Возвращаясь к себе (СИ) [Лия Нежина] (fb2) читать онлайн

Глава 1

Лиза

Допивая второй бокал белого вина, никак не могу взять в толк: зачем я сюда пришла и почему все еще здесь? Наш офис в модном клубе отмечает подписание очередного контракта. Закуски, вино — рекой; музыка гремит; я упакована в дорогое темно-зеленое платье с открытой спиной. Что еще нужно?

Что ему еще нужно? Он, Сергей Ивашкин, хозяин дизайнерского агентства, в котором я работаю, весь вечер сидит с начальником охраны и что-то обсуждает. Лишь пару раз его извиняющийся взгляд коснулся меня.

Сижу и время от времени перебрасываюсь ничего не значащими фразами с Маргаритой Васильевной, помощником главбуха, манерной и занудной дамочкой. Изрядно подвыпившие подруги, Катя и Света, занимающиеся дизайном интерьера в нашей фирме, уже подцепили ухажеров. Только немногочисленный женсовет, состоящий из 2-х бухгалтеров, менеджера по персоналу, дизайнера Виктории и меня, продолжает скучать за столиком.

— Лизка, мы медляк заказали, хватит заседать, — запыхавшаяся Катя подлетает и плюхается рядом на кожаный диван. — Иди, сама пригласи его, — показывает взглядом в сторону Сергея. Она в курсе всех перипетий наших с Сергеем отношений и считает, что я с ним слишком холодна.

— Кать, я конечно пьяная, но не настолько, — возмущаюсь я. — Хочешь, сама приглашай…

— Ой, какие мы гордые! — закатывает она глаза и шепчет в ухо. — Ну смотри, желающих много, уведут…

Выпив двумя глотками почти полный бокал шампанского, она откидывает с лица влажные черные волосы и, покачивая бедрами, идет к своему кавалеру.

Перекрикивая гремящую музыку, помощник главбуха снова заводит разговор о контракте, неустойках, рисках. Слушаю вполуха и поглядываю в сторону Сергея.

В его дизайнерскую фирму я попала около года назад. Не то чтобы попала… Случайных людей здесь не бывает. Просто я работала у конкурентов, и Сергей Николаевич увидел мои работы, а потом переманил, используя собственное обаяние и обещание хорошей зарплаты. Не влюбиться в него я не могла: высокий, красивый блондин, умный, интеллигентный. Весь офис от него без ума, и я не стала исключением. Но до недавнего времени просто тихо обожала, восхищалась и максимум, что могла себе позволить, — это незаметно поглядывать на него и вздыхать. Только однажды, вот так наблюдая, я встретила его взгляд, острый, заинтересованный. Наши гляделки продолжались около месяца, а неделю назад он подошел и пригласил в ресторан. Провожая домой, нежно, смакуя, поцеловал у подъезда. И… уехал.

Я не спала всю ночь, ругая себя за то, что отпустила, но не тащить же его к нам с мамой в двушку на чай? Или нужно было пригласить, но не отпускать вот так? Тем более он знает, что живу я с мамой, а моя мама знает о нем и давно мечтает познакомиться.

На этот корпоратив я возлагала столько надежд! И вот он сидит и делает вид, что меня нет. А я тихо умираю.

Заиграл Катюшкин медляк. Что-то знакомое-знакомое из 90-х. Народ оживился, образовывая пары. Тайком взглянув на другой край стола, увидела, что Сергей и Максим Александрович прервали наконец свой важный разговор, и мой начальник как-то растерянно смотрит вокруг. Наши взгляды встретились, и он мне улыбнулся. Я постаралась ответить такой же теплой нежной улыбкой. Тогда он, так же глядя на меня, показал в сторону танцующих, и я кивнула. Как в замедленной съемке вижу, что он встает, кажется, извиняется перед собеседником и идет ко мне. Я тоже встаю и поправляю платье…

— Черт! Ты? — не успела сделать и пары шагов, как уткнулась носом в белую рубашку.

Непонимающе поднимаю глаза… Вот невезение! Не хватало еще встретить здесь бывшего одноклассника. Да еще и Романова…

— Добрый вечер, — пытаюсь изобразить улыбку, а сама ищу глазами Сергея и не нахожу.

— Да уж, добрый, — отвечает он недовольно, но не уходит, стоит передо мной, преграждая дорогу.

Я выглядываю из-за его плеча и вижу Сергея, танцующего в обнимку с незнакомой высокой блондинкой. Как обидно! Чувствую, что сейчас разревусь, и тру руками виски.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — медленно выговаривает Романов, — Как дела?

— Нормально…Спасибо. Как у тебя? — стараюсь не показать раздражение.

Почему не уходит? Тоже мне, одноклассник! Учился он с нами только год. Ходили слухи, что его отчислили из гимназии со скандалом и богатый папочка пристроил, чтоб хоть закончил 11-й класс. Весь год он просидел на задней парте с главной оторвой класса в обнимку. Вечно в синяках и ссадинах, со сбитыми костяшками. Учился кое-как, кое-как сдал экзамены. Вот и все, что я о нем знаю. Почти…

— Хочешь потанцевать? — вдруг спрашивает и протягивает руку. Кажется, я слишком внимательно следила за Сергеем.

— Нет, не думаю, не хочется, — поспешно отказываюсь, надеясь, что он сейчас уйдет.

— Да перестань, не съем я тебя, — усмехается и за руку вытаскивает меня к танцующим.

Вот просили его! Сергей смотрит на нас удивленно, и я не знаю, куда деться от этого взгляда. Хоть плачь от досады. Так и хочется отдавить ногу этому идиоту.

А песня все не кончается, и мы вяло топчемся рядом с другими парами. Романов больше не навязывается с разговорами, я тоже молчу. Только отмечаю про себя, что он сильно изменился: стал выше и шире в плечах, стрижка модная. Черные джинсы и белая футболка сидят отлично. Обе руки и шея в татуировках. И как я его только узнала? Мало что осталось от худощавого 17-летнего подростка, каким я его запомнила.

Когда включают другую музыку, он ведет меня к моему столу, наливает вина и садится рядом. Наш женсовет смотрит на него и перешептывается. Ну вот, теперь придумают, что я с бандитом связалась. У нас это быстро, а он действительно похож на бандита.

— Давно не виделись… — говорит и как-то серьезно и странно смотрит мне в глаза. — Ты даже на выпускной не пришла. В этом году 10 лет окончания школы.

— Да, действительно, — бормочу и отпиваю вино, поглядывая в сторону Сергея, который тоже вернулся к столу и наблюдает за мной. Не буду поддерживать разговор, чтоб Романов скорее ушел. Да и о чем нам говорить? О школе? И вспоминать не хочу, и видеть не могу никого из того времени.

В школе я училась хорошо и закончила с медалью. Но вспоминая, вечно испытываю чувство неловкости за себя. В те годы, когда девочкам так хочется нравится, когда приходит первая любовь, я была стеснительным нескладным подростком, да еще и одета хуже всех. Мама воспитывала меня одна, нам просто не хватало на шмотки. Я ходила в одежде с чужого плеча, а еще мама перешивала мне свои вещи. Это невозможно было скрыть, хоть я и пыталась быть незаметной. А в 9-м классе случилась большая любовь. Кирилл Одинцов — отличник, спортсмен, мечта всех девчонок. Вряд ли он когда-нибудь обратил бы на меня внимание, но однажды мы оказались вместе в школьной теплице, познакомились и стали общаться. Он иногда приходил к нам с мамой в гости, оставался на ужин. Мы даже не целовались, но 2 года я только о нем и думала, спать-есть не могла, радовалась случайным встречам в школьном коридоре. Дура…

А потом он поступил в престижный московский вуз и уехал. Иногда еще писал: «Привет! Как жизнь?». Но все реже и реже, и я поняла, что это конец.

Потом началась учеба, выпускной класс. Помню, как в начале сентября ко мне на перемене подлетела Сторожева Ритка, одноклассница и единственная подруга, и зашептала в ухо:

— Представляешь, у нас новенький! И весь в наколках!

Скептически на нее посмотрела. Что за бред? Но классный руководитель представил нам худощавого смуглого парня:

— Ребята, это Романов Алексей. Он будет с вами учиться. Помогите человеку освоиться.

Мы тогда только переглянулись. Хотя новенький не был весь в татуировках, но они и правда были у него на шее слева и на запястьях, а правое ухо в пирсинге. Да и приперся он в школу в синих джинсах и белой футболке с рисунком, когда все ребята одевались в строгие классические костюмы.

Первое время он вел себя нагло, хамил, огрызался, не смущаясь, прямо в коридоре обнимался с одноклассницей такого же легкого поведения. Но по большому счету, мне было все равно, я просто обходила его стороной, тем более, что и он никогда не приставал ко мне, не высмеивал, что очень любил делать с другими. Постепенно я перестала его бояться и даже могла перекинуться парой фраз. А со временем изменилось его отношение к классу, и ребята его приняли, и даже гордились, как достопримечательностью.

В конце октября перед каникулами в школе была дискотека. Парни и девчонки тайком курили за углом. Меня прихватили для отвода глаз. Кто-то позвал: «Идем с нами, про тебя не подумают». И вот я стою неизвестно зачем рядом с курящей толпой, всматриваясь в красные огоньки сигарет. Темнота кромешная, с неба то ли дождь, то ли снег, а я в легком платье. Вдруг натыкаюсь взглядом на чьи-то блестящие глаза. Кто-то совсем рядом смотрит на меня пристально, не отрываясь.

— Замерзла, — шепчет он тихо, и я только теперь понимаю, что это новенький, а он вдруг берет мои замерзшие руки в свои и наклоняется к губам.

В голове как озарение и паника: «Да он же сейчас поцелует меня!». Вырвала руки и отвернулась. Через пару секунд, сама не знаю почему, поворачиваюсь и ищу в темноте искорки этих глаз, но его уже нет, и ребята собираются возвращаться.

Потом меня долго мучил вопрос: что это было? Это правда было, или мне привиделось? Новенький вел себя по-прежнему, только вроде чаще стал подтрунивать и называть недотрогой.

Я никому ничего не говорила: подруги бы не поверили, а могли и на смех поднять. Только однажды зачем-то сказала маме:

— Знаешь, у нас новенький в классе, и, по-моему, я ему нравлюсь.

Мама замерла на секунду и тут же засыпала вопросами: кто такой? как учится? кто родители?

А потом вынесла вердикт:

— Нашла о ком говорить. Ты у меня умница, красавица, в институт поступишь. Зачем нам это недоразумение? Тебе же Кирилл пишет. Вот замечательный мальчик, отличник. А от таких, как этот Леша хорошая девочка должна держаться подальше. Ты же не подведешь меня, дочка, не совершишь моих ошибок.

От этой фразы про ошибки меня тошнило. Мама — интеллектуалка с двумя высшими образованиями из хорошей обеспеченной семьи. В 20 лет вышла замуж за простого водителя. Жизнь у них не сложилась, и, сколько себя помню, она поучала: не повторяй моих ошибок. Иногда казалось, что и меня она относит к таким ошибкам.

Но что бы я ни думала, а ослушаться ее не могла. Только каким-то внутренним чутьем иногда ловила на себе тяжелый взгляд Романова. Это немного щекотало нервы, но я никогда не думала об этом парне всерьез. Что у меня, отличницы и «хорошей девочки», могло быть общего с хулиганом и двоечником!

Правда, был один случай… На 9 мая в школе готовился грандиозный концерт, к которому я репетировала песню «Баллада о матери». Мой голос — это то, чем я действительно горжусь. Годы занятий вокалом не прошли бесследно. Я выступала на всех школьных концертах. И в этот раз возвращалась с поздней репетиции. На лавочках за школой сидела компания молодых людей. Кто-то из них крикнул мне:

— Эй, красотка, не проходи мимо, присоединяйся.

Я молча шла дальше.

— Ты чё игнорируешь? Сказано — иди сюда, — вдруг загудели злые голоса.

Сказать, что душа ушла в пятки — ничего не сказать. Темный закоулок, а впереди толпа подвыпивших парней. Я зажала в руке связку ключей и продумывала, как бы мне мимо них прошмыгнуть. Неожиданно один парень, стоящий ко мне спиной, развернулся и, бросив в толпу «девушка со мной», подошел. Это был Романов.

Он взял за руку и пошел рядом. Дорога вела вдоль футбольного стадиона, освещенного ярким светом софитов. Было светло, как днем, но я все равно жалась к нему. Когда подошли к моему подъезду, я поблагодарила его, но он все равно выглядел страшно недовольным: морщил лоб и ерошил волосы, что бывало с ним обычно, когда волновался.

А дома меня ожидал неожиданный нагоняй от мамы. Она, оказывается, видела в окно моего провожатого и, когда узнала, что это Романов, пригрозила запереть дома на все лето, чтоб «не смела шляться с сынком уголовника». Никакие уверения, что отец Романова вовсе не уголовник, а Алексей просто помог мне, не действовали.

На концерте я все-таки выступила. Перед выходом наш художественный руководитель критически осмотрела меня и посетовала, что слишком бледная. Меня чуть подкрасили: наложили тон, подвели глаза, губы чуть тронули помадой, распустили волосы. Вместо школьного форменного сарафана я одела прямое черное платье до колен.

Школьный актовый зал был набит битком. На передних местах разместили администрацию школы, ветеранов. Дальше — учеников старших классов и других гостей. Зал погрузился во тьму, и я вышла.

Не знаю, зачем так было задумано, только почти всю песню мне в лицо бил луч прожектора, но даже это не смогло помешать спеть мощно, с чувством. У меня красивый голос — колоратурное меццо-сопрано. Он идеально подходит для этой песни, и у зрителей в глазах стояли слезы. Вдруг на самом пике, когда я пела: «Алексей, Алешенька, сынок», — кто-то в конце зала встал и быстро вышел.

Романов. В тот момент мне было не до него, но, возвращаясь домой, я размышляла, почему он вышел. А подходя к дому, заметила его сгорбленную фигуру на лавочке. Он поднял на меня глаза, и что-то было в них такое, что меня как волной толкнуло к нему. Но у самого подъезда я вдруг увидела пожилую соседку со второго этажа, двух сплетниц с нашей лестничной площадки и…маму.

Романов встал и подался ко мне, но я опустила голову и не глядя на него прошла мимо. Дома переоделась и стала ждать. Мама пришла минут через десять. Тихо прикрыла дверь, подошла ко мне вплотную и вдруг, схватив за волосы, потащила в ванную.

— Гулящая! — кричала она. — Заневестилась! Рожу раскрасила! — я была так поражена, что покорно терпела, пока она умывала меня с мылом и совала мою голову под струю воды, только шепотом молила: «Мама! Мамочка!»

— Принесешь в подоле — выгоню из дома! — она оттолкнула меня от себя так, что я ударилась лицом о край ванны и разбила губу. Алая струйка побежала по белой эмали, и это отрезвило ее. Она прижала меня к себе, обняла, и мы расплакались. Я сползла на пол, уткнулась ей в подол и молила о прощении, клялась, что никогда больше не притронусь к косметике, буду самой послушной, поступлю в институт.

Все, что обещала, исполнила. С Романовым я больше не общалась. Каждый раз, ловя на себе его взгляд, прятала глаза и отворачивалась. Это было несложно, тем более, что и учебный год подошел к концу.

На выпускной я не пошла. Объявила, что буду готовиться к поступлению в институт, а на самом деле просто не было денег на платье и банкет. Потом мне рассказывали, что Алексей на выпускном страшно напился и чуть не устроил драку. Больше я его не видела, выкинула из головы, как и все, что связано со школой.

Я выучилась в строительной академии и вот уже пять лет работаю дизайнером. Со второго курса зарабатывала сама: мыла полы по ночам все в той же академии. Краситься и нормально одеваться стала только на пятом курсе, когда с деньгами стало чуть полегче. Но каждый раз, подходя к дому, стирала макияж — огорчать маму не могла.

За все это время я ни с кем не встречалась и до сих пор не спала ни с одним мужчиной, хотя в институте были ребята, которые приглашали на свидания и даже настойчиво ухаживали. Но мне нужен был взрослый, серьезный, надежный человек, такой как Сергей Николаевич.

— Лиз, ау! — Романов, оказывается, все еще здесь и о чем-то спросил. — Так как насчет пересесть за мой столик?

— Эээ…что? — не поняла я. — Нет, спасибо, я здесь.

— Здесь же скука смертная? — он сказал это так, что услышали все. Сергей с другого конца стола уже открыто смотрел на нас и прислушивался к разговору.

— Молодой человек, а вы вообще кто? — возмутилась Маргарита Васильевна. — Оставьте в покое Лизочку, иначе мы пригласим охрану.

— Нет-нет, Маргарита, что вы, — скандала только мне здесь не хватало! Нужно как можно скорее спровадить отсюда Романова. — Алексей — мой одноклассник, и он уже уходит.

Я выразительно посмотрела на него, он зло поджал губы, но спорить не стал, а развернулся ко мне спиной и ушел.

Наш корпоратив продолжался в том же ключе. Правда, Сергей после инцидента с Романовым подошел и уже не отходил от меня. Но настроение было подпорчено, причем я сама не понимала, почему так муторно на душе. Даже рука Сергея на моей талии не успокаивала, перед глазами стояли поджатые губы и широкая спина Романова в белой рубашке.

Около 10 часов ночи я засобиралась домой. Да, знаю, время детское, говорила я, но мне уже пора. Ведь не объяснишь, что дома больная мама с давлением, которая не спит и ждет свою блудную дочь. Но у Сергея еще были здесь какие-то дела, и пришлось задержаться.

В половине одиннадцатого я начала психовать, тем более, Сергей обещал подвезти и Маргариту Сергеевну, которой было со мной по пути и которая, как и я, ждала, когда же он освободится. В конце концов Маргарита не выдержала первой и напрямую сказала, что нам пора домой, на что Сергей просто извинился и предложил вызвать машину.

Две злые замерзшие женщины топтались у входа в клуб и безуспешно пытались дозвониться в такси: все до одного операторы просили подождать минут 30–40. Маргарита рвала и метала: мало того, что мы не могли быстро уехать, так еще и ее муж, до которого внезапно дошло, что негоже взрослой замужней женщине шляться ночами по клубам, воспылал ревностью и достал уже своими звонками. На мое робкое: «Может, он за нами приедет», — Маргарита разразилась такой тирадой, что я поняла: если ее муженек сюда явится, не поздоровится ни Сергею, ни мне, ни даже директору клуба.

Лихорадочно перебирая в телефоне номера, натыкаюсь взглядом на стоящего неподалеку Романова.

Алексей

Вечер обещает быть горячим. «Мотыльку» сегодня два года. Пышных торжеств не планируется, но в клубе новая шоу-программа, так что надо поприсутствовать. Столик выбрали, как всегда, на втором этаже, чтобы контролировать весь зал. Компания нормальная: Милка, Пашка, Светка и Ирокез со своей девчонкой. Милка уже минут двадцать сидит и соблазняет меня своим нижним бельем. Закинула ногу на ногу, так что кружевные трусики призывно выглядывают. Еще и вперед наклонилась, стряхивая пепел, чтоб я декольте рассмотрел. Будто в этом платье вообще можно что-то скрыть. Сижу, улыбаюсь, будто ничего не замечаю. Интересно, если дальше так пойдет, что она предпримет?

Ирокез отрывается, наконец, от своей подруги и спрашивает:

— Лех, а что там с «Атакой»? Надоели твои «Мотыльки», обещал ведь абонемент в спортклуб.

«Атака» — мой спортклуб, который уже полгода как закрыт. Хотел из него сделать что-то особенное, а теперь понимаю, что не хватает ни времени, ни желания. Уже подумываю продать его, чтоб не возиться.

— У Алекса, наверное, совсем нет времени, — отвечает за меня Милка, называя ненавистной пидорской кличкой. Думает, мне так нравится. — Может, тебе его вообще продать?

«А вот теперь точно не продам!» — думаю про себя, но отвечаю неопределенно:

— Может быть…

Милка многозначительно улыбается. Ей хочется создать впечатление, будто между нами что-то есть, и ей известно о моих планах.

Когда она уходит «попудрить носик», я вздыхаю полной грудью. Привычней себя все-таки чувствовать охотником, чем дичью.

Пашка, который не курит и терпеть не может запаха табака, разгоняет клубы дыма над столиком, потом пододвигается и возмущенно бормочет:

— Ты чего тормозишь! Такая девочка! Все на месте!

Пашка Милку толком не знает. Не буду рассказывать, что не возбуждаюсь в последнее время от девушки, если она дымит, как паровоз, и готова заняться сексом хоть в туалете. А Милка готова.

— Да я не в теме, Паш, — отвечаю удивленно. — Мне показалось: ей ты понравился, дерзай!

Он выпучивает глаза, поправляет ворот старомодной клетчатой рубашки, приглаживает свою светлую шевелюру. Наивный! Ей нравится только тугой кошелек. Но сегодня она одна, так что у Пашки есть шанс.

Милка возвращается и садится опять напротив, стреляя глазами. Пашка больше не тормозит, идет в атаку. Она сначала недовольно отшивает его, но потом ловит на себе мой заинтересованный взгляд, и начинаются брачные игры богомолов. Сама разворачивается к нему своей шикарной грудью, при этом еще выше задирая ногу и демонстрируя мне обнаженное бедро. Эх, может я зря? Да ладно, Пашке нужнее. Отворачиваюсь, смотрю в зал. Там пока все нормально: подвыпившая компания у окна собирается уходить, два корпоратива, на танцполе весело. Может, спуститься в бар, дать Пашке возможность проявить себя?

— Пойду посмотрю, как новенький работает, — говорю и спускаюсь вниз. У барной стойки обвожу взглядом клуб.

Компания, заказавшая корпоратив, похоже, ошиблась адресом. Нафига переться в модный клуб, чтоб сидеть за столом и вести беседы, пытаясь перекричать музыку? Их надо было на второй этаж сажать, основной контингент здесь — «кому за…». Вдруг натыкаюсь взглядом на знакомое лицо. Вот черт! Черт! Черт! Моя бессонная ночь десятилетней давности! Где ты, Милка, срочно твоя помощь нужна! Это ж надо, аж вспотел. Опять почувствовал себя тупым подростком. Специально вычеркнул ее из памяти после школы, не искал, не спрашивал. Мамочкина дочка, отличница, Лиза Савельева.

Ну и как живешь? Обертка красивая, дорогая. Колечка, вроде, нет. Ага, вот и кавалер. Глаз не сводит с мужика лет 40, сидящего во главе стола. Вот уж не думал, что тебе нравятся постарше. Грустный итог: идеальная девочка охотится за богатым мужиком. Перебираю в памяти: Исаев…Иванов… Точно! Дизайнер Сергей Ивашкин, мне его агентство еще рекомендовали для оформления «Атаки».

Включают медляк, и она встает. Так, стоп, детка, этот танец мой. Подхожу и будто случайно сталкиваюсь с ней, приглашаю на танец. Мы танцуем и даже разговариваем, и я незаметно разглядываю ее. Красивая, стильная, ухоженная. Лишь отдаленно напоминает девочку-подростка в выцветшем свитере. Жаль. Ту девчонку я бы ни на кого не променял.

Я что-то говорю ей, но она не слышит. Не смотрит в глаза, даже когда мы проходим к ее столику, и я нагло усаживаюсь рядом. Ее коллеги косятся на мои татуировки. Сразу вспоминаю Лизину мамашу, Лилию Викторовну, которая меня терпеть не могла, а отца моего называла уголовником. Доля правды, если честно, в этом была. Отец по глупости в 19 лет попал в колонию: возвращался домой с подвыпившей компанией и на спор сорвал с прохожего шапку. Советская фемида впаяла тогда как за «организованную преступную группировку». Потом он освободился, занялся делом и в общем-то стал уважаемым человеком. Но пятно на репутации на всю жизнь.

Вижу, что Лизе мое общество нужно, как прошлогодний снег, но не собираюсь уходить. Последняя попытка: приглашаю ее за свой столик. Нафига? Сам не знаю. Чтобы ее шокировала выпрыгивающая из трусов Милка или Ирокез, в засос целующий свою девчонку? Естественно, она отказывается, и я ухожу восвояси с противным чувством, что меня послали.

За нашим столиком, как я и ожидал, — порно. Милка на коленях у Пашки, и, по-моему, до туалета они не добегут. Увидев меня, смущенно сползает на диван и одергивает платье.

— Ну как работает? — спрашивает Ирокез и, видя, что я не понимаю, о чем он говорит, добавляет. — Как новый бармен работает?

— Ааа… нормально, — говорю неуверенно, потому что даже не помню, зачем спускался на первый этаж.

Пашка подает условный сигнал, типа «надо поговорить». Под глупым предлогом опять встаю из-за стола. Он догоняет меня на полпути к бару.

— Леха, выручай, такая девочка! Дай ключи от кабинета хоть минут на 10, всю жизнь буду должен!

Да что ж такое! Места им больше нет, как в моем кабинете, на моем диване. Не то чтобы мне было жалко, но после Пашки я на этот диван уже не сяду.

— Паш, не наглей, — говорю с досадой, ероша волосы, и сую ему несколько купюр. — На, сними квартиру, Милку 10 минут не устроит.

Он берет деньги с радостью и вдруг настороженно смотрит на меня.

— А ты откуда знаешь? Ты что… с ней?

— Да ладно тебе, видно же, что она на тебя запала!

Правду ему знать не надо. Парню и так не везет с противоположным полом, потому что этот самый пол мечтает только о богатом спонсоре, который сначала задарит подарками, а потом выкинет, но не о простом порядочном парне, который будет всю жизнь носить на руках. Так что Пашку надо поддержать.

Он счастливый возвращается к столику и садится рядом с Милкой. Немного пошептавшись, парочка собирается уходить. Милка гордо и эротично проплывает мимо, крича всем своим видом: смотри, какую меня потерял! Подмигиваю Пашке, пусть хоть кому-то будет хорошо. Он выводит ее из бара, потом вдруг возвращается один, запыхавшийся и, подскакивая, шепчет:

— Черт, Леш! Дай твою машину до утра!

Смотрю на него во все глаза.

— Ты же на колесах…

— Да понимаешь, — он мнется и краснеет, — у меня там… Ну что тебе жалко, доедешь на моей! Мы с Милой покатаемся немного.

— Ага, покатаетесь…С Милой… На заднем сидении моего БМВ… Ладно, черт с тобой, — сдаюсь я, кидая ему ключи и забирая его от скромненькой «Лады». — Удачи! — кричу уже в спину убегающего Пашки.

Ладно. Друзьям надо помогать. А Пашка на самом деле отличный парень и настоящий друг. Мы с ним два года назад сплавлялись на байдарках по Енисею. Тонули и выбрались чудом. Два дня шли пешком по тайге без еды и спичек. В таких передрягах человек становится ближе, чем родной брат. Помню, как завалились к нему домой после этого похода: в одежде с чужого плеча (спасибо бабке деревенской за дедовы шаровары, свое-то утопили), рожи побитые и распухшие от комариных укусов. Как нас вообще признали! Потом я Пашку в свой город перетянул, с работой помог. Он наивный немножко, ему трудно в этом мире.

В половине одиннадцатого решаю ехать домой — здесь все нормально и без меня. Попрощавшись с Ирокезом, который может зависать хоть до утра, выхожу на морозный сентябрьский воздух и торможу от неожиданности. Опять она здесь и с той же дамочкой, с которой сидела за столом. Ба! Да их кинули!

— Я же думала, что Сергей Николаевич нас отвезет! — упрекает дамочка Лизу, нервно теребя в руках сумочку. — Мне муж уже раз 5 звонил, теперь скандал устроит!

— Что я могу сделать, Маргарита Сергеевна! Придется подождать минут 30.

Она вертит в руках телефон, оглядывается по сторонам. Замечает меня, и я подхожу ближе.

— Что-то случилось? — спрашиваю небрежно, хотя и так все понятно.

А она в легком темно-бордовом пальто и высоких сапогах на каблуке уже трясется от холода.

— Нет, все нормально! — старается отвечать небрежно, сует телефон в карман и дрожащими руками натягивает перчатки.

— Да уж, нормально! Если только стало нормой отсылать девушек ночью одних на такси и даже не проводить, — возмущается Маргарита.

— Могу подвезти, — зачем-то предлагаю и уже в следующее мгновение жалею об этом.

— Нет, спасибо, мы сами, — Лиза говорит поспешно, но неуверенно.

— Почему «нет»? — чуть не кричит ее подруга. — Меня муж дома ждет! Молодой человек, нам очень надо. Пушкина 64. Муж просто уже места себе не находит!

— Лиза? — смотрю на нее.

— Хорошо, если тебя не затруднит, — выдавливает она сквозь зубы.

— Не затруднит, — отвечаю спокойно.

По крайней мере я не брошу тебя в ресторане ночью, как твой ухажер.

Нажимаю на сигнализацию, предвкушая их реакцию на свою дорогую машину и кожаный салон.

Несколько секунд непонимающе смотрю, как мигнула фарами старенькая «Лада». Б… Пашка! Капец! Открываю заднюю дверцу, стряхиваю с сиденья какие-то крошки. В углу нахожу целый ворох, судя по запаху, грязной одежды, сворачиваю, несу в багажник, кивая девчонкам:

— Садитесь.

Они без энтузиазма подходят ближе, садятся осторожно, брезгливо морщась, стараясь не запачкаться. Завожу мотор и вдруг слышу, что они возбужденно шушукаются все громче и громче. Не обращая внимания (мало ли что у них там приключилось), трогаюсь и выезжаю уже со стоянки, когда Маргарита Сергеевна истерично вскрикивает:

— Остановите, я не еду!

Резко жму на тормоз и оборачиваюсь назад, пытаясь понять, что ее так испугало. Проследив за взглядом, вижу торчащую из кармана за сидением ленту с презервативами.

