его ошибка, и я знаю теперь, как осуществить синтез брейнорина.

— Я говорил, что тебе следует поработать над своим чувством юмора? — Билл кашлянул. — Но, пожалуй, ты можешь продолжать.

— Понимаете, я думаю — всё дело в градиенте температуры. Я вчера размышлял над этим вопросом и пришел к выводу…

Джерри благоразумно умолчал о том, что мысль о градиенте температуры пришла ему в голову, в тот момент, когда он утром в субботу, вырвавшись из объятий ненасытной Анны-Марии, встал под холодный душ. Однако, холодная вода пошла не сразу, ещё долго оставаясь теплой, и только через пару минут достигла температуры близкой к температуре тающего льда.

Из кабинета профессора Хэнсона Джерри ушел спустя три часа, наделенный неограниченными полномочиями по закупке необходимого оборудования и реактивов…

Часть 8 Марциал с генетикой

1

— Кто ты? — строго вопросил Хранитель Врат из темноты зала.

— Тот, кто нашел путь, — как-то не очень уверенно ответил Прохоров.

— С чем пришел ты? — последовал вопрос.

— С тем, что завещано мне по праву Дара, — продолжал отвечать Прохоров все с той же неуверенностью в голосе.

«А с чем же я все-таки пришел?» — подумал он, доставая из кармана конверт с докладом.

Конверт дала ему Метресса, встретившись с ним, как и было условлено, у дверей института. Потом, по пути в Цитадель, она всю дорогу объясняла ему, что надо будет сделать и как следует отвечать Координатору, ежели тот задаст какой-нибудь каверзный вопрос. Прочитать доклад Прохорову так и не удалось: о том, чтобы, проигнорировав Метрессу, вскрыть конверт и хотя бы пробежать глазами то, что ему предстояло сдать в аналитический отдел, не могло быть и речи. Пришлось слушать ее наставления и надеяться, что для разговора с Координатором хватит и этого. Теперь же, когда Метрессы рядом не было, Прохоров снова задумался о том, должен ли он следовать ее указаниям. Ведь еще можно было остановить ритуал (для этого достаточно было лишь ошибиться, отвечая на вопрос), выйти из зала и, вскрыв пакет, прежде всего ознакомиться с находящимися там бумагами. В конце концов, если эти бумаги ему предстоит вручить от своего имени, то кто может запретить ему узнать их содержание? Почему он должен довольствоваться лишь пересказом, да и то весьма поверхностным?

Мелькнула даже крамольная мысль, что, может быть, не стоит ему и сдавать этот доклад в аналитический отдел? Прервать ритуал, выйти из Цитадели и спалить этот злосчастный конверт на ближайшей же помойке. Почему-то этот вариант казался Прохорову наилучшим. Сжечь конверт вместе с бумагами… по крайней мере, он будет избавлен от ненужных ему секретов. А если Метресса желает передать что-то Координаторам — пускай действует от своего имени…

Ритуал тем временем продолжался.

— Что привело тебя сюда? — прозвучал очередной вопрос.

«Сейчас или никогда, — решился Прохоров. — Нужно сбиться, нужно дать неверный ответ, тогда ритуал прервется… По крайней мере выиграю время… Выиграю время…»

«Не сметь! — отчетливо прозвучал в его сознании голос Метрессы. Ее пронизывающий взгляд, возникнув в воображении Прохорова, не оставил места крамольным размышлениям. — Я приказываю!»

— Я пришел по велению чести и долга! — утвердился Прохоров уже без всякой неуверенности в голосе. Ответил, как всегда отвечал в таких случаях, как отвечал все эти годы, являясь в Цитадель с докладом. Ответил правильно.

И взгляд Метрессы сразу же подобрел, из пронизывающего став подбадривающим. Таким обычно был ее взгляд после экзаменов, когда нужно было похвалить Адептов, еле державшихся на ногах от переутомления. «Все будет хоккей», — теперь ее голос напоминал голос заботливой матери, хвалящей любимого ребенка, выдержавшего испытания. Этой запомнившейся Прохорову фразой она давала понять Адептам, что их усилия не были напрасны…

— Ступай, и да будет путь твой угоден Постигнувшим Тайну, — напутствовал Хранитель Врат.

Ритуал завершился. В стене напротив входа приоткрылась дверь, и полоска света, проникавшего из коридора, протянулась тоненькой дорожкой по мраморным плитам зала, как бы приглашая пришельца выйти из тьмы — к свету.

И почему-то показалось Прохорову, будто в лучах этого света мелькнуло платье Метрессы. И будто бы вместе с Метрессой в коридор, куда допускались лишь Преображенные, проникла белая крыса с пятнышками на боку. Та самая крыса, которая слопала рогалик. Которая пару дней спустя угодила под автобус — прямо на глазах Мнемоника, которому надлежало ее поймать. И вот, спустя почти две недели, она вдруг возникла здесь, в Зале Хранителя, мелькнула в полоске света и скрылась в дверном проеме вместе с Метрессой — которой тоже полагалось на время ритуала оставить его одного и которая уж никак не могла его опередить…

«Этого не может быть», — подумал Прохоров, закрывая дверь. И тут же сообразил — видения были слишком яркими для такого освещения, и тени они не отбрасывали. Усмехнувшись (все-таки он уже лет двадцать как Наблюдатель, его такими трюками не проведешь), он направился в аналитический отдел.

2

— Насте своей скажи, все в порядке: не хочет подавать заявление — не надо, — изрекла Варвара Никаноровна, запихивая полотенца в объемистую дерматиновую сумку.

— Почему же так прямо не надо? — решился возразить Сергей.

— А ты, что ли, жениться на ней собрался? — взбеленилась Варвара Никаноровна. — Да ты на себя-то посмотри, жених! Когда же ты, наконец, жить научишься, Митрофанушка?! В кои-то веки матери твоя помощь понадобилась — и того не смог! Хорошо еще, сослуживец у тебя пронырливый оказался. Как там его, Прохоров вроде? Вот ты бы у него поучился, пример бы с него брал. Я ему и рассказать-то толком не успела, как он мне говорит — будут туфли, у меня знакомый есть, он достанет, приходите, говорит, в институт к двум часам — вместе к нему поедем. Вот это я понимаю, деловая хватка. А ведь по нему не скажешь… Тебе бы с него пример брать, а ты, ну как я не знаю кто…

— Кем же оказался его знакомый? — спросил Сергей, желая отвлечь мать. — Завскладом? Директором магазина для новобрачных?

Тут Сергей поймал себя на том, что ему и самому интересно, что же это за знакомый такой оказался у Прохорова. Понятно, что это наверняка был кто-то из Общества, но кто же?

— Поднимай выше! — торжествующе изрекла Варвара Никаноровна. — Он… он… — запнулась она, вдруг поймав себя на том, что никак не может вспомнить, что же это было за учреждение и как называлась должность, которую занимал влиятельный знакомый Прохорова. Как она ни напрягала свою память, ей не удавалось вспомнить ничего, кроме какого-то дубового шкафа, в котором стояли почему-то клетки с крысами. Но ничего подобного, конечно же, не могло быть в кабинете такого важного начальника…

— Ну, мы с ним сначала пошли по его делам, где-то в Москве, я не запомнила, но он сказал, что взял там направление, а потом мы приехали в ГУМ, поднялись на третий этаж, ты когда-нибудь был в ГУМе на третьем этаже? я ни разу, и там когда направление увидели, сразу стали такими любезными, показали все запасы, и я для Лены отобрала подходящие. Вот, смотри, — предложила она Сергею, доставая из сумки коробку, завернутую в «Советский спорт». — Да и я получше рассмотрю, а не второпях.

Под газетой оказался слой оберточной бумаги. Впрочем, вряд ли у кого-то повернулся бы язык назвать такую бумагу оберточной. Глянцевая, кремового цвета, с красно-бело-зеленой эмблемой какого-то магазина… Это было слишком даже для Варвары Никаноровны.

— Ой, господи! — простонала она, опустившись на диван. Коробка, выскользнув у нее из рук, упала на пол и раскрылась, продемонстрировав ошеломленной Варваре Никаноровне пару великолепных белых туфель. Туфли были связаны друг с другом тонким золотистым шнурком, на конце которого болтался ярлычок с все той же красно-бело-зеленой эмблемой и непонятными надписями латиницей. Куда там спецтуфлям для новобрачных…

Тут кто-то заскребся в дверь. Недоумевая, что бы это могло значить, Сергей выскользнул в прихожую, приоткрыл дверь и, к своему изумлению, увидел на лестничной площадке знакомую крысиную мордочку. Оглядевшись и, очевидно, оставшись довольной увиденным, мордочка подмигнула Сергею, пискнула — и из-за двери тут же выскочила толстенькая крыса, в которой Сергей с некоторым трудом признал Наполеона. Прошмыгнув в квартиру, тот опрометью бросился под диван. Вслед за ним появился и сам Тито. Исцарапанный и грязный, он почему-то пятился задом, не сводя глаз с Варвары Никаноровны.

Появление Тито вывело Варвару Никаноровну из оцепенения.

— О, а вот и наш мурлыка пришел, — обрадовалась она. — Иди сюда, пушистик… — Варвара Никаноровна попыталась взять крысу на руки.

Но Тито ускользнул от ее объятий и, все так же пятясь, уполз под диван. Оттуда слышалось его тяжелое дыхание — словно ему пришлось в этот день пробежать не один километр.

— Что это с ним? — удивилась Варвара Никаноровна.

— Не знаю, мама, — ответил Сергей. — Может быть, он устал. Лучше оставь его в покое, пусть отдохнет…

3

Несмотря на все навалившиеся житейские закруты, Сергей как мог старался не отвлекаться от своих химических проблем. Мозг должен постоянно быть настроен на работу, чуть отвлечешься, потом пару дней наверстывать надо — это он знал твердо. Постоянно думать, постоянно видеть перед собой задачу — всю в целом и, отдельно, ее ближайший край. Получается или не получается — штурм должен идти непрерывно. Вот и сейчас в его голове то и дело проигрывался последний странный сон, та фантасмагория с крысиной армией и чайным грибом Парамоном. Чайный гриб, этакий сверхсвязник, совсем не по его тематике, но вот крысы — тут было о чем призадуматься.

Два факта: первый — кристаллы брейнорина можно выращивать в растворе. Второй — влияние брейнорина может быть заметно усилено увеличением его дозы. Зависимость эффекта от дозы — вещь, казалось бы, очевидная, но нет. Эффект может носить и пороговый характер, т. е. проявляться скачком. Тогда интересно поэкспериментировать с величиной порога. Для этого необходима методика измерения влияния брейнорина на мозг. Методики нет, ее еще только предстоит разработать. Нужны животные, нужны аккуратные опыты, нужен брейнорин. А хорошего брейнорина больше практически не осталось. Вся последняя порция вышла не похожей на первую — там совсем нет кристаллов. И здесь мы упираемся обратно в первую задачу — выращивание кристаллов в растворе.

По кристаллизации растворов Сергей не работал уже много лет, нужно срочно восстанавливать университетские навыки. Но может и получиться. Если использовать бескристалльную массу из последнего опыта, а как затравку — оставшиеся кристаллы из первой партии, то… А что «то»? Целый воз вопросов. Какова должна быть температура раствора? Надо ли перемешивать, и если да, то с какой интенсивностью? Что у нас появилось недавно в литературе по выращиванию органических кристаллов?

Он твердо помнил, что ни Питерс, ни Сридхарачарья, ни Терьен никогда не предполагали использовать кристаллизацию. Почему? Пробовали и не получилось? Не сообразили? А! У них же затравки не было! Затравочные кристаллы есть у него и только у него. Где они, кстати? С работы он их забрал от греха подальше, на кухне в шкафу должны стоять… Умел ли проводить кристаллизацию Парацельс? Странно, что Прохоров ничего про это не знает. Потребуется ли центрифуга? Есть ли у них в институте хорошая центрифуга? У микробиологов может быть. Хорошо Антону, лаборатория аппаратурой под завязку набита…

— Сережа, что это за порошок у тебя такой странный здесь в пузырьке? — голос матери пробился сквозь размышления. — Ты кубинский сахар достал?

— Мама, не трогай! — Сергей уже летел на кухню. Он успел: Варвара Никаноровна еще не приступила к непосредственному контролю коричневой субстанции с кубическими кристалликами, которую она обнаружила на буфетной полке. Ее сын довольно непочтительно забрал у нее из рук баночку и, бормоча всякие непонятные слова (наверняка свои мудреные формулы, нормальному человеку разобрать невозможно), упрятал ее в свой рабочий портфель.

Из-под дивана на Сергея внимательно смотрели две пары черных бусинок. В своем углу зашевелился в клетке Сократ. Странно, почему мама его никогда не замечала?

4

Четвертый день подряд Джерри в буквальном смысле не выходил из лаборатории: пристроился урывками спать на диванчике в кабинете шефа, в институтском кафетерии регулярно пополнял запас сэндвичей, перетащил из дома на работу записи любимых ансамблей, обеспечив себе почти полный комфорт. А автомат в коридоре исправно снабжал его кофе.

Синтез не получался… Сегодня пришла апатия. Шеф в таких случаях говорил: «Именно поэтому то, чем мы занимаемся, и называется research. Сначала мы делаем search, а потом многократно его повторяем». Очевидно, Джерриев «research» всё ещё находился в стадии начального поиска. Усталость и безразличие пробрались во все уголки его мозга — все-таки сказывался недостаток сна. Вот уже битый час он разглядывал плоскую крышу дома напротив, наблюдая, как пестрая птица тщетно пытается отхватить клювом кусочек веревки, запутавшейся в усах телевизионной антенны. Дюймов 20–25 этой веревки волочилось по крыше.

«Какого дьявола! — размышлял Джерри. — Я же, кажется, всё учел в этот раз».

На подоконнике поблескивал хромом портативный магнитофон «Sony».

пела популярная шведская группа. Их новую кассету Джерри купил на прошлой неделе. «Совсем некстати это они о деньгах…»

Птица, зажав конец веревки в клюве (может, ей казалось, что это червяк?), совсем как-то по-собачьи мотала головой. «Упрямая», — отметил Джерри и сам помотал головой, словно повторяя птичьи движения. Шея неприятно ныла. Диван в кабинете шефа был коротковат, спать приходилось, свернувшись калачиком. Словно осознав тщетность своего подхода к веревочной проблеме, загадочная птица перестала вертеть головой, выпустила веревку и отступила назад. Наклонила голову сначала вправо, потом влево, рассматривая неподатливую веревку-червяка, и, немного постояв так в нерешительности, вернулась к своему занятию. Теперь она изменила тактику и принялась наносить клювом частые методичные удары, направленные в середину 20-дюймового отрезка веревки.

— Она пыталась-пыталась, обмишулилась, и что? Сменила подход. А я? — додумать эту плодотворную идею он не успел.

— Хей, Джерри, как дела? — голос шефа вернул его в лабораторию. — На следующей неделе я еду на конференцию в Европу. По ту сторону «пруда», в Париже, французы собирают представительный конгресс. Будут русские. У них есть весьма интересные наработки в нашей области. Экспериментальная база весьма примитивна, но любопытные идеи — бывает, что и случаются. Сгоняй-ка в библиотеку, прогляди подборку их ведущих журналов за последние полтора года. Они, конечно, все на этом их варварском языке, но к каждой статье ты найдешь рефератик на английском. Может быть, тебе попадется что-то стоящее и заслуживающее внимания. Врага надо знать в лицо, — заключил Хэнсон.

«Старик совсем сбрендил», — думал Джерри, преодолевая длинный коридор до библиотеки, но вслух ничего не сказал. Может, русские и добились кое-чего в космосе, только об их успехах в биохимии он ничего не слышал. Джерри листал журнал за журналом, борясь с ужасающим английским («даже французы пишут лучше!»), но ничего интересного по своей специальности найти не мог. Шеф, однако, этому факту ничуть не огорчился. Сам он в это время листал Les Comptes rendus.

5

Следующим вечером Антон опять пошел к Люде. Рассеянным взглядом окидывая кипарисы, кусты азалии, замусоренную обочину проселочной дороги в косых вечерних лучах, он шел медленно, поддавая ногой мелкие камушки, и попутно решая сложный вопрос: стоит ли посвящать Люду в историю с брейнорином?

С одной стороны, такая союзница, как теперешняя Люда, могла быть очень полезна, да и, если быть честным, Антон в самом деле стал относиться к ней небезразлично. Но с другой… сам он выглядит в этой истории как-то не совсем красиво. Все же он хотел надуть Сергея, и теперь сильно сомневался, что ему удастся это от Люды скрыть.

Нет, лучше пока не буду говорить, решил он. Попробую как-нибудь обиняками выяснить, что она знает о крысах у Сергея под диваном. Важен уже сам факт, что крысы у него есть… или были совсем недавно. Но Сергей-то сказал, что они удрали практически сразу, и что никаких результатов он не получил… Выходит, соврал? Затаился! А раз соврал, значит, тому должна быть причина! И серьезная причина! Значит, как крыс дай и методики расскажи, так «Антон, выручай», а как результат — Антон не нужен? Ну, Сергей, вот тебе и размазня, вот тебе и очкарик рассеянный…

Он заглянул без особой надежды по дороге в обтерханную «Кулинарию», где в мутных стеклянных прилавках коробились морковные котлеты-полуфабрикаты и плавленые сырки, и — о чудо! — обнаружил там довольно сносное печенье «Привет из Анапы», которое и прихватил.

Люда сидела на своей половине веранды, слушала шелест тростника под забором бабкиного дворика. Антона встретила приветливо.

— Ну как доклад?

— Ничего, спасибо, прочитал, от вопросов отбился… — не вдаваясь в подробности, ответил Антон, выкладывая свое приношение.

— О, печенье! Это хорошо, сейчас чаю организуем…

Люда заглянула на бабкину половину веранды, символически отделенную живой стеной из винограда. Фоминична недавно вернулась с шоссе, где бойко торговала подсолнуховыми семечками в бумажных кулечках, и угощала чаем подругу по имени Бабашура, которая специализировалась по семечкам тыквенным. Бабки вели исконный и бесконечный спор, какие семечки пользительнее, а какие выгоднее…

— Тыквенная семечка — она ядреная, крупная! — горячилась Бабашура. — В ней и унутренней сущности больше, и стаканчик за 15 копеечек идет, а не за 10, как твой мотлох!

— Семечка-то большая, да дурная, одна шелуха, — степенно отвечала Фоминична, шумно прихлебывая чаек. — И уважают ее не все: которые северные, так вообще без понятия, что за овощ такой. А подсолнух все-е-е-е знают!

— Раиса Фоминична, нельзя ли чайку попросить? — вмешалась Люда, потому что конца этому диспуту не предвиделось.

— А конечно, девушка, отчего ж нельзя. Вот мы уж и пьем с Бабашурой, и вам надо попить. Чай не пил — откуда сила? А то, может, хотите холодненького гриба? Хороший гриб, спасибо тебе, девка, что привезла, гриб ядреный, вот Бабашура не даст соврать…

— Точно, — подтвердила Бабашура. — Раствор, это, как его, кон-цен-три-рованный!

— Нет, спасибо, нам бы чаю к печенью… И вы угощайтесь, бабули, — сказала Люда и принялась перекладывать Антоново печенье в плетеную корзинку на столе, сдувая невесть откуда наползших муравьев.

— Смотрите-ка, муравьи набежали, соображают, где сладкое…

— А и верно, девка, уж пара дней как спасу нет от муравьев, всюду лезут, и в сахар, и в хлебницу. Ох, как бы они мне варенье не попортили, — обеспокоилась Фоминична. — Варенье у меня из абрикосы, прямо не варенье, а янтарь! — и Фоминична вытащила баночку из буфетика, украшенного резным деревянным виноградом, и принялась раскладывать варенье по зеленым розеточкам.

Бабашура оторвалась от большой расписной чашки, вкинула в рот печенюшку, зацепила ложкой варенья и вдруг зычно возгласила:

— Чего-о-о?! — вытаращила на нее глаза Фоминична. — Вроде я ни в чай, ни в варенье ничего скоромного не доливала! Ай головой треснулась в подполе?

— закончила Бабашура торжественно.

Антон, не веря своим ушам, посмотрел на Люду. Люда улыбалась.

— Чего несешь-то? — переспросила Фоминична.

— Не «чаво», а Марциал! — важно ответила Бабашура. — Даю перевод:

Стих нумер 15, - добавила Бабашура, довольная произведенным эффектом.

— Это где ж ты набралась-то этакой премудрости? Сама ведь четыре класса еще до войны закончила, вот и все твое образование, — изумленно спросила Фоминична.

