Петля Арахны (СИ) [Queen_Mormeril] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1. Укол булавкой ==========

Пятого июня Драко Малфою исполнялось двадцать восемь лет. Впервые за долгие годы, он решил отметить этот праздник в кругу всей своей родни, пригласив на торжество не только мать, но и отца вместе с его новой семьей в лице Гермионы, бывшей в девичестве Грейнджер, и их полуторагодовалой дочери Розы.

С тех пор как Драко поселился со своей женой Асторией и сыном Скорпиусом на вилле в тихом магическом пригороде Лос-Анджелеса, минуло пять лет. Уже здесь, вопреки всем семейным традициям, два года назад родился и второй их сын — Леонард, в связи с чем, о старушке Британии с её серыми дождями и мрачным старым поместьем в Уилтшире, чета вспоминала всё реже. Случалось это лишь в те скучные дни, когда оттуда, из-за окутанного туманом океана, Драко приходило очередное письмо, подписанное рукой Люциуса, с ценными указаниями, касательно американского филиала благотворительного фонда «Серебряная выдра», к работе которого Драко был любезно привлечён своим отцом несколько месяцев назад в качестве руководителя. Руководить ему, правда, ничем в действительности не приходилось, а в его фактические обязанности входило лишь регулярное посещение устраиваемых фондом благотворительных вечеров, произнесение высокопарных речей и налаживание благоприятных отношений с местными инвесторами.

Такое положение дел устраивало Драко более чем полностью. В средствах он никогда не был стеснён, ровно как и в духовном стремлении к труду, коего у него, впрочем, просто никогда не имелось, в отличие от скуки, одолевавшей его в последние годы нещадно. Мать временами даже заводила речь о возможности устроить его на хорошую должность в Британское посольство или Магический конгресс США, но Драко отказывался, рассуждая вполне здраво, что купленный ему родителями сразу после войны диплом специалиста в области международных магических отношений мог разве что пустить пыль в глаза его американским друзьям, не принося больше никакой ощутимой пользы.

Дипломат из Драко был ровно такой же, как из его отца любитель магглорожденных, хотя, нельзя было не признать, что последний справлялся с поставленной перед ним задачей в высшей степени убедительно. Драко не переставал удивляться тому, с каким упоением Люциус отыгрывал свою новую роль, столь филигранно порой, что ему даже хотелось верить.

Именно поэтому, вероятно, когда отец внезапно вложился в создание благотворительного фонда, одной из задач которого была помощь ветеранам Второй магической войны, Драко согласился принять в этой затее участие вполне искренне, желая поддержать отца на этом столь чуждом для него пути.

Нарцисса, надо сказать, восприняла сперва участие сына в делах своего бывшего мужа, как личное оскорбление, но, осознав вскоре, что благотворительность нынче была в моде, смирилась, закрыв глаза на саму суть и найдя множество бесспорных плюсов в сближении Драко с представителями американской элиты.

Таким образом, в пусть уже и несколько разрозненном, но всё ещё досточтимом семействе Малфоев воцарилось определённое перемирие, пользуясь коим, Драко и отправил в Британию сразу две пригласительных открытки, одна из которых вынудила Люциуса и Гермиону собраться наконец в дальний путь и пересечь океан.

***

Для Гермионы и Люциуса это путешествие стало первым совместным выездом в Штаты. Гермиона, признаться, несколько нервничала перед грядущим событием. Помимо родственников туда были приглашены многочисленные американские друзья Драко, включая и парочку бывших слизерницев перебравшихся в Штаты сразу после войны, так что вечеринка не предвещала быть скучной. Больше всего, однако, Гермиона переживала из-за необходимости вновь встретиться с Нарциссой. За последние три года, с момента их незабвенной встречи у Мадам Малкин, в Лондоне они больше не пересекались, но от Астории, с которой Гермиона, напротив, общалась в последнее время очень тепло, ей было известно, что женщина до сих пор и слышать не желала ни о чём, что было связано с новой семьей её бывшего мужа. Именно поэтому их предстоящая встреча на дне рождения Драко вызывала у Гермионы опасения. Оставалось надеяться только на то, что Нарцисса имела достаточно такта, дабы не устраивать скандал на празднике у собственного сына.

Как бы там ни было, а к шести часам вечера на вилле стали собираться гости. Гермиона и Люциус, которые вопреки уговорам Астории остановились в отеле, несколько припозднились, а потому к их приезду дом был уже полон людей. Нарцисса, конечно, уже была там. В отличие от них, она, напротив, решила не тратиться на отельные услуги и теперь помогала Астории встречать приглашённых, так что, едва переступив порог виллы, Гермиона, державшая на руках свою светловолосую, голубоглазую дочурку, наряженную в прелестнейшее розовое платьице, выдержала долгий ледяной взгляд бывшей жены своего мужа. Поёжившись, она покрепче прижала к себе Розу и в тот же миг ощутила, как рука Люциуса мягко легла ей на плечо, давая понять, что он не позволит кому бы то ни было обидеть их.

— Люциус, Гермиона! — воскликнула Астория. — Вы как раз вовремя! Проходите прошу. Какое чудесное у Роззи платье!

Она взяла малышку за руку, и та приветливо ей заулыбалась.

— Роззи, значит, — Нарцисса вышла из-за спины Астории. Она приподняла бровь и надменно рассмотрела Гермиону и её дочь.

В этот момент к ним уже подоспел Драко. Лицо у него было несколько обеспокоенное.

— Всё в порядке? — шепнул он на ухо Астории, боязливо оглядывая отца и мать.

Люциус смерил Нарциссу прохладнейшим из своих взглядов.

— Для тебя, Цисси, она Роза Реджина Фелиция, — медленно изрёк он. — Кстати мы с Гермионой тоже рады тебя видеть.

— Ах, да, Малфои всегда питали особую страсть к длинным именам, — кивнула Нарцисса, пропуская мимо ушей его последнее не лишённое сарказма замечание. — Не так ли, Люциус Абраксас Арманд Максимус Феликс второй?

Люциус едва заметно вздрогнул, на его лице отразилось возмущение, сменившееся злостью, которую он, однако, успешно подавил. Взгляд его быстро скользнул по лицу Гермионы, пребывавшей теперь в нескрываемом изумлении от услышанного.

— Максимус Феликс? — тихо повторила она, губы её дрогнули в улыбке. — Серьёзно?

Нарцисса снова заговорила:

— И это ещё не все его имена, — она подмигнула Люциусу, обратившись к Гермионе: — Милочка, а вы точно его жена, если даже полного имени этого человека не знаете?

— И ей совсем не обязательно было это знать, — прошипел Люциус, стискивая плечи Гермионы.

— Боюсь представить, какое же имя у тебя? — заметила Гермиона, взглянув на Драко.

— Лучше даже не представляй, Грейнджер! — выдохнул тот, краснея как рак и, взглянув, на уже расплывшуюся в хищной улыбке Асторию, строго добавил: — Только попробуй ей рассказать!

— Ну что ты, — она утешительно похлопала мужа по руке. — Твоя страшная тайна умрёт вместе со мной.

Гермиона тем временем издала странный сдавленный писк и зарылась внезапно раскрасневшимся лицом в оборки платья Розы. Все воззрились на неё с удивлением.

— Люциус Максимус, — повторила она дрожащим от смеха голосом. — Это же почти что Люмос Максима!

Пальцы Люциуса отчего-то стиснули её плечи сильнее прежнего, но она только снова всхлипнула в отчаянной попытке подавить приступ гомерического хохота, так некстати разобравшего её при всех. Роза тоже заливисто рассмеялась и захлопала в ладоши. Драко и Астория, расплывшись в улыбках, потупили взгляды. Другие гости тем временем начали собираться вокруг них, с любопытством наблюдая за разворачивающейся сценой.

— Да, именно так его и дразнил один магглорожденный мальчик с Рейвенкло после того, как отец прислал Люциусу очередной громовещатель огласивший за завтраком в большом зале весь длинный перечень его имён, — насмешливо заметила Нарцисса и, понизив голос, добавила: — Родители несчастного были первыми магглами, которых Люциус запытал до смерти.

— Не до смерти! — выпалил тот голосом полным яда, бросив быстрый взгляд на Гермиону. Смех её заметно поубавился при упоминании пыток магглов. Затем он снова смерил бывшую жену холодным взглядом и произнёс уже голосом полным достоинства: — Благодарю за столь красочный экскурс в моё прошлое. Надеюсь, ты больше ничего не хочешь добавить?

— О, я бы ещё много чего могла!.. Но, признаюсь, я впечатлена, — заметила Нарцисса. — Ты даже не попытался послать в меня Круцио!

— Я избавился от многих дурных привычек, — уголок его губ дрогнул от неприязни.

— И приобрёл новые, — она кивнула в сторону Гермионы.

— Ну всё, — отрезал Драко. — Я требую, чтобы вы немедленно прекратили это! Если вы попытаетесь испортить мне день рождения, я вышвырну из этого дома вас обоих!

— Драко! — выдохнула поражённо Астория. — Зачем же так грубо?

— Этот вечер только начался, — заметил он, — а они уже готовы растерзать друг друга!

— Ну что ты, дорогой! — воскликнула Нарцисса. — Мы с папочкой просто обменялись дружескими приветствиями. В конце концов мы же с ним так давно не виделись.

Не отводя глаз от бывшего мужа, она натянула на лицо фальшивую улыбку, и Люциус ответил ей тем же.

Начался праздник. Сперва был фуршет и поздравления, после чего гости разбились на группы согласно своим предпочтениям и интересам. Кто-то танцевал, кто-то вел светские беседы, а кто-то шумно обсуждал последний матч по квиддичу между сборной Ирландии и США. Дети, которых тут тоже было немало бегали друг за другом, залезая под столы и пугая гостей. Организатором этой весёлой игры был, конечно, Скорпиус. Роза тоже участвовала. И хотя все это веселье проходило под неусыпным взором домовихи, служившей в доме Астории и Драко нянькой, Гермиона всё же украдкой присматривала за дочерью. Люциус в это время беседовал с человеком, возглавляющим американскую лабораторию учреждённую на базе их Фонда, мистером Луисом Алонзо, обсуждая возможность привлечения инвестиций со стороны местных воротил. О произошедшем инциденте они больше не вспоминали.

В какой-то момент из-под их стола с дикими криками выскочили Скорпиус и Леонард, повиснув на коленях Гермионы и Люциуса, который как раз держал бокал с красным вином. Рука его дрогнула, и содержимое бокала в следующий же миг оказалось на белоснежной блузке Гермионы.

— Скорпиус, Лео! — рявкнул Люциус, в то время как Гермиона потянулась за салфеткой. Мальчики мгновенно притихли. — Хватит надоедать людям! Идите и займитесь чем-нибудь полезным!

— Чем, например? — спросил Скорпиус. — Нам скучно!

— Я не знаю! — нетерпеливо прошипел тот. — Идите пугайте лучше бабушку, а не меня!

— Она запрещает нам её так называть! — заметил Скорпиус.

— О, я уверен, она просто подшучивает над вами, — хищно оскалился Люциус. — Отныне называйте её только так и никак иначе! Уверяю, она будет счастлива!

— Хорошо! — обрадовались дети и мгновенно скрылись с их глаз.

Гермиона бросила на Люциуса укоризненный взгляд.

— Я пойду приведу себя в порядок, — произнесла она, вставая со своего места, и удалилась в туалетную комнату.

Дверная ручка щёлкнула спустя несколько минут, когда она как раз уже отчистила палочкой свою блузку.

— Занято, — произнесла было Гермиона, но в следующую секунду в комнату уже вошёл Люциус, и она добавила: — А, это ты… Мальчики такие непоседы!

Люциус аккуратно запер за собой дверь. Секунду он молчал.

— Как ты посмела смеяться надо мной при всех? — изрёк наконец он.

Гермиона вскинула на него поражённый взгляд. Глаза Люциуса были абсолютно непроницаемы.

— Люциус, я… — выдохнула она, ощущая, как внутри неё всё холодеет от неприятного осознания. Неужели эта дурацкая сцена в начале вечера, всё-таки задела его?

За всё то время, что они были в браке, они ещё никогда не ругались из-за подобных вещей — не было повода, и, признаться, Гермиона не желала начинать. Руки у неё покрылись дрожью, и она сделала шаг назад, опершись бедром о столешницу раковины, судорожно пытаясь понять, как же ей сгладить эту ситуацию.

— Как — ты — посмела, — с расстановкой произнёс Люциус, сделав шаг по направлению к ней, и Гермионе, которая не могла отвести глаз от его хладнокровного лица, показалось, что Люциус стал вдруг вдвое больше, чем был. — Смеяться — надо мной?

Он подошёл очень близко, пристально вглядываясь ей в глаза.

— Люциус, — снова пролепетала Гермиона. — Я… Это вырвалось у меня случайно… Я не хоте…

Она не договорила. Во взгляде его промелькнула какая-то искра. Гермиона, онемевшая от ужаса не смогла идентифицировать, злостью это было или чем-то ещё. Уголок его губ судорожно дрогнул.

— Люциус, — выдохнула Гермиона, делая шаг назад.

— Как ты посмела, — повторил он, приподнимая бровь, и Гермиона с изумлением осознала, что губы его дрожали от едва сдерживаемого смеха, а холодные глаза наполнились озорством и чем-то похожим на детский восторг. Рот её приоткрылся от удивления. — Наглая девчонка, смеяться надо мной при всех, а?

В следующую секунду он схватил её за талию и посадил на утопленную в мрамор раковину, впившись губами ей в шею.

— Люциус! — воскликнула Гермиона.

Из глаз её отчего-то градом покатились слёзы, пока его горячий рот ласкал её. Ослабевшими от пережитого ею мгновения ужаса руками, она сжала его плечи, после чего машинально довольно сильно ударила его по спине.

— О! — воскликнул он, оторвавшись от неё. — Ещё и избить меня решила?

Губы его расплылись в счастливой улыбке.

— Ненавижу! — завизжала она. — Я чуть не умерла тут на месте! Как ты мог?!

— Видела бы ты своё лицо в этот момент!

Гермиона соскользнула с раковины и с силой оттолкнула его.

— Видел бы ты своё лицо! — всхлипнула Гермиона, утыкаясь в ладони, и разревелась как маленькая.

— Какое? — сладким голосом поинтересовался Люциус, снова приманивая её к себе и нежно проводя пальцами по плечу. Гермиона дёрнулась.

— Такое! — выплюнула она. — Такое страшное! Такое холодное, не выражающее абсолютно ничего!.. Только попробуй ещё хоть когда-нибудь на меня так посмотреть!

Она обратила на него свои заплаканные глаза.

— Что же ты сделаешь? — промурлыкал он, подняв руку и стерев с её щек слезинки.

— Убью тебя! Вот что!

— О-о, — протянул он, настойчиво прижимая её к себе, так что всякое её сопротивление было бесполезно. — А я и забыл, какая ты особенно хорошенькая, когда бесишься!

— Ненавижу! — взвыла Гермиона, бессильно ударяя кулачком его по плечу.

— Скажи это ещё раз, моя хорошая девочка! — он стиснул её в своих железных объятиях, так что она едва могла дышать.

Из груди Гермионы снова вырвались громкие рыдания.

— Ну, всё-всё, — зашептал Люциус, качая её. — Всё прошло. Всё закончилось… Я понял, что мне не стоит больше так шутить! Ну… Хочешь ударь меня ещё раз?

Гермиона замотала головой, говоря, что его так называемая «шутка» была дурацкой, как никогда. Люциус только снова рассмеялся и поцеловал её в лоб.

— Моя хорошая, — успокоительно проговорил он. — Моя прекрасная… Неужели ты правда подумала, что я разозлился на тебя из-за этого глупого разговора с Нарциссой?

Гермиона лишь прерывисто вздохнула, ощущая, будто полностью лишилась сил.

— Только попробуй проделать со мной такой фокус ещё раз, — выдохнула она.

— Прости, что напугал тебя, моя любимая. Прости… — сказал он, сажая её на раковину во второй раз и снова утыкаясь лицом ей в шею. Ухватившись зубами за ворот её блузки, он потянул его в бок, и две верхние маленькие металлические пуговички выскользнули из петель; остальные не поддались, и он стал помогать себе руками.

— Люциус, — Гермиона уже не плакала. Она обратила на него затуманенный от шквала пережитых эмоций взгляд. — Это ты прости, что я так глупо рассмеялась над тобой… Действительно, я не должна была… Но не наказывай меня так больше, прошу.

— Ну, что ты такое говоришь? — его теплые нежные руки обхватили её лицо, и он с упоением прикоснулся к её распухшим, солёным от слёз губам. — Моя сладкая… Я и подумать не мог, что ты так…

В следующее мгновение он отстранился и, сделавшись очень серьёзным, медленно произнёс, заглядывая ей в глаза:

— Будь именно такой, какая ты есть, понятно? Смейся надо мной тогда, когда тебе хочется и там, где тебе вздумается. Потому как только тебе одной я могу позволить делать это.

Люциус снова приник к её губам, и она ответила на его поцелуй.

— Я люблю тебя, — прошептал он.

— И я, — выдохнула она. — Я не смогла бы пережить, если бы мы поругались из-за такой глупости.

— Я тоже, я тоже!

Руки Люциуса уже полностью расстегнули её блузку и принялись за бюстгальтер.

— О, Люциус, нас, наверное, уже заждались! — воскликнула Гермиона.

— Ну, кто нас там может ждать? — улыбнулся он, задирая её юбку.

Пальца его скользнули по нежному шёлку плотно облегающих её ноги чулок, закреплённых на чёрном атласном поясе.

— Но как же Роза?! — воскликнула Гермиона.

— Роза с мальчишками, да и я приказал домовихе следить за ней в оба глаза.

— Но вдруг ей что-то понадобится! — не унималась Гермиона.

— Ну, хорошо! — кивнул Люциус.

Он отстранился от Гермионы и произнёс имя нянчившего детей эльфа. В следующую секунду сверкнула вспышка, и домовиха предстала перед Люциусом и Гермионой, которая едва успела прикрыть свою наготу углом мантии Люциуса.

— Чего изволите, старший мистер Малфой? — деловито спросила домовиха.

— Ты следишь за Розой? — спросил тот.

— Как за зеницей ока! — воскликнула она.

— Что она делает сейчас?

— Играет с мистером Лео и его драконами.

— Покажи!

Домовиха щёлкнула пальцами, и зеркало за спиной Гермионы вдруг превратилось в экран, в котором, как в телевизоре показались сидящие на полу Роза и Лео. Они действительно играли в драконов и смеялись. Гермиона удивлённо уставилась туда. Она ещё никогда не видела ничего подобного.

— Я и не знала, что можно так подглядывать за кем-то, — прошептала она, Люциус фыркнул.

— Ну что, теперь ты спокойна?

Гермиона кивнула.

— Можешь идти, — он уставился на домовиху, натянув на лицо наиболее любезную улыбку, какую только мог себе позволить продемонстрировать эльфу, и та, расплывшись в ответном уродливом оскале, скрылась с их глаз.

Зеркало вновь превратилось в отражающую поверхность. Гермиона ещё приникшая к нему, охнула, увидев, что вся косметика на её лице была размазана, волосы растрёпаны, не говоря уже о расстёгнутой и измятой одежде.

— Мерлин, Люциус! — выдохнула она. — Что ты со мной натворил?!

— О, ты такая соблазнительная во всём этом безобразии! — воскликнул он. — Такая желанная…

Горячие губы его снова обожгли ей щёку, подбородок, затем плечо, пока он наконец не вобрал губами её начинающий твердеть от возбуждения сосок. Успокоенная тем, что Роза была под контролем, Гермиона наконец позволила себе расслабиться.

— Может, перейдём в какую-нибудь спальню? — спросила она, понимая, что продолжение было неизбежно. Пальцы её проникли Люциусу в волосы.

— Нет. Я хочу тебя здесь. Хочу, чтобы люди, случайно проходящие мимо этой двери, слышали твои сладкие стоны.

— Ты сумасшедший, — вздохнула она, думая о том, что эта фраза, за последние несколько лет, стала обязательной частью её повседневного лексикона. Но Люциусу нравилось, когда она произносила это в его адрес. Вот и теперь, губы его тронула улыбка.

Тем временем он уже избавил Гермиону от всей одежды кроме чулок и пояса и, быстро развернув её к себе спиной, наклонил над раковиной, с удовольствием сжав руками её ягодицы. Взгляд Гермионы снова упёрся в собственное отражение. Косметика всё также была размазана по лицу, а в глазах отразилась томность и вожделение. Люциус скинул с плеч мантию, ослабил галстук и нетерпеливо расстегнул ремень брюк.

Наконец он ворвался в неё. Стремительно. Губы и веки его дрогнули от наслаждения. Гермиона поняла, что Люциус хотел её с самого первого мгновения, как только вошёл сюда. Она невольно усмехнулась тому громадному терпению, которое ему, очевидно, пришлось проявить, дабы дождаться этого сладкого момента. С другой стороны, он сам был виноват в промедлении, и Гермиона мысленно порадовалась, что заставила его помучиться в ожидании. Словно бы это было её маленькой местью за тот страх который она испытала, решив было, что её глупая реакция на слова Нарциссы оскорбила его.

— О, Люциус… Максимус, — простонала Гермиона, когда он уже набрал темп.

Это заставило его на секунда остановиться. Гермиона подняла свои бесстыжие глаза на его отражение. Люциус приподнял бровь и вошёл в неё в следующее мгновение рывком, глубоко. Изо рта Гермионы выкатился стон, и она прикусила нижнюю губу.

— Феликс, — выдохнула она.

Проникновение на этот раз было настолько глубоким, что она вскрикнула и прогнулась в спине.

— Замолчи, — сказал он, сияя улыбкой.

— Почему ты не любишь свои вторые имена? — спросила Гермиона, ощущая, как волны удовольствия растекаются по её телу.

— Может потому что они дурацкие? — предложил Люциус.

— А, по-моему, они прекрасно тебе подходят. Такие же претенциозные… вычурные… Малфойские! — пока она говорила это, Люциус врывался в неё с новой силой.

Руки его, меж тем, так сильно сжали её ягодицы, что кожа на них начала гореть, а всё, внутри неё начало пульсировать от близкого оргазма. Гермиона застонала громче.

— Может потому, я их и не люблю, — сказал Люциус.

— Я сделаю так, что ты их полюбишь, — Гермиона захлебнулась от удовольствия: — Я буду стонать их. Я буду кричать их!

Люциус запрокинул голову и тоже застонал. Он приближался к финалу и усилил темп.

— Люциус! — простонала Гермиона.

— Да, — выдохнул он.

— Максимус! — воскликнула она.

— Да!

— Феликс! — прокричала она, дрожа от, наконец разлившегося по всему её телу наслаждения, охватившего всё её естество с неистовой силой.

— Да…

Пальцы Люциуса крепко стиснули её талию. Он навис над ней, уткнувшись лбом ей в спину, прикасаясь дрожащими губами к её позвоночнику, опаляя горячим дыханием её нежную кожу.

— Моя восхитительная, — прошептал он. — Моя непокорная… Моя…

Когда Люциус и Гермиона выбрались наконец из тесной ванной комнаты, где провели без малого сорок минут, люди, присутствующие в общем зале, замечая их, прятали смущённые улыбки.

— Мерлин, мне кажется или они и правда на нас смотрят так словно… — прошептала Гермиона.

— Нет, тебе не кажется, — кивнул Люциус.

— Я очень громко кричала? — поинтересовалась Гермиона.

— Да, весьма, — довольно заметил тот.

— Надо было всё-таки наложить изолирующие звук чары на дверь.

Они подошли к столу с закусками и взяли по бокалу с шампанским. Через минуту около них возник Драко. Он тоже взял в руки бокал и все трое молча отпили по глотку.

— Пап, — прервал наконец молчание Драко, обращаясь к Люциусу. Тот посмотрел на него взглядом полным отеческого внимания. — Когда ты уже успокоишься?

— Честно говоря, пока не собирался, — невозмутимо ответил Люциус и снова сделал глоток.

— Я знаю, это всё твой коварный план! — Драко посмотрел на Гермиону, та поперхнулась. — Лучшая месть за всё что тебе и Поттеру сделал я — было попытаться свести с ума моего отца, не так ли? — он осушил бокал до дна и добавил: — Вы оба просто невыносимы! И лучшее, что вам удалось сделать в своей жизни — это Роза. Её появление на свет — единственное, почему, я прощаю вам вот это вот всё!

— Как великодушно с твоей стороны, сынок! — рассмеялся Люциус.

Драко с небольшим стуком опустил пустой бокал на стол и скрылся в другой части зала.

— Пойду, посмотрю как там наша малышка, — сказала Гермиона, думая о том, что была сейчас слишком приятно утомлённой, чтобы чувствовать себя виноватой.

— И я с тобой, — вздохнул Люциус.

— А я бы попросила тебя, дорогой мой, уделить теперь несколько минут и мне, если у тебя, конечно, ещё остались силы, — раздался за их спинами голос Нарциссы.

Гермиона обратила на Люциуса удивлённый взгляд, он только кивнул, и она направилась к Розе одна.

***

— О чём ты хотела поговорить со мной? — скучающим голосом поинтересовался Люциус, когда они с Нарциссой вошли в небольшую библиотеку.

Настроение у него было прекрасное, немного, правда, клонило в сон после столь бурного времяпрепровождения с Гермионой, так что Люциус не преминул расположиться теперь в широком кожаном кресле в углу полутёмной комнаты и не без удовольствия вытянул ноги на подставку. Разговаривать с Нарциссой желания у него сейчас не было совсем, однако, что он мог поделать?

— Ты не мог подержать себя в руках, хотя бы несколько часов? — раздражённо спросила та, сделав несколько резких шагов по комнате. — Хотя бы на дне рождения сына не выпячивать свою, полную ярких красок, личную жизнь! Ты всегда был распущенным, но это уже за гранью! Какой стыд…

— Не вижу проблемы, — качнул он головой.

— Ты и правда впал в маразм с этой глупой девчонкой. Ведёшь себя как школьник!

— А почему бы собственно и нет? — улыбнулся он. — Я и так слишком долго притворялся…

— Притворялся, значит? — выплюнула она.

— Нарцисса, — Люциус пригладил волосы. — Ты притащила меня сюда только для того, чтобы пристыдить?

— Мне просто противно, — она скрестила руки на груди и отвернулась от него, не находя в себе сил, очевидно, продолжать смотреть на его разморенное лицо. — Я всё понимаю, конечно… Эта магглорожденная готова на всё! С радостью выполняет любые твои прихоти… Низменные желания… Даже, наверное, — она судорожно мотнула головой. — Ф-фу!

— Фу? — усмехнулся Люциус, поднимаясь с кресла. Разговор начинал его забавлять. Сделав несколько шагов по комнате, он задумчиво кивнул собственным мыслям, после чего медленно озвучил их: — Да, к хорошему быстро привыкаешь… Я уже кажется и забыл, как это было у нас.

Нарцисса бросила на него оскорблённый взгляд. В мягком закатном свете, лившемся сквозь просвет меж плотных штор, блеснули её серьги: два паука белого золота, тела которых венчали крупные чёрные жемчужины — подарок Люциуса на их первую годовщину.

— Ну, знаешь ли… Я благородная леди, в конце концов, а не какая-то там публичная девка! — выдохнула она. — Если ты хотел взять себе в жёны… Хотя, о чём это я? Ты же в конце концов так и поступил!

— Да, чистокровным леди ведь не положено ублажать мужа не по правилам этикета, — саркастично заметил Люциус. — И не дай Мерлин, ещё и самой получить при этом удовольствие!

— Я разрешала тебе заводить для этого интрижки! — грудь Нарциссы вздымалась от возмущения.

— Это отнюдь не укрепило наших чувств.

— Долгие годы тебя всё устраивало!

— Я не знал, что брак может быть и другим…

— Прекрати! — вскричала она. — Ты называешь эту клоунаду браком?

— Цисси, — выдохнул Люциус. — Чего ты хочешь от меня?

— Я хочу, чтобы этот позор закончился! Но, очевидно, этому уже не сбыться… Какое разочарование, — кивнула она. — Ты превратил всю нашу жизнь в фарс… Предал всё, во что мы верили…

— А во что, позволь спросить, собственно, верили мы? — ядовито прошипел Люциус, посмотрев на неё в упор.

— По крайней мере, я никак не ожидала, что ты заведёшь детей от… грязнокровки!

— Этой новости уже полтора года, — мрачно заметил он. — И я бы попросил тебя не называть Гермиону так…

— Да слышишь ли ты себя! Люциус! О! — Нарцисса возвела руки к потолку, а после прижала ладони к своим раскрасневшимся щекам. — Всё это время, я, признаться, надеялась, что это помутнение у тебя временное… Что ты делаешь всё это лишь из корыстных целей, дабы оградить себя от…

— Чего? — Люциус улыбнулся. — Азкабана? Ты полагала, я решил жениться на мисс Грейнджер, дабы пожизненно обезопасить себя?

— Да! — воскликнула она, хватая его за руку. — Скажи мне! Признайся, что это так? Прошу!.. Я никому не скажу, Люциус…

Она уставилась на него молящим взглядом.

— Ты сошла с ума, видно, — выплюнул тот, отдёргивая руку. — Мне придётся тебя разочаровать, Нарцисса, но мои чувства к моей нынешней жене искренни…

— Да о каких чувствах ты вообще говоришь?! Ты же не любишь никого кроме себя, Люциус! Уж я-то тебя хорошо знаю!

— Нет, не знаешь! Стоит теперь уже признать, мы никогда не были с тобой по-настоящему близки…

— Да ты просто забыл! — судорожно замотала она головой. — Забыл, как всякий раз приползал ко мне, после очередного своего провала! Как рыдал и валялся у меня в ногах после того, как потерпел неудачу в Отделе Тайн. Ты — великий и ужасный, Люциус Малфой, гроза всех магглов! Помнишь, как ты умолял сделать что угодно, дабы вытащить тебя из Азкабана?! И как я унижалась ради тебя перед сотней министерских крыс! Обила все их чёртовы пороги, только ради того, чтобы спасти тебя, но всё было тщетно! Ты зарыл себя с головой!.. А потом, когда ты вышел… Помнишь ли, в какого жалкого алкоголика ты превратился в тот год? Как низко ты пал?

— Спасибо за то, что в очередной раз напомнила, как прекрасна моя жизнь сейчас, — кивнул он.

— А помнишь ли ты, что было после войны, когда мракоборцы то и дело переворачивали наш дом вверх дном в поисках улик? Именно я выбивалась из сил, чтобы вернуть нам хотя бы крупицы былого уважения! У тебя же была депрессия! Ты сутками просиживал взаперти, а потом… как только ты сдал всех своих друзей и все обвинения с нас были сняты, ты при первой же возможности выклянчил себе должность в Министерстве Магии, в этой «выгребной яме» с этими «помойными жуками» типа Кингсли, как ты называл его раньше! И весь этот скандал вокруг Драко и Астории полностью твоя вина, потому что ты побоялся применить силу к тому мерзкому журналисту! Из-за тебя мы пережили всё это унижение!

— Да, потому-то ты наконец от меня и ушла, — кивнул Люциус. — Зачем было продолжать жить с таким ничтожеством? Правильное решение! Спасибо тебе за него. Сам бы я в тот период и правда навряд ли бы на это отважился. У меня есть слабости, немало, и страх остаться в одиночестве — один из них… Однако нас с тобой тогда уже едва ли что-то связывало и я понял, что ты права и нам нужно наконец разойтись!

— Да я не собиралась с тобой разводиться на самом деле! — вскричала Нарцисса. В комнате на мгновение повисла тишина. — Неужели ты действительно думаешь, что я была способна разрушить собственный брак, каким бы он ни был?!

Люциус замер. Он с изумлением взглянул на Нарциссу. Последние слова её неприятно поразили его так, как уже давно не поражало ни что.

— Когда ты предложила мне тем вечером развод — не было заметно, что ты шутишь, — медленно сказал Люциус.

— Да я просто хотела вытащить тебя из того болота на дне которого ты оказался, куда тащил всех нас! — воскликнула она. — Я была истощена… Я надеялась, мысль о том, что семья твоя рухнула — образумит тебя!

— Образумит? — выплюнул он и, отшатнувшись от неё, прошептал: — Да ты просто ждала, что я снова приползу к тебе на коленях! Что буду умолять не уходить!

— Да, — выдохнула она. — Да, я полагала — ты сделаешь именно так. Я этого желала, если хочешь! И ты не можешь винить меня за это!

Люциус тяжело вздохнул и сжал кулаки. Волна едва сдерживаемой злости, поднялась откуда-то из недр его сознания.

— Тебе просто нравилось видеть меня слабым, — произнёс он, дрожа. — Ты получала удовольствие от моих падений, от моих унижений перед тобой, не так ли?

— Нет! Я любила тебя! — воскликнула Нарцисса. — И, напротив, хотела видеть тебя сильным! Я выходила замуж за сильного человека, человека который ничего и никого не боялся! Человека, которого уважал и ценил даже Он!.. И я хотела, чтобы этот человек, наконец, вернулся ко мне!

— Ложь… Наглая ложь, Цисси. И ты это прекрасно знаешь. С каких пор тебе стало интересно, что думал обо мне Он?! Ты даже не приняла метку, едва ли подумав о том, сколько самообладания и сил мне потребуется, чтобы объяснить Тёмному Лорду, почему он должен тебя за это простить!.. О, сколько грязных дел, мне пришлось сделать по его приказу в уплату за твою свободу от него!.. Едва ли ты когда-нибудь об этом задумывалась, да? — губы его искривились в саркастичной усмешке, после чего он тихо добавил: — А после войны ты просто желала отомстить мне за всё, что я тебе причинил… Хватит лгать мне в лицо. Хотя бы сейчас. Ты надеялась великодушно простить меня, отчего я бы ощущал себя перед тобой в долгу; стал бы полностью зависим от тебя. Вот чего ты хотела!.. Нам пора закончить этот разговор!

Люциус развернулся и направился к двери.

— Подожди! — возопила она.

Тяжело вздохнув, он медленно повернул лицо в её сторону. В полумраке библиотеки Нарцисса походила на призрак.

— Подожди, — прошептала она. — Я хотела поговорить с тобой на самом деле совсем о другом…

Из груди Люциуса вырвался презрительный смешок.

— О чём же?

— Драко… Теперь, когда у тебя… появилась ещё одна наследница, — она выдавила из себя последнее слово так, словно оно причинило ей боль. — Я хотела попросить тебя дать мне непреложный обет, что ты не оставишь Драко без причитающегося ему состояния…

— Ты вообще в своём уме?! — рык Люциуса сотряс стены.

В мгновение ока он вновь оказался около неё, навис над ней. Мускулы его лица дрожали от гнева.

— Да, я в своём уме, в отличие от тебя! — тряся головой, сказала она. — И у меня нет гарантий, что ты не решишь под старость лет, переписать завещание таким образом, что мой бедный мальчик, останется абсолютно гол после твоей смерти!

— Которую ты, конечно же, с нетерпением ждёшь, не так ли?! — оскалился тот.

— Дай мне обет!

— Нет! — Люциус так сильно стиснул зубы, что они скрипнули. — Я не собираюсь лишать Драко наследства. Всё, что причитается ему по праву — будет его. Всё, что я решу оставить Розе — будёт её. У меня нет цели обделять кого-либо из них! И Драко, я уверен, Слава Мерлину, думает о своём наследстве в последнюю очередь!

— Потому что он ещё глупый мальчишка!

— Потому что у него хватило ума не стать таким как мы, — выплюнул Люциус и, покинув комнату, с грохотом захлопнул за собой дверь.

Подобно урагану он промчался по коридору, едва не сбив с ног Гермиону.

— Люциус! А я искала тебя повсюду. Что-то случилось? — в глазах её промелькнуло беспокойство.

— Да, нам пора уходить, — сказал он. — Забери Розу.

Она только кивнула в ответ.

***

— Разговор с Нарциссой очевидно не удался, — констатировала Гермиона, когда они вернулись в свой отельный номер.

Она положила уже спящую на её руках Розу в кроватку. В пухлых ручках девочка сжимала одного из зелёных драконов Лео. Гермиона аккуратно вынула его и положила на прикроватный столик. Оказавшись на холодной столешнице, дракон недовольно поёжился и свернулся в клубок, испустив две тонкие струйки дыма.

— Это было ужасно, — изрёк наконец Люциус.

Скинув мантию и подойдя к зеркалу, он начал развязывать свой галстук. Было видно, как его всё ещё трясёт от негодования, отчего ему никак не удавалось извлечь из шёлковой материи золотую булавку. В конце концов она открылась и уколола его в шею. Люциус выругался.

Гермиона подошла к нему. Медленно опустив его скованные руки, она сама извлекла булавку и развязала галстук. На шее Люциуса показалась капелька крови и, встав на цыпочки, она аккуратно слизнула её языком.

Люциус выдохнул. Он прикрыл глаза и обвил руками её талию.

— Расскажи мне, — прошептала Гермиона, утыкаясь носом ему в грудь.

— Это слишком мерзко, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты знала, что так бывает…

— Как?

— Так низко. Так… мелочно, — сказал он и, поколебавшись долю секунды, добавил: — Она не хотела развода. Она надеялась, что я буду вымаливать её прощения…

Гермиона слабо усмехнулась:

— Ты понял это только сейчас?

Он отстранился, посмотрев ей в глаза с изумлением.

— Люциус, — вздохнула Гермиона. — Мне стало это ясно ещё тогда, в магазине Мадам Малкин. Женщина, которая отпустила прошлое, никогда не вела бы себя так… Нарцисса же, всё ещё была задета. Она была оскорблена тем, что ты даже не попытался спасти ваш брак. Что ты сдался так просто…

Брови Люциуса поползли на лоб.

— Но Гермиона, там было нечего спасать! Если раньше нас ещё хоть что-то связывало: общие идеи, защита Драко, то после войны мы стали абсолютно чужими людьми!

— Я знаю, — Гермиона погладила его по щеке. — Однако не по её разумению… Она хотела, чтобы за неё поборолись, она надеялась…

— Она ждала моих унижений! — ноздри его раздулись от очередной волны гнева, и Гермионе подумалось, что из них тоже вот-вот начнёт сочиться дым.

— Не без этого, — кивнула она. — Однако ты теперь можешь лишь пожалеть её… В конце концов она просчиталась и осталась ни с чем… Она не смогла простить тебя, да и саму себя, в то время как ты смог возвыситься над своим прошлым, нашёл новый смысл.

— Да, — кивнул он. — Я смог. Я выбрался с того ужасного дна… Хотя сейчас, оглядываясь назад, я едва ли понимаю, как у меня это вышло.

— У тебя хороший инстинкт самосохранения, — улыбнувшись, заметила Гермиона.

— Это уж точно, — слабо усмехнулся Люциус и, прижав Гермиону к себе, добавил: — И как же я счастлив, что встретил тебя!

========== Глава 2. Калейдоскоп ==========

После Дня рождения Драко Люциус и Гермиона не намеревались уезжать в Лондон сразу же. Дела американского отделения Фонда требовали их внимания, а потому они пробыли в Штатах ещё неделю, посвятив эти дни посещению учрежденного здесь исследовательского центра и общению с его сотрудниками.

С большинством из этих людей Гермиона до приезда в Штаты даже не была знакома лично, разве что по переписке, которую, впрочем, вёл в основном Люциус. Так дела обстояли, к примеру, с Луисом Алонзо, человеком, возглавившим в американском филиале Фонда лабораторию, занимающуюся разработкой противокошмарных зелий. Аналогичную лабораторию в Лондоне Гермиона возглавляла лично, а потому общение с этим человеком имело для неё стратегическое значение. Вопреки ожиданиям, знакомство их на празднике у Драко, куда Алонзо тоже был приглашён, оказалось для Гермионы несколько смазанным из-за сумбурности прошедшего вечера и постоянного беспокойства Гермионы о Розе, которую она не привыкла оставлять без собственного пригляда, да ещё и в такой толпе. Таким образом, из встречи с мистером Алонзо, мексиканцем по происхождению, Гермиона выделила для себя только то, что у него были прекрасные белые зубы и громадное самомнение: вполуха она слышала, как он без устали хвастался достижениями их лаборатории так, будто все они принадлежали ему одному. Вероятно Гермиону это задевало ещё и потому, что успех его исследований во многом был взращён на почве её личных наработок, которые она любезно предоставила в пользование всем своим зельеварам. Люциус, однако, убеждал её, что мистер Алонзо был чрезвычайно компетентным человеком, в чем, собственно, она и не пыталась усомниться.

Алонзо был принят Люциусом на эту важную должность более полугода назад, заочно, по рекомендации своего наставника, весьма именитого мастера зелий из Теотиукана — древнего города, где находилась мексиканская школа магии и волшебства. За компетентность тамошнего профессора зельеварения тогда поручился сам Северус Снейп, а потому ни у кого не возникло мысли вызывать Алонзо в Британию ради личной встречи.

Луис не обманул ожиданий своего работодателя. Первые результаты возглавленной им лаборатории не заставили себя ждать. Алонзо отнёсся к своейдолжности с немалым рвением, а потому научные публикации и патенты полетели, как письма из Хогвартса накануне учебного года. Люциус тогда был очень доволен сложившейся ситуацией, в то время как Гермиона испытывала весьма смешанные чувства.

С сожалением стоило признать, что её собственная лаборатория оказалась не столь же эффективной. По сравнению с достижениями американского подразделения за целый год работы им не удалось создать и пяти удачных образцов. В подчинении у Гермионы было несколько хороших зельеваров, прошедших строгий отбор, но вот работа их отчего-то не клеилась и была в большей степени убыточной для Фонда, не принося ровным счётом никаких существенных дивидендов.

В первые месяцы Гермиона ещё думала, что дело было в сложности поставленных перед ними задач, но после того, как те же самые задачи с лёгкостью удавалось решать группе исследователей под началом Алонзо, Гермиона начала падать духом. За последние пару месяцев Люциус уже не раз намекнул ей на то, что им, возможно, было необходимо совершить некие перестановки, уволить, к примеру, пару наименее эффективных сотрудников, но Гермиона не была уверена в том, что дело было именно в тех людях, кем она руководила. С немалой досадой, она всё чаще начинала допускать мысль, что с поставленными задачами не справлялась она сама, и что уволить нужно было именно её.

Гермиона, конечно, не позволяла столь упадочным настроениям охватить себя, утешаясь, всякий раз мыслями о том, что у неё просто не доставало опыта в руководстве людьми, и что работа её вот-вот начнёт приносить плоды. Иногда она даже встречалась с Северусом, интересуясь его мнением по тем или иным вопросам и пытаясь применять данные им советы на практике, но время шло, а результат был по-прежнему один.

Именно поэтому, когда спустя два дня после праздника, посещение лаборатории мистера Алонзо наконец состоялось, Гермиона не испытала к происходящему того живого интереса, который должна была, и, когда Люциус принялся с жаром хвалить очевидно незаурядные организаторские качества этого человека, она, кажется впервые в жизни, ощутила укол зависти.

— Здесь у нас комната для испытаний наших новых образцов, — произнёс мистер Алонзо, сияя белозубой улыбкой в обрамлении аккуратно подстриженных чёрных усов. Карие глаза его блестели от гордости, когда он обвёл ими сверкающее чистотой помещение с удобными креслами-кроватями, отгороженными друг от друга небольшими перегородками.

— И сколько новых зелий уже прошли испытания в настоящий момент? — поинтересовался Люциус.

— С моей стороны было бы не слишком корректно делать выводы раньше времени, — деловито сказал тот. — Полный цикл ещё не завершён, но три из семи, разработанных нами в последние месяцы образцов уже показали положительный результат на восьмидесяти пяти процентах испытуемых. Если до конца следующей недели ни у кого из них не появится кошмаров, мы запатентуем и эти формулы.

— Отмечены ли какие-то побочные эффекты? — спросил Люциус.

— Один образец вызывает диарею, но только у четверти подопытных, — заметил тот, и Гермиона поёжилась от того с каким подчёркнутым безразличием он произнёс это. — У двух пациентов принимающих второй образец отмечена также сыпь в паху. Мы пока изучаем причины её появления. Это может быть индивидуальная непереносимость или же они просто не соблюдают элементарную гигиену. Вы же знаете, кто обычно принимает участие в испытаниях экспериментальных зелий…

Он обратил на Люциуса многозначительный взгляд и тот понимающе кивнул.

— А что с третьим образом? — отрывисто поинтересовалась Гермиона. — Какая сыпь у людей принимающих его?

— Третий образец не дал пока никакой негативной реакции, миссис Малфой, — мягко ответил мистер Алонзо, обратив на неё внимательный взгляд. — Наши основные надежды связаны именно с ним на данный момент.

— Ну что же, это прекрасно! — подытожил Люциус. — Если нам удастся вывести хотя бы один из этих образцов на рынок до конца года — все сотрудники лаборатории смогут рассчитывать на крупную премию.

— Уверен, что мы выведем на рынок все три образца. Кому, в конце концов, есть дело до какой-то там диареи, когда ты можешь, наконец, нормально спать по ночам! — усмехнулся тот.

— А вы бы смогли спокойно спать ночами, зная, что в любой момент вы можете… — Гермиона не договорила фразу, поскольку Люциус успокаивающе сжал её лежавшую на его локте руку.

— Ну-ну, дорогая, мистер Алонзо всего лишь шутит, — расплылся он в улыбке. — Не так ли, Луис?

— Конечно! — отмахнулся тот. — Это был только лишь профессиональный юмор, не более.

— Я, знаете ли, занимаюсь тем же, чем и вы, — выдохнула Гермиона, — но никогда бы…

— Дорогая, — Люциус обратил на неё взгляд. — Не будь столь строга: снизойди до нас, простых смертных.

— Миссис Малфой, я заверяю вас, что мы не выпустим на рынок образец, в безопасности которого не будем уверены до конца, — сложив ладони, произнёс мистер Алонзо.

— Что ж, — только и произнесла Гермиона, отведя глаза в сторону. За большим окном было видно ослеплённое полуденным солнцем ярко-синее небо и аллею с пальмами. На пару мгновений в комнате воцарилась тишина, которую Гермиона нарушила своим безапелляционным заявлением: — Я хочу уйти.

— Конечно, — сказал Люциус мягким тоном, какой бывал у него всякий раз, когда он испытывал полное довольство от чьей-либо проделанной работы: — Полагаю, мы увидели достаточно.

***

Когда Люциус и Гермиона покинули наконец здание исследовательского центра время уже перевалило за полдень. Солнце палило так, что раскалённый воздух забивал Гермионе лёгкие. Внезапно она ощутила, что соскучилась за этот короткий срок по Британии и Уилтширу с его прохладными тенистыми рощами и рекой, что рассекала поле с северной стороны их с Люциусом поместья. Этот Алонзо совсем не вызвал у Гермионы симпатии, не говоря уже о доверии.

— По-моему он… просто ужасен! — выдавила наконец она, когда они пересекли аллею, где заканчивался антитрансгрессионный барьер. — Как он говорил о пациентах!.. «Подопытные»…

— Ты утрируешь, — ответил ей Люциус. — Он мексиканец. Английский не его родной язык. К тому же мы в Америке: чего ты хочешь, они все здесь…

— Люциус! — воскликнула Гермиона, остановившись и выдернув свою всё ещё покоившуюся на его локте руку. — Ты же знаешь, что я имею в виду!

— Я знаю, дорогая, только то, что на этой Земле больше нет столь же гуманного и честного человека подобно тебе, — он обхватил её лицо ладонями и улыбнулся, заглянув ей в глаза. — Но наши инвесторы хотят чуть больше, чем исследования ради исследований… Им нужен результат.

— Инвесторы, — вздохнула Гермиона, прикрывая глаза. Люциус снова взял её руку и, положив на свой локоть, продолжил путь.

— Что поделать, нам нужны чужие деньги, раз уж мы затеяли всё это. Я конечно богат, но… в отличие от меня не все готовы безвозмездно жертвовать сотни тысяч галлеонов лишь из доброты душевной.

— Ах, Люциус, — вздохнула Гермиона. — Меня утешает только то, что наш Фонд всё-таки приносит пользу!

— Конечно! — охотно подхватил он. — Мы помогли уже такому большому количеству людей за этот год! Да нам памятник впору установить в центре Косой Аллеи! Я в жизни не тратил столько денег на чужие нужды…

Гермиона невольно рассмеялась. В словах Люциуса не было преувеличения. За прошедший год они и впрямь сделали немало. Ежедневный пророк каждую неделю выпускал новые душещипательные истории обратившихся за помощью в Фонд людей: Ветеранов Первой и Второй магических войн, сирот оставшихся без родителей по вине Пожирателей Смерти…

Патологический перфекционизм Гермионы, однако, никак не позволял ей почувствовать полное удовлетворение от происходящего. Сколько бы добрых дел они ни совершали, ей, казалось, всё было мало! Чаша никогда не была полна, и она, признаться, и сама не могла понять, что именно не позволяло ей в полной мере испытать радость от происходящего.

Гермиона с сожалением окинула взглядом аллею и видневшееся вдали здание лаборатории, после чего вновь положила свою руку на локоть Люциуса, и, взмахнув волшебной палочкой, он перенёс их в отель.

***

Спустя несколько дней Люциус и Гермиона уже вернулись домой, где их ожидала немалая стопка писем со всех уголков мира. Незамедлительно Люциус погрузился в разбор этой срочной корреспонденции, а Гермиона приступила к чтению очередного ежемесячного отчёта подготовленного сотрудниками её лаборатории. Целая пачка испещрённого мелким почерком пергамента лежала перед ней на невысоком журнальном столе, за которым на обитом бордовым атласом диванчике и расположилась Гермиона. Дело происходило в кабинете Люциуса. Сам он сидел здесь же, за своим письменным столом чёрного дерева, надев на глаза очки для чтения и вооружившись ножом для бумаги.

Опершись локтем о стол и уперев сжатый кулак в подбородок, Гермиона склонилась над отчётом. Богато украшенные позолотой часы на каминной полке отсчитывали время, Люциус обмакнул в чернильницу стальное перо и, постучав по её краям, начал отвечать на первое из прочитанных им писем. Негромкий скрип мерно поплыл по комнате. Гермиона вздохнула. Пальцы коснулись титульного листа отчёта. Тягучее тоскливое чувство разлилось по всему её телу, лишая сил, опустошая её будто бы полностью. Она не хотела это читать! Она не видела в этом больше никакого смысла. Десятки листов пергамента, тысячи слов от которых не было ровным счётом никакого толка.

— Кажется… кажется мне нужен помощник, — изрекла наконец она, понимая, что тем самым официально признала своё поражение.

Скрип пера прекратился.

— Но ты же хотела заниматься всем этим лично, — Люциус обратил на неё глаза поверх очков.

— Пора признать, что я несколько переоценила свои силы, — сказа она не без усилия над собой.

— Что ж, я рад, что ты сама заговорила об этом.

— У тебя что, уже есть какие-то идеи?

— Ну, — отложив перо в сторону, Люциус откинулся на спинку своего глубокого кожаного кресла и снял очки. — Я признаться, подозревал, что ты скоро попросишь меня о том, чтобы я нашёл тебе заместителя…

Люциус выговаривал слова с осторожностью. Гермиона поняла, что он тщательно подбирает их, дабы не обидеть её.

— Ах, скажи уже как есть! — всплеснула она руками.

— Поверь, я не получаю удовольствия от того, что ты не оправдала собственных ожиданий, — сказал он. — И более того, я уверен, что со временем ты будешь готова снова возглавить лабораторию, если захочешь… Просто сейчас ты устала.

Гермиона кивнула, принимая его правоту.

— Так что ты предлагаешь?

— Тебе, возможно, не понравится эта идея, но найти сейчас быстро надёжного человека, который был бы готов сразу влиться в работу просто невозможно, как ты понимаешь. Так что прошу тебя, не отвергать её сразу…

— Говори уже!

— Когда мы были в Штатах, мистер Алонзо как раз настоятельно просил меня подумать о его переводе в Лондонский филиал… И я считаю это прекрасной возможностью для всех нас.

— Этот Луис? — выдохнула Гермиона. — Но почему ему понадобилось переводиться? Разве его чем-то не устраивает собственная лаборатория?

— Честно говоря, я не уточнял, — признался Люциус. — Меня совершенно не интересуют его личные причины. Гораздо важнее то, что он может предложить нам.

— И что же он, видите ли, может нам предложить? — хмыкнула Гермиона.

— Сказал, что знает пути оптимизации рабочего процесса, которые позволили бы лаборатории действительно добиваться желаемых результатов.

— Это что же значит? Он считает, что моя лаборатория бесполезна?

— Он только заметил, что мог бы сделать её работу более эффективной, — с нажимом сказал Люциус.

— И ты считаешь, что он прав…

— Я только считаю, что ты вполне могла бы свалить всю эту грязную работу на кого-то вроде мистера Алонзо, — он кивнул в сторону так и не тронутого Гермионой отчёта. — Тем более, что он так стремится её заполучить.

— А что же я? — едва слышно выдохнула она. — Чем же тогда буду заниматься я?..

— А ты будешь его начальником, — спокойно добавил Люциус, вновь водружая на свой нос очки. — Мы же ищем тебе заместителя, а не замену, ты же помнишь? Ты сможешь контролировать процесс.

— Да, — кивнула она, понимая, что Люциус уже считает дело решённым. — Я буду его начальником, и этот Луис… мистер Алонзо, будет просто сообщать мне время от времени о результатах, так?

— Именно так, моя птичка, — Люциус расплылся в широкой улыбке и удовлетворённо добавил: — Ты привыкнешь, и тебе это понравится, уверяю.

***

Мистер Алонзо приехал в Лондон спустя неделю. Столь быстрый перевод его из американской лаборатории был обоснован ещё и тем, что в ближайшее время в Британию из Греции должен был прибыть один известный меценат, переговоры с которым Люциус вёл последние пару месяцев. Об этом человеке Гермиона знала, только то, что он был баснословно богат и чрезвычайно щедр, когда речь шла о действительно важных для общества проектах. Именно поэтому Люциус просто не мог упустить такую крупную рыбу. Привлечение в Фонд активов этого человека, вывело бы их совершенно на другой уровень. Поговаривали, правда, что грек имел сложный характер, любил контролировать всё лично и проявлял самое живое участие в спонсируемых им проектах, а поскольку приезд его ожидался уже через месяц, Люциус предпочёл начать тщательно готовиться к этому событию уже сейчас.

Мистер Алонзо, в свою очередь, был частью этих приготовлений — одним из козырей, которые Люциус желал продемонстрировать меценату, а потому его незамедлительное включение в работу лондонской лаборатории было неотложно. Гермионе же выпала доля экскурсовода для мистера Алонзо. Люциус, конечно, не мог тратить на это собственное время, а потому именно ей пришлось показывать Луису его новые владения и передавать все свои дела.

С досадой Гермиона обнаружила, что её подчинённые были будто бы даже не огорчены грядущими в лаборатории переменами и встретили своего нового руководителя, чуть более живо, чем она рассчитывала.

— Ну, вот и всё, — заключила, в конце концов, Гермиона, когда знакомство со всеми сотрудниками завершилось, и они с Алонзо остались вдвоём. — Лаборатория теперь ваша…

Вздохнув, она окинула взором помещение, просторную комнату с пятью длинными лабораторными столами, уставленными множеством алхимических приборов и котлов, которые не могли, однако, похвастаться идеальной чистотой. Банки и бутыли с ингредиентами тоже были не на своих местах. То тут, то там, виднелись следы от случайных возгораний, происходящих время от времени в процессе экспериментов. Гермиона всегда воспринимала это как часть рабочего процесса, даже несмотря на свою обычную педантичность, но сейчас, вспоминая сверкающие полы и стены американской лаборатории, ей отчего-то стало стыдно за этот беспорядок. На глаза ко всему прочему попался игрушечный калейдоскоп Розы. Он, очевидно, уже немало дней бесхозно валялся под одним из лабораторных столов, поскольку за это время на нём успел вырасти небольшой слой пыли.

Ведомая едва ли осознанным порывом, Гермиона в ужасе бросилась за ним под лабораторный стол, ощущая, как мистер Алонзо отшатнулся от неё при этом в сторону. Когда Гермиона схватила калейдоскоп рукой, щёки её запылали от мысли как глупо она, должно быть, выглядела, не воспользовавшись волшебной палочкой, отчего в следующую же секунду больно ударилась головой о металлическую перекладину стола, пытаясь неуклюже выбраться из-под него.

— Ах! — вскрикнула Гермиона, хватаясь за свою голову, и, всё ещё сжимая в руке калейдоскоп, отскочила от подоспевшего ей на подмогу мистера Алонзо к окну.

— Позвольте, я посмотрю! Вам должно быть очень больно? — обеспокоенно спросил он.

Гермиона ничего не ответила. Боль от ушиба была ничем в сравнении с тем, что она испытывала сейчас к самой себе. Ей было так жаль себя. Острый ком подступил к горлу, и она медленно опустила калейдоскоп на широкий подоконник, густо заставленный всевозможными растениями в разномастных горшках.

— Простите, — выдохнула наконец она. — Дочь видимо обронила, когда я брала её с собой…

— Вам не за что извиняться, миссис Малфой, — послышался голос Алонзо. — Я понимаю ваши чувства.

— О чём вы? — Гермиона бросила на мужчину быстрый взгляд. Тот был очень серьёзен. Меж густых чёрных бровей у него пролегла хмурая складка. — Как вы можете меня понять?..

— Я понимаю, что эта лаборатория вам очень дорога, и у меня нет намерения, отобрать её у вас, — с расстановкой проговорил он. — Я приехал сюда не за этим.

— Ну что вы, я совсем не думала об этом! — сказала Гермиона, стараясь сделать свой голос как можно более невозмутимым.

— И всё же, я вижу, что вас огорчил мой приезд и вторжение…

— Да, вы правы, — кивнула она. — Я не просто огорчена, я раздавлена… Я хотела, чтобы эта лаборатория стала делом моей жизни. Многие годы я посвящала себя зельеварению, как никто другой! Если и есть в этом мире что-то, в чём я разбираюсь лучше всего, так это зелья!.. О, Мерлин! Я так радовалась, когда мне выпал шанс сделать эту лабораторию. Я думала, что собрав лучших зельеваров под своим началом, сверну горы! Изобрету зелья от всех мыслимых и немыслимых недугов, спасу сотни жизней… И что же оказалось в итоге? — в отчаянной попытке подавить рвущиеся из её груди рыдания, она прижала дрожащие пальцы к губам. — Оказалось, что я лишь никчёмная идеалистка, сидящая на шее мужа?! Какое разочарование…

Слова Гермионы отдались в пустом помещении эхом, которое сейчас же стихло, погрузив её и Алонзо в полную тишину.

— Вы и сами не представляете, какой вклад в зельеварение сделали за эти годы, не так ли? — раздался его тихий голос.

— Что? — она снова обернулась. Алонзо смотрел на неё теперь спокойным и несколько печальным взглядом.

— Ваша книга, миссис Малфой… Она перевернула в своё время моё представление о зельеварении. Ваши разработки по невидимым зельям, применение легилименции для вытягивания кошмаров и создание лечебных сывороток на их основе… Я обязан вам всеми своими достижениями, поскольку они основаны только на ваших идеях!

— Вы преувеличиваете, — глухо сказала Гермиона. — Я читала ваши статьи, в них очень много нового, того, до чего я как раз не смогла додуматься. Мои идеи были незрелыми…

— Вы слишком строги к себе, — губы его дрогнули в слабой улыбке. — Семью и работу сложно совмещать. Вы даже не дали себе времени после…

Взгляд его упал на забытый среди цветочных горшков калейдоскоп.

— Я думала, что справлюсь, — замотала головой Гермиона, беря его в руки. — Но очевидно, ошиблась…

— Но это совсем не значит, что вы не способны вернуться ко всему этому позже…

— Ах, вы же сами знаете, как это бывает в науке. Нужно быть всегда в строю. Пропусти я один год и…

— И ничего бы не изменилось, — улыбнулся тот. — Вы же не перестанете быть потрясающей умной женщиной, которая желает изменить этот мир к лучшему, не так ли?

Гермиона издала нервный смешок. Она смерила Алонзо недоверчивым взглядом. Он всё ещё неотрывно взирал на неё с чувством неподдельного сочувствия, отчего Гермиона пришла теперь в некоторое смущение: что за драму она здесь устроила? Будто героиня какого-нибудь бульварного романа!

Выпрямившись, она протёрла влажные от слёз глаза тыльной стороной рук.

— Может, — вздохнула она. — Может вы и правы. Простите… Простите меня, мистер Алонзо, я в последнее время такая эмоциональная. Видимо мне и правда стоит сделать перерыв… Всё это, — она указала на калейдоскоп и себя, — было ужасно непрофессионально с моей стороны, что уже демонстрирует мою непригодность… Вы не должны были всё это выслушивать. В конце концов, вы не психотерапевт, а зельевар.

— Но мы же с вами работаем здесь в смежных областях, не так ли, — усмехнулся он. — И прошу, называйте меня Луис.

Гермиона кивнула.

— Я знаю, миссис Малфой, — добавил он. — Что не вызываю у вас полного доверия. Вероятно, на первый взгляд я кажусь людям чрезмерно самоуверенным в себе; карьеристом… Отчасти так и есть, конечно, — он повёл бровью. — Но я никогда не позволяю себе идти по головам и уж тем более не собираюсь делать этого сейчас. Я не буду присваивать себе чужие заслуги. Эта лаборатория ваше детище, и моя задача, только помочь вам прославить её. Это всё чего я желаю.

— Ах, Луис! — вздохнула Гермиона, ощущая, как у неё в глазах снова защипало. Слова Алонзо растрогали её. Громадный камень, тяготивший её душу всю последнюю неделю, будто бы начал внезапно испаряться.

— Простите, миссис Малфой, я сказал, что-то не так? — обеспокоенно спросил тот.

— Нет-нет! — замотала она головой. — Напротив. Я просто рада, что мы с вами наконец поговорили об этом… Пусть и при таких обстоятельствах.

— И я рад, — сказал он. — Мне важно, чтобы вы не видели во мне узурпатора, но помощника и человека, на которого вы всегда сможете положиться.

— Благодарю вас, — выдохнула она.

***

— Ну, как прошло представление мистеру Алонзо его новой обители? — спросил за ужином в большом зале Малфой-мэнора Люциус.

Он, как и всегда, восседал во главе стола, а Гермиона по правую руку от него, спиной к облицованному розовым мрамором камину. Между ними, на высоком стуле сидела Роза.

— Неплохо, — кивнула Гермиона, отправляя в рот дочери ложку с овощным пюре. — Он оказался не таким уж и ужасным, как я подозревала…

— И как же ты это выяснила? — насмешливо поинтересовался Люциус, обмакивая кусочек стейка в соусе.

— Мы поговорили, — ответила Гермиона, решив опустить эмоциональные подробности случившейся беседы, — и он сказал, что не преследует цели отобрать у меня лабораторию.

— Неужели? — хмыкнул тот.

Гермиона сжала губы, предпочитая пропустить его саркастичный тон мимо ушей.

— Что ж, я очень рад, что твои опасения на его счёт не оправдались, — более серьёзно сказал Люциус, отодвигая от себя опустевшую тарелку, которая в тот же миг исчезла со стола. — Мне очень не хотелось, чтобы ты испытывала беспокойство из-за всего этого.

— Ты был прав, — кивнула Гермиона. — Во всём. Когда говорил, что мне не стоило приступать к руководству лабораторией так скоро после рождения Розы… Теперь я вижу… Я просто не была готова.

— Ты сделала немало за этот год, — улыбнулся он. — Всё-таки поставила лабораторию на ноги именно ты.

Гермиона с благодарностью протянула ему руку, и он сжал её в своих ладонях.

— Сейчас ты немного отдохнёшь, — добавил он, прижимая её пальцы к своим губам. — Столько, сколько будет нужно. И если у тебя появится желание — ты в любой момент сможешь снова занять активную позицию в жизни лаборатории… Или любого другого подразделения Фонда.

— А как там твои инвесторы? — вздохнула Гермиона.

— Прекрасно. Господин Калогеропулос подтвердил свой приезд и сказал, что планирует остаться в Британии на два месяца, — Люциус выпустил её руку и сделал глоток вина из только что наполнившегося перед ним бокала.

— Чувствую, эти два месяца будут для нас весьма интересными, — улыбнулась Гермиона, уже подсчитывая в голове количество званых обедов и благотворительных вечеров, которые нужно было организовать.

— Да, ко всему прочему, он приедет не один, а со спутницей, — заметил тот.

— Жена?

— Нет, он вдовец и это не его дочь. Во всяком случае, если бы это была она — он бы написал прямо.

— Дама сердца, значит?

— Быть может, однако, он не указал её имени. Подозреваю, какая-нибудь молодая греческая нимфа.

— О, значит, вам будет, что обсудить! — расплылась в улыбке Гермиона.

— Определённо, — Люциус иронично повёл бровью и, многозначительно посмотрев на Гермиону, добавил: — И я рассчитываю, что ты окажешь ей самый тёплый приём. Он очень дорожит мнением этой женщины, как я понял. Посему, кем бы она ни была, на эти два месяца ты должна стать её лучшей подругой.

— Ну уж с этой-то задачей я точно справлюсь! — со смехом заключила Гермиона.

========== Глава 3. Дорогуша ==========

Приезд греческого мецената, Кербероса Калогеропулоса произошёл в первой половине июля. Гермиона и Люциус готовили по этому поводу шикарный приём в одном из зданий в магической части Лондона, которое теперь принадлежало Фонду. На мероприятие это были приглашены все сотрудники их лабораторий и управляющего аппарата, а также многие известные в магической Британии личности, занимающие важные посты в Министерстве магии, включая и мистера Поттера, который недавно получил повышение, возглавив в штаб-квартире мракоборцев группу по поимке особо опасных преступников.

Гермиона очень тщательно выбирала наряд к этому знаменательному дню. Зная, как для Люциуса было важно произвести на Калогеропулоса хорошее впечатление, она решила в этот день не выпячивать свою чрезмерно яркую, порой, жизненную позицию и просто побыть, наконец, в роли жены, позволив мужу самому руководить этим вечером так, как он считал нужным. Именно поэтому, даже выбранное ею ради этого случая платье в бордово-золотых тонах с вырезом лодочкой и пышной юбкой, было сродни тем, что носили в середине двадцатого столетия жёны респектабельных магглов. Волосы она тоже убрала сообразно образу, высоко приподняв их на висках и позволив струиться мягкими локонами по её плечам сзади.

— Ты сегодня какая-то особенная, — заметил Люциус, когда она предстала перед ним во всей красе.

— Не принести ли тебе бокал мартини, дорогой? — спросила она со смехом, кружась вокруг своей оси, так что нижние юбки её платья мягко зашелестели.

— Мартини? — улыбнулся Люциус. На лице его отразилось непонимание.

— Да, мартини с оливкой на шпажке. Я как хорошая жена должна приносить своему мужу мартини, если ему будет угодно.

— Но я не пью мартини, — всё ещё пребывая в замешательстве, заметил Люциус.

— Ах, Люциус! — воскликнула Гермиона, подходя к нему и попадая в его объятья. — Я шучу. Это маггловские штучки. В пятидесятых годах в США было принято, чтобы жена встречала мужа с работы с широкой улыбкой и заранее подготовленным для него напитком. Мартини, например. Таким образом, она демонстрировала ему свою радость от его возвращения домой. Это пережиток уже, конечно.

— Что-то в этом есть, — задумчиво произнёс Люциус. — Что ещё должна была делать хорошая жена?

— Ну, всегда быть весёлой и заинтересованной в своём муже, дабы воодушевлять; слушать его, самой много не болтать; делать дом местом спокойствия и порядка; не упрекать и не жаловаться; взбивать ему подушки и снимать с его ног ботинки. Знать своё место, в общем…

— Хм, — протянул Люциус, поглаживая пальцами её талию через плотно обхватывающую её хрупкий стан ткань платья. — В этом определённо что-то есть.

— Вот я и решила побыть сегодня именно такой женой, — вздохнула Гермиона. — Раз уж я временно отошла от дел.

— Не боишься, что мне это может и понравится?

— Боюсь, скорее, что через пару дней тебе это может надоесть! — засмеялась Гермиона.

— Так значит, ты сегодня сама покорность? — приподнял бровь Люциус, приникая губами к её голой ключице.

— Именно так, мой господин, — Гермиона обвила руками его шею, томно прикрыв глаза.

— Как жаль, в таком случае, что через полчаса у нас начнётся этот приём, — заметил он, опуская руку ей на бедро.

— Ну, кто знает, может быть по завершении банкета волшебство рассеется не сразу, и я ещё побуду какое-то время кроткой ланью.

— В таком случае я уже мечтаю, чтобы этот вечер как можно скорее подошёл к концу.

***

Через полчаса здание Фонда уже вовсю кипело от наводнивших его гостей в изысканных нарядах. Люциус и Гермиона без устали пожимали им руки и принимали поздравления, связанные с грядущими для организации переменами. Вечер проходил в большом светлом зале, стены которого были украшены эмблемами Фонда с изображением серебряной выдры, выпрыгнувшей будто бы одновременно из двух перекрещенных волшебных палочек.

— Гарри! — воскликнула Гермиона, когда в зал вошёл мистер Поттер. Рядом с ним шла его жена, Джинни. Он широко улыбнулся, пожимая протянутую Люциусом руку.

— Гермиона, мы так рады! — воскликнула Джинни, целуя её в щёку. — Всё так красиво оформлено!

Джинни возвела глаза к потолку, где над головами собравшихся парили серебряные искры. Подобно рассыпанной в воздухе звёздной пыли, они наполняли пространство мягким приглушённым свечением.

— Спасибо, мы сами это придумали, — сказала Гермиона, прильнув к плечу мужа.

— А, вот и он, — шепнул тот ей на ухо.

Гермиона поняла, что Люциус говорил о господине Калогеропулосе, и обратила свой взгляд в сторону входной двери, увидев показавшегося в проёме низенького лысого человека в старомодной парадной мантии, державшегося обеими руками о причудливого вида металлическую опору на колёсиках. Опора была оснащена клаксоном, выдвижным разноцветным зонтиком и, к изумлению Гермионы, небольшой клеткой, в которой будто бы сидела маленькая птичка. Вслед за греком медленно шествовала высокая черноволосая особа, лицо которой было скрыто под такой же чёрной вуалеткой. Тёмно-синее платье дамы демонстрировало окружающим её прекрасную фигуру и высокую грудь.

— Ну ладно, мы пойдём, осмотримся, — сказала Джинни, и они с Гарри растворились в толпе.

Люциус с Гермионой переглянулись и, надев на лица самые, что ни на есть благообразные выражения, двинулись к меценату.

— Господин Калогеропулос, — Люциус склонил голову.

Черноволосая дама при этом осталась позади своего спутника.

— Мистер Малфой, Люциус, очень рад наконец увидеть вас своими собственными глазами, — произнёс меценат тихим и сиплым голосом с очень сильным акцентом.

Вблизи Гермионе стало понятно, что грек был уже очень стар, а в клетке и правда сидела маленькая синяя птичка с жёлтым брюшком.

Будто бы опасаясь потерять равновесие, меценат крепче ухватился одной рукой за обтянутую крокодиловой кожей ручку опоры, а другую протянул Люциусу. С учтивой улыбкой, тот аккуратно пожал эту хрупкую, кажущуюся безвольной ладонь, которую можно было переломить, казалось, одним неловким движением.

— А уж как рад я. Надеюсь, вас хорошо встретили на границе?

— Да, спасибо. Всё было комфортно. Можете выписать вашим людям премию.

— Обязательно, — кивнул Люциус. — Но, позвольте представить вам мою жену.

Он обратил свой взгляд на Гермиону.

— Ах, что за цветок! — воскликнул Керберос, насколько ему смогли позволить его слабые связки. Будто вторя ему, птичка в клетке тоже защебетала. — Безмерно счастлив, миссис Малфой!

Грек протянул руку и ей.

— А теперь и я представлю вам мою спутницу. Где же ты, дорогуша? — он неуклюже обернулся, — Ах, вот ты где! Ну, подойди, подойди ближе. Это и есть мистер Малфой, о котором я тебе говорил.

Дама сделала шаг вперёд, поравнявшись с меценатом, и обратила свой скрытый под вуалеткой взгляд на Люциуса и Гермиону.

— Вы удивитесь, дорогой Керберос, — заговорила она низким грудным голосом, взявшись кончиками своих длинных тонких пальцев за края вуалетки, открывая взору окружающих своё фарфоровое, ещё достаточно молодое лицо с тонкими аристократическими чертами. — Но мы с мистером Малфоем уже знакомы.

Гермиона обратила свой удивлённый взгляд на Люциуса. Лицо его отчего-то приняло вдруг призрачно-белый цвет. Он больше не улыбался.

— Люциус? — выдохнула Гермиона, когда спустя секунды, он, так и не проявив никакой ответной реакции, продолжал неотрывно смотреть на эту странную даму.

— Ах, миссис Малфой, — усмехнулась та. В тёмных глазах её заиграли искры лукавства. — Не удивляйтесь его реакции. Мы не виделись слишком долго… Подозреваю, Люциус уже и не предполагал, что увидит меня когда-нибудь ещё.

— Но, кто вы такая? — изумилась Гермиона, вспыхнув в ту же секунду, от осознания, что вопрос её, должно быть, прозвучал весьма некорректно.

— Мирелла Мальсибер, — раздался у неё над ухом почти загробный голос Люциуса.

— Мальсибер… Что? — совсем сбитая с толку, она вновь уставилась на мужа, а затем на даму.

— Вам, конечно, хорошо известна моя фамилия, как я полагаю, — кивнула та.

— Вот так приключение, дорогуша! Ну и вычудила же ты! — воскликнул внезапно господин Калогеропулос, о котором на мгновение все забыли.

В дребезжащем голосе его слышалось искреннее восхищение. Подобно ребёнку, наблюдавшему весёлое представление, он захлопал своими слабыми ладонями. Птица его тоже отчаянно защебетала, безуспешно пытаясь расправить в тесной клетке свои блестящие, отливающие перламутром крылышки. В следующий момент грек опустил на тонкие прутья руку и та стихла.

Мирелла обратила на грека полный сердечности взгляд и смущённо улыбнулась.

— Я так и решила, что тебе понравится, — сказала она, положив руку ему на плечо.

— Ну, надо же! — не унимался он. — Ты была так убедительна, делая вид, что не знакома с Малфоем. А я ещё решил, как же это так?! Вы ведь, должно быть, могли знать друг друга по школе.

— Уж и не знаю обидеться мне или порадоваться за Люциуса! — укоризненно сказала та. — Он ведь на пятнадцать лет меня старше!

— Ах, для меня вы все дети! — отмахнулся грек и, схватив её за руку, добавил: — Но ты всё же порадовала меня безмерно! Правда, она чудо?

Он взглянул на Люциуса с Гермионой, лица которых выражали весьма смешанные чувства.

— Да, — выдавил из себя Люциус. Гермиона поняла, что охвативший его ступор начал проходить. Уголок его губ дрогнул, и он натянуто улыбнулся, хотя взгляд его был мрачен, как никогда. — Мирелла всегда была горазда на выдумки.

— Чудно, чудно! — не унимался грек.

— Я прошу вас располагаться. Мы скоро начнём основную часть, — сказал Люциус. — А мы, с Гермионой, с вашего позволения, покинем вас ненадолго.

— Конечно-конечно, не торопитесь! Я найду, чем себя занять! Я уже приметил здесь пару любопытных личностей!

И, более не взглянув на них, он двинулся вглубь зала, ухватившись за рукоятки опоры. Мирелла чинно последовала за ним.

В следующую секунду Люциус железной хваткой сжал запястье Гермионы и рывком потащил её прочь, так, что она не успела опомниться. Выскочив в коридор, они молниеносно пронеслись по нему, пока Люциус не распахнул дверь в один из пустых тёмных кабинетов, почти втолкнув туда Гермиону.

— Что происходит?! — воскликнула она, когда он захлопнул за собой дверь, припав к ней так, словно за ними гналось чудовище.

— Забудь всю ту чушь, о чём я тебя просил, — произнёс он.

— Что?.. Я не понимаю! — выдавила из себя Гермиона, начинающая терять терпение. Ситуация стала её раздражать.

— Тебе не надо лезть к ней в дружбу, — произнёс он, отстраняясь от двери. — Даже не подходи к ней… Поняла?

Он взглянул на неё обезумевшим взглядом.

— Люциус, — Гермиона притопнула каблучком. — Ты расскажешь мне всё как есть или нет? Кто она такая? То что она родственница Мальсибера с которым учился Северус я уже поняла, но…

— О, она не просто какая-то там родственница Мальсибера! Она его родная сестра!

— Ах, ну… сестра! Да какая теперь уже к чёрту разница?! — всплеснула руками Гермиона. — Раз она не в Азкабане и не побоялась приехать в Британию, значит…

— Это ничего не значит! — прошипел тот.

— Она была Пожирательницей?

— Не открыто. Метки у неё не было. Она только готовилась её получить, когда Волдеморт вернул себе своё тело, потому как на момент его первого падения, ей было всего одиннадцать.

— Тем более, она, должно быть, просто попала под влияние брата, точнее… Он ведь тогда сел в Азкабан, конечно, и её отец тоже… Она, вероятно, была очень потеряна…

— Потеряна? — выплюнул Люциус. — Если и есть наименее подходящее для Миреллы определение, то это оно! После того, как Волдеморт вернул себе свою силу, а её брат совершил свой первый побег из Азкабана, она была среди тех, кто помогал ему и остальным Пожирателям.

— Как и ты сам, — заметила Гермиона. Люциус поморщился.

— Потом была та битва в Отделе Тайн, — продолжил он, — и Мальсибера снова посадили в Азкабан…

— Откуда его через год вместе с тобой и вызволил Волдеморт, — нетерпеливо продолжила за него Гермиона. — Я прекрасно знаю твою биографию Люциус!

— В общем, — вздохнул тот, явно сделав над собой немалое усилие, дабы пропустить её эмоциональное замечание мимо ушей. — Она снова помогала ему до самой битвы за Хогвартс. После которой Мальсибера уже окончательно посадили в Азкабан.

— Но, как же она сама избежала наказания? — удивилась Гермиона.

— Мирелла в битве не участвовала. Её вообще уже не было в Британии на тот момент. За несколько дней до этого Тёмный Лорд отправил её, как одну из самых преданных своих не имевших метки приспешниц, в Европу, чтобы она привела магов, желающих присоединиться к нему. Затем случилась битва, и вернуться ей уже было некуда, да и не к кому, как ты понимаешь…

— Очень душещипательная история! — едко заключила Гермиона. — Расплакаться можно! Зачем же она вернулась теперь?

— Не знаю, — выдохнул тот. — Я полагал, что она уже никогда не вернётся. Ходили слухи, что она обосновалась где-то в восточной Европе…

— Может быть она поняла, что ей здесь уже ничего не угрожает и…

— Загрустила? Соскучилась по родине? — иронично закончил за неё Люциус.

— Ну, а какие у тебя предположения? Что она приехала отомстить тебе? — не выдержала Гермиона.

В комнате повисла тишина.

— Может и так, — отозвался, наконец, Люциус. Волосы у него растрепались. Глаза блестели в полумраке лихорадочным огнём.

— Что ты ей сделал? — прямо спросила Гермиона.

— Как минимум не сел в Азкабан вместе с её братом после финальной битвы.

— Ты сдал его?

— Нет, он был пойман ещё до моих допросов…

— Тогда я не понимаю, чего ты боишься, — судорожно вздохнула она и, помолчав, спросила: — А сам он, Мальсибер, ещё жив?

— Умер два года назад…

— Мне кажется, ты драматизируешь, — заключила Гермиона.

— Драматизирую?

— Нет смысла паниковать до тех пор, пока мы не узнаем её реальных намерений, — уверенно произнесла Гермиона. — До сих пор я не услышала ещё ни одной весомой причины, из-за которой нам следует бояться Миреллу. Если ты, конечно, рассказал мне всё…

Люциус поджал губы, ноздри его раздулись.

— Ты просто не знаешь её!

— О, могу себе представить! Очередная бывшая Пожирательница! Ничего особенного! Ничем не особеннее, чем твоя бывшая же…

Гермиона остановила себя на полуслове, понимая, что разговор их пошёл совсем не в то русло. Глубоко вздохнув, она сделала по комнате несколько шагов. Если уж что Гермиона и умела делать в своей жизни, так это брать себя в руки перед лицом неизвестности. Она могла сколько угодно лить слёзы по собственной несостоятельности в исследовательской деятельности и прочим пустякам, но когда речь шла о вещах, которые могли оказать неконтролируемое влияние на её жизнь и жизни её близких людей — умела мобилизовать все свои силы и подходить к решению вопроса с исключительно холодным рассудком. Вот и теперь, Гермиона посчитала, что эмоции пора было отключить до тех пор, во всяком случае, пока у неё не будет достаточно доказывающих или опровергающих что-либо фактов.

— Так, — выдохнула она. — Посмотрим, что у нас есть… Мирелла вернулась в Британию спустя два года после смерти брата в Азкабане. Других родственников у неё здесь нет?

— Нет, — выдохнул Люциус.

— Что ж, предположим, — Гермиона приложила палец к своим губам. — Её появление здесь вместе с этим греком просто некое забавное стечение обстоятельств. Очевидно, что в Европе ей пришлось устраиваться заново, и она могла осесть в конце концов в Греции. Нужно узнать, как давно они знакомы с этим меценатом. Быть может они вместе уже много лет… И она сама не ожидала, что жизнь предоставит ей шанс вернуться.

— Или же она намеренно втёрлась к нему в доверие, прознав о наших с нимделах… Прочитав о Фонде из газет. Я уверен, что с тех пор, как она покинула Британию, взгляды её ни на грамм не поменялись… А потому для неё я лишь жалкий предатель, который, избежав Азкабана, стал потворствовать гр… магглорожденным.

— Я не понимаю, что тебя угнетает больше: то что она, возможно, собирается тебе отомстить или то, что считает предателем? — ядовито поинтересовалась Гермиона.

— Я только не хочу, чтобы её появление каким-либо образом отразилось на нас, — прошептал Люциус. — Я не могу допустить, чтобы кто-то вроде Миреллы, был вхож в наш с тобой дом.

Глаза его уже не были безумными. Гермиона прочитала в них усталость.

— Люциус, — она подошла к нему и провела ладонью по его влажной от проступившей испарены щеке. — Я обещаю тебе, что мы не допустим ничего подобного. Но прежде чем паниковать, мы должны разобраться во всех деталях… Деньги этого грека очень важны для нас, не так ли?

— Гермиона, — выдохнул он. — Я не думаю сейчас о деньгах…

— А я думаю о том, что мы не можем разрушить просто так всё к чему шли столько месяцев, только от того, что какая-то женщина заявляется сюда и напоминает тебе о прошлом!

— Хорошо, — голос его вновь обрёл устойчивость. — Будь, по-твоему. Но как только я пойму, что она приехала сюда с недобрыми намерениями…

— Мы сразу же предпримем законные меры, Люциус, да, — с расстановкой произнесла она.

***

Из-за задержки Люциуса и Гермионы, открытие вечера и банкет начались несколько позже, чем планировалось. Никто, однако, кажется и не заметил их отсутствия. Мистер Алонзо, осмелился взять ситуацию в свои руки, приняв на себя роль ведущего, так что к моменту, когда Люциус и Гермиона снова вошли в зал, он уже, представил сотрудников и гостей друг другу, принявшись рассказывать о нынешнем положении дел в Фонде, отпуская попутно остроумные шуточки, имевшие у публики немалый успех. Господин Калогеропулос к тому моменту уже расположился вместе с Миреллой, севшей по правую руку от него, за небольшим рассчитанным на четверых столиком. Опора с клеткой тоже стояла рядом с ним — по левую руку.

— Ах, дорогой мой Люциус, ваш сотрудник, этот Алонзо, такой чудный юноша! — воскликнул старик, когда они с Гермионой подошли к столу. — Вам определённо нужно повысить ему зарплату!

— Он получает достаточно, поверьте, — натянуто улыбнулся Люциус, усаживаясь на место рядом с Миреллой. По изначальному плану, туда должна была сесть Гермиона, но Люциус, очевидно, пожелал теперь сделать по-другому, так что ей пришлось разместиться рядом с клеткой. Птица обратила на Гермиону пристальный взгляд своих маленьких и чёрных как угольки глаз.

— Я в восхищении, Люциус! — произнесла вдруг Мирелла. — Ты так многого добился за эти годы!

— Благодарю, — кивнул он, не одарив её и взглядом.

— Нет, правда! Не могу даже представить, через что тебе, вероятно, пришлось пройти, чтобы очистить своё имя, — она тронула его за запястье, и Люциус тут же отдёрнул руку.

— Поступки человека обычно говорят сами за себя, мисс Мальсибер, — сказала Гермиона. — У любого есть шанс вернуться к нормальной жизни, если он того действительно хочет.

— Ваша правда, миссис Малфой, — кивнула она. — И поверьте, я знаю об этом не понаслышке…

— Интересно, каким был ваш путь после того как вы покинули Британию? — Гермиона решила не ходить вокруг да около.

— После того, как я бежала в Европу из-за преследований Пожирателей, во главе с моим собственным братом? — уточнила та.

Люциус поперхнулся вином.

— Да, — улыбнулась Гермиона, добавив: — Простите моё любопытство.

— Ничего, я готова рассказать вам об этом, — кивнула Мирелла. — Я скрывалась в Швейцарии первый год. Затем отправилась в Венгрию. Там у меня были знакомые заводчики драконов. Я даже работала вместе с ними какое-то время. Но это было не моё… Я не могла жить в лесу в оторванности от цивилизации, от людей, а потому перебралась на Балканы, где пробыла года два, остановившись, в конце концов, в Греции, на Крите. Там-то я и познакомилась с Керберосом, — она обратила на мецената нежный взгляд. — Он был ко мне добр, фактически заменил отца.

Люциус снова поперхнулся, закашлявшись на этот раз сильнее прежнего. Гермиона метнула в него неодобрительный взгляд.

— Так значит, вы знакомы уже не один год? — уточнила она у Миреллы.

— Три года, если быть точным, — подал голос сам грек. — Мирелла говорит, что это я к ней был добр. Но на самом деле — это она помогла мне. Я тогда как раз только потерял жену. Дочь уехала изучать древнюю китайскую колдомедицину в Азию, и мне было очень тоскливо. Я совсем не знал, как жить дальше. Я стар, миссис Малфой. Куда более чем вы можете себе представить!.. В тот момент я был болен. Мне была нужна сиделка. И тут я встретил Миреллу в одном маленьком кафе в крохотной магической деревеньке в самом сердце Крита. Она была такой потерянной. Сказала, что ей некуда идти, и я предложил ей работу.

На глазах у Миреллы выступили слёзы, и она украдкой стёрла их шёлковым платком, который извлекла из маленького бархатного редикюля.

— Очень трогательно, — расплылся в хищном оскале Люциус.

— Действительно трогательно, мой мальчик, — очевидно не уловив сарказма, подтвердил грек. — С тех пор я не знаю забот! Мирелла никогда меня не покидает! Она оказалась такой веселой, открытой девочкой!

— Ну, не такая уж я и девочка, Керберос, — хмыкнула та.

— Ах, дорогуша, когда ты будешь в моём возрасте, все люди младше шестидесяти будут казаться тебе детьми! А тебе и сорока-то ещё нет, конечно же ты девочка!

— А у вас самого, значит, только одна дочь? — спросила Гермиона.

— Нет, милочка, вообще-то у меня много детей. Все они рассеяны сейчас по этому миру…

— Живут в разных странах, то есть? — улыбнулась она.

— Нет, буквально, — протянул он, неуклюже насаживая на вилку креветку. Мирелле даже понадобилось придержать ему руку. — Рассеяны… То есть прах их развеян был по ветру. Я сам его развеивал, то над морем, то над полем…

За столом на мгновение воцарилось молчание, прерванное в конце концов длинной трелью птички. Люциус повёл бровью.

— А что же последняя дочь, — набравшись смелости, снова заговорила Гермиона. — Ну, та, которая в Азии?

— А что с ней? — удивился Керберос. — Жива, здорова. Выжидает… Выжидает…

Гермионе, которая в этот момент ела изумительно приготовленный говяжий тар-тар, стало внезапно не по себе. Она отложила вилку и нож.

— Я не понимаю, — выдохнула она. — Выжидает чего?

Над столом пронёсся свистящий смех грека, которому вторил несколько беспокойный голос птицы. Гермиона взглянула на него несмело и обнаружила, что старик смотрел на неё с нескрываемым любопытством.

— Выжидает, когда же ей уже дадут разрешение подняться в какой-то там особенный монастырь, где сидит какой-то особенный китайский мудрец, способный передать ей древние знания. Не заслужила ещё видно!

— Ах, в этом смысле! — воскликнула Гермиона.

— А вы, что подумали милочка? Моей смерти?

— Нет, ну что вы! — она вспыхнула.

Птица в этот момент издала особенно громкий и, как показалось Гермионе, жалобный крик.

— Если хотите знать: дети мои поперемёрли не потому, что я имею к тому какое-то отношение. Хотя с другой стороны, должно быть, и имею, я же их всё-таки породил… Однако же умерли они потому, что и сами были уже стары. У меня в жизни было несколько жён. И последней моей дочери тоже уже немало лет… Это, кстати, её подарок.

Он любовно погладил клетку.

— Я как раз собиралась спросить, что это за птичка, — сказала Гермиона.

— Синеголовая тимелия. Родом из Китая. Очень редкий, исчезающий вид…

— Как жаль, что она сидит в этой клетке, — в сердцах произнесла та. — Она так жалобно поёт…

— Это вам только кажется, поверьте, — улыбнувшись, сказал старик.

— Надеюсь, вы выпускаете её полетать?

— А что, если она улетит? — вопросом на вопрос ответил тот. — Да и не всем птицам, миссис Малфой, суждено жить на воле… Некоторые должны сидеть в клетке, коротая свой век там, так и не узнав на что способны их крылья… Такова уж жизнь!

Не найдясь, что сказать на это весьма леденящее её душу заявление, Гермиона только несмело взглянула на Люциуса.

— Что ж, — протянул тот и, обратившись к Керберосу, произнёс: — Если вы не возражаете, я бы хотел показать вам завтра наши лаборатории, особенно ту, где занимаются разработкой противокошмарных зелий, я помню, вы писали, что вас тоже временами мучают кошмары?

— Думаю, что всех нас временами беспокоят призраки прошлого, — философски заметил старик. — Не так ли Люциус?

— Я, к счастью, сплю как младенец! — заметил он.

— В таком случае, ты либо ангел во плоти, либо очень бесстрашный человек…

— Ни то, ни другое, господин Калогеропулос. Я просто предпочитаю уделять больше внимания моему настоящему, а не теряться среди призраков прошлого.

— Ты их совсем не боишься? Не страшно, что они могут нагрянуть однажды и взыскать с тебя плату за прошлые дни?

— Мой дом кишит призраками, — усмехнулся он. — Когда живёшь с ними бок о бок, невольно привыкаешь к их постоянному присутствию. Однако если вас ваши призраки всё же тревожат по ночам, то в наших лабораториях уже есть прекрасные рабочие образцы зелий, которые избавят вас от них раз и навсегда.

— Не беспокойся Люциус, ты ещё успеешь продемонстрировать мне всё, на что тратишь так много денег, и я решу, стоит ли игра свеч. Потому-то я и прибыл сюда на два месяца.

Натянутая улыбка Люциуса стала ещё шире, тогда как в глазах его, Гермиона сумела прочитать едва сдерживаемое негодование.

— Прошу меня простить, — сказала внезапно она, убирая хлопковую салфетку со своих колен. — Но я бы хотела попросить присоединиться к нам за стол одного человека, если вы не будете против.

— Отчего же? Будет весьма любопытно, — проговорил меценат, после чего Гермиона поспешно поднялась со своего места, направившись к большому, рассчитанному на восьмерых человек столу, за которым сидели мракоборцы со своими женами.

— Гарри! — руки Гермионы опустились на плечи друга, отчего тот вздрогнул. — Не будешь ли ты так любезен?

— Ох, Гермиона! Присоединяйся, выпей с нами! — воскликнула Джинни, радостно приподняв бокал.

— Что-то случилось? — Гарри обеспокоенно поправил очки.

— Ничего особенного. Но не мог бы ты переместиться ненадолго за наш столик?

Тот только кивнул и, попросив прощения у присутствующих, позволил Гермионе увести себя в другую сторону зала.

— Гарри, ты видел ту женщину, что сопровождает нашего инвестора? — быстро зашептала она.

— Я… да, — рассеянно кивнул тот. — Очень красивая леди. А что с ней? Кто она такая?

— Мирелла Мальсибер!

— Мирелла Мальсибер?! — выдохнул он пораженно, остановившись на полпути.

— Ты же знаешь о ней что-то, не так ли?

— Конечно. В деле её брата есть упоминание о ней.

— Что-то конкретное?

— Нет, ничего особенного… Только то, что она его сестра и… что она сбежала в Европу якобы из-за того, что брат терроризировал её, вынуждал присоединиться к Пожирателям, но она отказывалась и тогда он держал её под заклятием Империо. А перед самой битвой она, видимо, смогла выбраться из-под его контроля…

— Люциус не верит во всё это!

— Полагаю, у него есть на то основания…

— Вот мне и надо это выяснить! — Гермиона сжала локоть Гарри. — Побеседуй с ней… И с этим греком. Ты же… ты же мракоборец, в конце концов! Ты же умеешь выводить людей на чистую воду.

— Э-э, хорошо. Ладно, как скажешь, — Гарри безуспешно попытался высвободить свой локоть из её железной хватки. В следующее мгновение они уже подошли к столику, за которым к удивлению Гермионы остались только Люциус и меценат.

— А где же?.. — растерянно протянула Гермиона.

— Дорогуша отошла по своим дамским делам, — просипел грек. — Ну, а вы кого мне привели? Дайте-ка угадаю! Так-так-так! Мистер Гарри Поттер, должно быть? Наслышан-наслышан!

Гарри перевёл на Гермиону укоризненный взгляд.

— Прекрасно, — выдохнул Люциус ей на ухо, когда она, левитировав для Гарри стул, опустилась на своё место. — Пусть он расскажет ему о том, какую пользу Фонд приносит штаб-квартире мракоборцев! А я пока тоже отойду по своим… джентельменским делам.

Он иронично повёл бровью и поднялся с места.

========== Глава 4. Призрак прошлого ==========

Покинув зал, Люциус пересёк коридор подобно урагану, способному снести на своём пути любого, кто имел бы неосторожность заплутать здесь. Добравшись до туалетных комнат, на секунду он задержал взгляд на дверях с табличками, призванными разделить людей согласно их половой принадлежности, после чего уверенно толкнул дверь с изображением изящной шляпки с пером.

В общем отсеке у раковин стояла Мирелла. Она обновляла слой тёмно-бордовой помады на своих чётко очерченных губах. Когда Люциус захлопнул дверь, женщина вздрогнула и обратила на него взгляд.

— А я ещё думала, решишься ли ты последовать за мной, — произнесла она, убирая помаду в свой бархатный ридикюль.

— С какой целью ты приехала сюда? — металлическим голосом произнёс тот, неотрывно глядя ей в глаза.

— С целью сопроводить моего друга, конечно же. Керберос и правда уже очень стар и немощен, как ты мог заметить. Я не могла позволить, чтобы он поехал один.

— Я знаю тебя, — выдохнул Люциус, делая шаг по направлению к ней. — Тебе меня не провести.

— Ах, Люциус! — она засмеялась, но смех её был совсем невесёлый. — Ты стал очень мнительным за эти годы… Поверь. Всё это лишь веление судьбы, не более. Была бы моя воля — я бы и вовек не ступила вновь на эту проклятую британскую землю.

— В это я верю, — ноздри Люциуса раздулись. — Но это не отменяет того факта, что цель твоего прибытия может быть несколько иной, чем ты желаешь показать.

— Ты всё слишком усложняешь, — она тоже сделала шаг и, оглядев Люциуса с ног до головы, добавила: — Раньше ты был не таким нервным. Очевидно, жизнь с этой маленькой грязнокровкой под одной крышей совсем тебя довела.

Рот Люциуса раскрылся в широком кровожадном оскале.

— Никакая ты не несчастная затравленная братом и Пожирателями бедная овечка, — выплюнул он, подойдя к ней почти вплотную. — Ты можешь притворяться жертвой столько, сколько угодно, но бесполезно пытаться провести меня. Я знаю о тебе всё.

— О да, Люциус, — она подняла руку и положила ладонь ему на грудь. — Ты знаешь меня как никто… Конечно, ведь это ты создал меня такой, какая я есть.

Лицо Люциуса исказилось от отвращения, и он скинул с себя её руку, будто это было что-то грязное.

— Не пытайся переложить на меня ответственность за собственную судьбу. Я не причастен к тому, как она сложилась.

— Ты хоть сам-то себе веришь, Люциус? — улыбнулась она. — Мне было семнадцать. Мой отец и брат сидели в Азкабане, а ты был взрослым мужчиной, жена которого после рождения сына настолько погрузилась в его воспитание, что попросту перестала уделять внимание тебе… Как приятно, должно быть, было растлевать меня, использовать во всех своих грязных играх, подкладывать под нужных тебе людей…

— Растлевать? — выплюнул Люциус. — Там нечего было растлевать! Ты была порочна, как ни одна другая дешёвая шваль, пытавшаяся позариться на моё состояние. Ты с радостью принимала участие во всём и предлагала себя сама просто потому, что ты всегда была ненормальной! В то время мне просто было плевать на это, потому как я был распущенным, самовлюблённым, высокомерным. Мне нравилось, когда кто-то с неподдельным благоговением мог вылизывать мои сапоги.

— Думаешь, ты изменился? — губы её расплылись в улыбке. — О нет, ты просто стал старше, да, быть может… Но в душе, глубоко внутри ты остался прежним. И если уж ты знаешь меня, то я, в свою очередь, очень хорошо знаю тебя. Мужчины имеют забавное свойство делиться с любовницами тем, чем они никогда не поделились бы ни с женой, ни с возлюбленной… Помнишь, как нам было хорошо? Какие забавные вещи мы с тобой вместе творили. А с этой грязнокровкой тебе также хорошо?

Она провела пальцем с длинным лакированным ногтем по щеке Люциуса, и неприятная дрожь пронзила всё его тело от самой макушки до пальцев ног. Отрывая её руку от своего лица, он сжал её запястье так сильно, что кулак его побелел от напряжения.

— Не смей, — тяжело дыша, произнёс он. Веки его дрожали от едва сдерживаемой ярости.

— Да, Люциус, нам было с тобой хорошо, и ты это помнишь, — прошептала она будто бы и вовсе не чувствуя боль, которую он ей причинял. — Уж я-то знаю, что тебе нравится на самом деле и уверена, что эта девчонка просто не способна на те вещи, которые для тебя делала я.

— В отличие от тебя, ей это и не требуется, — он сжал её руку ещё крепче. Рот у Миреллы слегка приоткрылся. Она, однако, не издала ни единого стона. — У неё другая роль. Она не просто какая-то грязная дрянь, времяпрепровождение с который становится увлекательным изучением того, на сколько ещё она может пасть ради тебя. Гермиона — моя жена. Статус, о котором ты могла только мечтать.

— Мечтать? Насмешил! — выдохнула она. Её и без того бледные пальцы начали постепенно синеть. — Меня никогда не прельщала эта незавидная должность, поверь. Глядя на терпевшую весь твой разврат Нарциссу, я никогда не жаждала быть на её месте… Уж лучше быть швалью, чем обманутой и нелюбимой женой!

— Убирайся из Британии, — прошипел Люциус. — Исчезни… Испарись.

— Тебе нравится это, не так ли? — с придыханием спросила она. — Держать вот так меня за руку? Сжимать её, причинять мне боль и знать, что я её чувствую, но терплю. Тебе всегда нравилось причинять боль… Ты не из тех романтиков, готовых довольствоваться нежными поцелуями и объятьями. Ты любишь властвовать! Ты любишь, чтобы тебе подчинялись, раболепствовали перед тобой!

Челюсти Люциуса скрипнули, и он грубо разжал кулак, так, что Мирелла отшатнулась в сторону.

— Что тебе надо от меня? — спросил он. — Какой у тебя план?

— Никакого, Люциус! — рассмеялась она, держась за своё красное запястье. — Мне и, правда, не нужно от тебя абсолютно ничего! Ни от тебя, ни от твоей маленькой грязнокровки! Всё это лишь нелепое стечение обстоятельств и только! Мне и самой не верится… Но, признаюсь, очень забавно видеть этот неподдельный страх в твоих глазах…

— Я тебя не боюсь, Мирелла. Ты себя переоцениваешь! Однако если я пойму, что ты намерена сделать что-то, что может навредить мне или же моей семье…

— Ты покажешь себя во всей красе, я это уже поняла, — закончила она. — А теперь, если позволишь, я должна вернуться к Керберосу. Скоро подадут десерт, а ему нельзя сладкое, — и, поправив выбившуюся из причёски прядь, она добавила: — В отличие от всех остальных, мне важны не только его деньги.

***

Когда Люциус и Мирелла вернулись в зал и заняли свои места за столом, где рядом с Керберосом всё ещё сидел Гарри, Гермиона не подала виду, что их совместное отсутствие каким-либо образом встревожило её. Хотя она не смогла не заметить, появившийся на запястье Миреллы, весьма красноречивый красный след, и то, как у Люциуса нервно подрагивала верхняя губа всякий раз, когда женщина принималась что-нибудь говорить.

— Так вы, значит, стали мракоборцем, мистер Поттер, — сказала Мирелла, когда они с Гарри наконец-то были представлены друг другу. — Что ж, нельзя сказать, что это неожиданность…

— Скажите, мисс Мальсибер, когда новость о смерти вашего брата настигла вас, где вы были в тот момент? — без тени смущения спросил Гарри.

Мирелла уставилась на него несколько удивлённым взглядом, она даже прекратила жевать.

— Прошу прощения? — переспросила она.

— Мне просто стало интересно, — пожал он плечами. — Что вы почувствовали, узнав, что ваш самый близкий родственник, и одновременно человек из-за которого, по сути, вы и покинули Британию, наконец, умер?

Рот у Миреллы приоткрылся.

— Гарри, — Гермиона тронула его за руку. — Ну что за вопросы такие к нашей дорогой гостье? Простите его, у Гарри это профессиональное.

— А, да, — протянул Гарри, будто бы только сейчас осознав, что задавать подобные вопросы было невежливо. — Да, это было бестактно с моей стороны, конечно! Простите! Вы вправе не отвечать на мои вопросы.

— Ах, ну, нет, ничего страшного, — дёрнула головой Мирелла, машинально потирая своё красное запястье. — В тот момент… Дайте-ка вспомнить. Я только прибыла на Балканы, кажется… Да, именно! После этой новости-то я и отправилась на Крит.

— Где и познакомились, очевидно, с господином Калогеропулосом? — кивнул Гарри.

— Именно так, — улыбнулась Мирелла.

— Простите, — сказала Гермиона, смущённо улыбаясь. — Но господин Калогеропулос сказал, что вы знакомы с ним уже три года, а ваш брат умер — поправьте меня, если я не права — только два года назад?

— Действительно, — кивнул грек. — Я так сказал. Три года назад умерла моя жена, а с дорогушей я, конечно, встретился несколько позже. В июле, кажется…

— В конце июня, если быть точной, — кивнула Мирелла.

— Ах, простите мою настойчивость, — Гермиона снова изобразила крайнее смущение. — Но вы также сказали нам вначале вечера, что пробыли на Балканах почти два года, прежде чем добрались до Крита…

— Ну, что ж, быть может, я и преувеличила немного! — всплеснула руками Мирелла, в её голосе послышалось недовольство. — Что, впрочем, не удивительно. Когда ты одинок и находишься в весьма отчаянном положении, может казаться, что время тянется гораздо дольше, чем есть на самом деле…

— Да, действительно, — согласилась Гермиона. — Такое и правда бывает.

— Так, что вы почувствовали? — настойчиво уточнил Гарри, не отрывая своего пристального взгляда от лица женщины.

— Когда я узнала, что мой брат погиб? — уточнила она, уже не скрывая раздражения в голосе. Гермиона заметила, как грудь её начала вздыматься чаще. — А что, позвольте спросить, чувствовали вы, когда умирали ваши близкие люди?

— Часть из них уже были мертвы до того, как я стал способен осознавать смерть, — спокойно сказал Гарри. — Однако те люди, чью смерть я пережил уже позже, всё же не принуждали меня становиться Пожирателем.

— Так что вы хотите от меня услышать? Что я была рада? Или испытала некое облегчение?.. Он всё-таки был мой брат. Единственная моя близкая родня. Я слышала, что вы, мистер Поттер, провели детство среди магглов. Жили у родственников, которые не понимали и не принимали вас таким, какой вы есть. Наверное, вы мечтали избавиться от них. Хотели, чтобы эти мучения, наконец, закончились. Но желали ли вы им смерти? Обрадовались бы, узнай, что кто-то из них умер, да ещё и в тюрьме?

— Нет, этого я не желал, — мотнул он головой. — Я понимал, что они просто другие. Что они не могут жить по-иному и не могут изменить своего мышления.

— Вот и мои родственники не были способны принять другой уклад, они не понимали, как можно не следовать семейным традициям. Моё детство, мистер Поттер, было тоже не самым обычным. До одиннадцати лет я жила с родителями, конечно. Мой отец был открытым Пожирателем Смерти, но я в силу возраста не до конца понимала происходящего. Когда же мой брат, учась на старших курсах школы, тоже примкнул к Волдеморту, я гордилась им. Я любила своего брата и была счастлива, что тот пошёл по стопам отца. Мы были очень близки… Ральф был для меня всем миром, если хотите, который в одночасье рухнул для меня, после того мгновения, когда Волдеморт пал, совершив свою неудачную попытку вашего убийства, и их вместе с отцом, посадили в Азкабан. Это был мой первый год обучения в Хогвартсе. Стоит ли говорить, какими были мои последующие годы?.. Мать пила. Она оказалась слабой, не вынесла удара и моим воспитанием не занималась. Я жила сама по себе терпя нападки и унижения со стороны окружающих меня сверстников, потому что они не были детьми Пожирателей, а я была. Потому что у них был кто-то, кто мог их защитить, а у меня не было никого!.. Хогвартс стал для меня адом, который длился семь лет; родной дом, был клоакой депрессии и тлена. Поэтому я не знаю, что ответить вам на ваш вопрос, мистер Поттер. Я не знаю, что я чувствовала, когда мой брат, в конце концов, умер. Потому как на самом деле он умер для меня ещё тогда, когда в первый раз попал в Азкабан, променяв меня, свою собственную сестру, на Тёмного Лорда.

За столом воцарилась тишина. Керберос, молча, взял Миреллу за руку, и она благодарно её пожала.

— Простите, что вынудили вас вспомнить всё это, — тихо сказала Гермиона. — Я хочу выразить вам благодарность за то, что вы поделились, хотя и не были обязаны… Этот допрос и правда был весьма бестактным с нашей стороны. Быть может, вы и не поверите в это, но все мы здесь сидящие можем понять, через что вы прошли. В конце концов, война принесла немало потерь нам всем…

— Я ни сколько не в обиде на вас, миссис Малфой, — примирительно улыбнулась та. — Вы с мистером Поттером герои этой войны. Вы одни из тех, кому все мы, так или иначе, обязаны воцарившимся миром, и я понимаю вашу предосторожность, конечно…

— Спасибо, — выдохнула Гермиона.

— Что ж, — протянул Люциус, лицо которого оставалось всё это время беспристрастным. — Всё это очень мило, но вечер наш к несчастью подходит к концу, так что, с вашего позволения, я должен взять на себя последнее слово и поблагодарить собравшихся за участие в сегодняшнем мероприятии.

С этими словами он поднялся со своего стула и пошёл выполнять озвученное.

***

По возвращении домой Гермиона была молчалива. Прошедший вечер немало утомил её, и она хотела теперь только одного: прийти в комнату Розы и обнять свою дочь. Роза, однако, уже спала, уложенная мистером Бэгзем — эльфом-домовиком, который вот уже более двух лет служил в их поместье. Тревожить ангельской сон дочери, Гермиона, конечно, не стала. Она просто стояла над её кроваткой, опершись о перегородку, и смотрела, смотрела на её лицо, впитывая глазами каждую её черту.

— Гермиона, ты здесь? — Люциус вошёл в комнату. Он уже принял душ и переоделся в свой богато украшенный вышивкой тёмно-зелёный домашний халат.

— Да, — кивнула она. — Не могу налюбоваться ею. Как она невинна. Как чиста… и не подозревает ещё об ужасах этого мира…

Слабо улыбнувшись, Люциус подошёл к Гермионе и дотронулся, едва касаясь, до её спины. Она взглянула на него своим усталым взглядом и, вздохнув, уткнулась ему в плечо.

— Как ужасно порой распоряжается жизнь, Люциус… Как эгоистичны люди, родители, которые ставят свои интересы и чьи-то безумные идеи выше интересов своих детей, жертвуя их невинностью…

— История Миреллы, очевидно, произвела на тебя неизгладимое впечатление, — констатировал тот.

— А на тебя нет? — она вскинула на него глаза.

— Я знаю эту историю уже очень много лет.

— И именно поэтому ты позволил себе пойти за ней в туалет и, очевидно, пытался вытрясти из неё признание, не так ли? — Гермиона нахмурила брови. — Я видела след у неё на руке. И я очень хорошо знаю, как получаются такие следы…

Она потёрла собственные запястья. Люциус поморщился.

— Что ж, в отличие от тебя я и женщину эту знаю не один год. И в отличие от тебя же меня не так-то просто разжалобить слезливой историей о несчастном детстве. У меня тоже есть похожая история: мать, погибшая, когда мне не было ещё и пяти, жестокий отец… У кого из нас нет такой истории? Но не стоит делать ей из-за этого скидку.

— Я не делаю ей скидки, Люциус, — вздохнула Гермиона. — Мне просто жаль её, хотя я и знаю, что она врёт. Во всяком случае, о том, что касается их с Керберосом знакомства…

— И он потворствует ей, — мрачно добавил Люциус. — Не знаю, с какой только целью. Быть может ему просто весело участвовать в её играх или же у них есть совместный план… Однако врут они оба и это самое отвратительное.

Ноздри Люциуса раздулись от негодования.

— Что же нам делать? — Гермиона обратила на него обеспокоенный взгляд. — Мы же не можем просто так их отослать назад, сказав, что передумали?

— А почему бы собственно и нет? — хмыкнул Люциус. — Завтра же объявлю этому старому авантюристу, что мы не нуждаемся ни в его присутствии здесь, ни в его деньгах…

— Но, Люциус! Ты столько месяцев работал над тем, чтобы всё это случилось! Вернуться теперь к исходной позиции, пытаться найти нового спонсора, способного покрыть все расходы было бы слишком опрометчиво!

— Наша ситуация не столь критична. У нас есть несколько постоянных спонсоров и инвесторов, за счёт которых мы продержимся какое-то время. Мы можем также частично приостановить сейчас благотворительную деятельность и сконцентрироваться на развитии коммерческих подразделений…

— Но тогда теряется весь смысл Фонда! — щёки Гермионы вспыхнули от волнения. — Мы просто не можем поступать в ущерб нашим благотворительным проектам!

— Что ж, — сказал тот с нажимом. — Тогда, очевидно, мы не можем так просто избавиться от Кербероса. До тех пор, во всяком случае, пока мне не удастся стрясти с него необходимое нам количество денег.

— В конце концов, всё почти решено, не так ли? — Гермиона провела рукой по его груди, поглаживая пальцами пару искусно вышитых на лацкане халата змей. — Нам нужно потерпеть всего каких-то два месяца! Что они с Миреллой могут сделать нам за это время? Да и мы с тобой не так просты, как может показаться… Я уже попросила Гарри раздобыть всю возможную информацию об этом греке и о перемещениях Миреллы за последние несколько лет. Если они и затевают что-то неладное, то мы раскусим их гораздо раньше, чем они сумеют опомниться!

— Меня впечатляет твой оптимизм, — приподнял бровь Люциус.

— А ещё я подумала, что нам стоит написать о приезде Миреллы Северусу. В конце концов, они с Ральфом были друзьями в школе…

— Это я уже сделал, — кивнул Люциус. — Северус будет на ужине в эту субботу в качестве эксперта по зельеварению. Он расскажет Керберосу о сложности создания противокошмарных зелий, а заодно и с Миреллой поговорит…

— И ещё, Люциус, я хотела тебя кое о чём попросить, — Гермиона стала вдруг очень серьёзной. — Пожалуйста, не угрожай ей больше…

— Я и не угрожал ей, — он возвел глаза к потолку. — Мы просто поболтали по старой памяти.

— Интенсивность её синяка, говорит об обратном, — спокойно заметила Гермиона. — И если ты будешь продолжать в том же духе — даже если у неё и нет никаких злых намерений, они смогут у неё появиться. Как минимум, она способна повлиять на решение этого старика в отношении нашего Фонда, и мы попросту потратим на него наше время зря.

— Мне ещё надо постараться сдержать себя в руках в следующий раз, когда он снова назовёт меня своим «юным другом», — выплюнул Люциус.

Гермиона тихо рассмеялась, прижимаясь к его груди.

***

Этой ночью Люциус не мог сомкнуть глаз. Всматриваясь в призрачные блики на потолке их с Гермионой спальни, он вспоминал время, пришедшееся на самый пик его молодости, когда он уже, казалось, остепенился, но скука, доставляемая ему этой самой степенностью, ещё была до крайности невыносима.

Люциусу тогда было тридцать два года. К тому времени он был уже более шести лет женат и имел сына. Безумные выходки его юности остались позади и он, признаться, немало тосковал по ним, хотя и понимал, что новый уклад, наступивший после падения Тёмного Лорда, уже не позволял ему быть столь же безрассудным и дерзким. Пытки магглов теперь жестко карались и могли грозить Азкабаном, которого он и так избежал практически чудом, а иных развлечений, способных сравниться с этим занятием по доставляемому ему азарту, он будто бы и не знал вовсе.

Так, лениво и размеренно текла его жизнь. Нарцисса целыми днями занималась Драко, а сам он посещал закрытые загородные клубы чистокровных волшебников, где коротал дни за бокалом огневиски, игрой в воздушное поло, для которой выбирал себе только породистых этонских пегасов, и одноразовыми встречами с приглянувшимися ему дамами, происхождение которых, в отличие от крылатых коней, заботило его несильно. Временами, когда Нарцисса забирала сына на выходные к своим родителям, Люциус устраивал в Малфой-мэноре «Званые вечера», на которые приглашал своих друзей, тех из них, кто также как и он избежал заключения. Вечера эти проходили под лозунгом вседозволенности и разврата, когда приглашённые, да и сам хозяин дома, могли наконец скинуть с себя надоевшие им маски благообразности и высвободить старательно сдерживаемый душевный пыл.

На одном из таких вечеров и появилась она. Люциус уже плохо помнил, кто именно её привёл. Ему только сказали, что это сестра Ральфа Мальсибера — глупого мальчишки, который толком-то и не блеснул ничем за свою короткую карьеру Пожирателя, кроме, разве что, мастерского умения накладывать Империо. На него зато удалось скинуть несколько серьёзных преступлений, за что он, вместе со своим отцом и сидел вот уже шесть лет в Азкабане. Так вот сестра его, Мирелла, произвела на Люциуса тогда впечатление весьма жалкое. Вся она была какая-то неряшливая и растрёпанная, будто давно не встречалась ни с зеркалом, ни с расчёской. Поведение её тоже не отличалось, подобающим её благородной фамилии аристократизмом: смеялась и пила будто плебейка. Люциуса брало отвращение всякий раз, когда он задерживал на ней взгляд. Единственным её плюсом, пожалуй, было только то, что она оказалась абсолютно безотказной, что конечно не могло не радовать гостей.

Люциус сам к ней в первое время не подходил. Глядя, как она в очередной раз зажимается с кем-то в укромном уголке гостиной, его охватывала брезгливость и вместо довольства, он начинал думать только о том, что надо будет приказать Добби особенно тщательно продезинфицировать это место.

Так продолжалось примерно полгода, пока однажды утром, после очередного Званого вечера, Люциус, страдающей от жуткой головной боли и ломоты во всём теле, наступавших у него всякий раз, когда действие приносимых Северусом наркотических зелий, заканчивалось, обнаружил, что дом его не опустел с первыми рассветными лучами, как то водилось. Добби тогда, поджав уши и дрожа от страха, притащился в его комнату, объявив, что в одной из гостевых спален, лежит какая-то дама, имени которой он не знал.

Хорошенько наказав домовика за то, что тот вопреки указаниям, смел его потревожить, Люциус пошёл смотреть, что это была за невежливая дама, которая не удосужилась выполнить одну единственную просьбу хозяина этого достопочтенного дома и не удалила своё, очевидно хорошо изношенное за прошедшую ночь тело восвояси. Дамой оказалась Мирелла. Полностью голая она разлеглась на шёлковом покрывале, собственноручно вышитом прапрабабушкой Люциуса, и храпела, как дюжина горных троллей. Люциус наколдовал тогда ведро с ледяной водой и опрокинул его на неё, отчего она подскочила и заверещала, будто ошпаренная свинья. Придя в сознание, однако, Мирелла не подхватила сразу же свои вещи и не побежала за летучим порохом к камину, как ожидалось, а вновь водрузила своё, надо сказать, весьма приглядное тело на кровать, широко раздвинув ноги и посмотрев на Люциуса с таким развратным вожделением, какого он не видел ещё ни у одной шлюхи. Возбуждение накрыло его тогда само собой так, что он даже не попытался ему сопротивляться.

На следующем Званом вечере, она была уже только его, что весьма огорчило многих присутствующих. Люциус же, в свою очередь, с немалым удовольствием продолжил познавать всю безотказность Миреллы, рассчитывая, что исчерпав ресурс полностью, сможет, наконец, расслабить это томительное напряжение внизу живота, которое не давал ему покоя всякий раз, когда он видел её. Время, однако, шло, а пыл его и не думал стихать. Разговаривали они с ней мало. В основном односложно: Люциус просил сделать её что-нибудь отвратительное, и она это выполняла. Вскоре он стал подключать к их играм и других людей, пытаясь понять, есть ли предел её изощрённой покорности.

Предела, казалось, не было вовсе, и в какой-то момент ему стало интересно, что же служило двигателем подобной распущенности. Ради этого он даже пригласил её как-то раз в Белую Виверну, где Мирелла, подобно мужчине, опрокинула несколько бокалов огневиски и разоткровенничалась про свою мать, которая тоже непрочь была, пропустить пару-другую рюмашек, особенно в те дни, когда кредиторы выносили из их старинного особняка очередные дедушкины часы или бабушкину софу.

Люциус слушал тогда всё это без какого-либо сочувствия. Ему было абсолютно плевать на её проблемы, однако, история эта отчасти прояснила поведение Миреллы, что, впрочем, оказало и желаемый эффект, поспособствовав некому спаду его интереса к ней. На следующем Званом вечере он пустил её в свободное плавание, не без удовольствия заметив в её чёрных глазах оттенок разочарования. Разочарование это, вылилось ему, правда, в неприятный инцидент, когда два дня спустя Мирелла заявилась в Малфой-мэнор средь бела дня при полном параде, в добытом, Мерлин знает где, бархатном платье, мода на которые прошла лет двадцать назад. Быть может, это было платье её матери, но выглядела она в нём, тем не менее, просто смешно. Нарцисса тогда была весьма неприятно удивлена этому явлению, но как подобает истинной леди, приняла её по всем правилам этикета, после чего с таким же истинно королевским достоинством, попросила Люциуса, больше не допускать подобных оплошностей.

Люциус помнил, как сильно он тогда наказал Миреллу за этот поступок. Он душил её так долго, что в глазах её почти погас свет жизни, когда бы не дурацкая министерская сова, принёсшая ему известие от доносчика об очередном грядущем рейде. К тому времени эти больные во всех смыслах отношения между ним и Миреллой длились уже год. Люциуса нервировало это обстоятельство, потому как ни с одной другой женщиной, он не продолжал свои встречи более трёх раз. В конце концов, он был женатый человек!

Необходимость избавиться от Миреллы и её явная психическая неустойчивость, способная навредить его размеренной жизни, вынудили Люциуса принять радикальные меры. Он решил, что обрети Мирелла некое понимание о хороших манерах и самоуважении — и она сама пропадёт с поля его зрения. Он ко всему прочему знал немало солидных людей, в том же Министерстве, которые были не прочь взять себе на попечение молодую даму, имевшую чистую кровь и столь широкий спектр предоставляемых услуг. Для реализации этого плана, ему, правда, стоило попотеть. Встречи их теперь носили не столько интимный, сколько обучающий характер, касательно всего, что могло быть охарактеризовано, как «поведение в высшем обществе».

Схватывала, надо сказать, Мирелла моментально. Кровь, видимо, брала своё, и в довольно сжатые сроки, Люциусу удалось превратить её из дикарки в более-менее пристойную молодую женщину. Только сейчас, будто бы, Люциус начал отдавать себе отчёт, что Мирелле было всего-навсего девятнадцать лет и у неё были весьма неплохие черты лица, а также фигура, которой шли дорогие мантии, что он ей время от времени покупал.

Близкие их отношения тем временем продолжались, выйдя, в какой-то весьма незаметный для Люциуса момент на тот доверительный уровень, которого он с другими женщинами также ещё никогда не позволял. Мирелла отличалась тем, что слушала его. Слушала неподдельно, с упоением, став для него чем-то вроде забавной зверушки, с которой можно было делать всё, что душе угодно, в том числе и поговорить. К искреннему изумлению Люциуса, Мирелла оказалась ещё и неглупа — могла поддержать практически любую беседу, а покорность, которую она проявляла, позволяла сотворить из неё страшное оружие, способное уничтожить любого. Чем Люциус, конечно же, не преминул воспользоваться: когда в Министерстве в очередной раз появлялся кто-то неугодный ему, он стал всякий раз отправлять туда Миреллу.

Все они раскалывались в её объятиях, доставляя Люциусу так необходимую ему информацию, позволявшую, впоследствии шантажировать этих людей и уничтожать их репутации. Мирелла стала его идеальным шпионом, который, при этом, не смел противиться своему «хозяину».

Люциуса, тем не менее, временами охватывал страх, что она, осознав всю свою силу, могла в какой-то момент выйти из-под его контроля и попытаться уничтожить его самого. С досадой он понимал, что Мирелла знала о нём слишком много, но время шло, а она не предпринимала против него никаких действий. Люциус поражался этому. Он был с ней груб. Он был с ней жесток. Он будто бы играл с собственной судьбой, проверяя раболепство Миреллы на прочность — она терпела всё.

В какой-то момент, такое положение вещей начало бесить Люциуса. Ему захотелось, чтобы Мирелла хоть раз воспротивилась ему. Хоть раз сказала «нет». Он подкладывал её под самых мерзких, самых отвратительных министерских стариков. Ему не нужна была от них никакая информация. Он просто хотел проверить до каких пор она будет вот так, за его мелкие подачки и внимание, выполнять все его приказы. Ему даже думалось временами, что Мирелла делала это под Империо: быть может, Ральф в своё время отрабатывал на ней навыки и нарушил что-то в её голове?

Как бы там ни было, но Люциус снова начал ощущать к ней омерзение. Интимная связь их, которая итак уже была не очень частой и не слишком яркой, начала вызывать у него тлетворное чувство. Каждый раз, ложась с ней, он представлял всех этих отвратительных министерских крыс, которые прошли через это распутное существо, и понимал, что не желал больше касаться её. Пропавшая однажды брезгливость вернулась к нему.

Мирелла, однако, не принимала этого. Она почти вынуждала его на близость с ней, изучив за эти годы все рычаги давления на его привыкшее к пороку тело. К моменту, когда Люциус осознал, что попал в ловушку собственной, затеянной им когда-то, игры, он знал Миреллу уже пять лет.

Драко к тому моменту готовился к поступлению в Хогвартс, что стало неплохой возможностью начать избавляться от Миреллы, сводя постепенно их встречи на нет. Люциус снова скучал. Мирелла набила ему оскомину. Он всё чаще грубо отталкивал её от себя, и в какой-то момент она, словно бы всё осознав, отошла на второй план. У неё вроде как даже появились постоянные поклонники, а смерть матери и переход в её полное владение, хотя и разорённого, особняка, позволили ей обрести самостоятельность.

Жизнь Люциусу показалась тогда чудесной! Он был в самом расцвете лет и сил, богат, свободен от лишних обязательств. Званые вечера, надоев, также канули в прошлое, а слухи о возвращении Тёмного Лорда внушали азарт, хотя и нельзя сказать, что он сильно жаждал его возрождения. У Люциуса, одним словом, появились новые заботы, в которых Мирелле места больше не было…

Жизнь их свела вновь лишь после побега из Азкабана Беллатриссы и прочих Пожирателей, в числе коих был и Ральф. К тому моменту он не видел её много месяцев. И это новое явление поразило его: Мирелла, в глазах которой, несмотря на всю её блудливость и наигранность едва ли можно было увидеть когда-нибудь хоть каплю искренней радости — светилась теперь от счастья. Она смеялась! Но уже не тем, свойственным ей, диким, животным хохотом, а нежным, похожим на звон колокольчиков смехом. Движения стали легки и грациозны, в интонациях голоса пропали высокие надрывные нотки и он стал глубоким и спокойным. Рядом с ней сидел Ральф — затравленный зверь, дикая собака, проведшая всю свою сознательную жизнь в заключении и не знавшая будто бы ничего кроме палки — дыхания дементоров. Сестра, однако, оживляла его. Было видно с каким неподдельным благоговением, с каким упоением он смотрел на неё, наслаждаясь каждым её движением и словом. Он так и льнул к её рукам, а она всё гладила его по голове и плечам, приговаривая «мой брат, мой Ральф»…

***

Люциус проснулся в испарине. За окном уже занимался рассвет, который освещал их с Гермионой спальню теперь мягким, розовым свечением. Глубоко вздохнув, он повернулся на бок и взглянул на свою жену. По обыкновению, она спала подобно ребёнку, подложив под щёку свою маленькую ручку с аккуратно подстриженными ноготками. Одним пальцем Люциус прикоснулся к её мизинцу, проведя по чувствительной коже её ладони до самого запястья. Гермиона встрепенулась и, вытащив руку из-под щеки, приоткрыла заспанные глаза.

— Люциус, — всхлипнула она, ещё не до конца стряхнув с себя объятья Морфея.

— Я люблю тебя, Гермиона, — прошептал он.

— Мм, — только и протянула она, ложась на спину, растягивая во все стороны свои руки и ноги, выгибаясь в пояснице, обтянутой тонким шёлком ночной сорочки.

Люциус притянул её к себе, зарываясь в её волосы, вдыхая её запах, такой насыщенный после сна. Тело её, ещё слабое было податливым и мягким. Оно вызывало в нём нечто большее, чем животное возбуждение, оно вызывало в нём благоговейный трепет, утолить которой невозможно было никогда. Им можно было только наслаждаться. Что он и делал, дыша ею, желая проникнуть в неё самым своим естеством.

— Люциус, — зевнула Гермиона, совершая слабые попытки высвободиться из его крепких объятий. — Я тоже тебя люблю, да… Но сколько времени? Что это ты вдруг?

— Разве мне нужен повод, чтобы сказать поутру своей жене, что я её люблю? — спросил он.

Губы Гермионы прикоснулись к его шее, а пальцы проникли в волосы на затылке. Люциус потёрся своей щетинистой щекой о её висок, оставляя поцелуй на её лбу. Всё внутри него ныло от любви к ней. Там же, рядом с этой любовью, очень глубоко внутри возник и страх. Страх этот был в форме бледного уродливого призрака, в старомодном бархатном платье с чёрными как ночь глазами. Страх этот был неприглядным, болезненным прошлым Люциуса, которое подобралось к его счастливому и светлому настоящему так близко, что могло излиться на него, запачкать, протянуть свои длинные, покрытые струпьями руки и навсегда отнять… Это чувство будто бы в одно мгновенье опустошило Люциуса, лишило его сил, подобно дементору, высасывающему саму душу.

— Пообещай мне, что если узнаешь обо мне нечто новое, то не станешь… осуждать меня, — медленно проговорил он.

— Люциус, — выдохнула Гермиона, пальцы её, поглаживающие его затылок, на мгновение остановились, после чего она просто произнесла: — Обещаю.

Глубоко вобрав носом воздух, и снова поцеловав Гермиону в лоб, Люциус откинул свою голову на подушку и заснул.

========== Глава 5. Званый ужин ==========

Следующие три дня Люциус посвятил демонстрации меценату всех своих владений и ознакомлению грека с некоторыми финансовыми бумагами, имевшими для него стратегическое значение. Миреллу же, по счастью не намеревавшуюся сопровождать Кербероса всюду, Люциус обеспечил настолько плотным графиком развлечений, что у женщины просто не нашлось бы времени на плетение каких-либо интриг. Гермиона, которая по изначальному плану должна была составить ей компанию, была также полностью освобождена Люциусом от этой обязанности и, более того, получила от него строгое указание, даже не сметь, общаться с ней без его личного присутствия. Продержать Миреллу в таком режиме два месяца ему, конечно, не представлялось возможным, но Люциус всё же надеялся, что грек пожертвует свои деньги в Фонд уже в конце следующей недели, после чего он постарался бы избавиться каким-либо образом от них обоих.

Утро наступившей вскоре субботы всё было поглощено приготовлениями Малфой-мэнора к званому ужину, на который помимо господина Калогеропулоса и его спутницы были приглашены также Луис Алонзо и Северус Снейп.

Мистер Бэгз то и дело суетился по дому, начищая столовое серебро и готовя более десяти видов блюд; из погребов подняли лучшие образцы вин, а стол сервировали самым дорогим антикварным фарфором, какой только имелся в поместье.

Люциус, питающий обычно симпатию к помпезным торжествам, ждал предстоящего вечера с напряжением. Угрюмое его настроение распространялось и на окружающих: до полудня он успел трижды сорваться на домовика и рявкнуть на попавшуюся под руку Гермиону. Последнее вышло у него совершенно случайно, и Гермиона, кажется, это поняла, что, впрочем, не помешало ей с особым укором сузить свои медовые глаза и демонстративно уйти в комнату Розы. В шесть часов вечера оба они, однако, с неизменно благодушными улыбками уже стояли у каминного портала, ожидая гостей. На Гермионе сегодня было надето строгое тёмно-зелёное платье в пол, а на Люциусе парадная мантия того же цвета.

Первым в поместье прибыл Алонзо, и оба они поздоровались с ним весьма радушно, однако, как только в камине сверкнула вторая вспышка, и из портала вышли господин Калогеропулос с Миреллой, Люциус невольно сделал шаг вперёд, отгораживая их от Гермионы так, словно кто-то из них собирался с порога поразить её непростительным.

— Рады наконец посетить твой дом, Люциус, — насмешливо просипел грек, пожимая его протянутую руку и, обратив свои выцветшие глаза к потолку, добавил: — Любопытная люстра!

— Венецианская, — заметила Гермиона выглядывая из-за плеча Люциуса.

— Помнится, когда я была в поместье в последний раз, — произнесла Мирелла. — Здесь всё было несколько иначе.

— Ты уже бывала здесь ранее? — удивился старик.

Керберос неизменно держался за свою опору с птицей в клетке и начал медленно двигать её вперёд, рассматривая зал.

— Конечно, — кивнула она. — В своё время я была в этом доме частой и весьма желанной гостьей, не так ли, Люциус?

Верхняя губа его нервно дёрнулась, а в голове мелькнула безумная мысль выпроводить Миреллу и Кербероса из своего дома прямо сейчас, решив наконец столь надоевшую ему за эти несколько дней проблему. От импульсивного решения его остановила только новая, сверкнувшая в камине вспышка, из которой вышла высокая, облачённая в неизменно чёрную мантию фигура Северуса Снейпа.

— А вот и наш знаменитый мастер зелий, о котором я вам рассказывал, дорогой Керберос, — произнёс Люциус на одном дыхании.

Северус, быстро оценивший сложившуюся ситуацию, озарил своё лицо вежливой улыбкой.

— Подозреваю, я прибыл как всегда вовремя? — спросил он.

— Мистер Снейп, — Калогеропулос протянул ему руку. — Я немало наслышан о вас. Молва о ваших талантах в зельеварении и иных подвигах слывёт даже в Греции!

— Полагаю, вы преувеличиваете, — елейным голосом сказал Северус. — Я всего лишь скромный школьный учитель и только…

— Ну что ты, Северус, — подала голос Мирелла. — Все мы знаем о совершённом тобой подвиге. Быть двойным агентом под самым носом у Воландеморта, мог бы не каждый…

— Мирелла, — Северус посмотрел ей в глаза. — Сколько лет…

— Действительно, много, — кивнула она, выдержав его пристальный взгляд.

— А ты, надо отдать тебе должное, только расцвела за эти годы.

— Да и ты сам, как я посмотрю… жив, — заключила она.

— Да уж, не жалуюсь, — усмехнулся тот.

— Дорогуша, а ты ведь училась у мистера Снейпа? — спросил Керберос.

— Действительно, — кивнула та. — Когда я начала своё обучение, профессор Снейп только заступил на должность преподавателя зельеварения в Хогвартсе…

— И какой Мирелла была ученицей, а, профессор Снейп? — игриво обратился к нему грек.

— Самой лучшей, — Снейп притворно оскалился, всё ещё не сводя своего проницательного взгляда с её лица.

— Ах, Северус, не бойся выставить меня в дурном свете! — рассмеялась она. — Стоит признать, я была трудным ребёнком и попортила тебе немало крови. Но не судите меня строго, — она подмигнула окружающим. — В то время я ещё не очень хорошо понимала, что этот самый человек теперь декан моего факультета, а не просто странный приятель Ральфа, коротавший летние деньки на нашем заднем дворе, отрабатывая разные забавные заклятья, от которых вся лужайка к вечеру превращалась в месиво из птичьих перьев и кишок…

Лицо Снейпа обрело ещё более землистый оттенок, чем обычно, а в глазах промелькнула свирепость.

— Что ж, предлагаю переместиться за стол, если ни у кого нет возражений, — робко произнесла Гермиона, прерывая эту без сомнения способную закончиться чьей-нибудь мучительной смертью беседу. — Мистер Бэгз уже готов подавать закуски.

— Мистер Бэгз? — Мирелла приподняла бровь, удивлённо взглянув на Люциуса.

— Да, мой новый эльф-домовик — мистер Бэгз, — кивнул тот, усаживаясь на приготовленное для него место в середине стола. По правую руку от него села Гермиона, по левую — Керберос. Мирелла, Алонзо и Северус сели напротив.

— Ты обращаешься к своему домовику «мистер»? — уточнила Мирелла.

— Он просил его так называть, — холодно произнёс Люциус. — Кто я такой чтобы перечить свободному эльфу?

— О, Мерлин! — всхлипнула та, прижав к своим губам пальцы, дабы подавить смех. — Только не говори, что ты ещё и платишь ему жалование!

— Он ещё и живёт в своей собственной комнате, — прошипел Люциус.

На столе возникли всевозможные яства.

— У вас дома прислуживает свободный эльф? — удивился грек. — Что ж, это очень похвально! У нас в Греции никогда не одобряли их порабощения. На Крите, к примеру, эльфы живут свободными общинами и ведут свой уклад, без какого-либо вмешательства со стороны магов или гоблинов.

— Приятно слышать, что хотя бы где-то это так! — воскликнула Гермиона.

— О, а вы милочка симпатизируете эльфам? — улыбнулся старик.

— Я никогда не понимала, почему одни живые существа имеют право на свободу, а другие должны пребывать в рабстве, — с жаром начала она. — Одно время я даже пыталась сделать с этим что-то здесь, в Британии, но наше общество бывает порой настолько закоснелым, что побороть многовековые традиции не представляется возможным… В короткий срок, во всяком случае. Но наш Фонд также планирует заняться решением и этой проблемы. Мы, к примеру, оказали в этом году некоторую поддержку Ассоциации имени Добби. Так звали эльфа, который жил когда-то в этом доме. Он был одним из первых свободных эльфов в Британии… Люциус сам его освободил, — добавила она, несколько боязливо покосившись на мужа.

— Неужели? — не переставал удивляться грек.

Лицо Миреллы тем временем раскраснелось так сильно, что она залпом осушила стоявший перед ней бокал с водой.

— Если тебе нужна помощь, Люциус — просто моргни! — произнесла она одними губами, демонстративно прикрыв глаз.

Люциус старался делать вид, что не замечает её кривляний. Его лицо сейчас было абсолютно невозмутимым.

— У нас в Мексике тоже есть с этим проблемы, миссис Малфой, — очень серьёзно обратился к Гермионе мистер Алонзо. — Когда на берега Нового Света высадились маги из Испании и Британии, они уже привезли с собой эльфов в качестве своих слуг и поработили тех, которые населяли берега центральной Америки. Только в начале двадцатого века в Мексике начались общественные протесты против их угнетения. Коренные племена тогда сгоняли в резервации, их держали в клетках и поили стерилизующими зельями. Я считаю, что это вопиющая несправедливость! Мои родители были среди тех, кто участвовал в протестах. Сейчас конечно, это уже в прошлом, но среди нас до сих пор есть маги, которые считают, что эльфы должны были быть истреблены.

— Ах, Луис! — воскликнула Гермиона. — Передайте своим родителям благодарность от меня! Подозреваю, какой это был героизм с их стороны!

— К несчастью, они оба погибли… Я сирота, миссис Малфой, — Луис смущённо опустил свои тёмные, обрамлённые густыми ресницами глаза.

— Простите, — выдохнула она. — Неужели они пали жертвами освободительной войны?

— Можно и так сказать, — кивнул он. — Но погибли они не потому, что сражались за свободу эльфов. Они погибли в борьбе за собственную свободу… Не только в Британии есть тёмные волшебники, миссис Малфой…

— Ах, я только сейчас поняла, что совсем ничего не знаю об истории магической Мексики, — Гермиона густо покраснела. — Какой стыд. Это так невежественно с моей стороны.

Люциус заметил, как Северус красноречиво закатил глаза.

— Вам не стоит из-за этого так переживать, миссис Малфой, — внезапно обратилась к ней Мирелла. — Думаю, мистер Алонзо с большим удовольствием поможет вам восполнить этот пробел…

Люциус метнул в Миреллу уничижающий взгляд, который та поймала, надо сказать, не без удовольствия.

— Что ж, полагаю, если тема эльфов завершена, — вздохнув, произнёс Снейп. — Я могу, наконец, выполнить свою основную функцию моего присутствия на этом ужине и ответить на какие-то вопросы относительно той деятельности Фонда, которая связана с зельеварением.

— Говоря по правде, — сказал господин Калогеропулос. — Мистер Алонзо уже сумел ответить на многие возникшие у меня за эти дни вопросы. Сам я далёк от науки, уж простите, да и магические мои способности никогда не были выдающимися, если уж быть совсем честным. А потому вы мне интересны не столько как зельевар, сколько как незаурядная личность. Узнав вашу удивительную биографию от моей дорогой Миреллы, я пришёл в восторг: какая сила духа! Какое железное самообладание!

— Благодарю, — Северус натянул улыбку. — И всё же вы преувеличиваете.

— А вы не преуменьшайте! — настойчиво кивнул тот. — Мы, греки, ценим людей, способных бороться за свободу, однако мне интересно вот что: брат Миреллы, насколько мне известно, был вашим одноклассником в юности.

— Да, это так, — осторожно произнёс Северус.

— И, как я знаю, после окончания Хогвартса вы примкнули к рядам этих людей, Пожирателей Смерти, как вы их именуете, тоже вместе?

— Примерно так, — снова кивнул он.

— Но как же так случилось, что ваша дальнейшая судьба сложилась столь диаметрально противоположным образом? Не переживайте, — он предостерегающе взмахнул рукой. — Я знаю и о некоторых других подробностях вашей биографии, даже мотивах, и я не пытаюсь выведать ваши личные тайны, поверьте. Мне любопытно сейчас другое: почему вам не удалось убедить, к примеру, брата Миреллы последовать вашим путём или, быть может… помочь ему каким-либо образом, дабы тот избежал заключения в эту тюрьму, Азкабан, дабы позволить ему получить шанс исправиться?

— Если вы действительно знакомы с моей биографией и мотивами, как вы сказали, в чём я, признаться, сомневаюсь, у вас бы не возникло подобного вопроса, господин Калогеропулос, — металлическим тоном сказал Снейп. — Как вы, должно быть, понимаете, мне было в то время чуть больше двадцати лет и один очень близкий для меня человек погиб по вине Воландеморта и ряда верных ему лиц… В связи с чем, мне едва ли было дело до кого бы то ни было ещё. Спасение утопающих, как известно, дело рук самих утопающих…

— Не кажется ли вам это эгоистичным теперь?

— Не понимаю о чём вы?

— Всё-таки брат Миреллы… Как его там звали? Ральф? — он посмотрел на женщину и та только кивнула. — Был вам другом? Или я ошибаюсь?

— Да, действительно, — отозвался тот. — Мы дружили, пока учились в Хогвартсе. Но дети, знаете ли, имеют свойство менять свои приоритеты и интересы по мере взросления… Во взрослом возрасте Ральф стал склонен к излишней импульсивности, что его и сгубило. Не знаю известно ли вам, но я был не единственным его другом. Был ещё мистер Эйвери, который погиб в конце концов в битве за Хогвартс. Он, конечно же, выступал на стороне Волдеморта, как можно понять… Так вот Эйвери был одним из тех, кто свидетельствовал в своё время против Ральфа, заявив, что именно он держал его под заклятием Империо, благодаря чему избежал заключения сам…

— Но почему вы не свидетельствовали против этой лжи? — узловатый указательный палец Кербероса уткнулся в стол рядом с его тарелкой. — Почему, имея протекцию самого Альбуса Дамблдора, не дали показания по делу мистера Мальсибера в суде?

— Если бы вы были знакомы с процедурой проведения судебных процессов в то время, то увидели бы, что это было довольно затруднительно сделать. Подавляющее большинство Пожарателей Смерти или тех, кто по каким-то причинам был отнесён к их числу, были посажены в Азкабан практически без суда и следствия.

— Но нашему доброму другу Люциусу удалось же как-то этого избежать?!

Люциус, при упоминании его имени вытаращил на Кербероса глаза.

— Прошу прощения, но ко мне всё это не имеет, ни малейшего отношения, господин Калагеропулос, — возмущённо произнёс он. — Я был среди тех несчастных, кого Волдеморт и шайка его гадких приспешников держали под заклятьем Империо!

— Ах, Люциус! — воскликнула Мирелла, со звоном опуская свою вилку на тарелку. — Чего ты теперь-то боишься? Здесь же все свои!

— Я не позволяю, ни тебе Мирелла, ни даже вам, Керберос, пытаться заводить подобные разговоры в моём доме, — жестко заключил Люциус. — Этот вечер предназначен для обсуждения дел сегодняшних, а не давно минувших. Будь я столь низок, будь я приспешником Волдеморта добровольно, создал бы я теперь Фонд, чья деятельность направлена на помощь жертвам Тёмного режима? Поддерживай я его безумные идеи, женился бы я на магглорожденной героине войны?

— Ну-ну, мой мальчик, — насмешливо проговорил грек. — Прости мне моё праздное любопытство и сделай скидку на мои седины. Я стар и меня заботят порой очень странные, философские вопросы… Никто не пытается сейчас здесь выводить кого бы то ни было на чистую воду. Мы лишь беседуем по-дружески о том, да о сём. Но мне понятно твоё негодование и я прошу у тебя прощения за то, что затронул в твоём доме очевидно весьма некорректную тему.

— Ваши извинения приняты, — склонил голову Люциус.

— Ах, ну спасибо, — улыбнулся тот и, потрепав своей немощной рукой Люциуса по плечу, добавил: — Я рад, что у тебя достаточно выдержки, дабы не бросаться из огня да в полымя и не принимать всё это на свой личный счёт.

Люциус натянул улыбку, после чего, глубоко вздохнув, сказал:

— Что ж, полагаю, мистер Бэгз скоро подаст десерт — сахарный торт со сливками. Вы просто обязаны его попробовать, господин Калогеропулос.

***

После ужина Люциус предложил всем присутствующим удобно расположиться на диване, дабы выпить по рюмочке диджестива и расслабиться перед обратной дорогой. Гермионе правда понадобилось подняться в детскую, поскольку Роза капризничала и не желала засыпать без мамы. Мирелла, явно получающая громадное удовольствие от вечера устроилась в кресле Люциуса, отчего тот лишь поморщился и отметил про себя, что надо будет приказать мистеру Бэгзу хорошенько почистить обивку. Просить женщину освободить приглянувшееся ей место он, конечно, не стал, что было бы просто невежливо. Алонзо сидел рядом с Керберосом и без устали рассказывал ему о мексиканской школе магии и волшебства, отчего старик приходил в неописуемый восторг.

Воспользовавшись моментом Люциус указал Северусу глазами на дверь, сигнализируя о том, что им необходимо было поговорить.

— Ну, что ж, Люциус, — громко обратился к нему Снейп, вставая со своего места. — Время уже позднее, а госпожа директор ещё просила меня переговорить с тобой о возможной кандидатуре на вновь освободившуюся должность преподавателя Защиты от тёмных искусств. Разговор, правда, будет весьма скучным для присутствующих, а потому я бы хотел попросить перед всеми прощения, — он оглядел остальных, — и украсть у вас хозяина этого дома на несколько минут.

Все понимающе кивнули, и Северус с Люциусом чинно покинули большой зал. Через минуту они расположились в кабинете Люциуса, где тот сразу же устало, опустился в своё кресло. Северус же сделал несколько шагов по комнате, остановившись в конце концов у невысокого книжного шкафа.

Взмахнув палочкой, Люциус заставил взмыть в воздух поднос с наполненным огневиски графином и двумя бокалами, который стоял на журнальном столике в другом конце комнаты. Поднос пересёк пространство и с небольшим стуком опустился на письменный стол прямо перед ним. Люциус наполнил бокалы, передав один из них Снейпу.

— Ну так, — произнёс он, после того, как они молча выпили, — что скажешь?

Он обратил на Северуса тревожный взгляд.

— Скажу… что у тебя серьёзные проблемы, Люциус, — проговорил Снейп, нахмурив брови.

— Мирелла? — выдохнул тот. — Ты что-то понял?

— Нет, Люциус, — тот приподнял бровь. — Я поражаюсь, как ты мог быть настолько неосторожен, когда брал этого человека на работу! Мало того, что он молод, хорош собой, борец за свободу эльфов и зельевар, так он ко всему прочему ещё и сирота!

В комнате на секунду повисла тишина, которую прервал утробный голос Люциуса:

— Ах, поди к чёрту, Северус! Я-то думал ты и, правда, решил сказать мне что-то серьёзное!

Губы Снейпа искривились в насмешливой улыбке.

— Ты думаешь, я не серьёзен? — притворно оскорбился тот. — Что ж, очень зря! Ты же видел, как она вспыхнула до самых кончиков своих милых ушек, когда он объявил чуть не плача, что родители его умерли в освободительной войне против злых волшебников!

— Если ты не замолчишь, я пошлю в тебя какое-нибудь очень злое проклятье, клянусь Мерлином! — ядовито заметил Люциус. — Эти милые ушки только мои. И никакой чёртов мексиканец, будь он хоть тысячу раз сирота и эльфолюб, не получит их. В противном случае, я сделаю его ещё и евнухом.

Расплывшись в широком оскале, Северус сделал глоток.

— Ах, ну вот зачем ты всё это мне сказал? — воскликнул в сердцах Люциус. — Только я подумал, что нашёл идеального работника!

— Ну, ты же понимаешь, что тебе на самом деле нечего бояться? — более серьёзно спросил Снейп.

— Я даже думать о таком не собираюсь! — прорычал тот. Меж бровей его пролегла хмурая складка и, мотнув головой, он произнёс более спокойно: — Так что на счёт Миреллы?

— Как была пакостливой мерзавкой, так и осталась, — выплюнул Снейп, делая крупный глоток. — Но я бы больше переживал на твоём месте на счёт Кербероса…

— Ты тоже чувствуешь, что этот старый пройдоха не так уж и прост, каким пытается казаться?

— Он совсем не прост! — кивнул Снейп. — Вот только… Что ему за толк?

— А не может… не может он быть… Ну… Ральфом!

Люциус обратил на Снейпа беспокойный взгляд.

— Ральфом? — прошептал Северус, так словно их могли подслушать. — Но он же умер! Умер два года назад!

— Ну и что? — также шёпотом ответил ему Люциус. — Вспомни Барти Крауча!

— Нет, Люциус! В Азкабане нынче другие порядки… Ты и сам знаешь. Смерть заключённого фиксируют трое свидетелей, ставя свою магическую подпись в свидетельстве о смерти. Они же проверяют не было ли на усопшем каких-либо чар. Да и на выходе из тюрьмы теперь стоит «Гибель воров», секрет которой был раскрыт министерству гоблинами из Гринготтса, Мерлин знает, за какие богатства!

— Кингсли пообещал им полную протекцию при любых их стычках с другими магическими существами, — лениво ответил Люциус.

— Влезать в чужие войны, значит, будем? — поморщился Снейп.

— Ах, это всё не важно сейчас, — Люциус поднялся со своего кресла и сделал несколько шагов по комнате. — Значит, ты уверен, что Ральф не мог выйти из Азкабана живым?

— Это было бы просто невозможно! Ни оборотное зелье, ни Империо, ни даже мантия невидимка, ни любая другая маскировка не позволили бы ему совершить побег… А почему ты вообще решил, что это может быть он?

Люциус с сомнением взглянул на Северуса, после чего, помолчав, медленно начал:

— Пять лет назад я получил одно письмо. Была зима. Сильная метель… Его принесла мне очень старая плешивая сова, которая была в очень плохом состоянии, почти умирала… Письмо тоже было сильно потрёпано, и когда я развернул его, там оказалась какая-то чушь: счёт на неизвестное мне имя. Причём давно уже просроченный… Я сначала хотел было его даже выбросить, решив, что сова просто сбилась с курса, заплутала и в отчаянии приземлилась в моё поместье, но потом, мне пришла мысль, что это могло быть не простое письмо. Я изучил его. Никакие проявляющие заклятья не сработали, но вот маггловский метод… Я подержал над пламенем нож для бумаги, после чего провёл нагретым лезвием по письму и, о, чудо! На листе стали проявляться слова! Начав читать их, я, правда, сразу же пожалел о содеянном. Письмо было от Миреллы. Оно было недлинным, но суть его заключалась в том, что она хотела устроить Ральфу побег. Она надеялась… Просила меня помочь ей в память о… о том, что было между нами. Я тогда жутко разозлился. Надо было сжёчь это чёртово письмо и выбросить эту паршивую полудохлую птицу на улицу, но прочитав его, я уже не мог оставить это просто так. Я написал Мирелле краткий ответ, чтобы она забыла моё имя и больше никогда не смела связываться со мной. Как только сова выздоровела и окрепла, я сразу же отправил её с этим посланием восвояси. Мне не нужны были проблемы, и я уж точно не был намерен помогать этой паршивке и её глупому братцу. Я только восстановил своё имя после всех этих скандалов. Только оправился после развода и переезда Драко в Америку…

— Она больше не писала тебе?

— Нет. Я забыл о ней. И надеялся, что она больше никогда не появится в моей жизни…

— И ты думаешь: не удалось ли ей, в конце концов, всё-таки провернуть свой план?

— Я не знаю… Я и сам понимаю, что это было бы просто невыполнимо. Уж точно не в одиночку… Она должна была бы подкупить дюжину стражников!

— Заклятья, которые действуют в Азкабане, работают сами по себе. Их невозможно обойти только лишь заплатив кому-то деньги.

— Тогда что всё это значит? Почему этот старикашка так печётся о ней и несчастной судьбе её братца? Быть может мы могли бы проверить его каким-то образом? Дать ему, к примеру, веритасерум?

— Нет, это незаконно, Люциус. Керберос гражданин Греции. Применение веритасерума к лицам, имеющим другое гражданство, является преступлением, которое может спровоцировать конфликт на международном уровне.

— Знаю-знаю! — отмахнулся Люциус. — Если ты помнишь, я семь лет проработал начальником Международного бюро магического законодательства! Я самолично подписывал все эти законы!.. Чёрт бы их побрал… Но если Керберос не тот за кого себя выдаёт…

— Использовать веритасерум всё равно слишком опрометчиво с нашей стороны. Мы не можем применить его, основываясь лишь на твоих смутных подозрениях. Вполне вероятно, что старику просто нечего делать и он, за неимением других интересов, видит себя неким благодетелем Миреллы. Если это так, то прими мы радикальные меры — и все твои усилия и надежды в отношении его денег пойдут прахом.

— Чёрт бы побрал эти деньги, — прошипел Люциус, снова опускаясь в своё кресло.

— Я удивлён, что ты вообще терпишь всё это, — заметил Северус. — Скажи, мой друг, может ты уже разорён?

— Не переживай, мои предки хорошо позаботились на этот счёт, — выплюнул он.

— Я понял, — с усмешкой кивнул тот. — Поместье ещё не в собственности банка. И то ладно…

— Не шути так! Я никогда не стал бы заниматься никакой чёртовой благотворительностью себе в убыток. Однако дабы удовлетворить все альтруистические порывы моей дражайшей супруги, я должен привлекать как можно больше вот таких вот старых толстосумов, вроде Кербероса, желающих, на пороге смерти, откупить у судьбы все свои прошлые грешки…

— Мне даже любопытно, насколько тебя хватит? — хмыкнул Снейп. — С другой стороны… Я же знаю тебя: будь тебе это не по нраву — ты прекратил бы всю эту мышиную возню в два счёта. Ты просто потакаешь ей, потому как тебе самому это приятно.

— Что правда, то правда, — вздохнул Люциус, налив себе ещё огневиски. — Я и сам не понимаю, почему делаю всё это… И главное — добровольно!

— Может быть, мисс Грейнджер всё-таки нащупала внутри тебя щедрость и великодушие, которые ты так тщательно скрывал все эти годы?

— Я бы сказал тебе, что она у меня нащупала, — процедил сквозь зубы тот.

— Фу, Люциус, не порть момент, я почти уверовал в твою добродетель! — Северус протянул ему и свой опустевший бокал.

— Добродетель, — хмыкнул Люциус. — Скажешь, тоже…

Губы Северуса расплылись в улыбке, и они оба рассмеялись, со звоном соприкоснувшись краями своих вновь наполненных бокалов.