— Ну, Пашка, погоди! — говорю, кажется, вслух. И, не зная, что еще сделать, выхватываю презервативы и сую в бардачок, думая только о том, как бы оттуда не вывалились трусы или порно журналы.

Мы все-таки едем на Пушкина, дорогой ощущая «аромат» Пашкиных носков. Уж не знаю, из багажника что ли сквозит. Высаживаю Маргариту Сергеевну у ее дома, потом везу Лизу.

Еду с таким чувством, как будто отматываю назад 8 лет и возвращаюсь в прошлое. Мне этот дом и окно на 7-ом этаже целый год снились, а сейчас я спокойно сижу рядом со своей прошлой любовью и думаю о девочке, которой больше нет.

Глава 2

Лиза

В воскресенье встаю со страшной головной болью. По-видимому, последний бокал вина все-таки был лишним. Да и ночка выдалась тяжелая.

Маме внезапно стало плохо. Таблетки не помогали, и пришлось вызывать скорую. Врачи долго ее осматривали, потом наконец сделали укол. Но с фельдшером я поругалась. Она попросила меня выйти и в коридоре наговорила ерунду, прямо говоря, что все показатели хорошие и мама притворяется. Когда же я спросила, почему тогда так быстро помог укол, она поразила меня еще больше, сказав, что они вкололи ей витамины. Короче говоря, я выставила их за дверь, маме, естественно, ничего не сказала, решив про себя, что в следующий раз буду вызывать коммерческую скорую помощь.

Сегодня выходной, и очень хотелось поспать, но в соседней комнате слышу движение, значит мама встала. Поднимаюсь с кровати, одеваюсь и иду к ней. Она, и правда, ходит по дому, протирает мебель. На часах 7 утра!

— Мам, зачем ты встала? Тебе же нельзя, я все сейчас уберу, — подхожу, едва сдерживая зевок.

— Спасибо, убрала уже… Я вчера весь день ждала! — как всегда ворчит она.

— Ну ты же понимаешь, что у меня работа, а потом корпоратив. Сегодня так хотелось поспать! — говорю, забирая у нее тряпку. Похоже, жизни мне не будет, пока не уберусь.

Мама ковыляет к креслу, усаживается и ревностно следит, чтоб я убиралась так, как это представляет она, раздает ценные указания и все равно недовольно морщится, когда я заканчиваю.

О корпоративе пока не спрашивает, но точно знаю, что меня сегодня ждет допрос с пристрастием, потому заранее продумываю, что рассказать, а о чем буду молчать даже под пыткой.

— Как вчера отдохнула? — начинает издалека.

— Что конкретно тебя интересует? — спрашиваю немного раздраженно, прекрасно зная ответ.

— Интересует, как ты провела вечер.

— Мама, все было здорово. Клуб самый модный. Мы с Сергеем танцевали, — отвечаю бодро скороговоркой.

— Он тебя отвез?

— Конечно! — не моргнув глазом вру я.

— Не ври, я знаю его машину, — все-таки она меня караулила.

— Меня подвез знакомый, — мой небрежный тон ее, к сожалению, не обманет.

— Кто? — интересуется, будто между прочим.

— Бывший одноклассник, — исступленно тру зеркало…

— Кто? — чувствую себя подследственной.

— Ты не помнишь…, - последняя попытка, но она помнит абсолютно все.

— Кто? — отпираться больше нельзя.

— Романов Ле…, - начинаю я.

— Что? Ты с кем связалась? — она почти кричит.

Боже! У нее же сердце больное.

— Мам, пожалуйста! — бросаюсь к ней, пытаясь успокоить.

— Конечно, он тебя бросит и будет прав, — говорит она уже о Сергее, кивая своим мыслям и не глядя на меня.

— Мам, ну что ты, — умоляю я, — он просто не мог уехать, а Алексей нас с Маргаритой подвез. И все!

— Все! Если ты упустишь Сергея — ты мне не дочь! — говорит так, будто Сергей — ценная порода рыбы.

— Мамочка, все будет хорошо, — говорю много, примирительно, плету какую-то чушь, лишь бы только успокоилась.

Выдать меня замуж за Сергея — ее бзик. Она когда-то была знакома с его родителями и, узнав, что я у него работаю, начала выносить мне мозг. Он нравился мне очень, но, когда она ежедневно начала петь дифирамбы его достоинствам, я окончательно уверилась, что Сергей — единственный залог моего счастья.

В обед приходит Катя.

Мама стоит в коридоре и внимательно наблюдает, как она приглаживает свои короткие непослушные волосы, подкрашивает губы, будто пришла не к давнишней подруге и ее престарелой матери, а в светский салон. Мама Катюшу почему-то не любит и раздражается каждый раз, когда она приходит ко мне. Катя об этом догадывается, но ничуть не смущаясь, гордо вскинув голову, дефилирует в мою комнату, а я плетусь следом, виновато поглядывая на маму.

— Слушай, чего она у тебя вечно не в настроении? — как только закрылась дверь, разворачивается ко мне подруга.

— Сегодня ночью опять был приступ, скорую вызывали, — устало отвечаю и сажусь в кресло с ногами, чего никогда не позволяю себе при маме.

— Опять приступ? — переспрашивает Катя, закатывая глаза. — Что на этот раз? Сердце уже лечили, почки тоже; месяц назад узи печени делали. В онкоцентр вы как на прогулку ходите.

— Ну о чем ты? — укоризненно говорю ей.

Мама, и вправду, стала очень мнительной, но возраст ведь дает о себе знать.

— Да просто твоя матушка совесть потеряла. Буйная фантазия у нее, а дочка страдай. О ваших методах лечения хоть романы пиши.

— Сердце прихватило, всю ночь не спали! — оправдываюсь я.

— С вас за ложный вызов деньги не содрали? — продолжает она ерничать. — Что-то мама начала повторяться. Сердце месяц назад болело.

Катюша рассмеялась, и в соседней комнате что-то сильно стукнуло об пол. Нам дают понять, что мы слишком громко разговариваем.

Катюша зажимает рот рукой, но все равно продолжает смеяться. Когда она успокаивается, я, наконец, могу спросить ее про то, как закончился вчерашний вечер. Но у Кати, оказывается, свой интерес.

— Слушай, а что это за красавчик, с которым ты вчера танцевала?

Смотрю на нее недоуменно.

— Какой красавчик? Я с Сергеем танцевала…

— Ну уж Сергей, — отмахивается Катя. — Сергей вчера после твоего ухода с какой-то крашеной блондинкой обжимался, — выдает она и, видя мою отвисшую челюсть, заявляет:

— Давай договоримся: ты мне про красавчика, я — про блондинку.

— Да я понять не могу, о ком ты!

— Темненький такой, в белой футболке, джинсах… — Катюша начинает на меня злиться.

— Ааа… — тяну разочарованно. — Это одноклассник бывший, Лешка. А что?

— Ничего! У тебя с ним что-то есть? — ох, знаю я этот лукавый взгляд.

— Да ты что! — зачем спрашивать, если прекрасно знает, что все мои мысли и мечты связаны с Сергеем.

— Расскажи о нем! — давно не видела Катюшу такой возбужденной.

— Да что рассказывать! — недоумеваю я. — Я его 10 лет не видела!

Катюша недовольно поджимает губы, барабаня пальчиками по модному красно-коричневому саквояжу. Думает.

— Ну он хоть богатый? — задает главный вопрос.

— Откуда я знаю! — уже злюсь на нее. — Отец был не бедный: все штрафы оплачивал, стекла вставлял и моральный ущерб возмещал регулярно.

— Это ничего не значит! — отмахивается равнодушно. И вдруг ее осенило:

— А он ведь подвозил вас вчера с Маргаритой. Какая у него машина?

Я не выдержала и рассмеялась:

— Вонючая…

— В смысле? — да… думаю, подруга, если б ты поехала вчера с нами, твой интерес разом бы отшибло.

— Старенькая «Лада», в которой пахнет грязным бельем. Да еще и презервативы повсюду распиханы.

У Катюши глаза полезли на лоб.

— Ты серьезно? — орет она, еще не решив для себя, как это воспринимать.

Теперь мама ломает голову над тем, что мы тут обсуждаем.

— Это ведь неплохо… — то ли спрашивает, то ли утверждает она. — Сейчас даже у молодых бывают проблемы! Помнишь у меня был… — и она в пятый раз пытается рассказать мне историю о несчастном Артуре, который мог только в кромешной темноте после часового просмотра немецкого порно.

— Может, ему негде. Живет с родителями. В гостинице дорого, — говорю я, сама себе не веря.

— Конечно! Так я и поверю! — поджимает Катюшка губы. — Ты видела его часы? А куртку? А кеды?

Только плечами пожимаю. Сдались мне его часы! И когда она только рассмотреть успела?

— Слушай, познакомь меня с ним! — ожидаемо просит она, умоляюще складывая руки.

Только закатываю глаза и кручу пальцем у виска.

— Ладно, жадина, без тебя справлюсь! — говорит так, что я верю: справится.

Потом Катюша рассказывает мне, что после нашего с Маргаритой ухода к Сергею подсела яркая блондинка в нежно-голубом платье, по-видимому, знакомая. Они весь вечер не отходили друг от друга и уехали вместе. А еще Катюша взахлеб рассказала, что они со Светой познакомились с «интересными» мужчинами, но те оказались женатыми, так что Светка в понедельник придет в солнечных очках, какая бы погода не была. Услышав такое, я только порадовалась, что уехала и не видела этой безобразной сцены.

В понедельник иду на работу с тяжелым сердцем. Дома мама вынесла весь мозг про 27 лет и про то, что я никому не нужна уже, и какое счастье, что «подвернулся такой замечательный Сергей», которого надо «держать и руками, и ногами». Не покидает чувство, что все как-то неправильно, ненормально.

На работе только и разговоров о субботней вылазке в ночной клуб: как Катюшка зажигала, да что это с ней за кавалер был, какие такие срочные дела у нашего работодателя с начальником охраны, и что за блондинка вертелась около него. А еще несколько дам из нашего женсовета подошли и посоветовали мне быть разборчивее в знакомствах.

С Сергеем я была сдержанно холодна. Конечно, единственный поцелуй — это еще не отношения, но не позволю выставлять себя полной дурой, бросая посреди вечеринки и зажигая еще с какой-то драной блондинкой! Ничего, мы тоже гордые! Больше всего раздражали сочувствующие: Катюшка со своим «все они козлы» и Маргарита Васильевна.

Чуть не плачу, но натянув улыбку, иду в туалет поправлять макияж. На мне сегодня шикарная белая блузка с глубоким вырезом, темно-каштановые волосы уложены идеально. Пусть все блондинки умрут от зависти и пусть не раскатывают губу на моего мужчину. А Сергей должен быть моим.

В понедельник он вызвал меня по делу и вручил еще один интересный проект, в который я окунулась с головой. За неделю нужно было подготовить дизайн проект спортивного бара. Он принадлежит сыну его очень хорошего знакомого и влиятельного в нашем городе бизнесмена.

Я всю неделю пахала, как проклятая.

С Сергеем мы не виделись. Он уезжал в Италию за эксклюзивной отделочной плиткой. Обещал вернуться к понедельнику и просил подготовить все по проекту. Так что в субботу, когда у всех нормальных людей выходной, сижу перед компьютером до тех пор, пока в глазах не начинает двоиться. И только когда все проверила и всем осталась довольна, собираюсь домой.

Подходя к дому, вижу, как дернулась занавеска в окне на 7-м этаже. Мама опять стояла и ждала. Открываю дверь своим ключом. Она, шаркая тапочками и держась за стену, выходит в коридор. Снимаю туфли, подхожу и целую ее в холодную щеку. Год назад у мамы был инсульт, пострадала правая половина тела. После этого она ходит только с клюшкой.

— Сходи на 8-й этаж, соседи очень шумели, — просит мама.

Боже! Как я завидую тем, кто живет на верхних этажах! Сосед на 8 этаже в последний год стал нашей головной болью. Квартиру продали мужчине лет 25, теперь оргии наверху происходят с завидной регулярностью, а еще громкая музыка, стук каблуков по ламинату и т. п. Сначала мы думали, что над нами живет страстный любитель порно, нельзя же делать ЭТО по 5 раз за день. Но этот монстр каждый раз в конце издает победный клич довольной гориллы, так что сомнений не осталось.

До полиции еще не доходило ни разу. Я уже несколько раз разговаривала с ним по этому поводу, обычно, после этих разговоров его хватает на какое-то время, а потом все начинается снова.

Сейчас музыка играет не очень громко, а я только слезла с каблуков, так что идти никуда не хочется.

— Мам, давай подождем, может, угомонится, — предложила я, умоляюще на нее глядя.

Но она сильно не в духе.

— Подождем? Мать больная весь вечер должна терпеть этот бедлам?

Никуда не денешься, придется идти беседовать с соседом. С трудом снова влезаю на каблуки. Можно, конечно, пойти в чем-нибудь попроще, но так я буду хоть немного повыше.

Поднимаюсь на 8-ой этаж, стучу в металлическую черную дверь. Здесь даже стены вибрируют от басов.

Открывает этот секс-гигант голый по пояс и почти в невменяемом состоянии. Он таращит на меня свои рыбьи глаза и не узнает. Ну да, я ведь обычно в спортивном костюме сюда захожу, однажды в кардигане закрытом, а сейчас не додумалась куртку накинуть, приперлась в блузке с декольте. Только открываю рот, чтоб высказать претензии, он выдает:

— Ух ты!

— Максим, — начинаю с чувством, серьезно, как будто на переговорах с клиентом беседую, — понимаете…

— Давай на «ты», — перебивает он, и меня обдает густыми спиртовыми парами.

— Не важно, — пытаюсь отодвинуться.

Он пододвигается, нагло заглядывая мне за блузку и вдруг притягивает к себе.

— У меня, оказывается, соседка такая… — не обращая внимания на сопротивление тянет меня в квартиру.

— Максим, отпустите, с ума вы сошли!

— Посидим, поговорим… — шепчет он мне в шею, похотливо лапая спину, больно выкручивая руки.

И я понимаю, что еще немного и он затащит меня в квартиру, а там мне уже никто не поможет.

От этой мысли по спине бежит холодок. Не медля ни минуты, бью этого пьяного козла ногой в пах, он отпускает мои руки, и я мчусь сломя голову вниз по лестнице. Влетаю в квартиру и закрываю дверь.

Алексей

Люблю осень. Мозги, наконец, перестают плавиться, работается спокойно, люди адекватные. Серьезное дело стараюсь начинать именно осенью.

Уже неделю я думаю, что делать с «Атакой». Стоит — не стоит ввязываться. Там потребуются серьезные вливания. Бывший владелец размахнулся и не смог завершить проект — деньги кончились. Бар мне достался дешево, в кризис, но чтоб заработал и начал приносить прибыль, боюсь, нужно в 2 раза больше.

Можно, конечно, попросить у отца, он не откажет, но, во-первых, я и так ему должен, во-вторых, у отца давно другая семья, дети. И, в принципе, я рад за него, обидно только за мать. Она-то с ним прошла огни и воды, нищету, а он, как встал на ноги, нашел себе помоложе.

Нас он, правда, никогда не бросал, деньги давалстабильно, и все ее лечение оплачивал. Но именно болезнь матери не могу ему простить. Цветущая 35-летняя женщина за несколько месяцев сгорела от рака. Врачи тогда честно сказали: стресс, нервное потрясение, обеспечить покой.

Какой, к черту, покой, когда она каждую ночь выла в подушку, думая, что я сплю и не слышу! После ее смерти я плюнул на все: на учебу, хоть перспективы были отличные, и отец уже выбирал для меня вуз покруче, на футбол и музыку. Все покатилось под гору. Тогда сделал первые татуировки на руках. Из-за них-то в гимназии и устроил драку. Потом опять же отец пристроил в школу, где директором был какой-то его приятель. Вот за это я ему благодарен. Там была Лиза.

Я не сразу обратил внимание на невысокую скромную девчонку, вечно одетую как из секонд хенда. Понравился только прямой умный взгляд без кокетства. А однажды услышал, как она читает стихи. Что это было? По-моему, Блок, что-то про девушку и церковь. Я, кажется, рот открыл от удивления, так меня поразила эта недотрога.

Она мне напоминала мать, хотя внешнего сходства не было совсем. Мать была яркой брюнеткой. Короткое каре, гладко уложенные жесткие волосы. Мне от нее достались такие же. Однажды стригся в парикмахерской, мастер удивлялся: «О вашу проволоку ножницы можно сломать!».

А Лиза — вся тоненькая, изящная с пушистыми вьющимися волосами. Как она только их не прятала, на висках они все равно выбивались и вились мелкими кольцами.

Она была такая же добрая, наивная, как моя мать. Я заговорить, прикоснуться к ней не мог — запачкать боялся. Еще мамаша ее, мегера. Сам я ее только пару раз видел, но ребята рассказывали, что она Лизу как в тюрьме держит.

Думал: на выпускном приглашу на танец и предложу встречаться. А она взяла и не пришла. Вот я тогда напился! До сих пор вспоминать тошно. Хотел идти к ней под окна, хорошо, отец приехал, не пустил, привел в чувство. Тогда решил: если уходит — значит, не мое.

Встреча в клубе всколыхнула что-то. Вот и с «Атакой» решил разобраться: надо оно мне вообще или нет. В понедельник созвонился с Ивашкиным, договорился о встрече. Пусть проект разработает, обсчитает затраты, а там посмотрим.

Через неделю Ивашкин пригласил в офис.

Бреюсь, собираюсь тщательно, как на свидание. Зачем? Из-за Лизы? Психую и стягиваю пиджак, одеваю привычные джинсы, майку, кожанку и выхожу из квартиры.

Садясь в машину, любовно поглаживаю руль своей БМВ. Пашка только в среду соизволил пригнать мне ее. Приехал довольный такой, сияющий, глаза пьяные, видно, Милка постаралась.

Офис Ивашкина находится в многоэтажке почти в центре города. Прохожу на ресепшн, где на меня удивленно смотрит худющая длинноногая секретарша в закрытом прямом платье с фигурой, которую в народе называют «доска». Невольно задерживаю на ней взгляд чуть дольше обычного: когда она поворачивается ко мне спиной, не вижу разницы между передом и задом.

— Здравствуйте, — мурлычет она. — Вам назначено?

— Добрый день. К Сергею Николаевичу по поводу проекта.

Она, больше ничего не спрашивая, по-видимому, смущаясь моего бандитского вида, звонит Ивашкину и просит меня пройти в его кабинет.

Первое, что вижу, открывая дверь, — удивленно распахнутые глаза Лизы. Ивашкин сидит в кресле и что-то показывает ей на мониторе компьютера, она рядом на стуле. Сейчас она совсем другая: волосы подняты, шея открыта, стиль одежды деловой. Кажется, оба удивлены.

— Добрый день, — невозмутимо прохожу и протягиваю Ивашкину руку. — Я по поводу «Атаки»…

— Ааа…, - он выглядит удивленным и долго не подает руки, рассматривая меня. Наконец указывает на кресло.

— Проходите. А я думал, владелец сам приедет…

Капец! Они за кого меня принимают! Ладно, будет мне урок.

Вдруг до Лизы доходит:

— Романов Алексей Викторович? — смотрит на меня во все глаза.

— Угу! — киваю я.

— Сергей Николаевич, — Лиза считает нужным оправдываться. — Мы с Алексеем Викторовичем учились вместе в 11-м классе. Вчера случайно встретились в клубе, но я и представить не могла…

Ивашкин, похоже, тоже понял свою оплошность:

— Я прошу прощения. Сразу не узнал. Мы вас ждали. Приступим?

Кошусь на Лизу. Легкий, почти незаметный макияж на лице, пальчики вертят ручку. Волнуется? Одета вроде буднично, но в то же время глаз не оторвать. Для кого? Для Ивашкина? Бесит, аж руки подрагивают.

Лиза презентует мне дизайн проект. Неплохо так держится. И проект вроде ничего, в моем стиле. Она поднимает руку, показывая варианты отделки, и ее рукав ползет вниз, обнажая запястье. Опа! Да тут синяки! Точно. На другой руке то же самое. Он что ее бьет?

У меня глаз начинает дергаться. Тру лицо. Детка, с кем ты связалась?

По-моему, она догадалась, что мне неинтересно, и постаралась быстро завершить.

— Вот это все, — говорит, выключая проектор и садясь напротив.

— Угу, — киваю.

— Что скажете? — Ивашкин раздражен, он, естественно, ждал больше, чем «угу»

— Скажу, что проект отличный и реализовать его доверю только тому, кто это придумал, — какого черта я это сказал?

— В смысле? — Ивашкин смешно таращится на меня и ослабляет галстук.

— Если Елизавета займется реализацией проекта — меня все устроит, — наглею я, разваливаясь в кресле.

Лиза смотрит на него, потом на меня.

— У меня много работы, я дизайнер, свою работу я сделала… — говорит она больше Ивашкину, чем мне.

— Нет, так не пойдет, — Ивашкин снимает пиджак. — Мы так не договаривались…

— Что ж, очень жаль, — я делаю вид, что встаю.

— Давайте подумаем, что можно сделать, — говорит Ивашкин уже мягче.

После получаса препирательств я получаю Лизу. Зачем? Сам не знаю, как не знаю и того, где возьму такую прорву денег. Она выглядит так, будто ее предали и продали в рабство. Ивашкину звонят, он просит подождать и, выходя, отвечает на звонок.

Мы остаемся вдвоем. Лиза сидит, положив руки на стол и искоса поглядывая на меня. Синяки на руках отчетливо видны.

— Откуда это у тебя? — спрашиваю кивая небрежно.

Смущается. Краснеет. Не разучилась еще.

— Поругалась с соседом сверху, — отвечает с неохотой.

— Не знал, что от «поругалась» бывают кровоподтеки. Помощь нужна?

— Нет, все нормально, — старается держать лицо.

— Считаешь нормальным ходить в синяках — твое дело.

Я не буду спорить, чего я вообще злюсь?

Ивашкин за дверью что-то оживленно обсуждает. Лиза напряжена и явно с нетерпением ждет его возвращения. Чуть не срывается с языка: ну и как он в постели? Одергиваю себя. Какое мне вообще дело, с кем спит моя школьная любовь? Но при мысли, что она с кем-то спит, руки холодеют.

Входит недовольный Ивашкин, растерянно смотрит на нас, будто забыл, что мы здесь.

— Что ж, обо всем вроде бы договорились, — начинает, разводя руками.

— Ага, — перебиваю я. — Думаю, дизайнер захочет проехать, ознакомиться на месте с фронтом работ.

Оба озадаченно смотрят на меня. Лиза начинает первой:

— Я там была пару раз…

— Мне бы хотелось самому показать бар. Естественно, все сверхурочные за мой счет.

Ивашкин жадный, он должен повестись. Так и есть.

— Съезди, Лиза, — устало говорит он. — Твою работу заберет Екатерина.

Когда идем к выходу, она обреченно опускает плечи.

— Прости, если я нарушил какие-то планы, — говорю, в душе вовсе не сожалея.

— Не страшно, — она еще старается быть вежливой.

Когда подвожу ее к своей машине, не могу не взглянуть с любопытством в лицо, проверяю реакцию. Она ничем себя не выдает, но в салоне, по-моему, принюхивается и внимательно все осматривает. Презервативы что ли ищет? Они нам попозже пригодятся, Лиза.

Глава 3

Лиза

Третий раз за эту неделю придется тащиться в «Атаку». Хорошо еще, не на метро и не на той вонючей машине, в которой нас в прошлый раз подвозил Романов. Но все равно злая, как собака. Планам на вечер крышка. Еле сдерживаюсь, чтоб не начать грубить.

Ладно еще Романов! Но как мог Сергей согласиться! Я вообще-то дизайнер, а не прораб.

На улице начинает накрапывать дождь. Этого только не хватало для полного счастья! Пытаясь стряхнуть с одежды капли воды, сажусь в машину Романова на переднее сидение. Пахнет кожей и дамскими сигаретами с ароматизатором. Светка покупает такие, когда мы идем в клуб, чтоб был повод познакомиться. Запах аж въелся в кожаную обивку.

Романов уже заводит машину, когда звонит мой смартфон и на экране появляется веселая Катюшина мордашка. Нет настроения сейчас с ней разговаривать, так что беру трубку и официальным тоном говорю:

— Я занята, перезвоните позже.

Уже собираюсь сбросить вызов, но слышу:

— Стоп! Занята она! Никуда не уезжайте. Я еду с вами — приказ шефа.

Если б я ругалась матом, то Романов был бы сейчас очень удивлен. Что могло сподвигнуть Сергея отправить ее с нами? Но ничего не поделаешь — прошу Романова подождать, и мы долгих десять минут молчаливо ждем.

Наконец задняя дверца машины открывается, и на сиденье плюхается довольная Катюшка. Даа, Макарова вышла на тропу войны: плащ нараспашку, под ним черное короткое платье для особых случаев, на лице полная боевая раскраска. Эта наглая особа мило улыбается и щебечет о том, что шеф просил передать кое-какие бумаги и помочь нам на месте. Когда я по-глупости поинтересовалась, какие такие важные бумаги просил передать Сергей, она вручила мне тонюсенькую папочку с одним единственным документом — ксерокопией плана «Атаки».

Все ясно! Думаю, Сергей даже не в курсе, куда подевалась его дизайнер. Катя подмигивает мне, чтоб я ее не выдавала. Очень мне надо! Знакомлю их с Романовым и отворачиваюсь к окну.

Дождь на улице усиливается. Он уже не капает, а хлещет в стекло. У меня ни шапки, ни зонта, ни капюшона. Не представляю, как буду добираться до дома.

Катя кокетничает с Романовым, но он так холодно ей отвечает, что она в конце концов надувает губки и всю оставшуюся дорогу сидит нахохлившись. А он невозмутимо глядит на дорогу, крепко сжимая руль.

Наконец мы подъезжаем к бару и выходим из машины. Романов идет впереди, а мы с Катюшей, спасая друг друга от дождя и ветра, семеним сзади под его широким темно-серым зонтом. Катя шепчет мне в ухо:

— Я как узнала, КТО приехал к Ивашкину, просто обалдела! А ты говоришь: машина… А он, оказывается, владелец заводов, газет, пароходов…

Катюша начинает вилять задом, хихикая и толкая меня. Потом добавляет заговорщицким тоном:

— А я шефа обманула! Сказала, что вы документы забыли и их надо срочно отвезти. Даже сапоги не надела, — и я только теперь замечаю, что она в своих офисных туфлях на высоченной шпильке. — А твой секси мачо холодный, как ледышка.

— Ты ж моя бедняжка, — говорю с жалостью. — Такой подвиг и ради кого?..

Романов открывает дверь и первым шагает в кромешную темноту, а мы стоим у входа и мерзнем. Две дурехи на каблуках и в коротких юбках. Только в таком виде и лазить по «Атаке».

Зажигается мутный желтый свет, и мы входим. «Атака» первоначально была караоке-баром с пафосным названием «Ренессанс». От ренессанса здесь теперь только воспоминания и горы аппаратуры, лежащей, как попало. Правда, уцелела барная стойка и еще кое-какая мебель. А вообще разруха полнейшая.

Катюшкин каблук куда-то проваливается, и она хватается за руку Романова, чтоб не упасть. Хороший ход. Он не убирает руки, и они идут уже вдвоем. Катя сияет. Ее от него теперь клещами не оттащить. Я устало плетусь сзади, слушая, что Алексей говорит о своих планах на «Атаку». Мы обходим помещение, и я убеждаюсь, что Романов ничего нового мне не скажет и поездка сюда была чистой воды прихотью, самодурством и желанием показать, кто здесь главный. Поэтому, не особо вникая в разговор, первой иду к выходу.

Неожиданно прямо у меня перед носом входная дверь резко распахивается и на пороге возникает здоровенный детина с выпученными глазами и гаечным ключом в руках. Причем держит он его у груди, будто от нечистой силы защищается.

Кажется, я собиралась завизжать, во всяком случае, открыла уже рот, но передо мной возникла широкая спина Романова.

— Здорово, Паш, — спокойно говорит он, подавая пучеглазому руку. — Ты что тут делаешь?

Тот, поморгав минуту и опустив ключ, начинает медленно, немного нараспев:

— Ехал мимо, смотрю: в «Атаке» свет горит. Думал — воры.

Романов рассмеялся.

— Так ты мое имущество гаечным ключом собирался спасать. А домкрат притащить не догадался?

Потом разворачивается ко мне:

— Ты как? Не испугалась?

И не дожидаясь ответа, хватает за руку и, ставя перед собой, знакомит нас:

— Лиза, это Павел, мой друг и очень хороший человек. Паш, это моя одноклассница Лиза и ее подруга Катя. Лиза будет заниматься интерьером клуба.

Павел несколько раз мигает, потом вытирает ладонь о штанину и протягивает мне, когда я жму его теплую большую руку, Романов, коварно улыбаясь, добавляет:

— Кстати, помнишь, я подвозил тебя неделю назад? Это была его машина.

Смотрю на свою руку, потом на Пашу. Его лицо краснеет так, что даже волосы начинают отливать рыжим. Ну и друзья у Романова!

После того как перезнакомились, выяснив попутно, что Пашка и Катя родом из одного города, заявляю, что нам с Катюшей пора, надеясь в душе, что Романов все-таки проявит благородство и нас отвезет. Вдруг явление с гаечным ключом, которое глупо улыбается и переводит взгляд то на меня, то на Романова, вдруг выдает:

— Да куда же вы, девчонки! Расскажите хоть, что тут планируется?

Катюша, по-моему, очень даже не против задержаться, но я торопливо отвечаю:

— В другой раз. Мы и так уже продрогли.

Пашка только обрадовался:

— Значит надо греться! А у меня и вино с собой есть! Милочка просила купить.

