Зеркала времени (СИ) [Medieval story] (fb2) читать онлайн

Предисловие.

Зеркала, пожалуй, самые загадочные обитатели нашего мира. Да, именно обитатели. У каждого зеркала есть душа, история, энергетический заряд. Зеркало — это советчик, коридор, проводник.

Зеркала таят в себе ответы и вопросы, потому как сами сотканы из материи вопросов и ответов. Зеркала мистические проводники, гуру. Зеркала — тихие убийцы, великие благодетели, ведь они отражают то, что в нас уже есть.

Весь наш мир — это огромное зеркало. Немного заторможенное, с поправкой на время, но зеркало. Оно дает нам все, что мы хотим. Именно поэтому бойтесь своих желаний, они всегда сбываются!

Спасибо Михаилу Афанасьевичу Булгакову и Габриэлю Гарсиа Маркесу за их мистический реализм. Одному за русский, другому за латиноамериканский…

========== Пролог ==========

Комментарий к Пролог

«Я пропал, как зверь в загоне…»

Б. Л. Пастернак

Он выл как раненый зверь. Не фигурально, не литературно. Натурально. Выл. Выл, разбивая кулаки о бетонные стены. Выл, мечась по комнате. На секунду успокаивался. Тяжело дыша, валился на пол. Вздрагивал от рыданий. Потом садился, обхватывая колени руками, и смотрел в одну точку, раскачиваясь в унисон своим рыданиям и внутреннему камертону. Я садилась рядом и гладила его по голове. Он успокаивался, обессилено клал мне голову на плечо. Я перебирала россыпь русых волос и что-то шептала. Он обнимал меня. Потом отталкивал. Со всей злостью бессилия. Целовал руки, просил прощения. И вновь метался как раненый зверь.

— Я не могу! Я не хочу! Не хочу видеть, как разрываются сердца родителей от горя. Не хочу видеть, как меня оплакивают мои друзья. Я слабый. Я не могу!

И он снова валился на пол и рыдал в голос. Я не могла найти слов, чтобы успокоить его. Чтобы облегчить эту боль. Всепоглощающую тоску. Это был не просто банальный «выход из зоны комфорта». Это был выход из жизни. И духовный и физический. Там, сейчас в кишинёвской больнице, лежало тело, оболочка. Созданная по образу и подобию со стопроцентной схожестью. Тождественная. Похожая на него. Оболочку оплакивали друзья, родители, коллеги. Оплакивали авансом, ибо врачи боролись, но были бессильны. И он сам уже был бессилен что-либо изменить. После драки кулаками не машут. Он принял решение. Сам. Без моего давления или помощи. Он сам разговаривал с Виктором. Он сам дал согласие. В 2016 его ждала новая оболочка. Выращенная по всем правилам. В лучших традициях элитных «слайдеров»…

Конечно, первый прыжок — пугает и обескураживает. Можно много рассказывать, о том, как это бывает, но ничто не сравнится с первым опытом. Это как первая любовь, первый секс, первая смерть. Там, после прыжка будешь ты в новом здоровом, идеальном теле. Но, каждый раз открывая глаза и начиная осознавать себя, ты задумываешься — а ты ли это? Твои ли это воспоминания? Твоя ли душа?

Я долго пыталась понять, как они так делают, что тело, разум и душа вновь собираются воедино? И если с оболочкой и памятью все достаточно просто, но душа? Понятно, что в распоряжении Виктора (хотя он настаивал на том, что он ВиктОр, на французский манер) находились не только все самые современные вселенские технологии, но и лучшие шаманы, ведьмы, боевые маги. Но как ему удавалось синхронизировать всё и всех — оставалось для меня загадкой уже много лет. Или секунд?

— Всё! — обречено выдохнул он и спиной съехал по стене, — Я умер…

На экране над его головой врачи отключили его тело от аппарата искусственной вентиляции легких. Это был конец. Конец эпохи. На часах было 17.54 утра. На календаре 23 марта 1989 года.

Он встал. Шатаясь дошёл до кушетки и повалился на неё. Я не мешала. Я понимала, что ему нужно поспать, забыться, отдохнуть. Свыкнуться с тем, что назад дороги нет. Всё. Казалось, еще секунду назад можно было что-то переиграть, а теперь уже нет. Предлагаемые обстоятельства изменились. Впереди новые свершения, разочарования, победы. Впереди прыжок. Впереди изменение истории и «завтра». Будут ли живы его родители, когда мы вынырнем? Я не хотела об этом думать… Именно поэтому мне пошли навстречу и позволили спасти его отца. В этой реальности. ВиктОр даже выделил лучшего алхимика Средневековья и лучшего шамана Гипербореи, чтобы они, под видом обыкновенных израильских врачей Штульмана и Катца, смогли поправить шаткое здоровье отца — ему было так сложно рвать материнскую пуповину, что осознание того, что мать не останется одна, значительно облегчало тоску от неминуемой разлуки.

Виктор дал ему три с половиной месяца перед прыжком на то, чтобы попрощаться со всеми, кто, так или иначе, был ему дорог. Дальше по плану был приступ в прямом эфире, который произошёл уже с двойником. Все последующие события мы наблюдали в этой комнате на экране. Я наблюдала. Он их проживал. Каждую слезу, каждый крик, каждый вздох.

Уснул он молниеносно — настолько выжгла, испепелила его эта трехдневная истерика, пока врачи боролись за жизнь его клона. Да, да. Если вы чего-то не видели, это не значит, что этого нет. Клонирование уже давно вошло в арсенал инструментов слайдеров, ибо без него путешествовать во времени просто невозможно. Новое тело выращивается в лаборатории и ты просыпаешься уже в нем после прыжка. Процесс автоматизирован и контролируется из головного офиса на Альфа Центавре (ну мне хочется так думать, т.к. никто не знает, где находится центральный офис — быть может в Арбатском подвале, на верхушке Эйфелевой башни или на дне Марианской впадины).

Но, как я уже говорила, первый раз — всегда страшно. Я помню свой первый раз. Тогда я не понимала, на что я иду. Это была игра. Точнее это был шанс переиграть самого серьезного и изощренного соперника — свою судьбу.

Я пришла устраиваться на работу. Точнее мне предложили работу. Просто написали электронное письмо. Чем-то зацепили. Я приехала. Потом ещё раз. Потом снова. Я прошла 7 кругов ада — 7 собеседований с разными специалистами. После чего встретилась с Виктором.

Это было лето. Мы встречались в московском ресторане Аист. Я приехала раньше и ждала его на веранде. Он зашёл и все официанты, в едином порыве, обернулись к нему. Виктор был в свитере и, почему-то, в сланцах. В руках он вертел старинную трость с головой пуделя вместо набалдашника. Говорил медленно и по существу. Сразу сказал, что я им подхожу. Но платить они мне не будут. Я опешила. А он протянул мне золотую карту на мое имя. «Мы Вам не будем платить. Все наши деньги — Ваши.» Я, наученная программой «Орёл и решка», полюбопытствовала о лимите золотой Карты, на что получила ответ, что лимита нет. И что я могу купить себе не только сумку Шанель, но и весь модельный дом с фабриками и Лагерфельдом в придачу. А на сдачу все магазины Desigual по всему миру. Однако ВиктОр был уверен, что я этого делать не захочу. Во всяком случае сейчас. Сейчас, когда он дал мне мое первое задание… и, что показательно, мне дали возможность отказаться. Но неужели я могла так бездарно про… скажем, «не воспользоваться» таким шансом?..

========== Часть 1. Операция «Творец». Глава 1 «Объект». ==========

Комментарий к Часть 1. Операция «Творец». Глава 1 «Объект».

«Начало было так далёко, так робок первый интерес…»

Б. Л. Пастернак

Я стояла перед дверью гримерной комнаты и пыталась унять дрожь в ногах. Так я нервничала всегда перед полетом или перед походом к стоматологу. А тут, казалось, стоматолог будет лечить меня без наркоза на протяжении трансатлантического перелета. Дыхание никак не хотело успокаиваться и, с потрохами, выдавало мое чрезмерное волнение. Нет, волнение то было абсолютно оправдано — известный актер, кумир миллионов. Но у меня были свои причины для того, чтобы терять почву под ногами.

Я глубоко вздохнула и постучала.

Сердце оборвалось. Вот сейчас. Сейчас. Сейчас. Это было за гранью понимания и на периферии сознания. Реальность и ирреальность. Сон и явь…

— Войдите, — сердце сжалось. Такой родной и такой далекий голос. Уж никогда бы не подумала, что услышу этот манящий голос своими ушами. Так буднично, устало.

Я осторожно открыла дверь и переступила порог.

Ничего необычного. Обыкновенная останкинская гримерка. Зеркало, раковина, пара стульев, вешалка. Хотя чему я удивляюсь — время такое, что все равны. Хоть Звезда всесоюзного масштаба, хоть токарь третьего разряда. Излишества — это все для проклятых капиталистов. А у нас, в стране советов, отличаться не принято.

— Вы что-то хотели? — усталые глаза. Усталый голос. Он сидит вполоборота у гримировального столика. Ловлю его взгляд через зеркало.

— Да. Я из «Телерадиовещания». Мой начальник вчера с Вами договорился об интервью, — я всеми силами пыталась скрыть предательскую дрожь.

— А… да… — растеряно ответил он, — Проходите.

Я прошла, но осталась стоять.

— Присаживайтесь пожалуйста, — и он жестом указал на стул напротив. Он мне сейчас напоминал мудрого Каа. Я же чувствовала себя безвольным бандерлогом. Одного взгляда этих синих глаз хватило, чтобы я перестала осознавать себя, свою легенду и свою задачу, — Начнём?

— Конечно, — слишком бодро отозвалась я и достала из сумки блокнот и ручку, походу сетуя на то, как тяжело жилось без диктофонов журналистам в прошлом веке, — Итак, первый вопрос…

Однако задать его я не успела. Мой собеседник побледнел, по лицу и телу прошёл спазм, костяшки пальцев побелели и он впился пальцами в столешницу.

Я испугалась.

— С Вами все в порядке? Может врача вызвать?

— Нет, нет. Все в порядке, — еле слышно прошептал он, — голова… сейчас пройдёт…

Прошло несколько минут. Боль не уходила, а я начинала паниковать.

— Простите, — он поднял на меня затуманенные глаза, — это может показаться нереальным, но я могу Вам помочь, облегчить боль. Ну, если, конечно, Вы мне доверитесь.

Он смотрел на меня глазами полными боли, взвешивая «за» и «против».

— Я готов, — спустя несколько секунд, показавшиеся мне вечностью, ответил он.

Я встала позади него, попросила закрыть глаза и запустила пальцы в его русые волосы. На самом деле для снятия боли не нужен физический контакт, но я просто не могла удержаться. И так события начали развиваться не совсем так, как мы планировали с Виктором.

Я вытягивала и отрывала нити боли. Я знала причину, но сама уничтожить ее не могла. Поэтому я купировала симптомы. Вообще снятие боли — это самое простое, чему учат шаманы междуречья на своём ускоренном курсе «Я против себя».

Спустя несколько минут спазм ушёл. Объект открыл глаза и посмотрел на меня. Я рефлекторно отдернула руки и отступила на шаг назад. Спохватившись, я смутилась и пошла мыть руки, сбрасывая с них обрывки негатива.

Я чувствовала движение воздуха за моей спиной. Холодок пробежал по позвоночнику и тут же я почувствовала его руки на своих плечах.

— Вы себе даже не представляете, как я Вам благодарен! Я чувствую, будто заново родился! И ведь я даже не знаю Вашего имени.

— Вера, — ответила я и повернулась к нему.

— Так зовут мою бывшую жену, — усмехнулся он.

— Я знаю, — ответила я смотря прямо в глаза. Это было опасно. Я тонула в синеве.

— Скажите, что я могу для Вас сделать? — он взял мою руку в свои ладони и, не отводя глаз, еле ощутимо, коснулся ее своими губами. Это был сигнал.

— Вы можете меня простить, — прошептала я.

— Простить? За что?

— За это, — я встала на цыпочки и поцеловала его. Сама. Едва коснулась его губ. Задержала поцелуй на пару лишних секунд. Потом отстранилась и открыла глаза.

Он был обескуражен. Сфокусировал свой растерянный взгляд на мне.

— Простите?

Он не ответил. Просто сгрёб меня в охапку и впился губами в мои губы. Я задохнулась. Обмякла в его руках, уступая его натиску. Это было неожиданно. Но, осознав, что происходит, я ответила ему. Я впивалась пальцами в его плечи, кусала губы. И вот его рука на моей груди. Он прижимает меня к стене всем телом. Целует шею, плечи. Задирает юбку. Я расстегиваю ремень на его брюках… мира больше нет. Есть я, есть он, есть наша страсть.

Стук в дверь заставил нас замереть. Мы тяжело дышали и не смотрели друг другу в глаза.

— Простите, зрители Вас ждут, чтобы взять автографы.

— Уже иду, — прохрипел он, не убирая рук с моего тела. Потом, видимо осознав, что происходит, он, нехотя, застегнул пуговки на моей блузке, — Простите… я не должен был…

Я подняла на него глаза.

— Надеюсь Вы извиняетесь за то, что не закончили…

Он смотрел на меня не отрываясь. Изучал? Анализировал? Потом улыбнулся и коснулся губами моего уха.

— Конечно! Но я, непременно, это закончу. Сегодня… — я подалась вперёд и обвила его шею руками, но он мягко меня остановил, — Ещё одно движение и я не скоро выйду к зрителям, а ведь они ждут. Они не виноваты в том, что я нечеловечески хочу тебя прямо здесь и сейчас.

Так мы перешли на «ты».

========== Глава 2. «Ты» ==========

На самом деле в том, что произошло не были ни мистики, ни выдумки. Это мой природный дар эмпатии. Я умела расположить человека к себе за 5 минут разговора. Да так, что человек считал меня своим лучшим другом. А уж мой дар помноженный на 8 стараниями жрецов Атлантиды — вообще не давал жертве опомниться. Возможно именно поэтому Виктор взял меня на работу…

— Прости, мне нужно переодеться…

— А! — я вынырнула из своих мыслей, — Мне выйти?

— Нет, что ты… просто… ну… ты понимаешь… я… у меня… если мы поедем ко мне… в общем, я хочу чтобы ты осталась и увидела меня без одежды сейчас, а не потом, когда сложно и обидно будет останавливаться…

Я не понимала, о чем он. Меж тем он снял водолазку и отвернулся от меня. Всю спину испещряли шрамы как от перенесённой ветряной оспы. Он молчал. Я тоже.

— Вот, — тяжело вздохнул он.

— И ты думаешь меня это должно испугать?

— Не испугать. Вдруг тебе будет неприятно прикасаться ко мне, — как в нем, таком гениальном, великом, талантливом уживалась такая неуверенность в себе? Я подошла к нему и прикоснулась подушечками пальцев к обнаженной спине. Он вздрогнул.

— Главное, чтобы тебе было приятно, — и я начала осыпать поцелуями его спину, плечи, руки. Все, до чего я могла дотянуться. Никто не знает, чем бы это закончилось, если бы в дверь вновь не постучали.

— Иду! — крикнул он.

В фойе концертной студии Останкино яблоку негде было упасть. Казалось все те, кто час назад были в зале остались здесь. И я, честно говоря, понимаю их как никто. Такая возможность — взять автограф у своего кумира. Здесь были и девочки школьницы, и мужчины в очках, и молодые женщины. Воистину всенародная любовь. И они не роптали — покорно ждали своего кумира. Мне на секунду стало неловко от того, что задержался то он по моей вине. Воспоминание зацепилось за воспоминание и я густо покраснела…

— Мне очень интересно, о чем ты думаешь, — шепнул он мне на ухо, заговорчески улыбаясь.

— Рассказать? Прямо сейчас? Не стесняясь подробностей?

— Рассказать. Обязательно во всех подробностях. Но чуть позже. А то некоторые дамы могут мое возбуждённое состояние принять на свой счёт, — и его рука скользнула вниз по моей спине.

Толпа встретила его бурными овациями. И тут же к нему выстроилась очередь из желающих получить автограф. А я в очередной раз подумала о том, что любовь к очередям у нашего народа в крови. Я стояла поодаль, не выпуская его из поля зрения. Рядом со мной две студентки делились впечатлениями друг с другом.

— Он мне так улыбнулся!

— Да, он такой очаровательный!

— И красивый!

— Да!

— Хотела бы я быть на месте его жены!

Я невольно улыбнулась. Сегодня мне это предстояло. От непристойных фантазий сладко засосало под ложечкой. Кожа до сих пор горела от его прикосновений. Каждая клеточка моего тела в ультимативном порядке требовала продолжения. Самого жёсткого и грязного. Самого изощренного и извращённого продолжения…

А людской поток к нему не иссякал. Кто-то жал руку, кто-то заглядывал в глаза, кто-то говорил слова благодарности. И это всеобщее поклонение ещё больше распаляло меня. Я скользила по нему взглядом. Эти губы… они сейчас улыбаются очередной поклоннице, а четверть часа назад они с первобытной страстью впивались в мои ключицы. Эти тонкие длинные пальцы, оставляющие размашистый автограф, не так давно, до синяков, сжимали мои запястья… Видимо я опять залилась краской. И слишком уж не вовремя он бросил взгляд на меня и самодовольно ухмыльнулся. Его внутренний зверь ликовал и обещал мне все запретные плоды искушения и удовольствия.

Наконец все желающие взяли автографы и ретировались. Осталось несколько стаек девчонок, которые стояли по углам, шептались и хихикали.

— Пойдём, — безапелляционно взяв меня за локоть, он повёл меня в сторону гримерки.

— Куда?

— Забрать вещи и к машине.

Он практически затолкал меня в гримерку и закрыл дверь. Он сбивчиво дышал смотря на меня из-под длинных, почти белесых, ресниц.

— Не передумала?

— А должна была?

Мой вопрос он оставил без ответа. Крепко держа меня за запястья, он прижал меня к двери. Он смотрел на меня не отрываясь.

— Ты красивая. И дерзкая, — голос его охрип от возбуждения.

— Накажешь меня?

Он опешил. Отпустил мои руки. Улыбнулся одними уголками губ. Провёл пальцами по губам, скулам, и, остановившись на шее, он прошептал:

— Накажу. Так, чтобы запомнила на всю жизнь.

— Так поехали же уже!

Вышли мы из телецентра без особых приключений. Он все так же лучезарно улыбался, однако во всех жестах сквозила нервозность. И я была причиной этой нервозности. Приятно, черт побери.

Мы сели в его Волгу и, со свистом, рванули с места. Он торопился. Боялся, что я передумаю? Пожалею?

— Теперь ты можешь рассказать все, о чем думаешь, — и его рука легла на мое колено.

— Я предпочту повременить. Лучше я буду делать и комментировать, — я поднесла его руку к губам и начала покрывать ее поцелуями.

— Ох… никогда ещё дорога домой не была такой волнительной и волнующей…

Он накрыл мою руку своей и перенёс на своё колено. Он смотрел на дорогу, я смотрела на него. Он делал вид, что ему все равно. Однако глаза его, и без того яркие, просто таки светились. Мы молчали. К чему слова?

========== Глава 3. «Моя» ==========

Мы зашли в подъезд. Поднялись в лифте. Мы не смотрели друг на друга, прекрасно понимая, что достаточно одной искры, чтобы наши предохранители перегорели. И, поскольку ни я, ни он не были поклонниками эксгибиционизма, мы, скрипя зубами, ждали, пока двери лифта откроются на нужном этаже. Потом он долго не мог попасть ключом в замок, виновато оглядываясь на меня.

Наконец-то замок поддался и мы зашли в квартиру. Звук закрываемой двери сдетонировал наши страсти. Он набросился на меня как голодный зверь. Кусая, царапая, осыпая тело поцелуями. Без романтики. Почти по-животному. Со всей страстью и желанием. Казалось наши сознания отключились, выпуская на авансцену природные рефлексы и желания. Уже потом, спустя пол часа я лежала на его плече. Мы все так же были в центре коридора. Одежда была разбросана. А я жалась к нему, хотя за окном была поздняя весна и было достаточно тепло. Меня колотило. Меня била дрожь.

— Тебе холодно, — то ли спросил, то ли констатировал он, затягиваясь американским Мальборо, — Пойдём в кровать.

Я знала эту комнату. По рассказам, по воспоминаниям. Именно такой мне ее рисовало мое воображение. Он подошёл к модному и дефицитному проигрывателю, взял с полки пластинку, бережно вытащил ее из конверта и поставил на неё иглу. Вслед за треском послышалась мелодия. Музыка.

— Ив Монтан? — он кивнул.

Он начал меня изучать. Теперь трезво, без пелены страсти и похоти. И я начала смущаться. Мне было все равно, что на мне не было одежды, но я меня смущали его вопросы, которые красноречиво свидетельствовали о том, что-то, что произошло — это не просто затмение сердца и помутнение сознания.

— Расскажи мне о себе.

— Что именно?

— Все, что сочтешь нужным.

— Ну имя мое ты знаешь. Я журналист, философ, эзотерик.

— Это те, кто варят суп из лягушек?

— Нет, то ведьмы.

— А…

— Я не люблю глупость, икру, и понедельники.

— А сегодня понедельник.

— Сегодня — люблю.

— А что ещё ты любишь?

— Люблю ящериц, Маркеса, Испанию и… тебя…

— Прямо так сразу?

— А чего тянуть то?

— И как мне теперь жить дальше?

— Так же как и раньше. Я же как-то с этим живу.

— Наверное нам нужно пожениться?

— Прямо так сразу?

— А чего тянуть то?

Действительно. Просто. А чего тянуть то?

— Ты есть хочешь? — спросил он, приподнимаясь на локтях. Он все же смущался своей наготы.

— Нет, — ответила я, прижимаясь щекой к его руке.

— Это хорошо, а то у меня все равно холодильник пустой. Плохо, что хозяин из меня не очень хороший.

— Глупости — хороший. Даже слишком! — промурлыкала я.

На улицу начали спускаться сумерки. Приятные весенние сумерки. Влажные и тёплые. Мы лежали на кровати. Мы успели уже попить чай, поплескаться в ванной и, снова, вернулись в кровать. Раздался телефонный звонок. Сначала он не хотел подходить, но после пятого настойчивого «дзинь» он все же, нехотя, вылез из тёплой постели. Говорил он односложно и резко, но и этих обрывков мне было достаточно, чтобы понять, что звонила его бывшая любовница, которая никак не хотела соглашаться с тем, что она бывшая. Насколько я поняла она намеревалась приехать к нему в гости.

— Ты знаешь, — задумчиво сказала я, когда он закончил разговор и прижал меня к себе, — Я, пожалуй, поеду.

— Куда? — искренне удивился он.

— Домой.

— Как, ты не останешься?

— Оставаться на ночь у незнакомого мужчины? Нет, это не про меня, — я безрезультатно старалась не рассмеяться, пока он хохотал в голос.

— Незнакомого? — спросил он, немного успокоившись, — Меня знает вся страна.

— Но я же не страна.

— Ну тогда спрашивай!

— Расскажи о себе то, что сам захочешь рассказать.

— Один-один. Ну, мое имя ты знаешь. Я актёр, немного режиссёр, романтический влюблённый дурак в общем.

— А в кого влюблённый? — ответ я знала.

— В тебя!

— Вот так сразу?

— А почему бы и нет? — и добавил, — Ты точно не хочешь остаться?

— Нет, не сегодня.

— Но мы же ещё увидимся?

— Конечно!

— Завтра?

— Да, прямо утром я приеду тебя будить. Если, конечно, ты не решишь ещё кого-то пригласить на сегодняшнюю ночь.

— Ты про звонок? Не бери в голову. Она хорошая… была… а стала сумасшедшая.

— Вот видишь, ты сводишь женщин с ума.

— Я тебя отвезу.

— Может лучше такси?

— Нет! Я не могу никому тебя доверить.

— А себе?

— Себе тем более.

Мы долго ехали по вечерней Москве. Казалось он выбрал самый длинный маршрут от Баррикадной до Черемушек. Я не спорила. Одному Богу было известно, как я хотела заснуть в его руках, но работа есть работа. Мне необходимо было написать отчёт и организовать сеанс связи с Виктором.

— Кто бы мог подумать, как одна случайная встреча может изменить настрой человека. Ещё утром я был в глубочайшей депрессии из-за того, что со всех сторон мне говорили, что я должен, должен, должен. Родители, жены, любовницы, начальники, страна. А потом появилась ты. Как глоток свежего воздуха. Без ультиматумов и манипуляций. Без ненужных принципов и слов. Просто потому, что нам двоим этого хотелось. Ты себе даже представить не можешь, как мне было хорошо. Впервые за долгое время, в постели с тобой, я почувствовал себя мужиком. Я отпустил себя. Кстати, я не очень больно тебе сделал?

— В самый раз, — ответила я и коснулась его лба, — как хорошо, что ты отпустил себя! Мне было не хорошо… мне было восхитительно, волшебно. Жаль только…

— Что?

— Что ты меня так и не отшлепал…

Он смутился. Он. Смутился. Уши его пылали…

— Ты первая, кто вот так, с первой встречи, не боится говорить вслух о том, чего в СССР нет. Ты точно отсюда?

— Нет, — честно ответила я, а дальше уже не честно, — Я много лет жила в другой стране и вернулась совсем недавно.

— В какой?

— Сначала в Испании, потом на Кубе.

— Ну и как там в Испании?

— Хорошо. Море, солнце, песок, хамон, сангрия.

— Ага, у нас тоже: Геленджик, варёная кукуруза и ситро.

— - Сомнительная альтернатива.

— Согласен. Прости, мне показалось или у тебя татуировки?

— Не показалось.

— А что они означают?

— Много чего. Исполнение желаний, тройственность, мудрость.

— И как тебя принимают у нас, когда видят татуировки?

— Люди не понимают, но мне все равно. Там, где я жила-это абсолютно нормально.

— Знаешь, я иногда жалею, что не родился в Америке. Был бы хиппи, носил бы длинные волосы, цветные рубашки и курил бы травку. Дитя цветов и так далее.

— Романтика…

— Хотя нет, травку не курил бы — я и так дурной.

Мы долго целовались в машине у моего подъезда. Долго обнимались на этаже.

— Может быть предложишь зайти?

— Не сегодня, прости. Завтра в 7 утра я буду у тебя.

— Обещаешь?

— Честное комсомольское! — всегда мечтала это сказать вслух.

— «Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног.»

— Да, мне ли не знать, что все горе — от ума.

Я безрезультатно пыталась привести мысли в порядок. Худо-бедно я составила отчёт. О настроениях поклонников, о нем, о нас. Виктор знал, кого отправлять на это задание. Я совмещала приятное с полезным. Я не просто играла в любовь — я любила на самом деле. Через 7 минут 45 секунд, ровно на 15 минут появится Wi-Fi и я смогу отправить свой отчёт. А потом спать. Хотя, скорее ворочаться до утра в холодной постели.

Я люблю свою работу, я приду сюда в субботу… просто я бессмертный пони.

Я никак не могла понять, как люди жили без компьютеров и интернета. Хорошо хоть в моей квартире был телевизор. Я включила этого динозавра. На мое счастье шли Девчата. Зазвонил телефон. Городской? Несколько секунд ушло на его поиска. На другом конце провода я услышала его голос:

— Я звоню чтобы сказать, что я уже дома и я уже скучаю.

— Откуда у тебя мой номер?

— Я медиум!

— А если серьезно?

— У меня друг работает в Мосгорсправке. Я правда скучаю и жду утра.

— Я тоже, я тоже. Доброй ночи! Целую тебя!

— Вот уж дудки! Целовать завтра будешь лично! И туда, куда я захочу.

Как я и предполагала — я проворочалась в кровати добрую половину ночи. В принципе, так всегда было после прыжка, но тут ещё немаловажную роль играли воспоминания. Как только я закрывала глаза, я видела его лицо, надо мной, с капельками пота на лбу и блаженством в глазах. И меня пробирала дрожь. Я куталась в безразмерный махровый халат и шла курить на кухню. Я пила вино и курила. Курила и пила вино. Ближе к трём часам организм сдался и попросился спать. Будильник был заведён, такси заказано. Я действительно буду у него в 7 утра. Лишь бы он не решил скоротать эту ночь с кем-то другим. Хотя у меня было смутное подозрение, что его бывшая любовница заявится к нему посреди ночи. Но так даже интереснее.

Без пяти минут семь я вышла из такси у его дома. Ещё 2 минуты на подъем на лифте. И вот его дверь. Я было потянулась к звонку, как вдруг, откуда-то справа, раздался голос:

— Если ты к нему, то его нет.

— Кого его? — спросила я прищуриваясь. Так и есть. — Его бывшая любовница. Действительно заявилась посреди ночи. Но в квартиру не попала.

-, Ну его. Я его пол ночи жду.

— Простите, а Вы кто будете?

-Я? — и женщина встала в полный рост, — Я его жена. Будущая.

— Прости, но я так не думаю, — и уже мне, — Я боялся, что ты не приедешь! Заходи быстрее!

Он буквально втащил меня в квартиру и захлопнул дверь.

— И давно она там?

— Не знаю. Несколько часов. Какая разница?

— Он она же зачем-то пришла? И это «что-то» настолько важное, что она пол ночи провела в подъезде.

— Она пришла затем, чтобы заявить на меня свои права.

— А ты?

— А я ждал тебя. Я же сказал, что ты будешь меня целовать куда я пожелаю.

— Так я же только за этим и приехала, — ответила я, развязывая пояс на его пижамных штанах.

И вот опять мы лежим в коридоре на полу. Касаемся друг друга только кончиками пальцев, боясь спугнуть этот сон.

— Как тебе спалось? — нарушил он молчание.

— Отвратительно! — честно ответила я.

— Почему же?

— Было холодно и одиноко.

— А я предупреждал…

— Да, ты оказался прав. Больше не буду с тобой спорить.

— Никогда?

— В большинстве случаев.

— Что ты планируешь сегодня делать?

— Не знаю. Валятся с тобой на полу в коридоре.

— Прекрасные планы на день. Но у меня в 11 утра репетиция в театре. Часа на 2, не больше. И я свободен буду до 6 вечера. И вернусь к тебе на пол в коридоре.

— Мне кажется или ты намекаешь на то, чтобы я осталась здесь?

— Я не намекаю, я говорю прямым текстом. А будешь перечить — я тебя запру.

— Как Вам будет угодно, мой господин!

Поскольку холодильник так и остался девственно чист, было принято волевое решение вылезать из постели и идти в кафе. Тогда я в очередной раз пожалела о том, что не существовало ещё служб доставки еды.

— Вот если бы можно было позвонить куда-то и тебе бы привезли еду на дом.

— Так и будет лет через 30.

— Что?

— Что?

Я наблюдала за ним пока он гладил рубашку. Обнаженный по пояс он стоял напротив окна. Лучи утреннего весеннего солнца путались в его волосах. Напряженный лоб, сосредоточенное лицо…

— Ты такой красивый!

— Я? — он поднял на меня изумленные глаза.

— Ты.

— Но мужчина же должен быть чуть симпатичнее обезьяны.

— А ты исключение. Ты мужчина. Красивый и умный мужчина.

— Поцелуй меня, — казалось этим поцелуем ему хотелось подтвердить для себя реальность происходящего.

Мы выходили из квартиры смеясь. Был конец апреля, вторник, утро. Мы были счастливы и влюблены.

— Ты мне ничего не хочешь объяснить? — бывшая любовница все ещё была тут.

— Нет.

— А мне кажется, что нам нужно объясниться, — она воинственно преградила нам дорогу.

— Ну раз тебе кажется, — он усмехнулся, — Давай!

— Во-первых, кто эта… (дальше последовало нецензурное определение женщины легких взглядов).

— Моя женщина, — спокойно ответил он.

— А твоя «женщина» знает о том, что таких женщин у него пол страны, — хо-хо! Такой удар и мимо.

— Знаю, — ответила я, улыбаясь самой сладкой своей улыбкой.

— А она знает, что ты извращенец и тиран?

— Знаю! Поэтому я сейчас здесь! — ответила я, прижавшись ближе к нему.

— Дура, — процедила она сквозь зубы и ретировалась.

— И это я знаю, — задумчиво констатировала я.

Мы подождали немного, наблюдая как разъяренная фурия покинула его подъезд, и вызвали лифт. Он молчал. Было видно, как ему было неловко, как его тяготила сложившаяся ситуация. Я лишь взяла его за руку. Молча мы вышли из подъезда и направились к кафе.

— Ты любил её?

— Наверное…

— Как-то неуверенно…

— Я уже не знаю. Это было давно. Мы были молоды. Все было легко и просто. И я относился просто. И она сказала правду — я никогда не отличался верностью… тогда не отличался. Потом я женился. На другой. Потом развёлся. Опять же из-за любовницы. И она активизировалась. Начала звонить, приезжать, прыгать в постель. А я уже перегорел. Мне не нужны были эмоциональные отношения с ней. Мне нужны были отношения «на равных». Я хотел покоя. Надежного тыла. А она мне его дать не могла. Ей нужно было угождать, что-то доказывать, совершать поступки. А я устал, понимаешь? Я хотел уюта. Молчать. Обниматься. Заниматься сексом. Без эмоциональных качелей. Без провокаций. Без патологической ревности. И начались истерики. Начались посиделки под моей дверью.

— Неужели ты не мог с ней поговорить?

— Говорил. Тысячу раз. Она не слышит. Она одержимая. И становилась все одержимее с каждым моим новым фильмом, спектаклем.

— Несчастная женщина…

— Да… но хватит о ней. Скажи мне лучше? Ты любишь театр?

— Любите ли Вы театр так, как люблю его я?

— Вроде того. Придёшь сегодня на мой спектакль? А потом поедем к моим.

— К твоим? — я резко остановилась.

— Ну да, к родителям.

— Ой, ты знаешь, мне что-то нехорошо стало…

— Да успокойся ты. Они на даче. Просили цветы полить.

— Аааа! Ну тогда конечно!

Дабы избежать ненужного внимания и приторного обслуживания, мы попросили завернуть наш завтрак с собой. На самом деле нам жизненно необходим был физический контакт. Постоянный. Любой. Любые прикосновения, поцелуи, объятия. А в условиях суровой советской действительности все эти проявления плотских чувств выглядели неприлично. Поэтому мы ограничились тем, что время от времени, брались за руки, тем самым заглушая неконтролируемую потребность полного всепоглощающего контакта.

— Мне кажется, я схожу с ума, — порывисто выдохнул он, прижав меня к себе в лифте, — Я хочу тебя каждую секунду. И когда мы не занимаемся сексом — я вспоминаю, как трахал тебя или мечтаю о том, как буду трахать.

— А в чём сумасшествие?

— Тебя это что, не смущает?

— Нисколько!

— А меня смущает. Смущает, что впервые в жизни я жалею, что у меня репетиция. Что у меня спектакль. Что я не могу взять тебя и увезти в глушь. Туда, где нет никого кроме нас. Хотя мне кажется, что и этого мне будет мало.

— Так это же прекрасно! Страсть от тождества, от совпадения взглядов, желаний, фантазий!

— Давай закончим пока разговор. Сейчас мы окажемся в моей квартире и разговоры — это последнее, что я хочу делать с тобой.

========== Глава 4. «Многоликий» ==========

Мне не слишком хотелось отпускать его на репетицию. Казалось, всего каких-то три часа. Три часа против стольких лет пустых мечтаний. Но сейчас, когда он был рядом, мне было его мало. Мало быть вместе 24 часа в сутки. Мало сливаться воедино телами, душами, мыслями. Мало всего. Я ощущала жгучую потребность в нем. Она была всегда, но раньше я ее прятала от себя, ибо она приносила только боль. Но сейчас, когда человек был ощутим, а чувства стали взаимны, потребность постоянного присутствия рядом стала почти навязчивой. Он и сам не хотел уходить. Долго собирался. Возвращался несколько раз и, в итоге, все же закрыл меня в своей квартире. Только лишь для того, чтобы вернувшись застать меня в своей постели, а не искать по всей Москве.

Убедившись, что он ушёл, я, крадучись, выбралась из постели. Женское любопытство. Мне хотелось осмотреть каждый уголок этого холостяцкого логова. В том, что женщины здесь бывали часто, но не задерживались, я была уверена на сотни процентов. Скорее здесь он скрывался ото всех. Это был его угол, его берлога. И сей факт ещё больше распалял мое любопытство. Я исследовала каждый сантиметр полезного и бесполезного пространства. Пересмотрела несколько фотоальбомов. Послушала пластинки. Посмотрела телевизор. Проще говоря к его приходу я умирала от скуки. Нужно отметить, что он был крайне пунктуален. Позвонил из театра, сообщил, что выезжает и уже через двадцать минут спасительный ключ отпирал меня.

Я сразу поняла, что что-то произошло. Он был напряжен, взвинчен, неразговорчив. Он напоминал ежа, свернувшегося в клубок. Он молча зашёл в кухню. Не смотря на меня, взял чашку с полки. Налил воду в чайник. Подошёл к окну. Я понимала, что одно неосторожное движение и внутреннее напряжение фонтаном выльется наружу. Я понимала, что сейчас стану громоотводом. Слова были бесполезны. Я знала другое средство. Я подошла к нему сзади и обняла его. Он резко сбросил мои руки. Ещё одна попытка. Он сбросил мои руки и повернулся ко мне. Будь я глупее, я бы увидела в его глазах злость и даже ненависть. Но мне не повезло — врожденный ум не давал мне ни малейшей возможности судить поверхностно.

— Что тебе от меня нужно?! — прошипел он.

— Кричи!

— Что?

— Кричи на меня! — дерзко прошептала я и вылила остатки чая на пол.

— Что ты творишь?! — крикнул он и отшатнулся.

— Кричи! Я заслужила!

— Идиотка!

— Продолжай!

— Ты ведёшь себя как дура! — громоотвод начал действовать.

— Причём конченая дура!

— Блядь, чего ты добиваешься? — глаза его наливались кровью. Я оставалась спокойной. Он заводился. Ещё один шаг.

— Хочу посмотреть на тебя в гневе.

Бинго! Он схватил мою чашку и запустил ее в стену.

— Ещё?!

— Продолжай!

Он разбил ещё две тарелки, после чего изнеможённо опустился на пол и закрыл лицо руками. Подождав несколько секунд я села рядом с ним и начала гладить по голове. Он схватил меня за запястье.

— Не трогай меня! Уходи.

— Я не уйду.

— Уйди!

— Нет!

— Не заставляй меня силой выставлять тебя за порог.

— А ты попробуй.

Он схватил меня в охапку и волоком потащил к входной двери. Уже в коридоре он встряхнул меня за плечи. Я не сопротивлялась, не кричала, не дралась. Лишь смотрела на него снизу вверх. Взгляд его прояснялся.

— Полегчало? — я сощурилась.

— СССУКА! Сама напросилась! — прокричал он и схватил меня за горло. Я была спокойна. Он смотрел на меня и тяжело дышал. А потом грубо опустил меня на колени и расстегнул ремень на своих штанах.

Мы лежали на полу в коридоре. Я водила пальцем по его шее, плечам, ключицам. Он смотрел перед собой.

— Прости! Я не должен был. Ты ни при чем.

— Глупости! Все хорошо!

— Нет, не хорошо. Прости мне мою несдержанность. Я всегда срываюсь на близких, — и повернувшись ко мне тихо добавил, — Ты, наверное сейчас хочешь уйти. После того, что я сделал.

— Нет. Ты не сделал ничего такого, из-за чего следовало бы уходить.

— Но… я практически изнасиловал тебя.

— Ты не сделал ничего такого, чего бы мне самой не хотелось.

— Ты уникальная женщина.

— Да ладно тебе. Я просто умная, к сожалению.

Опять пауза.

— Скажи, а я хороший актёр?

— Почему ты спрашиваешь?

— Понимаешь, сегодня на репетиции худрук дал мне явно понять, что я всего лишь ремесленник. Что таких как я — тысячи.

Мда… знал бы он…

— А что самое главное в актере?

— Ты хочешь знать или меня проверяешь?

— Мне интересно, что ты думаешь об этом.

— Ну, самое главное погружение в материал.

— Допустим.

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что самое главное — это энергетика. Природная. Органика. У тебя чудовищная органика. Врождённая. Ты просто не можешь быть ремесленником. Ты — творец! Ты создаёшь. Ты созидаешь. Ты творишь другую реальность на сцене. Ты меняешь реальность вокруг себя вне сцены. Это редкий дар и редкое проклятие.

— Почему проклятие?

— Тебе завидуют те, кому это не дано. И они пытаются тебя изжить. Обесценить твой внутренний свет. Творцов очень мало. Ремесленников тысячи. Ты для них — белая ворона, гадкий утёнок только лишь потому, что ты ослепляешь их. Твой внутренний свет обнажает все, что они пытаются скрыть.

— Это слишком сложно!

— Напротив — это предельно просто.

— Знаешь, в такие моменты, как сегодня на репетиции, мне хочется плюнуть навсе и уйти.

— Куда?

— В никуда. Устроиться инженером и получать свои 200 рублей в месяц. Работать с 9 до 18 с перерывом на обед.

— И сойти с ума от скуки и тоски.

— Да, ты права. Но ты бы знала, как меня выбивают из колеи все эти закулисные дрязги. Я просто хочу работать. Делать то, что я люблю и умею. А все эти сплетни, козни, интриги вызывают у меня отвращение и головную боль.

Ах да… задание…

— Опять голова?

— Я уже привык не обращать внимания на головную боль.

— Очень зря.

— Это же просто от переутомления.

— Возможно… знаешь, у меня есть знакомые в минздраве и они, по большому секрету, рассказали мне о том, что в Москву, инкогнито приехали известные врачи из Израиля. Быть может съездишь к ним?

— Зачем? Мне кажется ты преувеличиваешь.

— Ну как знаешь. Просто они здесь ненадолго. И было бы неплохо и родителей им показать, — шах и мат!

— Родителей, — он задумался, — ты знаешь, да. Отец жаловался на сердце. У мамы давление…

— Вот! И, возможно, и тебе с мигренью могут помочь.

— Может быть ты и права. Но хватит разговоров! У нас, кажется, с завтрака что-то оставалось?

— Да и погром было бы неплохо убрать.

— Ах да… — и он, крепко прижав меня к себе, прошептал, — Где же ты была раньше?

— В параллельной вселенной, — нарочито буднично ответила я.

— Ну конечно! Хорошая шутка!

Общими усилиями мы быстро нейтрализовали погром, собрали осколки, вымыли пол. И вот мы уже сидим и едим пирожки, запивая их чаем. Молчим. Я вижу, что он все ещё терзается словами худрука, прокручивает их снова и снова. Пытается попробовать их на вкус с учетом новых вводных из нашего разговора. И, наконец, поняв, что слова больше никак не отзываются, он расслабляется.

— Ты первая женщина в моей жизни, которая хочет подчиняться.

— Неужели? Я? Хочу?

— Ну, то что второй день происходит на полу в коридоре даёт мне повод так думать.

— Ах ты об этом… да. это мои внутренние тараканы и демоны.

— Расскажешь?

— Да тут нечего, в принципе, рассказывать. Я сильная. Умная и сильная. Я борец. Но это так утомительно. Поэтому в постели я хочу быть слабой.

— Как интересно. У меня наоборот. И я всегда боялся своих фантазий. Да и не каждая женщина готова воплощать мои фантазии. Далеко не каждая. А если уж и кто-то и соглашался, то требовал за это плату, — заметив мой вопросительный взгляд, добавил, — Не обязательно деньгами. Обычно плата подразумевает посягательство на мою свободу. И знаешь, получается, что секс нужен только мне. А они мне его дают как аванс. И уже ничего не хочется.

— Глупые они. Ты фантастический мужчина и любовник. Ты тот человек, на которого подсаживаешься как на наркотик.

— Могу вернуть тебе твои же слова.

— Ты на меня подсаживаешься? — прыснула я.

— Похоже уже… не бросай меня, ладно?

— Не дождёшься!

В пять часов вечера мы вышли из дома чтобы, не спеша, дойти до театра. Время было рабочее, народу на улицах было мало. Мы шли по центру города и, наперебой, читали Пастернака. Друг другу, городу, бездомной кошке. Пастернак был, как никогда, созвучен нашему внутреннему камертону.

«Во всем мне хочется дойти до самой сути»

«Быть знаменитым не красиво!»

«Из массы пыли, за заставы»

«Я дал разъехаться домашним»

«Опять Шопен не ищет выгод»

«О знал бы я, что так бывает»

«Гул затих, я вышел на подмостки»

«Сестра моя жизнь и сегодня в разливе»

«Вокзал — не сгораемый ящик»

«Тени вечера волоса тоньше»

«Я пропал, как зверь в загоне»

«Когда за лиры лабиринт»

На тротуарах истолку

С стеклом и солнцем пополам,

Зимой открою потолку

И дам читать сырым углам.

Задекламирует чердак

С поклоном рамам и зиме,

К карнизам прянет чехарда

Чудачеств, бедствий и замет.

Буран не месяц будет месть,

Концы, начала заметет.

Внезапно вспомню: солнце есть;

Увижу: свет давно не тот.

Галчонком глянет Рождество,

И разгулявшийся денек

Прояснит много из того,

Что мне и милой невдомек.

В кашне, ладонью заслонясь,

Сквозь фортку крикну детворе:

Какое, милые, у нас

Тысячелетье на дворе?

Кто тропку к двери проторил,

К дыре, засыпанной крупой,

Пока я с Байроном курил,

Пока я пил с Эдгаром По?

Пока в Дарьял, как к другу, вхож,

Как в ад, в цейхгауз и в арсенал,

Я жизнь, как Лермонтова дрожь,

Как губы в вермут окунал.

Последние строки он дочитывал смотря вывеску своего театра. Театра, которому он отдал уже без малого 20 лет.

— Мда. Символично…

Народ уже начал собираться на площади перед театром. Кто-то его узнал и подошёл за автографом. И он преобразился. Начал искриться и переливаться. Я понимала, что это игра, но он так играл эту роль, что я сама забывала, что я суфлёр… и снова почти по Пастернаку…

Зашли мы через служебный вход. В лицо нам улыбались, а за спинами шептались:

«Смотрите, новую привёл»

«Да что они все в нем находят?»

«Ишь ты, ходють и ходють, топчут и топчут»

— Не обращай внимания, — прошептал он мне на ухо, — Хочешь, будем всем говорить, что ты журналист? Мой. Личный.

— А что? Личный летописец! Звучит!

— Кстати, интервью то мы с тобой так и не сделали!

Странно, что он об этом вспомнил. Я, если честно, и думать забыла…

— Да, — растерянно ответила я, — Ну может потом?

— Когда?

— Ну, завтра.

— Никогда не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Пока буду гримироваться — как раз поговорим.

Я смотрела не отрываясь. Он сидел перед гримировальным столиком и с каждым взмахом пальцев его лицо менялось. Рождался персонаж. Совершенно другой человек, с другой судьбой, с другими желаниями и чаяниями. Лёгкий, искрометный слуга. Плут, фигляр, философ.

— Ну что, начнём? — я поймала его взгляд через зеркало.

Вот ведь как интересно. Всего сутки назад все началось с подобной фразы. Как много произошло и изменилось за какие-то 24 часа… во всяком случае мой мир обрёл новое измерение.

— Конечно! И первый вопрос: скажи, ты, в работе над ролью идёшь от внешнего к внутреннему или наоборот.

— Насколько честно нужно отвечать?

— Насколько сочтешь нужным.

— Тогда предельно… я не делю театр на школы или течения. Театр просто есть. Живой организм. Меняющийся. И, в тоже время, неизменный. Раньше, когда я был моложе, внешние атрибуты помогали мне выпустить «я» персонажа на авансцену восприятия. Теперь же, имея наработки, получая опыт, я иду от характера персонажа. Все внешнее должно быть оправданно тем, что внутри. Но я не говорю, что тот или иной метод единственно верный. Нет. Ни в коем случае. Каждый актёр выбирает сам.

— А как ты выныриваешь из роли?

— Хм… вопросы точно писала ты?

— А что? Глупые, да?

— Да нет, наоборот… Из роли я до сих пор не научился выныривать сразу. Я доживаю своего персонажа несколько часов после окончания спектакля. А так-быт помогает. И 100 грамм. Но об этом, наверное, не нужно писать?!

— А как ты вообще отдыхаешь?

— Ну, я встречаюсь с друзьями, люблю спорт, балет. Спортом заниматься, балет смотреть. Люблю джаз — слушать.

— А если бы не актёр, то кто?

— Всегда отвечал, что переводчик. А теперь понимаю, что никто. Только актёр.

— Театр или кино?

— И то, и другое, приправленное эстрадой.

— А как ты все успеваешь?

— С чего взяла, что я все успеваю? И вообще, второй звонок, тебе пора в зал.

Мы вышли в коридор. Он поймал молодого человека, пробегающего откуда-то куда-то по своим делам.

— Марат, дорогой, посади пожалуйста эту девушку в зал. Хорошо посади, — и, понизив голос, добавил, — Очень важная птица!

— Будет сделано! А после спектакля привести обратно?

— Всенепременно, голубчик, всенепременно.

