There is a long way to...(СИ) [Smalta] (fb2) читать онлайн

***

– … In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.

Чарльз перекрестился, поднес крест к губам и еще несколько минут просидел в тишине, пребывая мыслями где-то далеко за пределами своей комнатки. Тусклый, зыбкий свет керосиновой лампы бликами отражался в окне, за которым бушевала стихия. Начавшийся еще утром мелкий дождь быстро превратился в непроглядный ливень с пронизывающим ветром, который гнул деревья и вырывал зонты из рук редких прохожих. Вот и сейчас – к полуночи – дождь все лил, а гром, едва слышный вечером, раскатисто грохотал, казалось, над самой крышей небольшого прихода. Чарльз вздрогнул от очередной вспышки молнии и последовавшим за ней оглушающим раскатом. Потушил свет и забрался в постель, зябко поеживаясь. Поморщился, с досадой ощутив мокрую ткань подушки – сырость в это время года, да с такой погодой, стояла страшная – подложил замерзшую ладонь под щеку, повозился еще немного, устраиваясь удобнее, и, наконец, закрыл глаза.

Ксавьер не понял, что его разбудило. В комнате было темно, только дождь продолжал стучаться в окно, гроза прекратилась. Он полежал немного, еще толком не проснувшись, и вдруг почувствовал необъяснимую тревогу, какая бывает, когда забыл сделать что-то важное, безотлагательное. Завозился беспокойно, подгоняя мозг работать быстрее, вспоминать, но причин для такого состояния не нашел. Сонно заморгал, потянулся до хруста, натянул влажный плед до подбородка, свернулся калачиком и зевнул. Закрыл глаза и стал вслушиваться в убаюкивающий шум дождя. Только погрузился в сонную негу, как вдруг его будто снова что-то толкнуло, заставило сбросить оковы сна. Чарльз сел на кровати – пружины надсадно заскрипели – хмуро глядя перед собой. Раздраженно повел плечами, причмокнул губами, поднялся, подошел к столу и зажег керосиновую лампу. Каноник до сих пор крайне трепетно относился к использованию электричества и настоятельно рекомендовал экономить, пользуясь свечами и керосинками. Молодой священник выскользнул из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь, и поспешил в сторону небольшой кухни, чтобы выпить воды.

Чарльз слегка суетливо пересек коридор и уже в просторном холле его застал оглушающий, громоподобный стук в дверь. Ксавьер подпрыгнул на месте, керосиновая лампа в руке покачнулась. Он перевел дух, и зябко поеживаясь – только сейчас заметил, что от массивной двери тянет холодом – потянул за засов. Кто бы это ни был, путника не следовало держать под ливнем. Шквальный ветер не прекращался ни на секунду, Ксавьер быстро пожалел, что не накинул ничего поверх тонкой белой ночной рубахи. Босые ноги тут же промокли от крупных холодных капель дождя, долетавших до порога. Наконец, он взглянул на того, кто стоял на крыльце. Темная высокая фигура возвышалась над священником, капюшон скрывал лицо путника в густой тени.

– Простите! – незнакомец попытался перекричать шум дождя. – Это дом священника, я не ошибся?

– Да, все верно, – немного растерянно отозвался Чарльз.

Становилось все холоднее.

– Прошу прощения за столь поздний визит, сэр! Я приехал из Вексфорда!..

– Вы мистер Леншерр?!

Священник из соседнего городка должен был прибыть еще утром, кеб прождал его на вокзале до вечера, а гостя все не было. К шести часам погода совсем испортилась, главную дорогу практически сразу размыло. Чарльз и каноник Авдий тревожились за потерявшегося гостя, но никаких вестей не было. И вот, наконец, отец Леншерр стоял на пороге их дома.

– Да! Я – Эрик Леншерр! – мужчина наклонился ближе к Чарльзу, придерживая рукой капюшон. – Вам должно было прийти письмо из Дублина…

– Конечно, мистер Леншерр! – Чарльз почувствовал облегчение. Ничего страшного не случилось. – Мы ждали, что вы приедете еще до полудня! О! – Ксавьер хлопнул себя по лбу. – Что же я держу вас на пороге?!

Чарльз отступил в сторону, давая больше места, чтобы ночной гость смог пройти в дом.

– Я могу зайти?

– Конечно! Проходите же скорее, мистер Леншерр, – засуетился Ксавьер.

Он торопливо захлопнул дверь, стоило лишь Эрику переступить порог, и столь же суетливо принялся зажигать свет.

– Простите, что все в такой… суматохе. Каноник давно отошел ко сну, да и я уже спал, но проснулся от жажды, пошел на кухню и, к счастью, услышал стук в дверь. Просто чудо, что сквозь всю эту какофонию я услышал, что вы стучали, потому что иначе…

Чарльз зажег свет и поспешно повернулся к гостю, замершему посреди холла.

– Ничего страшного, прошу вас, не беспокойтесь. Благодаря Господу я добрался в целости и сохранности, и очень рад, что наконец-то могу познакомиться с людьми, столь любезно согласившимися приютить меня.

Ксавьер удивленно уставился на мужчину. Тот как раз легким, едва уловимым движением скинул капюшон своего темного плаща, поднял голову, и Чарльз смог разглядеть гостя. Волосы были аккуратно подстрижены (тут Чарльз по привычке коснулся своих отросших вихров).

Он был моложе, чем Чарльз себе представлял, едва ли намного старше самого Ксавьера. На лбу только намечались поперечные морщины, носогубная складка была практически незаметна, а вокруг глаз собирались гусиные лапки. Глаза то ли серые, то ли голубые, Чарльзу не удалось разглядеть их цвет, а пялиться слишком долго он посчитал неприличным. В ответ на явно любопытный, изучающий взгляд Ксавьера, отец Леншерр лишь мягко улыбнулся, с пониманием глядя на юного священника, и протянул руку для рукопожатия:

– Давайте все же познакомимся с вами. Как я понял, вы не каноник, как же тогда зовут моего доброго спасителя?

– Мое имя Чарльз Ксавьер, сэр. Я – священник, – он пожал протянутую руку. Ладонь оказалась теплой, сухой.

– Очень приятно познакомиться с вами, Чарльз. Еще раз спасибо за то, что встретили меня. И еще раз прошу прощения за то, что доставил вам столько неудобств. Дорогу размыло, поэтому я задержался.

Эрик мягко ответил на рукопожатие. На запястье второй руки Чарльз заметил розарий, мелькнувший из-под длинного, подшитого изнутри алой тканью рукава.

– Вы должно быть страшно устали с дороги и голодны. – Ксавьер вновь засуетился.

– Нет-нет, отец Ксавьер, не беспокойтесь. Я буду благодарен, если вы проводите меня к моей постели. Сегодняшний день был долгим, я шел издалека.

– Конечно, мистер Леншерр, – Чарльз кивнул, с беспокойством оглядывая гостя. – Ваша комната уже готова, пойдемте со мной.

Эрик подхватил свой чемодан и последовал за Чарльзом, который шлепал по плитке босыми мокрыми ногами.

– В этом крыле наши комнаты, мистер Леншерр, – на ходу рассказывал священник, – в конце коридора – ванная комната, а в противоположном крыле – комната каноника.

Они остановились около потемневшей от времени дубовой двери.

– Ваша комната, – Чарльз на секунду замялся. – Могу я быть еще чем-нибудь вам полезен, мистер Леншерр?

– Нет-нет, не смею больше отнимать ваше время, мистер Ксавьер, я и так доставил много хлопот. Сейчас быстро приму ванну, если вы не возражаете, помолюсь и отойду ко сну.

– Что же, тогда я пойду. Я располагаюсь напротив, если вам что-то понадобится, то прошу вас, не стесняйтесь, я всегда буду рад помочь.

Чарльз улыбнулся и пошел к своей двери, чувствуя, как околело тело под мокрой рубахой, которая неприятно липла к коже. Прикрыв за собой дверь, он успел увидеть, как напротив в проеме мелькнул темный силуэт. Дверь беззвучно закрылась.

Часы в холле пробили три часа.

Утром лишь потяжелевшие от воды ветви деревьев да потемневшая от влажности земля напоминали о прошедшей неспокойной ночи. Чарльз стоял на ступенях церкви, вдыхая полной грудью влажный, бодрящий воздух, и с легкой улыбкой взирал на неуверенно пробивающееся сквозь тучи солнце. Мимо него проходили люди, торопившиеся по своим делам после восьмичасовой службы, которая прошла в несколько сонном и апатичном состоянии. Он осторожно принялся спускаться по скользким каменным ступеням, как вдруг со спины на него кто-то налетел.

– Хоуп Мария Райт! – раздался грозный оклик.

– Все в порядке, миссис Райт, – поспешно отозвался Чарльз, оборачиваясь и с улыбкой глядя на самую юную прихожанку. – Не беспокойтесь, Хоуп не сделала ничего дурного. – Он перевел взгляд на мать девочки, которая стояла на самой верхней ступени и строго смотрела на дочь.

– Она едва не сбила вас с ног, отец! – женщина поджала губы и бросила на священника извиняющийся взгляд. – Чего ради, скажите мне, пожалуйста, носиться, словно за тобой черти гонятся?

– Никакие черти за мной не гонятся! – надулось дитя, цепко ухватившись за сутану Чарльза, – отец Ксавьер, скажите, что черти не могут за мной гоняться, каждый вечер перед сном я читаю “Отче наш”!

– В таком случае, можешь ничего не бояться, – Чарльз рассмеялся, мягко потрепав рыжие непослушные кудряшки. – Как продвигается твое чтение Библии?

– Не очень хорошо, – призналась девочка, недовольно поджав губешки, – у меня так много вопросов, отец Ксавер! Так много вопросов и ни одного ответа. Вы же поможете мне разобраться?

– Само собой, – Чарльз подхватил детскую ладошку и послушно пошел за ребенком к дороге.

Хоуп была его любимицей. Энергичная, любознательная почемучка с огненного-рыжими волосами и по-лисьи хитрыми зелеными глазами быстро завоевала сердце Чарльза и теперь совершенно без зазрения совести вила веревки из молодого священника. После каждой мессы Ксавьер старался уделить ей время, расспросить как дела, как успехи в учебе: Хоуп – несмотря на достаточно юный возраст – уже умела читать и писать, что было редкостью. Сама же девочка отвечала ему своей детской, искренней любовью. Их связывала нежная, крепкая привязанность, что, в общем-то, не мешало Хоуп порой бедокурить во время служб. Однако это сходило ей с рук, и она оставалась безнаказанной, поскольку Чарльз был с ней слишком мягок и на многое закрывал глаза.

Они не торопясь дошли до угла церкви, где начиналась дорога и был виден небольшой сад, разделявший дом каноника и саму церковь.

– Мы скоро начнем готовиться к моему первому причастию, отец Ксавьер? – девочка взглянула снизу вверх на священника, прищурившись от солнечного света.

– Да, совсем скоро, Хоуп, – Чарльз обсуждал с каноником подготовку детей к первому причастию и менее чем через три-четыре недели она должна была начаться. Он с радостью взял всю подготовку на себя.

Ребенок только было открыл рот, чтобы еще что-то сказать, но ее прервала мать, которая нервно переминалась с ноги на ногу и явно спешила:

– Хватит болтать, милочка, мало того, что я скоро опоздаю на работу, так ты еще отвлекаешь отца Ксавьера. Пошли скорее.

– Она нисколько меня не отвлекает, – заверил молодой священник, – но стоит поторопиться, чтобы мама не опоздала. До свидания, Хоуп, буду ждать тебя на следующей службе.

– До свидания, отец Ксавьер, – девочка нехотя высвободила свою руку из ладони Чарльза, помахала на прощание и вприпрыжку поспешила за матерью.

Чарльз постоял, глядя вслед женщине с дочерью, помолился за них еще раз и через калитку вошел в сад. Довольно часто после мессы Ксавьер гулял по небольшому садику, в котором росли ветвистые, хоть и молодые, но крепкие яблоньки. Ему нравилось бродить между деревьев, вспоминать, как прошла служба, как стоит провести следующую мессу, кого из прихожан нужно навестить и какие дела выполнить в первую очередь. Но это утро ему не суждено было скоротать в одиночестве, скрываясь в свежей прохладе теней. Около самой большой, самой видной и плодоносящей яблони он увидел высокую фигуру в темном облачении. Чарльз приблизился, и только хотел было заговорить, как вдруг человек обернулся.

