Ром и кола по вкусу (СИ) [straykat] (fb2) читать онлайн

========== 1 ==========

День обещал ничем не отличаться от вчерашнего.

Хельга вышла из офиса, с наслаждением сменив немилосердно жмущие туфли на высоком каблуке на ботинки-гриндера. Их тупые носы зарывались в чавкающую кашу из подгнивших листьев; скучную блузку прикрывала обвешанная цепями косуха. Порой Хельге случалось ловить своё отражение в витрине какого-нибудь магазина — и всякий раз оно вызывало какую-то горькую усмешку. Худощавая молодая женщина в офисной блузке и пиджаке, серой юбке-карандаше до середины колена, с аккуратными «гвоздиками» в ушах… в косухе и в гриндерах. Бизнес-леди, в которой проснулся внезапно мятежный подросток — настолько мятежный, что даже дойти до дома, чтобы содрать с себя унылые остатки дресс-кода, оказалась не судьба.

Впрочем, какой, к чёрту, бизнес. Впрочем, какая, к чёрту, леди. Впрочем… какой, к чёрту, из Хельги мог быть подросток, когда уже и колледж за плечами.

Хельга добрела до остановки и села на первый попавшийся автобус.

По чистой случайности оттуда ходил только один маршрут. Так что первый попавшийся автобус всегда довозил её до района, где раньше жил Арнольд. Почти до самого пансиона.

***

Хельга не смогла бы точно сказать, когда это превратилось из наивной детской влюблённости в бурное подростковое помешательство, а из того помешательства — в сосуще-тоскливую одержимость, беспросветную, бесконечную.

Хельга не смогла ответить на этот вопрос ни одному из тошнотворно одинаковых психотерапевтов, которым она ещё до окончания школы успела потерять счёт. У неё не получалось их слушать, следовать рекомендациям — тоже не получалось; получалось только кивать и соглашаться — да, ей нравится страдать, да, она сама загоняет себя в такую ситуацию, да, её влюблённость является лишь симптомом скрытых внутренних проблем, да, с этими проблемами непременно нужно разобраться. Да, семьдесят долларов за сеанс. Да, запишите на следующую неделю.

Хельга приходила домой с твёрдым намерением сесть, заглянуть в себя и разом решить все свои проблемы.

Хельга выпивала банку пива, честно писала в дневник пару строчек — с натяжкой это и в самом деле могло бы сойти за самоанализ, — затем ложилась на кровать и засыпала с очередными бестолковыми мыслями об Арнольде и глупой улыбкой на губах. За стеной комнаты кричал на свою жену Боб Патаки, за стеной дома был мир — мрачный, непривлекательный, враждебный. Хельга относилась к миру с задумчивой неприязнью, Хельга его не боялась — но это никак не прибавляло желания выбираться в этот мир из тёплой постели.

Существование Арнольда — прибавляло. Хельга никогда и не отрицала, в общем-то, что просто неспособна самостоятельно генерировать положительные эмоции — вот и нашла их источник извне; что просто боится строить отношения с парнями — и выбрала того, кто вряд ли когда-нибудь ответит ей взаимностью; что не испытывает большого интереса к собственной жизни — и оттого предпочла раствориться в другом человеке. Хельга никогда ничего не отрицала. Хельга пошла в колледж учиться на эколога, туда же, куда и Арнольд, — тоже ничего не отрицая. Поступила.

И мир, всё столь же мрачный и враждебный, флегматично разинул рот — и проглотил Хельгу, позволив ей нырнуть в свой огромный рокочущий желудок; и были дискотеки и пьяные посиделки, походы и приключения, прогулки по крышам и экзамены, которые Хельга сдавала с трудом — признаться, способностями к экологии она никогда не отличалась.

Зато здесь был Арнольд. Арнольд здоровался, проходя мимо в коридорах, всякий раз останавливался, чтобы перекинуться парой слов, и легко подсаживался к ней за столик в столовой; Арнольд приходил к ней на день рождения и никогда не приводил своих девчонок. Арнольд улыбался, целовал её в щёку и спрашивал, как у неё дела. Арнольд делился с ней шпаргалками и угощал мороженым.

Хельгиному неумению самостоятельно генерировать положительные эмоции этого было вполне достаточно. К психологам она ходить перестала — те явно уже сказали ей всё, что могли, и теперь пошли по второму, если не по третьему кругу. Тех денег, что просили за сеанс, это не стоило.

Жизнь её можно было назвать вполне счастливой. До тех пор, пока они не окончили колледж. До тех пор, пока не настала пора разлетаться в разные стороны, разбредаться по разными квартирам, работам и адресам, наспех обменявшись телефонами да страницами в социальных сетях, не найдя ни одного, даже самого завалящего повода не прощаться.

До тех пор, пока Арнольд не уехал куда-то в Перу в очередную из своих экспедиций.

Где и пропал без вести.

Это было четыре месяца назад.

***

В этом районе прошло их детство. Их — её и Арнольда; ну и остальных, о большей части которых Хельге и вовсе не хотелось вспоминать.

Время от времени она созванивалась с Фиби — но чувствовала, что их некогда крепкая дружба превратилось в тихо тающее приятельство: они были совсем разными людьми, у каждой — своя жизнь, свои друзья, свои увлечения. В жизни Хельги было слишком много Арнольда; в жизни Фиби — науки. Вероятно, Фиби тоже не умела самостоятельно генерировать положительные эмоции. Этого Хельга не знала.

В колледже к Арнольду в гости часто заходил Джеральд — они, в отличие от Хельги и Фиби, сумели сохранить дружбу. Хельге этот парень тогда сильно не нравился; быть может, она просто ревновала Арнольда, как бы это ни было глупо. Но после того, как Арнольд пропал, Хельга несколько раз встречалась с Джеральдом, чтобы обсудить поиски, и как-то даже приезжала к нему домой; долго сидела там на стареньком диване и плакала, и Джеральд укутал её колючим шерстяным одеялом, принёс стакан горячего чаю, в котором явно был не только чай, но и кое-что покрепче; и лишь когда Хельга осушила его до дна, ей наконец удалось перестать всхлипывать.

В конце концов, Джеральд и до этого явно подозревал о Хельгиных чувствах — но ничего не рассказал Арнольду. Возможно, думала Хельга, уже этого было достаточно, чтобы изменить к нему отношение. И когда боль понемногу схлынула, когда стало ясно, что ничего уже не изменить, что остаётся лишь сжать зубы и смириться, когда по этому поводу уже был выпит весь коньяк и выплаканы все слёзы, когда Хельга и Джеральд наконец перестали нуждаться друг в друге, — они расстались добрыми приятелями.

Больше из одноклассников Хельга не общалась ни с кем. Её и не тянуло, признаться, — бродя по району, она то и дело вздрагивала, озираясь по сторонам: не хотелось встретить кого-нибудь из старых знакомых. Но все отсюда, кажется, уже разъехались — как и её родители, переехавшие в более престижный район сразу после того, как Хельга поступила в колледж.

Прелая листва глухо шуршала под ногами. Раскидывая в стороны смятые бутылки и банки, Хельга кружила по району, уже зная, что неумолимо приближается к «Сансет Армз», — но ещё не сознаваясь себе в этом. Вот их детская площадка. Вот кольца для баскетбола, облезлые, погнувшиеся, — но висят здесь всё-таки до сих пор. Вон там, чуть дальше, виднеется школа, — сколько всего было пережито в её стенах…

Пансион всегда вырастал перед ней неожиданно, будто нарочно стоял за углом и ждал подходящего момента, чтобы выскочить и наброситься на бедную Хельгу Патаки.

Хельга подошла к крыльцу, медленно опустилась на перила и прислонила ладонь к стене, будто приветствуя здание. Кажется, с её губ даже сорвалось едва слышным шёпотом что-то вроде:

— Здравствуй…

Перила были холодными и грязными, а её юбка — новой и светло-серой, но Хельгу сейчас не волновали такие глупости. Прикрыв глаза, она сидела и молчала, сосредоточенно слушая тишину, и даже дышать старалась бесшумно; пансион, в стенах которого ещё сохранились какие-то призраки, малейшие следы присутствия Арнольда, будто разговаривал с ней без слов.

Здание было заброшено: здесь никто не жил уже несколько лет. После смерти дедушки и бабушки Арнольда «Сансет Армз» лишили финансирования; после этого Арнольда уже ничего не держало в Хиллвуде, и он твёрдо решил посвятить себя путешествиям и исследованиям, как только закончит колледж. Хельга хорошо помнила, какая пустота и боль были в глазах Арнольда, когда вначале скончался Фил, а затем, пережив мужа буквально на пару месяцев, — Пуки; Хельге тогда ужасно хотелось хоть чем-то облегчить его боль — но они явно были не настолько близко знакомы, чтобы она могла существенно ему помочь.

Теперь ей казалось, что это старое здание, плевать на то, живое оно или нет, — единственное во Вселенной существо, кто хорошо помнит семью Арнольда. Уже это заставляло возвращаться сюда каждый вечер, греть ладони о холодную бетонную стену.

В промозглой ночной тишине неожиданно раздались шаги; шаги уверенные и деловитые, какие-то чересчур поспешные и громкие для этого района в вечернее время. И человек, эти шаги совершавший, явно приближался к пансиону.

Хельга вскинула голову и прищурилась, вглядываясь в темноту. Вскоре человек подошёл достаточно близко, чтобы его лицо можно было различить в тусклом свете фонаря, и она воскликнула:

— Гифальди?..

— Патаки? — хрипло откликнулась темневшая в полумраке фигура.

Хельга поморщилась. Кажется, её доброй традиции бродить по району детства, не встречая бывших одноклассников, всё же пришёл конец. Досадно.

***

— Но почему именно… там? — Хельга непонимающе взглянула на Сида.

Тот неторопливо закурил очередной «Данхилл», лениво откинувшись на спинку стула.

— Отличное местечко. Баров в том районе практически нет, а контингент есть. Да и само здание… оно старое, оно раздолбанное, но из этой его расхераченности выйдет неплохая фишка. И на ремонте можно будет кое-где сэкономить. Бар «Заброшка», — он потянулся, заведя за голову свободную от сигареты руку. — Звучит? Звучит.

Хельга с трудом могла себе такое представить.

Кругом было накурено и шумно, в единый гул сливались музыка, звон кружек, чьи-то пьяные разговоры. Сид предложил заглянуть в бар, чтобы пообщаться, рассказать друг другу про жизнь, — как ни крути, а они сто лет не виделись; Хельга согласилась — во многом потому, что ей очень хотелось знать, что всё-таки забыл Сид в заброшенном пансионе.

Теперь она знала, и не слишком этому радовалась: дымный гул вокруг был ей неприятен, а разношёрстная нетрезвая публика и вовсе вызывало агрессию, — и Хельге дурно было даже думать о том, что подобное будет твориться в здании пансиона. В тихом, мирном, усталом старом здании, с которым так хорошо говорить без слов по вечерам, прислонив ладонь к его потёртой, некогда белой стене…

— Эй, Патаки, — Сид развязно щёлкнул пальцами перед самым её носом; Хельга невольно обратила внимание на массивный перстень, блеснувший в свете заляпанной барной лампы. — О чём задумалась?

— Да так, — угрюмо откликнулась Хельга, — извини, не могу сказать, чтобы я была в восторге от этой новости.

Она мрачно отхлебнула пива из бокала. Пиво было откровенно невкусным — к тому же, сейчас отчаянно хотелось чего-нибудь покрепче.

— Почему же? — Сид воззрился на неё с искренним недоумением.

Он стал каким-то… не просто взрослым, а слишком взрослым, измотанным и уставшим, подумала Хельга, щуря глаза от табачного дыма. Уже когда они заканчивали школу, Сид был деловым парнишкой, приторговывал сигаретами, шутихами, алкоголем в бутылках из-под сока — но тогда у него в глазах горел какой-то азарт, озорной и жадный энтузиазм, искренний интерес и увлечённость; сейчас же его взгляд был сухим и цепким, а под глазами застыли огромные тёмно-фиолетовые синяки, прорезанные россыпями тонких морщинок.

Ему нет ещё двадцати пяти, подумала Хельга, — а уже глядит на всех так, будто всё на свете знает, всё видел, ничем его не удивить; и даже о своём новом деле — первом собственном деле, как он сам сказал, — говорит прохладно и безразлично, со спокойствием человека, который сложил два и два, получил четыре и знает, что у него никак не могло получиться иного ответа. Сид знал, что его идея — хороша, что его проект — выгодный. В глазах у него не горело ничего — кроме, разве что, злости на официанта, который слишком долго нёс очередную порцию пива.

— В нашем баре такого тормоза бы взашей выгнали, — буркнул тогда Сид скорее себе под нос, нежели обращаясь к кому-то; а Хельга отчего-то почувствовала себя неуютно.

Такому Сиду было не объяснить, что плохого в идее открыть бар в здании старого пансиона. Такой Сид бы точно не понял про стены и беззвучный шёпот; впрочем, про это и любой Сид бы не понял. Да Хельга и сама не особенно желала о подобном распространяться.

— Не боишься, что местные взбунтуются? — спросила она. — Вспомни, что тут началось, когда мой папа хотел построить новый торговый центр…

— При всём уважении к твоему папе, — пожав плечами, ответил Сид, — с точки зрения психологии он поступил не слишком разумно. Понятно, что большая часть людей не хочет рушить что-то старое ради чего-то нового, каким бы крутым это новое ни было. Это естественно, знаешь ли. А я возьму уже старое, заброшенное здание, в котором давно уже нет ничего вообще, — а теперь в нём будет что-то новое. Чувствуешь разницу?

Хельга чувствовала. В глубине души она начинала понимать, что в своём мире, в мире Сида Гифальди, Сид Гифальди совершенно прав.

— А тебе не кажется, что в этом районе живёт много… ну… немолодых людей, которые привыкли видеть на этом месте пансион, где жили их добрые друзья, а не какой-то бар? — с некоторым вызовом проговорила Хельга.

Сид ответил совершенно спокойно:

— Именно на этом я и сыграю. Я верну им пансион, в который можно будет зайти вечерком, чтобы увидеться с добрыми друзьями. Я верну им уютное и приятное место. Они всего лишь… теперь будут мне платить за посещение этого места, вот и всё.

В его словах был резон, и Хельга сделала в тот момент существенную ошибку — позволила себе сорваться на запретную тему. Голос её начал подрагивать, ещё когда она только начала говорить:

— Но ты же знаешь, что дедушка и бабушка Арнольда умерли, а сам он…

— Пропал без вести, — ни капли не изменившись в лице, произнёс Сид.

— И тебе не кажется, что если теперь на этом месте откроется бар…

Сид лишь пожал плечами.

— Хельга, Арнольд, конечно, был славным малым, — ей отчаянно резануло по ушам это был, — и его дед был в здешних кругах широко известен, но всё же… Людям, видишь ли, свойственно забывать. Не столько, в конце концов, тут людей, которые были действительно привязаны к Филу, а остальные — думаю, им будет только приятно посидеть в привычных стенах, поднять бокал в память их старого владельца.

Хельга фыркнула. Людям свойственно забывать, ну да; она, по всей видимости, не человек.

— Знаешь, я давно думал о том, какое это славное место для бара, — Сид зажёг новую сигарету — так уверенно и вальяжно, что желание Хельги набить ему морду резко возросло. — Если бы с Арнольдом и его дедом ничего не случилось, я бы всё равно сюда вернулся и им это предложил. Другое дело, что у Арнольда, хм… были несколько другие взгляды на жизнь…

Хельга сильнее сжала в руке пивную кружку.

