Проклятый дар (СИ) [Якинэко] (fb2) читать онлайн
Возрастное ограничение: 18+
ВНИМАНИЕ!
Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
========== Часть 1 ==========
Как всегда, Хёбу и Маги пришли к Хиномии вдвоём, тайно. И в ту ночь Хёбу кормился от них обоих, пил кровь, а перед самым рассветом внезапно сорвался и засобирался в дорогу. Это было необычно.
— Ты не хочешь остаться здесь? — спросил Хиномия, когда за окном уже светало, и они переводили дыхание, лёжа в странных объятиях: было сложно разобрать, где чьи руки и ноги, так тесно сплела их ночь и жажда.
— Не при церкви же, — посмеялся над его словами Хёбу, легко поднялся с кровати и принялся одеваться. Отчего-то стало ясно, что уйти он собирается насовсем.
— Где ты переждёшь день?
Хёбу обернулся и окинул Хиномию пристальным взглядом.
— Обычно мы не сообщаем места своих укрытий. Это может быть небезопасно. Охотники, знаешь ли…
Хиномия почувствовал обиду. Хёбу не доверял ему после всего, что было между ними. После того, как сам он доверил ему, вампиру, свою жизнь, подставив шею под клыки.
А потом несколькими словами Хёбу Кёске попросту растоптал его. Едва сдерживая какую-то кривоватую усмешку, он произнёс:
— Знаешь, церковник, и не надейся. Я не чувствую к тебе ничего особенного. Только голод. Для вампира голод — обычное дело, так что не очень-то обольщайся.
Голод. Гастрономическая жажда. Никаких иных желаний вроде плотской любви или — это даже смешно — любви духовной.
Хиномия оскорбился. И не мог понять, почему Хёбу сказал ему то, что сказал? Зачем? Он чувствовал себя так, будто о него вытерли ноги. На любовь он и не надеялся, но хотя бы понимание… Он думал, что понимание между ними есть. Между ним, Хёбу и скупым на слова суровым Маги…
Маги! Возможно, оборотень знает, какая муха укусила его милорда? Но не успел Хиномия вернуть себе самообладание и задать волнующие его вопросы, как Маги, не сказав ни слова на прощание, вышел вслед за Хёбу на улицу, хлопнув дверью. Ах вот как? Ну раз ему настолько безразличен Хиномия, что даже прости и прощай так трудно вымолвить, то зачем он шёл у Хёбу на поводу и… совокуплялся с ним? Чем Хиномия являлся для Маги, если, как человек, был для него никем? Если потребность в живых существах была для Хёбу лишь потребностью насыщаться, то почему же тогда Маги продолжал быть с ним? Инстинкт стаи, подчинение вожаку, совместная охота ради получения пищи? Всё верно, Маги прикасался к нему лишь по приказу. Так верный пёс выполняет команды хозяина, получая в награду похвалу.
В то утро Хиномия молился, смотрел в нарисованные глаза святых и ангелов на фресках и как никогда явственно ощущал возвращение спокойствия во взволнованную тревожными помыслами душу. Когда же свечерело, он, ослабленный однодневным постом и отсутствием сна, будто наяву увидел, как Хёбу выкапывается из земли, в которой прятался от солнца. Руки его были в листьях и дёрне, одежда — испачкана. Вампиру не нужно дышать, вампиру не нужен свет, вампир — мертвец. И в том видении Хёбу был похож на восставшего мертвеца. Маги, проведший день под корнями большого дуба в образе волка, встал, отряхнулся и последовал за Хёбу. Они удалялись от церкви всё дальше и дальше, и Хиномия чувствовал, как натягивается, истончается и рвётся нить, что связала их вместе, чувствовал, как теряет обоих.
Да разве они были у него? Разве ему было кого терять? Нелюди. Один искал от него только пищи, не любви и даже не страсти. Другой и вовсе был холодным диким зверем, похоже, чуждым на проявление любых человеческих эмоций.
И Хиномия постарался забыть. Что ещё ему оставалось, если его бросили?
Рутина поглотила его, серая и однообразная. Когда он не ездил по деревням, убивая упырей или, что чаще, расследуя убийства, в которых пытались обвинить вампиров или оборотней, он жил при церкви, послушно помогая отцу Гришему со службами и проведением исповедей. Но не исповедовался сам, никогда. Не находил в себе сил рассказать о произошедшем ни единой живой душе. Только молился, пока к нему не приходил сон, и не снисходила усталость. Он старался держать свой разум в равнодушном оцепенении; так было проще бороться с воспоминаниями и жаждой. Нет, не жажда крови то была, и даже не физическая жажда чужого тела. Временами Хиномии недоставало их союза, их тройственности. Он изнывал от отсутствия доверительной открытости, понимания и единения. Изнывал тщетно, потому что знал: он выдумал то, чего никогда не было. Он чувствовал, что более не найдёт этого ни в ком. То время и те чувства никогда не повторятся. Да их и не было никогда, тех чувств. Ничего не было, кроме жажды крови и инстинктивной преданности зверя.
Надо ли говорить, что в тот год Хиномия упокоил больше упырей и застрелил больше волков и оборотней, чем обычно? Он каждый раз боялся, что на этот раз встретит именно их. И с облегчением понимал, что нет — не они, пока не встретил. И стрелял, плотно сжав сурово искривлённые губы. Ватикан должен был быть доволен своим слугой. Тот стал таким ревностным исполнителем.
Но Ватикан доволен не был. Со своим происхождением Хиномия был для обычных людей бельмом на глазу, мешал спокойно видеть Царствие Божие — не иначе.
***
Однажды в их с отцом Гришемом церкви появились чужаки. Их было трое, женщина и двое молодых мужчин, все в церковном дорожном облачении, вооружённые, кричаще-самоуверенные. Они прискакали на ухоженных лошадях и привезли с собой непогоду: дождь и порывистый ветер. Ненастье поселилось и в душе Хиномии, когда он разглядел путников и понял, кто они. Не просто люди. Такие же охотники Церкви, каким был он сам. Охотники, в чьи вены после их добровольного согласия была добавлена кровь дьявольских отродий. Когда-то о подобных практиках ему рассказывал отец Гришем. Хиномия не должен был забывать о том, что он — не единственный полувампир, пёс на службе Церкви, однако забыл. Ну так ему напомнили.
Высокая худощавая женщина с чёрной кожей вручила письмо. Хиномия сломал красную восковую печать на конверте, достал сложенный пополам листок с заданием. С приговором. Убить вампира Хёбу Кёске. Следовать за отцом Ханзо и во всём подчиняться ему.
Когда Хиномия прочёл письмо и поднял голову, чернокожая женщина хищно улыбнулась и представилась: сестра Мэри Форд, она проводит Хиномию к отцу Ханзо, что ждёт его в долине. О сестре Мэри Форд, церковнице из Ватикана, ходило в народе множество слухов. Де она собственноручно уничтожила Семерых Умертвий, что хозяйничали несколько лет назад на Западе, Свору Дьявола, обратившую почти всю деревню в оборотней на Юге, Кровавого Доктора, что распространял чуму и после пожирал плоть заболевших… Хиномия явно ощущал в крови сестры Мэри вампирский след — будто в багрянце винного кубка, на дне, вспыхивали блёстки рубинов, но не мог понять, почему рубины кажутся мёртвыми, почему они не взывают к нему, как к собрату, а наоборот отторгают его. Хёбу всегда ощущался именно так, но он-то был настоящим вампиром, в нём Хиномии виделась некая жизнь, движение, стремление. Как в сильном ветре, непогоде или стихийном бедствии, что ужасает своей силой, но, увы, существует. А сестра Мэри несла в себе смерть. И не только в ружье, что висело в чехле за её плечами.
Письмо было срочным, и реагировать на него требовалось незамедлительно. Спутники сестры Мэри ждали у ворот и даже не спешивались, молчаливо давая понять Хиномии, что времени на сборы у него мало. Церковь пришлось покидать в спешке, и Хиномия едва успел попрощаться с отцом Гришемом. Быстро сложил свой походный набор оружия, прихватил немного припасов, загрузил чересседельную суму. Он и опомниться не успел, как их отряд был уже в пути. Из-за спешки в нём проснулась тревожность, и Хиномии казалось, что неразговорчивые хмурые церковники, провожатые, посланные за ним отцом Ханзо, следят за ним из-под капюшонов, попутно сражаясь с ветром и дождём. Кажется, погода всеми силами старалась воспрепятствовать им, помешать дороге. Но церковные охотники упорны. Ничто бы не остановило их. И никто.
Хиномии представлялось, что если бы он быстро не собрался в дорогу сам, то его сопровождали бы силой. Или, чего доброго, казнили бы на месте за прямое неподчинение приказу. Письмо из Ватикана было подписано Главным Советником Папы, Аланом Уолшем. Если это тот самый Алан Уолш, то плохи были дела Хиномии, очень плохи. Как знать, быть может, сперва он поможет церковникам из Ватикана уничтожить Хёбу, а после уничтожат его самого? Ведь неизвестно, какие указания на его счёт получили другие охотники. Какие письма, подписанные Аланом Уолшем, они прячут у себя за пазухой.
Но если придётся уничтожить Хёбу, то как поведут себя остальные его спутники? Те, кого в народе принято называть нелюдями? Оборотни, Маги и мальчишка Йо, у которого был ангельский голос? И путешественник МакГрегор, нашедший пристанище в удалённых землях барона Минамото? Девица Момидзи, которую необразованные селяне посчитали ведьмой? А сам барон с семьёй? Бывшая любовь Хёбу, Каору со своими дочерьми, — примут ли они смиренно волю церкви, не будут ли чинить препятствий отряду охотников? Что-то говорило Хиномии, что смирения там не найдётся ни на грош.
***
Остальных церковников Хиномия увидел утром, когда их отряд после ночи пути остановился у постоялого двора, чтобы позавтракать и переждать пик ненастья. Хотя маловероятно было, что погода сильно улучшится в ближайшее время. Снежные бураны чередовались с ледяными проливными дождями, зима отступала крайне неохотно. Непогода здесь, в долине, образованной седловиной между двух горных вершин, хоть и поумерила свою лютость, всё равно солнцем и теплом не баловала.
Новые церковные охотники из их отряда за нечистью тоже оказались с «неправильной» кровью — Хиномия не мог подобрать ей иного названия. Одна из послушников, кучерявая блондинка в зелёных кожаных одеждах, вела себя и пахла, будто оборотень. Почти дитя, настолько она казалась молода, она везде ходила со своим спутником, черноволосым и худощавым молодым человеком, самым младшим из всех, вечно хмурым и сосредоточенным. Её звали Инугава Хацуне, а его — Ядориги; имени этого послушника Хиномия так и не узнал.
Впрочем, с ними, как и с остальными членами отряда, он смог познакомиться поближе лишь позднее. После нескольких часов, проведённых на опасной ночной дороге, хотелось лишь обогреться, да поесть горячего, но чаяниям Хиномии не суждено было сбыться так скоро. Как только они спешились перед воротами постоялого двора, дорогу Хиномии заступил церковник с глазами фанатика, человека истово верующего и не привыкшего к колебаниям. Он представился отцом Ханзо и оказался самым старшим в их отряде.
— Мы должны провести проверку и убедиться в твоей лояльности, — сказал отец Ханзо Хиномии. — Ты поедешь с нами в любом случае: либо сам, либо в повозке. И тебе же будет лучше, если ты сразу сделаешь правильный выбор и примешь нашу проверку добровольно. Знай, на счёт тебя у меня есть дополнительные указания.
Вот и первые подтверждения о наличии других писем от Алана Уолша. Хиномия сделал вид, будто не понимает, что может находиться в опасности.
— Но я же не сопротивлялся, когда сестра Мэри приехала за мной, — беззаботно улыбаясь, ответил он, — разве это не доказывает мою лояльность лучше, чем любые…
— Мы должны убедиться, — Ханзо сделал упор на последнем слове. — В конюшню его.
Этот церковник был, будто в противовес сестре Мэри, бледнокожим и хмурым. Если Мэри часто улыбалась и гордо вскидывала голову, то губ Ханзо никогда не покидала гримаса недовольства, а плечи всё время оставались сгорбленными. Тёмные глаза Мэри светились вызовом, а бледно-зелёный взгляд Ханзо никогда не менял своего тусклого выражения. И ещё отец Ханзо почти не пах вампиром. Он был обычным человеком. Очень желчным и ядовитым человеком. По большей части, от него пахло лишь ладаном. Такие, как он, держали Хиномию в подвале на цепи и окунали в ванну со святой водой.
Хиномии сделалось холодно, и вовсе не из-за пронизывающих порывов весеннего ветра. Что придумает Ханзо, чтобы «убедиться»? Прикажет кинуть его в реку, предварительно привязав к позорному стулу? Будет пытать калёным железом, чтобы выяснить, правда ли он испытывает боль, или Сатана помогает ему её избегнуть? Обыщет его тело в поисках дьявольской метки? Нет, для вампиров и оборотней среди церковников существовали другие проверки. Хиномию не обвиняли в ведовстве, а потому он легко сможет доказать свою принадлежность к роду человеческому.
Сможет ли? В панике не смог сразу вспомнить, как давно прикасался к серебру, или к кресту, или к святой воде. В те ночи, что Хёбу пил от него… Не обратился ли Хиномия после укуса его клыков? Справится ли теперь его тело с проверкой? Не предаст ли? Хиномия спокойно выносил солнечный свет, но достаточным ли это доказательством будет для отца Ханзо?
Повозка, что охраняли девица Инугами и сосредоточенный Ядориги, стояла в конюшне постоялого двора; проходя мимо неё, Хиномия ощутил странный импульс. В повозке кто-то был. И не один.
Но кто мог скрываться среди ящиков и сундуков с вещами? Понадобилось совсем немного времени, чтобы сообразить, что именно то были за ящики, обмотанные цепями, запертые на многочисленные замки. Гробы. Это были гробы! И в них лежали вампиры. Неупокоенные. Наверняка ослабленные освящённым серебром и голодом. Их жажда вопила о нехватке крови. Хорошо, что Хиномия, познавший всю глубину жажды Хёбу Кёске, почти не реагировал на потребности других вампиров. Их жажда была ничто по сравнению с той тягой, что испытывали они втроём, когда были вместе. Хиномия снова заколебался: правду ли сказал Хёбу, когда признавался ему в отсутствии чувств? Теперь у него была возможность сравнить — однако он всё равно не знал ответа. Может быть, если ему удастся спросить у Хёбу ещё раз, встретиться с ним с глазу на глаз и задать вопрос, то ему ответят…
— Для начала приведите доктора, пусть его посмотрит, — приказал отец Ханзо. Похоже, он решил сделаться главным дознавателем в этом деле. Никто не оспаривал у него этой привилегии, сестра Мэри с двумя другими церковниками передали своих лошадей конюху и отправились на постоялый двор, чтобы заказать еды и отдохнуть с дороги.
Хиномия тоже чувствовал голод — обычный, человеческий, — но его приковали к столбам на воротах дальнего стойла, сейчас пустующего. Под ногами было набросано прошлогоднее сено. В распахнутую настежь конюшню задувал ветер. Вампиры в гробах вяло шевелились, почуяв людей или, может быть, собрата. Хиномия старался унять дрожь.
Девица Инугами и её спутник Ядориги вернулись с высоким черноволосым человеком примерно на несколько лет старше Хиномии. Так, значит, этот ладный на лицо церковник — доктор? Какой проверке он его подвергнет? Хиномия против воли напряг запястья, закованные в железные браслеты кандалов. Те выдержали и вряд ли бы сломались, даже если бы в них заковали чистокровного вампира. А вот столбы на воротах стойла были старым деревом, подточенным поколениями древоточцев. Если Хиномия случайно дрогнет и сломает ворота, не будет ли это слишком неожиданно для отца Ханзо? Не застрелит ли он его при мнимой попытке к бегству?
На запястьях доктора мелькнули чётки — гематитовые бусины чередовались с серебряными — на коже от них был рубец, больше всего похожий на застарелый ожог. Такой же рубец, неровный и глубокий, находился в вырезе распахнутой до ключиц сутаны, где виднелся нательный крест на серебряной цепочке. Достаточно крупный для простого креста, тяжёлый даже с виду, явно был выкован целиком из серебра.
— Это ограничители, они меня сдерживают, — пояснил доктор, без труда проследив за взглядом Хиномии. — А что сдерживает тебя? Разреши посмотреть.
С этими словами он поднял руку и сдёрнул с его лица глазную повязку. Хиномия открыл второй глаз, услышал вздох отца Ханзо и его голос, начавший читать Отче Всея. Девица Инугами зачарованно вытаращилась на него, а потом двинулась вперёд с выражением ребяческого любопытства на лице. Ядориги одёрнул её резким приказом:
— Сидеть, Хацуне! А ну живо сидеть!
Та тут же уселась прямо на солому, где стояла. Плащ её распахнулся, открывая короткие кожаные штаны и шерстяные колготы. Хиномия отвёл взгляд.
— Она химера, — пояснил доктор, проводя осмотр. Осторожно оттянул ему веко, осмотрел глаз.
— Не понимаю, — ответил Хиномия. Кажется, доктор был не прочь пообщаться.
— В её крови есть не только кровь оборотня, но ещё и вампира. К сожалению, воздействие этой смеси губительно сказывается на мозг человека. Когда просыпаются доминирующие элементы, разум девушки засыпает. Но она продолжает слушаться Ядориги, и только поэтому всё ещё жива.
— Кто сотворил с ней такое? — спросил Хиномия. Он задал этот вопрос не потому, что интересовался Хацуне на самом деле, но ему было спокойнее, когда доктор разговаривал. Он казался человечным. Более человечным, чем остальные охотники.
— Церковь, разумеется, — пожал плечами доктор. — Она создаёт своих карманных монстров, чтобы те боролись с монстрами дикими. А ты будто бы сам не такой же?..
— Нет. Меня никто не создавал. Я таким родился.
Доктор посмотрел на него с удвоенным интересом. Хиномия пожалел, что признался.
— Как это случилось? Если ты знаешь, конечно?..
Проворные пальцы доктора расстегнули на нём сутану, распахнули ворот, раздвинули полы, обнажая грудь. Ханзо начал читать Отче Всея повторно. Доктор внимательно рассмотрел шею Хиномии, но следов укусов там не обнаружил, разумеется. Все следы от Хёбу уже давно зажили. Инугами Хацуне по-прежнему сидела на земле и мусолила собственный указательный палец, будто была годовалым ребёнком, только начавшим ходить.
— Мою мать обратили на поздних сроках беременности или даже во время родов, не знаю… Меня нашли брошенным под дверью приюта. Монахи рассказывали, будто по ночам мать приходила меня кормить, пока у неё оставалось молоко. Когда же в окне повесили крест, она перестала появляться.
— Как интересно, — прокомментировал доктор, продолжая осмотр. Одобрительно хмыкнул, заметив, что кожа Хиномии никак не реагирует на прикосновения серебряного креста. Доктор до последнего прятал его в своей ладони; Хиномия и не заметил его прикосновения, пока не услышал: — Думаю, две проверки ты уже прошёл. А сейчас помолчи-ка немного.
Он достал деревянную слуховую трубку, приложил её к груди Хиномии, нагнулся и стал выслушивать сердцебиение. Хиномия не знал, быстро ли бьётся его сердце или медленно, по сравнению с чистокровными вампирами. Считалось, что у оборотней сердце билось быстрее, а кровь была горячее, чем у людей. У Хёбу сердце начинало ощутимо биться лишь тогда, когда он пил кровь. Но Хёбу был во всех отношениях особенным.
Наконец, доктор одобрительно хмыкнул и убрал трубку, спрятал её в складках своего плаща, будто ярмарочный фокусник, а взамен извлёк ланцет и небольшую стеклянную колбу.
— Сейчас будет немного больно, — предупредил он, поддевая рукав сутаны Хиномии. И провёл лезвием ланцета вдоль вены на внутренней стороне запястья, почти под самым браслетом кандалов. Хиномия дёрнулся, натянув цепь, но удержался, не сломав деревянных опор стойла. Ланцет не жёг, значит, был не из серебра, и это означало, что рана закроется очень быстро. Доктор как раз успел нацедить несколько капель крови в колбу, прежде чем порез начал затягиваться.
— Ускоренная регенерация, — сказал Хиномия, промолчав о длительно не заживающих ранах, которые наносили ему освящённым серебром раньше, в детстве. До того, как отец Гришем взял его к себе.
— Ничего, мне хватит, — ответил доктор, как показалось, несколько рассеянно. Он насыпал в колбу какой-то порошок, и тот окрасил тёмную кровь в жёлтое, а потом и вовсе заставил загустеть и иссушил.
— Определённо присутствует вампирская составляющая, — пробормотал доктор. Ханзо услышал его и прервался, а после с удвоенным пылом продолжил молитву. И отошёл на два шага подальше. Хиномия заметил это и скривился.
— Кстати, как клыки?
Он продемонстрировал свои зубы и сказал:
— Не появляются.
Доктор покивал головой с довольным видом и ответил:
— Тогда осталась последняя проверка.
Ланцет с колбой исчезли так же быстро, как и слуховая трубка. С пояса доктор снял серебряный фиал с выгравированным на боку крестом. Хиномия заметил ещё несколько таких же фиалов рядом, каждый — в собственной верёвочной петле. Святая вода. Освящённая молитвами, с повышенным содержанием серебра. Для Хиномии, как и для любого другого церковника-полукровки, такое серебро являлось ядом. Его будут лить ему на кожу или плескать в глаза?
Доктор откупорил фиал и ловко всыпал внутрь щепоть какого-то белёсого порошка.
— Пей, — приказал он, нахмурив брови.
Хиномия дёрнул скованными руками. Но вы же всыпали туда какую-то дрянь, — хотел сказать он, но приумолк под пристальным взглядом чёрных глаз. Он знал, какова святая вода на вкус. Она жгла изнутри, но не убивала. У Хиномии всегда перехватывало дыхание, пока она лилась по пищеводу, а после — сильно болело нутро, и аппетит пропадал на день, а то и на два. Потом здоровье восстанавливалось, и всё возвращалось к норме.
Доктор поднёс горлышко фиала к его рту. Хиномия распахнул губы и запрокинул голову. Фиал наклонился, вода полилась ему на язык. Он задержал дыхание и сделал несколько быстрых глотков. Ханзо прервал молитву на полуслове. Хиномия услышал, как щёлкает курок, взводимый на пистолете. Он приготовился к неизбежному жжению на языке и в глотке и постарался сохранить каменное выражение лица. Если у него получится ничем не выдать свою боль, то его не убьют.
Но святая вода не жгла. Значит, эта вода вообще не была святой. Что за порошок всыпал в фиал доктор?
— Похоже, человеческого в нём больше, чем вампирского, — тем временем вынес свой вердикт доктор. — И он может путешествовать с нами по доброй воле.
Отец Ханзо убрал пистолет. На его лице действительно промелькнуло сожаление или то была игра света? Хиномия с удивлением косился на доктора. С чего бы ему обманывать своих же? Доктор с улыбкой приказал:
— Ядориги, освободи его. Пускай умоется с дороги и поест с нами.
Ханзо, ни слова не говоря, направился к выходу. Похоже, он всерьёз был разочарован. Хиномия услышал, как он принялся распекать нерасторопного конюха за то, что лошадей недавно приехавших церковников до сих пор не рассёдлали и не почистили скребницами.
Ядориги оставил свою подопечную Хацуне сидеть на земляном полу конюшни и зазвенел ключами.
— Э-эм… Спасибо, — неловко произнёс Хиномия. Ему было не по себе и странно. Что за игру вёл улыбчивый доктор? Как это разузнать? И нужно ли?
— Не за что, — доктор протянул ему руку, как только Ядориги снял с Хиномии металлический браслет. — Моё имя Сакаки Сюдзи.
Хиномия ещё раз обратил внимание на ожоги на запястье доктора и пожал протянутую руку.
— Не стоило вам… — постарался как можно осторожнее прошептать он по дороге к таверне.
— Не хотел лишний раз рисковать, — доктор Сакаки пожал плечами. — Я просто не дал Ханзо повода убить вас. Вы недовольны?
— Я бы выдержал проверку, — ответил Хиномия.
— По мне, так ничего страшнее серебра нет, — признался доктор, хмуря свои чёрные брови. Оборотень. В нём сидел оборотень. Как и в девице Инугами.
Раз так, то зачем же вы носите серебро на теле и терпите незаживающие ожоги? — хотел спросить Хиномия и не спросил. Сакаки ведь сам сказал, что серебро его ограничивает. Наверное, оно помогает сдержать зверя внутри. Наверное, так ему было легче — как человеку и доктору.
— Больше всего информации я получаю через прикосновения, — тем временем сказал Сакаки. — Проверка была для Ханзо и остальных. Я же всё узнал, едва только коснулся вас.
Хиномия удивлённо посмотрел на доктора. Всё? Действительно всё? В таком случае, узнал ли он о Хёбу и Маги? Или он в курсе лишь о вампирской составляющей?
Они пересекли двор, оставив Ханзо распекать конюха. В таверне было темно и почти безлюдно. Слишком рано, да и путников на горной дороге по весне всегда мало. Хиномия без труда нашёл взглядом церковников, сидящих за столом возле разожжёного камина. Сакаки направился к ним, говоря на ходу, и Хиномии ничего не осталось кроме как следовать за ним.
— Многое в вас от меня сокрыто, и, признаться, это будит во мне интерес. Я ещё никогда раньше не встречал настолько сильного сопротивления.
— Я даже отдалённо не представляю, о чём именно вы говорите. Я не умею ничего скрывать. Мои способности — это всего лишь ускоренная регенерация и улучшенное здоровье.
— И ещё вы можете чувствовать нас, верно? — добавил Сакаки, внимательно посмотрев на него. — Значит, правду сокрыли не вы. Кто-то сделал это за вас.
Хёбу.
— Кто-то, кто сильнее меня. Это интригует.
— Неужто ты нашёл кого-то, кто смог тебя уделать, Сюдзи? — спросила сестра Мэри.
У неё была речь, как у девчонки из бедного квартала. Если бы не капюшон монашьей рясы, Хиномия определил бы её туда без малейших сомнений. Девчонки в бедных кварталах могут вонзить вам нож под ребро, провести вместе ночь за пару серебряных монет, вытащить из-за пазухи кошелёк, обжулить в карты, обмануть в игре в напёрстки или угостить опиумом. Девчонки из бедных кварталов не становятся монахинями. И уж точно не носят в себе зерно вампира. И, разумеется, девчонки из бедных кварталов никогда не щеголяют чёрной кожей, словно дьявол опалил их при рождении.
— Мэри у нас одна такая, — тихо сказал Сакаки. Но, видимо, недостаточно тихо, потому что молодой церковник с белёсыми волосами, что всю дорогу ехал по правую руку от Хиномии, услышал его и фыркнул.
— Мы все тут индивидуалы один почище другого, — произнёс он, с ленцой растягивая слова. Выговор у него был южный. Белёсого звали просто Тим. Хиномия не слышал, чтобы хоть кто-то обратился к нему по фамилии. Возможно, то и не имя было вовсе, а какое-то прозвище.
— Но самый ужасный и непобедимый — это Ханзо, конечно. Он владеет древними секретными техниками ведения боя.
Говоривший сидел по другую сторону стола, спиной к камину. Второй церковник, тоже, как и Тим, слишком молодой на вид, — наверняка ещё даже бриться не начал, носил имя Баррет. И тоже без фамилии. Баррет был угрюмым, часто хмурился, следил за Хиномией недоверчиво, подолгу не сводя с него пристального взгляда. Вооружён Баррет был двумя многозарядными пистолетами странной конструкции. Кажется, большой барабан позволял делать несколько выстрелов без перезарядки. А ещё у пистолетов Баррета было два дула. Неужели мальчишка способен стрелять с двух рук и выпускать по четыре пули ежесекундно?
— Но он не пользуется способностями, которые дают нам наши улучшения, — зашипел Тим. — К чему тогда было это всё, если ты продолжаешь жить просто, как человек?
Баррет скривил рот и поправил свою головную повязку. Хиномия вспомнил о своём глазе и порылся по карманам. Снятую Сакаки кожаную ленту он машинально подобрал с соломы после того, как Ядориги снял замки на его кандалах, а вот надеть не удосужился. Надел сейчас.
Доктор Сакаки, увлечённый разгорающимся спором, видимо, не смог смолчать, вступил в полемику:
— Каждый сам решает, как исполнять свой долг. Кто-то использует способности, что даёт ему кровь, кто-то побеждает монстров своей собственной силой, а кто-то может только нести слово божье, и в том нет слабости, уверяю вас. Сила наша в единстве, а в разобщённости слабость…
— Начинается, — недовольно буркнул Тим.
К ним приблизилась подавальщица с подносом, уставленным тарелками с едой. Доктор же, кажется, только входил в раж.
— А потому, говорю вам, дети мои, негоже мерить всех по силе одного-единственного человека. Бог создал нас, чтобы мы плодились и размножались, и, множась, увеличивали его силу, несли свет в самые затенённые уголки мира… Ты согласна со мной, прелестный цветок, созревший в непогоде горных чертогов? — доктор Сакаки обратился к подавальщице, миловидной девушке, и та удивлённо расширила глаза. Бегло оглядев его церковный наряд, она неуклюже присела в кривом реверансе.
— Согласна, отец мой, — пролепетала она, кажется, совершенно не понимая, с чем соглашается. Сакаки приосанился.
— Гляди, чтобы Ханзо не поймал тебя со спущенными штанами, когда ты будешь слово божье к этому потаённому цветку нести, — выдала Мэри.
Сакаки приуныл и как-то сдулся.
— Не понимаю, о чём ты. Что за намёки?
Больше он ничего не говорил, его проповедь, да и сам их спор, сошли на нет. Спорщиков больше интересовали еда и отдых с дороги.
Подавальщица споро расставила тарелки, косясь на всю их компанию, и особенно на чёрную кожу сестры Мэри. Впрочем, на доктора она тоже поглядывала, Хиномия успел заметить прощальный взгляд, который девушка бросила Сакаки, уходя. И усмехнулся. Обычно он был невысокого мнения о тех церковниках из своей братии, кто в открытую пользовался своим положением, бесплатно ел в три горла или задирал девкам юбки, но на доктора Сакаки, похоже, его нелюбовь распространяться не спешила. Поедая тушёную репу с зерном и мягкой ароматной бараниной, Хиномия гадал, отчего так? Потому что Сакаки не только человек, но ещё и оборотень? Потому что тот помог ему со святой водой? Потому что казался улыбчивым и лёгким в общении, по сравнению с остальными? Трудно сказать.
Вскоре к ним присоединился Ханзо, и молчание за столом сгустилось, тяжелея.
— Тим, Баррет, после смените Ядориги и Инугами, — приказал Ханзо. — Пусть тоже поедят.
— Да, отец, — нестройно и без особого желания отозвались молодые послушники.
Хиномия наблюдал и молчал. Очевидно, что их тайный груз, боящийся солнца, требовалось охранять от любопытных конюхов и постояльцев. Значит, кто-то из церковников неотлучно находился с ними. С теми закованными в цепи вампирами, лежащими в гробах.
Хиномия знал об экспериментах Церкви, направленных на соединение человеческого и вампирского, лишь со слов отца Гришема, и раньше считал себя единственным… «выродком» — так звали его те монахи, державшие его на привязи. Однако оказалось, что у Церкви тоже есть свои секреты, Церковь проводила эксперименты, исследования, или как ещё это можно было назвать? Опыты на людях. Хиномия был согласен с тем, что жажда крови, по большей части, лишала мозг человека, обратившегося в вампира, морали и нравственности, оставляя лишь низменные инстинкты. Хёбу был, конечно, исключением из этого правила. Обычно обращённый ставил на первое место свои интересы, жажда заставляла его насыщаться и убивать, превращала в монстра, и Церковь таких монстров убивала. А как с жаждой обстояло дело у этих церковников? Хиномия не хотел расспрашивать об этом за столом, при всех. Что-то говорило ему, что импульсивный Тим или мрачный Баррет не будут рады подобным вопросам, да и сестра Мэри тоже казалась себе на уме с такими-то замашками уличной девки. Возможно, стоило поговорить с отцом Ханзо… Но он, казалось, лишь искал повода, чтобы причислить Хиномию к кровопийцам и пустить пулю в его сердце. От Ханзо исходила мощная аура послушного убийцы, молчаливого исполнителя церковных заветов. Хиномия не хотел лезть на рожон в попытках сблизиться с этим человеком.
Им предстояло отдыхать весь день, а после заката — двигаться в путь. Хиномию подобный способ передвижения немало удивлял, но казалось, что тут две причины. Во-первых, вампиры в гробах, постоянный источник крови и силы церковников, не выносили день. Дневной свет не проникал сквозь доски, но сами упыри вели себя беспокойно и буйно, если ехали по свету. Солнце за облаками ослабляло даже сквозь преграду и вытягивало из них последние силы. Во-вторых, использование людьми крови давало некий побочный эффект в виде светобоязни и упадка сил днём. Церковники зависели от своих пленников, были слабы их слабостью.
Хиномия вспоминал, как Хёбу безбоязненно пил его кровь. Как прятался от солнца в ведьминых катакомбах и лечил раны, полученные в схватке с Саотомэ. Не проявляя ни малейшей слабости от близости солнечного светила на небе или разбавляя — подкрепляя? — свою кровь человеческой. Кровью церковника. Становился ли Хёбу действительно сильнее, когда пил от него?
Поев, Хиномия вышел во двор, на улицу. Ему не хотелось сидеть в тесной комнатушке весь день, когда можно было подышать воздухом. В холодном ветре и сурово нахмуренных тучах на небе ощущался запах подступающей весны. Но всего горного холода не хватило бы, чтоб заморозить и вытравить мысли о Хёбу из его головы. Хёбу и его верный волк Маги. Как они сейчас? Что с ними теперь? Правду ли сказал Хёбу напоследок? О своей жажде, о своём отношении к Хиномии? От этих слов зависело, что ему думать и делать теперь. Если в Хёбу нет ничего человеческого, то Церковь повелевает его уничтожить. Если же есть, то Хиномия… То он… Что? Ослушается прямого приказа? Предаст свои обеты?
Но разве те обеты не вырвали у него силой? Разве не был он крещён и обращён в веру насильно? Как Церковь может требовать теперь от него преданности и послушания? Но если он ослушается, то чем окажется лучше обычного деревенского упыря? Никакой морали, вся жизнь направлена только на удовлетворение собственных потребностей… Если бы Хиномия бросил Церковь и ушёл за Хёбу, разве не превратился бы он тогда в подобного упыря, живущего одними инстинктами?
Поистине, они принадлежат разным мирам. И Хиномия — либо охотник, либо жертва, третьего выбрать не дано, третьего не существует.
========== Часть 2 ==========
Всю ночь его неотступно преследовало ощущение. За ним следили. За ним следил Зверь.
Оглядываясь по сторонам, Хиномия видел нечеловеческие глаза на человеческих лицах, девица Инугами, Ядориги и доктор Сакаки глядели на него фосфоресцирующими зрачками, отражавшими свет луны. Но это были не их глаза. Глаза Зверя следили за Хиномией с обочины дороги, из-за валунов и из-под густого вереска, из-за чахлых стволов редких деревьев.
Хиномия тревожился: в этих местах уже давно не бывало оборотней, тем более таких, диких. Что если он начнёт нападать и убивать без разбору?.. Отец Гришем и их церковь остались в полутора днях пути. Если что, отец Гришем справится. Вот только Хиномия не был уверен, что это «если что» случится. Ему казалось, что оборотень следует именно за их отрядом. Никакие овчарни, курятники и деревни его не интересовали.
Хиномия пытался понять, чувствуют ли остальные слежку. Но, кажется, в беспокойстве находился только он один. На привале перед рассветом, когда они остановились в серых сумерках, чтобы дать роздых уставшим коням, он подошёл к доктору Сакаки.
Тот сидел на придорожном камне и набивал глиняную трубку табаком из кисета. Дорога в этом месте раздваивалась: вправо уходила и терялась, петляя в вереске, тропинка к хутору, виднеющемуся вдали. Достаточно большое подворье, несколько жилых домов, и Хиномия даже отсюда чувствовал, что там уже затопили печь, чтобы ставить хлеб или, быть может, готовить ранний завтрак пастухам. Вниз, к широкому мосту над горной рекой и дальше, спускалась более проторённая, колеистая дорога, и там стоял городок, который был целью их отряда. Помимо постоялого двора там ещё находилась почта с голубятней. Здесь можно было нанять карету или отправить весточку в долину. Похоже, именно это Ханзо и собирался сделать — доложиться о ходе выполнения своего задания, потому что всю эту ночь он нещадно погонял лошадей только чтобы успеть сюда к рассвету. В городке было, наверное, несколько тысяч жителей, и Хиномия нервничал, представляя, как здесь за ними будет следовать дикий оборотень. Не случилось бы беды.
Осторожничая, он присел на колени возле придорожного камня и обратился к Сакаки, максимально понизив голос:
— Вы ничего необычного не чувствуете?
Доктор даже не посмотрел в его сторону, но его голос тихо ответил:
— Вижу, вы всю дорогу как на иголках. Что-то происходит?
— Мне кажется, за нами кто-то следует. Возможно, оборотень… Я не уверен.
Сакаки умял табак в чашечке трубки пальцем, но закуривать не спешил.
— И вы не говорите об этом отцу Ханзо, сестре Мэри и остальным, но спрашиваете у меня. Почему?
Хиномия хмыкнул. Он и сам не знал.
— Мы сильный отряд, нам нечего опасаться, — продолжил Сакаки. — Надо совсем потерять голову, чтобы решиться напасть на нас. Никакой оборотень не совершит такого глупого поступка: инстинкты волка ему не позволят.
— Я просто хотел узнать, чувствуете ли вы, — сказал Хиномия. — Не хочу поднимать тревогу по пустякам.
— Оборотень — это не пустяки… Могу я к вам прикоснуться?
Удивлённый подобной просьбой, Хиномия обернулся и посмотрел на Сакаки в упор.
— Зачем?
— Чтобы понять, что именно вы чувствуете. Как я уже говорил, моя способность заключается в умении «слышать» руками.
Хиномия почувствовал, что на них смотрят. Девица Инугами подошла к ним с доктором и уселась на пожухлую с зимы траву.
— А ты? Ничего не чувствуешь? — спросил Хиномия, улыбаясь её по-детски открытому личику. Он вытянул к доктору руку, позволяя себя коснуться. Тот приложил пальцы к его запястью. Пальцы у Сакаки были тёплые.
— Хацуне голодная, — проговорила девица, почесав кончик своего носа.
— Да, я тоже, — усмехнулся Хиномия. Действительно, они всю ночь ехали почти без остановки и перекусывали на ходу всего раз, сыром и хлебом. Нельзя сказать, что это была сытная еда.
Сакаки убрал руку.
— Я по-прежнему почти ничего не могу прочесть, — с горечью произнёс он. — Только заметил чьё-то присутствие. Вы его ощутили. А дальше — всё. Я даже не могу понять, на самом ли деле нас преследуют или это вам кажется.
— Мне не кажется, — мгновенно отозвался Хиномия, оскорблённый. Раньше он на своё чутьё не жаловался: оно никогда не ошибалось.
— Простите, не хотел вас обидеть своим недоверием, — Сакаки положил руку ему на плечо, успокаивая, и тут же убрал. — Просто пытался показать, насколько слабо я вижу. Ну а ты, маленькая обжорка, — Сакаки обратился к Хацуне, — ты у нас самая чуткая. Что-нибудь заметила сегодня ночью?
К удивлению Хиномии, Хацуне повернулась к Сакаки и зарычала.
— Вот так всегда, — притворно сокрушаясь, доктор воздел руки к небу. — Только я смотрю на молодую девицу, как на меня скалят зубы!
Хиномия почесал в затылке.
— Не обращайте внимания, — посоветовал Сакаки. — Это вопросы статуса. Звериного в Хацуне достаточно много, и она пытается установить здесь иерархию волчьей стаи. Ей так проще.
— Иерархию стаи? — не сказать, что после этих слов Хиномии стало что-то понятнее. Об оборотнях он знал мало. Несмотря на то, что охотился на них, убивал их и… И одно время спал с одним из них.
— Хацуне важно, кто вожак. Для неё это Ядориги, потому что они друзья детства. А я в данном случае, являюсь его конкурентом. В человеческом мире у меня выше статус и положение, Ядориги недавно стал послушником, он моложе и неопытнее. Хацуне чувствует эту двойственность и нервничает. Её волчице хочется, чтобы Ядориги был главнее.
— Как всё запутанно, — протянул Хиномия. — Я и не знал, что у волков такая иерархия…
— Она ещё сложнее. Просто мы, люди, склонны всё упрощать, — ответил Сакаки. — А по поводу… Ну, вы поняли… Следите за ним, кем бы он ни был, соглядатаем или охотником. И не волнуйтесь, в случае нападения, мы с ним справимся.
— Хорошо.
Он отошёл от доктора, ничуть не успокоенный. Однако происшествие с девицей Инугами направило его мысли в иное русло, и это было хорошо. Он не мог больше выносить этого таинственного взгляда в спину. От соглядатая тот исходил или, к примеру, от молодого Баррета. Кстати, церковник по-прежнему продолжал контролировать каждый его шаг. Хиномии даже периодически казалось, что у него на спине нарисована мишень, и Баррет мечтает разрядить в неё свои пистолеты.
Так что мысли об иерархии в стае казались ему не просто интересными, а спасали его от паники и раздражения — от того и от другого, по настроению. Но Хиномия не мог не задуматься: а как Маги воспринимал свой статус и статус Хёбу? И его, Хиномии, появление. И значимость его для Хёбу? И не понижал ли своим присутствием церковник Хиномия статус Маги, главы общины оборотней? Неужели тот воспринимал его, как… конкурента?
Правда, зачем гадать, если Хёбу оставил его и ушёл вдвоём с Маги? Да ещё и такими словами наградил напоследок… Людям людское, а зверям — звериное, — так сказано в одной библейской притче. До сих пор Хиномия не сильно обращал внимание на эти слова, однако сегодня вспомнил их и прочувствовал с особой остротой.
***
Их отряд пропустил пастухов с небольшим стадом овец, шедших с хутора в сторону горных лугов, и направился к городку. Отдых был окончен. Хиномия заметил, что Ядориги с Хацуне и Баррет остались сторожить телегу с гробами, не въезжая в город. Он не собирался спрашивать, отчего так, но ему неожиданно ответил Тим, видимо, заметивший его недоумение.
— Они ведут себя неспокойно, когда кругом слишком много людей, — доверительно сообщил он. — А уж как люди будут себя вести, если узнают о них… — он усмехнулся.
Хиномия кивнул. Он устал от всей этой компании. Ему хотелось хотя бы кратковременного одиночества. И подумать о том, чтопроисходит. Как вышло, что в Ватикане решили, что Хёбу непременно должен быть уничтожен. Да и как вообще они о нём узнали? В своём отчёте о происходящем в Карлине он о своём помощнике умолчал. Обыватели тех мест, где жил Хёбу — жил, смешно! разве может жить мертвец? — также скрывали о нём всяческую информацию. Максимум — слухи о беловолосом дьяволе, и Хиномия до сих пор помнил, с какой неохотой баронесса Каору говорила о своём бывшем женихе.
Он хотел побыть в одиночестве, чтобы обдумать, что ему делать. Действительно ли сможет он упокоить Хёбу Кёске, вобьёт ли кол в его сердце, или не сможет.
И тут Хиномия будто глаза раскрыл, словно прозрел: а вдруг его взяли в отряд лишь как живца, чтобы ловить Хёбу на него? Вдруг они как-то прознали об их… отношениях, и теперь надеются, что Хёбу не сможет им противостоять, что он — ха-ха — сдастся им без боя, пока Хиномия будет стоять в толпе охотников подле Ханзо, держащего клинок у его горла? Тогда ватиканских выкормышей ждёт неприятный сюрприз: Хёбу перед уходом ясно дал понять, что Хиномия не значит для него ничего. Он — только пища. Редкая еда. Хиномия не собирался заниматься самообманом и выдумывать то, чего не было, гадать, не лукавил ли Хёбу, когда прощался с ним, не пытался ли вызвать откровенное признание или, чего доброго, добиться отречения от церкви. Нет. Раз сказал, значит, сказал; Хёбу принял решение. Хиномия не стал его отговаривать. Точка.
Отдельным удручающим зрелищем было видеть спину молчаливого Маги, что ушёл за Хёбу по пятам, ни разу так и не обернувшись и не сказав ни слова против. Возможно, отсутствие Хиномии между ними двумя должно было ему понравиться, но плечи Маги показались понуро и скорбно опущенными. Он так и ушёл, переступив за порог сгорбленным. Жалел ли он? Наверное, Хиномия никогда уже этого не узнает.
***
— Остановимся здесь до ночи и поедем дальше, — скомандовал Ханзо, спешившись перед воротами конюшни постоялого двора.
Хиномия следовал за ним, неизменно лопатками ощущая один, а то и пару прикованных к нему взглядов. Даже в городке, в отряде следили за ним не менее пристально, чем на дороге. Ещё и этот взгляд Зверя со стороны… Хиномия закусил губу, нахмурившись. Он устал. Пожалуй, сейчас он впервые был рад приказу Ханзо. Отдыхать. О, после такой быстрой скачки отдыхать он готов не только день, но и всю ночь, и половину дня следующего!
Нет, обычно не в его привычках было лениться, отец Гришем вывел из него это пристрастие к праздной лени, но сегодня… Как раз сегодня…
В конюшню мимо него, застрявшего возле чересседельных сумок лошади, прошли сестра Мэри, Тим и доктор Сакаки. Неожиданная сонливость не оставляла Хиномию. Он даже встряхнул головой, стараясь прогнать душную пелену сна — это у него не получилось. Во дворе перед конюшней никого не осталось. Хиномия, пошатываясь, сделал шаг к воротам; поводья выпали из его разжавшейся руки, но лошадь всё равно покорно переступила копытами и пошла за ним. Ещё один шаг к конюшне — и внезапно какая-то сила повела его в другую сторону. Ноги зашагали сами. Вдоль стены конюшни, к забору, окружавшему весь постоялый двор, к сараю с навесом, где лежал на просушке разворошенный стог соломы. Должно быть, именно отсюда её брали для главного зала таверны, чтобы посыпать пол… Под навесом было темно. Под навесом Хиномию ждал…
Сквозь сон Хиномия удивился. Его преследователей было двое. И Маги — а он, наивный, думал, что именно Маги Широ следует за ним по пятам от самого дома — Маги тут не оказалось. Чужая сила прижала его к дощатому забору, распластав по нему и лишая движения. Что-то подобное Хиномия уже ощущал при первой встреча с Хёбу, когда тот обездвижил его и заставил стоять у стены в своём подземном склепе.
Вампир? А кто второй? Оба были в плащах с капюшонами. Да полно, разве вампиры способны выходить на свет?!
Теряясь в догадках, он не успел предположить что-то ещё: двое откинули капюшоны.
— Фудзиура? — удивлённо прошептал Хиномия. — И… Момидзи?
Момидзи кивнула и опустила руку, однако сила продолжила держать Хиномию у стены, не давая особенно шевелиться. Впрочем, он уже и не старался перебороть эту силу, ведь младшие последователи Хёбу были ему знакомы. Последний раз они виделись на прошлое Рождество, в приходе отца Гришема. Ещё до того, как Хёбу сказал ему… То, что сказал.
— Что вы здесь делаете? — спросил Хиномия, стараясь говорить по-прежнему негромко. Ему бы не хотелось, чтобы его спутники узнали о Момидзи и Йо.
— Давай, — шепнула Момидзи, обернувшись к Фудзиуре.
— Где Маги? — хмуро спросил тот, подступая ближе и поднимая голову. Непослушные рыжие вихры путаной копной окружали его голову. За год Йо прибавил в росте, но что-то в его сложении говорило, что парнишка не вырастет высоким. И его голос… Хиномия ощутил странное сожаление — его голос прозвучал хрипло. Неужели ломался?
— Мы потеряли его след на подходе к вашему приходу. Он совершенно точно должен был с тобой встретиться. Куда он отправился дальше?
— Маги? Я не видел его с прошлой весны, — ответил Хиномия, а сам со внезапной тревогой подумал, а не могли ли церковники из его отряда расправиться с ним ещё до того, как приехали к ним с отцом Гришемом в приход? Могли ли Сакаки, Хацуне или Ядориги учуять настоящего вервольфа и навести на него остальных?
— Ты не лжёшь, — задумчиво произнесла Момидзи. — Но Широ собирался к тебе…
— Зачем? А Хёбу?..
— Нам он этого не сообщил, — Момидзи мотнула головой, и что-то в её облике показалось Хиномии ненастоящим.
— Вас не должны быть здесь, — внезапно понял он. — Вам никто не разрешал покидать…
— Он исчез внезапно! Мы его ищем! — перебил его Фудзиура. Момидзи на него шикнула, но Хиномия уже услышал подтверждение своим словам. Итак, эти двое отправились по следам своего вожака без спросу. Куда смотрел Хёбу? Или он не вмешивался в дела стаи Маги? Хиномия слишком мало знал об их иерархии и порядках.
— Отпустите меня, — Хиномия дёрнулся, стараясь отойти от забора. В какой-то момент ему показалось, что сила Момидзи ослабла, но стоило ему шевельнуться, как он снова оказался распят на досках.
— Что за люди с тобой? — буркнул Фудзиура. — Они странные.
— Меня будут скоро искать. Отпусти меня сейчас же, — Хиномия мотнул головой. Он должен предложить этим двоим встретиться и поговорить, как нормальные люди. Но не знал, где можно назначить встречу хотя бы потому, что ему было неизвестно, какой городок или деревню их отряд посетит следующим. А в этом городке? Где-нибудь на центральной площади? Возможно, через пару часов он сможет незаметно покинуть свою комнату — при условии, что Ханзо снимет для него эту комнату. — Давайте после обеда встре…
Он не договорил. Из-за угла вышел Тим. Он выкрикнул: «Эй!» и мгновенно вскинул к плечу арбалет. Момидзи развернулась и резким взмахом руки швырнула в Тима что-то невидимое — арбалет качнулся, и стрела, что сорвалась с него, вонзилась в доски забора примерно на метр выше головы Хиномии.
— Стой, — крикнул Хиномия, не понимая, кого собирается остановить. Он всё так же не мог шевелиться.
Фудзиура зарычал. Нет, не так. Зверь в Фудзиуре зарычал угрожающе. Хиномия с каким-то священным ужасом увидел, как правая рука бывшего мальчишки из церковного хора начинает превращаться во что-то гротескное, с когтями и поросшее шерстью. Пальцы его скрючились. Йо согнулся под своим плащом, комкая подол на животе, и закричал.
Он закричал так яростно, что у Хиномии заложило уши. Это не был человеческий голос. Крик не был похож на вой или рычание вервольфа, он вообще ни на что не был похож. Так могла бы кричать баньши — громко, бесконечно долго и ужасающе.
Тим выронил арбалет, схватился за голову, пытаясь зажать уши ладонями, и выгнулся, откидываясь назад. Момидзи вновь взмахнула рукой — и беловолосый церковный послушник упал, всем телом ударившись о стену конюшни. Его прибило к ней, будто муху гигантской ладонью.
Хиномия увидел, как из конюшни выбегают Ханзо и Сакаки и что-то кричат: их рты разевались, но не было слышно ни звука. Фудзиура. Он каким-то образом управлял своим голосом, подавляя чужие голоса, подавляя…
Хиномия метнулся взглядом обратно к мальчишке и внутренне содрогнулся: новые способности давались тому явно нелегко. Отвратительное преображение затронуло уже обе его руки и горло — всё перевитое венами, жилами, которых нет в человеческом теле… Фудзиура упал на колени. Если он превратится здесь и сейчас, то явно не в волка, почему он не был похож на тех волков из стаи Маги, что атаковали Хиномию тогда, на землях барона Минамото? На ум пришли статуи гаргулий, что сидят на крышах церквей. Страшно, это было страшно.
Голова Фудзиуры мотнула в сторону, и стало заметно его искажённое лицо, когда Ханзо выкрикнул что-то и решительно выставил перед собой серебряное распятие, сорвав его с груди. Он осенил мальчишку крестным знамением и шагнул вперёд. Момидзи отскочила на шаг и попыталась ухватить Фудзиуру за плечо, поднять с колен. Ханзо пошёл вперёд решительно и быстро. Сакаки не отставал, держась за ним. Момидзи — во всей её позе сквозило отчаяние, и Хиномия ей чуть было не посочувствовал — попыталась одна отбиться от обоих церковников, сбить их с ног, как до этого Тима — молодой послушник по-прежнему лежал у стены конюшни, не шевелясь, — но у неё ничего не получалось. Внезапно Сакаки выхватил из рукава своей сутаны что-то блестящее и метнул вперёд. Момидзи отпрыгнула ещё дальше. Хиномия, если бы мог двигаться, мог бы напасть на неё сзади и схватить. Он пошевелился, и ему почти удалось освободиться, почти-почти… Момидзи обернулась — её глаза были расширены от страха, — и взмахнула рукой. Хиномию сжало, будто многотонной плитой. Доски забора, к которому он был с силой притиснут, внезапно затрещали, закрошились, переломились — у Хиномии было ощущение, что и кости его тоже трещат и крошатся, позвоночник хрустит и, как старое трухлявое дерево, хрустко лопается пополам. Он закричал от страха. Кажется, в спине всё-таки что-то сломалось, и он откинулся назад, теряя равновесие и падая.
Лёжа на спине, он слышал крики, беготню, — кричала Момидзи, — что-то ломалось и падало. Мимо, чуть не наступив на него, промчался Сакаки. Ханзо над ним остановился и процедил:
— Якшаешься с дьявольскими отродьями?
Хиномия отважно поглядел на выставленный ему в лицо крест и ответил, неловко ворочая языком:
— Они меня схватили. И пытали. Вы что, сами не видели?
Видимо, видел, потому что больше ни слова не говоря, опустил крест и отошёл. Вставать пришлось самому, никто ему и не думал помогать. Хиномия неловко приподнялся на локтях и, уже пошевелившись, догадался, что позвоночник у него в порядке, а боль — от переломленных пополам досок, что острыми концами впивались ему в спину.
— Что им было нужно? О чём они тебя спрашивали? — вновь подступился к нему Ханзо.
— Я не…
— Они тебе знакомы?