– Отец Ксавьер, – Эрик Леншерр пристально, но с улыбкой взглянул на священника, – доброе утро.

– Доброе утро, отец Леншерр, и вы можете звать меня просто Чарльз.

Молодой мужчина чувствовал себя несколько скованно, поскольку от природы был застенчив. Окинул взглядом деревья, зажмурился, когда проворный лучик солнца пробился сквозь густую листву, пожевал губы и вновь взглянул на собеседника. Сейчас он мог разглядеть гостя более пристально, чем предыдущей ночью в свете керосиновой лампы. Священник из соседнего городка и правда выглядел молодо. Открытое, простое, но вместе с тем притягивающее внимание лицо понравилось Чарльзу.

– Все-таки серые, – пробормотал едва слышно Ксавьер, смущенно улыбнувшись, будто про себя. Застенчивость и по-детски наивная бестактность удивительным образом сочетались в нем, делая его в глазах других людей некоим подобием голубоглазого невинного ангела.

– Моя матушка утверждала, что они такие же серые, как дождливые ирландские будни, – отец Леншерр понял, о чем идет речь и расплылся в улыбке, внимательно продолжая смотреть на Чарльза.

Улыбка была совсем мальчишеская, заразительная, но вместе с тем Чарльз отметил присутствие некоторого сходства с дружелюбно настроенной акулой. А вот то, что у самого губы дрогнули в ответной улыбке, умудрился не заметить.

– И дождливая погода бывает прекрасна. Дождь навевает мысли о вечном, – мягко заметил он. – Думаю, ваша уважаемая матушка имела в виду это.

– Вряд ли, скорее она сетовала по поводу того, что скоротать вечера за стаканчиком виски удавалось лишь по выходным, что, безусловно, делало рабочую неделю невыносимо скучной и долгой.

– Отец Леншерр… – Чарльз весело хмыкнул.

– Эрик.

– Эрик, – послушно повторил Ксавьер, пробуя, как имя ощущается на языке, как раскатисто звучит “р”.

– Все мы небезгрешны, Чарльз, – будто оправдываясь, заметил священник, продолжая легко улыбаться. – Я хотел еще раз поблагодарить вас за то, что встретили меня прошлой ночью, приютили.

– Мы очень переживали за вас, Эрик, – вмиг посерьезнел молодой священник, – подумать только, какой тяжелый путь вам пришлось преодолеть, да еще в такую погоду!

– Спасибо за вашу заботу, Чарльз, – мужчина слегка склонил голову влево, благодарно взглянул на собеседника, – дорога и правда была нелегкая, но вот я здесь и надеюсь, что с вашей помощью, с помощью каноника и, конечно же, Господа, мы будем нести Его слово людям, спасать их.

– Вы уже успели познакомиться с каноником?

– Да-да, возможно я слишком самоуверен, но мне показалось, что мы вполне поладили. Он очень тепло принял меня.

– Каноник несколько… своеобразный человек, – заметил Чарльз. Они медленно двинулись по саду, Леншерр шел по правую руку от священника. – Но он славный, это правда, и очень предан своему делу. Вера и эта церковь – все для него.

– Все мы преданны тому, во что верим, Чарльз. Иначе и быть не может, не так ли?

– Безусловно, жаль только, что не все так непоколебимы в своей вере, как каноник.

– А вы, Чарльз? Насколько сильная ваша вера?

– Я… – Ксавьер сбился с шага, запнувшись о непонятно откуда взявшийся камень. Неуклюжесть и неловкость также были его вечными спутниками.

Идущий рядом мужчина мгновенно среагировал и удержал священника от падения. Проворные пальцы сомкнулись на плече поверх черной ткани; розарий, покачнувшись на запястье, тихо зазвенел. Этот звук, тут же подхваченный теплым летним ветерком, затерялся среди шелестящей листвы.

– Осторожно, Чарльз, – Эрик продолжал придерживать его под руку, – все хорошо?

– Конечно, извините мне мою неловкость, – пробормотал Ксавьер, заливаясь краской смущения. Исподлобья бросил мимолетный взгляд на мужчину, стоящего совсем рядом, и заметил, что чуть ли не упирается лбом ему в подбородок. – Извините, – совсем уж как-то пристыжено прошептал священник, и поспешил отстраниться. Не в привычках Чарльза было нарушать чужое личное пространство.

– Все хорошо, вам не за что извиняться. Знаете, стоит быть осторожным даже в райском саду, – Ксавьер вскинул изумленный взгляд и увидел, что Эрик смотрит куда-то за его спину. На главную яблоню, понял он. Леншерр, словно задумавшись о чем-то, наконец перевел взгляд обратно на священника и поспешил смягчить свои слова очередной улыбкой, – я надеюсь, что мы с вами станем добрыми друзьями, Чарльз. И еще, вы можете быть абсолютно уверены в том, что я готов протянуть вам свою руку в любой момент.

Ксавьер не смог не ответить завороженной улыбкой.

Новость о приезде нового священника невероятно быстро распространилась среди жителей небольшого городка. Поэтому на следующее утро, когда в половине восьмого Эрик уже был в церкви, чтобы провести восьмичасовую мессу, он не особо удивился словам Чарльза, который ждал его в ризнице:

– Обычно на ранней мессе у нас не так уж много прихожан, но сегодня целая толпа. – Поделился Ксавьер, излучая неподдельную радость.

– Как думаете, это из набожности или, скорее, из любопытства? – на молодого священника невозможно было смотреть без улыбки. Его одухотворенное, свежее лицо и светящиеся добротой глаза не позволяли отвести взгляд. Леншерр и не собирался этого делать.

– Думаю и то, и другое, – признался Ксавьер, смущенно улыбаясь и, кажется, даже немного краснея. – Вы не будете против, если я буду присутствовать на вашей службе?

– Буду только рад, Чарльз. И раз уж мы с вами идем к тому, чтобы стать друзьями, почему бы не забыть о формальностях? Что скажешь?

– Конечно, Эрик, – живые, умные глаза светились всеобъемлющим счастьем.

Чарльз переживал, что первая месса отца Леншерра пройдет несколько сумбурно вследствие легкого волнения прихожан, которые шептались и нетерпеливо поглядывали на алтарь вплоть до того момента, пока не вышел новый священник. Однако, Ксавьер переживал зря: стоило только появиться Эрику, как шепоток незамедлительно стих и до самого конца службы в храме был слышен лишь звучный, выразительный голос преподобного. В конце Леншерр вышел из алтаря, прочел благодарственную молитву и бросил вопросительный взгляд на Чарльза, который сидел на передней скамье.

– Это было замечательно, Эрик! – восхищался Ксавьер, когда они вышли в сад. – Просто потрясающе.

– Спасибо, Чарльз, – Леншерр неотрывно смотрел на молодого священника, на автомате перебирая длинными, музыкальными пальцами свои четки. – Могу я посетить твою службу?

Все шло своим чередом. За самое короткое время Эрик Леншерр завоевал симпатию горожан. Даже простые работяги прониклись к нему уважением, хоть по первости и провожали его оценивающими, подозрительными взглядами. Благосклонность женской части населения обсуждению не подлежала. Все женщины – от мала до велика – души не чаяли в новом, чего уж греха таить, привлекательном священнике. На все комплименты и намеки Леншерр лишь вежливо улыбался, отшучивался и никогда не позволял ни себе, ни другим ничего лишнего. Каноник был безмерно доволен новым священником, о чем не уставал говорить. Может, кому-нибудь на месте Чарльза Ксавьера и пришло бы в голову тревожиться по поводу того, что он может оказаться в тени своего коллеги, но только не самому Чарльзу. Он наравне со всеми, если даже не больше, восхищался Эриком. В его глазах Леншерр с первых же минут стал чем-то невообразимым, недосягаемым, идеальным. И Чарльз Ксавьер не уставал каждый день благодарить Бога за то, что тот послал ему такого спутника на его жизненном пути. Но ведь Эрик для Чарльза был не только коллегой, он стал для Чарльза лучшим другом, которого у Ксавьера никогда не было прежде. Леншерр как никто понимал его, и разве что только Бог мог понять Ксавьера лучше. Медленно, но верно в жизни Чарльза Ксавьера образовались две непоколебимых величины – его любовь к Богу и любовь к Эрику Леншерру. Как к другу, разумеется. Так думал Чарльз.

Пожалуй, по прошествии того времени, которое понадобилось Эрику, чтобы полюбиться местному населению, среди прихожан точно оставалось одно непокоренное сердце. Хоуп стояла особняком от многочисленных восторженных почитателей отца Леншерра. Девочка всегда была упряма и своенравна, но обычно подобные выпады имели вескую основу, но в данном случае Чарльз не мог понять, в чем причина такой нелюбви. Незнающему человеку могло показаться, что это уважение со стороны Хоуп, почтенное отношение к старшему, но Ксавьер, который знал ребенка с пеленок, понимал, что это было скорее отчуждение. Она сторонилась отца Леншерра. Если им доводилось сталкиваться, то Хоуп, кажется, незаметно даже для себя, теснилась за спину Чарльза, в кулачке крепко сжимая край сутаны. Хмурила брови, поджимала губы, крайне скупо отвечая на вопросы Эрика, если таковые имелись, хотя обычно ее тяжело было заставить помолчать хоть пять минут. Ксавьер искренне недоумевал, его печалило два момента: то, что Хоуп, очевидно, не понимает какого мудрого, разностороннего наставника она могла бы обрести, если бы не эта ее упертость, и то, что Эрика могло огорчить такое недоверие со стороны девочки. Однако вскоре Чарльзу представилась возможность помочь им найти общий язык, пусть и ненароком. Подходило время подготовки детей к первому причастию, и по желанию каноника маленькие прихожане были поделены на две группы между Чарльзом и Эриком. Хоуп попала к Чарльзу, он был рад этому, ведь они с девочкой уже обсуждали подготовку много раз и ждали ее с нетерпением. После очередного насыщенного дня Леншерр с Ксавьером гуляли по саду и обсуждали грядущую подготовку.

– Я хотел бы попросить тебя кое о чем, Чарльз.

Они привычно устроились под главной яблоней.

– О чем же? – Ксавьер с любопытством взглянул на друга, похрустывая ароматным яблоком. В этом году урожай был отменным.

– Я знаю, что вы с Хоуп большие друзья, в то время как у нас с ней возникли некоторые… сложности в общении.

Чарльз погрустнел. Ему очень-очень сильно хотелось, чтобы Эрик и Хоуп поладили.

– И поэтому я прошу тебя дать мне еще один шанс, чтобы я смог найти путь к ее сердцу. Чарльз, позволь мне подготовить Хоуп к ее первому причастию.

– О… Я даже не знаю, Эрик, – священник растерянно посмотрел на мужчину. – Мы с Хоуп так долго ждали этого…

– Я понимаю, – быстро ответил Эрик, – и неправильно было с моей стороны…

– Нет-нет, все в порядке, – перебил его Ксавьер, приняв решение. – Ты опытнее меня, и ты сможешь научить ее гораздо большему, чем я, и, конечно же, я очень хочу, чтобы вы с ней подружились. – Чарльз перевел дыхание и с волнением посмотрел на Леншерра.

– Спасибо тебе, Чарльз, – мужчина с нежностью смотрел в ответ. Серые глаза сияли благодарностью. – Видит Бог, ты не пожалеешь о том, что доверился мне. И Хоуп не пожалеет тоже. Я не подведу вас.

– Ох, Эрик, – Ксавьер зарделся, когда в порыве чувств Леншерр накрыл его руку своей горячей ладонью.

Мыслимо ли, чтобы Чарльз мог хоть в чем-то отказать Эрику?

Они занимались с детьми в одни и те же дни, но в разное время. После первого занятия группы Эрика, Чарльз стоял у входа в церковь и ждал, пока выйдет Хоуп, чтобы поговорить с ней, убедиться, что все прошло хорошо, и что она не держит на него обиды. Девочка появилась в дверях последней, заметила стоящего у ступеней священника, и медленно начала спускаться, что-то держа в руках.