— Но надо отдать ей должное, — заметил Снейп, заняв своё прежнее место у книжного шкафа. — Так или иначе, а она добилась желаемого.

— Только благодаря тому, что я готов потакать любым её прихотям, как ты и сказал.

— О нет! Не только! Признай, она имеет на тебя куда более сильное влияние.

Вздохнув, Люциус кивнул.

— Да уж, стоит ей только насупить своё прелестное личико и я уже готов в лепёшку разбиться!

— Магия! — Северус приподнял бровь.

— Невероятная… И именно поэтому я просто не могу допустить, чтобы Мирелла или кто бы то ни был ещё, попытались разрушить это… Мне нужно выяснить, не скрывается ли под личиной Кербероса кто-то другой…

— Я бы не советовал тебе торопиться с этим… Не дай им понять, что у тебя есть подозрения. Если они и, правда, замышляют что-то, ты должен быть очень осторожен. В конце концов, они приехали на два месяца — у тебя ещё есть время.

— Я не уверен, что меня хватит на два месяца, Северус, — Люциус обратил на него тревожный взгляд.

— Ну, тебя же хватило на год в Азкабане. А потом ещё на год присутствия в этом поместье Тёмного Лорда и прочих…

— Даже не напоминай, — по лицу его прошла судорога.

— Гермиона знает о том, кем тебе приходилась Мирелла? — Снейп задержал на лице Люциуса внимательный взгляд.

— Я не говорил ей. Но возможно она догадывается о чём-то…

— Люциус, — в глазах Северуса промелькнуло осуждение.

— Я не хочу втягивать её во всю эту грязь, понятно! — отчаянно зашептал тот, вскакивая со своего кресла и подходя к Северусу. — Она не должна узнать об этом! Ты же знаешь, какая она чувствительная, и помнишь, как у меня всё было… не просто с Миреллой.

— О, да! Я помню всё, что ты делал с Миреллой, Люциус, ты зачем-то рассказывал мне об этом во всех смачных подробностях! Ты всегда был склонен к этому болезненному душевному эксгибиционизму… И мы оба с тобой знаем, что с Миреллой у тебя всё было предельно просто — ты превратил её в свою рабыню! Не подумай, что я тебя осуждаю…

— Это рабство с её стороны было вполне добровольным! — выплюнул тот.

— И ты не боишься, что Мирелла может рассказать обо всём этом Гермионе, несколько переиначив факты? В таком случае, имея в виду её “чувствительность”, ей точно было бы лучше узнать всё это от тебя самого. Не во всех подробностях, конечно!..

— Именно поэтому я и не позволяю Гермионе оставаться с Миреллой наедине. Я не хочу, чтобы эта… женщина…

— Рассказала Гермионе о том, как её муж любил обходиться с другими особями женского пола?

— На чьей ты стороне вообще?! — поморщился Люциус.

— На вашей с Гермионой, конечно, — примирительно прикрыл глаза Снейп. — И именно поэтому, я пытаюсь предостеречь тебя от очередной ошибки, дорогой мой друг.

— Что ж, премного благодарен! Я приму твои ценные советы к сведению, — хмыкнул тот. — А теперь, полагаю нам пора пойти и выпроводить уже этих мошенников из моего дома.

***

Когда Люциус и Северус вернулись в зал, они застали следующую картину: Алонзо продолжал разговаривать с Керберосом, Мирелла же переместилась на диван в другом конце комнаты. Рядом с ней сидела Гермиона. Они очевидно тоже о чём-то разговаривали, однако, беседа их прервалась, когда за Люциусом и Северусом захлопнулась дверь.

— Дорогая, ты уже уложила Розу? — Люциус подошёл к Гермионе и Мирелле, растягивая губы в напряжённой улыбке. — Всё в порядке?

— Да, мисс Мальсибер рассказывала мне про работу с драконами в Венгрии. Оказалось, она знает Чарли Уизли, он как-то приезжал к ним в лагерь из Румынии, представляешь?

— Очень увлекательно! — сказал Люциус. — Однако уже поздно… Полагаю, наши гости утомились и нам стоит проводить их.

В следующий момент на лице Миреллы отразился неподдельный испуг, и, вскочив с места, она воскликнула:

— Ах, я совсем забыла! Керберосу пора пить лекарство!

Метнувшись к опоре старика, она выудила из небольшого ящичка под клеткой коричневую бутылочку и принялась суетиться, открывая её и наполняя беловатой жидкостью съёмный колпачок.

Люциус многозначительно посмотрел на Снейпа.

— А что за лекарство принимает, господин Калогеропулос? — поинтересовался тот.

— Ничего особенного, — ответил сам грек, принимая из рук Миреллы колпачок и осушая его. — Желудочная микстура, только и всего.

***

После того, как все гости покинули Малфой-мэнор, Люциус и Гермиона устало поднялись в свою спальню, принявшись готовиться ко сну.

— О чём вы разговаривали с Северусом? — поинтересовалась Гермиона, подходя к зеркалу и начиная извлекать из своей высокой причёски шпильки.

— Так, о всяких пустяках, — отмахнулся Люциус.

Он вынул из петель своих манжет алмазные запонки и положил их в элегантную малахитовую шкатулку с серебряной змеёй на её крышке.

— У него возникли какие-то подозрения на счёт Миреллы? — уточнила Гермиона.

— Ничего конкретного… Посоветовал подождать, — кивнул он. — Меня больше интересует, о чём разговаривали с ней вы?

— Я же уже сказала тебе: о Венгрии и драконах, — усмехнулась Гермиона, вынув из своих волос гребень с изумрудами, который принадлежал когда-то прабабушке Люциуса.

Волосы её тяжёлыми локонами рассыпались по плечам.

— И всё же, я просил тебя не разговаривать с ней без моего присутствия, — ласково, но с небольшим нажимом сказал он, подходя к ней сзади и погружая в эти блестящие кольца свои пальцы.

— А что мне было делать, когда я, вернувшись в зал, обнаружила, что тебя там нет, а наша гостья скучает в одиночестве? С моей стороны было бы невежливо проигнорировать её, тебе так не кажется? — Гермиона повернулась к нему и посмотрела в глаза. — Чего ты так боишься? Что она расскажет мне о тебе что-то плохое?

— Что она может намеренно сказать тебе какую-нибудь грязную ложь…

— Раз это будет ложь, чего тебе тогда бояться? Ты мой муж, Люциус! Как ты думаешь, кому я доверяю больше: какой-то там Мирелле или тебе?

— Просто, будь осторожна с ней, хорошо? — сказал он, целуя Гермиону в лоб.

========== Глава 6. Клоуны и акробаты ==========

Спустя ещё три дня Люциус и Гермиона планировали устроить для Кербероса встречу с людьми, которым Фонд уже помог за время своей работы. Поскольку «Серебряная выдра» тесно сотрудничала с больницей Святого Мунго, мероприятие это было решено организовать именно там, в большом и удобном сквере, прилегающем к зданию госпиталя.

Посещение больницы вызывало у Гермионы всякий раз тягостные чувства, но в настоящее время здесь проходили лечение многие их подопечные, а также работали врачи, задействованные в исследовательской программе по изучению применения легилименции для исцеления психомагических недугов, а потому лучшего места для планируемой встречи придумать было нельзя.

Помимо прочего, в больнице Святого Мунго всё ещё наблюдался Рон Уизли, пострадавший несколько лет назад из-за неправильно наложенного на него заклятия Обливиэйт, которое он попытался в пылу отчаяния после их с Гермионой расставания, применить сам к себе. Именно он был одним из первых пациентов, кого Фонд Люциуса и Гермионы взял под своё крыло. Семейство Уизли, конечно, отказалось от материальной поддержки, но согласилось включить Рона в экспериментальную программу, а потому успехи его лечения стали одной из визитных карточек организации.

Успехи, как ни странно и правда были. Лаванда, жена Рона, взявшаяся в своё время за лечение мужа, немало продвинулась в изучении легилименции, благодаря чему смогла частично вернуть Рону утраченные им однажды осознание реальности и память. И хотя до полного выздоровления его было ещё далеко, полгода назад врачи разрешили Лаванде забрать Рона домой.

Несмотря на это, всякий раз перед встречей с Роном, Гермиона по-прежнему испытывала жуткое волнение. Никогда нельзя было быть уверенной в том, как именно он отреагирует на неё. Настроение у него теперь менялось в считанные секунды. Он мог быть радостным и благодушным, а в следующий миг, без явных на то причин, становился угрюмым и даже агрессивным. Зависело это ещё и от того, насколько интенсивно Лаванда работала с его полуразрушенным сознание накануне и какие именно воспоминания сшивала по частям. Опасность постоянных откатов также оставалась, отчего Рон мог иногда снова начинать путать факты и выдуманные им истории.

Из-за того, что Лаванда отчасти всё ещё винила Гермиону во всем, что случилось с Роном, общались они нечасто. За последние полгода Гермиона и вовсе видела их всего несколько раз, а потому грядущая их встреча на готовящемся мероприятии вызывала у неё тревогу: вдруг стало хуже? Гермиона считала, что Рону было полезно выбираться в люди, общаться с ней и остальными как можно чаще, Лаванда же напротив, придерживалась мнения врачей, считающих, что чем меньше лишних переживаний получает Рон, тем быстрее и проще будет происходить его восстановление.

Гермиона не спорила с этим. Да и могла ли она рекомендовать Лаванде, тратившей навыздоровление Рона всё своё время, как ей было лучше лечить его, тогда как сама она была только причиной, из-за которой всё это вообще произошло?

— Не переживай, я уверен, что в этот раз, мистер Уизли продемонстрирует нам очередной прорыв, — ободряюще прошептал Люциус, когда они вместе с Керберосом, Миреллой и Алонзо уже трансгрессировали на территорию больничного сквера.

— Как я понимаю, Люциус, ты и раньше активно поддерживал деятельность этой больницы? — обратился к нему Керберос, поглаживая своей дряблой рукой прутья клетки. Птица сегодня отчего-то была взволнована более обычного.

— Именно так, господин Калогеропулос, — кивнул Люциус. — Я никогда не жалел денег на благие дела. Помню, одно из самых своих щедрых пожертвований для больницы я сделал в 1994 году…

— В год проведения на территории Британии Чемпионата мира по квиддичу, — заметила Мирелла.

— Именно так, — натянуто подтвердил он.

— Ох, я помню, какую весёлую костюмированную вечеринку ты закатил тогда после матча, Люциус! С огнями и воздушными акробатами! — со смехом воскликнула Мирелла.

— И ты принимала в ней самое активное участие, — оскалился тот.

— Воздушные акробаты? — удивился грек, с интересом взглянув на них.

— Кстати это были магглы, — заметила Мирелла. — Стоит признать, Люциус всегда испытывал к ним симпатию! Помню, какие очаровательные кульбиты они делали в воздухе! Жаль всё закончилось после того, как в небо был выпущен один особенно яркий фейерверк!

Челюсти Люциуса скрипнули. Гермиона успокаивающе сжала его руку.

***

Когда все они вышли наконец на широкую зелёную лужайку, с несколькими разноцветными шатрами, в которых присутствующим раздавали закуски и наливали напитки, она уже была полна людей. Здесь находились и пациенты больницы, одетые в характерные светло-голубые мантии и врачи в накрахмаленных лимонных одеждах, а также другие люди — преимущественно родственники пострадавших во время Второй магической войны людей.

— Миссис Малфой! Миссис Малфой! — с громкими криками навстречу Гермионе выбежали две рослые девочки лет пятнадцати, абсолютно, казалось, одинаковые на вид. Различными были у них только значки факультетов Хогвартса, прикреплённые к их простым, но опрятным ситцевым платьям.

— Мелли, Дора! — воскликнула Гермиона, заключая их в объятия. — Как я рада вас видеть!

— Кто эти милые пташки? — улыбнулся Керберос.

— Племянницы Чарити Бербидж, — ответил Люциус, — преподавательницы маггловедения из Хогвартса. В своё время её лично убил Волдеморт за то, что она публиковала свои статьи о магглах, как о людях, равных магам… Девочки были на её попечении.

— Ах, вот оно что, — кивнул грек.

— Бербидж? Той самой, которую Тёмный Лорд убил в твоём поместье прямо посреди большого зала, где мы так прекрасно отужинали в прошлую субботу? — уточнила Мирелла.

— Да, той самой, — прошипел Люциус.

— Так вы, значит, взяли их под своё крыло? — спросил Керберос, бросая на него насмешливый взгляд.

— Да, наш Фонд оказывает им помощь. У них вообще-то есть родственники, но, сами понимаете, никому не хочется брать на себя подобную обузу, да ещё и в двойном объёме… К примеру, каждый год им нужно покупать два новых комплекта школьных принадлежностей, рабочих и парадных мантий, учебников, наборов для зельеварения, а это знаете ли немалые траты для обычной семьи… Мелани, к примеру, ещё и подаёт весьма неплохие надежды в квиддиче. Она загонщица и уже капитан команды. Мы купили ей новую метлу: Нимбус 2010 и в этом году её факультет взял кубок школы. Доротея же проявила склонности к зельеварению. Гермиона, с любезного одобрения профессора Снейпа, организовала в Хогвартсе кружок юных зельеваров, обеспечение для которого покупает Фонд. Это прекрасная база для подготовки будущих сотрудников наших лабораторий, к примеру…

— Прелестно-прелестно, — сказал грек.

— Люциус, я в очередной раз поражена. Ты так не безразличен к судьбе этих двух девочек! — изумилась Мирелла.

— Не понимаю, что тебя удивляет? — губы Люциуса неприязненно дрогнули. — Не знаю, помнишь ли ты, но меня всегда заботила судьба юного поколения магов. В своё время я входил в попечительский совет Хогвартса и даже был его председателем какое-то время. Кроме того, я уже тогда покупал нуждающимся студентам спортивный инвентарь, обеспечив целую команду по квиддичу новыми мётлами… Нимбус 2001, как сейчас помню, семь штук. А, кроме того, я целый год преподавал там Защиту от тёмных искусств четыре года назад. Доротея и Мелани тогда как раз поступили на первый курс, и я помню, какой жалкий и потрёпанный вид имели все их вещи…

— Мистер Малфой! Сэр! — воскликнули девочки хором, подходя к нему. Они сделали синхронный реверанс.

— Рад приветствовать вас, юные леди, — сказал он, слегка склонив голову. — Как проходят ваши летние каникулы?

— Всё прекрасно, сэр! Мы с Дороти уже собрали чемоданы, — сказала одна из девочек, у которой на платье красовался значок Рейвенкло.

— Ах, да! — несколько наигранно воскликнул Люциус. — Вы же едете в лагерь для юных волшебников в Уитернси!

— Да, мы вам очень благодарны за то, что вы позволили нам отправиться туда, — сказала Доротея, значок Слизерина на её груди блеснул в лучах солнца.

— Ну-ну, не стоит благодарности! Единственное, что вы должны обещать мне, так это то, что проведёте время с пользой. Мой сын, помню, приезжал оттуда всякий раз с удивительными новыми навыками!..

— И всё же мы хотели вас как-то отблагодарить и подготовили небольшой сюрприз!

— Ах, ну хорошо, я с удовольствием посмотрю, что вы там придумали, — улыбнулся Люциус.

Девочки отошли от него на несколько шагов и, встав друг напротив друга, вытащили из своих карманов волшебные палочки.

— Мелли, давай, на счёт три, — прошептала Доротея, и через три секунды они взмахнули своими палочками, из которых тот час же вылетели две стайки крупных голубых бабочек.

Бабочки закружились в воздухе, сгруппировавшись в конце концов в слово «Merci», после чего взорвались с небольшими хлопками, медленно оседая вниз тысячами блестящих искорок. Люциус, Алонзо и Керберос зааплодировали. Отчаянный голос птицы вторил им. Девочки сделали прощальный реверанс и, взявшись за руки, весело убежали вдаль.

— Правда, они чудо? — улыбнулся Люциус, обращаясь к греку.

— Это уж точно, — сказала Мирелла. — Такие милые и свежие. Двойные хлопоты, но и радости они тоже могут приносить вдвое больше… А через пару лет им уже будет по семнадцать…

На челюсти у Люциуса заиграл желвак, и он смерил Миреллу долгим презрительным взглядом.

Гермиона тем временем привела к ним нового человека. Это был высокий восточный мужчина в идеально отглаженной лимонной мантии с эмблемой больницы на груди.

— Позвольте представить вам всем доктора Шафика! — объявила она с улыбкой. — За последние годы он стал нам добрым другом и первым колдомедиком в Британии, поддержавшим нашу экспериментальную программу по применению легилиментотерапии для пациентов, чья психика пострадала в ходе продолжительного магического воздействия. Он также был лечащим врачом Рона, с которым, думаю, я смогу вас скоро познакомить.

Она обвела тревожным взглядом лужайку и присутствующих здесь людей.

— Рад приветствовать вас всех, — учтиво улыбнулся мужчина.

— Я читал ваши статьи, доктор Шафик, — обратился к нему грек. — Как я понимаю, лечение пациентов с помощью легилименции является весьма сложным и рискованным методом, прежде всего для самого колдомедика, не так ли?

— Это действительно так, — кивнул тот. — И, в начале, когда мистер и миссис Малфой, только предложили мне использовать это искусство в моей врачебной практике, я, честно говоря, не согласился сразу. Однако тот поразительный прогресс, которого удалось достигнуть миссис Уизли в лечении её мужа от последствий заклятия Обливиэйт, заставил меня серьёзно задуматься над тем, не решиться ли мне на этот шаг. В конце концов, я стал понемногу внедрять этот метод в лечение других своих, менее тяжёлых пациентов. К примеру, у нас есть целое отделение людей, подвергшихся заклятию Империо. Некоторые из них беспомощны и покорны, как дети: воображают себя различными предметами или существами. Они просто не способны жить в социуме, но и лечить их в связи с этим проще. Их мозг податлив… Он не сопротивляется вмешательству. Моя же задача добиться именно того, чтобы их сознание напротив стало более самостоятельным. Я стимулирую их свободу воли, если хотите…

— И что же, — сказал грек. — Подобный эффект наблюдается у всех людей, которые когда-либо испытывали на себе влияние Империо?

— Конечно не у всех. В первую очередь это зависит от индивидуальных особенностей человека, а во вторую — от того, насколько долго, интенсивно и умело на него было произведено воздействие.

— А что если, к примеру, человек не лишился свободной воли полностью, но всё же у него есть признаки болезненной покорности? — спросил внезапно Люциус. — Как узнать, является ли такое поведение его личным выбором или же причина кроется в наложенном на него когда-то Империо? Быть может, регулярное воздействие даже происходило в детстве?

Гермиона обратила на него настороженный взгляд.

— В этом-то и проблема, мистер Малфой — каждый случай уникален, — улыбнулся доктор Шафик, переплетя пальцы. — Необходимо провести тщательную диагностику, дабы убедиться, что в сознании пациента действительно есть «повреждённые» сектора и что повреждены они именно в ходе магического воздействия. Бывает и такое, что человек от рождения не обладает склонностью к некому сопротивлению чужой воле, назовём это так, и это его нормальное состояние. Моя цель, как колдомедика в данном случае — не навредить и не начать исправлять то, что было создано природой. Вы же понимаете, что лечение несуществующей болезни приведёт только к появлению ещё больших проблем?

— А что на счёт Круцио? — поинтересовалась Мирелла. — Мне известно, что некоторые люди сходили с ума после того, как их пытали продолжительное время.

— Да, действительно, — кивнул колдомедик. — Такие случаи, увы, не единичны. Пациенты эти, однако, не поддаются лечению даже с помощью легилименции. Во всяком случае, когда я пытался подключиться к сознанию одной семейной пары, проходящей лечение в нашей больнице вот уже более двадцати пяти лет, я обнаружил там… — он на мгновение запнулся. — Простите, я едва ли могу объяснить это словами. Это нужно видеть… чувствовать, если хотите; ведь когда ты подключаешься к другому человеку, ты будто бы и сам отчасти становишься им. Так вот у той семейной пары в головах не было уже практически ничего. Я словно бы оказался посреди выжженной пустыни, там просто… нечего было восстанавливать!

Люциус взглянул на Гермиону, в глазах её застыли слёзы, которые она украдкой промокнула пальцами.

— Гермиона, — женский голос раздался позади них.

Люциус и Гермиона обернулись, увидев перед собой Лаванду. Рядом с ней скрывая её от солнца, возвышалась довольно грузная фигура Рона. Он смотрел куда-то совершенно в другую сторону и гладил себя рукой по своим рыжим волосам.

— Ах, а вот и наш любимый пациент! — расплылся в белозубой улыбке доктор Шафик, и вся процессия двинулась к ним.

— Привет Лаванда, Рон, — сказала Гермиона, обратив на него беспокойный взгляд.

Наконец, Рон заметил её. В глазах его можно было прочитать волнение и боязливость.

— Привет Гермиона, — сказал он.

— Рад видеть тебя в добром здравии, Рональд, — обратился к нему Люциус, протягивая руку. Тот несмело её пожал. — Как ты чувствуешь себя сегодня?

— Спасибо неплохо. Так много людей… Я не думал, что будет так много людей…

Он снова оглянулся.

— Рон, мы хотели тебя познакомить кое с кем, — сказала Гермиона. — Это господин Калогеропулос. Он приехал из Греции и планирует поддержать наш Фонд.

— Приятно с вами познакомиться, мистер Уизли, — прошамкал грек, голос его потонул в особенно громком крике птицы и, оторвав одну руку от своей опоры, он протянул её Рону.

Рон с сомнением посмотрел на него, на руку, которую отчего-то не стал пожимать, а после на отчаянно хлопавшую крыльями птицу в клетке.

— Зачем… зачем вы держите её в этой клетке? — спросил внезапно Рон, вытаращив на Кербероса глаза. — Ей ведь плохо там! Она не может там жить!

Старик лишь шире натянул на своём морщинистом лице улыбку, поглаживая ладонью прутья клетки.

— Ну-ну, тише, ты пугаешь этого юношу, милая, — обратился он к птице. Затем снова взглянул на Рона. — Вы ошибаетесь, мой дорогой друг, моя птичка чувствует себя прекрасно, она всего лишь рада видеть новых людей.

— Она хочет на волю, — словно и, не слыша старика, произнёс Рон, теперь он не сводил с птицы глаз. — Она… просит, чтобы её выпустили. Ей нужно выбраться оттуда!

— Ах, ну всё, Рон, хватит! — воскликнула Лаванда, оттягивая его за локоть назад, от клетки и Кербероса. — Простите его!

— Ну что вы, ну что вы, — отмахнулся тот.

— Мы ездили на этой неделе в Нору, — добавила Лаванда, очевидно желая сменить тему. — Правда, дорогой?

— А, да, — отрешённо кивнул тот. — Мама приготовила мой любимый пирог с патокой.

— Пирог? Ну да, ты его любишь! — улыбнулась Гермиона. — И как поживают Молли и Артур?

— Передавали тебе привет, — ответила Лаванда.

— А как там Хьюго?

— Мы оставили его у них до конца лета, — сказала она.

— Да, и я был против! — рассерженно воскликнул Рон, он, наконец, отвлёкся от клетки и птицы и с негодованием взглянул на свою жену. — Почему мы не можем сами воспитывать своего сына?

— Ах, Рон! — только и вздохнула Лаванда, в её голосе послышалось отчаяние, а в глазах можно было прочитать усталость, граничащую с измождением.

— И где Гарри? — спросил внезапно тот, снова озираясь по сторонам. — Ты обещала, что будет Гарри!

— Гарри? — Гермиона удивлённо посмотрела на Лаванду. Та только закатила глаза.

— Гарри, знаешь, не смог приехать, дорогой. У него много работы, — сказала она.

— Но я согласился приехать сюда, только потому, что тут должен был быть Гарри! — раскрасневшись вскричал Рон. — Ты же сказала, что мы посетим эту клоунаду только потому, что здесь будет Гарри! И мы поговорим с ним… поговорим с ним…

Рону, судя по всему, перестало хватать слов и воздуха, дабы выразить всё своё возмущение.

— Рональд, — с неизменной улыбкой обратился к нему доктор Шафик. — Ваш друг, мистер Поттер, прислал мне этим утром записку с извинением для вас, он пообещал, что вы обязательно увидитесь с ним вскоре, и что он навестит вас на этой неделе.

— Правда? — Рон с надеждой взглянул на Шафика. — Он так и написал? А то знаете, знаете… Мы в последнее время так редко с ним видимся. Когда мы работали вместе в штаб-квартире мракоборцев, мы виделись каждый день… А теперь, он, кажется, совсем забыл обо мне.

Судорожно вздохнув, Лаванда отвернулась в сторону, прижав пальцы к своим губам.

— Ну что вы, мистер Уизли. Мистер Поттер не может о вас забыть. Вы же его лучший друг, не так ли?

— Да-да, — кивнул Рон. — Он мой лучший друг. Мой друг…

— Ну вот и славно, — Шафик аккуратно похлопал его по плечу. — А теперь, Рональд, почему бы вам не взять свою жену под руку и не отправиться вон к тому шатру, где вам нальют очень вкусный лимонад? Ну? Как вы на это смотрите?

— Лимонад? — Рон взглянул на Лаванду, лицо его просияло. — А что, я ведь люблю лимонад!

— Да, я знаю! — нервно засмеявшись, сказала та и, взяв Рона под руку, повела его к шатру, на который указал доктор.

— Потрясающе, доктор Шафик! — воскликнул Керберос, когда они ушли. — Вы столь быстро успокоили этого несчастного молодого человека!

— Я был его лечащим врачом довольно длительный период и хорошо изучил повадки мистера Уизли. Признаться, мне всегда было приятно с ним работать… Даже несмотря на то, что прежнее лечение не давало ровным счётом никакого результата, — вздохнул он.

Проводив взглядом Рона и Лаванду, Люциус посмотрел на Гермиону. Лицо у неё было красное, а на ресницах снова нависли слёзы. Она обратила на него жалобный взгляд.

— Ну, что такое? — ласково спросил он, взяв её за плечи и уводя на некоторое расстояние от остальных, пользуясь тем, что Керберос продолжил расспрашивать доктора о его пациентах.

— Я надеялась, что ему будет лучше…

— Я не заметил никаких серьёзных ухудшений с прошлого раза.

— Но и улучшений нет! — сказала Гермиона. — И снова эти разговоры про штаб-квартиру! Он до сих пор думает, что работал мракоборцем, Люциус! Сколько можно?! А Гарри… ему просто тяжело быть с ним. Да он и не может так часто его навещать! У него у самого двое детей и работа… Я надеялась, что Рон начнёт это понимать…

— Думаю, он понимает. Просто Лаванда заставила его прийти сюда пообещав, что здесь будет Гарри, вот он и расстроился.

— Зачем она врёт ему? — рассерженно спросила Гермиона. — Он только больше путается от этого!.. Люциус, ну неужели его уже невозможно вылечить полностью?

Печально улыбнувшись, он лишь погладил её по руке.

— Мистер и миссис Малфой, простите, что подслушал ваш разговор, — раздался голос мистера Алонзо. — Но быть может, вы отчаиваетесь зря.

Гермиона и Люциус обратили на него удивлённые взгляды. Лицо Алонзо приняло извиняющееся выражение.

— Ну же, Луис, поделись с нами своими идеями, — нетерпеливо произнёс Люциус.

— В общем, — с волнением начал тот. — Я подумал о том, не получится ли у нас создать зелье, которое позволит миссис Уизли ускорить процесс выздоровления Рона? Имея в виду тот факт, что вся ваша теория противокошмарных зелий, — он вежливо склонил голову в сторону Гермионы, — была изначально основана на избавлении человека от кошмаров посредством легилименции и создании сывороток на основе вытянутых из головы дурных снов, не могли бы мы начать создавать точно такие же сыворотки, но для того чтобы избавить человека от навязчивых фантазий, вроде тех, что есть у мистера Уизли? Я хочу сказать, что мы могли бы сделать ему что-то вроде прививки от них. Насколько я понимаю, когда миссис Уизли погружается в сознание своего мужа, она каким-то образом различает настоящие и ненастоящие воспоминания?

— Да, действительно, — кивнула Гермиона. — Как оказалось, фантазии по своей структуре несколько отличаются от воспоминаний основанных на реальных событиях. Они менее стабильные и быстро распадаются на куски. В этом и проблема… Мы думали, что удалить воображаемые события будет проще, чем сшивать по кускам память, но всё оказалось наоборот. Это одновременно и хорошо и плохо: Лаванде удалось довольно быстро вернуть Рона к реальности, но полностью удалить ложные воспоминания никак не получается, они-то и портят весь эффект лечения.

— И это может быть поправимо! — воскликнул Луис, почти подпрыгнув на месте. — Мы создадим такую сыворотку, которая будет селективно уничтожать в сознании Рона эти остатки фантазий, которые миссис Уизли никак не может вытащить с помощью легилименции!

— Но что если зелье начнёт уничтожать и все другие фантазии? — с тревогой спросила Гермиона. — Обычные, я имею в виду: мечты, планы на будущее, творческие идеи…

— Но мы же не собираемся полностью лишать мистера Уизли самой возможности фантазировать, — возразил Алонзо. — Наша задача уничтожить для начала только старые навязчивые идеи, не так ли? А потому мы можем сделает зелье с временным эффектом. Тогда это будет что-то вроде антибиотика у магглов, который нужно принимать курсами.

— Думаю, — Гермиона перемялась с ноги на ногу, — думаю это могло бы сработать. Но это же… целое новое направление исследований…

Она несмело взглянула на Люциуса.

— Что ж, — вздохнул тот не без усмешки. Положив руки Гермионе и Луису на плечи, он привлек их к себе, после чего добавил, склонив голову и понизив голос: — Тогда нам с вами нужно продолжать обрабатывать Кербероса.

В следующее же мгновение все трое натянули на лица добродушные улыбки и, как по команде, обернулись в сторону мецената и Миреллы. Доктор Шафик как раз только что откланялся и покинул их.

— Ну что, предлагаю двинуться дальше? — елейным голосом обратился Люциус к старику.

— А, можно поинтересоваться, — сказала внезапно Мирелла, выходя из-за его плеча. — Почему этот юноша, мистер Уизли, вообще сделал это с собой? Что именно он хотел забыть?

Гермиона метнула в Миреллу недобрый взгляд.

— Не все из нас могут стойко переносить некоторые жизненные потрясения, — пространно ответила она.

— Какая трагедия, должно быть, была для вас и его семьи, когда он потерял рассудок, — прокомментировала та.

— Болезнь близкого является серьёзным переживанием для любого нормального человека.

— А одержимость какой-либо идеей? — задумчиво спросила Мирелла, сделав ещё один шаг по направлению к ней.

— Какой идеей? — уточнила Гермиона.

— Ну, к примеру, идеями Волдеморта… Что бы вы почувствовали если бы мистер Уизли, к примеру, не заболел, а подался в Пожиратели Смерти?

— Это разные вещи мисс Мальсибер, — произнесла она, уже не скрывая раздражения. — Рон никогда бы не стал Пожирателем Смерти. Да он лучше бы умер!..

— Значит ли это, что для вас тоже была бы предпочтительнее его смерть, нежели жизнь, но в мировоззрении, которое вы не приемлите?

Лицо Гермионы вспыхнуло.

— Идеи Пожирателей Смерти — это не мировоззрение. Это трусливая, ограниченная, антигуманная позиция, которая не должна вызывать у нормального человека ничего кроме отвращения!

— Дамы, к счастью предмет вашего обсуждения просрочен уже как десять лет, — обратился к ним Люциус, в голосе его можно было различить насмешку. — Волдеморта больше нет, и его идеям в нашем обществе также больше не осталось места, а потому, нам не стоит тратить своё время на споры, которые ни к чему не приведут.

— Чьи-либо идеи продолжают жить до тех пор, Люциус, пока находятся люди, способные рассуждать о том, имеют ли они вообще место быть, — жестко сказала Гермиона. — И я считаю своим долгом объяснять таким людям, почему идеи Волдеморта и Пожирателей Смерти, ущемляющие права большой группы людей и ограничивающие их свободу воли, всё же не имеют права на существование.

— Не является ли эта позиция сама по себе ограничением свободы воли, миссис Малфой? — усмехнулась Мирелла.

— Полагаю, миссис Малфой имеет в виду, что допущение возможности существования доктрин ограничивающих чьи-либо права автоматически лишено понятия свободы воли, а значит, само их существование уже ограничивает эту свободу, не только тех людей, на кого распространяется, но и человека проповедующего эти идеи, — обратился к ней мистер Алонзо.

Гермиона посмотрела на него с благодарностью.

— А как же свобода мысли? — приподняла бровь Мирелла.

— Человек вправе думать и делать всё, что он считает нужным до тех пор, пока его собственные свободы не ограничивают и не ущемляют чужих прав и свобод, — ответил тот.

— Не кажется ли вам, что где-то здесь пролегает очень тонкая грань, способная посадить человека в рамки, из которых он просто не будет в конце концов способен выбраться?

— Если вы считаете, что отсутствие у человека возможности посягательства на чужие права, является серьёзным ограничением для его личности, то нам с вами едва ли удастся достигнуть понимания в этом вопросе, — голос его дрогнул, и он с опаской взглянул на Люциуса.

— Ах, мистер Алонзо, — губы Миреллы искривились в насмешливой улыбке. — Я только лишь хотела узнать у миссис Малфой, что для неё страшнее: потеря рассудка или осознанное изменение взглядов человека на диаметрально противоположные её собственным. Или, быть может, она посчитала бы смерть в таком случае меньшим из зол?

— Ни один человек, будучи в здравом уме не изменит своих взглядов в угоду позиции более ущербной и обеднённой, — задохнулась Гермиона. — Сам факт такого поведения будет указывать на то, что с головой у этого человека что-то не так. Да и как, по-вашему, смерть вообще может быть меньшим из зол?! — грудь её вздымалась под душной тканью закрытой до самого горла блузки. — И если речь у нас дошла до такого… в таком случае, я просто не знаю, что мы все здесь сегодня делаем!

— Ну-ну, Мирелла, — просипел Керберос. — Мне кажется, ты требуешь от миссис Малфой ответов, которые она не способна тебе дать в силу своего юного возраста.

Гермиона обратила на Люциуса беспомощный взгляд.

— Ну, всё, — примирительно сказал тот. — Думаю, мы с вами и, правда, затронули слишком сложную философскую тему, в которой, сказать по правде, никто из нас не компетентен, а потому, я предлагаю продолжить наш с вами путь.

С улыбкой он предложил Гермионе свой локоть, за который она взялась дрожащей от негодования рукой, и они двинулись к разноцветным шатрам.

***

Вечером следующего дня, Люциус по обыкновению восседал в своём широком кожаном кресле в кабинете Малфой-мэнора, отвечая на бесконечные письма и прочую срочную корреспонденцию, которую, нельзя было доверить никому из его помощников.

Гермиона была здесь же. Вот уже полчаса она бесцельно, казалось, бродила по кабинету то взад, то вперёд, несколько надоедая Люциусу, о чём, он, конечно же, молчал. Гермиона вздыхала. Она то подходила к полкам с книгами, то садилась на облюбованный ею красный диванчик в углу кабинета и листала какие-то научные журналы, то снова вставала и вздыхала.

— Не могу игнорировать твою явную озабоченность чем-то, — прокомментировал наконец Люциус, понимая, что и сам уже едва ли был способен сконцентрироваться на тексте письма одного из спонсоров.

— Ах, Люциус, — вздохнула Гермиона. Она замерла на мгновение посреди кабинета, заламывая руки и обратив на него свой беспокойный взгляд.

— Ну же! Просвети меня! — сказал он, понимая, что так просто отделаться от назревающего диалога у него не выйдет. Он снял с глаз очки.

— Тебе, вероятно, это не понравится, — сказала она, вновь принявшись мерить шагами кабинет.

— Гермиона, — процедил он сквозь зубы.

— Ах, ну ладно! — воскликнула она. — Я просто всё думаю об этом… Ну, о том, что предложил мистер Алонзо. Это ведь действительно может быть выходом.

— Понятно, — вздохнув, Люциус откинулся на спинку кресла. — Ну я же пообещал тебе, что мы обязательно приступим к этим исследованиям, как только у нас появятся свободные средства.

— Да, — кивнула она. — Но… сколько на это может уйти времени? Вот я и подумала, может… Может мне снова самой приняться за это? Для того чтобы просто начать исследования мне по сути не нужен никто другой, да и средства никакие не нужны. Я уже написала Лаванде. Она сказала, что пришлёт мне образцы фантазий Рона, которые ей удалось вынуть из его головы за последнее время. Она, конечно, сохраняла не всё, но что-то есть… Мне хватит и этого на первое время.

— Я думал, что ты устала от работы, — сказал Люциус.

— Да, — кивнула Гермиона. — От той, которая не приносила никакого результата и удовлетворения. А здесь у меня есть шанс начать с чистого листа. Я просто не хочу терять время, Люциус! Хочу преступить прямо сейчас, пока у меня есть запал, пока идея свежа…

— Ну что ж, — протянул он. — Кто я такой чтобы перечить вольной женщине? Приступай к своим исследованиям, если это принесёт тебе радость. В конце концов, мы же не просто так оборудовали лабораторию в поместье.

Гермиона вздохнула как-то особенно судорожно. Люциус приподнял бровь.

— Но я хотела снова бывать в исследовательском центре. Я знаю, что обещала не вмешиваться в дела лаборатории сейчас, пока там правит бал Алонзо, но там прекрасное оборудование, да и… честно говоря, я думаю, что мне будут требоваться его советы время от времени. Я не стану надоедать ему, честно! Я буду что-то вроде стажёра, — она взмахнула рукой. — Не скажу ему ни слова, если буду с чем-то не согласна… Ну, пожалуйста, Люциус!

Она стояла теперь перед ним, как школьница с глазами полными мольбы и надежды.

— Ну, хорошо, — прошипел он, пытаясь скрыть невольную улыбку от того, какой она милой, в сущности, была, когда вот так, упрашивала его разрешить ей снова вести исследования, будто он когда-то вообще был против.

Лицо Гермионы осветила радость, и она даже подпрыгнула на месте, после чего, обежав широкий стол, заключила Люциуса в свои объятия со словами благодарности. Вздохнув, он усадил её себе на колени.

— Ну, и как я могу сопротивляться этому? — прошептал он ей на ухо, проникая пальцами ей под блузку.

— Тогда я, значит, приступлю завтра же, — удовлетворённо заключила Гермиона.

— Отправимся туда вместе. Мне ещё нужно обсудить с Луисом кое-какие формальные моменты, касательно нашей дальнейшей тактики с Керберосом.

— Когда уже этот старый хрыч отдаст нам все свои деньги? — в сердцах воскликнула Гермиона.

Люциус обратил на Гермиону поражённый взгляд.

— Ну, а что, — смущённо произнесла она, облокотившись о стол. — Думаешь, мне не надоели их постоянные попытки вывести нас с тобой из себя? Чего только стоили постоянные уколы Миреллы в Мунго! Она отомстила мне за тот допрос, который мы с Гарри учинили ей на приветственном вечере. И этот старик вечно смотрит на меня насмешливым взглядом: «ты требуешь от миссис Малфой ответов, которые она не способна тебе дать в силу своего юного возраста», — спародировала она Кербероса, тряся своей несколько разлохматившейся головой.

— А я, между прочем, вынужден выслушивать подобное в свой адрес практически каждый день. В былые времена я и минуты такого отношения к себе бы не вытерпел от какого-то мерзкого старикашки…

— О, мне хватило напоминаний о твоих «былых временах» и рассказа Миреллы о «костюмированной вечеринке и воздушных акробатах»! — воскликнула Гермиона.

— Надо отдать ей должное, это было… даже забавно…

— Забавно? — Гермиона с возмущением взглянула на Люциуса. — Речь идёт о той несчастной семье магглов, над которыми ты со своими дружками издевался! У них был маленький ребёнок! И та женщина… Вы перевернули её вниз головой, и её юбка задралась, оголяя её бельё!

— Да-да, это было ужасно, бесчеловечно, и я уже тысячу раз посыпал свою голову пеплом от того, каким монстром был в то время. Потому-то мы и сделали наш с тобой Фонд, не так ли?

— Почаще мне об этом напоминай, — хмыкнула Гермиона.

— А знаешь, что помню я о том дне? — Люциус уткнулся ей в шею. — Маленькую надоедливую девочку, которая мозолила мне глаза на передней трибуне, чем ужасно бесила меня, но которая приносит мне столько невыразимой никакими словами радости теперь…

Из недр его груди даже вырвалось звериное рычание, и он прижал Гермиону теснее к себе, сдвигая пальцами косточки её бюстгальтера и добираясь до её сосков.

— Подобными речами ты постоянно вводишь меня в затруднительное положение! — заявила она, откинув голову ему на плечо.

— Почему же?

Губы его коснулись её уха.

— Потому что я не знаю, как мне реагировать на них: радоваться или начинать кричать и бросаться в тебя всем, что под руку попадёт?

Убрав руки из-под её кофты, он повернул Гермиону к себе лицом, взглянув ей в глаза.

— Думай сейчас о том, что я разрешил тебе снова вернуться к этим твоим исследованиям, тогда как ты обещала стать наконец примерной женой. Я ведь могу и забрать свои слова назад.

— А, да. Точно, — картинно сощурила глаза Гермиона. — Слушаю и повинуюсь, в таком случае, мой господин.

— Так-то лучше, — губы Люциуса искривились в довольной усмешке и, приподняв бровь, он добавил: — Вот видишь, как быстро могут решаться ставящие тебя в тупик вопросы.

========== Глава 7. Дьявольские силки ==========

Ich reiß’ der Puppe den Kopf ab…

Я отрываю кукле голову…

Rammstein — Puppe

Когда следующим утром Гермиона и Люциус вдвоём отправились в лабораторию, Гермиона была взволнована будто перед новым учебным годом в Хогвартсе, что Люциус находил для себя крайне занимательным и даже очаровательным. Единственное, что беспокоило его теперь, так это вероятная реакция Алонзо на тот факт, что миссис Малфой, собиралась отныне снова коротать свои дни в исследовательском центре, тогда как они с Люциусом имели четкую договорённость о её полном невмешательстве в дела лаборатории. Оставалось надеяться только на то, что Гермиона сдержит своё обещание и не станет слишком сильно досаждать Луису, дабы тот мог продолжать также качественно выполнять свою работу. С другой стороны, учитывая жалование, которое получал Алонзо, тот мог и потерпеть Гермиону некоторое время, до тех пор, пока Люциусу не удастся снова убедить её сделать перерыв.

Не то чтобы Люциус не верил в возможности своей жены или, не дай Мерлин, желал её провала на научном поприще, однако, он полагал, что наукой она вполне была способна заниматься и в поместье, выбираясь в исследовательский центр лишь изредка, что было спокойнее, как для неё самой, так и для всех подчиняющихся ей когда-либо сотрудников.

Стоило признать, что эксперимент с Гермионой в виде руководителя оказался несколько неудачным, и это было совсем не потому, что она обладала недостаточным количеством знаний или не имела организаторской хватки, просто периодически она не была способна нащупать ту тонкую грань, которая отделяла мотивацию от давления. Временами она ставила перед бывшими у неё в подчинении людьми весьма непростые задачи, решение которых они смогли бы найти, не будь Гермиона столь безапелляционной и напористой. Имея своё чёткое видение пути достижения тех или иных целей, она практически не была готова воспринимать чужое мнение, отчего весь коллектив неделями мог топтаться на одном месте до тех самых пор, пока несостоятельность выбранного ею подхода не становилась очевидной для всех, включая ее саму.

Люциус знал, что за время её руководства лабораторией, сотрудники даже придумали Гермионе прозвище: «Дьявольские силки», что не вызывало у него, впрочем, ни праведного гнева, ни, тем более, ехидства. Люциус воспринимал это как рядовую данность, которая, тем не менее, могла глубоко ранить Гермиону, не имевшую о своём секретном имени никакого понятия, чем и было продиктовано принятое им некоторое время назад решение, мягко отстранить её от управления лабораторией, во всяком случае, до тех самых пор, пока он не поставит Фонд на более устойчивую почву. Запретить ей снова начать работать в исследовательском центе Люциус, конечно, теперь не мог, однако, предотвратить возможные сложности был способен, в связи с чем и решил сопроводить Гермиону туда сегодня лично.

Ещё одной проблемой бесспорно тревожившей Люциуса куда сильнее, чем профессиональные амбиции его жены, было и то, что господин Калогеропулос не выразил до сих пор никаких явных побуждений запустить наконец процесс перевода денег со своих счетов на счета Фонда. Время шло, а он только и делал, что ходил с важным видом по лабораториям, знакомился с представляемыми ему людьми, которых потом отчаянно терзал пустыми, по сути, расспросами и без устали иронизировал из-за поспешности Люциуса, чем невероятно его бесил.

За последние дни у Люциуса всё острее стало формироваться ощущение, что старик просто-напросто издевается над ним. Нельзя, конечно, было исключать и другой вариант, что грек, таким образом, испытывал Люциуса, желая проверить его терпение на прочность. О странном и сложном характере Кербероса было известно с самого начала, но выносить такое поведение на практике оказалось куда труднее, чем в воображении, и Люциус понимал, что не мог больше безропотно сносить эти безобидные, казалось, старческие насмешки. Ситуацию, ко всему прочему, обостряло неотвратимое приближение большого благотворительного ужина, к которому Фонд готовился на протяжении вот уже шести месяцев и провала которого Люциус допустить никак не мог. Кроме того, его никак не оставляла мысль, что Керберос был вовсе не тем за кого себя выдавал даже несмотря на кажущуюся абсурдность такой идеи.

Сам Люциус, конечно, был уже не тем что прежде, а потому не мог позволить себе активно броситься на амбразуру, подвергнув пламени все столь тщательно выстроенные им до сих пор мосты только лишь по одному своему внутреннему велению, однако, и бездействовать, имея столь стойкое неприятное предчувствие, он более не мог.

За всю его жизнь и весьма извилистую биографию, инстинкт обманул его лишь дважды, и то только потому, что он был слишком опьянён оба раза властью. Так, самыми крупными своими провалами Люциус по-прежнему считал неудавшийся ему фокус с дневником Тома Реддла и проигранную битву в Отделе тайн. Никак иначе, как вмешательством судьбы, он, однако, эти случаи назвать не мог, а потому, не беря их в расчёт, чутьё больше никогда его не подводило.

Именно поэтому Люциус не мог более сопротивляться своему навязчивому желанию перейти уже в отношении Кербероса к неким активным, хотя и не явным действиям, даже вопреки словам Снейпа, который предостерёг его от спешки. В сущности Люциус и не собирался торопиться, он мог играть в затеянную греком, Миреллой или ими обоими игру сколь угодно долго, однако, он не выносил когда его водили за нос, а потому обязан был выяснить верны ли его опасения, как можно раньше, дабы суметь повернуть ситуацию исключительно в свою пользу.

Данные обстоятельства привели Люциуса, в конце концов, к мысли, что настало время обратиться за советом к мистеру Алонзо, который стал за последнее время одним из его наиболее доверенных лиц и мог сыграть важную роль в разоблачении истинных замыслов грека.

***

Возникновение Люциуса и Гермионы на пороге лаборатории в то утро, как он и ожидал, вызвало на лицах присутствующих здесь зельеваров невольное удивление. Оживлённая беседа, которой они до сих пор были увлечены, сразу же прервалась, а в глазах некоторых из них можно было прочитать беспокойство.

— Доброе утро, — произнёс Люциус, рука его лежала на плече Гермионы.

В ответ ему раздался приветственный, но несколько напряжённый хор голосов.

— Мистер и миссис Малфой, — вперёд вышел Алонзо. — Чем обязаны? Что-то намечается? Керберос решил навестить нас сегодня?

— Нет-нет, Луис, не беспокойся, — отмахнулся Люциус. — Керберос сегодня снова в Мунго. Доктор Шафик полностью завладел его вниманием на ближайшие пару дней, — и, понизив голос, он добавил: — Надо отдать ему должное, он всё-таки умеет работать с больными людьми…

Губы Алонзо искривились в усмешке.

— Тогда что же вас привело сюда, — он бросил быстрый взгляд на Гермиону; та украдкой оглядывала лабораторию, облик которой несколько изменился за последние дни.

— Ах, да, — кивнул Люциус. — Мы с моей дорогой женой никак не могли забыть наш с тобой разговор, произошедший на встрече в больнице и твою гениальную, не побоюсь этого слова, идею о создании лекарства для мистера Уизли.

— Ну что вы, это была просто мысль, — смущённо улыбнулся тот.

— Что ж, тем не менее, мы с Гермионой приняли решение, что нужно начать работать над её реализацией незамедлительно.

— Но, — густые брови Алонзо поползи на лоб от удивления.

— Не переживай, Луис, — остановил его тот, — тебе и твоей команде не придётся прерывать ради этого свои текущие дела. Работать над исследованием анти… — Люциус сощурил глаза, пытаясь придумать наилучшее название, — антивоображательных зелий Гермиона будет пока лично, но делать это она будет здесь, бок о бок с вами.

— Понятно, — только и сказал Алонзо, улыбка его несколько померкла.

— Мы также решили, что ей стоит приступить уже сегодня.

— Ладно, — выдохнул тот, снова с беспокойством оглядев Гермиону.

— Ну, вот и славно, — Люциус смерил его немигающим взглядом. — И теперь, пока я ещё здесь: может у кого-то есть какие-то вопросы?

Он окинул взглядом находящихся в лаборатории зельеваров, которые только переглядывались между собой.

— А, куда делся роторно-магический испаритель? — прервал воцарившееся молчание голос Гермионы.

— Ах, мы переставили его вон в тот угол, миссис Малфой, — сказал Луис, любезно отходя в сторону и указывая пальцем в другой конец комнаты, где на самом последнем столе у окна стоял внушительныхразмеров прибор со стеклянными трубками и двумя большими круглодонными колбами, одна из которых была помещена в котёл с водой. — Там где он стоял прежде мы расчистили место под препараты, дабы рационализировать пространство…

— Ну да, — кивнула Гермиона. — И растения, я смотрю, все убрали с окон…

— Мы переместили их в соседнюю комнату, где сделали небольшую теплицу: настроили более благоприятное освещение и климат для них, — объяснил Алонзо. — Согласитесь: гораздо удобнее когда все они сгруппированы в одном месте, а ко всему прочему нахождение в лаборатории дьявольских силков было просто опасным для сотрудников и…

Лицо его внезапно вспыхнуло. Не закончив фразу Алонзо, взглянул на Гермиону, а затем на Люциуса с испугом. Позади него раздался сдавленный смешок одного из зельеваров. Люциус метнул в того возмущённый взгляд, после чего снова погладил Гермиону по плечу.

— Да, я понимаю, — сказала она. — Так действительно, лучше.

— Что ж, — кивнул Алонзо. — Мы, конечно, изменили тут кое-что ещё, но в целом всё осталось на прежних местах. Ко всему прочему я всегда буду к вашим услугам…

— Я не стану вам слишком досаждать, обещаю, — отрывисто сказала она. — Мне просто могут понадобиться ваши советы, но я не буду вмешиваться в ваш рабочий процесс.

— Ну что вы, миссис Малфой, — улыбнулся тот. В голосе его, однако, послышалось облегчение. — Нам всем будет приятно работать вместе с вами, особенно мне, потому как, в своё время я мог лишь мечтать о таком шансе…

Гермиона порозовела. Люциус же одобрительно кивнул Алонзо.

— Ну что ж, полагаю, мы всё выяснили, — подвёл он итог. Гермиона кивнула, отходя от него к лабораторным столам. Присутствующие в комнате зельевары тоже стали медленно разбредаться по своим рабочим местам. — Однако прежде чем окончательно покинуть вас сегодня, я всё-таки хотел ещё раз переговорить с тобой, Луис, о Керберосе.

Люциус указал Алонзо на дверь и через мгновение они вышли из лаборатории в коридор.

— Мистер Малфой, прежде чем мы поговорим о господине Калогеропулосе, я бы всё-таки хотел понять… — обратился к нему тот, когда за ними захлопнулась дверь.

— Понять что, Луис? — Люциус смерил его строгим взглядом.

— Ваша жена, — Алонзо несмело перемялся с ноги на ногу. — Вы же… вы же сказали, что она не будет…

— Она и не будет, — с нажимом проговорил он. — Ты же слышал её… К тому же, я не тянул тебя за язык в тот день. Ты сам подскочил к нам с этим потрясающим предложением!

— Да, действительно, простите, — выдохнул тот. — Она просто была так расстроена, и я решил…

— Решил проявить участие, — закончил за него Люциус. — Что ж, теперь у тебя будет шанс делать это каждый день.

Алонзо поджал губы.

— И заклинаю тебя, — добавил Люциус, приподняв голову. — Если она узнает о дьявольских…

— Я понял, — кивнул тот.

— Мне не нужны сейчас лишние эмоции, хорошо?

— Я буду следить, чтобы никто из ребят…

— Да, уж, будь добр, сделай им строгое предупреждение. Я уволю всех, если она…

— Я понял, понял, — Алонзо отчаянно закивал.

— Что ж, теперь я полагаю, мы можем перейти к нашим более насущным делам? — повелительно поинтересовался Люциус.

— Да-да, о чём вы хотели со мной поговорить?

— Не стоит обсуждать это в коридоре, — Люциус огляделся по сторонам. — Давай пройдём в твой кабинет.

— Конечно, — тот подскочил к соседней двери и распахнул её.

Люциус прошествовал в помещение вперёд него, так, словно это был его собственный кабинет. Когда же Алонзо зашёл вслед за ним и плотно закрыл дверь, Люциус сделал несколько шагов по комнате, после чего сел за стол Луиса, словно и он принадлежал ему, что формально, впрочем, было именно так. Аккуратно установив рядом с собой свою трость с круглым, украшенным крупным синим сапфиром, набалдашником, Люциус переплёл пальцы и уставился на Луиса.

— Я же могу тебе доверять? — медленно спросил он.

— Конечно, мистер Малфой, — губы Алонзо дрогнули. Он стоял перед ним покорно сложив руки.

— Что ж, прекрасно, — Люциус приподнял бровь. — В таком случае у меня будет к тебе несколько странных вопросов, которые я попрошу тебя воспринять спокойно.

Алонзо кивнул.

— Первый из них заключается в том, помнишь ли ты, как Керберос принимал после ужина в моём поместье свою… «желудочную микстуру»?

— Да, конечно, — кивнул Алонзо.

— И что ты думаешь об этом? Тебе не показалось это странным тогда?

— Странным? — переспросил Алонзо. — Нет, не показалось. Было бы странно, если бы, дожив до такого возраста, он вообще не принимал никаких лекарств…

Люциус бросил в него колкий взгляд.

— Ты же сидел тогда прямо рядом с ним, не так ли?

— Да, действительно, — тот снова осторожно кивнул. — Однако я не понимаю, к чему вы клоните?

— Ну, может… — Люциус сделал неопределённый жест рукой. — Может ты заметил какие-то необычные изменения в его лице перед тем, как Мирелла сунула ему эту бутылку? Быть может он стал походить на какого-то другого человека?

— Не припомню ничего такого, — сказал Алонза, глаза его, однако, сузились и он взглянул на Люциуса с подозрением.

— Что ж… — прошипел тот. — А пил ли Керберос при тебе эту микстуру в другие дни?

— Конечно, он пьёт её постоянно, вы же и сами знаете, — сказал тот и, опережая какие-либо новые вопросы, торопливо спросил сам: — Простите, мистер Малфой, вы в чём-то подозреваете господина Калогеропулоса? Что, по-вашему, он может пить, помимо лекарств?

В голосе его промелькнула ирония.

— Ну, это же ты здесь зельевар, Луис! — ядовито заметил Люциус. — Ты мне скажи: что ещё, человек может регулярно пить из своей посуды помимо лекарств?

Алонзо только приподнял бровь.

— Ах! Это оборотное зелье, Луис! Ты что не слышал о таком? — ладони Люциуса с грохотом опустились на поверхность стола.

В то же мгновение Алонзо изменился в лице. Кожа его, обычно смуглая, будто бы побледнела теперь на несколько тонов.

— Оборотное зелье? Неужели вы думаете… — пролепетал он, вытаращив на Люциуса глаза, после чего, вспомнив, очевидно, о его просьбе ничему не удивляться, быстро взял себя в руки и произнёс уже более спокойно: — Конечно, я знаю об оборотном зелье. Это основы…

— Прекрасно! — процедил сквозь зубы Люциус. — Так вот, как зельевар, ты можешь мне сказать, не давал ли Керберос какого-либо повода, заподозрить его в том, что он принимает такое зелье?

— Нет, не припомню, — выдохнул тот.

Люциус сжал кулаки.

— Позвольте спросить, — тихо сказал Алонзо. — Вы подозреваете, под личиной Кербероса кого-то конкретного?

— Конечно, я подозреваю под личиной старика кое-кого конкретного, — раздражёно сказал он. — Но у меня нет ни доказательств, ни каких-либо, способных подтвердить мои подозрения, фактов… Есть только стойкое внутреннее ощущение, что меня дурачат.

Он уставился в пустоту перед собой, уже не глядя на Алонзо. Зубы его скрипнули.

— Мистер Малфой, — обратился к нему тот. — Есть очень лёгкий способ проверить, пьёт ли человек оборотное зелье…

— Что? — Люциус даже не поверил своим ушам. Он взглянул на Алонзо так, словно увидел его перед собой впервые.

— Ну, вы же, не просто так обратились ко мне… Вы же, вероятно рассчитывали получить какой-то совет?

— Я… — Люциус будто бы даже растерялся на мгновение. Он разжал кулаки и, пригладив волосы на затылке, откинулся на спинку стула. — Но я, честно говоря, полагал, что нет какого-то конкретного способа, узнать принимает ли старик зелье, кроме как запереть его на несколько часов в комнате, убедившись, что у него при себе нет этой дурацкой бутылки с «микстурой»…

— Такие сложности совсем не нужны! — широко улыбнулся Алонзо.

— Да что ты?

— Есть куда более простой метод. Хотя это конечно, как посмотреть, — он отчего-то стушевался и потупил взгляд, будто школьник.

— Ну и что же это за метод? — нетерпеливо поинтересовался Люциус.

— Т-только прошу вас, мистер Малфой, прежде чем его применять, я прошу вас взвесить всё ещё раз хорошенько, — заикаясь, заметил тот.

— Говори! — от очередного удара его ладоней, стол даже подпрыгнул на месте.

— Хорошо-хорошо! — зажмурившись, пролепетал Алонзо. — Это слабительное, слабительное!

— Слабительное? — изумлённо выдохнул Люциус, прервав воцарившуюся на мгновение в комнате тишину. — Ты серьёзно?

— Вполне, — торопливо кивнул Алонзо, опасливо теперь глядя на Люциуса. — П-понимаете, действие оборотного зелья растянуто во времени только потому, что оно довольно медленно всасывается в кишечнике и продолжается ровно до тех пор, пока достаточное количество его ещё находится в желудочно-кишечном тракте человека. Однако если что-либо усилит перистальтику — зелье не будет должным образом усваиваться, а человек очень быстро приобретёт свой прежний вид.

— И почему, интересно, Снейп никогда не говорил мне об этом? — себе под нос проговорил Люциус.

— Ах, профессор Снейп, может и не знать, — заметил Алонзо. — Это столь очевидно, что светилам зельеварения вроде него подобное может даже и не прийти в голову!

— Только не вздумай когда-нибудь сказать ему это лично, — хмыкнул Люциус. — Иначе, боюсь, что мне придётся искать нового руководителя лаборатории.

— Конечно, — кивнул тот.

В комнате вновь повисло молчание.

— А ты уверен в этом? — всё ещё с немалой долей сомнения, спросил Люциус.

— Можете сами проверить.

— Только если на тебе, — сощурил глаза тот.

Алонзо опять побледнел.

— Если не верите мне на слово, тогда я, увы, ничем не могу вам помочь, — холодно сказал он.

— Ну-ну, я не хотел тебя обидеть, — примирительно сказал Люциус и, помолчав, добавил: — А мы не могли бы провести пробный эксперимент на ком-то из наших пациентов?

— Полагаю, это будет не совсем законно, — колеблясь, произнёс Алонзо. — Поправьте меня, если я ошибаюсь, но оборотное зелье имеет сейчас существенные ограничения в использовании на территории Британии. Таким образом, эксперименты с ним официально запрещены.

— Ох, уж эти законы, — выплюнул Люциус, придавливая переносицу пальцами. — А что если мы заплатим кому-то из них побольше, и заставим подписать бумагу о неразглашении и отсутствии каких-либо претензий?

— Это также не вполне этично с нашей стороны…

— Этично? — повторил Люциус. — Не ты ли, ещё каких-то несколько недель назад называл пациентов «подопытными»?

— Мистер Малфой, — вздохнул тот. — Вы уверены, что хотите так рисковать? Особенно сейчас и только лишь из-за ваших подозрений…

— Ах, чёрт с тобой! — воскликнул Люциус. — Слабительное значит, говоришь? Подойдёт любое?

— Чисто теоретически, да.

— А нельзя ли… — Люциус обратил на него внимательный взгляд. — Нельзя ли использовать одно из наших противокошмарных зелий? Те образцы, которые не прошли тогда в Америке проверку и вызывали диарею?

Лицо у Алонзо теперь не просто побледнело, но будто бы даже позеленело, губы вытянулись в полоску.

— Вы собираетесь напоить господина Калогеропулоса не прошедшим испытания образцом? — голос Алонзо осип от ужаса.

— У тебя есть какие-то существенные возражения на этот счёт? — воззрился на него Люциус.

— Нет, но… — губы его нервно дрогнули. — Всё-таки это может привести к серьёзным последствиям для Фонда, и, поскольку эти образцы зелий вышли из-под моей руки, я бы не хотел, чтобы это негативно отразилось на моём будущем, скажу по правде, — набравшись, очевидно, смелости сказал Алонзо. — Я также не хотел бы, чтобы мои усилия по «обрабатыванию», как вы выражаетесь, этого грека прошли даром. Мне дорога не только моя репутация, но и потраченная энергия. А если сам Фонд окажется в центре скандала, я бы не хотел, чтобы моё имя вообще…

— Я понял тебя, — прервал его Люциус и, смерив насмешливым взглядом, произнёс: — Мне нравится твоя откровенность. Не беспокойся. Даже если приключится какой-то скандал, чего я, конечно, не планирую допускать, ты в этом замешан не будешь. Скажи мне только, насколько быстро действие слабительного прервёт эффект оборотного зелья?

— Должно подействовать практически сразу. Но, что если под личиной господина Калогеропулоса не скрывается никто иной, как он сам?

— Что ж, значит, нам с тобой придётся потерпеть его ещё какое-то время.

— Если только он не захочет сейчас же уехать в Грецию после неудачного «лечения»! — сердито сказал тот.

— Ну, у тебя же наверняка есть какой-нибудь антидот, который позволил бы быстро решить эту неожиданную «индивидуальную непереносимость»? — язвительно спросил Люциус.

— Да, конечно, — уверенно кивнул Алонзо.

— Ну, вот и славно. Раз, по твоим словам, действие оборотного зелья должно прекратиться практически сразу — значит Калогеропулос и до туалета добежать не успеет. В том же случае, если он не обратится после этого в кого-то другого — мы сразу же дадим ему антидот так, что он опять же не успеет ничего толком понять.

Взяв свою трость, Люциус поднялся со стула.

— И всё же, — судорожно вздохнул Алонзо. — Я настоятельно прошу вас обдумать это ещё раз, прежде чем предпринимать какие-либо действия…

— Спасибо за твой совет, Луис, — сказал Люциус, похлопав его по плечу. — И не беспокойся за свою потраченную энергию, твоя премия в этом месяце будет увеличена вдвое.

— Ах, благодарю, — Алонзо расплылся в учтивой улыбке. — Это очень щедро с вашей стороны.

— Ну, вот видишь, как быстро могут решаться спорные для тебя вопросы, — подмигнул ему тот, покидая кабинет.

***

Следующие две недели Люциус полностью посвятил подготовке благотворительного вечера, на котором должен был присутствовать весь цвет магической Британии, включая министра магии Кингсли Бруствера и представителей наиболее влиятельных чистокровных семейств за исключением тех, кто всё ещё сидел в Азкабане. Этот вечер, ко всему прочему, должен был ознаменовать начало второго месяца пребывания в Британии Кербероса, и Люциус рассчитывал, что именно по его итогу, старик всё же соизволит передать свои деньги в Фонд. Поведение грека, однако, становилось с каждым днём всё более невыносимым, а неприятные предчувствия у Люциуса — всё острее, что наводило его на мысли о неизбежности проверки Кербероса «на подлинность», отчего и настроение его было крайне угрюмым.

Того же нельзя было сказать о Гермионе. Её настроение, напротив, с каждым новым, проведённым в лаборатории днём, становилось всё веселее и беззаботнее. Домой она возвращалась теперь в то же время, что и Люциус, рассказывая ему за ужином о своих плодотворных исследованиях и пересказывая шутки, которые в течение дня отпускал Алонзо. Сказать, что Люциуса устраивало такое положение вещей — было ничего не сказать. Удачным стечением обстоятельств он будто бы убил сразу двух зайцев: мало того, что, будучи при деле, Гермиона перестала терзать его своими тягостными размышлениями, на которые у него элементарно не хватало сейчас ни времени, ни сил, так ещё и вероятность её столкновения с Миреллой сама собой свелась к нулю, поскольку доступ к лаборатории имели только её непосредственные сотрудники. Кроме всего прочего, Люциусу было просто приятно видеть по возвращении домой на лице жены улыбку, а не хмурое выражение, которое у неё частенько бывало весь последний месяц.

—…Луис сегодня провел исследование одного из моих старых образов, формулу которого он изменил неделю назад, и это зелье очень хорошо растворило кошмар, представляешь?! — воодушевлённо сказала Гермиона, в один из таких вечеров, когда до благотворительного ужина оставалось два дня.

Люциусу тогда пришлось поесть в ресторане на деловой встрече, а потому он просто сидел у камина с Розой на руках, пока Гермиона завершала приготовленную для неё мистером Бэгзем трапезу.

— …Он сделал его спектромагический анализ и будет расшифровывать завтра, — продолжала она. — Надеюсь, у него всё получится. Я так рада, что моя работа всё же прошла не зря.

— Ну, а как поживают фантазии Рона? — Люциус посчитал правильным проявить интерес. Палочкой он лениво колдовал в воздухе мыльные пузыри, которые Роза уже несколько сонно хлопала ладошками.

— Пока я только изучаю те образцы, которые мне прислала Лаванда. Но Луис говорит, что я могу постепенно начать добавлять в них готовые препараты. Посмотрим, как они поведут себя…

— Что ж, это прекрасно, — монотонно произнёс тот и, усмехнувшись, добавил: — Вижу, ты уже не считаешь мистера Алонзо захватчиком твоих владений?

— Теперь я понимаю, как это глупо было с моей стороны, — на щеках Гермионы проступили красные пятна. — У него действительно талант к зельеварению. Он дал мне столько полезных советов за это время! Давно я не видела столь увлечённого своим делом человека…

— Я рад, что вы нашли общий язык, — кивнул Люциус, откладывая палочку в сторону, и погладил засыпающую на его руках дочь по голове. — Надеюсь только, что он больше не называет при тебе пациентов подопытными?

— Ах, Люциус, ты же сам говорил, что он мексиканец и английский не его родной язык. Да и потом: подопытные, испытуемые… Я хочу сказать, — она запнулась. — Экспериментальное лечение, которому мы подвергаем этих людей, по сути ведь и есть опыт, на который они согласились добровольно, не так ли?

Люциус только повёл бровью.

— А как прошёл твой день? — спросила его Гермиона. Она уже закончила ужинать и, поднявшись со стула, сделала несколько шагов по залу.

— Далеко не так увлекательно, как у тебя, — процедил он сквозь зубы. — Старик будто нарочно изводит меня своими причудами. Сегодня он присутствовал на встрече с другими нашими спонсорами, где на час ударился в пространные рассуждения о целесообразности вкладывания денег в какие-либо благотворительные проекты, и речи его, надо заметить, имели весьма сомнительный подтекст, а эти идиоты слушали его разинув рты. Я готов был послать в него…

Люциус не стал произносить, каким именно заклятьем он бы поразил Кербероса, снова сжав в руке палочку так сильно, что из конца её посыпались красные искры.

— Мы продержались уже четыре недели, Люциус, — Гермиона осторожно присела на подлокотник его кресла. — Осталось ещё чуть-чуть… Быть может он ждёт благотворительного вечера?.. В конце концов, он же не уедет в Грецию так и не оставив нам обещанную сумму?

Люциус напряжённо втянул ноздрями воздух.

— А что мистер Поттер? От него нет известий? — спросил он.

— Я спрашивала. Он говорит, что не нашёл о Керберосе никакой подозрительной информации, а перемещения Миреллы за эти годы восстановить оказалось сложнее, чем он предполагал… Он, конечно, пообещал отправить запросы в министерства магии стран восточной Европы, но это займёт время, учитывая, что Мирелла не числилась в международном розыске.

— Что ж, значит, подождём, — мрачно заключил Люциус.

***

Грядущий благотворительный вечер должен был состояться в здании Министерства магии, на счёт чего Люциус лично договорился с Кингсли. Это была особая, оказанная министром Фонду, привилегия, и, следующим утром, Люциус должен был сам отправиться туда, дабы проверить, готовность предоставленного для проведения мероприятия зала. Планы его, однако, нарушились внезапным письмом одного из его важных спонсоров, который по каким-то неведомым причинам выражал Люциусу сомнение в необходимости его участия в предстоящем вечере.

— Мистер Бэгз! — рёв Люциуса сотряс здание Малфой-мэнора.

— Чего желаете, сэр? — домовик возник посреди кабинета готового рвать и метать Люциуса.

— Отправь Гермионе письмо, что она мне нужна, — сказал он, склоняясь над пергаментом и пытаясь сочинить как можно более выдержанное и вежливое послание сомневающемуся спонсору, от присутствия которого на вечере зависело очень многое. Рука его дрожала от гнева.

— Будет сделано, сэр! — кивнул эльф, щёлкнув пальцами и растворившись в пространстве.

Спустя час, Люциус, который лично отправил спонсору ответ исполненный самым глубоким уважением, уже нервно отмерял шагами пространство своего кабинета.

— Мистер Бэгз! — снова позвал он, бросив быстрый взгляд на позолоченные часы на каминной полке.

— Да, сэр? — домовик возник прямо перед ним.

— Ты отправил Гермионе записку?

— Конечно сэр, уже как час, сэр! — отрапортовал тот.

— Ну и где она? — прошипел себе под нос Люциус.

— Никак не могу знать, сэр. Сова ещё не возвращалась.

— Чёрт бы их всех побрал! — выругался он. — Вероятно, мне придётся сегодня встречаться с этим идиотом лично! Хочет, чтобы я поуговаривал его… Из-за этого я не могу отправиться сейчас в Министерство. Мне нужно чтобы это сделала Гермиона.

— Могу ли я чем-то помочь вам, сэр? — заботливо поинтересовался домовик. — Быть может мне отправиться в лабораторию и привести вам миссис Малфой?

— А ты не мог бы, — Люциус застыл на месте, взглянув на мистера Бэгза с сомнением. — Не мог бы показать мне, чем таким важным она сейчас занята? Ты же можешь это сделать, не так ли?

— Изволите шпионить за миссис Малфой, сэр? — с небольшим осуждением в голосе уточнил домовик.

— Она моя жена! — выплюнул Люциус. — И я не шпионю за ней, я всего лишь хочу знать, почему она не является ко мне по первому же моему… велению.

— Как скажите, сэр, — кивнул домовик.

Удовлетворённо вздохнув, Люциус опустился на красный диванчик в углу своего кабинета и прикрыв глаза принялся массировать пальцами свои горячие, пульсирующие виски. Мистер Бэгз тем временем установил на столе перед ним небольшое зеркало, взятое им с туалетного столика Гермионы в их с Люциусом спальне, так что открыв глаза, Люциус встретился со своим собственным отражением, несколько измученным, надо сказать. Постоянное напряжение в котором он пребывал вот уже месяц, определённо не шло ему на пользу. Верхняя губа его нервно дрогнула и он невольно провёл пальцами по своим щекам пытаясь растянуть под глазами морщины, которые будто бы стали глубже за последние дни. После этого только Люциус заметил воззрившегося на него с нескрываемым любопытством домовика.

— Что ты смотришь на меня? — прошипел он. — Давай, делай уже свою работу!

Тяжело вздохнув, мистер Бэгз щёлкнул пальцами, после чего исказившееся от раздражения лицо Люциуса в зеркале пропало. Вместо него, там появилась Гермиона. Она находилась в лаборатории, склонившись над котлом с кипящим зельем. Рядом с ней, так же склонив голову, стоял Алонзо.

Губы Люциуса искривились в иронической усмешке, ноздри раздулись, а рука непроизвольно сжалась в кулак.

— Вероятно, она очень увлечена процессом, — констатировал мистер Бэгз, тоже заглядывая в зеркало.

— Молчи, когда я не спрашиваю твоего мнения, — рявкнул Люциус.

Домовик бросил на него обиженный взгляд и отошёл в сторону.

Словно бы вторя ему, Гермиона и Алонзо тоже отпрянули от котла, из которого в ту же секунду изверглось небольшое фиолетовое облачко. Сосредоточенное лицо Гермионы озарилось счастливой улыбкой и она адресовала её своему напарнику. Алонзо одобрительно кивнул и начал что-то говорить ей, чего Люциус, конечно, слышать не мог, поскольку такая «связь» не могла передавать звук. По раскрасневшемуся от смущения лицу Гермионы, однако, было понятно, что Алонзо сказал ей что-то очень приятное. Люциус презрительно хмыкнул.

Затем Гермиона стала говорить Алонзо что-то в ответ, от чего смущаться стал уже он, машинально проведя рукой вперёд по столу и делая шаг ей на встречу. Широкая улыбка не сходила с его губ, а чёрные глаза ни на секунду не отрывались от её лица, что заставило Гермиону, в конце концов, поднять руку и кокетливо заложить за своё милое розовое ушко выбившуюся прядь волос.

Вторая рука Люциуса сжалась в кулак с такой силой, что у него даже кости хрустнули.

— Давно не видела столь увлечённого своим делом человека, значит? — хмыкнул он, изо всех сил сдерживая порождающуюся в недрах его сознания ярость.

— Мистер Малфой, может быть, я всё же приведу её? — робко обратился к нему эльф.

— Молчать! — рявкнул на него Люциус. — Иначе, клянусь Мерлином, я прижму тебе уши дверью!

— Вы не имеете права! — сердито произнёс домовик.

— Только я тут могу решать, на что я имею право, а на что нет, — дрожа от злости, произнёс Люциус, уставившись на него в упор.

Морда у домовика была сейчас крайне недовольная, что не понравилось Люциусу даже больше, чем его неповиновение. Мистер Бэгз отчаянно напомнил ему теперь ту, особо невоспитанную масть эльфов, работавших обычно в чистокровных, но не самых привилегированных семьях, вроде Паркинсонов или Гойлов. Отчего-то эти домовики никогда не умели толком скрывать от хозяев своего недовольства, позволяя себе болтать лишнее и даже возражать хозяевам, что Люциус всегда считал в высшей степени недопустимым. Таких домовиков, по его мнению, стоило наказывать особым образом.

Мускулы на его лице дрогнули. В следующее мгновение, однако, краем глаза он заметил, какие-то изменения в зеркале, и, забывши о мистере Бэгзе, вновь посмотрел туда: Гермиона судорожно задрала рукав своей мантии и с испугом взглянула на часы. Она начала быстро говорить что-то Алонзо, отчего лицо его обрело теперь хмурое выражение, и он закивал, отходя от неё назад.

— Опомнилась-таки, — выдавил из себя Люциус и обратился к домовику: — Довольно. Поди прочь.

Домовик угрюмо щёлкнул пальцами и исчез. Зеркало перед Люциусом вновь обрело отражающую поверхность, показывая ему его собственное лицо, вытянувшееся, красное, с безумными, налитыми кровью глазами.

Со всего размаху Люциус смахнул рукой зеркало со стола, и оно отлетело в другой конец комнаты, рассыпаясь на осколки.

Через минуту он поднялся с дивана, оправил свой тёмно-синий сюртук и, глубоко вздохнув, постарался придать себе безмятежный вид.

Когда Люциус спустился в большой зал, Гермиона уже трансгрессировала туда. Вид у неё был взволнованный.

— Я ожидал тебя несколько раньше, — металлическим тоном произнёс Люциус.

— Прости! — воскликнула она. — Я получила записку от мистера Бэгза, но у нас был очень важный экперимент. Я никак не могла оставить зелье даже на минуту! Я работала над ним всё утро, а когда прилетела сова, у меня была самая важная стадия. Если бы я не задержалась — его пришлось бы переделывать.

— Можно было отправить мне ответную записку, — сказал он.

— Я и отправила! — Гермиона нахмурила брови. — Ты разве не получил?

— Нет, — с прохладой ответил он. — Мистер Бэгз сказал, что сова так и не вернулась.

— Глупость какая-то, — Гермиона покачала головой. — Я сразу же написала тебе ответ!

— Что ж, теперь это уже не важно, — он взмахнул рукой.

— Так что ты хотел от меня?

— Ах, пустяк, — на лице его вновь засияла улыбка, несколько зловещая, однако. — Всего-то нужно съездить в Министерство и проверить всё ли готово к нашему завтрашнему благотворительному ужину, к которому мы готовились последние полгода…

— Но я думала, что туда сегодня едешь ты, — растерянно произнесла Гермиона.

— К сожалению один из наших спонсоров вдохновился вчерашней речью Кербероса и решил не являться на наше завтрашнее мероприятие. Очевидно, я потрачу весь день на его уговоры…

— О, мне так жаль! — воскликнула она. — Конечно, я съезжу в Министерство, не переживай.

— Ну что ты, можешь не торопиться, — ядовито произнёс он. — Это конечно совсем не так важно, как зелье для мистера Уизли… и не так приятно, как комплименты Алонзо.

Лицо Гермионы вспыхнуло.

— Ах, да это просто смешно, Луис! — всплеснула она руками, онемев от ужаса в ту же секунду.

— Луис? — Люциус насмешливо приподнял бровь, не спуская с Гермионы глаз, и она невольно сделала шаг назад.

— Я хотела… Я хотела сказать — Люциус, — выдохнула она.

— Не стоит беспокойства, — виски его стали пульсировать с удвоенной силой и, отведя от неё взгляд, он прошествовал к своему креслу у камина, опускаясь в него и беря в руки графин с огневиски.

— Люциус, прости меня, я…

— Гермиона, не надо, я всё понимаю, появление в твоей жизни нового друга, излишне перевозбуждает тебя в последние дни, что не удивительно, учитывая твою расположенность к темноволосым мастерам зелий… — он наполнил себе бокал и сделал крупный глоток, отчаянно сдерживая клокот в груди.

В комнате повисла тишины, которую вскоре разорвал крик Гермионы:

— Да ты сам его сюда притащил! Я согласилась на это только из-за твоих дурацких инвесторов! Я же понимала, что убыточность и бесполезность моей лаборатории вредит всему Фонду! Будь моя воля, я бы…

— Что? — Люциус вскочил с кресла, с грохотом выпуская из рук бокал, отчего остатки огневики расплескались по подносу. — Хочу напомнить, что это ты захотела организовать для общества нечто более «масштабное и полезное»! И я поддержал тебя. Но крупные проекты требуют больших финансовых вливаний. В этот Фонд я вложил очень много собственных средств, Гермиона, и логично предположить: я желаю, чтобы вложения мои окупились.

— Ты думаешь только о вложениях, да? Только о деньгах? — губы у Гермионы задрожали.

— Не обманывайся, о деньгах думают все.

— Не все!

— О, да, абсолютно все, Гермиона! И даже Луис, которому я плачу одно из самых значительных жалований в компании! Но не ты, — выплюнул он. — Конечно же, ты не думаешь о деньгах. Только потому, однако, что это тяжкое бремя, недостойное столь хрупкой натуры, я полностью взвалил на свои корыстолюбивые плечи, позволяя тебе пребывать в ореоле великодушной благодетельницы.

— Как ты можешь? — всхлипнула Гермиона.

— Могу и очень просто! Потому что я всё это организовал! — он яростно ткнул себя в грудь. — Я позволил тебе сделать все эти добрые дела, которыми ты так гордишься!

Он стал приближаться к ней, ощущая внутри себя такую злость, такую невыразимую никакими словами, ярость. Ему так надоело, что ей будто бы было мало всего, что он делал для неё. Во имя её! В то время как какому-то мексиканскому отребью, Алонзо, сталось, и делать было ничего не нужно. Ему достаточно было быть сиротой и защитником убогих, дабы она таяла всякий раз, как только он принимался разбрасывать перед ней свои лживые, купленные им, Люциусом, комплименты.

Гнев застлал его сознание. Он смотрел на неё, смотрел… и ему так отчаянно захотелось сбить с неё это блаженное облако собственной безупречности, от которой она регулярно с немалым упоением страдала, подобно святой мученице.

— А знаешь… знаешь, как они называют тебя за твоей спиной? — произнёс, наконец, он. — Твои любимые зельевары. Все эти люди, с которыми ты работала бок о бок последний год? В которых вкладывала душу? — он нетерпеливо облизнул губы. — Дьявольские силки. Вот как…

Рот у Гермионы приоткрылся. Всё это время она не спускала с Люциуса глаз.

— Дьявольские… — только и смогла выдохнуть она, брови её умилительно дрогнули, и лицо обрело почти детское удивлённое выражение.

— Именно, — кровожадно улыбнулся Люциус. — Дьявольские силки.

Он снова произнёс это. Отчётливо, с наслаждением, надеясь, что она будет кричать. Что она заплачет. Она, однако, только молча опустила глаза, после чего произнесла совсем тихо и дрожа будто бы от озноба:

— Что ж, да, ты прав… Ты прав. Я ничто и звать меня никак. И это только благодаря тебе, я имею то, что имею. Да… Стало быть я должна сейчас отправиться в Министерство? — она несмело взглянула на него. — Не беспокойся. Я прослежу за всем. Уж на это-то я способна?

Губы её дрогнули в невесёлой улыбке, и, снова опустив глаза, она направилась к камину. Люциус дёрнул головой. Спесь несколько сошла с него, и он сделал шаг вслед за ней.

— Гермиона, — произнёс он, гораздо более сдержанно.

— Не переживай, занимайся своим спонсором спокойно, — она заняла место в портале; глаза её были уже мокрыми от слёз и, бросив себе под ноги горсть летучего пороха она прокричала: «Министерство магии!», после чего растворилась в зелёной вспышке.

Эхо Гермионы отразилось от каменных стен большого зала Люциусу прямо в уши, едва не оглушив его, и обратилось гробовой тишиной, отчётливо давшей понять, что он остался один.

В следующую секунду Люциус вытащил из кармана палочку, и, обернувшись, послал разрушающее заклятье в одно из стоявших в углу зала кресел, которое сейчас же разлетелось в щепки.

— Мистер Бэгз, — настойчиво произнёс он, мгновение спустя.

Угрюмый более прежнего домовик появился перед ним.

— Убери здесь, — просто сказал Люциус, махнув рукой в сторону оставшейся от кресла груды мусора.

— Уже время обеда для мисс Розы, — вместо согласия, констатировал тот. — Я сперва покормлю её… с вашего позволения.

Кулаки у Люциуса снова хрустнули, но он только глубоко вздохнул и, натянув на лицо улыбку, произнёс:

— Нет, сейчас ты уберёшь здесь, а я сам пойду и покормлю свою дочь обедом. И следи за тем, чтобы снова не проворонить сову с письмом от спонсора, на этот раз…

— Да, сэр, — кивнул домовик.

— Прекрасно, — заключил Люциус.

Не взглянув больше на эльфа, он пересёк зал, громко вбивая каблуки своих ботинок в мраморный пол.

Через минуту он уже зашёл в комнату Розы. Она играла со своими куклами в манеже.

— Папочка! — воскликнула Роза, протянув к нему ручки, когда он склонился над ней.

— Моя прелесть, — Люциус поднял дочь и прижал к своей груди, зарываясь лицом в её белоснежные непослушные кудряшки. Она изумительно пахла молоком и карамелью.

Люциус посадил её на высокий детский стул, рядом с которым на столике тот час же возник приготовленный мистером Бэгзом обед, но с возгласом «Мими», Роза вновь указала пальчиком в сторону манежа. Мими — было имя её любимой куклы, без которой она никогда не ела.

— Ах, да, — улыбнувшись, Люциус поднял с пола эту очень красивую фарфоровую куклу в бирюзовом платье с копной вьющихся каштановых волос. — Госпожа Мими должна обедать с нами, конечно…

Он сел в кресло напротив Розы, держа в руках эту куклу, разглядывая её задумчивым взглядом. Пальцы его поглаживали её хрупкую шею, которую можно было переломить одним неаккуратным движением, после чего усадил её себе на колени.

— Где мама? — спросила Роза, умилительно сдвинув свои светлые бровки, почти также, как несколько минут назад, там, внизу, это сделала Гермиона.

— Мамочка сегодня плохо себя вела, моя прелесть, но мы с тобой справимся и без неё, — улыбнулся Люциус, ставя перед Розой тарелку с супом и зачёрпывая его ложкой. — Вы, милые леди, знаешь, имеете свойство плохо себя вести. А мы, джентльмены, вынуждены с этим мириться и прощать вас за это… если любим вас; если уверены, что вы тоже нас любите с тем же благоговением и трепетом, что и прежде, когда вы приносили нам свои клятвы, стоя у алтаря… — ложка с супом скользнула Розе в рот. Некоторая его часть тот час же оказалась у девочки на подбородке и Люциус заботливо, собрал излишки уже пустой ложкой, продолжая свою речь: — Увы, женской натуре свойственно забвение. Особенно если в действительности, женщина не испытывает истинного понимания необходимости своей покорности супругу. К несчастью узы брака и даже узы любви не гарантируют появления этих чувств… А знаешь, что гарантирует, моя прелесть? — он улыбнулся Розе, снова зачёрпывая суп и отправляя ложку ей в рот. Она смотрела на него тем временем очень внимательно. — Кровь. Это кровь, Роза Реджина Фелиция. Только она гарантирует способность человека на истинные преданность и верность, которые демонстрируют настоящее благородство его души, и у нас с тобой внутри течёт именно такая кровь… Ты ведь Малфой, Роза. И пусть ты этого пока ещё не понимаешь, но придёт время, когда ты проникнешься всем благоговением этого факта, дочь моя. Моё удивительное, восхитительное, божественное продолжение, которое всецело и безраздельно принадлежит только мне… И только ты можешь любить меня без оглядки на моё прошлое, без каких-либо предубеждений; не за деньги и не за количество сделанных мною добрых дел… — он кормил её ложка за ложкой. — Ты можешь любить меня безусловно, и никто не сможет занять моего места в твоей жизни, потому что не будет и не может быть у тебя другого отца в чьих жилах течёт наполнившая тебя кровь. Чистая, способная подобно кислоте растворить в себе любую… примесь. Тебя у меня никто не отнимет, как и меня у тебя, я это обещаю…

— Мистер Малфой, — в комнате появился домовик, в руках он держал письмо. — Пришло только что…

Люциус взглянул на него сперва раздражённо, после чего взволнованно уставился на протянутый эльфом конверт и ощутил разочарование… Это был ответ от спонсора.

— А что же всё-таки с той совой, которую ты отправил в лабораторию, мистер Бэгз? — насмешливо поинтересовался он, разрывая конверт и быстро пробегаясь глазами по строчкам недлинного послания.

— Её нет до сих пор, мистер Малфой, — развёл тот руками.

— Хм, — протянул Люциус. — Что ж, если она появится, дай мне знать, была ли при ней какая-нибудь записка от миссис Малфой… И закончи кормить Розу. Мне немедленно нужно в Лондон, как я и полагал…

Он встал со своего места, отбросив куклу на сиденье. Голова её неуклюже скривилась на бок. На мгновение Люциус застыл на месте, вновь взглянув на дочь. Она всё ещё не сводила с него своих удивительных светло-голубых глаз. Его глаз.

— Папочка придёт вечером, и мы поиграем во что-нибудь интересное, моя любовь, — заключил он, наклонившись и поцеловав её в лоб.

========== Глава 8. Люциус ==========

Гермиона любила варить зелья. Если и было на этой Земле что-то, что она считала своим призванием, делом в котором действительно разбиралась и была способна конкурировать с другими, имеющими отношение к этой сфере людьми, так это было зельеварение, тягу к которому, она, однако, обнаружила в себе далеко не сразу. Пока Гермиона училась в Хогвартсе и Снейп проявлял к ней не самые тёплые чувства, зелья, конечно, не вызывали у неё особого приятия. Ей нравилось их готовить, и они получались у неё довольно сносно, но она и на секунду не могла бы представить себе, что свяжет с ними, в конце концов, свою жизнь. Планы её юности, несмотря на большие успехи в трансфигурации или, к примеру, нумерологии, всегда были связаны с общественной деятельностью, работой в Министерстве и борьбой за права ущемляемых слоёв общества… Путь её, может быть, так и сложился бы, не реши она после войны вновь вернуться в свою альма-матер и, не позволь выжившему, вопреки всему, профессору Снейпу вновь войти в её жизнь.

Вхождение это, правда, было болезненным и тяжёлым. Когда Снейпу пришлось обучать Гермиону, что ему практически насильно навязала тогда МакГонагалл, он не сразу стал милым и заботливым по отношению к ней. Совместная работа их складывалась из сопротивления и бесконечных споров, а в памяти её до сих пор время от времени всплывали его едкие замечания:

— Мисс Грейнджер, я не понимаю, за что вас так любит профессор Флитвик: ваш взмах палочки больше похож на замах топора над бревном!..

Когда же у неё что-то не выходило, когда она, пришедшая в измождение от духоты подземелий, передерживала зелье или не вовремя добавляла ингредиент, голос его становился статичным и жёстким:

— Вы глупая бездарная неумеха, чьи знания заканчиваются на уровне книжных страниц и периодического везения, — он словно забивал ей в голову гвоздь. — Я удивляюсь тому, как вам все эти годы удавалось так ловко скрывать свою неуклюжесть и халатность. Вы никогда не станете кем-то значимым, все ваши заслуги кончатся на уровне школьной программы и выученной наизусть библиотеки.

Как она плакала тогда… Он испытывал её, он терзал её, он изливал на неё будто бы всю свою злость и обиду, весь яд, скопившийся в нём за его несчастливую жизнь. Она терпела всё. Она вылезала из кожи вон, дабы зелья её получались не просто хорошими, но превосходными, как он того желал, как требовал от неё.И как же скуп он был на добрые слова, когда у неё всё получалось именно так, как он хотел…

Всякий раз, когда он вот так пожирал её заживо, изводил её душу, в ушах у неё начинало шуметь. Ей было нечем дышать, но она только глубоко вбирала этот спёртый, насыщенный запахами всех возможных ингредиентов воздух его лаборатории и вновь бралась за работу.

Сейчас она уже едва ли могла бы с точностью ответить на вопрос, почему столь безропотно сносила всё это? Настолько ли сильно она стремилась сбежать от невыносимой для неё реальности? Настолько ли была охвачена жаждой помочь Снейпу справиться с его бедой, с его болезнью, которая пришла вместе с воскрешением, или же она уже тогда начала испытывать к нему сильные чувства, не позволявшие ей сдаться так просто? А быть может, первичным было вовсе не это, но, разгоревшаяся в ней внезапно и незаметно даже для неё самой истинная любовь — любовь к зельеварению — науке столь тонкой, столь многогранной, исчерпать которую, казалось, было невозможно?

Всякий раз, когда Гермиона, познавала всё новые и новые глубины зельеварения, её поражал экстаз. Она могла часами, стоя в лаборатории за котлом или сидя в библиотеке за книгами, рисовать в своей голове, а затем и на пергаменте формулы и схемы, размышлять над пропорциями ингредиентов и режимами приготовления зелий… Быть может, именно это углубление и вылечило её саму в то время, спасло от тяжёлых мыслей о прошедшей войне, о Роне, о своей жизни?

Усердие и терпение её, однако, не прошли даром. Они принесли ей в конце концов столь желанный ею плод: он признал её. Снейп стал работать с ней на равных, он признал тот факт, что она была способной, и что у неё есть талант. К тому моменту сами собой завершились и все их прения, а рабочие взаимоотношения трансформировались в любовные, благодаря чему, почти в полной идиллии, они провели вместе ещё несколько лет, до тех пор, пока он не предпочёл оторвать её от себя, как отдирают прицепившуюся в болотной воде пиявку…

И всё же, он воспитал её. Он сделал её той, кем она была теперь, не полностью конечно, но именно Снейп закалил её характер окончательно, как закаляют самый острый клинок, заставив обрасти такой прочной бронёй, которая позволила бы Гермионе добиваться всего… Так во всяком случае она думала до сих пор. В последнее время, однако, — когда именно это произошло, она не могла сказать точно, быть может, после рождения Розы, а может, ещё и до этого момента, когда ей открылись истинные причины странного поведения Рона, в любом случае, это произошло уже после замужества, — но Гермиона стала замечать за собой прежнюю чувствительность. Грубое слово вновь могло ранить её до глубины души, а мысль, что она потерпит провал и утратит некое признание, которого добилась за эти годы, стали внушать ей страх.

Поэтому ли она столь неумело вела дела лаборатории, боясь лишний раз рискнуть и попробовать что-то новое? Поэтому ли столь раздавлена была узнав, что всё, во что она вкладывала себя последние годы, обратилось во прах?..

Дьявольские силки. Вот чем, оказывается, она была всё это время для окружавших её людей. Она душила их, скручивала до тошноты и отвращения, так что они смеялись над ней за её спиной… Тиранка. Выскочка. Невозможная всезнайка!

Когда она успела зажать себя в рамки столь тесные, чтобы не заметить и не признать своих собственных ошибок? Куда делся её острый живой ум, дабы сразу понять истинное отношение этих людей к ней? Куда пропала Гриффиндорская смелость, делавшая её способной самой постоять за себя, не прячась за спину мужа?..

И неужели всё это у неё отобрал Он?

***

Когда Гермиона, после ужасного, разодравшего ей всю душу в клочья скандала с Люциусом, переместилась по каминной сети в Министерство магии, она почти не могла сдерживать слёз. Она хотела рвать и метать, она хотела выхватить из своего кармана палочку и начать бросаться проклятьями во всех встречающихся ей людей. Делать этого она, конечно, не стала. Она не настолько сошла с ума. Она просто была в ярости, она была взбешена! Как он мог так поступить с ней, как он мог…

Гермиона задыхалась. Она шла по длинному, наводнённому служащими, холлу Министерства, попеременно здороваясь то с одним, то с другим, и отчаянно хватая между этими будничными приветствиями ртом воздух.

— Миссис Малфой! — раздался позади неё чей-то голос, она обернулась, машинально натягивая на лицо улыбку и видя, как лавируя в потоке людей, к ней мчался молодой человек, которого она видела впервые.

Оказавшись рядом с ней, он быстро представился, но она не поняла и не запомнила его имени, только кивнула. Он протянул ей руку, и она машинально её пожала; сообщил, что это именно он занимается здесь организацией благотворительного вечера, и она покорно последовала за ним. Они пересекли холл. Сели в лифт. Всё это время молодой человек говорил ей что-то, и она даже отвечала, вроде бы впопад. Перед глазами её тем временем проносилось искажённое от бешенства лицо Люциуса. Его выпученные глаза и растрепавшиеся волосы. В какой-то момент, там, в большом зале Малфой-мэнора, ей показалось, что он готов был ударить её. Если бы он сделал это — она бы его убила. Он, однако, поступил с ней куда более жестоко. Он растоптал её. Он свёл к нулю всю её жизнь. Все её достижения и заслуги. Вновь низвергнув до «героини войны». Презренного ярлыка, навешанного ей обществом, только за то, что она выжила.

Годы, проведённые в подземельях Хогвартса, пронеслись перед её глазами, словно сон. Неужели она так ничему и не научилась там? Неужели всё это время она занималась самообманам, считая, что вопреки едким словам Снейпа, ей все же удалось в итоге чего-то добиться помимо, вызубренной библиотеки… самой?

Зал, куда её привел юноша, был прекрасен. Стены, банкетные столы, сцена, где они с Люциусом завтра должны были говорить помпезную речь… Все блестело от лоска и тысяч вложенных в оформление галлеонов. Все было готово. Люциус переживал зря.

Молодой человек, заискивающе улыбаясь, поинтересовался у Гермионы, всё ли ей нравится. Он показывал ей окончательный вариант меню, планы рассадки гостей и ещё какие-то детали оформления зала и она только учтиво улыбалась в ответ и кивала, едва ли осознавая происходящее. Когда пытка эта, наконец, подошла к концу и несколько нервозный, возможно из-за её неоднозначного настроения, юноша предложил Гермионе проводить её до каминов, она только поблагодарила его за проделанную работу и сказала, что в Министерстве у неё были ещё и другие дела.

Никаких других дел, здесь у неё, конечно, и в помине не было. Гермиона просто хотела остаться одна, что было весьма затруднительно сделать в столь наводнённом людьми месте, а потому она не нашла ничего лучше, как сесть в лифт и выйти из него на третьем уровне. Быстрым шагом, не вполне отдавая отчёт своим действиям, она направилась вглубь по коридору, минуя Отдел происшествий и катастроф.

Сразу за ним, в самом дальнем и безлюдном конце, Гермиона остановилась напротив до боли знакомой двери. Двери, которую вот уже почти четыре года назад, она единственная открывала каждое утро на протяжении нескольких месяцев. Это была дверь в организованную специально для неё лабораторию, где она выполняла свой проект по невидимым зельям для Министерства, полностью оплаченный Люциусом, как выяснилось уже потом…

Гермиона не знала, что находилось сейчас за этой дверью. Проект этот, никому, в сущности, не нужный кроме неё, завершился тогда их с Люциусом свадьбой, после чего она здесь больше не появлялась, а потому, она без особой надежды схватилась за ручку двери, ожидая, что та, скорее всего, была заперта. К удивлению её, однако, дверь поддалась и отварилась, только петли скрипнули жалобно, после чего Гермиона шагнула в темноту.

Вытащив из кармана палочку, она взмахнула ею, зажигая в стеклянном плафоне на потолке свет и обнаруживая к немалому своему изумлению, что всё здесь до самой последней, забытой ею на краю стола колбы, было на месте. Вот только слой скопившейся повсюду пыли, красноречиво указывал на то, что сюда не заходили вот уже три года. Ещё не веря своим глазам, она прикрыла за собой дверь и сделала несколько неуверенных шагов вдоль этих запылённых столов, заброшенный вид которых представлял собой зрелище отчего-то очень печальное. Прикоснувшись пальцем к поверхности одного из них, она оставила след, обнажая истинный, белый цвет его столешницы.

В следующее мгновение Гермиона прижала руку к своему рту и взвыла, давая, наконец, волю столь невыносимо долго сдерживаемому ею разочарованию. Слёзы хлынули из её глаз неудержимым потоком, и она зарыдала в голос, уже не пытаясь остановить себя.

Гермиона не знала, сколько она так проплакала. Одна. Стоя здесь, посреди этой заброшенной ею когда-то лаборатории. Лаборатории, олицетворившей для неё в своё время луч надежды, на светлое, самостоятельное будущее… Она так хотела тогда чтобы у неё всё получилось. Она так отчаянно хотела доказать всем и Снейпу в первую очередь, что она могла и без него. Она могла… Но ей не удалось и того. С самого начала всё было ложью. Она приехала сюда, в Лондон уже понимая, что впала в зависимость от другого мужчины. Что она уже неразрывно связана с ним и что вся её самостоятельность и самодостаточность только лишь иллюзия, в которую ей так отчаянно хотелось верить.

Когда в глазах её не осталось слёз, а стоять на ногах уже не было сил, она оторвала от лица свои мокрые ладони и устало опустилась на слегка отодвинутый от письменного стола стул, который она тогда, три года назад, в спешке, очевидно, не задвинула до конца. Облако пыли тот час же взвилось вокруг неё, и Гермиона отчаянно чихнула. А затем ещё раз и ещё, пока ей не стало смешно. Смешно от того, какой жалкой она была.

Гермиона была обессилена. Она была истощена. Знала она, однако, и то, что всё это не было концом света, что жизнь её продолжалась, и что она обязательно это переживёт… В конце концов, с тех пор, когда она впервые вошла в эту ещё совсем новую лабораторию, в её жизни случилось слишком много изменений, и теперь она была уже совсем не той растерянной и отчаянной девчонкой, не имевшей понятия, как дальше повернётся её жизнь. За её плечами теперь была уже как минимум одна книга по зельеварению, полностью написанная, вопреки всему, только её собственным умом, и уж этого-то у неё никто из них отобрать не мог… А кроме всего прочего у неё теперь была ещё и дочь, в сравнении со счастьем и спокойствием которой, собственные амбиции Гермионы были для неё ничем и ради Розы, она была способна задвинуть их в самый дальний угол своего сознания, став для Люциуса, наконец, примерной женой, как он того хотел…

Глубоко вздохнув, Гермиона вновь оглядела лабораторию и осознала, что не испытывала к этому унылому заброшенному помещению уже ничего. Оно было для неё пустым, и она готова была оставить его навсегда. Придя к этой мысли и утвердившись в ней, Гермиона поднялась со стула, плотно задвинула его под письменный стол и, не желая задерживаться тут больше ни на минуту, вышла в коридор, потушив палочкой из-за плеча свет.

***

Когда Гермиона вернулась домой, Люциуса там ещё не было. Мистер Бэгз сказал, что он всё ещё был на встрече со спонсором в Лондоне, а потому ей ничего больше не оставалось как ждать его возвращения, надеясь, что встреча эта завершится положительно и настроение его будет не таким отвратительным, каким оно было днём.

Несмотря на тот, давшийся ей весьма нелегко, компромисс, к которому Гермиона пришла с самой собой относительно своих профессиональных устремлений, приключившаяся между ней и Люциусом ссора всё ещё не давала ей покоя. Гермиона понимала, что просто так забыть о случившемся им обоим будет нелегко: Люциус, очевидно, немало был рассержен на неё из-за Алонзо, а Гермиона, в свою очередь, страшно бесилась из-за этой его глупой ревности. Но что она могла сделать теперь, ради восстановления мира в её семье, кроме как принести ему свои извинения и уповать на то, что здравый смысл всё-таки возобладает в его раскалённом мозге над страстями?

Когда Люциус вернулся домой, было уже довольно поздно. Гермиона поужинала одна и, покормив Розу, играла теперь вместе с ней в детской. Люциус зашёл в комнату как раз в самый разгар их кукольного чаепития: Гермиона сидела на четвереньках на полу рядом с дочерью напротив невысокого круглого столика, за которым на маленьких деревянных стульчиках сидела Мими и другие игрушки. Когда же открылась дверь и на пороге возникла его высокая фигура, Гермиона с волнением вскинула глаза.

Люциус не сразу зашёл внутрь. На мгновение он застыл в дверном проёме, неотрывно глядя на неё, и она с достоинством выдержала этот его пристальный, прожигающий её насквозь взгляд.

— Не хочешь… чаю? — спросила наконец Гермиона, приподняв дрожащей рукой со стола крошечную фарфоровую чашечку. Роза радостно схватила своими пухлыми ручками такой же маленький чайничек и принялась наливать Люциусу несуществующий чай.

— С удовольствием, — губы его растянулась в напряжённой улыбке и, закрывая за собой дверь, он медленно подошёл к ним, тоже опускаясь на пол.

— Папочка пришёл! — воскликнула Роза, бросившись в его объятия, и он прижал её к себе.

— Ну, а где же наша проказница Мими? — обратился он к Розе.

— Вот! — девочка неаккуратно схватила куклу за волосы, стаскивая её со стула, и вручила ему.

В глазах у Гермионы защипало от этой в действительности благословенной для неё картины, и она не смогла сдержать улыбки. Как ей хотелось, чтобы они оба просто забыли о случившейся между ними ссоре. Как бы ей хотелось, чтобы этой дурацкой ссоры и вовсе не происходило… Быть может Люциус и сам уже пришёл к этой мысли? Быть может он не станет ничего говорить ей, и они оба просто притворяться, что ничего не было? Надежды её, однако, быстро развеялись, когда Люциус произнёс следующие слова:

— Мими сегодня очень плохо себя вела, — красноречивый взгляд его скользнул по лицу Гермионы: — Как думаешь, Роза, нам следует её наказать?

— Ах, может, хватит на сегодня уже наказаний, Люциус?! — в сердцах воскликнула Гермиона, понимая, что не могла сдерживать себя. — Муж Мими тоже был не очень-то сегодня мил. А она, ты же знаешь, терпеть не может их ссор!

— В таком случае, ей не стоит их провоцировать, — губы его нервно дрогнули.

— Может, мы не будем обсуждать это при Розе? — прошипела Гермиона, поднимаясь с пола и делая несколько беспокойных шагов по комнате.

Молча, Люциус отдал куклу дочери и, погладив её по голове, тоже встал. Затем он позвал мистера Бэгза и когда домовик возник перед ним, он галантно отворил перед Гермионой дверь в граничившую с детской гостиную второго этажа.

Вечер выдался тёмный. Небо плотно затянуло тучами, а потому в комнате сейчас царила мгла.

— Ты хочешь, чтобы я извинилась перед тобой? — хмыкнула Гермиона, когда Люциус закрыл за собой дверь, и тьма поглотила их. — Что ж, я могу. Мне не составит труда. Я действительно, вероятно… переборщила с эмоциями в последнее время…

Люциус сделал несколько шагов по комнате, разжигая палочкой в камине огонь, который тускло осветил гостиную, после чего, остановившись у него, он вновь обратил в сторону Гермионы свой немигающий взгляд. Она всё также стояла у двери.

— Дело не в том, что ты показала мне лишнее, — с расстановкой произнёс он. — Дело в том, что ты вообще испытала те эмоции.

В лице его, освещаемом лишь сполохами огня, было теперь что-то демоническое.

— Но Люциус, — задохнулась Гермиона, беспомощно всплеснув руками. — Они… абсолютно безобидны, уверяю тебя! Я не чувствую к этому человеку, — шея её напряглась от того, как тяжело давались ей эти глупые оправдания, — абсолютно ничего, кроме… признательности, за то, что он повёл себя по отношению ко мне… Ну, не знаю… по-доброму?

В комнате на мгновение воцарилось молчание, прерванное в конце концов очередным судорожным вздохом Гермионы. Дрожащей рукой она провела по своему покрывшемуся испариной лбу.

— Ты моя жена, Гермиона, — улыбнувшись весьма холодной улыбкой, заметил Люциус. — И, формально… его непосредственный начальник. Как ещё он должен был отнестись к тебе?

— Ах, Люциус! — Гермиона замотала головой. — За что ты так поступаешь со мной? Ты и сам знаешь, как последние годы ко мне… Как к нам с тобой относились люди! Я терпела презрение и насмешки со всех сторон. И теперь, когда появился хотя бы один человек, чьё отношение ко мне не испорчено предубеждениями, ты вдруг узрел в этом что-то предосудительное! О! Это такая глупая ревность, Люциус! Я же абсолютно чиста перед тобой!

Не имея больше сил выносить его ледяной взгляд, и находя невыносимым тот факт, что он, очевидно, видел во всём только её вину, Гермиона зарыла своё лицо в ладони и опустилась в кресло у камина. Слёзы покатились из её глаз, и она всхлипнула, слыша, как он медленно подошёл к ней. В следующее мгновение рука его мягко легла ей на плечо и, вздрогнув, она вновь взглянула на него, возвышающегося теперь над ней. Лицо его было абсолютно непроницаемым.

— Ну, всё, — прошептал он, касаясь пальцами её влажных щёк, стирая слезинки, задевая мизинцем нижнюю губу её приоткрытого рта. Крупный рубин в его перстне сверкнул в отсвете кровавым огнём. — Просто я слишком сильно люблю тебя и не могу позволить, чтобы в твоей голове зародилась хотя бы одна крошечная мысль о другом мужчине…

— Ни одной мысли, — выдохнула она, глядя в его всё ещё холодные серые глаза, словно загипнотизированная. — Я люблю только тебя… Никто. Ни один другой мужчина не способен занять твоего места ни в моей голове, ни в моей душе, ни в моём теле… Сама мысль о другом — противна мне…

На губах Люциуса промелькнула едва различимая удовлетворённая улыбка, и он, обхватив её лицо теперь обеими руками, стал гладить её по вискам, подбородку, лбу; запустил пальцы ей в волосы. Настойчивые прикосновения его были пронизаны страстью. Гермиона чувствовала волны поднимавшегося внутри него возбуждения и прикрыла глаза, поддаваясь им, полагая, что буря миновала… Люциус тем временем склонился над ней очень низко. Думая, что он собирается поцеловать её, Гермиона приподняла подбородок, но руки его, внезапно сдавили ей голову так сильно, что она только удивлённо распахнула глаза, в упор встретившись с его пожирающим её взглядом.

— Но если, я еще хоть раз услышу от тебя восхищение другим мужчиной или почувствую твою заинтересованность в другом… — медленно с придыханием прошептал он, большой палец его левой руки поглаживал её губы. — Я убью вас всех.

По телу Гермионы от этих слов, сказанных очень тихо, но очень вкрадчиво, прошла дрожь.

— Поняла меня? — выдохнул он, и Гермионе ничего не осталось делать, как только кивнуть.

Палец Люциуса тем временем, проник в её приоткрытый рот. Подушечка коснулась ровного ряда нижних зубов, языка и, уже понимая чего он хотел от неё, Гермиона втянула её глубже, обратив на Люциуса чувственный взгляд. Глаза его сейчас же подёрнулись поволокой, и в следующее мгновение, выдернув палец из её рта и выпрямившись в полный рост, он с силой прижал её голову к низу своего живота. Возбуждённая под тканью брюк плоть его, упёрлась Гермионе в лицо и она потёрлась о неё щекой, после чего принялась расстёгивать ширинку, оголяя его член и с жаром припадая к нему губами.

Испустив стон удовольствия, Люциус запрокинул голову. Пальцы его массировали её затылок и путались в кудрях, пока она дарила ему свою покорность. Люциус дрожал. Он любил её. Страшно. Настолько, что способен был даже убить, и, пожалуй, впервые, это не показалось Гермионе шуткой… Нутро её, от осознания всей серьёзности этой мысли, будто бы похолодело; из глаз вновь засочились слёзы, которые текли у неё всё время, пока она методично совершала движения своим ртом, признавая тем самым очередной акт утверждения его власти над ней.

Когда же он, наконец, кончил ей в рот, когда он без остатка излился в неё, она продолжила его ласкать, покрывая поцелуями низ его живота и боясь поднять на него своё заплаканное лицо, пока он сам не взял её настойчиво за подбородок и осмотрел, повернув к свету. Гермиона не сопротивлялась, она только робко отвела от него взгляд.

— Пойдём, примем вместе ванну, — только и сказал он, мягко проведя ладонью по её взмокшему лбу. — Ты устала сегодня, я знаю…

Из груди Гермионы вырвался невольный жалобный стон, похожий, пожалуй, больше на птичий. Она, однако, послушно поднялась со своего места и, позволив ему взять себя под руку, последовала за ним.

Когда они уже были в ванной, Гермиона просто стояла там и смотрела на него, пока он разделся сам и раздел её, после чего оба они медленно погрузились в воду. По обыкновению, Гермиона легла на Люциуса сверху, обессилено положив голову ему на левое плечо и уткнувшись взглядом в его обезображенное оставшимися от чёрной метки шрамами предплечье.

— Ты же понимаешь, что я не имел цели каким-либо образом обидеть тебя сегодня? — сказал наконец он, принимаясь обтирать губкой её шею и грудь.

Ничего не ответив, Гермиона прикоснулась пальцами к его шрамам. Люциус невольно вздрогнул в первый момент, но отдёргивать руку не стал.

— Если… — снова произнёс он. — Если ты хочешь сказать мне что-то… Я готов выслушать.

— Да, — прерывисто вздохнула она, продолжая массировать его шрамы. — Я тут подумала: если ты меня убьёшь, Люциус, то тебя, ведь, обязательно посадят в Азкабан, и уже надолго… И, кто же тогда будет растить Розу?..

На мгновение в комнате повисло молчание, которое, однако, сейчас же, разорвал громкий, продолжительный смех Люциуса. Голова его запрокинулась назад, а тело, сотрясалось с такой силой, что вода вокруг пошла волнами, часть её выплеснулась на пол и, выпустив губку из рук, он сел, крепко прижав Гермиону к себе и целуя её в висок.

— Ты права… Придётся, значит, придумать какой-то более изощрённый план, — сказал он, опаляя своим горячим дыханием ей ухо.

— Не думай, что я не буду готова, — холодно произнесла она, обернувшись и посмотрев на него с вызовом.

Губы его всё ещё были искривлены в весьма довольной усмешке.

— Никогда, — прошептал он, горделиво приподняв подбородок и одаривая её восхищённым взглядом. Тыльной стороной руки он провёл по её щеке, убирая с её лица мокрый локон. — Ты ведь Малфой… Было бы глупо тебя недооценивать.

Гермиона только опустила глаза.

— Что-нибудь ещё? — вздохнув, спросил он.

— А если бы ты в пылу ревности, ударил меня сегодня, — выдохнула наконец она, вновь поднимая на Люциуса свой уверенный взгляд. — То, клянусь Мерлином, в Азкабан посадили бы уже меня.

— И именно поэтому, ты моя жена, Гермиона, — очень серьёзно произнёс он, меж бровей его при этом пролегла складка. Он больше не улыбался. — Ни одной другой женщине, я бы не позволил себя убить…

— Но я бы не хотела, чтобы мы когда-нибудь проверили это, — губы её дрогнули, тело же охватил озноб, ни то от остывающей воды, ни то от схлынувших с неё понемногу эмоций.

— Всё это только в твоих руках, Гермиона, — сказал он, мягко привлекая её к себе.

Губы Люциуса заскользили по её подбородку, пальцы коснулись сосков, живота, спустились ниже, пока, наконец, не проникли в неё, и Гермиона невольно крепче прижалась к нему, обхватывая руками его голову.

— Вот так, моя любимая, — прошептал он, продолжая совершать в ней движения, разносящие тепло и удовольствие по всему её телу. — Завтра нам с тобой предстоит очередной тяжёлый день, но мы ведь переживём и его, не так ли?

Он целовал её, он ласкал её, он полностью подчинил её себе, и Гермиона с отчаянием понимала, что была просто не способна сопротивляться ему. Руки её цеплялись за него, тело её само собой подавалось навстречу ему, и она неистово насаживалась на его пальцы, ощущая где-то там, глубоко внутри, за всем этим смятением и охватившим её чувством обречённости, поднимающееся из недр её живота и растекающееся по всему её телу, невероятное, всепоглощающее счастье, нашедшее, в конце концов, своё воплощение в единственно возможном, тихо произнесенном ею прямо ему на ухо, слове: «Люциус»…

***

Люциус открыл глаза ещё до того, как настал рассвет. Гермиона спала, а чернота за окном, превратилась за ночь в бурю, пролившуюся на Уилтшир плотной стеной дождя. Аккуратно встав с постели и бросив на Гермиону короткий взгляд, Люциус накинул на себя халат и покинул спальню.

Отзвуки бушевавшей грозы гулко разносились по всему старинному поместью и, пересёкши коридор, он оставил южное крыло дома, миновав длинный освещаемый лишь всполохами молний пассаж, который вёл в северную его часть, где находилась совятня. Неподалёку от неё, у подножия лестницы толпилось никак не меньше дюжины призраков.

— Господа, леди, — Люциус слегка склонил свою голову, приветствуя их.

— Здравствуй Люциус, — обратилась к нему дама, из спины которой торчало несколько стрел, а на призрачном платье её тускло поблёскивали пятна крови. — Ты давно нас не навещал.

— Прошу прощения леди Фелиция, — почтительно улыбнулся он. — Очень много добрых дел!

— Никак, ты решил искупить грех, за весь наш род, племянничек! — воскликнул другой призрак.

Это был высокий мужчина средних лет с бородой и усами, не имевший на своём теле, никаких видимых повреждений.

— Ваши грехи боюсь не искупить и за три жизни, дядя, — Люциус расплылся в широкой улыбке.

— Ну-ну, смотри не перенапрягись, а то неравён час, окажешься среди нас! — рассмеялся тот.

Рты остальных призраков тоже раскрылись, извергая смех, слившийся в конце концов в сплошной замогильный гомон.

— Премного благодарен, но не планирую пока, — кивнул Люциус. — Но да, я к вам не просто так.

— Ну, ещё бы, — кивнула леди Фелиция. — Ты никогда не приходишь без надобности. Что на этот раз тебе требуется?

— Мне интересна судьба одной моей совы, — сказал Люциус. — Пойдёмте, проведаем их вместе.

Он махнул рукой и уверенно двинулся вперёд, к лестнице, которая вела в совятню. Преодолев никак не меньше тридцати ступеней они, наконец, вышли на обдуваемую всеми ветрами площадку. Дождь хлестал в большие арочные проёмы, отчего Люциус невольно поплотнее запахнул свой надетый на голое тело халат. На жёрдочках под потолком сидело около десятка сов, которые начали беспокойно ухать и хлопать крыльями, когда совятню наводнили призраки.

— Так я и думал, — констатировал Люциус. — Все совы на месте кроме одной.

Сова, сидящая поблизости от пустующей жёрдочки, ухнула особенно громко. Люциус кивнул ей.

— Да-да. Вижу… Так вот, мне нужно её найти. Где бы она ни была. Вы ищите на территории поместья, — он взглянул на призраков. — А вы, — он посмотрел на сов. — Выглядывайте свою подругу по воздуху, только осторожно. Никто кроме меня в этом доме не должен знать, что вы вообще что-то ищете, вам понятно?

Призраки согласно закивали, а совы заухали.

========== Глава 9. Бриллиант ==========

На благотворительный ужин в Министерстве магии, который организовывал Фонд собралось более чем две сотни людей — избранная верхушка магической британской элиты. От того, насколько успешно завершился бы данный вечер, зависела жизнеспособность Фонда на ближайшие несколько лет, а потому чрезвычайно заинтересованный в его деятельности Кингсли, оказал Люциусу и Гермионе всю зависящую от него поддержку.

Мероприятие это, начавшееся в половине седьмого вечера, должно было продолжаться до тех самых пор, пока гости не осознают полную необходимость оставить Фонду максимальное количество своих денег, а потому Люциус и Гермиона, как и всегда, приветствовали приглашённых лично. На Гермионе в этот вечер было надето элегантное чёрное платье в пол, искусно отделанное кружевом и вручную расшитое бисером, за что она снискала немало комплиментов от мужчин и завистливых взглядов от женщин. Фрак и мантия Люциуса, в свою очередь, тоже чёрные, были выполнены из переливающейся подобно нефти ткани, а волосы благообразно собраны в хвост.

Среди сегодняшних гостей Гермиона лично знала многих. Здесь были, к примеру, мистер Бёрк и мистер Гамп, бывшие коллеги Люциуса по Отделу международного магического сотрудничества. Мистер Бёрк являлся теперь его главой, тогда как мистер Гамп, напротив, оставил свой пост и вышел на заслуженный отдых. Оба они сегодня были в сопровождении супруг. Приехали также Гринграссы — родители Астории и её старшая сестра Дафна, которая была вместе со своим мужем Теодором Ноттом — единственным находившимся на свободе представителем своего семейства.

С большой радостью Гермиона приветствовала Эрни Макмиллана, а также Роджера Дэвиса и его старшего брата Честера. Все они также прибыли в сопровождении своих чистокровных жён и являлись в настоящий момент одними из самых влиятельных молодых людей в магической Британии, наравне с двумя другими уважаемыми семействами — Трэверсами и Фоули, которые тоже присутствовали здесь. Младшие их представители: Матильда и Юстас уже заключили брак.

Про себя Гермиона не переставала удивляться, как, даже самые, казалось толерантные к магглам и магглорожденным волшебникам семейства, продолжали сводить своих детей между собой, дабы сохранить чистоту крови и иные мнимые привилегии.

— Хоть кто-нибудь связал бы свою жизнь с магглорожденным! — прошептала в сердцах Гермиона, сопровождая взглядом очередную магически правильную супружескую пару, приходящуюся друг другу не самыми дальними родственниками.

— Да, мисс Паркинсон, именно так и поступила, две недели назад, — саркастично усмехнулся Люциус.

— Пэнси? — глаза Гермионы полезли на лоб. — Но откуда ты…

— Мистер Трэверс рассказал мне за обедом в этот четверг, говорит, она ждёт ребёнка. Уже на пятом месяце. Слава Мерлину, её отец в Азкабане… Плегга убил бы их обоих, даже и не взглянув на то, что она беременна.

— Мне даже жаль её, как-то, — произнесла Гермиона, всё ещё пребывая в крайнем изумлении. — Столько лет ненавидеть грязнокровок, а в итоге выйти за одного из них…

— Разделяю твоё удивление, — хмыкнул он. — В детстве Пэнси мечтала выйти замуж за Драко. Да и её родители надеялись на это. Но я же не мог позволить своему сыну породниться с второсортными…

Он не договорил фразу. Лицо его помрачнело, и Гермиона увидела, как через зал по направлению к ним, неизменно держась за ручки своей опоры, медленно двигался Керберос. Следом, в платье цвета бордо с шокирующе глубоким декольте, чинно вышагивала Мирелла. Полуобнажённая грудь её подобно магниту притягивала взгляды всех окружавших её мужчин, отчего Гермиона невольно возвела глаза к потолку. Люциус, надо отдать ему должное, не одарил женщину и каплей внимания.

— Вечер добрый, мой друг, — улыбаясь, кивнул ему Керберос и, посмотрев на Гермиону, как обычно несколько насмешливо, добавил: — Рад и вас видеть, милочка.

Птица его выдала длинную трель.

— Так много здесь старых знакомых, — вздохнула Мирелла. — Помню их будто вчера…

— Твоих знакомых гораздо больше в другом не менее важном для магической Британии месте, — произнёс Люциус, смерив её презрительным взглядом.

— Это случайно не в том, где ты как-то отдыхал целый год? — нахально подмигнула ему она.

— Если никто не возражает, мы могли бы проследовать к приготовленному для нас столу, — обратилась к ним Гермиона, которой уже порядком надоели их стычки. В последнее время, ей стало казаться, что Люциус получал от них своеобразное удовольствие.

За большим круглым столом напротив сцены, к которому все они вскоре подошли, уже сидел Кингсли и худосочный мистер Бёрк со своей жабоподобной супругой.

— Господин Калогеропулос, позвольте представить вам, наконец, нашего замечательного министра магии, мистера Кингсли Бруствера и главу Отдела международного магического сотрудничества, мистера Бёрка, — сказал Люциус.

— Приятно, приятно! — Керберос пожал их руки, после чего Люциус предложил Гермионе локоть и они вдвоём направились к сцене.

Когда они поднялись на неё, в охваченном негромким гомоном зале, мгновенно воцарилась тишина.

— Добрый вечер, дамы и господа, — сладкий голос Люциуса нарушил её. — Мы с моей дорогой супругой очень рады приветствовать вас всех на сегодняшнем вечере. Как вы все знаете, полтора года назад, мы с Гермионой создали благотворительный фонд «Серебряная выдра», который стал объективным воплощением наших идеологических устремлений. За этот год мы сделали немало. В первую очередь наш Фонд оказал поддержку более чем двум сотням магов, косвенно или прямо пострадавшим в ходе Второй магической войны. Среди этих людей сироты, оставшиеся без родителей, вдовы, потерявшие в битвах мужей, ветераны, отстаивавшие свободу магической Британии ценой своего здоровья…

— Так же мы создали большой исследовательский центр, — взяла слово Гермиона, — работа которого с каждым днём приближает магическую науку и колдомедицину, к решению актуальных и важные задач, связанных с лечением различных психомагических недугов, развивающихся в ходе насильственного магического воздействия. За этот год наш центр запатентовал более десятка новых образцов зелий, а также смог оказать помощь в лечении десятков пациентов больницы Святого Мунго, врачи которой приняли участие в нашей специальной программе.

— Мы также подготовили в школе магии и волшебства Хогвартс, базу для студентов, проявляющих особый интерес к зельеварению, поскольку будущее науки и колдомедицины, лежит, конечно же, в руках, нашего юного поколения. Углублённое обучение, молодых талантов находится в самых надёжных руках: профессор Снейп, сегодня с нами, — улыбнувшись, Люциус протянул руку в зал.

Северус Снейп, который сидел за одним из столов, приподнялся немного и кивнул окружающим.

— Это поразительно, но всё перечисленное, нам удалось сделать всего за один год! — сказала Гермиона. — Однако в этом заслуга не только наша. В этом заслуга всех вас — тех, кто сидит сегодня в этом зале! В первую очередь мы благодарим мистера Кингсли Бруствера, нашего любимого министра магии, без которого, вероятно, мы бы с вами сейчас жили в совершенно другой магической Британии. — Расплывшись в улыбке, Кингсли отдал Гермионе честь, и она продолжила: — Всё, что делал мистер Бруствер в течение этих трудных послевоенных лет, было направлено на восстановление утраченного баланса не только в стране, но и во всём мире. Именно его мудрые решения и искреннее желание сделать жизнь магов Соединённого Королевства вновь безопасной, позволили нам сейчас в том числе и создать наш Фонд. Он с самого начала поддерживал наши устремления и оказывал любую посильную помощь.

— И здесь мы также не можем не упомянуть уважаемого мистера Бёрка, — продолжил Люциус, — действующего главу Отдела международного магического сотрудничества, который помог нам создать филиал Фонда в Соединённых Штатах Америки. Это также очень большой шаг не только для нашей организации, но и для международных отношений. В наших лабораториях в настоящий момент задействованы специалисты из разных стран мира… из Мексики, к примеру…

Взгляд его скользнул по залу, остановившись на мгновение на лице Алонзо, который также присутствовал здесь сегодня. У Люциуса при этом нервно дрогнул мускул на лице.

— …Отдельную благодарность мы приносим всем нашим спонсорам и инвесторам, — добавил он, — которые поверили в нашу идею и позволили реализовать все, уже перечисленные нами, проекты. А потому, сегодняшний вечер организован в качестве выражения вам нашей глубокой признательности и с целью укрепления и продления тех прекрасных продуктивных взаимоотношений, которые сложились между всеми нами за прошедший год.

— Спасибо вам! — заключила Гермиона. — И надеемся, что вы получите удовольствие от ужина и представления, которое вскоре начнётся на этой сцене.

И, под шум бурных аплодисментов, снова взявшись под руку, они покинули сцену.

***

— Прекрасная, вдохновляющая речь, Люциус! — воскликнул Керберос, когда они заняли свои места за столом.

По всему залу в воздухе закружились бутылки с шампанским, которые сами собой стали наполнять бокалы присутствующих. На тарелках появилась еда, а на сцене оркестр из волшебных инструментов, заигравший удивительную музыку.

— Спасибо, Керберос, — сдержанно улыбнулся Люциус. — Мы написали её вместе с Гермионой.

— Не перестаю удивляться трансформациям, произошедшим в Британии за эти годы, — сказала Мирелла. — Мистер Бруствер, вы и, правда, не зря занимаете своё место.

— Благодарю, мисс Мальсибер, — Кингсли склонил голову. — Однако Гермиона, конечно несколько преувеличила мои заслуги. Всё к чему мы сейчас пришли — плод совместных усилий нашего удивительного сообщества.

— А мне вот интересно, простите моё любопытство, — сказала Мирелла, кокетливо приподнимая бокал. — Как происходил процесс формирования нового состава ваших основных заместителей после войны? Ведь многие персоны, которые занимали ведущие должности до окончательного свержения Тёмного режима, сильно себя дискредитировали…

— Да, действительно, — сказал Кингсли. — Это была весьма нелёгкая задача, поскольку, новые начальники основных подразделений должны были быть не только сторонниками нашей идеологии, но и достаточно квалифицированными для выполнения своих основных функций людьми. В связи с этим, первые несколько лет ушли на «утрамбовку», я так выражусь, нового коллектива, который смог осуществить эффективную борьбу с царящей в Министерстве долгие годы коррупцией и дискриминацией.

— И, очевидно, наш дорогой Люциус, смог стать одним из таких лиц? — она расплылась в улыбке, принимаясь резать ножом на своей тарелке длинные упругие щупальца осьминога. Грудь её при этом гипнотически закачалась и мистер Бёрк, который никак не мог оторвать от неё свой взгляд, заёрзал на месте. Раскрасневшаяся от возмущения миссис Бёрк одарила его уничижающим взглядом.

— Да, Люциус, стал одним из тех людей, на которых я полагался в первую очередь, — кивнул Кингсли.

— Я просто удивляюсь, как это вышло, — улыбка Миреллы стала ещё шире и, живописно отправив осьминога себе в рот, она взглянула на Люциуса: — Не сочти за оскорбление, но мы ведь все здесь сидящие знаем, на чьей стороне тебе пришлось быть во время войны.

— Я был на стороне своей семьи, прежде всего, — гордо сказал Люциус. — Не думаю, что это зазорно в условиях столь трудных…

— В действительности всё было гораздо проще, чем вы можете подумать, мисс Мальсибер, — добродушно сказал Кингсли. — Мистер Малфой, был одним из тех немногих оставшихся на свободе людей, кто действительно знал и разбирался в некоторых специфических вещах, жизненно необходимых для главы Международного бюро магического законодательства. К примеру, он очень хорошо знал все когда-либо существовавшие в магической Британии и за её пределами законы, чем мало кто в действительности может похвастаться. Сперва, когда я только утвердил Люциуса на эту должность, я встретил очень большое, и, надо заметить, весьма понятное, — он бросил на Люциуса шутливый взгляд, — непонимание со стороны людей. Меня клеймили за это почти полтора года, объявив чуть ли не предателем, однако, я знал что делаю и впоследствии ни разу не пожалел о своём решении. Люциус был одним из наиболее компетентных и строго действующих в установленных мной рамках сотрудников. Клянусь Мерлином, Люциус, я до сих пор жалею, что ты не принял тогда моё предложение возглавить Отдел!

Мистер Бёрк картинно закашлялся.

— Не обижайтесь, мистер Бёрк! — рассмеявшись, воскликнул Кингсли. — Вы хорошо справляетесь со своими обязанностями, но и в качестве главы Международного совета по выработке торговых стандартов вы были просто незаменимы.

Тот чопорно вытянул губы вперёд.

— И всё-таки это удивительно! — подал голос Керберос. — Вы сказали, что люди заклеймили вас, мистер Бруствер, в первый момент, когда вы взяли Люциуса на столь важную должность… Действительно, могу представить: бывший Пожиратель Смерти стал заниматься законами! — хмыкнул он. Люциус бросил на грека разъярённый взгляд, но ничего не сказал. Остальные также тактично продолжили слушать оратора: — Но вы-то сами? Неужели, вам было не страшно, что что-то в вашем плане может пойти не так?

— До того, как занять должность министра я ведь был мракоборцем, мистер Калогеропулос, — сказал Кингсли. — Занятие это весьма непростое, но и в своей степени далёкое от административной работы… Когда ты каждый день ведёшь борьбу с тёмными магами, рискуя своей шкурой и шкурами вверенных тебе ребят, невольно думаешь о том, что в кабинетах управляющих отделов, сидят одничванливые индюки в чистеньких мантиях… Иногда, правда, именно так и бывает, — он усмехнулся, покосившись на мистера Бёрка. — Однако когда ты и сам встаёшь на их место, картина мира твоя расширяется. Ты начинаешь понимать, что вещи, которые казались тебе предельно ясными оттуда, из засады, на деле оказываются чуточку сложнее. Я бы соврал, если бы сказал, что мировоззрение моё относительно очень многих вещей ни капли не претерпело изменений после того как я занял пост министра, но я и не изменил себе за это время ни в чём. Реализация планов о перестройке британской магической системы, тем не менее, потребовала от меня гораздо большего времени и принятия ряда довольно непростых, компромиссных, в том числе и кадровых решений, которые я, вероятно, и сам не смог бы оценить по достоинству, пока был простым мракоборцем… Управляя Министерством магии, ты уже, отнюдь, не можешь руководствоваться одними лишь своими идеалистическими представлениями о добре и зле, а также личностными предпочтениями. Эта работа требует от тебя максимальной объективности и непредвзятости, особенно к людям, которых ты выбираешь на ведущие должности. Став министром магии ты уже не можешь поставить просто своих верных соратников на должности глав отделов, если они не обладают при этом достаточными компетенциями, потому как именно это и приведёт в конце концов к провалу любую твою, даже самую благую идею…

За столом воцарилась тишина, которую прервали негромкие хлопки Гермионы. Она, однако, быстро опомнилась и положила руки на колени.

— Простите, — смущённо сказала она. — Я одно время мечтала работать в Министерстве и… я так счастлива, что вы мистер Бруствер, стали нашим министром. Не сочтите это за очередную лесть. Вы же знаете меня ещё с пятнадцати лет. Я просто благодарна вам за всё… В том числе и за ваше умение подходить ко всему со столь холодным рассудком.

— Спасибо Гермиона, ты меня сегодня захвалила! — сказал он. — А ведь и, правда: как время пробежало! — он оглядел присутствующих. — Помню, какой она была маленькой, но храброй девочкой, когда я только познакомился с ней и мистером Поттером: сражалась с Пожирателями наравне со взрослыми мракоборцами! Подумать только! А теперь, посмотрите-ка, в какую прекрасную леди превратилась. Не говоря уже о пользе, которую принесла всем нам в своём ещё столь юном возрасте. Просто самородок!

— Я так её и называю — мой бриллиант, — сказал Люциус, с нежностью взглянув на Гермиону.

— Ах, ну всё! — она всплеснула руками, отчаянно заливаясь краской. — Это вечер чествования не меня, а нашего Фонда, в конце концов!

— Однако если бы не ты — то и Фонда бы никакого не было, — кивнул Люциус.

— Это признание, Люциус? — удивился Керберос.

— Конечно, — улыбнулся он. — Всё чего нам удалось добиться за последние полтора года — полностью заслуга моей жены. Я лишь… немного помог с финансовой стороны.

Он, Кингсли и мистер Бёрк рассмеялись. Гермиона же обратила на Люциуса свои полные благодарности глаза и он просто подмигнул ей.

***

В перерывах между сменой блюд, для гостей на сцене устраивались различные конкурсы и разыгрывались забавные сценки, в которых присутствующие принимали самое активное участие. Кто-то просто ходил по залу, беседуя со знакомыми, кто-то танцевал, уже немного перебрав шампанского. Люциус продолжал приветствовать своих гостей и общаться с ними на светские темы. Гермиона тоже была где-то здесь, и в одно мгновение, когда к Люциусу подошёл изрядно подвыпивший уже мистер Гамп, желающий поделиться очередным своим сальным анекдотом, он заметил её недалеко от стола, за которым сидел Алонзо. Сама Гермиона в этот момент разговаривала с миссис Фоули, но Луис не преминул подскочить со своего места и вклиниться в их разговор. С немалым удовольствием Люциус заметил, как резко Гермиона при этом отпрянула от него в сторону.

— Так вот, слушай, Люциус, — прогремел тем временем голос мистера Гампа ему прямо в ухо. — Заходят, значит, гоблин, кентавр и вампир в бар!..

Люциус не слушал. Миссис Фоули позвал её муж, и Гермиона с Луисом остались вдвоём. Она вела себя теперь крайне скромно, даже скованно, так словно ей было неудобно разговаривать с ним. Очевидно, в памяти её были ещё свежи воспоминания о вчерашнем дне, однако, Луис очень настойчиво пытался ей что-то рассказать, то и дело приближаясь к ней, поскольку музыка сейчас играла довольно громко. Вопреки всему внутри у Люциуса от этой сцены вновь начала подниматься ревность, абсурдность которой он понимал и сам. Поделать с ней, однако, он ничего не мог.

— …А он и говорит: «да мне, ребята, и ватки будет достаточно»! — грохнул мистер Гамп.

Пара капель его слюны попала Люциусу на щёку, и он нервно дёрнул рукой, стараясь не слишком откровенно стереть их со своего лица.

— Ватки, понимаешь? — снова вскричал Гамп. — Да ну, тебе что, не смешно, Люциус?!

Люциус натянул улыбку и пристально взглянул на этого отвратительного жирного старика. По воздуху к ним подплыла ещё непочатая бутылка шампанского, которая обновила мистеру Гампу его опустевший бокал. Тот сделал неуклюжий глоток, проливая небольшое количество себе на манишку.

— Конечно, очень забавно, — кивнул Люциус, отчаянно пытаясь скрыть неприязнь. — Простите, я слышал, мистер Бёрк очень хотел с вами что-то обсудить.

— Ах, точно! Пойду-ка найду этого прохиндея! — Гамп потряс своей зажатой в руке тростью и грузно опираясь о неё поковылял в другую сторону.

Скрипнув зубами, Люциус вновь обратил свой взгляд на Гермиону. Сейчас она будто бы раскрепостилась немного и уже даже посмеивалась над чем-то, что с жаром продолжал рассказывать ей Луис. Кулаки у Люциуса опять непроизвольно сжались.

— У-у, вижу, мексиканцы тоже ценят бриллианты, — раздался сбоку голос Миреллы. — Смотри Люциус, как бы твой драгоценный алмаз не украли у тебя прямо из-под носа!

— Ёрничай сколько тебе влезет, Мирелла, — процедил он сквозь зубы. — Гермиона потому и бриллиант, что не каждому в руки даётся…

— О, да ты поэтом стал, я смотрю! Как мило, — усмехнулась она. — А твои собственные руки точно способны удержать такой «самородок»? Ты их, конечно, хорошенько помыл, надо отдать тебе должное — дифирамбы от Кингсли были нечто! Но старые привычки ведь полностью не изжить, как ни старайся. Да ещё и возраст твой, ты уж прости, никак не убавить, а тягаться с молодёжью — гиблое дело, я тебе скажу…

— Чего ты добиваешься? — он посмотрел на неё в упор.

— Ничего, — она закатила глаза. — Просто дразню тебя. Мне смертельно скучно в Британии. Да и ты меня скинул на таких бездарных и тоскливых людей, с которыми и словом-то перекинуться нельзя. Водят меня целыми днями по ресторанам, да магазинам, да представлениям. Ску-ука! Не то, что в былые времена… А ты сам неужели не скучаешь? Ну, хоть капельку?

— Мне не скучно, знаешь ли. С вашим приездом и дня нет продыху. Твой старик у меня уже в печёнках сидит.

Мирелла рассмеялась.

— Ах, Люциус! — она положила руку ему на плечо. — Не боишься, что я ему невзначай об этом скажу?

— Не скажешь, — он снова смерил её немигающим взглядом.

— И всё-таки… Ты бы не хотел вспомнить как-нибудь былое, а? — она откинула волосы с лица и уже вполне красноречиво провела пальцами по своему декольте. — Тряхнуть стариной, так сказать… Уж я-то знаю, что у тебя есть, чем потрясти!

Рот её раскрылся в неприличном оскале. Люциус тоже улыбнулся, всё ещё не сводя с неё глаз:

— Не хочу пачкаться, уж прости, — проговорил он.

— Мм, а когда-то был очень даже не прочь, — она с сожалением убрала с его плеча ладонь. — Ну что ж, довольствуйся своим скучным бриллиантом, пока он не уехал в Мексику, а я пойду, поищу себе компанию повеселее. Вот хотя бы этого вашего мистера Бёрка… У меня создалось впечатление, что запачкаться он согласится весьма охотно, в отличие от тебя.

Снова задорно рассмеявшись, она развернулась и пошла прочь. Люциус провожал её разъярённым взглядом до тех самых пор, пока туго обтянутые бордовым шёлком бёдра Миреллы не растворились в толпе. Слегка дрожащими от негодования пальцами он прикоснулся к пространству над своей верхней губой, стирая проступившую испарину.

— Люциус, всё в порядке? — Гермиона возникла рядом с ним столь внезапно, что он почти подпрыгнул на месте.

— Гермиона, — улыбнулся он, оглядывая её с некоторым беспокойством. — Конечно, всё чудесно… Хотя, может быть, выйдем на пару минут отсюда, как считаешь?

— Да, — она кивнула. — Тут так душно. Полагаю, никто не будет против, если мы подышим немного воздухом.

И, осторожно оглядевшись по сторонам, они покинули зал, оказавшись в просторном прохладном коридоре.

— Как приятно, — прикрыв глаза, Гермиона вздохнула с облегчением. — Но вечер проходит прекрасно, как считаешь?

— Да, всем очень весело, все рады, — он приоткрыл дверь в один из соседних кабинетов. — Пойдём сюда.

— Но, Люциус! — она мотнула головой, слабо, впрочем, сопротивляясь его руке, настойчиво схватившей её за запястье.

Помещение, в которое они зашли, оказалось ещё одним большим залом, полностью уставленным бесчисленным количеством рабочих столов, и, плотно закрыв за собой дверь, Люциус приманил Гермиону к себе, сажая её на один из них, наименее заваленный стопками пергамента.

— Ах, ну что ты делаешь? — выдохнула Гермиона, когда губы его уже вобрали её мочку уха. — Нас же ждут гости…

— По-моему, мы заслужили небольшую паузу от всех этих напыщенных индюков, не находишь? Мой бриллиант… — прошептал он, нетерпеливо задирая её юбку.

— Чего от тебя хотела Мирелла? — отстраняясь от него, спросила внезапно Гермиона.

— Ничего особенного, — усмехнулся он. — Просто пыталась вывести меня из себя как обычно.

— Да? Я видела, как она положила руку тебе на плечо, а потом прижималась своими…

Пальцы её выразительно очертили воображаемые изгибы в области груди.

— О! Это что же, ты сегодня решила поменяться ролями? — лицо Люциуса осветила восторженная улыбка, и он прильнул к ней с ещё большим жаром.

— Поверить не могу! — воскликнула вдруг Гермиона, отталкивая его почти с силой. Люциус взглянул на неё с немалым изумлением. Глаза её были полны возмущения. — Ты возбудился!

— Конечно, я всегда возбуждаюсь, когда прикасаюсь к тебе, — усмехнулся он.

— Нет! — снова воскликнула Гермиона, соскакивая со стола. Губы Люциуса нервно дрогнули, и он отошёл от неё. — Ты возбудился, потому что она… О, Мерлин!

Гермиона прижала руки к своему вспыхнувшему лицу.

— Прекрати Гермиона, это глупо, — выдохнул он.

— Глупо? — затрясла она головой. — Глупо было ревновать меня к Алонзо, когда сам…

— Вот как значит, — фыркнул тот. — А тебе, ты считаешь, можно продолжать болтать с этим грязным мексиканцем? О чём он там опять рассказывал тебе сегодня? О своих несчастных родителях и спасаемых ими эльфах?

— Всё Люциус, достаточно! — выдохнула она. — Это уже слишком. Извини, я… мне нужно вернуться к гостям.

И не взглянув на него больше, она удалилась в холл, за чем сейчас же последовал громкий удар ладоней Люциуса о крышку стола. Стопка пергамента медленно соскользнула с неё и рассыпалась по полу.

***

Когда Люциус вернулся в зал, его трясло от негодования. Он страшно злился на Гермиону, Алонзо, Миреллу и даже самого себя, за то что никак не мог найти какого-то сколь-нибудь благоразумного выхода из сложившейся ситуации. Знал он только, что этим вечером он должен был наконец покончить с человеком, чьё появление в его жизни, столь разрушительно влияло на неё весь последний месяц. Дрожащими пальцами он сжал во внутреннем кармане своего фрака маленькую стеклянную бутылочку.

— Люциус, — раздался позади него голос Снейпа.

— Северус, — выдохнул тот, обернувшись к нему. — Слава Мерлину! Ты мне нужен!

Губы Снейпа искривились сперва иронично, но в следующий момент, распознав, очевидно, всю серьёзность этого заявления, он сдвинул брови, и они вместе проследовали в наиболее укромный угол зала, спрятавшись от прочих глаз за драпировкой занавеса у края сцены.

— Что случилось? — спросил наконец Снейп.

— Мы с Гермионой поругались вчера, — лихорадочно зашептал Люциус. — А сегодня… Сегодня я должен прекратить всё это, Северус. Мирелла и Керберос… Я открою всем правду. Прямо здесь, перед Кингсли и остальными. Все увидят их истинное лицо, и они больше не смогут строить свои козни против меня…

— О чём ты говоришь? — в глазах Снейпа промелькнуло беспокойство.

— В конце этого вечера я объявлю всем, что Керберос любезно согласился опробовать наши противокошмарные зелья. Ему будет уже не отвертеться! — оскалившись, он затряс головой. — И тогда… тогда я дам ему это.

Он вытащил из-за пазухи бутылочку с коричневой жидкостью.

— Что это? — выдохнул Снейп, аккуратно забирая её из его пальцев.

— Это… одно из неудавшихся зелий Алонзо.

— Ты что решил отравить старика? — брови Снейпа полезли на лоб.

— Нет, я… я обличу его! Это одно из тех зелий, которое вызывало у пациентов диарею.

— Ты же понимаешь, что единственное, что тебе удастся обличить, таким образом, так это содержимое его желудка, — медленно произнёс Снейп, тоном, каким обычно обращаются к душевнобольным.

— Неужели же ты и правда не знал, что слабительное позволяет прервать действие оборотного зелья? — Люциус смерил его возмущенным взглядом. Поведение Снейпа начало раздражать его.

— Так ты опять про оборотное зелье! — выдохнул тот. — Ну мы же уже обсуждали это с тобой…

— Да, и я не могу больше ждать!

— Люциус, да почему ты до сих пор уверен, что под личиной старика скрывается Ральф?

— Ну, может это и не Ральф вовсе… Может кто-то другой.

— Кто же, например?

— Откуда мне знать, вот я и собираюсь это выяснить!

— Позволь для начала узнать, кто подал тебе эту блестящую, не побоюсь этого слова, мысль? — презрительно выплюнул тот, приподняв бутылочку с зельем.

— Луис, — Люциус замер на месте, уставившись на Снейпа во все глаза.

— Что ж, я мог бы и догадаться, — хмыкнул себе под нос тот. — И ты сразу побежал…

— Нет, не сразу. Он сказал мне об этом уже две недели назад… На самом деле мне пришлось на него слегка надавить: он не хотел, чтобы я поил Кербероса неудавшимся противокошмарным зельем…

— Какое счастье, что я успел это предотвратить! — вздохнул Снейп, запрокинув голову.

— Ах, прекрати! — оскалился Люциус. — Ты ещё ничего не предотвратил. Скажи лучше, что тебя не устраивает в этом плане?

— Как минимум он просто идиотский, — заметил тот. — И меня огорчает, что ты не видишь этого сам!

— Так слабительное и правда снимет с Кербероса действие оборотного зелья?

— Если ты напоишь Кербероса некачественным противокошмарным зельем — плакали все твои усилия по раскручиванию его на деньги!

— Если под личиной старика скрывается кто-то другой, то я и так ничего не получу!

— Ну, а если нет?

— Как ты не понимаешь?! Мне надо знать наверняка! — воскликнул Люциус, и Снейп, беспокойно оглядевшись по сторонам, поплотнее задёрнул за ними занавес.

— Что ж… хорошо, — процедил он сквозь зубы. — Да, действительно… это может сработать.

— Правда? — выдохнул тот. — Ты не шутишь?

— Ну, а что тут такого: зелье просто перестанет всасываться…

— Да-да, Луис сказал также, — он замахал рукой. — Так значит, я могу?..

— Только не используй противокошмарные зелья! — жестко сказал Снейп. — Это потопит весь ваш с Гермионой Фонд, за что она точно не скажет тебе спасибо!

— Я сам решу, что мне делать! — ноздри Люциуса возмущённо раздулись, и он попытался выхватить у Снейпа бутылочку с зельем, но тот был предупредителен и просто бросил её на пол, от чего она мгновенно разлетелась на осколки. Зелье растеклось по полу.

— Что ты сделал, чёрт тебя дери! — Люциус обратил на Снейпа разъярённый взгляд. — Жалкий предатель!

— Я спас твой Фонд! — зло выплюнул Снейп. — Ты ещё скажешь мне спасибо!.. Ты видно вконец ослеп за этот месяц от страха, перед Миреллой и тем, что она может испоганить ваш с Гермионой сладкий мирок подробностями твоего вымазанного дёгтем прошлого, Люциус… И дай угадаю, не потому ли вы с Гермионой поругались вчера?

— Нет, Мирелла здесь не причём, — губы его нервно дрогнули. — Это всё Алонзо. Она снова варит эти свои дурацкие зелья в его лаборатории… Целыми днями там. Вся такая воодушевлённая!

— Ах, понятно, — губы Снейпа расплылись в улыбке.

— Зря ты мне тогда всё это сказал о нём, — выплюнул тот. — Посеял сомнения. Я теперь никак не могу перестать думать… А вчера, она не ответила на мою просьбу срочно прибыть в поместье, и я попросил Бэгза показать мне, чем она таким важным занята…

— Ты шпионил за ней? — Снейп выкатил на него глаза.

— В конце концов, я её муж — имею право знать! — оскалился он. — Так вот Бэгз показал мне её. Она была там, в лаборатории… с Луисом…

— И что они делали? — настороженно поинтересовался тот.

— Варили зелье.

— Ах, Мерлин! Какое преступление! — Снейп театрально приложил руку к своему лбу. — Вот неверная!

— Шутки-шутками, а он откровенно флиртовал с ней. Она так вся и млела от его дифирамбов!

— И что же было потом? — устало вздохнул тот. — Ты закатил ей сцену?

— Я не собирался, — с достоинством констатировал Люциус. — Но она сама меня спровоцировала.

— Могу узнать, как?

— Назвала меня Луисом! — выдохнул Люциус.

Губы Снейпа невольно расплылись в улыбке, и его затрясло от едва сдерживаемого гомерического хохота.

— Тебе смешно? — яростно спросил Люциус. — А представь, каково было мне?

— Да, Мерлин! — воскликнул Снейп, безуспешно пытающийся подавить смех. — Жаль, я не видел этого…

— Зато я теперь не могу видеть её рядом с ним.

— Так уволь его, — махнул тот рукой.

— Если бы это было так просто!

— С каких пор у тебя сложности с увольнением людей и крушением их надежд?

— С таких, что Луис за это время стал слишком много знать! Вот, хотя бы об этом, — он с горечью указал на растёкшееся по полу зелье. — Да и потом он единственный, кто, пожалуй, действительно выполняет свою работу именно так, как мне надо. Я просто не могу уволить его сейчас… Что же мне делать?

— Поговори с ним.

— И что, сказать чтобы он не флиртовал с моей женой? Ты издеваешься? Я не собираюсь показывать этому сопляку, что хоть в какой-то мере вижу в нём проблему. Тем более такого… характера. Это просто немыслимо! Он мне не соперник и я не желаю, чтобы он даже на секунду воображал себе подобное.

— Прекрати! Она не изменит тебе ни с каким чёртовым Луисом, — заключил Снейп.

— Я и не сомневаюсь в ней, — прошипел тот. — Меня бесит он… В моей жизни стало слишком много этого паршивого мексиканца.

— Ты сам всё это устроил, — хмыкнул Снейп. — Как типично… Вовлекаешь в свою жизнь человека, от которого потом сам не знаешь, как избавиться. Бедная Гермиона…

— Что это она бедная? — прошипел Люциус.

— Ты наверняка наговорил ей кучу гадостей!

— Ах, не переживай. Она уже сполна отомстила мне сегодня, приревновав к Мирелле! Она… отказала мне, представляешь? — грудь Люциуса раздулась от накатившего на него возмущения. — Вообразила, что Мирелла всколыхнула во мне что-то…

— А она всколыхнула? — поинтересовался Снейп, приподняв бровь.

— Мирелла не вызывает у меня ничего кроме отвращения! — с жаром ответил Люциус.

Верхняя губа его при этом вновь отчего-то покрылась испариной, и он стёр её с негодованием.

— Она и раньше вызывала у тебя отвращение. Всегда, — констатировал Снейп. — Но это не мешало тебе регулярно встречаться с ней на протяжении почти шести лет…

— Тогда я был молод и глуп… Не был счастлив в браке. Мы с Нарциссой не любили друг друга, потому я и изменял ей.

— Ты же сам прекрасно понимаешь, что это лишь отговорки? — Снейп взглянул на него с сожалением. — Стоит признать, Мирелла действительно слишком хорошо знает тебя, друг мой… Твою тягу к грубой вульгарности. Весь её сегодняшний образ и поведение были направлены только на тебя.

— Я люблю Гермиону, — голос его дрогнул. — И мне… не нужен никто кроме неё.

— Что ж, в таком случае, тебе придётся убедить в этом ещё и собственное тело, которое, давай будем откровенными, не привыкло блюсти верность одной единственной женщине на протяжении столь долгого времени, — выплюнул тот.

— Мне ни в чём не нужно себя убеждать, — рассерженно прошептал Люциус. — Мне просто надо избавиться от этой дряни и её мерзкого старика! До её очередного появления в моей жизни, у нас с Гермионой всё было прекрасно! Это она вымазана дёгтем, а не я! — он ткнул себя в грудь, и, горделиво распрямив плечи, добавил: — А потому, с тобой или без тебя, но я прекращу это сегодня же…

Люциус взглянул теперь на Снейпа как бы свысока. На мгновение между ними повисло молчание, и они смотрели друг на друга не мигая, пока губы Снейпа не дрогнули. Нервно облизнув их, он, наконец, произнёс:

— Что ж, я не могу позволить тебе за одно мгновение уничтожить всё, что вы с Гермионой так долго выстраивали. Я сам… напою для тебя Кербероса слабительным.

— Правда? — выдохнул Люциус, почти не веря своим ушам.

— Только мне нужно, чтобы ты привёл его в Малфой-мэнор, — кивнул тот. — Это не должно получить огласку… Предложи ему сегодня заночевать в поместье.

— В моём доме? — задохнулся тот. — Он же потащит с собой и Миреллу! Я не хочу чтобы эта…

— Так будет проще контролировать их обоих. Я пойду с вами, мы выпьем, я подмешаю ему зелье… И если окажется, что Керберос есть никто иной, как он сам, ты просто извинишься перед ним за скисшее вино или за своего глупого домовика, который что-то напутал… А, быть может, у старика просто несварение после плотного ужина, откуда тебе знать, в конце концов? — Снейп развёл руками.