Хиномия тут же мотнул головой, отрицая:
— Нет. Не знаю их. Подошли двое, укрывшись в капюшонах. Спросили милостыню. Я отказал, у меня ведь нет средств. Тогда девчонка на меня напала…
Он врал, глядя Ханзо в глаза, и думал, что вот сейчас его обвинят во лжи и заодно в пособничестве. Раздались прихрамывающие шаги. К ним подошёл Тим, наконец-то очнувшийся и поднявшийся на ноги. У него кровь лилась у виска, пятная белёсые волосы. Хиномия поморщился, досадуя на Момидзи. Ну зачем она так?
— Он говорит правду, — сказал он, чуть не теряя равновесие. Ханзо поддержал его, поймав за плечо и позволяя на себя опереться. — Девчонка напала на меня точно так же, как на него.
— Сакаки их догонит.
Догнать-то догонит, — прикинул Хиномия. Но вот что будет делать потом? Крики внезапно раздались неподалёку на улице. Кричали отца Ханзо.
— Кажется, кого-то из них удалось схватить, — с удовлетворением сделал вывод Ханзо. Усадив Тима подле Хиномии на землю, он быстрым шагом отправился на всё приближающийся голос сестры Мэри.
— У тебя кровь, — сказал Хиномия, поднимаясь. — Пойдём, провожу в зал таверны. Пусть кто-нибудь промоет рану…
— Подожду, когда Сакаки вернётся. Он хорошо врачует такие царапины, — Тим криво улыбнулся. — Главное оторвать его от очередной юбки. Он церковник, конечно, но проповеди предпочитает читать в женском обществе.
***
Они поймали Фудзиуру.
— А он как мы? — спросила Хацуне, рассматривая связанного мальчишку, лежащего без сознания на земле. Рядом сооружали клетку для него, стальные прутья срочно спаивали друг с другом, тачка на колёсах стояла неподалёку. Кузнец с помощником раздували меха.
— Не думаю, не думаю, — задумчиво отвечал Сакаки, ходящий рядом.
Превращение Фудзиуры, так и не закончившееся, застряло на середине. Хиномия с опаской и с каким-то жалостливым чувством разглядывал изуродованное лицо, вытянутые кости черепа и скрюченные, слишком увеличенные для маленького тела, руки.
— Он же не останется таким? — задал он, наконец, волнующий его вопрос.
— Когда очнётся, то завершит переход или вернётся к человеческому облику, — ответил Сакаки. — Но это поразительно, знаете ли.
— Что?
— Сознательное превращение в таком юном возрасте… Ведь ему от силы лет семнадцать, а оборотень начинает сознательно управлять своей физической оболочкой в двадцать один — двадцать три года. Редко кто из них доживает до этого возраста, не сойдя при этом с ума. Обычно оборотни, что умирают от стрел и пуль охотников и церковников, — испуганные подростки.
Хиномия хмыкнул. Сакаки, кажется, всерьёз заинтересовался Фудзиурой, и не сказать, что это было хорошо. За мальчишкой ведь придут. Или Хёбу, или Момидзи. Хиномия знал, что своих Хёбу не бросает. А тогда… Что станется со всеми этими людьми? С этим городком? Он посмотрел на кузнеца, который, аккуратно подхватив решётку будущей клетки, положил её край на разогретые угли.
— Сейчас скобы приладим, — пробасил он, обращаясь к Сакаки. — Вам сплошную? Или этот будет… гм… выходить?
— Что? — не понял Сакаки.
— Дверцу, говорю, делать? Замок будете навешивать?
— Да, с дверцей и замком, — морщась, но через силу улыбаясь, ответил Сакаки. Хацуне сидела совсем рядом с Фудзиурой и мусолила во рту палец, разглядывая его когти на руках.
— Боюсь, с ним нас не поселят в таверне, — задумчиво сказал Сакаки. — Придётся ставить палатку за городом. Жаль.
— Почему?
— Ночи сейчас холодные, а я так мечтал выспаться на мягкой постели, — Сакаки потянулся, разминая спину. Мелькнули чётки, плотно обхватывающие запястья, и серебряный крест, покачнувшийся на серебряной цепочке.
— Не обязательно именно вам находиться с ним.
— О, нет, обязательно, — Сакаки скривился, будто съел чего-то горького. — Наш Ханзо сказал, что раз я не позволяю убить этого мальчишку на месте, то он будет находиться под моей охраной денно и нощно. Теперь я лично за него отвечаю. Можете себе представишь? Меня лишили нормальной еды, нормального женского общества, и всё из-за сострадания и любви к ближним своим! Что за несправедливость.
— Я бы тоже… — брякнул Хиномия. Осёкся, потом решился и продолжил: — Я бы тоже составил вам компанию. Не люблю эти скрипучие кровати в гостиницах, бельё, отдающее плесенью, и сомнительное женское общество.
— По-моему, вас больше отпугивает отец Ханзо, чем запах плесени, — проницательно заметил Сакаки. В его глазах засверкали смешинки. — Попробуйте поговорить с ним. Быть может, он позволит вам присоединиться ко мне.
Хиномия кивнул. Какое-то время они наблюдали за работой кузнецов, потом вдвоём подняли Фудзиуру и положили его на решётчатый пол, захлопнули дверцу и навесили на неё мощный замок с толстой дужкой, проданный им кузнецом же.
— Ему будет в ней не выпрямиться, — запоздало сообразил Хиномия, — когда они вдвоём погрузили тачку на взятую на время телегу, и Сакаки сел на козлы и завозился, подбирая повод. Пауза затягивалась. Потом, когда Хиномия уже было подумал, что ответа не дождётся, Сакаки сказал:
— Других в ордене и не бывает. Клетки рассчитаны на волка. Обычно они не превращаются обратно в людей.
— Вы говорите так, будто надеетесь…
— Что он снова станет человеком? — Сакаки посмотрел на Хиномию и отвернулся. — Что я встречу в лице этого мальчишки разумного оборотня? Я, конечно, помолюсь об этом, но серебро на всякий случай буду держать под рукой.
— Проводите меня до таверны? — попросил Хиномия.
— И даже побеседую с Ханзо о вас, — ответил Сакаки. — Не с Барретом же мне вести беседы этим вечером. Он только о своих огнестрельных пистолетах и может говорить. А Хацуне. Можете себе представить? Однажды я попытался погладить девчушку по голове, а она чуть не оттяпала мне руку. Зубами, представляете?! Ох, и остры они у неё! Хвала отцу небесному, что Ядориги оказался поблизости и спас меня из пасти чудища.
Хиномия, посмеиваясь, шёл рядом с телегой, слушая добродушную болтовню Сакаки. Доктор был хорошим человеком, очень хорошим. С ним приятно было иметь дело. И остальные церковники ему доверяли, а, может, и уважали даже. Ведь иначе почему Ханзо, выслушав просьбу Хиномии, пусть нехотя, но кивнул, разрешая ему ночёвку в лагере за городом.
— Тогда отправьте Баррета сюда, пусть хоть ему достанутся блага цивилизации и человеческого общения, раз ты их не ценишь, — проворчал Ханзо напоследок. Хиномия лишь кивнул, изображая почтительное послушание, и заставил себя промолчать. Вторая хорошая новость за сегодня: в лагере вместе с ним не будет и Баррета! Воистину, он слишком ревностно исполнял приказание следить за ним, не спуская глаз. Под следящим взглядом этого послушника Хиномии кусок в горло не лез.
***
В лагере, разбитом на пустыре за городком, кашеварил Ядориги. Никого другого Хацуне не подпускала к котелку с едой.
— Ничего страшного, я не претендую! — говорил Сакаки, размахивая двумя пустыми мисками, когда Хиномия подошёл к ним. — Пускай сперва наша девочка поест!
— Хацуне! Нельзя! — прикрикнул Ядориги и уже более спокойным голосом начал объяснять: — Это у волков сперва ест вожак, а после него — более низшие по статусу члены стаи. А у людей сперва следует накормить слабых и больных, а сильные едят в конце. Давайте миски, доктор Сакаки, вашего подопечного нужно накормить первым.
— Он уже очнулся? — спросил Хиномия, с любопытством поглядывая на палатку Сакаки. Клетка с Йо стояла там, защищённая от ветра и солнечного света.
— Делает вид, что без сознания, — Сакаки покачал головой. — Кстати, позволите? — спросил он, поднеся руку к запястью Хиномии.
— Да сколько угодно, — ответил он, не подумав. Он понимал отчасти, почему Хацуне не хотела, чтобы доктор прикасался к ней. И хотел показать, что его наоборот способности доктора ничуть не смущают. Тонкие пальцы лишь слегка коснулись его кожи и сразу отдёрнулись.
— Вы всё-таки солгали, — произнёс доктор удовлетворительно. — Вы с ним знакомы.
Отпираться было бессмысленно, и Хиномия ответил:
— Только отчасти. Я знал его недолго, когда он был ещё человеком. Когда же его забрали… — он пожал плечами. — Теперь я не знаю, кем он стал.
— Пойдёмте ко мне? — предложил Сакаки, протягивая ему вторую миску, наполненную Ядориги мясным рагу, — расскажете мне его историю?
— При нём же?
— Пускай это будет частью терапии. Мальчик мне не доверяет. Так, может, увидев вас, доверится больше.
— А вы? — запоздало опомнился Хиномия, запустив ложку в миску с рагу.
— Нет, — мотнул Сакаки головой. — У меня личный пост.
Хиномия покивал, подавая знак, что понимает. Он не смог припомнить, видел ли он вообще, как ел Сакаки вчера в таверне и в дороге. Возможно ли, что он якобы постился потому, что человеческой еде предпочитал еду оборотней, сырое мясо или кровь? Подозрения Хиномии утвердились, когда Сакаки добавил:
— Трудно ужиться со своим внутренним монстром.
Не просто же так он носил все эти ограничители из серебра на своём теле! Да что за монстр сидел у него внутри, в таком разе?
Хиномия задумчиво жевал пищу прямо на ходу, вспоминая, каким большим волком предстал перед ним Маги Широ в их первую встречу. Сакаки, судя по возрасту, вполне мог быть зверем не менее крупным и сильным, — чувствовал он откуда-то.
— А вы чистый оборотень или в вас всего лишь примесь их крови, как в остальных? — закинул Хиномия удочку.
— В оборотничестве нет ничего чистого, — пробормотал Сакаки, первым проходя в палатку.
— Я имел в виду…
— Я понимаю. Нет. Я не как они. Своего зверя я не выпускал много лет.
Миску с рагу и деревянной ложкой Сакаки осторожно просунул между прутьями клетки, стоявшей у самого входа. Фудзиура лежал в ней, по-прежнему не шевелясь. Хиномия помнил, что Сакаки сказал, будто тот притворяется. Ну что ж, запах еды затруднит ему актёрскую игру.
Из своего сундука Сакаки достал полотняный мешочек с сухими галетами, взял пару, остальное убрал. Один сухарь предложил Хиномии:
— Угощайтесь, это вместо хлеба. Я стараюсь не есть мясной пищи. В походе не всегда удаётся придерживаться собственных привычек, но…
Но хотя бы он не ест сырого мяса, — с облегчением понял Хиномия, принимая сухарь и благодарно улыбаясь. Запив свою галету водой из фляги, Сакаки уселся поудобнее.
— Начинайте, — предложил он.
И Хиномия начал.
— Фудзиура Йо был сиротой, его родители умерли от болезни во время эпидемии, а сам он воспитывался в церковном приюте и пел в тамошнем хоре, — начал он, искоса поглядывая на клетку. — Он часто сбегал из приюта и со служений, болтался по городу и выпрашивал у незнакомцев мелкие монеты за мелкие услуги. Однажды мне довелось слышать, как он пел церковные псалмы. Говорят, ангелы не смогли бы лучше восхвалить господа, чем он. Это не мои слова. Увы, встреча со мной оказалась для мальчика фатальной. Его убили в столкновении с монстром-вампиром, терроризирующим город.
— Убили? — переспросил Сакаки.
— Он умер, потеряв много крови, — Хиномия кивнул. — Вокруг были монстры. Вампиры и оборотни. Его похитили и держали в заложниках, чтобы заманить меня на старое городское кладбище. И когда я туда явился, Фудзиура Йо умер на моих глазах. Я ничего не мог сделать. — Хиномия снова вспомнил своё состояние беспомощности, когда Хёбу сказал ему, что мальчик не выживет. Вспомнил свою бессильную ярость, когда был вынужден выбирать, позволить ли монстрам превратить его в монстра или отогнать их от его тела и тем самым убить его окончательно.
— Вас что-то гнетёт, — сказал Сакаки и взял его за руку. Его пальцы были прохладными. Рукава сутаны, которые он поддёрнул во время еды, сейчас совершенно не скрывали запястий, скованных гематитово-серебряными чётками-браслетами. На коже были застарелые ожоги, должно быть, его внутренний монстр заживлял их снова и снова, но серебро жгло кожу опять и опять, зачем Сакаки обрёк себя на эту нескончаемую пытку?
— Был выбор, — через силу выдавил из себя Хиномия, — спасти его бессмертную душу или сохранить земную плоть. И этот выбор предложили сделать мне.
— Вы считаете, что убили его сами, — сказал Сакаки утвердительно.
— Было бы правильнее, если бы его душа освободилась. Но я не мог. — Хиномия опустил взгляд в пол. — Он так красиво пел…
Неожиданное движение и громкий рёв над ухом заставили его вскочить, уронив пустую миску наземь. Загремели прутья клетки, когда в них ударились бугристые мышцами руки.
— Врёшь! Пр-р-редатель, ты всё вр-р-рёшь! — прокаркало существо, оглушая их с Сакаки своим голосом. — Пустите меня отсюда! — суставчатые пальцы схватились за прутья, старательно отжимая их один от другого, но металл выдержал, клетки у церковников были сделаны на совесть, да и кузнец сковал их вместе хорошо.
Сакаки приблизился к клетке и дотронулся до металла.
— Будешь вести себя плохо, и я надену на тебя…
Фудзиура закричал, и голос Сакаки потонул в зверином рёве, пронзающем сердце, кости, разум насквозь. Хиномия схватился за голову, тщетно стараясь заткнуть свои уши. Звук, казалось, ввинчивался ему прямо в затылок.
— …ты знаешь, что я это сделаю. И Момидзи не придёт, — услышал он окончание фразы доктора. Сакаки ещё и читал его, дотрагиваясь до металлических прутьев!
— Что вы с ней сделали? — рявкнуло существо в клетке.
— Она сбежала, — ответил Сакаки.
Существо в клетке сделало неловкий оборот вокруг своей оси. Толкнуло ногой миску с рагу, и то разлилось по полу. Сакаки и виду не подал.
— Выпусти меня, — потребовал Фудзиура.
— Нет. Ты непослушный. Ты причинишь беду себе и другим.
Фудзиура опять бросился на прутья, и клетка загремела и качнулась.
— Намордник с кляпом, серебро, не забыл? — быстро проговорил Сакаки. — Они у меня и правда есть. Специально для таких, как ты. Маленьких непослушных оборотней.
— Я не маленький, — пробасило существо. Да уж, величиной с огромного волкодава, но с руками, мускулистыми и покрытыми редкой рыжей курчавой шерстью, — его никто никогда не назвал бы маленьким.
— Перекинься в человека, — потребовал Сакаки. — Я хочу говорить с ним.
— Я есть суть одно! — заревел Фудзиура, но недостаточно громко, чтобы снова хвататься прикрывать уши.
— Заодно и посмотрим, так ли это.
— От тебя воняет болезнью. Ты полутруп.
— Отлично, — Сакаки и в самом деле удовлетворённо улыбнулся.
— А он — предатель, — продолжило существо, кидая на Хиномию злобный взгляд.
— Он тебя не предавал.
— Он сказал, что меня убили! Но на самом деле меня спасли! Уж он-то должен понимать, раз общался с… — Фудзиура осёкся, а потом снова схватился за клетку, потрясая пруты: — Что они сделали с Маги? Почему они оба ушли?
— Кто ушёл? — обманчиво мягко спросил Сакаки.
Хиномия пошевелился — оказывается, он замер в ожидании, что сейчас Фудзиура расскажет правду о его отношениях с вампиром, и ощутил облегчение, когда этого не произошло.
— Не важно. Это тебя не касается. — изуродованное неполной трансформацией лицо Фудзиуры скривилось в странной гримасе. Жалости? Сострадания?
— Забавно. Об этом я тоже не могу прочесть, — пробормотал Сакаки, обращаясь к Хиномии. — Стоит такой же блок, как и на вас. Ну что ж. — Он заново обернулся к Фудзиуре. Похоже, новый знакомец полностью завладел его вниманием. — Будешь перекидываться обратно? Если мы договоримся, то я принесу тебе ещё еды.
— Мне не нужно ваше хлёбово!
— Зря ты так говоришь. Вполне вкусная еда. С мясом. Хиномия ел. Вкусно же было?
— Вкусно, — подхватил Хиномия. — Можете принести ещё одну порцию якобы для него, а съем я.
Фудзиура зарычал.
— Идиоты. Меня так не обманешь.
— Большая масса требует большего расхода сил и энергии, — с деланным равнодушием ответил Сакаки. — Если ты хочешь вскорости ослабнуть и потерять сознание от голода, то пожалуйста. Когда появится возможность бежать, у тебя просто не будет сил это сделать.
— Возможность бежать? — повторил Фудзиура.
— Возможности есть всегда, — Сакаки пожал плечами и отвернулся.
Обратная трансформация тоже шла у Фудзиуры с трудом. Он был очень уязвим в этот момент, — понял Хиномия. Возможно, ещё и поэтому он так неохотно на неё согласился. Лишь когда его припёрли к стенке угрозами, обещаниями и едой. Тело Фудзиуры плыло, менялось, корчилось от физических перестроек костей и мышц. Сакаки не смотрел. Хиномия заметил, как одинокая жилка бьётся у его виска, а дрожащие пальцы держатся за браслет с серебром. Так откровенно, так явно! В тот момент все чувства Сакаки можно было прочесть, как раскрытую книгу. Хиномия благоразумно держал рот на замке. Это были штучки оборотничества, он в них не разбирался. Его вампирская природа позволяла чувствовать их, но понимать — нет.
После превращения в человека Фудзиура не смог стоять на ногах, но не потому, что клетка не подходила ему по высоте, а потому, что сил выпрямиться у него просто не было. Он опустился на решётчатый пол, даже не пытаясь улечься поудобнее. Сакаки повернулся и без малейшего страха запустил руку в клетку, чтобы взять миску из-под пролитого рагу.
— Я скоро приду, присмотрите пока за ним, — попросил он, похоже, действительно взяв на себя заботу о Фудзиуре. Как только доктор вышел, Фудзиура начал говорить:
— Маги отправился за стариком… За Хёбу. Почему тот ушёл, я не знаю. Он с прошлой весны стал нелюдимый, неразговорчивый. Подолгу пропадал в одиночестве. Уходил на два-три дня, ночевал в склепах, но потом всегда возвращался к нам. А потом как-то раз пропал, и всё. Маги отправился за ним, но его всё не было, не было… Мы с Момидзи решили найти тебя.
— Я их уже очень давно не видел, — подумав, ответил Хиномия. Ничего страшного не будет, если он ответит. — Я даже не знал… Ничего этого.
Фудзиура тоскливо вздохнул.
— А мы-то думали, ты для него что-то значишь.
— Я просто еда, — ответил Хиномия, взявшись за прутья клетки. — Разве я могу для него что-то значить?
Фудзиура посмотрел на него проницательным взглядом и ничего не ответил.
О приближении Сакаки возвестил звук его шагов. Хиномия успел отойти от клетки и как раз уселся на походный табурет, когда полог палатки распахнулся, и Сакаки с миской для Фудзиуры вошёл внутрь.
— Еду пришлось добывать с боем, Хацуне её не отдавала и не слушалась даже Ядориги. Ему пришлось дать ей кость! И только тогда она позволила подойти к котелку. Воистину, когда Ханзо нет рядом, эта девица ведёт себя преотвратно!
Осторожно наклонив миску, чтобы та прошла между прутьями, он поставил её подле Фудзиуры и произнёс:
— Теперь ешь.
— Когда вы меня отпустите? — спросил тот.
Хиномия цокнул языком, а Сакаки ответил:
— Мы будем бороться за тебя с Ханзо не для того, чтобы дать тебе свободу, — этого он не приемлет вовсе, — а ради того, чтобы сохранить тебе жизнь. Что будет дальше, посмотрим. И вообще, даже если бы я захотел отпустить тебя, то не смог бы. Ключ от замка твоей клетки у него.
Фудзиура хмыкнул. Почти без перехода Сакаки обратился к Хиномии:
— Скажите, вы ведь играете в шахматы?
— Я не очень хороший игрок, — удивился вопросу Хиномия.
— Не волнуйтесь, я тоже не гроссмейстер. Но нам как-то нужно скоротать время до наступления ночи, а раз здесь нет нормального женского общества… Не Хацуне же считать представительницей такового… То не молитвы же нам читать?
— Пожалуй, вы правы, — согласился Хиномия. Хотя оговорка насчёт женского общества и покоробила его, он сделал вид, что не придал ей значения. — Давайте сыграем.
— Что, серьёзно? Будете, как старичьё, сидеть тут и играться? — прорезался вдруг голос у Фудзиуры. Спокойно и тихо он смог съесть всего пару ложек рагу, и оно, видимо, придало сил его языкастости.
Сакаки порылся в дорожном сундучке, что стоял в углу палатки, и выудил оттуда странного вида сбрую. Кожаные ремни с металлическими пряжками и заклёпками. В металл было добавлено серебро, — почувствовал Хиномия.
— Это надевается оборотню на голову, — сообщил Сакаки, выкладывая ремни перед клеткой. — Обрати внимание на это… — мало того, что серебро, оно ещё и выковано было в форме креста. Если бы ремни надели на голову Фудзиуры и затянули плотно, то крест прижал бы его губы, не позволяя открывать рот.
Фудзиура зарычал так грозно, что у Хиномии зачесался загривок. Захотелось вздыбить несуществующую шерсть на нём и зарычать в ответ.
— Варварский способ заставить оборотня подчиняться, — сказал доктор. — Поэтому, может быть, ты просто помолчишь?
Он оставил ремни лежать возле клетки, а сам преспокойно вернулся к сундуку и на сей раз выудил из него походный набор шахмат. Простенькие фигурки были вырезаны из сосны, и Сакаки принялся споро расставлять их на доске, даже не взглянув больше в сторону пленника. И хоть он и жаловался насчёт Хацуне, всё-таки некие воспитательные навыки у него были. По крайней мере, Фудзиура, внушившись видом серебряного креста, больше не говорил ничего, а Сакаки того и нужно было.
Они вполне неплохо провели время за игрой, и Хиномия, хоть и не был семи пядей во лбу, но всё же сумел раз выиграть, а остальные партии они с Сакаки играли так долго, что последнюю заканчивали уже в полной темноте. Хиномия не сразу сообразил, что доктор неплохо различает в этой самой темноте очертания фигур. А когда понял, то его рука замерла над доской.
— Уже ночь, — пояснил он, отвечая на немой вопрос Сакаки. — И темно.
Фудзиура уже давно прикончил своё рагу и теперь спал, улёгшись прямо на прутьях, проигнорировав одеяло, которое ему положили внутрь.
— Мы скоро закончим, — ответил Сакаки, передвигая свою фигуру. Он играл чёрными.
— Но ваше зрение…
Сакаки пожал плечами.
— Как и ваше. Не волнуйтесь, Ханзо здесь нет.
Хиномия улыбнулся немного кривоватой улыбкой. Он всё время забывал, что доктор — тоже не человек. Слишком уж обычно он себя вёл.
***
В палатку к себе он пришёл, когда на небе уже появилась луна. Ущербная, тонкая, она почти ничего не освещала. Возможно, усыплённый темнотой и тишиной, опустившейся на их маленький лагерь, Хиномия непозволительно расслабился, потому что когда понял, что в палатке его ждут, не успел среагировать вовремя. Возле его горла оказались звериные когти. Он смог лишь тихо вздохнуть и — задержал дыхание, не подав и звука.
За спиной довольно заворчали.
— Маги? — спросил Хиномия, чтобы удостовериться. На самом деле, он уже знал ответ: да, Широ Маги. Здесь, в его палатке, среди послушников церкви, среди серебра и распятий, среди гробов с пленными вампирами. Оборотень дикий, сильный и непокорный.
— Твои тебя искали, — шепнул Хиномия. — Момидзи и Йо. Теперь Йо схватили. Почему Хёбу допустил…
Когти уткнулись ему в горло, грозя проткнуть кожу, и Хиномия благоразумно заткнулся.
Маги шевельнулся позади, шелест его волос показался шорохом листьев. Хиномия не представлял, что творится у него за спиной, в какой форме стоит там Маги. Он не оборачивался; слишком уж однозначно говорили когти у его горла: «Не шевелись».
— Такой беспечный и уязвимый сейчас. Как легко было бы с тобой покончить, — негромким рокотом прорычал Маги ему на ухо. Хиномия скрипнул зубами. Он мог бы сказать, что подпустил его к себе и не поднял тревогу только потому, что считал Маги своим другом, доверял ему… Но не успел, услышав: — Но ты ему нужен.
— Разве? — только и смог выдавить Хиномия. Он сглотнул, и когти слегка отодвинулись от кожи. — Я этого не заметил.
Маги не ответил, но пошевелился снова. Хиномия против воли представил, как из змеистых волос и клубов тьмы вырисовывается, проступает жилистая фигура за его спиной. Если Фудзиуре было трудно менять форму, то Маги делал это без усилий, становясь то волком, то облаком тумана, то клубками змеящихся жил — кем угодно, — без особого труда. После неожиданной частичной трансформации одежда Фудзиуры превратилась в лохмотья. Интересно, что сделал со своей одеждой Маги для того, чтобы прийти сюда? Разделся заранее? Или он знал какую-то тайну, позволявшую одежде на оборотнях оставаться целой?
— Пока ты нужен милорду, я не могу тебя убить, — прошептал Маги. Его окутывал запах звериной шерсти, мха и листьев — несмотря на то, что в округе не было крупных деревьев, а растительность была представлена в основном вереском, он всё равно пах лесом.
— А ты хочешь… меня убить? — Хиномия, облизнув губы, понял, что встал на опасный путь. Дразнить дикого оборотня не просто глупо, а безнадёжно глупо. Особенно в том случае, если он держит когти у твоего горла. Если бы он мог добраться до своих пистолетов, их разговор мог бы пройти по-другому.
Маги медлил, не отвечая. Должно быть, он не любил говорить очевидное. Хиномия… вздрогнул, ощутив, как зубы — мелкие человеческие зубы, — прикусили его шею сзади над отстоящим воротником сутаны. Не желая того, он почувствовал дрожь, сбежавшую от места укуса вдоль позвоночника. Прикосновение языка, по-звериному зализавшего место укуса, послало дрожь ещё дальше, заставив её угнездиться где-то в районе желудка.
— Маги!.. — позвал он громким шёпотом. Тело его предавало, и из-за его коварного предательства Хиномия ощутил панику.
— Я бы выдрал из тебя хребет вот этими самыми руками, — прошептал Маги, — если б мог. — Этими самыми руками он обхватил Хиномию поперёк груди и живота, заставляя тесно прильнуть к своей собственной груди. Хиномии показалось, что у него отнялись ноги. Он перестал воспринимать слова Маги как угрозу. И соображать связно, и говорить сделалось неимоверно трудно.
— Они… — заставил он себя говорить, — они хотят убить Хёбу. Мне передали приказ. Он убивает людей. На юге. Они хотят, чтобы я послужил приманкой и убил его сам. Маги, что происходит? Почему он стал убивать людей? Что с ним творится?
— Хёбу никого не убивал.
— Но церковники не будут просто так…
— Просто так — нет. Но Хёбу тот, кто он есть. Для вас, церковников, достаточно того, что он может пить кровь, — говоря всё это, Маги не отпускал его из объятий, продолжая прижимать к себе. Хиномии было и хорошо, и плохо, и он уже не понимал, чего хочет: чтобы его отпустили, или прижали сильнее и сделали что-нибудь ещё. Что-нибудь. Он задрожал в руках Маги. — Ты такой же, как они, — прошептал Маги ему на ухо, близко склонившись. Волосы защекотали шёку, шею, Хиномия выгнулся струной, — хочешь его убить, — низкий голос казался шершавой ладонью, идущей против шерсти; прикосновение её было желанно, но тревожило.
— Нет, — выдохнул Хиномия, сопротивляясь наваждению. — Не такой же. Не хочу. Не надо… Не причисляй меня к ним.
Маги вздохнул, и в этом вздохе почудился угрюмый вопрос.
— Я знаю, какой он. И не хочу его смерти.
Внезапно ему вспомнилось, как они расстались. Хёбу сказал, что всего лишь питался от него, и ушёл. Кого он… хотел обмануть?
— Тогда почему ты с ними? — спросил Маги. Он отошёл, отпустил, и Хиномия, почувствовав неодолимую слабость — будто его бросили снова, — сел, как упал, прямо на полотняный пол палатки. Маги остался стоять, возвышаясь над ним. В брюках, до пояса обнажённый. Хиномия постарался не смотреть на него, хотя вид его и искушал это делать. Волосы Маги слабо шевелились в воздухе, словно змеи. Жутко и завораживающе.
— Я с ними потому, что это приказ. Мой долг подчиняться приказам, — он говорил, отвернувшись, и вздрогнул, когда Маги присел на корточки возле него. Хиномия машинально повернул голову и посмотрел ему в глаза, тёмные и бездонные.
— Я тоже хочу тебе приказать, — низким рокочущим голосом сообщил он. — Выполнишь?
«Но ты мне никто», — хотел было сказать Хиномия, но не сказал. В горле что-то сжалось.
— Сними крест, — продолжал Маги, прикоснувшись к его груди.
Хиномия сглотнул комок, стоящий в горле, и медленно поднял руки. Он снял распятие через голову. Просто украшение, атрибут, ничего страшного не будет, если он отложит тревожащее Маги серебро в сторону. Если бы он хотел прикончить его, то сделал бы это даже с распятием. Да ещё бы и в глотку ему его запихал. Маги силён, что ему какой-то там крестик.
Как только крест был снят, Маги опустился на колени, и Хиномия снова ощутил головокружение, вдыхая запах звериного мускуса и лесной прохлады. Когда рука с сильными пальцами сжала его горло, он только втянул в себя воздух и прикрыл глаза. Он хотел сказать о Йо Фудзиуре и о том, у кого хранится ключ от замка его клетки, а потом понял, что Маги и так это знает. Неужели он бы не почувствовал своего соплеменника? Наверняка знает, но по каким-то причинам остаётся с ним, а не идёт на выручку к мальчишке.
Его сутана распахнулась, словно сама собой, и по груди скользнули волосы Маги, оглаживая его кожу и струясь по ней. Хиномия повёл плечами, и ткань спала с них, как простой плащ. Руки застряли в рукавах, и он поднял их, стряхивая ненужную одежду. Хиномия хотел всего лишь прикоснуться и, повинуясь своим желаниям, повёл рукой, по шее Маги и затылку, а потом пальцы его с нажимом спустились к загривку, будто он действительно гладил дикого зверя по шерсти. Зверь коротко рыкнул, и запястья Хиномии охватили жёсткие путы. Одно молниеносное движение, — и он всего лишь пленник со связанными за спиной руками.
— Но я так не хочу, — пробормотал он.
— Я так хочу, — ответил Маги, по-прежнему не поднимаясь с колен, но умудряясь при этом нависать над ним.
Ему это было… что? нужно? Это вопросы лидерства в стае? Это нужно Маги-волку? Подчинить его? Безумные и дикие предположения пронеслись у Хиномии в голове. Он перестал пытаться разорвать свои путы и вместо этого потянулся к Маги лицом, приблизившись губами к его щеке. Глупый жест, смешной, они же не любовники, чтобы… Это Хёбу всегда хотел его — его крови, аМаги всего лишь был послушным помощником, распаляя и возбуждая, кого прикажут…
Маги потёрся щекой о его щёку, слегка царапая кожу своей бородкой, Хиномия прикрыл глаза, стараясь унять участившееся дыхание. Всего лишь послушный помощник, ничего более. Внезапно губы Маги скользнули по его подбородку и ниже, вжимаясь в шею, раскрываясь, засасывая тонкую кожу. Ощутив прикосновение острых зубов, Хиномия содрогнулся. Он не был готов к подобному, только и всего. Его вовсе не возбуждали такие ласки, он не хотел, чтобы его ласкали — подобным образом или каким-либо другим. Маги одобрительно заворчал, и этот звук напомнил урчание большого кота. Хиномия задрал голову, обнажая шею для его зубов. Ему не нравилось подобное. И… хотелось, чтобы Маги продолжил.
Маги заворочался рядом, стараясь прижаться ближе, рыкнул, должно быть, понимая, что не может добиться в палатке на земле большей свободы и близости, потом снова прильнул губами к его шее, уже ниже, почти у самого основания плеча — там всегда пил Хёбу, и это место надёжно скрывал воротник сутаны, — вдохнул, словно ему было важно запомнить его запах, задержал на коже губы, нежно лаская, целуя, — Хиномия задрожал, — а потом всё же укусил. У него не было вампирских клыков, способных погрузиться в вену, но боль, которую Хиномия ощутил, вскричала, будто Маги дошёл в своём укусе до кости. Он всего лишь судорожно выдохнул. Любовники так не ласкают друг друга. И тем не менее, другой ласки ему было не нужно.
Когда Маги опрокинул его навзничь, Хиномия легко упал. Связанные руки натянули путы, но те не поддались. Спина выгнулась; лежать связанным было неудобно. Маги принялся расстёгивать его брюки и стаскивать их, теребя пояс. Хиномия не останавливал его, ему не хотелось останавливаться. Он был будто околдован, послушен, подчинён.
Когда Маги опустился рядом, вжимаясь в его тело своим и перекатывая на бок, Хиномия и словом возразить не подумал. Он ощутил, что возбуждён. Болезненное возбуждение наполняло его всего, он знал теперь, что Маги не оставит его, что он хочет довести начатое до конца не менее, чем он сам. Почувствовав глухое рычание в его груди, он снова выгнул шею, подставляя горло и принимая жёсткий фиксирующий укус. Будет ли там к утру синяк, или регенерация справится с ним, Хиномии было уже всё равно. Маги обнажился полностью, его литое мощное тело прижалось к нему, и пальцы… Хиномия всхлипнул, ощущая, как жёстко и неумолимо раскрывали его пальцы, раздвигая непослушную, неподготовленную плоть. Укус стал сильнее, кажется, зубы всё-таки прорвали кожу, Хиномии показалось, что он чувствует запах собственной крови. Боль в шее отвлекала от другой боли, от нывших выгнутых плеч, от растянутости плоти, от медленных толчков, каждым из которых Маги подчинял его себе, входил в его тело, приближаясь к полному единению с неумолимостью, присущей дикому зверю.
И дикий зверь замер, как только полностью погрузился в его тело. Хиномия дышал с присвистом, коротко, перенося и терпя боль, которая окружала его, словно вода, глубокая и тяжёлая. Внезапно свободны стали руки, и Маги провёл ладонью по его плечу, оглаживая и ощупывая. Хиномия пошевелился, и жёсткие пальцы схватили его за предплечье. Давая понять, что не сбежит, Хиномия замер, а потом вжался в Маги плотнее, внутри принимая его глубже, глубже раскрываясь перед ним. Маги впечатал пальцы в его плечо, охватывая мёртвой хваткой. Судорожные движения бёдрами затопили Хиномию жаркой агонией. Они причиняли боль, на излёте переходящую в сладко тянущее удовольствие. Он так хотел избавиться от этой боли, и так хотел, чтобы она его не покидала. Он ощутил жадность, собственную жадность к чужой плоти и её прикосновениям. Поймав короткий рваный ритм, он вторил ему движениями своих бёдер, глубже и полнее его принимая. Маги зарычал и оставил его руку, схватывая его под живот и наваливаясь сверху. Хиномия ощутил, как что-то яростное всполыхнуло у него в груди. Опираясь об пол одной ладонью, другой он обхватил свою плоть, Маги ведь не позаботится о нём, весь во власти своих звериных инстинктов.
Широко раскрытые бёдра прижались к его бёдрам, и Хиномия подался вверх, потираясь о них, пропуская в себя, раскрытого и распалённого. Мощный толчок заставил его потерять равновесие и упасть ничком, рука у Хиномии подвернулась, он разочарованно застонал. И вскинулся, когда чужие пальцы подобрались к его паху, безошибочно обхватили изнывающую плоть. Маги втолкнулся в него вновь, склонился к шее и снова впечатал в неё свои зубы, фиксируя Хиномию на месте. Боль от очередного укуса сплелась с ощущением пальцев на его чувствительной пылающей коже. Хиномия выгнулся, сотрясаемый мелкой дрожью острого удовольствия. Он едва успел зажать себе рот, выстанывая свой экстаз. Сдержать его молча не было сил. Казалось, на него накатывала волна агонии, порождавшая следующую и следующую — и так без конца… Маги догнал его мощными движениями бёдер и сомкнул на его шее зубы с такой силой, что у Хиномии перед глазами вспыхнули звёзды. Звериный рык, задавленный в чужой глотке, протяжно зарокотал над ухом. Их безумное соитие свершилось. Хиномия содрогнулся, ощущая, как горячо и влажно распускается у него внутри чужое семя.
Маги отстранился, отодвинулся, оставляя его всего мокрого, дрожащего, вспотевшего. Хиномия обернулся, оглядываясь. Что он хотел и страшился увидеть в его лице? Торжество? Сытое довольство? Обычные человеческие эмоции? Их не было.
Маги легко, одним движением руки, перевалил его на спину, огладил им же искусанную шею, приблизил к ней лицо. Потом точно так же, близко, проводя пальцами по груди и животу, обследовал его тело. Волосы следовали за ним, щекотно шелестя. Хиномия неловко прикрыл ладонью свой пах, не дозволяя себя видеть. Маги не обратил на это ни малейшего внимания, отодвинулся, похоже, удовлетворившись осмотром. Встал и быстро нашёл свои брюки, принялся облачаться. Хиномия поискал взглядом свою сутану, а потом сообразил, что лежал на ней, скомканной и вывернутой наизнанку.
— Я буду следить за тобой, — сказал вдруг Маги, опять оказавшись слишком близко. Он буквально навис над ним, будто говоря: «Ты теперь мой».
Хиномия вздёрнул подбородок, но Маги и на это не обратил внимания.
— Если ты причинишь ему вред, я тебя уничтожу, — продолжил Маги. Слишком близко. Его губы почти касались его лица. Почти. Хиномия зажмурился, прогоняя искушение растоптать всё своё оставшееся достоинство в прощальном поцелуе. Маги его не заслу…
Пальцы коротко прикоснулись к его горлу, и Хиномия выдохнул затаённый в груди воздух, не сумев подавить дрожь. Это было лучше. Лучше поцелуя. Маги был создан не для человеческой любви, а для нечеловеческого обладания.
Когда Хиномия открыл глаза, в палатке кроме него никого не было. Его снова бросили одного, но теперь он ощущал почти что счастье — да, неполное, да, исковерканное опасностью, кровью и жестокостью, но оно казалось ему ближе и понятнее, чем все человеческие отношения и разговоры. Зверь в Маги не лгал: он будет следовать за ним. Потому что Хиномия важен для Хёбу. Убить его? Нет, теперь Хиномия понял, что не сможет убить Хёбу Кёске. Скорей всего, прикончат его самого: или Ханзо с послушниками за то, что он откажется спустить курок, или Маги — если по какой-то случайности Хиномия всё же причинит вред его милорду. В любом случае, ощущая предельную ясность в предстоящем развитии событий, Хиномия не испытывал ни малейшего колебания или сомнения. И тем был счастлив. Возможно, в его крови всё ещё гуляли отголоски перенесённого блаженства, — впервые за долгое время, — возможно, они каким-то образом притупляли сложившуюся картину будущего, что ему предрешалось, и только потому оно его не пугало. Какова бы ни была причина, Хиномия был спокоен. Теперь — уже спокоен. Ничего лишнее его больше не волновало.
========== Часть 3 ==========
Утро началось с криков и ругани, удивительно крепкой и громкой для лагеря, в котором ночевали церковники. Сквозь сон Хиномия слышал, как Хацуне гонялась за доктором Сакаки, а Ядориги пытался урезонить свою подругу.
— В чём дело? — пробормотал Хиномия, выглядывая из своей палатки в одном исподнем — вчера у него едва хватило сил на то, чтобы натянуть его на себя прежде, чем провалиться в сон.
— Она не говорит, — простонал Ядориги. — Просто погналась за ним, и всё тут!
— Спасите меня от этой бешеной девицы, или я за себя не отвечаю! — кричал доктор, кругами бегая вокруг телеги с гробами. Сценка выглядела до того потешной, что Хиномия с удовольствием понаблюдал за нею какое-то время, совершенно не собираясь встревать. Ревность то была по отношению к Сакаки, или у Хацуне нашлись какие-то новые причины для нападок на доктора, ему было всё равно.
Вдруг глянув на него, Хацуне попятилась и по-звериному заворчала. «На мне запах Маги», — подумал Хиномия и скрылся в палатке. Не хватало ещё, чтобы любой церковник в отряде с примесью крови оборотня ощущал запах вожака чужой стаи на его теле. С этим ничего нельзя было поделать, только попытаться общаться с ними реже. Что было затруднительно, так как от городка уже к ним направлялись остальные во главе с Ханзо. Похоже, отряду снова пора было отправляться в путь, их краткая однодневная передышка окончилась.
***
— Нам предстоит долгий путь, — услышал Хиномия, не особо приближаясь к Ханзо и вновь прибывшим. — Он по-прежнему нападает на людей в той же местности. Но нам следует торопиться. Возможно, он вскоре сменит место дневной лежки. Его могут согнать весенние паводки. Или отсутствие жертв, потому что люди уже начинают обходить ареал его обитания стороной. В любом случае, мы последуем за ним куда угодно. Но сейчас наша цель — Брукинберг. Это город среднего значения, если кому-то не знакома география наших южных соседей.
С чего бы Хёбу так далеко забираться на юг? Хиномия так и не смог найти ни единой причины, как ни старался.
После краткого сообщения о новой цели их маршрута, Ханзо отправился в палатку к доктору Сакаки, и уж тут Хиномия не сумел разыгрывать из себя безразличие и праздность, хотя и старался. Он заглянул сперва в саму палатку, но полог был опущен, тогда он стал прогуливаться возле неё, старательно делая вид, что насмешливые взгляды сестры Мэри и подозрительные — Баррета — его не трогают.
— Вы всё ещё упорствуете?.. — услышал Хиномия голос Ханзо.
— Я верю, что его ещё можно обратить к свету, — отвечал доктор.
— Я отлично знаю, что у вас собственный пример перед глазами, но вы тоже должны понимать, что без силы воли и веры этот мальчишка не справится.
— Буду его поддерживать, чем смогу. Этот мальчик раньше был певчим в церковном хоре, так что о вере ему должно быть известно не понаслышке.
— Да, мы все слышали, голос у него знатный. Попросите его пока не раскрывать рта.
— Мы с ним договорились.
— Ну хорошо, доктор. Исключительно потому, что в Ватикане вам доверяют, под вашу ответственность, оставляйте ему жизнь. Хотя я по-прежнему считаю, что затея ваша — пустая трата времени.
— И на том спасибо, отец Ханзо. Господь возблагодарит дающего.
— Оставьте свои речи для толпы. У нас здесь серьёзное предприятие, а мы начинаем превращаться в балаган, обрастаем пленниками и питомцами.
Последнюю фразу Ханзо договаривал, уже откидывая полог и выходя наружу. Он смерил Хиномию ненавидящим взглядом, — впрочем, так он смотрел почти на всё, что его окружало, — и направился к своей лошади, даже не подозревая о том, что его разговор подслушивали. Он не усиливал свой слух и способности вампирской кровью, как остальные молодые послушники, а потому и подозревать об этом не мог.
Заметив, что остальные пакуют утварь и инвентарь, Хиномия кинулся собирать свою палатку. Может, он в отряде и нежеланный участник, но он чувствовал, что в дорогу его погонят в любом случае, с палаткой или без, собранного или неодетого, идущего добровольно или в клетке, как Фудзиуру.
— Будьте добры, помогите мне с погрузкой, — окликнул его доктор, неизвестно когда подошедший достаточно близко, чтобы высказать свою просьбу. Хиномия не успел сбежать. Он дал себе зарок опасаться именно Хацуне и доктора, единственных людей с кровью и способностями оборотней, и — не смог скрыться именно от него. Доктор был опаснее молодой девушки, к чьим причудам привыкли уже все в отряде и не обращали на них внимания, доктор был полностью разумен и достоин доверия Ханзо. Если тот прислушается к словам Сакаки, то…
— Так как? Сможете мне помочь? Мой подопечный вчера хорошо на вас реагировал.
— Я… — Хиномия не нашёлся с ответом, и тогда Сакаки просто схватил его за рукав сутаны и потянул за собой. Фудзиура оскалился, когда полог палатки плеснул, впуская их внутрь. Потом метнулся к прутьям клетки и схватился за них руками, прильнул к ним всем телом, стараясь оказаться ближе.
— Осторожно, — проговорил Сакаки, обращаясь к Фудзиуре. — Помнишь, о чём мы с тобой говорили? Веди себя прилично.
Фудзиура не ответил, он стоял на коленях, и его ноздри раздувались, вдыхая воздух. Вдыхая запах.
Хиномия взглянул на него с опаской.
— Не буду говорить о том, что не является моим делом, — пробормотал Сакаки, тем временем собирая и пакуя вещи в дорожный сундук и сумы, — но я бы посоветовал вам быть осторожнее.
Он знал. Он всё понял. Сердце у Хиномии рухнуло в пятки. Он постарался не подать виду, но из него, в принципе, всегда был плохой актёр. Да и доктору его актёрские способности были без надобности: обо всём ему говорило его обоняние и звериное чутьё.
— Если б то было в моей воле, — пробормотал Хиномия, решившись, — ничего бы не произошло вовсе.
— Но вы не спешите бежать и рассказывать о нападении, стало быть, покрываете его. А это значит, что вы согласно принимаете свершившееся действо. Не нужно лгать и изворачиваться передо мной, я не стану вмешиваться в любом случае, если это не отразится на нашей миссии.
Каким-то образом оно всё-таки отразится. Хиномия бледно и тонко улыбнулся.
— Спасибо вам за оказанное доверие, — только и произнёс он вслух.
— Вы бережёте плечо, — продолжил свои наблюдения Сакаки. — Что-то серьёзное?
— Нет, я просто… — Хиномия увидел, как из только что упакованной сумки доктор достал небольшую склянку с широким горлышком и притёртой пробкой.
— Позвольте? — спросил он, приблизившись.
Хиномия поглядел на его бесстрастное лицо, на Фудзиуру, сверкающего глазами из-под спутанных волос в своей клетке, на опущенный полог палатки, расстегнул ворот сутаны и распахнул одежду.
— Так я и думал, — пробормотал Сакаки, распечатывая склянку. По палатке пошёл травяной смолистый дух. — С подобной меткой даже ваша регенерация сразу не справится, это вопрос не организма, а психологической регуляции тела.
— Какой-какой регуляции? — переспросил Хиномия.
Сакаки насмешливо коснулся кончиками пальцев своего виска.
— Метка не на вашей коже. Она здесь, в голове. Ваше тело запомнило её, приняло и не спешит залечивать рану, потому что не считает её собственно раной. Это знак.
Хиномия хмыкнул.
— Понятно. И всё же можно было бы как-то помочь мне избавиться от этого знака поскорее? Я не в том положении, чтобы демонстрировать его перед Ханзо, например.
Сакаки обмакнул пальцы в мазь и осторожно стал наносить её на кожу плеча и шеи Хиномии. Тот скосил взгляд и в рассеянном дневном свете, проникающем в палатку через плетёное оконце, наконец-то разглядел край собственной раны. След клыков частично был скрыт от его взгляда, но окружающие его ткани, налившиеся синевой и багрянцем, заставляли поёжиться: да как вообще Маги ночью не отгрыз ему голову?!
— Не представляю, о чём он думал, оставляя подобный след, — пробормотал Сакаки. — Или это всё-таки она? — уточнил он, хитро прищурившись.
— Ну, доктор, — протянул Хиномия, отгибая шею подальше и не отвечая.
— Ладно, ладно, мне не интересно, — неубедительно соврал Сакаки, заканчивая втирать мазь. — К сожалению, препарата у меня мало, с собой вам отдать его не могу. Здесь травы и несколько солей, немного очищенной крови. Придёте ко мне на закате и ещё завтра с утра. К тому времени, будем надеяться, регенерация пройдёт успешно.
Хиномия тут же запахнул ворот и хорошенько застегнулся. Фудзиура в клетке завозился и чихнул. Видимо, сильный запах трав ему не пришёлся по нраву.
— Э-э… Спасибо вам, — неловко поблагодарил Хиномия, продолжая смотреть на Фудзиуру и на то, как доктор убирает свою мазь обратно, а руки протирает чистой тряпицей. Пальцы у него были длинные и красивой формы, с выступающими над кожей венами. И представить было невозможно, что эти руки способны превращаться в лапы зверя. Хиномия отвёл взгляд.
— Не за что, — ответил Сакаки и улыбнулся. — Рассчитываю на ответную услугу. Нам с вами нужно погрузить этого красавца на телегу, — и он похлопал по боковине клетки с Фудзиурой. — А ты сиди тихо и не мешай нам, — обратился он к мальчишке. — Иначе следующую ночь проведёшь на холоде, прямо на телеге, накрытый вонючей тряпкой, не пропускающей свет. И не забывай о наморднике. Стоит только Ханзо узнать, что у тебя есть зубы, он заставит меня надеть на тебя эту сбрую. А она любого оборотня введёт в неистовство. Все эти кресты, серебро… Лучше не доводить до греха.
Фудзиура смотрел на него сумрачно и хмуро.
— Ну так мы договорились? Отвечай.
— Да, — сказал Фудзиура и отвёл глаза в сторону.
Хиномия благоразумно промолчал, хотя способность Сакаки управляться с диким Фудзиурой его удивляла. Да он и с Хацуне бы смог договориться, — подумалось ему. Просто авторитет Сакаки поставил бы под сомнение главенство над Хацуне Ядориги. А у той парочки было что-то такое, во что нельзя было вмешиваться, это даже Хиномия чувствовал, достаточно далёкий от взаимоотношений оборотней в стае. Ядориги оборотнем не был, кстати. Хиномия понял, что и вампирской крови в мальчишке почти не ощущал.
— О чём задумались? — поинтересовался Сакаки, пыхтя и выдвигая клетку. Фудзиура сжался в комок, прильнув к решётчатому полу. Интересно, он так и спал на нём или позднее всё же соизволил завернуться в одеяло, которым поделился с ним доктор? С утра никакого одеяла в клетке уже не было.
— За Хацуне я совсем не замечаю Ядориги, — пробормотал Хиномия.
— Да, он такой, — ответил Сакаки, улыбнувшись. — Если бы не Хацуне, его способности ушли бы от внимания Церкви. Все говорят о ведьмах-женщинах, но никто никогда не говорит о ведьмах-мужчинах.
— Так он?..
Хиномия тут же вспомнил о Патти Крю, которая давала им с Хёбу приют в дневное время в подземных катакомбах и о вчерашнем побеге Момидзи. Ведьмы могли быть очень сильны.
— В основном, его способности ментального характера. И ещё он просто хороший и послушный отрок. Не то что его подопечная, — тут Сакаки поморщился, изображая недовольство.
***
За день они преодолели долину и вышли на редко используемый горный тракт. Почтовые кареты и торговые караваны всегда двигались по более пологому и потому более длинному пути, Ханзо же повёл свой отряд по крутому спуску, невзирая на возможный сход весенних селей. Он торопился, и его можно было понять, однако Хиномия не раз проклял его неуступчивость и поспешность.
Привязав клетку с Фудзиурой дополнительными цепями и верёвками к арендованной телеге, чтобы та не скользила на сильно наклонной дороге, Хиномия то и дело подскакивал ко второй телеге с более голодным грузом и помогал удерживать его от падения. Один раз они чуть не устроили камнепад, обрушив на тропу-серпантин, по которой им ещё предстояло спускаться, песок и камни: дорога после недавно сошедшего снега была в отвратительном состоянии.
— Если они упадут и раскроются, то что тогда? — как-то раз пробормотал Тим, вместе с Хиномией разбирающий очередной завал, чтобы колесо телеги смогло проехать по более-менее плоскому участку дороги.
— Просто сгорят, — буркнул Хиномия, ощущая, как мучительно медленно дышит один из их пленников там, за тонкими досками, в цепях и кандалах, ослабленный и не способный сопротивляться.
— Но ведь день не жаркий, — продолжал мальчишка-послушник.
— Им и рассеянного света достаточно, — ответил Хиномия, внутренне удивляясь: что, его провожатые никогда вампира не упокаивали? Святая вода, серебро, вид распятия, солнечный свет — надёжные союзники церковников против обычных кровопийцев. — Если гроб раскроется, он внутри вспыхнет, как головешка, а дерево даже не успеет заняться, он обуглится за секунду и сразу погаснет. Более старые превращаются в высохших мумий и умирают не сразу, — добавил он, невольно подумав о Хёбу, таком слабом и нуждающимся в чужой помощи. Если бы не Маги, он бы тогда погиб. Если бы не Маги и не он сам, господи…
Откуда-то сверху, где они проходили ещё полчаса назад, с дороги сорвалось мелкое крошево камней, поскакало вниз по склону, громко пробарабанив по деревянным крышкам. Ханзо и Мэри заметили это, и в руках у чернокожей сестры оружие оказалось даже раньше, чем Баррет, сидящий на козлах, вообще заметил, в чём дело, и развернулся.
— Кто-то едет за нами следом, — сообщил очевидное Ханзо. Потом покосился на телегу с Фудзиурой. Ту мотало и подбрасывало на колдобинах, хотя доктор и старался править лошадью аккуратно.
— Даже если мы убьём мальчишку, она не перестанет следовать за нами, — сказала сестра Мэри, поглаживая своё ружьё, чернёный ствол которого казался продолжением её чёрной руки. — Ещё и отомстить попытается. Это сейчас она опасается подойти близко и следует в отдалении. Давайте убьём его, отец? Надоело ждать!
— Сестра Мэри, ну откуда в вас такая жестокость? — воскликнул Сакаки, прекрасно слышавший каждое её слово. — А как же прощение ближних наших?
— Пф, оборотни мне не ближние, — отрезала девушка.
— Не спорь, — коротко потребовал Ханзо, и она беспрекословно подчинилась, снова убрав ружьё в чехол за спиной.
