Химера и Анна (СИ) [Якинэко] (fb2) читать онлайн

~

Наверное, прежде всего химера не любила людей. Всю эту их изворотливость и ложь. И только после ненависти к людям химера могла бы назвать свою вторую нелюбовь — собственные оковы, собственный плен, который длился всю жизнь.

Химера знала, что, по меркам людей, она была очень стара. В таком возрасте пора бы и на перерождение отправляться, но, очевидно, она никому не была нужна — ни смерти, ни Богине.

Что это за Богиня, химера не знала. Знала только, что Она есть, и что Она — женского пола. Боги Химер не меняют пол, они постоянны и вечны; незыблемы. На то они и боги.

Увы, химера сейчас была очень далека от своих богов. Настолько далека, что те о ней забыли.

Люди посадили химеру на цепь. Чтобы держать в страхе других людей.

Химера сторожила преступников в тюрьме.

Самым ближайшим к ней человеком была Самка с двумя детёнышами. Постоянно хныкающая, орущая на своих отпрысков, переругивающаяся с остальными заключёнными… Химера не любила Самку за склочный характер и визгливый голос.

Рядом на цепи — а все они, надо сказать, жили на одной цепи, — сидел Картёжник. Нет, сейчас он не играл в карты. Но до того как попал сюда, говорят, был шулером, выпивохой и балагуром.

Сейчас Картёжник не балагурил, он постоянно ворчал на химеру, проклинал и обещал её задушить её же ошейником, когда она уснёт. Но химера не спала. Пожалуй, уснёшь с такими соседями.

Самка порой ныла о том, как тяжело ей лежать на камне. Обычно это нытьё заканчивалось тем, что Самке находили мужчину для спаривания. Может быть, ей действительно этого хотелось — химере-то откуда знать. Когда собственное тело старое и иссохшее, о воспроизводстве не думается.

Когда Самка соединялась со своим очередным мужчиной, химера отворачивалась и не смотрела, однако звуки оставались ей слышны. И сомнительным удовольствием было их слушать.

В самом дальнем углу на их цепи сидел настоящий Убийца. Самка подчас заискивала перед ним, не иначе как от страха, но Убийца не интересовался женщинами. А вот на химеру поглядывал заинтересовано. Химере казалось, что в своих мыслях Убийца уже давно препарировал её и сделал из неё чучело, набитое ватой. Химера в своей истинной форме для людей была редким зрелищем; обычно такие, как она, скрывались.

Ещё в тюрьме были феи: множество мелких крылатых паразитов. Они перекликались своими высокими тонкими голосами, прытко летая с места на место, с жужжаньем трепыхали прозрачными серебристыми крыльями и зачастую норовили украсть еду. Химера рявкала на них сквозь зубы, считая, что слишком много чести — показывать мелюзге клыки. Некоторые алхимики считали клыки химер отличным ингредиентом и давали за них хорошую цену. Химера сохранила все свои зубы в целости и, наверное, могла этим гордиться.

Тюремщик у них был беспросветный пьяница. Химера никогда не видела его трезвым. Тюремщик разносил еду два раза в день и трижды — воду, иногда от скуки пинал Картёжника, материл Самку и её детей, прятавшихся в соломе, и обходил стороной Убийцу, спокойно сидящего на своём месте в камере — словно паук в углу паутины: рано или поздно жертва сама подойдёт к нему, и тогда…

Химера была для них для всех острасткой, неподкупным сторожем, гарантией, что нарушители покоя не сбегут. Химера должна была сторожить своих заключённых — и сама она тоже была заключена вместе с ними. Выбраться на волю? Химере не нужна была воля. Воля находилась внутри неё, недостижимая в одиночестве. Одни только боги были свободны. Химеры же обречены вечно искать себе пару, не в силах найти её, вечно изменяющиеся, не в силах подстроиться под одного партнёра. Своё одиночество химера жёстко держала в узде, скрыв его за своей «истинной» маской, зверообразной мохнатой горгульи с волчьей мордой. Люди не знали, что химера может быть другой. Но то — люди.

*

Под утро снова приснился сон, тот самый, старый, муторный. Когда собственная кожа кажется мягкими белыми сливками, когда внутри влажно и тесно, но пусто, и хочется, чтобы заполнили его пустоту. Когда от краски слипаются губы, а ресницы из-за туши кажутся пластиковыми, когда пальцы дрожат, касаясь собственного гладкого колена в скользком чулке, юбка-футляр с высоким поясом коварно сдавливает живот, пах и бёдра, мешая привычно двигаться — пока застёжку не дёргают вниз чужие пальцы и не стягивают ткань к полу, «осторожно, Анна, не запутайся каблуками в собственной одежде, переступай через неё аккуратно и горделиво, подняв голову, словно ты королева на своём троне!..»

Этот сон не снился Толику уже давно. Лет пять прошло с тех пор, как он побывал на последнем сеансе с психологом. Того мудака, что после школы проводил с ним дополнительные занятия по «актёрскому мастерству», уже давно осудили и отправили в тюрягу; говорят, он там повесился спустя пару месяцев. Толик уже давно жил один, отдельно от родителей, и работал специалистом по закупкам… И всё-таки ему приснился этот сон. В какой-то степени, о прошлом. Сука.

А всё из-за одного придурка, с которым их временно посадили вместе в одном кабинете, пока на втором этаже в их учреждении ведётся ремонт. И хрен знает, сколько ещё будет вестись: поступили средства, и директриса с замом по инженерно-технической работе всерьёз взялись за этот самой пресловутый ремонт. Так что пришлось потесниться. И одновременно с этим — продолжать выполнять свою повседневную работу, «мы же всё-таки солидная организация, подотчётная администрации района, мы занимаемся досугом детей и молодёжи». Толик, оформи заявку и выставь её на аукционе, Толик, созвонись с представителями фирмы и уточни, когда подъедет машина, Толик, размести на сайте заказ на микшерский пульт и микрофоны, плазму и колонки, у нас мероприятия не за горами — вот планы, скоро сентябрь, люди выйдут из отпусков, снова откроются клубы, куда опять валом повалят дети и подростки…

Когда из отпуска, в частности, вышел Вадим, их главный художественный руководитель, гастарбайтеры в его кабинете как раз залили пол и теперь умудрялись ходить по стяжкам и ровнять стены. Вадим оглядел это безобразие, заявил, что работать в такой обстановке он, конечно же, не может, и отправится искать себе другой кабинет. Вот, к примеру, на первом этаже сидит Толик. А почему он сидит один. Я хочу к нему — да, вот так, хочу и всё тут! Вадим с коробкой своих вещей появился на пороге кабинета Толика ещё до обеда. Через пару часов вместе с художником и инженером они притащили настенный стенд, кресло, комп и стол и разместили всё это добро в дальнем углу — раньше там у Толика стоял стеллаж с коробками со склада, в которых валялась всякая мелочовка навроде канцелярии, папок и скоросшивателей, что были отложены для бухгалтерии, пластиковых стаканчиков и бумажных тарелок — для выездных мероприятий, где предполагалось питание, ракеток и шариков к настольному теннису — для секций в клубы со спортивной направленностью. Стеллаж со всем этим и прочим добром живо переехал обратно на склад. Всё для Вадима, лишь бы его новое рабочее место было обустроено как можно скорее. Толику пришлось тоже вносить свою лепту в переселение: бросать свои дела и настраивать Вадиму комп и телефон. Потому что Толик был на все руки мастер и заведовал немножко складом, немножко сисадминил, немножко занимался госзакупками и контрактами… Везде он был незаменим и востребован. В общем, пока он, бросив все свои остальные дела, подключался к сетке, Вадим сел за его стол, дёрнул мышью, сворачивая скринсейвер, и спросил, глядя на рабочий стол:

— А ты, значит, поклонник нуара?

— Что? — Толик действительно не расслышал. Сперва удивился, что с ним вообще заговорили не по делу, а ради самой беседы, выпал из задумчивости и переспросил.

— Нуар, стиль такой, знаешь? Все эти чёрно-белые тётки с кружевами, в платьях, с помадой, в чулках. Вон же, у тебя фото стоит.

Ах, это он про ту фотографию.

— Да, — ответил Толик и криво нерешительно улыбнулся. Фотография стояла у него столько времени, что никто уже давным-давно не говорил о ней. До сегодняшнего дня. Толик и сам уже привык смотреть на чёрно-белый силуэт, расчерченный полосатой тенью приоткрытых жалюзи: тёмное платье на тонких бретелях, обнажённые покатые плечи, верхняя часть лица в тени, ярко-красная помада на приоткрытых губах кажется мазком крови…

Когда было сделано это фото, Толику едва исполнилось шестнадцать. А Анне не было и полугода. С тех пор мало что изменилось. И, в то же время, поменялось всё, кардинально и окончательно.

*

— Он правда горбатый?

— Да нет, Лиза, ну ты что. Он просто сутулится.

— Но эти его очки… Это бррр! И его вечная чёрная рубашка.

— А мне кажется, от него воняет.

— Да вам кажется, что от всех воняет, Виктория Андреевна.

Дружный смех.

— Ой, Вадик, дошутишься ты у меня! Премии лишу!

— Да всё в порядке с вашим Толиком, что вы на него взъелись? Не горбатый, моется, судя по всему, регулярно. Необщительный только. И седина уже в волосах, несмотря на ранний возраст. Сколько там ему лет, Марина Викторовна?

— Насколько помню, и тридцати нет, — оттарабанила бухгалтерша и, по совместительству, кадровичка.

— Молоденький какой. Вот бы девку ему найти, — вздохнула пожилая инженерша по технике труда.