— Ты настоящий друг, Северус, — с жаром произнёс Люциус.

— Как-то быстро я вновь превратился из «жалкого предателя» в «лучшего друга», ты не находишь? — саркастично заметил тот.

— Ты прав, я у тебя в долгу, — сказал он.

— Ну-ну, не стоит благодарности! — Снейп похлопал Люциуса по плечу. — Ради тебя я всегда готов напоить любого мерзкого старикашку слабительным. А теперь, я полагаю, тебе вновь пора подняться на сцену и поблагодарить гостей за присутствие на этом прекрасном вечере.

========== Глава 10. Третий раз ==========

— Как любезно было с твоей стороны, пригласить нас к себе домой, Люциус, — просипел Керберос, когда после успешного и весьма плодотворного завершения благотворительного вечера, все они перенеслись по каминной сети в Малфой-мэнор. — Мне, конечно, очень нравится тот шикарный отель, в котором ты нас разместил, однако, провести ночь в столь старинном поместье, для меня крайне любопытно!

Старик расположился на диване в большом зале, опора его с клеткой, как и всегда, стояла поблизости, птица в ней сейчас спала. Мирелла покорно устроилась подле грека. Гермиона, Северус и Люциус заняли кресла.

— Поверьте Керберос, ночь в Малфой-мэноре едва ли отличается чем-то от ночи в любом другом старом доме, половицы которого поражены бундимунами, а в сундуках на чердаке по ночам беснуются боггарты, — усмехнулся Люциус.

— Никто не против, выпить чего-нибудь на сон грядущий? — поинтересовался вдруг Снейп.

— Да-да, было бы очень кстати! — кивнул грек.

— Могу я дать распоряжение твоему домовику? — Снейп обратился к Люциусу.

— Конечно, — улыбнулся тот. — Он сейчас, должно быть, готовит для всех вас гостевые спальни…

— Ах, в таком случае, я лучше сам что-нибудь поищу на кухне, — кивнул тот, покинув зал.

— И всё же у этого дома удивительная история, не так ли? — продолжил Керберос.

Люциус кивнул.

— Да, основателем этого поместья был Арманд Малфой, прибывший в эти края из Нормандии вместе с Вильгельмом Завоевателем.

— Так значит, ваша семья в Британии живёт уже десять веков? — поразился грек.

— Именно так, — губы Люциуса сложились в гордой улыбке.

— И каково вам было, милочка, когда это старинное поместье стало вашим новым домом? — Керберос посмотрел на Гермиону, которая пребывала всё это время в некоторой задумчивости.

С момента их с Люциусом небольшой размолвки, произошедшей во время благотворительного ужина, они толком не успели поговорить. Люциус, однако, понял, что Гермиона была крайне удивлена и даже возмущена тем, что он столь внезапно предложил Керберосу и Мирелле провести ночь в поместье, не согласовав это с ней.

— Мне потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к такому большому пространству, — кивнула она; прохладный взгляд её скользнул по лицу Люциуса.

— И вас не смущало наследие этого места? — удивился старик. — Я слышал, в подвалах здесь даже сохранились средневековые пыточные камеры!

— Вы, стало быть, прочитали это в какой-нибудь дешёвой статейке из Ежедневного пророка? — фыркнул Люциус. — Но я привык к тому, что обо мне говорят всякие глупости. Конечно же, никаких камер здесь больше нет и в помине!

— Это, однако, не отменяет того факта, что в стенах сего изумительного поместья погибло, должно быть, немало магглов, — продолжил тот.

— Ну я же выходила замуж не за поместье, а за Люциуса, — сказала Гермиона, устало прикрыв глаза. — Откуда мне знать, быть может, в моих собственных жилах течёт, к примеру, кровь охотников на ведьм… История на то и история, чтобы оставаться на страницах учебников. Нас определяет не прошлое наших предков, а наши собственные поступки.

Люциус посмотрел на неё с гордостью.

— А что на счёт тех наших поступков, которые условно считаются неблаговидными, но совершены были нами в прошлом? — Мирелла сощурила глаза.

— Каждый имеет право на ошибку, — сказала Гермиона.

— И какое количество таковых ошибок для вас лично, миссис Малфой, считается допустимым, дабы вы со спокойной душой могли оставить их в прошлом? — губы её изогнулись в саркастичной улыбке.

Гермиона не успела ответить. Фигура Снейпа вновь появилась в дверях. Он держал в руках поднос с бутылкой и пятью рюмками.

— Люциус, я нашёл у тебя изумительный котсуолдский биттер! — воскликнул Снейп. — Подумать только! Я не пил его лет пятнадцать…

— Бьюсь об заклад, что примерно столько у меня на кухне и стояла эта бутылка, — хмыкнул тот. — Однако котсуолдский биттер и, правда, может стать неплохим завершением дня и нашего сытного ужина… Сон после него всегда ангельский!

Снейп поставил поднос на стол и разлил напиток по рюмкам, после чего предложил их присутствующим. Люциус взглянул на него при этом с небольшим беспокойством, но тот лишь коротко кивнул ему.

— И всё же я бы настоял на небольшой экскурсии, — заключил старик, возвращаясь к интересующей его теме. Он сделал маленький глоточек. — Хотя бы по верхним этажам. С башен должно быть открывается чудесный вид на окрестности?

— Это и правда так, — сказала Гермиона, она тоже отпила. — Но сейчас, ночью, это уже не имеет смысла. Полагаю, стоит дождаться утра…

— На рассвете Уилтшир особенно хорош, — кивнул Люциус, прикладываясь губами к краю своей рюмки после некоторого колебания. Снейп подмигнул ему и осушил свою залпом.

— Что ж, значит, дождёмся утра, — вздохнул Керберос. — А биттер, и, правда, весьма неплох! Плесните-ка мне ещё, мистер Снейп!

Он поставил свою пустую рюмку на поднос.

— Сколько угодно, — расплылся тот в улыбке.

— Что ж, очевидно завтра нас с тобой ждёт ещё один увлекательный день, дорогуша, — вздохнул Керберос, похлопав своей дряблой рукой Миреллу по коленке. Та улыбнулась ему, а старик, вновь обратил свои выцветшие глаза на Люциуса. — И в завершении нашей завтрашней экскурсии, мой друг, мы с тобой как раз сможем наконец обсудить то, чего ты так долго ждал: полагаю, самое время начать процедуру перевода моих денег на твои счета…

Люциус, который в этот момент делал очередной глоток биттера, поперхнулся. Горькая настойка обожгла ему ноздри, и он отчаянно закашлял.

— Ну-ну, — рассмеялся Керберос. — Неужто ты уже и веру потерял? А я, может, просто ждал вот такого вот приятного момента…

В следующее мгновение лицо старика сморщилось, и он заёрзал на месте. Люциус и Северус переглянулись, после чего с беспокойством уставились на грека.

— Я просто, — попытался продолжить тот. — Просто думал, что ты очередной бездельник, который желает побыстрее наварить на мне деньжат, а ты я вижу вполне…

Он снова не закончил фразу. Вместо этого на всю комнату разнеслось громкое, говорящее само за себя урчание его живота. Керберос ухватился за него рукой. Лицо его побледнело и вытянулось. Он с беспокойством, а затем и с ужасом взглянул на всех присутствующих, после чего воззрился выпученными глазами на Миреллу.

— Дорогу-уша! — протянул он беспомощно.

— Что такое Керберос? — воскликнула Мирелла, глядя на него с неподдельным испугом.

— Дорогуша, беда! — взвыл старик.

— Что случилось, господин Калогеропулос? — подпрыгнула Гермиона.

Люциус и Северус тоже встали со своих мест дабы не вызвать подозрений. Они смотрели на грека с тревожным ожиданием, очевидно рассчитывая заметить какие-то изменения в его облике, ничего подобного, однако, не происходило. Птица в клетке встрепенулась и застучала крыльями по прутьям.

— Беда! — старик перешёл на фальцет. — Беда-а!

— О, Мерлин, — выдохнула Мирелла. — Сейчас-сейчас, Керберос, подожди!

Она вскочила с места, потянув старика за руки вверх с дивана, но поднять его ей не удалось. Керберос тем временем застонал, из живота его снова раздалось протяжное урчание, и, обратив свой безумный взгляд на Люциуса, а затем на Северуса, Мирелла воскликнула:

— Ах, да помогите же мне!

Опомнившись они бросились к Керберосу взяв того под локти. Старик издал сдавленный стон. Гермиона подкатила опору с беспокойно верещащей птицей ближе и, Керберос почти упал на неё. Ноги и руки его дрожали, а по морщинистым щекам засочились слёзы.

— В туалет! — воскликнула Мирелла. — Ведите его в туалет, ну же!

— Ложитесь на свою опору, Керберос. Подогните ноги! — сказал Снейп.

Керберос беспомощно рухнул прямо на клетку. Птица в испуге забилась о прутья, издавая отчаянные крики, а Люциус с Северусом повезли старика через зал в сторону коридора. Ноги его безвольно волочились по полу, а сам он продолжал стонать. Мирелла и Гермиона бросилась вслед за ним.

— Антидот! — прошипел сквозь зубы Люциус, обратив свой безумный взгляд на Снейпа. — У тебя же есть антидот?!

— Не сейчас, — мотнул тот головой. — Сейчас уже нельзя! После…

Они выкатили опору с повисшим на ней Керберосом в коридор, а затем и в туалет.

— Мистер Бэгз! — вскричал Люциус.

Домовик возник перед ними в то же мгновение.

— Ай, что случилось, что случилось? — запричитал эльф, схватившись своими узловатыми пальцами за уши.

— Помоги ему!

Домовик тот час же засуетился вокруг, снимая Кербероса с опоры, которую Люциус не преминул выкатить в коридор, дабы гарантировать, что бутылочка с «желудочной микстурой» Кербероса будет вне поля его досягаемости. Несмотря ни на что, в глубине души у него ещё оставалась надежда, что старик в любой момент может обратиться Ральфом. Он так был уверен в этом все эти дни. Он так рассчитывал на это…

Мирелла хотела было остаться с греком, но тот беспомощно замахал рукой, говоря:

— Нет-нет, дорогуша, выйди-выйди!

В следующее мгновение дверь за ним захлопнулась. Птица в клетке продолжала верещать.

— Ах, да замолчи уже! — Люциус схватил со стоящего у противоположной стены столика накрахмаленную салфетку и бросил её на клеть. Деревянная расчёска Гермионы, которая лежала поверх неё, со звоном упала на мраморный пол. Птица присмирела. Из-за двери тем временем раздались весьма ужасающие стоны Кербероса, сопровождаемые рядом других, малоприятных звуков.

— Мне надо дать ему лекарство! — воскликнула Мирелла. — Она бросилась к опоре, хватая пальцами бутылочку с микстурой.

— Нет, — жёстко сказал Люциус.

— Что? — выдохнула Мирелла, взглянув на него с недоумением.

Северус сделал шаг, отгораживая их друг от друга.

— Мирелла, сейчас нельзя, — сказал он примирительно.

— Откуда вам-то знать? — выдохнула она.

— Ну, это же очевидно! — тот высокомерно усмехнулся. — Ему сейчас очень плохо, он просто не сможет выпить твоё зелье! Это будет бесполезно, надо дождаться, пока обострение пройдёт.

Она уставилась на него с открытым ртом, не в силах будто бы возразить, и он аккуратно забрал бутылочку из её пальцев.

— Пойдём в зал, Мирелла, — успокаивающе сказал Люциус, прикасаясь к её плечу. — Теперь мы можем только ждать. А потом, Северус обязательно даст ему лекарство, не так ли?

Он многозначительно посмотрел на Снейпа.

— Конечно, полагаю, одной микстурой тут не обойтись, — кивнул тот, когда все они снова вошли в зал. — Не знаешь, что могло спровоцировать у него такую реакцию? Биттер? А может тот странный салат, которым нас почивали на ужине? Осьминог сразу показался мне подозрительным…

Люциус усадил Миреллу за стол. Они с Северусом сели напротив неё. Гермиона нервно мерила шагами зал, пока сверху из комнат второго этажа не послышался детский плач.

— Ах, Роза! — воскликнула она. — Наши крики видно разбудили её. Я пойду…

И она выскочила в коридор. В зале повисло молчание. Люциус и Северус беспокойно переглянулись.

— Это… вы, — выдохнула внезапно Мирелла, не спуская с них своих выпученных глаз, что заставило их обоих вздрогнуть.

Лицо у неё теперь было безумное и по цвету ничем не отличалось от её бордового платья.

— Что ты несёшь? — презрительно прошипел Люциус.

— Это вы! — возопила она, впиваясь руками себе в голову.

— Мирелла, мы все удивлены, подобным развитием событий, но не стоит впадать в крайности. Никто не виноват в том, что у Кербероса несварение, — холодно произнёс Снейп.

— Я слышала… Я слышала, ты спросил у него про антидот! — заверещала она, тыча пальцем в Люциуса. — Вы подлили ему что-то в биттер! Что вы сделали?! Вы что, отравили Кербероса?

— Ты не поняла, — натянуто улыбнулся Люциус. — Я спросил у Северуса про лекарство: есть ли у него какое-нибудь лекарство. Не антидот.

— Да хватит врать, Люциус! — воскликнула она, вскакивая с места. — Он же старый! Что ты будешь делать, если он помрёт у тебя в туалете, а? Лучше признайтесь сейчас, пока мы ещё можем что-то сделать! Что вы ему дали? Крысиный яд? Мышьяк? Стрихнин? Ты думаешь, греческие власти оставят это так просто? Думаешь, они не устроят расследование?.. Северус! — она взмолилась, обратив на него свои полные отчаяния глаза. — Хотя бы ты…

— Не переживай, Мирелла, — медленно произнёс тот. — Это… всего лишь слабительное.

Люциус бросил на него поражённый взгляд.

— Что? Слабительное?! — Мирелла вытаращила на них глаза, после чего вновь опустилась на свой стул и прошептала: — Вы что идиоты?

В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь стонами старика, раздающимися из недр дома. Судорожно вздохнув, Люциус отвёл глаза к окну.

— Вы что не понимаете сколько ему лет? — продолжила тем временем Мирелла. Подбородок её задрожал. — Решили его уморить? Думаете, я просто так сопровождаю его? Думаете, я приехала сюда, чтобы насолить вам? Да я работаю на него! Я его си-дел-ка! –голос её стал истошным. — Он болен! Несколько лет назад его попыталась отравить собственная дочь!.. Он еле выжил!

— Но биттер он пьёт, — хмыкнул Люциус.

— Ах, да неужели ты не видел, что я каждый раз выбираю ему еду на тарелке?! То, что он выпил две рюмки настойки — ещё не означает, что он может пережить такое!

Она всхлипнула. Слёзы брызнули из её глаз неудержимым потоком.

— Мирелла, послушай, — сказал Северус. — Это произошло случайно. Это ошибка, но не переживай, я дам ему хорошее зелье и…

— Ошибка? Да вы оба в своём уме вообще? — снова закричала она. — Зачем вам потребовалось давать Керберосу слабительное? Вы что решили, что он хранит так необходимые вам деньги внутри собственного кишечника?

— Хватит орать Мирелла! — ударив ладонью по столу, сказал Люциус, и она замолчала, продолжая трястись всем телом и таращить на них глаза, как мелкая собачонка. — Мы решили… Мы решили, что он твой брат, понятно…

— Он кто? — выдохнула она. — Мой… мой брат?!

— Ну да, Ральф… Мы решили, что это Ральф, под оборотным зельем.

— Вы идиоты! — взвыла она, вновь хватаясь за свои растрёпанные чёрные космы. — Да что вы за нелюди такие?! Мой брат… Ральф… — лицо её исказилось от муки. — Мой брат умер! Два года назад! А этот человек — всего лишь несчастный старик, которого вы чуть не убили!

— Ах, да ну прямо, — фыркнул Люциус. — Пожилым людям бывает полезно прочистить кишечник.

— Ах, ну тебе-то конечно виднее, — ядовито заметила та, зло уставившись на него.

Лицо Люциуса при этом вытянулось, и он уязвлено провёл рукой по своим волосам.

— С чего вы вообще решили, что это может быть Ральф? Только потому, что он задавал вам вопросы про него?

— И он постоянно пил эту свою «микстуру», — выплюнул Люциус.

— Конечно! Потому что он не может без неё жить!

— Но ты же сама писала мне пять лет назад, что хочешь вызволить Ральфа из тюрьмы. Разве нет?

Горько усмехнувшись, Мирелла закивала:

— Да я тогда миллиард раз пожалела об этой своей слабости, когда получила твой ответ. Но я была совсем одна. В отчаянии! Не знала куда мне дальше идти и у кого просить помощи. Прочитав в газете, что ты стал работать в Министерстве, да ещё и на такой высокой должности, я решила, что ты сможешь устроить ему амнистию!

— Амнистию? — выдохнул Люциус.

— Конечно! А ты что думал? Что я планировала его побег?! Находясь при этом за тысячи километров от Британии, без гроша в кармане?! И как ты там сказал, я написала тебе в письме: вызволить? Вот именно!..

— Почему ты тогда не написала об этом прямо? Не подала мне официальный запрос?

— Официальный запрос? — повторила та. — Да потому что я боялась рассекретить своё местоположение! Я не знала, как здесь в действительности обстоят дела! Всё, что мне было доступно — это венгерские газеты и слухи из которых я по крупицам восстанавливала картину того, как сейчас живёт магическая Британия! — она судорожно вздохнула и, прикрыв глаза, произнесла уже более спокойно: — Я рассчитывала лишь на твоё понимание… Решила, что спустя годы, ты хоть немного изменился… Что жизнь и время, проведённое в Азкабане, научили тебя чему-то… Как глупо было с моей стороны, ждать от тебя хотя бы крупицу понимания и добра ко мне в память о том, что нас связывало…

— Нас ничего не связывало, — металлическим тоном произнёс Люциус.

— Да, — кивнула она. — Да, тебя со мной не связывало ничего… Это я была глупой школьницей, которая без памяти влюбилась во взрослого развращённого женатого мужчину…

— Ты не была влюблена в меня! — губы Люциуса презрительно дрогнули.

— Откуда тебе было знать?! Ты думал только о том, как бы ещё поиспользовать меня в своих грязных играх. Под какого ещё мерзкого старика меня подложить себе на потеху! Ты избивал меня, ты изливал на меня всю свою нерастраченную злобу, которую привык сбрасывать, пытая магглов! А я даже не могла тебе воспротивиться! Я просто не могла, Люциус, ты был единственным, кто, по иронии, значил для меня хоть что-то… И я просто не знала, что можно жить и по-другому! Я ненавидела себя и считала, что достойна твоих истязаний, а ты пользовался этим…

Люциус посмотрел на неё с изумлением.

— А теперь ты весь такой примерный семьянин, —хрипло рассмеявшись, продолжила она. — Любитель магглов и эльфов. Просто святой человек! Муж героини войны, которую несколько лет назад ещё терпеть не мог… Никогда не забуду, что ты тогда сказал, прежде чем отправиться за пророчеством в Отдел тайн, — покачав головой, Мирелла уставилась в стол. Голос её теперь звучал утробно. — Даже я поразилась тому, до какого края ты дошёл тогда. Речь ведь шла о детях, о пятнадцатилетках!.. Помнишь, что ты сказал? — она вновь вскинула на Люциуса свои чёрные как ночь глаза и медленно произнесла: — «Там наверняка будет та маленькая, вечно сующая во все щели свой поганый нос грязнокровка, Грейнджер. Не убивайте её сразу. После того, как пророчество будет доставлено Тёмному Лорду, мы все сможем вдоволь порезвиться с ней, как в старые добрые времена»…

По лицу Люциуса прокатилась судорога, и, не желая больше смотреть на Миреллу, он бросил взгляд в другой конец зала, где была дверь. В следующую секунду глаза его расширились от ужаса: там, в дверном проёме стояла Гермиона. Она держалась за ручку, лицо у неё было окаменевшее, взгляд, обращённый в пустоту, застыл. Люциус не знал, как долго она там стояла.

— Закрой свой грязный рот! — свирепо воскликнул он, вскакивая, и, выхватив палочку, наставил её на Миреллу.

Та только зажмурилась, издав жалобный стон. Снейп тоже поднялся со стула и, вытащив из недр мантии свою палочку, направил её на Люциуса, готовый, очевидно, предотвратить возможную трагедию.

— Довольно, — металлический голос Гермионы прокатился по залу. Она сделала несколько шагов. — Люциус, сядь на место.

Медленно, всё ещё дрожа от гнева, он повиновался. Снейп устало опустил сжимавшую палочку руку.

— Мисс Мальсибер, — Гермиона обратилась к Мирелле, тоном полным достоинства. — Я приношу вам и господину Калогеропулосу извинения от моего лица и лица моего мужа.

Губы Люциуса нервно дрогнули.

— Не стоит, миссис Малфой, — выдохнула женщина.

— Нет, — твёрдо сказала Гермиона. — Мне стыдно, что в моём доме, произошёл подобный инцидент. Ко всему прочему, я прошу у вас лично прощения за выдвинутые в ваш адрес обвинения и приношу вам извинения за проявленное к вам неуважение.

— Я принимаю ваши извинения, миссис Малфой, — ответила та. — Спасибо…

Гермиона, натянула на лицо вежливую улыбку и, не взглянув больше ни на кого из присутствующих, покинула зал.

Дрожа всем своим телом, едва ли сдерживая клокот в груди, Люциус снова медленно поднялся со своего стула, после чего пулей выскочил вслед за ней.

— Гермиона, — воскликнул он, когда она уже вошла в их спальню. — Что это всё значит?

Не позволяя ей закрыть за собой дверь, он тоже вошёл в комнату.

— Я не хочу это обсуждать Люциус, — произнесла она, избегая его взгляда.

— Нет, мы должны поговорить сейчас, — жёстко сказал он. — Пока… не стало слишком поздно…

— Слишком поздно для чего? — она вскинула на него свои глаза. В них стояли слёзы. — Слишком поздно для того чтобы набраться смелости и признаться мне, что Мирелла была твоей любовницей? Хотя я и так поняла это с самого первого дня… Или слишком поздно, чтобы сообщить мне о вашем с Северусом намерении напоить Кербероса слабительным?.. Слишком поздно для того, Люциус, чтобы рассказать мне, как ужасно ты поступал с женщиной, с которой у тебя была любовная связь?

— Там не было никакой любви!

— Тем более! — выплюнула Гермиона.

На мгновение между ними повисло молчание.

— А это… то что она сказала в конце… Это правда? Это правда, Люциус?! — срывающимся голосом воскликнула она. — Ты, правда, так сказал тогда, про меня, перед битвой в Отделе тайн?

— Да, — отчётливо ответил он, глядя ей в глаза.

— Ах, — Гермиона ухватилась за живот, согнувшись пополам, будто от боли, отворачиваясь от него.

— Но это было… Это было тогда, — выдохнул Люциус.

— Да-да, я понимаю, — заговорила Гермиона, проводя пальцами по своей шее. — Понимаю… Пытаюсь понять…

Одной рукой она опёрлась о стену.

— И что? — спросила она. — Что бы было, если бы вы действительно тогда победили нас? Захватили меня в плен… Что бы ты сделал со мной, Люциус? Изнасиловал? Пустил бы по кругу всем своим дружкам: Долохову, Эйвери, Мальсиберу? Фенриру Сивому, может быть?..

— Гермиона, — прошептал Люциус. — Не стоит сейчас разгонять себя из-за того, что, слава Мерлину, не произошло… Я был тогда не в себе… Я…

— Не могу, — Гермиона замотала головой, отчаянно хватая ртом воздух. — Меня просто тошнит… Не могу!

Она бросилась в ванную комнату и склонилась над раковиной, не сумев сдержать приступ. Люциус кинулся вслед за ней. Он хотел было прикоснуться к ней, но не решился.

— Уйди, — выдохнула она.

— Гермиона.

— Пожалуйста, Люциус, уйди! — она всхлипнула, судорожно протирая рот.

— Ты же обещала…

— Обещала? — вскрикнула Гермиона. — Что не буду осуждать тебя? Ты поэтому меня попросил тогда об этом? Ах! Что ж… Я и не осуждаю тебя, Люциус! Я просто не понимаю тебя! Я пытаюсь! Правда… Но, не могу… пока… Не могу.

В следующий момент Люциус развернулся и покинул ванную комнату, а затем и их спальню, аккуратно закрыв за собой дверь. Не спеша, он прошёл по коридору второго этажа и спустился по широкой парадной лестнице на первый, после чего, уверенно распахнул дверь в большой зал. Ни Миреллы, ни Снейпа там уже не было. Над каминным порталом, однако, висело небольшое облачко пыли от летучего пороха. Скривившись от отвращения, Люциус проследовал к туалетным комнатам, обнаружив там Миреллу. В дрожащих руках она сжимала бутылку с микстурой.

— Убирайся, мерзавка! — осипшим от потрясения голосом сказал Люциус. — Убирайся из моей жизни раз и навсегда! И забери с собой этого чёртового плешивого шарлатана! Я не знаю кто он такой… Но я знаю, что вам обоим было надо! Вы собирались разрушить мою жизнь. Ты собиралась уничтожить меня. Отомстить! Но я раскрыл твой план… Я знаю, когда мне собираются мстить! Я чувствую это нутром, вот здесь! — Люциус оскалился, тараща на неё глаза и ударяя себя кулаком в солнечное сплетение. — И я не позволю тебе довести дело до конца. Убирайся…

— Ты болен, Люциус! — Мирелла устало покачала головой, прижавшись спиной к стене. — Ты не заслужил того, что имеешь и в особенности своей жены… Как бы я ни относилась к грязнокровкам, но в отличие от тебя у неё хотя бы есть достоинство. Своего же ты, увы, никогда и не имел…

С этими словами она распахнула дверь в туалет, откуда слышались уже совсем тихие страдальческие стоны Кербероса. Люциус сейчас же грубо оттолкнул Миреллу в сторону и с отвращением оглядел помещение, увидев испуганного и сжавшегося на унитазе старика. Рядом стоял мистер Бэгз. Он бросил на Люциуса неодобрительный взгляд.

— Пошли бы вы все к чёрту! — выплюнул Люциус, яростно захлопывая дверь.

***

— Гермиона, — спустя полчаса, когда Мирелла и Керберос, наконец, покинули его дом, Люциус стоял под дверью собственной спальни и стучал костяшками пальцев о её деревянную поверхность. — Нам всё-таки надо поговорить…

— Да, — выдохнула та, распахнув дверь. Глаза у неё были заплаканные, и она быстро протёрла их пальцами. — Да, надо…

Люциус зашёл в комнату, однако, он едва ли понимал, что должен был сказать теперь, а потому, между ними повисло натужное молчание.

— Что ж, — прерывисто вздохнула Гермиона. — Они ушли?

— Да, — кивнул он.

— Люциус, я, — начала она. — Я не знаю, как нам быть. Нам… с тобой. Как?

— Что ты имеешь в виду? — губы его дрогнули.

— Ах, — Гермиона прижала к своей голове ладони.

— Полагаю, тебе лучше отдохнуть сейчас, — осторожно предложил он, приблизившись к ней, — и мы поговорим позже… утром.

— Нет! Нет, мы должны решить это сейчас, потому что я не знаю, до чего я смогу додуматься к утру! — она с отчаянием вцепилась пальцами в ткань рубашки на его груди, и он осторожно сжал её руки в своих ладонях.

— А чего ты хочешь сейчас? — спросил он.

— Я бы хотела это всё забыть, Люциус! — выдохнула она. — Миреллу и то, что я услышала… Правда! Просто продолжить жить дальше…

— Давай так и сделаем, — прошептал он.

— Я не знаю получится ли у меня… Не знаю!

Из глаз её снова потекли слёзы.

— Ну-ну, — Люциус аккуратно погладил её по голове. На секунду, на какую-то страшную долю мгновения, он вдруг представил себе, что возможно прикасается к ней так в последний раз, отчего у него даже перехватило дыхание. — Я всё понимаю… Я должен был рассказать тебе обо всём этом раньше…

— Да, — кивнула она. — Да, должен был! Почему, почему же ты не рассказал?

Она обратила на него свои мокрые, медовые глаза.

— Я хотел оградить тебя от этой грязи… Я оберегал тебя.

— Но у тебя не получилось! — из груди её вырвались рыдания. — Не получилось, Люциус!

— Гермиона, — он заключил её в свои крепкие объятия, настолько крепкие, что она не могла бы вырваться из них, как бы ни захотела. Люциус прижал губы к её голове, и тело её сотрясали рыдания, громкие и горькие. — Прости меня, моя любимая девочка. Прости меня, моя хорошая…

— Я же так люблю тебя, Люциус! — всхлипывала она приглушённо, прижатая к его груди. — Я же не знаю, как мне жить без тебя!

— Я и не отпускаю тебя, — повелительно сказал он. — Слышишь меня? Ты же помнишь, что это только я в этом доме принимаю такие решения, да?

Она закивала.

— Вот и хорошо, — вздохнул он. — Вот и хорошо…

— Но как мне с этим жить? — вновь простонала она. — С тем, что ты мог причинить мне когда-то боль?!

— Ничего, — утешающе проговорил он, баюкая её в своих руках. — Ты сможешь… Ничего не бойся. Я с тобой, я рядом… Ты же смогла жить с тем, что я Пожиратель Смерти, что я пытал магглов?.. Теперь ты знаешь, и кое-что ещё, но это ведь не отменяет всего того, что есть между нами, не так ли? Не отменяет Розы и нашей любви? — Гермиону снова сотрясли бессильный рыдания. — Ну-ну… Вот увидишь, всё это только укрепит нашу связь… Мы станем только ближе.

Гермиона стала затихать. Люциус медленно высвободил её из своих железных объятий, и она выскользнула из его рук, ослабевшая. Он помог ей прилечь на кровать, а сам сел рядом с ней, проводя пальцами по её бровям, массируя ей лоб.

— Вот так, — шептал он. — Ничего страшного не произошло, мы просто будем жить дальше, как и жили, не так ли?

Она только кивнула.

— И ты простишь мне мою, очевидно, неудачную попытку оберечь тебя от информации, которая смогла доставить тебе столько переживаний, да?

Она тихо всхлипнула и снова кивнула.

— А я, в свою очередь, прощаю тебя за твоё сегодняшнее поведение, — прошептал он, целуя её в висок и щёку. Брови Гермионы дрогнули и, приоткрыв глаза, она взглянула на Люциуса с удивлением. Он только улыбнулся ей и, всё ещё поглаживая её по голове, добавил очень спокойно и вкрадчиво: — И я надеюсь, что впредь ты никогда и ни при каких условиях не позволишь себе ставить меня на место в присутствии посторонних людей, а уж тем более приносить кому бы то ни было извинения от моего лица, хорошо?

Снова прикрыв глаза, Гермиона медленно кивнула в третий раз.

========== Глава 11. Куст ежевики ==========

Люциус проснулся. Утро было пасмурным, отчего в комнате всё ещё было темно. Повернув голову, он посмотрел на неё… Она уже не спала, пристально разглядывая его своими блестящими в полумраке глазами. В памяти всплыли картинки прошлой ночи, и Люциус тяжело вздохнул, признавая, что всё вчера, не считая благотворительного ужина, прошло совсем не так, как он планировал.

Он вспомнил и их с Гермионой разговор, если так можно было назвать ту мелодраматическую сцену, случившуюся по вине Миреллы, не без удовольствия подумав, что, несмотря на все козни этой мерзкой интриганки, ей не удалось добиться желаемого: Гермиона ещё лежала в его постели, а значит, всё было не так уж и плохо…

Люциус смотрел ей в глаза, в очередной раз поражаясь тому, какой удивительной, какой необычной она была и, что он совершенно не знал, о творящихся сейчас в её голове мыслях и том, чем мог закончится для них обоих сегодняшний день.

Сейчас он очень боялся её спугнуть. Рассматривая Гермиону теперь, Люциус думал только о том, не хватил ли он лишку прошлым вечером с давлением на неё в момент её глубокой эмоциональной уязвимости, и не сочла ли она его безобидное желание оставить за собой право решающего голоса, намеренным посягательством на свободу её личности? Какая опасная и в тоже время интересная это была игра…

Так, они лежали, неотрывно глядя друг другу в глаза несколько минут, пока Люциус не протянул руку к её прекрасному, обрамлённому непослушными, спутанными кудрями лицу. Ладонь коснулась щеки, пальцы проникли в волосы, задевая её очаровательное ушко. Он медленно провёл ими по краю его раковины. Гермиона вздохнула, и, повернув голову, оставила на его ладони поцелуй. Губы Люциуса сами собой изогнулись в улыбке, всё нутро его исполнилось покоем и радостью, и он настойчиво притянул её к себе.

— Покорная, значит? — прошептал он ей на ухо, когда она была совсем рядом. Когда её горячее тело прижалось к нему, распаляя внутри нестерпимый огонь.

Гермиона ничего не ответила. Она только прильнула к нему, покрывая влажными поцелуями его шею и плечо.

— Моя радость, — он лёг на неё сверху, наваливаясь всем своим весом, раздвигая её ноги и вонзаясь в неё.

Сдавленная в подушках, — лицо прижато к его груди, — она могла только судорожно вздыхать, ловя вожделенно приоткрытым ртом крупицы попадающего к ней воздуха. Руки её, отчаянно цеплявшиеся за его спину, дрожали от неудобной позы. Мог ли он когда-нибудь представить себе женщину безупречнее неё?

В следующее мгновение он выскользнул из неё, отползая назад и, схватив за ноги, вытащил Гермиону на середину кровати, позволяя ей, наконец, свободно вздохнуть, раскинуть руки, с благоговением глядя, как вздымается её грудь, как изгибается её тонкий стан и проступают под нежной кожей рёбра. Стопы её изогнулись, икры напряглись, и она развела коленки в стороны, шире, открывая его взору самую свою, сочащуюся любовью к нему суть.

Люциус навис над ней, упершись одной рукой в матрас рядом с её ухом, а другой обхватил свою изнемогающую плоть, с наслаждением глядя, как со сладких губ её сорвался стон, стоило ему вновь ворваться в неё, растворяясь, испепеляясь в ней без остатка.

***

— Что ж, очевидно, нам больше не стоит рассчитывать на греческие деньги, — вздохнув, сказал Люциус уже за завтраком, читая газету, когда Гермиона, завершив свой утренний туалет, тоже вошла в столовую.

Выглядела она как никогда прекрасно. На ней было надето домашнее платье фиалкового цвета с глубоким, притягательным декольте; волосы забраны наверх, в ушах серьги с аметистами.

— Ты сегодня изумительна, — сказал Люциус, не в силах оторвать от неё восхищённый взгляд. Она улыбнулась ему и тоже села за стол. — Вот только молчалива…

— Я просто слушаю тебя, дорогой, — сказала Гермиона.

Люциус сощурил глаза и поджал губы, после чего медленно спросил:

— Всё в порядке?

— Конечно. Что может быть не так? — взмахнула она рукой.

— Ну, я полагал… после вчерашнего… — нервно облизнув губы, Люциус сделал неопределенный жест рукой.

— Ах, ты про это, — улыбнулась она. — Не беспокойся. Я решила, что не стоит зацикливаться на пустяках. В конце концов, прошлое на то и прошлое, чтобы оставить его там, где ему и место. Вот, пусть и вчерашний день останется всего лишь вчерашним днём…

На мгновение в комнате воцарилось молчание.

— Что ж, — протянул Люциус, всё ещё не сводя с неё пристального взгляда. — Это действительно так… Так значит, ты решила «не зацикливаться»?

— Да, — кивнула Гермиона, улыбнувшись ещё шире.

— И ты… не злишься на меня?

— Почему это я должна на тебя злиться? — она округлила свои глаза.

— И у тебя нет никаких вопросов… которые тебе бы хотелось задать мне в свете всего произошедшего?

Гермиона продолжила смотреть на него с непониманием.

— Подойди ко мне, — сказал Люциус.

Она покорно встала со своего места.

— Что-то не так, Люциус? — спросила она, остановившись рядом с ним.

Он вздохнул. После чего, медленно, взяв её за подбородок, притянул к себе и поцеловал. Гермиона чувственно прикрыла глаза.

— Я поиграю в эту игру вместе с тобой, — прошептал он.

— В какую игру? — снова удивилась она.

— Ну, хорошо, — заключил Люциус, вновь обращаясь к газете, в которой была большая статья о прошедшем благотворительном ужине.

Гермиона не двинулась. Она осталась стоять рядом с ним, покорно сложив руки. Люциус посмотрел на неё с недоумением.

— Можешь сесть, — сказал он, добавив, с некоторым волнением: — И позавтракать…

Кивнув, Гермиона проследовала на своё место.

***

После завтрака Люциус удалился по делам. Вчерашний благотворительный вечер позволил неплохо пополнить запасы Фонда, однако, очевидный срыв планов относительно денег Калогеропулоса, вынуждал его пересмотреть будущие проекты.

Домой он вернулся уже поздно вечером. Мистер Бэгз суетился с ужином, а Гермиона сидела в большом зале, играя с Розой. Когда Люциус вошёл туда, на лице её заиграла счастливая улыбка. Она оставила дочь среди игрушек и подошла к нему, заботливо помогая ему снять пиджак.

— Как твои дела, муж мой? — спросила она, всё также лучезарно улыбаясь.

— Гермиона, ты всё ещё продолжаешь? — Люциус взглянул на неё с изумлением.

— Продолжаю что?

— Прекрати, — прошипел он.

— Прекратить что? — удивилась она и беспокойно спросила: — Тебе что-то не нравится, любимый? Я делаю что-то не так?

— Ах, — Люциус только беспомощно махнул рукой, отчеканив: — Ну что ты, дорогая, всё прекрасно!

Лицо Гермионы вновь озарилось этой наигранно радостной улыбкой.

— Была сегодня в лаборатории? — поинтересовался он, отчаянно пытаясь вывести её на нормальный диалог.

— Конечно, нет! — картинно возмутилась она. — Что же бы я там делала?

— Варила зелье для Рона, например, — подавляя, зарождающееся в нём раздражение, сказал Люциус.

— Ну что ты, у меня совсем нет времени на такие глупости! — Гермиона рассмеялась, будто он сказал сущую нелепицу.

— Чем же ты занималась весь день, позволь спросить?

— Ждала тебя, конечно! — улыбка её стала кровожадной.

Люциус бросил вилку на тарелку. В комнате повисла пауза, после чего, взяв себя в руки, он кивнул и, вновь взглянув на Гермиону, произнёс:

— Я не против, если ты будешь «ждать меня» днём… в лаборатории. Поэтому… поезжай завтра туда и вари там зелья.

— Как скажешь, любимый, — отчеканила она.

— Вот и прекрасно, — выдохнул он, после чего трапеза их продолжалась в молчании.

Уже после ужина, когда Роза была уложена, и Люциус, приняв душ, вошёл в их с Гермионой спальню, она предстала перед ним на кровати в умопомрачительном новом белье, из чёрного кружева и атласных лент. Картина эта была настолько прекрасна, что Люциус даже невольно облизнулся, медленно подходя к ней.

— Вот так, значит, ты решила? — выдохнул он, забираясь на кровать.

— Решила что? — невинно спросила Гермиона.

— Решила мучить меня, да? — он провёл ладонью по её лицу.

— Тебе что-то не нравится, муж мой? — губы её припали к его груди, руки раскрыли полы халата.

Люциус лёг на спину, не в силах сопротивляться её нежности.

— Хватит, меня так называть, — прошептал он, поглаживая её по голове.

— Как скажешь, мой… господин? Повелитель?

Люциус, однако, не смог ничего ответить. Гермиона уже оседлала его, позволяя ему проникнуть в себя так глубоко, что он только задохнулся от наслаждения.

***

Так прошла неделя. Гермиона продолжала строить из себя покорную жену, которую Люциус из-за занятости заставал, впрочем, только за завтраком и уже вечером, перед сном. Всякий раз, при этом, она встречала его в новом белье или каком-нибудь неожиданном образе. Это были гейши, венецианские куртизанки, восточные наложницы; раскрепощённые, неистовые, сладострастные… Но стоило только Люциусу попытаться заговорить с ней о чём-то обыденном, как Гермиона сию же секунду превращалась в улыбающуюся фарфоровую куклу, не лучше Мими, достучаться до которой у него не хватало сил. И если вначале он старался не обращать на это внимания, полагая, что ей самой через пару дней надоест этот маскарад, то спустя неделю, он уже чувствовал, как его начинало трясти мелкой дрожью, всякий раз, стоило ему только взглянуть в её, мало что теперь выражающие стеклянные глаза.

С другими людьми Гермиона оставалась прежней. Люциус знал об этом, потому как снова просил мистера Бэгза время от времени показывать ему её в зеркалах, пока она была в исследовательском центре. Он заставал её при этом в разных ситуациях: за созданием зелья в лаборатории, обрезкой растений в теплице или обедом в общей столовой… Всякий раз она была окружена другими людьми, зельеварами в основном и вела себя с ними абсолютно непринуждённо. Раздражало Люциуса ещё и то, что где бы Гермиона ни была, всякий раз, тут как тут, возникал Алонзо. Он помогал ей резать ингредиенты и вежливо отодвигал стулья, а когда её однажды обрызгало кипящим зельем, роняя на своём пути колбы, бежал к ней с бинтом наперевес дабы помочь обработать кисть, на которую попало несколько капель. Пока он старательно накладывал повязку на её, весьма незначительный ожог, Гермиона улыбалась. И улыбка её была совсем не тем, приводящим Люциуса в исступление искусственным оскалом, но простым и искренним выражением признательности.

Очередным вечером, когда Люциус не без содрогания зашёл в свой собственный дом и прошёл в большой зал, где по обыкновению на столе для него был уже накрыт ужин, он с удивлением нашёл, что Гермиона не встречала его. Не удосужившись даже поинтересоваться у мистера Бэгза, где же она была, потому как ему осточертело смотреть на её восковое лицо, он просто сел за стол и приступил к трапезе. Спустя некоторое время, когда он почти уже закончил есть, дверь отворилась, и она вошла в зал. Одета Гермиона на этот раз была в лёгкий халат китайского шёлка, волосы забраны наверх; чрезмерно яркий макияж был почти непристойным.

— Ах, ты уже пришёл, мой дорогой, — улыбнулась она, гордо прошествовав по залу и вальяжно опустившись на диван. — Как прошёл твой день?

— Как обычно, — буркнул он. Губы его дрогнули от раздражения. Ему невыносимо захотелось смыть с её лица это вульгарное безобразие и, вторя её раскрепощённой манере, он закинул локоть на спинку стула, насмешливо полюбопытствовав: — Ну, и кто ты сегодня? Шлюха из китайского квартала?

Гермиона едва заметно вздрогнула, бросив на него острый взгляд, после чего, вновь безмятежно улыбнувшись, произнесла, проведя пальцами по своей груди, оголяя её:

— Если тебе так хочется, мой господин.

— Мне бы хотелось, чтобы ты прекратила этот цирк и, наконец, обсудила со мной всё, что происходит между нами, нормально, — выплюнул он, сжимая в руке десертную ложечку так сильно, что она согнулась.

— Я не понимаю, — мотнула она головой. — Что я делаю не так?

— Гермиона, — выговорил он, откладывая ложку в сторону. — Может, хватит? Я понял, что ты наказываешь меня, но довольно. Давай поговорим.

— Хорошо, — кивнула она, с ногами забираясь на диван. — О чём ты хочешь поговорить, любимый?

Из недр груди Люциуса вырвалось звериное рычание, которое он подавил.

— Как проходят твои исследования, к примеру? — спросил он.

— Ой, это так скучно! — она махнула рукой. — Как хорошая жена, я не могу нагружать тебя такими глупостями.

— А мне и не нужна хорошая жена! — взревел он, ударяя кулаком по столу. — Довольно!

Гермиона только томно вздохнула и легла на спину. Одна её нога соскользнула на пол, другую она закинула на спинку дивана, проникая руками себе в промежность и начиная ласкать себя, после чего, обратив свой похотливый взгляд на Люциуса, она простонала:

— Не хочешь присоединиться ко мне?

Лицо его искривилось, однако, он поднялся со стула и, приблизившись к ней, присел рядом.

— Гермиона, — прошептал он, глядя ей в глаза и стараясь не обращать внимания на её густо накрашенный гадкой ярко-красной помадой рот, призывно открывающийся всякий раз, когда она входила в себя своими пальцами. — Хватит вести себя так…

— Как? — выдохнула она, хватая его за плечи и притягивая к себе.

— Как продажная девка, — выдохнул он.

— Но тебе же… тебе же нравится, не так ли?

Губы её коснулись его щеки. Дешёвый, невыносимо сладкий аромат её сегодняшних духов окутал его, так что у него закружилась голова.

— Нет, Гермиона, — осипшим голосом, слабо противясь ей, прошептал он. — Мне не нравится… Не нравится…

— А что же тебе тогда нравится, мой господин? — голос её звучал мягко и звонко, как колокольчики на ветру.

Пальцы её уже расстегнули его рубашку, губы покрывали поцелуями грудь, оставляя пошлые следы на коже. Собственные руки его, предательски сжали её хрупкие плечи. Люциус закрыл глаза.

— Мне нравишься ты, Гермиона, — прошептал он. — Ты, настоящая. Пожалуйста, хватит… Я больше не могу. Я не вынесу… Прекрати эту муку. Верни мне себя! Скажи, чего ты хочешь?

— Чего я хочу? — она засмеялась, расстёгивая своими цепкими пальцами его ремень. — Я хочу встретиться с ним, Люциус. Покажи, покажи же мне его. Покажи мне, наконец, себя настоящего. Своё истинное лицо!

— Что? — Люциус посмотрел на неё с изумлением.

— Ну же, Люциус! Не бойся, дай ему волю. Почему ты так боишься выпустить его? Что он сделает со мной, чего ещё не делал ты? Изобьёт? Решит подложить меня под одного из этих гадких жадных стариков — твоих спонсоров?.. Кто из них самый богатый, а, Люциус? Может мне и правда переспать с одним из них? Может быть тогда они отдадут тебе, наконец, все свои деньги?

Люциус отпрянул от неё как ошпаренный, не в силах оторвать взгляд от её глаз, светящихся теперь остервенением и жестокостью, которых он в них никогда ещё не видел.

— Повтори это ещё раз, — прошептал он, ноздри его раздулись.

— И что ты сделаешь со мной? — нагло спросила она, приподнявшись на локтях. — Станешь пытать? Ну же, давай, не стесняйся, я не стану осуждать тебя!

Она рассмеялась громким безумным смехом.

— Приди в себя, Гермиона, — произнёс он, взирая на неё с ужасом. — Это не ты…

— Ну что ты, дорогой, это и есть я, — сказала она. — Я просто поняла, что до сих пор не в полной мере понимала своё предназначение. Не осознавала необходимость подчиняться и угождать тебе, моему мужу. Но теперь я прозрела! Я поняла, что смысл моей жизни в служении тебе…

— Служении? — выплюнул Люциус, пришедший от этого абсурдного и кощунственного слова в невероятную ярость. Он с негодованием схватил её за плечи и стал трясти: — Хочешь мне служить? Хочешь подчиняться мне? Хочешь, чтобы я приказывал тебе? Помыкал тобой?

Она видно не ожидала от него столь яркой реакции, а потому, будто бы растерялась даже на мгновение.

— Да, — наконец, с вызовом воскликнула она, подаваясь ему навстречу. Глаза её, тем не менее, не могли полностью скрыть возникшего в ней волнения, голос дрогнул: — Давай, Люциус! Властвуй надо мной! Распоряжайся! Я хочу попробовать. Узнать, каково это!

Губы его скривились от отвращения, и он отошёл от неё, проведя скованной бессильным гневом рукой по своему, покрывшемуся испариной лицу.

— Что ж, прекрасно, — выдохнул он. — Если тебе так хочется…

Он вновь взглянул на неё, после чего выплюнул:

— Встань на четвереньки.

Гермионе потребовалось мгновение, чтобы осознать сказанное им. Грудь её беспокойно вздымалась, по лицу прошла судорога, но она всё же соскользнула с дивана на пол, встала на колени, и глубоко вздохнув, опустила руки перед собой.

— Развернись, — скомандовал он, и Гермиона подчинилась. Зубы его скрипнули. — Оголи ягодицы и ползи к камину.

Забросив полы своего халата себе на спину, Гермиона медленно двинулась в указанном направлении. Люциус также неспешно стал идти вслед за ней, не спуская глаз с её белых бёдер и призывно раскрывающейся при каждом её шаге промежности…

Вопреки всему, он её сейчас не хотел. Свирепость, которая породилась в нём, была куда сильнее плотского влечения, а потому, когда Гермиона дошла до камина, Люциус просто остановился рядом с ней, глядя на неё с высоты своего роста, почти с ненавистью.

Неуклюже повернув голову вверх, Гермиона выжидающе взглянула на него.

— Что, нравится? — выдавил он. — Вот так, тебе нравится?

Он слегка толкнул её голенью в плечо. Ноздри Гермионы раздулись, но она ничего не сказала. Губы Люциуса расплылись в хищной улыбке, и он опустился в своё кресло напротив камина. Подрагивающая от негодования рука его схватила со стоящего рядом столика графин с огневиски.

— Хочешь продолжить? — поинтересовался он.

— Это твоя воля, мой господин, — произнесла она, голос её трепетал.

Люциус наполнил себе бокал и, сделав глоток, откинулся на спинку кресла вытягивая ноги перед собой, после чего, не отрывая взгляда от Гермионы, медленно произнёс:

— Оближи мой ботинок.

В зале повисла тишина.

Гермиона не тронулась с места.

— Ну же, давай, — зло выплюнул Люциус, указывая взглядом на лакированный мысок своего правого ботинка. — Ты же хотела полностью подчиняться мне?

Плечи Гермионы дрогнули, и она неуверенно подошла ближе. Люциус осушил бокал залпом, когда она села у его ног. Шёлковая ткань халата спала с её плеч, полностью оголяя грудь. Оторвав свои дрожащие руки от пола, она прикоснулась к его ноге и медленно приподняла её вверх. Люциус запрокинул подбородок. Рот у него приоткрылся. В глазах Гермионы блеснули слёзы, она нервно облизнула свои уже не такие яркие губы, после чего судорожно вздохнув, склонилась над мыском его ботинка. В следующее мгновение Люциус с силой выдернул ногу из её рук и вскочил с кресла, так, что она отшатнулась в сторону.

— Никогда, — выдохнул он, склоняясь над ней и хватая её пальцами за подбородок. — Не смей поступать так больше. Никогда… не смей подчиняться мне…

Из глаз Гермионы брызнули слёзы, и она закрыла их.

— Никогда, — снова прошептал он, прямо ей в ухо. Всё внутри него разрывалось от зверского, испепеляющего его бешенства, и он едва ли узнавал теперь свой собственный голос. — Не смей… ползать передо мной на коленях… Ты моя жена… Гермиона. Так и веди себя… достойно.

Он так сильно сжал свои зубы, что у него заболела челюсть. Рывком убрав руку от её лица, он развернулся и стремительно покинул зал.

***

Ту ночь, как и несколько последующих Люциус провёл в другой спальне. Злость, которую он испытывал на Гермиону, не позволяла ему ложиться с ней в одну постель. Он устал. Люциус был опустошён. Пережитые им за последнее время события оказались для него изматывающими настолько, что даже сон его теперь был беспокойным, он ложился уже за полночь, работая допоздна, а по утрам чувствовал себя так, словно не отдыхал вовсе. Дела, однако, не могли ждать, а потому он покидал поместье с рассветными лучами, не дожидаясь появления Гермионы за завтраком, и возвращался вечером несколько раньше неё, чтобы поужинать в одиночестве, провести время с Розой и закрыться в своём кабинете до тех пор, пока Гермиона и сама не уходила спать. Он также больше не просил мистера Бэгза показывать ему её в зеркалах.

Спустя пять таких дней, правда, в полнолуние, Люциус никак не мог уснуть в этой ненавистной ему уже, одинокой постели, перед глазами его то и дело возникала перемещающаяся по залу на четвереньках Гермиона. Сцена эта, отвратительная ему до сих пор, вызвала у него в эту ночь внезапно очень сильное томленье внизу живота. Он вспоминал её округлые ягодицы и сладкую ложбинку между них, таящую сразу два вожделенных отверстия… Люциус откинул одеяло и, поколебавшись ещё мгновение-другое, решительно покинул комнату.

Спустя минуту, он уже тихо отварил дверь в их с Гермионой спальню. Освещаемая ярким светом абсолютно круглой луны, она лежала спиной к нему. Медленно Люциус прошествовал по комнате и аккуратно забрался на кровать, ложась рядом с ней. Рука его прикоснулась к её покрытым одеялом бёдрам. Нос с наслаждением втянул её запах, приникая к её волосам и шее.

Гермиона вздрогнула и проснулась. Она захотела было повернуться к нему лицом, но он только придавил её плечи настойчиво, давая понять, что ей не нужно этого делать, а потому, она просто осталась лежать, как была. Отогнув угол одеяла, Люциус забрался под него, прижимая Гермиону к себе, ощущая на ней, тонкую ткань ночной сорочки. Пальцы стянули с её плеч бретельки, оголяя грудь; подняли подол, позволяя ему, наконец, коснуться своими бёдрами её голой кожи. Притянув её к себе, Люциус вошёл в неё и задвигался, не спеша, получая удовольствие от каждого нового проникновения. Пальцы его ласкали её соски, шею, живот и в какой-то миг, она, обхватив руками его запястья, прижала его ладони к своим губам, принявшись целовать их с жадностью…

В груди у Люциуса сейчас же будто бы взорвался фейерверк, разнося удивительное тепло, по всему его телу, отдаваясь ещё более неистовым жаром внизу живота. В следующий момент он перевернул Гермиону, поставив её на колени, и, склонившись, приник губами к её ложбинке между ягодиц. Язык с трепетом заскользил по всем столь желанным ему изгибам и впадинкам. Губы впивались в её вкусную плоть, нос уткнулся в косточку в основании её копчика и он потёрся им о неё, дыша ею.

Вдоволь насытившись этим мгновением, Люциус распрямился и, сжав руками её ягодицы, медленно проник в неё сзади. Гермиона невольно с шумом вздохнула, пошире расставляя ноги и аккуратно подаваясь ему навстречу. Пальцы его заскользили по её позвоночнику, бёдра начали набирать темп. Влажная кожа их соприкасалась всякий раз с небольшим шлепком, отчего Люциус только сильнее возбуждался и входил в неё ещё более отчаянно. Уже перед самым финалом, он так разошёлся, что выскользнул из неё, и просто прижавшись к ней, очень тесно, стоял, некоторое время, кончая ей на спину, пока дыхание его не восстановилось, а в голове вновь не появилась ясность. После чего, запечатлев ещё дрожащими губами поцелуй у неё на лопатке, он слез с кровати и покинул их спальню, оставив её одну.

Вернувшись в комнату, где ночевал все последние дни, Люциус быстро уснул, вполне удовлетворённый тем как прошла эта ночь.

***

Снова открыл глаза Люциус, когда рассвет начинал только брезжить на горизонте. Полная луна уже скрылась с небосвода, и сумеречное свечение зари подсвечивало его комнату, посреди которой флегматично висел призрак.

— Леди Фелиция, — выдохнул он, не вполне пришедший ещё в себя после сна.

— Покойного рассвета, Люциус, — поприветствовала его она. — Я пришла к тебе с доброй вестью. Мы нашли твою сову.

— Нашли сову? — он подскочил на кровати, уставившись на леди Фелицию во все глаза. — Так… стало быть…

— Да, птица мертва, — кивнула та. — Я могу проводить тебя к месту, что стало для неё могилой.

Поморщившись, Люциус выбрался из-под одеяла и, накинув на себя халат, последовал за ней. Дорога до места, где Фелиция обнаружила сову, заняла у них не меньше четверти часа. Для этого им потребовалось покинуть поместье через самый дальний его вход и идти некоторое время, пересекая территории северных владений — крутых, ниспадающих прямо к реке склонов, покрытых сочной зелёной травой. Добравшись до реки, они перешли её по небольшому деревянному мосту, в самом узком месте. Здесь как раз заканчивался антитрансгрессионный барьер окружавший Малфой-мэнор.

Пройдя ещё некоторое время и достигнув почти самой кромки леса, где начинались заросли дикой ежевики, Фелиция, искрящаяся теперь в первых солнечных лучах розовым светом, наконец, остановилась.

— Она там, — призрак указал рукой под один из ежевичных кустов.

Шмыгнув носом, — неожиданная утренняя прогулка эта оказалась несколько более длительной и промозглой, чем Люциус рассчитывал, — он поплотнее запахнул халат и, придерживая его полы, сел на корточки, желая получше разглядеть то место, куда показывала Фелиция. В следующий же момент он увидел на земле, среди плотно сплетенных колючих плетей кустарника, скрытый в траве и изрядно уже разложившийся труп совы.

Извлёкши из кармана свою палочку, Люциус аккуратно приманил останки птицы. У ног его теперь лежал перемазанный землей комок перьев и костей с ошмётками пожранной червями плоти. На одной из скрюченных когтистых лап, блестело серебристое кольцо с гравировкой «М», говорившее о том, что эта сова действительно принадлежала Люциусу. Губы его дрогнули от досады, и из другого кармана он достал идеально белый шёлковый платок с точно такой же монограммой. Обмотав им пальцы, Люциус начал копаться в её перьях.

— Что ты ищешь, Люциус? — поинтересовалась леди Фелицая.

— Во-первых, — сказал он, — мне интересно, как умерла эта сова. А во-вторых, я пытаюсь понять, не сохранилось ли при ней записки, которую она должна была доставить мне в тот день. Это очень важно… Та записка мне очень важна.

В следующее же мгновение леди Фелиция нырнула под землю, а голова её вскоре выскочила прямо на месте, где лежал труп совы, что заставило Люциуса отшатнуться в сторону и поглядеть на призрака с небольшим раздражением.

— Сова умерла от того, что ей сломали шею, — загробным голосом произнесла она. — Никакого письма там нет…

Она вновь воспарила над ним.

— Пергамент мог и размокнуть за эти две недели, — сказал себе под нос Люциус.

— Или же его намеренно не положили сюда вместе с ней, — Фелиция флегматично перевела свой взгляд в сторону поместья.

— Что ж, — вздохнул Люциус, поднимаясь на ноги. — Благодарю за помощь, леди Фелиция. Могу ли я сделать что-нибудь для вас в ответ?

— Найди того, кто свернул шею нашей сове, — властным голосом сказала она, вновь обратив на него свой призрачный взгляд. — И убей.

— Как удачно, — губы Люциуса расплылись в улыбке, — что именно этим я и собирался заняться в ближайшие дни.

***

Спустя час, Люциус уже сидел в столовой первого этажа с большими панорамными окнами, глядя на возвысившееся над лесом летнее солнце, и пил утренний кофе. Окидывая взглядом ярко-зелёные кроны столетних дубов, он вспоминал примерно то же время, три года назад, когда они с Гермионой только поженились и, вернувшись из свадебного путешествия по Австралии, вместе завтракали здесь по утрам.

Как он смог позволить рассеяться этой магии спустя столь недолгое время, и почему вот уже неделю он ни разу не разговаривал с ней и даже не видел толком её лица?..

Люциус вспомнил прошедшую ночь и то, как Гермиона жадно целовала его руки в порыве страсти. Было ли это признанием её желания, встать с ним наконец на путь примирения и зарыть топор столь стремительно разразившейся между ними войны?

В груди его от этих мыслей породилось волнение. Люциусу вдруг подумалось, что ему следовало бы, усмирив своё высокомерие, остаться с ней после их столь внезапной близости до утра. Он зря должно быть, оставил её одну… Без сомнения, Гермиона ждала его все эти дни, и могла теперь расценить подобное его поведение как попытку пренебречь ею, чего он в действительности не имел намерения делать.

В свете этого, Люциус решил, что с его стороны будет правильным, дождаться теперь её пробуждения и, наконец, объясниться с ней. Ситуация зашла слишком далеко, и он не хотел, чтобы она получала дальнейшее развитие. Он даже готов был попросить у неё прощения за то, как повёл себя с ней и за то, что не пришёл к ней раньше…

— Мистер Бэгз, — Люциус позвал домовика, и когда тот возник перед ним, спросил: — Гермиона ужепроснулась?

— Да, сэр, — просто ответил тот.

— Она собирается завтракать?

— Миссис Малфой, изъявила желание принимать сегодня пищу в своей комнате.

— Что ж, — сказал Люциус, — в таком случае я поднимусь к ней сам…

Он поставил чашку на стол, и уже было встал со своего места, как домовик заговорил вновь:

— Она также просила передать вам, чтобы вы больше не утруждали себя беспокойством о ней, если таковое у вас возникнет… сэр.

Люциус метнул в эльфа изумлённый взгляд. Весь смысл, сказанных домовиком слов, не сразу дошёл до него. В следующий момент, однако, ноздри его раздулись, и он со всей силой швырнул чашку недопитого кофе в стену. Осколки её едва не попали в мистера Бэгза, и, взглянув на Люциуса недобрым взглядом, он пошёл их убирать.

========== Глава 12. Гермиона ==========

Больше нет места, где бы я мог зализывать раны.

Найк Борзов — Одна она

Гермиона лежала на своей кровати в освещённой ярким утренним солнцем комнате, которая ещё некоторое время назад была их с Люциусом совместной спальней. Вот уже почти неделю муж её, правда, ночевал где-то в другом месте этого большого мрачного дома, заглянув к ней лишь раз — вчера ночью, когда она по глупости решила, что потеряно было ещё не всё. Потом он ушёл…

Вот уже две недели Гермионе казалось, что каким-то непостижимым образом земля под её ногами вдруг разверзлась, лишая её столь ошибочно считаемой ею незыблемой тверди, и душу её поглотил ад.

Вот уже две недели Гермиона жила в этом аду. Она ещё отчаянно пыталась бороться с ним всё это время, и только теперь, кажется, этим утром, голова её наконец прояснилась и руины рухнувшего вокруг мира, начали освещаться совсем другим, ещё незнакомым ей солнцем.

Гермиона села на кровати, оглядывая флегматичным взглядом ярко-зелёный лес вдали за рекой. В глазах её за эти длинные ночи кажется уже не осталось слёз, да и не было больше нужды оплакивать то, чему вероятно не суждено было длиться дольше трёх лет. Ей пора было принять этот неотвратимо наступавший в её жизни новый уклад. При мысли об этом, правда, острый кол, который впился ей в сердце вот уже тринадцать дней назад, вновь пронзил его с новой силой, разгоняя яд по всему её телу.

Посреди комнаты возник мистер Бэгз, и Гермиона отрешённо взглянула на него.

— Он ушёл? — спросила она.

— Да, миссис Малфой, — кивнул тот.

— Спрашивал про меня?

— Всё как вы и предполагали.

— Хотел подняться?

— Да.

Гермиона горько усмехнулась.

— Я сказал ему, как вы велели, — добавил домовик.

— И как он отреагировал?

— Разбил чашку о стену.

— Ну, конечно, — губы её презрительно дрогнули.

— Вам пришло очередное письмо от мистера Поттера, — домовик достал из-за пазухи конверт.

— Ах, Гарри никак не успокоится теперь, — она устало прикрыла глаза, протягивая руку и забирая письмо. — Прочту позже.

Конверт небрежно отправился на прикроватный столик, и она медленно поднялась, сделав несколько шагов по комнате.

— Ты покормил Розу? — Гермиона снова обратилась к домовику.

— Да, миссис Малфой. И я наконец отчистил вашу лабораторную мантию от того едкого зелья, так что вы сегодня можете…

— Я не поеду сегодня в исследовательский центр, — перебила она его. — Мне нужно закончить то, что я начала здесь… Пойди, пожалуйста, в подвал, мистер Бэгз, найди там те вещи, о которых я тебя спрашивала, и принеси их мне.

— Как скажите, миссис Малфой, — кивнул тот и, слегка поклонившись ей, испарился.

Гермиона постояла у окна ещё мгновение, после чего обернулась и медленно подошла к большому напольному зеркалу в углу комнаты. Лицо у неё было исхудавшим. Глаза запали, краска совсем сошла с губ и щёк…

Две недели назад, когда тот вечер после благотворительного ужина подошёл к концу, она так и не смогла сомкнуть глаз. Она смотрела на него. Смотрела всю ночь, вглядываясь в его лицо, и не понимала, как случилось, что человек, которому она всецело готова была доверить собственную жизнь, обратился вдруг тем, кем, очевидно, был всегда… А она, ослепшая от любви, просто не способна была видеть его истинного лица.

Она любила его.

С отчаянием, выворачивающим её наизнанку, разъедающим ей душу, сердце, разум, даже теперь, Гермиона понимала, что всё ещё любила его, несмотря ни на что. Она бы простила ему всё. Простила бы ему всю эту грязь, которая вывалилась из его прошлого прямо ей на голову и вымарала всю её до самых ног, останься он сегодня с ней до утра…

Гермиона чувствовала себя грязной. Она и была теперь грязная. Вся она была обмазана дёгтем и обсыпана перьями, выпавшими из её собственных крыльев, которые он безжалостно выдрал у неё из спины, сделав её подобной ему, и у неё уже не было пути назад.

Вглядываясь в своё собственное лицо, Гермиона вспоминала тот день, когда Люциус столь внезапно сделал ей предложение, предоставив сутки на размышление, хотя она была готова дать ему своё согласие сразу. Уже тогда, стоя здесь, голая посреди его спальни, Гермиона готова была выкрикнуть ему в лицо «да». Ей так понравилось, что он оказался способен взять за неё ответственность, что у неё наконец появился человек, готовый принимать решения, потому как она ужасно устала в то время что-то решать сама: сперва в Хогвартсе, потом на войне, затем со Снейпом. Она была так разочарована, так раздосадована, что Северус не оправдал её надежд, которые она, вопреки всему, всё же питала. И именно поэтому она с такой радостью отдалась тогда на волю человека, способного быть смелым не только в сражении… Теперь она видела, что это сыграло с ней злую шутку, превратив в конце концов в слабое, почти безвольное существо, полностью зависимое и подчинённое ему.

Сегодня, однако, она должна была всё это прекратить. Сегодня она должна была вновь взять свою жизнь под собственный контроль, доиграв свою роль до конца: она не могла оставить его без столь вожделенного им, последнего, самого главного представления, задуманного ею в ту ночь, пока долгие часы до самого рассвета она неотрывно смотрела на него.

Ему понравится то, что она подготовила для него. Он обязательно получит удовольствие, и она рада была доставить ему его в последний раз…

Отведя взгляд от своего отражения, Гермиона проследовала в их с Люциусом ванную комнату; красивую, отделанную розовым мрамором, с широкой удобной ванной на изящных позолоченных ножках, где они некогда так любили вдвоём лежать. Набрав воды и раздевшись, Гермиона погрузилась в неё. Ей очень нравилась эта комната, как и многие другие в этом доме. Её доме.

Что этот дом был именно её, Гермиона странным образом почувствовала в тот же день, три с половиной года назад, когда впервые точно также погрузилась здесь в воду. Всё тело её тогда болело от синяков, которые она получила, сражаясь с Люциусом за свою независимость от него, осознав по иронии в конце концов, что ей ещё нигде не было также спокойно как здесь, рядом с ним… Быть может потому, она тогда и не покинула Малфой-мэнор, уже предвидя, что это зловещее поместье с пыточными камерами в подвале, должно принадлежать ей?.. Здесь родилась её дочь. Здесь она пережила самые счастливые мгновения своей жизни, а потому не собиралась покидать его даже теперь. Это было её место, частью которого она была.

Когда вода остыла, Гермиона, слегка дрожа от озноба, выбралась из неё и, надев на своё хрупкое, казавшееся ей сейчас ужасно уязвимым, почти бесплотным тело халат, направилась в комнату Розы. Та играла с куклами и Гермиона присоединилась к ней, через силу натягивая на лицо улыбку.

— Кровь, мама, кровь, — сказала Роза, забираясь к ней на коленки и показывая пальчиком на саму себя.

Роза говорила это слово вот уже две недели. Оно, очевидно, очень нравилось ей, и Гермиона понимала его значение. Услышав из уст дочери его впервые, она, конечно, испытала шок, но быстро остыла. Из всего, что ей пришлось узнать за последнее время, это было не самым страшным открытием.

— Да, Роза, — вздохнула она. — У тебя его кровь… Его кровь…

— Где папа? — спросила та, повисая у неё на шее, и Гермиона обняла Розу, потеревшись щекой о её плечо.

— Папа придёт вечером, моя принцесса, — сказала она.

— Давай играть! — воскликнула та, хватая лежащую рядом куклу. — Мими хочет играть!

— Конечно, — улыбнулась Гермиона, беря из рук Розы куклу и всматриваясь в её красивое фарфоровое лицо. — Мими будет много сегодня играть, Роза. И папе понравится её игра. Он будет в восторге…

— Папа любит Мими, — сказала Роза, получая свою куклу назад.

— А ты любишь папу, да, Роза?

Она взглянула дочери в её удивительные голубые глаза. Его глаза. Роза улыбнулась несколько смущённо, и, прикрыв их, просто произнесла: «Па-па», с тем особым придыханием, каким только девочки могут говорить это слово, уже начиная осознавать всё величие и ценность в своей жизни человека, которому оно принадлежит.

На глазах у Гермионы невольно проступили слёзы, и она вновь крепко-крепко прижала Розу к своей груди.

— Я не лишу тебя его, — прошептала она ей на ухо, проводя пальцами по её нежным белым волосам. — Я не посмею… Мими научится жить без него. Да-да, Мими сможет вырвать его из своего сердца, но у тебя отбирать его я не имею права.

***

Люциус не мог найти себе места весь день. Дела в Лондоне тянулись, казалось так долго, что ему хотелось выть. Он так ненавидел всё, что делал теперь. Всё это: Фонд, спонсоры, бесконечные переговоры, казалось ему таким бессмысленным и неважным, крадущим его время. Время, которое он должен был потратить на другие вещи, например на попытку понять, почему этим утром его посетило острое чувство дежавю.

Он уже видел всё это. Он уже проходил через это. Он уже слышал такую же формулировку, какую сегодня ему передал мистер Бэгз от Гермионы, но только много лет назад, дрожа как всегда от страха, ему уже говорил нечто подобное Добби, передавая слова Нарциссы.

— М-миссис М-малфой, просила уведомить вас, сэр, — заикаясь, сказал тогда эльф, отчаянно теребя край своей убогой наволочки. — Что вы м-можете больше не утруждать себя походами в её к-комнату…

Чашка, которую бросил Люциус тогда, угодила домовику прямо в морду.

И вот, снова, спустя двадцать пять лет, всё повторялось вновь…

Люциусу хотелось убивать и пытать каждого встречного, чего он, конечно, делать не стал. Он не настолько сошёл с ума, однако, ему надо было подумать. Ему нужно было восстановить равновесие в своём растревоженном сознании и прийти к какому-то здравому решению, которое позволило бы ему вернуть всё назад. Сделать, наконец, всё правильно. Сделать всё так, как он когда-то хотел, не повторяя своих прошлых ошибок. Почему ему было так трудно всякий раз справляться со своим высокомерием и вспыльчивостью? Почему он никогда не мог уступить, зная даже, что это сыграло бы ему на руку? Почему в свои практически пятьдесят пять лет, он поступал не умнее, чем в тридцать? Неужели жизнь и, правда, его совсем не научила ничему?

Когда уже вечером, Люциус наконец добрался до дома, он был полон мужества решить, возникшую между ним и Гермионой размолвку миром, поговорив с ней и придя к какому-то здравому компромиссу. Он верил, что в голове её ещё осталось благоразумие, а в сердце место для того чтобы вновь суметь принять его… таким какой он был. А потому, быстро поужинав, конечно в одиночестве, он прямиком направился в их спальню. Гермионы там не оказалось. Тогда, он пошёл в комнату Розы, где вновь не обнаружил своей жены. Вместо неё, там был мистер Бэгз.

Люциус подошёл к кроватке дочери, умиляясь её ангельскому сну и подложенной под пухлую щечку ладошке.

— Где миссис Малфой, мистер Бэгз, — поинтересовался, он у эльфа.

— В библиотеке, сэр, — сказал домовик.

Люциус приподнял бровь. То, что Гермиона находилась в библиотеке, давало ему надежду, что разум её, как минимум находился сейчас в неком прояснении, чего о себе Люциус, признаться, сказать никак не мог.

— Что ж, пойду, посмотрю, что она решила почитать, — невесело усмехнулся он, направляясь к двери.

Он уже схватился за ручку, как мистер Бэгз снова заговорил:

— Она только хотела, чтобы вы сперва надели это…

Остановившись, Люциус взглянул на домовика. В следующий миг, глаза его невольно расширились от удивления. На кресле, куда указывал эльф, аккуратно лежала старая мантия Люциуса, с двумя серебряными фибулами в виде змей на груди, которую он не надевал должно быть уже лет пятнадцать.

— Что? — только и выдохнул Люциус. Губы его нервно дрогнули. — Зачем это?

— А мне почём знать? — буркнул мистер Бэгз.

Люциус поморщился, но не стал делать домовику замечания и только раздражённо схватил мантию с кресла, небрежно накинув её себе на плечи.

— А ещё, она настоятельно просила вас, взять с собой вот это, — добавил тот.

— Что ещё? — рявкнул Люциус.

Надежды на то, что Гермиона пребывала в «трезвости», таяли с каждой секундой. Он метнул в мистера Бэгза уже откровенно взбешённый взгляд и сейчас же застыл на месте: в бугристых пальцах, домовик сжимал его старую трость. Ту самую его, фамильную реликвию, серебряная рукоятка которой была выполнена в виде головы готовой к нападению змеи с оскаленными клыками. Она некогда хранила в себе его старую волшебную палочку… Палочку, которую варварски выломал из неё Волдеморт, лишив Люциуса самого ценного, что только можно было отобрать у столь гордого чистокровного волшебника, каким был Люциус — его магическую мощь и достоинство…

Люциус давно не носил с собой эту трость — все эти годы она будила в нём не самые приятные воспоминания.

— Зачем? — произнёс он, осознав, что голос его внезапно осип.

— Спросите лучше у неё, — устало вздохнул домовик.

Люциус не сразу протянул руку, чтобы взять трость. Признаться, он и не думал, что когда-нибудь ещё решиться вытащить её из подвала, где у него было небольшое хранилище вот таких вот, старых вещей, выбросить которые он не мог, но и держать слишком близко подле себя уже не хотел.

Любопытство, однако, настолько овладело им теперь, что он, несколько поколебавшись, всё же забрал её у эльфа. Пальцы коснулись серебряной рукояти. Как давно он не прикасался к ней… Он узнал бы её с закрытыми глазами из тысяч других! По всему телу его от этого уже, кажется, забытого ощущения прошла приятная дрожь. Он любил эту змею. Он дорожил ею, более всех других, какие у него только были, а в этом доме их было немало…

Забыв про эльфа, Люциус стал рассматривать рукоять, погладив гипнотизирующую его змею по голове. Изумрудные глаза её приветливо сверкнули в приглушённом свете ночника у кроватки Розы, и Люциус слабо улыбнулся ей, будто бы извиняясь… В следующее мгновение он выпрямился, поправил на плечах мантию и, перебросив трость из руки в руку, удалился прочь.

***

Покинув комнату Розы, Люциус быстро миновал коридор и поднялся на третий этаж, откуда был вход на верхний ярус главной библиотеки Малфой-мэнора: громадного, абсолютно круглого зала, высотой в три этажа, снизу доверху заставленного ломящимися от древних фолиантов стеллажами с удобными, огороженными высокими перилами площадками и спиральными лестницами. Под высоким куполообразным потолком находилась старинная люстра на несколько сотен свечей, а в самом низу, прямо под ней — такой же внушительный круглый стол на двенадцать посадочных мест, с тяжёлыми коваными светильниками.

Когда Люциус вошёл в библиотеку, он не сразу заметил Гермиону, поскольку за столом её не было. Медленно, всё ещё хмурясь, он прошёл по верхней площадке, спустился на второй ярус и перегнулся через перила, заглядывая вниз. Наконец он заметил её. Она стояла несколько в тени, у стеллажа и читала книгу. Брови у Люциуса сами собой полезли на лоб от изумления: на Гермионе было надето ни что иное, как школьная мантия с прикреплённым к ней, поблёскивающим в скудном свете значком Гриффиндора; волосы распущены и всклокочены; в руке она держала перо, задумчиво посасывая его кончик и делая какие-то заметки на листе пергамента. В этом облачении, она казалась ещё совсем девочкой. Едва ли старше семикурсницы.

Эта весьма странная и в то же время уже будто бы знакомая Люциусу картина внезапно взбудоражила его так сильно, словно то, о чём он всегда мечтал, но боялся признаться даже самому себе, воплотилось вдруг в жизнь. Все слова, которые он так тщательно мысленно готовил весь день, для того, чтобы озвучить их Гермионе, улетучились вдруг. Он зачем-то пригладил волосы на голове, ещё раз оправил мантию и, покрепче сжав в руке трость, неспешно прошёл вдоль стеллажей до лестницы, расположенной на противоположной от Гермионы стене. Спускаясь вниз, он старался не отрывать от неё глаз ни на мгновение, словно она могла куда-то исчезнуть, раствориться в воздухе подобно видению.

Медленно Люциус стал приближаться к ней, обходя стол. Гермиона подняла свой задумчивый взгляд от книги, взглянув на него.

— Мистер Малфой? — она так натурально вздрогнула, что ему даже стало смешно.

— Мисс… Грейнджер? — выдохнул он, сузив глаза.

— Простите, ваш сын пригласил меня вместе с другими ребятами на свой день рождения, но я так устала от их шума, что осмелилась прогуляться по вашему дому и случайно забрела сюда… Вы же не против?

— Я? — Люциус даже растерялся на мгновение, сердце его стучало сейчас как бешеное. Он словно и правда вернулся в какое-то никогда не существовавшее прошлое, где было возможно такое странное и в то же время будоражившее его сознание стечение обстоятельств. — Нет, конечно, я не против…

— Знаете, я очень люблю книги, а у вас здесь такая прекрасная библиотека, — Гермиона восхищённо оглядела стеллажи.

— Да, мой сын говорил мне, что вы любите читать, — улыбнулся Люциус, совершенно зачарованный происходящим. — Хотите, я устрою, вам здесь небольшую экскурсию? Какие книги вас интересуют?

— О, я очень люблю трансфигурацию и нумерологию! — с воодушевлением сказала Гермиона.

Люциус рассматривал её с жадностью: на ней сейчас не было ни грамма косметики, пальцы в чернилах, волосы спутаны до безобразия… Лицо вот только было будто бы несколько осунувшимся.

— Чудесно у меня много книг по данной тематике, — сказал он. — Некоторые из них весьма редкие, а какие-то и вовсе сохранились в единственном экземпляре. Идите за мной.

Он прошёл вдоль стеллажей, чувствуя, как руки его подрагивали от волнения. Гермиона покорно следовала за ним.

— Вот, например, эта, — остановившись, он снял с полки книгу, сам не зная какую, да это было и не важно. Всё, что имело для него сейчас значение — это она, в этой мантии, в этих скромных серых гольфах и уродливых школьных туфлях на широком каблуке. Край белой блузки на её шее неаккуратно торчал, так и, призывая его приникнуть губами к этой нежной, тонкой коже, под которой пульсировала беспокойная вена.

Гермиона тем временем склонила голову над обложкой и сейчас же прыснула со смеху:

— «Магическое домоводство для самых безуспешных домохозяек»? — прочитала она называние.

Люциус с ужасом уставился на книгу, так словно, в ней было заключено страшное проклятье.

— Чёрт возьми! Конечно, нет. Откуда у меня это здесь? — выругался он, отбрасывая её на стол и, обернувшись к стеллажам, лихорадочно стал искать что-то, что больше не могло испортить всю магию воцарившегося момента. — Ах, вот!..

Произнёс он, поддевая кончиками пальцев большой старинный фолиант по трансфигурации металлов.

— Этой книге уже двести пятьдесят лет, но она до сих пор остаётся актуальной, хотя и несколько устарела с точки зрения языка, — сказал он.

Гермиона обратила на него заинтересованный взгляд. Медовые глаза её имели сегодня какой-то особенно глубокий золотисто-каштановый оттенок.

— Покажете мне, что в ней самое интересное? — спросила она.

— Прошу, — Люциус указал ей на один из стульев, и Гермиона покорно села.

Положив книгу перед ней, он раскрыл её примерно на середине, где была большая гравюра, изображавшая обнажённого Меркурия. В руках римский бог держал два оплетённых змеями жезла; у ног его лежали солнце и луна. Гермиона с интересном стала рассматривать рисунок, положив руки рядом с книгой, и Люциус, аккуратно отложив свою трость, накрыл их ладонями.

— Я давно хотел с вами поговорить, — сказал он, стоя у неё за спиной.

— Правда? — выдохнула Гермиона. — О чём же, мистер Малфой?

— Мой сын очень часто рассказывает мне о вас, — начал Люциус. — Если не сказать, постоянно…

— Вы, вероятно, преувеличиваете, — усмехнулась она.

— Нет-нет, — губы его дрогнули в слабой улыбке. — Он начал говорить о вас ещё с первого курса и потом, год за годом, не переставал жаловаться на то какая вы умная, дерзкая и невыносимая… Признаюсь, я даже был одно время уверен, что он влюблён в вас…

— Неужели?

Люциус мягко провёл ладонями по её рукам, поднимаясь вверх к плечам и шее.

— Да, — кивнул он. — Представляете, как меня пугало это?.. Я, честно говоря, стал даже видеть в вашем лице опасность, но надеялся, что когда вы оба станете постарше, он решится в отношении вас на некие активные действия, после чего перерастёт этот этап.

— Вот как, — выдохнула она.

Пальцы Люциуса принялись гладить её по плечам и спине, цепляясь за спутанные волосы.

— Но, слава Мерлину, я ошибся, — заключил он. — Драко не был в вас влюблён. Этого маленького эгоиста действительно просто задевал тот факт, что кто-то в Хогвартсе был лучше него, и что этим человеком стала девочка, родители которой, ко всему прочему, были ещё и магглами. Сознаюсь, я и сам не раз попрекал его за это. Для меня смириться с тем, что какая-то магглорожденная выскочка оказалась в магических науках талантливее, чем мой собственный сын, знаете ли было не очень просто…

Гермиона хмыкнула, удерживаясь, очевидно, от язвительной ремарки. Ладонь Люциуса прикоснулась к её голове.

— И всё же, его постоянные рассказы о вас, были невыносимы… К пятому курсу, они так сильно набили мне оскомину, что я готов был на любое безумство, дабы прекратить это. Я сопереживал своему сыну, если хотите… Я мечтал, чтобы самым умным был он и невольно стал и сам предаваться мыслям о вас. Я размышлял над тем, что бы сделал на его месте, к каким хитростям стал бы прибегать, учись я снова в Хогвартсе и встреться с вами лично… И абсурдные фантазии эти оказались так соблазнительны, что я стал даже завидовать ему. Тому, что он ещё совсем мальчик, и может так остро, так отчаянно переживать все свои взлёты и падения, что способен ещё на столь широкий спектр искренних эмоций, который в нём вызывало это ваше своеобразное соперничество. И что у него есть вы… Такая интересная, такая невозможная…

Пальцы его заскользили по коже её щек, подбородку, медленно спускаясь к небрежно заправленному под мантию воротничку блузки, который скрывал ключицы и впадинку между них. Ниже находились два вздымающихся от её учащённого дыхания бугорка, и Люциус погладил их, ощущая, что под всеми этими слоями ткани на Гермионе не было белья. Дыхание у него на мгновение перехватило, и он даже прикрыл глаза, настойчивее проводя по её груди рукой. Гермиона затрепетала, так правдоподобно, так робко.

— Примерно в тот момент я и понял, что Драко не заинтересован в вас, — продолжил он. — Если бы он питал к вам какие-то чувства, то не ждал бы так долго. Я бы не ждал… Единственной бедой моей было только то, что вам было всего лишь шестнадцать лет и то, что представлялось возможным в моих невинных фантазиях, в действительности носило характер весьма опасный… Несмотря на всю мою аморальность и распущенность, я всё же никогда не испытывал, болезненного влечения к не вполне созревшим человеческим созданиям. Я развратник, но не растлитель…

Пальцы его тем временем развязали шнуровки её мантии, позволяя ему добраться до маленьких простых пуговичек её блузки. Он начал медленно расстёгивать их, мгновение за мгновением, оголяя её грудь. Наконец он с наслаждением запустил руки ей под блузку, нежные сосочки скользнули по коже его ладоней и он сжал их.

— М-мистер Малфой, — прошептала Гермиона. — Что вы делаете?

Губы Люциуса расплылись в широкой улыбке, и он вновь заговорил:

— Меня всегда привлекали уже взрослые и опытные дамы, способные удовлетворить ряд моих желаний в полной мере, без лишней необходимости тратить время на их «обучение». И всё же вы меня привлекали. Вы странным образом волновали меня, не столько ещё как женщина, конечно, сколько как феномен. Меня интересовала ваша судьба. Ваш жизненный путь. Я так хотел приложить к нему руку…

Он склонился к самому её уху и прошептал:

— Я так хотел вмешаться в него… Неважно как, но я мечтал сыграть в нём свою роль. Отчего-то я был уверен, что я должен сделать это когда-нибудь. Что всё это неспроста, и что судьба ещё сведёт нас с вами однажды. Рано или поздно. В мире… или на войне…

Люциус с шумом втянул носом её запах и в следующее мгновение прижался щекой к её щеке, касаясь её уголком своего рта.

— И несколько раз, мне это почти удалось, — продолжил он. — Дважды, я мог бы оказать влияние на твою судьбу. Один раз, мы должны были столкнуться в Отделе тайн. И я не мог упустить момент. Я был так взбудоражен тем, что мне, возможно, удастся захватить тебя в плен…

Гермиона невольно дёрнулась. Очевидно, он затронул тему, которой она боялась больше всего, и Люциус только крепче сдавил её в своих руках.

— Высшие Силы видят, я не знаю, что делал бы с тобой в том случае и, слава Мерлину, что планы мои тогда были сорваны, — прошептал он. — Знаю я только то, что никому другому я бы не позволил к тебе притронуться… Нет. Я бы не посмел. Ты по моему разумению уже тогда принадлежать должна была только мне. Эти мысли, надо сказать, не были ещё вполне оформленными в моей голове. Я жил инстинктами… Посмел бы я причинить тебе тогда боль? Позволил бы я себе сделать с тобой нечто, чего бы ты не хотела?.. Не знаю.

Он мотнул головой, вновь выпрямляясь за её спиной в полный рост и кладя руки ей на плечи.

— Спустя два года, однако, шанс представился мне вновь. Это почти случилось. Пленённую, тебя привели в мой дом, вот только время это было совсем не подходящее. Я был тогда уже совсем другим. Я был разбит, обезоружен, раздавлен… Думал только о себе, только о том, что будет с моей семьёй… Мысли о тебе из-за всех случившихся событий рассеялись, превратившись в облако бесплотных и глупых грёз, о которых, кажется, я и вовсе забыл на какое-то время… И, как же страшно я был взволнован и даже возмущён, когда уже после войны Северус впервые рассказал мне о ваших с ним отношениях!

Не удержавшись видно от удивления, Гермиона порывисто обернулась, обратив на Люциуса свой изумлённый взгляд. Он слабо улыбнулся ей.

— Как невыносима мне была мысль о том, что ты выросла, и вот так вот просто и пошло досталась ему!.. — выплюнул он, глядя ей в глаза. — Тогда я сказал себе, что очевидно, ты никогда не была, и не должна была стать моей, а все мои фантазии, были ничем иным, как нелепым порождением моего воспалённого, привыкшего получать всё, что ему только не заблагорассудится, сознания… Семья моя вскорости развалилась. Нарцисса ушла, Драко уехал, и я был убеждён в полной мере, что ничего из того, что я напридумывал себе, быть между нами не может… Да и как ты могла стать моей, тогда как я знал, что ты ненавидишь меня?..

Пальцы его погладили её по щеке, и, судорожно вздохнув, Гермиона опустила глаза.

— Простите, мистер Малфой, — произнесла она, возвращая его из нахлынувших на него воспоминаний к их игре. — Я не понимаю о чём вы…

Люциус лишь усмехнулся и, вздохнув, расправил плечи.

— Поднимитесь, мисс Грейнджер, — скомандовал он. Гермиона покорно встала со своего стула, и Люциус добавил: — Снимите мантию.

Дрожащими руками она полностью развязала шнуровки, оставаясь перед ним в одной до середины расстёгнутой блузке и коротенькой тёмно-коричневой юбочке. Люциус оценивающе осмотрел Гермиону, беря со стола свою трость и проводя рукоятью по её бедру, приподнимая юбку.

— Мистер Малфой, — она взглянула на него с испугом. — Вдруг кто-нибудь войдёт?

Люциус с удивлением посмотрел ей в глаза, а затем снова невольно рассмеялся.

— Нас никто не побеспокоит, — сказал он. — Все они заняты своими детскими играми, для которых, ты уже слишком взрослая, Гермиона.

Приблизившись к ней, Люциус завёл трость ей за шею и приманил к себе. Губы его, наконец, коснулись её губ, и он с упоением стал целовать её, вспоминая, что не делал этого вот уже шесть дней… Зачем, в таком случае, он вообще прожил их?

В следующее мгновение он вновь отбросил трость в сторону и скинул надоевшую ему мантию с фибулами со своих плеч, заводя дрожащие пальцы себе за воротник и ослабляя галстук. Жар возбуждения уже давно с неистовой силой разгорелся внизу его живота. Он уже сейчас готов был наброситься на неё, но эта игра была настолько увлекательной и настолько охватила его воображение, что он не мог позволить себе так быстро всё испортить. Он ждал этого слишком много лет. Он должен был насладиться этим.

Схватив Гермиону за талию, он приподнял её, сажая на стол, прямо на раскрытую книгу с изображением Меркурия и задрал её юбку, обнаруживая, что под ней на Гермионе были надеты невинные хлопковые трусики, которые очаровательно плотно обтягивали её половые губы, обрисовывая нежную складочку. Она так и манила его провести по ней пальцем, что он и сделал, помассировав уже твёрдый бугорок.

Гермиона очень натурально залилась краской, и Люциус в очередной раз восхитился правдоподобности, с которой она изображала из себя скромницу.

— Скажи, моя прелесть, — произнёс он с улыбкой. Тонкая хлопковая ткань, тем временем стала совсем мокрой. — Тебе же уже доводилось экспериментировать со своими друзьями, не так ли?

— Пару раз, — сказала Гермиона. — Но мне не очень понравилось.

— Ну, да, — хмыкнул он, иронично поведя бровью, после чего произнёс: — Что ж, значит, мы это исправим… Кем бы ни был этот глупый неумеха, я сделаю так, что со мной будет по-другому. Тебе понравится. Вот увидишь… Как считаешь, может, нам пора их снять?..

Он завёл пальцы под резинку, поглаживая её нежную кожу, и Гермиона боязливо кивнула. Неуклюже приподнимаясь на книге и сминая страницы, она стащила с себя трусики. Люциус помог ей снять их с ног, и, снова дрожа от смущения, Гермиона раздвинула их, демонстрируя Люциусу картину, которую он ещё не видел: на её обычно гладко выбритом лобке красовались теперь милые тёмно-каштановые завитки волос, которых прошлой ночью здесь ещё не было. Картина эта, тем не менее, была настолько неожиданной и головокружительной для него, что он не сдержался и припал губами к коленке Гермионы, оставляя на ней опьяненный от восторга поцелуй.

Улыбаясь, он прикоснулся к этим невинным завиткам пальцами. Они были мягкие и приятно будоражили его, после чего он медленно склонился, обхватив её бедра руками, и прикоснулся языком к её влажному клитору. Гермиона сладко вздохнула и легла на стол.

— Мистер Малфой, — снова выдохнула она, когда его язык проник в неё.

Его имя из её уст сегодня звучало для Люциуса подобно музыке.

— Что, моя девочка? — с придыханием спросил он, приподняв голову и вводя в неё пальцы.

— Это не правильно.

— Но тебе же приятно?

Ответом ему был её всхлип. Эйфория, охватила Люциуса с такой силой, что он, уже едва ли способный сдерживать себя дальше, нетерпеливо прикоснулся рукой к собственной взмокшей ширинке.

— Дай сюда, свою руку, — прошептал он. — Расстегни, хочу, чтобы ты сама его достала.

Дрожа, Гермиона подалась вперёд. Люциус помог ей расстегнуть брюки и с облегчением вздохнул, когда член его наконец оказался на свободе. Гермиона замерла на мгновение, в нерешительности.

— Не бойся, — с усмешкой прошептал Люциус. — Потрогай его, ну же.

Пальцы её робко коснулись его головки и Люциус застонал.

— Вот так, да, смелее.

Он подался к ней ближе, желая войти в неё, но коленки Гермионы дрогнули — она попыталась закрыться.

— Ну-ну, — Люциус настойчиво надавил на них. — Не бойся. Он не причинит тебе боль. Будет приятно.

Взяв её за бёдра, Люциус сдвинул её на край стола, после чего, наконец, скользнул в неё. Очередной стон сам собой вырвался из его рта. В глазах на мгновение всё даже потемнело, он стал мягко двигаться, вперёд и назад.

— Мистер Малфой, — вздыхала она. — Что вы делаете со мной? Что вы делаете…

Оглушённый и почти ослеплённый счастьем, которое приносили ему эти сладкие движения и её голос, он мог только блаженно улыбаться и стонать, сжимая руками её бёдра.

— Моя сладкая, моя любимая, — дрожащими губами шептал он. — Как я люблю тебя. Как же я тебя люблю… Ты родилась для меня. Для меня одного… для меня…

Позволив себе кончить в неё, он навис над ней, отчаянно сжимая руками её плечи. Он обнимал её, прижимал Гермиону к себе, понимая, что не хотел и не мог жить так, как жил все последние дни. Без неё.

В следующий момент, когда туман, охвативший его сознание, наконец начал рассеиваться, Люциус вдруг осознал, что Гермиона не обнимала его в ответ. Она просто сидела в его объятьях, но больше не отвечала на них. Отстранившись, Люциус взглянул ей в глаза с беспокойством, обнаружив, что она смотрела на него теперь отчего-то очень холодно и даже безучастно.

— Гермиона? — тихо обратился он к ней.

Она вздохнула. Губы её приоткрылись и в следующий момент с них медленно и очень бесстрастно стали срываться слова:

— Надеюсь, вы наконец вдоволь развлеклись с грязнокровкой, мистер Малфой?

Люциусу сперва показалось, что он ослышался, он с удивлением выпустил её из своих рук и она, быстро соскользнув с измятой и запачканной книги, подняла с пола мантию и хлопковые трусы.

— Что?.. — только и смог выдохнуть Люциус. У него, даже задвоилось в глазах, и он тяжело опёрся рукой о стол. — Гермиона…

Не бросив на него больше и единого взгляда, она оправила свою юбку, запахнула блузку и направилась прочь из библиотеки.

— Гермиона! — воскликнул Люциус, в отчаянной попытке осознать, что между ними только что произошло.

Он хотел последовать за ней, но не мог. Он просто не мог. Ноги будто бы не слушались его больше. Они стали ватными, и он только сел на стул, в ужасе обхватив свою голову руками.

========== Глава 13. Сын ==========

Люциус не знал, что так бывает. Ещё никогда в своей жизни он не чувствовал ничего подобного и так, кажется, и не осознал до конца того, что же произошло между ним и Гермионой прошлым вечером. Он помнил только оглушающее всепоглощающее счастье, которое в какой-то странный, слишком стремительный момент рассыпалось прямо в его руках на осколки.

Он тогда ещё не сразу смог подняться со стула, на котором сидел один в библиотеке, со спущенными брюками и покрывшимся испариной лицом, перед книгой по трансфигурации металлов с запачканными, измятыми и надорванными страницами. Голый Меркурий на гравюре вместе со своими жезлами и змеями в ужасе забился в угол листа.

С ним никто и никогда ещё так не поступал.

Кроме неё. Она уже так сделала однажды, три с половиной года назад, придя в его кабинет в Хогвартсе после бала на Хэллоуин в своём белом платье. Она поступила с ним тогда подобным образом, влюбив в себя окончательно, после чего он и сделал вывод, что хотел бы видеть её рядом с собой в качестве жены. Но если в тот раз он воспринял это как разжигающую в нём только ещё больший интерес дерзость, то нынешний её поступок, полностью втоптал его эго в лакированные половицы библиотеки, что в то же время странным образом восхитило его.

Мог ли Люциус когда-нибудь представить себе хотя бы в самом страшном бреду, что его милая Гермиона — ангел, сошедший к нему с небес, окажется таким мстительным и жестоким созданием?..

Люциус вдруг подумал, что он должно быть и вправду очень сильно обидел её за последнее время, раз она поступила с ним столь изощрённым способом. Следующим утром он даже отменил все свои дела и встречи, устроив себе незапланированный выходной, и остался дома потому как мысли его были слишком смешаны.

— Мистер Бэгз, — позвал он домовика уже днём, когда время клонилось к обеду.

Люциус сидел сейчас в саду своего поместья на скамье в тени большого раскидистого клёна. Роза играла рядом в цветочных клумбах, наблюдая за копошащимися в траве жуками.

— Да, сэр, — возник эльф.

— Принеси мне зеркало и покажи, чем занимается миссис Малфой.

— Конечно, сэр, — кивнул тот.

Спустя несколько минут, Люциус уже держал перед собой большое ручное зеркало, в котором Гермиона, как ни в чём не бывало, варила зелье в лаборатории. При виде неё руки его невольно затряслись. Он понял, что должен был сделать всё от него зависящее, дабы вернуть расположение этой женщины — единственной, кто настолько, по-настоящему, всецело соответствовал ему…

Откуда ни возьмись подле неё, правда, опять возник Алонзо. Люциусу от этого стало уже даже смешно. Алонзо бегал вокруг, подавая ей какие-то ингредиенты и нескончаемо тарахтя, очевидно, свои глупые шутки, как он это умел. Люциус закатил глаза.

Гермиона, впрочем, не смеялась. Уголок её губ дрогнул только пару раз и то, скорее уж от раздражения. Люциусу, во всяком случае, хотелось, чтобы это было именно так. В конце концов, ему надоело смотреть на это довольно однообразное зрелище и он, поморщившись, вернул зеркало мистеру Бэгзу.

— Папа, смотри! — воскликнула Роза, она подбежала к нему, держа в ручках большую пушистую гусеницу.

— Ну ничего себе! — вторил ей Люциус, сажая Розу рядом с собой. — Из неё должно быть выйдет очень необычная бабочка… Прямо, как твоя мама. Кто бы мог подумать, что из-под вуали скромности и благонравия, может вылупится столь ядовитый образец? Я, конечно, приложил к этому руку, чего уж там, — он повёл бровью.

Роза вертелась, Люциус забрал у неё гусеницу, которая чувствовала себя явно неуютно в безжалостно мнущих её детских пальчиках и, выбросив насекомое в траву, поставил дочь себе ножками на колени, так что глаза их оказались друг напротив друга. Она тот час же положила обе свои пухлые ладошки ему на лицо и заливисто рассмеялась, когда он стал их целовать.

— Боюсь даже представить, что может в таком случае вырасти из тебя при столь впечатляющей наследственности, — с улыбкой проговорил он. — Ты точно попадёшь на Слизерин.

— Си-зи-ли, — попыталась повторить она.

— Да-да, как-то так. Ничего, ты научишься. Ты быстро всему научишься. Ты будешь лучшей. Ты и так лучшая, слышишь? Малфои всегда самые лучшие…

В следующее мгновение на спинку скамьи, рядом с его плечом опустилась большая амбарная сова. Спустив Розу на землю, Люциус отвязал от лапы совы письмо, и она тот час же улетела. Осмотрев конверт, Люциус фыркнул.

— А вот и послание от этого жалкого предателя — твоего крёстного отца, — обратился он к Розе, пробормотав себе под нос: — И, даст Мерлин, будущего декана…

После незабвенной ночи в Малфой-мэноре, Снейп вновь перекочевал у Люциуса в ряды «предателей». Его трусливый побег после скандала с Миреллой, вызывал в нём дикую ярость, хотя чего ещё он мог от него ожидать?..

Скривив губы в презрительной усмешке, Люциус принялся читать письмо, ожидая увидеть там извинения. Лицо его, однако, по мере погружения в этот не самый короткий текст, стало вытягиваться с каждой строчкой. От изумления невольно даже приоткрылся рот.

Речь в письме шла об одном человеке, чья живописная биография вот уже несколько недель вызывала у него немало вопросов, ответы на которые он теперь получил в полной мере.

— Вот так… пройдоха! — воскликнул Люциус, откидывая письмо на скамью. — Даже меня одурачил!

В следующее мгновение губы его расплылись в широкой улыбке, и, запрокинув голову, он громкорассмеялся.

***

Покормив после прогулки Розу обедом и уложив её в кроватку для полуденного сна, Люциус принял пищу и сам, после чего, не зная чем занять себя до возвращения Гермионы, — о рабочих делах он думать сейчас никак не мог, — решил почитать одну из её маггловских книг. Он взял её с полки наугад, надеясь, что на этот раз, это будет не «Домоводство», после чего, вновь усевшись за стол, открыл книгу не с самого начала, и углубился в текст. Речь там шла о юной девушке, живущей среди австралийских пустынь, и честолюбивом священнике, мучимом мирскими чувствами к ней — таком невозможном эгоисте, что Люциусу даже захотелось выпить вина, о чём он не преминул попросить мистера Бэгза.

— Вот ваше вино, сэр, — домовик вскоре поставил на стол наполненный бокал.

— Да-да, спасибо, — кивнул Люциус, не способный оторваться от прелюбопытнейшего чтива.

Не глядя, он протянул руку к бокалу, но промахнулся, случайно опрокинув его. Бокал сейчас же вдребезги разбился об пол. Поджав губы, Люциус отвёл от книги взгляд и с досадой посмотрел на разлитое вино.

— Мистер Бэгз! — позвал он.

Рядом возник домовик.

— Принеси другой, — бросил Люциус.

Мистер Бэгз отчего-то недовольно сквасил при этом свою морду, так будто бы он разбил бокал нарочно или и вовсе не имел права бить в своём доме бокалы…

Люциус поморщился. Ему осточертело это неуважение со стороны эльфа. Когда домовик исчез, он отложил от себя книгу и завёл пальцы за воротник, пытаясь справиться с нахлынувшим на него раздражением.

— Ваше вино… сэр, — вернувшись через минуту, мистер Бэгз поставил на стол новый бокал, и побрёл в другую комнату.

Люциус хотел было просто выпить вина… Но это угрюмое выражение Бэгза так надоело ему за последние дни, да и мысли, которые закрались некоторое время назад ему в голову, не позволили в очередной раз оставить всё как есть, а потому он взял и снова смахнул бокал со стола, на этот раз намеренно. Послышался звон разбившегося стекла.

Домовик обернулся.

— Ах, я такой неловкий, а они такие хрупкие, — Люциус натянул на лицо виноватую улыбку. — Тебя же не затруднит?..

— Конечно, сэр, сейчас принесу вам ещё один. В вашем доме много бокалов… и вина.

Улыбка на лице Люциуса стала ещё шире.

Спустя пару минут домовик принёс ему новый полный бокал и принялся убирать осколки старого. Люциус, закинув ногу на ногу, взял бокал в руки и стал наблюдать за домовиком.

— Хорошее вино, — сказал он, делая глоток и причмокивая. — Эльфийское, конечно. Самые лучшие вина в Британии почему-то всегда эльфийские… А у вас, в Америке, мистер Бэгз, эльфы делают вино?

— Бывает, что и делают, — буркнул тот.

Люциус снова улыбнулся и вздохнул.

— А ты сам, любишь вино, мистер Бэгз? — спросил он.

— Эльфы не жалуют бродящих напитков, мистер Малфой, — ответил тот. — Они делают мозг расплавленным и безвольным. А потому их могут пить только… волшебники.

— Считаешь волшебников напыщенными индюками, не так ли?

— Разве что некоторых, — честно ответил тот.

Он уже убрал осколки и собрался уйти восвояси, но Люциус, поставив бокал обратно на стол, снова окликнул его:

— И меня, вероятно, тоже, да?

В комнате повисло молчание. Мистер Бэгз обернулся и прямо посмотрел на Люциуса.

— Ну же, не стесняйся, — Люциус склонил голову на бок, — в конце концов, ты же не мой раб, а я всё же бываю время от времени с тобой не очень-то приветлив… Так что ты можешь позволить себе и покритиковать меня при желании. Считай — я тебе разрешил.

— Я не имею никаких претензий лично к вам, сэр, — сказал домовик.

— Чудно, — улыбнулся Люциус. — Тогда тебе, очевидно, не покажется это чем-то раздражающим…

Он переместил бокал на самый край стола. После чего медленно, прикоснувшись одним пальцем к его тонкой ножке, столкнул его на пол.

Бокал упал, разлетаясь на осколки.

— Зачем вы сделали это, сэр? — спросил мистер Бэгз, не спуская с Люциуса глаз. — Вы ведь сделали это сейчас специально.

— Какой ты наблюдательный, — заметил тот и добавил: — Ну, чего же ты ждёшь? Давай, убирай… Делай свою работу.

Домовик нехотя поплёлся к тому же самому месту откуда только, что убрал осколки двух предыдущих бокалов. Люциус смотрел на него не мигая и, после того как домовик, опустился у стола на одно колено, он с силой схватил его за щетинистый загривок принимаясь шептать ему прямо в его мерзкое большое, покрытое отвратительными бородавками, ухо:

— А вот у меня к тебе есть пара претензий, паршивый ты прохвост… Скажи, мистер Бэгз: ломать шею моей сове было также легко, как разбивать бокалы? Да, я нашёл её там, за рекой в ежевике, где ты её и оставил…

— Что?! — завопил домовик. — Отпустите! Отпустите, а не то я…

— Ну же, давай признайся, признайся, что это сделал ты! С какой только целью, а? Решил отомстить мне за то, что я был не достаточно с тобой любезен? Решил, что право имеешь, грязное отродье?!

Люциус не успел понять, что произошло в следующий момент, но мистер Бэгз в его руках будто бы взорвался, отчего его откинуло в другой конец зала вместе со стулом.

Распластанный на полу Люциус, мотнув своей ушибленной головой, с удивлением воззрился на стоявшего посреди комнаты невредимого домовика.

— Ещё и силу посмел против меня применять! — взревел сейчас же он, вскакивая на ноги и бросаясь в сторону эльфа.

— Ещё шаг, мистер Малфой, и я снова это сделаю, — уверенным голосом сказал тот.

— Но по контракту ты не имеешь права идти против своего хозяина!

— И вы должны помнить, что в экстренных ситуациях, я всё же могу применять оборонительную магию, если на то есть причины…

Губы Люциуса дрогнули от досады, он и правда видимо упустил этот пункт из виду. Для него было слишком непостижимо, что эльф-домовик мог оказать сопротивление владельцу. Люциус нервно оправил свой задравшийся пиджак.

— И я не трогал вашу сову, мистер Малфой, — добавил эльф. — Я не имею представления о том, кто мог её убить.

— Жалкий лгун! — процедил сквозь зубы Люциус. Руки его, желающие изуродовать мистеру Бэгзу его и так отвратительную морду, сковало судорогой. — Я до тебя ещё доберусь… Попомни моё слово…

— Я всё же предлагаю разойтись нам сейчас миром, сэр, — с расстановкой произнёс Бэгз. — Так будет лучше для всех. Обещаю, что не буду иметь к вам претензий, если вы просто больше никогда не позволите себе обращаться со мной так…

Разъярённый, Люциус хотел было уже вытащить из своего кармана палочку, тогда как в камине сверкнула зелёная вспышка, и из него вышла Гермиона. Он метнул в её сторону безумный взгляд.

— Что здесь происходит? — выдохнула она, оглядывая его и мистера Бэгза.

— Гермиона, — Люциус перемялся с ноги на ногу, в безуспешной попытке принять непринуждённую позу. — А я тебя ждал…

Брови её, однако, нахмурились, она заметила отброшенный к стене стул и разбитый бокал.

— Он угрожал тебе, мистер Бэгз? — не спуская с Люциуса сердитого взгляда, обратилась она к домовику.

— Ну что вы, миссис Малфой, — рассмеялся домовик. — Мы беседовали и только…

— Не покрывай его, — процедила она сквозь зубы.

— Нет-нет, никак не покрываю. Мистер Малфой просто зачитал мне пару сцен из вашей книги… в лицах… Очень эмоционально надо сказать. У него определённо талант!

Люциус едва сдержал себя, дабы всё-таки не послать в эльфа проклятье.

— Хорошо, можешь идти, — сказала Гермиона, и, как только домовик скрылся из виду, она с жаром воскликнула: — Что он тебе сделал?

Глаза её метали молнии. Люциус натянул улыбку, набирая в грудь воздуха и сжимая кулак, в безуспешной попытке найти для себя хоть какое-то более или менее приемлемое оправдание, которое Гермиона смогла бы принять. Рассказывать ей про сову он не находил сейчас хорошей идеей.

— Не считаешь, что нам следует, наконец, поговорить? — только и спросил Люциус, понимая также, что данный момент был как нельзя более неподходящим для их «серьёзного» разговора, который он планировал закончить примирением.

— Да пожалуй, — приподняв подбородок, Гермиона пересекла зал и уселась в одно из кресел напротив него.

— Я хочу закончить эту бессмысленную войну между нами, — сказал он, не спуская глаз с её абсолютно холодного лица.

— Никакой войны и нет, Люциус, — невозмутимо сказала она. — Ты что-то придумал себе.

— Гермиона, — он прикрыл глаза.

— Между нами всё предельно ясно разрешилось за последние дни. И вот… теперь.

— Как ты можешь такое говорить? — выдохнул он. — После всего, что было между нами… вчера?..

— Ах, ты оказывается такой романтик, Люциус! — язвительно заметила она. — А я, знаешь, много думала по ночам… В своей спальне. Пока ты проводил время где-то в другой комнате.

— Ты вынудила меня! — воскликнул он. — Ты изводила меня целую неделю этим своим глупым маскарадом!

— О, вчера вечером я подумала, что этот маскарад тебе очень даже пришёлся по нраву, — губы её презрительно дрогнули.

— Я подыгрывал тебе, полагая, что тебе самой надоест это в какой-то момент и…

— Вот мне и надоело… — выдохнула она, губы Люциуса нервно дрогнули.

В зале повисло натужное молчание, которое снова прервал голос Гермионы:

— Я бы хотела, чтобы комната, в которой я сейчас живу, осталась за мной. Я знаю, что это всегда была твоя спальня, но рядом комната Розы и я…

Люциус с шумом выдохнул воздух, кончики пальцев его похолодели и он вытянул их.

— Ты считаешь такое решение здравым? — спросил он.

— Я не вижу никакого иного выхода… пока, — произнесла она.

— Гермиона, — Люциус сделал шаг. Ему не верилось, что подобное происходит наяву, что он вновь переживает всё это… только уже с ней. Он должен был что-то сделать, он должен был… — В самом начале нашего брака мы договорились не скрывать друг от друга возникающие между нами вопросы. Если ты чувствовала какое-то недовольство, если испытывала дискомфорт от моих слов, действий и решений, ты должна была сказать мне об этом прямо.

Она судорожно вздохнула, поднимаясь с кресла.

— Ну, что мне сделать, Гермиона? Просто скажи, чего ты хочешь от меня? — он приблизился к ней и попытался взять за руку, но она отпрянула от него, как от огня, обойдя кресло и схватившись руками за его спинку.

— Я не знаю, Люциус, — выдавала она, на ресницах её блеснули слёзы. — Не знаю… Всё зашло слишком далеко…

Отворачиваясь от неё, он провёл дрожащей рукой по своему лицу.

— Ты же помнишь, что завтра сюда прибудут Драко и Астория? — спросил он.

— Да, и тебе придётся как-то объяснять им, зачем они вообще совершили эту бессмысленную поездку, раз ни Кербероса ни его денег нам теперь не видать!

— Ты думаешь только о деньгах, да? — ядовито усмехнулся он, бросив на неё колкий взгляд.

— Я беру пример со своего мужа, — ни один мускул на её лице не дрогнул, и, отойдя от кресла, она добавила: — Как бы там ни было… не беспокойся: я не собираюсь тешить самолюбие Драко и сообщать ему, что он был прав, на твой счёт.

— Вот как значит? — выплюнул Люциус, понимая, что примирения сегодня не будет, и, ощущая зарождающуюся в нём от этого злость.

— Ну, ты же затем меня и спросил сейчас об этом, разве нет? — в голосе её появился металл.

— Что ж, значит так, — заключил он, постояв и посмотрев на неё ещё мгновение, после чего, развернувшись, быстро покинул зал.

***

Драко и Астория прибыли в Малфой-мэнор на следующий день, как и ожидалось. Изначально предполагалось, что приезд их будет удачно приурочен к очередному званому ужину в честь господина Калогеропулоса, с которым Люциус, конечно, не встречался вот уже две с половиной недели. Срок его пребывания в Британии тем временем неумолимо подходил к концу и, хотя Люциус знал, что старик и Мирелла всё ещё были в стране, живя в заранее оплаченном им на эти два месяца отельном номере, он и не помышлял выходить с ними на связь. Несмотря ни на что, Люциус всё ещё был уверен, что с самого начала их приезд носил исключительно мошеннический характер. В том же случае, если это и не было так, он не стал бы приносить греку извинений. Если бы Керберос действительно хотел пожертвовать в Фонд деньги, он сделал бы это в любом случае.

— Так значит, стало быть, всё было зря? — спросил Драко, когда все они в день их приезда собрались вечером за ужином в большом зале поместья.

Люциус, как и всегда, сидел во главе стола, Гермиона рядом с ним — по левую руку, Драко — по правую, затем Астория.

— Благотворительный вечер, всё же прошёл хорошо, — произнёс Люциус.

— Да, просто прекрасно, — вторила ему Гермиона, натягивая на лицо улыбку. — Столько удивительных открытий случилось в тот день!

Люциус бросил на неё быстрый взгляд.

— Я просто пытаюсь понять, какие у вас дальше планы, — сказал Драко и, усмехнувшись, спросил: — Может у вас на примете есть ещё какой-нибудь богатый старик?

— Хватит с меня стариков, — выплюнул Люциус. — Будем работать пока с тем, что есть… Я не готов ввязываться в очередную авантюру.

— Но это значит, что придётся существенно сократить благотворительную деятельность. Я полагал, что вы не хотите этого делать, — удивился тот.

— Теперь это неизбежно, — сказал Люциус. — Но мера эта временная. Полагаю, через несколько месяцев, когда коммерческий сектор окупится, мы сможем восстановить все наши проекты в полной мере.

— И ты согласна на это, Гермиона, — Драко взглянул на неё.

Она вздохнула, разведя руками:

— Ну, а что же ещё нам остаётся делать? Я, правда, уже даже предложила Люциусу свою помощь в общении с нашими спонсорами, но он почему-то отказался.

Лицо Люциуса вытянулось, и он обратил на неё на этот раз очень пристальный взгляд.

— Да? — Драко удивлённо уставился на отца. — Но почему нет, пап? Подключить Гермиону к переговорам со спонсорами было бы неплохой идеей. Поразительно, почему ты не сделал этого раньше!

— Потому что, Драко, — выдавил он, не сводя с Гермионы глаз.

Она улыбнулась ему на этот раз весьма наглой улыбкой.

— Да, это исчерпывающий ответ, — прошептал себе под нос тот.

На мгновение в комнате повисла тишина.

— А как дела у вас? — вновь заговорил Драко. — Вы какие-то, честно говоря… усталые что ли, оба.

— Ну, ещё бы, — выдохнул Люциус. — Столько усилий и всё впустую… Клянусь, если бы я только знал, во что мне всё это обойдётся…

Гермиона фыркнула. Очевидно, чуть более многозначительно, чем следовало, потому как Драко тут же спросил:

— Вы что поругались?

— Нет, — замотал головой Люциус, ощущая, как лицо его обдало жаром.

— Вовсе нет! — воскликнула Гермиона. — Ну что ты, у нас всё прекрасно, Драко.

— Поверить не могу! — лицо Драко искривилось от отвращения и, не спуская с них обоих глаз, он бросил приборы на стол, Астория тоже прекратила есть. — Вы поругались!

Тишина, возникшая в зале теперь, была как никогда напряжённой.

— Ах, ну с чего ты это решил? — улыбнулся Люциус.

— Да потому что главное воспоминание из моего детства — это вот точно такие же ужины, сопровождаемые колкими взглядами, спрятанными за фальшивыми улыбками и наигранным смехом, маскирующим раздражение и взаимные обиды!

— Ты преувеличиваешь, — он всплеснул руками. — Между нами нет никаких обид, правда, дорогая?

Люциус хотел было взять Гермиону за руку, но так и не решился. Лицо её сейчас было абсолютно холодным, губы только слабо дрогнули, но она ничего не ответила.

— Ну, конечно, никаких обид! — воскликнул Драко, ударив ладонью по столу. — И мистер Бэгз, очевидно, просто так переносил твои мантии из вашей спальни в другую комнату? Да-да, — он закивал, в ответ на изумлённый взгляд Люциуса, — я видел, только что, перед ужином. Подумал, сперва, что ты решил выкинуть старый хлам… Но выкинули, вижу, тебя!

Нож Люциуса с грохотом упал на тарелку. Астория боязливо тронула Драко за запястье, тот отдёрнул руку, продолжая сверлить рассерженным взглядом отца.

— Мне даже интересно, что именно ты сделал не так, за эти жалких полтора месяца, что Гермиона выгнала тебя из твоей собственной спальни?.. Сделал всё правильно, да, пап? Как хотел?

— Ещё одно слово, Драко, — дрожа от негодования, прошептал Люциус.

Тот только хищно усмехнулся и, облизнув губы, спросил, переводя взгляд с Люциуса, на опустившую глаза Гермиону, и обратно:

— Ну, и что, кто-нибудь кому-нибудь уже изменил? По субботам тут уже проходят «Званые вечера»?

Люциус вытаращил на него глаза. Лицо его вытянулось.

— Только попробуй…

— Драко прекрати, — Астория настойчиво взяла его за запястье.

— А что? Может быть, я с нетерпением жду от него приглашения! — он с силой выдернул руку из её пальцев. — Слава Мерлину, я уже взрослый и могу тоже участвовать в них, не отсиживаясь с матерью у бабушки с дедушкой, ожидая пока он вдоволь нарезвится здесь со своими дружками!

В следующую секунду Люциус вскочил со своего места, выхватывая из кармана палочку и наставляя её на сына, стул его с грохотом упал, стол дрогнул, заставляя посуду звякнуть, бокал Гермионы, стоявший на краю опрокинулся и упал на пол, разбиваясь вдребезги. Драко тоже подпрыгнул на ноги и, выхватив из кармана свою палочку, наставил её на отца. Астория, вскрикнув, вскочила, её примеру последовала Гермиона; обе они обнажили палочки, обратив их на Люциуса.

Мгновения показались вечностью, пока дрожащая от исступления рука его не опустилась медленно вниз.

— Убирайся вон из моего дома, неблагодарный паршивец! — осипшим голосом произнёс он.

— С радостью! Я с радостью навсегда уйду из дома такого мерзкого эгоцентричного самодура и тирана, как ты! — выплюнул Драко, убирая палочку обратно в карман своих брюк. — Астория, — он взглянул на жену, — мы ни секунды здесь больше не останемся!

— Но Драко! — в отчаянии воскликнула та, на глазах её нависли слёзы, губы задрожали. — Как ты можешь так?..

— Очень просто. — выплюнул он. — Мне осточертело всё это! Мне осточертел этот… человек! Всё чего он касается превращается в вонючую… гниль… В своей жизни он испортил и извратил всё, что только можно! Впервые, три года назад, я решил, что он ещё способен на что-то хорошее… И вот! Всё вернулось на круги своя. Не прошло и пяти лет!

— Какой же ты мерзкий гадёныш, — прошептал Люциус, продолжая поражённо смотреть на сына.

— Да, папа, — дрожа, кивнул тот, на раскрасневшемся лбу его проступила вена. — Я весь в тебя!

В зале воцарилась гробовая тишина.

— Ты мне больше не сын, — выдохнул Люциус.

— Люциус, — Гермиона, пребывавшая всё это время в какой-то странной прострации от происходящего, сделала неопределённый жест рукой.

— …Ты мне больше не сын, — вновь повторил он, неотрывно всматриваясь в лицо Драко, изуродованное натянутой на нём широкой улыбкой.

— Мистер Малфой, — задохнулась Астория.

— У меня больше нет сына, — будто бы на последнем издыхании, выдавил из себя тот. По лицу его прокатилась судорога и, развернувшись, он стремглав покинул большой зал.

***

— Зря ты с ним так, Драко, — качая головой, произнесла Гермиона, ещё не вполне осознавшая весь ужас произошедшего, спустя несколько минут после того, как Люциус ушёл.

Астории в зале тоже уже не было. Она бросилась забирать из подготовленной для них спальни необходимые ей вещи.

— Зря?.. Ты в своём уме? Ты ещё и защищаешь его? — выплюнул тот.

— Я… — задохнулась Гермиона. — О, Мерлин! Но он всё же твой отец!

— Ты слышала его, — зло усмехнулся он. — У него больше нет сына, значит, и у меня больше нет отца.

— Драко, так нельзя! — из глаз Гермионы брызнули слёзы, и она приложила дрожащую руку к своему рту.

— Гермиона, послушай, — внезапно очень серьёзно заговорил он и, приблизившись к ней, понизил голос: — Если… если тебе нужна помощь… с Розой и… Если ты боишься, что он не отдаст тебе её; будет преследовать вас, угрожать или что-то такое… только скажи. Я всё устрою. У меня есть влиятельные знакомые в конгрессе, вам предоставят убежище, он до вас не доберётся.

— Что? — всхлипнула Гермиона.

— Да ладно, не бойся, он ни о чём не узнает… Мы провернём всё быстро, — улыбнулся Драко, похлопав её по плечу.

Гермиона отскочила от него как ошпаренная, должно быть никак не меньше, чем на метр.

— Никогда, — выдохнула она. — Никогда, Драко Малфой, не предлагай мне больше ничего подобного.

Лицо его вновь искривилось в саркастичной усмешке, и он закивал:

— Ах, я понял! Я понял, ты прямо как моя мать. Будешь терпеть до последнего. Может ты ещё и надеешься, что всё у вас наладится? Ах, эта ослепляющая сила любви! Ты что ещё не в полной мере поняла, с кем добровольно связала свою судьбу, а Грейнджер?

— Вот именно, Драко. Добровольно, — сказала она. В голосе её откуда-то взялась прежняя уверенность. — И я не собираюсь трусливо бежать от собственного выбора.

— Гриффиндорская храбрость, значит? Или беспросветная глупость? Скорее второе: лучше терпеть, конечно! Не думал, честно говоря, что ярая защитница прав униженных и оскорблённых Грейнджер, будет безропотно сносить издевательства Люциуса Малфоя, похлеще домашнего эльфа! — зло хмыкнул он. — Что ж, это твой выбор… В таком случае, во всей этой ситуации, Гермиона, мне жаль только Розу. Я надеялся, её детство будет несколько отличным от моего, по крайней мере, в том, что касается взаимоотношений её родителей. Но нет, увы. Я вижу, всё будет точно так же, как и в моём собственном детстве!

— Ты на полном серьёзе предлагаешь мне лишить её отца? Ты в своём уме? — воскликнула Гермиона.

— Такого отца? Да!

— Но сам-то ты рос с ним. Помниться, только о нём и говорил на каждом углу!

— Именно, а потом поплатился за свою привязанность к нему сполна. И до сих пор расплачиваюсь… Ты что не слышала его? — он стал отчаянно тыкать пальцем в сторону двери. — Да лучше бы я никогда его не знал.

— Замолчи Драко, ты не имеешь права говорить о нём такие вещи. Всё что ты имеешь — дал тебе он!

— Ах да, деньги. Точно! И как я мог забыть о таком важном атрибуте моей расслабленной и бесцельной жизни?! Не беспокойся, я больше не потревожу ни тебя ни твоего обожаемого деспота. Вы стоите друг друга. С чем могу тебя и поздравить, наконец! Однако… если ты всё же одумаешься, моё предложение будет в силе, хорошо?

— Ах, не могу тебя слышать!

Она невольно зажала уши руками. В следующий момент в комнате появилась Астория со своим дорожным саквояжем. Лицо у неё было заплаканное. Драко взял её за руку и повёл к каминному порталу. Не сказав Гермионе на прощание ни слова, оба они перенеслись в Дырявый котёл, а она ещё некоторое время стояла недвижно посреди зала, отчаянно пытаясь собрать своё собственное расколотое на части сердце, после чего, медленно поплелась в свою комнату, ощущая, что ей следовало прилечь. Зайдя в спальню она, однако, увидела там Люциуса. Он стоял у окна, сгорбившись и не отрывая свой взгляд от чернеющего в последних закатных лучах леса.

***

После того как Люциус покинул большой зал, он не сразу поднялся сюда. Сперва он, конечно, бросился прочь по коридору, не в силах справится с накатившим на него безумием от осознания, что его собственный сын, столь жестоко и кощунственно глумился над ним не сумев проявить и толики милосердия к той тяжелой жизненной драме, в которой он оказался. С удивлением Люциус обнаружил, что нуждался со стороны Драко в понимании. Он желал, чтобы тот проявил к нему доброту, а не прилюдно насмехался над ним. Факт подобного изуверства, задел Люциуса за живое и ему не оставалось делать ничего другого, как отречься от него, отвергнуть, изгнать из этого дома, от жизни в котором несколько лет назад Драко во время похожей сцены добровольно отказался сам.

Спустя мгновения, правда, Люциус уже пожалел о содеянном. Лихорадочное и отравленное сознание его металось, но постояв несколько минут в коридоре, отдышавшись и восстановив некоторую ясность ума, он всё же пошёл назад. Что бы он там ни сказал ему, Драко всё же был его сын. Плоть от плоти. Кровь от крови. И поступил он с ним вполне сообразно тому, как сам Люциус поступал с окружавшими его людьми всю свою жизнь… То что Драко не проявил к нему теперь желаемой заботы, Люциусу было вполне понятно, он сам воспитал его именно таким, а потому мог его за это и простить.

Люциус хотел было вернуться в зал. Он видел выбежавшую оттуда в слезах Асторию и когда след её растворился в недрах коридора, подошёл к дверям и, взявшись за ручки, приоткрыл их. Полностью распахнуть двери он так и не смог, до ушей его сейчас же долетел беспокойный голос Гермионы. Затем снова заговорил Драко… И слова, которые посыпались из его рта на этот раз, заставили Люциуса подумать, что вся его жизнь потерпела, очевидно, крах.

«…Если ты боишься, что он не отдаст тебе её; будет преследовать вас, угрожать…» — слова ввинчивались Люциусу в мозг.

«…Мы провернём всё быстро… быстро… быстро», — они отдавались эхом в его ушах.

«…Да лучше бы я никогда его не знал», — на этой фразе Люциус медленно прикрыл дверь, развернулся и пошёл на скованных ногах прочь.

Люциус пошёл в свою комнату. Совсем забыв, что эта комната ему больше не принадлежала.

Единственное что не позволило ему, кажется, полностью лишиться теперь рассудка была Гермиона. Её слова, её уверенный голос защищавший, не взирая ни на что, его, были теперь единственной путеводной нитью для охваченного агонией сознания Люциуса.

Когда Гермиона тоже вошла в их спальню и дверь за ней закрылась с небольшим стуком, он, пребывавший уже в каком-то странном отчуждённом состоянии, вздрогнул и обратил на неё свой взгляд.

Мгновение они смотрели друг на друга, после чего она устало опустилась на край кровати.

— Я слышал ваш разговор… — сказал наконец Люциус, удивляясь собственному голосу и тому, что он вообще ещё имел способность говорить.

— Ах, это ничего не меняет между нами, — выдавила Гермиона.

— Я только хотел сказать тебе… спасибо…

— Люциус, — вновь поднимаясь и отворачиваясь от него к стене, Гермиона прижала к лицу ладони.

— Гермиона, я, — он сделал несколько шагов по направлению к ней, остановившись за её спиной в нерешительности, глядя на её хрупкие скованные спазмом плечи. — Ты нужна мне. Я не могу без тебя. Я скучаю, я люблю тебя, — руки его с жаром сдавили их. — Я готов на всё, только бы у нас всё стало как прежде. Скажи. Прошу, скажи же мне, что я должен сделать для этого? Ну, хочешь… хочешь, я отдам все свои деньги на помощь эльфам?

От невероятной глупости последней сказанной им фразы он и сам мотнул головой. Горько усмехнувшись, Гермиона высвободила свои плечи из его рук и, сделав несколько шагов по комнате, медленно произнесла:

— Как прежде?.. Тебе нужна я?.. Ты что, ещё не понял, что меня больше нет, Люциус? — Гермиона вскинула на него свои глаза, они были абсолютно сухи, но в недрах их читалась такая вымученная и глубокая печаль, что ему стало невыносимо в них смотреть, он, однако, не посмел отвести взгляд. — За эти дни ты раздавил меня, Люциус! Уничтожил! Сравнял с землёй, на которой стоит это старое, вытянувшее из меня всю душу поместье! Мне не нужны от тебя ни деньги, ни другие богатства, которыми ты можешь обсыпать меня! Потому что ты отобрал у меня самое главное, что было в моей жизни. Ты отобрал у меня меня. Меня, — повторила она срывающимся голосом, ударяя себя в грудь. — Ты говорил, что я твой алмаз. И ты действительно превратил меня в безмолвный и бездушный камень, блестящий в венчающей твоё эго короне, над которой ты чахнешь день ото дня, боясь, что она утонет в этом зловонном болоте, подобно всему, что было дорого тебе, не замечая того факта, что ты и сам уже увяз в нём по самую шею! Ты благодаришь меня за то, что я сказала Драко, но самое отвратительное во всей этой ситуации то, что он прав! Он прав, Люциус!.. Посмотри в кого ты нас превратил, — она безвольно взмахнула руками и покачала головой. — До чего мы дошли… Как ты мог так поступить с нами? Как ты мог?..

Последнюю фразу она произнесла уже одними губами, не способная очевидно говорить вслух, после чего просто вышла из комнаты, оставив его в воцарившейся вокруг тишине одного.

С шумом выдохнув воздух из своей онемевшей груди, Люциус прикоснулся дрожащими пальцами к щеке, стирая появившуюся на ней каким-то непостижимым образом влагу.

========== Глава 14. Стрела ==========

Этой ночью Люциус покинул Малфой-мэнор. Ему нужно было с кем-то поговорить. Ему нужен был совет. Пришла пора признать, что он не справился сам и продолжать дальше эту бессмысленную борьбу, которая только сильнее с каждым днём затягивала петлю на его шее, было уже невозможно. А потому к полуночи он, закутанный в тёмную мантию и держащий в руках свою старую тростью с набалдашником в виде головы змеи, которую он вновь сделал хранительницей волшебной палочки, быстро шёл по переулку. Потёртая табличка в свете неяркого фонаря сообщала, что он носил название «Паучий».

Остановившись у старого строения, расположенного вблизи заброшенной маггловской фабрики, Люциус настойчиво постучал костяшками пальцев по облезлой двери. Открыли не сразу. Петли жалобно скрипнули только спустя минуты, и в проёме показалось заспанное лицо Снейпа.

— Люциус, — вздохнул он, протирая пальцами глаза.

— Мне нужна твоя помощь! — с жаром проговорил тот.

— Я уже понял, — скривился Снейп, распахивая дверь пошире, и Люциус шагнул внутрь.

В старом жилище Снейпа было темно. Он, однако, зажёг небольшой, слабо замерцавший светильник, и Люциус увидел, что со времён войны здесь почти ничего не изменилось. Разве что стало несколько чище, да пара кресел, видно истлевших за эти годы совсем, обрела новую обивку. Скинув с плеч мантию, он сел в одно из них, поставив рядом с собой свою трость.

— Вижу, твоя старая подруга вернулась, — заметил Снейп, беря в руку бутылку с огневиски и наполняя себе стакан. — Решил дать ей ещё один шанс?

— Северус, я… — не обращая внимания на его вопрос, начал Люциус. — Мне кажется, я потерял её.

Снейп только повёл бровью и взял второй стакан, желая наполнить его для Люциуса, но тот, жестом, отказался.

— Я думал, честно говоря, что ты придёшь ко мне с таким заявлением несколько раньше, — заметил он.

— Ты бросил меня в тот день! — ноздри Люциуса раздулись. — Бежал как трус!

— Это не моя война, Люциус. Ты попросил меня помочь, и я сделал, что смог… К тому же я полагал, что та информация, которую я раздобыл для тебя, будет получше глупых извинений.

— Да, эта информация как раз очень кстати! — энергично закивал Люциус. — И я обязательно воспользуюсь ею, когда придёт время, но пока… пока меня волнует совсем не это.

— Боюсь, Люциус, то, что тебя волнует — уже слишком поздно возвращать…

— Как ты можешь такое мне говорить, Северус?! — поражённо воскликнул тот.

— Я говорю как есть. Удивительно, что она не ушла от тебя в тот же вечер. Хотя она упорная, готов поспорить — ещё надеялась на лучшее первые дни… Пока ты окончательно всё не испортил.

— Она изводила меня! Она мучила меня!..

— И вместо того, чтобы проявить мудрость и благородство, ты повёл себя как скотина, не так ли?

Не найдясь, что ответить Люциус лишь вобрал в грудь воздух, отчего она у него раздулась. Снейп невесело усмехнулся, опускаясь в кресло напротив него.

— Мне так жаль тебя, друг мой, — сказал он, осушая стакан; в интонациях его не было и капли сарказма.

— Что мне сделать, Северус? Я готов на всё. Мысль о том, что наши отношения больше никогда не будут прежними, убивает меня. Я не знаю… не знаю, как мне жить в таком случае! Как мне жить без неё?

— Она любит тебя, — вздохнул Снейп. — Тебе нужно просто научиться ценить это.

— Но я ценю, — выдохнул тот. — Я сделал для неё всё, что она только ни захотела! Вся наша жизнь сейчас выстроена по её умомыслию! Весь этот Фонд и… мистер Бэгз… и… всё!

— Ах, Люциус, — слабо улыбнулся Снейп.

— Она обвинила меня в том, что я лишил её самостоятельности, что я растоптал её. Но все эти три года я только и делал, что выполнял её прихоти и желания! Неужели за всё это я не заслужил капли благодарности в виде… в виде…

— Полного подчинения твоей воле?

— Я никогда не просил и не ждал от неё подобного, — раздражённо сказал тот. — Ты же знаешь, мне всегда нравилось, что она могла сопротивляться мне.

— Вот именно. Сопротивляться! Ты всегда воспринимал это как борьбу. Битву, из которой ты непременно должен выйти победителем.

— Я часто уступал ей!

— Люциус! Брак это не соперничество, не соревнование и не поединок: кто кого первый сломает. И когда ты поймёшь это…

— Ах, да откуда тебе-то знать, что такое брак?! Живёшь один всю жизнь, — он с презрением оглядел его убогую гостиную.

— Речь сейчас не-обо-мне! — руки Снейпа со злостью сжали подлокотники кресла. — Дело в том, что ты-сломал-её. Ты передавил. Ты утратил контроль! И мне очень хочется, Люциус, — голос его дрогнул. — Убить тебя… Я держусь сейчас изо всех сил.

Люциус поджал губы и отвёл взгляд.

— В тот день, — продолжил Снейп, — после вашего с ней объяснения, когда мы говорили с тобой в твоём кабинете в Хогвартсе, помнишь, что ты обещал мне? Ты обещал, что не заставишь её меняться в угоду тебе…

— Северус, — Люциус вздохнул. — Пожалуйста, скажи, что мне делать…

— Готов поспорить, ты до сих пор так и не смог заставить себя, просто попросить у неё прощения?

— Я… — Люциус с удивлением воззрился на Снейпа. — Конечно же я… Я ведь… Я…

— Люциус, — Снейп прикрыл глаза. — Это не так трудно, как кажется. Главное быть искренним.

Задохнувшись, Люциус смог только кивнуть. В комнате воцарилась тишина. После чего, поднявшись с кресла, он накинул на плечи свою мантию и взял в руки трость. Также молча, Снейп проводил его до двери и уже, перед выходом, Люциус, снова взглянув на него, тихо произнёс:

— Спасибо, Северус. Ты настоящий друг…

По лицу Снейпа пробежала судорога, и он только кивнул.

— А ещё, — добавил Люциус, неуверенно переминая в пальцах рукоять трости. — Ещё приехал Драко… и… я сказал ему, что он мне больше не сын.

— Ах! — изнурённо простонал Снейп. — Мы обсудим это с тобой на следующем сеансе, хорошо?

— С-сеансе? Что? — Люциус непонимающе сдвинул брови.

— Не бери в голову! — замахал тот и, как только Люциус покинул его дом, мгновенно захлопнул за ним дверь.

***

В ту ночь Люциус так и не вернулся домой. Он отправился в Лондон на вокзал, где стал дожидаться утра в круглосуточном кафе, заказав себе чашку кофе, оказавшегося ужасно дрянным. Сидя за столиком у окна и глядя на просыпающиеся маггловские улицы, Люциус вспоминал упомянутый Снейпом разговор, произошедший между ними вот уже три с половиной года назад. Люциус тогда ещё работал в Хогвартсе. Он как раз только сделал Гермионе предложение, и она согласилась. Сейчас ему казалось, что всё это произошло лишь вчера…

Признаться, когда Люциус только озвучил Гермионе своё желание взять её в жёны и дал ей на раздумья сутки, он опасался, что это был слишком малый срок, дабы она смогла принять верное решение, за что потом все эти двадцать четыре часа корил себя, полагая, что надо было предоставить ей хотя бы неделю. Однако когда следующим утром она объявила ему о своём согласии, Люциус был рад, что поступил именно так. Вероятно, Гермионе и не стоило слишком долго размышлять: кто знал, к какому решению она могла бы прийти спустя несколько дней?

Общение с мисс Грейнджер, тем не менее, представлялось Люциусу рядом увлекательных «шахматных партий», которые должны были привести их обоих, в конце концов, к столь желанному ему финалу — их бракосочетанию. Её согласие, однако, само по себе значило уже немало, и было для него сладкой, хотя и в определённой степени промежуточной победой, которой он с удовольствием упивался.

Люциус помнил, как нехотя вернулся тогда после их страстного объяснения и воссоединения в Хогвартс, и как головокружительны были мысли о ней… Но жизнь шла своим чередом, и ему ещё приходилось выполнять надоевшие уже обязанности преподавателя ЗОТИ, несмотря ни на что.

Так, поднимаясь по лестницам второго этажа в свой кабинет в тот день, в соседнем пролёте меж каменных колонн Люциус заметил угрожающе мелькнувшую знакомую чёрную мантию.

— Люциус! — долетел до него сейчас же оклик Снейпа.

В голосе его послышались гневные нотки, что не предвещало ничего хорошего. Люциус скривился тогда при мысли, что Гермиона за эти жалкие двое суток, стало быть, успела повидаться и с ним. Вероятно, она спрашивала у него совета или, быть может, даже благословения… Люциус закатил глаза и попытался сделать вид, что не услышал. Сталкиваться со Снейпом лбами, ему совершенно не хотелось, а уж тем более он не желал слушать его скучных учительских нотаций, которые должны были последовать сразу после Сектусемпры или другого подобного проклятья, которым он непременно бы поразил его. С другой стороны, тот факт, что Снейп не сделал этого до сих пор, несколько утешал Люциуса, но он всё же прибавил шаг.

— Стой, жалкий трус! — снова воскликнул Снейп.

Пара четверокурсниц, стоявших у перил третьего этажа, удивлённо посмотрели вниз, что вынудило Люциуса, глубоко вздохнув, остановиться и обернуться. Снейп стремительно приближался к нему.

— Северус, — как ни в чём не бывало улыбнулся он. — Я тебя не заметил. И чем же, позволь узнать, я заслужил с твоей стороны столь возмутительное обращение?

— Ты и сам всё прекрасно знаешь, — выплюнул Снейп.

— Надеюсь, ты не собираешься расправиться со мной прямо здесь, на виду у всей школы?

— В мой кабинет, живо! — процедил сквозь зубы тот.

— Пожалуй, лучше в мой. Он ближе.

Губы Снейпа искривились неприязненно, но он только кивнул, пропуская Люциуса вперёд себя.

— Так значит, у тебя ко мне какие-то претензии? — уточнил Люциус, когда дверь в коридор за ними закрылась. — До следующего урока осталось всего сорок минут, так что…

— Мне как раз хватит этого времени, чтобы изничтожить тебя, — прошипел Снейп.

— Гермиона не поблагодарит тебя за то, что ты убил единственного человека, который набрался смелости сделать ей предложение, — сияя улыбкой, сказал Люциус.

Он опустился в своё кресло за столом.

— Какой же ты всё-таки мерзавец! — выдохнул Снейп.

— О, она сказала точно также, а потом, согласилась выйти за меня! Присаживайся, прошу, — Люциус указал на стул напротив.

Снейп не тронулся с места.

— Ты считаешь это какой-то игрой? Если так, то имей в виду, что я не позволю тебе пользоваться её наивностью…

— Мерлин упаси! И почему вы оба полагаете, что я могу руководствоваться лишь злым умыслом?

— Гермиона, видимо, уже не так в этом уверена…

— Да, с ней мне справиться удалось, — Люциус с наслаждением вздохнул.

В памяти его всплыли картинки их первой совместно проведённой ночи, её губы… Он невольно ослабил галстук и провёл рукой по волосам, вероятно, излишне красноречиво — лицо Снейпа побагровело.

— Похотливый ублюдок, — выдохнул он, пальцы его вцепились в спинку стула.

Люциус обратил на него немигающий взгляд и произнёс:

— В отличие от некоторых, я как честный человек, по крайней мере, сразу же решил на ней жениться. Ты же шесть лет водил её за нос.

— Не смей…

— Так что, это ещё большой вопрос, кто тут мерзавец и ублюдок?

— Не смей! — Снейп затряс головой. — Ещё три месяца назад ты называл её выскочкой и истеричнойгриффиндоркой, а теперь, значит…

— Ну, ничего не поменялось, могу тебе сказать! — хмыкнул Люциус. — Но я обнаружил, что меня это вполне устраивает.

— Ты с нескрываемым омерзением рассказывал мне в сентябре о том, как застал её на пляже с Крамом.

— Все имеют право на ошибку, — вздохнул он и, приподняв бровь, добавил: — Это я сейчас о ней, если что.

— Какого чёрта, Люциус?

— Я не понимаю, что тебя так бесит, Северус?

— Какого чёрта, ты вдруг решил жениться на Гермионе… Моей Гермионе?!

— Ах, так вот оно что! — воскликнул тот. — Собственник! Право, ты как собака на сене… Год назад ты сам отказался от неё после шести лет ваших отношений, вышвырнув её из своей жизни. А теперь тебя не устраивает, что нашёлся человек, который решил взять, наконец, за неё ответственность? По-настоящему! Или тебя бесит, что этим человеком оказался я? Ну что ж… Тебе придётся смириться. Мисс Грейнджер, кажется, всё устраивает.

— Она просто не до конца понимает, кто ты такой…

— О, я смотрю, ты и её умственные способности ставишь уже под сомнение?

Верхняя губа Снейпа дрожала от негодования.

— Да ты же делаешь это от скуки, — прошипел он. — Тебя просто настолько впечатлила представшая на том чёртом пляже сцена, да ещё и все эти мои глупые разговоры о ней… Зачем я вообще обсуждал это с тобой?.. Как я мог забыть о том, что ты больной фанатик, которому вечно нужна какая-то идея фикс! Тебе просто стало интересно, сможешь ли ты заполучить её, по доброй воле? Тебя слишком уж раззадорило желание узнать, что в этой гриффиндорской выскочке нашёл я!

— Ты меня излишне демонизируешь, — хмыкнул Люциус. — Но здравое зерно в твоих рассуждениях всё же есть. Не спорю. Мне было очень любопытно…

— И ты всё ещё не утолил свой голод?

— Дело в том, что мисс Грейнджер оказалась гораздо интересней, чем я когда-либо мог себе вообразить. До определённого момента я думал, что ты преувеличиваешь её достоинства… и, Слава Мерлину, многое из того, что ты мне плёл тут про неё, действительно оказалось ложью!

Люциус довольно рассмеялся.

— Что ты несёшь? — выплюнул Снейп.

— О, тебе лучше не знать. Боюсь, некоторые факты шокируют тебя сильнее, чем то, что она провела свой отпуск с Крамом… И, пожалуйста, не заставляй меня вновь, рушить её чистый образ в твоих глазах.

— Ты просто сумасшедший! Я не позволю ей связать с тобой свою судьбу.

— Но, как же так? Разве не ты совсем недавно оказал влияние на её положительное решение относительно меня?

— Я уже успел пожалеть об этом…

Они помолчали. Люциус вздохнул.

— Северус, давай закончим этот фарс.

— Да, его пора завершить, — кивнул тот. — Я не позволю тебе причинить ей большую боль, чем уже возможно… Ты прекратишь дурачить Гермиону сегодня же и просто исчезнешь из её жизни.

— Никак не могу сделать этого.

— Почему же, позволь узнать?

— Ну, может потому что я её полюбил? — Люциус оскалился.

— Ой, да перестань! — губы Снейпа скривились от неприязни. — Ты не любишь никого кроме себя… Она для тебя просто очередная игрушка, с помощью которой ты тешишь своё самолюбие.

По лицу Люциуса прокатилась волна раздражения.

— Если бы это было так, я бы просто выставил её за дверь своего поместья сразу же после того, как потешил его, а не предлагал ей руку, сердце и своё состояние! Тебе не кажется, что это слишком уж большая благодарность за приятно проведённое время, Северус?

— Откуда мне знать, что за эти годы ты не растерял уже последние крупицы здравого смысла? Признайся, тебе просто интересно было посмотреть, согласится ли она выйти за тебя. Это же так увлекательно! Я-то знаю, что для тебя она всё ещё ничтожная грязнокровка.

Люциус вскочил со своего кресла и, упершись ладонями в стол, произнёс:

— Мне плевать кто она!.. Да, в самом начале меня снедало любопытство. Да, сперва я испытывал к ней только вожделение, но у меня и в мыслях не было пытаться предпринимать какие-то активные действия по отношению к ней только ради того, чтобы утолить этот глупый интерес. Вероятно, я бы так и не сделал никаких серьёзных попыток в этом направлении, зная, что она дорога тебе. Можешь не верить, но у меня ещё есть честь… И, если хочешь знать: Гермиона сделала всё сама.

— Скажи ещё, что она сама пришла к тебе в кабинет и предложила себя, — хмыкнул Снейп.

— Ну, — Люциус повёл бровью, снова опускаясь в кресло. — Тогда мне лучше умолкнуть…

— Что ты несёшь? Ты пытаешься очернить её в моих глазах?

— Ну вот, — Люциус вздохнул. — Я же сказал, что тебе лучше не знать о ней некоторых новых для тебя подробностей…

— Когда это случилось?

— После бала на Хеллоуин.

— И ты считаешь, что я поверю в это? Она испытывала к тебе в тот момент только отвращение и злость…

— Да, — широко улыбнулся Люциус. — Но ты видимо не представляешь, на что способны эти сильные чувства, когда они смешиваются с вожделением в тонким и расчётливом уме, каким и обладает, наша дорогая мисс Грейнджер. Готов поспорить, имей она хоть каплю чистой крови — шляпа непременно распределила бы её на Слизерин… С другой стороны, для того, на что она пошла в ту ночь, нужно немало смелости, так что Гриффиндор, пожалуй, ей всё же к лицу.

— Расскажи мне всё.

— Да нечего особенно рассказывать, — отмахнулся Люциус, весьма довольный тем, что ему удалось разжечь в Снейпе любопытство. — Она просто поняла, что я хочу её и решила мне это дать в надежде на то, что я поспособствую восстановлению её проекта в Министерстве…

— Не может быть, — выдохнул Снейп.

— Представь себе, — усмехнулся тот. — Я тоже были удивлён! А ты знаешь, как меня будоражит всё, что идёт вразрез моим собственным стереотипам.

— Следующим утром она уехала в Лондон… Неужели она провела ту ночь с тобой, взамен чего ты предложил ей оплатить проект?

— О, если бы всё было так просто! — презрительно фыркнул Люциус. — Если бы это действительно случилось так… прозаично, вероятно, мы бы сейчас с тобой вообще не разговаривали о ней.

— Как же тогда?

— Ты действительно хочешь знать? — хищно улыбнулся Люциус.

Во взгляде Снейпа промелькнуло сомнение.

— Да, — сказал он, и наконец медленно опустился на стул.

— Что ж, — сказал Люциус, не спуская со Снейпа глаз. — Она пришла ко мне, в этот самый кабинет. Заставила меня сесть в это самое кресло и, без лишних предисловий, сделала мне минет. Когда же я предложил ей перебраться в спальню, она рассмеялась мне в лицо и ушла, представляешь?.. Так меня не унижала ещё ни одна женщина!

— О, Мерлин! — Северус дотронулся пальцами до лба.

— Клянусь, я бы убил её, если бы она ещё раз попалась мне на глаза… в любом другом случае. Но минет был просто фантастический! — Люциус рассмеялся, наслаждаясь реакцией Снейпа. — Я чуть не начислил Гриффиндору баллов, право слово! Вижу, расширенный курс зельеварения, после окончания школы она усвоила хорошо.

Глаза Снейпа прожгли Люциусу лицо.

— Ты же понимаешь, что мы говорим сейчас о твоей будущей жене?

— Ну, я же говорю о её прошлом… В конце концов, кто я такой, чтобы осуждать её или, упаси Мерлин, ревновать? Ты знаешь, что в моей жизни были вещи и пострашнее того, что моя будущая жена, была когда-то твоей любовницей. Могу только сказать тебе спасибо, за то, что так хорошо подготовил Гермиону к появлению в её жизни меня, — он отвесил Снейпу реверанс.

— Люциус, я просто не уверен, что она до конца понимает, с кем связалась, — подрагивающими пальцами Снейп помассировал виски. — Полагаю, всё произошедшее между вами после того её… отчаянного поступка, она воспринимает несколько иначе чем ты.

— Каким же образом?

— Я… я не знаю, — выдохнул Снейп, и Люциус поймал себя на мысли, что впервые в жизни услышал от него эти слова. — Я просто не хочу, чтобы она снова испытала боль и разочарование. С неё хватит и того, что доставил ей я…

— Ты такой эгоист, — Люциус скривился. — Тебе никогда не приходила мысль, что она не фарфоровая кукла с умным механизмом в голове, которую нужно поставить на полку и сдувать с неё пылинки? Гермиона живая женщина! Она настоящий сгусток чувств! В ней столько страсти…

Последние слова вырвались из груди Люциуса почти со звериным рычанием. Снейп судорожно вздохнул.

— Я больше ничего не хочу знать о ваших…

— Я говорю сейчас не о её теле, Северус, хотя и оно у неё чертовски соблазнительное; я говорю о её душе, с твоего позволения… Там столько эмоций, столько жизни! И я могу позволить ей раскрыть всё это, понимаешь? Я хочу, раскрыть это!

— Ты уверен, что она не надоест тебе через пару месяцев? Где гарантия, что раскрыв её, ты не обнаружишь, там, под всеми этими эмоциями и чувствами, что-то не совсем соответствующее твоим ожиданиям?

— Гарантии нет никогда. Но в данном случае, я готов пойти на риск. У меня просто нет выбора, если хочешь! Моя собственная душа, очевидно, встретила в её лице что-то очень близкое для себя…

— По-моему эти сантименты с твоей стороны неуместны…

— Я бы полностью был с тобой согласен в этом, если бы не один небольшой нюанс, — Люциус поднял в воздух палочку и произнёс: — Экспекто Патронум.

Из палочки выскочила серебристая выдра. Она сделала круг по кабинету и растаяла в воздухе. Лицо Снейпа вытянулось от изумления.

— У тебя такой же патронус? — поражённо прошептал он.

— Твоё выражение лица того стоило, — усмехнулся Люциус. — Кто бы мог подумать, да? Надеюсь, теперь ты веришь мне? Ты же сам прекрасно знаешь, что это такое… Кстати, всё хотел узнать, не изменился ли за эти годы твой?

— Нет.

— Всё ещё лань?

— Всегда…

— Так не пытайся же встать теперь у меня на пути.

— Не буду, — Снейп мотнул головой, погружаясь в задумчивость.

— Спасибо, Северус, — сдержанно кивнул Люциус. — Я, поверь, удивлён не меньше тебя… Мог ли я подумать, ещё тогда, много лет назад, впервые встретив её в книжной лавке Флориш и Блоттс с семейством Уизли, что эта двенадцатилетняя дочь магглов, будет для меня значить хоть что-то? Мог ли я представить себе, когда она сражалась против меня со своими друзьями в Отделе Тайн, что когда-нибудь я ужаснусь мысли, что мог навредить ей в тот день? Мог ли я представить, что эту наглую девчонку, корчившуюся в моём доме под пытками Беллатрисы, я буду желать назвать своей законной супругой, абсолютно наплевав на то, что стану при этом предателем крови?

— Я понимаю, — кивнул Снейп. — Но ты должен знать, что Гермиона очень непроста… Патронус, конечно, дал ей понять, что твоим чувствам можно верить, а кроме того, она охвачена собственными эмоциями, но она не забыла всего, что ты перечислил только что. То доверие, которое она проявила к тебе — ещё очень зыбко, и от тебя потребуется много самообладания, дабы не подорвать его…

— И я готов принять этот вызов! — с жаром произнёс тот.

— Кто бы мог подумать, что Люциус Малфой, прожив полвека захочет измениться, ради магглорожденной Гермионы Грейнджер, — хмыкнул Снейп.

— Я не собираюсь менять себя, Северус, — ядовито сказал Люциус. — Я собираюсь сделать так, что она полюбит меня таким, какой я есть.

— Ты уверен? — Снейп приподнял бровь. — Потому что измениться будет действительно проще, чем заставить её полюбить тебя таким, какой ты есть.

— И всё же, я рискну, — Люциус закинул ногу на ногу, оправив лацканы пиджака.

— Не заставляй только её саму меняться слишком сильно, в угоду тебе.