Это могла быть и не Момидзи, — подумал Хиномия. — Это мог быть Маги. Он ведь обещал, что будет следить. Метка после его укуса почти не болела, но плечо пульсировало, напоминая о случившемся.
В обеденное время они перекусывали прямо на ходу, а к ночи набрели на горный ручей в широком каменистом русле и пологую поляну подле него. Было видно, что в другие сезоны ручей не стекает со склона тонкой струёй, а срывается с горного уступа вверху яростным водопадом. Пока Ядориги и Тим расставляли для всех палатки, а Хацуне носилась по округе, подстёгнутая внезапно проснувшимся охотничьим инстинктом, Ханзо приставил Баррета кашеварить, а Хиномию отправил за водой, снабдив несколькими мехами и ведром.
Поднявшись вверх по склону, Хиномия нашёл заводь ручья, полную ледяной горной воды, и наскоро ополоснулся. Он чувствовал холод, но тот его не трогал, и это ощущение внутреннего жара, не дающее окончательно промёрзнуть, казалось ему чем-то новым. Стоило ему подумать о том, что Маги может наблюдать за ним в этот самый момент, как становилось ещё жарче. Он носил его метку. Вспоминая о ней, Хиномия полыхал, и никакие льды не могли выстудить этот жар из его нутра.
Потом он набрал воды и спустился. Потом был ужин и краткое скупое пожелание Ханзо всем спокойной ночи и напоминание, что завтра им рано вставать. Потом Хиномия отправился к Сакаки, как было уговорено с утра.
Казалось, мазь пахла ещё более едко, смолистым пряным духом выбивая слезу.
— Так это же и хорошо, — сказал доктор, при виде Хиномии, наморщившего нос. — Никто не почувствует на вас чужого запаха.
— Да я уже сам ничего не чувствую, — пожаловался он в ответ.
— У вампиров слух играет более важную роль, чем обоняние, — утешил его Сакаки. — А вы ведь всё-таки наполовину вампир.
— Спасибо, что напомнили, — вздохнул Хиномия.
— Не переживайте. Она стала уже гораздо меньше. Купание в холодной воде тоже помогло.
— Всё-то вы замечаете…
Сакаки обезоруживающе улыбнулся.
Фудзиура вёл себя тихо и послушно, хотя Хиномии чудилось в его согбенной фигуре желание распрямиться и размяться. В нём клокотала внутренняя энергия, звериная ипостась ощущалась сгустком голода по движению и скорости, и тем ненормальнее было Хиномии видеть Фудзиуру неподвижным.
— С ним всё хорошо? — спросил он, переведя взгляд на Сакаки.
— Да, — ответил доктор. — Думаю, я сумел заинтересовать его, так что сейчас он согласен со мной сотрудничать.
— Заинтересовать? — переспросил Хиномия.
— Это сложно объяснить человеческими словами, — помедлив, сказал Сакаки. И больше ничего не объяснил. — Партию в шахматы перед сном? Хотя, нет. Вы и так с ног валитесь. Пожалуй, сегодня отпущу вас без игры.
Было так явно похоже, что его стали выпроваживать из палатки, что Хиномия натянуто улыбнулся.
— Конечно, я пойду спать, — ответил он. — Останусь сегодня непобеждённым.
Сверкая одинаково фальшивыми улыбками, они с доктором распрощались. Ему просто нужно время побыть одному, — извинял Хиномия Сакаки, направляясь к своей палатке. Или Тим, или Ядориги, установили её в самом дальнем конце лагеря. Может, тем самым они и пытались показать, что не считают Хиномию своим, но он только благодарен им был за этакое пренебрежение. Дальше от остальных — ему же спокойнее.
И всё же странное поведение доктора не давало ему покоя. Сделав круг по лагерю, обойдя все палатки, Хиномия кивнул Баррету, клюющему носом возле костра, и осторожно, почти крадучись, направился обратно. Внутрь он пробраться не пытался, но его слух уловил в палатке Сакаки голоса. Один голос принадлежал доктору, а другой — спокойный и речитативный — похоже, Фудзиуре. Псалмы они там что ли читали по памяти? Хмыкнув себе под нос, Хиномия всё-таки отправился к себе.
Маги соткался из теней, как только вход в палатку был зашнурован изнутри. Хиномия развернулся и попросту уткнулся ему в грудь. Если бы не крепкие руки, охватившие его плечи, того и гляди упал бы. Несмотря на полную темноту, глаза Маги поблескивали молочно-белым светом. Хиномию мурашки продрали по коже от этого взгляда. Короткое биение сердца он стоял неподвижно, а потом его руки поднялись и принялись расстёгивать ворот сутаны. С каждым мгновением дыхание его ускорялось. Маги коротко вдохнул его запах, очевидно ощутив примесь смолы и травяной пряности. Потом повёл губами по его коже, сперва в том месте, где была метка, потом перешёл на противоположную сторону и поцеловал неповреждённую часть шеи — нежно и бережно. Когда он осторожно сжал зубы на коже, всего лишь намечая укус, из горла Хиномии вырвался короткий возглас. Сразу же ему на губы легла ладонь: Маги хотел, чтобы он сохранял тишину. Хиномия коротко задышал, и воздуха ему сразу же стало не хватать. Сутана и брюки исчезли с него в мгновение ока, его, обнажённого, Маги опять развернул к себе спиной, толкнул вперёд, и Хиномия подумал, что и в этот раз всё случится как тогда — он был готов к этому, но Маги захватил его шею локтем и потянул к себе, заставляя оставаться сидеть на коленях. Нащупав чужие бёдра, Хиномия раздвинул ноги и вздрогнул, когда его коснулись пальцы, чем-то смазанные. Пропустив их внутрь — и всё без звука, молча, кусая губы, — Хиномия зажмурился. Он… Он не сразу заметил, что вцепился в колени Маги изо всех сил, только когда его запястья обернули жгуты волос и пришлось повиноваться их движению и разжать пальцы. Его руки оказались заведены за спину и связаны одна с другой за предплечья, а Маги, до этого упирающийся членом ему в ягодицы, хрипло шепнул на ухо:
— Давай сам.
Хиномию выгнуло вперёд, но путы на руках не пустили далеко. Ему пришлось вновь выпрямляться и теперь… Теперь… Почему он это делает? Зачем? С оборотнем? Что это, какое-то остаточное вампирское колдовство Хёбу? Его никогда по-настоящему не влекло ни к женщинам, ни к другим мужчинам, и только Хёбу смог завладеть его мыслями и телом настолько, что он начал отдаваться ему и находить в том удовольствие. Хёбу, а с ним и Маги. И теперь он должен был сам…
Если Маги добивался того, чтобы он окончательно пал, то это случилось сегодня. Когда он, изгибаясь и балансируя на коленях со связанными за спиной руками, насаживался на его член, повинуясь движениям чужих пальцев, раскрывавших его вход. Впустив чужую плоть в себя до конца и прижавшись к телу Маги вплотную, Хиномия застыл. Первый толчок заставил его вскинуться — такой плавный и медленный, он приподнял его вверх, заставив напрячь колени и бёдра. Раз уловив ритм и манеру движения, он уже не смог остановиться и принялся двигаться. Ощущение чужой плоти, раздвинувшей его тело, заставляло двигаться, ворочаться, искать что-то лучшее, приятное. Когда по его груди и животу пробежались пальцы и щекотные пряди волос, Хиномия закусил губу сильнее. Как ни странно, эти ласки заставляли его сильнее ощущать, как плотно он надет на член, как натянут. Голова закружилась, и Хиномия мотнул ею, сгоняя дурноту.
Маги схватил его за плечи и потянул, привлёк к себе, заставляя откинуться спиной ему на грудь, затылком — на сгиб плеча. Хиномия услышал его напряжённое дыхание, когда развернул голову, увидел едва заметную линию подбородка, сжатые до желваков челюсти, покрытые короткой щетиной. От волос Маги, как и вчера, пахло лесом.
Хиномию подбрасывало на волнах его движений, выгибало от каждого проникновенного толчка бёдрами. Он коротко дышал и, не сумев сдержаться, ахнул в голос, когда Маги свои движения ускорил. Его тело будто взбесилось, его руки сжались, его плоть таранила и проникала, и не было ни малейшей возможности сдержать этот натиск — Хиномия расслабился, отдаваясь, и Маги кончил один. Его участившееся дыхание внезапно прервалось, мускулы напряглись и замерли, бёдра коротко дрогнули. Хиномия прикрыл глаза, прислушиваясь к себе, — его взволновал внезапный чужой оргазм, но не настолько, чтобы испытать сходное чувство. Он разочарованно вздохнул.
— Подожди, — шепнул Маги, и он послушно замер, ожидая неизвестно чего. Там, внутри, где теперь было влажно от чужого семени, Маги оставался таким же жёстким и большим. Он не отстранялся, продолжая удерживать Хиномию связанным и безвольно лежащим на его плече.
Когда руки прошлись по его плечам и животу, Хиномия прикрыл глаза. Случайно или намеренно, пальцы Маги не касались его плоти, и та изнывала от пульсации крови и напряжения, и не думая опадать. Разочарование оттого, что его оставили одного, только подстегнуло болезненное возбуждение.
— Зачем ты следуешь за мной? — спросил Хиномия, высказал волнующий его весь день вопрос вслух. — И зачем… всё это?
— Я могу убить любого из них. Кого скажешь. Всех.
Он слышал, как в горле Маги заклокотало звериное рычание. Его пальцы скользнули по метке, и Хиномия будто въяве ощутил, как на плече опять смыкаются зубы. Он содрогнулся от этой мнимой ласки.
— Не убивай никого, — сказал он.
Убивать нельзя, ведь иначе следующая охота придёт уже за Маги, разве он не понимает этого?
Маги непокорно толкнулся в его тело, показывая, как ему не нравится этот приказ. Или просьба. Хиномия не знал, как он воспринимает его слова. Меж их телами влажно хлюпнула жидкость, и Хиномия сжался, подавив недовольный возглас. Маги толкнулся снова, заодно заставляя его изгибаться, и теперь Хиномия даже ощутил влагу, истекающую на его кожу. Он дёрнулся отодвинуться, но Маги лишь сильнее сжал путы на его руках, не позволяя шевелиться. «Разговаривай с ним», — подумал Хиномия и спросил:
— Фудзиура… А ты не собираешься спасать его?
Маги застыл.
— Нет. Для него это урок. Он сам волен прервать его, когда решит, что достаточно. Пока что он не хочет. У нас не принято вмешиваться в личные дела друг друга.
— Ну, по крайней мере, он знает, что ты здесь.
— Я здесь не из-за него. А из-за милорда.
Хиномия замолчал, вспомнив о неизбежном. Когда их отряд найдёт Хёбу, жизнь церковника Хиномии так или иначе прервётся. Я бы хотел умереть от его руки, — понял Хиномия, вжимаясь затылком в плечо Маги. Он и Хёбу — ближе них двоих с ним никого не было, и он хотел бы, чтобы кто-то из них прервал его существование: так было бы правильно.
Он раскрылся, встречая очередное движение, так нужное ему сейчас. Его больше не волновали ни звуки влажных тел, ни вытекающее из него чужое семя, он принимал всё. Маги наконец будто почувствовал в нём эту перемену, полное согласие и смирение. Он вновь ускорил движение, возвращаясь к мерному ритму, волнами возносящему тело Хиномии всё выше и выше к некоей знаковой вершине, достигнув которой, он обязательно падёт в пропасть. Всё ближе и ближе. Так жёстко, что почти больно, но это была приятная боль, Хиномия впитывал её, как неизбежную составляющую звериной сущности Маги и своей собственной двойственности.
Ему никогда не сделаться обычным человеком, он не выбирал своей судьбы, он никогда не станет обычным, потому что он попросту не знает, что такое — быть обычным. Он сам по себе, но сейчас он не один.
Развернув шею, он сумел коснуться горла Маги губами и почувствовал мелкие давно зажившие шрамы, покрывавшие его кожу. Здесь из него пил Хёбу… Хиномия укусил его, и дыхание Маги шумно сбилось, он застыл на пике очередного движения и вздрогнул. Хиномия будто воочию увидел всё то колоссальное напряжение, что Маги прикладывает к себе, чтобы не сорваться и не превратиться в зверя в ту же секунду. Словно чтобы подстегнуть его, он качнул бёдрами, привставая и вновь насаживаясь на его плоть. Маги возобновил движения, а ещё потёрся щекой о его лоб. Хиномия прикрыл глаза. Это было что-то новое между ними. Почти понимание. Хёбу… Его не хватало им обоим. И Маги пришёл к нему потому, что когда-то они были вместе все втроём. Его тоже бросили? Но почему?
Движение рук, алчно оглаживающих живот и постепенно спускающихся ниже, сказали Хиномии, что сейчас явно не время для размышлений, все мысли покинули его, как только ладонь, слепо касающаяся его тела, нашла наконец член и сжалась. Он коротко охнул, встретив, наконец, это долгожданное прикосновение. Другой рукой Маги огладил его бедро и впился пальцами в ягодицы, стискивая их с такой силой, словно хотел расцарапать кожу. Хиномия стиснул зубы, чтобы не закричать, не завыть — не от боли, а от ощущения подступающего звериного безумия. Едва ощутив на себе чужую сильную руку, он возжелал, чтобы она пронзила его насквозь. Он сжал мышцы на чужом члене, и Маги рыкнул, а в следующую минуту втиснул в его проход пальцы, принуждая его снова раскрыться — влажная кожа легко расступилась перед вторжением. Хиномия жадно вздохнул, насаживаясь на Маги, подаваясь бёдрами вперёд, в его тесный кулак и назад, на его член. Он достиг пика внезапно и ярко, задрожал, изливаясь семенем, сжался, ощущая, как и Маги вторично кончает у него в глубине.
Момент единения ударил по нему с внезапной силой, краткий миг, когда не было ни церковников, ни оборотней, а просто — его тело в близких объятиях; меж ними протянулась некая нить, и Хиномия тянул и тянул за неё, слушая, как сорванно и хрипло дышит Маги, как рвано бьётся его сердце, ощущая запах леса, свежего пота и пролившегося семени. Для него сейчас это был запах возрождения, и на ту же долю секунды Хиномии показалось, что ничего не закончится вскорости, что будет длиться вечно и их связь, и их соитие, и эта ночь, и их путь, а в конце будет ждать Хёбу, который примет обоих…
Маги отпустил его руки и разомкнул объятия. Он вышел, отодвинулся, оставляя Хиномию одного, сразу ощутившего ночной холод на разогревшейся и вспотевшей коже. Маги отодвинулся, но нить, натянувшаяся между ними, — осталась. Хиномия обернулся и проводил его вопросительным взглядом: чувствует ли он? Не мерещится ли ему? Он по-прежнему ощущал Маги. Так тихо и призрачно, что это ощущение можно было бы принять за шутку подсознания. Но Маги не казался ни удивлённым, ни растерянным, а, стало быть, всё было только у Хиномии в голове?.. Нет.
— Это скоро исчезнет, не волнуйся, — сказал Маги, одеваясь в брюки и тёмную рубашку, так буднично, будто он уже десятки раз делал это при Хиномии.
— Но это… Почему?..
Маги пожал плечами.
— Ты вампир наполовину. Поэтому ты можешь устанавливать связь. Если хочешь. Сейчас — установил.
Кажется, или Маги выглядел чересчур удовлетворённым? Хиномия смутился. Ещё бы нет! Он только что кончил дважды и…
Он вздохнул и потёр лицо. Губы саднило; похоже, он основательно искусал их, стараясь сохранить тишину. Болели не только губы. Что уж говорить о… Если бы не регенерация полувампирского тела, днём он наверняка не смог бы двигаться как обычно.
— Это из-за метки? — спросил Хиномия, касаясь своего плеча.
Маги склонился к нему.
— Это из-за того, кто ты есть. Если выпьешь моей крови, то сможешь больше.
Хиномия отпрянул. Нет. Стать кровопийцей? Никогда.
— Как знаешь, — правильно растолковал его движение Маги и отошёл сам. Шаг, другой — и вот он уже неясная фигура среди теней и ткани. Мгновение — и он исчез, и Хиномии показалось даже, что завязанный полог палатки даже не шелохнулся. Откуда у Маги подобные способности, присущие только вампирам, исчезать, как дым? Он покачал головой и принялся, как мог, приводить себя в порядок. Хорошо было бы ещё поспать. Если он сможет.
***
Утром доктор Сакаки был рассеян и умудрился выронить склянку со своей чудодейственной мазью — та бы наверняка разбилась, если бы Хиномия не поймал её у самого пола. Руки Сакаки подрагивали.
— Отлично, — сказал он, массируя плечо этими самыми подрагивающими пальцами, — скоро вы от неё избавитесь.
Кажется, ожоги от серебра на его запястьях стали глубже. Они не проходили, а наоборот, как будто разрастались. Наплевав на личное пространство, которое Сакаки, умеющий читать людей и нелюдей прикосновением, чтил так же свято, как любой другой церковник Святое Писание, Хиномия схватил его за руку, поднимая рукав.
— У вас всё в порядке, доктор? — спросил он тихо.
Сакаки отчего-то метнул быстрый взгляд на клетку с Фудзиурой, но тот даже не пошевелился внутри, с безучастным видом взирая на полотняную стену палатки мимо Хиномии.
— Да. Всё хорошо. Я его сдерживаю, — произнёс Сакаки, очевидно, поняв, что Хиномия не отпустит его, пока не добьётся ответа.
— Его?
— Моего… гм, моего зверя. Сейчас не лучшее время, чтобы говорить о нём, простите…
— Это как-то связано?.. — Хиномия не докончил, но прозорливо верно растолковал взгляд Сакаки. Доктор хорошо к нему относился, и ему очень хотелось отплатить ему тем же, вот только как? Если на самочувствие Сакаки повлиял Фудзиура, то не лучше ли будет отпустить мальчишку или перепоручить охрану его кому-нибудь другому, хотя бы тому же Ядориги. Он уже неплохо обращается с одним оборотнем, с Хацуне, от второго, сидящего в клетке, хуже не будет.
Свои соображения Хиномия изложил Сакаки, с удивлением замечая, как доктор мрачнеет, а потом пятится, мотая головой. Бледная гримаса на его губах казалась призраком его прошлой улыбки, открытой и светлой.
— Нет. Спасибо, но нет. Мне не нужна ваша забота, как вы не понимаете? Мы… Я справлюсь сам.
Хиномия сделал вид, что не заметил оговорки. Самым лучшим, если помощь отвергают, было бы извиниться и уйти — что он и сделал. Излишним было говорить, что он ничего не скажет Ханзо и остальным. Хиномия попросту кивнул и вышел, резким взмахом руки откинув полог палатки, где ему больше не были рады.
Сегодняшнее утро ознаменовалось ещё одной потерей. Та нить с Маги, которую Хиномия ощущал, засыпая ночью, сейчас уже истончилась и исчезла. Всё, как тот и обещал. Слишком тонкая, чтобы быть по-настоящему сильной. Стоило Маги уйти, как всё исчезло. То единение, которое, — Хиномия не признавался сам себе, но чувствовал, — согревало его, изгоняя привычное одиночество. Оставалось надеяться лишь на одно — и он гнал прочь от себя эти чаяния и надежды, тщетно, конечно, — что Маги придёт вновь и этой ночью, чтобы сделать его своим. Придёт — и связь возобновится.
Но Маги не пришёл ни этой ночью, ни следующей. Их отряд спустился на равнинный тракт, и дорога стала более оживлённой. Возможно, присутствие посторонних людей на тракте, — селян, живущих поблизости или возделывающих поля неподалёку, а также купцов, проезжавших днём и ночью небольшими караванами в три-пять обозов, да регулярно следующие туда-обратно ярко освещённые почтовые кареты — возможно, всё это мешало оборотню таиться в тенях и неотступно следовать за их отрядом?
Когда они прибыли в Эдвилл, очередную деревушку, разросшуюся до собственной ратуши, гостевого дома и почтовой станции, Хиномия окончательно уверился в том, что Маги его оставил. Тот второй раз был его прощанием — разве трудно было сразу об этом догадаться? Но Хиномия ругал себя вовсе не за чёрствость. Просто… Он вознадеялся, что теперь снова будет не один — и ошибся. Его опять бросили? Возможно.
— Остановимся здесь на два дня, так как мы прибыли в Эдвилл раньше срока, — внезапно сообщил Ханзо, собрав их вокруг себя. — Я буду ждать информации по поводу последних нападений Хёбу Кёске, а вы пока можете привести себя в порядок, отдохнуть с дороги и подготовиться к предстоящему убийству богомерзкого кровососа.
Баррет почти сразу начал рассказывать Тиму о здешнем оружейном магазинчике, требуя сходить туда и посмотретьизделия какого-то местного мастера. Сакаки еле успел изловить молодых послушников и потребовать, чтобы те помогли ему втащить клетку с Фудзиурой в снятую для доктора комнату в гостевом доме. К Хиномии Сакаки теперь за помощью не обращался, и это было обидно. Фудзиура вёл себя, как шёлковый, и даже Ханзо, кажется, поглядывал на клетку с одобрением. Чего было не сказать о хозяине гостевого дома и его прислуге.
— Вы его хотя бы через чёрный ход заносите, раз уж вам так надо, чтобы он у вас там в клетке жил, — суетился дородный облысевший Чесмал Такер, хозяин заведения. — А в туалет он у вас как ходит? А кушать ему что подавать прикажете?
Сакаки отвёл Такера в сторонку, чтобы обговорить все детали содержания необычного постояльца в его заведении. Хиномия заметил, что из рук доктора в руки хозяина перекочевали два глиняных горшочка, совсем небольшие, но Такер принялся раскланиваться и расшаркиваться перед Сакаки, будто те были набиты золотом. Отца Ханзо, к слову сказать, и его требование предоставить на каждого из послушников отдельный номер Чесмал Такер воспринял более чем прохладно. В этот раз очередь дежурить рядом с телегой с гробами досталась сестре Мэри, а Ядориги и Хацуне, похоже, никогда не останавливались в городах. Хацуне нравился простор, а на тесных улицах в большом скоплении народа она становилась агрессивной и нервной. У Чесмала Такера нашлось пять комнат для церковников, хотя его явно не радовала идея принимать и потчевать их бесплатно. Ханзо морщился от робких причитаний хозяина гостевого дома о том, как он со своей семьёй пойдёт по миру, и говорил:
— Напишите мне всё в расписке, я завизирую её своей подписью. Отправите в Ватикан и получите в ответном письме все свои денежки до последней монетки.
— Да я всё прекрасно знаю, отец Ханзо. Просто весенняя ярмарка на носу, люди поприедут, а где их селить?
— Что-нибудь придумаете. Законом постановлено: церковь — в первую очередь! Или вы забыли уже, как семь лет назад я избавил Эдвилл от пары кровопийц?
— Нет, упаси боже, да как бы я мог! — поспешил заверить его Такер. — Такие страхи на всю жизнь запоминаются!
— То-то же. Не забывайте, — выговорив это, Ханзо закрыл перед носом хозяина дверь в свою комнату и был таков.
Поглядев, как Тим с Барретом поспешно возвращаются из крайней по коридору комнаты, куда они только что занесли клетку с пленником, Хиномия направился туда и постучался. Сакаки открыл тут же и был приветлив и обходителен.
— В горшочках было лекарство для его дочери. У бедной девицы по весне бывают аллергические сыпи по всему телу, так что при случае я снабжаю его противозудным и обезболивающим средством.
— Бесплатно? — уточнил Хиномия.
— Дорогой мой друг, вас что, Ханзо покусал? Откуда такие мысли о деньгах и выгоде? А как же безвозмездная помощь, которую церковь обязана оказывать страждущим?
Хиномия вздохнул. Обычно он встречался с тем, что церковь только берёт. То, что Сакаки по-своему расплатился с хозяином Такером, казалось удивительным.
— Да нет, вы всё правильно сделали, — ответил он.
Клетка с Фудзиурой была всё ещё накрыта полотнищем — под ним он и въехал в Эдвилл, — и Хиномия, поглядывая на него сейчас, спросил:
— Всё в порядке?
Сакаки обернулся и окинул клетку оценивающим взглядом.
— Мне кажется, да. Не волнуйтесь, я уже нащупал подход.
— Хорошо, — Хиномия всё ждал, что ему предложат партию в шахматы, но этого не случилось, а напрашиваться самому было мало удовольствия. Похоже, у него образовывался пустой вечер. В обычное время, он провёл бы его так же, как и всегда делал в странствиях раньше: в чтении Писания и в размышлениях или даже, быть может, молитвах, но теперь всё было по-другому. После посещений Маги, с мыслями о предстоящем убийстве Хёбу, у Хиномии не доставало душевных сил вести себя, как должно то делать приличному церкрвнику.
— Оставлю вас, — попрощался он с доктором, намереваясь хотя бы прогуляться по деревушке.
Выйдя на задний двор и выбравшись из гостевого дома через калитку в заборе, — судя по протоптанной в дёрне тропке, ею пользовались чуть ли не чаще, чем главным входом, Хиномия попал на улицы. По правде сказать, улиц в Эдвилле было всего три, одна центральная и две боковых, идущих параллельно с нею. Четыре ряда деревянных домов стояли на этих улицах вперемешку: одноэтажные хозяйственные постройки соседствовали с лавками, на втором этаже которых жили их хозяева. Отдельно располагалась почтовая станция и вместе с нею — конюшня на десяток лошадей. Ратуша была выстроена напротив гостевого дома, и вместе со станцией эти три здания образовывали своеобразную треугольную площадь в центре Эдвилла.
Кажется, именно здесь планировалось проводить ярмарку, и пока ещё ни одной торговой палатки не было открыто, но обозы и повозки некоторых купцов, охраняемые неразговорчивыми сторожами или самими купцами, отгонявшими от своего скарба вечно любопытных мальчишек, уже были расставлены по площади рядами. Хиномия какое-то время понаблюдал за стайкой местных ребят, перебегающих от обоза к обозу, галдящих и орущих и напоминающих ему стайку воробьёв, потом подумал о том, что ещё пару лет назад точно таким же был и Фудзиура, — и направился на соседнюю улицу.
Он бесцельно обошёл кругом два дома, лениво разглядывая украшенные резные ставни, выкрашенные коричневой краской, как вдруг рядом с ним тенью появился Маги. Хиномия чуть не подпрыгнул от удивления.
— Ты так отчаянно звал меня, — сказал Маги. — Что-то случилось?
«Да, ты случился», — чуть было не сказал Хиномия. Он воровато огляделся по сторонам, но, кажется, не заметил никого из своих спутников из отряда.
— Не волнуйся, во мне никто не заподозрит оборотня-убийцу, — Маги оскалил зубы в якобы мирной усмешке. Несмотря на то, что сейчас его зубы выглядели человеческими, Хиномию всё равно мороз продрал по коже. Тем более что глаза Маги продолжали смотреть цепко и хмуро; улыбка не добавила им теплоты.
— Я не звал тебя, — ответил Хиномия, внутренне удивляясь идее, что они могут вот так просто стоять на улице посреди белого дня и разговаривать, будто два обычных прохожих. Хотя чему удивляться, встречался же с ним Хёбу вечером после заката в зале полной людей. Ещё и морок на себя накидывал.
— Ты думал обо мне. И постоянно дёргал поводок. Игрался с ним, — голос Маги звучал обвиняюще.
— Какой такой поводок? — не понял Хиномия. Если речь шла о той нити, что связала их, то она пропала очень быстро, он не ощущал Маги более, и пытаться воскресить это чувство было бесполезно. Он признался Маги в этом. Тот в ответ усмехнулся уже более привычной, своей грубой усмешкой.
— То, что он исчез для тебя, не означает, что он исчез для меня. Я чувствую тебя по-прежнему, — раскрытой ладонью он толкнул его в грудь, заставив попятиться и упереться в стену какого-то дома. — Мы связаны, хоть ты эту связь и отрицаешь.
— Не отрицаю, — вырвалось у Хиномии. — Но это богомерзкое явление, присущее только кровопийцам и оборотням.
Маги приблизил лицо к его шее, и волосы его, тёмные, свободно распущенные по плечам и спине, шелохнулись. Он вкрадчиво прошептал:
— Ты сам тоже богомерзкий кровопийца.
— Наполовину, — беспомощно, словно оправдываясь, оспорил Хиномия.
Маги вдохнул воздух рядом с его ухом и произнёс ужасное кощунство:
— Богу всё равно, кто ты есть. Набожный святой, глупый мальчишка или кровавый убийца. Нас судят люди, которые нас окружают. И они же дают нам названия.
Мимо с шумом и гвалтом пробежала ватага ребятни. Ни один из них не обратил внимание на двух мужчин, стоящих вплотную друг к другу возле стены дома. Хиномия зажмурился. В голове не было ни одной молитвы, ни одной притчи, чтобы ответить подобающе.
— Пусти, — прошептал он, дёрнувшись.
Маги отодвинулся и убрал руку.
— Так что знай: я продолжаю тебя чувствовать, — как ни в чём не бывало сказал он, будто их разговор не прерывался. Он отшагнул в сторону ещё дальше, и Хиномия, ощупав свою грудь и шею, отряхнул сутану и направился следом. — Милорда я чувствую лучше, но сейчас я… С тобой. Ты важен ему, хоть он это и отрицает. И от тебя многое зависит. От тех решений, что ты примешь.
«Ещё бы», — чуть не сказал Хиномия.
— Почему он отрицает? — вместо этого спросил он. — Мы уже видели, что моя кровь делает его сильнее. Скорее всего, из-за серебра и близости к святой воде… Скажи, то, что он сейчас совершает — это правда? Зачем он это делает? В чём виноваты перед ним простые люди? Почему он ведёт себя так, будто сделался обычным кровопийцей, только-только почуявшим свою власть?
Маги посмотрел на него, мерно шагая вдоль улицы. Они… прогуливались вместе! Осознав это, Хиномия чуть не споткнулся.
— Он вовлечён в безумство, которого ещё доселе не совершал, — проговорил Маги, сделав несколько шагов в молчании. — И не простые люди тому виной, они здесь не при чём, ты прав. Виной всему его собственная гордость. Она не даёт ему принять собственное «я» полностью. Он вампир, но не хочет признавать тот факт, что вампирам не чужды человеческие слабости. Ваше Писание учит вас, что все демоны когда-то были ангелами, — сказал он задумчиво. Вдалеке раздавались крики детей и их беззаботный смех. — То же самое можно сказать и о нас: мы все когда-то были людьми.
Помедлив, Хиномия сказал:
— Ты говоришь так… будто в любом демоне осталось добро. Это богопротивная мысль. Сама религия настаивает на существовании абсолютного зла. Добро также абсолютно, и оно есть суть бога и истинной веры.
— Нет ничего абсолютного, — с кривой усмешкой ответил Маги. — И даже религия доказывает нам, что есть серое и полутона в её чёрно-белом цвете. Вспомни притчу о блудном сыне, который раскаялся.
— Но это хороший пример добра! — удивился Хиномия.
— Это пример того, что абсолюта нет, а зло может перейти в добро. Зная людскую природу, можно утверждать и обратное, — Маги довольно кивнул головой. — Вывод тебе: всё добро несёт в себе зерно зла, а зло способно совершить так называемые добрые поступки. И опять же, «добро» и «зло» — это понятия и суждения, которые делают люди. А людям свойственно ошибаться.
Хиномия засопел, чувствуя искажённость в суждениях Маги, но не могущий никак её выявить. Возможно, отец Гришем смог бы убедить Маги в своей правоте и настоять на торжестве добра, но Хиномия не владел Словом так же хорошо, как его наставник.
— Это еретические мысли, — буркнул он.
Маги хохотнул.
— Не обижайся. Я не заставляю тебя верить всему, что я говорю.
Но верить-то как раз хотелось.
— Наоборот, — добавил Маги, чуть помолчав, — мне приятно, как ты держишься за свои убеждения.
— Да?
— С тобой интересно. Ты ходячее противоречие. Неудивительно, что милорд не смог пройти мимо.
Хиномии показалось, что порыв ветра, налетевший с конца улицы, слишком холоден. Он запахнулся в сутану плотнее.
— Не красней, — сказал вдруг Маги. — Я говорю правду.
Хиномия покосился на него в священном подозрении, что над ним насмехаются. Он подпустил этого оборотня так близко к себе, а тот над ним издевался и смущал его веру своими речами!.. И всё же…
— Вернёмся, — предложил богомерзкий оборотень, и они перешли на соседнюю улочку, где тоже то и дело стояли распряжённые фургоны, разносился крик детей, ржание лошадей из конюшен и щебет воробьёв, купающихся в дорожной пыли. Улицы Эдвилла были не замощены.
Мысли Хиномии перекинулись обратно на притчу о блудном сыне.
— Есть один оборотень, — сказал он, — который отринул свою природу и старается быть человеком. Свои способности он теперь применяет, чтобы лечить людей и нелюдей. Для него все едины.
— Я знаю, о ком ты говоришь, — кивнул Маги, покосившись на него. — Милорд когда-то давно знал его.
— А вы… — может ли быть так, что Сакаки и Маги раньше бегали в одной стае? — внезапным озарением пришла в голову Хиномии мысль.
— Я тогда был криволапым щенком, — продолжал Маги. — Та мимолётная встреча оказала на будущее милорда большое значение. Раньше он любил женщину. Она, благодаря случайному участию Сакаки, прознала о природе милорда и о невозможности его существования, как человека, и вынуждена была его оставить. Каору хотела семью и детей и не собиралась становиться бесплодной матерью вампиров.
— А… — Хиномию не услышали и, пожалуй, он был рад тому, ведь в голове у него от откровений Маги стало пусто. Речь шла о той самой Каору? Жене Минамото?
— Твой доктор тоже… Именно тогда он отвернулся от своей природы и решил направиться к свету. Как он его понимал, этот твой свет. В самоотречении, боли и ежесекундных страданиях. Я считаю, настоящая ересь в том, чтобы увечить и ломать себя ради призрачной цели, внушаемой нам чужими людьми. Идея, заронённая в неокрепший мозг, может быть губительна.
— Но он прекрасный человек! — воскликнул Хиномия. — И мозг у него нормальный! И твёрдые убеждения, и вера, и… — он сбавил тон, стараясь не кричать. Они вновь приближались к центральной площади по улице, соседствующей с главной улицей Эдвилла.
Маги повернул голову и посмотрел на него искоса, и вновь Хиномию посетило ощущение, что его разглядывают, забавляясь. Так взрослый смотрит на неразумного ребёнка, играющего с тряпичными куклами.
— Хочешь увидеть, каков твой доктор на самом деле? — спросил Маги, и от его предложения повеяло настоящим дьявольским ядом. Ещё ничего не видя и не зная, Хиномия уверился, что отравится им, что светлый образ Сакаки помутнеет в его душе.
— Я… — он коротко мотнул головой, словно отгоняя от себя призрака. — Не хочу, не надо. Не начинай…
— И всё же, — Маги криво ощерился, улыбка изуродовала его правильное породистое лицо, сделав похожим на маску демона.
Темнеющий вечер был ему союзником, нагоняя тени между домов, скрадывая привычные взгляду очертания окон и дверей, превращая деревеньку во вместилище тайн и прибежище пороков. Хиномия осознал, что если сейчас останется в неведении, то станет думать о докторе худшее, что сможет о нём выдумать. Одним только предложением, намёком Маги сумел уничтожить, отравить образ человека в его мыслях! Хиномия схватился за голову и потёр лоб, прихватывая пряди волос, зажмурился.
И вздрогнул, когда Маги осторожно потянул с его лица глазную повязку.
— Только смотреть надо двумя глазами, — шепнул он, завораживая и околдовывая. Один его шёпот делал из Хиномии подневольного бесхребетника. Одно прикосновение.
Маги обхватил его за пояс, обнял прямо посредине узкой улочки, внезапно опустевшей и потонувшей в тенях. Их лица сблизились. Вторым глазом Хиномия видел ярче, яснее. Его вампирская природа пробуждалась по ночам и вблизи от демонической ауры звериной ипостаси оборотня. А может, то шептала его собственная мятежная кровь, способная ощущать тягу вампирской жажды и связь между вожаком и его подчинённым в звериной стае.
Когда Маги подпрыгнул прямо с места и повис, ухватившись за оконный карниз, Хиномия даже не удивился. Он уже ожидал чего-то в таком духе. Маги без труда держал их обоих на весу. Хиномии показалось, что он даже может стоять, опираясь на тени. Показалось, что ещё немного — и он поймёт, как управляться с вечерним холодом, как скрывать свет звёзд и туманить чужие мысли. Это шептала в нём вампирская кровь, внезапно разбуженная и тянущаяся к неизведанному. Обычно он душил в себе подобные порывы, но сейчас… Маги обнимал его, и Хиномия верил, что может всё. Он не боялся.
Они оказались перед окном, тёмным и слепым, но внутри, в комнате, Хиномия чувствовал и видел биение жизни. Там — была жажда, а жажду он понимал очень хорошо. Молодой волк, едва вкусивший своей силы, и старый, матёрый, истерзанный многолетними истязаниями и лишениями, ослабленный, и оба они тянулись навстречу друг другу. От полного единения их разделяла лишь тонкая преграда, и как же хотелось разрушить её одним движением когтей, смять, словно бумагу. Сакаки стоял на коленях, обхватив клетку обеими руками, сжав пальцы на поскрипывающем от напряжения металле. Его запястья тлели, дымились, кожа покрывалась волдырями, серебро старалось загнать его волка обратно под кожу, но зверь всё равно пробивался наружу, не видя тщетности своих попыток. Зверь плакал и стенал в нём и тянулся сквозь пруты металла внутрь. Фудзиура дышал так, будто только что далеко и быстро бежал, его ноздри широко раздувались, вдыхая чужой запах, щёки раскраснелись, пальцы с выступившими когтями царапали пальцы и запястья доктора. Фудзиура вжимался щекой в его плечи, в его шею, тянулся губами к его рту, Фудзиура тёрся о него, словно голодный по прикосновению и ласке зверь — а так оно и было, — их губы сомкнулись и принялись терзать плоть друг друга, языки влажно поблескивали во тьме, а удлинившиеся зубы пускали кровь.
— Ты видишь, каков твой доктор? — прошептал Маги, крепко держа Хиномию за пояс. Пряди волос, будто подводные водоросли, щекотали его под одеждой. Нет, это была его собственная дрожь, только и всего, а ощущение прикосновения ему только почудилось. Хиномия судорожно вздохнул, борясь с нахлынувшим возбуждением. — Ты видишь, как он хочет? Фудзиура никогда не оставит его. Раз выбрав, уже не отступится. Они… друг для друга… пара…
И всё же Маги ласкал его: голосом, дыханием, теплом своего тела. В груди Хиномии появилось и разрослось странное чувство голодной пустоты, тоскливого одиночества, которое просто необходимо было заполнить. Он оттолкнулся от карниза, истомлённый этой мятущейся пустотой, и Маги поймал его в свои руки, не дал упасть, — и всё это молча, не издавая и звука.
Рывок вверх наполнил Хиномию восторгом от кратковременного ощущения всплеска чужой силы, а вид древних звёзд в вышине одарил тоскливым пониманием собственной скоротечности. Когда на его губы пролилась густая солёная влага, он принял её без колебаний, как вино причастия этой ночи, как квинтессенцию жизни, что вечна и никогда не закончится. Маги поил его своей кровью. Сердце Хиномии наполнилось тоской и благодарностью. Ему… Ему было нужно это сейчас. Принять в себя кровь. Успокоить проснувшуюся и терзающую его пустоту. Принять себя.
Это было похоже на смерть, от которой воскрешают древними языческими обрядами. Это было похоже на рождение: боль и слёзы таились рядом, и Хиномия предчувствовал их нарастающее приближение, сглатывая судорожно сжимающимся горлом. Пальцы Маги массировали его шею, словно уговаривая сделать ещё глоток, ещё один… Он оторвался от растерзанной раны на предплечье, и та прямо на глазах свернулась, зарубцевалась, истончилась, скрытая гладкой и жилистой кожей. Маги прижал его к своей груди целой, неповреждённой рукой, прижал, будто баюкая. Хиномия схватился за него и запрокинул голову к звёздам. Он не чувствовал своих слёз, пока те не начали туманить его зрение, мешая ясно видеть.
— Ты не станешь от этого вампиром, — шепнул Маги. — Ничего страшного не случилось. — Его губы были такими мягкими, лаская кожу на виске, щёку, мочку уха… — Это не страшно, — шептал Маги, словно одними своими уверениями мог унять всплеск его чувств. И, кажется, у него получалось. — Ничего не бойся.
Хиномия глубоко вздохнул. Он не понимал, что это было сейчас. И не хотел обдумывать. Это была другая частичка его сущности, которую он всегда отрицал, которой страшился. Сейчас жизнь наполняла его с каждым вздохом, и он более не ощущал грызущего изнутри одиночества, и это было самое главное. Сейчас он ошущал себя целым, без страданий и самоотречений обрётшим мир в своей душе.
— Ну? — спросил Маги чуть погодя. — Разве это так плохо?
— Это и не хорошо, — буркнул Хиномия, придя к мысли, что ничего не изменилось.
— Я не сомневался, что ты так скажешь, — пробормотал Маги, не торопясь опускать руки. Хиномии пришлось дёрнуть плечами, чтобы он наконец разжал свои объятия. — Но я был прав, скажи?
Он говорил о докторе, — а, может, уже и нет.
— Не знаю. Да. Но это ничего не меняет.
Кажется, Маги негромко рассмеялся. Если он вообще умел искренне смеяться, вечно угрюмый и сдержанный.
— Ты слышал, что я сказал? — спросил Хиномия, разворачиваясь к нему. — Ничего не изменилось. У каждого из нас свои цели и мы продолжаем идти к ним, невзирая ни на что, ни на какие препятствия.
— Я не препятствие тебе, — ответил Маги, проведя пальцем по его губам. — Я помощь.
Хиномия отшатнулся от его руки и вытер губы сам. Он не знал. Не знал, что сказать. Настанет время — и он будет должен умереть, потому что не в силах сделать выбор. Быть с вампиром и предать навязанную ему веру, или предать возлюбленного и остаться верным данным обетам? Выбора не было.
========== Часть 4 ==========
В ту ночь Маги не остался с ним. Они спустились с крыши и долго стояли в тени дома. Маги целовал его, заставляя чувствовать себя странно: жаждущим и юным. О, он прекрасно знал, чего жаждет и что повлечёт за собою очередной акт соития. Он ещё больше привяжет его к Маги, сделает его ещё более слабым и зависимым от собственных чувств. А ему нужна сила.
Под конец Маги вовлёк его в совершенно безумный поцелуй, не давая вздохнуть, терзал и терзал его губы, сжимал плечи сильными руками, проводил по волосам жадными пальцами, и Хиномия захлёбывался от того, как мало ему было этого поцелуя, он каким-то шестым чувством понимал: этот на сегодня последний. И действительно, Маги отодвинулся, прижав ладонь к его груди, и вздохнул, длинно посмотрел на его губы, словно целуя их уже взглядом, — и в следующее мгновение, не говоря ни слова, исчез в тенях. Просто растворился в тени и истаял.
Хиномия ещё какое-то время стоял, подперев стену. Потом долго приглаживал волосы и повязывал обратно на глаз повязку. Потом поправлял одежду. И ему всё казалось, что он не может войти в гостевой дом, потому что любой, кто его увидит, тут же по его лицу поймёт, чем он занимался и с кем.
А потом он вспомнил о Сакаки и Фудзиуре. Ему сделалось не по себе, но зато собственное смущение улетучилось. И так, хмурый и задумчивый, он и добрался до своего номера, отпер дверь ключом, стараясь не громко греметь замком, и быстро затворил её за собой.
Он пил кровь сегодня! — вспомнил он, холодея. Ему бы следовало испытать себя на серебро, святую воду и распятие: не загорится ли кожа, не начнёт ли её жечь, будто кислотой? Но он не сделал ничего. Даже не прочитал молитву ко сну. Сегодня ему было хорошо и без молитв.
А доктора Сакаки и Фудзиуру следует оставить в покое. Их отношения — это их выбор. Если им потребуется помощь, он её окажет. Но между собой пусть выясняют всё сами. Хиномия подозревал, что Сакаки терзают проблемы не менее сложные, чем его собственные. Всю сознательную жизнь он подавлял своего зверя и привык его побеждать, ведь зверь ослаб. Теперь же зверю захотелось запретного, и Сакаки не знает, как с этим бороться, а Фудзиура дал зверю силы воспрянуть, ведь он настолько близко, только руку протяни. Наверное, если бы не было клетки между ними, Сакаки бы уже сдался и уступил.
***
Утром Хиномия приглядывался к доктору, но тот, за исключением бледности и рассеянности, ничем не выдавал своих терзаний. Разговоры за столом велись о разном. Баррет всё восхищался ассортиментом оружия, увиденным им во вчерашней лавчонке, а Ханзо рассказывал Тиму и Хиномии о том, как Эдвилл был спасён от вампиров в прошлом. Похоже, Сакаки тоже был там, но он почти ничего не добавил от себя. Он только неторопливо ел яичницу со шкварками и запивал её крепким травяным настоем, который заварил сам. Хиномии показалось, что запах у трав резковат, но что это за снадобье, он не спрашивал. Сакаки пил его, морщась, и одного вида его лица хватало, чтобы у любого пропало желание задавать вопросы.
После завтрака Ханзо с послушниками отправились на почтовую станцию узнавать, не пришло ли письмо со следующими инструкциями, Сакаки отправился кормить Фудзиуру, а Хиномия со скуки решил разобрать и почистить собственные пистолеты. Стрелять он, конечно, ни в кого не собирался, но работа с оружием зачастую помогала ему привести мысли в порядок. Разбирая и смазывая их, а после перелистывая Писание, он протянул время до обеда.
Ядориги вбежал в гостевой дом, когда они с Ханзо уже рассаживались в общем зале. Купцы, заранее приехавшие на завтрашнюю ярмарку, уже заняли места за своими столами, подавальщицы вовсю носили с кухни еду и напитки, так что зрителей было предостаточно. Ядориги выглядел так, будто Хацуне час возила его по траве и камням: сутана грязная и рваная, лицо и руки расцарапаны.
— От-т… отец, у н-нас беда! — выкрикнул Ядориги, спотыкаясь и хромая, добежав до их стола. — Телега… И Мэри…
Ханзо помрачнел, хотя ещё толком ничего не было сказано.
— Идём со мной, — приказал он, намереваясь увести Ядориги в свою комнату и побеседовать там без посторонних глаз. Но Ядориги не дался.
— Нет времени. Хацуне ранена. Она дралась как могла, но сестра Мэри оказалась сильнее! Доктор, пойдёмте со мной! Скорее! Хацуне нужна помощь!
— Где ты её оставил? — крикнул Ханзо.
— Привёз с собой. На конюшне. Сестра Мэри, она…
— …снова взбесилась, — услышал Хиномия тихие слова Тима.
— …предупреждали её, — добавил Баррет, расстегнул кобуру и дотронулся до рукояти своего многозарядного пистолета, с которым не расставался даже за столом.
Сакаки тем временем кинулся по деревянной широкой лестнице наверх, к себе, чтобы взять сумку с медицинскими инструментами и лекарствами. Ядориги нетерпеливо топтался внизу. Ханзо его отчитывал:
— Привезти её сюда, о чём ты только думал?!
— Но не оставлять же её там, сестра Мэри совсем меня не слушала.
— Ничего бы не случилось с твоей подругой…
— Вы не знаете, — внезапно перебил Ядориги, и глаза его полыхнули красным. — Вас там не было! Вы её не видели!
— Если твоя Хацуне нападёт на кого-нибудь здесь, будет сидеть в такой же клетке, как и тот оборотень, — пригрозил Ханзо, отступая.
Вернулся Сакаки, и они с Ядориги отправились в конюшню.
— Тим, Баррет! — скомандовал Ханзо, — за мной! Проверим, что осталось в лагере! А ты, — он всё-таки обратился к Хиномии, как всегда, с выражением лица, свойственным фанатикам веры, — отправляйся с доктором и будь при нём неотлучно. Я вернусь и проверю, как хорошо ты исполняешь приказы!
Хиномия кисло улыбнулся, хотя и рад был остаться в Эдвилле.
Хацуне была совсем плоха. Ядориги привёз её, завернув в дорожный плащ, и теперь девушка лежала поверх него на сене в углу стойла, бледная и неподвижная, как труп. Отогнав отвратительные ассоциации, Хиномия приблизился к Сакаки и Ядориги.
— Могу принести горячей воды воды или что там надо, — предложил он, тем самым давая о себе знать.
Глаза Ядориги опять полыхнули алым, когда он поглядел в сторону Хиномии, обернувшись. Узнав его, паренёк просто кивнул.
— Да, воды и чистых тряпок, промыть раны… Они не такие глубокие, но она без сознания. Много крови потеряно. И… — Сакаки во что-то вгляделся. — Когти и клыки? Это укус? Она что…
— Да. Я бы сказал, она полностью обратилась. Но вампиры не могут жить при солнечном свете. Так что я не знаю, как такое возможно.
Хиномия вышел из конюшни быстрым шагом и направился на кухню за водой и ветошью.
Он вернулся достаточно быстро. Сакаки, запрокинув голову Хацуне, чем-то поил девушку из склянки матового стекла, которых в его сумке было преогромное количество. Хацуне медленно глотала, не открывая глаз.
— Теперь погружай её в сон, — скомандовал он Ядориги. Паренёк кивнул и сосредоточенно посмотрел в лицо своей подруги. Его ведьмовские силы до того никак не проявлялись, да и теперь не казались чем-то сверхъестественным.
— Некоторые раны уже начали затягиваться сами, — одобрительно сказал Сакаки. — Она сильная. — Он похлопал Ядориги по плечу, и тот коротко кивнул, не отрывая взгляда от лица Хацуне. — Остальные мы сейчас промоем и зашьём, они зарастут за день-другой. У неё почти такая же быстрая регенерация, как у настоящего оборотня, она справится.
Хацуне теперь лежала на плаще полностью обнажённая, и раны на её теле ужасали. Кровавые борозды, распахавшие бок, бедро и грудь, многочисленные укусы шеи и плеч. Похоже, Хацуне побывала в нешуточной схватке с каким-то когтистым монстром.
— Что случилось? — не удержавшись, спросил Хиномия. — Кто-то из ваших пленников вырвался на свободу?
— Пленники? — спросил Ядориги, не оборачиваясь. Сейчас, колдуя, он говорил медленно, как будто сквозь сон. — Их больше нет. Сестра Мэри осушила каждого, а их пепел развеяла по ветру.
— Сестра Мэри?! — удивился Хиномия.
— Поговорите потом, — поморщившись, попросил Сакаки, растворяя в ведре с горячей водой какой-то порошок с едким запахом, и ополаскивая в нём тряпицу. — Ещё воды, и погорячее, — приказал он чуть погодя. В его пальцах сверкнула игла. Хиномию передёрнуло, когда он представил, как эта игла сейчас вонзится в разрезанную когтями монстра плоть и будет протягивать за собой тонкую нить. Он сбежал на кухню почти с облегчением.
Вот оно как странно-то. Вида крови он не боялся, переломы и ранения его не пугали, однако зрелище медицинских манипуляций вгоняло его в странное состояние тупой паники и наплывающей дурноты. Борясь с нею, Хиномия старался не подавать виду, что ему не по себе. А ещё от Хацуне пахло кровью, и этот запах — то, что он обращал на него повышенное внимание, — заставлял его насторожиться. Неужели в нём просыпалась вампирская жажда? Неужели он не чувствовал её в ком-то другом, а испытывал сам? Он… превращался в вампира? Нет, нет, нет…
Спустя пару часов, когда раны Хацуне уже были зашиты и перевязаны, вернулся Ханзо с Барретом и Тимом, и, глядя на их хмурые лица, нельзя было даже предположить ничего хорошего.
— Даже лошади, — пробормотал Тим, побелев под цвет собственных волос.
— Как мы теперь будем охотиться на кровососов без своих… жертв, тоже ещё вопрос, — произнёс Баррет. Свой пистолет он не доставал из кобуры, но постоянно касался рукояти нервными пальцами.
— Как раньше, своими силами, — нахмурясь, ответил Ханзо. У него уже состоялся разговор с Чесмалом Такером, которого купцы, взволнованные суетой среди церковников, отрядили узнать, в чём дело. Ханзо пришлось соврать, что в телеге они везли мощи святых и атрибуты веры, и что все они теперь разграблены разбойниками, а послушники, которые охраняли их, пострадали при нападении.
— Разбойники? Здесь? — испуганно переспросил хозяин Такер, и было видно, что он всерьёз волнуется за предстоящую ярмарку.
Баррета с Тимом переселили в одну комнату, а Ядориги с Хацуне заняли освободившуюся, соседнюю с доктором и пленным Фудзиурой. Сакаки почти не отходил от девушки, всё так же пребывавшей без сознания.
— Сон продлится ещё пару часов, — сказал Ядориги. — Но потом придётся её разбудить, и пробуждение будет не очень хорошим. Она даже сквозь сон чувствует боль…
— Я дам тебе травяной настой, он сильный, будешь давать ей каждые полчаса… — тут Сакаки обернулся и нашёл глазами Хиномию. — Я совсем позабыл о мальчике. Пожалуйста, сходите ещё раз на кухню, за едой для него.
— Покормить или вы сами? — уточнил Хиномия.
Сакаки провёл рукой по лбу, утирая пот. Было видно, насколько он вымотался, два часа зашивая и обрабатывая раны.
— Покормите. Просто дайте ему еды, и всё. Я скоро приду.
Просто дать еды не получилось. Фудзиура схватил Хиномию за рукав и, рыкнув, притянул к себе.
— Что там? — потребовал он, поводя носом. — Почему кровь?
— С доктором всё в порядке. Пострадала девушка…
— Хацуне, — произнёс Фудзиура, оскалившись. — Что? Удивлён? А ты думал, став оборотнем, я совсем потерял человеческий разум и ничего не осознаю? Та бешеная Хацуне, я заметил её.
— Ну, теперь она Хацуне-без-сознания, а твой доктор её лечит. Вот еда, — хмуро произнёс Хиномия, выкладывая в клетку между прутьями лепёшку из белого хлеба с завёрнутым в неё мясным фаршем и овощами, еду местных пастухов.
— Доктор пока ещё не мой, — сверкнув глазами, ответил Фудзиура.
— Поосторожнее с ним, — не зная почему, предупредил Хиномия.
— Я знаю, что делаю.
— Да откуда тебе… — Хиномия оборвал себя и махнул рукой. — Просто постарайся не навредить.
— Он сам вредит себе. Каждый день. Много лет. Его браслеты и цепь…
— Вспомни, каким ты был раньше! — воззвал Хиномия. — Вспомни, как ты был человеком! Он хочет быть таким же!