Странное ощущение. Десять минут назад я говорила с ним, два часа назад целовалась, восемь часов назад лежала с ним в обнимку в коридоре. А сейчас нас разделяла пропасть зрительного зала. Места были самые удачные — середина первого ряда амфитеатра. В прошлом, когда я была в будущем, я предпочитала смотреть спектакль исключительно из первого ряда. Сейчас же я готова была находиться на балконе, свисать с люстры, стоять у выхода все три часа спектакля, лишь бы только увидеть своими глазами на сцене легенду. Своими глазами увидеть на сцене мужчину моей мечты. Но полно разговоров. Третий звонок. Гаснет свет. Музыка Моцарта наполняет зал. Тяжёлые кулисы расходятся. На сцене появляются слуги в париках и ливреях. Началось. Сердце замирает. Все ждут только его. Я это знаю. Я чувствую. Он врывается на сцену как вихрь, как тайфун, как ураган. Он подобен взрыву ядерной бомбы. Он опаляет светом настолько, что, невольно, всех начинаешь сравнивать с ним. Он становится эталоном, мерилом гениальности. Он живет. Это он проживает очередную жизнь на сцене. Помнится в 11 классе школы я писала выпускное сочинение по теме «Волшебный край театра». И я писала как раз об этом гениальном спектакле. Вот, оказывается, где я его смотрела. В прошлом. И сейчас я здесь.

Я не дышу. Я нема. Я не верю своим глазам. Я не верю своим ушам. Когнитивный диссонанс в лучших традициях именитых психиатров. Но знал бы кто, как приятно осознавать, что это твой мужчина. Твоего мужчину сейчас хочет каждая женщина в этом зале. Твоему мужчине завидует каждый мужчина в этом зале. Твоему… моему… я и так и эдак пробовала на вкус его принадлежность мне. И мою абсолютную, непоколебимую принадлежность ему.

На протяжении всего антракта я слонялась по буфету. Все мое существо, отчаянно, рвалось к нему…

— Он потрясающий, правда?

— Ну, не знаю. По-моему ничего особенного. Вот тот, другой, его господин, вот он прекрасен.

— А мне кажется, что он какой-то тяжёлый.

— Можно подумать твой — легкий.

Третий звонок. Второй акт. Боже, как ему идёт красный цвет. Как ему идёт Испания. Как ему к лицу страсть. Невольно пришли воспоминания утра и мечты о будущей ночи. Ах, я совсем забыла, мы же после спектакля едем к родителям поливать цветы. Ночь наступит чуть позже. О, это сладкое ожидание любви. Это томление. Это потребность обладания. Особенно сейчас, когда зал, в едином порыве, встал и аплодировал ему. Кто-то дарил цветы. Он улыбался. И искал меня взглядом, а зале. Точно меня? Хотя, с другой стороны, если не меня, то кого? Наконец наши глаза встретились и его улыбка изменилась. Он улыбался сейчас только мне интимной многообещающей улыбкой. На выходе из зала меня уже ждал Марат.

— Следуйте за мной.

Марат постучал.

— Войдите, — послышался утомлённый голос.

— Спасибо Вам, — улыбнулась я Марату и зашла в гримерку.

Я подошла к нему и положила руки на плечи.

— Дай мне пару минут и я буду в себе.

— Отдышись, выдыхай, — сказала я, убирая руки с его плеч, но он остановил меня.

— Побудь со мной.

Спустя несколько минут он первый нарушил молчание.

— Ну как тебе?

— Мне так много хочется сказать, но слов просто недостаточно.

— Настолько плохо?

— Настолько гениально!

— Правда?

— Конечно! Или ты хочешь, чтобы я разобрала все, что видела сегодня на сцене на слова и жесты и проанализировала все вместе и по отдельности?

— Хочу, но потом. Сейчас я так устал. Вообще не хочу говорить.

— Быть может тебя оставить наедине с самим собой?

Вот ещё! Глупости! Просто обними меня.

Я обнимала его. Целовала виски, кончик носа, мочки ушей. Я зарывалась лицом в его волосы.

— Ты даже себе представить не можешь, как сильно я тебя люблю…

— Но я же не заслужил. Не заслужил такого счастья…

— А любовь нельзя заслужить. Она даётся просто так. Иногда как аванс, а иногда как расплата.

— И что же есть любовь в нашем случае?

— Расплата, конечно!

Он засмеялся. Заливисто и открыто.

— Ты прекрасна!

— Я знаю. А теперь об этом знаешь ещё и ты!

— О, да! Пойдём. Нужно вызвать такси и мчать на Арбат поливать цветы.

— А родители точно на даче?

— Ну конечно! Ты что, мне не веришь?

— Верю… Но остаюсь начеку.

Незаменимый волшебник Марат вызвал нам такси. А ещё и проводил нас до него, выступая в роли живого щита, отгораживая нас от оголтелой толпы.

— Вон он! Смотри!

— Это он!

— Прямо он? Настоящий?

— Конечно! Только совсем не улыбчивый!

— Странно, а в кино он такой милый…

— А тут серьезный, да ещё и с бабой какой-то…

— Одним словом — пижон!

— Мажор!

— От любви до ненависти один шаг, — грустно заметил он, садясь рядом со мной на заднее сидение машины с шашечками, — Знаешь, зрительская любовь забавная штука. Зритель влюбляется в образ и, встречая тебя в реальности, хочет чтобы ты вёл себя так, как вёл бы себя твой персонаж. И людям, в большинстве своём, абсолютно плевать на то, что у тебя может болеть зуб, может быть плохое настроение. Они ждут от тебя нескончаемого праздника 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. И кумир так становится придворным шутом, готовым на все ради зрительской любви.

— И ты готов?

— Да.

— Почему?

— Мне очень важно знать, что я нужен. Что во мне нуждаются.

— Тебе нужно знать, что в тебе нуждаются миллионы?

— Не обязательно. Если бы в моей жизни появился человек, который стал бы для меня вселенной, я бы нуждался только в том, чтобы быть необходимым этому человеку. И знаешь, похоже этот человек в моей жизни появился.

— Да? И кто же он?

Он не ответил. Вместо этого он попросил таксиста остановиться у ресторана Прага.

— Ты не против, если мы с тобой пройдёмся? Такой чудный вечер.

— Конечно! — ответила я.

========== Глава 5. «Опасность» ==========

Арбат был пуст. Все магазины уже закрылись. Создавалось ощущение, что причудливые фонари светят только для нас. Да и сам Арбат был другой, загадочный. Не было ещё стены Цоя, не было Старбакса, миллиона сувенирных магазинов. Мы шли в обнимку широкими солдатскими шагами и пели Катюшу. Вот так, не договариваясь, в едином порыве. Дойдя до театра им. Евгения Вахтангова мы свернули в переулок. Дорогу я знала. Много раз я шла этим путём одна, там, в будущем, загадывая на Площади Революции желание, чтобы он был дома. Потом я себя убеждала в том, что хозяева просто уехали на гастроли и поэтому я не застала их в квартире. Из года в год, на протяжении 20 с лишним лет.

— Сейчас чаю попьём, цветы польём и поедем к нам.

— К нам?

— Ну да, к нам.

— Я все же думала, что буду ночевать в своей постели, — так, на связь с Виктором я должна выйти только послезавтра…

— Ты и будешь. В нашей постели. В нашей квартире.

— Тебе не кажется, что мы слишком торопимся?

— Нет. Мне кажется, что я тебя знаю всю свою жизнь и мне, наоборот кажется, что я очень медлителен. Что можно успеть больше, больше, больше. И я ни одной секунды не хочу терять. Ни секунды не хочу быть без тебя. Мне хватило 38 лет жизни не зная тебя.

— Как искал я тебя родная непростительно много лет…

Это Визбор?

— Лёвкин.

— Странно, никогда не слышал эту фамилию.

— Не переживай, скоро услышишь.

— А полностью? — а дальше требовательно, — Почитай мне стихи.

«Ты святая и неземная,

Тёмной ночью волшебный свет

Как искал я, тебя родная, непростительно много лет

Видел сквозь пелену тумана, что у счастья твои черты

В сердце нет места для обмана,

В сердце будешь всегда лишь ты

Нежно любимая неповторимая

От тебя ничего не скроешь,

Хоть судьба у меня сложна

Жизнь моя это жизнь с тобою,

А другая мне не нужна.

Ты святая и не земная,

Тёмной ночью волшебный свет

Как искал я тебя родная непростительно много лет.

Нежно любимая, богом хранимая»

— Если бы я умел писать стихи, я бы, обязательно, написал это стихотворение и посвятил его тебе!

— Мне все же кажется, что ты очень торопишься…

— Да, я тороплюсь… тороплюсь жить. Я никому об этом не рассказывал. Мне было лет пять наверное. Родители были в отъезде, а меня оставили с нянькой. И вот как-то пришла к ней в гости знакомая. Помню принесла она карты. Такие большие, с разными изображениями…

— Таро?

— Возможно. Я не разбираюсь в этой херомантии.

— Хиромантии.

— Не важно. Так вот. Сидели они долго на кухне, чай пили да пасьянсы раскладывали. А я носился туда-сюда, мне было дико скучно. Тогда эта нянькина знакомая подозвала меня, усадила на колени к себе. От неё пахло каким-то травами и розовой водой. Столько лет прошло, а я до сих пор помню этот странный запах. Время тяжелое было, послевоенное, а тут — розы. И вот она в шутку решила мне разложить пасьянс. Вытащил 3 карты. Я не очень хорошо помню, что на них было. Что-то типа маяка, шута и несколько чаш. Знакомая няньки побледнела, отправила меня в комнату и зашептала няньке, что я буду веселить людей, но не долго. Что я упаду. Видимо с башни. И что я не доживу до шестого десятка. А я все слышал. И очень испугался. Эта женщина ушла и больше никогда у нас не появлялась. А я запомнил. Видимо с тех пор я панически боюсь высоты, т.к. знаю, что она меня и убьёт…

— Какая страшная история…

— Да нет. Я забыл тогда и вспомнил только недавно, когда мы летали в Америку. У меня был нечеловеческий страх перед этим перелетом. Даже коньяк не помогал, хотя было его много. Летели мы ночью и я, в полу сне, полу пьяном угаре, вспомнил этот эпизод. Осознал его. До этого я тоже торопился жить, но как-то бессознательно, на уровне звериного чутья.

— Ох, — выдохнула я.

Знал бы он, что опасность совсем не там, где он думает. Опасность подкрадывается со спины. Бестелесной чёрной змейкой просачивается в его организм. Дремлет до поры до времени. Но теперь уже это не имеет значения. Главное уговорить его сходить на приём к Катцу и Штульману. Уж они то вылечат всё. Даже то, что пока не болит и должно заболеть потом. Но здесь стоит искать союзников. Желательно в лице его родителей. Но не сейчас. Если быть уж совсем честной — я панически боялась им не понравиться. Но ещё больше я боялась того, что он послушает их и моя сказка закончится. И задание провалю, и счастье упущу. Но, слава Богу, сегодня их нет дома. Сегодня только цветы…

Я отметила про себя, что на двери нет домофона. Отметила вскользь и тут же забыла. Звериное чутьё подсказывало, что я в ловушке. Мы зашли в лифт. У меня волосы встали дыбом на загривке. Я не могла понять причину этого беспричинного страха. Лифт остановился. Двери раскрылись.

— Пошли? — и он ободряюще взял меня за руку, — Все в порядке?

— Наверное. Странное предчувствие…

— Надеюсь хорошее?

— Не знаю…

Он открывал дверь, а я натурально чувствовала себя как зверь в загоне. Странное чувство. Но спустя две минуты все стало на свои места. Дверь поддалась. Он распахнул ее, что-то рассказывая мне, но замолчал на полуслове. На пороге стояла его мать. Маленькая коренастая женщина в фартуке и с миской в руках.

— Мама?! — нет, сомнений быть не могло — он также был удивлён и обескуражен как и я. Сговора не было, — Вы же должны были быть на даче до конца недели.

— Должны, — ответила она даже не взглянув на сына. Она изучала меня, — Должны были. Но мне позвонила моя приятельница и сказала, что ты вчера ушёл со съемки с дамой, и с ней же приехал в театр сегодня. Я была уверена, что цветы вы тоже поедете поливать вместе. И очень захотела посмотреть на ту, из-за которой ты третий день не звонишь своей жене. Будущей.

— Как? Ещё одной будущей жене? — я изобразила на лице такое удивление, что он прыснул со смеха. Да, не такого эффекта ожидала его маман.

— Что это значит?

— Просто мы сегодня уже столкнулись в моем подъезде с одной из моих будущих жён.

— Ах эта. Эта сумасшедшая все ещё ночует под твоей дверью?

— Да. Но это теперь не имеет никакого значения, — ответил он и обнял меня за плечи. Маман снова заметила, что я существую.

— Ну что же, проходите. Не на лестничной же площадке нам разговаривать.

— А папа?

— Телевизор смотрит. Там идёт какой-то новый фильм Данелия.

— И мы уже идём, — сказал он, пропуская меня в квартиру

Я разулась и пошла мыть руки. Он догнал меня.

— Такое ощущение, что ты уже тут была.

— Возможно…

— Но это невозможно же!

— Я знаю точно невозможное возможно…

— Опять Лёвкин?

— Нет, кто-то другой…

Он прикрыл дверь в ванну, обнял меня и зашептал, параллельно прикасаясь губами к шее:

— Прости, я правда не знал. У мамы везде «тайные агенты», по всей Москве. И пожалуйста, не волнуйся. Просто будь собой!

Ага, ага. Наиглупейший совет. Особенно если его даёт человек, который меня совсем не знает. Пока не знает. Я кивнула и улыбнулась. Значит так было нужно.

Мы вышли из ванной и он повёл меня в гостиную, знакомиться с отцом. Мать в это время была на кухне. И я понимала, что сейчас мне придётся идти туда. Одной. Как на эшафот. Однако, сначала — папа.

— Папа, здравствуй.

— Здравствуй, сын, — сказал мужчина и они обнялись.

— Знакомься, это Вера.

— Опять Вера?

— Да, снова.

— Ну что ж, приятно познакомиться. А то мне мама все уши прожужжала о том, что у сына новая женщина, а мы об этом узнаем последними.

— Если честно, я и сам не знал до вчерашнего дня, что у меня появится новая женщина.

— Вот как? — и уже ко мне, — Чем же Вы смогли так очаровать моего сына?

— Я его приворожила, — заговорчески ответила я.

— Какая прелесть, — расхохотался папа, — Ещё одна ведьма в династии — это перебор.

— Папа, как ты себя чувствуешь?

— Ничего, сын. Ничего. Уже лучше.

— Простите, — подала я голос, — Я вас покину. Мне кажется на кухне моя помощь нужнее.

— Она у тебя отважная, — тихо сказал отец сыну, когда я вышла из комнаты.

От гостиной до кухни от силы 10 шагов, но это были самые сложные шаги в моей жизни. Я была готова ко всему. Я знала, что мне не рады от слова «совсем». Я знала, что у мамы были свои планы на будущее сына, а тут я… Но, как бы то ни было, контакт нужно было устанавливать. Мне нужны были союзники. Мама на кухне дорезала салат. Лицо ее не выражало никаких эмоций. «”Отсутствие новостей уже хорошая новость» — подумалось мне. Я осталась стоять в дверном проеме, не решаясь зайти без приглашения.

— Ну проходите же, — не отрывая глаз от кухонной доски сказала она. Я прошла.

— Чем Вам помочь?

— Исчезнуть!

— Простите?

— Зачем? Зачем Вам мой сын? Вы молоды. У Вас ветер в голове. Вам же нужна его популярность, а не он. Это только так кажется, что известные артисты едят из золотой посуды и гадят в золотые унитазы. Он нищий. Та его обобрала до нитки. Ему нужна другая.

— Думаю, у этой идеальной другой есть имя…

— Конечно! Они знакомы много лет. И вот, наконец, он дозрел, и тут Вы. Что только он в Вас нашёл?!

— Может быть то, что я люблю его. Любого. Мне все равно, сколько он зарабатывает и какая у него недвижимость в собственности.

— Вот не надо только мне сказки рассказывать. Все так говорят. Вы молодая. Вам детей рожать. А рай в шалаше не лучшее место для детей.

— Я сама всего добиваюсь и мне не нужно это перекладывать на мужчину. У меня есть Квартира. Не в центре, конечно, зато своя. Кооперативная.

— Вот как? И кто же Вы по профессии?

— Журналист.

— Хорошая профессия.

— Пока да, хорошая.

— Ну, допустим. Но Вы же его совсем не знаете. Это он на экране такой искрящийся и легкий. А в жизни же он совсем другой.

— А знаю. И меня это не пугает.

— А то, что он мой сын? Не пугает? Между нами, Вы же понимаете, что я буду на первом месте всегда?

— И это меня совсем не пугает. Более того, если Вы сейчас решите, что я не подхожу Вашему сыну, мы никогда с Вами больше не встретимся. Не знаю, как будут складываться наши с ним отношения. Возможно они закончатся завтра, а быть может никогда, но я могу поклясться, что никогда, ни при каких обстоятельствах, я не скажу ни одного плохого слова о Вас.

— Откуда же такое благородство?

— Вы мать мужчины, которого я люблю больше жизни.

Она села на стул и впервые подняла на меня пронзительные голубые глаза. Такие же пронзительные, как и у ее сына.

— Но Вы же не знаете, что он очень тяжело болен. Он же Вам не говорил?

— Не говорил. Но и об этом я знаю.

— Любопытно, — она подняла бровь.

— Я же журналист. Но мне нужна Ваша помощь.

— Моя?

— Да. В Москву инкогнито приехали известные израильские врачи Штульман и Катц. И у меня есть возможность сделать так, чтобы они осмотрели его. Но сам он ни в какую не согласится, а вот если Вы с его отцом посетите этих волшебников — он может поехать «за компанию».

Она молчала. Как будто решала — можно мне доверять или нет.

— Я согласна. Я помогу Вам.

— Спасибо! — на глазах заблестели предательские слезы и я отвернулась.

— Видимо мне придётся благодарить Вас. Но это будет уже потом, а сейчас давайте накрывать на стол. Все же знакомство как никак.

Я собралась с духом и силами и стала расставлять тарелки на столе в гостиной. Я знала, что за мной наблюдаюсь все. Мой любимый — любовался. Его отец — изучал меня. А мать… было очень странно, но враждебность и холодность исчезла. Она была сдержанна.

— Давайте ужинать! — она пригласила всех за стол.

Отец откуда-то достал наливку рябиновой. Мой любимый приободряюще сжал мою руку. Трапеза проходила в полном молчании. Я старалась как можно тише опускать вилку на тарелку. Получалось плохо. Я краснела и отводила глаза.

— Мама, папа, — от неожиданности я выронила вилку, — Я хочу вам сказать одну очень важную для меня… для нас… для нас всех вещь, — мне стало как-то нехорошо, — Я решил жениться.

Тишина… звенящая… гнетущая… Отец смотрел то на меня, то на сына.

— Ну что я могу сказать, — произнесла его мать, — Ты взрослый мальчик. Ты сам уже можешь решать, что делать со своей жизнью. Я просто хочу, чтобы ты знал, что я всегда желала и желаю тебе добра.

Повисла неловкая пауза. Если бы здесь сейчас пролетела муха, то, казалось, я бы услышала как вибрируют ее крылышки. Но мухи ещё не проснулись, да и не было их в этом доме.

— Мам, ты уж прости, но я ничего не понимаю. Когда я женился в первый раз после месяца знакомства, ты говорила, что я тороплюсь. А сейчас ты… благословляешь нас?

— Тогда ты был моложе. И первый брак. Я не хотела тебя отпускать.

— А сейчас?

— А сейчас я могу попробовать. Нужно же меняться. А то так и умру сварливой старухой…

— Ну что ж. Тогда я хочу поднять тост за то, чтобы мой сын, наконец-то обрёл своё счастье! — тихо сказал отец и добавил, обращаясь уже ко мне, — Пожалуйста, берегите нашего сына. Он очень ранимый.

— Он — чудесный! Самый лучший! И это ваша заслуга.

Спустя час с небольшим мы вышли из квартиры родителей.

— Ты ничего не хочешь мне сказать?

— Ты о чем?

— Что ты сделала с моей мамой? Я не ожидал, что она так быстро согласится.

— Да, даже быстрее, чем я.

— Ты не хочешь выйти за меня замуж?

— Хочу.

— Тогда в чем дело?

— Мне кажется тебе нужно решить вопросы со всеми своими будущими жёнами, а уж потом жениться на мне.

— Ах ты об этом… согласен. Так будет правильно.

========== Глава 6. «Вместе». ==========

До дома… до его квартиры мы ехали на такси. Я положила голову на его плечо и он думал, что я задремала. Я сидела с закрытыми глазами и улыбалась. Он гладил меня по голове. А я думала… ВиктОр не ограничил меня во времени. Я могла остаться здесь на неделю, год, десять лет. Там, в моем времени мои функции выполнял мой дубль (здесь я просто обнаглею и сделаю отсылку к Кастанеде, так как суть дубля ВиктОр заимствовал как раз у него, а точнее у шаманов древней Мексики). То есть никто из знакомых даже не заметил подмены. Там была я, только немного отупевшая. Однако все же, рано или поздно, мне придётся возвращаться. И это будет очень больно. Я не смогу отказаться от него по доброй воле. Я даже представить себе не могла, что должно было бы случиться, чтобы я смогла уйти от него. Поэтому, будь что будет. Пока задержусь здесь до выполнения задания. А потом… потом будет уже потом. Уже другая история. А пока я рядом с мужчиной моей мечты. Он меня обнимает. И спать мы сегодня будем вместе, слившись, обнявшись.

— Соня, подъем! Мы дома.

Мне пришлось сделать вид, что я действительно спала.

— Уже?

— Да, пойдём скорее домой. А то начался дождь, а у нас ни зонта, ни калош, — дождь — этом мягко сказано. Ливень! Стеной. Водитель, конечно, предложил переждать в машине и даже грозился выключить счётчик, но мы оба так устали и так хотели оказаться в объятиях друг друга, что вежливо отказались и устроили спринтерский забег на 20 метров. Однако мы, все равно, вымокли до нитки.

На лестнице нас ждал неприятный сюрприз. Бывшая любовница снова была тут. Увидев меня она издала вздох разочарования.

— Опять ты…

— Милый, а нет ли у тебя дома пары мыльниц? — сказала я, не обращая внимания на «будущую жену».

— Есть. А тебе зачем?

— Да вот думаю из мыльниц на брудершафт тёплой водочки бахнуть с твоей подругой. Чтобы хоть как-то оправдать ее хамский переход «на ты».

— Ах ты! — и «подруга», угрожающе шипя, двинулась на меня. Однако мой мужчина в очередной раз доказал свои слова о том, что он мой. Он преградил дорогу фурии и ровным металлическим голосом отчеканил:

— Успокойся уже! Между нами с тобой все кончено. Уже как 8 лет. Пожалуйста, оставь меня в покое. Хотя бы в память о том, что мы когда-то были счастливы.

— Мы бы и сейчас были счастливы, если бы не твоя мать, — боже, как неосмотрительно. Какой глупый и провальный выпад.

— Конечно, виноваты все. Я, моя мать, мои друзья, мои подруги, любовницы, жены. Все, кроме тебя.

— Как ты смеешь меня в чем-то обвинять?! — а дальше уже мне, — Подожди! Вот с его мамашей познакомишься — она быстро тебе крылья то пообломает.

— Спасибо за предостережение, но оно несколько запоздало…

— Как? — она начала хватать ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

— Вот так, — ответил он за меня, — и да. Я женюсь. Какие могут быть игрушки?

Второй раз за сутки мы наблюдали вылет фурии из подъезда.

— Про мыльницы ты здорово придумала, — смеялся он, когда мы оказались в квартире, а потом, придирчиво осмотрев меня, добавил, — Раздевайся.

— Нет, я конечно не против, но…

— Раздевайся, — требовательно повторил он, — Ты вся мокрая. Раздевайся и сразу в ванную! Не хватало только простудиться и заболеть!

— А ты?

— Что я?

— Я без тебя не пойду!

— Но мы тогда будем очень долго мыться вместе.

— Я никуда не тороплюсь, а ты?

Мы сидели в горячей ванной и пили вино из жестяных кружек. Это было так странно. Вообще, никогда в своей жизни я не судила людей по обложке. Никогда не сравнивала актеров с их персонажами. Да что греха таить — я знала многих звёзд. С некоторыми даже имела бурные романы. Но только сейчас я начинала понимать, что во всех них, тех, других, я безуспешно искала его отблеск. Даже бывало смеялась с подругами. На вопрос о завышенных ожиданиях, неизменно, отвечала:

«У меня совершенно не завышенные ожидания. Вот смотри: пункт первый — он должен быть умным. Это сразу минус 80% мужчин. Дальше он должен быть грамотным. Как минимум правильно расставлять запятые — это из оставшихся 20% смело минус 90%. Ну и самое простое — он должен быть известным актёром. И тут остаются только двое — Логинов и Антипенко. Один из них уже «нет», второй — пока «нет». Так и живём». Но я лукавила. На самом деле у меня всегда был перед глазами идеал мужчины, человека, актера, творца, но разве об этом нужно рассказывать?

Какое же это счастье засыпать в руках любимого мужчины! Чувствовать его дыхание, его тепло, его запах…

Утро наступило слишком быстро. Казалось, я только закрыла глаза и уже будильник. На самом деле будильник мы заводили только лишь для того, чтобы не проспать до обеда. Заснули мы часа в два ночи, не раньше. Утро было свободным, а вот днём были пробы. Поэтому будильник прозвонил в десять утра. Я проснулась молниеносно, за секунду до того, как будильник начал разрываться от звона. Я потеряла несколько секунд, пытаясь найти, где же у него кнопка. Благо мой мужчина сладко спал. Я аккуратно, чтобы не беспокоить его, вылезла из постели. Крадучись пробралась в душ. Поняла, что мне до дрожи хочется надеть его рубашку. Пусть это слабость, фетиш, сумасшествие. Я не стала бороться с искушением и, с удовольствием, уступила ему.

Я, смотря в окно, курила на кухне. На плите, в турке, закипал кофе.

— Мне кажется это моя рубашка, — послышалось за спиной и сильные руки прижали меня к себе.

— Прости, я не удержалась.

— Не имею ничего против, но мне больше нравится когда ты без рубашки, — промурлыкал он и начал расстегивать пуговицы.

— Подожди… кофе… он же убежит…

— К черту кофе!

Похоже наша странная любовь к полу переходила уже все границы. Мы лежали на полу на кухне и курили.

— Кофе таки убежал.

— Я знаю.

— Не думал, что моя рубашка, надетая на голое тело желанной женщины, может возбуждать сильнее, чем кружевное белье.

— А рубашка на кружевном белье?

— Нет. Лучше вообще без всего!

— Тебе не кажется, что тебе пора собираться?

— Кажется. Но так не хочется… Поехали со мной!

— Куда?

— На студию. На пробы, потом у меня интервью, потом на Шаболовку, — он тараторил. Быстро, быстро.

— Мне кажется, что я буду только мешать.

— Что ты! Наоборот! Когда ты рядом, мне хочется творить! Знаешь, я напоминаю себе сейчас Дона Кихота, который совершает подвиги, прославляя имя своей прекрасной дамы.

— Ну если мое присутствие будет уместно…

— Конечно уместно, — вскочил он на ноги, — Сейчас позвоню и попрошу, чтобы на тебя выписали пропуск.

— Договорились! — но мне обязательно нужно было сегодня вечером выйти на связь с ВиктОром, — Но мне обязательно сегодня нужно попасть к себе домой.

— Зачем?

— Ну, хотя бы для того, чтобы переодеться.

— Ах, да. Мои рубашки тебе больше не нужны? Ладно, ладно, обещаю, вечером заедем! Честно говоря мне нестерпимо хочется посмотреть, как ты живешь. Как ты жила до меня…

Я судорожно сглотнула. Такого поворота я не ожидала. Перед моим мысленным взором тут же пронёсся творческий беспорядок корпоративной квартиры. А страшнее всего были ноут и планшет на столе… ну ничего. Что-нибудь придумаю…

— Конечно! С радостью проведу тебе экскурсию по своей роскошной «хрущевке», — спустя лет 40 эта фраза будет попахивать злой иронией, но сегодня, в 1978 она является сущей правдой.

— Вот и отлично! Где будем ужинать?

— А какие есть варианты?

— Прага, Арагви, Советский, Арбат, Узбекистан…

— Ох. Сложный выбор…

— Не торопись…

— Выбираю Арагви.

— Ты тоже любишь мясо?

— Тоже?

— Да, я мясоед, который терпеть не может рыбу.

— Тогда да, тоже.

Вот ведь странно — за все годы моей жизни в моем времени, я никогда не была на кинопробах. Была на съемках программ, на репетиция КВН золотого образца, на сериальных площадках, театральных подмостках, но не на настоящих, серьёзных кинопробах. Да и откуда серьезное Кино в России образца 21 века? А здесь, в веке 20, в Советском союзе, творилась история российского кинематографа. И сегодня будут пробы на роль, которую он, естественно, получит. Я очень хорошо помню этот фильм. Помню как пересматривала его монолог, учила наизусть — настолько он был мне созвучен. Какой он трогательный был в этой роли. Настоящий. Как, впрочем, и во всех своих работах.

— О чем думаешь? — не отрываясь от дороги, спросил он.

Он был невозможно хорош. Желтая рубашка, дефицитные джинсы, кожаный пиджак. «Авиаторы» и дорогой одеколон. Что это? Hugo Boss? Нужно будет спросить.

И эта прекрасная особенность советской Москвы конца 70-х — можно курить. Везде. Даже в самолетах. Он курит. Много. И сейчас тоже. В приоткрытое окно врывается весенний ветер и бросает непослушные пряди волос на лоб, щеки. Он — сосредоточен, задумчив, прекрасен. Только ради этого мгновения стоило соглашаться на задание, на работу, на все условия. Я вдруг подумала о том, что все могло сложиться совсем иначе. Было бы просто интервью и реализация длительного плана по вхождению в первый круг. Никто даже не мог представить, что все будет вот так. Быстро. Молниеносно. Но вряд ли все могло сложиться иначе.

— Я думаю о Гёте…

— Вот это неожиданно!

— Да, я думаю о том, что он не просто так искушал Фауста. Что, действительно, в нашей жизни существуют мгновения, за которые душа — не такая уж и высокая цена.

— Ого. И что же это за мгновения?

— Как сейчас, например.

Он ничего не ответил. Только положил руку мне на колено. Я наслаждалась. Наслаждалась моментом. Наслаждалась возможностью. Я осознавала, что могу его поцеловать, коснуться его, прижаться к нему. Здесь и сейчас он был только мой. И в этой весенней Москве не было никого, кроме нас…

Кстати говоря, машин действительно почти не было. От Баррикадной до Мосфильма мы, в будний день, днём, добрались за рекордные 20 минут. Сразу припарковались (не пришлось даже три раза объезжать квартал) и направились в сторону проходной. Там, в прошлой жизни в будущем мне приходилось бывать на Мосфильме. Кажется у меня там была встреча. А сейчас… Сейчас режиссёр с Ленфильма приехал сюда для финальных проб.

Это непередаваемое ощущение сопричастности закончилось слишком быстро. Меня ненавидели. Все женщины, которых мы встречали в коридорах Мосфильма. Все, как одна, ненавидели меня. Моего же спутника они боготворили. Думаю, он сам не до конца осознавал, каким магнетизмом он обладает. Он, совершенно легко, мог стать владыкой, пророком, мессией. Но стал актером, что, в целом, тоже неплохо и не так опасно. Он действительно не видел (или не хотел видеть) какой эффект производит на 9 из 10 женщин. А я видела. И это тешило мое самолюбие. Самую малость. Чуть-чуть.

Пробы прошли быстро и успешно. Как он и говорил — они были скорее формальностью. Комиссия Госкино, заочно, одобрила его кандидатуру и сейчас, лишь для галочки, просила его сыграть некоторые избранные места сценария. Я ждала его за дверью. Слонялась из угла в угол и много курила.

— Ждете кого-то? — раздался где-то рядом мужской голос.

Я молча кивнула.

— А Вы не думали о том, чтобы сняться в кино?

— Простите, но это не моя история, — знал бы кто, скольких усилий мне это стоило.

— Жаль. У Вас очень не типическое лицо. Ну, всего хорошего.

— ИВам…

Спустя пару минут вышел он. Он сиял.

— Ну?

— Поздравляю тебя, мы едем на море!

— Не поняла.

— Съемки будут проходить в Феодосии, — воспоминание из другой жизни вытащило из ящика памяти цветные картинки беззаботного детства.

— Это прекрасно!

— Знаешь, обычно так не делается, но я бы хотел, чтобы ты тоже там была. Как раз в конце мая будет уже тепло. Отдохнёшь, покупаешься, позагораешь. А я, как съёмочный день закончится, сразу к тебе, считать сколько новых веснушек у тебя появилось.

— Везде?

— Везде-везде!

— И что ты будешь делать с новыми веснушками?

— Как что? Целовать!

— В таком случае я не могу не согласиться.

— А как с работой? Тебя отпустят?

— Конечно, — и я почти не соврала!

— Пойдём в буфет? Я страшно голодный.

— Пойдём!

Помнится, когда мне было 13 лет, я, впервые, попала в Телевизионный Центр Останкино. Тогда это было так удивительно — идёшь по коридору, а навстречу тебе ведущие, певцы, актеры. И даже автограф можно взять. Сейчас, заходя в буфет Мосфильма, я чувствовала себя как та маленькая девочка. Вокруг за столиками были одни «заслуженные» и «народные». И все здоровались с нами. Хотя, если уж быть совсем честной, все здоровались и обнимались с ним, а я просто стояла рядом и глупо улыбалась.

— Все в порядке? — тихо спросил он, когда мы сели за столик.

— Да, вполне.

— Извини их. Им крайне любопытно, с кем я пришёл.

— Разве это редкое явление — «ты и женщина»?

— Нет, просто, обычно, ночью я вызываю женщине такси и мы больше не встречаемая. Что бывает реже — я вызываю ей такси утром. Но, наученный горьким опытом первого брака и бывших отношений, я не смешиваю работу и любовь. Днём работа, ночью любовь. Работаю я один.

— Что же сейчас изменилось?

— Я просто не могу без тебя. Мне кажется, что ты моя муза. Мне с тобой так легко. И интересно. И страшно. Но больше интересно.

— Почему страшно?

— Страшно потому, что я не помню, как жил без тебя.

— И что же тут страшного?

— Если ты решишь уйти от меня — мне кажется я не переживу этого…

А уйти придётся. Рано или поздно. Но Катц с Штульманом сделают все, чтобы он пережил…

— Но я же с тобой!

— Да! И знаешь, я тоже начинаю понимать Гёте…

Интервью было запланировано здесь же. Когда мы уже закончили трапезу, к нам подошла молоденькая журналистка. Увидев меня, она опешила. Оторопь на лице сменилась глубочайшим разочарованием. Оно преумножилось, когда барышня поняла, что уходить я не собираюсь.

— А мы что, будем беседовать втроём? — и она недовольно поморщила носик.

— А разве у нас с Вами интимная беседа?

— Нет, но…

— Ну раз нет, то, думаю, присутствие моего летописца нам не помешает.

— Кого?

— Летописца. Вы точно журналист?

— Да… — и девушка густо покраснела.

— Понятно, — выдохнул он, — Вам автограф?

— Если можно, — чуть не плача, прошептала она.

— Можно, если Вы пообещаете больше никогда не обманывать.

— Обещаю!

— Кому на память?

— Тоне… а ещё, если можно, Варе и Наташе.

— О, да у вас целая банда, как я погляжу, — девушка ещё гуще покраснела, а он, написав именные пожелания, отдал ей блокнот.

— Спасибо, — и она попятилась к выходу, прижимая блокнот к груди так, будто это была самая большая ценность в ее жизни.

— Что это было? — спросила я, когда псевдо журналистка покинула буфет.

— Так бывает. Некоторые молодые девушки не хотят соблюдать личные границы между собой и кумиром. Кто-то караулит на лестнице, кто-то обрывает пуговицы, а самые изобретательные, под видом корреспондентов, пытаются взять интервью. Представляешь?

Уж я то представляла… как никто другой представляла. Более того я действовала по тому же сценарию. Не так топорно и по протекции самых сильных мира сего, но канва была та же. Я закашлялась.

— С тобой все в порядке?

— Да, просто поперхнулась. И часто к тебе такие журналисты приходят на встречу?

— В последнее время все чаще. Но у меня глаз намётан. Меня не проведёшь! — ну да, ну да… , — Кстати. А что ты думаешь о том, чтобы на самом деле работать со мной?

— Боюсь спросить-в качестве кого?

— В качестве летописца, конечно, — и он захохотал.

— Интересная должность.

— Нет, на самом деле я думаю о том, чтобы как-то систематизировать мои мысли относительно актерской профессии, режиссуры, разных авторов, произведений.

— Своего рода мемуары?

— Упаси Бог. Я не такой великий. Кому будут интересны мои рассказы? — ах, если бы ты только знал…, — Нет. Это скорее для себя. Плюс меня крайне утомляют вот такие неудавшиеся интервью. Это хорошо, что мы здесь и потеряли не так много времени. А бывало, что мне приходилось ехать из театра куда-нибудь на окраину, на Сокол например, чтобы получить вот такое. Может ты могла бы взять на себя первоначальные договорённости по интервью.

— Ты предлагаешь мне стать фильтром?

— Именно! Было бы так чудесно, если бы ты согласилась.

— Я не против.

— Вот и чудно!

Опять же — восхищение от дневной Москвы. Без пробок. Без толп народа. Ещё 20 минут и — вуаля. Мы на Шаболовке.

— Знаешь, мне тут до дома по прямой. Может быть я пока поеду, соберу вещи, а ты потом за мной заедешь? — я понимала, что мне необходимо написать Виктору письмо и спрятать ноут с планшетом. А ещё мне очень хотелось подумать. Осознать то, что произошло за каких-то два дня.

— Я и сам хотел тебе это предложить. У меня съемка одного номера, но, зная себя, мы можем снимать его и 20 минут и несколько часов. Очень не хочу, чтобы тебе стало скучно. Да и не очень хочется, чтобы ты стала свидетелем «сцены» — моя партнерша — ещё одна моя будущая жена.

— Та самая, идеальная?

— Да. И сегодня я хочу объясниться с ней.

— Очень верное решение. Но ты уверен?

— В чем?

— В том, что она уже не будущая жена.

— Уверен. Как ни в чем в жизни не был уверен.

— Тогда я спокойна. До вечера!

— До вечера, — он прижался ко мне, — Ты помнишь, что вечером Арагви?

— Конечно! Есть мясо, пить вино…

— А потом, у тебя дома, драть тебя раком…

— Что?!

— Что?

========== Глава 7. «Подковырки» ==========

От Шаболовки до Черемушек 10 минут на метро. Метро пока ещё пустое, а вот в 6 часов начнется апокалипсис. Со мной в вагоне старичок. Ветеран. Весь в медалях. Нестерпимо захотелось подойти к нему и сказать «спасибо». Он так улыбался, так благодарило меня за эти слова. Ещё с нами в вагоне две девушки — видимо студентки, мама с мальчиков лет трёх и две женщины неопределённого возраста. Все читают. Книги или газеты. Так необычно. На Академической зашёл мужчина. В пальто и с портфелем. Вытащил из портфеля бутерброд, завёрнутый опять же в газету и, воровато оглянувшись по сторонам, откусил от него почти половину. В метро есть не принято. Моветон.

От метро до дома ровно 3 минуты спокойным шагом. По современным меркам — почти центр. В конце 70-х все ещё окраина. Здесь, рядом с современными пятиэтажками ютятся деревенские дома. Этот диссонанс вызвал во мне бурю чувств, самым главным из которых была эйфория от того, что я действительно здесь. В Москве семидесятых. Нестерпимо захотелось поехать на Павловский переулок и хотя бы одним глазком посмотреть… Но это все после. Обязательно. Может быть. А сейчас домой. Задание…

Я очень ленивый человек. Я предпочитаю все делать быстро и качественно, чтобы потом не переделывать. И сейчас я написала подробное письмо Виктору, хотя отчёт от меня ждали только послезавтра, но я решила, что случай может не представиться и написала все сейчас. Сеанс вай-фая на сей раз был 2 минуты 15 секунд. Письмо мое ушло и пришло послание от Виктора. Он писал, что в следующий раз ждёт от меня новостей уже после того, как я выполню задание. А сейчас могу выдохнуть и расслабиться. Идеальный шеф. Хотя он не совсем шеф. Мы все равны. Просто он старше, мудрее. Мы, скорее, подобие семьи.

Я собирала вещи в дорожную сумку. Все самое необходимое. Остальные-куплю. Благо для меня и Березка была открыта. Планшет я взяла с собой. На всякий случай. Ноут же спрятала на антресолях среди вороха тряпья, рулона синтепона, за коробкой с ёлочными игрушками. Там же, на антресолях я, совершенно случайно, нашла тонкую зарядку от Нокии. Видимо, в конспиративной квартире был слайдер из 2007-2010. Нужно будет потом, на собрании, спросить, кому же тоже повезло жить в Черемушках.

А меж тем уже было 9 часов вечера. Я курила на кухне. Нет, в реальности… в своей привычной реальности 21 века, я почти не курю. Но тут… как можно устоять от дыма отечества? Хотя сигареты в Советском Союзе, действительно, были дрянь… Раздался телефонный звонок. Я, по привычке, начала искать мобильный, но, после трёх звонков, осознала наконец, что звонит городской.

— Привет, это я. Еду.

— Жду.

— Раздевайся.

— Ты хотел сказать «одевайся»?

— Нет, раздевайся. Нечеловечески хочу тебя.

Стоит ли говорить о том, что встретила я его так, как он просил? И снова он набросился на меня как дикий зверь. Со всей страстью, необузданностью, безумием он вновь и вновь подчинял меня себе. Он был мужчиной, самцом, альфа-самцом. Правда знал ли он об этом? И если не знал — стоило ли рассказывать?..

Мы лежали на полу в коридоре моей корпоративной квартиры в Черемушках.

— Мне кажется пора заканчивать наши половые отношения, — совершенно серьёзно сказал он даже не взглянув на меня. У меня внутри все оборвалось, но он повернулся ко мне и рассмеялся, — Нужно начинать постельные, ванные, балконные. А половые — право, мы же не школьники, которые не могут справиться с гормонами!

— Неужели?

— Ну да, согласен. Глупость предложил. Что же я могу поделать с тем, что если тебя нет рядом несколько часов — я уже начинаю сходить с ума м думаю только о том, как прижму тебя к стене и резко и жестко буду иметь?

— А разве с этим нужно что-то делать?

— Но это же не нормально!

— А что эталон нормы?

— Ну, я сужу, основываясь на своём опыте.

— Так может все, что было «до» — это как раз отклонение?

— Интересная мысль. Обязательно подумаю ее пока ты будешь одеваться. Ты же помнишь, у нас сегодня шашлык!

-А ты разве не будешь одеваться?

— Нет! А зачем? Только представь! Завтра утром все газеты напишут о том, что известный московский актёр сошёл с ума… от любви.

— А откуда же они узнают, что именно от любви?

— Как откуда? Я им скажу, — и уже серьёзно, — Прости, я могу воспользоваться твоим телефоном? Я бы хотел позвонить маме.

— Конечно! Он в коридоре!

— Только не закрывай дверь…

-Почему это?

— Я хочу видеть, как ты одеваешься…

— Извращенец!

— Нет, сумасшедший. Сумасшедший влюблённый!

На самом деле, конечно, одеваться под пристальным взглядом его синих глаз было самое невинное извращение. Я слышала обрывки фраз из коридора: сначала дежурное «Привет, это я. Как ты? Как отец?» потом тембр его голоса несколько изменился. Стал удивленным что ли. «Да, конечно! И я тебя! Пока!».

— Все в порядке? — спросила я, безуспешно пытаясь застегнуть молнию на платье. По телу пробежала предательская дрожь, когда его пальцы коснулись моей спины.

— Тебе помочь?

— Боюсь, если ты будешь помогать — мне придётся снимать платье.

— Нет! Сейчас — шашлык! Я страшно голодный! А вот потом…

— Ты так и не ответил!

— Что будет потом?

— Нет, все ли в порядке?

— Ах это… да… мама передавала тебе привет.

— О, как мило! Ты же передал ей от меня ответный привет?

— Конечно…

— Тебя это смутило?

— Да… т.е. не совсем… мама сказала, что в Москву приехали израильские врачи… как их…

— Штульман и Катц… — помогла я.

— Да, они самые. И она просила их с отцом отвезти к ним. Велела попросить тебя записать их на приём.

— А, так это без проблем! Что у тебя со временем завтра?

— До пятницы я совершенно свободен!

— Отлично, — и я тут же набрала номер нашего офиса в этом времени, — Але, Ирочка, привет! Да, я. Да, по делу. Нам бы к Катцу записаться. И к Штульману. На завтра. Отлично. В 12? — я посмотрела на него, он кивнул в ответ, — Прекрасное время! Будем!

До Арагви мы доехали на такси молча. Я не рисковала спрашивать, как прошёл разговор, он не спешил рассказывать.

В ресторане нас приняли как дорогих гостей, посадили за лучший столик, сдували с нас пылинки. И меню тут же, и официант лучший, и вино домашнее, не разбавленное «из-под полы». Мой спутник лишь смущенно улыбался. А после второго бокала вина заговорил:

— Я так неуютно себя чувствую, когда вокруг меня суетятся люди. Да, я понимаю, что это их работа, но все же!

— Знаешь, это прекрасно!

— Что именно?

— Что ты — Человек.

— Прости, не понимаю тебя…

— Сейчас все меньше в человеке остаётся человека.

— Это метафора?

— Нет, это данность.

— Мне все же кажется, что ты преувеличиваешь.

— Нисколько. Хочешь расскажу историю из своего прошлого? -» в будущем», добавила я про себя.

— Конечно! Ведь я, по сути, совсем тебя не знаю.

— Жила-была девочка.

— Ты?

— Нет! И не перебивай!

— Молчу, молчу.

— Жила-была девочка. Красотой она не отличалась. Училась тоже не очень. В 15 лет пила водку из горла и пела песни в подъездах.

— Фи!

-…

— Молчу… Продолжай!

— А потом в ее жизни случилось горе-один за другим умерли родители. Сначала отца отравила попутчица, а мать через пол года угасла от рака. И осталась она одна. Обозлилась на весь свет и решила вырваться из нищеты интеллигенции. И она бросила филфак, поступила на юридический. Училась днями, вечерами работала. Вышла замуж. Первый раз, второй, третий, четвёртый. Но мужья попадались то деспоты, то игроки, то гуляки. И ей бы задуматься, но нет — мы помним, что она зла на весь мир и считает, что мир ей должен, ведь он же забрал ее родителей. А меж тем ей уже под 40. У неё своя Фирма. Серые схемы. Три квартиры, дачи, машины, выходные на островах в Индийском океане. И жизнь удалась. Но детей нет. Мужа последнего выгнала, т.к. он перетрахал всех ее подруг. И вот она встречает бедного актера. А у актера жена-красавица, двое малолетних детей и огромные долги. И актёр этот начинает нашей девочке знаки внимания оказывать. А он моложе. На 11 лет. Страшненький, хиленький, но молодой. И она бросается в омут с головой. Он уходит от жены. Она открывает ему фирму, чтобы он дома не сидел… и за 7 лет он ее разорил… заложил даже последнюю квартиру. А ещё он оказался любителем мальчиков. И ее деньги спускал на своих любовников. По итогу она осталась ни с чем и он ее бросил… но мы помним, что она зла на весь мир. И все виноваты, а не она сама…

— Прости, а как так-она открыла ему фирму. Разве так можно? У нас же все государственное…

Никогда ещё Штирлиц не был так близко к провалу…

— А я разве не сказала? Это же в Испании было.

— А я уж подумал… и как эта история связана с тобой?

— Эта женщина обидела меня. Незаслуженно. Повела себя не как дама из высшего общества, которой хотела стать, а как быдло с деньгами. В ней не осталось человека — только долларовая базарная торговка.

— Видать, сильно она тебя…

— Слишком… я даже хотела, по началу, мстить. Но передумала. Каждый раз, когда поднимался гнев-я говорила себе, что Аннушка уже разлила масло. Становилось легче. А потом я узнала, что он разорил ее и бросил. Нет, не было злорадства или радости. Просто было ощущение справедливости. Я знаю, что она рвала на себе волосы и опять же, обвиняла мир, в том, что он так жесток с ней. Но это уже ее история…

— Я тоже теряюсь от хамства и панибратства. Я воспитан по-другому. А люди равняют по себе.

— Ладно бы просто равняли. Они норовят опустить до своего уровня. Но полно об недалёких товарищах! Ты говорил, что здесь хороший шашлык?

— Изумительный!

Шашлык действительно был очень хорош. И вино. И атмосфера вечера. А самое главное — мой спутник… Он был таким внимательным, что я, невольно щипала себя под столом, не сон ли это… Ближе к полуночи к нашему столику подрулила слегка подпившая барышня. Плюхнулась на свободный стул и, бесцеремонно, начала признаваться моему спутнику в любви и даже предлагала ехать в нумера. Я никак не реагировала. Глаза моего мужчины наливалась кровью. Я положила свою руку на его. Он поднял на меня глаза и начал успокаиваться. Подозвал официанта и тот настоятельно порекомендовал барышне вернуться за свой столик.

— Почему ты не сказала ни слова, когда эта б… барышня меня клеила? Неужели тебе все равно? Ты совсем не ревнуешь? — с обидой спросил он, пока мы ждали такси на улице.

