История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби [Джакомо Казанова] (fb2) читать постранично, страница - 3
- История моего бегства из венецианской тюрьмы, именуемой Пьомби (пер. Марианна Е. Тайманова) (и.с. pocket-book) 1.18 Мб, 173с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Джакомо Казанова
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (65) »
name=t2>
Закончив учебу, отказавшись в Риме от духовного сана, начав военную карьеру, чтобы затем отказаться от нее на острове Корфу, испытав себя на адвокатском поприще и с отвращением от него отказавшись, посетив всю мою Италию, обе Греции[8], Малую Азию, Константинополь и самые красивые города Франции и Германии, в 1753 году я вернулся к себе на родину довольно образованным, ветреным, самонадеянным и любящим удовольствия, живущим только сегодняшним днем, рассуждающим обо всем на свете, балагуром и насмешником в окружении компании друзей, вожаком которой я был, потешавшимся надо всем, что казалось мне глупым, будь то духовное или мирское; я считал предубеждением то, что не было известно дикарям, играл по-крупному, не разбирая, где ночь, а где день, уважал лишь честь, упоминание о которой не сходило с моих уст скорее из высокомерия, нежели из смирения. Дабы не запятнать свое имя, я готов был нарушить любые законы, которые могли помешать мне испытать радость удовлетворения или возмездия, отмстить за все, что казалось мне оскорблением или насилием. Я ни к кому не проявлял непочтительности, не нарушал общественного спокойствия, не встревал ни в государственные дела, ни в распри отдельных лиц, — вот все то хорошее, чем я обладал и что считал достаточным, чтобы сделаться неуязвимым от всех несчастий, ибо, обрушившись на меня, они могли бы ограничить мою свободу, которую я считал неотъемлемой. Когда я задумывался над своим поведением, то находил его безупречным, ведь мое распутство могло заставить меня почувствовать себя виноватым лишь перед самим собой, и я не испытывал при этом ни малейших угрызений совести. Я полагал, что мой единственный долг — быть порядочным человеком, и вменял себе это в заслугу, а поскольку я обладал возможностью существовать, не имея ни определенного занятия, ни должности, которые могли бы хоть на несколько часов стеснить мою свободу или же вынудить меня вводить в заблуждение публику своим примерным и праведным поведением, я радовался этому и продолжал жить как жилось.
Синьор Бр***, достопочтеннейший сенатор, взял на себя заботу обо мне. Теперь я мог распоряжаться его кошельком; а он любил и мою душу, и мой ум. В юности он слыл великим распутником и рабом собственных страстей, но жестокий апоплексический удар заставил его остановиться, заглянуть в глаза смерти и воззвал к его разуму. Вновь обретя способность действовать и надеясь посредством здорового образа жизни дожить до старости, он не нашел иного пути, кроме набожности, созданного исключительно для того, чтобы сменить порок на добродетель, и встал на этот путь со всем рвением; он считал, что видит во мне собственное отражение, и испытывал ко мне сочувствие. Он говорил, что я иду по жизни столь быстро, что очень скоро перестану заблуждаться; и, лелея эту надежду, он никогда не оставлял меня. Он надеялся, что я наконец утолю свои страсти, но не дожил до того дня, когда его желание сбылось. Он постоянно читал мне прекрасные морализаторские наставления, которые я выслушивал с удовольствием и восхищением, не стараясь от них уклониться: он и не требовал от меня ничего другого. Он давал мне полезные советы и деньги и втайне от меня неустанно молился Богу, чтобы я осознал всю беспорядочность собственного поведения.