– Здравствуй, Хоуп. Как все прошло? – Чарльз нервничал. Он был уверен, что поступил правильно, но не особо надеялся, что девочка верно расценит его поступок.

– Здравствуйте, отец, – она казалась задумчивой, но совершенно точно не обиженной или рассерженной. – Было интересно. Знаете, отец Леншерр интересно рассказывает библейские истории. Он даже отвечал на мои вопросы.

– Это замечательно, Хоуп! – облегченно воскликнул Ксавьер, радуясь, что все налаживается. Он ни на секунду не сомневался в Эрике.

– Да, – все так же глубокомысленно кивнула девочка, – ну, я пойду. Обещала маме не задерживаться.

– Конечно, пойдем, я провожу тебя до нашего места.

Они в тишине дошли до дороги. Хоуп все еще что-то сжимала в руках, судя по форме что-то круглое.

– Что это у тебя там? – не смог сдержать любопытства Чарльз, с интересом глядя на скрытую вещь.

Хоуп встала напротив священника и раскрыла ладони. В руках лежало яблоко.

– Яблоко? – как-то удивленно спросил Ксавьер.

– Яблоко, – кивнула она, серьезно глядя в глаза молодому священнику. – Отец Леншерр дал мне его. Оно из вашего сада.

– В этом году плоды очень душистые. Надеюсь, тебе понравится, – Чарльз улыбнулся, почему-то ощущая смутную тревогу.

Девочка без улыбки кивнула, развернулась, не попрощавшись, и стала удаляться. Ксавьер понуро вздохнул: Хоуп все же обиделась.

Чарльз очень хотел посмотреть, как Эрик проводит подготовку, поэтому попросил у Леншерра разрешения присутствовать на втором занятии. Он тихо устроился между алтарниками по правую сторону от алтаря и с нетерпением стал ждать начала. Дети, а их было семь – поровну в каждой группе – поднялись при появлении отца Леншерра. Эрик решил не подниматься к алтарю, вместо этого он разместил детишек вокруг себя, а сам сел в центре. Он связал это занятие с предыдущим, и рассказал малышам о том, как Иисус вошел в Иерусалим вместе со своими учениками, хоть и знал, что его ждет смерть. После смерти он хотел оставить о себе память. И символом этой памяти стал Он сам. Отец Леншерр максимально доходчиво и понятно попытался объяснить детям, в чем заключалась суть великого таинства. Все присутствующие внимательно слушали его. В конце занятия Эрик предложил задать вопросы, если кто-то что-то недопонял. Он хвалил детей за их любознательность. Потом напомнил о времени следующей встречи, дал каждому по конфете, мешочек с которыми хранился за алтарем, и отпустил всех по домам. Когда последние шаги маленьких ножек стихли, Эрик повернулся к Чарльзу, который продолжал сидеть в тени и с нескрываемым восхищением смотрел на мужчину. Ксавьер все чаще ловил себя на мысли, что никто не может сравниться с Эриком, никто не может быть таким правильным, таким набожным, таким идеальным. Во время молитв он просил прощения перед Богом за такие мысли, но ничего не мог с собой поделать. Грешные думы никак не хотели покидать его голову, и с каждым днем Чарльз страдал все больше и больше.

– Что скажешь, Чарльз? – Леншерр присел рядом и отвлек Ксавьера от грустных мыслей. – Думаешь, я достаточно понятно все объясняю? Вдруг дети стесняются задавать вопросы?

– Нет, Эрик, о чем ты говоришь, – как Леншерр вообще мог усомниться в себе? – Ты замечательный рассказчик. Самый лучший.

Ксавьер понимал, что его чувства к Эрику зашли слишком далеко. Это уже не было простым невинным восхищением.

– Ты грустишь, Чарльз, – все это время Леншерр пристально наблюдал за священником, – что-то случилось? Последние дни ты сам не свой. Я видел, как ты молился здесь вечерами. Принесли ли беседы с Богом должное облегчение? Если тебя что-то тревожит, я всегда готов выслушать и помочь тебе, друг мой.

– Нет, Эрик, все хорошо, не переживай, – никогда Чарльз не позволил бы Эрику узнать о тех порочных мыслях и видениях, что преследовали его.

– Как скажешь, – Леншерр кажется расстроенным, – спишем это на то, что сегодняшний рассказ так на тебя подействовал.

– О, это и правда одна из самых печальных страниц в жизни Христа! – Ксавьер с облегчением хватается за возможность сменить тему. – Как это страшно – быть преданным одним из самых близких людей! Как Иуда мог так поступить?!

– Может он сделал это только потому, что был единственным, кто действительно любил Христа?

Чарльзу сначала кажется, что он ослышался. Он медленно поворачивает голову направо и широко распахнутыми, изумленными глазами смотрит на Эрика.

– Что ты такое говоришь? – едва шевелит губами пораженный священник.

– Я хочу сказать… – Леншерр подвигается ближе, наклоняется к Чарльзу, и шепчет доверительно, – …что, если Иуда сделал это, чтобы увидеть, кто на самом деле был предан Иисусу и готов был пойти за ним до самого конца? Кто готов был защищать его до последнего?

– Это какое-то безумие, Эрик, – и Ксавьер сейчас не уверен, что имеет в виду слова Леншерра, а не то, что все готов отдать, лишь бы еще раз почувствовать теплое дыхание на своих губах.

– Может и безумие. Любовь безумна, Чарльз, она толкает людей на страшные поступки, – Эрик опускает взгляд на приоткрытые губы Ксавьера. – Вопрос лишь в том, как далеко человек готов зайти ради своей любви? Кто-то готов предать все, что знал ранее. Оставить все, чем жил. Ты бы пошел на это, Чарльз?

– Я… – у Ксавьера от волнения мгновенно пересыхает во рту, а жар заливает щеки. – Да, я бы пошел на это.

Он пугается своих же слов, своего признания. Священник вздрагивает и ему кажется, что он физически чувствует на себе осуждающий взгляд с распятия.

Эрик на данную реплику легко улыбается и заставляет Чарльза поднять голову, придерживая его подбородок своими длинными, изящными пальцами.

– Я бы тоже пошел на все ради своей любви, – он с нежностью смотрит Чарльзу в глаза. Аккуратно откидывает непослушную темную прядь, упавшую на лоб, и ласково проводит большим пальцем по щеке. – Мы с тобой в этом так похожи.

Чарльзу Ксавьеру кажется, что он погибает.

После того странного, неправильного разговора Чарльз замкнулся в себе. Он тщетно пытался уничтожить, похоронить эту больную любовь к Эрику Леншерру, выжечь ее из сердца, но у него ничего не получалось. Он неистово молился, но Бог, кажется, не хотел его слышать. Ксавьер остался один на один со своим искушением, и он не был уверен, что у него хватит сил бороться. Единственное, что его подбадривало и заставляло держаться, так это то, что их дети были прекрасно готовы к первому причастию, которое вот-вот должно было состояться.

Утро Светлого Христова Воскресения выдалось безоблачным. Может, Господь услышал молитвы священника, а может это погода решила сжалиться над ними всеми, но лучшего утра и пожелать было нельзя. Торжественную мессу должен был служить Эрик, а Чарльз помогал ему. В церкви было не протолкнуться. Кругом стоял шум, все пребывали в приподнятом настроении, ожидание будоражило. Когда служба началась, Чарльз взглянул на своих причастников, сидящих на передней скамье. Дети в белых одеждах были похожи на ангелов. Церемония шла своим чередом, все было ни единожды отработано, отрепетировано и выверено. Когда каноник начал читать отрывок из послания апостолов, Чарльз бросил быстрый взгляд на второго священника. Эрик смотрел на него. Ксавьер торопливо отвел глаза.

Тем временем, колокол известил об освящении Святых даров и о причастии. Дети встали и подошли к алтарю, преклонили колени, после чего к ним приблизился Эрик и дал им их первое в жизни причастие. После к нему потянулись родители детей и другие прихожане, а Чарльз помогал причастить всех желающих. Когда служба закончилась, каноник, весьма довольный прошедшей мессой, принялся хвалить своих священников, но Чарльз лишь коротко, вежливо кивнул, и поспешил на улицу. Ему нужно было увидеться с Хоуп.

Он застал девочку с мамой около сада. Поздоровался с миссис Райт, выслушал слова благодарности и, наконец, обратился к девочке:

– Как ты, Хоуп? Ты довольна своим первым причастием?

– Очень, отец Ксавьер. Я слышала, как каноник хвалил вас. И все прихожане хвалили.

– Спасибо, Хоуп, – Чарльз скромно улыбнулся. Тут не было его заслуги, только благодаря Эрику все прошло безукоризненно. – Я надеюсь, мы с тобой по-прежнему добрые друзья?

Ксавьер чувствовал себя не очень уверенно и все еще ощущал отголоски вины за то, что отдал Хоуп Эрику, но ему необходимо было услышать, что у него все еще есть хотя бы один человек, который вместе с ним.

– Конечно, отец Ксавьер, – девочка ни секунды не задумывалась над ответом. – Я понимаю, почему вы это сделали, и я по-прежнему ваш друг.

– Спасибо тебе, Хоуп, – Чарльз испытал неимоверное облегчение. Его душа словно расправила крылья, избавившись от тяжкого бремени. – Ты самый замечательный ребенок. – Он ласково погладил ее по голове.

– Да, я знаю, – улыбнулась она, хитро блеснув глазами. Хотела еще что-то добавить, но вдруг нахмурилась

– Я пойду, отец Ксавьер, – заторопилась девочка, – мама меня ждет. – Женщина стояла около дороги и увлеченно разговаривала с одной из подруг.

– Спасибо тебе за сегодняшний день, Хоуп, – поблагодарил ее Чарльз и дотронулся поцелуем до рыжей макушки. – Удачи тебе.

– И вам, отец, – девочка, отойдя на несколько шагов, вдруг обернулась и произнесла, – кстати, отец Ксавьер, то яблоко было червивым.

И прежде, чем Чарльз успел что-то ответить, побежала к матери.

Легкая, но сильная рука сжала его плечо.

– Эрик, – Ксавьеру не нужно было видеть, он знал это прикосновение.

– Чарльз, – Леншерр все с той же нежностью во взгляде смотрел в голубые глаза священника. – Как ты? Не устал?

– Нет, я в порядке, спасибо.

Они свернули в сад. Прошли вглубь и тени ветвей скрыли их от посторонних глаз.

– Сегодня и правда все прошло очень удачно. Ты молодец, Чарльз.

– Я всего лишь помогал тебе, – Ксавьер хотел быстрее попрощаться, уйти от Эрика, но теперь – оставшись с ним наедине – не мог этого сделать, потому что это было сильнее него.

– Скромность – одна из твоих главных добродетелей, Чарльз. Ты побледнел, может тебе стоит пойти прилечь? Я сказал канонику, что последние дни тебе нездоровится, поэтому все оставшиеся на сегодня дела я взял на себя, а ты лучше отдохни. Я зайду к тебе вечером, хорошо? Может, проводить тебя до комнаты?

– Нет-нет, – Ксавьер боялся подумать о том, чтобы остаться с Леншерром один на один в замкнутом пространстве, – ты прав, кажется, у меня слабость, пойду прилягу.

– Увидимся, друг мой, – с беспокойством в голосе ответил Эрик, глядя в спину удаляющегося священника.

Вечером, как и обещал, Леншерр навестил Чарльза, который все это время провел в своей комнате, заперев дверь. Молодой священник на несколько часов забылся беспокойным сном, в котором его истязали ни то адские языки пламени, ни то длинные, музыкальные пальцы, скользящие по телу, обжигающие прикосновениями, заставляющие подаваться вперед и умолять о большем. Ксавьер проснулся расстроенный и, что привело его в ужас, возбужденный, и визит Эрика совсем его не обрадовал. Чарльз краем уха слушал Леншерра, который рассказывал о том, как прошел день и кого из прихожан он успел навестить, но даже не пытался казаться заинтересованным. Довольно быстро мужчина понял, что его не слушают, замолк и серьезно взглянул на священника.