— Давеча семечки заворачивала, так из книжки листы рвала, книга какая-то старая, ненужная, у меня их много от старичка-букиниста покойного осталось, а как он помер, так новые жильцы мне все и продали на семечки. Да ведь я и тебе стопочку книг отвалила! — прервала Бабашура плавное течение своих мыслей.

— Верно, верно, — подтвердила Фоминична. — Выручила меня, а то газет этих не напокупаешься… Ну и что?

— Ну дак вот. Народу днем мало, делать нечего, ну и стала разбирать, чего пишут, да и зачиталась. Кучеряво пишут, да все не по-нашему, латынь, понимаешь. Ну, думаю, итить, взяла другую книжку, а там как раз словарь ентой самой латыни. Очки дедовы разыскала вечером, во как забрало, интересно, лягай их комар. Теперь прежде как семечки завернуть, каждую страничку сначала прочитываю!

— Во, надо же! — поразилась Фоминична. — Заразное оно у тебя, видать, дело это… Я ведь тоже стала разбирать, из чего кульки кручу. Только мне такое граммозвучное не попадается, а все больше научное. Тут у меня к тебе, касатик, вопрос, — бабка повернулась к Антону. — Ты ж вроде как у нас ученый?

— Да… В некотором роде, — растерялся Антон, до этого слушавший старушечий разговор, как не слушал ничего и никогда в жизни. — Только я вообще-то биолог, а не филолог…

— А и хорошо, ты мне, значит, и нужон. Не догадала я, старая, что листки надо от начала отрывать, которые прочитанные, дергаю как попало. А теперь вот начала одну книжку читать, зачиталась — а конца-то и нету. На семечки разошелся. И спросить некого: почему рецессивная аллель, туды ее в дышло, влияет на фенотип только когда генотип гомозиготен?

— Чаво-о-о? — теперь уже вытаращила глаза Бабашура. — Это ж по-каковски? Тут тоже без словаря хрен поймешь!

— А это, вишь ты, прислужница капитализьма… Эта, как ее, лженаука генетика! Интересная, чума просто!..

Антон поперхнулся чаем и долго не мог прокашляться. Люда делала вид, что стучит ему по спине, а сама просто согнулась от хохота.

И ведь пришлось Антону растолковывать дотошным бабкам про аллели и доминанты! Кому рассказать…

Кот сидел рядом, жмурился. Слушал внимательно.

6

— Не знаю, что об этом думаешь ты, — Долгунцов поставил кружку на стол и поднял глаза на собеседника, — но тут у вас какая-то чертовщина творится.

Прохоров не нашел, что ответить.

— Тогда я думал, что мне показалось, — продолжал Долгунцов. — Думал, не может быть, чтобы на стороне клиента оказался Гипнотик, который бы свел на нет всю мою работу…

— Постой, ты о чем? — перебил Прохоров.

— О том, как мы подменяли крысу, недели две тому назад, — ответил Долгунцов. — Я должен был усыпить клиента, а заодно и внушить ему, что крысу забрали гебисты. Так вот, уже тогда я почувствовал что-то не то — такое впечатление, будто кто-то пытался заглушить мой гипноз, отключить меня от клиента…

— Может быть, ты просто был не в форме? — спросил Прохоров. — Разбазарил всю энергию или не успел восстановиться…

— Вася, да что ты мелешь?! — возмутился Долгунцов. — Что я тебе, новичок, который не знает, как распоряжаться собственной энергией? Что я, по-твоему, не отличу истощение от помехи? Что за дурацкие вопросы?!

Прохоров отлично понимал, что вопросы и в самом деле дурацкие, но ничего лучше придумать не смог. Нужно было затянуть беседу, не дать Долгунцову возможности расспросить его насчет этого самого Гипнотика, а на это годились и самые глупые вопросы. Пускай теперь Гришка-Гипнотик объясняет ему разницу между энергетическим истощением и столкновением гипнополей, словно перед ним не Наблюдатель, а какой-нибудь Адепт — главное, не теряя времени, прикинуть, как лучше ответить Гришке, когда тот наконец спросит, не замечал ли он, Прохоров, появления здесь какого-то другого Гипнотика. Рассказывать об отличнике, которому ставят пятерки, едва лишь тот подойдет к доске, Прохоров не хотел.

— Держи, — Прохоров развернул сверток из газетной бумаги, вынул оттуда две тараньки и протянул одну Долгунцову.

— О, уважаю! — восхитился Долгунцов, беря рыбину. — Спасибо.

И отхлебнул немного пива.

Прохоров постарался скрыть усмешку. Пивовоз с Очаковского оказался как нельзя кстати, да и он, Прохоров, не сплоховал: вовремя заметил подъезжавшую к ларьку цистерну, захватил из дома кружки (фирменные, ГДРовские, подарок тестя на день рождения), да и закуску не забыл. И если уж предстоит ему сегодня вести деловые разговоры, так пусть хотя бы собеседник будет в хорошем настроении. А там, глядишь, и не станет Долгунцов спрашивать об этом чужом Гипнотике, и Прохорову не придется выкручиваться, выгораживая Генку…

В том, что речь идет именно о Генке, Прохоров не сомневался. О ком же еще? Никто из Преображенных не станет действовать наперекор Уставу и мешать Гипнотику, тем более выполнявшему поручение Приора. Но Генка — другое дело, он, конечно же, ни о каком Обществе не знает, как не подозревает и о том, что когда он там у доски воздействует на учительницу математики, его может запеленговать даже такой заурядный Гипнотик, как Гришка Долгунцов…

— Или вот, недавно, когда надо было забрать аквариум, — продолжал Долгунцов. — Я даю ему установку и чувствую — кто-то мне под руку что-то свое пихает. На этот раз мне даже удалось разобрать, что именно…

— И что? — спросил Прохоров.

— Бред какой-то, — сердито пояснил Долгунцов. — Что-то про крысу в треуголке, про муравьев, собравшихся покорить весь мир… И, главное, всю эту ерунду я должен был внушать клиенту. Я пытаюсь сосредоточиться на своей установке — они мне пихают этот бред. Хочу прервать гипноз — куда там, из транса не выйти, а они все посылают и посылают мне эту чушь.

— М-да… — покачал головой Прохоров. — Положеньице не из приятных. Но неужели ты никак не можешь определить, кто это? Нас же учили, что у каждого Гипнотика есть какая-то особенность, по которой коллеги его сразу же распознают, как по почерку…

— Верно, но этот почерк мне не знаком, — возразил Долгунцов. — И вообще, впечатление такое, будто гипноз идет ниоткуда. Внушение есть, а Гипнотика нет…

— Ничего себе… — протянул Прохоров — Не думал, что такая маскировка вообще возможна.

— Как видишь, возможна, — буркнул Долгунцов. — Я думал уже писать докладную Координатору, но тут очень кстати встретил тебя. И решил сперва поговорить с тобой. Ты здесь живешь и тебе как Наблюдателю виднее… Не замечал тут никаких Гипнотиков?

— Нет, не замечал, — твердо ответил Прохоров. Ответил искренне, без колебаний. Так как речь шла явно не о Генке, значит, незачем было его выгораживать. — Так ты считаешь, что кто-то в самом деле строит нам козни?

При мысли об этом Прохоров ужаснулся. Общество должно существовать, секреты Парацельса должны оставаться в тайне — иного положения вещей он себе просто не представлял. Да, он позволял себе крамольные мысли, жаждал одиночества, мечтал отделаться от Общества, но он имел в виду лишь то, что Преображенных вполне достаточно, чтобы они могли обойтись и без него. Обходятся же они, в конечном итоге, без всех тех, кто, пройдя Преображение, оставались просто людьми? Так обойдутся и без него. Кому он нужен здесь, в Подмосковье? У него семья, он занят своим делом, никого не трогает — ну, так пусть они оставят его в покое!

Так он думал все это время, хотя сама мысль о том, что тайны Парацельса могут стать известными, а само Общество окажется под угрозой, приводила его в трепет. Общество обойдется и без него — Прохоров это знал, поэтому и не боялся манкировать своими обязанностями. Но сможет ли он, Прохоров, обойтись без Общества?..

7

— Еще по одной? — поинтересовался Долгунцов.

Вместо ответа Прохоров лишь скептически ухмыльнулся, взглядом показав через дорогу, где столпившиеся у пивного ларька выпивохи загородили весь тротуар.

— Ничего, я сейчас все устрою, — заявил Долгунцов, подхватывая пустые кружки и направляясь к воротам сквера.

— Гриша, не надо! — крикнул Прохоров.

— Спокуха, Васек! — заверил его Долгунцов — Все будет сделано с умом.

С этими словами Гипнотик выбежал из сквера, пересек дорогу и пристроился в конец очереди, даже не пытаясь гипнотизировать кого-либо из впередистоящих. Некоторое время Прохоров не без любопытства поглядывал на очередь, недоумевая, каким же образом Долгунцов рассчитывает «все устроить», но так как тот решительно ничего не делал, Прохоров отвернулся и принялся расщеплять кусочек тараньки.

— Генка! — услышал он детский крик. Стайка десяти-двенадцатилетних мальчишек бежала по дорожке у него за спиной.

— Гендос, — кричал все тот же школьник — Какая столица Канады?

— Оттава, — ответил кричавшему коротко стриженный мальчик.

— Точно не Монреаль? — переспросил его приятель.

— Точно, — подтвердил Генка.

— А почему тогда олимпиада в Монреале?

— Не знаю… — Генка был явно озадачен подобным вопросом.

— Слышишь? Оттава! — крикнул любознательный школьник своему приятелю, и компания скрылась за кустами.

«Так вот он каков, этот Генка, — подумал Прохоров. — И Гипнотик, и Мнемоник из него наверное тоже неплохие получатся. Ехал бы ты, случайный Гипнотик, на каникулы куда-нибудь к бабушке в деревню, подальше от других Гипнотиков, а то возьмут они тебя в оборот — мало не покажется…» И Прохоров впервые в жизни пожалел, что он не Гипнотик и что не может он передать свою мысль этому стриженому мальчишке с еще заметными пятнами зеленки, который, торопясь по своим важным делам, пробежал всего-то в нескольких шагах от него…

«А где же Гриша?» — Прохоров еще раз оглянулся на пивной ларек. Казалось, очередь нисколько не уменьшилась, и Долгунцов, как был в хвосте, так в хвосте же и остался. Не получится у него, наверное, «устроить все с умом»…

— Ты что это себе позволяешь?! — раздался вдруг женский голос из глубины сквера.

Мужчины, стоявшие в очереди, как по команде, шарахнулись прочь от ларька, обернувшись на зов. Оглянулся и Прохоров — как-то инстинктивно — хоть и понимал, что кричит не его жена и, разумеется, не ему. В самом деле, виновницей оказалась какая-то незнакомая женщина бальзаковского возраста, выгуливавшая в скверике своего далматского дога. Казалось, она и сама не ожидала такого эффекта. Смутившись, она повела собаку вглубь сквера, выпивохи вновь принялись осаждать ларек, а к Прохорову уже бежал смеющийся Гипнотик, держа в обеих руках кружки с пивом.

— Ну как? — спросил он, присаживаясь. — Говорил же, все будет сделано с умом.

Прохоров усмехнулся. Такое мальчишество, конечно же, не поощрялось, но и не осуждалось тоже. Обычно, если обходилось без вызова милиции, Координаторы смотрели на такие шалости сквозь пальцы — пускай молодежь порезвится…

Долгунцов был в восторге от своей шутки.

— Да уж, дама с собачкой! — хохотал он.

Прохоров решил воспользоваться паузой:

— Ты Метрессу помнишь? — спросил он.

— Метрессу? — переспросил Долгунцов.

— Ну да, нашу школьную Метрессу, помнишь?

— Нет, — ответил Долгунцов. — Не знаю такой.

— Разве? — удивился Прохоров. — Постой, сколько же тебе лет? Двадцать шесть?

— Двадцать восемь.

— Не может быть! Она, выпустив нас, уехала, говорили, что в Сочи, но ты, может быть, еще застал ее?

— Не застал, — настаивал Долгунцов. — Даже старшие ребята ничего мне о ней не рассказывали.

— Значит, я ошибся, — заключил Прохоров, пододвигая к себе кружку.

Тем не менее мысли о Метрессе не покидали его ни на минуту. В том, что в квартире Меренкова ему встретилась именно она, Прохоров больше не сомневался. Может быть, потому она и приехала, что ситуация выходит из-под контроля, и усилий таких, как он и Долгунцов, здесь не хватит? Уж если Долгунцов смог догадаться, что какой-то другой Гипнотик строит ему козни, то о Метрессе в таком случае и говорить нечего. Не об этом ли шла речь в том докладе, который он вчера передал в аналитический отдел? В таком случае нет ничего удивительного в том, что Метресса не позволила ему самому ознакомиться с текстом доклада. Ведь парацельсий он прозевал, крыс прозевал, Гипнотика этого, который Долгунцову противодействовал, тоже не заметил… Да, недоверие Метрессы вполне объяснимо. Хорошо еще, что она не заподозрила его в намеренном саботаже.

— Ты смотри, какая девушка! — сказал вдруг Долгунцов.

Прохоров усмехнулся, пожав плечами, мол, делать тебе больше нечего…

— Ну ты даешь, — не унимался Долгунцов. — Наблюдатель, а таких девушек не замечаешь. Да вот же она, смотри!

То была Валечка Шульгина. Она шла по тропинке, легко и задорно, держа в руке какую-то книжку. Улыбка на очаровательном личике, яркое майское солнце и легкое белое платьице с сиреневыми цветочками совсем преобразили Валечку, и даже Прохоров не сразу признал в ней свою сослуживицу — эта премилая миниатюрная брюнеточка была больше похожа на студентку, чем на научную сотрудницу.

— Из твоего института? — осведомился Долгунцов.

Прохоров кивнул.

— Сейчас она подойдет, поздоровается, — зашептал Долгунцов. — А ты не робей, представь меня ей. Cкажи, приятель из Москвы, Долгунцов, Григорий Павлович.

— Для Вас — просто Гриша! — галантно поклонился Валечке Долгунцов…

8

Настя не отвечала на телефонные вызовы. Ее постоянно не было в общежитии. Подруги — Зина и Ира — высунувшись в щелку чуть приоткрытой двери, убедительно врали, что Настя только что ушла, но вернется не скоро, потому что фильм двухсерийный, или выкинули треску, и ждать не стоит, но если что передать надо, то они непременно… Но суббота! Суббота — совсем другое дело. В субботу у Насти дежурство, значит, она весь день будет в больнице и вечером, когда посетителей уже выгонят прочь, останется одна у себя в отделении.

Сергей проник в больницу за час до конца приема посетителей (а позже кто бы его пустил?), позорно прятался в туалете, ожидая, пока все визитеры разойдутся и здание утихнет, и только тогда побрел в так хорошо знакомый ему коридор.

Настя успела ликвидировать беспорядок, который вечно оставляли за собой приходящие, разнесла лекарства, утихомирила женскую палату (горячо обсуждался вопрос, женат ли Хазанов), умело и привычно перенаправила в футбольное русло пыл выздоравливающих мужиков (Блохин уже не тот, что в прошлом сезоне), отобрала сигареты у двух изнывающих от табачной ломки курильщиков, и теперь спокойно заносила в дневную сводку температуру и жалобы. А думала она, что, может быть, и зря так решительно отказалась расписываться. Ну и что, что истинная причина Сережиного предложения была смешной до несуразности? Важен ведь результат. Мама его как приехала, так и уедет. А они уже больше двух лет как знакомы, а Сергей все ни рыба, ни мясо, так недолго и помереть в девках…

Первой ее реакцией при виде Сергея было удивление. Потому что в руках он мял… букет цветов. На вид она сразу определила, что букетик — дешевый и что цветы полузавяли, но… это были цветы!

— Настя, это тебе! — и Меренков протянул девушке букет.

— Сережа, что с тобой? Ты никогда не дарил мне цветов. Спасибо!

— Сам не знаю. Вот, решил вдруг…

Помолчали.

— Арон Израилевич видел энцефалограмму?

— Видел. Только она пропала. Он сначала сказал, что все в порядке, никакой патологии, а потом хотел еще раз посмотреть, повнимательнее, а энцефалограмма пропала. Он даже спрашивал, нельзя ли еще раз снять?

— Надо попробовать. Это опять к Вяльцевым идти… А центрифуга у вас есть?

— В нашем отделении точно нет. У кардиологов, может быть? Или в морге?

Опять помолчали. Сергейнаконец решился приступить к главному:

— Настя, ты… это… извини меня за последний раз. Ну… что я тебе предложил расписаться… по маминой просьбе…

— Что, мама раздумала? — не съехидничать было невозможно.

— Да. Она и так купила… Теперь больше не надо.

Ее собеседник был настолько смешон, что Настя даже рассердиться не смогла. Но раз решила, что тянуть кота за хвост не следует, а надо брать быка за рога, то….

— Сережа, мама решила что тебе надо жениться, мама решила, что не надо жениться — это замечательно, что ты такой послушный сын. Но сам-то ты как думаешь, ты сам чего хочешь?

Сергей не вскочил, не закричал и не убежал. Но медленно встал, пробормотал, что пора, и подавленно ушел. Настя перевела дух — неужели удалось?

Придя домой, уже поздним вечером, Сергей обнаружил новый сюрприз. На письменном столе, рядом с расчехленным «Унисом», лежала напечатанная страничка. Буквы были едва видны, как будто по клавишам стучали еле-еле. Начинался текст:

«Мне всегда хотелось узнать, кто были мои родители. Но первое, что я помню, — пустая большая комната за прутьями решетки и скучно-бубнящий голос из-за стены. Сейчас я понимаю, что то было радио…»

Мама уселась воспоминания писать? Откуда тогда решетка?

Часть 9 Подготовка

1

— Ничего! Опять ничего не получается! Я осел и тупица!

Пробирка выпала и покатилась по столу, Серж Терьен устало откинулся в кресле, прикрыл глаза ладонями. Он ведь уже не так молод, чтобы сутками сидеть в лаборатории, он давно не мальчишка, которому надо срочно прорваться вперед, у него же немалые заслуги, публикации, студенты… Правда, основной его результат последних лет ни заслугой, ни успехом на самом деле не является — но Сержу не в чем себя упрекнуть, он сделал это вовсе не ради славы и не ради собственной выгоды — какая уж тут выгода, просто не было другого пути, теперь, когда все, когда само существование Общества находится под угрозой…

А ведь еще совсем недавно это казалось ерундой. Да, способ получения парацельсия за 400 с лишним лет не изменился — ну и что? Да, синтез требует нескольких недель, и реактивы — если можно лягушачью икру и сушеных пауков назвать реактивами — весьма архаичны, да и аппаратура в основном используется все та же, древняя аппаратура алхимической лаборатории — но не так уж много нужно этого вещества, и таких смехотворных «производственных мощностей» вполне хватает… До недавнего времени хватало.

Первый звоночек прозвенел во время войны, когда шальной бомбардировщик подчистую уничтожил и зальцбургскую лабораторию, и 70 % мирового запаса парацельсия, и 50 % сырья. Это было неприятно, даже очень неприятно, это потребовало расходов — но ничего по-настоящему ужасного не случилось, тем более что зальцбургскую лабораторию все равно собирались закрывать — слишком беспокойно становилось в Европе. За прошедшие 30 лет пришлось закрыть и новую лабораторию в Южной Каролине, и две других — выяснилось, что успешному производству угрожает все, начиная от колебаний почвы, производимых ближайшей автострадой, и кончая трудностями получения экологически чистого сырья.

Кое-что делалось и раньше, 2–3 ингредиента — из двух десятков — были заменены на чистые химические вещества, 2–3 операции стали чуточку эффективнее. Терьен был одним из химиков, которые последние 15 лет работали над четко поставленной задачей — перевести синтез парацельсия полностью на современные рельсы. Задача казалась довольно простой — состав парацельсия известен, компоненты, извлекаемые из всех этих засушенных пауков, вычислены сто лет назад, реакции очевидны — садись и делай. Однако синтез не шел. Почему-то мутная жижа, состоящая из сухой травы и останков животных, замечательно проходила все стадии процесса — а чистые химические вещества, из той же, в сущности, травы и прочей дряни извлеченные, то распадались в самый неподходящий момент, то вступали в непредусмотренные химические реакции.