— Я этого и не хочу. Я уже был женат на женщине, полностью сообразной моему видению мира. Однако видение это всё же претерпело за годы немало трансформаций. Я достаточно самоутвердился за свою жизнь, и мне уже не требуется, чтобы женщина находящаяся рядом безропотно во всём соглашалась со мной…

…

Громкий треск, какого-то отвратительного маггловского механизма, вывел Люциуса из задумчивости. Лицо Снейпа растворилось в дымке воспоминаний, и он раздражённо обернулся на шум, с презрением окинув щуплого юношу стоявшего за барной стойкой и забрасывающего апельсины в агрегат для выжимания сока. К удивлению Люциуса, привокзальное кафе оказалось уже полным людей, а мерзкий кофе в его чашке совсем остыл и, взглянув на висевшие над выходом часы, он обнаружил, что утро давным-давно наступило. Быстро поднявшись со своего места, Люциус покинул кафе.

Перейдя улицу, он дошёл до вокзальных касс и, выстояв уже немалую очередь, купил два билета на поезд до Парижа. Это были обычные билеты на обычный маггловский поезд. Гермиона давно хотела вот так просто, на поезде съездить с ним в Париж, но он отказывался: для путешествий, они обычно пользовались порталами и трансгрессионными тоннелями. Согласно купленным билетам, поезд должен был умчать их в столицу Франции уже вечером этого дня.

Покинув вокзал, Люциус не поспешил уйти из маггловской части Лондона, а напротив, отправился в самый его центр, обнаружив, что там вовсю готовился какой-то фестиваль или парад: вокруг сновали странные магглы в разноцветных одеждах с флагами наперевес. Люциуса, в его мантии с тростью, пока он продирался через весь этот бедлам, несколько раз окликнули приветственными возгласами. Раздражённый без меры, он, в конце концов, добрался до своей следующей цели — ювелирного магазина, где купил самое дорогое бриллиантовое колье, какое только смог обнаружить. Затем он пошёл в цветочную лавку и купил роскошный букет, столь любимых Гермионой, белых роз, самых крупных какие только смог отобрать продавец.

Люциус, признаться, не часто дарил Гермионе цветы. Как и многие маги, он считал, что преподносить в виде подарка лишённые жизни растения, было несколько противоестественно… Он предпочитал приобретать цветы в горшках, дабы они потом могли жить и благоухать в его оранжерее или саду, но Гермиона, он знал, была бы не против и такого «романтического» жеста с его стороны.

Вооружившись всеми этими покупками, он наконец перенёсся в Малфой-мэнор. Люциус надеялся, что ещё успеет застать Гермиону дома, однако, они разминулись. Она уже отправилась в исследовательский центр, как раз перед его появлением.

— Мистер Бэгз, — скомандовал Люциус, водружая тяжёлый букет на стол. — Мы с миссис Малфой сегодня уедем в путешествие буквально на пару дней. Собери нам некоторые вещи. Положи в чемодан то вечернее платье Гермионы, которое она ещё не надевала… Ну, знаешь, синее с открытой спиной. И какой-нибудь мой парадный фрак.

— Конечно мистер Малфой, — расплылся в улыбке эльф. — А миссис Малфой уже осведомлена о путешествии? Она ничего не сказала мне…

— Нет, она не осведомлена, — процедил сквозь зубы Люциус. — Сейчас я приму душ, переоденусь и отправлюсь к ней в лабораторию, чтобы сообщить об этом.

— Ясно, сэр, — кивнул тот. — Желаю, чтобы миссис Малфой смягчилась к вам.

— Ах, ну спасибо, — усмехнулся Люциус, настроение его при этом отчего-то повеселело и он, даже сказал мистеру Бэгзу: — Вот увидишь, она смягчится!.. Ни одна женщина не устоит перед такими крупными бриллиантами.

Хмыкнув себе под нос, домовик вышел из комнаты, а Люциус пошёл приводить себя в порядок, перед ответственным и весьма романтичным в его воображении разговором с Гермионой, согласно которому он, во всём блеске наведённого благообразия, должен был явиться в лабораторию посреди рабочего дня и при всех зельеврах, среди которых, конечно будет Алонзо, одарив её букетом и алмазным колье, возможно даже встав на одно колено, попросить у неё за всё прощения и пригласить в Париж. Отказать ему она просто не могла.

Спустя два часа, Люциус, уже совсем воодушевлённый, трансгрессировал, сжимая в руках букет в исследовательский центр. Время неумолимо близилось к обеду, и спешащие на перерыв сотрудники, которых он встречал в коридорах, приветствовали его, оглядывая с немалым удивлением. Он радостно здоровался с ними.

Когда Люциус добрался до лаборатории Гермионы, то не сразу открыл дверь. Сперва он взволнованно поправил галстук, расправил плечи и вздохнул, предавая лицу невозмутимый вид, после чего надавил на ручку.

К немалому разочарованию Люциуса, лаборатория оказалась абсолютно пуста. Зельевары, очевидно, уже отправились на обед, а потому, поджав губы, он просто вошёл в помещение. Положив букет на один из лабораторных столов, Люциус сделал несколько шагов и отварил дверь в соседнюю комнату, где теперь была теплица. Там тоже было пусто, после чего он решил пойти в кабинет Алонзо и дождаться возвращения Гермионы с обеда там. Букет он при этом в растерянности оставил на лабораторном столе.

Выйдя в коридор, он подошёл к двери кабинета Алонзо и, взявшись уже было за ручку, расслышал, раздающиеся оттуда голоса. Один из них принадлежал Луису, а второй… был голосом Гермионы. По телу у Люциуса отчего-то прошли мурашки. Ощутив в очередной раз укол ревности, он приник к двери и как можно аккуратнее приоткрыл её.

Картина, которая предстала перед Люциусом, в следующий момент, заставила его глаза расшириться от ужаса: Гермиона, в своей серой лабораторной мантии с эмблемой Фонда, стояла, опершись бёдрами о стол Алонзо, тогда как он сам стоял перед ней на одном колене, отчаянно сжимая в своих руках её руки.

— Ах, мистер Алонзо, встаньте, прошу, встаньте, — взволнованно мотала головой Гермиона. — Что вы делаете?

— Миссис Малфой, — он смотрел на неё снизу вверх. — Гермиона… Пожалуйста! Позволь мне помочь тебе!

— Ах, Луис, не нужно! — она зажмурилась, пытаясь высвободить руки из его цепких пальцев. — Отпусти меня!

— Нет! — с жаром воскликнул он. — Нет, я не могу! Позволь мне спасти тебя от него, вытащить из этой трясины! Я не могу больше смотреть на то, как он изводит тебя, как иссушает с каждым днём!

— Зачем, зачем тебе это, Луис?! — стенала она.

— Потому что я люблю тебя, Гермиона! — выдыхал он. — Я безнадёжно болен тобой с самого первого дня, как только ты пришла в мою лабораторию в Америке… Я понял, что не могу прожить без тебя и мгновения! Именно поэтому я и попросил перевести меня в Лондон. Это было абсолютное безумие с моей стороны, я знаю! Но я уже тогда видел, что он не тот, с кем ты можешь быть счастливой, он уже тогда пренебрегал тобой…

— Ах, нет, замолчи! — всхлипнула Гермиона, отворачивая лицо и начиная вырывать свои руки из его пальцев с удвоенной силой, хотя и безуспешно. — Не мучай меня! Я не могу…

— Я ничего не прошу, мне не нужно ничего! — с жаром произнёс он. — Только позволь мне помочь тебе. Только кивни!.. Просто кивни мне, Гермиона, покажи, что ты согласна и я стану твоим вечным стражем! Я никому больше не позволю причинить тебе боль… Пожалуйста! Просто дай мне хотя бы один луч надежды.

Люциус не чувствовал себя. Он весь обратился в глаза и слух — бесплотное существо, вовлечённое в странную, страшную для него картину, которая никогда не могла бы явиться ему даже в кошмаре. Так, обратившись этой эфемерной и лишённой прочих чувств субстанцией, он смотрел, смотрел на неё, как она медленно, давая волю сочащимся из её глаз слезам, кивнула. В следующее же мгновение Алонзо с неистовым пылом бросился покрывать её руки поцелуями, так словно он припал к рукам святой девы.

Люциус медленно отошёл назад и также тихо закрыл дверь. Отчего-то ему вспомнилось детство. Когда ему было лет двенадцать, летом, на каникулах, он учился играть в воздушное поло и один из этонских крылатых коней отца, к которому Люциус неосторожно подошёл сзади, напугав, лягнул его задним копытом в грудь. Удар тот был настолько внезапный, что Люциус, упавший на сырую землю, не сразу даже понял, что же с ним произошло… Вечером, отец убил того пегаса.

Люциус пошёл по коридору прочь. Без оглядки. Без мыслей. Без чувств.

Когда же он трансгрессировал в Малфой-мэнор, то обнаружил, что дома его ожидал гость. К удивлению Люциуса, — если он вообще был способен сейчас удивляться, — это был Гарри.

— Мистер Поттер, чем обязан? — любезно поинтересовался он, пытаясь улыбаться как можно более непринуждённо.

Гарри, который ожидал Люциуса за столом, подскочил к нему. Лицо его выражало крайнее беспокойство.

— Мистер Малфой, у меня мало времени, но мне вам нужно кое-что сказать! Простите, что прибыл к вам в дом вот так, без приглашения, но мне удалось раздобыть некоторую информацию, которая смогла бы вероятно пролить нам свет относительно знакомства мисс Мальсибер и господина Калогеропулоса. Я несколько раз писал Гермионе, но она ответила, что ей это уже не интересно… Но, как же так? Я, конечно, слышал, что у вас произошёл какой-то неприятный инцидент с этим греком, но…

— Ах, мистер Поттер, — вздохнул Люциус. — Боюсь, это, действительно, уже не актуально для нас. Господин Калогеропулос больше не имеет намерения нас спонсировать…

— Но мистер Малфой! — воскликнул Гарри.

— Я бесконечно благодарен, вам, мистер Поттер, за то, что вы потратили своё время и обнаружили некую информацию…

— Вы даже не поинтересуетесь, что это за информация? — лицо Гарри вспыхнуло от раздражения.

— Более того, — улыбнулся Люциус. — Я не желаю слышать даже малейшего упоминания об этих людях в своём доме.

— Что ж, — растерянно протянул Гарри. — Я просто… У меня просто есть основания полагать, что Мирелла была в Британии два года назад… И что она была не одна, а в сопровождении Кербероса и что они, возможно, навещали её брата в Азкабане перед самой его смертью.

Губы Люциуса дрогнули, он смерил Гарри недоверчивым взглядом. После чего лицо его вновь стало равнодушным, и он произнёс:

— Увы, это уже никак не может мне помочь…

— Прекрасно, — зло выплюнул тот, вытаскивая из-за пазухи синюю папку с эмблемой министерства. — Но, я всё же оставлю вам эти документы. Здесь собрано то, что я нашёл… Вдруг, вам станет интересно…

— Благодарю, — холодно сказал Люциус.

Гарри бросил папку на стол, после чего, больше не взглянув на него, уверенно направился к камину и растворился в его недрах.

Судорожно вздохнув, так словно все эти глупые десять минут разговора, ему приходилось сдерживать невыносимую боль, Люциус согнулся пополам, прижав руку к своей груди, и медленно опустился в кресло. Взяв графин с огневиски, он стал пить прямо из его горла, понимая, однако, что это не могло затопить ту громадную чёрную пустоту, в одночасье охватившую всю его душу.

Опустошив графин примерно на четверть, Люциус с грохотом поставил его на стол, почувствовав вдруг, слева в груди ужасную резь, похожую на то, будто черви начали жрать его плоть заживо. С удивлением и даже любопытством, Люциус обнаружил, что уже испытывал это чувство в своей жизни однажды. Всмотревшись в прошлое он, правда, так и не смог припомнить, что за событие вызвало его в первый раз…

Люциус прикрыл глаза. Перед внутренним взором его опять замелькали картинки из детства, только совсем ранние и едва ли оформленные, в носу отчего-то возник запах сырой земли и холодного камня. Так пахло в склепе на их семейном кладбище, там за рекой… Больше ничего.

Резь эта, однако, была хуже, чем все страдания, пережитые им когда-либо уже в сознательном возрасте. Азкабан, война, Волдеморт — всё можно было пережить, и Люциус с радостью вновь прошёл бы это, если бы они избавили его от того, что он испытывал сейчас.

Медленно поднявшись с кресла и покинув большой зал, он пошёл в свой кабинет. По пути туда, в коридоре ему встретилась леди Фелиция. Она спокойно куда-то плыла в пространстве по своим делам, но Люциус, не ожидавший встретить её здесь, отшатнулся от неё к стене почти в ужасе.

— Ах, Люциус, — она оглядела его своим призрачным и будто бы несколько насмешливым взглядом. — Вижу, мы с тобой теперь похожи: стрела настигла и твоё сердце… Твоя мать будет рада, наконец, узнать об этом. Я ей передам.

Люциус ничего не ответил, и Фелиция медленно продолжила свой путь. Губы его дрогнули и в следующую секунду он, оттолкнувшись от стены, ворвался в свой кабинет, судорожно закрываясь на ключ, так, будто это могло оградить его от проникновения сюда призраков или кого-то другого, кто мог бы помешать ему, прожить его горе…

Тяжело опустившись в своё кресло и упершись невидящим взглядом в стол, Люциус вздохнул, с изумлением обнаруживая, что ещё мог дышать. Как вообще он мог дышать? Как он смел дышать?

Перед взором его пронеслось заплаканное, искажённое мукой лицо Гермионы, её напряжённые руки в цепких пальцах этого мерзкого афериста Алонзо, стоявшего у её ног, и то, как она вымученно кивнула ему…

Люциуса трясло. Каждый мускул его тела сковало судорогой. Ноздри раздулись. Всё нутро его в одночасье будто бы охватило адское пламя, сжигающее органы, расплавляющее кости, вспенивающее его чистую до отвращения кровь: он ненавидел себя. Он хотел уничтожить себя. Он не понимал, как ещё позволял себе жить, после всего, что сделал с ней за эти три года. После того, как довёл её до такого!..

Думала ли она тогда, принося ему у алтаря в саду Малфой-мэнора свои клятвы, вверяя ему свою судьбу, что спустя столь недолгое время будет готова так низко пасть, лишь бы спастись из этой душной усыпанной алмазами клетки, в которую собственноручно заточил её он, в неумолимом желании заставить её покориться и полюбить его таким, какой он был? Да и в праве ли он был вообще требовать от неё, полюбить такое страшное чудовище?..

«Как только ты выносишь себя, Люциус?» — пронесся в его сознании отдалённый насмешливый шепот.

— Не знаю, — выдохнул он. — Не знаю…

***

Душное полуденное солнце, затянутое плотно висящей в воздухе белой дымкой, тускло освещало пустынную улицу одного из бедных пригородов Лондона. Вдоль по ней, небыстро, оттирая от рук собственную кровь углом своего простого ситцевого платья, брела Гермиона. Ноги её болели от ссадин, которые она получила только что, едва не сломав себе шею на прогнившей подвальной лестнице одного из здешних заброшенных зданий.

И зачем она только поехала сюда, совсем одна? Как она могла поступить столь безрассудно, забыв об опасностях, скрывавшихся за подобными «вызовами»? Ей даже не пришло в голову, что записка, которую она получила этим утром, могла быть лишь чьей-то неудачной шуткой или, и того хуже, ловушкой… И почему она вечно так стремилась спасти всех несчастных, жертвуя даже собственной безопасностью?..

Она не подумала о Розе… Она даже не удосужилась сообщить ему! Что если бы с ней и, правда, случилось здесь что-то плохое?.. Такого он бы ей точно уже никогда не простил.

При мысли о Люциусе у Гермионы отчего-то очень сильно кольнуло в сердце, и она остановилась на мгновение, согнувшись пополам, не в силах продолжить путь…

Оглядывая окружавшие её теперь неопрятные старые склады и заброшенные кирпичные дома с побитыми стёклами, Гермиона ощутила себя вдруг маленькой глупой овечкой, которая забрела слишком далеко в незнакомые горы на чужой и весьма обманчивый зов, сделав тем самым какую-то очень непоправимую ошибку…

Ей надо было домой. Больше всего на свете она хотела сейчас в Малфой-мэнор. К нему… Сил для трансгрессии на столь дальнее расстояние у неё, однако, уже не было, а потому, достав трясущимися пальцами палочку, Гермиона переместилась обратно в исследовательский центр.

========== Глава 15. Слабость моя ==========

Первым, что увидела Гермиона, вновь войдя в уже пустующую лабораторию, был огромный, благоухающий букет белых роз, который лежал на одном из рабочих столов. Она медленно приблизилась к этому большому красивому букету и взяла его в руки, уже понимая, кто его сюда принёс…

Букет был такой тяжёлый и ароматный; Гермиона с удовольствием опустила лицо в эти свежие благоухающие бутоны, наслаждаясь их нежным прикосновением к её коже и сладким, пьянящим запахом, отчего охватившие её в пригороде Лондона дурные мысли невольно стали рассеиваться и она улыбнулась. В саду Малфой-мэнора было множество розовых кустов, а она всё равно, странным образом любила их вот так, срезанными. Было в этой жертве природы, в угоду её удовольствия что-то притягательное, и она никак не могла отказаться от неё. Более того — она была так необходима ей сейчас…

Этот день был очень странным. Хотя Гермиона уже и не могла припомнить, когда её дни не были странными, а события вчерашние: скандал с Драко и откровенный разговор с Люциусом и вовсе, казалось, должны были выбить её из колеи, чего на удивление не произошло. Нет, Гермиона, конечно, переживала, и из-за расстроенных отношений Люциуса с сыном и из-за их собственных расстроенных отношений, но за последнее время она так уже устала от всех этих страданий, что будто бы отпустила их.

Она также ловила себя на мысли, что высказанные вчера ею Люциусу в глаза переживания, которые она сдерживала столько времени, позволили ей будто бы освободиться, наконец, от лежавшего на её плечах груза, и она даже сожалела теперь, что не сделала этого раньше… Быть может, в таком случае, они избежали бы многих случившихся потрясений?..

Как бы там ни было, а этим утром, гораздо сильнее её волновал тот факт, что Люциус не ночевал дома. До самого рассвета она буквально не находила себе места, едва ли сумев сомкнуть глаза и выдохнула с облегчением, только когда с первыми лучами сова принесла ей записку от Снейпа в которой была всего одна строчка: «Он был у меня».

Гермиона переживала за Люциуса. Драко всё-таки поступил с ним жестоко и, зная о том, как сильно он любил сына, она испытывала к нему теперь жалость и сострадание. Ей было даже досадно, что из-за всех этих дурацких перипетий она не смогла его просто поддержать… как ей в действительности того хотелось. В сердце её, несмотря на все пережитые горести было ещё много любви и доброты, которыми она могла поделиться с ним. Вопреки всему. Вопреки его ужасному характеру и невыносимому желанию вечно оставлять последнее слово за собой. Неужели, в конце концов, она не могла проявить милосердие и простить его за это? Пусть даже, за все эти дни, он так и не смог попросить у неё прощения. Пусть, вероятно, даже и не понимал, что она ждала от него именно это… Она ведь видела, что он страдал и сам.

В конце концов, он любил её. Да, вот такой вот своей безумной и не всегда мягкосердечной любовью, но он её по-настоящему любил. Как мог, как умел, как его научили… И она выбрала эту любовь сама, добровольно. Она любила эту его дикую, первобытную любовь к ней, и ей не нужно было больше ни чьей другой любви. Ей не нужны были даже его извинения, в таком случае, потому как она любила его не за них и не за его умение соответствовать её ожиданиям или способность подстраиваться под неё. Она просто любила его. Безусловно. И даже если бы завтра он решил закрыть Фонд, сказав, что не намерен больше тратить деньги на благотворительность, она не стала бы его любить меньше, о чём и собиралась сказать ему сегодня вечером, поставив наконец точку под всей этой вывернувшей их обоих наизнанку ситуацией.

В определённой степени Гермиона была даже рада всему случившемуся, потому что подобная глубина её собственных чувств, которая обнажилась перед ней теперь, вероятно не смогла бы открыться ей ни в каком ином случае. Гермиона признала, что в последние месяцы, была излишне зациклена на себе и своём дошедшем до абсурда стремлении помочь всем страждущим, совсем забыв о том, что человек находящийся рядом с ней, не меньше нуждался в её мыслях и самое главное — благодарности. Давно ли она благодарила Люциуса за всё, что он делал для неё?..

За всеми этими мыслями она как раз и работала в то утро в лаборатории, готовя очередное зелье, пока в комнату, прямо в открытое окно не влетала сова. Сова эта была очень странная, она металась и кричала, никак не находя себе места, пока Алонзо не изловил её и не отвязал от лапы маленькую записку. После чего она тот же час убралась восвояси. На записке было имя Гермионы, а потому, Алонзо, не читая, отдал послание ей.

Развернув записку, она обнаружила в ней следующий текст: «Трое эльфов, сбежали от своих хозяев. Пожалуйста, помогите». Там также был нацарапан нетвёрдой рукой адрес в пригороде Лондона.

Гермионе уже приходили такие письма прежде. Когда после войны всё большее число домовиков по всей Британии стало осознавать своё рабство и выходить из-под контроля хозяев, случаи жестокой расправы над ними, замалчиваемые в итоге, были нередки. Министерство, конечно, пыталось урегулировать данную проблему, но не имело полномочий вмешиваться в магические договоры между магами и домовиками, а потому расследования тянулись порой неделями, не предотвращая гибели и мучений всё новых и новых эльфов. Но стоило только Фонду Люциуса и Гермионы впервые оказать поддержку организации последователей Добби, занимавшейся реабилитаций пострадавших домовиков, письма подобного содержания, с мольбами о помощи стали часто поступать в Малфой-мэнор со всех концов страны. Получив их, Люциус обычно отправлял в указанное место каких-нибудь своих помощников и те приводили оттуда весьма несчастных и замученных созданий, нередко с тяжёлыми увечьями, которых передавали потом под опеку Организации.

Один раз Гермиона ездила по такому «вызову» лично, Люциус об этом не знал — письмо пришло в поместье пока он отсутствовал, и она даже не стала рассказывать ему об этом позже, потому как представшая перед ней тогда картина, оставила в её душе самый неизгладимый след; она боялась, что Люциус просто не поймёт её терзаний. В подвале на окраине Бирмингема, куда Гермиона приехала тогда пряталась домовиха с переломанными и обожженными руками, которая отчаянно прижимала изувеченными пальцами к себе троих своих крошечных детей, один из которых к прибытию Гермионы был уже мёртв.

А потому теперь, стоило только Гермионе увидеть эту, прибывшую в лабораторию записку, руки её тотчас же затряслись от нахлынувших воспоминаний, и она метнулась в коридор, дабы не демонстрировать окружавшим её зельеварам своих излишних эмоций.

— Что такое, миссис Малфой? Что-то срочное? — Алонзо выбежал вслед за ней.

— Я должна ехать Луис. Там эльфы… Помнишь, я рассказывала тебе ту историю? — она протянула ему записку и, нахмурив брови, он внимательно её прочитал.

— Хотите, я поеду вместе с вами? — предложил он.

— Нет-нет! Они обычно очень пугливы. Они нарушают договор, а потому даже после побега ощущают свою вину перед хозяином. Увидев незнакомого человека, они могут совершить с собой что-то… Такое уже бывало. Если это письмо пришло именно мне, значит, я должна…

— Я понял, — Алонзо отдал ей записку. — Но, быть может… Хотя бы сообщим вашему мужу?

— Нет, не нужно тревожить его по таким пустякам, — она мотнула головой. — Это совсем недалеко, через пару часов я уже доставлю эльфов в безопасное место и вернусь сюда.

— Как вам будет угодно, — кивнул тот. — В Лондоне, однако, какой-то праздник сегодня… Я, честно говоря, думал отпустить всех пораньше в честь этого…

Гермиона с удивлением уставилась на него.

— Конечно, — только и сказала она, скидывая с плеч свою серую лабораторную мантию и машинально отдавая её Алонзо. — Это прекрасная идея, да! Что ж… Тогда значит, я пойду.

— Будьте осторожны миссис Малфой, — сказал он ей вслед, перебросив мантию через свой локоть.

Через полчаса Гермиона уже прибыла по указанному в записке адресу и стала пытаться отыскать обозначенный дом, что оказалось не так-то просто. Минут двадцать она только рыскала грязными переулками, а затем ещё минут пятнадцать искала вход в заброшенное здание. Когда же поиски её, наконец, увенчались успехом, прогнившая лестница, по которой она спустилась в подвал, провалилась под ней, раздирая её лодыжки в кровь. Выбравшись с немалым усилием из этой западни и дрожа от испуга, Гермиона уселась в конце концов прямо на сырой, усеянный крысиным помётом пол подвала, потирая руками свои ободранные ноги и ощущая внутри странное чувство, что никаких эльфов в этом доме нет и никогда не было… После чего, отдышавшись и поднявшись на ноги, она стала выбираться оттуда.

И вот теперь, когда Гермиона уже вновь была в лаборатории, водрузив букет белых роз обратно на стол и принимаясь обрабатывать заживляющим зельем раны на своих ногах, дверь хлопнула. Вздрогнув, Гермиона с удивлением посмотрела на вошедшего. Это был Алонзо. Глаза у него блестели так, словно он только что повстречал оборотня. Затем он взглянул на неё, её израненные ноги и замер на месте… В любом другом случае он бы уже бегал вокруг с бинтами, но сейчас в его лице отчего-то промелькнуло не беспокойство, а, скорее, отвращение.

— Что с тобой, Луис? — Гермиона сдвинула брови.

— Ничего, миссис Малфой, — губы его дрогнули. — Просто вымотался сегодня… А как ваша поездка? Вижу, что-то пошло не так — вы быстро вернулись…

Он прошёл к своему лабораторному столу, не глядя больше на неё, хотя Гермиона и не могла не заметить, как он сжал руку в кулак, дабы скрыть дрожь.

— Да, представляешь, — кивнула она, закупоривая пузырёк с зельем. — Я приехала туда, но там не было никаких беглых эльфов! Это был какой-то глупый розыгрыш, очевидно. Не понимаю, кому могло прийти в голову так пошутить…

— Нынче много людей с психическими отклонениями, миссис Малфой, — слабо улыбнулся Алонзо. — Не берите в голову. Поезжайте лучше домой. Всё равно я отпустил всех в честь… парада. К тому же вас, очевидно, ждёт муж…

Он кивнул в сторону букета.

— Да, я так и сделаю, — сказала она и, снова взглянув на Алонзо, добавила: — Да и тебе, Луис, тоже не мешает отдохнуть, вид у тебя совсем нездоровый, честно говоря.

— Ах, — он нервно усмехнулся, лоб его заблестел от испарины. — Стою ли я ваших забот, миссис Малфой? Да и к тому же работа для меня всё, вы же знаете…

Гермионе ничего не оставалось делать, как только улыбнуться на это заявление, после чего она поднялась на ноги и, забрав со стола букет, покинула лабораторию.

***

Когда Гермиона перенеслась в Малфой-мэнор и ступила на мраморный пол большого зала, в первый момент её будто бы обдало могильным воздухом. Она даже мотнула головой, желая избавиться от этого странного наваждения. Поёжившись, она прошла по залу и положила цветы на стол. В поместье было тихо как никогда. Несмотря на то, что шторы были распахнуты, а на улице был солнечный августовский день, здесь царили прохлада и полумрак, которых она раньше словно и не замечала. Ей даже захотелось разжечь камин и включить дополнительный свет. Приподняв голову, она оглядела стены и потолок. Они тоже показались ей какими-то посеревшими, будто их внезапно стала точить плесень.

В груди у Гермионы вновь кольнуло от неприятного предчувствия.

— Мистер Бэгз, — позвала она.

Домовик возник перед ней.

— А где Люциус, а? — с тревогой спросила она.

— Мистер Малфой заперся у себя в кабинете, миссис Малфой, — сказал домовик. — А что, вы разве не виделись с ним сегодня в лаборатории?

— Нет, — мотнула она головой. — Мы разминулись, очевидно… А Роза где?

— В своей комнате, мы с ней как раз рисовали. Ну до чего же потешные у неё выходят рисунки! — воскликнул тот.

— А, хорошо, — она улыбнулась. — Я потом зайду, посмотрю… А как давно Люциус закрылся в кабинете?

— Часа уж два как, миссис Малфой.

— Два, — выдохнула она, и больше не взглянув на мистера Бэгза, бросилась прочь из зала, а потом вверх по лестнице и дальше, к его кабинету.

Даже не берясь за ручку двери, она выхватила палочку, произнеся: «Алохомора». Замок отворился с небольшим щелчком и, распахнув дверь, Гермиона вбежала внутрь.

Люциус сидел за столом, вытянув руки перед собой и уткнувшись взглядом в столешницу. Волосы его свисали по бокам.

— Люциус, — выдохнула Гермиона.

Он поднял на неё какой-то очень отрешённый взгляд, будто дремал, а она разбудила его.

— А я… — она только махнула беспомощно рукой в сторону двери. — Вот решила прийти пораньше…

Губы его тронула слабая улыбка, и он сел в своём кресле ровно, расправив плечи.

— Как прошёл твой день? — спросил наконец он, проводя пальцами по своим волосам и откидывая голову на высокую спинку кресла.

— Очень странно, — выдохнула она. — Это был, знаешь, очень странный день.

Вздохнув, Люциус поднялся на ноги. Гермионе показалось, что в фигуре его что-то переменилось. Что-то очень неуловимое даже для неё… В нём будто бы появилась какая-то уязвимость.

— Я получила твой букет, —сказала она, усаживаясь на свой любимый красный диванчик в углу комнаты.

— Смотри-ка, — Люциус в задумчивости прошёлся по кабинету, — мы, наконец, нормально разговариваем…

— Люциус, я… — Гермиона нервно дернула головой. — Я думаю, нам и правда пора поговорить.

— Да, и я, с твоего позволения, начну, — сказал он, заложив руки за спину. — Я много думал вчера ночью… и сегодня. И понял, что, в первую очередь, мне надо попросить у тебя прощения, за то, что, очевидно, я не оправдал твоих надежд…

Гермиона уставилась на него во все глаза. Он заметил это и, усмехнувшись, отвернулся от неё, подходя к окну и, принимаясь рассматривать там что-то вдали за лесом, после чего вновь заговорил очень спокойным голосом:

— Единственное, что я могу сказать в своё оправдание так это то, что ни разу за всё это время, что мы с тобой были вместе, я не играл. Я никогда не врал тебе касательно того, кто я есть. Пытался казаться лучше для тебя? Да, быть может, но всегда при этом был верен себе и не скрывал от тебя своего истинного лица, вопреки тому, что ты думаешь. Я… — он сделал небольшую паузу. — Я был честен с тобой. Я поступил как честный человек, женившись на тебе, когда понял, что люблю и хочу видеть тебя рядом с собой всегда. Я понимал, что тебе будет трудно принять меня таким, какой я есть, даже несмотря на те чувства, которые возникли в тебе по отношению ко мне. Даже после рождения Розы, я видел, что ты не была полностью удовлетворена мной или… жизнью со мной, что теперь, очевидно, уже не так важно. Но, быть может, именно поэтому, я не обо всём говорил тебе и не всегда посвящал в какие-то малоприятные аспекты моей прошлой жизни… Однако я не врал. Не увиливал. Всякий раз, когда ты спрашивала меня о чём-то прямо — я прямо отвечал. Я хотел быть для тебя лучшим мужем. Мужем, которого ты была достойна, мужем, который был достоин тебя… Увы, я не стал им. Очевидно, я не справился с этой ролью, она оказалась мне не по плечу. Я обещал, что справлюсь, но не смог и всё, что мне остаётся сделать теперь — это лишь попросить у тебя прощения за это, — Люциус повернул немного голову, так что Гермиона видела теперь его гордый благородный профиль, на фоне пронизанной солнечным светом тюли. — Прости Гермиона, что я оказался не достоин твоей любви и не стал для тебя тем человеком, которого ты заслуживала. Прости, что в последнее время дал волю самым мерзким своим чертам и за то, что ты перестала… быть счастливой со мной.

Голос его дрогнул.

— Люциус, — вздохнула Гермиона.

— Если я правильно понял тебя, — взяв себя, очевидно, в руки, продолжил он, не позволяя ей что-либо сказать, — и ты намерена остаться моей женой ради Розы, то я хочу чтобы ты знала, что я согласен на это. Наша дочь должна расти в полной семье, ты права… к тому же я уже жил так. Это не будет для меня чем-то новым.

— Люциус! — Гермиона порывисто встала с дивана.

— Нет, Гермиона, позволь мне закончить. Я готов заверить тебя, что я не потревожу тебя более, ты вольна жить так, как тебе хочется, здесь, в этом доме… И я не стану как-то препятствовать, если ты решишь обрести некое счастье на стороне, с другим…

— Люциус! — Гермиона сделала несколько шагов по направлению к нему, грудь её беспрестанно теперь вздымала от учащённого дыхания.

Он только вытянул руку, останавливая её.

— Я считаю также своим долгом сказать тебе только ещё одну вещь, Гермиона, — по лицу Люциуса пробежала судорога, словно тело его пронзила боль, и он медленно произнёс: — Алонзо… Луис… не тот человек…

— Что? — выдохнула Гермиона, поражённо уставившись на него.

— Он…

— Что?! — почти с истерикой выкрикнула она, не веря своим ушам.

— Я видел вас сегодня, — он обернулся, посмотрев на неё наконец прямо. В глазах его отразилась мука. — Прости, что не сказал сразу. Я был в лаборатории да, я принёс букет и… я видел вас… в его кабинете. Я слышал ваш разговор. Но я обязан сказать тебе, что он врёт, Гермиона! Он не тот за кого себя выдаёт, поверь мне ещё только один раз. У меня есть доказательства, Северус запросил его биографию из Мексики… Он просто дурачил нас всех всё это время, он врал! И он использует тебя… И я… — голос его надломился; дрожащей рукой он прикоснулся к своим губам. — Я не могу допустить, чтобы тебе вновь причинили боль…

— Нет, — выдохнула Гермиона, и в следующий момент, ведомая каким-то первобытным велением, она бросилась на колени ему в ноги, отчаянно вцепляясь пальцами в ткань его брюк и, запрокинув голову, стала кричать: — Нет, Люциус! Пожалуйста! Этого не было! Ничего не было! То о чём ты говоришь… Алонзо…

— Встань! — свирепо воскликнул он, склоняясь над ней и хватая её за плечи, на лбу у него вздулась вена. — Я же просил тебя никогда не ползать передо мной на коленях! Имей гордость и мужество признать… Всё кончено! Всё кончено, Гермиона! Твои страдания со мной на этом кончаются, но и ты не мучай меня, прошу!

— Но я не делала этого, Люциус! — слёзы брызнули из её глаз. — Я бы никогда не посмела сделать такое! Даже в мыслях! Ну, пожалуйста, Люциус!

— Хватит, Гермиона! Это жестоко… Неужели я не заслужил хотя бы капли милосердия? Твоя месть слишком затянулась!

— Нет, Люциус! Я не мщу! — она начала захлёбываться слезами, обхватывая с отчаянием его ноги и утыкаясь лбом в его колени. — Меня не было в лаборатории сегодня днём! Мне пришло письмо… И я зачем-то поехала… Не знаю, зачем я поехала туда, Люциус! Но меня не было в лаборатории, пожалуйста, поверь мне! Я… я люблю тебя, только тебя! Ты единственный мужчина, которого я люблю! Которого я вообще когда-либо по-настоящему любила! Я бы никогда…

— Ты врёшь! Зачем ты врёшь? Я же видел всё собственными глазами!

— Ах, я не знаю, что и кого ты видел, но это была не я! Клянусь тебе! Клянусь… Как… Как мне доказать? — она вновь вскинула на него свои глаза и выдохнула. — Примени ко мне легилименцию! Да-да! Пожалуйста, войди в мой разум, как раньше! Я открою его для тебя полностью, снова! Я не буду сопротивляться, не буду применять окклюменцию. Ну, пожалуйста, если ты, правда, любишь меня, Люциус!

Люциус замер на мгновение, перестав пытаться вырываться из её рук, и она закрыла глаза. В следующий момент в висок ей уткнулся конец его волшебной палочки и Гермиона судорожно вздохнула.

— Легилименс, — раздался голос Люциуса, который тот час же потонул в её крике.

Страшная боль пронзила ей голову. Она не сопротивлялась ему, но он ворвался в неё слишком резко, слишком грубо. Воспалённый, обезумевший от горя разум его безжалостно прорывался сквозь её мысли и воспоминания, отчаянно рыща среди них, выворачивая наизнанку, пытаясь обнаружить следы того страшного эпизода, свидетелем которого он стал… Гермиона чувствовала, как Люциус метался внутри её головы, он искал ещё и ещё, его собственное сознание молнией проносилось раз за разом, разрывая ей голову, доставляя ей страдания и боль. Наконец он прервал эту невыносимую связь, оставив её мысли в покое и тишине. Его проникновение в неё показалось ей таким долгим, что оставшись в своей голове в одиночестве, она поразилась тому, как это в действительности было прекрасно…

Обессиленная, Гермиона обмякла и, выпустив его ноги из рук, легла на пол, вздохнув и прикрыв глаза. Люциус в следующее же мгновение опустился рядом с ней, дрожащие пальцы его коснулись её лица, после чего он отчаянно прижал её голову к груди, обнимая её за плечи и принимаясь целовать в лоб, шепча:

— Прости. Прости меня. Прости.

***

Когда Гермиона открыла глаза, то обнаружила себя уже на их с Люциусом кровати, в их спальне. В доме было тихо. За окном занимался вечер и, повернув голову, она увидела, что он лежал рядом с ней, облокотившись о подушку и рассматривая её.

— Люциус, — выдохнула Гермиона, вспомнив всё, что с ними произошло.

— Что, моя радость? — погладив её по голове, спросил он так, будто последние недели были лишь её страшным сном; ночным кошмаром, как раньше.

Взглянув Люциусу в глаза, Гермиона в следующее же мгновение порывисто обхватила руками его шею, крепко-крепко прижимаясь к нему. Руки Люциуса заскользили по её спине, и в комнате воцарилось молчание, которое никому из них больше не хотелось прерывать. Губы его целовали её лоб, она же просто уткнулась носом ему в шею и дышала им. Дышала, понимая, что не могла надышаться, после чего пальцы её сами собой начали расстёгивать рубашку на его груди; маленькие пуговички выскальзывали из них, и Гермиона начинала их рвать. Он тоже стал раздевать её, вдавливая в кровать, покрывая беспокойными поцелуями её шею и грудь.

— Моя… О, Мерлин, моя! — расслышала она шёпот, срывавшийся с его дрожащих губ.

— Только твоя, — выдохнула она, обхватывая его голову ладонями. — Всегда…

Губы Люциуса впились в её губы, и они с жадностью целовали друг друга, пока он не отстранился от неё вдруг, замерев на мгновение, а затем, уткнул лицо в подушку рядом с её ухом, после чего всё тело его стали отчаянно сотрясать сдавленные, но неумолимо рвущиеся из его груди рыдания.

— Л-люциус, — она принялась гладить его по его широкой сильной спине, хотя теперь ей едва ли было чем дышать под грудой его полностью распластавшегося на ней тела.

В следующее мгновение он вскочил, отшатнувшись от неё в другой конец кровати, отворачиваясь и зарывая лицо в ладони.

— Ну, Люциус, — сев, Гермиона приблизилась к нему, принимаясь гладить по плечам.

— Не смотри на меня, Гермиона, — произнёс он. — Это… это ужасно…

— Люциус, ну пожалуйста, — Гермиона обхватила его руками, прижавшись щекой к плечу, — не бойся показать мне свою слабость, прошу… Я люблю тебя. Ты самый любимый, — она стала гладить его по голове, — Самый хороший… Истинная любовь тем и отличается, что способна принять не только силу, но и слабость. И сама она не ломает и не ослабляет нас, а позволяет нам быть самими собой, в чем и заключается наша сила. Я люблю и принимаю тебя любым, Люциус. И я принимаю и люблю в себе свою слабость перед тобой, потому что только рядом с тобой я могу быть по-настоящему сильной.

— Но ты, — Люциус вздохнул, безвольно уронив руки себе на колени, — ты сказала, что я сломал тебя, что я лишил тебя себя…

— Я была обижена, Люциус, я чувствовала себя раздавленной, да, но теперь я вижу, что я и сама была недостаточно справедлива к тебе. Я воспринимала всё, что ты делал для меня как должное, словно бы ты расплачивался со мной таким образом за мою любовь к тебе… Словно ты и твоё прошлое были недостаточно хороши для меня, и я требовала всё больше и больше, в то время как должна была просто сказать тебе «спасибо».

Люциус схватил руку Гермионы и прижал её к своим губам.

— Прости меня Люциус, — продолжила она. — Прости меня, что я поняла это только сейчас. Но это осознание, оно… позволило мне стать сильнее. Оно не сломало, а укрепило мой дух и мою любовь к тебе…

— Гермиона, ты… — он запнулся на секунду, — мне кажется, ты похожа на неё…

— На кого, Люциус?

— Я ведь… Я ведь совсем её не помню… — он снова судорожно вздохнул. — Фотографий нет, отец всё уничтожил… Все её вещи. Даже портрет сжёг. Никому не разрешал о ней вспоминать.

— Люциус, — Гермиона выдохнула поражённо.

— Но мне кажется… что она была добра, и я любил её…

— Конечно ты любил её, — она прижалась к нему ещё теснее. — И она тоже любила тебя… и очень не хотела покидать. Но я не покину тебя. Обещаю…

Люциус обернулся и смотрел на неё. Смотрел… после чего обхватив ладонями её лицо, вновь стал целовать. Гермиона легла на спину, раскрывая для него свои объятья, заключая его в них; принимая его в себя.

***

Когда Гермиона снова проснулась, Уилтшир был окутан уже сплошной темнотой. Откинув руку назад и полагая, что рядом с ней лежал Люциус, Гермиона обнаружила, что место его пустовало. Тогда она поднялась и, надев халат, вышла в коридор. Из-под двери в гостиную второго этажа сочился свет, и она пошла на него, войдя вскоре в комнату.

Люциус сидел в кресле у камина и держал в руках какую-то папку с документами.

— Неужели ты работаешь, — слабо усмехнулась Гермиона.

Люциус поднял на неё хмурый взгляд и тяжело вздохнул.

— Мистер Поттер принёс мне это, — сказал он, показывая ей эмблему министерства на титульном листе. — Он сказал, что писал тебе…

— Да, — Гермиона села напротив него. — Я просто… не была готова воспринимать всю эту информацию…

— Понимаю, — сказал Люциус. — Я тоже сказал ему, что нам это уже не важно… Однако теперь, в свете всего произошедшего…

— Ты думаешь, это была Мирелла? Там, в лаборатории… — Гермиона взяла со стола огневиски и, наполнила себе бокал.

Она осушила его практически залпом. Люциус повёл бровью.

— Это определённо была Мирелла, — кивнул он.

— А что на счёт, — она снова наполнила себе бокал. — Ну…

— Алонзо? — выплюнул Люциус.

— Да, — Гермиона сделала глоток.

Тяжело вздохнув, он отложил папку с документами на стол.

— Ты уверена, что хочешь знать все подробности?

— Люциус, — Гермиона потянулась за графином в третий раз, но тот опередил её, переставив его на другой стол. — Я должна знать всё. Этот человек, — она замотала головой, — сделал такое…

— Что ж… Тогда стоит начать с того, что доля правды в его историях всё же была, — сказал Люциус, забирая из её рук опустевший бокал. — Он действительно сирота и родители его действительно погибли во время освободительных движений в защиту эльфов в Центральной Америке, вот только выступали они совсем не на той стороне: не их убили злые волшебники, а они сами таковыми являлись. Родители Алонзо были одними из самых крупных работорговцев во всей Мексике.

— Что? — глаза Гермионы расширились от изумления.

— Да, — Люциус заулыбался, и улыбка его была весьма зловещей. — На момент их гибели, которая произошла от рук магов небезразличных к судьбе домовиков, во владении у них было никак не меньше полутора тысяч порабощённых ими эльфов, которых они держали на своих обширных плантациях, доставшихся им от первых поселившихся там магов, прибывших в Америку вместе с конкистадорами из Испании. Алонзо происходит из очень благородного и чистокровного рода, он не простое отребье — это правда… Он что-то вроде моего сына… Работорговля принесла его семье фантастические богатства! Которые, правда, все были отняты и утрачены во время восстаний. После смерти родителей, Луис стал не только сиротой, но и полностью нищим. Под свою опеку его и взял себе знакомый Северуса — тот самый мастер зелий из их местной школы магии и волшебства, который вероятно имел дружеские отношения с его родителями…

— Поверить не могу, — выдохнула поражённая Гермиона. — Работорговля…

— Даже мои предки до такого не додумались, — заметил Люциус.

— Сколько ему было лет, когда… это произошло?

— О, он был уже вполне взрослый — ему было пятнадцать, — хмыкнул тот. — И готов поспорить, он не находит совершённый над его семьёй самосуд справедливым… А судьба домовиков навряд ли в действительности вызывает у него хоть каплю того беспокойства, которое он отчаянно пытался демонстрировать всем нам. А также, как я вижу теперь, он был в сговоре с Миреллой и Керберосом всё это время…

Кулаки Люциуса сжались.

— Ты сказал, что не получил тогда моего ответа, из лаборатории, — в задумчивости произнесла Гермиона. — Ну, той моей записки, что я задержусь…

— Да, — губы Люциуса нервно дрогнули, и он посмотрел на неё с большим вниманием.

— Я… — Гермиона судорожно вздохнула. — Я не могла тогда совсем ни на минуту оставить зелье. Когда в лабораторию влетела сова, Алонзо сам отвязал от её лапы записку от мистер Бэгза. Он дал мне её, и я только быстро написала тебе свой ответ, попросив Луиса отправить в Малфой-мэнор сову самому, и я не видела… Не видела, как он сделал это… Мог ли он?..

— Я нашёл эту сову несколько дней назад, у реки, за антитрансгрессионным барьером… Она мертва. Ей сломали шею. Твоего ответа при ней я не обнаружил.

— О, Мерлин, — дрожащими руками, она прикоснулась к лицу. — Я прониклась к нему и… доверяла…

На глазах её проступили слёзы. Люциус поднялся со своего кресла и заключил Гермиону в объятия.

— Я его уничтожу, — прошептал он, целуя её в лоб.

— Люциус, — она отстранилась от него. — Мы должны сообщить Кингсли.

— Это я уже сделал. Завтра утром мы вместе с мракоборцами поедем в лабораторию, чтобы задержать Алонзо, а оттуда отправимся в Азкабан. Нам нужно проверить теорию, которая приходит мне на ум, исходя из найденных мистером Поттером зацепок…

— Что ты имеешь в виду? — Гермиона взглянула на него с беспокойством. — Зачем нам ехать для этого в Азкабан, даже если Мирелла и Калогеропулос были там два года назад, это ничего не меняет — Ральф умер, а твои догадки на счёт того, что он скрывается под личиной Кербероса не подтвердились…

— В этом ещё следует убедиться, — улыбнулся Люциус. — Мы должны вскрыть могилу Ральфа.

========== Глава 16. Азкабан ==========

Утро было хмурым. С ночи ещё на Уилтшир пролился дождь, после которого Малфой-мэнор окутало плотным мокрым туманом, и Люциус с Гермионой, получившие на рассвете ответ от Кингсли, собирались в неблизкий путь.

Министр, как они и рассчитывали, дал им разрешение на посещение Азкабана и эксгумацию тела Ральфа Мальсибера, а также направил мракоборцев не только в исследовательский центр, но и в дом Алонзо, дабы задержать того по подозрению в сговоре. Получив это послание, Люциус сразу же отправил уже тщательно подготовленные письма Снейпу и Гарри, попросив их обоих тоже прибыть в Азкабан к назначенному времени.

Когда, уже находясь в холле Малфой-мэнора, перед самым выходом, Люциус накидывал на плечи свою дорожную мантию, из кармана её на пол выпали два просроченных билета в Париж, которыми они с Гермионой так и не воспользовались прошлым вечером. Заметив их, Гермиона наклонилась, чтобы подобрать.

— Что это? — она с недоумением посмотрела на Люциуса.

— Ах, это должно было быть наше с тобой примирительное путешествие, которое я спонтанно запланировал для нас прошлым утром, — сказал он, придирчиво оправляя перед зеркалом складки мантии. — Жаль, что оно так и не состоялось. Сейчас я бы с гораздо большим удовольствием нежился с тобой в уютной гостиничной постели и любовался видом Эйфелевой башни, чем готовился к посещению места, в которое я поклялся никогда больше не возвращаться…

— Люциус, ты… правда… — она обратила на него поражённый взгляд.

— Что? — усмехнулся он, обхватывая ладонями её лицо. — Правда собирался принести тебе свои красивые извинения и пригласить в Париж, ворвавшись в лабораторию с букетом наперевес?..

— Ах, теперь я ещё больше ненавижу Алонзо и их всех! — с горечью воскликнула Гермиона. — Они отобрали у меня такой момент!

— Ну, быть может, вот это скрасит немного твоё разочарование, — с улыбкой Люциус торопливо пошарил по карманам, выудив, забытую им вчера, прямоугольную бархатную коробочку тёмно-синего цвета. И, пробормотав себе под нос: «Ну, и, в конце концов, кто мне мешает сделать это прямо сейчас?», опустился перед Гермионой на одно колено, демонстрируя ей сияющее ослепительным блеском бриллиантовое колье.

От изумления Гермиона даже вскрикнула, взволнованно прижав руки к своему раскрасневшемуся лицу.

— Какие они огромные! — задохнулась она.

— Да, вот видишь, как я хотел, чтобы ты меня, наконец, простила, — с жаром сказал Люциус.

Схватив бриллиантовое колье, Гермиона бросилась к зеркалу. С улыбкой Люциус поднялся с колена и проследовал за ней, любуясь тем, с каким азартом она начала прикладывать его к своей груди. Она при этом даже облизнулась пару раз. Встав за её спиной, Люциус положил руки ей на плечи и поцеловал в щёку.

В следующий момент Гермиона почти небрежно положила колье на стол и, насупив своё милое личико, капризно произнесла:

— Но в Париж я тоже хочу!

Каблучок её правой туфли при этом нетерпеливо ударил половицу.

— Обещаю, как только мы разберёмся со всей этой неприятной историей, я в тот же день отвезу тебя в Париж самым медленным маггловским поездом! — сказал Люциус, ощущая, как по всему телу его расползается радость от того, что отношения их, наконец, пришли в полное соответствие с его представлениями о них.

Порывисто обернувшись, Гермиона впилась своими блестящими медовыми глазами в его лицо.

— Я люблю тебя, Люциус! — выдохнула она, оставляя страстный поцелуй на его губах.

— А уж, как тебя люблю я… — опьянённый прошептал он, проводя пальцами по её щеке и, приподняв бровь, буднично добавил: — Однако нам уже пора, иначе, эксгумацию придётся проводить поздней ночью.

И взявшись под руку, они покинули Малфой-мэнор.

Когда Люциус и Гермиона прибыли в сопровождении мракоборцев в исследовательский центр, Алонзо там, конечно, не было, более того, кабинет его оказался абсолютно пуст.

— Сбежал как трус, — процедил сквозь зубы Люциус, обходя письменный стол.

— Вторая группа доложила, что его нет и дома, мистер Малфой, — отрапортовал один из мракоборацев, коренастый, коротко стриженный малый. — Ни его самого, ни вещей…

— Я не сомневался, — вздохнул Люциус, поддевая рукояткой трости ручку одного из выдвижных ящиков стола.

Мракоборцы его, конечно, уже проверили, но Люциус всё равно наклонился и заглянул внутрь. На первый взгляд там ничего не оказалось, и он закрыл бы его в ту же секунду, однако в самом дальнем углу ящика взгляд его каким-то чудом углядел едва заметный уголок пергаментного листа, который очевидно неудачно провалился в стык между досок. Губы Люциуса дрогнули и, выдвинув ящик полностью, он аккуратно извлёк этот небольшой клочок бумаги.

В следующий момент, от нахлынувших чувств, руки его задрожали, и он даже вытащил из кармана платок, прижав его к губам.

— Вы что-то обнаружили, мистер Малфой? — к нему тут же подпрыгнул мракоборец; второй из них — длинноносый и тощий, но Люциус только отмахнулся от него, не имея сил оторвать глаз от находящегося в его руках листка пергамента. Того самого, который он искал столько дней…

«Делаю зелье. Буду дома через час. Люблю» — вот и всё, что было на нём написано, её почерком.

Прикрыв глаза, Люциус удовлетворённо вздохнул и прижал записку к груди.

— Мистер Малфой, если это улика, мы должны… — прозвучал назойливый голос у него над ухом.

— Я прекрасно знаю, что вы должны, а чего нет! — рявкнул Люциус. — Вы должны были найти этот листок пергамента без моей помощи! Но вы его не заметили… Слава Мерлину, — добавил он. — Потому как это моё письмо, оно было адресовано мне, и я должен был получить его ещё три недели назад!

— Люциус, — Гермиона робко подошла к нему. — Что ты нашёл?

— Твой ответ, — он показал ей кусочек пергамента, глядя на неё теперь с обожанием. — Я, наконец, получил твой ответ.

Гермиона взяла в руки свою записку и, вздохнув, передала её мракоборцу, который пребывал в несколько озадаченном состоянии.

— Ты удовлетворён? — улыбнувшись, Гермиона взяла Люциуса за руки.

— Я счастлив. Я абсолютно счастлив, — выдохнул он, сжав её пальцы в своих ладонях. — И теперь я ещё сильнее желаю Алонзо самой мучительной и страшной…

— Тихо-тихо, — зашептала Гермиона, принимаясь гладить его по рукам и беспокойно косясь на мракоборцев.

— Так что это за записка такая? — раздался голос одного из них.

Люциус только прикрыл глаза.

***

Тщательно осмотрев кабинет Алонзо и лабораторию, и не найдя там больше ничего примечательного, Люциус и Гермиона в сопровождении тех же двух мракоборцев отправились в Азкабан. Путь до мрачной крепости, возвышавшейся на небольшом острове, затерянном посреди Северного моря, лежал через цепь порталов и трансгрессионных тоннелей, которые показались Гермионе бесконечными. По мере приближения к цели, она также не могла не отметить, как волнение Люциуса становилось всё более и более заметным: лицо его вытягивалось и бледнело, а в глазах всплывала, будто бы из самых недр души, вымученная и какая-то очень болезненная тоска.

Когда же они наконец добрались до самого последнего портала, находившегося на берегу одного из Шетландских островов, Люциус впал в такую глубокую задумчивость, что почти перестал реагировать на обращавшихся к нему мракоборцев.

— Мистер Малфой, я попрошу вас и миссис Малфой, взяться за ручку этого старого штурвала по моей команде, — произнёс в очередной раз один из них.

Люциус смотрел в этот момент куда-то вдаль, на море.

— Мистер Малфой, вы нас слышите? — сдвинув брови, уточнил второй.

— Люциус! — Гермиона дёрнула его за локоть.

— А? — он обратил на неё отрешённый взгляд.

— Люциус, нам надо взяться за ручки этого штурвала по их команде, — тихо, но вкрадчиво произнесла она.

С удивлением он уставился сперва на мракоборцев, будто бы заметил их только сейчас, а затем на старый, деревянный штурвал, лежавший перед ними на земле.

— Вы готовы? — терпеливо уточнил стриженый. — На счёт три?

— Да, — губы Люциуса нервно дрогнули. — Командуйте.

В следующий момент все они присели на корточки и на третий счёт коснулись руками штурвала, который затянул их в очередной портал.

***

Когда бесконечное кручение пространства вокруг них завершилось, и Гермиона вновь ощутила под своими ногами плотную каменистую почву, то открыла глаза. Первым, что она увидела вновь было море, бушующее и неистово бьющееся о голые чёрные утёсы, над которыми беспокойно вздымались стаи птиц. Затем она оглянулась и увидела её.

Азкабан.

Гермиона никогда ещё не бывала здесь. Она всегда подозревала, что треугольная в сечении крепость эта, о которой ходило столько зловещих историй и легенд, велика и производит должно быть весьма неизгладимое впечатление, но то, что Гермиона испытала теперь, оказавшись рядом с этой страшной тюрьмой наяву — не шло ни в какое сравнение с тем, что она когда-либо могла себе вообразить.

Крепость была не просто большой — она была громадной. Она возвышалась так высоко вверх, буквально пронзая налитое свинцовыми тучами небо, закрывая своей тенью всё вокруг, отчего в душе не возникало ничего кроме безысходности. От нахлынувших чувств, у Гермионы даже перехватило дыхание, и она невольно очень крепко прижалась к стоящему рядом с ней Люциусу, ощутив в следующий момент, что он буквально дрожал всем телом. Как только она прислонилась к нему, однако, дрожь его прекратилась, и он с жаром погладил её по плечу.

Гермиона подняла глаза на его лицо. Люциус смотрел на неё с беспокойством.

— Всё в порядке? — прошептал он одними губами, и она только кивнула, отстраняясь от него слегка, но тут же вцепляясь отчаянно в его локоть, словно он мог куда-то испариться, оставив её здесь с этой страшной, наполненной страданиями цитаделью один на один.

— Пойдёмте мистер Малфой, — раздался голос мракоборца. — Мистер Снейп и мистер Поттер, должно быть, уже там.

— Прекрасно, — учтиво кивнул Люциус, и они с Гермионой двинулись в сторону Азкабана.

Безжизненные скалистые территории, по которым они шли до входа в крепость тянулись вокруг на немалые расстояния, позволяя осознать, что остров, на котором находилась тюрьма, был совсем не крошечным и магия, необходимая для его сокрытия от посторонних глаз, действительно была велика. Минуты проходили за минутами, а они всё шли и шли, под неусыпным взором кружащих над ними хищных птиц, по определению считавших, видно, всякого, сюда пришедшего, своей будущей пищей.

Дорога показалась Гермионе вечностью, пока они, наконец, не оказались у окружавшего Азкабан сплошного забора и его огромных каменных ворот с грубыми, под стать башне, железными решётками, прутья которой в обхвате были не меньше ноги взрослого мужчины. Над сводом ворот их приветствовала зловещая надпись: «Покайся всяк, ибо путь кончается здесь». Подняв свои палочки, мракоборцы сотворили невербальные заклятия, и решётчатые двери с громким, изрывающим слух, а заодно и душу, скрежетом отворились.

Гермиона судорожно втянула носом промозглый воздух, Люциус с шумом сглотнул, и, прижавшись, друг к другу как можно теснее, они шагнули за ворота.

Территория перед башней, была уже не такая каменистая, здесь кое-где на земле виднелись даже клочки мха и порознь, то тут, то там, росли низкие скрюченные деревья, в основном иссохшие или имевшие совсем чахлую грязно-зелёную листву. И вся эта, скудная грубая почва под ними холмилась, источая сырой и печальный запах могил.

Когда Гермиона поняла, что неровный рельеф тюремного двора есть ни что иное как сплошное, копанное и перекопанное, должно быть уже сотни раз, кладбище, из глаз её начали сами собой сочиться слёзы. Её стало трясти так, что зуб не попадал больше на зуб, а ноги сковало судорогой. В этот момент Люциус резко остановился и обратил на неё очень внимательный взгляд.

— Может тебе не следует туда идти? — спросил он, сжимая руками её плечи. — Давай я попрошу их вернуть тебя на Шетландские острова, и ты дождёшься меня там?

Гермиона очень хотела сказать «да», она очень хотела уйти отсюда прямо сейчас и больше никогда не возвращаться в это страшное, высасывающее из её души всю радость даже без присутствия дементоров место.

— Нет, — вопреки этому сказала она, закрывая глаза и изо всех сил заставляя клетки своего тела прекратить дрожать. — Я должна наконец узнать, где тебе довелось жить целый год…

Люциус только прикоснулся губами к её лбу, после чего они продолжили свой путь.

Пересёкши наконец двор, они подошли к сводчатому входу с большими деревянными дверьми, серыми и облезшими, способными вызывать при взгляде на них лишь уныние и печаль. Когда же они распахнулись, из недр открывшегося взору коридора, походившего больше на пещеру, наружу лился тусклый подрагивающий свет горящих где-то в самой его глубине факелов. Коренастый мракоборец вошёл туда первым, а длинноносый отправился следом за Люциусом и Гермионой, плотно закрывая дверь изнутри.

Неспешно двигаясь по коридору, Гермиона расслышала беспокойное урчание и скрипы многочисленных замков, зажмурившись и мысленно напоминая самой себе о том, что была в этом страшном месте лишь посетителем и что через несколько часов она уже снова окажется дома и обнимет Розу. Люциус, очевидно, думал о чём-то подобном, потому как руки его то и дело беспокойно прижимали Гермиону к себе.

Свет в конце этого длинного пещерообразного коридора тем временем становился всё ярче и теплее. И будто бы сами собой, в какой-то момент из него породились негромкие ещё пока, но довольно оживлённые мужские голоса, обретшие свою форму сразу же после того, как Люциус с Гермионой вошли в большой просторный холл, где вопреки всему оказалось не так уж и страшно.

В холле этом находилось несколько простых столов, за которыми сидели мракоборцы, облачённые в одинаковые форменные тёмно-коричневые мантии — первая, встретившаяся им на территории Азкабана стража. Мужчины громко переговаривались и даже шутили друг с другом.

— Ах, посетители! — воскликнул один из них — невысокий лысыватый человечек, прихлёбывающий из грубой металлической кружки дымящийся чай. Он с грохотом опустил её на стол и подскочил со своего стула, потирая руки. — Люблю посетителей! Ну-ка, кто у нас тут?

Стражник обратил свой взгляд на шедшего впереди Люциуса и Гермионы мракоборца. Тот, ничего ему не сказав, только достал из кармана письмо с печатью Министерства и сунул в руки. Нахмурив брови и, сломав печать, стражник извлёк из конверта испещренный мелким почерком лист пергамента. Гермиона знала, что это было такое же, лично написанное Кингсли письмо о разрешении на эксгумацию тела, какое получили этим утром и они сами.

Дочитав письмо до конца, стражник тяжело вздохнул, сворачивая его и убирая себе за пазуху.

— Добро пожаловать в Азкабан, мистер и миссис Малфой, — он по очереди протянул им руку. — Сегодня я буду вашим проводником здесь.

— Благодарим за радушный приём, — Люциус натянул вежливую улыбку. — Позвольте только узнать, как мы можем обращаться к вам, мистер…

— Ах, — широко улыбнувшись, тот прижал ладони к своему несколько выдающемуся вперёд брюшку, похлопав по нему пальцами. — Фрэнк. Все зовут меня просто Фрэнк, так что и вы можете обращаться ко мне именно так. Не люблю эти официальности…

Он махнул рукой.

— Чудесно, — оскалился Люциус. — Значит, Фрэнк…

— И прежде чем мы отправимся, — заметил тот, — должен напомнить вам о наших правилах: никакого колдовства на территории тюрьмы, даже минимального.

— Абсолютно нет, — кивнул Люциус, погладив пальцами рукоять своей трости.

— Ну что ж, — Фрэнк снова улыбнулся. — В таком случае, если вы готовы, то я прошу вас, следовать за мной.

Он учтиво указал на одну из дверей с тяжелым железным кольцом вместо ручки.

— Мистер Снейп и мистер Поттер уже здесь, не так ли? — спросил Люциус.

— Да-да, — кивнул тот, открывая дверь и пропуская их вперёд себя в новый узкий и мрачный коридор. — Я вас как раз к ним и веду. Я только не знал, по какому случаю они прибыли… Дело, я вижу, очень деликатное. Мы знаете, редко проводим тут эксгумации. Тела закапываются без табличек или каких-либо опознавательных знаков, порой сразу по нескольку, прямо на месте старых захоронений. Вам повезло, что ваш случай ещё довольно свежий. Два года… Не знаю уж, что мы там найдём, конечно…

— Последние несколько лет смерть заключённого ведь свидетельствуют трое стражников? — уточнил Люциус.

— Двое стражников и колдомедик, если быть точным, — сказал Фрэнк. — Врач подтверждает факт смерти и проверяет, не принимал ли усопший каких-либо зелий перед этим, а стражники ищут следы посторонних заклятий, после чего все трое, ставят свои магические подписи в свидетельстве о смерти.

— Да, нам бы хотелось взглянуть на это свидетельство, — кивнул Люциус, когда они, выйдя из коридора, оказались в очередной комнате с дверьми.

Фрэнк распахнул одну, позволив Люциусу и Гермионе нырнуть в следующий ещё более узкий коридор.

— Конечно, я дам распоряжение в архив, — заключил он.

— После изгнания из Азкабана дементоров, посетителей тут прибавилось, не так ли? — заметил Люциус, пригибая голову, дабы не задеть нечаянно лбом закреплённые на стене факелы.

— Да! Теперь здесь довольно людно, — ответил шедший вслед за ними Фрэнк. — Они приходят, бывает, целыми семьями.

— Но всем им, насколько мне известно, обеспечивается полная конфиденциальность?

— Так точно, мистер Малфой: ни одно имя не фиксируется в лист посещений.

— Но как же так? — ахнула Гермиона. — А что если произойдёт какая-то внештатная ситуация… к примеру, побег?

— Абсолютно исключено! — уверенно и, даже, несколько торжественно, заявил тот. — Азкабан очень хорошо сейчас защищён всевозможными обличающими заклятиями, обеспечивающими полное устранение вероятности побега! В связи с чем, нет необходимости документировать личности посетителей на бумаге… Вместо имён мы отмечаем лишь половую принадлежность совершающих свой визит персон и их количество.

— Но, как же в таком случае можно установить личность посетителя, если это понадобится, к примеру, для следствия? — не переставала изумляться Гермиона.

— Никак, — просто ответил Фрэнк. — Разве что, взять показания стражи…

— И как Кингсли допустил такое? — выдохнула она себе под нос.

— Не стоит недооценивать давление, оказываемое на него со стороны нашей достопочтенной элиты, — шепнул ей на ухо Люциус. — Никому не хочется, чтобы их имена часто светились в здешних архивных записях…

— А где вообще проходят свидания? — поинтересовалась Гермиона.

— В специально отведённом для этого помещении, — сказал Фрэнк. — Для супругов у нас даже имеются приватные комнаты…

— И они пользуются спросом? — Люциус приподнял бровь.

— О, вы бы удивились… — многозначительно протянул тот.

— А что происходит, если заключённый болен? — поинтересовался он.

— Зависит от того насколько тяжело состояние. Когда заключённый заболевает, его, конечно, сразу переводят в лазарет, где он находится под наблюдением нашего местного доктора…

— Посетители могут туда заходить?

— Только в том случае, если заключённый при смерти. В прочих же ситуациях, стражники просто помогают ему дойти до комнаты для свиданий.

— Навестить заключённого может любой человек, не так ли? Это ведь не обязательно должен быть его родственник, это может быть и посторонний?

— О, конечно! В этом нет абсолютно никаких ограничений. Заключённых часто навещают и друзья, и… бывшие враги. Более того, некоторые из наших посетителей, особенно благородные дамы, скажу я вам по секрету, — Фрэнк перешёл на заговорщицкий шёпот, — заходят поболтать к своим бывшим подругам куда чаще, чем к собственным мужьям…

— Уж в это-то поверить я как раз могу! — воскликнул Люциус, добавив: — И что же происходит в том случае, если заключённый находится при смерти? Вероятно, вы отправляете близким какое-то уведомление?

— Именно так. В личном деле, каждого заключённого перечислены имена и адреса его родственников и знакомых, которых он указывает сам в качестве персон, так или иначе озабоченных его судьбой в этих стенах. И как только колдомедик диагностирует у него болезнь несовместимую с жизнью, мы тут же отправляем по указанным адресам уведомления, дабы желающие могли попрощаться.

— В таком случае, прощание происходит прямо в лазарете?

— Как я и сказал, — кивнул Фрэнк. — Бывает, правда, что по прибытии родственников заключённый уже умер. Тогда мы хороним тело не дожидаясь визитёров.

— То есть после смерти, родственники его уже не видят?

— Обычно, нет.

— А что если смерть произошла прямо во время визита?

— Да, такое тоже случается… Посетителям разрешают побыть с ним некоторое время, если они хотят.

— Под присмотром стражи, смею допустить?

— Конечно! Присутствовать должен колдомедик и, как минимум один из дежурящих в тот момент в лазарете стражников.

— Тело хоронят сразу после ухода родственников?

— Как только будут соблюдены все формальные процедуры, о которых я уже сообщил вам вначале, — сказал Фрэнк, добавив в следующее же мгновение: — Но вот мы и пришли!

Он ускорил шаг, протиснувшись вперёд между Люциусом и Гермионой, и остановился в конце концов у одной из непримечательных, утопленных в стене коридора дверей.

— Позвольте задать вам только ещё один вопрос, — любезно обратился к Фрэнку Люциус, подходя к нему очень близко. Тот взглянул на него несколько нетерпеливо. — Как устроена сейчас система дежурств в Азкабане, если это, конечно не является некой секретной информаций?..

— Никакого секрета здесь и нет, мистер Малфой! — сказал тот, отпуская дверную ручку, за которую было уже схватился. — Вся территория тюрьмы разбита на сектора, в каждом из которых, в зависимости от его особенностей, дежурит один или несколько стражников. Меняются они каждый следующий день, причём происходит это практически случайным образом.

— Могу ли полюбопытствовать, как же?

— Ах, для этого у нас есть особый зачарованный котёл, из которого все мы каждый месяц вытаскиваем своё новое расписание, — улыбнулся тот.

— То есть, вы всё равно все заранее знаете, где будете нести службу в будущем месяце? Какой тогда смысл в этом вашем «случайном» распределении? — Люциус нахмурил брови.

— Ну, мы вообще-то не имеем права разглашать своё будущее местоположение кому бы то ни было… даже друг другу.

— Вы даёте при этом «непреложный обет» или какую-то иную клятву? — уточнил Люциус.

— Нет, конечно, — выдохнул Фрэнк, в интонации его при этом послышалось искреннее возмущение. — Мы даём слово мракоборца!

Из груди Люциуса вырвался презрительный смешок.

— Как я уже и сказал, — беспокойно заметил Фрэнк, — Азкабан сейчас очень хорошо защищён, так что, даже если посторонний и узнает, где именно тот или иной стражник будет дежурить завтра —это навряд ли сможет повлиять на что-то…

После чего, вновь взявшись за ручку, он уверенно распахнул дверь, являя взору небольшую, освещаемую одним тускло коптящим факелом, комнату, посреди которой стоял простой деревянный стол и четыре стула. На двух из них, друг напротив друга уже сидели Снейп и Гарри.

— Ах, ну наконец-то, — Снейп возвёл глаза к потолку. — А то я уж было решил, что меня без суда и следствия приговорили к пожизненному заключению с мистером Поттером.

Гарри прыснул, обратив быстрый взгляд на вошедших, после чего задержал его на Гермионе и даже привстал со стула.

— Гарри, — выдохнула она, отпуская руку Люциуса и бросаясь другу на шею.

Все эти походы по тёмным, узким коридорам Азкабана вернули её невольно в прошлое. Она вспомнила Сириуса, который провёл в этом леденящем кровь месте, бывшем без сомнения ещё более ужасным в то время, двенадцать лет своей молодой жизни и каким-то чудом не сошёл с ума. Она вспомнила Хагрида, в бороде которого стало на несколько седых прядей больше после того, как он провёл тут всего два месяца, а потом долго ещё, временами, сидя на крыльце своей маленькой хижины, глядел отрешённо вдаль. Вспомнила, как и сама боялась попасть сюда, когда Пожиратели захватили Министерство и объявили охоту на грязнокровок… Только Гарри мог понять сейчас её чувства.

Прижав Гермиону к себе, он утешительно погладил её по плечу.

— Надеюсь, вы добрались нормально? — спросил в конце концов он, усадив её на своё место, а сам опустился рядом.

— Да, никаких проблем, — кивнул Люциус, занимая стоявший слева от Снейпа стул.

— Быть может вам принести чего-нибудь? — обратился к ним Фрэнк; он с беспокойством взглянул на Гермиону. — Чаю, воды?

— Ну уж нет, — судорожно вздохнула она. — Я не выпью в этом месте и капли…

— Ну, знаете ли, — фыркнул тот, будто бы обидевшись. — Вода здесь не отравлена, можете не переживать.

— Ах, простите, я вовсе не то имела в виду, — она замотала головой. — Просто… Спасибо. Спасибо, вам!..

— Да ну ничего страшного, миссис Малфой, — смутился тот. — Я всё понимаю, я и сам испытывал леденящий ужас тут по первости…

— А скоро ли мы… осуществим цель нашего визита? — поинтересовался Люциус.

— Да-да, не переживайте, мистер Малфой! Я вернусь за вами через пятнадцать минут… ну, или двадцать… или, быть может, двадцать пять, — замямлил отчего-то Фрэнк, подведя в конце концов итог: — Как уж получится!

И, больше не взглянув на них, вышел вон. В комнате повисла весьма неуютная тишина.

— Так, значит… Алонзо, — прервал её Снейп.

Вместо ответа из груди Люциуса вырвалось рычание.

— Вам удалось его задержать? — спросил Гарри.

— Этот трус сбежал, — произнёс Люциус. Кулаки его сжались. — И как я сразу не заметил его связи с Миреллой и этим плешивым мошенником.

— Ты был им так очарован, мой друг, — губы Снейпа искривились в саркастичной усмешке.

Ничего не сказав, Люциус только обратил на него очень долгий взгляд.

— Ну, что ж, по крайней мере, как я вижу, их представление не возымело желаемого эффекта, — Снейп посмотрел на Гермиону.

Гарри смущённо кашлянул.

— Перед тем, как вы вошли сюда, — начал он, обращаясь к Люциусу и Гермионе. — Я как раз решил изложить профессору Снейпу некоторые факты, касающиеся мисс Мальсибер и её брата. И если никто не возражает, пока у нас, очевидно, есть время, я хотел бы продолжить…

— Конечно, мистер Поттер, вы поистине наша единственная надежда сейчас, — с жаром сказал Люциус.

Гермиона, робко улыбнувшись, погладила Гарри по запястью.

— Э-э, да, спасибо, — протянул тот, поправив очки. — Что ж. Так вот, когда я полтора месяца назад только приступил к изучению всевозможных, касающихся данного вопроса документов — я начал, можно сказать, не с того конца. В самом начале я пытался выяснить биографию Кербероса, а также перемещения Миреллы, которые, как я уже говорил, было трудно отследить из-за очень большой путаницы в документах министерств магии других стран: Мирелла никогда не числилась ни в национальном, ни в международном розыске, а потому могла практически свободно пересекать границы. Кроме того, работа, на которую она обычно устраивалась, чаще всего была сдельная.

К примеру, пять лет назад, в Венгрии в лагере по разведению драконов она не была оформлена официально. Очевидно, её приняли туда на словах, и она выполняла там функции кухарки или какого-то другого обслуживающего персонала, фактически за еду и ночлег. Когда же Гермиона сообщила мне, что Мирелла познакомилась там с Чарли — я сразу же отправил ему письмо в Румынию.

Чарли ответил спустя несколько дней, написав, что припоминает её, вот только фамилию Мирелла назвала ему тогда другую, вымышленную, очевидно. Какую, правда, он уже забыл. Он также сказал, что сама она произвела на него тогда весьма печальное впечатление: жизнь в таких лагерях, как вы понимаете, не очень приспособлена для женщин, особенно не привыкших к подобным условиям… Так что вид у неё был исхудавший и болезненный. Она, тем не менее, была рада встретить британца, а, узнав его имя, начала много и долго расспрашивать о нынешних порядках здесь. В том числе о работе Министерства, Азкабане и других деталях.

У Чарли это не вызвало подозрений. Он частенько встречал за эти годы магов покинувших Британию во время войны, и все они, узнавая о его связи с родиной, начинали задавать ему одни и те же вопросы, так что он охотно рассказал Мирелле обо всём, что знал сам. При себе у него, к тому же, имелось несколько британских газет, и он отдал их ей, откуда она, очевидно, и узнала, что вы стали работать в Министерстве, — Гарри взглянул на Люциуса. — Потом Чарли вернулся в Румынию и больше Миреллу не встречал. Она же, исходя из её собственных рассказов, стала перебираться на юг, добравшись, в конце концов, до Греции.

Когда точно это случилось, мне выяснить так и не удалось, на чём моё первоначальное расследование и застопорилось. В какой-то момент, я, честно говоря, стал даже полагать, что навряд ли уже смогу отыскать концы, вот только мне никак не давал покоя другой факт: реакция Миреллы на мои вопросы о смерти её брата. Я ведь задавал ей тогда их не только для того чтобы сбить с толку, хотя и это сыграло свою роль. Меня действительно волновало, какие чувства продемонстрирует Мирелла вспоминания о Ральфе. И то, как она повела себя, могло показаться вполне оправданным, сперва…

Конечно, она явно врала, что не помнила, где и как её настигла эта весть. Однако даже ложь её была какой-то излишне наигранной! Она словно умышленно пыталась показать нам, что врёт: трудно представить, что люди, замышляющие некую афёру, могут так глупо выдать себя после первого же, вполне предсказуемого вопроса. Они с Керберосом будто намеренно попытались вывести нас на ложный след, привлекая внимание к истории своего знакомства, что в сущности, совсем не так уж важно, и уходя тем самым от сути вопроса…

— Именно! — воскликнул Люциус. — Мне тоже показалось странным, что Керберос и Мирелла не могли сойтись на точной дате своей встречи, хотя это, очевидно, было бы первым, о чём им следовало договориться ещё до приезда в Британию!

— Осознав это, — продолжил Гарри, — я стал пытаться понять, какую реальную ложь тем самым пыталась скрыть Мирелла? Конечно, она поведала нам печальную историю своего детства, дабы вызвать сострадание и чувство стыда за то, что мы вообще посмели задавать ей подобные вопросы, ловко манипулируя нами тем самым. Она также вспомнила свои чувства от первого заключения Ральфа в Азкабан, заметив, что это было равноценно для неё его смерти, и что она не может точно сказать, что же испытывала в момент его действительной утраты… А теперь, ответьте мне на вопрос, — Гарри окинул взглядом всех присутствующих, — может ли разочарование в близком и пусть даже очень любимом нами человеке, сравниться с тем чувством, которое вызывает у нас полное понимание, что его действительно, по-настоящему, в этом мире больше нет?

В комнате повисла недлинная пауза.

— Нет, — губы Снейпа дрогнули. — Нет, это несравнимо…

— В таком случае, — сказал Гарри. — Поведение Миреллы могло говорить только о двух возможных вариантах развития событий: она либо до сих пор ещё не осознала того факта, что её брат и правда умер, либо и вовсе никогда не переживала этого момента…

— Да, — поражённо выдохнул Люциус. — Да, именно так… — и, беспокойно взглянув на Снейпа, он добавил: — Именно поэтому, я и подумал, что Мирелле всё-таки удалось организовать Ральфу побег.

— И вместе с тем, мистер Малфой, — перебил его Гарри. — Такая вероятность показалась мне всё же слишком невозможной… «Как, — подумал я тогда, — Мирелла могла организовать брату побег два года назад, не имея в Британии никого, кто бы мог помочь ей и, находясь при этом, если судить по имеющимся у нас данным, на Балканах или Крите?». Всё, казалось, снова свелось к необходимости выяснения точного местонахождения Миреллы в то время. Но эта информация мне была недоступна, а потому, я решил сосредоточиться на судьбе Ральфа, забыв на некоторое время о его сестре.

Тогда-то я и отправился впервые сюда, в Азкабан. Стал изучать архивные записи. Ральф был примерным заключённым: в его личном деле не было никаких существенных пометок. А ещё, за всё то время, что он сидел здесь, его никто никогда не навещал… До самого дня его смерти. Ровно в день кончины Ральфа к нему впервые за долгие годы явилось сразу два посетителя!

В графе «Посещение», была указана соответствующая цифра с пометками: «Ж» и «М». Было также отмечено, что в тот период Ральф болел уже много дней — драконья оспа — не редкость у здешних заключённых. Сгорел он быстро, недели за две. Тогда же примерно, его и перевели из тюремной камеры в лазарет, где он и оставался до самой своей кончины. Там он и принимал гостей, умерев, судя по всему, либо во время их визита, либо сразу после. Что опять же могло бы не вызвать никаких подозрений — подобная практика здесь не редкость, однако, у Ральфа, согласно всё тому же его личному делу, не было ни одного родственника или знакомого, чей адрес или хотя бы имя значились бы в графе для отправки подобных сообщений. Уведомлять о том, что Ральф находится при смерти, было просто некого! Как в таком случае, скажите мне, кто-то мог узнать о происходящем? — Гарри решительно упёр указательный палец в стол, после чего продолжил: — Первой моей мыслью было отыскать колдомедика, который наблюдал в то время Ральфа. Однако меня ждал провал. Выяснилось, что доктор, работавший здесь два года назад, вскорости и сам заболел драконьей оспой, умерев от неё в своей квартире, близ Абердина, буквально прошлой осенью…

Люциус, видно не выдержавший в этот момент накала бушевавших в его душе страстей, ударил ладонью по столу. Гермиона вздрогнула.

— Изучили ли вы свидетельство о смерти Ральфа, мистер Поттер? — поинтересовался Снейп.

— К сожалению, доступ к этому виду документов нельзя получить без специального разрешения. Я надеялся, что нам позволят взглянуть на него сегодня, после письма Кингсли…

— Да, я уже попросил этого… Фрэнка, дать распоряжение в архив, — кивнул Люциус.

— Остаётся надеяться только на то, что стражники, поставившие там свои подписи ещё живы, в отличие от доктора, — саркастично заметил Снейп.

В следующее мгновение дверь отворилась, и в проёме появилась голова изрядно запыхавшегося Фрэнка.

— Прошу прощения, что несколько задержался, — сказал он. — Надо было найти карту с планом расположения захоронений двухлетней давности и понять, где вообще был зарыт этот ваш Мальсибер. Но нам вроде бы это удалось… Так что, если ни у кого нет возражений — предлагаю вам снова проследовать за мной.

Все присутствующие в комнате поднялись со своих стульев, и вышли в коридор.

========== Глава 17. Сад ==========

Дальнейший путь их, вопреки оптимистичным ожиданиям Гермионы, был вовсе не через тот самый, светлый холл с приветливыми стражниками, и обратно, на волю, в перекопанный двор Азкабана, а куда-то в совершенно другую часть башни, через новые и новые сырые и душные коридоры.

— Простите, милейший, — обратился, спустя минут пятнадцать таких блужданий, к Фрэнку Люциус. — А куда вы, собственно, нас ведёте?

— Ах, да! Совсем забыл предупредить! — спохватился тот и произнёс, на этот раз как-то излишне елейно: — Дело в том, мистер Малфой, что мистер Мальсибер, был Пожирателем Смерти, а для такого скота у нас тут подготовлен особый порядок.

Гермиона, державшая Люциуса за локоть, почувствовала, как резко при этом он дёрнул рукой, инстинктивно желая выдернуть палочку из своей трости, вовремя, впрочем, себя остановив. Судорожно вздохнув, она только крепче стиснула его локоть в своих пальцах и обратила на него молящий взгляд. Глаза Люциуса уже налитые кровью, смягчились, когда он обратил их на неё.

— И что же это за порядок такой, позвольте уточнить? — невозмутимо поинтересовался Снейп.

— «Внутренний садик», — ответил Фрэнк. Добродушность и прежняя рассеянность, испарились теперь из его голоса вовсе, уступив место весьма неистовому злорадству: — Ну, это мы его, конечно, так называем. Само-то по себе это место совсем уж не «сад», однако находится оно и, правда внутри башни. И пойдём мы туда, как не прискорбно, через сектор «С». Так что, ваша экскурсия будет куда более интересной, чем вы могли себе представить.

Рука Люциуса дёрнулась вновь. Вот только, как показалось Гермионе, уже не от желания выхватить палочку, а скорее в инстинктивном стремлении немедленно прекратить этот путь. Не понимая пока ещё, о чём шла речь, Гермиона вновь украдкой посмотрела на него, заметив, даже в царящем вокруг полумраке, что лицо его побледнело.

— Сектор «С»? — напряжённо уточнил Люциус.

Фрэнк остановился и, обернувшись, с насмешливым прищуром взглянул на него.

— Вам, мистер Малфой, уже довелось там однажды побывать, не так ли? — спросил он. — И отнюдь не в качестве посетителя…

— Да, вы правы, я был там, — приподняв подбородок, с достоинством произнёс он.

— А что, нет, какого-то иного пути в этот ваш «дворик»? — с раздражением в голосе, спросил идущий позади Гарри.

Гермиона невольно улыбнулась, испытав к нему прилив благодарности.

— Увы, мистер Поттер, — вздохнул Фрэнк уже без издёвки и, отвернувшись, продолжил путь. — Сектор строгого режима расположен как раз по пути туда, дабы… Ну, знаете… не так далеко было нести…

— Лазарет находится где-то поблизости, очевидно? — поинтересовался Снейп.

— Да, — кивнул тот, — по тем же соображениям…

Спустя ещё пару минут коридор свернул вправо, и перед ними появился такой же узкий лестничный проход, по которому все они друг за другом стали подниматься вверх, метров должно быть на пять, после чего, наконец, вышли в куда более просторное помещение, ярко освещаемое факелами и наполненное гораздо большим количеством воздуха, в котором, тем не менее, витали весьма неприятные ароматы плесени. Высоко, почти под самым потолком, на одной из стен имелись узкие прямоугольные оконца с грубыми решётками, сквозь которые лился совсем тусклый дневной свет, и Гермионе оказалось приятно на него смотреть — он напомнил ей о том, что там, снаружи была жизнь, отчего ей ещё отчаяннее захотелось наконец выйти отсюда.

Широкий коридор заканчивался массивной металлической дверью с множеством замков и других причудливых запирающих механизмов. Глубоко вздохнув, Фрэнк встал перед этой дверью и, достав из кармана палочку, взмахнул ею, однако, сейчас же почему-то остановился и, обернувшись, снова уставился на Люциуса.

— А мы ведь с вами уже встречались, мистер Малфой, — произнёс он. — Не в этих стенах, конечно, и даже, не в этой жизни, можно так сказать… Это было давно, ещё в первую магическую. Дом Марлин МакКиннон, помните?.. Кровавая бойня, — выплюнул в конце концов он.

Гермиона затаила дыхание. Лицо Люциуса при этом осталось абсолютно невозмутимым. Не дрогнул ни один мускул. Фрэнк продолжил:

— Я возглавлял тогда группу срочного реагирования, но мы прибыли слишком поздно… для них. Однако ещё застали Пожирателей Смерти на месте преступления… Погибло трое новобранцев. Совсем ещё дети — два года, как закончили Хогвартс. Первое задание.

— Могу выразить вам, лишь своё глубочайшее сочувствие, — медленно произнёс Люциус. — Однако вы меня, очевидно, спутали с кем-то. В упомянутом вами доме я никогда не был и вас самого я встретил сегодня впервые в жизни… Фрэнк.

Губы его изогнулись в холодной улыбке.

— Конечно, — усмехнулся тот. — Вы и не можете меня помнить… Вы ведь были в то время под Империо, не так ли?

— Я полагаю, что данный разговор не имеет никакого отношения к цели нашего сегодняшнего визита, — Гарри шагнул вперёд, отгораживая Фрэнка от Люциуса и Гермионы. — В связи с чем, я прошу вас, незамедлительно выполнить требование министра и сопроводить нас к могиле мистера Мальсибера.

— Конечно, мистер Поттер, прошу прощения, — сказал тот, вновь отворачиваясь к двери и взмахивая палочкой.

Многочисленные замки зашевелились, загудели, и дверь вскоре тяжело приоткрылась. Стражник ухватился за ручку, потянув эту груду металла на себя и открывая взору такой же широкий длинный коридор, основное пространство которого по обеим сторонам рябило десятками решётчатых тускло освещаемых камер. Стойкий запах нечистот, немытого тела и какой-то отвратительной гнили, пахнувший на них оттуда, вызвал у Гермионы рвотный позыв, и она невольно уткнулась Люциусу в рукав. Он заботливо погладил её по голове, и в следующий миг из этого ужасного помещения навстречу им вышел ещё один стражник. Высокий человек с очень мрачным взглядом.

— Ах, дружище! — Фрэнк расплылся в улыбке. — Так значит, это тебе сегодня посчастливилось дежурить в «отстойнике»?.. Что ж, а я, вот, привёл гостей. Хотя, мы вообще-то идём во внутренний двор. Экскурсия, так сказать… А я слышу у тебя там всё тихо?

Он заглянул внутрь.

— Ничего, это ненадолго, — низким голосом ответил ему тот, внимательно оглядев присутствующих.

***

Как только они переступили через порог, и массивная металлическая дверь захлопнулась за ними, Гермиона поняла, что готова была полезть на стенку, лишь бы избавить себя от этого ужасающего зловонного запаха заживо гниющих тел, облепившего её теперь со всех сторон. Она судорожно зажала нос пальцами, мысленно радуясь, что вот уже несколько часов ничего не ела и даже не пила, в противном случае, всё содержимое её желудка уже было бы здесь на полу.

— Не смотри по сторонам, — расслышала она шёпот Люциуса.

Он сжал её руку и быстрым шагом, повёл вперёд вдоль десятков и десятков камер, казавшихся издали нескончаемыми.

— Кто это у нас тут? — расслышала вскоре Гермиона.

Она не смотрела, она уткнулась взглядом в каменный пол, но голоса вокруг неё поднимались: сначала один, затем два, затем их уже было десять…

— …Кто к нам пожаловал? Кого это к нам привели, а? — шум их поднимался подобно стае пчёл, нарастая и усиливаясь, словно кто-то намеренно увеличивал звук. — Малфой? Малфой что ли? Снейп… Снейп! Это что, Малфой?.. Малфой, поганый предатель! Это Малфой!

Рука Люциуса сдавила Гермионе кисть так сильно, что она готова была вскрикнуть. Она, впрочем, сделала это в следующую же секунду, но только не от боли, а от испуга, потому как один из заключённых бросился в порыве ярости на свою клетку, когда они достигли её.

— Предатель крови! — раздался его разъярённый голос. И ему вторили десятки других.

Невольно они с Люциусом застыли на месте, в ужасе уставившись на вцепившегося в железные прутья заключённого, и, смутно, в его заросшем волосами лице и свирепых глазах, которые едва ли могли принадлежать человеку, Гермиона различила Уолдена Макнейра.

— Как тебе там, снаружи, а Малфой? — оскалившись, спросил тот, демонстрируя им полный рот отвратительных гнилых зубов. — Хорошо живётся? А дышится как, легко?

Он сипло рассмеялся. Ничего не ответив, Люциус, вновь повёл Гермиону вперёд.

— Якшаешься с Поттером, а Малфой? — раздался голос с другой стороны. — А как там твой паршивый сынок? Жив-здоров, в отличие от моего?

Гермиона бросила быстрый взгляд на иссохший живой труп, прислонившийся плечом к отгораживающей его от соседней камеры стене, догадавшись, что это был отец Крэбба.

— Эй, Малфой! — послышался насмешливый голос уже с другой стороны. — Не устал ещё сношать грязнокровку, после этой двуличной крысы, Снейпа, в обмен на сладкую жизнь?

Гермиона не успела понять, что произошло в следующий момент, но рука Люциуса выпустила её ладонь и она услышала страшный треск и скрежет. На ржавую решётку камеры в этот раз бросился сам Люциус.

— Злишься, что твоя блудливая дочурка понесла от магглорожденного, а Плегга? — прошипел Люциус, расплывшись в кровожадном оскале и не спуская глаз со спокойно сидящего посреди своей камеры человека, широкая бульдожья челюсть которого, несмотря на измождённый вид, позволяла идентифицировать в нём без доли сомнения отца Пэнси Паркинсон.

— Ничего, — сказал тот, прикрыв глаза. — Эта сука ещё получит своё. Недолго ей плясать осталось…

— Мистер Малфой, — Гарри подошёл к нему. — Нам пора.

Губы Люциуса дрогнули, и он, сделав над собой, очевидно, немалое усилие, оттолкнулся от решётки, вновь подходя к Гермионе и обхватывая её за плечи. Руки его при этом тряслись. Оправив мантию и приподняв голову повыше, он, уже не глядя на беснующихся сильнее прежнего в своих камерах заключённых, повёл Гермиону вперёд. Дальше и дальше по коридору.

— Предатель крови! Предатель! Перебежчик! — раздавалось со всех сторон.

Они стучали по прутьям, плевались, бросали в них какую-то грязь и собственные нечистоты.

— Приятно было сдавать нас всех, а, Малфой? И бровью не повёл? — кричал кто-то им вслед.

Зажмурившись, Гермиона шла в объятьях Люциуса, думая только о том, что совсем скоро они пересекут этот ужасный коридор, и в самом его конце, уже перед новой массивной металлической дверью, один из заключённых с диким воплем снова бросился на решётки своей камеры. Гермиона взвизгнула и инстинктивно сжала Люциуса так крепко, что он пошатнулся и, выхватив из трости палочку, наставил её на заключённого.

— Ну, всё, заглохли! — раздался наконец голос высокого стражника. Он достал из кармана свою палочку, предвосхищая необдуманный поступок Люциуса, и выпустил по коридору сноп оранжевых искр, ярко осветивших пространство. Электрический разряд прошёл по металлу решёток, и заключённые отпрянули от них вглубь своих камер. — Представление окончено! Замолчали, иначе, мне придётся вас заставить!

Голоса мгновенно притихли.

— Я полагал, вам запрещено использовать подобные заклятья, — Гарри обратил на стражника поражённый взгляд.

Люциус и Гермиона тем временем остановились у двери, ожидая, пока Фрэнк откроет её. Он делал это сейчас как-то особенно медленно.

— И как мы, по-вашему, справлялись бы с ними тут? Некоторые из них бывают довольно буйными, знаете ли, — хмыкнул стражник.

— Почему же вы тогда сразу не успокоили их, если могли? — в голосе Гарри послышалось искреннее недоумение.

— У ребят итак тут немного развлечений… Вы предлагали лишить их ещё и такого удовольствия? — спросил тот; губы его изогнулись в неприятной улыбке.

— Я буду вынужден доложить об этом, — сказал Гарри, не спуская с него глаз.

— Пожалуетесь на своих, мистер Поттер?

Дверь медленно с протяжным скрипом отворилась, никто, однако, не переступил порог.

— Вы нарочно бездействовали, в то время как имели полномочия успокоить заключённых.

— Ну, никто же из них не вырвался из своей клетки, — стражник приподнял бровь.

— Будьте уверены, мистер Бруствер узнает об этом, — с негодованием выговорил Гарри.

— И вы действительно готовы рискнуть честью мракоборца из-за разборок этих паршивых тварей?.. Стали подпевалой у бывших Пожирателей, а, мистер Поттер? — он бросил взгляд на Люциуса и Снейпа. — Сидите там в своём Лондоне, в штаб-квартире, в чистенькой мантии, отдаёте приказы…

— Вас никто не принуждает работать здесь.

— Вам легко говорить, вы же сам Гарри Поттер, на короткой ноге с нашим обожаемым министром — этим двуличным хитрецом. Не успели стать мракоборцем, как он уже назначил вас командовать отрядами, — стражник сплюнул на пол, добавив себе под нос: — Пашешь тут всю жизнь, как проклятый, шкурой рискуешь, здоровьем, и максимум, что тебя ждёт за выслугу лет — пошлют вызволять сбрендивших эльфов в шотландскую глушь за тридцать сиклей в день, и как, по-вашему, на это можно содержать семью?.. Вот и приходится пасти здесь этот скот!

Ноздри Гарри раздулись, он хотел было что-то ответить, но Гермиона схватила его за сжатую в кулак руку.

— Гарри, пожалуйста, — взмолилась она. — Мы здесь не за этим…

— Покажите где могила Мальсибера и мы просто уйдём отсюда, — скрипнув зубами, он обратился к Фрэнку, после чего, больше не глядя на высокого стражника, все они переступили порог, оказываясь в точно таком же коридоре, какой предшествовал сектору «С».

***

Коридор, который они пересекли молча, кончился вполне обычной деревянной дверью, для открывания которой не требовалось никаких специальных заклятий. Фрэнк просто дёрнул за металлическую ручку, и всех их обдало промозглым, но гораздо более свежим, после затхлости коридоров, воздухом, ознаменовавшим их выход на улицу, во внутренний двор башни.

Двор этот, вопреки самым страшным ожиданиям Гермионы, показался ей едва ли примечательным на первый взгляд: унылое треугольное пространство, размером должно быть с поле для квиддича, окутанное очень плотной туманной дымкой, сквозь которую проглядывали невысокие холмики могил, поросшие жухлой травой. Дневной свет едва ли проникал сюда из-за утопленных в небо стен башни.

Снаружи у выхода уже стояли двое мракоборцев, сопровождавших Люциуса и Гермиону в Азкабан из исследовательского центра. Оба они держали в руках по лопате.

— Мы что, будем выкапывать его вручную? — губы Люциуса презрительно дрогнули.

— Никакие чары на эту землю не действуют, — сказал Фрэнк. — Все тела хоронятся здесь так, как делают это магглы…

— Чудесно, — зло выплюнул тот.

Гермиона, которая так измучилась в замкнутом пространстве, что почти с наслаждением вдыхала теперь воздух тюремного двора, оторвавшись наконец от руки Люциуса сошла с широких выщербленных ступеней вниз. Каблуки её тот час же увязли в оказавшейся мягкой почве, отчего она едва не утратила равновесие, а потому, опустив голову вниз, попыталась найти островок хоть сколько-нибудь плотной земли. Обретя устойчивость, она вновь подняла глаза на двор и обомлела: плотная белая дымка, которая окутывала всё его пространство, показавшаяся ей сперва туманом, шевелилась. Она перемещалась, она жила своей жизнью, представляя собой ни что иное как скопление сотен и сотен, толпящихся, проплывающих сквозь друг друга призраков.

Ещё никогда в своей жизни Гермиона не видела ничего подобного. Она никогда не могла даже представить себе одновременное присутствие на одной территории такого неисчислимого количества человеческих душ, навеки прикованных к столь страшному месту…

От ужаса охватившего её в ту же секунду она сделала шаг назад, спотыкаясь о каменную ступеньку, и едва не рухнула на неё, если бы не крепкие, вовремя подхватившие её руки.

— Северус, — выдохнула она, обратив на своего спасителя ошеломлённый взгляд. — Это… Это призраки…

— Да, я уже разглядел, — кивнул он.

— Сколько же их тут? — спросила она, понимая, что ни Снейп, ни кто-либо другой не смог бы с точностью ответить на этот вопрос.

— Это ещё что! — будто бы весьма довольный произведённым на присутствующих эффектом, хмыкнул Фрэнк, уперев свои сжатые кулаки в бока. — Дайте только зайти солнцу…

— Я бы предпочёл не дожидаться этого момента, — сказал Люциус.

Только сейчас Гермиона взглянула вверх, на унылый и совсем крошечный треугольник неба, видневшегося меж высоких стен башни, обнаружив, что с тех пор, как они перенеслись с Шетлендских островов в Азкабан, оно существенно потемнело.

— В таком случае, нам следует поторопиться, — вздохнул Фрэнк, указывая на одну из узких вихляющих среди могил тропинок. — Идите за мной.

Первым вслед за стражником пошёл Гарри, потом Люциус, который снова крепко сжал руку Гермионы, за ними Снейп и двое мракоборцев с лопатами. По мере того, как они продвигались вперёд, земля под их ногами становилась всё более топкой и среди полёгшей серой травы, наружу при каждом шаге проступала чёрная водянистая жижа, пачкающая полы мантий. Ноги Гермионы, обутые в лёгкие тканные ботиночки, сейчас же промокли, и она постаралась не думать о том, что вода эта возможно была ядовита сама по себе из-за сотен и сотен хоронящихся здесь трупов.

Призраки же, сквозь которых они неуклонно двигались к своей цели, вблизи походили на туман ещё больше. Некоторые из них были, вероятно, так стары и так отрешены от реальности, что едва ли уже понимали хоть что-то. Когда Гермиона проходила через них, они лишь вздрагивали и беспокойно дёргали своей призрачной головой, обращая на неё пустой взгляд, не произнося при этом ни слова.

— Он должен быть где-то здесь, — произнёс, тем временем, себе под нос Фрэнк. — Почва тут, как видите, болотистая, трупы не разлагаются очень долго, однако их со временем затягивает вниз, после того конечно… как они упокоятся окончательно.

— «Упокоятся окончательно»? — переспросил Гарри. — Что это значит?

— То и значит, мистер Поттер. Всё на острове издавна пропитано самой тёмной магией, которую Экриздис — основатель Азкабана, применял для её создания. Она-то, видно, и не даёт усопшим первый год упокоиться должным образом. Отчего они выходят, бывает, погулять из своих могил по ночам…

— Они опасны? — спросил Гарри.

— Кто? — удивился Фрэнк. — Мертвяки-то? Нет! Безобидны, в целом… Снуют туда-сюда, бьются о стены, роют землю. Главное — не попадаться им при этом на глаза, на всякий случай, а поутру мы их закапываем обратно… Потому-то старые могилы так трудно отыскать.

Гермиона тем временем приблизилась к призраку одного очень старого человека с пустыми чёрными глазницами, длинной бородой и тяжёлыми кандалами на руках и ногах. Он едва шелохнулся когда она, дрожа от непрекращающегося озноба, шагнула в него, как вдруг он дёрнулся, мотнул лохматой головой и, догнав Гермиону, уткнул свою безглазую физиономию прямо ей в лицо.

— Так создан мир: что живо, то умрёт и вслед за жизнью в вечность отойдёт! — вскричал он, обнажая перекошенный беззубый рот и вскидывая закованные в призрачные цепи кисти вверх.

Взвизгнув, Гермиона прижалась к Люциусу, зажмуриваясь и утыкаясь в его плечо.

— Кыш, — оскалился тот, отгоняя призрака тростью.

— И с мудрой скорбью помня об умершем, мы помышляем также о себе, — грозно ответил ему призрак.

— Ах, отстань от них, назойливый ты паршивец! — воскликнул Фрэнк и, взглянув на сжавшуюся Гермиону, добавил, как бы извиняясь. — Один из старейших здешних обитателей. Говорят, был при жизни актёром, возможно даже лично знал Шекспира… Вот и цитирует «Гамлета». Обычно он спокойный. А вы ему, видно… приглянулись.

Больше не сказав ни слова, призрак медленно побрёл прочь, и вся процессия тоже двинулась дальше.

— Так вы, говорите, некоторые мертвецы тут, выходят по ночам из своих могил, и их потом закапывают повторно? — уточнил Гарри.

— Да-да, именно так.

— Где гарантия в таком случае, что мы вообще найдём Мальсибера там, где его закопали первоначально? — ядовито заметил Снейп.

— Так и нет никакой гарантии, — хмыкнул Фрэнк.

— Какого чёрта?! — воскликнул вдруг Люциус. — И почему, интересно, вы решили сообщить нам эту прекрасную весть только сейчас?

— И что бы вы сделали, зная об этом с самого начала, мистер Малфой? — усмехнулся тот.

Лицо Люциуса исказилось от ярости. Гермиона судорожно вздохнула.

— Ну вот мы, кажется, и пришли, — заключил тем временем Фрэнк, останавливаясь и оглядываясь по сторонам.

Гермиона тоже боязливо осмотрелась, обнаружив, что они находились сейчас практически в самой сердцевине двора. Мракоборцы с лопатами, подошли к Фрэнку и тот указал пальцем на одну из могил.

— Не удивляйтесь, если сперва мы откопаем кого-то не того, — произнёс он, обращаясь к окружившим его людям.

— Мы уже поняли, что это будет не так просто, как представлялось, — прошипел Люциус, ноздри его раздулись.

Мракоборцы начали копать и призраки вокруг них задвигались волнами, подобно взбаламученной воде. Некоторые из них начали стонать, иные стенать, обращая свои головы вверх, шепча какие-то едва ли понятные Гермионе слова, называя чьи-то имена.

— Мой сын, — расслышала Гермиона шёпот измождённой пожилой женщины в лохмотьях, стоявшей неподалёку от того места, где мракоборцы копали сейчас землю. В следующее мгновение она вскинула к небу свои призрачные глаза и взвыла: — О, мой бедный сын! За что ты бросил его сюда, Бартемиус?..

Гарри с Гермионой поражённо переглянулись.

— А их… никак нельзя отсюда высвободить? — робко обратилась Гермиона к Фрэнку.

— Если бы это было возможно, — вздохнул тот. — Вот только место это держит их… А куда бы вы предложили деть всех этих призраков в ином случае? Здесь их тысячи! Представьте, если эти полчища пребывающих уже в глубоком забытье привидений двинулись бы на материк, к магглам? Это же была бы катастрофа!

— Неужели же нет совсем никакого способа помочь им уйти в иной мир? — выдохнула она. — Неужели они навечно заперты здесь, в этом ужасном месте? Можно ли представить участь страшнее — даже после смерти не обрести свободу?..

— Они выбрали себе эту участь сами, Гермиона, — сказал Снейп. — Возможно… они не чувствовали себя достойными пойти дальше.

— Но что будет, если их количество здесь станет таким огромным, что это помешает нормальной работе тюрьмы? — спросил Гарри.

— Этого не случится, — медленно произнёс Люциус. — У призраков есть свойство исчезать со временем. В определённый момент, когда этот отпечаток души уже едва ли может вспомнить, кем когда-то был, бесплотная материя его начинает истончаться, и он постепенно растворяется, сливаясь с окружающим миром. Я сам наблюдал подобное в Малфой-мэноре… и многие, окружающие нас здесь призраки уже близки к этому.

Все замолчали, в задумчивости устремив свои взгляды на трудящихся в поте лица мракоборцев. Копать эту пропитанную влагой чёрную землю было нелегко. Размокшие комья её отделялись нехотя с противным чавканьем и расползались по поверхности лопаты, а потому яма очень медленно становилась глубже; в ней то и дело набиралась вода, размывающая борта.

Время тянулось, казалось, невероятно долго, прежде чем лопата одного из мракоборцев наткнулась наконец на нечто иное. Вне всяких сомнений это было чьё-то тело и, сев на корточки, мракоборцы погрузили руки в эту отвратительную жижу почти по локоть, дабы ухватиться за него и вытащить вверх.

Вскоре на поверхности показалась спина одетого в тюремную форму человека. Бледно-голубая изначально ткань пропиталась грязью и едва ли была теперь отлична по цвету от окружавшей труп земли. Вытащив его с немалым усилием и уложив рядом с ямой, мракоборцы перевернули его лицом вверх. Все присутствующие за исключением Фрэнка, невольно отшатнулись, с немалым омерзением отводя глаза в сторону. Труп, хотя и не претерпевший, на первый взгляд, существенных изменений, имел синее, перекошенное лицо, покрытое какими-то отвратительными фиолетовыми волдырями; волосы сохранились у него на голове частично и топорщась в разные стороны клоками. Вздохнув, Фрэнк опустился на корточки и аккуратно отогнул край рубашки мертвеца у самой его шеи, где виднелась нашивка с символами.

— Ну, как я и говорил, — сказал он. — Это конечно пока ещё не Мальсибер, но Антонин Долохов, к вашим услугам!

Гермиона расслышала, как Люциус с шумом выдохнул из своей груди воздух.

— Преставился полгода назад, — добавил Фрэнк. — Он долго страдал… Видите эти пятна? Обсыпной лишай.

Мракоборцы беспокойно переглянулись.

— А мы не заразимся? — спросил один из них.

— Нет-нет, не переживайте, — замахал Фрэнк, поднимаясь на ноги. — Эта землица лечит любую хворь… Правда, посмертно. Ну, что стоите? — он удивлённо оглядел их. — Копайте, голубчики, дальше. Мальсибер должен быть где-то здесь, теперь уж точно!

И, снова переглянувшись, они схватили брошенные рядом лопаты, принимаясь копать землю с удвоенным рвением.

— Хотелось бы, чтобы мы и правда уже нашли его, — произнёс себе под нос Снейп, запрокинув голову вверх и оглядев неуклонно темнеющее небо.

— Мы же сможем воспользоваться своими палочками для самозащиты, если не управимся до темноты и они… начнут вылезать? — обратился к Фрэнку Люциус.

— Но правила запрещают это! — очень искренне возмутился тот и, замотав головой, твёрдо произнёс: — Вам никак нельзя. Но не беспокойтесь, у меня хватит сноровки вывести вас всех в целости и сохранности отсюда. Мне нередко доводилось дежурить тут по ночам.

Он оглядел двор с хозяйским выражением лица.

— Вы так хорошо всё здесь знаете, Фрэнк, — похвалил его Гарри. — Должно быть, давно уже тут служите?

— Уже шесть лет как! — охотно подтвердил тот, затихнув, однако, в следующую же секунду и с сомнением покосившись на Люциуса. Тот при этом с подозрением сузил глаза, и Фрэнк торопливо добавил: — Но если вы спросите меня про Мальсибера, то я его едва помню, честно! В былые времена, ни в одной битве я с ним не пересекался, так что дела мне до него не было и тут.

— Что же это значит: до других, с кем вы «пересекались в битвах», вам есть какое-то особенное дело? — хмыкнул Люциус.

— Ну, знаете, когда кто-то у тебя на глазах убивает твоих напарников, а потом оказывается в тюрьме, где ты служишь — приглядываешь за ним невольно чуть пристальнее, чем за остальными…

— Не кажется ли вам подобная предвзятость неуместной в подобном месте? — поинтересовался Снейп.

— Едва ли! У нас у каждого тут есть свои «любимчики». Правилами это не запрещено, замечу сразу!

Люциус хотел было сказать ему что-то ещё, но мракоборцы вдруг побросали лопаты и вновь приникли к уже довольно широкой и, судя по всему, глубокой яме.

— Кажется, нашли ещё кого-то, — сказал один из них, влезая в яму по пояс и принимаясь тянуть со дна тело.

Сначала показались ноги, затем туловище и, наконец, запрокинутая голова и руки. Вечерний мрак тем временем облепил внутренний двор башни довольно плотно, отчего сразу разобрать, кого они только что вытащили из земли было невозможно, а потому, когда мракоборцы положили мертвеца рядом с трупом Долохова, все собравшиеся уже без лишней доли отвращения склонились над ним. Фрэнк зажёг на конце своей палочки неяркий огонёк и, взяв труп за подбородок, повернул к нему его лицо, после чего все изумлённо ахнули.

Это был он.

Ральф Мальсибер, едва ли претерпевший хоть каплю изменений за последние два года в своём, хотя и весьма потрёпанном жизнью в Азкабане, внешнем облике, как живой лежал у ног собравшихся.

— Не может быть, — выразил всеобщую мысль Снейп. — Он ни капли даже не размок…

— Ну, такая уж тут среда, — развёл руками Фрэнк.

— Это не среда! — рявкнул тот.

Выпрямившись, Люциус с тревогой взглянул на Снейпа.

— В торфяных болотах трупы и правда могут хорошо сохраняться очень долгое время — годами, сотнями лет, — начал Снейп. — Они почти не подвергаются тут гниению за счёт отсутствия кислорода и наличия различных веществ, обеспечивающих консервацию, однако, — он запнулся, — почему на нём нет даже следов драконьей оспы, которой он болел перед своей смертью целых две недели, кто-нибудь может мне ответить?

Он в упор уставился на Фрэнка.

— Я… я не знаю, мистер Снейп, — заблеял тот.

— Его кожные покровы в идеальном состоянии, в отличие оттого же Долохова, — Снейп склонился над телом, медленно прикасаясь к лицу Ральфа и убирая волосы со лба. — На нём нет даже следов трупного окоченения. Антонин, умерший полгода назад, выглядит более мёртвым, чем Мальсибер, который пролежал тут два года!

— Это… всё земля, как я и сказал, — выдохнул Фрэнк. — Магия!.. Очевидно, это она так действует. Можем откопать, кого угодно ещё, и вы сами убедитесь!

— Давайте перенесём его внутрь и уже там осмотрим, — предложил Гарри, опускаясь рядом со Снейпом. — Быть может при свете факела…

— Если вы не в состоянии понять, что эти тела существенно отличаются друг от друга, когда они вот так лежат перед вами бок о бок, то боюсь, вам не поможет и факел, мистер Поттер, — металлическим голосом произнёс Снейп, бросив на Гарри уничижительный взгляд.

— Я только сказал, что нам следует его перенести отсюда. С каждым мгновением становится всё темнее! — прошипел тот, прикрыв глаза и, очевидно, прикладывая немало усилий, дабы сдержать нахлынувшее на него негодование.

— Северус! — воскликнула Гермиона. — Пожалуйста! Гарри прав! У нас нет времени для учительских нотаций сейчас, нам нужно вернуться внутрь башни до того, как со всех сторон из-под земли на нас полезут остальные мертвецы!

Лицо Снейпа исказилось от раздражения, но он поднялся с земли. Гарри тоже встал, отойдя немного в сторону и позволяя мракоборцам схватить труп за руки и ноги, после чего вся процессия двинулась прочь со двора. Снейп сейчас же ускорил шаг и ушёл вперёд. Взволнованный без меры Люциус выпустил плечи Гермионы из своих рук и догнал его.

— Скажи, о чём ты думаешь, Северус? — Гермиона расслышала его отчаянный шёпот. — Тебе пришла в голову какая-то мысль? Почему он совсем не изменился?

— Не знаю пока, Люциус, не могу сказать… Нужно провести анализ.

— Но они не разрешают тут колдовать, — выдохнул тот, будто бы даже смущённо, как показалось Гермионе.

— И когда, позволь спросить, нас с тобой это останавливало? — рявкнул, метнувший в него разъярённый взгляд, Снейп.

— Я прошу прощения! — воскликнул, расслышавший их разговор, Фрэнк, он неуклюже заскакал в их направлении по кочкам. — Мистер Малфой прав, мистер Снейп!.. Но не беспокойтесь, мы пригласим к вам нашего уважаемого колдомедика и тот по вашей просьбе проведёт любые процедуры!

— Колдомедика, служащего в этом проклятом месте? — ядовито выплюнул тот. — Уже представляю его уровень, если он даже обсыпной лишай не смог вылечить! Какие анализы он может провести?

— Вы излишне строги, право! — судорожно вздохнул тот.

— А-а! — раздалось внезапно у них за спинами.

Люциус, Снейп, Гермиона и Гарри, вопреки всему, машинально повыхватывали из карманов палочки и обернулись на крик, ожидая встретить живых мертвецов, напавших на несущих свою нелёгкую ношу мракоборцев. Вопреки этому они увидели, что оба мракоборца почему-то бросили Ральфа на землю, отскочив от него в испуге в разные стороны.

— Что? — рявкнул Снейп, бросившись к ним. — Что такое?

— Ах, Мерлин! — запыхавшийся Фрэнк хлопнул себя ладонями по животу.

— С ним… с ним что-то происходит! — взвыл один из мракоборцев, указывая на Ральфа трясущимся пальцем. — Он меняется!

Люциус, Гарри и Гермиона вслед за Снейпом поспешили снова обступить труп со всех сторон, после чего глаза их начали в изумлении расширяться: мгновение за мгновением Ральф старел, скукоживался будто бы, седел. Руки его скрючились и сморщились, нос заострился, спина сгорбилась и вот… у ног их лежал уже совсем не Ральф Мальсибер, но Керберос.

— Мерлин побери! — выдохнул Фрэнк. — Кто это?

— Ну вот мы с вами наконец и встретились, господин Калогеропулос, — прошептал Люциус.

========== Глава 18. Новый день ==========

— Посмертный обмен телами, — произнёс Снейп, когда все они уже снова были внутри башни. — Очень тёмная магия…

Лазарет, куда в конце концов их привёл Фрэнк, состоял из нескольких довольно просторных помещений: приёмной, где колдомедик осматривал пациентов, палаты для содержания больных и морга. Именно там теперь и собрались Люциус, Гермиона, Гарри, Снейп и двое дрожащих от страха мракоборцев, которым, работающий здесь нынче доктор, заботливо выдал одеяла и налил горячий чай, усадив их вместе с Гермионой на небольшую кушетку.

Труп Кербероса лежал на секционном столе посреди комнаты. Люциус стоял над ним. Фрэнк, едва ли ещё пришедший в себя от удивления, взирал на него не моргая. Гарри беспокойно мерил шагами комнату.

— Как именно это работает, профессор Снейп? — спросил он.

— Жертва должна выпить особое зелье, что-то вроде оборотного: с частицей того человека, которого собираются превратить в него, — ответил Снейп. Он спокойно стоял у двери. — В то же время, желающий превратиться — выпивает аналогичное зелье. После этого они становятся друг другом, но, дабы закрепить эффект — жертву закапывают заживо, делая тем самым превращение необратимым.

— Заживо? — с ужасом выдохнула Гермиона, она поднялась с кушетки. — Ты хочешь сказать, что Керберос был ещё жив, когда его закопали здесь?

— Да, — кивнул Снейп. — Именно поэтому его тело не претерпело абсолютно никаких изменений, будучи защищенным обратной связью с живым владельцем.

— О, Мерлин…

— Но как же так, — презрительно выплюнул Люциус. — Почему все эти уникальные, потрясающие заклятья, раскрывающие «любую» маскировку, которыми так славится теперь Азкабан, не подействовали на сбежавшего отсюда в облике старика Ральфа?

— Очевидно, они не в состоянии распознать подобную магию, — сказал Снейп. — Когда человек принимает облик заживо похороненного — он полностью становится им. Тело его и все происходящие в нём процессы больше неотличимы от жертвы и чары эти нерушимы уже никаким посторонним воздействием.

— Получается, Ральф жил в теле Кербероса два года, без возможности хотя бы на мгновение стать собой? — уточнил Гарри.

— Именно так, — кивнул Снейп. — Единственный способ прервать процесс — выкопать труп жертвы. Так что теперь, после того, как мы извлекли его из земли, и он принял свой истинный облик, магия должна была рассеяться и по ту сторону острова…

— Что? — поражённо выдохнул Фрэнк, оторвав наконец глаза от Кербероса. — Вы хотите сказать, что сейчас, где-то там, на свободе Пожиратель Смерти, который должен был быть всё это время здесь, у нас?!

— Какой вы сообразительный! — приподнял бровь тот.

— Но это… Это же скандал!

— Это не просто скандал, дорогой мой Фрэнк, — произнёс Люциус, обходя стол и начиная приближаться к стражнику. — Это полная дискредитация всей нынешней охранной системы этого достопочтенного заведения. Что только скажут люди, когда узнают, что здесь, вот уже два года назад, из-под носа сотен высококвалифицированных мракоборцев вот так легко и незаметно сбежал Пожиратель Смерти?.. Где гарантия, что это произошло единожды?..

— Н-нужно объявить тревогу, — заикаясь, начал тот. — Н-нужно объявить чрезвычайное положение!

— Спустя два года? — усмехнулся Снейп, презрительно добавив: — Успокойтесь, сядьте, выпейте лучше чай и предоставьте это нам. В конце концов вы всего лишь рядовой стражник. А со всем остальным будет разбираться мистер Бруствер…

— Да кто вы, в конце концов, такие, чтобы указывать мне? — нахмурив брови и сжав кулаки, сказал Фрэнк. — Ваше ли это вообще дело?!

Гарри, который всё ещё беспокойно перемещался по комнате взад и вперёд, наконец прервал свои блуждания, застыв как вкопанный и обратив на Фрэнка очень сердитый взгляд.

— С того момента, как труп пожизненно заключённого в эту тюрьму Пожирателя Смерти обратился другим человеком, что несомненно свидетельствует о его побеге — это дело штаб-квартиры мракоборцев и Группы по отлову особо опасных преступников, главой которой я и являюсь в настоящий момент, — уверенно сказал он. — А потому, я вынужден требовать, чтобы вы немедленно представили нам свидетельство о смерти Ральфа. Считайте это официальным приказом Министерства, мистер МакКиннон.

В комнате повисла весьма напряжённая тишина. В сторону Гарри обратилось сразу несколько пар изумлённых глаз. Фрэнк тоже с недоумением взирал на него пару мгновений.

— К-конечно, мистер Поттер, — выдохнул он, побледнев и потупив взгляд. Он сделал было несколько шагов по направлению к двери, но так и не решился открыть её. Вместо этого Фрэнк снова, боязливо оглядел присутствующих. — Позвольте только узнать, кем был этот человек?..

Дрожащий палец его указал на тело старика.

— Это греческий миллиардер и весьма известный меценат — Керберос Калогеропулос, — произнёс Люциус, не спуская с Фрэнка теперь своего проницательного взгляда. — И, по всем имеющимся до сих пор у широкой общественности данным, он был жив и здоров, пребывая последние два месяца в Британии, с некой дамой, работающей у него в качестве сиделки, чьё имя Мирелла Мальсибер.

Фрэнк вытаращил глаза, так словно Люциус огрел его только что по голове палкой.

— Именно поэтому, — продолжил тот очень спокойным голосом, — Если подтвердится, что стража, поставившая два года назад свою подпись под фальшивым свидетельством о смерти брата вышеназванной особы, была подкуплена и совершила акт чёрной магии, закопав здесь живьём вместо преступника ни в чём неповинного гражданина другого государства, который ко всему прочему являлся отнюдь не самым простым представителем общества, это вне всяких сомнений повлечёт за собой скандал международного уровня. В связи с этим, мистер МакКиннон, я надеюсь, вы понимаете, почему нам так необходимо теперь свидетельство о смерти Ральфа?

— Да-да, — выдохнул будто бы уменьшившийся вдруг в размерах Фрэнк. — Я сейчас принесу вам его из архива, мистер Малфой. Его должны были уже отыскать…

— Прекрасно, — губы Люциуса изогнулись в холодной улыбке.

— Вы, конечно, не станете возражать, если я пойду вместе с вами? — спросил Гарри.

Фрэнк вздрогнул, посмотрев на него так, словно увидел впервые.

— Полагаю, будет неплохо, если и один из нас тоже пойдёт, — поднимаясь с кушетки и сбросив с себя одеяло, сказал коротко стриженный мракоборец. Гарри кивнул ему.

— Конечно, джентльмены, — Фрэнк беспокойно облизнул губы и, склонив голову, указал рукой на дверь. — Прошу.

После чего все трое покинули морг.

***

Тот факт, что Фрэнк носил фамилию МакКиннон, в действительности совсем не поразил Гермиону — она уже поняла, что Азкабан был полон врагов Люциуса, и отнюдь не все они сидели сейчас в секторе «С». В комнате, после ухода Фрэнка, воцарилось весьма натужное молчание. Снейп и Люциус обменялись многозначительными взглядами. Второй, оставшийся в комнате мракоборец, всё ещё ёжился в своём одеяле на кушетке, бросая время от времени робкий взгляд на лежавший в центре комнаты труп.

Тяжело вздохнув, Гермиона приблизилась к Керберосу, вглядываясь в его мёртвое морщинистое лицо. Голова её шла кругом, и она только сейчас вспомнила, что ничего не ела и не пила с самого утра… как, впрочем, и все они.

— Поверить не могу, что мракоборцы совершили подобное зверство, — губы её, казалось, произнесли это сами собой.

— Ты всегда излишне переоценивала людей, носящих это гордое звание, — хмыкнул Снейп. — Как и в любой другой профессии среди них есть очень разные представители. В чём мы в полной мере убедились сегодня. И, полагаю, убедимся в ближайшем будущем ещё не раз…

На какую-то долю секунды у Гермионы перед глазами всё вдруг потемнело, и она пошатнулась, едва успевая вцепиться пальцами в края секционного стола.

— Гермиона, — хором выдохнули Снейп и Люциус, подбегая к ней с обеих сторон и беря под руки.

Мракоборец беспокойно подскочил на своём месте.

— Позовите доктора, — скомандовал ему Люциус, и тот тут же скрылся за дверью.

Снейп тем временем извлёк из кармана своей мантии зелье и, откупорив его, сунул Гермионе в руки. Та выпила.

— Нам нужно отсюда выбираться, — шепнул Люциус, когда они усадили её на кушетку. — У меня не самое хорошее предчувствие на счёт МакКиннона и всего этого цирка, который мы имели удовольствие наблюдать здесь. Будто бы… нас опять дурачат!

— У меня то же чувство, — сказал Снейп, забирая из рук Гермионы пустую склянку и пряча её обратно в карман. — Начнём с того, что в лазарет и внутренний двор, как мы успели убедиться, ведёт множество дверей из других секторов и нас совсем не обязательно было тащить через «С».

Люциус только хмыкнул.

— Давайте хотя бы подождём Гарри! — выдохнула Гермиона.

После выпитого ею восстанавливающего зелья, она почувствовал себя гораздо лучше.

— Ну конечно же мы не бросим мистера Поттера на растерзание этим волкам! — возмутился Люциус.

Дверь в морг отворилась, и на пороге, в сопровождении мракоборца, появился колдомедик — пожилой и едва ли чем-нибудь примечательный человек. Он беспокойно посмотрел на окружённую Люциусом и Снейпом Гермиону.

— Вам нехорошо? Быть может дать вам восстанавливающее зелье? — поинтересовался тот.

— Ах, нет-нет, — улыбнулась она. — Спасибо! Просто голова закружилась. Ничего страшного, мне уже лучше.

— Скажите, любезнейший, — обратился к нему Люциус. — Можно ли каким-то образом попасть из лазарета прямиком в главный холл, минуя всякие прочие сектора?

— Конечно, — серьёзно ответил тот. — Центральная дверь сразу за приёмным покоем выведет вас прямиком туда.

— Как всё оказывается просто, — оскалился Люциус. — Спасибо вам.

Кивнув в ответ, доктор покинул морг. Через минуту, правда, дверь распахнулась вновь, и на пороге возник Гарри. Он был один, и выражение лица его красноречиво возвещало о том, что поход в архив закончился не совсем так, как предполагалось.

— Он сбежал! — воскликнул Гарри. — Он просто сбежал! Он привёл нас к архиву, попросил выдать нам свидетельство о смерти, которое, конечно же не было найдено до сих пор. Мы стали ждать. Он извинился перед нами, сказал, что отойдёт по нужде… но так и не вернулся!

— Документ, мистер Поттер, — металлическим голосом сказал Снейп. — Вам выдали документ?

— Да, конечно! — Гарри взглянул на него несколько оскорблено, и, достав из-за пазухи пергаментный свиток, язвительно добавил: — Только не снимайте с меня баллы, профессор!

Люциус хмыкнул, сейчас же прижав к губам кулак, потому как Снейп окатил его ледяным взглядом.

— А где?.. — робко обратился к Гарри оставшийся в комнате мракоборец.

— О, он решил осмотреться и поискать МакКиннона, — ответил Гарри, сообразив, что тот спрашивал его о своём напарнике.

Мракоборец только кивнул и отошёл в сторону.

— Ну, так и чьи же там подписи, мистер Поттер? — Люциус указал взглядом на свиток. — Не томите нас!

— Я и сам ещё не успел посмотреть, — Гарри торопливо начал разворачивать пергамент и, предвосхищая уже готовый сорваться с беспокойно дрогнувших губ Снейпа вопрос, добавил: — Да, я убедился, что он принадлежит Мальсиберу, профессор!

По лицу Снейпа прокатилась судорога, но он ничего более не сказал.

Наконец Гарри раскрыл свиток и принялся читать его. Люциус, Снейп и Гермиона обступили его, тоже уставившись в текст, содержавший будничное описание процедуры проверки трупа, что, судя по всему, было лишь формальной заготовкой, которая переписывалась от раза к разу в каждое следующее свидетельство. В конце этого лживого опуса шла подпись служившего в то время в Азкабане колдомедика, явно, теперь уже, подкупленного, сколь и бесполезного, ввиду его собственной смерти, а также две другие: одна принадлежала некому мистеру Дорни, а вторая… Фрэнку МакКиннону.

— Ах, ну и кто после всего этого снова попробует выставить меня безумцем с манией преследования?! — в сердцах, воскликнул Люциус.

— Не может быть, — выдохнула Гермиона, отходя в сторону и мотая головой. — Просто невероятно… Никому нельзя верить!

Встревоженный, очевидно, воплем Люциуса, в морг снова вбежал колдомедик.

— Я вынужден просить вас быть тише, — в голосе его на этот раз прозвучало раздражение, — Мои пациенты уже спят… Быть может, они и преступники, но всё-таки люди, которым тоже нужен отдых…

— Простите, — Гарри подпрыгнул к нему в ту же секунду. — Но не могли бы вы сказать нам, продолжает ли в Азкабане нести свою службу некий мистер Дорни?

Доктор взглянул на Гарри с изумлением. После чего возмущение его понемногу утихло, и он сощурил глаза.

— Дорни? Хм, что-то знакомое, — пробормотал он. — Однако я, честно говоря, не знаю здесь никого с такой фамилией…

— Возможно, он ушёл отсюда два года назад или чуть позже, — не отступал Гарри. — Вы здесь, конечно, недавно — с прошлой осени… Но быть может, другие стражники обсуждали кого-то с такой фамилией?..

— Дорни, Дорни, — доктор в задумчивости похлопал указательным пальцем себе по губам. — Ах, кажется, была какая-то история о стражнике, уволившимся отсюда чуть больше года назад… Его тогда ещё распределили в Эдинбург, в тамошнее отделение мракоборцев, после чего отправили на дело… Что-то связанное с очередными беглыми эльфами: дом, в который он прибыл по подозрению о жестоком обращении, был, кажется, подожжён. Очевидно, эльф не смог смириться с тем, что предал своего хозяина и решил покончить жизнь самоубийством… Так вот, этого человека, если мне не изменяет память, и звали Дорни.

Гарри обратил на остальных многозначительный взгляд.

— Спасибо, что уделили нам время, — произнёс он, учтиво улыбнувшись колдомедику.

— Могу ли я чем-то ещё помочь вам? — полюбопытствовал тот.

— Да, — сказал Люциус, подходя к нему и натягивая на лицо любезную улыбку, — вообще-то можете. Нам к несчастью уже пора, но мы были бы вам очень признательны, если бы вы сохранили это тело, — он указал на Кербероса, — в целости и сохранности до прибытия сюда министра магии, не позволяя кому бы то ни было трогать его или совершать с ним какие-либо магические и немагические действия.

— Министр? Приедет сюда? — обомлел доктор.

— Именно так, — подтвердил Гарри. — Полагаю, уже утром.

— И если вы сделаете для нас то, что мы просим, — добавил Люциус. — То, будьте уверены, мы не останемся в долгу. Мистер Бруствер будет обязательно осведомлён о ваших… самоотверженных действиях.

— Конечно. Вы можете на меня положиться, — кивнул тот, не спуская больше с Люциуса глаз.

— Спасибо вам, — улыбка его стала ещё шире, и он протянул колдомедику руку, которую тот с охотой пожал.

— Полагаю, мне стоит остаться тут на ночь, — раздался за их спинами голос мракоборца, о присутствии которого на некоторое время все забыли. — До приезда Кингсли, по крайней мере…

— Конечно! — сказал Гарри, он быстро пересёк комнату и тоже протянул ему руку. — Спасибо за всё. И… я сочувствую, что вам пришлось возиться там в этой жиже.

— Такая уж у нас работа, не так ли? — усмехнулся тот.

— Я обязательно скажу ему, о том, что вы сделали, — кивнул Гарри, и мракоборец лишь устало махнул им вслед рукой.

***

Когда Гермиона, Люциус, Гарри и Снейп, ни с кем больше не разговаривая, покинули Азкабан, только и, потребовав у стражников в главном холле, что открыть им входную дверь, на улице уже была глубокая ночь. Небо, по-прежнему затянутое облаками, не являло сейчас их взору ни луны, ни звёзд, отчего тьмы вокруг была практически кромешной. Как только большие ворота за ними захлопнулись все четверо достали из карманов свои палочки, зажигая на их концах неяркие огоньки, едва ли способные осветить это громадное пустое пространство вокруг. Огоньков этих, впрочем, вполне хватало, дабы увидеть небольшой отрезок дороги, а потому они припустили к берегу, на шум моря.

— Портал должен быть где-то здесь! — воскликнул Гарри, когда лица их уже начало обдавать каплями солёных брызг. — Ищите!

И все они рассредоточились, беспокойно рыща глазами в темноте среди камней, пока Гермиона не заметила на самом краю утёса старый растрескавшийся деревянный штурвал метрах в пяти от себя.

— Вот он! Нашла! — победоносно вскричала она, оборачиваясь в сторону остальных и вскидывая свою зажженную палочку вверх.

Три других огонька, находящихся сейчас на отдалении от неё, замерли, после чего направились в её сторону.

Гермиона улыбалась. Она была так счастлива, что это ужасное приключение подходило для них всех к концу. Устало опустив руку вниз, она просто стояла теперь, дыша бьющимся за её спиной о скалы морем, глядя, как Люциус, Гарри и Снейп торопливо приближались к ней, и, думая лишь о том, что она очень сильно любила их всех троих. Каждого по-своему. Каждого самой удивительной и неповторимой любовью… А потому Гермиона очень удивилась, когда все они замерли не дойдя до неё метров должно быть трёх и обратили в её сторону палочки, из которых сейчас же полетели яркие вспышки боевых заклятий.

— Гермиона, ложись! — окрик Гарри заставил её броситься вниз, на голую каменистую землю, и за спиной её, не далее, чем в метре замертво упало чьё-то тело.

Вспышки погасли, и всё вокруг вновь поглотили мрак и тишина.

— Что происходит?! — в испуге воскликнула Гермоина, вскакивая на ноги и обнаруживая себе уже в окружении мужчин. — Вы что все трое обалдели?

Снейп беспокойно осмотрел её с головы до ног. Люциус же, молча, взял за руку, и она, будучи ещё ошеломлённой, попыталась отдёрнуть её, но тот сомкнул пальцы так настойчиво, что у Гермионы просто не осталось шансов. Гарри же и вовсе прошёл мимо.

— Мертвец, — послышался вскоре его голос.

Он склонился над недвижно лежащим на камнях телом.

— Конечно он мертвец, в него попало сразу три боевых заклятья, мистер Поттер, — раздражённо сказал Снейп.

— Нет, — Гарри дёрнул головой. — Это один из них… Один из тех «живых мертвецов» из сада, судя по всему…

— Не может быть! — зло выплюнул Люциус, отпуская руку Гермионы и подходя к Гарри.

Гермиона и Снейп тоже приблизились к ним, склоняясь над трупом, который без сомнения был мёртв вот уже не один месяц. Только сейчас Гермиону пронзило осознание, что это неживое создание могло напасть на неё со спины, и утащить с обрыва вниз на скалы, пока она стояла тут, размышляя о своих чувствах.

— Чёрт бы его подрал! — выплюнул Люциус. — И как, скажите мне, он сюда притащился из внутреннего двора? Они что могут ходить сквозь стены?

— Или же его кто-то привёл сюда намеренно, — прошептал Снейп.

Выпрямившись и покрепче сжав в руке палочку, он огляделся по сторонам.

— Могу даже представить себе кто, — Люциус тоже принялся осматриваться в темноте, заслоняя Гермиону своей спиной.

— Давайте убираться отсюда, — сказал Гарри.

Он решительно направился к порталу.

— Осторожно, вон там! — пискнула Гермиона, заметившая из-за широкой спины Люциуса какое-то шевеление среди камней; пальцы её вцепились в складки мантии на его плечах.

Все трое обратили свои палочки в ту сторону, куда она указала, направляя заклятья, ярко подсвечивающие пространство рядом с порталом и демонстрирующие, что оттуда на них двигался вовсе не один, а должно быть уже десяток оживших мертвецов. Трое из них упали замертво, сражённые посланными в них проклятьями, прочие же, почуяв, видно, живую плоть, задвигались ещё быстрее.

— Чёрт возьми, — выдохнул Снейп, и все четверо, прижавшись друг к другу, стали медленно отступать назад, попеременно отстреливаясь и обнаруживая, что мертвецы, которых они только что поразили заклятьем, вставали на ноги и вновь принимались двигаться в их направлении.

— Поганая нежить! — прошипел Люциус, воскликнув: — Бомбарда максима!

Один из трупов взорвался, клочки его тела осыпали всё окружающее пространство.

— Бомбарда! — закричали остальные. — Конфринго!

Гермионе на плечо упало что-то длинное и упругое. Взвизгнув, она отскочила в сторону, удивлённо глядя себе под ноги и обнаруживая в свете палочки, лежащий на земле длинный осклизлый кусок чьей-то кишки.

— О, Мерлин! — с отвращением прошептала она, делая шаг назад и натыкаясь спиной на кого-то стоящего позади.

Спины Гарри, Люциуса и Снейпа при этом были прямо перед ней, а потому она лишь испустила судорожный вздох и обернулась, в упор встретившись с мёртвыми запавшими глазами Антонина Долохова… Когда-то давно, там, в Отделе тайн, она уже смотрела в эти, ещё бывшие живыми, глаза, после чего все внутренние органы её буквально взорвались тогда от страшной, распространяющейся по всему телу боли чёрного проклятья, заставившего её ещё долго потом приходить в себя… От ужаса этих воспоминаний палочка выскользнула из онемевших пальцев Гермионы, и она только зажмурилась, не в силах оказать сопротивление или хотя бы сделать шаг назад, ощущая, как отвратительная разбухшая рука трупа схватила её за ворот мантии.

— Отпусти её, мерзкое отродье, — раздался голос Люциуса. — Отправляйся обратно в ад, Антонин! Редукто!

Всё лицо Гермионы в следующий момент обдало мерзкой слизью, и она, подхваченная взрывной волной, отшатнулась назад, ощущая, будто на шее её повис камень. Распахнув глаза, она обнаружила, что рука Долохова и правда осталась висеть на её мантии, продолжая сжимать складки ворота мёртвой хваткой. Истошно закричав Гермиона, стряхнула с себя эту отвратительную вещь, пачкая руки в ошмётках плоти, которыми изгажена была теперь вся её одежда.

Снейп и Гарри, продолжающие отстреливаться, беспокойно обернулись в её сторону. Люциус тем временем подобрал её палочку и крепко прижал Гермиону к своей груди. Она зарыдала, уткнувшись ему в плечо.

— Инсендио! — раздался крик Гарри и очередной надвигавшийся на них мертвец вспыхнул подобно громадному факелу, ярко осветив окружающий их заваленный кусками тел скалистый берег.

— Кажется, последний, — выдохнул Снейп.

— К порталу! — воскликнул Гарри и оба они бросились на край обрыва, где спокойно продолжал лежать никем не тронутый старый штурвал.

— Пойдём, — прошептал Люциус, гладя Гермиону по спине, и они неторопливо двинулась вслед за ними.

***

Когда все они наконец перенеслись на Шетлендские острова, восточный горизонт уже осветила зарница. Начинался новый день.

Гермиона, Люциус, Гарри и Снейп устало уселись на краю покрытого невысокой мягкой травой берега. Отрешённые взгляды их устремились в море, вдаль. Гермионе едва ли верилось, что они смогли унести ноги из этого проклятого всеми богами места и, сжав в трясущейся руке палочку, она начала отчищать свою мантию. Снейп извлёк тем временем из кармана четыре бутылочки с зельем, позволяющим трансгрессировать на дальние расстояния, и передал каждому. Все выпили.

— Мне надо в Лондон, — произнёс наконец Гарри, поднимаясь на ноги. — Я должен сообщить Кингсли…

— Полагаю, наше присутствие не является необходимым? — спросил Люциус.

— Нет, отправляйтесь в Малфой-мэнор, — мотнул головой тот. При упоминании дома у Гермионы кольнуло в сердце. Она хотела сейчас только туда, к Розе. — Я сообщу, как только появится какая-то информация. Ситуация обстоит куда хуже, чем мы могли представить… Грядёт большое расследование. Надеюсь, нам удастся поймать и допросить МакКиннона.

Люциус с Гермионой только кивнули, и Гарри трансгрессировал.

— Что ж, я тоже, пожалуй, пойду, — приподнял бровь Снейп и, обратив на Люциуса насмешливый взгляд, добавил: — Жду от вас приглашения на воскресный обед в качестве компенсации за столь интересно проведённый вечер…

— Мерзавец! — только и выдохнул Люциус, качая головой и наблюдая, за тем, как Снейп растворяется в воздухе.

Наконец они остались вдвоём. Судорожно вздохнув, Гермиона села к Люциусу поближе. Мантию свою она уже не пыталась привести в приличествующее состояние, потому как её было проще выбросить, одежда Люциуса и даже его волосы к тому же тоже были в грязи, а потому они просто прижались друг к другу крепче, глядя на прекрасный розовый восход и покойную в этот ранний час гладь Северного моря. Посидев так в молчании, ещё несколько минут, они поднялись на ноги и тоже перенеслись с Шетлендских островов в направлении дома.

***

Обратный путь их занял куда меньше времени благодаря зелью, которое им дал Снейп, и отсутствию необходимости следовать указаниям мракоборцев, а потому в Малфой-мэнор Люциус и Гермиона прибыли, когда солнце только начало возвышаться над лесом. Сразу после этого, как можно скорее избавившись от своих ужасных, перемазанных в зловонных трупных жидкостях, одежд, оба они поспешили в одну из гостевых спален первого этажа, где был душ, предпочтя даже не подниматься в таком виде на второй этаж, дабы ненароком не запачкать свою идеально чистую ванную комнату.

Всё это время, шокированные произошедшими событиями, Люциус и Гермиона почти не смотрели друг на друга, и только, будучи уже полностью голыми, оставшись наедине в маленькой душевой, они наконец взглянули друг другу в глаза.

Губы Гермионы расплылись в улыбке — Люциус выглядел просто ужасно: подбородок у него был в крови, перепачканные волосы слиплись на концах, на щеках за сутки проступила щетина, под глазами залегли тени. Побоявшись представить, как же выглядела сейчас она сама, потому как лоб и щёки её, по малоприятным ощущениям, были покрыты какой-то уже засохшей коркой, Гермиона смущённо опустила взгляд и выкрутила краны, позволяя тёплым струям пролиться на их головы. Несколько минут они стояли под этим приносящим им очищение ливнем, закрыв глаза и подставив под воду лица, после чего Гермиона ощутила прикосновение пальцев Люциуса к её бедру, талии, груди, и невольно подалась ему навстречу, прижимаясь к нему, с наслаждением и жадностью впиваясь губами в его губы.

Какой прекрасной, какой упоительной, на фоне ужаса смерти и разложений ей показалась сейчас жизнь. Как она жаждала её, как она истосковалась по ней, за эти жалкие несколько часов в том ужасном, пропитанном бесконечными страданиями месте.

Люциус схватил Гермиону за талию, приподнимая вверх. Руки её обхватили его шею, ноги обвили бёдра и, прижав её спиной к прохладной каменной стене, он вошёл в неё, разнося по всему телу волны удовольствия, заставляя пальцы её отчаянно впиваться в его крепкие плечи, а рот — стонать его имя.

***

Через полчаса оба они, уже чистые и расслабленные, закутанные в тёплые банные халаты, вошли в комнату своей дочери. Роза ещё спала, сжимая своими пухлыми ручками Мими, и Люциус с Гермионой стали смотреть на неё, не в силах отвести глаз.

Только спустя минуты, полностью уверившись в том, что они с Люциусом наконец были дома, и что с Розой тоже всё было в порядке, Гермиона устало опустилась в кресло в другом конце комнаты.

— Как… — набравшись мужества, выдохнула она, устремив свой взгляд на Люциуса. — Как ты выжил там? Как не сошёл с ума?..

— Я думал только о том, что не имею права сгинуть в этих стенах, — ответил он. — Я знал, что путь мой не кончается там, и что дементоры не получат мою душу так просто. Ну, уж нет… Чью угодно, но только не мою. Не Малфоя.

Воцарившееся в комнате молчание прерывалось лишь отдаленным щебетом обитавших в саду поместья птиц.

— Ты был во всём прав, Люциус, — сказала наконец Гермиона. — Во всём. И в том, что Керберос — это Ральф и в том, что Мирелла пытается отомстить тебе…

— Это уникальное качество и отличает Малфоев от всех прочих: мы всегда чувствуем, когда нам угрожает опасность, — усмехнулся он, подходя к Гермионе и принимаясь гладить её по голове. — Бывают, правда, внешние обстоятельства, которые вводят в заблуждение, заставляют сомневаться в собственном чутье… Но вся произошедшая сейчас ситуация, в очередной раз позволила мне убедиться в том, что доверять я должен отныне только себе.

— И меня, — вздохнула Гермиона. — Меня она тоже убедила в том, что доверять я должна только тебе.

— Ну, вот видишь, как всё прекрасно сложилось, — наклонившись, он заключил её лицо в ладони и поцеловал в лоб. — Значит, всё было не зря.

— Прости, что в какой-то момент я поддалась их козням и усомнилась в тебе.

— Ничего, — мягко произнёс он, продолжая гладить её по волосам. — Просто больше никогда так не поступай…

— Нет, — Гермиона замотала головой. — Нет, на этот раз я всё поняла, уверяю тебя.

— Я не сомневаюсь, — улыбнулся он, проводя пальцами по её щеке. — Ты ведь у меня умная.

И, взяв Гермиону за подбородок, он притянул её лицо к себе, оставляя поцелуй на её губах. Затем он предложил ей руку, и она позволила ему увести себя в их спальню.

— А теперь, моя радость, — вздохнул Люциус, когда дверь за ними закрылась. — Я бы хотел услышать историю о том чудесном письме, которое так ловко выманило тебя из лаборатории два дня назад.

— Ах, это такой кошмар, Люциус! — Гермиона прижала руки к своим щекам, ощутив, как их обдало жаром. Она села на кровать, и он опустился рядом, не спуская с неё своего, несколько насмешливого теперь взгляда. — То письмо было написано от лица трёх сбежавших эльфов. Оно было таким правдоподобным! Мне даже не пришло в голову, что это может быть… И я побежала… побежала спасать их… несчастных маленьких эльфов!

Губы Люциуса изогнулись в несколько злорадной, хотя и старательно сдерживаемой им, улыбке, и, ощутив, что способна расплакаться, Гермиона отвела взгляд.

— Но почему ты поехала туда сама? — спросил он. — Я могу понять, почему ты не сообщила мне, но почему ты не отправила туда кого-то из моих помощников, как мы делали это всегда?

— Потому что письмо пришло именно на моё имя и… честно говоря, я уже однажды ездила так, Люциус, — боязливо произнесла Гермиона.

— Что? — выдохнул он, меж бровей его пролегла суровая складка.

— Прости! — воскликнула она, хватая его за руку. — Я не рассказывала тебе! Это было… несколько месяцев назад. Тебя не было дома, и пришло то письмо… всё в крови, адрес еле читался, и там была всего одна строчка: «У меня дети», и я поняла тогда только то, что ей нужна моя помощь. Поэтому я поехала. И то, что я увидела там… Это было так страшно. Так ужасно, Люциус! — из глаз Гермионы, несмотря на её отчаянные попытки сдержать себя, всё-таки потекли слёзы. — Там была домовиха и она вся была избита. У неё были искалечены руки. Всю свою жизнь она служила у какой-то старухи, какой-то выжившей из ума одинокой ведьмы, которая пришла в ярость, узнав, что та понесла приплод, и что у неё родилось сразу три эльфа. Она хотела отнять их у неё и утопить, как неугодных щенят, но домовиха воспротивилась ей. Она боролась с ней, не позволяя забрать детей, но старуха была сильнее. Она изуродовала её, сломала ей руки и опрокинула на неё котёл с кипящим зельем, после чего, отобрав младенцев, начала их душить! И тогда домовиха нарушила контракт, она применила против неё магию, отняла своих детей и сбежала, но старухе удалось убить одного из них… А он… он был такой маленький, чуть больше котёнка, Люциус! — Гермиона продемонстрировала ему свои дрожащие пустые ладони. — И я держала его на руках, а он был мёртв. Мёртв! — из груди её вырвались горькие рыдания и, вздохнув, Люциус прижал Гермиону к своей груди, принимаясь целовать и гладить её по спине. — Почему… почему люди такие жестокие, Люциус? Почему им так необходимо владеть кем-то? Почему им так необходимо, чтобы кто-то был у них в подчинении, был их рабом? Почему они готовы даже убить это всецело зависящее от их воли, беззащитное существо, если оно вдруг захочет обрести в этом мире что-то своё?.. И знаешь, — отстранившись, Гермиона посмотрела Люциусу в глаза, — знаешь, что было самым ужасным? То как она продолжала называть её, свою хозяйку: «моя несчастная мисс»! Она продолжала жалеть её, она страдала от того, что ей пришлось пойти против неё и бросить, оставить одну! После всей жестокости… Как?! Как скажи мне, такое возможно, Люциус?

Гермиона наконец замолчала, устало прикрыв глаза и уронив на колени свои ослабевшие руки. В комнате воцарилась тишина; солнце уже довольно высоко встало над лесом, освещая их спальню мягким тёплым светом.

— Почему ты не рассказала мне об этом тогда? — только и спросил Люциус.

— Я боялась, что ты не поймёшь, — она мотнула головой.

— Гермиона…

— Прости меня, — она робко сжала его ладонь.

— Ничего, — выдохнул он, вновь притягивая к себе. — Но больше… никогда не скрывай от меня ничего подобного, хорошо?

— Да, — кивнула она, прижавшись щекой к его плечу.

— Вообще от меня больше ничего не скрывай, — тихо добавил он ей на ухо. — Только… я могу тебя понять. Это тебе понятно?

— Да, да, да, — она отчаянно закивала, ощущая, как всё тело её охватил озноб.

Ей было так стыдно перед ним. Она так отчаянно сожалела, что легко доверила некоторое время назад эту историю Алонзо — совершенно чужому для неё человеку, считая при этом, что Люциус — её собственный муж, был неспособен проникнуться её тревогами… Как она могла?

А он целовал её, он гладил её по голове, шепча на ухо, что она была хорошая, и что он любил её, пока оба они не легли на кровать и, уткнувшись носом Люциусу в шею, Гермиона не заснула.

Когда же она наконец открыла свои глаза — был уже поздний вечер. В спальне их царил мрак, и Люциуса не было рядом. А потому, встав с постели и поплотнее затянув пояс своего банного халата, Гермиона направилась вниз, в большой зал. Открыв дверь, она обнаружила, что Люциус стоял посреди него, держа в руках какое-то письмо. Конверт, небрежно разорванный, лежал на полу у его ног. Когда Гермиона с небольшим стуком прикрыла за собой дверь, он даже не повернул голову.

— Люциус? — позвала она, и он метнул в неё очень озабоченный взгляд.

— Мы должны уехать Гермиона, — сказал он, стремительно приблизившись к ней. — Забрать Розу и уехать как можно дальше… Куда угодно. В Австралию к твоим родителям, или в Америку… к Драко…

Не выпуская пергамента из пальцев, он обхватил Гермиону за плечи, и она попыталась заглянуть в текст письма, различая почерк Гарри.

— Что ты такое говоришь, Люциус? Зачем нам… — она вновь посмотрела на него, с изумлением обнаруживая в глазах Люциуса неподдельный страх, которого не встречала в них, кажется, ещё никогда прежде. — Что произошло?

— Плегга… — еле слышно выдохнул Люциус. Губы его дрогнули и он нервно облизнул их. — Плегга Паркинсон сбежал прошлой ночью из Азкабана.

========== Глава 19. Лорд ==========

Тот день, произошедший двадцать восемь лет назад, Фрэнк МакКиннон помнил так, словно он случился только вчера.

Время тогда было весьма опасное, обстановка к концу 1980 года накалилась до предела. В штаб-квартиру каждый день приходили сообщения о нападениях Пожирателей, происходящие хаотично и без всякой, казалось, на то причины, так что предугадать, чей дом будет следующим, было практически нельзя.

Миллисента Багнолд, новый министр магии, пришедшая на смену Гарольду Минчуму, не сумевшему справиться с повсеместно распространившимся влиянием Волдеморта, дала распоряжение создать несколько групп срочного реагирования, которые могли бы мгновенно трансгрессировать в места, откуда поступал зов о помощи. И тридцатипятилетнего Фрэнка, у которого к тому моменту имелся уже немалый опыт в выездах на пункты «зачисток», назначили руководителем одной из таких групп, что было весьма неплохо с точки зрения карьерного роста в штаб-квартире и вместе с тем вызвало немало беспокойства у его родственников. Поддержала Фрэнка в то время только одна Марлин — любимая его двоюродная сестра, которой и самой было не занимать храбрости — буквально за несколько месяцев до этого, она случайно проболталась Фрэнку, что вместе со своими друзьями стала членом некого «Ордена Феникса», организованного профессором Дамблдором, не имевшим в то время у министра Минчума большого расположения.

Фрэнк, как честный служащий, не привыкший задаваться сложными политическими вопросами, но желающий только лишь хорошо выполнять свою работу, не стремился оспаривать мнение министра, а потому, и вступление Марлин в ряды сторонников Дамблдора не одобрял. К тому же риск, на который она пошла, записав своё имя в списки открытых противников Пожирателей Смерти, он считал неоправданным. Марлин, тем не менее, лишь посмеивалась над ним. Когда он приходил вдом своего дяди повидаться с сестрой, она усаживалась подле него и принималась гладить по рукам, повторяя с улыбкой: «Милый мой Фрэнки, ну пожалуйста, ну не злись. Разве же плохо, что я теперь как ты? Что я теперь тоже помогаю?»

— Ах, Марлин, — только и вздыхал он, с отчаянием осознавая, что она совсем не отдавала отчёта той страшной опасности, которая подстерегала её отныне на каждом шагу.

— Не беспокойся, Фрэнк, — отвечала она, словно бы угадывая его мысли. — Профессор Дамблдор знает что делать. Мы все должны довериться ему. Только он может победить его. И все мы наконец-то будем свободны. Все мы будем жить в мире, надо только выстоять. Надо только не прекращать борьбу…

А в 1981 начались эти смерти. Одна за другой. Пруэтты, Дирборны, Боунсы, Фенвики… Каждое новое сообщение, приходящее в штаб-квартиру, заставляло сердце Фрэнка сжиматься. И он разворачивал залетевший в его кабинет бумажный самолётик с тревожным ожиданием, опасаясь увидеть там знакомое имя или адрес…

И когда двадцать шестого июня это наконец произошло, Фрэнк понял, что совсем не был готов. Мгновение за мгновением он держал этот страшный самолётик в руках, понимая, сквозь затопивший его сознание шум отчаяния, что где-то там, пока он стоит здесь, уткнувшись парализованным взглядом в бесполезный кусок пергамента, Марлин скорее всего уже убили. Так было практически всегда. Им редко удавалось поспеть вовремя. Работа групп срочного реагирования в конечном итоге сводилась к сбору ещё неостывших тел и поимке раненых Пожирателей, которых бросили их старшие подельники в наказание за промедление или иную провинность.

