Въ пустынѣ. [Владимир Германович Богораз] (fb2) читать постранично, страница - 3

черезъ рѣку. На томъ берегу она тотчасъ же упала ничкомъ и долго пролежала, не вставая.

Мы, было, рѣшили дѣлать свой плотъ здѣсь на Уяганѣ, но воды было слишкомъ мало. Волей-неволей пришлось пробираться впередъ. На другое утро мы отдѣлились отъ лагеря и пошли налегкѣ. Насъ было семь человѣкъ и тридцать оленей. И съ нами была только одна женщина, Ружейная Тандя, вдова. Тандя была высокая, смуглая, съ большими глазами. Она овдовѣла три года тому назадъ и осталась съ двумя малолѣтними дѣтьми. Тогда она взяла ружье, подозвала любимаго оленя-манщика, который приманиваетъ дикихъ оленей подъ выстрѣлъ, и пошла на промыселъ. Съ тѣхъ поръ она промышляетъ не хуже мужчинъ, носитъ домой оленей и бѣлокъ и красныхъ лисицъ.

Ружейная Тандя не боялась ни воды, ни огня, ни даже медвѣдя. И отъ внезапнаго стука она не кричала: „Абау!"..

Трудно разсказать, какъ мы въ концѣ концовъ пробрались сквозь этотъ огонь. Записи мои кратки и отрывочны. Огонь кочевалъ взадъ и впередъ, мы кочевали вслѣдъ за нимъ. Два дня это длилось. Каждый день у насъ сгорало по оленю. Удивительно только, что мы сами не сгорѣли.

Ламуты сходили съ сѣделъ и бросались на землю въ безсильной ярости и проклинали огонь.

— Это злой духъ жжетъ землю, — кричали они. — Какъ только вы уплывете, мы зажжемъ остальные лѣса и убѣжимъ отсюда. Пусть же горятъ, если хотятъ горѣть.

Они проклинали также меня и говорили, что я, какъ щука, которая жить не можетъ безъ вольной воды. Но я ничего не слушалъ и шелъ слѣпо впередъ на рѣку Омолонъ. Мы шли берегомъ рѣки Уягана. Здѣсь было сыро, и огонь не подступалъ вплотную. Мы ночевали у самой воды, оставили караульныхъ на случай тревоги и сами проспали четыре темныхъ часа августовской ночи. Было душно. Справа стояло тусклое зарево. Слѣва смолистыя шишки кедровника взлетали вверхъ съ трескомъ и пламенемъ, какъ будто ракеты. Сны мои были полны тѣмъ же пожаромъ, и я не могъ отличить, гдѣ сонъ и гдѣ дѣйствительность.

Съ утра мы пошли напрямикъ по узкому проходу, какъ будто по корридору. Съ правой стороны свѣтился тотъ же тускло-багровый отблескъ. Съ лѣвой стороны разстилалась широкая сизая туча. Солнца не было видно отъ мглы. Небо и воздухъ были страннаго свинцоваго цвѣта. Дымъ становился все гуще, и впереди края корридора какъ будто смыкались. Частички пепла и горящей коры поднимались высоко вверхъ и падали на наши головы. И въ довершеніе всего темный столбъ густой мошки билъ въ лицо и не давалъ дышать свободно.

Вверху у ледниковъ мошки было мало, но здѣсь она была хуже египетской казни. Мелкая она была и острая, какъ иглы. Даже дымъ на нее не дѣйствовалъ.

Я разорвалъ свою кисейную вуаль на семь частей и раздалъ путникамъ. Мы сшили себѣ головные мѣшки изъ черной дабы и пристроили противъ глазъ кисейныя оконца. Въ этихъ мѣшкахъ мы были, какъ въ саванахъ.

Сѣрый пепелъ падалъ намъ на головы; мы шли впередъ и смотрѣли на пепелъ. Вѣтра совсѣмъ не было, но пепелъ падалъ косвенно, какъ будто прилеталъ съ передней стороны.

— Передъ нами горитъ, — сказалъ старый Семенъ, — что дѣлать, куда идти?

— Впередъ, — сказалъ я почти машинально.

— Это за наши грѣхи, — сказалъ Семенъ, — я старый человѣкъ, у меня грѣховъ много.

Всѣ молчали. Только Софронъ проворчалъ что-то невнятное.

— Противъ земли грѣхи мои, — сказалъ Семенъ. — Я смолоду убивалъ много. Какую живность найду, все убиваю. Оленей найду — оленей убиваю, рыбу найду — рыбу убиваю, рыбы не найду — куропатокъ убиваю. Домой ѣду — мое сѣдло пустое не бываетъ. Вотъ это, должно быть, грѣхъ. Земля сердится.

Софронъ посмотрѣлъ на него сердито и буркнулъ: — Молчи ты. Теперь не время исповѣдываться.

Наконецъ, деревья стали выше и гуще. Лиственницы попадались въ обхватъ толщиной. Мѣстами въ низинахъ была вода, и наши олени, изнемогавшіе отъ жажды, могли напиться.

Мы дошли до какого-то сухого протока и пошли по берегу. Олени наши пробирались безъ особаго труда по такой дорогѣ, которая была бы недоступна ни конному, ни пѣшему. Они мягко ступали среди кочекъ, ловко просовывали свои вѣтвистые рога между такими же вѣтвистыми сучьями.  Всадникъ иногда застревалъ вверху въ тальничныхъ вѣтвяхъ,  но олень все-таки проходилъ внизу и шёлъ дальше и тащилъ всадника.

Часа черезъ два впереди блеснула вода.

— Слава Богу, — заговорили ламуты радостно. — Омолонъ…. Дошли, не сгорѣли…

Но это былъ не Омолонъ, это былъ тотъ же Уяганъ, мелкій, усыпанный камнями.

Мы сошли въ рѣку и пошли впередъ прямо по руслу, на каждомъ поворотѣ перебредая воду наискось по мелкому перекату. Быстрое теченіе рвало камни изъ-подъ оленьихъ копытъ, но они ступали твердо и не сдѣлали ни одного невѣрнаго шага. Мало-по-малу высокіе берега Уягана стали разступаться. Передъ нами открылись широкіе пески, на отмеляхъ лежали высокія груды наноснаго лѣса, остатки половодья. Это была ширина и сила не подъ стать Уягану. И на новомъ поворотѣ, наконецъ, передъ нами блеснула широкая водная скатерть.

— Омолонъ, Омолонъ!

Такъ нѣкогда