В конце концов Посвященными было принято решение об отчаянном шаге — опубликовать слегка измененную и упрощенную формулу парацельсия, в надежде, что кто-нибудь сможет решить хотя бы часть возникающих при синтезе проблем. «Предсказанному» Терьеном веществу дали звучное название «брейнорин», он действительно должен был обладать кое-какими из свойств парацельсия — но, конечно, не всеми, и, безусловно, не главным…

Риск все равно был огромен! А если кто-нибудь пойдет дальше, найдет несообразности в опубликованных Терьеном рассуждениях, или вместо того, чтобы заняться — как предполагалось — исключительно синтезом «чужого» вещества, решит разобраться с теорией? Строго говоря, никакой настоящей теории парацельсия не существовало, хотя Общество и занималось кое-какими экспериментами, но даже все возможные модификации парацельсия не были известны. Истинный парацельсий — зернистую бурую субстанцию — невозможно было ни с чем перепутать, а при определенных условиях — и это очередная загадка, ну какой же ученый в наше время всерьез станет говорить о фазах Луны и расположении звезд! — при определенных условиях зерна начинали слипаться, так что становились легко различимы невооруженным глазом, и тогда… Но, впрочем, «эрзац-парацельсий», именуемый брейнорином, никаких сколько-нибудь заметных зерен содержать вообще не должен был, и вырасти из него ничего не могло… и все-таки необходимо было исключить любые случайности.

Поэтому все исследования в данном направлении по всему миру сразу же были поставлены под контроль. Пресекать ненужные отклонения… Если бы эти недоумки из Небраски не перестарались! Теперь, конечно, точно никто никогда не узнает, но чутье — а недаром же Терьен был Прогностиком! — подсказывало Сержу, что индуса с непроизносимым именем ожидал успех.

Собственно, американцы ни в чем не виноваты. Они-то занимались тем, чем испокон веков занималось Общество и что являлось его основной задачей по мнению тысяч рядовых членов: препятствовали получению парацельсия. Или любой его модификации. И поэтому потребовалось их самих подвергнуть внушению — а внушить что-то парацельсику, тем более Гипнотику — а без Гипнотиков в таком деле не обойтись — ох, как не просто. Конечно, среди Посвященных — специалисты только высшего класса, но и на старуху бывает проруха, и тот, кто занимался обработкой рядовых Гипнотиков, что-то где-то недоучел…

— Профессор! Господин Терьен! С вами все в порядке?

Серж резко поднял голову:

— А? Что? Это вы, Жени? Спасибо, все в порядке, глаза болят… А что вы здесь делаете?

Лаборантка не удивилась:

— Еще бы у вас не болели глаза — опять всю ночь просидели. А я, вообще-то, на работу пришла. Сейчас кофе сварю.

— Да, конечно… Спасибо… И уберите все это, — он махнул рукой на лабораторный стол.

— И знаете, — добавил он чуть позже, допивая принесенный лаборанткой кофе, — сегодня лекций нет, пойду-ка я, пожалуй, домой. Доклад еще писать… А вы приготовьте вот это — как обычно — и по этому списку тоже…

Доклад действительно надо было готовить, и серьезно. Через неделю здесь, в Париже, международная конференция; одна из секций, по биологически активным веществам, имеет самое непосредственное отношение к брейнорину, а еще ничего не решено. Что сообщать про брейнорин, давать ли новые «прогнозы», с кем следует провести приватные беседы… Конференция будет весьма представительной, будут русские. Русские… То, что они приглашены, Серж знал давным-давно, и это его не слишком интересовало — от советских ученых вряд ли стоило ожидать каких-то прорывов — но в последнее время мысли о России почему-то не давали ему покоя. Что же его так взволновали эти русские? Не сработало ли тут чутье Прогностика?

2

Утром Антон немалым усилием воли запихал себя в турбазовский автобус и тот, пыхтя и стреляя синим дымом, потащился в аэропорт. С каждым выхлопным пыхом (Антон сидел на задней скамье) он чувствовал, как растет, увеличивается, густеет расстояние между ним и Людой. Если бы неделю назад ему кто-нибудь сказал, что есть на свете женщина, способная произвести на него такое впечатление, Антон только рассмеялся бы в ответ. Чего такого он, взрослый человек, только что успешно разведшийся, количество затянувшихся и не очень романов давно перевалило на второй десяток, еще не понимал в Евиных дочерях? А вот, пожалуйста, втюрился. А как еще иначе это назвать, если, словно впервые влюбленного пионера, его тянуло и тянуло в сторону Люды? Совсем как капитана Гаттераса к Северному полюсу.

Странность состояла еще и в том, что с Людой он уже был знаком раньше — встречались в феврале у Меренкова на его дне рождения. И никакого внимания на Люду тогда не обратилось. Конечно, она была женщиной Сергея и все такое, но даже и интереса никакого не возникло. И вот на тебе! Как будто его чем-то опоили.

А что, если и вправду опоили? Антон даже развеселился на мгновение. Подсунули стаканчик приворотного зелья, и все — готов мальчик. А когда подсунули? Да вот хотя бы в чай подмешали. Или в грибную настойку. Стоп! Грибной настойки он не пил. Люда не пила, ну и он тоже за компанию. Только чай. Те две бабки пили, а они с Людой не пили. Какое красивое имя — Люда! Ведь это сокращение от Людмилы. А Людмила означает — людям мила. Хорошее имя, пушкинское. Наверное, у нее и родители такие же добрые. Добрые и образованные, поэзию любят. Стихи вслух читают. Как вчерашняя Бабашура, что Марциала наизусть шпарила. Хвать стаканчик настойки — и Марциала. Интересное теперь время настало — во времена Антонова детства торговки семечками не баловались латинской поэзией и не интересовались тонкостями генетики. Может быть, чайный гриб был не таким питательным? Скажем, витамина там какого-нибудь специфического не хватало.

Здесь Антона чуть было не увело на профессиональную стезю, но не успело, потому что автобус остановился у дверей аэропорта и надо было включаться в суету регистрации, сдачи багажа и волнений около табло — не перенесут ли рейс по метеорологическим, техническим или каким другим важным причинам. Но рейс не перенесли, не отменили, и уже через полтора часа урчащий «Ил» сначала перешел на визг, а потом на рев, и, повернувшись к морю задом, а к Москве передом, отправился в путь на север.

В самолете, однако, Антон уже меньше вспоминал свою черноморскую пассию (расстояние, что ли, сказывалось?), а все больше и сильнее его начинали волновать московские дела. Вернее, одно дело. Как там у Сергея?

Итак, Сергей утверждал, что синтезировал вещество — брейнорин, — которое должно повышать умственные способности. Иначе говоря, мозговой стимулятор. Если более строго, то стимулятор коры мозга. Что это вещество еще пять лет назад было предсказано на Западе, но получить его там не сумели, а Сергей вот сумел. Такой коричневый песок с вкрапленными в него кристалликами. Один такой заныканный кристаллик даже остался у Антона в лаборатории.

На что мог бы сгодиться такой стимулятор? Там, на Западе, ему, конечно, создали бы рекламу, пустили по аптекам, стали подмешивать в кока-колу и изобретатель получил бы за свое открытие миллионы долларов. А здесь, в СССР? Взгляд его остановился на номере «Кубанской правды», купленном в аэропорту ради кроссворда, и на портрете, занимавшем половину всей первой страницы. Брежневу в этом году будет 70. Здоровьем он еще крепок, лет пять протянет запросто, а вот как у него с головой? Последнюю пару лет как будто не очень — речь стала путаной, появилось явственное причмокивание. Год назад бросил курить, значит, кремлевские врачи очень сильно настаивали, следовательно, была серьезная причина. А Косыгину — 72. А Суслову — еще больше. Есть ли возможность пробиться к ним с мозговым стимулятором?

А это ведь Люда сама привезла бидон с грибом. Сказала, что из Подольска какая-то бабка попросила передать анапской знакомой. Небось, этакий грибной селекционер на пенсии. Мичурин дворового масштаба.

Ладно, к делу. Тонкость в том, что пробиться надо самому. Через все препоны, все ведомства, все эти рай-, гор- и облздравы и отделы ЦК. Академику — было бы легко, а вот как ему, Верещагину? Чтобы не оттерли, не затоптали, не оторвали рук? Выгоды — неисчислимые. Лаборатория, оклад, самые лучшие реактивы и подопытные животные, заграничные поездки, докторская, академия… А ведь там же кристаллы! По кристаллам сейчас в разработке специальная космическая программа, так может, удастся и в космос полететь? О, тут уже Геройство Советского Союза, а не какое-то жалкое Соцтруда, собственный институт, членство в ЦК, шикарная дача, машина с шофером… Девки будут липнуть… Стоп, девок отставить, девки Люде не понравятся…

Перескок на Люду (никуда она, оказывается, не исчезала, просто притаилась ненадолго) враз отрезвил. Ишь, размечтался. Давай реально посмотрим на наши исходные позиции. Что можно сделать для начала? Почти ничего. Ведь даже не кандидат еще. Защита назначена только на сентябрь, и никакие земные и небесные силы не могут придвинуть сентябрь поближе. Да еще пока утвердят… А без степени нечего и думать хоть в какой-нибудь кабинет сунуться. Как же тогда? Необходима публикация. Сначала заявка на авторское свидетельство, потом сразу публикация. Лучше всего — доклад. Авторское подать через Меренковский пищевой, им, учебникам, все равно, что сквозь них идет. Где делать доклад? Безусловно, на международной конференции. Чтобы не могли уже оттереть, чтобы имя прочно стояло рядом с открытием. Схитрить придется — подать доклад на как будто невинную тему, а выйдя на трибуну — брякнуть на стол брейнорин… Есть у нас в календаре подходящая конференция? По прилете надо будет уточнить в отделе информации, но вроде бы есть — в Москве, в конце августа что-то по высшей нервной деятельности. Срочно — аннотацию доклада…

Ах, еще ведь Сергею объяснять придется, зачем доклад и почему фиктивно… Статистику крысиную успеть набрать к августу, химические анализы — это все мы попросим Меренкова, у нас более важные дела будут — организационные. Ох, сколько всего надо сделать — задумать, подготовить, уговорить… Дипломатом надо быть, почище Киссинджера с Громыко. И вертеться, вертеться, вертеться… Тут Антон совершенно явственно ощутил себя в лабиринте — из стен, увешанных портретами своих коллег, начальников, присматривающих, доносящих, курирующих, обеспечивающих… И как же далеко выход! А на выходе самый главный портрет — бровастый… Но он доберется до выхода, он пройдет сквозь этот лабиринт!

Тут самолет тряхнуло, зажглись лампочки на потолке и началось снижение и разворот к заходу на посадочную полосу аэропорта Быково.

3

После отъезда Антона Люда почти совсем перестала выходить из дома — ходила только в пансионат на обед. Пансионатские дамочки косились на нее, но ее это мало трогало. Ее одолевали раздумья.

Вот Антон. Москвич, научный работник, с квартирой-телефоном, с перспективами… И собой недурен. Да узнай любая девчонка с фабрики, что за Людой ухаживает такой «кадр» — обзавидовалась бы, завопила бы, мол, хватай, тащи в ЗАГС! Да и сама она, Люда, еще недавно из-за Сергея убивалась… Вспомнив, как ходила к ворожейке гадать на Сергея, Люда даже зашипела от стыда сквозь зубы. Ну надо же быть такой дурищей? Тьфу!

Да уж, Антон — жених поинтереснее, чем Сергей, этот недотепа и «очкарик», даром что очков не носит! Однако же когда Антон, прощаясь, попросил у нее телефончик, Люда отнеслась к этому вполне спокойно:

— Да какой же у меня телефон? Я ведь в общежитии живу. Нет, там есть, конечно, телефон у вахтера, да пока позовут…

Но все-таки номер дала, и Антонов телефон записала. Может быть, и встретятся.

Люду уже стало настораживать собственное отношение к тому, что прежде волновало. Вчера вот, идя с обеда, заглянула от нечего делать в промтоварный — а там дефицитнейший «Лондаколор» просто так лежит! Да еще махогон — наимоднейший цвет! На автопилоте схватила четыре тюбика, а придя домой, подумала: зачем? Ну стану я цвета красного дерева… И что изменится? Не буду краситься. Подарю девчонкам в общаге, радости будет… сороки!

В домике Фоминичны происходило обычное вечернее чаепитие. Сегодня кроме самой Фоминичны и неизменной Бабашуры на веранде присутствовал дедок Пафнутьич, сторож соседнего садового кооператива «Урожай». Дедок явно предпочел бы чаю нечто покрепче, но побаивался Фоминичны. Бабули хрустели магазинным печеньем и, как всегда, о чем-то жарко спорили. Сквозь виноградные плети на веранду ярко светила луна.

— До чего наука дошла! — горячился Пафнутьич. — Вот же — в космос летают, на Луну уже сели. Луноходы, ить, Союз-Аполлон. А как они разбираются, куда лететь? Где там право, где лево, когда кругом одна чернота?

— Нету там ни права, ни лева, — сварливо отрезала Бабашура. — И хорошего ничего нету. Летают для хвастовства, с американцами наперегонки, все небо издырявили, теперь не погода, а черт-те что…

— Не скажи, старая, — вздохнула Фоминична. — Оно сейчас дело, конечно, новое, но ведь надо и космос осваивать! А то лет через сто на Земле столько народу разведется, ступить негде будет. Вот и подадутся на Луну, построят там теплицы огроменные, воду подвезут, растения насадят и жить станут. Вперед, стало быть, начальство смотрит. В космосе-то всем места хватит!

— Слыхал я, бабоньки, недавно в телевизоре, что космос совсем бесконечный, — встрял опять Пафнутьич. — Страх какой подумать. Летишь-летишь, а конца-то и нету. И откуда только знают? А может все-таки есть он, край? Никто ж там не был.

— Не бесконечный, а безграничный, — поправила деда Фоминична.

— А разница-то? — удивился дед.

Люда прямо заслушалась. Ну, дела! До чего бабули стали научные, просто поразительно. Дальше пошло еще интереснее:

— А есть разница, есть, — ответствовала Фоминична. — Ты про Пуанкаре не слыхал небось?

— Это который Антанта, что ли? — совсем ошалел дед.

— Тебе бы все Антанта, политикан хренов. Ученый он был! И специальную такую штуку придумал — геометрия Пуанкаре называется. Так там просто вот в небольшом шаре, ну хоть с арбуз, цельный космос может поместиться, с планетами и звездами.

— О дает! Ты, старуха, ври да не завирайся! — возмутился дед. — Космос в арбузе. Ты семечек часом не объелась?

— Сам бы ты объелся, старый черт, да не семечек, а самогонки, кабы дали, — с достоинством парировала Фоминична. — Вот смотри. К примеру, имеется круг, а внутри его — жители. И когда они по центру, то они как бы поболе, а когда к краям подходят, то помене становятся. И чем ближе к краю подбираются, тем меньше делаются. И от этого кажется им, что край этот — далеко-далеко. Они туды стремятся, идут, и того не понимают, что уменьшаются, а думают, что край — ну вроде как наш горизонт — от них отдаляется. Вот и выходит, что для них, сызнутри, там места бесконечно много. А на самом-то деле и совсем нет. Все в круг влазит!

— Тьфу ты! — рассерчал дед. — А что ж, остальные-то, которые на месте стоят, не видят, что те уменьшаются? Крикнули бы им!

— А как же, видят. Только они думают, что это… эта… как ее… персперт… перспектива. Ну ты прикинь — ведь издалека оно все и впрямь маленьким кажется! Вооона, — она махнула в сторону моря, где вдали виднелся огонек, — пароходик-то каков крошечный видится, а?

— Даааа, задача. — Дед почесал голову. — Ну тогда пусть складной метр какой с собой берут! Отошел, да и померился.

— Так ведь и метр тот уменьшается, вот в чем штука. Ой, хитрое дело, эта самая геометрия! Жаль, книга у меня наполовину на семечки уже изошла. Так и не знаю, что ж там дальше было. А интересно…

— Так может это и у нас так? — с ужасом спросила Бабашура. — Ты, к примеру, в Москву отъехал, а сам уменьшился и не заметил?

— В Москву точно, — убежденно сказал дед Пафнутьич. — Я вот был в пятидесятом, заблудился, так сколько ни пытал у прохожих, как на улицу Лени Голикова проехать, не слышат они меня и не видят! Ни один даже и не остановится! Знал бы я тогда про этого гада Пуанкаре, империалист хренов! Налей-ка ты мне, Фоминична, ради такого мучительного разговора, как человека прошу. Душа пылает.

Фоминична вздохнула и полезла в буфет за сулеёй с самогонкой. Люда лежала у себя на веранде, уткнувшись в душистую подушку (Фоминична набивала их хмелем), и хохотала до слез.

Назавтра Фоминична с утра ушла, а Люда покопалась в кипе старых журналов на подоконнике, отобрала себе «Химию и жизнь» и «Технику молодежи», где часто печатали неплохие рассказы, и устоилась на топчане с чашкой чая — читать. Один рассказ поразил ее — «Цветы для Элджернона». Поумневшая мышка и ставший гением дурачок Чарли Гордон странно связались в ее сознании с «научными бабушками», да и с ней самой… А когда она вспомнила про необычную крысу у Сергея в квартире, ей стало и вовсе не по себе. Нет, не то. Крыса в Подольске, бабули тут, в Диоскурском. Да специального средства «для поумнения» нам никто и не давал. Не говоря уж о том, что его и нету… Пили чай да гриб. Вот дед Пафнутьич — нисколько не поумнел, обычный дед. Так он гриб и не пьет, а бабки пьют регулярно. А гриб-то из Подольска. И крыса в Подольске. Гриб, крыса, Сергей — Подольск. Гриб, бабули, сама Люда — Анапа. Задачка! Попадаются такие в «Науке и жизни»: швед ездит на лыжах, француз живет в красном домике, у кого собака? Надо будет поискать…

Люда опять задумалась. Да нет, ерунда. Крыса у Меренкова, а гриб от бабуси — подруги Фоминичны. Какая связь? Вроде никакой. Люда помотала головой. Пойти, что ли, в море окунуться…

4

* * *

…биринт. услышал это слово в телевизоре и встрепенулся: слышал в прошлой жизни много раз и знаю. биринт — это когда стены проходы и пахнет едой бежишь, ищешь туда-сюда и находишь. и опять снова. опять бежишь стены серые переходы. находишь. а они опять только еда уже не там. ненавижу. хотелось прогрызть эти стены, чтоб напрямик. не обегать все закоулки. не дают.

* * *

потом понял, все закоулки не надо, есть короткий путь. надо только запоминать. хотя это все же лучше, чем рычаги. которые надо было нажимать, иногда опять еда, а иногда бьет током. противно.

* * *

стал слушать внимательно. там совсем другое, непонятное: минотавр, дворец. и лабиринт, вот как правильно. смотрел внимательно и увидел: не стены и проходы, а какое-то сплетение линий, при чем лабиринт? и тут меня осенило: это лабиринт сверху! если посмотреть сверху, то сразу видно, где еда. не надо рыскать. это же и всего вообще касается…

* * *

Понял, как делать заглавные буквы. А то текст был какой-то неполноценный. Я прочитал уже много. У хозяина книг хватает, только не все я могу осилить раскрыть.

Телевизор удобнее, но зато нельзя выбирать.

* * *

Попутно сделал открытие, что есть другие языки. Оказывается, я думаю и пишу по-русски.

А есть и другие языки, причем понимать, что на них думают, я могу, а вот читать и писать — нет. Задумался. Надо бы освоить лингвистику и семантику, но это потом.

* * *

Сгущенка — это вещь. Ложку держать трудно, но до обмакивания хвоста я уже не опущусь.

* * *

Подумал, что забуду про семантику, решил записать. Тоже для памяти: найти атлас и схему городских улиц. Это ж, по сути, тот же лабиринт. Имея схему улиц, я изначально смотрю на мир сверху. Как много я понял, иногда меня это гнетет.

* * *

Вспоминал лабораторию и злился. Эксперименты ставят. Сколько там еще крыс пропадает, подвергнутых всяким гадостям. Надо что-то делать. Сократ спит за диваном, нажрался булок и доволен. Толковал ему про пленных сородичей — стонал и охал. Но к действиям не приступил.

* * *

Вчера впервые вышел за пределы квартиры. Провертел дыру и ушел в подвал. Нашел крыс. Что сказать, это не соратники, они тупы. Правда, некоторые самки ничего… Стал подстраиваться к одной аппетитной, но тут заметил, что большой крыс на меня нехорошо смотрит. Какой-то расизм, ну и что с того, что я белый, а они серые? Нет, я не могу рисковать собой. Ушел в квартиру, задвинул дыру утюгом — пришлось попотеть.

* * *

Поехал в кармане хозяина в библиотеку. Освоил генетику и электричество. Чуть не остался там. Нельзя: опасно и нечего жрать. А жаль. Я б там вообще жил. Но нельзя — мой народ в плену темноты. Пока это понял только я. Тяжело.