Иногда, конечно, Фрэнк заставал и разгар битвы, когда жертве нападения каким-то истинным чудом удавалось выдержать сопротивление и дождаться подмоги, что впрочем, было не случаем Марлин — отважной волшебницы, ввиду своей гриффиндорской натуры, но всё-таки ещё совсем глупой девчонки, а также её родителей — простых лавочников, которым и в жизни-то не пришлось применить ни одного боевого заклятия после выпуска из Хогвартса. Фрэнк, конечно, окружил их дом рядом хороших оборонных чар, но могли ли они сдержать натиск опытных и весьма безжалостных тёмных магов?

Когда Фрэнк со своим небольшим отрядом, состоящим в этот раз, по несчастному стечению обстоятельств, в основном из едва оперившихся новобранцев, прибыл тем поздним вечером в чудный сад своего дяди, где ещё в прошлое воскресенье, все они вместе пили чай с клубничным джемом, он понял, что это был конец. Никакого сада на месте, куда они трансгрессировали уже не было и в помине. Там была выжженная воронка. Часть увитой, обычно, глицинией веранды обвалилась, и на пороге в большой гостиной первого этажа лежала рука отца Марлин, узловатые пальцы которой, очевидно, сжимали палочку за мгновение до того, как страшное проклятье, разорвало её владельца на клочки. Палочки самой рядом уже не было, и Фрэнк, вобрав в онемевшие лёгкие побольше воздуха, переступил через руку, входя в помещение и обнаруживая остальные части своего дяди буквально размазанными по обитому ситцем диванчику и светло-коричневому пианино, на котором так любила играть его жена.

Ни её, ни Марлин, однако, в этой комнате не было, а потому Фрэнк, с позеленевшими от ужаса новобранцами, двинулся дальше, в холл, слыша раздающиеся со второго этажа звуки чьего-то неистового веселья. Громко смеялась женщина. Голос её не принадлежал ни Марлин, ни тем более её кроткой матери, и означало это только то, что Пожиратели были ещё здесь, а кто-то из их несчастных жертв был ещё жив. В этот момент, Фрэнк пожелал, чтобы это было не так: пусть уж лучше Марлин была мертва, чем стала игрушкой в руках этих мерзких выродков, которые, — он знал наверняка, — были способны на всё.

Отправив двоих своих подопечных осматривать оставшиеся внизу комнаты, он с тремя другими — едва державшими палочки в трясущихся руках, стал подниматься по лестнице вверх. Когда голова его показалась на верхней площадке, Фрэнк увидел, что небольшой коридор, отделявший комнаты второго этажа больше не имел стен. Всюду царил бардак из обвалившихся балок и мебели. И посреди этого бедлама, в центре, озарённый серебристым светом луны, проникающим через обрешётку лишенной кровли крыши, склонившись над уже бездыханным телом Марлин, стоял он — предводитель сегодняшнего нападения, один из самых, очевидно, приближенных к своему хозяину Пожирателей.

Фрэнк без сомнения отличал их — вожаков, персон, вокруг которых другие приспешники их мерзкого Лорда собирались, как бы заискивая, — у них всегда была чёткая иерархия — каждый знал своё место, которое отвёл им Волдеморт, не смея ослушаться. У предводителя, обычно, была самая страшная маска, право первого и последнего заклятья, а также возможность повелевать остальными, командуя, что им делать, как и кого убить…

Фрэнк знал, что в такие моменты, когда он со своими сослуживцами появлялся в самый разгар битвы, главари упивались этим особым превосходством. Так было и на этот раз. Отвернув свою покрытую капюшоном голову от распластанного перед ним тела, Пожиратель взглянул на Фрэнка, заставляя его ощутить пробежавший вдоль хребта холод, даже несмотря на то, что он не мог видеть через прорези чёрной маски его глаз. Мгновение они взирали друг на друга.

— Стой, где стоишь, мерзкая тварь, — прошептал тогда Фрэнк, уверенно направляя палочку на вожака и видя, как со всех сторон его стали окружать другие Пожиратели.

Среди них была и облачённая в длинное чёрное платье женщина, очевидно, та самая, чей смех он слышал с первого этажа. Её голова не была покрыта капюшоном, открывая взору копну чёрных вьющихся волос, а маска была на манер карнавальной — в половину лица с двумя изящными фазаньими пёрышками над правым глазом, так что Фрэнк мог созерцать её расплывшиеся в счастливой улыбке губы. Она играючи вертела свою изогнутую палочку меж пальцев, словно все они собрались здесь на дружескую дуэль.

— Могу я?.. — она обратила свой взгляд на вожака.

Тот лишь поднял руку, останавливая её, и она тот час же затихла.

— Мы уйдём, не тронув вас, — произнёс он, обращаясь к Фрэнку.

Голос его, очевидно, был изменён магически, потому как слышно было лишь слова, но невозможно было уловить тембр. Фрэнку, тем не менее, который нередко имел дело с новобранцами и даже тренировал их некоторое время в академии, удалось понять, что перед ним был ещё достаточно молодой человек — не старше тридцати — это точно. Самоуверенный гордец, считавший себя никак не меньше, чем полубогом, вершителем судеб, творцом страшного суда. То, как расправлены были его широкие плечи, то, как он поднял свою затянутую в чёрную кожаную перчатку руку, как держал голову — всё говорило о его чрезвычайной мании величия, способной составить конкуренцию, пожалуй, разве что самому Волдеморту.

— Эверте Статум! — воскликнул срывающимся голосом, стоявший за спиной Фрэнка молодой мракоборец, отправляя в вожака белую вспышку, которую тот без труда отвёл палочкой, принадлежавшей когда-то отцу Марлин — они всегда забирали их в качестве трофеев.

Не выдержав, видно, напряжения, парнишка подписал тем самым мгновенный смертный приговор не только себе, но и двоим своим соратникам, потому как, боевые заклятья снопом ярких искр полетели в их сторону из палочек Пожирателей. Фрэнк долго держал оборону. Он отчаянно бился в тот день. Так отчаянно, как ещё никогда в своей жизни, и целью его было поразить вожака или, по крайней мере, сбить с него маску и капюшон, дабы узнать, пусть, быть может, и посмертно, от чьей руки погибла бедная Марлин.

И в какой-то момент ему это почти удалось. Одно из его заклятий угодило Пожирателю в ухо, хоть он и увернулся от него в последний момент. Оно, тем не менее, сумело подпалить капюшон его мантии, обнажив прядь длинных белых волос, что ужасно не понравилось их владельцу. Он беспокойно спрятал их назад, под воротник и стал нападать на Фрэнка с такой неистовой злобой, что тот едва ли успевал отводить проклятья, рикошетившие в и без того уже дырявые стены.

Примерно в этот момент, набравшиеся храбрости, Фрэнку на подмогу с первого этажа подоспели двое оставленных им внизу мракоборцев. Они уже наколдовали неплохой оборонительный щит, сквозь который начали посылать заклятья в противников, судя по всему не ожидавших прибавления.

— Достаточно! — раздался голос вожака. В интонациях его отчётливо слышалось раздражение. — Мне надоела эта возня! Пора доложить Лорду о выполненном задании!

И в следующее мгновение Пожиратели, не прекращая при этом отстреливаться, трансгрессировали восвояси, один за другим…

В разрушенном доме МакКиннонов наконец воцарилась тишина. Оставшийся невредимым Фрэнк медленно, опустив палочку вниз, подошёл к Марлин, заглядывая в её мёртвые карие глаза, которые безразлично теперь взирали вдаль, на распростёртое перед ней звёздное небо. Мать её была найдена на первом этаже, в кухне. Очевидно, нападение было неожиданным и все обитатели дома, едва ли сумели понять, что же с ними произошло…

А после, уже в конце октября были Поттеры и, наконец, всё закончилось… и в то же время началось. Начались рейды и зачистки, которые проводило теперь само министерство.

Фрэнк участвовал во всех судах и допросах, которые хоть сколько-нибудь могли пролить свет на то, кто именно из пойманных или ещё скрывавшихся Пожирателей мог участвовать в нападении на дом Марлин. У следствия тогда было несколько подозреваемых, но кто конкретно возглавлял нападение, было неясно. Первым был пойман Трэверс, на причастность которого к смерти МакКиннонов впоследствии указал и Каркаров.

В женщине с чёрной копной волос безошибочно угадывалась Беллатриса Лестрейндж, но она была поймана несколько позже — после нападения на Лонгботтомов. Вместе с ней были посажены в Азкабан её муж, а также его брат, которых Фрэнк тоже подозревал, как одних из участников нападения на дом Марлин. Несколько ранее был задержан и отпущен Эйвери-младший, утверждавший, что все последние годы на него регулярно накладывал заклятье Империо его друг — Ральф Мальсибер, действовавший по указке не только Волдеморта, но и собственного отца.

Обоих Мальсиберов схватили на следующий день при попытке бегства, а потому ни у кого не возникло сомнений в их виновности. Эйвери убедил следствие, что именно Мальсибер-старший, имел прямое отношение к нападениям на дома членов Ордена Феникса и его стали считать основным подозреваемым, в том числе и в деле МакКиннонов.

Фрэнк присутствовал на его допросе. Мальсибер-старший — высокий человек с копной абсолютно в то время уже седых волос, длиной примерно до плеч, не казался ему похожим на того, кто склонил свою голову над мёртвой Марлин… Хотя он был и высок, в фигуре его, совсем не было нарочитой молодецкой нахальности, которую Фрэнк так хорошо приметил у вожака.

Сын же Мальсибера и вовсе не был похож ни на кого из тех, кто участвовал в нападении. Это был тщедушный мальчишка, ничем не лучше юнцов, чьим матерям Фрэнк лично несколько недель назад доставил похоронки, а потому всё время, пока шёл допрос, у него в голове вертелась только одна бесконечная мысль, что они терзают не того и что это лишь зря потраченное время. Так он думал ровно до того момента, пока Ральфа не стали расспрашивать о его отце, к которому он, видно, питал весьма искренние сыновние чувства, а потому выгораживал его с таким жаром, что это не вызывало ничего кроме умиления и жалости. Когда же следователь, осуществлявший допрос, стал перечислять даты нападений и имена, среди которых была и Марлин, Ральф вдруг и вовсе подскочил на месте, лихорадочно мотая головой и говоря, что ни он ни его отец не участвовали в этом деле и что он готов назвать имя человека, которому было приказано совершить данное преступление, в обмен только на то, что человеку этому не будет сказано, кто именно его сдал. Следствие, конечно, пообещало Ральфу конфиденциальность, а потому он, трепеща от страха, выдохнул в конце концов имя широко известного и давно вызывавшего у мракоборцев немало подозрений аристократа — двадцатисемилетнего Люциуса Малфоя, несколько лет назад единолично унаследовавшего все богатства своего древнего чистокровного рода и проживающего ныне в старинном поместье в Уилтшире со своей принадлежавшей к семейству Блэк супругой и их годовалым первенцем.

Люциуса Малфоя, надо сказать, за это время уже допрашивали дважды. Фрэнк не присутствовал при этом, потому как допросы его проходили в закрытом порядке. Доступны были только отчёты, из которых становилось ясно, что Малфой отрицал любое своё причастие к делам Пожирателей, хотя и входил в своё время — это было неоспоримо — в их ряды, однако по свидетельствам его жены и заверению самого Люциуса — его принудили вступить туда силой, под Империо, ещё после Хогвартса, после чего он не имел никаких контактов ни с Волдемортом, ни с его приспешниками. Слова его подкреплялись имеющимися у него всякий раз железными алиби и отсутствием у мракоборцев каких-либо явных доказательств участия Люциуса в нападениях.

Признание же Ральфа Мальсибера, вынудило следствие вновь вежливо попросить мистера Малфоя, явиться в штаб-квартиру на беседу. Люциус к тому моменту пожертвовал на нужды разорённого после войны Министерства немыслимую по тем временам сумму в сто тысяч галлеонов, которую мисс Багнолд, скрепя сердце, была вынуждена принять, а потому допросом предстоящую встречу никто не называл. Более того, провести беседу с Люциусом в третий раз Милиссента поручила одному из рядовых следователей, вопреки страстному желанию Барти Крауча, лично вывести «скользкого гада» на чистую воду. Строгий отказ министра, глава Отдела магического правопорядка воспринял тогда как личное оскорбление, однако, вынужден был подчиниться.

Фрэнку же, как и многим другим, державшим на Малфоя зуб мракоборцам, не было позволено в тот день даже подняться на этаж, где должна была происходить его встреча со следователем. Все они, однако, расположились этажом ниже в специальной комнате, где через висящее на стене зеркало, служившие в министерстве эльфы транслировали изображение из комнат для допроса. Звук тоже передавался магически, так что наблюдатели могли насладиться разговором в полной мере.

— Мистер Малфой, прошу прощения, что нам вновь пришлось вас побеспокоить, — начал следователь, когда Люциус вошёл в небольшую комнату дознания, где располагался лишь стол и два стула. На столе лежала синяя папка с эмблемой министерства и гусиное перо.

Люциус, облачённый в идеально скроенный тёмно-фиолетовый сюртук и элегантную, струящуюся по его широким плечам, чёрную мантию, держа в руке свою прогулочную трость с серебряным набалдашником в виде головы распахнувшей пасть змеи, прошёл по комнате, оглядывая её стены и потолок со смесью недоумения и отвращения.

— Мне сказали, что это будет беседа, а не допрос, — произнёс он, обратив свой немигающий взгляд на следователя и не собираясь, кажется, садиться, на предполагающийся для него стул.

В комнате повисла небольшая пауза.

— Да, мистер Малфой…

— Лорд Малфой, — с нажимом поправил его тот.

— Да, простите, — выдохнул следователь. — Лорд Малфой, конечно. Это и не допрос вовсе. Если вас смущает комната, то, к несчастью, только здесь я могу гарантировать вам конфиденциальность. Дело в том, что у нас сейчас такая высокая загруженность…

— Ах, избавьте меня от этого потока лишней для меня информации, — Люциус поднял руку, и в груди у Фрэнка всё сжалось — это был точно такой же жест, каким в тот день предводитель нападения заставил замолчать Беллатрису Лестрейндж.

— И всё же, я вынужден просить вас проявить любезность и побеседовать со мной здесь.

— Что ж, раз уж вы уже потратили моё время, и я пришёл…

Люциус медленно, с нарочитой неудовлетворённостью отодвинул стул и сел на него вальяжно развалясь, закинув ногу на ногу. Начищенный мысок его ботинка блеснул в тусклом свете; одна рука, обряженная в перстни, легла на крышку стола, пальцы другой, поглаживали рукоять упёртой в пол трости.

— Быть может я мог бы предложить вам чего-нибудь? Кофе, чай? — поинтересовался следователь.

— Чёрный кофе, — просто сказал Люциус, и следователь сейчас же позвал к себе одного из министерских эльфов, дав ему распоряжение. Через минуту тот вернулся, поставив перед Люциусом маленькую фарфоровую чашечку.

— Так о чём вы хотели побеседовать со мной? — спросил наконец Люциус, взглянув на чашку, но так и не притронувшись к ней. — Я полагал, что все вопросы, которые были ко мне у штаб-квартиры — мы разрешили ещё в прошлый раз…

— Тут такое щекотливое дело, лорд Малфой, — усмехнулся следователь. Он заходил по комнате. — Кое-кто из наших подозреваемых упомянул вас…

— Ах, понятно, — губы Люциуса расплылись в улыбке, он склонил голову и сейчас же добавил: — Сядьте уже, хватит ходить кругами. Вы меня утомляете.

— Да-да, простите, — следователь сел на стул против него. — Так вот, подозреваемый упомянул вас, в связи с одним из тех нападений, произошедших прошлым летом…

— Просто скажите мне кто это, и я уверен, что смогу предоставить вам множество причин, почему этот человек решил оболгать меня…

— К несчастью я не имею права разглашать подобную информацию.

Люциус вздохнул.

— Вы пригласили меня, сообщить, что у меня есть враг, но не намерены поделиться его именем? Впрочем, я итак в курсе, что у меня много врагов…

— Вообще-то, — сказал следователь, заискивающие интонации стали испаряться из его голоса, он взял в руки лежавшее перед ним перо и распахнул синюю парку, — я пригласил вас для того чтобы узнать, где вы были двадцать шестого июня прошлого года.

Лицо Люциуса осталось полностью непроницаемым.

— Не имею представления. Это было почти десять месяцев назад, — ответил он. — А что, названная вами дата была отмечена каким-то особым происшествием?

— В тот день было совершено нападение на дом Марлин МакКиннон — члена Ордена Феникса. Была убита она и её родители. И у нас есть основания полагать, что предводителем того нападения были именно вы, поэтому вам лучше поднапрячься сейчас и вспомнить, что вы делали в прошлом июне, мистер Малфой.

Люциус поменял положение, поставив обе ноги ровно перед собой и закинув один локоть на спинку стула.

— Какой день недели это был? — уточнил он.

— Пятница.

— Ах, пятница, — Люциус кивнул. — По пятницам у нас в доме всегда гости. Мы играем в магический вист. Полагаю, тот летний день был не исключением. Во всяком случае, я не могу припомнить каких-то отклонений от привычного графика в июне… Я очень не люблю, когда планы мои каким-либо образом претерпевают нарушения, так что думаю, я бы запомнил, если бы это было так.

— Во сколько к вам обычно прибывают гости в такие дни?

— Около пяти… Как раз к чаю, после которого мы и приступаем к игре.

— И до какого времени длится эта ваша игра?

— Всегда по-разному, знаете ли, — уголок его губ дрогнул. — Зависит от того насколько высоки ставки…

Повисла недлинная пауза.

— А что вы могли делать в тот день до пяти часов, мистер Малфой?

— Отдыхал, стало быть. Я не люблю выбираться по пятницам в Лондон или ещё куда-то. Всюду столько людей… К тому же в июне в Уилтшире чудная пора, нам с женой обычно не хочется удаляться в это время куда бы то ни было из поместья.

— Кто-нибудь может подтвердить, что в тот день вы оставались дома, мистер Малфой?

По лицу Люциуса прошла едва заметная судорога закипавшего в нём раздражения.

— Разве что Цисси и мой полуторагодовалый сын, — улыбнулся он. — Ах, да, ещё мой эльф, Добби!

— А кто обычно те гости, что приходят к вам по пятницам поиграть в вист?

— Наши ближайшие друзья: Крэббы, Гойлы… Паркинсоны, время от времени.

— Лестрейнджи? — сузил глаза следователь.

Люциус усмехнулся.

— К несчастью, наши интересы с ними несколько разошлись в последние годы, а потому, мы с моей дорогой супругой не поддерживали с ними связь.

— Она не общалась со своей сестрой до её задержания?

— Увы, — вздохнул Люциус.

— И вы тоже не имели контактов со свояченицей всё это время?

— Не могу даже представить за какой надобностью мне бы это потребовалось, — Люциус сел, наконец, ровно, добавив: — Вы можете не верить, но нашей семье чрезвычайно тяжело даётся осознание, что многие наши близкие родственники и друзья имели отношение к ряду столь гнусных событий, произошедших в последние годы в магической Британии. Мой род всегда гордился своей чистейшей репутацией, сохраняемой благодаря строгому соблюдению правил, что давалось поколениям моих предков отнюдь не без усилий, но порой ценою немалых лишений, не столько материальных, сколько социальных и психологических. Блюсти достойный морально-нравственный облик, сохранять традиции и устои, принятые когда-то нашими досточтимыми праотцами, чью память изо всех сил пытаются запятнать сейчас эти отрицатели, отравившие наше сообщество ядом забвения собственных корней, увы, не самый лёгкий труд. Над нами смеются. Нас считают глупыми, погрязшими в паутине прошлого ретроградами, хотя в действительности, мы лишь стремимся по крупицам пронести сквозь века опыт наших прародителей, которым мы обязаны не только собственным существованием, но и всеми накопленными знаниями. Конечно! — Люциус взмахнул своей рукой, и крупный рубин в его перстне сверкнул кровавым огнём. — Это очень легко — отвергать всё и вся. Легко сказать, что мы теперь будем жить по новому, что прежние принципы устарели, и что нет надобности, сохранять больше чистоту… духа, разума, тела.

— Крови? — приподнял бровь следователь.

— Это сказали вы, — кивнул Люциус. — Если хотите знать, мой род вынужден сохранять чистоту крови, лишь по тем же, уже озвученным мною причинам: соблюдать устои трудно вдвойне, если ты ещё и связал себя узами брака с человеком абсолютно далёким от них. Вообразите только, какими трудными и нередко сложными для понимания могут быть традиции рода, чья история исчисляется десятками веков!.. И в этом тоже заключается особая жертва, которую представители таких родов приносят в дар чтимым нами законам прошлого. Вы думаете, в истории моей семьи не было несчастных душ, которым пришлось отвергнуть, к примеру, любовь, возложив её на этот безжалостный алтарь?

— Ну, — усмехнулся следователь, — быть может, впору делать в исключительных случаях и послабления? Зачем уж так страдать? Кому, в конце концов, нужны такие жертвы, если они не приносят счастья?

— Вот так оно всё и начинается! — выплюнул Люциус. — Сегодня ты делаешь одно послабление, завтра другое, послезавтра третье и вот: нет уже ни традиций, ни принципов, ни идеалов… Осталась лишь некая видимость прожитой по своему разумению жизни, которая точно также превратится в конце концов во тлен. Счастье — вещь проходящая, иллюзорная. Сегодня ты счастлив, а завтра тебе наскучил объект его приносящий, и ты уже хочешь чего-то другого… Чего-то нового. Жизнь твоя превращается в бесконечную гонку, попытку обрести то, не знаю что, и ты растрачиваешь её на мнимые сиюминутные страсти, забывая о главном, утрачивая истинную цель своего существования… Каждый из нас в душе беспрекословно уверен, что он умнее остальных, что он знает «как лучше», однако, это не так. Наши предки уже прожили всё это тысячи раз до нас, и мы лишь отголосок их бытия, которое они потратили на поиски истинных смыслов, дабы вверить их нам. И вместо того чтобы сказать им спасибо, вместо того чтобы с честью и благодарностью принять их дары, мы отвергаем их, перечёркиваем и обесцениваем все их труды, пытаясь пройти свой собственный путь, уйдя от проторенной и освещённой мудростью дороги во мрак. Вероломство ещё никогда и никого не доводило до счастливого финала, а вот понимание, что ты смог пронести через свою жизнь незапятнанные идеалы и состоялся как личность достойная вверенной тебе фамилии — вот истинное благо!

— Но ваша собственная фамилия, поправьте, если я ошибаюсь, как раз и означает «вероломство»?

Губы Люциуса расплылись в широком оскале.

— Именами нарекают люди, а смыслом наделяют носители.

— Если бы я не видел вас вот так воочию и не знал, что вам нет и тридцати, я бы, решил, что речи ваши принадлежат какому-то уже весьма немолодому человеку, мистер Малфой, — заметил следователь.

— И правильно бы сделали. Всё это я не придумал сам и мне не стыдно признаться, что я лишь транслирую общее кредо моего рода, бережно передаваемое моим прадедом моему деду, дедом — отцу, а им, в свою очередь — мне… Надеюсь, что и мой сын продолжит уважать свои корни, считая их оплотом, который позволяет нам защищаться в этом разрушающем вихре времени и беспорядочной смене идеалов… А каков, к примеру, ваш оплот?

— Мой? — следователь взглянул на Люциуса с небольшим удивлением.

— Да, — кивнул Люциус. — Есть ли у вас опора, столп, твердь — как хотите, которая позволила бы вам не затеряться в потоке ложных принципов и стремлений?

— Мой оплот — это моя семья. Моя жена, моя… дочь. Знаете, семейные ценности не чужды даже нам, простым людям без титулов, — хмыкнул следователь, он вновь уставился в свою папку, взял в руку перо, приготовившись, что-то там писать. — Я понимаю всё, о чём вы говорите, мистер Малфой, однако…

— Вот и хорошо, — перебил его Люциус, снова широко улыбаясь. — И знаете, это прекрасно, что мы с вами нашли что-то общее: у меня есть жена и сын, у вас есть жена и… дочь. Так вот и берегите их, мистер… ах, простите, я запамятовал ваше имя! Но да, это может и к лучшему… Просто берегите свой оплот, хорошо?

Следователь взглянул теперь на Люциуса со смесью изумления и даже неверия. Перо выскользнуло у него из пальцев.

— Вы обещаете мне, что будете беречь их? — снова спросил Люциус, не прерывая установившегося между ними зрительного контакта.

— К-конечно, мистер Малфой, — выдохнул тот и в лице его промелькнуло что-то кроличье.

— Лорд, — отчётливо произнёс Люциус.

— Лорд Малфой, да-да, — словно под гипнозом произнёс тот. — Простите…

— Ничего, — сказал Люциус. — Просто уважьте моё положение и никогда не забывайтесь больше, хорошо?

Следователь лишь медленно кивнул, и Люциус, глубоко вздохнув, прикрыл наконец глаза, поднимаясь со своего места.

— Что ж, полагаю, у вас больше не осталось ко мне вопросов? — спросил он.

— Э-э, я… У меня… — замялся следователь. — Нет, пожалуй, что больше нет, лорд Малфой.

— Чудесно, — сказал Люциус, протягивая ему свою украшенную кровавым перстнем руку. — Надеюсь, что мы с вами встретимся ещё не скоро.

— Я тоже, — произнёс тот, сейчас же спохватившись: — В смысле… Спасибо, что уделили время и полагаю, вопрос действительно исчерпан.

Он поднялся со своего стула и указал Люциусу на дверь, поспешно дёрнув ручку и распахивая её перед ним. Люциус благодарно склонил голову и вышел из комнаты дознания вон.

***

У Фрэнка не осталось сомнений, что именно Люциус Малфой возглавлял нападение на дома Марлин. После того, как он покинул комнату, Фрэнк тоже бросился в коридор и помчался к лифту, вынырнув из него через пару минут на следующем этаже. Он успел как раз вовремя — Люциус, высоко приподняв подбородок, шёл по коридору ему навстречу, так словно являлся никак не меньше, чем самим Министром магии.

— Добрый день! — поздоровался с ним Фрэнк, слегка поклонившись.

Люциус лишь скользнул по его лицу безразличным взглядом, губы дрогнули в формальной улыбке, он бросил ответное приветствие, и прошёл мимо, вовсе будто бы и не узнав Фрэнка. А быть может он и правда его не узнал, потому что в ту ночь в доме Марлин было темно или потому, что человек, столь безжалостно убивавший других людей, едва ли придавал им хоть какое-то значение. Все они были для него не больше чем скот, и он, вероятно, не утруждал себя необходимостью запоминать их лица.

Спустя два дня дело Марлин закрыли, записав Мальсибера-старшего главарём нападения, а Ральфа — подельником. Кроме этого преступления, на них обоих висело уже никак не меньше десятка других дел, а потому заключение их в Азкабан было неминуемо. Примерно за день до этого, Фрэнк попросил следователя разрешить ему ещё раз поговорить с Ральфом, что, в общем, было против правил, однако тот, сочувствуя Фрэнку, позволил сделать ему это под личную ответственность.

Когда Фрэнк вошёл в такую же скудную комнатушку для проведения допросов, в которой несколько дней назад о высоких идеалах рассуждал Люциус Малфой, он встретил там за столом весьма осунувшегося за последние дни Ральфа Мальсибера. Чёрные вьющиеся волосы его спутались и засалились, под глазами залегли тени, и он, не мигая, взирал на поверхность стола. Руки его безвольно висели меж колен, подогнутых под стул ног. Вся его фигура являла собой изломанный силуэт кем-то забытой марионетки.

— Я не буду долго мучить тебя, сынок, — вздыхая, сказал Фрэнк. — Я хотел только поговорить с тобой ещё раз напоследок, если ты не против… Ты можешь называть меня мистер МакКиннон.

— МакКиннон? — он возвёл свои лихорадочные глаза на него. — Вы дядя Марлин?

— Вообще-то, двоюродный брат, — сказал Фрэнк.

— Я учился с ней, — сказал Ральф. — Я не убивал её. Это был не я.

— Ты сделал множество других плохих вещей, Ральф. Но я пришёл не зачитывать тебе сейчас их список. Всё это ты уже прекрасно знаешь и сам… Я хочу только, чтобы ты немного поподробнее рассказал мне о Люциусе Малфое, ты ведь упомянул его тогда?..

— Малфое? — Ральф с шумом испустил воздух из своей груди. — Надеюсь… вы не сказали ему, что это я его сдал?

— Нет, — мотнул головой Фрэнк. — Да и в том месте, куда ты завтра отправишься, он до тебя уже не доберётся, поверь мне.

Ральфа затрясло. Из глаз его градом покатились слёзы.

— Я не хочу в Азкабан, мистер МакКиннон! Не хочу! — взвыл он, как маленький. — Там эти… дементоры!

Фрэнк скривил лицо. Он не испытывал к Ральфу жалости, потому как считал его наказание справедливым, однако, созерцание загубленной молодой жизни, вызывало в нём тоску.

— Почему именно я? — всхлипывал Ральф, утирая пальцами свои мокрые глаза. — Почему другие избежали наказания, а я нет?

— Ты о своих друзьях, да? Эйвери и Снейпе? — спросил Фрэнк.

— Они мне больше не друзья! — в глазах Ральфа отразилась боль и обида. — Они предатели! Мы всё делали вместе, а наказали только меня! Это… несправедливо!

— У Снейпа протекция Дамблдора. Он вовремя сумел переметнуться в другой лагерь… Преподаёт теперь зельеварение в Хогвартсе, — из груди Фрэнка вырвался презрительный смешок. — А Эйвери… Он спас свою шкуру ценой твоей. Сказал, что и в нападении на дом Марлин участвовал именно ты…

— Я же уже сказал вам, что я не имел к этому делу никакого отношения, — судорожно вздохнул Ральф. — У меня ведь тоже есть сестрёнка, мистер МакКиннон!.. Она ещё совсем маленькая. Ей только исполнилось двенадцать; пошла в Хогвартс в прошлом году… Что с ней будет теперь, когда и меня и отца посадят в Азкабан?

— Ты должен был подумать об этом прежде, чем вступать в ряды Пожирателей.

— Вы не понимаете! — Ральф замотал головой. — Он бы не понял…

— Отец, да? — угадал Фрэнк. — Ну, только не говори, что сам ты этого не хотел. Уж прости, но после всего, что ты сделал…

— Поначалу это было забавно, — выдавил Ральф. — Это было… что-то вроде шутки. Детской шалости! Мы с друзьями просто забавлялись.

— Да-да, все вы так говорите, — вздохнул Фрэнк. — А потом плачете…

— Неужели… мне не могут дать второй шанс? — он с шумом выпустил весь воздух из своей груди.

— Погибли люди, Ральф… Вы пытали магглов, убивали магов; своих бывших школьных товарищей, их родственников и друзей…

Ральф прижал ладони к лицу и снова громко разрыдался. По лицу Фрэнка прошла судорога. Разговор этот стал его раздражать. Попытки Ральфа предстать перед ним беспечным ребёнком, едва ли отдающим отчёт своим бесчеловечным действиям, не вызвали в душе Фрэнка ничего кроме отвращения.

— И всё-таки, — нетерпеливо сказал он, — что на счёт Малфоя, а? Расскажи мне о нём. Расскажи всё, что тебе известно. Да, от Азкабана тебе уже, увы, не спастись, но у тебя сейчас есть шанс пролить свет на истинного убийцу. Человека, повинного в смерти Марлин и ещё, я уверен, ряда других невинных людей, наказание за которых, сейчас легло на чужие плечи, в том числе и твои…

— Он страшный человек, мистер МакКиннон, — сказал Ральф. — Он очень страшный…

— Ну-ну, не страшнее, уж, чем ваш мерзкий хозяин. Малфой, конечно, ещё тот подонок и мерзавец, потерявший всякое понимание границ дозволенного, но всё-таки — обычный человек. И я уверен, так же как и у всякого человека, у него есть слабые места.

— Мне о них неизвестно, — мотнул головой Ральф. — Если бы вы только знали, на что он способен. Какие гадкие вещи он творил… Он ведь возглавлял группу по отлову и пыткам магглов. Даже Тёмный Лорд удивлялся его изощрённой фантазии!

— О, это я вполне могу себе представить! Среди Пожирателей немало садистов и извращенцев, которые делают со своими жертвами такое, от чего у обычного человека волосы на голове станут дыбом. Но ты ведь и сам неоднократно принимал участие в пытках!

Ральф издал сдавленный стон, больше похожий на скуление раненного пса.

— Вы не понимаете… Он получал от этого удовольствие! По-настоящему! Он делал это не потому, что ему приказывали, а потому что он это любил!

— Уверен, что все, кто принимал участие в этом, получали от своего господства над жертвой удовольствие, в том числе и ты сам… Просто сейчас, получив наказание, тебе уже не кажется всё это такой приятной затеей, — вздохнул Фрэнк. — Как бы там ни было, а Малфой очень неплохо позаботился о том, чтобы дела его не обрели огласку. То, что он оказался хитрее других — вот неоспоримый факт! У Министерства ведь в действительности и правда нет ни одной хоть сколь-нибудь весомой улики или иного доказательства его причастности ко всему, о чём ты говоришь… Даже подельники не сдали его. Ты единственный, кто осмелился это сделать.

— Все его боятся, — выплюнул Ральф.

— Но он ведь не самый старший из Пожирателей, помимо него есть и куда более опытные прихвостни Того-кого-мы-не-называем. К примеру, вот — твой собственный отец, водился с Волдемортом ещё со школы… А Малфой ведь только заканчивал Хогвартс, когда ты и твои товарищи, поступили туда. Он даже был старостой на Слизерине — одним из лучших студентов!

— Всем было известно, что с ним лучше не связываться. Все стремились угождать ему только потому, что в противном случае, ты мог не рассчитывать на спокойную жизнь в стенах школы.

— Так уж всё было плохо? — недоверчиво хмыкнул Фрэнк. — А что же Дамблдор? Он как раз только занял пост директора в то время… Неужели он не стремился пресекать подобное?

— Слизнорт защищал его. Он был другом его отца и всеми силами выгораживал Малфоя перед Дамблдором… Что же до старика, то вы наверняка знаете что тот бесконечно верит в «скрытую глубоко внутри каждого из нас доброту»! — Ральф выплюнул это с презрением. — Вся его работа с такими, как Малфой, заключалась в долгих воспитательных беседах о чудесном поиске света, «который обязательно озарит рано или поздно любую, даже самую заблудшую душу»…

— Да уж, мы все сполна нахлебались этого его света, — сказал Фрэнк. — Надеюсь теперь, после того как по его вине погибло столько молодых людей, которым он запудрил мозги роскознями о том, что нельзя прекращать борьбу, он немного охладит свой пыл и перестанет использовать для своих целей неокрепшие умы.

— Если бы вы только видели, с каким обожанием они все смотрели на него, когда он говорил свои высокопарные речи! Про скорую победу, про то, что дружба нас всех спасёт…

— Ну, знаешь, — вздохнул Фрэнк. — В какой-то степени, он может и был прав. Если бы такие как ты, к примеру, не поддались лживым речам другого оратора, возможно, он и не смог бы обрести такую силу, а ты, в свою очередь, не готовился бы сейчас к поездке в Азкабан. Но, да теперь уже поздно об этом размышлять, — и посмотрев на часы, он произнёс: — И мне уже, кстати, пора… Спасибо, что поговорил со мной, хотя я и не получил от тебя той информации на которую рассчитывал.

Фрэнк поднялся со стула, и хотел было уже уйти.

— Мистер МакКиннон, — окликнул его вдруг Ральф, и тот нехотя взглянул на него вновь. — Можно, я попрошу вас… приглядывать иногда за ней? За моей сестрёнкой, Миреллой. Она ведь… не виновата ни в чём.

— Ничего не могу обещать тебе, Ральф, — честно сказал Фрэнк. — Ваша мать жива, и я уверен, что с Миреллой всё будет в порядке. В Хогвартсе нынче много таких как она, чьи родственники в Азкабане или умерли… Да и, — он недобро усмехнулся, — полагаю, профессор Дамблдор, сможет раскрыть во всех них свет.

После чего Фрэнк распахнул дверь и вышел в коридор.

========== Глава 20. Предатель ==========

Фрэнку так и не удалось найти весомых доказательств причастности Люциуса не только к смерти Марлин, но и к другим преступлениям Пожирателей помимо тех, что уже были официально опровергнуты следствием.

Люциус Малфой избежал наказания. И хотя Фрэнк не собирался смиряться, он понимал, что в ближайшее время ему едва ли удастся, что-либо поделать с этим: все расследуемые дела в тот период были уже закрыты, виновные сидели в Азкабане, а жизнь окружающих людей постепенно начала входить в прежнюю колею, и Фрэнку поневоле пришлось поддаться этому течению и просто поплыть по нему, коротая дни в штаб-квартире.

Следующие годы пролетели быстро. Так и не женившись, не заведя детей, Фрэнк проводил свою жизнь в череде рабочих будней и бесконечном сборе информации о человеке, которого поклялся однажды посадить в Азкабан, чего бы ему это ни стоило.

Фрэнк следил за Люциусом всюду: где тот бывал, что ел и что пил, с кем играл по пятницам в магический вист, кого приглашал на свои субботние «Званые вечера», слухи о которых, нет-нет, да и пробегали в кулуарных разговорах. И хотя, лорд Малфой, очень тщательно оберегал свою личную жизнь от посторонних глаз и ушей, за следующие пятнадцать лет Фрэнку удалось собрать о нём и его семье несколько увесистых папок, содержавших как его собственные заметки и наблюдения, так и многочисленные вырезки из газет, которые он любовно коллекционировал всё это время.

Влияние Люциуса тем временем на Министерство магии и, в частности, министра, Корнелиуса Фаджа, разрослось благодаря его бездонному кошельку и людям, охотно питавшимся из него, до неимоверных размеров. Ни у кого, к примеру, не возникало сомнений, что погром, учинённый в лагере болельщиков на Чемпионате мира по квиддичу 1994 года, был делом, в том числе и его рук, однако, в штаб-квартире даже не заикнулись о необходимости проведения соответствующего расследования.

Когда же в середине 1995 года, после Турнира Трёх Волшебников в магическое сообщество только просочились слухи о возрождении Волдеморта, и мракоборцы, в числе прочих разделились на два лагеря — тех, кто верил подросшему сыну Поттеров и тех, кто — нет, Фрэнк занял собственную позицию. Ему было плевать на Тёмного Лорда, но он ликовал при мысли, что Люциус решит вспомнить былое и возможно промахнётся где-то, растеряв за годы праздной жизни хватку.

Фрэнк наблюдал и ждал. Пока в начале 1996 года один из невыразимцев — Бродерик Боуд, работавший в Отделе Тайн, при странных обстоятельствах и, как ходили слухи, в ходе наложенного на него заклятья Империо, не лишился рассудка, а затем и вовсе не был задушен в больнице Святого Мунго ростком дьявольских силков, посланным ему кем-то в качестве подарка. Шестое чувство подсказывало Фрэнку, что к этому делу мог приложить свою руку и Люциус, однако, он не спешил совершать каких-либо смелых выводов, а тем более действий. Магическую Британию к тому же тогда поразило другое куда более значимое событие — массовый побег десяти Пожирателей Смерти из Азкабана, среди которых были Лестрейнджи и Ральф Мальсибер. Отец последнего не дожил до того дня.

Обстановка накалилась до предела. Всё повторялось вновь: Пожиратели снова были на свободе, и ответственность за их освобождение была возложена на плечи Сириуса Блэка, что лично Фрэнк считал смехотворным. Все же предпринимаемые Фаджем попытки урегулировать ситуацию, были направлены в большей степени на спасение его изрядно уже трещавшей по швам репутации, нежели на поиски и отлов беглецов. Штаб-квартира в то время гудела от возмущения, но министр, пригрозивший оставить без работы каждого несогласного, быстро охладил пыл мракоборцев, среди которых не было в тот момент достаточного единения, дабы решиться на организованный бунт…

А потому, уже в июне, как гром среди ясного неба, для Фрэнка и остальных прозвучала новость о нападении Пожирателей на Министерство магии, после которого Люциуса в считанные дни посадили в Азкабан.

Подобно тому, как в одночасье перевернулась жизнь человека, ещё пару дней назад с хозяйским видом разгуливавшего по коридорам министерства, она изменилась и для Фрэнка. Вопреки всякой логике, он не испытал от столь стремительно произошедшего события вожделенного удовлетворения или радости. Напротив, когда прошло первое чувство ошеломления, он ощутил себя растерянным, раздосадованным, даже обманутым…

Все эти месяцы, пока в воздухе витало тревожное ощущение приближавшейся бури, в воображении Фрэнка, именно он должен был стать первым, кто отследит уготованную в ней Люциусу Малфою роль. Фрэнку не терпелось приступить к сбору новой информации, проведению собственного большого расследования, которое должно было стать завершающим аккордом в столь долго и кропотливо сочиняемом им все эти пятнадцать лет реквиеме по самому своему главному врагу. Но всё случилось иначе — быстро и совершенно без его участия.

«Как он посмел быть столь неосторожным? — в гневе и отчаянии думал Фрэнк. — Как он посмел так небрежно провалить дело, которое ему доверил его мерзкий, возродившийся Лорд, в то время как всё играло сейчас в его пользу? Как он мог позволить несовершеннолетнему школьнику поразить себя простеньким обездвиживающим заклятьем?». Тот вожак, тот двадцатисемилетний полубог, рассуждающий об истинных смыслах бытия, которого помнил Фрэнк, которого однажды возненавидел Фрэнк, никогда бы не допустил столь жалкого исхода.

Груды синих папок, содержащих бесконечные газетные вырезки, заметки и рассуждения Фрэнка, пытавшегося проводить параллели, додумывать отсутствовавшие в его коллекции факты и прочие имевшие отношение к персоне Люциуса Малфоя атрибуты его своеобразного поклонения, в одночасье стали бесполезны, а потому Фрэнк решил уничтожить их. Собрав всё это в один большой ящик, он выставил его на заднем дворе дома своих родителей, с которыми и коротал век, желая сжечь. Он уже направил на него свою палочку и почти произнёс заклятье, но… рука его дрогнула, и он опустил её. Фрэнк не смог вот так разом перечеркнуть свою собственную жизнь, пусть она теперь и была уже абсолютно бессмысленна. А потому он забрал ящик назад, в дом и отнёс его на чердак в самый дальний и пыльный угол, забыв его там.

Вторая магическая война развернулась в Британии тем временем в полную силу, и Фрэнка, памятуя его прежние заслуги, командировали в Уэльс, где вновь определили в местный штаб тренировать новобранцев, так что на несколько месяцев он полностью погрузился в это занятие, будто бы и вовсе перестав думать о Люциусе, Марлин и даже самом себе.

Быть может, так бесславно и прозаично всё бы для Фрэнка и кончилось, не усугубись обстановка к середине следующего года ещё сильнее. Альбус Дамблдор погиб, а набравший прежнюю мощь Волдеморт обрушился на Министерство и освободил своих не самых удачливых, но всё-таки верных приспешников из Азкабана. Среди них был и Люциус.

В ту ночь, когда это случилось, Фрэнк был уже далеко от эпицентра событий. Он был в лихорадке, он метался в своём походном спальном мешке в бреду, не находя покоя. Всё его естество будто бы поразила агония и где-то глубоко в ней, в этом разъедающем его душу болезненном мандраже, породилась странная, ликующая надежда. Надежда на то, что для него ещё не всё было потеряно, что годы его кропотливого труда были потрачены не зря и что ящик, пылящийся на чердаке в доме его родителей, мог сослужить ему предназначенную службу.

Когда Руфус Скримджер, очередной министр магии был убит, Фрэнку, как и многим другим служащим, пришлось решать, на чьей стороне он был. Одни примкнули к сопротивлению, другие — залегли на дно, дух третьих был сломлен и они, в страхе за свою жизнь и жизнь близких, предпочли подчиниться и сдаться на милость Пожирателей… Фрэнк выбрал второе. Подчинению он бы предпочёл смерть, а в сопротивление — просто не верил и быть сторонником последователей выжившего из ума и столь своевременно почившего старика не желал, а потому, забрав родителей, он двинулся в Ирландию к родственникам, где и решил дождаться окончания войны.

Фрэнку не было стыдно и он, вопреки всему, не чувствовал себя трусом, потому как у него в этой войне была совсем другая миссия: он должен был остаться в живых, дабы при положительном исходе и падении Волдеморта предъявить новому министру все имеющиеся у него данные о Люциусе Малфое, став свидетелем его уже окончательного и бесповоротного заключения в Азкабан.

А потому, как только война и правда кончилась в пользу сторонников магглорожденных, а новым министром стал Кингсли Бруствер — мракоборец, к которому Фрэнк, впрочем, не питал излишне тёплых чувств, ввиду его преданности Дамблдору, он тут же вернулся в Англию, с целью возвратить своё прежнее место в изрядно поредевшей штаб-квартире и претворить задуманное в жизнь.

Вопреки оптимистичным ожиданиям Фрэнка, осуществить это оказалось не так-то просто. Новый министр, обладавший весьма принципиальным характером, не жаловал бывшим мракоборцам, давшим во время войны задний ход, их прежние места, даже несмотря на катастрофическую нехватку квалифицированных кадров. И всё же, спустя некоторое время, когда Кингсли, очевидно, понял, что в некоторых случаях ему всё же придётся пойти на компромисс, Фрэнка приняли на его прежнее место, как и многих других.

Что же касалось Люциуса, то здесь Фрэнк решил быть ещё более напористым. Ему было известно, что сразу после финальной битвы семейство Малфоев добровольно развернуло белый флаг, сдавшись на милость нового правительства и согласившись сотрудничать с министерством, первоочередной задачей которого был отлов всех беглых Пожирателей. По наводке Люциуса в первые же дни мракоборцы поймали немало его бывших соратников, а потому до некоторого времени благородное семейство оставили в покое, наложив на них домашний арест и позволив дожидаться своей очереди в поместье, без возможности покидать его куда-либо. Все имевшиеся в Малфой-мэноре трансгрессионные тоннели были аннулированы, камины отключены от общей сети, а по периметру антитрансгрессионного барьера — выставлена стража.

И хотя сомнений в том, что Люциуса рано или поздно будут судить не возникало, Фрэнк всё же тревожился, что наказание его может оказаться не достаточно строгим, а потому, как только Кингсли восстановил его в прежней должности, он не преминул затребовать у министра аудиенции, сообщив, что обладает настолько важной информацией об одном из Пожирателей Смерти, что поделиться ею может только лично с ним и ни с кем более. Сообщение это, очевидно, всколыхнуло в мистере Бруствере интерес, а потому он не отказал Фрэнку.

На беседу с министром Фрэнк отправлялся как на праздник. В тот день он надел свою самую лучшую мантию, вышедшую, правда, из моды лет уже, должно быть, пятнадцать как, но всё-таки вполне ещё парадную; зачесал на голове волосы так, чтобы образовавшаяся за последние годы на её макушке проплешина была менее заметна и даже прикрепил на грудь дарованный ему после Первой магической войны знак отличия, заслуженный им за свою самоотверженную борьбу. Словом, Фрэнк сделал всё, дабы придать своему виду и доводам, которые он собирался преподнести Кингсли, ещё больше весу, чем они имели, и мистер Бруствер, надо сказать, увидев Фрэнка во всём этом облачении, принял его весьма радушно с широкой улыбкой и многозначительным взглядом, каким только бравый солдат может наградить старого вояку.

— Ну что ж, Фрэнк, проходи, садись, — сказал Кингсли, когда тот был уже в его кабинете. — Вижу ты в приподнятом настроении?

— Как не быть, мистер Бруствер, как не быть? — блаженно улыбнувшись, произнёс Фрэнк и сел на приготовленное для него кресло у стола министра. — Такая радость — конец очередной войны. Нам ли с тобой, дорогой мой друг, не знать, как это волнительно…

— Да, что правда, то правда, — кивнул Кингсли, опускаясь не за свой стол, а в другое кресло — напротив Фрэнка, дабы разговор их был не столь официальным. — Волнений предостаточно. Министерство в весьма плачевном состоянии, как ты понимаешь: людей не хватает, ресурсы исчерпаны, но мы не унываем. Ничего. Главная победа нами одержана — разберёмся и с остальным!

— Всё так, всё так! — энергично закивал Фрэнк. — Надо только переловить этих мерзких разбежавшихся по своим норам тараканов и жизнь наконец наладится!

— А ты, старина, я смотрю, что-то мне как раз про одного из таких тараканов и принёс? — усмехнулся Кингсли, кивнув в сторону толстой и изрядно потрёпанной синей папки, которую Фрэнк сжимал в своих пальцах. — Судя по размерам, правда, там досье никак не меньше, чем на дюжину Пожирателей!

Фрэнк невольно выпятил грудь вперёд.

— Заверяю вас, мистер Бруствер, это лишь малая доля всего, что у меня в действительности имеется! — гордо сказал он. — Но я решил принести вам сегодня только самое важное, дабы вы не тратили слишком много своего драгоценного времени!

— Прекрасно, прекрасно! Времени у меня и, правда, теперь в обрез. Не помню, честно говоря, когда уж и спал-то в последний раз — хвала восстанавливающим зельям! Так значит это информация о ком-то особенном?

— Да-да, совершенно особенном, мистер Бруствер! Самом скользком и изворотливом гаде, каких только видывал свет! — воскликнул Фрэнк, приподнимая папку так, словно в ней хранилась информация не меньше чем о местонахождении Святого Грааля. — Тут вся, тщательно и кропотливо собранная мною за последние пятнадцать лет информация о Люциусе Малфое!

Лицо Кингсли отчего-то внезапно помрачнело, и он посмотрел на Фрэнка теперь очень внимательно.

— Малфое? — губы его дрогнули.

— Именно, — выдохнул Фрэнк. — В своё время я поклялся прижать этого гада! И вот, пришёл этот час! Теперь ему уж точно не отвертеться! Он полностью себя закопал за последние годы, но дабы утвердиться в том, что наказание его неминуемо я всё же чувствовал себя обязанным передать всю скопившуюся у меня информацию штаб-квартире! Вся она здесь, — он любовно погладил папку пальцами. — И я с гордостью вверяю её вам.

Он протянул папку Кингсли, и тот забрал её у Фрэнка с некоторым сомнением. Не произнеся больше ни слова, министр положил папку себе на колени и, открыв, стал просматривать лист за листом. Он смотрел и смотрел… Фрэнк наблюдал за этим процессом с благоговением. Внутри он трепетал, сердце забилось чаще. У него даже стали подрагивать руки, ладони взмокли, и он незаметно отёр их о свою мантию: наконец исполнилось то о чём он столько времени мечтал!

Минута проходила за минутой, Кингсли стал листать страницы чуть скорее, он стал пролистывать по два, а затем должно быть и по десять листов. Конечно! Информации было море! Море имён и событий, море уникальных фактов, и Фрэнк ждал, что министр вот-вот поднимет свою голову и поздравит Фрэнка с великолепной и сложной работой, которую тот проделал, скажет, что все эти данные будут непременно прикреплены к личному делу Люциуса и сыграют свою великую роль, когда на одном из заседаний суда будет решаться его судьба.

Наконец, Кингсли решительно захлопнул папку. Мгновение он ещё молчал, не отрывая глаз от потёртой эмблемы министерства на ней.

— Фрэнк, — вздохнул наконец он, обращая на него глаза. — Я помню то дело — бедная Марлин. Я так сочувствую тебе и всей твоей семье…

Это было, признаться, совсем не то, что Фрэнк ожидал. Он не нуждался в сожалении, он давно пережил свою утрату и хотел, чтобы Кингсли оценил проделанную им работу не со стороны его горя, но как великолепный образец детективного расследования.

— Уверяю, — сказал Фрэнк, несколько нахмурившись. — Моё решение начать собирать информацию о Малфое, было связано не с одной только Марлин, но и с сотнями, не побоюсь этой цифры, других невинных людей, которые годами страдали от действий этого страшного человека. Он должен поплатиться за все свои дела. Сейчас ему, конечно, уже не избежать правосудия, но всё это, что собрано в папке, полагаю, поможет Министерству засадить его в Азкабан теперь уже точно на всю оставшуюся жизнь.

— Собранная здесь информация безусловно, очень… информативна, — медленно, взвешивая каждое слово, произнёс Кингсли. — Тут есть даже… данные о том, когда и какие мантии Малфой покупал в магазине мадам Малкин… Я даже не знаю, что сказать, право…

— Ну, там есть не только это, — вспыхнув, проговорил Фрэнк. Его очень оскорбило то, что Кингсли заострил своё внимание на подобном факте. — Там есть информация и об этих его «Званых вечерах», на которых по заверениям очевидцев, творилось сущее… бесстыдство!

Кингсли вздохнул на этот раз очень тяжело.

— Я хочу, чтобы ты понимал, Фрэнк, — сказал он, — что мы судим Пожирателей Смерти сейчас за их преступления против магического сообщества, за… участие в нападениях на магглов, за пытки магов, за пособничество Волдеморту, но не за их моральный облик…

— Но ведь очевидно же, что Люциус был среди тех, кто совершал все эти перечисленные вами преступления! Вот, — Фрэнк подскочил на своём кресле, сдвинувшись на самый его край, и, выхватив синюю папку из рук Кингсли, начал её листать, — Вот например: в августе 1992 года Люциус Малфой частенько захаживал в магазин Горбина и Бэркеса, что в Лютном переулке, дабы сбыть имевшиеся у него в то время тёмномагические артефакты в немалых количествах, среди коих были предметы, чётко указывающие на…

— Достаточно, достаточно Фрэнк, — оборвал его Кингсли, приподняв ладонь. — Я понял тебя. Ты проделал очень кропотливую работу — это правда. Столько лет… Боюсь даже представить, сколько времени ты тратил на это…

— Все эти годы! — патетично сказал Фрэнк, расправив плечи.

— Боюсь… Малфой не заслужил такого, — сказал Кингсли, не спуская с него глаз.

— Это было не ради него. Это было ради… справедливости и торжества правосудия!

— Что ж, — пригладив бровь, Кингсли снова аккуратно взял у Фрэнка из рук папку и положил её на свой стол. — Я… позабочусь о том, чтобы некоторые, имеющиеся здесь, наиболее… весомые данные были подшиты к его делу. Я бы с радостью поговорил с тобой об этом ещё, но к несчастью, мне необходимо возвращаться к делам Министерства…

— Да-да, конечно, мистер Бруствер, — кивнул Фрэнк. — Я всё понимаю! На вас возложена сейчас такая ответственность!..

Он поднялся с кресла и Кингсли последовал его примеру.

— Спасибо тебе за небезразличие, — сказал он, тронув Фрэнка за локоть.

— Рад стараться, мистер Бруствер! Я может и не смог быть здесь, с вами на передовой в последние два года, но вы видите, я занимался не менее важным делом, я обязан был осуществить иную миссию…

— И я в полной мере оценил это, будь уверен, — кивнул тот. — Благодарю за службу.

Он подвёл Фрэнка к двери и распахнул её перед ним.

— Вы всегда можете положиться на меня! — с жаром сказал Фрэнк, отдавая ему честь.

Кингсли расплылся в белозубой улыбке и отдал ему честь в ответ, после чего закрыл за ним дверь, оставляя Фрэнка в коридоре и полном удовлетворении собой.

***

Решающее открытое заседание Визенгамота по делу Люциуса случилось в конце лета 1998 года. И Фрэнк был в числе того немалого количества служащих, кто жаждал присутствовать на этом событии, а потому, к десяти часам утра, самый большой зал заседания, какой только имелся в Министерстве был уже битком набит людьми, чьи беспокойные голоса сливались в один сплошной угрожающий рокот. Рокот этот многократно усилился, когда дверь в зал приоткрылась в очередной раз, и на пороге, сопровождаемый стражником, показался подсудимый.

Фрэнк, который не видел Люциуса воочию вот уже несколько лет, не смог не поразиться тем существенным переменам, которые произошли в его облике за это время. Он даже не поверил сперва своим глазам, решив было, что в зал ввели кого-то другого. Этот исхудавший, неопрятный человек со сгорбленными плечами и запавшими глазами, просто не мог быть тем самодовольным выхоленным аристократом, которого помнил Фрэнк. Очевидно, подобные мысли возникли не у него одного, потому как многие присутствующие, когда первая волна разговоров угасла, замерли в немом изумлении, воззрившись на подсудимого, после чего зал буквально взорвался новым куда более возбуждённым гвалтом.

Люциус вздрогнул и, приподняв немного подбородок вверх, окинул взбудораженных зрителей прищуренным взглядом. Уголок его губ растянулся в слабой презрительной усмешке, и Фрэнк понял, что нынешний облик его был ничем иным, как досадным замешательством, в которое он был поневоле введён произошедшими трудностями. Сам же Люциус Малфой никуда не исчез… Он был по-прежнему там, внутри, под этой простой чёрной мантией, небрежно надетой поверх засаленного плохо сидящего на нём сюртука, под этими утратившими свой блеск, неаккуратно причёсанными светлыми волосами, под этой серой неухоженной щетиной на впалых щеках… Фрэнку даже подумалось, что Малфой мог преднамеренно не приводить себя перед заседанием в порядок, надев самое, должно быть, своё убогое одеяние, желая тем самым показать окружавшей его толпе, ликующей и мнящей себя победителями, пленившими свирепого льва, что им это удалось, что он был загнан в угол, что он был лишён всего, а они — были на вершине принадлежавшего когда-то ему пьедестала.

— Я прошу тишины в зале суда! — громовой голос Кингсли, который лично вёл сегодняшнее заседание, многократно усиленный чарами, пронёсся над головами присутствующих, устрашая их и заставляя умолкнуть. — Подсудимый, сядьте на предназначенный вам стул.

Люциус едва заметно склонил свою голову и поспешно опустился на стоявшее в центре зала деревянное кресло с лежавшими на его подлокотниках тяжёлыми железными цепями. Он неосторожно задел их локтями, и они со страшным грохотом в воцарившейся тишине упали на каменный пол.

— Простите, — послышался его несколько сдавленный голос, и напряжённые руки Люциуса легли на освободившиеся подлокотники.

— Итак, если все готовы, то предлагаю начать, — Кингсли взглянул на совсем ещё юную рыжеволосую девушку, сидящую поодаль от него и державшую в руке очень пышное белое перо. Она энергично кивнула и театрально вознесла его над пергаментом. Министр продолжил: — Судебное заседание по делу номер 419 объявляю открытым, — перо отчаянно заскрипело. — Разбирается дело лорда Люциуса Малфоя II, 1954 года рождения, проживающего в фамильном поместье в графстве Уилтшир, обвиняемого в совершении преступления против магического сообщества, а именно: систематическом пособничестве Пожирателям смерти и Волдеморту в течение Второй магической войны. Заседание ведёт: Кингсли Бруствер, министр магии; Артур Уизли глава Отдела магического правопорядка; Гестия Джонс, первый заместитель министра. Секретарь суда — Сьюзен Боунс. Все свидетельства по данному делу были рассмотрены Визенгамотом на предварительном слушании, проведённом в закрытом порядке, копии протокола которого имеются на столах у каждого члена Совета. Согласно протоколу подсудимый не признал за собой вины. Показания подсудимого, а также свидетельства защиты прикреплены к протоколу. Предварительное решение о наказании подсудимого в случае признания Визенгамотом его вины — пожизненное заключение в Азкабан. Есть ли у кого-нибудь комментарии или уточняющие вопросы по вышеназванным документам?

Кингсли окинул взглядом облачённых в пурпурные мантии членов Визенгамота, заседавших после войны в весьма усечённом составе. Вместо пятидесяти человек в Совет входило теперь только тридцать. Все они отрицательно замотали головами.

— Прекрасно, — сказал Кингсли. — В таком случае, суд готов в настоящем заседании выслушать подсудимого. Мистер Малфой, вы подтверждаете свою готовность выступить сейчас перед Визенгамотом с последним словом, которое будет добавлено к вашим предыдущим показаниям?

— Так точно, мистер Бруствер, — кивнул Люциус.

— Понятно ли вам в чём вас обвиняют?

— Предельно.

— В таком случае я прошу вас озвучить своё заявление, по итогу которого вам будет вынесен окончательный приговор.

— Прежде чем я выскажу своё последнее слово, — сказал Люциус, — я хотел бы попросить у представителей глубокоуважаемого суда прощения и узнать, могу ли я сегодня помимо заявления по собственному делу, высказаться также по делу уже закрытому, не далее как вчера днём?

— Дело, которое Визенгамот рассмотрел вчера днём, не имеет лично к вам никакого отношения, мистер Малфой, — произнесла Гестия Джонс, миловидное лицо её приняло строгий вид.

— Так точно, мисс Джонс, — губы Люциуса дрогнули в слабой улыбке. — Однако у меня есть информация, которая могла бы изменить финальный приговор, вынесенный по итогу обозначенного мной заседания…

— Почему же, мистер Малфой, если у вас имелась столь важная, как вы утверждаете, информация, вы не соизволили поделиться ею с Визенгамотом ранее, до того, как приговор был вынесен? — с нажимом спросил Артур Уизли.

— Дело в том, что подробности, способные изменить ход событий и, вероятно, спровоцировать новое расследование, появились у меня лишь прошлой ночью, когда дело было уже закрыто, — ответил Люциус.

— Протестую! — сказал Артур и, обращаясь к Кингсли, добавил: — Господин Верховный чародей! Я считаю, что подсудимый, таким образом, пытается отвлечь внимание многоуважаемого Совета от собственного дела. Если мистеру Малфою есть что сказать по другому поводу — пусть выскажет это уже после того, как будет озвучен его собственный приговор!

Зал отозвался одобрительным гулом. Кингсли внимательно посмотрел на Артура, после чего, прищёлкнув языком и снова взглянув на Люциуса, медленно произнёс:

— Протест отклонён. Я позволяю вам, мистер Малфой высказать ваши соображения по делу оправданного вчера по всем пунктам мистера Паркинсона сейчас.

— Благодарю, господин Верховный чародей, — кивнул Люциус. — В таком случае, я с этого и начну… Насколько мне известно, некоторое время назад, мистер Паркинсон предоставил достаточно убедительные алиби, опровергшие показания некоторых других подозреваемых, утверждавших, что он присутствовал 2 мая 1998 года в битве за Хогвартс на стороне Волдеморта.

— Да это так, — кивнул Кингсли.

— Мне так же известно, — продолжил Люциус, — что палочка мистера Паркинсона, которой он предположительно владел в тот день, прошла все проверки, в ходе которых не было выявлено, что он использовал её для сотворения каких-либо запрещённых или же разрешённых боевых заклятий.

— Да, — Кингсли сузил глаза.

— И у меня есть ответ, почему палочка мистера Паркинсона оказалась абсолютно чиста, — сказал Люциус. — Дело в том, что в битве за Хогвартс, где Плегга безусловно принимал участие — это известно мне доподлинно — он пользовался не своей основной палочкой, официально закреплённой за ним, которая, как это принято в чистокровных семьях, передавалась в его роду из поколения в поколение от отца к сыну, а иной — палочкой своей юности, которую он обрёл став студентом Хогвартса и которую впоследствии унаследовала его дочь Пэнси также в качестве своей первой палочки. За несколько дней до битвы, Плегга поменялся с дочерью, отдав ей семейную реликвию и забрав свою прежнюю, но всё ещё покорную ему палочку, поскольку он не был уверен в исходе битвы и заранее предусматривал отрицательный для Волдеморта исход… Когда же битва завершилась известными всем нам событиями, Плегга, бежавший с поля боя одним из первых, поменялся с Пэнси палочками обратно и предоставил мракоборцам ту, которая не принимала участия в сражении в качестве неоспоримого доказательства своей невиновности.

Шёпот изумления пронёсся по рядам.

— Каким образом вам стало это известно, мистер Малфой? — спросила мисс Джонс.

— О, вы удивитесь, но я получил эту информацию прошлой ночью из первых уст. Плегга навестил мой дом вчера, на радостях после своего триумфа в этих стенах!

Зал сотрясся от нового всплеска разгорячённых голосов.

— Что? — Кингсли даже привстал со своего места. — Но как…

— Клевета! — с задних рядов раздался истошный женский вопль. — Ложь! Это наглая ложь, господин Верховный чародей!

Фрэнк повернул голову, разглядев вскочившую со своего места невысокую женщину, остриженную под каре.

— Миссис Паркинсон, рад видеть вас в добром здравии, — поприветствовал её Люциус. — Решили, смотрю, разнообразить свои скучные будни министерской работой?

— Ты всё лжёшь гадкий мерзавец! — воскликнула та.

— Тишина в зале суда! — вновь прогремел голос Кингсли.

— Не слушайте его, мистер Бруствер! Он пытается очернить его! Он пытается выгородить себя! — вскричала она, срывающимся голосом.

— Силенцио! — из палочки Кингсли вылетела вспышка, и рот миссис Паркинсон сейчас же онемел. В отчаянии она схватилась за горло. Кингсли окинул зал негодующим взглядом. — Я сделаю то же самое со всяким, кто ещё хоть раз посмеет проявить неуважение к Суду!

Присутствующие сейчас же замерли на своих местах, так словно он уже поразил их всех парализующим проклятьем.

— Продолжайте, мистер Малфой, — нахмурив брови, сказал Кингсли. — Как мистер Паркинсон проник в ваш дом?

— О, очень просто, — улыбнулся Люциус. — Заключая меня под домашний арест, ваши люди обнаружили далеко не все трансгрессионные тоннели, которые есть в моём весьма старом поместье, имеющем немало потайных комнат и секретных лазов, что, безусловно, их извиняет. Признаюсь, я и сам, вероятно, не знаю их все… Плегга же, за прошлый год неплохо изучил мой дом, что, конечно, прискорбно, но позволило ему явиться ко мне прошлой ночью…

— Дальше, — зло выплюнул Кингсли.

— Так вот. Плегга рассказал мне о том, как ловко он обвёл Министерство вокруг пальца — он был при этом изрядно навеселе, надо заметить, а потому даже предложил мне помощь с побегом, от которой я, как видите, любезно отказался… И, дабы мои заявления не были голословными, я готов поделиться с вами секретом и показать, где же в моём доме столь хитро был скрыт ещё один трансгрессионный тоннель, который пропустили эти чудесные люди, денно и нощно дежурящие у моего дома. Исследовав его, мракоборцы непременно обнаружат необходимый им след…

Поражённая заклятьем немоты миссис Паркинсон бросилась вниз, вдоль высоких, кишащих людьми трибун. Кингсли подал знак двум своим стражникам, и они схватили её, когда она уже готова была вцепиться Люциусу в лицо, после чего министр вновь взмахнул своей палочкой и поток бранных слов прорвался из её рта.

— Предатель! — кричала она кроме прочего, нечеловеческим голосом. — Поганый предатель! Да как ты мог?! Он доверял тебе! Он столько лет прикрывал твою поганую шкуру! Да будь ты проклят!

Обезумевшая от ярости она пыталась вырваться из едва сдерживающей её хватки двух крупных мужчин, она тянула к Люциусу свои изуродованные спазмом руки. После чего, осознав, видно, что теряет силы, набрала во рту побольше слюны и плюнула в Люциуса. Плевок её, однако, не достиг цели, а объект её столь пылкой ненависти, не повёл и бровью.

— Увести, — губы Кингсли скривились от омерзения, и мракоборцы вывели из зала уже совсем обессиленную и продолжающую лишь судорожно проклинать Люциуса миссис Паркинсон.

В зале вновь воцарилась тишина, показавшаяся теперь Фрэнку, какой-то особенно пронзительной.

— Но почему вы сразу же не сообщили о прибытии в ваш дом Плегги дежурившим там мракоборцам, мистер Малфой? — прервал её Артур.

— Чтобы спугнуть его и позволить сбежать? — хмыкнул Люциус.

— Достаточно! — с жаром заключил Кингсли. — Ваше последнее слово, мистер Малфой!

— Ах да! — улыбнувшись, кивнул тот. — Дайте-ка собраться с мыслями… Так вот: я ни в чём не виновен, меня держали под Империо, угрожали смертью сына и жены ради защиты которых, я и вынужден был позволить этим мерзким тварям находиться в моём поместье весь прошлый год… Я также хочу попросить многоуважаемых членов Совета, учесть при принятии вашего самого рационального и трезвого решения, факт моего добровольного сотрудничества с Министерством магии, благодаря которому в Азкабан уже отправлено одиннадцать наиболее опасных Пожирателей Смерти, не считая мистера Паркинсона, который, несомненно, станет двенадцатым. А также, — он нервно облизнул губы, — принять во внимание мою полную готовность обеспечить Министерство всеми необходимыми ресурсами для поимки оставшихся беглецов.

— Чёрт бы тебя побрал, Малфой!.. — свирепо воскликнул Кингсли и, спохватившись, обратился к секретарю: — Это не нужно записывать, Сьюзен… Что ж! — кашлянув, он оглядел членов Визенгамота, в глазах которых читалось сейчас полное смятение. — Полагаю, пора проголосовать. Кто считает мистера Малфоя виновным и достойным пожизненного заключения в Азкабан?

Ввысь сейчас же взмыло двенадцать рук членов Совета, в числе которых была и рука Артура Уизли. Гестия Джонс только беспокойно взглянула на министра, сомневаясь, видно, в своём решении. Ладони Кингсли остались плотно прижатыми к поверхности стола.

— Кто считает, что подсудимого следует оправдать? — процедил он сквозь зубы, не отрывая своего пронизывающего взгляда от лица Люциуса.

Медленно в воздух стали подниматься руки прочих членов Совета. Очевидно, внутри многих из них происходила сейчас весьма нелёгкая борьба, однако, когда Кингсли и Гестия тоже проголосовали — остальные последовали их примеру куда более смело.

— Оправдан по всем пунктам, — металлическим голосом произнёс Кингсли, со всего размаху ударив ладонью по крышке стола, после чего мгновенно, больше не глядя ни на Малфоя, ни на кого бы то ни было ещё он поднялся со своего места и пулей выскочил вон из зала суда. Его примеру последовало никак не меньше десятка мракоборцев.

Зал тут же вспыхнул ожесточёнными как никогда спорами, а Люциус, который всё ещё оставался сидеть в деревянном кресле с цепями медленно прикоснулся пальцами к своему лбу, и Фрэнк, не вполне ещё осознавший произошедшее, отметил, что они дрожали.

========== Глава 21. Пешки ==========

— Я никуда не поеду, Люциус, — очень серьёзно произнесла Гермиона.

Она стояла у окна, со скрещенными на груди руками, в своём банном халате и смотрела в ночь, окутавшую Малфой-мэнор. Только что Люциус рассказал ей о его последнем суде, произошедшем вот уже десять лет назад.

— Мы не можем просто сидеть и ждать, пока Плегга придёт сюда поквитаться со мной, — сказал он. — Я не могу подвергать вас с Розой подобной опасности. Я должен что-то сделать!..

— И ты предлагаешь нам скитаться, прятаться, дрожать от страха? — Гермиона мотнула головой. — Нет, это не по мне, уж прости…

— Быть может, стоит оставить на время свои гриффиндорские привычки и рассудить здраво?

— Я и пытаюсь делать это, Люциус! — она обернулась. — Где гарантия, что Паркинсон не следит за нами? Быть может он только и ждёт, что мы, испугавшись, решим покинуть поместье. Что если он нападёт на нас где-то за его стенами?.. Да и потом, неужели наш дом так уязвим перед ним? Ты же сказал, что после домашнего ареста закрыл оставшиеся трансгрессионные тоннели, о которых мог знать Плегга или кто-либо другой из Пожирателей. Он уже не может проникнуть сюда так просто, разве нет?.. Завтра утром прибудут мракоборцы, они отключат нас от каминной сети и обеспечат нам полную безопасность.

— Ты всё ещё так уверена в них… После всего, что увидела в Азкабане? — усмехнулся он.

— Не все они желают отомстить тебе за смерть своих близких.

По лицу Люциуса прокатилась судорога, но он промолчал.

— Я не обвиняю тебя, — вздохнула Гермионы. — Однако и ты несправедлив. На твоей стороне сейчас очень много людей. Тех, кто ещё несколько лет назад, не хотел для тебя ничего кроме… искупления.

— Как элегантно ты назвала желание видеть меня гниющим в тюрьме, — вена вздулась у него на лбу.

— Люциус, ну, пожалуйста, — Гермиона судорожно вздохнула, приближаясь к нему. — Кингсли и Гарри действительно наши друзья. Они не позволят, чтобы Паркинсон или Мальсибер или кто-либо другой навредили нам, они сделают для этого всё, поверь мне. Бегство — это не выход!

— Я только хочу быть уверен, что вы с Розой в безопасности, — произнёс он, прикасаясь к её волосам. — Я не прощу себе, если с вами что-то случится. Если ради этого нужно сбежать и бросить всё — я сделаю это, если потребуется кого-то убить — я…

Обхватив ладонями лицо Люциуса, Гермиона прижала большие пальцы к его губам, не позволяя закончить фразу.

— А что если, — прошептала она, — надо просто остаться и немного потерпеть мракоборцев в своём доме?

Сжав её ладони в своих руках, он по очереди оставил на каждой из них поцелуи.

— Полагаю, у меня уже нет выбора? — приподняв бровь, спросил он.

***

Ни Гермиона, ни Люциус не могли уснуть в эту ночь. Лёжа в своей постели, они просто ждали рассвета, надеясь, что до его наступления и прибытия в поместье мракоборцев мир их дома никем не будет нарушен.

— Всё хотел спросить, — произнёс в какой-то момент Люциус. Гермиона была в его объятьях, и он поглаживал её по плечу. — Почему та мантия… с фибулами? Ну, которую ты подготовила для меня перед своим незабываемым представлением в библиотеке?

— Ах, ты не понял! — усмехнулась она. — Ты же был именно в ней в тот самый день…

— Какой ещё день? — удивился он.

— Когда мы впервые встретились с вами, мистер Малфой, конечно же! — возмущённо сказала Гермиона, приподнимаясь на локтях и вглядываясь в его лицо. — В книжной лавке Флориш и Блоттс. Вы ещё подкинули тогда дневник Волдеморта Джинни.

— Ах, Мерлин! — судорожно вздохнул Люциус. — Вот оно что! А я всё думал… А я вот не помню, в чём ты была одета тогда, уж прости, тебе знаешь ли, было всего двенадцать, а я редко утруждаю себя наблюдением того, что творится у меня под ногами.

Рассмеявшись, Гермиона уткнулась ему в плечо, и он запустил пальцы ей в локоны.

— Мог ли ты представить тогда?

— Да я бы лучше пустил себе проклятье в висок!

— Но через несколько лет ты… — Гермиона вновь взглянула в его серые глаза.

— Я поклялся никому и никогда не рассказывать об этих своих… фантазиях, — он провёл пальцами по её бровям, носу, губам. — Это было слишком… даже для меня.

— А я ведь, решила тогда вырвать тебя из своего сердца, — прошептала Гермиона. — Сразу после своего «представления».

— Что? — выдохнул Люциус. — Ты приняла такое…

— Да, — Гермиона произнесла это с вызовом.

— Негодяйка, — поражённо выплюнул он, ладони его сдавили ей виски. — Больше никогда не смей… Или ты опять забыла, кто в этом доме принимает подобные решения?

Губы Гермионы расплылись в наглой улыбке.

— Тебе стоит напоминать мне об этом почаще, — пальцы её заскользили по его груди, животу, — а то я, знаешь, быстро отбиваюсь от рук…

Спустившись вниз, она обхватила пальцами его член, приникая к нему губами, и Люциус с шумом вобрал носом воздух.

— И как ты собиралась вырвать меня из своего сердца, — простонал он, — когда ты так любишь его…

— Да это была одна из самых сложных задач, — вздохнула Гермиона. — У нас ведь с ним любовь с первого взгляда, в отличие от тебя… И он, надо сказать, гораздо более сговорчив, чем ты — между нами никогда не бывает разногласий.

Рука Люцуса настойчиво легла Гермионе на затылок.

— Этот предатель бессовестно реагировал на все твои провокации, даже когда душа моя уже изнывала от муки, пока ты издевалась надо мной!

— В конце концов, — сказала Гермиона, отрываясь, — я могла ведь вырвать из сердца только тебя, но не его…

— И как ты себе это представляла? — глаза Люциуса полыхнули в ночном сумраке.

— Ну, мы же не собирались разводиться, а это значит — я бы могла приходить к тебе по ночам и требовать исполнения супружеского долга.

— Неслыханно! — задохнулся он от возмущения. — Ты бы использовала меня для удовлетворения своих низменных потребностей?

— Да, боюсь, тебе бы пришлось играть роль посредника, потому что без него я бы жить точно не смогла… не в этом доме, во всяком случае…

— Дрянная девчонка, — процедил Люциус, притягивая её к себе и с жаром впиваясь в её распухшие губы.

В следующее мгновение из соседней комнаты раздался детский плач.

— Роза, — Люциус с Гермионой в ужасе выдохнули хором.

Путаясь в одеяле, они вскочили с кровати и, схватив свои палочки, помчались к дочери. Когда они вбежали в её комнату, то обнаружили, что она стояла в своей кроватке и плакала, держась руками за перегородку. Мими лежала на полу. Люциус взял Розу на руки, а Гермиона наклонилась и подняла куклу, обнаруживая, что фарфоровая голова её была расколота пополам.

— Ах, я сейчас всё исправлю, — выдохнула она, доставая палочку. — Репаро.

Прозрачно-голубое свечение окружило трещину, и она срослась, как небывало. Наблюдающая за этим действом Роза перестала плакать. Гермиона отдала ей куклу.

— Вот так, — она погладила дочь по голове.

В свою комнату они вернулись уже втроём.

— Нам стоило сразу взять её сюда, — сказала Гермиона, когда Люциус уложил Розу в их кровать. — Как мы могли?.. А если бы это…

— Её комната окружена самыми лучшими защитными чарами, ты же помнишь? — успокаивающе произнёс Люциус. — Никто желающий навредить ей — не может проникнуть туда. Это самая безопасная комната в поместье.

— Ах, — Гермиона замотала головой. — Почему же она тогда…

— Возможно, ей просто приснилось что-то, и она бросила куклу на пол.

— Я бы никогда не смогла простить себе, Люциус…

— Ложись, — прошептал он. — Ну же. Всё в порядке, как видишь.

Она взглянула на него. Люциус уже залез под одеяло и гладил вновь заснувшую спокойным сном Розу по спине. Гермиона, сердце которой ещё было охвачено страхом и чувством вины, приблизилась к кровати, опускаясь на неё. Несмело она прикоснулась к плечу дочери, и горячая ладонь Люциуса накрыла её руку.

— Пока я здесь, ни с её, ни с твоей головы не упадёт ни одного волоса, — сказал он. — Я клянусь тебе, Гермиона.

Она только кивнула, устало положив голову на подушку, и закрыла глаза.

***

Разбудил Гермиону смех Розы. Они с Люциусом уже не спали и тихонько играли рядом с ней. Было утро.

— Ах, а вот и мамочка проснулась, — улыбаясь, сказал Люциус. — Ну же, поцелуй её.

— Мама, — Роза обвила шею Гермионы, и та прижала её к себе, понимая, что не хочет встречать рассвет никак иначе.

— А теперь её поцелую я, — прошептал он, прижимая их обеих к себе и прикасаясь губами к виску Гермионы. — Доброе утро…

— Доброе, — выдохнула Гермиона, приникая к нему. — Их ещё нет?

— Уже здесь, — ответил Люциус. — Прибыли примерно час назад… Отключают камины от общей сети…

— Гарри приехал?

— Нет, Кингсли написал, что лично прибудет сюда к полудню или чуть позже. Он отправил мистера Поттера к Пэнси — у Министерства есть основания полагать, что в первую очередь Плегга решит навестить её…

— Надеюсь, они поймают его раньше, чем он успеет навредить кому-либо…

В дверь их комнаты робко постучали.

— Мистер Малфой, — раздался приглушённый мужской голос. — Прошу прощения, что беспокою, но нам необходимо проверить защиту в подвалах, вы не могли бы…

— Вечно они пытаются залезть в мои подвалы! — зашипел Люциус и, поднимаясь, с кровати, произнёс громче: — Ждите меня внизу.

За дверью послышался звук удаляющихся шагов, после чего всё стихло.

***

Спустя час Гермиона вместе с Розой уже были в столовой. Они только что закончили завтрак. Роза играла с Мими, а Гермиона несколько отрешённо взирала через панорамные окна на покрытые сочной травой луга и лес.

— Нет, это исключено, — в комнату вошёл Люциус, за ним следовал мракоборец, в котором Гермиона сейчас же узнала одного из тех молодых людей, что два дня назад сопровождали их в Азкабан.

— Но мистер Малфой, там незащищённый подземный тоннель, нам необходимо его проверить. Просто скажите, куда именно он ведёт? — настаивал тот, с досадой потирая пальцами свой длинный нос.

— Какая вам разница? — огрызнулся Люциус. — Никто всё равно не знает об этом лазе… Даже я не припомню, чтобы когда-нибудь пользовался им! Как вы вообщеего обнаружили?

— Мы постоянно улучшаем наши методы! — с жаром сказал мракоборец.

— Методы… — выплюнул Люциус. — Почему же мистер Паркинсон до сих пор не схвачен?

Мракоборец лишь поджал губы.

— И всё-таки нам нужно проверить тот лаз, — решительно сказал он.

— С большей долей вероятности, он уже лет пятьдесят как обрушился, — Люциус, упёрся ладонями в стол; голос его, впрочем, прозвучал не очень уверенно.

Гермиона поднялась с места и подошла к нему.

— О каком тайном ходе идёт речь? — шепнула она, беря его под руку. — Почему ты так не хочешь, чтобы они шли туда? У тебя там что-то спрятано? Они не будут трогать это… У них сейчас другая задача. Ну, пожалуйста. Это ради нашей же безопасности.

Люциус смерил её продолжительным взглядом.

— Что ж, — произнёс он. — Этот ход ведёт на семейное кладбище за рекой… В один из склепов.

— Но кладбище находится за антитрансгрессионным барьером! — задохнулся от искреннего возмущения мракоборец. — Это же абсолютно небезопасно! Кто угодно уже миллион раз мог проникнуть в дом!

По лицу Люциуса прошла волна раздражения.

— Я же уже сказал вам, что тот ход никому неизвестен…

— В этой комнате находится уже целых три человека, кто знает о нём, мистер Малфой, а это значит, что…

— Если бы Плегга пришёл сюда — уверяю, мы бы его не пропустили! — едко добавил Люциус. — Тем более, вы же проверили дом на присутствие посторонних, смею предположить?

— В первую очередь! — обиженно воскликнул мракоборец. — И, тем не менее, мы должны проверить лаз.

— Ах, прекрасно! — сказал Люциус. — Идите и делайте своё дело! Только… не смейте трогать там ничего, вам ясно?

Мракоборец энергично кивнул и сейчас же скрылся за дверью. Люциус же отошёл к стене, зажав пальцами переносицу.

***

После полудня в поместье прибыл Кингсли. Выражение лица у него было крайне обеспокоенное, а подол мантии и ботинки покрывал плотный слой уже подсохшей чёрной грязи, красноречиво возвещавший о его недавнем пребывании во внутреннем дворе Азкабана. Гермиона и Люциус расположили министра в большом зале, желая предложить обед, но он согласился лишь выпить чай.

— Я сожалею, что вам пришлось пережить там весь этот ужас. Гарри мне подробно обо всём доложил, — сказал он, отхлебнув из чашки большой глоток. — То, что вы там натворили с этими мертвецами на берегу, было, однако, впечатляюще. Пытаюсь вспомнить видел ли я когда-нибудь ещё такое месиво…

— Ах, их было так много! — воскликнула Гермиона, ощущая, как лицо её вспыхнуло. — Парализующие заклятья их не брали — пришлось взрывать!

— Знаю, знаю, — замахал Кингсли и, взглянув на Люциуса, добавил: — Узнаю почерк…

— Так что же МакКиннон? — спросил тот. — Вам удалось поймать его?

— Сбежал, — Кингсли сжал кулак. — Как и все прочие. Нет ни Мальсиберов, ни этого вашего, мексиканца… Как бишь его? Алонзо!.. Будто и след простыл. Вся надежда только на Паркинсона. Если нам удастся его поймать и допросить, дело пойдёт быстрее… Но да я сегодня к вам не просто так пришёл. В действительности, во всём, что происходит сейчас, есть ведь и моя вина… За что я, конечно, должен попросить у вас обоих прощения.

— Ну что вы, мистер Бруствер, — сказала Гермиона. — В том, что стражники в Азкабане сговорились с заключёнными, абсолютно нет вашей вины.

— Отнюдь, — он повёл бровью. — Должен признаться — мне давно было известно о том, что МакКиннон одержим местью…

— И ты говоришь мне об этом только сейчас? — губы Люциуса нервно дрогнули. — Когда, интересно, ты впервые узнал об этом?

— Десять лет назад, — ответил тот. — Примерно за месяц до твоего последнего суда или около того… Он принёс мне тогда вот это, — Кингсли запустил руку во внутренний карман мантии, извлекая оттуда потрёпанную синюю папку с эмблемой министерства. — Оказалось, что Фрэнк собирал информацию о тебе и твоей семье на протяжении пятнадцати лет после того как Мальсибер на допросе назвал твоё имя…

Люциус хмыкнул.

— Что? — удивилась Гермиона, взглянув на Люциуса. — Ральф сдал тебя тогда?

— Да, — кивнул Люциус, презрительно добавив: — Думал, я не узнаю… Да мне в тот же вечер донесли об этом!

— В общем, — вздохнул Кингсли. — Пришло время отдать это тебе… Я, честно говоря, пришёл тогда в настоящее замешательство — Фрэнк следил за тобой буквально везде: в ресторанах, в магазинах… Ему было впору писать твою биографию!

Он протянул папку Люциусу.

— Как приятно! — саркастично заметил тот, распахивая её и принимаясь нервно перелистывать страницы. — Столько внимания к моей скромной персоне… Смотри-ка! 5 декабря 1993 года я был «замечен в кафе Флориана Фортескьё, за беседой с главой комиссии по обезвреживанию опасных существ, где передал ему подозрительный конверт, предположительно содержащий взятку в виде бумажных маггловских денег»… Это просто смешно!

Он с отвращением отбросил папку в сторону.

— Я, конечно, выслушал его тогда, — продолжил Кингсли. — А уже потом, после твоего освобождения из-под домашнего ареста и снятия с тебя всех обвинений, Фрэнк снова поймал меня в коридоре — мы как раз схватили Плеггу — так вот он потребовал, чтобы я устроил повторное заседание суда для тебя, что, мол, ты снова исхитрился и провёл нас всех. Понимая, что он от меня не отстанет, мне пришлось отправить его в принудительный отпуск. Сказал ему, чтобы даже не смел появляться на пороге министерства, покуда не остынет. Он меня тогда так разозлил! Прежде всего, тем, что доля истины в его словах всё же была: ты ведь и вправду снова выкрутился, и я сам тебе в этом помог, — Кингсли прищёлкнул языком. — Отправил я Фрэнка в отпуск, значит, а сам шёл и думал, что он прав. Никогда в жизни, кажется, я ещё так не сомневался в собственном решении! Вспоминал себя каких-то пару месяцев назад и понимал, что да чёрта с два я бы выпустил тебя тогда из зала суда без кандалов!.. Успокаивало меня только то, что ты вроде не собирался никуда бежать и что при желании я мог снова прижать тебя в любой момент. И о деньгах конечно — будь они неладны… Твоё состояние здорово тогда залатало дыры в нашем бюджете!

Люциус лишь многозначительно фыркнул.

— Когда думаешь об этом со стороны — злорадствуешь, — покачал головой Кингсли, — а столкнувшись лицом к лицу с тем, что не можешь обеспечить служащих хотя бы новыми мётлами — невольно видишь, что не так уж это и зазорно получить с паршивой овцы хоть шести клок, тем более если это поможет переловить прочих!

— Так что же Фрэнк? — нетерпеливо прервал его Люциус — сравнение с «паршивой овцой» ему, очевидно, не польстило.

— Когда Фрэнк вернулся из своего отпуска, он со мной больше на твой счёт не вёл разговоров. Видно понял, что в следующий раз я отправлю его в этот самый «отпуск» уже навсегда… Ну, я и забыл о нём благополучно. В следующий раз мы с ним столкнулись гораздо позже, когда я созрел уже взять тебя на работу. Вот тогда-то был настоящий скандал! Половина штаб-квартиры того и гляди желали объявить мне бойкот. Не знаю, как я и выстоял-то… И Фрэнк, конечно, был из числа тех, кто намеревался бунтовать, если я посмею взять «грязного Пожирателя» на должность главы бюро. Я им тогда сказал, что если кому-то так уж не нравятся мои порядки, то пусть, либо уходят из штаб-квартиры, либо отправляются в Азкабан сторожить Пожирателей, мол, смотрите на них там, если они вам здесь мозолят глаза… Быть может, это и не правильно было с моей стороны, но я был страшно взбешён тогда и не только потому, что мракоборцы того и гляди готовы были выйти из-под моего контроля, но и потому, что сам я снова не был уверен в себе. Думал, неужто я и вправду превращаюсь в одного из этих продажных министров, — лицо Кингсли скривилось от отвращения. — Так вот Фрэнк тогда, как и прочие, не желая лишаться работы, согласился отправиться в Азкабан и нести службу там. Мог ли я представить, что ради воплощения своей мести он решится вступить в сговор с заключёнными?

— МакКиннон лишь пешка, — выплюнул Люциус. — Таким червякам под силу лишь караулить объект своего фанатичного поклонения исподтишка, чем он и занимался долгие годы…

— Однако он ведь действовал не один, — заметил Кингсли. — Ральф, судя по всему, узнал Фрэнка, когда тот стал стражником в Азкабане, и надавил ему на больную мозоль. А будучи уверенным в том, что Мальсиберы не имели отношения к смерти Марлин, Фрэнк мог поддаться его уловкам. Вероятно, Ральф попросил Фрэнка связаться с Миреллой, которая меж тем времени тоже не теряла, втеревшись в доверие старого богача… Ральф, видно, пообещал Фрэнку, что став свободным отомстит тебе за Марлин, а тот в свою очередь, должен был выкопать после его побега тело Кербероса, дабы освободить Ральфа полностью…

— Хороша сказка, — оскалился Люциус. — Вот только в ней масса деталей, которые никак не складываются у меня в голове в общую картинку! Как скажи мне, к примеру, Мирелла могла приехать два года назад в Британию совсем уж никем незамеченная? И это вопрос как раз к тебе, Кингсли, и к штаб-квартире, на которую возложена ответственность, в том числе и за охрану границ нашей великой страны!

— Вынужден признать — меня это заботит, куда сильнее прочего, — тяжело вздохнул Кингсли. — Очевидно, наша охранная система имеет немало изъянов.

— Следующий вопрос заключается в том, каким образом Мирелле вообще удалось заманить Кербероса в Азкабан? То, что их там уже ждали — это мне ясно…

— Ты же сам говорил, что Мирелла коварна. Кто знает, что она могла наплести греку о своей несчастной судьбе?

— Прекрасно! — энергично кивнул Люциус. — Итак, предположим, что Фрэнк обещал Мальсиберам выкопать тело старика, освободив тем самым Ральфа полностью, взамен на что они должны были каким-то образом отомстить мне… Но Фрэнк, к примеру, два года назад струсил и довершать освобождение Ральфа не стал. А потому сделка их сорвалась, и Мирелле пришлось увезти брата в Грецию, где они прожили некоторое время, пока Ральфу стало в шкуре старика совсем невмоготу, что, конечно, вынудило их разработать некий новый план и вернуться в Британию сейчас. Два месяца они дурачили меня, пытаясь убить разом двух зайцев: отомстить мне и заставить, в то же время, извлечь тело Кербероса из-под земли, что, безусловно, было теперь их основной целью, однако, что же Фрэнк?

— Быть может, Мирелла связалась с ним перед приездом в Британию, и он, всё ещё одержимый своей идеей, вновь согласился вступить с ними в сговор, пообещав, что поможет тебе провести эксгумацию?..

— Полностью сдав себя с потрохами при этом? — усмехнулся Люциус. — Почему бы Фрэнку в таком случае было просто не выкопать Ральфа самому, как они, предположительно, и договаривались с самого начала? За эти два месяца он мог сделать всё чисто! У него была уйма времени, и ни у кого бы даже не возникло никаких подозрений на его счёт… Зачем надо было устраивать весь этот цирк? Какой ему лично был от этого прок? Предположение, что Фрэнк совсем не знал о планах Миреллы и Ральфа — тоже маловероятно, ведь без сомнения, он ждал нашего прибытия в Азкабан.

— Что если в этот раз они просто не смогли договориться друг с другом, или Фрэнк узнал о том, что мы едем выкапывать тело, лишь в последний момент? — предложила Гермиона.

— Почему же, позволь спросить, в таком случае он просто не сбежал? — спросил Люциус.

— Понимая, что мы всё равно выкопаем Кербероса и обнаружим в свидетельстве о смерти Ральфа его подпись, Фрэнку, возможно, пришлось действовать спонтанно. Пока мы только направлялись в Азкабан, он успел сговориться с Паркинсоном, зная о том, что Плегга имеет на тебя собственный зуб и не останется в долгу перед ним за своё освобождение. А для того чтобы потянуть время и не позволить нам поднять тревогу слишком рано, Фрэнк выпустил из сада мертвецов нам навстречу. Это позволило ему безопасно вывести из крепости Паркинсона и скрыться самому…

— И всё же, — Люциус приподнял бровь, — многое не сходится. Если Мальсиберы не были в сговоре с Фрэнком эти два месяца, зачем они сами тогда так долго водили нас с тобой за нос? Они могли вынудить меня поехать в Азкабан гораздо раньше — я ведь почти сразу начал подозревать под личиной Кербероса Ральфа и если бы в тот день, когда я напоил его слабительным, Мирелла бы только намекнула — я бы незамедлительно помчался в Азкабан, как сделал это теперь. Она же намеренно выставила меня параноиком, ещё больше убедив окружающих, да и меня самого, в том что старик вовсе не её брат… Зачем надо было разыгрывать весь этот спектакль, если итог всё равно один?

— Мирелла хотела расстроить наши отношения, — замотала головой Гермиона. — Она хотела, чтобы я утратила доверие к тебе…

— Но зачем? — скривился Люциус. — Неужели мелкая личная месть может быть куда желаннее скорейшего возвращения истинного облика её дражайшему братцу?..

— О, Люциус, — судорожно вздохнула Гермиона. — Она же женщина, да ещё и мстительная… Она столько лет держала на тебя обиду, неужели ты думаешь, что она упустила бы такой прекрасный шанс попортить тебе кровь, даже если это и не привело ни к чему, в конце концов?

— Что ж, прекрасно, — кивнул он. — Я могу принять тот факт, что Мирелла, испытала злость от того, что вопреки всему я обрёл семейное счастье, и решила подкорректировать по приезду в Британию свои планы… Однако мы забыли ещё об одном очень важном участнике всего этого представления: Алонзо — наш любимый мексиканский друг! Каким образом он стал их соучастником?

— Вероятно, они пообещали ему что-то взамен… Может быть деньги? — предположил Кингсли. — После смерти родителей он ведь полностью обнищал.

— В какой момент тогда он присоединился к ним, позволь спросить? Уже здесь, в Британии или они каким-то образом были знакомы с ним раньше — в Америке? Он ведь действительно очень настойчиво просил меня перевести его в Лондон. Признаться, мне уже тогда показалось это странным, однако, я проявил небрежность и не придал этому должного значения… В любом случае, роль Алонзо мне ясна — он должен был снискать расположение Гермионы или, по крайней мере, убедить меня в том, что у меня появился соперник… Но не слишком ли сложный план? Зачем Мальсиберам вообще потребовалось привлекать ещё одного, совершенно чужого человека, который за отсутствием острой личностной мотивации мог только испортить им всё дело? Да и действительная причина, по которой Алонзо согласился на это, мне всё же не очевидна — деньги, конечно, весомый довод, но их можно заработать и иным способом. Я хорошо ему платил. Я мог бы сделать его светилом зельеварения, если бы он только захотел… Алонзо же предпочёл подорвать свою репутацию, хотя он явно не из тех, кто может так легко рискнуть всем.

— А не может он быть тоже чьим-нибудь родственником? — боязливо поинтересовалась Гермиона.

— Вот это точно — нет, — уверенно сказал Кингсли. — Я первым делом проверил такую вероятность. Алонзо не имеет абсолютно никаких иных связей с Британией.

— Когда я вернулась в тот день в лабораторию, — сказала Гермиона, — Он очень странно отреагировал на моё появление, будто бы совсем не ожидал увидеть меня вновь, и я спрашиваю себя, почему?.. Если их целью было лишь выкурить меня оттуда на время, дабы Люциус решил, что я изменила ему, почему же Алонзо тогда так испугался, встретив меня после?.. Почему сбежал на следующий же день, если они были уверены, что их спектакль произвел нужный эффект?

— Он мог элементарно струсить, — сказал Кингсли.

— Или же ты и вовсе не должна была вернуться, — сказал Люциус, обратив на Гермиону очень внимательный взгляд, в глубинах которого полыхнуло что-то страшное. — Увидев же тебя в лаборатории живой и невредимой, Алонзо, вероятно, понял, что истинные планы их по каким-то причинам были сорваны…

— О, Мерлин! Помню, он так и сказал, — Гермиона прижала к губам дрожащие пальцы и, прикрыв глаза, повторила: — «Вижу, что-то пошло не так — вы быстро вернулись…»

— Быстро? — переспросил Кингсли. — Быть может в их планы вовсе и не входило наносить Гермионе вред. Возможно, они надеялись на то, что именно ты, Люциус, в порыве эмоций сделаешь какую-то ошибку…

— Какую же, например? — выплюнул тот.

— Попытаешься убить Алонзо, к примеру?..

Люциус только хмыкнул, и в зале на некоторое время воцарилось молчание.

— Как бы там ни было, — сказал, в конце концов, он. — А ни Фрэнк, ни Мирелла, ни Ральф, ни даже все они вместе взятые не способны были придумать всё это…

— Отчего же? — удивился Кингсли. — У Ральфа, к примеру, было предостаточно времени в Азкабане, а потом и в Греции…

— У тебя бы не возникло такой глупой мысли, дорогой мой друг, если бы ты видел его после первого побега. Проведший четырнадцать лет подле дементоров в одиночной камере, Ральф, и без того не блиставший умом, вернулся в распростёртый перед ним большой мир полностью отупевшим. Он едва мог сам обслуживать себя в то время, он буквально пугался каждого столба, не мог долго находиться на улице и в больших помещениях. Мирелла бегала за ним как нянька. То же самое, примерно, происходило и с остальными беглецами… Не удивительно, что нас тогда победили школьники!

— Будем считать, что я этого не слышал, — строго заметил Кингсли, и Люциус лишь поджал губы. — В роли Кербероса, однако, Ральф был вполне убедителен.

— У него было время вжиться в неё… Но не больше, — сказал Люциус. — Сочинить такой изощрённый план Ральф бы не смог. Что же до Миреллы, то я с вашего позволения вообще воздержусь от комментариев на её счёт, потому как все способности этой милостивой дамы сконцентрированы лишь в одной области человеческих нужд…

Гермиона невольно кашлянула.

— О Фрэнке же, я вам всё сказал, — невозмутимо продолжил Люциус. — Человек, всю жизнь подглядывающий в замочную скважину, никогда не решится открыть дверь.

— Значит, остаётся только Паркинсон? — нахмурил брови Кингсли. — Быть может, это он придумал весь план: уболтал Фрэнка, который в свою очередь связался с Ральфом и Миреллой?.. В конце концов, Плегга и правда многого лишился с твоей лёгкой руки: сел вместе с женой в Азкабан, где та и почила два года спустя… Поводов для ненависти у него предостаточно. Быть может, он с самого начала и рассчитывал сбежать под самый конец, дабы завершить дело?..

— Плегга конечно ещё тот хитрец, — кивнул Люциус. — Он мог бы придумать и не такое — это правда, и я не исключаю его прямого участия во всём этом… Однако он всегда был хорош, действуя в одиночку, и я не могу представить его в качестве столь виртуозного кукловода, который мог руководить всеми этими марионетками из недр одиночной камеры в Азкабане…

— Неужели ты думаешь, что есть кто-то ещё, о ком мы не знаем? — лицо Кингсли помрачнело.

— Истина откроется нам лишь после того, как твои ребята изловят кого-нибудь из наших героев, — улыбнулся Люциус. — До тех же пор, я могу лишь гадать…

Дверь в зал распахнулась и на пороге с выпученными глазами появился одни из мракоборцев.

— Господин министр! — воскликнул он. — Паркинсон! Вторая группа доложила, что они поймали его у дома дочери! Везут в штаб-квартиру!

Кингсли сейчас же подскочил со своего места. Гермиона с волнением сжала руку Люциуса.

— Отправь письмо, что я уже в пути! — скомандовал Кингсли и, когда мракоборец скрылся за дверью, он вновь взглянул на них. — Что ж… Ну, вот, похоже, и всё… будем надеяться.

— Как-то быстро, — только и сказал Люциус. — Неужели он так сильно растерял сноровку за эти годы?

— Азкабан — это не тренировочный лагерь, — усмехнулся Кингсли. — Да и мои ребята не простаки… Но, как бы там ни было — я не снимаю тревогу. Мракоборцы ещё побудут в вашем доме на случай прочих гостей.

— Спасибо вам, мистер Бруствер! — с жаром сказала Гермиона.

Они с Люциусом поднялись со своих мест, и пошли провожать министра в холл.

— Ну что ты, вам пока и не за что меня благодарить, — улыбнулся тот. — Примите только ещё раз мои извинения за то, что я не смог вовремя предотвратить всего произошедшего…

И, постояв ещё мгновение на пороге Малфой-мэнора, Кингсли вздохнул, после чего, махнув на прощание рукой, покинул их дом.

========== Глава 22. Муж ==========

Время в Малфой-мэноре тянулось в тот день очень долго. После ухода Кингсли, Люциус с Гермионой и Розой вновь поднялись в свою спальню, где предпочли находиться до самого вечера, с тревогой ожидая известий из штаб-квартиры.

— И всё-таки слишком уж быстро, — выплюнул в очередной раз Люциус, он мерил комнату шагами. — Выглядит, как отвлекающий манёвр…

— Быть может так и есть, — сказала Гермиона. Она сидела в кресле, а Роза на полу, у её ног, рассматривая книжку с зачарованными картинками, которые оживали, срываясь со страниц в воздух, когда девочка перелистывала их. — Ральфу и Мирелле было необходимо, чтобы мы забыли о них на время. Не удивлюсь, если оба они уже далеко за пределами Британии. Теперь, когда Ральф полностью свободен — не думаю, что они будут тратить время на довершение своей глупой мести, какие бы совместные планы они с Паркинсоном или МакКинноном ни строили.

Люциус лишь с шумом выпустил воздух из ноздрей, что возвестило о его несогласии с озвученной ею версией событий.

— Ну неужели ты, правда, считаешь, что в этом деле замешан кто-то ещё? — спросила она.

— К несчастью, да. И это кто-то особенный. Кто-то ненавидящий меня так сильно, что я даже теперь, находясь в собственном доме, охраняемом дюжиной мракоборцев — ощущаю вокруг себя яд, распространяемый этим изумительным человеком.

Гермиона беспокойно поднялась с кресла и тоже заходила.

— И что, у тебя есть какие-то предположения, кто это может быть?

— У меня очень много врагов, Гермиона, — он задержал взгляд сперва на ней, а потом посмотрел на Розу, вокруг которой сейчас кружила стайка полупрозрачных розовых единорогов; девочка, смеялась, пытаясь поймать их своими маленькими ладошками. — Я… плохой человек. Я совершил много зла, из-за которого вы обе теперь в опасности. МакКиннон, Паркинсон, Мальсиберы — это далеко не весь список…

— Люциус, — Гермиона подошла к нему, вглядываясь в его серые наполненные тревогой глаза. — Я понимаю. Я знала за кого выхожу замуж… И когда всё это кончится — мы с тобой попросим Кингсли убедиться, что камеры всех твоих бывших знакомых надёжно заперты, а люди, которым ты так или иначе причинил зло — не имеют намерений мстить тебе…

— Я даже не помню их лиц… — прошептал он, — их имён. Я просто не считал нужным запоминать… И всякий раз, когда я думаю о том, что мои действия в прошлом, могут причинить вред вам, в настоящем — меня охватывает цепенящий ужас. Я виноват перед тобой, Гермиона… Прости меня.

Вздохнув, она притянула его к себе, и он склонился, обнимая её и утыкаясь лицом ей в шею. Гермиона стала гладить Люциуса по голове и плечам, принимаясь нашёптывать ему на ухо какие-то успокаивающие слова, будто младенцу, баюкая его так, как обычно делала это с Розой. И в этот момент ей почудилось, что этот большой сильный мужчина в её объятьях и в самом деле превратился в ребёнка — маленького мальчика, слишком рано лишившегося материнской любви и, вероятно, потому не избежавшего многих ошибок. Ей было так жаль его… Она вдруг представила, что случилось бы с Розой, не стань её. Кто бы позаботился о ней, кто бы смог дать ей совет; оградил от желания пойти по кривому пути, удержал от страшных решений? И что бы она, Гермиона, могла сказать ей, соверши она их?..

— Я прощаю тебя, — прошептала она совсем тихо в своём забытье Люциусу на ухо. — Я прощаю тебя за всё, что ты сделал, Люциус. Ты прощён… ты прощён…

Люциус лишь вздохнул, прижимаясь к ней ещё теснее, и она, запечатлела на его виске поцелуй.

В следующее мгновение в комнате возник мистер Бэгз, и, нехотя разделяясь, они обратили на него глаза. В руках домовик держал письмо с эмблемой министерства.

— Пришло только что! — сказал он, протягивая его Люциусу.

Тот выхватил письмо, и, быстро разорвав конверт, стал читать.

— Плегга заговорил, — произнёс он, спустя мгновение. — Сознался в сговоре с МакКинноном и Мальсиберами… Сказал, что они собирались бежать в Ирландию… Кингсли направился туда с отрядом… Пишет, что не снимет тревогу, пока не поймает их.

Он опустил руку, и в комнате на некоторое время воцарилась тишина.

— Спасибо мистер Бэгз, — Гермиона обратилась к домовику.

— Когда я могу подавать еду, миссис Малфой? — поинтересовался он.

— Неужели уже ужин? — удивилась она. — Какой же это длинный день! Ну что ж… мы сейчас спустимся тогда, если у тебя всё готово…

— Все пятнадцать блюд! — гордо сказал домовик.

— Пятнадцать? — Гермиона округлила глаза. — Но зачем так много?

— Ну как же, как же, миссис Малфой? — запричитал тот. — У вас же сегодня в доме столько гостей! Столько чудных господ!

— Мракоборцы не будут ужинать с нами, мистер Бэгз! — презрительно выплюнул Люциус. — У них есть свой походный паёк.

— Но как же можно, как же можно? Неужели же они не будут ужинать с вами? А я-то уже приготовил так много еды!

На лице мистера Бэгза отразилась досада и даже обида.

— А что, может это и неплохая идея, — сказала Гермиона, взглянув на Люциуса. — Мы могли бы таким образом отблагодарить мракоборцев. В конце концов, они провели здесь весь день, заботясь о нашей с тобой безопасности. Невежливо заставлять их питаться своим пайком, в то время как наш собственный стол ломится от яств.

Лицо Люциуса скривилось, и он отвёл глаза.

— Что ж, если ты считаешь это уместным…

Гермиона лишь кивнула мистеру Бэгзу, и тот, расплывшись в улыбке, растворился в воздухе.

— Ужин с мракоборцами, — патетично провозгласил Люциус; заложив руки за спину, он сделал несколько шагов по комнате и выглянул в окно. — Знаменательнейшее событие!

— Люциус, эти люди готовы пожертвовать своей жизнью ради нашей защиты…

Она тоже подошла к окну, увидев, как над лужайкой на мётлах, проверяя прочность антитрансгрессионного барьера, кружило несколько человек в форменных мантиях.

— Да-да, не думай, что я не благодарен, — сказал он. — Когда всё это кончится, а виновные будут наказаны, я выпишу штаб-квартире и, непосредственно находящимся сегодня в нашем доме мракоборцам, большое вознаграждение…

— Это очень благородно с твоей стороны, — Гермиона уткнулась носом ему в плечо.

***

Такого шумного застолья, стены Малфой-мэнора не помнили, кажется, уже давно. Дюжина мракоборцев, восседала за большим столом в главном зале. Все они были очень довольны тем, что хозяева этого мало им вообще-то приятного по старой памяти поместья, оказались сегодня столь приветливы и предложили им разделить с ними ужин.

Мистер Бэгз радостный от того, что ему позволили накрыть стол для такого большого количества гостей, буквально лучился счастьем, и Гермиона отметила, что он и вправду превзошёл сегодня в приготовлении пищи самого себя. На столе дымились и источали самые сладкие ароматы сочные рёбрышки, отбивные, запеканки и пироги со всевозможными начинками. Он также хотел принести из винного погреба несколько бутылок, но Люциус запретил ему это делать, поскольку мракоборцы были всё ещё при исполнении.

Сами же мракоборцы, не слишком задумываясь о правилах этикета, накинулись после напряжённого рабочего дня на сытную еду с таким рвением, что всё пространство зала вскоре наполнилось смачными звуками поглощения пищи и шумными обсуждениями грядущего финального матча чемпионата мира по квиддичу. Вздохнув несколько обречённо, Люциус взмахнул палочкой, открывая крышку полированного рояля. Ещё один взмах — и по залу разлетелись звуки пятой симфонии Бетховена. Произошло это событие довольно неожиданно для присутствующих — на первых громогласных аккордах мракоборцы даже притихли, удивлённо воззрившись на хозяина дома.

— Прошу прощения, — расплылся в улыбке Люциус. — Я решил, что нам не помешает немного музыкального сопровождения.

Переглянувшись, мракоборцы только пожали плечами и, как ни в чём небывало, продолжили трапезу. Гермиона, кормившая в этот момент сидящую рядом с ней на высоком стуле Розу, лишь обменялась улыбками с пробегавшим мимо мистером Бэгзом.

— Быть может, всё же надо предложить господам чего-нибудь выпить? — тихо обратился к ней он, после того, как подал десерт.

— Мистер Бэгз, у нас сегодня не дружеская вечеринка, ты же понимаешь? — мягко сказала она. — После ужина всем этим людям нужно будет вернуться на позиции…

— Которые они покинули без разрешения министра, между прочим, — заметил Люциус.

— Не переживайте мистер Малфой, — произнёс сидящий рядом с ним пожилой мракоборец. — Мы окружили ваш дом такими сильными оборонными чарами, что пробить их могла бы, пожалуй, только армия ваших бывших соратников. Да и то не с первого раза!

— Успокаивающе, — натянул улыбку Люциус.

— Ну, быть может, хоть бы по рюмочке диджестива, — не унимался мистер Бэгз. — Глоток котсуолдского биттера, едва початая бутылочка которого ещё стоит в кухне, к примеру, совсем не повредит столь крепким мужчинам.

— А эльф дело говорит! — воскликнул мракоборец. — Я бы и, правда, не отказался сейчас от глоточка биттера. Он только улучшит пищеварение, а то нам дежурить тут ещё всю ночь — боюсь, как бы парни после такого сытного ужина не заснули на своих местах.

— Разве у вас на этот случай не предусмотрены какие-то бодрящие зелья? — поинтересовался Люциус.

— Предусмотрены, конечно, — кивнул тот. — Да вот только целыми днями их хлебать не станешь, иначе через пару лет лишишься и желудка и мозгов… Такой уж побочный эффект.

— Это правда, — сказала Гермиона. — Злоупотребление восстанавливающими и противосонными зельями нередко приводит к тяжёлым последствиям… А я бы, честно говоря, и сама бы выпила сейчас чего-нибудь.

Она вздохнула, выжидающе взглянув на Люциуса.

— Ах, ну ладно, — процедил он сквозь зубы. — Неси ту бутылку, мистер Бэгз… Только по одной рюмке!

Лицо у домовика вновь просияло, и отчаянно закивав, он бросился в кухню, вернувшись через пару минут с подносом нагруженным рюмками и бутылкой биттера. Эльф щёлкнул пальцами, и рюмки разлетелись по залу, опустившись напротив каждого, кто сегодня принимал здесь трапезу, в том числе и перед Люциусом, и когда вальсирующая в воздухе бутылка остановилась рядом с ним, тот выставил руку.

— Я не буду пить, мистер Бэгз, — сказал он.

— Как же так, мистер Малфой? — удивился пожилой мракоборец. — Хозяин дома, даже не выпьет со своими гостями?

— Нижайше прошу прощения! — расплылся в любезной улыбке Люциус. — Однако у меня сейчас несколько не то настроение.

— Так может и стоит выпить-то для его улучшения? А то что же, весь вечер сидеть будто лимонов объевшись?! — усмехнулся другой мракоборец, крупный розовощёкий парень.

Губы Люциуса дрогнули от раздражения.

— Люциус, — Гермиона погладила его по руке и произнесла одними губами: — Ты же можешь не пить…

— Ну… хорошо, — выдавил он, убирая ладонь от рюмки.

— Ах, как чудно, как чудно! — захлопал в ладоши мистер Бэгз. — Какой хороший получается вечер!

Рюмка Люциуса наполнилась, и пустая бутылка улетела прочь. Мистер Бэгз тем временем стал убирать со стола опустевшие тарелки, продолжая говорить, как прекрасно выпить биттер в такой доброй компании. Гермиона с Люциусом слушали его болтовню вполуха. Пожилой мракоборец тем временем встал со стула, приподняв свою рюмочку двумя пальцами.

— Ну что же, — прокашлялся он, и другие мракоборцы замолчали, обратив взгляды в его сторону.

— …Какой знаменательный день! — приговаривал тем временем себе под нос Бэгз, не обращая на мракоборца внимания. — Какой день!..

Гермиона и Люциус тоже приподняли рюмки.

— Предлагаю выпить за поимку этого негодяя, Паркинсона, — сказал мракоборец.

Притомившаяся после ужина Роза в полусне махнула своей ручкой, и её фарфоровая тарелочка с недоеденной кашей полетела вниз на каменный пол, разбиваясь вдребезги. От испуга из глаз девочки сейчас же брызнули слёзы, и она закатилась громким плачем.

— Ах, Роза, — вздохнула Гермиона, опуская рюмку на стол и подскакивая со своего места. — Она устала, простите! Я всё же отнесу её наверх. А вы продолжайте, прошу…

И, взяв Розу на руки, Гермиона покинула зал. Пока она укладывала дочь в её кроватку, снизу то и дело гулко доносились смех и возгласы сытых мракоборцев, а потому вытащив палочку, Гермиона наложила на комнату чары, изолирующие её от посторонних звуков, после чего, постояв пару мгновений в абсолютной тишине, она пошла вниз.

Когда Гермиона вернулась в зал, мракоборцы уже выпили биттер. Люциус к своей рюмке не притронулся. Мистер Бэгз собирал оставшуюся посуду со стола.

— Всё в порядке? — поинтересовался Люциус.

— Да, я её уложила, и она сразу же уснула, — прошептала Гермиона. — Видно, очень утомилась за день… Признаться, я и сама уже смертельно устала…

Гермиона приподняла свою так и непочатую рюмку.

— Чудный, чудный день… Всё как нельзя лучше, — вновь послышалось бормотание Бэгза. — Хозяин будет рад… Очень-очень рад.

Люциус дёрнул головой.

— Хозяин? — выдохнул он, удивлённо уставившись на домовика. — Какой ещё…

Краем глаза Гермиона заметила, как Бэгз, вновь расплывшись в улыбке, продемонстрировал Люциусу нечто вытянутое, что он держал в своих руках, смутно понимая, что это были две их волшебные палочки. Люциус судорожно схватился за карман своей мантии, и, щёлкнув пальцами, домовик исчез.

Всё, что происходило дальше, показалось Гермионе сном. Ладонь Люциуса взмыла в воздух, выбивая у неё из рук рюмку, которую она почти приложила к губам, и та вылетела у неё из пальцев, с грохотом прокатившись по столу. Гермиона только вскрикнула от неожиданности. Биттер разлился по белой скатерти, окрашивая её в коричнево-красный цвет.

— Биттер отравлен! — свирепо вскричал Люциус, вскакивая с места. — Домовик предал нас!

В этот же момент, сидящий рядом с ним пожилой мракоборец, очень громко икнул, глаза его закатились, и он без сознания рухнул лицом на стол. Началась суматоха. Хватаясь за горло, остальные мракоборцы повскакивали со своих мест, после чего один за другим стали замертво падать на пол, пока кроме Гермионы и Люциуса в комнате больше не осталось живых людей.

Оцепеневшая от ужаса, Гермиона машинально тронула и свой карман, понимая, что палочки её, которой она ещё каких-то десять минут назад, накладывала чары в комнате дочери, там уже не было. Руки Люциуса схватили её за плечи и потащили к выходу, но поздно — дверь в зал распахнулась, и на пороге перед ними появились два человека в длинных чёрных плащах, головы их были покрыты.

— Ни с места! — выплюнул один из них, направляя палочку на Люциуса и стаскивая с себя капюшон. Это был Паркинсон.

Гермиона и Люциус медленно, пятясь назад, подняли руки вверх.

— Игра окончена, — хмыкнул второй.

Его палочка обратилась в сторону Гермионы. Она ещё никогда не слышала этот голос, но догадалась, что он принадлежал Мальсиберу. Он тоже обнажил голову, являя взору своё худое болезненное лицо с абсолютно безумными глазами. Спутанные чёрные волосы его были тронуты сединой.

— Ральф, — поприветствовал его Люциус. — Наконец-то мы встретились с тобой лицом к лицу.

— Хорошо я тебя провёл, да? — оскалился тот. — Ты целый месяц прыгал под мою дудку, как цирковая собачка!

— Тебе плохо удалось обмануть меня — я сразу понял, что это ты… Однако в дряхлой шкуре старика, тебе, как видно, было приятно находиться — не сильно-то ты и торопился от неё избавиться.

По лицу Ральфа прошла дрожь, а в чёрных глазах отразилась мука.

— Закрой свой поганый рот, Малфой, — прошипел он. — Ты и представить себе не можешь, что это такое сперва полжизни заживо гнить в Азкабане, а потом, обретя желанную свободу, оказаться запертым в тело, которое и так уже гниёт само по себе!

— И ты бы мог сократить свои мучения, дав мне только один крошечный намёк, — улыбнулся Люциус. — Но ты, конечно, повёлся на уговоры своей сбрендившей от ненависти ко мне сестрицы и продлил страдания ещё на два месяца…

— Не смей даже упоминать своим грязным ртом мою сестру, мерзкий извращенец! — воскликнул Ральф. — Если бы хоть кто-то мне сказал тогда, после моего первого побега из Азкабана, что ты совратил её, превратив в собственную рабыню, когда она была ещё совсем девочкой…

— О, уверяю тебя, Ральф, она совсем тогда ею уже не была…

— Молчи гадкий ублюдок! — срывающимся голосом вскричал тот; дрожащая рука его вновь обратилась в сторону Гермионы. — Ещё слово, и от твоей поганой грязнокровки не останется и мокрого места!

Судорожно вздохнув, Гермиона взглянула на Люциуса. Его лицо осталось непроницаемым.

— Ещё раз назовёшь мою жену грязнокровкой и будешь умолять меня о смерти, подлая крыса, — произнёс он.

— Тебе не кажется, что ты сейчас далеко не в том положении, чтобы делать подобные заявления, Люциус? — усмехнулся Паркинсон.

— А чего хочешь от меня ты, Плегга? — спросил тот, лениво переводя на него взгляд.

— Чего я хочу? А неужели же тебе непонятно? — Паркинсон оскалился, делая несколько шагов по направлению к нему. — Я хочу, чтобы ты страдал! Хочу, чтобы ты, наконец, тоже получил по заслугам! Чтобы ты ответил за своё предательство!

— Не я предал тебя, друг мой, уж прости, но ты сам, — сказал Люциус, медленно растягивая слова. — Есть разница между тем, при каких обстоятельствах тебя выдал я и как, к примеру, меня пытался сдать этот гадёныш… Думал, я не узнаю, да?

Он вновь уставился на Ральфа, и тот едва заметно вздрогнул.

— Да что ты?! Ну-ка расскажи-ка мне! — Плегга, потряс палочкой у его носа.

Гермиона тем временем, огляделась. Они с Люциусом были оттеснены сейчас к камину, который был совершенно бесполезным после отключения от общей сети. Ральф же стоял прямо посреди зала, спиной к окнам и гостиной зоне с диванами и креслами. По правую руку от него находился стол с недвижно лежащими вокруг в изломанных позах мракоборцами. По левую — второй выход из зала. Ближайшее к ним с Люциусом бездыханное тело мракоборца, лежало метрах, должно быть, в трёх, лицом вниз. Из заднего кармана его брюк торчал конец волшебной палочки.

Перемявшись с ноги на ногу, Гермиона сделала маленький шажочек в сторону мракоборца. Ральф, кажется, не заметил этого. Он, ухмыляясь, смотрел сейчас на Плеггу и Люциуса.

— Когда ты спьяну пробрался в это оккупированное мракоборцами поместье накануне моего собственного суда и стал хвастаться, как ловко обвёл Кингсли вокруг пальца — то прекрасно должен был понимать, чем это могло для тебя кончиться, — заметил Люциус.

— Да, я сделал глупость, — энергично кивнул Плегга. — Но только потому, что доверял тебе. Признаю — это было моей самой большой ошибкой в жизни.

Гермиона сделала ещё один шаг. Люциус краем глаза заметил её движения и, нервно облизнув губы, проговорил:

— Признайся ещё и в том, что будь ты на моём месте в тот день, то поступил бы точно также!

Ещё один шаг.

— Однако я не был на твоём месте в тот день! Но просидел на нём все последние десять лет в Азкабане! И теперь я пришёл сюда взыскать с тебя должок, — конец палочки Плегги уткнулся Люциусу в грудь; тот с шумом выдохнул.

Ещё шаг.

— Так чего же ты ждёшь? — Люциус улыбнулся шире, выпячивая грудь вперёд. — Давай покончим с этим раз и навсегда. Одна зелёная вспышка и мерзкого предателя нет на свете!

Шаг. Гермиона вобрала в лёгкие побольше воздуха, готовясь совершить наконец прыжок и схватить палочку мракоборца.

— Я всё вижу, поганая грязнокровка, — свирепо вскричал Плегга, оборачиваясь и наставляя палочку на неё.

Гермиона отшатнулась на своё прежнее место. Глаза Люциуса сверкнули.

— Ральф? — Плегга повернул голову в сторону Мальсибера. — Для чего ты здесь стоишь?

— Я держал её на мушке, — неуверенно произнёс тот, крепче сжав свою палочку.

По лицу Плегги прошла судорога, но, не сказав больше ни слова, он вновь взглянул на Люциуса.

— Так на чём мы с тобой остановились? — пробормотал он. — Ах, да! Я же собирался тебя убить… А почему бы собственно и нет? Убью тебя и дело с концом!

Губы Люциуса дрогнули. Плегга взмахнул палочкой. Сердце Гермионы замерло, она готова была прыгнуть теперь прямо на него.

— Нет, — раздался вдруг голос Ральфа. — Мы не можем так просто…

Лицо Плегги искривилось, и он обернулся. Мгновение они смотрели друг на друга.

— Что ж, наш бравый товарищ предпочитает помучить тебя подольше, Люциус, — усмехнулся Паркинсон, отходя на прежнюю позицию, несколько поодаль от Мальсибера.

В следующий момент, очень далеко в ночном небе за окном показалась вспышка, сопровождаемая стремительно нарастающим звуком рассекаемого воздуха. За доли секунды вспышка эта превратилась в громадный огненный шар, озаривший сперва темноту сада, а затем и всё пространство комнаты.

— Ложись! — только и выдохнул Люциус, и стёкла окон лопнули в следующий миг с оглушительным треском.

Зажмурившись, Гермиона бросилась в каминный портал, вжимаясь в самый его угол и слыша, как многочисленные осколки барабанят по стенам, вспарывают обивку кресел, вонзаются в стол… За всем этим шквалом звуков последовал душераздирающий вой Ральфа. Приоткрыв один глаз, Гермиона увидела, что тот продолжал стоять посреди комнаты, пошатываясь и пытаясь ухватиться руками за один из крупных осколков стекла торчащих у него теперь из спины.

— Что за чёрт?! — вскричал Плегга.

Реакция у него оказалась, лучше, чем у Мальсибера, а потому он бросился под диван и был теперь абсолютно невредим. Сжимая палочку в подрагивающей руке, он выбрался из-под него.

Люциус сидел на полу, за своим креслом, недалеко от камина. Он тяжело дышал, прижав руку к щеке, и Гермиона заметила сочащуюся у него меж пальцев кровь. Забыв о предосторожности, она выбежала из своего укрытия к нему, замечая как в лишённое стёкол окно, на сумасшедшей скорости, верхом на метле летит человек.

Это был Гарри.

Люциус обхватил обеими руками бросившуюся к нему Гермиону, открывая её взору длинный горизонтальный порез на своей щеке до самого уха. Дрожащими пальцами она прикоснулась к ране.

— Пустяк, — Люциус прикрыл глаза, прижимая её к груди.

— Никому не двигаться! — вскричал Гарри, соскакивая с метлы на полном ходу.

Метла вылетела у него из-под ног, вдребезги разбиваясь о стену. Ручка её раскололась надвое. Гарри уверенно направил палочку на Паркинсона и Ральфа, который, скуля, вертелся вокруг своей оси, всё ещё пытаясь извлечь из спины осколки.

— Не советую вам нападать на меня, мистер Поттер! — угрожающе сказал Плегга, направив палочку на Гарри в ответ.

— Остолбеней! — воскликнул Гарри.

Плегга отскочил в сторону, посылая в него ответное проклятье, которое Гарри отвёл.

— Я бы рекомендовал тебе уйти с моего пути, мальчик!

— Редукто!

Плегга сделал прыжок, снова уворачиваясь от заклятья. Оно угодило в рояль, взрывая пространство какофонией звуков и осыпая присутствующих градом клавиш.

— Очень не умно, очень! — оскалился Плегга, принимаясь атаковать Гарри в ответ.

Проклятья полетели теперь в него одно за другим, и он едва успевал их отводить.

— Нам нужно раздобыть палочки мракоборцев! — выдохнула Гермиона.

Они с Люциусом поспешили выбраться из своего укрытия, сейчас же попадая под перекрёстный огонь. Боевые заклятья рикошетили во все стороны. Одно из них попало в стоящий поблизости шкаф, и Люциус накрыл Гермиону собой, защищая от обломков.

— Уходите! — крикнул им Гарри, обороняясь от очередной ещё более мощной атаки. — Ну же!

На этот раз Люциус схватил её за руку и повёл в противоположную от мракоборцев сторону, к выходу, но не тут-то было: раненый Ральф, которому так и не удалось вытащить из спины осколки, отправил в дверь заклятье заблокировавшее замок.

— На этот раз ты никуда не сбежишь, жалкий трус, — хрипло проговорил он, выпучив свои безумные глаза и наставив на них палочку.

Гермионе и Люциусу вновь пришлось поднять руки и прижаться к стене.

— Зачем тебе всё это, Ральф? — спросил Люциус. — Неужели тебе не достаточно столь долгожданной свободы? Ты бы мог быть уже далеко отсюда…

— Я отомщу тебе за неё, — сдавленно ответил тот. — Ты заплатишь за всё, что сделал с ней.

— Как благородно с твоей стороны, бороться за честь сестры так много лет спустя, — саркастично заметил Люциус. — Вот только искупит ли это твою собственную вину перед ней?..

— Что? О чём ты говоришь? — выплюнул Ральф. — Я ни в чём перед ней не виноват. Я сел в Азкабан по вине таких же изворотливых тварей как ты, которые скинули все преступления на меня и моего отца…

— А я сейчас и не про Азкабан говорю, Ральф. В пору своей юности ведь именно ты отрабатывал на Мирелле Империо, когда ей не было ещё и десяти лет, не отрицай… И мы оба прекрасно знаем к чему это привело…

— Заткнись! — рука Ральфа дрогнула. — Это здесь не причём. Это ты здесь садист, который беспринципно пользовался слабостью её сознания.

— Не я, так кто-нибудь другой, — Люциус небрежно повёл кистью. — Однако именно твои неумелые действия привели к этой её слабости… Уверен — именно она сейчас сидит там, в штаб-квартире в обличье Плегги, не так ли?.. Вот почему ты не можешь просто так уйти… Она опять не смогла воспротивиться чужой воле.

— Ты ничего не знаешь, — мотнул головой Ральф. — Ты понятия не имеешь…

— А мне и не нужно, — улыбнулся Люциус. — Достаточно того, что она снова выполняет грязную работу, и виноват в этом ты, а не я…

— Хватит трепаться с ним, Ральф! — вскричал Плегга. — Помоги мне! Ну же, не стой как пень!

Отвоевав позицию, Гарри ожесточённо атаковывал Плеггу, и было видно, что тот занервничал: если вначале Паркинсон смеялся, радуясь, что может спустя столько лет, вновь почувствовать прежнюю силу, то теперь эта затянувшаяся ничья стала его утомлять. Ральф обернулся на его оклик. Кровь, промочила ему уже всю мантию, руки дрожали, но он тоже начал посылать проклятья в Гарри, хотя они и полетели мимо цели.

В этот момент Люциус бросился на Ральфа сзади, хватаясь за торчащие из его спины осколки голыми руками. Кожа сейчас же лопнула на его ладонях, но он лишь стиснул зубы и надавил на них, глубже вгоняя в спину Ральфа. Обезумев от боли, тот истошно заверещал, пытаясь сбросить Люциуса, но безуспешно — он навалился на него всем своим весом, вдавливая в пол.

— Идиот! — воскликнул Плегга; гнев, впрочем, позволил ему выровнять силы, и Гарри снова был атакован.

Оказавшись на полу, Ральф стал отчаянно брыкаться, не позволяя Люциусу отнять у себя палочку. Он вытянул руку с ней вверх, а второй схватил Люциуса за лицо, пытаясь оттолкнуть. Люциус же мёртвой хваткой сжал его запястье, и искры фейерверком полетели из палочки Ральфа во все стороны так, что Плегге и Гарри пришлось прервать дуэль и, забыв друг про друга, броситься врассыпную под ещё уцелевшие предметы мебели.

Воспользовавшись этим замешательством, Гермиона метнулась к мракоборцам, но Паркинсон не позволил ей совершить задуманное. Невидимый хлыст, ударил её по спине, сбивая с ног на усыпанный осколками пол. Боль была такая сильная и обжигающая, что она вскрикнула. Ещё один взмах палочки и ноги её обвило верёвками.

Люциус отвлёкся, и Ральф одержал верх, ударив его по раненой щеке и уткнув конец палочки в шею. Замерев, тот поднял свои окровавленные ладони.

— Экспульсо! — воскликнул Гарри, и синий луч попал Ральфу прямо в голову, отбрасывая его вместе с Люциусом в стену; палочка Ральфа отскочила в дальний угол зала, закатываясь под сервант.

— Конфринго, — вторил ему Плегга, и фиолетовая вспышка полетела Гарри в спину.

— Гарри, — только и выдохнула Гермиона.

Тот обернулся в последний момент, и заклятье прошло по касательной, опалив ему правое плечо. Отшатнувшись и взвыв от боли, он перекинул палочку в левую руку. Плегга довольно рассмеялся, но Гарри, превозмогая боль, послал в него новое заклятье, которое впрочем, пролетело мимо.

— Уйди с моей дороги, — прорычал разозлённый Паркинсон.

— Я не остановлюсь до тех пор, пока ты снова не окажешься в секторе «С»! — проговорил тот.

Гермиона видела, как стремительно Гарри покидают силы, он опёрся бедром о спинку дивана. Продолжая держать палочку направленной на Плеггу. Тот уже не атаковал его. Он просто стоял напротив, улыбаясь и тяжело дыша.

Люциус, которого сильно ударило о стену, отбросил от себя безвольное тело Ральфа. Грузно поднявшись с пола и тряхнув головой, он решительно направился в сторону мракоборцев, мимо всё ещё лежащей на полу Гермионы. Молча, он выудил из брюк одного из них палочку. Плегга не помешал ему.

— Палочка дохлого мракоборца тебе ничем не поможет, Малфой! — сказал он, шутливо подмигнув Гарри: — Остолбеней!

Гарри не успел среагировать. Наконец борьба его кончилась, и он рухнул на пол.

— Круцио! — Люциус взмахнул палочкой, и огромная красная вспышка загорелась на её конце.

Приподнявшись на локтях, Гермиона замерла с открытым ртом в страшном ожидании. Плегга даже не пытался увернуться, и к огромному изумлению не только Гермионы, но и самого Люциуса, непростительное заклятье, которое он произнёс сработало не в сторону атакованного им врага, а в его собственную. Загоревшаяся красная вспышка так и не сорвалась с конца палочки, она замерла там на мгновение, концентрируясь, после чего прошла по древку в обратном направлении, расщепляя его и ударяя Люциуса в самую грудь. Изо рта его вырвался стон, слабый и беспомощный. Скованный судорогой Люциус упал на пол.

Плегга запрокинул голову, разражаясь громким лающим смехом, и в полностью разгромленном зале наконец воцарилась тишина, прерываемая разве что судорожным дыханием Люциуса, который ощутил на себе всю силу собственного Круцио.

— Я же сказал тебе, что палочки этих чёртовых мракоборцев тебе не помогут, — Плегга, подобрал палочку Гарри, небрежно опустив её в левый карман плаща, и шагнул в сторону Люциуса. — На них лежат специальные чары, которые не позволяют применять непростительные заклятья. Только такой беспросветный самодур как ты мог этого не знать.

Люциус, ещё не вполне оправившийся от пережитого, пополз от Паркинсона в сторону, оставляя на мраморном полу кровавый след. Плегга медленно и неотступно шёл за ним.

— Даже забавно, как быстро всё меняется в этом мире, — хмыкнул он. — Вот ещё каких-то сорок минут назад ты восседал во главе этого прекрасного стола в этом возмутительно богатом зале, среди розового мрамора и богемского хрусталя, позолоченных приборов… А вот, ты уже лежишь у моих ног, и все твои изумительные фарфоровые тарелочки, вручную расписанные девственными вейлами, рассыпались вокруг тебя в пыль. Знаешь, как счастлив я был все эти годы в Азкабане, нюхая ароматы крысиного помёта и получая новости о том, что ты, мой дражайший соратник, предавший меня из желания спасти свою, не стоящую и выеденного яйца шкуру, быстро реабилитировался после войны, став весьма уважаемым членом общества! Поработал в Министерстве, создал Фонд помощи ветеранам войны, пострадавшим, в том числе и от твоих собственных действий… Но самой главной отрадой для меня стала, конечно же, весть о том, что ты обзавёлся новой женой! И не кем-нибудь, а Гермионой Грейнджер! Грязнокровкой, что училась на одном курсе с нашими детьми. «Ого!» — подумал я тогда, вот такого-то поворота, я от тебя уж точно не ожидал. Это поистине был блестящий ход, Люциус!

— Хватит патетики, — прошептал тот, переворачиваясь на спину. — Хочешь разделаться со мной — так разделайся уже! Чего же ты ждёшь?!

— Ну, я же уже сказал тебе, чего я жду! — Плегга склонился над ним. — Твоих страданий!

И, мгновенно преодолев отделявшее его от Гермионы расстояние, он схватил её за плечо, ставя на колени и утыкая конец палочки ей в висок.

— Только попробуй тронуть её, — прошептал Люциус, предпринимая попытку встать на ноги, но она едва ли увенчались успехом.

Паркинсон загоготал, оскаливая гнилые зубы.

— И что ты сделаешь, позволь спросить? — поинтересовался он, с силой схватив Гермиону за волосы; она лишь вздохнула. — Смотри-ка, даже и не пискнула! Хороша, хороша, грязнокровка! Ничего не скажешь…

Плегга прижал голову Гермионы к своей левой ноге, и отвратительный запах немытого тела ударил ей в нос. Она поморщилась. Рука его тем временем заскользила по её щекам, грязные пальцы тронули губы. Гермиона сжала их, ощущая, что в щёку ей через ткань его плаща упёрся конец палочки Гарри, которую Плегга забрал у него. Она была совсем рядом… Ей нужно было только исхитриться и достать её из глубин его кармана.

— Я тебя уничтожу, — выплюнул Люциус.

Преодолевая слабость, держась за стену, он наконец поднялся; ноги его тряслись.

— Очень маловероятно в сложившихся обстоятельствах, не находишь? — иронично заметил тот, снова схватив Гермиону за волосы и дёрнув их на этот раз так сильно, что она тихонько взвыла.

— Отпусти её, — сказал Люциус. — Это наша с тобой война. Она не касается никого иного. Я предал тебя — так и было. Прощения просить не буду, уж не обессудь…

— Пойми меня правильно, Люциус, — Плегга вновь придавил голову Гермионы к своей ноге. Она прижала руки к груди, и пальцы её аккуратно прикоснулись к плащу Паркинсона. Клапан кармана был у её виска, а палочка ниже, на дне, и выхватить её оттуда так просто не представлялось возможным. — Я лишь хочу восстановить утраченную когда-то справедливость. Быть может, ты уже забыл, а пострадал тогда не только я, но и мой бедный ангел, свет моей жизни — моя жена, которая жертвуя всем, до последнего защищала меня, сказав в конце концов мракоборцам, что это именно она придумала всю эту хитрость с палочками. Она надеялась, что накажут только её, но нет, — Плегга покачал головой. — А потом она умерла спустя два года в сырой камере Азкабана в муках. И ты считаешь, что я оставлю теперь в покое твою жену?.. Кровь за кровь, Люциус, кровь за кровь…

Он вновь настойчиво упёр конец палочки Гермионе в висок, и она взглянула Люциусу в глаза, прося у него время. Руки её касались плаща Плегги; она нащупала палочку Гарри, и ей нужно было только немного времени, чтобы приподнять её вверх, дабы конец её показался из кармана. Люциус всё понял. Он понял её без слов и легилименции.

— Кто помог тебе всё это провернуть? — спросил он, поднимая глаза на Плеггу. — И как ты смог подкупить моего домовика?..

— Твоего?! — воскликнул тот. — Неужто ты до сих пор ничегошеньки не понял?! Вот же умора!.. Ты так его и не узнал, да? Бэгзля?

— Бэгзля? — губы Люциуса нервно дрогнули.

— Да-да, именно! — закивал Паркинсон. — Моего старого доброго слугу, служившего ещё моим родителям. Ах, Люциус! Ты всегда был так небрежен, когда дело касалось персон, которых ты лично считал незначимыми и неважными… МакКиннон, Ральф, Мирелла — все эти люди были для тебя не более чем пустое место. То же самое было и со слугами. Ты всегда считал, что домовики существуют лишь для того, чтобы чистить тебе ботинки, которыми ты бы мог их время от времени пинать… Эта ошибка сыграла с тобой злую шутку и в истории с твоим собственным домовиком, и вот теперь с моим… Если бы ты хоть раз, придя ко мне домой, после очередного набега на магглов, обратил внимание на моего домовика, просто вгляделся хотя бы один единственный раз в его морду — ты бы никогда, в здравом уме, не принял Бэгзля на работу в этот дом, два года назад. Два года! — возликовал Паркинсон. — Только представь! Два года он жил в твоём доме и ты ничего не заподозрил! Ни малейшего подвоха!.. Как ты его там называл? Мистер Бэгз? Вот потеха-то! Ещё никто и никогда в жизни не называл моего слугу «мистером»! А ты, Люциус Малфой, больше всех презирающий их эльфийское отродье — стал! Комнату ему ещё, кажется, выделил, платил за то, что он делал для моей семьи всю свою жизнь задаром! И всё, что тебе надо было сделать, дабы избежать столь неаккуратного конфуза — это проявить чуть больше внимания к существу, которое ты принимал, не более чем за мебель…

Миллиметр за миллиметром, Гермиона приподнимала палочку вверх. Мерзкая рука Плегги всё ещё лежала у неё на голове; он поглаживал её по виску.

— Как он сумел провести тебя в мой дом прямо под самым носом у мракоборцев? — спросил Люциус.

— О, мы были здесь ещё до их прибытия! — кивнул тот. — Бэгзль прекрасно изучил твой дом за это время, обнаружив забытый тобою лаз, ведущий прямо на кладбище в склеп твоей матери… Прошлой ночью он провёл нас по нему. После чего спрятал в комнате твоей дочери.

— Что? — выдохнул поражённо Люциус.

— Да-да! Хитрая комната! — энергично закивал Паркинсон. — Ты наложил на неё весьма сложные чары, которые не позволяют войти туда никому кто желает нанести какой-либо вред находящемуся в ней человеку, до тех пор пока он там. И, клянусь честью, лично я не желал навредить девчонке, однако мы с Ральфом не могли просто так туда проникнуть, что, впрочем, мог сделать Бэгзль, на которого действие заклятья не распространялось, а потому он разбудил вашу дочь, разбив куклу, и вы забрали её к себе. После же того, как чудесная комната опустела, мы пробрались туда, и она стала защищать нас, отчего мракоборцы даже не смогли обнаружить в доме присутствия посторонних. Там мы и пробыли почти до самого вечера, пока все они не сели за этот стол, дабы принять свой последний в их жизни ужин…

— Что ж, — сказал Люциус. — Признаю, я допустил ошибку, не придав значения своим собственным сомнениям по поводу этого паршивого уродца, который столько времени дурачил меня… — кулак Люциуса сжался. — Но где же Бэгзль сейчас? Почему не подле своего хозяина?..

— О, он скоро придёт сюда, как только завершит последние приготовления для моего побега. К тому моменту я закончу и с тобой…

Люциус, нервно облизнул губы — Гермиона ещё не вытащила палочку.

— Однако ты так и не сказал мне, кто ещё помог тебе, — снова заговорил он. — Бэгзль бесспорно сыграл важную роль, но он ведь всего лишь домовик… Так кто же истинный кукловод?

— Ах, ты до сих пор не понял и этого? — удивился Плегга и, гордо выпятив грудь, спросил: — А что, моя кандидатура на это почётное звание тебе не подходит?

— Прости уж, — улыбнулся Люциус. — Но ты не настолько терпелив, дабы придумать так много сложных схем в одиночку…

— Да, — хмыкнул тот. — Ты прав. Я всегда был куда более прямолинеен, и будь моя воля — давно бы уже расправился с тобой. Однако я искренне удивлён, что ты до сих пор не узнал своего самого главного врага, которого бессовестно недооценивал на протяжении стольких лет…

Люциус приподнял подбородок, рот его приоткрылся в напряжённом ожидании; он взирал теперь на Плеггу не моргая.

— Твоя жена, — произнёс, наконец, тот. — Ах, прости! Бывшая уже — Нарцисса — гениальная женщина!

Воздух вышел из груди Люциуса.

— Нарцисса, — прошептал он.

— Истинная леди, — кивнул Плегга. — Таких теперь мало. Она придумала всё. Объединила всех этих столь непохожих людей против общего врага — тебя. Она оказалась единственным человеком, который не лишился ещё рассудка, не продал наших идеалов за уютную жизнь под крылом нового министра; не пожертвовал чистотой крови…

— Как твоя дочурка, например, — оскалился Люциус.

— Закрой свою пасть! — рявкнул Плегга.

Гермиона вздрогнула. Палочка Гарри едва не соскользнула обратно на дно кармана. Она задержала её через ткань двумя пальцами.

— Наступил я тебе на больную мозоль, а? — усмехнулся Люциус.

— Это ничего! — оскалился Плегга. — С этой глупой потаскухой я ещё разберусь! Но сперва закончу с тобой и твоей новой жёнушкой, которая так нежно трётся о мою ногу всё это время…

В этот момент конец палочки показался из кармана Плегги, и Гермиона, не теряя ни секунды, выхватила её, выставляя перед собой.

— Экспеллиармус, — выдохнула она, и собственная палочка Паркинсона отлетела куда-то за диван, где лежал поражённый оглушающим проклятьем Гарри.

Лицо Плегги вытянулось, помрачнело, и он сделал шаг назад. Освободив себя от пут, Гермиона поднялась на ноги и подошла к Люциусу. Израненные руки его легли ей на плечи, и, взглянув на него несмело, она протянула добытую с таким трудом палочку ему. В глазах Люциуса на долю секунды отразилось изумление, губы дрогнули в благодарной улыбке, и он принял её, уверенно направляя на Плеггу.

— Как ты там сказал? Всё быстро меняется в этом мире? — ядовито заметил он.

— Надо отдать тебе должно Люциус — ты умеешь выбирать женщин, — мрачно проговорил Плегга.

За диваном послышалось шевеление. Гарри начал приходить в себя, и вскоре из-за спинки выглянула его голова. Он неуклюже поднялся на ноги. Правая рука его, обожженная от локтя до самой шеи, безвольно болталась вдоль тела. В левой — он сжимал палочку Плегги.

— Мистер Поттер, — обратился к нему Люциус. — Не будете ли вы так любезны, обменяться со мной?

Он продемонстрировал Гарри его палочку, и тот лишь кивнул, принимаясь медленно ковылять к нему через зал. Вскоре обмен состоялся. Гермиона тем временем подбежала к одному из мракоборцев, найдя оружие и для себя.

— Слаженная работа, ничего не скажешь, — выплюнул Плегга.

— Я же сказал, что ты ответишь за то, что прикоснулся к ней своими грязными руками! — глаза Люциуса сверкнули свирепым огнём. — Круцио!

Огромная красная вспышка сорвалась на этот раз с конца его палочки, и Плегга рухнул к ногам Люциуса, вопя от боли.

— Нет, мистер Малфой, — выдохнул Гарри. — Остановитесь!

— Люциус, нет! — в ужасе Гермиона сделала шаг назад и едва не упала, споткнувшись о тело мракоборца.

Люциус уже не слышал. Его обуяла такая страшная ярость, какой Гермиона ещё никогда не видела в нём. Склонившись над скулящим от боли Паркинсоном он, приставил палочку к самому его лбу, и повторил с придыханием: «Круцио».

— Круцио! — шептал он, снова и снова, уже стоя на коленях у распластанного перед ним Плегги, тело которого сотрясалось от новых и новых конвульсий; истошный крик его разрывал пространство.

Гермиона зажала уши. Воспоминания нахлынули вдруг на неё: много лет назад в этом самом доме, в этой самой комнате, на этом же самом полу под пытками мучилась и она.

— Люциус, пожалуйста, — шептала Гермиона одними губами.

Лицо его исказила страшная гримаса хищника, который упивался своей беспощадностью. Он пытал и пытал Плеггу; страшное заклятье слетало с его дрожащих губ, почти с вожделением. Гарри не пытался помешать ему — обессиленный своей раной, он едва держался на ногах…

В какой-то момент, однако, Люциус остановился сам, прикрыв глаза и удовлетворённо вздохнув. Отстранившись от Плегги, он откинул со лба взмокшую прядь. Гермиона оцепенела. Вид Люциуса охваченного этим исступленным зверством, поразил её до глубины души.

— Как хорошо вспомнить былое, не так ли? — прохрипел Паркинсон, улыбаясь своим исказившимся ртом. — Сколько лет ты уже не произносил это слово?.. Какое это должно быть удовольствие…

— Да, — выдохнул Люциус, поднимаясь на ноги и взирая на него с высоты своего роста, — удовольствие пытать такого ничтожного червя как ты.

— Заверши дело, Люциус! — прошептал тот. — Ну же, давай. Я вижу, что ты уже готов. Заверши…

Люциус оскалился.

— Думаешь, мне не хватит смелость? — спросил он.

— О, тебе всегда хватало на это смелости, — выдохнул тот. — Этим ты так и приглянулся в своё время Тёмному Лорду… Ну же, всего два слова и я, человек, который столь беспринципно вторгся в твою тихую семейную жизнь, навсегда покину этот мир.

Он рассмеялся, и Люциус вместе с ним.

— Ещё только два слова, Люциус, давай.

— Ты прав, — выдохнул тот. — Пора уже с тобой кончать…

Он облизнул губы и, выпрямившись, замахнулся над ним палочкой.

— Авада… — прошептал Люциус, и на конце её загорелся слабый зелёный огонёк.

— Нет! — крик Гермионы потряс стены затихшего в тревожном ожидании поместья. — Люциус, нет! Пожалуйста, ради нас!

Он метнул в неё взгляд так, будто всё это время спал, а она разбудила его. Задохнувшись в следующий момент, он с ужасом уставился на свою собственную сжимавшую палочку руку. Страшный зелёный огонёк трепетал на её конце, готовый вот-вот сорваться, стоит только произнести ещё одно слово… В испуге Люциус отбросил палочку в сторону, наблюдая, как огонёк гаснет.

— Слабак! — выплюнул Плегга, зайдясь своим лающим смехом. — Какой же ты слабак!

— Петрификус Тоталус! — выдохнула Гермиона.

Паркинсона сковало параличом, и Гарри медленно сполз на пол, позволяя себе провалиться в обморок.

Долгое мгновение она неотрывно смотрела Люциусу в глаза. Взгляд её был сейчас непоколебим. В недрах его отразилось всё, что она пережила только что, в секунду его забытья: все её страхи, вся её боль, которую она испытала бы, доверши он дело до конца; душевное опустошение, суд, его заключение в Азкабан и её вечный траур по их неслучившемуся совместному будущему — неминуемый, необратимый крах всего, что далось им таким трудом…

Люциус увидел всё это. По лицу его прошла болезненная дрожь, и он опустил глаза в пол.

Медленно она подошла к нему; осколки хрустели под её ногами в воцарившейся тишине.

— Всё кончилось, — сказала она. — Ты… не сделал этого…

Пальцы его колыхнулись, но он так и не решился коснуться её. Раздался хлопок и посреди зала появился Бэгзль. Лицо его излучало радость — он, очевидно, полагал, что обнаружит здесь иную картину. Увидев, однако, что хозяин его лежал на полу, скованный параличом, а Гермиона и Люциус были живы, веселье его померкло. Глаза же Люциуса, напротив, налились кровью. Всё его тело напряглось, ноздри раздулись, а руки сжались в кулаки.

— Мерзкое грязное отродье! — произнёс он. — Да как ты посмел?!

Домовик попятился назад, бросая скорбные взгляды на своего поверженного хозяина.

— Люциус, — предостерегающе сказала Гермиона.

— Эта гадкая тварь не должна избежать наказания, — процедил тот. — Он работал у нас в доме два года, Гермиона! Нянчил нашу дочь! Мы были добры к нему… Я был… Да я задушу его голыми руками!

— Остолбеней! — воскликнула она, и домовик упал на пол. — Достаточно. Хватит боли и пыток, Люциус. Остановись… Ты не такой.

Губы его, сгорбившегося уже над домовиком, растянулись в горькой усмешке.

— Кто тебе это сказал? — выплюнул он, окатывая её ледяным взглядом. — Откуда ты это взяла?!

— Потому что ты мой муж, Люциус! — уверенно сказала она. — И я знаю тебя. Потому что несколько часов назад, там, наверху, в нашей спальне, я чувствовала тебя. Ещё до того, как ты выбрал… всё это. И я прошу тебя вернуться ко мне. Вернуться к нам. Не позволяй всем этим людям, разрушить то, что ты создал. Сегодня они пришли не убить тебя, но чтобы ты совершил ошибку. Они хотели, чтобы ты сел в Азкабан. Хотели, сломать тебя, разрушить нашу жизнь. Так не позволяй же им… Докажи сам себе, что я не обманываюсь на твой счёт.

Выпустив воздух из своей груди, Люциус покачал головой.

— Почему ты продолжаешь проявлять ко мне снисхождение? — спросил он.

— Потому что именно так поступает любящий человек.

Гермиона заткнула палочку себе за пояс. Протяжный стон, раздавшийся у неё за спиной, заставил её, однако, подскочить на месте и вновь схватиться за неё. Голова пожилого мракоборца, ещё лежащая на обеденном столе и лишь чудом не задетая вонзившимися в его поверхность осколками, пошевелилась. Рядом с ним, из-под стола послышался другой стон, а затем ещё и ещё.

— Мракоборцы! — прошептала Гермиона, не веря своим глазам. — Они… живы!

Поражённый, Люциус выпрямился и подошёл к ней, наблюдая за тем, как двенадцать лежащих на полу мужчин, которых оба они считали мёртвыми, один за другим, начали приходить в себя.

— Они живы, Люциус! — повторила она, хватаясь в порыве эмоций за его изрезанную ладонь.

Люциус вздрогнул, и она обернулась в испуге, обнаруживая, что он неотрывно смотрит на неё. Серые глаза его казались сейчас такими яркими на залитом кровью лице.

— И мы тоже, — произнёс он, прикасаясь пальцами к её растрёпанным волосам. — Мы тоже живы, Гермиона.

Не в силах ответить что-либо, она лишь закивала, и Люциус прижал её к себе, вздыхая и оставляя поцелуй на её лбу.

========== Глава 23. Рассвет ==========

Когда-то она слышала, что закаты на Санторини — это восьмое чудо света. Что громадное горячее Солнце медленно тонет здесь по вечерам в прохладных водах Эгейского моря, распыляя свои искрящиеся золотом лучи по полотну темнеющего небосклона до тех самых пор, пока их не пожрёт мрак. Потому она приехала сюда на исходе знойного лета посмотреть на этот закат, сама не зная зачем. Вообще-то она не очень любила закаты, да и к солнцу никогда не испытывала влечения, — оно нравилось ей больше осенним — укутанным в плотный дым серых облаков и утешающих её душу туманов. Однако теперь она была здесь — недвижно стояла подобно изваянной из мрамора Венере, на самой вершине холма у белоснежных стен, обводя равнодушным взглядом спускавшиеся к морю голубые крыши кикладских домов.

Ей было не интересно то, что она видела. Ей было смертельно скучно. Она буквально заставляла себя смотреть на это глупое неугомонное солнце, не уставшее за миллионы лет источать свой жар, в то время как светило озарявшее её собственный путь, покинуло её навсегда, уступив место одной лишь ночи — бесконечной и тёмной.

Но вот солнце закатилось; последний луч его скрылся в пучине морской, на небе засеребрились звёзды и обманчиво яркая луна, бывшая в сущности лишь отраженьем скрытой за телом Земли огненной громады.