– Чарльз. Чарльз! – ему пришлось повторить имя Ксавьера, потому что тот настолько углубился в свои безрадостные мысли, что перестал обращать внимание на то, что происходит кругом.

– Да, Эрик? Прости меня, пожалуйста, но я действительно неважно себя чувствую. Извини.

– Я тревожусь за тебя, – Леншерр встал со стула, положил свой розарий на стол и присел на кровать рядом с Ксавьером. – Что с тобой происходит? Я же вижу, что что-то случилось, ты мог бы со мной поделиться и…

– Ничего не происходит! – раздосадовано выкрикнул Чарльз, рассерженно сверкнув глазами. Резко вскинул низко опущенную до этого голову и понял, что оказался совсем рядом с Эриком. Слишком близко. – Уходи, Эрик. Уходи немедленно! Я хочу остаться один.

– Хорошо, Чарльз. Прости меня, пожалуйста, если я тебя чем-то обидел.

Мужчина поднялся и понуро пошел к выходу. Когда дверь тихо закрылась, Чарльз упал лицом в подушку и с ненавистью к себе подумал, что обидел человека, которого любил.

Чарльз правда не замышлял ничего дурного, когда перед самым сном увидел, что на столе лежат четки Эрика, которые он, судя по всему, забыл после вечерней ссоры. Чарльз немного пришел в себя, вернул прежнее самообладание и решил отнести вещь законному владельцу. Торопливо откинул одеяло, встал, поправив ночную рубаху, которая перекрутилась вокруг бедер, и подошел к столу. Осторожно взял розарий, взвесил на ладони, ощутив приятную тяжесть, обмотал вокруг запястья. Он замечал за собой, что всегда внимательно смотрит на то, как Эрик обращается с четками, как завораживающе медленно перебирает бусины длинными пальцами, как подносит крест к губам, бережно целует. В такие моменты Ксавьер чувствовал постыдное возбуждение. Вот и теперь залился краской смущения, поспешно стянул чужую вещь с запястья, которое словно горело, рассердился вдруг и на себя – за собственную слабость, и на Эрика – хоть его не в чем было винить. Торопливо и нервно распахнул дверь, решительно игнорируя неприятное ощущение от чьего-то пристального взгляда в затылок, выскользнул из комнаты и захлопнул дверь. Распятие на стене покачнулось.

Ксавьер всегда трепетно и с уважением относился к чужому личному пространству, никогда не забывал про этикет и элементарные правила хорошего тона, поэтому он никак не мог объяснить, почему в этот раз даже не постучал, прежде чем бесшумно раскрыть дверь в комнату Эрика. Шагнул внутрь и замер при виде открывшейся ему картины. Леншерр, видимо только вернувшись из ванной, стоял спиной к двери. И именно на его обнаженную спину и уставился Ксавьер. Свет от свечей причудливо играл на коже, отбрасывал тени, делая сильное, жилистое тело еще более пленительным. Капельки воды стекали к пояснице, и Чарльз опустил взгляд ниже. Судорожно втянул, казалось, раскаленный воздух сквозь стиснутые зубы, почувствовал, как вмиг покрылся тонкой пленкой пота. Жадно облизнул пересохшие губы, неотрывно глядя на ямочки на пояснице. Даже сейчас, в тот самый момент, когда уже не оставалось возможности юлить и выворачиваться, Ксавьер из последних сил врал себе, убеждал самого себя, что не смотрит с голодом и желанием на стоящего перед ним обнаженного мужчину. Что ладони не покалывает от тяги прикоснуться к влажной гладкой коже, что губы не покалывает при мысли о том, как сильно хочется собрать капельки воды этими самыми губами, сцеловать их, языком пройтись вдоль позвоночника до самых ямочек на пояснице, а потом медленно спуститься ниже. Нет, конечно же Чарльзу Ксавьеру не хотелось ничего такого, абсолютно точно нет. Вот только наливающийся тяжестью и жгучим, нестерпимым желанием член был абсолютно не согласен с малодушным, трусливым Ксавьером. Обнажившаяся головка мазнула по тонкой ткани рубахи, и Чарльз не смог сдержать жалобного всхлипа.

Эрик Леншерр ждал. Неторопливо проходился полотенцем по груди, животу и бедрам, когда почувствовал сквозняк от открывшейся двери, а потом спиной ощутил чужой взгляд. Он знал, что Чарльз принесет ему розарий, был уверен в этом, потому что успел изучить Ксавьера. И, в том числе, успел разглядеть то, что тот тщательно скрывал, пытался похоронить в себе. О, Эрик знал. Абсолютно точно знал, потому что сам глаз не спускал с благочестивого, целомудренного Чарльза, который с самой первой их встречи, которая состоялась в ту штормовую, страшную ночь, изводил, искушал Эрика. Своими выразительными, нежными взглядами заставлял Леншерра забыть, зачем он здесь. Это Ксавьер сбивал его с пути, дурманил голову и заставлял тело становиться бесконтрольным от желания. Леншерр злился на себя за такую реакцию, но ничего не мог поделать. Но теперь, когда Чарльз сам пришел к нему, Эрик не собирался упускать шанс. Он откинул полотенце куда-то в сторону и медленно повернулся.

– Закрой дверь.

Ксавьер, не смея отвести взгляд от спокойного, властного лица Эрика, разжал вспотевшую ладонь, дверь захлопнулась. Щелчок замка отрезал Чарльза от мира, который находился за пределами этой комнатки, от всех людей. Остался только он и Эрик.

Леншерр не двигался. Стоял, расслабленно опустив руки вдоль тела, грудь мерно вздымалась. Его выдавал только темный, голодный взгляд, жадно скользивший по телу Ксавьера. И этот взгляд заставлял Чарльза чувствовать себя обнаженным, открытым перед Эриком. Распятым.

– Я… Я… – кожа Чарльза полыхала. Он поверхностно, быстро дышал, то и дело скользя влажным языком по губам. – Я принес твой розарий.

Леншерр вскинул брови, уголки губ дрогнули и поползли вверх.

– Розарий? – повторил он, медленно приближаясь к Ксавьеру, распластанному по стене. – Спасибо, Чарльз, он нам пригодится.

Ксавьер в ответ лишь зажмурился, мелко дрожа всем телом и едва не рыдая от удушающего чувства стыда и возбуждения. Как он мог? Как мог захотеть мужчину? Поддаться похоти и зайти так далеко? Чарльз стыдливо отвернулся, сильнее вжался спиной в стену, словно хотел слиться с ней, пройти сквозь нее, исчезнуть, никогда больше не видеть Эрика, который стал свидетелем его слабости.

Леншерр с трудом мог контролировать свое возбуждение, которое с каждой секундой становилось все сильнее при виде испуганного, смущенного, но тоже возбужденного Ксавьера. Эрик вплотную подошел к мужчине, склонил голову и жадно втянул носом его запах. Коснулся губами виска, собирая соленые капельки, а после сжал подбородок сильными, цепкими пальцами, заставив повернуть голову обратно.

– Посмотри на меня, Чарльз, – Ксавьер только сильнее зажмурился и замотал головой, то ли показывая свое несогласие, то ли пытаясь избавиться от чужой хватки. – Посмотри на меня, – повторил Леншерр, чувствуя, как из груди вырывается нетерпеливый рык.

Чарльз резко распахнул влажные, слезящиеся глаза и умоляюще уставился на мужчину.

– Эрик… – начал было он, с трудом разлепив сухие губы, но Леншерр не дал ему договорить. Влажно лизнул алый рот, и воспользовавшись тем, что Ксавьер, вздрогнув, округлил его в изумленную “о”, резко, даже грубо проник языком внутрь, не давая Чарльзу отстраниться и разорвать их первый поцелуй. Молодой священник не умел ничего толком, поэтому сначала впал в ступор и, кажется, даже забыл, как дышать, а потом бестолково вылизывал чужой рот, скорее мешая, чем помогая процессу, низко постанывая. Эрик довольно рыкнул, прикусывая и без того красную губу, переместил руку с подбородка на шею Чарльза, большим пальцем поглаживая кадык, а вторую руку опустил вдоль руки Ксавьера, в которой тот по-прежнему сжимал четки, переплел их пальцы, задевая холодные бусины.

– О, Эри-и-ик… – Чарльз за талию притянул мужчину ближе, вжал в себя, и, почувствовав упирающийся в бедро чужой горячий член, сочно, гортанно застонал в губы довольно улыбающегося Леншерра.

Они беспорядочно лапали друг друга, наконец дорвавшись, толкались бедрами навстречу, и мокро целовались, сталкиваясь языками. У Ксавьера кровь шумела в ушах и дыхания совсем не хватало, но он бы скорее умер, чем оторвался от восхитительно пахнущего, притягательного, страстного и не менее потрясающего на вкус Эрика. Леншерр же, так или иначе, был ведущим, направлял неопытного, нетронутого никем ранее Ксавьера. Поэтому он недвусмысленно переместил руку Чарльза со своей поясницы на пах, где истекал смазкой уже твердый член. Чарльз ойкнул, смешно округлил глаза и неуверенно сжал кулак. Он был совершенно неопытен, даже если вопрос касался самоудовлетворения. Ксавьер избегал прикасаться к себе, потому что считал это грязным, порочным и грешным действом, поэтому не знал толком, как сделать так, чтобы Эрику было хорошо.

– Сожми кулак сильнее, – Леншерр внимательно смотрел в лицо Ксавьера, впитывал все его эмоции, пил тихие стоны и жадно ловил горячее дыхание. Может разум Леншерра был настолько затуманен желанием и возбуждением, но он просто плавился в мягких, волшебных руках Чарльза. Хрипло, несдержанно стонал в ответ на каждое неуверенное, неумелое движение. Чарльз так старательно, так искренне хотел доставить Эрику удовольствие, что все остальное не имело особого значения.

– Я… Я сейчас, уже почти, – хватило Леншерру сил прохрипеть, уткнувшись Чарльзу в висок, и последний раз толкнуться бедрами в любовно сжимающую его ладонь. Чарльз быстро-быстро закивал, судорожно облизывая вмиг пересыхающие губы. В следующую секунду из горла Эрика вырвался длинный, грудной стон, а Чарльз не смог сдержать тихого вскрика, когда на его пальцы осели густые белые капли.

Они какое-то время постояли, соприкоснувшись взмокшими лбами, обмениваясь жарким дыханием и пытаясь отдышаться. Чарльз был весь мокрый от пота, ночная рубаха неприятно перекручивалась вокруг все еще возбужденного тела, он неловко пошевелился, пытаясь держаться прямо на ватных ногах. Эрик отстранился от него, мазнул губами по щеке, высвободил руку из ладони Чарльза, вернул четки на привычное место – запястье левой руки, и прежде, чем Ксавьер успел открыть рот, опустился на колени.

– Нет-нет-нет, Эрик… Прекрати, перестань… Эрик… – Чарльз ошарашено замолк, тоненько заскулив сквозь зубы. Загривок и виски взмокли еще сильнее, одежда намертво прилипла к влажной спине.

Леншерр, заставив его сжать в кулаках ткань рубахи, коснулся губами мокрой, истекающей смазкой чувствительной головки.

– Эрик…

– Тш-ш, тихо, Чарльз.

Мужчина продолжил водить губами по члену, целовал влажно, а потом отстранился от едва стоящего на ногах Ксавьера. В тишине, нарушаемой лишь рваным дыханием Чарльза, чуть слышно звякнул розарий, который Леншерр легким, едва уловимым движением скинул с запястья.

– Что ты собираешься делать, Эрик? – задыхаясь, прошептал священник, с нескрываемым ужасом глядя, как Леншерр обматывает четки вокруг основания его члена.

Холодный металл крестика коснулся поджавшихся яичек, и дрожь пробила Чарльза с новой силой; он не знал, от чего его трясет сильнее – от осознания того, что они с Эриком делают, или от того, что ему никогда не было так хорошо.

– Потрясающе, – прошептал стоящий на коленях мужчина, вскинув голову и пораженно глядя священнику в глаза, – потрясающе и вместе с тем ужасно. Мы совершаем страшный грех, ты знаешь это, Чарльз?