* * *

Помимо тетки, которая к нему иногда приходит, появилась еще одна. Торчит постоянно. Понял: мамаша хозяина. На крыс реагирует типично: орет и кидается. Пришлось завнушать, что я кот, хотя это и мерзко. Но результат весьма полезен: кормит и сюсюкает, кормит и сюсюкает. Могла бы и поменьше сюсюкать. Кися, киииися. Тьфу.

* * *

До чего тугая эта пишмашинка. Весь взмок.

* * *

Опять выходил в подвал. Прихватил кусок сырка. Был встречен лучше, но сатисфакции не получил. Все разговоры только о еде. Узнал новое, страшное: крыс травят. Натуральным ядом. Дали понюхать образец. Запомнил. Завтра поеду читать химию и токсикологию.

* * *

Пробовал приохотить к чтению Сократа. Читал ему про его тезку. Не берет. Спит и ест. Наверное, у меня еще нет харизмы. Нужно как-то решать вопрос производства брейнорина в достаточных для всех крыс количествах. Некоторым надо побольше.

* * *

Толковал подвальным, что необходимо выяснить, передается ли брейнориновая гениальность по наследству. Это бы существенно изменило ситуацию! Под это дело пробовал выбить себе ту, аппетитную. Пока безуспешно.

* * *

Ездил с хозяином в присутственное место. Он чего-то просил, какой-то телефон (что это? Непременно выяснить), ему были всяко настроены отказать. Но я напрягся, и все уладилось. В конце концов, я обязан ему всем. Нет, не так — все крысы будущего ему обязаны. Надо помогать, вот я и помогаю.

* * *

Убит.

Копался в журналах «Химия и жизнь». Отвлекся на рассказ «Цветы для Элджернона».

Сражен ужасом. Возможен ли обратный процесс? Снова отупеть? Не спал всю ночь. Зачем пишут такие гадости? Попутно там еще какой-то парнишка пострадал. Тоже жаль, в конце концов.

* * *

Нет, нет. Во-первых, Элджернон — это мышь. А мыши тупые существа. Слабаки. Так, активная органика, бессмысленный перевод зерна в тепловую энергию. Дурацкий метаболизм. Понятно, что он не вынес. Крысы — другое дело. О живучести и не говорю, но ведь какой ум. Во-вторых, там был не брейнорин. Наверное, менее удачный вариант.

* * *

Надо думать о будущем. Опять ходил в подвал, занес туда сосиску и полбатона. Аппетитная посматривает уже поприятнее. Правда, потом тетка искала хлеб и считала дефицитные сосиски. Изображал невинного кота и усердно лакал молоко. Главное — не забыться и не начать пить из горсти.

* * *

Водил в подвал Сократа, знакомил. Он повеселел и потом все толковал, как там интересно. Мол, хорошо, темно и тихо. А у хозяина шумно. Нет, не для этого судьба выбрала нас, чтобы мы вернулись к жизни предков. Больше его не возьму с собой.

* * *

Мне всегда хотелось узнать, кто были мои родители. Но первое, что я помню — пустая большая комната за прутьями решетки и скучно-бубнящий голос из-за стены. Сейчас я понимаю, что то было радио.

* * *

Продолжаю читать химию. Интересно. Надо бы еще биологию прихватить, а где брать время? Нет, не то. Все не то.

* * *

Моцарт, Моцарт!!!

* * *

Главное — всегда смотреть на лабиринт сверху. Надо выходить в третье измерение. И вывести мой народ.

* * *

Удалось! Удалось! Наполеон с нами! А Сократ не верил. Да и я тоже, честно говоря, не очень надеялся. Но удалось в лучшем виде. Наполеон — голова, не чета моей. Теперь мы готовы.

5

В Москве было сумрачно, моросило, захотелось скорее одеться, но недавно купленный плащ-болонья был в чемодане. Антон обреченно отправился на выдачу багажа. Сладкие мечты о Кремлевке сложно интерферировали в голове Антона с тревогами по поводу объяснений с Сергеем — идеалист ведь, энтузиаст, так его… Тут же зудели заботы по поводу кандидатских хлопот, щекотало беспокойство — что там еще отмочил Сергей и его крысы? На заднем плане тлело сожаление о расставании с Людой: непривычное чувство, когда вместе с человеком легче, чем без него, — такого с Антоном еще не случалось.

Вся эта каша хаотическим образом носилась у него в голове, и он внезапно поймал себя на том, что внимательно разглядывает просторный в ромбики галстук какого-то пижона средних лет в приталенном пиджаке, стоящего неподалеку. Галстук придерживала немодная заколка из пластмассы «под нефрит». Чего это я на него уставился? — подумал Антон и отвел глаза.

Наконец багаж был получен, плащ вытащен. Ехать в Подольск было уже определенно поздно, и Антон отправился домой.

В понедельник с утра в институте была обычная чехарда: бухгалтерия, авансовый отчет, доклад Авениру о симпозиуме, куча накопившихся дел в лаборатории… Антон еле дожил до конца рабочего дня. Рассудив, что этот ненормальный Сергей никогда не уходит с работы вовремя, Антон сразу понесся в Подольск.

— А Сергея Петровича нет, — сообщила ему вертлявая лаборантка Шурочка в модной кофточке «лапша», — у него сегодня мама уезжает, он ее провожать поехал.

Антон понял, что Сергея он сегодня уже не дождется. Он присмотрелся к Шурочке: востроглазая, ее можно порасспрашивать, что тут творится… В ее холщовой торбе с портретом Демиса Руссоса Антон углядел уголок журнала «Кругозор». Та-а-а-ак… Надо брать на музыку…

Антон заговорил с ней о Руссосе, плавно перевел на «Аббу», и…

— Вы еще не заканчиваете? Пора, пора, переработки плохо влияют на цвет лица! А то у меня никого знакомых в Подольске, некому даже показать приличное молодежное кафе. А подходящая электричка только через два часа…

…Шурочка щебетала без умолку, ее даже расспрашивать не приходилось, и Антон услышал массу интересного про крыс, съевших рогалик, про муравьев, про странности в поведении этой противной Лидии Петровны и так далее. Слушал, мотал на ус и чувствовал, что все это как-то связано и с Сергеем, и с кристалликами, и вообще что-то тут не то.

В кафе с оригинальным названием «Юность» Антон заказал пирожные и кофе (жуткая бурда), сопровождая монологи Шурочки вялыми поддакиваниями и возгласами. За соседним столиком сидел респектабельный гражданин, что-то в нем смутно беспокоило Антона. Он сосредоточился и понял: галстук в ромбики, на нем заколка под нефрит. Ерунда какая-то… Шурочка тем временем перешла к злостным козням завкафедрой, запретившего женщинам ходить на работу в брючных костюмах, Антон ужасался, сочувствовал. Заноза все сидела в мозгу. Он опять покосился на соседний столик: там сидел патлатый парень в водолазке, никакого галстука на нем, конечно, не было и быть не могло… Странно, Антон был готов поклясться, что из-за столика никто не вставал!

Наконец пирожные были съедены, Антон проводил Шурочку до площади и попрощался. Пора было на электричку. Он зашагал к станции. В сгущающихся сумерках обшарпанные улицы приобрели несколько даже загадочный вид, параллельно шагающему Антону медленно двигались вишневого цвета «Жигули». Внезапно дверца машины отворилась, и водитель спросил:

— Подвезти?

На заднем сиденье угадывался еще один пассажир.

— Спасибо, мне недалеко, — ответил было Антон, но вдруг обнаружил себя уже в машине, которая резко прибавила ход.

6

Антон ехал неизвестно куда и удивлялся: меня похитили, а мне совсем и не страшно. Только спать хочется… Похитители не разговаривали и на вопросы не отвечали. Он стал клевать носом. Постепенно пейзаж за окном из подмосковного становился каким-то мексиканским, посреди красноватых дюн торчали огромные синие кактусы. Из-за кактуса вышла трехголовая крыса и протянула к нему лапу:

— Куда ты девал моих детушек? Почто опыты на безвинных крошках ставил?

Это вдруг оказалась уже не крыса, а усатый тюлень. Тюлень в пустыне? — глупо удивился Антон.

— Кто синтезировал брейнорин? — спросил тюлень, строго глядя сквозь очки.

— Вообще-то Сергей, — ответил Антон, — но он же растяпа, и крыс вот упустил…

— Не было никаких крыс! — рявкнул медведь (откуда взялся медведь? Из тюленя превратился?) и понес что-то непонятное.

— Не было так не было, — согласился Антон. Ему было все безразлично, только хотелось понять, почему кактусы переползают с места на место, и наконец он все-таки заснул. Последнее, что он слышал, был совсем непонятный диалог крысы и кактуса:

— Все, он больше не нужен, можно ликвидировать.

— Как… ликвидировать, мастер?

— Ну как… Без уголовщины, конечно. Но чтоб не мешался.

— Будет исполнено, мастер, сделаем. Болевой порог подойдет?

И голоса затихли в шуршании дюн.

Проснулся он в электричке, поискал глазами кактусы. Кактусов не было — обычный грязноватый подмосковный лесок. Было уже почти темно. Куда это я еду, вот ерунда, что это со мной было-то? Отравился, что ли? Кактусы, тюлени… Мухоморов вроде не жрал. Он вдруг испуганно проверил бумажник. Бумажник был на месте, но это был не его бумажник. В незнкомом стареньком бумажнике оказалось немного денег и помятый паспорт на имя Колотилова Герасима, русского, женатого. Что за чушь? Посмотрел прописку — город Рязань, улица Строительная, 16. Да ведь и пиджак-то не мой, вдруг понял он, это ж зипун какой-то. Что за ерунда?..

Поезд подкатил к станции. Это была Рязань. Все пассажиры потянулись к выходу. «Приехали, выходи, алкаш старый!» — рявкнул кто-то. Антон удивился: ну алкаш — ладно, зипун не смокинг, а почему старый? Но вышел, надо разузнать, когда ближайший на Москву…

Электричка на Москву шла только утром. Придется пересидеть на вокзальчике. Однако что за паспорт? Как он ко мне попал? Может, у него — мой паспорт, у Герасима этого… — со слабой надеждой подумал Антон.

— Скажите, Строительная далеко? — спросил он у технички, шуровавшей шваброй прямо по ногам.

— Два квартала вон туды! — тетка махнула рукой. Делать было нечего, и Антон пошел по адресу, означенному в паспорте.

Дом 16 являл собой обтерханное строение в подтеках прошлогодней грязи, на балконах висели тазы и санки. Возле забора тускло светил фонарь. Антон постучал, заготовив в уме смутную версию, что вот нашел, принес… но ничего этого произнести не успел. Из двери вывалилась нечесаная тетка в жутком халате и с руками в мыльной пене, и, увидев его, страшно заорала:

— Явился, скотина? Нашлялся, аспид? Опять зарплату пропил, гад, зенки твои бесстыжие!..

— Видите ли, тут какая-то ошибка, — начал он было, протягивая паспорт. — Я ехал в Москву, и, вероятно, мне стало плохо…

— Плохо тебе? — взревела тетка. — А мне хорошо? Что еще выдумал, в Москву ему! «Видите ли, вероятно»! Прошлым разом ты в Вологду собирался, Ломоносов обдерганный, с полдороги милиция сняла, а мне детей чем кормить? Ишь, синий весь!

Антон шарахнулся в тщетной попытке удалиться, но был втянут в помещение и от толчка в спину пролетел на середину комнаты. Обернувшись к своей обидчице, он еще успел увидеть летящую ему в лоб чугунную сковородку.

7

Антонов организм вспомнил юношеский разряд по боксу и попытался увернуться, но вышло это только отчасти. Все же Антон не пал немедленно бездыханным, а лишь уселся на пол с гудящей головой и зелеными кругами в глазах. Постепенно круги приобрели очертания бензольного кольца, а звон в ушах сложился в слово «дихлордифенилтрихлорметилметан», чему Антон несказанно радостно удивился. Из кольца высунулась физиономия Кекуле в сюртуке и шейном платке и взревела фальцетом: «на какие шиши пьешь, алкоголик, детЯм жрать нечего». Антон потряс головой, Кекуле исчез, тетка в халате осталась.

— Все-таки я хотел бы разъяс… — начал было Антон, но увидев выражение теткиного лица, озадачился. Слова были явно не те. В голове еще немного просветлело, и он нашел «те» слова и употребил их, ожидая, что вот тут-то ему и конец. Но тетка, заслышав понятное, неожиданно перестала яриться, утерла нос мыльной дланью и зарыдала в голос. Слезы оставили две бороздки в ее белопенных усах.

— Стараюсь тут, работаю, как… А он…, - она схватила с плиты выварку с водой, но на Антона ее лить не стала, а поволокла к корыту. Антон, шатаясь, встал и перехватил тяжеленную посудину, пытаясь помочь, но зацепил боком другой какой-то тазик и выплеснул его содержимое себе на штаны.

Баба взревела с новой силой, поминая проклятых пьяниц и их кривые руки, но Антон ее уже не слушал, удрученно глядя на мокрые и мыльные брюки. Час от часу не легче, меня и в поезд не пустят в таком виде…

Баба порылась в комоде и швырнула в него сухими брюками. Антон уберег их от падения в лужу и попытался отступить куда-нибудь, дабы переодеться — в мокрых штанах в самом деле было крайне неуютно.

— Куда? — взревела баба.

— Я хотел бы перео… — начал было Антон, но, увидев бабино лицо, быстро вспомнил об открытом им методе доходчивого воздействия и рявкнул: — Куда надо…!

Баба умолкла, Антон отступил в соседнюю комнатушку, где было темно, и поспешно переоделся. Надо было бежать, однако выход на улицу по-прежнему был блокирован. Баба снова завела нескончаемую песнь о своей неказистой женской доле за уродом и пьяницей, да еще и с мозгами набекрень, вот у людей мужья как мужья, напьются и спят, а этого все носит и носит незнамо куда, а тут крутись как хочешь и все сама да сама, а этот нажрется, ведра мусорного не вынесет…

Антон ощутил проблеск надежды. Согнувшись и посматривая на бабу, он подступил к мусорному ведру, схватил его и — гениально! — баба посторонилась, выпуская его вон из квартиры. Антон вышел и захлопнул за собой дверь. Ведро он кинул тут же, в подъезде, и вышел на свежий воздух, который после мыльного и душного помещения казался просто животворным. Однако стояла уже глухая ночь, улицы пустынны, дорогу на вокзал он от потрясений и сковородки позабыл, а спросить не у кого. Кроме того, было прохладно.

Идти некуда! Поэтому Антон тихонько вернулся в дом и поднялся этажом выше колотиловской двери. И, как оказалось, очень вовремя, потому что заподозрившая неладное баба уже выбежала наружу, увидела брошенное ведро, и, оглашая воплями ночную улицу, понеслась искать своего Герасима. Если бы Антон не спрятался, он, несомненно, был бы на пустынной улице пойман и… он поежился.

Поднявшись еще выше, он добрался до последнего этажа, а там к потолку вела пожарная лестница, в потолке же был люк на чердак. Несомый вдохновением и ужасом, Антон взобрался туда и толкнул люк. Крышка подалась, и беглец очутился на захламленном чердаке.

Стараясь не шуметь, он прикрыл люк и примостился прямо с краю, где смог. Ну и дела, во дела… Шел по улице сиротка, посинел и весь продрог, — подумал он, засыпая.

Спать пришлось недолго: по его ногам кто-то бегал, потом холодные лапки деликатно попробовали залезть в карман. Антон содрогнулся и стряхнул это с себя. Крысы! Крыс он вообще-то не боялся, все-таки годы лабораторных исследований… но одно дело — белые крысы в виварии, а другое — их дикие собратья, да еще в темноте. Бррр! И укусы их чрезвычайно опасны — инфекция, не дай господь.

Однако мысль, начавшись с крыс и вивария, скоро привела его к Сергею и брейнорину. А не связаны ли все эти сверхстранные события? Да нет, ерунда. Как? Где Сергей, где Анапа, а где вообще Рязань? Однако что-то все это как-то странно. И прежде всего надо свинтить отсюда, наконец, домой.

Антон прислушался — было тихо. Сквозь чердачное окошко проникал неверный утренний свет. Он спустился по лестнице, на цыпочках прошел вниз, по дороге опустив паспорт Герасима в почтовый ящик Колотиловых, и выбрался на улицу, решив отойти как можно дальше от ужасного дома, а там уж искать вокзал…

Бегство состоялось, вокзал он нашел без особого труда, дождался первого поезда, на который и сел зайцем. В вагоне Антон, с неожиданной для себя сметкой, притворился мертвецки пьяным, и сердобольный русский народ оборонил его от контролера и дал доехать до Москвы.

8

Сергей, проводив в понедельник мать, спал всю ночь беспробудно и во вторник проснулся с необыкновенной жаждой деятельности. В голове уже сидел четкий план — энцефалограмма, Антон, крысы, кристаллы…

Однако полоса удач, начавшаяся две недели назад с синтеза брейнорина, кажется, бесповоротно окончилась.

Во-первых, выяснилось, что Генка Вяльцев, его невольный подопытный кролик, уехал с бабушкой на юг и раньше августа не вернется. Повторить энцефалограмму, как просил Арон Израилевич, увы, не удастся. В первой, кажется, что-то было — или не было? — но и этого теперь не узнать, энцефалограмма пропала. И как это она могла пропасть? Случайность? Или дело рук Общества? Но ведь они не знают о Генке… Или знают? Срочно надо спросить у Прохорова.

Но с Прохоровым происходило что-то странное. Еще на той неделе он прицепился к Сергею с дурацкими вопросами о матери, о детстве, почему-то все твердил, что она приехала из Сочи, а мать уверяла, что именно Прохоров помог ей достать туфли, но самого Василия Дмитриевича он с тех пор не видел, хотя и в выходные, и в понедельник с утра пытался его найти — а потом пришлось ехать с матерью в Москву, на вокзал…

Но сегодня он от меня не уйдет, — несколько даже злорадно подумал Сергей, — сегодня он принимает экзамен у второкурсников… — и Меренков целый час проторчал у аудитории, чтобы уж наверняка отловить Прохорова.

— Сергей? Извини, я тороплюсь…

— Подожди! Ты мне нужен. Генка исчез! — не совсем честно, но надо же как-то его остановить.

— Что?!

— Мать уверяет, что он уехал на юг…

— Твоя мать?! — перебил Прохоров.

— Да при чем здесь моя? Его, Антонида эта, с бабушкой, говорит, уехал…Но что-то мне странно… Разве дети уборщиц на югах отдыхают? Вот я и подумал… Ты говорил, Общество про Генку не знает?

— Не знает, это факт. Да и… Хотя… Подожди…

Прохоров что-то мямлил, то краснел, то бледнел, как будто хотел что-то сказать, но не решался. Или не мог? Да что это с ним, никогда он не был таким, еще несколько дней назад, когда они встретились поздно вечером у Генкиного дома, он таким не был…

Сергей почел за лучшее пока сменить тему.

— А может, и правда уехал, конечно… У меня, собственно, другой вопрос есть. Про кристаллы.

— Про ка-какие к-кристаллы?

Да что же это? Заикается, голос дрожит. Никогда, ни как о сотруднике института, вечно скучно-спокойном Василии Дмитриевиче, ни как о Наблюдателе — уж верно, Наблюдатели должны особеннохорошо уметь скрывать свои эмоции — Сергей не подумал бы о Прохорове как таком нервном типе…

— Я говорю о кристаллах, которые были в брейнорине — в том брейнорине, который я получил в первый раз и который стащил Генка — а вот во второй порции кристаллов почему-то не было.

— В парацельсии не должно быть никаких кристаллов! — голос Прохорова теперь звучал твердо.

— Ты хочешь сказать, что то, что я получил — не парацельсий? Тогда почему ваши мнемоники явились ко мне, и вообще?

— Не знаю… Отстань, не знаю я ничего! Андрей Иванович, вот вы-то мне и нужны!..

Вывернувший из-за угла доцент оказался весьма кстати — не для Сергея, конечно: его собеседник мигом воспользовался предлогом прекратить разговор.

Ладно, Прохоров никуда не денется. Тем более, что про кристаллы он либо действительно не знает, либо категорически не хочет говорить. А может, и правда в парацельсии кристаллов нет? Ведь была же — если была — замена реактивов… Нет, чушь какая-то получается. Январские-то реактивы были правильными, и с ними получились кристаллы. А без кристаллов вышла последняя порция — с подменой. И что на что меняли? То есть что меняли, понятно — ди-фосфоро-мектолиевую кислоту. А на что? И главное — как получить то, что надо? И как проверить, что подмена действительно была? Помочь в этом мог только Никита — но он, как назло, укатил в очередную командировку. Искать другие каналы? Или попытаться выращивать из того, что есть… Но сначала надо в библиотеку, а серьезно опытами можно будет заняться все равно не раньше выходных — так что время терпит.