С ума сойти! Это что специально? Катюша бросается меня уговаривать, сигнализируя всеми средствами, чтобы я соглашалась. Но я непреклонна: во-первых, может позвонить Сергей, во-вторых, что я скажу маме, когда заявлюсь под шофе.

Только спорить с Пашей оказалось бесполезно. Получив Катюшку в союзники, он, с молчаливого согласия Романова, освобождает один стол от коробок и начинает снимать целлофан с кресел. Приходится сдаться. Ну чего не сделаешь ради подруги!

Пашка ныряет в холодные осенние сумерки, и через 5 минут мы открываем бутылку вина, разливаем по бокалам, которые обнаружились за барной стойкой. Вино согревает, быстро дает в голову, тем более, я с утра ничего не ела.

Пашка оказывается настоящим балагуром. Он рассказывает о своем родном городе, о приключениях на рыбалке, травит какие-то мужские анекдоты, и мы смеемся. Романов почти не участвует в разговоре, лишь изредка поддакивает. Он не пьет, и это вселяет надежду, что нас все-таки развезут по домам.

Наконец бутылка пуста, и я уже собираюсь объявить, что нам пора, но дверь снова открывается, и на пороге появляется стройная брюнетка в черном пальто и модной шляпе с полями. В руках бутылка белого вина.

Романов удивленно открывает рот. Пашка вскакивает, бежит встречать гостью.

— А вот и Милочка!

Он подскакивает к ней, хочет помочь снять пальто, но она отстраняется с видимым пренебрежением. Это, правда, не обижает Пашку. Он тараторит о том, как здорово, что мы встретились, что Мила позвонила в нужный момент и смогла приехать.

Девушка, не особо обращая на него внимание, проходит и садится рядом с Романовым, который расслабленно сидит в кресле. Медленно и эротично наклоняясь к нему, что-то шепчет на ухо. Он неожиданно поднимает на меня взгляд, будто речь идет обо мне, и девушка, заметив это, улыбается мне и протягивает руку.

— Мила, — говорит она в ответ на мое рукопожатие. — Алекс любит устраивать сюрпризы.

Романов, по-моему, поморщился.

— Если никто не возражает, я закурю, — говорит девушка, вынимая из сумочки дамские сигареты.

— Я возражаю, — грубовато отвечает Романов, почему-то поглядывая на меня. — Твоими сигаретами весь салон пропах. Хочешь курить — иди на улицу.

Ясно теперь, кто курит в его машине. А я было подумала, что Мила — девушка Паши.

Мила явно обижена, но виду не подает, и мы в таком составе сидим еще полчаса. Общаются в основном Паша и Катя. Мила свысока созерцает происходящее, всем своим шикарным бюстом развернувшись к Романову. Он молчит, игнорируя все Катюшины попытки его растормошить. Я смотрю на это все, как на спектакль, но мне так спокойно и тепло, что и уходить не хочется.

Тут кто-то замечает, что музыка была бы не лишней. Романов встает, подходит к коробкам с аппаратурой и начинает что-то искать. Потом к нему присоединяется Мила, и вдруг мы слышим ее восторженный вопль:

— Здесь караоке! Микрофоны! Давайте петь!

Я делаю робкую попытку уговорить Катю поехать домой, но она и слышать не хочет. Идею «спеть» особенно рьяно поддержал Пашка, который первым выбрал песню и забасил под «Ой, мороз, мороз…».

Мы спели «О Боже, какой мужчина…», потом про коня, с которым кто-то идет по полю, дошли до «Рюмки водки», когда Паша попросил:

— Милочка, спой пожалуйста!

Мила особо упираться не стала. Она сама выбрала музыку, отошла к барной стойке и запела красивым высоким голосом известную песню на английском языке. Пашка, фальшивя, пытался ей подпевать, но она смотрела только на Романова. Как песня звала и манила, так звал и манил ее тоскливый взгляд.

Пела она хорошо, чисто, и Пашка был в восторге. Его не обидела даже фраза, брошенная Романову:

— Для тебя, Алекс!

Когда песня закончилась, я решилась еще раз попытаться утащить домой Катю, но Романов неожиданно развернулся ко мне и попросил:

— Лиза, спой пожалуйста.

Мне вспомнился этот взгляд. Я вдруг увидела напротив себя того мальчишку, который ждал меня у подъезда. Уверена, он тоже об этом подумал. Стало как-то пусто на душе, будто вот только я считала себя вполне счастливым человеком, а теперь поняла, что у меня нет чего-то самого главного…

Я не пела давно. В конце 11-го класса я сказала маме, что хочу быть певицей и собираюсь в Москву, в Гнесинку. Она не рассмеялась, просто спросила, соглашусь ли я ради карьеры быть любовницей престарелого продюсера.

— Пробиваются единицы, — сказала она. — Остальные спиваются, встают на панель, живут в нищете.

Тогда мне нечего было возразить, а сейчас я бы сказала: «Почему бы мне не быть той единицей? Почему бы тебе не верить в меня чуть больше, мама?»

Вспомнив об этом сейчас, я вдруг разозлилась. Я спою им, но спою совсем не то, что они ожидают услышать. И спою ТАК, как они не умеют. Когда подошла к компьютеру, еще не знала, что это будет, но наткнувшись на папку «Группа «Кино», сразу ее открыла, а когда взгляд упал на трек с названием «Красно-желтые дни», сомнений не осталось.

Алексей

Что у нее за подруги! Весь мой план летит к черту. Могу поспорить, постарался Ивашкин. Наверняка, он подослал эту рыжеволосую.

Приехали в клуб, и опять все не так. Катерина вцепилась в меня мертвой хваткой, и ни на шаг не отпускает. Теряю квалификацию. Второго Пашки у меня для нее нет.

Только подумал о нем, как в дверях нарисовалось это безобразие с гаечным ключом. Думал, прибью придурка. Но появление Пашки, как ни странно, спасло ситуацию. Какой бы он ни был чудик, но взгляды мои в сторону Лизы понял и сообразил притащить из магазина напротив бутылку отличного красного вина. Что все-таки с мужиком делает красивая женщина! Переспал с Милкой — поверил в себя, крылья выросли. Вот только какого черта он ее сюда притащил?

Милка, едва успев переступить порог, наклоняется ко мне и шепчет, бесцеремонно кивая на девчонок:

— Которая твоя?

Невольно взгляд падает на Лизу, и Мила все понимает. Собственно, меня это не тревожит: начнет выпендриваться — пойдет гулять. Пашку только жалко — я сам толкнул его к этой стерве.

Когда вспомнили про караоке, даже порадовался: давай, девочка, покажи себя. Но Лиза опять как все. Подпевает, слушает фальшивый бас Пашки. Эх, была б тут гитара, я сыграл бы для тебя, вспомнили бы пальцы!

Выручает опять Пашка. Просит Милку спеть. Что она неплохо поет, я знаю давно. Мы и познакомились-то, когда она устраивалась солисткой ко мне в «Мотылек». В итоге проработала 2 недели, подцепила какого-то депутата и пропала. Пришла через месяц, проработала 3 дня, подцепила хоккеиста и снова пропала. Когда она пришла через год, я сказал: «Извини, лови рыбку в других водах». С тех пор мы общаемся регулярно. Время от времени у Милки появляется очередной богатый кавалер, но это всегда ненадолго. На Пашку она кинулась явно, чтоб подразнить меня, а может, эмоций живых захотелось.

Пашка от Милки не в адеквате. Смотрит на нее и аж светится весь. А она демонстративно выдает, закончив петь:

— Для тебя, Алекс!

Не хочется при девчонках затевать разборки, но когда она присаживается рядом, шепчу предостерегающе:

— Не играй со мной, Милочка!

И прошу Лизу спеть. Она не ломается, смотрит мне в глаза, и я чувствую такой покой внутри, будто я долго не был дома и вот, наконец, вернулся. Лиза выбирает недолго, по-моему, она вообще ткнула, куда попало. Но когда я слышу первый аккорд, понимаю: все неслучайно. Эту песню я репетировал на наш школьный выпускной. Для нее. Эту песню я отказался играть, потому что она не пришла.

Сначала Лиза немного зажата, видимо, долго не пела на людях, но припев поет так, как раньше, и даже лучше. Уверенно, сильно, в полный голос. И главное — она поет о том, что чувствует и что чувствую я.

На последнем куплете понимаю, что пальцы левой руки ставят аккорды, будто я играю для нее. Что-то отвлекает меня, какой-то холодок, пробежавший по ногам. Дверь что ли открылась? Точно! У входа стоит Ивашкин. Он в сером промокшем пальто и с непокрытой головой. На лице неподдельное потрясение.

Песня заканчивается. Вот сейчас Лиза повернется и увидит его. Но с последними звуками музыки поднимаюсь и иду к ней. Она, раскрасневшаяся, горящими глазами смотрит на меня и открыто, не отводя глаз, улыбается. Как она улыбается! Она похожа на спортсмена, который все сидел в запасных и вдруг побил мировой рекорд. Прежняя, настоящая.

Не думая больше ни о чем, привлекаю ее к себе и шепчу в волосы:

— Спасибо за песню.

Она кивает, смотрит мне в глаза, тоже обнимает меня и смеется. Она не понимает! А я слетаю с катушек. Прижимаю ее ближе и целую. Сначала просто пью ее, умирая от жажды, потом, не чувствуя ответа, замираю и, глядя на ее припухшие влажные губы, почти беззвучно прошу:

— Ответь!..

Она зачем-то смотрит в мои пьяные глаза, и сама подается ко мне. Мы целуемся, как сумасшедшие, забыв, что рядом друзья, которые удивленно на нас глядят, что мы, по сути, друг другу — никто. Я чувствую, как она прижимается ко мне и отвечает прерывистым дыханием на мои прикосновения.

Рядом что-то разбивается. Лиза вздрагивает, и я с неохотой отрываюсь от нее, но не отпускаю совсем. На полу рядом с бледной и злой Милкой разбитый бокал и лужица красного вина.

— Бокал разбился, — засуетился Пашка. — Это ж к счастью!

Его голос срывается, потому что на сером цементе красные брызги смотрится страшно.

Лиза отстраняется и вдруг замечает Ивашкина.

— Сергей Николаевич!

К Ивашкину подходит чересчур веселая и оживленная Катя, что-то сбивчиво, по-моему, нервозно объясняет, зачем-то извиняется. Он кивает, почти не слушая ее и задумчиво поглядывая на Лизу. Она не отходит от меня, но выражение лица, как у побитой собаки. Не могу на это смотреть.

— Проходите, Сергей! — говорю, взяв Лизу за руку. — Мы решили немного отдохнуть, присоединяйтесь.

— Спасибо, нет, — отвечает он глухим голосом и поворачивается к Лизе. — Лилия Викторовна не могла до тебя дозвониться. Она беспокоится.

Она отнимает свою руку, бледная, как мраморная статуя, лихорадочно роется в маленькой темно-коричневой сумочке, выуживая телефон и лишь взглянув мельком, кидает его назад и берет плащ.

— Я сам отвезу, — говорю поспешно.

— Не надо, мне по пути, а у вас гости, — с какой-то издевкой отвечает Ивашкин. И я понимаю, что он чувствует себя вправе сейчас так говорить, потому что действительно считает: им по пути.

Вдруг все разом начинают говорить, так что мне хочется заорать и выпроводить всех вон. Катя прощается с Милой и Пашкой, он что-то ей отвечает и, кажется, даже приглашает в гости. Мила ловит Лизу и щебечет, как приятно ей было познакомиться. Очень ненатурально врет. Когда Лиза одевает пальто, подхожу ближе и, не обращая внимания на Ивашкина, снова предлагаю отвезти. Но Милка и тут не дремлет.

— Паша выпил, ему нельзя за руль, ты же обещал, что нас отвезешь! — ноет она.

Конечно отвезу! Идиот, пригревший на груди змею! Заслужил!

Лиза уходит, не оборачиваясь. Сергей очень галантен, не подал и виду, что что-то не так. На душе противно. Куда она теперь? К нему в постель или к своей деспотичной матери?

Гоню от себя эти мысли. Надо отвезти Пашку с Милкой, а уж потом…

Эти двое молчат всю дорогу, Пашка только изредка тяжело вздыхает. Несколько раз наблюдаю в зеркале, как он порывается что-то у меня спросить, но так и не решается. Везу их в Милкину квартиру. Выходит, она все-таки пустила его к себе. Прогресс. Если они поженятся, я застрелюсь.

Наконец высаживаю их и нервно отдергиваю руку, когда Милка ко мне прикасается. Достала!

Потом долго катаюсь по городу, несколько раз порываясь поехать к старенькой девятиэтажке на Суворова, но в конце концов еду домой. В пустой квартире не зажигаю свет. Усталость давит на плечи. Не раздеваясь, ложусь на диван и засыпаю, послав к черту и Лизу, и ее мать, и Ивашкина.

Глава 4

Лиза

Всю дорогу до дома молча сижу на заднем сидении, не обращая внимания на попытки Сергея (кстати, очень тактичные) меня разговорить. Он отвозит сначала Катю, и мы вдвоем едем через весь город. Хорошо еще, что на улицах нет пробок, но мне все равно это время кажется вечностью.

Он аккуратно тормозит у моего подъезда и оборачивается ко мне.

— Пригласишь?

С чего вдруг?

— Плохая идея, — отвечаю честно. — Извини, в другой раз.

Он помогает выйти из машины, и не отпускает, долго держит мои руки в своих, пытается поймать мой взгляд.

— Если хочешь, возьми завтра отгул, — вдруг предлагает он, хотя в его фирме такого понятия, как отгул, вообще не существует. — Отдохнешь. Я достану билеты в театр…

— Спасибо, не нужно, — выдергиваю руки. Его ладони вспотели, и от этого или от чего-то еще меня мутит. — Я пойду.

— Как хочешь, — говорит он вслед. И добавляет. — А насчет театра подумай.

Я уже думаю, думаю, что сейчас у меня будет шикарный театр одной актрисы.

На цыпочках вхожу в квартиру. В маминой комнате горит настольная лампа. Мама в теплом длинном халате сидит на диване, рядом в кресле — соседка Мария Ильинична. Противно пахнет валерьянкой и корвалолом.

Увидев меня, Мария Ильинична встает и тяжело идет к выходу.

— Ну уж дальше вы сами как-нибудь, — говорит она мне у порога с сочувственным выражением на лице.

— Спасибо, — отвечаю, закрывая дверь.

Не заходя к маме, иду в ванную и долго умываю лицо, чищу зубы, чтобы она не почувствовала запаха алкоголя. Но ее не обманешь.

— Не хочешь узнать, как я тут? — кричит она из комнаты. — Уже подохла или живая еще?

Когда она выходит из себя, вся интеллигентность будто испаряется. Она и ударить может. Поэтому я не прохожу. Встаю на пороге.

— Прости! Телефон разрядился. Я была на работе, — говорю как можно спокойнее.

— Врать-то давно научилась? Я с порога почувствовала, как от тебя разит!

Внутри все закипает, и я срываюсь:

— Мама, пожалуйста! Я взрослый человек! Перестань со мной так разговаривать! Ты же мне жить не даешь!

Хлопнув дверью, рыдая, бегу в свою комнату. Быстро раздевшись, ложусь в кровать. Все тело трясет от страха и обиды. От злости на себя. Какая же я жалкая! Жалкая и ничтожная! Боюсь собственной матери, вру, прячусь от нее. А Сергей? Ведь это она его выбрала! Он полностью соответствует ее представлению о том, каким должен быть мой муж. А чего я сама хочу — не знаю!

Насколько смелой я была вчера вечером, настолько же трусливой стала сегодня утром. Но от мамы на столе только записка: «Ушла к Валентине Алексеевне. Буду нескоро».

Боже, какое счастье, что не придется сейчас смотреть ей в глаза и что-то объяснять! Не важно, что в 8 утра мама обычно только завтракает, а не ходит по подругам.

На работе, где меня не ждали, произвожу фурор. Во-первых, Катя не умеет молчать, и о «новом клиенте с татуировками» судачит весь офис. Во-вторых, виноват Сергей: он объявил, что у меня отгул, и всю мою работу распределил между остальными. Так что наш женсовет не может никак определиться: то ли шеф поощрил меня, то ли собирается уволить.

Не могу дольше терпеть косые взгляды, поэтому сбегаю в кабинет Сергея. Здесь, как всегда, сильно пахнет парфюмом и кожаной мебелью. Сергей любит, чтоб его окружали красивые дорогие вещи. Он сидит на диване и разговаривает по телефону. Увидев меня, быстро заканчивает разговор.

— Лиза? — говорит вместо приветствия. — Ты почему здесь?

— На работу пришла! — возмущаюсь я.

Он смеется, замечая мое раздражение, и, мягко беря за руку, сажает на диван подле себя.

— Зачем пришла? Я же сказал: отдыхай.

— Какой может быть отдых! — говорю, поправляя юбку. — А кто будет «Атакой» заниматься?

Сергей мнется и как-то очень довольно смотрит на меня.

— Я думаю, с «Атакой» мы решим, — отвечает неопределенно.

— Что значит решим? — переспрашиваю я.

— Ты знаешь, я собираюсь отказаться от «Атаки», — с каким-то вызовом он глядит мне в глаза. — Пусть Романов ищет другого дизайнера.

Сижу, будто оглушенная. Не могу поверить. Мой проект! Горы эскизов! Все бессонные ночи — коту под хвост?

— Но почему? Нам же так нужен этот контракт? Это такая реклама нашей фирме…

— Не все измеряется деньгами, Лизочка, — он впервые называет меня так ласково, а я чуть не морщусь от звука собственного имени. — Не хочу иметь дело с Романовым. Таких «Атак» у тебя знаешь сколько будет…

Сергей обнимает меня и привлекает к себе. Чувствую себя глупой школьницей рядом со строгим учителем.

— Я столик закажу в ресторане. Будь готова к пяти, — говорит мягким низким голосом, поглаживая меня по голове.

Чего? Аааа. Ресторан. Надо обрадоваться. С трудом растягиваю губы в вялой улыбке, иначе заметит, что что-то не так.

— Хорошо, — отвечаю, сделав довольное выражение лица. — Буду готова.

Алексей

Утром всегда смотришь на мир другими глазами. Утром все кажется не таким, как вчера. Вот и мне утром все вчерашнее теперь кажется глупостью несусветной.

Только успел принять душ и позавтракать — звонок в дверь. Милка!

— Привет… — говорю, растягивая слово. — Не ожидал…

— Ты не ждал, а я пришла, — поет она, садясь на диван в одной из своих самых соблазнительных поз.

— Чем обязан?

Отхлебываю кофе. Ей не предлагаю — иначе поймет как приглашение остаться подольше.

— А ты не догадываешься, Алекс? — ее мурлыканье меня раздражает, аж щека дергается.

— Где Паша? — спрашиваю, не отвечая на ее вопрос.

— Паша… Паша… Алекс, ты что, слепой? — заводится она. — Я что к тебе о Паше говорить пришла?

Терпеть не могу разборки! Зачем? Если дойдет до слез, вообще буду чувствовать себя последним подонком!

Милка подходит ближе, встает так, чтоб я видел вырез платья и выпирающую грудь. Ловит на сиськи. Потом расстегивает верхнюю пуговицу на блузке и кладет мою руку на свою грудь. Не скрою, меня заводит. Даже больше. Я ее хочу. Вернее, хочу не ее, а красивую женщину, так откровенно желающую меня и предлагающую мне себя. И если б не Пашка, мы бы уже кувыркались в постели.

— Мил, — говорю глухим голосом, с трудом отрываясь от нее. — Иди домой.

Она мгновенно вспыхивает. Смотрит с такой ненавистью, что не измерить. Потом вдруг глаза наполняются слезами, и она начинает всхлипывать.

— Мил, — прошу уже другим тоном. — Ты шикарная женщина, но мы с тобой давно решили ничего не начинать. Присмотрись к Пашке.

Она встает резко, картинно, одним красивым движением накидывая на шею легкий фиолетовый шарф. Она медлит, еще надеется, что передумаю. И я почти передумал, послал все к черту, опьяненный соблазном доступности, но она уже поворачивается спиной, а со спины она так похожа на Лизу, что я трезвею.

В обед я все еще в квартире. Накопились документы, электронка. Когда почти все закончил, приходит Пашка. Выругался про себя, увидев в глазок его румяную физиономию.

— Здорово! — Пашка, как всегда, в хорошем настроении и одержим какой-то идеей.

— Проходи, — не очень радостно приглашаю я его.

Он в легкой коричневой куртке и сандалях, хотя на улице почти ноль. Руки трет о светло-коричневые джинсы. Будет просить взаймы. Действительно, поболтав о работе и погоде, Пашка аккуратно намекает, что совсем на мели. Смотрю на него и думаю, в каких идиотов превращает нормальных мужиков красивая женщина. У него пальцы на ногах замерзают, а он думает, где бы раздобыть деньги на брюлики для «Милочки».

После пашкиного ухода еще минут 20 прихожу в себя. Кажется, что сам вязну в его любовной дури.

Выводит из оцепенения вибрация телефона. Звонит Ивашкин. Еще не взяв трубку, подозреваю подвох. Ну кто бы сомневался! Предлагает мне обратиться в другую дизайнерскую фирму — у него, видите ли, недостаточно ресурсов.

Если честно, у меня тоже их недостаточно, и, чтобы реализовать проект Лизы, придется что-то придумать. Но отказываться я не собираюсь. Только вопрос: как мне убедить Ивашкина. Поэтому играю по его правилам: не показываю и виду, что заинтересован в нем, но между прочим замечаю, что у отца в планах было оформление большого торгового павильона, и теперь эти деньги пройдут мимо Ивашкина. Он задумывается. Вспоминает вдруг, что такие вопросы по телефону не решаются, но я категорически заявляю, что дела не позволяют мне лично обсуждать с ним все нюансы, и, если он все-таки возьмется за «Атаку», я ему полностью доверяю.

По-моему, минуту телефон молчал. Видимо, Ивашкин решал, что для него важнее: бизнес или Лиза. Наконец неуверенным голосом заявляет, что возьмется за мой бар безо всяких условий, поскольку дружба со мной и моим отцом «для него превыше собственных интересов». Хочется плеваться, но проглатываю эту ложь как ни в чем не бывало. Главное — у меня получилось!

Про Лизу думать не могу. Запрещаю себе. А если вдруг вспоминаю о ней нечаянно, то лицо горит и тело ломит. Надо же так вляпаться! Столько лет прошло, и не было у нас с ней ничего, а я как семнадцатилетний пацан. Поэтому, когда звонит отец и просит слетать в Китай вместе с ним по делам фирмы, не задумываясь, соглашаюсь.

Не ожидал, уезжая на неделю, что проторчу в Пекине, в ненавистном климате, больше двух недель. Шагая из самолета в морозную осень, наконец-то дышу полной грудью. На мне коричневый загар и легкая китайская куртка, так что пробирает до костей, но чувствую себя отлично. Первым делом еду к себе, принимаю душ и отсыпаюсь, потом обзваниваю всех, смотрю электронку. От Пашки десятки пропущенных звонков, 8 — от Ирокеза, 3 — от Ивашкина, 1 — от Лизы.

Все-таки 1 раз за две недели вспомнила обо мне! Так хочется позвонить, но делать этого не буду. Звоню другу.

— Привет, Паш! Что у тебя стряслось?

— Леха! Ты где был? — орет он в трубку.

— Я же предупреждал, что лечу в Китай с отцом, — недоумеваю я.

— Леша, приезжай! — умоляет он. — Я не знаю, что делать! Мила беременна!

Черт! Черт! Черт! И он не знает, что делать! Будто это не у него в каждом кармане по презервативу! А она-то что? От хоккеиста да от олигарха не залетела, а от Паши лопуха будет рожать?

Проклиная себя, захожу в милкину квартиру. Она сидит на диване вся в соплях и в токсикозе. Пашка скачет вокруг с салфетками и стаканом воды. Увидев меня, Милка утыкается в подушку и начинает рыдать.

Недоуменно смотрю на Пашку.

— Что это с ней?

— Это гормоны! Врач сказал, — как-то радостно и гордо заявляет он.

— И давно так? — с сомнением смотрю на весь этот спектакль.

— Ага! — с каким-то воодушевлением отвечает он.

Милка начинает реветь еще громче, и Пашка снова кидается к ней.

— Срок почти месяц, — орет, перекрикивая ее рыдания.

— И что вы думаете? — продолжаю на них таращиться.

— Как что! — он смотрит на меня, как на сумасшедшего. — Рожать конечно!

— Ааа, — тяну я, переводя взгляд со счастливого воодушевленного Пашки на зареванную Милку.

— И жениться! — добавляет он, видя мое недоумение.

Милка перестает плакать и вдруг совершенно осипшим голосом говорит:

— Хочу арбуз!

Никакие уговоры, что в ноябре арбузы не продают, ее не интересуют, она твердит одно:

— Хочу арбуз! Сочный, холодный, сладкий…

— Надо идти, — выносит Пашка приговор и обреченно ковыляет к двери.

Думаю примерно секунд 10 и вылетаю за ним. Я с ней не останусь!

Часа полтора мы, как два идиота, объезжаем ближайшие супермаркеты на моей машине в поисках арбуза. Минут через 30 поисков предлагаю Пашке купить виноград или там апельсин, но тот даже ухом не ведет. Не смеется он и тогда, когда я предлагаю обойтись огурцом.

Наконец у черта на куличках мы находим нечто, что продавец называет арбузом. Маленький невзрачный зеленый шарик. Пашка выкладывает за него кругленькую сумму, как я ни пытался поднять его на смех, заявляя, что беременным такое есть нельзя.

Дома этот примерный семьянин с мылом моет арбуз, режет на ломтики и приносит Милке. Мы завороженно смотрим, как она подносит ломтик ко рту… Но в следующую секунду вдруг зажимает рот и бежит в туалет. Пашка, пожимая плечами, идет следом. Капец!

Еду домой в свою холостяцкую квартиру с каким-то странным настроением. Тоскливо, хоть волком вой. Пашка скоро женится. У Ирокеза есть девчонка и, судя по их поцелуям, там тоже все хорошо. У отца в этом возрасте уже был я… У меня — только работа.

Сам не знаю, почему выруливаю к старенькой девятиэтажке на Суворова. В окнах на 7-м этаже горит свет.

Рука тянется к телефону.

— Лиза! — говорю, когда она берет трубку. — Ты звонила?

Дурак! Ничего лучше придумать не мог. Она звонила неделю назад.

— Даа, — тянет она, видимо, вспоминая. — Мне нужно было согласовать некоторые мелочи.

— Давай согласуем, — говорю наигранным неестественным тоном. — Я рядом с твоим домом. Можешь выйти?

— Когда? Сейчас? — она явно растеряна, — Уже поздно…

— Мама не пускает? — говорю с насмешкой.

— Мамы нет дома, — отвечает резко.

— Тогда я поднимусь… — моя наглость не знает границ.

— Нет! Зачем? — в освещенном окне появляется ее силуэт.

— Я на минуту!

Отключаюсь, чтоб не дать ей опомниться, и бегу к двери, протискиваясь, пока выходит бабулька с собачкой. Когда еду в лифте, пытаюсь успокоить сбившееся дыхание.

Лиза открывает в коротком голубом халатике, едва прикрывающем колени. Волосы не очень аккуратно собраны на затылке. Пряди выбились из прически и лежат на шее. Зачем она меня пустила? Зачем я вообще здесь?

— Где твоя мама? — даже не пытаюсь делать вид, что пришел по делу.

— В санатории, — она наблюдает, как я разуваюсь и прохожу в комнату.

— Можно мне остаться у тебя? — говорю вдруг, наблюдая за ее реакцией.

— Зачем? — она, такая маленькая, домашняя, вся сжимается под моим взглядом, и мне кажется, что передо мной не взрослая женщина, а испуганный подросток.

— Не могу домой, — опускаю глаза. Пусть думает, что хочет.

— Ты пьян? — она насторожилась.

— Немного, — вру, потому что действительно чувствую себя пьяным.

— Можно вызвать такси, — предлагает она. Вот дурочка!

— Я могу лечь на полу, — говорю, думая, что теряю последний шанс убраться отсюда.

— Тебя довезут до дома, — она все еще ничего не понимает.

— Хоть в ванной на коврике…

Повисает долгая пауза, в течение которой она пронзительно смотрит мне в глаза.

— Хорошо. Оставайся, — соглашается, устало выдыхая. Что-то у нее случилось.

Она стелет мне в своей комнате. Здесь компьютер, фотографии, ее вещи. Сама уходит в смежную и выключает свет. Пытаюсь спать, но не могу. Стоит только закрыть глаза, начинаю представлять ее в сорочке. Психую и сажусь на кровати.

— Лиза! — зову негромко. Если спит — не услышит.

— Что? — отзывается она.

— Я, пожалуй, пойду, — говорю, выходя в коридор.

Если не уйду — хорошо это не кончится.

Она выходит следом и встает напротив, облокотившись на тумбочку.

— Почему? — зачем вообще спрашивает? Должна ведь обрадоваться.

И что тут скажешь? Умираю, хочу тебя?

Ерошу волосы, собираясь с силами, чтоб уйти. И все-таки говорю:

— Потому что я тебя хочу и не могу уснуть, пока ты рядом.

Она молчит. Просто стоит и молчит, отрешенно глядя прямо мне в глаза. Что-то у нее точно произошло, но я не знаю, что; и она сейчас не расскажет.

Отталкиваюсь от стены и подхожу ближе. Пусть решает. Оттолкнет — так мне и надо. Но она не отстраняется, наоборот, поднимает лицо и кладет руки мне на грудь. Я больше не жду — впиваюсь в ее губы. Схожу с ума. Целую ее до боли, как никогда не целовал ни одну женщину. Потом, чуть расслабившись, целую все ее лицо. Она откликается, сначала робко, потом сильнее прижимаясь ко мне всем телом. Я толкаю ее в темноту спальни, и она покорно идет, увлекая меня за собой.