— Думаешь, я забыл? Постоянный голод и шпыняния, мальчик на посылках, местный попрошайка, — прорычал Фудзиура. — И эти идиоты из церкви, которым было нужно лишь одно: чтобы кто-то пел красиво, пока они обдуряли народ и собирали с них пожертвования во время служений. А знаешь, что делают с мальчиками для того, чтобы они и дальше пели ангельскими голосами? — Фудзиура рявкнул волкодавом. — Я вовремя сбежал оттуда благодаря Стае. А то из меня бы, чего доброго, сделали кастрата.
Хиномия поперхнулся воздухом и закашлялся под насмешливым взглядом Фудзиуры.
— Ну а Сакаки-то здесь при чём? — спросил он, отдышавшись. — Одумайся, прошу тебя. Не стоит мстить ему только за то…
— Я не мщу, — Фудзиура замотал головой. — Наоборот, он для меня очень важен. Я теперь без него себя не представляю!
— Ты же его совсем не знаешь! Как можешь говорить такое? — удивился Хиномия. От этого заявления попахивало ведьминской одержимостью.
— Но хочу узнать, — с обезоруживающей честностью ответил Фудзиура, цепляясь за решётку. — Сперва я думал, он обычный, как все. Но потом…
Раскрылась, скрипнув, дверь, и Хиномия обернулся. Сакаки стоял на пороге, осунувшийся, сгорбленный, и смотрел на него и Фудзиуру.
— Хватит разговоров обо мне, — сказал он. — Дайте отдохнуть.
Похоже, ему было много хуже, чем он выглядел на самом деле. Руки, — заметил Хиномия, — его руки дрожали мелкой дрожью, как у жалкого пропойцы.
— Да. Я пойду, — ответил он согласно, отодвигаясь от клетки и направляясь к выходу. Сакаки, пошатнувшись, пропустил его и держался за раскрытую дверь, пока Хиномия выходил, а после плотно прикрыл её за ним.
Хиномия прислонился к стене коридора и напряг слух, но кроме тихих шагов в комнате больше ничего не было слышно. Потом скрипнули рассохшиеся доски кровати — Сакаки улёгся на неё, похоже, прямо в одежде. От Фудзиуры не донеслось ни слова.
Хиномия, не собираясь более подслушивать, отошёл от двери и направился в свою комнату. Если он кому-то понадобится, все знают, где его искать.
***
Когда к позднему вечеру в гостевой дом явился почтовый служитель в поисках отца Ханзо, Хиномия и остальные послушники уже поужинали. За столом не было Ядориги: ему, неотступно дежурившему возле кровати Хацуне, Хиномия отнёс еды наверх. Сакаки сидел на самом дальнем конце стола и не обращал внимания ни на молоденьких подавальщиц, дочерей хозяина Такера, ни на Хиномию. Он вёл себя так, будто бы действительно не слышал того разговора между Хиномией и Фудзиурой… Нет, он вёл себя так, будто и самого Хиномии не знал!
— У вас всё в порядке? — шёпотом спросил он доктора, когда Тим с Барретом повели почтового служащего наверх, в комнату отца Ханзо; от ужина тот отказался, отговорившись важной епитимьей, которую наложил на себя.
— У меня всё… — Сакаки оборвал себя и хмуро поглядел на Хиномию исподлобья, уставший и осунувшийся. — Нет. У меня не всё в порядке. Но вы мне с этим не помощник. — Проговорив это, он отогнул рукава сутаны, продемонстрировав выжженную до мяса кожу на запястьях под браслетами. — Думаю, мне нужно больше ограничителей… — Он прикрыл глаза и потёр их. — Ещё я плохо сплю. Тотальная усталость. Но… Знаете, я не откажусь от него. Я знаю, что его можно обратить к вере, к свету…
— Это нужно вам, — ответил Хиномия, не спуская взгляда с прикрытых рукавами запястий Сакаки. — А что нужно ему?
Доктор поглядел на него ошеломлённо.
— Надеюсь, вы это не всерьёз? Разве можно допустить, чтобы оборотни жили свободно среди людей?
— Но ведь вы же тоже… — Хиномия осёкся. — Простите. Возможно, я не до конца понимаю всего.
— Мне дана эта кровь и эта плоть во испытание, — мелко дрожащими губами прошептал побледневший Сакаки. — Это испытание моей веры, моей силы. И я справляюсь. У меня есть долг: помогать людям, лечить и спасать их жизни, если то угодно господу. И я буду оставаться человеком столь долго, сколько смогу…
Хиномия хотел сказать, что понимает и извиняется, но не успел. Со второго этажа донеслись крики и стук, а спустя некоторое время к ним по лестнице скатился Тим.
— Отец Ханзо, — испуганно выговорил он. — Он не отвечает. И заперся изнутри. И… — Тим сглотнул и провёл по губам кончиком языка. — И оттуда пахнет кровью.
Хиномия вздрогнул, а Сакаки уже торопился туда, к комнате, стараясь не срываться на бег лишь потому, что вокруг были люди. Хиномия последовал за ним, но ему пришлось притормозить перед хозяином Такером, когда тот схватил его за рукав сутаны.
— Молодой человек, вы кажетесь единственным нормальным и серьёзным из всей этой компании, скажите, у вас всё хорошо? — потребовал ответа хозяин гостевого дома.
Хиномия оборотился к нему и ответил, с трудом сдерживаясь, чтобы не вырваться и не побежать:
— Если даже что-то и случилось, мы не допустим, чтобы простые люди пострадали. Не волнуйтесь, мастер Такер. И перестаньте волновать народ. Доверьтесь нам.
В глазах Чесмала Такера отразился сперва ужас, а затем понимание.
— Что, у нас тут опять вампиры? — шёпотом спросил он.
Хиномия вздохнул: — Мы уже над этим работаем.
— Да, хорошо! Идите!
Хиномия догнал Тима уже у дверей комнаты отца Ханзо. Сакаки стучался к нему, окликая по имени, а изнутри даже до Хиномии доносился запах пролитой крови. Как, должно быть, сильно этот запах ощущался для чутких ноздрей оборотня!
— Ломайте дверь, — потребовал побледневший Сакаки, когда прошла минута, а Ханзо так и не отозвался.
— Я пойду спрошу запасные ключи у хозяина, — предложил побледневший, как умертвие, Тим и снова сорвался с места.
Хиномия, не дожидаясь его возвращения, просто подошёл к дверям, оттеснив доктора, и с силой нажал на дверную ручку, толкая дверь плечом. Заскрежетали и замок, врезанный в дерево, и засов задвижки, выгибаясь в пазах. Тонкая полоска металла не сдержала бы и обычного человека, что уж тут говорить о полувампире. Хиномия поднажал ещё, стараясь основное усилие прикладывать к ручке двери, куда был врезан замок.
Баррет вытащил из кобуры пистолет и приготовился стрелять, если что-то вырвется наружу, потревоженное их вмешательством. Дверь внезапно распахнулась, замок попросту выпал из трухлявого дерева, а задвижка повисла на одном гвозде, дребезжа. Хиномия распахнул створку и ворвался внутрь.
Отец Ханзо лежал на кровати бледный как мел. На его груди, прильнув и свернувшись, как огромная чёрная кошка, умостилась сестра Мэри. При виде Хиномии и стоящих за её спиной Сакаки и Баррета она вскинула голову и зашипела, скаля игольно-острые зубы. Постельное бельё под Ханзо было всё в крови, натекшей из раны на шее. Вампирица не ела, похоже, насытившись уже давно ещё теми жертвами из гробов.
— Сестра Мэри?! — выкрикнул Сакаки, ужасаясь.
— Отойди от него, мразь богомерзкая! — потребовал Баррет, держа чернокожую церковницу на мушке. По нему было заметно, сколь страстно он мечтает выстрелить, но боится попасть в Ханзо.
Хиномия бесстрашно шагнул к постели, намереваясь отшвырнуть вампирицу прочь, если та не сбежит сама, но остановился как вкопанный.
Ханзо поднял руку и положил её сестре Мэри на голову. Та охотно подчинилась движению, укладываясь обратно ему на грудь. Потом прижалась ярко-алыми губами к ране, слизывая кровь. Хиномии показалось, что он слышит, как гулко и медленно бьются их сердца в унисон.
— Да что же вы творите? — произнёс он.
— Она больше не сбежит, — прошептал Ханзо, едва размыкая губы. — Ничего не натворит… девочка… — его рука погладила чёрные волосы сестры Мэри. — Не трогайте её.
Сакаки прикоснулся к дулу пистолета Баррета, заставив того перестать целиться и опустить оружие в пол. Звеня бесполезной связкой ключей, подбежал Тим и охнул. Его появление будто разбило стеклянную сферу, в которой остановилось время. Стоило ключам выпасть из его рук, как сфера распалась, и время возобновило свой бег. Вампирица Мэри подскочила и страшно закричала, скалясь. Отец Ханзо потянул к ней слабые руки. Баррет вновь вскинул пистолет и нацелился, Сакаки крикнул:
— Стой!
Мэри метнулась в окно, разбив его вдребезги; осколки посыпались и наружу, и на подоконник. Она выпала на улицу одновременно с прогремевшим выстрелом и воплем Ханзо:
— Не-ет!!
Хиномия успел заметить, как порыв ветра подхватывает чёрную сутану сестры, словно облачко дыма, как влечёт в сторону, прочь, прочь, всё дальше.
Сакаки подбежал к Ханзо и стал хлопотать над ним. «О чём вы только думали», — слышал он тихий шёпот. «Но она же наша, своя», — отвечал Ханзо голосом человека, который был не в себе. Наверно, ему плохо: потерять столько крови… Хиномия скосил взгляд на кровать, измаранную кровью, и отодвинулся подальше. Кровь пахла душно и скорее неприятно, чем привлекательно. Хиномия не стал бы пить такое ни при каких обстоятельствах — стоило лишь допустить мысль об этом, как его замутило. Никакого сравнения с Маги или… Пришлось вдохнуть чистого воздуха с улицы, чтобы в голове прояснилось.
— Пойду, успокою мастера Такера, — придумал он предлог, чтобы выйти из комнаты. — Скажу, что Баррет её убил.
— Она ещё вернётся? — спрашивал Тим. — Она ведь не…
— Вы её здорово напугали, и она знает, что мы ей не рады. Но на всякий случай будьте настороже.
Ей богу, с Чесмалом Такером сейчас ему было говорить приятнее, чем с напуганными и бледными послушниками! Их страх казался Хиномии смешным. Ведь не вампира они боялись на самом деле. А того, что могут сорваться и превратиться в подобного монстра. Во врага, на которого другие будут охотиться, стараясь убить.
***
На следующий день прямо с утра началась ярмарка, но народ, встревоженный слухами о появившихся в округе вампирах, вёл себя настороженно и хмуро. Сил у отца Ханзо после того, как он выспался и поел, прибавилось. Он прочитал письмо, пришедшее ему со скоростной почтой, и казался даже довольным. Мрачное торжество светилось в его фанатичных глазах. Вечернее происшествие, кажется, напрочь вымылось из его памяти, а Хиномия наоборот всё никак не мог забыть его: слабый голос, произносящий «девочка», и руку в чёрных вьющихся волосах. Что не так с этим церковником?! Почему он такой… такой…
— Нам нужно срочно выдвигаться в путь. Если Ядориги не может оставить Хацуне, пусть остаются здесь.
— А вы сами…
— Ничего страшного, я поеду.
— Вы ещё слишком слабы, чтобы проехать весь день на лошади, — осторожно, но твёрдо сообщил Сакаки.
— Значит, часть дороги проеду на телеге с вашим питомцем, доктор. Да, его тоже берём с собой. Негоже оставлять дикого зверя без надзора.
— Так, может, нанять ещё одну телегу для Хацуне? — предложил Тим. — Сейчас ярмарка, может, даже обоз удастся купить…
— Они нам бесполезны, — морщась от энтузиазма послушника, перебил отец Ханзо. Или от слабости и головокружения. — Оставим их здесь. Нагонят нас позже; я объясню им дорогу. Нам нужно добраться до места за два дня, как и было запланировано!
Когда Ханзо встал с кровати и, пошатываясь, направился в комнату Ядориги и Хацуне, Сакаки проводил его скорбным взглядом.
— Упрямец, — услышал Хиномия.
— Наверное, потому ему и поручили эту миссию, — ответил он. — Обычный человек сдался бы уже давно.
— Вы правы, — Сакаки вздохнул. — Пойду собираться.
Они разошлись по комнатам, чтобы собрать вещи. Сакаки надавал Ядориги лекарственных настоев и мазей на все случаи жизни, а Баррет откуда-то приволок ему пистолет и вручил со словами: «Знаю, обычно ты оружием не пользуешься, но пусть будет на всякий случай». Ханзо оставил им большое распятие.
***
Вскоре их сильно поредевший отряд отправился в дорогу. По сравнению с горными тропами, путешествие по равнинному тракту было удобным и быстрым. Поэтому Ханзо с ходу взял такой темп, какой только могли выдержать лошади. Клетку с Фудзиурой вновь пришлось привязывать к телеге. За время пребывания в Эдвилле, колёса телеги осмотрели и смазали, заменили пару ступиц, и теперь, подновлённая, она могла выдержать дальнюю дорогу.
Гремя копытами, отряд церковников мчался вперёд, проскакивая насквозь маленькие придорожные городки и деревушки, оставляя позади вспаханные поля и отзимовавшие виноградники. Здесь, на равнине, весна уже твёрдо вступила в свои права, воздух был теплее, а о снеге, ещё недавно виденном ими на горных перевалах, ничего не напоминало. Крестьяне возделывали землю, готовясь к посеву. Кое-где на полях уже зеленели первые всходы озимых. Утренние и вечерние туманы закрывали всё кругом: земля просыпалась от зимнего сна и дышала, набираясь сил и тепла.
По прикидкам Хиномии, они преодолевали за день полтора, а то и два перехода, давая отдых только лошадям. Страшно представить, с какой скоростью гнал бы их фанатик Ханзо, если бы был полностью здоров.
— Уже недалеко. Мы близко, — сообщил он на четвёртый день их скачки вечером у костра в разбитом на ночь лагере. Хиномия знал, что спать им будет дано всего лишь часов пять от силы, а потом Ханзо проснётся и вновь погонит их в дорогу. Но спать он не мог. Мысли о Маги не выходили из его головы. О Маги и о Хёбу, и о том, что близка развязка. Он не будет убивать. Не станет. Он просто покорится воле случая и…
Хиномия верил, что Маги неподалёку. Некое ощущение не давало ему чувствовать себя одиноким. Не та связь, которую он ощутил однажды, нет. Но чувство близости и содействия. Должно быть, он просто убедил себя в том, что не один. Должно быть, так. Но ему было легче сознавать, что Маги рядом. Пусть даже всего лишь в мыслях.
Маги непримиримый, неуступчивый и жёсткий, и у них не было ничего общего ни в мыслях, ни в суждениях, вся логика его казалась Хиномии вывернутой наизнанку, искажённой. Но ему было хорошо с этим… существом. Интересно.
Маги допустил его до собственных мыслей, понял и утешил на свой лад, когда то потребовалось. И Хиномия чувствовал странную теплоту в груди, когда вспоминал об этом. Сейчас он представлял, как большой волк мчится за ними вдалеке, легко поспевая за их отрядом, и ему становилось хорошо от этих мыслей, от этих фантазий. Он будто бы был защищён присутствием этого волка ото всех невзгод. Странное ощущение, возможно неправильное, но, тем не менее, оно было.
***
Увы, как и все пути и дороги, теперешний тоже подошёл к концу, доведя их до цели. Когда-то здесь была река, от которой теперь остались лишь неровные всхолмья, заросшие непролазным кустарником и лиственными деревьями, да валуны по обочине. Дорога здесь существовала всего лет пятьдесят, но старый тракт, который вёл в обход по заболоченной и нездоровой местности, быстро пришёл в негодность, и потому здешнее место превращалось в своеобразную ловушку: любой караван или обоз, проезжавший здесь, в низине, подвергался нападению — если того желал Хёбу Кёске, конечно. Некая часть караванов проходила беспрепятственно, но рано или поздно случалась кровавая резня, и Ватикан не мог оставить без внимания многочисленные жалобы и обращения.
Своими силами справиться с Хёбу не удавалось. Отряд из ополчения, собранного в ближайшем городке, оказался полностью уничтожен, и теперь люди боялись выйти из домов после заката солнца. Охранники караванов и купцы могли надеяться только на быстроту своих фургонов и лошадей, пытаясь побыстрее проскочить опасное место. Никто не мог оказать сопротивления озверевшему хищнику, устроившему здесь свои охотничьи угодья.
— Наш отряд намного меньше того, что собрал городничий, — пробормотал Тим, оглядываясь. — Разве мы сможем…
— С нами вера! Мы сильны ею! — воскликнул Ханзо, с утра пребывающий в фанатичном угаре: глаза его чуть ли не светились яростным карающим огнём, а руки тряслись от возбуждения. Впрочем, Хиномия подозревал, что выматывающая скачка не прибавила ему сил, а кровопускание, которое устроила сестра Мэри, явно подорвало ему здоровье. Сколько в ней было вампирской крови, когда она вонзала в него клыки? Не успела ли она тоже поделиться с ним своею кровью? Не приобрёл ли он каких-то вампирских черт и свойств, которых всегда опасался и отвергал?
— Судя по последним сообщениям, собранным нашими агентами, — продолжал отец Ханзо, — последнее нападение случилось чуть дальше по тракту всего неделю назад. А это значит, что сейчас кровопийца уже голоден и готовится к новой кровавой бойне! Он и его прихвостни сегодня примут смерть от нашей руки! От карающей десницы божьей!
— Какие ещё прихвостни у Хёбу? — шёпотом спросил Хиномия, но Сакаки отрицательно покачал головой. То ли тоже первый раз слышал о них, то ли ему просто нечего было сообщить.
Вечерело с ужасающей быстротой. Солнце пало за горизонт, укутавшись густыми сизыми облаками. Туман пополз по земле сырой дымкой, и Баррет поцокал языком, должно быть, волнуясь за своё оружие.
— Приманку установим прямо тут, — махнул рукой Ханзо, указывая на середину тракта. — И поторопитесь, они могут вот-вот появиться!
— Какую приманку? — спросил Тим. Хиномия тоже обернулся вопросительно. У них с собой не было никаких приманок. Да и не охотятся на вампиров, будто на неразумных хищников, привязывая козлёнка к колышку на полянке. Любой вампир, будь он хоть трижды не в себе от жажды крови, ловушку и охотника почует за милю и подойдёт к ней лишь в безвыходной ситуации, когда голод уже смертельно опасен, а рядом не найдётся более лёгких жертв, да и тогда будет стараться напасть на охотника, а не на кажущуюся лёгкой добычу…
— Вот наша приманка! — с этими словами отец Ханзо сдёрнул с клетки Фудзиуры закрывающее её полотнище.
— Отец, вы что?! — воскликнул Сакаки и шагнул вперёд. Ханзо наставил свой пистолет на Фудзиуру. Тот зарычал, оскалившись и хватаясь за прутья решётки.
— Ни на что не годное создание! Только кровь ему пустить…
Сакаки прыгнул вперёд, хватая Ханзо за руку, толкая его прочь, но выстрел всё равно прогремел, громко и далеко разнесясь по округе. Фудзиура взвизгнул. Стоя так близко к клетке, как стоял Ханзо, промахнуться было невозможно. Запах крови смешался с запахом пороха и сырости. Туман наползал с ужасающей быстротой. Фудзиура сел, как упал, в дальнем конце клетки, съёжившись и схватившись за плечо. Он был жив, но по его пальцам полилась кровь.
— Не смейте стрелять! — зарычал Сакаки, крепко держа Ханзо за руку. Его пальцы дрожали и были скрючены, словно звериные когти. Ханзо вызверился:
— А, может, хотите на его место, доктор?
— Да вы с ума сошли?!
— Кому вы верите, доктор? Ватикану или этой твари, что живёт внутри вас? Кто сейчас противится воле божией? Неужто вы останавливаете меня по здравому разумению?
— Но он же совсем ребёнок, — простонал Сакаки. — Как можно…
— Я вижу перед собой взрослого монстра, доктор. Монстра, готового убить. Не знаю, что за колдовство застило вам глаза. Прочь от меня! — и Ханзо без труда стряхнул его руку со своего плеча.
Хиномия сглотнул. Фудзиура сжался в комок, словно это могло помочь ему остановить следующую пулю. Его голос всё набирал обороты, но никак не мог сделаться таким же нечеловечески сильным, как тогда, в деревушке, когда они с Момидзи напали на Хиномию. Должно быть, пуля, что он получил, была отлита из сплава с серебром. Она не давала его телу превращаться. Должно быть, она заставляла его чувствовать дикую боль. Фудзиура кричал.
— Ну тогда уж и меня заодно, — сказал Хиномия, вспрыгивая на телегу перед клеткой и заслоняя её от Ханзо. — Мы все здесь монстры кроме вас, отец. Ну так убейте всех нас!
Он говорил не просто так, потому что видел, как смотрят на него Тим и Баррет, в каком шоке Сакаки от поступка Ханзо. Баррет опустил пистолет и стоял с растерянным видом; было понятно, что ни в кого он стрелять не собирается. Тим побледнел опять, а лоб его прорезала глубокая поперечная складка из-за нахмуренных бровей. У Хиномии, — он чувствовал, — есть все шансы воззвать к совести и справедливости Ханзо, заставить его одуматься…
И вдруг наверху, на гребне, где кустарник был особенно густ и непрогляден, раздалось рычание. Яростное, внезапное, упреждающее: готовься! опасность!
Туман зашипел тысячами змей. Они прибывали и приближались, эти невидимые змеи. Хиномия бросил взгляд, оглядываясь по сторонам. Ханзо вскинул пистолет и озирался, готовый стрелять, но не видя цели. Нападение случилось внезапно, и прихвостней у Хёбу оказалось столько, что хватило на всех.
Змеи набросились на него, обхватывая сразу за запястья и шею. Сакаки закричал, почувствовав, что схватили и его. Следом раздался возглас Тима… Баррет успел выстрелить в пустоту за его спиной — и та обиженно взвыла. Дальше он стрелял уже на звук голоса и, судя по запаху крови и наступившей тишине, когда возглас внезапно оборвался, — он попал. Почуяв свободу, Тим рванулся и побежал. Дальше Хиномия уже не видел. Фудзиура позади него всем телом прыгнул на прутья клетки, и та закачалась вместе с телегой. Рык оборотня на склоне среди деревьев раздался снова, на сей раз яростный. Маги тоже сражался. Маги рвал и уничтожал, его оружием были не только когти и зубы, он обладал тысячью форм и множеством сил. Несомненно, союз с вампиром и церковником давал ему какие-то дополнительные способности, но…
Но Хиномия уже ничего этого не видел, когти сомкнулись на его горле, глубоко пронзили кожу, рванули, куда-то исчезли, и он схватился за порез, стараясь ладонью закрыть кровоточащую рану. Ему казалось, что кровь горяча и бесконечна, и льётся из него потоком на пальцы, на грудь…
Он откинулся назад, оседая на клетку спиной. Фудзиура схватил его, прижимая к себе рукой через прутья. Не отпустит, не отдаст; с ним Хиномия в безопасности… Глаза его закатились. Последним, что он успел увидеть, были тени на фоне звёзд. Много теней.
========== Часть 5 ==========
Всё снова как тогда. Он распят, обнажённым торсом чувствует холод, и кругом тьма. Хиномия тут же вспомнил, как впервые встретился с Хёбу Кёске, милордом среди вампиров, самым опасным и самым желанным из всех.
Но на сей раз руки его были перетянуты верёвками, а не вампирской силой: он чувствовал жгуты, которые намертво прикрутили его к доскам. Одна балка — вдоль спины, вторая — неудобно легла под плечи и локти. Вместе они очень напоминали крест и, — Хиномия вынужден был согласиться с первоначальным подозрением, — и были им. Ноги, привязанные к вертикальной балке, он тоже не чувствовал, колени и щиколотки были обвязаны верёвками намертво. Хиномия попытался напрячь бесчувственные руки, раскачать столб, к которому его привязали, но тот держался крепко и даже не шелохнулся. Тогда он кашлянул и спросил:
— Эй? Есть здесь кто? — Его голос прозвучал в гулкой тишине каменной пещеры, а потом смолк без ответа. — Эй?! — крикнул он погромче, и тогда совсем рядом с ним что-то шелохнулось.
Дуновение воздуха. Тонкий запах. Едва слышное шевеление. Хиномия застыл, прислушался и вздрогнул, когда губы возле самого его уха сказали:
— Я надеялся, что ты мне снишься, но они на самом деле привели тебя сюда?
— Хёбу? — удивился он. В груди затрепетало сердце.
Хёбу отрывисто рассмеялся. Его голос был… странным.
— Они иногда подкармливают меня, хотя я и не хочу. И вот появился ты. Специально? По воле рока? Может, это твой бог привёл тебя сюда, Энди?
Ну, если считать письмо из Ватикана божьим промыслом, тогда… Хиномия прогнал эти мысли и спросил:
— Кто «они»?
— Моя паства, моё стадо, последователи мои… Мои хозяева, — забормотал Хёбу, и каждое его слово оседало у Хиномии на коже, так близко были его губы. И всё же Хиномия попытался придвинуться ещё ближе, однако верёвки держали крепко. Хёбу продолжал: — Теперь и у меня есть хозяева, мне приходится им подчиняться. Ты удивлён?
Хиномия вздохнул, оставив тщетные попытки справиться с верёвками.
— Ты эксцентричен, так что — нет, ничуть не удивлён.
На сей раз Хёбу рассмеялся громче.
— Так меня ещё никто не… Ты должен был меня забыть, Энди. Ведь я тобою попользовался и оставил. Почему ты здесь? Серьёзно, почему?
Хиномия прикрыл свои невидящие глаза. Участившееся дыхание Хёбу защекотало кожу его шеи. Почему он так близко? Это просто издевательство, что он так близко!
— Так те слова были сказаны специально, чтобы я забыл тебя? — спросил он. — Прости, я пытался, но у меня не получилось.
Кажется, дыхание Хёбу стало ещё чаще.
— Проклинал тебя, думал о тебе, вспоминал, как ты пил из меня, и как Маги при этом был с нами обоими, — прошептал Хиномия, слушая, как воздух наполняет и покидает лёгкие Хёбу через распахнутый рот. — Ты думаешь, мне так легко было забыть всё это? И твою так называемую гастрономическую жажду? Мне тебя не хватало, Хёбу, — признался он наконец. И Хёбу испустил длинный вздох.
— Кёске, — позвал его Хиномия по имени. Хёбу всхлипнул и не ответил.
— Я был с Маги, пока добирался сюда. Помимо прочего, он интересный собеседник… Оказывается, мне и его не хватало тоже. Столько времени прошло, но стоило ему меня коснуться…
— Не надо, — прошипел Хёбу полузадушенно, и Хиномия тихо рассмеялся. Он уже получил ответ о правдивости утверждения об утолении «гастрономической» жажды, и теперь на его душе теплело.
— Думаю, если бы не Йо Фудзиура, то я бы тут не оказался, где бы ни было это тут. Возможно, Ханзо с самого начала собирался использовать меня как приманку, но передумал, когда они с Сакаки поймали Йо. Вот только Ханзо не рассчитал кое-чего.
— Фудзиура? Мальчишка тоже здесь? — спросил Хёбу.
— Я должен столько рассказать тебе…
— Так он здесь? Он был с тобой?
— Отец Ханзо, что заставил меня присоединиться к отряду по охоте за тобой, держал его в клетке.
— Охоте за мной? Помилуй бог, а что же я такого натворил твоему отцу Ханзо, чтобы он начал за мной охотиться? — удивился Хёбу. — Вообще-то здесь я никому не могу причинить никакого вреда. Ни одному человеку и даже… — «тебе» осталось не договорённым.
Хиномия вспомнил тени, виденные им на фоне звёзд.
— Они… Твоя паства и хозяева… Случайно они не выдают себя за твоих последователей? А может, есть кто-то, кто называет себя твоим именем?
Что-то звякнуло в гулкой тишине. Первый звук помимо дыхания и голоса Хёбу, который услышал Хиномия.
— Я за них не отвечаю.
Хёбу что, был скован? Кто-то умудрился надеть на него кандалы? Как?
— Маги нам поможет, — шепнул Хиномия. — Он вытащит нас отсюда.
— Я приказал ему меня оставить, — перебил Хёбу. — Широ хороший и послушный мальчик, он выполнит приказ.
Час от часу не легче!
— Тебя искали Фудзиура и Момидзи, — попытался зайти с другого конца Хиномия. — Они пришли ко мне и спрашивали, куда ушёл ты, и где Маги. Он оставил их, чтобы…
Хёбу коротко рыкнул, и Хиномия замолчал.
— Хватит! Хватит имён, событий, жизни! Я мертвец, церковник! Неупокоенный мертвец, который питается кровью живых! Таких, как я, ты должен убивать! А ты вместо этого нарушил со мной все постулаты Церкви, которые мог! Поддался плотскому искушению!
— Как будто у меня был выбор! Ты мне его не особо много предоставил! — парировал Хиномия. — Сперва я спасал тебя, а потом…
— А потом?.. — эхом повторил за ним Хёбу.
— Церковь не запрещает любить, — произнёс Хиномия и понял: так вот, что это за чувство. Это чувство любовь. Невозможность забыть, тоска и боль, вечная жажда, неутолимое физическое и духовное ощущение одиночества, которое успокаивается лишь с ними двумя, с Хёбу и Маги.
— Да будь ты проклят, — прошипел Хёбу, вновь гремя чем-то металлическим. — Проклят!..
«Я уже тобою проклят», — хотел было обвинить Хиномия, но осёкся: в его глазах посветлело. Он не сразу это понял. В какой-то момент вокруг стало светлее.
— Солнце, — сказал он, догадавшись.
Хёбу вздохнул.
Солнце поднималось из-за горизонта, и его серый свет робко проникал в их узилище. Постепенно стал виден высокий каменный свод огромной пещеры, в дальнем конце которой они находились. Каменные колонны, сталактиты и сталагмиты, образовывали причудливые очертания и отбрасывали гротескные тени на стены. Вырубленная в потолке, явно рукотворная, дыра позволяла солнцу беспрепятственно заглядывать в пещеру.
— Посмотри на меня, — потребовал Хёбу. — Хочешь сказать, что любишь… это?
И Хиномия посмотрел.
На обожжённое лицо, в котором лишь угадывались знакомые черты, на потускневшие и обломанные белёсые волосы, на тело, иссушенное жаждой и солнцем до тонкой пергаментной кожи, на тяжёлые с виду кандалы, плотно обхватившие хрупкие ветки-запястья, заглянул в запавшие глазницы, почти не увидев в них глаз.
— Люблю, — ответил он и сам понял, что сказал чистую правду. Другого Хёбу Кёске здесь не было, и он любил именно его, любого, всякого. Отвергающего его, насмехающегося над ним, отталкивающего его, едкого, пленённого, изувеченного, слабого, — любил. Зажмурившись, он вновь в который раз натянул сдерживающие его верёвки, чтобы быть ближе, хоть немного ближе, но тщетно.
Он был обнажён по пояс, и его грудь была испачкана запёкшейся кровью. Хиномия вспомнил, как ему разорвали горло при нападении. Сейчас он не чувствовал боли. Должно быть, его вампирская сущность справилась с регенерацией. Но вот справиться с верёвками она не могла.
Хёбу натянул цепи, чтобы оказаться ближе к нему, и те звякнули.
— Они хотят, чтобы я пил с креста, — шепнул он безгубым ртом. — Так им кажется, что моя кровь станет ещё сильнее и, соответственно, и их кровь тоже.
Хиномия сжал пальцы в кулаки и вновь напряг руки и торс. Он не мог висеть на деревяшках, изображавших крест, спокойно. Не мог. Ему требовалось движение, оно сидело в нём, таилось: жажда бежать, спасаться, делать хоть что-то. Он не мог висеть на кресте подобно покорной жертвенной овце.
— Солнце заглядывает сюда даже в самый пасмурный день, — продолжал Хёбу, задрав голову вверх. Его шея была — сморщенные жилы и связки, как у столетнего старика. — Луч движется по земле, подбираясь всё ближе и ближе… И достигает меня к вечеру. Они приходят и смотрят, как я бьюсь в агонии, стоят вон там, — кивок головой в тёмный неосвещённый проход. — И на закате питаются мною, пока я ослаблен. Как талантливо, тонко и одновременно просто придумано, правда? Подозреваю, что им кто-то подсказал это решение.
— Они… Кто эти они? — спросил Хиномия.
— Знаешь… Они мне вообще-то не рассказывают, — ломко рассмеялся Хёбу.
— Маги придёт и спасёт нас, — пообещал Хиномия. — Обязательно.
— Говорю ещё раз: я приказал ему, чтобы он не приближался. Так что — нет, не придёт.
— Но почему? Вы же… Он ведь… — «он страдает без тебя» Хиномия так и не смог произнести вслух. Это было бы унизительно, говорить о Маги такими словами. Тот был сильным всегда и при любых обстоятельствах. Произнести что-то, что умалило бы его силу, было равносильно оскорблению.
— А ты не думаешь, что мне может нравиться… это?.. Что я по доброй воле здесь? — насмешливо спросил Хёбу, и Хиномию продрал озноб.
Всё так и есть, всё правда. Хёбу остаётся здесь не потому, что его ослабило солнце или потому, что браслеты из освящённого металла крепки. А потому, что он сам решил, самостоятельно определил себе такое наказание. Как это было… по-церковному.
— За что ты себя так ненавидишь? — спросил Хиномия, тщетно пытаясь воззвать к разуму существа, которым восхищался. — К чему эти страдания? Ты же не веришь. И Церковью проклят. Никому не надо, чтобы ты переносил все эти испытания.
— Ты думаешь, это не нужно мне? Так… Так проще. И понятнее. За совершённое преступление я сразу получаю наказание. И никаких более терзаний, никаких лишних чувств. Это существование мне понятно. Оно приличествует моей природе.
— Они убивают людей от твоего имени!
— Мне всё равно.
— Твои друзья скучают по тебе! Маги, Фудзиура и Момидзи…
— Это их дело, скучать или забыть меня! Я их забыл! — возвысил голос Хёбу, чтобы перекричать его.
— А я? — спросил Хиномия тихо. — Меня ты тоже забыл?
Хёбу отодвинулся, отполз от постамента, на котором был установлен крест, насколько мог далеко, насколько позволяли ему цепи, которыми он был прикован к толстой каменной колонне.
— Забыл, — гулко прозвучал его голос. — Я даже не прикоснусь к тебе. Я не хочу тебя.
Да он, наверное, был голоден. Его измождённый вид и слабость свидетельствовали о том, что кормят его здесь нечасто. А ещё он каждый день подвергается пытке солнечным светом. Так ли ему нравится всё то, что он с таким жаром описывал?
— Сейчас весна, — сказал Хиномия. — Солнце будет постепенно восходить всё выше и держаться на небосводе всё дольше. Как думаешь, в день середины лета ты искупишь все свои грехи?
— Может быть, я наконец умру в этот день, — пробормотал Хёбу задумчиво. Хиномия напряг руки. Кончики пальцев закололо едва заметными иголочками боли.
— Хёбу, — позвал он. — Ты можешь выпить от меня? И освободить? У тебя появятся силы. Уйдём отсюда вместе.
— Какой замечательный сценарий, — едко ответил он, оборачиваясь. Солнечный свет разгорался, заставляя его возвращаться к постаменту с крестом. Здесь было темнее. Рано или поздно, он подойдёт ближе, — понял Хиномия. — Может, и Маги с собой позовём?
— Позовём, — подтвердил Хиномия.
— А не повредился ли ты головой, церковник, пока тебя сюда несли? — продолжил ядовито Хёбу. — Помнится, ты шарахался и едва выносил этого волка подле себя. Если бы не моя жажда, то бежал бы без оглядки. Маги каждый раз приходилось держать тебя, пока…
Самое главное оружие Хёбу, его язык, оставили ему напрасно, — подумал Хиномия. Если бы вырвали его, как было бы проще разговаривать с ним сейчас. Он прикрыл глаза.
— Маги брал меня… Дважды… Недавно. Пока тебя не было. Он говорил, что пришёл ко мне потому, что я для тебя важен, и был со мною.
— Ты мне безразличен, — шелестел Хёбу, отвернувшись от него в сторону солнца. Его плечи дрожали.
— А потом… Он давал мне свою кровь, и я пил от него…
Со стороны Хёбу раздался короткий ломкий смешок: — Мальчик, твои падения меня не интересуют.
— Я даже смог установить с ним связь, правда, потом нить истончилась и пропала. Потому что я вампир лишь наполовину… И были моменты, когда я жалел об этом… — продолжал говорить Хиномия, не обращая внимания на слова Хёбу. Он слушал. И ещё как слушал. — Знаешь… Может быть… Может быть, Маги и не придёт. Он сражался с нами, когда на нас напали твои пленители. Если он не пришёл до сих пор… Его могли убить.
Плечи Хёбу поникли окончательно. Он прижался к неровному каменному полу пещеры.
— Что ещё я могу рассказать, чтобы ты мне поверил? — спросил его Хиномия, вновь нарушив тишину. Хёбу повёл головой в его сторону, но промолчал. — Как мы говорили о тебе? Как я вспоминал тебя?
— Не нужно.
— Нам обоим тебя не хватало.
— Вы прекрасно проводили время вдвоём, зачем вам я, — кажется, или теперь в голосе Хёбу звучала обида? Нет, разумеется, это только казалось.
Хиномия бессильно прижался затылком к деревянной балке. Скольких жертв Хёбу уже уничтожил на этом кресте? Не по своей воле, разумеется, к тому же, его ведь могли поить и насильно. Хиномия представил, как Хёбу, ослабленного после дня, проведённого на обжигающем солнце, принуждают глотать человеческую кровь, размыкая его плотно сжатые челюсти, как в то же время зубы безвестных кровопийц прокусывают его горло и запястья, как жадные рты поглощают его кровь… Это было сродни изнасилованию, и внутренний взор Хиномии заливало алым маревом ярости, когда он представлял всё это.
— Кёске, ты ещё помнишь, какова на вкус моя кровь? — спросил он тихим шёпотом. — Ты вспоминал о ней?
— Я забыл.
— Ты говорил, что я жгусь из-за близости святой воды.
— Не помню.
— И что она — сама жизнь.
— Такого точно не было. Ты всё выдумываешь, мальчик.
— Ты сам говорил мне это. Ты хотел меня раньше и хочешь теперь.
— Ерунда.
— Кёске… — вновь позвал Хиномия и прокусил нижнюю губу.
Крови выступило немного, совсем капля, и тело тут же залечило ранку. Как будто подстёгнутое опасностью и пленом, заживление ускорилось. Но хватило и этой малости. Хёбу внезапно очутился рядом. Натянув свои цепи до предела, он впился в губы Хиномии голодным и острым поцелуем, терзая их в кровь и тут же всасывая её в себя.
Хиномия от боли зажмурился. Не было ни той нежной тяги, что он помнил раньше, ни того желания, что неизменно накатывало — только боль, во всём теле, в каждой его частице, огонь, и страдание, и подступающая смерть. Это не его боль, — осознал он вскоре. Эта боль принадлежит Хёбу, он терпит её ежесекундно, постоянно, его телу не хватает сил, чтобы восстановиться.
Воспользовавшись заминкой Хёбу, когда он делал очередной глоток, Хиномия решительным рывком разомкнул их кровавый поцелуй, отдёрнув голову как мог далеко, как позволяли то удерживающие его верёвочные путы.
— Из шеи, — произнёс он, нимало не сомневаясь, что Хёбу послушается. Однако тот застыл, тяжело переводя дыхание.
— Думаешь, убедил меня? — прорычал он, обретя какое-то подобие сознания. — Думаешь, твоя взяла? Да я же убью тебя!
— Не убьёшь, — Хиномия усмехнулся вновь зажившими губами.
— Я просто выпью тебя до дна…
— Если человеческого во мне не останется, то как знать, быть может, я стану таким же вампиром, как ты?
В горле Хёбу заклокотал невнятный стон, смешанный с рыком. Он боролся с собой как мог, но проиграл в конечном итоге.
Когда его клыки вонзились в кожу над артерией и прокусили плоть, Хиномия уже был готов к боли и почти не вздрогнул, встретившись с нею. Боль, и боль, и ноющее чувство пустоты… Жизнь уходила из него так быстро, покидала так стремительно, словно не хотела быть в его теле и бежала прочь. Хиномия какое-то время сопротивлялся, удерживал её, старался сохранить сознание, но понял, что борется с неотвратимостью. Тогда, коротко рассмеявшись, он расслабился и отпустил себя. Отдался подступающей темноте и смерти. «Всё кончено», — с этой мыслью, теряя сознание, он успел ощутить облегчение от того, что всё действительно закончилось, и больше не будет для него ни борьбы, ни страданий, ни боли…
***
— Энди? Хиномия? Очнись! — кто-то больно похлопал его по щекам, от души отвешивая добротные оплеухи. Голова неожиданно свободно перекатилась из стороны в сторону, даже в шее что-то хрустнуло, и Хиномия поднял руку, чтобы защититься от очередного удара. Отмахнулся, попутно ощущая внезапную ноющую боль в плечах, промахнулся и попал по своей же щеке. Озлобленный, он прищурился и посмотрел на свою будущую жертву, которую надо будет обязательно…
Хёбу хмурился, стоя над ним низко наклонившись.
— Ну как ты, очнулся? Что, думал так легко отделаешься?
Он был бос, одет в какое-то бесцветное тряпьё, худ до крайности, но его лицо снова было лицом, а не обтянутым тонкой кожей черепом. Белые волосы хоть и были тусклы, но всё же смотрелись лучше, чем раньше, а кожа уже не выглядела, как у столетнего старца, и вместо обгоревшей теперь была просто нездорового землистого оттенка. Он коротко улыбнулся, очевидно, заметив недовольство Хиномии, и одна эта улыбка искупала всё.
— Что разлёгся? Спать будешь позже, Энди. Встань и иди.
— Я тебе не Лазарь, — пробормотал Хиномия, тем не менее поднимаясь с холодного каменного пола. Судя по освещению, солнце уже клонилось к закату. Хёбу, напившись его крови, смог избавиться от кандалов и цепей — вот они валялись возле каменного столба, рядом с разорванными в клочья верёвками. Избавился — и снял его с креста…
— Да и я не сын божий, — не остался в долгу Хёбу. — Солнце гасить не умею. Сюда скоро придут. И нам придётся… Не знаю…
— Нам придётся дорого продать свои жизни, — ответил Хиномия, с неудовольствием понимая, что борьба его за жизнь будет крайне короткой. Он добрался до стены и осторожно присел, откинувшись спиной к холодному камню. Хёбу незамедлительно оказался рядом.
— Что? — спросил Хиномия, не понимая.
Вместо ответа Хёбу сел между его ног и откинулся к его груди, идеально поместившись в объятиях. Чуть меньше ростом, худой, холодный, он тянулся к его теплу, и Хиномия почувствовал эту тягу подсознательно, понял без слов.
— Если бы у тебя сейчас были силы, — пробормотал Хёбу, и Хиномия заметил, как он голодно облизывает свои губы кончиком языка.
— Хочешь ещё? — шепнул Хиномия, и сердце предательски дрогнуло, выдавая его с головой.
— Всегда, — признался Хёбу, и это прозвучало лучше всех признаний в жизни. Хиномия сгрёб его тонкое тело в неуклюжие объятия и зарылся лицом в сгиб между шеей и плечом. Вздохнул.
Кажется, Хёбу задрожал. Нет, он действительно задрожал, изгибая шею так, чтобы было удобнее вжиматься в неё ртом и губами. Это выглядело, как молчаливое приглашение, как просьба. Хиномия осторожно лизнул выемку, в которой билась нервная жилка. Хёбу откинулся затылком ему на плечо, прикрыв глаза. Его рот оскалился голодными клыками, дыхание сипло вырывалось изо рта, но он ничего не предпринимал, даже если и хотел это сделать.
Они просто сидели, напряжённые до крайности и готовые ко всему, к последней минуте своей жизни. И когда стало казаться, что из глубины пещеры слышатся шаги, голоса и змеиное шипение, когда Хёбу легко оттолкнулся от него, выбираясь из объятий, и встал, улыбаясь почти кротко, почти нежно своей прощальной улыбкой, когда Хиномия задорно и с бравадой поднялся на ноги, хрустнув пальцами и сжимая их в кулаки… Пришли они. Маги, Момидзи и Фудзиура.
— Милорд? — позвал Маги, соткавшись из теней пещеры.
Хиномия повернул голову на звук его голоса и увидел, как Маги спускается вниз из той дыры, в которую ещё недавно солнце изливало свои лучи. Вечер тускнел без солнечного света, но Маги как будто светился своим собственным светом. Он не спрыгнул с потолка, а плавно слетел с него по воздуху — и ринулся к ним, как только его ноги коснулись земли. Его волосы развевались, с каждым шагом превращаясь в растущее облако тьмы, готовое задушить и растерзать любого, кто встанет у него на пути.
Момидзи, облачённая в мужскую одежду, спрыгнула за ним и тоже побежала. Её руки, заряженные ведьмовским колдовством, уже готовы были разможжать и давить. Фудзиура, щеголявший свежей повязкой на плече, не стал превращаться, но стоило ему открыть рот и крикнуть, как пещеры впереди, забитые алчущими крови вампирами, задрожали, осыпаясь крошкой и камнями со сводов.
Маги достиг врагов первым и погрузил их в первозданную тьму. Момидзи отстала ненадолго, и с её приближением раздались первые крики боли. Хиномия вгляделся во тьму и не решился даже шагнуть туда. Он видел, как вампиров, что пленили Хёбу, расплющивает по стенам пещеры, как выкручивает и выламывает им кости, как разможжает головы неведомой и невидимой силой. От них пахло кровью, яростью и страхом. Маги же ринулся в проход бесстрашно. Его руки, ставшие звериными лапами, разрывали и распарывали, расшвыривали…
— Йо, погоди здесь всё рушить, — попросил Хёбу, и Фудзиура послушно замолчал. — Сперва надо кое-что проверить.
За Хёбу пришлось идти, и Хиномия, внутренне перекрестившись, шагнул в проход. Стараясь не оскальзываться на крови и чуть не задыхаясь от кровавого духа и смрада, они тесной группой прошли вперёд. Хёбу не обращал на трупы ни малейшего внимания, как будто привычнее для него не было зрелища.
— Кажется, вот здесь это было, — сказал Хёбу, указывая рукой на одну из врезанных в стену пещеры деревянных дверей. Момидзи взмахнула рукой, и двери не стало, только щепки полетели во все стороны. Глаза Момидзи светились торжеством и довольством, было видно, что ей нравятся и её силы, и то, как легко ей удаётся управляться с ними. Всё-таки она была настоящей ведьмой. Хиномия вспоминал ту испуганную хрупкую девушку, которую он спас от толпы, помешав свершиться самосуду. Пожалуй, о своём поступке он не жалел ни дня. И сейчас тоже был доволен, видя, как жива она и рада возможности применять свои способности ради того, кого любит, ради милорда, — как они все называли Хёбу.
Тем временем Хёбу прошёл в комнату, в которой обнаружился стол, писчее бюро, несколько стульев и горящая лампада. В бюро лежали бумаги: письма и документы. Возможно, купчии и банковские векселя с разграбленных караванов. Хёбу принялся разбирать их, очевидно, пытаясь найти нечто особенное.
— Подойди, Хиномия, — позвал Хёбу, и он послушался. — Тебе знаком этот почерк?
Он вчитался в мелкий убористый шрифт, и виденное плыло и двоилось у него перед глазами: для вампирского зрения было слишком светло, человеческий же глаз едва-едва различал слова, выведенные пером.
Тёмные и чёткие чернила, аккуратные и острые буквы, все будто выстроенные в одну линию, красующиеся среди скупых вензелей заглавных букв и редких запятых. Алан Уолш не доверил бы содержимое этого письма своему секретарю, и потому написал его сам.
«Оставайтесь на перевале до весны, пока с дорог не сойдёт снег. Действуйте по обстоятельствам, но не причиняйте ущерба более необходимого», — содержало в себе письмо.
— Или вот это? — Хёбу подсунул ему следующее.
— От него просто разит ладаном, — скривился Фудзиура. Момидзи фыркнула, будто ладаном тут действительно пахло.
«Для вас всё готово в Вермской лощине, как мы и договаривались. Отправляйтесь туда к весне и будьте готовы к трудностям. Да воздастся нам по трудам и делам нашим, во славу Матери Церкви, аминь».
— Я не понимаю, — оторопело выговорил Хиномия, поднимая глаза. — Что же это получается?…
— Получается, что кому-то в Ватикане было выгодно держать прикормленного монстра для того, чтобы пугать им народ. Дикие вампиры и оборотни в последние несколько лет поутихли да попрятались, стали вести себя цивилизованно, вот и пришлось срочно создавать пугало.
— Пугало, которое грабит и убивает?
— Чем больше боится народ, тем больше идут отчисления в казну Церкви, — проговорил Маги.
— Но я… Но ведь наш отряд послали, чтобы убить их…
— Отряд необученных послушников под предводительством фанатика, — парировал Маги.
Хиномия засопел, но смолчал, признавая его правоту. Получается, что его отправляли сюда на смерть. Алан Уолш, сидя в Ватикане, попытался избавиться от него окольными путями. Хотя, по правде сказать, мог бы просто приказать явиться к нему для суда и казни… Однако казнить Хиномию было не за что, вот незадача. Не найдя официальных путей, Советник Папы решил действовать тайно. Проворачивая дела, заодно решил избавиться от мелкой надоедливой мошки.
Странно. А знал ли Алан Уолш о том, кто находится в плену у его ручных вампиров? Кстати, кто они были, те, кого недавно Момидзи размазала по стенам пещеры, а Маги разорвал на части? Бывшими церковниками, сорвавшимися, как сестра Мэри? Или настоящими дикими вампирами?
— Какие дела у тебя были с Аланом Уолшем? — потребовал Хиномия ответа.
— Представь себе, никаких. Я не опускаюсь до подобных махинаций, — зло зыркнув на него взглядом, ответил Хёбу. — Я просто хотел разобраться с ними…
— И был небрежен, — докончил за него Маги.
— Да. Небрежен, — подтвердил Хёбу, не глядя ни на кого. Так хотел разобраться или хотел гарантированно умереть от руки церковников, знающих, как нужно убивать настоящих вампиров? Хиномия вздохнул и потёр лицо. Хёбу ведь не признается никогда, не скажет. Но надо ли говорить вслух и без того очевидное?
— Письма берём с собой, — сказал Хёбу, — и отправляемся.
— Куда? — спросил Хиномия. Его не покидала растерянность. Обнаружить предательство в самой Церкви. Он не понимал пока, что здесь можно сделать, как открыть истину — да и кому её теперь можно доверить, а вдруг Алан Уолш был не один? Если раскрыть правду народу, открыть людям глаза, то Церковь просто перестанет существовать, множество церковников будут уничтожены озверевшей толпой. Законы и правила перестанут действовать, мир погрузится в хаос, восторжествуют злоба и страх. Безбожие так же страшно, как и управляемый монстр, созданный для устрашения и воспитания черни.
— Устанавливать истину, — ответил Хёбу, очевидно, лишённый его терзаний. Конечно же, ведь он — тоже монстр, — подумал Хиномия. — Только дикий, необузданный. Но что заставляет его оставаться собою? Ведь не Церковь же. Хёбу Кёске вообще ничего и никого не боится.
Пленённый его харизмой и силой воли, Хиномия действительно отправился вслед за ними, когда они вышли из комнаты и по коридорам выбрались на поверхность.
— Йо, давай, — сказал Хёбу, опустив руку на плечо мальчишки. Они все стояли в ночи возле зева пещеры, заросшего кустарником. Было по-весеннему холодно, но лучше уж свежий воздух поверхности, чем подземный смрад, наполненный затхлостью и смертью. Фудзиура развернулся к проходу, по которому они только что прошли, и беззвучно закричал.
Хиномия какой-то частью своего естества ощутил этот крик — громкий, яростный, ужасающе оглушающий, но всё же ухо не уловило ни звука. Земля, тем не менее, задрожала и всколыхнулась под ногами. Обвалдлился, ширился, приближался… Со свода пещеры вниз слетело несколько камней, да из глубины вылетело облачко пыли, — вот и всё, что досталось поверхности. Хёбу одобрительно похлопал Фудзиуру по спине, развернулся и направился вниз по склону, безошибочно определив, куда именно нужно двигаться. А может, он узнал то, что знал Маги, стоило им только вновь объединиться.
Хиномия заметил, что Маги не сводит с Хёбу внимательных глаз, всё время следит за ним. Смотрит прямо, искоса, держит в поле зрения — не отпускает его взглядом. Возможно, связь между ними возобновилась. Возможно, её ещё не было. Хиномии то знать было не дано, как не дано было знать, какие силы и способности даёт она, истинная связь между вампиром и оборотнем, обоюдная и полная.
Костёр из остатков телеги обнаружился под склоном у тракта. Разделённые пламенем, по одну сторону от него сидели Тим с Барретом и хлопотавший над ними Сакаки, а по другую — одинокий отец Ханзо. Сакаки накладывал на голову Баррета повязку, а Ханзо яростно молился, до побелевших костяшек пальцев стискивая в руках распятие.
— Не подходи, нечистый, — буркнул он, не прерывая молитвы.
— Больно надо, — отгавкнулся Фудзиура, а Хёбу, проигнорировав церковника, как пустое место, направился к Сакаки.
— Как дела? — спросил он. Как будто его действительно интересовала жизнь молодого послушника Баррета. А как знать. Быть может, действительно интересовала. Хиномия допустил предательскую мысль в свою голову. Разумеется, Хёбу вполне может интересоваться послушником, в чьих жилах течёт человеческая кровь, смешанная с вампирской составляющей, ладаном, молитвами, святой водой и бог весть ещё чем. Хёбу становится сильнее, когда пьёт из такого сосуда. А Баррет ещё и ранен вдобавок, и наверняка его кровь просто кричит о том, чтобы Хёбу её испил, ведь он голоден. Крови Хиномии ему явно не хватило. Но мысль тут же исчезла, когда Хёбу приобнял Хиномию за плечи. Простым и одновременно собственническим жестом. Его слова были встречены хмурым молчанием, и потому Хёбу зашёл с другого конца.
— Давно не виделись, доктор-шарлатан.