В марте 1755 года я снял квартиру в доме одной вдовы на набережной, которую в Венеции именуют fondamente nove[9], убедив синьора Бр***, что это новое местопребывание необходимо для моего здоровья, поскольку приближалось лето, а в сильную жару, от которой страдаешь, находясь внутри города, необходимо обосноваться в квартале, открытом свежему воздуху и прохладе северного ветра. Этот господин, находивший разумным все, что бы я ни пожелал, одобрил мое намерение, удовлетворившись тем, что я пообещал ежедневно захаживать к нему на обед. Истинная же причина, побудившая меня покинуть его дворец, заключалась в том, что я намеревался поселиться поближе к любимой девушке. Подробности этой интриги не имеют ничего общего с историей, о которой идет речь, поэтому я избавляю от них моего читателя. Двадцать пятого июля за четверть часа до восхода солнца я покинул Erbaria, отправившись спать. Эрбариа — это место на набережной Большого канала, примыкающее к мосту Риальто; оно называется так, потому что там находится фруктовый, цветочный и зеленной рынок. Господа и дамы легких нравов, проведя ночь предаваясь гастрономическим утехам или карточному азарту, по обыкновению отправляются туда пройтись перед сном. Эта прогулка говорит о том, что нация способна без труда изменить свой характер. Венецианцы прошлого — скрытные во всем, что касалось политики и галантных приключений, — уступили место современным, предпочитавшим ни из чего не делать тайны. Эрбариа радует глаз, но живописность — это только
Часть
первая
Закончив учебу, отказавшись в Риме от духовного сана, начав военную карьеру, чтобы затем отказаться от нее на острове Корфу, испытав себя на адвокатском поприще и с отвращением от него отказавшись, посетив всю мою Италию, обе Греции[8], Малую Азию, Константинополь и самые красивые города Франции и Германии, в 1753 году я вернулся к себе на родину довольно образованным, ветреным, самонадеянным и любящим удовольствия, живущим только сегодняшним днем, рассуждающим обо всем на свете, балагуром и насмешником в окружении компании друзей, вожаком которой я был, потешавшимся надо всем, что казалось мне глупым, будь то духовное или мирское; я считал предубеждением то, что не было известно дикарям, играл по-крупному, не разбирая, где ночь, а где день, уважал лишь честь, упоминание о которой не сходило с моих уст скорее из высокомерия, нежели из смирения. Дабы не запятнать свое имя, я готов был нарушить любые законы, которые могли помешать мне испытать радость удовлетворения или возмездия, отмстить за все, что казалось мне оскорблением или насилием. Я ни к кому не проявлял непочтительности, не нарушал общественного спокойствия, не встревал ни в государственные дела, ни в распри отдельных лиц, — вот все то хорошее, чем я обладал и что считал достаточным, чтобы сделаться неуязвимым от всех несчастий, ибо, обрушившись на меня, они могли бы ограничить мою свободу, которую я считал неотъемлемой. Когда я задумывался над своим поведением, то находил его безупречным, ведь мое распутство могло заставить меня почувствовать себя виноватым лишь перед самим собой, и я не испытывал при этом ни малейших угрызений совести. Я полагал, что мой единственный долг — быть порядочным человеком, и вменял себе это в заслугу, а поскольку я обладал возможностью существовать, не имея ни определенного занятия, ни должности, которые могли бы хоть на несколько часов стеснить мою свободу или же вынудить меня вводить в заблуждение публику своим примерным и праведным поведением, я радовался этому и продолжал жить как жилось.
Синьор Бр***, достопочтеннейший сенатор, взял на себя заботу обо мне. Теперь я мог распоряжаться его кошельком; а он любил и мою душу, и мой ум. В юности он слыл великим распутником и рабом собственных страстей, но жестокий апоплексический удар заставил его остановиться, заглянуть в глаза смерти и воззвал к его разуму. Вновь обретя способность действовать и надеясь посредством здорового образа жизни дожить до старости, он не нашел иного пути, кроме набожности, созданного исключительно для того, чтобы сменить порок на добродетель, и встал на этот путь со всем рвением; он считал, что видит во мне собственное отражение, и испытывал ко мне сочувствие. Он говорил, что я иду по жизни столь быстро, что очень скоро перестану заблуждаться; и, лелея эту надежду, он никогда не оставлял меня. Он надеялся, что я наконец утолю свои страсти, но не дожил до того дня, когда его желание сбылось. Он постоянно читал мне прекрасные морализаторские наставления, которые я выслушивал с удовольствием и восхищением, не стараясь от них уклониться: он и не требовал от меня ничего другого. Он давал мне полезные советы и деньги и втайне от меня неустанно молился Богу, чтобы я осознал всю беспорядочность собственного поведения.
В марте 1755 года я снял квартиру в доме одной вдовы на набережной, которую в Венеции именуют fondamente nove[9], убедив синьора Бр***, что это новое местопребывание необходимо для моего здоровья, поскольку приближалось лето, а в сильную жару, от которой страдаешь, находясь внутри города, необходимо обосноваться в квартале, открытом свежему воздуху и прохладе северного ветра. Этот господин, находивший разумным все, что бы я ни пожелал, одобрил мое намерение, удовлетворившись тем, что я пообещал ежедневно захаживать к нему на обед. Истинная же причина, побудившая меня покинуть его дворец, заключалась в том, что я намеревался поселиться поближе к любимой девушке. Подробности этой интриги не имеют ничего общего с историей, о которой идет речь, поэтому я избавляю от них моего читателя. Двадцать пятого июля за четверть часа до восхода солнца я покинул Erbaria, отправившись спать. Эрбариа — это место на набережной Большого канала, примыкающее к мосту Риальто; оно называется так, потому что там находится фруктовый, цветочный и зеленной рынок. Господа и дамы легких нравов, проведя ночь предаваясь гастрономическим утехам или карточному азарту, по обыкновению отправляются туда пройтись перед сном. Эта прогулка говорит о том, что нация способна без труда изменить свой характер. Венецианцы прошлого — скрытные во всем, что касалось политики и галантных приключений, — уступили место современным, предпочитавшим ни из чего не делать тайны. Эрбариа радует глаз, но живописность — это только
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (65) »
Последние комментарии
1 час 9 минут назад
7 часов 38 минут назад
8 часов 15 минут назад
1 день 21 часов назад
2 дней 10 минут назад
2 дней 14 часов назад