На кровати сама раздевает меня, а я шепчу ей, как давно я ее хочу и как она мне нужна. Когда я оказываюсь в ней, и она замирает, вцепившись мне в плечи, не могу сдержаться и шепчу ей в губы: Я первый! Осторожно начинаю двигаться, чувствуя, как вздрагивает ее тело, слыша, как постанывает она, впиваясь ногтями мне в спину.

Мы засыпаем за полночь, обнявшись, и я всю ночь чувствую, что она ласкается и трется об меня, как кошка.

Глава 5

Лиза

Думала, что, когда проснусь, захочется умереть, но нет, ничего, нормально. В теле еще сладкая истома, приятная усталость.

Осторожно, чтоб не разбудить Романова, выскальзываю из постели и прикрываю его одеялом. Он спит, ровно посапывая и обнимая подушку. Первый мужчина в этом доме после папы. Первый мой мужчина. Недели две назад я ни за что бы не поверила, если б мне сказали, что это произойдет, а теперь…

Сергей сказал тогда:

— С «Атакой» я разберусь. Мы откажемся от проекта.

Но сказать — это одно, а вот сделать… На деле же он через несколько часовподошел и попросил меня заняться этим клубом. Говорил, что Романов обещает подпортить ему репутацию, если он откажется. Хоть мне с трудом верится, что Романов вообще озабочен чьей-то репутацией, я молча соглашаюсь. Какое мне дело до их бизнеса.

На следующий день я передала все дела Катюше и стала заниматься только «Атакой». Работа была мне очень интересна. Тем более, ко мне никто не лез. Хозяин за все время ни разу не появился, и даже когда мне срочно понадобилось его одобрение, я не смогла ему дозвониться. Зато вместо него в клуб регулярно заглядывал симпатичный русоволосый парень, который в первый же день представился мне смешной кличкой Ирокез. Машинально посмотрела на его волосы, и он рассмеялся.

— Да я в детстве, еще ребенком, постриг себя машинкой, а в середине оставил чуб. С тех пор и зовут Ирокезом. А вообще я Елистратов Александр.

Он мне очень понравился. Такой простой, спокойный, деловой. С бригадой все вопросы решал сам, я только указывала, что и как. Он же ездил со мной выбирать материалы и терпеливо ждал, пока я выспрашивала у консультантов всякие нюансы.

Пару раз Саша Ирокез приходил с девушкой. И всегда у меня было ощущение, что они долго не виделись и зашли в пыльную «Атаку» только чтоб спрятаться от посторонних глаз и вдоволь нацеловаться. Но это было редко. В остальное же время этот молодой человек был серьезным, и работать с ним было одно удовольствие. Поэтому я все свое время отдавала работе, тем более, что дома меня никто не ждал.

После моего фееричного возвращения и скандала мама заявила, что купила путевку в санаторий на 21 день. Это было очень странно, потому что она ненавидела больницы и санатории, но вскоре она не выдержала и высказалась.

— Я же вижу, что мешаю твоей личной жизни, — всплакнув, заговорила она. — Мария Ильинична предложила мне путевку. Ее сын нас отвезет и заберет через 21 день.

Не могу сказать, что меня это обрадовало. Особенно после того, как мама добавила:

— Я надеюсь, тебе хватит этого времени, чтоб с Сергеем все решить. Не будь рохлей. В твоем распоряжении квартира. Пригласи его к себе. Забеременей от него, своего ребенка Сергей не бросит, женится в любом случае.

Молча выслушиваю ее наставления. Она понимает мое молчание по-своему.

— Тебе 27 лет, надо замуж выходить. Все подруги уже давно детей воспитывают. Я знала его семью: очень интеллигентные люди. Обеспеченный — ни в чем нуждаться не будешь. И я хоть поживу спокойно одна в квартире.

После того разговора у меня начало ныть сердце. Я и раньше видела, что ей хочется покоя, но теперь…

Она уехала неделю назад, а у меня все по-прежнему. Сергей провожал каждый день, дарил цветы, целовал на прощание — и все! Что со мной не так — не понимаю! Однажды во время поцелуя прижалась к нему всем телом, показывая, что готова на большее, но он аккуратно отстранился и ушел, пожелав спокойной ночи.

Вчера Сергей, как обычно, проводил меня до подъезда. Но, когда я уже собралась уходить, неожиданно окликнул.

— Лиза, не угостишь кофе?

Когда мы поднимались на лифте, меня била мелкая дрожь, но я успокаивала себя: так надо, ради будущего, ради мамы.

Мы пили кофе и разговаривали о работе. Сергей сел на диван, положив ногу на ногу и как-то странно наблюдал за моими нервными хлопотами.

Вдруг он заговорил:

— Давно собирался поговорить с тобой, да все не было случая, — я замерла и присела напротив. — Такая красивая умная женщина, как ты, не должна быть одна. Тебе нужен серьезный обеспеченный мужчина, который сможет позаботиться о тебе и твоей маме. У меня есть большой дом в престижном микрорайоне, я могу позволить себе бывать за границей. Меня знают первые люди города. Рядом со мной ты сможешь путешествовать, бросишь работу. Маму отправим в Москву, в клинику, где реабилитируют после инсульта.

Я должна была прыгать от счастья, но что-то было подозрительное в его тоне, поэтому я так и сидела, опустив голову, и ждала.

— Я могу решить все твои проблемы, — продолжал он.

Я подняла на него глаза. Почему мне страшно.

— Только одно: я не могу быть с тобой как мужчина. Вернее, я не могу быть с тобой известным тебе способом. Облучился, когда служил в армии. Но ты разумная женщина, это все можно решить, не заводя любовника. Я знаю способы доставить удовольствие. Тебе понравится.

Он замолчал. Я хотела встать, но голова кружилась.

— А как же дети? — после долгого молчания выдавила я.

— Дети? Ты молодая! Поживи для себя! У меня сын, почти твой ровесник. Родился до армии, — спокойно ответил он. И добавил. — Ну захочешь — заведем собаку…

Меня замутило так, что я, ничего не говоря, встала и пошла в ванную. А через несколько минут услышала, как Сергей крикнул:

— Подумай пожалуйста хорошенько!

Потом входная дверь хлопнула, и я осталась одна.

Когда позвонил Романов, я с трудом понимала, чего он вообще хочет. В душе осталась такая пустота, что я даже радовалась его приходу. Лежа в маминой комнате, на ее кровати, я не могла спать: все мои планы и мечты рухнули в одну минуту. Скоро приедет мама, полная надежд, и что я ей скажу?

Романов неожиданно собирается уходить, но все медлит, как-то странно поглядывая, будто ждет чего-то. А мне почему-то не хочется, чтоб он уходил. Страшно оставаться одной. Я потянулась к нему, как замерзающий тянется к теплу, как бездомный котенок прижимается к боку дворовой собаки, чтоб не умереть от холода.

Его признание, что он хочет меня, разбудило во мне женщину. Ни страха, ни стеснения я не чувствовала. Думаю, он даже предположить не мог, что станет первым. И уж тем более никогда не догадается, какое отчаяние и одиночество толкнуло меня к нему.

Он опять во сне сбрасывает одеяло, и я вижу обнаженную широкую спину, шею в татуировках, загорелые руки. Катя права: есть в нем что-то притягательное, цепляющее.

Поскорее ухожу в кухню, чтобы не начать надумывать себе то, чего нет. Известная истина: мужчина только улыбнулся женщине, а она уже в своих мыслях вышла за него замуж, нарожала детей и развелась. Но это не про меня. Мечтать я разучилась еще в 10-м классе.

Сейчас накормлю Романова завтраком и выпровожу. Пусть думает, что хочет. Пусть радуется, что попользовался — на самом деле воспользовалась я. Не знаю, каково бы мне было, если б не он. А теперь правильное решение принимать гораздо проще.

А какой у меня выбор? Я зарабатываю гроши; ни жилья, ни умения как-то устроиться в этом мире у меня нет. От меня устала даже собственная мать. Спасибо Романову, а то бы еще лет 10 оставалась никому не нужной девственницей.

Сергея я не люблю, да ему это и не нужно. Ему нужна не жена, а спутница, с которой не стыдно выйти в люди. Без секса столько лет обходилась, обойдусь и дальше. Главное — перестану считать копейки и смогу переехать из этой ненавистной квартиры. Уж если быть куклой, то дорогой.

Алексей

Проснулся оттого, что рядом не было Лизы. Холодная пустота показалась невыносимой, и я, быстро одев джинсы и футболку, вышел из комнаты. На часах половина седьмого, еще задернуты шторы, на улице темно. В квартире свет горит только на кухне.

Спотыкаясь о какую-то мебель, выхожу в коридор и аккуратно приоткрываю дверь. Лиза в домашнем платье и пушистых тапочках стоит у плиты спиной ко мне и что-то готовит. Судя по запаху, омлет или яичницу. Не дожидаясь, пока она обнаружит, что я подглядываю, прохожу и сажусь на диван. Она оборачивается, окинув меня недовольным взглядом, таким, что я чувствую себя нашкодившим мальчишкой.

— Есть будешь? — как ни в чем не бывало спрашивает она.

Хочу ответить, но голос не слушается, и я только киваю. Она кладет мне на тарелку большой кусок дымящегося омлета с колбасой. Сто лет не ел! Но проглатываю с трудом, почти не чувствуя вкуса.

Лиза сидит напротив и пьет кофе. Совершенно невозмутимая, холодная, чужая. Если б я не знал тебя, девочка, я бы подумал, что тебе все равно. Но почти незаметная дрожь пальчиков, держащих чашку, и упрямо сжатые губы тебя всегда выдают.

— Где все-таки мама? — спрашиваю я, кажется, уже в третий раз.

— Уехала в санаторий, — отвечает она спокойным, ровным голосом.

— Надолго?

— Послезавтра должна вернуться.

Что еще сказать? Спросить, что у нее с Ивашкиным, и почему они не спят вместе?

— Ты можешь быть беременна, — вдруг говорю, сам не знаю, зачем.

Она вскидывает на меня свои большие удивленные глаза. В них столько страха и отчаяния, что на мгновенье я вижу ее настоящую. И мне самому страшно от того ужаса, который творится в ее душе. Не терплю женских слез, ненавижу истерики, не умею успокаивать, поэтому делаю то единственное, что могу для нее сделать.

Встаю с дивана и подхожу к ней. Она сидит, как неживая. Забираю чашку из рук и ставлю на стол. Потом присаживаюсь на корточки перед ее стулом и целую маленькие голые коленки. Она вздрагивает, потом то ли вздыхает, то ли всхлипывает и кладет руки мне на плечи.

Она отдается медленно и нежно, как умеет только она. И я беру ее со всей нежностью, на какую только способен, покрывая поцелуями каждый сантиметр ее тела и каждым движением доказывая, что она самая желанная.

Мы просыпаемся около 8 часов от настойчивого телефонного звонка. Пытаюсь притянуть Лизу ближе, но она отстраняется и выскальзывает из постели, набрасывая халатик и, взяв смартфон, выходит из комнаты. Неохотно встаю и начинаю одеваться. Весь день могу вот так проваляться, лишь бы она мурлыкала рядом.

Лиза возвращается, когда я натягиваю джинсы. Окидывает меня, полуголого, быстрым взглядом, будто всем видом показывая, что пялиться она не собиралась. А я бы с удовольствием, принцесса, только дай знать.

Отвернувшись к двери, она говорит отрывисто:

— Мне на работу нужно. Ирокез приедет через час в «Атаку». Пойду в душ, если хочешь, можешь после меня.

Я киваю, и она уходит в ванную. Пока ее нет, как могу, заправляю постель и подогреваю чайник. Она выходит минут через 15 без макияжа, в том же халатике и с полотенцем на голове. Такая свежая, что я невольно вдыхаю поглубже. Открывает шкаф и кидает мне полотенце. Я, ничего не говоря, иду в ванную. Стоя под душем улыбаюсь. Мне нравится, что она ведет себя естественно, почти не стесняется меня, будто мы с ней каждое утро встаем вместе.

Когда выхожу, она в кухне пьет чай уже одетая в черные брюки и синюю блузку. На лице легкий макияж.

— Ты куда сейчас? — спрашиваю, жадно глядя на ее фигурку.

— В офис, — она пододвигает мне чашку с горячим чаем.

— Я могу отвезти, — говорю, делая пару глотков.

— Хорошо, — отвечает абсолютно ровным голосом. Опять закрылась в свою скорлупку.

Мы, не сговариваясь, начинаем одеваться и вместе выходим из квартиры. Потом молча едем в лифте, и на парковку она идет со мной бок о бок. В машину садится, не дожидаясь, пока я открою перед ней дверцу. Она вся какая-то серьезная и сосредоточенная, будто что-то решила про себя и теперь просто четко следует инструкции.

Пока едем, ее телефон звонит еще раз. Она не сразу берет трубку.

— Алло… Да, мама… — говорит сначала спокойно, потом резко меняет тон. — Почему? Что-нибудь случилось? Но осталось всего два дня! Я понимаю, но… Хорошо, но… Я поняла. Я приеду, как только смогу… Хорошо, я приеду.

Она отключает смартфон и, продолжая держать его в руках, задумчиво смотрит вперед. Потом звонит сама:

— Доброе утро, Сергей… Да, я еду… Но я… Мне нужна помощь. Мама просит срочно забрать ее… Я не знаю… Может быть… Но… Я поговорю с ним, думаю без меня смогут обойтись 1 день. Но я не об этом: я хотела попросить тебя: не мог бы ты отвезти меня? Да… Сейчас… — повисает пауза настолько длинная, что мне показалось, там положили трубку. — Конечно… — уже другим тоном говорит она. — Я понимаю…Около четырех часов… Ладно, не страшно, я что-нибудь придумаю.

Что же ты собралась придумывать?

— Какие проблемы? — спрашиваю, хотя и так все понятно.

— Я не смогу сегодня заняться «Атакой», — говорит будто сама себе. — Нужно позвонить Ирокезу, чтоб не ждал.

— Сам позвоню. Это все?

Молчит, нервно вертит в руках телефон. Она не станет просить. Для нее это унизительно. Но я не буду ждать просьбы.

— Я так понял, маму нужно срочно забрать из санатория?

— Да, — вскидывает на меня глаза.

— Говори, куда ехать, — не бравирую, не рисуюсь. С ней этого нельзя.

Она называет адрес. Да, не близко. И ехать за этой стервой не очень-то хочется, но звоню Ирокезу, чтоб не ждал, и выезжаю из города.

Мы больше 4-х часов добираемся до этой дыры. С утра накрапывает противный холодный дождь, к обеду перешедший в мокрый снег. Дорога — сплошное месиво.

Когда подъезжаем к санаторным корпусам, я паркуюсь на стоянке и выхожу вслед за Лизой. Она вдруг оборачивается и просит:

— Ты не мог бы подождать здесь?

— У нее ведь вещи какие-то? — недоумеваю я. — Помогу донести.

— Не надо, мы сами, спасибо, — отказывается она.

Ладно, тащиться под дождем — удовольствие сомнительное.

Жду 10, 20, 30 минут. Почти через час вижу идущих от длинного пятиэтажного корпуса Лизу с двумя чемоданами и Лилию Викторовну с клюшкой.

Подойдя к машине, Лилия Викторовна окидывает меня презрительным взглядом.

— Почему Сергей не приехал? — громко спрашивает она Лизу, усаживаясь на заднее сиденье.

— У него дела, — отвечает та вполголоса.

— Ты что, не могла водителя найти поприличней? — говорит эта стерва уже в машине, будто меня вовсе здесь нет.

— Мама, пожалуйста!

Лиза на этот раз садится с ней рядом, подтыкает под голову подушку и удобнее устраивает ее ноги.

Мне ее жалко. Детка, как ты это терпишь?

Мы трогаемся, и Лилия Викторовна долго жалуется Лизе на персонал санатория, врачей и питание. Потом наконец засыпает и просыпается только на въезде в город, когда я заезжаю на заправку.

Видимо, пока я выходил, между ними происходит какой-то разговор, потому что, садясь в машину, я слышу, как мать говорит Лизе:

— Он просто занятой человек, какие могут быть вопросы!

Потом вдруг добавляет:

— Почему ты молчишь, что он сделал тебе предложение?

Ух ты! Я чуть не выпустил руль из рук. Так это она перед свадьбой что ли решила со мной переспать? Вот так мордой в грязь? Не ожидал, Лиза!

— Давай поговорим дома, — отвечает она, поглядывая в зеркало и видя, что я наблюдаю.

— А что тут такого? — недоумевает Лилия Викторовна, но все-таки замолкает.

Когда я выгружаю чемоданы из машины, Лиза берет оба чемодана и пытается отделаться от меня:

— Спасибо, я сама.

— Ничего, я донесу, — отвечаю упрямо и, вырывая у нее чемоданы, иду к лифту.

Не получится, детка! Теперь играем по моим правилам.

— Слава Богу, дожила я до твоей свадьбы, — уже в лифте вздыхает Лилия Викторовна. И я понимаю, что начинаю ее ненавидеть. — Нужно как можно быстрее все устроить, и не тяните с детьми…

— Мам, давай потом… — Лиза краснеет от неловкости. — Я еще не приняла предложение, — продолжает она, мельком взглянув на меня.

«Больше того, Лиза, — ты его не примешь!» — хочется мне сказать.

— С ума сошла! — вскрикивает Лилия Викторовна, открывая своим ключом входную дверь.

— Давай потом обсудим! — просит опять Лиза, пытаясь забрать у меня чемоданы.

— Нечего тут обсуждать, — ворчит старуха, первой входя в квартиру. — Мозги последние потеряла?

Потом оборачивается и, видя, что я все еще стою у порога, хмурит брови.

— До свидания, молодой человек.

Лиза собирается что-то сказать, роется в сумочке, видимо, в поисках кошелька, но я ее шокирую:

— Лиза, собирайся, поедешь со мной.

Она роняет сумочку и, не поднимая ее, удивленно смотрит на меня.

— Куда это ты собралась? — недоумевает ее мать.

— Она переезжает ко мне, — я не даю Лизе прийти в себя, отвечаю за нее. Сейчас так нужно. Сейчас у нее не должно быть выбора.

— На каком основании? — старуха повышает голос почти до визга.

Я прохожу в квартиру, подталкивая Лизу в ее комнату. Знаю, что нужно сейчас быть спокойным, но не могу, чувствую, что еще немного и сорвусь.

— На том основании, Лилия Викторовна, что ваша дочь спит со мной, — почти ору я.

Черт! Конечно, надо было по-другому, не так, но у меня нет времени, а эта ведьма меня страшно раздражает.

Лилия Викторовна начинает причитать, бегать вокруг, толкая Лизу:

— Что он говорит? Это вообще кто? Кто? Я тебя спрашиваю!

Видя, что Лиза так и стоит, глядя то на меня, то на мать, я открываю шкаф.

— Где у тебя чемодан? Бери только необходимое.

Лиза, наконец, оживает и, повернувшись к матери, лепечет:

— Мама, это Леша Романов. Он…

— Ааа! — визжит та. — Спуталась с Романовым! Дура! Сука!

Все! Это надо прекращать. Еще немного, и дойдет до рукоприкладства, поэтому беру Лизу за руку и, закрывая от матери, вытаскиваю из квартиры, хватая попутно с вешалки ее пальто, шарф и сумку.

— Дура! Сука! Проститутка! — несется вслед.

Когда двери лифта закрываются за нами, я замечаю, что у Лизы трясутся руки. Если честно, мне самому нехорошо и хочется поскорее смыться отсюда. Но мы доезжаем до 1-го этажа, и Лиза отказывается выходить.

— Я не пойду! У нее сердце больное! Это же мать! — плачет она, упираясь мне в грудь.

Почти волоку ее из подъезда и запихиваю в машину. При ней вызываю скорую по их адресу. Проходят мучительные 20 минут. Все это время Лиза тихо плачет, сжавшись в комочек на заднем сидении. Попытки успокоить ее приводят только к тому, что у меня самого начинает дергаться глаз.

Мы ждем до тех пор, пока вышедший из дома врач не отвечает на сбивчивые лизины вопросы, что все нормально, женщина просто переволновалась, и вообще, такие, как она, еще всех переживут.

Тогда я опять сажаю Лизу в машину и, не спрашивая, везу к себе.

Глава 6

Алексей

Просыпаюсь оттого, что кто-то рядом возится и лупит по рукам. Черт! Было так хорошо, тепло, уютно… С трудом открываю глаза и вижу брыкающуюся, вырывающуюся Лизу, к которой прижимаюсь сзади.

— Романов, проснись наконец! — зло шепчет она. — Убери от меня свое хозяйство!

Хорошенькое начало!

— С добрым утром! — говорю, откатываясь на другую половину кровати и протирая глаза.

Она тут же вскакивает, злая, растрепанная, запыхавшаяся, в мятых брюках и блузке.

— Ты придурок! Ты что сделал? Ты зачем вообще влез в мою жизнь?

И слезы… Истерика номер такой-то. Собирается устроить потоп, пожалеть себя, а меня обвинить во всех своих бедах! Ну уж нет, детка, сегодня это не прокатит.

— Я влез в твою жизнь? — на полном серьезе спрашиваю я. — Да это ты в мою влезла! Ты сама меня соблазнила, заманила к себе…

Она столбенеет.

— Я? Тебя?

— Ну не я же! — теперь надо постараться ее отвлечь. — И хватит препираться, нам еще на работу!

— На работу? Да какая работа! — потом смотрит на себя в большое зеркало и ужасается. — Это я? Что с моим лицом? А одежда!

Ура! Если она думает о внешности — не все еще потеряно. Поэтому очень спокойным, деловитым тоном говорю:

— Иди в душ, потом заедем в магазин и купим тебе что-нибудь.

Она вдруг меняется в лице и произносит самые страшные для меня слова:

— Мне нужно домой…

Теперь надо по-другому, теперь только честно, чтоб душа наизнанку.

— Лиз, тебе здесь плохо? — подхожу и мягко обнимаю ее за плечи.

— Нет, но…

Никаких «но», не отпущу, теперь точно ни за что не отпущу тебя.

— И мне хорошо, когда ты здесь, — сдавленно шепчу ей, зарываясь лицом в растрепанные волосы.

Капец! Не умею, не люблю красиво говорить! Неужели ты не видишь, дурочка, что я с ума по тебе схожу!

— Останься у меня, — прошу я ее. — Пусть мама успокоится… Черт! Просто останься. Если хочешь — есть еще одна спальня и санузел. А потом — съездим к ней вместе.

— И ты поедешь? — смотрит на меня с таким выражением, будто спрашивает, согласен ли я спуститься с ней в ад.

— И я… — говорю, как само собой разумеющееся.

Плевать мне на эту стерву. Лизку я ей не отдам.

— Весь подъезд подумал неизвестно что, — говорит она и наконец-то доверчиво прижимается ко мне, утыкаясь носом в рубашку и, по-моему, принюхиваясь.

Приятно-то как! Зачем я вообще про вторую спальню заикнулся?

— Пусть думают, что хотят, — это их проблемы.

— Хорошо, — вдруг соглашается она, целуя мою татуировку на шее, так что я начинаю терять самоконтроль. — Я останусь.

Лиза

«Вот так «хорошая девочка»!» — рассуждала я, стоя в просторном коридоре в квартире Алексея и гладя брюки. За пару дней я наворотила такого, чего не сделала за всю предыдущую жизнь. Неужели это я переспала с малознакомым парнем, сбежала от матери и ночевала в чужой постели?

Нет, это не про меня! Это какая-то другая, которую я не знаю, влезла в мою голову и за меня сказала «останусь». Только почему так хорошо и спокойно, почему так весело, что с лица не сходит довольная улыбка?

И ведь прекрасно же понимаю: оставаться здесь, с этим чужим, по сути, человеком — авантюризм, но не могу заставить себя сейчас ехать домой, видеть злое лицо матери, слушать упреки…

Впервые решила отпустить вожжи и просто жить. Впервые от меня не требуется что-то кому-то доказывать, что-то из себя изображать, притворяться. А какой смысл притворяться перед Романовым? Он видел меня в заштопанных колготках и куртках с чужого плеча. Он видел в ярости мою мать. Что может быть хуже?

Ход мыслей прерывает звонок телефона. Ставлю на гладильную доску утюг и отвечаю:

— Привет, Катя!

Из кухни высовывается любопытная физиономия Романова и усмехается, глядя на мои голые ноги, выглядывающие из-под его футболки.

— Знаешь, подруга, — сердитым тоном начинает Катюша. — Хотела на тебя обидеться, но жалко дуреху неразумную. Слушай: если ты еще претендуешь на фамилию Ивашкина — разбирайся со своим татуированным мачо и мчи в офис. Сергей второй день на себя не похож!

Я долго молчу, так что Катя, не дождавшись, продолжает нравоучительным тоном:

— Не будь дурой! Ну гульнула, ну и ладно! Сергей за тобой столько времени ухаживал, а у Романова таких, как ты, знаешь сколько!

«Знала бы ты, — думаю я, — почему Сергей такой галантный и терпеливый!».

Но отвечаю другое:

— Я приеду, Катюш, не переживай. Спасибо, что беспокоишься.

И кладу трубку.

Из кухни доносится звон посуды — Романов обещал накормить завтраком. Посмотрим, пока пахнет довольно аппетитно.

Снова взявшись за утюг, кричу ему.

— Романов! А сколько у тебя таких как я?

Он выглядывает из кухни и сначала недоуменно таращится на меня, потом, замечая улыбку, приподнимает одну бровь и тоже улыбается.

— Много! А что? Кто-то сомневается? Каждый день краду дочек у разъяренных мамаш!

После завтрака мы едем сначала в магазин, где покупаем мне кое-что из белья и свободное светло-серое трикотажное платье, которое я сразу одеваю. Потом Романов везет меня в офис. Я, конечно, могу поехать сразу в «Атаку», там мое рабочее место, но избежать разговора с Сергеем, по-видимому, все равно не получится.

Когда подъезжаем, Алексей собирается идти со мной.

— Плохая идея, — останавливаю я его.

— Это он кандидат в мужья? — спрашивает, имея в виду Сергея.

— Нет никакого кандидата, — отвечаю, не глядя ему в глаза.

— Слушай, а, может, тебе уволиться оттуда, — вдруг предлагает он.

— Вот глупости! — отрицательно качаю головой. — То, что произошло между нами, никак не повлияет на мою работу.

— Хорошо, — наконец соглашается он. — Я подожду здесь, и вместе поедем в «Атаку».

В офисе обычная суета. Моему приходу никто не удивился. Хотелось заглянуть к Кате и Свете, но боюсь, расслаблюсь, а нужно быть максимально собранной для разговора с Сергеем.

— Здравствуй, Лиза! — окликает меня в коридоре его голос.

Я киваю и иду за ним в кабинет.

— Мне звонила Лилия Викторовна. Очень взволнованная, заплаканная, — говорит он, изучающе глядя на меня, будто давно не видел.

«Странно… — думаю я. — Почему она звонит тебе, но не берет трубку, когда звонит собственная дочь?».

И все-таки начинаю оправдываться:

— Мы с ней немного повздорили…

— Может быть, ты ее чем-то обидела? — голос мягкий и вкрадчивый. Он никогда так со мной не разговаривал.

— Я не хочу это обсуждать, — чуть резче обычного отвечаю я, и он прекращает наседать.

— Ты подумала над моим предложением? — говорит после некоторого молчания.

Боже! Неужели он всерьез думал, что я соглашусь стать его женой и собирался удовлетворять меня всю жизнь игрушками из секс-шопа? И что ему сказать? По дороге сюда я придумала около пяти вариантов, но все они сейчас казались ужасно пошлыми:

— Давай сделаем вид, что этого разговора не было…

— Я не могу принять твое предложение…

— Мне жаль, но в моей жизни кое-что изменилось…

Я стояла и перебирала в голове варианты, но он догадался сам:

— Это из-за Романова? — он не столько спрашивал, сколько утверждал.

— Нет, — вру я.

А из-за кого же еще? Ведь не ты, а он стал моим первым, не ты, а он 8 часов без отдыха проехал по обледенелой дороге, чтобы привезти мою взбалмошную мать, он…

— Да! Я вижу, что из-за него! Не боишься, что пожалеешь? — садясь в кресло и глядя снизу-вверх на меня, спрашивает Сергей.

Боюсь! Ужасно боюсь! Но пусть это будет мой поступок, мой выбор и, если ошибка, то тоже моя.

— Я бы не хотела это обсуждать, — отвечаю неуверенно. Ну зачем он завел этот разговор!

— Не хотела бы, а я тебе скажу… — вдруг подавшись вперед и чеканя каждое слово, говорит Сергей.

У меня сердце ушло в пятки. Никогда еще не видела его таким злым: губы подрагивают, глаза горят.

Но в этот момент дверь открылась и на пороге появился Романов собственной персоной.

— Дорогая, вот ты где! — радостно восклицает он и вваливается в кабинет, прижимая меня к себе. Не знаю, радоваться ли его приходу. С одной стороны, он помог избежать неприятного разговора с Сергеем. С другой — он явно хотел продемонстрировать наши отношения моему несостоявшемуся жениху.

— Устал ждать и решил зайти за тобой, — шепчет мне в ухо так, чтобы Сергей слышал. — Вы закончили?

Ивашкин ничем себя не выдает. Видимо, считает недостойным.

— Я Лизу не задерживаю, — отвечает он совершенно равнодушно. А потом обращается ко мне:

— В «Атаке» еще много работы, так что поторопись.

Поторопись? Да я на крыльях готова отсюда лететь.

Уже сидя в машине, спрашиваю Романова:

— Зачем ты пришел?