А вот Антона надо брать в оборот уже сейчас. Крысы, методика испытаний — тут мне одному не справиться, как бы его уговорить? Опять смеяться будет… И кстати, где его носит? Сергею сказали, что вчера Антон приезжал в Подольск, но сегодня он на работе еще не появлялся — хотя уже три часа. Вообще-то странно, тогда смеялся, потом сюда потащился в ту субботу, и едва вернулся из командировки — опять примчался. Заинтересовался все-таки? А почему сегодня даже не позвонил?

Нехорошие предчувствие оправдались, вечером Антона дома тоже не оказалось, мать по телефону сказала, что он и вчера не ночевал — впрочем, с ним это нередко случается — а вот когда его и на следующий день не оказалось на работе, Сергей уже забеспокоился. Не сколько за Антона — что ему, взрослому мужику, сделается? — сколько за себя, ему показалось, что все его бросили. Генки нет, Никиты нет, Прохорова опять с утра не видно. Даже Настя на дежурстве.

Он задумчиво встряхнул склянку с оставшимися кристаллами, потом высыпал несколько штук себе на ладонь. Интересно, если крысе хватило одного кристаллика, то сколько нужно человеку?..

Часть 10 Дела анапские

1

В последнее время Генка определенно стал приходить к выводу, что жизнь не задалась. Его ужасно коробила идея, что все лето придется таскаться с матерью на работу по утрам. Каникулы, а не поспи толком — вставай ни свет ни заря и плетись смотреть, как мать надраивает полы, понося свою горькую бабью долю, начальство, цены на рынке и Генкино непослушание. Одна надежда была — смотать в пионерлагерь, подальше от материных подзатыльников и от бабкиной заботы. «Поешь, Геночка, капусты, выпей, Геночка, гриба». А попроси на мороженое или лимонад — шиш дадут. В лагере бы хоть отдохнул и оторвался по полной: зубной пастой мазать слабаков, змеев клеить, подземный ход копать и вообще.

А тут такой облом случился, не передать — третьего дня мать пришла с работы злая как непонятно кто и сказала, что путевку профсоюзную ей в этом году не дали. В ее путаной крикливой речи мелькали слова «лимита», «проходимцы», «взяточники», «все своим да своим». Генка понял только одно: лагеря не будет.

Вот кошмар-то, это все лето в пыльном городе сидеть и слушать материны стоны, и пойти некуда, а про деньги на кино или в Парк Культуры и не заговаривай. Раньше он хоть носился по дворам и до темноты гонял обшарпанный мяч, а теперь это стало неинтересно — такое впечатление, что все кореша во дворе разом поглупели… Все футбол да «жувачка», а стоит заговорить о чем интересном — марки дальних стран, или там про зоологию (Генка пристрастился смотреть «В мире животных» и много чего мотал на ус), так только глаза таращат: ты че, сильно умный?

Быть умным Генка не привык. Умный — это такой чокнутый очкарик со скрипочкой, над которым все ржут, а он не может отбиться и только книжечки почитывает. Оно надо? Но все-таки есть же интересные вещи, вот дядька по телику так увлекательно рассказывал про аксолотлей, Генка даже захотел завести себе тритонов, аквариум… но это было нереально. Пришлось пойти в библиотеку и взять там книжку про животных, написал какой-то Акимушкин… Ну и фамилия. А оказалось интересно, он прямо зачитался.

Еще прицепились непонятные приставалы научные, то анализы, то цефалограммы какие-то, шушукаются, обследуют, словно Генка мамонт или тигр-махайрод. Вопросы задают… Во дворе уже смеяться стали, дразнят психическим — особенно Веник. Ох, ответил бы ему Генка… но кулаки у Веника поувесистей Генкиных, себе дороже. Веник еще на него зуб вырастил — пристал как банный лист: где взял головастиков, что в последний раз принес, да где взял. А Генка помнит, что ли? Где всегда брал, там и наловил…

— На! — протянул ему Веник загнутый палец. — Разогни и не загибай! А то я не знаю, какие головастики бывают. А это ж какие-то крокодилы!

— Да не знаю я, Вень… — отбрехивался Генка. — Наловил в пруду. Может, туда какие химикаты спустили?

— Самому тебе химикатов на голову спустили! Принес черт-те что, мать как увидела, чуть не обалдела — они зубастые! На другой день смотрит — еще выросли, и из воды вылазят. Она их в унитаз! А может, это для науки сгодилось бы? Говори, где брал!

— Да не помню я… Где всегда брал, там и брал… Может, это не головастики были?

— А кто?

— Аксолотли…

— Чегооооо?!!!

— Ну бывают такие, аксолотли, это личинки амблистом…

И тут же Генка смекнул, что сказал он это зря. От слова «амблистома» у Веника и его шайки сделались прямо корчи, они катались по траве и дрыгали ногами:

— Амблистома!.. Простипома! Ой, не могу! Сам ты амблистома! — вопили идиоты.

Генка понял, что век ему теперь в амблистомах ходить не отмыться, и полез в драку. Хотя и не хотел. И правильно не хотел — насовали ему за здорово живешь, пуговицу оторвали с мясом (опять мать орать будет)…

На шум выскочила Венькина мамаша, вся в бигудях, наспех прикрытых красной бархатной шляпкой, и, конечно, напала на Генку, который обижает ее безвинного сыночка. Спас его какой-то противный дядька, который принялся стыдить Веника и мамашу, обещал позвать дворника (кто его видел-то!), пожаловаться в школу (это в каникулы!) и так далее. Шайка неохотно отпустила Генку и удалилась на крыши сараев, гордо сплевывая. А дядька пытался еще и Генку отряхивать, разговоры стал разговаривать — как учишься да что читаешь, — но Генка вырвался и убежал. Все-таки он этого дядьку где-то видел…

Все следующие дни он бродил по окрестностям один, даже щиты милицейские со скуки перечитал. Поэтому когда Антониду посетила очередная идея — отправить Генку с бабкой на море к бабкиной подруге Фоминичне — он даже не стал особенно возражать. С бабкой, конечно, особо не оторвешься, закармливать будет, бегать за ним с курточкой, но зато — Море! И из двора ненавистного убраться можно, и от цефалограмм, а может, еще в море и рапану поймать получится, конька морского или хотя бы просто медузу. Это будет дело!

За три дня добылись билеты (мать пришла с работы неожиданно помягчевшая, говорила про что-то «матпомощь»), закончились сборы чемодана и бабкиной кошелки. Бабка на двое суток дороги напасла столько еды, что хватило бы Папанину, Леваневскому, и еще осталось бы Зиганшину с товарищами, и Генка с ужасом представлял, что все это придется съесть. Но пусть, ради поездки к морю и не такое можно вытерпеть.

В поезде он не отлипал от окна и, жуя крутые яйца и теплые огурцы и попивая настойку гриба, наблюдал, как тусклая северная природа сменяется на яркую южную. И вот, наконец, Море!

Оказалось, что у Фоминичны проживала квартирантка Люда, и ей оставалось еще три дня. Она выразила готовность убраться в пансионат, но Фоминична, опасаясь, что придется возвращать денежки за постой, решила, что в тесноте — не в обиде. Люда согласилась, бабка тоже, и Генке поставили раскладушку на веранде. А бабка устроилась у Фоминичны в каморке.

Квартирантка оказалась вполне толковой теткой, Генку не строила, не командовала, а назавтра же взяла его с собой на море. Это был восторг! Описать море Генка не мог бы, даже если б пытался. Но он и не пытался, а плескался, разглядывал раковины и водоросли и вообще забыл все на свете.

Накупавшись, он уселся смотреть, как отдыхающие играют в шахматы. Играть он не умел, но за полчаса понял, как ходят фигуры, а еще за час — осознал, как надо выигрывать. Попросился сыграть — и вскоре обыграл хозяина доски.

На другой день Генка даже больше играл, чем купался. Он выигрывал все чаще, запоминая, как надо и как не надо ходить, и удивлялся — отчего это шахматы считаются трудной игрой.

Неподалеку от шахматистов на пляже гнездились картежники. Оттуда доносились непонятные возгласы «пас», «вист», «мизер» и почему-то «паровоз». Это были совершенно ненормальные люди: они вообще не купались и не загорали, поэтому Генка научился определять картежника по загару. Если спина черная, как сажа, а живот и ноги — белые, значит, игрок. Забавно, как барсуки какие, или койоты… Он присмотрелся к одному из них. Вроде где-то видел… И вспомнил-таки: дома, возле школы, на стенде «Их разыскивает милиция». Даже фамилию вспомнил: Петров, он же Крамаренко, он же Сиромаха… Еще подумал тогда — вон сколько кликух, видать, тот еще бандюга. Точно, он!

Генка улучил момент и вылетел с пляжа в поисках поста милиции. Пост нашелся, и он ворвался туда, сбивчиво толкуя про стенд и карты. Усталый и распаренный сержант сначала отмахивался — к мамке иди, но, услышав полный список фамилий бандита, озаботился, куда-то позвонил… Генка под шумок выскочил из фанерного павильона и пристроился к шахматистам, будто и не уходил. Шут его знает, бандита возьмут, а он потом сбежит, и… жуткие истории вспоминались одна за другой. Однако все сошло как нельзя лучше: Генкино отсутствие никто не заметил, а Крамаренко-Сиромаху вежливенько под локоток куда-то сопроводили двое в форме. Вот это да! Эх, расскажу во дворе — не поверят!..

2

Люда и Генка еще плескались у рукомойника, вернувшись с пляжа, когда бабушка бдительно заметила, что правый карман штанов у ее внука уж слишком сильно оттопырен. В кармане обнаружился комок рублевок. Деньги были не только мяты-перемяты, но еще и вымазаны чем-то липким и сладким.

— Где взял?

— Нашел, — немедленно отперся Генка.

— Люда, вы видели?

— Нет, — ответила девушка недоуменно. — Гена все время был около меня, только купаться бегал, вокруг шахматистов и картежников вертелся, да еще за мороженым отлучался. Стоп!.. Он же у меня денег на мороженое не просил. Геннадий?

— Фоминична, будь ласка, выбери у себя на дворе хворостину подлиннее, — приторным голоском попросила бабка.

— Ой, не надо, — ойкнула Люда.

— И позанозистее, — добавила к своей просьбе любящая бабушка.

Видя, что дело неминуемо идет к порке, Генка захлюпал носом и стал сознаваться. Что деньги он выиграл в шахматы. Что он весь вчерашний день смотрел, как играют, и потихоньку сам научился. Что получилось неожиданно удачно. Что познакомился с дяденькой. Что дяденька хороший, «Байкалом» угощал и чебурек купил. Что предложил еще поиграть, но не за так, а за деньги. И что других игроков приводил. И что половину денег отдал честно по уговору. И что вечером позвал на бульвар играть, а там уже не по рублю будет, а по трешке. И тогда не только на мороженое хватит, но и на кино, и на карусель…

Но бабушка поняла все по-своему:

— Ага, значит, пока ты там фигурки двигал, этот твой добрый дяденька по карманам шарил. А вечером вы еще на бульвар собрались. Фоминична, давай хворостину!

— Не шарил! Не шарил! — Генка был близок к панике. В кои веки им правду скажешь, так не верят. — Я выиграл эти деньги, по правилам выиграл. Вот честное пионерское!

Генка отчаянно пытался прокричать свои оправдания, если не словами, то прямо им в головы, как, бывало, школьным училкам. Но его никто, абсолютно никто не слышал!

— Погодите-ка, — вмешалась Люда. Ей вдруг стало жалко своего пляжного спутника. — Дайте я с ним потолкую. Гена, хочешь поговорить?

Генка кивнул (а что ему еще оставалось делать? Ведь и вправду высекут ни за что ни про что), и они с Людой вышли на улицу.

В случившемся с Генкой Люда чувствовала и свою долю вины. Недосмотрела она за мальцом. Обещала смотреть, а вот недосмотрела. А все потому, что за последние дни Люда оказалась в фокусе внимания всех пляжных мужчин моложе 70 лет. В тесный круг пробились трое. Самый старший представился доцентом из Ленинграда. Самый бородатый — редактором толстого журнала из Москвы. Самый мускулистый сначала отрекомендовал себя мастером спорта, а потом, видя плотную конкуренцию, повысился в секретные космонавты.

Люда не привыкла быть объектом пристального мужского внимания и ей было лестно принимать знаки поклонения. Да и ее новообретенные поклонники были интересными и, чего уж там скрывать, привлекательными мужчинами. Доцент быстро обнаружил у Люды тонкие математические способности и очень прозрачно намекал на возможность зачисления в аспирантуру с последующим трудоустройством. Редактор, узнав, что Люда работает конструктором-технологом, объявил, что конструктор одежды — это почти художник, и прибавил, что хорошему журналу хорошие художники всегда пригодятся. Мастер спорта-космонавт пока никуда не звал, но Люда была готова съесть собственную вьетнамку, если завтра же не получит приглашение на Байконур.

Вот и отвлеклась от Генки. Не углядела, как он на деньги играть в шахматы ввязался. А ведь вчера еще совсем не умел. Опять стоп! Как это так, вчера совсем не умел, а сегодня весь пляж обыграл? А ведь Генка и его бабушка из Подольска, и гриб для Фоминичны тоже от них. Вот это и надо досконально выяснять.

Генка запираться больше не стал, и через час Люда уже знала всю подноготную. Про походы в институт. Про кривую банку. Про странных головастиков. А самое главное — про гриб, выращенный в той самой кривой банке. И выходило, что ее знакомые — и Сергей, и Антон — имели ко всей истории самое непосредственное отношение. Как же она всего этого в Подольске не заметила? Как могла не видеть, что Сергей, невежа, книжник и затворник, добился своей невероятной, невозможной, недостижимой цели и нашел заветный брейнорин? Может быть, ему Антон помог? Да понимают ли они, какого джинна выпустили из бутылки?

И она немедленно упаковалась, попрощалась с гостеприимной Фоминичной и помчалась в Анапу, надеясь поймать вечерний самолет в Москву. В своих новых способностях получить билет из обкомовской брони она нисколько не сомневалась.

Уже после Людиного поспешного отъезда у калитки постучались двое, южного вида, — мужчина и молодая женщина… Мужчина представился Анзором Давиташвили, девушку назвал своей двоюродной сестрой. Генка немедленно признал в Анзоре своего шахматного антрепренера.

Анзор пытался очаровать женщин, уговорить их отпустить Генку на вечер, клялся в честности игры, соблазнял деньгами… Все тщетно. Расстроенный Анзор даже отказался от грибной настойки.

— Что, грузины кроме вина ничего не пьют? — поддела его Фоминична.

— Мы не грузины. Мы — ассирийцы, — гордо возразил Анзор. — Пойдем, Джуна, — позвал он свою спутницу.

Девушка допила стакан прозрачной жидкости и молча, как и сидела, последовала за своим повелителем. Расстроенному Генке оставалось только радоваться, что бабка не догадалась залезть в левый карман его брюк и теперь хоть всего-то два рубля, но ему останется.

3

Генкина бабка все никак не могла понять, что происходит. Пришли к Фоминичне гости, Бабашура с Панфутьичем. Пили они чай, не самогонку, а послушаешь их разговор — так не знаешь даже, что и подумать. И Фоминична вроде бы не то что институт — семилетку даже не закончила. Гости ее — и подавно. А как собрались за чаем, так и завели какой-то научный разговор — спасу нет. Фоминична знай себе тарахтит непонятно о чем — домино какое-то, аллеи, репрессии… А Бабашура так и норовит брякнуть что-то по-иностранному, прямо, как шпионка вражеская. Непонятно это все и, главное, слова не вставишь. И с Панфутьичем не поговорить. Неразговорчивый он чего-то. Обиделся, наверное. Стакан с грибной настойкой, от которой Анзор отказался, по привычке залпом осушил — да, видать, не по вкусу пришлась настоечка-то. Сидит теперь, молчит, как сыч, да смотрит куда-то в сторону.

Хорошо еще, Бабашура привела с собой какого-то мужчину лет сорока, которого она называла своим благодетелем. И с мужчиной этим можно было перекинуться парой слов, и сама Бабашура время от времени переходила все же на русский язык и принималась рассказывать о мужниных премиальных, спрятанных ею еще в ноябре пятьдесят пятого и найденных лишь несколько дней тому назад.

Панфутьич, внимая ее рассказу, сбрасывал с себя оцепенение и внушительно поддакивал, непременно упоминая о том, как они с Михалычем собирались отметить октябрьские праздники и как они перерыли тогда весь дом в поисках заначки. Бабашура подробно рассказывала и о том, как она сама безуспешно искала эти деньги зимой шестьдесят первого, сетовала, что в кои-то веки на обмен денег отвели целых три месяца, а она за эти три месяца так свой тайник и не нашла. А неделю назад, как возвращалась от Фоминичны, так все и вспомнила.

— Как в кино увидела, — хвасталась Бабашура. — Себя увидела, молодую. Как я в горницу вошла, сундук, от свекрови оставшийся, отодвинула, да там под половицей эти деньги и сховала.

— А мы с Михалычем-то тогда весь сундук перерыли, а отодвинуть не догадались! — встрял Панфутьич.

— Так кто бы догадался-то! — не унималась Бабашура. — Я их потом за печкой искала. Думала еще — и чего ищу, Михалыч, небось их уже давным-давно прикарманил! Ан нет, не отыскал! — Бабашура торжествующе посмотрела на Панфутьича.

— Ну, и чего хвастаешь? — рассердился Панфутьич. — Был бы тогда нам с Михалычем праздник, а так что? И Михалыча уже нет, и деньги те нынче — что бумага. Ан-ну-лированы, во!

— Сам ты аннулирован! — ответила Бабашура. — Вот он, благодетель мой. — И она еще раз показала на мужчину. — Три сберкассы обошла, никто этих денег не берет. Я им русским языком говорю — наши деньги, советские. А они мне — старые, недействительные. Я говорю — ну, так дайте мне взамен новые, а они мне — обмен прекращен. Один даже посоветовал в Москву ехать, мол, пусть в госбанке меняют. Хорошо еще вот Юрий Евгеньевич в положение вошел. Незачем, говорит, в Москву ехать, я их сам отошлю в госбанк, а вам, говорит, прямо сейчас новыми выдам. И выдал. Всю тысячу мне поменял.

— А чего же не поменять, — вступил в разговор Юрий Евгеньевич. — Обменные пункты, конечно, давно закрыты, но госбанк от своих обязательств не отказывается. Раз написано на купюре, что она обеспечивается всем достоянием Советского Союза, значит, так тому и быть.

— Вот как? — усмехнулся Панфутьич. — Обязательства, значит, госбанка?

Криво улыбаясь, Панфутьич обернулся к собеседнику. И тут они оба вдруг вздрогнули, точно от удара током.

— А ведь нам доверено Знание, — продолжал Панфутьич. — По праву Дара, по велению Чести и Долга…

Юрий Евгеньевич остолбенел. Конечно, ему уже было известно о том, что какой-то подмосковный ученый смог получить парацельсий. Более того, именно он сообщил тогда Обществу, что этот ученый испытал свой парацельсий на людях, причем испытал успешно; доказательством тому служила старушка-Мнемоник, появившаяся в его сберкассе в прошлый понедельник. Разумеется, он понимал, что помимо этой старушки в Анапе наверняка найдутся другие Преображенные; и не только готов был, но и рассчитывал с ними встретиться — потому и согласился пойти с Бабашурой в гости к Фоминичне. Но того, что Преображенный, не бывший Адептом и даже не подозревавший о существовании Общества, станет вдруг цитировать Великую Клятву Преображенного, Юрий Евгеньевич, конечно же, не ожидал.

Замолк и Панфутьич, оборвав свою речь на полуслове. Молчание нарушила Генкина бабушка, спросив Фоминичну, не осталось ли у нее еще грибной настойки.

— А как же, осталась! — отозвалась Фоминична. — Чего бы ей не остаться? Я туда каждый вечер водички подливаю, банка почти полная, а пить некому. Вот, пожалуйста! — Фоминична выдвинула банку с грибом на середину стола. — И вы, Юрий Евгеньевич, отведайте. Хороший гриб, питательный, полезный…

Тут Юрий Евгеньевич снова ощутил разряд какой-то непонятной энергии — как если бы между ним и банкой находился оголенный провод, который он имел неосторожность задеть. А хозяйкин кот, до того мирно дремавший в углу, вдруг вскочил, выгнул спину и с каким-то странным мяуканьем бросился на эту самую банку с грибом. Никто не успел его остановить. И Фоминична, и гости, точно оцепенев, наблюдали, как кот одним прыжком смахнул банку со стола, сам оказавшись на ее месте. А банка, перевернувшись несколько раз в воздухе и забрызгав веранду, вылетела во двор и разбилась вдребезги, ударившись о камень. Фоминична замахнулась на кота тряпкой и бросилась во двор, надеясь спасти хоть кусочек гриба, но кот, опередив Фоминичну, преградил ей путь. И зашипел так, что Фоминична в ужасе бросила тряпку и перекрестилась. Глаза его светились в полутьме каким-то неземным желто-зеленым светом. И Мнемоник Андреев, отзывчивый Юрий Евгеньевич, без труда разглядел в них Искру Преображения.