— Нечеловечески!

— Что нечеловечески?

— Ревную!

— А почему же молчала?

— Зачем отнимать у человека самый лучший момент в жизни? Она будет об этом помнить как о самом фантастическом событии.

— А если бы я согласился поехать с ней?

— Не согласился бы.

— Ты слишком самоуверенна!

— Нет. Я уверена в тебе.

— Вот как! Даже я в себе не уверен!

— Так это и есть мое предназначение, равно как и предназначение любой другой женщины — верить в своего мужчину всегда. Безоговорочно. Верить, когда никто не верит. Верить, когда он сам даже перестал в себя верить.

— Мне так повезло с тобой, — он сгрёб меня в охапку и начал целовать: ресницы, брови, нос, губы, — Я влюблён и безумен…

Эта несанкционированная нежность так подкупала… и растворилась в ней. Пусть всего на пару мгновений. Ночная улица перестала существовать. Был только он. И я. И больше ничего. Тишина и только мы… В реальность нас вернуло такси. Водитель сигналил уже в третий раз.

— Ты знаешь, нам придётся опять ехать в Черемушки!

— Зачем?

— Я растяпа, я забыла сумку с вещами.

— Ну, это не проблема.

На Баррикадной мы оказались почти под утро. Рассвет должен был наступить через три часа.

— Ну что, будем спать?

— Да, я так устала. Это был длинный и сложный день.

— Согласен. Кстати, у меня больше нет будущих жён. — Кроме тебя, конечно!

— Это так здорово, — пробормотала я, зарываясь в его волосы носом, — Ты навеки мой, я — ничья.

— Что значит «ничья»?! Ты моя! Только моя. Любимая. Единственная… — возможно он что-то ещё говорил, но я уже не слышала. Я спала.

========== Глава 8. «Штульман и Катц» ==========

Утро было сумбурным. Мы почти проспали, почти забыли о том, что сегодня приём. Наскоро умылись, попили кофе, собрались и рванули на Арбат за родителями. Прославленные израильские врачи вели приём на втором этаже особняка Шехтеля. Уж не знаю, как Виктору удалось так быстро превратить пустые комнаты в высокоразрядную клинику с первоклассным оборудованием. Хотя, на то он и всемогущий ВиктОр, чтобы творить такие чудеса.

Мама молчала всю дорогу. Отец шутил. Мой мужчина вставлял остроумные реплики. Однако напряжение можно было резать ножом. Меня не приняли — это было понятно. Сейчас мы с его мамой были просто союзниками. Союзниками в борьбе за его здоровье и жизнь. Может это и к лучшему? Быть может именно она сможет успокоить сына тогда, когда мне придётся исчезнуть. И опять тупая игла засаднила в области сердца… но я отмахнулась от неизбежности. Это все будет потом. Как говорила Скарлет: «Подумаю об этом завтра».

Штульман и Катц заняли 4 комнаты на втором этаже особняка под кабинеты и мансарду под приемную. Мне стоило огромных усилий сдержаться и не бросится в объятия моих любимых шаманов. На самом деле мы хорошо друг друга знали. Более того, они меня натаскивали и знакомили с азами целительства. Штульман и Катц были хрестоматийной комичной парой. Штульман — высокий, худой, угрюмый. С почти бесцветными глазами и седыми волосами. Типичный Штульман. Типичный алхимик Средневековья. Катц — наоборот. Коренастый и лысоватый. Хохмач и шутник. Типичный шаман. Они дополняли друг друга и постоянно пребывали в состоянии ироничной войны культур. При всём этом в их профессионализме я не сомневалась ни на йоту. Одному из них минуло 1000 лет. Другой был моложе — разменял всего лишь шестую сотню.

На пороге нас встречала на самая Ирочка, с которой я вчера договаривалась о времени визита.

— Доброе утро! Иван Иванович и Пётр Петрович ждут вас.

— Какие типичные имена для израильских врачей, — прыснул мой мужчина.

Ирочка проводила нас в мансарду. Постучала и распахнула дверь. По глазам я поняла, что мои старые знакомые тоже чуть было не бросились обниматься, но, замерев на полушаге, лишь сдержанно пожали нам руки.

— Ну-с, давайте начнём, — весело пропел Катц, вертя в руках фонендоскоп, — Во избежание вопросов и недопонимания, мы привезли с собой из Израиля новейший аппарат…

— На самом деле мы привезли его на медицинскую выставку… — заметил Штульман, смотря куда-то мимо нас.

— Ну да, ну да! По личному приглашению Леонида Ильича.

— Выставка только через неделю, а мы уже обследовали весь аппарат ЦК КПСС… — врут, нагло врут. Они здесь только из-за одного человека. Равно как и я…

— Так что Вам повезло, что сегодня к нам не записан никто оттуда…- Катц многозначительно поднял указательный палец.

— О, да! Нам так повезло, — заметила я и Катц изогнул бровь, — Но расскажите пожалуйста про ваш чудо-аппарат!

— Это с радостью!

— Позвольте мне, коллега, — Катц осекся и неодобрительно посмотрел на Штульмана. Началось… — Аппарат анализирует магнитное поле человека с помощью токов низкой частотности. А потом результат выводит на монитор компьютера.

Компьютера? — переспросил мой мужчина, — Вы привезли с собой компьютер???

— Да, он внизу, в комнате.

— В двух комнатах, коллега.

— А можно взглянуть? — глаза моего мужчины загорелись мальчишеским блеском.

— Конечно, — Штульман оторвался от записей и посмотрел на него поверх очков, — И посмотреть, и испробовать на себе. Если не боитесь, конечно…

— Я? Боюсь? — шах и мат.

Нужно отметить, что наши очень неплохо постарались. Одну комнату реально занимала машина, которая жужжала и поблескивала. Все же наши декораторы не зря свой хлеб кушают… В другой комнате был монитор с неизвестными символами к которому шли проводки с электродами. Ширма и кушетка.

Штульман гениально разыграл партию, зацепив моего мужчину самым банальным «если не боитесь». Даже если бы он и боялся, он бы никогда это не показал при мне, а уж тем более при маме с отцом. Я видела, насколько ему было «не по себе», но пути назад уже не было. Он нервно улыбнулся и лёг на кушетку.

— Нам выйти? — спросила я.

Можете сесть вон там, — Катц махнул в сторону окна, — Это важно, чтобы пациенты понимали, что ничего страшного их не ждёт.

К указательным пальцам правой и левой руки моего мужчины подключили проводки, головой он лёг на металлическую пластину.

— Будет больно?

— Нет, что Вы! Просто расслабьтесь и думайте о хорошем.

— О самом хорошем?

— В рамках приличия!

Штульман находился в кабинете с процессором, а Катц наблюдал за изменением цифр на мониторе. Минута, две, пять, десять. Никто не отваживался нарушить тишину. Катц морщился, но молчал. Наконец он снял с пальцев моего мужчины электроды и протянул бумажные салфетки:

— Можете вытереть руки, — и добавил после паузы, — Я могу при всех говорить?

— Да, да, конечно! У меня нет секретов от родных.

— Ну, что я могу сказать… — повисла мучительная пауза.

— Доктор, говорите уже как есть! — не выдержала его мать.

— Хорошо. У Вас целый букет хронических заболеваний. От проблем с кровью до риска диабета. Но это все не смертельно. Однако…

— Доктор, ну же!

— У Вас проблемы с сосудами головного мозга. Проблемы критичные. Что именно — я смогу сказать после более детального обследования. Я предлагаю Вам… рекомендую… настаиваю… Вам необходимо лететь в Израиль. На обследование. Боюсь, операция неизбежна. Мне жаль…

Мой мужчина побледнел и изнеможённо опустился на кушетку.

— Доктор, — голос его матери дрожал, — А операция поможет? Есть гарантии?

— 99%, что все пройдёт успешно.

— А ещё один процент? — он поднял на Катца глаза, полные страха.

— Он есть всегда, но в Вашем случае считайте, что успех операции 100%. Если не тянуть конечно. Летом Вы должны быть в Израиле.

— Но как же работа? Съемки?

— Мы все решим. Не зря же я теперь твой личный секретарь, — я села рядом и обняла его.

— Вот и славно, — откашлялся Катц и обратился к его родителям, — Теперь вы?

Мы вышли из особняка Шехтеля спустя 40 минут. Моему мужчине и его родителя было категорически рекомендовано лететь в Израиль. Матери на профилактику, отцу на обследование, а моему мужчине на операцию. Штульман и Катц взяли на себя все согласования. Ещё бы! Один звонок Виктору и никаких проблем с разрешениями на выезд, визами и прочим. Всё будет решено молниеносно. Но по настоянию врачей лететь нужно было незамедлительно. Хотя бы в течение 2-3 месяцев.

— Как раз после закрытия сезона и съёмок в Феодосии можно лететь, — сказал он и добавил, — А жениться мы будем до или после?

— Может быть во время?

Мы отвезли родителей и вернулись на баррикадную. Мы лежали на полу в коридоре. Ну никак мы не могли пройти 20 шагов до кровати…

— Знаешь, мне кажется, что пора покупать ковер на пол в коридор.

И постельное белье…

— А почему бы и нет, — он вернулся из комнаты с пледом, подушками и простыней, — Помоги застелить?

Мы лежал на полу в коридоре, укрытые простыней.

— Ты полетишь со мной?

— В Израиль?

— Да.

— Если ты хочешь этого.

— Хочу!

— Тогда полечу!

— Я хочу увидеть тебя первой, когда буду отходить от наркоза.

— Как скажешь, любимый.

— Я так боюсь…

— Чего же?

— А вдруг операция пройдёт плохо, а вдруг что-то пойдёт не так. Это же мозг.

— Я в любом случае буду с тобой, но все пройдёт отлично.

— Это ты сейчас так говоришь.

— Я всегда буду так говорить!

— Мы в пятницу уезжаем.

— Куда?

— В Ленинград, на гастроли.

— - Надолго?

— Три недели.

— Ого!

— Тебя не отпустят?

— Сомневаюсь…

— Может быть тогда тебе уволиться? — - Тем более мы решили, что ты будешь работать со мной…

— Да, я стану первым пиарщиком в Советском Союзе…

— Что?

— Что?

========== Глава 9. «Дача» ==========

Но я все равно не смогла бы поехать с ним сразу. Дабы не вызывать подозрений, я должна буду «отработать» две недели. Если повезёт — то одну, но никак не меньше.

Но это все будет потом. А сейчас мы лежим на полу в коридоре. «Сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье».

— Пойдём в кровать. Спать на полу не сильно приятно.

— Согласна.

— А потом, вечером, поедем в Центральный гастроном — нужно же нам что-то есть. Да и тебе после моего отъезда.

— В смысле? Я думала, что перееду к себе, в Черемушки, на это время.

— Абсолютно исключено!

Он спал. Он был таким трогательным и беззащитным. Разгладилась паутинка морщинок под глазами, расслабились мышцы. Он был таким спокойным. Настоящим. Единственным… Странно было в этом признаваться, но он, действительно, был единственным. Всегда. И я снова, опять и опять, не верила в своё счастье. В ту возможность, которую мне дал Виктор. Кстати говоря, относительно его персоны, меня начинали терзать смутные сомнения. Начальная буква имени. Трость с головой пуделя. И я тоже спасала своего мастера…

Зазвонил телефон. Мой мужчина резко открыл глаза и непонимающе посмотрел на меня.

— Ты почему не спишь?

— Телефон же…

— Что телефон?

— Звонит…

— Ах, да, — и он, нехотя, вылез из постели, утащив с собой простынь. Я заметила, что он, категорически, не хотел вне постельных сцен оставаться без одежды, — Да, алло!

Как я поняла, звонил кто-то из его друзей. Видимо звал развлечься. Судя по тому, как пылали уши моего мужчины, я догадалась, что там должны быть дамы. Много. Наконец он закончил разговор и вернулся в постель. Я не поняла, как это случилось — ещё секунду назад он подходил к кровати, а сейчас нависает надо мной, подобно дикому зверю. Я принимаю бой.

— Кто звонил? — невинно спросила я и перевернулась на живот.

— Друг… звал в гости… сегодня… — в паузах он целовал мою спину.

— Поедешь? — я перевернулась на спину и пристально посмотрела ему в глаза.

— Нет, — он впился в мои губы.

— Почему? — прошептала я.

— Я не напился тобой.

— А когда напьёшься — будешь уезжать постоянно?

— Никогда…

— Что никогда?

— Никогда не напьюсь! Поехали на дачу?

— Прямо сейчас? — я упиралась ладошками в его грудь, не давая сократить расстояние.

— Трахну тебя и можем собираться.

— Прекрасная перспектива! — и я убрала руки.

Как оказалось, на дачу, помимо нас, приедет его друг с подругой… или с двумя. Видимо мой мужчина решил заставить меня ревновать. Или «поковырять», добраться до первичной эмоции. Хо-хо! Это, скажу я Вам, непростая задача. Особенно беря в расчёт то, что я прекрасно помнила свою жизнь без него. Помнила досконально уроки прошлой жизни.

Мы сидели на веранде и пили вино. Его друг несколько расстроился увидев меня. Более того, каждая из барышень заглядывала в глаза и оказывала недвусмысленные знаки внимания моему мужчине. Он улыбался каждой из них в ответ. Он ждал моей реакции. Ее не было. А уж когда одна из «подружек» пригласила его на танец и он согласился — я решила ретироваться.

— Милый, знаешь, я устала. Я, пожалуй, пойду спать. Развлекайся, — я чмокнула его в нос, пожелала всем доброй ночи и поднялась на второй этаж. Я даже не успела раздеться — дверь распахнулась. На пороге стоял он. Запыхавшийся, разъярённый, злой. Он ворвался в комнату и с такой силой захлопнул дверь, что стекла задрожали.

— Что это значит? — он прижал меня к стене и схватил за горло.

— Ты о чем?

— Почему ты ушла? Тебе настолько все равно? На меня? — его ресницы дрогнули.

— Нет, не все равно. Но я дарю тебе самое ценное-право выбора!

Он отпустил меня, сел на кровать и закрыл лицо руками.

— Я не хочу выбор! Я хочу, чтобы ты меня ревновала!

— Зачем?

— Чтобы быть уверенным в том, что ты меня любишь…

— А без истерик ты не уверен? Могу по заказу, хочешь?

Он поднял на меня огромные синие глаза.

— Хочу!

— Ну хорошо, — я отошла к окну. Он подошёл и попытался положить руки мне на плечи. Я передернула плечами, — Знаешь, я так много лет выжигала каленым железом из своей души ревность и жажду обладания. Я видимо наивная — надеялась, что важнее любить настолько, чтобы дать свободу выбора человеку. Но нет, мы все — ведомые. Нам нужно, чтобы нас вели. Сначала родители, потом супруги, потом дети. Мы не готовы к свободе. Нам страшно самим отвечать за свои поступки… Это может показаться тебе глупостью, но я люблю тебя таким, какой ты есть. Со всеми твоими слабостями, страхами, недостатками. Я не хочу и не буду тебя переделывать. Ты есть ты. Именно поэтому я ушла — если ты хотел поиметь одну из этих барышень, или вообще разыграть amour pour quatre — я не имею никакого права тебе мешать.

— Имеешь.

— Нет. Я сама для себя выставляю границы дозволенного.

— Но я хочу. Я хочу, чтобы ты мешала мне совершать глупые и ненужные поступки!

— Прости, но нет. И если я молчу, это не значит, что я спокойна.

— Посмотри на меня! — он развернул меня к себе и ладонями запрокинул мою голову. Долгого смотрел в мои глаза. Я не стала закрываться. Я показала ему все, как есть, — Я понял. Все понял. Я хотел внешнего проявления, но сейчас я увидел то, что внутри. Это сложнее и страшнее, чем просто истерика. Прости.

Утром ни его друга, ни барышень в доме уже не было. Об их присутствии напоминала лишь пепельница, до краев наполненная окурками, и немытые чашки в мойке.

— Блядь, — сказал он и пошёл перемывать посуду.

Мы гуляли по апрельскому лесу. Слушали птиц. Слушали лес. Такой монументальный. Он был до нас и будет после нас. Солнце просвечивало сквозь кроны деревьев. Где-то уже были полноценные листочки, где-то только зелёная дымка вокруг ветвей. Днём мы доехали до ближайшего посёлка и в сельском магазине купили яйца, хлеб, сыр.

Уже дома, соорудив нехитрую яичницу, полдничали на веранде. И было так уютно-кутаться в старый плед и слушать трель соловья. Возвращаться не хотелось категорически, но завтра в 20.34 с Ленинградского вокзала, в составе труппы своего театра он отправлялся на гастроли. А перед этим — сборы, покупки, долгие проводы…

На Баррикадной мы были ближе к полуночи. Первым делом мой мужчина позвонил своему другу, так неожиданно покинувшему нас на даче. Судя по всему друг извинялся. Долго и витиевато. Как я поняла, мой мужчина принял извинения.

— Его тоже можно понять: привычка-вторая натура. Я всегда соглашался-в каких бы отношениях не был. А тут — вот так. В Тулу со своим самоваром. Но лучше всего то, что слухами Москва полнится. Больше никто из друзей не решится мне такую свинью подкладывать.

========== Глава 10. «Оборотная сторона луны» ==========

Я выбралась из ванной и закуталась в махровый халат. Он курил на кухне.

— Пойдёшь?

— Да, но у меня просьба.

— Какая?

— Посиди со мной, — голос был такой беззащитный…

— С удовольствием!

— А потом…

— Что потом?

— Расскажешь мне сказку?

— Конечно расскажу!

— И тебя даже не смущает что я, взрослый мужчина, прошу тебя о таких вещах? Ты не будешь это высмеивать и намекать мне о том, что я недомужчина?

— Нет!

— Но почему?

— Ты текуч. Это прекрасно. Сейчас ты маленький мальчик, которого нужно убаюкать, окружить заботой и вниманием, завтра ты будешь голодным зверем. Это все — грани тебя. Это все — части тебя. И они так же прекрасны, как и ты сам!

- Тогда я хочу попросить ещё кое о чем…

- ?

— Ты можешь сварить нам какао?

Я сидела на табуретке в ванной и дула на обжигающий напиток. Он растянулся почти во весь рост в ванной. Чашка стояла на бортике.

— Знаешь, — и я вздрогнула от неожиданности, — Мне ведь действительно иногда хочется побыть маленьким мальчиком. Чтобы меня похвалили, погладили по голове или даже наказали, но чтобы обратили на меня внимание. Я редко видел своих родителей и очень скучал. А ведь говорят, что всё из детства. Кто бы мог подумать, что «недолюбленность» в детстве выльется в маниакальную потребность, чтобы меня ревновали. — Мне так стыдно…

— Маленький мой, — я испытывала такую нежность. Я гладила его по голове и чувствовала, как вздрагивают его плечи. Он плакал? Я не видела его лицо, но сомнения быть не могло, — Мой любимый… тебе совершенно нечего стыдиться!

— Но ни одна женщина не хочет быть мамой для своего мужа…

— Любая женщина, любящая своего мужчину, готова на все ради его спокойствия. Женщина должна наполнить мужчину до краев, после чего мужчина несёт эту наполненность в мир. Мужчина творец, женщина источник. Так было испокон веков. Так будет всегда. И для меня не составляет труда сейчас наполнить тебя заботой. Безотносительно, без оценочно. Просто потому, что сейчас тебе нужно это. Самая большая ошибка женщин заключается в том, что они требуют от мужчины поступков, а сами ничего не дают ему для этого, не наполняют его. А «пустой» мужчина может творить только пустоту. В жизни, творчестве, семье. И пустой мужчина начинает искать другой источник. Иссушает его, потом второй, третий. Бесконечно. Только лишь потому, что женщина, которую выпил мужчина, не наполняется снова, а начинает что-то требовать от мужчины. Когда смотришь на все с этой высоты — все становится предельно ясно и просто.

Мой мужчина молчал. Думал?

— Но почему другие этого не понимают?

— Не знаю. Может быть не хотят, может быть забыли о своей природе.

— А ты меня всегда будешь наполнять?

— Всегда-всегда. Всегда, пока я рядом.

— А я, все поступки буду совершать во имя тебя.

— Лучше во имя себя…

— Тогда, во имя нас!

Уже лёжа с ним в постели, я гладила его по голове и думала. Думала о том, что мы, подчас, не понимаем самых простых вещей. Что мужчина не может быть без женщины, а женщина без мужчины. Что они не могут соперничать, соревноваться. Что они должны помогать друг другу, а не мешать, не самовыражаться за счёт другого. Поняла бы я это, если бы не моя странная, болезненная любовь? Нет. Ни в конем случае. Мне судьба дала возможность не просто отмотать пленку жизни назад и переиграть, а я смогла переиграть судьбу. Прожить ту жизнь, которой меня лишили тогда, когда писали этот сценарий. И мне совершенно было плевать на то, откуда ВиктОр черпал энергию. Совершенно не важно — пил ли он с Аидом чай или же убеждал Лилит вернуться в райские кущи. Виктор дал мне возможность получить награду за весь тот испепеляющий духовный путь, который я прошла вопреки всему. Вопреки рождению, знаку зодиака, образованию, складу ума. И мне страшно представить себе, что было бы со мной, и вообще — была бы я, если бы не было его, моей единственной любви, в той моей жизни. Если бы мне не приходилось постоянно задаваться Байроновским вопросом: «О если там, за небесами, душа хранит свою любовь.» Стала бы я глотать Кастанеду и Папюса? Отважилась бы я на путешествие в прошлые жизни и пошла бы в Хроники Акаши? И, в конце концов, встретила бы я тогда Виктора? Думаю нет. Как бы я жила без своей любви? Но я не хочу думать, как бы я жила без него. Не без него рядом, а вообще без него. Это нонсенс. Кажется, я была с ним все мои жизни. Большую их часть. И я уже смирилась с тем, что пройдёт пора разлуки и мы снова найдём друг друга. Но потом. Там. За небесами. Воистину — пути Господни не отмечены в картах. Кто бы мог подумать. Он лежит рядом со мной, обнимает меня. Вздрагивает. Открывает сонные глаза. Улыбается. Ловит мою руку. Целует пальцы. Прижимает меня к себе и засыпает. А я чувствую его дыхание на своей шее. И улыбаюсь. Остановись мгновенье, ты прекрасно!

Ближе к утру начался ливень. Он барабанил по скосам и жестяным крышам. Он разносился эхом над улицей. Температура резко упала и я начала жаться ближе к нему.

— Замёрзла? — сонно спросил он обнимая меня ещё крепче.

— Да. Даже представить себе не могу, как я буду спать без тебя…

- Всего неделю! Я куплю тебе грелку. А вот как я буду без тебя, — он смотрел на меня и улыбался.

— Так же как и всегда.

— Нет. Как всегда уже не может быть. Я не хочу как всегда. Я хочу только с тобой. Пообещай мне, что приедешь как только тебя отпустят в редакции.

— Обещаю!

Потом были закупки продуктов и грелок. (К слову сказать он купил их дюжину, не меньше. Его это жутко веселило!). Потом сборы. Он психовал, что совсем забыл про рубашки в химчистке. Что нужно заехать к маме. Что телефон с утра не умолкал. А ещё больше он психовал потому, что нам предстояло расстаться. Он в тысячный раз спрашивал, не получится ли все же поехать с ним. Жутко расстраивался, когда я отрицательно качала головой. Через несколько минут, вновь, задавал этот вопрос. Готов был звонить в билетные кассы, мчатьсявыкупать билеты, делать все, что угодно — лишь бы я согласилась.

— Знаешь, я хочу напиться тобой. Запомнить каждую чёрточку, каждый вздох, каждый стон. Я хочу запечатлеть каждую секунду, чтобы мне хватило этих воспоминаний на неделю без тебя.

— Думаю, многие захотят скрасить твоё одиночество, — я намекала и на его бывшую будущую жену, и на всех остальных: актрис, горничных, официанток, фанаток.

— Скажи, ты хочешь меня обидеть?

— Нет, что ты!

— Тогда зачем? Зачем ты это говоришь?! Я хочу быть один до твоего приезда. Я хочу тебя. Только тебя.

— Слишком хорошо, чтобы быть правдой…

— Доказать?

— Давай! А как?

— Закрой глаза.

Он целовал меня. Всю. С ног до головы и обратно. Еле касаясь, жадно, нежно, страстно, быстро, медленно. Я начала сходить с ума. Начала терять связь с реальностью, а он не останавливался. Он, действительно, пил меня. Напивался мной. Он любил меня медленно и нежно. Не в пример прошлым ночам… и утрам… и дням…

— Не обольщайся, — откинувшись на подушку, прошептал он, — Когда ты приедешь в Ленинград я буду жёстко тебя иметь прямо на пороге. Ты даже раздеться не успеешь!

— Правда, правда? Наматывая волосы на кулак и закрытая рот рукой?

— Да…

— Перед зеркалом? Так, чтобы все-все видно было?

— Да…

— Держать за горло и жёстко входить?

— Ну вот… судя по всему у нас сейчас будет второй заход… зачем ты так вкусно рассказываешь?

— Может быть именно поэтому я журналист?..

========== Глава 11. «Мой милый враг.» ==========

Комментарий к Глава 11. «Мой милый враг.»

«Вокзал - несгораемый ящик…»

Стоит ли говорить, что мы почти опоздали на поезд. Из-за дождя долго ждали такси, но нам сказочно повезло с водителем. Мы вбежали на платформу в 20.15. Состав ещё не подали, однако его коллеги были уже тут. Естественно все сразу устремили свои взоры на меня. Он был прав-слухами Москва полнится. Его друг рассказал обо мне всем. И теперь меня изучали, ненавидели, завидовали. А уж после жаркого прощального поцелуя и подавно…

Я долго стояла на перроне и смотрела вслед уезжающему поезду, пока тот не стал совсем неразличим. Потом я брела по лужам домой. К нему домой. К нам… Кольнула мысль о том, что последние несколько дней были лишь сном и сейчас придётся возвращаться в реальность. Туда, где Путин президент, границы открыты, в магазинах есть все, а денег нет. Так было много раз. Раньше. До моей встречи с Виктором.

Я открыла дверь его ключами и переступила порог. Я теперь была полноправной хозяйкой этой холостяцкой берлоги. Я скинула мокрые насквозь туфли и повесила сушиться мокрый плащ. Прошла на кухню и закурила. Он в поезде. Мчит в Питер. В Ленинград. Без мобильного телефона и социальных сетей. Только завтра утром я услышу его. Когда он мне позвонит из гостиницы. Если позвонит. И это было так волнительно. Я невольно улыбнулась. Выпила чаю в прикуску с холодной котлетой. Умылась и пошла спать. Простыни пахли им… я вдыхала аромат его тела и одеколона и понимала, что я абсолютно счастлива. Счастлива знать, что он мой…

Спала я в его рубашке. Не знаю что снилось ему под ровный стук колёс, а мне снились его руки, обнимающие меня. Это был прекрасный сон, но, впервые в жизни, реальность была в разы лучше сна…

Проснулась я от телефонного звонка. На часах было уже 10 утра! Я проспала почти 12 часов. Я в три прыжка очутилась у телефона.

— Алло!

— Алло, здравствуйте! Пригласите пожалуйста самую прекрасную женщину к аппарату!

— Мне кажется вы ошиблись, — как же приятно было слышать его голос.

— Не может быть! Мне написали именно этот номер!

— Вас обманули!

— Ну раз так, быть может тогда мы с вами познакомимся?

— Не думаю. Я замужем и мой муж боксер.

— Ну вот! У тебя муж актер! Актёр!

— Вы заселились? Все в порядке?

— Заселились, не в порядке, — он усиленно делал вид, что обиделся на «боксера».

— А что не в порядке?

— Вот как тебе спалось? — ответил он вопросом на вопрос.

— Без снов…

— А я ворочался всю ночь. Даже, похоже, звал тебя в полусне. Во всяком случае утром коллеги на меня косились.

— Мне было проще — я спала в твоей рубашке.

— Ну зачем же ты мне это сказала? У меня же бурная фантазия!!!

— Давай фантазировать вместе!

— Я позвоню тебе вечером. Люблю тебя!

— И я тебя! Очень!

Я положила телефонную трубку и тут же аппарат зазвонил снова.

— Алло! — Но улыбка медленно сползла с моего лица.

— Вера, здравствуйте, — ей не нужно было представляться. Я сразу ее узнала, — Не могли бы Вы сегодня приехать к нам? Часам к трем. И прихватите что-нибудь к чаю.

— Да, конечно, — у меня не было возможности отказаться или вставить хоть слово. Ну что ж поделаешь! «Партия сказала «Надо!», комсомол ответил «Есть».

Одно радовало — мне не придётся весь день слоняться по квартире и ловить его обрывки, убеждать себя в том, что все это реально, всё происходит со мной. Теперь моё внимание переключилось на предстоящий чай. Зачем я ей понадобилась? Ничего хорошего я не ждала и готовилась к худшему. По дороге я зашла в гастроном и купила Ленинградский и Полёт. В 15.00 я звонила в звонок. Дверь открылась молниеносно. Она меня ждала.

— Проходите, — сухо сказала она, пропуская меня в квартиру.

— Я… я тут к чаю принесла… не знала, какой Вы любите…

— Я вообще эклеры люблю, — ещё суше сказала она, но торты забрала на кухню. Началось. Я поплелась за ней, — У Вас в Черемушках руки мыть не принято?

— А, да, — я панически боялась её и совершала ошибку за ошибкой, — Простите…

— И что только мой сын в Вас нашёл?..

Я вымыла руки. 2 раза. 2 раза с мылом и один без. И вышла из ванной. Она накрывала чай на кухне на 2 персоны. Видимо, заметив вопрос в моем взгляде, сказала:

— Мой муж уехал по работе. Мы с Вами одни. И это хорошо. Разговор будет сложным.

Меня бросило в жар. Потом в холод. Поддержки ждать было неоткуда. И пришла я сюда сама, по доброй воле. Какая-то часть меня подзуживала, что я, вполне, могла отказаться, но другая часть меня понимала, что это был ультиматум. И если бы я не пришла — шансов завоевать ее хоть какое-то расположение уже бы не было совсем. Да их и так нет…

— Да не стойте Вы как истукан! Садитесь! — я покорно села. Она разлила чай по чашкам, села напротив меня и начала меня изучать. Мы молчали. Долго. Потом она заговорила, — Во-первых хочу сказать Вам спасибо. Диагнозы Ваших врачей подтвердились. Наши с мужем диагнозы. А это значит, что с вероятностью 99% и диагноз нашего сына — правда.

— К сожалению…

— К счастью, — я подняла на неё удивленные глаза, — К счастью мы узнали об этом сейчас, когда есть шанс все исправить. Помните, Вы говорили, что Вам нужна моя помощь? — я молча кивнула, — Теперь мне нужна Ваша помощь.

— Моя?

— Да. Уж не знаю, что в Вас нашёл мой сын. Для меня это загадка. И Вы мне не нравитесь. Это правда. Но! Я знаю, что Вас он послушает. Пожалуйста. Очень Вас прошу, уговорите его на операцию. И даже если она пройдёт не так, как нужно и Вы уйдёте от моего сына, я хотя бы буду знать, что мы сделали все возможное. Я знаю, что такое болезнь сосудов головного мозга. С этим долго не живут.

— Я не уйду.

— Что?

— Я не уйду от Вашего сына до тех пор, пока он сам не прогонит. И Вы могли даже не просить меня о том, что бы уговорить его на операцию. Более того, я знаю, что нам всем уже готовят дипломатические паспорта и визы.

— Вот как…

— И я знаю, что не нравлюсь Вам. Мне очень жаль, что я вот так ворвалась в жизнь Вашей семьи. Я правда и предположить не могла, что у нас вот так все завертится. Я то его любила многие годы. Как экранный образ, конечно.

— Не разочаровались?

— Нисколько.

— А его перепады настроения? Агрессия? Неуверенность?

— Это все он. Я все это люблю.

— Какой пафос!

— Да, Вы правы, звучит слишком пафосно…

— Ладно, не обращайте внимания, — и взгляд ее смягчился, — Просто я стольких повидала на своём веку. Мой сын очень влюбчивый. Влюбляющийся. А каждая, на которую он посмотрит, уже мнит себя его женой. Уже считает, что имеет право что-то требовать и диктовать. А он мягкий. Добрый. Он не видит, не хочет видеть, их цели. Цели этих охотниц за его популярностью. А потом страдает. Как он страдает… И я, как мать, хочу оградить его от этого… хотела…

— Хотели?

— Да.

— А сейчас?

— А сейчас это бессмысленно. Он влюблён. В Вас. И меня радует только лишь то, что Вас действительно интересует его здоровье.

— Спасибо.

— За что это?

— За добрые слова.

— Запомните раз и навсегда — я говорю только правду. Без всяких «добрых» или «злых» слов.

— Тогда спасибо за правду!

— Так то лучше! А теперь можно и торты поесть. Очень уж я люблю Ленинградский. И вот ещё что — клиника в Израиле будет рядом с Мертвым морем?

— Прямо на берегу.

— Прекрасно! Прекрасно!

Я вышла от его мамы в начале шестого. Я не спеша шла по субботнему Арбату. Это Арбат куда больше был похож на современный. Много народу. Правда лица не такие хмурые что ли. Я купила мороженое в стаканчике и наслаждалась весной. Домой решила идти пешком. Это же центр — все рядом! Хотя я все же умудрилась немного заплутать и пришлось у прохожих спрашивать дорогу. Мне слишком не доставало навигатора в телефоне… и самого телефона тоже…

Зашла в гастроном. Купила докторскую колбасу, белый хлеб, пару булочек, бутылку молока и бутылку кефира (те прекрасные бутылки с крышечками из фольги). Кофе дома у моего мужчины было с избытком. Вкусного, молотого, ароматного. И я не смогла удержаться от соблазна и взяла ещё один Ленинградский. Буду заедать тоску по нему. Вообще я готова была уже сейчас мчаться к нему на красной стреле, но, дабы подтвердить мою легенду, я должна была провести без него его ещё, как минимум, 5 дней. А если совсем уж честно-мне очень хотелось понять, чем были и стали для него наши стремительные отношения. Ведь крайне просто верить в любовь когда человек рядом 24 часа в сутки. А отдалившись, бывает, пелена спадает и все — все прошло как белых яблонь дым. И да, я ему не верила. Не верила, что он влюбился так быстро. Не верила в себя. А поскольку на кону стояло мое душевное спокойствие, я решилась на тягостный эксперимент расстоянием. Я решила, что если у него все пройдёт, улетучится, я смогу вспоминать об этих нескольких днях, как о самых счастливых в жизни. Выполню задание и исчезну. А если нет? Если не пройдёт? Если на самом деле он влюбился? Тогда… Тогда у нас будет ещё три месяца счастья до выполнения моей миссии.

Звонок раздался ровно в одиннадцать.

— Привет! Это я! Я только вернулся в гостиницу после спектакля. Даже не пошёл отмечать, потому что обещал позвонить тебе! Что ты делаешь? Как прошёл твой день?

— Милый мой! Как я рада тебя слышать! Как я соскучилась!

— Приезжай!

— Не могу! Пока не могу!

— Я знаю, но мне невыносимо без тебя. Расскажи мне!

— Что именно?

— Всё! Всё, что захочешь!

— Я сегодня была в гостях у твоей мамы…

— Вот как, — произнёс он после долгой паузы, — Черт, я даже не могу сформулировать вопрос…

— Зачем?

— Спасибо! Зачем?

— Она волнуется.

— Интересно… она мне ничего не сказала, хотя я с ней разговаривал пять минут назад.

— Видимо и мне не нужно было говорить…

— Нет, хорошо, что сказала…

— Она наверное просто не хотела тебя волновать…

— Чем?

— Диагнозы Штульмана и Катца подтвердились. Теперь уже точно нужно лететь в Израиль.

— Да… ты же полетишь с нами?

— Конечно! Я же уже говорила! Я тебя одного не отпущу!

— Но полно о грустном! Я позвонил по другому поводу — что на тебе надето?

— Ничего!

— Совсем?

— Совсем!

— Ммммм…

========== Глава 12. «Поезд на Ленинград» ==========

Наш телефонный роман набирал невиданные обороты. Мне даже было страшно подумать о его счетах за телефон. Мы говорили, говорили, говорили. Каждую свободную минуту. Секс по телефону нас не впечатлил, а вот для узнавания друг друга телефонная связь подходила как нельзя лучше. Он рассказывал все: что он ел, как репетировал, как играл, где был, кто звонил. И требовал от меня такого же полного отчета о моем дне. Даже если я весь день провела дома. Мы говорили о литературе и музыке, о прошлых отношениях и страхах, о мечтах и планах. И в каждом разговоре он спрашивал: когда же я уже приеду. И я неизменно отвечала: после дождичка в четверг. Он злился и никак не хотел верить в то, что я действительно приеду в четверг. Разумеется, если в среду будет дождь!

Я решила ехать дневным. Во-первых мне нестерпимо хотелось провести ночь с ним. Обнимая его, прижимаясь к нему. Пять ночей без него и так показались мне вечностью.

Во-вторых, эффект неожиданности. На чём я хотела поймать его с поличным я знала. Только вот не знала, что делать, если поймаю…

И, наконец, в-третьих, я хотела посмотреть на Советский Союз. Слава Богу не из окна поезда Москва-Владивосток, конечно… Ну, а всего лишь один день в поезде? Я с радостью почитаю книгу, посмотрю в окно. Да и отдельное купе опять же. Да, издержки профессии. Нет, совсем не стыдно.

Как и предполагалось, поездка прошла скучно и утомительно. Время тянулось так медленно, что я заперлась в купе и достала планшет. Да, интернета, действительно, не было, но игр и книг, благо, было много. И все равно — 9 часов -это долго…

В 22.03 я, держа в руках чемодан, стояла на московском вокзале. Куда дальше? Видимо в Асторию… Номер, естественно, уже забронирован. Да, издержки профессии. Нет, совсем не стыдно!

Такси меня домчало с ветерком. По Питерским… ах, Простите! Ленинградским! Конечно по Ленинградским меркам «с ветерком». Заселились я тоже достаточно быстро. Номер был обычный. Без особых излишеств типа мини бара. Обычный, добротный Советский номер. Вид же с лихвой окупал аскетизм моей комнаты. Я распахнула окно и в номер ворвался запах моря… Испания… моя Испания. «Потерпи, я прибуду на днях…».

А меж тем сейчас уже он должен вернуться в номер. Однако, просто появиться на его пороге было бы слишком просто. Чтобы такое придумать? Тут мой взгляд упал на тонкий плед, который аккуратно лежал на моей кровати. Видимо заменяя одеяло. Решение пришло молниеносно. Хорошо, что наши номера были в одном крыле и мне не пришлось попасться на глаза дежурной по этажу.

Тук-тук-тук… и сердце уходит в пятки. Я стою перед дверью его номера и прислушиваюсь. Один ли он? Нет. Я слышала другой голос. Но с кем он? И откроет ли? Сейчас, понимая, что у него кто-то в гостях, моя идея с пледом выглядела глупо, но менять что-либо было уже поздно…

— Иду, иду, — услышала его голос. Щёлкнул замок и дверь распахнулась.

— Аве, Цезарь!

Сначала он не понял, что от него хотят. Спустя пару секунд, в полной мере осознав комичность и абсурдность ситуации, он захохотал в голос. Я стояла неподвижно, давая ему возможность разглядеть меня и не давая возможности прекратиться его истерике.

Я стояла завернутая в плед. Точнее плед выступал в роли тоги, перекинутой через левое плечо. На ногах были резиновые тапочки для душа, в волосах пластиковый цветок из холла гостиницы. В руках тарелка с тремя апельсинами и яблоком.

— Аве, Цезарь, — повторила я, — Жители Междуречья приветствуют тебя. Прими от нас щедрые дары, — и я передала ему тарелку с подвядшими апельсинами.

— Ну здравствуй… кстати, а как твоё имя, незнакомка? Не Брут, надеюсь?

— Все будет зависеть от того, кого ты прячешь в своей опочивальне, — сухо ответила я.

— Я прячу там своего брата.

— У тебя есть брат?

— Да, сводный. Приехал из Смоленска на мой спектакль. Но все это и многое другое я расскажу тебе уже внутри, — он осмотрелся по сторонам и, втянув меня в номер, он захлопнул дверь. Щелкнул замок.

И уже внутри, в полутьме коридора гостиничного номера он прижал меня к стене и безотрывно смотрел на меня. Потом срывающимся голосом:

— Ты? Это правда ты?

— Я…

— Я так скучал… я считал дни… я сходил с ума…

— Я тоже!

— Пойдём! Пойдём знакомиться!

— А ничего, что я в таком виде?

— Ничего, это даже забавно! — и втолкнул меня в гостиную. В кресле сидел мужчина, лет на 7 старше моего любимого. Он казался чуть выше и шире в плечах, — Вот! Знакомьтесь! Это мой брат Павел. А это… это… моя женщина.

— Очень приятно, — его брат тактично не обращал внимания на мой странный внешний вид.

— Взаимно!

— Мы же зашли в номер лишь на минуточку — я ждал твоего звонка с вокзала. А потом собирались в ресторан. Там сегодня все наши-у актрисы день рождения. А теперь — поедем все вместе! Ты себе даже не представляешь, какой прекрасный сюрприз ты мне сделала!!!

— Я, пожалуй, подожду вас внизу, в баре. Мне кажется вам нужно согласовать эпоху в одежде… — Павел встал и направился к двери.

— А что! Паш, а может и мы станем римлянами? Это должно быть занятно…

— Ты думаешь? — братья молча смотрели друг на друга, — А с другой стороны — почему бы и нет?

Мой любимый набрал ещё пару номеров дабы проконсультировать ведущих актеров о том, как правильно завязывать тогу.

— Ты не думай, я готов прямо сейчас сорвать с тебя одежду и воспользоваться невинностью и красотой моей наложницы. Жестко и жестоко воспользоваться, но я очень тебя прошу, потерпи совсем чуть-чуть. И если бы я знал, я бы отказался от ресторана. Хотя это было бы некрасиво, — сбивчиво шептал мне на ухо мой любимый, в то время как Павел создавал подобие лаврового венка.

— Милый мой, я так долго тебя ждала, что несколько часов не имеют значения! Самое главное то, что сегодня, наконец-то я буду засыпать в твоих руках.

— Если, конечно, у тебя получится уснуть. Я же говорю — я нечеловечески соскучился.

Мы встретились с его друзьями-актерами в фойе. Мой мужчина придирчиво осмотрел всех. Удовлетворенно кивнул и процессия двинулась в сторону дверей ресторана. Случайные постояльцы, изредка попадавшиеся на нашем пути, провожали нас удивлёнными возгласами.

Фурор! Ни дать ни взять. Благо ресторан находился в здании гостиницы. И благо, мы были в СССР, где ещё не было папарацци… именинница была поражена. Она обрела дар речи лишь после того, как мой мужчина сел на стул, который учтиво поставил посреди банкетного зала один из его коллег, и молвил:

— Аве, Цезарь. Аве мне.

Именинница расхохоталась, равно как и гости торжества.

Уже потом, почти под утро, лёжа в коридоре на полу его номера, мы стали самими собой.

— Ты себе даже представить не можешь, как сильно я хотел, чтобы это застолье закончилось. Я не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, что моя женщина сейчас здесь, со мной. Сидит у меня на коленях, невзначай касается меня рукой, снимает ниточку с моей спины. И все эти простые действия повышают градус моего возбуждения до невозможного предела. Я даже был близок к тому, чтобы затащить тебя в подсобку…

— Зря не затащил…

— Да, я забыл, что ты идеальная женщина без комплексов.

— В таком случае просто без комплексов.

— Нет, идеальная. Для меня так точно. Паша решил про нас пьесу написать.

— Пьесу?

— Да. Я разве не говорил, что он известный драматург и талантливейший писатель?

— Нет. До сегодняшнего дня я и не знала, что у тебя есть брат.

— Может это и хорошо? Открывать что-то новое в человеке?

— Возможно… и о чем же будет пьеса?

— О мужчине и женщине. О том, как случайная встреча изменила их жизни. О нас в общем…

— А финал? Он будет открытый? Или счастливый?

— Как ты хочешь?

— Я хочу, чтобы открытый. Тогда есть надежда, что все будет хорошо… и есть простор для фантазии: как именно хорошо…

— Тогда пусть будет открытый… а сейчас пойдём в постель. Это гостиничный пол и мне тут не очень уютно.

— Конечно, любимый. Пойдём.

Заснули мы когда над городом разгорался рассвет. О чем и я думала? Не знаю. Видимо снова и снова не верила в то, что это происходит со мной. Здесь и сейчас. Вообще я очень неуверенный в себе человек. Я себе напоминаю героя из старого мультика: «-Это мне? — Тебе! — А за что? — Просто так!». Вот это «просто так» всегда вызывало у меня очень много вопросов. Понадобилось много лет и упорная работа над собой, чтобы осознать — я уникальна. И все, что я получаю в этой жизни — я заслужила. Да, этот аутотренинг работал с бывшими кумирами из будущего, но он… как же так получается, что он — мечта, кумир — мой? Пусть ненадолго, но мой? Я поцеловала его в мочку уха. Он закопошился, сгрёб меня в охапку, уткнулся носом в мои лопатки и засопел. Заснула и я. Заснула улыбаясь. Мне было невозможно хорошо, до неприличия! Однако, видимо, вопрос «за что?» не давал мне покоя даже во сне.

— Скажи мне пожалуйста, почему я?

— Не понял, — он выглянул из ванной. На лице был крем для бритья, в руках зубная щетка. Он был по пояс голый. Все как я люблю.

— Почему именно я? — завернувшись в простынь, я сидела на на кровати.

— Все равно не понял. Что именно почему?

— Почему ты выбрал меня?

— Выбрал? — он добродушно улыбнулся, — Разве у меня был выбор?

— Теперь я не понимаю…

— Ну смотри, а лучше представь: в момент знакомства с тобой у меня за плечами был один неудачный брак, как минимум две будущие жены, два десятка бывших любовниц и пара сотен тех, кто хотел бы ими стать. И каждая из них от меня что-то требовала. Кто-то осознано, кто-то инстинктивно. Кто-то открыто, кто-то завуалированно. Мне это так надоело, что я начал избегать. Всех их. Я чувствах себя трофеем и рабом одновременно. Мне надоело расплачиваться за секс. И тут ты…

— Что я?

— У тебя приступ забывчивости?

— Скорее неуверенности в себе…

— А… и тут ты. Открытая. Честная. Легко говорящая о своих желаниях. Не требующая платы за секс. Не желающая сделать мой дом своим.Наоборот, ускользающая. Дарующая мне свободу. Ту свободу, за которую я так долго боролся и которая мне перестала быть нужна, когда я встретил тебя.

— Почему?

— Не интересно наверное. Я долго отбивался от посягательств, холил и лелеял свой мир. И вдруг выяснилось, что мне одному в нем холодно. А с тобой — тепло… Все оказалось так просто — со мной не нужно бороться, меня просто нужно любить…

— Неужели ни одна из сотен потенциальных и бывших не поняла эту прописную истину?

— Не просто не поняла — не услышала… это печально. Я говорил… но каждый раз оказывалось, что я говорил с пустотой. И я зарекся говорить об этом. И тут появилась ты и сама мне все это рассказала. Своими словами. И неужели после этого ты думаешь, что я тебя выбирал? Да я вцепился в тебя, как клещ, и не отпущу ни при каких обстоятельствах.

— А я надеялась все потому, что я красивая… Ан нет, опять умная…

— Дуреха! — он подошёл и обнял меня, перемазав всё лицо и волосы пеной для бритья, — Красота — она субъективна. Красота она внутри.

— А была бы ещё и снаружи-тогда бы ещё и друзья тебе завидовали. Маленький бонус, так сказать…

— Так они и так мне завидуют… я, пожалуй, открою тебе один секрет: мужики летят на секс. Внешность, фигура, размер груди-это все вторично, если в женщине нет секса, она будет старой девой даже с пятым размером груди. А секс — это внутренняя свобода. Это искусство принимать себя такой, какая ты есть. Любить себя. И зажигать мужчин. Неужели ты не видишь, как на тебя смотрят мои коллеги и вообще — мужчины на улицах?

— Нет, — честно ответила я.

— Тогда напомни мне по возвращение в Москву сходить с тобой к окулисту. Это же невозможно-тебе явно нужны очки!

========== Глава 13. «На берегах Невы пока смерть не разлучит нас». ==========

Весь день мы гуляли по Ленинграду. Позже к нам присоединился Паша. Ленинград был другой. Я не очень хорошо познакомилась с ним в будущем, но сейчас я понимала, насколько он отличается от Москвы. Штрихами, полутонами, энергетикой, людьми… Если Москва это город действия, то Ленинград — город мысли. Мыслеформы. Город ощущений и предчувствий, мистики и эзотерики, в то время как Москва город делания, расчета, логики. Они как инь и янь, альфа и омега. Мы бродили по набережным и переулкам, смотрели на море и читали Есенина. День был свободным. Солнце светило. И вся жизнь, полная счастья и смеха, была впереди… и снова липкий страх поднялся со дна сознания… Феодосия, потом Израиль… а потом… а потом мне нужно будет уйти… Не важно через сколько. Все равно придётся… Мементо море… или как говорил Кастанеда — смерть это лучший советчик. В моем случае расставание с ним было подобно смерти. И никто на меня не давил, не заставлял, я сама понимала, что я здесь чужая. Что нет ничего, что меня может заставить остаться здесь навсегда. Кроме него, конечно. Но, опять же, для него я была частью жизни, а он — всей моей жизнью. У нас были разные прологи перед встречей. И значимость того, что происходило между нами была разная. Поэтому я, бессознательно или сознательно, осаживала себя, только бы не раствориться, только бы не поверить… так уже было. Там, много лет назад, в прошлом. Больше я так не хотела.