— Да так… — откинувшись на сиденье, отвечает он. — Если честно, испугался за тебя. Кто знает, что ему в голову придет…

Тепло-тепло становится внутри. Хочется услышать еще что-то от него, про то, как он относится ко мне, но он не скажет, а я не спрошу.

Я говорю другое:

— Сегодня мне нужно съездить к маме.

Намеренно говорю «съездить». Да, я не хочу оставаться там, мне нужно убедиться, что с ней все хорошо и забрать вещи. Он понимает подтекст, но все равно поджимает губы.

— Давай вечером. Ты закончишь в «Атаке», а я проверю, что в «Мотылеке». Часов в 6 вечера нормально?

Я только киваю. Не хочу, чтоб он ехал со мной. Опять при нем терпеть унижение! Придумаю что-нибудь, уговорю, чтобы поехать одной.

Романов высаживает меня у «Атаки», убеждается, что Ирокез на месте и уезжает. Весь день мы с Ирокезом подбираем материалы, цвет, фактуру. Торопимся, некогда присесть отдохнуть. Романов звонит только один раз, чтобы узнать, как дела, но поговорить нормально мы не можем: в помещении грохот, рабочие то и дело отвлекают вопросами. В 5 часов я вызываю такси и прошу Ирокеза передать Романову, что доберусь сама.

В родной подъезд вхожу уже с трясущимися руками. Ключи от квартиры у меня всегда с собой, но мама наверняка закрылась на задвижку, так что открыть может только она.

Звоню коротко. Даже ругаю себя за это. Она может подумать, что дети балуются, и не подойти. Но дверь открывается очень быстро. Мама стоит в платье, с прической и макияжем. На кухне горит свет. Выходит соседка.

— Ааа, гулящая вернулась! — восклицает мама, и я понимаю, что разговора не состоится.

— Мам, не говори так! — все-таки делаю попытку. — Я пришла поговорить.

— Что? Выгнал? Да? Выгнал? — не слышит меня она.

Я растерянно смотрю на нее, потом на соседку и иду мимо них в свою комнату.

— Я за вещами пришла.

— Твоего здесь ничего нет! — кричит она мне и встает на пороге. Из-за ее плеча в мою комнату заглядывает соседка.

— Мама, я работала с 18 лет! — говорю, выпуская из рук сумку.

— Забирай свое барахло, но ключи верни, — указывает она на мою сумочку, лежащую на кровати.

— Хорошо, — отвечаю покорно, доставая ключи и протягивая ей.

— Если уйдешь — ты мне не дочь!

Она не берет ключи и прямо смотрит мне в глаза.

— Хорошо! — соглашаюсь я, положив ключи на столик.

— Замок сменю, завещание вон на Ильиничну составлю, чтоб тебе не досталось ничего!

— Хорошо, мамочка.

Ничего уже не вижу из-за слез. Кое-как выволакиваю сумку на лестничную площадку и слышу, как за мной запирают дверь. Долго жду лифт. Наконец он приезжает, и из открывшихся дверей, чуть не сбив меня, вылетает Романов. Несколько секунд он испытующе смотрит мне в глаза, потом берет из рук тяжелую сумку и только спрашивает:

— Живая?

Я шмыгаю носом и киваю.

Глава 7

Лиза

Вот уже неделю я живу у Романова. Просыпаюсь и засыпаю в его постели, готовлю ему завтрак, принимаю душ в его ванной и постоянно ощущаю на себе его жадный ласкающий взгляд.

В ту ночь, когда он приехал за мной, мы впервые поссорились. Не знаю, что на меня нашло, но я обозвала его тупым придурком, который виноват во всех моих бедах, а он меня — мамочкиной дочкой, которая, как страус, прячет голову в песок и живет чужой жизнью.

После таких слов ехать к нему я не собиралась, но попробуйте переубедить Романова! В итоге, мы снова оказались в его квартире, правда я отвоевала себе право спать в другой комнате. Лежа в темноте с открытыми глазами и даже не пытаясь уснуть, я долго прислушивалась к шагам за стеной. А потом он пришел и молча перенес меня на свою кровать, из которой я не вылезала до утра, потому что она оказалась единственным местом, где мне хорошо, тепло и спокойно.

Я начинаю привыкать к тому, что каждое утро просыпаюсь рядом с мужчиной, который обнимает меня и улыбается во сне. Мы вместе собираемся на работу. Он подвозит меня в «Атаку», а сам едет по своим делам, но иногда остается и наблюдает, как мы с Ирокезом спорим о каких-нибудь мелочах или звоним поставщикам.

Вечером я всегда его жду в «Атаке», даже если он задерживается, хотя у меня уже есть ключи от его квартиры.

Когда я приезжаю в офис и встречаюсь с пытливым взглядом Сергея, мне хочется спрятать глаза, чтобы он не догадался, как я счастлива. Мы общаемся только по работе.

С подругами я практически не вижусь. Однажды случайно встретились с Катюшей в торговом центре. После нескольких ничего не значащих фраз она вдруг спросила:

— А что с Романовым? Вы все еще вместе?

— Все еще — да, — ответила я, пожав плечами.

И мы разошлись, как чужие, так ни о чем больше друг друга не спросив.

У меня только одна печаль и непроходящая боль. Она не дает мне покоя, мешает спать. О ней я не могу поговорить ни с кем, даже с Лешкой, потому что он слышать ничего не хочет о моей маме. А я за нее молюсь.

Мы не общаемся. Несколько раз я звонила соседке Валентине Алексеевне, но она знает только, что мама хандрит, ругается с соседом и жалуется на больную ногу. Идти или звонить маме сама я пока не могу — не хочу обижать упреками родного человека.

В эти выходные Мила и Паша пригласили нас на вечеринку по случаю помолвки. Пашка развернул бурную деятельность: снял за городом коттедж, пригласил всех знакомых и малознакомых, хотя сначала уверял, что будут только свои.

Идти мне не хотелось — не люблю такие мероприятия. Но для Лешки это важно, и мы не можем не пойти. Я одела свое зеленое платье с вырезом на спине: покупать что-то новое не было времени. Лешка — черные узкие брюки, светлую рубашку и черный пиджак с рукавами три четверти. Все татуировки на виду. Заметив, как я рассматриваю его, подошел и обнял за талию.

— Что? Не соответствую представлениям хорошей девочки об идеальном мужчине?

И ведь не ради смеха спросил. Всерьез сомневается в том, что нравится мне. Ничего не могу ответить — комок в горле. Прижимаюсь к нему, с наслаждением вдыхая его запах. Лешка, ты посмотри на нас со стороны и вспомни, из какого дерьма ты меня вытащил. У тебя только на руках татуировки, а у меня вся душа исколота.

Сначала мы хотели вызвать такси и остаться у Пашки с Милой на ночь, но с утра накрапывал дождь, холодный ветер волочил тяжелые серые тучи. Вечером обещали снег. И Лешка, не доверяющий таксистам, решил ехать на своей машине.

Коттедж находился в 15 километрах от города и оказался огромным двухэтажным домом с верандой, колоннами и балконом. Кое-как припарковавшись (вся дорожка была заставлена машинами) мы вошли в дом, держась за руки.

Яркий свет, отражающийся в глянцевой поверхности пола и потолка, ослепил меня. В холле гремела музыка и толпились люди.

Лешкин недовольный голос вывел из оцепенения:

— Лучше бы на футбол пошли!

Но он тут же радостно улыбнулся, потому что сквозь толпу незнакомых людей к нам продирался румяный счастливый Пашка.

— Привет! — завопил он, пытаясь перекричать музыку. — Ну наконец-то! Мила сейчас петь будет!

Паша повел нас через холл в круглую комнату, где на импровизированной сцене рядом с музыкантами уже стояла Мила. Наступила тишина, и полилась приятная знакомая мелодия. Мила пела, как всегда, грустную балладу о любви. Некоторые начали танцевать, другие, как мы с Романовым, стояли, обнявшись, и слушали. Пашка встал рядом с Милой, взял ее за руку и пытался пританцовывать. Это выглядело так трогательно, что, по-видимому, подействовало и на Лешку.

— Давай тоже поженимся… — шепнул он мне в ухо.

И так естественно это прозвучало, так просто, что я с улыбкой ответила:

— Давай…

Когда песня закончилась, Паша обнял Милу и взял у нее микрофон.

— Друзья! — гаркнул он так, что зазвенели колонки. — Спасибо, что вы пришли разделить с нами наше счастье…

— Знаешь во сколько обошелся Пашке этот банкет? — спросил вдруг меня Романов. — Он квартиру мог бы купить…

Только теперь я начинала улавливать всю фальшь этого вечера. Мила, одетая в длинное золотистое платье, с пышными волнистыми волосами, напоминала конфету в дорогой обертке. Она не пыталась скрыть, а будто нарочно подчеркивала разницу между ними. Пашка рядом с ней смотрелся как деревенский парень рядом с оперной дивой. Румяный, круглолицый, в простой клетчатой рубашке и джинсах, он, кажется, совсем не замечал диссонанса.

Нас обступили, с Романовым здоровались, он знакомил меня с какими-то людьми, чьи имена я тщетно пыталась запомнить. В основном, это были его знакомые по клубу.

Когда начался банкет, пришел Ирокез, почему-то один, и по-видимому, как и я, почти ни с кем не знакомый. Он поздравил Пашу и Милу, а потом присел рядом с нами. С ним всегда было весело, интересно, и на какое-то время мы так увлеклись беседой, что забыли об общем веселье.

Я не сразу поняла, что пьяный истеричный смех — это смех Милы. Они с Пашей стояли у выхода из комнаты. Мила была так пьяна, что еле держалась на ногах, практически висела на Пашке, при этом громко разговаривая с молодым мужчиной, который, кажется, был владельцем клуба, в котором она когда-то работала. Паша улыбался, но выглядел растерянным и не знающим, что делать.

— Ну надо же так напиться! — кивнул Ирокез в их сторону.

Пашка уговорил наконец Милу присесть к столу, но стало только хуже. Пьяная Мила вела себя как базарная баба.

— Эй ты! — кричала она через стол гостям, — ты еще не выпил за наше здоровье!

Я видела, как незаметно покинули вечеринку несколько человек; другие старались не замечать пьяные выходки невесты и развлекались, как могли. Мила же, немного посидев за столом, встала и неровной походкой направилась из комнаты. Когда Пашка попытался ее остановить или проводить, она закричала на него так громко, что даже мы услышали:

— Да отстань ты от меня, мне в сортир надо!

На бедного Пашку жалко было смотреть. Он один вернулся к столу и, уткнувшись в тарелку, не поднимал головы.

Минут через 15 Мила так и не появилась, и я подумала, что нужно посмотреть, все ли с ней в порядке.

Туалет здесь был таким же шикарным, как и весь дом. Зеркала и много-много света. Опершись о края раковины, Мила исподлобья смотрела на свое отражение и качала головой. Все ее веселье как рукой сняло. Передо мной стояла несчастная женщина.

— Уйди! Не видишь — занято! — закричала она, увидев меня.

— Я помогу, — ответила я, потому что не могла оставить ее одну в таком состоянии.

Она, наверно выпроводила бы меня, но ее вдруг скрутило. Я придерживала ее волосы, потом помогла смыть потекшую тушь и наложила новый макияж.

— Пойдем на балкон, воздухом подышим, — предложила она.

Мы прошли каким-то узким коридором, поднялись на 2-ой этаж и вышли на балкон. Ночь была морозная, а на мне легкое платье. Чтоб не дрожать, я обхватила себя руками и встала у самой двери. Мила прошла к перилам и свесилась вниз. В какой-то момент мне показалось, что она сейчас сбросится, и я подалась вперед. Она только усмехнулась, отведя рукой волосы.

— Курить будешь? — спросила, прикуривая неизвестно откуда взятую сигарету.

— Я не курю, — ответила я растерянно. — И тебе не советую, для ребенка это…

— Давай я сама буду решать, что хорошо, а что плохо для моего ребенка, — скривилась она.

Некоторое время мы молчали, она курила, жадно затягиваясь, и, казалось, совсем не мерзла под холодным пронизывающим ветром.

— Не ожидала увидеть тебя сегодня с Алексом, — вдруг выдала Мила. — Максимум, на что его обычно хватает, — пара недель.

Ее циничная усмешка больно резанула меня, но я ни за что не подам виду. Она просто хочет позлить меня, потому что ей самой нравится Романов. Это невооруженным взглядом видно.

— Он быстро устает от женщин. Поиграет и бросит. Не веришь? — улыбнулась она.

— Если честно — нет.

— Знаю, Алекс умеет заставить доверять себе, поверить, что ты у него единственная. А когда ты ему надоешь, подложит под какого-нибудь своего дружка типа Пашки. Не веришь? — удивилась она, встретив мой спокойный взгляд. — Поверишь, когда это с тобой случится.

— Не случится, — ответила я как можно спокойнее.

Пусть говорит, что хочет. Я не верю ей.

— Он скоро бросит тебя! — выплюнула она, глядя мне в лицо с такой ненавистью, что я отшатнулась, как от удара.

Она прошла, задев меня краем своего золотистого платья и окутав шлейфом аромата, который теперь казался мне тошнотворным. Я осталась стоять, полной грудью вдыхая холодный ноябрьский воздух. Из оцепенения меня вывел встревоженный оклик Романова:

— Лиза! Ты что тут делаешь? Я весь дом обыскал, пока тебя нашел.

Наверно, я была бледная, как смерть, потому что он втянул меня в тепло комнаты и принялся растирать руками.

— Слушай, поедем домой, — вдруг предложил он. — Что-то мне перестает нравиться эта вечеринка.

Я согласно кивнула, стараясь не показывать, насколько рада буду уехать отсюда, и прижалась к нему. Его тепло меня окутывало и успокаивало.

Никому ничего не говоря, мы спустились на первый этаж и, отыскав свою одежду, направились к выходу. Гости веселились, танцевали. Наше отсутствие никто даже не заметит, а прощаться и снова видеть Милу мне не хотелось. Но на полпути к двери нас остановил Паша.

— Лех, вы куда? — вытаращил он глаза. И тут же тревожным шепотом. — Леша, выручай, у Милы истерика, заперлась в спальне, ни с кем говорить не хочет.

— Паш, может сами как-нибудь разберетесь? — поморщившись, ответил Романов, не выпуская моей руки.

— Ну я тебя прошу! Гости же! Неудобно, — умолял Пашка.

Мы снова вернулись в холл. Леша с Пашей пошли на 2-ой этаж, я присела на диван. Ирокез, увидев меня, устроился рядом. Минут через 10 вернулся взъерошенный запыхавшийся Пашка и увел с собой Ирокеза. Я сидела и гадала, что там у них происходит.

Наконец вернулся Лешка. Почему-то без пиджака, с закатанными рукавами.

— Что случилось? — подскочила я к нему.

— Малыш, не волнуйся, — зашептал он мне в ухо, отведя в сторону. — Мила вены порезала. Хорошо опомнилась вовремя. Я сейчас в больницу отвезу ее и за тобой вернусь.

— Что? Я не останусь! Я еду!

— Лиза, пожалуйста! Она не в себе. Пашку не подпускает. Мы сейчас через заднюю дверь пройдем с Ирокезом, чтоб тут скандал не устраивать. Я тебя прошу: ты меня здесь подожди, я через полчаса, максимум через час приеду.

Как же мне не хотелось его отпускать! Я вцепилась в его плечи и, заглядывая в глаза, думала, что бы такое сказать, чтоб он взял меня с собой. Но он мягко отстранился, легко поцеловал в губы и ушел.

Когда за окном мелькнула его БМВ, я поднялась на 2-ой этаж и нашла Пашку. Он сидел на кровати и плакал. Тихо, беззвучно рыдал, как умеют только мужчины. Его руки, рубашка и лицо были в пятнах крови. Кровь была и на полу, и на бледно-голубом покрывале.

Обернувшись ко мне, Пашка сквозь рыдания выдавил:

— Я ее, а она… А она ребенка не хочет…моего, от него хочет, а от меня — нет…Брезгует… Противно… Я ей говорю: ты только роди! А она!

И еще много всякого бреда, и обрывки разговора, который, видимо, произошел между ними, и из которого я поняла только, что Мила заявила Паше, что не любит его и не хочет от него детей.

После долгих уговоров Паша наконец перестал нести весь этот бред. Прошло уже минут 40 с тех пор, как Романов увез Милу. Первым не выдержал Пашка. Он позвонил сначала Ирокезу, потом Лешке, но телефон одного был занят, у другого — не отвечал. Мы просидели еще минут 20. Внизу расходились гости, дом затихал. Пашка позвонил снова — то же самое.

— У Милы с собой телефон? — наконец догадалась я.

— Да, скорее всего, с собой!

Пашка дрожащими руками стал набирать ее номер. Я услышала, как пошли длинные гудки. Долго-долго никто не отвечал. Потом, наконец, низкий мужской голос сказал:

— Алло!

— Это кто? — заорал Паша, — где Мила?

— В аварию они попали, — раздалось из динамика. — улица Советская, 3-я городская больница.

Глава8

Лиза

До сих пор не пойму, откуда во мне взялось столько самообладания, когда я успокаивала рвущего на себе волосы Пашку, вызывала для нас такси и ехала с ним в больницу.

Там нас, естественно, никто не ждал. Поэтому, когда в приемное отделение начал ломиться полупьяный верзила с выпученными глазами, который не мог ничего вразумительно объяснить, охранник собрался вызывать полицию.

Наконец вышла дежурный врач, женщина лет 45 с усталыми покрасневшими глазами. Терпеливо выслушав наши бессвязные объяснения, она сказала спокойно, что «да, привезли женщину и двух мужчин. Живы… В реанимации…»

Скосив глаза на бьющегося головой об стенку Пашку, врач таким же бесцветным голосом добавила, что нужно успокоиться и надеяться на лучшее.

Я смотрела ей вслед в каком-то оцепенении, пытаясь понять смысл ее слов и не понимая его. Стояла до тех пор, пока перепуганный Пашка не начал трясти меня за руки.

— Ей, ты чего? — заглядывал он мне в глаза и шептал осипшим голосом. — Они живы! Понимаешь? Живы! Все хорошо будет!

Пожилой охранник, которому мы помешали выспаться, посмотрел на меня с сочувствием и посоветовал:

— Поезжайте-ка вы домой. Все равно до 8 часов ничего не узнаете. А в реанимацию вообще не пускают. К родственникам врач выходит часов в 10 воон в тот кабинет…

И он показал в направлении темного длинного коридора.

Уехать из больницы казалось мне сродни предательству. Я готова была стоять до утра под дверью, но Пашка практически выволок меня в промозглую ноябрьскую ночь и на такси увез в их с Милой квартиру. До двушки Романова было ближе, но я даже представить себе не могла, как войду туда без него.

Никогда не забуду те несколько часов в чужой квартире. Пашка, кажется, спал, скрючившись на коротком диване, а я сидела, глядя в темноту, и думала, думала…

Все, что раньше казалось важным: мои отношения с Сергеем, ссора с мамой, работа — все отошло на второй план перед самой страшной бедой. В круговерти последних дней у меня не было времени просто осмыслить, как изменилась моя жизнь с появлением Романова. Больше того, я гнала от себя эти мысли, пытаясь относиться к происходящему, как к какому-то временному помешательству. Боялась думать о будущем, строить планы. А вдруг все вернется на круги своя?

Теперь я чувствовала себя до костей продрогшим человеком, которого ненадолго пустили погреться, а сейчас вновь выгнали на холод. И ничего в жизни мне так не хотелось, как вновь оказаться рядом с этим теплом.

Не было еще 8 часов, когда мы приехали к больнице. В приемном отделении молоденькая медсестра на наши вопросы отвечала бодро и деловито. От нее мы узнали, что Милу перевели в палату и ей нужно принести одежду и все необходимое. Романов и Ирокез находились в реанимации, о них можно было узнать только у лечащего врача.

Пашка даже не пытался скрыть своей радости.

— Перевели! Представляешь! Как думаешь, что ей можно есть? Наверное, апельсины нужно купить! — суетился он.

Пашкино счастье раздражало меня до дрожи. Я стиснула зубы, чтоб не закричать на него: «Опомнись! Из-за твоей Милы чуть не погибли люди, чуть не погиб ОН…» Сдержалась лишь потому, что видела: Пашка не в себе и чувств моих ему сейчас не понять.

Когда он сбежал за апельсинами, мне даже стало легче. Вокруг такие же озабоченные, хмурые люди, как я. Все тоже ждут и надеются.

А ждать пришлось долго, и время тянулось невыносимо. Живая очередь к кабинету все росла и росла, но ни в 10, ни в 10:30, ни даже в 11 часов к нам никто не вышел. Люди начали роптать, кому-то стало плохо.

Врач появился только в 11:20. Торопливо пройдя мимо, он крикнул в очередь: «По одному!» — и скрылся за дверью.

Когда я наконец оказалась в кабинете, он даже не поднял головы от своих бумаг, продолжая что-то записывать в толстую тетрадь.

— Проходите быстрее… — буркнул недовольно. — Вы к кому?

У меня пересохло во рту. Сердце стучало так сильно, что шумело в ушах.

— К Романову Алексею, — кое-как смогла выговорить я.

Он начал небрежно листать тетрадь и вдруг замер.

— Вы ему кто? — грубовато спросил, впервые взглянув на меня. — Мы только родственникам даем информацию.

Испугавшись, что сейчас меня могут просто выпроводить за дверь, я уверенно вру:

— Я родственница!

— Мда? — с сомнением глядит на меня врач сквозь очки.

Конечно, я киваю. Да что там! Я готова сказать любую ложь, лишь бы этот кошмар наконец закончился.

Но, скептически хмыкнув, доктор достает телефон.

— Добрый день, — говорит он в трубку, не обращая на меня внимания. — Тут Романовым интересуются… Девушка… Говорит: родственница… Хорошо…. Хорошо…

Отключившись, еще внимательнее смотрит на меня и как-то наигранно-вежливо просит:

— Минутку подождите.

Я согласна на все. Что такое минутка по сравнению с часами, проведенными в неведении! Наверное, сейчас придет врач из реанимации, может быть, для Алексея что-то нужно…

Но в кабинет входит высокий крепкий мужчина лет 50-ти в дорогом модном костюме, который смотрится инородно в этом помещении с грязно-серыми стенами. Не глядя в сторону врача, мужчина подходит ко мне и приказным тоном спрашивает:

— Из какой газеты?

— Что? — ошарашенно бормочу я.

Судя по его сжатым в кулаки рукам, он готов взять меня за шкирку и начать трясти, поэтому я скукоживаюсь на стуле и хватаюсь за сумочку.

— Из какой газеты, журнала? Кто редактор? — нервничает он.

Вдруг смысл его слов начинает доходить до меня, а еще я понимаю, кого он мне напоминает. Вскочив со стула, я пытаюсь объяснить:

— Вы не поняли! Вы отец Алексея? Я просто хотела узнать, как он!

Мужчина чуть отклоняется и грубо перебивает:

— Вы кто?

Этот пристальный взгляд сильного властного человека меня пугает. Так смотрит моя мать, когда ведет допрос. Под этим взглядом я начинаю нести бред:

— Мы просто… Я одноклассница, мы общались… Я дизайнер «Атаки»…

«Какая к черту «Атака»! Что я говорю!» — думаю и невольно краснею.

Но упоминание об «Атаке» неожиданно возымело действие. Раманов кивает утвердительно, давая понять, что знает, о чем я говорю. Он садится в кресло напротив, искоса взглянув на врача, молча наблюдавшего эту сцену. Тот, поняв его без слов, встает и выходит за дверь. Мы остаемся вдвоем.

ЕГО отец… Все, что я знала о нем, — это сплетни, которые пересказывала мама: «уголовник, вор, богатей…». Минуту назад он до полусмерти напугал меня, а сейчас как-то вдруг сгорбился, постарел, лицо утратило грозное выражение.

— Я просто хотела узнать, что с Алексеем, — лепечу я. — Мне никто ничего не рассказывает. Я знаю, что он попал в аварию.

Романов устало трет лоб. Кажется, он сомневается, стоит ли со мной вообще говорить. Потом протягивает через стол руку.

— Виктор Михайлович меня зовут.

— Лиза, — пожав руку, отвечаю я. — Савельева…

— Алексей в реанимации, девушка, — говорит он сдавленным голосом. — У него травма позвоночника. Очень серьезная. Вот так.

Откинувшись на стуле, он умолкает. Может быть, ждет моей реакции. Но что я могу сказать!

— Виновник аварии тоже пострадал, — продолжает Романов, — но уже объявил, что Лешка выехал на встречку. Нас достали журналисты, и я бы попросил вас не распространяться на этот счет.

— Я поняла, — отвечаю я, хотя смысл его последних слов только-только начинает доходить до меня.

— Он в сознании? — спрашиваю то, что меня волнует больше всего.

— Да, — неохотно отвечает Романов.

— Я могу чем-нибудь помочь?

Мой глупый вопрос повисает в воздухе.

— Так ваша фамилия Савельева? Говорите, что работаете в «Атаке»? — ни с того ни с сего спрашивает он, окидывая оценивающим, пристальным взглядом. — Видимо, придется приостановить работу.

Я молчу. О чем он? Да гори синим пламенем и «Атака», и все вокруг!

Не дождавшись моей реакции, Романов встает.

— До свидания, девушка Лиза, — говорит мне, и я вдруг понимаю, что он сейчас уйдет, и у меня не будет никакой возможности что-либо узнать об Алексее.

— Простите! — вскакиваю я. — Мне бы хотелось… Я могла бы позвонить? Я имею в виду, когда будет можно, я могу?..

Он задумывается только на минуту, потом решительно возвращается и протягивает мне две визитки.

— Вот возьмите эту себе, а на второй напишите свой номер. На всякий случай.

Когда он уходит, я еще несколько минут молча стою и смотрю на дверь, пока не появляется врач.

В приемном отделении на меня недовольно взирают ожидающие родственники. Все мы сидели с утра, у всех на пределе нервы, а я отняла столько времени!

Кое-как доковыляв до свободного стула, сажусь и бездумно смотрю в

никуда.

Какое-то лицо из толпы случайно выхватываю взглядом. Оно неожиданно кажется знакомым. Девушка бегает по отделению, пытаясь что-то разузнать. Вдруг она смотрит на меня, и я узнаю подругу Ирокеза. Я так и не запомнила, как ее зовут: то ли Настя, то ли Надя…

— Лиза! — подскакивает она ко мне. — Лиза, а мне Пашка сказал, что ты тоже здесь. Ты как? А у Саши нога сломана и рука, я вещи принесла.

Видя, что я напряженно смотрю на нее и не отвечаю, она берет меня за руки и тянет к выходу.

— Здесь душно, пойдем на воздух.

Мы выходим на крыльцо, и я будто трезвею.

— Ты меня не помнишь? — с сожалением спрашивает девушка. — Меня Нина зовут.

Хорошо хоть сама догадалась сказать.

— Нина, — киваю я. И поворачиваюсь к ней спиной. — Я пойду.

Она еще что-то хочет сказать, но, видя, что я ее не слышу и не понимаю, просит дать ей мой телефон и забивает свой номер.

— Если что — звони!

Алексей

Жизнь-сука опять подшутила надо мной. Вчера считал себя счастливым человеком, строил планы. И на тебе, Леха, светлое будущее!

Я помню обледеневшее шоссе, дождь и фары проезжающих машин. Потом навстречу яркий ослепляющий свет. И ничего.

А теперь пульсирующая боль во всем теле и холодные руки врача.

— Что, видок совсем ни к черту? — хриплю, когда изо рта вынули трубки и дали воды.

— Следите за рукой, пошевелите пальцами… — бормочет врач и недовольно хмурится.

— Аварию помните? — спрашивает он.

Я киваю и чуть не уплываю опять далеко и надолго. Боль, пронзившая все тело, заставляет застонать.

— Не двигайтесь, лежите смирно, — как с малым ребенком разговаривает врач. — Как вас зовут, помните? Моргните, если да.

Моргаю и чувствую, как опять тяжелеют веки.

— А вы счастливчик! — доносится будто издалека. — Это чудо, что мы с вами вообще разговариваем, молодой человек. Ну теперь спите, надо спать.

Второй раз просыпаюсь оттого, что невыносимо болят ноги. Снится, что у меня страшные переломы, такие, что торчат кости. Открываю глаза и вижу напряженное лицо отца с покрасневшими глазами.

— Пап, — зову его.

— Проснулся, — присаживается он ближе. — Ты как?

— Нормально, — вру я, стараясь не замечать мучительной боли.

Доктор, который, оказывается, тоже здесь, склоняется надо мной.

— Как себя чувствуете? — бодрым голосом спрашивает он.

— Голова болит и ноги… У меня что, переломы?

Они с отцом как-то странно переглядываются.

Врач поднимает покрывало.

— Где болит? Здесь? Или здесь? — спрашивает он, ощупывая меня, и у меня начинают вставать волосы дыбом.

Я понимаю, что ничего не чувствую.

Глава 9

Лиза

Не помню, как я доехала до нужной остановки. По скользкой дорожке вдоль осеннего сквера брела до дома Романова. Я впервые была здесь одна. Он всегда привозил меня на машине, и минут 20 мы еще сидели в теплом салоне и разговаривали, прижавшись друг к другу. Сейчас кажется, что это было в другой жизни, в другом измерении. Как глупо было не ценить эти мгновения, ссориться по пустякам!

Подойдя к подъезду, я присела на лавку и долго еще смотрела на темные окна квартиры, не решаясь идти вперед. Наверное, у меня был очень странный вид, потому что незнакомый пожилой мужчина с собакой, вышедший из подъезда, спросил, не нужна ли мне помощь.

Когда, с трудом пересилив себя, я все же вошла в квартиру, меня окутала невыносимая тишина и знакомый запах парфюма. ЕГО запах. Только вчера мы были вместе, и казалось таким естественным, что он рядом. А сегодня пустота и страх. Страх, что могу потерять навсегда этого человека.

