Февраль бушевал метелями [Олександр Ігнатьєв] (fb2) читать онлайн

Александр Игнатьев, Лев Уланов Февраль бушевал метелями

Комсомольцам западных областей Украины,

товарищам по борьбе с бандами украинских буржуазных националистов,

посвящается.

I

Это случилось февральской вьюжной ночью 1946 года. В приднестровском селе Рудном убили председателя недавно созданного здесь колхоза Степана Пидлужного и молодую учительницу Наталью Винничук.

Капитан Ильин, командир роты внутренних войск, с отделением автоматчиков прибыл утром в село, где на широкой заснеженной улице возле школы толпились крестьяне. Они молча расступились, пропуская офицера. Ильин взглянул на трупы и сказал:

— Чапко работа. Сразу видно гитлеровскую выучку.

Пидлужного и Винничук убили выстрелами в затылок. На лбу у каждого был вырезан багровый кровавый трезубец — знак украинских националистов — бандеровцев, как называли их по имени бандита, предателя украинского народа Степана Бандеры.

— Он, проклятый, кто же еще, — подтвердил председатель сельсовета Тарас Кошевой и подал Ильину помятый, с пятнами крови клочок бумаги. — Вот и писулька его.

Капитан взял записку и прочитал:

«Так будет с каждым, кто продает Украину москалям. Чапко».

— Наши комсомольцы-«ястребки» преследуют банду, — сказал капитану Кошевой. — Орленко повел их. Но, боюсь, ничего не получится: метель следы заметает.

Ильин знал, что для борьбы с бандитами в Рудном создан комсомольский истребительный отряд. Возглавлял его решительный и смелый Орленко, недавно демобилизовавшийся из армии. Отряд действовал активно, поэтому в Рудном всегда было тихо. И вдруг такое несчастье…

— Не уберегли, значит, председателя и учительницу?! — обратился капитан к Кошевому.

— Не уберегли, — виновато вздохнул тот и решительно добавил — Но бандитам не уйти от народного суда. За все ответят!

Толпа загудела, одобряя слова председателя, но неожиданно смолкла, словно к чему-то прислушиваясь. Тишину разорвал пронзительный мальчишеский крик:

— Поймали-и-и!

— Что там? — спросил Ильин Кошевого, который почти на голову возвышался над толпой.

— Орленко со своими возвращается. Похоже, ведет кого-то.

Вскоре к школе подошел окруженный крестьянами отряд — пятнадцать высоких сильных парней с автоматами и винтовками, — в середине которого тяжело ступал мрачный бородач. Руки он держал за спиной и зябко поеживался то ли от холода, то ли от страха.

Орленко, по-солдатски подтянутый, четко доложил Ильину:

— Товарищ капитан, отряд с операции прибыл. Захвачен один бандит, двое сбежали. С нашей стороны потерь нет!

Ильин пожал Орленко руку и кивнул на бандита:

— Давайте его сюда.

Задержанного подвели.

Андрей долго разглядывал его грязное, заросшее щетиной лицо, пытался встретиться с ним взглядом, но тот все время отворачивался.

— Твоя работа? — наконец, резко спросил Ильин, указывая на трупы.

Бандеровец молчал.

Люди вплотную подошли к ним, слышно было их тяжелое дыхание. Бандит, словно ища поддержки, обвел всех мутными глазами, но встретил только полные ненависти взгляды.

— Ну, чего молчишь? Я спрашиваю: твоих рук дело?

— Нет, — хрипло ответил бандеровец, — я не стрелял.

— А кто стрелял?

— Не знаю.

— Да что с ним цацкаться! — послышался чей-то гневный голос. — Отдайте его нам, товарищ капитан, мы с ним сами разберемся.

Толпа грозно придвинулась, и бородач попятился. Ильин поднял руку, усмиряя людей.

— Спокойно, граждане! Я понимаю вас, но учинять самосуд нельзя. Преступник будет наказан, но только соответствующими органами.

Ильин, Кошевой и Орленко немного успокоили толпу, но тут вдруг бандит поднял голову, сорвал шапку и, ударив ею о землю, истерично закричал:

— А-а, нате! Бейте! Мы за вас головы кладем, а вы кому подпеваете? Москалям?! Слепцы вы несчастные…

Возмущенный гомон заглушил его крик. Послышались возгласы:

— А кто вас просит за нас сражаться?

— Защитники нашлись…

— А вы с народом советовались?

По приказу Ильина бандеровца повели в школу. Под конвоем «ястребков» и солдат, которые едва сдерживали крестьян, возмущенных наглым поведением бандита, он поднялся на крыльцо. И тут Орленко, все время внимательно следивший за задержанным, вдруг остановился и, взяв его за плечи, резко повернул к народу.

— А ну, гляньте, граждане! Это же наш старый знакомый. Не узнаете?

Крестьяне подступили ближе. На мгновение стало тихо, затем кто-то неуверенно сказал:

— Вроде Митька Беспалый.

Быстрым движением Орленко откинул с его лба густые пряди волос, и все увидели широкий шрам, косо пересекавший лоб.

— Он, он! — раздались голоса.

Беспалый яростно взглянул на Орленко и повернулся к людям спиной.

— Ну что, видели борца за народное счастье? — обратился Орленко к односельчанам.

— Видели, — откликнулись сразу несколько человек, — избави бог от такого защитника.

Когда вошли в школу, Ильин спросил у Орленко, что тот знает о Беспалом.

— Да местный он, с хутора. Отец его первым куркулем был — все село долгами задушил. Ну, а сынок в лес подался, за «самостийну» Украину воевать. Точнее, за отцовское добро.

— А шрам у него откуда?

— Память от одной нашей дивчины, — ответил Орленко. — Митька любил за ними бегать, наглый был. Ну и достал. Полез к очередной, а она его камнем по лбу.

Капитан осмотрел дом учительницы. Маленький, чисто выбеленный, он стоял над самым Днестром, недалеко от школы. Сразу за рекой начинался лес — густой, мрачный. Разглядывая фотографии на стенах, капитан ступал по скрипучим половицам, и все время думал о том, за что бандиты убили Винничук. Девушка не была комсомолкой, держалась в стороне от общественной работы. Жила незаметно, тихо, уединенно и, кроме своих учеников, ни с кем не зналась.

Капитан долго смотрел на фотографию учительницы. Простое милое лицо, красиво изогнутые брови. Вот только крепко сжатые губы придавали, кажется, ей очень решительный вид. Внимание Ильина привлекло небольшое прямоугольное зеркальце, стоявшее на столе. Андрей покрутил его в руках и между стеклом и дощечкой заметил щель — стекло к дощечке прилегало не плотно. Осторожно отогнув жестяные скрепки, Ильин снял его. На стол упал сложенный вчетверо лист бумаги, развернув который капитан прочитал:

«Встреча на том же месте. Указания получите лично».

«Так вон оно что, — подумал Ильин, — значит, эта тихая учительница была связной у бандеровцев…»

Перебирая бумаги, Ильин нашел ее дневник, обычный девичий дневник, для посторонних малоинтересный, в котором его внимание привлекла последняя запись, сделанная учительницей за день до смерти:

«Больше я так жить не могу, — писала Винничук, — это не жизнь, а постепенное умирание, без настоящих друзей, без цели и веры. Скоро наступит весна, зашумит Днестр, покроются зеленью Карпаты. В полях закипит работа, и зазвучат по вечерам песни дивчин и парней. А я? Я буду смотреть на все это из своего дома и грустить... Нет, не могу я так больше, нет сил…»

Капитан несколько раз перечитал эту запись, и ему показалось, что он понял трагедию Натальи Винничук. Вероятно, она была связана с бандеровцами, но, как и многие члены вражеского подполья, осознала свою ошибку и попыталась исправить ее. Об этом узнали бандиты, и судьба Винничук была решена. Нравы в этой организации зверские — того, кто колеблется, уничтожают немедля. Может, все было иначе, но Ильину казалось, что все произошло именно так.

Андрей решил еще раз прочесать густой лес вблизи Рудного, но эта операция ничего не дала. Смеркалось, когда уставшие солдаты и «ястребки» возвращались с задания. Капитан от досады сжимал кулаки. «Погоди же, Чапко, доберусь я до тебя!» — думал он, идя впереди отряда.

Когда входили в село, началась метель. Тонко посвистывая, ветер пригоршнями бросал снег в лицо, сметал его с соломенных крыш.

На ночь остались в Рудном. Расположившись недалеко от дома учительницы и выставив часовых, капитан Ильин при свете каганца^[1] начал писать донесение в штаб батальона. Набросав несколько строк, он отложил карандаш и задумался.

Чапко — главарь боевки, как называли свои группы националисты, появился в этом районе недавно. Банда была небольшой, но опасной: об этом свидетельствовал сегодняшний случай. Почему именно здесь появился Чапко — тоже понятно. Крупные оуновские банды были разгромлены почти сразу после того, как с украинской земли бежали их хозяева — немецкие фашисты. Недобитые националисты ушли в подполье, отсиживались в тайных схронах, надеясь на лучшие времена. Не имея поддержки в народе, они иногда выходили из своих укрытий, совершали жестокие расправы над местными активистами, вымещая, таким образом, на них свою бессильную злобу.

После разгрома гитлеровцев бандеровцы быстро нашли себе новых покровителей — в лице Америки и Англии, но заокеанскую «помощь» они должны были еще «отработать». Вот почему оуновское руководство в Западной Германии из кожи лезло, чтобы активизировать свои недобитые отряды на Украине и тем самым показать новым хозяевам, что они не зря едят свой хлеб.

Наступала первая послевоенная весна. Крестьяне Прикарпатья объединялись в артели, молодые колхозы готовились к посевной. Бандеровцы пытались любыми средствами — убийствами, пожарами, клеветой — сорвать коллективизацию, развалить уже созданные колхозы, помешать проведению сева.

После длительного затишья в феврале сорок шестого года в окрестностях села Рудного и появилась боевка Чапко. Была она хоть и небольшая, но могла натворить много бед. Ликвидировать ее нужно было как можно скорее, до весны — такая была поставлена задача. К ее решению привлекли истребительный отряд, роту внутренних войск, но пока что все было напрасно. Бандиты хорошо знали приднестровские чащобы, а метель заметала их следы. Все это не давало покоя капитану. Надо было что-то придумать. Но что?

Андрей Ильин почти всю войну прослужил в полковой разведке. В Карпатах его ранили. Здесь он впервые услышал о бандеровцах, и не только услышал, но и встретился с ними. Когда его, раненного, везли в госпиталь в небольшой городок Самбор, санитарную колонну обстреляли из пулемета и автоматов. Все, кто мог держать оружие, отстреливались целый час. После того, как нападение отбили, и санитары сложили на машины убитых, Ильин спросил:

— Кто же напал на колонну?

— Бандеровцы! Холуи фашистские, — мрачно бросил санитар, высокий коренастый украинец.

Так, бандеровцы — наследники убитого атамана Петлюры, который под громкие лозунги о «самостийности» и «свободе» Украины расстреливал и вешал рабочих, хлестал нагайками крестьян, устраивал еврейские погромы, — продолжали его грязное дело. Коварные враги украинского народа, ненавидевшие его свободу, не могли примириться с потерей своих богатств и привилегий, не хотели, чтобы трудящиеся Советской Украины строили новую, лучшую жизнь. Они верно служили некогда польским панам, немецким фашистам, а теперь перешли на службу к английским и американским империалистам, готовые продать Украину любому, кто ненавидит народ и борется против Советской власти — власти народа.

Выздоровев, Андрей остался в Прикарпатье, ему поручили командовать ротой внутренних войск. Немало повидал за это время Ильин, но многострадальная украинская земля быстро возрождалась. Первые колхозы, первые комсомольские организации, новые песни над Днестром. Все это радовало Ильина. Он сроднился с жизнью края, с его зелеными горами и лугами, мечтами и чаяниями людей труда.

...Склонившись над столом, капитан задумался. В ночнике затрещал, вспыхнул и погас огонек — догорел фитиль. В окно заглянула зимняя ночь. Метель понемногу стихала, и сверху полилось яркое лунное сияние, в свете которого через дорогу напротив виднелся дом Натальи Винничук. Словно скучая по ней, он взирал своими темными окнами на освещенную луной улицу.

С каким-то непонятным чувством смотрел на это Андрей. И вдруг он невольно вздрогнул. Рядом с домом, прячась в тени сарая, мелькнула темная фигура, которая, на мгновение замерев, быстро пересекла двор и исчезла за углом. Капитану показалось, что это была женщина.

— Что за черт? — пробормотал Ильин. — Почудилось, что ли?

И все же, взяв с собой трех солдат, он быстро направился к дому учительницы. Вокруг было тихо. В доме никого не было.

«И вправду, почудилось», — облегченно вздохнул капитан. Он еще раз обвел комнату фонариком, луч от которого, осветив пространство, остановился на столе.

Капитан замер: зеркальце, в котором он утром нашел записку, исчезло.

II

К вечеру второго дня Ильин вернулся в районный центр Яворов, где стоял гарнизон. Доложив командиру батальона о результатах поездки, он отправился домой.

Улица была безлюдной. Уныло плыл звон с покосившейся от времени небольшой церквушки. Андрей перешел шаткий деревянный мост через речушку, на дне которой бурлила черная вода, и сразу оказался у плетня.

Ильин квартировал в маленьком доме, примостившемся под двумя большими соснами. Позади дома раскинулся вишневый сад, который белел теперь стволами, покрытыми известью.

Его хозяйка Кристина Ивановна — пожилая уже, но еще энергичная женщина — жила вдвоем с дочерью, шестнадцатилетней веселой Ганной. Муж хозяйки — Григорий Бойко — в тридцать девятом году, перед тем как Советская Армия освободила Западную Украину, оставил семью и переехал в Польшу. Он звал жену с собой, запугивал большевиками, но она не захотела скитаться на чужбине. Когда Ильин спрашивал, почему ее муж сбежал в Польшу, Кристина Ивановна только руками разводила. Этого она и сама не понимала. Большевики, которыми ее запугивали, оказались совсем не страшные. Наоборот, новая власть помогла Кристине. Сад, который Бойко когда-то арендовала у ксендза Хелемского, стал ее собственностью. Ганна училась в школе, а летом ездила в пионерский лагерь.

В сорок первом году вместе с оккупантами в городок вернулся Григорий. Пришел навеселе и, по-хозяйски осмотрев дом, говорил жене о том, как хорошо они заживут без большевиков. Кристина Ивановна жалась к крепкому мужскому плечу, но прошли первые радостные дни, и женщина с ужасом почувствовала, что муж ее стал каким-то чужим, непонятным.

Когда Кристина рассказала, что ей отдали садик ксендза Хелемского, что дочь ездила в пионерский лагерь, Григорий злобно сплюнул и процедил сквозь зубы:

— Подкупить вас хотели. Ишь, как чужим добром распорядились!

Больше он ничего не сказал, но вскоре садик забрали. В школе, где училась Ганна, разместилась комендатура.

Бойко не бывал дома по несколько недель. Где он пропадал и что делал, Кристина Ивановна не знала. В сорок четвертом году, накануне освобождения Западной Украины Советской Армией, он исчез совсем и с того времени не давал о себе никаких известий. Второй развод Кристина Ивановна пережила спокойнее: слишком уж тяжелыми были последние годы их совместной жизни. Григорий часто напивался, бил жену, выгонял из дому дочь. А когда исчез, в доме вновь воцарился покой, и неугомонная Ганна стала чаще петь задушевные украинские песни. Вот и сейчас, заходя на двор, Андрей услышал ее звонкий, приятный голосок. Через мгновение Ганна с лыжами на плече появилась на тропке, очищенной от снега. Она была в коротком желтом кожушке, вышитом красными нитками и черной юбке, оттенявшей белые валенки. Белая шапка с красным верхом едва держалась на ее пышных черных волосах. Большие карие глаза девушки улыбались, щеки пылали румянцем.

Ильин не раз ловил себя на том, что Ганна ему нравится, но гнал от себя эту мысль. Андрею минуло двадцать шесть лет, и он считал себя безнадежно старым. К тому же годы войны, ранения, гибель родных сделали Ильина замкнутым, не по годам серьезным. Вскружить голову девушке просто так, как это делали другие, он считал нечестным и подлым делом, а серьезных чувств у него не было. Так, во всяком случае, считал сам Ильин. Поэтому он относился к Ганне по-дружески снисходительно, как к ребенку. Девушка уже привыкла к частым переменам в настроении своего квартиранта, который, в зависимости от успехов и неудач на службе, приходил домой то возбужденным, то молчаливым. Она инстинктивно угадывала в нем уязвимую натуру и, видимо, симпатизировала высокому статному постояльцу. В шестнадцать лет часто увлекаются красивой внешностью, показным лоском, но молодость имеет и свои преимущества: именно в этом возрасте чувства человека зачастую бывают настоящими и искренними.

Ганна хоть и обращалась к Ильину по имени, но уже по-девичьи стеснялась и немного побаивалась его.

— Добрый день, Ганна, — поздоровался Ильин с девушкой.

— Добрый день, Андрей. Пойдемте кататься в лес. Там здорово! Пойдемте?

Ганна подошла к Ильину и вопросительно взглянула на него. На ее длинные ресницы упало несколько снежинок. Андрей невольно засмотрелся на нее. Тишина, наступившая после слов Ганны, разбудила капитана и он, вздохнув с сожалением, ответил:

— Не могу, Ганна, дела.

— «Дела, дела», — передразнила его девушка. — А отдыхать когда? — и, не дожидаясь ответа, убежала.

Ильин постоял минутку, но мороз начал щипать щеки, и он побрел к дому.

Кристина Ивановна возилась у печи. На приветствие жильца она ответила слишком уж любезно и ласково. В другой раз Андрей обязательно заметил бы, что женщина чем-то взволнована, хотя и пытается это скрыть. Но теперь, после встречи с Ганной, Ильин, сам того не понимая, был невнимателен, поэтому и не обратил внимания на настроение хозяйки. Зайдя в свою комнату, он расстегнул ремень, сбросил сапоги и лег на узкую железную койку. Усталость сморила его, и Андрей сразу заснул под размеренное тиканье ходиков, доносившееся с хозяйской половины.

III

Через глухую лесную чащу продирался человек. Пасмурный серый день клонился к вечеру, в густом ельнике постепенно темнело, но человек шел уверенно. Чувствовалось, что эти места он знал хорошо. Выбравшись на небольшую поляну, неизвестный обернулся и тихо свистнул.

В ответ из-под широко раскидистых ветвей огромной ели тоже послышался свист, затем появилась фигура с автоматом и негромко спросила:

— Кто?

— Свои, Петро. Чапко здесь?

— Иди, ждет.

Часовой подошел к большому гладкому пню и с трудом сдвинул его в сторону. Под ним показалась крышка. Подняв ее, часовой велел прибывшему спускаться вниз, затем закрыл крышку, надвинув на нее тяжелый пень, и исчез под елью. Вновь стало тихо в этом мрачном уголке огромного леса. Даже опытный глаз не разглядел бы замаскированного входа в подземелье. Это был бандитский схрон. Такие логова оуновцы выкапывали в прикарпатских лесах, в селах, на хуторах, разбросанных в верховьях горных рек, в долинах и на склонах гор. Входы делали в таких местах, где этого совсем нельзя было ожидать: в стенах глубоких колодцев, в печах, под стогами сена, в лесу и в поле, под пнями и кустами. В таких схронах бандиты скрывались от преследования, хранили боеприпасы и оружие.

Схрон, где скрылся путник, был большим и хорошо оборудованным, с несколькими подземными помещениями. Вниз вели крутые ступени. Сойдя по ним на небольшую площадку, человек зажег фонарик и огляделся. С площадки вели два лаза — низкие ходы, похожие на шахтные штреки. Своды этих лазов поддерживали деревянные стойки.