4

В среду Антон наконец нашелся! Не с самого утра, но к полудню он бодро отозвался в телефонной трубке. Через два часа Сергей уже колотился в окошко проходной. Пропуск приятелю Антон выписывать в этот раз не стал, а увел его в скверик на лавочку.

Выглядел Антон угрюмо, на лбу его красовалась огромная шишка. Происхождения шишки Ант не помнил, рассказал, что позавчера пытался поймать Сергея, но того на работе не было («я как раз маму ездил провожать», — сообразил Меренков), потом он, видимо, заснул в электричке и его разбудили сердобольные пассажиры на Курском вокзале, а шишка уже была. Не иначе, «шел, упал, потерял сознание, очнулся — гипс». То есть шишка. Вчера чувствовал себя больным, весь день провел дома. И тут же без перехода Антон пустился хвастаться, какого он замечательного членкора встретил в Анапе и уговорил себе в оппоненты.

Сергей пытался говорить о крысах, о брейнорине, о новой методике кристаллизации, придуманной буквально во сне, но Антон и слышать не хотел. Он как будто совсем забыл, что сам отдал крыс, а при слове «брейнорин» морщился и потирал шишку. Чудеса!

Один раз, впрочем, он встрепенулся — это когда Меренков заговорил о необходимости публикации — статьи или доклада на конференцию. Антон начал было возражать, что сначала — оформление заявки на изобретение нового химического вещества, но тут взгляд его остекленел и он на секунду застыл. Очнувшись, он немедленно стал странно возбужден и как будто продолжал кричать (но на кого?):

— …не трогай меня, женщина!

Тут он спохватился, зажал рот рукой, огляделся с испугом и произнес извинением, уже тихо:

— Ой, прости, привиделось вдруг… Так о чем это мы?

Сергей сделал еще попытку продолжить о своем, но опять безуспешно: Антон совершенно не слушал. А потом вдруг сказал:

— Ты знаешь, я ведь твою знакомую там, в Анапе, встретил. Люду. Случайно. В самолете вместе оказались. Как у тебя с ней сейчас?

— А никак, — отозвался Сергей. — Совсем никак.

— Хорошо, — Антон оживился. — Значит, ты не будешь возражать, если я ей позвоню на той неделе?

— Да хоть на этой. Вот ты мне лучше скажи, ты, когда женился, предложение как делал?

Антон расхохотался. Его подавленность как рукой сняло.

— О, Серый, ты наконец созрел! Не прошло и трех лет! Нечего сказать, скородум! Ладно, не обижайся. Просто я рад за тебя Браки бывают и удачными тоже. Ты на мой не смотри. У тебя по-другому будет. Твою Настю с моей бывшей и сравнить нельзя. В общем, так. Надеваешь свой лучший костюм. У тебя есть костюм? Ладно, просто оденься понаряднее. Цветы обязательно. Можешь встать на одно колено…

Вдоволь насладившись жалким видом Сергея, Антон смягчился и заговорил серьезнее:

— Ерунда все это. Просто иди и предлагай. Только сначала не забудь сказать, что любишь, и что очень. Можешь дважды повторить, не повредит. На самом деле, женщины такие существа, что знают все наперед. Знают, что ты стал готов прийти с предложением и, конечно, заранее знают, что скажут на это. И, коли не совсем дуры, то, если замуж не согласны, довести дело до объяснений просто не допустят, порвут раньше. Хочешь вместе пойдем, я тебя буду издали морально поддерживать? Чтобы ты вдруг не испугался в последний момент?

— Не надо, Ант. Я сам. Спасибо тебе. Жаль, что ты про брейнорин…

И, увидев внезапно отрешившееся лицо друга, замолчал на полуслове и ушел.

5

На следующий день Генку на пляж не пустили. Во-первых, не с кем. Во-вторых, на всякий случай. Вдруг этот настойчивый ассириец Анзор опять там крутится и пацана сбивать станет? В самом несчастном расположении духа Генка послушно поливал огород, дергал сорные кустики с грядок (колются, заразы!) и жалел о своей пропавшей молодой жизни и погибших каникулах. Покончив с огородной повинностью, он скучал в тени сарайчика, тоскливо вспоминал, как замечательно было вчера на пляже и как он ловко опознал того бандюгу, думал, что теперь на стенде «Их разыскивает милиция» станет одной фотографией меньше…

И тут его осенило, что чудные картинки из «Советского спорта», висевшего на стенде там же, на вокзале, и не менее чудные буковки и циферки под картинками — это же шахматы! Большая статья про чемпионат СССР, отборочный этап к межзональному турниру в Биле. За вчерашними шахматами, когда он обыгрывал всех подряд, усатый дядька из зрителей все бормотал себе под нос: «Староиндийская, сицилианская, французская», как будто был учителем географии, и еще совсем непонятные «гамбит» и «каракан», а дяденька Анзор при каждом бормотании одобрительно хлопал по плечу и подмигивал тете Джуне. Но ведь все эти чудные названия как раз и были в газете! Кроме «каракан», но это просто спуталось с правильным «Каро-Канн». Картинки изображали шахматную доску! Фигурки на них были совсем похожи на настоящие. Тогда чудной текст под картинкой — это, получается, запись партии, ее ходов. Нотами записывают музыку, а такими чудными обозначениями — шахматную партию. И даже не очень-то они и чудные. Русские буковки — это первые буквы названия фигур, К — конь, С — слон. Там, где нет буковок — просто пешки. Цифры — это наверняка номера полосок. Латинские буковки еще проще, они на картинках были подписаны под доской. А ну-ка сравним, какие были ходы в партии, про которую усатый дядька шептал «Сицилианская», и как играли сицилианскую защиту Смыслов с Кузьминым…

Генка переставлял в уме фигуры до самого вечера. Интересно! Оказывается, доска и фигуры вовсе не нужны, можно и не глядя играть. А гроссмейстеры так умеют? Как пить дать! Они умные, должно быть, гроссмейстеры! Вон сколько разных ходов напридумали. Ничего непридуманного не осталось. А может, и осталось?.. Если бы Кузьмин против Смыслова на седьмом ходу не стал брать пешку… Вот бы у самого Кузьмина спросить!

Из мира дебютов и рокировок Генку вырвал уже под вечер постучавшийся в калитку милиционер, тот самый сержант Кривцов, который вчера организовывал поимку бандита Сиромахи. Бабушка с Фоминишной чрезвычайно перепугались, но сержант всех успокоил. Он, сержант Кривцов, пришел, чтобы от лица всей советской милиции поблагодарить учащегося Геннадия Вяльцева за помощь, оказанную им в поимке опасного вора-рецидивиста. Если бы все советские пионеры проявляли должную бдительность, как проявил ее учащийся Вяльцев, то уровень раскрываемости преступлений существенно вырос бы и весь советский народ мог бы спать спокойнее. Сержант торжественно пожал учащемуся Вяльцеву руку и пообещал, что за свой пионерский поступок учащийся Вяльцев будет премирован ценным подарком, который ему непременно вручат в школе на торжественной линейке, но только это будет в сентябре.

Увы, сержант не знал точно, что будет за подарок, но вспомнил, что обычно бывают часы или фотоаппарат. Здорово! У них в классе только у двух девчонок часы, а из мальчишек — ни у кого нет! А фотоаппарат еще лучше будет, своего фотоаппарата даже у Веника нет, вот он обзавидуется!

Генкина бабушка была настолько потрясена героическим поведением своего внука, что когда Генка, куя железо, пока горячо, попросился ходить на пляж с завтрашнего дня один, только молча кивнула головой. Но тут же опомнилась и взяла с внука три честных пионерских, что он никогда и ни за что не станет играть на деньги, а если увидит еще одного бандита-вора-рецидивиста, то шага в его сторону не сделает, а немедленно побежит в милицию. На оба эти условия Генка великодушно согласился. Ура! Кажется, каникулы спасены. Вот если бы еще выпросить ныряльную маску… Или в шахматы, в шахматы выиграть! Маска — не деньги, про маску он ничего не обещал.

6

— Так вы поговорили с Верещагиным?

— Поговорили. Рассказал все, как на исповеди.

— Что ему известно о парацельсии?

— Почти ничего. В исследованиях Меренкова он не участвовал. В испытаниях принимал участие только один раз. Теоретических знаний — почти никаких, удосужился лишь прочесть статью Терьена. Парацельсий называл даже не брейнорином, а мозгокруткой. Если бы он не утаил при первом испытании кристаллик парацельсия, можно было бы предположить, что он так и не воспринял открытие Меренкова всерьез.

— И тем не менее, один кристаллик он все-таки скрыл. Интересно, что же он собирался с ним сделать?

— Он и сам этого не знал. Хотя подумывал о том, чтобы стать соавтором Меренкова и поставлять такие кристаллики в кремлевскую больницу.

— Интересная мысль. В общем, с ним все понятно. Можно взглянуть на кристаллик?

— Разумеется. Вот, Лев Бернардович, возьмите.

В пузырьке из прозрачного стекла лежал маленький, размером с сырную крошку, коричневый кубик.

— И что, они вот такие вот кристаллы скормили крысам?

— Нет, те кристаллы были поменьше. Не больше крупинки сахара.

— Так он, значит, утаил не одну крысиную дозу, а несколько?

— Нет, мы уточнили, Верещагин утаил точно такой же кристаллик, какие давали крысам. Он и сам не знает, что с ним стало и почему его кристаллик увеличил линейный размер примерно в три раза.

— А вы что думаете на этот счет?

— Мы заставили Верещагина воспроизвести в памяти сцену испытаний. Он набирал парацельсий пинцетом из банки. При этом на пинцете блестели капельки раствора. Не исключено, что одна такая капля, попав в пробирку с кристаллом, в конце концов впиталась в него, из-за чего кристалл и увеличился в размерах.

— Надо будет проверить. Я возьму это с собой в Париж. Теперь вот что: кому еще он давал парацельсий?

— Только крысам. Их было три штуки, все три — белые, лабораторные вроде той, что мы подменили.

— А рыбы? Муравьи? Жаба? Серая крыса, на худой конец?

— Он и сам не знает. Уверен, что Меренков проводил опыты без него. Сказал, что был у него в лаборатории в позапрошлую субботу и даже обратил внимание Меренкова на то, как изменились рыбы в аквариуме, но Меренков отказался обсуждать эту тему и вел себя с ним чуть ли не как с посторонним.

— Понятно. А как он объясняет появление в Анапе непосвященной женщины-Мнемоника? Той самой, что через двадцать лет вспомнила, куда она дела свою заначку?

— Никак. Мы проверяли — он и в самом деле к этому не причастен.

— Кто же тогда причастен, разрешите узнать? Верещагин прикарманивает кристаллик парацельсия, едет в Анапу, после чего в Анапе появляется непосвященный Мнемоник — и Верещагин к этому не причастен?

— Не причастен. Можете мне поверить, Лев Бернардович, он сказал нам все. Если бы Верещагин был замешан в этой истории — он не смог бы скрыть это от нас. Кроме того, за ним следили…

— За ним следили только с четверга. Когда нам, наконец, удалось узнать, кто он такой и куда девался. А Верещагин находился в Анапе с воскресенья.

— Мы проверяли и это. Наводили справки. Вроде бы ничего предосудительного.

— Вы все-таки настаиваете на том, что это совпадение? Не слишком ли много совпадений?

В дверь постучали. Опять телеграмма из Анапы. Помимо уже известной женщины-Мнемоника обнаружены еще две, одна из них — Мнемоник, другая, хоть и Преображенная, но новых способностей не обретшая. Обнаружен и мужчина — Гипнотик-телепат. Раствор парацельсия был, судя по всему, подмешан к грибной настойке. Теперь этот раствор уничтожен котом, в котором Мнемоник Андреев опознал Прогностика.

— Ознакомьтесь и примите меры. К моему возвращению постарайтесь узнать, кто же, все-таки подмешал парацельсий к грибной настойке.

— Обязательно.

— Заодно неплохо было бы узнать, кто это тут лазит без спроса в мой кабинет.

Ответа не последовало.

— То, что бумаги переворошили — это еще полбеды. Но куда делась крыса?

— Она не могла далеко уйти. Наблюдатели прочесывают местность…

— А как она вообще умудрилась выбраться из клетки? Вот булавка, которой был открыт замок. Сделать это, находясь внутри клетки, невозможно.

— Войти в Цитадель незамеченным и выйти с крысой в руках — тоже.

— Тем не менее кому-то это удалось. Рискну даже предположить, что крысе удалось даже загипнотизировать кого-то из наших.

— Мы разберемся.

— Вот и отлично. Если узнаете что-то новое — сразу же дайте мне знать.

Часы пробили половину первого… Пора…

В одной руке чемодан. В другой — фирменный пластиковый пакет компании Stokmann. В пакете — сверток из вишневого плюша. А в свертке клетка с двумя крысами. На улице, у школы Адептов, ждет такси.

Чемодан уложен в багажник. Пакет кладется на пол. Интересно, что бы сказала таксистка, если бы знала… Но для нее это — всего лишь безобидный сверток. Плюш уложен так, что обнаружить крыс невозможно. Дышать крысы могут, но способности их блокированы.

— Во Внуково, пожалуйста.

…Интересно все-таки, почему же вишневый плюш блокирует способности Преображенного?

Часть 11 Париж — Подольск

1

«Почему же вишневый плюш блокирует способности Преображенного?» — размышлять об этом Лев Бернардович продолжал и в самолете, благополучно пронеся контрабандный сверток с крысами сквозь таможенный и пограничный аэропортовский контроль. Честно говоря, поразмышлять Долгопольскому было о чем, и вопрос о блокирующих свойствах плюша был далеко не самый важный. Но так уж устроен человеческий мозг, будь он хоть трижды облагорожен парацельсием, — прятаться от главной угрозы, искать иллюзорного спасительного забвения в мелочах.

Толчок к главной теме, «думать» которую Долгопольский усиленно избегал, подал его стариннейший знакомый и протеже — Вася, сын еще более старинного друга Димы Прохорова. Когда на прошлой неделе Вася пришел в Цитадель с пустяковейшей докладной по состоянию дел в Подольске, то был он раздерган, несобран, мысли вкривь и вкось, с трудом сдерживал панику. Прочесть прохоровские обнаженные эмоции труда не составляло, да Вася и не ставил никакой блокировки, хотя и сам был талантливым прирожденным Наблюдателем. А от кого ему было скрываться в кругу единомышленников? И зачем? Разве не заинтересованы мы все в едином желании благополучия Общества и его устойчивости? Так думал и сам Долгопольский — до последней недели. Но «прочитав» Васю, в этом своем убеждении очень сильно засомневался.

Это был уже второй раз, когда Вася заставлял его усомниться в самых основах парацельсиевого дела. Первый — когда он сам за ручку отвел тогдашнего мальчика, сына своего военного и очень дорогого друга Димы Прохорова, в школу Общества. Задатки у Васи были необычайно сильны, экзамен он выдержал блестяще, парацельсий позже превратил его в отличного Наблюдателя, но вот приобрел ли он убеждение, что служение Обществу есть высшая задача и высшее счастье для Преображенного? Ох, нет. Не только не приобрел, но постоянно тяготился своей способностью, тоскливо мечтал о жизни простого «незрячего» человека. И такое нежелание принять Дар и гордиться его обладанием шло абсолютно вразрез с собственными чувствами Льва Бернардовича.

Сам Долгопольский школу Общества не проходил, он попал в Цитадель сразу после войны, фронтовиком, на груди боевая медаль, и на самом гребне молодости. И никогда позже не жалел о том, что связал свою судьбу с Обществом, не мыслил себя отдельно от него.

На фронте Лев Бернардович очутился в сорок пятом. Раньше не вышло — дважды эшелоны с новобранцами попадали под бомбежку, два ранения в руку и ожоги — и все это не увидев еще перед собой ни единого фашиста. В третий раз он уже просто не успел. Первого мая их поезд был остановлен под Ченстоховой и, простояв три дня в тупике, пошел обратно, через всю страну, за Урал, через Сибирь, в Нерчинские края.

А за четыре года до того, тринадцатилетним мальчиком, Лева уходил пешком из Киева. Родители остались, не могли ни взять с собой, ни оставить одних своих стариков, и потом сами же под прикладами несли их в Бабий Яр. Лева ушел, повинуясь настоянию отца и приказу пионерской организации. И все четыре года, в детдоме, в заводском общежитии, в сержантской учебке, лелеял для себя две мечты, две своих главных задачи на эту войну: убить как можно больше немцев и остаться в живых самому.

К самураям Лева никаких персональных чувств не питал, и задача перед ним осталась только одна — вернуться живым.

Утром 9 августа их подняли по тревоге (подняли — это фигуральное выражение, земля уже два часа дрожала и воздух звенел от артподготовки), прочитали приказ маршала Василевского, напутствие замполита дивизии, погрузили на понтон и…

Вечером того же дня, уже на новом рубеже, его нашел пожилой капитан из штаба полка (он курировал атаку с наблюдательного пункта с нашей стороны Аргуни), поздравил с отличным выполнением боевой задачи, пообещал представить к «Отваге» и спросил, как бы невзначай, почему сержант Долгопольский приказал своему отделению залечь за секунду ДО того, как ударили японские пулеметы?

Сержант Лева (как называли его за глаза солдаты из его отделения, где он был самым младшим по возрасту) замялся. Он и сам толком не знал. Когда, спрыгнув на берег и проскочив прибрежный кустарник, они оказались на поляне перед лесом, Долгопольский вдруг почувствовал себя расщепленным на две половины — одна продолжала кричать: «За Родину, за Сталина!», а вторая лежала в окопчике под прикрытием первых деревьев леса, рука на спусковой скобе пулемета, глаза в прорези прицела, и звали ее Тадаси Кавасаки. Семнадцатилетний Кавасаки уже сутки лежал на позиции, готовый встретить врага. Кавасаки гордился доверием командира, гордился тем, что его не приковали к дереву рядом с пулеметом, а доверили добровольно и сознательно умереть, сражаясь за императора.

Квантунская армия, конечно, состояла насквозь из тыловых крыс, зеленых новобранцев и инвалидов с действующих фронтов, но времени подготовить схему огня, укрыть позиции, пристрелять местность имелось предостаточно. Отделение Долгопольского, попав под перекрестный огонь пулеметных гнезд, было обречено, и все они там бы и погибли, если бы не приказ сержанта залечь и лежать. А через секунду после приказа справа и слева воздух прошили очереди. Двадцать минут лежали солдаты в приречной грязи, пока по лесу не ударили танки из-за реки. И Лева перестал чувствовать свою вторую половину — императорский солдат Кавасаки был убит прямым попаданием снаряда.

Все это, сбиваясь от волнения, пытался рассказать сержант Долгопольский капитану Петрухину. Капитан очень внимательно все выслушал, особенно про внезапное раздвоение Левиного сознания, поинтересовался, бывало ли подобное раньше, а расставаясь, оставил свой московский телефон и настоятельно попросил Леву после войны разыскать его. На усмешливое Левино «До конца войны еще дожить надо», ответил с неожиданной уверенностью: «Вы — доживете».

Так Долгопольский попал в Общество. Петрухин, бывший капитан Советской Армии, а ныне личный секретарь московского Приора, сам руководил Левиной подготовкой — после войны Общество испытывало острый недостаток кадров, было не до формальностей.

Лев Бернардович до сих пор помнил свое чувство радостного изумления, почти счастья, испытанного им после принятия в Адепты, и потом, после успешного Преображения и получения работы в Цитадели — он был среди своих, все вокруг было родное, как будто давным-давно знакомое. Он никогда не был женат и, конечно, у него не было детей — его семьей стало Общество. Преображенным отнюдь не воспрещались простые радости жизни, но как-то так получалось, что очень редко кто из них имел обычную человеческую семью.

Пребывая холостым и бездетным, Лев Бернардович очень любил бывать в гостях у друзей. Друзей у него было немного — те, что успели завестись до принятия в Общество: товарищи по военному детдому и однополчане — да и те год за годом терялись в житейской суматохе. Остался один — Дима Прохоров, бывший рядовой из его отделения, с которым они вместе штурмовали Маньчжурию. Васю, Диминого сына, Долгопольский считал кем-то вроде племянника.