— Что ты имеешь в виду?

Сид усмехнулся уголком рта; Хельга только в тот момент заметила, что и он уже порядочно нетрезв, и язык у него развязался, быть может, сильнее, чем следовало бы.

— Ну как бы тебе сказать… лично я его вообще не понимал. Совсем. Он мне казался, знаешь, таким странным парнем, немножко не от мира сего, который витает где-то в облаках, живёт по каким-то своим законам… С деньгами он, например, не умел обращаться. Совсем. Да и вообще не умел ни с кем говорить о деле, вечно включал добренького когда ни попадя, нет, я не спорю, порой это уместно, но не всегда же…

— Включал добренького? — Хельга брезгливо поморщилась и сделала из кружки большой глоток, едва ли не допив её до дна, — не иначе, в попытке вымыть из мозга эту дурацкую, противную формулировку.

— Ну ты поняла. Нет, его дело, конечно, я не лезу… но ты знаешь, что мне всё это время было совсем не понятно?

— Что?

— Почему он всем так нравится, — сказал Сид и тут же осёкся, — ну то есть… не подумай чего, но, по правде сказать, он всегда был этаким лошком, знаешь, из тех, кого обычно чмырят и дразнят. А у нас как-то… и не скажешь ведь, чтобы в школе все были такие милые и понимающие, правда ведь, Патаки? Да ты и сама знаешь, ты ведь задирала многих…

Хельга осушила кружку до дна и многозначительно кашлянула, делая знак официанту.

— Ром-колу, пожалуйста, — она сжала зубы, чувствуя, как по скулам заходили желваки. Для того, чтобы вынести пьяные откровения Сида Гифальди, весело поливающего грязью любовь всей Хельгиной жизни, пива будет явно маловато.

— Хельга?

— Что? — ледяным тоном поинтересовалась она.

— Извини, я… я не должен был говорить так о тебе?

— Нет-нет, продолжай.

Сид был явно недостаточно трезв, чтобы распознать сарказм.

— Наверное, с моей стороны не очень хорошо так говорить, мы с ним всё-таки неплохо общались, но знаешь… мне всегда это казалось каким-то несправедливым. Других таких добреньких травят, задирают, подвешивают за штаны к баскетбольным кольцам, а он… а его почему-то все любят. Набиваются к нему в друзья, бегают за ним, Арнольд то, Арнольд сё… девчонки, опять же… Он ведь и тебе нравился, правда?

Хельга нервно сглотнула. О том, что Арнольд ей нравился, знали — по меньшей мере, догадывались, — многие; о том, насколько он ей нравился, — единицы. Джеральду она всё рассказала до конца, лишь плача на продавленном диванчике в его квартире; в школьные же годы в курсе была только Фиби. Остальные одноклассники максимум могли думать, что это была невинная подростковая влюблённость, то, что и с ними самими за школьные годы случалось не раз. Вряд ли Сид что-то понимал; тем не менее, Хельге стало ещё неуютней — она внезапно ощутила себя стоящей над пропастью над тоненькой жёрдочке, почти почувствовала, как в ушах недружелюбно свистит ветер.

Она кивнула, мрачно поджав губы. Очень кстати появился официант, поставил на стол высокий стакан с ром-колой — и Хельга обрадованно сделала большой глоток. В глубине души медленно прорастало желание напиться так, чтобы можно было безнаказанно врезать Сиду по зубам — а после оправдаться своим опьянением.

— Я сейчас, — бросила Хельга, поднявшись из-за стола. Пять минут, проведённые в уборной, помогли ей слегка успокоиться — по меньшей мере, сдержать зловредные слёзы, нехорошо подкатывавшие к горлу. Вернувшись, она с каким-то жадным мазохизмом спросила:

— Так о чём ты говорил? — будто этот разговор был жутко интересен.

— Я… — Сид помедлил, — слушай, а может быть, ну его к чёрту, этого Арнольда? Как будто нам и без этого не о чем поговорить.

— Да нет, зачем же, — хмыкнула Хельга, прикладываясь к стакану, — продолжай. Я вижу, тебе есть что сказать на эту тему…

***

И ему было. Ему очень даже было что сказать; вот только Хельга явно не рассчитала силы воздействия рома с колой на свой организм — и теперь, стоя в туалете, опираясь на непослушно-шаткую стену, понимала, что не вспомнит ни слова из того, что сказал Сид. Впрочем, вряд ли это было сейчас её главной проблемой.

Хельгу не тошнило, нет — просто мир вокруг внезапно решил прикинуться одной большой каруселью, и узкую туалетную кабинку, где можно было, расставив руки в стороны, обеспечить себе вертикальное положение, покидать не хотелось.

Она простояла минут десять, глубоко дыша и стараясь вернуться в реальность; затем, доковыляв до раковины, сбрызнула ледяной водой шею и лоб, стараясь освежиться, не размазав при этом макияж.

Мир покачивался и плыл вокруг. Тогда, когда Арнольд только пропал, с Хельгой случилось что-то вроде запоя — но с тех пор она пила редко, да особенно и не тянуло. Это совсем не помогало забыться: скверные мысли вспыхивали в мозгу, назойливо теснили одна другую, и чем пьяней была Хельга, тем хуже ей становилось. Сейчас, впрочем, такого почему-то не было; ей не сделалось тоскливо и грустно, не захотелось разом вспомнить всё плохое, что было с нею в течение жизни. Мир просто водил хоровод вокруг. И запомнить, о чём говорит Сид, было сложно. Хотя по его предпринимательской роже всё равно чертовски хотелось врезать.

Но уходить не хотелось: даже слушать, как Сид поливает грязью её возлюбленного, — было всё же лучше, чем вовсе об этом возлюбленном молчать. Хельгины коллеги, Хельгины так называемые друзья, Хельгины шапочные знакомые и соседи по маршрутке — никто не знал о том, что Арнольд Шотмэн в принципе существовал на свете, и чем больше было вокруг Хельги людей, об этом не знавших, — тем сильнее, к своему ужасу, она и сама начинала сомневаться.

Может, ей всё это приснилось? Может, она давно уже сошла с ума — и сама придумала себе любовь всей жизни?..

Но когда Сид сидел напротив, живой и материальный, затягивался очередным «Данхиллом» и злобно разглагольствовал о том, как все на свете любили Арнольда и как он этого не заслуживал, — сложно было не поверить в то, что Арнольд был.

Хельга в последний раз сбрызнула шею, оставив на блузке пару крохотных мокрых пятен, и, стараясь не покачиваться, отправилась обратно в зал — наслаждаться дальше Сидовой ненавистью вместо здорового восьмичасового сна.

Но за столиком она увидела вовсе не Сида.

***

— Ты… — только и сумела выдохнуть она.

Он смотрел на неё и улыбался. Его родные, до боли знакомые глаза. Его волосы. Его запах. Хельга почувствовала, как её захлёстывает изнутри щемящим, пронзительным теплом. Все слова разом стали совершенно бесполезны, да она всё равно не знала, с чего начать: как? что случилось? ты жив?

Всё это не имело никакого смысла.

Паникуя от собственной смелости, она опустилась на диван рядом с ним и легко, будто бы случайно, коснулась бедром его ноги. Он не отстранился, не отодвинулся; напротив — развернулся к ней, провёл ладонью по её щеке, коснулся шеи, всё ещё влажной от воды…

Хельге казалось, она забыла, как дышать. Всё это было каким-то наваждением или сном, не иначе; не исключено, что где-нибудь там, в туалете, она потеряла сознание от опьянения и теперь валяется на холодном полу, и кто-то пытается привести её в чувство…

Какая. К чёрту. Разница.

Арнольд был рядом, он смотрел на неё с захмелелой нежностью, какой она никогда раньше не видела в его глазах, — и Хельга Патаки была бы полной, окончательной, невыразимой идиоткой, если бы этим шансом не воспользовалась.

Он развернул её лицо к себе и прижался лбом к её лбу; она решилась первой его поцеловать, и мир растаял в тёплом, зыбком, невыносимо-сладком мареве, и на языке плясали искорки со вкусом рома и колы.

Он попросил у официанта счёт; она склонилась к его шее, расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке и принялась медленно облизывать ключицы, с наслаждением вдыхая запах его кожи.

Таксист был полноват, усат и груб, он влажно ухмылялся и отпускал какие-то пошлые шуточки; Хельга утыкалась носом в плечо Арнольду — ей было плевать. Она понятия не имела, куда они едут. Она знала точно, зачем они едут.

Она не была девственницей — её одногруппники, помнится, шутили когда-то, переиначивая Курта Кобейна, что в колледже поимеют всех; была парочка парней, с которыми Хельга после тусовки оставалась спать на одной кушетке, и они делали с ней всё, что полагается в таких случаях делать. Не то чтобы ей тогда не понравилось совсем, не то чтобы ей тогда понравилось настолько, чтобы она стала искать этого специально, чтобы делала ради этого то, что делали многие её подруги; она просто мысленно пожала плечами — секс её совершенно не впечатлил, как не впечатляло практически всё, что не имело отношения к Арнольду.

Когда они остались одни — это не было сексом. Во всяком случае, это не имело ничего общего с тем, чем занималась она в общежитии с полупьяными парнями на скрипучих кушетках.

Хельга просто была с Арнольдом; была рядом — главное, что она делала в ту ночь.

И какой-то далёкий, едва слышный голосок разума твердил ей всё это время: Хельга, ты спишь, Хельга, это всё не по-настоящему, Хельга, неужели ты в это веришь…

Но другой голос, куда более уверенный, громкий и грубый, тут же ему отвечал: плевать, Хельга, плевать; главное — нам сейчас с тобой не проснуться.

***

Проснувшись, Хельга осознала, что это и впрямь было роковой ошибкой.

Голова немилосердно трещала, во рту за время сна успела образоваться небольшая пустыня; Хельга попыталась подняться — и тут же рухнула обратно на подушку, осознав, что мир по-прежнему играет с ней в карусель, быть может, лишь чуть более лениво и устало, чем накануне.

Зарывшись носом в подушку, Хельга принялась старательно восстанавливать в памяти события прошедшего дня. Вскоре ей удалось не без удивления вспомнить, что именно вчера привело её в незнакомую квартиру, по какой причине она занималась тут всю ночь неподобающими вещами — и наверняка сейчас опоздала на работу; она пододвинулась ближе к мужчине, лежавшему на другой половине кровати, нежно обвила рукой его плечи…

— Арнольд? — полувопросительно произнесла она, до сих пор сомневаясь, не приснилось ли ей вчера всё это.

Тот откликнулся сонным мычанием и развернулся к ней, приподнявшись на локте.

Отпрянув, Хельга вскрикнула в ужасе и заслонила лицо руками.

***

Сид был растерян. Не удивлён, а именно растерян — Хельга видела это ясно. Хельга чувствовала, что что-то не так.

Сид затягивался очередной сигаретой глубоко, жадно и нервно.

— Я тебе чем угодно клянусь, — в который раз повторила Хельга, — вчера, когда я вернулась из уборной, на твоём месте был Арнольд.

— И что же он делал? — в вопросе Сида Хельге послышалась какая-то злая издёвка; вероятней всего, так оно и было — в конце концов, этот диалог происходил между ними уже в третий, кажется, раз.

— Он… — и в третий же раз Хельга заливалась краской, — он целовал меня. Ласкал. Обнимал. А потом мы заказали счёт и поехали…

— Ко мне домой, ага, — Сид отправил очередной окурок в пепельницу, злобно затушив его о стеклянное дно.

— И таксист был такой наглый, усатый…

— Хельга, — вздохнул Сид, — всё так и было. Только это был не Арнольд, а я. Я, понимаешь?

Глухо застонав, Хельга спрятала лицо в ладони.

На какое-то время в комнате повисла тишина. В немилосердно гудевшей голове Хельги, точно бешеные, метались мысли; она разозлённо сжала пальцами виски, пытаясь сосредоточиться.

Происходила какая-то херня — в этом Хельга Патаки была уверена совершенно. С остальным всё было куда сложней; и более всего мешало рационально мыслить то хмельное чувство тепла и счастья, отголоски которого все ещё звенели где-то в теле. Хельге было противно от самой себя; как ни поверни — всё сходилось к тому, что вчера на месте Арнольда действительно был Сид, что именно с Сидом она…

От этой мысли хотелось добежать до ванной и хорошенько проблеваться. Но тепло — глупое, глупое, глупое тепло — всё равно не желало уходить.

Хельга ударила стену кулаком. Не помогло. Только вздрогнул Сид; столбик пепла серым ворохом осыпался с сигареты прямо на ковёр. Сид проводил его флегматичным взглядом.

— Похуй, — одними губами произнёс он.

И снова повисла тишина.

Больше всего Хельге хотелось потребовать у Сида бутылку пива на опохмел в качестве моральной компенсации — и выместись из этой квартиры прочь, и успеть, хоть и с опозданием, на работу, и раз и навсегда забыть о том, что когда-то здесь случилось. В конце концов, положа руку на сердце, пьяный секс — это не то, о чём она будет сожалеть до конца своих дней. Даже… даже настолько странный пьяный секс. В конце концов, всегда можно сказать себе, что она просто окончательно помешалась, раз на месте других мужчин ей мерещится Арнольд, — и вспомнить давно забытую за бесполезностью дорогу к психологам. А затем к психиатрам.

Но что-то не давало ей покоя в этой ситуации.

Что-то было не так. Что-то не отпускало.

— И ты даже не заметил, что я веду себя как-то… странно? — хрипло спросила Хельга.

— Как бы тебе сказать… мы с тобой взрослые люди, не связанные узами брака, мы были уже достаточно пьяны, и… словом, я был обрадован, но не слишком удивлён, — хмыкнул Сид. — Извини, если для тебя это было что-то из ряда вон выходящее, но…

— И ты не слышал, как я звала тебя Арнольдом? — Хельга ощутила прилив гнева — возможно, оттого, что Сид, оказывается, вполне допускал, что она проведёт с ним ночь. — И перестань дымить, чёрт тебя подери!

— В своей квартире будешь распоряжаться, Патаки, — Сид медленно затянулся, запрокинул голову и белёсым облаком отправил дым к потолку. — И ты не называла меня Арнольдом.

— Не ври! — она вновь ударила стену.

— Не вру. Возможно, я не слышал, — голос Сида становился всё безразличнее и тише. — И отстань от моей стены, Патаки, пожалуйста. Стена уж точно ни в чём не виновата.

Хельга резко встала и подошла к окну. Раздражённо барабаня пальцами по подоконнику, она стояла и разглядывала жёлто-оранжевые кроны деревьев, почти закрывающие вид на шоссе, по которому сновали разноцветные жуки-автомобили. Не спросив разрешения, она открыла форточку, и в комнату дохнуло подгнившей осенней прохладой.

Возможно, действительно было самое время успокоиться, стребовать-таки с Сида бутылку пива и уйти восвояси. Но он всё испортил сам — одним простым вопросом. Точнее, двумя:

— Патаки, можно тебя спросить?

— Угу, — невнятно промычала Хельга.