Прибывший нерешительно постоял мгновение, затем быстро направился по одному из ходов, пригибаясь, чтобы не удариться о низкий влажный потолок. В штреке было тесно, душно и сыро. Человек иногда оступался, упирался локтями в земляные стены, скользкие заплесневелые подпорки и при этом тихо чертыхался. Метров через двадцать лаз уперся в глухую стену. Дальше идти было некуда. Неизвестный потоптался немного, затем нагнулся и, нащупав под ногами кольцо, поднял еще одну крышку. Из глубины пробивался тусклый свет. Человек спустился вниз и очутился в большой прямоугольной комнате. Она была довольно высокой, и прибывший с наслаждением выпрямился. В тот же миг в грудь ему уткнулись два автоматных ствола.

Назвав пароль, он услышал хмурое «Проходи!» и огляделся — в этом схроне он бывал редко. Стены и потолок комнаты были обшиты досками, пол тоже был из досок, в углу валялись охапки сена и несколько грязных овчинных полушубков. На ящике из-под консервов коптел ночник. Напротив виднелась приоткрытая дверь в другую комнату. Человек подошел к ней и прислушался: из-за двери раздавались приглушенные голоса. Тогда он без стука вошел. Там за длинным столом сидели двое. Рядом с ними стоял третий — высокий, с косматой головой на короткой шее и накинутом на плечи кожухе. Его фигура выражала напряженное ожидание и чем-то напоминала вожака волчьей стаи. В руках он держал карту. Глаза вожака, чаще видевшие тьму, чем дневной свет, были большими и мрачными. Он настороженно встретил прибывшего, внимательно разглядывая его из-под кустистых бровей. Сидевшие за столом тоже смотрели настороженно-выжидающе.

— Слава Украине! — поприветствовал их прибывший.

— Слава! — буркнул в ответ высокий. Потом с нетерпением спросил: — Ну что, Юрко, сделал?

— Сделал, — неохотно ответил тот. Расстегнув полушубок, он вынул оттуда какой-то блеснувший в тусклом свете ночника предмет.

— Вот, принес. — Он поставил на стол небольшое настольное зеркальце.

IV

Сержант Ковалев, командир отделения автоматчиков из роты капитана Ильина, вернулся со своими солдатами в гарнизон после осмотра дальнего хутора. Там они нашли схрон в погребе, но тайник был пуст. Хозяин божился, что не знает, кто и когда построил его. Тогда Ковалев решил поговорить с ним наедине. Седоусый дед Остап долго хитрил и уходил от ответа, пока, наконец, не признался, что схрон построил он сам по приказу бандеровцев.

— А что я должен был делать? — спросил он сержанта, пытливо глядя исподлобья. — Не построишь — убьют.

— Значит, бандитам помогаешь, дед? В Рудном слыхал, небось, что случилось? Может, бандюги у тебя ночевали, перед тем, как идти убивать, а?

— Не было здесь никого, — уныло буркнул старик и спрятал глаза под бровями. — И я никого не убивал.

— Не убивал, но убийцам помогал, — строго сказал Ковалев. — Этого тебе люди не простят.

Дед устало махнул рукой.

— Мне все одно помирать. Вам не скажешь — по головке не погладите, тем не угодишь — на тот свет отправят. Вот и гляди, чтобы из огня да в полымя не попасть. Ушел бы, куда глаза глядят.

— Эх, дед. Старый ты уже, а в жизни плохо разбираешься. Угождать никому не нужно. Надо всегда с народом быть, который честно живет и работает. А кучка бандитов всячески старается навредить ему. Чего они хотят? Да снова на шею народу барский хомут накинуть. Вот скажи мне, за что они Степана Пидлужного убили? А у него дети малые остались. В чем их отец виноват?

Старик молчал. Он хорошо знал Пидлужного, помнил его еще мальчишкой. Хороший человек был Степан, все село уважало его за рассудительность, трудолюбие и скромность.

— Молчишь? Так я скажу. Убили его за то, что он за новую жизнь стоял, хотел, чтобы народ лучше жил. А бандитам именно это и не по нутру. Так вот, дед, запомни: народ уничтожит эту дрянь. Но, чтобы скорей это сделать, надо каждому бороться с бандеровцами. А ты хочешь и нашим и вашим угодить. Не получится. Как говорится, на двух стульях не усидишь.

— Ну, арестуй меня, только даром не кори, — не выдержал старик.

Ковалев пожал плечами.

— Зачем?

Они долго молчали. Сержант курил сигарету, поглядывая в окно, дед Остап следил за ним. Наконец, Ковалев поднялся.

— Ну, мне пора. Подумай, дед, хорошенько над моими словами. А насчет того, что запугали тебя, не верю. Говорили мне, что дед Остап смолоду первым парнем на селе был, никакого черта не боялся. Постарел, конечно, силы уже не те, но ведь старость храбрости не помеха. Правду я говорю?

Не дожидаясь ответа, он вышел, а старик так и остался сидеть в глубокой задумчивости.

Сержант Ковалев был хорошим командиром. Он имел уже опыт борьбы с бандитами, не раз попадал в опасные передряги.

Как-то его отделение попало в засаду и было взято в кольцо. Более тридцати бандеровцев бросились на бойцов, но до самого вечера так и не смогли ничего с ними сделать. А когда стемнело, Ковалев неожиданно поднял отделение в атаку и, расчистив дорогу гранатами и автоматным огнем, вывел его из окружения.

Капитану Ильину нравился решительный, смелый сержант, и он всегда брал его с собой на сложные операции. Ковалев был комсоргом роты, заядлым танцором, запевалой, его любили подчиненные и уважали местные жители.

Комсорга так же, как и командира роты, беспокоила мысль о том, что в лесах скрывается банда, готовая на любое зверство.

V

Чапко с нетерпением отогнул скрепки зеркальца, принесенного Юрко, и снял стекло. Пусто!

— Так... — зловеще прошипел бандит. — Письма нет. Значит, вовремя порешили девку.

— Как порешили? — хрипло спросил Юрко, подойдя к столу. Он вдруг вспомнил, что в доме Натальи, когда он наведывался за зеркальцем, царил беспорядок. Но, второпях, парень как-то не осознал этого, а только удивился... Теперь же он понял все, и в груди его что-то оборвалось. Словно издали донеслись до него слова Чапко:

— Ты что, не знаешь, как это делается? — Бандит криво усмехнулся и нехотя пояснил: — С москалями она снюхалась! Понял? Письмо у нее было, а теперь, где оно? — Чапко бросил зеркальце на пол, и оно, жалобно звякнув, разлетелось на мелкие осколки. — Ну, а вы куда смотрели?

— Мы ее на улице кончили. В дом не успели зайти — комсомольцы налетели. Едва отбились, — мрачно ответил бандит, сидевший ближе к Чапко. Его глаза походили на щелочки, а большой рот все время кривился, словно мысль о неизбежной расплате за совершенные зверства не давала ему покоя.

— Комсомольцы... — процедил Чапко. — Молокосос Орленко, что ли? Это он Митьку Беспалого взял?

— Он... Сволочь…

— Так надо убрать его, — тяжело выдохнул Чапко.

На минуту в комнате повисла гнетущая тишина. Стало слышно, как где-то в углу скребутся мыши. Наконец, другой сидевший за столом бандит поднял голову, и на его лысине от слабого света ночника заколебались тени. Уши бандита были большие, как у летучей мыши, а голос писклявый.

— Орленко так просто не возьмешь. Мужик он крепкий — кулаком быка с ног сшибает. К тому же стреляет, как снайпер. Только из армии пришел…

— А я говорю — убрать! Ясно? — прошептал Чапко голосом, в котором послышалась такая звериная ненависть, что даже видавшие виды бандиты оторопели, а потом дружно закивали головами. Они знали обычаи оуновского подполья: того, кто осмеливался возражать, а тем более избегать выполнения приказов, беспощадно уничтожали.

— Это дело я поручаю вам, — добавил главарь. — А ты, Юрко, им поможешь. Иди, отдохни пока.

Парень повернулся к двери, но вдруг…

— Стой! — сказал, словно выстрелил, главарь, недобрым взглядом окинув юношу с ног до головы. Он почувствовал изменение в его настроении. — Ты что такой невеселый?

Тот молчал.

— Я тебя спрашиваю!

— Устал я, вымотался. Село не близко, а там еще солдат полно. Еле выбрался…

— Ладно, иди, — разрешил Чапко, подозрительно глядя на него, пока тот не вышел. Потом повернулся к одному из своих помощников: — Черный, проследи за ним. Что-то не нравиться мне его настроение. Был парень огонь, а тут вдруг скис…

— Это он из-за Натальи, наверное.

Бандит запустил здоровенную пятерню в свои давно нечесаные волосы…

Юрко вышел в комнату, где стояли часовые, и устало лег на куче полушубков в углу. Заложив руки за голову, он смотрел в почерневший потолок и думал тяжелую думу. Молодое, чисто выбритое лицо бандеровца, на котором еще несколько минут назад не было ни одной морщинки, как будто постарело, на невысоком лбу залегли тени глубокого уныния. Но того, кто знал Юрко, больше всего поразили бы его глаза. Всегда ясные, бездумные, казалось даже пустые, они светились теперь тоской собаки, которую незаслуженно пнул хозяин. А главное — в них появилась растерянность и какая-то мысль. Вокруг было тихо, но, несмотря на усталость, сон не приходил.

Юрко родился в том самом Рудном, куда ходил сегодня ночью за зеркальцем. Их дом стоял недалеко от дома Винничук. Парень хорошо знал Наталью. В детстве они вместе играли, дружили, а позже, когда Юрко остался без отца, эта дружба, окрепнув, переросла в любовь. Только, похоже, не в добрый час родилась она. Сначала все было хорошо. Наталья перед самой войной окончила учительские курсы и стала работать в родном селе. Юрко хозяйствовал на земле, которую дала ему Советская власть. Впервые в его бедняцкой хижине появился достаток. Правда, девушка вернулась с курсов какой-то другой, и даже немного чужой. Юрко понял это по-своему: Наталья стала учительницей, а он остался простым крестьянским парнем. Но Юрко ошибался. Другой стала Наталья потому, что затянули ее в свои сети украинские националисты. Наслушавшись о «самостийности» и «незалежности» Украины, девушка не смогла правильно разобраться в обстановке, объяснить, почему в селах появились колхозы, почему в сельсоветах работают в основном бедняки и коммунисты. Она поверила националистам, которые утверждали, что все это нужно только большевикам. А тут полыхнула война, пришли немцы. Во время стычки крестьян с немецким отрядом, отбиравшим у населения продукты, погибли родители Натальи. Утешая девушку, Юрко впервые объяснился ей в любви и заверил, что она во всем может положиться на него. Именно тогда и изменилась его собственная судьба.

— Хочешь бить фашистов? — глядя в глаза, спросила его Наталья.

— Один в поле не воин, — уклончиво ответил Юрко.

— Почему же один, нас много. Хочешь?

— Хочу, — твердо сказал юноша, поняв, что сможет отомстить фашистам за смерть родителей Натальи.

Девушка познакомила его с руководством местной организации. Многое из того, что говорил главарь националистов, парень не понял, но твердо запомнил одно: оуновцы за «самостийну» Украину, они сражаются с немецкими оккупантами. Не знал он только, что все это обман, что оуновцы не только не воюют с оккупантами, а наоборот, сотрудничают с ними. И вот он уже носит трезубец на шапке, верой и правдой служит «самостийной» Украине, плохо понимая, что это такое.

Между тем, война кончилась. Советские войска разгромили бандеровские банды, остатки которых ушли в подполье. Сидел в лесных схронах и Юрко. Он решил уже, было, плюнуть на все, выйти из леса и явиться с повинной, как это сделали другие, но тут появился Чапко, который, собрав группу из наиболее надежных бандитов, объединил их в боевку и начал действовать. Энергия, хитрость, а главное фанатичная ненависть Чапко к новому строю подействовали на Юрко, и он вновь обрел былую уверенность.

Боевка убивала сельских активистов, пытаясь запугать население. Главарь нещадно расправлялся и с членами своей банды, если заподозривал их в чем-либо. Чтобы сохранить остатки своей загнившей организации для борьбы против Советской Украины, Чапко не гнушался ничем.

Все это видел Юрко, рыская с бандитами по району. Но о том, что Чапко приказал убить Наталью, которая не хотела вести открытую националистическую пропаганду среди школьников и подружилась с сержантом Ковалевым, Юрко не знал. Смертный приговор исполнили помощники главаря — Черный, его напарник Куцый и Митька Беспалый, которого поймали «ястребки».

Только теперь Юрко узнал об этом. Вот почему такое отчаяние охватил его. Немало крови видел он за время своей службы у бандеровцев, немало домов сжег, считая, что борется за «самостийну» Украину. Слепо исполнял любые приказы Чапко, верил ему, был готов ради него на все. И вот впервые ощутил, что, собственно, верить-то не во что. «За какую же Украину боремся мы, если убиваем, пытаем своих же украинцев? — не давала покоя мысль. — За что убили Наталью, которая была единственным моим счастьем на свете? За что?» Чапко ответил просто и коротко, но теперь Юрко усомнился, имеет ли тот право чинить расправу по собственному усмотрению. Перед юношей промелькнула его жизнь в подполье, и он впервые задумался над этим. Какая цель, какой смысл в такой жизни? Пока была жива Наталья, он не знал этих мыслей. Просто выполнял то, что приказывали, и был счастлив, когда при встречах где-нибудь в лесу Наталья целовала его.

Теперь Натальи не было, и Юрко глубоко переживал ее потерю…

В подземелье было тихо, как в могиле. Лишь кое-где размерено и тоскливо падали капли с потолка.

* * *

В глубине небольшого парка в центре Яворова стоит двухэтажный деревянный дом с верандой. Когда-то здесь жил владелец лесозавода господин Зелевинский. В ту пору часто, почти каждый день, допоздна светились окна этого дома, звучала музыка, открывались и закрывались двери, пропуская гостей-богачей.

В сентябре 1939 года, после освобождения Западной Украины, к дому пришли рабочие лесозавода:

— Здесь будет наш районный комитет партии, — сказал один из них.

Через неделю этого рабочего, — звали его Иван Михайлович Микуляк, — избрали секретарем Яворовского районного комитета партии. В годы Великой Отечественной войны Микуляк ушел на фронт, а после победы над фашистской Германией демобилизовался и вернулся в свой район.

Долго не гаснет свет в этом доме. Много рабочих и колхозников приходят сюда. Заходит и начальник районного отдела МВД вместе с командиром батальона оперативных войск майором Грушевым и его заместителем майором Ивановым.

Вот и сейчас они вместе сидят у секретаря райкома в просторной с голубыми обоями комнате. Бюро начнется через полчаса. Ветерок, залетая в открытую форточку, качает бордовую гардину, и она шевелится, словно живая. Взглянув на большие часы с длинным маятником, Иван Михайлович говорит:

— Пора начинать.

И в эту минуту на лестнице слышится топанье, дверь открывается, и в комнату вбегает черноглазая девушка лет пятнадцати. Она закутана в большой платок, спускающийся до пят. На пороге девушка останавливается и как-то растерянно смотрит на всех. Потом решительно подходит к Микуляку и тихо шепчет:

— Иван Михайлович, у нас в Рудном человек из леса пришел.

Начальник районного отдела МВД и Грушевой быстро выходят из комнаты.

VI

Андрей сидел в своей комнате и писал письмо старому фронтовому другу. Он жаловался, что на службе его преследуют одни неудачи. Видимо, потому, что взялся не за свое дело.

За окном падала капель. В лужах купались взъерошенные воробьи. Во всем ощущалось дыхание весны.

Ильин бросил ручку и задумался, глядя на беззаботных птичек. Солнечные лучи ласково, словно нежной теплой рукой коснулись щеки капитана.

В это время в дверь тихо постучали, но офицер не услышал. Постучали еще раз, сильнее. Ильин открыл и увидел Ганну. Девушка была чем-то взволнована. Всегда розовое, улыбающееся лицо ее на этот раз было бледным и серьезным.

— Можно к вам? — едва слетело с ее губ.

— Заходи, конечно, — спешно пригласил капитан. — Что случилось? Не обидел ли кто тебя?

Ганна не ответила. Переступив порог, она тяжело вздохнула.

— Да что с тобой? — встревожился Ильин.

— Я спросить хотела... Правда, что в Рудном учительницу убили? — взволнованно начала девушка.

Ильин нахмурился. Ему не хотелось говорить об этом, но он все-таки ответил:

— Да, это правда.

Девушка закусила губу и отвернулась к стене.

— Ты что, Ганна? — сочувственно спросил Ильин, подойдя к ней.

— Жалко Наталью Иосифовну. Она учила меня. За что ж ее убили?.. Она такая хорошая была…

Ильин положил руку девушке на плечо:

— Видимо, за то и убили, что хорошая. То, что для людей хорошо, для бандитов плохо…

— А кто такой Чапко? — неожиданно спросила Ганна, повернувшись к капитану.

Тот быстро взглянул ей в глаза.

— Откуда ты знаешь про Чапко?

— Люди говорили. А в школе утром вот такие письма нашли, — и Ганна подала Ильину лист бумаги, на котором печатными буквами было выведено несколько строк. Бандиты приказывали ученикам бросить школу. В середине красовался большой черный трезубец, а снизу стояла подпись: «Чапко».

— Опять он, — процедил сквозь зубы Андрей.

Сунув листовку в карман, он начал надевать шинель.

— Ты извини, Ганна, мне надо идти. А ты спокойно учись, не бойся.

— Я и не боюсь, — гордо ответила девушка, и глаза ее вспыхнули.

— Молодчина, — похвалил Ильин.

Затем взял со стола недописанное письмо, быстро взглянул на него и разорвал на клочки. «Распустил нюни, воин, — насмешливо подумал он о себе. — Дело надо делать, а не хныкать». И двинулся к двери.

— Ну, Ганна, пока. У меня дела!

— Подождите, Андрей! — остановила его девушка. — Скажите, — Ганна стушевалась, смущенно взглянув на офицера.

— Да? — нетерпеливо спросил он.

— Вы не боитесь бандитов?

Ильин невольно рассмеялся. В его голубых глазах засияли веселые искорки.

— А ты как думаешь?

Девушка испытующе посмотрела на Андрея.

— Я думаю, что нет. Вы смелый!

— Правильно, — снова улыбнулся Ильин. — Я, так же как и ты, ничего не боюсь. Поэтому мы с тобой всегда будем друзьями, — неожиданно закончил он. И слова эти соответствовали его настроению.

Ильин ушел, а девушка долго еще стояла, глядя ему вслед.

Ветер с Карпат доносил волнующие запахи близкой весны.

* * *

В штабе батальона, куда вошел Ильин, его встретил заместитель командира по политической части майор Иванов. Он взял капитана под руку и сказал:

— Поедем в Рудное. Там сегодня собрание колхозников.

— Не время, товарищ майор. Вот взгляните, — и капитан подал Иванову листовку Чапко.

Тот внимательно прочел ее и передал начальнику штаба.

— Надо обязательно проследить, как попадают бандиты в райцентр, и принять меры. — Потом, обращаясь к Ильину, продолжил: — Теперь-то как раз и есть самое время. Понял?

— Не совсем, — признался Ильин.

— Ладно, на месте поймешь. Экипаж подан, прошу! — сделал галантный жест майор.

Офицеры сели в широкие сани, заполненные сеном. Во вторых расположились автоматчики.

— Скоро вернемся, — на ходу бросил Иванов дежурному по батальону.