Толик, оторопело слушая всё это, замер за дверью кухни, прижимая к груди контейнер с пловом. Думал зайти и разогреть в микроволновке, но как теперь зайдёшь… Он развернулся и пошёл обратно в свой конец коридора. Уже заворачивая, он услышал, как дверь кухни скрипнула и хлопнула, выпуская кого-то из своих гадюжьих сплетнеческих недр. Он не стал оглядываться, понадеялся только, что его не заметили. А плов съел холодным, запив его горячим переслащенным чаем. Задумался и забыл, сколько ложек сахару насыпал.

Сплетни и разговоры о нём. Кажется, ничего особо злобного не прозвучало. Но там был Вадим, он всегда легко себя чувствовал с женской частью коллектива, хотя и пришёл на работу недавно, только прошлой осенью. Он слышал всё, что эти тётки о нём говорили! Как ему после этого в глаза-то смотреть?.. Они ведь теперь сидят рядом, в одном кабинете.

В дверь поскреблись. С тех пор как Вадим стал его вынужденным соседом, к ним то и дело забегали руководители секций для консультаций к предстоящему мероприятию. Что-то там было? Озеленение города? Митинг против мусора? Вадим умудрялся любой бред преподать в возвышенном и побудительном стиле, после его речей хотелось хватать лопату и бежать садить берёзки по газонам. Вот отчёты он писать не любил и не умел, поэтому с экономическим отделом у него вечно были трудности. А это вообще не его головная боль, Толик скрипнул зубами и крикнул:

— Войдите!

Дверь раскрылась, и на пороге оказалась серая мышка из расчётного отдела, уныло-полная Тамарочка, которая при встрече каждый раз провожала Толика внимательным телячьим взглядом больших глаз. Может быть, он ей даже нравился, но Толику думать об этом казалось смешным. В любом случае, ему сейчас было невмоготу даже побыть иконой для полной и безобидной Тамары.

— Вадик обедать ушёл, — сообщил он.

— Ой, да он мне и не нужен, — Тамарочка махнула пухлой ладошкой и улыбнулась. Улыбка у неё была располагающая и тёплая. — Анатолий, я к вам, если можно. По поводу моего компьютера. Домашнего. Знаете, что-то включаться перестал. Вы не смогли бы посмотреть?..

К нему часто обращались с подобными просьбами, ничего особенного. Толик пожал плечами.

— Конечно. Приносите, я посмотрю.

Ему это было не трудно. В конце концов, он ведь тут что-то вроде сисадмина.

— А я это… уже, — Томочка заулыбалась ещё шире и вытащила из-за обширной спины жёлтый пакет с ноутбуком внутри.

— Давайте тогда сюда, — предложил Толик, потянувшись за пакетом. Всё лучше заняться делом, чем вспоминать, как ему перемывали кости на кухне.

Когда с обеда вернулся Вадим, Толик уже был занят. Так что даже почти не обратил внимания на его появление. Правильно, так и надо, — думал он, раскручивая винты в корпусе. У каждого из них своя работа, и нечего тут.

А он тебя, между прочим, защищал перед ними, — подумал Толик вдруг. И искоса посмотрел на Вадима, зарывшегося в свои бумажки на столе в поисках какого-то важного телефонного номера.

~

Палач приезжал к ним так редко, что химера уже забыла, что он есть и как он выглядит. Не узнала, когда он вошёл в её вотчину, вызверилась, выпустила когти. Но вот он послал ей Импульс, и всё стало на свои места. Он новый, недавно перерождённый. А старый Палач уже давно отправился на покой. Казнить кого-то? Нет, он всего лишь с дружеским визитом, с проверкой, познакомиться. На Палаче был длинный кожаный плащ, полы которого чёрными крыльями обвивались у его ног. Запах свежей кожи химере был приятен. Лицо Палача скрывала полумаска. Не очень-то с таким лицом и познакомишься, когда оно спрятано. Картёжник и Самка не хотели знакомиться с Палачом вовсе: забились в дальние углы своих камер, натянув цепь до предела. Самка выставила вперёд своих отпрысков — «возьмите их, если хотите!» Похоже, Самка хотела жить. Убийца смотрел на Палача странным образом заискивающе и даже не привстал с места, когда тот проходил мимо. Полы плаща Палача хлестнули его по щекам. Химера подумала, что будь Убийца волком, то уже валялся бы у Палача в ногах, выставив пузо кверху — так поступают волчьи щенки перед сильным вожаком.

Закончив осмотр, Палач подошёл к стене и вышел прочь — прямо сквозь камни.

Позже химера подошла к этому самому месту и прижалась к стене своей волчьей, вдыхая воздух. Свобода была где-то там, за толстой каменной кладкой.

*

«Поговорим о ваших фетишах и кинках».

>не знаю, как дать ему понять, что он мне симпатичен. Вообще не знаю, интересуют ли его мужчины. У него на компе бабская фотка стоит. Наверное, он натурал. Я всю жизнь западал или на натуралов, или на баб с железными яйцами. stid

>сладенький, так ты би? wau Что ж ты тогда делаешь на нашем форуме со своими проблемами? Поищи себе бабу с яйцами, женись, детишек заведи! fuk

>форум не твой личный, нечего отсюда людей прогонять!

>о, вот и защитничек нарисовался. Что, тоже любишь натуралов, небось. lol

>тут не о моих проблемах сейчас речь. А что значит «баб с железными яйцами» vopr

>спасибо. druz Это такие тётки под сто кило, которые ненавидят весь мир и мужиков считают дерьмом собачьим.

>vopr

>lol stid

>а вес в сто кило обязательное условие или фишка в чём-то другом?

>нет, вес не важен. Она может быть и худышкой. Просто мне нравится, когда надо мной доминируют. Чем слабее и невероятнее она внешне, тем лучше.

>«слабее и невероятнее» vopr

>я довольно высокий.

>потому и на натуралов тебя тянет, что они тоже кажутся тебе невероятными?

>ну типа да, наверное.

Толик пожевал губу, не зная, что отвечать на такое признание. У парня с форума действительно были сложности — но у кого их не было. О себе Толик на форуме никогда не рассказывал, но начитаться успел всякого. Фетиши у людей были самые разные и тягой к натуралам тут было никого не удивить.

>держись, мужик. Если тебя к нему тянет, то почему бы не попробовать. Разведай обстановку, набейся в приятели, заведи разговор об экспериментах. Глянь >ссылка< сюда, там есть полезные советы.

>ок, спасибо! druz

>Пользователь histor прислал Вам заявку в друзья. Принять/Отклонить<

Толик снова подвис. Времени было около половины одиннадцатого, он застрял на работе над формированием заявки для сайта госзакупки, сайт висел, как и любой официальный государственный, дело двигалось медленно, со скуки он зашёл на свой любимый форум почитать чего-нибудь интересненького, отвлечься — и на тебе. Не смог смолчать, и теперь пожинал плоды своей скоропалительной деятельности. А, плевать. С него не убудет.

>Принять<

Плашка с ником histor окрасилась в голубую рамочку. Ах ты ж, владельцы сайта — шутники. Между прочим, его первый друг на форуме, который он посещает уже года три.

>Пользователь histor прислал Вам личное сообщение. Открыть: Да/Нет<

>Привет, naan, и спасибо за поддержку. Я здесь человек новый, поэтому не знаю всех тонкостей. Только сегодня зарегился и уже успел напоролся на тролля. Я недавно решился разобраться в своей ориентации и ещё ни в чём не уверен. С женщинами хорошо дружить, они всегда очень положительно настроены, но физически они меня не привлекают. С мужчинами ещё сложнее, меня цепляют совершенно обычные типы, я могу запасть на взгляд, на руки, на голос. Сейчас я работаю с человеком, который явно что-то о себе скрывает — такое создаётся ощущение. Он мало о себе говорит и…>

Зачем ты мне всё это пишешь?

Толик свернул окно и уставился на фото на рабочем столе. Он тоже многое о себе скрывает, надо же, какое совпадение. Вот только вряд ли найдётся в его окружении кто-то, кто посчитает его загадочным и привлекательным. Не то чтобы это ему было нужно. Однажды он уже совершил ошибку. Так, ладно. Надо что-то ответить этому восторженному лабрадору на аватарке с ником histor. Если честно, Толик бы заподозрил в нём скорее любителя животных, чем садо-мазо. Такую собаку поставить к себе на аву — это нормально вообще?

>…мало о себе говорит и почти не обращает на меня внимания, и я не уверен, что легко смогу с ним подружиться. На первый взгляд, у нас нет общих интересов, но у меня есть одна задумка. Попробую её завтра.>

Толик снова прервал чтение и полез в профиль собаколюба, чтобы посмотреть на его возраст. Может, студент? Слишком уж позитивный, радужный. Но нет, histor уже было двадцать четыре года — если он не наврал, конечно. Вместо города стоял прочерк, ну да это и не важно.

>Написать ответ/Удалить<

>Надеюсь, у тебя получится. Наберись терпения и, главное, не спугни его, воплощая свои задумки.<

Сайт с госзакупками, наконец, отвис, открылась форма для заполнения, и Толик бросился набивать заявку, пока ещё что-нибудь на сайте не посыпалось. Он выбросил из головы своего нового знакомого и его проблемы. Его собственные трудности были намного сложнее, чем все обычные проблемы геев навроде «ах, мне нравится натурал».

*

— Сука, никогда их не любил! — воскликнул Вадим, стоя перед зеркалом. Да, вместе с Вадимом у них в кабинете появилось зеркало.

Толик поднял голову от ноутбука Томочки.

— Пока ты был в экономическом, Павловна приходила.

— Да? — Толик встревожился. Что от него могло понадобиться директрисе?

— Говорит, глава района к ней обратился и попросил, чтобы не было никаких брюк с дырками! Будет кто-то с комитета. У, блин. И галстук, говорит. А как он завязывается?!