— Почему ты такая грустная?

— Нет, что ты! Тебе показалось.

— А вот и не показалось! Рассказывай.

— Я очень боюсь потерять тебя.

— Ну вот тебе зарасти! Почему это ты должна меня потерять? Я здесь, рядом, и люблю тебя!

— От этого мне ещё страшнее!

— Не понимаю…

— У меня так было… был человек, которого я очень любила. Мы общались, дружили, спали, но я всегда смотрела на него снизу вверх. Он был наставник, я — ученик. Потом я взрослела и мы начинали быть на равных. И я уже не просила любви, он сам мне ее предлагал…

— Не могу сказать, что мне приятно слушать эту историю…

— Давай я остановлюсь?

— Нет, продолжай. Видимо это очень важно для тебя… что же было дальше?

— Ничего!

— Как это?

— Вот так. Он погиб. Глупо и несправедливо. И я умерла тогда вместе с ним. Я была мертва почти 2 года. Мне потребовалось десять лет, чтобы отпустить его.

— Печальная история. Но, прости, при чем тут мы?

— Тебя я люблю в разы сильнее… и очень боюсь тебя потерять…

— Ну, моя хорошая, через полтора месяца мы летим в Израиль. Там не врачи-волшебники. Все будет хорошо, я тебе обещаю! — мы стояли на маленьком мостике через Фонтанку и смотрели на воду.

***

— Давай поговорим, — он несколько озадачил меня этой фразой.

Мы были в Ленинграде уже неделю. Неразрывно. Мы разлучались только на время спектаклей. И то, я неизменно, была в зале, а потом, в гостиничном номере, он требовал, чтобы я разбирала его игру на полутона. Мы до глубокой ночи обсуждали детали, а уже на следующий день он вносил корректировки в характер персонажа и его реакции. Мы говорили постоянно. И тут я несколько опешила.

— О чем?

— О нас.

— А что с нами не так?

— Все так, но мы до сих пор не решили, когда поженимся.

— Давай об этом поговорим в Израиле.

— Ты хочешь быть уверена в том, что операция пройдёт успешно?

— Да нет же! Я просто не хочу, чтобы ты волновался!

— Я больше волнуюсь от того, что мы не женаты.

— Тогда не вижу смысла тянуть. Жаль, что нельзя

пожениться прямо завтра.

— Почему же? Для меня нет слова «нельзя»! Так ты согласна стать моей женой?

— Да!

На следующий день, в Дворце бракосочетания номер 1, что на английской набережной, в 11.00 мы стали мужем и женой. После трёх недель знакомства. На нашей свадьбе не было гостей, свадебных платьев и фраков. Свидетелями были Паша с женой. И все. Даже фотографии делал штатный фотограф Дворца. Однако шумихи избежать нам не удалось и к вечеру весь театр гудел как улей:

— Вы слышали? Он таки женился!

— На ком?

— На какой-то журналистке.

— Вот как, а как же эта его бывшая?

— А все!

— Говорят, что он со всеми порвал из-за своей этой.

— Как странно! Я слышала, что он уже ее с мамой познакомил…

— Да ты что? И что сама?

— Не поверишь, благословила!

— Не может быть!

— Вот вот, и я бы тоже не поверила, если бы не слышала своими ушами, как его бывшая, в красках рассказывал о том, что мать приглашала эту журналистку.

— А она то откуда знает?

— Так она же у него в подъезде ночевала — все старалась его вернуть.

— Кто бы мог подумать…

Мой мужчина посмеивался, но по всему было видно, насколько ему неприятно было быть центральной темой сплетен. Однако ничего не поделаешь с человеческой природой. Он это понимал и старался пропускать мимо сознания все эти перешептывания. Ситуация усугублялась тем, что мы были в чужом городе, не в своей квартире. Будь мы в Москве, мы бы закрылись вдвоём на пару дней. Здесь же, где все жили и играли в одном террариуме, утаить шило в мешке не представлялось возможным. Дверь в его номер не закрывалась. Шли коллеги, друзья, завистники. С дарами и за информацией «из первых рук». Мой мужчина отвечал односложно: «Да, поженились. Да, сегодня. Да, без шумихи. Да, сейчас будем детей делать. Хотите помочь советом?». На этом визит завершался, но через несколько минут вновь раздавался стук в дверь и все начиналось по кругу. К исходу третьего часа весь журнальный столик был завален фруктами и заставлен бутылками с шампанским.

— Ну что? Придётся завтра проставляться!

— Тебя это не радует?

— Я не люблю эти громоздкие празднества. Чувствую себя неуютно. Придётся улыбаться, шутить, смеяться.

— Что же в этом плохого?

— То, что я все время буду думать о том, как буду раздевать свою молодую жену…

— Получается, что у нас с тобой сегодня первая брачная ночь?

— О, да! Но я ума не приложу, что нужно сделать такого, чтобы она запомнилась на всю жизнь…

— Ничего не нужно делать. Она и так запомнится…

Три недели. Три недели. Всего 21 день с того момента, как я пыталась унять дрожь перед дверью в гримерную в концертной студии Останкино. 21 день до того, как я поставила свою подпись в акте гражданского состояния. И вот я жена. Жена любимого мужчины. Теперь мы официально в гостиницах можем жить в одном номере. А сейчас у нас будет первая брачная ночь. На правах мужа и жены. Формальность… Но меня колотило.

— Что с тобой? — спросил он выйдя из душа.

— Не знаю. Я, похоже, нервничаю…

— Почему? — нежно спросил он и положил ладони на мои обнаженные плечи.

— И этого я не знаю…

— Может быть ты нервничаешь потому, что я сейчас буду целовать тебя не как любовник, а как муж?

— Может…

— Или тебе страшно от того, что — теперь ты только моя?

— Возможно…

— Тогда давай прекратим все разговоры и раздумья. Я муж! И я требую супружеский долг. В тройном объеме.

— Почему в тройном?

— Потому что мне тебя мало. Всегда…

В эту ночь он любил меня нежно и трепетно. Так, будто я была самым большим сокровищем в его жизни. А я, впервые, позволила себе поверить и раствориться в нем. Почувствовать принадлежность, не думая о том, что будет потом. Сегодня ночью были только мы, две односпальные гостиничные кровати, сдвинутые вместе и все. Больше не существовало ничего.

— Любить иных тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин,

И прелести твоей секрет

Разгадке жизни равносилен.

Он лежал на нашем импровизированном ложе, закинув одну руку за голову, а другой держа сигарету. За окном уже было темно. Мы собирались спать. Мы честно собирались спать и 2 часа назад, но тогда что-то пошло не так. Но сейчас уже точно!

— Теперь ты! — сказал он, выпуская дым в потолок.

— Хорошо:

Среди миров в мерцании светил

Одной звезды я повторяю имя…

Не потому, чтоб я Ее любил,

А потому, что мне темно с другими.

И если мне на сердце тяжело,

Я у Нее одной ищу ответа,

Не потому, что от Нее светло,

А потому, что с ней не надо света!

Он повернулся на бок и изумленно смотрел на меня.

— Но это же невозможно!

— Что именно?

— Когда я раньше слушал этот романс — я всегда завидовал лирическому герою, думая что меня никто никогда не сможет так любить… об этом уж точно никто не знал. А тут ты… и это стихотворение. Как это возможно?

— Не знаю. Может правда на этой земле у каждого есть половинки и мы с тобой они.

— А изначально мы были единым целым?

— Да. А потом нас разделили и разметали по времени и пространству.

— Может быть… наверное поэтому в тебе мне уютнее всего?

А на следующий день грянул гром. В Ленинград приехали его родители. Доброжелатели сообщили им о том, что их единственный сын скоропостижно женился. Узнали мы о приезде утром. Тогда, когда в его номере зазвонил телефон. Он взял трубку и побелел.

— Да, да, но… да… но мы… да… хорошо, — и положил трубку, — Одевайся. Мы завтракаем… с мамой.

Тут уже побледнела я. Завтрак с его мамой — не так я хотела начать день в роли его жены, ох не так… однако свекровь… без неё никак теперь. Я молила бога только о том, чтобы свёкор составил нам компанию за завтраком. Только он мог разрядить обстановку. Только он один умел это делать. Сказать, что мой мужчина нервничал — ничего не сказать. Он переодевался раза 4. Все ему не нравилось и не устраивало. И вот, наконец, мы спустились в фойе. Мы, интуитивно, держались за руки — так проще было противостоять всему и всем. Но, как ни странно, противостоять не пришлось. Естественно, его маман была не в восторге, но не было ни колких фраз, ни нотаций. Родители лишь изъявили желание присутствовать на вечернем торжестве. На том и порешили. И распрощались.

— Все это очень странно, — мой новоиспеченный муж восседал в кресле номера и курил, — Неожиданно и странно.

— Что именно?

— Реакция. Реакция моей мамы. Она не совсем логична. Вернее совсем не логична. Она не укладывается в голове.

— А что именно тебе кажется нелогичным?

— Всё! Ее спокойствие. Это даже страшнее, чем крик. Поэтому я панически боюсь сегодняшнего банкета.

— Ну перестань! Хочешь — разведемся?

— Вот уж нет! Я вообще разводиться не планирую!

— Тогда нам остаётся только пережить сегодняшний вечер…

— О, да… а ещё репетицию и спектакль.

— Здесь тоже есть какие-то подводные камни?

— Конечно! Бьюсь об заклад, что уже весь театр в курсе приезда моих родителей. И все ждут скандала вечером. Они все это обсуждают. За спиной. А в лицо улыбаются. А я задыхаюсь от лицемерия…

— Лучше бы ты задыхался от любви!

— От страсти…

— Что от страсти?

— Задыхаться… иди-ка сюда!

— Зачем это?

— Делать мне искусственное дыхание…

В этот день он не отпускал меня от себя ни на секунду. На репетиции я сидела на последних рядах амфитеатра и ловила его редкие взгляды. В этом спектакле он был один в двух лицах — и режиссёр, и актёр. Он слетал со сцены в зал, смотрел игру коллег, потом опять взмывал на сцену. 42. 42 раз за три часа он прошёл путь от зрителя к актёру и обратно. На исходе третьего часа репетиции он был выжат как лимон. И фигурально и фактически. Рубашка была мокрая насквозь.

— Давай останемся тут. До спектакля два часа. Идти в гостиницу смысла нет.

— Конечно! Как скажешь!

Он свернулся калачиком на кушетке в гримерке. Его голова лежала на моих коленях. Я читала Борхеса вслух. Он внимательно слушал с закрытыми глазами.

— А что если поставить Борхеса? Совсем без декораций. Только текст. Метафизический, глубокий, образный?

— Думаешь поймут?

— Не знаю. Но мне так осточертели эти громоздкие выгородки дворцов, квартир, поездов. Хочется без всего. На чёрной сцене. В чёрном фраке. И чтобы только белые перчатки.

— И трость.

— Что трость?

— С белым набалдашником.

— Может. И идти от текста. От внутреннего. От многоплановости Борхеса. Перенести каждое мифическое существо в реальный мир реальных людей. И каждое существо — это черта характера обычного инженера или электрика. И темная сцена. Играть светом, звуком, теплом, холодом, а не пластиковыми розами и накрахмаленными париками.

— Мне кажется ты торопишься. Вот лет через 30 — было бы самое оно.

Очень надеюсь, что к этому времени у меня будет свой театр и я буду ставить только то, что мне близко.

— А играть?

— Редко. Очень редко. Крайне редко.

— Почему?

— Мне становится сложно говорить одним персонажем. Получается узкоспециальная история. А мне хочется полностью органичную, законченную. Чтобы не было первой скрипки — чтобы все были первыми скрипками.

— Равенство и братство?

— Что-то типа того. Очень хочу сделать спектакль, где бы все актеры существовали на сцене как единый организм. Чтобы была стопроцентная эмпатия между исполнителями. Чтобы была эмпатия со зрителем на уровне инстинктов.

— Я бы тоже хотела принять участие в подготовке такого спектакля…

— Поэтому я тебе и рассказываю. Мне нужно говорить об этом. Проговаривать. Обсуждать. Это долгий процесс вызревания идеи.

— Я полностью в твоём распоряжении.

— Вообще или только по этому вопросу?

— По всем вопросам!

— Так. Продолжай читать, а то, боюсь, у нас случится экстремальный секс.

— Почему боишься?

— Потому что рядом с тобой я превращаюсь в похотливое животное.

— И?

— Ну, а как же душа? Стихи? Серенады под окном?

— К черту серенады!

— А что же не к черту? — он хитро прищурился.

— То, что я очень хочу поцеловать тебя…

— Так целуй же!

— Раздевайся!

— Зачем это?

— Я же не сказала, куда…

Мы лежали на полу гримерки и курили.

— Мы точно закрыли дверь?

— Наверное. Я не уверен ни в чем кроме того, что нечеловечески люблю тебя.

— Ну это не так уж и мало…

Раздался стук в дверь. Одно радует — мы ее все же закрыли. Мы спешно подскочили и привели себя в порядок. Он улёгся на диванчик. Я пошла открывать. На пороге стояли две девушки.

— А он здесь? — ни здравствуйте, не извините.

— Во-первых, здравствуйте.

— Здрасте.

— Во-вторых, здесь.

— А позови.

— -те…

— Что?

— Позовите…

— Ну да, позовите.

— Мне жаль, он отдыхает.

— От чего это?

— Девушки, мне охрану позвать?

— Нет, мы уходим, — и уже на лестнице, — Отдыхает он. Подумаешь. Звезда куда не ходят поезда…

Я обернулась. На нем лица не было…

— Ну почему, почему? Почему я должен мириться с этим хамством? Почему они считают, что я должен?!

Потому что мы это уже обсуждали — ты заложник. Своей популярности, ролей.

— Поэтому я так хочу свой театр, где я буду только ставить. Шумиха уляжется и все забудут, что когда-то я был актёром, — ага, ну да, ну да… конечно…

Я гладила ему рубашку. Я. Гладила. Рубашку. Точнее он учил меня, на правах мужа, гладить мужские рубашки.

— Вот вернёмся в Москву — я тебя, на правах жены, буду учить борщ варить, — возмущалась я.

Он стоял возле гримировального столика и внимательно наблюдал над моими тщетными попытками разгладить залом на рукаве. Потом не выдержал и забрал утюг.

— Давай я сам!

— Слушай, а разве не костюмеры вам рубашки гладят? — озвучила я свою догадку. Насекунду на его лице отразилась паника, а потом он захохотал.

— Раскусила!

— В смысле? — угрожающе зашипела я.

— Ну, я тебя…

— Обманул, — я услужливо подсказала слово.

— Скорее ввёл в заблуждение. Эту рубашку я надену после спектакля.

— Ах ты, — я сжала кулаки, но он увернулся и прижал меня к себе так сильно, что я едва могла дышать.

— Я воспитываю свою любимую молодую жену. Но если ей не нравятся мои методы, я знаю и другие…

— Перестань, — дыхание перехватывало от его поцелуев, — У тебя спектакль через 10 минут.

— Ах, да. Теперь я понимаю, почему медовый — месяц. Хотя мне кажется, что мне и месяца не хватило бы! Признайся честно, ты меня приворожила, да?

— Вот ещё, — фыркнула я, — Таким не занимаемся.

— Сложно?

— Мелко! — а потом уже серьезно добавила, — Ты делаешь меня самой счастливой женщиной на земле!

— Самой счастливой женщиной, которая не умеет и не хочет учиться гладить рубашки!

— Зато у меня много других талантов…

— Перестань! У меня спектакль через 10 минут!

Хо! Как оказалось новости в советское время разлетались ничуть не хуже чем в 21 веке. И это при том, что тогда, тут не было ни социальных сетей, ни ютуба, ни даже лайфньюс и НТВ. Перед спектаклем зал гудел. Из уст в уста передавалась новость о том, что он, кумир, секс символ, любимец миллионов, вероломно женился. Я порадовалась тому, что жену его ещё никто не видел и поэтому моей жизни ничего не угрожало. Однако выслушать про себя столько желчи — было сомнительным удовольствием. Но такова уж судьба жён заслуженных и народных. Да и просто мало-мальски известных личностей. Зритель чаще всего видит лишь обертку. Блестящую, яркую, шуршащую. Дарующую ощущение круглогодичного праздника. А вот что было под обёрткой-какие терзания, сомнения, страхи — это интересовало гораздо меньше и не всех. Меня интересовало. Всегда. В первую очередь. Возможно именно поэтому после спектакля я пойду к нему в гримерку и мы вместе будем прорываться через толпу поклонниц у служебного входа. А после… по спине пробежался холодок…, а после банкет. В честь нашей свадьбы. В нашу честь.

И вновь три часа с антрактом пролетели как один миг. Я смеялась до слез. При том, что я, неоднократно, была на репетиции. И все равно — все было иначе, по-другому. Он не играл ни один спектакль одинаково. В каждом последующем он находил что-то новое у персонажа. Новые подстройки под партнёра. После финального поклона я прошмыгнула за кулисы. Хотя почему прошмыгнула? Билетёры меня уже запомнили и пропускали без особых проблем.

У его гримерки жалась стайка девушек. Видимо, постучать не решались. Или уже постучали и получили отказ? Я прошла мимо них. Они проводили меня удивленными взглядами.

— Вообще то здесь очередь! — подала голос самая смелая.

— У меня абонемент, — и я открыла дверь без стука.

— Ну как? — изнеможенное лицо и извечный вопрос.

— Как всегда прекрасно!

— А подробности? Мне кажется я сегодня играл мимо нот.

— Тебе кажется.

— Возможно… я так волнуюсь. Поможешь мне развязать галстук? — Конечно он сам совершенно спокойно мог это сделать, но ему было необходимо вынырнуть из роли и это был наш маленький магический ритуал-мои прикосновения переключали его на реальность.

Я подошла к нему, развязала неподатливый узел и положила руки на грудь. Он взял мои руки в ладони и начал целовать. Я гладила его щеки и лоб.

— Меня еле пустили сюда, — прошептала я на ухо.

— Вот как? Кто же посмел препятствовать?

— Твои поклонницы.

— Ох. Они уже здесь? Как же они за кулисы пробираются?

— Думаю, они к этому готовятся очень долго. Заводят связи и нужные знакомства.

— А что им нужно?

— Мне у них спросить?

— Нет, как ты думаешь?

— Думаю, им нужен ты. Каждая из них мечтает, что ты влюбишься в неё с первого взгляда и женишься.

— Ты тоже об этом мечтала?

— Нет…

— Как это?

— Я не мечтала, я знала, что так будет.

— А если бы нет?

— У истории нет сослагательного наклонения «если бы».

— Ну представь!

— Ну если представить… думаю, если бы план «а» не сработал — у меня осталось бы ещё 31 буква для других вариантов.

— План? Это был план?

— Нет, скорее стечение обстоятельств. Когда в редакции стал вопрос о том, кто поедет на интервью с тобой — я сделала все до того, чтобы это была я. А все остальное — это уже судьба.

— Знаешь, а я очень рад, что судьба распорядилась именно так, — ну да, судьба по имени ВиктОр.

— Я тоже рада!

— Может быть, в честь нашего праздника, устроим и девочкам праздник? Пустим их сюда, в гримерку?

— Потрогать звезду?

— Возможно. Но только под твоим чутким контролем. Чтобы все было в рамках приличия…

— Боишься быть зацелованным поклонницами?

— Не боюсь. Не хочу. Я хочу, чтобы меня целовала только одна женщина…

— О! У меня появилась конкурентка! Кто она?

— Дуреха, — он коснулся губами моего лба, — Ты вне конкуренции! Ну что? Зови!

Я улыбнулась. Я знала как это было важно для девочек. Благо, сама я никогда не была на их месте. Я всегда избегала общности и толпы, отдавая предпочтение работе в одиночку.

— Девочки! — я распахнула дверь, — Заходите!

— Правда можно? Вы не шутите?

— Нет, она не шутит, — в дверях появился мой мужчина, — Пусть это будем моим подарком вам в честь самого радостного события в моей жизни-свадьбы с любимой женщиной!

Стоит ли говорить-как счастливы были девочки? Получив из рук кумира не только автографы, но и букеты цветов (благо зрители заваливали его цветами), девочки, пятясь, удалились. А та, самая боевая, отвела меня в сторону и сказала:

— Спасибо! Огромное спасибо! Мы теперь всегда в вашем распоряжении! И внизу скажем, что вы уже ушли! Поздравляем вас!

Спасибо за поздравления!

========== Глава 14. «Апрельский Новый год» ==========

Ощущала ли я себя женой звезды? Нет. Он и не был для меня звездой. Точнее перестал быть в ту самую минуту, как начал жадно целовать в останкинской гримерке. Я видела его в реалиях повседневной жизни. Я переживала вместе с ним его плохое настроение. Благо эпизод на кухне больше не повторялся. Он знал, что может рассказать мне сразу обо всех страхах и сомнениях. Что мы проговорим их. И что после этого они уйдут. Да, у него тоже выдавались сложные дни, но его всегда подкупало мое спокойствие и независимость. Если он просил его не трогать, я спокойно, без истерик, уходила к себе в номер. Он не выдерживал первый. Сначала он пытался провоцировать скандалы, но, поняв, что это бесполезно и даже губительно, он учился говорить прямо. Без обиняков и экивоков. Мы учились быть друзьями, соратниками. И, как оказалось, это было в разы сложнее, чем быть просто любовниками.

Девочки не обманули — на служебном входе нас никто не ждал. Они увели большую часть безумных поклонниц в неизвестном направлении. Мы сели в такси и поехали в нашу же (ага, нашу!) Асторию. Мой мужчина решил не мудрствовать и ещё днём договорился с метрдотелем ресторана при гостинице. И совершенно неудивительно, что согласие было получено молниеносно. Торжество запланировали на 23.00. Решили, что будет символично устроить Новый год в конце апреля. Для нас это имело сакральный смысл — мы отмечали новую жизнь и новое счастье. А ещё мой мужчина, казалось, отыгрывался на коллегах. Он сообщил всем, что в ресторан будут пускать только при предъявлении атрибутов нового года — елочных игрушек, масок, серпантина. Мне даже страшно подумать, сколько антикварных и комиссионок обошли наши заслуженные и народные, чтобы иметь возможность поднять тост «за счастье молодых». Но и тут было совершенно понятно, что искренне поздравить шли единицы. Остальные же, потирая ручонки, ждали неминуемого скандала с родителями. Поэтому наша новогодняя тематика не выглядела совсем уж жестокой. Кесарю кесарево.

В номере нас ждала коробка от Паши, в которой мы нашли пару масок, несколько комплектов дождика и килограмм лимонов.

— Думаю, лимоны — это намёк. Слишком уж у меня рожа довольная.

Дежурная по этажу передала нам записку от метрдотеля, в которой он сообщал, что ёлка — будет.

— Вот и прекрасно! Устроим страждущим и жаждущим сюр! Заставим их, в двадцатиградусную жару наряжать ёлку и петь песенку про снежинку. Бьюсь об заклад, что это торжество надолго им запомнится!

— Как думаешь, мы не слишком явно издеваемся? — спросила я, вплетая в волосы мишуру.

— Нет! Я не люблю открыто идти на конфронтацию. Обычно я вообще избегаю всего, что не касается работы. Но тут мне не оставили выбора! Они хотели зрелищ — я готов! Однако посмешищем буду не я и не моя семья.

— Да ты стратег!

— Ещё какой! Ты же не поверишь, но еще в первую встречу рассчитал все так, чтобы тебе пришлось выйти за меня замуж.

— Как-то не верится…

— И правильно! Я не дружу ни со стратегией, ни с тактикой. Я живу импульсами. Я живу чувствами. Я сначала делаю, а потом думаю.

— И не ошибаешься?

— Бывает, но я не жалею об этих ошибках, так как они совершены по воле сердца. Вот такой вот парадокс.

— А я тоже твоя ошибка?

— Нет, ты мое веление сердца. Знаешь, мне иногда кажется, что я знаю тебя всю жизнь. Все жизни, если они, конечно, были. Наша встреча — за гранью понимания. События нашей первой встречи — сродни научной фантастике. Ведь, если задуматься, после того, как ты меня поцеловала… да, да, именно ты первая! Вот с этого поцелуя я тебя не отпускал. Первая ночь не в счёт — ты меня вынудила. Вот так, молниеносно, моя жизнь развернулась на 180 градусов.

— Не жалеешь?

— Нет! Нисколько! Наоборот. Мне кажется я, наконец, обрёл ту целостность, которую искал у сотен женщин.

— А она все это время была у тебя…

— Да, но нашёл я ее благодаря тебе. До тебя все было «вопреки». Вопреки словам мамы, вопреки ожиданиям любовниц, вопреки клятвам верности. А с твоим появлением стрелка компаса сделала три круга вокруг своей оси и полюса поменялись. Появилось «благодаря». Ты мне даришь благо.

— Нет, я просто возвращаю тебе то, что ты даёшь мне. Правда умноженное на пять.

В половину одиннадцатого мы были уже в ресторане, чтобы проверить готовность. Метрдотель не обманул — в центре банкетного зала стояла туя в кадке. Ну, почти ель. Ресторан закрыли для нас под «спецобслуживание». Да, в советское время не деньги решали все, не только и не столько деньги.

— Ну что, лёд тронулся, господа присяжные-заседатели? Заседание начинается… — и двери в банкетный зал распахнулись.

Я, еле сдерживала смех от того, как тщательно весь свет отечественного театра подготовился к торжеству. Несли все. Елочные игрушки, мишуру. Кто-то даже принёс звезду-шпиль. По всему было видно, что идея моего мужчины отозвалась в умах коллег. Мысль нового года весной показалась всем крайне интересной.

В 23.15 пришли родители. Все гости затаили дыхание в ожидании шоу. Но, к огорчению всех, скандала не случилось. Мама с отцом сердечно поздравили нас и заняли свои места за столом. Я прямо почувствовала, как по ресторану пронёсся вздох разочарования. Но меня меньше всего волновали чувства недоброжелателей. Новогодняя апрельская ночь чудес началась.

Шампанское лилось рекой. Тосты сыпались один за другим. Мой мужчина летал по залу и каждому гостю рассказывал о том, как он счастлив. Мне даже показалось, что к часу ночи большинство гостей поверили в искренность наших чувств. А что до тех, кто не поверил — бог им судья. Родители стоически вынесли три часа ночного веселья и ретировались, взяв с нас обещание завтра всем вместе поехать в Михайловское. Здесь уже я уступила своему мужчине. Я не питала сильной любви к Александру нашему Сергеевичу, но, зная, насколько мой муж восхищался Пушкиным, я ни жестом, ни взглядом не выдала своего скептицизма. После ухода родителей к выходу потянулись и те, кто пришёл сюда ради скандала. Мне было крайне жаль, что мы не оправдали их надежд. Даже появилось неконтролируемое желание извиниться перед ними. Появилось и сразу исчезло. Ближе к трём утра в банкетном зале ресторана остались самые близкие. Человек 20, не больше. Ближе к пяти утра все начали расходиться. Мой муж был свеж и бодр. Я, напротив, спала на ходу. Мы расплатились с администрацией ресторана и направились в номер.

— Ты жива? — спросил он, придерживая меня за талию.

— Нет.

— Странно.

— Странно другое. То, что ты то кажется совершенно не устал.

— Это только кажется. На самом деле я только и мечтаю о том, чтобы залезть в тёплый душ, а потом, прижав тебя к себе, заснуть без снов часов на шесть.

— Я полностью разделяю твои планы на ближайшие часы. Равно как и на всю оставшуюся жизнь.

========== Глава 15. «К нему не зарастёт народная тропа» ==========

А днём было Михайловское. Нас везли родственники, или друзья родителей моего мужа, я, к сожалению, так и не поняла. Так же с нами поехали Паша с женой.

Это был чудесный, чудный день. Даже мой скепсис притих и помалкивал — такая вокруг была бурлящая энергия творчества. Воздух был густым — густым. Возможно от концентрации частиц гениальности. Вот почему мой муж так любил это место. Он, как величайший эмпат, чувствовал все это. Он, в прямом смысле, пил энергетику из окружающего мира. Он читал Пушкина наизусть, взахлёб, не останавливаясь. Он был ретранслятором божественного. В эти секунды он терял себя. Он был не собой, другим, иным. Как же сильно я любила его в эти моменты. Любила каждый его жест, взгляд, взмах ресниц. Любила его страсть, нежность, неуверенность, агрессию. Любила его, всего, без остатка. Любила чуть сильнее чем могла и намного сильнее, чем диктовало общество.

В город мы возвращались вдвоём. Родители и Паша приняли решение остаться в Михайловском ещё на пару дней, а нам необходимо было завтра быть в Ленинграде. На репетиции. Мой мужчина положил голову мне на плечо и смотрел в одну точку. Казалось его отключили от электрической сети, а его личный запас энергии иссяк.

— Как я рад, что ты у меня есть…

— Что?

— Я просто… мне просто так хорошо было сегодня… так легко… спокойно… мне было так важно понимать, что есть человек в моей жизни, который меня любит любым… успешным и неуверенным… и у меня сразу вырастают крылья за спиной. Мне кажется, что я могу всё!

— Ты и можешь все! Тебе подвластно все!

— Теперь — да! Я люблю тебя! Не бросай меня!

— Не уходи, прошу, не исчезай…

Где ты была,

В каком ином краю?

Где ты была,

Все дни, всю жизнь мою?

Где ты была,

Ликуя иль скорбя?

Где ты была,

Что я не знал тебя?

Не возвратись

Опять в тот странный край.

Не уходи,

Прошу, не исчезай.

Как исцелить

Пугливость женских рук,

Ждущих не встреч —

Только разлук?

Что говорить —

У всех своя звезда.

Что говорить —

Нам счастье, как беда.

Что говорить —

Покой куда верней.

Трудно любить,

Терять ещё трудней.

Но доверяй

Хотя б самой себе.

Не растеряй

Всех тёплых дней в судьбе.

Вздрогнула ветвь —

И снова лист у ног.

То ли совет,

То ли упрёк…

Что говорить…

Конечно он ещё не знал этого текста. Он, равно как и все соотечественники и сограждане, узнают его несколько лет спустя. А я уже знала. Там, в будущем, я заслушивала аудиокассету до дыр — настолько мне была созвучна эта песня: печальная, правдивая, нежная, мудрая.

Помню даже один абзац был бегущей строкой на заставке моего первого компьютера…

Мы стояли на крыше Астории и смотрели на звёздное ленинградское небо. Мы держались за руки и молчали. Ночь была глубокой и безмолвной. Ленинград под нами напоминал один из вечных городов Гипербореи, коим, впрочем, он и являлся… тёплый ветер едва касался щёк. Мы смотрели вдаль, в одном направлении, в одну сторону. В будущее. Его будущее. Мое прошлое.

— Как тебе это удалось? — спросила я, когда мы, минуя чердак, спустились на жилой этаж.

— Связи, — загадочно ответил он, — Тебе правда понравилось?

— Да. С тобой хорошо не только говорить, целоваться, заниматься сексом, но и молчать.

— Я тоже, оказывается, искал человека, с которым я смогу молчать…

— О сколько нам открытий чудных…

— Да, каждый день я узнаю о тебе что-то новое, которое отзывается и во мне.

— Просто внутри меня твоя вселенная.

— Опять сложно.

— Метафизически.

— Лучше давай я буду в тебе физически.

— Не имею ничего против!

Кажется театральная элита обоих столиц начала свыкаться с мыслью о том, что самый завидный холостяк СССР все же женился. Поговаривали, что некоторые его поклонницы даже хотели стреляться из-за этой новости, но, слава Богу, участниками криминальной хроники мы не стали. За оставшуюся неделю в Питере мы обошли почти все дома всех влиятельных деятелей культуры и искусства. Нас поздравляли, недоумевали, сокрушались. Ему шептали, что он достоин большего. Мне — что он ветреный бабник. Вечером, в нашем номере, мы обсуждали все то, что нам рассказывали о нас и смеялись. Мы были счастливы. И никто не мог нам помешать в этом ощущении абсолютного счастья…

========== Глава 16. «Феодосия, Феодосия, берег моря я вспоминаю..» ==========

Три дня в Москве. Отмокнуть в ванной, сходить на маникюр, съездить на дачу к родителям, полить цветы в московской квартире, заехать в театр, посетить Останкино и Шаболовку и утром четвёртого дня стоять с чемоданами на перроне киевского вокзала. Я была горда — я значилась как член съемочной группы. Мне выдали плёночный фотоаппарат и поставили задачу вести летопись. А что, в будущем я уже вела фотолетопись в Инстаграме одного известного актёра… правда ничего хорошего из этого не получилось. Но первый блин — он всегда комом, ага.

В купе мы ехали вдвоём. Вообще, как бы сейчас сказали «по райдеру», человек с его уровнем популярности должен был ехать один в Бизнес классе, но не было тогда бизнес классов. Звезды всесоюзного масштаба жили в гостиницах без горячей воды и передвигались на простых поездах. Однако, мои связи помогли организовать хотя бы отдельное купе на двоих. День мы провели в вагоне-ресторане с коллегами. Знакомились со съемочной группой, пили вино. Мой муж был молчалив.

— Что-то не так? — тихо спросила я его в тот момент, когда оператор Вадим рассказывал очередную байку.

— Нет, но мне не даёт покоя одна фантазия…

— Какая?

— Ты решишь, что я похотливое животное…

— Любопытно…

— Ну, сама напросилась… мне бы очень хотелось, чтобы мы поиграли…

— В города?

— Не совсем… в знакомство…

— Прости?

— Ну мы с тобой вдвоём в купе… почему бы нам не сыграть в знакомство со всеми вытекающими?.. — и после паузы, — Прости. Я понимаю, что это уже совсем на грани фола… забудь!

— Вот ещё! — фыркнула я, — Я в игре!

— Уверена?

— Конечно! Я вообще люблю игры… настольные, напольные, балконные, купейные. Но нужно оговорить некие детали…

— Какие? — и глаза его загорелись…

— Ты — это ты?

— В смысле?

— В смысле ты — известный актёр?

— А это что-то изменит?

— Конечно!

— Тогда нет. Я — переводчик.

— Отлично! И мы не знакомы?

— Нет. Случайные попутчики…

— Прекрасно! Жду тебя в купе! — и, попрощавшись со съёмочной группой и сославшись на головную боль, я направилась в купе.

Спустя полчаса в дверь купе раздался робкий стук. Я встала со своей полки и отодвинула защелку. В дверях стоял он. Но не он. Это, действительно, был другой человек. Возможно брат — близнец. Он залился краской и откашлялся.

— Это четвёртое купе? — спросил он срывающимся голосом.

— Именно! — ответила я, продолжая наблюдать. Я решила, что буду играть от него.

— Стало быть мы с Вами едем вместе?.. вдвоём? — и уши его запылали.

— Возможно, — прищурившись, ответила я.

— Тогда давайте знакомиться, — он попытался широко улыбнуться, но все равно получилось плохо и нервно, — Меня зовут Федор Иванович Шуйский.

— Очень приятно, Аксинья Николаевна Стогова.

— Федор, — мой попутчик переступил порог и протянул мне руку.

— Ксения, — не опуская глаз я пожала его руку. Он снова покраснел. Правила игры стали ясны.

— Вы тоже, в Феодосию?

— Да.

— Отдыхать? — и он демонстративно ослабил узел на галстуке.

— Не совсем. И отдыхать, и работать. Мы кино едем снимать.

— Вот как? Эх. Я в детстве мечтал стать актёром, даже в студии театральной занимался. Но потом как-то не случилось…

— И чем Вы занимаетесь?

— Я переводчик.

— О! Хорошая специальность.

— Да, благодаря ей я объездил почти весь Мир.

— И как там, за кордоном?

— Тоже люди.

— Удивительно…

Он смотрел на меня. Я молчала. Потом он спохватился, засуетился, достал из портфеля бутылку вина.

— Хорошее вино! Может выпьем? За знакомство!

— Ну если только немного.

— Конечно! По чуть-чуть!

Мы пили вино и смеялись. Говорили. Много говорили друг о друге. Придумывали биографии на ходу. Оказались оба холостыми. Это было так необычно. Передо мной сидел мой любимый мужчина, но не мой. В данную секунду он был совершенно другим человеком. С другой, иной логикой поведения. С другими мыслями и страхами… Бутылка вина закончилась. Я зевнула. Мой «попутчик» тактично вышел. Я переоделась в домашнее, нарочно оставив на полке нижнее белье. Достала зубную щетку и вышла из купе. Новоиспечённый Федор курил в тамбуре. Я ему кивнула и закрылась в санузле. Когда я вернулась в купе, мой попутчик тоже уже был в домашнем. Постель на моей полке была расстелена. Нижнее даже мое белье лежало на одеяле. Мило.

— Смена пажеского караула, — и он удалился из купе.

Я закрыла глаза. Сердце бешено колотилось. Мозг понимал, что это лишь игра. Но в кровь было выплеснуто столько адреналина, что сердце сходило с ума. Я пыталась дышать размеренно — не помогало. Я боялась возвращения своего попутчика. Боялась и отчаянно ждала. Вот скрипнула дверь и я затылком почувствовал движение воздуха. Он зашёл, закрыл за собой дверь на щеколду. Остановился. Видимо задумался. А потом тихо опустился на свою полку. Я разочарованно вздохнула. Нет, в этот раз я не буду проявлять инициативу. Не моя очередь. Но вот он встал и подошёл ко мне. Резким жестом отдернул простынь, которой я была укрыта, навалился на меня сверху и впился в губы. Я начала брыкаться. Но он чётко произнес «Стоп игра» и я расслабилась. Тогда, в вагоне ресторане, мы условились, что это словосочетание останавливает игру… В эту ночь мы не занимались ни любовью, ни сексом. Мы жёстко трахались под стук колёс.

— Знаешь, — начал он, когда мы, после всего, лежали на узкой полке купе, — Я не хотел так рано останавливать игру, но, видя твои глаза, я понял, что ты своими криками перебудишь весь состав.

— Да, ты прав. Я испугалась. Фёдор в итоге оказался маньяком?

— Почти. Он очень сильно хотел Ксению, но боялся получить отказ. Вот и взял силой.

— Равно как и ты…

— Тебе не понравилось?

Что ты, — ответила я, прижимаясь губами к его плечу, — очень понравилось. И я, действительно, готова была орать благим матом, что меня насилуют, пока ты не стал собой. А тебе позволено все.

— Так уж и все, — он саркастично улыбнулся.

— Абсолютно все!

— В таком случае как-нибудь ещё сыграем?

— Конечно!

Через час объятий и попыток уснуть, я все же отправила его на его полку. Под утро же я начала мерзнуть и крутиться и тут он, как-будто ждал этого момента. Он молниеносно скользнул ко мне под простынь, обнял меня, прижал к себе и зашептал:

— Это что-то невозможное! Я не могу спать без тебя. Особенно если мы находимся в одном помещении, а прикоснуться к тебе я не могу. Я ворочался всю ночь. А под утро приоткрыл окно, чтобы был повод согреть тебя.

— Коварный! — мне тоже плохо спалось без него. Для себя я уже давно выделила параметры, по которым я понимаю — мой человек или нет. Один из таких параметров — совместный сон. Мне нужно было всегда очень много ночей, чтобы привыкнуть спать с человеком в одной кровати и высыпаться. С ним же это было молниеносно. Как будто я просто вернулась домой.

Феодосия встретила нас жарким летним зноем. Обливаясь потом в копейке, мы доехали до пансионата Феодосия. Поскольку мы теперь имели полное право проживать в одном номере, нас поселили в двухкомнатный люкс советского розлива.

Как он и обещал, каждый вечер, возвращаясь после смены, он, придирчиво считал мои веснушки, а потом осыпал их поцелуями. Иногда мне доводилось присутствовать на съемочной площадке. Стоять где-то с краю. Фотографировать и чувствовать себя частью процесса. Омрачился феодосийский период только моей жесточайшей простудой. Я лежала пластом несколько дней. Я даже порывалась отселить своего мужчину, мотивируя тем, что он может заразиться, но он и слушать об этом не хотел. Так мы прошли боевое крещение высокой температурой, спутанными волосами и лающим кашлем. Но самым неприятным было то, что через день его мучали головные боли. Больше нельзя было тянуть. И, как только, закончился первый блок съёмок на натуре, мы вернулись в Москву для собеседования в посольстве Израиля и на Лубянке. Да, о времена, о нравы. Естественно, собеседования прошли успешно и мы, вчетвером, обладатели синих дипломатических паспортов, покидали Родину из Шереметьево 2. Нас ждал Израиль, Штульман и Катц. И операция. Да, это было испытание для нас всех.

========== Глава 17. «Земля обетованная». ==========

В Израильском аэропорту нас уже встречала Ирочка. Она привела нас на парковку и мы загрузились в минивэн. Уже в пути Ирочка сообщила нам, что мы сегодня ночуем в Тель-Авиве, а завтра, рано утром, за нами придёт машина и отвезёт нас в клинику Штульмана и Катца. На самом деле это было прекрасное решение — долгая дорога утомила родителей моего мужа. Да и он сам плохо скрывал свою нервозность. Поэтому идея просто выдохнуть в другой стране, посидеть вечером за столиком уличного кафе, представлялась очень и очень удачной. Впрочем ВиктОр всегда все продумывал до мелочей. За это его любили, боготворили и боялись. Панически боялись. Виктор был суров, но справедлив. Не прощал предательства. Уничтожал тех, кто продавал свою совесть. Он всегда говорил, что он не судит. Никогда и никого. Что самый главный судья для любого человека — это его совесть. А если совести нет-то это и не человек тогда. И даже не камень, ведь, как известно, у камней есть и разум, и совесть и память.

Родители отдыхали в своём номере, мы в своём. Нас поселили в небольшом семейном отельчике на окраине Тель-Авива. Владельцем был потомок русских эмигрантов первой волны. Он сносно говорил по-русски, но не знал ни моего мужа, ни его родителей. Однако, узнав, что я работаю с Виктором мы, молниеносно, стали ВИП персонами. Нас накормили вкуснейшим обедом, предоставили лучшие номера и сказали, что платить не нужно — все уже оплачено.

Мой мужчина сидел в плетённом кресле на огромное террасе. Окна выходили на сад. Был самый разгар дня. Воздух вибрировал от жары. Пахло морем и цветами. Мой мужчина курил с закрытыми глазами. Я села рядом и коснулась его руки. Он сжал мою кисть и, не открывая глаз, заговорил.

— Вот ведь интересная штука — несколько дней назад мы с тобой тоже были на море. Тоже было жарко. Тоже цвели цветы. В нашем номере тоже был балкон. Тоже, где-то вдали, слышался крик чаек. Но здесь все по-другому. Другое ощущение. Что это?

— Это запах свободы.

— Как ты могла запах свободы Испании променять на затхлость Советского Союза? Что могло заставить тебя вернуться под колпак???

— Ты…

— Я? — он открыл глаза. Я кивнула, — Ты променяла Европу на меня?

— Ну, если быть точным, Кубу, но да.

— Как?

— Что как?

— Прости, я плохо понимаю. Как можно было свободу променять на какого-то актёра.

— Не на какого-то, а на тебя!

— Разве это что-то меняет?

— Всё!

— Опять не понимаю, извини.

— Ты-это самое ценное и прекрасное что со мной случалось в жизни.

— И неужели ты не жалеешь?

— Более того, если бы мне ещё раз предоставили возможность выбора, я бы снова выбрала тебя.

— Но если бы, вдруг, гипотетически, тогда, в гримерке, не проскочила бы искра — ты бы все равно не жалела?

— Нет! В любом случае стоило попробовать.

— Такими темпами я возгоржусь.

— Не получится. Это чуждо твоей природе.

— Пожалуй ты права. Знаешь, я бывал за границей. Даже в Америке. Но там не было ощущения свободы. Нам показывали страну дозировано. И только отдельные моменты. А тут мы сидим на террасе своего номера и создаётся ощущение, что мы абсолютно свободны. И дышится даже как-то легче. И думается. И любится, — он испытующе посмотрел на меня.

— Тебе хорошо?

— Очень, — и он начал целовать мои пальцы, — Я абсолютно счастлив!

Вечером мы, вчетвером, вышли на променад. Нашли уютное кафе и сели в нем с бокалом вина. Поужинали мы в отеле, а сейчас хотелось просто пить вино, курить и созерцать. Однако напряженность все же не оставляла нас. Мы все страшно боялись того, что скажут после обследований. Поэтому говорили мы мало. Но по глазам его матери я видела, что она оттаивает. Была ли виной этому благодарности или то, что она видела как счастлив ее сын — сказать сложно. Но факт оставался фактом-в ее отношении ко мне наметилась оттепель. Пока едва ощутимая, но это уже было лучше, чем ничего.

Часов в десять по местному времени мы разошлись по номерам. Машина за нами придёт в девять утра. Нужно было отдохнуть и морально подготовиться к клинике. Даже я не знала, что нас ждало. Да, я безмерно доверялась Штульману и Катцу. Я видела, какие чудеса они творили, но я все же была человеком и ожидание законов Мёрфи в действии предательски выползало наружу в самый неподходящий момент.

Мы приняли душ и легли в кровать.

— Прости меня, — нарушил он ночную тишину.

— Простить? За что?

— Я не хочу сегодня секса. Не обижайся. Я очень волнуюсь.

— Я все понимаю. Обнимешь меня?

— Конечно!

— Я так тебя люблю… похоже я повторяюсь.

— Повторяйся. Пожалуйста, повторяйся как можно дольше! — прошептал он, целуя меня в макушку.

— Я люблю, люблю, люблю, люблю тебя, — всхлипывала я, уткнувшись в его грудь.

— Ты плачешь, — он пытался в темноте рассмотреть мои слёзы.

— Нет… если только чуть-чуть… это нервы…

— Понимаю. Давай я тебя обниму ещё крепче. И эти объятия станут нашей охранной грамотой — пока мы вместе с нами ничего не случится. Ничего плохого.

— Давай, — я жалась к нему, понимая, что мы выходим на финишную прямую в наших отношениях, в моем задании. Да и неожиданная догадка о возможной беременности замаячила где-то на периферии зрения. Это было волнующе, но предельно опасно. Я решила, что как раз у Катца и обследуюсь. За компанию…

Беременность для слайдера это опасность, а уж беременность не в своём времени… я, во всяком случае, не слышала о таком… хотя, если подумать, я много о чем не слышала. После выполнения задания обязательно нужно будет это обсудить с Виктором. И, судя по всему, это разговор будет не из приятных. Но это все будет потом. Позже. Самое важное сейчас операция и реабилитация…

Мой мужчина (инстинктивно ли?) положил мне руку на живот.

— Знаешь о чем я мечтаю?

— О чем же? — мне поплохело.

— Очень хочу, чтобы ты родила мне сына…

— А если будет дочь?

— Тоже прекрасно! — эмпатия? Интуиция?

— А почему ты вдруг заговорил о детях?

— Просто мы уже полтора месяца вместе. И не предохраняемся. Это логичное же развитие событий, — о, да! Только я то почему об этом не подумала?! — Представляешь, дочь — такая же красивая как и ты…

— И обязательно такая же гениальная, как ты! А сын — полная твоя копия…

— Ты ничего такого не чувствуешь? Может быть уже?

— Нет, — честно соврала я.

— Жаль. Но мы будем над этим работать.

Он заснул. А мне не спалось. Предел мечтаний-любимый муж, дети, дом, семья… но это было невозможно… дубль может функционировать не более года. Потом он умирает… и все. Я остаюсь тут. Без возможности прыгать…

Да и моя миссия подразумевала ещё, как минимум, три прыжка… если все пройдёт так, как нужно…

Я уже говорила, что ВиктОр был стратегом? Операция была лишь первой частью его плана. А дальше… дальше будет видно. Смогу ли я? Простит ли он? Или затаит обиду? Однако беременность не входила в мои планы. Во всяком случае не сейчас. Не в этот прыжок… Нужно было что-то решать. Но это уже по возвращении в Москву.

Тягостные мысли от скорой и неизбежной разлуки накладывались и сплетались в клубок с тревогами. Я заснула лишь под утро.

Утром, сразу после завтрака, за нами пришла машина. Ехать нам предстояло чуть меньше чем 200 км. Я была несказанно рада тому, что дорога будет долгой-была надежда подремать. Бессонная ночь не прошла бесследно-невозможно хотелось спать. Мой мужчина держал меня за руку: то ли для того, чтобы показать свою сопричастность, то ли для того, чтобы самому успокоиться. Это было невозможно и необъяснимо — вместе мы становились единым целым. Дышали в унисон. Удары сердец дублировали друг друга. Мы думали одни мысли. Мы молчали на одном языке…

— Хочешь я расскажу тебе сказку? — едва слышно спросил он.

— Хочу! Страшную?

— Поучительную… случайно прочёл вчера в журнале.

— Ты читаешь на иврите?

— Нет, что ты. Журнал был англоязычным и старым.

— И сказка будет такой же?

— Конечно! Будешь слушать?

— Да. Прости! Я вся внимания!