Лошади тронулись. Ехали по вымощенной брусчаткой главной улице райцентра. Сани скрипели, шли тяжело, брусчатка была покрыта тонким слоем почерневшего и растаявшего снега. Когда выбрались за околицу, снега стало больше, и лошади пошли веселей. В лицо подул влажный, пропахший запахом хвои весенний ветер. Ильин глубоко вдохнул и, удобно устроившись в сене, задумчиво посмотрел на дорогу.

Он любил ездить в санях. Это всегда напоминало ему далекое детство, проведенное среди полей и лесов Смоленщины. Бывало, зимой, в праздничные дни, он ездил с отцом на ярмарку и радовался, если отец позволял ему самому править лошадьми.

— Чего задумался, капитан? — услышал Ильин голос майора.

— Да так, вспомнил былое.

— Хорошее дело, особенно в пути. Я тоже часто вспоминаю своих стариков, славные они у меня были…

— Умерли?

— В Ленинграде, в блокаду.

— А моих расстреляли…

Офицеры замолчали и почти одновременно закурили. На вторых санях солдаты запели песню. Звонкий задорный тенор выводил:

Їхали козаки із Дону до дому,

Підманули Галю, забрали з собою.

Остальные дружно подхватили:

Ой ти, Галю, Галю молодая…

Підманули Галю, забрали з собою.

Ильин невольно улыбнулся. Нравились ему украинские песни, от них становилось теплей на душе. Так с песней и въехали в село. Девушки, набиравшие воду из колодца, заинтересованно поглядывали на них, о чем-то переговаривались между собой и звонко смеялись. В ответ с саней полетели шутки, раздался смех. Сани остановились у деревянного дома сельсовета. Разместив солдат на ночлег, офицеры через полутемные сени прошли в большую комнату, в которой было полно людей. Собрание уже началось. В помещении было сумрачно — на улице почти стемнело, но единственная лампа освещала только стол президиума.

Прибывших почти никто не заметил, лишь те, что стояли у дверей, немного потеснились, чтобы дать им место. В комнате стоял гул, голоса иногда срывались на крик. Сизое облако табачного дыма висело под потолком.

— Чего они так шумят? — шепотом спросил Ильин.

— Председателя нового выбирают. Вместо Степана Подлужного, — тихо объяснил Иванов.

Из передних рядов поднялся пожилой худощавый крестьянин в рыжем кожухе с порванным под мышкой рукавом.

— Как по-моему, — начал он, — так это пустое дело. Подождать нужно с выбором нового головы…

— А сколько ждать-то? — раздался чей-то насмешливый голос.

— А сколько надо. Пока жизнь спокойней не станет. Вот был у нас головой Григорий Хмель, пригрозили ему, он и удрал в город. Степан Пидлужный не испугался, так его за это и порешили. И третьего голову убьют. Или не так? Подождать нужно…

Со всех концов раздались возмущенные возгласы, а тот, кто говорил, махнув рукой, сел. К столу президиума неторопливо вышел крепкий старик, выждал, пока народ угомониться, и начал сердитым басом:

— Ждать нам никакого смысла нет, да и времени мало. Мне вот, к примеру, седьмой десяток пошел, а я хочу еще новую жизнь своими глазами увидеть. Мне ждать возраст не позволяет.

— Правильно, Иван Анисимович, — хором поддержали его со всех сторон.

— А о спокойной жизни я так скажу: самим надо свою жизнь строить, а того, кто мешает, бить нещадно. Степана Пидлужного убили, это правда, но разве это причина колхоз бросать? Не ожидал я, Петро, от тебя такое услышать, — Иван Анисимович укоризненно взглянул на старика в рыжем кожухе и продолжил: — Ведь в одном партизанском отряде с тобой воевали. Помнишь, как нам доставалось вначале? Забыл? Повесили тогда немцы четырех наших товарищей, угрожали, что всех покарают, предлагали сдаться. А мы сдались? Что-то не помню я, чтобы ты тогда струсил. Так чего же теперь испугался?

Петро не выдержал, встал и сердито сказал:

— Ты полегче, Анисимович. Ты меня знаешь, я трусом никогда не был.

— Не был, — согласился старик.

— То-то.... Я и теперь не про трусость говорю. Банду сначала уничтожить надо, а уж потом колхозными делами заниматься. Вот я о чем…

— А если мы сразу два дела сделаем: и банду уничтожим, и колхоз построим? Как думаете, получится у нас? — обратился Иван Анисимович к односельчанам.

— Получится, получится, — зазвучали десятки голосов.

Старик вернулся на свое место, а к столу подошел Орленко – вожак рудневских комсомольцев.

— Давайте, граждане, говорить откровенно, — начал он. — Люди мы свои и, думаю, поймем друг друга. Кто не хочет в колхоз,боится Чапко, пусть живет по-своему. А мы лучше выберем нового председателя и делом займемся. Весна не за горами, и мы, комсомольцы, приложим все усилия, чтобы к тому времени в районе не осталось ни одного бандита.

— А почему только комсомольцы? Всем надо хищников бить! — воскликнул кто-то.

— Тоже верно, но об этом позже. А пока давайте нового председателя выбирать. Или у нас не найдется достойного человека на эту должность?

Повисла тишина. Потом сразу несколько голосов предложили кандидатуру Ивана Анисимовича Щербы, того самого, который только что выступал. Иван Анисимович неторопливо поднялся и коротко сказал:

— Если народ доверяет, я согласен.

Голосовали за него единогласно.

К только что избранному председателю протиснулся Петро, неловко улыбаясь, поздравил и предложил:

— Ты вот что, Анисимович, бери меня ординарцем, как в отряде. Фашистов вместе били, а бандитов этих и подавно разобьем.

— Договорились, — дружески обнял его Щерба.

Ильин с нескрываемым интересом следил за всем, что здесь происходило. Он был свидетелем рождения нового. Люди через все трудности и преграды намечали путь к светлой жизни, и Андрею захотелось выступить, рассказать о родном колхозе, но так быстро он не смог собраться с мыслями. Вместо него слова попросил Иванов. Внимание, с которым слушали его крестьяне, говорило о том, что майора здесь не только знают, но и уважают.

— Правильно решили, товарищи, — начал Иванов. — Волков бояться, в лес не ходить. Пусть лучше бандиты нас боятся, пусть они страшатся народного гнева.

Он рассказал, каким трудным был путь первых колхозов в восточных областях Украины, в России.

— Нам тоже было нелегко. И стреляли в нас кулаки, и угрожали, и шипели из темных углов. Только ничего у них не вышло. Растут и крепнут наши колхозы. Желаю и вам, товарищи, чтобы ваш колхоз был крепким и богатым. А с бандитами мы справимся: всех ликвидируем.

Люди одобрительно зашумели.

После собрания Иванов и Ильин гостили у нового председателя. Большой дом не смог вместить всех желающих. Колхозники дымили самокрутками, говорили о своих делах, о жизни, вспоминали прошлое. Пели старые и новые песни.

Когда поздно ночью офицеры возвращались от Щербы, майор тихо сказал:

— Понимаешь теперь, Андрей, как важно уничтожить Чапко? И сделать это надо как можно скорее. Хоть и небольшая у него банда, а вреда может много принести.

— Понимаю, товарищ майор, — ответил Ильин. — Банду ликвидируем…

На следующий день к Ильину зашел сержант Ковалев с неожиданным известием. В Рудном намечалась свадьба, и молодые приглашали на нее капитана и Ковалева.

— Кто жених-то хоть? — спросил Ильин. Лоб его прорезали две глубокие морщины.

— Степан Хмелько. Тот, что у леса, в конце села живет. Колхозник.

Ильин не мог вспомнить, кто такой Хмелько, и удивился тому, что Ковалев знает почти всех жителей Рудного.

— И сильно приглашали? — задумчиво переспросил Ильин.

— Настойчиво, товарищ капитан.

Ильин глянул на Ковалева, глаза их встретились, и оба прочитали мысли друг друга.

— А не ловушка ли это? — вслух подумал Ильин.

— Хмелько — парень надежный.

— Возможно, возможно, — задумчиво протянул капитан, размышляя о чем-то своем.

Минуту они молчали. Наконец Ильин встал.

— Ладно, сержант. Я доложу комбату, и тогда решим. Лично я за то, чтобы ехать — местные обычаи надо уважать. А насчет возможных неожиданностей — подумаем.

Через какое-то время капитан вызвал Ковалева.

— Едем, сержант. Только не подведи! Знаю я, мастак ты петь и плясать, так что ног и голоса не жалей. Сам понимаешь, свадьба!

Ковалев по настроению капитана понял, что назревает что-то интересное, и многозначительно улыбнулся:

— Постараюсь, товарищ капитан! На свадьбе все должно быть, как на большом празднике!

Улыбнулся в ответ и Ильин. За долгие месяцы, проведенные с Ковалевым в этом районе, Андрей не раз имел возможность убедиться, что сержант — человек смелый и находчивый. Капитан немного помолчал, потом раскрыл планшет с картой:

— Теперь главное. Чапко о свадьбе знает, это понятно. Возможно, узнает и о том, что нас тоже пригласили. Тогда он захочет встретиться, но, если взять с собой солдат, то встреча может не состояться. А хотелось бы познакомиться! Поэтому…

— …мы должны ехать на свадьбу вдвоем, — закончил Ковалев мысль капитана.

— Правильно. Только при таких условиях можно будет свидеться с Чапко. Посмотри на карту: из леса к селу ведет одна-единственная дорога, а дом Хмелько стоит у самого леса. Ясно тебе?

— Ясно, товарищ капитан.

— Тогда начнем готовиться к свадьбе.

VII

Звездная зимняя ночь. На опушке леса намело большие сугробы. Огромные ели оделись в белое и словно замерли в глубоком сне. Издали кажется, что это даже не деревья, а люди, толпа людей в белых плащах и шапках. Жутко зимней ночью в лесу: то послышаться какие-то странные неведомые звуки, то надолго повиснет вокруг настороженная тишина.

А в селе у самой опушки звучат песни. В доме Хмелько горят все окна, в большой комнате полно гостей. На стенах, над головами молодых, висят полотняные рушники, расшитые узорами — петухами, цветами…

На голове у молодой свадебный венок из барвинка, длинные алые ленты из венка живописно спадают на ее плечи. Корсет невесты — настоящее чудо, созданное трудолюбивыми руками вышивальщиц. На черном бархате красные, белые, синие цветы, расшитые бисером. Ткани почти не видно — она только фон для красочного орнамента из бусин и блесток.

Молодой рядом со своей пышно одетой невестой выглядит скромнее. На нем черный пиджак, из-под которого выглядывает льняная сорочка со стоячим вышитым воротничком. На лацкане пиджака приколот красный цветок.

За двумя сдвинутыми столами веселятся гости. Места для всех не хватает, поэтому часть парней села на сундук — предмет мебели, который во многих случаях заменяет шкаф и в котором хранят семейные ценности — платья, обувь, разноцветные платки. Крышка сундука украшена искусно вырезанными узорами.

Слева у двери виднеется пустая полка. В обычные дни здесь стоят расписные глиняные тарелки, но теперь все они на столах и наполнены тушеной капустой с мясом, жареными курами, свининой и другими блюдами.

Недалеко от молодых, в простенке между окнами, сидит капитан Ильин, напротив него — сержант Ковалев. Оба веселые, возбужденные. Ковалев только что лихо сплясал казачка, и тронутый отец молодого наливает ему полный стакан горилки. Сосед Ковалева — коренастый седоусый дед — обнимает сержанта и что-то шепчет ему.

— Коломийку! — кричат за столом. У многих после огненного казачка, выданного сержантом, ноги сами просятся в пляс. В ответ глухо бухает барабан, заводит мелодию скрипка, вздыхает мехами гармошка. К ним неторопливо присоединяется солидный контрабас. Из этих четырех инструментов и состоит обычно оркестр в местных селах. Играют на них свои, сельские музыканты. Главный инструмент — скрипка. Даже если нет других инструментов, все равно парни и девчата будут отплясывать под нее, заставляя музыканта играть до позднего вечера.

На свадьбе оркестр был в полном составе. Барабанщик, плечистый, усатый крестьянин — настоящий Тарас Бульба, — не спеша, размеренно бил колотушкой по натянутой на корпус коже.

Уже после первых аккордов из-за стола выскочили несколько пар. Парни, взяв своих подружек за талию, стали медленно кружиться. Музыка играла все громче и сильней, монотонно бухал барабан.

И вдруг чей-то звонкий голос на такой высокой ноте, что, казалось, вот-вот сорвется, быстро зачастил:

Коломия не помия,

Коломия — місто.

В Коломиї дівчатонька,

Як у діжі тісто…

Скрипач рванул смычок. Ускоряя темп, замелькали пары. Парни, едва успевая перебирать ногами, кружили на одном месте, зато девушки порхали вокруг них, и, если бы не сильные руки партнеров, пожалуй, разлетелись бы уже по углам. В вихре танца развевались их яркие ленты, цветастые юбки…

Казалось, ничем уже не остановить этот стремительный танец. Однако…

— Хоп! — воскликнул кто-то из парней. Несколько пар ног дружно ударили об пол, и все стихло. Но только на мгновение. Тот же голос снова воскликнул: — Хоп! — И танцоры еще энергичнее закружили в обратном направлении.

— Ну, начали раскручивать, — проворчал дед, сосед Ковалева.

Это был тот самый старик с дальнего лесного хутора, в котором сержант недавно обнаружил схрон. Старика звали Остап Лещук, и он приходился каким-то родственником хозяину дома. Остапу, видно, нравился сержант. Возможно, определенную роль в этом сыграло поведение Ковалева после того, как он нашел схрон.

Сержант с дедом уже несколько раз, чокаясь гранеными стаканами, пили за здоровье друг друга.

— Эх, кабы мне такого сына. Да не дал бог, — жаловался на свою судьбу Лещук.

Дед Остап жил одиноко, жена его давно умерла, а единственная дочь вышла замуж и переехала во Львов. Ковалев, слушая старика, сочувственно поддакивал, кивая головой, и только опытный глаз Ильина мог отметить, как ловкий сержант при этом внимательно приглядывался ко всему, что происходило в комнате.

Девушки в ярких нарядах спели грустную свадебную песню. Слушая ее, задумалась молодая, стих шум. Ковалев вздохнул, растревоженный песней. Никому, даже самому себе не признавался он, что любил Наталью Винничук. Чем приворожила его скромная сельская учительница, сержант объяснить не мог, но теперь знал точно — это была любовь. Пришла она нежданно, как горная весна, и с ней стало легче и радостнее жить на свете. Никто не знал о чувствах сержанта, да и сама Наталья вряд ли догадывалась о них. Ковалев в последнее время часто заходил к учительнице. Они говорили о чем угодно, но ни слова не сказал ей сержант о своей любви. Возможно, молчал он потому, что знал от местных парней, что был у Натальи жених — красивый, статный парень, недавно куда-то уехавший.

Как-то, сидя у Натальи, Ковалев перелистывал книгу и увидел между страницами старую пожелтевшую фотографию, с которой улыбалось приятное лицо юноши с пышным чубом и большими глазами.

— Кто это? — спросил Ковалев.

Девушка быстро, даже как-то нервно выхватила из его рук снимок и прижала к груди. Немного помолчав, Наталья успокоилась и откровенно призналась, что это ее близкий друг.

— Ясно, — сказал тогда сержант, но к Наталье ходить не перестал, притворяясь, что не помнит о фотографии. Ковалев влюбился. Но вьюжной февральской ночью разбились все его мечты.

И вот теперь протяжная свадебная песня навеяла на Ковалева грустные и вместе с тем светлые воспоминания. Он так глубоко задумался, что не услышал, как к нему обратился дед Остап.

— Что загрустил, хлопец?

Сержант очнулся и почувствовал на себе укоризненный взгляд Ильина, голубые глаза которого были холодными и осуждающими. Ковалев виновато взглянул на капитана и обернулся к старику:

— Вы что-то сказали, диду?

— Чего, спрашиваю, затужил?

В голосе старика было столько доброжелательности, что Ковалев неожиданно для себя сказал правду:

— Девушку одну вспомнил. Любил я ее. А она меня — нет.

— Э-э, — вздохнул старик, — да разве с тобой первым такое случилось. Только я тебе правду скажу: полюбил девку — не отступай, добивайся своего. Сегодня не любит — завтра полюбит. Девушки любят настойчивых.

Ковалев глянул в морщинистое лицо деда Остапа, выражавшее искреннее сочувствие, и ответил:

— А я бы и не отступил. Учительницу я здешнюю любил, Наталью.

И не взглянув на деда, вздрогнувшего от неожиданности, сержант, внезапно вскочил, весело крикнув:

— А ну, молодежь, вдарим гопака!

Через минуту стены дома уже вздрагивали от зажигательного танца, в центре которого волчком крутился Ковалев, вызывая восторг у девушек и зависть у парней.

— Вот она, жизнь-то наша, — вздохнул, ни к кому не обращаясь, дед Остап.

Наталья была его крестницей, и смерть ее стала причиной тяжких дум и переживаний старика. Теперь, когда Ковалев неожиданно признался в любви к Наталье, в сердце его возникло теплое отцовское чувство к сержанту.

Между тем никто из присутствующих не заметил, как один из гостей, весь вечер просидевший в углу, направился покурить. В темных сенях он нащупал свой полушубок, шапку и, одеваясь на ходу, вышел на крыльцо.

Начиналась метель. Ветер сразу обрушился на человека, толкнул его в грудь, запорошил снегом. Тот постоял немного, а потом, спустившись с крыльца, быстро зашагал к лесу, в белую вьюжную ночь.

В поле ветер припустил не на шутку. Он трепал полы полушубка, срывал шапку, пытаясь опрокинуть путника в глубокий снег. Тот вздохнул с облегчением лишь только, когда вошел в лес. Здесь было тише, хотя метель давала о себе знать и в лесу. Все сильнее раскачивались ели, стряхивая снег, залегший на раскидистых ветках, меж стволами деревьев, все пронзительнее завывал ветер. Человек, остановившись, на минуту прислушался, но ничего, кроме завывания ветра и лесного шума, не услышал. Надвинув шапку на лоб, он углубился в чащу.

А метель все крепчала. Порывистый ветер гнул деревья, и они, словно гигантские качели, клонились то в одну, то в другую сторону. Вокруг все белело от снега, по которому меж деревьев пробирались двое. Осыпанные с головы до ног, они казались призраками, которых подхватила дикая метель и погнала скитаться по замерзшей земле, пугая запоздалых прохожих.

Два белых силуэта выбрались на опушку. Сильный порыв ветра швырнул им в лицо заряд колючего снега, прикрывшись от которых они пристально вгляделись туда, где сквозь снежный вихрь едва виднелись светящиеся окна Рудного.

— Гуляют, — прошипел один из них. — Постойте же, устроим мы вам свадебку! — И, словно в подтверждение своей угрозы, щелкнул затвором карабина.

— Слушай, Черный, а может, наших позовем? — спросил второй.

Тот, пожевав тонкими губами, ответил:

— Погоди, сперва осмотреться надо!

По-волчьи, крадучись, с карабинами наготове, они двинулись по опушке — один впереди, другой в пяти-шести шагах позади него. Оглядываясь, шли они знакомой тропой. И вдруг передний отпрыгнул в сторону и исчез, словно растаял в большом пушистом сугробе. Черный, увидев это, тотчас бросился в глубину леса, но споткнулся обо что-то и, почти падая, успел выстрелить из карабина. В тот же миг у него выбили оружие, заломили руки за спину.

— Все-таки пальнул, сволочь, — послышался чей-то подрагивающий от волнения голос.

Безлюдная опушка внезапно ожила. Словно из-под земли, появились люди.

А возле старой развесистой ели стояли двое бандитов — обезоруженные и со связанными руками.