Сильнее затянул четки и насадился ртом на член, медленно опустился до основания, хлюпая слюной и давясь стонами, ласково сжал яички. Ксавьер, почувствовав контраст между холодными бусинами и горячим, опаляющим горлом, зажал рот рукой и кончил глубоко в глотку Леншерра, напрасно пытаясь заглушить рвущиеся наружу стоны и всхлипы.

Эрик проснулся, когда на горизонте только едва виднелась светлая полоса. Небо было темного, чернильного цвета. Чарльза в кровати не оказалось. Они провели эту ночь вместе. Эрик ненасытно, без устали ласкал, гладил и целовал чувственное, податливое тело любовника. Низ живота налился приятной тяжестью, когда он вспомнил, как сладко стонал и выгибался под ним Чарльз, как благодарно принимал каждое прикосновение, каждую ласку. Как раскраснелась бледная, нежная кожа, и как Ксавьер вздрагивал и ловил ртом воздух, когда Леншерр оставлял на нем следы от поцелуев-укусов. Эрику досталось сокровище. Леншерр провел рукой по остывшей половине постели и поднялся. Подумал сначала надеть только ночную рубашку, но уже догадывался, где искать Чарльза, поэтому сверху накинул плащ. Вышел на тихую ночную улицу и направился в сторону церкви. Чарльз оказался внутри, как и предполагал Леншерр. Священник ничком лежал на каменных ступенях, которые вели к алтарю. Эрик с тревогой подумал, что он без сознания, но приблизившись, заметил, что Чарльз мелко вздрагивает всем телом.

– Чарльз, – Леншерр торопливо опустился рядом на колени, – что ты тут делаешь? – Коснулся чужого плеча и услышал тихий всхлип.

Ксавьер поднял лицо и на Эрика взглянули полные боли и слез глаза.

– Чарльз, – Леншерр вдруг испугался, – что случилось? Почему ты плачешь? Я… Я сделал тебе больно?

– Он накажет нас, Эрик, – захлебываясь рыданиями, прошептал мужчина, – я пришел молить о прощении, но невозможно найти слова, которые бы оправдали нас. Мы с тобой не ведали, что творили, мы…

– Неправда, Чарльз, – резко оборвал его Леншерр. – Неправда. Я не боюсь предстать перед Богом и признаться в том, что полюбил мужчину. Не боюсь и отречься от Него, если наша любовь – грех в Его глазах.

– Не говори так, не говори этого, Эрик! – горестно вскрикнул Ксавьер, закрывая лицо руками. – Он накажет тебя, подвергнет самым страшным пыткам.

– Мне все равно, – упрямо повторил мужчина. – Мне не нужна вера, и Бог не нужен тоже, если придется отказаться от тебя. Я готов отречься от них, но только не от тебя. Не от нас.

Чарльз слепо смотрел на Эрика неверящим, умоляющим взглядом. Он хотел закрыть уши, чтобы не слышать вкрадчивого шепота, но в глубине души уже безоговорочно верил тихим речам, готов был оставить все, лишь бы быть с Эриком.

– Возьми меня за руку, Чарльз, – настойчиво продолжал мужчина, протягивая свою ладонь священнику, – и следуй за мной. Что может быть сильнее нашей любви? И в чем здесь моя вина и мой грех? В том, что я всем сердцем полюбил другого человека? В том, что он тоже мужчина? Я не признаю своей вины, не раскаиваюсь и не прошу Его простить меня, нет. Я остаюсь верен тебе. Скажи же мне, Чарльз, ты со мной? Прими меня и мою любовь, доверься мне и последуй за мной. Это все, чего я хочу. Чарльз?

Ксавьер слушал все это, громко и тяжело дыша, будто задыхался от сказанных слов, от произнесенных вслух признаний. Когда Эрик, наконец, замолк и с надеждой во взгляде стал ждать ответа, Чарльз уже знал, кого он выбрал, чью сторону принял в этой борьбе. Он поднял взгляд на распятие. Иисус, казалось, скорбно смотрел прямо на него. Ксавьер отвел покрасневшие, заплаканные глаза, и уверенно, не сомневаясь, вложил свою руку в открытую ладонь Эрика.

Утром, когда Чарльз вновь вошел в церковь и занял свое привычное место на первом ряду в ожидании начала восьмичасовой службы, он с удивлением и с облегчением осознал, что небеса и правда не обрушились на их с Эриком головы. Осознал и выдохнул. Ничего не изменилось. Леншерр проводил мессу, затем настала очередь Чарльза, день потек в привычном ритме. Чарльз успокоился и вновь стал тем мягким, добродушным, улыбчивым Чарльзом, каким его и знали все прихожане.

Вечером, после ванны, Ксавьер даже осмелился обратиться к Господу с молитвой и поблагодарить его за день, прошедший мирно и спокойно. Ощутил благодать и легкость в душе, поднялся с колен и принялся расчесывать сбившиеся в колтун мокрые волосы. Ксавьер пыхтел и ойкал, когда зубчики расчески цеплялись за спутанные волосы. Он страдал и мучился до тех пор, пока дверь в его комнату не открылась и не вошел Эрик. Он тоже был после ванны, вот только его короткие волосы были аккуратно уложены. Леншерр посмотрел на растрепанного Чарльза, усмехнулся, подошел к нему и забрал расческу из рук.

– Давай помогу, – Эрик развернул молодого священника к себе спиной и принялся осторожно, тщательно расчесывать спутанные локоны.

Чарльз прислушивался к себе. По затылку, шее и спине ползли мурашки. Ксавьер поводил плечами, прижимался к Эрику спиной и едва не мурчал от удовольствия.

– Подними голову, – шепнул Леншерр, сам приподнимая голову Чарльза за подбородок.

Одной рукой поглаживал шею, а второй продолжал водить расческой по уже гладким волосам, которые завивались крупными каштановыми кольцами на концах. При виде этой картины Леншерр на секунду замешкался от того, как внутри у него все замерло от нежности к этому потрясающему, невообразимому человеку. Ксавьер, воспользовавшись паузой, откинул голову на плечо Эрика и коснулся шеи губами.

– Ты боишься щекотки? – хихикнул Чарльз после того, как Леншерр фыркнул и поежился. Его кожа покрылась мурашками.

– Нет, – не очень-то убедительно соврал мужчина и обнял Ксавьера, прижимая к себе. – А ты?

Чарльз не видел особой надобности отвечать и только тихо постанывал, пока Эрик губами и языком ласкал его шею. Вдруг он остановился и громко втянул носом воздух. Снова замер на секунду, а потом принялся обнюхивать волосы, шею и плечи Ксавьера, при этом сопя, как большая собака.

– Ты чего, Эрик?

– От тебя пахнет ладаном, – невнятно произнес мужчина, уткнувшись носом Чарльзу в лопатку, – ладаном и… – он еще раз глубоко вдохнул, – и фрезией.

– Странно, – удивился священник, – может, тебе кажется?

Он поднес прядь волос к своему носу и тоже принюхался. Пахло мылом, а от пальцев немного металлом – от креста, который Чарльз держал в руках, когда молился.

– Может быть, – не стал спорить Леншерр, перехватил ладонь Ксавьера и поднес ее к носу. После тщательного обнюхивания, недоуменно пожал плечами и с увлечением принялся облизывать и посасывать пальцы Чарльза. Им стало не до какого-то там ладана.

Ксавьер светился, сиял. Его любовь к Эрику была настолько велика и безгранична, что распирала Чарльза изнутри, рвалась наружу, требовала выхода. Он знал только один способ поделиться своим счастьем с другими – помогать людям, поддерживать, утешать и дарить веру и надежду тем, кто их утратил. Только одно омрачало жизнь Ксавьера – в городке что-то творилось с людьми. Не со всеми, нет. Постоянные прихожане вели себя как обычно, но рассказывали священнику, что некоторые люди становились более агрессивными и как будто теряли над собой контроль. Сердцеед О’Нил, известный своими похождениями по чужим женам, но, однако, ни разу не пойманный ни одним рогатым мужем на месте преступления, едва не изнасиловал жену местного трактирщика. За что трактирщик, в общем-то, славный малый, чуть было не забил его до смерти мясницким отбойным молотком, который у него забыл, соответственно, мясник. МакКарл работал мясником больше тридцати лет в лавке, доставшейся ему от отца. Так вот МакКарл был известен не только лучшей свиной выделкой, но и тем, что подворовывал. Все знали об этом, но пока воровство имело умеренный характер, на это закрывали глаза. А тут он украл действительно значительное количество товара и немаленькую сумму денег. Его поймали по чистой случайности и возмущению жителей тихого, сонного городка, не было предела. И таких случаев было еще не один и не два.

– Что же это происходит, Эрик? – вопрошал отец Ксавьер, обеспокоенно глядя на отца Леншерра.

– Чертовщина какая-то, – серьезно хмурил брови отец Леншерр и не менее обеспокоенно взирал на отца Ксавьера.

Жизнь Эрика тоже омрачало одно обстоятельство, но оно никоим образом не касалось погрязших в своих грехах жителей. Леншерр никак не мог понять, почему от Чарльза с каждым днем все сильнее и сильнее пахнет ладаном. Сначала мужчина думал, что ему действительно показалось, но если изначально запах был едва уловим – лишь чуть заметное присутствие с отголосками фрезии, то теперь запах был абсолютно точно узнаваем. Он постоянно преследовал Ксавьера: в церкви, когда тот был в своем облачении священника, на улице, в магазинах, в саду и в доме, когда Чарльз надевал другую одежду или оставался обнаженным. В одну из ночей, когда Ксавьер безмятежно спал, раскинувшись на постели, Эрик обнюхал его и понял, что запах идет не от одежды и даже не от волос, он шел от самой кожи, будто изнутри. Леншерр ничего не понимал и не знал, что с этим делать, тем более что запах с каждым днем становился все отчетливее и сильнее. Но его не ощущал никто кроме Эрика. Поэтому ему не оставалось ничего другого, кроме как ждать и глаз не спускать со своего бесценного Чарльза.

Ксавьер не понял, как он оказался лежащим на плаще Эрика, который мужчина заботливо бросил ему под спину, прежде чем впечатать в каменный пол церкви, навалившись сверху всем телом. Серьезно, кажется, что он несколько минут назад сидел на одном из средних рядов, заканчивал молиться, а Леншерр гасил последние свечи, отчего ночные тени медленно опускались на храм. И вот уже обнаженный Чарльз скулит, дрожит от страха, что их кто-то увидит (кто-то, не считая Бога, разумеется), одной рукой судорожно сминает темную ткань плаща, а другой пытается ухватиться за скользкое от пота плечо Леншерра, и притянуть его еще ближе, хотя ближе уже, кажется, невозможно. Эрик, опираясь на руки, размашисто вбивается в покрасневшую, припухшую дырку. Внизу у Ксавьера все хлюпает от слюны – Эрик вылизывал его, пока Чарльз не кончил первый раз, и от лампадного масла, которое попалось под руку, когда Леншерр наспех подготавливал еще не отошедшего от оргазма Ксавьера. Животный ужас касается затылка Чарльза, пробирается внутрь, а сам священник поверить не может, что послушно раскинулся под Эриком, закинув одну ногу на сильное, мускулистое плечо, а вторую на талию, подгоняя Леншерра, который и так засаживает по самые яйца, тяжело дыша. Когда Чарльза волной накрывает второй оргазм, он глохнет и слепнет, выгибается так, что вот-вот сломает позвоночник, и ничего не замечает вокруг. Эрик, спуская в растраханную, сокращающуюся дырку, тоже не видит ничего, кроме раскрасневшегося, удовлетворенного и невероятно красивого Ксавьера.

От одной из колонн отделяется тень, бесшумно выскальзывает через двери и исчезает в ночи.