— Когда-то, очень давно, на земле жили необычные люди…

«Когда-то очень давно на земле жили необыкновенные люди. У них было четыре руки, четыре ноги, две головы. Они были прекрасны! Это были мужчина и женщина слитые воедино. Во всей Вселенной не было существа прекраснее и сильнее. Они могли без устали ходить, работать, охотиться, охранять свой дом. Когда одна половинка уставала, то вторая всегда приходила на помощь. Но самое главное — это существо было абсолютно гармоничным и независимым. В нём одновременно присутствовало и мужское и женское начало, поэтому ему никто был не нужен. Они самостоятельно продолжали свой род. Это были необыкновенные люди.

Боги с небес с завистью наблюдали за ними. Они понимали, что нет никого сильнее этих счастливых людей.

И Зевс, верховный олимпийский бог, сказал тогда:”Я знаю как поступить, чтобы эти смертные потеряли свою силу!»

И ударом молнии рассёк это существо надвое, создав мужчину и женщину.

Таким образом, народонаселение земли сильно увеличилось, но при этом ослабело и растерялось — отныне каждый должен был разыскивать свою потерянную половину и, соединяясь с ней, возвращать себе прежнюю силу и способность избегать измены, и свойство работать долго и шагать без устали.

Много времени прошло с тех пор. Так и ходят по земле одинокие мужчины и женщины и каждый пытается найти свою половинку. Некоторым это удаётся. Они снова сливаются воедино и обретают былую силу, гармонию и счастье. И это называется Любовью…»

Я знала эту притчу. Я была знакома с трудами Платона и Бердяева…

— Как красиво!

— Я бы сказал — страшно…

— Почему?

— Мне кажется, что я нашёл свою половинку. И мне удивительно — насколько я был слаб до знакомства с тобой.

— А почему страшно?

— Я боюсь этой нездоровой зависимости. Я дышать без тебя не могу…

«А придётся…»

— Я чувствую тоже самое и считаю, что это — прекрасно!

— Ты правда не оставишь меня, если что-то пойдёт не так?

— Нет! Я буду за твоей спиной подавать тебе патроны. Но все пройдёт хорошо. Я в этом уверена! И уже осенью ты вернёшься к постановкам и новым картинам!

— Мне впервые в жизни все равно. Главное, чтобы я каждый вечер возвращался к тебе…

Это было невыносимо. Невыносимо знать, что нашим встречам разлуки, увы, суждены… невыносимо обманывать его. Нет, не в чувствах, а в клятвах быть с ним всю жизнь. Да, я знала на что шла, но и представить себе не могла, что будет так сложно. Больно. Невыносимо. Как будто тебя режут по живому… Честно говоря я и не думала о финале. Меня, изначально, занимали лишь мысли о том, как я с ним познакомлюсь (познакомлюсь ли?), как я буду себя вести, как произведу первое впечатление. Но все развивалось по другому сценарию, к которому, признаться, я была не готова. Да, я мечтала об этом, но не думала, что мечта, вдруг, станет явью. приумножившись…

— Вера, скажите, — я вздрогнула, — На сколько у нас путевка?

— На 21 день с возможностью продления, — заикаясь ответила я его матери.

— Хорошо. А Вы все это время будете с нами?

— Конечно!

— Очень хорошо! — сказала она и вновь замолчала.

Я смотрела в окно. Шёл третий час нашей поездки. Уже скоро мы должны были добраться до клиники. В машине все, кроме меня и водителя, спали. Голова моего мужчины лежала на моем плече. На очередной кочке он встрепенулся и начал непонимающе озираться по сторонам. Потом, видимо осознав, где он находится, он посмотрел на меня и улыбнулся.

— А почему ты не спишь?

— Я уже выспалась, — честно соврала я второй раз за сутки.

— А меня прямо убаюкала дорога.

— Тогда спи. Нам ещё не меньше получаса ехать.

— Да, — и он поудобнее устроился на моем плече, — Я, честно говоря, очень хотел побывать на Мёртвом море. Мне всегда было интересно — как это вода тебя держит и не даёт пойти ко дну. И говорят грязи Мёртвого моря обладают целебными свойствами.

— Да, я тоже слышала об этом…

— Что-то не так? — он поднял голову и устремил на меня васильковый взгляд.

— Нет, что ты, — я поцеловала его в бесцветную родинку на щеке, — Я просто думаю.

— О чем?

— О пьесе.

— О какой пьесе? — он оживился.

— О монопьесе на одного актера.

— И что ты о ней думаешь?

— Думаю, что стоит начать ее писать.

— А о чем она будет?

— О жизни, смерти и бессмертии.

— И ты дашь мне ее поставить, когда напишешь?

— Быть может прочесть?

— Сначала прочесть, потом поставить, потом сыграть в ней…

— Мне кажется ты излишне уверен по мне…

— Нет, я излишне самоуверен, но рассчитываю на «право первой ночи» на правах мужа. Ну так что? Позволишь мне ее поставить?

— Конечно! Ты же не Стас!

— Что?

— Что?

========== Глава 18. «Мёртвое море». ==========

В клинику мы приехали уже глубоко за полдень.

Водитель помог нам выгрузить чемоданы. На пороге нас встречала Ирочка и угрюмый человек во всем белом. Он кивнул нам, погрузил чемоданы на тележку и повёз их, а наши номера. Ирочка же, сразу, повела нас к Штульману в кабинет. Петр Петрович сердечно поздоровался со всеми и тут же начал согласовывать нашу дальнейшую жизнь в их клинике.

— Завтра я бы хотел провести обследование. Каждого из вас. На сей раз с анализами, кардиограммами, энцефалограммами. К вечеру уже будут все результаты и мы сможем назначить адекватное лечение. А пока — располагайтесь! Ирочка покажет вам ваши номера. Обед в столовой — Ирочка тоже проводит.

Да, советские люди всегда отличались ото всех в мире. Его мама и папа оглядывались по сторонам и удивлялись всему, каждой мелочи. Условились сразу после обеда встретитьсявнизу и идти на мертвое море: смотреть, купаться, пробовать на вкус. Обед же тоже был достоин внимания-не в пример советскому диетическому меню, здесь был добротный шведский стол. В рамках правильного питания, конечно.

Мертвое море действительно поражало. Поражало тем, что плевать оно хотело на гравитацию, Дарвина и прочие сомнительные теории. Оно не давало утонуть, но разъедало кожу. Оно было озером, но называлось морем. Оно лечило от сотен болезней, но убивало все живое. Оно было настоящее, своенравное и дуальное. А воздух… казалось соль в воздухе превышала все возможные и невозможные нормативы. От неё забавно щекотало в носу.

Мой мужчина стоял на пригорке и смотрел на гладь воды. Его глаза обладали фантастический особенностью: если он смотрел на небо — его глаза становились голубыми-голубыми, если он смотрел на тучи-они становились серыми и глубокими. Сейчас же они были ярко-синими. Он молча щурился. Он созерцал? Думал? Мечтал? Я подошла к нему сзади и обняла его. Он накрыл мои руки своими ладонями. Символичность. Я всегда хотела быть за его спиной, за ним, быть его тылом, опорой, защитой. Лишь бы знать, что ему это нужно. И он, зная, что я за спиной, расправил плечи. Стал выше. Он был готов к полету. Казалось, ещё немного, и за его спиной расправится пара мощных крыл… я моргнула и видение исчезло. Он повернулся ко мне. Синева его глаз изучала мою душу, опускаясь до самого дна.

— Ты же знала, что так будет?

— Как?

— Что мы будем здесь, все вместе?

— Да, знала… точнее надеялась.

— Я не силён в медицине — то, что нашли у меня, действительно настолько страшно?

— Нет, — честно соврала я уже в третий раз, — Но, купировав болезнь, тебе уже ничто не будет угрожать.

— А разве это излечимо? Я не только про сосуды мозга. Я про весь остальной букет диагнозов.

— Думаю излечимо. Штульман и Катц не просто профессионалы. Они врачи, целители от Бога. Они используют всевозможные методы лечения. Они, если хочешь, волшебники.

— Скажешь тоже, волшебники…

— Ах ну да:

В век науки и

механики

Невозможно

заблужденье,

А возможен лишь

прогресс!

— Что?

— Что?

— А, ладно, не важно. Просто понимаешь, я привык к боли. И к физической и к духовной. Мне иногда кажется, что без этой боли награды и признание будут незаслуженными. Я привык. Привык к тому, что я не просто играю роли на преодоление, а живу на преодоление. Во всем. Вгрызаюсь зубами, цепляюсь ногтями. Мне кажется, что я каждый раз впрыгиваю в последний вагон уходящего поезда рискуя разбиться насмерть.

— Да, и получаешь такую дикую порцию адреналина, что потом уже ждёшь, чтобы поезд начал движение. Просто зайти в двери тебе уже не интересно.

— Возможно, но это же такое наслаждение — скользить по краю…

— А ты когда-нибудь задумывался о том, что для скольжения по краю бездны не обязательно рисковать жизнью?

— Как так?

— Ты можешь минимизировать попытки подчинить мир себе. Тебе не нужно его подчинять. Тебе нужно только позволить себе обладать миром. И ты не будешь жить на преодоление. И, наконец-то, сможешь провести границу между «я» и «я в предлагаемых обстоятельствах».

— Откуда же ты взялась — такая умная?

— Из будущего, — честно не соврала я.

— Допустим, — он решил, что это игра, — И что же там у вас, в будущем? Наступил коммунизм?

— Нет. Более того СССР приказал долго жить. Теперь у нас гласность, демократия. У людей есть возможность купить в магазине любую вещь, поехать отдыхать в любую точку земного шара, только вот денег у людей на это нет.

Он обнял меня и зашептал в ухо:

— У тебя бурная фантазия, но ты аккуратнее. Здесь — ладно, но там, дома, в СССР можно за такие рассказы реальный срок получить…

— Конечно. Я что-то не подумала…

Вечером, после ужина, сославшись на усталость, он извинился перед родителями, и удалился в номер, попутно, захватив меня с собой.

Как только закрылась дверь, он навалился на меня и прижал к стене.

— Ты же устал, — саркастично заметила я и была наказана грубым поцелуем.

— Я солгал. Я просто не могу себе представить, что в ближайшие три недели я не смогу делать с тобой все то, что я привык делать. Поэтому сейчас я хочу налюбиться на несколько недель вперёд. Пока могу…

— Ах вот оно как… Да Вы, сударь, лжец…

— Век назад за такие слова я бы вызвал Вашего мужчину на дуэль…

— Ну, поскольку мы живем в двадцатом веке и мой мужчина Вы, просто накажите меня.

— С превеликим удовольствием, сударыня, — и его рука сжала мою шею. Я застонала. Он снова впился в мои губы, — Я накажу тебя, маленькая дрянь. Моя маленькая дрянь…

Я рассматривала в зеркале синяки на своей пятой точке. Он подошёл сзади. В глазах я прочитала ужас.

— Это…я? — заикаясь произнёс он и коснулся пальцами багрового пятна.

— Ты, — я широко улыбнулась.

— Прости, — и он опустил глаза.

— За что?

— За синяки.

— Я наоборот благодарна тебе.

— Благодарна?

— Да. Это же метка, что я принадлежу тебе.

— Неужели?

— Конечно! А ты разве сомневался?

— Нет. Я просто не до конца верю, что все это происходит со мной, здесь и сейчас.

— Я тоже! Мне необходима физическая близость с тобой, чтобы верить в реальность происходящего.

— Тебя ущипнуть?

— Я знаю другие методы…

— Расскажешь?

— Покажу, — я начала целовать его шею, грудь, живот. Он сбивчиво задышал и увлёк меня… правильно, на пол…

Утро началось с первыми лучами солнца. Сначала всех нас заботливая Ирочка отвела в кабинет забора биоматериала, потом на кардиограмму, флюорографию, МРТ — в общем всех развела по разным специалистам.

========== Глава 19. «Выбор». ==========

Я сидела в кабинете Катца и листала новости из будущего на планшете-так удачно совпал сеанс WI-FI с моим пребыванием в его кабинете, ага!

— Ты слышал, телеграмм заблокировали?

— А что это?

— Ну мессенджер.

— А, ещё один?

— Ага!.. Ну что там? Что говорят анализы? Таки да? — Катц выдержал почти МХАТовскую паузу.

— Ты понимаешь, что это опасно? — добродушное лицо шамана выглядело обеспокоенным.

— Понимаю, — нарочито небрежно ответила я.

— Для твоего здоровья опасно.

— Знаю.

— Может быть ты подумаешь о прерывании?

— Убить его ребёнка? — я посмотрела на Катца. Он опустил глаза.

— Двоих…

— Что?

— Два сердцебиения на УЗИ. Это даже там, в двадцать первом веке сложно, а здесь… Они просто угробят тебя. И я не смогу помочь. У меня прыжок через пять недель.

— Но…

— Что но? Прости, но я обязан сообщить Виктору.

— Разреши мне это сделать самой. Если хочешь, я при тебе запишу ему голосовое.

— Хорошо. Но тогда у тебя остаётся только один вариант — прыгать. Чем раньше, тем лучше. Желательно до 12 недель. После — уже невозможно перенаправить душу в будущее. И твои дети останутся здесь — они не прыгуны. Сама знаешь.

— А сколько сейчас? Какой срок?

Три-четыре недели…

— Значит у меня есть два месяца?

Я бы сказал месяц. Прыгнешь сейчас-есть шанс сохранить обоих. Через месяц — одного. В 11 недель-можешь потерять двоих…

— Но… я обещала ему быть рядом во время операции и послеоперационного периода. Сам знаешь, что он будет уязвим месяц после операции. И его родители тоже. Ритуал рассчитан на 21 день после всех вмешательств.

— Знаю. Решать, в любом случае, тебе.

— И Виктору…

— Нет, в таких вопросах он никогда не транслирует не то что свою волю — своё мнение. Решать только тебе.

Мда… хрен редьки не слаще… Как же не вовремя… ну почему не во время третьего прыжка (я, почему-то была уверена, что он будет). Почему сейчас?! Почему?! Однако, все случилось так как случилось. Мне предстоял тяжелейший выбор… Но сейчас не об этом. Сейчас нужно пережить операцию. Или операции… сегодня вечером наши доктора-волшебники все скажут.

— Твоим не говорить о твоём положении?

— Нет конечно!

— Хорошо. Не переживай. Твоего мужа и его родителей мы подлатаем так, что они будут как новые. Даже лучше. Виктор согласовал ещё и защитные энергетические коконы.

— Вот как? — я прищурилась, — С чего бы это?

— Ничто человеческое ему не чуждо. Он иногда совершает благородные не логичные поступки. Особенно если видит искреннее чувство.

— И много искренности он видел за свою жизнь?

— Не знаю. Я — не много. Но я то молод…

— Ага, шесть веков, да?

— Седьмой пошёл между прочим, — обиженно поправил меня Катц.

— Ну извини, извини, — я предпочла сменить тему, — Во сколько у нас общий сбор?

— В восемь.

— В восемь, ровно в восемь. Ну, до вечера! — и я быстро ретировалась.

Своего мужчину я нашла в саду. Он сидел на скамейке и крутил в руках незажженную сигарету.

— Представляешь, — начал он сразу, как-будто ждал меня и даже не сомневался в том, что я, рано или поздно, приду, — Штульман рекомендовал мне не курить. Во всяком случае до операции.

— Вот гад, — слишком театрально возмутилась я.

— Тебе смешно, да? — и тут я заметила, насколько печальны стали его глаза.

— Нет, что ты… я же… я не хотела!

— Все в порядке, не переживай. Просто… просто я как-то недооценивал серьезность всего происходящего. Подумаешь: обследование, болезнь, клиника, операция. Это все было так далеко, потом, завтра… И, возможно, не со мной. А сегодня я чётко осознал, что все слишком серьёзно… видимо запрет на курение стал той самой последней каплей… мне невыносимо страшно!

— Не бойся! — я села рядом с ним на скамейку, — Все будет хорошо! Я обещаю, я клянусь, тебе. Я буду с тобой.

— Все время?

— Все время, пока позволят врачи.

— Папе тоже нужно делать операцию…

— Что?

— Да, на сердце. Тоже срочно. Что-то с клапаном. Штульман сказал, что подобная операция вообще очень простая.

— Ну раз Штульман сказал. Нет оснований ему не верить.

— Я понимаю… но вдруг… я и отец… и мама останется одна…

— Даже не думай об этом. Всё, правда, будет хорошо.

— Скажи, а ты веришь в переселение душ?

— Верю.

— Почему? Это же бездоказательно!

— Просто верю. Верю потому, что знаю.

— Откуда?

— Из сердца.

— Это как?

— Это память души. Обрывки…

— Значит если что-мы с тобой встретимся в следующей жизни?

— «Если что» не будет!

— Но все же? Встретимся?

— Обязательно! Как было много раз до этого…

Мой мужчина удовлетворенно кивнул и закурил.

— У Байрона есть стихотворение об этом…

И уже в унисон:

О, если там, за небесами, душа хранит свою любовь… — и удивленно посмотрели друг на друга.

Вот об этом я и говорю-думать на одном языке одни мысли.

Я кивнула в ответ. Это действительно начинало выходить за рамки сознания. Даже за рамки моего сознания. И это было так волнительно: в круговороте судеб, событий, лиц, поступков, найти человека, который был бы так же сонастроен на тебя, как ты на него. Да и какого человека… И уж совсем удивительным и даже пугающим стало для меня открытие того, что ни одна из тех миллионов мечтающих о нем, ни одна не попробовала понять — что нужно ему. Чего хочет он. Это ужасало. Ужасала человеческая эгоистичность и твердолобость. Ужасала поверхностность восприятия и самовлюбленность. Хотя, если задуматься, это было лишь предтечи того, что будет творится в веке 21… страшный и угрожающий предвестник моральной катастрофы… Но сейчас будущее в будущем меня интересовало меньше всего…

========== Глава 20. «Вершитель реальности». ==========

-Что будем делать? У нас встреча с Штульманом и Катцем только в 8.

— Пойдём погуляем? Я хочу надышаться, насмотреться.

— Ты все ещё думаешь о том, что что-то может пойти не так?

— Такой шанс, к сожалению, есть всегда, — я, конечно, была согласна с ним, но не в этом случае!

Мы стояли на берегу мертвого моря. Мы просто гуляли по саду. Молча брели без цели. А потом -Ап, и мы стоим на берегу мертвого моря. Воздух был неподвижен. Видимо такой же плотный воздух стоял в Москве на Патриарших в час небывало жаркого заката.

— Ты знаешь, это похоже на ад.

— На ад?

— Да. Тишина. Дрожащий от жары воздух. И ни души.

— Но мне кажется ад описывают несколько иначе.

— Мне кажется, что наша культура извратила понимание ада. Ведь ни ада, ни рая нет. Есть совесть. Каждый из нас сам выбирает себе наказание. По поступкам. Просто для кого-то отсутствие людей-это ад, а для кого-то — райские кущи.

— Возможно ты права. Но нет, это не ад. Это похоже на последнее пристанище мастера.

Все было не так… Все было сложно. Кажущееся спокойствие не могло меня обмануть. Напряжение и нервозность. Нервозность и напряжение. Во вздохе, взмахе белесых ресниц, повороте головы, жестах, словах. Сейчас был переломный момент его жизни. Понимал ли он значимость этого момента? Думаю — нет. Его преследовал лишь страх того, что операция могла пройти не так. Он не знал, что могло случиться без операции. А я знала… Я видела всю картину. Целиком. И я уверена, что, знай он развитие событий, первый бы требовал операционного вмешательства. Но он не знал. И я не собиралась ему рассказывать. Во всяком случае не в этот прыжок.

— Пойдём, — я взяла его за руку, вырывая его из водоворота мыслей, — тебе нужно отдохнуть.

— А тебе? — он обнял меня за плечи.

— И мне. А отдыхаю я только тогда, когда нахожусь в твоих руках…

— Подозрительное совпадение, — он развернул меня к себе и заглянул к глаза, — Ты уверена, что хочешь все это пройти со мной? Операцию? Реабилитацию? Возможно я буду заново учиться говорить, есть, ходить… Если ты захочешь уехать — я пойму.

— Уверена, — ответила я не отводя глаз. Я для себя все решила. Решила, что буду прыгать только тогда, когда буду уверена в том, что он, что они, вне опасности. А дальше — будь что будет.

— Спасибо тебе! — еле слышно прошептал он. В голосе его дрожали слезы. Я понимала, что ещё немного и струна, позволявшая ему улыбаться, лопнет. Не стоило искушать судьбу.

— Тебе не за что меня благодарить. Это мой выбор. Только мой.

— Я все ещё не понимаю, что я такого хорошего сделал в прошлой жизни, что в этой встретил тебя…

— Хорошего ли… но полно об этом. Пойдём. Тебе правда нужно отдохнуть.

— А ты расскажешь мне сказку?

— Любимую?

— Да, про бабушку Дусю и внучку ее Марусю.

А вечером грянул гром. Грозовые тучи сгустились над землёй обетованной. Резко похолодало и стало темно. Гремел гром и молнии разрывали темноту неба паутиной электрических всполохов.

Мы сидели в кабинете Штульмана. И грянул гром…

— Ну что я могу сказать. Давайте начнём по степени тяжести. Вам, мадам, рекомендованы пешие прогулки, правильное питание и грязевые обертывания, — обратился Штульман к маме моего мужа.

— Доктор, давайте уже про моих мужчин, -но, посмотрев на меня, добавила, — наших мужчин.

— Хорошо. Вам, — он повернулся к отцу, — Рекомендована эндоваскулярная операция на сердце. Ничего сложного. Без шрамов, без вскрытия грудной клетки. Необходимо лишь заменить клапан. Это пара часов и неделя реабилитации. И вуаля — Вы, гарантированно, проживете до 100 лет. Никаких других патологий мы у Вас не обнаружили. Но также рекомендовали бы Вам соляные пещеры и грязевые ванны. Для поднятия иммунитета и нормализации давления. И побольше витаминов. В частности витамина д. Побольше отдыхать, гулять, дышать воздухом, есть фрукты… Теперь с Вами, — и мой мужчина стал белее известки, — Срочно. Завтра. Прямо завтра с утра готовим Вас к операции!

— Все настолько критично? — срывающимся голосом спросила мать и будто, разом, постарела на добрый десяток лет.

— Никто не знает, — Штульман пытался говорить бодро и непринуждённо, — Это головной мозг. Самый труднодоступный и не изученный орган. Я не могу сказать, что состояние критическое, но, рано или поздно, оно таким станет и тогда мы, увы, будем бессильны. Сколько времени смертельная болезнь будет находиться в состоянии анабиоза — мы не знаем. Может быть десятки лет, а может быть неделю. Поэтому я бы не стал тянуть. Не буду скрывать — процесс реабилитации будет сложным и долгим. Да и сама операция не из самых простых, но то, что мы увидели на снимках позволяет нам рассчитывать на самые лучшие результаты.

— Вы будете вскрывать мне череп?

— Нет, — Штульман попытался добродушно улыбнуться — получилось, честно говоря, не очень, — мы также проведём эндоваскулярную операцию. В этом случае пациент проводит двое суток в реанимации после операции, неделю в палате интенсивной терапии и пару недель в пансионате. Сама операция будет долгой.

— Сколько? — еле слышно спросил мой мужчина.

— Около пяти часов.

— Я согласен. При одном условии. Я хочу, чтобы моя жена была со мной все время.

— Это невозможно, — безапелляционно ответил молчавший до этого Катц, — Не забывайте — это операционная, операция на мозге, должна быть стерильность. Абсолютная. Да и любая операция-не самое приятное зрелище. Однако, могу Вам обещать и гарантировать — Ваша жена будет с Вами как только Вас переведут в реанимацию.

— Я бы тоже хотела, — тихо сказала его мать.

— Конечно! — Катц улыбнулся, — Мы же не советская больница с драконовскими и бесполезными правилами.

— Ну что, — Штульман посмотрел поверх очков, — Готовимся к операциям. Я настаиваю на том, чтобы обе операции провести завтра.

— Доктор, хотя бы не в одно время, — взмолилась мать моего мужа.

— Да, — заговорил отец, — Мне важно знать, что операция моего сына прошла успешно. А если нет… ну вдруг… тогда и моё спасение теряет смысл…

— Хорошо, — Штульман вздохнул, — У нас не Советский Союз. У нас, действительно, все для людей!

Ночь мой муж уже проводил в палате, обвешанный аппаратами, измеряющими давление и пульс. Я сидела рядом с ним и держала его за руку. Он попросил побыть с ним, пока он не заснёт. Наши врачи, любезно, поставили кушетку для меня прям в палату. Он давно спал, а я все никак не могла отпустить его руку. Я гладила его пальцы. Я понимала, что люблю его. Больше всего в этом мире. Его, этого человека. Его-полубога. И теперь внутри меня живет его часть. Его части. Пока живут. Я знала, что прыгать придётся скоро, но я также знала, что он-самое важное. А дальше — будь что будет, все равно.

— Вера, — я вздрогнула и обернулась, — Он заснул?

— Да, около часа назад.

— Тогда, быть может Вы составите мне компанию прогуляться по саду? — но, заметив мой встревоженный взгляд, добавила, — Это займёт не более 15 минут, — и почти… с мольбой? — Мне очень нужно с Вами поговорить.

— Хорошо! — ответила я. Это был сложный шаг для его матери — я понимала.

Мы вышли в сад. После грозы было свежо и прохладно. Однако, это была обманчивая прохлада — за ночь сухой ветер высушит землю, а утром солнце, вновь, начнёт нещадно жечь.

— Знаете, Вера, говорят, что-то, что начинается в дождь-обычно хорошо заканчивается.

— Да, я слышала об этом поверье.

— Вот видите, я цепляюсь за любую возможность, любую примету, молитву, знак, лишь бы унять нестерпимую дрожь и страх перед завтрашним днём.

— Все будет хорошо!

— А если не будет?

— Обязательно будет!

— Мне бы Ваш оптимизм. Знаете, когда умирали мои родители на разных этажах одной больницы, врачи меня тоже успокаивали, что все будет хорошо. Но я то не слепая — я видела, что это лишь обман, ложь во благо…

— Мне очень жаль… но сейчас совершенно другая ситуация.

— Откуда Вы знаете?

— Я не знаю, я верю. И моей веры, при необходимости, хватит на всех. На всех нас, на всю страну, весь Мир, все миры и вселенные.

— Неужели так сильно Ваше чувство?

— Я не могу измерить его силу или глубину. Я просто знаю, что никого и никогда я больше не смогу полюбить так, как люблю Вашего сына.

— Откуда такая уверенность? — ах, если бы она только знала.

— У меня нет ответа на этот вопрос.

— Хорошо, Бог с ним, но если что-то пойдёт не так — Вы же исчезните?

— Нет.

— Вы уверены? — она посмотрела на меня с прищуром.

— Абсолютно. Я не отойду от него до тех пор, пока врачи не скажут мне, что его жизни и здоровью ничего не угрожает.

— А потом? — попалась…

— И потом тоже.

— Хорошо. Очень надеюсь, что так и будет. А если, вдруг, не будет, но не по Вашей воле. Предательства от Вас мой сын просто не переживёт. Мы не переживем.

— Я не предам его…

— Надеюсь. И да, спасибо Вам, Вера. За всё. За эту поездку, за врачей. За то, как относитесь к моему сыну. Последние пару дней я наблюдаю за вашими отношениями. Создаётся ощущение, что вы — единое целое. Никогда я не видела сына таким спокойным, мудрым и сильным, как сейчас. И это Ваша заслуга!

— Нет, это его заслуга. Он на самом деле такой, сам. Просто ему об этом никто не рассказывал.

— Даже я, — грустно добавила она, — Вы это хотели сказать?

— Нет, я про его женщин. Тех, кто был с ним и тех, кто только хотел. Он потрясающий! Многогранный. Переливающийся. Он умножает то, что ему даёшь. И мне удивительно, что ни одна из его фавориток или любовниц не удосужилась рассказать ему о том, каким он может быть если захочет.

— Я тоже не знала, какой он, если честно. Но сейчас я смотрю на него и просто не узнаю своего сына. Он действительно нашел себя. В Вас.

— Можно и так сказать…

— Идите к нему. Вам нужно поспать. Завтра у Вас будет сложный день.

— У нас всех… доброй ночи и… спасибо! Спасибо за этот разговор. Для меня это правда очень много значит!

— Не за что! Доброй ночи.

Утро началось в 6 утра. Всю ночь я провела на неудобной кушетке, но мне, впрочем, было плевать на это. Я была рядом с ним. При всём том, что я не теряла лица и не просто верила в положительный исход операции, но и заражала этой верой окружающих, внутри я была натянута как струна. Можно подумать от моей собранности что-то зависело. Или, быть может, зависело? Он открыл глаза и посмотрел на меня:

— Ты была тут всю ночь?

— Конечно!

— Спасибо! — и он коснулся губами моей руки, — Для меня это важно.

— Я знаю…

— Ну что, — он тряхнул головой, — Час истины пробил. Ещё немного и у тебя не будет пути назад. Подумай ещё раз! Уж если ты разлюбишь, то теперь…

— Теперь, когда весь мир со мной в раздоре… нет, я не изменю своего решения. Я буду с тобой. И в горе и в радости…

— Тогда я спокоен. Мне будет ради чего просыпаться. И жить.

— Все будет хорошо! Обещаю!

— Верю! До встречи!

Меня сменили его мама и отец. Я решила оставить их наедине. А через 10 минут его повезли в операционную.

========== Глава 21. «Невыносимая легкость бытия». ==========

Я сидела в саду и курила одну за одной. Шёл четвёртый час операции. Мыслей не было. Я просто сидела, курила и ждала. Окна операционной были на втором этаже. Я смотрела на них не отрываясь. Что я надеялась увидеть сквозь глухие ставни — не знаю. Но шея уже затекла. А я все смотрела, смотрела и смотрела…

— Простите… — я вздрогнула и обернулась, — Позволите составить Вам компанию?

— Конечно, — и я жестом пригласила его отца сеть, — Я Вам всегда рада.

— Спасибо, очень приятно слышать, — и он опустился на скамью рядом со мной.

Мы молчали. Может быть минуту, а может быть вечность.

— Знаете, — начал он, глубоко вздохнув, — Мой сын — это самое ценное, что у меня есть. Я об этом редко говорю, но для меня он все ещё маленький мальчик с огромными голубыми глазами, который плачет и просит нас с мамой не уезжать на гастроли. Я до сих пор не могу простить себе то, что он рос без нас. А сейчас я пытаюсь наверстать упущенное. Знаю — поздно, но я ничего не могу с собой поделать. Я пытался его уберечь от всех бед и напастей. Я делал это деликатно, почти незаметно. Я очень переживал, что в противовес его бешеной популярности в профессии, его личная жизнь не складывается. Мы как-то говорили, и он признался, что он хочет найти свою половину. Тогда это показалось банальным и трудновыполнимый. Но сейчас, глядя на вас с ним, я понимаю, что он имел в виду. Я наблюдаю за Вами, Вера и мне удивительно, как Вы с ним похожи в некоторых моментах, реакциях.

— Возможно это обыкновенная подстройка?

— Быть может. Не важно как это назвать и что является первопричиной. Важно то, что Вам действительно нужен мой сын, а не его регалии или заработки. Иначе вас и нас тут не было… Моя жена уже Вас благодарила, я знаю. Но я хочу сказать спасибо ещё и от себя. И совершенно не важно, что будет дальше. Я знаю одно — мой сын был счастлив последние полтора месяца. Дай Бог, чтобы так было и всю его жизнь. Но я уже в том возрасте, когда начинаешь ценить то, что у тебя уже есть или было, а не то, что, возможно, будет…

— В его счастье нет моей заслуги. Я ничего особенного не делала. Просто любила. Как, впрочем, и много лет до нашего знакомства.

— Вовсе не просто. Уж не знаю, как так случилось, что Вы смогли рассмотреть его и принять таким, какой он есть. Он хороший, добрый, искренний. Но он вспыльчив, остр на язык. И немного, как это сказать, ветренен что ли… хотя эта черта, каким-то непостижимым образом, исчезла…

— Просто плод перестал быть запретным…

— Вот как… Но как бы то ни было я всегда знал, что мой сын, подсознательно, ищет женщину, похожую на мать. И, в тоже время ту, которую моя жена примет. Взаимоисключающие параметры… так мне казалось… а оказалось, что нет. Появились Вы… И вот мы все здесь. В руках профессионалов и с надеждой на долгую счастливую жизнь.

— Я очень хочу, чтобы все так и было. Он должен жить. Хотя бы потому, что он — пророк в одеянии актера. Он тот, кто творит мир. Тот, кто управляет умами. Тот, кто может вести за собой, — упс… кажется я сболтнула лишнего… но, Слава Богу, его отец принял это за аллегорию.

— Да, Вы правы. Иногда мне кажется, что он не принадлежит ни нам, ни себе, а принадлежит людям. Всем.

— Так и есть… к нему не зарастёт народная тропа.

— Но это, к счастью, пока не известно, — мне — известно.

— Да, Вы правы. К счастью, не известно…

— К счастью, к счастью. Все к счастью… Я молю Бога, чтобы все прошло хорошо. В тревогах о сыне я как-то и о себе забыл…

— Зато я помню и думаю, что Вам тоже стоит отдохнуть перед операцией…

— Да, да. Вы правы. Спасибо за чудесную беседу… и за все остальное.

— Это Вам спасибо…

И вот я снова одна. Курю одну за одной и, задрав голову, смотрю на окна операционной. Как он там?!

На исходе шестого часа во двор вышел осунувшийся и изнеможённый Штульман. Я бросилась к нему. Он, молча, достал из моей пачки сигарету, прикурил, затянулся, закрыл глаза и сказал:

— Мы сделали это!

Я завизжала. Потом запрыгала. Потом начала обнимать своего любимого алхимика.

— Сделали все. И операцию, и защиту поставили, и органы перебрали, и ауру почистили. Столько грязи на нем повисло скажу я тебе. Научила бы защиту ставить что ли. А то, право, час только ее родимую отмывали и полировали.

— Научу, обязательно научу. Где он сейчас?

— В реанимации. Спит. Минут через тридцать отойдёт от наркоза. Ему успокоительное вколят и опять спать. До завтрашнего утра точно!

— А когда к нему можно?

— Да хоть сейчас. Тебя же все равно не остановить.

— Это точно! — он слишком хорошо меня знал.

— А я пойду, прилягу. Годы, сама понимаешь. А то через три часа у нас следующая операция. Одно радует — там с аурой попроще. Чуть-чуть полирнуть и порядок.

Я кивнула. Мы вместе направились ко входу. Штульман направился куда-то в подвал, а я вихрем взлетела на второй этаж. Вот двери операционной. Сразу же за ним — реанимация. Мне выдали халат, шапочку, бахилы. Опрыскали меня какой-то сильнопахнущей жидкостью и наконец-то пустили к нему. Реанимация была тоже не в пример советской с оббитыми кафельными стенами и неизменным ощущением скорби.

Светлая, чистая реанимация давала надежду. Он был один в реанимации. Пока без сознания. Он был бледен. Под глаза легли темные круги. От рта, носа, висков, рук шли провода. Я опустилась на стул рядом, боясь к нему прикоснуться. Несмотря на не самую приятную обстановку, я была счастлива. От того, что он жив. Что операция прошла успешно. От того, что мы смогли переписать историю. И от того что ещё три недели мы будем вместе. Целых три недели! Всего три недели…

Он пошевелил пальцами. Какой-то аппарат запищал и в помещение тут же впорхнула медицинская сестра. Следом за ней зашли родители. Мы кивнули друг другу. Сестра внимательно изучала показания мониторов. В это время мой мужчина, не открывая глаза, начал декламировать:

«О, знал бы я, что так бывает,

Когда пускался на дебют,

Что строчки с кровью — убивают,

Нахлынут горлом и убьют!

От шуток с этой подоплекой

Я б отказался наотрез.

Начало было так далеко,

Так робок первый интерес.

Но старость — это Рим, который

Взамен турусов и колес

Не читки требует с актера,

А полной гибели всерьез.

Когда строку диктует чувство,

Оно на сцену шлет раба,

И тут кончается искусство,

И дышат почва и судьба.»

— Первый раз вижу, чтобы человек, отходя от наркоза, стихи читал… обычно кричат, дерутся, матерятся…

Он открыл глаза и обвёл мутным взглядом помещение. Улыбнулся и отключился. Подействовало лекарство.

— Можете отдохнуть в соседней комнате. Он проспит до утра.

— Я бы хотела остаться тут, — упрямо сказала я.

— А, — медсестра посмотрела на меня, — Штульман меня предупреждал. Оставайтесь. А Вы, — она обратилась к отцу моего мужчины, — Как Вы себя чувствуете? Вас пора готовить к операции.

— Да, да. Вы правы. Пойдёмте. Самое главное — он жив! — мама с отцом удалились.

Я держала его за руку. Он размеренно дышал. Приборы поблескивали. А на меня навалилась такая усталость. Вдруг. Просто свалилась на плечи и прижала своим весом к земле. Я попыталась устроиться поудобнее в кресле и закрыла глаза. Наверное я тут же провалилась в сон. Во всяком случае я очнулась только тогда, когда кто-то коснулся моего плеча. Я открыла глаза. Передо мной стоял улыбающийся Катц.

— Я пришёл сказать, что операция прошла успешно. Почистили, залатали. Гарантия до 100 лет точно.

— Ты гений! Вы гении! Спасибо!

— Не за что! Видимо он, — Катц кивнул в сторону моего мужчины, — действительно настолько важен, раз ВиктОр идёт на то, что кардинально меняет историю.

— Да! Он очень важен. Он Мессия.

— Неужели? Второе пришествие, а мы не в курсе?

— Иной Мессия. Он не будет обращать воду в вино и брать вину на себя. Он будет служить примером, эталоном, путеводной звездой для новых людей, для людей нового сорта.

— Вот как, — и Катц, с уважением, посмотрел на спящего мужчину, — кто бы мог подумать…

— Только тсссс, это тайна. Никто не знает. Даже он… пока не знает…

Спустя час я решилась оставить его и навестить родителей. Я, конечно, не была уверена в том, что мне будут рады. Но все же. Палата интенсивной терапии находилась рядом с реанимацией. Отца очень скоро перевели в палату. Стало быть все действительно прошло хорошо. Я постучала.

— Войдите, — отозвалась его мама.

— Я пришла уточнить, узнать, как Вы себя чувствуете…

— Проходите, Вера, — слабым голосом сказал его отец, — Я… мы Вам рады! Как наш сын?

— Спит. А как Вы?

— Ничего, ничего. Уже хорошо. Врачи сказали, что через пару дней буду лучше нового.

— Это прекрасно, — и уже его матери, — Может быть Вам отдохнуть?

— Я не устала, — ответила она, — Я только сейчас начинаю понимать, что могла потерять моих мальчиков… и ужас берет…

«Что на эту, такую внезапную смерть продавались билеты за месяц вперёд»…

Я тряхнула головой. Воспоминание из, уже несуществующего, прошлого, исчезло.

— Но уже же все хорошо! Да, долгая реабилитация, но жизням Ваших мужчин больше ничего не угрожает.

— Хотите я попрошу поставить здесь дополнительную кушетку?

— А Вы сможете? — ее глаза заблестели.

— Конечно!

— Спасибо! Спасибо Вам. За всё!

Я улыбнулась и направилась на поиски медбратьев.

Был вечер. Знойный вечер уходящей весны. Я качалась на качелях в саду. Всё выше, и выше, и выше. Операция прошла успешно. Теперь все будет хорошо. У него. А у меня — прыжок. До операции я гнала от себя эти мысли. Но теперь… теперь придётся признать, что расставание неизбежно… Придумать что-то? Или уйти по-английски? Как быть? И я обещала ему пьесу. Тут самую, которая там, в будущем была написана для него. Я вздохнула. Придётся ее переписывать от руки с экрана планшета. Но что не сделаешь для человека, которому искренне интересно прочесть то, что ты пишешь. Интересно через твои строки узнать твою вселенную. Не Стас, явно не Стас… и это было прекрасно…

========== Часть 2. Назад в будущее. Глава 1. «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены». ==========

Комментарий к Часть 2. Назад в будущее. Глава 1. «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены».

Несвоевременность - вечная драма, где есть он и она.

Игорь Тальков

Утром он пришёл в себя. Долго осматривал мутным взглядом палату реанимации. Потом, сфокусировав свой взор на мне, выдохнул и улыбнулся.

— С добрым утром! Как ты себя чувствуешь?

— Ничего… как будто по мне проехались катком… а так ничего…

— Ну, ощущение от катка скоро пройдёт. Ты помнишь кто ты? Что ты здесь делаешь?

— Да… У меня была операция…

— А кто я? Помнишь?

— Ты… конечно помню. Спасибо, что сдержала обещание и сейчас ты со мной…

— Тебе не за что меня благодарить!

— Есть за что… ты мне снилась кстати…

— Вот как?

— Да, ты была в длинном греческом платье с венком в волосах. И ты говорила странному человеку, одетому в шкуру тигра о том, что я новый мессия.

— Хм, — Штирлиц снова был слишком близок к провалу.

— Не бери в голову. Просто странный сон. Как родители? Как отец?

— Все хорошо. Все прошло хорошо. Он в сознании. Теперь у вас все хорошо будет.

— Ты хотела сказать — у нас.

— Да, конечно, у нас.

Он очень быстро приходил в себя. Реанимация-интенсивная терапия — палата. Всего неделя и он уже бодр, свеж, полон идей и планов. Утомляется пока быстро, поэтому все прогулки — не длительные и только со мной. Его отец, действительно, будто помолодел, а мама начала улыбаться. Часто и открыто. И вот уже у нас появилась семейная традиция — обедать вместе. В час дня, ежедневно, мы занимали столик на веранде и, принимая солнечные ванны, обсуждали все насущные вопросы, коих было мало. Не нужно было бежать, лететь, ползти. Жизнь была размеренной и спокойной. На исходе первой недели нам начали звонить из Москвы. Друзья, коллеги, журналисты. Операция стала для них самой обсуждаемой новостью и имела эффект разорвавшейся бомбы. Все советские газеты писали о том, что известный актёр был прооперирован в Израиле и теперь его жизни ничего не угрожает. Значит угрожало? В рядах поклонниц началась паника. Друзья рассказывали, как беснующиеся барышни штурмом брали служебный вход театра, чтобы только лишь узнать от кого-то из приближённых о том, что на самом деле произошло. Такое поведение было ярким примером доверия населения прессе и власти. Телефон в нашем номере не умолкал ни днём ни ночью. Пару раз даже звонили его фанатки. Откуда они взяли телефон — не признавались. Я же составляла список потенциальных врагов, которые этот самый телефон им дали…

Мой мужчина, видя исписанные листы на столе, сходил с ума от любопытства. Он и так, и эдак, пытался выяснить, что же это будет за пьеса. Я стоически хранила молчание. Он злился, обижался, умолял, но я оставалась непреклонной.

— Ну хотя бы расскажи, о чем она будет?

— О тебе!

— Ну вот, теперь мне ещё интереснее. — Ну расскажи!

— Всему своё время. Ещё немного осталось!

— Ты великая интриганка!

— Я знаю, — ответила я и поцеловала его в родинку на щеке. Бог мой, как я любила ее. Как я любила его всего. Особенно сейчас, когда он был так влюблён… в жизнь!

Ему был рекомендован покой, но, начиная со второй недели реабилитации, он читал. Много. Читал про себя, читал вслух, заставлял меня читать на два голоса. А я, на ночь, читала ему сказки о силе. Он удивлялся и обещал, по возвращении в Москву, рассказать всем о странном индейце, который курит грибы и советуется с ящерицами. А потом я дописала пьесу. Переписала. Что-то по памяти, что-то в его отсутсвие с экрана планшета. Получилось симпатично. Во всяком случае так казалось мне.

— Держи! — и я протянула ему несколько десятков листов исписанных размашистым почерком, — Это тебе.

— Это… она? Пьеса? Для меня? Монопьеса? — в его глазах отражалось подлинное удивление от того факта, что пьеса написана для него. И рефреном: «-Это мне? — Тебе! — А за что? — Просто так!»

— Да, да, да. Она. Пьеса. Для тебя! И я пойду.

— Останься, — он умоляюще посмотрел на меня, — Или лучше пойдём в сад? Я хочу, чтобы ты была рядом, когда я ее дочитаю. Мне всегда хотелось задать вопросы Чехову о Лопахине, Брехту о Мэкки, с Бомарше я бы вообще обсудил всех. Но это невозможно, поэтому я буду мучить тебя вопросами о твоей пьесе.

— Ох… только не заставляй меня читать ее вслух.

— Нет, что ты. Не сейчас. Сначала я прочту ее сам про себя. Потом прочту вслух сам. Потом прочту ее тебе. Потом родителям…

— Родителям? — я побелела.

— Конечно! Обычно, правда, я читаю друзьям, но здесь мы вчетвером. Или, ты думаешь, что лучше прочесть ее Штульману? — я живо представила себе поток колкостей, добродушных, но колкостей и быстро ответила:

— Нет, что ты! Лучше родителям!

— Вот, а уже после этого я прошу тебя прочесть ее с теми чувствами, которые ты испытывала, когда писала эту пьесу.

— А это не лишнее?

Ничуть. Это поможет прочувствовать ее такой, какой ее задумал автор. Задумал ты. Это очень важно для постановки.

— Ты ещё не читал, а уже собрался ставить. Ты не торопишься?

— Нисколько. Я просто верю в тебя!

Как же мне не хватало этой слепой веры в меня там, в будущем. Да, чего греха таить, в меня верили друзья, но те мужчины, которые, волею судеб, оказывались рядом со мной, предпочитали не верить в меня, а планомерно уничтожать меня. Я к этому привыкла и, даже, начала воспринимать как должное, но теперь, здесь, смотря в глаза любви всей моей жизни, я понимала как я страдала без поддержки от тех, кто, по логике вещей, должны были быть опорой. Мне было чУдно и чуднО сталкиваться с неистовым желанием заглянуть в глубины моего сознания. Или, быть может, до него рядом со мной просто были не те люди?

— А вот тут, в этом месте ты пишешь о конце советской власти? Слишком смело… боюсь это никогда не пропустят…

— Значит пьесе нужно отлежаться, — пропустят, ещё как, но лет через 20 только.

— Согласен. Эту пьесу должен играть актёр с богатым жизненным опытом. Я ещё не дорос. Поэтому да, пусть отлежится. Но я ее поставлю. Обязательно.

— В своём театре. Без декораций. Сразу после Борхеса.

— А тебе все смешно?

— Нет, что ты. Я в это свято верю. Так же, как и ты в мой талант драматурга.

Мы стояли на холме. Впереди, насколько хватало зрения, до горизонта, раскинулось мёртвое море. Мы уезжали. Домой. На Родину… мы молчали. Мы прощались. Он — с морем. Я — со своей сказкой. Катц, пару дней назад, напомнил мне о том, что мне стоит прыгать как можно скорее. Виктор прислал сообщение, что все готово для прыжка и что они ждут меня. А я стояла на холме на берегу мертвого моря и отчаянно не хотела отпускать свою сказку. Да, я понимала, что задание не закончено. Что это был первый этап. Что мы ещё встретимся. Там, в будущем. Однако что-то подсказывало мне, что будет это не так скоро, как хотелось бы…

— Ну что? В путь?

— Да, — флегматично отозвалась я, — В путь.

— Что с тобой происходит? — он насторожился.

— Я просто очень не хочу уезжать… здесь так хорошо, спокойно. Не нужно думать, что говоришь и кому говоришь. Свобода.

— Меня тоже это поразило. Давай так: через много лет, когда я стану стареньким, а ты, по-прежнему, будешь прекрасна, мы эмигрируем на нашу историческую родину. И встретим старость на берегу Мёртвого моря. Там же, где началась моя новая жизнь. Где я родился заново.

— Согласна! Хотя, думаю, есть много прекрасных мест для старости. Доминиканская республика, например.

— Это испанская колония?

— Да.

— Возможно. Однако старость не скоро, Слава Богу. Слава Богу мы ещё можем пожить «сегодня».

В том «сегодня», что быстро, как песок, ускользало сквозь пальцы.

Выписка, прощание с Штульманом и Катцем, Тель-Авив, аэропорт, самолёт. 4 часа и здравствуй Советский Союз. Это возвращение домой вновь напомнило мне о том, что у меня есть всего несколько дней. Несколько дней, чтобы наполниться им и воспоминаниями о нем до краев. Так, чтобы хватило на ближайший год. Было совершено понятно, что весть о том, что он станет отцом до него не долетит. Я смогу вернуться к заданию только после декрета. А это год. Только после этого я смогу подключать к заботе о ребёнке дубля. До года это совершенно невозможно и даже опасно…

Мы вошли в квартиру на Баррикадной. Нам сразу, с порога, в нос ударил запах пыли.

— Так, давай сегодня обойдёмся без половых отношений на полу. Хотя бы то того момента, пока мы этот самый пол не вымоем.

— Есть! — я вытянулась по струнке. Он оценивающе посмотрел на меня и добавил:

— Пойдём-ка в комнату. Кажется все дело в квартире — в ее стенах во мне просыпается дикий ненасытный зверь.

— А как же генеральная уборка?

— Позже… Сильно позже… Вечером… Или завтра., — сбивчиво отвечал он жадно впиваясь в мои плечи.

— Как скажешь, — простонала я в ответ. Он посмотрел на меня искрящимся взглядом, улыбнулся и увлёк за собой в комнату.