* * *

В самый разгар свадьбы в окошко дома Хмелько осторожно постучали. За шумом и песнями никто не обратил внимания на этот стук. Только капитан Ильин встал из-за стола и, с трудом сохраняя равновесие, направился к двери. Следом за ним вышел сержант Ковалев. Подвыпившие гости не заметили этого, а если бы и заметил, то не обратили бы внимания: каждую минуту кто-то выходил или заходил в дом. Ильин и Ковалев пересекли двор и уже твердой походкой поспешили к воротам. Здесь их ждали.

— Как дела?

— Двоих поймали. Тут они, недалеко.

Ильин быстро зашагал к соседнему дому.

VIII

Просторная комната заполнена вооруженными людьми. Большинство — в военной форме, но есть и в гражданском. От табачного дыма сумрачно, коптит, вот-вот погаснет лампа. Кто-то в углу рассказывает анекдот, и звонкий молодой смех сотрясает воздух. Вдруг все замолкают, сидящие быстро встают: входит капитан Ильин в сопровождении командира взвода и сержанта Ковалева.

— Лейтенант Горин, доложите, как все произошло, — приказывает Ильин.

Горин лихо щелкает каблуками. Головой лейтенант почти достает до потолка. Большие зеленоватые глаза смотрят весело. Он радостно рапортует:

— Засаду разместили так, как было приказано, товарищ капитан — на опушке, у большой ели. Замаскировались хорошо. Правда, холодновато было, но за все время никто ничем не выдал себя. Ближе к полуночи видели, как один человек вышел из села. Мы его пропустили, шел он, видимо, к бандитам. Затем появились двое с оружием. Этих мы задержали, но остальные, думаю, уже не придут: к сожалению, один из них успел выстрелить.

— Плохо, очень плохо, — строго сказал Ильин, барабаня пальцами по столу.

— Товарищ капитан, — обиженно ответил Горин, — мы же двоих взяли, а вы говорите — плохо.

Ильин снял шапку и, бросив ее на скамью, запустил пальцы в густые волосы, как делал это всегда, когда волновался.

— Вы, лейтенант, сидели в засаде, чтобы Чапко взять, а не двух бандитов, которых даже схватить не смогли бесшумно. — Капитан сел. — Ну, да поздно об этом говорить. Надо что-то придумывать…

Ильин потер пальцами виски. Вдруг в его глазах зажегся озорной огонек, на лице мелькнула хитрая улыбка. Он подозвал к себе Ковалева и худощавого парня в гражданской одежде с умными глазами на веснушчатом лице. Это был Степан Луценюк, боец истребительного отряда. Ильин что-то шепотом сказал им, и сержант вместе с Луценюком вышли, захватив с собой рядового Михаила Усова, известного в роте силача-штангиста.

Через несколько минут в соседнюю комнату, куда перешел капитан, привели бандеровцев. Они затравленно озирались и робко подошли к столу, за которым сидел офицер.

— Вы из банды Чапко? — резко спросил Ильин.

Те молчали.

— Я спрашиваю: вы из банды Чапко? — еле сдерживаясь, громко повторил Ильин.

— Оттуда, — нехотя промямлил сутулый длиннорукий бандит, почесывая квадратное лицо, заросшее густой щетиной. Второй незаметно толкнул своего напарника, видимо предупреждая, чтобы тот молчал. Больше они не сказали ни слова.

Раздосадованный, Ильин вышел из комнаты, чтобы успокоиться. К нему обратился Ковалев:

— Ну, как там, товарищ капитан?

— Молчат, как воды в рот набрали. Но один все же проболтался, — удовлетворенно улыбнулся командир. — Из банды Чапко они, что и требовалось доказать. Впрочем, это и так было ясно.

Ильин достал сигарету, зажег ее и, несколько раз затянувшись, проговорил:

— А неплохие кадры у Чапко, сержант. Только слово и выжал из них за полтора-то часа.

— Так не о чем им говорить. Поджоги да убийства на совести. Рассказывать об этом трудновато…

— Пожалуй. Где же ваши люди, Ковалев? — спросил Ильин.

В кухне, у горящей печки, сидели рядовой Усов и Степан Луценюк, оба с автоматами на коленях. Увидев капитана, они встали. Ильин примостился на лавочке и пригласил всех поближе к себе.

— Вам, товарищи, поручается сложное и ответственное задание, — начал он, разворачивая на коленях карту района.

Далее разговор велся шепотом. Четверо, склонившись над картой, были похожи на заговорщиков. Длинные причудливые тени плясали за их спинами на белой стене, а огненные блики скакали на вороненых стволах автоматов. Беседа длилась недолго.

— Желаю вам удачи, друзья, — сказал на прощанье Ильин, крепко пожав руки Ковалеву, Усову и Луценюку. — Главное, будьте осторожны, но решительны. Я на вас надеюсь.

Вскоре Ковалев со спутниками вышел из дома. Караульный спросил их:

— Куда это вы, товарищ сержант?

— На свадьбу, друг, догуливать.

— Эх, мне бы с вами, — размечтался озябший часовой.

Ковалев улыбнулся. Три фигуры исчезли в темноте.

* * *

Связанные бандиты сидели на полу в пустой комнате и тихо переговаривались:

— Влипли мы с тобой, Черный, — прошептал бандит с квадратным лицом, — теперь конец.

— Молчи, Сыч, без тебя тошно, — ответил Черный. — Подумай лучше, как свою шкуру спасти.

— Спасешь тут, как же, — криво усмехнулся тот.

— Надо сообщить Чапко, пусть он что-нибудь придумает. Через того связного, что приходил.

— Ничего Чапко не придумает, да и думать не станет, — мрачно возразил Сыч. — Ему своя голова дороже. А связной уже, наверное, вернулся и спит себе на печи…

— Заткнись, — прикрикнул на него Черный, злобно сверкнув глазами.

Бандиты притихли. За стеной слышны были какие-то голоса. В дом то и дело входили и, получив приказ, выходили солдаты. Потом все стихло. Так прошло довольно много времени, пока вдруг не раздался какой-то шум. По коридору забегали, застучали сапоги, и взволнованный звонкий голос доложил:

— Товарищ капитан, еще троих задержали.

Черный и Сыч переглянулись. Прижавшись к стене, они стали прислушиваться.

— Где? Когда? При каких обстоятельствах? — сыпал вопросами капитан.

— В лесу, час назад, примерно в двух километрах от Рудного.

— Сопротивлялись?

— Нет, у них, кроме финок, и не было ничего. Пытались уйти.

— Веди их сюда!

Снова застучали сапоги, хлопнула дверь, и голос капитана спросил:

— Кто такие? Откуда?

— Не спрашивай, все равно не скажем!

— Вот как! Ну, воля ваша. Только и так ясно, что вы за птицы: Чапко бандиты.

— Тебе видней, капитан. Ты чекист.

Черный и Сыч переглянулись. Черный пожал плечами.

— Не наши, — прошептал он.

Оба бандита вновь прильнули к стене.

— Тогда придется познакомить вас с собратьями, — продолжал капитан, — здесь у нас двое ваших уже сидят. Показать?

После долгого молчания хриплый и слегка неуверенный голос ответил:

— Ты нас с кем-то путаешь, капитан.

— Кроме бандеровцев, ночью в лесу никто не шастает.

— Бандеровцев? — удивленно спросил тот же голос. — Ну, это ты брось. И политику нам не шей. Понял?

— Тогда кто ж вы такие?

— Товарищ капитан, — раздался чей-то голос, — может это те уголовники, что из львовской тюрьмы на той неделе сбежали?

— Солдат правду говорит. Коль на то пошло, раскроем карты, раз проиграли. Но с бандеровцами прошу нас не путать!.. Позвольте представиться: Веселый, а это мои кореша — Большой Джек и Хмурый. На той неделе снялись с Львовского централа. Там, знаете ли, не очень комфортно.

— Что ж, — сказал капитан, — сейчас проверим.

Черный и Сыч отпрянули от стены и сделали вид, что спят.

Дверь отворилась. Вошедший часовой приказал:

— А ну, выходите!

Щурясь от света, Черный и Сыч переступили порог комнаты, где за столом сидел Ильин и стояли трое задержанных в грязных ватниках.

Показав на них, капитан спросил:

— Ваши?

Черный и Сыч промолчали.

— Ну, а вы что скажете? — обратился Ильин к уголовникам.

— Не имеем чести знать, — отозвался один из них.

Капитан устало махнул рукой и приказал:

— Ладно. Готовьте сани. Завтра доставим всех в штаб, там разберутся.

Задержанных вывели, а капитан долго еще инструктировал сопровождающих конвоиров.

* * *

Ночь прошла, стихла метель, и в лесу наступила такая тишина, что хруст ветки под ногами казался выстрелом, а скрип снега под полозьями слышно было за километр. Вдоль лесной дороги выстроились занесенные снегом ели. Сквозь их вершины уже пробивались первые лучи солнца.

По дороге из Рудного к лесу мчались двое саней, на которых солдаты роты Ильина везли в штаб задержанных. В первых санях на соломе лежали уголовники — Большой Джек и Хмурый, а также двое солдат. Во вторых — Черный, Сыч и Веселый. Крепкие лошади шли быстрой рысью, разбрасывая на ходу копытами рыхлый снег.

Проводив конвой, Ильин вместе с группой солдат и комсомольцев отправился в лес искать Чапко. Капитан не сомневался, что банда его где-то рядом. Она, конечно, направлялась за своей разведкой, чтобы захватить или уничтожить офицеров и разогнать свадьбу, но, предупрежденная выстрелом, повернула назад.

Тем временем небольшой обоз с задержанными двигался в другом направлении и вскоре углубился в лес, нарушая утреннюю тишину скрипом полозьев и фырканьем лошадей. Лишь только сани въехали в лес, Черный приподнялся на локте и по-волчьи, не поворачивая головы, огляделся. Ноздри его хищно раздулись: он почувствовал себя в родной стихии.

— Ложись! — приказал ему солдат, поведя автоматом. Бандит лег, но бросил на конвоира такой свирепый взгляд, что тот лишь усмехнулся:

— Ничего, привыкай к своему положению. Нечего волком смотреть.

Скрипели полозья, морозный ветерок обжигал щеки. Вдоль дороги стояли мрачные ели, за которыми медленно разгорался зимний рассвет. Конвоиры подняли воротники и почти не обращали внимания на задержанных. В том числе и на Черного, который, прикинувшись спящим, лихорадочно обдумывал план побега. К несчастью, ничего путного ему в голову не приходило. Где-то еще теплилась надежда на Чапко, но в душе бандит был согласен с Сычом: главарь их не выручит, и, прежде всего, будет заботиться о себе.

Внезапно Черный почувствовал, что кто-то его толкнул. Это был Веселый. Он закрыл спиной Черного и сунул ему под нос свои связанные веревкой руки. Тот сразу все понял. Яростно вцепившись зубами в узел, он попытался распутать его, и примерно через полчаса ему это удалось. Пошевелив онемевшими кистями, Веселый отодвинулся от Черного.

В это время сани резко остановились. Затрещали оглобли, лошади испуганно вздыбились. Солдаты спрыгнули на землю и залегли. Но вокруг было тихо. Впереди, на дороге высилось нечто черное и бесформенное, а над ним темнела человеческая фигура с раскинутыми руками.

Солдаты опешили от такого зрелища. С саней раздался злорадный смешок. Держа автомат наготове, один из конвоиров двинулся вперед. Подойдя ближе, он внимательно присмотрелся и выдохнул с облегчением: на дороге лежала корявая ель с кривым ветвями.

— Вот черт, — выругался конвоир, — а я думал — человек висит.

— Я тоже, — согласился с ним подошедший второй. — Что делать-то будем?

Решить они не успели.

Когда конвоиры направились к завалу, Веселый, высвободив руки, сильным ударом сбил с ног третьего, оставшегося у саней солдата и, забрав его автомат, изо всей силы крикнул:

— Тикайте, я вас прикрою!

Черный и Сыч со связанными руками кубарем слетели с саней и побежали. Рядом, не разбирая дороги, мчались Хмурый и Большой Джек. Они неслись прямиком в чащу, обдирая в кровь лица и не замечая раздававшихся позади автоматных очередей.

Остановились беглецы только тогда, когда уже можно было не опасаться погони. Тяжело дыша, они сели на поваленный старый клен и, поминутно оглядываясь, стали развязывать друг другу руки.

— Ну, кажись, пронесло. Вот только Веселого, похоже, кончили.

— Не каркай, — возразил Большой Джек, — Веселый уйдет, не впервой!

И будто в подтверждение его слов, раздался протяжный свист. Бандиты вскочили на ноги, но Большой Джек предостерегающе поднял руку:

— Спокойно, это он.

Засунул два пальца в рот, Джек заливисто свистнул. Вскоре на поляну вышел Веселый, взбудораженный, но довольный, хотя и шатающийся от усталости.

Бросив в снег автомат с пустым диском, он тяжело сел рядом.

— Фу! Еле утек. Если б не эта штучка, — он кивнул головой на автомат, — кранты.

— Кончил чекистов? — поинтересовался Черный.

— Вроде да. Хотя мертвыми я их не видел. Отстали — и то ладно!

Несколько минут молчали, отдыхая. Наконец, Веселый поднялся. Он был у уголовников за старшего.

— Все, мальчики, нам пора. А вы, граждане, будьте здоровы. Не поминайте, лихом.

— Постой! — остановил его Черный и быстро переглянулся с Сычом: — Ты думаешь, мы твари неблагодарные? Мы вас так просто не отпустим. Отдохнете в лесу, с жизнью нашей познакомитесь. Понравится — останетесь. А жизнь у нас роскошная — ешь, пей, гуляй.

— Не-е, хлопцы. Мы в политику не лезем, — возразил Веселый. — Дела ваши пятьдесят восьмой попахивают, а это не для нас. «Вышак» брать нам не интересно.

— Все на том свете будем, — усмехнулся Черный.

— Оно, конечно, так, только я предпочитаю попасть туда как можно позже.

— Тогда что же вы делать будете? — спросил Черный. — Куда пойдете? В лес сейчас чекисты нагрянут. Ну, как опять схватят?

— Такое возможно, — кивнул Веселый, — если не повезет.

— Вот и я говорю: пойдем с нами. Пересидите денек-другой, а там видно будет. Захотите уйти — мы вас из леса выведем и до самого Львова доставим. Ну?

Уголовники переглянулись.

— Вообще-то он дело говорит, — промолвил Большой Джек. — Переждать надо.

Веселый взглянул на Хмурого, и тот кивнул в знак согласия.

— Хорошо. Ведите к своим.

Они долго петляли по лесу, пересекая собственный след, и, наконец, выбравшись на небольшую круглую, как пятак, поляну, остановились.

— Подождите немного, — сказал Черный, — мы сейчас.

* * *

Ганна грустила. Ильин не был дома уже неделю, и ей очень хотелось увидеть его. Девушке все время казалось, что Андрей вот-вот появится, но он все не приходил. А дни мелькали беспокойные, длинные. На улице, как назло, мело так, что носа на двор нельзя было высунуть. Сегодня, быстро покончив с нехитрой домашней работой, Ганна весь день слонялась без дела, пока не зашла в комнату Ильина. Сев на кровать, она задумалась. Глаза ее невидяще смотрели в окно, а сердце чего-то ждало.

Дверь распахнула мать и, взглянув на Ганну, прямо спросила:

— Ждешь?

— Да что вы, мамо, — смутилась девушка.

— Чего уж там, вижу, — ласково произнесла Кристина Ивановна и, присев рядом с дочерью, обняла ее за плечи.

— Славный он, доню, да, наверно, не для тебя. Молода ты еще, а у него, поди, и своя зазноба есть.

— Нет у него никого, мамо.

— Это он тебе сказал?

— Сама знаю. Один-одинешенек. Всех его родных фашисты убили.

— Все равно не для тебя он, — упорно твердила мать и, оглянувшись, шепотом добавила: — Угрожают нам, Ганко. Из леса — тебе и мне... — Она судорожно прижала дочь к груди. — Боюсь я, доню.

Ганна удивленно взглянула на нее. Видно было, что мать чем-то встревожена. Такой она стала совсем недавно. «Угрожают из леса», — мысленно повторила девушка и тут же решила: «Надо немедленно сообщить об этом Ильину». Так подумала Ганна, но сказала совсем другое:

— Пусть угрожают. Я никого не боюсь.

— Глупая ты еще…

Мать взяла ее голову и поцеловала в лоб так, как целуют взрослых уже детей.

Между тем в дверь постучали. Кристина Ивановна побледнела, а Ганна радостно вскочила и побежала открывать, думая, что пришел Ильин. Отодвинув засов, она широко распахнула дверь и увидела на пороге свою подружку Марийку.

Круглое, чернобровое лицо ее так и светилось желанием поделиться с подругой каким-то известием. Щеки девушки пылали, грудь высоко вздымалась: видно было, что бежала она издалека.

— Кристина Ивановна дома? — отдышавшись, спросила Марийка.

— Где же ей быть? А ты чего так спешишь? Срочное что-то?

— Ой, Ганко! Иду я тут с Рудного, а на дороге хлопец стоит, красивый такой, высокий. Я его будто бы видела где-то, да не вспомню никак. Говорит он мне: «Добрый день, Марийка». Я в ответ: «Добрый день». А он мне: «Ты тетку Кристину знаешь?» — «Знаю», — говорю. Тогда он подает мне письмо и наказывает: «Передай его в руки тетке Кристине». Посмотрела я на письмо, потом на дорогу, а хлопца уж след простыл.

Марийка вытащила из-за пазухи бумажный конверт.

— Вот, отдай маме… А знаешь, что я еще слышала, — вдруг вспомнила девушка и таинственно зашептала, испуганно округлив глаза: — Говорят, в лесу возле Рудного солдат постреляли. Насмерть. И даже одного офицера.

Ганна вцепилась в косяк и замерла, сраженная страшной вестью. Не чувствуя холода, стояла девушка на крыльце, уставившись вдаль невидящим взглядом. Марийка же, сунув письмо подруге, убежала.

Из оцепенения Ганну вывел голос матери.

— Что с тобой, доню? — испуганно спросила Кристина Ивановна. — Кто это приходил?

— Марийка, мамо, — устало ответила Ганна. — Письмо тебе принесла.

Мать вновь, как и тогда, когда постучали в дверь, побледнела.

— Какое письмо?

— Не знаю. Марийка сказала, хлопец какой-то велел передать.

Кристина Ивановна опасливо, словно бумага могла обжечь руки, взяла конверт и, не распечатывая, пошла с ним в дом. Ганна не заметила ее тревоги, потому что сама была встревожена из-за убитого офицера, но, поразмыслив немного успокоилась, ведь убитым мог быть и не Ильин, а через несколько минут была почти уверена, что ничего страшного с их постояльцем произойти не могло. Придя к такой мысли, она вспомнила о письме, прошла на кухню и спросила у матери от кого оно. Та лишь махнула рукой.

На следующий день, когда Кристины Ивановны дома не было, Ганна отыскала послание и, поспешно развернув его, прочитала:

«Завтра в 12 часов на том же месте»

Ганна взглянула на часы — стрелки показывали двенадцать.

«Значит, мать ушла в какое-то условленное место», — подумала девушка. Пожав недоуменно плечами, она вздохнула.

IX

В лесу, на берегу прозрачного ручья, притаился в кустах небольшой домишко. Покосившись от старости, он словно собрался прилечь на землю и отдохнуть от длинной, нелегкой жизни, а подслеповатое оконце его печально глядело из-под соломенной крыши на закованный льдом ручей. Казалось, давно покинули его хозяева, но легкий прозрачный дымок, поднимавшийся из трубы, а также слабый мерцающий свет в оконце указывали на то, что в доме есть люди. Здесь в одиночестве доживал свой век дед Остап. Был он крепок еще и, хорошо зная окрестные леса, часто ходил на охоту в глухие прикарпатские чащобы.