На следующее утро, после того, как во время десятичасовой службы Чарльз заканчивает читать отрывок из Евангелие, за алтарь поднимается каноник Авдий и начинает проповедь. Обычно все его проповеди сводятся к тому, что необходимо вести праведный образ жизни и тогда всем воздастся, но сегодня он отступает от привычных правил. Он выглядит неважно: кирпичного цвета лицо становится багровым, а жилка, бьющаяся на лысой голове, кажется вот-вот разорвется от напряжения. Леншерру с первого ряда отлично видно, как зло раздуваются ноздри каноника. Он вдруг становится похож на разъяренного быка, и его коренастая, сбитая фигура только добавляет сходства. Громоподобный бас отскакивает от стен и усиливается в несколько раз благодаря сводчатому строению церкви. Леншерру кажется, что это Иерихонские трубы обещают вечные страдания в Геенне огненной тем, кто посмел пойти против слова Божьего, против законов Его, предаться грязной, скотской любви. Каноник не жалеет проклятий и с нескрываемым наслаждением смакует, что будет с теми, кто посмел ослушаться Господа. Он говорит обобщенно, не называя имен, но Эрик видит, как летят во все стороны слюни, когда он извергает очередную порцию проклятий, и с какой ненавистью он смотрит поочередно то на Леншерра, то на Чарльза. Эрик устало потирает переносицу и думает, что ему надо как-то решить эту проблему, и желательно так, чтобы это решение не расстроило Чарльза. Он переводит взгляд на молодого священника, который стоит справа от алтаря, и его переполняет ярость, когда он видит, как бледен и напуган Чарльз, с каким нескрываемым страхом смотрит на Леншерра.

Нет, решение, принятое Эриком, совершенно точно не понравится Чарльзу.

А на следующее утро восьмичасовая служба оказывается отменена. По городку невероятно быстро разлетается весть о том, что каноник Авдий найден мертвым прямо в церкви у алтаря, за которым еще вчера он читал свою, как оказалось, последнюю проповедь. Прибывшие полицейские, покрутившись минут десять на месте, где было найдено тело, абсолютно уверенно сообщают скорбному Эрику и убитому горем Чарльзу – несчастный случай, что тут непонятного. Скользкие каменные ступени, вечером в церкви было темно, а каноник – человек уже не молодой, к слову, – видимо пошел проверить все ли свечи потушены или еще чего, откуда полицейским знать, что священнослужитель мог делать в церкви в столь позднее время? Вот вам и падение, удар затылком сначала об угол алтаря, а потом и о каменные ступени. В общем, слугам закона все и так понятно, поэтому они произносят сухие, официальные слова соболезнования и торопливо отбывают. Чарльз, у которого голова идет кругом от случившегося, начинает подготовку к похоронам, боясь признаться даже себе, что теперь у него вновь появилась надежда, что их с Эриком тайна так и останется тайной. Что касается отца Леншерра, то он в траурном настроении принимает слова сочувствия и поддержки, но не забывает и о том, что, несмотря на произошедшую трагедию, люди по-прежнему нуждаются в их помощи и помощи Бога.

Вскоре жизнь входит в привычный ритм. Они ждут назначение нового каноника и продолжают честно нести свою службу. Забот хватает, но и Чарльз, и Эрик знают, что пока они есть друг у друга, им ничего не страшно. Леншерр научился не обращать внимания на запах ладана, ставший неотделимым от Чарльза. Он все так же не знал, что это и почему запах только усиливается, но что ему оставалось? Только ждать.

Ксавьер вообще не видел никаких причин для печалей, тем более что за последнее время Хоуп и Эрик вроде бы наконец-то сдружились. Девочка даже иногда предпочитала посетить мессу отца Леншерра, а не его – Чарльза.

Вот только или по подлости судьбы-злодейки, или все же по недовольству высших сил, которым, видимо, нестерпимо было наблюдать за счастливыми мужчинами, приходит новая беда – серьезно заболевает Хоуп. Сначала доктора в один голос твердят, что ничего опасного – обычная простуда. Чарльз каждый день навещает девочку, вплоть до того момента, пока состояние вдруг резко не ухудшается и к ней не пускают никого, кроме матери. Организм ребенка оказывается довольно слабеньким, может по этой причине пустяковая на первый взгляд болезнь дает серьезные осложнения. Девочка страдает от сильнейших болей в легких, кашляет кровью, ее мать слезно умоляет докторов что-нибудь сделать, но те разводят руками.

– Давай помолимся за нее? – просит Чарльз Эрика, как будто и не молится вовсе за здоровье ребенка каждый день.

– Ты иди, – Леншерр тепло улыбается, целует священника в лоб и коротко массирует затылок, чтобы хоть немного снять напряжение с мужчины, едва стоящего на ногах от усталости, – я закончу тут некоторые дела и присоединюсь.

Чарльз благодарно улыбается, с любовью глядя на Леншерра, и уходит. А Эрик потирает воспаленные глаза и задерживает дыхание, чтобы хоть на минуту отдохнуть от тяжелого запаха, ставшего почти привычным. И Эрик Леншерр точно знает, что для Хоуп будет лучше, если он не станет вмешиваться и обращаться к Богу.

Как только наступает улучшение, Чарльз торопится навестить девочку, но Эрик слишком боится за него, за его здоровье, поэтому всеми правдами и неправдами уговаривает Ксавьера повременить с визитами и вызывается сам наведаться к Райтам и провести причастие. Чарльз сначала упрямится и никак не хочет соглашаться, но потом все же уступает, но берет с Леншерра слово, что тот передаст Хоуп привет и пожелание скорейшего выздоровления. Для Эрика это такая малость, что он соглашается не раздумывая.

Эрик приходит в дом Райтов утром. Успокаивает пребывающую в постоянной тревоге мать, насколько это возможно, и поднимается на второй этаж, где располагается детская. Входит, тихо прикрыв за собой дверь, стоит несколько секунд, прислушиваясь к чему-то, и, наконец, оборачивается. Хоуп лежит в постели, сложив худенькие ручки поверх объемного одеяла, которое накрывает ее словно белое пушистое облако.

– Доброе утро, Хоуп, – Эрик тихо проходит в комнату и садится на деревянный стул, приставленный к кровати.

Девочка отворачивается от окна. Усталые, потухшие глаза, похожие на бутылочные стекляшки, глубоко ввалились, а под ними залегли темные тени, как безжалостное напоминание о пережитых страданиях. Между бровей и вокруг рта пролегли складки, превратив некогда свежее, юное личико в болезненную маску.

– Здравствуйте, отец, – шепчет девочка, внимательно прищурившись.

Леншерр с ноткой некоторого удовлетворения отмечает, что несмотря на тяжелую болезнь и боль, Хоуп остается верна себе.

– Я пришел для того, чтобы причастить тебя.

– Почему не отец Ксавьер?

– Отец Ксавьер занят и доверил мне провести столь важное таинство, ты против? Кстати он передает тебе привет и пожелание скорейшего выздоровления, и с нетерпением ждет, когда ты придешь на службу.

Девочка какое-то время молчит, пристально разглядывая мужчину, а потом неожиданно улыбается:

– Вы же обманщик.

– Давай лучше будем называть меня лукавым, что скажешь, Хоуп? – Леншерр расплывается в плутовской улыбке. Откидывается на спинку стула, закидывает ногу на ногу, складывает руки в замок и довольно смотрит на собеседницу.

– А какая разница, отец? – насмешливо интересуется она.

– В общем-то, абсолютно никакой, – согласно кивает он, – разве что звучит солиднее, но суть, и правда, одна.

– Вы даже отпевание не позволите провести отцу Ксавьеру, да?

– О чем ты, Хоуп? – мужчина удивленно вскидывает брови и взирает на ребенка. – Вот поправишься, придешь на очередную мессу и вы непременно увидитесь с Чарльзом.

– Опять врете, – она морщится и строго смотрит на него, – я ведь умру, вы знаете.

– Боишься?

– Не очень, – она кидает болезненный взгляд в окно; на улице который день держится на удивление теплая, солнечная погода. – Как думаете, почему так?

– Детям свойственно недооценивать некоторые вещи. К тому же, людям нравится думать, что смерть – нечто далекое, нескорое, что-то, что случается с другими, но никак не с ними. Отец Ксавьер ведь рассказывал тебе, что хорошие дети попадают в Рай, так что…

– Бог такой же жестокий, как и в Библии? – перебивает девочка, пытливо глядя на мужчину.

– Как можно, Хоуп?! – восклицает Эрик, картинно перекрестившись. – Беда-беда.

– Вы абсолютно несерьезный! – следует упрек. – Я пытаюсь узнать, что меня ждет, и действительно ли Он жесток или это так только в представлении людей?

– Сейчас в твоих глазах я стану не только несерьезным, но еще и бестактным, но отец Ксавьер был бы ужасно огорчен, узнай он, что после чтения Библии ты не только не прониклась мудростью Его и снисходительностью к роду человеческому, но еще и считаешь тираном. Такими путями Он и правда разгневается, как думаешь?

– Тогда я попаду в ад. Каноник Авдий говорил, что там такие пытки, что и представить нельзя.

– Удивительное ты дитя, Хоуп, – с уважением и не без восхищения произносит священник. – На моей памяти, не многие взрослые люди, пребывая на смертном одре, были так рассудительны и спокойны.

– А можно ли вообще что-то принимать серьезно, отец, если уж вы оказались одеты в сутану священника? – зеленые глаза насмешливо блестят.

– Может это и случилось от того, что Бог великий шутник? – все же Эрик с симпатией относится к ехидной девчонке.

– И по этой же причине он вас сбросил?

– Увы, но мне придется тебя разочаровать – я ниоткуда не падал, – Леншерр криво усмехается, наблюдая за тем, какая досада отражается на лице ребенка.

– Откуда вы тогда пришли?

– Из Вексфорда, ты же знаешь.

– Все дурачитесь, – снова пеняет она, недовольно покосившись на улыбающегося гостя.

– Прости, – извиняется священник, ни капли не сожалея, – если серьезно, то я просто есть, Хоуп, вот и все.

– Так просто? – разочарованно и будто даже немного устало спрашивает девочка.

– Да. Вот так просто. Есть день и ночь, солнце и луна, религия и ваша вера, и есть я. И еще уйма самых простых, ничем непримечательных, привычных вещей. Зло – всего лишь одна из них.

– Вы меня утомили, отец Леншерр. Как, кстати, ваше имя? – как бы невзначай интересуется она.

– Хоуп Мария Райт, – Эрик весело фыркает, – что я действительно делаю хорошо, так это разочаровываю людей и обманываю их надежды и ожидания, но вот ты-то уж так не поступай.

– Извините, – бурчит девочка, – думала, вдруг получится.

Эрик качает головой, при этом не выглядя недовольным, и поднимается со стула:

– Вышел у нас с тобой какой-то разговор по душам, а не причастие. Ну да ладно, и так неплохо.

– Вы прямо священник от Бога, отец Леншерр, – снова ехидничает Хоуп. На секунду в комнате повисает тишина, а после и девочка, и гость невесело смеются.

– Ты можешь мне не верить и это, наверное, будет правильно, но мне и правда жаль, что я повстречался на твоем пути, Хоуп. Жаль, что так вышло, – Леншерр впервые за все время говорит серьезно. – Если бы я мог что-то сделать, то помог бы тебе.

– Спасибо, отец, – тоже серьезно произносит девочка, – вот только вы – не Бог, а я – не Лазарь.

– Как никогда верно замечено, – кивает Леншерр, – передать что-нибудь отцу Ксавьеру?

– Пусть не расстается с крестом и святой водой, внимательнее относится к тем, кого приглашает пересечь порог своего дома, и не перестает верить. Ах да, и еще кое-что – пусть держится подальше от вас. Но вы вряд ли ему все это скажете, поэтому просто передавайте привет.

– Да, привет обязательно передам, – священник улыбается.

– И кстати, – уже у выхода останавливается он, – святая вода не поможет. Прощай, Хоуп.

Эрик выходит и плотно прикрывает за собой дверь, оставив в комнате девочку, смотрящую в окно.

Вопреки сомнениям Хоуп, отпевание проводит Чарльз. Леншерр стоит в тени колонны, но ему чудится, что даже с такого расстояния он видит слезы, застывшие в глазах священника. Он нервно перебирает четки, растерянно отмечая, что чувствует сожаление и нечто, похожее на грусть. Но впервые за долгое время он действительно не виноват в произошедшем. Смерть Хоуп не на его совести.