Вадим всплеснул руками. Натурально всплеснул. Толик и не знал, что так можно: всеми пальцами, кистями рук и предплечьями передать отчаяние. Но Вадим ходил на курсы актёрского мастерства и выучился на режиссёра, поэтому, наверное, мог и не такое.

— Спроси у девчонок, может, они знают? — буркнул Толик, успокоенный. Раз Павловна приходила не по поводу компа, склада и закупок, значит, у него всё хорошо.

— Да некогда. Мне в зал уже через десять минут! — теперь голос Вадима был неподдельно твёрдым и решительным. — Так, а ты умеешь? Ну-ка давай, Толик, помоги!

Толик подавил вздох, поднялся из-за стола и подошёл к Вадиму и стене с зеркалом.

— Я понимаю, у тебя много работы, — продолжал Вадим, — ты извини меня… — он потянулся вперёд, вытянув голову, как черепаха из панциря. Лента галстука висела у него на шее, воротничок белой рубашки был поднят.

— «Прощай, лето»? — уточнил Толик.

— Да, скоро детишкам опять в школу, — улыбнулся Вадим. — А мы, типа, лето провожаем.

Он был выше Толика на голову, стройный, худой. На выбритом подбородке уже виднелся след от щетины — похоже, брился Вадим не утром, а, может быть, с вечера. Светло-русые волосы с лёгким мелированием были сейчас уложены на один бок, в кармане белой рубашки Толик разглядел сложенные очки — не как у него из лёгкой проволоки, а нарочито грубые, с широкой тёмной пластиковой оправой. Серый пиджак с отливом висел на спинке кресла у стола. Вадим действительно был готов для сцены, и оставался только галстук. Толик взялся за тёмно-асфальтовую шёлковую ленту и принялся завязывать узел. Он умел вязать галстуки, хотя почти никогда их не носил. Не было случая. Перекинуть, протянуть, завязать… Он подтянул узел к самому кадыку Вадима и со словами «Ну вот, готово» поднял на него глаза. Вадим смотрел на него… странно. С непонятным выражением на лице. Со страхом что ли? И ещё у него губы вытянулись в тонкую полоску и будто дрожали. Он замер, не понимая, что случилось. Потом отпустил галстук. Вадим отмер.

— Спасибо! — ответил он, старательно и ненатурально растянув губы в улыбке. — Теперь всё будет хорошо!

Глаза у Вадима были тёмно-серые, глубокие. Толик поспешно отвернулся и прошёл к своему столу. Что он такого сделал, что на него так смотрели? Вадим вылетел за дверь, подхватив пиджак: уже опаздывал, ему ещё до соседнего здания нужно было добежать и на второй этаж за кулисы пробраться. Отчётный концерт перед первым сентября Вадим должен был открывать и вести один в качестве ведущего. Сам написал программу, сам коллективы из клубов собрал, сам поведёт. Похоже, он тоже, как и Толик, был многозадачным. Толик вздохнул и отправился в туалет мыть руки. Ощущение шёлка всё не покидало его пальцев.

В туалете на раковине, возле смесителя, стояла… помада.

Ярко красная.

Того вульгарного цвета, что не каждая женщина вытерпит.

Кричаще-красная. С лёгким оттенком свежей артериальной крови.

Толик включил воду, отрегулировал подачу горячей и застыл, залип, засмотрелся, задумался. Туалет был общий, им пользовались как мужчины, так и женщины. Чья это была помада, он не знал. Мысленно перебрал всех девушек, которых встретил сегодня, пока помогал художнику и методистам готовить выставку и сцену к выступлению. Ни у кого на губах такой яркой помады не было, он бы заметил. Может, какая-нибудь девчонка из клуба забежала сюда накраситься к выступлению? Может, это забыла какая-нибудь руководительница студии, приехавшая со своим коллективом из районного клуба? Толик вытер руки и выбросил использованную салфетку в мусорное ведро. Оглянулся на дверь: заперто. Осторожно, двумя пальцами, взял помаду с раковины. Снял прозрачный колпачок. Внимательно рассмотрел срез помады: похоже, тот был новый. Помадой ещё никто не пользовался. Такое ощущение, будто её распаковали и бросили здесь, позабыв накраситься. Она очень торопилась? Она вернётся за нею? Их кабинет был ближайшим к туалетной комнате. Наверное, владелица помады зайдёт к ним и спросит, не видели ли они пропажи. Да, так он и сделает. Вот так.

С лёгким — проникновенным — сытым — щелчком Толик надел на помаду колпачок и спрятал свою находку в карман. И с затаённым сожалением, почти завистью, подумал, что Анне бы такой цвет подошёл. Его Анне.

Через пару часов в кабинет влетел Вадим, весь довольный и уставший — Толик не понял, почему решил, что Вадим был уставшим, но какая-то энергетика от того исходила — странная. Будто перегоревшее возбуждение смешали с удовлетворением и радостью.

— Поблагодарил! И руку пожал! — вывалил Вадим в пространство кабинета, сдирая с себя пиджак и кидая его на спинку стула. Потянул галстук, развязывая, словно ему не терпелось от него избавиться.

— Кто? Глава?

— Ага. Благодарность выписать обещал! — Вадим коротко заржал и глянул на свой стенд, прислонённый к стене на полу. Пока там висели только планы мероприятий и две куцые рамки о законченных курсах по актёрскому мастерству и по риторике.

— Хорошо, — ответил Толик, кивнув. Он не знал, что ещё можно сказать на это. Поздравить? Так ведь заранее не поздравляют.

— У нас два новых коллектива, одни вышли со спортивным рок-энд-роллом, завели весь зал. Потом другие, «Экспериментальные движения» коллектив называется — у них были световые костюмы с такими маленькими лампочками, знаешь? Они их сами шьют. Даже я офигел, как хорошо всё прошло! На город их можно! В других районах такого ещё нет, я уверен! Так. — Вадим вдруг прервал свои восторги, резко и разом, будто на стену налетел. — А ты почему не ходил?

— Да я потом посмотрю. В записи. — Толик махнул рукой. — Работы было много. — Он не собирался ничего смотреть, ему это было не интересно, но не признаешься же в таком, когда на тебя вот так налетают с маньячным взглядом.

— А… Ясно. Ну ладно. Жрать пойду. — Вадим швырнул свои очки — ненастоящие, без диоптрий, — на стол и взлохматил волосы, приводя укладку в беспорядок.

Когда он был в кабинете то, казалось, занимал собою всё пространство. Страшно было представить, какой он на сцене. Наверное, энергия хлестала через край, заряжая всех зрителей. Стыдно признаться, но за весь год, что Вадим работал у них, Толик ни разу не видел, как тот ведёт мероприятия.

До конца дня за помадой так никто и не пришёл.

~

Всё произошло само, глубокой ночью. Стоило только Палачу появиться меж камней, как тело химеры изменилось, приняв мгновенную трансформацию. После стольких лет и столь быстро — должно быть, она наконец-то спала, и всё происходящее было сном. Так можно было подумать.

Химера привстала и осталась стоять на задних конечностях, но тело её потекло, полилось мягким воском, вылепляя себя по-новому. Химера никого не копировала на этот раз, ни волков, ни горгулий. Но думала о Палаче, и её тело превратилось в его подобие, только сделалось моложе. Палач мог бы выглядеть так лет в шестнадцать, ха. Молодой, невинный, свежий. Никаких морщин на лице, никаких шрамов от кислоты на руках, никаких мешков под глазами от недосыпа. Палач замер внутри каменной кладки стены, словно видел — а, может, и правда видел, — с чем ему придётся столкнуться, если он сделает ещё шаг и пройдёт внутрь. Он протянул руку. Химера прижалась к камню, чтобы вдохнуть её запах.

На химере из одежды был только ошейник. Ошейник с общей цепью, на которой сидели все они, заключённые. Пальцы Палача, загрубевшие от постоянной работы с веществами — ядами? зельями? — почти царапая грубыми подушечками, погладили химеру по щеке. Она застыла, слегка приоткрыв пасть. Она была старым зверем, живущим дольше, чем кто-либо из людей, которых она наблюдала вокруг, но сейчас всего срока её жизни не хватало, чтобы понять самоё себя и свои действия, и того, что можно ждать от Палача, но тело — её тело — впервые действовало само, без оглядки на нажитый опыт. По воле Богини — так могла бы сказать химера, если бы нашла время на рассуждения. Её тело потянулось к богу. Для химер все люди напоминают богов — в отдельные периоды времени — пока те не начинают стариться и умирать. Ведь люди, как боги, неизменны, они не умеют менять пол.

Рука Палача необычайно нежно огладила затылок химеры, цепляя пряди слегка вьющихся русых волос. Химера уткнулась мордой в камень стены и закрыла глаза. Палач уходил. Он попрощался… Должно быть, он не захотел принять её жертвы.

Нельзя сказать точно, сколько химера простояла там, у стены, но спустя какое-то время, будто всё так же, в полусне, она вернулась на своё место посреди камеры и попыталась понять, что именно чувствует. Вплоть до самого утра химера оставалась оглушённой собственными эмоциями и — собственным телом. Всё-таки подобное превращение — быстрое, незапланированное — отняло порядочно сил. Очнулась химера от непривычных звуков и только тогда догадалась оглядеться по сторонам.

Смеялись! Они — смеялись!

Химера стояла и смотрела, как её люди, заключённые, указывали на неё пальцем и отчего-то смеялись.

Их поведение было не понятно. Не то чтобы химера вообще разбиралась в поведении людей. Быть может, где-то какие-то люди и вели себя согласно её пониманию, — а понимание закладывается химерам извне, от предков, вместе со знанием о богах и с почитанием Богини, вместе с особенностями изменяющегося тела, — но она давно усвоила, что люди, обречённые на наказание, и ведут себя неправильно, и действуют ошибочно. Или в пику обществу, которое от них отвернулось, или, наоборот, потому что сразу родились неправильными… Для химеры всё это было не особо важным.