— А ты что, с этим репоголовым… ну… замутить успела до того, как он в джунглях пропал? Вы ведь там в одном колледже были, всякое такое…

Хельга не ответила — только сжала прохладный подоконник крепко-крепко, так, что пальцам стало больно. Кажется, Сид понял, что что-то не так, и добавил уже куда менее уверенно:

— Ну или, я имею в виду, почему ты по нему так тащишься… он же…

Резко развернувшись, Хельга в несколько широких шагов подошла к Сиду вплотную. Схватив его спереди за воротник рубашки, подтянула к себе его лицо и процедила сквозь зубы:

— Гифальди, ещё одна гадость в адрес Арнольда — и ты будешь плевать кровью дальше, чем видишь, понял?

Надо отдать должное Сиду — чувства собственного достоинства со школьных лет у него явно прибавилось. Тот трусливый мальчик в зелёной кепке быстро бы начал лебезить и заикаться, умоляя его не бить; но этот взрослый, серьёзный Сид только зло взглянул на Хельгу и, даже не попытавшись освободиться, ледяным тоном произнёс:

— Что же тут непонятного, Патаки? Ты сейчас очень доходчиво изъясняешься. Хотя я бы был тебе чертовски признателен, если бы ты всё же отпустила мою рубашку. Я в ней собирался пойти сегодня на важную встречу. В конце концов, рубашка тоже совсем не виновата в том, что ты, оказывается, так сохла по этому… репоголовому.

Хельга размахнулась и влепила Сиду пощёчину. Просто от бессилия и злости — хотя это было, если вдуматься, довольно глупо: Сид говорил разумные вещи, рубашка была и вправду совершенно не виновата, да и сам он, Сид, — наверное, тоже. В тот момент Хельга ещё думала так.

Сид потёр скулу. Удар получился что надо — в его глазах явственно поблёскивали слёзы боли.

Затем он мрачно облизнул губы и ещё более тихо, ещё более зловеще-спокойно сказал:

— Ну ладно. Хочешь правду, Патаки? Будет тебе правда. Рубашку отпусти, — он отпихнул руку Хельги, и та, слегка обескураженная началом его фразы, не особо и сопротивлялась. — Сука, — прибавил Сид, разглаживая смятую ткань.

— Заткнись, ублюдок, — почти рефлекторно откликнулась Хельга.

Сид нервно рассмеялся. Точнее, Сид попытался это сделать — как плохой актёр, у которого в сценарии написано, что сейчас он должен нервно рассмеяться.

— Патаки, солнышко, да ты хоть в курсе, что я добавил тебе в ром-колу афродизиак, чтобы тебя трахнуть?

На секунду Хельга застыла, не веря своим ушам:

— Что ты сказал?..

Не дожидаясь ответа, она сделала шаг к Сиду.

И уже знала, что порванной рубашкой он явно сейчас не отделается.

***

До работы в тот день Хельга так и не дошла. Уже в середине дня, ввалившись наконец в свою квартиру, нашла в себе силы позвонить начальству; кажется, голос её был таким убитым и бесцветным, что история о внезапно напавшей болезни ни у кого не вызвала сомнений.

Хельга отправилась в душ и долго, с остервенением натирала себя мочалкой, едва ли не до крови раздирая кожу. В слезливых дамских романчиках, что она так любила в юности, героини, на чью долю выпадало немало испытаний, так же смывали с себя ужас и позор бесчестья; Хельга только усмехалась — ей не верилось во все эти штучки. В конце концов, ей в первый раз было тоже не очень-то и приятно. Но ничего, кроме вполне физиологически естественных жидкостей, смыть она с себя не пыталась.

Сейчас же хотелось просто раствориться в этой горячей воде. Превратиться в шапку белой пены, как какая-нибудь Афродита, только наоборот, юркнуть в отверстие слива, умчаться вниз по вонючей канализации. Пускай. Только бы не быть Хельгой Патаки, которой вчера подмешали в коктейль афродизиак; которая отдалась Сиду Гифальди, искренне думая, что это Арнольд.

И Сид теперь об этом прекрасно знал.

И она, конечно, порвала ему и рубашку, и брюки, и некоторые другие предметы гардероба, а ещё хорошенько разукрасила лицо, да и не только лицо, так что Сид на грядущей важной встрече будет просто красавцем; но от всего от этого ни на йоту не становилось легче. Хельге не раз приходилось драться с парнями, она не боялась получить сдачи — но Сид даже не попытался ей ответить; он молчаливо сносил все побои, при этом как-то омертвело и безразлично, но без всякого оттенка вины глядя ей в глаза. Это ранило сильнее всего; в конце концов у Хельги закончились силы, и она, бестолково скуля, сжимая в руках обрывки одежды Сида, сползла по стене вниз, уткнулась лицом в колени. Ей не хотелось жить. Не хотелось просто существовать.

— Мразь, — в который раз прошипела она Сиду.

— Прости, — эхом откликнулся он так тихо, что Хельга поначалу даже не поверила своим ушам.

— Чт-то?

— Прости. Я не должен был этого делать. Я действительно разозлился.

— На что? — давясь подступающими рыданиями, спросила Хельга.

— Не важно.

Это было действительно не важно. Сид Гифальди подмешал ей в коктейль афродизиак, чтобы её трахнуть. От этого сочетания — ром-кола-препарат — что-то замкнуло в мозгу у Хельги, и на месте Сида ей привиделся Арнольд. Или, быть может, препарат здесь почти ни при чём, как и ром, как и кола; может быть, Хельга слетела наконец с катушек — и теперь Арнольд будет мерещиться ей повсюду. Но так или иначе, Сид-Арнольд добился своего. И утренний Сид, который уже не Арнольд, кажется, вполне этим доволен — пусть даже и просит прощения. Вот и всё, что было важно.

Хельга молча встала, прошла на кухню, не спрашивая разрешения, закинула себе в сумку три банки «Гиннесса». Сид не возражал и так же молча открыл ей входную дверь.

До работы в тот день Хельга так и не дошла.

Она отправилась в душ и долго, с остервенением раздирала свою кожу мочалкой, пытаясь смыть с себя всё, что произошло за последние сутки.

Долго. Долго.

Долго, долго, долго.

========== 2 ==========

Грязно-жёлтый октябрь сменился ноябрём — недружелюбно-прохладным, пропитанным предчувствием колючей зимы. Хельга сменила косуху на шубку из стриженого чёрного меха и почти стала походить на милую офисную леди, даже когда шла домой, — крупные тяжёлые ботинки уже не могли испортить общего впечатления.

Сид не сразу её узнал, посмотрев в глазок. Впрочем, надо признать, не одна лишь шуба была в этом виновата; просто в списке тех, кого Сид считал возможным увидеть с утра пораньше на пороге своей квартиры, Хельга Патаки плелась где-то в самом конце. На пару позиций повыше доброй феи с зачарованным лотерейным билетом.

Сид, тем не менее, открыл дверь. Пару раз сморгнул и вновь окинул Хельгу взглядом с головы до пят — будто до сих пор сомневался, что перед ним стоит именно она; и попутно не мог не заметить, что эта шубка ей чертовски идёт. Гораздо больше, чем та дурацкая нефорская косуха. Впрочем, Хельга всегда страдала привычкой прятать свою женственность за нарочито грубыми, пацанскими вещами…

— Чего уставился, Гифальди? — огрызнулась Хельга. — Чай, не в музее!

— И тебе доброе утро, Хельга, — елейным голосом откликнулся Сид. — Чем ещё могу быть тебе полезен, раз уж ты стоишь в такое время на пороге моей квартиры? Может быть, дать тебе пройти?

— Ты на редкость проницателен, — и она протопала по прихожей прямо в ботинках, оставляя за собой цепочку грязно-коричневых следов.

Закрыв дверь, Сид поплёлся в комнату вслед за Хельгой.

— Патаки, скажи на милость, ты сдурела? — поинтересовался он уже без всякого сарказма. — Переобуться не судьба? Между прочим, я недавно тут прибирался.

Хельга растерянно взглянула на собственные ботинки.

— Прости, — Сиду показалось, она действительно смутилась.

— Переживу. Впрочем, если ты пойдёшь обратно в прихожую и переобуешься, переживать мне это станет значительно легче.

Хельга подчинилась, что несколько удивило Сида. Он подумал, что, несмотря на привычную грубость, Хельга выглядит какой-то… уставшей. Она не то чтобы согласилась с Сидом — скорее складывалось ощущение, что у неё просто нет сил спорить.

— Может быть, всё же расскажешь, зачем ты пришла? А то, глядишь, и переобуваться сразу придётся обратно…

— Может, и придётся, — равнодушно пожала плечами Хельга. Прошествовав в комнату, она плюхнулась на диван и как-то истерично, нарочито весело произнесла:

— А я не знаю, зачем пришла, Гифальди. Понятия не имею. Смешно, да?

Хельга ухмыльнулась — в духе клоунов из ночных кошмаров, как показалось Сиду.

— Ага, — произнёс он, с грустью перечисляя в памяти свои явно слишком оптимистичные планы на день. — Очень смешно. Обхохочешься.

***

Хельга действительно понятия не имела, зачем она пришла к Сиду. Просто в ней уже целый месяц неумолимо зрело осознание того, что что-то надо делать — с тем, что произошло, с тем, что может произойти, с тем, что происходит сейчас у неё в голове. И как можно быстрее.

В двадцать три года Хельга Патаки впервые поняла, что такое счастье. И не то чтобы ей понравилось.

Рецепт счастья Хельги Патаки оказался до смешного прост: афродизиак от Сида Гифальди, ром и кола по вкусу.

Хельге до тошноты противно становилось от этих мыслей; но хуже всего было то, что, несмотря на это, счастье не переставало быть счастьем. Счастье поселилось внутри Хельги, точно какой-то зловредный Чужой, который принялся жить и дышать у неё под рёбрами; счастье было отвратительно тёплым и уютным, оно копошилось внутри и без устали шептало: ну же, Хельга, давай, ну же, Хельга, теперь ты знаешь, что я есть, делай же что-нибудь, Хельга.

Хельга не настолько понимала язык Чужих, чтобы разобрать, что именно ей следовало делать. Да и не факт, что её Счастье волновали такие мелочи. Так что Хельга сделала единственное, что пришло ей в голову, — заявилась с утра пораньше в квартиру к Сиду Гифальди.

Что делать дальше, она понятия не имела.

***

Сид, по всей видимости, тоже.

Какое-то время он стоял и смотрел на неё. Она сидела и смотрела на него в ответ.

Потом Сид едва слышно вздохнул и опустился рядом с Хельгой на диван. Они ещё помолчали. Ещё посмотрели друг на друга.

Потом Сид вздохнул ещё раз, поднялся с места и исчез на кухне. Вернулся с двумя банками пива под мышкой. Откупорил обе.

Хельга взяла одну, ощутив ладонью приятную жестяную прохладу. Сид символически приподнял свою банку и делано улыбнулся Хельге. Они молча чокнулись и отпили пива. Потом помолчали ещё. Для разнообразия.

— За тишину, — хмыкнула Хельга, произнеся запоздалый тост. — И ром и колу. По вкусу.

— Злишься? — тихо поинтересовался Сид.

Хельга пожала плечами.

— Я не знал.

— Не знал, как действуют на девушек афродизиаки? — Хельга фыркнула. — Да зачем ты вообще таскал эту дрянь с собой?

Сид мрачно барабанил пальцами о банку. Жесть натужно бренчала.

— Не затем, зачем ты думаешь. Некоторым это… нравится.

— Нравится? Хочешь сказать, им тоже от этого мерещатся одни люди вместо других?

— Нет, — Сид покачал головой. — В этом плане ты уникум. Честно говоря, после того, как это всё с тобой случилось, я поспрашивал знакомых, мы провели некоторые… эксперименты, — он слегка замялся, — ни у кого больше подобного не наблюдалось. Хотя в принципе, как мне сказали, ничего удивительного тут нет. Во всяком случае, если ты действительно очень зациклена на своём…репоголовом. В самом препарате нет ничего такого, он просто повышает сексуальное влечение, но если всё это накладывается на индивидуальные особенности, на то, что ты считаешь сексуально привлекательным только… кхм…

Сид закашлялся. Хельга глубоко вздохнула.

— Я польщена своей уникальностью.

— Клёво.

Они ещё помолчали и ещё выпили.

Хельга, тем не менее, предательски ощущала, что Счастье у неё внутри начинает тихо, но довольно урчать. Сид Гифальди за прошедший месяц не сделался ни капли привлекательней, скорее наоборот, — но с ним по-прежнему можно было поговорить об Арнольде. В отличие от всех остальных.

— Так уж ты ему завидуешь? — тихо спросила Хельга.

— Так уж ты его любишь? — парировал Сид.

Они переглянулись.

Хельга вздохнула ещё раз, почти ласково погладив алюминиевый бок банки.

Кажется, им с Сидом всё-таки было о чём поговорить.

***

Им действительно было о чём поговорить. Настолько, что Сид заказал пиццу и отменил все встречи; настолько, что начальство Хельги было обрадовано ещё одной историей о внезапной болезни своей подчинённой.

Они выпили банку-другую пива — ровно столько, чтобы перестать вести себя друг с другом как чужие люди, кем, собственно, и являлись. В какой-то момент напряжение спало, разговор пошёл на лад; Хельга с удивлением подумала о том, что тогда, в баре, они выпили гораздо больше, но им явно было куда некомфортней.

Как и положено мужчине и женщине, что недавно провели ночь, за которую было стыдно обоим, они с Сидом нарочито не касались друг друга, постоянно сохраняя дистанцию в пару десятков сантиметров. Это не слишком мешало. В конце концов, Хельга в ту ночь была не с Сидом, она была с Арнольдом — и потому, когда она смотрела на Сида, в голове не всплывало ненужных подробностей.

Хоть что-то было хорошее в сложившейся ситуации.

Они сидели на диване, поедая пиццу, и брали новые куски неизменно по очереди, стараясь не столкнуться руками в коробке.

Хельга чувствовала себя приятно, согревающе пьяной. Настолько, чтобы можно было обсудить случившееся спокойно, без взаимных обвинений и упрёков. Не настолько, чтобы хотелось творить глупости.

— Мне стыдно, — честно признался Сид, глядя ей в глаза.

Честный взгляд Сида — это было что-то новенькое. У Хельги аж лёгкая дрожь пробежала по коже с непривычки.

— Зачем ты это сделал? — спросила она.

Он пожал плечами, окуная корочку пиццы в чесночный соус.

— Ты так разорялась об этом своём… Арнольде. Знаешь, а я не думал, что он тебе настолько нравится.

— Я не…

— А ты ведь была в школе довольно симпатичной девчонкой, Патаки, — ухмыльнулся Сид. — Точнее, ты и сейчас… очень даже, — он быстро отвёл взгляд, — но сейчас я уже по-другому к этому отношусь. А тогда… бля, ты бы знала, как мне было обидно.

— Обидно от чего? — Хельга сдвинула брови, невольно потянувшись вновь к пивной банке.

— Ну ты такая горячая, хоть и закованная в эти свои нефорские штучки, — Сид невнятно повертел руками в воздухе, — и сохнешь по этому… святоше. И никого не замечаешь.

Хельга почувствовала, что краснеет. Впрочем, ей недолго пришлось наслаждаться осознанием того, что в школе она, оказывается, была горячей девчонкой и кому-то нравилась. Сид продолжил:

— За ним вообще вилась куча девиц. Та же Лайла Сойер, например, уж всё при ней, и лицо, и фигурка, и туда же, за этим репоголовым…

— Ну да, Лайла — это существенное достижение, — с плохо скрываемой злобой фыркнула Хельга.

Сид махнул рукой.

— Патаки, не страдай хуйнёй, опять эти ваши девчачьи разборки… Сколько лет прошло, а?