Дом! Мы вернулись! Бедные соседи…

Мы лежали в постели и курили. Казалось тот месяц вынужденного воздержания настолько измотал его, что теперь он отпаивался… мной… без перерыва…

— Знаешь… — я повернулась на бок и, оперевшись на локоть, смотрела на него не отрываясь, — Странное ощущение. Я чудом избежал смерти, но мне смертельно тоскливо. Как будто я готовлюсь потерять что-то ценное. Что-то намного более ценное, чем жизнь… -эмпатия?

— Любимый, нет ничего ценнее жизни. Все можно изменить, кроме смерти.

— Не всегда. Когда жизнь теряет смысл она перестаёт быть жизнью, а становится так, существованием…

— Но это уже крайность. Разве нет?

— Я вообще склонен к крайностям. Разве ты не заметила?..

А на следующий день в нашей маленькой квартирке яблоку негде было упасть. Собрались все, как бы сказали в будущем, весь бомонд театральной Москвы. Весь бомонд театральной Москвы пил советское шампанское и ел чёрную икру столовыми ложками из круглых жестяных банок. Повод был важный и значимый — он вернулся! Вернулся из Израиля, вернулся после операции, вернулся с того света. Расспрашивали про землю Обетованную. Потом про врачей и операцию. И пили, пили, пили, пили. Здесь были все. Даже две будущие жены. Фурия быстро напилась и попробовала выяснять отношения. Не вышло. Вторая, та, которая идеальная, права не предъявляла, не скандалила, просто изучала и наблюдала… Именно она приберёт его к рукам после того, как я исчезну. После прыжка.

Решено. Нужно прыгать. Больше нет возможности тянуть и откладывать. Пора. Карету мне, карету. Только как сказать ему, что я ухожу? Или не говорить? Просто исчезнуть. Как великий Ершалаим, будто и не существовал он вовсе… скромное сравнение, ага. А если сказать, то что? «Милый, я ухожу потому, что мне пора в будущее. Нет, я не Алиса Селезнёва. А, ты не знаешь, кто это? Ничего, через пять лет узнаешь.» Абсурд. Нет, тут нужно действовать филиграннее. От любви до ненависти один шаг, а нам ещё предстояла встреча… и мне совершенно не хотелось, чтобы эта встреча была встречей врагов или обиженных любовников. Решение пришло неожиданно. КГБ… меня вызывают на Лубянку. Зачем? Не знаю. Быть может это связано с моей прошлой жизнью. Сам же знаешь, не бывает бывших иностранцев. Особенно если ты видел загнивающую Европу изнутри. А в частности режим Франко… Конечно поеду. У меня нет выбора… У меня нет выбора. Меня отправляют в Мексику. Отказаться? Как можно отказать КГБ? Мне же не предлагают. Меня отправляют в добровольно-принудительном порядке. Насколько? На год, два, десять! Я не знаю. Никто мне и не скажет. Просто посылают. Прости, я ничего не могу сделать. Я тебя любила, люблю и буду любить всю жизнь. Когда? Послезавтра. Спасибо и на том, что дали два дня попрощаться…

Фуф… так сложно и страшно мне не было никогда… а ещё горько, больно, невыносимо. Невыносимо видеть его слезы. Невыносимо видеть как он лупит кулаками стену. Невыносимо видеть его отрешенность. Но у меня, правда, не было выбора! Мы встретимся, Арамис, мы обязательно встретимся.

Каждую секунду перед неминуемой разлукой он проводил со мной. Окружал меня заботой, теплом и вниманием, перемежающимся поцелуями и признаниями. Да, трудно любить, терять ещё трудней…

Вот и всё. Я тоскливо осмотрела наш дом. Его дом. Его холостяцкую квартиру, в которой я была так счастлива… Чемоданы собраны. Их я потом отправлю в Черемушки. Для прыжка мне не нужно ничего, кроме меня самой. Но доиграть нужно. Я поеду в аэропорт. Буду прощаться с ним в зоне отлёта. А потом поеду на Патриаршие. На Большую Садовую. В нехорошую квартиру. Ирония судьбы ли или точный расчёт, но там находился офис Виктора в этом времени. Там останется это тело до следующего прыжка. Надеюсь, он будет. Надеюсь моя неожиданная беременность не сильно спутала карты. Но полно гипотез. Нужно прыгать и решать проблемы на месте.

Действительно долгие проводы — лишние слёзы. Я ревела белугой в аэропорту. Он плакал. Мы стояли обнявшись. Без слов. Мы отрывали от себя часть себя. Он — просто часть, я — свою лучшую часть. Но что поделаешь — Служба. И вот я скрываюсь за стеклянными дверьми. Он ждёт. Потом все же уходит. Он резко осунулся, сжался. Я же задыхалась от горя. Я стояла на четвереньках и натурально выла. Благо работники аэропорта тоже были из наших. Они отпоили меня валерианой, отправили вещи в Черемушки, меня — на Большую Садовую. Ну что? Прощай век 20! И прости! За всё!

========== Глава 2. «Дом?» ==========

Я открыла глаза. Меня мутило и голова ныла. Я была в комнате. В той самое нехорошей квартире, но я точно знала, что между тем моментом, когда я закрыла глаза и открыла — прошло чуть меньше чем пол века. Я заснула в 1978, а проснулась в 2014. В горле пересохло.

— Воды…- медсестра принесла стакан, помогла мне сесть. Я жадно выпила воду и откинулась на подушки. За окном было темно и снег… — А какой сейчас месяц?

— Февраль… достать чернил и плакать. Кажется так он написал? — в палату вошёл Виктор, — С возвращением!

— Спасибо! — слабо улыбнулась я.

— А ты рисковая! Ты первая, кто отважился на прыжок будучи в положении…

— Что… с ними?

— С ней. Она осталась одна. Но и это великое чудо. Так что, несмотря на то, что это не входило в наши планы, спасибо тебе за то, что ты, по своей воле, стала подопытным кроликом. Теперь, благодаря тебе мы знаем, что привязка души плода работает и во время прыжка. До определенного срока, конечно.

— А он?

— Он жив, здоров, не могу сказать, счастлив ли. Скорее всего нет. А может и да… Но пока это нельзя изменить. Поскольку тебе ещё предстоит прыжок в прошлое и обратно-ему нынешнему незачем знать о том, что ты беременна. Так что ты пока в декрете.

— Понятно, — я тяжело вздохнула. Все мое существо тянулось к нему.

— Ты же понимаешь, что он сегодняшний — не тот, кого ты оставила в аэропорту в 78? Для тебя прошла ночь, для него три тысячи лет. Как-то так пел БГ кажется. Он прожил эти 36 лет. Каждый день, каждую секунду. Он был женат после тебя. Дважды. Но, наверное, ты хочешь узнать все это сама? Из интернета.

— Да, прости. Я не столько хочу узнать это из интернета, сколько хочу быть одна в этот момент. Ну, ты понимаешь… — он кивнул. Я знала, что он понимал.

— Хорошо! Вечером ты можешь уже вернуться домой к родным. По легенде ты сегодня допоздна на работе. Дубль уже здесь. Сейчас сольём его память и подкачаем тебе.

— Самая неприятная процедура… — простонала я.

— Да? Обычно говорят, что не слишком приятен прыжок.

- А я не люблю эту подгрузку. И так голова ноет, а тут ещё это…

— Да ладно тебе, 20 минут и все. Потом, помнишь, 2 часа спать. А дальше можно и интернет и все прочее.

— Да, интернет… чувствую много новостей и сплетен ждёт меня.

— О сколько нам открытий чудных готовит просветления путь…- и Виктор ушёл, оставив меня наедине с информацией. Он ничего не делал просто так. Видимо решил меня подготовить к тому, что мой любимый мужчина, в мое отсутсвие, вёл отнюдь не монашескую жизнь. Хотя, разве я могу его в этом винить? Неужели я надеялась на почти 40 лет аскезы? Ну, право, смешно! Хотя и грустно. «Для нее прошла ночь, для него три тысячи лет. За это время десяток империй расцвёл и рухнул во мрак. Некоторые женятся, а некоторые так»… кстати, а как там «Исповедь»?!..

Я была дома. Странное ощущение-я здесь фактически не была почти три месяца, а родные думают, что видели меня утром. Все же дубль-прекрасное изобретение шаманов древней Мексики. Я лежала в кровати и штудировала новости. Все, что писали о нем. Все интервью, все заметки, все видеоматериалы. Да, он был женат. Женился спустя десять лет после моего прыжка, в 88, на той, идеальной, а потом уже в 2005 на актрисе своего театра. Все тот же глубокий, печальный взгляд. Завораживающий голос. Он постарел. Объективно. Не так сильно, как другие к 70 годам, но все же. Ни в одном интервью он не говорил обо мне. А если упрямый журналист все же пытался вывести его на разговор о второй жене-мой мужчина… мой бывший мужчина… всегда тактично уходил от разговора на столь щекотливую тему. Ненавидит? Обижен? Зол? Или просто забыл? Ответов на эти вопросы у меня не будет как минимум два года… ну почему нельзя просто закрыть глаза и, вуаля, два года прошли. Или можно?..

========== Глава 3. «Встреча» ==========

Я попросила таксиста остановиться на Тверской. Нужно было ещё купить цветы и, как минимум, отдышаться. У меня не было плана. На сей раз не было. Я просто шла на свой страх и риск. И если сегодня ничего не выйдет — вся наша корпорация будет думать, что делать дальше. Но здесь мне дали возможность в очередной раз испытать свою удачу. Да и посмотреть на то, как выглядит моя пьеса на сцене в исполнении самого потрясающего актёра — это было слишком заманчиво и волнующе. Лишить меня такого опыта даже Виктор не решился.

У меня была уйма времени. Бабушка меня сегодня разгрузила, взяв на себя дочку. Я решила зайти пообедать и выпить пару бокалов вина, чтобы хоть так попробовать унять дрожь.

Выбор пал на Чайковского. Мне вдруг, нестерпимо, захотелось гурьевской каши и виски. Официант понимающе кивнул и удалился. Я, от нечего делать, начала оглядываться по сторонам. Вдруг мне стало нехорошо. Через 2 столика от меня сидел он со своей крайней женой. Они что-то выясняли. Говорили они тихо, а вот жестикулировали слишком громко. Я отвернулась, стушевалась, захотела уйти. Благо мне не пришлось этого делать.

— Я буду не рад видеть тебя сегодня в зале или за кулисами. Будь добра-езжай домой, к подружкам, куда угодно. Этот спектакль значит для меня слишком много, чтобы его отравлять ссорами и склоками. Прости, мне пора, — и он ушёл, оставив свою жену в одиночестве допивать кофе.

— Будьте добры двойной виски, — попросила я пробегающего официанта. Вот оно что…

Виски можно было сравнить с жидким эликсиром удачи. Виски же с гурьевской кашей — с коктейлем «идиот». Но меня это интересовало меньше всего. Я расплатилась и нетвёрдой походкой направилась к выходу. Купила цветы и пошла в сторону театра. По количеству народа на площади и в фойе было совершенно понятно, что будет аншлаг.

— Бинокль не желаете? — спросила женщина в гардеробе.

— А? Нет, спасибо, у меня второй ряд, — это тоже был расчёт. В первом ряду была вероятность встретиться с ним раньше времени.

Я купила программку и прошлась по фойе. Я помнила этот театр без него. Мне было безмерно интересно посмотреть на театр с ним в этом времени. «Гамлет», «Король Лир», «Коллекционер» — мне стало любопытно, как его можно было поставить, «Бег»… да, быть в компании таких мастеров уже, само по себе, было наградой.

Люди. Много людей. Много женщин. Всех возрастов-от девочек до бабушек. С цветами. Все пришли на свидание с ним. Как тогда, 30 с лишним лет назад, когда он порхал по сцене в красном костюме. Это было, казалось вчера. Это и было для меня вчера… Как оказалось, я попала на творческий вечер в двух частях — первой была уже его пьеса, хотя, нужно отдать ему должное, моя фамилия значилась на афише, а второе отделение — диалог со зрителями. Так же на афише было заявлено, что пьеса автобиографична. Вот это было интересно.

— А ты знаешь, он же мог умереть. Ему сделали сложную операцию в Израиле.

— Правда?

— Да, я читала в его автобиографии. Он подробно описывал ту поездку. Он писал, что именно в это время он был абсолютно счастлив.

— Счастлив в больнице? Вот уж номер.

— Да, представляешь? Он писал, что рядом с ним была его любимая.

— А она кто?

— Он не раскрывает ее личности.

— А почему они расстались раз такая любовь была?

— Ей пришлось уехать в Мексику.

— В Мексику?

— Да, он ее ждал почти 10 лет. А потом, в 1986, кажется, поехал в Мексику в составе группы советских артистов только для того, чтобы найти ее. Сопровождающий группы взялся ему помочь и сообщил печальные известия — она пропала без вести год назад. Он был безутешен. Ушёл с головой в работу. А в 1988 все же женился снова.

— Ох, какая трагическая история…

«Ещё бы… значит сопровождающий тоже был из наших… да… встреча обретает ещё большую остроту…»

Я, думаю, ничуть не изменилась за эти два года. Разве что решила перестать красить волосы. Теперь я седела как чернобурка — всполохами. Да, пожалуй, морщина на переносице добавилась. Узнает? Поверит? Захочет поговорить?

Я заняла своё место в зрительном зале. Второй звонок… третий… Музыка… БГ?

«Мы связаны цепью, цепью неизвестной длины,

Мы спим в одной постели по разные стороны стены»

Ого… серьезные авторские… или, быть может, они дружат? Я вдруг поняла, что я, вернувшись в свой мир, совсем этот мир и не знала. Неужели одна человеческая жизнь может изменить так много? Я осознанно ушла на 2 года в тень. Мы провели их в Испании. Виктор пошёл мне навстречу. Он понимал, что мне нужно быть как можно дальше от него. Но теперь я от него на расстоянии сцены. Сколько это? Метра три? Он лежал на диване по середине сцены. Все по тексту.

Раздался звонок.

Человек на диване начал ворочаться. Потом резко сел. Лицо помятое с трёхдневной щетиной… ах вот каким он стал. Совсем седой. Морщина на переносице стала ещё более явной. Лоб тоже пересекают 3 или 4 морщины. Хоть он и выглядел многим лучше своих сверстников, время давало о себе знать. Он долго молчал, смотря в зал. Я вжалась в своё кресло…

— Вам тоже неприятно на меня смотреть? — начал он, а я беззвучно повторяла за ним мои… уже его слова, — Как я вас понимаю. Каждое утро говорю своему отражению: «Тихон Григорьевич» -Тихон Григорьевич это я, «Тихон Григорьевич, голубчик, хватит. Хватит. Хватит. Посмотри на себя».

И смотрю. Каждое утро. Пренеприятнейшее зрелище скажу я вам. И дело вовсе не в том, что я бреюсь редко. Некоторым барышням, говорят, даже нравится такая легкая небритость. Дело в глазах… Вот посмотрите мне в глаза. Ну, смелее. Что? Что вы в них видите? Тоску? Ну это вы просто плохо меня знаете. Скука… мне скучно. Бог мой, как же мне скучно. Скучно ютиться в этой каморке. Скучно спать на этом скрипучем диване. Скучно смотреть на ковёр… да и за пределами моей комнаты — скучный, однообразный мир с одинаковыми людьми. Мне кажется, я превращаюсь в медиума, или, как модно сейчас говорить, экстрасенса. Я точно, наперёд, знаю, что мне скажет тот или иной человек. И не в даре тут дело. Просто люди, люди стали такими предсказуемыми, что, проиграв, а голове диалог, мне даже не хочется его начинать.

«- Доброе утро, Тихон Григорьевич!

— Доброе утро, Виктор Петрович.

— Плохо выглядите.

— Знаю.

— Вы бы обратились к врачу.

— Обращался.

— И что говорят?

— Что пить нужно бросать.

— Шарлатаны!

— Полностью с Вами согласен!»

Тфу. И так каждый божий день, как заезженная пластинка: врачи, шарлатаны, довели страну. Тфу!

И далее абсолютно по тексту. Только вот имя… имя героини… он изменил Татьяну на Веру…

На антракт я осталась в зале. Я приросла к своему креслу. Я щипала себя, чтобы понять, что это все реально. Вдруг ко мне подошла пожилая женщина билетёр.

— Здравствуйте, — поздоровалась она и я начала судорожно вспоминать, что же я сделала не так, — Я Вас знаю. Точнее, думаю, я знала вашу маму.

— Вот как? — неожиданно.

— Да. Ведь ее звали Вера и она, пусть недолго, была его женой, — она кивнула на сцену.

— Эээээ… возможно.

— Да, он очень ее любил, но она уехала в командировку в Мексику и пропала. Скажите, она жива?

— Да, — честно ответила я.

— Это не мое дело конечно, но он так страдал. И, кажется, страдает до сих пор. Эта пьеса — это дань памяти ей. Возможно Вы не знаете, но автор — она, — естественно я знала.

— Любопытно…

— Опять же это не мое дело, но, если Вы хотите, я проведу Вас к нему.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Может лучше после вечера? Чтобы не сорвать все мероприятия?

— Да, Вы правы. После я Вас проведу.

Ну вот снова Вселенная благоволит мне. Хотя, благоволит ли?

Второй акт — более драматичен, эмоционально заряжен и, как логичный финал, катарсис…

— Хотя, зачем я вам это все рассказываю? — он стоял в пятне контр света на авансцене. Удивительно, как ему удалось присвоить себе этот мистический сумбур, -Вас же нет. Вы, все вы — плод моего больного воображения. Моя совесть…

Вы все — мои судьи. Мои внутренние демоны. Я вас боюсь. Я вас люблю. Я вас ненавижу. Вы все — это я. Чести меня. Мои отражения в осколках зеркала моего мира. Вы меня пугаете моими душевными шрамами, вы меня мучаете моими злодеяниями. Я не могу оставаться в тишине — вы начинаете шептать мне. Ваши голоса сплетаются в клубок и превращаются в ядовитых змей и невиданных тварей. Вы пытаетесь меня убить, но не понимаете, что я уже отравлен. Отравлен памятью предков. Отравлен своей любовью. Не верьте тем, кто говорит, что любовь — это великий дар. Любовь — это величайшее проклятие, ибо только несчастная любовь заставляет нас творить и расти. А если любовь, вдруг, взаимная — ее очень быстро отбирают. И ты рвешь на себе волосы, лезешь на стены, воешь на луну. Да, это твой выбор, который ты сделал за много тысяч лет до своего рождения, но здесь и сейчас ты проклинаешь небеса за то, что они послали тебе эту муку — потерять смысл жизни, любимую женщину. Особенно, если ты любишь эту женщину всю жизнь. Все жизни… до и после…

Но сейчас это все закончится. Разомкнется круг, который через пару секунд вновь свернется в кольцо. На сей раз в последний раз.

Я чувствую, что уже скоро. Быть может несколько минут и мой последний выход. Моя последняя главная роль…

У меня есть последняя просьба. Пожалуйста. Можете проводить меня в этот путь аплодисментами? Очень уж хочется…

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далёком отголоске

Что случится на моём веку́.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси́.

Если только можно, Авва, Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю Твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идёт другая драма,

И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, всё тонет в фарисействе.

Жизнь прожить — не поле перейти.

Третий звонок.

— Ну что ж, пора. С богом.

И он ушёл в центральную кулису. Вспышка света и моя гордость, финал:

ГОЛОС 1: Мамаша, поздравляем, мальчик у вас!

ГОЛОС 2: Ух, как голосит! Певцом будет!

ГОЛОС 3: Или актером.

ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: Да хоть прокурором! Главное, чтобы был здоровым и счастливым.

Зал взорвался бурными аплодисментами. Казалось, что громче всех аплодировала я. Это было фантастически и гениально! Я знала, какой смысл я вкладывала в свою пьесу, но какой смысл вложил он… какой драматический и, даже, трагический смысл. Как он рассказывал об убийстве, как он страдал в этот момент!

И сразу, без паузы, зажегся свет, исчезла кулиса. На сцене стояло кресло и рояль. Зал взорвался просто оглушительными аплодисментами, когда на сцену вышел он. Кто-то уже дарил цветы, кто-то кричал «браво», но весь зал, в едином порыве, встал. Ему было неловко. Он, еле заметно нахмурился и уши запылали… как тогда… там… на Баррикадной… в другой жизни и другом столетии… а что если все наши прошлые жизни мы не помним именно из-за этой тоски по времени, которое уже не вернёшь?.. время уходит… но у нас был шанс обмануть время, раз уж судьбу мне удалось обмануть.

— Спасибо, спасибо, спасибо! Мне очень приятно, что вы так тепло приняли эту работу. На самом деле это не моя заслуга, а заслуга драматурга. Спасибо ей — здесь есть, что сыграть, — ну вот опять. Он хвалит всех, кроме себя! — И раз уж пьеса такая необычная, интимная можно сказать, Исповедь как никак, мне захотелось сделать третью часть — это разговор с вами, со зрителями. Что вы почувствовали, что поняли, над чем задумались. Мне это очень важно, как и важна сама пьеса. Она часть меня. Она моя. Но сейчас не об этом. Мои прекрасные помощницы, актрисы нашего театра, подойдут к каждому из тех, кто захочет задать вопрос, с микрофоном. Можете задавать вопросы без микрофона. Как вам больше нравится. Ну что? Начнём наш театральный эксперимент? Слово вам, господа критики. Кто начнёт?

Молодая девушка робко подняла руку.

— Скажите, а это правда, что пьесу написала Ваша вторая жена специально для Вас?

— Правда, — голос его дрогнул.

— А это правда, что она пропала без вести?

— Правда. Но знаете, я верю, что мы с ней обязательно встретимся. Хотелось бы в этой жизни, конечно, но там уж как получится.

Потом заговорил тучный мужчина, оказавшийся депутатом.

— Вы, наверное, модернизировали сценарий…

— Пьесу, — мягко поправил он.

— Ну да, пьесу. Просто если она написана в конце семидесятых — как там может быть про крах СССР и шальные девяностые?

— Я ни слова не изменил в ней. Только имя.

— Но как?

— Я сам задавался этим вопросом. Пьеса пролежала в ящике моего стола без малого 40 лет прежде чем я дорос до того героя, от лица которого говорю. И мне приятно думать, что эта постановка подарок для той, которая была со мной так мало, но оставила такой неизгладимый след в моей душе…

Были ещё какие-то вопросы, но я их уже не слышала. Я готовилась заклать свой. И вот ко мне идет девочка с микрофоном. Ей не сложно-я сижу близко к проходу.

Я встаю.

Он пока не видит меня. Свет бьет в глаза.

— Скажите, в Вы верите в чудеса?

— Да, Вы знаете… — и замолкает на полуслове. Всматривается в зал и бледнеет. Потом берет себя в руки. Глубоко дышит… по залу ползёт шёпот «Ему плохо», «Врача», — Не нужно Врача. Все в порядке. Однако, могу ли я попросить ту, что задала этот вопрос, подняться ко мне на сцену?

И теперь уже весь зал прикован ко мне. Почему я? Я же одернула юбку и, с букетом наперевес, направилась к левой лестнице, ведущей на сцену. Я шла как на эшафот. Сотня зевак наблюдали за мной. А я шла, четко чеканя шаг ватными ногами. И вот лестница позади. До него остаётся 15 шагов. 14-13-12-11-10-9-8-7-6-5-4-3-2-1-… он… любимый… родной… единственный… он смотрит на меня изумленными глазами. Видимо тоже принял за дочь той, кого любил много лет назад. Принял меня за мою дочь… Вечер перестаёт быть томным… он молча изучал меня чуть больше минуты, а потом сказал:

— Этого не может быть… и голос… и внешность… и походка… это невозможно… — и вдруг догадка заставила его задрожать, — Вы её дочь? Наша дочь?

— Позвольте я все объясню Вам после окончания Вашего вечера. Елизавета Семёновна уже взялась проводить меня к Вам.

— Да, да, — он смутился, потом взял меня за руку и обратился к залу, — Друзья. Это совершенно не запланированное событие, хотя, признаюсь, его бы стоило включить в рисунок пьесы. Перед Вами дочь той, кто написал эту пьесу. Дочь той, кого я любил, люблю и буду любить всегда. Вот такая вот исповедь получилась… а сейчас прошу Вас прекрасная леди, сеньора, фрау, мисс вернуться в зал и действовать строго в согласии с договоренностями с Елизаветой Семеновной, — и он загадочно подмигнул и мне, и женщине-билетёрше.

Он проводил меня взглядом, запомнив моё место. Теперь, в паузах, я постоянно ловила его взгляд на себе. Было ещё несколько вопросов по пьесе. Несколько о личной жизни. А потом кто-то просил его спеть.

— Вы знаете, я не певец, — зал зааплодировал, давая понять, что оценили его шутку, — Но много лет назад одна девушка прочла мне стихотворение, которое запало в душу. Я долго не мог вспомнить автора. И буквально несколько лет назад, на одном из телеканалов я услышал эту песню. Исполнял её известный певец, бывший солист одной популярной группы. Я позвонил ему с просьбой исполнять эту песню на творческих вечерах. Он же подарил ее мне. Поэтому, маэстро, музыку.

Да, не приходилось мне слышать нежнолюбимую под аккомпанемент рояля… и опять он проживал все то, что пел. Потом было ещё пару песен из его репертуара и…

— Мой близкий друг, Борис Гребенщиков, однажды, выслушав историю моей любви, написал песню. Я её хочу сегодня исполнить для вас.

«Я связан с ней цепью — цепью неизвестной длины:

Мы спим в одной постели, по разные стороны стены.

И все замечательно ясно, но что в том небесам?

И каждый умрет той смертью, которую найдет себе сам.

У нее свои демоны и свои соловьи за спиной,

И каждый из них был причиной, по которой она не со мной.

Но под медленным взглядом икон, в сердце, сыром от дождя,

Мне сказали, что я не виновен, а значит, что я не судья.

Так сделай мне ангела, и я покажу тебе твердь,

Покажи мне счастливых людей, и я покажу тебе смерть.

Поведай мне чудо побега из этой тюрьмы,

И я скажу, что того, что есть у нас, хватило бы для

больших, чем мы.

Я связан с ней цепью — цепью неизвестной длины,

Я связан с ней церковью — церковью любви и войны.

А небо становится ближе — так близко, что больно глазам,

И каждый умрет той смертью, которую придумает сам.»

Вот как… и с БГ он дружит. Феноменальный человек…

А потом были бурные овации, цветы, поклоны. Он улыбался, светился, как тогда, много лет назад, когда я была рядом, когда мы были вместе…

Елизавета Семёновна уже ждала меня… длинные коридоры, лестницы и вот его гримерка. Казалось, ничего не изменилось. Будто вот здесь и сейчас откроется дверь в прошлое.

— Войдите.

И я вошла. Вот он сидит перед гримировальным столиком. Мой. Родной. Любимый. Почти седой. Усталый. Синяки под глазами… Мне захотелось выть. Выть от того, как скоротечно время. От того, как мало нам отпущено здесь и сейчас. Но, вспомнив о том, что мой шеф умел договариваться со всеми, в том числе и со временем, я взяла себя в руки и улыбнулась.

— Привет, — он поднял на меня чуть выцветшие глаза.

— Здравствуйте. Проходите. Садитесь. Мне так много хочется Вам сказать, спросить.

— Я полностью в Вашем распоряжении!

— Вы… ты… ее дочь? Моя? — потом встрепенулся, — нет, не может быть, она бы мне сказала… но ты… Вы так похожи…

Я подошла и положила ему руки на плечи. Он, едва заметно, вздрогнул.

— Я — это я, — прошептала я ему на ухо.

— Не может быть…

— Может.

— Я не верю. Это сон! Столько лет прошло. Ты пропала без вести. А сейчас… ты здесь… и как будто не было этих лет… я вот старик, а ты совсем не изменилась. Это невозможно…

— Возможно.

— Но как?

— Это очень долгая и странная история…

— Расскажи мне! — и потом уж совсем грустно, — Разговоры это теперь все, что я могу себе позволить в обществе женщины. Пусть даже в обществе самой любимой… но я все равно не верю…

— Знаешь, у меня есть предложение. Давай снимем номер в гостинице и я тебе все расскажу…

— Я сейчас согласен на все, лишь бы продлить это мгновение, но ты уверена, что захочешь засыпать и, что важнее, просыпаться со стариком?

— Я хочу засыпать и просыпаться с тобой…

— Тогда едем! Но зачем гостиница? Быть может… на Баррикадную? Правда я уже несколько месяцев не был там… но, по невообразимому стечению обстоятельств, я сегодня как раз хотел ехать туда.

— Из-за ссоры с женой?

— Откуда… как ты узнала?

— Я медиум, — серьезно ответила я, но потом захохотала, — По невообразимому стечению обстоятельств я была свидетелем вашей ссоры в Чайковском.

— Ну вот опять… — и он тяжело вздохнул.

— Что случилось?

— Ты появилась и меня начинают преследовать случайности. Как эта например.

— Между случайностью и судьбою очень тонкая грань…

— Это, кажется из фильма Мумия? — а я и забыла, что теперь мое прошлое в будущем было нашим общим настоящим.

— Верно.

— Ну так что? Едем на Баррикадную? И как-будто не было этих лет?

— Едем!

Мы вышли из гримерки. Он взял меня за руку и это было самое прекрасное и интимное прикосновение из всех тех, которые были у нас в двадцатом веке. Коридоры были пусты. Наши шаги гулко отзывались в пространстве и, наверное, во времени. Вдруг моего спутника кто-то окликнул. Мы обернулись.

— Марат? — удивленно воскликнула я.

— Марат Андреевич, — поправил мой спутник, — знакомьтесь! Это директор нашего театра.

— Очень приятно, — Марат пожал мою руку, — Но мы же знакомы, — и уже мне, — Да, Вы меня помните Маратом. Странно, что помните.

— Странности это самое логичное, что есть в нашем мире, — люблю я вот такой фразой закончить неловкий разговор. Марат был последним человеком, кому бы я хотела объяснять, почему события полувековой давности для меня мое «вчера».

— Возможно. Я хотел сказать, что вечер прошёл великолепно. Впрочем, как и всегда. И Володя ждёт внизу.

— Володя? — я посмотрела на свою любовь.

— Мой водитель, — смутился он.

— Ах, да.

— Тебя это смущает? Я просто сам уже редко сажусь за руль. Но, если ты хочешь…

— Нет, нет. Что ты. Просто это необычно…

Мы сидели на заднем сиденье его джипа. И сразу видение из прошлого: волга с шашечками, моя голова на его плече… из-за недостатка места ли или из-за бушующей страсти, мы жались друг к другу… мы были молоды и влюблены. А сейчас он боялся касаться меня, а если и случалось прикосновение он смущался и убирал руку. Злился? Разлюбил? Думал, что мне неприятно?

— Я же не хрустальная ваза!

— Что?

— Ну ты касаешься меня так, будто ещё секунда и я рассыплюсь на сотни осколков!

— А вдруг так и будет? Я же уже потерял тебя один раз. И я до сих пор не верю, что это не сон. А может быть я умер и это рай?

— Не надейся!

— Хотя какая разница — рай, ад или чистилище. Ты же рядом со мной!

— Поцелуй меня!

— Ты уверена?

— Абсолютно!

Мир пропал. Исчез. Испарился. Просочился сквозь пальцы. И снова были только я и он. Его губы. Его слезы? Да, его щеки были мокрыми. Я целовала его щеки, кончик носа, ресницы, пальцы.

— Я люблю тебя. Всегда любила и буду любить…

— Где же ты была? Все эти годы? Все дни? Всю жизнь мою без тебя?

— Я все тебе расскажу. Всё-всё! И буду с тобой. Теперь уже навсегда.

— Не возвратись опять в тот странный край! Не уходи, прошу не исчезай!..

========== Глава 4. «Дневники» ==========

Я, завернувшись в тот самый махровый халат, сидела в том самом кресле в той самой квартире. Он сидел напротив и молча смотрел на меня. Я тоже молчала. Он встал, ушёл в кухню, принёс бутылку вина, два бокала и штопор. Ловко откупорил бутылку и разлил вино по бокалам.

— Знаешь, после твоего отъезда первые пару лет я просто не мог здесь находиться. Жил у родителей. Потом наоборот, прятался здесь ото всех, пытаясь ощутить твоё присутствие. Иногда мне даже это удавалось. А потом я решил оставить в этой квартире все так, как было при тебе. При нас. Когда были мы. Даже вино. Оно оттуда, из Советского Союза. Я его купил в 1984 и берег. Видимо, надеялся… скорее даже верил… и вот теперь ты тут. Снова. Вновь. В том же халате. И мне хочется закрыть глаза и оказаться там, в 78… я бы набросился на тебя как дикий зверь… как тогда, после Останкино, в нашу первую встречу… но увы… сейчас я могу только смотреть на тебя…

— Милый мой! Прости меня. Я так виновата перед тобой!

— Что ты! Ты не при чем. Это время. Это закон жизни… но ты знаешь, я счастлив. Счастлив, что спустя столько лет ты снова рядом со мной… хотя бы ненадолго. Хотя бы только на эту ночь. Ты себе даже не можешь представить, как я хочу, чтобы ты заснула в моих руках. После этого и умирать не страшно!

— Прекрати! Слышишь! Прекрати так говорить!

Он грустно улыбнулся.

— Это правда. В моем возрасте мысли о смерти это то немногое, что не даёт сойти с ума от бессилия. Но полно о грустном. Ты обещала мне все рассказать. Все, все, все.

— Конечно, — я немного смутилась, — но прежде чем я начну, ответь мне на один вопрос: как тебе живётся здесь, в России, при Путине, гласности и демократии?

— Я, честно говоря, завидую тем, кто сейчас молод. Столько дорог, возможностей. Путешествовать, творить, самореализоваться. Хотел бы я тоже жить, думать, чувствовать, любить так, как мог в сорок лет. Но, увы, это невозможно.

— А если я скажу, что возможно?

— Как?

— Вот теперь я начну свой рассказ о том, кто я и где я была все эти годы…

Рассказ получился долгим. Я пыталась буднично рассказывать мистические и магические вещи. Рассказывала все. О том, как влюбилась в него в детстве. О том, как любовь вернулась в юности. О том, что с ним случилось в прошлой реальности и о том, что моя любовь была обречена на страдания. Потом о встрече с Виктором, о задании, о первой встрече…

— Подожди! — он тер пальцами лоб, — Я не понимаю. Я должен был умереть? Точнее на самом деле я умер, там, в 89, прямо в прямом эфире?

— Да. Все было именно так. Тебя убила та болезнь, от которой тебя спасли Катц и Штульман.

— А они тоже из ваших?

— Да…

— Ясно. Ну, допустим. Но какое дело Виктору до какого-то актёра? Ну умер и умер. Прошло время. Все забыли. Даже друзья. Родители — те да, те помнят. И всё!

— Ошибаешься. Не забыли. Я в тебя влюбилась спустя 10 лет после той твоей смерти. И нас таких было много. Мелькали даты — 10, 20, 30 лет с трагического события в Молдове. А боль не утихала. Не проходила.

— Так не бывает.

— Как видишь-бывает.

— Но я же обычный.

— Это ты так думаешь. Люди думают иначе. Виктор тоже.

— То есть ты хочешь сказать, что моя смерть имела какое-то значение?

— Ещё какое… для страны. Для мира. Для гармонии. Гармония была нарушена. Пошёл перекос. Миру нужен был герой. Настоящий. И им мог стать ты. Но тебя не было. И Виктор решился на изменение истории.

— И отправил тебя…

— Да. Мне предложили. Я согласилась сразу.

— Почему?

— Потому что я любила тебя тогда уже 20 лет. Я просто не могла отказаться.

— А если бы не получилось у нас? Если бы было не вовремя? Если бы я был влюблён в другую?

— Стоило пробовать в любом случае.

— Странно понимать, что твоя самая большая любовь оказалась хорошо продуманной операцией…- и он грустно улыбнулся. Я пошла к нему и села на подлокотник кресла. Он, инстинктивно обнял меня и уткнулся носом в халат. Я гладила его по серебристым волосам.

— Нет. Любовь была и будет настоящей. Просто мне повезло. Повезло, что отправили меня. Повезло, что между нами проскочила искра. Хотя, может это было не везение, а судьба?

— Если я твоя судьба, то почему ты ушла? Выполнила задание и всё? Обратно? На другие задания?

— Не совсем. Меня не торопили. Я могла остаться.

— Но почему? Почему не осталась?!

— Понимаешь, здесь у меня родные и…

— Что и? Муж?

— Нет. Дочь. Твоя дочь.

— Но… как?

— Это сложно. Мне, в любом случае нужно было возвращаться. Просто беременность ускорила это решение.

— У нас есть дочь… а я не видел как она растёт.

— Ей всего два года…

— Но почему ты не осталась там, со мной? Мы бы вместе растили нашу дочь. У нас было бы столько лет счастья. У меня было бы столько лет счастья…

— Потому что мое задание не закончено…

— Что ты хочешь сказать?

— Я не зря начала разговор с того, как тебе живётся при этой власти. В этих предлагаемых обстоятельствах.

— Продолжай…

— Этому миру нужно чудо, нужен Мессия.

— Все равно не понимаю…

— Я… мы… вся наша организация во главе с Виктором хотим предложить тебе… просим тебя… вообщем, что если мы перенесём тебя в это время из прошлого? Того тебя, из восьмидесятых. Сотворим чудо.

— Как?

— Ох. Это сложная партия.

— Посвети же уже меня в неё, если мне придётся играть главную роль.

— Официально все случится как было изначально задумано судьбой. Смерть в прямом эфире. Но людям скажут, что современная медицина бессильна, однако медицина будущего сможет тебя спасти. И тебя подвергнут криозаморозке. И разморозят уже в 21 веке, — но, увидев его испуганные глаза, я сразу пояснила, — На самом деле все это будет спектаклем, где главную роль будет играть твой клон. У него будет приступ. Его увезут в больницу. За его жизнь будут бороться врачи. А мы с тобой прыгнем в будущее.

— Ох…

— Не отвечай сразу. Я понимаю, нужно все взвесить.

Он молчал. Долго молчал. Я ждала.

— А если я соглашусь-ты будешь со мной? Здесь, в будущем?

— Да! Я буду с тобой. Мы будем с тобой.

— Тогда я в игре.

— Так быстро?

— Да. Я только сейчас понял, что готов на все, лишь бы быть с тобой.

— А тот ты, из прошлого?

— Он тоже будет готов, я уверен. Хочешь, запишу ему послание. Из будущего?

— Мне бы это пригодилось.

— Хорошо, доставай телефон, снимай.

Это была самая лучшая речь из всех, что мне когда-либо приходилось слышать. Страстная, проникновенная. Вот уж действительно, не умел он ничего делать в пол силы. Дажеобращение к самому себе он записывал так, будто это была его самая важная роль и задача.

— Скажи, когда ты будешь прыгать?

Послезавтра.

— Но эти дни ты проведёшь со мной?

— Конечно.

— И ещё…

— Да?

— Я понимаю, что знакомить с дочерью ты будешь меня того, из прошлого. Но хотя бы покажи мне ее.

Он долго изучал фото на моем телефоне.

— А ничего, что ты сейчас со мной, а не с ней?

— Все в порядке, я и с ней тоже. Точнее мой дубль.

— Это не опасно?

— Нисколько.

— Хорошо… А теперь пойдём спать? У меня голова раскалывается от информации. И, как оказалось, я могу успокоиться только обнимая тебя.

— Да, пойдём. Я так скучала по твоей постели.

— Нашей… нашей постели…

— Но завтра утром ты расскажешь, как жил без меня?

— Если в двух словах — очень плохо.

— Но я не хочу в двух словах. Я хочу знать, что с тобой происходило.

— Какое это сейчас имеет значение? -Через несколько недель эта ветвь реальности перестанет существовать…

— Несмотря на это, для меня имеет огромное значение то, как ты жил, что чувствовал…

— Хорошо, я расскажу тебе все. Или дам прочитать.

— Ты начал вести дневник?

— Да, я вёл его все эти бесконечные годы без тебя. Но это уже завтра. А сегодня, пожалуйста, обними меня…

Проснувшись утром я не сразу поняла, где нахожусь. Осознание приходило постепенно. Я в его квартире, но его нет рядом… Я резко подскочила и начала оглядываться по сторонам. Он сидел в кресле и смотрел на меня.

— Доброе утро!

— Почему ты там, а не тут?

— Мне не спалось. Это возраст. Да и я хочу запомнить каждую твою черточку, каждую родинку. Я, к стыду своему, начал уже забывать…

— Но зачем?

— У нас так мало времени.

— У нас целая жизнь!

— У вас. У тебя и меня из прошлого. А я нынешний вновь потеряю тебя уже завтра. И никто не знает, как сплетется время и пространство дальше. Быть может я нынешний исчезну, а может перейду в иное измерение без тебя. И быть может память об этих секундах будет самым ценным, что у меня останется.

— Ты увлёкся пространством вариантов?

— У меня, по сути, не было выбора. После твоего исчезновения я проштудировал всего Кастанеду, Зеланда, Крайона — надеялся, что один из них сможет мне гарантировать встречу с тобой хотя бы в следующей жизни.

— Успешно?

— Нет. Но они подарили мне надежду. И вот ты здесь…

— Быть может всё же вернёшься ко мне? Я замёрзла…

— Теперь вернусь. И не отпущу. В ближайшие сутки.

— Ты помнишь, ты обещал мне рассказать, как жил все эти годы?

— Да. Помню. И обязательно расскажу. Чуть позже. А сейчас, давай просто закроем глаза и помолчим. Как будто впереди действительно вечность.

— Молчите, молчите, прошу, не нужно слов…

***

— Вот! — и на стол передо мной легли общие тетради. 3? 4?

— Что это? — удивлённо спросила я.

— Дневники. Часть из них была опубликована в книге «Жизнь вопреки», малая часть. Остальное — слишком интимное. То, что позволено читать только одному человеку-тебе…

Я читала. Нет, не так. Я жадно глотала каждую страницу и она отзывалась внутри невыносимой болью. То, что он не мог показать окружающим, он щедро выплескивал на линованные листы. Здесь было всё: боль, злость, отрицание, осознание, принятие. Были толпы любовниц и аскетизм. Были свадьбы и разводы. Были роли, мысли, разговоры. Со мной. В пустоте. Было страшно читать первые страницы, озаглавленные: день без неё, два, неделя, месяц, год, десять лет, двадцать… Было жутко осознавать, на какие страдания я обрекла самого любимого человека. Было невыносимо знать, что все эти годы он не просто помнил обо мне, но и любил меня. Там, на периферии осознания. Что я, красной нитью, проходила через все его взлеты и падения. И в каждой женщине он искал меня… так же как я, в каждом мужчине надеялась найти его отблеск. Как и я, он понимал, что все бесполезно, но не терял надежды, за что и был вознаграждён неожиданной и ирреальной встречей. Как он мне признался — он и писать начал только потому, что не мог перенести разлуки. Что он не понимал глубину своих чувств до тех пор, пока не потерял меня. Что каждая страница дневника написана его кровью. Метафорически конечно. Или метафизически? Что он выстрадал нашу встречу. Вымолил. И именно поэтому он так быстро согласился кануть в небытие ради себя прошлого. Ах, ВиктОр, и это он предусмотрел…

— По сути я умер тогда, когда уехал из аэропорта. В тот день, вечер и ночь я бесцельно кружил по Москве. Я, кажется, два или три раза заливал полный бак в машине. А потом вернулся сюда, на Баррикадную. И спал на полу в коридоре. Спал, наверное сутки. Потом сутки выл. Ждал, что вот-вот раздастся звонок в дверь. Я открою. На пороге увижу тебя и ты скажешь, что это шутка. Розыгрыш. Все что угодно. Но ты не приходила. Месяц, два. Я начал злиться на тебя. Так было проще. Убеждал себя в том, что ты могла бы хотя бы позвонить мне из Мексики. Отправить открытку, мол все в порядке… Потом моя злость достигла апогея и я позволил Фурии вернуться в мою жизнь и постель. Она была счастлива ровно месяц. Я — ни секунды. Я понял, что не могу стерпеть весь тот поток грязи, который лился в твой адрес и выставил ее. На сей раз навсегда… Ушёл с головой в работу. Снялся в двух фильмах за три месяца. Начался сезон в театре. Чёс. Я упахивался до такой степени, что спал по 5 часов. Лишь бы без снов. Лишь бы не вспоминать. Спустя пол года я понял, что это не панацея и начал вести дневники. Подробно описывая все события без тебя в перемешку с воспоминаниями и мечтами. И катался по полу от тоски… В то время я побил всевозможные рекорды по количеству любовниц. В каждой я искал тебя. Твою страсть, нежность, ум. Не находил. Выпивал до дна и искал другой источник. Но не мог напиться. Никак. Ни одна из любовниц даже не попыталась наполнить меня. Нет. Они все действовали по одному сценарию: сначала смущались, потом требовали. В тот момент я решил быть один. И у меня это получилось. Получилось жить надеждой на встречу. До тех пор, пока я не попал в Мексику и меня не убили во второй раз новостью о том, что ты пропала без вести… Остальное я помню смутно. Свадьба с Идеальной. Развод. Следующая свадьба. Минуты, дни, года. Все одной серой линией. И только года на календаре 1990, 1995, 1997, 2000, 2010, 2016. У меня появилась традиция — от родителей каждый Новый год я ехал сюда и встречал его с тобой. Пил до утра. Сгорал, как Феникс, чтобы потом возродиться из пепла и вновь запирать дверь этой квартиры и возвращаться обратно в реальность. Так было из года в год. И неожиданный всплеск! Ядерный взрыв. Рождение сверхновой. Твоя пьеса и ты в зале. А теперь тут. Рядом… Я бы не хотел пройти все это заново…

— Но ему… тебе… придётся пройти часть этого пути…

— Часть-это не страшно. Не страшно до момента осознания того, что уже ничего нельзя вернуть. Не страшно до Мексики… и даже полезно…

— Скажи, а если бы в Мексике состоялась встреча? Если бы мы смогли поговорить. Тебе было бы легче?

— Не знаю. Думаю нет. Я привык жить без тебя, но жить надеждой. А увидев тебя, я бы снова пережил ад расставания.

— То есть если бы тебе там, в Мексике, сказали, что меня, скажем, отправили в Перу? Ты бы меньше страдал?

— Да! Я бы злился, негодовал, но верил бы в то, что ты вернёшься.

— А если бы я вернулась? Под новый 1989 год например?

— Я бы тут же развёлся и бросил к твоим ногам весь мир и всего себя.

— Значит простил бы?

— За что? Это же была работа. Страна заставила.

Ага, ага. Сообщим ВиктОру корректировки.

— Скажи, а у тебя сегодня нет никаких дел?

— Я все отменил. Я теперь вольная птица. Такая вольная, что аж тошно.

— Ты о чем?

— У меня свой театр. Помнишь, как мы мечтали? Я ставлю там Борхеса. В своём родном театре я Худрук. Ставлю Булгакова и тебя. У меня авторская программа на тв. У меня квартира на Патриарших, дом в Испании. Машина, Дача, жена… и полная свобода. Меня ждут. Всегда. Все. А мне хочется бежать от всего этого. Я тогда, в прошлом, и мечтать не мог о том, что буду носить итальянские костюмы, которые шились специально для меня. Что буду несколько месяцев жить у моря. Что буду менять дорогие часы как перчатки. Но сейчас я бы все это отдал за три дня с тобой. Там, в прошлом. В этой квартире, на даче… — он осекся.

— Как родители?

— Все хорошо. Мама перешагнула столетний юбилей, отец движется к нему. Бодры, веселы. Живут все там же. Хочешь, съездим к ним?

— Нет. Это лишнее. И, честно говоря, я вообще не хочу выходить из этой квартиры как можно дольше…

— Ты уедешь завтра утром?

— Да, в 10 утра. У меня прыжок в два часа, а мне ещё нужно заехать в Марьино.

— Понимаю… тогда сегодня ты только моя?

— Равно как и всегда.

— Тогда закажем еду и будем весь день смотреть фильмы?

— Идеальный план на идеальный день.

— Как последний ужин у заключённого, приговорённого к смерти…

— Ну зачем ты так?!

Прости. Это старческое брюзжание. Закажем шашлык?

— Что угодно, лишь бы не суши!

Кто бы мог подумать, что время летит так быстро… несётся. летит кубарем с горы… и вот уже вечер… и неминуемое расставание вновь ощутимо… ощутимо физически… видимо так «завтра» превращается в «сейчас». Я впервые ощутила этот переход. И пусть я увижу его снова сразу после прыжка. Сейчас, здесь, в эту самую секунду, мое сознание не могло расшириться настолько, чтобы осознать. Поэтому мне было так же тоскливо, как и ему. Мы не спали всю ночь. Мы говорили, молчали, снова говорили, снова молчали.

А утром он прижал меня к себе. Крепко-крепко. Внизу меня уже ждало такси, а он все не отпускал. Он всхлипывал и шептал.

— Подари мне счастье. Не бросай меня. Хотя бы меня из прошлого. С тобой я могу все. Смогу все. Он сможет! Пообещай мне, что не позволишь ему пройти через все то, через что прошёл я.

— Обещаю. Клянусь. Я больше не причиню тебе боли. Никогда!

Он поцеловал меня в лоб.

— А теперь уходи. Пожалуйста, уходи. Я больше не выдержу.