Я с трудом расстегнула сапоги, которые будто приросли к ногам, пальто сняла и даже не повесила, в ванной стянула ненавистное платье, умылась и вымыла руки. Почти на цыпочках подойдя к нашей комнате, толкнула дверь и включила свет.

Здесь, как везде в доме, был порядок, только на диване лежала черная рубашка, которую Романов снял после работы. Я взяла ее, чтоб убрать, и почувствовала, как затряслись руки. Господи, как же я хочу отмотать назад хоть несколько часов! Как я хочу, чтоб он просто был рядом, чтоб он просто жил! Слезы брызнули из глаз и, уткнувшись в эту рубашку, я разрыдалась в голос. Вся боль, что сдерживала несколько часов, выплеснулась потоком слез. Я ревела так, что, должно быть, слышали все соседи. В какой-то момент мне даже стало страшно, что не выдержит сердце — так сильно оно стучало.

Но и когда слезы иссякли, мне не стало легче. Заставив себя встать, я одела простой светлый свитер и темно-серые джинсы и умыла лицо. Оставаться дольше в квартире мне казалось невыносимым. Нужно было съездить в «Атаку», посмотреть, что сделали рабочие. Теперь, когда и Лешка, и Ирокез в больнице, это то немногое, что я могла для них сделать.

Уже стоя у входной двери, вдруг услышала, как в замочную скважину вставили ключ и несколько раз повернули.

Уставившись на дверь, я замерла. О чем я думала? Я думала, что произошла ошибка, и в больнице лежит другой Романов, а мой, живой и здоровый, сейчас войдет и будет ругать, что я его не дождалась. Тогда я просто повисну на нем и задушу, обнимая.

Но дверь открылась, и передо мной возникла стройная красивая блондинка в дорогом кожаном пальто.

Войдя, она недоуменно уставилась на меня.

Растерянно моргнув, я не нашла ничего лучше, как сказать: здравствуйте.

Женщина на минуту замерла, потом окинула меня любопытным взглядом и заглянула за спину, нет ли еще кого-нибудь.

— Добрый день, — протянула наконец. — Вы кто?

Мерзкое, отвратительное чувство. Кто она? Почему она так по-хозяйски ведет себя в этой квартире?

— Я подруга Алексея, Лиза, — ответила, стараясь держаться уверенно, но все равно жмусь к стенке.

— Ааа… — тянет она, обходя квартиру. — Вы что здесь живете?

Убедившись, что в квартире больше никого нет, она встает напротив и начинает говорить громче. Я только киваю.

— А что Алексей в больнице — вы знаете? Вы что же собираетесь дальше оставаться здесь?

Очень интеллигентно. Моя мать сказала бы просто: выметайся. Но какая разница, ведь смысл тот же.

— Я приехала за вещами, — вру, даже не моргнув. — Но хотела бы знать, кто вы.

— Девушка, — усмехается блондинка, — я что обязана вам давать отчет? Скажите спасибо, что полицию не вызвала.

Но я молчу и упрямо смотрю на нее. Если она сейчас скажет, что жена, невеста…

— Я жена его отца, — снисходит она наконец. — Понятно? Мне нужны кое-какие документы Алексея.

Она проходит, громко стуча высоченными каблуками, и, открыв комод, что-то ищет внутри. Я тоже возвращаюсь в комнату и беру свою сумку. Почти все вещи здесь. Я так и не разложила их. Сгребаю с комода свою косметику. Вот и все. Меня как будто и не было в этой квартире.

Не глядя на блондинку, иду к выходу, когда она кричит мне в спину:

— Ключи!

— Конечно, — как ни в чем не бывало отвечаю я и, не оборачиваясь, кладу на тумбочку в прихожей связку ключей.

С вещами я поехала в «Атаку». В душе была такая пустота, будто часть меня вынули и похоронили. До самого позднего вечера занималась какими-то пустыми делами и старательно избегала встречаться с рабочими. Когда они ушли, задумалась, куда мне ехать.

К маме вернуться я не могла — выслушивать сейчас ее упреки просто выше моих сил. У меня было немного денег — на номер в гостинице хватит, но тогда через неделю я окажусь без копейки. После часа метаний и копаний в телефоне, я сделала вывод, что у меня нет родственников, к которым я могу пойти, у меня только две подруги, одной из которых не до меня, а вторая на меня обижена. На этом свете я никому не нужна, и звонить мне некому. Обидно, что столько лет я жила и не замечала своего одиночества, своей зависимости от матери. А может, меня все устраивало?..

Решение проблемы нашлось неожиданно. Перебирая в очередной раз телефонные номера, я наткнулась на непонятный контакт: «Матвеева Нина» — и лихорадочно начала вспоминать, кто это может быть.

Когда вспомнила, что это девушка Ирокеза и решилась позвонить, на часах было уже около 8, а за окном — непроглядная ночь.

Нина ответила сразу. Переборов стеснение, заткнув свое самолюбие и гордость, я попросилась переночевать. Она согласилась, и через час мы уже пили горячий чай в просторной уютной кухне.

Нина оказалась очень серьезной, умной и земной женщиной.

— Знаешь, почему мы с Сашей поругались, и я не поехала на вечеринку? — спросила она меня. И, услышав отрицательный ответ, продолжила. — Потому что я сказала, что они не друзья Пашке, раз подсунули ему Милу, и я не собираюсь притворяться на этой показушной помолвке.

Выслушав мою историю, Нина предложила мне жить столько, сколько будет нужно. Я не отказалась, но обещала, что задержусь не дольше, чем на неделю: в пятницу должна быть зарплата, и я надеялась, что получу деньги и смогу снять квартиру.

У нас с Ниной неожиданно нашлось много тем для разговора. Мы до полуночи сидели на кухне и говорили об Ирокезе, о Лешке и о нас. Мне стало хорошо и спокойно, потому что я уже не одна и рядом человек, который хочет помочь.

Утром мы с Ниной вместе на такси едем в больницу.

— По телефону никто ничего не говорит, на месте больше узнаем, — убеждает она меня.

Я соглашаюсь. Пусть я ничем помочь не могу, но, может быть, смогу хоть что-то узнать, да просто буду поближе к Лешке.

По дороге в больницу решаюсь позвонить Виктору Михайловичу.

Он бесконечно долго не берет трубку. Я уже собираюсь отключиться, когда наконец раздается недовольное «алло». Но сначала он меня не вспомнил. Мне пришлось долго и муторно объяснять, чтоб он понял, с кем говорит. И ничего конкретного я опять не узнала. Романов-старший лишь повторил, что Алексей по-прежнему в реанимации.

Но в больницу мы все-таки приехали не зря: нас с Ниной пустили в палату к Ирокезу. У него было сотрясение, сломаны левая нога и рука. Увидев нас, Саша просиял.

— Девчонки! Как я соскучился!

И по его счастливому взгляду было видно, как и по кому он соскучился.

Посидев немного с ним и с Ниной, я вышла. Не хотелось им мешать и завидовать.

Решила подождать Нину на улице. Погода стояла морозная, но ясная, и я с удовольствием глотала холодный воздух. Проходя вдоль здания больницы, неожиданно наткнулась на сидящего на скамейке Пашку.

— Лиза, — вскочил он, увидев меня, и чуть не выронил из рук букет с какими-то грустными, поникшими розами.

— Здравствуй, Паша, — обняла я его, — как Мила?

И по его потухшему взгляду поняла — ответ будет нерадостным.

— Она ребенка потеряла. Ну там стресс и все такое… — присаживаясь на скамейку и глядя вниз, ответил Пашка. — Врачи не смогли спасти. Мила говорит: не приходи больше.

Он был такой несчастный, этот простой хороший человек, что мне захотелось пожалеть его как маленького ребенка. Вдруг он резко повернулся и с сумасшедшей надеждой и тоской в глазах спросил:

— Как думаешь, она меня простит?

Я не смогла ничего ответить, только погладила его вихрастую голову. Мне так хотелось сказать ему, что прощать его не за что, это Мила должна молить о прощении. И вообще, для него, может быть, лучше, если она примет решение его бросить. Но я не могла ему этого сказать: они потеряли ребенка, а страшнее в жизни ничего не может быть.

Подошла Нина, счастливая, сияющая. Она сначала даже не узнала Пашку. А когда узнала, тоже не нашла для него слов утешенья. Так постояв с ним немного, мы с Ниной пошли на остановку.

Глава 10

Лиза

Неделя прошла в сумасшедшем ритме. Каждый день начинался с того, что мы с Ниной ехали в больницу навестить Ирокеза, потом я мчалась в «Атаку», спорила и ругалась с рабочими, звонила поставщикам. Забросить этот клуб я не могла — слишком много Романов вложил в «Атаку». Кроме того, работа отвлекала, не позволяла увязнуть в беспокойных, тяжелых мыслях.

Раз в день я обязательно созванивалась с Виктором Михайловичем. От него я знала, что Лешка по-прежнему в реанимации, но находится в сознании. Романов-старший всегда был краток, неразговорчив. Каждое его слово я ловила с замиранием сердца, мне хотелось задать еще десятки вопросов, но я терпеливо ждала.

Сегодня я поехала в больницу одна: Нина спешила на работу и должна была навестить Сашу вечером. Проходя по аллее к больничному корпусу, я набрала номер Романова и услышала привычное «Здравствуйте, Лиза». Но на мой обычный вопрос об Алексее он почему-то замялся и замолчал. Кажется, я пережила самые страшные мгновения в жизни, пока он вновь не заговорил:

— Знаете что… — сказал он очень тихо, будто не хотел, чтоб кто-то слышал его, — сегодня Алексея можно навестить. Как скоро вы подъедете?

Я так резко остановилась посреди дороги, что люди, идущие сзади, меня едва не сбили. Мельком взглянув на часы и прикинув, сколько идти до корпуса, я торопливо ответила, что буду уже через 10 минут. Услышав это, Романов, неожиданно повеселевший, вдруг объявил:

— Вот и отлично! Ну обрадуйте его сами…

И передал трубку Алексею.

Алексей

— Теперь нужно ждать, — читает врач нотации противным писклявым голосом. — Реабилитация бывает сложной, долгой, но организм молодой…

— Доктор, вы мне не заговаривайте зубы, не надо врать! — кажется, я повышаю голос, поэтому дергаюсь от резкой боли в шее и спине, но даже она не может меня отвлечь.

— Сын! — отец смотрит укоризненно.

— Не надо, пап! Вы мне честно скажите: я встану?

— Вам, Алексей, этого сейчас сам господь Бог не скажет. Но у вас все шансы есть! — монотонный голос врача.

— Сколько нужно времени? Год? — еле выдавливаю из себя, продираясь сквозь волны боли, и почти отключаюсь.

Отец матерится. Мне делают укол, и боль отступает, я могу чуть расслабиться.

— Это не факт, — наконец говорит врач, — нужно терпение и серьезная реабилитация. Возможно, понадобится операция. Сейчас этого сказать не могу.

— Сын, успокойся! Тебя обследуют. В конце концов, поедем в Германию. Думаю, через полгодика поставим тебя на ноги.

Отец говорит бодро, но я замечаю, как они переглянулись с врачом, будто заговорщики.

— Только не врите мне, пап! — прошу я. — Не надо врать! Говори, как есть!

Я хочу только правду, пусть даже самую страшную.

У отца начинает вибрировать телефон, и он отходит к окну, чтоб ответить. Ко мне опять склоняется врач.

— В Германии это будет или в нашей клинике — не так уж и важно. Вы должны понимать, что вам понадобится много мужества и терпения. Полгода, к сожалению, — нереальный срок. Не надо тешить себя надеждой, что это пройдет как ОРЗ. Надо надеяться на лучшее, но быть готовым ко всему.

Меня как пришибло.

— То есть вы хотите сказать… — пытаюсь я задать самый главный вопрос.

Вдруг отец бесцеремонно отстраняет врача и сует мне телефон.

— Держи, это тебя.

Что-то мелькнуло в его взгляде, от чего у меня задрожали руки.

— Алло? — едва слышно хриплю в трубку.

— Леша?

Ее звонкий высокий голос взрывает тишину. И так странно нежно звучит мое имя в ее исполнении, что у меня мелькает мысль: «Неужели это она мне!». Я молчу, потому что горло сдавило будто клещами. Лиза! Моя девочка!

— Леша, как ты? — кричит она в трубку и, не дожидаясь ответа, просит. — Можно я приду?

— Приходи, — отвечаю я, ничего не соображая.

Звучит так, будто я разрешаю ей прийти. Нет! Я прошу! Умоляю! Будет чудом увидеть ее лицо в этой больничной палате, пропахшей лекарством и пропитанной болью.

— Очень хорошая девушка. Одобряю, — говорит отец, когда я ошалело смотрю на него, возвращая телефон.

Будто меня интересует его мнение!

Минут через 15, раздается робкий стук в дверь, и медленно, неуверенно Лиза переступает через порог. Она входит осторожно, словно боясь разбудить, и на минуту замирает у входа, глядя на меня.

Я хотел бы бежать к ней, но не мог поднять головы. Боль опять накатила и придавила к кровати. Уже в этот момент пожалел, что дал слабину и позволил пустить ее сюда, позволил увидеть себя слабым и беспомощным.

— Леша, — зовет она, присаживаясь рядом. — Как ты?

Если б она кинулась ко мне, разрыдалась, уткнувшись в мое плечо, стала бы целовать, я бы, наверно, с ума сошел от счастья. Мне так хотелось видеть сейчас ее эмоции, потому что сам я умирал от желания сказать, как рад ее видеть, каким виноватым себя чувствую и жалею о случившемся.

Но она вошла какая-то чужая. В ее глазах плескались страх, растерянность и жалость. Мне вдруг стало обидно. Так смотрят на бездомную псину.

— Нормально, — буркнул я, и мы надолго замолчали.

Она растерянно оглянулась на врача, посмотрела на моего отца. Тот улыбнулся ей как старой знакомой.

— Ну мы пойдем, наверное, — он наконец догадался оставить нас одних, — а вы поговорите.

Врач, явно недовольный происходящим, скептически поджимает губы.

— Резких движений не делать, — бросает он перед уходом.

Когда за ним закрывается дверь, я тянусь к ее руке. Она сама протягивает мне ладонь, и я чувствую, что, несмотря на духоту, она ледяная.

Лиза смотрит на меня сверху вниз, и мне не по себе. Я отвожу глаза, потому что даже представить боюсь, о чем она думает, видя мою небритую физиономию, голое тело, покрытое тонкой простыней, через которую наверняка видно, что на мне памперс.

— Как Ирокез и Мила? — спрашиваю, хотя все о них знаю от отца и вообще не хочу ни о ком говорить, кроме нас.

Но Лиза начинает рассказывать с готовностью, как будто она пришла навестить меня, чтоб поделиться последними новостями. Потом опять замолкает и, когда я спрашиваю о квартире, смущается.

— Там все нормально, но я там не живу. Переехала, — пожимает она плечами, будто это в порядке вещей.

— Почему? — стараюсь говорить спокойно, а внутри всего трясет.

— Оставаться там мне было бы не совсем удобно.

— Куда ты переехала? — по-моему, я говорю излишне требовательно и грубо.

— Пока к подруге, а потом — посмотрим.

У меня все обрывается. Крысы бегут с корабля?…

— Что говорит врач? — тихо спрашивает она.

— Что все очень плохо.

— А конкретно?

Я молчу, уставившись на дверь. Быстрее бы уже вернулся доктор! Мне муторно, противно продолжать этот разговор. Что я ей скажу? Что прикован к кровати на год, а то и на всю жизнь?

— Леша, — зовет она и прикасается рукой к моей щеке, смотрит с нежностью.

Я морщусь, как от боли, потому что на глаза наворачиваются слезы.

— Что? Плохо? — вскакивает она. — Я сейчас…

И мчится из палаты.

Мне опять делают обезболивающее, а она стоит у стены, сложив руки в каком-то молитвенном жесте.

Глава 11

Лиза

Не помню, как оказалась возле его палаты. Кто-то проводил меня, по пути набросил халат, дал бахилы. Перед дверью я стояла чуть живая. Думала, что наконец-то сейчас увижу его, смогу обнять!

Но, войдя, растерялась. Романов лежал хмурый и смотрел на меня, будто был чем-то недоволен. Рядом с его кроватью с таким же каменным лицом стоял врач. Виктор Михайлович расположился у окна и, казалось, следил за каждым моим движением. Было неловко. Они все будто ждали от меня чего-то, а я не могла понять, чего.

Лешка выглядел ужасно. Дело даже не в синяках и ссадинах на лице. Он был будто потухший фонарь, и лежал серым пятном на кипенно-белых простынях.

Я так много хотела ему сказать, но, оказавшись рядом, забыла обо всем на свете, растерялась и испугалась пытливого взгляда его отца. Кажется, несла какую-то чушь, хоть и чувствовала, что говорю совсем не то, что нужно.

А потом ему вдруг стало плохо, и мне пришлось уйти. С отчаянием заламывая руки, я шла по коридору. Здесь меня догнал Виктор Михайлович.

— Боли пройдут со временем, — заговорил он, останавливая меня и внимательно вглядываясь в лицо. — Самое страшное — что он не чувствует ног.

Проглотив ком в горле, ответила неуверенно:

— Но ведь прошло совсем мало времени? Сейчас нельзя отчаиваться.

Он отвел глаза, будто боялся показать свои мысли. И вдруг спросил негромко:

— Лиза, вы ведь не бросите его? Вы ему очень нужны!

Я окинула его непонимающим взглядом. О чем он? Почему говорит так, будто хоронит Лешку, будто уже никакой надежды, что он встанет? И зачем он это говорит? Неужели он ничего не видит? Неужели так и не понял, что для меня значит его сын, что я готова быть с ним с любым! Всегда.

— Все будет хорошо, — ответила я Романову, — Алексей обязательно поправится.

Больше ничего говорить ему я не стала. Просто не знала, какие нужны слова, чтоб утешить этого несчастного отца. К тому же я торопилась: из фирмы уже звонили несколько раз, напоминали, что сегодня совещание и зарплата, а, значит, нужно ехать в офис.

Появляться и встречаться с коллегами не было никакого желания, но мне очень нужны были деньги, поэтому заставила себя отправиться к Ивашкину.

В офисе было до странности тихо. Но не успела снять пальто и стряхнуть подтаявшие снежинки с шапки, как наткнулась на Катю.

— Лиза! — она закричала так громко, что за закрытой дверью что-то уронили. — Наконец-то!

И практически силой потащила меня в наш кабинет. Здесь, как всегда, царил беспорядок.

— Ты почему опоздала? — затараторила она. — Тебя все ждали. Планерка закончилась уже. Ивашкин недоволен жутко. Сейчас ценные указания раздаст и уж достанется тебе.

В ответ я только пожала плечами. Я в жизни не опаздываю. Никогда. Терпеть не могу, чтоб меня ждали. И в другое время страшно переживала бы, а теперь… Теперь понимаю, как ничтожна эта мышиная возня перед другой, настоящей жизнью, которая течет за стенами офисов, баров, клубов. Все, в чем раньше я видела смысл жизни: карьера, деньги, Сергей — теперь казалось мне ничтожным и мелочным, не заслуживающим внимания.

— Кого-то еще приняли? — кивнула я на свой стол, на котором лежали чьи-то вещи.

— Нет, что ты! — рассмеялась Катя, — это Светка притащила. Зашиваемся без тебя. Возвращайся уже скорее!

Минуту мы с Катей просто смотрели друг на друга.

— Ну рассказывай! — вдруг приказала она

— Что именно? — конечно, я догадывалась, что ее интересует, но настроения откровенничать совсем не было.

— Как что? Чем суд закончился?

— Какой суд?

— Ну над твоим мажором! — скривилась она зло.

— Что? — я тоже начала злиться.

— Вот только не надо делать вид! — упрекнула Катя и протянула журнал, на обложке которого красовалась фотография Алексея. Надпись кричала:

«Никакие деньги Виктора Романова не помогут его сыну избежать справедливого наказания!»

Я лихорадочно открыла статью на 15-ой странице, пробежала глазами. Что за бред! В статье утверждалось, что в аварии виновен Алексей, который пьяным сел за руль.

— Это ложь, Катя! — сказала я подруге. — Он был абсолютно трезв. Ему навстречу вылетел автомобиль. А сам Лешка в больнице. У него паралич обеих ног.

— Да ты что? — вытаращилась она на меня, садясь в кресло. — И что теперь?

— Врачи делают все возможное, — сказала ей любимую фразу Виктора Михайловича.

— Лиза, он что, не сможет ходить? — произнесла Катя медленно.

— Я даже думать об этом не хочу! Нужно верить в лучшее.

Мой голос звучал чуть резче, чем я хотела бы, но Катю и это не остановило. Она привстала в кресле и посмотрела на меня как на сумасшедшую.

— Да, но ты понимаешь, что он может остаться инвалидом? Ты хоть представляешь себе, какая это жизнь!

— Катя, чего ты от меня хочешь?

Я прекрасно понимала, чего, но еще надеялась.

— Лиза, беги от него! Конечно, можешь поддерживать, быть другом, но не вздумай связать себя с ним. Это же похоронить себя заживо!

В голову пришла мысль, что этот разговор бесполезен: ей все равно меня не понять.

— Ты ведь жизнь свою разрушишь, ты хоть понимаешь?

«Да что там рушить-то!» — хотелось мне ответить, но вышло по-другому.

— Катя, я его люблю! — призналась я ей вдруг. Или себе?

— А Сергей? — растерянно развела она руки.

— А Сергея — нет!

Она стояла и смотрела на меня с жалостью, но мне было все равно, я мысленно вычеркнула ее из списка подруг и вышла из кабинета.

Мне нужно было поговорить с Сергеем и получить деньги. Все. Здесь вы меня долго не увидите. Сбегу в «Атаку» и займусь любимым делом.

Сергей сидел в кабинете один и, по-видимому, ждал меня.

— У меня к вам разговор, — начал, едва я переступила порог. — Виктор Романов отказывается от проекта. Насколько я понял, «Атака» будет продаваться, так что наша работа им больше не нужна.

Вот это был удар так удар!

— Это невозможно! — воскликнула я. — Работа на завершающем этапе! Как же так?

— У них проблемы с деньгами, так что наше сотрудничество на этом прекращается. С рабочими он расплатится сам, вам деньги перечислят сегодня — завтра.

Я так и стояла перед ним, как школьница перед директором, и не знала, что сказать.

— Но это еще не все, — искоса посмотрел он на меня. — Поскольку проект закрыт, новых крупных заказов нет, а вся ваша работа распределена между нашими сотрудниками, я не считаю целесообразным наше с вами дальнейшее сотрудничество.

С трудом продираясь сквозь сказанное, я пыталась понять смысл его слов.

— Я не понимаю! Вы меня увольняете? — спросила еле слышно. — Как же так!

— У меня нет для вас работы, — ответил, закидывая ногу на ногу.

— Почему? — все еще не понимала я.

Сначала его лицо оставалось непроницаемым, потом уголки губ нервно дернулись, он вдруг сменил свою расслабленную позу, поставил локти на стол и подался ко мне.

— Неужели ты думала, что останешься здесь после всего? — выплюнул презрительно.

Хотелось к черту послать все свое воспитание и крикнуть ему в лицо: «Мразь! Подонок! Импотент!». Но, видимо, еще не дошла до какой-то черты, точки кипения… Только дрогнули губы. Я встала и вышла с высоко поднятой головой, удивляясь, как могла думать, что люблю этого человека.

Полученных за «Атаку» денег хватило чтоб снять очень маленькую и не очень чистую квартиру на 1-м этаже девятиэтажки почти на окраине города. Нина долго отговаривала меня от переезда, но мне было важно самой начать решать свои проблемы.

Все выходные я выгребала грязь, оставленную предыдущими хозяевами, пыталась создать хоть какое-то подобие уюта. Меня охватила лихорадочная радость от сознания того, что я впервые ни от кого не завишу и никому не должна.

Настойчивый телефонный звонок застал за мытьем посуды. Посмотрев на экран, я не поверила своим глазам: звонила мама.

— Алло, — сдавленным голосом ответила я.

— Доченька, здравствуй! — радостно воскликнула она. — Лиза, каждый день тебя жду, все локоточки болят, — плакала мама, — а ты все не возвращаешься! Доченька, я все знаю. Какое несчастье! Лиза, приезжай, навести меня, боюсь, умру, и прощенья не попрошу.

Она говорила быстро, на одном дыхании. Видимо, боялась, что я брошу трубку. А я стояла и беззвучно плакала. Как же я соскучилась! Как мне не хватало ее!

— Конечно, мамочка, я приду! — кричала я в трубку.

И уже через час с пакетами, полными продуктов, стояла у родной двери.

Про «умру» мама, конечно, погорячилась. Мне даже показалось, что она выглядит посвежевшей и помолодевшей.

— Ну наконец-то! — радовалась она, помогая мне раздеться.

Мы прошли в кухню, где был накрыт стол и пахло домом и теплом.

— Лиза, деточка, как же так! Как же я одна-то? — начала причитать мама, вынимая из пакетов продукты. — Нечего тебе по съемным квартирам скитаться! Подурила — и ладно! Возвращайся домой!

От прежних властных ноток в ее голосе у меня в груди похолодело. Было такое ощущенье, что я только-только выбралась из болота и вот опять в нем вязну.

— Мам, прости меня, — как можно спокойнее ответила ей, — я, возможно, была неправа, но я хочу пожить одна.

Она всплеснула руками.

— Да как же! А как же я? Как же я в этих хоромах буду жить, пока ты на съемной квартире ютишься?

Про «хоромы» она сильно погорячилась. Наша стандартная двушка сроду не претендовала на такое звание. Но заинтересовало меня другое:

— Мама, откуда ты знаешь про квартиру?

— Так Сережа мне все рассказал, и про квартиру, и про этого гада.

Ах вот оно что! Конечно, кто еще общается с моей мамочкой чаще, чем родная дочь. И я психанула:

— Мама, да о чем ты говоришь! А Сергей поведал, что он меня с работы выкинул? Я же к нему из престижной фирмы ушла, он мне золотые горы обещал!

Она не смотрела мне в глаза. Она знала.

— Лиза, а как ему еще было поступать, когда ты с ним так? — начала неуверенно, но все-таки оправдывать Сергея.

И у меня закончилось терпение:

— Мама, ты ничего не знаешь, — резко оборвала ее я. — И тему эту больше не поднимай.

Она уперлась руками в бока — любимая поза при общении со мной. Все. Спектакль окончен. Актриса снимает маску.

— Тогда вот что я тебе скажу, — начала она приказным тоном, — бросай своего Романова и возвращайся сюда.

Мне стало грустно. Какое родство душ? Какое понимание? Она никогда не попытается понять и не даст мне повзрослеть.

— То есть ты ставишь мне условие: чтоб вернуться я должна бросить человека, попавшего в аварию и прикованного к постели? — спросила я, чеканя каждое слово.

Она утвердительно кивнула.

— Тебя с ним больше ничто не связывает. Лиза, о такой ли жизни мы мечтали! Бросишь Романова — Сергей тебя простит.

— Да за что же меня прощать?

Я вскочила так резко, что задела стол, и бокал на высокой ножке, который она только что наполнила вином, упал на пустую тарелку, заливая светло- желтую скатерть.

— Мама, я этого не сделаю никогда. Даже ради тебя.

Она тоже встала, глядя на мокрое пятно, потом перевела грозный взгляд на меня. Ничего больше говорить не стоит, иначе дойдет до обычных комплиментов в мой адрес.

— Я пойду, — сказала я ей напоследок. — Мне здесь душно.

На улице я не могла надышаться морозным прозрачным воздухом. Здравствуй, свобода! Я больше не вернусь в прошлое, буду строить свою жизнь сама так, как хочу я.

Глава 12

Лиза

На следующей неделе я занялась поисками работы.

В первую очередь отправилась в фирму, из которой ушла к Сергею. Но места там не оказалось. Ничуть не расстроившись, разослала резюме в 5 самых крупных дизайнерских агентств города и стала ждать ответа. Из одного сразу пришел отказ, три других пригласили на собеседование, но в течение часа отменили встречу.

Я была растеряна. Не дожидаясь ответа из 5-ой фирмы, я начала обзванивать менее престижные и более мелкие агентства. Наконец, договорилась о встрече и пошла на собеседование.

Женщина средних лет внимательно изучала резюме и кивала головой на мой обстоятельный рассказ о том, где я училась, работала, что умею делать. Но в конце беседы, возвращая мою увесистую папку с документами, холодно сказала: «Извините. Вы нам не подходите».

После второй такой встречи я заподозрила что-то неладное. Когда же мне отказали еще в трех крупных организациях, сомнений не осталось: кто-то очень постарался, чтоб меня не взяли. Задумавшись лишь на мгновение, я достала телефон и набрала контакт «Сергей».

— По-вашему, это поступок достойный мужчины? — спросила резко.

— О чем ты? — не понял он или только сделал вид.

— О том, что по какой-то причине в городе больше не нуждаются в дизайнерах.

— Ааа, — и я услышала сдавленный смех, — в этом городе тебе ни в одну фирму не устроиться! Подъезды мыть будешь! Ничего! Работа тебе знакома…

Я сбросила вызов. Нет, эти слова не тронули, не обидели меня. Что Ивашкин — не мужик, я и так поняла. Меня убила фраза про подъезды, которые я, правда, мыла и в своем доме, и в соседнем, когда еще была студенткой. Ивашкин об этом знать мог только от одного человека — моей матери.

Какое-то время я просто сидела, сжимая телефон в руках. Потом, очнувшись, разозлилась. Кого я боюсь? Ивашкина? Нищеты? Да я из нее никогда и не вылезала! Мыть подъезды и сортиры — не самое страшное в жизни. Самое страшное — когда любимый человек, самый сильный, самый хороший, лежит беспомощный, и ты ничем не можешь помочь.