Повисла тишина.

Затем Хельга сказала:

— Вот именно.

***

Всё то, что бултыхалось внутри, Сид вряд ли смог бы облечь в слова, вряд ли смог бы рассказать Хельге — хотя, надо отдать ему должное, честно старался. Это было слишком глупо, наивно и по-детски, чтобы говорить об этом вслух. Если бы у них с Шотмэном была какая-нибудь драматическая история — к примеру, Сид бы приторговывал наркотиками, а Арнольд заложил бы его копам, породив тем самым кровавую месть на долгие годы, — Сид бы, конечно, рассказал. Признаться, у этой Патаки были на редкость хорошенькие глаза, и ресницы хлопали часто-часто, и если бы у него действительно была славная история про наркотики и стукача-Арнольда, чтобы ей поведать, — он не преминул бы этим воспользоваться.

Но истории не было; и серьёзных поводов для зависти — не было тоже. Были лишь детские, глупые, бесконечно глупые завидки из-за вкусного домашнего завтрака, из-за благосклонного взгляды Лайлы Сойер или Хельги Патаки, из-за того, что Арнольду, чтобы его любили, достаточно было лишь улыбнуться и сказать что-нибудь из своего мило-добренького репертуара — в то время как Сиду приходилось из кожи вон выпрыгивать.

Добивало то, что Арнольд никогда не относился к Сиду плохо — напротив, много раз по-человечески ему помогал; добивало то, что, согласно всем законам этики, да и логики, Сид тоже должен был любить Арнольда, ну уж во всяком случае — испытывать к нему благодарность. Но получалось весьма посредственно — и этику, и логику, и всё на свете остальное заглушала дурная мелочная зависть; хотя, конечно, Сид, уже взрослый, разумный, рассудительный Сид никогда бы не мог подумать, что всё это настолько отложилось в его памяти застарелой, болючей, противно ноющей обидой.

Раньше он и сам толком не понимал, сколь сильную неприязнь до сих пор испытывает к Арнольду. Но тем вечером — был ли тому виной алкоголь, слишком суматошный день или же вырез на блузке Хельги Патаки, — тем вечером это всё выплыло наружу.

И, честно говоря, Сида не столько пугало то, что он сделал, — столько то, почему он это сделал. Споить симпатичную девушку и трахнуть её — не самый страшный поступок в его жизни; то, что эта девчонка пришла к нему сама, сидит сейчас рядом с ним, и сыр тянется тонкой ниточкой от горячего куска пиццы к её пухлым розовым губкам, — лишнее тому подтверждение.

Проносить в себе почти десяток грёбаных лет глупую школьную зависть — куда хуже.

***

— Помнишь, когда-то его родители тоже пропали без вести? — отсутствующе произнесла Хельга, наблюдая за хороводом мошек, носившихся вокруг люстры. — И все тогда думали, что они погибли, а они…

— До сих пор надеешься, что он жив?

— Не знаю.

Хельга уже давно никому не могла так открыто и искренне рассказать о своих застарелых чувствах. И Хельга уже давно не выпивала столько пива и вина. Между этими двумя фактами явно была какая-то взаимосвязь.

Сид подошёл к окну и распахнул его настежь, впуская в комнату пронзительный ноябрьский ветер. Хельга, оставившая шубу в прихожей, была одета лишь в лёгкий кашемировый свитерок розового цвета — почти как платьице, что она носила когда-то в четвёртом классе, подумал Сид.

Она скрестила руки на груди, зябко обвив пальцами плечи. Сид усмехнулся и подошёл ближе, впервые за вечер нарушая чёртову дистанцию.

— Я побуду психологом для тебя, Патаки, но… ты же знаешь, что иногда нужно просто оставить прошлое позади. И жить дальше.

Хельга отвела взгляд, но не отстранилась. Сид сделал ещё шаг вперёд и коснулся ладонью её лица.

Она могла быть какой угодно: невзаимно влюблённой, опустошённой, растерянной. Она могла сколько угодно искать тепла и понимания — и натыкаться лишь на чью-то грубость. В её хорошенькой головке могло болтаться какое угодно дерьмо. Но красивые девушки с пухлыми розовыми губками никогда не приходили в гости к Сиду Гифальди просто так. И уж тем более — никогда просто так не уходили.

Они целовались долго и без всякой страсти — скорее даже механически, просто чувствуя, что так надо. Рука Сида заученным движением скользнула под тонкий джемпер, нащупала застёжку бюстгальтера.

Хельга мягко опустила голову, отрываясь от его губ.

— Сид, — тихо произнесла она.

— Что такое?

— У тебя есть ром и кола? И ещё…

Хельга запнулась. Сид обхватил двумя пальцами её подбородок, развернул к себе её лицо. В глазах поблёскивали, дрожа, полупьяные слёзы.

Хельга прошептала одними губами:

— Пожалуйста.

И Сид не смог ей отказать.

***

Утром они проснулись и разъехались по своим делам: Хельга — в офис, Сид — в «Сансет Армз», руководить ремонтом. Ночью она кричала, звала его Арнольдом и говорила порой такие вещи, от которых Сиду становилось не по себе — уж слишком это было… интимно; но всё, что могло её выдать после пробуждения, — огонёк разочарования и грусти, мелькнувший на секунду в её глазах, когда Сид сказал «Доброе утро».

Она вела себя как любая другая девушка, проведшая ночь в постели Сида Гифальди. При желании можно было сделать вид, что ничего особенного и не случилось. Сид именно так и поступил, а недопитый стакан с ром-колой вылил в раковину. И о том, что ради того, чтобы трахнуть красивую девчонку, он принимал обличье парня, которому завидовал со школьных лет, — строго-настрого запретил себе думать.

Из пансиона Сид вернулся поздно, уставший и злой на весь свет. На скамейке возле его подъезда сидела Хельга, со скучающим видом листая какую-то книжку на планшете.

— Э-э-э… привет, — сказал Сид.

— Привет, — спокойно, будто ничего и не случилось, ответила Хельга.

— Э-э-э.

— Пошли? — подсказала ему она.

— Хельга, ты…

— Ужасно не хочу сейчас домой, — сказала она таким тоном, что Сид понял сразу: лучше не спорить. — Ты ведь пустишь даму переночевать, Гифальди?

— Боюсь, что афродизиака у меня больше нет, — соврал Сид.

— Мы можем всю ночь играть в шахматы и говорить о человеческой доброте.

Афродизиак у Сида нашёлся.

***

Хельга знала, что это было полнейшим абсурдом, её худшей идеей за всю жизнь. Но самое страшное и отвратительное заключалось в том, что если выкинуть из головы всю эту суеверную панику и «что-же-ты-к-чёрту-творишь-Хельга-Патаки», — ситуация внезапно оказывалась очень даже неплохой.

Самое страшное и отвратительное заключалось в том, что Хельга Патаки была счастлива. Нельзя сказать, чтобы она была от этого в восторге; нельзя сказать, чтобы она не пыталась выгнать из себя этого треклятого тёплого Чужого, что толкал её на странные, дикие поступки. Просто получалось пока что явно неважно.

Хельга не знала, можно ли назвать то, что у них с Сидом, «отношениями», да и предпочитала об этом не задумываться. Сам по себе Сид Гифальди стал для неё максимум приятелем — приятелем, который пару раз в неделю просыпался с ней в одной кровати, готовил ей завтрак, торопливо собирался и уезжал по своим делам, иногда оставляя на прощание Хельге новый прозрачный пакетик с горсткой лежавших внутри таблеток.

В кухонном шкафу у Хельги стояла большая бутылка колы и бутылка тёмного «Баккарди». Хельга знала, что нужно делать.

Сид не любил звонить, чаще присылал SMS или писал ей в социальной сети; мерно стуча по клавишам, Хельга договаривалась с ним об очередной встрече. И наливала в высокий стакан рома и колы; таблетка растворялась с тихим вкрадчивым шипением, не оставляя ни вкуса, ни запаха. Хельга старалась не спрашивать себя о том, что мог всё-таки делать с девушками — да и не только с девушками — Сид при помощи этих таблеток.

Впрочем, Хельгу это не слишком и волновало, ведь по вечерам к ней приходил Арнольд. Её Арнольд.

Время останавливалось, всё на свете переставало иметь смысл, кроме любимых губ; когда-то в юности, читая подобные слова в дамских романчиках, послушно, точно под копирку, перенося их в свои девичьи стихи, — Хельга не верила в глубине души, Хельга не понимала, как такое бывает. Сейчас она понимала всё; и мир взрывался фейерверками в её сердце, обжигая и пьяня, и Чужой в её груди довольно урчал, светился и грел её так, что Хельга боялась в этой теплоте случайно, с непривычки, задохнуться.

Хельга не знала, можно ли назвать то, что у них с Арнольдом, «отношениями». Но называла. Это делало её ещё счастливее.

У них не было надоедливой бытовухи, в которой грязли другие пары, не было споров о том, куда поставить кукурузные хлопья, кто кого заберёт сегодня с работы и на какие деньги они поедут отдыхать; у них было чертовски мало времени — и они тратили его лишь на то, что было действительно важно. Хельга ловила губами губы Арнольда, наслаждаясь каждым мгновением, зная, что чудо вот-вот закончится; расслабленная, уставшая, переполненная тёплой неги и абсолютно счастливая, она выплывет из реальности, покачиваясь, в страну беззаботных снов — которые рядом с Арнольдом действительно были исключительно радостными и светлыми.

А утром она проснётся рядом с Сидом. И в этом нет, если вдуматься, ничего страшного. Сид Гифальди — не худшая, как выяснилось, кандидатура из тех, с кем можно проснуться.

Сид не напоминал ей ни о чём, что было накануне; Сид сдержанно желал ей доброго утра, жарил яичницу на двоих и варил ароматный кофе в джезве, а затем быстро собирался и уезжал — куда раньше, чем Хельга. Даже если они встречались в его, а не в её квартире.

Лишь однажды Хельга проснулась рано-рано, часа в четыре утра, и сама не поняла, что случилось: то ли действие афродизиака выветрилось ещё не до конца, то ли просто сонный организм не понял, что происходит, — но она нежно обняла Сида со спины, поцеловала его в плечо и прошептала:

— Арнольдо…

В тот момент она чётко понимала, что это Сид, она чувствовала запах Сида, ощущала вкус кожи Сида, она обнимала именно Сида и Сида называла Арнольдом. Это ни капли её почему-то не смущало; а он никак не отреагировал, но и не отстранился, и Хельга так и уснула, прижимаясь щекой к его плечу.

Когда она окончательно проснулась утром, Сид был уже одет и готовил завтрак. О ночном происшествии он, как водится, не сказал ни слова — но с тех пор всякий раз, когда она просыпалась, Сида в постели уже не было. Иногда он сидел на диване со своим ноутбуком и лениво читал в Интернете свежие новости; иногда — готовил завтрак на двоих; иногда, случалось, и вовсе уже уезжал, оставив ей записку на двери в прихожей. Но полуобнажённым в постели Хельга его больше не видела — и это окончательно сделало их приятельство не более чем приятельством, максимум — дружбой.

У Хельги не было отношений с Сидом Гифальди. У Хельги были отношения с Арнольдом. И она, к своему ужасу, была совершенно счастлива.

***

Как-то раз за завтраком Сид абсолютно будничным тоном предложил:

— Хельга, уходи с работы.

Вилка в руке Хельги застыла на полпути ко рту.

— Чего?

— Уходи с работы, — повторил Сид. — Чем ты занимаешься в этом офисе, гоняешь сотрудников метлой?

— Я менеджер, — оскорблённо поправила Хельга. — Решаю проблемы.

— Изумительно. Иди ко мне в бар, будешь решать… какие проблемы ты там решаешь? В любом случае, проблем у меня хоть отбавляй.

Что-то напрягло Хельгу в этом хозяйском, властном тоне; Сид, не иначе, привык так разговаривать со своими подчинёнными — или с девочками, что он снимал на одну ночь, впечатляя их неизменным «я-успешный-бизнесмен» да толщиной кошелька. Одним словом, у Хельги Патаки были существенные сомнения в том, что подобный тон подходит для разговоров с Хельгой Патаки.

— Ты предлагаешь мне работу? — хмуро осведомилась она, откладывая вилку.

— Именно. — Затем, наткнувшись на её взгляд, Сид, видимо, понял, что переборщил, и добавил уже существенно мягче:

— Хельга, ты умная, привлекательная девушка, и что главное — ты многих знаешь в этом районе. И я… знаешь, это, наверное, глупо, но я чувствую, что этот район ты любишь. Понимаю, что тебе не очень нравится сама идея создания там бара, но может быть… поможешь мне сделать его таким, чтобы он украсил район, а не наоборот?..

Всё это тянуло на классическую трогательную речь из какой-нибудь слезливой мелодрамы; но дело было в том, что с Хельгой Патаки очень редко так кто-нибудь разговаривал. И, положа руку на сердце, нельзя было сказать, чтобы ей совсем-совсем никогда такого не хотелось.

— К тому же, — продолжал Сид, — я же вижу, что свою нынешнюю работу ты не любишь. Точнее, не то чтобы не любишь… скорее, ты к ней не относишься никак. Спорим, если бы ты писала о себе книгу — о работе бы сказала максимум пару строк?..

Хельга поморщилась. Нет, приёмчик был неплохой — типичная фраза работодателя-доброго-дяденьки, который о-тебе-глупеньком-заботится; она бы даже растрогалась — если б не задумалась о том, о чём на самом деле была бы эта книга. Действительно, не о работе. Уж точно не о работе.

— И что мне нужно будет делать? — хмуро поинтересовалась она.

— Поехали сегодня со мной — узнаешь, — ответил Сид. — Я тебе всё расскажу и покажу. Кстати, у нас не будет дресс-кода; сможешь носить свои рокерские штучки, сколько пожелаешь. — Он помедлил, окинув Хельгу оценивающим взглядом, и чуть тише добавил:

— Хотя лично я считаю, что кое-какие другие вещи идут тебе гораздо больше.

Хельга стыдливо запахнула короткий домашний халатик, который надела вчера вечером для Арнольда; вероятно, для завтрака с Сидом стоило сменить наряд на что-нибудь поприличнее.

— Ладно, — кивнула она. — Поехали, посмотрим, что ты можешь предложить.

В конце концов, в качестве коллеги Сид Гифальди тоже был, пожалуй, далеко не самой худшей кандидатурой.

***

Работы действительно оказалось много. И работа эта, как ни странно, со временем показалась Хельге интересной: поначалу она воспринимала в штыки идею устроить бар в здании старого пансиона, но вскоре сочла, что это не такая уж плохая мысль.

Казалось, «Сансет Армз» по ней соскучился; во всяком случае, его половицы встретили Хельгу Патаки дружелюбным приветственным скрипом. И ещё — это было совсем уж на грани сумасшествия, но всё же — Хельга никак не могла отделаться от ощущения, что само здание вовсе не против сделаться баром; ей казалось, что стены ласково теплели, когда она прикасалась к ним, объясняя рабочим, что, где и как следует обустроить.