— Я люблю тебя, — сказала я и захлопнула дверь. В настоящее, которое через секунду станет прошлым, а через день будущим. Но это уже другая история и глава.

========== Глава 5. «Back in USSR» ==========

Я шла по заснеженной Москве. Накануне выпала почти месячная норма осадков. Москва была пуста. Она блестела огнями новогодних елей и витрин. Но люди будто вымерли. То и понятно — 31 декабря. Все уже дома дорезают оливье и смотрят «Иронию судьбы»… За десять лет Москва изменилась. Появился запах свободы. Перемены уже были на низком старте. Ещё немного и рухнет Империя. И начнутся танцы на костях. Опять до основания. Опять новый мир. Только меня это теперь не интересовало. Не интересовали новости. Не интересовала история. Меня интересовало лишь то, что творил Виктор со своей свитой… пардон… командой.

Был канун 1989 года. В пакете предательски позвякивали бутылки с шампанским. Дойдя до подъезда я нащупала в кармане ключи. Поднялась на лифте и открыла дверь. Я снова была дома… как и вчера. Но вчера я была в прошлом, а сейчас в настоящем. Том самом, где мне предстоял финальный аккорд. Финальный прыжок. Любопытно, а в этом году он соблюдет традицию и приедет сюда? Уверенности не было — он ведь недавно женился, но звериное чутьё мне подсказывало, что он почувствует и обязательно придёт. А пока-мыть фрукты, открывать шампанское, и слушать сказки Михаила Сергеевича.

На часах было два часа ночи, когда я, изнеможённо упала на кровать. Шампанское, прыжок и разочарование смешались в гремучий коктейль и отобрали у меня последние силы. Собственно, а на что я рассчитывала? Я вгрызлась в угол подушки и беззвучно рыдала. Нервы. Эмоции. Рухнувшие надежды… Я планировала истязать себя упреками и рыданиями до утра, но заснула слишком быстро. Я не слышала, как в замке повернулся ключ. Не слышала мягкие шаги. Не видела, как в комнату осторожно зашёл мужчина и замер возле кровати…

Утром я проснулась от того, что нечеловечески хотела пить.

«Старею, — подумала я, тщетно пытаясь осознать — где я нахожусь, — Прямо по Пастернаку «Какое милые у нас тысячелетие на дворе?»

Однако, мне было так уютно и тепло, что открывать глаза и идти на кухню за водой мне отчаянно не хотелось. Я попыталась перевернуться на другой бок и вдруг осознала, что я в постели не одна. Крепкие мужские руки обнимали меня. Паника… Я аккуратно открыла левый глаз. Длинные пальцы… Это был он! Это неожиданное открытие тут же победило и жажду, и головную боль. Но как? Когда он пришел? Почему я не слышала? Почему он не разбудил меня?! Мой мужчина заворочался, а потом замер.

— Это не сон?! — отлично. Паника у обоих.

— Похоже, что нет… — ответила я и все же повернулась на другой бок.

— Но как? — только и смог вымолвить он.

— Тот же вопрос я бы хотела задать тебе.

— Я вчера приехал сюда часа в три ночи. Наверное на такси. А может быть меня кто-то из друзей привёз. Во мне была бутылка виски и я плохо соображал. Я решил сразу лечь спать. Зашёл в комнату и увидел тебя спящую. Решил, что ты — галлюцинация, но такая желанная и долгожданная. Поэтому я просто залез под одеяло и уснул… Странный виски. Я уже протрезвел, а видение все ещё тут…

— Я — не видение. Я вернулась.

Он долго смотрел на меня ошалевшим взглядом.

— Не верю!

— Тебя ущипнуть? — он кивнул и тут же вскрикнул от боли.

— Больно же!

— Зато наглядно. Я тебя оставлю на пару минут — очень уж пить хочется…

— Вот уж нет. Ты сейчас уйдёшь на кухню и исчезнешь. Я пойду с тобой.

— Прости, а в туалет ты тоже пойдёшь со мной?

— Конечно! Если ты галлюцинация, то тебе все равно, а если нет — то что я там не видел?!

— Ну пошли тогда, — и я решительно встала с постели.

Мы стояли на кухне и пили обжигающий кофе. Мы смотрели друг на друга и молчали. «Для неё прошла ночь, для него три тысячи лет» опять зазвучало рефреном в ушах.

— Это правда ты? Правда моя? Правда вернулась? — он сделал шаг ко мне, но остановился и замер на месте.

— Правда, — ответила я и подошла к нему близко близко. Долго и пристально посмотрела в его широко распахнутые васильковые глаза. Встала на цепочки и поцеловала его. Как тогда. В первый раз. Он так же оторопел и заморгал часто-часто, — Прости. Не сдержалась. Я не должна была…

— Ты о чем? -почти закричал он и впился в мои губы. Потом, чуть ослабив хватку, начал осыпать мои щеки поцелуями и шептать, — Милая… моя… моя милая… я не верю… это правда ты… это не морок, не галлюцинация? Это ты… снова… в моих руках. Как же я скучал. Бог знает, как я скучал…

— И я знаю, милый. Но прошла пора разлуки. Я в родной вернулась дом.

— Когда ты вернулась?

— Вчера, — честно ответила я.

— И сразу ко мне?

— Да…

— Но почему? Почему за все эти годы ты ни разу не написала мне? Не позвонила?

— Я не могла, — и это тоже было правдой.

— Но… сейчас… ты же больше не оставишь меня?

— Это зависит только от тебя.

— Если так, то я запру тебя здесь навсегда.

— Жестоко…

— Зато я буду знать, что ты не исчезнешь. Не растворишься.

Его пылкую речь прервал звонок в дверь.

— Кто бы это мог быть? — нервно сказал он и пошёл открывать.

На пороге стояла его жена. Нынешняя. Она была красива. Очень. В длинном сером зимнем пальто с меховым воротником. Она улыбалась. Она ещё не знала… Она смахнула снег с густой чёлки и спросила:

— Быть может предложишь мне войти?

— Нет.

— Как это?

— Вот так. Прости, но ты не вовремя, — голос его стал жёстким, с явным привкусом металла.

— Что значит «не вовремя»?! Ты сбежал из дома в разгар новогодней ночи. Я, как последняя дура, развлекала твоих друзей. А сейчас ты говоришь мне, что я не вовремя?

— Да. Ты не вовремя, — и он попытался захлопнуть дверь.

— Нет! — откуда в такой хрупкой женщине столько силы? — Ты мне все объяснишь прямо сейчас. Жена я тебе или нет?

— Уже нет, — флегматично ответил он.

— Что???

— Вернулась та, что была, есть и будет моей законной женой в этой жизни и всех последующих.

— Что за бред ты несёшь? Ты пьян?

— Я трезв как никогда!

— Тогда что за ерунда? Какая ещё единственная?

— Привет? — я показалась из-за его плеча, — Мы, кажется, встречались.

— Ах ты, — она начла задыхаться от ярости, — ты… ты… ты… — потом она глубоко вздохнула, и добавила уже спокойным ледяным голосом, — Катитесь вы к чертям. Оба!

Она сама не знала, как была близка к пониманию природы происходящего. Она, как и Фурия 10 лет назад, слетела вниз по лестнице, осыпая нас проклятиями.

— У меня дежавю, — тихо сказал он.

— У меня тоже. Хорошее начало года, ничего не скажешь…

— Ты зря, прекрасное начало года и новой жизни! У меня тут где-то была бутылочка вина. Кажется 1984 года.

— Весьма символично.

— Что?

— Что?

Мы пили вино из жестяных кружек. На часах было 11 утра. За окном была метель. А мы пили вино, кутались в махровые халаты и молчали.

— Камина не хватает…

— Что?

— Говорю, был бы тут камин — можно было бы, закрыв глаза, представить, что мы где-то в Швейцарии.

— Ты был в Швейцарии?

— Нет, но очень хотел бы побывать…

— Ну да, с твоим уровнем английского для тебя открыт весь мир.

— Теоретически. А фактически мир закрыт. Для каждого из страны Советов.

— Это только пока.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты правда не чувствуешь тот запах свободы, который тебя так опьянил в Израиле?

— Честно говоря чувствую, но предпочитаю молчать об этом. Я вообще предпочитаю молчать. Я знаю, что грядут великие перемены… Худрук в театре как с цепи сорвался. Стал параноиком. Ему везде видится измена, переворот. Изводит всех. Мне предложили перейти в другой театр, но мне так жалко… здесь я прослужил почти 30 лет. Председатель Минкульта пообещал мне небольшой камерный особняк на Арбате под мою творческую мастерскую…

— Твой театр…

— Это очень громко сказано… студия единомышленников скорее.

— И много их, единомышленников?

— Их количество уменьшается с тем, как увеличивается моя популярность… не до творчества сейчас. Люди выживают.

— То ли ещё будет…

— Ты о чем? Ты говоришь загадками.

— Вовсе нет. Просто мне очень много нужно тебе рассказать!

— Так расскажи.

— Уверен?

— Абсолютно!

— Через два года будет революция. Страна Советов перестанет существовать. Придут лихие девяностые, бандиты, матросы на матрасах. Все то, что бывает после смены власти. И вот тогда начнётся настоящее выживание. Будут закрываться заводы. Деньги обесценятся. Шахтеры будут сидеть на рельсах. Зато придёт гласность, Свобода выбора. Человеческая жизнь не будет стоить ничего… Потом новый кризис. Две трети страны за чертой бедности… продолжать?

— Что за… откуда?

— Ты многого обо мне не знаешь…

— Ты меня пугаешь…

— Это печально…

— Нет, я не это имел в виду. Я хотел сказать, что я и сам чувствую все то, что ты говоришь. Я знаю, что это правда, но откуда ты это знаешь? — он смотрел на меня не отрываясь.

Вот ведь забавно — мы осознано были вместе уже почти 4 часа и до сих пор не занялись сексом. Что это? Зрелость? Или бесстрастие? Я знала, была уверенна на 100%, что он любил меня. Сейчас и все эти годы тишины, но почему нет физического контакта? Утром нас прервала его жена, но сейчас… почему они предпочитает разговоры?

— Почему мы до сих пор говорим?

— Что?

— Почему ты предпочитаешь говорить? — я демонстративно встала и развязала пояс халата, — Сейчас, когда я рядом? Когда мы столько лет не виделись? Может все зря? И мне не стоило возвращаться?

Он опешил. Часто захлопал глазами. Потом встал и протянул руку. Подушечками пальцев дотронулся по моей щеки. Я вздрогнула. Он нервно улыбнулся и продолжил путешествие по моему телу. Когда его руда достигла моего живота, я закрыла глаза. И он сорвался… Жадно сгрёб меня в охапку и начал целовать, оттесняя к кровати. Он был нежен. Нежен и требователен. Страсть больше не застилала глаза. Он проживал и прочувствовал каждую секунду. И уже потом, обнимая меня и куря, он ответил:

— Я думал, что у тебя тоже кто-то есть. За столько лет должен же был появиться. И я не хотел разрушать твою жизнь. Несмотря даже на свои чувства к тебе. У тебя кто-то есть?

— Нет.

— Вообще никого?

— Никого, кроме тебя…

— Значит только я не умею хранить верность, — грустно отметил он и обнял меня ещё крепче, — Но это в прошлом! Ты вернулась!

Таким образом я избежала поспешного разговора. После того, как я все расскажу, уже никогда не сможет быть все как раньше. Это не плохо, но мне хотелось снова вернуться туда, где мы были абсолютно счастливы. Без «но» и «если».

Зазвонил телефон. Мой мужчина нехотя отпустил меня и взял трубку.

-Алло. Да. Да. Уже рассказала? Прекрасно! Да. Да. Да, я уверен. Да, хорошо. Хорошо. И я тебя. До скорого.

— Мама? -вкрадчиво спросила я.

— Да, — он кивнул, — Пригласила тебя на ужин.

— Именно меня?

— Да. Сказала, что мое присутствие не обязательно, но, если хочу, я могу тоже придти.

— Мило…

— С твоим появлением все вокруг меня становится страньше и страньше.

— Нет, это просто в воздухе…

— Когда мы оказываемся рядом-да…

— Может быть это простое волшебство?

— Простое ли?

— Самое что ни наесть обычное!

— Как обыкновенное чудо?

— Именно! Ты вот кто в этом сценарии? Медведь или волшебник?

— Конечно Медведь. Такой же влюблённый и несчастный. Но если бы ты спросила, кем бы я предпочёл быть, я бы ответил, что Министром-Администратором. Но, увы. Эта роль уже занята другими.

— Слишком уж много вокруг Министров — Администраторов, и так мало Медведей…

— Быть может это потому, что и принцесс почти не осталось?

— Может быть, а может и не быть. Я знаю только то, что мне холодно.

— Тебя укрыть или согреть?

— И то, и другое, и можно без хлеба.

— Тогда сначала будем согреваться, а потом греться под одеялом, — и он молниеносно оказался в постели.

Вылезать из тёплой постели, размыкать горячие и страстные объятия, не хотелось категорически. Однако прекрасное мгновение не останавливалось. Наоборот, с каждой секундой приближало меня к Голгофе. Я понимала, что встреча с его мамой не сулила ничего хорошего. Особенно в свете утренней сцены с Идеальной женой. На ее фоне я сама себе казалась редкостной дрянью. Страшно подумать, врагом какого уровня опасности я стала за эти десять лет для его мамы. Она обязательно напомнит о том, что я обещала не бросать ее сына. И бросила. Практически сразу. Заставила страдать. И пусть он сегодняшний ни словом, ни жестом не упрекнул меня в том, что я отняла у него десять лет жизни, подменив их годами выживания в борьбе внутреннего и внешнего. Он будущий раскрыл все карты и сдал себя с потрохами. А сейчас мой мужчина сохранял внешнее спокойствие. Пытался сохранять. Насколько это было возможно, конечно. Нам пора было собираться. Наконец-то я могла позволить себе надеть джинсы. Теперь эта деталь гардероба не вызывала косых взглядов и порицаний. Джинсы и свитер. Комфортно, уютно, тепло. А по тем временам ещё и ультрамодно.

— Без одежды ты выглядишь лучше, — сказал он, придирчиво осмотрев меня с головы до пят.

— Надеюсь, это комплимент…

-! Конечно комплимент. Просто обычно бывает наоборот. Во всяком случае с теми, кто здесь бывает… бывал… — и он осекся.

— Все в порядке. Я все понимаю. Аскеза — не для тебя.

— Дело не в аскезе, а в попытке найти тебе замену.

— Успешно?

— А ты сама как думаешь?

— Думаю, что нет.

— Вот видишь, ты не только красавица, но и умница, — он подошёл ко мне со спины и, положив руки мне на плечи, развернул к себе, — Не уходи, прошу, не исчезай…

— Не исчезну.

— Я поставил новый спектакль. Правда восемь лет назад, но для тебя он новый.

— Какой же?

— Брехта.

— Брехт, потом Борхес?

— Я бы хотел…

— Так что с Брехтом?

— Придёшь посмотреть?

— Когда?

— Пятого.

— Ну, до пятого я абсолютно свободна.

— А после?

— И после тоже. Я занята только пятого.

— Чем же?

— Иду в театр. Меня пригласил один очень талантливый и красивый актер.

— Мне вызвать его на дуэль? — промурлыкал он, целуя меня.

— Если только ты готов драться с самим собой.

— Ха! В этом деле мне нет равных.

Ровно в 18.00 мы были на пороге родительского дома. Дверь открыли сразу. Нас ждали.

— Вера, боже мой, как мы рады, что Вы вернулись, — радостно сказал его отец прямо с порога. Он помог мне снять пальто, — Проходите! Мы ждём вас.

— Я тоже рада, — стушевалась я. Мой мужчина светился как новогодняя гирлянда.

— Вера, — я замерла на полушаге. Его мама вышла из-за угла, застав меня врасплох, — Я тоже Вам рада. Очень. Не поможете мне на кухне?

— Конечно, — тихо ответила я, но, памятуя об ошибках прошлого, сначала пошла в ванну — мыть руки. 2 раза. 2 раза с мылом и один без.

Здесь все было как и 10 лет назад. Как и будет спустя 30 лет. В этом доме время оставалось за порогом. И хозяева, хозяева… все же Штульман и Катц — волшебники. Хозяева тоже не изменились ни на грамм. Это было невозможно, но явно. Время остановилось не только для дома, но и для хозяев.

Когда я зашла на кухню, его мама попросила прикрыть за собой дверь. Началось. Голгофа, эшафот, чистилище…

— Вера, — начала она и мне захотелось зажмуриться от страха, — С возвращением.

— Спасибо!

— Честно говоря мы думали, что Вы уже не вернётесь… Вы даже представить не можете, что происходило с моим сыном…- я могла, но промолчала, — Как он страдал, как он сходил с ума… И мы ничем не могли ему помочь.

— Я…

— Дайте мне закончить!

— Простите…

— Я все понимаю. Я знаю, что такое Служба. Я знаю, что страна делаете с теми, кто идёт против неё. Они исчезают. Навсегда. Стираются со всех карт. Надежды было мало, но я молилась. Молилась, чтобы Вы вернулись. Как оказалось, никто, кроме Вас, не может сделать моего сына счастливым. Даже его нынешняя жена. Я так надеялась, что она утолит его тоску. Тщетно. Она была тут. Утром. Сразу после Вашей встречи, — я похолодела, — Плакала. А я, признаться честно, была рада. Рада, что Вы снова с нами. Вы же с нами? — я кивнула, — Это прекрасно! Пожалуйста, очень Вас прошу, не бросайте его! Я вижу, как Вы ему нужны.

— Не брошу…

— Вот и славно! Давайте накрывать на стол. Поможете мне?

— Конечно!

Не этого я ожидала. Не такого приема. Не такой пылкой речи. И самым паскудным в этой истории было то, что я не только не брошу его, а отберу его у родителей. На долгих 30 лет. Мда… я была, возможно, слишком самоуверенна, но чутьё подсказывало мне, что он согласится. Дождутся ли его родители? Виктор обещал, что дождутся. Но это будут самые горькие тридцать лет ожидания… Я тряхнула головой. Мне действительно было крайне жаль. Но он был нужен. Стране. Той, другой, которая очень скоро возникнет на обломках самовластия пьяных матросов, кухарок и немощных стариков. В новом свете нужен новый источник света. Старый новый источник. Амбициозный, честный, ранимый, интеллигентный, страстный, влюблённый в жизнь и работу романтик с чудовищным уровнем энергетики и феноменальным даром эмпатии. Новому миру нужен был он, а не воспоминания о нем. Иначе бы Виктор не позволил себе так бесцеремонно переписывать историю несколько раз. Видимо мой любимый мужчина был путеводной звездой не только для меня. Однако здесь и сейчас он один из многих. Дерзких и талантливых. Его не считают лучшим. Есть другие кумиры. Иные мерила. Эпоха Красных звезд породила целое поколение уникальных, гениальных, одарённых художников. Тех, кто потом, спустя десятилетия, станут идолами. Сейчас они кумиры, но их много. В новый век ступят лишь единицы. И всё. Плеяда будет уходить. Тихо. Один за одним. А новые… новые будут другими… менее талантливые, но более предприимчивые. Менее человечные, более расчетливые. Они будут отражением своего времени. Безнравственного и жесткого. Потому как опять все разрушили до основания, не оставив ворох положительного опыта. На свалку! Бросать Пушкина с корабля поэзии!

Ужин прошёл в дружелюбной домашней атмосфере. Мы пили шампанское, ели утку и праздновали Новый год, который подарил нам всем возможность снова встретится в одной реальности.

— Ты знаешь, возможно впервые в жизни я считал минуты до конца ужина.

— Почему?

— Я, наконец-то, осознал, что ты вернулась. Что это не сон. Что ты моя. Снова. И мне нестерпимо захотелось в нашу постель-доказывать и показывать тебе, как же сильно я скучал…

— Так чего мы ждём? Карету нам, карету!

Мы ушли в запой. Запой друг другом. Мы уже вторые сутки не вылезали из постели. Мы смотрели фильмы на видеокассетах, слушали музыку, говорили, целовались, занимались сексом. Благо мы, предусмотрительно, закупились продуктами, виски и вином. И свели контакты с внешним миром до абсолютного нуля. На исходе вторых суток мой мужчина все же вернул телефон к жизни и тут же посыпались звонки от друзей. Как и тогда, 10 лет назад, каждый хотел узнать горячую новость из первых рук. Развод! Его настоящая бывшая жена сообщила, что подаёт на развод. Я всё больше и больше уважала эту красивую, хрупкую женщину с железным стержнем и чувством собственного достоинства. Она больше не предпринимала попыток разговаривать с ним. Она написала письмо и опустила его в почтовый ящик. Мы наткнулись на него совершенно случайно, когда возвращались от родителей. Письмо было сухим и коротким. Она сожалела, что все так произошло. Благодарила его за время, проведённое вместе и желала нам счастья.

И вот вся Москва гудит как растревоженный улей:

— Развод с первой красавицей театральной Москвы!

— Почему?

— Вернулась его вторая жена.

— Та, которая 10 лет провела в Мексике?

— Именно! Но стоило ей только поманить его — и он уже у ее ног.

— Или он тряпка, или она ведьма.

— Ну может она что-то такое умеет, что он готов лететь к ней по первому зову…

И вновь мой мужчина лишь отшучивается. Улыбается и никак не реагирует на сплетни. Молчит, чем порождает ещё больше сплетен и домыслов.

Его квартира вновь превращалась в проходной двор, как тогда, 10 лет назад, наш номер в Астории. Ходоки шли и шли. За пару дней у нас в гостях побывали чуть ли не все его друзья. Приходили под благовидным предлогом — поздравить меня с возвращением. На самом же деле все и каждый хотели лично услышать животрепещущую историю скоропостижного развода. Но желающие уходили ни с чем. Мой мужчина был кремень. Он виртуозно обходил эту тему стороной.

— Всё, алес! — сказал он и выключил телефон из розетки, — Меня нет. Я умер.

Меня непроизвольно передернуло.

— Злая шутка…

— Ну шутка же.

— Злая же…

========== Глава 6. «Мэкки нож» ==========

Шло 4 января 1989 года. До гастролей в Кишиневе оставалось чуть меньше четырёх месяцев. Я не вдавалась в подробности, почему нужно было повторить изначальную картину событий, но ВиктОр никогда ничего не делал просто так. Видимо структура реальности окончательно бы обрушилась, если бы Виктор не вернул все на свои места. Всё, кроме моего мужчины и долголетия его родителей. По сути всё произойдёт так, как было задумано изначально. С одной маленькой поправкой. Однако он ещё не знает… Я тянула с разговором. Собиралась с силами, с духом… Или просто наслаждалась тем, что я вернулась домой, в уют, в любовь. В объятия того мужчины, которого я любила всю жизнь и все жизни до этой жизни. Познав его, я обрекла себя на вечные скитания без него. Два года в Испании. Два года в любимой стране. Два года восхищенных взглядов самых красивых мужчин в моем личном рейтинге. Ни-че-го. Я даже пару раз, от нечего делать, сходила на свидание. Нет. Не то. Я помнила его губы, улыбку, бесцветную родинку на щеке. И всё. Все меркли. Становились пресными. Могла ли я тогда подумать, что всего в каких-то 50 км от меня он тоже проводил лето? Нет, не могла. А вот Виктор знал… он знал, что я буду чувствовать его присутствие и буду не так сильно сходить с ума. Все же Виктор на то и гений, чтобы быть главным.

Утро было сумбурным. Рабочий ритм бесцеремонно заставил нас вылезать из постели. Умываться, завтракать, одеваться и выходить из дома. В снег, мороз и стужу. Репетиция. Другого спектакля. Он начал пол года назад и вот выходил на финишную прямую. Русская классика. Он два в одном — и актёр, и режиссёр. Фигаро здесь, Фигаро там. Ему хотелось знать мое мнение. Наблюдать за моими эмоциями. Это было нашим ритуалом в прошлом и, судя по всему, он хотел возродить его здесь и сейчас. Возможно не потому, что очень уж нуждался в моем мнении, а для того, чтобы осознать, что я вернулась. Окончательно и бесповоротно. А потом мы ехали домой, чтобы в обеденное время побыть вдвоём. Он снова загорелся Борхесом и ему нужен был слушатель. В его исполнении мифические существа становились осязаемыми, пугающими и слишком уж реальными. А потом мы пили чай. Смотрели в окно на поседевший город и молчали. Он молчал, возможно, о своих волнениях относительно нового спектакля. Я молчала о том, что этот спектакль, возможно, будет его последней работой в этом времени.

— У меня завтра начинаются съёмки на Мосфильме, — я очнулась.

— Расскажешь?

— Конечно. Пьеса одного американца. Очень жизненная и современная. Но самое главное в ней то, что она о любви, о катарсисе, о переоценке ценностей.

— Ох. Сложно. И в театре сложно, и тут, и ещё запись новой пластинки. Ты точно не переоценил свои возможности?

— График составлялся тогда, когда тебя не было рядом. В тот момент для меня было главным урабатываться до состояния невменяемости. Сейчас же отступать поздно, позади Москва. Но теперь, когда ты рядом, я смогу в разы больше.

— Как я могу тебе помочь?

— Просто будь со мною рядом.

— И всё? Так мало?

— Мало?

— Ну да.

Он не ответил. Он встал, обошёл стол и встал напротив меня. Я запрокинула голову вверх и смотрела в его синие, искрящиеся глаза. Он улыбнулся. Погладил меня по голове, наклонился и поцеловал.

— Какую бы малость я не получил, это будет намного больше, чем я смогу взять…

— Ого, — я подняла бровь, — Знакомые слова…

-! Да, я все же нашёл те сказки о силе, которые ты мне рассказывала в Израиле.

— И как?

— Так же как и Борхес — сложно, но очень точно.

И вот опять-здание театра. Того самого, где 10 лет назад я впервые оказалась по его приглашению. Того самого, в который я пришла в 21 веке без приглашения. И вот опять та самая гримерка на третьем этаже. И снова шепот в спину. Я улыбалась. Хоть что-то в этом безумном мире оставалось неизменным.

— Люди не меняются, — сказала я, услышав в свой адрес очередную едкую фразу.

— Да. Как там было у Булгакова? «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…»

— Булгаков был величайшим метафизиком.

— Или сумасшедшим?

— Ты думаешь, что всё, о чем он писал — выдумка?

— А разве нет?

— Я бы сказала, что это мистический реализм. Им грешил ещё один великий, правда в латинской Америке.

— Спорим я знаю, о ком ты!

— О ком же?

— Есть 2 варианта. Или Борхес, но, с другой стороны, он далёк от реализма, или, что вероятней, Маркес.

— В точку. Он тоже крайне любит говорить буднично о волшебных вещах.

— Обыкновенное чудо… А ты считаешь, что Булгаков действительно встречался с Воландом?

— Думаю да, но Михаил Афанасьевич был гениальным фантазёром. Он приписал Воланда и его свиту к «темным», гипертрофировав одни черты и сокрыв другие. На самом деле Воланд — это зеркало. Отражение. У него нет цвета или национальной принадлежности. Он вечен. Он смотритель. Он вершитель. Он — совесть.

— Ты так говоришь, будто знаешь его лично, — Штирлиц и провал, провал и Штирлиц.

— Как? Разве я тебе не говорила, что меня звали в его свиту? — попыталась отшутиться я.

— Это многое объясняет… но полно. Скоро начало. Тебе пора в зал. Сейчас позвоню Марату.

— О, Марат. Он уже директор?

— Нет, что ты. Покамест старший администратор. Но, видя как он работает, он вполне может стать и директором.

— Обязательно станет.

— Что?

— Что?

Третий звонок. Гаснет свет. Расходятся кулисы. Первая сцена без него. Я в ожидании. Я в нетерпении. Я чувствую его. Чувствую, что сейчас он идёт по коридору от гримерки к сцене. Чувствую, как он останавливается перед выходом на сцену и наблюдает за своими партнерами. И вот его выход. Я смутилась. Заглянула в программку. Это точно он? Другая пластика, речь, жесты. Это был не он. Совершенно. Совершенно другой человек. Иной… Надменный хозяин мира-его герой кардинально отличается от человека за ним. Полная противоположность. Антоним каждой черты, мысли, жеста. Антагонист во всем. Персонаж отдаёт предпочтение всему физическому, тогда как актёр — метафизическому. Они сейчас были как инь и янь, наконец-то сплетенные воедино волею невидимого режиссёра. Хотя… почему невидимого? Он сам и организовал эту встречу. Я, в очередной раз, поражалась, насколько тонко он чувствует этот мир, каждый его шорох. То, что восемь лет назад интуитивно почувствовал и воплотил на сцене, сейчас обретает наивысшую остроту. А через два-три года вообще станет определением пришедшей эпохи. Воистину: «Рвутся люди выйти в люди, кто сорвётся — тех не жаль…»

Но финал расставил все по своим местам. Пройдя через угрозу смерти, персонаж пережил катарсис и из циника превратился в чрезвычайно несчастного не реализовавшего себя романтика. Он показал миру, что он живет по правилам своего времени, но, оказывается, глубоко под панцирем цинизма и равнодушия, бьется горячее сердце. Он опять вдохнул вечную жизнь в персонажа. Подарил ему частичку себя. Так, как он делал всегда. Изо дня в день, из года в год.

И вновь бурные, нескончаемые овации, цветы. Море цветов. Он смущенно улыбается. Его всегда осыпают цветами. И каждая, которая протягивает ему букет, влюблена в него. Пусть на несколько секунд, пока длится зрительный контакт. И он дарит себя каждой. Маленькую частичку, которая будет греть в самые лютые морозы и самые смутные времена. Дарит бескорыстно. Потому что по-другому не умеет. Он не знает, что такое «дежурная улыбка» и автоматическое «спасибо». Каждая его улыбка — искренняя, каждое его «спасибо» — настоящее.

Марат уже ждал меня. Он улыбнулся и повёл меня за кулисы. За нами попытались нырнуть несколько проворных девушек, но Марат тактично и настойчиво захлопнул за собой дверь.

— Они будут ждать у служебного входа, поэтому рекомендую подождать минут тридцать и выйти через зрительские двери.

— Спасибо за совет, — искренне поблагодарила я Марата, постучала и, не дожидаясь ответа, открыла дверь гримерки. Мне не нужен был ответ. Я знала, что он ждал именно меня. Высшая степень эмпатии, взаимопроникновения и ощущений.

— Ну как? — спросил он, вставая мне на встречу. Как только Марат прикрыл дверь гримерки, мой мужчина сгрёб меня в охапку и, не отрывая глаз, ждал ответа, — Только честно!

— Я влюблена!

— В меня?

— Нет, в Мистера Мекхита.

— Ты любишь плохих парней?

— Кто сказал, что он плохой?

— А разве нет?

— Не-а!

— Почему же?

— Он пошёл по тому пути, который шёл в руки. Его нельзя вэтом винить. Но он осознал, что деньги не всегда решают все. Иногда первую скрипку играет госпожа удача. Я уверена, что там, за рамками пьесы, Мистер Мекхит начал новую жизнь.

— А если нет?

— Значит нет. Прелесть финала в том, что продолжение может быть любым. Таким, каким каждый из нас захочет его видеть.

— Пространство вариантов?

— Пространство вариантов пути самого отъявленного преступника Британии.

— Ну, по сути, ты права. Все ограничивается лишь фантазией…

— Которая безгранична. У меня, во всяком случае.

— Так мне начинать ревновать?

— Можно. Только не сильно. В тебя я влюблена сильнее. А люблю вообще беспредельно. Ты прекрасен!

— Правда?

— Чистейшая!

— Развяжешь мне галстук?

— Конечно! — он обнимал меня, а я пыталась справиться с тугим узлом. Вот он поддался. Я начала расстёгивать пуговицы на жилете.

— Аккуратно, мисс. Ещё одно неосторожное движение и я за себя не отвечаю.

— А можно ли вот это движение считать не осторожным? — заговорщически спросила я и жилет полетел на пол.

— Да Вы бесстрашная, мисс… — прошептал он, еле касаясь губами моей шеи.

— Нет, я просто ослеплена страстью и соскучилась по нашей половой истории.

— Тогда Вы сами напросились! — и пуговицы моего платья с грохотом рассыпались по полу гримерки. За ними, беззвучно, отправились платье и его рубашка.

— Я так скучал, — срывающимся голосом прошептал он.

— Я тоже, мой любимый! Я тоже!

— Ты помнишь, ты обещала, что мы с тобой поиграем?

— Конечно! — конечно я не помнила, не соображала.

— Сегодня… ночью… будем играть…

— Как скажете, мой господин.

Мы задержались больше чем на пол часа… когда мы выходили из гримерки - театр уже опустел. Глаза моего мужчины светились огнём удовольствия. Он крепко сжимал мою руку. Интересно, а поклонницы все ещё ждут? Они ждали. Самые стойкие. Они грелись в предбаннике, куда жалостливая вахтерша пустила их. Бедные… Я могла бы быть на их месте… и была… или не была?

— Простите! — почему-то обратилась ко мне одна из девушек, — А можно попросить у него автограф?

— А почему Вы спрашиваете у меня, — неожиданно добродушно ответила я, — Он сам может ответить.

— Ну… — девушка замялась. На помощь пришёл их кумир.

— Итак, раз уж вы самые стойкие — без автографа вы точно не уйдёте. В порядке живой очереди становись!

Девочки были счастливы. Каждой он улыбался и что-то говорил.

— Не боишься? — раздался голос за моей спиной.

— Чего? — я обернулась и встретилась взглядом с его заклятым другом.

— Что одна из них ему понравится больше чем ты.

— Ну значит такова се для ви, как говорят у них… но не будет этого…

— Самоуверенная.

— Нет, просто уверенная в нём.

— Зря…

— Возможно… — мне очень хотелось закончить эту провокацию, которая меня порядком утомляла.

— Ну, удачи… — и «друг» прошёл мимо моего мужчины, кивнув ему.

— И тебе не хворать… — зависть. Зависть сквозила во всех его жестах. Он понимал, что он лишь свита короля. А ему хотелось большего. Нестерпимо хотелось…

Мой мужчина раздал все автографы всем желающим и вернулся ко мне.

— О чем говорили?

— О научной фантастике.

— Скажи, почему ты его так не любишь? Мы дружим уже много лет с ним.

— Я? Я его просто обожаю! — серьезно ответила я.

Зачем мне разочаровывать своего мужчину, если время все равно всё расставит по своим местам? Ему совершенно не обязательно знать, как все его окружение, так или иначе, прославляло себя за счёт его славы, его всенародной любви. Ему не стоит знать, как Фурия полоскала его имя и выносила на потребу публики самые интимные тайны. Он все узнает сам и сам сделает выводы… Меж тем разговор нависал над нами как грозовая туча. Нависал надо мной в первую очередь. «Завтра» — решила я. А пока — обещанная игра!

========== Глава 7. «Игра». ==========

— Расскажешь мне правила игры? — нарушила я молчание когда мы были уже в его машине. Он смутился и уши его запылали.

— Если честно я ещё не придумал… Может и не нужно… просто мне вспомнилась наша поездка в Феодосию и нестерпимо захотелось вернуться туда, в ту весну.

— Так давай вернёмся! Хочешь сыграем в альтернативную реальность?

— Это как?

— Ну давай я буду поклонницей, которая выяснила, где живет ее кумир и завалилась к нему ночью.

— А я?

— Что ты?

— Какая у меня предыстория встречи?

— А ты… ты расстался с очередной любовницей и коротаешь вечер в компании с бутылкой виски.

— Интересно…

Оставшуюся часть пути мы молчали. Он, видимо, раскручивал предлагаемые обстоятельства, а я думала о том, как же мне повезло. Повезло оказаться в нужном месте в нужное время… Хотя, если чего-то очень сильно хочешь, весь мир помогает тебе реализовать твоё желание. Это было, кажется, у Зеланда, но мало кто знает, что Вадим узнал эту аксиому от ВиктОра, когда последний искал себе летописца.

— Ну, я тебя жду! — сказал он и закрыл передо мной дверь квартиры. По легенде я должна была позвонить через пять минут. Я села на ступеньки и закурила. Скрипнула соседская дверь.

— Выгнал что ли? — поинтересовался сосед, вышедший покурить на сон грядущий.

— Нет. Не слышит звонок. Видимо в душе. Сейчас опять позвоню, — я не стала посвящать малознакомого человека в подробности наших ролевых игр.

— Ну хорошо. А то я подумал… — мне было совершенно не интересно, что именно он подумал. Я потушила сигарету и направилась к двери.

Вдох. Выдох. Закрываю глаза. Звоню.

— Добрый вечер, — начал он, но, увидев соседа, стушевался и пропустил меня в квартиру. Когда за нами закрылась дверь, он начал игру, — Вы кто? Что Вы тут делаете? И не обольщайтесь, я впустил Вас только потому, что не хочу очередного скандала с соседями из-за поклонниц, которые ночуют в подъезде.

— Я…

— Ну же. Смелее…

— Я… меня… меня зовут Вера и я Вас люблю…

— Вот как? А зачем пришли?

— Сказать.

— Сказали?

— Да…

— Теперь можете идти?

— Но…

— Что-то ещё?

— Нет, но на улице ночь…

— И?

— Мне страшно возвращаться одной… ночью… зимой.

— А сюда приходить ночью было не страшно?

— Я пришла вечером и ждала Вас…

— Долго ждали?

— Часа три…

— На лестнице?

— Да., а когда кто-то проходил пряталась в пролёте…

— Что же мне с Вами делать? — спросил он и пристально посмотрел на меня. Я молчала, — Виски хотите?

— Лучше чаю.

— Чая нет. Есть виски.

— Тогда я согласна на виски.

— Раздевайтесь и проходите на кухню.

— Совсем?

— Что совсем?

— Раздеваться совсем?

— Пальто снимайте. Я Вас жду, — и он оставил меня одну в коридоре. Я медленно, очень медленно, сняла пальто, повесила на вешалку, разулась и, едва слышно, прошла на кухню. Он сидел спиной к двери. — Явились? Садитесь.

Я покорно села на стул. Сложила руки на коленях и посмотрела на него. Он, не поднимая глаз, подвинули ко мне ближе бокал.

— Пейте. Вы с мороза — Вам надо.

Я выпила залпом и закашлялась. Он покачал головой.

— Простите, — еле проговорила я в приступе кашля.

— Ничего. А теперь выкладывайте — что Вам нужно?

— Я не знаю.

— Ну Вы же зачем-то пришли?

— Я не думала, что Вы меня впустите и поэтому я не знаю, что говорить.

— Но какая-то цель то у Вас была? Должна же была быть?

— Конечно! Я хотела Вас увидеть! Я несколько раз была на Вашем спектакле, но я новенькая и у служебного мне нельзя стоять рядом с лестницей. Я видела Вас издалека. А потом я, случайно, подслушала разговор бывалых. Они обсуждали, что поедут сюда. Я услышала адрес и вот я тут.

— Зачем?

— Не знаю… честно… простите…

— Не извиняйтесь. У нас так половина страны живет — по инерции. А задай вопрос — какой смысл в этом действии — ответа не будет.

— Но…

— Знаете, я даже рад, что Вы пришли. Мне именно сегодня крайне не хочется быть одному. Давайте ещё выпьем?

— Нет, я пас.

— А я, с Вашего позволения, повторю, — и он опрокинул в себя ещё одну порцию виски.

Так мы и сидели на кухне. Он заговорил первый.

— Что же с Вами делать? На улицу Вас не выставишь. Придётся нам с Вами спать вместе.

— Как? — я старалась быть убедительной.

— Не волнуйтесь, приставать не буду. Я не сплю с поклонницами.

«Это ты так думаешь, — злорадно подумала я».

Он выдал мне полотенце и махровый халат. Мой махровый халат. Я улыбнулась и отправилась в ванну. Становилось все интереснее. Я закончила водные процедуры и зашла в комнату. Он сидел на краю постели и читал.

— Что читаете? — добродушно спросила я. Он молча показал обложку книги, — Булгаков. Люблю.

— Один хороший писатель ещё не признак хорошего вкуса. Ложитесь спать.

— А вы?

— А я в ванную. А потом лягу в кресле.

— Лучше я!

— Вы — женщина, хоть и фанатка.

— Тогда я вообще отказываюсь спать, — я развернулась и демонстративно направилась на кухню.

Я слышала, как он прошёл в ванну. Слышала шум воды. Слышала, как он вышел. Почувствовала его шаги за спиной.

— Пойдёмте.

— Я посижу здесь пока не рассветет. А потом поеду.

— Не дурите. Зачем?

— Я и так доставила Вам слишком много неудобств.

— Давайте так, — он вздохнул, — У меня широкая кровать и два одеяла. Как-нибудь переночуем.

— Точно? Вы уверены?

— Абсолютно!

И вот мы лежим в постели. Он, благородно, предложил мне пижаму. Свою пижаму. Отвернулся пока я переодевалась. Я, признаться честно, уже начала верить в свою игру и, временами, забывала, что это игра. Он, думаю, тоже… И вот мы лежим в постели. На пионерском расстоянии. Каждый из нас понимает, чем закончится эта ночевка, но правила игры обязывают, скрепя зубами, тянуть время. Он часто дышит. Да, мне тоже нестерпимо хочется прокричать «стоп игра» и наброситься на него, но игра есть игра. Я зажмуриваюсь. Мой мозг работает в бешеном темпе. Я переворачиваюсь на другой бок и, как-будто случайно, задеваю его коленом.

— Вам холодно? — встрепенулся он.

— Мне всегда холодно, даже летом. Я мерзлячка.

— Дать Вам ещё одно одеяло?

— Боюсь что оно меня не спасёт.

— А что спасёт?

— Вы…- я чувствовала, как он улыбнулся.

— Мне кажется, что попытка спасения заведёт нас слишком далеко…

— Ну что ж. Придётся мне замерзать…

— Я не могу позволить произойти этому, — он, молниеносно, сократил расстояние между нами и обнял меня.

Я спиной чувствую его тепло. Даже через пижаму. Я ощущаю его дыхание. Меня начинает бить нервная дрожь.

— Вам все ещё холодно? — он так нежно промурчал это мне на ухо, что меня заколотило ещё сильнее.

— Это не от холода, — срывающимся голосом ответила я и повернулась к нему.

— А от чего же?

— От невозможного возбуждения.

— Вот как? Что же будет с Вами, если я сделаю это? — и он поцеловал меня. Едва касаясь. Невесомо. Потом отстранился и пристально, не отрываясь, наблюдал за моей реакцией.

— Я сойду с ума от счастья и задохнусь от страсти.

— Разве пристало приличной девушке говорить о таких вещах вслух?

— А кто сказал, что я приличная? — и я вернула ему поцелуй, добавив в него столько страсти, сколько могло уместиться в одном поцелуе.

— Тогда, думаю, про сон можно забыть, — прошептал он, нервно расстегивая пуговицы на моей пижамной рубашке.

— Как? Вы же не спите с поклонницами? — язвительно заметила я.

— Про это я забыл ровно в тот момент, когда оказался с Вами в одной постели. Но полно разговоров! В мои планы на ближайшие несколько часов беседы не входят.

— Молчите, молчите, прошу, не нужно слов…

Мы лежали и курили. В постели. Наплевав на правила противопожарной безопасности. Поскольку «стоп игра» так и не прозвучало, мы продолжали зарисовку «таланты и поклонники».

— Наверное я зря не спал с поклонницами. Я многое потерял если все такие же как и ты.

— Нет. Я такая одна.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю.

— Может быть ты знаешь и что будет дальше?

— Знаю.

Что же?

— Через пару часов я оденусь и уйду, чтобы больше никогда не появиться в твоей жизни и остаться навсегда самым сладким воспоминанием о безумной страсти.

— Почему?

— Что почему?

— Почему ты уйдёшь навсегда?

— Потому что я слишком сильно тебя люблю!

— Стоп игра! — и он прижал меня к своей груди так крепко, что я начала задыхаться.

— Что случилось?

— Ничего. Мне почудилось, что все это правда и ты, действительно, сейчас уйдёшь. И я опять останусь один. Я больше не хочу переживать этот ад. Даже в мыслях.

— Любимый мой, — я гладила его по голове, — Я больше не уйду. Я буду с тобой до тех пор, пока ты этого хочешь.

— Обещаешь?

— Обещаю!

— Тогда я больше не боюсь засыпать, — прошептал он, касаясь губами моего плеча, — Хорошая игра получилась. Надо будет повторить…

Я слушала его размеренное дыхание, ощущала его руки на своём теле, чувствовала его тепло. И вновь, как и тогда, мне захотелось крикнуть «Остановись мгновенье, ты прекрасно!». Но я знала, что Гёте, как и Булгаков, был фантазером и сказочником. Не нужна была Мефистофелю моя душа. Он преследовал свои интересы во всей этой истории. Да и не стоит забывать, что он был частью той силы, что без конца творит добро желая зла… Я понимала, что бездуховная Москва образца 30-х годов не шла ни в какое сравнение с «одухотворенной» Москвой в 2016, где именем Бога прикрывали самые грязные делишки, где люди вешали на шею кресты и занюхивались кокаином, где «с божьей помощью» плодились секты и безбожники. Страшное время подмены понятий и бестолковых иллюзий. Поэтому мое счастье было не более чем выгодно. Мой мужчина теперь был готов на все, лишь бы сохранить наши отношения. И это Виктор тоже просчитал. Он знал. Он знал всё. Он видел всю картину целиком. А уж кем он был — меня совершенно не интересовало. Я была далека от ложных патетик. Я была лишена любопытства относительно целей и задач глобального масштаба. Я жила здесь и сейчас. И была счастлива от того, что мой мужчина жив, здоров и влюблён в меня.

========== Глава 8. «Все точки над И» ==========

Утро наступило поздно. Когда я открыла глаза моего мужчины не было рядом. Однако запах свежесваренного кофе, доносившийся с кухни, не дал моей паранойи развиться в катастрофу вселенского масштаба. Я, закутавшись в тот самый халат, зашла на кухню. В окно светило солнце и я зажмурилась. Он стоял у окна и молча смотрел на меня.

— Что-то не так? — моя паранойя вновь зашевелилась.

— Доброе утро, — он подошёл ко мне и заглянул в глаза, — Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Эмм, — паника, — О чем?

— Ну, например, что это? — и он протянул мне мой телефон. Видимо он выпал из кармана пальто, — Ты шпионка?

— Что?

— Это ничего не изменит, но мне важно знать!

— Нет, я не шпионка.

— А кто тогда?

— Журналистка.

— А это тогда что?

— Телефон.

— Ты шутишь?

— Нет.

— Но это же невозможно.

— Ну тогда ты очень сильно удивишься, но это ещё и диктофон, фотоаппарат, библиотека, Почта, телевизор и видеомагнитофон.

— Откуда это у тебя? Из КГБ? ЦРУ?

— Из будущего.

— В каком смысле?

— В прямом. Этот разговор должен был состояться, но я планировала его не так. Я из будущего.

— Ой, что-то мне не хорошо. Видимо виски вчерашний был не очень. У меня начались слуховые галлюцинации.

— Это не галлюцинации. Я действительно из будущего. И у меня есть послание для тебя от тебя, — но увидев его стеклянные глаза добавила, — Присядь, пожалуйста. Это долгий и сложный разговор.

Он сел, а я разблокировала телефон, открыла видеозаписи и отдала телефон ему в руки.

— Смотри. После я отвечу на все вопросы.

Он слушал. Внимательно слушал. Внимательно слушал себя из будущего. Сначала, правда, он часто моргал, видимо не веря, что это возможно. Сейчас же его нервозность выдавали только дрожащие руки. А я в очередной раз задумалась. Он из будущего… так странно… та ветвь реальности пока существует. Как он? О чем думает? Я тряхнула головой-мое восприятие не позволяло мне такие игры с сознанием — оно тут же отзывалось сильнейшей головной болью. Это был мне знак о том, что пора прекращать мыслительный процесс в опасном направлении…

Меж тем он сегодняшний закончил смотреть себя будущего.

— А можно ещё раз? — он поднял глаза и тут же опустил их. Видимо не хотел, чтобы я увидела в них слезы.

— Конечно! — я включила видео заново и попыталась сделать шаг назад, но он остановил меня и усадил на колени.

— Останься… пожалуйста…

Как я могла ему отказать? Я ощущала его дрожь. Я понимала, что мир для него сейчас не просто перевернулся, а закружился подобно волчку. Ему было необходимо ощущать меня физически, чтобы осознавать себя. Как это не смешно-в тот момент я была его буйком реальности. Он попросил меня ещё два раза заново включать видео. Потом положил телефон на стол, обнял меня ещё крепче и зашептал.

— Так вот значит как…

— Прости… я не могла тебе рассказать тогда.

— А сейчас? Что изменилось сейчас?

— Сейчас изменилось все. Время, люди, предлагаемые обстоятельства.

— Черт побери, как это возможно?

— Я не вдавалась в подробности. -Важно, что возможно. А как-это уже десятый вопрос.

— Но… я до сих пор не могу поверить, что только что видел себя из будущего…

— Да, согласна, это трудно осознать…

— Я вообще ничего не понимаю…

— Тсссс. Может быть пока хватит? Пошли в постель?

— Да, прекрасная идея. Самый действенный метод осознать себя здесь и сейчас — трахнуть любимую женщину.

Спустя час мы вернулись к тяжелому и неминуемому разговору. Мы сидели в горячей ванной.

— Значит ты из будущего?

— Да.

— Угу. И ты меня спасла…

— Можно и так сказать.