Тела у химер способны меняться. Что в этом смешного? Изменение произошло не под действием разума, а спонтанно, под влиянием чувств и событий — и это изменение не постоянное. Когда возникнет потребность, химера вновь станет прежней. Смеяться над этим было нелогично.

Но вдруг смех стих, и заключённые потянулись к ней. Все, сразу. Они не могли коснуться её, их отрезки цепи были коротки, но всё равно тянули к ней свои руки… И тогда химера поняла причину их смеха. Она перестала быть страшной. Она перестала пугать.

Самка застонала, натягивая цепь с такой силой, что, казалось, шея её сейчас переломится железной полоской ошейника. Кошмарный живот Самки округлым бугром выпирал над остальным худым телом; кажется, она вновь была на сносях, но химере до этого не было никакого дела. Как и тюремщику. Как и всем. Самка сейчас была кошмарна и неуклюжа и уж совершенно точно не могла дотянуться на неё своими жадными руками. Но дети Самки, что всегда сидели возле неё в соломе не привязанные, — те поднялись на своих кривых ногах и заковыляли к химере. Они тоже больше не боялись. Более того, что-то привлекало их. Внешность? Химера вытянула свои конечности — сейчас тонкие и безволосые — и попыталась отодвинуть детей прочь. Ей пришлось встать в середине камеры, чтобы ни Самка, ни Картёжник, ни тем более Убийца не дотянулись до неё. Дети вывернулись из-под её рук и обхватили её объятиями. Старший едва доставал макушкой до крупных округлых угловатых суставов… До коленей. У людей эти суставы назывались коленями, а химера по-прежнему отчего-то хранила облик молодого мужчины в раннем расцвете лет.

Удивлённая поведением детей, химера оглядела камеру и случайно бросила взгляд на Убийцу. Тот кривил губы и не сводил с неё странного взгляда. Это был взгляд существа, наблюдающего за своей пищей, ещё пока живой, тёплой и дышащей.

*

Сон приснился снова. Во сне Анна красила губы красной помадой и смотрела, смотрела на Толика из зеркала голодными тоскливыми глазами.

Он проснулся среди ночи весь в поту и со стояком в трусах. Ну что ты будешь делать!..

Тогда, несколько лет назад, — такое ощущение, будто это происходило в другой жизни и с кем-то чужим, — психолог, который проводил с ним работу в детской комнате милиции, сказал: то, что делал с ним тот мудак, учитель, было неправильно. И что Толик не обязан делать то, что ему не нравится. Ни перед кем не обязан.

Но что делать, если это ему понравилось, психолог не сказал. Ведь Толик так и не признался. Не рассказал, что ему нравилось становиться Анной. Преображение с помощью косметики и одежды — оно так завораживало. Возможность выпустить на волю ту свою часть, которая жила в нём постоянно спрятанная, скрытая в жёстких рамках мужского тела. Мужик должен быть мускулист, волосат и вонюч, мужики не плачут, мужики должны быть сильными, любить футбол, хоккей и рыбалку, говорить только о бабах, тачках, бухле и… Какой бред! Он никому! ничего! не должен!

Анна любила быть нежной, ранимой и слабой и, между тем, владела какой-то иной силой, в глубине её души жило какое-то иное понимание жизни, восприятие её под иным углом.

Анне нравились короткие облегающие платья, чулки с широкой резинкой-кружевом и лифчики с выпуклыми чашечками. Толик помнил, каково это, когда ты бреешь ноги, помнил, как правильно выбрать бельё и как спрятать член, помнил, как нужно ходить, двигаться и вести себя, чтобы не сойти за трансвестита. О, он вовсе не мечтал сменить пол или что-то подобное, вовсе нет! В обычное время ему нравилось быть мужчиной, его всё устраивало в своей внешности — неприметной, угловатой, непривлекательной — отличная внешность, чтобы спрятать то, что живёт внутри. То, что задыхается внутри и хочет на волю. «На волю», вот как, Анна?

Не в силах уснуть, Толик поднялся с кровати и, ковыляя, как старик, отправился к компу. Пару дней назад ему пришло уведомление с форума о новом личном сообщении, но он так и не удосужился его прочитать. Не хватало времени. Что ж, можно заняться этим теперь. Неизвестно почему, но общение с новоприобретённым «другом» казалось Толику очень затратным по времени и усилиям.

>Привет, — писал тот. — Сегодня провернул одну фишку с помадой, которая, кмк, должна ему понравиться. Он не подал знака, но я-то знаю, что он клюнул!! У меня всякие надежды на его счёт, но ты ведь понимаешь, я не могу просто подойти и спросить. В прошлом была слишком неприятная ситуация для нас для всех. Матери пришлось менять фамилию, мы даже переезжали, чтобы скрыться от сми… Короче, неважно это. Главное другое: меня к нему тянет так, что…<

Толик читал эту восторженную муть зудящими со сна глазами и не вникал в текст. А потом — вник, сразу и целиком, и покрылся холодным потом, когда понял всё. Его ошпарило чудовищным озарением.

Нет, нет, — кричало всё внутри него. Не может быть! Но что он знал о Вадиме? Какое у того отчество? Сколько ему лет? Возраст, наверное, был как раз тот самый, но с точностью утверждать даже этого нельзя. Фамилию… Назовут ли Толику его предыдущую фамилию, если он подойдёт к бухгалтерше и попросит показать ксерокопии документов из личного дела Вадима? А с чего вдруг он этим интересуется? — задаст встречный вопрос вредная тётка-бухгалтерша. И, разумеется, откажет, а по учреждению тут же пойдут новые сплетни.

Он впал в какое-то лихорадочное состояние; можно было бы назвать его паникой, если бы он метался по комнате, сшибая углы и натыкаясь на стены, — Толик всегда представлял себе поведение при панике именно таким, беспорядочным, но сейчас он просто тупо сидел на своём стуле у компа, врос в него и боялся шевельнуться. Только руки тряслись, да сердце стучало. Ну и ещё губы. Он прокусил себе нижнюю губу — не заметил, когда именно, но теперь во рту стоял металлический привкус крови. Отчётливый и неприятный до тошноты.

Как это произошло тогда? Сколько лет было этому пацану, сыну того… урода? Десять? Двенадцать? Толик помнил лишь широко распахнутые в любопытстве глазищи, разглядывающие его из-за приоткрытой двери. Был ли похож Вадим на того пацанёнка? Он не мог утверждать. В таком случае, был ли похож ли Вадим на того мужика? Учитель носил очки и зачёсывал едва образовавшуюся лысинку длинной прядью волос, а подолом растянутого вязаного свитера скрывал намечающееся брюшко. Вадим был другой. Высокий, худощавый, вовсе не рыхлый. Может, пошёл внешностью в мать, да и какая, к чёрту, разница, — подумал Толик, всё так же продолжая зависать в ступоре. Анне нравилось, когда на неё смотрели, так что она поощрительно улыбнулась, но притворилась, будто не заметила своего поклонника. «Поклонника»?! О, блядь, боже, это чудовищно!! И тут Толик вспомнил о тюбике красной помады, которую до сих пор таскал с собой на работу и обратно домой в сумке. Цвет Анны, точно. Так вот, что это была за «провёрнутая фишка с помадой»? Намёк?! Нет, какой-то хреновый намёк получается, Толик вообще мог её не взять! С чего Вадим решил, будто помада у него? Идиот!

Тот мальчишка, смотрел на Анну минут пять. Потом его обнаружили. «Пап, ну, папа, пусти-и-и», — помнил Толик его крики и звуки шлепков. А потом рыдания.

Хм. Ладно.

Что же делать? Что ему надо сделать сейчас?

Толик смотрел на текст письма «любителя лабрадоров», но буквы, — светло-жёлтые, почти белые на тёмном фоне, — сливались перед глазами. Если подумать, то аватарка с лабрадором очень подходила Вадиму. Беспорядочно-солнечный пёс, который любит всех вокруг. Да, он такой. И при этом он запал на натурала и до сих пор помнит Анну, которую и видел-то минуты три от силы — если это был его первый визит в класс, когда Толик посещал свои занятия. Господи! А ведь Вадим тоже закончил курсы актёрского мастерства! И даже повесил корочку об их окончании на своём стенде в кабинете — почему Толик не обратил на это внимание?! Почему он решил, что прошлое его оставило? Какой же он тупица!!

Нет, нужно взять себя в руки.

Как долго он будет бояться воображаемых теней из прошлого? Мало ли, сколько людей заканчивают подобные курсы. Он и думать забыл о том парнишке, который подглядывал за Анной! Нельзя же, в конец концов, подозревать всех на свете.

Толик подумал — это было глупо и иррационально, но — что надо что-то ответить на письмо. Но вот что именно? Я тебя раскусил, придурок? Отвали от меня на хрен, извращенец? Что?

Он не уснул до звонка будильника, так что на работу собирался, как на казнь — с отвратительным ощущением надвигающегося пиздеца. Одновременно от ночного открытия исходило впечатление нереальности. Быть может, всё ему приснилось. Такие совпадения — они ведь бывают только в кино. И не с ним. Не с ним, ведущим такую унылую и обыденную жизнь. Он привык быть невзрачным, привык прятаться. И теперь, когда его внезапно заметил человек, могущий знать о его прошлом… Толик ощущал себя слизняком, которого тащат из-под камня на яркий солнечный свет. Ему было ярко, неприятно жарко и страшно. Стоит только Вадиму хоть слово сказать о нём на кухне, как прости-прощай работа в государственном учреждении. Существовать среди слухов и кривотолков Толик не сможет, ему придётся уволиться.