А ещё она купалась в воспоминаниях об Арнольде — о том, далёком, невсамделишном, быть может, Арнольде, который уехал когда-то в джунгли и не вернулся, а не о том родном и близком, что приходил к ней по вечерам. В сочетании с умиротворённо урчащим Чужим в груди, в сочетании с пьяным уютным теплом и счастьем — это было особенно забавно: забавно было бродить по коридорам и комнатам пансиона, заглядывать в каждый закоулок и вспоминать, как раньше эти стены казались ей чем-то вроде святого храма — лишь потому, что здесь жил Он. И его комната — с облезлыми цветастыми обоями, непривычно пустая, практически без мебели; только тот вделанный в стену диван, за которым Хельга когда-то пряталась, всё ещё на своём месте…

Хельга осторожно опустилась на потрескавшуюся кожу сиденья, глубоко вдохнула запах пыли и лакированных деревяшек. В воздухе витало чувство утраты; внезапно Хельге сделалось щемяще грустно, будто кто-то сверху накинул на неё невидимую сеть.

Борясь с невовремя сдавившими грудь рыданиями, Хельга быстро вышла из комнаты — и больше старалась туда не заходить. Остальные помещения в доме не вызывали у неё такой реакции; в целом работать ей по-прежнему скорее нравилось.

И она осталась. Уволилась из офиса. И ни разу, как ни странно, об этом не пожалела.

Да и Сид, несмотря на свой невыносимый порой тон и некоторые отвратительные привычки, действительно оказался не самым худшим коллегой.

***

Именно коллегой, а не руководителем; Хельгой Патаки вообще было непросто руководить — на старой работе начальник хоть и звался её начальником, тем не менее, прекрасно это понимал. (Возможно, именно благодаря этому он и продолжал зваться «начальником», а не, скажем, «тем миленьким пятном на стене в коридоре».)

Сид быстро оставил попытки обуздать Хельгу. Он мог осторожно её направлять, критиковать, советовать, отговаривать — но не диктовал ей в открытую, что и как делать; и Хельга, с детства невыносимо влюблённая в свободу, очень ценила такое к себе отношение. Кажется, именно с началом совместной работы их осторожное приятельство и стало крепкой, проникнутой взаимоуважением дружбой.

Сиду нравилась Хельгина решительность, смелость, даже некоторая грубость, умение в случае чего идти напролом; с ней никто старался лишний раз не ввязываться в спор, да и нелишний — тоже зачастую старались не ввязываться. Крайне полезное в некоторых ситуациях качество.

Хельге нравилась прямота Сида, нравилось, что он говорил в глаза обо всех её ошибках, ничего не стесняясь и не скрывая; измученная долгими годами попыток понять, что имеют в виду окружающие, Хельга наслаждалась этой искренностью.

Словом, пусть Хельге совсем недавно эта мысль показалась бы дикой, — они с Сидом всё же стали неплохими друзьями.

И, как и положено неплохим друзьям, виделись не только на работе.

***

Сид держал её за руку — бестолково и неумело, точно кисть была тряпичной. Хельга не сопротивлялась. Не вполне понимала, зачем они сейчас держатся за руки — но не сопротивлялась; и думала о том, что это, наверное, можно отнести к одному из проявлений нежной дружбы. Почему бы, собственно говоря, и нет?..

На улице было холодно; Хельга мрачно прятала нос в меховой воротник. Сид, напротив, держал голову прямо, и даже, казалось, улыбался хлещущему в лицо снегу.

— Гифальди, ты извращенец, — буркнула Хельга, глядя на то, как снежинки взрываются влажными бомбочками на его щеках.

— Есть такой момент, — он ухмыльнулся, и в глазах его блеснуло что-то, что Хельге не понравилось.

На какое-то время она замолчала. Они вдвоём брели по дороге, утопая по щиколотку в свежем снегу. Хельга думала о том, что надо бы купить новые ботинки — эти, старые, конечно, очень красивые и лакированные, вот только начали, сволочи, протекать.

Ей, в общем-то, не впервой было вот так прогуливаться с Сидом. Они бродили по городу, коротая время до какой-нибудь встречи или мероприятия, обсуждали работу, делились идеями, планами на будущее. По работе, конечно.

— Сид, — негромко сказала Хельга.

— Да?

— Почему мы держимся за руки?

— Ты против? — суховато откликнулся он.

— Да нет, — Хельга фыркнула в воротник. — Просто интересно.

Они помолчали ещё немного. Снег стеклянно скрипел под ногами.

— Сид.

— Да?

— У нас же с тобой нет отношений?

— У тебя со мной — точно нет, — в голосе Сида зазвенело на секунду что-то нехорошее.

— А у тебя со мной?

— С каких пор тебе есть дело до других, Патаки? — зло огрызнулся Сид.

Хельга хотела что-то возразить, но так и не придумала, что. И промолчала снова.

По счастью, до пансиона оставалось идти недолго — минут пятнадцать. Прогулка, впрочем, уже перестала приносить какое бы то ни было удовольствие, и Хельга начала задумываться над тем, чтобы поймать такси.

— Сид, — тихо-тихо сказала она.

— Да?

Дальше должен был следовать вопрос про такси, но с губ отчего-то слетело нечто другое:

— Ты ведь меня не любишь?

— Нет, — ответил Сид совершенно спокойно, даже чуточку удивлённо.

Хельга почувствовала, как с души свалился не очень крупный, но чрезвычайно тяжёлый камень. Даже снег, по-прежнему летевший в лицо, стал не таким раздражающим.

Ещё пятнадцать минут всё было хорошо. Затем они с Сидом дошли до пансиона.

Он стоял прямо на пороге, бестолково озираясь, стоял, закутанный в тёплую меховую куртку.

Арнольд Шотмэн.

Собственной персоной.

========== 3 ==========

Голова у Арнольда всё ещё часто кружилась, но врачи обещали, что вскоре всё будет в порядке.

Он ходил по городу, то и дело изумлённо озираясь, шарахаясь от машин, глядя на сверкающие витрины такими глазами, будто видел подобное впервые в жизни; казалось, он не бывал здесь не чуть больше четырёх месяцев — а лет двадцать, не меньше.

Впрочем, те месяцы у аборигенов и отпечатались в его памяти как двадцать лет — двадцать лет раскалённого забытья, в котором он не понимал толком, где находится и что с ним происходит. Началось всё совершенно обыденно — рядовая поездка в Перу по поводу вырубки сельвы. Приехал, описал, уехал. Вот только метеорологи подложили свинью — и вместо солнечной прогулки в предгорьях Анд Арнольд получил полноценный тропический шторм, превращающий нерушимые на вид склоны холмов в грохочущие водопады из грязи и валунов. Последнее, что он помнил, — острую боль в руке и рёбрах, жгучими волнами расползавшуюся по телу. Открыв глаза в следующий раз, он обнаружил себя в чьей-то хижине; смуглая девушка с орлиным носом улыбнулась и положила холодную ладонь ему на лоб.

На попытки пошевелиться его тело ответило вспышкой боли, да такой сильной, что он даже и не понял, что именно болит. Рёбра? Ключицы? Плечи? Всё сразу? Осмотревшись, он понял, что выглядит как персонаж мультсериала, попавший в больницу после чересчур близкого знакомства с наковальней. Обе руки были надёжно закреплены в деревянных шинах, да и в остальном было заметно, что этим переломы не ограничились. Его языка аборигены, разумеется, не знали; и всё, на что в таком состоянии хватало Арнольда, — это разлепить глаза и взглядом попросить воды. Такие слова как «рация», «телефон», «обратная связь» не могли бы ему помочь, даже если бы он знал сам язык. Просто в языке их скорее всего не было.

Несколько мучительных месяцев он был вынужден лежать в одном положении, запертый в своей голове, и думать о том, что на большой земле никто не знает, что он жив.

Но он справился.

Удивляться тому, что его не нашли, не приходилось. В конце концов, обычно спасительный в таких случаях GPS-маячок отправился в дальнее плавание вместе с основной массой других вещей. Однако кое-что всё же осталось при нём. Самым важным из этого был «аварийный контейнер» с небольшой суммой денег и документами — ровно то, что нужно в такой ситуации.

Арнольд был бесконечно рад тому, что его родители, поседевшие, осунувшиеся, всё же смогли пережить эту трагедию. За своё здоровье он не волновался — организм сумел выкарабкаться из кризиса, и теперь оставалось лишь спокойно и планомерно приводить его в норму; тем не менее, родители настояли на том, что в ближайшее время Арнольду в джунглях не место.

Признаться, он и сам был не против уехать. После случившегося ему хотелось побыть с родителями — но хотелось и вновь ступить на твёрдый асфальт, вдохнуть горелый городской запах, услышать визгливый шум автомобилей; хотелось оказаться где-то ещё, кроме джунглей.

Нужно было только вспомнить всё это заново. Снова привыкнуть. Пока что Арнольд чувствовал себя мышкой в огромном лабиринте; он пришёл к пансиону, потому что это было единственное здание, путь к которому он нашёл бы с закрытыми глазами, — и очень удивился, застав там толпу рабочих, которые спешно меняли обои и перестилали пол…

У Арнольда упало сердце. Нет, конечно, он понимал, что здание не будет пустовать вечно; понимал, что всё могло быть гораздо хуже — его могли и вовсе снести, построить на его месте какую-нибудь торговую громадину; но всё же он в растерянности остановился на пороге, наблюдая, как какой-то крепкий рыжеволосый парень бодро сдирает со стены обои.

— Извините… — сдавленно произнёс Арнольд.

Парень обернулся:

— Чего тебе?

— Извините, а… что вы здесь строите?

— Новый бар, — очередной светло-пастельный обрывок полетел на пол. Арнольд вспомнил, как в глубоком детстве любил перед школой, во время завтрака, сонно пересчитывать на этих обоях тонкие вертикальные полоски.

— Бар?

— Ага, — кивнул рабочий. — Если что, я об этом не больно много знаю, лучше хозяев спросите. Вон они, кстати…

Из-за поворота появились Сид и Хельга.

Они шли совсем рядом и держались за руки.

***

Арнольд сам не знал, почему ему захотелось обнять Хельгу, буквально сгрести её в охапку, крепко-крепко прижимая к себе; он ни разу не думал о ней там, в джунглях, не вспоминал, когда приехал в город, — но сейчас, увидев её, вдруг понял, что ужасно соскучился.

А ещё Арнольд не знал, почему Хельга и Сид смотрят на него так… странно; они были не только обрадованы и удивлены — нормальные чувства для людей, думавших, что их бывший одноклассник погиб в джунглях, — но и напуганы, как-то нехорошо насторожены. У Арнольда на секунду даже мелькнула совершенно абсурдная мысль, будто его здесь держат за восставшего мертвеца.

— Ты жив? — пискнула Хельга, когда он наконец выпустил её из объятий.

— Как видишь, — Арнольд широко улыбнулся.

С Сидом они обнялись куда более сдержанно, по-дружески похлопав друг друга по плечам.

— Поздравляю, чувак, — сказал Сид так, будто Арнольд выиграл какой-то ценный приз.

— Но как? — спросила Хельга, дёргая Арнольда за рукав аляски. — Чёрт возьми, Арнольдо… тебя не было четыре месяца, все думали, что ты… как ты выжил?

Арнольду показалось, будто Хельга недовольна, будто она с претензией интересуется, как же дважды два может равняться пяти; но он отогнал от себя эти глупые мысли и рассказал обо всём, что случилось в джунглях.

Рассказывал он долго и обстоятельно. Хотя бы потому, что чувствовал: как только его речь подойдёт к концу, повиснет неприятное, неуютное молчание.

***

Они сидели в небольшой комнате на втором этаже, за колченогим столом, предназначенным для отдыха и перекусов.

Хельга вытерла о джинсы покрытые ледяным потом ладони, присматриваясь к лицам своих собеседников.

У неё ужасно кружилась голова, во рту пересохло, и всё казалось каким-то идиотским нелепым сном, который вот-вот должен закончиться. Хельга чувствовала себя растерянной, обескураженной, и даже хуже — Хельга чувствовала, как весь её заботливо выстроенный мир неспешно, но планомерно разваливается на маленькие кусочки.

Это было дико, но Хельга ощущала какую-то смутную злость на того Арнольда, который сидел с ней за одним столом и рассказывал, как племя аборигенов выходило его от ужасной болезни. В последнее время всё было просто — по ночам к ней приходил Арнольд, её Арнольд, который её любил и принадлежал только ей, днём рядом с ней был боевой товарищ Сид; в последнее время всё было просто — а теперь перед ней сидел ещё один Арнольд. Живой Арнольд. Настоящий. Который в текущем расписании жизни Хельги Патаки, увы, не фигурировал.

Хельга ужасалась собственным мыслям. Она искоса смотрела на Сида, видя, что тот тоже не особо обрадован: с появлением Арнольда он помрачнел, пригнулся, ссутулил плечи и сразу сделался похож на того самого трусишку-Сида, который когда-то боялся вампиров и микробов и ходил хвостом за спокойным, рассудительным Арнольдом.

Потом Сид вырос, начал зарабатывать деньги, увлёкся тусовками и выпивкой — а Арнольд, кажется, так и остался тем же наивным добрым мальчиком, который и сейчас, вернувшись из джунглей, восхищался племенем тамошних аборигенов: они выходили его, умирающего, он несколько месяцев валялся в коме, они могли бы от него избавиться, но нет…

Хельга слушала его, вспоминая давно знакомый голос — казалось, тот Арнольд, что бывал у неё по ночам, говорил всё же чуть-чуть не так, — и что-то тёплое, нежное, совсем-совсем ненужное неприятно копошилось внутри. По всей видимости, Чужой почуял более достойную альтернативу.

Под столом Хельга покрепче сжала кулаки. Только этого не хватало.

***

— Сид…

За время совместной работы они как-то научились понимать друг друга без слов. Хельга тихо подошла к Сиду и взяла его за руку. Сама. Он никак не отреагировал, но и не отстранился.

Они стояли у окна в опустевшей комнате и глядели вслед Арнольду, спешившему к автобусной остановке. Он заметно прихрамывал: организм, по всей видимости, ещё не до конца оправился от переломов.

— Сид, я… ты…

Соврать ему, что если вдруг случится чудо, самое расчудесное чудо на свете, и Арнольд обратит на Хельгу своё внимание — она всё равно никуда не уйдёт?

Но что толку было сейчас врать — особенно если вспомнить, что Хельга и так встречается с Арнольдом Шотмэном, а не с Сидом Гифальди.

— Сид, ты же меня не любишь? — вновь испуганно переспросила Хельга.

Он бросил на неё мрачный взгляд:

— Нет. Что вовсе не означает, что я в восторге от происходящего.

— Сид…

Он отошёл от окна, опустился на кушетку и спрятал лицо в ладони.

— Не только тебя, знаешь ли, преследуют старые детские чувства. Те самые, о которых и рассказывать стыдно.

— Лично мне не стыдно, — фыркнула Хельга. Сид понял намёк.

— Знаешь, Арнольд был не просто лучше меня. Что самое мерзкое, он был… он был по-хорошему лучше. По-доброму. Ну знаешь, была куча других ребят, с которыми мы постоянно соревновались, грызлись, и все знали, что мы вечно состязаемся, кто круче, а Арнольд… он был как-то выше этого.

Хельга кивнула. Она знала это прекрасно; возможно, в том числе из-за этого она и влюбилась когда-то в Арнольда.

— Он ни с кем не состязался и был такой искренний и непосредственный… Обычно таких ребят били. А он… его любили, наоборот. Он выделялся, он был не таким, как мы все, но его любили. И я, — Сид грустно усмехнулся, — я даже не мог его толком ненавидеть, потому что он мне делал только хорошее. Ненавидеть его было не за что. Ну не за то же, что он вот просто, ну вот так сложилось, лучше меня, хотя со мной вроде бы и не думал тягаться?..

— Почему бы и нет? — тихо спросила Хельга.