Сакаки вздрогнул, а потом поднялся. Но сразу отвечать не стал, сперва отряхнул руки и будто бы одновременно тем самым вернул себе самообладание.
— Вижу, мой воспитанник помог твоим друзьям спасти тебя? — спросил он.
Хёбу удивился настолько, что даже прекратил обнимать Хиномию.
— Твой воспитанник? — он пытливо посмотрел на Фудзиуру, потом на Маги, который с независимым видом стоял в тени под деревьями и, казалось, ни на кого не обращал внимания. — Фудзиура не твой воспитанник, — ответил наконец Хёбу. — Он мой.
— Ну да, — подтвердил Фудзиура, осторожно приближаясь к костру. На молящегося Ханзо он не обращал внимания, хотя тот и стрелял в него. А может, то был его персональный способ бороться с неприятностями: игнорировать их. — Всё верно. Я со стариком и остальными. Мы вместе. У нас есть дом.
Сакаки ухмыльнулся:
— Дом — это, конечно, хорошо…
— Скорее уж ты — воспитанник моего Фудзиуры, — огорошил его Хёбу. — И если будешь хорошо себя вести, то я, так и быть, разрешу ему взять тебя с собой.
Сакаки явно оскорбился, потому что сделал сложное лицо, но крыть ему было нечем. Он промолчал.
— Ну так что? — поторопил его Хёбу. — Мы отправляемся немедленно, путь у нас неблизкий. Ты идёшь с нами, шарлатан, или остаёшься здесь?
Сакаки удивлённо вскинул брови.
— С вами? Серьёзно? Куда?
Хиномия открыл было рот, чтобы добавить: «Отличная идея, в Ватикане его наверняка знают», — но промолчал. Впрочем, его порыв тоже не остался незамеченным. Сакаки покосился на него, но сказал только:
— У меня здесь есть обязанности. И если… — теперь он покосился на Ханзо, намекая, что если он и сдался, замыкаясь в себе, то в таком случае ответственность за послушников ложится на его плечи. За раненого Баррета, за Хацуне, оставшуюся в Эдвилле. За всех них.
— Если это требуется, — внезапно подал голос Тим, — то я останусь и прослежу за всем.
— Хороший мальчик, — похвалил его Хёбу. — Вот видишь, шарлатан, у тебя есть преемник. Так что тебя останавливает?
— Мой долг, — ответил Сакаки, гордо выпрямляясь, — и моя совесть! Они не позволяют мне…
— Даже наш непогрешимый Хиномия едет с нами, — пробормотал Хёбу. — Я думал, что скорее придётся уговаривать его, чем тебя.
Сердце Хиномии тут же пропустило удар. Его назвали непогрешимым, и кто — вампир. Тем более, не простой упырь, а сам Хёбу Кёске. Ему ли не знать, насколько он грешен… Он удивился, а ещё понял, что его даже не спрашивали, едет он с Хёбу или нет. Это попросту подразумевалось само собой. Но ведь они отправляются в Ватикан не по простой прихоти.
— Это важно, доктор, — сказал он. — Вам тоже нужно поехать.
Сакаки нахмурился и посмотрел на них всех: на Хёбу, на Хиномию, на Фудзиуру.
— Куда вы хотите, чтобы я поехал? — спросил он наконец.
— В Ватикан, — ответил Хиномия. Дальше уже рассказывал он. Как в своё время встретился он с Аланом Уолшем. Каким непримирим тот оказался к людям со смешанной кровью. Как сейчас Хиномия обнаружил пленённого Хёбу — тут раздалось недовольное ворчание со стороны бывшего пленника, и Хиномия быстрее перешёл на их спасение и наконец упомянул письма.
— Покажите, — потребовал Сакаки.
Потом они сличали в свете костра письма Алана Уолша здешним наёмникам и его обращение к самому Хиномии об охоте на Хёбу. Почерка были идентичны.
— Я его помню, этого Уолша, — сказал вдруг Фудзиура. — Он вроде бы праведник, но ради правды сделает любую подлость. Он такой тип. Любит явную видимость пристойности и добивается её любыми средствами.
Сакаки нерешительно отложил письма и поднялся от костра.
— Отец, — позвал он уже давно молчавшего Ханзо. — А вы что скажете?
— «Блаженны дела твои, блаженны слова твои, единым образом верные», — вновь затянул Ханзо, будто опомнившись.
— Для него это слишком сложно, — поморщился Хёбу. — В любом случае, мы не можем взять всех. Большой отряд задержит нас, а у вас, судя по всему, есть раненые. Ладно, малыш, — он обернулся к Фудзиуре с видом «я сделал всё, что мог». — Решай сам.
Фудзиура вышел вперёд и приблизился к Сакаки вплотную. Он оказался ниже его на полголовы, даже выпрямившись во весь свой рост. Сакаки вскинул подбородок, в его облике промелькнуло что-то звериное, всего на мгновение. Хиномия только сейчас обратил внимание, что Фудзиура до сих пор одет в свои рваные обноски. Вот тебе и отряд, собирающийся штурмовать Ватикан в поисках истины. Да сборище нищих и то имело бы более презентабельный вид!
Фудзиура что-то сказал Сакаки. Просто несколько слов. Хиномия их даже не расслышал, несмотря на весь свой обострённый слух. Сакаки взял мальчишку за руку. Просто прикоснулся к его ладони пальцами и тут же отпустил. И, похоже, это каким-то образом повлияло на его решение.
— Хорошо, я поеду, — произнёс он тихо, но услышали его все. Тим кивнул и немного нервно поправил повязку на голове Баррета. Ханзо сбился на середине очередной молитвы. Хёбу удовлетворённо кивнул и отвернулся, направился к Маги.
— Что с лошадьми? — услышал его вопрос Хиномия. Похоже, больше доктор никого не волновал. Вопрос с его участием в их экспедиции Хёбу посчитал разрешённым, а потому более не требующим его внимания.
— Разбежались, — ответил Маги. — Возможно, к утру мы сможем отыскать одну или двух.
— Нам нужно больше, — ответил Хёбу. — Здесь неподалёку была деревня… Найдём лошадей там.
— Не вздумайте воровать и убивать, вы, отродья! — неожиданно подал голос отец Ханзо. — Я последую за вами куда угодно, и если хоть волос упадёт с головы праведника, я отомщу! Я вас всех…
Хёбу удивлённо обернулся.
— Можете последовать куда угодно, отец, — ответил он. — Но зачем мне грабить, если в моём отряде будет два церковника? Люди отдадут мне всё требуемое по доброй воле, ведь так велит поступать Церковь. А наше предприятие будет вершиться как раз во благо Церкви: мы идём, чтобы разобраться с предателем. Не понимаю, что вам не нравится.
— Если это дело церковников, то зачем тебе, богомерзкому кровопийце, вмешиваться? — ядовито спросил Ханзо.
— Этот человек, — Хёбу мотнул головой в сторону писем, — пытался стравить меня и моего… И Хиномию. Он желал нашей смерти. Так что это теперь моё личное дело. И я со всем разберусь сам.
Ханзо не нашёл, что ответить.
Они провели ещё около часа, разговаривая и собирая вещи, уцелевшие во время нападения. Лошадь Хиномии с его поклажей убежала, напуганная выстрелами и вампирами, и вскоре Маги обнаружил животное загрызенным в кустах. Похоже, идея добраться до деревни и приобрести лошадей там обретала ещё большую актуальность. Было ясно, что Хёбу Маги теперь не оставит, а для остальных четверых из их отряда придётся просить не только лошадей, но и возможности остаться на постой хотя бы на день, чтобы отдохнуть и привести себя в порядок.
— Ну… До вечера? — спросил Хиномия у Хёбу, когда до рассвета осталось около часа, а они наконец пешком добрались до деревни. Кое-где уже начинали подниматься в воздух дымные столбы от растапливаемых печей, а в коровниках вовсю перекликались коровы, ожидая утренней дойки. В деревнях просыпались рано, с первыми петухами, только-только подавшими голос.
— Отчего же, — удивил его Хёбу. — Будто мне не хочется помыться и поспать в нормальной постели… Нет у меня сейчас настроения таиться по подземным склепам, я устал от них. Вон там, похоже, постоялый двор, — он указал кивком головы на большое двухэтажное здание рядом с мостом, перекинутым через ручей, и позвал: — Маги, пойдём.
Хиномия видел, как вымотала Хёбу простая прогулка, каким бледным и измождённым он выглядел. Маги время от времени поддерживал его при ходьбе, когда Хёбу особенно явно пошатывался. Он мог сколь угодно притворяться, что всё в порядке с ним и его самочувствием, но на самом деле Хиномия откуда-то знал: он держится из последних сил, и жажда борется в нём с потребностью упасть и погрузиться в нормальный для него дневной сон. Хёбу бесконечно долгое время не мог спать днём, мучимый пыткой солнечным светом. Ему требовались отдых и возможность залечить свои раны.
Они достаточно быстро привлекли к себе внимание владельцев постоялого двора, вопреки ожиданиям Хиномии, не подняв их с постели. Хозяйка, миссис Дора Фэйд, уже хлопотала в кухне, а её супруг, Марсель Фэйд обнаружился в прилегающем к жилому дому коровнике, где у него проходили сложные роды телёнка.
— Я помогу, — тут же вызвался Сакаки. — У меня в сумке найдутся нужные лекарства, и…
Фудзиура недовольно заворчал, но Сакаки тут же его одёрнул:
— Нельзя только брать. Нужно что-то оставлять взамен.
Хиномии было уже всё равно. Он тоже был достаточно уставшим и вымотанным, чтобы равнодушно отнестись к потребности доктора оказывать помощь направо и налево. То есть, он был восхищён самоотверженностью Сакаки и благородством, но силы его организма, отведённые на удивление и благодарность, подходили к концу.
— Тебе тоже нужно выспаться, — негромко сказал Маги, мимолётно притронувшись рукой к его спине. Хиномия только прикрыл глаза, соглашаясь: ещё как нужно. В конце концов, он потерял немало крови, судя по звону в ушах и периодическим головокружениям. Увы, даже если он сам и игнорировал их, симптомы переутомления и кровопотери не спешили пропадать сами собой.
— Отдыхайте, мы всё сделаем, — продолжал Маги, на сей раз обращаясь к Хёбу.
Следующим, что Хиномия запомнил чётко, было зрелище, как Хёбу стаскивал с себя одежду, позаимствованную им из поклажи церковного отряда. Потом — как он сам ложился на кровать рядом. В угловой комнате были три отдельные кровати и маленькое узкое окно, которое они тут же занавесили шторой, ещё по-зимнему плотной и не пропускающей внутрь ни лучика света.
Хиномии стало темно и покойно, и он уснул, едва коснувшись головой подушки. Проснулся через несколько часов от ощущения, что что-то изменилось и, оглядевшись, улыбнулся: Маги умудрился сдвинуть все кровати рядом, даже не разбудив его, и теперь они лежали все вместе. Хёбу — посередине, вплетя руки в волосы Маги, свободно раскинувшиеся на простыне. Поглядев на них какое-то время, Хиномия снова уснул и проспал так до вечера.
Он не заметил, как Хёбу питался, но вид его был гораздо лучше, чем утром. Маги вёл себя как ни в чём не бывало, сдержанно и немногословно, но теперь под его суровой маской Хиномия не чувствовал ни неодобрения, ни ревности в свой адрес. Маги наконец-то испытывал покой. Взгляд его тёмных глаз не вспыхивал яростью и волнением. Хёбу пил от него, — это было ясно. Но Хиномия не чувствовал отторжения, когда думал об этом. Ещё одна метаморфоза, произошедшая с ним во время этого путешествия. Спокойное отношение к питанию вампиров. Его немного обескуражило, что всё действо произошло без него, но, может, Хёбу не смог дождаться, когда он проснётся, а будить не захотел? Нет, отторжения больше не было, наоборот, его влекло к ним двоим.
Увидев, что он проснулся, Хёбу просто кивнул ему и поднялся с кровати. В тусклом вечернем свете, идущем от окна, Хиномия видел, что кожа его играет лёгким румянцем, а глаза блестят. Маги не спешил вставать, тоже наблюдая за Хёбу с неторопливой леностью, — так вожак следит за происходящем в своей стае, — подумалось Хиномии, и, пребывая в положительном настроении, несмотря на лёгкое разочарование из-за того, что не понадобился Хёбу в этот раз, Хиномия украдкой потянулся и дёрнул Маги за прядь волос. Тот вздрогнул и мгновенно обернулся, разом растеряв всю степенность и медлительность. Маги обернулся как зверь, готовый сражаться. Хиномия обезоруживающе улыбнулся, но от возмездия его это не спасло.
Маги пал на него подобно коршуну, прижал к кровати, придавил сверху собою и склонился, стоя над ним на четвереньках. Его волосы перевесились через плечо, мазнули Хиномию по щеке. Он запустил в волосы пальцы, потянул снова, ниже. Он вовсе не требовал к себе особого внимания, но было бы неплохо добиться от Маги хоть какой-то реакции не только на Хёбу, но и на себя… Последняя трезвая мысль угасла, когда Маги нагнулся и прикусил ему шею в том самом месте, где ещё недавно была метка. Хиномия крупно содрогнулся, испытывая не сравнимое ни с чем ощущение принадлежности, подчинённости и вместе с тем — жажды плотской любви. Его руки будто сами взметнулись Маги на плечи, вжимая в себя, не давая отстраниться. Но Маги ушёл от прикосновения, легко поведя плечами, словно вытекая из объятий.
Он опустился ниже, прихватывая губами кожу на его груди, дразня шершавыми пальцами соски и промежутки между рёбрами, царапая поросшим щетиной подбородком чувствительный живот. Хиномия дико вскинулся, ощущая, как в его пупок ввинтился горячий подвижный язык. Он чуть не закричал, голосом выражая, как ему хорошо и странно от подобных ласк. Хёбу внезапно оказался рядом, встал у изголовья кровати и положил пальцы на его губы, призывая к молчанию. Хиномия растерянно посмотрел снизу вверх, и в этот момент Маги потянул его штаны к коленям, обнажая член для своих губ. Стоило Хиномии раскрыть рот и воспрепятствовать происходящему, как Хёбу нажал рукой сильнее, окончательно запечатывая его рот ладонью. Почувствовав движения губ и языка, Хиномия жалобно застонал. Хёбу стоял и смотрел, не принимая участия, но всё-таки будучи вовлечён, а Маги тем временем превращал Хиномию в бездумно стонущего и мятущегося.
Он мог быть более спокойным, — разумеется, мог. Стойко принять ласки, раз уж напросился и получил их. Но что-то заставляло его отбрасывать напускную сдержанность, — хотя он честно старался проявлять её первые минут пять. Маги был дик и порывист в своих действиях, — и, кажется, мог задерживать дыхание бесконечно долго. А Хёбу просто смотрел на них, и его внимательный взгляд поджигал Хиномию, как сухую траву поджигают искры. Хиномия тянулся к нему всей душой, открыто и доверчиво, и Хёбу чувствовал это доверие, не мог не чувствовать… Но почему же он не хочет пить его кровь сейчас, здесь? Маги в очередной раз выпустил плоть Хиномии изо рта, а потом сжал пальцами, движениями руки резко и быстро доведя до грани. Хиномия выгнулся, тщетно стараясь удержаться на краю, но это было бесполезно, Маги снова взял его в рот, и Хиномия зажмурился, не в силах смотреть на втянутые щёки, на жадные влажные губы, на густые ресницы, прикрытые в мнимой покорности… Всё это было — для него, ради него, ему… Кончая, Хиномия застонал в ладонь Хёбу жалобно и чуть не плача. Ему было мало простых ласк, он не хотел — так. В нём теснилось столько невыраженных и нерастраченных чувств, что становилось больно. Хёбу нагнулся к нему, оглаживая большими пальцами линию челюсти, а ладонями — щёки. Когда пальцы перешли на шею, Хиномия подумал было, что, может, хотя бы сейчас… Костяшки пальцев прижались его коже, растирая, разминая, разгоняя кровь подкожных капилляров и нащупывая крупные сосуды. Хиномия приоткрыл рот, тяжело дыша, готовый ко всему, но Хёбу так и не стал наклоняться и вонзать в его шею клыков, не сделал его своим. Пальцы спустились к ключицам, пройдясь по ним лёгкими движениями, а потом и Маги окончательно отстранился, и всё закончилось. Глядя, как Маги вытирает влажные губы, Хиномия ощутил иррациональные чувства одновременно стыда и удовлетворения. Всё-таки ему было хорошо сейчас. Его телу. И его душе, уже столь долгое время не находящей себе покоя. Хёбу был рядом, вместе с Маги, и это казалось правильным — как и то, что они сейчас делали вместе.
— Если ты сейчас встанешь и оденешься во что-нибудь, то мы пойдём к хозяину гостиницы просить ужин, — сказал Хёбу, возвращая его мысли к более насущным материям. — Ты должен поесть прежде, чем мы поедем дальше.
Хиномия взглянул на Хёбу с лёгкой укоризной, которая, впрочем, не возымела никакого действия: тот улыбнулся, не скрывая клыков. Маги уже поднялся и прошёлся по комнате к стулу, на котором лежали его вещи, простые тёмные штаны, рубаха и куртка. Хиномия мимоходом пожалел, что ему придётся в их путешествии носить сутану. Но должен же кто-то выглядеть подобающе, чтобы у людей не возникало лишних вопросов о том, кто они. Дела Церкви были делами Церкви, и если отряд ехал в сопровождении церковника, значит, так было надо церковнику, и отчёта с него никто не требовал: ни мирские власти, ни знатные люди не стояли над Церковью. Церковь сама была силой; да, скованной устоями и моралью, но — была.
Раз уж в их отряде было двое церковников, он и Сакаки, то не приходилось ожидать каких-либо препятствий со стороны мирских властей. С них даже никто не посмеет спросить, почему они путешествуют по ночам, а днём отсыпаются за плотно занавешенными окнами. Достаточно глянуть на серебро и кресты на их одежде, чтобы вопросы отпали сами собой. Если церковники были на охоте на вампиров, ведущих ночной образ жизни, то и сами точно так же меняли свой распорядок дня. Оборотни же, как твёрдо считала молва, становились активны во время приближающегося полнолуния. Одеваясь, Хиномия поглядывал на Маги и с насмешкой думал о том, насколько мнение молвы отличается от действительности.
— Эй, ты так поедаешь его глазами, что я ревную, — заявил вдруг Хёбу, проводя тонким пальцем по его спине, затянутой старой запасной сутаной.
Сердце Хиномии пропустило удар, а Маги удивлённо обернулся и, поглядев на них, ничего не сказал.
— Просто смотрю, — ответил Хиномия с вызовом: «А что, нельзя?» — Когда буду думать о грязных упырях, начну смотреть уже на тебя.
— Да, — протянул Хёбу, — а помыться бы нам и вправду не мешало. Я всё ещё пахну землёй.
Хиномия с кислой миной поглядел себе под ноги. К сожалению, они не могли позволить себе долго рассиживаться на одном месте. Наверное, не могли. Если Алан Уолш долгое время не будет получать никакой информации от своих подчинённых, то наверняка догадается, что с ними что-то случилось — и будет настороже.
— Я немного знаю эту местность, — сказал Маги. Кажется, не было ни одной местности, которую бы он не знал, не исследовал волком, где он не смог бы спрятаться или найти пропитание. — Дальше в пути нам встретится ещё множество деревень, рабочих и торговых поселений. Сможем помыться позже.
— Вот о чём я и говорю, — согласился Хёбу. — Надо ехать.
С Сакаки и Фудзиурой они встретились за столом в главном зале. Хозяйка с подрастающей пухлощёкой дочерью тут же подали им троим овощного рагу и жареного мяса, — похоже, Церковь в здешних краях привечали. Хёбу не успел отказаться от своей порции, так что ему пришлось делать вид, будто он тоже ест. При удобной возможности он разделил содержимое своего глиняного горшка между Маги и Хиномией.
— Ешь, — с полуулыбкой, не показывая зубов, сказал он. — Тебе нужно восстанавливаться.
Хиномия вскинул удивлённый взгляд, услышав странный звук, который издал Фудзиура. Его глаза сверкали яростной ревностью.
— В чём дело? — спросил Хиномия, ненадолго отложив ложку.
— Да вы трое просто как… — Фудзиура не докончил, но его ложка описала круг, заключив в него и Хиномию, и Хёбу, и Маги.
— А вы двое как провели день? — спросил Хёбу, на мгновение сверкнув клыками. — Что-то ты невесел. Что, шарлатан оказался настоящим шарлатаном и кормил тебя одними обещаниями?
— Я ничего никому не обещал, — ответил Сакаки, устало поднимая глаза. С него могло статься, что он весь день не смыкая глаз помогал хозяину в коровнике, а после — лечил страждущих.
Когда к ним спустилась Момидзи, шуточная пикировка, грозящая перерасти в настоящий скандал, угасла сама собой. Оказывается, насчёт лошадей Сакаки уже договорился. И они заговорили о том, куда двинутся дальше. Фудзиура время от времени поглядывал на доктора, следя то за его руками, то заглядывал в глаза, когда тот о чём-то коротко сообщал. На лице Фудзиуры время от времени мелькали чувства досады, решимости и долготерпения. Сакаки будто бы не замечал его вовсе, и Хиномии жалко было видеть и понимать, что если и были между ними двумя достигнуты какие-то шаги по сближению, то сейчас, когда они стали на равных, и клетка больше не служила им преградой, Сакаки явно не спешил сближаться ещё больше. Впрочем, прошёл только один день. Возможно, доктор с Фудзиурой ещё смогут найти общий язык. Возможно также не лишним было бы для Хиномии взять пример с Маги и не обращать на Фудзиуру с доктором много внимания: разберутся сами. Но у волнения Хиномии не было логического объяснения. Возможно, он видел в Сакаки себя, свою ситуацию. Он избегал обдумывать её и гадать, что же будет дальше. Он жил сегодняшним днём, а в сегодняшнем дне они с Хёбу и Маги были вместе, и более его ничего не волновало. Но он сдался. Его обеты пошатнулись, его вера более не была чистой, его душа слишком стала зависима от плоти, и это тревожило. То, что доктор не сдавался Фудзиуре, вселяло в Хиномию гордость. Нет, он не мог, как Маги, равнодушно взирать на этих двоих со стороны.
========== Часть 6 ==========
Поев и погрузив поклажу на лошадей, вся их компания вшестером двинулась в путь. Маги составил маршрут таким образом, что перед рассветом, как правило, их отряд подъезжал к очередной деревне и только пару раз им пришлось ночевать в палатках.
В третьей деревне случилось неизбежное.
— Неужели вы за упырём приехали? — спросил хозяин корчмы, весь сияя от неожиданной радости. — Туточки он, никуда не делся, поганец. Мельникова дочь, говорят, на той неделе как раз видела, как он опушкой леса крался к нам в деревню, в коровниках проказничать. Мы ужо и письма писали, и просили купеческих охранников, да в помощи всё отказывают. И тут вы, наконец, приехали.
— Но у нас нет времени, — проговорила Момидзи, поглядывая на Хёбу, самого несомненного упыря в их отряде.
— И как же именно проказничает упырь в ваших коровниках? — заинтригованно спросил Хёбу, сверкая глазами в живейшем интересе.
Хозяин корчмы замялся.
— Ох. Ну… По-всякому, говорят. Тут крови напьётся, там молоко прямо в вымени у коровы створожит, здесь солому разгребёт и с крыши поскидывает. Однажды от меня поздно вечером наш местный дьяк уходил… Вот он там сидит, кстати, — хозяин кивнул в сторону стола, за которым лежал мертвецки пьяный человек неопределённой наружности. — Так упырь на него польстился, и потом, говорят, жена дьяка, когда его подбирала, видела в канаве второго пьяного, и вроде то и был упырь, запьяневший после дьяковой крови. Самогонку-то я отменную варю… Дьячиха потом говорила, что если бы был при себе осиновый кол, сама бы упыря упокоила, а так просто на месте его лежать оставила.
— Ничего себе, — в притворном, а, может быть, и в настоящем интересе покачал головой Хёбу. А потом обратился к Хиномии. — И что обычно происходит дальше?
— Дальше? — не понял он.
— Вот тебе поступает жалоба на упыря. И что дальше? Ты идёшь на охоту за ним и убиваешь?
Хиномия дёрнул плечом, на котором висела у него лямка походной сумки с поклажей, только что в конюшне снятая со спины лошади.
— По-разному бывает. Но обычно — да. Всё так.
— Не можем же мы в этот раз пройти мимо страждущего, — елейно улыбаясь одними губами, сказал Хёбу. — Так что давай, вперёд. А нам нужны комнаты на сутки и что-нибудь поесть. Хозяин, помогите нам.
Хозяин понятливо закивал и поспешил за своими помощниками, чтобы те приготовили комнаты для всей их компании. В эту деревню они прибыли слишком рано, или, по людским меркам, поздним вечером: ночь только-только вошла в свою силу, и люди в корчме ещё не успели разойтись.
Хиномия вздохнул и, передав сумку Сакаки, отправился побеседовать с дьяком, единственным выжившим после нападения упыря. Вдруг бы тот рассказал что-то о его дневной лежке или каких-то иных особенностях нечисти.
— Но у нас нет на это времени, — настаивала Момидзи, оборачиваясь к Маги. — Да и потом, милорд ведь…
— Если ему захотелось, то что с того? — отвечал Маги негромко, но Хиномия своим обострившимся слухом улавливал их голоса даже издали.
— Но упырь… Мне это совсем не нравится… Этот ваш церковник… Милорд ему…
— Не волнуйся, я за всем прослежу.
Хиномия сглотнул, оставляя их идти за помощниками корчмаря в комнаты на втором этаже. Значит, Маги проследит? За всем? Ему сделалось не по себе. Когда за его работой следил отец Гришем, учитель и наставник — это было одно. Когда же ему говорили, что за упокоением вампира будет следить оборотень, с которым он находился в связи… Это было совсем другое.
Растолкав дьяка и опросив его, Хиномия стал обладателем сомнительной информации о местонахождении упыря. Оказывается, в старинном фамильном склепе, каменном и обширном, сообщающимся с карстовыми пещерами, упырь обретался уже больше года. Все в деревне знали об этом, и просто руки не доходили гадину этакую упокоить. Так много дел, так много дел. А ить он почти и не беспокоит никого. Так, выпотрошит одну-две курицы, корову обескровит до половины… Собак, правда, в деревне не стало, а без собак — это плохо. Негоже это, когда во двор проходишь, а тебя никто встречать не бежит, хвостом не виляет.
Хиномия видел обычную картину: упырь был, но совсем опустившийся, мелкий, неразумный. Словно дикий зверь, он прятался и время от времени, почуяв голод, выходил к человеческому жилью. Такой упырь может напасть на ребёнка или пьянчужку, убить мелкую живность… И он никогда не станет высокоорганизованным вампиром как Хёбу или даже те, кто держали его в плену.
— О чём задумался? — шепнул Хёбу, неожиданно появляясь у него из-за плеча. Хиномия вздрогнул так, что чуть не слетел с лавки. Дьяк, вновь опустивший голову в пустую тарелку из-под закуски, опять уснул.
— Как появляются упыри? — спросил Хиномия. — Они пьют кровь, но они не такие как…
— Не такие как я?
— Я хотел сказать, «высшие вампиры», но да, ты прав.
— Иногда бывает, тело восстаёт само, когда мозг уже мёртв, — пожал плечами Хёбу. — Какой-то вампир был неаккуратен и не проследил, умерла его жертва или нет. Всего-то и надо было сломать шею, после того как выпил досуха.
Хиномия заледенел от непрошенных подробностей.
— А ты когда-нибудь… Ну, досуха…
— Раньше приходилось. По неопытности.
— А теперь?
Хёбу поглядел на него странно.
— Теперь я стараюсь себя контролировать и оставляю свою жертву в живых. Хотя это и означает, что я постоянно ощущаю голод, так безопаснее. И человеческие души целы, и за мной не стоит очередь из церковников и охотников на нечисть. Так можно жить.
Дьяк всхрапнул, и Хёбу отодвинулся от Хиномии, отойдя на шаг.
— Так что можешь спокойно выполнять свой долг, я не буду тебе мешать. Я не испытываю каких-либо родственных чувств к этому несчастному трупу. И цеховой солидарностью тоже не страдаю, как решила было девица Момидзи…
— Ладно, — ответил Хиномия и поднялся. Он чувствовал взгляд Хёбу даже спиной и прилагал усилие, чтобы выглядеть как обычно, не пытаться совершить что-то героическое или пафосное — это было бы глупо. У него просто есть работа, он должен её выполнить, и точка.
У корчмаря он узнал, где находится старое кладбище, потом заглянул в комнату Сакаки — и Фудзиуры, — и забрал из своей сумки пистолеты, крест и флягу со святой водой. Фудзиура, сидя в дальнем углу и нахохлившись, что опять придавало ему сходство с горгульей, следил за его приготовлениями неодобрительно, но Сакаки взирал благосклонно.
— Нужна ли вам моя помощь? — спросил он, когда Хиномия уже был у выхода.
— Нет, лучше я один, — ответил Хиномия.
— Понимаю. Тогда я попрошу Фудзиуру отнести остальные вещи к вашим друзьям, теперь там нет ничего… Мм-м… Запрещённого.
Ничего серебряного, — должно быть, хотел он сказать, — что могло бы причинить боль или беспокойство истинным оборотням.
— Буду вам очень признателен. Спасибо заранее, Йо, — Хиномия обернулся к тёмному углу, оккупированному Фудзиурой. Тот ожёг его мрачным взглядом и не сдвинулся с места.
— Он немного волнуется, — извинительным тоном произнёс Сакаки, словно читал в мыслях мальчишки, как по книге.
— Не нужно, — ответил Хиномия. — Хёбу не возражает, а значит, всё в порядке.
Фудзиура немного переменил положение тела, и тень скользнула по его лицу, не скрывая настороженного выражения. Посчитав, что сказал достаточно, Хиномия кивнул Сакаки и вышел.
Он вышел в ночь и попытался очистить разум ото всех волнений. Сколько раз уже он действовал по сложившейся схеме. Вызнавал, где находится убежище упыря или одичавшего оборотня, шёл туда, прямо в их логово, подстерегал у порога или сходился в схватке, проникнув внутрь, если хозяин оказывался дома. Он обжигал святой водой, стрелял из пистолета, иногда применял слова молитв — те странным образом действовали на нечисть, иногда замедляя, иногда воздвигая перед ними стену, иногда приковывая к стенам, ненадолго, всего лишь на несколько секунд, которых хватало, чтобы успеть прицелиться и сделать выстрел. Отец Гришем мог упокоить упыря одним Словом, но Хиномия научился у наставника лишь кратковременно замедлять своих жертв. Никогда, — думал он, идя дорогой к кладбищу, — никогда он не будет использовать эти слова по отношению к Хёбу и его товарищам. Да и вряд ли те слова возымеют над ним силу, — решил он, спускаясь в небольшой овраг, отделявший кладбище от общинного поля, уже вспаханного. Хёбу столь долго пил его кровь, что никакая словесная святость его теперь не возьмёт. Они проникли друг в друга так далеко и глубоко, как это было возможно в их состоянии. Наверное. Хиномия не знал, как ещё ближе он может стать с вампиром… Но мысли о близости дарили ему сладость.
Впрочем, его разум был затуманен приятными размышлениями недолго. Стоило ему увидеть сгорбленную фигуру, пробирающуюся меж каменных плит и крестов, как мысли об отстранённом вылетели из его головы. Хиномия подоткнул полу сутаны за пояс и проверил, как вынимаются пистолеты из кобуры, легко ли можно достать до посеребрёной фляги с освящённой водой. Должно быть, упырь уловил блик от креста, висевшего на его шее, потому что внезапно остановился, напрягся, нечеловечески быстро развернулся и понёсся в дальнюю от Хиномии сторону — ко входу в склеп, напоминавший декоративными башенками и островерхими шпилями из песчаника, частично обломанными, небольшой замок. Хиномия побежал туда же, без труда выбирая дорогу между могилами. Вампирское зрение, как всегда обострившееся ночью, помогало ему в этом.
Он перескочил невысокую плиту, оказавшись перед входом сразу же, как только упырь вбежал внутрь. Теперь дорога наружу была ему отрезана. Правда, оставались ещё карстовые пещеры, о которых говорил корчмарь, но Хиномия постарался об этом не думать. В крайнем случае можно было завалить проход, но упырь рано или поздно, влекомый голодом, всё равно выбрался бы наружу.
— Стой, во имя господа! — крикнул он, используя особые интонации, на которые его всегда заставлял обращать внимание отец Гришем. Упырь замер уже на первом слове, и Хиномия в очередной раз подумал, что присловье «во имя господа» требуется уже не упырю, а самому церковнику, чтобы добавить святости для следующего удара, для подтверждения своей веры, для усиления себя.
— Геенна огненная да воздвигнется! — путь в дальний конец склепа преградила стена пламени, вспыхнув всего на пару мгновений. Впрочем, этого хватило, чтобы неразумный упырь повернулся к Хиномии, раздумав убегать. Сейчас он считал, что его загнали в угол.
А потому ринулся вперёд, занося скрюченные когтистые пальцы для удара. Хиномия мужественно стоял, не шевелясь, и только в самый последний момент отклонился в сторону, сделав шаг назад. Упырь пролетел мимо, развернулся и вновь прыгнул. Хиномия встретил его выстрелом пистолета в упор. Мелькнули красные глаза, оскаленная пасть, сухие губы и щёки в струпьях. Голова упыря мотнулась в сторону.
— Да остановятся воды твои, да пойдут они вспять, — начал Хиномия Песнь об исходе через Алое море, и упырь покорно повернул голову обратно, медленно, через силу. Его демонические силы и инстинкт зверя явно сопротивлялись воли Хиномии. Ещё мгновение и…
Хиномия выстрелил с левой руки, и оскаленную голову упыря разнесло в клочья. Разрывные пули с начинкой из освящённого серебра и сверхпрочной стали действовали всегда одинаково. Хиномия опустил правую руку, которую до этого держал сложенной в специальный знак, и тело упыря упало на каменный щербатый пол. Дело было сделано, и теперь можно…
— Так вот оно как бывает, — раздался вдруг голос, — когда зубы вылетают прямо через затылок! Очень эффектно!
Не отдавая себе отчёта, Хиномия выхватил правый пистолет и наставил его прямо в лоб Хёбу.
Хёбу Кёске! Украшенное изображениями распятий дуло дрогнуло.
Хиномия медленно и осторожно спрятал пистолет обратно в кобуру. Тот был разряжен после выстрела, но рука, схватившаяся за рукоять, действовала быстрее разума. Хиномия сообразил, что пистолет не заряжен, уже после того, как его сердце пропустило удар.
Хёбу же даже не моргнул.
— Что ты здесь делаешь? — спросил Хиномия, выдохнув.
— Никогда не видел, как ты работаешь, — ответил Хёбу, клыкасто улыбаясь. — Захотелось посмотреть. Прости, что подглядывал, — он сделал шаг вперёд.
Хиномия внезапно почувствовал себя мясником на бойне, хотя упокоил всего одного упыря, да и Хёбу раньше говорил, что совершенно не против. Следом пришло ощущение растерянности застигнутого на месте преступления убийцы. Но, похоже, до его метаний Хёбу явно не было никакого дела. Он приблизился к Хиномии вплотную и потянул носом воздух, словно нюхал какие-то сложные духи. Хиномия взглянул на него вопросительно. На его взгляд, в склепе пахло застарелой кровью от упыря, начинающимся разложением, сыростью, кладбищенским прахом и мышами. Хёбу улыбнулся снова.
— Пахнет порохом, — сказал он. — И тобою. — Он приблизил лицо к шее Хиномии, и одно это движение, — даже намёк на него, — подействовало на Хиномию, как недавно на упыря действовали святые слова. Он застыл как вкопанный. Если сейчас Хёбу выпьет от него…
Он согласно прикрыл глаза, чувствуя, как пальцы отгибают воротник его сутаны. Вот-вот, сейчас… Он часто задышал.
Но ничего не случилось. Хёбу отодвинулся, лишь слегка мазнув по его коже пальцами. Хиномия взглянул на него остро и быстро, но взгляда Хёбу, хоть что-то проясняющего, поймать не успел.
— Ты закончил здесь? — спросил Хёбу, в мгновение ока умудрившийся отодвинуться от него на добрый пяток шагов. — Надеюсь, тебе не надо отпиливать голову, выдирать клыки или что-нибудь подобное?
— Нет, — Хиномия отрицательно мотнул головой, — этим занимаются только охотники на нечисть, когда выполняют заказ за деньги.
— Тогда пойдём? Скоро рассвет, я чувствую. И там дождь.
Хиномия согласно двинулся к выходу, предварительно спрятав пистолеты. Дождь начинал накрапывать, ещё когда он шёл к кладбищу, но он не обращал на него должного внимания. Теперь же непогода припустила вовсю: дождь лился с неба, затянутого тучами, мелкой холодной крупой, и они с Хёбу вымокли за пару минут. Хорошо хоть, кобуры не пропускали влагу, закрываясь герметично.
Хёбу накинул себе на голову капюшон и обернулся, поглядывая на Хиномию из-за плеча, придерживая ткань бледной рукой. Увы, одеяние Хиномии, лишённое капюшона, не позволяло ему скрыться от дождя. Холодные капли намочили лицо и волосы.
— Хёбу, — окликнул Хиномия, выйдя из склепа и встав между могильными плитами. — Кстати, ты скажешь мне, что происходит?
— О чём ты? Ничего не происходит, — Хёбу отвернулся, и за ним пришлось почти бежать.
— Что происходит между мной и тобой? Сейчас, здесь, что это было?
— Пойдём поскорее в тепло, — вместо ответа предложил Хёбу, поднимая лицо к небу. — Не хочу, чтобы ты простудился.
— Меня мог загрызть упырь, а ты опасаешься, как бы я не подхватил простуду? — фыркнул Хиномия, покорно ускоряя шаг.
— Опасаюсь, — серьёзно ответил Хёбу. — А об остальном поговорим попозже. Когда для этого будет возможность.
Хиномия не успел ответить вовремя и — подавился словами, когда Хёбу взял его за руку и повлёк за собой. Он шёл, стараясь не отставать, и ему казалось, что от прохладной руки по его телу растекается странный жар. Теперь, даже напади на них сто упырей, Хиномия не проронил бы ни словечка. Одним поступком, одним-единственным жестом Хёбу заставил его онеметь. Проклятый Хёбу Кёске. Что он делает с ним, в кого превращает? Хиномия вытянул руку из его пальцев, только когда невдалеке показались огни корчмы: фонарь над входом, а под воротами конюшни — едва заметная в сплошной пелене дождя лампа, горящая на каменном масле.
Они обошли здание кругом и поднялись по чёрной лестнице, не встретив ни души. Сейчас был самый глухой ночной — или предутренний, как посмотреть, — час, когда люди уже спали. Попав в дом, Хиномия острее ощутил, как пахнет от промочившего его насквозь дождя весенней прохладой; кажется, так пах талый снег, едва подогретый солнечными лучами. Его посетило странное ощущение, как что-то просыпается в нём, не злое и не доброе, а просто по-весеннему странное, непривычное. Хёбу обернулся и поглядел на него, застывшего посреди лестничной клети.
— Пойдём же, — поторопил он, вытягивая руку.
Они вошли в комнату, которую им отрядили для ночёвки, и Хиномия оторопел: все наличествующие в комнате кровати были сдвинуты и заняты. Маги, полностью одетый, полусидел в изголовье, будто готовый по первому зову двинуться вперёд. На звук их шагов он поднял голову: не спал. Кроме крохотного огонька лампады в углу умывального стола света больше не было, но и его вполне хватало. По правую руку Маги на кровати лежала Момидзи в одной только лёгкой ночной сорочке, её длинные распущенные волосы разметались вокруг по подушке и покрывалу. Йо лежал рядом, и он проснулся и сонно моргнул, подняв голову, когда Маги встал с кровати им навстречу.
— Снаружи дождь, — сообщил Хёбу тихим будничным тоном. — Энди совсем замёрз.
Хиномия с удивлением увидел, как Маги потянул со спинки стула широкое полотенце и накинул ему на шею. Заботливый Маги был ему внове. Он вытер мокрое лицо и промокнул волосы, с усиливающимся неудобством ощущая, как вымокла на нём вся одежда.
— Мы ждали вас, милорд, — произнёс Маги, и это были его первые слова.
— Вижу, — ответил Хёбу, чему-то улыбаясь.
Момидзи тоже проснулась и теперь смотрела, как Хиномия расстёгивает кожаные ремни кобуры и снимает с шеи серебряный крест. Он увидел свою сумку, явно принесённую сюда Фудзиурой, и сгрузил в неё все вещи, что брал с собой для охоты.
— Я зашла пожелать вам спокойной ночи, милорд, — протянула Момидзи, поднимаясь с покрывала.
— Понятно, — усмехнулся Хёбу ещё более явно. Он подставил щёку для лёгкого поцелуя, которым наградила его Момидзи, привстав на кровати. — Знаете, нам всем здесь места хватит, можете оставаться.
— Ну вот ещё, — буркнул тут же Фудзиура, скатываясь с кровати. — Я вообще только на минуту заглянул, шмотки вот этого отнести…
«Вот этот» повернулся к Фудзиуре спиной и потянул с себя сутану, стараясь избавиться от мокрой ткани,облепившей тело.
— Спасибо тебе, — глухо проговорил он, стягивая, наконец, сутану через голову и оставаясь в одной простой рубашке, такой же мокрой.
Ответом ему был звук захлопнувшейся двери. Интересно, что будет, если Фудзиура в таком хмуром настроении заявится в комнату к доктору? Нет, ничуть не интересно; это не его дело. Хиномия вздохнул и обернулся: в комнате остались только они втроём. Хёбу покачал головой:
— Словно дети.
— Так и есть, — подтвердил Маги. Он придвинул к Хиномии пустой стул, чтобы на нём можно было развесить мокрую одежду для просушки. Пока Хиномия раздевался, Хёбу расстелил постель. Они улеглись втроём, то и дело дотрагиваясь друг до друга лёгкими случайными прикосновениями. Хиномия не хотел физической близости: слишком устал, да и подумать перед сном ему было о чём. Хёбу завозился под одеялом, словно не знал, как улечься. Маги шепнул ему что-то на ухо, и он ответил едва слышно: «Нет, потом». Сон навалился на Хиномию ещё одним плотным одеялом, и сопротивляться ему было бесполезно.
Когда он проснулся, был поздний угасающий день, и Хёбу ещё спал, надёжно укрытый от солнечного света шторой на окне, одеялом и плечом Маги. Хиномия осторожно слез с кровати, стараясь не сильно скрипеть половицами, подошёл проверить одежду, достал сухой комплект из сумки, переоделся и подсел к письменному бюро, чтобы почистить и перезарядить пистолеты. Он не сделал этого сразу, но ругать себя за промедление не собирался. Слишком тяжело было моральное напряжение, да и спать хотелось очень сильно; он уже привык ложиться поздней ночью, перед рассветом. Словно что-то внутри него тяготело к подобному распорядку. Возможно, его наполовину вампирская сущность. Хиномия вздохнул и постарался очистить мысли от всех волнений и тревог, как делал всегда, когда занимался своим оружием.
— Хиномия опасный, — произнёс вдруг голос Хёбу из-за спины. Чуть не выронив пулю, которую он держал в руке, Хиномия обернулся.
Щёки Хёбу сияли свежеокрашенным румянцем. Маги снова умудрился поделиться с Хёбу кровью, да так тихо и незаметно, что он ничего не заметил. Впрочем, возможно, они делали это ночью, пока он спал. Хиномия пожал плечами, говоря себе, что ему это не интересно.
— Вовсе нет, — ответил он, убрав лишние пули обратно в коробку, а латунный шомпол, специальное масло и тряпицы — в мягкий кошель.
— Ты мог бы убивать и без этих… атрибутов, — сообщил Хёбу, тыкая пальцем в пистолеты и крест, который Хиномия небрежно отложил на край стола.
Маги демонстративно не подходил к ним вовсе, пока Хиномия возился с серебром. Хотя оно причиняло ему не больше беспокойства, чем крест Хёбу.
— Ты знаешь, он достаточно силён и без этих штук, — сказал Хёбу, оборачиваясь. — Я видел.
— Это было опасно, милорд, — ответил Маги совсем не то, что ожидал Хиномия. — А если бы в вас попали случайно?
Хиномия прикусил язык, чуть не признавшись, что так почти и случилось. Вместо этого он сказал другое:
— Меня учили сражаться только так. Я не умею иначе. Церковникам важна эта, как ты говоришь, атрибутика. Пока ты в неё веришь, она тебя спасает.
— То есть, без веры никуда? — хитро сверкнув глазами, уточнил Хёбу.
— Наверное, так.
Хиномия убрал пистолеты в кобуру, обернулся и заметил след от укуса на шее у Маги. Хёбу посмотрел туда же, но ничего не сказал. Почему тот всё ещё не зажил? Прошло слишком мало времени или Хёбу выпил от него слишком много?
— Если тебя так впечатлила моя ночная охота, то ты можешь всегда ходить со мной, — предложил Хиномия. — Только в следующий раз действительно не подставляйся под пули.
Маги выронил рубашку, которую только что собирался надеть.
— Ты маленький болтун, — рыкнул Хёбу, на мгновение ощерив клыки.
— Если ты от меня что-то скрываешь, то это не повод для меня обманывать вас или о чём-то недоговаривать.
— Я ничего от тебя не скрываю, — ответил Хёбу. Его глаза метнулись к Маги, а потом вновь вернулись к Хиномии.
— Вот как, значит?
— Я говорю правду.
— Ты не говоришь правды.
— Спроси меня! — предложил Хёбу, встав перед ним и уперев руки в бока.
Хиномия поверх его плеча поглядел на Маги, надевающего брюки. Маги покачал головой с выражением: «Ну будто ребёнок».
— Почему ты больше не хочешь пить моей крови? — охотно задал Хиномия волнующий его вопрос. След от укуса в распахнутом вороте тёмной рубашки всё ещё маячил у него перед глазами.
— Потому что ты ещё не восстановился после того раза в пещере, — ответил Хёбу. — Что, я должен объяснять такие элементарные вещи? Я думал, ты и так это понимаешь.
— Не понимаю, откуда. — Хиномия дёрнул плечом. — То есть, ты просто-напросто ждёшь, пока я нагуляю жирок?
— Что? — Хёбу мигнул обоими глазами, явно не понимая смысла его слов. Потом до него дошло, и он покрылся пятнами: ярко-алыми на враз побледневшей коже. Смотреть за красками на его лице было интересно.
— Да я… Да ведь ты…
— Что? — Хиномия нахально ухмыльнулся. Маги невозмутимо застёгивал последние пуговицы на своей рубашке и повязывал шёлковую ленту на ворот, фиксируя его повыше.
— Ты чуть не помер тогда, в пещере, — гробовым голосом ответил Хёбу. — Я выпил тебя почти досуха. И мог бы убить тебя одним-единственным последним глотком… Жизнь едва теплилась в тебе.
Ах, вот оно что? Кажется, Хиномия понял… Сразу после их встречи, после всех признаний в любви, Хёбу мог сожрать его, как обычный деревенский упырь сжирает курицу.
— По тебе это сильно ударило? — спросил Хиномия. — Ты поэтому больше не хочешь касаться меня?
— Что? — возмутился Хёбу. — Нет!
— Милорд, он прав, — сказал вдруг Маги. Полностью одетый, он присел на заправленную постель, наблюдая за ними и слушая их разговор.
— Но я не…
— Вы пытаетесь взять от меня то, что даёт вам только он, — Маги кивнул на Хиномию. — Особенно сегодня.
— Но он ещё не восстановился, — почти жалобно повторил Хёбу. — Что я могу поделать? Ну, хотите, я пойду к Сакаки? Думаю, он не откажет. Такой добрый самаритянин, как он, даже рад будет помочь.
— Нет!! — в один голос с Маги перебил его Хиномия. Они переглянулись между собой, а Хёбу обидно осклабился.
— Милорд, не нужно никуда уходить. Больше не нужно.
— Ты мог бы начать просто с пары глотков, — предложил Хиномия.
— Думаешь, я удержусь? Остановлюсь на этом? — глаза Хёбу на мгновение яростно сузились. — «Пара глотков», — передразнил он. — Я могу навредить тебе.
— Сейчас ты сыт, — пожал плечами Хиномия. — Может, и не навредишь.
— Милорд, вы уже уходили и бросали нас, такое уже было. И ничем хорошим, как видите, это не закончилось, — напомнил Маги. — Нужно попробовать решить проблему как-то иначе.
Хёбу внезапно всплеснул руками и горько усмехнулся — действительно горько. Он оглядел Маги и Хиномию поочерёдно с ног до головы и воскликнул:
— Да что вы оба понимаете! Что вы можете понять?.. Вы — живые, а я… — развернувшись, он схватил ком своей одежды и исчез; только дверь хлопнула.
Хиномия потрясённо вздохнул и потёр лицо. Он не знал, что Хёбу умеет перемещаться настолько быстро.
— Солнце хоть село? — спросил он чуть погодя.
Маги подошёл к окну и отдёрнул штору. Снаружи был ранний вечер, уже темнело.
— Он ведь не сбежит никуда снова? — встревоженно спросил Хиномия, наблюдая, как Маги абсолютно спокойно и как-то по-философски собирает их немногочисленные вещи, оставшиеся в комнате. Свою сумку он повесил себе на плечо и тревожить оборотня близким содержанием серебра не собирался.
— Сейчас — нет, — пожал плечами Маги. — Ему нужно знать, что ты готов и хочешь этого. Хорошо, что ты наконец сказал об этом.
— Да это-то и понятно… — Хиномия замялся. — Но что он сказал в конце? Что мы живые? Я наполовину вампир, но не понимаю… — кстати вспомнив о том, как выглядит его половинчатость, он полез в сумку за глазной повязкой.
— Для него и для нас близость проявляется иначе, — загадочно ответил Маги. О таком в церковных трактатах не рассказывалось. Если честно, в церковных трактатах вообще мало места уделялось тому, что Маги тактично назвал «близостью». Хиномия весь обратился в слух. Но Маги уже направился к двери, видимо, посчитав, что сказал всё, что нужно было.
— И что? Как иначе? — потребовал Хиномия, поймав и дёрнув Маги за прядь волос, сейчас перевязанных лентой и хвостом лежащих на спине. — Договаривай, раз уж начал.
— Мы живые, — тяжело уронил Маги, полуобернувшись. — Мы достигаем наивысшего блаженства во время акта соития. Мы дарим жизнь, когда можем. — Хиномия почувствовал, как покраснели и запульсировали от стыда его щёки, но не отступил, слушая дальше. И Маги продолжал: — Хёбу Кёске вампир. Он дарит только смерть.
— Но это значит, — шепнул Хиномия, медленно пытаясь осмыслить, — что только если я умру, он испытает…
Маги мотнул головой, отрицая его предположение.
— Милорд сдержан. Да и потом, нас сейчас двое. И мы не просто слабые люди. Ты помнишь, он уже пил от нас обоих. И тогда ему было хорошо.
Хиномия вспомнил ту всепоглощающую жажду, которую Хёбу удовлетворял на нём. Так неужели это был не просто голод, а ещё и влечение, сродни желанию обычных людей утолить физическую близость?
— Просто голова кругом, — признался он, отступая и тем самым давая Маги пройти первым.
— Обдумай, если хочешь, — ответил тот, выходя из комнаты. — Время ещё есть.
И Хиномия действительно думал. За ужином, который для них для всех был завтраком, он думал о словах Маги. Искоса наблюдая за Хёбу, сидящим между Фудзиурой и Момидзи и притворяющимся, будто ест, Хиномия теперь по-новому пытался смотреть на акт поглощения крови у вампиров. Значит, это не только питание, пища, которая поддерживает их. Но и возможность испытать оргазм. Это знание казалось ему очень извращённым, но вампиры и были извращёнными, лишёнными жизни созданиями. Однако если об остальных вампирах он начал думать с ещё большим отторжением, то к Хёбу наоборот его стало тянуть сильнее. Теперь он — знал, и для них больше не было ничего невозможного, они могли быть вместе и дать друг другу любые ласки и любые ощущения, однако… Хёбу отчего-то отталкивал его от себя. Мыслить об этом было трудно.
— Я просил его воспользоваться специальной мазью, но он отказывается, — внезапно горько шепнул доктор Сакаки, который сидел рядом.
— Что? — Хиномия повернулся к нему, абсолютно не понимая, о чём тот говорит.
— Его руки, — шепнул Сакаки, понизив голос.
Хиномия догадался, что нужно смотреть не на Хёбу, а на Фудзиуру, сидящего вплотную к нему. Пальцы и ладони мальчишки были обожжены. Серебром. Откуда?.. Хиномия, озарённый, перевёл взгляд на браслеты Сакаки.
— Вы их так и не снимаете? — уточнил он.
Сакаки вздохнул; это было очевидно.
— Я просто ничего не успел сделать. Он был очень и внезапно настойчив, и в итоге поранил себя.
Хиномия неопределённо хмыкнул. Упрямого и порывистого Фудзиуру он представлял себе очень хорошо.
— Не могли бы вы передать ему это? — спросил Сакаки, подвигая к нему небольшую глиняную баночку с притёртой крышкой и наверняка какой-нибудь целебной мазью внутри. — Вы его друг, вас он послушает, возможно. На меня он сейчас зол.
Хиномия не нашёл, что придумать, чтобы отказаться, поэтому ему пришлось взять баночку себе. Случай передать её Фудзиуре выдался достаточно скоро, в конюшне, где они седлали своих лошадей. Теперь Хиномия заметил, как неуклюже Фудзиура двигал пальцами, не в силах даже застегнуть пряжки на подпруге.
— Возьми, — сказал он, передавая лекарство. — И не вздумай выкидывать. Твой доктор волнуется.
— Он не «мой доктор», — тут же вызверился на него мальчишка. Или у него был сложный переходный период, или становление оборотнем сыграло отвратительную вещь с его характером.
— Он волнуется. Думает о тебе. И переживает, — упирал Хиномия, заглядывая в глаза, сверкающие ненавистью. — Или ты хочешь, чтобы после меня Сакаки обратился к Маги? Или поговорил с милордом? — Хиномия потряс баночкой перед носом у Фудзиуры. — Давай, бери, пока это только я. И не выдумывай чепухи, пользуйся, лекарства у него хорошие.
Фудзиура негромко зарычал и выхватил баночку у него из рук. Отвинтив крышку не без труда — тут Хиномия не стал ему помогать, — он запустил пальцы внутрь, набрал мази и принюхался к ней с подозрением. Но та пахла всего лишь какими-то травами — даже Хиномия издалека это почувствовал.