*

В кабинете Вадима не оказалось. Толик обнаружил его в конференц-зале, когда устанавливал там плазменный телевизор из кабинета директора — для собрания, которое было запланировано на завтра. Вадим был не один, а с Альбиной, эффектной блондинкой, высокой, как модель, и такой же худой. Часто они с Альбиной вместе вели свои выступления. Вот и сейчас явно готовились к очередному, обсуждали очерёдность коллективов, изредка обзванивая руководителей студий. То и дело Альбина поворачивала к Вадиму голову и жеманным жестом убирала за ухо прядь своих волос. Вадим будто бы не реагировал, но Толику в чёрный экран плазмы было видно, как он при этом отодвигался. И как вздёргивал голову, дозваниваясь до очередного танцевального кружка.

«Галина Михайловна? Здравствуйте! Участвовать в «Здравствуй, осень!» собираетесь? С чем придёте? Да, младшую группу лучше выпустить в начало. А ещё у вас были три девочки постарше с акробатикой… Как, ногу подвернула? А заменить некем? Ещё не приехали с дачи? Ну, Галина Михайловна, ну как же так?.. О, давайте! Могу в середину вас пустить…» Виталий вскакивал и начинал ходить по залу взад-вперёд, Альбина же оставалась на столом и что-то чертила в своём блокноте. Быть может, план сцены, а, быть может, сердечки с именами. Вадим, будто по случайной траектории, подошёл ближе к Толику, и тот перевёл взгляд на него. Их глаза встретились на чёрном матовом экране плазмы, и лишь тогда Толик опомнился. Все провода он подключил ещё несколько минут назад, — да и что там было подключать, один удлинитель и пара переходников, — и теперь просто сидел без дела; слишком долго, чтобы это не осталось Вадиму незамеченным.

Толик вскочил и развернулся, чувствуя, как горят лопатки. Вадим провожал его взглядом. Альбина же, наоборот, в его сторону даже не посмотрела, для неё, как и для большинства людей, Толик был будто невидимка. Ха-ха, но всё может враз измениться, стоит лишь Вадиму рассказать о том, что он знает… Тогда на него будут показывать пальцем и наблюдать, как за каким-то уродцем.

Надо было отпустить бороду, — иррационально внезапно подумал Толик, роняя крестовую отвёртку за дверью в коридоре. Бороды сейчас в моде. Жалко только, что у него с растительностью было не очень. Куцые три волосины над губой и на подбородке скорее уродовали, чем несли в себе красоту, так что брился Толик регулярно и старательно.

~

Загремел ржавый металлический ключ в замочной скважине, заскрипели несмазанные петли, потянуло сквозняком затхлый воздух. Тюремщик, как это обычно бывало по утрам, принёс заключённым и химере завтрак. Дети попрятались, — один из них, младший, случайно наткнулся на Картёжника; лёгким тумаком тот отпихнул от себя детёныша к его матери, но Самка этого даже не заметила. И она, и Убийца по-прежнему не сводили глаз с химеры. Из щелей в потолке повылезали феи-паразиты в ожидании дармовой еды.

Тюремщик, не увидев на цепи привычную горгулью с волчьей мордой, принялся громко ругаться и кричать. Он не ударил её — по крайней мере, при остальных заключённых, но, судя по его взгляду, ему бы этого очень хотелось. Кажется, впервые на памяти химеры тюремщик сделался трезвым. Он схватил её за волосы на затылке, быстрым поворотом ключа разомкнул замок на металлическом кольце ошейника и отсоединил его от общей цепи, на которой химера сидела с остальными заключенными. Это было больно, — насильно быть разделённой с привычным. С единственным привычным в жизни, что когда-либо у неё было. С цепью, с насиженным местом в камере, с подопечными, которых она должна была охранять и стращать.

Тюремщик протолкнул её в низкую дверь и заставил шагать вперёд, по какому-то тёмному коридору, петляющему, будто громадная кишка в брюхе темного каменного монстра. Тюрьма была всем её миром, и сейчас химера почувствовала на глазах своих влажную соль и заплакала в голос, потому что её лишали этого мира, её собирались исторгнуть из него. Тюремщик сказал, что для такихуродов, как она, у него есть особая клетка. Отличная клетка с толстыми ржавыми прутьями. Любой алхимик с радостью купит химеру для своих опытов. Любой цирк будет показывать её за деньги. Любой мясник забьёт её забесплатно.

Химера поняла, что не только теряет мир: срок её жизни скоро подойдёт к концу. Людям — тюремщику и его хозяевам она больше не нужна. Не нужна, раз в любой момент может изменить свою форму и будет не годна, чтобы выполнять свои задачи по охране заключённых.

Было ли ей страшно, когда она поняла, что конец её близок? Химера не знала, можно ли называть это чувство страхом, но от него было горько и пусто. Впрочем, кто она такая, чтобы ставить свои чувства во главе всего? Всего лишь мясо на продажу. Урод, место которому в клетке.

*

В кабинет Вадим зашёл примерно через полчаса. Толик не засекал: с головой ушёл в работу. Однако если бы его спросили, чем он занят был — не смог бы ответить. Вадим прошёл к его столу, и Толик сразу обмер, затаился за монитором, страшась поднять голову. Что-то с негромким пластмассовым клацаньем легло к нему на стол. Он покосился и замер.

— Кто-то в туалете оставил, представляешь, — произнёс Вадим небрежным голосом. — Девчата вечно забывают всё на свете.

— Это из-за жары, наверное, — промямлил Толик, не понимая, что от него хотят. – Думают не о том… — Наконец он поднял голову от клавиатуры, хотя разглядывать собственные — дрожащие — пальцы казалось безопаснее.

Тени в коробочке были трёх цветов: серебристые с перламутром, серые, цвета мокрого асфальта, и совсем чёрные. С аппликатором, шедшим в комплекте.

Для макияжа смоки айс. Анне такой нравился.

— Я сейчас постоянно на репетициях. И снова убегаю. Оставлю это у тебя, вдруг кто-нибудь будет искать, зайдёт и спросит.

«Не зайдёт», — чуть не брякнул Толик.

— Хорошо? — с нажимом — или это ему почудилось? — уточнил Вадим.

— Х-хорошо, — запинаясь, ответил Толик. Взгляд Вадима показался ему тяжёлым.

Он знал!

Толик не понимал, как такое можно понять по взгляду, но — он — знал! Знал, что он догадался! Знал, что его раскрыли!

Он до конца дня просидел, как на иголках. Похоже, пока Вадим не хочет ничего рассказывать посторонним. Но что он задумал? Решил поиздеваться над ним? И поэтому намекает, что ему известно о его прошлом? А не слишком ли витиеватый получается намёк?

Домой уйти вовремя опять не получалось. На этот раз Толик засел с сайтом госзаказа, пытаясь разместить на нём заявку на ремонт одного из районных подростковых клубов. Помимо прочего, в клубе требовалось установить въезды для инвалидных колясок. Как это сделать, если клуб располагается в подвальном помещении, Толик представлял слабо, но главный инженер что-то рассчитал, составил и записал, и теперь эти расчёты нужно было оформить.

— Ну как? — с порога спросил Вадим, широко распахнув дверь.

Толик дёрнулся, в первую секунду не понимая, о чём его спросили. Как? Всё было как обычно: сайт висел, а ещё раньше экономистов выкинуло из интернета, а ещё главная бухгалтерша, поливая фиалки, снова передвинула сервер и задела кабель, и расчётный отдел отрубило от программы. Толик бегал из одного крыла в другое и успел посидеть за четырьмя компьютерами, на каждом убирая сообщения об ошибках и восстанавливая подключение.

— Пропажу. Забрали? — раздельно и чётко спросил Вадим, и Толик вспомнил. Косметика. Он спрятал коробочку с тенями в свою сумку. Чтобы ему не начали задавать вопросы любопытные и скучающие сотрудники, то и дело заглядывающие в кабинет. Он разлепил пересохшие губы.

— Да, ко мне зашла их владелица и забрала, — ответил он, внутренне мертвея. В какую игру они с Вадимом играют? Почему никто не рассказал ему о правилах прежде, чем они начали?

— Ну вот и хорошо, — Вадим улыбнулся после небольшой паузы, переваривая его слова. — Кстати, кто?

— Что «кто»? — переспросил Толик. Ему не терпелось… Он не знал, что именно. Выйти в окно. Уйти домой, бросив недооформленную заявку. Уволиться и забыть обо всём.

— Кто забрал тени?

Зачем ты спрашиваешь, ты же знаешь, что их вообще никто не «терял», но я сказал, что их забрали, и ты должен был понять: это означает, что они у меня, я… принял твой подарок — намёк — предупреждение? Что? Что ещё ты от меня хочешь? Толика окутало жаркой волной, он даже, кажется, вспотел.

— Это была Анна, — ответил он. — Она просила передать тебе «спасибо», — «…и за помаду тоже» — не сказал Толик, потому что это выглядело бы совсем уж неприкрытым сарказмом, показало бы, что он недоволен, а он был не в том положении, чтобы выказывать своё недовольство… Сукаблядь. Может, Вадим собирается его шантажировать? Да ну, смешно. У Толика ни денег, ни связей. Вадим ничего от него не сможет получить.

*

Вадим, отчего-то довольный, как слон, уже давно собрал шмотки и свалил домой. А Толик всё сидел и сидел за рабочим компом. Домой — не хотелось. Ничего не хотелось. Не зная зачем, он зашёл на форум. Уведомление об очередном сообщении от пользователя histor он получил ещё в обед, но всё тянул и тянул, не открывая. Должно быть, Вадим отправлял письмо со своего сотового, — отстранённо думал Толик. В обед как раз всех выкинуло из интернета, потому что произошёл обрыв связи. И к нему сразу столько людей понабежало с просьбами «Толик, почини». Интересно, кто из сотрудников реально использует интернет для работы, а кто – для личной переписки? Нет. Не интересно. Ему плевать.