Сид покачал головой:

— Глупо.

— В любом случае, ты же именно за это ненавидишь его до сих пор?..

Сид пожал плечами и потянулся за сигаретой.

***

Вернувшись в свою съёмную комнатушку на окраине города, Арнольд рухнул на кушетку, подложив под голову руки, и глубоко задумался. В целом сегодняшний день оказался не слишком приятным; однако в голове Арнольда так долго бултыхались исключительно джунгли, что он был даже рад появившимся проблемам в городе. По меньшей мере, теперь у Арнольда и города снова было что-то общее.

Сердце неприятно щемило от мысли о том, что на месте «Сансет Армз» построят бар — Арнольду это старое здание отчаянно напоминало о бабушке и дедушке, и тот факт, что теперь в нём еженощно будет стоять пьяный гул, казался почти кощунственным. Однако Арнольд понимал, что сделать с этим он вряд ли что-то сможет; а джунгли и время всё же научили его не бросаться сломя голову в бой, а уметь отступать там, где шансов на победу всё равно не имеется.

Слегка утешало то, что бар строят Сид и Хельга — к ним Арнольд испытывал некоторое доверие и не сомневался, что они с уважением отнесутся к памяти старых Шотмэнов. Вот только сами Сид и Хельга… что-то было с ними не так — Арнольд не мог сформулировать, но чувствовал это. На его появление они отреагировали настороженно, как-то странно, и вроде бы обрадовались, но не слишком искренне — признаться, в глубине души Арнольд был этим расстроен; к тому же, они очень, очень сильно изменились — настолько, что это не могло не поражать.

Ладно Гифальди — в конце концов, Арнольд его не видел давно, да и не было ничего удивительного в том, что Сид пошёл по стопам отца и решил открыть собственный бар; в общем-то, и в том, чтобы прибрать к рукам здание пансиона, он наверняка также не видел большого преступления.

Куда больше Арнольда удивила Хельга. Они всё-таки учились вместе в колледже и не так уж долго не виделись; но Арнольд помнил её совсем другой — независимой, грубоватой, но вместе с тем непосредственно-искренней, плохо умеющей врать и лукавить. Её никогда не влекли ни деньги, ни престиж — и Арнольд и представить себе не мог, что Хельга сойдётся с Сидом; сейчас же, судя по тому, как они мило держались за руки…

Кажется, Арнольду было неприятно. Сид всегда был, в общем-то, неплохим парнем, но что-то в нём настораживало и даже слегка отталкивало Арнольда — точнее, заставляло повторять себе, что все люди разные и не стоит кого-либо осуждать, можно просто не говорить с ним о некоторых вещах. И именно вот этого, настораживающего, не было в Хельге, и именно этим Хельга Арнольду и нравилась; и теперь… он был разочарован. Кого угодно из своих бывших одноклассниц и однокурсниц он мог бы представить рядом с Сидом Гифальди — с Сидом, который за прошедшие годы похорошел, занялся работой и превратился в весьма привлекательного обеспеченного юношу; но Хельгу… Хельгу в последнюю очередь.

Разумеется, это было глупо; разумеется, это было не его дело; Арнольд всю жизнь слышал в свой адрес такие слова — но это крайне редко его останавливало. Что-то было не так в поведении Хельги и Сида, что-то было неправильно; к тому же…

К тому же, чёрт возьми, он просто по ним соскучился.

***

— Он теперь постоянно будет сюда мотаться? — гневно прошипел Сид, едва дверь за Арнольдом закрылась.

На столе сиротливо стоял недоеденный торт, принесённый Арнольдом. Хельга, подойдя, отрезала себе кусочек и целиком отправила в рот.

— Ты фто-то имеефь протиф? — спросила она, не прожевав.

Сид смерил её мрачным взглядом.

— Патаки, мы вообще-то, если ты не заметила, тут работаем, а не чаи гоняем. И он самую малость нам мешает.

— Он здесь раньше жил столько лет, — ответила Хельга, запив торт злополучным чаем.

— И что? Хельга, я, конечно, очень рад, что он выжил, я, конечно, глубоко ему сочувствую, что он потерял деда, но… юридически это уже не его здание. А моё.

— Ушлый ты всё-таки, Гифальди. Юридически, хуюридически… ты не можешь понять парня, который просто зашёл пообщаться? При том, что он нас не видел столько лет?

— Я ушлый? — неожиданно громко воскликнул Сид; пустая чайная чашка испуганно звякнула ложечкой. — Впрочем, да, извини. С кем я вообще вздумал обсуждать великого Арнольдо, короля твоих снов…

Хельга вспыхнула.

— Не смей. Я не тебе это говорила!

— Ну да, — Сид сжал губы в мрачной усмешке. — Прости, пожалуйста, я иногда забываю, что по вечерам неугодный тебе Сид превращается в божественного Арнольда.

— Забываешь? Ну так подлечи память, в чём проблема?

— Проблема в том, что ты свихнулась уже вконец, Патаки! Уясни себе наконец, что ты на хер не сдалась своему Арнольду. И нет его с тобой, нету, поняла? Есть я и ты, и есть тараканы в твоей голове, которые по пьяни рисуют тебе образ принца на белом коне, — в голосе Сида звенела издёвка. — Со мной же тебе противно трахаться?

Хельга скрестила руки на груди, до побеления костяшек сжав пальцами тонкую ложечку. Податливый металл заметно погнулся.

— Да мне тебя видеть противно, Гифальди, — сквозь зубы процедила Хельга и вдруг резко перешла на крик:

— Развернулся и съебал отсюда, понял?

Сид бросил на неё гневный взгляд, после чего смачно, от души плюнул прямо в торт, принесённый Арнольдом. Попал — даже несмотря на то, что стоял шагах в четырёх; в школьные годы Сид Гифальди был абсолютным чемпионом по прицельным плевкам.

После чего он развернулся и молча вышел из комнаты, оглушительно захлопнув за собой дверь. С потолка унылым снежком посыпалась старая штукатурка — ремонт здесь ещё не делали.

Хельга со злости согнула ложечку окончательно, превратив её в неуклюжий крюк. Затем собралась и ушла домой, так и оставив торт стоять на столе.

Рабочий день был в самом разгаре. Но Сид Гифальди свою коллегу и подчинённую разыскивать даже и не пытался.

***

На следующий день Арнольд снова пришёл в «Сансет Армз» — и сразу почувствовал, что что-то изменилось.

Хельга была в красивом платье, в ботильонах на высоком каблуке вместо тяжёлых рокерских ботинок, что были на ней вчера. Она слушала внимательно всё, что ей говорил Арнольд, не сводила с него глаз, смеялась и наматывала прядь волос на палец — почти как в старые добрые времена, ещё в школе. Арнольду даже говаривали, что он тогда ей, кажется, нравился. Светлые были времена: влюблялись во всех на свете, каждый день — в кого-то нового, но при этом каждое чувство казалось не похожим на другие, сладким, будоражащим…

Тогда ему Хельга, кстати, совсем не нравилась. Уж слишком она была грубой, задирала его всю младшую школу, лишь когда немного подросла — сделалась адекватнее, и они стали неплохими приятелями; но рассматривать её как девушку у Арнольда не получалось в принципе. Ему тогда по душе были нежные, воздушные феи вроде Лайлы; впрочем, признаться, он и сейчас тяготел к подобным — но всё же джунгли его многому научили. Хельга всё ещё казалась ему грубоватой, но сейчас он видел в ней куда больше плюсов; и мог, пожалуй, понять Сида…

Сида, который заполтора часа умудрился раз пятнадцать, не меньше, пройти мимо них, одарив мрачным взглядом, и ни разу не поздоровался.

— Вы поссорились? — спросил Арнольд.

Хельга отвела глаза:

— Да.

— Почему, если не секрет?

Она отчего-то на мгновение улыбнулась.

— Не сошлись во взглядах на некоторые вещи. Не бери в голову, Арнольдо. У Сида тяжёлый характер, ты, наверное, помнишь.

— Можно подумать, у тебя лёгкий, — по-доброму поддел её Арнольд.

— Я и не говорю ничего, — Хельга покачала головой. — У него тяжёлый. У меня тяжёлый. И обоим нам некуда деться с подводной лодки. Она идёт на дно.

И Арнольд, сам не зная, зачем, накрыл своей ладонью руку Хельги. Аккуратную, красивую руку со свежим маникюром, украшенную парой тонких серебряных колец. По такой руке и не скажешь, что это рука той-самой-Хельги-Патаки. Она вполне могла бы принадлежать и кому-нибудь вроде Лайлы Сойер.

— Не нужно на дно, Хельга, — тихо сказал он. — Может быть, это вход в туннель, который ведёт через океан?

— К светлому будущему, ага, — Хельга усмехнулась.

— Почему бы и нет?

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза; затем Арнольд почувствовал, как что-то тяжело, тоскливо кольнуло его под рёбрами, и смущённо отвёл взгляд.

— Я пойду?

— Да, мне тоже пора, — тут же засуетилась Хельга, — в холле как раз кладут паркет, надо проследить, чтобы они там ничего не испортили… До скорого?

Она вскочила с дивана так быстро, что едва не уронила сумочку, в последний момент успев её поймать. На пол со стуком упал футлярчик с помадой — и Арнольд тут же наклонился, поднимая её. Хельга благодарно улыбнулась и чуть-чуть покраснела, принимая помаду из его рук; затем она торопливо поцеловала Арнольда в щёку и ушла, громко и чуть-чуть неритмично цокая каблуками.

Взгляд Арнольда упал на бумажный прямоугольник, также выпавший из её сумочки, но почти слившийся со светло-бежевым полом — и поэтому, видимо, оставшийся незамеченным. Арнольд осторожно поднял его и оглядел — по всей видимости, это была сложенная конвертиком записка, — и думал уже окликнуть Хельгу, но в последний момент остановился.

Ещё раз осмотрел записку, повертел её в руках и положил в карман.

***

Хельга стояла рядом с вешалкой и, затравленно оглядываясь, что-то искала в сумочке.

— Чёрт, да где же… — её руки, подрагивая, в двадцатый раз перерывали стандартный ворох дамских вещиц — бумажных платочков, блесков для губ, пёстрых рекламок с распродаж, куда Хельга не заходила и никогда не собиралась заходить.

Но сложенной аккуратным прямоугольником записки нигде не было.

Во время последнего своего визита Сид оставил Хельге очередной пакетик с таблетками. И сейчас, пока внутри ещё кипела злость, пока присутствие рядом настоящего Арнольда создавало иллюзию, что без ненастоящего можно прожить, — Хельга решила воспользоваться случаем и вернуть таблетки обратно, попутно сообщив Сиду кое-что из того, что она о нём думает. Раз уж он решил её избегать и с ней не разговаривать — что же, человечество придумало и другие способы передавать информацию…

Вот только найти чёртово послание никак не удавалось. Мимо прошёл кто-то из рабочих, и Хельга, сделав невинное лицо, тут же отошла от вешалки.

Шёпотом матерясь, она продолжила свои поиски.

***

Фиби появлению Арнольда совсем не удивилась. Аккуратно поправила на носу очки — такие же крупные, тяжёлые, в толстой роговой оправе, как и те, что носила в школе; вежливо — но, кажется, всё же искренне — улыбнулась, спросила деловито:

— Ты жив?

Арнольду показалось, что она никогда до конца и не верила в обратное.

Рядом с Фиби отчего-то сразу стало легче. Она, казалось, совсем не изменилась за все эти годы — такая же хрупкая, миниатюрная, сосредоточенная и серьёзная, с пронзительным и цепким взглядом зелёных глаз; Арнольду приятно было думать о том, что хоть кто-то из них не изменился.

— Как видишь, — он улыбнулся в ответ.

— Понятно.

Он вкратце рассказал о том, что случилось в Перу; Фиби слушала внимательно, не перебивая, и время от времени кивала. Поговорили об учёбе, о работе; Арнольд чувствовал, что ему не очень хочется переходить к тому, ради чего он, собственно, пришёл, но иного выхода не было.

Прозрачный пакетик с белыми таблетками внутри лёг на стол перед Фиби.

Записку, в которую был завёрнут пакетик, Арнольд предусмотрительно оставил у себя в кармане. Она состояла из единственной, но весьма многозначительной фразы: «Забери свою дрянь обратно, Гифальди». Всему своё время, решил Арнольд.

Фиби взглянула на него пристально, но вслух только спросила:

— Ты не знаешь, что это за таблетки?

Арнольд кивнул.

— И это очень важно?

Арнольд кивнул.

***

Спустя пару часов Фиби вышла из своей домашней лаборатории, села напротив Арнольда и взглянула на него, прищурившись.

— Ну и где ты это взял?

— Что это? — вопросом на вопрос ответил он.

Фиби усмехнулась.

— Амантекс.

Арнольд недоуменно взглянул на неё.

— Афродизиак, — пояснила Фиби. — Очень моден в определённых кругах в качестве лёгкой безвредной виагры для молодёжи, — она фыркнула. — Вроде как разжигает желание, увеличивает, кхм, степень удовольствия от процесса, и всё, разумеется, за счёт натуральных компонентов, без всякого вреда для здоровья… — с издёвкой произнесла она.

— Я смотрю, ты его не особо уважаешь.

— Потому что это ерунда, на мой взгляд, — Фиби махнула рукой, — уж поверь мне, как специалисту. В основном, я считаю, это обычный эффект плацебо. Да, теоретически, улучшится кровообращение таза, как следствие, усилится возбуждение, но, честно говоря… В основном этот препарат популярен у женщин, а у них, как показывает статистика, проблемы с чувственностью часто являются следствием многочисленных барьеров в подсознании. Да, некоторые молодые люди активно потчуют своих дам подобными таблетками, сами ими балуются порой, и вполне довольны — но мне кажется, просто вера в волшебную таблетку сама по себе избавляет от некоторых комплексов. А безвредность для здоровья — понятие относительное: к примеру, если смешать препарат с алкоголем, иногда появляются неприятные побочные эффекты.

Арнольд промолчал, обдумывая услышанное.

— Так где ты это взял?

— Это, хм… — на какое-то время он замялся, испытующе глядя на Фиби. — Только не говори никому, хорошо?

Из-под очков Фиби вновь окинула его взглядом, который можно было бы сравнить по проникающей силе с рентгеновским лучом, и кивнула. Арнольд знал: она не скажет. Ещё он знал, что теперь он точно от неё не отделается.

— Это выпало у Хельги из сумочки, — с какой-то неуместной торжественностью объявил он. — Вместе вот с этой запиской.

Арнольд достал из кармана уже порядком смятый клочок бумаги и развернул на столе. Фиби деловито поправила очки и приступила к исследованию.

— Понимаешь, они с Сидом сейчас… вроде как встречаются. Ну, мне так показалось. И ещё они ремонтируют то здание, где был раньше пансион моего деда, хотят устроить там бар…

Арнольд попытался описать Фиби всё — свои мысли, впечатления, все небольшие детали, что он успел подметить за последние три дня во время визитов в пансион. Рассказывал он сбивчиво и довольно бестолково, ибо сам не мог толком понять, что происходит; но Фиби всегда умела внимательно слушать — Арнольд ещё в школе очень ценил её за это качество.

Под конец она пожала плечами:

— Не знаю. Честно говоря, мы с Хельгой уже давно близко не общались. Знаешь, мне кажется, это всё-таки их с Сидом личное дело, ты всё равно не знаешь, что могло между ними произойти… Хотя меня, признаться, тоже немного удивляет, что они сошлись, мне всегда казалось, что Гифальди не в её вкусе.