Он был счастлив, что у Васи нежданно обнаружились задатки Наблюдателя, счастлив, что сможет сам рекомендовать его Обществу, счастлив, что Вася сумел выдержать приемное испытание. И каким же ударом оказалось для Долгопольского понимание, что Вася не прижился, что работа на Общество для Васи не награда, а тяжкий крест.

Лев Бернардович позаботился, чтобы Васю не дергали понапрасну, чтобы спрашивали с него только самый минимум отчетности. И вот надо же было такому произойти, что именно Наблюдатель Прохоров прошляпил брейнорин — и прошляпил буквально у себя под носом. Ох, Вася, Вася… Или, может быть, — ох, Лева, Лева?

2

«Вся Франция, быть может, меньше, чем Техас, но Париж — больше, чем жизнь,» — этими словами Билл Хэнсон завершил свои предотъездные инструкции и, распрощавшись сДжерри, поспешил на самолет.

Действительно — что может быть прекраснее Парижа в начале лета? Город сбросил зимнее серое оцепенение, избавился от газовых горелок, обогревавших закрытые стеклом террасы кафе, выставил навстречу ожившим улицам, гомону разноязычной толпы, улыбкам людей ряды плетеных стульев и крошечных столиков, зовущих своих завсегдатаев на открытый воздух. Город наполнился яркими красками цветов, благоуханием каштанов. Ожили букинистические рынки на набережных Сены, многочисленные скульптуры и статуи в садах и парках избавились от зимних «одежд». Впрочем, то же произошло и с людьми. Город преобразился, он снова полон любви, интриг, жажды приключений.

В очередной раз Федерация Европейских Биохимических Обществ избрала местом своей ежегодной конференции столицу Франции. Для проведения съезда был выбран один из старейших конгресс-центров в самом сердце Парижа, так называемый La Maison de la Chimie — Дом Химии, что на улице Сен-Доминик, неподалеку от бульвара Сен-Жермен и Собора Парижской Богоматери. Центр имени Пьера Эжена Марселена Бертло расположился в старинном особняке постройки начала 18-го века. Поговаривали, что дух выдающегося французского химика, впервые осуществившего синтез нафталина и бензола, навечно обосновался в этом доме. Автор знаменитых «Химических синтезов» и бесценного трактата «Происхождение алхимии» почти всю жизнь упорно отрицал атомно-молекулярную теорию и только на склоне лет признал свои заблуждения, опубликовав покаянную заметку, в которой написал: «Главная обязанность ученого состоит не в том, чтобы пытаться доказать непогрешимость своих мнений, а в том, чтобы всегда быть готовым отказаться от всякого воззрения, представляющегося недоказанным, от всякого опыта, оказывающегося ошибочным». Эти слова были выбраны девизом конференции и именно они красовались сейчас на фронтоне Дома Химии.

Тот, кому доводилось бывать на больших международных научных форумах, наверняка знает, что большинство пленарных докладов практически никогда не содержат никакой новой и интересной информации. Они призваны дать лишь общий обзор состояния дел, привлечь внимание студентов и начинающих молодых ученых. Подлинные научные баталии разворачиваются на специализированных секциях и в кулуарах конференций, во время обсуждений за так называемым круглым столом.

Круглый стол секции «биологически активных веществ» был назначен на вторую половину дня. Участники собрались, но заседание началась с 20-минутным опозданием. Задержка ничуть не смутила большинство французов, итальянцев и испанцев, но вызвала плохо скрываемое раздражение австрийского представителя и части американских коллег. Впрочем, эту неловкость быстро удалось загладить.

Серж Терьен, извинившись за опоздание, порадовал всех известием, что на вечер для участников конференции запланирована экскурсия в Версаль. После этого сообщения Серж приступил к детальному обзору работы своей лаборатории за последние два года.

Доклад Терьена занял 25 минут. Вывод был неутешителен. Несмотря на все усилия, синтез брейнорина с использованием очищенных реактивов в его лаборатории так и не был осуществлен.

Так услышали и так поняли его большинство участников заседания. Непосвященные. Не прошедшие Преображения. Не знающие, что брейнорин изначально был всего лишь обманкой, что главной целью было достигнуть понимания, как произвести парацельсий. Так понял Терьена и Анантападманабх Сридхарачарья, доктор Срид. Уж он-то как никто другой понимал, что синтез неосуществим, что неудача Терьена закономерна. Но десять человек из зала услышали и кое-что другое. Они — и Билл Хэнсон и Джонатан Питерс в их числе — услышали, что есть важнейшие новости и что надо собраться за тридцать минут до отправления Версальской экскурсии, пожертвовав для этого неторопливой чашечкой кофе и бокалом вина.

3

О грядущих новостях сам Серж узнал еще накануне, и узнал он о них их от своего русского знакомого Льва Долгопольского. Тот прилетел в Париж и cразу из Орли помчался в институт к Терьену. Из окна такси он смог поприветствовать Эйфелеву башню, а Елисейские поля с Триумфальной Аркой — те только на слух: в машине из радиоприемника мурлыкал Джо Дассен. Время не терпело.

Терьен посетителя ждал и сразу же повел к себе в кабинет. Он внимательно осмотрел крыс, выпутанных из-под плюша.

— Нет, Леон, эти крысы не прошли Преображения. Похоже, очень похоже, но не то. Я бы сравнил с хорошо нарисованной фальшивой купюрой. Водяные знаки есть, все завитушки на месте, а — не то. Хруст не тот.

Зато на брейнориновый кристаллик он накинулся как коршун. Подержал на пинцете, чуть ли не обнюхал, понес под микроскоп. Потом аккуратно отцепил прилипшие к кристаллику бурые песчинки.

— Нужны анализы! Рентгеноструктурный и спектральный. Все установки у нас на ходу, я ждал ваш драгоценный груз. Я сейчас же организую команду лаборантов. И электронный микроскоп… — он скрылся за дверью.

Вернувшись и расположившись в кресле, спросил:

— Скажите мне, Леон, что вы сами обо всем этом думаете? Я читал ваш доклад, представляю все факты, но вот что думаете вы сами?

Общаться с Терьеном Долгопольскому было легко. Во-первых, он свободно говорил по-французски (так же, как по-английски и по-испански. Только немецкий не давался — не мог заставить себя произнести хоть одно немецкое слово). Во-вторых, слов почти и не требовалось — собеседники могли сообщаться через эмоции.

Лев Бернардович стал рассказывать, Терьен внимательно слушал. Потом перебил:

— Как вы говорите? Наблюдатель, тяготящийся своим Даром? Разве может такое быть? Разве не все мы дети Парацельса и в этом едины?

— Дети, вы говорите? — Долгопольский обрадовался ходу мыслей Сержа. — Я ведь и сам так думал. Еще на прошлой неделе я был в этом уверен. А теперь — нет!

— Объясните, я не понимаю…

— Давайте попытаюсь. А заодно постараюсь сам поточнее разобраться. Понимаете, Серж, я всю жизнь считал так, как меня учили наставники, как вы сами сейчас сказали — что мы, мы все — дети Общества. Что оно нас породило теми, кто мы есть. Но сейчас я ясно вижу, что это не так. Мы — не дети Общества. Мы — его плоть. Его части. Органы, если хотите: кости, вены, внутренности, руки, глаза, уши и мозги. Выражение «член Общества» надо понимать буквально. Общество состоит из нас физически. Наше Общество — это не просто коллектив. Это организм. Нет, суперорганизм. Вы ведь знакомы с теориями, что муравейник или пчелиный улей представляют собой единый коллектив-организм? Ну так вот, Общество имеет гораздо больше оснований именоваться единым организмом. А доказательство самое простое — вы когда-нибудь пробовали представить себя вне Общества? Ну, как если бы его вдруг не стало?

Терьен задумался. Надолго. Потом чуть виновато улыбнулся:

— Знаете, Леон, не получается. Я так давно в Обществе. Я вам рассказывал? Великая Депрессия, а мне десять лет… есть очень хотелось… Словом, я на базаре карманы чистил. И очень успешно, потому что всегда чувствовал, когда рядом полицейский или «клиент» вдруг настороже. А один раз не почувствовал… Но вместо каталажки оказался в Адептах.

— Ну и как, навыки помогают?

— Вы будете смеяться, но да. Ловкость пальцев для химика вещь не последняя. А сейчас, извините, мне надо идти. Вы задали мне очень серьезный вопрос, и я должен его обдумать. Встретимся завтра на сессии. Значит, говорите, я есть, а Общества нет…

4

— Нет, мой друг, как хотите, но такого быть не может, — уверенно заявил Терьен, появившись утром на пороге гостиничного номера Льва Долгопольского. — Такого, чтобы я был, а Общества не было, быть не может, потому что такого не может быть никогда!

— Что, Серж, убедились?

— Да, Леон, я ясно вижу теперь, что вы правы — и я, и вы, и все мы, все мы вместе, составляем одно целое. Один величественный организм. Или, как вы точно выразились, суперорганизм. Мне странно, что ни Парацельс, ни Ла Порт никогда такого состояния не упоминали. Нет сомнения, что они все прекрасно понимали, но по каким-то своим соображениям оставили потомкам догадаться самим.

Они помолчали. Потом Серж продолжил:

— Я много думал. Я сегодня не спал всю ночь. И как ясна стала мне вся картина. Смотрите: вот мы ищем кандидатов в Адепты. Это наше Общество через нас ищет себе пищу. Адепты принимаются — это еда. Часть из Адептов успешно проходит Преображение и становится неотъемлемой составной частью Общества, а кто-то отторгается — мы имеем процесс пищеварения во всех его этапах, включая и, извините, дефекацию.

— Что еще вы можете объяснить, кроме пищеварения?

— Да почти все. Собственно, абсолютно все, за одним исключением. Нет размножения. Вот родилось Общество как бы из ничего, а других суперорганизмов вокруг нет.

— Чего же ожидать, Серж? Старения и… и смерти?

— Да, вполне вероятно, что и так. Вполне вероятно, что мы в лабиринте без выхода. — Серж глубоко вздохнул. — И я не могу сказать, что Общество этого не чувствует. Смотрите, все последние годы мы напряженно стремимся наладить синтез парацельсия. Парацельсий, если хотите, это наша ДНК. Единственное, что проходит неизменным сквозь века нашего существования. И одновременно наш желудочный сок. И вот мы не можем наладить его воспроизводство. Пищеварение грозит прекратиться. Я последние несколько лет работал над синтезом, как не работал даже аспирантом. Ничего не выходило. Одна попытка за другой оказывалась тщетной. И каждый раз вслед за провалом я испытывал самую настоящую панику. А с чего, казалось бы? Это не я паниковал, Леон. Это Общество бьется в судороге. Оно чувствует, что основа подорвана. Чувствует…

Терьен налил себе стакан воды, отпил половину, походил с ним по комнате. Долгопольский со своего кресла только следил за ним глазами, не решаясь встрять.

— Но это все так, Леон, разговоры. Я пришел вам рассказать о первых результатах наших анализов. В эту ночь не спал не только я. Все мои люди работали. Помните, там на кристаллик налипли песчинки? Мы теперь знаем, что это такое, — Серж выудил из своего портфеля ленту компьютерной распечатки с цифрами. — Это брейнорин, Леон. Точка в точку, как я его описал. Ну, не совсем точка в точку, пара оснований зеркально вывернута, но неважно. Вашего химика, как его зовут? Ме-рен-ков? вашего химика следует поздравить. Он синтезировал брейнорин, наш эрзац-парацельсий. Я не смог, Питерс не смог, Срид не смог. Меренков — смог. И это может быть спасением для всех нас.

И после паузы:

— Я искренне надеюсь, что наш молодой Менделеев в эту минуту не стучится в дверь патентного бюро и не делает доклад в Академии Наук.

— О, Серж, за это вы можете быть совершенно спокойны. Тут уж мы позаботились. Кстати! Вы же ничего не сказали о кристалле. Что с ним?

— Про кристалл пока не могу сказать, работа продолжается. Я сейчас обратно к себе в институт, увидимся с вами позже, на сессии. Подходите за час до начала, у меня должны быть готовы результаты. Ну и каша заваривается… — Подхватив портфель, Терьен ушел. Лев Бернардович остался переваривать услышанное.

5

— У меня для вас две новости, Леон, — одна плохая, другая непонятная, — приветствовал Терьен Долгопольского в фойе Дома Химии. Время было уже за полдень, Серж выглядел заметно уставшим, лишь глаза его горели блеском энтузиазма и почти юношеского задора. — С какой начинать?

— Начинайте с плохой.

— Плохая новость состоит в том, что привезенный вами кристалл рассыпался прямо в рентгеновской установке. Теперь у нас на руках нет ни одного действующего образца.

— Так… А непонятная?

— Мы успели сделать все необходимые рентгенограммы, снять спектры и провести сеанс на электронном микроскопе. Результат удивителен. Кристалл — это не брейнорин. Точнее, не тот брейнорин, который я «предсказал». По химическому составу материал кристалла очень сильно похож на парацельсий.

— Серж, неужели удалось?!

— Погодите, Леон, погодите. На парацельсий он похож только по химическому составу. Пространственная структура совершенно иная. А значит, и химические свойства могут быть другими. Что, по-видимому, и объясняет странное поведение ваших муравьев и рыб…

— Что вы предлагаете, Серж?

— Пока мне ясно одно: надо немедленно пересаживать вашего изобретателя в приличную лабораторию, где руководитель из наших, и пусть там работает.

— Куда же? К вам? Или к Питерсу?

— Лучше к Хэнсону. Он как раз сообщал, что у него появился перспективный аспирант, бывший дипломник Срида из Небраски. Как вы полагаете, согласится Меренков переехать в Калифорнию?

— Я полагаю, что согласится, — усмехнулся Долгопольский. — А официальную сторону оформления московский приорат возьмет на себя.

— Это хорошо, — Терьен явственно обрадовался. — Тогда есть еще надежда…

Двое мужчин помолчали. Вокруг них уже начала собираться толпа участников конгресса, многие узнавали Терьена и приветствовали его издалека. Терьен вежливо кивал в ответ. Долгопольского не знал никто, и он мог не заботиться пропустить приветствие неотвеченным. Но Серж участвовал в светской жизни только внешне, его не переставали мучить свои мысли:

— Скажите, Леон, как могло получиться, что вы пропустили Меренкова? По вашему рассказу рядом с ним действовал квалифицированный Наблюдатель, оказавшийся по существу саботажником. Много вы знаете саботажников в Обществе? Я — ни одного, а вот случился — и как раз там, где был важнее всего. Гипнотик, посланный на простое задание, проваливает его. Происходит очевиднейшая утечка, а вы не можете проследить ее и путаетесь в крысах и рыбах. Вовремя приходит сигнал из Анапы, а вашу реакцию даже вялой назвать нельзя. Единственное, что смогли — нейтрализовать меренковского приятеля, который по существу никакой угрозы Обществу не представлял, а наоборот, мог помешать Меренкову в работе — украл у него кристалл и хотел перехватить честь открытия.

— У меня нет ответа, Серж. В истории Общества и раньше случались утечки. Когда в прошлом веке наш курьер в Индии получил солнечный удар и уронил груз парацельсия в питьевой арык, то и тогда моментально отреагировали: пресекли распространение и загипнотизировали свидетелей. А сейчас был куда более простой случай — и пожалуйста, начисто прошляпили.

— Давайте предположим на минуту, что все эти загадочные совпадения не случайны, — Терьен продолжал размышлять вслух, ответ Долгопольского как будто не достиг его ушей. — Давайте предположим, что это само Общество посредством ваших людей оберегало открытие Меренкова. Покажется ли вам мое допущение разумным?

Ошеломленный Долгопольский собрался с мыслями не сразу:

— Вы знаете, покажется… Да, покажется. Но посмотрите на вещи чуть иначе. Общество не просто оберегало Меренкова. Оно еще и старательно его подготовило. Все как будто бы случайно: квалифицированный ученый-энтузиаст, индивидуалист по складу мышления, имеет свободное время, литературу, имеет под рукой лабораторию, доступ к реактивам и подопытным животным, работает практически бесконтрольно, и вместе с тем он бессребреник и идеалист. Он как будто ждал своего шанса, ждал стимула к большой и серьезной работе. А кто дал ему этот стимул? Само Общество и дало, вашим, между прочим, посредством.

Теперь настала очередь Терьена изумиться. А Лев продолжал:

— Кстати, сегодня утром вы сделали ошибку в рассуждениях.

— Какую, Леон?

— Вы сказали, что Общество лишено возможности к размножению, потому что рядом нет других организмов.

— Да, сказал. Только что же тут неверного?

— А разве для размножения обязательно необходимы двое?

— Амебы… — пробормотал Серж. — Да, черт возьми! Вы правы! Для этого танго не нужны двое. Размножение в принципе возможно! Но… Что же это значит?..

Они посмотрели друг на друга. Они оба вскочили на ноги. Они закричали одновременно:

— У нас!

— Родился!!

— Ребенок!!!

Подслушать их было некому, участники конгресса успели разбрестись по секционным заседаниям.

— Леон, я немедленно собираю всех наличных людей. Такие новости, такие новости… Вас я попрошу уведомить Зальцбург. А мне надо позвонить в институт.

И уже из открытой телефонной кабинки можно было расслышать:

— Эжени, очень срочно. Надо узнать, когда завтра первый самолет в Москву. Закажите три, нет, пять… нет, семь билетов. Неважно, что нет, заплатите свои, займите, я вам сегодня же вечером отдам. К черту визы! Соврите им что угодно…

6

На самолет Люде действительно удалось попасть (а сзади осталась обиженная толпа, в том числе и с «похоронными» телеграммами), но на этом ее везение и закончилось. Нашелся ей противник посерьезнее администратора аэропорта — Небесная Канцелярия. Над Москвой гремел гром и сверкали молнии, все аэропорты позакрывались, и самолет завернули на запасной аэродром — в Ярославль. Прослонявшись ночь по скучному, как пустыня, ярославскому вокзалу, Люда, не побрезговав общим вагоном, первым же поездом уехала в Москву.

Видок у нее после бессонной ночи и всех путешествий был еще тот, так что ехать искать Антона не могло быть и речи, но вот Сергей — Сергей другое дело. Замечал ли Сережа хоть когда-нибудь, как выглядят окружающие его женщины? Вопрос интересный, вот сейчас и узнаем… С этими мыслями Люда и стала звонить в меренковскую дверь. С той стороны откликнулись, дверь распахнулась.

Сергей был дома. Сегодня он не поехал в институт, расписание экзаменов позволяло. Он сел писать. Еще утром он понял, что необходимо поподробнее описать экспериментальную технику, перечислить используемые реактивы с точными названиями и дозировками, изложить теоретические идеи, позволившие синтезировать брейнорин. Отдельно — режим работы лазера. Еще отдельно — описать сосуд, в котором шел синтез: форма, размеры, спецификация стекла.

Стрекотала машинка, брался чистый лист бумаги с левой стороны стола, заправлялся под валик, через десять минут он выкручивался, клался направо, левая кипа утоньшалась, правая — росла. Слева берется страничка, в машинку, тра-та-та по клавишам, лист вон из машинки, положить перед собой, ручкой врисовать структурные формулы, изобразить детали установки, перевести с миллиметровки окошко графика, где по лекалу соединены измеренные точки, и направо его. Пусть там день-другой полежит, потом свежим глазом перечитать, подчистить (два раза «что», два раза «который» — из школьного Гончарова), и тогда уже три экземпляра под копирку — начисто.

Пожалуй, впервые Меренков сразу же сел печатать, без рукописного черновика. А зачем он? Мысли все уже и так причесаны, вот она, первая, за ней хвостиком пошла вторая и сразу без перерыва, не толкаясь, не застревая в проходе, послушно тянутся гуськом все остальные. Только успевай их подхватывать и по буковкам, по буковкам… В порыве вдохновения Сергей не обращал внимания, что необходимые по делу справочники как-то сами собой оказывались прямо под рукой, что шариковые ручки лежали именно там, куда не глядя опускалась ищущая их рука, что испорченные страницы сами отправляются в мусорную корзину.

Писалось хорошо, к вечеру как раз есть шанс закончить. Да, обязательно к вечеру надо закончить. Вечер не для работы. Вечер — для Насти. Особенно сегодняшний вечер.

Крыс не было ни видно, ни слышно… ну подумаешь, занялись чем-то своим.