Несколько ульев и малюсенький огород возле дома охранял большой лохматый пес Цезарь — единственный спутник деда. Собака чуяла постороннего издалека и предупреждала об этом хозяина громким лаем.

Тихо и мирно жил дед, но пришла война, и не стало покоя даже в этой глуши. Да и после войны мало что изменилось — усадьбу деда облюбовали оуновцы, уж очень удобным местом она оказалась. Старику не хотелось лезть в бандитские дела, но они приходили, говорили громкие слова о «самостийной» Украине, казацкой вольнице, угрожали оружием, и он вынужден был добывать им продукты, а иногда даже носить записки кому-нибудь из крестьян.

Сегодня сюда пришел Юрко, которого старик знал еще с детства. Он передал деду приказ главаря достать провиант, потом сел на скамью, положив на стол грязные, потрескавшиеся от мороза руки, и долго сидел неподвижно. Остапу не понравился его приход. Он помнил предупреждение Королева, к тому же ему давно надоело клянчить по домам. Большинство крестьян, к которым он обращался, давали что-либо неохотно, и только страх перед Чапко заставлял их совать старику кусок хлеба или сала. Но, всматриваясь в печальное лицо Юрко, старик все больше и больше проникался жалостью к парню.

— Давай выпьем, что ли! — предложил он. — А то не сладко нам с тобой живется!

У деда Остапа был припрятан самогон. Кряхтя, он спустился в погреб, достал зеленую бутыль, кусок сала, завернутый в тряпицу, и все это выложил на стол. Бандит глянул на старика и криво усмехнулся:

— Говоришь, не хотят люди с нами делиться?

— Лишнего ни у кого нет, — сердито ответил Остап.

— Ничего, вас здесь советы накормят.

— Накормят, да не всех, — отрезал старик и начал скручивать цигарку.

— Ну ты, дед, полегче, — пригрозил Юрко.

Остап махнул рукой.

— Легче не легче, все одно плохо, — сказал он и в сердцах бросил окурок на пол.

Юрко взял бутыль, посмотрел на свет и произнес уже другим тоном:

— Хотя ты прав. Плоха твоя жизнь, только наша еще хуже. Как волки в лесах по схронам прячемся, а в награду — пулю в лоб и тело в гроб. Хотя нет, гроба не будет — прямо так закопают… Ладно, давай лучше выпьем! — И Юрко стукнул бутылью о стол.

Остап принес две большие алюминиевые кружки, соленые огурцы, хлеб, луковицу. Юрко наполнил кружки и одним махом выпил свою.

— Вот так и живем, дед, — начал он, морщась, но не закусывая. — Позавчера двое наших в засаду попали. Еще бы немного, и все у чекистов были бы.

Остап только пригубил кружку и медленно ответил:

— Значит, не такие они дураки.

— Мы тоже не олухи. Ни бога, ни черта не боимся. Но дело не в этом, а в чем — никак не пойму.

Он снова налил себе.

— Может, не надо? — спросил его дед.

— Надо. Мне всего твоего самогона не хватит. Горит у меня все внутри, жжет.

Юрко рывком расстегнул тулуп и опустил голову на руки. Остапу показалось, что он прошептал: «Наталья, Наталья...».

— Вот беда, — вздохнул старик. — И за что только люди так мучаются?

На дворе залаял Цезарь. Юрко быстро поднялся и схватил автомат. Дед подошел к двери, прислушался — к дому подходили люди. Накинув на дверь щеколду, Остап провел парня за печь, поднял крышку в полу и жестом показал вниз. Юрко знал, что из погреба есть ход в лес, который когда-то вырыли члены боевки. Спустившись, Юрко сдвинул бочку с огурцами, открыл замаскированный лаз и замер, готовый в любой момент нырнуть в него.

Прошло несколько тревожных минут. Но вот в крышку постучали: дважды тихо, дважды сильнее и еще раз совсем громко. Это значило, что опасности нет, и можно выходить. Юрко осторожно поднялся наверх. В комнате, кроме деда, он увидел двоих, которых не сразу узнал, а узнав, удивленно спросил:

— Сыч, Черный, вы что ли?

— Здравствуй, Юрко, — вместо ответа подал руку тонкогубый бандит.

— Здоров, — весело ощерился Сыч. — Ты, небось, уже думал, что мы покойники?

— Нет, я думал, что вас схватили.

— Схватили, — подтвердил Черный, и, заметив удивление на лице Юрко, пояснил: — Но, когда повезли в район, мы сбежали… Ну, за счастливое возвращение, хлопцы, — добавил Черный, наполнив кружки.

Бандиты чокнулись.

Чапко размышлял. Возвращение Черного и Сыча, побывавших в лапах чекистов, вызывало у него некоторые сомнение. Хитрый и жестокий бандит не хотел верить в счастливую случайность, благодаря которой они вернулись целыми и невредимыми, и готов был подозревать даже самых близких своих сообщников. Везде ему мерещилась измена. В то же время, его привлекала возможность пополнить банду: начальство давно требовало вербовать новых членов, и уголовники, освободившие Сыча и Черного, могли пригодиться боевке, если, конечно, все, что они сказали, подтвердится. После долгих колебаний Чапко решил поговорить с ворами сам.

Встречу назначили в схроне. На случай провокации были приняты меры. К месту, где ждали уголовники, пошел Сыч в сопровождении охранников Чапко — Куцего и Олеся. Черный остался под усиленной охраной в надежном убежище с тремя запасными выходами. И вот Чапко ждет Веселого, Джека и Хмурого.

Когда те пришли, их провели в большую подземную комнату и оставили в одиночестве. Посреди комнаты стоял грубо сколоченный длинный стол и скамьи. На столе мерцал огарок свечи. Вдруг пламя его колыхнулось, в стене приоткрылась потайная дверь, и в комнату вошел высокий, широкоплечий человек с острым, пронзительным, как у старого коршуна, взглядом. Это был Чапко. Вслед за ним протиснулись пятеро бандитов и стали у стены.

Чапко окинул взором пришедших и тяжело сел на скамью.

— Подойдите ближе, хлопцы, — сказал он густым хриплым голосом. — Сядьте.

Когда те сели, главарь велел зажечь лампу и снова пристально осмотрел каждого, кто сидел сейчас перед ним. Рассматривал не спеша, словно хотел заглянуть в душу и прочесть в ней тайные помыслы.

— Кто такие? — наконец обратился он к собравшимся.

— Это что, допрос? — вежливо осведомился Веселый.

Чапко усмехнулся.

— Оп-па! Какие мы нежные. Уж и спросить ничего нельзя. А может, я знать хочу, кто моим хлопцам в беде помог. Может, отблагодарить хочу.

— Это другое дело. Только долго нам рассказывать нечего. Меня звать Веселый, а это — Большой Джек и Хмурый. Сбежали мы из тюрьмы, но неудачно, снова влипли. Потом, правда, опять свалили и вот попали к вам.

— Ясно. Что же вы делать собираетесь?

— А то же, что и раньше.

— И надолго вас хватит? — снова усмехнулся Чапко и, заметив помрачневшие лица беглецов, добавил: — Возьметесь за старое — снова поймают. Вот и конец вам.

— Это еще неизвестно. Вас тоже могут схватить…

— Мы — другое дело. — Чапко ощетинился. — Я и мои братья боремся, а не по карманам шарим. — Облокотившись на стол, он продолжил: — Так вот. Вы, я вижу, хлопцы бывалые, из вас люди получатся. Только идти вам никуда не надо. Здесь оставайтесь — нам такие способные нужны.

Почувствовав иронию в голосе бандита, гости насторожились.

— Да, да, — снова произнес Чапко, нервно барабаня пальцами по столу. — Ну так как, по рукам?.. — И вдруг, резко схватив лампу, поднес ее к лицу Веселого: — Или правду говорить будем?

Веселый пожал плечами:

— Опять допрос?

Но Чапко не спеша вытащил из-под меховой телогрейки парабеллум и произнес слова, которых присутствующие меньше всего ожидали услышать от него.

— Что?! Обрадовались?! Думали, внедрились в банду?.. Ну, а теперь говорите правду, кто вас послал ко мне и зачем?.. Молчите… Ты что ж, Степа, не узнаешь меня? — Главарь вплотную подошел к парню, которого товарищи называли Хмурым. Тот испуганно вздрогнул и прошептал: — Дядя Грицко…

Парень замолчал, но было уже поздно. Вожак громко расхохотался:

— Вот и хорошо, Степа, что ты вспомнил меня. Спасибо! Я ведь тоже тебя не забыл. Помнится, живешь ты в нашем Яворове. Так?

На лбу у парня выступил холодный пот. Два его спутника сидели неподвижно.

— А еще помниться, что ты, Степа, в отряде «ястребков», так, кажется, вас называют, верой и правдой служишь.

Чапко хихикнул, словно сообщил присутствующим бог весть какую смешную вещь, но, встретив спокойные глаза тех, кто назвались ворами, — а они уже поняли, что провалились, и приготовились к худшему, — бандит рявкнул:

— Вы что же, падлюки! Чапко обмануть хотели?! Комедию разыграли, на свой же конвой напали!.. Эти хитрости оставьте для дураков! — Чапко ткнул пистолетом в сторону Веселого и Большого Джека. — Кто такие? Говорите, иначе душу вытрясу. Ну?!

Разоблаченные молчали и лишь исподлобья смотрели на бандита.

— Значит, в молчанку играть будем? Ну, ничего, я вам языки-то развяжу… Взять их!

Бандиты набросились на безоружных людей, сорвали с них ватники, силой заломили руки и связали.

— Сволочи, — выругался тот, кто назвался Веселым, — заманили в свою берлогу, а теперь выдумывают черт-те-что, головы морочат.

Чапко впился в него взглядом:

— Врешь, щенок!

— Иди ты... — злобно выругался Веселый и отвернулся. В тот же миг сильный удар в висок оглушил его.

Очнувшись, Веселый увидел, что двое бандитов пытают Степана. Тот лежал на полу в луже крови, а бандиты коваными сапогами с размаху били его в грудь, голову, живот. Веселый рванулся было на помощь, но его схватили и оттащили в угол. Главарь подал знак прекратить пытку.

— Ну, Степа! Теперь скажешь, кто твои друзья и кто послал вас ко мне?

Степан глухо застонал, но на вопрос бандита не ответил.

К Чапко подошел один из бандеровцев:

— А может, дед Остап знает? Мы его привели на всякий случай.

— Давай его сюда, — приказал главарь.

Ввели старика. Он щурил свои близорукие глаза.

— Скажи, ты знаешь этих двоих? — спросил его Чапко, указывая на связанных людей.

Лампу поднесли почти ксамым их лицам. Взгляды деда и Веселого на мгновение встретились, и Остап сразу узнал парня, но, минуту помолчав, он проговорил:

— Видел вот этого. Заходил ко мне, хлеба просил, а он кто такой я не знаю, не спрашивал.

Веселый вздохнул и отвернулся.

— Ладно, сами узнаем. Продолжайте, хлопцы.

Два здоровых бандита снова принялись бить Степана.

У Веселого задергалась щека, судорожно скривился рот. Он приподнялся и резко крикнул:

— Прекратите издеваться, гады! Ничего он не знает. Мы его с собой проводником взяли.

— Врешь, москаль, — подскочил к нему Чапко. — Все знает. И тебя тоже. Ильин вас послал сюда.

Чапко сказал это так уверенно, словно давно уже знал об этом. Веселый помолчал, раздумывая, а потом ответил спокойно:

— Хорошо, нас послал Ильин. Мы из его роты. Я — Ковалев, а это — Усов, — указал он на своего товарища.

— Вот это другой разговор, — повеселел главарь. — Тогда садитесь к столу и поговорим. Только на голодный желудок не очень приятно беседовать.

Чапко приказал накрывать на стол.

— И несите все лучшее — я ж чекистов угощать буду, — захохотал он.

Двое бандитов скрылись за дверью, двое других — подняли с пола избитого Степана.

— Этого пока уберите, пускай очухается, — распорядился Чапко.

Степана куда-то потащили, а Ковалев и Усов увидели наведенные на них черные зрачки автоматов.

— Только давайте, хлопцы, без шуток, — строго приказал Чапко. — Лучше поужинаем и побеседуем.

Главарь бандитов, довольный тем, что ему удалось избежать хитро расставленной ловушки, был гостеприимен. Он представил себе, как будут свирепствовать в райцентре чекисты, когда узнают, что операция провалилась. «Погрызет себе локти Ильин», — злорадно думал Чапко, но больше всего его грела мысль о том, что хозяева «оттуда» будут довольны, узнав о разоблачении чекистов. Чапко радовался удаче и поглядывал на пленных, как кот на пойманную мышь.

Через несколько минут стол был заставлен бутылками с самогоном, тарелками с салом, холодным мясом, капустой, мочеными яблоками.

— Прошу, — сказал Чапко и широко развел руки, как делает это щедрый хозяин, встречая дорогих гостей. — Чем богаты…

По сигналу главаря пленных развязали. Растирая онемевшие кисти, Ковалев и Усов сели, но несмотря на то, что оба проголодались, им сейчас было не до еды. Они знали, что их ждет. Ковалев оглянулся и понял: выхода нет. Сообщить своим о том, что операция провалилась, не было никакой возможности. Оставалось одно — умереть с честью. Это было единственное, что они могли еще сделать.

X

После двухдневного безрезультатного прочесывания леса капитан Ильин решил дать солдатам отдых. Они остановились на пепелище дальнего хутора, сожженного бандитами в прошлом году, и разместились к клуне^[2] — единственном уцелевшем после пожара строении. Приказав развести костер, капитан устало опустился на кучу прелого сена и закурил. Нервное возбуждение, вызванное событиями в Рудном, прошло, но взамен тяжелая усталость сковала его тело. Хотелось лечь где-нибудь и уснуть крепким беспробудным сном. Однако тревога ни на минуту не давала покоя: Ильин опасался за жизнь Ковалева, Усова и Луценюка.

Зная, что из львовской тюрьмы сбежало несколько уголовников, он решил воспользоваться этим и внедрить в банду Чапко своих людей. Попав к оуновцам, чекисты должны были установить места нахождения их схронов, состав банды, а затем вернуться сюда, на сожженный хутор.

Поначалу все шло так, как и было задумано. Конвой доложил Ильину, что инсценировка удалась: воспользовавшись неожиданной остановкой у завала, задержанные скрылись. Один из солдат даже жаловался, потирая висок:

— Слишком уж переборщил Ковалев, чуть не покалечил.

— Правильно сделал, — не поддержал его второй. — Во всяком деле нужна убедительность.

Казалось, все было хорошо, но вновь и вновь перебирая детали операции, Ильин пришел к выводу, что поспешил и, возможно, подверг товарищей смертельной опасности. Бандиты могут узнать кого-нибудь из них, а если и не узнают, то вряд ли Ковалеву удастся связаться с ротой: оуновцы будут следить за каждым шагом вновь прибывших, пока не убедятся в их абсолютной преданности.

Ильин отгонял эти мысли, но тревога все сильнее охватывала его. На секунду Андрей вспомнил умные, спокойные глаза Ковалева, его добрую открытую улыбку и, тяжело вздохнув, положил планшет на колени: следовало написать донесение командиру батальона.

Тяжело и неприятно докладывать об опрометчивом решении, хочется написать так, чтобы хоть немного смягчить свою вину. Но… Перечитав написанное, он разорвал бумагу и бросил обрывки в огонь. Потом быстро и четко набросал несколько строк, сообщив только факты.

Отослав пакет, Ильин погрелся у костра, затем осмотрел хутор. Вдоль усадьбы тянулась серо-белая лента дороги, снег на которой уже заметно осел. Зима заканчивалась. Днем дул по-весеннему теплый ветер и тогда с пушистых елей звонко падали капли, пробиваясь сквозь наст до самой земли. Время от времени с деревьев срывались шапки мокрого снега, и тогда ветви, освобожденные от бремени, весело раскачивались в воздухе.

«Весна идет», — подумал Ильин, глубоко вдохнув свежий с запахом хвои воздух, и щемящая грусть вновь овладела им. У ворот росла молодая тоненькая березка. Глядя на нее, Андрей вдруг вспомнил Ганну: на сердце у него стало легче.

В это время на дороге послышался топот, из-за поворота выехали сани, остановленные часовыми. Ильин подошел ближе и удивился, увидев на них Кристину Ивановну. Одетая в кожух, она что-то объясняла солдатам. Заметив Андрея, женщина почему-то смутилась и слишком громко поздоровалась с ним. Капитан поинтересовался, куда она едет.

— На хутор, там у меня кум живет, дед Остап. Может, слышали?

— Конечно, слышал, — улыбаясь, ответил Ильин. — Только не знал, что он ваш кум. Ну, тогда счастливого пути. Не страшно одной в лесу? Может провожатого дать?

— Нет, что вы. Кому я нужна, старая да некрасивая, — пошутила Кристина Ивановна, но Ильин почувствовал в ее словах какую-то тревогу.

Сани двинулись и вскоре скрылись за поворотом, а Ильин, вернувшись во двор, позвал сержанта и приказал:

— Поднимайте людей, быстро!

Оставив на хуторе нескольких солдат, он повел роту в лес.

* * *

За длинным, посеревшим от влаги столом сидели бандиты. Они весело горланили, предвкушая щедрую попойку и расправу над солдатами — их главарь был мастер устраивать спектакли перед тем, как прикончить пленных. Ковалева Чапко усадил спиной к двери, а сам сел напротив него. Усова устроили на другом конце стола. Рядом с ним примостился Юрко. Парень был мрачен и с нетерпением поглядывал на бутылки — ему хотелось скорее отведать огненного первака, чтобы забыться и ни о чем не думать.

В последнее время Юрко часто и много пил. Главарь заметил это и поощрял: «Меньше ненужных мыслей в голове будет».

Когда все сели, Чапко сам налил самогон в кружки Ковалеву и Усову.

— Дорогим гостям почет, — сказал он с усмешкой и, расправив широкие плечи, выпрямился во весь рост. — Выпьем, друзи, за самостийную Украину, — добавил он уже серьезно.

Бандиты встали. Поднялись и Ковалев с Усовым.

— Выпьем за Советскую Украину! — звонко воскликнул Ковалев, и оба воина синхронно опрокинули свои кружки. Потом сели и, как ни в чем не бывало, стали закусывать. Чапко, пораженный смелостью пленного, не знал, что ответить. На мгновение он взглянул на сержанта, затем машинально выпил и сел. Члены боевки сделали то же самое. Несколько минут все молчали, сосредоточенно хрустя огурцами и перемалывая зубами холодное мясо. Чапко раскурил трубку и, щурясь от дыма, внимательно осмотрелся. Ковалев с Усовым ели моченые яблоки и, казалось, не обращали никакого внимания на то, что происходило вокруг.

— Ну, хватит жевать, господа хорошие, — заговорил, наконец, Чапко. — На том свете все равно не понадобится.

— Кто его знает, — спокойно ответил Ковалев, беря из тарелки еще одно яблоко, — мы там еще не были.

— Скоро будете, — заверил его Чапко.

— Все там будем, одни — раньше, другие — позже, — философски отпарировал Ковалев, с хрустом пережевывая яблоко.

— Ну, так вот, прежде чем отправиться туда, — Чапко показал пальцем вниз, — давайте сначала поговорим. В бога вы не верите, попов не признаете, так что я вам за всех святых буду.

Бандиты загоготали, зашумели, кто-то вновь потянулся к бутылке.

— Цыц! — Чапко стукнул кулаком по столу. — Вот скажите мне, гости дорогие, — вежливым голосом начал бандит, — кто вас на землю нашу приглашал? Что вы здесь забыли? У вас же Московия есть, ну и сидели бы в ней. Или Украина вам милее?