Фиби помолчала ещё немного, а затем с ностальгической улыбкой добавила:

— Помнится, в школьные годы она сохла по тебе.

— Да, мне рассказывали что-то такое, — бездумно кивнул Арнольд.

— Сильнее, чем ты думаешь, — продолжила Фиби.

— Что?

— Ну… я не думаю, что мне стоит рассказывать тебе подробности, но вообще-то она относилась к тебе… очень тепло. Хотя, вероятно, со стороны это было не совсем заметно, но ты же знаешь Хельгу.

Арнольд кивнул: об этой особенности характера Хельги он знал прекрасно.

— Так что, думаю, если тебе сложившаяся ситуация совсем не даёт покоя, можешь попробовать поговорить с Хельгой. Она, конечно, может тебе нахамить, нагрубить, в тысячный раз назвать тебя репоголовым, но на самом деле наверняка прислушается к твоим советам. Впрочем, ты и сам знаешь.

— Знаю, — сказал Арнольд. И добавил, помедлив:

— Спасибо тебе, Фиби.

— Заходи, если что, — откликнулась она.

Перед Фиби не надо было ничего изображать, не нужно было рассыпаться в вежливых экивоках и притворяться; Фиби всегда всё прекрасно понимала — долгие годы дружбы с Хельгой Патаки наверняка сыграли в этом немалую роль.

Выйдя из её квартиры, Арнольд почувствовал, что настроение у него улучшилось. По меньшей мере, Хельга не пыталась передать Сиду какой-нибудь яд или наркотик; существовало множество ситуаций, в которых всё могло быть гораздо хуже. И, возможно, коли уж речь шла действительно о «лёгкой безвредной виагре», как говорит Фиби… наверняка Сид и Хельга способны сами разобраться с такими проблемами.

Но изнутри Арнольда щекотало любопытство, ему отчего-то стало интересно: неужели Хельга и вправду была в него влюблена, да ещё серьёзно? Нет, разумеется, до него долетали всякие слухи, но они явно не заслуживали внимания — кто, спрашивается, не фигурировал слагаемым в разнообразных уравнениях, начертанных на стенах спортивной раздевалки? Никаких серьёзных проявлений чувств со стороны Хельги он не замечал — а говорить могли что угодно и о ком угодно.

Или, может быть, он действительно не заметил? Может быть, покойный дедушка не зря, посмеиваясь, рассказывал ему про девчонку, которая всегда задирала его в младших классах? Всё это внезапно показалось Арнольду ужасно запутанным и сложным — он буквально ощутил, как за время, проведённое в джунглях, действительно отстал от цивилизации; но при этом и до дрожи интригующим — кажется, за то же время он успел позабыть, насколько интересными порой бывают люди, самые обычные люди…

По дороге домой Арнольд сделал лишний круг, прокатившись на автобусе по городу. Он сидел, прислонившись лбом к окну, и жадно разглядывал припорошенные снежной пудрой улицы; низенькие магазины и ларьки в пышных белых шапках; укутанных в шубы и пуховики прохожих, похожих на пузатых снегирей, синиц и воробьёв.

А ещё Арнольд решил, что завтра снова наведается в «Сансет Армз».

========== 4 ==========

Арнольд приходил к Хельге.

Хельга чувствовала себя в его присутствии какой-то дурацкой картонной куклой: ей было тяжело, казалось, даже дышать и двигаться, получалось только улыбаться в ответ на его вопросы. Она не представляла, что в ней, такой, оробевшей, одеревеневшей, мог находить Арнольд; но тем не менее — он приходил, приходил уже несколько дней подряд, и приходил специально к Хельге. Он искал её, спрашивал у рабочих, где мисс Патаки, он ждал её, если она была не в пансионе, — и всякий раз обнимал при встрече, и приносил ей сладости, и рассказывал о своих путешествиях, и о джунглях, и обо многих других вещах.

Хельга думала, что за то время, пока Арнольда считали погибшим, пока она была в этих странных отношениях с Сидом, хоть что-то в её чувствах изменилось… но нет. Арнольд был рядом — и она опять становилась той же самой влюблённой девочкой, маленькой Хельгой Патаки в розовом платьице; разве что чувства свои уже выражала не грубостью — а всего лишь смущённым молчанием, улыбками, восторженным, чуть-чуть заискивающим взглядом.

Она не надеялась, что Арнольд всерьёз к ней проявляет интерес, в это слишком страшно было поверить; Хельга говорила себе, что нет, он просто соскучился, — но для счастья достаточно было и этого. Для счастья достаточно было каждый день видеть Арнольда, слышать его голос; для счастья достаточно было, чтобы по возвращении в пансион ей кто-нибудь сообщал ненароком:

— Мисс Патаки, вас искал мистер Шотмэн…

А ещё этого было достаточно, чтобы совсем не думать о том, что Сид с ней так и не начал разговаривать. Точнее, он разговаривал — ледяным, сухим тоном и исключительно по работе; когда же Сиду не надо было сообщить Хельге что-то важное, он вёл себя так, будто вместо Хельги было пустое место. Пустое место, которое нужно за какие-то грехи особенно тщательно сверлить мрачным, ненавидящим взглядом.

Хельга чувствовала, что сейчас, когда Арнольд вернулся, когда он приходит к ней в пансион, говорит с ней и даже иногда накрывает ладонью её пальцы, — будет лучше именно так. Будет лучше, если Сид будет вовсе её игнорировать; всё лучше, чем пытаться увязать в единую картину Арнольда настоящего и того Арнольда, что приходил по ночам.

Таблетки она так и не нашла. Какое-то время на душе было беспокойно — мало ли кто мог найти их вместе с запиской? — но Хельга быстро позабыла об этом; сейчас, когда Арнольд так часто оказывался с ней рядом, в голове бродили совершенно другие мысли. Каждая встреча заряжала Хельгу головокружительным счастьем; одного получасового разговора ей хватало, чтобы до самой ночи порхать по пансиону, едва ли не напевая себе под нос, весело разделываясь со всеми делами. И в такие минуты Хельга чувствовала себя не менее счастливой, чем тогда, когда Арнольд был рядом.

Иными словами, счастлива она была почти круглосуточно.

***

Арнольд приходил к Хельге.

Арнольд всё сильней убеждался, что он мало что понимает в человеческих чувствах. Он смотрел Хельге в глаза, скрупулёзно изучал её улыбку и выражение лица, анализировал все немногочисленные реплики — но так и не смог ответить на свой вопрос, не смог удовлетворить своё алчущее любопытство.

Мысль о том, что он ей не просто серьёзно нравился раньше, он и нравится до сих пор, казалась абсурдной и дикой; с другой стороны, именно эта абсурдность и дикость и заставляли остановить на ней своё внимание; с третьей стороны, Арнольд не мог понять, имеет ли эта мысль хоть что-то общее с реальностью. Он в который раз жадно наблюдал за Хельгой — но так не находил ответа на свой вопрос; он чувствовал себя совершенно беспомощным — но не сдавался и продолжал приходить.

Сид продолжал обходить их стороной; кажется, с Хельгой они поссорились довольно серьёзно. У Арнольда пару раз мелькала мысль о том, не мог ли он со своими визитами стать причиной этой ссоры, но он тут же гнал из головы подобные глупости.

— Я тут не мешаю? — как-то раз шёпотом осведомился он, когда Сид в очередной раз прошёл мимо, трижды успев обернуться.

— Мешаешь? — Хельга удивлённо приподняла бровь.

— Ну… вы тут работаете, и все дела…

Она улыбнулась.

— Ну что ты, Арнольдо.

Раньше она была чуть более многословной, подумал Арнольд; та бойкая девчонка, с которой он учился в одном классе, никогда за словом в карман не лезла, да и в колледже Хельга была явно не из тихонь. Но, как видно, меняются все — уж Арнольду ли было не знать; в конце концов, чему удивляться, если уж Хельга сошлась с Сидом…

— Сид на тебя явно злится, — сказал как-то раз Арнольд. — Может быть, я могу вам чем-то… помочь? Помирить?

Он так и не понял, почему Хельга опять заулыбалась.

— Помочь? Нет-нет, Арнольдо… не нужно. То есть, это, конечно, очень мило с твоей стороны, но правда… Не нужно.

***

— Хельга, он мне мешает.

Хельга уже настолько привыкла, что Сид с ней практически не разговаривает, что невольно вздрогнула от такой громкой, чётко произнесённой фразы. И главное — фразы, которую Сид вполне мог бы и не говорить. Во всяком случае, Хельга считала именно так.

— Соболезную, Гифальди.

Сид стоял к ней спиной и упорно не поворачивался. Кажется, он даже начал отковыривать ногтем старые обои со стены, как показалось Хельге.

— Патаки, ты забываешь, кто из нас двоих здесь главный.

— То есть ты правда думаешь, что я не найду больше нигде другой работы, Сид? — фыркнула она в ответ. — Что меня здесь что-то держит? Вздумал меня шантажировать, что ли?

Сид достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Его движения были настолько медленными, будто он выполнял какую-нибудь сложную ювелирную работу, а не закуривал тысячный в своей жизни «Данхилл».

Лишь когда белое облачко дыма поднялось над его макушкой, он с усмешкой произнёс:

— А вот об этом давай с тобой поговорим тогда, когда твой любимый Арнольдо снова отчалит в какие-нибудь замшелые джунгли.

Хельгу будто обожгло изнутри. Сид продолжал в открытую давить на её слабые места, и сейчас ей почему-то было куда больнее, чем тогда, в первый раз.

— Гифальди, может, хотя бы повернёшься ко мне, прежде чем говорить такие вещи? — её голос предательски дрогнул.

— Не делай вид, что ты не понимала этого без меня, — ответил Сид, продолжая созерцать стену.

— Трус, — бросила Хельга и ушла, не дожидаясь ответа.

Тот вечер она провела за компьютером, попивая виски — без всякой колы на этот раз, — и листая сайт с вакансиями по работе. И всячески отгоняя от себя мысли о том, что, когда она уволится из пансиона, — скорее всего, видеться они с Арнольдом перестанут.

***

Арнольд и Хельга сидели в холле «Сансет Армз» на стареньком диване — некогда тёмно-бордовом, после месяца ремонта заляпанном краской до состояния полной пятнистости. Говорить было особенно не о чем: у Арнольда почти иссяк запас историй, которые он мог рассказать Хельге, да и он не особенно привык солировать в разговоре; Хельга же предпочитала молчать и улыбаться.

Впрочем, им было не особенно сложно молчать, и даже упрямые мысли о том, действительно ли она к нему что-то чувствует, не доставляли Арнольду особенного дискомфорта. В наблюдении за тем, как двое рабочих штукарят стену поодаль, было что-то медитативное; и Арнольд уже почти что погрузился в собственные раздумья, когда Хельга внезапно заговорила, да ещё и сказала то, чего он от неё совсем не ждал:

— Думаю отсюда уходить.

— Из пансиона? — как будто это было и так не ясно.

— Угу.

Настроение резко и бесповоротно испортилось; Арнольд почувствовал себя разочарованным — и даже немного обманутым почему-то. В том, как Хельга заботилась о здании пансиона, было что-то трогательное, что-то, из-за чего складывалось ощущение, что Хельга этим зданием тоже дорожит, что для неё тоже с ним связано что-то важное и интимное. Арнольду казалось, что пансион в гораздо большей сохранности, пока здесь Хельга; и если она вот так просто уйдёт, оставит всё это…

Конечно, нельзя было её осуждать. Конечно, вряд ли она поймёт Арнольда — у неё ведь здесь не жил кто-то по-настоящему родной и близкий.

Он только спросил:

— Почему?

— Из-за Сида, — коротко ответила Хельга.

— Я могу чем-нибудь помочь?

Она устало улыбнулась:

— Ты уже спрашивал.

А затем — незаметно оказалась как-то слишком близко, и её голова легла Арнольду на плечо, и он почувствовал запах духов, исходящий от её волос, и пальцы сами коснулись её щеки; и это было неправильно, ужасно неправильно — до мурашек, до дрожи в костях, и могло бы стать неправильнее ещё в сотню, в тысячу раз — хватило бы какой-то пары минут.

Но тут появился Сид.

***

Это было той самой последней соломинкой, которая ломает верблюду позвоночник нахер, увлекая за собой все остальные кости.

Сиду изначально, конечно, не следовало в это во всё ввязываться. Нетрудно было догадаться, что это не кончится ничем хорошим. Но Хельга Патаки была очень мила, и губы её были пухлыми и розовыми, а блузка — чересчур открытой; и Сиду казалось, что в том, как он по ночам принимает обличье Арнольда, чтобы трахнуть такую хорошенькую, пусть и слепо влюблённую девицу, даже есть какое-то скрытое… превосходство…

А теперь Арнольд сидел, развалясь, на диванчике в холле будущего бара Сида Гифальди, и обнимал эту самую девицу, и гладил её по щеке, и девица, то есть Хельга, широко улыбалась, как лягушка, и явно млела, и Сид…

— Арнольд, можно тебя на минуту?

Сид отвёл его на второй этаж, в ту самую комнатку, где они сидели втроём во время первой встречи; и как только дверь захлопнулась — вновь ощутил себя трусливым мальчишкой, с которым сильный и смелый Арнольд сейчас будет говорить так ласково, успокаивающе…

Но детство кончилось, и давно.

— Арнольд, у вас с Хельгой что-то есть?

— Ты ревнуешь?

Сид пожал плечами. В тот момент это было наиболее честным из возможных ответов.

«А у меня есть основания?» — хотел было спросить он, но не успел.

— В таком случае, — Арнольд опустил взгляд и глубоко вздохнул, будто собираясь с мыслями, — Сид, скажи пожалуйста, только честно, какие таблетки ты даёшь Хельге?

По коже пробежала холодная мелкая дрожь.

И детство вернулось вновь.

***

Сид рассказал Арнольду всё — и не осталось сил даже на то, чтобы возненавидеть себя за это.

Сид рассказал Арнольду про первую встречу с Хельгой у «Сансет Армз», про занюханный бар, про пиво, ром и колу, про то, что разговор зашёл именно о нём, об Арнольде, и про то, почему Сид бросил всё-таки в бокал Хельги тот злополучный препарат. Впрочем, в последнем рассказ Сида мог не совсем соответствовать истине — по той простой причине, что Сид и сам не понимал, что им двигало. Такое случается иногда с людьми. Особенно после определённой дозы алкоголя.

Сид рассказал Арнольду про первую ночь с Хельгой у него в квартире, про первое утро, про разорванную рубашку и злые удары, следы от которых не сходили ещё пару дней, про то, как Хельга ушла и была тысячу раз права — а потом зачем-то вернулась. Про то, как он отменил в тот день все свои дела, чтобы сидеть с ней рядом, глядя на то, как она ест пиццу с тягучим сыром, — и сам не знал, зачем он это сделал; про то, как позже, ближе к вечеру, её губы стали слишком хороши, чтобы их касался только сыр.

Про то, о чём попросила Хельга, в чём он не смог ей отказать.

Про то, как в тот же вечер она ждала его у подъезда с планшетом в руках и выглядела так, будто уже не первый год ждала его именно у этого чёртова подъезда. Будто всё происходит так, как и должно происходить.