И я стала пытаться еще и еще. Я звонила по всем объявлениям, ходила на собеседования, везде слыша одно и то же: «не требуется», «не подходите».

Нина, которая была в курсе, настаивала, чтоб я попросила помощи у Виктора Михайловича. Но тогда мне пришлось бы все рассказать и ему, и Алексею. А я не хотела взваливать на них свои проблемы, хотелось доказать и себе, и всем вокруг, что я чего-то стою.

Возможность ежедневно навещать Лешку — единственное, что необыкновенно грело мне душу в эти безрадостные дни. Я ездила к нему каждый день утром или вечером. Меня пускали минут на 30–40, и весь оставшийся день я вспоминала эти драгоценные минуты.

Он понемногу приходил в себя, но все еще был очень слаб. Мы много разговаривали. Сначала я рассказывала ему о Нине, потом, видя его угнетенное состояние, перечитала всю литературу, которую только смогла найти о травмах позвоночника, нашла множество историй людей, справившихся с такой травмой и вернувшихся к обычной жизни.

Меня переполняла бесконечная нежность к нему. Я ловила каждое его слово, каждое выражение его лица. Наверное, если бы было позволено, я бы даже жила в его палате, забыв обо всем, что происходит за ее стенами.

О нас и наших отношениях мы почти не говорили. Может быть, в этом была виновата я, потому что однажды Лешка спросил:

— Скажи, как ты думаешь, если бы не эта проклятая авария, Пашка и Мила могли бы помириться?

Я скептически покачала головой.

— Маловероятно. Хотя… — и задумалась. — Если б не эта авария, они, возможно, не потеряли бы ребенка, и ради него были бы вместе. Еслиб не было аварии, Нина и Ирокез вряд ли помирились бы, а мы…

— А мы бы поженились, — неожиданно закончил он.

Все внутри меня оборвалось от его слов. В его глазах был немой вопрос, они требовали ответа. Прямо сейчас! Немедленно! Но как бездомный котенок, привыкший к побоям, жмурится от руки, занесенной в ласке, так и я боялась. Во мне жил безотчетный страх быть непонятой, отвергнутой, получить оплеуху в ответ на искренность.

Поэтому я лишь улыбнулась, и никогда больше эта тема не всплывала в нашем разговоре.

Мои бесплодные попытки найти работу продолжались две недели и смертельно вымотали меня.

Однажды я пришла домой из больницы и взглянула в зеркало, висевшее напротив входа. На меня смотрела измученная, грустная женщина с потухшим тяжелым взглядом. Разве такая может поддержать тяжелобольного человека?

И я стала искать выход. Плевать на карьеру, у меня в кармане осталась только тысяча рублей, так что я согласна на любую работу. Внезапно меня осенило. А что, если?..

У меня были телефоны многих клиентов Ивашкина. Попытка — не пытка. Первый мой звонок был примерно таким:

— Алло! Дмитрий Константинович? Добрый день. Вас беспокоит Елизавета Савельева. Я разрабатывала дизайн-проект вашего загородного дома. У меня для вас эксклюзивное предложение…

Я предлагала дизайн, надзор и найм рабочих. Слава богу, научилась, работая в «Атаке». Пятый звонок попал в цель. В прошлом году этому бизнесмену я делала кофейню, теперь он строил ресторан и собирался сотрудничать с Ивашкиным. Он меня помнил, и мне удалось его убедить, тем более, на себя я взяла найм рабочих, поиск материалов, надзор… Короче говоря, отдала себя в рабство за сумму, гораздо более скромную, чем запросил бы мой бывший работодатель.

За работу я принялась с жаром. На следующий же день побывала на объекте, все увидела своими глазами, раздобыла чертежи, позвонила рабочим, которых уволили из «Атаки», договорилась с ними и принялась за дизайн-проект.

По мере того, как оживал этот ресторан, оживала и я. Клиент, лишь изредка заглядывающий на объект, был доволен.

Через месяц у меня появился еще один заказ.

А еще через пару месяцев я случайно столкнулась с директором небольшой строительной фирмы. Мы были едва знакомы, но, когда он узнал, что я ушла от Ивашкина, тут же предложил сотрудничество. Это было для меня великой удачей, потому что я возвращалась к своей любимой работе — разработке дизайна, — а реализацию проекта фирма брала на себя.

В эти сумасшедшие несколько месяцев я совершенно отказалась от каблуков, научилась командовать людьми, шпатлевать и наносить декоративную штукатурку, изучила все разновидности отделочных материалов и способы их нанесения. Кроме этого, я познала все прелести фаст-фуда и поняла, что, при необходимости, человек может обходиться всего четырьмя часами сна.

Помимо работы я умудрялась каждый день ездить к Алексею.

В загородном доме его отца, куда он переехал, для него была оборудована огромная комната. Виктор Михайлович нанял профессиональных медсестер и тренера, который занимался с Лешей каждый день.

Только шли неделя за неделей, а лечение практически не давало результатов.

Все чаще я стала замечать отчаяние в его глазах, все чаще видела его усталым и раздраженным. Вообще раздражение постепенно становилось его обычным состоянием. И все чаще оно было направлено на меня.

Хорошо, что у меня был большой опыт ухода за капризным больным, и я понимала, что человек просто страдает из-за своего состояния, иначе я решила бы, что чем-то обидела Романова.

Чтобы быть полезной, я научилась делать массаж, ставить уколы и капельницу, наблюдала, как доктор занимается с Лешей лечебной физкультурой.

О том, как живу, я почти ему не рассказывала. Мне хотелось сначала добиться успеха, хотелось, чтобы он гордился мной. Гордился тем, что я освободилась от материнской опеки и сама смогла чего-то добиться. Потому что все, что я делала, я делала с мыслью о нем, о нас. Ради него мне хотелось стать сильной, уверенной в себе, способной быть надежной поддержкой.

Алексей

Красивых, богатых и здоровых любят все. Когда я приезжал в клуб на шикарной машине, девчонки почти визжали от восторга; когда я раздевался, они замирали от вида моего тренированного тела и млели, отдаваясь. Теперь рядом почти никого. Ловлю на себе лишь жалостливые взгляды девчонок-медсестер и долгие, тоскливые — Лизы.

Лиза приходит каждый день, и я каждый день жду и боюсь, что она не придет. Жду, когда у нее иссякнет терпение выносить мой мерзкий характер. У меня просто нет сил сказать ей: иди, живи своей жизнью, будь свободной. Поэтому я делаю все, чтоб она разозлилась, обиделась и не пришла.

Каждый день через боль со мной занимаются лечебной физкультурой, но с каждым днем все мрачнее выражение лица моего врача.

Я вижу, что стал для них обузой: для Лизы, которая порой чуть с ног не валится от усталости, для отца, который разрывается между работой, семьей и моими проблемами, для врача, который устал от постоянного давления с его стороны и не знает, как меня лечить.

После месяца в больнице отец настоял, чтоб я переехал к нему в загородный дом. Свежий воздух, все условия… Только нафига нужен этот свежий воздух, если, чтобы выйти на улицу, мне каждый раз приходится кого-то просить выкатить коляску! Лестницы, ступеньки, пороги! Бесконечные препятствия! Так что большую часть времени я сижу в своих шикарных апартаментах, смотрю на небо из окна и злюсь на отца, мачеху, тренера…

Почему-то часто вспоминается мама, жалостливый взгляд ее покрасневших глаз и тихое: «Как же ты без меня?». Только сейчас понимаю, что, уходя, она в первую очередь думала обо мне, мальчишке, остающемся сиротой. Потому что, хоть отец и помогал нам, доверять ему она больше не могла.

Как раз отец помог мне все это понять и осмыслить. Сегодня он, видимо, тщательно подготовившись, предложил разговор по душам:

— Леша, наткнулся тут недавно на одно видео, скинул тебе на планшет. На-ка, посмотри.

Включаю ролик. Новости на одном из федеральных каналов. Диктор рассказывает историю парня, который подорвался на мине, но остался жив. Без ног вернулся домой, и девушка, которая его ждала, не бросила и вышла за него замуж.

— Что это, пап? — начинаю догадываться, куда он клонит, но не подаю виду.

— Да хотел спросить: какого черта ты тянешь с Лизой? — насмешливо спросил он. — Сколько еще будете, как школьники, за ручки держаться? Я же вижу, какими голодными глазами ты на нее смотришь.

У меня аж скулы свело от злости.

Он и раньше пытался завести этот разговор, но я как-то удачно пресекал попытки. А сегодня просто не ожидал, что он начнет так в лоб.

— Пап, — резко отвечаю ему, — тебе не кажется, что ты лезешь не в свое дело!

Но он вспылил:

— Не мое дело? Тогда давай начистоту: ты же сам понимаешь, что лечение не дает результатов. Я твои снимки возил в столицу, говорят, надо делать операцию. И лучше — в Германии. Подсказали адрес немецкой клиники. Но с тобой кто-то должен быть. Ты же понимаешь, что я не могу. Если я уеду, мой бизнес, моя семья — все полетит к черту. А твое лечение, операцию, реабилитацию кто-то должен оплачивать!

Меня чуть не стошнило.

— Пап, тебе что денег на сиделку жалко? — выдавил сквозь зубы.

— Да при чем тут! — он злился и расхаживал по комнате, жестикулируя.

— В Германии тоже может быть всякое. Гарантии никто не дает. Надо быть готовым устроить свою жизнь такой, какая она есть. Тебе же баба нужна! Я же вижу! А она тебя любит. И про семью ее я узнал: нищета. Мать больная, Лиза сама квартиру снимает. Живет случайными заработками. Если будет с тобой — материально обеспечишь, я помогу.

Мне так хотелось наорать на него, но он ведь все равно не поймет, почему я разозлился. Наверное, он и с матерью был, потому что «нужна баба», потому что так удобно. А когда стало неудобно, нашел другую.

Самое поразительное, что отец ведь желает мне добра. Он реально хочет позаботиться о моем будущем, потому и носится так с Лизой. В ней он видит мою потенциальную сиделку. И ведь она не бросит. Это я уже понял. И простыни будет менять, и судно выносить. А я? Готов ли я взвалить на нее такой груз?

На следующий день особенно ждал ее прихода. Она впорхнула, как всегда, с улыбкой, принеся в комнату шлейф чистого морозного воздуха и растаявшие снежинки на ресницах.

— Привет! Как сегодня? — защебетала весело, отпустив медсестру. — Зарядку делал уже? Давай я начну, а врач продолжит. Я умею!

Я знаю, что она умеет, она делала со мной несколько раз, но сегодня я не хочу.

Она возомнила себя моей приходящей сиделкой, научилась делать массаж, пытается заниматься лечебной физкультурой. Поначалу мне это нравилось. Теперь бесит так сильно, что стараюсь вообще не давать ей к себе прикасаться. Она не понимает, делает вид, что обижается. Но я стою на своем. Я не могу выносить, что она ведет себя со мной, как мамочка, сестра или подруга. А я ей не сын, не брат и даже не друг.

Она не видит, что ее прикосновения пробуждают совсем другие эмоции. Не знает, что ночами мне снится, как она садится ко мне на колени, кладет руки на грудь и целует. Она не догадывается, как далеко я захожу в своих фантазиях. И даже не подозревает, что из-за этих мыслей я не могу спать.

Все мои попытки вернуть нашим отношениям хоть намек на то, что было раньше игнорируются. И я постепенно понял, что для нее я больше не мужчина, просто бесполое существо.

А отец тут со своим предложением…

— Ладно, лентяй, — озорно хмурится она, — не хочешь зарядку — не надо. Будем отдыхать! Давай телевизор включим? Или погуляем? Что ты хочешь?

— Поцелуй меня, — прошу ее, глядя прямо в глаза.

В ее лице мелькнуло что-то забытое, прежнее, отчего меня обдало жаром. Но в следующее мгновение на лице появилась все та же обычная веселая улыбка.

— Неужели все настолько плохо, что ты не хочешь меня поцеловать? — невольно спрашиваю я.

Тогда она наклоняется и чмокает меня в уголок губ. Быстро. Как ребенка. И тут же отстраняется, будто боится, что я удержу. Эх, Лиза, если б я стоял на ногах, тебе бы не помогли ни расстояния, ни стены.

Но я инвалид-колясочник, а ты полная жизни молодая и красивая женщина, поэтому пора принимать решение.

— Я плохо спал сегодня, — говорю хрипло. — Хочу отдохнуть.

— Ааа, — тянет она и удивленно смотрит на меня. — Хорошо. Тогда я посижу с тобой?

— Нет, Лиза, не надо, — бормочу в ответ, — иди, мне одному лучше.

— Мне уйти? — растерянно переспрашивает она, и когда я киваю, медленно встает. — Хорошо. Ты отдыхай. Завтра я в то же время.

Когда она уходит, я еще впитываю кожей аромат ее духов. А потом строго-настрого запрещаю ее пускать. Всем. Особенно отцу. Для нее я уехал в Германию и возвращаться не собираюсь.

Я вернусь к ней, чего бы мне это не стоило, но только на своих ногах.

Глава 13

Алексей

Россия встретила проливным дождем и километровыми пробками.

Водитель, которого отец прислал в аэропорт, неловко пересаживает меня в машину и долго возится с инвалидным креслом.

— Думал, не успею, — досадует он, — дороги забиты. Ну ничего, еще часа два, и будете дома. Виктор Михайлович все подготовил…

— Не надо к Виктору Михайловичу, — прерываю его раздраженно, — вези в мою квартиру.

Он замирает и непонимающе смотрит на меня. Наконец говорит растерянно:

— Не могу. Мне было сказано…

Срываюсь и изо всей силы бью кулаком по водительскому креслу:

— Делай, что я говорю!

Вижу его округлившиеся испуганные глаза и сдуваюсь. Стыдно. В конце концов, ведь не он же виноват в моих бедах.

— Дай телефон, — протягиваю руку и, когда он подает мне новенький айфон, звоню отцу.

— Пап, скажи своему водителю, что я сам решу, куда меня везти…

Отец начинает в ответ убеждать, говорить, как мне «удобно и комфортно» будет у них. Ага! Представляю, в каком восторге мачеха от моего предполагаемого возвращения в их дом!

— Пап, я знаю, — говорю твердо, — но я хочу к себе! И жить буду в своей квартире!

Мне приходится отстаивать свои права. У меня и так мало что осталось. Если не будут считаться с моим мнением, меня вообще не станет. Поэтому цепляюсь за каждую возможность остаться собой.

Вот и «Атаку» пришлось продать, чтоб вернуть отцу долг и оплатить лечение. Грустно… Новый владелец теперь рубит хорошие бабки…

Продавая «Атаку», я попрощался с Лизой, которая создавала этот клуб для меня.

Воспоминания о Лизе отдаются мучительной болью. Как я ошибался 4 месяца назад, уезжая и ничего не говоря ей! И как же я был прав. Я думал, что приеду весь такой здоровый и красивый, на своих ногах, а вернулся в инвалидном кресле, без всякой надежды ходить.

Немецкие врачи дорого стоили, но сделали ровно столько же, сколько и наши. Операция не дала результата, и, когда они начали настаивать на еще одной, я послал их к черту и объявил, что возвращаюсь в Россию. Теперь даже не верится, что всего каких-то два часа, и наконец буду дома.

Когда въезжаем в город, прошу водителя остановиться около крупного магазина, сую деньги и отправляю за спиртным. Завтра я, наверное, начну сначала: тренажеры, упражнения, боль — а сегодня хочу забыться.

Водитель возвращается с бутылкой дорогого коньяка. Просили его! Чтоб выпасть из реальности мне достаточно самой дешевой водки. Лишь бы не паленая была! Жить я хочу. Может, уже не так, как раньше, но просто так не сдамся.

Когда подъезжаем к моему дому, дождь льет стеной. Подождав какое-то время в машине и поняв, что можем сидеть до бесконечности, одновременно открываем дверки. Водитель опять долго возится, чтоб пересадить меня в кресло и довезти до лифта, так что за несколько минут мы промокли насквозь.

В квартире чисто и тепло, но пахнет нежилым. В последний раз я был здесь с Лизой, и сейчас невольно ищу хоть какой-то след ее пребывания в этой пустой холостяцкой квартире.

— Алексей Викторович, — окликает меня водитель, вытирая лицо рукавом. Видимо, я давно сижу и молчу, уставившись в одну точку. — Я могу ехать?

И на мой короткий кивок:

— Если что, вы звоните…

Закрыв за ним дверь, первым делом выпиваю полбутылки коньяку. На голодный желудок. Прямо в прихожей. Потом сижу минут пять, ошалело радуясь тому, что отпускает, теплеет внутри. И звоню Пашке. Он единственный из моего прошлого, с кем я общаюсь.

Пашка приходит розовощекий и весь мокрый настолько, что с него у порога натекает лужа. Он в сандалях и осенней куртке, в руках 2 бутылки водки.

Первую мы выпиваем мигом, в течение следующего часа — другую. Уже почти в несознательном состоянии вспоминаем про коньяк. Но не успеваем его разлить — дверь открывается и входит отец. Одет с иголочки, как всегда, в абсолютно чистом и сухом костюме, будто пришел из соседней квартиры.

— Тааак, — тянет он, — и без закуски!

И оборачиваясь назад, кричит:

— Валер, неси!

Появляется тот самый водитель, который меня привез, и вносит пакеты с едой.

Отец сам начинает их распаковывать и выкладывать на стол продукты, а из одного достает бутылку коллекционного виски. Валера почему-то тоже остается и присоединяется к нашей пьянке.

Пашка, бывший до того уже совсем никаким, набрасывается на еду и трезвеет. Отец пьет виски большими глотками, почти не закусывая. Валера только ест.

Мне хорошо впервые за много месяцев. Мыслей в голове никаких, тело расслаблено. Наверно, так и спиваются…

Отец разошелся не на шутку: спорит с Пашкой, послал Валеру за очередной бутылкой, предлагает девочек вызвать.

Я вижу, что, в принципе, Пашка и не против, но не особо доверяет решение такого серьезного вопроса моему отцу. Когда о девочках практически договорились, Пашка начинает ошалело таращиться на дверь. Что сегодня ко мне за паломничество! Обернувшись, мы с отцом видим в дверном проеме разгневанную мачеху в коротком платье с вырезом чуть не до пупка. Одеваться так и не научилась!

— Какого хрена!.. — начинает она орать.

— Выйди! Я сейчас иду, — не вставая с места быстро прерывает ее отец.

— Ты знаешь, сколько я тебя жду! — ноет она жалобно. — А этот неблагодарный… — кивает на меня.

Уж не знаю, чем я ей не угодил. К ним я никогда не лез, и если б не авария…

— Я сказал: выйди! — рычит отец.

И от его негромкого, но такого властного голоса даже я вздрагиваю.

Когда мачеха вылетает за дверь, отец, покачиваясь, встает.

— Ну будь, сын, — хлопает он меня по плечу, — Держись. Если что — я на связи.

После его ухода Пашка удрученно вздыхает:

— А я ведь думал, это она, — и на мой немой вопрос добавляет, — Ну, по вызову…

Кажется, я так не смеялся сто лет. Это хорошо, что простодушный Пашка не сказал этого при отце — сразу бы получил в глаз.

Отсмеявшись, продолжаем пить. Пашка, которому, по-видимому, надо выговориться, не умолкает. В ответ ему достаточно моего кивка.

— А Ирокез, зараза, женится скоро, — смеется он. — Даже не хромает уже. А Милка моя… Да что говорить! Все они… бабы!

Он долго молчит, потом, будто вспомнив, вдруг говорит:

— Знаешь, а я Лизу видел недавно. В коттедже у одного…, - встретив мой пораженный взгляд, исправляется, — то есть она работала там. Дизайнером. Ну и я…подрабатывал. Шустрая такая! Я ее еле узнал.

Увидев выражение моего лица, Пашка замолкает. Кажется, я выдал себя. В груди такая боль, что ее не заглушают даже литры выпитого алкоголя.

— Паш, — прошу его, пряча глаза, — не говори мне о ней. Никогда.

Никогда… Сам-то веришь? Ну пусть поверит он и поймет, что для меня это важно: не слышать и не знать о ней. Мысли о ней делают меня слабым. Меня преследует «а что, если…». И я не могу спать и жить, зная, что где-то по этой земле, в этом городе ходит она и, может быть, улыбается другому. Мне проще сделать вид, что ее нет и никогда не было в моей жизни.

Лиза

В конце лета зарядили ливни, и все наши с Ниной планы съездить на базу отдыха канули в лету. Жаль: в кои-то веки 3 выходных подряд. И все же я не очень расстроилась. Посижу дома с книжкой, схожу в спортзал, а вылазку на природу отложим до лучших времен.

Но не тут-то было! В пятницу позвонила мама. Ей ремонтировали лоджию, и я должна была приехать и следить, чтоб рабочие «ничего не умыкнули». Мои возражения по поводу того, что никто не позарится на наше скромное имущество, не действовали. И весь свой драгоценный выходной я проторчала у нее, выступая рефери в битвах между мамой и рабочими.

С Ниной мы договорились на следующий день посидеть в кафе. Мы с ней стали очень близкими людьми, подругами, она всегда поддерживала меня и терпеливо выслушивала мое нытье вот уже 5 долгих месяцев. Она тоже ничего не знала о Романове, ей, как и мне, известно было лишь, что он уехал в Германию делать операцию. Но именно ее терпение и поддержка давали мне силы верить и ждать в эти бесконечные месяцы.

На встречу с Ниной я оделась буднично, сделала неброский макияж, чтоб не выделяться. Когда готова была уже выйти из дома, меня остановил телефонный звонок.

— Добрый день. Могу я поговорить с Елизаветой Савельевой? — произнес приятный мужской голос.

— Я слушаю, — не удивилась я. Скорее всего, что-то по работе.

— Меня зовут Кирилл, — представился мужчина, — , я звоню по порученью Станислава Сергеевича Мамонтова. Он очень хотел бы с вами встретиться, у него к вам есть предложение.

Мамонтов — крупный бизнесмен, наверное, половина города принадлежит ему. В том числе Лешкина «Атака». Но что ему от меня нужно?

— Не совсем понимаю… — замялась я. — По какому вопросу?

— Станислав Сергеевич хотел бы лично с вами поговорить, — настаивал мужчина. — Много времени это не займет. Когда вам удобно будет подъехать?

Тяжело вздохнув, я посмотрела на часы и задумалась. До встречи с Ниной было еще полтора часа, к тому же, встречаемся мы как раз в центре, недалеко от офиса той фирмы, в которую меня пригласили. Быстро забегу, узнаю, чего от меня хотят. Таким людям, как Мамонтов, не отказывают.

Не давая себе больше времени на раздумья, я накинула ветровку, сунула в сумку зонт и поехала на встречу.

Девушка на ресепшне, мило улыбаясь, спросила, к кому я пришла, и, как только услышала имя Кирилла, тут же связалась с кем-то по телефону.

Через несколько минут ко мне вышел высокий и очень привлекательный молодой мужчина в темно-сером костюме.

— Добрый день, я Кирилл, — протянул он руку, и меня окутал запах дорогого парфюма и сигарет. — Станислав Сергеевич ждет вас. Пойдемте, я провожу.

Мы шагнули к лифту. Двери закрылись, и кабина плавно заскользила вверх.

— А вы меня совсем не помните? — повернувшись ко мне, неожиданно спросил Кирилл.

Смутившись, я пожала плечами. Все последние месяцы были наполнены невероятным количеством встреч, кроме того, я была так погружена в себя, что запросто могла его забыть.

— Кирилл Одинцов, — представился он, улыбаясь.

Странно, как беззвучно прошелестело это имя для меня сейчас. Моя светлая школьная влюбленность. Не любовь. Что такое любовь, я поняла только сейчас.

— Кирилл? — улыбнулась я в ответ. — Как ты здесь? Откуда?

Подойдя ближе, он легко обнял меня.

— Привет! Думал: совсем забыла. И где твои косички, красавица?

Мы вышли из лифта, смеясь, перебивая друг друга вопросами. Он легко приобнял меня за талию, и мне приятно было ощущать рядом этого красивого молодого мужчину.

Подойдя к двери, Одинцов громко постучал и, когда из комнаты донеслось «да-да, войдите», распахнул дверь и подтолкнул меня вперед.

— Станислав Сергеевич, — обратился он к сидящему за столом мужчине, — встречайте! Еле уговорил!

Мужчина поднял глаза и посмотрел на меня. Только тогда я заметила, что в кабинете он не один. Справа от него за столом сидел еще один человек, от острого пронзительного взгляда которого у меня задрожали колени.

— О! Очень рад, — вставая, воскликнул Станислав Сергеевич, — Проходите пожалуйста. Я вас ждал.

Не слыша его, я стояла как вкопанная и смотрела на Романова. Он здесь! Это розыгрыш? Если так, то слишком жестокий!

Проследив за моим взглядом, Мамонтов обратился к Романову, развернувшему инвалидное кресло к нам:

— Алексей Викторович, к сожалению, ничем не могу вам помочь. У меня дела.

Романов не двинулся, только видно было, как напряглись мышцы рук, сжимавших кресло, и побелели губы. Тогда Кирилл сделал шаг к нему:

— Давайте, я помогу.

— Не нужно! — остановил его Романов так резко, что Кирилл удивленно отшатнулся. — Я сам.

И легким движением направил кресло к двери.

— Вы можете воспользоваться служебным лифтом… — вслед ему крикнул Станислав Сергеевич, но за Романовым уже закрылась дверь.

Я хотела бежать следом, но этот взгляд… Презрительный? Ненавидящий? Острый, словно нож! Что я сделала? Почему он со мной так?

— Лиза, присаживайся, — подтолкнул меня Кирилл к дивану и сам присел рядом.

— Давайте сразу к делу, — начал Мамонтов. — Вы занимались «Атакой». Клуб мне достался отремонтированным наполовину. Мы доделали «Атаку», но кое-что меня не устраивает. Я хотел бы воссоздать первоначальный замысел.

Мне все стало понятно. Только странно, что они обратились ко мне.

— Вся документация у моего бывшего работодателя, — ответила я задумчиво.

— Ни он, ни бывший владелец так и не предоставили нам дизайн-проект.

— Романов был здесь по этому поводу? — не выдержав, спросила я.

Мамонтов замялся. Кирилл нервно потер руки.

— Нет, по другому, — наконец ответил Станислав Сергеевич. — Он предлагал мне продать ему клуб. Естественно, я не согласился.

— Он хочет вернуть «Атаку»? — переспросила я. — Почему?

— Не имею представленья…

Я начала задыхаться.

— У него есть дизайн-проект…

— Он отказался нам его предоставить.

Я резко встала. Что я здесь делаю! Он здесь! Рядом! А я тут о каком-то дизайн-проекте.

— Извините, — сказала в ответ на удивленные взгляды мужчин, — мне нужно уйти.

И не раздумывая больше, выскочила из кабинета и понеслась к лифту.

На ресепшне все та же девушка с искусственной улыбкой на мой вопрос ответила, что молодой человек на инвалидном кресле только что выехал.

Не дослушав, я распахнула стеклянные двери и выскочила на улицу. Город почему-то оглушил: толпы людей и машин. Я обошла стоянку, пробежалась вперед по улице, вернулась назад. Романова не было. Стараясь успокоить сбившееся дыхание и вытирая слезы, которые ручьями текли из глаз, я остановилась и прижалась спиной к стене дома.

«Романов! — кричала я ему мысленно, — Какая же ты сволочь! Ты перевернул мою жизнь и исчез на 5 месяцев. Ты вернулся и даже не позвонил! А сейчас? Что было сейчас? Ты просто сбежал! Трус! Ненавижу! Это мои последние слезы из-за тебя! Больше НИКОГДА…»

Глава 14

Лиза

Немного успокоившись, я оттолкнулась от стены и побрела вперед вдоль дороги. Вокруг отцветало лето. Бульвар в центре города был заполнен людьми. Счастливые, улыбающиеся лица…

А я не знала, что делать дальше, как жить. Весь смысл моего существования в эти последние месяцы сводился к тому, чтобы ждать. Мне казалось, что Романов вернется, и все будет, как прежде. Поэтому я не жила, а проживала жизнь, безжалостно гнала время. И что у меня есть теперь? Ничего и никого. Одна в этом чуждом мире…

Торопливые шаги прервали мои раздумья, и, обернувшись, я с удивлением увидела Кирилла. Он улыбался и все никак не мог отдышаться после быстрой ходьбы.

— Куда ты пропала? — возмущенно, но все же с прежней улыбкой на губах спросил Кирилл. — Мамонтов — мужик серьезный, в деньгах не обидит.

Я покачала головой.

— Но Романов не хочет, чтоб вы доделали «Атаку»… — попыталась объяснить.

Кирилл поднял глаза к небу. Он не понимал, почему для меня так важно, что Романов никому не отдает мой проект.

— Да кто его разберет, этого Романова, — вспылил Одинцов. — Продал, теперь хочет выкупить. Только непонятно, где он деньги возьмет…

Его пренебрежительный тон задел меня за живое. Но мне было интересно, что еще он знает, поэтому я сказала:

— Виктор Михайлович — человек небедный. Видимо, он поможет…

— Насколько я знаю, — скептически хмыкнул Одинцов, — дела они ведут порознь. Да и сомневаюсь, что Михалычу нужен этот геморрой с «Атакой». Романов того и гляди «Мотылек» пропьет.

— Что? — не удержалась я.

Романов пьет! Не хочу верить. Не хочу думать, что он сломался, опустил руки.

— Я точно не знаю, — осторожно начал Кирилл, — но слышал, что он, как приехал месяц назад, так и не просыхает. Да ведь и авария-то по его вине…

Вступать в дискуссию по поводу аварии не хотелось. Еще до отъезда все обвинения с Лешки были сняты. Анализы показали, что в его крови не было алкоголя, но никому это уже было неинтересно, потому что газеты раструбили сенсацию: сын Романова покалечил человека.