— А если бы не операция, то я бы склеил ласты во время прямого эфира в Кишиневе?

— Да.

— И в реальности так и произошло?

— В той реальности, которой больше нет.

— Ну да. И после операции я дожил бы до двухтысячных, у меня был бы свой театр, но все это было бы без тебя…

— Да.

— А сейчас? Зачем ты вернулась? Что я должен сделать? Нет, я услышал, что я должен прыгнуть, но я ни черта не понял — куда и зачем?!

— Я… я вернулась потому, что у меня задание… и потому, что я не могу без тебя…

— Я — твоё задание?

— В каком-то роде…

— В каком же?

— Ох… Мы хотим предложить тебе прыгнуть в будущее.

— Ты вроде говоришь на русском языке, но я ничего не понимаю.

— Хорошо, — и я снова, крайне подробно, рассказала цели, задачи, механику и алгоритмы. Он слушал меня очень внимательно. Под конец моего рассказа он начал нервно тереть виски.

— Что-то у меня разболелась голова.

— Это не удивительно.

— Ну да. Особенно когда за один час твои представления о мире летят в тартарары.

— Прости…

— Нет, что ты… ты же знаешь — я авантюрист. Тем более я из будущего рассказал мне о том, какие возможности будут у меня. И да, роль спасителя умов — она очень заманчива. Но я не понимаю только одного: почему я? И почему ты? Как? Как такое возможно, чтобы неведомые или ведомые силы разыграли партию так, чтобы столкнуть людей из разных веков? Они же точно знали, что произойдёт между нами. Почему мы?

— Думаю, это вопрос тебе лучше задать ВиктОру при личной встрече.

— У нас будет встреча?

— Конечно. В случае если ты примешь наше приглашение-ты встретишься с ним в будущем.

— А если нет? Если я откажусь прыгать? Ты останешься здесь со мной? — вот это поворот… и щелчок мне по носу — никогда не быть самоуверенной…

— Я… я не смогу…

— Опять? Но почему?

— Меня в будущем ждёт человек, которому я нужнее, чем тебе…

— Кто же это?! — глаза его начали наливаться кровью и он сжал кулаки.

— Наша дочь, — едва слышно прошептала я…

========== Глава 9. «Гибсон» ==========

Мы сидели на кухне. Вообще времени рассиживаться у нас не было — через два часа он должен был быть уже на площадке. Однако он никак не мог придти в себя после того, что услышал. Сначала он окаменел. Жадно глотал воздух и часто моргал. Потом резко встал и вышел из ванной. Я досчитала до 50 и направилась за ним. Он молча курил на кухне. Я подошла сзади и осторожно обняла его. Он накрыл мои руки своей ладонью.

— Как? Как это возможно? И возможно ли?

— Как оказалось — возможно. Именно поэтому я так сумбурно сбегала из 1978.

— Из-за неё?

— Да. Чтобы спасти хотя бы ее.

— Что значит «хотя бы»?

— Их было двое. Я узнала об этом в Израиле. И если бы я сразу прыгнула — был бы шанс спасти обоих, но я обещала тебе быть рядом.

— Но я же не знал…

— И не должен был знать. Ты узнал об этом спустя почти пол века…

— Все равно в голове не укладывается… наша дочь… на кого она похожа?

— На меня.

— Прекрасно! Хорошо, что не на меня.

— Почему это?

— Ну, я не слишком симпатичный…

— Ты? Не слишком симпатичный? — я еле сдерживалась, чтобы не расхохотаться в голос.

— Ну да. Девочка должна быть похожа на маму.

— Так и вышло.

— Моя дочь… я так мечтал… так хотел… и вдруг оказывается, что у нас есть дочь.

— Да, есть. И именно поэтому я не могу остаться здесь с тобой. Я ей нужна…

— Да, это весомый аргумент. А как же она сейчас без тебя?

— Сейчас с ней мой дубль. Но это только для того, чтобы не травмировать психику. Я, после прыжка, вернусь в тот самый день из которого прыгала.

— Ох… у меня снова разболелась голова… скажи, когда я должен принять решение?

— Чем быстрее, тем лучше.

— Тогда я согласен. Только вот…

— Что?

— Родители…

— Думаю, ВиктОр позаботится о них. Но это он сам тебе скажет.

— Как? Он здесь?

— Нет, он в будущем.

— Тогда как?

— По скайпу!

— По чему?

— Я все покажу тебе завтра. Как раз завтра у нас сеанс связи.

— Хорошо. А то нам пора собираться. В пять нам нужно быть на Мосфильме.

— Нам?

— Конечно! Теперь то я тебя ни на секунду не отпущу.

— Эмм…

— Тебя это смущает?

— Наоборот. Даже нравится.

Мы вызвали такси. Мой мужчина предпочёл прижимать меня к себе на заднем сиденье желтой волги, а не продираться сквозь снежные заносы на своём новеньком Мерседесе. На самом деле Мерседес был стареньким, когда-то принадлежавшим дипломатическому корпусу или посольству какой-то страны. В цивилизованных странах, после списания, автомобиль направился бы в утиль. В других цивилизованных странах, а не в стране советов. Здесь избранные выстраивались в очередь за автомобильным секонд-хендом.

— Скажи, — и я встрепенулась, — А там, куда мы направляемся, — он понимал, что в машине кроме нас был таксист и старался говорить о путешествиях во времени буднично, — Можно будет купить иномарку?

— Конечно!

— Любую-любую?

— Любую-любую. На которую денег хватит.

— Прямо вот так пойти и купить?

— Да.

— Любопытно! — и он поцеловал меня в макушку.

Доехали мы быстро. Он расплатился с таксистом и мы направились к проходной. На улице было уже темно. Снег хрустел под ногами. Фонари освещали дорогу жёлтыми пятнами. Он придерживал меня за локоть, готовый броситься на помощь если вдруг я поскользнусь. Или нападут хулиганы. И ещё миллион всяких «или». Мне было безмерно приятно, что он так трепетно относился ко времени, которое мы можем провести вместе. Что ему на самом деле было интересно мое мнение о его работах. Что для него существовала только я. А я ощутила свободу. Гора неминуемого разговора упала с плеч. Более того — сам разговор прошёл более чем безболезненно. Для меня. Я понимала, что ночью, после съёмок, будет вторая часть марлезонского балета. Сейчас он переваривал информацию. Я видела, что вопросы рождаются в его голове тысячам. И на все мне придётся ответить. Но это будет уже потом. Когда мы окажемся наедине в нашей берлоге, в нашей постели. А пока — работа. И вновь новый для меня жанр. Жанр ныне канувший в лету. Безвременно забытый жанр телевизионного спектакля, коих было так много в СССР. Этакий симбиоз кино, театра и телевидения.

Я зачарованно озиралась, когда мы, минуя длинные коридоры, попали в съёмочный павильон. Павильон был огромен и скорее напоминал ангар с семиметровыми потолками. Здесь были выстроены декорации для всех сцен — и пляж, и тюрьма, и дом, и здание суда, и богадельня. Больше всего, конечно, меня поразил пляж с настоящим песком. Особенно после снега на улице. Поскольку народу было немного и шла подготовка к процессу съёмки, я позволила себе набрать в руки пригоршню песка и смотрела, как он сыпется сквозь пальцы. Символично, да…

— Как жизнь…

— Что? — я обернулась. Мой мужчина пристально смотрел на сыплющийся песок.

— Утекает как жизнь…

— О, не тратьте жизнь впустую по ничтожным мелочам?

— Нет. Мелочи не могут быть ничтожными. Из них состоит жизнь. И счастье тоже в мелочах. Вот ты себя сейчас не видишь, а у тебя глаза светятся. Готов спорить, ты сейчас была не здесь.

— Да, ты прав.

— А где ты была?

— В Испании…

— А там, куда мы направляемся, мы сможем побывать в Испании? — конспирация превыше всего!

Мы сможем побывать в любой стране, в какой только захотим.

— И в Африке?

— И в Африке, и в Азии, и в Антарктиде. Были бы деньги.

— А они будут?

— Они уже есть. В нашем распоряжении все деньги мира.

— Как это?

— Вот так. Виктор смог построить социализм в своей отдельно взятой компании. У нас на самом деле от каждого по способностям каждому по потребностям, а не как у вас «мне дают по труду, я даю по зарплате».

— Интересный, должно быть, человек этот ВиктОр.

— Не совсем.

— Не совсем интересный?

— Не совсем человек…

По странному стечению обстоятельств сегодня снимали сцены именно на пляже. Песок и песочные часы. Теперь для меня эти знаки сошлись воедино. Возможно ли это? Возможно ли, что он, в той ветви реальности, которой уже нет, чувствовал, что это последняя работа? Что жизнь утекает как песок? Что жизней так много, как много песчинок? Быть может тот вариант был лишь черновиком? Как будто кто-то написал его, чтобы посмотреть, что будет и, поняв, что это тупик-решил переписать? Мне не хотелось об этом думать, но, возможно, судьбоносным писателем был Виктор? Меня заколотило от моей догадки… А тем временем мой мужчина блистал. Как всегда и как никогда ранее. Я вообще всегда считала эту, незаслуженно забытую в будущем, его работу — бриллиантом. Верхом гениальности и актерского таланта. И вот я вижу ее своими глазами. Вижу как всего два актера сплетают обрывки фраз в паутину судеб и событий. Забавно, но где-то очень глубоко, на границе сознания и подсознания, закопошилась иррациональная ревность — настолько он был убедителен. Настолько он, двумя-тремя штрихами, мог показать всю глубину зарождающегося чувства. Я вновь открывала его для себя. И вновь влюблялась. В его персонаж, в него…

— Стоп мотор, — и он переводит взгляд со своей партнёрши на меня, а я близка к обмороку от накала чувств и той всепоглощающей любви, которую я испытываю к нему в эту самую секунду.

— Ну как? — он тихо шепчет мне на ухо и прижимает к груди.

— Бесподобно. Как, впрочем, и всегда…

— Ты преувеличиваешь.

— Нисколько.

— Я правда так хорош?

— Ты — в миллион раз лучше, чем можешь себе представить!

— Значит получится неплохой финальный аккорд карьеры и жизни, — да, ошибки быть не могло, он также считал и в том прошлом, которого больше нет. Но откуда?..

Перерыв. Целый час. Всего час. Час, а потом ещё две сцены и всё. Домой. В тёплый душ, мягкую постель и горячие объятия самого, самого, самого мужчины. Самого любимого, талантливого, ранимого, гениального мужчины. Моего мужчины. Мы пьём горький кофе в декорациях. Можно закрыть глаза и представить, что мы в Феодосии или Израиле. Почти слышен крик чаек.

— Мне почему-то вспомнилось, как в Крыму ты лежала с температурой, а я таскал тебе клубнику с ближайшего рынка. Меня там узнавали и отвешивали ровно полтора килограмма. Как я мчался к тебе, а ты, каждый раз, пыталась меня выставить под предлогом того, что можешь меня заразить…

— Но ты все равно не уходил. Тебя не пугали ни спутанные волосы, ни кашель.

— Ни капельки. Мне было все равно-главное вместе. Тогда я это понимал интуитивно, а за годы разлуки осознала полной мере. Ты нужна мне.

— А ты — мне…

— Давай закроем глаза и перенесёмся туда, в Феодосию. И сделаем вид, что не было этих лет.

— Сделаем монтаж?

— Что?

— Что?

Все же странно осознавать, что я прожила без него чуть больше, чем два года, он же без меня — десять. Десять лет… И совершенно не важно, сколько женщин за это время побывало в его постели. Важно, что он помнил обо мне. С мыслями обо мне он засыпал, просыпался, жил… Нет, он не говорил мне об этом. Я просто знала. Без слов. Слишком уж глубоко он врос в меня за те годы которые я жила без него до «нас».

Моя любимая сцена. Сцена, которую я всегда смотрела не дыша. Так же, не дыша, я сейчас наблюдаю за тем, как творится история. Весь спектр чувств и эмоций: от надменного сочувствия до паники. А чего стоит один только разговор с офицером полиции? Это же просто нужно было включать в учебники по актёрскому мастерству — настолько это было тонко, искрометно и гениально. И ни капли наигрыша или фальши… В этом был весь он — играть так, что стирается грань между выдумкой и реальностью. Его персонаж начинает жить, чувствовать, думать. Он не просто существует в рамках пьесы или сценария, он — оживает. Мой мужчина вдыхает в него душу, как боги вдыхали душу в глиняных людей… Я это знала всегда. Виктор тоже. Это было так очевидно. Очевидно там, в будущем, постфактум. Здесь же другая страна, другие взгляды, мысли, изыскания. И здесь он не волшебник. Здесь он известный актёр. Не больше. А вся метафизика — это чушь.

— Что скажешь? — он закрыл дверь в гримерку и изнеможённо опустился на стул. Он был пустой. Он выплеснул себя всего, без остатка там, на площадке.

— Скажу, что поражена, очарована и восхищена!

— Ты субъективна!

— Если бы я была субъективна, я бы визжала от восторга.

— Ну брось, — и он отпил Боржоми, — Ты просто преувеличиваешь.

— Нет, ни капли. Почему ты до сих пор не можешь поверить в свою гениальность?

— Гениальность, скажешь тоже! Вот Вахтангов, Чехов, Немирович-Данченко — это да. А я…

— Сейчас это звучит странно, но в следующем веке ты будешь для всех, как Вахтангов для тебя. Недосягаемая величина. Космос. Вселенная.

— Ты серьезно?

— Ты так ничего и не понял? Как ты думаешь, стал бы самый влиятельный… хм… пусть человек… самый влиятельный человек в этом мире, ломать кристаллическую решетку времени только лишь для того, что бы дать нам с тобой шанс на счастье?

— Думаю нет, — он поднял на меня глаза, — Выходит ты тоже пешка?

— Да. Но меня это совершенно не волнует. Это не важно!

— А что же важно?

— То, что сейчас я буду развязывать узел на твоём галстуке, — и я опустилась перед ним, — А после мы поедем домой. К нам домой. И я засну на твоём плече. А утром, проснувшись, я буду знать, что это не сон. Что я рядом с тобой. И что ты меня любишь. Любишь же?

— Беспредельно, — он, дрожащими пальцами, смахнул прядку с моего лба.

— Вот это важное. А уж пешка я или ладья — меня не касается. Лишь бы был ты и были мы.

Мы возвращались домой уже глубокой ночью. Таксист, Слава Богу, был молчалив и собран. Мы же тоже молчали. Он гладил мою руку и смотрел в окно. Он прощался. Прощался с этой Москвой, с этой зимой, с этой страной. Он хотел запомнить каждую секунду ускользающей эпохи. Я слышала его тоску.

— Ты не передумал? — тихо спросила я.

— Ты о чем? — он наклонился ко мне и поцеловал в бровь.

— О прыжке.

— Нет. Почему я должен был передумать?

— Ну, тут вся твоя жизнь…

— Без тебя… а там вся жизнь с тобой. Как ты думаешь, что я выберу?

— Меня?

— Нас. Я уже выбрал. Много лет назад. Интуитивно. Там, в Останкино. Я сотни раз задавал себе вопрос — почему я так повёл себя. И ответа не находил. Да, много женщин пытались меня соблазнить. У многих это получалось. Но я, хоть убей, не понимаю, почему с тобой было все по-другому. Почему я, с первой же секунды, не хотел отпускать тебя. Видимо это действительно — судьба. А может быть в прошлой жизни мы уже были вместе.

— Были…

— Что?

— Что?

========== Глава 10. «Кто, если не он?» ==========

Мы пили чай на кухне. Конечно, пора было уже ложиться спать, но мы не ложились. Завтрашний день был относительно свободен — всего пару интервью и одна фотосъёмка. Все это в ближе к вечеру. Да и сеанс связи с Виктором, но это только в 13.46. А сейчас нам было необходимо говорить. Точнее ему — задавать вопросы, а мне отвечать на них.

— Правда в будущем в магазинах все есть? Прямо все-все? Даже французский парфюм или английские поло?

— Да. Есть всё. Много. Слишком много, — но, заметив его удивлённый взгляд, добавила, — Это сначала эйфория от обилия заморских продуктов, кроссовок, жвачек. А потом все это приедается. Ты перестаёшь замечать разнообразие. И уже выискиваешь товары из прошлого или те, что сделаны по ГОСТу. Начинаешь ценить качество. Вместо китайской синтетической футболки выбираешь белорусский трикотаж. Вместо колы — квас или воду. А по началу — да. Я помню свои первые кроссовки, которые двоюродная сестра привезла мне из-за границы. И первые джинсы Монтана.

— Прости за нескромный вопрос, но сколько тебе было, когда сменился режим… или будет…?

— Мне было семь лет. Я успела стать октябрёнком, учила стихи про Ленина в первом классе, а потом раз и все. И все закончилось.

— Значит у нас с тобой сколько лет разницы?

— Какое это имеет значение?

— Ты права, в сущности — никакого. Просто любопытно… А заграница?

— Что заграница?

— Как туда попадают?

— Очень просто-оплачиваешь тур, оформляешь визу и летишь.

— Куда угодно?

— Ну, за исключением тех стран, в которых проходят военные действия. А так — да. Куда угодно.

— То есть я могу ткнуть пальцем в глобус и полететь в эту страну?

— Совершенно верно, — и, зевнув, добавила, — Я в душ и спать.

— Я с тобой!

— В душ?

— В душ и спать!

— Но мы тогда не скоро заснём.

— Возможно, — и он подал мне руку, — Позвольте проводить Вас?

— С радостью, — ответила я.

— Но прежде, чем мы упадём в объятия Морфея, я хочу спросить.

— Конечно!

— Ты уверена?

— В чем?

— В том, что я тот, кто тебе нужен? В том, что ты готова, а главное хочешь, прожить со мной всю жизнь?

— Да, — моментально ответила я.

— Тебе даже не нужно время на раздумья?

— Нет. Не нужно. Я столько раз уже обдумала и передумала, что делать это ещё раз — бессмысленно.

Хорошо. Тогда я спокоен. Просто я боюсь. Боюсь того, что ждёт меня в будущем без тебя.

— Тебе совершенно нечего опасаться или бояться. Теперь я с тобой.

— Это прекрасно. А теперь в душ и спать!

Он проснулся первым. Когда я открыла глаза — его не было рядом. На улице было уже светло.

— Проснулась? — я повернулась к дверному проёму. Он улыбался, держа две чашки в руках, — Кофе в постель?

— Хм… а давайте, — я села в кровати. Он подошёл и протянул мне чашку, — - А разве Вы не составите мне компанию?

— Уже составляю.

— В постели.

— Ах, это… Ну, я даже не знаю…

— А что Вас смущает?

— Ну, вдруг, Вы будете приставать, а я, знаете ли, не смогу устоять.

— Приставать? Обязательно буду, — и я скинула одеяло.

— О! Раз так, тогда я уже, — он забрался в кровать и обнял меня, — Но сначала — кофе!

Очень сложно родителей научить пользоваться смартфоном или планшетом. А здесь человек, который никогда в жизни не видел этот самый планшет.

— Похож на телефон, только больше, — комментировала я, пока он крутил в руках новую «игрушку».

— И в нем тоже есть все? И почта, и календарь, и записная книжка?

— И фотоаппарат, видеокамера, возможность монтировать видео, ретушировать фото, а так же игры, музыка и многое другое.

— Правда?

— Конечно!

— А как мы будем с Виктором связываться? По телефону? Разве можно позвонить в будущее?

— Не совсем по телефону. По интернету.

— А что это?

— Ну, как тебе сказать, — моих знаний катастрофически не хватало, — Ну представь себе огромную библиотеку.

Ленинскую?

— Как вариант. Представляешь, сколько в ней собрано книг? Сколько информации?

— С трудом. Знаю, что очень много.

— Вот, а интернет — это всемирная библиотека, в которой есть почти все. И доступ в эту библиотеку есть у всех желающих почти бесплатно.

— Ого! А там только книги?

— Нет, там все! Фото, спектакли, фильмы, телевидение.

— Вот это да! Но как же мы свяжемся с Виктором?

— По видеосвязи.

— И это тоже у вас в будущем возможно?

— Да. И это обыденность. К этому уже все привыкли.

— Как можно привыкнуть к таким возможностям? — ответа на этот риторический вопрос у меня не было.

— Нам пора подключаться, — я не просто хотела сменить тему. Нам действительно было пора. Окно связи — 13 минут 37 секунд. Я терпеливо ждала. И вот, в левом углу появилась перевёрнутая пирамида вай-фая, — Есть!

Я открыла скайп. Он прогрузится быстро. И тут же раздался вызов от Виктора. Я нажала на экран и увидела знакомое лицо. Поначалу скайп немного пикселил, но через несколько секунд все пришло в норму.

— Привет!

— Привет, привет.

— Знакомьтесь — это Виктор! А это…

— Не нужно! Его имя знает вся страна. Добрый день.

— Д-д-добрый, — мой мужчина ошарашено смотрел на экран планшета и часто моргал. С экрана ему улыбался Виктор.

— Для меня огромная радость вновь видеть Вас!

— Вновь?

— Конечно. Мы с Вами встречались. И не раз. Давно.

— Я, честно говоря, не помню, — мой мужчина озадаченно тёр лоб.

— И это немудрено. Я выглядел несколько иначе… Но об этом позже. Сейчас о деле — у нас не так много времени. Так Вы готовы прыгать?

— Да, — после недолгой паузы ответил мой мужчина.

— Ты сомневаетесь? — от Виктора тяжело было что-то утаить.

— Нет, но…

— Что Вас беспокоит?

— Родители…

— Тут можете бытьсовершенно спокойны. Я о них позабочусь. Лично. И я гарантирую, что они Вас дождутся. И там, уже в двадцать первом веке, вы все соберётесь за круглым столом в арбатском переулке.

— Но… откуда?

— Я знаком и с Вашими родителями. Правда, думаю, они тоже меня не помнят. Ну что? У Вас есть два с половиной месяца, чтобы закончить все дела. Попрощаться со всеми, кто Вам дорог. С кем-то до будущего, с кем-то навсегда. Не все дождутся.

— Я понимаю, — грустно заметил мой мужчина, — я понимаю. Скажите, как Вы думаете, игра стоит свеч?

— Для кого? Для меня — стоит. Стоит ли для Вас — решать только лишь Вам.

-Но почему я?

— А кто если не Вы?

— Ну есть же много других, достойных.

— Есть. Много и других, и достойных. Есть даже те, кто, быть может, талантливее Вас, но они не Вы. А будущему нужен один герой — Вы.

— Ох…

— Не переживайте. После прыжка Вы сами все поймёте. Обещаю Вам.

— Хорошо.

— Вот и славно. Все инструкции я сейчас скину по почте. За сутки до эфира в дело вступает Ваш клон. Подробности после. Все! Мне пора! Следующий эфир связи через две недели. Хорошо повеселиться вам обоим в СССР, — и Виктор отключился.

Мы молчали некоторое время. Мой мужчина, не отрываясь, смотрел на погасший экран планшета.

— Значит через два с половиной месяца моя жизнь изменится до неузнаваемости…

-Да, — честно ответила я.

— Да… за все нужно платить. За новые возможности — старым укладом жизни.

-Это не плата. Скорее выбор.

— Да… налево пойдёшь — коня потеряешь, направо — голову. Вот и выбирай…

— Мне кажется или это пессимизм?

-Нет, — он тряхнул головой, — Всё в порядке. Просто мне очень, очень, очень страшно.

Он категорически не хотел что-либо делать без меня. Вот и сейчас — мы едем на фотосъемку. Сниматься для обложки Советского Экрана. И только мы с ним знаем, что этот материал будет последним интервью, лебединой песней. Нет, будут и другие заметки, эссе. Просто тут он решил сказать всё. Попрощаться таким образом со зрителями, друзьями и эпохой. Съемки должны пройти на натуре — в Екатерининском парке. Там, к будущем, я очень любила бывать в этом парке. Мне казалось, что время в нём останавливается… А сейчас в нем пройдёт последняя полноценная фотосессия моего мужчины в этом веке. В этой эпохе.

Странно было наблюдать за советскими фотосессиями. Никакого искусственного света. Только фотограф, модель и попытка найти идеальный ракурс…

Мой мужчина валялся в снегу, лепил снежки, подбрасывал вверх пригоршни снега. И смеялся. Много. Заливисто, заразительно. Так, как смеются только дети. Так, как взрослые уже не умеют. Казалось, с его плеч упала какая-то неподъемная ноша, которая прижимала его к земле. Он, вдруг, совершенно неожиданно, стал свободен. И глаза его улыбались. Наверное так чувствует себя человек, когда увольняется с нелюбимой работы и улетает на Бали вязать свитеры варанам…

А потом мы сидели в редакции на Часовой улице. Я пила чай с сахаром и наблюдала за тем, как мой мужчина отвечает на вопросы корреспондента.

— А какие у Вас планы на этот год?

— Ну, я стараюсь не загадывать ничего. Как говорится-человек предполагает, а Бог располагает.

— Ну как же так? Вы молодой, красивый, известный актёр. Как может быть, что у Вас нет планов?

— Какой смысл что-то планировать, если завтра на голову может упасть, скажем, кирпич?

— Вы же это не серьёзно?

— Напротив! Абсолютно серьёзно! Поэтому я не загадываю ничего.

— Ну есть же какое-то расписание, — не унимался собеседник.

— Конечно есть. Например через два месяца мы с театром уезжаем на гастроли в Молдову.

-О, а можете рассказать подробнее — что будет в рамках этих гастролей?

— Это с радостью, — я немного напрягалась, — Мы везём в Кишинёв пять спектаклей, в трёх из которых задействован ваш покорный слуга. Будут концерты, творческие встречи, интервью. Впрочем, ничего нового. Все как всегда.

— Скажите, а смогут ли зрители увидеть Вас в другом амплуа, стоит ли нам ждать от Вас сюрпризов?

— Конечно! Сюрпризов будет предостаточно. Уж поверьте мне…

========== Глава 11. «Поезд на Кишинёв» ==========

— Знаешь, я уже два года жутко нервничаю, когда наш театр выезжает на долгие гастроли, — мы сидели в купе поезда Москва-Кишинёв. Мы были вдвоём. Вдвоём отправлялись в финальный путь перед прыжком.

— Почему? — я гладила его руку и смотрела в окно. Уже было темно и я, как никогда, ощущала, что Желтая стрела очень близка к разрушенному мосту.

— А я не рассказывал? 2 года назад, в 1987, прямо на сцене Рижского драматического театра наш актёр потерял сознание. Сердечный приступ.

— И его не спасли?

— Нет. Это был шок для нас всех.

— Это так грустно. Но тебе нет резона нервничать. Ты же знаешь, что тебя ждёт.

— Да, но от этого становится ещё страшнее. Я ведь тоже должен был умереть в прямом эфире…

— Но не умрешь.

— Да, благодаря тебе, — он положил голову на мое плечо.

— Благодаря Виктору!

— Нет, тебе! — а потом встрепенулся, — Мне кажется, что у меня дежавю. Снова поезд. Купе. Мы с тобой. Поиграем?

Вызов принят.

— Конечно! Правила?

— Ну… я не знаю… ну пусть будет знакомство в купе.

— А ты — ты?

— Да. Я — это я. Но в другой реальности. Там, где я ещё не знал тебя.

— О, ну это просто, — я слишком хорошо помнила реальность без него. Я вообще много всего помнила, — Я в игре!

— Ты правда не против? — он поднял на меня васильковые глаза и, едва ощутимо, коснулся губами моей руки.

— Конечно не против! — ответила я, проведя подушечками пальцев по его щеке. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Начнём прямо сейчас? Со знакомства? Я пошёл? — он встал, наклонился и нежно поцеловал меня в лоб.

— Да, со знакомства… — знал бы он, как мне нравились эти игры…

Он вышел из купе и у меня было минут пять на то, чтобы, временно, забыть все, что нас связывало и поверить в наше знакомство. Это было не сложно. Каждый раз, каждое утро, каждая улыбка были для меня бесценны. Ни в один из прыжков мы не были так долго вместе, как в этот. Три месяца. 24 часа в сутки. Вместе, не разжимая рук. Он прощался со всеми друзьями. Отдавал долги, раздавал вещи, делал щедрые подарки. Ему хотелось, чтобы о нем осталась добрая и светлая память. Он погрустнел. Стал задумчивее и глубже. Но никто не замечал. Никто. Может быть, это даже было к лучшему…

Скрипнула дверь и я вернулась в «здесь и сейчас».

— Добрый вечер, — я подняла глаза и встретилась с его голубыми глазами.

— Здравствуйте, — я улыбнулась.

— Это же шестое купе?

— Да, Вы совершенно правы.

— Стало быть я не ошибся. Так случилось, что мы с вами попутчики.

— Это прекрасно!

Он прошёл, положил дорожную сумку на полку, повесил пиджак на вешалку, сел и посмотрел на меня.

— Как Вас зовут?

— Вера.

— Прекрасное имя! Вера… а меня…

— Я знаю, как Вас зовут. Вся страна знает.

Он густо покраснел и спрятал лицо в ладони.

— Да…

— Не переживайте, я не безумная поклонница.

— У меня и в мыслях не было, но… спасибо, — он поднял глаза и увидел у меня в руках книгу, — Что читаете?

— Пастернака.

— Бориса Леонидовича?

— Его самого.

— А можете что-то из любимого?

— По памяти?

— Да.

— Конечно! — я встала с полки, демонстративно откашлялась и начала, — Из массы пыли, за заставы, по воскресеньям высыпали…

— Какой странный выбор, — заметил он, после того, как я дочитала.

— Отнюдь. Очевидный.

— Любите Гёте?

— Скорее уважаю.

— Что ж, каждому своё.

— А Ваше? Какое?

— Во всем мне хочется дойти до самой сути…

Я сидела и хлопала глазами. Он менялся. Он был другим. Тем трепетным юношей, которым я его знала только по обширной фильмографии. Сейчас он был тем, кто танцевал на палубе круизного лайнера. Кто виртуозно фехтовал и кричал «Я в женщин не стреляю». Он возвращался на 20 лет назад. Казалось, стихи Пастернака были его машиной времени.

— Достигнутого торжества — игра и мука. Натянутая тетива тугого лука…

— Это… гениально!!! Браво!!!

— Ну что Вы, — он смущенно улыбнулся и густо покраснел. Так бывало всегда, когда его хвалили. И тут же перевёл тему, — Скажите, а Вы тоже в Кишинев?

— Да. Давно мечтала. А Вы?

— Ну, я не то, чтобы мечтал. У нас гастроли. Но да, тоже в Кишинев. Я к чему это — мы собираемся в купе у моего друга, тоже актёр нашего театра, — Того самого, заклятого друга, — И я бы хотел Вам предложить пойди со мной. Если, конечно, Вы хотите.

— Мне кажется, это будет неудобно.

— Ну что Вы. Вполне удобно. Коллеги у меня веселые, радушные. Да и не надолго это. На пару часов. На самом деле, я хочу обезопасить себя от приставаний одной из актрис нашего театра. Она там обязательно будет.

— Будете использовать меня как живой щит? — я усмехнулась и пристально посмотрела на него. Он был красный как рак, — Я шучу. На самом деле я с радостью составлю Вам компанию.

— Правда? Я Ваш должник! Спасибо! — вот ведь уникальный человек — любая женщина могла бы только мечтать о том, чтобы провести вечер в компании заслуженных и народных, а он благодарит за это.

— Не стоит! Я с удовольствием, правда, — мы, не сговариваясь, встали со своих полок и столкнулись в узком пространстве купе.

— Простите, — прошептал он, неотрывно глядя в глаза.

— Это Вы… меня…- я тоже не могла отвести взгляд.

— Нет, Вы, — он улыбнулся и наклонился. В голове пронеслось «Сейчас поцелует», но внезапный стук в дверь внёс коррективы в мои предположения. Ведение рассеялось и он, виновато улыбнувшись, отпустил меня и пошёл открывать дверь. Игра есть игра.

— Ну, ты скоро? — о! Заклятый друг пожаловал. Мне как раз, накануне, снился он. В образе вампира-захребетника, который высасывает у людей энергию и жизнь через позвоночный столб. Я невольно поежилась.

— Да, да, мы уже идём!

— Мы? — друг бесцеремонно заглянул в купе и тут же разочаровано вздохнул, — Ну да, почему я не удивлён?

— И тебе привет, — как можно добродушнее сказала я и даже помахала ему рукой. Вышло фальшиво и нарочито вычурно. Ну и бог с ним.

— Вообщем, ждём только вас, — он специально выделил это «вас». Я заметила, мой мужчина — нет. Однако, война с друзьями, пусть и заклятыми, не входила в мои планы.

— Будем через 5 минут!

Друг посмотрел на меня, ухмыльнулся и вышел из купе. Мой мужчина тяжело дышал. Игра была нарушена. Нам нужно было вернуться в выдуманную реальность. Ему нужно было. Он был ведущим в этот вечер. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Наконец плечи его расслабились и он обернулся.

— Вот такие у меня друзья, — извиняясь произнес он и протянул мне руку, — - — Пойдёмте?

— Да, конечно, — я коснулась пальцами его ладони. Глаз я не поднимала, но чувствовала его испытующий взгляд на себе. Так даже интереснее.

Мы вышли. Он держал меня за руку. То ли потому, что вагон качало, то ли потому, что ему нужно было ощущать мое присутствие в этой реальности игры. Мы миновали уже два вагона, как нам на встречу показались две девушки, бурно что-то обсуждающие. Моего слуха едва коснулась фамилия моего мужчины, а он уже, молниеносно, прижал меня к стене и, склонившись прямо к уху, сбивчиво зашептал:

— Это фанатки. Простите, но я сейчас, действительно, использую Вас как живой щит. В мои планы сейчас не входит общение с поклонницами, — я не дышала. Я окаменела от этой близости. Сердце ушло в пятки. Все же прекрасная вещь игра! Девушки прошли мимо нас и мой мужчина, сделав шаг назад, добавил, — Простите.

— Все в порядке, — срывающимся голосом ответила я.

Он пристально смотрел на меня. В глазах горели искры страсти. Он вновь наклонился ко мне и, едва касаясь кожи, прошептал: «Спасибо». И все. Вернулся в реальность игры.

Дверь в купе заклятого друга была открыта. Веселье шло полным ходом. Нас встретили радостными возгласами и полными стаканами. Вечер переставал быть томным… Мы сидели рядом, но не обмолвились и парой слов. Со стороны могло показаться, что мы соблюдаем вооружённый до зубов нейтралитет, но это была всего лишь игра. Наша с ним игра.

— Знаете, я, пожалуй, пойду, — прошептала я, когда стрелки сошлись на двенадцати.

— Я Вас провожу, — тут же включился он, — Не пристало такой красивой женщине одной ходить ночью по поезду, — и уже во всеуслышание, — Мы пойдём. Поздно уже. До завтра!

Сквозь вагоны мы шли молча. Поезд был безмолвен. Он поддерживал меня за локоть. Мое тело била мелкая дрожь. Удивительное свойство погружения в игру — стоит только поверить в реальность предлагаемых обстоятельств, как все органы чувств начинают тебе подыгрывать. И тебя пронзает электрический заряд от одного мимолетного прикосновения твоего любимого мужа, который, правда, сейчас не муж вовсе, а народный, любимый, известный, но чужой мужчина. Мужчина, которого я хотела до умопомрачения, но игра есть игра.

Мы дошли до купе.

— Дамы вперёд, — он зашёл следом за мной и закрыл дверь на защелку.

Я стояла спиной к двери. Я чувствовала спиной его дыхание и напряжение. Я дрожала как осиновый лист. Мне стоило нечеловеческих усилий повернуться к нему и изобразить на лице легкое равнодушие.

— Спасибо Вам за чудесный вечер! Мне правда было очень хорошо! — я сделала шаг навстречу и поцеловала его в щеку. Он провёл рукой по щеке, будто пытаясь снова ощутить мои губы на своей коже, потом взял мои руки в свои ладони и начал осыпать поцелуями.

— Это Вам! Вам… Вам спасибо!

И вновь нас прервал стук в дверь. Он разочарованно вздохнул и открыл дверь.

— Ой, здравствуйте. Я заходила, а Вас не было. Я тут белье принесла. И может чайку? Если Вы один — я могу и компанию составить, — какая милая проводница…

— Я не один, — резко ответил мой муж и раскрыл дверь полностью. Проводница была явно разочарована, — За белье — спасибо! Чай — будьте любезны. Два. Все остальное — не интересует. Благодарю.

И опять он стоял спиной. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Опять он возвращался в игровую реальность. Нас снова прервали. Но это даже придавало пикантность и остроту.

— Я, пожалуй, пойду умоюсь и переоденусь, — как можно спокойнее сказала я и начала демонстративно искать зубную щётку.

— Мне кажется, что лучше было бы Вам переодеться здесь. Я выйду.

— Спасибо, — я обернулась, — Но все же я сначала умоюсь.

— Я буду Вас ждать, — он коснулся моего плеча лишь на секунду и тут же убрал руку.

— Ловлю на слове, — игриво ответила я и столкнулась в дверях с проводницей.

— Смотреть нужно, — пробурчала она и гордо прошла в купе. На подносе позвякивали два стакана чая. Я пожала плечами, бросила взгляд на своего мужчину и вышла.

Санузел находился через два купе, в хвосте вагона. Я умылась, почистила зубы, собрала волосы в пучок и отправилась в обратный путь.

Я застала моего мужчину в семейных трусах и футболке пьющим чай. На мой немой вопрос он вновь густо покраснел.

— Я вот переоделся ко сну. Но если Вас смущает мой вид — я могу одеться обратно…

— Ну что Вы! Все в порядке, — и, сев напротив, добавила, — Ну что, чай и спать?

— Конечно, — он резко встал и начал надевать брюки, — Я оставлю Вас, чтобы Вы тоже могли переодеться.

— Ну что Вы! Зачем эти неудобства?

— Ну хорошо, — он отложил брюки, — Тогда я просто отвернусь, чтобы не смущать Вас?

— Да, это отличное решение!

Я, не спеша, оделась в «домашнее», расстелила постель, убрала вещи. Он старательно делал вид, что не смотрит. Однако, я чувствовала на себе его взгляд, от которого по позвоночнику расползались полчища мурашек.

— Теперь можно и чай, — невинно улыбнулась я и вновь села напротив.

— Да, конечно, — казалось я выдернула его из своих мыслей, — Только, боюсь, он уже остыл…

— Ничего страшного! Я люблю холодный.

— А я, напротив, предпочитаю обжигающий.

— Противоположности притягиваются…

— Что?

— Что?

Мы выпили чай, обменялись дежурными фразами. Пора было ложиться спать. Я зевнула.

— Ой, простите…

— Это Вы меня простите, — мой мужчина засуетился, — Совсем Вас утомил. Спать, спать, спать.

Он выключил свет над полкой, я тоже. Купе погрузилось в темноту. Мы молчали. Мне было нестерпимо холодно. Он, предварительно, открыл окно. Хитрый план. Я заворочалась.

— Все в порядке?

— Да… то есть не совсем. Я понадеялась, что, помимо постельного белья, нам положены одеяла…

— Хотите я попрошу у проводников? — он одним рывком сел на кровати.

— Ну что Вы! Я сама!

Я уже готова была открывать дверь купе, когда его руки легли на мои плечи. Я замерла. Он тоже. Ждал моей реакции. Я сделала шаг назад и прижалась спиной к его груди. Для него это было знаком. Он сгрёб меня в охапку и начал осыпать поцелуями шею, плечи, спину.

— Похоже одеяло мне больше не нужно… — срывающимся голосом прошептала я.

— Почему же?

— Потому что сегодня ночью я не замёрзну, — ответила я развернувшись, — Равно как и не усну…

Спустя два часа мы лежали в обнимку на узкой полке. Я перебирала волоски на его груди, он смотрел в потолок…

— Прекрасная последняя поездка на поезде в двадцатом веке…

— Стоп игра?

— Ах да! Да. Стоп игра. Но мне было так хорошо! Ты даже не можешь себе представить.

— Могу. Поверь мне, могу…

Как только мы ступили на перрон кишиневского вокзала начался обратный отсчёт. Мой мужчина стал нервным и раздражительным. Конечно он мастерски прятал свою тревогу под ворохом острот и шуток, но глаза… глаза выдавали его. Взгляд стал глубже, задумчивее и грустнее. Уже не было смысла задавать вопрос — не передумал ли он. Маховик был запущен. Отступать было некуда. Я прекрасно понимала его тревоги и страхи. Так всегда было перед первым прыжком. Но он ещё и уходил из привычного мира. Из своей «зоны комфорта». Вперёд. К новым свершениям и новой жизни в новом времени. Каждый спектакль, каждый концерт, он отыгрывал с феноменальной отдачей. Он прощался. С коллегами, друзьями, зрителями, страной. Он понимал, что там, в будущем, все будет иначе. Придётся заново учиться жить, думать, работать. И он был готов. Уже готов.

— Знаешь, я бы хотел устроить прощальный вечер, — но, заметив мой удивлённый взгляд, добавил, — Конечно для всех это будет просто очередной вечер в компании старых друзей. Но для меня это будет прощание.

— Если хочешь — сделаем.

Час икс приближался. У нас оставалось три дня. Три дня. 72 часа. Всего 72 часа. Как успеть за такой ничтожный промежуток времени извиниться, помириться, сказать самые важные слова, попрощаться?

— И по какому поводу пир? — заклятый друг перешагнул порог нашего номера.

— Ну как, гастроли подходят к концу. И весьма успешно подходят, — да, у нас была легенда.

— Но ещё четыре дня работы…

— Верно. Однако отдыхать тоже нужно.

— Но почему сегодня? — не унимался друг.

— Завтра — эфир, потом часть труппы уезжает в Болгарию, часть в Москву, ты на съемки.

— Могли бы завтра вечером, после эфира.

— Ну, до завтра ещё дожить нужно.

— А до сегодня уже дожили?

— Именно!

Наш номер превратился в импровизированный бар. Много пили. И, поскольку, мы находились почти заграницей, обязательным условием присутствия на нашей вечеринке было наличие с собой бутылки крепкого алкоголя. Поэтому бар, да, бар. Мой мужчина был барменом. Он порхал по номеру, смешивал коктейли, крутил шампуры на террасе. Вообщем был главным героем вечера. Как мы и планировали. Здесь были все. Заклятые друзья, трусливые враги, бывшие любовницы и бывшие жёны. Он собрал здесь всех. Уже захмелевшие от молдавского вина гости поднимали тосты за хозяина вечера. А хозяин, в свою очередь, говорил каждому тёплые слова, жал руку, обнимал. Это была последняя ночь. Уже утром на авансцену выйдет клон. А мы… мы будем наблюдать за «гибелью в прямом эфире» из бункера, в котором в этом времени и в этой стране базировался офис Виктора.

— Достигнутого торжества-игра и мука. Натянутая тетива тугого лука, — я сидела перед трюмо. Он подошёл и положил руки мне на плечи. Мы смотрели не моргая друг другу в глаза через зеркало.

— Страшно?

— Ты даже не можешь представить как…

— Как перед премьерой?

— Да, похоже. Но здесь я даже не режиссёр. Я зритель в первом ряду. И другие актеры через несколько часов разыграют передо мной мою жизнь.

— А если посмотреть на это с другой стороны?

— Как?

— Ну кто ещё может похвастаться тем, что его жизнь будут разыгрывать актёры такого ранга? Кто может сказать, что из-за него не просто переписали историю, а изменили кристаллическую решетку действительности?

— Да, так чуть проще. Самое главное-это не конец. Ведь не конец же?

— Конечно не конец! Это начало.

— «Начало было так далеко, так робок первый интерес»…

— Ложись спать. Завтра тяжёлый день.

— А ты?

— И я сейчас лягу.

— Но спать мы не будем…

— Почему это?

Он не ответил. Улыбнувшись, он подал мне руку. А потом обнял. Крепко-крепко. Казалось он хотел вложить в это объятие всю глубину своих чувств, все страхи и сомнения. Очень зря. Я итак все знала.

— Не бросай меня пожалуйста, — столько мольбы и безысходности было в его голосе, что я, инстинктивно, начала жаться к нему ещё сильнее.

— Не брошу.

— Обещаешь? — васильковые глаза полные детской надежды.

— Обещаю.

— Тогда я ничего не боюсь и готов ко всему…

Ох, знал бы он, что есть вещи, к которым просто нельзя подготовиться…

Комментарий к Глава 11. «Поезд на Кишинёв»

Неумолимо приближается финал. Финал советской эпохи и героев в советской эпохе. Очень надеюсь, что у меня хватит сил и фантазии описать Наше время. Но это будет уже потом.

Спасибо тем, кто со мной)

========== Послесловие ==========

Он выл как раненый зверь. Не фигурально, не литературно. Натурально. Выл. Выл, разбивая кулаки о бетонные стены. Выл, мечась по комнате. На секунду успокаивался. Тяжело дыша, валился на пол. Вздрагивал от рыданий. Потом садился, обхватывая колени руками, и смотрел в одну точку, раскачиваясь в унисон своим рыданиям и внутреннему камертону. Я садилась рядом и гладила его по голове. Он успокаивался, обессилено клал мне голову на плечо. Я перебирала россыпь русых волос и что-то шептала. Он обнимал меня. Потом отталкивал. Со всей злостью бессилия. Целовал руки, просил прощения. И вновь метался как раненый зверь.

— Я не могу! Я не хочу! Не хочу видеть, как разрываются сердца родителей от горя. Не хочу видеть, как меня оплакивают мои друзья. Я слабый. Я не могу!

И он снова валился на пол и рыдал в голос. Я не могла найти слов, чтобы успокоить его. Чтобы облегчить эту боль. Всепоглощающую тоску. Это был не просто банальный «выход из зоны комфорта». Это был выход из жизни. И духовный и физический. Там, сейчас в кишинёвской больнице, лежало тело, оболочка. Созданная по образу и подобию со стопроцентной схожестью. Тождественная. Похожая на него. Оболочку оплакивали друзья, родители, коллеги. Оплакивали авансом, ибо врачи боролись, но были бессильны.

— Всё! — обречено выдохнул он и спиной съехал по стене, — Я умер…

На экране над его головой врачи отключили его тело от аппарата искусственной вентиляции легких. Это был конец. Конец эпохи. На часах было 17.54. На календаре 23 марта 1989 года.

Он встал. Шатаясь дошёл до кушетки и повалился на неё. Я не мешала.

Уснул он молниеносно — настолько выжгла, испепелила его эта трехдневная истерика, пока врачи боролись за жизнь его клона.

Я сидела рядом с ним на полу и гладила его руку. Спал он беспокойно. Всхлипывал и вздрагивал. Его мир рухнул, испарился, перестал существовать. Точнее мир то был, а вот ему места в этом мире уже не было. Это и к лучшему. Завтра будем прыгать. Спасибо Виктору — он настоял. Он понимал, что не стоит моему мужчине видеть, как из-за него страна погрузится в траур. Не сейчас. Не время.

У меня затекла шея и я попыталась сменить положение. Мой мужчина тут же вскочил, осмотрелся, сфокусировал мутные глаза на мне и опять откинулся на кушетку.

— Я надеялся, что это сон…

— Ты меня сейчас ненавидишь…- это не был вопрос. Это было утверждение.

— Да… нет… не знаю…

— Понимаю. Оставить тебя одного?

— Нет… да… не знаю…

— Я пойду, выпью кофе. А пока, — я достала из кармана и положила ему на живот свернутый в несколько раз листок, — это тебе.

— Что это?

— Письмо.

— От кого?

— От твоего отца. Он просил меня передать его тебе «когда все закончится».

— Как? Он… они… знают?

— Почему ты меня спрашиваешь? Я им ничего не говорила.

— И я не говорил.

— Значит Виктор. Я пойду.

— Подожди, — настроение его изменилось, — Останься. Хочешь я вслух прочитаю?

— Давай! — я села в его ногах.

«Здравствуй, сын. Если ты сейчас читаешь это — значит ты умер. Для всех, кроме нас. Я знаю, что осознание того, что мы будем мучаться, тяготит тебя. Я пишу тебе, чтобы снять с твоей души этот камень. Я знаю, что ни ты, ни твоя жена не могли нам всего рассказать. Но неделю назад к нам домой позвонил человек. Он представился ВиктОром и очень убедительно настоял на встрече. Спустя четверть часа он уже переступал порог нашего дома. Он рассказал нам фантастическую историю. Про тебя. Про то, что случится в Кишиневе, вернее сказать, уже случилось. Рассказал про твою высшую миссию и задачу. Знаешь сын, мы гордимся тем, что ты наш сын. Мы дождёмся тебя. Я уверен, что дождёмся. Знай, мы тебя любим и поддерживаем всегда. А мы, надеюсь, хорошие актёры и сможем сыграть свою роль в этой пьесе высшего режиссера. Мама стоит рядом и подтверждает мои слова. Будь счастлив. Будьте счастливы! Мы вас любим!»

Мы молчали. Долго. Не меньше часа. Он несколько раз пробегался по листку глазами, потом складывало его, опять разворачивал и вновь читал. Я молча наблюдала. Мне не нужны были слова. Я слышала каждую нотку его настроения и состояния. Сейчас он был крайне нестабилен, поэтому я ждала. Ждала знака от него, когда он сможет вновь рационально и трезво мыслить. Хотя, на самом деле я ждала, когда он, подобно фениксу, возродится из пепла. Он уже сгорел. До тла. Но впереди его ждала новая другая жизнь. Нас ждала.