Сид рассказал Арнольду про то, как Хельга перешла работать в его будущий бар, про то, как сотрудничество оказалось на удивление плодотворным; про то, как им удалось совместить рабочие и личные отношения, с одной лишь поправкой: если в первых для Хельги фигурировал Сид, то во вторых — Арнольд. Сид рассказал про то, как они с Хельгой гуляли по скрипучему снегу, взявшись за руки, и Хельга задавала какие-то странные, неуместные вопросы, и вообще у неё столько всякой требухи всегда было в голове, у этой Хельги, и как только её парни могли это выдержать, и…

— Чего ты сейчас хочешь, Сид? — спросил Арнольд с той самой понимающей, спокойной, мудрой улыбкой, которая всегда Сида одновременно и восхищала, и приводила в состояние исступления.

— В смысле? — не понял Сид.

— Ну… чего ты хочешь дальше от себя и от Хельги? Перед тем, как что-то делать, нужно сперва решить, чего именно ты хочешь добиться.

Сид ответил не сразу. В глубине души он чувствовал, что больше всего от себя и от Хельги он бы хотел, чтобы их встречи у «Сансет Армз» никогда не произошло. И всего остального — тоже. Это был в самом деле самый правильный и привлекательный вариант; жаль лишь, он был уже никак не реализуем.

Арнольд смотрел на него внимательно и участливо — будто и не услышал только что из уст Сида далеко не самых приятных слов в свой адрес, пусть даже и в качестве цитат из разговора. Пусть и в общих чертах, но Арнольд знал теперь, что Сид осуждает его, сплетничает о нём, — и всё равно хотел помочь, а не размазать Сида посредством пары ударов кулаком по поверхности Земли.

Сид заметил эту черту в Арнольде уже давно — и не переставал ей удивляться и ею восхищаться одновременно. Кажется, это называется благородством, восторженно думал Сид. Кажется, мне такому не научиться никогда, восторженно думал Сид и шёл дальше, на задний двор школы — продавать шутихи и алкоголь в бутылках из-под сока.

— Я хочу, чтобы всё это разрешилось с минимальными потерями, Арнольд. И ещё… ещё хочу, чтобы мой будущий бар не пострадал.

Трусливый мальчишка. Трусливый мальчишка опять поднял голову — и теперь сквозь пелену лет глядел своими круглыми испуганными глазами на взрослого и сильного Арнольда.

— А конкретнее?

Сид молчал. Арнольд смотрел на него внимательно и ласково; затем, видимо, поняв, что ответа не дождётся, негромко произнёс:

— Знаешь, я не буду скрывать, мне немного странно… страшно… после того, как я узнал, как ко мне относится Хельга. Не знаю, может быть, я действительно не замечаю очевидных вещей, но я никогда и не думал, что это… — Арнольд махнул рукой. — Словом, я её не люблю, Сид. Точнее, люблю… но только в том плане, что хочу, чтобы у неё всё было хорошо.

— Она тебе просто нравится, да? — горько усмехнулся Сид, вспомнив их старую детскую игру. — Просто нравится, а не нравится-нравится?..

Арнольд слегка покраснел.

— Откуда ты знаешь?

— Да об этой присказке знала вся школа. И о том, в каких ситуациях Лайла Сойер любит её употреблять, — тоже.

Они ещё помолчали; как ни странно, показалось, что от воспоминаний о детстве в комнате стало на градус теплей.

— Сид, — сказал Арнольд, — если ты попросишь, я оставлю вас с Хельгой разбираться самостоятельно. Я не скрою, мне бы очень хотелось вам чем-нибудь помочь, но… возможно, это действительно ваше дело.

Кажется, коротышка наконец понял, что иногда в чужие проблемы действительно лучше не вмешиваться, и это самое гуманное, что только можно сделать, с усмешкой подумал Сид. Кажется, жизнь чему-то научила Арнольда. Сид был бы счастлив сказать то же самое и о себе. Но не мог.

Слова, правильные, нужные слова застряли в горле; тот самый мальчишка в зелёной кепке, который вечно пытался произвести на всех впечатление, стараясь выглядеть круче, чем он есть, и так боялся быть искренним, снова поднял голову и взглянул на Арнольда.

— Послушай, Арнольд… пожалуйста, решай сам, ладно? В конце концов, ты замешан здесь ничуть не меньше, чем мы с Хельгой, — Сид неуклюже улыбнулся, — и мне бы не хотелось просить тебя о подобных вещах, в конце концов, пускай Хельга выберет сама, мне кажется, так будет правильно…

Бесполезные оправдания макаронинами сплетались на языке, вылетали наружу липкой, склизкой, отвратительно-белой крахмальной массой.

Серьёзному, рассудительному, взрослому Сиду, который привык брать на себя ответственность за свои поступки, на секунду захотелось взвыть, обхватить голову руками и что есть силы побиться ею о близлежащую стену.

Но он со всей своей взрослостью и рассудительностью подавил в себе это желание.

***

В ту ночь Арнольд практически не спал.

Голова напоминала пчелиный улей, огромный, набухший, непрерывно гудящий сотнями монотонных голосов. Мысли теснились, заглушали одна другую; Арнольд не знал, с чего начать, за что ухватиться в этом жужжащем хаосе, какую ниточку нужно выбрать, чтобы распутать весь клубок.

Возможно, ему стоило уйти. Вероятнее всего, ему действительно стоило уйти. В жизни ему приходилось слышать подобное множество раз — но чаще всего он сам был с этим совершенно не согласен; а сейчас… сейчас он правда понимал, что всё это, кажется, не его дело.

Но Хельга, оказывается, едва ли с ума не сошла от любви к нему — не его дело?

Но Сид, оказывается, уже сколько лет тихо задыхался от зависти к нему — не его дело?

Но эти двое вместе, потому что одна научилась воображать на месте второго его, Арнольда, а второй даже этому рад, лишь бы хоть в чём-то оказаться на месте того, кому всегда завидовал.

Не его дело?

Арнольд не мог понять, когда он успел поломать стольким людям жизнь, — он, который всегда старался делать только хорошее, заботиться об окружающих, помогать им при любой возможности… как? Всю жизнь ему казалось, что если действительно относиться к людям по-доброму — то и они ответят тем же, и, вопреки множеству увещеваний, эта теория подтверждалась: даже в глубинах джунглей от неведомой болезни его спасли небезразличные к чужому горю люди. Как же могло получиться, что ребята, которых он знает с самого детства…

Эту мысль, впрочем, вовремя перехватила другая, гораздо более насущная, гораздо менее тоскливая и неприятная: что ему теперь делать?

Хельга была ему симпатична, но не более того; и её болезненное помешательство, её одержимость, которая дошла до того, что она видит Арнольда на месте других людей, — отталкивала сильнее всего. Если бы Арнольд увиделся с ней на встрече одноклассников, обратил внимание на то, что она стала куда красивей, и предложил бы прогуляться — быть может, всё сложилось бы иначе, и тёплая симпатия переросла бы в нечто большее; но с учётом того, как она относилась к Арнольду сейчас, — он попросту не мог взвалить на себя такую ответственность.

С другой стороны, если не он — то кто?.. Сид Гифальди со своим набором волшебных таблеток?

Злополучный пакетик с таблетками до сих пор лежал у Арнольда в кармане; он забрал его у Фиби — глупо было оставлять, с учётом того, как Фиби относилась к подобного рода препаратам. Точнее сказать, даже не задумывался — просто на автомате положил в карман; сейчас же, сев на кровати, взяв со стула свои джинсы, он вновь достал пакетик и принялся рассматривать его в свете ночника.

Простые белые кругляши, неотличимые от какого-нибудь аспирина, — их, должно быть, легко спрятать в сумочке, и никто, увидев краем глаза стандартные белые таблетки, не заподозрит неладного. Это напоминало Арнольду скорее какой-нибудь секретный шпионский препарат из телесериала, нежели лёгкую разновидность виагры-унисекс. В памяти снова всплыли слова Фиби:

…но мне кажется, просто вера в волшебную таблетку сама по себе избавляет от некоторых комплексов. А безвредность для здоровья — понятие относительное: к примеру, если смешать препарат с алкоголем, иногда появляются неприятные побочные эффекты…

Арнольд прикрыл глаза. Рой его мыслей жужжал всё яростнее, улей грозно раздувался от их напора, и голова начинала болеть от напряжения и бессонной ночи…

Внезапно настала тишина. Все мысли ушли, оставив место лишь одной. Одной, которая Арнольду отчаянно не нравилась, — но несмотря на это, он уже чувствовал, что это единственный верный вариант, и никакие другие, пусть даже более приятные и привлекательные, не окажутся правильнее.

Арнольд глубоко вздохнул, затем распахнул глаза и достал из другого кармана джинсов мобильный телефон. Пять часов утра, краем глаза заметил он, прежде чем открыть телефонную книгу и найти там номер Сида Гифальди.

— Алло, Сид? Да, прости, я знаю, что разбудил. Но это очень важно.

***

На следующий день Хельга пришла увольняться. Новую работу она, разумеется, ещё не нашла — лишь, изучив соответствующие сайты, поняла, что существенной проблемы это и вправду не представит; работать же на Сида она больше не желала.

Точнее, так она себе говорила; на самом деле ей просто становилось всё неуютней и тяжелее находиться в здании пансиона. В глубине души она была согласна с Сидом: если она столько лет не была интересна Арнольду, то вряд ли внезапно стала интересна сейчас — и очень скоро она это поймёт и сама в этом убедится; вот только убеждаться отчаянно не хотелось. Больше хотелось сбежать, пропасть, оказаться где-нибудь подальше отсюда — чем быть в очередной раз грубо ткнутой носом в то, что единственный мужчина, который существует для тебя на свете, совершенно в тебе не заинтересован.

Впрочем, Арнольд в тот день и так не пришёл. Хельга даже специально спросила об этом у одного из рабочих, что отделывали крыльцо и потому вряд ли могли не заметить кого-нибудь из вошедших. Тот в ответ лишь покачал головой; Хельга горько усмехнулась и поняла, что совсем не удивлена. Визиты Арнольда были чем-то вроде… сказки; короткой и прекрасной сказки — возможно, созданной для того, чтобы Хельга вычеркнула из своей жизни Сида Гифальди.

Где-то в глубине души она уже приняла решение: дальше она пойдёт одна. Без Арнольда и без Сида. Будет трудно, разумеется; но всё это, если вдуматься, — лишь возвращение на круги своя, к тому самому моменту, когда она ещё не знала, что Арнольд жив, и не столкнулась случайно у дверей «Сансет Армз» с Сидом.

В голове было пусто. В груди было пусто. Хельге было никак. Сид прятал взгляд, когда отсчитывал ей деньги. Напоследок Хельга посидела ещё с полчасика в холле, старательно делая вид, будто всецело увлечена своим планшетом. Сид следил за ней издалека и прятал взгляд. Арнольд так и не пришёл.

Когда Хельга, наконец донеся себя домой, чуть подрагивавшими руками раскрыла сумочку, чтобы достать оттуда деньги, — она обнаружила на самом верху узкий бумажный прямоугольник.

***

«Прости меня, Хельга.

Я приеду вечером.

Поступай как знаешь».

В записку был завёрнут тонкий полиэтиленовый пакетик с уже знакомыми Хельге белыми таблетками.

***

Вкус колы и рома будто осел на языке сладким, противным налётом.

Хельга пообещала себе, что попытается послать его к чёрту. Его. Арнольда. Того-Арнольда-который-придёт-к-ней. К чёрту. При желании она могла бы заключить с собой пари — сумеет ли она выговорить хотя бы слово «иди», прежде чем её губы займутся более интересным делом.

Разумеется, нет.

Он позвонил в её квартиру, он шагнул за порог — и дальше всё смешалось. Все её светлые планы по поводу того, что она будет жить одна, что она будет бороться, что она не даст сломать собственную жизнь, — рассыпались, точно карточный домик.

Хельга жадно, осоловело тянулась к его рукам, к его губам, и отдавалась ему так самозабвенно, как никогда раньше, даже в первую ночь; Хельга чувствовала, что утром, проснувшись, ощутит себя отвратительно, омерзительно бессильной, и ничего не сможет с этим сделать — но «утро» находилось где-то в далёком-далёком будущем, а Арнольд был совсем рядом.

И несмотря на всю страсть, накопившуюся за время разлуки, — они отчего-то были друг с другом так нежны и упоительно осторожны, как не были никогда раньше. Хельга помнила тёплые губы Арнольда, мягко обнимающие её соски; его язык, скользящий по внутренней стороне бедра; его уверенные руки, сильные пальцы…

Она уснула, чувствуя себя сладко опустошённой, крепко, всем телом прижавшись к Арнольду.

Сейчас, ночью, она могла обнимать его как угодно — зная, что утром его рядом с ней всё равно уже не будет.

***

Но он был.

Он легко поцеловал Хельгу в плечо и, осторожно выбравшись из её объятий, встал с кровати и принялся одеваться.

Хельга лежала, не открывая глаз, и всё гадала, не снится ли ей всё это.

Она слышала чьи-то стихающие шаги, немногим позже — утробное урчание чайника на кухне. А ещё чувствовала запах кожи, оставшийся на подушке рядом с ней, — баюкающе-сладкий запах кожи, которым раньше ей случалось наслаждаться лишь воровато, урывками. Теперь она могла вдыхать его медленно, чувствуя, как взволнованно кружится голова и мир опять начинает ласково плыть вокруг неё, покачиваясь.

Затем она вновь услышала шаги, и над ухом вскоре раздался голос:

— Хельга, просыпайся, идём завтракать.

Она открыла глаза и увидела его.

Арнольда.

Настоящего. Живого. Не того-кто-приходил-к-ней-ночью — а того, кто не рассеялся и утром, не превратился в кого-нибудь другого, кого Хельга не желала видеть.

Хельга не задавала вопросов. Ничего не говорила. Она встала с кровати и пошла за Арнольдом на кухню, и там молча села за стол и лишь смотрела, улыбаясь, как Арнольд наливает ей чай и кладёт на тарелку пару румяных блинчиков.

— Ты всё ещё не веришь, что я тебе не снюсь? — спросил он.

Хельга кивнула.

— Сид вчера мне всё рассказал. И знаешь, прости за этот спектакль, я, может быть, не должен был так делать, но…

Хельга кивнула. Она могла бы задать Арнольду кучу вопросов — почему, зачем, что теперь будет дальше, — но всё это не имело никакого смысла. Хельга предпочитала молчать, каким-то краем сознания боясь, что иллюзия развеется, стоит только заговорить, — и всё опять будет по-старому. Поэтому Хельга молчала; молчала и разглядывала узоры на молочно-белой фарфоровой кружке, что вертел в руках Арнольд.

— Таблетки были пустышками, да и записку, как понимаешь, писал не Сид, хоть написана она была и с разрешения Сида, — продолжал он. — Быть может, я не имел права так делать и это было бессовестно, — он пожал плечами, чуть заметно улыбнувшись, — но знаешь, я подумал, что ты обрадуешься оригиналу больше, чем копии…

Арнольд поставил кружку на стол. Какая-то коричневая жидкость качнулась внутри неё, темнея на фоне белого фарфора. Хельга, не сдержавшись, наклонилась поближе, уловив давно знакомый характерный запах; и подумала, что как только эта бутылка колы и эта бутылка рома подойдут к концу — на этой кухне больше никогда не будет ни того, ни другого.

На их с Арнольдом кухне.

Арнольд сделал ещё один жадный глоток из кружки. Затем подошёл к Хельге, ласково убрал прядь волос с её лица, приятно пощекотав щёку, наклонился и поцеловал в губы.

И всё остальное перестало иметь значение.