Он был похож на это солнце. Как же он вымотал её за все эти годы, как изнурил… Она отдала ему всё; она возложила на алтарь его царственности всю себя, уподобившись луне, не источавшей собственного света, но лишь отражавшей его безжалостный испепеляющий огонь. А он, подобно жадному языческому богу, не удосужился даже оценить её подвиг, её акт чистого самопожертвования, кощунственно разрушив в конце концов всё, что единило их до самого основания, не оставив ей ничего.

Покинув смотровую площадку, она медленно пошла вниз с холма среди пышности цветущих бугенвиллий, обретших в ночном сумраке странные очертания неведомых морских созданий, которые тянули к ней свои длинные щупальца. Когда же она вернулась в богатый гостевой дом, где жила эти дни — спать ей ещё не хотелось, а потому она направилась в небольшую ресторацию подле, наполненную в этот час другими завершавшими свой плотный греческий ужин постояльцами.

Сев за единственный свободный столик, рассчитанный на двоих, и не спуская глаз с подрагивающего в стеклянном подсвечнике пламени свечи, она заказала вина, хотя никогда не любила и его. Она не любила чувствовать себя во хмелю, но сегодня ей хотелось — люди говорили, что это помогает притупить остроту воспоминаний и сожалений, которых теперь в её душе было слишком много.

Высокий молодой грек с широкими густыми бровями и по-юношески пухлыми губами принёс наполненный бокал, скользнув нежной улыбкой по её лицу. И она прочитала в ней скучное для себя восхищение. Она ещё была хороша собой, бесспорно, и знала об этом. Вот только какой ей был от этого прок?..

— Прошу прощения, милочка, — внезапно, едва она успела приложить прохладное стекло к губам, почти над ухом у неё раздался чей-то отвратительный скрипучий голос. — Все места заняты, а у меня сон никак не идёт. Вы бы не были сильно против, кабы я сел подле вас?

Она метнула в нарушителя её величественного одиночества возмущённый взгляд, обнаружив перед собой маленького дряхлого старичка, такого древнего, что вместо кожи лицо его покрывал, казалось, измятый пергамент.

— Конечно, — выдохнула она вопреки всему — она была так воспитана.

— Спасибо, спасибо! — расплылся в улыбке тот и с весьма неожиданным проворством обошёл стол, опустившись в кресло напротив, боком к ней.

Прикрыв глаза, она лишь вздохнула и сделала наконец глоток вина, почти не чувствуя его вкус. Настроение у неё было испорчено окончательно.

— Чудный вечер, не так ли? — проскрипел вдруг старик и она, вздрогнув, уставилась на него с удивлением.

— Простите, но у меня нет сейчас желания разговаривать с кем-либо. Я не против, чтобы вы сидели здесь, но составить вам компанию я к несчастью не могу.

— Ох, какая! — фыркнул тот. — Ну что ж, посидим, стало быть, в молчании.

Она ничего не ответила. Только сделала ещё один глоток, покрупнее.

— А всё-таки вечер прекрасный! — снова воскликнул он, запрокинув голову и принявшись рассматривать усыпанное звёздами небо, видневшееся сквозь промежутки увитой цветами перголы. — И как же это любопытно созерцать вселенную вот так, из самой её сердцевины. Проблемы сразу улетучиваются куда-то, становятся незначимыми… Человеческая жизнь вообще забавная штука, не находите? Столько томлений и терзаний, а итог всё равно один — все мы, в конце концов, возвратимся туда, откуда пришли, став частью этого громадного безразличного мира, который всегда был до нас и продлится ещё неисчислимо после…

Она тяжело вздохнула.

— Что вселенная, когда мы живём здесь и сейчас и чувствуем то, что есть, а не все эти ваши… неисчисляемые бесконечности.

— А это, милочка моя — эгоизм чистой воды. Хотя я и понимаю вас: в молодости редко у кого возникает желание подумать о вечном.

— В молодости, — хмыкнула она. — Было бы здесь чуть светлее, и вы бы убедились, что я отнюдь уже не так молода, как может показаться в этом обманчиво приятном сумраке, — она снова отпила. — В том-то и дело: была бы я молода…

— Мне не нужен свет, дабы видеть, что вы сами себя похоронили уже заживо. А стоил ли тот человек подобных жертв?..

Она промолчала, не потому что не хотела отвечать, но потому что и сама не знала ответ.

— Развод, да? — вновь спросил старик, и в интонации его послышалось весьма неуместное ликование.

— Думаете, что всё знаете? — губы её расплылись в презрительной усмешке; она отставила от себя бокал.

— А почему бы, в общем-то, и нет? — он с молодецким вызовом закинул ногу на ногу и, взглянув на неё в упор, протянул через стол руку: — Керберос Калогеропулос, миллиардер, меценат, почти вдовец… снова.

— Почти вдовец? — изумилась она. — Это как позвольте спросить? И что значит это ваше «снова», должна ли я принять это как угрозу?

Руку его она так и не пожала. Керберос сипло рассмеялся и вновь сел ровно в своём кресле.

— Ох уж эти британки. Ничего не понимаете в юморе!

— Ох уж эти старые греческие развалины — песок уж сыплется, а всё претендуете на звание особо ценных изваяний!

Старик рассмеялся ещё сильнее. Голова его запрокинулась, ладони обхватили слегка выпирающий живот.

— Ах, нет — я ошибся! Юмора в вас предостаточно, но и яда тоже. Кто же тот жалкий идиот, что упустил такой алмаз?

— Вот вы мне сами и расскажите, раз уж вы такой проницательный! — язвительно заметила она.

— Очевидно какой-то ещё более нахальный и напыщенный аристократ, чем вы, милочка, который, не вынеся вашей отчаянной попытки взять на себя командование, предпочёл первым покинуть тонущий корабль.

— Инициатором была я, между прочим, — гордо сказала она, приподняв подбородок.

— О, не сомневаюсь! Я же так и сказал — не выдержал вашего желания подмять его наконец под себя… О чём вы, безусловно, тайно вожделели долгие годы.

— Ах, я никогда даже не предпринимала подобных попыток!

— А я и не сказал, что вы когда-то пытались. Потому-то раскол и случился только сейчас.

— Признайтесь — вам просто нравится тешить своё самолюбие, воображая, что вы знаток человеческих душ? Но я вас не виню — это ведь единственное удовольствие, какое вам ещё осталось.

— Пусть так, — снова рассмеялся он. — А вам, в свою очередь, как я посмотрю, очень нравится болезненно упиваться своим отчаянием, полагая, что вы единственная на этой Земле переживаете подобные чувства.

— А какое мне может быть дело до того, что переживают другие?.. Если хотите знать: мне всегда было откровенно плевать на всех.

— О, это я вполне хорошо вижу. Потому-то вас так и уязвил тот факт, что он сложил оружие, отказавшись от дальнейшей борьбы… Вы-то хотели, чтобы он рыцарственно сражался, доказывая своё право не только на вас, но и на господство над вами, а вместо этого он прозаически признал сделанный вами выбор, которому вы и сами теперь не рады.

— Ну, всё! — она резко поднялась с кресла. — Мне надоела ваша глупая старческая болтовня! Вы ничего не знаете ни обо мне, ни о нём, ни о событиях, которые произошли в нашей жизни… Так что — всего вам хорошего!

Она уже развернулась было, желая уйти, как старик окликнул её:

— Ах, милостивая госпожа моя, прошу только ещё один последний раз снизойти до глупого старика и назвать мне своё имя, дабы я мог похвастать, что знаю хотя бы один истинный факт о вас.

Она обернулась и, ещё возмущённая, взглянула на него, прищурив глаза.

— Нарцисса… Блэк, — отрывисто представилась она, сама не зная зачем.

— Ах, не имя, а музыка! — восторженно воскликнул тот, хлопнув своими дряблыми ладонями, и ещё более наигранно добавил: — Доброй ночи вам, чудеснейшая госпожа Блэк!

Нарцисса сморщила нос так, словно ей подсунули что-то отвратительно пахнущее и, развернувшись, твёрдым шагом направилась внутрь гостевого дома, надеясь, что больше никогда не встретит этого назойливого старика, который столь бесстыдно посмел насмехаться над ней.

На следующее утро за завтраком она, правда, встретилась с Керберосом вновь. К несчастью, оказалось, что он остановился в этом месте на несколько дней — ровно на тот же период, что и Нарцисса, так что деваться ей от него было уже некуда. Он же, в свою очередь, бессовестно спешил всякий раз сесть подле неё и начинал болтать сущую ерунду, от которой она приходила в бешенство, но отчего-то не предпринимала никаких действительных попыток оградить себя от его раздражающей компании.

Старик трепался без умолку обо всём: о Греции, о своём родном Крите и укладе местных эльфийских поселений там, но более всего, конечно, о своих многочисленных и некогда уже похороненных им жёнах, а также детях, и последней тяжело болевшей супруге, за которой дома ухаживала их единственная дочь.

Нарциссе было мучительно скучно, и она с превеликим удовольствием запытала бы Кербероса до смерти, при любой удобной возможности, но вопреки этому продолжала его слушать. Нескончаемая болтовня его позволяла ей тихо ненавидеть старика, что было всяко лучше, бессмысленных рассуждений о собственной жизни и той бесконечной пустоты, которая воцарилась в её душе после развода.

А спустя неделю путешествие её подошло к концу, и она с немалым облегчением отправилась обратно в Британию, забыв про старика и все его сказки в тот же день.

По прибытии домой, в свою родную обитель дождей и столь вожделенной ею все эти дни прохлады, она первым же делом отправилась туда, где бывала в последние годы не реже одного раза в месяц, а именно в Азкабан.

В страшной тюрьме, которую Нарцисса некогда до дрожи боялась, она навещала теперь старых подруг — несчастных миссис Крэбб и миссис Гойл, деливших наказание вместе со своими недальновидными мужьями. Миссис Крэбб была в последнее время, к тому же, очень плоха, и Нарцисса переживала, не случилось ли с бедной женщиной чего-нибудь худого, пока она умирала от жары и тоски в своём едва ли принёсшем ей желаемое облегчение греческом путешествии.

В Азкабане Нарциссу знали хорошо. За последние пять лет, после окончания войны она так или иначе перезнакомилась там со всеми стражниками, даже несмотря на то, что по первости мракоборцы и не проявляли к ней особого радушия. После развода, правда, настроение по отношению к ней у многих переменилось в лучшую сторону, а благодаря, еёвиртуозной игре несчастной обманутой жены, некоторые и вовсе стали питать к ней сострадание. Вот и теперь, когда она появилась на пороге главного холла, стражники приветствовали её стройным хором голосов.

— Как ваше путешествие миссис Малфой? Хорошо ли отдохнули? — спросил один из них — невысокий, лысыватый человечек.

— Ах, едва ли, едва ли! Только больше утомилась, — замотала она головой, и человечек этот вежливо улыбнулся ей в ответ, подводя к одной из дверей с тяжёлыми металлическими кольцами вместо ручек.

Человечка этого звали Фрэнк МакКиннон и он работал здесь всего год. Вначале, когда он только устроился сюда, Нарциссе нелегко давалось общение с ним. МакКиннон был родственником той самой Марлин — девчонки из Ордена Феникса, нападение на дом которой много лет назад довелось возглавить Люциусу, и она знала, что Фрэнк не простил и не забыл… Нарцисса ясно увидела это во взгляде Фрэнка, впервые столкнувшись с ним здесь: жадный интерес, старательно прикрытый демонстративным презрением. Люциус без сомнения был для этого неприметного существа чем-то большим. Чем-то гораздо более значимым, нежели всякий другой Пожиратель, что томился в секторе «С».

Когда Нарцисса только осознала это, в ней сразу же породилось желание расположить Фрэнка к себе во что бы то ни стало. Она загорелась этой мыслью, приняв её как вызов, и медленно шла к ней на протяжении года, методично работая с Фрэнком, утоляя время от времени некоторое его любопытство полуфразами и полунамёками; подбирая правильные эмоции и слова, соблазняя и заманивая в свою сеть, дабы он проникся к ней, дабы он поверил в её полную беспомощность перед этим страшным человеком — её бывшим мужем; безвинность и непричастность ко всем его делам… что, впрочем, стало происходить очень скоро.

— Кого пришли навестить на этот раз? — полюбопытствовал Фрэнк, потянув за чугунное кольцо и отворяя перед ней дверь в коридор, ведущий в комнаты для встреч с заключёнными.

— Миссис Крэбб сперва, пожалуй, а потом и миссис Гойл, если вы будете так добры, конечно…

— Миссис Крэбб вроде бы в лазарете уже.

— Ах, я боялась! — воскликнула Нарцисса, прижав руку ко лбу, и нырнула в узкий коридор. — Я так и знала, что застану её уже там. Бедные! Бедные мои подруги… Жертвы безжалостных глупых традиций и деспотичных мужей. Как подумаю, что участь их могла бы ожидать и меня…

— Ну, ваш-то муж в этом смысле оказался совсем не промах.

— Не смейте больше называть этого человека моим мужем, — строго сказала она. — Будьте ко мне милосердны, прошу.

— Но вы ведь сами его выбрали, должно быть, когда-то?.. — хмыкнул недоверчиво тот.

— Ах, Фрэнк! Вы просто не знаете, что такое родиться в семье, где вся твоя судьба уже предрешена наперёд, — покачала она головой. — Наши родители ведь договорились обо всём за нас, когда мы ещё были детьми…

— Но одна из ваших сестёр ведь нарушила каким-то образом эту традицию, насколько мне известно?

— Да, но какой ценой! — кивнула она. — Ей пришлось отречься от нас всех! Это была страшная трагедия для нашей бедной матери. Я помню это как сейчас… Что было бы с нею, если бы и я — её любимая младшая дочь посмела отказаться выходить замуж за человека, которого она выбрала для меня, пусть он даже и приходился мне троюродным братом?.. Такие уж были нравы! И я совершила этот акт самопожертвования лишь из любви к ней. За что меня нельзя винить…

— Стало быть, муки ваши кончились теперь? — вздохнул Фрэнк.

— И то, правда, — губы её дрогнули в слабой улыбке. — Никак не поверю в это. Каждую ночь мне снятся кошмары о моей несчастной жизни в его ужасном поместье и каждое утро, обнаруживая себя уже не в тех страшных стенах, я заливаюсь слезами и неустанно благодарю Высшие Силы!

— Неужели же жизнь с ним была так противна вам?

— Вы просто не знаете, что это за человек, Фрэнк! А кроме того я боялась… Я вынуждена была терпеть его деспотичные порядки ради сына. Кто я, в конце концов, такая? Лишь слабая женщина — раба патриархальных нравов, — она судорожно вздохнула и, зажмурившись, приложила ладони к своим горячим щекам. — Ах, я так разоткровенничалась с вами, мистер МакКиннон! Прошу простите меня. Такое поведение совсем не подобает благородной леди. Надеюсь, вы извините мне эту слабость?

— Ну что вы, миссис Малфой. Вы можете делиться со мною своими горестями, если у вас есть в том нужда. Я никому никогда об этом не скажу, — и, остановившись перед дверью в комнату для свиданий, он добавил: — Я всегда буду рад оказать любую поддержку такой удивительной хрупкой женщине как вы… простите.

Он отвёл взгляд. Нарцисса же, напротив, уставилась на него с искренним изумлением, ощущая как внутри неё разрастается торжествующее ликование: этот жалкий маленький человечек, стареющий и лысеющий бобыль, попался на её крючок, как глупая мошка в старательно сплетённую коварным арахнидом паутину.

— Я никогда не забуду вашей доброты, Фрэнк… будьте уверены, — с благоговением выдохнула она, аккуратно погладив его по плечу, отчего он сейчас же густо залился краской и, кашлянув, распахнул перед ней дверь.

Миссис Крэбб не смогла в тот день дойти до комнаты свиданий, после чего умерла в лазарете. Нарцисса присутствовала при этом, держа подругу за руку до её последнего сорвавшегося с бледных губ вздоха, в котором слышалось одно лишь слово — «Винсент». Когда-то, три года назад Нарцисса точно также уже провожала в последний путь в этом же лазарете и миссис Паркинсон.

А после этого она встретилась с миссис Гойл, с которой они просто помолчали, и затем, уже поздним вечером Нарцисса вернулась наконец домой, где её ожидало пришедшее в её отсутствие письмо с греческим штампом.

Господин Калогеропулос, приславший его, настоятельно просил свою «милостивую Госпожу» простить ему эту смелость и сообщал, что после их расставания, никак не смог выбросить её из своей лысой головы. Он также зачем-то сообщал Нарциссе о своих благотворительных проектах, до которых ей, конечно, не было никакого интереса, и справлялся о её собственных делах.

Пока Нарцисса читала этот скучнейший в её жизни опус — намерения отвечать на него у неё не имелось, однако, стоило письму подойти к концу, а ей вновь обнаружить себя в одиночестве сидящей на диване в доме своих родителей, как мёртвое лицо миссис Крэбб сейчас же возникло пред её внутренним взором. Нарцисса вздрогнула. Идея занять себя чем угодно, пусть даже сочинением письма, дабы отвлечься от этих тлетворных картин уже не показалась ей такой смехотворной, а потому она села за письменный стол, взяла в руки чистый лист пергамента, перо и начала писать старику ответ, в котором долго и пространно рассуждала о жизни в Британии и своей скорби по безвозвратно ушедшим временам.

А потом началась осень и Нарцисса отправилась в Америку, к Драко — любимому своему сыну и единственному, пожалуй, важному интересу её жизни, который покинул её, забрав жену и ребёнка три месяца назад, спустя две недели после их с Люциусом развода.

Вот уже три месяца, Нарцисса не видела сына и отчаянно горевала об этом. Да, развод с Люциусом стал для неё крахом семейной жизни, ради сохранности которой она многие годы жертвовала собой, но отъезд Драко принёс ей утрату куда более страшную и невосполнимую, убив, казалось, в душе её те малые крупицы радости, которые ещё остались в ней после всех пережитых страданий.

Как она умоляла его тогда не уезжать, как рыдала, проводив в чужую далёкую страну, и как возненавидела Люциуса, размякшего и ослабевшего после войны, за то, что тот не смог предотвратить этой страшной для неё трагедии; за то что не сумел вовремя пресечь распространившейся подобно чуме клеветы, позволив этим мерзким стервятникам вдоволь поглумиться над их рухнувшей в конце концов до самого основания семьёй.

***

Полгода спустя, в начале марта, когда страсти в душе Нарциссы несколько улеглись, хотя она и мучилась ещё бывало мигренями на фоне возникавшей время от времени в её душе тоски, домой к ней пришло очень подозрительное письмо. В первое мгновение Нарцисса решила было, что это очередное послание от Кербероса, переписка с которым вошла у неё за эти месяцы в привычку, или же записка от Драко, который должен был сообщить ей, о том, когда именно они с Асторией и Скорпиусом собирались прибыть в Британию на Пасху, однако сова, влетевшая прямо в открытую форточку её комнаты тем вечером, была вся какая-то странная: металась беспокойно под потолком, ухала без перерыву; из крыльев её на пол летели перья. Когда же старому домовику, служившему здесь ещё в пору её родителей, удалось изловить эту плешивую и явно нездоровую птицу — она, избавившись от письма, тот час же улетела прочь, даже не забрав платы.

Без меры озадаченная, Нарцисса взглянула на протянутый домовиком потрёпанный конверт, обнаруживая текст на непонятном ей языке.

— Что это за язык такой? — пробормотала она себе под нос, начиная ощущать закипавшее внутри раздражение и, сунув конверт обратно эльфу, добавила: — Ну-ка, взгляни, не узнаёшь ли…

— Похоже на венгерский, мисс Цисси, — почесав узловатыми пальцами свой большой нос, сказал тот.

— Венгерский? — удивилась она. — Но у меня нет в Венгрии знакомых… И что здесь написано? Ты можешь разобрать?

— Какая-то белиберда, — честно сказал домовик. — Ежели я правильно понимаю слова — это, стало быть, счёт за покупку медных котлов.

— Что? — Нарцисса сдвинула брови. — Зачем кому-то посылать мне счёт за котлы? Я не заказывала в Венгрии никаких котлов!

— Стало быть, ошиблись? — развёл руками тот.

Поджав губы, Нарцисса уставилась на конверт. Самым лучшим решением данной проблемы было просто выбросить его в камин, что она непременно и сделала бы, не обладай таким страшным природным любопытством, всякий раз одерживающим над ней верх. А потому, схватив с письменного стола нож для бумаги, она, с резкостью, не терпящей никаких загадок натуры, вскрыла его, извлекая небольшой испещрённый бисерным почерком лист пергамента, весь заляпанный какими-то отвратительными зелёными пятнами, отчего ей брезгливо пришлось взять его кончиками пальцев.

— Похоже на драконью кровь, — заметил стоявший рядом домовик.

Нарцисса поморщилась, склонившись над письмом в свете неяркого ночника. Почерк, однако, был такой мелкий, что у неё сейчас же зарябило в глазах — зрение её в последние годы стало слабеть, отчего Нарциссу обуяла теперь ещё большая ярость. Единственное, что ей удалось разобрать, так это то, что записка была на английском и уж точно не являлась счётом ни за какие медные котлы.

— Прочти что там написано! — приказала она эльфу, сунув ему письмо; он принялся с интересом рассматривать пергамент, и, усевшись в кресло возле камина, Нарцисса поторопила его: — Читай-читай! Ну же!

— «Прошу вас не выбрасывать это письмо сразу, как только вы поймёте, кто его написал, миссис Малфой», — начал тот, прокашлявшись. — «Потому как пишет его едва ли вам приятная особа — это я понимаю и так. Однако знайте только, что я никогда бы вам в жизни не стала писать ничего подобного, если бы не столь острая нужда, которая настигла меня в моих бегах…».

— Что за глупости? — пробормотала себе под нос Нарцисса. — Вечно кому-то от меня что-то надо!

— «…В Британии у меня к несчастью совсем не осталось никого, а человек, на которого я возлагала в этом смысле некоторые свои глупые надежды, мне не далее как этой зимою отказал в помощи. Быть может я бы и в том случае, никогда и не решилась написать вам, да вот только до меня здесь, в Венгрии, дошли некоторые известия, заставившие вообразить, будто мы теперь с вами в чём-то похожи, хотя, безусловно, вы так, конечно, никогда не решите. Но я всё же смею предположить — вы сможете найти немного понимания к моему положению, потому как обе мы немало пострадали из-за одного человека, и говорю я сейчас о вашем бывшем муже…»

— Что? — выплюнула Нарцисса, подскакивая на месте.

— «…Я, конечно, была для него в отличие от вас никем. Так, только средством для достижения его не всегда чистоплотных намерений, однако же вы-то были законной женой, а потому вам-то куда более тяжело, должно быть, сносить всё случившееся. Но потому и смею вам писать. Дело в том, что бедный мой брат сейчас сидит в Азкабане, и я никак не могу найти себе покоя от этого, ведь он мало в чём был виновен и в первый раз, когда его туда посадили, а уж впоследствии-то — тем более. Вы, конечно же его сразу вспомните, ведь шесть лет назад, при обстоятельствах всем нам известных, он довольно часто бывал в вашем доме, а потому и состояние его в котором он пребывал и после своего первого побега и потом не могло не продемонстрировать, что он едва ли был способен на какое-либо сильное зло. А у вас я знаю, много влияния, вы уважаемая особа, что тогда, что сейчас и быть может вы могли бы мне помочь делом или хоть бы советом, как бы мне можно было бы вызволить Ральфа из тюрьмы…»

— Ральфа? — выдохнула Нарцисса, выпрямившись и уставившись на домовика.

Глаза её секунду назад ещё круглые от полного непонимания всей этой едва ли осмысленной белиберды, угрожали и вовсе выпасть теперь из орбит.

— «…Так вот, буду очень вам признательна за ответ. С глубочайшей искренностью, М.М.», — закончил читать письмо домовик.

— М.М.? — переспросила Нарцисса, не веря своим ушам, и повторила, срывающимся голосом: — М.М.?!

— Да, мисс Цисси, — кивнул, нахмурившись, домовик. — Так и написано…

— М.М.! — ещё раз с возмущением выдохнула та, вскакивая с места и начиная беспокойно ходить по комнате.

Руки и подбородок у неё затряслись от негодования и обиды. Нарцисса сразу поняла, чьё имя скрывалось под этими инициалами: Мирелла Мальсибер — та самая отвратная девица, с которой на протяжении пяти лет в своё время путался её муж; та самая немытая шваль, которая без капли стыда нагрянула как-то в их дом средь бела дня в старомодном истёртом бархатном платье.

— Дай сюда письмо! — рявкнула Нарцисса, вырывая испещрённый отвратительным мелким почерком пергаментный листок из рук домовика.

Всё ещё не веря в происходящее, она пробежалась прищуренным взглядом по строчкам, остановившись на имени «Ральф» и подписи внизу.

— Да как ей в голову вообще могло прийти, что я… — задохнулась Нарцисса.

Она заходила по комнате ещё более напряжённо, ощущая как жар разлился по её лицу.

— Падаль бессовестная! Шваль! — говорила она, грудь её беспрестанно вздымалась. — Да как она посмела?! Тварь… гадкая тварь! Писать мне… мне! Тёрлась с моим мужем, грязная потаскуха, а теперь помощи просит?! Гадина. Змея. Паскудная дрянь!

— Ай, мисс Цисси! Ну как же так можно, мисс Цисси, — причитал домовик, хватаясь за уши и оттягивая их вниз. — Маменька бы ваша не одобрила таких слов…

— Ишь чего пожелала! Братца своего подлого вытащить из Азкабана! — не слыша его, продолжала она. — Да там ему и самое место мерзкому доносчику! Всем им там самое место! Всей семейке! Грязное отребье! Падаль никчёмная!.. Да что б им провалиться всем!.. — орала она так, что голос её гулким эхом разносился уже по всему дому. — Пишет она мне из Венгрии! Похожи мы с ней… Да что б меня мантикоры сожрали если я хоть на грамм стану когда-нибудь похожа на эту грязь!

Кровь так ударила Нарциссе в голову, что ей стало невыносимо жарко. Лицо её горело, в горле застыл ком, который едва ли позволял сделать вдох, и она отчаянно хватала ртом воздух, ощущая, будто сердце её вот-вот лопнет. Испугавшись не на шутку за свою жизнь, она выпустила, в конце концов, мятое уже письмо из рук, рухнула на диван и, уткнувшись лицом в сгиб локтя, горько разрыдалась.

На следующий день Нарцисса, тем не менее, нашла в себе силы ответить на это письмо — она всё-таки была леди, и оставить просящего у неё помощи человека совсем без внимания, была просто неспособна. А, кроме того, она не желала показывать этой мерзавке, что та вообще могла задеть её каким-либо образом. Держать лицо — вот, что Нарцисса умела в своей жизни лучше всего, и было совсем неважно, что делать это ей приходилось теперь перед такой, не стоящей и единого её пусть даже седеющего волоса, негодной паршивкой.

В ответном своём письме Нарцисса самым что ни на есть выдержанным тоном, извинилась перед Миреллой, сказав, что к несчастью совершенно не имеет никаких возможностей, дабы помочь ей претворить задуманное в жизнь. Она также сообщила, что для воплощения подобного желания, — если Мирелла, конечно, только не откажется от него совсем, — ей, безусловно, потребуется очень много денег, подобно тому, сколько их есть разве что у греческого миллиардера Кербероса Калогеропулоса, но, что даже их наличие не гарантирует ей ровным счётом никакого успеха. А также, что она питает самую искреннюю надежду, на исключение всякой возможности их дальнейшей переписки.

Греческого мецената Нарцисса упомянула в письме тогда совершенно без задней мысли, исключительно ради красного словца, дабы продемонстрировать глупой девке, как далека та была от желанного её брату исхода.

Когда же письмо было отправлено, Нарцисса глубоко вздохнула, подошла к зеркалу и, надев на лицо безмятежную полуулыбку, забыла о Мирелле и всей этой истории, как не бывало.

***

Следующие два года протянулись для Нарциссы не быстро и не медленно. Продолжая жить в своём своеобразном отшельничестве, она лишь изредка совершала выезды в Америку к Драко, а также продолжала регулярно навещать миссис Гойл в Азкабане. Растревоженный после развода разум её за это время несколько угомонился, а голова наполнилась мыслями о внуке и будущем, которого она для него хотела. С Люциусом она всё это время не общалась, и так, быть может, всё оно покойно и продолжилось бы ещё долгие-долгие дни, если бы не поистине страшная новость, ошеломившая Нарциссу одним приятным весенним утром.

«Люциус Малфой снова женится» — гласил заголовок очередного Ежедневного Пророка и глоток кофе, который Нарцисса неосмотрительно сделала тогда прежде чем развернуть преподнесённую ей домовиком на серебряном блюде газету, сейчас же оказался на лице её бывшего мужа, довольно ухмылявшегося и подмигивающего ей с большой колдографии на первой странице.

Отставляя от себя трясущейся рукой чашку, Нарцисса, перед глазами которой всё поплыло, попыталась вчитаться в текст. Когда же она добралась до имени счастливой невесты, то невольно перечитала его трижды, решив было, что сошла с ума или что с глазами её совсем стало, должно быть, что-то неладное. В крайнем же случае это могла быть чья-то неудачная шутка — очередная провокация журналиста, а быть может она и вовсе ещё спала в своей постели, и это всё было лишь дурным сном… Когда же Нарцисса убедилась в том, что имя Гермионы Грейнджер ей не примерещилось и что, вопреки её желанию, она бодрствовала сейчас, её мгновенно согнуло пополам от страшной распространившейся вдруг по всей груди боли, будто кто-то принялся пытать её Круцио.

Нарцисса могла ожидать от Люциуса многого. Она знала, что одинокая жизнь его не продлится слишком долго, что он найдёт себе в конце концов какую-то постоянную пассию, вроде негодяйки Миреллы, и возможно даже притащит жить её в их дом, но такой кощунственной выходки от него она не могла представить и в самом страшном сне. Это было за гранью её понимания. Это было слишком ирреально, слишком невыносимо для неё…

У неё тогда случилась истерика. Страшный приступ. Куда хуже, чем тем мартовским вечером, два года назад, когда её покой нарушило письмо Миреллы. В этот раз, в порыве ярости Нарцисса перебила без малого половину дома. Выхватив палочку она взрывала всё вокруг себя, посылая проклятья куда ни попадя. Не помня себя, она безвозвратно уничтожила в тот день множество памятных вещей, важных фамильных ценностей, попавшихся ей по несчастью под горячую руку, о которых она долго потом ещё горевала. В момент её безумия на них ей было плевать. Она выла. Она упала на пол и билась в конвульсиях, стеная и крича проклятья, взывая к Высшим Силам и прося их наказать его, прося их уничтожить его. Но они были глухи к ней. Они молчали…

Весь вечер и следующий день Нарцисса была ослабевшая, не сходила с постели и старый эльф, нянчивший её ещё с младенчества, менял холодные компрессы на её лбу каждые полчаса, отпаивая успокоительными зельями.

— Такие уж времена настали, мисс Цисси, — вздыхал домовик, поглаживая её по руке. — Все теперь якшаются с грязнокровками, подпевают им — слова плохого о них не скажи… Вот и даже самые достойные представители чистокровных семейств вынуждены притворяться добрыми к ним. А вы не горюйте так сильно, мисс Цисси. Быть может, мистер Малфой сделал это намеренно. Быть может, он нашёл в том выгоду… Вы же сами говорили, что он жадный до власти. А пробираться в верхушку при этих предателях крови, которые нынче заправляют министерством, куда проще, ежели ты имеешь хоть каких друзей среди грязнокровок…

— Но не жениться же, — дрожа, прошептала Нарцисса.

— Ну, а ежели мистер Малфой решил претендовать на должность главы Отдела международного магического сотрудничества, мисс Цисси? — мудро заметил эльф. — Тут уж точно без грязнокровой жены не обойтись…

— Думаешь, в этом всё дело? — жалобно спросила она.

— Ну, а как же иначе, моя лапочка? — улыбнулся эльф, погладив её по волосам, как маленькую, и из уголков глаз её выкатились слёзы.

— Как он мог?.. — выдохнула она.

— Это ещё что! — кивнул тот. — Мистер Малфой сделал это хоть из выгоды! Ей-ей, из выгоды, точно вам говорю! Вот увидите — как только должность будет его, он мигом её вышвырнет вон! Так её и видали… А старина Бэгзль, вон чего мне давеча рассказал: мисс Пэнси, говорит, привела в дом какого-то паршивого грязнокровку — сущее отребье! Бэгзель даже не понял сперва, за каким делом он там. Думал служащий какой из сектора по борьбе с домашними вредителями — у них как раз бундимуны на чердаке расплодились… А она ему и говорит: вот, мол, Бэгзль — это мой жених, жалуй его и обслуживай, как папеньку, потому как он теперь будет тут жить! Можете себе представить, каков позор, мисс Цисси?

Нарцисса лишь презрительно хмыкнула. По хорошему счёту ей было плевать на беспутную дочку Паркинсонов, которую она никогда и не жаловала, но голос эльфа её успокаивал.

— Так вот Бэгзль отказался! «Нет, — говорит, — мисс Пэнси. Делайте со мной чего хотите, а грязнокровке этому я прислуживать не буду. Вам буду, потому как вы папенькина кровь и я ваш, а этому паршивому нахлебнику не стану». Вон оно что творится-то! Уж на что Бэгзль всегда был верный эльф — не то что эти поганые отщепенцы, тролль их всех затопчи! Так и то ж — посмел перечить хозяйке! Но поделом. Я вот и сам, стало быть, растерялся бы, ежели бы мастер Драко, привёл бы в дом грязнокровку на вроде этой…

— Ах, смеркут тебя задуши! — воскликнула в ужасе Нарцисса, подскакивая на кровати и хватаясь за сердце. — Сплюнь, паршивец старый! Ты что такое мне говоришь? Хочешь, совсем меня довести?!

— Ах, мисс Цисси, мисс Цисси, прошу простить, глупого! — воскликнул тот, принимаясь терзать свои уши. — Я совсем не желал вас снова расстроить, только лишь сказать хотел, что не смог бы терпеть грязнокровок в этом доме. Ей-ей, не смог бы! Пусть лучше меня и правда смеркут удушит! Вот и старина Бэгзль так и был огорошен: «Папенька мне ваш строго настрого велел блюсти чистоту в этом доме, во что бы то ни стало, — сказал, — и я буду это делать до самого своего последнего вздоха. Уж лучше удавите, мисс Пэнси, ежели вам это не по нраву». Так и сказал. Ей-ей, сказал.

— И что Пэнси? — выдохнула Нарцисса, принимаясь массировать пальцами виски.

— Ой-ой! — покачал головой домовик. — Стыдно передать! Бэгзль говорит, мисс Пэнси так рассвирепела, как никогда прежде: «Убирайся, — говорит, — тогда из этого дома, паршивый эльф! Очень-то ты мне сдался, коли меня хозяйкой не признаёшь. Нету теперь тут ни маменьки ни папеньки — дурака эдакого — делаю что хочу! Не хватало мне ещё, чтобы какой-то поганый домовик меня осуждать брался!». Сняла с себя чулочек, да и кинула ему прямо в морду, что он и отскочить не успел. «Вот, — говорит, — ты теперь свободен. Поди вон, чтоб духу я твоего больше в своём доме не видела». Вона как бывает, мисс Цисси, — подвёл итог домовик. — А ваш муж только из выгоды это делает. Ей-ей, из выгоды, точно вам говорю.

Нарцисса лишь судорожно вздохнула. Слова эльфа её, однако, несколько утешили, и когда к вечеру следующего дня, она немного пришла уже в себя, то решила, что и, правда, зря столь остро приняла эту новость. Люциус всегда был готов на многое лишь бы добиться своего, а женитьба на этой глупой грязнокровке, существенно увеличивала его шансы на успешное продвижение по карьерной лестнице в министерстве, которым заправлял теперь этот навозный жук, Кингсли.

Утвердившись в этой мысли, Нарцисса успокоилась понемногу, после чего жизнь её вновь пошла своим чередом.

В это же время, примерно, ей пришло очередное письмо от Кербероса, с прискорбием сообщавшего о кончине жены и с радостью, в то же время, просившего Нарциссу занять вакантное место. Прочитав подобное предложение Нарцисса решила, что это для неё было уже слишком, а потому бессмысленную переписку с глупым стариком решено было прекратить, что она и сделала тотчас же, не став отвечать греку ни на это письмо, ни на все последующие, кои она выбрасывала в камин больше не читая.

Пережитое ей столь нелегко потрясение, однако, сказалось на самочувствии Нарциссы весьма не лучшим образом. Мигрени её усилились, а ночами она никак не могла толком спать. Особенно тяжело ей давались те дни, когда Ежедневный пророк или другая паршивая газетёнка смели выпускать очередную статью о жизни Люциуса и его новоявленной жены, именуемой теперь не иначе как «миссис Малфой». В такие моменты Нарцисса чувствовала себя особенно плохо, часами не выходила из своей комнаты, заболев в конце концов так сильно, что встревоженный домовик даже ссамовольничал и привёл ей одного поселившегося неподалёку колдомедика, с позором уволенного пару месяцев назад из больницы Святого Мунго за какую-то провинность. Колдомедик тот посмотрел Нарциссу, выслушал и прописал снотворное на корне молочая, рекомендуя пить его по две капли не дольше пяти дней.

Снотворное помогло, и первые несколько недель, пренебрегая рекомендацией доктора, Нарцисса спала как убитая, пока эффект от зелья не стал слабеть. Организм её к нему, видно, приспособился, и всё чаще ей приходилось добавлять себе в ложечку на капельку больше, пока через два месяца их число не выросло до пятнадцати, что оказалось дозой, явно, критической. Изо рта у неё тогда пошла пена и носом кровь, после чего она забылась на долгие двое суток и очнулась уже в доме колдомедика, выхаживавшего её потом никак не меньше месяца, отчего ей даже пришлось отменить очередную поездку в штаты. Истинную причину своей болезни она Драко, конечно, не сообщила.

Колдомедика этого, который столь любезно спас её от неминуемой гибели, Нарцисса тогда хорошо отблагодарила и деньгами и работой, пристроив в Азкабан, в лазарет, где по случаю только что освободилось место. Чрезвычайно радостный от такой внезапной удачи, он был безмерно благодарен ей, пообещав, что всегда впредь выполнит любую её просьбу, чего бы она только ни пожелала.

***

Новые тревожные мысли о том, что второй брак Люциуса мог быть не таким уж и фиктивным, как ей хотелось верить, закрались Нарциссе в голову сразу после её случайного столкновения с ним и его новоиспечённой женой в магазине мадам Малкин произошедшем за несколько дней до Хэллоуина. Люциус предстал тогда перед ней, обсыпанный цветными перьями из растрёпавшихся боа, которыми обмоталась эта нечёсаная пигалица, с лихорадочно горящими глазами, бесстыдно теревшаяся о него в общественном месте средь бела дня. Нарциссу эта картина возмутила до глубины души — Люциус всегда, конечно, тяготел к пошлости, но чтобы так откровенно выставлять на всеобщее обозрение успешность утоления своих плотских нужд…

Данное обстоятельство заставило её с прискорбием подумать о том, что жениться на этой, как видно, весьма небрезгливой грязнокровке Люциуса вынудило не столько стремление занять в Министерстве место потеплее, сколько отчаянное желание успеть ещё запрыгнуть в последний вагон, покуда причинное место его совсем не поразила немощь. Всё это она и высказала ему тогда в несколько смягчённой форме, зная, что Люциус, ценивший, вопреки всему, её мнение, был страшно задет и уязвлён. Она также напомнила ему о необходимости исключения всякой вероятности появления на свет порочащих их общую фамилию отпрысков, после чего, вполне удовлетворённая произведённым эффектом, удалилась из магазина прочь, с наслаждением слыша грохот сейчас же полетевшего в закрывшуюся за ней дверь стула.

Встреча эта, тем не менее, чётко дала Нарциссе понять, что Люциус, явно утративший уже всякую связь с реальностью, мог преступить в своём помешательстве и последнюю черту, а потому ситуацию, покуда она не зашла ещё слишком далеко, пора было взять под собственный контроль. Сделать это, конечно, было непросто. Немало дней Нарцисса провела тогда в тяжёлых раздумьях, покуда одним солнечным январским утром, на вилле Драко в Лос-Анджелесе, до неё не дошли известия, будто нынешняя хозяйка Малфой-мэнора начала подыскивать себе в услужение домовика из числа местных свободных эльфов.

Подобно первой утренней зарнице, блеснувшей вдали чернеющего горизонта, на Нарциссу снизошло озарение. Радость её так была велика в тот момент, что она, возможно, подпрыгнула бы даже на месте, когда бы не воспитание, благоразумно ограждавшее её от подобного рода глупых проявлений чувств. А кроме того, она не могла позволить себе раскрыть свои намерения даже сыну, питавшему по мягкосердечности сострадание к слабостям отца.

В Британию, однако, Нарцисса возвращалась с улыбкой, которую не могла, да и не желала сдерживать. Наконец, в измученной душе её появилась надежда; наконец, она ощутила, что не всё ещё было кончено для неё, и что она могла ещё влиять на ход вещей.

В жизни Нарциссы забрезжил рассвет, коего она уже не ожидала увидеть. И кровавое зарево его, возникшее столь внезапно в самых недрах её души из благодатной почвы ненависти и разочарований, оказалось поистине прекрасным. Оно озарило её; оно придало ей сил ранее невиданных, позволив узреть, как никогда ясно необходимость восстановить наконец утраченную однажды справедливость, стерев с лица Земли человека, который столь опрометчиво причинил ей боль…

========== Глава 24. Жена ==========

Hallo kleines Mädchen, wie geht es dir?

Привет, маленькая девочка, как дела?

Rammstein — Hallomann

Люциус сидел в штаб-квартире, в небольшой комнате ожидания, аскетично оформленной и мрачной. Из мебели здесь имелось лишь несколько жёстких кресел, грубый письменный стол у дальней стены, да слабо тлевший очаг.

Когда отравленные Бэгзлем мракоборцы стали приходить этой ночью в себя, Кингсли со своим отрядом, потерявшие время на границе с Ирландией, уже трансгрессировали по периметру защитного барьера на территорию Малфой-мэнора. Оставшийся тогда в штаб-квартире за главного Гарри, застал момент возвращения Мирелле её истинного облика, а потому, отправив вдогонку Кингсли сову, сам бросился на подмогу в поместье. Теперь он уже был в Мунго.

Люциус сидел в одном из этих жёстких кресел, уперев невидящий взгляд в истёртый сотнями ног паркетный пол, осторожно шевеля пальцами рук. Изуродованные ладони его были обработаны заживляющим зельем, перебинтованы и почти не болели. Разрез на щеке тоже закрыли повязкой. Он вздохнул: снаружи, должно быть, уже занимался рассвет.

Наконец дверь отворилась и на пороге показалась высокая, облачённая в неизменно чёрную мантию фигура Снейпа. Люциус обратил на него взгляд, и тот в молчании опустился в соседнее кресло.

— Снотворное на корне молочая, — произнёс Снейп. — Они не должны были проснуться… Там была лошадиная доза.

— Почему же тогда они выжили? — спросил Люциус.

— О, этот глупый эльф налил его в тот же самый биттер, коим пару недель назад я потчевал Ральфа.

— И что? — выплюнул тот.

— А то, дорогой мой друг, что в нём всё ещё было слабительное, если ты не забыл…

Люциус метнул в Снейпа поражённый взгляд.

— Если ты не забыл, мой дорогой друг — ты потчевал тогда им всех нас!

— О, ну ещё бы мне это не помнить! Я и сам его пил! — губы его расплылись в весьма довольной усмешке. — Вот только в наши рюмки я предварительно положил антидот, а в рюмку Ральфа — нет.

Полностью ошеломлённый Люциус уставился теперь на Снейпа в упор.

— Хочешь сказать — ты напоил слабительным в тот вечер нас всех?

— Конечно, да! — энергично кивнул тот. — А как бы ещё я, по-твоему, незаметно подлил его Ральфу в рюмку прямо под неусыпным взором Миреллы?.. Когда мы прибыли тогда в Малфой-мэнор — у меня вообще-то не имелось с собой подходящего зелья, как ты понимаешь. Всё что у меня было — наше с Гермионой универсальное невидимое противоядие, которое мы получили с ней несколько лет назад из безоара, его-то я, всегда ношу теперь с собой, на всякий случай… Именно поэтому, оставив вас всех тогда в большом зале, я первым же делом бросился в лабораторию Гермионы — Бэгзль как раз готовил спальни для нас, и первым подходящим веществом, что мне попалось на глаза у неё на полках, был фенолфталеин. Это популярный у магглов индикатор, а вместе с тем и известное слабительное средство. Его-то я и схватил, помчавшись в кухню. Там я отыскал бутылку биттера, куда и вылил весь флакон, положив в четыре из пяти рюмок свой невидимый антидот, после чего и вернулся к вам.

— И как, чёрт тебя дери, ты не перепутал рюмки, если этот твой антидот невидимый? — воскликнул Люциус, взбешённый раскрывшимися подробностями.

— Ну я же не идиот, Люциус, — скривился тот. — Я запомнил. С другой стороны, вот если бы кто-нибудь нечаянно отвлёк меня и повернул поднос — это бесспорно могло бы стать лотереей…

От подступившего внезапно приступа тошноты, Люциус невольно прикоснулся рукой к животу.

— Больше никогда ничего не буду пить из твоих рук… — выдохнул он. — И как это твоё слабительное, повлияло на снотворное, которое налил в бутылку Бэгзль?

— О, оно просто существенно снизило его эффект, по тому же принципу, как должно было поступить с оборотным зельем, если бы Ральф был под его действием. Но согласись — всё ведь сложилось как нельзя кстати? Мракоборцам, конечно, придётся просидеть ближайшие сутки на унитазах, зато их жизням точно ничего больше не угрожает!

Губы его задрожали.

— Ты что, ещё и смеёшься? — выдохнул Люциус. — Тебе смешно? Да ты хоть понимаешь вообще, что мы с Гермионой пережили этой ночью?

— Вот именно: пережили, — всё ещё улыбаясь, повторил тот. — Как, кстати, она?

— Очень плохо, как ты понимаешь! — запальчиво кивнул Люциус и, несколько умерив своё возмущение, добавил: — Осталась с Розой в поместье. Сказала, что ни на секунду больше не оставит её одну… И у меня сейчас, признаться, то же желание…

Стиснув зубы, он вновь уставился в пол.

— Ну, по крайней мере, всем вам уже ничего не угрожает. Ральф мёртв. Мирелла, Бэгзль и Плегга схвачены. Мистер Поттер снова герой! Остались только Нарцисса, Алонзо и Фрэнк… Жаль, конечно, что зал уничтожен, но вы его быстро восстановите — я уверен. Так что, Люциус, ты можешь порадоваться, что опять отделался малой кровью!

— Мерлина ради, Северус, замолчи, — произнёс тот, касаясь пальцами лба. — Ты понятия не имеешь, о чём говоришь. Всё сложилось так «удачно», только лишь потому, что она… Всё ведь теперь могло бы быть совсем по-другому. Одна секунда — и я бы сидел сейчас не здесь, в комнате ожидания, а был бы заключён под стражу вместо Паркинсона, готовясь к очередному суду… Там, в зале, когда Плегга схватил её своими грязными руками, у меня в голове будто щёлкнуло что-то. Это было как затмение: я забыл обо всём. Я бы и мокрого места не оставил от него, если бы не был так ослаблен в тот момент! А потом она вытащила из его кармана палочку мистера Поттера, обезоружила и могла бы сразу поразить оглушающим заклятьем, но вопреки этому отдала её мне…

Снейп дёрнул головой.

— Да, — кивнул Люциус, — она хотела, чтобы решающее заклятье нанёс я… чтобы победителем стал я, понимаешь? Она позволила мне занять главенствующую позицию, после того, как я позорно валялся у ног Плегги, поверженный собственным Круцио; после того, как я не смог защитить её от нависшей угрозы, — он хотел было сжать кулак, но тугая повязка не позволила ему сделать это. — И я обманул её ожидания… Вместо того чтобы просто оглушить Паркинсона, или хотя бы связать, я стал пытать его, наслаждаясь властью. Я пытал и пытал его прямо у неё на глазах, Северус. И это было… Это было прекрасно, — губы его задрожали. — Это было так упоительно… Как встарь, понимаешь? А потом… — он облизнулся, — потом я едва его не убил. Я был в полушаге от того чтобы обрубить последнюю нить. Сознание моё так было затуманено, что я едва ли понимал, что делаю. Я так хотел уничтожить его за то, что он прикоснулся к ней. Я просто не видел иного выхода! И это был бы конец, Северус. Если бы Гермиона не взяла себя в руки и не остановила меня… Видел бы ты, как она посмотрела на меня потом. Этот взгляд. Я разочаровал её… Снова! В тот момент я готов был услышать от неё самое страшное, полагал, что потерял её уже навсегда. И тут она сказала мне, чтобы я остановился, чтобы не мучил больше никого, потому что я не такой. Не такой, понимаешь? — оскалившись, он потряс головой. — И что она знает меня, и что… любит, — голос его внезапно осип. — Она простила меня… Непостижимо!

— Наконец-то ты по-настоящему узнал свою жену, — устало вздохнул Снейп.

— Но так не бывает, Северус, — в горле у Люциуса застрял ком. — Такое не прощают! Такое просто невозможно простить… Одна секунда — и я уничтожил бы всю нашу жизнь!

— Но ты же не сделал этого в конце концов, — сказал тот. — А за её разочарование — не переживай. Полагаю, оно не столь сильно как тебе кажется. Так или иначе, а ты всё же защищал её…

— Значит… я разочаровал сам себя, — кивнул он.

— Прекрати, — хмыкнул Снейп. — Неужели ты ожидал от себя чего-то другого в подобной ситуации?

— Да, — признался Люциус. — Да, я полагал, что уже достаточно зрел, дабы не поддаваться на подобные провокации, и что смогу в подобной ситуации, если таковая возникнет, остаться в здравом уме, не поставив под угрозу всё, чего добился таким трудом.

— Не думал, что скажу когда-нибудь подобное, однако, по-моему, ты излишне строг сейчас к себе. Не уверен, смог бы, к примеру, остановиться я, окажись на твоём месте…

Дверь вновь отворилась, и в комнату вошёл Кингсли.

— Прошу прощения за ожидание, Люциус, — сказал он. — Ты можешь дать показания, если готов.

Люциус лишь кивнул и, неосмотрительно опираясь ладонями о подлокотники кресла, встал. Жгучая боль сейчас же перехватила ему дыхание, но он не выдал себя ничем и вышел в коридор вслед за министром.

***

Следующие сутки в поместье по-прежнему находились мракоборцы. Они снимали магические следы, изучали комнату Розы и полностью разгромленный зал, а также палочки, участвующие в произошедшей здесь битве. Гермиона всё это время была с дочерью в их с Люциусом спальне, лишь раз спустившись вниз для того чтобы дать мракоборцам показания не покидая дом.

Сам же Люциус, активно помогавший им весь этот долгий день, вошёл в свою комнату лишь поздней ночью. Гермиона и Роза мирно спали уже на их кровати, и, полностью, будто бы, лишённый сил, он лёг рядом с ними, как можно тише, а рано утром, не дожидаясь их пробуждения, вновь покинул поместье.

Накануне Кингсли прислал ему записку о том, что убитая горем Мирелла отказывается признаваться в чём-либо до тех самых пор, пока ей не приведут Люциуса, и он покорно оправился в штаб-квартиру, дабы удовлетворить её желание в последний раз.

Когда Люциус медленно вошёл в маленькую комнату дознания, точно такую же, в какой когда-то в качестве подозреваемого довелось побывать и ему самому, Мирелла уже была там. Обхватив голову скованными спазмом руками с обломанными ногтями, она сидела за столом. Волосы её были всклокочены; на плечах — тюремная мантия Плегги. Когда дверь за Люциусом закрылась с небольшим стуком, Мирелла встрепенулась и подняла на него блестящие глаза. Лицо её, опухшее от слёз, всё было в царапинах, которые она, очевидно, нанесла сама себе в момент отчаяния.

— Ты хотела видеть меня? — холодно спросил Люциус, опускаясь напротив.

— Ральф… — только и выдохнула она.

— Да, он умер по твоей вине, Мирелла. Если бы ты не пошла у неё на поводу — он бы сейчас был жив, и вы оба, возможно, были бы уже далеко отсюда…

— Плегга сдал её? — она сдвинула брови.

— Разговорился, когда думал, что победил… А ты, очевидно,хотела быть первой? — усмехнулся он. — Надеялась, что это поможет тебе избежать заключения в Азкабан?

— Нет, — она тряхнула головой. — Нет, это бы мне уже не помогло…

— Так значит, — вздохнул Люциус, не желавший тратить время на её пустые сетования. — Ты, стало быть, сговорилась с Нарциссой против меня? О чём, конечно, и сама тайно вожделела долгие годы…

— Да, мне было плевать на тебя, — зло выплюнула Мирелла. — Я хотела только одного: свободы Ральфу. Я ничего так больше не хотела в своей жизни.

— Зачем же тогда нужен был весь этот цирк, скажи на милость? Всего лишь один намёк и я бы в первый же день вашего приезда, помчался в Азкабан, выкапывать тело твоего никчёмного братца…

— Ты не имеешь никакого права называть его никчёмным! Ты даже представить себе не можешь, что он пережил за все эти годы. Как он страдал, — подбородок её задрожал; глаза наполнились слезами. — Как он мучился в Азкабане, и потом, в теле этого несчастного старика…

— Которого ты же сама и отвела на смерть два года назад, — ядовито заметил он.

— Это… это была не я! — Мирелла вскинула на Люциуса вдруг испуганный взгляд. — Это она. Это всё она!

— Нет, — отмахнулся Люциус; слова её показались ему сперва излишне кощунственными, однако, усмешка сошла с его губ, и он недоверчиво произнёс: — Не может быть. Она никогда бы не сделала… Нарцисса?

— Да, — кивнула Мирелла. — А как бы я, по-твоему, пробралась тогда в Британию незамеченной? Как бы заманила старика в Азкабан?

— Ах, не знаю, — Люциус полностью, кажется, выбитый из колеи сделал неопределённый жест рукой. — Я полагал, ты наплела ему какую-нибудь чушь…

— Нет, он бы со мной не поехал. Керберос доверял мне, да… но не так, как ей.

— Да откуда они вообще узнали друг друга?! — воскликнул Люциус.

— Они познакомились с ней пять лет назад в её греческом путешествии, сразу после вашего развода… Керберос тогда ещё не овдовел, но чувствовал, что исход близок. Ему понравилась Нарцисса, и он поддерживал с ней переписку ещё пару лет после их встречи. Однако ей он, конечно, был ни к чему. Именно потому она столь легкомысленно и упомянула его в своём ответном письме, которое я получила от неё.

— Что? — выплюнул Люциус. — Ты писала моей жен…

Он не договорил. Ноздри его раздулись, и, сжав уже не стеснённую бинтами руку в кулак, он прижал её к губам. Мирелла невесело рассмеялась.

— Ты до сих пор боишься, — она смерила его презрительным взглядом.

— Зачем ты писала ей? — рявкнул он.

— Потому что ты ответил мне отказом. Будучи ещё в Венгрии я узнала, что вы с Нарциссой развелись, а потому, утратив надежду получить помощь от тебя, я отважилась обратиться к ней… Я полагала, раз у нас уже нет прежнего камня преткновения — она могла бы помочь мне. Тем более, мы обе немало пострадали из-за одного человека.

Люциус скучающе отвёл взгляд.

— Так что же она написала в этом своём письме?

— Чтобы я больше не обращалась к ней с такими просьбами. Её ответ, за исключением высокопарной вежливости, мало чем отличался от твоего. — Он лишь хмыкнул; Мирелла продолжила: — Однако в безудержном желании указать мне на моё место, Нарцисса случайно упомянула своего нового знакомого — баснословно богатого грека, сказав, что даже обладай я подобным состоянием — и оно навряд ли помогло бы мне вызволить Ральфа из тюрьмы…

— И ты, конечно, поехала очаровывать очередного богатого старика — прямо как в былые времена, приняв оплошность Нарциссы, за призыв к действию?

— А что мне оставалось делать? — выплюнула она. — Я дошла до края. Я не могла больше оставаться в Венгрии, в этом вонючем лагере с этими грязными разводчиками драконов! — Миреллу затрясло, но она взяла себя в руки. — Два года я потратила на то, чтобы выяснить, кто такой Кереброс, где именно он живёт и как мне до него добраться. Он был не такой уж и открытый человек, как ты понимаешь. Мне стоило немалых усилий, раздобыть нужную информацию, и навыки, которые ты так старательно вбил в меня ещё по юности, оказались очень кстати — не спорю.

Она окатила Люциуса взглядом полным уже нескрываемой ненависти, отчего он даже поёжился, закинув ногу на ногу.

— В конце концов я добралась до него, — продолжила та. — Я приехала на Крит, подстроив нашу «случайную» встречу, полагая, что расположить к себе такого важного человека будет не так уж и легко, однако, всё оказалось куда проще, чем я думала. В тот момент он как раз овдовел; болел; дочь его, которая смиренно несколько лет ни на шаг не отходила от постели матери, уехала в Китай, а единственный важный для него человек — женщина к которой он испытывал симпатию, перестала отвечать на его письма. И тут появилась я, — лицо Миреллы озарила вымученная улыбка, — рассказала немного о себе, пожаловалась на несчастную судьбу, и он принял меня в свой дом, не столько в качестве сиделки, но друга… И я действительно могла бы стать ему другом, не будь у меня собственной важной цели. Когда положение моё подле Кербероса вполне утвердилось, я предприняла новую попытку связаться с Нарциссой. На этот раз я открыто рассказала ей в письме обо всём — это было моей последней надеждой. Если бы она снова отказала мне, возможно, я перестала бы пытаться. Я так устала тогда от всего. И впервые за долгие годы жизнь моя, будто бы стала не такой ужасной. Кереброс хорошо мне платил; я жила в его шикарном доме у моря, среди прекрасных цветов… У меня вдруг появилось всё и даже больше, о чём я могла только мечтать страшными холодными ночами в венгерских лесах. И если бы она не ответила мне, я бы, вероятно, оставила надежду освободить когда-нибудь Ральфа… С болью, но оставила бы, — Мирелла зажмурилась. — Однако она ответила. Она была шокирована тем, что я сделала за прошедшие два года. Тот факт, что одна её неосторожная строчка побудила меня пересечь Балканы, найти этого чёртового старика и устроиться к нему в дом — впечатлил её. Она даже выказала мне долю уважения, снова заметив, однако, что деньги, которыми я обладала теперь, были ещё далеко не всем, но что она готова поспособствовать разрешению и остальных задач, в том случае если я соглашусь на ответную услугу.

— Месть мне, смею предположить? — улыбнулся Люциус.

— В тот момент я не знала, что она попросит взамен, — мотнула головой Мирелла. — Я, честно говоря, даже не пыталась гадать — мне было не важно, чего она захочет. Ради Ральфа я готова была пойти на всё. Её согласие помочь мне — окрылило меня и вскоре мы встретились с ней. Она сама тогда в сопровождении своего эльфа приехала в Грецию; нанесла Керберосу визит. Старик был рад. Он совсем не обиделся на неё за то, что та столь грубо оборвала с ним переписку, и они тем вечером о чём-то очень долго разговаривали наедине, после чего он радостно бросился писать дочери письмо. Когда же уже ночью мы остались с ней вдвоём, она поведала мне истинную причину, почему готова помочь мне: рассказала о тебе, о твоём помешательстве. О том, что ты женился на грязнокровке и что не далее как месяц назад, эльф которого она отправила в твой дом, дабы тот следил за вами, сообщил ей, что грязнокровка твоя забеременела, хотя домовик и тщательно следил за тем, пила ли она всякий раз зелья…

При упоминании Бэгзля по лицу Люциуса прошла дрожь, а кулаки вновь невольно сжались.

— Так вот, Нарцисса решила, что это было уже последней каплей, — заключила Мирелла. — Признаюсь, до того момента я ещё никогда не видела, чтобы кто-то ненавидел кого-нибудь так сильно… Я спросила у неё тогда, что именно я должна сделать взамен на освобождение Ральфа, и она сказала, что ты должен страдать, как страдала она… Но, что одного моего простого согласия ей недостаточно. Нарциссе требовались гарантии, она хотела, чтобы клятва моя была нерушима, и чтобы я…

Мирелла вдруг замолчала, не в силах будто бы завершить свою речь. Подбородок её задрожал, и, уткнув лицо в ладони, она горько разрыдалась.

Люциус обомлел. Осознание поразило его неприятно.

— Неужели, ты дала ей непреложный обет? — с отвращением выплюнул он, и та лишь отчаянно закивала. — Но для скрепления клятвы нужен свидетель! Кто был третьим?

— Её домовик, — опуская руки, всхлипнула Мирелла; слёзы текли по её щекам, капая на стол. — Свидетелем не обязательно должен быть человек. Она поклялась тогда, что любым возможным способом освободит Ральфа из Азкабана, если я…

Она снова не договорила.

— Что пообещала ей ты? — рука Люциуса мёртвой хваткой схватила её за запястье, и Мирелла взвыла от боли. — Какой именно была формулировка?

— Что я любой ценой разрушу твою жизнь, Люциус! — вскричала она.

— Идиотка! — воскликнул он. — Зачем ты сделала это?

— У меня не было выбора! Я должна была спасти Ральфа! Я должна была…

— Ценою собственной жизни?!

— Я не знала… Я… надеялась, что смогу выполнить обещание!

Люциус рывком отпустил её руку, и стон отчаяния вылетел из её груди.

— Так вот, почему вы с Ральфом не смогли просто так уехать после того, как он обрёл свой истинный облик!

— Он так ругал меня… Он за всё меня ругал! — Мирелла замотала головой. — Она ведь во всём меня провела! Во всём! Да, она вытащила тогда Ральфа из Азкабана, но в каком виде!.. Когда она выманила Кербероса из Греции, я думала, что уже не увижу старика. Я ждала Ральфа. Она сказала, что привезёт ко мне его! Я принесла в жертву свою собственную свободу, полагая, что освободится хотя бы он! Когда же они вернулись на Крит, и я встретила их… Только тогда я всё поняла!.. — в бессильном гневе она ударила кулаками по столу. — Ральф был убит горем. Быть в теле старика оказалось для него не лучше, чем в клетке… А я отныне не принадлежала себе. Она сказала мне ждать… Она сказала, что сама подстроит всё так, как нужно, после чего исчезла на полтора года. И всё это время мы жили с ним в страхе и неизвестности, полностью подчиненные её воле…

Мирелла замолчала, вновь обхватив голову руками. Люциус неотрывно смотрел на её сжавшуюся на стуле фигуру.

— Ты уже чувствуешь это, не так ли? — спросил он. — Оно уже действует, да?

— Помоги мне, Люциус, — тихо отозвалась та. — Пожалуйста, п-помоги.

— Ты предлагаешь мне убить себя, ради твоего спасения? — уголок губ его дрогнул от омерзения. — Мне искренне жаль, что это задание оказалось тебе не по плечу, — холодно добавил он, — однако, ты знала о риске, на которой шла… И ты не сдержала свой непреложный обет, Мирелла…

— Нет, — выдохнула она, глаза её в ужасе распахнулись, она встрепенулась, уставившись на него.

Губы Люциуса расплылись в слабой улыбке.

— Ты не выполнила клятву, — отчётливо произнёс он.

— Нет, Люциус! — истошно вскричала она, подскакивая на стуле. — Нет, замолчи!

Она попыталась броситься на него, и он отшатнулся, обнаруживая, что Мирелла была привязана к стулу ремнём, обхватывавшим её пояс. Беспомощно она вновь опустилась на стул.

— Тебе не удалось уничтожить мою жизнь, — закончил он, глубоко вздохнув и наблюдая, почти с наслаждением, как глаза Миреллы наполняются тем, что он уже давно не созерцал вот так близко.

— Нет, — выдохнула снова она, хватаясь руками за собственное горло. — Нет-нет-нет!

Мирелла задохнулась, зайдясь вдруг страшным безудержным кашлем; раскрасневшееся лицо её изуродовал ужас. Не способная больше сделать вздох, она наклонилась вперёд, упёршись локтями в крышку стола, покуда изо рта её прямо на его поверхность не выплеснулся крупный тёмно-бордовый сгусток крови, а затем ещё один и ещё, после чего кровь хлынула из неё неудержимым потоком.

Люциус смотрел неотрывно. Мирелла хрипела и сипела, билась в конвульсиях, окровавленные руки её царапали стол, рвали одержу на груди, впивались в кожу на шее, но ничто уже не могло остановить этот необратимый, неподвластный никому живому процесс. Кровь заполоняла всё вокруг, текла на пол, капли попадали Люциусу на одежду, даже лицо, но он, не моргая, впитывал это удивительное, столь внезапно развернувшееся перед ним действо: как прекрасно было вновь видеть смерть своего врага…

Наконец из груди Миреллы вырвался последний леденящий душу хрип, тело её сотряслось ещё один раз, и с широко распахнутыми глазами на искажённом испугом лице, она наконец рухнула на полностью залитый кровью стол.

Люциус испустил вздох.

Подрагивающей рукой, он извлёк из нагрудного кармана белоснежный шёлковый платок с монограммой «М» и прикоснулся его уголком к своей щеке, стирая попавшую на неё каплю крови. После чего взглянул на него, обнаруживая, что и рука его вся была в крови. Убрав платок обратно в карман, и посидев на стуле ещё одно мгновение, он поднялся и, осторожно, дабы не перепачкаться ещё сильнее, склонился над Миреллой так близко, что растрепавшиеся волосы её коснулись его подбородка и губ.

— Спасибо, — прошептал он ей на ухо слегка трепетавшими губами, так тихо, что услышать это мог только он сам. — Тебе удалось доставить мне наслаждение в последний раз…

В следующее мгновение дверь позади него с грохотом распахнулась.

— Люциус! Вот чёрт! — воскликнул Кингсли. — Я всё видел! Что же теперь делать? Она же толком ничего не рассказала…

Прикрыв глаза, он лишь выпрямился и глубоко вздохнул. В комнате приятно пахло металлом.

— Люциус, — снова обратился к нему Кингсли, в голосе его прозвучала тревога. — Всё в порядке?

— Да, Кингсли, — натянув на лицо самую свою любезнейшую, как ему казалось, улыбку, Люциус повернулся, и Кингсли почему-то отшатнулся назад. — Жаль, конечно, что она умерла раньше времени, но полагаю, всё остальное нам поведает Плегга… или Цисси, когда вы её поймаете…

— Да, конечно, — кивнул тот. — Ты извини, что так вышло. Если бы я знал… Тебе, наверное, надо пойти, привести себя в порядок?

Люциус опустил глаза, оглядывая себя — вся его грудь и руки были в крови. Пальцы ещё дрожали, а потому он осторожно сжал их и опустил вниз.

— А знаешь, что, — вдруг спохватился Кингсли, — ты не был бы против, если бы я отправил прямо сейчас Гермионе письмо?

— Письмо? — Люциус удивился.

— Да, — кивнул Кингсли. — Я бы написал ей обо всём, что тут случилось, дабы тебе самому это всё ей… ну знаешь… А ты… Почему бы тебе не пойти пока в мой кабинет, к примеру, отдохнуть там и… выпить чего-нибудь, если хочешь? А я прикажу эльфам отчистить твою одежду…

— Как мило с твоей стороны, — ещё шире улыбнулся Люциус. — Что ж, я тогда и, правда, пойду…

И больше не взглянув ни на Миреллу, ни на Кингсли, он покинул комнату дознания.

***

Гермиона как раз только покормила Розу ужином и уложила её спать, когда Люциус наконец вернулся домой. Мракоборцев в поместье уже не было, но пару часов назад из министерства ей пришло письмо от Кингсли, где было всего несколько строк:

«Мирелла умерла. Прямо у него на глазах. Непреложный обет. Полагаю, он излишне впечатлился.

P.S. Будь осторожна».

Гермиона лишь вздохнула, когда прочла последнюю из них. И вот теперь, услышав, как хлопнула парадная дверь, она спустилась по лестнице вниз, стараясь двигаться как можно тише. Люциус стоял около двери, глядя куда-то в угол; плечи его были несколько сгорблены.

— Люциус, — негромко обратилась она к нему, остановившись на нижней ступеньке у перил, и невольно затаила дыхание, когда он обернулся — взгляд у него был отсутствующий.

— Дорогая, — слабо улыбнулся он. — Как дела?

— Всё хорошо, — сказала она, не сумев подобрать ничего иного.

Люциус сделал несколько шагов, оглядывая холл в котором были ещё следы недавнего присутствия посторонних людей.

— Ты получила письмо? — он вновь посмотрел на неё.

— Да, — кивнула она и отвела невольно собственный взгляд, потому как ей оказалось неприятно смотреть в его остекленевшие глаза; она даже смущённо провела рукой по волосам. — Да, Кингсли мне обо всём написал.

— Что ж, прекрасно…

— А я… приготовила ужин, — она тоже попыталась улыбнуться. — Ты же ещё не ел, да?

— Да… Кингсли только угостил меня огневиски. Так что, я с удовольствием поем, что ты там приготовила.

Голос его звучал вполне обыденно, и Гермиона, обрадованная, тем, что он согласился поесть, кивнула:

— Твою любимую корейку ягнёнка с к… кровью, — выдохнула она, сейчас же вспыхнув и бросив на него испуганный взгляд.

— Прекрасно, — широкая улыбка его стала теперь зловещей как никогда. — Это как раз то, чего я хотел.

Гермиона лишь кивнула, и в молчании они прошли в столовую.

— Роза, должно быть, спит уже? — поинтересовался Люциус, опускаясь на стул во главе стола.

— Да, — односложно ответила она, положив перед ним приборы, салфетку, наполнив бокал водой. — Может, ты хочешь вина? Красное, как всегда?..

— Нет, пожалуй, я воздержусь сейчас, — мотнул он головой.

Гермиона удалилась в кухню и вернулась вскоре с тарелкой, на которой лежал большой сочный кусок мяса с торчащими из него вверх обрезанными рёбрами; едва тронутый огнём — как он любил. Она поставила его перед ним.

— Я ещё потушила спаржу, — добавила она, но Люциус лишь выставил руку, и, больше не произнеся ни слова, она медленно отошла от него, садясь на другом конце стола.

Взяв в руки вилку и нож, Люциус медленно принялся резать корейку меж рёбер. Сок сейчас же потек из-под корочки на тарелку. Губы его неопределённо дрогнули. Он срезал небольшой кусочек мяса с кости и, наколов вилкой, положил его в рот, принимаясь медленно пережёвывать.

Гермиона думала, что он скажет ей, хорошо ли оно приготовлено — обычно он всегда комментировал это, однако, теперь молчал. Сама она спросить боялась.

Люциус наколол ещё один кусок и вновь положил в рот. Рука его державшая вилку при этом едва заметно дрогнула. Прожевав, он наколол третий кусок, но отчего-то помедлил на этот раз и покрутил вилку в руке. Отложив в задумчивости нож в сторону, он аккуратно снял с неё кусок мяса двумя пальцами, почти брезгливо, и принялся рассматривать его. Гермиона, решившая, что Люциусу видно что-то не понравилось, поморщилась. Однако в следующий момент, не произнеся ни слова, он бросил на тарелку и этот кусок и вилку, так что она звякнула, и, схватив корейку за рёбра голыми руками, алчно вгрызся в мясо, принимаясь судорожно раздирать его оскаленными зубами.

Вздрогнув, Гермиона лишь испустила шумный вздох, и сейчас же прижала ко рту ладонь, опасаясь будто, что услышав её, Люциус бросит корейку и вгрызётся в глотку ей. Он же тем временем, не обратив на неё никакого внимания, продолжал рвать мясо, звучно обсасывая кости, с треском разгрызая хрящи, сопя, будто оголодавший волк. Руки его тряслись, кровь текла по пальцам, капая на тарелку и белую скатерть. Гермиона старалась не дышать. Перед ней был уже не её муж, но зверь — дикий и неуправляемый.

Наконец мясо было съедено, обглоданные кости лежали вокруг и, облизнув с большим удовольствием пальцы, Люциус положил подрагивающие руки на стол, тяжело дыша и уткнув взгляд перед собой в опустевшую тарелку.

— Мясо было прекрасным, — негромко произнёс он; и Гермиона судорожно вздохнула, вбирая в онемевшую грудь воздух.

— Быть может, ты хочешь ещё? — спросила она, убрав наконец руку от своего рта.

— Нет, — мотнул он головой.

— Люциус я, — она поднялась со своего места.

Он метнул в неё взгляд, и Гермиона невольно застыла, боясь сделать шаг, потому как обратившиеся на неё глаза, просто не могли принадлежать человеку. Они были абсолютно безумные. Преодолевая страх, она, тем не менее, всё же двинулась вдоль стола.

— Если я могу что-то сделать для тебя, — прошептала она, приблизившись к нему. — Просто скажи… скажи, что мне сделать, Люциус?

Опустив свой звериный взгляд, он вздохнул. Рука его легла ей на талию. Гермиона слегка дёрнулась, надеясь, что он не заметил, и пальцы его стали поглаживать её рёбра сквозь тонкую ткань домашнего платья. Несколько мгновений он молчал. Губы его при этом беспокойно поджимались, и он облизнул их, словно бы сомневаясь, стоит ли озвучивать то, что пришло ему на ум.

— Надень сегодня свою школьную мантию, пожалуйста, — произнёс наконец он.

— Хорошо, — сказала она как можно спокойнее и, помолчав, спросила: — Пойдём снова в библиотеку?

— А ты… не была бы против, — проговорил он, — если бы мы спустились с тобой вниз?

— Вниз? — удивилась Гермиона.

— Ну да, вниз… в подвал. Там, где камеры…

— Камеры? — выдохнула она, опасаясь, что это вышло у неё излишне нервно, и добавила сейчас же как можно более непринуждённо: — Конечно. Почему бы и нет? Давай спустимся туда.

Губы Люциуса тронула едва заметная улыбка, и он, выдохнув, будто с облегчением, снова заговорил:

— Я бы тоже кое-что надел в таком случае… хорошо?

— Конечно, — кивнула Гермиона, — это будет интересно.

— Да, — кивнул он, — только… только не бойся, когда увидишь меня, хорошо? Можешь изобразить, если тебе захочется но… не бойся.

— Хорошо, Люциус, — согласилась она, аккуратно погладив его по руке. — Я тогда пойду, проверю Розу… Надену мантию, спущусь вниз и буду ждать тебя там, да?

— Да, — сказал он, вздыхая теперь совсем удовлетворённо, хотя от него всё ещё исходили эти страшные первобытные волны, которые с головой захлёстывали Гермиону долгие минуты их разговора.

Как и обещала, Гермиона поднялась в комнату Розы и, убедившись, что дочь спокойно спит, пошла доставать из шкафа свою школьную мантию с блестящим значком старосты Гриффиндора. Она уже не боялась. К тому, что, очевидно, должно было произойти, она, вопреки всему, не испытывала ни отвращения, ни страха. Знала она только то, что зверь, вернувшийся сегодня вместо её мужа, никогда больше не должен был покинуть стен этого поместья; он навсегда должен был остаться здесь, в его подвалах, и она готова была сделать ради этого всё, что от неё потребуется. Она готова была даже утолить эту возникшую в нём однажды животную жажду, мучившую его столько лет, дабы Люциус снова вернулся к ней, а пробудившееся сегодня внутри него чудовище, заснуло покойным сном… желательно навсегда. Она верила, что это ещё было возможно.

Гермиона не стала, однако, полностью облачаться в свой школьный костюм — доставать белую блузку, юбку и гольфы… Всё это было сейчас ни к чему; Люциусу нужна была куда более соблазнительная невинность, а потому, из недр гардероба она извлекла простое ситцевое платье в цветочек точно такое же в каких несколько недель назад на встречу в больнице Святого Мунго пришли Мелани и Доротея Бербидж. Гермиона купила это платье ещё весной не ради того чтобы носить — оно было излишне целомудренным даже для неё, но лишь за компанию, когда водила девочек за покупками в магазин… Теперь же это платье показалось ей как нельзя более подходящим для осуществления столь вожделенной её мужу фантазии.

Поверх платья, Гермиона накинула школьную мантию и, вытащив, шпильки из волос, позволила буйным локонам рассыпаться по плечам, а затем спустилась в подвал, открыв одну из камер для узников — ту самую, куда Люциусу три с половиной года назад, накануне их объяснения, уже довелось бросить её, и, опустившись там на холодный каменный пол, она принялась ждать.

Ожидание её не продлилось долго, и вскоре тишину мрачного подземелья нарушил гулкий звук шагов. Люциус неторопливо спускался по лестнице вниз, методично вбивая каблуки своих сапог в каменные ступени, пока не возник наконец перед ней в полном своём облачении Пожирателя Смерти, как тогда, много лет назад, в Отделе тайн: кожаный костюм, чёрная мантия и перчатки; страшная маска на лице; руки сжимают трость… Остановившись у подножья лестницы, он обратил на Гермиону свой скрытый тенью взгляд.

От одного только вида его у неё прошёл холод по спине. Она, однако, лишь прикрыла глаза и вздохнула, говоря себе, что где-то там, под этой страшной шкурой хищника был он — её муж, человек, которого она избрала сама.

— Пожалуйста, отпустите меня, — выдохнула Гермиона, поднимаясь на ноги и начиная тем самым их игру.

Молча, Люциус двинулся вдоль камер, серебряная рукоять трости прошлась по железным прутьям, разнося страшное эхо по всему подземелью.

— Прошу, пощадите меня, — снова заговорила она.

— Пощадить? — он резко остановился напротив, и Гермиона не узнала его голос, тембр был совсем другим, так, очевидно, действовала маска. — Но почему я должен тебя пощадить?

— Я ничего не сделала, — сказала она. — Пожалуйста… Позвольте мне уйти.

Мгновенным движением Люциус выхватил палочку из своей трости. Гермиона невольно отшатнулась к стене, но он лишь направил её на свою маску и та сейчас же обратилась в дым, обнажив его бесстрастное лицо. Холодные глаза его, точно такие, какими Гермиона запомнила их в тот день, неотрывно взирали на неё.

— Увы, мисс Грейнджер, но я никак не могу этого вам позволить, — произнёс он. — Вы мой трофей…

— Мистер Малфой, я не понимаю, зачем я вам нужна?

— …И как любой другой трофей, — продолжил он, прикрывая глаза, — вы теперь всецело принадлежите мне. И я буду делать с вами всё, что мне заблагорассудится.

— Но мистер Малфой, прошу вас! — взмолилась она, приблизившись к решётке. — Дайте мне уйти, я… на всё готова ради этого.

Затянутые в перчатку пальцы его коснулись её щеки, уголок губ дрогнул.

— На всё?

— Да, — кивнула она, не спуская с него глаз. — Да, пожалуйста. Что угодно.

— Что ж, прекрасно, — произнёс он, направив палочку на дверцу клетки, и она с оглушительным грохотом распахнулась.

Гермиона отпрянула. Убрав палочку обратно в трость, Люциус аккуратно прислонил её к прутьям дверцы, после чего вошёл внутрь, неумолимо надвигаясь на неё, скрывая от тусклого света, лившегося в подземелье с верхнего этажа.

— На колени, — скомандовал он, и Гермиона мгновенно выполнила его приказ.

Лицо Люциуса осталось непроницаемым. Остановившись перед ней, он принялся снимать с рук перчатки, и Гермиона покорно ждала, пока они не оказались на полу, после чего он медленно провёл рукой по её волосам и лицу.

— Какая ты красивая, — прошептал он. — Разве я могу так просто отпустить тебя? Какие у тебя непокорные волосы… Какие медовые глаза… а губы…

Большой палец Люциуса коснулся её рта, и Гермиона осторожно потёрлась щекой о его исполосованную ладонь. Порезы зажили у него ещё не до конца, и перед внутренним взором Гермионы вспыхнули вдруг ужасные картины той ночи: Люциус, голыми руками сжавший стёкла в спине Ральфа, невзирая на, должно быть, ужасную боль… Он защищал её. Невольно она поцеловала его ладонь.

— Какая ты ласковая, моя девочка, — прошептал он. — Нам будет хорошо с тобой.

Убрав руку от её лица, он настойчиво погладил свою набухшую ширинку и расстегнул брюки, высвобождая возбуждённый орган, сейчас же уткнувшийся Гермионе в лицо.

— Мистер Малфой, — вздохнула она, изображая волнение; он посмотрел на неё с поволокой во взгляде. — Я ещё никогда не делала этого…

— Никогда не делала? — повторил он, губы его расплылись в плохо сдерживаемой усмешке. — Ну что ж, всё бывает в первый раз.

Пальцы Люциуса упрямо раздвинули её губы, коснулись языка, зубов, после чего он неторопливо ввёл ей в рот член, и Гермиона стала осторожно посасывать его.

— Вот так, да, — простонал Люциус; одна рука его мягко легла ей на лоб, вторая гладила подбородок, — видишь, это совсем не сложно, моя девочка… Смелее, возьми его полностью…

Она выполнила его просьбу, и он прикрыл глаза. Головка мягко заскользила по её нёбу, с каждым разом всё глубже утыкаясь ей в глотку, пока Люциус, ощутивший, видно, вероятность излишне скорого завершения процесса, не вышел из неё.

— Какие же они у тебя сладкие, моя прелесть, — прошептал он, склоняясь над ней и, аккуратно потянув за волосы на её затылке, с жаром поцеловал в распухшие губы. — Какие чувственные… У тебя настоящий талант. А теперь, сними с себя, пожалуйста, свою мантию.

— Хорошо, мистер Малфой, — кивнула она, принимаясь развязывать шнуровки на груди.

— Называй меня Лорд, — произнес он на выдохе прямо ей в ухо.

— Хорошо, мой… Лорд, — прошептала Гермиона, стаскивая мантию со своих плеч, и Люциус приник на мгновение щекой к её щеке, после чего выпрямившись, придирчиво оглядел её, оставшуюся во всей прелести своего ситцевого платья.

— Ляг на спину и подними юбку.

— Да, мой Лорд, — с придыханием произнесла она, ложась на свою мантию.

Не отрывая глаз от его лица, она медленно задрала юбку вверх и робко раздвинула ноги, демонстрируя Люциусу отсутствие всякого белья.

— Маленькая развратница! — задохнулся он, в глазах его блеснул восторг, веки дрогнули. — Просила ещё отпустить её, в то время как на самой нет даже трусов!

Гермиона лишь вожделенно прикусила губу, и Люциус стиснув пальцами свою мошонку, тоже опустился на каменный пол. Схватив Гермиону за ноги и приподняв её бёдра, он с трепетом приник губами к её промежности. Язык Люциуса настойчиво скользнул внутрь неё, заставив Гермиону изогнуться и всхлипнуть от разлившегося по всему её телу удовольствия.

— Какая ты влажная, какая ароматная, восхитительная, — шептал он, покусывая нежную кожу её бёдер, так что она вздрагивала всякий раз, сжимая его голову между ног. — Я никогда тебя не выпущу отсюда, никогда… Ты навечно будешь здесь, со мной… моя…

Горячие губы его ласкали её нежные складочки, заставляя их пульсировать в восторженном ожидании приближающегося оргазма, и проникнув пальцами ему в волосы на затылке, Гермиона застонала громче. Не дав ей, однако, кончить, Люциус отстранился, откидывая со лба влажную прядь, и принялся срывать с себя мантию, кожаный жилет, рубашку. Освободившись наконец от этой, стеснявшей его одежды, он придвинул Гермиону ближе и, шире разведя её ноги, навис над ней, впиваясь ей в губы и вонзаясь, наконец, в неё так глубоко, как только мог.

— Мой Лорд, — вырвалось из её распахнутого рта.

Руки Люциуса ухватились за ворот её закрытого платья, разрывая его и сейчас же сжимая оголившуюся грудь. Гермиона застонала, отчаянно кусая губы.

— Да, стони! Стони громче, моя девочка! Ну, неужели же ты хочешь, чтобы я тебя отпустил? Неужели ты всё ещё хочешь уйти? Мне отпустить тебя?

— Нет, нет, — всхлипывала она. — Нет, пожалуйста, не отпускайте меня…

— Не слышу!

Рывком Люциус развернул её, ставя на колени, и снова вошёл в неё. Бёдра их с громким шлепком ударились друг об друга. Наклонившись вперёд, Гермиона вцепилась руками в железные прутья камеры.

— Нет, не отпускай меня, — вздохнула она. — Я не хочу уходить!

— А чего же ты хочешь? — простонал он, сжимая её талию и отчаянно врываясь в неё мгновение за мгновением.

— Я хочу ещё! — закричала она, запрокинув голову. — Сильнее, да, глубже!

— Да, моя девочка! — дрожащие губы его припали к её лопаткам. — Покричи, да, покричи ещё от удовольствия, моя радость, погромче…

Из недр её груди, вторя ему, вырывались всё более отчаянные стоны, и в них самих теперь было что-то животное. Широкая ладонь Люциуса крепко обхватила сжимавшую прут решётки руку Гермионы, и сознание её стало уплывать куда-то. Оно растворялось в этом первобытном совокуплении, на каменном полу в холодном сыром подвале с этим опасным пугающим её до оцепенения зверем — Пожирателем Смерти, который заставлял всё её тело изнемогать от экстаза. Уткнувшись лбом в прутья, Гермиона ловила каждое сладкое мгновение их соединения, приносившее всем клеткам её трепещущего тела невыразимый и почти невыносимый восторг. Губы её растянулись в блаженной улыбке, и она зажмурилась, ощущая, что растворяется в жаре этого непостижимого человека.

Наконец Люциус застонал чаще, разгорячённое тело его сотряслось от удовольствия и он, сделав внутри неё ещё несколько отчаянных движений, замер, опалив губами ей шею, прерывисто дыша и крепко прижимая её к своей влажной груди.

Несколько мгновений они стояли так, не в силах разъединиться, после чего Люциус грузно, слегка пошатываясь, поднялся на ноги и, не произнеся ни слова, удалился из подвала прочь.

Оставленная в одиночестве, Гермиона ещё держалась некоторое время обессиленными руками за прутья решётки, слушая собственное учащённое дыхание и ощущая, как по внутренней поверхности правого бедра её стекала его тёплая и вязкая любовь.

***

Спустя полчаса Гермиона уже была в их с Люциусом спальне, дойдя до неё на трясущихся ногах, она быстро приняла душ и, закутавшись в банный халат, просто легла на кровать, наслаждаясь её мягкостью и теплом.

Она ни о чём сейчас не думала.

Но вот, дверь комнаты тихо отворилась, и Гермиона повернула голову, увидев на пороге его… Он осторожно зашёл внутрь, тихо прикрыв за собой дверь, и взглянул на неё, будто бы даже виновато. Гермиона вздохнула с облегчением: это снова был он — её муж, в своём зелёном велюровом халате с вышитыми на лацканах змеями.

— Люциус, — преодолевая жуткую, растёкшуюся по всему её телу усталость, она поднялась с постели и улыбнулась.

— Гермиона, — он тоже улыбнулся, и было в этой улыбке что-то совсем робкое; он так и не решился сделать шаг от двери. — Всё хорошо?

— Да… — кивнула она, обходя кровать. — Да, всё прекрасно.

Вглядываясь в её лицо и пытаясь, видно, различить, что именно она чувствовала сейчас, он, наконец, сделал шаг вперёд, не нарушив, однако, имевшуюся между ними дистанцию.

— Чем занималась? — спросил вдруг он, и Гермиона взглянув на него сперва с недоумением, быстро спохватилась:

— О, я читала, знаешь, — сказала она.

— Читала? — губы его дрогнули.

— Да…

— И как?

— Очень увлекательно! — со всей серьёзностью кивнула она. — Ну, ты же знаешь, я люблю читать.

— Устала, наверное? — побеспокоился он.

— Ну, разве что, немного, — пренебрежительно отмахнулась она, ощущая, что готова была лечь сейчас прямо на пол.

На пару мгновений в комнате воцарилось весьма странное молчание.

— Ну что ж, — протянула она. — Уже поздно… Будем готовиться ко сну?..

— Да, пожалуй, — кивнул он, и Гермиона двинулась обратно к кровати, но руки Люциуса обхватили вдруг её плечи, вновь поворачивая к себе.

Гермиона рассеянно взглянула на него, и в следующий момент он оставил на её губах горячий поцелуй, в котором было куда больше смысла, чем в словах, которые он мог бы сейчас сказать… А потом оба они наконец легли, потушив в ночниках свет.

Минута проходила за минутой, но Гермиона невзирая на усталость не могла уснуть. Лёжа на спине, она смотрела в тёмный потолок, на котором виднелись сумрачные блики от тюли и проникающий сквозь неё тусклый свет. Люциус лежал на боку, лицом к ней и она чувствовала, что он смотрит на неё, а потому в конце концов она тоже повернулась, вглядевшись в его сливавшиеся со светом луны глаза. На щеке у него ещё был шрам от задевшего его в ту ночь осколка, и, приподняв руку, она осторожно прикоснулась к нему пальцами, а затем и вовсе прильнула, оставляя поцелуй. Люциус порывисто прижал её к себе, губы коснулись её виска, лба, глаз.

— Спасибо, — расслышала она вдруг его голос, у самого своего уха; дыхание его было взволнованным. — Спасибо…

— Люциус, — выдохнула она, утыкаясь носом ему в грудь.

— Прости, если я…

Не позволяя ему договорить, она прижала пальцы к его губам и шепнула:

— Ей понравилось. Она… будет ждать его…

Губы Люциуса с новым пылом приникли к ней, руки нежно заскользили по её спине, плечам, обнимая её так трепетно, как ещё никогда, и Гермионе показалось, что рядом с ней был теперь самый чуткий мужчина, которого она когда-либо знала.

— Спасибо, что готов был на всё ради моей защиты, — сказала она то, что нескончаемо вертелось в её голове последние два дня.

— Я едва не погубил всё, — выплюнул он.

— Нет, — замотала она головой. — Нет, не вини себя, Люциус, пожалуйста. Ты сделал правильный выбор в конце концов, и я всегда готова быть рядом для этого… Именно так это и работает, понимаешь? Брак.

Погладив её по голове, он лишь оставил на её лбу поцелуй, и она услышала вскоре, как дыхание его выравнивается и как он начинает засыпать. Зевнув и сама, она тоже, закрыла наконец глаза, позволив сну начать затягивать себя в свои сладкие объятия.

Где-то там, в грудной клетке Люциуса, она различила уже в полусне, размеренный стук его сердца, бившегося будто бы в унисон с её собственным; и ей казалось, что оно и вовсе у них теперь одно на двоих, и что она сама в действительности была уже частью его плоти, подобно Еве созданной из ребра Адама, и что дух их тоже стал един, потому как прилепившись друг к другу, они не принадлежали уже сами себе, но стали чем-то гораздо большим и неделимым, чем всё, что было в их жизни до тех пор. А потом она заснула.

========== Глава 25. Долги наши ==========

Чёрная повозка, запряжённая шестью скелетообразными фестралами, пересекала в непроглядной вышине озарённое кровавым закатом майское небо. В повозке сидели двое: женщина лет пятидесяти, с властным взглядом бывших когда-то голубыми глаз, и старичок, совсем, казалось уже дряхлый и иссушенный в клетчатом костюме с убранными в нагрудный карман старомодными часами на золотой цепочке. Украшенная крупным сапфировым перстнем рука женщины уверенно сжимала волшебную палочку, и острый конец её был направлен прямо на старика, который взирал на свою спутницу с нескрываемым любопытством.

— Полагаю, вы уже поняли, Керберос, что мы с вами едем не на нашу помолвку? — изрекла женщина.

— Да, моя дорогая Нарцисса, — склонил тот голову, — я понял это, как только ваши фестралы свернули на северо-восток, ну и вот теперь, когда вы направили на меня палочку, конечно…

— Прекрасно, так вот сообщаю вам, дабы исключить какие-либо дальнейшие недоразумения: вашей женой я становиться не собиралась никогда, а данное путешествие станет для вас последним.

— И что же вы со мной собираетесь сделать, смею спросить?

— Мы с вами едем в Азкабан, — сказала Нарцисса, — это тюрьма в Северном море, в которой содержатся преступники со всей Британии и некоторых соседних стран…

— Да-да, дорогая моя госпожа, я знаю, что такое Азкабан, — прервал её тот. — Дорогуша рассказывала мне о своём брате. Ральф, кажется? Он сидит сейчас там.

— Именно так, — она сделала небольшой кивок. — Так вот, там я вас и оставлю.

— В тюрьме? — изумился Керберос; рот его растянулся в улыбке. — За что же, интересно, вы решили меня туда посадить?

— Не посадить. Вы там умрёте, — хладнокровно заметила Нарцисса. — Завтра на рассвете из Азкабана я уйду с уже упомянутым вами человеком — Ральфом Мальсибером, в вашем обличье. Вы же сами, Керберос, будете обращены в Ральфа и заживо похоронены во внутреннем дворе башни этой ночью, дабы я свободно смогла провести его через все обличающие заклятья.

— Какие страшные вещи, вы сообщаете мне, милочка! — охнул старик, в лице его, однако, не отразилось и капли страха. — Чем же я так не угодил вам, позвольте узнать, что вы готовы пойти на столь ужасное преступление?

— Тем, что неудачно подвернулись мне под руку три года назад, — ядовито заметила она. — И хватит уже называть меня «милочкой», иначе, клянусь Мерлином, ваше путешествие закончится раньше, чем мы туда доберёмся!

— Ах, ну всё, ну всё, не кипятитесь так! — запричитал тот. — Так, значит, вы с моей дорогушей, Миреллой, знакомы не только лишь потому, что обе британки?

— Нет, не только, — процедила Нарцисса.

— Стало быть, вы подруги?

— Подруги? — в глазах её блеснул огонь, однако, быстро спохватившись, она добавила уже вполне безразлично: — Вовсе нет. Только лишь старые знакомые…

— Какая же вы милостивая, должно быть, моя госпожа, раз согласились оказать простой старой знакомой столь непростую услугу! — восхитился Керберос.

— А я и не сказала, что она такая уж простая знакомая, и что за эту услугу я не взыщу с неё ответной платы! — раздражённая его явным издевательством выплюнула Нарцисса.

— Неужто я расслышал в вашем голосе нотки ненависти? — Керберос сощурил глаза; губы Нарциссы лишь нервно дрогнули, и она крепчесжала палочку в руке. — О, да-да! — закивал старик. — Теперь я вижу это вполне отчётливо!.. Позвольте мне сделать предположение: во всей этой истории замешан вовсе не один мужчина — её брат, но кто-то другой, кто-то куда более значительный для вас обеих… И хотя минули уже годы — вы обе всё ещё не забыли и не простили.

— Всё-то вы знаете, — прошипела Нарцисса.

— Ах, неужели я снова угадал? — он восторженно хлопнул своими слабыми ладонями. — Ну же! Хочу знать подробности! Расскажите же мне, моя дорогая, всё! Считайте, это моим последним желанием.

— Нечего рассказывать, — фыркнула она. — Эта ваша дорогуша, Мирелла — та ещё потаскуха! Пять лет была любовницей моего мужа, и вот теперь у меня наконец-то появился шанс сполна отомстить им всем.

— Моя мстительная чаровница! — рассмеялся пуще прежнего тот. — Как же я счастлив, что мы с вами всё-таки решили совершить это путешествие!

— Как вы можете быть столь спокойным, зная, что едете на смерть? — не сдержав изумления, спросила она.

Керберос снова лишь улыбнулся ей и, достав из нагрудного кармана часы, с глубоким вздохом посмотрел на оправленный в золото циферблат.

— Я, моя госпожа, знаете, давно уже очень живу на свете, — сказал он. — Не буду даже произносить вам точной даты своего рождения — боюсь, вы испугаетесь, так вот за жизнь свою я повидал и пережил немало… Как вы, должно быть, помнить, мне довелось схоронить пятерых своих жён. Всех их я любил. А также двенадцать детей, к которым тоже относился с нежностью. Кого-то из них забрали болезни, некоторых — войны, а кто-то пожелал покинуть этот мир сам. А я вот всё живу и живу…

— Не хотите ли вы сказать, что я делаю вам сейчас услугу, тем, что везу вас, к запоздалому концу? — хмыкнула та.

— Ну что вы, не берите на себя слишком многого… Это вам так только кажется, что в мире этом что-то может зависеть от нас. Нет, бесспорно, мы, конечно, сами выбираем какие поступки нам по плечу, а какие нет, однако же, и вселенная наша не столь бездарна, дабы не суметь связать пару, казалось, совсем никак неспособных пересечься ниточек. Ваша ненависть, к примеру, вызревала годами, в то время, когда вы ещё и помыслить даже не были способны о сегодняшнем дне. А между тем текла и моя жизнь, так уж, как ей удавалось; и я, знаете, тоже никогда бы не вообразил, что окажусь, в конце концов, в такой вот ситуации, как сейчас… Однако же мы теперь оба здесь, в этой повозке, на пути к общему концу.

— Что за бред вы несёте? — уголок губ Нарциссы дрогнул от неприязни. — Конец ждёт только вас. Я здесь не причём — мой путь продолжится. Не знаю уж, как долго — это мне, увы, неподвластно знать, однако, он точно не кончается этой ночью, в отличие от вашего.

— А это смотря, что подразумевать под «концом» для человека, а что для его души, моя милая, — вздохнул тот. — Позвольте мне сделать ещё одно предположение: вам до сих пор ведь никогда ещё не доводилось никого убивать, не так ли?

— О, я поняла, к чему вы ведёте! — возликовала Нарцисса. — Можете даже не продолжать! Поверьте, воззвать к моей совести вам сейчас не удастся. Мировоззрение моё уже давным-давно существенно отличается от общепринятых у большинства людей норм этики и морали… Да, вы правы — я не убивала до сих пор, но только потому лишь, что мне не было за этим надобности ни для какого выгодного мне дела. А при необходимости это делал мой муж или сестра… или ещё кто-то из моего высокочтимого окружения. Мне просто не было нужды, как другие говорят — «мараться», однако теперь, когда я осталась одна, у меня уже нет иного выхода, но поверьте, меня это ни сколько не смущает. И я уж точно не стану мучиться бессмысленными угрызениями совести от того, что заживо закопаю в землю старика, которому давным-давно там уже и место.

— Ах, как забавно, — улыбка на испещрённом морщинами лице старика стала ещё шире. — В вас совсем нет жалости!

— Жалости?! — оскалилась Нарцисса, демонстрируя Керберосу ряд идеальных белых зубов с кокетливо заострёнными клыками. — Ха! Жалость для слабых, а я сильная!

— Неужели он обидел вас так страшно, что вы готовы заживо закопать ни в чём неповинного человека?

— Ах, прекратите! Если бы он просто обидел меня… Поверьте, я стерпела и проглотила множество обид. И Мирелла, к примеру, всего лишь крошечная песчинка в выжженной пустыне, которую в конце концов он оставил мне. Однако он не просто обидел меня, он сделал куда более непростительную вещь: предал наши идеалы, подорвал основу самобытности рода, частью которого стала и я, позволив себе загрязнить его кровь. А этого я ему спустить просто так уже не могу. Такое, увы, не прощают…

— А как же необходимость проявлять снисхождение к немощам ближнего? Отвечать любовью на чужое зло? «И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим»…

— Ах, да, — кивнула Нарцисса. — Я совсем забыла — вы же верующий!

— А вы, стало быть, совсем уже не веруете в Бога?

— Я давно верую уже только в собственные силы, Керберос, потому как Силы Высшие и этот ваш Бог — весьма сомнительная субстанция, не находите? Да и как вы сами могли не утратить веру, пережив за свою жизнь двенадцать детей? Неужели у вас никогда не возникало желания отказаться от Него?

— Может ли букашка, живущая на теле Земли, вышедшая из неё и питающаяся ею, отказаться от этой самой Земли? — вздохнул тот. — Может ли крошечная бактерия на стенке вашего желудка, к примеру, моя дорогая, возомнив себя излишне самодостаточной, отказаться от вас?.. Согласитесь, это было бы просто смешно!

— Я ослышалась или вы действительно назвали людей лишь крошечными бактериями в теле некого слишком непостижимого для них существа, которое безразлично к ним, которое даже, возможно, не задумывается о них?..

— А вы саму себя, стало быть, возомнили уже богом, право имеющим стирать этих самых бактерий и букашек с лица Земли, не так ли?

— Я никем себя не возомнила! Я та, кто я есть, ни меньше и не больше, и уж точно не собираюсь потакать ущербным законам некого незримого разума, придуманным на самом деле именно вот такими вот жалкими букашками, надеющимися, что более сильные особи поверят в их сказки и, убоявшись страшного суда, не станут совершать против них поступков, обозначенных аморальными! Так что оставьте лучше свои проповеди для червей, которые очень скоро уже станут вашей единственной компанией или помолитесь, потому как это последнее, что вы ещё способны сделать для своей души на этом свете!

— Да, вы правы, я обязательно помолюсь, — кивнул Керберос. — Но отнюдь не о своей душе, а о вашей. Попрошу Господа, чтобы он направил вас после содеянного на такой жизненный путь, который привёл бы вас в конечном итоге ко спасению.

— Как-то не очень это по-христиански желать ближнему страданий, вам так не кажется?

— А я и не сказал, что желаю вам страданий, — беззлобно усмехнулся старик. — Вы это сами себе сейчас так рассудили…

— И не нужно мне никакое ваше спасение! — огрызнулась Нарцисса. — Всё это глупости для слабых не способных постоять за себя людей, которым только и остаётся, что подставлять раз за разом вторую щёку, представляя, будто они святые, а все вокруг — грешники, которых не ждёт ничего кроме геенны огненной.

— А вы, сами, что полагаете, нас там ждёт? — полюбопытствовал он.

— Не знаю, что нас всех там ждёт, Керберос, и мне, честно говоря, недосуг размышлять сейчас над этим, однако, здесь, на Земле я предпочитаю теперь отвоёвывать своё любыми возможными способами, а не смиренно преклонять голову, утешаясь, бесплотными фантазиями, будто где-то там, за гранью, мне за моё смирение будет полагаться персональный угол в раю! Святоши любят говорить, что надо терпеть, потому как покорное терпение, мол, вознаграждается, а обидчиков своих надо прощать — ибо существует некое высшее воздаяние… Вот только всё это чушь, — выплюнула Нарцисса, грудь её беспрестанно вздымалась теперь под плотной расшитой чёрным кружевом тканью платья. — Я вот долго терпела. И что получила, в конце концов? Где моё великое вознаграждение и где воздаяние для обидчиков, а? Где моя благодарность, за моё смирение?.. А истина в том, что никто ничего просто так не получает за своё терпение Керберос! Потому как нет и быть не может никакой вселенской справедливости и благодарности!

— Терпели ли вы с любовью и прощали ли искренне? — участливо спросил тот.

— Я поступала согласно заложенным в меня с детства нормам. Я совершала акт самопожертвования во имя высших целей, во имя сохранения традиций, во имя устоев. Блюла чистоту… Но всё это оказалось, в конечном счёте, никому не нужной кроме меня чепухой.

— В вас, моя добрая госпожа, говорит гордыня. Вы принимали совершаемое вами терпение и даруемое прощение, как подвиг, за который вам полагалась обязательная награда, а не потому, что искренне любили того самого человека из-за которого делаете теперь всё это…

— Да что вы сами-то знаете о любви? — задохнулась она, веки её дрогнули.

— Пожалуй, что ничего. Вы правы, — примирительно заключил тот. — Однако мне вас всё же жаль, Нарцисса.

— Ах, оставьте свою жалость или пожалейте уже наконец себя — это вам сейчас нужнее! А я в ваших сожалениях уж точно не нуждаюсь.

— Признайтесь хотя бы в том, моя дорогая Нарцисса, что вы, тем не менее, не смотря на все ваши нынешние трепыхания, всё же проиграли уже. Потому как желанную вами победу — то самое вознаграждение, внизу, далеко под нами, получает сейчас та, совсем другая — третья женщина…

— Это мы ещё посмотрим! — запальчиво вскричала Нарцисса. — Вот в чём отличие меня от этих всех ваших воображаемых божественных сил: они где-то там, а я-то прямо здесь, живая и способная действительно влиять на положение вещей и даже — о, ужас! — на человеческие судьбы! И пока другие глупые людишки уповают на невидимых созданий, ожидая подаяния от них — именно я сотворю их судьбу!

— Неужели же вам совсем не страшно распоряжаться вот так чужими жизнями? То, что вы не боитесь получить воздаяния от Бога — я уже понял, однако, есть ведь ещё и человеческий суд… Вы ведь, стало быть, на этой Земле не одна такая решительная. Не боитесь, что кто-то захочет оказать вам сопротивление, отплатив той же монетой?

— Ну что ж, пусть попробует, — криво усмехнулась она. — Мне будет любопытно…

Повозку легонько тряхнуло; фестралы сделали нырок в воздухе и Керберос с Нарциссой невольно ухватились за подбитые кожей подлокотники сидений.

— Ах, ну вот мы уже и снижаемся, — непринуждённо улыбнулась Нарцисса, покосившись взглядом за окно и разглядев внизу, в тёмной дали огни чёрной высокой цитадели, возвышавшейся на крошечном окружённом бушующим морем островке.

— Позвольте задать мне только ещё один вопрос, моя дорогая, — произнёс Керберос, не спуская с неё глаз. — Что помешает мне сейчас, попросить у стражников, в Азкабане помощи, сказав, что вы силой привезли меня туда? Смею предположить — вы ведь не всех их сумели подкупить…

— Как хорошо, что вы наконец спросили об этом! А то я уж решила, что вы действительно собрались пожертвовать собой по доброй воле, — усмехнулась она. — Так вот, рада вам сообщить, что ваша последняя и уже единственная дочь, которая вчера тайно вернулась из Китая, дабы поздравить своего любимого отца с очередным обручением, уже схвачена вашей любимой дорогушей, Миреллой и будет убита ею в тот же миг, как только вы решите совершить глупость и раскрыть мракоборцам своё истинное имя… Мой домовик, который, как вы могли заметить, остался на Крите, внимательно следит за нами, и, будьте уверены — не упустит нужный момент.

Керберос вздрогнул. В глазах его впервые за всё это время блеснул неподдельный ужас, лицо вытянулось и побледнело.

— Но… как? — только и выдохнул он.

— Ах, да! Рассказать мне о том, что ваша дочь анимаг и способна превращаться в птицу — было в своё время весьма опрометчиво с вашей стороны, — улыбнулась Нарцисса, не без удовольствия наблюдая, как рот старика приоткрылся в изумлении, и она презрительно добавила: — Ну, что, нет больше желания проповедовать мне христианские истины?

— Нет, — слабо мотнул он головой. — Действительно, больше нет. Единственное о чём я сожалею теперь, так это, что не повстречал вас раньше… Из нас с вами действительно ведь могла бы получиться чудесная пара.

— Вы что издеваетесь? — рявкнула Нарцисса, ноздри её раздулись, а из конца сжатой в руке палочки вылетело несколько красных искр.

— Нет-нет. Я, правда, полагаю — случись наша с вами встреча лет десять назад, и я бы смог ещё застать вашу душу живой, потому как я отказываюсь верить, что такой мёртвой как сейчас, она была всегда… И мне бесконечно жаль, что вы не способны её теперь даже оплакать. Но не беспокойтесь, я обещаю вам, что сделаю это за вас, там, где вы меня закопаете.

***

А уже в июне у Драко родился второй сын — Леонард, и Нарцисса уехала в Америку, где провела две недели, после чего вернулась в Британию, в самом что ни на есть благодушном расположении.

— Как там мастер Драко? — поинтересовался у неё домовик, когда она уже раздевшись с дороги, прошла в гостиную и уселась по обыкновению ждать, пока тот приготовит ей жасминовый чай.

— Ах, стоит ли говорить, что мой мальчик счастлив? — лицо её озарилось блаженной улыбкой. — А значит, счастлива и я! Семья наша растёт и, дай Мерлин, я застану её расцвет. Жаль, конечно, что детям приходится расти на этом варварском континенте пока, но, я надеюсь, когда планы мои осуществятся, я смогу уговорить Драко вернуться в принадлежащее ему по праву поместье!

Домовик, широко улыбнувшись, протянул ей чашку и, сделав глоток, Нарцисса вздохнула уже более тягостно.

— Кстати, о поместье, — сказала она. — Что там Люциус и эта… его…

— Бэгзль говорит, их размолвка из-за младшего Уизли уладилась, и они продолжают навещать его в Мунго…

— Что ж, — лицо Нарциссы скривилось, и она отставила от себя чашку, — надеяться на то, что грязнокровка сама себя доведёт до выкидыша, было, конечно, глупо.

— Быть может мне всё-таки стоит раздобыть какое-нибудь хорошее зелье, мисс Цисси? Только прикажите, и я дам его Бэгзлю! Лучше сделать это сейчас, пока сроки ещё не так велики. Мистер Малфой определённо решит, что в том есть её вина.

— Нет, — мотнула головой Нарцисса. — Я не буду менять пока своих планов и понаблюдаю ещё. Лишить грязнокровку ребёнка мы всегда успеем, но боюсь, Люциус не воспримет сейчас эту утрату с должной скорбью, да и их отношения, это возможно только укрепит… А мне бы не хотелось так рисковать.

— Что же тогда прикажете? — спросил домовик.

— А позови-ка ко мне Бэгзля, — сказала Нарцисса. — Пусть покажет, чем они занимаются, хочу на них посмотреть…

— Конечно, мисс Цисси, сейчас же ему сообщу!

И эльф, щёлкнув пальцами, испарился, вернувшись домой лишь через полчаса, уже вместе с Бэгзлем. Нарцисса к тому моменту перебралась в свою спальню и, надев длинный тёмно-синий домашний халат с тяжёлыми оборками, прохаживалась в несколько нетерпеливом ожидании у своего большого зеркала, замирая перед ним, время от времени. Взгляд её придирчиво скользил по собственному отражению, и она подмечала, не без досады, что продолжительные поездки на другой континент совсем не шли на пользу свежести её лица. Когда же в комнате появился Бэгзль, она взглянула на него строгим взглядом.

— Почему так долго? — нахмурившись, спросила Нарцисса.

— Прошу простить, миссис Малфой, — почтительно склонил тот голову. — Никак не мог прийти раньше — грязнокровка иногда бывает такой говорливой! Всё расспрашивает меня о том, как эльфы живут в Америке, будто я знаю…

— Ну, я надеюсь, ты ничем себя не выдаёшь? — хмыкнула та.

— О, нет-нет, миссис Малфой! Плету ей всякую чушь, а она и верит, развесив уши.

— Что с неё взять? — хмыкнула Нарцисса, усаживаясь в своё кресло напротив зеркала. — Что ж, покажи мне, чем они оба сейчас заняты. Хочу понаблюдать, как они общаются после всего произошедшего…

— Конечно, миссис Малфой, — кивнул тот, и покойная гладь зеркала сейчас же показала совсем иную комнату.

Это была спальня Люциуса, который собственной персоной находился там. Стоя у кровати в одной рубашке и брюках, он извлекал из манжет золотые запонки, подаренные несколько лет назад, Нарциссой ему на Рождество. Сердце её невольно застучало чаще из-за мгновенно охватившей её ненависти.

В следующий момент к Люциусу подошла Гермиона. Она была в лёгком розовом халатике, совсем коротком; буйные каштановые локоны лежали на плечах. Прижимаясь щекой к его спине, она настойчиво обвила руками талию Люциуса и, расплывшись в улыбке, он небрежно сунул запонки в карман брюк, поворачиваясь и впиваясь Гермионе в губы.

— Полагаю, ничего интересного сейчас между ними не произойдёт, миссис Малфой, — произнёс вдруг Бэгзль, будто бы даже смутившись. — Быть может, вам бы лучше отдохнуть с дороги, чем расстраивать себя созерцанием этого бесстыдства.

— А почему ты думаешь, что я устала, глупый ты эльф? — прошипела Нарцисса, возмущенная его нахальством. — И с чего ты взял, что меня всё это каким-то образом может расстроить? Быть может я как раз и хочу узнать, что эта грязнокровка делает с ним такого, отчего он так сильно поглупел за последний год?!

Бэгзль вжал голову в плечи.

— Думаешь, я впервые наблюдаю за Люциусом, вот так? — хмыкнула она, вновь переводя взгляд на зеркало; Гермиона уже легла на кровать, и Люциус, сбросив с себя рубашку, навис над ней, продолжая целовать с неприличной жадностью. — О, нет, я наблюдала за тем, что Люциус делает без меня в нашем доме ещё с тех самых пор, как он начал устраивать там свои «Званые вечера». — Домовик уставился на неё с изумлением, и она бросила ему: — А теперь, уйди. Позову, когда мне это надоест.

Кивнув, Бэгзль вышел из комнаты, оставляя Нарциссу один на один с зеркалом, в котором Люциус распахнул полы халата Гермионы и припал с немалым упоением к её груди, а затем, спустившись ниже, и к животу, который за три месяца её беременности едва ли претерпел ещё существенные изменения. Засмеявшись, Гермиона обхватила его голову руками.

Губы Нарциссы дрогнули от неприязни. В памяти невольно всплыли картинки прошлого: первые годы их совместной с Люциусом жизни и её собственная беременность.

Когда они с Люциусом только поженились, Нарцисса сделала всё ровно так, как ей сказала тогда мать: вечером, после церемонии их сочетания эльф облачил её в подготовленное для грядущей ночи платье, после чего она, предварительно выключив свет, легла в свою новую постель. Люциус не заставил её томиться в ожидании слишком долго, и вскоре, с истинно аристократическим достоинством Нарцисса выдержала всё, что он сделал с ней, не продемонстрировав ему и малейшим жестом или звуком, что ей было больно.

С того самого дня она смиренно переносила свою супружескую обязанность почти каждую ночь. Люциус, надо сказать, вёл себя с ней обходительно, и его прикосновения бывали ей даже приятны, как и он сам, хотя и не на столько, чтобы сопровождать осуществляемый процесс некими яркими восторгами. Мать вообще всегда говорила Нарциссе о том, что при муже лишние эмоции лучше не выражать, и Нарцисса по своему разумению считала, что это был именно тот самый случай. Впрочем, следуя тем же самым указаниям матери, она всегда сдержанно хвалила Люциуса после их близости, улыбаясь ему своей непринуждённой улыбкой и говоря, что всё было чудесно. Люциус обычно улыбался ей в ответ своими идеальными белыми зубами, целовал её в лоб, после чего благородно позволял остаться ей в комнате одной, уходя к себе, и она, вполне удовлетворённая этим обстоятельством, спокойно засыпала.

Как хорошая жена, коей Нарцисса, безусловно, стремилась для Люциуса быть — она никогда ни на что не жаловалась и не просила его менять что-либо, даже если испытывала некий дискомфорт, смиренно принимаемый ею за неизбежное сопровождение брачной жизни. Вместе с тем, она также предпочитала никогда не отвечать в моменты их с Люциусом воссоединения и на некоторые его весьма непонятные ей, а иногда и вовсе неприятные просьбы. Когда это происходило, Нарцисса обычно просто делала вид, что не расслышала Люциуса, и тот, видно, осознавший вскоре, что жена была выше его излишних прихотей, вообще перестал просить её о чём-либо отличном от их привычной последовательности действий.

В тот момент, когда это произошло, успокоенная и обрадованная этим фактом, Нарцисса начала наконец наслаждаться их семейной жизнью. Днём они с Люциусом обязательно бывали где-то в гостях или на представлении в Лондоне, во всём блеске своего благообразного внешнего облика, что нравилось Нарциссе в их браке чуть ли не больше всего, а вечером, уже по возвращении домой, так же благообразно и сдержанно совершали свой супружеский обряд, после которого Люциус обычно вновь покидал поместье, ради своих секретных встреч с друзьями и Тёмным Лордом, возвращаясь, уставший, уже только под утро.

А спустя некоторое время Нарцисса, наконец, забеременела, что полностью избавило её от всякой необходимости вообще совершать с Люциусом какие-либо в большей степени изматывающие её действия. Она, конечно, не сама сообщила об этом ему тогда, но упросила своего семейного колдомедика, настоять на подобной необходимости. И Люциус принял это, как она узнала в тот день от особенно отчего-то хромавшего Добби, с абсолютно безмятежной и полной благожелательности улыбкой.

Нарцисса, конечно, понимала, что после рождения ребёнка, запретить мужу вновь навещать её по ночам, когда ей так хотелось спать, она просто не могла, но девять месяцев полного спокойствия, а затем ещё два месяца любезного невмешательства Люциуса в её личную жизнь, Нарцисса принимала с благодарностью. Когда же, тот не изъявил никакого побуждения навестить её как-нибудь ночью и на третий месяц, Нарцисса несколько будто бы забеспокоилась. Она тогда даже обратилась к матери за советом и та взволнованная раскрывшимися подробностями, пообещала, что попросит последить за зятем их домовика, который очень скоро принёс хозяйкам весьма раздосадовавшую их обеих весть, будто бы Люциус заимел некую интрижку на стороне. И хотя, отношения эти, как утверждал домовик, были весьма несерьёзны — факт того, что муж её не смог сохранить ей верность, пока она пребывала в столь деликатном положении, очень больно ранил Нарциссу.

Вернувшись домой, она в тот вечер даже не стала разговаривать с Люциусом, а когда на следующее утро он отправил в её комнату с расспросами Добби, Нарцисса, всё ещё обиженная, передала мужу, чтобы тот и вовсе больше никогда теперь не утруждал себя походами к ней. Воротился домовик тогда без какого-либо конкретного комментария от Люциуса, но с весьма красноречиво разбитой мордой.

Спустя несколько дней им, правда, всё же пришлось поговорить лично. И разговор тот вопреки ожиданиям Нарциссы, рассчитывавшей услышать извинения, закончился не в её пользу. Впервые, наверное, за всё время, что они были в браке, Люциус позволил себе разговаривать с ней тогда очень холодно, безапелляционно поставив её перед фактом, что в его интимной жизни будет происходить отныне всё, что ему заблагорассудится, чему Нарцисса в свою очередь никак не должна препятствовать. Взамен на это, как истинный джентльмен, Люциус обещал в полной мере выполнить переданное Добби пожелание Нарциссы и больше никогда не сметь тревожить по ночам её величественный покой. После чего, вновь расплывшись в своей обычной широкой улыбке, он поднялся с занимаемого им кресла и, поцеловав Нарциссе её лишённую в тот момент всяких сил руку, удалился из зала переговоров прочь.

Оскорблённая до глубины души Нарцисса, не собиралась сдаваться так просто. Влиять на Люциуса сама она конечно ещё не умела, но поговорить с мамой и попросить её образумить неверного мужа — вполне могла. Что и сделала непременно, предварительно хорошо поплакав, дабы лицо её выглядело как можно более несчастным. Друэлла Блэк, хотя и пришедшая тогда в некоторое раздражение от несостоятельности дочери, внимательно её всё-таки выслушала, пообещав поговорить с Люциусом и уладить как-нибудь произошедший конфликт. Однако когда на следующий день Люциус без разрешения в ярости ворвался в комнату кормившей в тот момент четырёхмесячного Драко Нарциссы и грубо потребовал не выносить впредь особенности их личных взаимоотношений за стены этого поместья, она поняла, что муж окончательно вышел из-под её контроля.

Будучи младшей и никогда ни в чём не знавшей отказа дочерью в семье, Нарцисса страшно была взбешена тем обстоятельством, что Люциус ей не повиновался, а потому она снова бросилась к матери, встретив с её стороны неожиданно очень строгий и даже жестокий отпор. Друэлла пришла тогда в невиданное негодование, сказав, что свои семейные проблемы Нарцисса отныне должна решать сама и что если муж её счёл необходимым находить удовлетворение где-то на стороне — то так тому и быть, потому как она сама способствовала этому, не проявив достаточного внимания к его половым нуждам; и что теперь у неё, как у его жены только одна задача — заниматься сыном.

Нарцисса долго и горько плакала в тот вечер совсем одинокая в своей кровати, мечтая только о том, чтобы Люциус пришёл к ней и утешил, сказав, что всё отныне в этом доме будет только так, как скажет она… но этого, конечно, не произошло. Пожалуй, только в тот момент Нарцисса и поняла, что действительно совершила, вероятно, ошибку, пренебрегая низменными потребностями мужа, даже несмотря на то, что сама она их практически не испытывала. Время, однако, было упущено, а неверность Люциуса уже не позволила страшно гордой, сколь же и брезгливой Нарциссе даже предпринять попытку вернуть его в свою постель, о чём впоследствии она не раз, конечно, жалела.

Люциус, тем не менее, был уже опорочен в её глазах. Он запятнал себя, а слабость его плоти не стала вызвать в душе Нарциссы, в конечном итоге, ничего кроме отвращения, особенно потом, когда уже после окончания первой магической войны и падения Тёмного Лорда он поставил её перед очередным фактом, что намерен по субботам устраивать в поместье «Званые вечера», где самой Нарциссе места конечно не было. Огонь, который горел при этом в глазах внешне очень спокойного Люциуса, не позволил Нарциссе отказать ему в тот момент, а потому она лишь царственно согласилась, сказав, что будет забирать Драко на выходные к родителям.

Друэлла взбешённая на этот раз ещё сильнее, обвинила дочь в новой ошибке, сказав, что интрижки на стороне — это одно, а организация оргий в доме, где должен гореть семейный очаг — совсем другое, и что позволив Люциусу устраивать такое в поместье, Нарцисса полностью унизила себя как хозяйку дома.

Исправить данное положение было, однако, уже никак нельзя, но дабы вернуть себе в руки хоть какой-то контроль над ситуацией она, опять же по наущению матери, стала просить Добби показывать ей чем занимался Люциус в её отсутствие. И картины, которые ей поневоле довелось наблюдать тогда в зеркалах, превращавшихся для неё на некоторое время не меньше, чем во врата Содома и Гоморры, поражали Нарциссу так сильно, что она по возвращении домой не могла бывало даже смотреть Люциусу в глаза. Он был омерзителен ей. Она не понимала, как в этом совершенном человеке, которого считала, по крайней мере до брака, высшим существом, мог цвести таким буйным цветом столь грубый животный порок. Это обстоятельство полностью охладило в ней всякие трепыхавшиеся ещё хоть сколь-нибудь желания физического воссоединения с мужчиной, заставив все последующие годы жертвенно, но непреклонно блюсти чистоту тела за них двоих и изливать копившуюся, так или иначе, в её душе любовь на сына, ставшего для неё единственным объектом достойным этой её любви…

И вот теперь, спустя двадцать пять лет, Нарцисса, как и прежде, взирала сквозь гладь зачарованного зеркала на своего бывшего мужа уже без каких-либо ярких переживаний, но больше со скукой. Люциус, правда, сейчас был несколько другим, чем она запомнила его тогда. Успокоенный видно, за годы своей беспутной жизни, он будто бы был даже удовлетворён теперь этим, случившимся только что у Нарциссы на глазах, заурядным и весьма недолгим актом. Тело его знакомо вздрогнуло в завершении несколько раз и он, ещё сжимавший Гермиону в своих объятиях, лёг на бок, тяжело дыша и целуя её в лоб. Она же, в свою очередь, не предпринимала даже попытки отстраниться от него, продолжая гладить рукой по голове и раскрасневшемуся лицу, так словно бы и вовсе не испытывала отвращения к близости его взмокшего тела.

— Достаточно! — процедила наконец Нарцисса. — Хватит с меня этой… мерзости.

В комнате тот час же появился Бэгзль и, покорно склонив голову, щёлкнул пальцами. Спальня Малфой-мэнора исчезла, и Нарцисса вздохнула.

— Миссис Малфой, — обратился к ней вдруг домовик. — Прошу прощения, что осмеливаюсь спрашивать у вас, без вашего позволения, однако же, я хотел узнать, когда вы мне прикажете сделать что-нибудь для вызволения моего хозяина… мистера Паркинсона из Азкабана?

Вздрогнув, Нарцисса метнула в эльфа возмущённый взгляд.

— Как ты смеешь?! — задохнулась она.

— Не гневайтесь, госпожа, прошу, — склонил тот голову. — Однако же вы сказали, что у вас есть план, как нам это можно осуществить в скором времени. А то мне надоело уже прислуживать грязнокровке — мочи нет! Вот бы мистер Паркинсон вернулся, наконец…

— Молчать! — истошно вскричала Нарцисса, расслышав в собственных интонациях что-то от несчастной своей сестры; лицо её обдало жаром, грудь стала вздыматься чаще. — Ты что, поганое отродье, подгонять ещё меня смеешь?!

Рука её выхватила из кармана палочку, наставив на Бэгзля, который сейчас же согнулся в три погибели.

— Ах, прошу простить, прошу простить глупого, — запричитал тот. — Глупый старый Бэгзль только лишь хотел сказать, что готов выполнить любое ваше приказание, только скажите…

— Когда придёт время, тогда я тебе и прикажу! — процедила она. — Вызволим мы твоего хозяина — не переживай. Не думаешь же ты, что это так просто?.. А пока — пошёл прочь! Иди и служи этой глупой грязнокровке, столько сколько я посчитаю нужным!

В комнате повисла тишина и, не смея больше поднять на Нарциссу глаз, домовик растворился в воздухе.

Подрагивающая ещё рука её медленно положила палочку на стоявший рядом столик; взгляд вновь упал на зеркало и саму себя, отражавшуюся теперь в нём. В своём кресле она сидела как на троне. Лицо её, исказившееся от ярости, было свирепым, глаза налились кровью, а все морщины, так или иначе, проявившиеся уже на нём, показались ей теперь отчётливыми, как никогда. Одним махом Нарцисса сорвала со стола высокий серебряный подсвечник и метнула его в зеркало, вдребезги разбивая, так что осколки его брызнули во все стороны, безвольно рассыпаясь по шёлку персидского ковра.

========== Глава 26. Выродок ==========

Фрэнк МакКиннон наконец решился. Никогда ещё в своей жизни он не был уверен ни в чём так сильно как теперь. Тяжело дыша, с зажатой в руке волшебной палочкой, он пересекал длинный пустырь на окраине сонного маггловского городишки по направлению к возвышавшемуся высоко на холме дому. Её дому. Трансгрессировать прямиком туда он сейчас не мог, вся Британия была под колпаком мракоборцев, и любая магическая активность могла бы стоить Фрэнку на этот раз очень дорого — они искали его; у них повсюду были расставлены ловушки, в которые он не собирался попадать так просто… Только не сейчас.

Фрэнк, конечно, был уже не в форме. Столь длинный переход под палящим августовским солнцем среди бесконечных верениц обшарпанных складов и заброшенных домов с побитыми стёклами, давался ему нелегко. Кости его ломило, а одышка была такой сильной, что он только и молился, сам не зная кому, дабы отчаянно стучащее сердце его не смело сдаться раньше времени. Фрэнк был болен. Он болел уже несколько лет, здоровье его, прежде почти богатырское, окончательно подорвалось в этой сырой выгребной яме, куда его, как и других несогласных, сослал в своё время поганый предатель, Кингсли.

Когда новый министр только объявил общественности о своём внезапном решении взять на должность начальника Международного бюро магического законодательства Люциуса Малфоя, это ввергло Фрэнка, итак глубоко фрустрированного после завершившегося оправдательным приговором суда, в настоящую ярость. Он понял наконец, что не готов был и дальше терпеть весь этот возмутительный беспредел, а потому предпринял несколько отчаянных поступков, вступив, в том числе, в сговор с единомышленниками и едва не устроив в Министерстве бунт, который, впрочем, был быстро подавлен.

Поступил с бунтовщиками министр тогда крайне сурово. Все зачинщики незамедлительно были уволены вне зависимости от уровня занимаемых ими должностей, а рядовым мракоборцам, вроде Фрэнка, примкнувшим к бунту уже на его последних этапах, была великодушно представлена возможность продолжить свою службу в министерстве, вот только уже не в лондонских стенах, но в Азкабане, где постоянно требовались новые стражники. И Фрэнку тогда, как и прочим мракоборцам, не имевшим никакой иной квалификации, пришлось согласиться, а потому он вскоре отправился на этот затерянный в Северном море край света, мрачный и безрадостный.

Первый год Фрэнку нелегко давалось привыкнуть к здешним условиям: постоянной сырости, полумраку, зловонным ароматам узких коридоров, которые, так сильно, казалось, впитались за сотни лет в каменные стены башни, что были неистребимы ни какими средствами, хоть магическими, хоть нет. Самым неприятным же для Фрэнка, к его собственному изумлению, оказался внутренний двор, где ему временами доводилось дежурить. Когда один из стражников, ещё в самом начале его службы, только обмолвился, будто бы мертвецы здесь выходят погулять ночами — Фрэнк не поверил. Он решил, что «старший» товарищ просто подшучивает над ним таким образом, однако, когда в первое же его самостоятельное дежурство во внутреннем дворе башни мертвецы и правда стали выползать из-под земли друг за другом — Фрэнк заплакал.

Скажи ему до тех пор, хоть кто-нибудь, что он — человек, прошедший две магические войны, и сражавшийся, не зная страха, с самыми опасными приспешниками Волдеморта, расплачется, как неоперившийся юнец, оставшись ночью в одиночестве в саду Азкабана — он бы, пожалуй, плюнул этому наглецу в лицо… Однако, оказавшись там и испытав на себе весь ужас этого проклятого всеми богами места, Фрэнк уселся на рассвете на каменных ступенях, едва держа в обессиленной руке палочку, и всхлипывал почти как маленький, стирая дрожащими пальцами то и дело набегавшие на глаза слёзы.

Самым ужасным во всём его положении было то, что Фрэнк не мог отсюда уйти. Он просто не мог бросить эту работу, потому как ничего другого кроме как служить — не умел, а на плечах его, ко всему прочему, лежали теперь заботы о двух его болевших уже стариках, да и жалование в Азкабане превышало его прежнюю зарплату практически втрое. И Фрэнк остался, совершенно не понимая, однако, как кто-то мог находиться здесь по доброй воле, а потому и страшно дивясь всякому частому посетителю.

Она была не исключением. Когда Фрэнку впервые довелось встретиться с ней лицом к лицу в этих стенах, он не поверил своим глазам. К тому моменту он проработал в Азкабане должно быть уже месяца три. Фрэнк помнил тот момент, когда она вошла в холл, в своей тёмно-бордовой мантии и плотной вуалетке на глазах; прочие стражники приветствовали её так, словно она заходила к ним на чай каждое воскресенье, а потом Фрэнка попросили проводить её, и она, робко улыбаясь, спросила его имя.

— МакКиннон? — подобно эху вторила ему она, когда он представился.

— Так, точно миссис Малфой, — бросил он в ответ, открывая тяжёлую металлическую дверь, ведущую в комнату для свиданий, где она встречалась в тот день с одной из своих старых подруг — такой же женой грязного Пожирателя, какой была и сама.

Фрэнк, надо сказать, относился к Нарциссе тогда ни чуть не лучше, чем к этим увядавшим день за днём в темницах Азкабана несчастным созданиям, полагая, что и она была в некотором роде достойна их участи. Долгие годы наблюдений за Люциусом и всей его семьей, сложили невольно в голове Фрэнка определённый образ Нарциссы. И получившийся в конце концов портрет нельзя было назвать безобидным.

Хотя миссис Малфой и не имела на своей руке чёрной метки, её нередко можно было заметить за проявлением далеко не самого обаятельного поведения. С простыми людьми Нарцисса всегда разговаривала свысока, а её скандалов, которые она любила устраивать в общественных местах, боялись служащие всех хоть сколь-нибудь заинтересованных в клиентах подобного уровня заведений. Всё это для Фрэнка было бы, однако, совсем неважно, не будь Нарцисса столь близкой родственницей целого ряда Пожирателей, причастных к смертям десятков ни в чём не повинных людей, в том числе и Марлин. А потому, дабы не высказать ненароком этой благородной даме в лицо всё, что Фрэнк думал о ней, поначалу он её несколько сторонился. Она же, напротив, будто и не замечая его недружелюбного расположения, бывала с ним приветлива, и любопытство Фрэнка, которое он в действительности испытывал к Нарциссе по старой памяти, одержало очень скоро над ним верх, заставив заговаривать с ней всякий раз, пока они шли вдвоём по узким коридорам Азкабана.

Вопреки существовавшим у Фрэнка когда-либо предубеждениям, Нарцисса на удивление оказалась весьма приятной в общении женщиной. Она была воспитана, спокойна и рассудительна; искренне любила сына и тактично, сколь же и многозначительно молчала о муже. С ним она вступила тогда уже в бракоразводный процесс, и Фрэнк, немало знавший о произошедшей в их семье неприятной ситуации, позволил себе в какой-то момент подумать даже, что Нарцисса, возможно, никогда и не любила Люциуса, но лишь терпела его все эти годы из необходимости соблюдать принятые в их закоснелом обществе приличия.

Когда подобные мысли только начали приходить Фрэнку в голову — он тут же одёргивал себя, не позволяя даже думать о таких вещах, потому как это было не просто не правильно, но почти преступно в отношении всего чему он столько посвящал себя долгие годы. Да и как вообще он мог разрешить себе испытывать к не достойной по всем его убеждениям ничего кроме презрения женщине хотя бы жалость, не говоря уже о неких трепетных чувствах?..

Тягостные сомнения его рассеялись, однако, в тот самый день, когда уже после её развода и последовавшего за ним летнего путешествия, Фрэнку вновь довелось поговорить с Нарциссой, и она внезапно почти со слезами на глазах призналась ему в том, как тяжела была в действительности её прежняя жизнь. О, как она была смущена своей собственной откровенностью тогда: щёки её горели, губы дрожали, а руки… она даже тронула Фрэнка в порыве благодарных эмоций за плечо, когда он и сам сознался ей вдруг в своей симпатии.

Событие это перевернуло Фрэнку жизнь, заставив осознать, что он не принадлежал более самому себе, а все прошлые метания его, все тщетные стремления отомстить Люциусу Малфою за смерть Марлин вели его на самом деле к куда более важному, сколь же и совершенно нежданному итогу — любви. Да, Фрэнк был влюблён. Он испытал это чувство так сильно, вероятно, впервые за всё своё, казавшееся в последние годы как никогда бессмысленным существование, и оно осветило его; оно придало ему сил…

Обнаружив в себе подобное глубокое чувство, Фрэнк, весьма стеснительный по своей натуре, не мог, однако, и подумать о том, чтобы предложить Нарциссе нечто непристойное. Будь ситуация несколько иной, и он, одержимый новым своим прозрением, стал бы возможно даже помышлять о браке, но Нарцисса, только что пережившая развод, навряд ли согласилась бы столь рано давать новые клятвы, а потому, Фрэнк, решив не торопить события, продолжил общаться с ней так, как ему позволяли то смелость и воспитание.

У Фрэнка, тем не менее, было одно нестерпимое желание, касавшееся Нарциссы, с которым он справиться в конце концов так и не смог. Фрэнк мечтал открыть ей свой секрет — страшную тайну, которую хранил с восторгом и гордостью ото всех вот уже, должно быть, два с половиной года и никогда не отважился бы поведать о ней кому-либо, а тем более ей, если бы не нынешние, сложившиеся столь чудесным образом обстоятельства. Теперь, когда Фрэнк точно знал, что развод Нарциссы стал для неё освобождением — ему хотелось, чтобы она узнала, кто во всей этой истории был истинным героем, позволившим ей наконец свободно расправить крылья. Фрэнк желал, чтобы Нарцисса поняла, какую важную роль он, в действительности, уже сыграл в её жизни, потому как верил — она, несомненно, оценила бы это.

Просто так раскрыть Нарциссе всю правду, в один из их будничных походов по коридорам Азкабана, Фрэнк, однако, не мог. Он не очень любил помпезность, конечно, но всё-таки, информация которой он собирался поделиться с ней, была слишком уж важная, дабы выплеснуть её на Нарциссу столь прозаично, а потому вскоре он решился на ещё один важный шаг, предложив ей выпить с ним кофе.

Сделать это ему, правда, удалось не с первого раза. Прежде чем Фрэнк наконецпригласил Нарциссу на завтрак в бывшее кафе Флориана Фортескьё, он трижды не смог побороть собственное волнение. Всякий раз, когда Фрэнк хотел произнести свои тщательно отрепетированные слова, в горле его начинало отчаянно першить, и он, заходясь страшным кашлем, оставлял всякие попытки сказать ей ещё хоть слово. На четвёртый же раз, когда Фрэнк вновь едва не задохнулся у неё на глазах, Нарцисса, осознавшая, видно, что он никак не может донести до неё нечто очень важное, взяла его за руку и, улыбнувшись своей участливой улыбкой, каким-то чудом рассеяла все его страхи. А уже через неделю, в свой выходной, нервничая ещё немного, Фрэнк направлялся по Косой Аллее при полном параде на своё первое за долгие годы свидание, старательно отгоняя от себя мысль, что Нарцисса могла передумать и не прийти.

Когда же он зашёл в кафе и увидел её, сидящую за одним из самых дальних столиков в укромном уголке зала, сердце его растаяло, и совсем уже воодушевлённый он подошёл к ней, торопливо приглаживая свои редкие волосы на висках.

— Миссис Малфой, — выдохнул он, застывая у столика в нерешительности — назвать её по имени он до сих пор ещё ни разу так и не отважился.

— Фрэнк, — она улыбнулась ему лучезарно. — А я, вот, уже вас жду! Ну что же вы стоите? Садитесь же, наконец!

И Фрэнк, спохватившись, отодвинул стул, усаживаясь на него, а потом с удивлением уставился на две чашечки голубого фарфора, стоявшие перед ним.

— Я осмелилась заказать нам кофе, — произнесла Нарцисса, поймав его взгляд. — Вы же не против?

— Нет-нет, — замотал он головой. — Ну что вы — это чудесно! Теперь нас точно никто не будет прерывать.

Он взял одну из чашечек в руку.

— Да, — кивнула она, — я вот именно так и подумала. Так значит… вы хотели мне что-то рассказать? Что-то важное?

— Да, это несколько сложно, правда, будет, — он снова погладил свои залысины, немного огорчённый тем, что она так резко перешла к делу. — Знаете, прежде чем, я расскажу вам, я должен вас предупредить, дабы вы поняли всё правильно…

— Ну что вы, Фрэнк! — улыбка её стала ещё шире, глаза неотрывно смотрели на него. — Не берите в голову! Мы же с вами знакомы почти уже два года! Неужели я хоть раз заставила вас подумать, что могу чего-то не понять?

— Нет-нет! — замотал он головой, отставляя от себя чашку, так и не сделав глотка. — Вы очень… очень чуткая женщина, я знаю это, миссис Малфой… Н-нарцисса, — он задохнулся, сам поражённый своей смелостью и испуганно уставился на неё. — П-прошу простите, вы, конечно, не давали мне ещё позволения назвать вас по имени…

— Ну что ж, — Нарцисса кокетливо повела бровью, — в таком случае, вы его наконец получили, Фрэнк.

— О-о, — выдохнул он, ощутив, как ткань фланелевой рубашки сейчас же прилипла к его спине. — Благодарю вас за этот счастливейший миг моей жизни!

— Ну что вы, ну что вы! — замахала она. — В конце концов, мы же с вами… мы же с вами друзья, Фрэнк, — она выдержала многозначительную паузу. — Так, что вы хотели мне рассказать, дорогой мой друг?

— Ах да! — Фрэнк вытащил из кармана носовой платок, пожелтевший уже от времени, но по-военному идеально отглаженный, и торопливо стёр им со лба проступивший пот. — Я хотел открыться вам. Знаете… рассказать кое о чём. Но сперва, как я уже сказал, я всё-таки должен просить вас… Нет, даже не так! Я должен заставить вас…

Нарцисса удивлённо распахнула глаза, и Фрэнк, вновь испугавшись, на этот раз правда самого себя, затараторил виновато:

— Нет-нет! Конечно же не заставить, что я говорю?.. — он нервно усмехнулся. — Просто, дайте мне обещание, что не станете делать поспешных выводов, когда узнаете обо всём, потому как никогда в своей жизни я не имел намерений навредить каким-то образом именно вам. Во всём, что я сделал тогда, почти уже три года назад, было лишь желание торжества справедливости, понимаете? Пусть и не самым законным путём… Иной путь мне просто был тогда не доступен. Но, как теперь я вижу — я поступил всё-таки верно. Мои действия, быть может несколько необдуманные, импульсивные, даже не совсем, должно быть, нормальные, совершённые в пылу не самых добрых побуждений — этого я, конечно, никак от вас скрыть не могу, привели, однако, к самому важному и благому событию — теперь я вижу это!.. Однако я всё же сомневаюсь. Поймите меня правильно, Нарцисса, я боюсь, что вы можете осудить меня, быть может, даже отругать за то, что я без вашего ведома посмел вторгнуться в вашу жизнь и столь сильно повлиял на неё, пусть и влияние это благое… Поэтому, я прошу вас дать мне слово…

— Я даю вам слово, Фрэнк, — оборвала его Нарцисса, голос её внезапно прозвучал очень напряжённо, даже жёстко, и Фрэнк, который всё это время смотрел в стол, бросил на неё удивлённый взгляд, обнаружив, что улыбка сошла с её лица. — Ну же, не томите даму.

— А, я… — слова застряли у него где-то в горле; он взирал на неё теперь так, как должно быть только кролик может смотреть на удава, не смея сделать лишнее движение. — Знаете, быть может мне вовсе и не стоит… зря я это всё!

Прикрыв глаза, Нарцисса глубоко вздохнула.

— Ах, ну в самом деле! — всплеснула она руками, лицо её, как ни в чём не бывало, озарила улыбка и, возведя глаза к потолку, она покачала головой: — Заинтриговали меня, а теперь хотите пойти на попятную? Не кажется ли вам это бесчестным — так пользоваться моим любопытством? Ну же, — рука её взвилась в воздух, картинно опускаясь на крышку стола и самые кончики пальцев, коснулись его запястья; у Фрэнка по всему телу пробежали мурашки. — Разве я не пообещала вам мгновение назад, что не стану вас осуждать, а уж тем более ругать?.. Я знаю, что у вас доброе сердце, Фрэнк, и что вы всегда совершенно искренни со мной. Так не подводите же меня: будьте искренним до конца!

— Да-да, я буду, буду! Я… — Фрэнк замер на мгновение, прикрывая глаза и растворяясь в этом её лёгком прикосновении: какие нежные у неё были подушечки пальцев… у него уже не было пути назад, а потому он произнёс на выдохе: — Понимаете, это ведь именно я три года назад отправил журналисту, оклеветавшему вашего мужа, то фото… Именно я сделал его тогда. Я увидел Люциуса с вашей беременной уже невесткой, Асторией, в этом самом кафе, вон за тем вот столиком у окна и… несколько приукрасил факты.

Подушечки пальцев дрогнули.

— Что?.. — Нарцисса испустила сиплый вздох, отдёргивая руку; Фрэнк, ещё пребывавший в какой-то странной своей эйфории, посмотрел на неё затуманено, различая, что лицо её вдруг побледнело. — Что вы сделали, Фрэнк?

Ему показалось вдруг, что Нарцисса вот-вот готова упасть в обморок, она даже качнулась в сторону, и он, придя наконец в себя и едва не опрокинув чашку, подскочил со своего стула. Она, однако, отшатнулась от него, не позволяя тронуть себя и пальцем.

— Так это сделали вы?! — произнесла она поражённо.

— Да! Да, Нарцисса! — воскликнул Фрэнк, решивший отчего-то, что она произнесла это с восхищением. — Это сделал я! Всё я!

— Но зачем? — изумление в её глазах было таким отчаянным, и тут Фрэнк понял вдруг, что Нарцисса вовсе не была восхищена; отступать, однако, ему уже было некуда.

— Понимаете, я был одержим местью, — признался Фрэнк, вновь опускаясь на свой стул. — Вы, должно быть, не знаете, конечно, но я ведь… Я ведь двоюродный брат той самой Марлин МакКиннон, которая состояла в этой подпольной организации Дамблдора — Ордене Феникса, будь он неладен! И ваш муж… б-бывший, в смысле, муж, понимаете, он был предводителем того нападения. Он… он убил её! Я был там! Я лично был в тот вечер там, в её доме и я видел его собственными глазами! И я столько лет… — Фрэнк оборвал себя — признаться Нарциссе ещё и в том, что все эти годы он тайно следил за её семьёй было уж точно никак нельзя, а потому совсем уже неуверенно он только добавил: — Но всё ведь вышло в итоге прекрасно, не правда ли, Нарцисса? Вы же благодаря именно той моей выдумке стали свободны от него, от этого монстра, от этого страшного тирана и убийцы! Вы же… вы же сами говорили, как мучились в замужестве с ним, как страдали!

— Вы что смеётесь надо мной?.. — прошептала Нарцисса, губы её задрожали и она прижала к ним пальцы. — Вы издеваетесь? Вы… подшучиваете так, Фрэнк?

— Нет-нет, ну что вы! Ну что вы!.. Я никогда бы, никогда бы не смог поступить так гнусно! — замотал он головой.

— Гнусно? Вы это называете «гнусно»?

За маленьким круглым столиком в бывшем кафе-мороженом Флориана Фортескьё повисло молчание. Кофе в двух голубых чашках давно уже остыл. Фрэнк не понимал, что должен был сказать. Он потупил взгляд.

— И почему, интересно знать, вы вообще решили признаться мне во всём этом сейчас? — вновь зазвучал её голос. — Зачем? Что вы надеялись услышать от меня? Благодарность?..

Последнее слово вырвалось у неё с надрывом, и только теперь, пожалуй, Фрэнк и сам увидел, как глупо это было с его стороны.

— Д-дело в том… Дело в том, что я люблю вас, Нарцисса, — тихо произнёс он, понимая, что никому и никогда в жизни ещё не говорил этого.

— Любите? — с презрением выплюнула она. — Вы? Меня?

Ноздри её раздулись. Глаза прожигали Фрэнка насквозь, и он стушевался под этим её взглядом, съежился, ощущая своё полное бессилие и ничтожность перед ней.

— Да как вам в голову могло прийти, что я возблагодарю вас, за то, что вы разрушили мою семью? — дрожа, спросила она. — За то, что очернили её, изгадили своей подлой клеветой?..

— Я… понимаете, я, — Фрэнк безуспешно пытался найти себе оправдание, но никак не мог, а потому, в конце концов, ему пришлось лишь кивнуть: — Да, действительно вы правы, конечно, правы: я не имел права… Но я, как вы сами сказали, я всегда был искренен с вами. Я не мог позволить себе, чтобы между нами оставались подобные тайны…

— Между нами? — повторила она, взгляд её стал свирепым. — Да вы в своём уме вообще? Кто вы, и кто я!

Лицо Нарциссы сморщилось так, словно под нос ей подсунули что-то отвратительно пахнущее, и этим мерзким зловонием был для неё он — Фрэнк, отчего ему немедленно захотелось испариться, исчезнуть, раствориться в окружавшем его пространстве и больше никогда уже не существовать.

— Вы мне омерзительны, — выдохнула Нарцисса. — Я знала, конечно, что вы больны, что вы одержимы им… Знала, что вы предпринимали, возможно, какие-то попытки, дабы отомстить, но чтобы такое!..

Она быстро поднялась со стула, всё ещё не спуская с Фрэнка своих ледяных глаз.

— Нарцисса, — не способный ещё поверить до конца в происходящее, произнёс он.

— Никогда больше не смейте даже заговаривать со мной, — процедила она сквозь зубы. — А уж тем более называть меня по имени…

И уверенно развернувшись на каблуках, она подобно ветру направилась прочь из кафе.

— Нар… м-миссис Малфой! — слабо воскликнул он ей вслед. — П-пожалуйста!..

А через полгода, Люциус объявил о своей помолвке. Фрэнк за всё это время ни разу так и не осмелился более заговорить с Нарциссой, которая замечая его в холле Азкабана, делала отныне вид, что они и вовсе с ним не знакомы. После же того, как бывший муж её женился во второй раз, она и подавно перестала там бывать. В те же редкие дни, когда Фрэнку удавалось заметить её, ведомую каким-нибудь другим стражником в комнату свиданий — Нарцисса казалась ему непривычно бледной, иногда даже до болезненности, и ему становилось жаль её, отчего он принимался винить себя за всё случившееся ещё сильнее…

Будни же самого Фрэнка текли серо и безрадостно как никогда. В Азкабане он всё больше впадал в состояние крайней удручённости, отчего и здоровье его стремительно подкосилось. Фрэнк, конечно, и раньше постоянно мёрз здесь от сырости и холода, но теперь суставы его, прежде никогда не дававшие о себе знать, стали нестерпимо ныть по ночам, а пропитанный солью и смрадом разложений воздух башни забивался в нос и глотку так плотно, что он, кашляя, бывало, опасался извергнуть из себя собственные лёгкие. Зелья же, которые ему стал прописывать новый, заступивший сюда недавно на службу доктор, едва ли облегчали Фрэнку существование, принося лишь временный результат, так что в голову его стали закрадываться мысли совсем уж нехорошие.

Всё изменилось вдруг, когда однажды ночью, Нарцисса собственной персоной явилась к Фрэнку в дом, где он пребывал в тот момент, будучи в небольшом отпуске. Она трансгрессировала тогда прямо к нему в комнату, так что Фрэнк, проснувшись от громкого хлопка, сопровождавшего её появление, подскочил на своей узенькой холостяцкой кроватке, сразу же решив, однако, что всё ещё спит — ему часто являлись сны о ней.

— Это снова ты, Нарцисса? — пролепетал он, оседая на подушку. — Ах, зачем ты опять пришла? Зачем ты мучаешь меня каждую ночь?.. Я так устал, так устал…

Лицо её сейчас же скривилось от отвращения и, в два шага преодолев отделявшее их расстояние, она схватила вдруг его за плечи, принимаясь отчаянно трясти. Пальцы её твёрдые как металл вонзились в его нывшие кости, многократно усиливая их боль; Фрэнк даже охнул — таких живых снов ему ещё не доводилось видеть.

— Приди в себя, паршивый идиот! — зашипела Нарцисса. — Это не сон! Я и правда пришла к тебе, глупец!

— Нарцисса? — от удивления Фрэнк только широко распахнул свои глаза.

— Что я тебе говорила, про моё имя?! Не смей никогда называть меня так! — она резко выпустила его плечи из рук и отпрянула, будто от прокажённого.

— Ах, простите меня, миссис Малфой! — воскликнул сокрушённо Фрэнк, осознав наконец, что она и вправду была здесь, перед ним, во плоти. — Но как же так, миссис Малфой, зачем же я вам понадобился так вдруг?

Фрэнк сел на кровати, стыдливо прикрывая своё истлевшее ночное одеяние углом покрывала. В ночном сумраке Нарцисса была ещё прекраснее, чем в его снах.

— Вы ещё любите меня? — жестко спросила она, метнув в него свой пронзительный взгляд бледно-голубых глаз.

— Я? — выдохнул он. — Ах, да! Конечно! Конечно, я вас люблю, миссис Малфой…

— И вы готовы ради меня на всё?

Фрэнк на мгновение замер в изумлении, прислушавшись невольно к воцарившейся в его унылой одинокой комнате тишине, после чего соскочил вдруг с кровати и бросился на пол, прямо ей в ноги, так что Нарцисса в испуге отпрыгнула назад, едва не столкнув со стола ночник.

— Да! — воскликнул он, подползая к ней. — Да-да! Я готов, я готов ради вас абсолютно на всё! Всё что угодно! Всё что угодно! — губы его дрожали, он сложил руки в мольбе. — Пожалуйста! Пожалуйста, скажите, что мне сделать! Что мне совершить, дабы вы простили меня! Дабы я вернул ваше доверие, дабы вы смилостивились надо мной, и свет ваш вновь озарил моё жалкое, лишённое всякого смысла существование!..

Фрэнк замолчал, прикрыв глаза, наслаждаясь этим удивительным моментом: наконец он смог высказать ей всё, что так мучило его все эти долгие месяцы. Уже за одно это мгновение, он готов был словно бы и умереть, прикажи она ему… И она приказала. Вот только убить надо было не себя, а кое-кого другого, кого-то Фрэнку совсем неизвестного, чьё имя она ему даже не назвала, а потому он сразу согласился на всё, не раздумывая, толком и не слушая её.

Понял он только, что Нарцисса и сама теперь желала отомстить Люциусу, и что в сговоре с нею был уже тот новый доктор из Азкабана. Прозвучало ещё имя Ральфа Мальсибера и его сестры… От Фрэнка же она хотела совсем немногого, чтобы тот вовремя поил будущего беглеца зельем, способным вызывать симптомы драконьей оспы, подкупил ещё одного стражника, а потом, когда придёт время — закопал во внутреннем дворе Азкабана того безымянного для Фрэнка человека…

И Фрэнк сделал это. Точно, как она велела. Когда он положил на рассвете в могилу уже пребывавшего тогда в обличие Мальсибера беспомощного старика беспрестанно шептавшего на неизвестном языке молитвы и, представленного Нарциссой, неким дальним дядюшкой Ральфа, у Фрэнка в душе совсем ничего не дрогнуло. Он сделал своё дело хладнокровно и уверенно, так, словно закапывал людей в землю живьём всю свою жизнь.

А дальше существование Фрэнка потекло как прежде и вопреки неким смутным его ожиданиям в нём мало что поменялось. По просьбе Нарциссы в следующие несколько месяцев он, однако, сделал ещё кое-что: отравил доктора, а затем подстроил ложный и последний вызов для уволившегося уже из Азкабана мистера Дорни — того, второго стражника, которому они в своё время немало заплатили за молчание. А потом Нарцисса сказала ждать и он ждал.

Фрэнк, надо сказать, совершенно не имел понятия, куда именно после своего освобождения отправился Ральф. Он не знал, кем был старик, под чьей личиной тот покинул Азкабан, и вернулся ли ему вообще прежний облик — в суть проведенного тогда ритуала он не особенно вникал, а потому, когда через два года в газетах запестрили заголовки, будто Люциус принимает в своём лондонском филиале Фонда некого греческого мецената — Фрэнк даже и не понял о ком в действительности шла речь. Фотографий грека в газетах при этом не бывало — богач, из суеверий, мол, не любил выставлять себя на показ, а потому, когда однажды ночью Фрэнку в Азкабан от Нарциссы пришло письмо, в котором она торопливым почерком сообщала, что Люциус нынче собрался выкопать тело Ральфа из-под земли и что тот должен помочь ему сделать это, выпустив под самый конец из сектора «С» Плеггу Паркинсона, с которым она сама обо всём уже давно договорилась — Фрэнк мало что понял, но, безусловно, очень обрадовался.