Меня покоробило другое: месяц он уже в городе, мы ходим под одним небом, дышим одним воздухом…

— Ну так как, Лиза, нам можно на тебя рассчитывать? — наклонившись ко мне, спросил Кирилл.

Он взял мои руки в свои и заглянул в глаза. Уголки моих губ невольно поползли вверх. Странная штука жизнь: Кирилл Одинцов — умница, мечта всех девочек школы — на побегушках у какого-то бизнесмена, а Лешка Романов — хулиган и двоечник — главная любовь в жизни зубрилки и отличницы.

— Извини, Кирилл, — сказала я, уже приняв решение, — ничего не могу обещать, пока не поговорю с Романовым.

Он разочарованно скривился.

— Да дался тебе этот инвалид!

Я оттолкнула его руки. Хотелось ответить что-нибудь резкое, обидное, но в сумочке зазвонил телефон, и, ни слова не говоря, я отвернулась от Кирилла.

Звонила Нина. Я совсем забыла про нее, а она, оказывается, уже полчаса ждала меня в кафе.

— Что-нибудь случилось? — спросила она тревожно.

Я молчала. Сама еще не до конца осмыслила происходящее.

— Не знаю, как тебе сказать, — начала неуверенно, — Леша вернулся.

— Как? Когда? — закричала она в трубку.

— Оказывается, он уже месяц в городе. Я случайно его встретила.

— Лиза, он ходит? Как он?

— Я не знаю, — рассеянно ответила я, — он был в коляске. Видимо, все по-прежнему.

— Что ты будешь делать? — продолжала она мучить меня вопросами. — Лиза, ты слышишь? — обеспокоенно спросила, так и не дождавшись моего ответа. — Что ты будешь делать?

— Нина, где он сейчас может быть? — не отвечая на ее вопросы, спросила о том, что было важно.

— Где? — задумалась она. — Раньше они часто в «Мотыльке» сидели. Так что ты будешь делать?

Она не знала, что я уже иду к остановке.

— Поеду к нему, — ответила я больше себе, чем ей.

И отключила телефон.

Запыхавшись, я влетела в «Мотылек» и огляделась. Мелькание огней, толпа и оглушительная музыка. Я прошлась по залу, заглядывая в лица людей, поднялась на второй этаж и за самым дальним столиком увидела его. Он сидел вполоборота на кожаном угловом диване и разговаривал о чем-то с Пашкой, не подозревая, что за ним наблюдают.

Я видела только четкий профиль, сильные жилистые руки, лежащие на столе и что-то рисующие на листке бумаги. Его волосы отрасли и, по-видимому, лезли в глаза, потому что он несколько раз убирал их рукой.

Я сделала к нему шаг, и у меня затряслись колени. 5 месяцев! 5 проклятых месяцев я жила без него. И вот он приехал. Сидит здесь и не видит меня, и я могу развернуться и уйти. Но я не уйду. Теперь никогда.

Вдруг у меня появляется мысль. Я спускаюсь в зал и подхожу к музыкантам. Вру, что хочу устроить сюрприз для своего парня, и они соглашаются подыграть. Но, когда называю песню, морщатся. Это неформат! Хозяин в клубе, и им влетит.

Кладу крупную купюру и обещаю решить все вопросы с хозяином сама, уверяя, что хорошо его знаю. Они сомневаются, но я говорю очень убедительно и добавляю еще одну купюру. Переглянувшись, ребята прячут деньги и помогают мне подняться на сцену.

Я встаю в центр и беру микрофон. Сердце стучит, как бешеное, и горло сжимает тисками. Так я не смогу петь. С трудом заставляю себя расслабиться и дышать ровно.

Пестрая клубная публика с удивлением посматривает на девушку, одетую в джинсы и простую белую блузку.

Один из музыкантов объявляет:

— А сейчас девушка Лиза хочет поздравить своего парня…

— С чем поздравить? — шепчет он мне, прикрывая рукой микрофон.

— С возвращением… — шепчу в ответ.

— С возвращением! — кричит он в зал.

И берет гитару.

Глава 15

Алексей

Пашка не знает, что я сегодня сбежал от Лизы. Позорно, как трус. Целую минуту глупо пялился на нее, на руку Одинцова, так по-хозяйски обнимавшую ее за талию, а потом просто взял и сбежал. Боялся, что придется перед ней объясняться, что она посмотрит так же брезгливо-пренебрежительно, как смотрят все вокруг.

Пашка, словно мой верный оруженосец, ждал внизу. И, сделав вид, что очень спешу, я заставил его резко стартануть со стоянки.

Мы приехали в «Мотылек» и, как всегда, сели за самый дальний столик на втором этаже. Работы много. Мое отсутствие на пошло «Мотыльку» на пользу, мы едва-едва не ушли в минус. Бухгалтера пришлось уволить. Поэтому надо работать, как бы не было хреново на душе. Сидеть на шее у папочки я не собираюсь.

На то, как ее объявили, я даже не обратил внимания. Публика в клубе обеспеченная… Платишь — имеешь право заказывать музыку.

Но при первых аккордах меня как обухом ударили по голове. Даже Пашка, который обычно, ничего не слышит и не видит вокруг, заметил:

— Эт чё они такое играют?

А я сидел, боясь шелохнуться. Я уже знал, что это она.

Несколько неуверенных нот, и мои пальцы вцепились в столешницу. А в следующее мгновение ее чистый сильный голос летит и заполняет весь зал.

Я никогда не слышал, чтоб эту песню пели так, никогда не думал, что она может быть и криком, и молитвой. Даже тогда, в «Атаке», Лиза пела по-другому. Тогда она заявила: я хочу! А теперь кричала: я все могу! Какое счастье, что я не погиб в той аварии, и могу ее слышать!

Пашка, сидевший напротив, вытаращил глаза, вскочил и рванул к перилам, чтоб посмотреть на сцену.

— Лешка, это же Лиза поет! Ты посмотри! — заорал он мне, пытаясь перекричать музыку.

А я поймал себя на том, что сижу и улыбаюсь, как дурак, прикрыв глаза и наслаждаясь звучанием ее голоса. Господи, как же я ее люблю! Что же мне делать?

С трудом пересел с дивана на инвалидное кресло и подкатил к Пашке. От увиденного замерло сердце: Лиза стояла у самого края сцены, а вокруг — забитый до отказа зал. Разодетая гламурная публика выглядела ошарашенной. Еще бы! Цой! «Красно-желтые дни»! В «Мотыльке»!

Мельком взглянув на Пашку, заметил искреннее восхищение на его лице. Почувствовав мой взгляд, он повернул голову и посмотрел на меня, улыбаясь.

— Эх, если б меня так любили! — выдохнул с какой-то отчаянной тоской.

У него в глазах стояли слезы, и я почувствовал, что у самого в горле ком.

Сжав до боли руки, чтоб они перестали дрожать, я спустился на первый этаж. Теперь разговора не избежать, бегать от Лизы я больше не буду.

Песня закончилась, и зал взорвался криками и аплодисментами. Лизу обступили, по-моему, просили еще спеть, но она, искусно лавируя между людьми, подбежала ко мне.

Я с трудом отвожу глаза от ее счастливого, сияющего лица.

— Привет, подрабатываешь, в клубах, — спрашиваю, стараясь казаться спокойным.

— Нет. Это был экспромт, — отвечает она, довольно улыбаясь.

— Дорого за экспромт заплатила? — окидываю я ее циничным взглядом.

— Для тебя не жалко!

Ребята-музыканты, подходят к нам, виновато улыбаясь.

— Мужики, деньги верните, — приказываю я им.

Они уже сами догадались, что Лиза не просто случайная гостья, и, извинившись, пытаются сунуть ей купюры, по-моему, пятитысячные. Она смущается, отказывается и не хочет брать деньги, тогда, чтоб разрядить обстановку, мой гитарист шутит:

— Алексей Викторович, за такое выступление мы должны девушке платить. Вот увидите, теперь «Мотылек» оккупируют фанаты Цоя.

Вокруг смеются, и у Лизы на щеках появляется румянец.

— Ты здесь одна? — первым прерываю молчание, когда нас оставляют одних.

— Да. Совсем, — разводит она руками. — Не пригласишь за свой столик? Думаю, нам нужно поговорить.

— Я не один, — говорю многозначительно, будто намекаю, что и по жизни я больше не один.

— Думаю, Пашка не против, — игриво улыбаясь, посматривает она мне за спину.

— Да я только «за», — басит сзади этот великан, — но мне пора, посидите без меня.

Предатель!

Видимо, тяжелого разговора не избежать, поэтому мы поднимаемся на лифте на второй этаж. Я хотел сначала усадить ее за наш с Пашкой столик, но передумал, и повел в свой кабинет, совсем забыв, что там беспорядок.

Включив свет, пропускаю ее вперед. И, пока она осматривается, быстро пересаживаюсь на диван, руками закидываю ногу на ногу и расправляю джинсы. В такой позе чувствую себя уверенней.

Она поворачивается ко мне и долго молча смотрит. От этого пронзительного взгляда мне становится нехорошо, я не выдерживаю и отвожу глаза.

— Почему ты сбежал? — спрашивает тихо и укоризненно.

— Я не сбегал… — отвечаю холодно. — Просто пути наши разошлись, Савельева. Ты мне ничего не должна.

— Разве кто-то говорил про долг? — удивленно вскидывает она глаза и подходит ближе. — Ты хоть представляешь, что я пережила за эти месяцы, о чем только не думала! А ты приехал и даже не позвонил…

— А смысл? — отвернувшись, чтоб не видеть ее лица, спрашиваю я.

Мне нужно, чтоб она скорее ушла, поэтому я старательно делаю вид, будто этот разговор навевает на меня скуку.

Она смотрит на меня растерянно и грустно. Она еще ждет. И мне нужно ее добить.

— У меня своих проблем выше крыши, а тут еще твои решать нужно, — говорю, пренебрежительно глядя на нее.

Ее глаза расширяются, и мне кажется, что она сейчас заплачет, но она вдруг гордо вскидывает голову.

— Я не прошу тебя решать мои проблемы, — отвечает негодующе. — Сама как-нибудь справлюсь. И вообще я хотела сказать, что и твоих проблем не боюсь. Просто я многое поняла без тебя.

Она подходит совсем близко и тянется к моей руке, лежащей на диване, но я отдергиваю ее и невольно сжимаю в кулак.

— Не стоит, Савельева! — выдыхаю грубо, даже угрожающе. — Не думай, что, раз я инвалид, мне нужны твои подачки.

— Романов, ты что говоришь? — вспыхивает она. — Ты же совсем не такой!

— А это уже тебя не касается. Живи своей жизнью и ко мне не лезь.

— Леша, — она все-таки присаживается рядом и берет мою руку в свои, — я хочу быть с тобой. Я прошу тебя, давай попробуем.

Это невыносимо! Еще минута, и я бы сам умолял ее быть со мной. Но то ли я вжился в роль, заигрался, то ли разозлился — меня понесло.

— Слушай, я не знаю, что ты там придумала. Если я тебе там что-то наобещал подшофе — извини. У меня никогда не было на тебя никаких планов.

— Леша! — выдыхает она пораженно.

— Ну что Леша? — почти ору я на нее. — Поверь, меня есть кому утешить.

Побледнев, она медленно встает с дивана. Теперь она возненавидит меня. Да что там! Я сам уже себя презираю.

Она еще хочет что-то сказать, но встретив мой циничный, надменный взгляд, отворачивается, хватает сумочку и пиджак и бежит к двери.

Когда она ушла, меня пробил озноб. Самый настоящий, как во время лихорадки. Подвинувшись к краю дивана, одной рукой я ухватился за инвалидное кресло, но сильные, тренированные руки вдруг перестали слушаться; коляска наклонилась и опрокинулась, и я свалился на пол, больно ударившись головой об угол.

Лиза

Выбежав, я изо всей силы хлопнула дверью. Дура! Какая же я дура! О чем я думала? Приперлась в клуб, устроила представление! Придумала себе человека, которого нет и никогда не было. Но теперь все. Никаких слез. Я ведь обещала себе. Быстрее сбежать отсюда, вычеркнуть его из жизни и забыть

Из «Мотылька» я выскочила, грубо растолкав людей на входе. На улице огляделась в поисках такси. Ни одной свободной машины поблизости не было, поэтому заставляю себя успокоиться и дрожащими руками набираю номер такси. «Ожидайте. Через 9 минут к вам приедет…», — слышу из динамика.

9 минут! Как пережить эти 9 минут!

Рядом со мной какая-то подвыпившая компания топчется, видимо, тоже ожидая машину. Один из парней снимает с себя черный кожаный пиджак и накидывает на плечи девушки в коротеньком легком платье. Она сначала отталкивает его руку, потом смеется и дает себя укутать.

Меня вдруг прошибает холодный пот, я подношу к глазам свою ветровку, которую сжимаю в руках, и вижу серый мужской пиджак.

Первым желанием было выбросить его в урну. Но где-то в глубине души вдруг возникает мысль, от которой становится стыдно.

Прекрасно сознавая, что нашла повод еще раз увидеть Романова, я не даю себе времени на раздумья, возвращаюсь в клуб и сразу иду на второй этаж. Когда кто-то из официантов пытается меня остановить, спросить, куда я направляюсь, грубо отталкиваю:

— Я куртку забыла!

И распахиваю дверь кабинета.

Он сидит, сгорбившись, на полу и закрывает лицо правой рукой. Опрокинутая коляска валяется тут же.

— Я же сказал: никому не входить! — кричит он, убирая руку от лица и с удивлением смотрит на меня.

— Зачем пришла! — рычит, сжимая руки в кулаки. — Уйди!

У меня будто все перевернулось внутри. Я наконец-то вижу его настоящего.

В мгновении ока позабыв все, что было до, подхожу к нему и сажусь рядом на колени. Он морщится, как от боли, и отстраняется.

— Не надо меня жалеть! — говорит глухим сдавленным голосом, совсем не таким, каким разговаривал со мной всего 5 минут назад. — Иди, куда шла.

— Я шла к тебе… — говорю тихо, пытаясь заглянуть в глаза.

Его лицо опять искажает гримаса боли.

— Ты не понимаешь, — упрямо качает он головой. — Я не хочу никаких жертв, хватит с меня.

Я тянусь к нему всем телом, пьянея от родного долгожданного тепла.

— Романов, — шепчу ему в губы, — у меня сил нет что-то тебе доказывать. Я тебя прошу, пожалуйста верь мне.

Он берет мое лицо в руки и смотрит в глаза.

— Ты меня любишь?

Прикрываю глаза в знак согласия и кладу руки ему на грудь. Но он опять отстраняется.

— А если я никогда не встану?..

Я прижимаюсь своей щекой к его и вдыхаю родной запах.

— Мы будем делать все, чтоб ты встал, — говорю, обнимая его за плечи, — а, если не получится, мы все равно будем вместе.

Наши лица так близко, что я чувствую его дыхание на своем лице.

— Тебя не пугает?..

— Пугает! — отвечаю честно. — Но еще больше я боюсь потерять тебя.

Его губы наконец находят мои, и я чувствую настоящий восторг: он мне верит.

Он целует меня сначала с какой-то горечью, отчаянием, постепенно углубляя поцелуй и делая его более нежным и чувственным. Я так изголодалась по его губам, по худощавому жилистому телу, по его сильным рукам, что готова отдаться прямо тут, на полу в кабинете.

Но, когда он со стоном кладет руки на мою грудь, нас прерывает настойчивая вибрация моего телефона. Пытаясь сбросить вызов, я нечаянно нажимаю «ответить».

«Вас ожидает «мерседес» черного цвета», — говорит неприятный голос.

— За нами машина приехала, — говорю тихо, уткнувшись в его рубашку. — Уже поздно. Поехали домой.

Он усмехается и опять тянется к моим губам.

Глава 16

Лиза

Вниз мы спустились, только когда позвонил водитель такси. На первом этаже наткнулись на Пашку, который расхаживал взад-вперед и, по-видимому, ждал нас. Увидев, что мы вместе, он просиял.

— Ребята, я так за вас рад! — воскликнул, обнимая меня. — А вы куда?

Мы переглянулись и ответили вместе:

— Домой…

— Нас такси ждет, — объяснила я.

Пашка как-то странно посмотрел на Лешу, потом его вдруг осенило:

— О! Я с вами! Вы ведь меня подвезете? Вернее, я вас провожу, а потом на вашей машине поеду к себе.

Если честно, я была не в восторге. Идея эта вызвала только недоумение:

— Паш, что ты такси не можешь вызвать? — спросила раздраженно.

Поняла я его, лишь когда мы усаживались в машину. Если б не он, кто бы помог Лешке сесть и сложить кресло. Как настоящий друг, Пашка помнил о том, о чем мы не подумали.

Когда машина трогается, Леша протягивает водителю деньги иназывает свой адрес. На мой непонимающий взгляд говорит только: «Едем ко мне».

Таксист, который уже явно злится на нас, увидев деньги, смягчается и, немного поворчав, везет нас по нужному адресу.

Мы с Лешкой сидим на задних сидениях и держимся за руки. Меня заполняет ощущение безграничного счастья, и я стараюсь приглушить улыбку на лице, чтоб не выглядеть совсем уж глупо. Лешка, наоборот, слишком серьезен и скован. Мне даже приходит мысль, что он жалеет о своем решении.

Такси останавливается у Лешкиного дома, и Пашка выходит вместе с нами. Он пересаживает Лешу в кресло и помогает нам подняться в квартиру. Но, пока мы открываем дверь, незаметно испаряется в неизвестном направлении, даже не попрощавшись, так что Леша усмехается: «Ну, Пашка-очаровашка!».

В квартире царит беспорядок. Да что там, настоящий бардак! Вещи, обувь, какие-то документы — все разбросано. От прежнего аккуратного аскетичного жилища не осталось и следа. Но поражает меня другое: повсюду вдоль стен прикреплены перила, порогов больше нет, сделаны подставки и опоры. Все, чтоб жить без посторонней помощи.

Романов сразу проезжает в ванную и закрывает за собой дверь.

— Тебе помочь? — кричу я, спохватившись.

— Нет, — отвечает он из-за закрытой двери, — я сам. Ты осваивайся.

Осваивайся! Состояние, как у невинной девушки накануне первой брачной ночи. Ведь сегодня решится, какими будут наши отношения дальше.

Чтобы скинуть напряжение, решаю прибраться и приготовить ужин. Первым делом иду в кухню и заглядываю в холодильник. Шаром покати — кто бы сомневался! Но на верхней полке все-таки нахожу яйца и немного молока. Можно приготовить омлет.

Пока Лешка плещется в ванной, успеваю навести относительный порядок и накрыть на стол. Романов въезжает в кухню одетый в свободную домашнюю одежду, с капельками воды в волосах. Мы усаживаемся за стол друг напротив друга и молча едим.

— Ты пойдешь в душ? — вдруг спрашивает он, и я вздрагиваю от звука его голоса.

Сбежав в ванну, закрываю дверь, облокачиваюсь на стену и прислушиваюсь. Потом моюсь тщательно очень горячей водой, потому что меня то знобит, то бросает в жар. И, выйдя из ванной, неловко топчусь на пороге комнаты, потому что не знаю, куда пойти.

— Лиза, иди сюда, — доносится его голос, и, мне кажется, что в нем я слышу нервные, тревожные нотки.

Зайдя в спальню, вижу, что он сидит на кровати, не раздеваясь.

— Я постелил тебе в той комнате, — говорит, не глядя на меня.

От этих слов у меня в душе холодеет. Хочется возразить, сказать: «Какой смысл быть соседями в этой квартире?». Но вдруг понимаю, что он боится ничуть не меньше меня, и, присаживаясь рядом, отвечаю, как ни в чем не бывало:

— Хорошо. Тебе помочь?

Он поджимает губы и грустно смотрит мне в глаза.

— Лиза, — вдруг говорит очень серьезно, — если ты выбираешь меня, дай мне возможность чувствовать себя сильным. Мне не сиделка нужна.

Что я могу сказать? Конечно, он прав, мне еще учиться и учиться.

— Ладно, — говорит он с горечью, — ты иди. Тебе на работу завтра?

— Нет, — качаю я головой.

У меня и правда завтра последний выходной, и на часах уже за полночь. Но мне не хочется уходить от него. Между нами и так все зыбко, натянуто до предела, и я боюсь, что эта тонкая связь совсем оборвется.

— Я хочу остаться, — говорю, уткнувшись в его плечо. — Хочу быть с тобой.

Он выдыхает и, подтянувшись на руках, ложится головой на подушку. Я устраиваюсь на противоположной стороне кровати и лежу, разглядывая его лицо в свете ночника. Сказать, что я на грани — не сказать ничего.

Он лежит с открытыми глазами, и я уже собираюсь что-нибудь ему сказать, но он поворачивается на бок и смотрит мне в глаза, потом тянется рукой к моему лицу. Стараясь не дышать, я придвигаюсь ближе, так чтобы чувствовать его всем телом. Он, наконец, обнимает меня и прикасается губами к губам. Мы как будто вновь узнаем друг друга, изучаем и привыкаем. Наш нежный поцелуй постепенно становится глубоким, страстным. Но очень скоро я понимаю, что только поцелуев мне мало. Я слишком долго ждала этого мужчину и теперь с ума сойду, если не получу.

Когда его рука оказывается под блузкой и прикасается к моей обнаженной груди, я закидываю на него ногу и прижимаюсь теснее. Он с рычанием обхватывает мои бедра. Он меня хочет. Это открытие окрыляет меня. Я больше ничего не боюсь, потому что понимаю, что трусливой и неуверенной мне сейчас быть нельзя.

Не отрываясь от его губ, я сама снимаю одежду и, поймав на себе голодный взгляд, тяну вниз его брюки вместе с бельем. Минуту мы лежим обнаженные, прильнув друг к другу телами, и пытаемся отдышаться. Потом я осторожно толкаю его на спину и сажусь сверху. Он замирает и тут же подхватывает меня под ягодицы. Тогда я сама направляю его в себя.

Он прикрывает глаза, закусывает губы и стонет, опуская мня. Несмотря на дикое желание внутри, я морщусь от боли и впиваюсь в его плечи: почти год у меня никого не было. Но вот одно, два, три движения, и я привыкаю к нему, и уже задыхаюсь от удовольствия, и с ума схожу, видя, как ему хорошо.

Когда он кончает, я лежу, вздрагивая от бушующего внутри возбуждения и неудовлетворенного желания. Слишком быстро…

— Прости. Не мог сдержаться, — шепчет, целуя мою шею.

Его руки тянутся ко мне, и я раскрываюсь, потому что не могу отказаться от этих ласк. Его прикосновения, сначала тягучие и неторопливые, опять становятся сильными, а дыхание прерывистым. Он опять хочет меня.

Я откликаюсь мгновенно и приподнимаюсь, чтоб снова быть сверху, но он не позволяет.

— Я знаю, как ты любишь, — укладывает он меня на спину и располагается между моих разведенных ног. Мое сердце сбивается с ритма.

— Леша, — шепчу я неуверенно, — как ты?..

— Молчи, — рычит он и медленно входит в меня.

Я кричу! Кричу при каждом его движении, при каждом толчке. Он кусает губы и смотрит в мое лицо.

— Давай, любимая, теперь ты… — шепчут его губы.

И когда он толкается особенно глубоко и сильно, мое тело отвечает невероятным оргазмом.

Алексей

Посадку на рейс до Москвы опять задерживают из-за шквалистого ветра, и мы тревожно поглядываем на часы. Через неделю у меня операция, через неделю решится: буду я ходить или нет.

В аэропорт мы приехали всей толпой: Пашка, отец, Лиза и я. Зачем надо было создавать такой ажиотаж — не понимаю? Мне хотелось еще чуть-чуть побыть наедине с Лизой, и отец, страшно довольный, что мы вместе, уводит Пашку в ресторан.

Лиза невесело вздыхает, глядя им вслед, и придвигается ко мне. Обнимая, я прижимаю ее ближе и тихо спрашиваю:

— Ты ждать-то будешь?

— Что? — отстраняется она и удивленно смотрит мне в глаза.

— Ну меня будешь ждать, Савельева? — говорю чуть громче.

Она фыркает и морщит лоб.

— Если ты до сих пор сомневаешься во мне…

— Да ладно, ладно, — говорю примирительно и подношу ее ледяные руки к своему лицу. — Только вот думаю: подсядет твоя мамаша тебе на уши, и ты сдашься.

Она смотрит серьезно и твердо произносит, будто клянется:

— Романов, я буду тебя ждать.

— Это хорошо… — улыбаюсь я. — А то я тебя 10 лет, а ты…

Она перестает хмуриться, и губы вздрагивают от едва уловимой улыбки.

— Я скоро приеду, ты соскучиться не успеешь, — мурлычет мне в ухо.

— Слушай, Савельева, я тут подумал, — говорю, пряча улыбку, — как насчет того, чтобы сменить фамилию?

Ее приглушенный смех, как бальзам на душу.

— Чем тебя моя не устраивает? — делает возмущенное лицо.

— Думаю, Романова подойдет тебе больше.

Она смеется звонко, как колокольчик.

— Ничего оригинальней придумать не мог? — укоряет меня.

— Пока я придумаю, умыкнут ведь, — вздыхаю, потому что, и правда, боюсь оставлять ее одну.

Она прячет покрасневшее лицо на моей груди и еле слышно шепчет:

— Не умыкнут…

Эпилог

Алексей

Когда родился наш сын, я выбросил инвалидное кресло. Порой было так тяжело, что опускались руки и все тело ломило и не слушалось. Но я смотрел на Лизу, которая решилась связать со мной жизнь и родить ребенка, и у меня будто отрастали крылья.

Теперь, когда Максу уже три года, я понимаю, что, если б не они с Лизой, если бы не желание быть им опорой, я бы не встал никогда. Ничто так не греет мужика, как осознание, что любимая женщина будет с ним всегда, что бы ни случилось.

— Жаль, что испортилась погода, — сетует Лиза, выводя из подъезда закутанного Максимку. — Можно было бы Макса на лодке покатать и в лес сходить…

Я тоже недовольно морщусь, глядя на хмурое небо. Даже не верится, что когда-то любил осень. Летом хорошо: надел на Макса шорты и кепку — и готово. А тут началось: майка с коротким, кофта с длинным, шапка, шарф… Не ребенок, а слоеный пирог!

— Романова! — киваю на Макса. — Ты его на полюс собрала?

— Романов! — отвечает она в тон. — Лично мне не хочется потом лечить сопли и кашель. Так что не ворчи!

Сегодня мы едем к отцу. Он решил собрать всех в своем доме по случаю 55-летия. И, хоть с мачехой и их детьми у меня по-прежнему натянутые отношения, мы семья.

Пока Лиза пристегивает сына, ставлю сумки с подарками в багажник. Потом включаю тихую музыку и жду, когда жена устроится на соседнем сидении.

Едва мы выезжаем со стоянки, Максим начинает равномерно посапывать, и всю дорогу Лиза изредка оборачивается, с нежностью глядя на него.

По пути заезжаем за Лилией Викторовой.

— Лешенька, езжай осторожно, — просит она, садясь на заднее сидение рядом с внуком и поправляя на нем курточку.

Мы с Лизой невольно переглядываемся и кривим губы. «Лешенька» — это только последние пару лет. До этого Лиза была «предательницей и идиоткой», а я «этот придурок», потом нас игнорировали целый год, и только когда родился Максимка, Лилия Викторовна снизошла до того, чтобы начать с нами общаться. Если честно, мне это далось непросто. И была б моя воля, я б ее к жене и сыну на пушечный выстрел не подпустил. Но Лизе очень хотелось наладить отношения с матерью, и я сдался.

Правда, стоит отдать Лилии Викторовне должное: она оказалась неплохой тещей и отличной бабушкой. В Максике души не чает, и он, чувствуя свою власть, уже рулит ею, как хочет.

Когда мы минут через сорок подъезжаем к дому отца, бабушка сама будит Макса, и он ее радостно обнимает. В дом они тоже идут вместе, забрав с собой мягкого синего зайца.

Лиза собирает оставленные Максимкой шапку и шарф, берет его игрушки. Она не видит, как я наблюдаю и любуюсь ею, не подозревает, как мало в ней осталось от той высокомерной девицы, которую я встретил в «Мотыльке».

— Красавица! — шепчу ей, когда, поправив платье, она глядит в зеркало.

— Да ладно…, - смеется, прижимаясь ко мне. — Это просто платье новое… и макияж.

Дурочка! Она думает, что изменилась, стала сильной, уверенной, а на самом деле, она просто вернулась к себе настоящей… и меня вернула.

Обнимаю ее и разворачиваю к дому, где уже изо всех окон на нас смотрят любопытные родственники.

— Леша, — говорит она вдруг, мечтательно глядя на коттедж моего отца, — а у нас когда-нибудь будет такой дом?

Не могу удержаться от улыбки. Вообще-то это сюрприз, но я уже кое-что предпринял, чтобы через год-полтора переехать с семьей за город.

— Вот родишь второго ребенка, — лукаво прищуриваюсь, — тогда и построю.

Она неожиданно напрягается, видимо, не оценив моей шутки, потом снисходительно наклоняет голову.

— Романов, я, конечно, не уверена, но, по-моему, тебе нужно поторопиться!

Несколько секунд смотрю на нее непонимающе, потом до меня, наконец, доходит смысл сказанного.

Пашка однажды, видимо, понаблюдав за нами, объявил, что с Лизой я становлюсь подкаблучником. В общем-то я не спорю. Но главное, что я стал с ней счастливым и в лепешку расшибусь, чтоб и она была со мной счастлива. Поэтому я сглатываю ком в горле и шепчу, целуя ее в волосы:

— Все будет, Лиза!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Эпилог