Когда они стоят у могилы с простеньким, даже несколько грубоватым крестом, Чарльз не сдерживает слез.

– Она была замечательной, – он трет глаза кулаками, совсем как ребенок, который впервые столкнулся с чем-то несправедливым, но неизбежным.

Леншерр чувствует себя лишним и знает, что ему нечего сказать из того, что могло бы утешить Ксавьера. Поэтому он молча кладет ему руку на плечо и крепко сжимает. “Я здесь, рядом. Можешь положиться на меня”, – как бы говорит он. Чарльз смотрит на него вполоборота и слабо улыбается дрожащими губами. Всхлипывает, утирает покрасневший опухший нос и бережно кладет букетик белых лилий на свежий холм земли.

По дороге к церкви Чарльз оборачивается и, прищурившись, смотрит вдаль – на погост.

– Это знак, Эрик, – убежденно говорит он. – Нам не спастись.

– Нужно продолжать надеяться и верить, Чарльз, – отвечает Леншерр несколько высокопарно и сам себя за это упрекает.

– Не в этот раз, – качает головой мужчина и продолжает путь.

Пыль от дороги клубится у них под ногами. Эрик следует за Чарльзом, идет след в след, и, кажется, уже даже не обращает внимания на тонкий запах ладана, который, в свою очередь, неотступно преследует их с Ксавьером.

Чарльз заболевает на седьмой день после смерти Хоуп. Эрик просыпается с утра от удушливой вони – запах смолы плотно окутывает всю комнату. Леншерр торопливо поворачивается к Чарльзу и видит, что тот весь покрылся потом и тяжело дышит ртом.

– Чарльз? Чарльз! – он трясет его за плечо и Ксавьер с трудом открывает глаза.

– Что такое? Я проспал службу?! – спросонья священник не понимает, что происходит и недоуменно смотрит на мужчину.

– Нет, просто… – на самом деле Леншерр не может объяснить свой внезапный порыв. – Мне показалось, что что-то не так, – бормочет он неубедительно.

К счастью, Чарльз не замечает ничего необычного, переворачивается на другой бок и снова засыпает. Эрик же лежит, уставившись в потолок и чувствует, как голова начинает раскалываться от запаха. Тихо встает с постели, чтобы не потревожить Ксавьера, одевается и выходит из комнаты.

За завтраком молодой священник выглядит осунувшимся и немного уставшим, хотя это не так уж и удивительно – прошлой ночью они уснули далеко за полночь, а Чарльз всегда был соней, ему требовалось гораздо больше времени, чем Эрику, чтобы выспаться. Перед выходом Леншерр привычно тянется к нему и целует в лоб, но вдруг замирает и, нахмурившись, смотрит на мужчину.

– Что?

– У тебя температура, – говорит уверенно Леншерр и касается лба рукой.

– Хм, – удивляется Ксавьер, – а я даже не чувствую. Видимо, не стоило вчера вечером пить холодное молоко. Надо было послушать тебя и дождаться, пока оно немного согреется. – Он смущенно пожимает плечами и виновато смотрит на Эрика.

– Оставайся дома, я проведу службу за тебя.

– Ох, Эрик, перестань! – беспечно машет рукой Ксавьер. – Температура совсем невысокая и у меня ничего не болит, все хорошо, правда. Я пошел.

И прежде, чем Леншерр успевает возразить, Чарльз проворно вскакивает со стула, чмокает мужчину в щеку и скрывается за дверью кухни.

На следующее утро голова болит не только у Эрика, но и у Чарльза, который просыпается с сильным жаром и практически без голоса. По настоянию Леншерра они вызывают врача, и тот внимательно осматривает больного.

– Что я могу сказать? Горло не красное, хрипов нет… Не знаю, что с вами, милейший.

Леншерр раздраженно закатывает глаза на данную реплику. Чарльз, видя это, с трудом сдерживает смешок. В итоге Ксавьеру выписывают какую-то чудодейственную микстуру, которая, по словам врачевателя, способна мертвого поставить на ноги, и советуют придерживаться постельного режима. Вот только легче не становится ни через день, ни через два и даже ни через неделю. Спустя полмесяца Ксавьер уже практически не встает с постели. Все действительно выглядит, как банальная простуда, но священник тает на глазах, угасает, будто что-то страшное, беспощадное пожирает его изнутри. Врач разводит руками, а среди жителей начинают ползти слухи, что это начало какой-то смертельной эпидемии. Каноник, Хоуп, а теперь вот и Чарльз Ксавьер. То, что у каноника Авдия голова треснула, как арбуз, а у Хоуп была болезнь легких, видимо вообще никак не тревожит сплетников. После каждой мессы они собираются кучкой возле отца Леншерра и расспрашивают о состоянии Чарльза. Эрика тошнит от их лицемерия, потому что все, что их действительно интересует – разжиться новыми сплетнями, чтобы было о чем посудачить вечером за очередным стаканчиком виски. Поэтому он спешит отделаться от них и возвращается к Чарльзу, который большую часть времени пребывает где-то на границе между сном и явью. Леншерр готов круглосуточно сидеть у его постели, но в короткие моменты бодрствования Чарльз настойчиво велит ему не запускать дела церкви и быть ответственным. Эрик беспрекословно подчиняется.

На короткий промежуток времени наступает улучшение. К Ксавьеру возвращается бодрость духа и аппетит, что несказанно радует Эрика. Он вьется вокруг Чарльза, как курица-наседка, ни на секунду не оставляя одного. Они снова проводят время за долгими разговорами, дискуссиями и просто наслаждаются представившейся возможностью побыть наедине друг с другом. Однажды вечером, когда Леншерр подробно докладывает Чарльзу о том, как прошел очередной день в церкви, Ксавьер внимательно слушает его, удовлетворенно кивает и вдруг задумчиво произносит:

– Тебе, наверное, очень тяжело, – сначала Эрик думает, что Чарльз имеет в виду то, что на мужчину свалилось все разом, но потом священник продолжает, – помню, когда я был маленьким, бабушка говорила мне, что зло не переносит святую воду и кресты. За тобой я такого не замечал, но все равно беспокоюсь.

– Как ты догадался? – помолчав, спрашивает Леншерр.

– Эрик, – Ксавьер улыбается бескровными губами, – может быть я и наивный, но не идиот. Это было не так уж сложно.

– С самого начала все было понятно, да?

– Н-нет, – не собирается лукавить Чарльз; помнит, чья это прерогатива. – После того разговора про Иуду и первого причастия я стал обдумывать все, что произошло с момента твоего появления. Хотя, будь я чуть внимательнее, понял бы еще той ночью, когда ты пересек порог этого прихода. Дождливая погода, этот твой вопрос, можно ли пройти, красная ткань, три часа*… что-то забыл?

– Нет, все так, – послушно кивает Леншерр, с гордостью глядя на своего Чарльза. Подумать только, и про красный цвет вспомнил. – Вот только насчет дождя и грозы… Это просто совпадение, не такое уж и редкое для Ирландии, в общем-то.

– Оу, – Чарльз хрипло посмеивается и почти сразу же заходится сильным кашлем. – Прости… Странно, что это совпадение, потому что громко, сильно, с размахом – в твоем духе.

– Это точно, – Эрик согласно хмыкает, с нежностью глядя на мужчину.

– Каноника Авдия ты?.. – резко переводит тему священник.

– Я, – Эрик выглядит виноватым. – Я просто хотел защитить тебя. Нас.

Чарльз молча кивает, но не выглядит рассерженным, разве что только немного грустным.

– А люди?

– А что люди, Чарльз? Ты правда веришь, что мы нашептываем им на ухо то, что они должны совершать различные злодеяния? Нет, любимый, я лишь спускаю с цепей демонов, которые сидят внутри каждого, а дальше люди делают все сами.

– А твоя прошлая церковь? Та, откуда ты пришел к нам. Почему она сгорела? Ты ее сжег?

– Как ты себе это представляешь? Бегал со спичками по периметру и поджигал? – Эрик и Чарльз вместе весело усмехаются, представив эту картину. – Не буду отрицать, что приложил к этому свою руку, но опять же через людей. Один из тамошних священников решил, что сгореть в пламени – в прямом смысле – будет справедливой расплатой за все грехи, что он сотворил. Я вообще заметил, что чем выше чин священнослужителя, тем больше демонов в нем, и тем неистовей он молится, а потом грешит по новой. Индульгенция – удобная штука, знаешь ли. Ты не спросишь меня о Хоуп? – тоже меняет тему Леншерр.

– Нет, я уверен, что ты тут ни при чем.

И Чарльз даже представить себе не может, насколько Эрик благодарен за такое слепое доверие.

Они какое-то время молчат. Леншерр поглаживает тонкое, бледное запястье Ксавьера и гадает, когда же Чарльз задаст ему главный вопрос.

– Как тебя зовут?

Чарльз кажется смущенным, но легкая улыбка не исчезает с губ Эрика, когда он твердо, уверенно произносит:

– Малис.**

Ксавьер замирает, а Леншерр не может сдержать смех:

– Ты чего, Чарльз? Думал, небеса обрушат на нас гром и молнии или земля разверзнется под ногами?

– Что-то вроде того, – Ксавьер несмело улыбается, – я же не знаю, как там у вас все заведено.

Леншерр удобнее устраивается на кровати, подгибает под себя одну ногу и задает встречный вопрос:

– А как насчет всех этих поверий про приворот или что там еще у вас выдумали?

– Ты о чем? – недоуменно вскидывает брови мужчина.

– Ну, ты не хочешь спросить, не приворожил ли я тебя или что-нибудь в этом роде?

– Эрик, – Ксавьер смотрит на него и Леншерр не совсем понимает, что мелькает в этом взгляде. Грусть? Обида? Гнев? – Моя вера была недостаточно сильна, и я был недостаточно предан ей, но я никогда не сомневался в своей любви к тебе. Она родилась в моей душе, она принадлежит мне. Никто мне ее не навязывал, никто не дурманил меня и не привораживал. Любить тебя – это целиком и полностью мой выбор.

Эрику становится стыдно за свой вопрос, а еще он вдруг понимает, что смущается, как мальчишка, и вроде бы даже краснеет, когда слышит слова Чарльза. Тут же, рассердившись на себя за такую глупую реакцию, хмурится и делает неприступный вид. Ксавьер при виде этого выступления только улыбается самыми уголками губ.

– Расскажешь мне какую-нибудь невероятную историю?

– Про что, например? – переводит дух Эрик, неуверенно косясь на Ксавьера.

– Не знаю… Разве за целую вечность с тобой не произошло ничего интересного?

– Произошло, конечно, но все эти случаи были… как бы это сказать?

– Немного безбожные?

– Чарльз! – пораженно выдыхает Леншерр, но не может сдержать улыбку.

– Что? Всего одну историю, сказку – все, что угодно. Пожалуйста, Эрик! Только одну, а потом я сразу же лягу спать.

– Ну хорошо, – соглашается мужчина. Подтыкает края одеяла под ноги Чарльза, чтобы точно быть уверенным, что тот не замерзнет, и начинает, – Однажды, в далекой-далекой стране…

Бархатный, выразительный голос Эрика заполняет собой комнату. Интонации окутывают Чарльза, убаюкивают. И несмотря на то, что почти все истории Эрика похожи на жуткие, жестокие, кровожадные средневековые сказания, Ксавьер бы все отдал, лишь бы у них впереди было еще много таких тихих вечеров на двоих.

– … и с тех пор, та неприступная скала стоит посреди бушующего моря, а заколдованный герой томится взаперти и ждет, когда же придет тот, кто сможет сбросить оковы могущественного заклятья.

Они какое-то время молчат, все еще пребывая в полупризрачной атмосфере нереальности. Потом Эрик наклоняется, целует Чарльза поочередно сначала в лоб, потом в кончик носа, а потом осторожно касается губ:

– А теперь спи, – еще раз поправляет одеяло и беспокойно поглядывает на Ксавьера, не забыл ли чего.