— Отчего же, — ответил Ковалев, — у нас, в Сибири, на родине моей, и земли больше, и зверя с птицей не счесть, да и всего прочего в достатке, живем — не бедствуем. Спрашиваешь, зачем пришли сюда? Да вот дряни всякой здесь много развелось. То господ отсюда выметали, то фашистов, а теперь их наймитов выкорчевывать приходиться. Чтоб дышать легче стало. А приглашать нас не нужно — страна у нас единая. Украинцы Москву вместе с нами защищали, а мы вместе с ними Киев освобождали. Так что делить нам нечего.

— Видали? Ученый, — усмехнулся Чапко. — Знает, что дело его табак, а ерепенится…

Он хотел еще что-то добавить, но, видимо, не сообразил, что именно. На помощь ему пришел Черный:

— Ты лучше скажи, хлопче, сколько платят тебе?

— На свой аршин меряешь? — усмехнулся в ответ Ковалев.

Чапко злобно глянул на Черного, который, стушевавшись под его взглядом, снова заговорил:

— Мы хотим, чтоб на Украине ни господ, ни немцев, ни москалей не было. Сами хотим своей землей владеть. Имеем мы на это право?

— Имеете, — спокойно согласился Ковалев. — Только кто здесь сейчас хозяйничает, кто землей владеет? Украинцы. Кто в правительстве? Украинцы.

— Да разве ж это украинцы?! — неистово вспыхнул Чапко, снова стукнув кулаком по столу. Притворной вежливости его как не бывало. — Предатели! И землей владеем не мы, а колхозы большевистские. На черта они нам?

— Вас, конечно, это не устраивает, — сказал Ковалев и снова взялся за яблоко. — Только кто вы такие? Давайте сначала это выясним, тогда все станет ясно. Какие вы украинцы?

— Что значит «какие»? Обыкновенные, землепашцы.

— Нет, не обыкновенные.

Ковалев поднялся. Бандиты настороженно следили за ним. Юрко, захмелев от самогона, почувствовал себя бодрее и придвинулся ближе — его заинтересовал разговор. Была какая-то неодолимая вера в простых словах пленника, который твердо знал, что его ждет страшная смерть, но вел себя так, словно это он выносил приговор бандитам. Даже Чапко, всегда такой самоуверенный, вдруг неожиданно сник. С чего бы это?

— И коль ты уж начал этот разговор, — продолжал Ковалев, — давай его закончим. Видишь ли, есть на свете рабочие, есть крестьяне, а есть господа. С ними мы покончили раз и навсегда, а заводы, фабрики и землю отдали рабочим и крестьянам. Но крестьяне бывают разные. Есть безлошадные, а есть кулаки, то есть сельские мироеды. Так вот вы, оуновцы, их и защищаете, а мы — тех, кто всю жизнь на них спину гнул. Чувствуешь разницу?

— Ложь! — отмахнулся Чапко. — В моем отряде нет кулаков!

Главарь взглянул на своих подручных. Юрко опустил глаза: его удивило, как нагло врал Чапко. Парень знал, что почти все участники банды — сынки богачей. Были, конечно, и бедняки, вроде него, но…

— Вот ты, Юрко, — услышал он голос Чапко, — скажи, кто ты такой? Самый настоящий бедняк. Или не прав я?

— Прав, — хрипло ответил парень.

— Так вот, этот бедняк самый преданный мне человек, — главарь победно взглянул на Ковалева. — Что скажешь на это?

А сержант уже пристально разглядывал юношу. Ковалева удивило выражение его лица. Тщательно скрытая мука читалась во взгляде бандита. «Где же я видел его?» — думал сержант. На мгновение его глаза встретились с глазами Юрко, и Ковалев вспомнил фотографию, которую Наталья прятала на груди.

— Что ж, бывает и так, — медленно протянул Ковалев. — Молодой, неопытный может попасть в плохую компанию, только куркульская сущность оуновцев от этого не меняется. Да и тот, кто сбился с пути, все равно рано или поздно поймет свою ошибку. Говоришь, Юрко — бедняк? Если так, то Советская власть дала ему землю. Дала, Юрко?

— Ну, дала…

— А волю? Волю она дала? — возразил Чапко.

— И жил бы Юрко по-человечески, — не обращая на него внимания, продолжал Ковалев — Дом у него был, землю дали, выбрал бы себе девушку. Учиться бы захотел — пожалуйста. Какой еще воли надо? Чтобы в схронах сидеть да земляков своих грабить?

Ковалев замолчал. В подземелье повисла зловещая тишина.

— Советую всем, кто случайно попал в эту стаю, — сдаться! Иначе всех вас ждет пуля. Потому что народ против вас и не любит, чтобы ему жить мешали.

В этот момент в комнату вошел еще один бандит и что-то шепнул Чапко на ухо. Главарь поднялся и, повернувшись к сержанту, гаркнул:

— Цыц, щенок, а то я тебе живо рот заткну!

Ковалев сел и спокойно налил в кружку самогона.

— За упокой твоей бандитской души. — Он высоко поднял кружку.

Глухо раздался пистолетный выстрел. Пуля выбила кружку из рук сержанта.

— Метко стреляешь, — заметил Ковалев, — только пулей своей правоты не докажешь. Ты словом…

— Взять их! — яростно крикнул Чапко.

Бандиты бросились на Ковалева с Усовым, скрутили им руки и, вытолкнув в соседнюю комнату, заперли на засов. За тонкими дощатыми дверями еще какое-то время гудели пьяные голоса, потом вдруг все стихло, и пленники услышали, как Чапко скомандовал:

— Берите оружие и на выход.

Бандиты загалдели, но сразу же замолчали. Чапко приказал:

— Ты, Черный, пока я не вернусь, останешься пленных охранять. И смотри — один останешься, остальных я возьму с собой. Возле Рудного Щерба с Орленко поля осматривают. Если захватим их да вместе с чекистами на тот свет отправим — ох, и кутерьма начнется! А пока Ильин нас искать будет, мы весь актив перебьем. — Чапко грязно выругался. Потом позвал Юрко и приказал: — Ты с нами не пойдешь. Вот записка, отнесешь ее к старой ели и положишь в дупло. Место ты знаешь.

Бандеровцы друг за другом вышли из подземелья.

XI

Командир батальона майор Грушевой, едва касаясь карандашом высоко подвешенной карты, докладывал командирам рот о сложившейся обстановке. Капитана Ильина на совещании не было. Он отправился на операцию, и пока от него не было никаких известий. Это тревожило комбата. Он знал, что Ильин — человек вспыльчивый: может увлечься, забыть об опасности, и бандиты могут воспользоваться этим.

Комбат говорил, а сам то и дело поглядывал в залитое дождем окно, словно надеясь увидеть за ним кого-то. На стеклах мелькала причудливая тень от ветки тополя, который раскачивался под сильным ветром. Ветка иногда била по стеклу, и комбат недовольно думал: «Надо бы подрезать ее».

У Грушевого были крепкие нервы, но сегодня его раздражала каждая мелочь. «Все Ильин, — злясь на самого себя и на подчиненных, думал майор. — Нарвется еще…».

На просторном, вымощенном камнями дворе темнел последний снег. Весна приходила на галицкую землю. Грушевой любил весну с ее ветрами, звонким гомоном ручьев, грачиным гамом, почерневшей землей, парившей под теплыми солнечными лучами. Весной его душа потомственного земледельца наполнялась особым настроением, и ему хотелось сесть за руль трактора. «Да, скоро выйдут на поля колхозники, загудят машины, зазвенит могучая симфония труда», — думал он. Майор отчетливо представил себе картину весенней пахоты, сева и еще острее почувствовал свою ответственность за то, чтобы никто не помешал этой мирной работе.

В те дни вся округа поднялась на борьбу с ненавистной бандой Чапко. С каждым днем националистам становилось все труднее действовать, но они еще вылезали из своих нор. Грушевой понимал, что теперь очень многое зависело от грамотных действий батальона. Он решил блокировать район действий банды и начать тщательное прочесывание лесов.

Грушевой отдавал последние распоряжения, когда в дверь постучали. Вошел связной и подал майору пакет.

— Донесение от капитана Ильина, — доложил он.

Комбат облегченно вздохнул и быстро разорвал конверт. Но чем дальше читал он, тем сильнее хмурилось его лицо. Закончив, он передал записку майору Иванову.

— Да-а, увлекся капитан, — протянул Грушевой. Затем, помолчав, пояснил офицерам: — Ильин захватил двух бандитов из боевки Чапко, а потом решил устроить спектакль и под видом уголовников послал с задержанными трех солдат. По дороге «уголовники» освободили бандитов, пошли с ними и пропали. Вот так. И чужих упустили, и своих, возможно, потеряли.

Комбат, отпустив офицеров, взглянул на Иванова.

— Ну, что скажешь?

— Надо немедленно поднимать людей и идти на выручку.

Комбат позвал связного…

Председатель колхоза Иван Щерба, Орленко, Хмелько и еще две девушки-комсомолки шли по колхозной ниве, щурясь от яркого мартовского солнца. На холмах уже парила земля. Вдоль дороги тоненькими ниточками пробивались ручьи. Голубело нежное, безоблачное, словно умытое солнцем небо.

Щерба широко ступал по ноздреватому податливому снегу и размышлял, как бы лучше распорядиться колхозной землей. Старика радовало необъятное поле — это был уже не жалкий клочок, на котором раньше приходилось копаться одному. В то же время председатель понимал, что он отвечает теперь не только за свое собственное небольшое хозяйство, — от него теперь зависело благополучие многих людей.

Орленко шел рядом с председателем и, поглядывая на его лицо, то светившееся под ласковым весенним солнцем, то мрачневшее от забот, улыбался. Он понимал волнение Щербы. Орленко было жарко. Расстегнув ворот рубашки, он поправил за спиной карабин и стал насвистывать веселую песню.

Колхозные поля растянулись от околицы села до леса. На таком пространстве было где развернуться и человеку, и машине. «Только бы вовремя МТС^[3] трактора подготовила», — озабоченно думал Щерба. Он вспомнил, что бандиты пытались сжечь станцию, и задумался: «Мешают эти недобитки жить спокойно. Надо с ними кончать». Щерба взглянул на Орленко, который твердо ступал сапогами по снегу, крепко держась за ремень карабина. «Поговорить об этом надо с комсомолией».

Они долго кружили по заснеженному полю и хотели уже возвращаться, когда на опушке леса увидели бандитов.

— Стой! — крикнул один из оуновцев и дал очередь из автомата.

Щерба по привычке схватился за пояс, но пистолета не было. Он быстро оглянулся: до села далеко, бандиты рядом, а оружие только у Орленко. Что делать? «Драться», — решил он и приказал:

— Ложись!

Но все и так уже лежали в неглубокой канаве. Орленко молча пристраивал карабин, выбирая наилучшую позицию. Девушки смотрели на него с надеждой.

— Эх, жаль, оружия нет. Хоть бы пистолет какой-нибудь… — вслух подумал Щерба и не сразу поверил своим глазам: Орленко вытащил из-за пазухи наган и подал ему.

Бандиты были уже близко. Угрожающе выставив автоматы, они уверенно шли на горстку залегших людей.

— Берите себе крайнего, Иван Анисимович, — бросил Орленко, — а я — того, что посередине. Огонь!

Два выстрела слились в один. Бандит, шедший в центре, пошатнулся и как-то боком завалился в снег. В тот же миг затрещали автоматы. Пули взрыхляли снег перед канавой, звенели над головами колхозников, припавших к земле. Щерба вдруг ощутил, что она не такая и теплая, как казалось ему раньше, а, даже наоборот, холодная и промерзшая.

Бандиты, стреляя, продвигались вперед. Залегшие ответили еще пару раз, но промахнулись.

— Плохи дела, — сказал Орленко, повернув к Щербе заляпанное грязью лицо.

Внезапно автоматы смолкли, раздался еще один выстрел, и все стихло. Осторожно подняв голову, Орленко увидел, что бандиты бросились к лесу, а наперерез им бежали его «ястребки». Парень быстро вскочил на ноги и вдруг, нагнувшись над притихшими девушками, весело и звонко поцеловал одну из них.

— Это за храбрость.

— Ой, Василь, милый, — не выдержала девушка, обняла его за шею и, засмеявшись сквозь слезы, спряталась у него на груди…

Чапко был мрачен и зол. Сегодня яснее, чем когда-либо, он осознал, что конец его близок. Поэтому главарь свирепствовал, как никогда и спешил отыграться на пленных солдатах. Они еще помучаются в его руках! Недаром прошел он гестаповскую школу пыток. Он заставит чекистов вымаливать пощаду, а потом собственными руками вздернет их на первом суку.

Так, распаляясь все больше, Чапко привел свою свору в схрон. Бандиты спустились в подземелье и оказались в комнате, где недавно еще пьянствовали. И вдруг, выставив вперед автоматы, они прижались к стене: возле стола с разбитой головой лежал Черный. Его остекленевший взгляд смотрел прямо на бандитов.

Чапко бросился в каморку, где были заперты солдаты, но там никого не было. В бешенстве он выхватил пистолет. Все инстинктивно отпрянули к двери.

— Куда? — хрипло выдохнул Чапко. — А ну, назад! — И подозвал к себе своих помощников. — Что скажете?

— Черный недосмотрел. Выпил, видать, лишнего… — робко предположил один из них.

— Ложь! Черный не из таких. Здесь дело не чисто.

— Яснее и быть не может, — глянул искоса бандит на мертвеца.

Атаман сел, пристально оглядевшись вокруг, потом встал и поднял с пола бутыль из-под самогона.

— Где она стояла? Кто помнит?

Все молчали.

— Похоже, это ею его… — раздался чей-то неуверенный голос. — Только кто?

— Солдаты не могли, — отрубил Чапко. — Руки у них были связаны, а Черный не дурак, чтоб развязывать их. Это кто-то из наших.

Главарь свинцовым взглядом обвел подчиненных. Те стояли понурые, боясь встретиться с его яростными глазами — глазами матерого убийцы, не знающего ни жалости, ни пощады.

Наконец, что-то вспомнив, Чапко выдавил:

— Кто, кроме Черного, не был с нами?..

XII

Солдаты капитана Ильина тщательно осматривали хутора, простукивали в домах полы и стены, рылись в сараях, но напасть на след оуновцев не могли. Тогда Ильин решил идти ближе к горам, где почти не было человеческого жилья, за исключением нескольких домиков, затерявшихся в лесной глуши.

Лес встретил их тишиной. Сквозь голые ветви берез и побуревшие иглы елей ласково проступали солнечные лучи. В лесном безмолвии было отчетливо слышно постукивание щупов об камни и корни деревьев. Вдруг в эти приглушенные звуки ворвался странный непонятный шум, словно кто-то бежал напрямик, ломая ветви, падал, вставал и снова бежал.

Треск быстро приближался. Ильин скомандовал:

— Ложись!

Солдаты, приготовившись к бою, залегли. Между деревьев мелькали неясные фигуры, и трудно было сразу понять, много их или мало. Наконец перед пораженными бойцами, словно из-под земли выросли два оборванных заросших человека, которых при ближайшем рассмотрении кто-то радостно опознал:

— Ковалев! Усов! Вы?..

После первых объятий Ильин спросил у Ковалева:

— А где Луценюк? — Но, встретив взгляд сержанта, в тот же миг все понял.

Скупо, без лишних деталей, доложил Ковалев командиру роты о случившемся с ними. Кто-то из солдат, кажется, тот самый, что был в конвое и обижался на Ковалева за сильный удар, накинул на плечи сержанту свою шинель.

— Мне в телогрейке сподручней будет, — пояснил он. Другие предложили свои шинели Усову.

Капитан Ильин, узнав от Ковалева, что схрон недалеко, решительно, как бывало всегда перед лицом врага, попросил уточнить его месторасположение.

— Мы проведем, товарищ капитан, — ответил Ковалев.

По тону Ильина он понял, что командир будет преследовать банду до тех пор, пока не уничтожит ее.

— А дойдете?

— Дойдем, товарищ капитан, — заверил сержант и надел шинель.

Ковалев и Ильин пошли впереди.

Часа через полтора утомленные солдаты окружили место расположения схрона. Все залегли в покрытый тончайшим настом снег. В лесу стояла такая тишина, что слышно было, как шумели под весенним ветром вершины деревьев. И вот эту тишину нарушила негромкая, но четкая команда:

— Вперед!

Это Ильин, осмотрев местность, приказал сжимать кольцо вокруг схрона.

Держа оружие наготове, медленно и осторожно продвигались бойцы. Ковалев показал вход в убежище бандеровцев.

— Бандиты ушли отсюда еще до нашего побега, — сказал он, — а вот вернулись ли — не знаю.

Оставив людей в засаде, Ильин вместе с Ковалевым, Усовым и еще тремя солдатами пополз к схрону. Приблизившись, один из них, молодой и неопытный, наклонился, чтобы открыть крышку, но Ильин отвел его руку и, привязав к кольцу веревку, приказал всем отойти. Потом сам спрятался за деревом и потянул за веревку. Ржавые петли заскрипели, крышка чуть приподнялась, и в тот же миг раздался оглушительный взрыв. Вверх взвилось ослепительно яркое пламя, громкое эхо прокатилось по лесу.

— Этого следовало ожидать, — заметил Ильин, выходя из укрытия. — Бандиты были здесь и, увидев, что вы сбежали, — он повернулся к Ковалеву и Усову — напоследок оставили «сюрприз».

Затем капитан взглянул на солдата, который хотел открыть крышку.

— Да уж. Без пересадки на том свете б оказались, — попытался пошутить тот, но его руки при этом заметно дрожали.

Осмотрев местность вокруг, солдаты заметили следы, ведущие вглубь леса. Ильин, оставив у схрона засаду на случай, если кто-то из бандитов вернется, решил преследовать бандеровцев.

«Я от тебя, Чапко, все равно не отстану, пока не поймаю», — думал Андрей.

Всю ночь они шли по следу оуновцев и лишь к рассвету выбрались на наезженную проселочную дорогу. По ней прошло и проехало много людей, поэтому установить, куда направились бандиты, было невозможно.

После короткой передышки Ильин разделил отряд на две группы. Одна двинулась направо, другая — противоположную сторону. С последней направился и Ильин, захватив с собой Ковалева.

Пройдя около двух километров, капитан заметил, что дорога сворачивала к холму, заросшему редким лесом. На вершине его стояла старая ель с большими раскидистыми ветвями, которые отчетливо выделялись на светлом фоне предрассветного неба.

Внезапно Ковалев дернул Ильина за руку:

— Смотрите, вроде висит что-то.

Действительно, на длинной, почти горизонтальной ветке что-то висело. Зоркие глаза Ильина разглядели, что это был человек. Подойдя ближе, они увидели труп юноши, босые ноги которого почти касались снега, а голова была запрокинута назад.

— Юрко! — выдохнул Ковалев. — Вот мы и встретились с тобой …

* * *

И вновь солдаты двинулись вперед, еще быстрее, чем до этого. Шагая рядом с капитаном, Ковалев рассказал все, что произошло с ними.

...Едва закрылась за бандитами дверь, Усов сжал свои пудовые кулаки и, пытаясь разорвать веревку, процедил сквозь зубы:

— Пошли на Щербу охотиться. Эх, предупредить бы. Но как?

Он страдал от того, что не мог ничего сделать. Рванув еще раз веревку, которая не поддавалась, Усов зло произнес:

— Ух, гады! Только бы выбраться отсюда, я б вам показал!

Дверь приоткрылась, и в проеме появилась долговязая фигура Черного.

— Ну что, гости дорогие, не обижаетесь? — явно копируя главаря, спросил тот.

— Мотай отсюда, гад! — крикнул Усов, приподнимаясь.

— Ну, ну, — отступил бандит, хватаясь за оружие. — На место.