Когда Люциус заявился следующим утром в Азкабан, Фрэнк был в удивительно приподнятом настроении. Огорчило его только то, что Люциус, совсем не узнал его… Его — человека, который положил свою жизнь, на сбор информации о нём, человека с которым однажды, пусть и когда-то очень давно он сразился в битве, в доме несчастной Марлин, образ которой за эти годы совсем, впрочем, истончился в сознании Фрэнка. Он, признаться, едва ли помнил уже её лицо… А вот лицо Люциуса Малфоя Фрэнк знал очень хорошо. Он изучал его часами, днями напролёт по фотографиям; ему была известна каждая его черта. А потому насколько же удивительно было видеть его теперь вот так, воочию. Фрэнку хотелось сказать ему об этом, ему хотелось кричать и вопить: «Я знаю тебя, я знаю тебя! Я изучил о тебе всё, что смог, и ты не имеешь права говорить мне, что ты не знаешь меня. Ты не имеешь права не знать в лицо своего самого главного врага; самого преданного тебе врага; врага, принёсшего тебе в жертву всю свою жизнь…».

А потом случилось кое-что страшное. Фрэнк помог Люциусу выкопать тело того старика, в облике Ральфа, думая, однако, что тело это спокойно гниёт уже в земле, и уж тем более не решит принять вдруг свой прежний облик. Но произошло по-другому, и к этому Фрэнк совсем не был готов. Разом ему вдруг открылось очень многое. Он узнал о том, кем на самом деле был старик и понял, что свидетельство о смерти Ральфа с его собственной подписью утаить тоже уже не удастся, потому как мистер Поттер, присутствие которого, Фрэнк из-за своего воодушевления весьма недооценил в тот день, быстро заподозрил неладное, раскрыв не только личность Фрэнка, но и неотступно проследовав за ним в архив.

Фрэнк понял вдруг, что Нарцисса подставила его. Осознание пришло ему в голову так неожиданно и так болезненно отдалось во всём теле, что он сейчас же отогнал от себя эту мысль: нет, она не могла; она не могла так поступить с ним… «Должно быть, — думал Фрэнк, — она и сама не знала, что тело примет прежний облик».

Выбора, однако, у Фрэнка уже не было. Единственным шансом на спасение для него теперь был побег, который он совершил непременно, как только вывел из сада, навстречу Люциусу и всей сопровождавшей его свите мертвецов. Он также выпустил Плеггу, решив, что если уж и этот человек, не справится с Люциусом, то этого не сделает уже, пожалуй, никто… А потом сбежал и сам, забрав из дома некоторые необходимые ему вещи и принимаясь скитаться в шотландских лесах, пока старое радио его, настроенное на министерскую волну, не сообщило о нападении на Малфой-мэнор, закончившимся одним смертельным исходом… вот только опять не для Люциуса Малфоя.

И Фрэнк решился. Он понял наконец, что именно здесь заканчивался его путь, но что, последним шагом, который он должен сделать, прежде чем спрыгнуть в лоно уже давно ожидавшей его пропасти — было уничтожение самой страшной, самой ядовитой на этом свете змеи.

Когда Фрэнк доковылял наконец до её дома, хромающий и едва ловивший распахнутым ртом пыльный августовский воздух, был уже поздний вечер. Ему, однако, хватило ещё сил, выбить плечом дверь летней веранды.

Дом, обманчиво пустовал. Она хорошо позаботилась о том, чтобы мракоборцы не обнаружили её здесь так быстро. Она выжидала, как паучиха в своём логове; сидела где-то в застенках, заколдованных эльфийскими чарами. Мракоборцы всегда недооценивали трепетное отношение этих маленьких безобидных существ к их хозяевам; им всегда казалось, что они не способны на такие хитрости. Фрэнк, однако, знал, что домовик Нарциссы способен ещё и не на такое. Когда они вмести с ним, несколько месяцев назад заманили мистера Дорни, в тот старый, заброшенный дом, Фрэнк видел, с каким удовольствием эльф превратил одним щелчком своих мерзких пальцев мракоборца в живой пылающий факел… Да, Фрэнк знал, что Нарцисса была у себя.

— Я здесь, — сказал он, встав посреди её запылённой гостиной и выставив палочку перед собой. — Покажись или я вызову их сюда.

Угроза его сработала получше любого заклятья, и через мгновение Нарцисса появилась перед ним. Она, как ни в чём не бывало сидела в своём кресле у ярко горящего камина, который секунду назад был ещё пуст. Домовик стоял подле своей хозяйки, наполняя её фарфоровую чашку жасминовым чаем.

— Чего тебе надо Фрэнк, — устало вздохнула она, губа её верхняя дрогнула от раздражения; она даже не удосужилась вытащить собственную палочку. — Уходи. Ты волен делать всё, что тебе заблагорассудиться. Убегай, пока ещё есть такая возможность…

— Нет, — прошептал Фрэнк. — Нет, я пришёл взыскать с тебя наконец по заслугам.

— О чём ты говоришь, старый идиот? — выплюнула она. — Ты что позволяешь себе? Решил героем наконец стать, а?

— Так вот ты какая на самом деле, — выдохнул он.

— А ты думал? — она оскалилась. — Ты думал, я по правде это всё говорила тебе? Все эти глупые вещи, про свою несчастную судьбу в браке с ужасным тираном… Ты думал, я такая беспомощная и бесхребетная? Да я просто глумилась над тобой, пока ты не сообщил мне в приступе романтики, что это именно тебе я обязана крахом всей моей жизни! Что это именно по твоей вине, мой глупый муж решил в конце концов, что тоже право имеет на свободу! Ты думал, что я смогу тебе такое простить?

— Ты сделала из меня убийцу! — воскликнул Фрэнк. — Ты превратила меня в себе подобное! Ты…

— Ты желал этого сам! Я лишь вытащила из твоей поганой душонки всю ту гадкую гниль, которая скопилась в ней. Правда в том, Фрэнк, что ты лишь тварь неспособная в действительности решиться ни на один хоть сколь-нибудь значительный поступок, кроме как мелко портить кровь объектам твоего болезненного поклонения. Признайся: всю свою жизнь ты завидовал Люциусу. Ты наблюдал за ним через замочную скважину, вожделея и мечтая, быть на его месте. Именно поэтому, как только наши с тобой пути пересеклись, ты так охотно вообразил себе, что любишь меня. Ты готов был сделать всё, ради того, чтобы хоть на миллиметр встать на его место.

— Да, — кивнул Фрэнк. — Да, и я наконец готов уподобиться ему полностью!.. Авада Кедавра!

Из палочки Фрэнка вырвался зелёный луч. Он ярко озарил комнату, угодив в конце концов точно в цель. Нарцисса только и успела, что вскрикнуть, как домовик рухнул замертво к её ногам.

— Нет! — воскликнула она, изумлённо взглянув на Фрэнка, и тот с наслажением увидел в её обычно безжалостных бледно-голубых глазах неподдельный ужас.

Рука Нарциссы нырнула было в складки мантии; она почти выхватила палочку, но Фрэнк обезоружил её в два счёта, обратив свою палочку теперь прямо ей в лицо.

— Что, миссис Малфой, испугались? — почтительно поинтересовался он, слегка склоняя свою лысую голову и делая шаг по направлению к ней.

— Что ты делаешь, Фрэнк? — выдохнула Нарцисса, вжимаясь в спинку кресла. — Прекрати немедленно! Глупец! Как ты смеешь?! Вспомни о Марлин! Неужели она желала бы, чтобы ты стал вот таким? Чтобы ты и правда уподобился ему? Зачем тогда была вся эта месть, если в конце концов ты станешь ничем не лучше чем он?

— А я никогда и не был лучше чем он, — произнёс вдруг Фрэнк очень спокойным голосом, едва ли сам узнавая его, и удивляясь, начинающим всплывать откуда-то из недр его памяти воспоминаниям, таким ярким, таким живым, словно все эти годы он спал, и только сейчас прозрел; охваченный ими, он прошептал себе под нос: — Она ведь была ещё жива, когда они ушли…

— Что? — Нарцисса нахмурила брови.

— Да, — кивнул Фрэнк. — Да-да, теперь я помню. Помню… Я так хотел, чтобы она умерла. Я так надеялся, что они убьют её. Сам себе даже, правда, не признавался в этом. Думал, что боюсь за неё — не хочу, чтобы они издевались над ней, пытали или сделали что-то, чего не мог я… Я ведь любил её. Любил так, как нельзя… И мне не хотелось, чтобы она могла достаться кому-то кроме меня… Но если бы её не стало, я бы мог просто оплакивать её, ненавидя всех тех, кто лишил меня её… А потом я получил то срочное сообщение. Я держал в своих руках этот маленький страшный самолётик, стоя посреди своего кабинета в штаб-квартире и ждал. Я ждал, как можно дольше. Дабы не вызвать подозрений, но чтобы они успели. Чтобы он успел… С собой я взял тогда самых слабых, самых неготовых к битве с Пожирателями Смерти новобранцев и они погибли тогда по моей вине… Да, на счёт тех двоих я, правда, промахнулся. Не ожидал, что они наберутся смелости и выползут с первого этажа прикрывать меня. Если бы я проиграл, если бы они не помогли мне, всё возможно могло бы закончиться тогда для нас обоих… Однако они ушли, а Марлин осталась. Когда я подошёл к ней, отправив этих двух идиотов вниз, собирать останки её родителей, я видел, что в глазах её, обращённых в звёздное небо, ещё теплилась жизнь. Он её не убил… Слабак!.. Как он мог так подвести меня?! Как он мог?..

— Больной маньяк, — воскликнула вдруг Нарцисса, её всю трясло.

— Больше никогда не называй меня больным, — сказал Фрэнк, прикрывая глаза. — Никогда…

— Так значит, это ты убил её?

— Значит я, — только и выдохнул тот, изумляясь самому себе и тому, как на душе у него стало вдруг хорошо и легко, впервые за долгие годы.

Дверь в комнату распахнулась со страшным грохотом.

— Экспеллиармус!

Палочка вылетела из руки Фрэнка, и он с удивлением, ещё не отойдя от собственных, столь неожиданно нашедших на него озарений, посмотрел в сторону двери, увидев там совсем незнакомого ему молодого человека со смуглой кожей и густыми чёрными бровями.

— Луис! Слава Мерлину! — Нарцисса бросилась из своего кресла к нему, всё ещё трясясь и прячась за его спиной. — Ах, Луис! Убей его! Ну же, чего же ты ждёшь?!

— Остолбеней!

Синий луч попал Фрэнку прямо в грудь, и его сейчас же подбросило в воздух, как тряпичную куклу, ударив о стену головой. В шее у него что-то хрустнуло.

«Фрэнки идёт к тебе, моя Марлин» — подумал он, и всё вокруг для него перестало существовать.

***

В комнате повисла тишина. Нарцисса дрожала. Она никогда ещё в своей жизни не испытывала такого страха, пожалуй, разве что в годы войны, когда в их с Люциусом поместье поселился Тёмный Лорд, или когда тот приказал Драко убить Дамблодора. Однако в то время она боялась не столько за саму себя сколько за небезразличных ей людей, а потому она никогда ещё не чувствовала такой страшной и неотвратимой угрозы собственной жизни. Когда тело Фрэнка после удара о стену, безвольно сползло на пол, она ещё нескоро смога выпустить плечи Луиса из рук.

— Спасибо, — выдохнула она, отходя от него. — Я обязана тебе теперь… Если бы не ты… О, Луис!

Из глаз её даже потекли слёзы. Она взглянула на своего бедного старого домовика… Он был так верен ей. Что же она теперь будет делать без него?

— Надо уходить! — вздохнула она, опускаясь на колени у тела эльфа; Луис молчал. — Надо уходить. Они скоро будут здесь. Они обнаружат его магический след. И мы теперь без защиты… Я готова принять твоё предложение и бежать в Мексику. Я готова… Ты прав. Это единственный выход.

— Нет, это уже не выход. — Голос Луиса заставил Нарциссу обернуться и обнаружить, что палочка его почему-то была наставлена прямо на неё.

— Что ты делаешь? — удивилась она. — Не шути так, Луис! Убери палочку!

— Нет, — покачал он головой. — Простите, миссис Малфой, но я уже вызвал их. Они будут здесь быстрее, чем вы думаете.

В комнате на мгновение повисло молчание, сейчас же разорванное истошным воплем Нарциссы:

— Что ты сделал? — она вскочила на ноги, так что Луис даже отпрыгнул назад, покрепче сжимая палочку в руке; лицо его сморщилось, и он судорожно сглотнул. — Ты что, сошёл с ума? Глупый мальчишка! Как ты мог?.. Как ты посмел предать меня?!

— Простите, — губы его задрожали. — Простите, я… Я не мог позволить себе полностью потерять всё, чего добился с таким трудом! Я просто не мог… Быть может, они ещё простят меня. Быть может они…

— Они никогда тебя не простят! — вскричала она, сжав кулаки так сильно, что ногти впились ей в ладони, и по ним потекла кровь. — Я бы дала тебе всё! Я бы вернула тебе всё, что у тебя отняли! Ты бы был богат, ты бы имел всё, чего так хотел! Я бы всё устроила!

— Нет, — Луис устало покачал головой. — Нет, вы бы ничего не устроили. Вы бы избавились от меня, в конце концов, также как и от других… Вы просто использовали меня всё это время; играли моими слабостями только ради воплощения собственной мести. Как я был глуп, когда поверил вам!.. Признайтесь, что вы никогда и не собирались ничего делать для меня.

Разъярённая, Нарцисса бросилась прямо на Алонзо желая вырвать у него из рук палочку, но он опередил её, и связывающее заклятье опутало ей руки и ноги, отчего она упала на пол, отчаянно ещё брыкаясь и тщетно пытаясь высвободиться из верёвок.

— Паршивый щенок! — взвыла она. — Поганый мексиканский выродок! Жаль, те варвары не удушили тебя вместе с твоими грязными работорговцами родителями!

В следующий момент пространство дома сотряслось от громких хлопков десятков трансгрессий, и в комнату с палочками наготове вбежали мракоборцы; Алонзо тот час же бросил на пол свою и поднял руки вверх.

========== Глава 27. Человек ==========

Четыре раза душу вымазал в огне.

Агата Кристи — Четыре слова

Люциус открыл глаза. За окном занимался рассвет. Мягкие золотые лучи его озаряли комнату, и лёгкий ветер, проникавший через приоткрытую форточку, колыхал невесомую тюль; из сада Малфой-мэнора доносилось пение птиц. Люциус вздохнул и повернул голову. Гермиона лежала несколько поодаль, спиной к нему; она ещё спала, и отливающие медью локоны её трепетали в насыщенном благоуханьем августа воздухе. Люциус подумал о том, как это было неправильно — ведь он засыпал, держа её в своих руках.

Не справившись с искушением, он ближе придвинулся к ней, припадая губами к её шелковистой коже за мочкой уха, очерчивая её контур языком и вбирая в конце концов в рот. Гермиона невольно вздрогнула, и Люциус крепко прижал её к себе, принимаясь покрывать поцелуями шею. Руки его настойчиво заскользили по её ягодицам, освобождая их от тонкой ткани ночной сорочки, пальцы проникли в тёплую ложбинку и дальше в самое сокровенное место.

— Ну, я же ещё даже не проснулась, Люциус, — вздохнула Гермиона, и он, раздвинув её бархатные складочки, принялся массировать чувствительный бугорок меж них. — Ну…

— Если хочешь, я могу прекратить, — прошептал он ей на ухо, с удовольствием ощущая, как спина её выгнулась, а бёдра теснее прижались к его животу.

— Быть может, просто… не так напористо, — пробормотала она.

И Люциус повиновался. Ослабив хватку, он продолжил ласкать её, ощущая, как она послушно отзывается на его прикосновения, становясь всё более влажной и горячей; пальцы его скользнули внутрь её податливой плоти, и она застонала, заведя руку назад, и обхватывая его член, отчего Люциус тоже задышал чаще. А потом он наконец аккуратно вошёл в неё, принимаясь утолять эту нестерпимую жажду, мгновенно расползшуюся от низа его живота до самых с трепетом сжимавших её пьянящее тело кончиков пальцев.

— Доброе утро, моя сладкая, — прошептал он, зарываясь лицом ей в волосы.

Одной рукой он стал ласкать её рот, другой — снова устремился вниз. Он так хотел быть в ней везде, где только мог, в каждом вкусном отверстии, в каждой нежной впадинке на её теле…

В следующий момент из соседней комнаты едва различимо послышался детский голосок.

— Роза проснулась, — произнесла Гермиона, тело её несколько напряглось, она, однако, не предприняла попытки прервать их близость.

Люциус ускорился. В голове пробежала мысль, что отсутствие домовика и наличие маленького ребёнка были вещами едва ли совместимыми. Проблема состояла теперь только в том, что с эльфами дела он иметь больше не хотел… Перед внутренним взором возникла невольно мерзкая морда Бэгзля, и воспоминания о нём, резко вернули Люциуса с тех невероятных райских высот, где он пребывал ещё мгновение назад, обратно на землю, полностью испортив тем самым настроение; губы его дрогнули от раздражения. Голос Розы становился громче, она вполне отчётливо звала теперь маму; Гермиона уже не стонала, а, скорее, нетерпеливо вздыхала, и, разом прекратив все свои действия, Люциус мягко отстранился от неё.

Гермиона повернулась, в глазах её отразилось сожаление и, даже, некоторое беспокойство.

— Прости, я должна…

— Конечно, иди к ней, — сказал он, привлекая Гермиону к себе и оставляя поцелуй на её лбу. — Мы что-нибудь придумаем…

Погладив его по щеке, она соскользнула с кровати и умчалась в соседнюю комнату. Люциус вздохнул.

Совершив свой утренний туалет, он вскоре и сам отправился к дочери. Гермиона уже кормила её кашей, приготовленной, судя по всему, не очень удачно, потому как Роза капризничала. Сама же Гермиона, ещё не умывшаяся, взлохмаченная сидела перед ней в своей измятой ночной сорочке из-под которой, выглядывали её голые коленки сине-фиолетового оттенка, что красноречиво напоминало об их недавнем страстном соприкосновении с каменным полом подвала. Уголок губ у Люциуса дрогнул.

— Иди, я покормлю её, — сказал он, подходя к Гермионе.

— Спасибо, — только и выдохнула она, вручая ему тарелку и ложку, и сейчас же убежала из комнаты прочь.

Люциус попробовал кашу. Она и правда была как никогда отвратительной на вкус — за всё это время Гермиона так и не научилась её правильно готовить, а потому, взяв дочь на руки, он отправился вместе с ней в кухню.

Когда же Гермиона, приведя себя в порядок, спустилась через полчаса в столовую, Люциус, приготовив новую кашу, уже накормил Розу, и сел завтракать сам. Гермиона не ожидавшая, видно, что он так быстро справится со всем, застыла в дверном проёме в некотором изумлении: на столе дымился омлет с беконом и тосты; он даже выжал ей апельсиновый сок.

— Завтрак подан, моя госпожа, — сказал он, взмахнув палочкой, и стул её приветливо отодвинулся от стола.

Люциус полагал, что Гермиона выразит сейчас что-то вроде восторга и восхищения, но вопреки ожиданиям, лицо её вдруг скривилось, покраснело, а из глаз ручьём брызнули слёзы.

— Я плохая мать, Люциус! — воскликнула она, утыкаясь в ладони; Люциус невольно закатил глаза. — Я ужасная мать! Я даже не умею толком готовить чёртову кашу!.. Даже ты умеешь!

— Ну, ещё бы я и это не умел…

— Но я должна! — она рухнула на стул. — Это моя обязанность!.. А чем я занималась вместо этого целый год? Варила никому не нужные зелья в лаборатории — это-то, конечно, я делать умею! — пока с моим ребёнком днями и ночами сидел какой-то… какой-то…

Она не смогла договорить, разрыдавшись ещё сильнее.

— Ну-ну, — Люциус поднялся со своего стула, с небольшим сожалением покосившись на остывающий бекон, и взял Гермиону за руки. — В конце концов, всё уже позади…

— Люциус, ну почему я даже не почувствовала? — она возвела на него полные страданий глаза. — Я должна была понять, что рядом с моим ребёнком существо, которому нельзя доверять! А если бы он что-нибудь сделал с ней? А если бы… она приказала ему?

— Нет-нет, не думай даже об этом, — прошептал Люциус; в действительности он и сам вот уже два дня отгонял от себя эту назойливую мысль. — Ты не виновата, Гермиона. Ты не могла знать… Да и я не мог.

Кулак его сжался, но он подавил гнев — в этой комнате итак сейчас было слишком много эмоций, а потому он просто прижал Гермиону к себе, принимаясь гладить её по голове и плечам, и она, обхватив его, стала понемногу успокаиваться.

— Вот так, — приговаривал Люциус. — Ты хорошая мать, Гермиона… С Розой всё прекрасно. А кашу я тебя варить научу, там ничего сложного — всё дело в пропорциях ингредиентов; полагаю, твоя докторская степень по зельеварению поможет тебе освоить этот нелёгкий процесс, но, если что, мы всегда можем пригласить на консультацию Северуса… Думаю, он будет счастлив.

Гермиону снова затрясло, вот только уже от смеха.

— Да и потом, — с улыбкой, накручивая её шелковистый локон на палец, продолжил он, — тебе совсем не обязательно уметь готовить никакую кашу, достаточно и того, что у тебя прекрасно получается мясо для меня, а кашу я как-нибудь приготовлю и сам.

— Ах, Люциус! — вздохнула она, вновь возведя на него глаза, и хотя они ещё были влажными, в них уже не было прежнего отчаяния. — Спасибо…

Склонившись над ней и поцеловав её распухшие от слёз губы, он прошептал:

— Как ты там вчера сказала мне? «Именно так оно и работает — брак».

Прикрыв глаза, Гермиона лишь кивнула, и Люциус опустился на свой стул, принимаясь наконец за бекон.

— Прости за такое утро, — произнесла она, беря в руку тост, который он уже намазал её любимым абрикосовым джемом.

— Я рад, что ты высказала всё это, — вздохнул Люциус. — В конце концов, мы теперь и правда сами по себе… Без прислуги будет, конечно, нелегко.

— Я буду теперь сидеть дома, — уверенно сказала Гермиона. — Ты прав, наукой я могу заниматься и в поместье, и может быть потом, когда мы что-нибудь придумаем…

— Конечно, — кивнул он. — Всё будет только так, как ты пожелаешь.

В следующий момент в открытую форточку влетела министерская сова, которая опустилась перед Люциусом на стол, прямо рядом с его тарелкой, отчего он поморщился. Когда же он отвязал письмо у птицы от лапы, та схватила клювом остатки его бекона и сейчас же удалилась прочь.

— Наглая птица! — скрежеща зубами, произнёс Люциус, яростно вскрывая конверт тем же ножом, которым только что резал свой улетевший за пределы поместья завтрак.

Мысли о беконе у него сейчас же, правда, рассеялись, стоило ему только вчитаться в текст. На несколько мгновений в столовой повисло молчание, и Люциус с волнением взглянул на Гермиону.

— Они поймали её, — только и сказал он.

***

Спустя два часа Люциус уже сидел в Министерстве магии в штаб-квартире в комнате ожидания. Прошлой ночью Алонзо, не выдержав видно напряжения и испугавшись неминуемых последствий, раскрыл мракоборцам местоположение Нарциссы. Она оказалась у себя дома, под прикрытием эльфийских чар. Помимо неё и Луиса там был найден также Фрэнк МакКиннон. В момент прибытия мракоборцев он был уже в бессознательном состоянии, со сломанной шеей и возможно бы умер, не окажи они ему своевременную помощь, а потому жизни его теперь уже ничего не угрожало, и он был отправлен в Мунго.

Люциус же прибыл в штаб-квартиру, дабы лично допросить Нарциссу. Это была его настоятельная просьба к министру магии, который выполнил её в качестве исключения. В отличие от Миреллы, Нарцисса на встрече с ним не настаивала, да и вообще не собиралась признаваться никому и ни в чём, а потому перед их «свиданием», — Люциус знал, — её должны были напоить веритасерумом, что тоже было не вполне правомерно, согласно существовавшим в настоящее время в магической Британии законам, но Кингсли выписал мракоборцам на это особое разрешение.

Наконец дверь отворилась, и министр показался на пороге собственной персоной.

— Она пришла в страшную ярость, когда узнала, что мы собираемся дать ей сыворотку правды, — сказал он. — Нам пришлось её связать и напоить силой.

По лицу Люциуса прошла судорога, он, однако, ничего не сказал.

— Если тыготов, — добавил Кингсли. — Лучше пойти сейчас, дабы не пришлось повторять эту процедуру ещё раз…

— Да, я готов, — Люциус поднялся с кресла.

— Только, пожалуйста, — сказал Кингсли, застывая в дверях и смеряя его отчего-то очень суровым взглядом. — Я рассчитываю на то, что она выживет после вашей встречи.

Люциус посмотрел на Кингсли недоуменно. Выражение же лица министра при этом ни капли не изменилось — было очевидно, что он совсем сейчас не шутил.

— Ах, веди меня уже к ней! — раздражённо прошипел Люциус, и когда Кингсли развернулся на каблуках, добавил себе под нос: — Будто это я заставлял их принимать непреложные обеты…

— Послушай, Люциус, — тот вновь порывисто обернулся, глаза его вспыхнули теперь уже от едва скрываемого гнева, — я знаю, что ты сделал той ночью. Плегга рассказал, что ты пытал его! Его же собственной палочкой. И что чуть не убил. Так вот, вынужден напомнить тебе, что Круцио, — он потряс указательным пальцем у него перед лицом, — Люциус, всё ещё является непростительным заклятьем. И согласно нашим законам — тебя нужно судить по всей строгости, а сокрытие подобной информации от министерства является отягчающим обстоятельством, понимаешь?

— Ты, что угрожаешь мне сейчас? — ноздри Люциуса раздулись.

— Я не угрожаю, — понизив голос, сквозь сжатые зубы проговорил Кингсли. — Однако я вынужден также напомнить тебе и о том, что тот бесспорно огромный кредит доверия, которым ты обзавёлся за эти годы передо мной — не неисчерпаем, понимаешь?.. Я готов снова войти в твоё положение… ради Гермионы, и закрыть глаза на то, что ты сделал, но это в последний раз!

Мгновение они смотрели друг на друга, напряжённо, пока Люциус не уступил, отводя взгляд.

— Да, — кивнул он. — Да, я понимаю.

Ничего более не сказав, Кингсли лишь поджал губы и повёл Люциуса в коридор.

***

Голос Нарциссы он услышал ещё до того, как вошёл в комнату дознания, где её удерживали. Сначала оттуда в ужасе выбежал молодой мракоборец, а затем на весь коридор раздались её истошные вопли:

— Предатели крови! Грязь! Паршивые псы! Да как вы смеете связывать меня!

Дверь захлопнулась, и Люциус замедлил шаг.

— Развяжи ей руки, когда я войду туда, — жестко сказал он, даже не взглянув на Кингсли.

— Твоё дело, — бросил тот, распахивая перед ним дверь, и шквал её проклятий вновь излился на них; стоило, однако, Люциусу показаться на пороге, как она резко замолчала.

Нарцисса сидела напротив стола в грубом деревянном кресле с прикованными к подлокотникам руками, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в их края. Волосы её, идеально уложенные обычно, были растрёпаны теперь, глаза блестели безумным огнём, который сейчас же тем не менее угас, превращаясь в её обычную надменность; напряжённые мускулы расслабились, и она попыталась улыбнуться. Люциус поразился тому, как она даже в такой ситуации, будучи под действием веритасерума, отчаянно пыталась сохранить перед ним лицо.

— Люциус, — поприветствовала его она, выпрямляясь.

— Руки, — выплюнул тот, обернувшись к ещё не до конца закрывшейся за ним двери, и ремни, которыми Нарцисса была прикована к креслу сейчас же спали с неё.

Судорожно вздохнув, она схватилась за свои покрасневшие запястья.

Мгновение Люциус смотрел ей в глаза.

— Моя белая королева, — слабо улыбнулся он, садясь напротив. — Стоит признать, тебе почти удалось поставить мне шах, вот только ты забыла, с кем взялась вести игру.

— Но согласись, дорогой, оно того стоило, — кокетливо приподняла она бровь.

Вздохнув, Люциус протянул свои руки к ней, сжимая её холодные ладони, прямо как раньше, когда-то очень давно, и она судорожно вобрала носом воздух.

— Скажи, Нарцисса, — медленно начал он, поглаживая её тонкие ухоженные пальцы с аккуратно подстриженными ногтями, — я не был достаточно обходителен с тобой? Вёл себя как-то неподобающе твоему статусу? Не выполнял все твои желания или не уважал нежелания?.. Не был джентльменом по отношению к тебе, в конце концов?

— Нет, — она склонила голову, — ты был именно таким, как нужно.

Люциус улыбнулся шире.

— Тогда, что же произошло? Почему ты решила так отомстить мне?

Лицо Нарциссы исказилось, шея напряглась — веритасерум действовал несмотря ни на что.

— Да потому что ты женился на этой чёртовой грязнокровке! — изверглась она, с силой сжимая его пальцы. — Завёл с ней грязное потомство! Не выполнил свой долг передо мной! Сломался, ослабел, размяк, не сумев защитить от клеветы свою семью! Свою настоящую семью! Драко уехал из-за тебя!

— У него всё прекрасно теперь, насколько тебе известно, — сказал Люциус.

— Но ты отнял его у меня! — ногти её впились ему в кожу. — Беллатриса была права, называя тебя слабым и никчёмным! Ты даже не смог убить ту девчонку! Теперь я понимаю, почему ты так нервничал тогда, после нападения: ты не был уверен в том, что с ней стало. Ты солгал Тёмному Лорду, сказав, что она умерла!.. А что было бы с нами со всеми, если бы она выжила? Об этом ты не подумал? Он бы покарал нас всех!

— Да, — одними губами произнёс Люциус, с силой дёргая её руки на себя, так, что Нарцисса почти упала на стол, и, подавшись ей навстречу, он зашептал едва слышно прямо ей в ухо. — Так бы оно и было… А знаешь, что самое смешное, Цисси: то почему Тёмный Лорд вообще, назначил меня предводителем того нападения. Все думали, что это такая особая благосклонность с его стороны — привилегия, если можно так сказать, однако, лично мне он позволял возглавлять эти варварские набеги на дома магов всякий раз, как только вспоминал о тебе, понимаешь, Цисси? Твоя сестра приняла его метку, я принял, а ты, моя жена — нет. Его это очень изумляло и даже раздражало. И вот, удивляясь так временами тому, как ты раз за разом демонстративно отказывалась от него — он заставлял меня доказывать ему преданность не только мою собственную, но и всей моей семьи, дабы ты и дальше могла пребывать в этом чудесном ореоле невинности и непричастности ко всем моим «грязным делам».

— Не притворяйся рыцарем в белых доспехах, Люциус, — выплюнула Нарцисса, отстраняясь от него и безуспешно пытаясь выдернуть руки из его цепких пальцев. — Ты вполне радостно пытал магглов ещё очень задолго до того, как мы поженились!

— Не понимаю, о чём ты говоришь, моя дорогая, — расплылся в улыбке Люциус, настойчиво прижимая её пальцы к своим губам и оставляя на них жаркий поцелуй. — Ты видно забыла, что я был тогда под Империо?

Лицо её скривилось от отвращения, и он наконец отпустил её руки.

— Сколько ещё ты собираешься играть в эту игру, Люциус? — спросила она. — Тебе самому-то не опротивело ещё всё это?

— А я и не играю ни в какие игры вот уже шесть лет, Цисси. Все они, слава Мерлину, закончились с нашим с тобой разводом.

— Только не говори мне, что с этой твоей грязнокровкой тебе не приходится притворяться! Твои попытки строить из себя магглолюба, жалки как никогда!

— Ты удивишься, конечно, но Гермиона любит меня и таким, какой я есть.

— Не смеши меня! — воскликнула Нарцисса. — Никто в здравом уме не способен любить тебя таким, какой ты есть — это просто невозможно! Уж я-то знаю всю глубину твоей мерзости! Все эти «Званые вечера», грязные встречи с Миреллой и прочими падшими девками, сам-то ты может уже и забыл, но я-то помню, что ты вытворял с ними!.. Я следила за тобой на протяжении всего нашего брака!

— Следила, значит? — выдохнул Люциус. — Смотрела в зеркала, за своим неверным мужем, на пару со своей глубокоуважаемой матушкой… Смею предположить, что именно она подала тебе эту светлую мысль в своё время?

— Да! — Нарцисса ударила ладонями по столу. — Да, я следила! И ты тоже! Ты тоже следил за ней. Ты ничем не лучше меня! Бэгзль рассказывал мне, в какое бешенство ты приходил, всякий раз видя её с Алонзо!

Люциус вздрогнул; улыбка сошла с его губ.

— Да, я следил, — сказал он. — И теперь, благодаря тебе, я вижу, как это было низко… Ты ловко, тем не менее, использовала эту мою слабость против меня, не так ли? Всякий раз, когда я просил Бэгзля показать мне Гермиону, он связывался с Алонзо. Именно поэтому тот столь рьяно обхаживал её в лаборатории, зная, что я наблюдаю… Но ты, как я вижу, серьёзно просчиталась на его счёт.

— Поганый предатель, — прикрыв глаза, прошептала она. — Как он мог так поступить со мной?..

— Расскажи лучше, когда и где вы впервые познакомились с ним, и что ты наобещала ему, ради чего он так охотно пожертвовал своей карьерой? — спросил Люциус; Нарцисса поджала губа, из недр груди её вырвался сдавленный стон, и, обрушив на крышку стола кулаки, он рявкнул: — Отвечай!

— На вилле у Драко, — выдохнула она. — Когда ты только дал ему это глупое задание провести с Алонзо собеседование… Мой бедный мальчик и понятия не имел, как собеседовать зельевара на столь важную должность! Он обратился ко мне за помощью, и я предложила ему пригласить Алонзо погостить несколько дней к нему в дом, дабы он смог узнать этого человека получше. Сама же я навела некоторые справки, и биография Луиса, признаться, произвела на меня впечатление, заставив решить, что он именно тот, кто мне нужен — я давно уже хотела обзавестись своим человеком в этом твоём смехотворном Фонде! Когда же он приехал на виллу — догадки мои подтвердились. Алонзо был страшно стеснён в средствах: видел бы ты его убогий выходной костюм — единственное имевшееся у него тогда приличное одеяние, — губы её презрительно дрогнули. — А как у него горели глаза, пока он ходил по многочисленным, богато обставленным комнатам виллы; как тряслись руки, стоило ему только взять в них совсем новый гоночный Нимбус Драко, пару недель, как доставленный ему из Британии… Алонзо едва мог сдерживать свою разъедающую его душу зависть ко всей этой роскоши и богатству, до безобразия неприличную, о чём я ему так и сказала на третий день. Он, конечно, был страшно смущён — испугался! — хмыкнула Нарцисса. — Затрясся, аж! Думал, я его обвиняю. Бросился оправдываться, унижаться передо мной, будто я застала его за воровством столового серебра. Я же лишь улыбнулась ему, заметив, что вовсе и не осуждаю его за подобные чувства, потому как мне по случаю известна его нелёгкая судьба.

О, что было! — Нарцисса возвела глаза к потолку. — От этого моего заявления он пришёл в ещё большую тревогу, принялся отчаянно оправдывать на этот раз уже не столько себя, сколько своих родителей, уверяя меня с пеной у рта, что никакими работорговцами они вовсе-то и не являлись — поганый лжец!.. Но я-то ему тогда сказала, конечно, что ни в коем случае не берусь обвинять ни их, ни тем более его самого, и что как представительница древнего чистокровного рода, могу только сопереживать тому как по-варварски соплеменники поступили с его семьей, не менее древней и чистокровной, между прочим. И здесь я даже не лукавила. В некотором роде я и правда сочувствовала Алонзо — представила на его месте Драко… Что было бы с ним, если бы нас с тобой убили в войну? — Нарцисса окатила Люциуса ледяным взглядом. — А потому я предложила ему свою помощь, сказав, что знаю способ, как вернуть все принадлежащие ему по праву привилегии, дабы он перестал влачить столь жалкое, несоответствующее его происхождению существование; дабы перестал пресмыкаться пред теми, кто отнял у него всё… Он тогда, конечно, изрядно обомлел, услышав это, но понял, что такая милость с моей стороны не будет для него бесплатной; спросил сразу же, чего я хочу от него взамен. На что я ему и ответила — это, мол, полностью зависит только от того, на что конкретно он сам готов пойти ради возвращения себе прежнего положения в обществе…

— И он, конечно, сказал, что на всё, — догадался Люциус; Нарцисса кивнула. — Так значит, это именно ты заставила его тогда, в штатах, на дне рождения Драко убедить меня перевести его в Лондон?.. Мы ведь разговаривали с тобой в тот день, и ты попросила меня дать тебе непреложный обет, о наследстве… Хотела быть уверенной, что к моменту расправы надо мной, моё завещание будет именно таким как тебе надо, не так ли?

— Я надеялась дать тебе последний шанс, Люциус, — холодно произнесла Нарцисса. — В тот день, я должна была принять для себя окончательное решение, потому как всё ещё можно было отменить. И признаться, когда я только увидела её… твою дочь — я засомневалась. Уверенность моя дрогнула. В конце концов, сталось так, что она тоже Малфой, и течёт в ней по несчастью та же кровь, что и в моём собственном сыне. Да и Драко был так трепетен с ней, — лоб Нарциссы прорезали морщины. — А потому всё, что тебе нужно было сделать в тот день, дабы я навсегда оставила в покое твоё новое порочное семейство, Люциус — это повести себя хоть раз в жизни не как грязное животное! Но ты, конечно, сделать этого не смог, — взгляд Нарциссы прожёг Люциусу лицо. — Заставил свою грязнокровку ублажать тебя, прямо в разгар празднования, а потом разговаривал со мной, как с надоедливой побирушкой! И та моя просьба была лишь последним снисхождением, которое я решила проявить к тебе. Если бы ты согласился и дал мне непреложный обет…

— Мирелла медленно и мучительно умерла бы на Крите, так даже и не получив шанса исполнить свою клятву, — закончил за неё Люциус.

— Да мне всегда было плевать на эту глупую шлюху! — бросила Нарцисса.

— Конечно, — кивнул тот. — Ты и не рассчитывала на то, что она доведёт дело до конца. Однако ты, безусловно, полагала, что смерть Миреллы спровоцирует меня; что я утрачу контроль…

— Ещё бы! Ты же больной псих! — выплюнула Нарцисса. — И даже не притворяйся, будто по возвращении домой вчера у тебя не было желания сотворить со своей грязнокровнкой что-нибудь эдакое… Уж я-то знаю, как на тебя действует чужая смерть, кровь, пытки; как ты заводишься от всего этого!

— Да ничего ты обо мне не знаешь, Нарцисса. И никогда не знала, — испустил из себя Люциус. — Если ты рассчитывала, что поневоле, после смерти Миреллы я выплесну всю свою грязь на Гермиону — то зря. Ты видно забыла уже, но у меня, вопреки многим моим недостаткам, всегда было очень чёткое понимание граней дозволенного, которых с женщиной, несущей на своих плечах нелёгкое бремя моего супружества, никогда и ни при каких условиях преступать мне нельзя. Или ты думала, что по каким-то причинам, такой высокой привилегии была удостоена одна только ты?

— В отличие от этой глупой выскочки, которую ты в приступе маразма сделал своей женой, я чистокровная леди, и ты не имел права обращаться со мной иначе!.. — Ноздри Нарциссы раздулись от возмущения. — Однако изначально я всё же не преследовала подобной цели. Всё чего я хотела от Миреллы — так это чтобы она вновь совратила тебя. Подобная ошибка, неминуемо привела бы твой несуразный брак к его вполне логичному завершению!

— Ты серьёзно, полагала, что Мирелла ещё способна всколыхнуть во мне хоть толику прежнего вожделения? — Лицо Люциуса искривилось от едва сдерживаемого отвращения.

— А почему бы собственно и нет? — Нарцисса мотнула головой. — Я всё продумала. У меня был прекрасный план: Алонзо обхаживал грязнокровку, вызывая тем самым страшную ревность в твоей собственнической душе, тогда как Мирелле требовалось воспользоваться лишь мгновением твоей слабости, чего она так и не сделала, хотя на благотворительном вечере, после той твоей отвратительной сцены ревности в поместье, у неё был прекрасный шанс!

— Кстати о том дне, — Люциус сузил глаза. — Скажи, убить мою сову и спрятать записку Гермионы, Алонзо надоумила тоже ты или он придумал это сам?

— Ах, это вообще был не Алонзо, — отмахнулась та. — Он и не помышлял ни о какой сове! Отправил её тогда в поместье без всякой задней мысли. Однако я знала, как ты щепетилен всегда был к подобным вещам, как раздражался, если тебя оставляли без ответа… Поэтому когда Бэгзль рассказал мне о срыве твоих планов, я посчитала тот день крайне удачным, дабы начать сводить тебя с ума, приказав Бэглю перехватить птицу ещё до того, как она достигнет антитрансгрессионного барьера… В стол же Алонзо я приказала подбросить записку уже после того, как он сбежал из исследовательского центра.

Люциус прищёлкнул языком.

— Значит мои подозрения о том, что сову убил именно Бэгзль — были верны.

— Признаться, твои догадки изрядно заставили понервничать меня тогда, — губы её дрогнули, — однако, я и это надеялась обратить себе в пользу. Прекрасно было бы, к примеру, если бы Бэгзль дал тебе причинить ему вред — твоя одержимая эльфами грязнокровка точно никогда не смирилась бы с этим. Я даже пыталась приказывать ему спровоцировать тебя, но этот паршивый домовик за время службы в поместье излишне, видно, вжился в роль свободного эльфа и наотрез отказался позволять тебе избивать его.

— Как ты вообще заставила Бэгзля подчиняться тебе? — хмыкнул Люциус, закидывая локоть на спину стула — этот вопрос давно не давал ему покоя. — В том, что хозяин его был посажен за решётку, он же определённо винил нас обоих! Да и Плегга не такой дурак, чтобы не понять твою собственную роль в его заключении…

— Поэтому-то мне и пришлось два года назад лично встретиться с ним в Азкабане, пообещав свободу, в обмен на послание Бэгзлю с приказом служить отныне мне, до тех самых пор, пока я не найду способ вытащить его из тюрьмы, — сказала Нарцисса. — Не то чтобы Плегга поверил мне сразу… Но какие у него были варианты? К тому же, моё желание отомстить тебе нашло в нём немало поддержки, а рассказ о Пэнси и маггловском выродке, которого она поселила в их фамильном поместье, только подстегнул его решимость.

— Но ты ведь не собиралась вытаскивать его из Азкабана на самом деле? — предположил Люциус.

— Я надеялась, что дело до этого не дойдёт, но после того, как весь мой гениальный план рухнул… — Нарцисса нервно дёрнула головой.

— Позволь догадаться, — улыбнулся Люциус, вновь усаживаясь ровно. — В тот день, когда я решил попросить у Гермионы прощения, отправившись в лабораторию, о чём, конечно, тебе заранее сообщил Бэгзль, ты решила привести в исполнение его основную часть: Гермионе была отправлена фальшивая записка, успешно выкурившая её из исследовательского центра, а принявшей её облик Мирелле и Алонзо, необходимо было убедить меня посредством их дешёвого спектакля, что отношения наши потерпели крах, отчего я, по твоему разумению, должен был видимо впасть в безумие, совершив некий необдуманный поступок… Вот только планы твои были нарушены: кто-то из марионеток не справился с заданием или сделал ошибку намеренно; очевидно, что Гермиона не должна была вернуться в тот день в Малфой-мэнор. Неужели это был Ральф? Вероятно, это именно он должен был поджидать её в том заброшенном доме и не позволить выйти из него раньше времени, не так ли?

— С одной только поправкой Люциус, — процедила Нарцисса. — Ральф был тогда ещё в теле Кербероса, если ты не забыл — он физически не смог бы задержать грязнокровку в одиночку, а потому Мирелла, конечно, была тогда вместе с ним… И эта никчёмная тварь посмела подставить меня!

По лицу Нарциссы прошла судорога, и Люциус нахмурился.

— Но если в тот момент Мирелла была с Ральфом за километры от исследовательского центра — в облике Гермионы, в кабинете Алонзо, значит…

— Да, это была я, Люциус! — в глазах её сверкнул огонь. — Я лично обратилась тогда твоей грязнокровкой! Мирелла достала мне клок её отвратительных колючих волос в ту ночь, когда ты решил напоить Ральфа слабительным, и я воспользовалась ими, как только настал нужный момент… Не правда ли, я была очень убедительна в роли твоей разочарованной жены?.. Мирелла при всех её актёрских талантах, никогда бы не справилась с нею! Она никогда не смогла бы сыграть то страшное чувство опустошения и отчаяния, которое так хорошо было знакомо в своё время мне!.. И если бы эта подлая дрянь не отважилась тогда повести собственную игру, знаешь, что бы я сделала, Люциус? — ноздри её раздулись, и она произнесла дрожащими губами: — Я бы явилась в наш с тобой дом в облике твоей поганой грязнокровки, и довела бы тебя до такого измождения, что ты и сам себе в тот вечер накинул бы на шею петлю.

Люциус выдохнул. В глаза ему отчего-то будто бы попал песок, и он невольно отвернулся от этого пристального, пылающего уже совсем нескрываемой ненавистью взгляда Нарциссы.

— Она простила меня тогда, — тихо сказал зачем-то он, едва узнавая собственный осипший голос. — В отличие от тебя… Она меня простила.

— А тебе когда-то было нужно моё прощение? — спросила Нарцисса.

— Нет, твоё мне было не нужно, — сказал он и, вновь посмотрев на неё, добавил: — А знаешь, что Гермиона сказала мне в тот день, после нашего с ней примирения?.. Она сказала мне, что я хороший.

— Хороший? — губы Нарциссы расплылись в улыбке. — Ты?

— Да, — выдохнул Люциус, веки его дрогнули, и Нарцисса, прижав к губам пальцы, всхлипнула, закатываясь долгим, заливистым смехом; звонким и почти ребяческим; на глазах у неё даже проступили слёзы.

Люциус невольно рассмеялся и сам, не отрывая от её раскрасневшегося лица глаз и силясь вспомнить, слышал ли он вообще когда-нибудь её смех?.. А потом Нарцисса остановилась, вздохнув глубоко и удовлетворённо — такого вздоха Люциус от неё тоже никогда в своей жизни не слышал.

— Я скучала, — произнесла она, всё ещё с налётом улыбки, глаза её теперь искрились, хотя и было в этом их блеске что-то не вполне здоровое.

— Я тоже, — прошептал он, ощущая, как на душе у него становится отчего-то вдруг очень легко, и, прикрыв глаза, он с придыханием произнёс: — И теперь я с ещё большим удовольствием, посмотрю на то, как ты сгниёшь в тюрьме, подлая сука.

Тишина, которая повисла в комнате на этот раз, была гробовой. Рот у Нарциссы приоткрылся от удивления, и она на мгновение забыла даже как дышать. Люциус расплылся в улыбке, смеряя её окаменевшее лицо презрительным взглядом.

— Непривычно, да? — заметил он, всё ещё ощущая, эту удивительную свободу воцарившуюся в самом центре его груди, будто камень, который висел у него там долгие-долгие годы, позволено ему было наконец снять. — О, Мерлин! — выдохнул он, касаясь пальцами губ. — Подумать только! Неужели я в конце концов сказал тебе это в лицо? Столько лет…

— Как-то это не по-джентельменски говорить такое леди, ты не находишь, Люциус? — приподняв бровь изрекла Нарцисса.

Выражение лица её теперь стало вполне ему знакомым: под нос ей будто бы подложили что-то отвратительно пахнущее, чего она никак не могла оттуда убрать.

— Проблема лишь в том, моя дорогая Нарцисса, — произнёс он, — что ты давным-давно никакая уже не леди… Да и я, к великой скорби моего почившего отца, джентльменом, так в своей жизни и не стал.

На этом он порывисто поднялся с места, и в комнату, как по команде вошли двое мракоборцев. Молча, они наставили на Нарциссу палочки.

— Люциус, — беспокойно произнесла она, грудь её стала вздыматься чаще.

— Нам пора с тобой наконец попрощаться Цисси, — сказал он, взирая на неё сверху вниз. — Жаль, что всё так вышло… Жаль…

Нарцисса испуганно посмотрела на мракоборцев, а потом снова на Люциуса, после чего вскочила с кресла, и из направленных на неё палочек мгновенно вылетели верёвки, туго связавшие ей запястья.

— Люциус! — испустила она; лицо её совсем побледнело. — Не… не позволяй им!

— Я не понимаю, чего ты хочешь от меня теперь? — бросил он.

— Помоги мне, Люциус! — капризно сказала она, сдвинув брови — действие веритасерума очевидно закончилось. — Ты что, позволишь им сделать это? Позволишь им забрать меня? Вспомни через что мы вместе прошли! Вспомни всё, что я сделала для тебя! Как я выгораживала тебя все эти годы!

— Да, — кивнул Люциус. — Я помню всё, что ты когда-либо делала для меня… или для себя, что не так уж и важно сейчас, и я, бесспорно, благодарен тебе за всё это, однако, единственное, что я могу сделать теперь, так это бесконечно сожалеть о тех тяжёлых разочарованиях, доставленных тебе нелёгкой жизнью в браке со мной. Изощрённость и коварство твоего плана, превзошли всё, что когда-либо мог придумать я сам, и мне жаль, что я никогда, очевидно, не был даже и способен стать для тебя тем мужем, которого ты в действительности была достойна…

В глазах Нарциссы промелькнул ужас, и она метнулась в его сторону, но мракоборцы сейчас же дёрнули за концы верёвок, удерживая её.

— Не совершай ошибки, Люциус! — воззвала она, дрожа уже всем телом. — Подумай о Драко! Сколько боли моё заключение доставит нашему мальчику!.. Он никогда не простит тебе этого!

— Ты вспомнила о Драко только сейчас? — процедил сквозь зубы Люциус, ощущая, как от вспыхнувшего в его сознании бешенства у него даже зашумело в ушах. — Почему же ты не подумала о столь любимом тобою сыне, когда только решила уничтожить его отца?

— Да я ничего и не сделала, Люциус! Это всё они! Я всего лишь обезумела от горя! — воскликнула она, пытаясь вырваться из пут. — Я была обижена, да, но ты ведь, в конце концов, не пострадал! Ни ты, ни твоя новая жена, ни… Роза…

— Даже не произноси её имя! — Люциус прижал кулак к губам. — Не произноси имя моей дочери своим гадким чистокровным ртом. Я не помогу тебе, Нарцисса… Не помогу. Ты сама сплела эту тугую, затянувшуюся, в конце концов, на твоей собственной шее петлю!.. И я не сделаю ничего дабы снять её с тебя, понимаешь? Прости.

Мракоборцы дёрнули за концы верёвок, и Нарциссу мотнуло в сторону от стола, в направлении двери.

— Нет, Люциус! — взмолилась она. — Не смей поступать со мной так! Не оставляй меня здесь!..

Дверь распахнулась и её вытолкали в коридор, так что она споткнулась о порог и едва не упала. Люциус проследовал за ней, и когда все они покинули комнату дознания, остановился у захлопнувшейся двери, наблюдая, как мракоборцы уводят Нарциссу вдаль по пустынному коридору.

— Чёртов предатель! — истошно вскричала она, обернувшись: — Мерзавец! Изменник! Поганый урод! Да будь ты проклят! Да будь проклято всё твоё грязное племя и вся твоя гнилая кровь!..

***

Когда Люциус вернулся домой, Гермиона уже встречала его на лестнице. Как и прошлым вечером, после смерти Миреллы, она застыла на нижней ступеньке в нерешительности. Люциус взглянул на неё лишь мельком. На душе у него сейчас было гадко как никогда, и он очень не хотел пачкать во всей этой отвратительной, так отчаянно излившейся на него грязи, ещё и её; не хотел вновь пугать, а потому просто замер посреди холла, не отваживаясь сделать в её сторону даже шаг.

— Люциус, — она сама подошла к нему, заглядывая осторожно в глаза.

— Это было так страшно, — произнёс он. — Так мерзко. Она умоляла меня помочь ей… Просила не оставлять её там…

— Пойдём, — Гермиона мотнула головой. — Пойдём в нашу комнату, Люциус.

Пальцы её коснулись его руки, и он, едва отыскав в себе силы сжать их, покорно последовал за ней; поднялся на второй этаж; зашёл в спальню, останавливаясь посреди и будто бы не узнавая её. Гермиона тем временем сняла с него пиджак, подтолкнула к кровати — он сел, и, опустившись перед ним на пол, принялась развязывать ему шнурки.

— Вот так, — сказала Гермиона, снимая с его ног начищенные до ослепительного блеска ботинки — Люциус лишь взирал на неё отрешённо. — Ложись, — прошептала она, — ложись, Люциус.

И он лёг, только теперь ощущая какой же невыносимо тяжелой была его голова. Плотно задёрнув шторы, Гермиона и сама легла рядом. Она обняла его, поцеловала в щёку, но он почти не чувствовал её прикосновений.

— Расскажи мне, — шепнула она ему на ухо. — Расскажи…

— Я прожил с ней двадцать три года, Гермиона, — произнёс он, прикрывая глаза. — Двадцать-три-года я жил с ней в этом доме. Я дал ей свою фамилию. Она родила мне сына, и я всегда был на её стороне, ни разу ни в чём не упрекнул. И вот как она отплатила мне… Подстроила столько ловушек, в самую мерзкую из которых я в конце концов и угодил вчера, — заключил он.

В комнате повисло напряжённое молчание.

— Но ты же не сделал вчера ничего плохого, — прошептала Гермиона, приподнимаясь на локте; пальцы её коснулись его лица.

— Ты испугалась меня, я знаю, — он прижал её руку к своей груди, туда, где у него билось сердце. — И этого вполне достаточно…

— Люциус, стоит ли теперь? — вздохнула Гермиона. — Всё ведь в конце концов…

— На моих глазах вчера умер человек, с которым долгие годы я позволял себе поступать так, как не до́лжно ни с одним, даже самым жалким живым созданием на этой Земле, Гермиона, — выговорил он. — Мирелла была зеркалом всех уродств, кишевших подобно изъедающим гнилой труп червям в моей душе, и я боялся её. Я до дрожи ненавидел её за то, что жизнью своей она напоминала мне о моём неприглядном, переполненном чужими унижениями прошлом… И вот, вчера она умерла. Я сам подтолкнул её в эту пропасть, с наслаждением и ликованием ожидая конца; приходя в восторг при одной только мысли, что не будет в этом мире больше человека, способного самим своим существованием порочить чистый облик моего нынешнего благоденствия… И что же я совершил первым делом, едва преступив этот порог?.. Сейчас же натянул на себя прежнюю шкуру, упиваясь её соблазнительной властью!

Сгорая со стыда и трепеща вместе с тем от вожделения, я заставил тебя встретиться лицом к лицу с этим чудовищем! Вновь вынудил перешагнуть через себя, покориться ему, встать перед ним на колени, что ты и сделала безропотно и смиренно, будто у меня не было никогда этого прежде… Будто я не нажрался ещё вдоволь собственной мерзости. Досыта! До отвращения и тошноты!

И ты стояла там вчера передо мной на ледяном каменном полу, глядя на меня снизу вверх, пока я снимал с рук свои перемазанные десятки раз в чужой крови перчатки, и в голове у меня вертелась только одна единственная мысль: зачем я вообще делаю всё это с тобой? Зачем я притащил тебя в этот чёртов подвал, нарядился в этот отвратительный маскарадный костюм, напялил на себя эту гнусную маску… Кого я собрался ею пугать?.. Тебя — единственную женщину, которую я когда-либо по-настоящему любил? Неужели я ещё не до конца доиграл эту гадкую роль? Неужели я всё ещё недоразвит так сильно, что могу соблазниться ею?..

И неужели Мирелла, жизнь которой обратилась, в конце концов, о́дой моим многочисленным грехам, принесла себя в жертву зря, став лишь куском мяса, только и существовавшим дабы я сожрал его, удовлетворяясь кратким мигом тлетворного пресыщения?.. Неужели я сам в конечном итоге лишь презренное животное, единственный удел которого убогое потворство низменным позывам; невежественное и неспособное ни к какому морально-нравственному развитию?.. Нет, — с шумом выдохнул Люциус, стискивая до боли зубы и крепче сжимая ладонь Гермионы, которую так и держал всё это время прижатой к своей груди. — Нет, Гермиона, я не животное; не какой-то примитивный садист — изувер, главной радостью которого является бесконечное угнетение чужой воли; уничижение и истязание заведомо слабого передо мной существа; единственно любящего меня, быть может, на этом свете… — ноздри его раздулись, и он прошипел: — Я человек! Человек, Гермиона! И жить я должен по-человечьи, а не как первобытная скотина, в чьей грязной шкуре я зачем-то прожил всю свою жизнь!

Я же не любил никого из них, — будто бы на последнем издыхании, добавил он. — Не любил! Я и сам-то себя никогда не любил! Ни-ког-да… Как же можно было так жить столько лет? Как же можно?..

Из груди Гермионы вырвался судорожный стон, и Люциус ощутил в следующий миг, как губы её, принялись целовать его онемевшее лицо.

— Мой милый, — расслышал он; голос её дрожал. — Мой любимый.

— Я ведь… я ведь не желал ей смерти, Гермиона, — выдавил из себя он, сжимая её плечи в своих руках. — Не желал…

— Ничего, ничего, — обнимая его, шептала она. — Мы переживём это вместе… Мы переживём. Мой любимый, мой хороший…

***

Следующим утром Люциус проснулся, когда рассвет на горизонте даже не забрезжил. Гермиона ещё спала и, не желая будить её, он покинул комнату как можно тише.

Медленно Люциус прошёл по коридору второго этажа, прислушиваясь к ничем не нарушаемой в этот ранний час тишине Малфой-мэнора. Спустился вниз и вышел в полностью разгромленный большой зал, обводя взглядом выщербленные осколками стены и потолок, на котором всё ещё висела доставленная сюда три года назад из Венеции люстра, лишь чудом не пострадавшая в случившейся здесь бойне. Треснул только один плафон.

Всё остальное: мебель, рояль, даже мраморная облицовка камина — было полностью уничтожено или испорчено; на полу кое-где виднелись ещё пятна крови, хотя Гермиона и старалась отчистить их после ухода мракоборцев. Пару мгновений Люциус постоял в том месте, где был и его собственный след, оставленный им, когда он, поражённый Круцио, уползал от Плегги. На стене багровели отпечатки его ладоней.

Покинув зал, Люциус отправился в холл и, отварив входную дверь, подобрал уже принесённый совой свежий экземпляр Ежедневного Пророка с его собственной колдографией на главной странице — последние несколько выпусков все были посвящены ему, после чего направился в кухню, где, заварив себе утренний кофе, сел на высокий стул за разделочным столом, принимаясь читать статью. Первые яркие лучи уже осветили верхушки елей.

— Вот ты где, — голос Гермионы вывел его вскоре из задумчивости.

Люциус поднял глаза и замер на короткий миг полностью зачарованный ею. Она остановилась в дверях, в своей шёлковой сорочке, сонная ещё, пронизанная золотом рассвета, игравшего в её отливающих медью волосах.

— Проснулась, а тебя нет, — она подошла к нему, обхватывая ладонями его лицо и целуя; насыщенный запах её был вкуснее аромата всех самых сладких на этом свете трав.

Забравшись на соседний стул, она сделала глоток кофе из его чашки и принялась рассматривать лежащую перед ней газету. Глаза её забегали по строчкам. Она была такой умилительной в своём сосредоточении, что Люциус не сдержался и аккуратно погладил её по голове, думая о том, что ему будет очень не хватать подобных мгновений.

Оторвавшись от газеты, она взглянула на него с небольшим удивлением.

— Мне нужно кое-что сказать тебе, Гермиона, — проговорил он, заглядывая ей в глаза и понимая, что жизнь их после того, что он собрался озвучить ей, никогда возможно уже не будет прежней: — Сегодня ночью я принял решение… Я официально признаюсь в том, что пытал Плеггу Паркинсона Круцио и снова предстану перед судом.

В комнате воцарилось молчание. Долгое мгновение Гермиона продолжала смотреть на него так, словно он ещё ничего ей не сказал. У неё только слегка порозовели щёки, потом приоткрылся рот и из него подобно бабочке вылетел прерывистый вздох.

— Но это же Азкабан, Люциус, — только и сказала она.

Солнце так красиво подсвечивало её удивительную медовую радужку глаз. Пылинки висели в воздухе вокруг её головы, флегматично плывя куда-то вдаль.

— Да, — кивнул Люциус. — Это Азкабан. Не пожизненно, конечно, но…

Она снова лишь вздохнула.

— Есть шанс, однако, что мне просто назначат очень большой штраф, — добавил Люциус. — Если заседание будет проходить в особом порядке, Визенгамот возможно изберёт самую мягкую меру наказания или существенно сократит срок… быть может, всего до года…

— Года, — подобно эху, вторила она, лоб её прорезали морщины, и она уткнула свой наполнившийся страшным отчаянием взгляд в пол.

Люциус тоже отвёл глаза.

— Ты же понимаешь, почему я должен сделать это? — сказал он, рассматривая, как за окном, вдали, у самого леса ослепительно искрилась на солнце ровная гладь реки — раньше он любил летать там на метле. — Я должен сделать это для неё. Для Розы, понимаешь… Ей нужен отец, который умеет отвечать за свои ошибки, а не преступник, всю свою жизнь трусливо избегавший справедливого наказания. И я не могу допустить, чтобы тебе или ей ещё хотя бы раз в жизни, угрожала из-за этого опасность… Я хочу иметь возможность прямо смотреть вам обеим в глаза, Гермиона… — солнце слепило Люциуса так сильно, что пейзаж за окном стал совсем расплывчатым, и он замер на мгновение, хмурясь и отчаянно пытаясь проглотить тот острый ком, который откуда ни возьмись, появился у него в горле. — И именно поэтому тебе нужно научиться готовить ей кашу самой, — добавил он.

— Люциус! — воскликнула она, порывисто бросаясь ему на шею.

Тело её сотрясли неудержимые рыдания, и он сжал Гермиону в своих объятьях. Какой тёплой, какой родной она была.

— Ну, пожалуйста, Гермиона, — прошептал он, едва сдерживая клокот и в собственной груди. — Прости меня, моя нежная девочка. Прости… — пальцы его путались в её волосах. — Я бы мог и не делать этого, но я не могу… просто не могу поступить иначе теперь. Я так виноват перед тобой! Так виноват!.. Если бы я только мог…

— Нет! — она замотала головой. — Нет, Люциус! Я… я очень горжусь тобой! — сказала вдруг она, отстраняясь от него и отчаянно сжимая его руки.

Люциус посмотрел на неё с удивлением, лицо у неё было заплаканное, — как же много слёз он принёс ей за всё это время! Он так ненавидел себя за это…

— Помнишь, — сказала Гермиона, судорожно втягивая носом воздух; пальцы её беспрестанно мяли его ладонь. — Два года назад, когда я только забеременела, и у нас был тот сложный момент с Роном и его болезнью из-за которой я чуть тогда не заболела сама, ты сказал, что не ошибся во мне, после того как я преодолела всё это?

— Да, — кивнул Люциус, прижимая её руки к губам и совсем не понимая, к чему она вспомнила сейчас тот глупый, наполненный его тщеславным эгоизмом эпизод.

— Так вот, теперь моя очередь, — продолжила Гермиона, слезы текли из её невозможных глаз. — Теперь я должна сказать тебе, что это я… я не ошиблась в тебе, Люциус! И тебе нечего стыдиться. Тебе не за что просить у меня прощения! И ты всегда можешь смотреть прямо в мои глаза и в глаза Розы, потому что ты лучший муж и отец, о каком я вообще когда-либо могла мечтать! И если ты всё уже решил и твоё желание признать свою вину окончательное — то я пройду этот путь с тобой, рука об руку, Люциус и я буду защищать тебя до самого конца, так же самоотверженно, как и ты, всегда защищаешь меня.

И она снова прижалась к его груди, стиснув ему рёбра на этот раз так сильно, что он едва мог сделать вздох, а потому соскользнув со стула и выпустив из лёгких весь имевшийся там воздух, Люциус просто повис на ней почти безвольно, обнимая её за плечи и утирая со своих щёк влагу, предательски заструившуюся по ним, таким отчаянным потоком, что он никак не мог его уже сдержать.

========== Глава 28. Отец ==========

Суд по делу Нарциссы был намечен на субботу и все три дня, до этого весьма прелюбопытного для жителей магической Британии события, прошли для Гермионы словно в тумане.

Когда Люциус только сообщил ей о своём решении признаться в совершённом им преступлении, бывшая итак в последнее время как никогда шаткой почва и вовсе будто бы ушла у Гермионы из-под ног. В тот день, после их разговора, Люциус сразу же направился в Министерство магии к Кингсли, дабы совершить своё чистосердечное признание, в то время как она сама осталась дома, ощущая, что счастье её семейного очага, едва уцелевшее в пронёсшемся урагане неподвластных ей событий, вновь угрожало рассыпаться на осколки прямо у неё на глазах. И Гермиона не могла позволить себе просто смотреть на это, смиренно и бездейственно. Ей нужно было отыскать выход. Она хотела, во что бы то ни стало, пусть не повернуть этот неудержимый водоворот чужих решений вспять, но хотя бы отвести его в иное, куда менее разрушительное для её будущего русло.

А потому, как только первый миг отчаяния оставил Гермиону, она взяла на руки дочь и отправилась по каминной сети в Лондон, к Лаванде, попросив ту посидеть с Розой, в то время как сама направилась в больницу Святого Мунго дабы повидать проходившего там лечение Гарри, которого она к своему стыду так ни разу ещё и не навестила за пять минувших с той страшной ночи дней.

О состоянии Гарри Гермионе, между тем, было известно не очень много. Знала она только, что заклятье Конфринго от которого тот не сумел вовремя уклониться, серьёзно повредило ему плечо, но два дня назад Джинни сообщила, что его вскоре собирались выписывать, а потому Гермиона шла тогда по коридору пятого этажа больницы, пребывая в полной уверенности, что здоровью её друга не угрожало уже ничего.

Уверенность эта, правда, растаяла в руках Гермионы в тот же миг, как только она столкнулась у самой двери в палату Гарри с доктором Шафиком, сообщившим ей, что выздоровление его нового пациента проходило не так уж и быстро, как она полагала.

— Вы же понимаете, миссис Малфой, что попавшее мистеру Поттеру в плечо мощное взрывающее проклятье, причинило ему весьма ощутимый ущерб? — произнёс колдомедик, когда онапоинтересовалась, сможет ли Гарри вскоре вернуться к службе. — Глубоко были повреждены мышцы, сосуды, нервные ткани, задета кость… Счастье, что его доставили к нам в больницу достаточно быстро в ту ночь — это позволило нам сохранить ему не только руку, но и даже её основные функции, на полное восстановление которых, уйдёт время…

— Но Джинни сказала, что вы собирались отпустить его уже на следующей неделе, — рассеянно проговорила Гермиона, ещё не до конца будто бы веря его словам.

— Всё так, — кивнул тот, — нет никаких существенных препятствий, дабы я запретил мистеру Поттеру отправиться домой, хотя, будь моя воля, я не стал бы отпускать его по крайней мере до конца месяца, но мистер Поттер очень уж неспокойный пациент: позволь я ему, и он ушёл бы отсюда ещё три дня назад.

— Ах, это так на него похоже, — вздохнула она.

— Однако то, что он уже чувствует себя способным покинуть больницу — совсем не означает, что он полностью поправился, — заметил Шафик.

— Но вы сказали, что полное восстановление всё же возможно? — уточнила Гермиона, добавив себе под нос: — Это ведь его правая рука…

— Сложно что-то прогнозировать так рано, — губы его дрогнули. — Конечно, случай не безнадёжный и восстановление, безусловно, возможно, но это не произойдёт быстро, миссис Малфой. Рука его, вероятнее всего, уже никогда не будет такой как прежде — останутся глубокие шрамы. Хотя тот факт, что это как раз его правая рука и что мистер Поттер держит ею палочку — даже хорошо. Это определённо повысит его мотивацию и несколько ускорит процесс…

Перед глазами Гермионы невольно возник тот страшный момент, когда из палочки Плегги вырвался фиолетовый сполох; Гарри как раз отправил в Ральфа Экспульсо, не позволяя тому навредить Люциусу, а она сама лежала связанной на полу… Он пострадал, защищая их. Он пострадал, потому что она утратила контроль, доверившись не тому существу. Если бы она не поддалась тогда уговорам Бэгзля и не позволила ему напоить мракоборцев отравленным биттером, всё возможно сложилось бы по-другому. В той страшной приключившейся с Гарри несправедливости была и её вина.

— Но ему очень нужно, чтобы его рука полностью функционировала, — произнесла она, ощущая навалившуюся на неё откуда ни возьмись слабость. — В его деле важна реакция и скорость. Чёткие движения. Малейшее нарушение траектории, случайный неверный взмах и заклятье сработает не так или попадёт не в цель. Он же мракоборец, доктор Шафик!

Она обратила на колдомедика глаза.

— И я, конечно, помню об этом, миссис Малфой, — приподнял он бровь. — И со всей ответственностью могу заверить вас, что мистер Поттер будет способен вернуться к своей работе после процесса реабилитации, естественно…

— Но сколько? — воззвала она. — Сколько времени это займёт?

— Как я уже сказал, — с нажимом произнёс он, — прогнозы на столь ранней стадии, сложны. Быть может, полгода… или несколько больше.

— Это я виновата, — в ушах у Гермионы зашумело, и она покачнулась.

— Миссис Малфой! — Шафик вовремя придержал её за плечи. — Быть может вам стоит присесть? Хотите, я отведу вас в свой кабинет и дам вам воды?..

— Нет-нет, — пролепетала Гермиона, отчаянно заставляя себя собраться.

— Если хотите знать моё мнение, — добавил он. — Я считаю, что вам не стоит корить себя подобным образом. В конце концов вы не могли знать, что всё случится именно так. Мистер Поттер жив и это самое главное сейчас…

— Могу я его увидеть? — прервала его Гермиона, не желая слышать больше ни слова.

— Конечно, — только и кивнул тот, расплываясь в своей безупречной улыбке, и распахнул перед ней дверь.

***

Когда она вошла в озарённую солнцем палату, Гарри лежал на кровати, на высоких подушках, отвернув голову к окну, и обратил на неё свои пронзительные зелёные глаза, только когда доктор Шафик с небольшим стуком прикрыл за Гермионой дверь.

— Гарри, — сорвалось с её губ, и она приблизилась к нему; правая рука его перебинтованная от самой ключицы до кончиков пальцев покоилась на длинном, приставленном к кровати подлокотнике.

Гарри улыбнулся, но у неё всё равно задрожал подбородок.

— Прекрати это, — прошептал он. — Ну всё, — здоровая рука коснулась её пальцев. — Со мной всё в порядке, ты же видишь!

— Прости меня, Гарри, — замотала она головой. — Пожалуйста, прости… Я так виновата! Если бы я не была столь доверчива и… беспечна!

— Ну, хватит! Ты ни в чём не виновата, Гермиона, — сказал он. — В ту ночь я пошёл не просто спасать тебя, но делал свою работу. В конце концов я возглавляю группу по поимке особо опасных преступников и всё что я совершил тогда — всего лишь выполнил свой долг, понимаешь? И мне было совсем не важно, кто именно был в опасности: ты и Роза или кто-то ещё… Я в любом случае поступил бы точно так же.

— Но твоя рука, — произнесла она. — Доктор Шафик сказал…

— Ах, мало ли что он там говорит! — фыркнул Гарри. — Он в своё время был уверен, что и Рон неизлечимо болен… А теперь посмотри на него: целыми днями сидит у моей постели! Буквально заменил мне правую руку. Не знаю даже, что бы я и делал без него!.. Да и потом, полгода реабилитации — не самое страшное, что было в моей жизни, как ты знаешь.

Вздохнув, Гермиона опустилась на стул возле него.

— Гарри, я… должна признаться, что пришла сегодня к тебе не просто так. Я хотела попросить тебя кое о чём, и хотя мне страшно стыдно теперь, но кроме тебя у меня больше нет никого, кто бы мог помочь мне… Дело в том, что Люциус собрался сознаться, что пытал Плеггу в ту ночь.

— Что? — Гарри порывисто сел на кровати, в глазах его отразилось изумление. — Но это же заключение в Азкабан никак не меньше, чем на…

— Ах, замолчи! — воскликнула она, прижав к лицу ладони. — В этот самый момент он должно быть уже у Кингсли, пишет явку с повинной!

— Но зачем? — выдохнул Гарри. — Я же не сказал никому о том, что он сделал. Да и Кингсли, судя по всему, решил закрыть на это глаза… Он мог избежать наказания. Как всегда!

— В том то и дело, Гарри! Люциус действительно многое переосмыслил за всё это время!.. И я должна бы быть рада этому… Нет-нет, — она перебила саму себя, — на самом деле я очень рада: то, что он сам, решил признать свою ошибку и готов ответить за неё, это так… правильно, — испустила она, — так ответственно с его стороны! И я так горжусь им, ведь он пришёл к этому решению сам — я бы никогда в жизни не посмела потребовать от него подобного!.. Но теперь моё сердце просто разрывается, Гарри! Я в отчаянии! Я просто не понимаю, что мне делать, а потому я хотела попросить тебя, выступить на его суде…

Слёзы её начали капать ему на бинт, и она зажмурилась. Могла ли она ещё каких-то четыре года назад представить себе, что будет вот так исступленно умолять Гарри защитить перед Визенгамотом человека, когда-то угрожавшего ему смертью? И имела ли она вообще на это право?..

— Конечно, — раздался голос Гарри, рука его мягко погладила её по плечу, — я сделаю это, Гермиона, о чём речь?.. Не переживай…

В изумлении глаза её распахнулись, и она бросилась Гарри на шею.

— Спасибо! — воскликнула она, крепко сжимая его в объятиях. — Я так обязана тебе… так обязана…

— Ещё хоть одно подобное слово, Гермиона и, клянусь Мерлином, — ноздри Гарри сердито раздулись, но он не успел договорить, потому как дверь вновь отворилась, и на пороге палаты появился Рон.

— Гермиона? Какой сюрприз!

— Привет, Рон! — она улыбнулась ему, выпустив Гарри из рук, и тот устало лёг обратно на свои подушки.

— Как забавно, — Рон сел на соседний с ней стул. — А я как раз сегодня вспоминал, как мы с тобой ходили навещать Гарри в лазарете Хогвартса всякий раз, когда с ним приключалось что-нибудь. Помнишь, как на третьем курсе он грохнулся с метлы из-за дементоров?

— Да, — закивала она, утирая ладонью ещё влажные глаза. — Как же это было давно…

— Вся команда испугалась за тебя тогда, дружище, — Рон потрепал Гарри за ногу. — Даже Олли не мог злиться… Ну и времечко же было. Подумать только! А вы о чём тут болтали без меня?

— Да так, — отмахнулась она. — Просто обсуждали дела…

— Но ты, — Рон прищурился, — ты ведь плакала, когда я вошёл?

— Разве что немного, — она улыбнулась.

— Скажи лучше, нашёл ли Кингсли дочь Калогеропулоса, — сменил тему Гарри.

— До сих пор, нет, — Гермиона мотнула головой. — И есть серьёзные основания полагать, что она уже мертва… Ральф упоминал, будто она была в Азии, и мы считали что это ложь, но вчера греки подтвердили эти сведения: несколько лет назад Кьянея Калогеропулос действительно ездила в Китай. Жила там какое-то время после смерти матери, однако потом след её затерялся. Нет никаких сведений, ни о том, что она вернулась на Крит, ни о том, что осталась в Китае. В Греции её объявили без вести пропавшей уже… Её ищут, но на это может уйти время. В доме Калогеропулоса сейчас ведут обыск, изучают переписки…

— А что говорит Нарцисса, — поинтересовался Рон. — Вы же допрашивали её, не так ли?

— Да, Люциус разговаривал с ней, — кивнула Гермиона. — И сразу после этого, Кингсли добился от неё признания, что Кербероса в Азкабан привезла именно она, но действие Веритасерума быстро закончилось, поэтому он узнал не всё…

— Так почему бы не напоить её зельем ещё раз? — хмыкнул тот.

— Это нарушение прав человека, Рон! — заметила Гермиона. — Кингсли итак дал ей сыворотку правды только потому, что дело вышло на международный уровень… Однако несмотря на то, что Нарцисса сотворила — даже она имеет право на молчание. Да и к тому же, если дочь Кербероса уже мертва — признание Нарциссы в ещё одном убийстве мало что изменит для неё. Заседание суда по её делу будет через два дня и её заключение в Азкабан неминуемо.

— Греческие власти, тем не менее, не оставят это просто так, — заметил Гарри. — Если они не найдут дочь Кербероса в ближайшее время это приведёт к осложнению отношений между странами!.. Подумайте только: два года в облике одного из самых влиятельных людей магической Греции, тайно находился британский подданный — особо опасный преступник, о бегстве которого как будто бы никто и не знал! Греки непременно затребуют проведение дополнительного расследования и могут даже просить выдать им Нарциссу, что будет исключено. Кингсли никогда не сделает этого! Её просто нельзя отправлять туда — по греческим законам людям, совершившим подобное преступление, полностью стирают память и…

Не закончив фразу, Гарри покосился на Рона.

— А я вот всё никак не могу забыть о той птице, — сказал вдруг тот задумчиво. — Вы же выпустили её, не так ли?

— Птицу? — Гермиона нахмурилась, не сразу даже сообразив, о чём идёт речь.

— Ну да, — кивнул Рон, — ту несчастную синенькую пташку, сидящую в клетке у старика. Не сочтите за мою очередную странность, — он нервно усмехнулся. — Но я будто бы… понимал, о чём она щебетала тогда. Она так просила, чтобы её выпустили, так отчаянно хотела на волю. Мне было так её жаль…

— О Мерлин, Рон! — возглас Гермионы эхом отразился от голых стен палаты. — Птица! Ну конечно!

Охваченная волнением она вскочила со своего стула, и Гарри с Роном уставились на неё несколько испуганно.

— Ну конечно! — повторила Гермиона, глядя на них так, словно они не могли сложить два и два. — Ну, подумайте только! Ральф говорил, что эта птица, синеголовая тимелия — подарок дочери Кербероса из Китая!

— И? — напряжённо выдавил Гарри, бросая на Рона озадаченный взгляд.

— А что если, это вовсе не подарок, — сказала она. — Что если…

— Это его дочь! — закончил за неё Рон, он тоже поднялся.

— Не может быть, — Гарри поражённо дёрнул головой.

— Ну, сам подумай! — от нахлынувших эмоций у неё даже затряслись руки. — Зачем бы Мальсиберам вообще было таскать с собой эту птицу, если она не имела для них никакого значения?.. Она ведь везде была с ними! Постоянно под их контролем, и Ральф не выпускал её из клетки, боясь, что она улетит… Ах, Рон!

Она обернулась и порывисто заключила его в свои объятья, оставляя на щеке поцелуй, отчего он сейчас же залился краской.

— Мне надо бежать! — воскликнула она, вновь взглянув на Гарри. — Надо сообщить Кингсли! — и склонившись над ним, она тоже поцеловала его. — Я обязательно вскоре навещу тебя снова!

Он только кивнул, и Гермиона выбежала из его палаты, едва не сбив с ног доктора Шафика.

Спустя полчаса Гермиона уже была в Министерстве магии, застав министра собственной персоной выходящим из своего кабинета вместе с Люциусом. Выражение лица у последнего было абсолютно невозмутимым, будто несколько минут назад он и не вверил себя самолично в руки правосудия. Глаза его, однако, сверкнули, когда он увидел её.

— Гермиона? Что ты здесь делаешь? Мы же договорились, что тебе не стоит приезжать… Всё уже решено.

От спешки дыхание у неё перехватило и, прижав ладонь к груди, она лишь замотала головой, взглянув в конце концов на Кингсли:

— Я знаю, где дочь Кербероса, мистер Бруствер!

***

Металлическая опора, которой в обличье Калогеропулоса пользовался Ральф, оказалась в отеле, куда два месяца назад Люциус поселил Мальсиберов, и была вскоре доставлена в кабинет министра.

Не знавшие, очевидно, что делать с забытыми вещами столь внезапно исчезнувших постояльцев, сотрудники отеля все пять дней продержали опору в кладовке с прочим никому ненужным скарбом вспоминая о необходимости кормить птицу лишь изредка, отчего, по-видимому, она теперь совсем недвижно сидела на своей жёрдочке, уткнув блестящий клюв под крыло.

— Ну что же, посмотрим, — произнес Кингсли, направляя палочку на клетку, у которой даже не оказалось дверцы, и два прута её сейчас же изогнулись в разные стороны; птица не шелохнулась.

— Надеюсь, она ещё жива, — взволнованно произнесла Гермиона, сжимая локоть стоявшего рядом Люциуса.

— Гермиона, не была бы ты так любезна?.. — Кингсли взглянул на неё смущённо — руки у него оказались слишком большие, отчего он никак не мог её достать. — Не хочу пытаться трансфигурировать клетку, дабы не задеть её ненароком.

— Конечно, мистер Бруствер, — и она подошла к опоре, вводя ладонь меж тонких прутьев, пальцы коснулись нежного оперения. — Вот так…

Гермиона аккуратно достала птицу, и та лишь трепыхнулась у неё в руке, даже не открыв глаза.

— Она очень слаба, — прошептала Гермиона. — Она не сможет превратиться сама, мистер Бруствер!

— Ничего, положи её вот сюда, — Кингсли указал на кресло у своего стола, и когда Гермиона выполнила его просьбу, направил на птицу палочку.

Бело-голубая вспышка, ярко осветила пространство комнаты, и через мгновение в кресле появилась очень худая, невысокая женщина лет сорока, облачённая в буддийскую мантию жёлтого цвета. В чёрные как смоль волосы её были вплетены ярко-синие ленты, а в красивом греческом профиле, неуловимо всё ещё угадывалось что-то птичье.

— Мисс Калогеропулос! — ахнул Кингсли, оседая рядом с ней на одно колено и принимаясь говорить по-гречески.

Услышав, видно, родной язык, она мотнула головой.

— Позовите колдомедика! — обернулся Кингсли, и, спешно кивнув, Люциус покинул комнату.

Воцарилась тишина.

— Благодарю за помощь, Гермиона, — сдержанно произнёс Кингсли, поднимаясь с колен. — Греки решили, что Мальсиберы были нашими шпионами, и если мисс Калогеропулос расскажет им правду — это спасёт нас от серьёзного конфликта…

Гермиона лишь повела бровью. К её собственному удивлению, государственные проблемы показались ей отчего-то совсем малозначимыми сейчас. Кингсли тем временем зажал пальцами переносицу и принялся ходить по кабинету взад и вперёд.

— Я понимаю, что время совсем неподходящее, — подбирая слова, начала она, — но мне очень нужно поговорить с вами о Люциусе, мистер Бруствер…

— Время сейчас и правда весьма неудачное, Гермиона, — бросил он.

— Однако иного в ближайшее время, полагаю, и не предвидится, — заметила она, понимая, что с её стороны это было весьма отчаянной вольностью, Кингсли бросил в неё колкий взгляд.

— Что ж, я слушаю тебя, — напряжённо произнёс он, заложив руки за спину.

— Простите, мистер Бруствер, — примирительно сказала она, — однако вы же понимаете, что я просто не могу оставить всё как есть?

— Люциус сделал свой выбор, Гермиона, — строго сказал Кингсли. — И, полагаю, ты согласилась с ним, если он пришёл сегодня ко мне, хотя я и готов был в очередной раз дать ему шанс.

— Да, но, я только хотела попросить вас…

— Чтобы я убедил Визенгамот проголосовать против его заключения? — оборвал её он; Гермиона поджала губы — она совсем не так представляла себе их разговор. — Я, как ты понимаешь, не имею права оказывать влияние на членов Совета. Всё будет проведено в соответствии с законом, и единственное в чём я могу уверить тебя, Гермиона, так это в том, что наказание, которое Люциус получит за своё преступление, будет вполне справедливым.

Мгновение она смотрела на Кингсли, мужественно выдерживая непреклонный взгляд его тёмных глаз, и едва ли узнавая перед собой того человека, которого много лет назад, будучи ещё девочкой, встретила в доме номер двенадцать на площади Гриммо… Теперь перед ней был уже не старший товарищ, с которым она сражалась плечом к плечу против общего врага, но Министр магии, возмущённый проявленной к нему непочтительностью.

— Да, конечно, мистер Бруствер, — она опустила глаза. — Простите…

Дверь отворилась, и на пороге вновь показался Люциус. Вслед за ним в кабинет вошёл министерский колдомедик, в руках он держал несколько склянок с зельями и сейчас же принялся осматривать гречанку.

— Полагаю, вам уже незачем оставаться здесь, — произнёс Кингсли, взглянув на Люциуса; на Гермиону он больше не смотрел. — Я позабочусь о мисс Калогеропулос и напишу вам, если мне удастся получить от неё какие-то сведения.

— Конечно, — Люциус склонил голову и, взяв Гермиону за руку, вывел её из кабинета.

Она проследовала за ним почти безвольно, остановившись в конце концов у закрытой двери и отрешённо уставившись на блестящий паркетный пол коридора.

— Ты пыталась поговорить с ним на мой счёт, пока меня не было, не так ли? — спросил Люциус.

Гермиона, лишь вскинула на него испуганный взгляд, обнаруживая, что он смотрел на неё с улыбкой.

— Мой суд для него — дело принципа, Гермиона, — он медленно повёл её к лифтам. — В прошлый раз я вынудил его не сажать меня в Азкабан, понимаешь?.. Он был в ловушке. У Министерства не было денег, что заставило его поступиться принципами. Уверен — он долгие годы винил себя за это… даже когда я с его лёгкой руки стал начальником бюро. Даже когда он предложил мне возглавить Отдел… Что бы он там ни говорил о том, что жалеет о моём уходе — на самом деле моё решение покинуть Министерство сняло с его души очень большой камень, который не давал ему несколько лет подряд спать по ночам. И я, как ни прискорбно, обязан ему. Благодаря его решению я был всё это время на свободе, вновь обрёл положение в нашем новом обществе… И совсем неважно, сколько денег я «пожертвовал» на процветание этого самого общества — для Кингсли я всегда был и буду Пожирателем Смерти, которого он однажды не посадил в Азкабан.

Они остановились у лифтов, и Гермиона вновь посмотрела Люциусу в его спокойные серые глаза.

— Но это значит… — с трепетом сорвалось с её губ.

— Что у нас здесь нет поддержки — да, Гермиона, — кивнул он, положив руку ей на спину, и она вошла в открывшуюся кабину лифта.

***

Следующим утром в Малфой-мэнор, прибыл Драко, получивший из Министерства официальное уведомление о необходимости явиться в Британию для дачи показаний. На этот раз он был один — Астория осталась в Штатах с детьми, и он вероятно вовсе бы не стал появляться в своём прежнем доме, если бы не Гермиона, отправившая ему от их с Люциусом лица записку с настоятельной просьбой заехать в поместье.

И хотя Люциус знал о приезде сына, после страшного скандала, приключившегося между ними на прошлой неделе — он не предпринимал попыток связаться с ним сам, а потому, когда Драко только появился на пороге Малфой-мэнора, на долгое мгновение между ними повисло весьма напряжённое молчание, которое Гермиона не посмела прервать первой. Скромно она стояла в холле поодаль, отметив только, что таким бледным, как сейчас, видела Драко, пожалуй, всего раз в жизни — там, на школьном дворе, когда считавший себя победителем Волдеморт великодушно приглашал защитников Хогвартса вступить в его ряды.

Люциус же смерил сына весьма суровым взглядом.

— Драко, — выдавил из себя он в конце концов, что вышло у него несколько гортанно.

— Отец, — кивнул тот, стойко выдерживая этот его пронизывающий взгляд, и Люциус сделал шаг назад, впуская сына в дом; тот вошёл.

Гермиона лишь кивнула ему, и Драко в нерешительности застыл у дверей в большой зал.

— Могу я… посмотреть? — спросил он и, когда Люциус взмахнул рукой — распахнул дверь.

При свете дня поле разразившейся здесь битвы производило немалый эффект, и Гермиона заметила, как у Драко в первое мгновение даже перехватило дыхание. Поражённо он принялся озираться по сторонам, обводя взглядом изуродованную мебель и делая несколько неуверенных шагов. Под ногами его скрипели осколки взорванных стёкол. Люциус застыл позади, в молчании с заложенными за спину руками. Он не спускал с сына глаз.

— Столько крови, — выдохнул Драко, останавливаясь у того места, где тяжело раненый Ральф боролся с Люциусом.

— Да, а вон те следы мои, — произнёс тот, указывая ему пальцем на противоположную стену. — А вот здесь лежала связанной Гермиона, а вон там… вокруг стола лежали двенадцать отравленных мракоборцев.

Драко испустил судорожный вздох, коснувшись пальцами своего заблестевшего от испарены лба.

— А где была Роза в тот момент? — спросил он.

— Я как раз отнесла её в детскую, — ответила Гермиона, — буквально за несколько минут до нападения.

— Да, в комнату, где целые сутки перед этим прятались Плегга и Ральф, — заметил Люциус.

В зале вновь воцарилось молчание.

— Быть может, нам стоит уйти отсюда? — предложила Гермиона. — В столовую, к примеру, или…

— В мой кабинет, — Люциус бросил на Драко ледяной взгляд, и тот покорно проследовал за ним к выходу.

Гермиона помедлила, решив, что Люциус хотел поговорить с сыном наедине.

— Ты тоже, Гермиона, — он замер вдруг в дверном проёме.

— Я?.. Но вам, быть может…

— Ты тоже, — сквозь сжатые зубы, повторил Люциус; уголок губ его нервно дрогнул. — Пожалуйста.

Она только склонила голову и, когда спустя минуту все они вошли в его кабинет, поспешила расположиться на своём любимом красном диванчике у книжного шкафа, невольно вжимаясь в угол. Напряжение, царившее между Люциусом и Драко, было сейчас ощутимо почти физически.

— Садись, — Люциус указал сыну на стул перед своим столом и тот покорно выполнил его просьбу.

Сам же Люциус подошёл к шкафу и, достав оттуда графин с огневиски, наполнил два бокала. Гермиона бы тоже выпила сейчас, но ей он не предложил. Один бокал Люциус протянул Драко, и тот взял его нетвёрдой рукой. Они молча выпили. Люциус осушил свой залпом, сейчас же обновив.

Несколько мгновений он стоял напротив сына, слегка опираясь бедром о стол позади себя.

— Когда два года назад, с твоей лёгкой руки к нам в дом, якобы из Америки, прибыл мистер Бэгз — ты был осведомлён о том, кем на самом деле является этот домовик? — медленно, выговаривая каждое слово, спросил Люциус.

— Нет, — выдохнул Драко. — Я… понятия не имел! Когда он пришёл ко мне, дабы получше узнать о своих будущих хозяевах, у меня даже и мысли не возникло!

— И ты не узнал в нём домовика Паркинсонов? У тебя не промелькнуло никаких сомнений на его счёт?..

— Нет, — вновь замотал головой он. — Я, честно, даже и подумать не мог! Я считал, что… Я же ведь никогда должно быть и не видел домовика Пэнси! Он ведь… Какое мне было дело до него, в конце концов?

— Нарцисса была на вилле в тот день, когда ты разговаривал с Бэгзлем?

— Да, — Драко опустил голову. — Да, она…

Люциус сделал глоток.

— Послушай, пап, — Драко поднялся, отставляя едва тронутый бокал и делая по направлению к отцу шаг; глаза Люциуса, однако, сверкнули, и Драко замер на месте. — Я правда ничего не знал. Я… клянусь тебе. Я не подозревал о её намерениях… Не мог даже вообразить!

Вновь осушив бокал, Люциус со стуком поставил его на стол позади себя и, вздохнув, приблизился к сыну, тяжело опуская руки ему на плечи, отчего у Драко даже подогнулись колени.

— Послушай, сынок, — облизнув губы, сказал он; пальцы его стали поглаживать Драко шею. — Шесть дней назад, двое сбежавших из Азкабана Пожирателей Смерти, один из которых дурачил меня на протяжении последних двух месяцев в облике греческого мецената, напали на наш дом с целью убить меня и Гермиону… Мы были на таком вот волоске, — он сложил указательный и большой пальцы прямо у сына перед лицом. — Вот на таком, понимаешь?..

— Клянусь тебе, пап, — произнёс тот дрожа. — Клянусь! Я ничего не знал…

— И если ты мне сейчас врёшь, — добавил Люциус, большой палец его надавил Драко на кадык. — Хоть в чём-нибудь…

— Нет-нет, я не вру, папа. Не вру, пожалуйста, поверь… Я… — лицо у него покраснело от напряжения, на лбу вздулась вена, — я ничего не знал о её планах. Если бы я только знал! Поверь, я бы…

Губы Люциуса скривились, он смотрел сыну в глаза, как хищник перед прыжком. Драко продолжал лепетать своё.

— Люциус, — тихо обратилась к нему Гермиона, приподнимаясь с диванчика; внутри у неё всё трепетало. — Если он говорит, что не врёт — значит, так оно и есть…

Люциус посмотрел на неё внимательно, после чего, глубоко вздохнул и выпрямился, убирая руки с плеч сына. Отвернувшись от него, он вновь наполнил себе бокал, и Драко, будто бы полностью лишённый сил, опустился на свой стул.

— Что ж, хорошо, — заключил Люциус, отпивая огневиски. — Этот вопрос закрыт. Я больше не спрошу тебя о нём. Но теперь меня беспокоит другое, Драко. Скажи мне, дорогой мой и единственный сын, по какому праву, девять дней назад пребывая гостем в этом доме, ты позволил себе за моей спиной, называть меня деспотом и тираном, предлагая моей жене тайно уехать от меня на другой континент?

Драко вздрогнул. Он обратил на отца изумлённый взгляд, а потом мельком бросил его на Гермиону, и, та в испуге лишь замотала головой, показывая, что Люциус об этом узнал не от неё.

— Я лично слышал ваш разговор тогда, — металлическим голосом произнёс Люциус, угадав мысли сына.

— Я был рассержен на тебя, папа, — признался Драко. — Прости! Я, конечно, не должен был говорить такое Гермионе, ты прав! Но ты прогнал меня тогда из этого дома, и я был в ярости!..

Губы Люциуса дрогнули от неприязни.

— Шесть лет назад ты сам демонстративно отказался от этого поместья, от жизни здесь, от… меня. Заявив, что по горло сыт моим наследием и в гробу видел всё, что окружало тебя последние двадцать два года твоей жизни. Ты захотел уехать, и я позволил тебе сделать это, простив тебе всё, что ты мне тогда сказал. Разве было не так?

— Да, — кивнул Драко. — Да, всё было именно так. И я благодарен тебе за то, что ты не стал препятствовать нашему с Асторией переезду, что… понял меня тогда. Но в прошлый раз ты отказался от меня! Сказал, что я тебе больше не сын!

— И ты решил, что можешь советовать моей жене бросить меня? Отнять у меня дочь? Обещать «провернуть всё быстро» и втайне от меня?

Драко потупил взгляд. Дрожащая рука его сжалась в кулак. Люциус презрительно хмыкнул.

— Что ж, если тебя так задел тот факт, что я выгнал тебя, быть может, ты в состоянии сейчас повторить Гермионе те же самые слова, которые сказал ей в тот день, только уже вот так, в моём присутствии? Ну же, давай! Я не стану отказываться от тебя во второй раз!

— Н-не нужно, — губы Драко дрогнули, и он снова бросил взгляд на Гермиону.

Густо покраснев, она отвернулась.

— Повтори, что ты сказал тогда, — процедил сквозь зубы Люциус, ладонь его негромко ударила крышку стола.

— Я… я не помню точных формулировок, — выдохнул Драко. — Я говорил всё это на эмоциях. Я не преследовал цели расстроить ваш брак. И… ты же знаешь, я всегда был за вас, пап! — он дрожал уже всем телом. — И я… прошу у тебя прощения не только за то, что сказал Гермионе, но и за то, что насмехался тогда над тобой за столом, на глазах у неё и Астории. Я не должен был так поступать с тобой, не должен был осуждать тебя за твоё прошлое, ты прав — это было непозволительно и низко с моей стороны! Прошу, прости меня.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Подбородок у Люциуса приподнялся, и он с шумом втянул носом воздух.

— Что ж, я прощаю тебя, Драко, — изрёк наконец он, — и, в свою очередь, приношу свои извинения за то, что отрёкся от тебя. Это было излишне с моей стороны, признаю. И я забираю свои слова назад — ты мой сын и… твоя невоспитанность — исключительно моя собственная вина.

Из груди Гермионы невольно вырвался стон. Вероятно, излишне громкий, потому как оба они обратили на неё глаза. Она лишь прижала ладонь к своим губам.

— И тебе не кажется, что сейчас уже слишком поздно заниматься моим воспитанием, а папа? — ядовито заметил Драко, кивнув в её сторону.

— А я пригласил сюда, на наш с тобой разговор, Гермиону не для того чтобы устроить тебе воспитательную выволочку при ней, — сказал Люциус. — Ты прав, ты уже слишком взрослый, дабы я пытался учить тебя хорошим манерам. Однако я попросил Гермиону поприсутствовать здесь сейчас лишь для того чтобы она вовремя связала мне руки, если бы я всё-таки решил задушить тебя ненароком… Потому как, в противном случае, вместо пары лет в Азкабане, мне бы точно светило уже никак не меньше двадцати.

Повисла пауза. Гермиона не решалась сделать больше и вздох.

— Что это значит? — удивился Драко. — О чём ты говоришь?..

— В ту ночь я не сдержался и пытал Плеггу, — ответил Люциус, — в чём я и признался Кингсли вчера днём. Поэтому, через неделю после Нарциссы — будет и мой суд…

— Не может быть! — Драко привстал со стула.

— И до тех пор, — продолжил Люциус, делая несколько шагов по комнате, — мне необходимо передать вам обоим дела. Через несколько дней я встречусь с юристом и полностью перепишу Фонд со всеми его активами на Гермиону.

— Что? — воздух наконец проник ей в лёгкие.

Глаза Драко сверкнули, и Люциус, остановившись, смерил его внимательным взглядом.

— Ты же не против, такого положения вещей, сынок?

— Нет, — сказал он, отходя к стене. — Это… ваш Фонд.

— Твоя должность главы американского филиала останется, конечно, за тобой, — добавил тот. — И я надеюсь, что ты справишься с ней теперь и без помощи матери.

По лицу Драко пробежала судорога, но он более ничего не сказал.

— Но Люциус! — Гермиона вскочила с дивана, ощущая, каким невыносимо тесным был ворот её платья; он повернул к ней голову. — Ты даже не обсудил это со мной! Я… я не смогу! Как я буду… Это же целый Фонд! И почему ты так уверен, что это действительно необходимо? Ты же сказал, что есть шанс…

— Я всё уже решил, Гермиона, — приблизившись к ней, произнёс он; ладонь его скользнула по её пылавшей от волнения щеке. — Сейчас я просто ставлю вас обоих перед фактом. Через три дня Фонд полностью перейдёт в твоё владение, потому как сделал я его для тебя и управлять им… в моё отсутствие, тоже должна только ты, потому что только ты единственная, способна сделать это правильно.

— Ах, да почему ты так уверен? — воскликнула она. — У меня даже лабораторией не получилось управлять! Ты же сам знаешь, как они называли меня!

— Лаборатория была просто не твоим масштабом, — губы его дрогнули в нежной улыбке. — А вот чтобы управлять Фондом, способности дьявольских силков будут как раз впору, моя дорогая, вот увидишь.

— Но я не хочу! — подбородок у Гермиону задрожал. — Не хочу управлять им без тебя, Люциус! Зачем мне Фонд, если ты будешь в Азкабане? Как я смогу помогать другим людям, если никто не хочет помочь нам с тобой? Если после всего хорошего, что ты сделал для них, все они только и ждут твоего провала?!

— Ну-ну, — Люциус прижал её пальцы к своим губам. — Мы с тобой должны быть выше них. И я уверен, что ты несмотря ни на что сможешь продолжить дело, которое мы начали, ради Розы, ради наших с тобой идей, ради нашей любви… Да и к тому же, за делами время пролетит быстро — ты даже не заметишь как. А потом я снова буду с тобой.

***

Суд Нарциссы проходил в закрытом порядке. Люциус попросил Кингсли не устраивать из него представления, сказав, что в полной мере удовлетворит интерес журналистов и праздных зевак во время собственного слушания, а потому на разбирательстве по её делу присутствовали лишь члены Визенгамота, представители греческого посольства и люди, имеющие непосредственное отношение ко всему случившемуся, а именно Гермиона, Люциус и Драко, который желая остаться не узнанным, сел на самый дальний ряд, за спиной широкоплечего волшебника, накинув на голову капюшон.

Ровно в десять утра, двери отворились, и Нарцисса подобно королеве прошествовала в зал в сопровождении двух стражников. Руки её связаны сейчас не были и, остановившись возле грубого деревянного кресла с массивными цепями, она оглядела повелительным взглядом присутствующих.

— Подсудимая сядьте, — произнёс Кингсли.

Нарцисса не шелохнулась.

— Миссис Малфой, — с расстановкой снова обратился к ней он. — Я прошу вас занять вот это место.

Конец его палочки указал на кресло, и, слегка улыбнувшись, Нарцисса покорно воссела на него, так словно это был её трон.

— Судебное заседание по делу номер 506 от 30 августа 2008 года объявляю открытым, — сказал Кингсли. — Разбирается дело леди Нарциссы Малфой, 1955 года рождения, проживающей в поместье Блэк в графстве Оксфордшир, обвиняемой в организации злонамеренного сговора против членов магического сообщества и организации побега двух пожизненно заключённых Пожирателей Смерти из Азкабана, что привело к гибели гражданина иностранного государства. Заседание ведёт: Кингсли Бруствер, министр магии; Гестия Джонс, глава Отдела магического правопорядка, Сьюзен Боунс, первый заместитель министра. Свидетельства по данному делу были рассмотрены Визенгамотом на предварительном слушании, проведённом в закрытом порядке, и внесены в протокол, копии которого имеются на столах у каждого члена Совета. Согласно протоколу подсудимая не признала за собой вины. Показания подсудимой, а также свидетельства защиты прикреплены к протоколу. Предварительное решение о наказании подсудимой в случае признания Визенгамотом её вины — двадцать пять лет заключения в Азкабан в сектор «О». В дополнении к имеющимся в протоколе данным, сегодня перед Визенгамотом также предстанет ещё один свидетель, после чего обвиняемой будет предоставлено право последнего слова. От защиты на данном заседании подсудимая отказалась. Имеются ли у кого-нибудь возражения или комментарии к вышеизложенному?

Кингсли обвёл взглядом оставшихся безмолвствующими представителей суда, после чего вновь посмотрел на Нарциссу.

— Вам всё понятно, миссис Малфой?

— Да, — надменно изрекла она.

— Есть ли у вас какие-то вопросы к суду?

— Нет, — голова её слегка качнулась, и она отвела свой скучающий взгляд в сторону.

— В таком случае, суд приглашает в зал заседания свидетеля обвинения: мисс Кьянею Калогеропулос.

Стражник, стоявший у выхода, распахнул дверь, и на пороге появилась тщедушная фигура гречанки. Плечи её были сгорблены, голова слегка втянута в них, согнутые в локтях руки, казались неуклюжими, словно она ещё не привыкла к их человеческой форме — она прижимала их к бокам, подобно стеснённым клеткой крыльям. Взмахнув палочкой, Кингсли наколдовал для неё стул, и, боязливо оглядываясь по сторонам, она села на самый его краешек, будто на жёрдочку.

— Скажите, мисс Калогеропулос, — обратился к ней Кингсли, — удобно ли вам разговаривать с нами по-английски или вы предпочли бы, говорить на греческом?

— Нет-нет, — Кьянея мотнула головой. — Я вполне могу и по-английски. Я знаю ваш язык.

Она говорила с сильным акцентом.

— Прекрасно, — кивнул тот. — Что ж, в таком случае, дабы соблюсти формальность, я вынужден ещё раз спросить вас, действительно ли ваше имя Кьянея Калогеропулос?

— Да, господин министр, — кивнула та.

— И вы являетесь дочерью господина Кербероса Калогеропулоса?

— Именно так.

— Хорошо, тогда я попрошу вас посмотреть сейчас направо от себя, и сказать нам, известна ли вам эта женщина, в кресле подсудимого?

Повернув голову, Кьянея несмело взглянула на Нарциссу, которая, в свою очередь, и не подумала посмотреть на неё в ответ.

— Да, мне известна эта женщина, — заговорила гречанка. — Это госпожа Нарцисса Малфой, которая обманом выманила два года назад моего отца из его дома на Крите, в то время как подельники её схватили меня и удерживали всё это долгое время в клетке в моей анимагической форме.

— Встречались ли вы с миссис Малфой до того момента лично? — уточнил Кингсли.

— Нет, я не была знакома с ней. Я лишь знала о её существовании, — ответила та. — Когда мой отец, шесть лет назад познакомился с Нарциссой в своей поездке на Санторин, я находилась на Крите с матерью, и по возвращении домой он рассказал мне об их знакомстве. Он был очарован ею, я знаю, и я была рада, что он смог отвлечься, потому как все мы очень горевали в тот период… Не осуждайте его, за то, что он помышлял о женитьбе на другой женщине в то время, как жена его лежала при смерти! — взволнованно добавила она. — Мой отец был хорошим человеком. Не святым, конечно… Однако единственное в чём его можно было обвинить — это в желании не быть одиноким. И я, охваченная эгоистическим мотивом, пренебрегла этой его слабостью, за что и поплатилась…

— Знали ли вы о том, что ваш отец нанял себе в сиделки Миреллу Мальсибер? — спросил Кинсгли.

— Да, — кивнула она. — Он сообщил мне о ней в письме, сказав, что эта британка истинный ангел и очень хорошо заботится о нём.

— И у вас не возникло тогда желания приехать и познакомиться с ней лично? — поинтересовалась Гестия Джонс.

— К несчастью, это было бы просто невозможно, — голос Кьянеи дрогнул. — Дело в том, что монастырь, в котором я изучала в то время колдомедицину, не предполагал вероятность моего выезда до конца обучения. Система такова, что ты уходишь оттуда лишь раз…

— Почему же вы тогда вернулись на Крит, когда господин Калогеропулос собрался в Британию?

— Ах, в тот момент я уже поняла, что против моего отца, замышляется что-то недоброе! — сказала она. — Я ведь знала, что миссис Малфой, перестала отвечать на его письма, когда он предложил ей стать его новой женой. А потому, когда Нарцисса столь внезапно, без всякого предупреждения прибыла на Крит и сама предложила ему как можно скорее сыграть свадьбу, настояв на его выезде из Греции, я поняла, что должна вернуться.

— И вы пренебрегли правилами монастыря, зная, что после этого не сможете продолжить там своё обучение? — уточнила Гестия.

— У меня просто не было больше выбора, — сказала Кьянея. — Но я совершила ошибку тогда. Я написала отцу ответ, в котором просила дождаться моего прилёта, и письмо это, очевидно, попало в руки врагов.

— Что случилось, когда вы прилетели на Крит?

— В доме меня уже ждали. Там была эта неприятная женщина, Мирелла и какой-то неизвестный мне домовик. Они подстроили мне ловушку, окружив дом чарами, которые обнаружили моё присутствие и парализовали моё тело, так что я не успела превратиться обратно в человека. Очнулась я уже в клетке…

Руки Кьянеи охватила едва заметная дрожь, и она сжала край своей монашеской мантии.

— Они разговаривали с вами? Сообщили о своих планах? — спросил Кингсли.

— Да, — кивнула гречанка. — Они всё мне рассказали. Мирелла была очень рада, что ей удалосьпоймать меня. Она была так воодушевлена. Сказала, что встретится вскоре с братом и что мой отец погиб ради его освобождения… А я ведь даже не могла оплакать его… — она всхлипнула, стыдливо прижав пальцы ко лбу.

Министр вздохнул.

— Что ж, полагаю, мы услышали достаточно. Есть ли у кого-нибудь ещё вопросы к свидетелю? — в зале повисла тишина, и он добавил: — В таком случае, я благодарю вас, мисс Калогеропулос. Вы можете быть свободны.

И Кьянея поднялась со своего сейчас же растаявшего в воздухе стула, после чего покинула зал.

— Миссис Малфой, вам есть, что ответить на заявления свидетеля? — поинтересовался Кингсли.

— Нет, — Нарцисса качнула головой. — Я никогда в жизни не видела эту женщину, и понятия не имею, откуда она взяла всю эту чушь.

— Таким образом, вы хотите сказать, что всё сказанное мисс Калогеропулос — ложь?

— Абсолютная и беспросветная, — хмыкнула та.

— Можете ли вы представить доказательства, опровергающие слова свидетеля?

— К несчастью, нет.

— Что ж, в таком случае, ваши замечания не будут учтены. Однако мы готовы выслушать ваше последнее слово, после чего Визенгамот вынесет вам приговор.

Нарцисса лишь повела бровью.

— Ну, что я могу сказать? — вздохнула она, рассматривая свои руки. — Всякое моё заявление будет теперь расценено против меня, а потому, как представительница древнего чистокровного рода, чего я вопреки новым веяниям совсем не стыжусь, я могу разве что пожалеть наше несчастное магическое сообщество, так скоро растерявшее всё своё былое величие и опустившееся до подобных цирковых представлений… Много лет назад, возможно даже в этом же самом зале, точно так же как и меня сейчас судили мою родную сестру, Беллатрису Лестрейндж — великую волшебницу вопреки всему, что принято теперь говорить о ней, которая в отличие от многих здесь присутствующих, несмотря на все свои недостатки была, по крайней мере, исключительно последовательным в своих действиях человеком. У неё был стержень, непоколебимые принципы и идеалы, которых она придерживалась до конца своих дней и не предала, даже пред лицем пожизненного заключения и вечного порицания. Согласитесь, это достойно уважения. Мало, кто способен на такое, — глаза её скользнули по лицу Люциуса. — И всё что я вижу, глядя на вас всех, сидящих вот так передо мной теперь — всего лишь кучку мерзких двуличных предателей, пытающихся судить меня, пряча в карманах мантий свои собственные замаранные по локоть руки, — выплюнула она. — И хотя я никогда не поддерживала в полной мере убеждений бедной моей сестры, в сложившейся ситуации я могу только попытаться взять с неё пример, оставшись верной тем чистым идеалам, которых всегда придерживалась сама.

Последнее слово её звонким эхом отразилось от высоких каменных стен и потолка.

— Это всё, что вы хотели сказать? — спросил Кингсли.

Нарцисса кивнула, и паучьи серьги её с крупными чёрными жемчужинами блеснули в тусклом свете факелов.

— У кого-нибудь есть вопросы к подсудимой?

— Да, у меня есть! — раздался вдруг с последнего ряда голос Драко; порывисто поднявшись с места, он скинул с головы капюшон.

— Драко? — глаза Нарциссы расширились от ужаса.

— Как ты… могла? — выдохнул он. — Как ты могла так поступить со мной?..

— Драко, я… — она попыталась встать, но Кингсли взмахнул палочкой и тяжёлые цепи сейчас же приковали её к сиденью.

Нарцисса издала стон, и, не дожидаясь её ответа, Драко быстрым шагом направился вдоль рядов в направлении выхода из зала. Гермиона взглянула на Люциуса. Тот смотрел на сына с тревогой. Желваки играли на его челюсти.

— Подожди, Драко! — воскликнула Нарцисса, безуспешно пытаясь вырваться из цепей. — Позволь мне всё объяснить тебе!

— Нет! — отчаянно замотал он головой. — Нет… не могу тебя больше видеть!

Застыв на секунду в дверях, он бросил на неё последний взгляд.

— Драко! — крикнула она ему в след. — Постой! Пожалуйста!..

Дверь с грохотом захлопнулась, и в следующий миг со своего места сорвался Люциус. Торопливо он промчался меж рядов и выбежал вон. В зале воцарилась тишина. Гермиона взглянула на Нарциссу. Несколько мгновений та смотрела ещё на закрывшуюся дверь, после чего, будто бы почувствовав затылком пристальный взгляд Гермионы, обернулась.

— А ты что уставилась на меня, глупая грязнокровка? — с ненавистью, процедила она. Её всю трясло; прикованные к подлокотникам руки сжались в кулаки. — Осуждаешь меня?.. Думаешь, раз тебе удалось занять моё место, так ты справишься с ним лучше? Ничего подобного! — слюна брызнула у неё изо рта. — Пусть он изо всех сил и делает сейчас вид, будто признал тебя ровней себе, но заверяю: там, глубоко внутри, он никогда не сможет до конца принять, ни тебя, ни твоего ублюдка, что ты так опрометчиво от него понесла!..

— Тишина в зале суда, — раздался громовой голос Кингсли, и Нарцисса закрыла свой рот.

Гермиона лишь отвела взгляд.

— Итак, — вновь заговорил министр. — Если ни у кого нет возражений — предлагаю проголосовать. Кто считает, что подсудимая виновна?

Одновременно, как по команде, в воздух взвилось сразу пятьдесят рук.

— Единогласно, — гаркнул Кингсли, опуская и свою ладонь обратно на крышку стола. — Леди Нарцисса Малфой, вы приговариваетесь к двадцати пяти годам заключения в Азкабан в сектор «особого режима» без возможности амнистии или условно-досрочного освобождения. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

***

Спустя полтора часа Гермиона прибыла в Малфой-мэнор. Когда заседание только закончилось, и она вышла из зала суда, Драко и Люциус молча стояли в конце коридора. Остановившийся взгляд Драко был обращён куда-то вдаль, тогда как Люциус неотрывно смотрел на сына, и Гермиона не посмела нарушить это мгновение. Она не посмела помешать им прожить их общую боль, остановившись в стороне, метрах должно быть в трёх. Люциус, правда, скоро заметил Гермиону, и она лишь кивнула ему, подавая знак, чтобы они отправлялись домой без неё, после чего, покинув в одиночестве Министерство, трансгрессировала к Лаванде, вновь любезно согласившейся присмотреть за Розой.

Когда же Гермиона перенеслась по каминной сети в поместье, оно показалось ей тихим как никогда, и, отнеся крепко спавшую у неё на руках дочь в детскую, она отправилась на поиски Люциуса и Драко, расслышав вскоре их голоса из-под двери кабинета, куда так и не отважилась в итоге зайти.

— Ты должен простить её, — говорил Люциус, — она всё-таки твоя мать.

— Простить? — голос Драко звучал надрывно. — Там… там была Роза, пап! В ту ночь, с вами! Чудо, что Гермиона отнесла её в детскую за мгновение до нападения… А что если бы они навредили ей? А что если бы Паркинсон убил Гермиону или тебя у неё на глазах?!

— Никогда больше не произноси вслух таких страшных вещей, Драко, — выдохнул тот.

— Но это так, папа! Она… сделала столько зла! Убила этого несчастного старика… А эта женщина… его дочь — я бы и в страшном сне такого представить себе не смог! И самое противное, что сам того не зная, я тоже во всём этом участвовал. Это ведь я всё про вас рассказывал ей! О том, что вы ищите домовика, что ты попросил меня провести собеседование с Алонзо, и всякие другие вещи… Получается, во всём, что приключилось с тобой и Гермионой действительно есть и моя вина!

— Это совсем другое, — тихо произнёс Люциус. — Ты не знал о её планах, и я не держу на тебя за это зла… Однако ты всегда был очень привязан к ней, и именно поэтому я прошу тебя проявить сейчас к матери сочувствие, даже несмотря на то, что она обманула твоё доверие. Ты же видишь — она, очевидно, впала в безумие, не смогла простить меня, в чём немало и моей собственной вины… Быть может, если бы тогда, на твоём дне рождения я выполнил её требование…

— Какое ещё требование? — прервал его тот.

— Она хотела, чтобы я дал ей непреложный обет, что не изменю своего завещания, — сказал Люциус.

— Что? Она просила тебя дать ей непреложный обет о моём наследстве?

— Да, и мне, вероятно, необходимо было согласиться. Быть может тогда, она удовлетворилась бы и не стала довершать свои планы… В конце концов она думала только о твоём благополучии, поверь мне.

— Нет! — Скрипнул стул; послышались беспокойные шаги. — Нет! Она думала в тот момент совсем не обо мне! Она была одержима ненавистью к тебе за то, что ты отдал её место грязнокровке!

Стоявшая за дверью Гермиона вздрогнула слегка.

— Не произноси больше подобных слов в этом доме, Драко, — мягко прервал его Люциус.

— Потребовав от тебя непреложный обет, она просто хотела привязать тебя к себе! — продолжал тот, пропустив его замечание мимо ушей. — Снова! Какая же она эгоистка!.. Как она… — голос его дрогнул. — Как она могла так поступить со мной?!

— Драко, — вздохнул Люциус.

— Я ведь… Я ведь так её любил! Так любил её, папа. А она… разбила мне сердце!

Шаги прекратились, послышался сдавленный всхлип, и негромко скрипнули о паркет ножки второго стула.

— Ну всё, — это был Люциус, — всё…

На несколько мгновений повисло молчание, прерываемое лишь редкими судорожными вздохами Драко; потом звякнули бокалы, и стулья скрипнули вновь.

— А между тем, — вздохнул Люциус, — учитывая, события ещё только грядущие, сколь же и неотвратимые, мне тоже нужно попросить тебя кое о чём…

— Неужели ты и правда собрался вновь пройти через суд?

— Это уже бесполезно обсуждать, — бросил тот, — но чтобы ты в полной мере понимал всю серьёзность моей просьбы, сынок, я должен сразу сказать тебе, что штрафом, мне отделаться навряд ли теперь удастся. Кингсли лучше удавится, чем даст мне уйти от него и в этот раз, а потому, я хотел попросить тебя, чтобы ты позаботился о Гермионе и Розе, в то время, пока я буду… отсутствовать.

— Но папа, почему ты так уверен…

— Просто обещай мне, Драко! Я не прошу тебя давать мне никаких непреложных обетов, но я должен знать, что в ближайшие, по крайней мере, пять лет, Гермиона и твоя сестра будут находиться в надёжных руках.

— Пять? — Гермиона в ужасе отпрянула от двери, сейчас же зажав себе рукой рот.

Поглощённые, однако, своей беседой отец и сын не услышали её, и вскоре, из кабинета вновь раздался взволнованный, но едва уже различимый голос Драко:

— Конечно, пап. Конечно, я обещаю тебе… обещаю…

========== Глава 29. Мать ==========

Гермиона не рассказала Люциусу о том, что услышала.

Когда он, закончив с Драко свой разговор, покинул кабинет — за дверью её уже не было. Она дожидалась их обоих в столовой, и они посидели там все вместе ещё немного за приготовленным на скорую руку обедом, после чего Драко сразу же отправился в Америку. Мать он не простил и навещать перед заключением в Азкабан тоже не стал. Люциус переживал. Гермиона чувствовала это и вечером, и следующим утром. Он был молчалив, напряжён, но оба они делали вид, что совсем не замечали этого.

Форсировать события, после неудавшегося разговора с Кингсли, Гермиона, также больше не пыталась. Люциус убедил её даже и не думать писать членам Визенгамота просительных посланий, как она хотела сделать это сперва, объяснив, что подобные действия её будут непременно расценены этими людьми превратно, какими бы дружескими их отношения ей раньше ни казались. А два дня спустя в поместье прибыл юрист, и Люциус подписал целый ворох пергаментных свитков, согласно которым благотворительный фонд «Серебряная выдра» должен был полностью перейти во владение Гермионы сразу после его суда.

Дни же тем временем пробежали один за другим. В заботах прошли среда и четверг, ознаменованные сразу тремя письмами из Министерства, сообщившими Люциусу и Гермионе о депортации Алонзо в Мексику, заключении Фрэнка МакКиннона в Азкабан и возвращении туда же Плегги Паркинсона, тогда как домовика его, Бэгзля, согласно решению Комиссии по обезвреживанию опасных магических существ было предписано усыпить, — у Гермионы в душе от этой новости ничего не дрогнуло, — а потом наступила пятница.

Всё утро они провели тогда вместе с Розой в саду Малфой-мэнора, наслаждаясь первым дыханьем ранней осени и любуясь уже подёрнутым желтизной лесом. Люциус играл с дочерью, отыскивая для неё в траве молодые жёлуди и разноцветные опавшие с дубов и клёнов листочки, пока, встав на четвереньки, не позволил забраться ему на спину, и та, заливисто смеясь, поехала по лужайке верхом на нём, ухватившись за ворот его рубашки. Оба они были такими красивыми — Гермиона никак не могла налюбоваться.

— Когда ты подрастёшь я куплю тебе этонского пегаса, — говорил Розе Люциус. — Ты обязательно должна играть в воздушное поло! Тебе это понравится.

Улыбаясь, он остановился в конце концов возле Гермионы, и та сняла раскрасневшуюся от счастья дочь с его спины, наслаждаясь этим сладким теплом их семейного очага и отчаянно стараясь забыть о завтрашнем дне, надвигавшемся на неё столь неотвратимо.

— Знаешь, я, тут подумал, — произнёс Люциус, растягиваясь рядом с ней на большом клетчатом пледе — солнце, заволоченное прозрачной дымкой перистых облаков, было уже в зените. — Я так давно не летал на метле. Ты не была бы против, если бы мы полетали немного после обеда?

— Конечно, нет, — сказала Гермиона. — По-моему это прекрасная идея: полетать над окрестностями, пока ещё не пошли дожди.

— Да, — кивнул он, прикрывая глаза, — да, пока не пошли дожди…

И побыв в саду ещё немного, они отправились в дом, где, пообедав, уложили Розу для полуденного сна, а сами, вооружившись двумя мётлами, вновь вышли на улицу, принимаясь медленно спускаться по зелёному склону к реке.

— Мерлин, неужели это те самые Нимбусы? — взгляд Гермионы упал на блестевшую совсем ещё новой позолотой надпись «2001» на чёрной рукояти. — Сколько же ты их купил тогда?

— Никак не меньше десяти, — хмыкнул Люциус. — Драко всю душу из меня вытряс тем летом. Сказал, что Комета-260, на которой он летал всё своё детство — «прошлый век». Ну, ничего себе! Я в своё время и на школьном Чистомёте успешно голы забивал — Квиддич для моего отца был не вполне аристократичен, и он далеко не сразу соизволил купить мне приличную метлу, сделав это только когда я стал капитаном.

— Получается, ты был охотником?

— Да, охотником! — кивнул он. — И я прекрасно выполнял всякие запрещённые приёмчики, заставлявшие вратарей других команд пропускать мои пассы. Мой личный рекорд — семнадцать забитых подряд голов, — губы его тронула улыбка. — Квиддич делал меня счастливым. Я чувствовал себя свободным во время игры.

— Почему же ты бросил его?

— Когда я закончил Хогвартс и обзавёлся меткой, все прошлые развлечения стали казаться ребячеством. Было уже не до игр.

Они замолчали. Лёгкий ветерок трепал Гермионе волосы, гладкая трава, полёгшая под тяжестью своих напитанных соками стеблей, скользила под её ногами.

— Именно из-за этих мётел Драко впервые и назвал меня грязнокровкой тогда, — сама не зная зачем, вспомнила она, и Люциус метнул в неё изумлённый взгляд.

— Какая же была связь, позволь полюбопытствовать?

— О, я сказала ему, что в отличие от Слизерина, в команду Гриффиндора берут за талант, а не за подачки!

— Туше, — Люциус скривил губы. — Представляю, как он разозлился… и приношу тебе запоздалые извинения за его поведение.

Гермиона лишь улыбнулась, и вскоре они остановились у каменистого берега реки.

— Когда Драко родился, — бросив на землю метлу и взятый им с собой Квоффл, Люциус принялся натягивать на руки тугие перчатки. — Я надеялся, что он будет отличным игроком. Хотел, чтобы он тоже чувствовал эту свободу… Тосковал по ней сам, вероятно, и рассчитывал ощутить вновь, наблюдая за его игрой. Но нет, — он качнул головой, — меня ожидали лишь разочарование и досада. Особенно когда он позорно продул мистеру Поттеру на своей первой же игре. Я видел, что у него нет особых способностей, и меня это угнетало. Его же, в свою очередь, угнетало то, что он никак не мог оправдать моих надежд… Удивительно, но я и сам не заметил, как превратился в собственного отца. Того тоже вечно не устраивали мои «весьма скромные» способности в трансфигурации. Хотя, в свою защиту, должен сказать, что всегда имел по этому предмету не ниже «превосходно». Его же, казалось, ничто не могло удовлетворить, и теперь я полагаю, он и сам не знал, чего от меня ждал… так же как и я от Драко.

Зажав метлы между ног и покрепче обхватив отполированные рукояти, оба они взмыли ввысь. По-сентябрьски влажный воздух обдал их лица прохладой и, прикрыв глаза, Гермиона полной грудью вздохнула свежесть леса, казавшуюся особенно сладкой именно здесь, у самых его вершин.

— Давненько я не летал, — пробормотал себе под нос Люциус, когда его в очередной раз слегка повело в бок — отсутствие практики явно давало о себе знать, хотя он и старался продемонстрировать все признаки уверенного ездока.

Переведя дыхание, он замер ненадолго в воздухе, оглядываясь и делая вид, будто решил полюбоваться окрестностями, хотя любоваться и правда сейчас было чем: Малфой-мэнор с этого ракурса смотрелся поистине величественно в окружавшем его пасторальном пейзаже. Гермиона тем временем сделала несколько аккуратных кругов. Она и сама, признаться, не летала на метле уже очень давно, но видеть взгромоздившимся на неё Люциуса было теперь куда более непривычно, сколь же и любопытно.

— Хотела бы я посмотреть на тебя в форме для квиддича, — сказала она, отлетев от него на некоторое расстояние. — Уверена, она тебе очень шла.

— О, она сидела на мне блестяще! — с жаром кивнул Люциус. — Когда я надевал её — все девчонки были мои!.. Мои они, правда, были и без формы.

Он игриво подмигнул ей и, вытащив из-за пазухи палочку, приманил к себе оставленный на земле Квоффл. Через мгновение красный мяч был уже у него в руках.

— Боюсь представить, сколько побед ты одержал в женских комнатах Слизерина! — хмыкнула Гермиона.

— И не только Слизерина, хочу заметить, — он приподнял бровь. — Гриффиндоркам и хаффлпафкам по большей части гордость не позволяла засматриваться на меня, тогда как студентки Рейвенкло были весьма не прочь подобного альянса.

Он кинул мяч ей, и, оторвав от древка руки, Гермиона поймала его. Метла её при этом слегка пошатнулась, но она быстро восстановила равновесие, посмотрев на Люциуса с задумчивостью — до сих пор он очень мало рассказывал ей о своём детстве и соблазн ухватиться за этот его внезапный всплеск ностальгической откровенности был для неё теперь уж слишком велик.

— Так значит, твоему отцу не нравился квиддич? — спросила она, возвращая ему Квоффл.

— Не знаю, было ли на этой Земле вообще что-то, что ему нравилось, помимо чтения мне бесконечных нотаций, — выплюнул Люциус, поймав его одной рукой. — Но я не могу винить его за это. В конце концов я был далеко не самым кротким ребёнком, и моё поступление в Хогвартс во многом стало своего рода освобождением не только для меня, но и для него.

— Но ты ведь хорошо учился, — удивилась Гермиона, — стал старостой. Он должен был бы гордиться тобой!.. Когда мои родители, например, узнали о том, что я получила значок — в следующий мой приезд дома меня ждал ужасно сладкий торт, а они у меня, знаешь ли, дантисты, так что…

Люциус расплылся в улыбке.

— Если бы я только попробовал не стать старостой, Гермиона, в этом доме мне не то что бы не приготовили приветственный торт, но и вовсе, боюсь, не пустили бы в ближайшие рождественские каникулы на порог. Хотя я итак, признаться, ненавидел возвращаться зимой в мэнор… Летом отец предпочитал отправлять меня в Уитернси сразу месяца на два, тогда как в декабре чувствовал своим долгом самостоятельно приниматься за моё воспитание, особенно когда в столе его за прошедшие месяцы скапливались письма с жалобами от учителей и тревожными воззваниями от нашего глубокоуважаемого директора, весьма небезразличного к моим «внушавшим ему мрачные опасения патологическим наклонностям, проявлявшимся порой в излишне яркой нетерпимости к магглорожденным»…

— Дамблдор писал письма подобного содержания твоему отцу? — поразилась Гермиона.

— В тот период он, очевидно, полагал, что обратив внимание некоторых родителей, на поведение их чад, предотвратит вышедший уже из-под всякого контроля неуклонный рост числа приспешников Волдеморта. И не знаю, как это было у других, но в моём случае, отец, прекрасно осведомлённый о том, с кем я вожу дружбу, больше беспокоился не столько о моих вполне соответствовавших его собственному мировоззрению убеждениях, сколько о том, что я своим неосмотрительным поведением мог навлечь позор на весь наш досточтимый род. Он-то воспитывал из меня достойного наследника, человека, способного сохранить и передать другим поколениям ценности наших великих предков, а не смутьяна и спесивца, не умевшего должным образом скрывать свои воззрения, что неустанно и вбивал в меня каждые каникулы, после зачитывания вслух очередного письма.

— Получается, твой отец знал и о метке? — поразилась Гермиона, опуская вновь угодивший ей в руки Квоффл себе на колени и принимаясь сжимать безотчётно его бархатистую испещрённую многочисленными царапинами поверхность пальцами.

— Доподлинно о ней ему известно не было, — ответил Люциус, — хотя он и догадывался, быть может, предпочитая тем не менее удобно делать вид, что отношения к этой стороне моей жизни сам не имел.

— Когда к нам в Хогвартс вернулся Слизнорт, я видела в его кабинете фотографию, на которой кроме прочих был и ты, — сказала Гермиона. — Говорили, он был другом твоего отца.

— У моего отца не было друзей, — выплюнул Люциус. — Однако Слизнорт не понаслышке был осведомлён о его непростом характере. Все полагали, что он выгораживал меня перед Дамблдором по его просьбе, однако, истина заключалась только в том, что Гораций, будучи деканом Слизерина, просто не хотел наводить влиятельных родителей своих студентов на мысль, будто он просиживал своё место зря. По той же причине, полагаю, он принял меня и в свой элитный клуб, хоть я и не был слишком уж успешен в зельеварении, что впрочем, всё равно не имело для моего отца никакой ценности.

— Неужели он никогда не был доволен тобой?

— Ну почему же? — Люциус повёл бровью. — Однажды, на смертном одре, когда я безмолвно взирал на его, изъеденное драконьей оспой лицо, он сказал, что вполне удовлетворён полным отсутствием сопереживания в моих глазах.

Слова Люциуса потонули в возмущённом шелесте крон, трепещущих в порывах усилившегося ветра.

— И он… был прав? — спросила Гермиона.

— Вполне, — уголок губ Люциуса дрогнул в холодной улыбке.

— И ты совсем не испытывал к нему хотя бы жалости в тот момент?

— Я, безусловно, уважал его и принимал таким, каков он был весь тот отрезок времени, что нам с ним суждено было провести бок о бок, — с расстановкой произнёс Люциус. — Большего он от меня никогда и не требовал. Смерть же его я принял лишь как этап, завершивший унизительный период моего зависимого подчинения и позволивший мне занять в этом доме наконец именно ту позицию, для которой сам же он так тщательно меня и готовил.

Гермиона медленно приблизилась к Люциусу, вглядываясь в его абсолютно бесстрастные сейчас глаза.

— Но ему ведь не удалось, — сказала она.

— Не удалось, что? — уточнил он.

— Полностью выбить из тебя всякую способность к состраданию, — пальцы её несмело коснулись его прохладной щеки, и затянутая перчаткой рука сжала их.

— Ему много чего не удалось.

Ветер на высоте становился всё сильнее. Солнце совсем уже скрылось за густой пеленой облаков, и Гермиона, продрогшая в своём лёгком свитере, приникла к плечу Люциуса. Он обнял её.

— Иногда мне кажется, что я ещё так мало знаю о тебе, — она втянула носом его запах, такой тёплый, такой родной.

— Ты знаешь обо мне самое главное, Гермиона, — произнёс он. — Знаешь, что я люблю тебя.

Кожа его перчатки скользнула по её подбородку, и он склонился, целуя её в губы. Квоффл полетел из рук Гермионы куда-то вниз, и она прижалась к Люциусу, заводя озябшие пальцы ему под мантию.

— Предлагаю, продолжить наш полёт на земле, — прошептал он, и они медленно спустились на лужайку, оставляя мётлы в стороне и вновь сливаясь в поцелуе.

Сорвав с рук перчатки, Люциус опустил Гермиону прямо на траву, задирая ей кофту и стаскивая брюки. Пальцы её принялись расстёгивать ему ширинку, и вскоре он вошёл в неё, зарываясь лицом ей в волосы и принимаясь неистово вдавливать во влажную почву, запах которой окутывал её, смешиваясь с жаром его сильного господствовавшего над ней тела, — как же она любила его, как жаждала полностью быть в его власти. Дыхание Люциуса опаляло ей ухо, и она прижималась к нему изо всех сил, ощущая себя такой наполненной, такой счастливой.

— Если бы я только могла впитать тебя, Люциус, — задыхалась от любви она. — Выпить, съесть тебя, проглотить без остатка, чтобы никто и никогда не посмел отобрать тебя у меня, чтобы никто не посмел отделить тебя от меня, чтобы ты всегда был со мной… во мне…

***

Оставшуюся часть дня Гермиона и Люциус провели в комнате дочери, наблюдая за её играми и слушая её забавную болтовню, после чего, отужинав, вновь уютно устроились вместе с ней на кровати уже в собственной спальне. Роза при этом взяла с собой Мими, и трогательно положила её в конце вечера Люциусу на одно плечо, в то время как сама заснула на другом, и Гермионе, не посмевшей нарушить эту умилительную идиллию, не осталось ничего иного кроме как лечь аккуратно рядом, слушая их размеренное дыхание и безуспешно пытаясь проглотить вставший у неё поперёк горла ком.

Мысли о суде, столь тщательно подавляемые ею весь этот прекрасный день, навалились на неё вдруг с такой страшной силой, что она, невзирая на усталость, совсем не могла теперь уснуть, а потому, полежав ещё немного и убедившись, что сам Люциус уже провалился в сон, поднялась с кровати и тихо покинула комнату, бесцельно принимаясь бродить по мрачным коридорам Малфой-мэнора.

Никогда ещё проплывавшие пред её внутренним взором картины грядущего, не были столь беспросветны. Как бы Гермиона ни храбрилась, как бы ни пыталась убедить саму себя все эти дни, что потеряно было ещё не всё — надежда на лучшее отчаянно угасала в ней с каждым неотвратимо приближавшим час суда мгновением.

Поднявшись на третий этаж и остановившись в задумчивости у библиотеки, где она провела последние несколько ночей за изучением книг по магическому праву и подготовкой собственной речи, с которой планировала выступить утром на слушании, Гермиона так и не стала туда входить. Речь свою она знала наизусть, а выводы, которые сделала, изучив всю связанную с применением непростительных заклятий литературу, были утешительны едва ли, и Гермионе показалось уже бессмысленным, пытаться искать в книгах что-то ещё, а потому она просто двинулась медленно дальше по коридору, оказавшись вскоре в галерее северного крыла и различая во мраке у дальней стены полупрозрачный женский силуэт.

— Леди Фелиция? — она медленно подошла к призраку.

— Гермиона, — повернулась та. — Как хорошо, что ты сама пришла ко мне. Я как раз хотела поговорить с тобой, но не решалась преступить черту — обычно мы, призраки этого поместья, не вмешиваемся в дела живых его обитателей…

— Так о чём вы хотели поговорить со мной? — удивилась Гермиона.

— О Люциусе, конечно. События последних дней вызвали среди нас немалые волнения. Все мы обеспокоены судьбою нашего любимого потомка. Мысль, что он покинет Малфой-мэнор, страшит нас!

— Ах, знали бы вы, как тяжело это для меня!

— Я знаю, — Фелиция склонила голову. — И я благодарна тебе за твои чувства к нему. Знай, все мы на твоей стороне, хоть ты и маггловской крови.

— Спасибо, — смущённо кивнула Гермиона, размышляя над тем, стоило ли ей принимать подобное заявление за великую честь.

— А потому, я хотела узнать, — продолжила Фелиция, — не могу ли я оказать тебе какую-либо помощь, дабы наш возлюбленный сын вернулся завтра в свой дом?

— Если бы я только знала, что ещё можно сделать для этого, — Гермиона устало опустилась на узкую деревянную скамью у стены. — Увы, но решение, которое примет Визенгамот едва ли будет зависеть от меня. Я пыталась поговорить с Министром, хотела даже связаться с некоторыми судьями, но Люциус запретил мне делать это.

— Неужели всё так безнадёжно?

— Он уверен, что решение будет не в нашу пользу, — вздохнула Гермиона, ощущая, как к горлу её вновь подступает ком. — И я не знаю… не знаю, как переживу это, леди Фелиция! Как я смогу объяснить завтра Розе, почему отец её не вернулся вечером домой и почему не вернётся к нам возможно в ближайшие несколько лет?

Она уронила лицо в ладони, сейчас же вздрогнув от озноба — ледяная рука призрака легла ей на плечо.

— Ах, как циклично всё в этом мире! — провозгласила Фелиция. — Казалось бы, я лишь вчера утешала точно так же и его, а минуло уж пятьдесят… Бедные! Бедные мои потомки!

Призрак вскинула руки к потолку.

— О ком вы говорите, леди Фелиция? — удивилась Гермиона. — Кого вы утешали?

— Об Абраксасе, конечно, — неспешно она переместилась к окну, обратив свой взор в кромешную, плотно окутавшую Малфой-мэнор мглу. — Ровно полвека назад я слышала от него всё то же самое…

— От отца Люциуса? — Гермиона порывисто поднялась с места, щёки её охватил жар. — Неужели этот ужасный человек вообще когда-либо нуждался в утешении?!

— Люциус пожаловался тебе на него, не так ли? — хмыкнула та.

— Нет, он не жаловался, — Гермиона мотнула головой. — Лишь вспомнил некоторые факты из своего детства. И их было вполне достаточно, дабы я поняла, каким эгоистичным и жестокосердным Абраксас был!

— Вот каким уж он точно не был, так это жестокосердным! — призрачное лицо Фелиции озарила улыбка, которая показалась Гермионе сейчас весьма неуместной.

— Вы хотите сказать, что человек, который за всю свою жизнь ни разу так и не удосужился сказать своему собственному сыну, что любил его — обладал добрым сердцем?

— Ах, ну не добрым, быть может, — Фелиция склонила голову. — Однако в том, каким он запомнился Люциусу, не было одной лишь его вины… Страдания, бывает, ослепляют человека так сильно, Гермиона. Если бы ты только знала, как Абраксас любил её — Реджину… О, это была великая любовь! Такая страшная редкость в нашем роду. Он взял её в жёны совсем ещё юной, и был так счастлив, когда она подарила ему сына. И как раздавлен был, когда спустя всего четыре года она увяла вдруг за считанные дни, как срезанный с куста розы бутон. Он совсем не был к этому готов…

— И именно поэтому он просто предпочёл истереть любые воспоминания о ней в этом доме: сжёг портрет, уничтожил вещи… — возмутилась Гермиона.

— Это был его способ справиться со своим несчастьем. Утрата нанесла ему страшный удар, подкосила. Абраксас разочаровался. Он понял, что любовь к Реджине сделала его слабым и беспомощным — обрекла на одинокую, полную горьких сожалений жизнь — вот если бы он никогда её не любил!..

— Но он не остался один! — прервала Фелицию Гермиона. — От Реджины у него остался сын! Неужели он совсем не думал о нём?

— Да, — кивнула Фелиция. — На руках убитого горем Абраксаса остался Люциус — назойливое, непрестанное напоминание о ней…

— Которое он, очевидно, уничтожить просто так не мог? — оскалившись, Гермиона затрясла головой.

— Ах, ты не справедлива к нему, — Фелиция вновь отвернулась. — Люциус ведь был его первенцем, желанным наследником, в лице которого, однако, тот отныне, день за днём видел лишь её… В первое время Люциус ведь очень тосковал по матери, плакал ночами, звал Реджину, что причиняло Абраксасу страшную боль. Точно также как и ты, теперь, он понимал, что никогда не сможет заменить сыну мать.

— Но он и отцом-то хорошим стать не смог! — выплюнула Гермиона. — Жестоко обходился с ним! Не предостерёг от страшной ошибки!..

— Как я уже сказала, Абраксас увидел, что любовь и привязанность были слабостями, причинявшими человеку лишь страдания, а он желал оградить Люциуса от подобных мук…

Гермиона ахнула. Осознание столь кощунственной несправедливости пронзило её.

— Так значит, он намеренно воспитывал Люциуса в атмосфере холодного безразличия?! — выговорила она, и когда Фелиция, лишь сдержанно кивнула, воскликнула так громко, что эхо её разнеслось по всей галерее: — Ах, да он был даже хуже, чем я о нём думала: сознательно сотворить такое с собственным ребёнком!

— Он так страдал от этого, — посетовала Фелиция.

— Страдал? — вскрикнула Гермиона. — Да он был монстром!

Из глаз её невольно брызнули слёзы — от обиды, от жалости к Люциусу её всю трясло.

— Пойдём, я покажу тебе кое-что, — сказала Фелиция.

Развернувшись, она медленно поплыла по коридору, обратно в восточное крыло и, замерев на мгновение у двери в библиотеку, просочилась сквозь неё. Гермионе не оставалось ничего иного, кроме как последовать за ней.

— Вон там, — Фелиция указала рукой на один из книжных шкафов, когда Гермиона включила в лампах свет. — Под третьей половицей у четвёртой секции. Там был её тайник…

— Тайник? — изумилась Гермиона. — Неужели… Реджины?

— Да, — кивнула та. — Абраксас уничтожил в этом доме много её вещей, но не всё…

Ещё не до конца веря в происходящее, Гермиона опустилась на пол в том месте, куда указала Фелиция, и принялась шарить пальцами по стыкам паркетных досок, очень скоро обнаружив между двумя из них зазор, который смогла подцепить ногтями. Доска скрипнула и поддалась, открывая взору Гермионы узкую, всю затянутую паутиной нишу в полу, и она погрузила туда руку, нащупывая под слоем пыли небольшую картонную коробочку.

— Но как же так, — поразилась Гермиона, вытаскивая её на свет; пыль облаком взвилась в воздух. — Почему вы не рассказали об этом тайнике Люциусу?

— Я же уже сказала тебе, что не вмешиваюсь никогда в жизнь живых. Это негласный закон нашего поместья. Призраки знают, бывает, слишком много, а раскрытие иных тайн может навредить естественному ходу вещей… К примеру, если бы ты изменила Люциусу с тем мексиканцем, я непременно узнала бы об этом, но не стала бы рассказывать ему…

— Я бы никогда не посмела сделать такое! — задохнулась Гермиона, оскорблённая подобным допущением.

— Ну… не все жёны, моих дорогих потомков были такими же принципиальными, как ты, — Фелиция повела бровью.

— Ах, они… очевидно, просто не любили своих мужей, — вспыхнув, заметила та.

— Что, к несчастью, правда. Однако именно потому в этом доме так много никем не обнаруженных тайников, хоть я и не против была бы показать их место… Потомки мои очень редко, однако, решались спросить моей помощи.

— Почему же вы показали этот тайник сейчас мне? — поднявшись на ноги, Гермиона положила коробочку на стол.

— Если вероятность того, что Люциус покинет нас завтра, действительно столь велика — я чувствую своим долгом сделать для него что-то, что поможет ему вдали от дома не забыть кто он такой. Последнее слово я, однако, оставлю за тобой, Гермиона… Только ты теперь можешь решить, готов ли Люциус узнать и о другом человеке, давшем ему жизнь. Но прежде, чем я покину тебя сейчас — обещай мне, дочь магглов, что завтра на суде ты сделаешь всё, дабы не позволить им забрать его…

— Обещаю, леди Фелиция, — кивнула Гермиона. — Да, я сделаю для этого всё, что только смогу…

И улыбнувшись, призрачная дама растаяла в воздухе.

Гермиона вздохнула. Постояв ещё немного в воцарившейся тишине, она медленно повернулась к лежащей на столе серой коробочке и, опустившись перед ней на стул, сняла крышку, обнаруживая внутри обтянутый телячьей кожей блокнот, засохший бутон красной розы и почерневший, совсем простой круглый медальон, должно быть из серебра. Его-то она и достала первым, раскрыв, с замиранием сердца, и прижала дрогнувшие пальцы к губам — там была она. Реджина Розье. Небольшое изображение её находилось на одной створке, в то время как на другой был Абраксас — достаточно молодой ещё, совсем не такой, каким Гермиона видела его на портрете, найденном ею однажды в самой дальней гостевой спальне поместья. Однако она сразу узнала его волевой профиль, тот же, что и у Люциуса, — он как бы взирал на свою молодую жену. Реджина же напротив, смотрела не на него, но вперёд, куда-то вдаль, будто бы за грань чьего-либо понимания. Светлые глаза её, Гермиона тоже сейчас же узнала.

— Ну, здравствуй, Реджина, — прошептала она, откладывая в задумчивости медальон и беря в руки блокнот, который открыла наугад, близко к началу.

«Вчера приезжала любимая моя кузина, Друэлла, — писала Реджина, своим аккуратным почерком. — Сообщила, что снова беременна, но что опять будет девочка. Очень сокрушалась. Плакала даже. А я её жалела и плакала вместе с ней… Как же печально это, что она совсем не так счастлива, как я, и что повезло ей не так, как мне. Мой Абраксас ведь так любит меня, так он счастлив, что я подарила ему наследника. Сказал, что хотел бы ещё двоих, а может и троих, а я, глупенькая, даже испугалась сперва, когда он мне об этом сообщил. Подумала, как же это возможно родить ему ещё детей, тогда как всё сердце моё занято сейчас только им одним — моим маленьким Люциусом. Как же я смогу позволить себе разделить эту неземную любовь, подарив её кому-то ещё, кроме него? Но теперь-то я думаю, что это совсем не страшно. Любовь моя к нему ведь только приумножается день ото дня, я так наполнена ею, а потому, полагаю, хватит её и на других, однако, я совсем не готова проверять это сейчас. Быть может, потом, хотя бы через пару лет, когда я вдоволь наслажусь…»

Гермиона пролистнула ещё должно быть дюжину страниц.

«…Он такой впечатлительный мальчик, — снова начала читать она. — Совсем не может слушать сказок, где случается что-то плохое — забирается сразу под одеяло, прижимается ко мне и просит прекратить. А вчера наш эльф, взял да и напугал его! В комнату к нам залетела стрекоза — Люциус наблюдал за ней, а этот старый дурень, возьми, да и реши, будто маленькому мастеру надобно сделать из неё панно. Изловил её, да и проткнул живую ещё прямо у него на глазах булавкой, как магглы это делают, а я и слова-то сказать не успела! Представить даже не могу, где идиот этого набрался?! Люциус так горько плакал, даже отказался есть.

Абраксас страшно разозлился. «Что это за мужчина будет такой?», — сказал. Пытался даже шлепнуть его, но я не дала. Нет, мой Люциус никогда не должен узнать, что это такое, когда родитель бьет своё дитя. Никогда не будет этого, покуда я жива!».

Гермиона пролистнула ещё страницы, заметив, что почерк Реджины в какой-то момент изменился. Стал внезапно очень крупным, и совсем уже неровным. Всюду были кляксы.

«Сегодня приходил доктор, — строчки прыгали. — Прописал очередное лекарство. Так я устала от них. Так устала. Я так слаба и Люциус такой грустный, отчего я чувствую себя ужасно виноватой. Он же совсем ещё не понимает… Принёс сегодня мне бутончик розы и положил на мою подушку. Спросил, пойдём ли мы завтра к реке, смотреть на рыбок — так он любит всё живое. Так любопытен ко всему, что движется, прыгает, да щебечет. В нём и самом столько жизни! В отличие от меня… А как я могу объяснить ему, что не пойду с ним завтра смотреть рыбок, хотя и хочу? Ах, Мерлин, как хочу! Быть может, сильнее всего на свете, сильнее даже, чем жить… Просто бы смотреть с моим сыночком на рыбок.

А мой бедный Абраксас так переживает. Так он кричал вчера на доктора, страшно кричал, почём зря! Я ему объясняла, объясняла, а он только и делает, что запрещает мне говорить, да ходить… будто это меня спасёт, будто это продлит мне жизнь…».

Запись эта была последней, и Гермиона, утирая невольно проступившие на глазах слёзы, закрыла дневник, аккуратно положив его, вместе с засохшей розой и медальоном в коробку, и, забрав её с собой, медленно побрела прочь из библиотеки, на второй этаж, в их с Люциусом комнату.

Когда Гермиона тихо вошла туда — он всё также крепко спал, обнимая Розу, а потому, спрятав коробку в свой шкаф и сняв с плеча Люциуса Мими, она забралась на кровать, и, крепко-крепко прижавшись к нему, заснула.

***

Когда Гермиона открыла глаза, она не сразу поняла, наступило ли утро. Тучи на небе за ночь совсем сгустились. Ни Розы, ни Люциуса рядом не оказалось, а потому она встрепенулась и подскочила с кровати, опасаясь, чтомогла проспать… Проспать, возможно, их последнее совместное утро. Вскоре она, правда, расслышала голос Люциуса из комнаты Розы, а потому, осторожно приоткрыв дверь, заглянула туда. Люциус сидел в кресле, сжимая в объятьях заспанную ещё дочь, и та сонно обнимала его ручками за шею.

— Ты же не забудешь меня, да? — шептал он ей на ухо, поглаживая её по светлым волосам. — Не забудешь своего папочку? Как же я тебя люблю, Роза, как люблю… Ты даже и представить себе не можешь этого пока…

Гермиона прикрыла за собой дверь, и Люциус, обратил на неё взгляд. Глаза у него были влажные, и он, быстро протёр их, поднимаясь с кресла. Гермиона подошла к нему, и Люциус прижал к себе и её.

— Не могу надышаться вами, — сказал он. — Почему только теперь мне кажется, что в конечном итоге я всё равно слишком мало ценил вас обеих? Столько времени тратил на бессмысленные глупые вещи, бесконечные письма спонсорам — мышиная возня!

— Люциус, — она провела ладонью по его щеке. — Ты делал это всё для нас…

— И я не хочу вас покидать, — он положил Розу в её кроватку. — Я не готов. Я… мне кажется, я сделал ошибку, Гермиона, — взгляд его наполнился горечью. — Я не должен был сознаваться в содеянном. Это было безответственно с моей стороны… Бессмысленное рыцарство! Ну, кому я сделал лучше?.. Очистил себе совесть, бросив вас на произвол судьбы? Почему столько лет я мог жить с пятнами на ней, а теперь, когда у меня появились вы, я вдруг кинулся доказать что-то непонятно кому?..

— Ты просто изменился, — сказала Гермиона. — Ты… поступил правильно.

— Нет, я… — Люциус вобрал носом воздух, отходя от кровати дочери. — Я вновь поступил, как эгоист. Кингсли ведь хотел дать мне шанс не потому, что он испытывал ко мне когда-то дружеские чувства, но из-за тебя, — хмыкнул он. — И, когда я понял это, во мне в очередной раз взыграла гордыня. Я был задет тем, что моя последующая судьба зависела от милости, которую этот чванливый индюк соизволил проявить к тебе по старой памяти.

— Люциус, это уже не важно, — Гермиона покачала головой. — Ты поступил так, как посчитал нужным… Но потеряно ещё не всё, битва не кончина. Сегодня на суде, мы с тобой поборемся ещё за себя и…

— Гермиона, я должен сказать тебе правду, — он порывисто обернулся. — Срок моего заключения, будет вероятнее всего не таким, как я пообещал тебе сперва… За преступление которое я совершил, дают обычно не меньше…

— Пяти лет, я знаю, Люциус, — прервала его Гермиона. — Я читала закон и… слышала ваш с Драко разговор.

Люциус прикрыл глаза.

— И именно поэтому я обязан сказать тебе кое-что ещё, — он взял её за руки. — Всю эту неделю я боролся с собой, но в конце концов понял, что просто не имею права поступить по-иному. Если всё сегодня сложится худшим образом и… я оставлю вас, то ты должна знать, что я не буду осуждать тебя, если ты…

— Что? — напряжённо выдавила она, и он лишь крепче сжал её пальцы.

— Мне уже немало лет, Гермиона, — прямо взглянул он ей в глаза, — а Азкабан, как ты понимаешь, не придаёт лоска… Даже если это будет сектор «особого режима», где условия содержания относительно терпимы — я вернусь уже не таким, как сейчас, понимаешь?.. А тебе нет ещё и тридцати, ты молода, здорова, красива… и я не имею морального права заставлять тебя ждать того, возможно уже совсем другого человека.

— Замолчи! — выплюнула Гермиона, ощущая, как нестерпимый жар ударил ей в голову, и она с силой вырвалась из его рук. — Какое право ты имеешь, говорить мне такое?

— Гермиона, — губы его дрогнули.

— Никогда… никогда не смей мне больше указывать, кого и откуда мне надо ждать, а кого нет! — отчаянно зашептала она, тряся пальцем у него перед лицом, и он поджал губы. — Я дала клятву! — добавила она. — Что буду с тобой не только в радости, но и в горе, и я не собираюсь её нарушать!

Повисло молчание. Стыдливо Люциус отвёл от неё взгляд. Рот у него приоткрылся, и он прижал к нему ладонь.

— У меня для тебя кое-что есть, — вздохнула она, когда волна негодования схлынула с неё. — Пойдём.

И он молча проследовал за ней обратно в их спальню.

— Этой ночью я кое-что нашла в библиотеке, — открыв свой шкаф, Гермиона сняла с полки пыльную серую коробочку, — и я считаю, что ты наконец должен получить это.

Люциус сидел на кровати едва осмеливаясь бросить на неё взгляд.

— Что ты вообще делала в такую ночь в библиотеке, — слабо лишь усмехнулся он.

— Читала конечно, что же ещё? — саркастично заметила Гермиона, протягивая коробку ему, и, помедлив, Люциус её взял.

— Что это? — спросил он, снимая крышку и извлекая оттуда, лежавший сверху медальон.