— Он меня будет вонять, — буркнул Фудзиура. — И он узнает…
Хиномия пожал плечами.
— Ладно. К чёрту его, — буркнул Фудзиура и распахнул на себе ворот рубахи. Хиномия и не думал отводить взгляд, а потому заметил ещё один след от ожога. След от креста на груди, отпечатавшийся косо и неровно. О, господи. Наконец Хиномия догадался отвернуться, но в голове его уже крутились мысли и картины, которых он представлять не хотел. О Сакаки, спящем в своих ограничителях, и о Фудзиуре, прижимающемся к его телу, не обращая внимания на обжигающий металл.
У них с Хёбу и Маги всё совсем не так. Нет боли и оков, которые бы их разъединяли. Но спокойствия это не добавляет. Иногда иллюзорные оковы сдерживают не хуже настоящего металла. А боль от ограничений — она всё та же, надуманные причины им мешают или настоящие, из клеток и замков.
========== Часть 7 ==========
Они поели и отправились в дорогу. Постепенно тракты становились более нахоженными, и даже по ночам теперь встречались почтовые кареты и купеческие обозы. Деревеньки превратились в городки, людные и крупные. Их отряд приближался к крупному городу Анкри, стоящему на берегу разлившейся по весне реки, судоходному и торговому центру здешней области. Предстояло выбрать, двигаться дальше по реке или продолжить путь на лошадях. Хотя по реке они добрались бы до цели их путешествия гораздо быстрее, Хёбу плыть отказывался.
— Во-первых, я не очень удобно чувствую себя на воде, — буркнул он, когда они запросили ранний завтрак в одной из лучших гостиниц Анкри. — Во-вторых, прежде чем въезжать в Ватикан и направо и налево трясти этими письмами, мне нужно будет заручиться поддержкой одной персоны, проживающей не так далеко отсюда. В-третьих, в ограниченном пространстве моя нелюбовь к солнечному свету будет более явной. — Он обвёл взглядом их всех, сидящих рядом за одним столом, особенно задержавшись на Хиномии и Сакаки. — Я благодарен вам за то, что вы приняли как должное наши ночные переезды и требование спать днём.
Хиномия только махнул рукой, давая понять, что иначе и быть не могло, но Сакаки высказался вслух, внеся предложение:
— Мы могли бы использовать гроб.
— Нет, спасибо, — ответил Хёбу, улыбаясь одними губами. — Я уже недавно побывал в одной ловушке и больше подобных удовольствий испытывать не хочу.
— Но это существенно приблизило бы нас к цели…
На него зарычали сразу с двух сторон: Маги и Фудзиура не скрывали своего отношения к сказанному. Заслышав их рык, старая псина, греющаяся возле разожжёного камина в главном зале гостиницы, вздрогнула и подняла голову.
— Я понял, извините, — поспешно сказал Сакаки, примирительно поднимая ладони рук. — Никаких гробов.
— Не то чтобы я не доверял тебе, шарлатан-доктор, — понизив голос, произнёс Хёбу. Его улыбка стала более расслабленной. Сакаки ожидаемо взвился:
— Я не шарлатан!
На него с улыбкой посмотрели все, а Фудзиура, — Хиномия заметил, — несильно пихнул его ногой под столом. Маги решил кардинально сменить тему разговора.
— Мы остановились именно в этой гостинице потому, что здесь есть парильни. До рассвета ещё полтора часа, поэтому вполне можно успеть как следует вымыться с дороги. Если хотите, я договорюсь с хозяином.
Хёбу, — да и остальные, даже Момидзи, — посмотрели на Маги заинтересованно.
— Обязательно, Широ, — кивнул Хёбу. — Сходи, спроси его сейчас.
Похоже, пропарить с длинной дороги ноющие мышцы и погреться после сырых и холодных ночей хотели все. Хиномия — так очень хотел. Поэтому спустя уже двадцать минут он стоял в небольшой комнатке с разогревающейся печью, заодно греющей воду, и торопливо раздевался.
— Вода от тебя никуда не убежит, — посмеиваясь, говорил Хёбу, уже раздевшись и замотавшись в белую простыню. — Не торопись.
Хиномия только отфыркивался, уже чувствуя жар парной. Полежать на тёплых досках, в тепле, словно летом, расслабиться… Это было замечательно. Он с предвкушением поглядывал на бадью: низкая, с отдельным очагом снизу, она вместила бы в себя всех троих. Вода в ней пока была холодна, но быстро разогревалась.
Хиномия разделся, завернулся в простыню и на следующие полчаса погрузился в тепло, жаркий пар и таинство омовения. Он абсолютно не смущался наготы своей или Маги, — хотя его развитой мускулатуре и можно было позавидовать, но в чём смысл завидовать оборотню? Краем глаза он замечал, что тело Хёбу уже полностью восстановилось после пленения. Никаких шрамов или ожогов. Пожалуй, только худоба ещё могла вызывать тревогу, но Хиномия раньше не обращал настолько пристального внимания на его телосложение, а потому не мог сравнивать. Впрочем, даже в худобе Хёбу что-то было. Что-то не присущее человеку, заставляющее думать о нём, как о плоском изображении на бумаге или белёсой тени, отражении обычных человеческих теней, противопоставлении простой и привычной людской природе.
— Что смотришь? — спросил Хёбу, наклоняясь над ним.
Сейчас его противная обычному миру натура казалась кричащей и вызывающей. Он скинул с себя белую ткань и, тряхнув выцветшими волосами, крутанулся вокруг своей оси. Хиномия, разомлевший от жары, лежащий на полке на животе, лишь покачал головой. Кажется, Хёбу совершенно не беспокоила жара, хотя было заметно, что теплом он тоже наслаждается.
— Не молчи, церковник, — позвал его Хёбу, сверкая яркими глазами. Кажется, глаза у него загорались, когда он чувствовал голод.
Хиномия медленно улыбнулся и прикрыл глаза. Ему было хорошо.
— Ты похож на нарисованного ангела, — сказал он. — Сошедшего со старинной настенной фрески. Не хватает только нимба над головой и крыльев.
Хёбу фыркнул, очевидно, давясь смехом.
Когда его спины коснулась чужая рука, Хиномия вздрогнул и хотел было подняться — но Маги не дал.
— Могу размять тебе спину, — пояснил он, нажимая ему между лопаток и, кажется, без труда проминая его напрягшиеся мышцы.
— А-а… Давай, — согласился Хиномия и лёг обратно, окончательно разомлевший на жаре и от предвкушения грядущего удовольствия. Он не ошибся с предвкушением: у Маги были сильные руки, и обращался он с ним бережно и внимательно. Словно изучил его досконально и знал, где нужно всего лишь надавить посильнее, а где — осторожно проработать ноющую мышцу. Спиной Маги не ограничился, самовольно перейдя на плечи и предплечья, а потом спустившись до поясницы. Когда его руки коснулись ягодиц, Хиномия вздрогнул и дёрнулся, и Маги заявил:
— Неужели я там ещё чего-то не знаю?
И Хиномия вынужден был улечься обратно, спрятав лицо в сгибе локтя. Щекам его сделалось жарко, но Маги был слишком хорош, чтобы это отрицать. К тому же сейчас Хиномия не был способен оказать должного сопротивления, даже если бы захотел этого. Жар от разогревшейся печи вытянул из него все силы.
Внезапно его обдало жаром иного свойства: Хёбу присел рядом с ним и медленно, задумчиво провёл рукой по его шее. По коже, под которой пульсировали кровью вены. Хиномия тяжело задышал, иррационально чувствуя себя распятым между двух огней и не зная, куда податься. На него плеснуло неутолимым и глубоким голодом, чужой жаждой. Наконец-то Хёбу дал ему её ощутить. Хиномия потерянно застонал, потянувшись за его рукой.
И тут всё кончилось, Хёбу отодвинулся.
— Буду наверху, — сказал он и в следующее мгновение был уже у двери. Та хлопнула, впустив прохладный воздух и вновь закрывшись.
— В чём дело? — спросил Хиномия, ничего не понимая.
— Поглядим, — ответил Маги философски, не отнимая своих рук и продолжая большими сильными ладонями массировать уже его бёдра.
— Откуда ты так умеешь? — пробормотал Хиномия, старательно прогоняя из головы образ Хёбу, терпеливо ждущего их в спальне.
Маги хмыкнул, не отвечая. Очевидно, делиться своей биографией сейчас он не собирался.
— Уже рассветает, — произнёс он, каким-то звериным чутьём совершенно точно определяя движение солнца. — Ты чувствуешь?
Хиномия сосредоточился, но не смог ощутить ничего необычного. Он только вздохнул.
Закончив с ним, Маги присел на соседнюю полку и вылил на себя бадью горячей воды. Брызги долетели и до Хиномии. Нагретая вода казалась обжигающей.
— Он сейчас очень голоден, — продолжил Маги, и Хиномия встретил его взгляд, нечитаемо-тёмный. — Приходи поскорее.
С этими словами Маги поднялся и вышел тоже, оставив его одного.
Хиномия, разомлевший и расслабленный, заставил себя подняться и сесть. Ему никуда не хотелось идти, уснуть прямо тут и вечность нежиться в жаре, что может быть лучше? Однако образ Хёбу, опасного в своём хищном голоде, внезапно заставил ход его мыслей переменить своё течение. Сейчас уже рассвет, но Хёбу всё ещё не пил крови, он голоден, хоть и ослаблен просыпающимся солнцем. Судя по тому, что Маги вообще ещё жив, Хёбу привык отказывать себе в полном насыщении. Неудивительно, что он так худ и бледен.
С сожалением поглядев на бадью с водой, над поверхностью которой уже поднимался парок, Хиномия пообещал себе, что обязательно окунётся в неё в следующий раз, и взялся за ведро с прохладной водой. Обливаться кипятком, как огромные здоровенные оборотни, он не умел.
Отфыркиваясь от воды, Хиномия наскоро вытерся и оделся — сутану даже не стал застёгивать, оставив её свободно висеть на плечах. Всё равно скоро снимать, — посетила его предательская, но верная мысль. Машинально проведя рукой по воротничку и наткнувшись на вышитые кресты на углах, он внезапно застыл.
Забыл ли он о своей вере? Нет. Поддался ли он своей второй сущности, стал ли зверем? Тоже нет. Его тянуло к двоим сразу, и это было необычно, но прямо церковь не запрещала подобного. Постулаты лишь твердили об умеренности и самопожертвенном воздержании, но никто не требовал он него добровольного принесения обета безбрачия. Так повелось в среде церковников — да, но…
Хиномия тяжело вздохнул, смяв в руке ткань. Он ничего не нарушал. Оборотни и вампиры считались врагами рода человеческого, но Маги и Хёбу при нём никого не убивали, не уничтожали и даже наоборот хотели помочь.
Его воспитали в страхе и ненависти, стараясь уничтожить его я, его подлинную сущность; боль и страдания, и испытания, и проверки — они выломали его естественный характер до того, что был у него сейчас, — и сейчас Хиномия испытывал иррациональный страх. Он мог потерять себя, он мог отдаться врагу рода людского, и что-то внутри его твердило, что это неприемлемо, опасно и запрещено. А что-то наоборот тянулось туда, в спальню, торопило его и требовало, чтобы он как можно скорее начал подниматься по лестнице. Какой он настоящий? Где его истинные чувства? Да, он хочет Хёбу и Маги тоже, но можно ли ему испытывать эти чувства? Разрешено ли? Не падёт ли на него некое наказание после? Ведь его учили, что грешников всегда ждёт наказание, а уж кто грешен, если не он?
Справившись с участившимся дыханием и разгладив ткань сутаны, Хиномия выпрямился, распахнул дверь и шагнул через порог. Он всё равно уже ничего не сможет поделать: ни избегнуть заслуженного наказания, тщетно вымаливая себе прощение, ни избавиться от снедающих его чувств. Потому что желание быть подле Маги и Хёбу было в нём сильнее обещания страха и боли. Больнее и страшнее ему было бы без них: он знал, потому что он жил так без них почти год, и в его душе было так пусто и так безжизненно всё, словно он и сам сделался мёртвым. Хорошо, что Церковь не запрещала любить, ведь иначе бы он… Иначе бы он нарушил прямой запрет. И что было бы тогда?
Хиномия вздохнул, прогоняя лишние мысли из головы. Он ничего не сможет решить сейчас. А потому не будет.
Он прошёл по лестнице вверх мимо полутёмных коридоров, и в одном из них ему почудилось чьё-то движение. Фудзиура? Заметив, что мальчишка пытается спрятаться в тени, он прошёл мимо и отвернулся, сделав вид, будто ничего не заметил. Он не хотел докучать или быть навязчивым. Если Фудзиура захочет, то сам поговорит с ним. И не факт, что Хиномия сможет ему помочь. Наверное, ему лучше попросить совета у Маги. Или у Хёбу. Если, конечно, Фудзиуре он нужен, этот совет.
Дойдя до комнаты, которую им троим отвели для постоя, Хиномия толкнул дверь, уже зная, что увидит. Сдвинутые постели, разворошенные покрывала и одеяла, полураздетый Маги и рядом с ним, приникший к его шее, — Хёбу уже с румянцем на щеках и с алыми от крови губами. Жажда толкнулась в Хиномию, как таран врывается и пробивает замковые ворота. Он схватился за грудь, ему стало больно от того, как зачастило сердце. На мгновение показалось, что у него выросли клыки — так сковало челюсти судорогой. Он сглотнул и потянул с себя рукава сутаны прочь, а следом за ней — и остальную одежду. С влажной кожи она снималась с трудом.
Кто-то разжёг в комнате камин, и Хиномия кинул свою одежду на стул возле него, чуть не отправив её в огонь. Рукава рубашки повисли на каминной решётке. Последняя здравая мысль, которая посетила рассудок, заставила его шагнуть обратно к двери и запереть её на внутреннюю щеколду. Дальше мысли кончились.
Шаг к кровати, другой. Маги смотрел на него из-под прикрытых глаз, и взгляд его был такой кроткий, почти покорный, что Хиномии ужасно хотелось лечь рядом и тоже отведать его крови. Он уже это делал. Но выпить его досуха — какое бы это было блаженство… Тяжело дыша, он опустился на колени и лёг к ним вплотную, огладив Маги по руке, а Хёбу — по спине. Желание опустошить — это не его мысли. Желание чувствовать прикосновения и лежать кожа к коже — его. Или, быть может, исходящее от Маги тоже, ведь его звериной ипостаси порой тоже хочется объятий и ласк.
Хиномия приобнял Хёбу за плечи, не отрывая от Маги, но тревожа, отвлекая, накрывая собой. Хёбу вздохнул. Рука Маги вплелась в его волосы, такая тёмная на их фоне, выцветших и поседевших. Хёбу негромко заворчал и вжался лицом в шею Маги ещё сильнее, впиваясь клыками. Маги охнул и прикрыл глаза. Хиномия огладил плечи Хёбу, его спину, позволил рукам сползти на бока, перевёл их под живот и прижал Хёбу к себе, разгорячённого после парильни и свежей крови. Хёбу был сейчас по-человечески тёплым, жарким. Случайно Хиномия нащупал твёрдую плоть, прижавшуюся к животу, и вновь засомневался в том, правильно ли истолковал слова Маги, сказанные ему ранее о природе вампиров. Хёбу был возбуждён, явно был! Проведя по его плоти рукой, Хиномия отметил и вполне пропорциональный размер, и пульсацию, и чувствительность… Так почему ему говорили, что Хёбу нравится пить кровь больше, чем испытывать плотское наслаждение, когда сейчас он возбуждён? Хёбу подался вперёд, в очередной раз кусая шею Маги, и его член, случайно или намеренно, лёг Хиномии в ладонь. Может ли быть так, что Хёбу испытывает оргазм, лишь окончательно иссушая свою жертву? Но их сейчас двое, сможет ли он кончить сегодня, никого не убивая? Хёбу застонал и поднял лицо от шеи Маги. Хиномия различил запах крови. Знакомой крови. Его снова посетило желание жажды, и не осознавая, что делает, он схватил Хёбу за волосы и потянул к себе, разворачивая. Окровавленные губы сейчас казались ему самыми желанными на свете, он коснулся их своими губами, прижался ртом, вылизывая. Хёбу жадно и часто дышал, сверкая глазами. Потом нашёл в себе силы отодвинуться и прошептать:
— Наглый церковник.
Хиномия улыбнулся, облизывая губы. Кровь была вкусна, и её было мало. Он глянул на шею Маги, откуда она ещё сочилась по каплям уже из затягивающейся раны. И приник к ней, слизывая остатки. Когда Хиномия вновь обернулся, глаза Хёбу смотрели узко и злобно.
— Иногда я гадаю, — протянул он, — зачем держу тебя подле себя? Зачем терплю все твои наглые выходки, кресты, святую воду и прочее… Я ведь не любитель боли, да и к самоистязаниям меня не тянет. И тут ты снова приходишь и всё портишь.
Хиномия лёг на спину, вытягивая шею, подставляясь, и предложил:
— Тогда накажи меня?
Он видел в глубине глаз Хёбу тёмные огоньки опасного веселья, — словно тот сам удивлялся и забавлялся над всей ситуацией и собою в том числе.
— О, не волнуйся, накажу.
Острым когтем Хёбу прочертил кожу над его ключицами и наклонился слизать выступившие капли крови. Хиномия задрал подбородок, не справляясь с собственным участившимся дыханием. Он хотел Хёбу. Очень хотел. В любом виде, как угодно. Даже если его выпьют досуха.
Маги перевернулся и наклонился над ним, будто ещё один вампир, губами прижимаясь к его губам и выпивая его дыхание. Хиномия жадно ответил на поцелуй и даже не вскрикнул, когда острые зубы прикусили его нижнюю губу. Маги целовался опасно и жёстко, по-звериному напористо.
Хиномия даже не почувствовал, как его кожу пронзили клыки. Только вновь по нему ударила жажда, такая сильная, что он застонал. Как Хёбу выдерживал такое? Как мог соображать и говорить, нося в себе столь голодного монстра? Он вытянул руку, прижимая Хёбу к себе за плечи. Монстра требовалось напоить досыта. Но Хёбу тут же отодвинулся, зализав укус на его шее — прикосновение языка взбудоражило, словно особенно изысканная ласка, и Хиномия содрогнулся. Прохладные ладони прошлись по его плечам и груди, пальцы тронули соски. Ощутив щекотку, Хиномия зажмурился. Маги отодвинулся и потянул его за запястье. Приподняв руку, Хиномия протянул её Хёбу, предлагая, придвигая её к его губам. Хёбу оскалил зубы в кривой усмешке, кажется, слегка удивлённой.
— Вот таким ты мне нравишься больше, — сообщил он, прежде чем вонзить в его запястье зубы. Он пил недолго, сделав всего несколько глотков. Хиномия, чувствуя укус и боль от него, чувствуя, как вытягивают из него кровь, ускоряя кровоток, подумал, что в шею ему нравится больше.
— Но ты же знаешь, что мне этого мало, — прошептал Хёбу, роняя его руку. — Ты же знаешь, чего именно мне от тебя хочется?
— Ты не убил меня тогда, в пещере, — сказал Хиномия. — Сохранил мне жизнь. Поэтому я больше не боюсь тебя.
Хёбу помолчал, а потом веско произнёс:
— Зря. — Он склонился к животу Хиномии и посмотрел на его налившуюся кровью плоть. — Ты просто пульсируешь жизнью.
Хиномия ахнул, почувствовав прикосновение его руки. Кажется, Хёбу ещё никогда не касался его так.
— Как думаешь, долго продержишься, если я буду брать кровь отсюда?
Хиномия подумал об острой пронзающей боли, которая наверняка убьёт всё его возбуждение, но потом представил язык, который обязательно дотронется до него после, и задрожал в предвкушении.
— Что? Разрешаешь мне? — спросил Хёбу, явственно потешаясь над ним. Или притворяясь, будто потешается.
— Возьми меня, — шепнул Хиномия, решившись. Должно быть, он сошёл с ума, желая подобного, но он действительно желал.
Когда Хёбу наклонился над ним и взял его в руку, Хиномия заранее приготовился к боли и закусил нижнюю губу. Но пальцы Маги очертили контур его рта, нажали на губы, заставляя впустить. Хиномия послушно разжал челюсти, раскрыл рот, запрокинул голову, зажмурился. Острая и тонкая боль, явственная царапина, а после почти сразу — желанное прикосновение языка. Хиномия протяжно простонал, и пальцы Маги не давали ему сомкнуть рот и сдержать звуки. Кажется, Хёбу довольно усмехнулся там, внизу. Он приник к нему ртом, не столько кусая или царапая, сколько действительно даря ему ласки. Хиномия потрясённо дышал, жалобно думая о том, сколь слаба его плоть и сколь искусны его любовники. Если это продлится ещё немного, то он наверняка испытает оргазм слишком рано.
У него не было сил сдерживаться. Он подался бёдрами вверх, тем самым упрашивая Хёбу усилить прикосновения и нажим. Пальцы тонко пробежались по вершине его плоти, дразня и щекотно поглаживая. Хёбу держал его чутко и бережно и — ещё одно прикосновение языка, вылизывающего его от корня до самой макушки, — и Хиномия сомкнул зубы на пальцах Маги, до сих пор ритмично погружающихся в его рот, дразнящих и не дающих закусывать губы. Хёбу жадно заглотил его целиком, слегка царапая клыками. Пьёт ли он кровь или делает ему минет? Хиномия не чувствовал боли. Возможно, то было вампирское колдовство. Как можно было ощущать прикосновение и влажный жар, но не боль?
Когда Хёбу выпустил его изо рта, напоследок снова облизав целиком, Хиномия взглядом нашёл лицо Маги и посмотрел на него с мольбой, надеясь на что-то… Он сам не знал, на что именно. Маги высвободил пальцы и провёл ими, влажными, по контуру губ Хиномии. Даже столь невинная ласка не позволяла восстановить контроль над собой. Хиномия тяжело дышал и сходил с ума.
Хёбу заставил его согнуть ногу в колене и отставить её в сторону, прижался губами к бедру и — внезапно прокусил его остро и больно. Хиномия взвыл и дёрнулся, но его тут же сдержали. Ладонь Маги легла ему на рот, придавливая все звуки, а Хёбу стиснул его свободную лодыжку, не давая себя отпихнуть. На глаза Хиномии навернулись слёзы. Он нелепо взмахнул руками, но Хёбу только отодвинул его пальцы. Боль длилась недолго, сменившись странным ощущением опустошённости. Хиномия схватился за запястье Маги, пытаясь отодрать его ладонь от своего лица. Вместо этого Маги сдвинул руку, и под губами Хиномии оказалось его запястье. Не думая долго, он прокусил тонкую кожу зубами, сильно и резко — как будто это могло помочь ему предотвратить боль. У него не было вампирских клыков, никогда не было, самые дотошные проверки церковников не смогли их выявить. Но всё же сейчас после укуса ему на губы пролилась кровь. Маги глухо заворчал, наверняка тоже ощущая боль. В тот раз он делился своей кровью добровольно, сам растворив рану, сейчас же Хиномия брал её сам, по-варварски неумело сделав укус.
Ногу свело судорогой, но Хиномия не обратил на неё внимания; он пил торопливо, зная, что неглубокая рана вскоре зарастёт, закроется. В считанные минуты всё было кончено. Он напоследок прижался к запястью Маги губами.
Ноющая боль в бедре никуда не делась, но теперь ощущалась как будто издалека; Хёбу глянул на Хиномию посветлевшими до яркой бирюзы глазами, потом прикрыл веки и жадно прижался губами к его коже, сделав ещё глоток. Когда его рука медленно огладила плоть Хиномии, упруго наполненную кровью и прижавшуюся к животу, Хиномия вновь ощутил трепет. Хёбу слишком буквально держал в своих ладонях его жизнь, во всех её проявлениях. Ласкал пальцами и одновременно пил глубокими глотками. В голове мутилось. Хиномия закрыл глаза, а очнулся, когда Маги облизал его рот широкими движениями языка, так по-животному щедро, что это тоже послало ещё одну волну дрожи по телу. Хиномия втянул язык Маги в рот и стал сосать, иногда прикусывая его зубами. Рука Хёбу вновь и вновь гладила его член, а губы… Почувствовав очередную царапину, на внутреннем взоре его вспыхнувшую ярко-алым, Хиномия застонал. Хёбу потянул из него кровь, высасывая, выпивая и давая взамен дикое, ни с чем не сравнимое удовольствие. Хиномия толкнулся вверх, чтобы сделаться ближе, чтобы Хёбу вонзил свои опасные зубы ещё глубже, взял его плотнее, глубже. Ощущение пустоты сделалось напряжённым и выматывающим. Хиномия вскрикнул, Маги тут же запустил язык ему в рот, зажал его губы своими губами, но на сей раз крик было не заглушить. Хёбу сжал его плоть и провёл сильными пальцами от основания до самой вершины, а потом снова наделся на неё своим алчным голодным ртом, и Хиномия, чуть ли не рыдая, пролился в эту жадную глубину, не сумев сдержаться.
Негромкий смешок Хёбу, но такой явственный, показал ему, что Хёбу всем доволен. Хиномия тоже был доволен, но всё же… Ему было мало. Неужели сейчас всё закончится вот так?
Маги оставил его и отодвинулся. Хиномия лишь успел ухватить прядь волос, но та упруго выскользнула из его пальцев, будто была живой. Хиномия вспомнил, каким Маги был с ним, жёстким, неуступчивым, подчиняющим, и дыхание его сбилось. Ещё не в силах испытать возбуждение, он уже ощущал его предвестие.
Но сперва он смотрел, как Маги и Хёбу целуются, сидя у него в ногах, — Хёбу пришлось для этого откинуться назад, изогнувшись. Пальцы Маги ласкали его бледную кожу, пробегая по груди и животу. Хиномия вновь смотрел на напряжённый член Хёбу и удивлялся тому, что истинное удовольствие тот испытывает лишь от вкуса крови. Однако сейчас это не казалось неправильным или странным, он полностью принимал эту особенность, как данность.
Достаточно насмотревшись, Хиномия несильно пихнул Маги ногой в бедро, прерывая их ласки. Маги взглянул на него хмуро и жёстко, словно зарычал диким зверем, хотя в их спальне и было тихо. Хиномия криво усмехнулся, чувствуя, что ведётся на эту грубость, что его волнует то наказание и та боль, которые он может заслужить в ответ на своё небрежное поведение. Маги разрешал ему вольности, но всё же ненавидел, когда его прерывали или отвлекали. Хиномия повёл кончиками пальцев по его колену, несильно нажимая, подталкивая. Маги зарычал уже в голос, откровенно предупреждая.
— Наш Энди напрашивается, — со смехом проговорил Хёбу. Погладил Маги по шее, закинув руку вверх. — Не сдерживайся…
У Хиномии всё сладко сжалось, когда Маги резко склонился к нему. На мгновение показалось, что его облик меняется, что под внешностью человека проглядывает волк. Хиномию затрясло от предощущения жёсткости и силы, животной страсти, которая безоговорочно его покорит.
Маги сжал челюсти на его плече, в том месте, где был когда-то оставлен им самим укус, отметина, знак их связи и принадлежности. Хиномия выгнулся, давая ему больший доступ. Кажется, лицо Маги больше не было человеческим, оно странно заострилось, но — всё равно оставалось породисто-красивым. Хиномия ахнул, чувствуя, как по прокушенной коже каплями стекает кровь. Маги в своей ярости сделался небрежен. Поверх его спины Хиномия взглянул на Хёбу: у того раздулись ноздри от запаха крови. Маги грубо повернул его, заставляя лечь на живот. Хиномия не сдержал громкого вздоха. Сейчас его возьмут уже вторично за эту ночь, без жалости и сострадания — и ни одной лишней мысли не останется в его голове, ни одного угрызения совести и сомнения. Мотнув головой, он выгнул спину, привставая на коленях. Ему нужна была эта сегодняшняя дикость и этот напор. Он не просто так напрашивался на всё, что ему могли дать его сверхъестественные любовники.
Хёбу оказался рядом, нежно и ласково целуя прокушенное плечо, собирая кровь до последней капли. Прокусывая кожу и приникая к ней губами в уже более глубоком, вампирском поцелуе. У Хиномии подломились руки, когда Маги вздёрнул его выше, подхватив за пояс и притискивая к себе. Хёбу недовольно заворчал, вгрызаясь сильнее, от силы его укуса у Хиномии закружилась голова. Ягодицами он чувствовал жёсткую и горячую плоть Маги, наставленную на него. Ещё мгновение и он ощутит её внутри… Но сперва это были пальцы, небрежно раскрывшие его, раздвигающие. Хиномия подался на их движения, стараясь не сопротивляться вторжению. Ещё недавно, когда Маги разминал ему спину, пальцы были чуткими и внимательными, сейчас же они жёстко пронзали насквозь. Хиномия застонал, ощущая, как они входят глубже, продавливая себе путь. Это было самое дикое, самое острое переживание, которому он когда-либо подвергался, и так ярко, так сильно вспыхнуло в нём наслаждение, что он сжался, стиснул мышцы, с трудом до этого расслабленные. Но Маги вовсе не посчитал это нарушением правил своей же собственной игры. Когда судорога тела прошла, его пальцы шевельнулись вновь, опять нажимая на то же самое, горячее — играя с ним. Хиномия жадно задышал, заставляя себя выгнуться и принять желанное движение. Хёбу зализал свой укус и отодвинулся, осторожным, почти бережным жестом смахнув с его лба непослушную прядь волос. Хиномия кинул на него быстрый взгляд и встретился с внимательным любопытством. Похоже, Хёбу было интересно всё. Не вынимая до конца пальцев, Маги качнулся вперёд, начиная вставлять: его плоть была гораздо толще пальцев и гораздо горячее. Хиномия зажмурился, стараясь не видеть, как Хёбу наблюдает за ним. За ними обоими.
Сильный толчок опрокинул его на подушки. Хиномия не успел выпрямиться, как руки Маги подхватили его за бёдра и притянули обратно, надевая на член. Хиномия выдал согласный стон, признавая, что ему нравится подобное. Вновь толчок, и на сей раз он уже сам подался назад, стараясь продлить и догнать ускользающее удовольствие. Очередное движение, и Маги сместился, плотнее прижимаясь к нему бёдрами, охватывая его ими. Хиномия изо всех сил упёрся руками в постель, стараясь сохранить ритмичность. Толчки Маги были торопливыми, но глубокими, с каждым разом он будто пронзал его насквозь. Когда рука Хёбу, словно исследуя, обхватила его член, Хиномия сбился и зажался от ещё одного неожиданного прилива удовольствия. Застонали оба, и он, и Маги, тесно стиснутый в глубине. Хёбу довольно усмехнулся, не отнимая руки. Преодолевая сопротивление, Маги качнул бёдрамивперёд, и Хиномия вынужденно раскрылся под его напором. Движения Маги ускорились, сделавшись хаотичными и торопливыми. Хёбу уловил эту перемену и сжал пальцы сильнее, заставляя Хиномию жалобно вскинуться. На мгновение боль ослепила его, перекрывая всё. Он схватил Хёбу за запястье, но тщетно. Тогда он сжался изо всех сил, и Маги взвыл, рукой с выпущенными когтями хватая его за бедро. Очередные толчки швырнули Хиномию лицом в смятые подушки, а потом Маги с низким горловым стоном кончил.
Разглядывая забавляющегося Хёбу, довольного и сияющего, Хиномия неловко перевернулся на бок. Он не испытал настоящего оргазма сейчас и теперь мучился своим возбуждением. Проклятый Хёбу!
Маги, обессиленный, лёг сверху, тяжело дыша. Хиномия чувствовал влагу его семени между своих ягодиц. И — пальцы, неожиданно проникшие в его нутро. Он вздрогнул. Хёбу был более аккуратным, исследуя его изнутри медленно и внимательно. Сперва он щекотал его кожу, собирая скользкую влагу, а после вставил пальцы глубже, словно ища ту самую точку, прикосновение к которой заставляло всё тело Хиномии вспыхивать сладким огнём. Не замечая, когда он это сделал, Хиномия согнул ногу в колене, отводя её дальше и раскрываясь. Завтра он об этом пожалеет, пожалеет обо всём… Его раздвинуло шире, пальцы проникли глубже, и их стало больше. Хиномия, прикрывший было глаза, глянул вниз и встретился взглядом с Маги. Рука втолкнулась в него именно так, как было нужно, правильно, сразу достав до нужной точки. Тело Хиномии выгнулось само, встречая это движение. Чей-то рот обхватил головку его члена, сжимая и высасывая. Хиномия вздрогнул, вторично за сегодняшнюю ночь исходя горячим семенем. Так быстро и так яростно нахлынуло на него это удовольствие, что кровь запульсировала в висках от напряжения, а в голове помутилось.
Хиномия вскинул руку, чтобы утереть пот со лба и… наткнулся на Хёбу. Когда тот очутился здесь? Он пил кровь из его шеи или просто лежал, положив голову ему на плечо?
Тонкие пальцы Хёбу нащупали его ладонь и осторожно сжали. Он потерял сознание после своего второго оргазма? Или ему всё это привиделось? Маги лежал по другую сторону кровати вполоборота и смотрел на них. Брови его были нахмурены, но разгладились, когда Хиномия попытался улыбнуться.
— Голова закружилась, — шепнул он.
Маги хмыкнул. Хёбу глубоко вздохнул и прижался губами к его плечу. Хиномии показалось, что его била мелкая дрожь, какая бывает, когда дрожит еле сдерживаемая пружина, тронь — сорвётся. Хёбу всё ещё хотел его, но старался сдержать себя — ради него. Хиномия криво улыбнулся и поднял руку, одновременно такую лёгкую и такую тяжёлую, неподъёмную просто… Он положил её Хёбу на затылок, вжимая в себя.
— Лучше не надо, — сказал Хёбу, стараясь отодвинуться и предупреждая.
— Я смогу, — шепнул Хиномия упрямо.
Хёбу вздохнул опять, потом прижался к нему лбом, потом — щекой, потом — раскрытым ртом, осторожно царапая его клыками, ещё не кусая полноценно, но уже начиная слизывать кровь из поверхностных царапин. Маги осторожно взял Хиномию за руку. За запястье, где бился пульс. В груди от этого что-то сжалось: Маги тоже волновался, но старался этого не показывать.
Хёбу вонзил в него клыки, и мир переменился, сделавшись тускло-серым, ярко-алым, багровым и оранжевым. Жажда пульсировала в них троих лаково-красным, вытягивала жилы и дразнила нервы. Хёбу пил, стараясь заполнить этот бездонный колодец, с каждой секундой теряя контроль и переставая сдерживаться. Хиномия привлёк его к себе, заставив прижаться, провёл свободной рукой вдоль спины и бёдер. Он вновь ощущал твёрдую плоть Хёбу, вжимавшуюся в его тело. Ощущал, как медленно она становится всё более горячей, наполняясь его собственной кровью. Возбуждение Хёбу расходилось по его телу, согревая и даря ему жизнь. Хиномия осторожно сжал пальцы и почувствовал ответный отклик плоти, напряжение мышц. Хёбу жадно впился в его шею, сильнее стискивая клыки. Хиномия провёл рукой от головки к основанию, задевая пульсирующие горячие вены, подразнил навершие лёгким и быстрым движением пальца. Хёбу дрогнул и впился внезапно отросшими когтями ему в плечо. Хиномия ахнул от внезапной боли, но не остановился. Его рука вновь и вновь наглаживала и ласкала чужой орган, и тот просыпался от его прикосновений, оживал, откликался. Вот Хёбу потёрся о его бёдра, добиваясь более тесного соприкосновения и трения. Вот Хёбу в очередной раз прокусил его шею и сглотнул раз, другой. Хиномия почувствовал голод — не вампирскую жажду, а обычный человеческий голод, и следом за ним — головокружение и лёгкую тошноту. Хёбу пил, и пил, и теперь — медленно, словно делал это впервые, — прижимался своими обнажёнными бёдрами к его боку. Хиномия из последних сил сжал пальцы, стараясь дать ему возможность удовлетворить свою страсть. Последний укус и яростный толчок бёдрами, стон над ухом — всё это он уже заметил, находясь в полузабытьи. Но он почувствовал, что счастлив, когда понял, что Хёбу дрожит из-за того, что ощутил высвобождение. Что тяжело дышит он не от жажды и неудовлетворённой похоти, а оттого, что избавился от них.
***
И опять его будили ото сна похлопыванием по щекам и громким голосом окликая по имени. Чужие руки были не очень-то и бережными. Хиномия недовольно открыл глаза и уставился на Маги.
— Отлично, — буркнул тот как ни в чём ни бывало.
— Я уже думал идти за этим шарлатаном доктором, — в голосе Хёбу слышалось облегчение.
— Зачем вам Сакаки? — хрипло спросил Хиномия.
— Ты не просыпался, — объяснил Хёбу.
— Ушёл во сне слишком далеко, я почти потерял тебя, — добавил Маги.
Хиномия хмыкнул, не найдя, что ответить.
Во всем теле сквозила необъяснимая лёгкость. Казалось, подними руку — и воспаришь. Ну, быть может, он и правда чуть не воспарил, в буквальном смысле, потеряв столько крови-то. Но даже если бы Хёбу убил его, смерть от его руки была бы приятна — Хиномия по-прежнему думал именно так. Приглядевшись к расстроенным лицам Маги и Хёбу, хмурым и задумчивым, — он решил, что сообщать им о своих мыслях не стоит: расстроятся ещё больше неизвестно почему.
Хиномия потянулся, медленно выгибаясь и напрягая мышцы, наслаждаясь собственной неожиданной лёгкостью. Попытался встать и чуть не свалился с кровати из-за того, что закружилась голова. Его вовремя поймал Маги, не дав упасть на пол.
— Возьми моей крови, она придаст сил, — предложил он, уже готовый прокусить себе руку.
Хиномия оттолкнул его и заявил:
— Лучше нормальной еды. Я просто устал, только и всего.
— Раз он говорит так, то ладно, — поддержал его Хёбу, нервно прохаживаясь возле двери и поглядывая на них со стороны.
Получать подобное внимание от них обоих было странно, и Хиномии было не по себе. И в то же время приятно. Он запретил себе развивать эту мысль дальше.
***
— Вы очень бледны, — заявил Сакаки, бесцеремонно ухватив его за подбородок и заставив посмотреть себе в лицо.
Маги глухо зарычал, но Хёбу, — Хиномия успел заметить, — вовремя схватил его за руку, заставив умолкнуть: приближались подавальщицы с едой.
Хиномия терпеливо выдержал чужие прикосновения.
— Я всё ещё человек, — ответил он. — А большее волновать вас не должно, доктор.
— Платите мне моей же монетой? — Сакаки хмыкнул. — Простите. Я не хотел быть груб с вами тогда, раньше. Увы, мы не друзья, а потому давать друг другу советы мы действительно не вправе, — он даже немного отодвинулся от него на лавке, словно лишняя пядь расстояния сыграла бы какую-то важную роль в их отношениях, позволила бы им по-прежнему сохранять подчёркнуто официальный стиль общения. Но не с теми вопросами, которые тревожили их обоих!
— Я был бы рад, если бы вы назвали меня своим другом, — поспешил Хиномия, ухватив Сакаки за предплечье.
Тот вскинул на него удивлённое лицо, заломил бровь.
— И вас не смущает, что я… — он перевёл взгляд на Маги и Хёбу, усевшихся по другую сторону стола. Маги всё ещё был хмур, как грозовая туча. Кажется, даже его волосы время от времени раздражённо шевелились за спиной сами собой. — Ах, нет. О чём это я. Конечно, вас не должны смущать подобные вещи.
Хиномия изобразил кривую усмешку.
— Если я и сам наполовину… То не мне делить остальных людей на разные лагеря.
— Вы считаете нас людьми? Всех? — Сакаки сперва взялся за ложку, — острый суп с бараниной пах изумительно дразняще, — но так и не зачерпнул из тарелки. — На каком интересно основании? Церковь считает созданий, подобных нам, монстрами.
Хиномия вздохнул.
— Я сужу по делам. И пока что вижу, что люди могут быть не меньшими монстрами, чем кровопийцы и лесные чудовища. Одного такого монстра мы надеемся призвать к ответу, потому и отправились в эту поездку.
Сакаки поболтал в супе ложкой с отсутствующим видом.
— С этой точки зрения, вы правы, конечно… Но официальная Церковная нота…
— Согласно официальной ноте, нас с вами вообще не существует, — перебил его Хиномия. — Церкви проще закрывать на нас глаза. И на тех, кто благодаря их опытам теряет человеческий разум или страдает от непреодолимых изменений. Я говорю о сестре Мэри и послушнице Хацуне…
— Энди, ешь, — потребовал Хёбу, перебив его гневную речь.
Хиномия моргнул и понял, что ещё не съел ни крошки. На стол тем временем поставили блюда с отварным картофелем, тушёную с луком тыкву, и жареную говядину. В животе у него предательски забурчало. Хиномия кашлянул и взялся за суп. Сакаки замолчал и больше не разговаривал с ним, похоже, считая одновременно с Хёбу, что лучшим лечением его самочувствия и бледности действительно будет усиленное питание.
В середине ужина к столу спустились Момидзи и Фудзиура. Момидзи как всегда имела вид слегка отстранённый и витающий в облаках. Подойдя к Хёбу, она с тихим «милорд, доброе утро» поцеловала его в щёку, а Фудзиура не сказал и того, просто присев за стол сбоку на отдельную табуретку. Хиномия почувствовал на себе его резкий взгляд и задумался, чем мог насолить мальчишке сегодня? Они в последнее время вообще не разговаривали. Последний раз был в той конюшне. Вспомнив об ожогах, Хиномия уточнил у Сакаки:
— У Йо всё хорошо? Он пользуется вашей мазью?
Сакаки пожал плечами.
— Судя по всему, да. Похоже на то.
— Вы что же, больше не общаетесь? — он бросил есть и посмотрел на Сакаки искоса.
— Вот уже пару дней он ночует со своей названной сестрой. Не вижу причин, почему я должен запрещать ему это или звать его к себе.
— Не видите?
Сакаки понурился и снова пожал плечами.
— Отношения слишком сложны для меня, я одиночка. Слишком много нужно решать, слишком много обсуждать и идти на уступки… А партнёр всё равно недоволен, и в итоге ни вам, ни ему не достанется того, о чём мечтается обоим. Я не могу так. Не привык.
— То есть, вы считаете, лучше всё прекратить сразу? — Хиномия даже чуть повысил голос, негодуя. Ему достался резкий взгляд недовольного Фудзиуры и непонимающий — от какого-то купеческого охранника, что сидел за соседним столом. Хёбу и Маги и виду не подали, будто слышали хоть что-то.
— Мы посмотрим, как пойдёт дело, — примирительно произнёс Сакаки, понижая голос вновь до еле слышного. — Нам обоим нужно время, чтобы подумать.
Хиномия вновь принялся за еду, внутренне удивляясь своему столь яростному возмущению. Что в нём говорило на этот раз? Желание помочь всем и каждому достичь того же счастья в отношениях, что было сейчас у них с Хёбу и Маги? Он хмыкнул и качнул головой. Поистине, он ставил перед собой нереальные цели. Фудзиура и Сакаки должны сами разобраться в своих чувствах, вмешательство третьей стороны тут не поможет.
Хёбу потянулся через стол и положил ему на тарелку со своей вилки кусок говядины, прожаренный с кровью. Хиномия тут же ощутил сильнейший голод, будто до этого у него и маковой росинки во рту не было. И накинулся на мясо с таким энтузиазмом, что все мысли попросту вылетели из его головы.
========== Часть 8 ==========
— Дальше поедем вдоль реки, — сообщил Хёбу, а Маги кивнул. — Нам нужно найти одно поместье… Возможно, вам доводилось о нём слышать. Корнеборг.
— И что нам там понадобилось? — спросил Сакаки, который если не был в нём, то слышал точно.
— Там мы постараемся найти союзника, — ответил Хёбу загадочно.
— И что, найдётся союзник, который согласится идти против Церкви? — подивился Сакаки.
— Как знать, — Хёбу пожал плечами.
И на том они отправились в путь.
Снова зарядил дождь, отвесной стеной проливаясь с затянутого тучами неба. Они ехали медленно почти в полной темноте. Их лошади брели понуро и неохотно, явно предпочитая тепло конюшни их странствию неизвестно где неизвестно куда.
— Милорд, боюсь, на этот раз, на день нам придётся устанавливать палатки, — предупредил Маги. — Дорога неблизкая, а поселений больше в округе никаких…
— Ничего страшного, — ответил Хёбу, явно храбрясь. Ехать мокрым с головы до пят не нравилось и ему, но он старался не подавать виду, и Хиномия замечал лишь его преувеличенную сосредоточенность и серьёзность, да повышенное внимание к коню, пегому мерину, животному флегматичному и безразличному ко всему — к соседству с лесным оборотнем, к длительным перегонам, даже к тому, что на его спине сидел вампир. Животные обычно чувствовали подобные вещи, но Пегий обошёл их всех в своей терпимости и равнодушии.
Палатки устанавливали Маги, Фудзиура и Хиномия. Момидзи гуляла по округе, изредка рассматривая в бледнеющей ночи то какое-то показавшееся ей необычным дерево, то былинку под ногами. Хёбу с Сакаки о чём-то спорили. Точнее, разговаривали, но любой разговор между милордом и шарлатаном-доктором рано или поздно превращался в спор.
— …если бы я хотел, — долетел до чуткого уха Хиномии обрывок фразы Сакаки.
— Если бы действительно хотел, то сделал бы всё возможное! — голос Хёбу слышался громче, что было странно, ведь говорил он так же тихо, не повышая голоса. Слышать его помогало Хиномии какое-то странное чутьё. Прислушавшись один раз, далее он мог уже без труда слышать Хёбу, как бы далеко ни отходил. В разумных пределах, разумеется. Кажется, для того, чтобы его волшебное чутьё работало, Хиномии требовалось держать Хёбу в поле зрения.
— Я его слышу, — шепнул он Маги. — Это что, связь? Или какие-то вампирские способности?
Маги не ответил, но глянул на него упреждающе, и Хиномия послушно замолчал.
— Делаешь из себя мученика. Да кому от этого на самом деле хорошо, кроме тебя самого? — рассуждал Хёбу. — Тычешь своей кротостью и святостью направо и налево. Нимб над головой ещё не засветился?
Сакаки ответил что-то гневно и явно отрицательно.
— Да мне всё равно. Но мальчик тут при чём? И не надо рассказывать мне про грехи.
Сакаки рубанул рукой по воздуху и выкрикнул:
— Да всё это ваша вина!
Хёбу поймал его за руку, без труда удержав за браслет-ограничитель. Хиномия помнил, что помимо бусин в них вплетены ещё и серебряные кресты. Хёбу прикоснулся к ним и даже не поморщился. Как? Как такое было возможно?
— Вина за то, что он умер, целиком на мне. Я предложил превратить его. Мальчик не виноват. А ты наказываешь его своим…
Маги тихо произнёс, почти себе под нос, но расслышали его слова и Хиномия, и Фудзиура:
— Милорд на свой лад пытается помочь, но я не думаю, что из этого выйдет что-либо путное.
— А мне и не нужна ничья помощь. Я сам со всем справлюсь, — буркнул Фудзиура. Он явно храбрился перед своим вожаком.
Маги глянул на него и краем рта улыбнулся.
— Он пытается помочь не тебе.
Лицо Фудзиуры сморщилось, будто он раскусил кислое.
— Знаешь, когда последний раз он выпускал своего зверя? — спросил Маги дальше.
— Нет, — Фудзиура пожал плечами. В предрассветной мгле дождь внезапно поутих, и Хиномия заметил, что щёки Фудзиуры покрыл густой румянец. Похоже, он до сих пор воспринимал превращения в зверя и обратно в человека очень остро.
— Когда ему было в два раза меньше лет, чем тебе, — ответил Маги. — Первый и последний раз перед тем, как он обратился к Церкви за помощью, чтобы вылечиться от этой болезни. Он и доктором-то стал только для того, чтобы…
— Это не болезнь, — перебил Фудзиура, стискивая кулаки.
— Он пытался понять, найти то, что позволяет нам становиться зверем, — Маги нахмурился, но не отчитал мальчишку за то, что тот его перебил. А Хиномия подумал — а в каком возрасте сам Маги стал оборотнем? Как бы узнать? Как это было?
Маги протянул руку и опустил её Фудзиуре на плечи, несильно сжав загривок. Фудзиура тут же приумолк, слушая.
— Оборотни живут дольше людей, — сказал Маги, явно уже не в первый раз объясняя прописную истину. — Они проживают жизнь человека, здорового ото всех болезней, плюс жизнь своего зверя. Зверь — не обычный лесной волк, что живёт максимум десяток лет, а существо, обладающее сверхъестественной силой. Чем больше ты ею пользуешься, тем сильнее становится зверь, тем дольше срок его жизни.
— То есть, что, можно стать практически бессмертным? — хмыкнул Хиномия.
— Если тебя при этом не убьют церковники, то — да. Вероятно. Когда я был мальчишкой, то слышал об оборотнях, проживших в два раза дольше обычного человека. Те оборотни живы до сих пор. И отлично скрываются, — добавил он, обнажив в улыбке крепкие белые зубы. Его волосы шевельнулись довольным виляющим хвостом.
Фудзиура набычился и нахохлился, но Маги так и не убрал руки с его плеч.
— Если же зверя не выпускать и всячески подавлять, — продолжил Маги, — то он начинает отнимать твою жизнь, тратить её.
Они одновременно посмотрели на Сакаки.
— Если болеет зверь, то болеет и человек. Это очевидно, — уронил Маги и убрал руку. — Так что помощь нужна вовсе не тебе. А ему.
— Он что же, не понимает? — встревожился Фудзиура. — Ему никто не сказал… — у него сделался растерянный вид.
Хиномия нахмурился. Сакаки явно знал. Всё он прекрасно знал. Не выпуская себя на волю, он сознательно шёл к тому, чтобы окончить свою жизнь раньше срока. Церковь поощряла всяческие истязания, упирая на самодисциплину и увеличение крепости веры. И у Сакаки не было иных движителей для построения образа жизни, кроме Церкви. Когда же подле него оказался Фудзиура, он оттолкнул его и более не подпускал близко.
Фудзиура побледнел и хрустнул костяшками пальцев.
— Стой, — потребовал Маги. — Сперва оставшиеся палатки.
Фудзиура, будто не расслышав его, метнулся прочь. Маги коротко улыбнулся, и вид у него сделался при этом совершенно не расстроенный.
— Надеюсь, это подтолкнёт его хоть немного, — сказал он.
— Ну и зачем было его подталкивать? — уточнил Хиномия, покосившись на ещё две палатки, намокшие под холодным дождём возле не распряжённых ещё лошадей.
— У нас осталось не так много времени, — ответил Маги слегка удивлённо: как можно было не заметить такой очевидной вещи? — Дней через десять мы прибудем в Ватикан.
— Откуда я знал, — буркнул Хиномия. — Я там никогда не был.
Да, получал письма с приказами, заверенные печатями. Да, отправлял доклады об успешно проведённых расследованиях. Но никто не допустил бы его, полукровку с грязной сущностью, в святая святых Церкви.
— Подозреваю, что и доктор там тоже никогда не был. Его и на порог главного собора не пустили бы.
— Тебя послушать, так там освящённая вода из всех фонтанов бьёт, и серебро с распятиями на каждом шагу, — хмыкнул Маги.
«А разве нет?» — хотел спросить Хиномия, но заставил себя промолчать. Если повезёт, то он и сам это скоро увидит.
К ним подошёл Сакаки, хмурый и недовольный после разговора с Хёбу.
— Помогу вам с палатками, — сказал он. — Куда это Йо так стремительно исчез?
— У волчонка портится характер, — ответил Маги. — Он пытается быть одиночкой, но зов старшего стаи не даёт ему сбежать.
Сакаки, нагнувшийся было к палатке, распрямился.
— Можно ответить без вот этих ваших звериных трактовок?!
Маги по-философски пожал плечами, сделав каменное лицо. Мол, разумеется, можно — но зачем?
— Насчёт характера Маги прав, — примирительно сказал Хиномия. — Я помню, Фудзиура всегда был такой, сам по себе. Не любил слушать старших.
Сакаки кивнул и вернулся к прерванному занятию. В первую установленную палатку серой тенью нырнул Хёбу. Неужели уже рассвет? За дождём и облаками появления солнца почти не было заметно. Хиномия подумал, что, должно быть, есть такие дни, когда солнце вовсе не выходит из-за туч. Что в такое время делает Хёбу? Может ли он выйти на улицу, не боясь света?
Когда позже Хиномия спросил его об этом, Хёбу ответил так:
— В данном вопросе я предпочитаю не рисковать, а потому стараюсь не искушать судьбу.
А чуть помолчав, добавил:
— Хотя после всего того, что уже случалось со мной, бояться солнечного света так глупо…
Маги издал лишь короткий хмыкающий звук, им и ограничившись. Несомненно, если милорд решит совершить очередную, по его мнению, глупость, он приложит все усилия, чтобы его остановить, хотя милорд в своём праве, конечно…
***
Дождь перестал лишь к вечеру следующего дня, когда они уже собрали палатки, вымокшие и оттого ставшие весить вдвое больше. Кажется, их водоотталкивающая ткань всё-таки умудрилась впитать воду. Лошади были рады окончившейся непогоде, и потому бодро порысили по тропинке вдоль реки, не дожидаясь понуканий.
Поместье открылось неожиданно. От тропинки к нему отходила аллея, усаженная высокими стройными дубами. Ни оград, ни рва, ни деревни поблизости — просто одинокий особняк из камня с широкими окнами, наверняка в дневное время пропускающими много солнца внутрь. Хиномия полагал, что союзник Хёбу должен быть непременно вампиром, но увидев эти окна, засомневался в своих предположениях. Как может вампир решиться жить в подобном месте вдали от людей, источника своей пищи, и среди света, источника своей смерти?