Черный сел за неубранный еще стол, положил автомат на колени, закурил и, не сводя глаз с пленных, замурлыкал что-то под нос.

Минуты тянулись, как часы. Казалось, что здесь, под землей, время вообще остановилось. Прижавшись друг к другу, смертельно усталые Ковалев и Усов, не заметили, как задремали. Их разбудил громкий спор. Открыв глаза, они увидели в подземелье еще одного человека — того самого парня, которого Чапко назвал бедняком и самым преданным оуновцем.

«Юрко, — вспомнил Ковалев имя парня. — О чем же они говорят?»

— Ты пьян, Юрко, — убеждал Черный, размахивая автоматом. — Иди, проспись. К пленным нельзя, Чапко запретил.

— А я хочу говорить с ними, — упорно твердил Юрко. — И ты меня не остановишь, понял?

Ковалев и Усов затаили дыхание.

— Не пущу! — заорал Черный и с силой оттолкнул юношу. Тот пошатнулся и тяжело сел на скамью. — Если полезешь, убью.

Парень с ненавистью посмотрел на Черного и криво усмехнулся.

— Убьешь? Это ты умеешь. Особенно из-за угла. Ты и Наталью мою убил, сволочь. — Юрко грозно поднялся и вдруг с яростью и душевной болью в голосе, крикнул: — За что ты убил ее? Отвечай!

Глаза у Юрко горели. Казалось, огонь, долго тлевший внутри, наконец, вырвался наружу.

Черный поднялся из-за стола и, наставив автомат, прошипел:

— Я тебе отвечу, щенок. Тебя тоже давно пора кончить, как и твою Наталью. А она у меня перед смертью потанцевала…

Дальше произошло то, чего не ожидали ни Ковалев, ни Усов, ни сам Черный. Словно обезумев, парень бросился к столу и, схватив тяжелую бутыль, с силой ударил Черного по голове. Тот глухо вскрикнул и замертво повалился на пол. Юрко сразу протрезвел. Сев на скамью, он налил кружку самогона и разом выпил. Затем оглянулся и, махнув рукой, крикнул:

— Выходите, хлопцы!

Ковалев и Усов, переглянувшись, подошли к столу. Юрко двумя взмахами ножа перерезал веревки на их руках.

— А теперь давайте выпьем, и ступайте к своим, пока наши не вернулись. — Юрко потянулся к бутыли. Ковалев поднял с пола автомат убитого и сразу почувствовал себя увереннее. Парень, пьяно улыбаясь, смотрел на него.

— А где наш товарищ? — спросил Ковалев.

— Там. — Юрко показал рукой на дверь. — Замордовали они его, замучили.

Ковалев с Усовым бросились в комнату, где на полу лежал Степан Луценюк.

— Эх, Степа... — вздохнул Ковалев, склонившись над убитым. Усов накрыл мертвого пиджаком и сказал:

— Прощай, друг! Мы отомстим за тебя. Ох, отмстим…

Пленники вышли из комнаты. Надо было спешить: каждую минуту могли вернуться бандеровцы.

Ковалев хотел спросить у Юрко, где выход, но тот сам указал его:

— Туда. Идите через поляну направо. Дальше сами разберетесь, — и парень снова потянулся к бутыли.

Сержант и солдат на секунду остановились. Ковалев положил на плечо Юрко руку:

— Ну а ты как? Пойдем с нами, — тихо сказал он. — Мы еще посчитаемся за Наталью.

— Нет, — пьяно мотнул головой Юрко.

— Тебя же Чапко убьет.

— А он не узнает. Я отсюда уйду, и он подумает, что это вы Черного…

— Все равно здесь тебе делать нечего. Пойдем! Советская власть зла не держит, если к ней с открытым сердцем. Поверь мне!

— Верю. — Юрко встал, и глаза его блеснули. — Только не пойду я с вами: слишком много грехов у меня перед Советской властью.

Что было делать? Брать Юрко силой? Но тащить пьяного по лесу было тяжело. Ковалев с Усовым решили идти одни и выбрались из подземелья.

* * *

Солдаты ушли, и в схроне стало тихо, как в склепе. Юрко сидел на скамье, словно неживой. Он не знал, сколько прошло времени, когда он, наконец, поднял голову, гудевшую от сивухи, встал со скамьи и, пошатываясь, направился к выходу из схрона. Вечером он был на хуторе, где его настиг Чапко. Разговор был коротким.

— Ты убил Черного?

— Я, — быстро признался Юрко.

— Сволочь! Москалям продался?!

Вместо ответа Юрко, запинаясь не от страха перед палачом, а скорее от предчувствия, что не успеет высказать все до конца, почти закричал:

— Ты сам продал душу дьяволу. Убийца! Палач!.. Этого тебе…

Он не договорил и, вскрикнув от тяжелого удара в лицо, рухнул на землю. Все поплыло перед глазами и померкло. Через минуту, когда Юрко очнулся, с его головы стекала вода: его приводили в чувство.

— Повесить. И пусть все видят: так будет с каждым, кто станет у нас на пути, — услышал Юрко, словно сквозь сон.

Тогда, собрав последние силы, он крикнул в лицо Чапко:

— У тебя на пути... вся Украина.

В рот ему сунули кляп и потащили к выходу.

XIII

Комбат долго говорил с капитаном Ильиным. Тот мрачно молчал. Отрицать было глупо: Грушевой был прав.

— Рисковать надо, капитан, но с умом.

— Товарищ майор, — хриплым от волнения голосом сказал Ильин. — Я все понял и готов понести любое наказание.

— Поздно поняли, капитан, — жестко сказал Грушевой. — Хорошо, хоть не всех разведчиков потеряли. В результате банда ушла, и след ее простыл. — Грушевой махнул рукой. — Теперь надо думать, что делать дальше. Завтра начнем новую операцию. А за свой проступок получите взыскание.

— Есть, получить взыскание!

— Вот так! А сейчас идите домой!

Ильин круто повернулся и вышел. На сердце у капитана было тяжело, и не потому, что он подвергся наказанию, а от осознания того, что исправить ошибку было уже невозможно.

Он шел по улице, согретой первыми весенними лучами. По обочине дороги бродили черные, словно угольные, грачи, в канавах журчали шумные ручейки. Мальчишки в больших резиновых сапогах, стоя посреди огромной лужи, пускали бумажные кораблики.

Андрей вспомнил свое детство и вздохнул.

В доме не было ни Кристины Ивановны, ни Ганны. Ильин прошел в свою комнату, сбросил шинель, снял гимнастерку и с наслаждением умылся холодной колодезной водой. Затем закурил папиросу и лег на кровать.

На стене играл солнечный зайчик. Мирно тикали ходики.

Андрей думал о Ганне. Сам того не осознавая, он шел домой, надеясь увидеть ее. И вот теперь поймал себя на том, что все время поглядывает в окно, — не откроется ли калитка, не зазвенит ли веселый девичий голосок. Но Ганны не было. Ильин оделся и вышел в сад. От нежной коры красноватых стволов вишен доносился тонкий волнующий аромат. Андрей отломил веточку, стряхнул с нее примерзшие льдинки и задумался. Здесь его и увидела Ганна. Глаза девушки радостно вспыхнули, он взял ее руку.

— Ты такая красивая, — сказал Ильин, глядя на Ганну и не выпуская ее руки.

— Да ну вас, — зарделась девушка, освобождаясь, но глаза ее смотрели озорно и весело.

Они пошли вдоль ровных рядов вишен.

Ганна знала в саду каждое деревце. Она рассказывала Андрею, какое из них лучше плодоносит, на каком ягоды слаще. Ильин любовался нежным девичьим лицом, красиво изогнутыми бровями, слушал ее голос и был счастлив. Так они дошли до конца сада и остановились у плетня. Ганна вдруг стала серьезной и, оглядываясь, тронула Ильина за рукав.

— Знаете, Андрей, — тихо сказала она — с мамой творится что-то неладное. Какая-то она стала нервная.

И девушка рассказала Ильину о странном поведении матери. Чем больше Андрей слушал Ганну, тем серьезнее становилось его лицо. Когда девушка замолчала, он, казалось, без всякой с ее рассказом связи, спросил:

— Скажи, Ганна, ты знала Степана Луценюка?

— Того, что из Рудного? Они жили недалеко от нас, здесь в Яворове. А что случилось?

Ильин опустил голову.

— Казнили его бандиты. Чапко повесил.

Девушка вздрогнула.

— За что?

Раньше, когда Ганна слышала, что кого-то убили или утащили в лес, ей становилось страшно, но все эти ужасы были далекими, словно взятыми из кошмарной сказки, и, казалось, не касались ее. Теперь же, как и в тот раз, когда она узнала о смерти своей бывшей учительницы, девушка почувствовала, что зловещая тень смерти прошла совсем рядом.

Ганна вспомнила, что мать говорила о каких-то письмах из леса. В них были угрозы ей, Андрею... И в ее сердце окрепла ненависть к тем, по чьей вине лилась кровь, кто мешал жить и любить. Ганна мгновение стояла неподвижно, потом резко развернулась и побежала обратно к дому. Ильин долго провожал ее взглядом, а когда она вошла, перепрыгнул через плетень и пошел в свою роту.

* * *

Весна вступала в свои права. К середине марта с полей схлынули талые воды, на холмах подсохла земля, набухли почки вишен и черешен. Солдаты поснимали шинели и ходили в гимнастерках.

Сержант Ковалев шел во главе своего отделения по дороге, тянущейся вдоль леса, по-весеннему светлого и душистого. Дозоры тщательно прочесывали его. Вокруг было тихо и безлюдно.

К вечеру солдаты подошли к домику деда Остапа. Громкий лай Цезаря предупредил его о том, что кто-то зашел во двор, и старик вышел на крыльцо. Увидев вооруженных солдат, он попятился в сени.

Ковалев, легко перескочив несколько ступенек, оказался лицом к лицу с хозяином.

— Вечер добрый, — поздоровался сержант. Остап робко подал ему шершавую, негнущуюся ладонь, и Ковалев почувствовал, как у дрожат того пальцы.

— Что ж, приглашайте гостей, — улыбнулся Ковалев. Старик еще больше нахмурился и молча направился в дом.

Войдя внутрь, солдаты расселись на скамьях, с наслаждением вытянув натруженные ноги. Ковалев пристроился возле стола, положил рядом тяжелый после долгого перехода автомат и исподлобья глянул на мрачного хозяина.

— Что неласково гостей встречаешь, диду?

Но старик вдруг резко выпрямился и решительно произнес:

— Ты вот что, сержант. Раз пришел меня арестовывать, так и делай свое дело. Веселого здесь мало.

Ковалева словно ледяной водой окатили. Только теперь он понял настроение деда. Остап, заметив сержанта, решил, что за ним пришли, ведь Ковалев видел его в схроне у Чапко. Неожиданным было и воскрешения сержанта. Старик считал, что тот погиб, ведь от Чапко никто еще живым не возвращался.

— Ладно, диду. Коль любишь говорить серьезно — будь по-твоему, — в тон старику ответил сержант. — Садись, в ногах правды нет.

Но Остап не сел, и продолжал стоять, опустив голову, покрытую длинными седыми волосами.

— Как знаешь, — заметил Ковалев и замолчал. Солдаты, успев немного отдохнуть, вышли из дома и, как было оговорено заранее, направились в сарай на сеновал. Там было тепло и уютно.

— Арестовывать тебя мы не будем, — просто сказал Ковалев.

Остап от неожиданности сел на скамью.

— Знаем, что не по своей воле к бандитам ходишь, еду им носишь. Все под дулом автомата. Или не так?

Старик кивнул головой.

— Спасибо тебе, что не выдал меня — там, в схроне. Человек ты честный. А кто всем честным людям жить мешает? Чапко. Доколь еще он будет зверствовать? — Ковалев ставил перед стариком вопросы и сам же на них отвечал. — А до тех пор, пока мы сами — я, ты, все мы землю нашу от Чапко не очистим. Нельзя допустить, чтоб бандиты бесчинствовали и убивали крестьян, как убили Наталью, Степана Луценюка.

Старик вздрогнул. Ковалев заметил это, но продолжал.

— Вот некоторые спрашивают: когда, мол, уже наступит спокойная жизнь? А мне кажется, это только от нас зависит.

Остап подозрительно взглянул на сержанта — к чему, мол, это ты клонишь? — А Ковалев, глядя в глаза старику, чеканил каждое слово:

— Если ты любишь свою землю, свой народ, то должен помочь прикончить Чапко.

Ничего не ответил дед, засопел только, и нельзя было понять, согласен он с Ковалевым или нет.

Так и не дождался ответа сержант. А ночью, когда солдаты уснули, думал дед Остап свою нелегкую думу. Разбередил его душу сегодняшний разговор. Сержант правду сказал: не по собственной воле он помогает бандитам. Только это не оправдание! Вспомнил старик свою молодость: смелым парнем он тогда был. Обидел его как-то барский отпрыск. Не стерпел Остап и при всех ударом кулака сбил с ног наглого барчонка. Не боялся тогда он ничего. А теперь? Эх, старость, старость. Неужто отняла ты смелость да гордость? Неужто испугался Остап бандитских угроз? Нет, не испугался: считал поначалу, что прав Чапко, но потом убедился: палач он и злодей. Своих убивает — Наталью, Пидлужного, Луценюка. Мысли старика путались… Вспомнил он вдруг рассказ Ковалева о том, как его отпустил Юрко. Не побоялся смерти, спас. И понял тогда дед, на чьей стороне правда!.. Но что же теперь делать? Как дальше жить?

До утра старик так и не уснул.

XIV

В Рудном шло комсомольское собрание. Высокая, статная девушка, инструктор райкома комсомола, выступала с докладом. Она говорила о весеннем севе, о задачах комсомольцев по укреплению колхоза, а сама, изредка поправляя толстую русую косу, пыталась не встретиться взглядом с Орленко, смотревшим на нее влюбленными глазами.

Выступающие говорили коротко. Время было горячее, дел впереди — непочатый край. Когда собрание кончилось, все направились на колхозный двор для осмотра инвентаря. Шли весело. Орленко что-то рассказывал, поглядывая на весеннее яркое небо, по которому проплывали облака, закрывавшие изредка солнце. В этот момент тень от них падала на дорогу, крыши домов, чернеющий за околицей лес. Закончив рассказ, Орленко предложил спеть, но в этот момент кто-то потянул его за руку:

— Смотри, что это?

Орленко обернулся и увидел на краю села, там, где располагался колхозный двор, густой черный столб дыма. Ветра не было, и дым, казалось, стоял неподвижно, словно нарисованный на фоне голубого неба.

— Пожар! — раздалось одновременно несколько голосов.

— За мной! — крикнул Орленко и бросился вперед.

Из домов выскакивали люди и присоединялись к молодежи. Орленко на ходу велел нескольким «ястребкам»:

— Хлопцы, живо по домам за оружием! Возможен бой.

Не говоря ни слова, те мгновенно исчезли.

Когда комсомольцы подбежали к колхозному двору, то увидели, что горит конюшня. Ворота ее были заперты, огонь, подбираясь к крыше, лизал уже стены, а внутри жалобно и испуганно ржали лошади. Кто-то бросился за ведрами, несколько человек метнулись к воротам, пытаясь открыть их, но из-за угла вдруг резанула длинная автоматная очередь, и комсомольцы, рассыпавшись, спрятались за соседним сараем. Оружие было только у Орленко и еще двух человек, которые поползли в обход стрелявших.

Между тем огонь полыхал все сильнее.

— Сгорят же лошади! На чем землю обрабатывать будет?! — спросил взволнованно один из комсомольцев и хотел бежать к конюшне, но его остановил сосед.

— Не делай глупостей, с ума сошел?! Сейчас Орленко отгонит бандитов, тогда…

За конюшней раздались выстрелы. На колхозный двор уже бежали члены истребительного отряда, а бандеровцы, отстреливаясь, отходили в лес…

Едва открыли ворота, как испуганные животные с налитыми кровью глазами вырвались на волю. Как оказалось, вовремя: выбросив вверх сноп искр, крыша конюшни обрушилась.

* * *

Комсомольцы окружили Орленко, понуро стоявшего у тлеющего пепелища, на котором потрескивали еще отдельные головешки да вился сизый дымок. Первой, казалось, без всякой связи с случившимся, заговорила девушка, которая вместе с Орленко была на поле во время стычки с оуновцами:

— С Новоселицкого, рассказывают, двое в райцентре работали, в райисполкоме. Всю войну прошли, не раз смерти в глаза смотрели. А недавно кто-то прибежал и сообщил, будто их спешно в район вызывают. Они ушли и не вернулись. Только через неделю их случайно в лесу нашли: глаза выколоты, тело порезано, руки колючейпроволокой связаны, а…

— Довольно! — вдруг оборвал ее Орленко. — Пощады им больше не будет... Через десять минут всем быть готовым к выходу…

Вскоре отряд истребителей направился из Рудного в лес…

После поджога конюшни к деду Остапу пришли двое бандитов. Они едва скрылись от своих преследователей-комсомольцев и теперь решили переждать в доме старика. Один из них хвастливо рассказывал, как они запалили постройку с лошадьми и как разогнали крестьян, бросившихся тушить пожар. Другой, по кличке «Береза», несколько раз мрачно обрывал его:

— Перестань, Мыкола, не бреши. Уложили двух наших, вот и все успехи. Конюшню сожгли, а хвалишься, как будто мы что-то доброе сделали. Тьфу!

Оуновцы заспорили, стали ругаться и готовы были уже схватиться за оружие. Дед Остап с каким-то незнакомым ранее любопытством следил за ними. Да и оуновцы впервые вели себя так: ранее стычек между ними не было. Старик невольно сравнивал этих людей с Ковалевым, Орленком, и сравнение было не в пользу бандеровцев.

Неизвестно, чем бы закончился спор, если бы не послышался неистовый лай Цезаря. Бандиты сразу вскочили, бросились к люку и быстро скрылись в подземелье.

В ту же минуту в дом вошел капитан Ильин в сопровождении солдат и бойцов истребительного отряда.

— Здравствуйте, диду, — поприветствовал он старика. — Как ваши дела?

— Спасибо, хорошо, — сдержанно ответил Остап.

— Сюда никто не приходил?

— Нет, никто…

— Мы все же осмотрим на всякий случай.

Вдруг Ильин заметил, что старик как-то странно кивнул ему, указывая на крышку в полу. Потом мотнул головой, мол, иди за мной, и вышел в сени. Ильин — за ним.

— У меня, там, в погребе сидят двое, — зашептал старик. — Только их так просто не возьмешь: там ход есть. Но я покажу.

Ильин поставил людей у замаскированного выхода и снова вернулся в дом.

— Начинайте обыск, — громко приказал он. — И хорошенько осмотрите подвал.

Услышав это, бандиты открыли лаз и двинулись под землей в лес. Но там их уже ждали: в течение десяти минут все было кончено.

Задержанные оуновцы сидели в доме Остапа на той же самой скамье, где недавно еще спорили. Только вид теперь у них был другой. Куда подевались Мыколина дерзость и мнимая храбрость! Бандит затравленно оглядывался вокруг. Береза был значительно спокойнее. Он как-то равнодушно воспринял то, что с ним произошло, словно давно уже ждал чего-то подобного.

Ильин допрашивал бандитов. Старик назвал их клички, но капитану важно было узнать, где прячется Чапко. Остап этого не знал.

— Ну что? Будем говорить или в молчанку играть? — спокойно спросил Ильин.

— О чем говорить? — буркнул Береза.

— Например о том, где скрывается Чапко?

— Ха… Сегодня в одном месте, а завтра в другом… Ищите…

— Найдем. Людей в банде много?

— Не очень…

Говорил с Ильиным только Береза. Мыкола, потупясь, молчал, но, услышав последний ответ, яростно взглянул на приятеля. Капитан приказал вывести его, а сам снова обратился к Березе.