— Просто открой, — сказала Гермиона, и, повинуясь, Люциус распахнул верхнюю створку, сейчас же встретившись взглядом с ней.

Вздох замер на его губах. Мгновение шло за мгновением. Недвижно Люциус взирал на свою мать, прямо ей в глаза — его собственные глаза. Он смотрел на неё, смотрел, пока воздух с шумом не проник наконец ему в лёгкие.

— Где ты нашла это? — веки его дрогнули.

— Под паркетом у четвертой секции, — просто ответила Гермиона. — Фелиция показала мне.

— Фели… — лицо его искривилось. — Всё это время она знала?..

— Не вини её, она же всего лишь призрак. Ты никогда не спрашивал, вот она и…

Судорожно вздохнув, Люциус вновь уставился на медальон.

— Там ещё её дневник, — прошептала Гермиона, доставая из коробочки обтянутый кожей блокнот, и Люциус выхватил его, откладывая медальон и принимаясь судорожно листать страницы.

Решив, что ему следовало побыть сейчас наедине, Гермиона медленно отошла от него, берясь уже за ручку двери.

— Гермиона, постой, — он окликнул её почти неслышно, и, обернувшись, она обнаружила в лице его полную растерянность. — Останься…

— Конечно, Люциус, — только и кивнула она, опускаясь на кровать рядом с ним, и, положив голову ему на плечо, произнесла: — Конечно, я всегда останусь с тобой…

========== Глава 30. Суд ==========

— Подсудимый сядьте, — голос Кингсли гулко разнёсся над головами заполонивших многократно увеличенный в размере зал людей.

Их было так много на этот раз. Гермиона, занявшая место в первом ряду, слышала беспрестанный шум их голосов — устрашающий, вздымавшийся над ней, сливавшийся в сплошной нечленораздельный рокот, от которого по спине её бежали мурашки. Они сидели на скамьях, стояли в проходах, скрипели напряжённо о пергамент перьями, щёлкали затворами фотокамер; вспышки их то и дело слепили её. И если бы не Гарри, сидящий по правую руку и не Снейп — по левую, чьи кисти она сдавила мёртвой хваткой, Гермиона непременно сошла бы сейчас с ума.

Минуту назад большие дубовые двери распахнулись и на пороге их, в сопровождении двух стражников появился он. Взгляд его блестевших в отчаянно подавляемой лихорадке глаз, мгновенно был прикован к её лицу, и в нём отразилось всё, что они пережили вдвоём за эту последнюю и, возможно, самую мрачную в их жизни неделю.

Голос Кингсли вывел, однако, Люциуса из оцепенения, и, следуя указанию министра, он покорно сел на жёсткий деревянный стул в окружении тяжёлых цепей. Они, впрочем, остались недвижны, и Люциус спокойно возложил свои грациозные кисти на подлокотники.

— Судебное заседание по делу номер 512 от 6 сентября 2008 года объявляю открытым, — начал Кингсли; гомон стих. — Разбирается дело лорда Люциуса Малфоя II, 1954 года рождения, проживающего в фамильном поместье в графстве Уилтшир и обвиняемого в многократном применении непростительного заклятья Круцио против члена магического сообщества. Заседание ведёт: Кингсли Бруствер, министр магии; Гестия Джонс, глава Отдела магического правопорядка; Сьюзен Боунс, первый заместитель министра. Свидетельства обвинения по данному делу были получены Визенгамотом ранее и, ввиду невозможности личной явки потерпевшего, будут оглашены в ходе сегодняшнего слушания, которое по настоянию подсудимого проводится в особом порядке. Вы подтверждаете данное решение, мистер Малфой?

— Подтверждаю, — кивнул Люциус.

— Оно было принято вами добровольно?

— Абсолютно.

— Известен ли вам регламент рассмотрения дела в особом порядке и его последствия, согласно которым по итогу сегодняшнего слушания Визенгамотом вам может быть выдвинут только обвинительный приговор?

— Да, — отрывисто бросил он.

— В таком случае, я передаю слово мисс Джонс и прошу её изложить суть дела.

— Благодарю, господин Верховный чародей! — кивнула Гестия, разворачивая лежащий перед ней свиток, и, надев на свой аккуратный нос очки, принялась читать: — Согласно свидетельствам потерпевшего и признанию обвиняемого, ночью 23 августа 2008 года лорд Люциус Малфой, наложил на незаконно вторгшегося на территорию его поместья мистера Плеггу Паркинсона заклятье Круцио, применение которого против члена магического сообщества, согласно обновлённому закону о непростительных заклятьях от 12 мая 1998 года, при неоспоримости умышленного причинения вреда, карается заключением в Азкабан продолжительностью от пяти до ста двадцати лет.

— Вам всё понятно, мистер Малфой? — спросил Кингсли.

— Предельно.

— Согласны ли вы с обвинением и по-прежнему ли признаёте за собой вину?

— Да, я полностью признаю за собой вину, — Люциус прикрыл глаза.

— В таком случае, если ни у кого нет дополнительных вопросов к подсудимому, суд готов выслушать двух свидетелей…

— Позвольте, господин Верховный чародей, но у меня есть вопрос, — раздался внезапно голос сидящего в третьем ряду мистера Бёрка, и Гермиона метнула в него поражённый взгляд: худосочное лицо главы Отдела международного магического сообщества выглядело как никогда болезненным в оборках лиловой судейской мантии. — Прежде, чем вы пригласите свидетелей, я хотел бы лишь уточнить у подсудимого для ясности всех ныне здесь присутствующих пару опущенных мисс Джонс нюансов… Исходя из показаний потерпевшего: мистер Паркинсон, отправленный ныне в Азкабан, к тому моменту, когда подсудимый совершил над ним неправомерный насильственный акт, был уже обезоружен и не представлял опасности, не так ли, мистер Малфой?

— Да, мистер Бёрк, всё было именно так, — подтвердил Люциус.

— Значит ли это, что никакой явной необходимости противодействовать ему, а уж тем более приниматься пытать, у вас не было?

— Нет, не было, — согласился он.

— Но вы всё равно сделали это? — уточнил зачем-то мистер Бёрк.

Люциус вздохнул. Губы его тронула едва различимая презрительная усмешка.

— На мой дом в тот вечер было совершено гнусное тщательно спланированное нападение, целью коего являлось хладнокровное убийство всех его обитателей или, по крайней мере, причинение вреда мне и моей семье, что, конечно, ни в коей мере не оправдывает моего собственно бесчеловечного поступка. Однако прежде чем совершить его, я был полностью лишён способности оказывать мистеру Паркинсону какое-либо сопротивление, в то время как он, связав мою жену и поставив её прямо у меня на глазах на колени, угрожал ей, держа палочку у виска. Это, как можно понять из дальнейших событий, оказало на меня весьма сильный эффект — вывело из себя, если хотите, а потому, после того, как Гермионе удалось вырваться из его рук и обезоружить — сам я, к несчастью, контролировать свои действия уже не мог…

— Иными словами, вы утверждаете, что были в стадии аффекта, мистер Малфой? — кивнул Бёрк и, не дожидаясь ответа, добавил: — А не могли бы вы пояснить для нас всех ещё раз, что именно подразумеваете, говоря, о своей полной неспособности оказывать сопротивление в тот момент, когда мистер Паркинсон угрожал вашей жене?

— Под этими словами, я имею в виду только то, что был лишён своей палочки, а также ранен в ходе битвы, — ответил Люциус.

— В вас попало какое-то заклятье, пока мистер Поттер сражался с мистером Паркинсоном?

— Нет, однако, я пытался обезвредить Ральфа Мальсибера…

— Без палочки?

— Да, голыми руками, — выплюнул Люциус. — Прямо как маггл!

Шёпот промчался подобно лёгкому бризу вдоль рядов.

— Как маггл? — Бёрк приподнял бровь. — Что ж, стало быть, именно в тот момент мистер Поттер и отправил в мистера Мальсибера оглушающее заклятье, что оказалось, хотя и в разной степени, но всё же весьма фатальным для них обоих… Меня, тем не менее, больше волнует сейчас совсем другой аспект. Когда мистер Поттер, поверженный противником, уже лишился способности воспринимать окружающую его реальность, вы ведь не упустили своей возможности одержать над Паркинсоном верх, завладев палочкой одного из мракоборцев, не так ли, мистер Малфой?

Люциус обратил на Бёрка внимательный взгляд.

— Да, я хотел воспользоваться ей…

— И воспользовались, конечно! — энергично заметил тот. — Палочка ведь оказалась расщеплена на несколько частей, что явственно свидетельствует о попытке сотворения с её помощью одного из трёх непростительных заклятий!

Всплеск возбуждённых голосов заставил Гермиону вздрогнуть на этот раз.

— Не понимаю к чему этот диспут сейчас, мистер Бёрк, — Люциус дёрнул головой. — Я не отрицаю своей вины, и детально изложил все подробности произошедших в ту роковую ночь событий ещё на ранних этапах следствия, что, безусловно, отражено в лежащей перед вами на столе копии протокола…

— Да-да! Действительно — это так! — замахал тот рукой. — И я, поверьте, не пытаюсь уличить вас сейчас в какой-либо лжи, однако, если мы хотим здесь сегодня докопаться до правды, дабы принять по вашему делу, самое что ни на есть взвешенное и справедливое решение, мистер Малфой, не сочтите за труд напомнить нам некоторые казалось бы малозначимые факты минувших событий ещё раз. Вы ведь сказали сегодня сперва, что принялись пытать мистера Паркинсона в пылу ярости после угроз в адрес вашей жены, в то время как в действительности — что мы и выяснили теперь — пытались одержать над ним верх посредством Круцио ещё задолго до того, как в руки к вам попала его личная палочка. Что тоже произошло не просто так.

— Вы правы, мистер Бёрк, я утратил контроль над эмоциями ещё до того, как мистер Паркинсон стал угрожать Гермионе, — примирительно сказал Люциус. — В гневе я пытался сотворить Круцио с помощью палочки одного из мракоборцев, совсем забыв, что на них лежат чары, ограничивающие применение подобного рода проклятий, а потому оно попало в меня самого…

— И именно поэтому, после того как ваша жена, обезоружив мистера Паркинсона, передала также непригодную для сотворения непростительных заклятий палочку мистера Поттера вам — вы тот час же предпочли обменять её, у законного владельца, на куда более подходящий вашей цели инструмент? Вы сделали это намеренно, не так ли, мистер Малфой?

— Когда мистер Поттер пришёл в себя, я посчитал правильным вернуть ему его официально закреплённое за ним штаб-квартирой оружие, только и всего, — глаза Люциуса сверкнули.

— Не слишком ли рациональное решение для человека, находящегося в стадии аффекта? — выплюнул Бёрк. — Признайтесь, мистер Малфой, что в момент совершения той безжалостной расправы, которую вы до крайности хладнокровно учинили над безоружным и не представлявшим для вас уже никакой опасности человеком, вы были вполне вменяемы и полностью контролировали свои злонамеренные действия!

Побелевшие от ярости пальцы Люциуса сдавили подлокотники кресла; ноздри раздулись.

— Уверяю вас, мистер Бёрк, если бы это действительно было так — Паркинсон навряд ли смог бы вернуться после той ночи в Азкабан живым…

— Люциус, не надо, — взволнованно испустила Гермиона, и он метнул в её сторону налившийся уже кровью взгляд.

— Прошу прощения, мистер Бёрк, — раздался вдруг с одного из самых верхних рядов голос Минервы МакГонагалл, и несколько сидящих перед ней судей в высоких остроконечных шляпах обернулись, позволив Гермионе и другим присутствующим увидеть как никогда строгое лицо директора Хогвартса, — но неужели вы на полном серьёзе считаете, что вменяемый человек позволил бы себе пытать кого бы то ни было прямо на глазах у мистера Поттера, который, находясь при исполнении, непременно вынужден был доложить о случившемся инциденте начальству?

— Ну кто же знает, на что рассчитывал подсудимый? — хмыкнул тот. — Быть может, он полагал, что мистер Поттер будучи близким другом миссис Малфой, что вполне общеизвестно, не станет упоминать о его преступлении в своём рапорте? В конце концов, мистер Поттер был тяжело ранен в ту ночь и мог сослаться, на потерю сознания, произошедшую прежде, чем мистер Малфой совершил его.

— Вы что, уже ставите под сомнение и профессиональную ответственность мистера Поттера? — возмутилась та.

Гермиона расслышала, какой тяжёлый Гарри испустил при этом вздох.

— Я ни в коем случае не ставлю под сомнение профессиональную ответственность вашего любимого студента, наша дорогая профессор, — насмешливо выговорил Бёрк. — Однако я считаю своей обязанностью отметить тот факт, что мистер Малфой, несомненно мог рассчитывать на поддержку с его стороны.

— Какой абсурд! — задохнулась Минерва. — Даже если мы и предположим, что всё было именно так, как вы говорите — о здравомыслии мистера Малфоя, при таких условиях, тем более не может быть и речи! Полагать, что мистер Поттер не доложит о совершённом у него на глазах столь беспринципном преступлении из одних лишь дружеских чувств к мисс Гре… миссис Малфой, — она тряхнула головой, — может только человек находящийся в очень сильной стадии неадекватности! А учитывая тот факт, что мистер Малфой самолично потом признался в совершённом им неправомерном акте — у меня не возникает ни капли сомнений, что он действительно абсолютно не контролировал себя в тот момент.

— Если уж вы так уверены в ненормальности мистера Малфоя, дорогая Минерва, быть может, в таком случае, нам стоит рассмотреть возможность его отправления на специальное лечение в больницу святого Мунго, вместо заключения в Азкабан? — фыркнул тот, и несколько сидящих рядом с ним судей тоже оскалились.

— А я вовсе и не сказала, что считаю мистера Малфоя безумцем, мистер Бёрк, — возразила она. — Однако его заявление о состоянии аффекта, а значит и отсутствии злого умысла — вполне имеет под собой основание, что мы просто не можем не учитывать, готовясь принять это бесспорно весьма сложное решение о его дальнейшей судьбе. И дабы сохранить объективность восприятия у всех ныне здесь присутствующих, я считаю необходимым завершить наконец эту бессмысленную полемику, которая только уводит нас от истины, внося путаницу и осложняя тем самым процесс, о чём я и прошу господина Верховного чародея!

— Протестую, господин Верховный чародей! — вскричал Бёрк. — Как мы сможем принять правильное решение, если не попытаемся сейчас установить были ли действия подсудимого предумышленными?!

Одобрительный гомон вторил ему.

— Протест отклонён, — вопреки этому сказал Кингсли. — Полагаю, подсудимый уже вполне исчерпывающе ответил на заданные вами вопросы, мистер Бёрк, и если у вас не назрело новых, я прошу не высказывать впредь умозаключений сделанных сквозь призму личного предубеждения, а также призываю всех членов Визенгамота рассматривать отныне дело как можно более беспристрастно и исключительно с точки зрения имеющегося у нас фактического материала, основанного на свидетельствах непосредственных участников обсуждаемых событий.

Недовольно выпятив губы, мистер Бёрк умолк.

— Итак, если ни у кого больше нет замечаний к подсудимому, — с нажимом продолжил Кингсли, — суд готов выслушать двух свидетелей, изъявивших желание выступить на сегодняшнем заседании, после чего мистеру Малфою будет предоставлена возможность высказать своё последнее слово, по итогу которого Визенгамот вынесет ему окончательный приговор. И первым я приглашаю выступить со своими заявлениями мистера Гарри Поттера.

Пальцы Гарри выскользнули из ладони Гермионы, пробуждая её тем самым от странного забытья, в котором она находилась всё это время.

Взмахнув палочкой, Кингсли наколдовал для Гарри слева от Люциуса стул, и он на него аккуратно сел, придерживая свою всё ещё перебинтованную и висящую на перевязи правую руку.

— Итак, мистер Поттер, — министр обратился к нему. — Поскольку ваши ранние показания по данному делу уже имеются у Визенгамота, все сказанные вами сегодня слова будут добавлены к ним и рассмотрены наравне с прочими свидетельствами. Вам всё понятно?

— Так точно, господин Верховный чародей, — Гарри поправил очки. — Однако, прежде чем высказаться непосредственно по поводу мистера Малфоя и совершённого им преступления, я чувствую своим долгом обратиться сперва к мистеру Бёрку и профессору МакГонагалл, устроившим спор о моей профессиональной компетентности… Вероятно, кого-то это сейчас немало разочарует, но вынужден признать, что мистер Бёрк в своих высказываниях оказался куда ближе к правде на мой счёт…

— Ах, мистер Поттер! — Гермиона уловила возмущение в голосе Минервы.

— Простите, профессор, — слабо улыбнулся тот, — однако, я действительно не могу исключить того обстоятельства, что и правда, при определённых условиях, мог бы опустить в своём рапорте некоторые детали произошедших событий… чего я, конечно, делать не стал, но отнюдь не потому, что чувствовал в момент его написания, свой исключительный долг блюстителя порядка и принципиальную важность собственной должности. Я не стал утаивать от начальства никаких фактов в немалой степени только потому, что вот этот самый человек, по правую руку от меня, — перебинтованный локоть Гарри качнулся в сторону Люциуса, — не попросил меня об этом. Да, именно так, — кивнул он сам себе, обводя взглядом зал. — Люциус Малфой не просил меня о том, чтобы я скрыл ту бесспорно очень страшную ошибку, которую он совершил, и я считаю это главным обстоятельством, в контексте принятия решений о мере его наказания, потому как когда-то очень давно точно такую же ошибку совершил и я сам, вот только моё преступление осталось никем незамеченным, а потому и абсолютно безнаказанным. Теперь же пришла пора признаться и мне: однажды я тоже сотворил Круцио против другого человека.

— Что? — всеобщее изумление выразилось в звонком возгласе Минервы.

— Да, и это было прямо здесь, — энергично кивнул Гарри, — в Министерстве магии! В атриуме у фонтана Волшебного братства, и сотворил я его против Беллатрисы Лестрейндж, которая за минуты до этого мгновения убила моего крёстного отца, Сириуса Блэка.

Кингсли с шумом выпустил воздух из своей груди.

— Ах, Гарри, это совсем не то, — вполголоса заметил он.

— «Не то», мистер Бруствер? — запальчиво переспросил тот. — А с каких это пор закон не действует одинаково для всех? Чем моё собственное преступление лучше, того, которое совершил Люциус Малфой?.. Тем, что я был подростком, доведённым горем до отчаяния? Или тем, что, не зная толком об особенностях наложения непростительных заклятий, даже не причинил тогда Беллатрисе никакого вреда? А может просто потому, что я Гарри Поттер и у меня априори особый кредит доверия в глазах нашего многоуважаемого магического сообщества? Ни это ли те самые сомнительные двойные стандарты, от которых мы все так старательно уходили с вами последние десять лет? И если кто-то из здесь присутствующих забыл сегодня, каким было наказание за применение непростительных заклятий тогда, то я напомню — мгновенное пожизненное заключение в Азкабан!.. А меня тогда даже из школы не выгнали! — хмыкнул он. — И много ли вообще людей, действительно преступивших этот строгий закон, отбывало тогда свой срок? Нет, — Гарри мотнул головой. — И это вовсе не потому, что после Первой магической войны Министерство переловило не всех Пожирателей. Не потому, что часть из них была убита или каким-то иным образом избежала наказания, но из-за того, что пользовались непростительными заклятьями тогда далеко не только те, кого у нас безоговорочно принято считать преступниками. Когда Бартемиус Круч тридцать лет назад возглавил Отдел магического правопорядка, он разрешил мракоборцам проявлять полную свободу воли не только при поимке приспешников Волдеморта, но и при проведении их допросов, позволив свободно пытать подозреваемых Круцио, что кажется абсолютно невероятным для нас сейчас! Однако это было, сколько бы мы ни пытались смотреть на сей постыдный факт сквозь пальцы… А помнит ли кто-нибудь сколько мракоборцев нарушило запрет во время Второй магической войны? — пылающий взгляд его замер на лице Кингсли. — И не по этой ли причине, господин министр, после её окончания возникла столь острая необходимость существенно пересмотреть излишне, как оказалось, жёсткий, а потому и совершенно не работающий закон?

— Да, к несчастью, это была одна из причин, — кивнул тот, — однако, я вынужден просить вас, мистер Поттер, перейти сейчас от этого безусловно очень увлекательного исторического экскурса ближе к…

— Но в том-то и дело, мистер Бруствер, — прервал его Гарри, отчего лицо Кингсли померкло, — не для того ли вы тогда и изменили закон, дабы никто больше не смог избежать справедливого наказания, будь то Пожиратель или служащий Министерства? Не для того ли издали распоряжение, согласно которому палочки мракоборцев, должны были быть зачарованы отныне особым образом, дабы исключить даже малейшую вероятность применения непростительных заклятий против подозреваемых и заключённых?.. И именно поэтому, если Визенгамотом, действительно, сегодня будет принято решение отправить Люциуса Малфоя в Азкабан — я, как глава группы по поимке особо опасных преступников, непременно вынужден буду требовать аналогичного суда и для себя самого, потому как если бы это мою жену, хоть кто-нибудь посмел поставить на колени прямо у меня на глазах — уверяю вас, осечки на этот раз у меня бы точно не произошло!..

— Вот только вы больше не глава группы по поимке особо опасных преступников, мистер Поттер, — медленно выговорил Кингсли, опуская взгляд на лежащий перед ним пергаментный лист, — и если вам нечего больше сказать по существу, я бы попросил вас вернуться на своё место.

Воцарилась тишина.

Лицо Гарри вспыхнуло; Гестия Джонс поражённо уставилась на Кингсли; Гермиона машинально поднялась со скамьи, а один журналист выпустил из рук фотокамеру, и она с грохотом разбилась о мраморный пол. Гарри поднялся со стула и пересёк зал.

— Зачем ты это сделал, Гарри? — прошептала Гермиона; её трясло — она не могла поверить, что всё это происходило с ними наяву — кажется ещё совсем недавно, не далее, как полгода назад, в Годриковой впадине, они отмечали его повышение…

Он ничего ей не ответил.

— Суд приглашает следующего свидетеля, — зазвучал голос Кингсли. — Миссис Малфой, прошу вас.

Гермиона обернулась, понимая, что была совсем не способна выступать сейчас со своей столь тщательно подготовленной за последние семь ночей речью. Слова будто бы испарились из её головы.

— Давай, твой ход, Гермиона! — рука Гарри настойчиво толкнула её в бедро, и, с ужасом оглядывая эту грозную, объявшую её со всех сторон многолицую массу, она вышла вперёд, ощущая себя загнанным зверем, выпущенным на цирковую арену.

— Миссис Малфой, я прошу вас занять место свидетеля, — окликнул её Кингсли, и она рассеянно огляделась, ища стул и ощущая лишь страшную сухость в своём рту.

Взгляд её, однако, упал на Люциуса — серые глаза смотрели на неё с тревогой, меж бровей пролегла хмурая складка, и Гермионе так отчаянно захотелось разгладить её прикосновением губ, как она делала это всегда… Завтра утром она, вероятно, уже не сможет совершить не только это, но и вовсе не увидит его лица. Как и все следующие утра, долгие-долгие недели, месяцы, годы…

Гермиона вспомнила, зачем она была сегодня здесь. Она была здесь ради него, ради Розы и их прекрасного совместного будущего, которое стоило на этом свете всего… даже этих унижений.

Гермиона села на стул.

— Итак, миссис Малфой, — вновь обратился к ней Кингсли. — Суд готов выслушать вас, и напоминает, что все сказанные вами сегодня слова, также будут добавлены к вашим предыдущим показаниям, по итогу которых Визенгамот и примет решение относительно меры наказания вашего супруга.

— Хорошо, — она сделала вздох и, помолчав ещё только одно мгновенье, заговорила: — Когда три года назад, я вышла за Люциуса Малфоя замуж, то не думала, что кому-то вообще может быть до этого дело. Я просто полюбила этого сложного взрослого человека с, безусловно, очень непростым прошлым, обнаружив, что чувства мои к нему были куда сильнее плотно укоренившихся в голове предрассудков и куда прекраснее, холодной пустоты, царившей тогда в моей душе.

Возможно, впервые в жизни я позволила себе полностью отдаться на волю чувств, без оглядки не только на веления разума, но и общественное мнение, оказавшееся отчего-то столь нетерпимым, когда информация о нашей помолвке только просочилась в свет… Не знаю, помнит ли кто-то ещё из здесь присутствующих, какие грязные сплетни и отвратительные статьи появлялись о нас с Люциусом в то время?

Не то чтобы я привыкла в своей жизни к безусловному одобрению. Вовсе нет, я ведь, в конце концов, магглорожденная, что даже сейчас в определённых кругах нашего казалось бы победившего наконец дискриминацию общества, считается не самым желательным фактом. Однако я совсем оказалась не готова к тому, что искренние чувства двух людей, пусть и находившихся когда-то по разные стороны баррикад, могут вызывать у окружающих столько ярости. Бывало, я целыми днями не выходила из дома одна, не желая ощущать это лившееся на меня со всех сторон осуждение…

Но я не отчаялась. Не утратила веру в людей и в наше великое магическое сообщество, потому как, в конце концов, именно оно и позволило мне встретить Люциуса — человека который всегда и во всём поддерживал меня на протяжении этих лет. Мужа, главной целью которого было обеспечение безопасности его семьи. Отца… самого лучшего в мире, какого только может пожелать своему ребёнку любящая мать.

У них с Розой ведь очень сильная связь. Возможно даже куда более сильная, чем у неё со мной — видели бы вы, с каким трепетом она обнимает его всякий раз, стоит ему только взять её на руки!.. И оттого мне ещё тяжелее, при одной только мысли, что связь эта может быть разрушена по вине нескольких, вторгшихся два месяца назад в нашу с Люциусом жизнь людей, целью коих было её полное уничтожение!

Жили ли вы когда-нибудь с беспрестанным, свербящим у вас на подкорке чувством, что кто-то пытается разрушить столь нелегко доставшееся вам счастье, вашими же собственными руками?.. Что кто-то планомерно, день ото дня использует вас, манипулируя слабостями, играя на чувствах? Следит за каждым неосторожным шагом, только и ожидая, когда же вы наконец оступитесь, дабы накинуть на шею петлю?

Последние два месяца Люциус жил именно так. Именно он оказался единственным человеком, способным с самого начала разглядеть гадкие планы наших врагов, и мне бесконечно жаль, что, одержимая мелочными терзаниями, я не смогла внять тогда его словам… Поступи я быть может по иному, и жизнь не завела бы нас с Люциусом сегодня в этот зал.

Однако я никогда этого уже не узнаю, а потому теперь, положа руку на сердце, я могу признаться только в том, что мне абсолютно не в чем упрекнуть своего мужа! Всё что Люциус сделал в ту жуткую ночь, он сделал во имя нас, охваченный страхом за мою жизнь и жизнь нашей дочери, а потому и приговор, который вынесет ему сегодня Визенгамот, ляжет тяжёлым грузом тоже только на мои собственные плечи.

Гермиона замолчала, сглатывая острый подступивший к её горлу ком, и вновь оглядела зал. Глаза её остановились на осунувшемся лице сидящего рядом со Снейпом Драко. Губы его были плотно сжаты, пронзительный немигающий взгляд обращён на неё. Он сдержанно ей кивнул.

— Полагаю, это всё, миссис Малфой? — выдержав паузу, поинтересовался Кингсли.

— Да, — сказала она.

— В таком случае, вы можете вернуться на своё прежнее место.

И, поднявшись со стула, Гермиона выполнила просьбу министра.

— Мистер Малфой, — Кингсли обратился тем временем к Люциусу, — если вы готовы сказать своё последнее слово…

— Да, я готов, — он пошевелился в кресле, расправляя плечи. — Как я уже и сказал в самом начале этого заседания: свою вину я полностью признаю и глубоко сожалею о том, что совершил, а больше мне сказать нечего. У многоуважаемых членов Суда, полагаю, итак уже достаточно информации, дабы принять в отношении меня самое что ни на есть выдержанное решение. Однако, учитывая обстоятельства, при которых я совершил своё преступление, я бы попросил Визенгамот вынести мне наиболее мягкий приговор.

— Что ж, ваше замечание услышано, мистер Малфой, — Кингсли кивнул. — И поскольку дело проходит в особом порядке, у вас имеется неоспоримое право, самому предложить Визенгамоту минимальную меру наказания, которую вы считаете наиболее адекватной для себя. Однако прежде чем вы озвучите её, я прошу уважаемых членов Суда рассмотреть варианты максимальной меры наказания. Мисс Джонс, зачитайте, пожалуйста, закон.

— Конечно, господин Верховный чародей, — Гестия вновь развернула лежащий перед ней свиток. — Согласно закону от 12 мая 1998 года, мера наказания подсудимого за многократное применение заклятья Круцио не повлёкшее серьёзного ущерба жизни и здоровью члена магического сообщества, не может составлять менее пятнадцати лет заключения в тюрьме Азкабан, однако, согласно пункту 134 и его подпунктам 3, 5 и 7, учитывая факт чистосердечного признания и отсутствие показаний, опровергающих стадию аффекта подсудимого, Визенгамот имеет право сократить срок лишения свободы до пяти лет, а также рассмотреть альтернативные варианты наказания, исходя из особенностей дела.

— Спасибо, мисс Джонс, — сказал Кингсли. — В таком случае я, как председатель суда, пользуясь правом первого слова, предлагаю уважаемым членам Визенгамота остановиться на минимальной рекомендованной законом мере наказания в пять лет с дальнейшим определением мистера Малфоя в сектор «особого режима».

— Позвольте не согласиться с вами, господин Верховный чародей, — возразил мистер Бёрк. — но я настаиваю, что наказание мистера Малфоя может быть никак не меньше десяти лет!

Гермиона судорожно вобрала носом воздух.

— В таком случае, я прошу проголосовать сейчас тех, кто придерживается того же мнения, что и мистер Бёрк, — кивнул министр, и вверх тут же взвилось четырнадцать рук.

Бёрк поморщился.

— Увы, меньшинство, — Кингсли прищёлкнул языком. — У кого-нибудь есть ещё предложения?

— Да, господин Верховный чародей! — по залу разлился низкий голос сидящего по правую руку от МакГонагалл мистера Гампа. — Раз уж, согласно закону, мы имеем право рассмотреть и альтернативные варианты, почему бы, учитывая специфический характер совершённого преступления, нам не перевести его в статус нарушения границ допустимой самообороны и не ограничить срок заключения мистера Малфоя тремя с половиной годами, что было бы вполне оптимально с точки зрения удовлетворения всех сторон?

— Три с половиной года за Круцио, мистер Гамп, вы серьёзно? — возмутился Бёрк, и сидящие рядом с ним судьи одобрительно закивали.

— А тебе-то, что за дело, Бёрк? — выплюнул Гамп. — Пережить никак не можешь, что обязан Малфою своим сытным местом, а?

Мистер Бёрк порывисто поднялся. Лицо его при этом вытянулось и побагровело, став похожим на вяленый помидор.

— Па-протестую! — он с ужасом оглядел уставившихся на него людей. — Это оскорбление, члена Визенгамота!

— Протест отклонён, — выплюнул Кинсгли. — Сядьте на место, мистер Бёрк!.. Мистер Гамп, я вынужден сделать вам предупреждение.

Гамп лишь снисходительно кивнул.

— Кто-нибудь ещё находит предложение мистера Гампа рациональным? — напряжённо обратился к Визенгамоту Кингсли.

В воздух на этот раз поднялось семь рук, и Гермиона уронила лицо в ладони.

— Остальные, полагаю, согласны остановиться на пяти годах? — прокомментировал министр, и, когда судьи сохранили безмолвие, удовлетворённо вздохнул. — Что ж, прекрасно. В таком случае, решение принято. Максимальная мера наказания для подсудимого составит пять лет заключения в Азкабан в сектор «О», и если ни у кого более нет существенных возражений, я прошу мистера Малфоя озвучить предпочтительную для него меру наказания, которая в стандартном порядке, методом голосования, будет рассмотрена Визенгамотом наравне с избранной максимальной мерой. Мистер Малфой, Суд внимательно слушает вас.

— Я бы смел просить Визенгамот рассмотреть возможность назначения мне штрафа, — осторожно проговорил Люциус.

Шелест презрительных усмешек промчался по рядам.

— Ну, это полная наглость! — вторя им, негромко испустил ещё отчаянно малинивевший мистер Бёрк.

— В размере, какой суммы вы готовы были бы уплатить свой штраф, мистер Малфой? — не обратив на это никакого внимания, поинтересовался министр, и Гермиона заметила, как нервно Люциус облизнул губы.

— В размере… пяти миллионов галлеонов, — выдохнул он.

Голос его замер, а вместе с ним замер на короткий миг и весь зал, после чего стены его сотряслись от неистового гвалта.

Поражённые и будто бы даже взбешённые зрители, принялись как никогда ожесточённо обсуждать услышанное, спорить; некоторые из них повскакивали со своих мест, разом будто бы сойдя с ума. Гермиона зажмурилась, понимая, что за все эти дни даже не удосужилась спросить Люциуса о том, сколько он хотел предложить магическому сообществу за свою свободу. Озвученная им, однако, сумма была просто вопиющей! Едва ли кто-то из присутствующих здесь журналистов и министерских служак заработал хотя бы её половину за всю свою жизнь. К жарким спорам присоединились даже судьи. Остроконечные шляпы их беспокойно тряслись, когда они возмущённо пытались перекричать друг друга.

— Тишина в зале суда! — усиленный магически голос Кингсли, обрушился на них. — Тот, кто ещё хоть раз нарушит молчание или иным образом проявит неуважение к Суду, будет тотчас же удалён!

Гвалт мигом стих, хотя среди беспокойного шуршания мантий и скрипа перьев ещё можно было расслышать отчаянный шёпот: «пять миллионов, пять миллионов…».

— Вы уверены? — Кингсли вновь обратил на Люциуса взгляд. — Это же очень большая сумма, мистер Малфой…

— Неприлично большая! — послышалось возмущённое замечание какой-то старой ведьмы сидящей у Гермионы за спиной.

— Я уверен, — Люциус прикрыл глаза.

— Что ж, Суд не может оспорить ваше решение, мистер Малфой, и если ни у кого нет никаких дополнений, я предлагаю Визенгамоту сделать наконец свой выбор. Итак…

— Простите, господин Верховный чародей! — Гермиона вскочила вдруг со своего места, и все присутствующие вновь уставились на неё.

Люциус тоже дёрнул головой.

— Что такое, миссис Малфой? — поинтересовался Кингсли; в голосе его на этот раз прозвучало совсем неприкрытое раздражение.

— Простите мне мою дерзость, господин Верховный чародей, — повторила Гермиона. — Однако я смею вас просить позволить мне встать рядом с моим мужем, пока будет идти голосование.

— Это ещё зачем? — процедил он.

— Я только хочу держать Люциуса за руку, когда ему будет объявлен приговор. Дело в том, что я обещала ему пройти этот путь вместе с ним до конца, и я прошу Визенгамот позволить мне выполнить это обещание.

Возмущённый рокот присутствующих вновь донёсся до её ушей. Рокот этот однако тут же стих, стоило только Кингсли, приподнявшись с места, окинуть свирепым взглядом зал.

— Позволяю, — выплюнул сквозь сжатые зубы он, и Гермиона бросилась к Люциусу.

— Ну что же ты делаешь? — зашептал он, отчаянно сжимая её руки, и она без стеснения, прижалась, наконец, губами к его лбу.

— Что ж, если все последние желания наконец исполнены, — строгий голос министра вернул её к действительности, — предлагаю перейти к голосованию. Кто считает, что за своё преступление мистер Малфой достоин заключения в Азкабан?

Люциус закрыл глаза. Он, очевидно, предпочёл не видеть лиц своих палачей, в то время как Гермиона, напротив, с вызовом оглядела Визенгамот: пусть они попробуют отправить его в Азкабан вот так, когда она смотрит им прямо в глаза.

В первое же мгновение поднялось сразу двадцать рук. Это были те же самые люди, кто поддержал мистера Бёрка, а также некоторые из тех, кого установленный Законом срок, удовлетворил, очевидно, полностью. Среди них были Честер Дэвис,месяц назад ещё весело отплясывающий вместе со своим братом Роджером на устроенном Фондом Благотворительном вечере; мистер Трэверс, дочь которого, Матильда, время от времени присылала ещё Гермионе поздравительные открытки на Дни рождения и Рождество; Теодор Нотт — наравне со Сьюзен Боунс, он был одним из самых молодых и амбициозных членов Визенгамота. Лицо его сейчас озаряла нескрываемая ехидная улыбка — Люциус, вероятно, сдал в своё время и его отца…

Сама же Сьюзен тоже подняла руку, и Гермиона, вопреки всему, совсем не была на неё за это зла — ожидать милости для Люциуса Малфоя от человека, утратившего в раннем детстве по вине Пожирателей Смерти практически всю свою семью, было бы излишне беспечно. А потому Гермиона даже улыбнулась ей, и, густо залившись краской, Сьюзен отвела взгляд.

Медленно и будто бы торжественно, поднял руку и Кингсли. В отличие от Сьюзен и некоторых других уже проголосовавших членов Визенгамота, его глаза взирали на сжимавшую плечо Люциуса Гермиону непоколебимо, и, делая над собой усилие, она тоже улыбнулась ему, искренне радуясь, что этот волевой человек, исполнил наконец свою давнюю мечту.

Мистер Бёрк, как ни странно, отдал свой голос только после того, как это сделал министр. По счёту его рука была уже двадцать четвёртой, и он беспокойно теперь озирался по сторонам, ища поддержки в лицах тех, кто всё ещё остался безучастным.

Ни Минерва МакГонагалл, ни мистер Гамп рук своих, конечно, не подняли, и в какой-то момент взгляд Гермионы зацепился за прядь рыжих волос, выбившуюся из-под остроконечного беспрестанно колыхавшегося колпака: Перси Уизли ёрзал на месте; рука его, то приподнималась от крышки стола, то вновь опускалась на неё, и, собрав всю свою волю в кулак, Гермиона взглянула на него так строго, как только смогла, отчего он сейчас же замер, скрыв руку у себя на коленях и уставившись взглядом в стол.

От Азкабана Люциуса отделало всего два голоса, и, затаив дыхание Гермиона, всё пересчитывала и пересчитывала руки, размышляя над тем, осмелиться ли кто-нибудь ещё нажить себе в её лице самого страшного врага.

Время, однако, шло. Кингсли, медливший с приговором, тоже оглядел зал. Ноздри его напряжённо раздулись, белки налившихся кровью глаз вращались в орбитах, когда он смотрел то на одного, то на другого всё ещё не отдавшего голос члена Визенгамота, пока не остановился на сидящей прямо рядом с ним Гестии, поражённо обнаружив, что она тоже ещё не проголосовала. Обе руки её лежали перед ней спокойно, и, почувствовав на себе, очевидно, разъярённый взгляд министра, она, к немалому изумлению Гермионы, взглянула на него в ответ с таким нарочитым нахальством, как только женщина может посмотреть на обманувшего её ожидания любовника. По лицу Кингсли прошла дрожь, и дёрнув головой, он отвернулся от неё.

— Что ж, стало быть, решение принято, — констатировал он; Гермиона возвела глаза к потолку, ещё опасаясь, что могла ошибиться в своих подсчётах. Потолок при этом в её глазах закружился, и она устало прикрыла их, слыша металлический голос Кингсли уже сквозь накатившую на неё пелену: — Мистер Малфой, за ваше преступление Визенгамот приговаривает вас к обязательной выплате штрафа в размере пяти миллионов галлеонов. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!

Ладонь его обрушилась на стол, и пространство взорвалось, совсем уже не сдерживаемым гвалтом толпы. Плечо Люциуса, о которое всё это время опиралась стремительно терявшая сознание Гермиона, вздрогнуло при этом так сильно, что она даже пришла в себя, — она совсем забыла, что он закрыл глаза… Должно быть, ей следовало хотя бы подать ему знак. Должно быть, ей следовало, опередив события хотя бы намекнуть ему, что он всё ещё был свободный человек. Теперь уж наверняка…

Медленно она опустила на него взгляд, обнаруживая, что он смотрел на неё с недоумением.

— Не может быть, — прошептал он, вспышки дюжины паривших в воздухе фотокамер ослепляли их. — Не может…

— Папа! — Драко бросился к отцу. — Это победа! Ты победил. Вы победили!

Кингсли пулей покинул зал.

— Что вы чувствуете сейчас, мистер Малфой?! — кричала какая-то незнакомая женщина с зажатым в руке пером. — Пять миллионов — это же огромные деньги. Вам придётся теперь на чём-нибудь экономить? Урезать финансирование Фонда, к примеру?..

— Да, я… я буду экономить, — дрожащими губами прошептал Люциус, не спуская ещё с Гермионы глаз, — экономить на бумаге…

— На бумаге? — удивилась журналистка. — Что вы подразумеваете под этим? Ценные бумаги? Акции? Облигации? Вы больше не будете делать вложений?..

— Нет-нет, я… — начал зачем-то объяснять он. — На обычной бумаге… На самой простой, для писем, понимаете?.. Для писем спонсорам… я буду экономить на ней…

Гермиона прижала руку к губам, понимая, что едва уже была способна сдерживать слёзы, и, поднявшись наконец со своего жёсткого деревянного кресла, Люциус порывисто прижал её к себе, принимаясь шептать на ухо только ей:

— Мы увидим, как она растёт… вместе.

***

— Мисс Джонс! — Гермиона мчалась по коридору, догоняя, стремительно удалявшуюся к лифтам Гестрию. — Пожалуйста, мисс Джонс, постойте!

Когда несколько минут назад глава Отдела магического правопорядка покинула зал, Гермиона выпорхнула из объятий Люциуса следом за ней, оставив его на растерзание толпе журналистов в одиночестве.

— Что такое, миссис Малфой? — обернулась наконец та; глаза её метали молнии. — Почему вы не с мужем? Вам стоило бы остаться с ним…

— Ах, у нас для этого будут теперь годы! — воскликнула Гермиона. — Благодаря вам! И я хотела только сказать вам за это спасибо!

— Ну что за глупости, в самом деле! Почему мне? Помимо меня там было ещё двадцать пять человек, кто…

— Мисс Джонс, — отдаваясь порыву, Гермиона схватила её за руки так, что она даже вздрогнула от неожиданности. — Спасибо! Просто спасибо!

— Ну хватит, миссис Малфой, — Гестия мотнула головой, взгляд её, однако, смягчился. — Вам не за что в сущности меня благодарить. Всё что я сделала только что — это была последовательной… Как бы нам обеим ни было это неприятно, однако, доля правды в последних словах вашей предшественницы, неделю назад восседавшей в том же кресле, где отдыхал сегодня и ваш муж, всё же была. Человек должен уметь оставаться верным некоторым своим принципам до конца, а полумеры, увы, не всегда уместны… И раз уж я, положившись на чужую волю, не проголосовала за заключение мистера Малфоя ещё тогда, десять лет назад, то голосовать за это сейчас было бы с моей стороны лицемерием куда более вопиющим, — выплюнула она. — Только и всего…

Пальцы её выскользнули у Гермионы из рук, и, отвернувшись, Гестия вновь продолжила свой путь. Фигура её скрылась вскоре вдали мрачного коридора, тогда как Гермиона осталась стоять, глядя ей вслед и зачем-то подбирая ещё в голове нужные слова.

========== Глава 31. Раб ==========

Show me the place where you want your slave to go.

Покажи мне место, куда ты хочешь отвести своего раба.

Leonard Cohen — Show me the place

Первым, что ощутила Гермиона в это мрачное, туманное утро, рождённое из плотной завесы обрушившихся на Малфой-мэнор дождей, были его руки. Пальцы Люциуса настойчиво скользили по коже её бёдер, покрытой тонким шёлком сорочки, животу, груди, пока горячее тело его полностью не прижалось к ней.

Несколько мгновений она боялась даже открыть глаза — прикосновения эти казались ей сном, прекрасным продолжением того невероятного видения, коим стал для неё прошлый день: суд, завершившийся в их пользу, совместное возвращение домой, игры с Розой до самой ночи… Могло ли всё это быть с ней наяву?

— Люциус, — выдохнула она едва слышно, боясь ещё спугнуть это восхитительное наважденье. — Неужели это всё правда?

— Что, моя радость? — мягкий голос его зазвучал у неё прямо над ухом, отчего по телу пробежали мурашки.

— Неужели это правда ты? — она притянула его руки к губам, оставляя поцелуи на кончиках пальцев. — Здесь… со мной. Неужели это не сон?

— Надеюсь, что нет, — он крепче сдавил её в объятьях, — потому как, в противном случае, я бы должен был проснуться вскоре в холодной камере Азкабана, а мне совсем бы этого не хотелось…

— Ах, Люциус! — она порывисто обернулась, сейчас же встречаясь с его блестящим в полумраке взглядом. — Я бы не пережила этого… нет-нет, не пережила бы!

Она бросилась ему на шею, и Люциус принялся гладить её, охваченную дрожью, по голове, провёл мизинцем по плечу, цепляя тонкую бретельку и стягивая её настойчиво вниз; пьянящие губы его заскользили по её щеке, шее, спустились к ключице; ладонь, мягко легла на оголившийся сосок. Гермиона таяла от этих сладких прикосновений.

— Моя любовь, — шептал он, — моя нежная девочка. Теперь я стану будить тебя вот так, каждое наше совместное утро, если ты мне позволишь… если примешь меня теперь и таким…

Люциус не договорил. Губы его принялись ласкать Гермионе грудь, в то время как пальцы проникли под нежное увлажнившееся уже у неё между ног кружево, и, испустив сладкий вздох, она подалась ему навстречу, отчаянно уговаривая саму себя не уточнять, что за глупость он только что имел в виду. Несносное любопытство её одержало над ней, однако, верх.

— «Таким» — это, каким? — всхлипнула она, стискивая его плечи в своих руках — пальцы и губы его дарили ей сейчас столько наслаждения, она уже была на пике…

— Обедневшим на пять миллионов, конечно же, — констатировал он, разом прекратив все свои действия.

В комнате повисло молчание. Гермиона удивлённо распахнула глаза. Губы её изогнулись в слабой усмешке — она решила, что он шутил, в то время как Люциус смотрел на неё сейчас без тени иронии.

— Ты что серьёзно? — улыбка сошла с её лица.

— Вполне, — он повёл бровью. — Пять миллионов это ведь, действительно, весьма немалая сумма, как ты понимаешь…

— И что? — дёрнула головой она. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ничего! Я только хочу, чтобы ты понимала, что нам возможно и, правда, придётся теперь экономить на некоторых вещах. Образ жизни наш, конечно, изменится едва ли, однако, проекты которые мы начали, требуют немало внимания, да и нам ведь ещё нужно восстанавливать большой зал: полностью менять мраморную облицовку камина, западную стену, всю мебель. Фурнитуру, возможно, придётся покрыть не двумя, а… всего одним слоем золота…

— Золота? — жар ударил Гермионе в голову с такой силой, что она даже вздрогнула: после всего, что они пережили вдвоём за минувшие дни, эти слова его показались ей теперь каким-то страшным кощунством. А может, он просто излишне перенервничал вчера на суде? Ладонь её аккуратно коснулась его щеки. — Люциус, тебя что правда это беспокоит?

— Ну ещё бы, — выплюнул он. — Представь только: дверные ручки будут на целый тон тускнее положенного… Это определённо будет портить мне настроение всякий раз, когда я захочу вспомнить о том, — он отвёл глаза; губы его задрожали от едва сдерживаемого смеха и, вобрав в лёгкие побольше воздуха, он выдавил из себя, наконец: — какой я чрезвычайно важный человек!

Тело Люциуса сотряслось от гомерического хохота, тогда как Гермиона всё ещё смотрела на него в неподдельном изумлении: она просто не могла поверить, что он сделал это вновь — снова её разыграл.

— Да как ты, — выдавила она. — Да как… Ты просто… Люциус!

— Видела бы ты своё лицо, — он обратил на неё искрящийся мальчишеским хулиганством взгляд.

— Да как ты посмел?! — в негодовании она подскочила на кровати. — Да ты хоть понимаешь… Это совсем не смешно!

Возмущение её, однако, раззадорило Люциуса только сильнее, и, не придумав ничего лучше, Гермиона схватила одну из подушек, принимаясь бить его ею, что было мочи, по спине, плечам, даже лицу. Разум её охватила сейчас такая страшная ярость, что Люциусу едва ли удавалось избежать её ударов.

— Негодяй! — кричала она — перья летели из трещащих швов. — Разбойник! Да как ты мог?!..

Прикрываясь руками, Люциус, посмеиваясь ещё, пока Гермиона, не начала выбиваться из сил. Удары её становились всё реже и слабее, и вскоре ему удалось вырвать подушку у неё из рук, крепко прижав Гермиону к своей груди.

— Я чуть было не решила, что ты сошёл с ума, вчера на суде! — дрожа ещё, произнесла она.

— Моя сладкая, — он поцеловал её в покрывшийся испариной лоб. — Неужели ты так легко поверила, что меня и вправду могут заботить подобные глупости?

— Ах, тебе порой так хорошо удаётся строить из себя напыщенного павлина!.. — она обессилено положила голову ему на плечо, и Люциус заботливо вытащил пёрышко из её растрепавшихся волос.

— Это правда, — сказал он. — Но ты должна бы уже научиться отличать, когда я шучу, а когда нет…

— Как ты вообще мог так пошутить? — не унималась она. — Про деньги!.. Ты же знаешь, что мне абсолютно плевать на то, сколько их у тебя!

— Ну, ещё бы! — хмыкнул он. — Конечно, тебе плевать на то, сколько у меня осталось денег, после того, как вчера вечером Фонд со всеми его активами полностью перешёл в твои руки…

Гермиона задохнулась. Подобного выпада от него она уж точно никак не могла ожидать. Шутил он или нет, а грудная клетка её всё равно расширилась от новой ещё более отчаянной волны негодования.

— Непостижимо! — она ударила его ладонью по груди. — И как только я могла защищать тебя вчера на суде?!

— Я тоже задаюсь этим вопросом, — он вновь попытался притянуть Гермиону к себе, но она не позволила ему это сделать — Люциус так сильно разозлил её на этот раз, что она совсем не была готова сдаваться ему на волю теперь так просто.

— Думаешь, можешь говорить мне, что ни заблагорассудиться, и я всё стерплю? — вырвавшись из его рук, она отпрыгнула от него на другой конец кровати, что, кажется, только разожгло в Люциусе ещё больший азарт — глаза блеснули огнём.

— Думаю, что стоит мне только приласкать тебя сейчас, и гордая гриффиндорка внутри тебя вновь превратится в покорную, сладко стонущую подо мной кошечку, моя птичка, — нагло заявил он, мускулы на его руках и груди напряглись, и он пошевелил пальцами, как готовящийся к нападению боец.

— Ха! Это мы ещё посмотрим, кто тут кому покорится!.. — выплюнула Гермиона, опасливо сдвинувшись всё же к краю, и в следующий момент Люциус бросился в её сторону, встречая, хотя и немного запоздалое, но вполне яростное сопротивление: изо всех сил Гермиона начала пихать его руками, пинать ногами, царапать и даже кусать, когда он, навалившись на неё всем своим весом, впился ей в губы, так, что она едва могла сделать вздох.

— Ах, ты просто невозможен! — вскричала она, когда руки его грубо раздвинули её плотно сжатые коленки.

Тело его было такое сильное, такое тяжёлое. Всё ему было нипочём, хотя она и корчилась и извивалась под ним, как только могла.

— Как же я тебя люблю, — прошептал он, сдвинув влажное кружево с её промежности, и, не медля больше ни секунды, ворвался в неё, так бесцеремонно и сразу так глубоко, что Гермиона лишь судорожно взвыла, ловя вожделенно распахнувшимся ртом воздух.

— Нечестно, — всхлипнула она, когда обжигающие пальцы его впились ей в бедро, и он принялся отчаянно двигаться в ней, разнося волны удовольствия по всему её телу. — Подлец!..

— Какая же ты восхитительная, когда бесишься, и как же я счастлив, что мне не придётся без этого жить…

— Только попробуй сказать мне ещё хоть что-нибудь, про свои чёртовы деньги! — губы её дрожали от обиды, ногти вонзились в кожу на его плечах, и, стиснув зубы, Люциус только сильнее принялся вдавливать её в кровать.

— Обязательно, — язык его прошёлся по её щеке и уху, залез прямо в раковину, отчего по телу у Гермионы пробежали мурашки. — Я обязательно скажу тебе об этом ещё много, много раз, потому как ни с одной другой женщиной мне не было также сладко, как с тобой… О, Мерлин, как же мне сладко!

Он принялся кусать её губы едва не до крови, хотя она и пыталась ещё отвернуть от него лицо. Тогда он схватил её за подбородок. Язык его настойчиво проник ей в рот, а потом и пальцы — глубоко, до самого горла. Гермиона присмирела.

— И ты никуда… — простонал он, уже кончая. — Никуда не денешься от меня теперь.

Бёдра его судорожно вздрогнули ещё несколько раз, и он задержался внутри неё так долго, как только смог. Она терпеливо вбирала носом воздух всё это время, пока Люциус не ослабил хватку. Пальцы его выскользнули из её рта, и, оставив на её распухших губах короткий поцелуй, он обмяк, уткнувшись в шею ей лицом.

— Как же мне хорошо… — расслышала она.

Буря миновала. На улице совсем уже рассвело. Скоро должна была проснуться Роза… Гермиона прикрыла глаза.

Негромкий стук в покрытое испариной окно их спальни, заставил её, однако, прийти в себя и обнаружить, кое-как повернув голову, что на отливе уселась большая амбарная сова.

— Л-люциус, — выговорила она. Он лишь промычал ей что-то невнятное в ответ. — Люциус, там… сова.

— Сова? — приподняв голову, он обратил свой затуманенный взгляд к окну. — Чёрт возьми, как же это досаждает…

Проведя ладонью по лицу, он наконец тяжело слез с Гермионы. Рёбра её слегка болели, и она повернулась на бок, наблюдая, как Люциус распахнул окно, позволяя птице и пропахшему дождём ветру, ворваться в комнату. Она с наслаждением вздохнула его.

— Не поверишь, — голос Люциуса зазвучал вдруг взволнованно. — Это от греческого посла. Госпожа Калогеропулос, собирается навестить нас сегодня после полудня.

— Что? — Гермиона мигом села на кровати, принимаясь приглаживать зачем-то свои всклокоченные волосы так, будто госпожа Калогеропулос желала заявиться прямо сюда, в их спальню, уже через минуту. — Не может быть!

— Вот, — Люциус сунул ей письмо, и она пробежалась по строчкам.

В официальном тоне посол магической Греции и правда уведомлял Люциуса и Гермиону о том, что госпожа Кьянея Калогеропулос собиралась посетить сегодня Малфой-мэнор ровно в два часа дня, в надежде осуществить беседу личного характера с обоими хозяевами поместья. Посол также просил сообщить ему о том, будут ли они готовы принять гостью в обозначенное время, поскольку сразу после их встречи, Кьянея должна была отправиться в Грецию.

— А я-то думала, она уже давно покинула Британию, — прокомментировала Гермиона, рассматривая светло-голубую печать магического посольства Греции в конце письма на которой была изображена Венера Милосская держащая в целых своих руках волшебную палочку и куст мандрагоры.

— Видимо она хотела дождаться окончания вчерашнего процесса, — предположил Люциус. — Как бы там ни было, а мы должны принять её. Я сейчас же напишу ответ.

Накинув халат, он сел за письменный стол. Гермиона слезла с кровати.

— По-видимому, мне стоит приготовить какой-то хороший обед к её приезду? — она начала ходить по комнате взад и вперёд.

— Да, — Люциус дёрнул головой; перо в его руках энергично заскрипело о пергаментный лист. — Что-нибудь традиционное желательно. И никакого мяса, конечно же!.. Если тебя не затруднит… А, впрочем, я могу написать сейчас кому-нибудь из своих помощников — пусть закажут еду в ресторане и отправят в поместье…

— Нет-нет! — Гермиона дотронулась до его плеча. — Я всё сделаю сама… мне не будет сложно.

— Что ж, прекрасно, — Люциус бросил на Гермиону быстрый взгляд, но так и не смог отвести его обратно к письму. Капля чернил сорвалась с кончика пера, пачкая лист. — А я в таком случае достану из погреба бутылку какого-нибудь хорошего вина и… помогу тебе, да?

Выпустив перо, он аккуратно взял Гермиону за руку.

— Да, это будет чудесно, — она оперлась бедром о стол, и несколько мгновений они смотрели ещё друг на друга неотрывно, заворожённо, пока Гермиона не прошептала: — Думаю, тебе стоит закончить ответ для посла…

— Подождёт, — выплюнул Люциус, и они помолчали ещё — пальцы Гермионы ласкали его тёплую ладонь. — А что там Роза?.. — спросил он. — Как думаешь, она уже проснулась?

— Я как раз собиралась проверить…

— Пойдём вместе, — Люциус поднялся со стула.

— А как же письмо?

— Потом, — с пренебрежением он взглянул на испорченный кляксой лист. — Не хочу, чтобы какие-то глупые письма вновь отвлекали меня от вещей действительно важных. Не для того мне был дан этот… второй шанс.

Пальцы его коснулись её щеки, и Гермиона только кивнула, прижимаясь невольно к его груди.

***

Ровно в два часа пополудни, как и было обещано, госпожа Калогеропулос, облаченная в закрытую чёрную мантию, прибыла в сопровождении двух приставленных к ней по настоянию посла мракоборцев в Малфой-мэнор. Люциус и Гермиона с широкими улыбками на лицах, встречали её у парадной двери.

— Госпожа Калогеропулос, — Люциус протянул ей руку. — Рад видеть вас в добром здравии.

— Благодарю вас, мистер Малфой, — Кьянея робко пожала его ладонь; акцент её по-прежнему был очень сильным. — Надеюсь, мой визит не слишком помешал вам в такой день?

— Ну что вы — нисколько! Напротив, мы чрезвычайно признательны вам за то, что вы посчитали возможным для себя навестить нас после всего… А потому мы с моей дорогой супругой были бы невероятно счастливы, если бы вы согласились разделить с нами сегодня трапезу.

— Трапезу? — брови Кьянеи дрогнули.

— Ну да, — Люциус кивнул. — Обед. Гермиона приготовила восхитительный шотландский пирог с грибами и брокколи, правда, дорогая?

Рука Люциуса легла Гермионе на плечо.

— Пирог? — вновь отчего-то изумилась Кьянея, и Гермиона бросила на Люциуса быстрый взгляд.

— Да, пирог, — кивнула она. — Но… я готовила тесто без использования яиц, если вас смущает это…

— О-о, — Кьянея прижала ладонь к своей тщедушной груди. — Вы сделали это для меня, миссис Малфой?

— Ну, конечно, я… — Гермиона замялась. — Вы же наша гостья!

— Как же жаль в таком случае, что я вынуждена отказывать вам! — сокрушённо воскликнула та.

— Но почему же? — удивилась Гермиона.

— Дело в том, что… врачи ещё запрещают мне есть обычную пищу, миссис Малфой, — бескровные щёки Кьянеи слегка порозовели. — Два года на зерновой диете в анимагической форме, как вы понимаете…

— О, конечно! Вероятно, это было весьма непросто, — лицо Гермионы обдало жаром, и она вновь растерянно посмотрела на Люциуса.

— Ах, ничего страшного! — всплеснул руками тот. — В таком случае, мы можем просто поговорить с вами в моём кабинете. Позвольте, я вас провожу!

И осторожно взяв Кьянею под локоть, он повёл её к лестнице.

— Но я не хотела бы обижать хозяйку этого дома, — гречанка бросила на Гермиону обеспокоенный взгляд.

— Ну что вы, я нисколько не буду в обиде! — та нервно усмехнулась, принимаясь идти за ними во след и чувствуя ещё какой неловкой оказалась эта ситуация.

Возникшее напряжение, правда, несколько рассеялось, когда спустя минуту, все они поднялись на второй этаж.

— Прошу вас, госпожа Калогеропулос, чувствуйте себя как дома, — произнёс Люциус, когда, войдя в кабинет, Кьянея скромно устроилась на самом краешке кресла у его стола.

— Быть может, вы всё же хотите чего-нибудь: чаю, к примеру, или кофе? — участливо обратилась к ней Гермиона. — А может просто воды?

— Нет-нет, ничего не нужно, спасибо, — та замахала рукой.

— А я с вашего позволения, выпью огневиски, если у вас нет возражений, конечно, — наполнив себе бокал, Люциус сел напротив гречанки; Гермиона опустилась рядом. — И позвольте мне также попросить у вас прощения, за то, что нам приходится беседовать с вами в подобной обстановке: большой зал ещё не готов для приёма гостей, а отсутствие прислуги, не позволяет нам следить сейчас за домом должным образом…

— Ну что вы, мистер Малфой, не стоит беспокойства, — Кьянея слабо улыбнулась. — После двух лет заточения, мне любая комната кажется чрезвычайно уютной.

— Так значит, вы наконец отбываете на родину сегодня? — Гермиона попыталась направить разговор в более приятное русло.

— Да, — кивнула гречанка. — И, честно говоря, после всего, что мне довелось пережить, я уехала бы гораздо раньше, если бы не ваш суд, мистер Малфой, — она обратила на Люциуса многозначительный взгляд. — Для меня стало большим удивлением, что вы пошли на это.

— Ну, как вы и сказали, — он сделал глоток, — после всего, что все мы пережили, я не мог позволить себе поступить иначе…

— Однако я всё же была поражена вашей смелостью, — Кьянея повела бровью. — Тот Люциус Малфой, которого я знала по рассказам людей, чьей заложницей была всё это время, и которого впоследствии имела удовольствие созерцать воочию через прутья клетки, никогда бы не поступил так, как в действительности сделали вы. Не в обиду вам будет сказано, однако, во всей приключившейся истории вы, безусловно, совсем не тот человек, которого я безоговорочно смогла бы оправдать в своих глазах, посчитав лишь жертвой обстоятельств. В конце концов, в немалой степени именно из-за вас, со мной и моим отцом, по которому я сумела наконец надеть сегодня траур, случилась череда этих столь ужасных событий. И пусть вы не лично убили его, а меня не собственноручно заключили в клетку — женщины, сотворившие это зло, были влекомы жаждой мести именно вам, а потому и я никак не могла подумать, что вы способны отважиться самолично предать себя в руки правосудия.

Люциус медленно отставил бокал.

— Что ж, вы во многом правы, — он невесело улыбнулся. — Не буду скрывать: тот Люциус Малфой, которого вам довелось узнать, никогда, вероятно, не пожелал бы пожертвовать собственной свободой, в условиях, когда с лёгкостью мог избежать заключения, однако, произошедшие события повлияли на меня действительно куда сильнее, чем кто-либо мог представить…

— И именно это обстоятельство заставило меня задержаться в Британии ещё на одну неделю, — заключила Кьянея. — Знаете, мой бедный отец, всегда любил повторять, что важно вовсе не то, как человек поступал всю свою жизнь, но смог ли он, в конце концов, признать свою вину? Смог ли стать достаточно мудрым дабы с высоко поднятой головой, сломив гордыню, принести своё искреннее покаяние во грехе? Смог ли ради спасения собственной бессмертной души, отречься от бренного человеческого эго?.. Мало кто из нас, в действительности, способен на такое. Большинство людей до самого последнего мгновения, когда проигрыш их уже очевиден, а расплата за ошибки неминуема, пытаются оправдать правоту собственных, даже самых бесчеловечных свершений, как сделала это, к примеру, ваша бывшая жена. И всё же сами вы, надо отдать вам должное, смогли стать не таким. Да, пусть вы по-прежнему всё ещё далеко не самый лучший на этой Земле человек, мистер Малфой, но, как бы сказал мой отец, которого к несчастью, вам так узнать и не довелось — оказались небезнадёжны.

— Ваш отец был, судя по всему, чрезвычайно мудрым человеком, а вы беспощадно льстите мне, госпожа Калогеропулос, — Люциус вновь взял в руки бокал. — И, тем не менее, я счастлив, что вы сумели проявить к моей безусловно недостойной вашего прощения персоне подобное снисхождение…

— Однако я здесь не только за тем, дабы выразить вам его, — в осанке Кьянеи появилась вдруг какая-то особая стать. — Дело в том, что размышляя о глубине трансформаций вашей личности я, весьма нежданно для себя обнаружила, что мы с вами немало похожи.

— Неужели? — Люциус приподнял бровь.

— Да, я нашла, что жизненные пути наши, хотя, быть может, и не столь очевидно, имели всё же одно весьма существенное сходство, мистер Малфой, — кивнула гречанка. — Оба мы всю свою жизнь вынуждены были нести на своих плечах ответственность возложенную на нас нашими предками, беспрекословно соблюдая многочисленные традиции и правила своих родов. И несмотря на то, что отец мой, к примеру, был человеком весьма гибкого и способного к трансформации ума, я всё же безусловно испытывала на себе давление того печального факта, что на склоне лет его осталась в своей семье единственной, а потому и во многом лишённой свободы выбора наследницей. Когда же заболела моя мать — я приняла для себя единственно верное с точки зрения дочернего долга решение, посвятив годы своей жизни сопровождению её в последний путь, что истощило меня неимоверно. После смерти её я обнаружила себя совсем одинокой… Жизнь, которой я жила, показалась мне бессмысленной, даже пустой, и я отважилась выпорхнуть наконец из опостылого гнезда, зная, что старый отец мой не посмеет никак повлиять теперь на это моё стремление. Ирония заключалась лишь в том, что покинув отчий дом, я немедленно, с радостью и трепетом ввергла себя в несвободу ещё большую, собственноручно заключив в далёкий и совершенно чуждый мне в действительности монастырь, за что и поплатилась в конце концов подобно тому, как поплатились в своё время и вы, добровольно предав себя на волю Волдеморта — оба мы прожили всю свою жизнь в клетках, мистер Малфой, выбравшись из них, увы, не без труда… А потому я и понимаю, почему вы не убоялись теперь даже вероятности заключения в Азкабан: человеку свободному внутри не страшна любая неволя!.. Жаль, однако, что я сама слишком поздно осознала, в чём заключалась моя истинная свобода…

Кьянея замолчала.

— Спасибо вам за это откровение, госпожа Калогеропулос, — склонил голову Люциус. — Вы абсолютно правы во многих вещах, и я могу лишь бесконечно выражать вам признательность за ваше понимание. Поверьте, оно представляет для меня немалую ценность…

— И в действительности это ещё не всё, о чём я хотела побеседовать с вами сегодня, — перебила его она.

— Нет? — Люциус удивился.

— Как вы, должно быть, поняли уже, мистер Малфой, поскольку я являлась единственной наследницей моего отца — после смерти его всё имеющееся у него имущество, унаследовала, конечно, тоже только я.

— Безусловно, — Люциус вновь сделал глоток, на этот раз покрупнее, и Гермиона заметила, как нервно при этом дрогнули его губы.

— Так вот, истинной целью моего визита к вам, было прежде всего желание выяснить, сколько денег вы рассчитывали получить для своего Фонда от моей семьи. О какой именно сумме у вас шла речь, когда вы вели переписку с Ральфом и Миреллой Мальсибер ещё до их возвращения в Британию, мистер Малфой?

— О трёх миллионах, — Люциус облизнулся.

— Так мало? — на лице Кьянеи отразилось искреннее изумление.

— Ну, знаете, — он снова приложился к бокалу.

— Ах, в таком случае, я могу дать вам все десять!

Огневиски брызнул у Люциуса изо рта, орошая ему брюки и лежавший у ног ковёр. Несколько капель попало Кьянее на подол — она, впрочем, не повела и бровью. Зайдясь отчаянным кашлем, Люциус отвернулся от неё. Гермиона испуганно вскочила со стула, протягивая ему носовой платок.

— Простите, — сдавленно произнёс он, прижимая его к своему раскрасневшемуся лицу; на глазах у него даже проступили слёзы.

— Ничего, я понимаю, ваше удивление, — невозмутимо произнесла Кьянея.

— Я не ослышался?

Наполнив водой бокал, Гермиона протянула его Люциусу, и тот залпом его осушил.

— А что вас, удивляет больше, мистер Малфой, — тонкие губы гречанки изогнулись в усмешке, — то, что я вообще решила оказать в конце концов поддержку вашему Фонду или та сумма, которую я готова пожертвовать?

— И то и другое, стало быть, — Люциус всё ещё держал платок у своего рта. — Это… крайне щедро с вашей стороны.

— Ах, поверьте, если бы вы знали, каким состоянием в действительности владел мой отец, то непременно попросили бы меня, накинуть сверху ещё пару десятков, — хмыкнула та. — Однако я считаю, что озвученная мною сумма будет вполне адекватной исходя из тех издержек, которые вам пришлось понести вчера по итогу суда и необходимости удовлетворения тех нужд, которые имеет Фонд…

— Более чем, — прошептал Люциус.

— В таком случае, полагаю, вы не будете против, если мои люди свяжутся с вами завтра же, дабы начать процесс перевода моих средств на ваши счета?

— Ни в коем случае, — он мотнул головой. — Я буду очень рад сотрудничать с вами!

— У меня только есть одно условие, мистер Малфой, — голос Кьянеи прозвучал весьма требовательно на этот раз, и Люциус с Гермионой уставились на неё не без осторожности. — Все эти деньги должны действительно пойти лишь на благие дела!

— О, в этом вы можете абсолютно не сомневаться! — рассмеялся Люциус. — Могу заверить вас, что лично мне из этой суммы не достанется и кната — со вчерашнего дня Фонд полностью принадлежит Гермионе, а она-то уж точно распорядится вашим щедрым пожертвованием самым наилучшим образом, разве что соблаговолит взять меня управляющим на какое-нибудь весьма скромное жалование!

Он бросил на Гермиону шутливый взгляд.

— Что ж, в таком случае, я могу наконец покинуть вас, — Кьянея резко поднялась со стула, и Люциус с Гермионой тоже подскочили со своих мест.

— Быть может, мы способны ещё что-нибудь сделать для вас, госпожа Калогеропулос? — Люциус распахнул перед ней дверь.

— Просто не упустите свой шанс, мистер Малфой. Поверьте, он даётся далеко не всем.

Люциус лишь сдержанно кивнул и, Кьянея уверенно прошествовала в коридор.

***

— Десять миллионов, — с широкой улыбкой произнёс Люциус, захлопнув за Кьянеей, парадную дверь. — Только представь!

— Вот уж чего я точно не могу представить, так это что же ей в действительности довелось пережить! — Гермиона покачала головой. — Мне было бы достаточно, честно говоря, и просто знать, что она не держит на нас зла…

— Да прекрати! — он притянул её к себе. — Подумай лучше о том, сколько эльфов ты сможешь теперь спасти, сколько зелий наварить, сколько сирот облагодетельствовать на эти деньги…

— И самое главное, что ты теперь сможешь покрыть все ручки в этом доме хоть тремя слоями золота, потому как ни один галлеон из твоего собственного кошелька не поступит больше в Фонд!

— Нашего общего кошелька, вообще-то, — Люциус приподнял бровь. — И я лишь забочусь о том, чтобы за всеми этими благими делами, мы с тобой и сами не остались с носом… Моё состояние, конечно, всё ещё довольно значительно, но всему рано или поздно может настать конец, особенно учитывая ту чрезмерную жадность, с какой наше любимое магическое сообщество опустошает последние годы мой карман.

— Ах, опять мы говорим о деньгах! — Гермиона рассерженно топнула ногой, и Люциус поцеловал её в губы.

— Ну, где там этот твой шотландский пирог? Я страшно голоден!

— Чёрт бы побрал этот пирог! — выругалась Гермиона. — Если бы я только знала, что она не станет его есть, то лучше бы приготовила курицу!

Люциус рассмеялся, и они направились в столовую.

— Как думаешь, Кьянея накинула бы нам сверху ещё пару миллионов, если бы вместо грибного пирога мы предложили ей, к примеру, зерновые лепёшки? — он сел во главе стола, и Гермиона принялась раскладывать по тарелкам еду.

— И как ты можешь только ёрничать по этому поводу? Мне было так стыдно, что ей пришлось оправдываться перед нами!

— Ну, ты же её слышала, — Люциус разлил по бокалам вино, — она прожила в клетке всю свою жизнь, так что, безусловно, привыкла к неудобным ситуациям!

— Да, а ещё я, кажется, слышала что-то про невероятную «глубину трансформации твоей личности», — ядовито заметила Гермиона, и хотя ей было немного стыдно в этот момент, она всё же изобразила акцент Кьянеи: — «Ах, мистер Малфой, мы так с вами похожи!».

Люциус загоготал.

— Вот только не говори, что ты ревнуешь? — лицо его сияло теперь от самодовольства.

— Конечно, нет, что за глупости! — расправив плечи, Гермиона отправила в рот кусок пирога, обнаруживая, что он явно не оправдал затраченных ею на него времени и сил. — И всё же… она даже ни разу не взглянула на меня за весь разговор! Будто меня и не было там вовсе!

— Ну, если тебе интересно моё мнение — Кьянея вполне могла бы сказать тебе и спасибо не только за этот… безусловно, восхитительный пирог, но и за то, что ты вообще вспомнила о ней в тот день. В противном случае, гостиничная кладовка стала бы её последним пристанищем.

— Ах, я давно уже привыкла не ждать ни от кого благодарности, Люциус! — Гермиона тряхнула головой. — Да мне и не нужно было этого от неё. Меня лишь поражает глубина того воздействия, которое оказываешь порой на женщин ты! Поговорив с тобой всего пять минут, она будто бы всё готова была тебе уже отдать!..

— Ну что же я могу поделать со своим чертовски притягательным обаянием?! — Люциус подлил ей ещё вина. — И только не говори, что тебе не понравилась «глубина того воздействия», которое я произвёл, к примеру, на тебя сегодня утром.

— Вообще-то!.. — грудная клетка у Гермионы расширилась от возмущения, но Люциус не позволил ей договорить.

— Я знаю, что ты так и не кончила сегодня, моя сладкая, — он сжал её ладонь, — но обещаю, что грядущей ночью исправлю это досадное недоразумение… А может мне сделать это прямо сейчас, м? — он приподнял бровь.

— Ну уж нет, — рука её выскользнула из его пальцев. — У нас впереди ещё шоколадный пудинг! Не зря же я всё это готовила?.. К тому же, я обещала Лаванде, что мы заберём Розу в половине пятого. Будет невежливо заставлять её ждать — она итак уже боится, что мы решили превратить её в бесплатную няньку!

— Ну, в свете последних событий, мы вполне могли бы начать ей и платить, — заметил он. Гермиона лишь хмыкнула, и, опустошив свой бокал, Люциус добавил: — А между тем, раз Фонд теперь имеет поддержку, нам следовало бы ковать железо пока оно горячо. За последние недели мы и так уже существенно выбились из графика.

— Да, это было бы прекрасно, — согласилась она. — Чем раньше мы вернёмся к прежнему образу жизни, тем лучше…

— В таком случае, тебе следовало бы встать завтра пораньше.

— Конечно, я приготовлю тебе завтрак, не переживай! — Гермиона энергично кивнула, и Люциус замер на мгновенье, обратив на неё насмешливый взгляд.

— Ты не поняла, — произнёс он. — Тебе следует встать завтра пораньше, дабы отправиться в исследовательский центр и уладить там все дела ещё до того, как греки свяжутся с тобой… Однако от завтрака я, конечно, тоже не откажусь.

— Что? — Слова Люциуса прозвучали для Гермионы подобно грому среди ясного неба. — Но… я думала, они будут связываться с тобой!

— Представители госпожи Калогеропулос будут вести переговоры только с непосредственным владельцем Фонда, конечно же… которым, как ты помнишь, являешься теперь именно ты, — пояснил он. — Даже если им и придёт в голову связаться со мной — смысла от этого не будет уже совсем: все решения о финансовых операциях, как, впрочем, и любые другие, имеешь право принимать теперь тоже только ты.

— Но, как же так, Люциус?! Неужели ты даже не собираешься поехать со мной в исследовательский центр? — лицо её вспыхнуло.

— Формально, я пока не имею права даже заходить туда дальше приёмного холла.

— Но… — она запнулась, — но мы же поедем туда вместе!..

— А кто же будет тогда здесь, дома, с Розой? Мы ведь и правда не можем эксплуатировать Лаванду вечно…

— Ах, да чёрт с ней с Лавандой! Ты должен поехать туда завтра со мной и точка!.. — вскочив со стула, она беспокойно заходила по комнате. — Я… я же ничего не смыслю в этом, Люциус!..

— Но я же подробно рассказывал тебе на прошлой неделе обо всём, что тебе необходимо было знать на первых порах, — в голосе его прозвучал металл.

— Ах, да я толком и не слушала ничего! — она всплеснула руками.

Повисла пауза.

— Минус двадцать пять баллов с Гриффиндора, мисс Грейнджер! — прищёлкнул языком Люциус, и она бросила на него оскорблённый взгляд.

— Ты не имеешь права снимать с меня баллы, — выплюнула она. — У меня была уважительная причина: моего мужа собирались посадить в тюрьму!

— И именно поэтому тебе нужно было слушать всё, что я тебе говорил, в два раза более тщательно! — он тоже поднялся.

Ноздри у Гермионы раздулись, и она обиженно сложила руки на груди. Люциус приблизился к ней.

— Ну, хватит, — примирительно произнёс он, — у тебя всё получится, я знаю. Сегодня вечером я расскажу тебе обо всём, что нужно будет сделать и…

— Я хочу нанять тебя в качестве управляющего, понятно?! Как ты и сказал Кьянее…

— Ах, вот как ты решила поступить, — он повёл бровью. — Но я же не обещал, что соглашусь!

— Ты что хочешь, чтобы я упрашивала тебя? — изумилась она.

— Будь так добра!

— Ну, Люциус, — Гермиона капризно топнула каблуком. — Ну, в самом деле! Хватит уже так шутить!

— Обожаю, когда ты вот так надуваешь свои милые губки! — он тронул её за подбородок. — Однако я ведь и, правда, хотел уйти от всей этой рутины, дабы уделять больше времени тебе и Розе, а потому я абсолютно не шучу сейчас.

— И как ты сможешь уделять больше времени мне, если я буду целыми днями работать?

— Но ты же хотела этого, — он положил руки ей на плечи, — хотела управлять лабораторией, а управление Фондом откроет перед тобой без сомнения возможности куда большие!

— Но теперь я этого не хочу! Теперь я… — губы у неё задрожали, и она опустила глаза.

— Ну, а чего же ты хочешь теперь, моя лапочка? — он ласково убрал локон с её лба.

— Я хочу сидеть дома, понятно? — она взглянула на него с горечью, и слёзы брызнули из её глаз. — Сидеть дома… как чёртова домохозяйка! Я не хочу управлять никаким дурацким Фондом и даже лабораторией, потому что я не умею!.. Потому что всё, что я умею — это…

Она не смогла договорить. Вместо слов из груди её вырвался горький стон, и Люциус крепко прижал её к себе.

— Быть моей любимой девочкой, да? — губы его коснулись её виска, и Гермиона разрыдалась от этого только ещё сильнее. Люциус засмеялся: — Ну-ну, это не самое страшное в жизни, как ты знаешь!

— Ну почему я такая никчёмная, Люциус?! — всхлипнула она. — Я же была лучшей ученицей! Чёртовой надоедливой всезнайкой!..

— И ты ею и осталась, уж поверь мне! — хмыкнул он, принимаясь гладить её по голове. — Так что ничего не бойся теперь, я всё понял… Завтра утром мы вместе отправимся в исследовательский центр, где я и улажу все дела сам, хорошо?

Судорожно втянув носом воздух, Гермиона кивнула.

— Ну вот и прекрасно! — Люциус принялся стирать ладонью слёзы с её щёк. — А теперь, нам, судя по всему, уже пора к Лаванде… Не стоит испытывать её терпение, да? А то завтра нам придётся подбросить Розу ей под дверь!

— Люциус! — сжатый кулачок Гермионы ударил его в грудь, но он снова лишь рассмеялся.

***

Оставшуюся половину дня Люциус и Гермиона провели дома, с дочерью, обнаружив, что новая компания, которую та приобрела за последние дни в лице «тёти Лав-Лав» и своего нового друга «Хью-Хью», шли ей на пользу — болтала она теперь в два раза больше, впечатляя родителей резко расширившимся запасом слов, некоторые из которых, ей, правда, были ещё не по возрасту. И хотя Люциус радовался новым достижениям Розы, постоянное упоминание Хьюго в её речах, очень быстро стало ему надоедать.

— Ох, уж этот «Хью-Хью», — выдавил из себя в конце концов он, когда Роза в обнимку с Мими, уже сладко позёвывала у него на руках. Люциус при этом сидел в кресле у её кроватки, а Гермиона стояла рядом. — Надо бы мне посмотреть на этого мальчишку повнимательнее в следующий раз.

— Прекрати, — Гермиона сдавила ему плечо. — Хьюго всего шесть лет, и это даже хорошо, что у Розы появился друг, особенно после «загадочного исчезновения» мистера Бэгза из её жизни… В конце концов, Скорпиус и Лео редко у нас бывают. Альбус и Джеймс — тоже… а больше-то мы ни с кем и не дружим.

— И всё же этот Хьюго… — покачивая засыпающую Розу на руках, Люциус поднялся с кресла. — Не лучшая компания для неё. Все эти словечки… ты же её слышала: «враки», «отпад»… На каком только языке они разговаривают там с нашим ребёнком?.. Хотя, конечно! Это же Уизли… Чего я только мог ещё от них ожидать?

— Ну всё, Люциус, хватит! — Гермиона мотнула головой. — Я знаю, что твоё отношение к ним никогда не изменится, и, тем не менее, нравится тебе это или нет, а они всё же одни из немногих, кто действительно питает ещё к нам искренние чувства, в отличие от всех этих твоих Бёрков, Ноттов, Трэверсов…

— Даже не упоминай при мне этих фамилий, — Люциус оскалился и, положив дочь в кроватку, опёрся о перегородку, вглядываясь ещё несколько мгновений ей в лицо. — И всё же мне не нравится, что она может попасть под влияние подобного… плебейства.

— Плебейства?! — Гермиона воскликнула это уже с едва скрываемым раздражением; Люциус отчаянно зашикал на неё. — Ах, да слышишь ли ты себя? Если чистокровные Уизли и Брауны для тебя плебеи, то… кто тогда я?

Он поморщился.

— Можно быть чистокровным, но плебеем и… нечистокровным, но… не плебеем, — с расстановкой высказал он.

— Ну, премного благодарна! — она театрально поклонилась ему. — Хоть так!

Мускулы на его лице дрогнули, и он отвёл взгляд. Гермиона тоже отвернулась, принимаясь массировать пальцами свои горячие виски. Этот день начал набивать ей оскомину. И почему всё время с самого утра они с Люциусом только и делали, что спорили по всяким пустякам, вместо того чтобы радоваться и праздновать свою победу?..

— Послушай, — Люциус подошёл к ней, беря с осторожностью за руку. — Давай не будем ругаться из-за этого сейчас. В конце концов, я не против, чтобы Роза проводила с Хьюго… какое-то время, однако, ты же понимаешь, я не могу позволить, чтобы моя дочь якшалась с…

Задохнувшись, Гермиона бросила на него ошеломлённый взгляд. Он замолчал. Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга, пока, с шумом втянув носом воздух, Люциус не прикрыл глаза.

— Гермиона, я…

— А может, это даже и неплохо, а? — спросила внезапно она, пытаясь избавиться от накатившего на неё вдруг наваждения: лица брызжущей слюной Нарциссы и её последних, адресованных ей гадких слов, о том, что Люциус так никогда и не сможет до конца смириться с её маггловским происхождением, как бы он ни пытался доказать всем обратное. — Неплохо, что кто-то может показать Розе мир и с другой стороны этого поместья?.. В конце концов, не всё же ей слушать твои россказни про вашу «уникальную кровь»!

Глаза Люциуса сверкнули, и он выпустил её ладонь.

— Откуда ты?..

— А что, ты думал, я не узнаю?.. — она ни на секунду больше не спускала глаз с его помрачневшего лица. — Не узнаю, о чём ты рассказываешь нашей полуторагодовалой дочери в моё отсутствие?

— Я не говорил ей ничего плохого, только…

— Достаточно, Люциус, хватит! — она грубо его оборвала, и в комнате повисла тишина, которую сейчас же разорвал оглушительный детский плач.

Метнув в Люциуса последний гневный взгляд, Гермиона бросилась к Розе, принимаясь утешать её и слыша, как за спиной громко хлопнула дверь.

***

Спустя четверть часа, когда ей наконец удалось вновь успокоить Розу, Гермиона стояла в их с Люциусом спальне, вглядываясь отрешённо в чернеющий за окном лес. Этот воскресный день оказался таким долгим, а страсти будто бы и не желали утихать — в руках она держала пришедшее ей несколько минут назад из Хогвартса письмо.

— Я разослал указания на завтра, — голос вошедшего в комнату Люциуса вывел, однако, её из задумчивости, и она порывисто обернулась, с тревогой встречая его взгляд — он был таким холодным сейчас, — так что, утром в исследовательском центре нас будут ждать…

С мгновение они смотрели друг на друга, после чего Люциус принялся снимать с шеи галстук.

— Северус прислал, — Гермиона показала ему письмо.

— Что-нибудь важное?

— Прошлой ночью он получил послание от того самого мастера зелий из Мексики, который и порекомендовал нам Алонзо…

— Неужели? — Люциус надменно хмыкнул.

— Да, и… он просил передать нам его глубочайшие извинения за то, как всё вышло, — Гермиона положила письмо на стол. — Написал, что никогда не поручился бы за Луиса, если бы подозревал в нём подобные склонности.

— Ну что ж, очевидно, мексиканский мастер зелий, весьма недооценил влияние денег и власти на людей его сорта…

— Он отказался от него, — добавила она. — Сказал, что больше не будет оказывать Алонзо поддержку. Но и не только он. Луис был возвращён в Мексику с позором… Дело получило огласку: люди настолько были возмущены, тем как сын работорговцев ославил их перед лицом магического народа Британии, что властям не осталось ничего иного, кроме как немедленно подвергнуть Алонзо собственному суду, по решению которого он был изгнан из магического сообщества и пожизненно лишён права творить магию, где бы то ни было. У него отобрали и сломали палочку и… отправили жить в бедное маггловское поселение, где-то в глуши.

— Что же он будет там делать, позволь полюбопытствовать?

— Продолжать варить зелья, я полагаю. Целебные мази, да притирки для местных жителей за ночлег и еду.

— Какая незавидная участь, — выплюнул он. — Кто бы мог подумать… А я ведь и правда мог сделать из него звезду зельеварения!

— Вот только не говори, что тебе его жаль! — Гермиона мотнула головой.

— Конечно, нет, — Люциус бросил рубашку на кровать. — Сукин сын получил то, что заслужил. Я сожалею лишь о том, что пригрел на своём животе такого ядовитого гада!.. Хотя, я не буду до конца честным, если не скажу, что мне всё же несколько досадно от того, что бесспорные таланты Алонзо будут пропадать отныне среди мексиканских пустынь. И всё же я никогда не забуду тот день, когда увидел тебя с ним… в его кабинете…

Гермиона вспыхнула до самых кончиков своих ушей.

— Вот только это была не я, Люциус! — воскликнула она — ей стало вдруг так обидно от его слов. — Это была не я, а… Нарцисса!..

Люциус метнул в неё краткий взгляд, а затем принялся расстёгивать ремень.

— И, поверь мне, это единственное, что останавливает меня сейчас от желания поехать в Мексику и лишить Алонзо не только его «волшебной палочки», но и жизни, — выплюнул он. — Удивительно на самом деле, что я не сделал этого в ту же секунду!.. Стоит признать: им с Нарциссой удалось полностью растоптать меня тогда…

— Да, как ты вообще мог? — она уже не могла остановить клокот в своей груди. — Как ты мог поверить в то, что я могла поступить с тобой подобным образом? — Воздух со свистом вошёл ей в горло, и она сжала кулаки, пытаясь преодолеть боль, которая разнеслась от ключиц по всему её телу. — Вот так предать тебя!

Люциус замер. Губы его дрогнули, и он повернул к ней лицо. Она не могла даже моргнуть в этот момент, сказать ещё хоть слово. Всё тело её будто парализовало от обиды и негодования.

— Гермиона, я… — он дёрнул головой.

И несколько мгновений они так и стояли в тишине, глядя друг на друга, пока лицо Люциуса скованное напряжением, не расслабилось, и, глубоко вздохнув, он не опустился медленно перед ней сперва на одно, а потом и на другое колено. Гермиона смотрела на это с недоумением. Всё происходящее казалось ей каким-то дурацким затянувшимся на целый день сном.

— Прости меня, — произнёс вдруг он, отчего у неё даже приоткрылся рот.

— Люциус, ты что?..

— Прости, я… действительно, так виноват перед тобой.

— Пожалуйста, встань! — выдохнула она.

— Нет, я… не могу, — он мотнул головой. — Не могу, потому что мне никогда не забыть и не искупить тот момент, когда ты… невинная предо мной, увидев, как я был ослеплён в тот день, бросилась мне в ноги; как умоляла меня поверить тебе. Поверить в то, что ты была чиста передо мной, тогда как, это не ты, а я… я должен был вот так пасть к твоим ногам, вымаливая прощенье, за то, что посмел усомниться в тебе. За то, что хотя бы на одну секунду позволил этим грязным осквернителям, опорочить тебя в моих глазах…

— Люциус, — преодолев наконец своё оцепенение Гермиона кинулась к нему, и он протянул к ней руки, обхватывая её за бёдра. — Ну, пожалуйста, встань… Я не злюсь на тебя… я…

— Моя удивительная, — он уткнулся лбом ей в живот, и она стала гладить его по голове, — моя непорочная, моя чистая… Как я мог допустить хотя бы одну только мысль о том, что ты могла предать меня?.. Как я мог… Всю свою жизнь, всеми своими силами я, пытался отыскать одну лишь единственно значимую для меня в этом грязном мире вещь — чистоту… И я нашёл её в конце концов в тебе, Гермиона. Только ты одна и есть моя истинная, моя торжествующая чистота!

— Люциус, ну, прошу тебя… — склонившись над ним, она обхватила его лицо, и он возвёл к ней свои серые глаза — самые её любимые глаза.

— Ты ведь даже себе и представить не можешь, что ты сделала со мной, — прошептал он. — Какой властью ты надо мной обладаешь! Тебе удалось сотворить со мной то, о чём мечтали многие… женщины, Министры магии, Тёмный Лорд! Все они хотели, чтобы я был полностью подчинён их воле! Стал их рабом, тогда как сделать это удалось лишь тебе одной… Стоит тебе только взглянуть на меня, как демон, довлеющий всю мою жизнь над моей душой затихает, лишается своих сил, обнажается до самых своих костей, не желая больше ничего и никого, кроме как смиренно сидеть подле твоих ног вот так, как я сейчас…

— Люциус, — дрожа, повторила она.

— Я твой раб, Гермиона, — испустил из себя он, — полностью покорённый тобой, моя единственная чистота!

Он закрыл глаза, и, судорожно втянув носом воздух, она тоже опустилась перед ним.

— Нет, Люциус, нет! — она принялась покрывать поцелуями его лицо. — Ты не мой раб. Ты… ты мой муж! Мой муж! Единственный человек, ради которого я только и существую на этом свете! Единственный человек, которого я только и могу, что боготворить день ото дня бесконечно, каждой частью своего естества с благодарностью и благоговением… Если бы ты только знал, как я слаба и бессильна в моменты, когда меня охватывает страх, что я могу потерять тебя… И мне так стыдно сейчас перед тобой!

— Гермиона, — он мотнул головой.

— Я так обидела тебя сегодня… — она заплакала, — вновь усомнилась в тебе… Я… Люциус, прости меня! Я совсем ведь не хотела попрекать тебя за то, что ты рассказывал Розе о её семье.

Люциус вздрогнул и, отстранившись от неё, вгляделся с изумлением ей в глаза.

— Да, — она закивала. — Да, я… я совсем не против этого, Люциус! Она ведь твоя дочь и ты имеешь полное право рассказывать ей о своём роде всё, что только посчитаешь нужным, в том числе и про кровь, потому как эта кровь, она… — сжав его руки, Гермиона оставила на них свои мокрые поцелуи, — она ведь и, правда, самая прекрасная на этой Земле! Но только прошу тебя… Прошу — без контекста! — плечи её беспомощно сжались. — Не забывай, пожалуйста, что и моей крови, какой бы она ни была, в ней ровно столько же, сколько и твоей…

— И я бесконечно счастлив от этого, — выдохнул он; веки его дрогнули, и Люциус порывисто заключил Гермиону в свои объятья, принимаясь гладить по голове. Горячие губы его коснулись её мокрой щеки, и Гермиона расслышала, как он прошептал ей на ухо, совсем тихо: «Спасибо».

========== Глава 32. Роза ==========

На Малфой-мэнор давно уже опустилась ночь. Подхватываемый порывами ветра дождь отчаянно хлестал в окна — осень пыталась отвоевать свои права у никак не желавшего уходить в прошлое знойного лета, тогда как в уютной спальне на втором этаже старого поместья, двое людей, полностью поглощённых друг другом, наслаждались чудным мигом своего единения.

— Люциус! — имя его подобно бабочке слетало с дрожащих губ Гермионы, она так давно не чувствовала этого полного, не омрачённого тяжкими терзаниями наслаждения. И как же было ей хорошо теперь, когда она знала, что он полностью, всецело принадлежал только ей, и что никто не мог уже даже попытаться забрать его у неё.

Она сидела на нем. Прямо у него на лице, впившись пальцами в изголовье кровати, запрокинув голову назад. Тело её вздрагивало и извивалось, от того, как умело он доставлял ей удовольствие. Руки его сжимали её бедра, язык и губы ласкали все самые чувствительные точки, пока она не задохнулась от полностью застлавшего её сознание экстаза, замерев на миг, без остатка отдаваясь этим удивительным ощущениям, после чего дрожа ещё, сползла рядом с ним на подушки.

Люциус продолжил ласкать её. Губы его, доставившие ей столько радости, скользили по её покрытой влагой груди, плечу, ключице, пока не добрались до рта, и она принялась целовать их с благодарностью, ощущая на них свой собственный терпкий вкус. Широко раздвинув её обессиленные ноги, Люциус вошёл в её пульсирующую ещё, податливую плоть, и Гермиона прижалась к нему, дрожа от охватившего всё её тело восторга.

— Я люблю тебя, — губы её трепетали. — Как же я тебя люблю, Люциус!

— Моя вкусная, — шептал он. — Моя чувственная…

Гермиона захлебнулась стоном. Тело его было такое жаркое, такое напористое. Губы её прижались к его крепкой шее с натянувшимися венами, и она стала водить по ней языком.

— Хочу его в рот, Люциус, в рот! — простонала она, посасывая мочку его уха, и, он мгновенно выскользнул из неё, хватая Гермиону за ноги и вытаскивая на середину кровати, после чего навис над её лицом.

Горячая головка непреклонно скользнула внутрь её распахнутого рта, упираясь в нёбо и глубже, почти лишая Гермиону возможности дышать. Изнемогающая плоть его беспрестанно тёрлась о её язык, и она принимала её, всю обмазанную собственными соками с вожделением.

— Да, моя сладкая! Да, моя радость! — Бедра его дрожали. — Вот так! Возьми… возьми всё. Без остатка.

И она всё взяла. Всё до капли. Она так любила этот момент — его наслаждение. Он задержался в ней, опершись одной рукой об изголовье, а другую возложив на свою вздрагивающую от учащённого дыхания грудь, и в лице его, слабо освещаемом отблесками молний, Гермиона видела исступлённое, почти самозабвенное упоение. Он аккуратно погладил её по покрытому испариной лбу, а потом вышел из неё, ложась рядом и прижимая Гермиону к своему плечу.

— Восхитительно, — выдохнул наконец он, спустя молчанье.

Небо над Малфой-мэнором стонало от раскатов грома, капли бились в окна с ещё более отчаянной силой. Распухшие губы Гермионы продолжали скользить по его коже.

— И как бы мы только жили с тобой без этого пять лет? — Расслышала вдруг она.

— Ах, Люциус, — Гермиона крепче прижалась к его взмокшему телу. — Я не хочу даже думать об этом больше!

— А я… я вот всё никак не могу отделаться от мысли, что мог бы сейчас быть совсем не здесь, — он повернул к ней лицо, и в полумраке она различила блеск его глаз.

— Могу только сказать, что если бы это и случилось, то в Азкабане я бы стала очень частой гостьей, — Гермиона погладила его по щеке, — особенно в тех самых приватных комнатах для супругов…

— Фу, — Люциус улыбнулся. — Мне противна даже мысль, что нам пришлось бы заниматься любовью в месте столь мерзком.

— Ни одно место, где царит наша любовь, не может быть мерзким.

— И всё же я рад, что она царит сейчас в нашей спальне, — он крепче прижал её к себе. — Да и… боюсь, в Азкабане я не был бы для этого в подходящем настроении.

— Ну, — она провела рукой по его груди и ниже, — твоё настроение было бы уже исключительно моей задачей.

— И я не сомневаюсь, что ты справилась бы с ней самым наилучшим образом. Тебе всегда удаётся это мастерски… Никогда не забуду ту жуткую неделю, когда ты истязала меня с утра до ночи, притворяясь примерной женой!

— Ах, это я-то тебя истязала?! — Гермиона приподнялась на локтях.

— Конечно, — выплюнул он. — Чего только стоил этот твой остекленевший взгляд и фальшивая улыбка… А я всё равно не мог даже сопротивляться тебе!

— Ах, бедный, — она забралась на него сверху, склоняясь над ним. Губы её, едва касаясь, заскользили по его виску и щеке. — Вот трагедия, когда дома тебя ждёт то наложница, то гейша… то «шлюха из китайского квартала»!

Пальцы её сдавили Люциусу соски, отчего он поморщился.

— С другой стороны, та неделя очень чётко позволила мне кое-что для себя понять. — Он аккуратно снял её руки со своей груди, целуя их по очереди.

— Что же это, позволь узнать?

— А то, моя радость, что я просто не имею права уставать…

В комнате повисла недлинная пауза.

— Уставать? — Гермиона не сразу даже поняла, что он имел в виду. В следующую секунду, однако, губы её расплылись в широкой улыбке, и она заливисто рассмеялась. — Ну, Люциус, ты что, серьёзно? Тебе ли об этом думать вообще?!

Ладошки её вновь упёрлись ему в грудь, и, сдвинув бёдра ниже, она настойчиво потёрлась о его спокойную сейчас плоть.

— Ну, мне всё-таки уже не тридцать, знаешь ли, — он сжал её ягодицы. — Хоть мне и льстит твоя реакция…

— Ах, если бы ты только знал, как мне сладко с тобой, то и думать бы забыл о подобных глупостях! — Гермиона прильнула к нему с ещё большим жаром, начиная покрывать поцелуями лицо.

— Ну, именно потому я и…

— А-а! — поражённо задохнулась вдруг она, отчего Люциус даже вздрогнул, удивлённо воззрившись на неё. — А не потому ли ты ушёл тогда из нашей спальни в другую комнату на целую неделю?!

— Ах, Мерлин! — он прикрыл глаза. — Ну, разве что отчасти. Я ведь и, правда, был тогда ужасно истощён. Морально, конечно же… Да и полагаю, нам обоим требовалось немного подумать.

— Немного подумать? — ладони её яростно надавили ему на грудь, и воздух с шумом вышел из его лёгких. — Да ты хоть понимаешь, что та неделя стала самой страшной для меня за всю нашу семейную жизнь?!

— Да, неужели? — он фыркнул. — А как же прошлая неделя, когда меня должны были посадить в Азкабан?

— Нет! — ногти Гермионы впились ему в кожу, и он осторожно взял её за запястья. — Та, неделя была самой ужасной, потому что… когда ты ушёл в другую комнату, я поняла, что всё зашло слишком далеко, что я больше не могу чувствовать тебя, когда сплю, понимаешь? Когда все проблемы дня уходят, а разум больше не может влиять на моё тело и… оно просто стремится к тебе, вот так, как сейчас, — она вновь потёрлась о него с наслаждением ощущая, как тело Люциуса отзывается на её прикосновения. — А потом, спустя дни, когда ты наконец пришёл ко мне среди ночи, я готова была всё забыть!

— Если тебе станет от этого легче — я долго тогда ещё корил себя за то, что не остался с тобой до утра…

— Почему ты вообще так поступил тогда? — дрожа ещё от нахлынувших эмоций, спросила она.

— Я… просто идиот! — Люциус порывисто сел, отчаянно сдавливая Гермиону в своих руках. Губы его принялись с жадностью целовать её, и она изогнулась, теснее прижимаясь к нему. — Однако я… я ведь следил за тобой тогда.

— Следил? — подобно эху повторила она.

— Да я просил этого… мерзкого гада показывать мне тебя в зеркалах пока ты была в лаборатории или где-то ещё.

— Что? — Гермиона отпрянула от него, как ошпаренная, на этот раз.

По лицу Люциуса прошла дрожь.

— Прости. Вероятно, мне стоило признаться в этом раньше.

— И как часто ты делал это, позволь спросить?

— Довольно часто, но… именно так они и манипулировали мной.

— Ах, ну, конечно, — она запальчиво кивнула, — нашёл, как оправдаться!

— Я не говорю, что в этом не было и моей собственной вины, — он примирительно взял её за руку. — Я знаю, что это было неправильно и… мне стыдно, если тебя это утешит. Я также обещаю, что никогда больше не буду поступать подобным образом.

— Ну ещё бы! — ноздри Гермионы раздулись. — Так вот, почему ты так бесился тогда из-за Алонзо!.. И что, много ты там увидел?

— Я всего лишь видел, свою любимую девочку, — ладонь Люциуса прикоснулась к её щеке, — которая была самой собой со всеми, кроме меня, отчего я ужасно страдал.

— И поделом!

— Позволь же мне искупить эту вину, — Люциус вновь осторожно приманил её, Гермиона не сопротивлялась, и он положил её на спину, принимаясь ласкать пальцами грудь.

— О, тебе очень придётся постараться на этот раз!

— А я старательный, — кончик его языка коснулся её всё ещё плотно сжатых губ.

— А не устанешь? — она едко хмыкнула вдруг. — А то завтра тебе ещё будить меня, как ты мне обещал, а потом ещё весь день вести за меня дела Фонда, а там и ночь опять и снова утро… а тебе-то уже не тридцать!

Люциус даже замер. От изумления у него приоткрылся рот. С мгновение он смотрел на Гермиону. Глаза сверкнули.

— Маленькая негодница! — только и выдохнул он, хватая её за плечи, после чего Гермиона едва сумела понять, что же произошло: тёмное пространство комнаты вдруг перевернулось вокруг неё, и она обнаружила себя уже лежащей животом у Люциуса на коленях — руки прижаты к пояснице, лицо утыкается в подушки. И как он только сделал это так быстро?

— Люциус, отпусти! — вскричала она, пытаясь избавиться от его как никогда железной хватки.

— А я-то, видно, и забыл совсем, что тебя надо воспитывать, — сверху зазвучал его невозмутимый голос.

— Ну в самом деле! — она вновь предприняла попытку вырваться, но он только сильнее придавил её к себе — рёбра заныли.

— Тихо-тихо, — он погладил её по голове, и она присмирела. — Совсем отбилась от рук, моя сладкая, да?..

Придавленная лицом к кровати, Гермиона лишь сердито втянула носом воздух, ощущая, как пальцы Люциуса медленно заскользили уже по её ягодицам, проникли в ложбинку меж них.

— Ну, ничего, — он принялся массировать её. — Теперь-то я это исправлю. Научу мою вкусную девочку быть вежливой и послушной…

— Люциус, — из груди Гермионы вырвался угрожающий рык.

— Да, теперь я… всё исправлю, — тихо добавил он, и тело её вздрогнуло в следующий момент от того, что ладонь его со звонким шлепком опустилась ей на ягодицы.

Вздох изумления замер у неё на губах. Боли не было. Он шлёпнул её совсем легко, Гермиону, однако, полностью ошеломил сам факт, осуществлённого над ней столь наглого действа. Жар охватил лицо.

— Люциус! — вскричала она, принимаясь извиваться в его руках с ещё более отчаянным рвением, отчего он только крепче сжал её запястья.

— Будешь сопротивляться — отшлёпаю по-взрослому, — раздался его леденяще спокойный голос, и пальцы вновь заскользили меж ягодиц, доставляя Гермионе почти возмутительное сейчас удовольствие.

— Ну, Люциус! Ну, как так можно?! — всхлипнула она. — Это ты тут следил за мной в зеркалах всё это время, потворствуя гнусным планам наших врагов, а не я! Так что это…

Слова застыли у неё на губах — он повторил это вновь. Снова шлёпнул её! На этот раз чуть сильнее — Гермиона ощутила покалывание.

— Непослушная девчонка, — выплюнул он, дрогнувшим от едва уже сдерживаемого возбуждения голосом, и ладонь вновь рассекла воздух. А потом ещё и ещё раз. Кожа вспыхнула. После чего он настойчиво погрузил пальцы ей во влагалище. Гермиона подалась им навстречу.

— Отпусти мне хотя бы руки, — простонала она, и Люциус мгновенно выполнил её просьбу, помогая ей устроиться наконец у него на коленях поудобнее, после чего с упоением ухватился за её ягодицы обеими руками, сжимая их с силой, растягивая в стороны. Возбуждённое дыхание его обожгло её распалённую кожу, а затем он шлёпнул её ещё несколько раз.

Расплывшись в предательской улыбке, Гермиона прикусила губу.

— Как же я люблю тебя, моя радость! — вскочив с места, Люциус навис над ней — член его упёрся Гермионе в шею и, уткнувшись в промежность ей лицом, он принялся тереться о неё носом, кусать, вылизывать с исступлённым вожделением. — Как люблю! Никто и никогда не будет любить тебя так, как я!..

***

Следующим утром, отведя Розу к Лаванде, Гермиона и Люциус отправились в исследовательский центр, где были встречены сотрудниками с немалой теплотой. Гермиона даже растрогалась, когда все они, собравшись в приёмном холле, начали скандировать им поздравления о выигранном суде, а зельевары вынесли из лаборатории целый котёл огненного грога, за распитием которого Люциус и ввёл собравшихся в курс текущих дел, устроив после этого большое совещание для руководителей основных подразделений Фонда и впервые представив Гермиону им в качестве главы. После чего удалился в свой кабинет, дабы отправить несколько важных писем и провести собеседование с человеком, которого собирался поставить на место Алонзо.

Гермиона при этом осталась в лаборатории. Кандидата, которого Люциус собеседовал сейчас, она порекомендовала ему сама, избрав его из числа бывших некогда у неё в подчинении людей, а потому и присутствовать при этой их очной встрече у неё совершенно не было желания. Прочие зельевары тем временем ушли на обед, так что у Гермионы появился редкий шанс побыть наконец в лаборатории наедине с собой и мысленно попрощаться с очередным местом её провала на профессиональном поприще.

Открыв, однако, полку с личными вещами, несколько подавленное настроение её сменилось вполне праведным возмущением: кто-то совершенно точно залезал за прошедшие дни в её шкаф, в спешке даже не захлопнув за собой как следует дверь. На самом видном месте, к тому же, между её лабораторным журналом и мантией стояла небольшая коническая колба с бледно-фиолетовой жидкостью, которую сама Гермиона здесь оставить точно никак не могла. Рядом лежал сложенный пополам пергаментный лист, на котором она обнаружила всего одну строку:

«Это то, что нужно — оно сработает».

Почерк этот Гермиона узнала совершенно точно, он принадлежал Алонзо, и изумлённый взгляд её вновь упал на колбу: неужели это было то самое зелье, над которым они с ним вместе работали последние недели, так и не успев довести до ума? Луис, очевидно, сделал это без неё. Уже перед самым концом, или, быть может, даже после. В тот день, когда он позорно сбежал после своего мерзкого представления с Нарциссой, никакой колбы здесь, во всяком случае, ещё не было — Гермиона помнила это, а значит, он и правда приходил сюда, когда его уже искали, рискуя быть пойманным…

Дверь хлопнула.

— Что ж, этот малый и правда весьма неглуп!.. — Люциус сделал по комнате несколько шагов. — И как я не замечал его раньше?

Гермиона обратила на него встревоженный взгляд, и он нахмурился.

— Что-то случилось?

— Это… то самое зелье, Люциус! — схватив колбу с полки, она показала ему её. — То, над которым мы с Алонзо работали — для Рона! Он доделал его и… оставил для меня! Он видимо приходил сюда уже после, понимаешь?

— Что? — в глазах Люциуса мгновенно вспыхнул огонь. — Дай сюда!

Едва не прыгнув на неё, он попытался вырвать колбу из её рук, но Гермиона увернулась.

— Нет, Люциус! — она поражённо взглянула на его обретшее вдруг свирепость лицо.

— Я сказал, отдай мне колбу! — рявкнул он, предпринимая новую попытку добраться до неё, отчего она даже обежала стол.

— Нет! Люциус, это же всего лишь лекарство! Ты что?

Раздутые ноздри его трепетали. Налившиеся кровью глаза метали молнии, но он только сжал кулаки, бросив взгляд на стол и оставленную на нём Гермионой записку.

— Гермиона. Поставь, пожалуйста, колбу, — он глубоко вздохнул.

— Люциус, я не понимаю, — она совсем опешила.

— Это же… это может быть опасно, — голос его дрогнул. — Пожалуйста. Это… может быть очередная ловушка. Яд, взрывчатое зелье… что угодно! Мы должны пригласить Северуса. Если ты не сделаешь то, о чём я тебя прошу, я буду вынужден достать палочку…

Гермиона вздрогнула. Взгляд её вновь обратился к колбе в её руках, но уже с ужасом. Волнение Люциуса наконец стало ей понятным. Перед глазами проплыли минувшие события: похожая односложная записка, так ловко выманившая её из лаборатории и едва не ставшая фатальной для них обоих. Неужели жизнь так ничему и не научила её?.. И как она только могла продолжать быть столь доверчивой?..

С небольшим стуком колба опустилась на стол.

— Вот так! — Люциус мигом схватил Гермиону за руку, оттаскивая в другую часть лаборатории. — И не смей больше трогать никакие неизвестные тебе колбы с зельями, это понятно?

— Люциус, я не маленькая! — Гермиона с досадой отдёрнула руку, ощущая как стыдно в действительности ей было сейчас.

— Да? — взгляд его прожёг ей лицо.

Воцарилось молчание.

— Прости, ты прав, — Гермиона потупила взгляд. — Это в очередной раз было страшно безответственно с моей стороны…

— Мне плевать, прав я или нет, — процедил он. Голос его, однако, смягчился. — Всё чего я хочу — это чтобы ты была в безопасности, понимаешь?..

Гермиона лишь закивала, утыкаясь лбом ему в плечо, и Люциус погладил её по голове.

— Мистер Малфой! — на пороге лаборатории возник один из его помощников. — Простите, но… там уже прибыли греки.

— Правда? — Люциус порывисто обернулся. — Что ж, прекрасно! Проводи их в мой кабинет и, — он обратил на Гермиону продолжительный взгляд, — скажи, что миссис Малфой скоро их примет.

***

Когда уже вечером, они с Люциусом спокойно ужинали в столовой Малфой-мэнора, Гермиона была молчалива. Все рабочие дела они успешно завершили на сегодня, а Роза, после очередного насыщенного дня с Хьюго, сладко спала уже в своей кроватке…

— Я слышал, вы с Лавандой разговаривали о Кьянее, — Люциус прервал воцарившуюся тишину, когда тарелки их опустели.

— Да, — Гермиона принялась собирать их со стола. — Перед отъездом она оставила для Рона письмо, представляешь?.. Поблагодарила за то, что он оказался единственным человеком, способным услышать её зов о помощи. Пригласила даже всю его семью к себе на Крит будущим летом и пообещала написать своему учителю в тот самый монастырь, с просьбой помочь Рону с его недугом…

Люциус лишь повёл бровью, плеснув себе ещё вина в бокал.

— Лаванда, правда, смотрит на это скептически, как всегда, — добавила Гермиона. — Говорит, Кьянея забудет, мол, все свои обещания, как только жизнь её войдёт в привычное русло… Я же сказала ей, что госпожа Калогеропулос хороший человек и обязательно сдержит слово.

— А что же сам Рональд думает на этот счёт? — хмыкнул Люциус, и Гермиона взглянула на него с удивлением — прежде он сам никогда не спрашивал о Роне, и уж тем более не интересовался тем, какое мнение тот имел по тому или иному поводу.

— Ну, он… рад вроде бы, — ответила она. — Мысли его сейчас, правда, заняты совсем другим, слава Мерлину! Доктор Шафик предложил ему устроиться в Мунго на половину дня, дабы тот помогал ему ухаживать за пациентами. Сказал, что рвение, которое он проявил, когда там лечился Гарри — пошло ему на пользу. Так что Рон теперь наконец не будет чувствовать себя лишь обузой для семьи…

— Ну, вот видишь, как всё прекрасно сложилось само собой! — Люциус опрокинул последние капли вина, отставляя от себя пустой бокал. — И даже зельями никакими поить не пришлось.

Гермиона бросила на него колкий взгляд.

— И всё-таки я считаю, что мне стоит исследовать то зелье.

— Ну, мы же уже обсудили это с тобой, — он поднялся из-за стола. — Если Северус не обнаружит в нём никакой опасности, то… ты сможешь испытать его. Однако хочу заметить, что даже если это зелье и правда окажется тем самым твоим образцом, где гарантии, что оно действительно подействует? А даже если и так, то я не хотел бы, чтобы ты излишне обольщалась на счёт Алонзо в этом свете, — он взглянул на неё пристально. — Ты же, я надеюсь, понимаешь, что подобный «прощальный жест» с его стороны, является ничем иным, кроме как желанием попытаться реабилитировать себя в твоих глазах… Вне всяких сомнений, он пошёл на это, уже понимая, что ему не удастся избежать наказания.

— Не думаешь же ты, что этот его «прощальный жест», мог произвести на меня хоть какое-то впечатление? — почти оскорблённо выдохнула Гермиона, щёки её вспыхнули.

— Я лишь, хочу уберечь тебя от очередного бессмысленного разочарования, — Люциус, отвёл глаза и, сделав несколько шагов по комнате, останавливаясь у окна. — Стоит, однако, признать, что он всё-таки хорош, — презрительно выплюнул он себе под нос, и в комнате воцарилась тишина.

Гермиона застыла. Она не сразу нашлась, что сказать. Тот факт, что Люциуса по-прежнему задевала вероятность возвращения Алонзо её расположения, поражал Гермиону до глубины души: неужели он всё ещё был так уязвим? Так болезненно чувствителен, когда в голове его появлялась хотя бы крошечная мысль, что внимание и поощрение её могли достаться не ему одному, но какому-то другому мужчине. Он абсолютно точно не желал делить её больше ни с кем.

— Люциус, — Гермиона подошла к нему, осторожно кладя руку на плечо. — Ну, ты же знаешь, я надеюсь, что истинным героем для меня сегодня был только ты?

— Я? — плечо его слабо дрогнуло, и он бросил на неё полный нарочитого безразличия взгляд. — Правда? Ну что ты, нет, не знаю.

— Ах, Люциус! — губы её расплылись в едва сдерживаемой улыбке. — Ну, я же весь этот день только и делала, что восхищалась тобой!

— Да неужели? — он недоверчиво прищурил глаза, и она рассмеялась, думая только о том, что ей в сущности было даже приятно потешить сейчас его самолюбие.

— Ну, конечно! — она обхватила ладонями его лицо, и он с большим интересом принялся рассматривать её. — Весь этот день я только и восхищалась твоим красноречием, твоим умом, умением вести за собой людей и способностью влиять на них. Я, конечно, и так всегда знала, что ты прекрасный оратор и лидер, но сегодня ты просто заворожил меня!

— Ах, так вот почему ты была такой рассеянной на собрании! — руки его заскользили по её бёдрам.

— Да, я просто залюбовалась тобой, — она прикрыла глаза. — Если бы ты только знал, как я горжусь тобой, Люциус. Как трепещу от восторга при мысли, что ты мой муж.

Пальцы его коснулись её лица, бровей, носа, скул, после чего он приник к её губам, оставляя на них долгий удовлетворённый поцелуй, и они постояли так, слившись в нём несколько мгновений.

Когда Гермиона вновь открыла глаза, Люциус всё ещё неотрывно на неё смотрел. Взгляд его, однако, был подёрнут теперь пеленой умиротворения, которое так поразило её там, ещё в Хогвартсе, когда они впервые остались наедине… Лицо было расслаблено. Волевая складка меж бровей разгладилась, и Гермиона подняла руку, проводя пальцами по пьянящему контуру его влажных ещё от поцелуя губ — как же она их любила.

— Гермиона, я хотел попросить тебя, сходить со мной в одно место. Если ты не будешь против, — сказал он.

— Куда угодно, Люциус.

— Ну, на самом деле здесь недалеко, — губы его дрогнули в усмешке. — У леса…

— У леса? — она вновь взглянула ему в глаза, после чего поражённо выдохнула: — Неужели ты хочешь, чтобы мы сходили к ней?

— Да, я… думаю, мне пора сделать это.

— Конечно, — она с жаром кивнула. От волнения у неё даже перехватило дыхание, — когда угодно, я обязательно схожу с тобой! Ты хочешь… хочешь сделать это прямо сейчас?

— Ну, — он будто бы даже смутился. Выпустив Гермиону из объятий, Люциус вновь обратил взгляд к окну и пригладил волосы у себя на затылке. — Сейчас уже вечер и… там дождь, кажется.

— Но это, — Гермиона мотнула головой. — Это же ведь совсем не важно, Люциус! Пойдём!

Она с жаром схватила его за руку, и ему не осталось ничего иного, кроме как последовать за ней.

Покинув вскоре поместье, они оказались во мраке прохладного осеннего вечера. На голову сыпал мелкий дождь, и Люциус хотел было наколдовать вокруг них купол, но Гермиона не позволила.

— Знаешь, мне это напоминает Хогвартс, — сказала она, когда они стали спускаться вниз с холма, крепко взявшись за руки; мокрая трава скользила под их ногами. — Мы точно также с Гарри и Роном бродили, бывало по школьному двору вечерами. Иногда ходили к Хагриду, но чаще сбегали по каким-нибудь своим секретным делам в запретный лес под мантией невидимкой.

— Нарушители! — фыркнул Люциус. — Драко рассказывал мне о ваших ночных вылазках.

— Будто он и сам этого не делал!

— Все делали! — кивнул он. — Уж сколько раз я и сам сбегал… И без всякой этой вашей мантии невидимки, хочу заметить!

— И часто тебя ловили? — она засмеялась.

— Бывало. Дамблдор, правда, всякий раз сообщал об этом отцу, так что у меня была прекрасная мотивация не попадаться.

— И ты довёл этот навык до совершенства, как видно!

— Да уж, — хмыкнул он. — Спасибо ему за это, конечно.

Вскоре они спустились к реке, дождь тем временем стих, так что они неторопливо перешли через мост, вошли в лес, пока не достигли огороженного высоким кованым забором кладбища. Ворота скрипнули с протяжным стоном. За всё время, что Гермиона жила в поместье, она бывала здесь всего пару раз, так, однако, и не отважившись зайти ни в один склеп. А их здесь было много. Поколения и поколения представителей семейства Малфой, хоронились здесь сотнями лет. Призраки некоторых из них виднелись среди деревьев, они, однако, не тревожили путь живых, скрываясь из виду за каменными статуями,печально высившимися над могилами во мраке ночи.

Тьма к тому моменту сгустилась уже очень сильно, а потому Люциусу и Гермионе пришлось достать палочки, зажигая на их концах неяркий свет, в бледном мерцании которого, они и шли по главной тропе вглубь, к самому большому и богато украшенному склепу — последнему чертогу, который Абраксас Малфой создал для своей Реджины. Статуи двух склонивших в печали головы ангелов охраняли его вход. Руки их лежали на высоких, увитых плющом дубовых дверях, не позволяя кому бы то ни было зайти сюда, казалось, так просто, а потому, остановившись перед ними, Гермиона вопросительно взглянула на Люциуса — он должен был знать пароль.

Лицо его, однако, было сейчас сродни тем, что имели окружавшие их каменные изваяния, глаза недвижно взирали перед собой.

— Люциус, — Гермиона взяла его за руку, и он вздрогнул, будто бы пробуждаясь ото сна.

— Я не был здесь почти пятьдесят лет, — он обратил на неё охваченный смятением взгляд.

— Я с тобой, — она крепче сжала его ладонь, и он лишь кивнул, выставляя палочку вперёд.

— Mea vita et anima es [Ты моя жизнь и душа], — слова слетели с его губ, и с приглушённым скрежетом каменные руки ангелов подобно щупальцам осьминогов заскользили по дверям, утаскивая с собой плети плюща, отворачивая печальные лица в стороны и закрывая ладонями глаза, после чего двери с глухим щелчком приоткрылись.

Вобрав в лёгкие промозглый кладбищенский воздух, Гермиона поёжилась, и они с Люциусом медленно двинулись внутрь склепа.

Там было холодно, затхло и ужасно тоскливо. Под ногами, на каменном полу зашелестела загнанная сюда порывом ветра листва, зарокотали сотни крошечных насекомьих ног — пауки, облюбовавшие склеп бросились врассыпную прячась от бледных лучей вторгшегося в их извечно тёмную обитель света. Огоньки на концах палочек Люциуса и Гермионы осветили высокие плотно затянутые паутиной своды.

Посреди этого заброшенного печального пространства на массивных каменных ногах, возвышался большой мраморный саркофаг, форма которого повторяла очертания женского тела. В богато украшенных искусной резьбой одеждах, с покойно лежащими на груди руками и умиротворённо закрытыми глазами, Реджина будто бы спала.

Люциус не сразу решился подойти. Несколько мгновений он стоял, глядя на саркофаг, после чего медленно приблизился, вглядываясь в недвижное каменное лицо. Поднял руку, провёл по нему осторожно, обводя черты.

— Вот я к тебе и пришёл. — Гермиона расслышала его приглушённый голос. — Прости, что так долго…

А потом он склонился над ней, запечатлевая на лбу поцелуй.

Гермиона невольно отвернулась, ощутив себя отчего-то ужасно лишней здесь. Люциусу стоило бы вероятно побыть с Реджиной наедине… возможно он хотел ей что-то сказать, что Гермионе слышать не следовало или же поделиться чем-то, что никогда не принадлежало ей. Она, однако, не посмела покинуть склеп, принимаясь лишь рассматривать стены и пол, на котором виднелись грязные следы нескольких пар мужских ботинок — сюда должно быть приходили мракоборцы в тот день… Гермиона помнила, как Люциус не хотел пускать их сюда, в то время как днём ранее, по жестокой иронии, здесь уже побывали Плегга и Ральф. Бэгзль вероятно открыл им дверь изнутри — Гермиона обратила внимание на люк в углу комнаты… Печальные ангелы у входа были лишь бутафорией только и способной, что оплакивать спящую здесь вечным сном хозяйку. Как жаль, что Абраксас не догадался наложить на них чары посильнее, дабы превратить из бесполезных заливающихся слезами истуканов в защитников, способных не позволить чужакам проникнуть в ведущий сюда из самого поместья тоннель, построенный им очевидно для одной только цели — являться сюда бессонными ночами, страдая и возможно стеная о своей столь безвременно покинувшей его любви, в то время как этой самой его любви был полностью лишён вверенный ему ею сын.

От этих размышлений в груди Гермионы вновь вспыхнул гнев на Абраксаса — каким же всё-таки слабым он был!

Люциус всё ещё стоял, склонившись над саркофагом. Одна рука его лежала у Реджины на лбу, вторая поглаживала сложенные на груди пальцы. Он шептал ей что-то, и, взглянув на него теперь, Гермиона поняла, что не испытывала больше возникшей у неё в первый момент неловкости. Уж если кто и был достоин сейчас находиться здесь рядом с ним, присутствуя при этом его соприкосновении с, вероятно, единственным светлым бликом существовавшем когда-либо в его страшном, болезненном прошлом, так это она, и никого иного он просто не смог бы впустить сюда в такой момент. А значит, всё это принадлежало лишь ей.

Гермиона уверенно обошла саркофаг, накрывая его руку своей ладонью.

— Спасибо, что пришла сюда вместе со мной, — он сжал её пальцы.

— Куда ты, туда и я, Люциус, — сказала она, и они постояли так ещё несколько мгновений, пока он, спохватившись вдруг, не принялся шарить по карманам сюртука, вытащив оттуда небольшой свёрток.

— Я принёс ей кое-что, — он бережно принялся разворачивать шёлк белоснежного платка, открыв вскоре взору Гермионы маленький сухой бутончик красной розы — тот самый, который она обнаружила некоторое время назад в погребённой под половицами библиотеки шкатулке. Он осторожно взял его кончиками пальцев, дабы хрупкие иссохшие лепестки его не рассыпались в пыль. — Это должно было остаться с ней…

Гермиона лишь кивнула, и Люциус положил бутон Реджине на грудь, там, где должно было биться когда-то её живое сердце, как вдруг, в следующий миг произошла удивительная магия: породившийся сам собой, откуда ни возьмись, золотистый свет окутал бутон и безжизненные лепестки его, тонкие как папиросная бумага наполнились соком, распустились, заблагоухали вновь, как и когда-то, должно быть, пятьдесят лет назад, будто времени этого и не было вовсе.

Поражённо Гермиона взглянула на Люциуса, обнаружив, что удивление застыло и на его лице.

— О, Мерлин, — дрогнувшие пальцы его коснулись губ, и судорожно вобрав в лёгкие воздух, он отвернулся.

Гермиона бросилась к нему, заключая в объятья.

Эпилог

Платформа номер девять и три четверти, что спрятана в стене вокзала Кингс-кросс, как и всякий раз первого сентября, была переполнена в тот день. Большой красный поезд уже стоял на путях, изрыгая клубы серого дыма из своей блестящей чёрной трубы, и сотни волшебников и волшебниц, одетых в мантии самых невероятных цветов провожали своих детей в Хогвартс — безусловно, самую удивительную из всех магических школ.

Среди этой суеты и толкотни, ровно в пятнадцать минут одиннадцатого, пересёкши твёрдый барьер меж платформами десять и одиннадцать, показались трое: высокий мужчина в летах, с длинными аккуратно убранными в хвост светлыми волосами, облачённый в тёмно-зелёную мантию, женщина, ещё молодая, в изысканной бархатной шляпке с пером и богато украшенном вышивкой атласном платье, а также маленькая девочка лет одиннадцати, шедшая несколько впереди них, с ослепительно белыми вьющимися волосами, чудно обрамлявшими её милое, хотя и несколько надменное личико.

Во всём их облике, в величественном спокойствии лиц и неторопливых движениях тел, по мере того, как они начали продвигаться среди этой многоцветной массы в сторону первых вагонов, чувствовалось какое-то особое, выделявшее их невольно среди прочих превосходство. Они шли уверенно, никому не позволяя пересечь им путь, и совсем не обращая никакого внимания на неуклюже лавировавшего за ними вслед среди потока людей носильщика, чья телега была нагружена большим лакированным чемоданом. Поверх чемодана в блестевшей позолотой клетке с не менее важным видом, чем у её владельцев, висела на жёрдочке головой вниз большая угольно-чёрная летучая мышь.

— Я несколько беспокоюсь за то, как к питомцу Розы отнесутся её соседки по комнате, — склонив голову в сторону мужа, вполголоса сказала женщина. Она держала его под локоть и прижалась ближе, когда чужая телега с пятью потрёпанными чемоданами едва не проехала по её ноге.

— Тебе не стоит переживать, — не сбавляя шага, мужчина выставил вперёд на подобии шпаги трость, с силой отталкивая телегу в сторону. Серебряная рукоять в виде распахнувшей пасть змеи блеснула в его пальцах. — Самое главное, чтобы она выпускала Бэгза вовремя поохотиться, дабы тот всегда был сыт.

— И как только она вспомнила это дурацкое имя? — Перо на шляпке возмущённо затрепетало. — И всё-таки я считаю, что тебе надо было посоветоваться сперва со мной, прежде чем покупать ей его. Я бы хоть спросила разрешения у Минервы!

— Уверен, она не будет против, — он беззаботно отмахнулся. — А кроме прочего, Роза была так очарована им. Ну ты же знаешь, Гермиона, я просто не смог ей отказать!

— Как и всегда, Люциус! — она похлопала его затянутой в элегантную перчатку рукой по груди. — Право, ты так балуешь её. Иногда мне страшно подумать о том, как она будет учиться в Хогвартсе. Там-то у неё уже не окажется этой неусыпной опеки!

— С каких это пор, позволь полюбопытствовать, ты так сильно стала не доверять её крёстному отцу? — хмыкнул он.

— Честно говоря, в этом свете, я переживаю за Северуса не меньше… Боюсь представить, что он только напишет нам, когда увидит Бэгза!

— Ну-ну, дорогая, у Северуса уже есть опыт в воспитании Малфоев, — Люциус с нежностью сжал её ладонь. — Полагаю, его едва ли можно удивить какой-то там летучей мышью! Главное вот только, чтобы она попала на Слизерин…

— Ну а я, с твоего позволения, буду рассчитывать всё же, что она попадёт на Гриффиндор, — бровь Гермионы надменно выгнулась. — В конце концов, там у неё хотя бы уже есть друзья, которые всегда смогут защитить её при случае…

— Кто бы ещё защитил её от них, — процедил себе под нос тот.

— Мам, пап, смотрите, там тётя Лав-Лав, и дядя Рон, и дядя Гарри, и… Хьюго! — Роза обернулась, обратив на родителей счастливый взгляд.

Палец её настойчиво указывал сейчас в сторону третьего вагона, на фоне которого ярко-жёлтым пятном выделялась буддийская монашеская мантия — вот уже полгода как из своей трёхлетней поездки в Китай вернулся Рон, носивший отныне почётное звание единственного в Британии целителя, овладевшего секретными техниками древней китайской колдомедицины. Рядом с ним, стояла Лаванда, оживлённо болтавшая о чём-то с Гарри и Флёр. Тогда как многочисленные дети их, толпились у входа в вагон, весело переговариваясь и затаскивая внутрь увесистые чемоданы. Среди них был и перешедший в этом году уже на шестой курс Хьюго — приземистый, крепкий парень, с нагло вздёрнутым носом, похожий на Рона разве что огненно-рыжей копной волос.

— Помянешь тролля, — себе под нос выплюнул Люциус.

— Роза, не показывай пальцем, это некрасиво, — Гермиона мягко взяла дочь за руку. — А ты не называй Хьюго троллем, Люциус!

Она взглянула на него с укором. Роза меж тем нетерпеливо запрыгала на месте: Альбус и Джеймс заметили их и, расплывшись в широких улыбках, замахали руками. На груди семикурсника Джеймса блеснул золотой значок старосты Гриффиндора.

— Мам, ну можно я пойду к ним? — захныкала Роза, и Гермионе не осталось ничего иного, как выпустить её ладонь.

Девочка сейчас же вприпрыжку умчалась вперёд, тогда как Гермиона повернулась к мужу.

— Ну, пожалуйста, Люциус, — отчаянно зашептала она, — сегодня такой день! Побудь хотя бы один единственный раз приветливым с ними!

— Ладно, — лицо его скривилось, будто он съел только что особенно кислый лимон. — Но если этот мерзкий мальчишка снова обидит её…

— Прекрати! — она сжала его локоть. — Они же дети! Он вовсе и не обижает её, это… просто игры!

— Ничего себе игры, — Люциус фыркнул. — Она вечно прибегает ко мне после этих их «игр» в слезах! Да и потом… все они уже слишком взрослые для неё!

— Ах, да неужели?! — она стукнула его ладошкой по плечу. — Мы просто избаловали её, вот и всё! Дело совсем не в возрасте! Роза просто привыкла получать всё, что ей только ни заблагорассудиться…

— Люциус, Гермиона! Ну, чего же вы там стоите? — их окликнула Джинни. Она тоже замахала им, а вместе с ней энергично стала махать и стоявшая рядом совсем маленькая рыжеволосая девочка, лет пяти. — Мы с Лили уже заждались вас!

— Ну, улыбайся, прошу тебя! — взмолилась Гермиона, и Люциус натянул на лицо самую свою кровожадную улыбку.

Через несколько мгновений, они приблизились к этой радостно гомонящей толпе. Альбус, Джеймс и Хьюго уже показывали Розе какие-то новые изобретения из магазинчика дяди Джорджа.

— Гермиона, — Гарри быстро поцеловал её в щёку. — Люциус!

— Господин министр! — тот протянул ему руку. — Очень рад.

— Ах, ну, я же просил тебя не называть меня так! — Гарри понизил голос. — В конце концов, я официально вступлю в эту должность ещё только через три месяца.

— Всё, однако, уже решено, — Люциус склонил голову. — Так что советую вам привыкать к этому весьма неблагодарному званию, мистер Поттер… На будущей неделе, меж тем, когда у тебя будет время, я бы хотел с тобой переговорить о делах Фонда в Южной Америке. Драко написал, что Луис уже наладил отношения с местными общинами эльфов в Аргентине и Перу, тамошние фармамагические компании, кроме того, готовы сотрудничать с нами — их давно интересуют наши зелья для восстановления памяти, а выход на латиноамериканский рынок откроет перед нами невиданные доселе возможности. Так что пока ты ещё глава Отдела международного магического сотрудничества, было бы неплохо…

— Ну, Люциус, ну, может, хватит уже о работе? — Гермиона повисла у него на руке.

— Папа, папа! — Роза возникла вдруг перед ними, белоснежная кожа её лица пошла красными пятнами, а в больших небесно-голубых глазах, навернулись слёзы.

— Что случилось? — взгляд Люциуса мгновенно вспыхнул.

— Он снова сделал это! — губы её задрожали. — Снова н-назвал меня… м-мелкой!

Две крупные капли сорвались с длинных светлых ресниц, и, обхватив Люциуса обеими ручками, она горько разрыдалась.

— Ну, начинается! — Гермиона всплеснула руками. — Хватит плакать, Роза, сколько можно?!

От этого её несколько раздражённого замечения девочка только сильнее закатилась, и, бросив на Гермиону осуждающий взгляд, Люциус стал утешающе гладить дочь по спине.

— Ну-ну, детка, — шептал он.

— Ну почему он всегда такой, папа?! — всхлипывала она.

— Я его сейчас убью! — Люциус окинул свирепым взглядом платформу, храбрых гриффиндорцев, однако, к тому моменту и след уже простыл. — Где этот паршивый мальчишка?!

— Я бы попросила тебя, Люциус, не называть моего сына «паршивым»! — вскричала стоявшая поблизости Лаванда.

Люциус набрал было уже в лёгкие воздуха, дабы высказать ей, очевидно, всё, что возникло в этот момент в его душе, однако, Гермиона сжала его руку так крепко, что он, лишь отвёл взгляд, вновь обращая его к утирающей ладошками свои мокрые глазки Розе. Поезд издал громкий гудок.

— Ах, уже пора на посадку! — Гермиона встрепенулась. — Роза! Ну, всё!

Бросившись на корточки, она крепко прижала дочь к груди.

— Ну, пожалуйста, не плачь! — отчаянно зашептала она ей на ухо, ощущая, как у неё и самой начинает дрожать подбородок. — Хьюго просто шутит! Он… просто не умеет выражать свою симпатию, понимаешь?.. Когда я училась в Хогвартсе, дядя Рон и дядя Гарри тоже говорили мне всякие глупости…

— Роза, давай к нам! — раздался весёлый голос Альбуса. Он вылез из окна вагона почти наполовину, и Джинни бросилась приглаживать его торчащие во все стороны волосы. — Хьюго дурак, и мы уже надрали ему уши!

— Да, Роззи, не переживай! — из форточки соседнего купе показалось лицо очень красивого златокудрого юноши, облачённого в идеально отглаженную мантию Рейвенкло. — Дай только добраться до Хогвартса, и я мигом превращу этого болвана в фикус!

— Луи Билиус Уизли! — разъярённый крик Флёр потряс толпу, и все обратили в её сторону изумлённые взгляды, что совершенно, кажется, не смутило её. — Клянусь Мерлином, если в этом году я хоть раз ещё получу от профессора Флитвика письмо с жалобами на твоё поведение!..

— Люблю тебя, маман! — Луи послал ей воздушный поцелуй и, заговорщицки подмигнув уставившейся на него с неподдельным изумлением Розе, скрылся из виду.

Плакать девочка при этом перестала, хотя лицо её, и без того красное от слёз, вспыхнуло теперь с ещё большей силой, вот только уже не от обиды, а от смущения.

Беззлобно хмыкнув, Гермиона обратила на Люциуса многозначительный взгляд. Машинист подал второй, чуть более настойчивый сигнал, и оба они вновь бросились обнимать дочь, стискивая её в своих руках что было мочи и шепча беспрестанно всякие глупые наставления.

Ещё никогда они не расставались с Розой так надолго, и Гермионе подумалось даже, что она совсем не была сейчас к этому готова, а потому из глаз её тоже потекли слёзы. Утешало её только то, что перед Розой вскоре должен был распахнуть свои большие дубовые двери самый удивительный, самый невероятный мир. Мир по ту сторону их тихого, наполненного все эти годы счастьем семейного очага поместья.

— Обязательно напиши, после пира нам письмо, хорошо? — говорил Люциус. Он беспрерывно целовал Розу в щёки и лоб. — И помни, что… куда бы шляпа не распределила тебя, ты всегда, в любое время дня и ночи, можешь обращаться к Северусу, понятно?

— Ну, мам, пап! — Роза попыталась выбраться из их удушающих объятий. — Поезд же уедет!..

— Мы любим тебя Роза! — Гермиона всхлипнула, с трудом выпуская её хрупкое тельце из рук. — Будь хорошей девочкой, да?

— И не забывай выпускать Бэгза поохотиться ночью! — торопливо добавил Люциус, когда она, встав уже на подножку, повернулась и радостно помахала им рукой. — Я люблю тебя… — прошептал он одними губами.

— Я тоже вас люблю! — крикнула она.

Двери захлопнулись и поезд, издав последний, прощальный гудок, неспешно тронулся.

Уткнувшись Люциусу в грудь, Гермиона разрыдалась.

***

В этот вечер Люциус влил в себя так много огневиски, сколько не пил, должно быть, уже лет десять. Они с Гермионой находились в своём ещё более помпезном, чем когда бы то ни было большом зале. Он сидел в кресле у камина. Гермиона на диване, взявшись за голову и отрешённо глядя в пол. Мгновения тянулись за мгновениями, и оба они совсем, кажется, не понимали, что им нужно было отныне делать здесь… без неё!

Но вот посреди зала с почти оглушившим их обоих хлопком возник щуплый домовой эльф со смешно сквашенным на бок носом.

— Пришло письмо из Хогвартса, мистер и миссис Малфой! — воодушевлённо прогнусавил он. — От мисс Розы!

Вскочив со своих мест, будто подорванные, Люциус и Гермиона бросились к серебряному подносу, который эльф держал в руках. Гермиона первой успела схватить с него конверт, и Люциусу ничего не осталось, кроме как сесть обратно на своё место.

— Спасибо, Вимзи, — кивнула она, и, улыбнувшись ей, эльф испарился.

Подрагивающими слегка пальцами, Гермиона вскрыла конверт.

— Ну, что же там? Читай скорее! — поторопил её Люциус, когда она, развернув пергамент, углубилась в написанный Розой текст. Нервный смешок вырвался при этом из её груди.

— Наша девочка пишет, что Бэгз всех покорил, — озвучила она, прижав пальцы к губам. — Говорит, госпожа директор была просто в восторге!..

— Смею думать, Роза ещё не отличает восторг от состояния близкого к обмороку, — хмыкнул Люциус.

— Пишет, поездка прошла хорошо. Она со всеми там перезнакомилась в поезде. А на платформе их встретил Хагрид и переправил на лодках через озеро… Слава Мерлину, не было дождя! — Гермиона судорожно вздохнула. — Я так боялась!

— Ну-ну! Читай дальше!

— Так, так… Хогвартс, значит, произвёл на неё очень большое впечатление. Пир был чудесный. Шляпа спела песню, а потом…

Гермиона замолчала на миг, губы её вытянулись в полоску.

— Ну-у, — ноздри Люциуса раздулись, пальцы напряжённо сдавили подлокотники.

— Шляпа распределила её на Слизерин, — произнесла Гермиона надтреснувшим голосом, и из груди Люциуса сейчас же вырвался вздох облегчения.

— Моя девочка, — прошептал себе под нос он, расплываясь в улыбке, в то время как Гермиона проглотила подступивший у неё к горлу ком. — Что ещё пишет?

— Чтобы я не расстраивалась, — кивнула она. — И что на её вопрос, а не подходит ли она для Гриффиндора, шляпа сказала, что «совершенно, абсолютно точно нет» и что она не может определить её никуда кроме Слизерина даже «под страхом уничтожения в адском пламени, потому как Малфои не могут учиться нигде кроме Слизерина».

— Да! — Люциус победоносно сжал кулак, в то время как Гермиона обратила к потолку свои наполнившиеся слезами глаза.

— Что ж… поздравляю, — бросила она, и на несколько мгновений в комнате воцарилось молчание.

Положив письмо на стол, Гермиона отошла к окну, вглядываясь в вечерний мрак и замечая в отдалении, у самой реки белёсый силуэт. Это была леди Фелиция. Вот уже несколько недель, как она недвижно стояла там, не реагируя ни на своё имя, ни на какие-либо другие манипуляции, только бледнея и становясь всё более прозрачной день ото дня… Гермиона вздохнула.

Не то чтобы она действительно так сильно переживала из-за того, что Роза попала не на Гриффиндор. В конце концов, она готовила себя к этому долгие годы, однако, ей всё же хотелось, чтобы дочь хоть в чём-то была похожа на неё, помимо своих столь досаждающих ей порой непослушных кудрей. В следующий момент руки Люциуса сжали её плечи.

— Ну, не горюй так, моя сладкая, — губы его прижались к её виску. От него изрядно пахло сейчас огневиски.

— Нет, я, — она устало мотнула головой. — Я рада, что… она будет учиться именно там, где ей и место. В конце концов, там учился ты… и Северус, и… так ему будет куда проще приглядывать за ней. Да и я рада, что ты счастлив.

Она обернулась, заключая его в объятья.

— Я очень счастлив сейчас, моя любимая, — он крепко прижал её к себе. — И спасибо тебе.

— Ну, я-то тут причём, Люциус? — она слабо улыбнулась. — Я ничего не сделала, разве что, так и не сумела воспитать в Розе гриффиндорку!

— Спасибо, что подарила её мне, — прошептал он. — Спасибо, что привела нас обоих к этому дню. Всё это лишь твоя заслуга, а потому я кое-что подготовил для нас с тобой, дабы ты не слишком расстраивалась.

Гермиона с удивлением взглянула на него и, пошарив по карманам, Люциус извлёк вскоре два простых железнодорожных билета.

— Вот, завтра мы с тобой отправимся в Париж на маггловском поезде, — объявил он, — прямо как тогда.

— Люциус! — она даже взвизгнула, выхватив билеты из его рук. — Не могу поверить! Неужели ты вновь решился на это?

— Да я и сам удивлён! — фыркнул он. — Та наша поездка была просто кошмарной!.. Столько времени вроде прошло, а воспоминания ещё живы!..

Гермиона рассмеялась. Рассматривая билеты, она вспомнила, как десять лет назад, спустя неделю после того ужасного суда, в день её рождения, Люциус точно также преподнёс ей два билета, выполнив тем самым своё обещание и они провели в Париже несколько прекрасных дней. Недлинное путешествие на поезде, в экономическом классе, бок о бок с шумной компанией магглов, далось тогда, однако, Люциусу весьма нелегко, а потому этот эксперимент они больше никогда не повторяли. До сих пор.

Гермиона обратила на него свои полные обожания глаза, и Люциус поцеловал её в лоб.

***

А меньше чем через сутки, они были уже на пути в Париж. На этот раз Люциус, решив, видно, не рисковать, взял билеты классом повыше, так что целых два часа пути, оба они могли наслаждаться относительным комфортом своих посадочных мест и тишиной вполне респектабельных соседей.

Сразу, как только поезд отошёл от вокзала в Лондоне, Люциус, правда, провалился в сон, и Гермиона тоже задремала у него на плече, открыв глаза, когда за окном уже мелькали симпатичные деревеньки северной Франции с окутанными утренним туманом зелёными полями, и остроконечными шпилями серого камня церквей…

Жизнь в тот год, после суда, пусть несколько и сумбурно, пошла всё же своим чередом. Гермиона недолго тогда продержалась в роли «приличной» жены. Вернувшись из Парижа, и, несмотря на большое количество свалившихся на её плечи домашних дел, она почти сразу приступила к исследованию оставленного ей Алонзо зелья. Северус к тому моменту подтвердил его безопасность, и Гермиона стала пытаться выяснить рецепт, чему и посвятила долгие месяцы, разрываясь между безуспешными исследованиями и бесконечными собеседованиями очередных горничных, садовников и поваров, пока поток желавших поработать в Малфой-мэноре людей, спустя пару десятков скандальных увольнений не иссяк вовсе и ей не пришлось вновь взвалить все заботы о поместье на себя одну.

Решение проблемы пришло тогда само собой и весьма внезапно. Как-то утром прямо на пороге Малфой-мэнора Гермиона обнаружила двух совсем крошечных домовиков, причудливые морды которых отдалённо показались ей знакомыми. Когда же они представились ей, всё в голове её встало на свои места — это были те самые эльфы, чью мать Гермиона вытащила вместе с ними из подвала на окраине Бирмингема пару лет назад. Сама домовиха к тому моменту, правда, уже преставилась, тогда как дети её, будучи благодарными за своё спасение, отыскали Гермиону и изъявили желание служить ей вполне безвозмездно.

В первый момент Гермиона, хотя и растроганная, конечно, их искренностью, всё же им отказала. Подписывать пожизненный магический контракт с эльфами она бы не стала никогда, однако, Вимзи и Бимзи оба были так настойчивы, а усталость от домашних дел у Гермионы так велика, что спустя несколько дней она поневоле сломалась, приняв их в Малфой-мэнор, но исключительно на условиях оплаты труда. Люциус к тому времени тоже уже не был против, чтобы за поместьем и жизнью его обитателей вновь следили эльфы.

В Министерстве Магии тем временем случился большой скандал. Гестия Джонс, ошеломлённая решением Кингсли отстранить Гарри от должности руководителя Группы по поимке особо опасных преступников, пойдя против слова Министра, незамедлительно восстановила его в этом статусе сразу же, как только у того полностью зажила рука, что положило начало серьёзному расколу среди служащих и вынудило мистера Бруствера пойти ради усмирения ситуации на попятную. Помирившись с Гарри, он даже сделал его вскоре главой Отдела международного магического сотрудничества, вместо мистера Бёрка, грязные подробности личной жизни которого, внезапно всплывшие из неизвестных источников, полностью дискредитировали его тогда в глазах общественности.

Примерно в то же время у Рона случился сильный рецидив. Находясь на работе в больнице Святого Мунго, он бросился вдруг на одного из пациентов, принимаясь кричать, что поймал Пожирателя Смерти и едва не наложил на него заклятье «Обливиэйт», если бы не поспевший на подмогу доктор Шафик. Лаванда тогда была изнурена до невозможности, а потому не могла и дальше продолжать свою легилементотерапию, которая судя по всему, совсем перестала ему помогать. И Гермиона наконец решилась. Именно в тот момент она и отважилась дать доктору Шафику сохранившееся ещё у неё в лаборатории зелье Алонзо, дабы тот напоил им Рона, под её личную ответственность.

Все ждали худшего. Молли и другие полагали, что это уже конец, как вдруг, спустя всего несколько часов, сознание его прояснилось, и следующим же днём Люциус и Гермиона отправились в Мексику.

Люциус согласился, правда, на эту поездку не сразу, Гермионе пришлось тогда сильно постараться, дабы убедить его, что им теперь действительно никак было не обойтись без помощи Луиса, как бы и самой ей ни была противна эта мысль.

Нашли они его тогда в одной из самых отдалённых, забытых всеми богами деревень, едва узнав в этом истощённом, одетом в лохмотья и спящем на соломе в убогой хибаре бродяге, того самого человека, что так ловко обвёл их в своё время вокруг пальца. Своими иссушенными на солнце руками Алонзо толок в многочисленных деревянных плошках крупицы жизни, что росла и ползала здесь, у его ног среди горячих песков, получая за свои целебные снадобья скудные подаяния местных жителей, на что и добывал себе еду.

Когда же Люциус и Гермиона появились на его пороге, Алонзо лишь рассмеялся хриплым, изломанным смехом, сразу догадавшись о том, что им было нужно от него. Раскрывать рецепт своего чудодейственного зелья так просто, он, однако, не стал, заявив, что не расскажет им ничего даже под самыми страшными пытками, если взамен Люциус и Гермиона не вытащат его из этой дыры и не примут на прежнее место в Фонд. Это было, кажется, всё, чего он хотел — вернуться в точку отсчёта, откуда и совершил свою страшную ошибку, поддавшись соблазну женщины, томившейся отныне в страшной башне, затерянной где-то средь бушующих северных волн.

Люциус был в ярости. Он наотрез отказался принимать эти условия, а потому они с Гермионой вернулись спустя три дня в Британию ни с чем, пока через две недели ей не пришла в голову мысль, открыть филиал Фонда прямо в Мексике, назначив там Алонзо пусть, конечно, не управляющим, но вернув ему хоть сколько-нибудь приличный общественный статус взамен на рецепт, и Люциус уступил.

В ближайшие же несколько месяцев, они сделали всё именно так, как она захотела. Долгие переговоры с мексиканским правительством, которые вёл Гарри позволили им официально вернуть Луису палочку, и хотя запрет о выезде за пределы страны на нём был оставлен, Алонзо очень активно ухватился за предоставленную ему возможность, больше никогда не позволив Люциусу и Гермионе усомниться в его преданности им, хоть они больше никогда и не подпускали этого человека к себе слишком близко. Формула же его зелья, которую он им раскрыл, позволила наконец Гермионе полностью вылечить Рона в смехотворно короткий срок, после чего тот и решил податься в колдомедики.

К тому моменту, когда Рон по рекомендации Кьянеи, отправился на дополнительное обучение в Китай, в Азкабане, после шести лет заключения, умер Фрэнк МакКиннон, которого, как и прочих особо опасных преступников, закопали тогда во внутреннем дворе башни, где тело его ещё целый год исправно выбиралось каждую ночь из-под земли, пока не было растерзано другими неупокоенными заключёнными, признавшими видно каким-то непостижимым образом уже после смерти в собрате своего бывшего надсмотрщика… Хотя, впрочем, Гермиона и не была уверена в правдивости этих слухов.

…

Но вот машинист объявил о скором прибытии поезда на Северный вокзал Парижа, и она невольно пробудилась от своих раздумий. Люциус тоже проснулся. Глубоко вздохнув, он открыл глаза, и обратил их на неё.

— Уже приехали?

— Почти, — Гермиона провела ладонью по его гладко выбритой щеке.

— Хорошо, — Люциус поцеловал её в лоб. — Знаешь, я тут вспомнил, что неделю назад в Ежедневном Пророке в колонке прорицаний прочитал, будто на следующий год в середине апреля в Париже сгорит Нотр-Дам.

— Что? — Гермиона даже подпрыгнула на месте от этой шокировавшей её новости. — Не может быть!

— Ну, я бы не советовал тебе быть столь легковерной, — бровь его скептически изогнулась. — Ты же знаешь, что предсказания, которые печатает Пророк, почти никогда не сбываются.

— И всё-таки это… по-моему, уж слишком, — Гермиона мотнула головой. — Подумай только! Кому вообще в здравом уме могло прийти подобное в голову?!

— Чего эти журналисты только не напечатают, дабы повысить свои рейтинги!

— Так значит, в апреле, говоришь? — Гермиона вновь положила в задумчивости голову ему на плечо. Они уже въехали в Париж. — Как бы там ни было, а это значит, что нам стоит на будущий год вернуться сюда на твоё шестидесятипятилетие…

— Ах, Мерлин! — на этот раз дёрнулся в своём кресле Люциус. — Никогда больше даже не произноси этой страшной цифры вслух, Гермиона! Это просто ужасно!

Он обречённо покачал головой, и она невольно рассмеялась, оставляя поцелуй на его щеке.

— Ну, Люциус! Но что же мне делать, если я очень люблю эту цифру? — спросила она. Вздохнув, он лишь погладил её по плечу, и, прижавшись к нему теснее, Гермиона прикрыла глаза, добавив себе под нос, совсем уже тихо: — И буду любить каждую следующую из них ещё больше предыдущей…

***

Следующее утро началось для Люциуса с порыва свежего ветра, ворвавшегося в распахнутое окно гостиничного номера, и, открыв глаза, он невольно восхитился: Гермиона стояла к нему спиной, на фоне ослепительно синего Парижского неба, в одной своей тонкой сорочке. Тюли, подхватываемые потоками ещё совсем не по-осеннему тёплого воздуха, то и дело размывали её силуэт.

Время было не властно над ней. Лицо и тело её едва ли претерпели изменения за эти годы, разве что облик обрёл ещё больше стати и лоска, которым, могли бы позавидовать даже самые чистокровные аристократки… Для него, однако, она всё ещё была той самой девчонкой, решившейся однажды на отчаянный шаг из любви к зельеварению, и Люциус ощущал от этого истинный, ни с чем несравнимый восторг. Он любил её. По-прежнему также сильно и, вероятно, даже ещё сильнее, ещё глубже: теперь он совсем не видел себя без неё. За эти годы он, кажется, полностью сросся с ней, стал совсем от неё неотделим, подобно тому, как и она была неотделима от него.

Мог ли он представить себе когда-нибудь, что в свои почти шестьдесят пять лет, всё ещё будет находить себя влюблённым в одну единственную женщину и испытывать поистине священный трепет, обнаруживая её каждое благословенное утро в собственной постели? Мог ли подумать, что при всех своих слабостях и недостатках, будет вообще достоин когда-нибудь любви столь тонкого, столь непостижимого его уму существа, одно единственное прикосновение к которому он некогда считал самым страшным, самым несбыточным своим желанием? И неужели же вопреки всем препятствиям, которые столь отчаянно вставали у него на пути по мере достижения этой его мечты, несмотря на столь многочисленные чужие соблазны, он сделал, в конечном итоге всё правильно, именно так, как всегда и хотел?

— Доброе утро, моя радость, — произнёс он, и она обратила на него свои медовые глаза.

Fin