Он выхватил из сообщения сразу середину и прикипел к ней взглядом на пару минут, хотя всё письмо, по сути, было коротким.

>…почему ты не пишешь? Я спрашиваю что-то не то? Тебе неприятно со мной общаться?<

Толик покосился на стол отсутствующего Вадима. Зачем он ведёт себя так, как ведёт? Делает вид, будто не в курсе, что Толик обо всём догадался. Что за дурацкое притворство?

Кстати, как Вадим вычислил, на каком сайте он сидел? Неужели… Толик дёрнул рукой и случайно навёл мышь на аватарку лабрадора. Неужели Вадим залезал в его комп, пока самого его не было? Ну да, конечно, залезал. В первый же день, когда он тут появился. Ещё рассматривал фотографию Анны. Должно быть, успел и в историю посещений заглянуть? Или он сделал это позже? Например, когда Толика вызывали обновить лицензию Касперского или…

Так глупо спалиться. Идиот.

Толик моргнул и краем губ улыбнулся. Наверное, игру можно было поддержать и продолжить — раз уж Вадиму хочется играть.

>прости, что не отвечал, было много работы, совсем замотался в реале<, — начал набирать Толик в форме ответного сообщения.

>по поводу твоего натурала позволь дать совет. Не перегибай палку, не будь слишком настойчивым. Спугнуть их каким-нибудь намёком или действием — плёвое дело. Впрочем, иногда откровенный разговор даёт массу преимуществ — по крайней мере, так пишут в руководстве, которое ты, разумеется, прочитал?<

Хрена с два histor-Вадиму нужно руководство; он обрабатывает одного конкретного натурала, который и не натурал вовсе, так что общие советы для него — пустой звук. Толик ненадолго подвис, удивлённый. Значит, Вадим считает, что он натурал. Но так ли это в действительности? Разве ему нравятся женщины? Все эти, — Толик сглотнул — стареющие сплетницы, пьющие чай на кухне? Неуклюже нажимающие на клавиатуру двумя-тремя пальцами с длинным маникюром? Вечно сидящие на диетах, вечно будто бы провожающие его, — ах, неженатого! — голодным взглядом? Разве Толику могут нравиться такие женщины? Он устало откинулся на спинку стула. Ему нравилось самому быть женщиной, преображаться в Анну. Но, как объект сексуального интереса, женщины его не привлекали. Собственно, поэтому он и зарегистрировался в своё время на сайте для геев — пытался себя дифференцировать, но так и не преуспел. Быть может, он вообще асексуал? Нет, для асексуала он в последнее время слишком часто думает о сексе, а уж эти его сны… Толик потёр уставшие глаза ладонями. Обычно он на подобные темы как-то не грузился. Не до того было.

Итак… Игра. Глупая. Но вообще интересно, к чему она приведёт. Толик придвинулся обратно к клавиатуре и продолжил набирать ответ.

*

И название-то какое странное, «Здравствуй, осень!» Совершенно иррационально хотелось отыграть всё назад, отказаться и никуда не ходить. И взять больничный в понедельник, чтобы отлежаться несколько дней дома. Спрятаться, — поправил себя Толик. Увы, отступать уже было поздно. Мероприятие со странным названием должно было начаться через пять часов, и он — или его Анна? — были в числе приглашённых.

Он хмыкнул, распаковывая пачку восковых полосок для лица. Достал инструкцию и перечитал на всякий случай, хотя, в принципе, порядок действий ему был известен. Умыться, протереть кожу хлоргексидином, разогреть полоски в руках, наклеить, и поехали…

Он вспоминал разговор с Вадимом в прошедший четверг и внутренне обмирал от того, до чего именно они договорились.

«Скажи, а Анна сможет прийти»? — «Откуда я знаю?» — «Но если я её попрошу?» — «Не уверен. Вообще девушки, знаешь ли, не любят, когда их вынуждают». — «Толь… Знаешь… Я ведь давно, ну…» — «Что давно?» — «Я видел её раньше. Вас обоих». — «Ну и?» — «Понимаешь… Мне не важно, кто именно. Честно. Просто пусть кто-нибудь из вас — ты или она. Пусть кто-нибудь придёт». — «Зачем? Это же обычный концерт. Да ещё и название дурацкое». — «Ой, и не говори, дурацкое!.. Так, а ну сбивай меня с мысли. Так о чём это я?.. Ну, понимаешь, Толь… Надо как-то уже начать, м? Ты так не считаешь? Или… Ты не хочешь?.. А она? Она — как?»

Толик протёр кожу над губой специальной салфеткой из набора и вспомнил, как он чуть было не ляпнул очевидное: «Не выдумывай, будто мы два разных человека, она — это и есть я». Чуть было не признался. Да и глупо делать признания, когда Вадиму и так уже всё известно.

Да, когда-то он переодевался в женщину и играл роль, так что с того? Толик посмотрел на своё лицо в зеркало и подумал, ну почему «когда-то». Всего-то чуть больше пяти лет назад, и ему это нравилось. И он иногда — изредка — продолжал переодеваться для себя. Во время отпуска. Или на выходных. И пару раз даже выходил из дома… В магазин, всего-то лишь. Но — выходил. Так что сейчас с переодеванием не возникало никаких проблем. Бесцветный лак с лёгким перламутром на ногтях уже высох, надо будет надеть туфли на танкетке — на улице довольно жарко, будто и не осень на дворе, а лето. И юбку, обязательно юбку, а не надоевшие брюки.

Мероприятие — воскресное — начнётся вечером, так что большую часть времени в дороге он проведёт, идя по улице при свете разгорающихся фонарей и в транспорте при искусственном освещении, но можно вообще сделать ход конём: вызвать такси, была не была. Когда Толик говорил голосом Анны, его голос звучал контральто, немного с хрипотцой, но — ах! Почти по-женски. Главное — стараться и не болтать лишнего. Его Анна была немногословна.

Он начал натягивать чулки на свежевыбритые ноги и заодно вспоминал, как вёл себя Вадим после их разговора. Откровенно по-дурацки он себя вёл. Зачем-то попросил научить его, как повязывать галстук. «В интернете же есть», — попытался возразить Толик. «Не понимаю я интернет. Мне понятнее вживую. Ну… пожалуйста». И он согласился — и потом, в принципе, не пожалел об этом.

С Вадимом творилось что-то странное. Он… дышал. То есть, тяжело и часто дышал, когда Толик стоял вплотную к нему, обвязывая его шею шёлковой лентой галстука. «Ты же ничего не соображаешь», — пожаловался, наконец, Толик, когда заметил его реакцию. — «Прости… Я…» — «Да что такое?» — «М-м… Я просто… Нет. Иначе решишь, что я совсем кретин», — бегающий взгляд Вадима сказал больше, чем слова. Бегающий взгляд, а ещё покрасневшие щёки и… — ох, ну надо же… — «Тебе такое нравится?» — спросил он, хотя реакции тела Вадима и так уже стали ему понятны. Толика увиденное заставило странным образом занервничать. Не убежать с криками при виде чужого стояка, а просто — взмокнуть ладонями и закусить губу. Он не понял пока, нравится ли ему, как на него реагирует другой мужик, или не нравится. Но не шокировало, точно. Возбуждало? Да или нет? Ведь Вадим наверняка реагировал не на него, Толика, а всего лишь на определённые действия. На месте Толика мог быть кто угодно. Жаль, что не Анна, уж она-то смогла бы… Нет. Не время и не место было думать о ней.

А про то, что творилось с Вадимом, Толик знал: читал на форумах про игры с дыханием. Странно было не пристрастие Вадима к удушению, а то, что он решился раскрыть свой секрет перед ним, можно сказать, показал свою слабость — конечно, при условии, что он сам в курсе своей милой слабости. Толик хмыкнул: верно, он наконец-то определился. Эту слабость он посчитал «милой».

Уставившись куда-то Вадиму в подбородок, он затянул узел галстука чуть туже, чем следовало — и услышал потрясённый рваный вздох, почти откровенный стон. Ух ты. Отзывчивость Вадима ему тоже нравилась. «Прости, — сказал он. — Мне не следовало это делать». — Пользоваться чужой слабостью — хотел сказать он, но осёкся. Вадим в курсе гораздо большей его слабости, а он перед ним тут миндальничает. Нормально вообще? Толик ощутил досаду. Развёл тут сопли, а Вадиму, между прочим, достаточно всего лишь слово сказать — и всё, он будет у него на крючке! Всё-таки, похоже, ему нравится этот тип, растрёпанный любитель лабрадоров, на него невозможно таить злобу, невозможно ожидать от него негатива.

«Ничего страшного, — ответил этот псих, разглядывая Толика таким пристальным взглядом, словно его к нему примагнитили. — Так ты придёшь в воскресение? Завтра меня не будет, у нас подготовка, но ты не думай, я буду тебя ждать». Толик ещё раз попытался взвесить все «за» и «против» и не смог решить окончательно, что он должен делать. Если категорично отказывать ему не хотелось, то почему бы… Почему бы не сказать в таком случае «да»? «У меня уже есть пригласительный, — проговорил он, осторожно выпустив ленту галстука из рук. — Кто-нибудь из нас придёт. Или я… Или Анна».

Обжигающий взгляд Вадима стоил тысячи солнц.

«Дашь мне номер своего сотового?» — «Зачем?» — «Позвоню тебе завтра. Можно?»

Мне или Анне? В какой-то момент Толик чуть не заревновал к самому себе. Минутное помутнение рассудка помешало ему мыслить здраво, и он на автомате продиктовал номер Вадиму.