– Знаешь, Эрик, – вдруг твердо говорит Чарльз, несмотря на то, что глаза у него уже слипаются и он еле ворочает языком, – я плакал не потому, что боялся Его гнева, а потому что уже тогда знал, что ради тебя отрекусь от Него. И тогда я пришел просить прощения за это. И за то, что моя вера оказалась не так сильна, как Он, должно быть, надеялся.

– Я знаю, Чарльз, – Эрик гладит его по голове. – Думаю, Он поймет.

– Угу, – еле заметно кивает Ксавьер в ответ, – а если и нет, то я больше не боюсь. И готов вынести любое наказание за свою любовь. Все, что угодно. Хоть умереть тысячу раз и каждую новую жизнь проживать в забвении, но только бы быть с тобой. – Последние слова он произносит практически неслышно и тут же проваливается в глубокий сон.

– И я бы нашел тебя в каждой из этих жизней. Я люблю тебя, Чарльз. Спи спокойно, – Эрик последний раз целует его.

Выходит из комнаты, оставив дверь открытой. Глаза слезятся от плотного, густого запаха ладана. А может быть и от того, что Эрик, кажется, знает, какое наказание ждет их с Чарльзом.

В последние дни, отведенные им, Чарльз не приходит в себя. Его глаза быстро двигаются под закрытыми веками, ресницы тревожно подрагивают, а дыхание вырывается из груди с низкими, тяжелыми хрипами. Леншерр не знает, что делать. Точнее не так: он знает, что тут уже ничего не сделаешь, но у него не хватает смелости избавить Чарльза от мучений. Рука не поднимается. Хотя, скажи кто-нибудь Леншерру подобное год назад, он бы весело рассмеялся в ответ. Эрик круглые сутки проводит рядом с Ксавьером, забросив церковь и забыв о других людях, которые нуждаются в поддержке и помощи Бога. Какое ему может быть дело до чьих-то страданий, когда его любимый человек умирает у него на руках? Он хочет забыть, что это его вина, что это он совратил Чарльза и заставил его сойти с правильного, верного пути, но разве такое забудешь? Поэтому проклятья, которыми он сыпет сквозь стиснутые зубы, когда собирает все распятия в доме и сжигает их за церковью, относятся к нему самому. Леншерру до одури страшно, что Чарльза не простят и его будет ждать та же участь, что и Эрика. Он бессилен. Все, что Леншерр может, так этоухаживать за молодым священником, сидеть около него и рассказывать свои глупые, никому ненужные истории, которые Чарльз почему-то очень любит.

Он просыпается на рассвете. Спина жутко затекла: мужчина уснул сидя на стуле, оперевшись руками на кровать и сложив на них голову. Сначала Эрик даже не понимает, что изменилось. И только через несколько секунд до него доходит – он больше не чувствует запах ладана и фрезии. Ставший привычным, он перестал привлекать внимание. Запах беспрерывно окружал Чарльза с тех пор, как все началось, а теперь воздух вдруг словно опустел без него. Леншерр лежит щекой на своей ладони, повернув голову в сторону окна, равнодушно наблюдая, как в комнату неуверенно, воровато пробирается утренний свет. Прикрывает глаза и наконец понимает, что в комнате не хватает не только запаха. Он слышит только свое дыхание. Эрик боится поднять голову и посмотреть. Он крепко зажмуривается, словно если не будет видеть, то все исчезнет, перестанет быть правдой. Пальцы судорожно стискивают простынь, но Эрик не слышит треск рвущейся ткани. Он вообще не слышит ничего, кроме своего безнадежного, злого крика.

Леншерр знал, что должен был читать молитву, просить Бога упокоить душу его Чарльза, но вместо этого все, что он мог сделать – стоять и смотреть на распахнутые двери церкви, сквозь которые бил яркий солнечный свет, и на едва виднеющуюся фигуру в проеме. Всего лишь тень, напоминание. Когда стихло последнее “Аминь” и холодная, звенящая тишина повисла в воздухе, фигура медленно, будто с трудом развернулась спиной к храму божьему и стала удаляться. Чарльз простился с ним. Эрик захлопнул Библию.

А потом было многое. Он не мог объяснить, как и откуда узнает, что Чарльз здесь, что он вернулся. Эрик просто знал. Он метался по земному шару, исступленно искал ту точку, в которой зов становился нестерпимым, невыносимым и тишина оглушала Леншерра лишь в тот момент, когда он находил Чарльза.

Эрик никогда не знал, каким в очередной раз будет Чарльз. Леншерра мало волновала оболочка, главным было найти душу, которая звала его.

Счастье переполняло его каждый раз, когда он наконец-то встречался глазами со своим Чарльзом и понимал – нашел. А в следующую секунду внутри все скручивало от невыносимой боли, потому что Эрик знал – он вновь и вновь будет терять его. И чем ближе он находился, чем ближе ему удавалось подобраться, тем быстрее их разлучали. Тем отчетливее ощущался смрадный запах ладана, оседающий горечью на языке. И Эрик снова и снова колесил по городам и странам, снова и снова, пока в груди не разрывалось что-то огненное, полыхающее, что-то, что не давало Леншерру дышать до того момента, пока он не встречался глазами со своим Чарльзом.

А когда он был в поисках, перед ним красочными, пестрящими картинками, кусочками проносились моменты очередного расставания. Вот Чарльз в образе пятилетнего мальчика из обеспеченной американской семьи. Эрик тогда устроился к ним в дом в качестве репетитора юного наследника. Чарльз с присущим ему упорством и усидчивостью зубрил французские предлоги, дарил Эрику солнечные улыбки и ластился, как котенок, постоянно просил покатать его на лодке по озеру, которое расстилалось сразу за особняком. И именно Эрик доставал его посиневшее, раздувшееся тело из того самого озера. Чарльз утонул накануне Пасхи. Леншерр помнил, каким невесомым казалось маленькое тельце, как мокрая одежда тянула его обратно – под воду, будто кто-то или что-то не хотело отпускать ни его, ни Чарльза, хотело затащить их обратно под зеркальную темную гладь. Он помнил, как в волосах запутались водоросли и мелкий мусор, и как от них пахло тиной, и этот сырой, плесневелый запах забивал ноздри и горло. Он тогда выбрался на берег и сидел на мокром песке, пытался согреть совсем ледяные ладошки, растирал мертвенно бледные щечки. Плакал, кажется. Этого Эрик не помнил. Помнил только, как у него пытались забрать тело, но Леншерр не поддавался, так и продолжал сидеть – баюкал Чарльза и едва слышно напевал его любимую колыбельную.

Позже четырнадцатилетний Чарльз умирает от “испанки” незадолго до конца Первой Мировой. Угасает среди сотен тысяч таких же несчастных, как он сам. Леншерр сидит около его койки и – смех ли – читает Библию бессознательному Чарльзу, который так и не очнется, так и не придет в себя, чтобы Эрик хоть раз мог взглянуть ему в глаза и попрощаться. Вновь.

Ярче только воспоминания военного периода, когда они оказываются по разные стороны. Леншерр находит Чарльза на Западном фронте, на передовой. Он хочет незаметно уйти из своего отряда, даже не думает о том, как все объяснит Чарльзу. Не задумывается, что станет перебежчиком и предателем в глазах бывших сослуживцев. Бой начинается в предрассветной мгле, зыбкой дымке. Эрик на периферии замечает идущих в атаку солдат, на фоне слышит залпы орудий. А потом из траншей появляются вражеские войска. Все вокруг оказываются втянуты в мясорубку боя. Эрик мчится сквозь эту неразбериху, оставляя позади убитых и еще живых людей, превратившихся в серые безликие пятна. Война всё окрашивает в блеклый серый цвет: небо, руины городов, по которым прошелся беспощадный молох, землю, обожженную взрывами и испещренную бесчисленными воронками, и людей. Все становятся серыми; не разберешь где свои, где чужие. Леншерр мечется, вглядывается в бесцветные, мелькающие лица, чувствует, что Чарльз где-то рядом, совсем близко. И вдруг видит его – прямо перед собой, в нескольких метрах. Ксавьер смело бросается в бой, отстреливается и что-то кричит своим, а Эрик внезапно отчетливо понимает – вот сейчас, прямо сейчас это снова произойдет. Шлейф фрезии, пробивающийся сквозь едкий запах пороха, липко душит Леншерра. Мужчина изо всех сил рвется вперед, слышит, как где-то за спиной захлебывается пулемет, вокруг рвутся снаряды и визжат пули, пытается понять, откуда придется удар.

– Чарльз! – он не знает его имени. – Чарльз, ложись!

Его слова тонут в оглушительном рокоте – на поле словно нехотя, тяжело переваливаясь, появляются танки. Леншерр будто со стороны слышит свой панический, отчаянный крик. Он делает последний рывок, чтобы прикрыть Чарльза, принять удар на себя, и ему кажется, что он успеет. Ксавьер поворачивает голову и на долю секунды их глаза встречаются, он вскидывает винтовку и целится в Эрика. Леншерр протягивает к нему руку, кончиками пальцев мажет по жесткой серой ткани обмундирования, и в этот момент Чарльз замирает. А потом Эрик будто в замедленной съемке видит, как он крупно вздрагивает всем телом и его голову разносит выстрелом. Время превращается в точку, сжимается до того самого мгновения, когда пальцы Леншерра намертво стискивают форму Ксавьера, а сам Чарльз по инерции всем телом летит вперед, сбивает Эрика с ног и они вдвоем падают на сырую землю. Чарльз пристально вглядывается куда-то потухшими, застывшими, стеклянными глазами. Звуки, движения, запахи – вокруг пропадает все. Для Эрика остается только соленый вкус чужой крови на губах и тяжесть чужого – уже опустевшего – тела на груди. Глотку Леншерра раздирает от горестного, звериного воя.

***

– И ты называешь это историей со счастливым концом? – Чарльз приподнимает голову с груди Эрика и недоуменно смотрит на него.

– Да. Именно это я и называю историей со счастливым концом, – мужчина пожимает плечами в ответ. – Тебе не понравилось?

– Нет, почему же… Я немного удивлен.

– Рано или поздно влюбленные снова будут вместе, это ли не счастливый конец?

– Но рано или поздно им снова придется расстаться, Эрик! Один из главных героев твоей «сказки», – Ксавьер изображает кавычки в воздухе, – раз за разом теряет человека, которого любит. Это жестоко, беспощадно, и вообще…

Он взволнованно замолкает и серьезно смотрит на мужчину; между нахмуренных бровей пролегает глубокая складка.

– И вообще?..

– Это может свести с ума, – медленно произносит Ксавьер, неотрывно глядя Эрику в глаза, – я бы не смог пережить и одного раза. Я даже представить не могу, что бы со мной было, если бы я потерял тебя. – Он с усилием сглатывает ставшей вдруг вязкой слюну.

– Это просто мой очередной глупый рассказ, liebling, не думай о плохом, – мужчина мягко, но настойчиво разглаживает пальцем скорбную морщинку. Ласково трется носом о нос, целует в губы. Напряжение покидает Чарльза, и он снова устраивается на груди Леншерра, поглаживая кожу на животе Эрика.

– Мне вдруг стало тоскливо, – признается Ксавьер. – Не стоило забывать, что у тебя сказки будто перевертыши.

– Извини, – даже не собирается спорить Эрик, – обещаю, что в следующий раз сказка будет действительно сказкой, а конец – самым счастливым из всех, которые только можно придумать.

Они замолкают, а Леншерр вслушивается в мирное дыхание Чарльза, перебирает пряди его волос, касается виска губами. И он абсолютно точно знает, что тоска объяла их обоих, потому что он уже чувствует едва уловимый запах ладана с нотками фрезии, а значит совсем скоро придет пора собираться в дорогу.

Комментарий к

* Суеверие, согласно которому зло не может пересечь порог вашего дома, пока вы сами не пригласите его войти.

Красный – традиционный цвет ирландской нечисти.

Три часа ночи называют ведьминым часом. В это время темные силы обретают максимальную власть.

** Существует поверье, что если назвать имя демона или злого духа, то он станет уязвимым и его можно будет победить, либо подчинить себе. С самим именем я не стала особо мудрствовать и использовала транскрипцию английского слова malice – злоба, злой умысел.