— А подробнее? Выкладывай все. Так для тебя будет лучше.

— Не-е, — протянул бандит, — Я вам все скажу, а вы меня потом к стенке поставите?

— Это кто ж тебя так «просветил», Чапко, что ли?

— А хоть бы и он!

— Врет твой Чапко. Боится, что вы разбежитесь, вот и запугивает.

Бандит потупился.

— А мы честно говорим: наказать — накажем, но, если поймет человек свою вину перед народом, ему и наказание меньше, а нет — получай сполна.

— Меньше, конечно, лучше. Только если Чапко узнает, не сносить мне головы.

В голосе бандита Ильин уловил страх и усмехнулся:

— Не знал я, что у Чапко такие пугливые соратники. Всего боятся.

— Да не боюсь я, — мрачно ответил бандит. — Только кому охота яму себе копать.

Капитан встал.

— Так вот слушай... Как там тебя?

— Береза.

— Слушай меня, Береза и думай. Чапко мы не сегодня-завтра возьмем. Сам видишь — дела его плохи: в банде вас мало осталось, распри кругом, да и народ против вас — сам же в Рудном видел. Я, конечно, могу отпустить тебя, только Чапко не поверит, что ты сбежал. Он сейчас никому не верит. Помнишь, что стало с Юрко?

Бандит поежился, словно ему стало холодно.

— Поэтому лучше помоги нам быстрее поймать его, тогда некого будет бояться.

Ильин вышел во двор и приказал солдатам готовиться к выходу. Задержанных, если они не заговорят, он решил отправить в штаб батальона.

Вернувшись в дом, он спросил Березу:

— Ну как, надумал что-нибудь?

Бандит молчал. К нему подошли конвоиры, но Береза, тяжело поднявшись, с трудом проговорил:

— Хорошо. Я покажу, где прячется Чапко... Только если об этом никто не узнает…

Капитан подошел к Березе.

— Обещаю! Никто!

Вскоре группа Ильина углубилась в лес. Андрей чувствовал, что приближается развязка, и лихорадочно обдумывал детали предстоящей операции. Он был уверен, что Береза его не обманет. Правда, судьба боевки и без него была решена, но помощь бандеровца значительно ускоряла дело. Враг перед ними был опытный, и упускать его было нельзя.

Береза шел рядом с капитаном и крутил головой, словно вынюхивал опасность. Ильин поглядывал на бандита и пытался понять, о чем тот думает. Грядущий бой беспокоил капитана, и он пытался предусмотреть все неожиданности.

Через два часа быстрой ходьбы, когда Ильин начал было подумывать, что Береза их запутывает, тот вдруг остановился.

— Метров через сто поляна будет, — прошептал он. — На ней большой пень, а под ним вход в схрон. Есть еще один, метрах в трехстах слева, у большой ели.

Бандеровец назвал все признаки схрона, чтобы никто в случае неудачи не подумал, что он намеренно что-то скрыл.

Ильин отдал приказ: отделение Ковалева должно было блокировать левый вход, а сам капитан с остальными солдатами — главный, на поляне.

Двинулись вперед.

— Осторожно, на поверхности часовой — предупредил Береза.

Шли медленно, всматриваясь в каждый кустик и задерживая дыхание при каждом малейшем шорохе. Наконец, меж деревьев показалась поляна, а в центре ее — большой, обросший мхом, пень. Ильин облегченно вздохнул: Береза сказал правду.

Поляну окружили. Отделение Ковалева тем временем вышло ко второму входу, но никаких часовых возле него не обнаружило. Ильин шепотом спросил об этом Березу. Тот пожал плечами.

— Бывает и не выставляют. А может, ушли. Кто его знает…

Капитан ничего не сказал, только пристально взглянул на бандеровца. Ответ бандита ему не понравился.

Ильин хотел было осмотреть вход, но вдруг большой пень стал медленно подниматься, словно какая-то неведомая сила выталкивала его из-под земли. Затем он сдвинулся в сторону, и на поверхности показалась голова в шапке. Солдаты теснее прижались к земле. Бандит вылез и огляделся. Вслед за ним вылез второй, третий, и вскоре на поляне оказалось около десяти человек.

Нет, Береза не обманул капитана: банда никуда не ушла, и главное теперь было — захватить ее. Бандеровцы держали оружие наготове, видно ждали еще кого-то.

— Который из них Чапко? — шепотом спросил Ильин у Березы.

— Вон он, вылезает, — ответил тот.

Действительно, последней из схрона показалась косматая голова. Ильин взял ее на прицел, но внезапно бандиты, видимо заметив солдат, кинулись в сторону. В ту же секунду оттуда раздались выстрелы — отделение Ковалева открыло по ним огонь. Ильин, чертыхнувшись, тоже выпустил несколько пуль по бандитам, но Чапко среди них разглядеть не смог.

Он не знал, что главарь, услышав стрельбу, мгновенно закрыл вход и скрылся в подземелье. Остальные бандеровцы этого сделать не могли: для того, чтобы поднять тяжелый пень, нужно было встать во весь рост, а по ним со всех сторон били автоматы.

Члены боевки отстреливались с упорством обреченных, в то время как Чапко метался по схрону, потеряв от страха рассудок. Он лихорадочно искал лаз, про который никто, кроме него, не знал.

Через пятнадцать минут все было кончено. Четверо оставшихся бандитов, поняв, что их приятели мертвы, обреченно подняли руки. Боевка была уничтожена, но Ильин не испытывал радости — главаря банды нигде не было. Один из пленных сказал, что видел, как Чапко, не вылезая на поверхность, снова скрылся под землей.

Ильин с солдатами решил спуститься за ним. Долго искал он по всем закоулкам, но главного бандита так и не нашел. И только, обыскав местность вокруг, обнаружил третий, хорошо замаскированный выход из схрона в трехстах метрах к северу от поляны.

— Вот он где вышел, — сказал Ильин с нескрываемой досадой. — Упустили волка.

От выхода тянулся след от огромных сапог. Оставив часть людей у схрона, Ильин повел остальных по этому следу.

* * *

Теплое весеннее солнце пригревало лес. Медными стволами красовались сосны, белели обновленные березы. Земля парила на солнце, сбрасывая с себя остатки снежного одеяла. Чистый прозрачный воздух, наполненный запахами прошлогодней листвы, бодрил, а стройный ряд деревьев радовал глаз. И только человек, шедший этим весенним днем по лесу, не замечал окружающей красоты. Он торопился и, выбирая места посуше, старался не оставлять следов. В руках у него был автомат, в карманах — гранаты, а лицо пылало такой злобой, что казалось, дай ему волю — он уничтожил бы все живое.

Это был Чапко. Едва держась на ногах, он брел и не знал, где ему скрыться от погони. Его охватывал ужас. Впервые он чувствовал, что нет у него больше ни помощников, ни поддержки на этой земле. На опушке у Рудного его обстреляли «ястребки» из отряда Орленко, и теперь в село ему путь был закрыт. Но куда же тогда идти? И вдруг Чапко вспомнил про деда Остапа и его схрон. Вот где можно отсидеться!

Под вечер бандит добрался до хутора. День догорал. В подслеповатых окошках домика отражались блики заката. Почуяв чужака, пес бросился на Чапко, и тот, чертыхнувшись, выпустил по нему короткую очередь из автомата. Когда дед Остап вышел на крыльцо, Цезарь извивался в последних предсмертных судорогах. Бандит встретился взглядом с глазами старика и прочитал в них такую откровенную ярость, что даже застыл на месте. Но выхода не было.

— Спрячь меня! — прохрипел Чапко.

Он пытался говорить твердо, но в голосе его слышался ужас.

— Зачем ты пришел? — с ненавистью спросил Остап.

— Отведи меня в схрон. Отсижусь у тебя — отблагодарю. Но если что-то случиться, с того света вернусь, и тогда гляди.

— Отправляйся сразу туда, а сюда дорогу забудь, — крикнул старик и, захлопнув дверь, лязгнул тяжелым засовом.

Ни уговоры, ни угрозы не помогли Чапко. Остап не открывал.

Тогда бандит сорвал с пояса гранату и, размахнувшись, бросил ее в окно. Вздрогнул от взрыва Остапов домик, повалил едкий дым, послышался стон.

Не оглядываясь, Чапко направился к лесу.

* * *

Солдаты и бойцы истребительного отряда оцепили район, где скрылся бандеровец, и теперь методично прочесывали его. Кольцо сжималось.

Главарь несуществующей больше боевки метался, как затравленный зверь. На вторые сутки, уставший и голодный, он вышел на опушку у Яворова, где стояла рота Ильина, и увидел, что со стороны райцентра заслона нет. Можно было выходить из леса. Но куда?.. Дорога была одна — туда, где полно солдат, и каждый шаг его мог стать последним.

Чапко долго разглядывал дома и улицы, живописно раскинувшиеся над рекой. А там, на огородах работали люди, где-то совсем рядом высокий девичий голос пел песню. Им не было никакого дела, что здесь, на опушке стоит обессиленный и жалкий главарь, которому никто больше не подаст куска хлеба, никто не пригласит в дом. В глазах Чапко снова вспыхнула ярость. Нет! Найдутся еще верные люди! Даже здесь, в самом центре, под боком у чекистов. Они примут его, а, значит, он еще отомстит!

Смеркалось, когда бандит, добравшись до околицы, проник в чей-то сад и спрятался в копне прошлогоднего сена. Дождавшись ночи, он вылез, огляделся и, крадучись, двинулся дальше. У плетня одного из домов он остановился. Прислушавшись и не заметив ничего подозрительного, он шагнул к окну.

* * *

Ганна легла спать рано, чтобы встать на рассвете: молодежь решила ехать в Рудное, чтобы помочь колхозникам строить новую конюшню. Этот воскресник задумали комсомольцы, но в нем решила поучаствовать и Ганна.

Накрывшись одеялом с головой, она вспоминала капитана Ильина. Андрей снова исчез, и ей не с кем было посоветоваться. У него все дела да дела. Видимо, поэтому он и не замечает ее, Ганну. Вот если б он взял отпуск и остался у них. Но нет, не возьмет, а если возьмет, то уедет куда-нибудь. А может, останется?..

Незаметно Ганна задремала. Ее разбудил стук в окно. В соседней комнате упала жестяная кружка. Девушка прислушалась и узнала приглушенный голос матери, которая с кем-то разговаривала. Сначала Ганне показалось, что это вернулся Ильин, и она обрадовалась, но голос был незнакомым.

«Может, кто-то из соседей пришел?» — подумала она и в этот момент услышала грубый мужской возглас:

— Ганна ничего не должна знать, Христино.

— Слышу. Не кричи, разбудишь ее.

Девушка осторожно подняла краешек одеяла. Из комнаты Ильина доносились голоса матери и незнакомца. Ганна напряженно вслушивалась.

— Ох, погубишь ты нас, погубишь, — услышала она голос матери. — Зачем ты пришел?

— Помолчи. Пришел, потому что нужно. Не бойся — ничего не случится. Или ты с москалями снюхалась?

— Не снюхалась. Просто мне жить надо, дочку растить.

— Ну и живи, кто тебе не дает.

— Да разве это жизнь? Покоя нет, каждый день…

— Хватит. Я побуду у тебя немного, и потом уйду. Но придет время, и ты еще вспомнишь обо мне. Локти будешь кусать, да поздно будет.

В комнате стихло. Затем мужской голос спросил:

— Ганна хоть помнит меня? Или забыла уже?

— Не знаю, Грицко.

Ганна съежилась под одеялом. В доме был ее отец — Григорий Бойко. Она мало помнила его. Только то, как приходил пьяный, мать бил, а на нее смотрел безумными глазами. И все же это был ее отец. Ганне захотелось взглянуть на него, и она даже привстала с постели, но тут же вспомнила слова отца: «Ганна ничего не должна знать». Это остановило девушку. Она вновь, сдерживая волнение, прислушалась к разговору. «Откуда пришел отец? Почему он не хочет, чтобы его видели?» — взволнованно думала она.

Послышался стук и скрип заржавленных петель. Ганна поняла — родители подняли крышку погреба. Он был под кроватью, в комнате Ильина. Там ничего не хранили, и Ганна не знала, кто и зачем его выкопал.

— Здесь не будут искать, — снова послышался отцовский голос. — Брось сюда еще один кожух и дай самогона. А главное, помни, Христино, — голос стал угрожающим, — Я Чапко, и меня знают все. Если что…

Едва различимый злой шепот показался Ганне оглушительным взрывом, и она впилась зубами в подушку, чтобы не закричать. Получается ее отец — тот самый Чапко, которого она так ненавидела, бандит и убийца, который уничтожил и замучил десятки невинных людей? Так вот почему он прячется, вот почему пришел к ним в дом. Мысли жгли мозг. В сознании никак не укладывалось, что Чапко и ее отец — одно и то же лицо. Пусть отец был пьяницей, изгоем, но она даже подумать не могла, что он — убийца.

Что же делать? Много злодейств на его совести, и все же он... ее отец. Промолчать? Тогда он исчезнет, и снова польются людские слезы, будут гореть дома, гибнуть замученные люди.

Из подземелья донеслось:

— Квартирант твой меня в лесу ищет, а пулю свою получит здесь.

Глухо хлопнула крышка. Все стихло.

Так вот что он задумал! Надо немедленно сообщить. Но не сейчас. Мать увидит, поймет, зачем вышла дочь, и тогда неизвестно, что она сделает. Теперь Ганна не верила матери. Надо дождаться утра, притворившись спящей... До утра никто из дома не выйдет.

Ганна услышала тяжелые шаркающие шаги. Кристина Ивановна вошла, постояла у постели дочери и тихо заплакала. Сердце Ганны наполнилось жалостью к матери, к себе, к их такой несчастливой жизни. Наконец, мать легла, и в доме воцарилась напряженная тишина.

Эта ночь была для Ганны самой тяжелой в ее жизни. Она ни на минуту не сомкнула глаз. Девушка то готова была сейчас же бежать искать Ильина, то опять колебалась. Наконец, рано утром она тихо оделась, стараясь не разбудить мать, но та уже встала, потому что тоже не спала всю ночь.

— Ты куда, Ганко? — спросила она.

— Воскресник у нас, мамо, в Рудное едем, — шепотом ответила дочь. — Я же говорила вчера.

— Хорошо, езжай, доню.

Еле сдерживаясь, чтобы не побежать, Ганна вышла на безлюдную улицу. Легкий туман плыл над рекой, за лесом краснело солнце, воздух был чист и прозрачен, но девушка, не замечая этой красоты, свернула за угол и побежала.

Улица привела ее к военному городку, где путь ей преградил часовой.

— Мне капитана Ильина, срочно, — задыхаясь, проговорила она.

— А может я на что сгожусь? — пошутил в ответ страж.

— Там бандит...

Часовой вмиг посерьезнел и вызвал дежурного. Вскоре послышался топот ног, и показалась группа солдат во главе с капитаном Ильиным. Ганна бросилась к нему, но Андрей, не дослушав ее, уже все понял.

— Считай, Чапко у нас в руках. Теперь главное — не упустить его!

Через четверть часа усадьбу Бойко окружили. Андрей сам зашел в дом, чтобы не вызвать подозрения у хозяйки и не дать ей возможность предупредить мужа. Взглянув на пол в своей комнате, он убедился, что Ганна сказала правду: крышку недавно открывали.

Кристина Ивановна побледнела, увидев постояльца, но тот сделал вид, что ничего не заметил. Через пару минут он попросил хозяйку сходить к соседям, а когда она вышла, подал знак. В дом зашли Ковалев и трое автоматчиков. Капитан поднял крышку:

— Вылезай, Чапко!

В погребе было тихо. Сбежал или затаился? Но как это проверить? Спуститься?

— Вылезай! Не валяй дурака!

Опять тишина. Ильин вытащил гранату.

— Считаю до трех. Если не вылезешь — взорву. Раз!..

Из погреба раздался выстрел, затем второй, третий. Пули, пробивая пол, впивались в потолок, в стороны полетели щепки.

Солдаты отскочили от крышки.

— Ничего, пусть покуражится, — успокоил их Ковалев.

Когда стрельба стихла, Ильин громко продолжил:

— Два!..

Подождав еще немного, он снял с гранаты кольцо, но «три» сказать не успел: в погребе раздался последний выстрел главаря.

Чапко застрелился.

* * *

Весеннее солнце быстро подсушило землю, и на колхозные поля вышли первые трактора. На их радиаторах алели красные флажки.

Председатель колхоза Иван Щерба вместе с гурьбой комсомольцев шел за одним из них. Он обернулся и чуть лукаво взглянул на своего друга, назвавшегося когда-то в шутку ординарцем.

— Ну, что, Петро, вышли у нас два дела сразу? Видишь, и банду перебили, и колхоз наш растет. А ты говорил: подождать надо.

— Вижу, — смущенно ответил Петр, — твоя правда. Ты у нас, Иван Анисимович, голова, тебе бы министром быть.

— А ты погоди, и в министры выйдем. Власть и земля наши, государство — тоже, так что сами себе хозяева.

Щерба обратился к Орленко:

— А где ж твой закадычный друг — карабин?

— Дома, где ж ему быть? Поносил — хватит. Пускай отдохнет.

— Значит, в отставку?

— В отставку, Иван Анисимович.

— Хорошо, ребята, когда оружие мирно в углу стоит, — согласился Щерба. — Не мои это слова, секретаря райкома Микуляка, — добавил он.

На другом конце поля появились какие-то люди.

— Встречай помощников, Иван Анисимович, — крикнул один из них еще издалека. Орленко узнал сержанта Ковалева. — Руки по работе соскучились, наряд давай, председатель!

— Лады! — радостно улыбнулся Щерба. — Будет вам наряд.

...Вечером, после напряженного рабочего дня, над селом еще долго звучали песни. Лунное сияние посеребрило стены домов, отразилось холодным блеском в синих днестровских водах, ласково взглянуло в счастливые лица влюбленных.

В тот вечер капитан Ильин уезжал в другую часть. Нежелателен был это переезд, но служба того требовала.

Ганна провожала его до околицы. Шли молча. Андрей держал девушку за руку и чувствовал, как дрожат ее чуткие пальцы. Теперь он знал, что любит Ганну по-настоящему. Понимал, что и она любит его. Но надо было расставаться.

Они остановились у высокого тополя. Дорога от села протянулась вдаль, широкая и прямая. Капитан, взглянул на девушку и, встретив ласковый, любящий взгляд, обнял ее и поцеловал.

— Мы обязательно встретимся, Ганна. Я тебя никогда не забуду.

— Я тебя тоже, Андрей. — И девушка неожиданно всхлипнула.

— Ну что ты, — Ильин заглянул в ее мокрое от слез лицо и поцеловал в заплаканные глаза. — Ты видишь эту дорогу? — спросил он, указывая вперед. — Вот такая теперь ждет нас жизнь — широкая и светлая. Никто нам больше не помешает. А если попробует…

Ильин не договорил, лишь нахмурил брови, и глаза его стали вдруг холодными и колючими, как осенняя днестровская вода. Но они сразу потеплели, когда он взглянул в светлое лицо девушки.

Весенний ветер пел свою задумчивую песню, ворошил мягкие волосы Ганны, обнимал широкие плечи Андрея.

Примечания

1

Каганец - светильник в виде черепка, плошки, блюдечка с фитилём, опущенным в сало или растительное масло (Прим. перев.)

(обратно)

2

Клуня  - хозяйственная постройка для молотьбы и хранения хлеба (прим. перев.)

(обратно)

3

МТС – машинно-тракторная станция (прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

Александр Игнатьев, Лев Уланов Февраль бушевал метелями

I

II

III

IV

V

VI

VII

VIII

IX

X

XI

XII

XIII

XIV

*** Примечания ***