Крысы действительно занимались своим. Телевизор сегодня не включался. Сократ, в кои веки выбравшись из своей клетки, висел на спинке стула и наблюдал, как из машинки выползают исписанные листы. Тито на полу углубился в английский словарь. Наполеон пристроился рядом со словарем французским. Такая молчаливо-стрекочущая идиллия продолжалась часов до трех дня, когда крысы, побросав свои созерцания, дружно повернулись мордочками к двери. Прозвенел звонок. Сергей пошел открывать.

7

— Сережа, мне надо с тобой очень срочно поговорить, — отодвигая хозяина, Люда решительно прошла в комнату. — Ты один? Свободен? Никуда не уходишь? Но сначала мне нужна ванная. И я голодна как сто китайцев.

С этими словами Люда закрыла за собой дверь ванной, и оттуда немедленно донеслись звуки льющейся воды. Сергей озадаченно почесал в затылке и вернулся за машинку.

Закончил страничку, начал и прикончил еще одну. Все, основное описано, теперь выводы и заключения, но это пусть сформулируется получше, а мы пока нежданную гостью покормим. И с этой мыслью отправился на кухню, пытаясь вспомнить, что могло оставаться в холодильнике, а заодно — обедал ли сегодня он сам. Точно вспомнить не смог, но решил, что вряд ли — если бы обедал, в раковине было бы в два раза больше грязной посуды, а так — только та, что от завтрака.

Вышедшая из ванной Люда могла слышать из кухни звук разбиваемого о край сковородки яйца, но повернуть на этот вкусный звук она не успела — ее встретили три пары блестящих черненьких глаз и три щетки шевелящихся под ними усов.

— Эге, так мне вовсе и не с Сережей надо разговаривать! — Но отправилась она сначала все-таки на кухню.

8

Настин ключ зашевелился в замке уже вечером. На душе у нее светило солнышко и мелодично пели красивые птички с ярким оперением. Вчера Сергей наконец-то позвал ее замуж. Ну, если быть точной, он не совсем эти слова говорил, он даже скорее больше мямлил и мычал, чем говорил, но смысл был именно этот. И вообще, пришел с цветами (с хорошим букетом, а не с веничком, как в прошлый раз), приодетый, брал за руку и даже пытался стать на одно колено, но до такого смеха Настя сама не допустила, и Сережа с явным облегчением перешел прямо к поцелую. Здорово! Вот бы девчонки из общежития видели!

Теперь столько забот, столько забот! Платье белое — это раз. С Сережей поехать в деревню, родне показать — это два. Ненадолго поехать, он справится. На ресторан тратиться не будем, нечего деньгами сорить, в общежитии сабантуй организуем. Три месяца назад Грунька замуж выходила, так очень даже неплохо отметили. Где она теперь, Грунька? Уехала за своим курносым лейтенантиком в Небит-Даг. А они с Сережей в Климовске обоснуются. И работу менять не придется. Вот будет она скоро солидной замужней дамой Анастасией Михайловной Меренковой…

На сегодня у Насти было намечено вывести свежеиспеченного жениха в кино. Фильм Настя подобрала со значением — «Выбор цели», про знаменитого советского физика Курчатова. Сереже, как ученому, должно быть интересно про другого ученого посмотреть, это не какой-то заграничный Бельмондо. Платье не помялось в автобусе? Волосы поправить…

И все эти симпатичные мысли разом выскочили из Настиной головки, когда, войдя к комнату, она обнаружила спящую на диване женщину. Сергей гремел на кухне посудой, из-под дивана привычно торчала крысиная мордочка, вторая крыска возилась с толстой книгой в углу, а на диване спала красивая молодая женщина. Вот так-так! Да что же это такое творится на свете, что даже лучшему из мужчин нельзя верить ни на грош!

Но хватить об пол пишущую машинку, как раз удобно стоявшую на краю стола, она не успела — женщина на диване проснулась, открыла глаза, сфокусировала взгляд на Насте и… улыбнулась ей. Подействовала ли улыбка или крысы, прервавшие свои занятия, но бить машинку Настя не стала. Она даже не стала царапать глаза выглянувшему из кухни Сергею. К тому же Сергей ей явно обрадовался.

— Вы Настя? Здравствуйте, а я Люда. Мне Сергей очень много о вас рассказывал. Извините меня, пожалуйста, я с дороги, очень устала, вот и сморило. Знаете что, давайте мы с вами чаю попьем. Сережа, у тебя там в холодильнике совсем ничего не осталось («Откуда знает?» — опять шевельнулся у Насти червь ревности. Но тут же и затих). Сходи в магазин, купи чего сможешь, и непременно конфет. Настя, вы согласны на конфеты? Ну и хорошо. А тем временем, мы, девочки, немножко посекретничаем…

9

Из Внукова поехали на трех машинах. Разместились с трудом, но больше Долгопольский за столь короткий период сыскать не смог. Этих-то владельцев «Волг» и «Жигулей» пришлось в субботнее утро выдирать из постелей.

Лев Бернардович попал в одну машину с герром Куртом Зигелем, сотрудником Музея Моцарта в Зальцбурге. По крайней мере так он представился на таможне, объяснив цель своего визита чтением лекций в Московской Консерватории. Объяснение это, впрочем, настолько удовлетворило строгого московского пограничника, что сопровождавшую моцартоведа компанию он и досматривать не стал, так пропустил.

— Скажите, мистер Долгопольский, правильно ли я понял, что новый парацельсий или брейнорин Меренкова, как вы это чудесное вещество называете, действует практически на всех? Ваш южный наблюдатель отмечал, что только одна старая женщина не подпала под Преображение?

— Заметили ли вы, что никто из Преображенных не проявляет повышенной агрессивности?

— Есть ли хоть какие-нибудь соображения о технологии получения брейнорина Меренкова? Реактивы, аппаратура, температурные режимы?

— Согласится ли Меренков добровольно продать изобретение или вести работу под нашим контролем?

Из всех этих вопросов (беседа шла по-английски) Лев Бернардович мог уверенно ответить только на последний: и он, и Серж Терьен считают, что наилучшим вариантом было бы перенесение дальнейших исследований в Калифорнию, в лабораторию Хэнсона под эгидой Терьена, и что непреодолимых препятствий к осуществлению такого варианта московский приорат не предвидит. Зигеля, казалось, такое предложение вполне устроило, потому что он переключился на вопросы бытового плана: насколько Меренков в настоящее время материально обеспечен, большой ли у него дом и согласится ли он первое после переезда время обойтись без прислуги. Засмеяться Долгопольский не успел, справа от шоссе уже показалась въездная вывеска Подольска.

10

Вот и суббота. Сегодня — первая попытка продвинуться с кристаллизацией. Хорошо, что зимой он не поленился и отладил термостат. Для начала — самое простое: растворимость брейнорина в воде и зависимость критической концентрации от температуры. Жаль, нет дистиллированной воды, придется использовать водопроводную. А еще хорошо бы зависимость от давления снять, но к насосу на прошлой неделе два студента приложились, а механика раньше, чем через месяц не дозовешься. Ну-с, приступим…

Люда молча, как и обещала, сидела в уголке на стульчике и, казалось, была поглощена выкройкой из «Работницы», крысы отбежали в уголок и там шевелили друг другу усами. Собственно, ни Люда, ни крысы Сергею в лаборатории были совершенно не нужны, но Люда попросилась прийти в субботу и тихонько посидеть, потому что ей было скучно одной в общежитии, и так просительно посмотрела, что Меренков не нашелся, что возразить. А крысы… Наполеон уже пару раз просился (и был отнесен) в лабораторию, а сегодня они все трое так решительно полезли в карманы пиджака и в портфель, что высаживать их обратно было бы просто бесчеловечно, да и долго к тому же. Проще было взять.

Итак, весы готовы, отмериваем первую порцию, засыпаем, включаем, секундомер в руку, приступим…

Но приступить ему не удалось. Дверь шумно распахнулась, внутрь просунулась голова вахтерши и сообщила: «К вам тут пришли!» Голова исчезла, а вместо нее вошла женщина, зареванная, с покрасневшим лицом. Сергей с удивлением воззрился на пришедшую, смутно узнавая ее.

— Здравствуйте, Сергей, э-э-э…

— Петрович. — Здравствуйте, Сергей Петрович. Я — Анна Ивановна, жена Василия Дмитриевича Прохорова. Скажите, вы не видели Васю сегодня или вчера? Он… он… он исчез! — Она снова заплакала.

— Анна Ивановна, я нет… сегодня не видел. И вчера… вчера тоже не видел. Я не был вчера в институте, вот и не видел. Я… я, кажется, в среду его последний раз видел. А что случилось? Вы не плачьте, пожалуйста, а расскажите.

— Понимаете, Вася пропал. Он последние дни ходил смурной, все молчал, что-то бормотал, он никогда таким не был, я и спрашивать боялась. А вчера вечером не пришел домой. Это в первый раз, понимаете? И вот сегодня утром — телеграмма. Из какого-то Изюма. Зачем Изюм? Почему Изюм?

Она протянула Сергею бланк.

— «Сообщу позже не ищи Вася», — прочел Сергей вслух. — Изюм… это, кажется в Харьковской области, — припомнил он. — Василий Дмитриевич собирался на юг?

— Никуда он не собирался. Мы на Волгу летом хотели… А Вася все бормотал в последние дни, все бормотал, ночью стонал: «Сочи, Метресса». — Снова всхлип. — Скажите мне правду, Сергей Петрович, у Васи была другая женщина? Я знала… я знала…. И половину наших денег вчера вечером снял из сберкассы, я специально побежала сейчас узнать… Он меня бросил…Уехал к этой метрессе, к этой…

— Анна Ивановна, не надо зря расстраиваться, — поднялась из угла Люда. — Я уверена, просто уверена, что с Василием Дмитриевичем все в порядке. Ну, мало ли зачем ему понадобилось срочно уехать? Мужчины — они такие, запросто сорвутся, помчатся сломя голову сами не знают куда, а потом возвращаются. Может быть, у него срочная командировка? Или по обмену опытом? Или его послали на повышение квалификации… — Люда несла успокаивающую чушь, пока Прохорова почти не перестала всхлипывать. — Деньги у него есть, так что Василий Дмитриевич не пропадет. Пойдемте, вам надо умыться. Вы же не хотите, чтобы муж застал вас в таком виде?

Последний аргумент неожиданно подействовал, и женщины вышли в коридор. Вернувшись, Люда коротко сказала:

— Чуть успокоилась. Хорош этот твой Прохоров, мог бы хоть нормальную записку оставить. — И она опять занялась «Работницей».

Внешние события закончились, и Сергей наконец полностью ушел в любимую работу. Гудел тихонечко термостат, на раскатанном по столу рулоне миллиметровки начали одна за другой появляться первые точки температурной зависимости.

Прошел один час и пошел другой, когда краем глаза и затылком Меренков уловил возникшее в лаборатории движение. Люда бросила журнал и подошла к окну. Тито оказался там же на подоконнике, другие две крысы отбежали в углы, где их не было видно ни от окна, ни от двери. Сергей нехотя отвлекся и тоже обратился к окну.

К воротам института подъехали три легковушки…

11

…Какая гулкая пустота в голове. Как будто я — колокол. Заброшенный, всеми забытый колокол. Стенки хотят и готовы звенеть, но язычок висит бессильно, и я отзываюсь только на случайно стукнувший камешек.

…Я помню все, что было до того дня, а потом? Потом только обрывки, чем дальше, тем бессвязнее.

…Тот день… Он был переломным. Я помню, мы вбежали в лабораторию. Я впервые увидел тогда Сергея вживую, не на фотографии. Он застыл, пораженный. Терьен и Хэнсон жадно бросились к установке. Питерс застонал: «Кристаллизация! Ах я осел!». От окна к нам двинулась девушка, я не знал, кто она такая. Зигель, осмотрев комнату, тут же пошел к девушке навстречу. Что он ей сказал? Я не услышал и не почувствовал. Она ему ответила (я еще удивился, что свободно понимает иностранный язык), я опять ничего не понял. Девушка не была красавицей, но что-то такое в ней было, что трудно было оторвать глаз. На каком языке они говорили с Зигелем?

… Что было дальше? Вдруг в комнате невесть откуда появились три крысы, они образовали кольцо вокруг нас. Почему кольцо, их же только трое? И тем не менее, это было кольцо…

Дальше все, дальше только обрывки… Не помню, как закончилась та встреча. Не помню, как уехали Зигель и Терьен. Помню… Помню, что стали пропадать люди. Пропал мой Вася. Пропал куратор Иркутска. Перестал отвечать южноамериканский приорат. Наш Приор впал в детство. Вход в Цитадель оказался закрыт… Где она была, Цитадель?… Не могу вспомнить.

Осенью — письмо от Терьена. Вот оно, передо мной. «Леон, все кончено. Связи разорваны. Мы мертвы. Желаю вам пережить и выжить. Я — не могу. Такая пустота…» Пришло через неделю после самоубийства Сержа. Цианистый калий. У меня даже фотографии его не осталось. Все казалось таким вечным…

Неужели Зигель тогда не смог договориться?.. Мы прошли лабиринт поисков и отчаяния, и он кончился обрывом и пропастью!

Я не верю, чтобы дитя восстало на своего родителя. Но Крон! Но Зевс!.. Но Эдип…

Или вся наша цель была лишь в том, чтобы породить брейнорин, и теперь мы больше не нужны? Так жестоко…

И никогда не увидеть внуков…

На этом рукопись, обнаруженная в тумбочке Льва Долгопольского, обрывалась. В тетрадке есть еще несколько отдельных исписанных страниц, но имеют ли они отношение к основному повествованию, остается неясным.

Постепенно Антон стал забывать про все кошмары колотиловской семейки, скорее это вспоминалось как дурной сон. Честолюбивые мечты об открытии и наградах тоже сгинули куда-то, уступив место обычным институтским и лабораторным хлопотам. Дел было полно, не до ерундовых прожектов. Посчитать статистику, сдать в бухгалтерию калькуляцию на новые серии животных, подготовка к защите…

Но вот накатило особое мероприятие: банкет по случаю утверждения ВАКом кандидатской степени коллеги Абдурахманова. А тут еще на улице он увидел похожую на Люду девушку, и ему стало грустно. Может, зря я ее упустил, подумал он, все-таки есть в ней что-то загадочное. С такой не соскучишься. И неглупа… Он прислушался к новым ощущениям: раньше в девушках его интересовали в основном внешние показатели вроде объема груди, а к умственной составляющей этого полезного белкового образования он относился поверхностно. Но Люда…

— Нужно все же позвонить! Хотя она предупреждала, что это общежитие, и найти ее там будет сложно.

Антон отыскал запись в книжке. Действительно, сварливый голос в трубке сначала отнесся к нему раздраженными инвективами на тему «много вас тут звонит», но Антон подпустил в голос бархата:

— Будьте любезны, я комсорг цеха, мне срочно необходимо проверить ее конспекты решений партсъезда для лекций в подшефном ПТУ.

То ли бархат, то ли волшебные слова «решения партсъезда» сработали, но Люду все-таки нашли и позвали. Антон, неожиданно для себя робея, пригласил ее на банкет и был рад, что она сразу согласилась, не ломаясь и без всяких «ах, неудобно». В ресторане Люда опять-таки неожиданно оказалась на высоте. Одета со вкусом, в обществе научных светил не робела, и Антон заметил, что на нее посматривают мужчины. Это было приятно. Да и Фатима Гайнановна, абдурахмановская теща в кримплене и расписном платке на плечах, цокая и подмигивая, толкала Антона под ребро, что явно означало одобрение…

Когда ритуальные тосты были произнесены и народ принялся кучковаться и подтанцовывать под Марылю Родович, Люду стали наперебой приглашать. Танцевала она тоже прилично. Антон отошел поздравить Абдурахманова, а после подобающих случаю тычков в бок и вскриков «ну что, старик, пора и за докторскую!» опять подошел к Люде.

Она беседовала с группой молодых кандидатов в свитерах с оленями, до Антона донеслось:

— …а что вы скажете о принципе айсберга в поэтике Хемингуэя?

— …лаконизм, подтекст, внутренний монолог, повторы…

Далее понеслась беседа о расхождении между читательским восприятием и восприятием героев, свидетельствующем о драматической иронии и параллелях оной поэтики со вторым и третьим планом прозы Чехова… Скоро вокруг Люды уже не отходя паслось несколько институтских ловеласов.

Провожать ее домой отправился все-таки Антон. Все было хорошо, и они уже договорились о следующей встрече, как на подходе к вокзалу Люда вдруг спросила, давно он видел своего друга Сергея?

Вместо невинного трепа в ответ на это Антон помутнел лицом, покинул Люду и устремился к кассам.

— Куда же вы? — удивилась Люда. — Нам к пригородным! — Но Антон мутно забормотал что-то про Рязань и Колотиловых. Потом тряхнул головой, пришел в себя и изобразил смешок: мол, на свежем воздухе от абдурахмановского коньяка захмелел.

Посмеялись немного и тему Сергея благополучно оставили.

После возобновления знакомства с Людой Антон почувствовал себя увереннее. Они сходили несколько раз в театры, погуляли по городу. Люда была приветлива и даже на ухаживания смотрела как будто благосклонно, и Антон все больше нуждался в ее спокойном обществе. Он стал даже подумывать о женитьбе.

Правда, была парочка эпизодов, которые его тревожили, как камешек в ботинке. Как он не мог вспомнить промежутка между входом в вокзал и посадкой в пригородную электричку, так же не вырисовывались в памяти еще несколько моментов их совместных прогулок. Вот они вышли из театра, вот Люда что-то говорит… и сразу же он прощается с ней у общежития. Дорога домой, все помнится, а кусочек выпал. И будто бы Люда что-то такое спрашивала, вроде бы даже про Сергея и его труды, а что? И как он ответил? Пусто. Сначала он мучился, потом махнул рукой: Люда не выказывала никаких признаков недовольства, а значит, ничего и не было. Незачем голову сушить на пустом месте.

Все было бы ничего, но он стал плохо спать. Его мучил один и тот же тягостный сон, который он утром напрочь забывал, но просыпался разбитый и влекся на работу через силу.

В один из дней он засиделся у родителей и остался у них ночевать. И как только забылся на раскладушке, снова увидел осточертевшие дюны и синие кактусы. Красное небо низко висело над пустыней, и вдаль убегала дорога. Антон, как всегда, почувствовал жуткую угнетенность и пошел по этой дороге незнамо куда. Вдали появилась точка, которая быстро превратилась в открытый автомобиль, в нем сидели до противности знакомые медведь и тюлень. Внезапно Антон ощутил раздражение, досаду и неожиданно для себя самого прыгнул на тюленя и схватил его за галстук.

— Отвяжитесь от меня с Колотиловым, ясно? Сволочи проклятые! — рявкнул он. Тюлень закатил глаза, а медведь оторвал Антоновы руки от галстука и отпихнул его, но Антон перехватился теперь за медведево ухо и стал его крутить. Медведь взревел и превратился в кактус, который сказал поганым тоном:

— С воздействием переборщили, отменить.

Антон выпустил гадость из рук и снова заорал:

— Отстаньте от меня, поняли?

Тюлень ласково потряс его за плечо и сказал маминым голосом:

— Ты чего стонешь, Антоша? Не заболел ли?

Антон медленно проснулся. Озабоченная мама стояла над ним, кутаясь в халат.

— Нет, мама. Просто руку отлежал, — соврал Антон. — Душновато тут… Ты спи, мам.

Он вышел на балкон и закурил. Странный сон, фантастикой я вроде давно не увлекаюсь, а тут красное небо, синяя растительность… Чушь какая. Это вместо магния в хлорофилле там у них медь, что ли?

Ему стало смешно. Покурив и немного замерзнув, он уснул и уже больше не видел никаких медведей в автомобилях.

Назавтра он проснулся бодрым, понесся в институт, как олень по морозу, переделал все дела, от щедрот списал лаборанту перерасход спирта, сделал комплимент секретарше и поспешил в цветочный ларек за самым дорогим букетом. Потому что делать предложение без цветов он считал дурным тоном.

Пациент подольской городской больницы Л.Б. Долгопольский, 1928 г.р., умер в октябре 1998 года, не оправившись после операции резекции желудка вследствие общей слабости организма, вызванной длительным истощением.

Оглавление

Часть 1 Брейнорин Меренкова

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Часть 2 Люди и крысы

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

Часть 3 Незваные гости

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Часть 4 Первый мальчик

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Часть 5 Наблюдатель Прохоров

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Часть 6 Крысы и люди

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Часть 7 У них и у нас

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

Часть 8 Марциал с генетикой

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Часть 9 Подготовка

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

Часть 10 Дела анапские

  1

  2

  3

  4

  5

  6

Часть 11 Париж — Подольск

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11