Итак, на мероприятие собиралась прийти Анна, и Толик, даже понимая, какой он идиот, ничего не мог с собой поделать. В крайнем случае — совсем в крайнем — он сошлётся на то, что проиграл пари. Или на то, что в нём проснулась творческая жилка, — а что? Почему бы и нет? Допустим, на нём сказалась работа в коллективе, где каждый второй или актёр, или режиссёр, или пишет рассказы, да ещё и танцует, или вышивает крестиком в свободное от работы время, или сочиняет стихи, или даже плетёт макраме, или выпиливает серьги из персиковых косточек, а зимой принимает участие в волонтёрских забегах на лыжах… Да, на фоне всего этого балагана финт с переодеванием померкнет, определённо. Именно так он и будет говорить всем… Всем, кто его узнает, — уточнил Толик мысленно, присаживаясь перед зеркалом и открывая кофр с гримом и косметикой Анны. Совсем немного умело наложенной косметики — и он изменится.

В конце концов, он же тренировался. Его руки и глаза не забыли однажды полученной науки. Превращение в Анну шло, как по нотам, гладко и… правильно.

*

Чтобы не разговаривать с таксистом, Толик притворился, будто слушает музыку через наушники. Он даже прикрыл глаза, откинувшись затылком на подголовник, сделав вид, словно задремал. Но он не спал, он вспоминал телефонный разговор.

«Так ты придёшь в воскресенье»? — спросил Вадим, когда Толик поднял трубку. Время было обеденное, но Вадима на рабочем месте не было — и не должно было быть до самого вечера. Художественный руководитель устраивал своим подопечным последний прогон на сцене, генеральную репетицию.

«Если приду, то пришлю тебе смс. Не убирай далеко телефон», — ответил Толик. Он знал непреложное правило: никаких телефонов на сцене, но почему бы не поставить Вадима хотя бы так в неудобное положение? В конце концов, это ему придётся пробираться в фойе через знакомые и полузнакомые лица на каблуках, в парике и с накрашенными помадой губами! На этом фоне сотовый телефон в кармане ведущего — просто детский лепет. За зазвонивший телефон не увольняют из учреждения с волчьим билетом.

Хотя… не то чтобы Толик по-настоящему не хотел, сопротивлялся и отказывался. М-м-м, боже, нет. Вадим заставил его рухнуть на самое дно, но там было сладко.

«У тебя не будет… Проблем?» — в голосе Вадима прозвучала неожиданная неуверенность. Кажется, впервые за всё то время, что они общались.

А разве он уже не устроил ему проблем своими намёками и требованиями?

«А не поздновато ли ты опомнился, — с лёгкой насмешкой сказал Толик. Или то была уже Анна? — Если у меня из-за тебя будут проблемы, то ты попросишь прощения, верно?» Он мягко усмехнулся. Точно, то были интонации Анны.

Вадим захлебнулся вздохом: «Хорошо. Попрошу».

Толик продолжил: «Кажется, теперь я понимаю, ты не врал, когда писал на форуме, что любишь сильных женщин. Хочешь, чтобы Анна с тобой поработала».

Пауза затянулась.

«Для тебя это будет… сложно?» — спросил, наконец, Вадим.

Скажи Толик «да», и их игра определённо закончится. Но правда была в том, что его уже зацепило и повлекло за собой. Анна просыпалась, и ему отчаянно хотелось надеяться, что на этот раз — хоть раз — из всей этой дурацкой ситуации может получиться что-то хорошее.

Когда тот парнишка подглядывал за Анной, она как раз была в образе строгой учительницы с гибким кожаным хлыстом вместо указки. Анна заставляла и требовала. Анна приказывала. Для Толика всё это было только игрой, но Анна этой игрой наслаждалась. Нет, всё-таки — он наслаждался. Небольшой частью своей потаённой души. Вадим, будучи мальчишкой, запомнил Анну именно такой и на такую… — что? Запал? Он её такую полюбил? Толик серьёзно собирался делать ставку именно на это?

«Я попробую, — сказал он вслух, — если тебе этого хочется».

«А тебе?» — последовал осторожный вопрос.

«Встретимся через день, в воскресенье. Там и поговорим», — ответил Толик. Он не знал, понравится ли ему. Чего гадать. Он приедет и только тогда узнает.

~

Мимо сквозняком пронёсся поток тёплого воздуха. Разве сквозняк бывает тёплым? Химера протянула руку, ухватила ею лишь пустоту, и в следующее мгновение их с тюремщиком швырнуло к каменной стене, вжало со всей силы — не вздохнуть. «Куда это мы идём? — спросил Палач, соткавшись из воздуха, — да ещё так поспешно?» Тюремщик засучил ногами в метре над полом и не смог выдавить из себя ни слова. Его глаза выпучились от тщетных усилий. В том, как Палач говорил, химере чудилось шипение сотен и сотен ядовитых змей. «Это создание теперь принадлежит мне. Отдай», — потребовал Палач, одной рукой всовывая в разинутый рот тюремщика какую-то бумагу, свёрнутую в свиток и запечатанную сургучной печатью, а другой — разжимая его пальцы, сжавшиеся судорожной хваткой на ошейнике. Сперва хрустнули пальцы, затем взвыл тюремщик, жуя вольную, потом звякнули полукруглые половинки разломанного ошейника, упав на каменный пол. Палач шагнул, вталкивая химеру спиной вперёд в камень, в стену, мимо всех известных ходов и дверей, кратчайшим путём наружу. Тяжесть камня сдавила со всех сторон, и даже близость Палача, его запах и сила не могли утешить эту боль. Химера почувствовала, как умирает: её сердце перестало биться. Быть может, просто из-за того, что химеры не должны уметь ходить сквозь стены.

«Нет», — просто сказал Палач, заглядывая в её глаза. Он просто посмотрел на неё, а в следующее мгновение — уже сжимал её сердце. И химера откуда-то знала: на сей раз он не будет убивать, сейчас он наоборот дарил жизнь. И кому? Нелюдю, химере, неспособной даже сохранять свою форму.

Словно в ответ на эти мысли, тело химеры вновь поплыло, изменяясь. Начали сдвигаться кости, поплыла кожа, истончились руки, изменилась форма груди… «Мне нравилось и так», — с теплом в голосе произнёс Палач, и изменение тут же остановилось, неоконченное. Нравилось? Ему действительно могло такое нравиться? Сердце, сжатое крепкой рукой, наконец-то вздрогнуло и забилось самостоятельно.

*

Как он и опасался, в фойе было куча народу. Родители с детишками, воспитанники клубов со своими руководителями, все в костюмах для выступлений или просто в нарядной одежде. В дальнем углу торговали едой, перед входом стоял фотограф — Толик опустил голову, притворяясь, будто роется в сумочке в поисках пригласительного, и удачно не попал в кадр. По периметру залы были расставлены столы, где проводились какие-то мастер-классы по рукоделию: всякие цветы из бумаги, пластилина и прочей мишуры. В толпе ходило несколько аниматоров — один в костюме тигра чуть не сбил Толика с ног, а потом пытался отчаянно извиниться молодым женским голосом. В избежание подобных столкновений Толик прошёл в дальний конец зала и встал у стены. Под ногами валялись конфетти, фантики от конфет и лопнувшие шарики. Ведущий, — не Вадим, а просто какой-то молодой педагог с микрофоном — объявил, что пора идти в зал, вот-вот начнётся представление. Толик вздохнул с облегчением: он специально приехал с таким расчётом, чтобы долго не торчать в фойе с риском быть узнанным кем-нибудь из руководства. К примеру, вон теми экономистками, одна из них как раз жаловалась на его очки, сидя на кухне — Толик повернул голову в сторону и сделал вид, словно убирает прядь волос за ухо, когда полная рыжеволосая тётка прошла мимо в компании своей товарки.

Зря он, конечно, нервничал и боялся, что его узнают. Длинные волосы чёрного парика, слегка завитые на крупные бигуди, прекрасно скрадывали его лицо. Даже если кому-то он и покажется знакомым… Нет, они решат, что обознались. Толик и сам с трудом находил знакомые черты в зеркале. Вадим должен быть ему благодарен: Анна блистала. Толик даже поймал парочку заинтересованных мужских взглядов и внутренне усмехнулся.

Когда почти вся толпа из фойе протолкнулась в зал, он тоже отлепился от стены и пристроился в хвост очереди. Уселся рядом с выходом и приготовился ждать и смотреть выступление детских и юношеских танцевальных коллективов из районных клубов. Некоторые были вполне даже ничего, но Толик-то пришёл сюда совсем по другой причине, и вынужденное ожидание — ещё лишний час или больше — заставляло его нервничать. На сцену вышли Вадим с Альбиной и поприветствовали зрителей. Те в ответ закричали и захлопали. Хм, Вадим был хорош, прекрасно общался с залом и объявлял о выходе танцевальных коллективов, о чём-то дежурно шутил с Альбиной, что-то говорил об осени и о том, «как наши воспитанники отдохнули этим летом». Но Толик помнил: Вадим обещал ему разговор после представления, поэтому ему нужно дождаться окончания всего этого мероприятия.

*

Толик сбросил смс, как и собирался, отсидев первую половину концерта. Ответ пришёл незамедлительно. Вадим просил, чтобы после окончания он ждал его возле служебного входа за гардеробной. Неужели Толик сможет в образе Анны попасть во внутренние помещения или даже в какой-нибудь из кабинетов, временно переоборудованный в гримёрку? Конечно, он и раньше там бывал — всё-таки здание принадлежало их учреждению, и Толик неделю назад устанавливал здесь оборудование. Но одно дело — прийти сюда по работе и совсем другое — как абсолютно посторонний человек, которому не положено находиться в так называемых служебных помещениях.