Уже почти начинался рассвет, когда их отряд наконец вошёл в поместье. Сперва Хёбу предложил всем остаться с лошадьми снаружи и подождать, но Хиномия начал спорить, а Маги — так просто упрямо склонил голову, давая понять, что его оставить снаружи не выйдет. Сакаки и Фудзиура так подчёркнуто не смотрели друг на друга, что было ясно: им-то как раз и нужно будет остаться вдвоём и выяснить отношения. Фудзиура выглядел яростным и встревоженным одновременно, Сакаки — угрюмым и задумчивым. Что же всё-таки сказал ему Хёбу? Повлияют ли его слова на какое бы то ни было решение доктора? Судя по всему, Сакаки опасался Хёбу и не любил его; особенно опасаться его он начал, когда выяснил, что именно из-за Хёбу он не может читать прикосновением Хиномию и Фудзиуру. Так что, в любом случае, Хиномия не думал, что у Сакаки каким-то образом изменятся взгляды на жизнь после разговора с милордом-вампиром. Разве что тот смог в разговоре найти какой-то особенно убедительный фактор. Сакаки привык жить своим умом и вряд ли пойдёт у кого-то на поводу, пусть даже и ради молодого Фудзиуры.
Момидзи, не спешиваясь, заявила, что ей нужно пообщаться с солнцем, а потому она отправится на дальнюю поляну, которую они видели, проезжая мимо полчаса назад. Сообщив это, она ткнула свою кобылу каблуками — и только её и видели.
— С ней всё будет в порядке, — сказал Хёбу, глядя молодой ведьме в спину. — Здешние места охраняются.
— Не заметил ни одного охранника по дороге, — сообщил Сакаки.
— А ты и не можешь их видеть, — ответил Хёбу. — Это духи.
У Хиномии мурашки поползли по позвоночнику. Он дёрнул плечами, стараясь избавиться от неприятного щекотного ощущения.
Они втроём вошли в дом, вступив в него через главные двери. Поворачиваясь, петли даже не скрипнули. Все предметы интерьера оказались накрыты белой тканью, а зеркала и картины — занавешены.
— Здесь что, никто не живёт? — спросил Хиномия, топчась сразу за порогом и не решаясь идти дальше, и его голос гулко разнёсся по холлу. Судя по очертаниям, самый большой предмет мебели, укрытый белой тканью, был диваном, на котором могли бы уместиться полукругом человек десять, а мебель поменьше вдоль стен и напротив большого чисто вычищенного камина — это глубокие и удобные кресла. Хоть кругом и было всё убрано в тканевые чехлы, ни поверх них, ни на полу не лежало ни пылинки. При взгляде на эту чистоту создавалось ощущение, словно здесь регулярно проводится уборка.
Хёбу был уже далеко. Уверенно прошагав вперёд через весь зал, словно был у себя дома, он распахнул следующие двойные двери, широким рывком потянув их за дверные ручки. Маги старался не отставать, хотя и крутил головой, осматриваясь по сторонам. Становилось ясно, что обстановка дома ему незнакома и заставляет нервничать. Кажется, Маги оборачивался на каждое замотанное в белую ткань кресло, стараясь держать его в поле зрения. Хиномия, заражённый его напряжённостью и подозрительностью, двинулся вслед за Хёбу крадучись и даже положил руку на кобуру с пистолетами… с досадой обнаружив, что оставил оружие снаружи, в суме на лошади.
Возвращаться за пистолетами он не стал, но отсутствие оружия мгновенно взвинтило его нервы до предела. В этом особняке, явно оставленном хозяевами, в утреннем тумане, устлавшем землю снаружи и клубами ядовитого дыма вьющемся под самыми окнами, даже в расположении комнат и вещей чудилось что-то внушающее опасность, заставляющее всё бросить и бежать. Тревожность Хиномии росла с каждой новой открытой Хёбу дверью, с каждым новым сделанным им шагом.
Хёбу прошёл через все комнаты, явно господские, и очутился на половине слуг. Ткани на мебели здесь не было, все вещи лежали так, будто хозяин оставил их всего минуту назад и сейчас к ним вернётся. Вот кресло-качалка развёрнуто боком к камину — словно кто-то только что встал с него, и оно недавно перестало качаться. Вот книга, томик рукописных стихов рядом с масляной лампой на высокой подставке и с зеркальным экраном; кажется, страницы всё ещё перелистываются, а лампа не остыла после того, как в ней погасили фитиль; Хиномия с трудом заставил себя не подходить и не прикасаться к лампе рукой. Ему было страшно убедиться в своей правоте: в том, что в здешнем опустевшем доме живут духи, привидения, которые переставляют вещи и зажигают огни.
Кружевной женский платок, лежащий прямо на полу посреди комнаты-детской, первое свидетельство беспорядка, заставил Хиномию вздрогнуть. Хёбу небрежно переступил через батист с розовыми кружевами, прошёл в самый конец комнаты и встал перед камином, таким же чисто выметенным, как и в холле при входе. Он внимательно обследовал каминную полку с игрушками, покачал головой, что-то проворчав, — кажется, Хиномия расслышал: «Так ничего и не поменяла», — и потянул за руку одной из кукол, ничем не отличавшейся с виду от других таких же, фарфоровых и обряженных в разноцветные платьица. Эта детская явно принадлежала девочке.
Рука куклы оказалась рычагом механизма, причём отлично и чутко выверенного. От прикосновения Хёбу в стене за камином что-то зажужжало, приводя в действие скрытые пружины и блоки. Ещё мгновение — и задняя стенка камина, оказавшаяся бутафорской, отъехала в сторону. Хёбу нагнулся и шагнул внутрь. Маги последовал за ним тут же, но Хиномия задержался, оглядевшись. Ему подумалось, что кто-то должен оставаться на страже снаружи, так почему бы ему не взять на себя эту обязанность?
Обстановка комнаты, пусть и кажущаяся на первый взгляд безобидной, внушала ему ещё большую тревогу и желание бежать отсюда без оглядки. Казалось, фарфоровые глаза кукол пристально следят за ним. Казалось, туман за окнами стал ещё более густым — Хиномия подумал, что если всё-таки выбежит из дома, то вечно останется бродить в этом тумане, не находя дороги. Что за защита окружала этот дом и его окрестности, Хёбу не сказал толком, однако сейчас Хиномия верил, что защита эта хороша.
Оставив мысли об охране прохода через камин — и нет, он вовсе не испугался, — Хиномия склонился к низкому проходу и шагнул в него. Очутившись в небольшом алькове без окон, украшенном разноцветной драпировкой на стенах и потолке, ступив ногами в мягкий густой ковёр с длинным ворсом, он расслышал голос Хёбу:
— Ну и долго ты будешь спать? К тебе гости пришли вообще-то! Где твоё радушие? Вставай, Фудзико, пришла пора отдавать долги!
На круглом постаменте, в котором Хиномия с удивлением для себя признал кровать, среди перин, исполинских подушек и нескольких вязаных и тканых одеял лежала полуобнажённая женская фигура. Хиномия уставился на неё и — вспомнил. С обладательницей этой фигуры он уже встречался в своё время.
— Цубоми Фудзико?! — воскликнул он достаточно громко, чтобы та вздрогнула и повернулась в его сторону. Она не изменилась. Это была по-прежнему пренебрегающая приличествующим уважающей себя женщине минимумом одежды, красивая вампирша, — действительно красивая, с лицом сердечком и пухлыми губами. А также с тонкой талией, налитыми грудями и… Хиномия отвёл взгляд, чтобы не рассматривать женские прелести, едва-едва прикрытые лишь тонкой полупрозрачной ночной сорочкой и прядями собственных седых волос невероятной длины.
— Кёске… — произнесла хозяйка дома, — так ты пришёл не один?..
— В этот раз не один, — пожал плечами Хёбу.
— Моё почтение, — склонился в поклоне Маги, нагнув голову.
Цубоми хмыкнула:
— Почтительный оборотень? Это что-то новенькое. И где ты отхватил такого, Кёске?.. А с этим молоденьким церковником мы уже знакомы. Вижу, мои рекомендации пришлись кстати, раз вы до сих пор путешествуете вместе, — промурлыкала вампирша Цубоми. — Какой хороший мальчик, Кёске…
— Но-но, Фудзико. Не вздумай даже смотреть в сторону моих спутников, не то я обижусь, — предупредил Хёбу, для наглядности положив руки на плечи Маги и Хиномии, однозначно обозначая: «Это моё».
Цубоми хихикнула, словно маленькая девочка.
— Не волнуйся, ты же знаешь, что мужчины меня не интересуют. Мне снился сон о прелестном юном создании верхом на белой лошади. Она проехала по моим лугам и спешилась среди первоцветов. Её губы соперничали по нежности с их лепестками…
— Это создание зовут Момидзи, она ведьма и она тоже со мной, — предупредил Хёбу. — Так что не вздумай покушаться…
— Только если она сама того захочет, — перебила Фудзико и наконец села в своей постели. Хиномия поспешно отвёл взгляд от нахальных женских сосков, будто бы уставившихся на него сквозь тонкую ткань сорочки. Ну что за невозможные повадки у этой вампирши, ужели нельзя одеться нормально, когда отходишь ко сну?! — Ты жадный, Кёске, — протянула тем временем невозможная вампирша.
— Выходи почаще из своего логова, тогда и ты найдёшь себе спутников по сердцу, — парировал Хёбу.
Цубоми посмотрела на него, тоскливо заломив брови.
— Не могу…
— Не хочешь!
— Большой мир пугает меня. Если я сорвусь и поддамся его искушениям, в конечном итоге, это убьёт меня…
— А ты не поддавайся, — кажется, Хёбу забавляла их детская пикировка. Цубоми опять упала головой в мягкие подушки.
— В любом случае, ты знаешь условия, — протянула Цубоми из подушек. — Один поцелуй, или я никуда не пойду.
— Могла бы выбрать более обычный способ питания, знаешь ли, — проворчал Хёбу.
— Не хочу… — Цубоми прикрыла глаза рукой. Только сейчас Хиномия заметил, что единственным источником света здесь является лампада на длинной подставке, с зеркальным отражателем, такая же, как и в предыдущей комнате с книгой. Цубоми перевернулась в кровати. — Отдай мне мальчика, — попросила она, вытянув тонкую руку и указав ею на Хиномию. — Наверняка такой молоденький и свежий цветок ещё не…
Её перебило рычание, вырвавшееся из горла Маги. Совершенно дикий и звериный звук. Хиномия вздрогнул, его услышав. Рука Цубоми безвольно упала на подушки.
— Ладно, как знаете.
— Фудзико, ты мне должна, — упрямо уперев руки в бока, произнёс Хёбу. — Так что давай не будем торговаться. Рыцаря, желающего разбудить поцелуем спящую красавицу, отыщешь себе по дороге в Ватикан. Собирайся и поехали.
— В Ватикан? — удивлённо спросила вампирша, высунув из-под одеяла голову.
Хёбу кивнул. А потом принялся рассказывать всю их историю. По ходу повествования настроение вампирши Цубоми не менялось и лишь в одном месте она перебила Хёбу, спросив:
— А зачем ты сидел у тех вампиров в плену? Ты же мог бы легко…
— Не спрашивай, — мотнул он головой, не показывая ни того, что ему досадно за проявление слабости, ни того, что Цубоми влезла не в своё дело.
Вампирша хмыкнула и дёрнула плечиком. Она уже давно сидела на постели, внимательно слушая. Хёбу подвёл свой рассказ к письмам и выводам, на которые те натолкнули их компанию.
— Значит, вы утверждаете, что этот Алан Уолш, — пробормотала Цубоми, постукивая пальчиком по губам, — не так свят, как старается показать перед другими?
— Наверное, — ответил Хёбу действительно уклончиво. — У нас, как ты понимаешь, нет его чистосердечного признания, и потому со всей возможной вероятностью мы этого утверждать не можем.
— Кёске, — Цубоми остро глянула из-под ресниц, — когда это тебе требовалось чистосердечное признание? Раньше тебе хватало всего лишь подозрения, и ты немало положил душ, руководствуясь лишь своими доводами и не слушая моих или чьих-либо ещё.
— Те времена прошли, настали новые, — ответил Хёбу, возвращая Цубоми взгляд не менее острый.
— Несомненно, я вижу, какие, — в голосе вампирши прозвучала ехидца.
Хёбу отчего-то снова положил руку Хиномии на плечо. Но говорить продолжал вовсе не о нём, а об их деле, и потому Хиномия решил, что Хёбу искал в нём поддержки. И тогда он сказал:
— Я встречался с Аланом Уолшем и достаточно, как мне кажется, понял, что это за человек. Он фанатично предан вере и идее о чистоте человеческой крови. Всё иное в его глазах — недопустимая ересь. То, что он внезапно начал заключать сделки со своей совестью и сотрудничать с вампирами, церковного ли те были происхождения или естественнорожденными, может означать, что он действовал не один.
— Да? — Хёбу с интересом обернулся к нему.
— Нужно провести расследование. Я так считаю, — ответил Хиномия, кивая ему.
— Как интересно ты сказал, молодой церковник, — протянула Цубоми. — «Естественнорожденные». Неужели ты не знаешь, что в вампиров не рождаются, а умирают? Да, мы не мёртвые, потому что ходим и разговариваем, имеем, по большей части, разум и даже в какой-то степени питаемся. Но мы и не живые. Если людей, да и оборотней тоже, можно назвать живыми, потому что они рождаются и размножаются между собой, то вампира, ходячего трупа, существующего лишь за счёт чужой крови, — никогда.
— Я не считаю, что вы мертвы, — тихо, но твёрдо ответил Хиномия, глядя Хёбу в глаза. К Цубоми он даже не обернулся, до неё ему сейчас не было никакого дела. Лишь бы убедить Кёске. В том, что он жив. В том, что он может жить…
Хёбу покачал головой с удивлённым видом.
— Странные вещи от тебя порой можно услышать, Энди Хиномия. Ты не перестаёшь меня удивлять.
— И всё же кое в чём он может быть прав, — внезапно подал голос Маги. — Алан Уолш мог действовать не один. Быть может, есть кто-то, кого вы могли бы подозревать? Кого-то, кто так же сильно, как и Уолш, хотел бы вас уничтожить?
— Увы, есть так много людей, до сих пор мечтающих меня уничтожить, что угадать я бессилен, — Хёбу развёл руками.
— Мы не будем гадать, — ответила Цубоми. — Дайте мне три дня, и я буду знать точно. И Алан Уолш, и его таинственный подельник, если он есть, получат по заслугам.
— С чего такое рвение, Фудзико? — с подозрением спросил Хёбу.
Вампирша решила не отвечать; притворяясь маленькой девочкой, она произнесла:
— Неужели я не могу захотеть этого просто так?
— Нет, не можешь, — в тон ей сказал Хёбу, копируя её же интонацию.
— Если кто-то обидит моего названного брата, то я отплачу ему той же монетой. А сейчас моего Кёске обидели.
— Фудзико, да полно тебе играть в эти родственные игры! — Хёбу закатил глаза. — Нам уже не по десять лет.
Вампирша Цубоми вздохнула и с задумчивым видом обняла собственные колени, сложившись на постели вдвое. Она не чувствовала ни малейшего неудобства, находясь перед тремя полностью одетыми гостями в полупрозрачном неглиже!
— Хорошо, что ты хотя бы признаёшь, что нам когда-то было по десять лет. Я думала, ты забыл.
— После того, как ты подарила мне Саотомэ? Как я могу, — Хёбу тонко улыбнулся. — Хотя он оказался опасным подарком, я мог бы и не справиться с ним.
— Я в тебя верила, — ответила Цубоми, вновь разглядывая Хёбу и его спутников из-под полуприкрытых век острым всё замечающим взглядом.
— Скажи лучше, что ты боялась разбираться с ним самостоятельно, — парировал Хёбу.
Цубоми совершенно по-детски пожала плечами и — не стала отвечать. Тогда и Хёбу, посчитав этот вопрос решённым, сменил тему.
— Итак, через три дня?
— Считая с завтрашней ночи, — кивнула Цубоми. — Мне будет нужно встретиться с некоторыми людьми, прежде чем наносить визит нашему подозреваемому.
Наносить визит? Что, вампирша действительно считает, будто сможет заявиться прямо в святая святых Церкви, Собор Сердца Божьего, и пообщаться там с Аланом Уолшем? Хиномия прикусил язык, вспомнив, как легко и непринуждённо вела себя Цубоми в их с отцом Гришемом церквушке. Очевидно, эта вампирша знала какой-то секрет, раз не боялась святой воды и креста.
— Хорошо, договорились, — кивнул Хёбу. — Мы проведём день в стенах этого дома. Надеюсь, твои духи защитят нас от солнца? В последнее время его было слишком много в моей жизни. Хотелось бы избежать лишних солнечных лучей по возможности.
— Защитят, разумеется, — Цубоми легко улыбнулась. — Пока ты не враг мне, всё в порядке.
Оговорка встревожила Хиномию, но, очевидно, вампирша говорила о чём-то, что уже свершилось когда-то давным-давно, а не долженствовало произойти в будущем. Хёбу лишь скорчил сложное лицо.
— Ещё раз напоминаю тебе о моих спутниках. Обо всех спутниках, — уточнил он, делая упор голосом. — Они неприкосновенны.
— Я поняла, — ответила Цубоми. — Хотя уж ты-то должен знать, что девушке я не сделала бы ничего дурного…
— Фудзико! — Хёбу умудрился прорычать её имя с угрозой.
— Поняла, поняла, — воздела она руки, принимая его условия.
— Тогда мы будем наверху, — кивнул Хёбу, отступая к выходу.
***
«Наверху» оказалось спальней с широко распахнутыми настежь окнами. Хиномия, успев необъяснимым образом заскучать по солнечным лучам, первым делом выглянул наружу, но не увидел ничего, кроме сплошной стены белёсого тумана, — и это несмотря на то, что накануне день обещал быть ясным. Очевидно, вампирша Цубоми знала некое колдовство, позволявшее ей выживать при дневном свете.
— Так это и есть ваша союзница, милорд? — спросил Маги, войдя в комнату следом за Хиномией и обернувшись.
— Подожди обсуждать дела до тех пор, пока мы не окажемся за пределами дома, — остановил его Хёбу. — В тумане есть её соглядатаи. Но кратко — да. Фудзико и её люди помогут нам.
— Раньше вы выступали против её содружества с людьми, — напомнил Маги. — Теперь всё изменилось?
Хёбу нахмурился и не ответил. Он прошёл в комнату, даже не озаботившись закрыть окно, уселся на покрывало широкой и длинной кровати, посмотрел на Маги.
— Ты давно не оборачивался, мой друг, — сказал он. — Это плохо сказывается на твоём характере.
— Подле вас я всегда должен быть начеку, — начал объяснять Маги.
— Давай. Здесь можно. Сегодня охраняет Фудзико.
Маги замолчал. Было видно, что Цубоми он не доверяет тоже. Тем не менее, он послушал Хёбу. Ещё мгновение посреди комнаты стоял человек, а спустя биение сердца на его месте оказался огромный чёрный волк, окружённый полупрозрачной дымкой. Не грива и не туман, подобный неведомым духам-охранникам Цубоми, эта полупрозрачная дымка всё же вилась вокруг тела Маги, не удаляясь от него далеко и не исчезая. Когда Маги-волк прошагал к окну, то дымка, его окружавшая, сделалась плотнее, свиваясь в уже знакомые Хиномии тяжи змей. Под действием их вытянувшихся и уплотнившихся тел рамы с треском захлопнулись, а занавеси оказались задёрнуты. Хиномия осмелился и провёл рукой вдоль одного тяжа, как будто погладив воздух. Тяж был тёплым почти как человеческая кожа. Мгновение — и он растаял, а Маги повернул голову в его сторону. Кажется, на морде волка появилось странное выражение. Хиномия заметил его и сглотнул. Ничего забавного он не ощущал и не понимал, отчего взгляд Маги так ехиден. Очевидно, сейчас могло произойти что-то… Но Хёбу прервал их словами:
— Всё потом. Фудзико видит везде, где есть её стражи, не забывайтеэтого.
Маги тут же отступил.
Когда они разделись и улеглись, Маги — свернувшись клубком в изножье кровати, — к Хиномии пришёл странный сон. Сперва о Момидзи, уснувшей под солнечным светом на поляне, полной цветов. Так как девица умудрилась уснуть без клочка одежды, Хиномия постарался избежать этого сна как можно скорее, и вскоре ему это удалось. Он даже проснулся и увидел, что, судя по освещённости в комнате, прошла только середина дня. Маги всё так же спал волком. А Хёбу лежал у него, Хиномии, под боком, и не было большего удовольствия, чем прижимать его обманчиво хрупкое тело к собственному, улавливая едва-едва заметные вдохи и выдохи, щекочущие шею. Как-то раз Хёбу обмолвился, что вампирам не нужен даже воздух, — однако он сам дышал сейчас, пусть даже его тело делало это по привычке.
Хиномия вскоре уснул снова, сморённый странной дремотой, и ему приснился другой сон, от которого проснуться у него уже не получилось. Спал при свете дня и Фудзиура, сделавшись оборотнем и свернувшись плотным клубком жёсткой огненной шерсти. Сакаки, очевидно, руководствуясь какими-то личными понятиями о самоистязаниях, сидел без сна неподалёку и читал молитвы по памяти, то и дело перебирая в руках чётки. Пальцы, подрагивая, касались деревянных и серебряных бусин, вперемежку нанизанных на нить. На лице Сакаки была написана настоящая мука, но он не прекращал своего занятия, читая молитвы и вперив взгляд вверх, в укрытые туманом небеса.
Однако стоило лишь Фудзиуре шевельнуться во сне, распустив клубок, в который свернулось его тело, как Сакаки замер и умолк. Чётки выпали из его ослабевших пальцев на траву. Хоть и устроился Сакаки от Фудзиуры в отдалении на добрых десяти шагах, он преодолел это расстояние, казалось, мгновенно. Вздох — и Фудзиура заворочался во сне, неспокойно встречая прикосновение пальцев, что ещё минуту назад прикасались к серебру и рябине. Заворочался, но не проснулся. Сакаки огладил шерсть, приминая её и пропуская сквозь пальцы. От каждого его движения Фудзиура выгибался, лениво подставляя бока. Он ещё спал, глаза на диковинной вытянутой морде были плотно прикрыты. Когда Сакаки провёл по его плечу и шее, те неожиданно стали изменяться, укорачиваться. Фудзиура стал плыть и таять под его прикосновениями, во сне превращаясь в человека.
Очевидно, сейчас превращение не приносило ему боли, ведь он по-прежнему не просыпался. Шерсть пропадала, уменьшалась и истончалась, исчезая и открывая чистую обнажённую кожу; как всегда, Фудзиура был без одежды. Когда рука Сакаки прошлась по его бедру, тело Фудзиуры дрогнуло, разворачиваясь полностью, подставляясь под ласкающую руку. Ярко-рыжий, будто огонь, он бесстыдно выгнулся, встречая ладонь Сакаки, раздвинул ноги, а потом зажал между бёдрами чужие пальцы. Негромкий стон в напряжённой тишине слетел с его губ тягуче и мелодично.
Сакаки отдёрнул руку, словно опомнившись, но вскоре вернулся к прерванному занятию. Фудзиура всего лишь спал. Спал крепко. Его грудь тяжело вздымалась, а колени опять разошлись в стороны, бесстыдно подставляя солнечному свету ало-рыжую поросль волос. Сакаки протянул руку и погладил его вздымающуюся плоть, и тело Фудзиуры дрогнуло, волной изгибаясь и подаваясь навстречу. Руки его опять стали превращаться в звериные лапы, когти сжались, впиваясь в траву и землю, на которой та росла. Лицо заострилось в частичной трансформации, сделавшись маской страдания: заломленные брови, приоткрытый рот и ощеренные крупные клыки: странно отталкивающее и одновременно притягательное зрелище, не скрывающее ни капли переживаний, выставляющее напоказ чистое и откровенное наслаждение происходящим. Руки Сакаки трудились над его телом, и Фудзиура отвечал, откликался на эти прикосновения. Его редкие тихие стоны, невпопад и неожиданные — делали с Сакаки что-то странное: от каждого доктор вздрагивал, словно от удара, и всё ускорял и ускорял движения своих рук. Напряжённый Фудзиура уже тяжело дышал, было ясно, что до его полного пробуждения остаются считанные мгновения, и Сакаки с лихорадочной поспешностью то и дело поглядывал на его лицо, как будто вор, страшась, что сейчас хозяин обнаружит, как его обокрали. С громким вскриком Фудзиура вскинулся и распахнул ничего не видящие глаза; пальцы Сакаки сделались влажными от его истекающего семени.
Фудзиура, тяжело переведя дух, оскалил клыки, перевёл на доктора взгляд, ставший более осмысленным и одновременно яростным. Тело его крупно содрогнулось, одним мгновением становясь полностью человеческим, словно стряхнуло с себя личину зверя, как цикада избавляется от ненужной уже оболочки куколки. Рывком подорвавшись с земли, Фудзиура схватил Сакаки за одежду, пальцы, всё ещё испачканные в земле, предусмотрительно обернули серебряное распятие тканью. Сакаки был вынужден склониться вперёд и выслушать угрозу:
— В следующий раз я привяжу тебя за твои браслеты к дереву, цепью придушу, а крест заставлю проглотить.
Фудзиура, тяжело вздыхая, с близкого расстояния уставился Сакаки в лицо. Кротко прикрытые глаза с длинными чёрными ресницами, очевидно, что-то сказали ему. Он ткнулся носом в чужой висок, языком провёл по гладко выбритой щеке. Сакаки раскрыл рот, но не издал ни звука против нахальных заявлений и подобного обращения. Рука Фудзиуры сжалась сильнее, действительно прихватывая серебряную цепь у самого его горла.
— И тогда ты не сможешь мне помешать, — продолжал Фудзиура. — Не сможешь сопротивляться. Раз тебе так нравится терпеть боль, раз ты напрашиваешься на неё, то будешь доволен… — Фудзиура коротко прикусил кожу под его челюстью, и Сакаки крупно вздрогнул, его плотно сжатые веки зажмурились ещё сильнее.
— И ты будешь моим, — с угрозой закончил Фудзиура, одной рукой продолжая придерживать сутану вместе с цепью и распятием у самого ворота Сакаки. Сжимая, скручивая. Доктор часто задышал, не открывая глаз. Вторая рука Фудзиуры бесцеремонно вторглась под сутану и, не утруждаясь развязыванием завязок на брюках, сжалась на чужой плоти прямо поверх ткани. Сакаки стоял на коленях, замерев, будто кто-то запретил ему двигаться.
— Я украду твоё дыхание, — прошептал Фудзиура, — твой голос; и ты не сможешь… — он вновь впился крепкими зубами в кожу шеи, провёл по укусу языком, зализывая выступившую кровь, — не сможешь стонать и кричать…
Как по приказу, Сакаки наконец застонал, и его голос был полон мучительного смирения. Фудзиура встряхнул его, будто куклу. Сакаки выгнулся в жёстких руках, корчась от непереносимых ощущений. Когда он внезапно обмяк, Фудзиура оттолкнул его от себя прочь, на траву. Сакаки упал навзничь и зашарил по своему горлу и груди, то ли пытаясь нащупать распятие, то ли стараясь убедиться в том, что уже может дышать. Фудзиура навис сверху, прижимаясь к его телу своим, обнажённым. Сакаки замер, накрыв крест ладонью. Они… поцеловались странным образом нежно и медленно, почти целомудренно касаясь друг друга одними только губами. После всего сказанного и сотворённого, их поцелуй выглядел тоже неправильным и извращённым действом. Чужое наслаждение ощущалось настолько явно, что наблюдать за ним со стороны было почти больно.
Хиномия понял, что не должен был смотреть, не должен был знать, не должен был чувствовать, не… Не просыпаясь в полной мере от этого сна, он вжался в волосы Хёбу лицом, обхватил его тело своим, обнимая всем собою. Чужая страсть и чужие эмоции оставляли его медленно, но всё же оставляли. В конце концов, то было только видение, а не правда. Всего лишь странное видение.
***
На закате они вшестером встретились вновь, и Фудзиура с доктором вели себя по-прежнему отчуждённо, будто и не было меж ними того, что привиделось Хиномии… Он уже почти уверился в том, что сон его был всего лишь сном, когда случайно заметил, что распятие у Сакаки слегка погнуто. Перекладины креста как будто кто-то сжал нечеловечески сильной рукой так, что они перекосились. Хиномия не подумал, в какое положение он поставит Сакаки, он просто хотел предупредить, и потому сказал:
— Ваше распятие, доктор. Чуть не сломалось.
Сперва Сакаки не понял, о чём он хочет ему сказать: крест был на месте и виднелся в складках сутаны, как положено. Заметив же, наконец, он с удивлением взял его в руку и повертел перед глазами.
— Хм… Надо же. И как такое могло случиться, — протянул Сакаки задумчиво, будто бы и не знал, как. Игроком в покер он был бы отменным. — Но ведь это всё ещё символ нашей веры, — продолжил он. — Пусть кривая и изломанная, но она есть. Без веры я стану никем.
Хиномия хмыкнул и поддался искушению вступить в очередной диспут.
— Без веры или с нею, с крестом или без него, вы всего лишь будете самим собой, разве нет?
— Да, но угоден ли богу, такой вот сам я? — подхватил Сакаки его мысль и развернул в новую сторону. Хиномия продолжил:
— Вы не перестанете помогать людям, не перестанете спасать чужие жизни, не перестанете чтить и почитать заповеди.
Сакаки печально скривил губы.
— Вашими словами сегодня говорит сам дьявол, Хиномия. Уж очень они меня искушают. — Гримаса превратилась в горькую улыбку. — Пусть пока всё останется как есть. И даже он пусть останется, — он положил руку на крест, прижимая его к себе. — Символ моей борьбы с собою. Вполне приемлемое её олицетворение.
— Вы могли бы быть счастливы безо всякой борьбы, — вздохнул Хиномия.
Сакаки глянул на него проницательно и остро.
— Что в вас сегодня за желание сделать счастливыми всех окружающих? Уж дайте мне пострадать в своё удовольствие! — он лукаво улыбнулся, и стало ясно, что страданиями в его мыслях на самом деле и не пахнет. Внезапно Хиномию толкнули под локоть. Он развернулся и наткнулся на угрюмого Фудзиуру. Раскрыв рот, тот негромко рыкнул, и мерин Сакаки нервно задёргал ухом, покосившись в его сторону.
— Маги говорит, отправляемся, — буркнул Фудзиура, выдвигаясь вперёд и уставясь исключительно на Хиномию яростным и вызывающим взглядом.
Обернувшись, Хиномия увидел, что все остальные уже сидят по коням, действительно готовые двинуться в путь. Но, разумеется, недовольство Фудзиуры вовсе не было связано с напрасной тратой ночного времени. Хиномия коротко кивнул доктору и, обойдя Фудзиуру, направился к своей лошади. Поведение молодого оборотня напомнило ему поведение Хацуне, когда та пристально следила за тем, на что направлено внимание Ядориги, и постоянно переводила его на себя какими-либо глупыми выходками или просто прикосновениями, если ей казалось, что Ядориги забыл о ней. Фудзиура ревновал. Фудзиура считал Сакаки своим.
Стоя спиной к ним, Хиномия каким-то внутренним взором видел, как в этот самый момент Фудзиура, на короткий миг прильнув к Сакаки, прикусывает ему кожу под челюстью; рука доктора предусмотрительно прикрывает крест, чтобы тот не соприкоснулся с ветхой рубашкой и курткой Фудзиуры и не ожёг его кожу через одну из многочисленных прорех. Наверное, не скоро ещё мальчишка научится превращаться из зверя в человека не вредя своей одежде, но при въезде в город придётся сказать Маги, чтобы добыл ему нормальную одежду.
Поймав этот отголосок чужих мыслей, Хиномия вскинул удивлённый взгляд на Хёбу, встретился с почерневшими из-за расширенных зрачков глазами и внутренне вздрогнул. В доме вампирши Цубоми Фудзико Хёбу отказался пить кровь и сейчас, скорее всего, был уже голоден. Распалённый тем же самым сном, что приснился Хиномии, и что вовсе не был сном, судя по неуёмному поведению Фудзиуры, Хёбу и вовсе казался сейчас зверем. Сжимая в руках поводья, он отвернулся сам и поворотил своего Пегого, ткнув того в бока каблуками. Словно чувствуя раздражённость своего седока, Пегий взял неожиданно быстрый галоп и помчался прочь. Остальным пришлось нагонять его.
Когда дом Цубоми скрылся за деревьями и туманом, надежно его защищающем, Хиномия заметил, как Момидзи оглядывается через плечо назад и чему-то мечтательно улыбается. Очевидно, ей снились какие-то свои сны сегодня… Хиномия потёр лицо ладонями, не выпуская из рук поводьев. Хватит с него всех этих чужих снов и видений! Впору было подумать о будущем, задаться вопросом, в чём будет заключаться помощь Цубоми их предприятию, обсудить с Маги и Хёбу, как именно они доберутся до Алана Уолша и что именно будут ему говорить. Или, быть может, имело смысл обратиться сразу к Папе или к Совету, минуя нечистого на руку церковника? Но ведь он зарекомендовал себя человеком с кристальными помыслами и добрыми деяниями. Поверит ли его обвинениям и словам Сакаки хоть кто-нибудь?
Хиномия, не найдя ответов на свои вопросы, поймал взглядом удаляющуюся фигуру Хёбу, и все тревожные мысли вновь покинули его разум. Жажда движения и скорости наполнила его, и все сторонние вопросы и размышления о них перешли на второй план. Находясь подле Хёбу, Хиномия подчинялся его ритму и его чувствам, легко их читая. Расставался со своей неуверенностью и с сомнениями, с удивлением осознавая, сколь много жизни в том, кто называл себя мертвецом.
А перед рассветом Хёбу накинулся на него, едва они вошли в комнату, снятую ими в первой же попавшейся на пути таверне. Хиномия, не успев прикрыть дверь, схватился за её ручку, пережидая боль от укуса острыми клыками. На него накатывало чужое возбуждение и ощущение крайнего удовольствия от вкуса крови — и исчезало, тем самым причиняя дополнительные муки. Его собственная боль никуда не исчезала, лишь притупилась. Чьи-то руки разжали его пальцы, казалось, намертво вцепившиеся в закруглённое навершие латунной дверной ручки. Маги. Он вошёл в их номер последним, плотно затворив дверь. Хиномия вскинул к нему лицо, не надеясь на сочувствие или понимание; если Хёбу был голоден, то ничто не могло утолить его страсть кроме крови… Внезапно ощущения Хёбу усилились, словно прибытие Маги сделало их полнее. Хиномия наконец-то перестал чувствовать боль, весь отдавшись удовлетворению страсти и голода. На краткие мгновения он приходил в себя, но даже тогда не вспоминал ни о том, кто он есть, — церковник с проклятой кровью, вечный грешник без надежды на прощение, — ни о цели их похода, — та представлялась ему теперь неясной дымкой впереди наподобие пламени свечи, освещала путь, задавая общее направление, но двигаться к ней можно было разными путями…
Маги брал его бережно, но твёрдо, находясь в своём праве, а Хиномия думал не о том, как бы въехать в Ватикан, а о том, что ему тоже хочется когда-нибудь сделать Маги своим, вот точно так же: уложить лицом в подушки и обхватить алчущими ладонями его бёдра и спину, и проникать в его тело раз за разом, наслаждаясь тихими стонами и улавливая дрожь удовольствия, терзающую плоть. Хёбу улыбался, явно купаясь в их двойственных образах и мыслях, Хиномия чувствовал: его читают, но ничего не имел против. Как можно противиться, когда всё их существо подчинено лишь одной цели: достигнуть блаженства почти недостижимого и оттого более сладостного, чем оно вообще может быть. Сладостного, как кровь, как агония плоти, как руки, сжимающие и ласкающие, как прикосновения губ.
Изгибаясь в жёстких неуступчивых руках дрожащим и сгорающим пламенем, Хиномия почувствовал, как потухает в своём блаженстве, собственная яркая вспышка ослепила его, погружая разум в темнеющую пустоту, и это было настолько прекрасно, настолько неповторимо, что душа его возрыдала от счастья. Его пламень утянул за собой Хёбу, — он знал это так же явственно, словно был с ним в момент наивысшего удовлетворения, испытывал его совместно с ним. Маги, не опускавший с них взгляда до последней минуты, наконец позволил себе забыться, прильнув к боку своего милорда, вжимаясь в его тело собственным, жаждущим, всё ещё неудовлетворённым — для того, чтобы ощутить сжатие чужой ладони и раствориться в нём.
========== Часть 9 ==========
В Ватикан Хиномия въезжал сквозь плотный туман: он клубился на улицах, стелился под копытами коней, глушил цоканье подков по плоскому камню мостовых. Туман царил и у Хиномии в мыслях, радовало лишь, что Хёбу и Маги подле него; это казалось единственно правильным.
На входе в город стояла стража, охраняющая ворота, но Момидзи отвела им глаза, заставив беспрепятственно пропустить их, открыв ворота в неурочный час. Кругом стояли храмы и соборы, улицы часто скрещивались в небольшие площади, и на каждой возвышалось здание с крестами, религиозного содержания фресками и мозаиками на фасадах. Хёбу поглядывал по сторонам с интересом, особенно ему нравилось разглядывать картины, иллюстрирующие Святое Писание. Возле Древа с яблоком и Девы-Прародительницы, протягивающей яблоко Мужу-Прародителю, он остановился вовсе. Хиномия подвёл своего коня ближе.
— Саотомэ… Знаешь, он был нашим учителем богословия, — сказал Хёбу. — И учил нас с Фудзико, что Змей отравил Деву ещё и своим укусом. Поэтому у вампиров длинные и острые змеиные клыки. — Хёбу искоса глянул на него.
Хиномия запрокинул голову, чтобы тоже посмотреть на мозаику, и спросил:
— Как же тогда Дева смогла стать Прародительницей рода человеческого, если была вампирицей?
Хёбу задумался, а потом хмыкнул:
— Это же религия, в конце концов. Не ищи в ней логики. Саотомэ просто хотел создать свою религию для вампиров и оборотней, я так считаю.
— Получается, что укус Змея — это дар? — спросил Хиномия. — Дар Дьявола человечеству?
— Наверное, — Хёбу отвернулся от изображения, но дальше пока не двигался. Пегий под ним стоял как литой, по колено в тумане. В дальнем конце улицы заскрипела коляска фонарщика, запряжённая осликом. Фонарей на этой улице было немного. И только задумавшись о фонарях, Хиномия опять подивился своей способности видеть почти в полной темноте, различать очертания и цвета. Это натолкнуло его на мысль.
— А как быть тогда со мной? Ведь я наполовину…
— Твоя кровь отвергает дар. А это значит, что святость её просто поразительна, — тут же ответил Хёбу с убийственной серьёзностью. — И хорошо, что Саотомэ об этом не прознал, а то записал бы тебя или в мессии, или попросту убил, потому что ты не вписывался в стройный порядок его теологических выкладок.
— Или сделал бы вампиром окончательно, — пробормотал Хиномия. В его представлении, это казалось логичным поступком.
— Или, — буркнул Хёбу отчего-то недовольно. Фонарщик приблизился настолько, что его стало можно разглядеть: седобородый хилый старик в рясе одного из орденов церкви. Судя по цвету воротника и манжет сутаны, всего лишь рядовой служка на подсобных работах.
— В любом случае, Саотомэ больше нет, — напомнил Хиномия, надеясь, что настроение Хёбу, странным образом испортившееся, вновь вернётся к привычному и лёгкому. Но вместо этого Хёбу предпочёл сменить тему. Дождавшись приближения фонарщика, он обратился к нему:
— Почтенный, доброго вечера вам. Подскажите, где нам найти либрариум?
Почтенный вздрогнул, только их заметив, натянул вожжи, и ослик охотно остановился, коляска перестала скрипеть.
— Либрус… Книги… — забормотал он, тряся длинной и куцей бородкой. — Там сейчас всё закрыто на ночь!
— Не страшно, мы подождём рассвета, — ответил Хёбу мягким голосом. Он тронул Пегого, и тот шагнул ближе к коляске. Хиномия впервые прикинул, а мог бы Хёбу зачаровать мерина какими-нибудь вампирскими чарами, чтобы всю дорогу передвигаться на нём спокойно? Зачуяв приближение вампира, ослик вскинул голову и запрядал ушами; кольца на его сбруе зазвенели.
— Так где мы можем почитать Святое Писание, почтенный? Расскажите нам, — мягко и вкрадчиво произнёс Хёбу, не сводя с монаха взгляда.
— Центральный вход на площади Вита в трёх кварталах к северу отсюда. Боковой вход через базилику Евжении слева от нас на соседней улице, ещё один вход возле каменных ворот окружной стены, но до них надо проехать через весь город… — забормотал монах-фонарщик.
— Спасибо, почтенный, — остановил его Хёбу, и старик замолчал, тут же захлопнув рот. — У вас сегодня много работы, отправляйтесь её выполнять. Мы вас больше не отвлекаем.
Монах дёрнул головой в послушном кивке и хлестнул ослика вожжами. Тот, как будто даже с облегчением, припустил вперёд, лишь бы только оказаться от нервирующего его вампира подальше.
— Это что, были чары? — шепнул Хиномия. Совершенно не возмущённо. Ведь Хёбу всего лишь спрашивал дорогу.
Хёбу оборотил к нему лицо. Глаза его засветились бирюзовым огнём.
— На тебя они не больно-то и действуют, — ответил он после краткой задержки.
— Да нет, я ничего… Я просто… — пробормотал Хиномия. Неужели Хёбу решил, будто он испугался, что находится под действием вампирских чар? — А для чего нам библиотека?
— Хочу навестить ещё одного старого друга, — ответил Хёбу. — Если смогу его отыскать. — Он тронул Пегого каблуками, и тот направился к левой улице, отходящей от площади к северу. Весь отряд отправился за ним. Хиномия заметил, как Хёбу старается избегнуть теней, которые отбрасывали на мостовую многочисленные шпили соборов и зданий, увенчанные крестами. Но не замечает, что камень мостовых тоже выложен в форме крестов, и проезжает по ним беспрепятственно для своего здоровья и самочувствия. Должно быть, передай ему сейчас Хиномия своё распятие с просьбой «Подержи, пожалуйста», Хёбу коснётся его — и ничего не произойдёт. Он приобрёл защиту от креста с его кровью, но этим абсолютно не пользовался. Хиномия коротко улыбнулся и двинулся последним.
Базилика Евжении оказалась зданием из светлого песчаника, роскошным, воздушным, кружевным. Вместо гаргулий и драконов её водостоки на скатах крыш украшали ангелы с трубами и девы с кувшинами. Сразу становилось видно, что базилика посвящена женщине, что в их суровое время было редкостью. Фасад здания украшали каменные барельефы из цветов и листьев. Хёбу в очередной раз проехал по изображению креста. На этот раз медному, вделанному в мостовую; наверное, днём при свете солнца он горел под ногами монахов и прихожан как яркое золото, отполированный сотнями ног.
Дверь в базилику оказалась не заперта. Хёбу спешился с Пегого и потянул обе её створки на себя. Те беззвучно распахнулись, смазанные маслом. Свет нескольких лампад, оставленных в притворе на ночь, мягко осветили профиль Хёбу. На мгновение Хиномии показалось, что так может выглядеть заблудший ангел, в поисках дома заглянувший в храм на огонёк. Мотнув головой, Хиномия прогнал из головы подобные мысли. Ну какой из вампира ангел? И всё же ощущение хрупкой невесомости, исходящее от Хёбу, не покидало его.
— Кому-то придётся остаться здесь с лошадьми, — сказал Хёбу, спешиваясь. — Решайте, кто остаётся. Момидзи или Йо?
Младшие тут же возроптали, что без них Хёбу не справится, что они хотят помогать, что лошади способны и сами постоять на коновязи неподалёку, а монахи утром позаботятся о них, и никто их не украдёт. Хёбу, не ожидавший споров по данному вопросу, удивлённо молчал, и возражения Момидзи становились всё громче и убедительнее. Наконец, Маги не выдержал и высказался тоже:
— В конце концов, лошади не наши, их реквизировали именем Церкви, и если в конце нашего пути они и окажутся в церковных конюшнях, так будет правильно.
Хёбу бросил поводья Пегого, мерин всхрапнул, мотнул головой и попятился, и Хиномия вновь подумал о чарах, которые сейчас, должно быть, наконец спали с животины.
— То есть, вы все хотите идти со мной? — уточнил Хёбу.
Ответом ему были горячие «Да» и «Хотим», и даже доктор Сакаки кивнул, подтверждая своё согласие. Хёбу нахмурился.
— Я не знаю, с чем нам придётся столкнуться там, — он мотнул головой, указывая на вход в базилику, — и долго ли продлится наш путь. Дальше мы пойдём под землёй.
И тут Хиномия вспомнил слухи, что ходили о библиотеке Ватикана. О том, что книгохранилище огромно и глубоко, о том, что простирается оно под множеством храмов и соборов и со многими имеет сообщение, что оно само — целый город, и ещё неизвестно, где Ватикан настоящий и истинно святый — на поверхности, рядом с мирскими пороками и искушениями, или под землёй, где хранятся подлинные рукописи Святого Писания, Откровения Апостолов и мощи святых. Хёбу Кёске собирался войти не просто в книгохранилище, а в настоящее средоточие веры. Хиномия засомневался в силе своей крови защитить вампира от подобного. Он нахмурился, но не нашёл слов, чтоб предупредить. Сказать: «Возможно, ты идёшь на смерть»? Но Хёбу рассмеётся ему в лицо и заявит в очередной раз, что и так мёртв. Спорить с ним было бесполезно, пытаться разубедить — тоже. Хиномия встретился взглядом с Маги, тоже встревоженным и хмурым. Ему это тоже не нравится, понял он. Маги кивнул ему, словно давая знак, что он будет настороже, и повёл лошадей к коновязи, устроенной неподалёку от входа.
Наибольшую заминку вызвал Сакаки, никак не могущий решиться расстаться со своей походной аптекой, размещённой в двух доверху наполненных сумах. Наконец Фудзиура, не выдержав, взвалил их на себя и, не слушая предупреждений «Осторожно, там хрупкие вещи», быстрым шагом отправился догонять Хёбу, уже исчезнувшего в базилике.
— Она всё равно вам не пригодится, доктор, — будто прозревающий будущее оракул, уронила Момидзи.
Сакаки обернулся на неё удивлённо: девушка всю дорогу почти молчала и никогда ещё не заводила с ним бесед.
— С нею я чувствую себя увереннее, — слабо улыбаясь, ответил он наконец. И натянул рукава сутаны на запястья, скрывая свои браслеты. Он считал, что лекарственные снадобья и серебряные ограничители помогают ему оставаться собой, а без них он — просто зверь без разума и принадлежности к чему бы то ни было. Хиномия с грустью посмотрел ему вслед.
— Ну а тебе что нужно для уверенности, церковник? — спросила Момидзи, переведя взгляд на него и хмурясь. — Возьмёшь с собой свои охотничьи игрушки? — она вздёрнула верхнюю губу, словно была демонским отродьем и собиралась показать клыки или зарычать.
— Почему бы и нет, — ухмыльнулся Хиномия, торопливо запуская руку в свою сумку и доставая оттуда кобуру с пистолетами и, что более важно, дорожный кисет с личными письмами и верительными грамотами. На самом деле он не думал, что пистолеты помогут ему в том деле, решать которое они собирались. Если просто убить Алана Уолша, то не превратит ли это его в мученика, не усилит ли охоту на вампиров и оборотней, с которыми он так яростно бился? Тут должно было отыскать некое другое решение, но какое? Он не знал.
В нерешительности он переступил порог базилики и попал в мягко освещённую обитель, напоённую шорохами и запахами. Здесь пахло мастикой, которой натирали скамьи и деревянные хоры, и ладаном с лавандой, которые добавляли в лампы, чтобы смягчить запах масла. Шорохи в вышине, под сводом, так отчётливо в первое мгновение напомнившие Хиномии хлопанье ангельских крыл, принадлежали всего лишь голубям, нашедшим здесь приют на ночь.
— Нам сюда, — негромко произнёс Хёбу, и Хиномия обнаружил его у колонн за центральным алтарём. Более не приходилось говорить о том, что Хёбу не замечает своей невосприимчивости к крестам: распятие стояло у него за спиной, отбрасывая на его хрупкую фигурку массивную тень, и Хёбу не возгорался огнём. Он перестал быть простым вампиром и сделался кем-то иным, большим. Он рушил все законы и учения, известные церковникам и праведным людям. Хиномия потёр лицо и только тут понял, что и сам нарушил правило, к которому его приучили давным-давно. Вошёл под свод храма, не надев своей глазной повязки, скрывавшей его вампирскую сущность. Отняв ладонь от лица, он поражённо хмыкнул. Если честно, Хиномия вообще не мог вспомнить, когда он последний раз надевал её. Да, воистину, Хёбу развращал всё, чего касался. Мягко улыбаясь, Хиномия двинулся за ним к колоннаде за алтарём и маленькой дверце, уже приглашающе распахнутой.
Они долго спускались по лестницам, потом так же долго шли по тёмным неосвещённым коридорам, высоким, но узким — можно было вытянуть в стороны руки и дотронуться кончиками пальцев до обеих стен коридора сразу. Обоняние Хиномии тревожили запахи пыли и сухости. Кожу холодил еле заметный сквозняк. Очевидно, направлением воздуха Хёбу и руководствовался, потому что, встретив на своём пути перекрёсток двух коридоров, без колебаний свернул и направился в один из них.
— А мы так точно не заблудимся? — встревоженно спросил Сакаки.
— Молчи, шарлатан! Я знаю, куда иду! — заявил Хёбу.
Без сомнения, он знал, иначе не двигался бы так уверенно и быстро. Хёбу бывал здесь раньше? Или попросту чувствовал присутствие своего собрата, к которому и направлялся? Кто он? Вряд ли такой же вампир, как Цубоми Фудзико. Ни один вампир не сможет существовать в подобном месте, входы и выходы из которого окружены крестами, фресками и чашами со святой водой. Ни один обычный вампир, — поправился Хиномия, спотыкаясь о неожиданно появившуюся под ногами ступень. Отсюда и далее ступени, ведущие то вниз, то вверх, периодически начали попадаться у них под ногами. «Почему бы просто не сгладить пол коридора до ровной гладкости?» — с мысленными чертыханиями гадал Хиномия, когда нога его в очередной раз ступила в пустоту. Не удержавшись за стену, он влетел в расставленные объятия Маги и негромко раздражённо зарычал.
— По ним можно ориентироваться в темноте, — ответил Маги на невысказанный вслух вопрос. — Считаешь количество шагов и ступеней — и точно знаешь, где находишься.
— Да кому это надо делать? — возмущённо воскликнул Хиномия, всё никак не могущий прийти в себя. Собственная вспышка гнева его обескуражила.
— Раньше хранители книг Ватикана были слепы, — ответил Хёбу издалека. — Ты не знал?
— Слепы? — спросил Фудзиура, для которого подобное знание очевидно тоже оказалось откровением. Ему ответил Сакаки:
— Читать тексты Святого Писания и видеть мощи святых было разрешено лишь избранным. Остальных же ослепляли. Впрочем, Церковь уже больше века не прибегает к подобным методам.
— После того, как у них внезапно перестали находиться добровольные желающие работать с книгами, — едко пояснил Хёбу, — а нарушителей церковных заповедей, которых бы можно было ослепить в наказание, стало не хватать.
Хиномия вздрогнул. Он не знал об этом; откуда бы.
— Ну вот мы и пришли, — сказал вдруг Хёбу, и его голос разнёсся глухим эхом. — Думаю, днём здесь не так комфортно, как ночью. Мы хорошо выбрали время.
Впереди развиднялось. Хиномия понимал, что видит лишь благодаря частице вампирской крови в своей сущности, но сейчас он не мог её проклинать, уж слишком радостно ему было видеть хоть что-то после длительного перехода в полной темноте. Сейчас он находился в высоком и большом зале, под сводом рукотворной пещеры, оборудованной полками и ящиками для хранения. Пахло деревом, пылью и старыми рукописями. А видел Хиномия благодаря рассеянному свету звёзд, что проникал внутрь по сложной системе линз. Одна такая линза, крупная, в метр обхватом, с поворотным механизмом, как раз стояла у него на пути.
Хёбу не рассматривал ни линзы, которые всего через пару часов, судя по внутренним ощущениям Хиномии, будут способны начать проводить с поверхности солнечный свет и тем самым стать причиной смертельной опасности, ни книги и сундуки с таинственным содержимым, — наверняка теми самыми мощами святых, о которых ходила молва. Он зарылся в библиотечный каталог, заполненный мелким убористым почерком и уже выцветшими от времени чернилами, и листал страницу за страницей, что-то бормоча себе под нос. «Он должен быть где-то здесь», — расслышали чуткие уши Хиномии. Радостный возглас дал понять, что Хёбу обнаружил то, что искал.
Он оставил каталог и заметался вдоль полок, время от времени выхватывая то одну, то другую книгу, и наконец из кипы рассыпающихся свитков вытащил свёрнутую в трубку тонкую тетрадь из сшитых вручную листов: явно чей-то дорожный дневник. Хёбу перешёл к столам, установленным посреди широкого прохода, и разложил дневник на пустой поверхности — для этого ему пришлось немилосердно смахнуть со столешницы чернильницы с подставкой для перьев, какую-то недоконченную рукопись и толстый, рассыпающийся трухой фолиант.
— Старый друг, — произнёс Хёбу, раскрывая тетрадь на последней странице, — отзовись!
И дневник отозвался. Хиномия вздрогнул, когда над столом замерцала фигура человека. Полупрозрачная, сияющая. Это был призрак, каким-то непостижимым образом связанный с дневником. Но ведь Церковь отрицает существование призраков! Хиномия сглотнул и стиснул руку, подавляя желание осенить себя крестным знамением, отгоняющим зло. Так вот какие у Хёбу друзья?!
Призрак шевелил губами, не говоря ни звука, но Хёбу каким-то образом понимал его. Возможно, он умел читать по губам, возможно также, что слышал собеседника только тот, кто касался рукой тетради; пальцы Хёбу поглаживали края страницы.
— Прошло много времени, — произнёс Хёбу, явно отвечая на один из вопросов, заданный призраком. — Ну а ты совсем не изменился! Всё такой же… Да, он — мёртв; я отомстил за всех нас. Жаль, что ты не можешь быть свободным теперь, связанный с этим дневником…
Лицо призрака изменилось, и он ответил Хёбу явно что-то утешающее.
— Знаю, знаю. Это не настоящий ты… Но, Сейширо, как бы мне хотелось… Да… Хорошо, понимаю. Увы, да. Произошло кое-что.
К Хиномии шагнул Маги и встал рядом.
— Пускай поговорят спокойно, оставим их вдвоём, — предложил он, опустив Хиномии руку на плечо.
— Да… Но… Кто это? Ты знаешь его?
— Милорд редко рассказывал о том, что было раньше, — ответил Маги, — но, кажется, это один из его прошлых знакомых, из детства. Уцуми Сейширо.