Вадим встретил его, как только закончилось представление. Толика вынесло толпой к углу, к маленькой обшарпанной дверце возле лестницы с запасным выходом. Вадим смотрел на Анну ошеломлённо. Толик бросил короткий взгляд в гардеробное зеркало. Макияж не размазался, парик не съехал, глаза в линзах вместо очков выглядят непривычно раскрытыми. Туфли на танкетке визуально удлинили ноги. Юбка едва-едва до колена, тёмный капрон — не колготки, а чулки — шелковисто облегал икры. Кокетливая полоска-чокер на шее. Тёмно-синяя кружевная блузка, бюстье с выпуклыми чашечками, удачно имитирующими женскую грудь. Толик знал, что Анна хороша. И взгляд Вадима подтверждал это. Анна была прекрасна, привлекательна. Толик ощущал, как внутри него разрастается какое-то крылатое чувство сродни удачи, жгучее и горячее. Если это и был путь на дно, то именно сейчас он падал всё глубже и глубже.

— Невероятно, — ошеломлённо произнёс Вадим, распахивая какую-то дверь. Он, попятившись, вошёл в помещение, оказавшееся складом театрального реквизита. Руку Анны он так и не отпустил, поэтому Толик был вынужден идти за ним.

— Нравлюсь? — с насмешкой спросил он.

Куда только подевалась его обычная отстранённость и робость в общении с людьми. Анна раскрепощала его лучше, чем стакан крепкого алкоголя.

— Это, и правда, ты! — Вадим кивнул. Можно было не кокетничать, спрашивая понравилось ли ему то, что он видел. Его взгляд и учащённое дыхание говорили за него.

— А были сомнения?

— Нет, я сразу подумал, когда пришёл на работу год назад… Но одно дело предполагать, и совсем другое…

«Что теперь делать будем?» — не спросил Толик. И так было ясно, чего именно хочется Вадиму. «Эй, я девушка стеснительная, и на первой встрече не…» — наглая ложь и глупое жеманство.

— Значит, узнал меня и сразу вспомнил?

— Всё время помнил. — Вадим кивнул. — Но для уверенности зашёл в бухгалтерию, чтобы уточнить возраст, прописку…

Толик фыркнул:

— Вот до чего я поражаюсь нашим бухгалтершам. Если бы я пошёл… — он осёкся и исправился, — …если бы мне захотелось узнать у них что-нибудь о тебе, они бы не сказали.

Вадим отметил его оговорку мимолётной улыбкой и придвинулся к нему на шаг ближе, встав вплотную. И вдруг выдал:

— Ты хорошо пахнешь. И очень… красивая.

Кровь плеснула к щекам Толика.

— С-спасибо.

— Может… Поцелуемся?

Как два идиота на первом свидании, — рыча про себя и ощущая досаду на Вадима, подумал Толик. Этот придурок с восторженными глазами вообще с кем-нибудь целовался? Хотя о чём это он. Наверняка целовался: Вадим симпатичный, компанейский, все молоденькие девчонки от него явно без ума. Тогда как Толика, в принципе, никогда не тянуло на эксперименты подобного плана. Теорию он знал, но вот практики набрать ему было негде. Если не считать тот год в школе, перед началом занятий в театральном кружке. Поцелуи с одноклассницей не особо зашли: что-то было не то, то ли одноклассница, то ли обстановка… Поэтому начинать целоваться сейчас — к чему?

— Помада… — попытался остановить неизбежное Толик, но опоздал: Вадим наклонился, легко коснулся его губ своими и почти сразу отодвинулся.

— Не размазалась, — ответил Вадим и ухмыльнулся. Но потом почти сразу тяжело вздохнул. Провёл рукам вверх по его бокам — Толик задрожал. Мысли о несостоявшихся поцелуях вылетели из его головы. Вадим прижал его спиной к закрытой двери — или он сам к ней прижался, потому что ноги не держали? Сейчас могло случиться что угодно. Это даже пугало, потому что хотелось. И это нужно было остановить, прийти в себя. В конце концов, он сейчас Анна. Он должен быть ею. Играть роль.

— Ты у меня сейчас доиграешься, — понизив голос, с угрозой заявил Толик. И резко схватил Вадима за галстук, потянув узел вверх.

Вадим широко распахнул глаза и замер. Отлично.

— Никто не должен узнать, ясно?

— Да, — ответил Вадим сдавленным шёпотом.

— Если кому-то проболтаешься или…

— Нет!

— Не перебивай меня! — Толик чуть повысил голос и тряхнул рукой. Вадима мотнуло, будто он превратился в слабого котёнка, и Толик держал его за шкирку, наказывая.

— Так вот. Если действительно хочешь, мы попробуем — так, — он потянул за галстук ещё раз. — Ты мне сначала всё говоришь вслух, ясно? Когда сильнее или, наоборот, остановиться. Что чувствуешь, чего хочется. Ты понял?

В его бедро упёрлась стремительно твердеющая выпуклость. Вместо тысячи слов, как говорится. Толик шевельнул ногой, усиливая нажим. Вадим беззвучно охнул — его губы округлились, а на лбу возникли страдальческие морщины.

— Если у нас всё серьёзно, то скажи вслух, пожалуйста, — потребовал Толик, разжимая пальцы. Вадим не сразу это почувствовал, но, наконец, вздохнул полной грудью, словно до этого стоял, задержав дыхание.

— Всё серьёзно, — утвердительно ответил он.

Толик подумал, во что он, собственно, вписался. Конечно, отказываться было как-то поздновато, да и не хотелось, но было интересно, как далеко они вдвоём действительно захотят зайти. Ну, не попробуешь — не узнаешь, верно? Хотя кое-что он хотел бы уточнить прямо сейчас.

— Тебе вообще кто нравится, женщины или мужчины? Мне каждый раз придётся переодеваться, чтобы… — он стрельнул глазами вниз. Нечестный приём, если учесть, какие густые у него сейчас были ресницы. Вадим на пару секунд выпал из реальности и, похоже, покраснел. Похоже, только сейчас осознал, что у него стоит.

— Вообще… — Вадим совершенно случайно облизнул кончиком языка свои пересохшие губы, и Толик застыл, поражённый этим внезапно эротичным зрелищем: комочек мягкой и влажной плоти раздвинул губы изнутри, скользнул по ним и скрылся обратно в тесноту чужого рта. «Я его взаправду хочу». — …Вообще мне нравишься ты. Даже когда ты… в брюках и… мужчина, — произнёс Вадим своё откровение.

Ах, ну надо же. Чего не отнять у Вадима, так это его способности говорить правду. Актёрские его таланты нужно благодарить или склад характера, Толик не знал.

— Пригласишь меня к себе в гости? — спросил он вместо этого.

Вадим несмело улыбнулся:

— Я думал, ты никогда не спросишь.

— Мне казалось, ты никогда не догадаешься предложить сам.

Они друг другу улыбнулись. Как два счастливых идиота, ну, в самом деле.

Ну… а почему бы и нет, — осёкся Толик. — Почему бы.

~

Они дрейфовали на невидимых глазу потоках прочь от неправильной геометрии чёрных каменных стен тюрьмы, и дальше были только зелёные луга с сочной травой и ароматными цветами. Химера спросила Палача, не бог ли он, но Палач притворился, будто не понял её слов. «Неизменный»? Разумеется, он всего лишь «неизменный», в какой-то степени, все люди неизменны от момента своего рождения до смерти. Её сердце всё ещё лежало в его кулаке, нежно сжимаемое осторожными пальцами. Когда он наконец отнял руку, пустота в груди показалась осязаемой раной, сердце сократилось, сжалось от своего одиночества, потерянно расслабилось… Если отныне её сердце будет биться так каждый раз, то зачем ей такое сердце? — подумала химера, но ничего не смогла поделать. Двое не могут стать единым навечно, это такой же непреложный порядок вещей, как её изменения и человеческое постоянство. И всё же… «Я хочу быть с тобой, — призналась химера, отправив Импульс. — Быть с тобой всегда». Палач сперва молчал, а потом почти что повторил её слова. Он тоже хотел.

Он мог бы быть помощником Богини, — внезапно подумалось химере. Младшим полубогом, отвечающим за доставку детей обратно к матери, когда выходил срок их существования на земле. «Ты Смерть? — спросила она у Палача. — Ты с самого начала приходил за мной?» — «Ты — жизнь, как я могу быть для тебя смертью?» — донеслось в ответ возражение.

Они летели и летели вперёд, пока вокруг до самого горизонта не осталось ничего кроме лугов, и тогда они опустились вниз на нагретую заходящим солнцем землю, проросшую травой и отчаянно-ароматными цветами. Химера смотрела на их склонённые головки снизу вверх и видела их перевёрнутыми на фоне темнеющего неба. «Покажи, что ты умеешь, — спросил Палач, осторожно касаясь её волос, по-прежнему русых и слегка вьющихся. Его руки взывали, его взгляд тянулся к ней, и химера даже улыбнулась, ведь никто никогда не смотрел на неё так, будто она была живым воплощением Богини на земле, что, разумеется, было кощунственным святотатством. «Я бы с этим поспорил, — ответил Палач на её удивление, — но ты мне всё равно не поверишь».

Тогда под его руками, под его взглядом химера стала меняться, с лёгкостью угадывая, что именно нужно сейчас её Палачу, — нет, её Принцу, отныне — её единственной на земле привязанности без цепей и оков. Удивлять его, нравиться ему и встречать в его взгляде не страх и брезгливость, а горячее обожание и одобрение. Больше не осталось в мыслях химеры таких понятий как «неправильно» или «не как у людей». Её Принц не был для неё человеком, и правила мира людей на них не распространялись.