— Как так вышло, что…
Маги потянул его за собой, и Хиномия наконец догадался, чего тот от него хочет: чтобы они отошли за ближайшую полку, оставив Хёбу общаться с призраком наедине. И они сами тоже оказались наедине, — понял Хиномия, оглядевшись. Сакаки с Фудзиурой куда-то исчезли, а Момидзи, — он видел ещё раньше, — вся погрузилась в чтение одного из фолиантов с обложкой, украшенной изображениями листьев и цветов. Во время чтения у Момидзи чуть светились глаза.
— Как вышло, что в библиотеке под Ватиканом есть призрак? — допытывался Хиномия, не успокаиваясь. — Неужели об этом никто не знает?
— Как видишь, нет, не знает, — ответил Маги. — Иначе дневник признали бы одержимым дьяволом и уничтожили.
Хиномия представил себе судебный процесс и обряд экзорцизма, творимый над дневником, а после — публичное сожжение. Такое вполне могло быть. Он безрадостно кивнул. Маги продолжил:
— Я долго думал. Возможно, нам придётся убить твоего Алана Уолша.
— Он не мой, — буркнул Хиномия, а потом переспросил, вычленив главное: — Убить?! Так мы ехали сюда так долго лишь для того, чтобы…
— Я сказал, «возможно», — оборвал его Маги. — И мне не хочется этого так же, как и тебе. Но я не вижу иного выбора. Заручиться поддержкой Цубоми Фудзико было мудрым решением, она знакома со многими законниками и церковниками, занимающими важные посты, и способна трезво оценить ситуацию и принять верное решение.
— О ней знают церковники?! — переспросил Хиномия, удивляясь ещё больше. Как могли они знаться с вампиршей и не убить её? Потом он приумолк, вспомнив, что сам познакомился с нею через отца Гришема.
— И всё же я не вижу иного выбора, — продолжил Маги. — У нас впереди долгий судебный процесс и разбирательство, во время которого Алана Уолша сместят с должности и, возможно, отнимут сан, но наверняка сохранят жизнь и тем самым оставят ему возможность и дальше творить козни по отношению к милорду. Чтобы избежать этих проблем, достаточно одного простого тихого убийства.
— Если его разжалуют в сане, то он лишится власти и уже не сможет отправлять убийц и охотников за Хёбу и… за мной.
— Ты плохо знаешь людей, — ответил Маги, улыбаясь странной улыбкой. — Не нужно иметь много власти, чтобы кого-то убить. Достаточно просто заронить мысль в чужую голову о том, что ты опасен. И на тебя объявят охоту ещё большую, чем на милорда. А ты — опасен. — Маги улыбнулся снова. — Алану Уолшу достаточно будет только раз увидеть тебя в нашем обществе, чтобы понять это.
Хиномия непримиримо вздёрнул подбородок. Чем больше смысла он видел в словах Маги, тем больше это ему не нравилось. Оборотень был прав. Увы, даже державшие Хиномию под надзором считали его опасным и хотели уничтожить. Увы, даже протекция отца Гришема не могла защитить его полностью. Увы, знакомство с Хёбу могло порушить и его репутацию, и его жизнь, — стоило лишь кому-то из церковников прознать о нём.
Но для Хёбу отец Уолш был опаснее, чем для Хиномии. С этого должен был начинать свои рассуждения Маги. Хиномия мотнул головой из стороны в сторону, словно пытаясь избавиться от чужой логики, опутавшей его не хуже паучьей паутины.
— Отец Уолш охотится за Хёбу и ненавидит его, потому…
— Боится его. Он боится таких, как мы, — поправил Маги.
— Пусть так. Боится и потому хочет уничтожить. Но что если в знакомых Цубоми Фудзико найдётся такой человек, который сможет запретить отцу Уолшу эту охоту? Имея на руках письменные подтверждения того, что Уолш связан преступными узами с вампирами, мы могли бы обезопасить себя…
— Ты предлагаешь использовать шантаж, маленький церковник? — почти что промурлыкал Маги. Его голос показался Хиномии очень довольным.
— Нет! — яростно воскликнул он. Но тут же понял, что отрицать очевидное бессмысленно, и замолчал.
— Ты забываешь, что во власти Уолша отправить по следам милорда новые отряды ловчих со смешанной кровью, а они, как я уже видел, неразборчивы в средствах и не так щепетильны в вопросах чести и веры, как ты. Милорд в опасности, пока жив Алан Уолш. И ты — тоже. Раз уж он решил уничтожить тебя, направив на милорда, значит, и твоей смерти он хочет с не меньшей силой. Ты перешёл ему дорогу там, в Карлине. Он этого не забыл и теперь попытался отомстить. И попытается вновь, другими путями. Убей его первым, пока он не убил тебя!
Под пристальным взглядом Маги Хиномия едва разомкнул губы, чтобы ответить:
— Нет.
Маги негромко зарычал.
— Чем я буду лучше него, если начну убивать каждого, кто мне опасен? — спросил Хиномия и отважно коснулся волос Маги, клубящихся за его плечами тёмным опасным облаком.
Глаза Маги опасно блеснули, и рука, которой он опирался о полку возле головы Хиномии, проскрежетала когтями по дереву и корешкам книг. Монахи, что с утра обнаружат здесь следы странных когтей, должно быть, придут в ужас.
— Ты путаешь одно с другим, церковник, — грозно прорычал Маги.
— Ах вот оно что, — пробормотал Хиномия, нарочито небрежно отворачивая от него лицо. В этом проходе между полками они были одни. В горле Маги снова заклокотала звериная ярость. Он… Он схватил Хиномию за ворот сутаны, сминая в кулаке отшитые серебряной нитью углы с изображением крестов.
— Я могу убить тебя в любой момент, — сообщил Хиномии Маги, склонившись к его уху. — Могу — но не хочу. А твой Уолш и такие же люди, как он, — хотят. И пока не могут. Но ты предоставляешь им все возможности для осуществления их желаний. Или надеешься, что милорд будет защищать тебя вечно, подвергаясь опасности?
— Нет, — ответил Хиномия, вздрагивая. Близость Маги затуманила его рассудок. Чтобы спутать ему мысли, Маги достаточно было всего лишь наклониться к его шее поближе, в том месте, где его зубы когда-то оставили на его плече метку.
Где-то в соседних рядах посыпались книги. Хиномия обернулся, но Маги встряхнул его за ворот, принуждая вновь смотреть только на себя.
— Либо жизнь этого мерзавца, либо твоя. А если не станет тебя, то и милорд…
Что хотел сказать Маги, осталось неизвестным. Вскрикнул Фудзиура, громко и пронзительно, как это умел делать только он один, и в его возгласе звучали досада и злоба. Следом послышался звук пощёчины, хлёсткий и смачный. Голос Сакаки был глух, и Хиномия не разобрал ни слова.
— Надо разнять их, — пробормотал он, — пока не натворили дел и не разбудили сторожей.
При упоминании сторожей Маги лишь сделал равнодушное лицо, но всё-таки отодвинулся и шагнул в сереющий полумрак между полками. Недолго думая, Хиномия отправился следом.
Сакаки обнаружился в двух проходах от них; сжимая в руках обломки одного из своих браслетов, он стоял, тяжело дыша, над Фудзиурой, скорчившимся, вжавшимся спиной в книжную полку. У Сакаки был вид готового убивать зверя. Не размениваясь на слова, Маги коротко и оглушительно рыкнул на обоих, и они, вздрогнув, уставились на вожака стаи. На мгновение Хиномии показалось, что они вдвоём на него накинутся, так яростны были их сверкающие глаза на лицах с оскаленными клыками. Потом Сакаки судорожно сжал, стиснул одну свою руку второй, по-прежнему окольцованной браслетом.
— Он не должен был… Мы же договаривались… — пробормотал он. — Не наказывай его. Это моя вина. Я дал ему понять, что всё возможно, и потому он…
— Щенок, — обратился Маги к Фудзиуре, и тот сжался в совершенно мелкий комок, словно старался исчезнуть вовсе. — Неуёмный и несдержанный. Сейчас ты выйдешь отсюда и…
— Мы можем отправляться, я всё узнал! — громко сказал Хёбу, внезапно появляясь из-за угла. — А что здесь происходит?
Хиномия мог поклясться, что слышно было и Фудзиуру, и Маги так хорошо, как только возможно. А значит, Хёбу пытался сгладить сложившуюся ситуацию и уменьшить наказание Фудзиуры, которое вот-вот наложит нанего Маги.
— Широ? Всё в порядке? — и точно, Хёбу обратился к нему как к вожаку стаи, и Маги пришлось ответить:
— Да, милорд.
Потому что, судя по требовательному взгляду Хёбу, иного ответа он и не ждал.
— Отлично. Отправляемся дальше. Мне будет важен каждый из вас. Шарл… Доктор Сакаки, отойдём на пару слов?
В уголках глаз Хёбу сложились едва заметные морщинки; похоже, он забавлялся всей этой ситуацией. Он прошёл мимо Хиномии и мимоходом коснулся его руки своею, провёл костяшками пальцев по тыльной стороне ладони. Хиномия сглотнул и постарался отвести взгляд. Как только Хёбу взял Сакаки за плечо и чуть ли не силой заставил пройти в сторону дальнего выхода из залы, стало заметно, как вокруг посветлело. Занималось утро.
Хёбу скользнул в спасительную тень коридора, и тут же первый серый луч упал на осветительную линзу. Та отразила солнечный свет своей поверхностью, разбитой на шестигранники, послав по залу множество лучей. Конечно, при работе с книгами в здешних залах монахи использовали и обычные масляные светильники, и газовые фонари, но и о солнечном свете не забывали.
— Я разузнал кое-что, — тем временем говорил Хёбу, ведя доктора Сакаки по проходу к лабиринту коридоров. — Очень интересное. Представляете, как я и боялся, Алан Уолш был не один. Около года назад у него появился союзник, но, похоже, дороги их вскоре разошлись. Правда, дочь его — или сестра, не знаю… В общем, с тех пор отца Уолша повсюду сопровождает маленькая девочка лет семи. Самое интересное, что с нею он советуется во время принятия того или иного решения. Или делает вид, будто советуется. Ребёнок говорит церковнику что делать! Вы бы в это поверили?! В общем, такие вот ходят слухи, за достоверность их я ручаться не могу.
Он всё продолжал держать Сакаки за руку — и Хиномия знал, что прочесть его мысли и прошлое доктор не может даже при прикосновении, ведь могущество Хёбу слишком сильно. Наверное, это должно было бы отпугивать и отвращать от общения, к тому же, они часто ругались из-за пренебрежительных шуток Хёбу, и, разумеется, на сей раз взрыва приходилось ожидать с минуты на минуту… Однако Сакаки наоборот слушал и слушал Хёбу, идя с ним в импровизированных объятиях, и выходить из себя не собирался. Наверное, это происходило из-за отсутствия ограничивающего браслета. Наверное, поэтому доктор старался вести себя сдержанно. Боялся сорваться.
— Что за ребёнок? — спросил Сакаки. — Как он выглядит? Это может быть ребёнок ведьмы или оборотня?
— Не знаю. Мой друг несколько привязан к месту. И смог рассказать мне лишь то, что слышал неподалёку от своей тетради. Да к тому же, ему ближе законы и постулаты, чем мирские события. Кстати, он подсказал, что если два церковника, даже рядовых, обратятся в совет или к папе и выскажут недоверие к действиям третьего церковника, даже наделённого саном, то будет произведено расследование.
Хиномия, расслышав это, воспрял духом. Если сам Хёбу говорит о расследовании, значит, Маги ошибался: он не собирается убивать Уолша!
— Где вы найдёте второго полнодействующего церковника? — вопросил доктор Сакаки. — Хиномия всего лишь послушник.
— Значит, нам нужен ваш отец Ханзо. Он обещал, что будет следовать за нами. Наверное, он отстал ненадолго и всё ещё в дороге. Но он явится сюда рано или поздно.
— Скорее уж поздно, — вздохнул Сакаки. — Насколько я смог узнать Ханзо, он ревностный исполнитель и фанатичной веры человек и против самого Советника Папы никогда не пойдёт.
— Ну значит Фудзико найдёт и приведёт нам одного из своих знакомых, — не унывал Хёбу. — А Хиномия будет свидетелем. Надеюсь, хоть свидетелями быть послушникам разрешено? — Хёбу обернулся. — А то как упырей по деревням стрелять — так взрослый, а как против вышестоящих свидетельствовать — так саном не вышел.
Хиномия кривовато улыбнулся. Ему, с его-то кровью, настоящим церковником не стать никогда, о чём Хёбу вообще говорил?
— Мне нужно найти замену моему ограничителю, — шепнул Сакаки, переводя разговор в иное русло. — Мы можем остановиться ненадолго? Я поищу в своих вещах…
— Увы, времени нет. Скоро здесь появятся монахи. Я хотел постараться уйти подальше, чтобы переждать день. Потом поищете своё серебро, доктор.
— Но как же…
— Что, всё совсем плохо? — проницательно спросил Хёбу.
— Нет! Но… Просто ощущать себя свободным непривычно. И зверь, он рвётся на волю…
— Вам только кажется, что зверь и вы — это совершенно разные сущности, — ответил Хёбу. — Зверь — вы сам. Он здесь у вас сидит и будет при вас неотъемлемо всю жизнь, — Хёбу ткнул Сакаки в грудь, отпустив для этого его плечо.
— Будто бы я не знаю этого, — чуть раздражённо проворчал Сакаки. От тычка пальцем он отступил на шаг.
— Вам не нужны ограничители, чтобы не быть зверем, — Хёбу улыбнулся, слегка сверкнув клыками. — Может, попробуете?
— В другой раз, — ответил Сакаки после краткой заминки: сперва он прислушивался к себе, а потом вновь схватился за плечо.
— Договорились, шарлатан. И помни, ты пообещал! — Хёбу наставил на него палец, и Сакаки отпрянул. Похоже, минута доверительного общения между ними уже закончилась. Хиномия понял, что вслушивался в каждое слово и всматривался в каждый жест с болезненным вниманием. Зачем? Неужели из ревности? Из обиды, что Хёбу на несколько минут переключился на другого собеседника, не на него? Глупо. Хёбу свободный человек, и у него могут быть свои дела и свой круг общения, а Хиномия не должен навязываться или самолично завладевать всем его вниманием. Вздохнув, он постарался привести мысли в порядок. Всплеск ревности ощущался очень неприятно, от этого чувства хотелось избавиться поскорее.
— Хочу посмотреть на этого ребёнка, — тем временем проговорил Хёбу. — Обычно не принято держать детей подле себя. Сегодня вечером нанесём отцу Уолшу визит вежливости.
— Но как же Фудзико? — подал голос Маги. — Она просила дать ей три дня…
— Три дня я ей и дал. Срок уже вышел. Так что она ждёт сегодняшнего вечера, чтобы встретиться со мной. Разве это не очевидно?
Беззаботности улыбки Хёбу можно было только позавидовать. Хиномия не ощущал и толики её расслабленности.
— Думаете, она знает о правиле вынесения квоты недоверия и догадается привести с собой кого-нибудь из полнодействующих церковников в сане? — продолжал расспрашивать Маги.
— Мы что-нибудь придумаем, — пожал плечами Хёбу. — Фудзико далеко не дура.
— Но надеяться на неё опрометчиво!
— А я и не надеюсь, — ответил Хёбу, чуть ли не мурлыча. Обернувшись, он смотрел не на Маги, а куда-то сквозь него. На разгорающийся за его спиной лабиринт света из солнечных лучей. Вот лучи загорались всё ярче и ярче, света становилось всё больше. Хиномия, за время их странствий привыкший к темноте, каждый луч света сейчас чувствовал кожей. И его не покидало странное ощущение просветлённости, разгорающееся вместе с рассветом. Обязательно произойдёт что-то хорошее. Обязательно всё закончится хорошо, он чувствовал это, знал!
— Видел бы ты себя. Такое глупое выражение на лице, — сказал Хёбу, внезапно оказавшись рядом. Хиномия вздрогнул и посмотрел на него. — Ну вот, уже лучше, — произнёс Хёбу, притронувшись к воротнику его сутаны. В последний момент он отвёл руку, так и не коснувшись кожи.
Хиномия не мог найти слов, которые сказали бы, как он чувствует себя в этот момент. Так и замер с приоткрытым ртом. Недавние мысли о ревности и о борьбе с самим собой напрочь вылетели из его головы.
На противоположной стороне зала раздались шаги и голоса. Кажется, кто-то из монахов уже проснулся и торопился вернуться к ежедневной работе, переписыванию древних фолиантов на более новый пергамент и чтению святых писаний. В зале стал разгораться искусственный свет газовых фонарей, и лучи солнца посветлели и выцвели.
— Ну, в путь. Я знаю дорогу, — сказал Хёбу и, развернувшись к свету спиной, двинулся вперёд.
Они шли не очень далеко, и Хёбу выбирал такие пути и коридоры, на которых им не встретилось ни души. В голове Хиномии возник закономерный вопрос, зачем строить подземный туннель, которым никто не пользуется? Или, быть может, строились они с расчётом на большее количество церковников и монахов, чем живут в Ватикане теперь? Хёбу частично подтвердил неприятные подозрения Хиномии, приведя их отряд к заброшенным кельям. Сейчас они были пусты и явно никем не использовались, но ведь когда-то их для кого-то построили! Как вышло, что количество людей уменьшилось? Неужели Церковь не может привлечь к себе больше монахов, больше послушников? Неужели народ стал меньше верить?
Ответов на эти вопросы Хиномия не знал.
Они с Хёбу вошли в одну из келий, а Маги вызвался проводить в соседнюю комнатку Фудзиуру и Момидзи.
— Маги сказал, что удобнее будет убить отца Уолша, — проговорил Хиномия, едва они остались одни, — но хотя разумом я и понимаю его доводы, сердцу неспокойно. Меня воспитывали на заповедях…
— Помолчи, — перебил его Хёбу, внезапно оказавшись рядом, близко, вплотную. Хиномию опалило, обожгло его жаждой, он запнулся, растеряв все слова. Он чувствовал, с какой силой Хёбу его хочет — и с не меньшей силой захотел отдаться. Внезапное осознание своего желания выбило из-под его ног последнюю почву. Хиномия присел на голые доски аскетичной кровати, оставшейся в келье от предыдущего владельца, и принялся расстёгивать сутану. Хёбу смотрел на него, тяжело вздыхая, будто ждал и не мог дождаться его разоблачения. Но, несмотря на нетерпение, которым горели его глаза, он не двигался до тех пор, пока Хиномия не расстегнул сутану и рубашку под нею до конца. Воздух под землёй был прохладный, но сухой, застывший. Когда его тело обнажилось, Хёбу шагнул вперёд и провёл по нему руками. Хиномия прикрыл глаза, ощущая, сколь холодны его пальцы. Так и хотелось взять их в свои ладони и подышать на них, отогреть. Не думая, он взял одну руку Хёбу в свою, легко сжал. И вздрогнул от свистящего вздоха, с которым Хёбу посмотрел на него потрясённо. Хиномия провёл по тыльной стороне его ладони губами. Хёбу качнулся ближе, и Хиномия согласно выгнул шею, давая ему больше места, позволяя себя касаться, позволяя себя взять. Хёбу что-то захотел произнести, его рот раскрылся, но почти сразу губы сжались. Сурово сдвинув брови к переносице, Хёбу прильнул к его шее голодным ртом. Хиномия, ожидая укуса, даже не вздрогнул, наконец его ощутив. Боль от него почти сразу разбежалась по коже и истаяла, а жажда Хёбу стала так сильна, что заполонила собою весь белый свет.
Распахнулась дверь кельи, вошёл Маги, но Хиномия только и мог что лениво поднять на него глаза. Он положил руку на плечи Хёбу, словно хотел уберечь его от чёрного пронзительного взгляда: тысячи злобных и непокорных оборотней смотрели на него сквозь глаза Маги в этот момент.
— Я приказал Фудзиуре находиться неотступно с Момидзи, — сказал Маги, и его взгляд обжигал ревностью. — Это должно немного обуздать мальчишку.
Хёбу оторвался от его шеи, кажется, неимоверным усилием воли. Хиномия прикрыл веки, пытаясь совладать с собой и перебороть ощущение языка, слизывающего с его кожи последние капли крови. Это было слишком хорошо — для обычного-то питания Хёбу, для поддержки его сил, любое его прикосновение и любое его чувство заставляло Хиномию погружаться в огонь, и сейчас он пытался справиться со своим пламенем, пригасить его.
— Доктор-шарлатан победит своего зверя или ему действительно нужно серебро? — спросил Хёбу, отняв от шеи Хиномии лицо. Он не отодвигался — будто ждал, когда тот сам уберёт с его плеч свою руку, разомкнёт объятия.
— Должен победить. Его зверь слаб, — в голосе Маги на мгновение послышалось удовлетворение. — Фудзиура сделал всё правильно. Сдерживать свою ипостась, не прибегая к внешним оковам, — следующий шаг в самовоспитании любого оборотня. Хорошо, что доктор наконец его сделал.
— Широ. Не сдерживайся, — сказал Хёбу и наконец обернулся, улыбаясь порозовевшими губами.
В лице Маги что-то сдвинулось, сместилось. Казалось, на мгновение его выдержка дала трещину — но только казалось. Его руки аккуратно начали расстёгивать воротник.
— Вам нужно больше крови, — сказал Маги, расстёгивая верхнюю пуговицу. — Нельзя сейчас брать её всю только от Хиномии.
Хиномия бы поспорил, заявив, что он сам ещё полон сил, но смолчал, ощутив внезапное головокружение. Наверняка оно было от усталости, а не оттого, что Хёбу выпил очень много.
— Снова ты лишаешь меня всякого удовольствия, — пробормотал Хёбу. — Такой прагматичный подход к моим жизненным требованиям убивает любую романтику, знаешь ли.
Расслышав его жалобу, Хиномия не удержался и фыркнул от смеха. Ну и претензии!
— Когда мы разберёмся с этим грязным папским советником, у вас будет полным полно времени на романтику, — ответил Маги, отводя за спину свои жёсткие чёрные волосы.
— М-м… — пробормотал Хёбу, не торопясь и изучая его шею взглядом. Хиномия тоже посмотрел на оголённую кожу, на сильные связки, крупную вену, дрожащую под кожей биением пульса. Совершено иррационально ему захотелось вонзить свои несуществующие клыки в шею Маги вместо Хёбу. Он сглотнул вязкую слюну и провёл по зубам языком, убеждая себя в том, что клыков у него нет, и его зубы ровные, человеческие.
— Меня больше волнует ребёнок, а не грязный советник, — сказал Хёбу. — И мне всё равно, будет он живым или лишится этой прелестной черты…
Не договорив, Хёбу потянул полы расстёгнутой рубашки на себя, не поднимаясь с дощатого настила кровати, и Маги качнулся к нему, для удобства поставив колено на доски кровати и опираясь одной рукой о стену. Он навис над Хёбу, частично закрывая его собой — и от Хиномии тоже. Хёбу вонзил в него клыки.
— Он замышлял против вас дурное, милорд. Он должен умереть, — произнёс Маги и жалобно охнул, когда Хёбу мотнул головой, расширяя рану и одновременно заставляя его замолчать. Голова Маги склонилась на грудь.
Он был силён, настоящий дикий зверь, порывистый и алчный, и он подчинялся, и был сейчас ослаблен. Хотя, если бы была такая надобность, он смог бы, наверное, прокормить и двух вампиров одновременно. Хиномия встал с кровати и отошёл подальше, чтобы не подвергаться искушению. Его воображение уже нарисовало ему пронзительно яркую картину того, как они с Хёбу вдвоём пьют от Маги его дикую и непокорную волчью кровь.
Маги проводил его внимательным настороженным взглядом и, кажется, прочёл его страхи. Взгляд чёрных глаз сделался насмешливым и засветился то ли вызовом, то ли торжеством. Хиномия подумал о том, каково бы было сделать Маги своим, подумал о минутах мнимого обладания его силой, его телом, о моментах, когда его плоть будет подчиняться чужим рукам — его, Хиномии, рукам! Настоящий лесной гигант, непокорный дикий оборотень, склоняющий перед ним свою спину… Хиномия попятился, не справляясь с собственными мыслями. Как ему хотелось оказаться далеко отсюда, точно так же ему хотелось прильнуть к спине Маги и начать снимать с него одежду. А он бы не возражал, — внезапно опалило его осознанием, — взгляд Маги сделался пристальным и, о господи, зовущим, как будто Маги нуждался в нём и просил…
Наваждение кончилось внезапно, когда Хёбу оторвался от шеи Маги, проводя языком по окровавленным губам.
— Широ, — шепнул Хёбу тихо и интимно, но Хиномия услышал, и внутри него что-то вздрогнуло и стало ломаться от этой ласки. Рука Хёбу погладила Маги по шее и волосам, заправила ему за ухо одинокую прядь. Щёки Маги светились ярким румянцем, несмотря на кровопотерю. Румянец сделался отчётливее, когда Маги посмотрел вбок на Хиномию.
— Сейчас для этого нет времени, — будто зная, о чём сейчас грезил Хиномия, сказал Хёбу. Кажется, Маги совершенно точно знал. Так проницательно смотрел он на Хиномию. — Сперва надо разобраться с долгами, а отец Уолш нам всем сильно задолжал.
И Хёбу улыбнулся уголками губ. Улыбка его вышла очень таинственной.
========== Часть 10 ==========
Вскоре после заката дверь в их келью внезапно распахнулась, и Сакаки нервно произнёс:
— Здесь Цубоми Фудзико!
Судя по его голосу, раньше он уже встречался с вампирицей.
Хёбу потянулся и неохотно, — так показалось Хиномии, — поднялся с дощатого настила. Они застелили доски плащами, но всё равно лежать на них было одним мучением. Однако же, вставая, Хёбу умудрился выглядеть даже отдохнувшим. Обернувшись к Хиномии, он одёрнул свою куртку и насмешливо сказал:
— Не думал, что она окажется настолько пунктуальна. Догоняйте!
Маги, схитривший и проведший день в образе волка, просто поднялся с пола и встряхнулся. А потом, как был, длинноногим и высоким чёрным зверем, отправился за Хёбу следом. Наверняка чтобы подразнить доктора Сакаки, — подумал Хиномия, с трудом распрямляясь. Сон на жёстких досках привёл его тело не в лучшее состояние. Кажется, болела каждая косточка; в мышцах угнездилась, да так и не прошла тяжесть. Должно быть, сказывалась общая усталость от их похода. Сейчас, раздражённый на то, что его разбудили, Хиномия ничуть не возражал против выходки Маги: пусть дразнит и злит зверя Сакаки сколько угодно. Зачем было будить их всех от такого сладкого сна?! Кажется, он мог бы провести в постели с Хёбу целую вечность.
***
Должно быть, он ощутил себя сторонним наблюдателем именно потому, что не включился в беседу с самого начала. Теперь его появление встретили лишь прохладными взглядами и даже никак не прокомментировали, хотя Хиномия узнал смутно знакомых людей, которых Цубоми привела с собой. Оба были людьми. Судья Фидори когда-то рассматривал одно из дел, связанных с подозрением на нападение вампира, и Хиномия участвовал в нём в качестве эксперта и независимого представителя Церкви. Несмотря на то, что обвиняемый был убийцей и насильником, он всё-таки оказался человеком, а не вампиром, да и явную вину его доказать не удалось, так что Хиномия стал скорее его защитником, чем обвинителем, а судья, приглашая неопытного и начинающего послушника, кажется, рассчитывал на обратное. После он даже произнёс фразу, что сожалеет о том, что начинающим церковникам перестали видеться вампиры направо и налево. На что Хиномия, уже год как знакомый с Хёбу, промолчал. Узнав одного настоящего вампира, уже никогда не спутаешь его с выродком из людей. А лжесвидетельствовать даже в пользу торжества добра ему не позволила совесть.
Второй человек был…
«Старый друг» — обращался к нему Хёбу с неизменной улыбкой. Когда Хиномия вошёл, Хёбу всё ещё держал его в бережных объятиях, и выглядело это для Хиномии подозрительно тревожаще.
«Старый друг» Хёбу действительно был стар и почти что немощен, он даже передвигался при помощи трости с набалдашником из большого алого камня, — в их названиях Хиномия не разбирался. Его звали Карло Мальдини, и был он достаточно известным негоциантом.
— Итак, нас здесь по трое каждого вида, — сказал вдруг Сакаки, и Хиномия признал его правоту, несмотря на обиду за то, что его доктор всё же посчитал вампиром. Третьим человеком, судя по всему, была Момидзи. Зато себя доктор чистосердечно причислил к оборотням, что не могло не радовать Фудзиуру; мальчишка буквально просветлел лицом. — Чего ты надеешься добиться? Неужели божьего суда?
— Божий суд — всего лишь легенды. А я не верю в россказни, легенды и слухи. И хоть упоминание об этом суде не исключили из святого писания, а всего лишь видоизменили в угоду Церкви, это может означать, что он — такая же выдумка, как и всё остальное писание. — Хёбу пожал плечами и продолжил: — Дурак бы я был, если бы действительно уповал на провидение и волю высшего разума.
— Но она есть, эта воля, — возразил Карло Мальдини, и взгляд его, взгляд старика, который мечтательно и рассеянно глядит на молодого подростка, сделался вдруг острым и колючим. Слишком острым для обычного негоцианта.
— Ещё скажи, что встретились мы с тобой вновь по воле провидения, — кисло пробормотал Хёбу, и Мальдини раскрыл рот, чтобы ответить, но их спор перебила Цубоми:
— В настоящем божьем суде ведьмы тоже должны быть представлены равным количеством участников. Так что на волю высшего разума можете не рассчитывать, никто не придёт и не примет решение за вас. Его придётся принимать всем нам, а Фидори Цейс будет судьёй, который вынесет приговор.
Хиномия вновь посмотрел на судью Фидори, и тот кивнул ему. Можно было не сомневаться, решение он будет принимать по всей справедливости, более ярого её поборника Цубоми вряд ли могла бы сыскать. Ну хоть в этот раз Хиномии не придётся лжесвидетельствовать. Вина отца Уолша была налицо.
***
Книгохранилище под Ватиканом было больше и обширнее, чем Хиномия мог себе представить даже в самых смелых своих мечтах.
— Отсюда мы дойдём до покоев отца Уолша под землёй, — сказала Цубоми и в ответ на удивлённый взгляд Хиномии и Фудзиуры только довольно вздёрнула нос.
— Библиотека под городом — как ещё один город, — сказал Сакаки. — Я слышал об этом, а теперь смогу убедиться воочию.
— Здесь переходов и коридоров больше, чем улиц наверху, — добавил Хёбу. — И почти в каждую церковь есть свой выход. Ну, в путь. Если повезёт, застанем Уолша ещё не заснувшим.
— Любого встреченного нами человека нужно привлекать за собой, — сказал судья Фидори. — Только так мы добьёмся справедливого суда. Когда доберёмся до обвиняемого, я оглашу обвинение и далее мы будем действовать так, как заведено по протоколу обычного заседания.
— Хорошо, уважаемый. Будут вам зрители, — заверил его Маги, и его волосы хищно шевельнулись. Похоже, он до сих пор был против суда, предпочитая долгому разбирательству короткое и эффективное убийство, но — сдался желанию большинства. Теперь, чтобы отвести душу, он собирался устроить охоту на зрителей, которые требовались судье Фидори.
…Это было странно и очень подозрительно, но им на пути не встретилось ни одного человека. Ни когда они шли коридорами под землёй, минуя несколько залов с полками и лестницами к ним, ни когда поднялись в собор Сердца Божия перед Епископским особняком в центре Ватикана, ни когда пересекли площадь и прогулочный парк перед особняком.
— Здесь его покои, — кивнула Цубоми на вытянувшееся большим полукругом здание в пять этажей. Они стояли на широкой подъездной аллее перед главным входом, и до сих пор Хиномия не заметил ни души. Хотя в окнах Епископского особняка кое-где горел свет, да и в соборе Сердца Божия ещё не погасили свечи и лампады после вечерней службы. Цубоми тем временем продолжала: — На первом этаже для епископов устроены приёмные, на втором — рабочие кабинеты, на третьем у них столовые, четвёртый этаж для омовений, а на пятом располагаются спальни.
Хиномия с интересом посмотрел на здание. Во время выбора Папы оно способно было вместить в себя более ста епископов и чуть ли не пятьсот пресвитеров. И что, каждому предоставляется по пять комнат на этаже? Это же как долго им искать нужную дверь, за которой сейчас находится Алан Уолш?! До утра будут ходить!
— Я подскажу, куда нам надо идти. Мои люди должны были разузнать всё и оставить мне записку, — сказал старый друг Хёбу, Карло Мальдини.
Хёбу поглядел на него с улыбкой, чуть-чуть открывавшей зубы.
— Когда-то я думал, что твои люди придут за мной, Карло, — сказал он.
Тот пожал плечами и покрепче ухватился за трость. Её рукоять позволяла разгуляться подозрению, что в трости спрятан стальной клинок.
— Полно, Кёске. Нам нечего делить. Мы с тобой просто старые добрые знакомые. Мои люди никогда не появятся у твоего порога.
— Это подозрительно, — возвестил Маги, прерывая обмен любезностями. Хиномия почувствовал благодарность за это. Уж слишком тяготило его отсутствие людей и то, что все как будто не замечали, что им не встретилось ни души до дороге сюда. В вечернее время разве не должны после службы толпиться люди в соборе, ожидая своей очереди в исповедальни и читая молитвы перед алтарями? Разве не должны отцы и послушники прогуливаться по парку, обсуждая текущие дела и слухи? Да и в библиотеке разве не должны были монахи и писари ещё остаться в тех залах, мимо которых они проходили? Дописывать и дошивать, доклеивать книги, перед тем как идти на поздний ужин?
— Разумеется, это ловушка, Широ, — согласился с Маги Хёбу. — Но она такая явная, что мне даже смешно. Ну, пойдём? Карло, в расследовании твоих людей нет надобности, я и так чувствую, куда нам надо идти. Зов очень силён.
— Ты прав, — промолвила Цубоми. — Она зовёт и меня.
Хиномия прислушался как мог, ушами и мысленно — но ничегошеньки не услышал. Ну и какой он вампир после этого? С досадой он сжал кулаки и шагнул вместе со всеми к главному входу Епископского особняка. Створки тяжёлых и массивных дверей были приоткрыты. Как будто кто-то специально оставил для них проход.
— Здесь оборудованы подъёмники, они ведут сразу на верхние этажи, — сказал Карло Мальдини, указывая набалдашником своей трости на странного вида сооружение с платформой впереди. Справа и слева от них, от небольшой овальной прихожей, расходился арочный коридор с одноликими дверями. Вдоль стен коридоров кое-где были расставлены скамьи и даже установлены небольшие камины, сейчас чисто выметенные и неразожжённые.
— Я бы предпочёл подняться по лестнице, если можно, — пробормотал судья Фидори. Время от времени он косился на своих спутников, особенно неодобрение его вызывал Фудзиура, не постеснявшийся превратить свои глаза в волчьи и теперь посверкивающий ими в полутьме, и Маги, волосы которого вопреки всем физическим и божьим законам шевелились, как под порывом невидимого ветра, а ещё удлинялись и укорачивались прямо на глазах. Зато вампирша Цубоми не вызывала у него никаких тревог, хотя на его месте Хиномия опасался бы как раз полуодетой в неглиже и тонкий халатик прекрасной женщины. Ведь ясно же, что подвох именно в такой неприкрыто демонстрируемой красоте! Хищные болотные цветы точно так же показывают мошкам и мотылькам свои яркие лепестки, дурманят их сладким ароматом, а потом — ловят жертву на липкий нектар и поедают её целиком. Сглотнув и содрогнувшись, Хиномия мотнул головой и отодвинулся от Цубоми Фудзико подальше. Нет уж, подобной мошкой он не будет.
Лестницу они нашли шагах в ста от входа, широкую и винтовую. Отсутствие людей тяготило и становилось всё более зловещим. Что ждало их наверху?
Откуда Хиномия знал, что идти следует именно на верхний, пятый этаж, он не понял. Возможно, он всё-таки мог улавливать тот самый зов, о котором говорили Цубоми с Хёбу.
Когда они с остановками, сделанными из уважения к прихрамывающему Карло и полноватому судье, добрались до конца лестницы и очутились в коридоре более узком, но всё же почти неотличимом от коридора первого этажа, Хёбу повернул и повёл их вперёд.
— Нам осталось немного, — сказал он. Явная то была ловушка или не очень, но он в неё практически летел, как тот же мотылёк к болотному цветку. Взволновавшись этой надуманной аллегорией, Хиномия шагнул вперёд, оттеснив остальных, и в открытую ухватил Хёбу за локоть.
— Кёске, — сказал он, внимательно глядя ему в глаза, — будь осторожен.
Хёбу поглядел ему в лицо. Свет от газового фонаря, чей огонёк едва теплился, создавая тёплый полумрак в коридоре, отразился в его бирюзовых глазах. Хёбу опустил руку и ладонью прижал пальцы Хиномии.
— Я всегда осторожен, — ответил он. — Обещаю, что не сделаю ничего, что заставит тебя волноваться.
Его глаза блеснули, и Хиномия сглотнул, уже взволнованный пристальностью взгляда и тоном голоса, больше подходящим для признаний в спальне, чем разговору при чужих ушах. Сакаки тактично кашлянул, проходя мимо; их маленький отряд взялась вести Цубоми, раз уж Хёбу остановился, отвлечённый разговором.
Так и вышло, что в личные покои Алана Уолша Хиномия вошёл последним.
Он ждал. Сидя на папском троне в одежде правителя Церкви, он ждал, когда Хиномия переступит через порог. Когда его успели избрать Папой? Правая рука Алана Уолша была свободно опущена на колено, левая лежала на голове черноволосого ребёнка, девочки, что сидела подле него на маленькой низенькой скамеечке. Ребёнок смотрел на Хиномию, не отрывая взгляда, и в больших детских глазах отражалась вся его жизнь, вся неприкрытая правда; от этой девочки нельзя было скрыть ничего.
Хиномия перешагнул порог, дверь за ним захлопнулась сама по себе. Перешагнул — и девочка мигнула.
Он стоял на эшафоте. Толпа кругом казалась до странности молчаливой; лишь редкие перешёптывания достигали его ушей. На помосте, возведённом выше эшафота, возвышался сидящий Алан Уолш, на одежде его были папские регалии и королевская мантия за плечами, а в руках он держал скипетр. Алан Уолш был властителем всего сущего, мирского и духовного. Девочка стояла подле него, одетая в рубище, с глазами, опущенными в пол. Что-то не так было с её руками. Отчего-то все они были в синяках. Специальный глашатай принялся зачитывать обвинения Хиномии и его приговор. Виновен в своём происхождении и рождении, виновен в сношениях с вампиром и оборотнем, виновен в дружеских отношениях с оборотнем, виновен в сговоре против духовенства, виновен в неподчинении прямому приказу, виновен… Каждое «виновен» пригибало его к земле, словно ему на плечи повесили корзину и складывали туда тяжёлые камни, под конец он уже не мог стоять с этой корзиной за плечами, ему пришлось опуститься на колени, сгорбившись, будто старик. Перед ним оказалась плаха. Народ у эшафота, море полузабытых людей, что встречались ему во время странствий, теперь стояли и гудели растревоженными пчёлами, перешёптывались, указывая на него своим детям и родным: «Его глаза. Посмотрите на его глаза. Он лгал. Лжец. Прелюбодей, он спал сразу с двумя. Он нарушал заповеди. Нарушитель. Смерть грязному священнику».
Восходило солнце, и его свет неприятно резал Хиномии глаза и жёг кожу. Он хотел было прикрыть лицо рукой, но не мог этого сделать: руки были по-прежнему связаны. Зимнее солнце, стоявшее низко, выглядывало из-за горизонта и смотрело на него алым продолговатым зрачком. Хиномия смотрел на него в ответ, глаза его слезились, вампирский глаз почти уже ничего не видел, только яркий ярко-красный свет, что застилал всё вокруг. По коленям порыв ветра погнал позёмку, трепля изорванную ткань летней сутаны. Крупицы снега слетели и с плахи. Хиномию толкнули в спину, и он упал грудью и щекой на широкий срез дерева, измочаленный лезвием топора и заскорузлый от чужой потемневшей крови, — ноздри затрепетали, ощутив её запах, ничуть не привлекательный для него.
Хиномия поднял глаза вверх в последний раз и посмотрел на девочку, что Алан Уолш держал подле себя. Ребёнок выглядел несчастным. «Я сейчас умру, — подумал Хиномия. — Умру по-настоящему». Он слышал за спиной и вывернутыми из-за связанных рук плечами сопение и топот палача. Взмах топора, и всё будет кончено. Что-то внутри Хиномии противилось этому развитию событий. Он не мог вспомнить ни длительного судебного разбирательства над собою, ни пребывания в темнице, хотя что-то настойчиво твердило ему: это было. Он не помнил, как его схватили. Он был не один… Насмешливое замечание о божьем суде внезапно вспыхнуло в его памяти. Их было трижды по трое, звери, люди и немёртвые, а Цубоми сказала, что нужны были ещё и ведьмы…
Цубоми, кто это? Это та красивая тётенька со светящимися глазами, в прозрачной одежде? Хиномия вскинулся и подскочил в ужасе. Плаха, эшафот, зимнее утро, казнь — всё тут же исчезло!
Он стоял в небольшой комнате, приёмной с большим окном, распахнутым настежь. Возле него на стуле, больше всего похожем на трон, сидел Алан Уолш. Сидел ровно один в один как в его видении об эшафоте и казни, высоко подняв голову и задрав подбородок, словно и в самом деле вершил суд. Кружевная занавесь, потревоженная порывами ночного весеннего ветра, трепетала у его коленей. Рука Алана Уолша лежала у девочки на затылке, поглаживая тёмные волосы. Так хозяин мог бы поглаживать свою собаку. Руки девочки, выглядывающие из коротких рукавов, были все испещрены точками уколов и расцвечены жёлтыми и лиловыми синяками.
Цубоми Фудзико лежала у ног Уолша, корчась, как будто испытывала боль. Все они — и Хёбу, и даже Маги, силившийся сейчас сделаться волком, — испытывали страдание и боль. Алан Уолш смотрел на вампирицу Цубоми и, кажется, не видел ничего и никого кроме неё. Его губы зашевелились в молитве, а рука поднялась, готовая осенить распростёртое перед ним тело крестным знаменем. Глаза девочки наполнились слезами. Она, как неподвижная кукла, стояла возле Уолша и смотрела на происходящее, хотя, несомненно, именно она — да, она! — была причиной того, что происходит сейчас.
Хиномия ужаснулся.
В два шага он преодолел всё расстояние от входа до кресла и вырвал из под руки Уолша плачущего ребёнка. Ей плохо, — понял он. Ей страшно. Ей не хотелось быть здесь, с этим страшным человеком, в этом неприветливом месте.
— Югири! — выкрикнул Уолш, очнувшийся от своих мечтаний о чужой смерти и запоздало попытавшийся схватить девочку и удержать. Его пальцы ухватили пустоту. И всё завертелось.
Взрычал Маги, завершая превращение в крупного лесного волка, величиной чуть ли не с медведя; в природе таких гигантов не бывает. Раненой птицей закричала Момидзи. На звук её голоса подняла голову Цубоми — и тут же вскочила, словно разом сбросила с себя пелену волшебного морока. Хиномия увидел, как приходят в себя и остальные: Сакаки, лежащий поверх мальчишки Фудзиуры и обнимающий его своей человеческой рукой, а звериной лапой с короткими когтистыми пальцами, заросшими чёрным волосом, тянущийся к Уолшу, «старый друг» Карло Мальдини, наполовину обнаживший клинок из своей трости и припавший на одно колено, судья Фидори, с выражением ужаса на лице схватившийся за свои волосы. Не было только Хёбу.
Нет. Он был. Хиномия поднял глаза и увидел его, висящего прямо в воздухе, без какой бы то ни было опоры, вцепившись рукой с удлинившимися когтями в собственную шею. Хиномия крепче сжал девочку в объятиях и прошептал скорее для себя, а не для неё:
— Всё закончилось. Успокойся, всё закончилось.
Алан Уолш вскочил из кресла с возгласом:
— Она моя! Отдайте её мне! Это моя!
Так можно было бы кричать о кукле или вещи. Но девочка в объятии Хиномии явно была живым человеком.
— Ты пил от этого ребёнка, — прошипела Цубоми, толкая его обратно в кресло.
— Кто сделал эту девочку вампиром? — спросил Хёбу, отмирая от криков, шума, опуская руку и внезапно становясь собой, самоуверенным, властным и спокойным. Его лицо до этого было наполнено скорбью и одиночеством, и один его вид заставил сердце Хиномии болеть. Он несказанно обрадовался, когда Хёбу вновь стал прежним.
— Это всё ты делала? Зачем? — негромко спросил Хиномия у ребёнка, девочки по имени Югири.
— Я боялась, — прошептала малышка. У неё оказался чудесный голос. — Отец Уолш сказал, что нас хотят убить. Он объяснил, что я должна показывать. Мы так уже делали раньше. Но я не хотела убивать красивую тётю…
— Понятно, — Хиномия через силу улыбнулся, хоть Югири, прижатая к его плечу, и не могла видеть этой улыбки. Красивая тётя тем временем орала бешеной дьяволицей:
— Нельзя превращать детей в вампиров! Никогда нельзя!
— Ужас… Какой ужас… — пролепетал судья Фидори, пытаясь подняться на ноги, но всё падая на одно колено. Наконец Фудзиура попросту вздёрнул его на ноги, взяв за шиворот. Сакаки изучал свою превратившуюся руку; похоже, больше его ничего не волновало. Низкое, горловое и не прекращающееся рычание, исходящее из глотки Маги-волка, нервировало. Казалось, ещё секунда, и он бросится на человека, сжавшегося в кресле.
— Это не я, — лепетал человек, и его благообразная внешность, красота, набожная одухотворённость, которая до сего момента казалась Хиномии неотъемлемой его спутницей, приличествующей сану и выдававшая искреннюю чистоту помыслов и побуждений — схлынула безвозвратно, открыв лицо растревоженного безумца. — Не я её сделал! Она уже была такой! Год назад в особняке Гиллиама после упокоения его владельцев обнаружили трёх таких детей! Двое умерли, как только их вывели на свет, но эту девочку я спас!
— Спас, чтобы проводить над ней опыты и подпитываться её кровью, — прошипел Хёбу. — Хорошо же ты её спас. Да ты хуже нас, вампиров!
— Неправда! Я божий человек! Я имею право! У меня сан! Звание! И обязанности! Изыди, дьявольское отродье! — вскинув руку, Уолш быстро перекрестил воздух перед собой и с торжеством уставился Хёбу в лицо, ожидая какой-нибудь реакции на свои действия. Когда ничего не произошло, он схватился за ручки своего кресла и поглубже забился в него.
— Почему же божий человек потворствовал вампирам и отдавал им указания от своего имени? — возвысив вдруг голос, спросил Сакаки. Не справившись со своей рукой, он прикрыл её рукавом мантии и завёл за спину. Перед Аланом Уолшем предстал образцовый церковник в тёмной сутане и с крестом на груди. Взгляд его из-под изогнутых бровей полнился укором. Уолш, похоже, впечатлился этим видом, потому что внезапно начал заикаться, подбирая слова.
— Я… я… Это была в-вынужденная мера. Временная! — к сожалению, он быстро справился с собой и вновь изменил тон голоса на пафосный и крикливый. — Я знал, что впоследствии меня поймут! И не осудят. Я всё делал правильно!
Хиномия поднялся, не выпуская Югири из рук. Девочка обхватила его руками, а лицо спрятала на груди. Алан Уолш считал, что что-то делал правильно?! Хиномии захотелось зарычать подобно Маги.
— Вы не понимаете! Вы все одержимы их кровью! — выкрикнул Уолш.
— У нас тут возникло сомнение в том, что вы соответствуете своему званию, отец, — насмешливо проговорил Хёбу. Он наконец-то опустился вниз и встал на ноги. Висящий в воздухе, будто начавший и раздумавший возноситься ангел, он нервировал Хиномию больше, чем безумец Уолш, цепляющийся за своё кресло.
— Люди меня поймут! Вы не имеете право меня судить!
— Имеем и осудим, — с насмешкой в голосе выкрикнул Карло Мальдини и бесцеремонно вытолкнул вперёд судью, словно выложил на стол главный козырь в карточной игре.
Судья Фидори вынул откуда-то из кармана своей мантии судейский колпак, слегка помятый, и водрузил его себе на голову с взлохмаченными волосами.
Алан Уолш вскрикнул. Вскрикнул поражённо, разочаровано, горько.
— Это сговор! — заявил он, выбираясь из кресла и выпрямляясь во весь рост. Горделиво вскинул голову. — Я не дам вам одержать надо мною верх! — Он рассмеялся и шагнул к окну. — Вы ничего не сможете сделать мне! Ничего! — Его голос должен был бы прозвучать подобно грому, но вместо этого показался Хиномии задушенным и слабым.
Словно на прощание, прозрачный занавес, растревоженный ветром, в последний раз мазнул по коленям Алана Уолша. А потом человек в папских одеждах переступил низкий подоконник и — сделал шаг во тьму.
Цубоми посмотрела на то место, где только что стоял Уолш, с выражением недоверия на лице. Хёбу смолчал, и выглядел он при этом равнодушным и ничуть не удивлённым. А вот Маги… Когда Уолш выпрыгнул наружу, Маги наконец-то перестал рычать. Он замолчал, — на чёрной волчьей морде приподнялись брови, — и осторожно подошёл к окну, выглядывая наружу. Миг — и у подоконника, припав на одно колено, стоял уже Маги-человек.
— Мёртв, — сказал он. Обернулся ко всем, кто был в комнате, словно искал, не оспорит ли кто-то его слова.
— Он был сумасшедшим, — констатировал Сакаки. Его рука, кажется, тоже стала человеческой. Однако Сакаки по-прежнему крепко сжимал её, обернув рукавом сутаны.
Фудзиура тоже подошёл к окну, посмотрел вниз и с брезгливым возгласом отшатнулся.
— Оставим эти письма здесь, — сказал Хёбу, выкладывая из-за пазухи пакет с письмами Алана Уолша своим исполнителям.
— Когда люди узнают об этом, будет разбирательство, — предупредил Маги. — Обязательно проведут расследование. Опросят всех, кого посылали в экспедицию за… За вами, милорд.
— Ты плохо знаешь людей, Широ, — покачал головой Хёбу. — Они, — он ткнул пальцем в пол, — будут молчать.
— Похоже, он работал именно в этой комнате, — сказал Карло Мальдини, тем временем, пока они разговаривали, осматривающий покои бывшего падре Уолша. — А знаете, что это?
Проигнорировав письменный стол и сундучок — из-под приоткрытой крышки которого выглядывали кошели с золотом, — Мальдини указал на невысокий постамент, на котором стояли странного вида книги. Богато украшенные, но без надписей на обложке, широкие и большие. Взрослому человеку пришлось бы положить такую книгу на колени, чтобы раскрыть.
— В такие книги вносятся записи обо всех церковниках, что служат Церкви, — ответил Мальдини на свой же вопрос. — О простых и о тех, кто работает тайно под прикрытием. Среди моих людей уже давно сидит кто-то, принадлежащий к церковной братии, иначе откуда временами они узнают о моих делах? Несколько раз нам срывали важные сделки. Дайте мне забрать эти книги с собой. Я обязательно…
— Нет, мы оставим их здесь. — Хёбу, внезапно оказавшийся, как он это любил, у Мальдини за спиной, опустил ладонь на его руку, опирающуюся на набалдашник трости. — Неужели ты не понимаешь, чтоисчезновение книг вызовет ненужные подозрения.
— Но… — было видно, как Мальдини не хочется оставлять такую замечательную идею. Он даже с досадой обернулся к окну, словно жалел, что Алан Уолш покончил с собой слишком быстро. Его тело обнаружат раньше, чем он успеет прочесть все книги от корки до корки.
— С кротом в твоей семье я тебе и так помогу, — заверил его Хёбу. — Тем более что здесь они записаны под своими настоящими именами, а у тебя наверняка пользуются подложными.
— Не обязательно… — слабо возразил Мальдини, но всё же отступил, пожав плечами и признавая правоту Хёбу.
— Но кое-что всё-таки сделать можно, думаю, — пробормотал Хёбу, наоборот шагнув к книгам. — Энди, в каком году ты родился?
Хиномия чуть не выронил малышку Югири из рук. Он наклонился и осторожно опустил девочку на пол. Та встала на ноги, оправила юбочку и, будто кокетничая, сперва спряталась за его ногу, а потом оттуда посмотрела на Цубоми Фудзико своими большими красивыми глазами. Вампирша посмотрела на неё в ответ, и что-то в её взгляде неуловимо изменилось.
— Милорд, — тем временем подал голос Маги, — вы считаете, будет разумно изменять записи? Ведь есть люди, которые ещё помнят…
— Обстоятельства рождения? Ты удивишься, но их осталось всего двое, Ханзо и Гришем. Остальные скончались либо от старости, либо от несчастных случаев. Я здесь не при чём.
— Что вы там хотите исправить? — Хиномия не справился с собственным голосом, и тот дрогнул.
— Уберём из тебя вампира, только и всего, — Хёбу хитро сверкнул глазами. — И все вопросы о тебе исчезнут сами собой, вот увидишь. Никаких больше нападок, придирок и предвзятого отношения. Глядишь, и по карьерной лестнице поднимешься, не вечно же тебе в послушниках носиться и по деревням умертвий упокаивать…
Хиномия сглотнул. Хёбу предлагал заманчивый и изящный выход из ситуации. Отсутствие упоминаний о матери-вампирице существенно облегчило бы ему жизнь. И всё же что-то противилось, что-то восставало в Хиномии против этой лжи. Он тяжело вздохнул, тщетно пытаясь избавиться от давящей на него тяжести.
— Нет, — твёрдо сказал он наконец. — Не надо.
И ему сразу стало легко. Он расправил плечи.
Хёбу посмотрел на него с кислой миной на лице.
— Ты уверен, Энди? Второго шанса не будет. Когда тело Уолша обнаружат, до этих книг будет уже не добраться. Их заберут… куда-нибудь в хранилище, — он склонил голову к плечу, внимательно разглядывая Хиномию.
— Уверен. Не надо, — ответил он. Ужасающе неприятное ощущение, что он совершает глупость, посетило его, и Хиномия прикрыл глаза, стараясь с ним справиться. Грех не смыть с души, попросту затерев пару строк в книге регистров. И пусть сейчас в его окружении никто не считает его двойственную природу грехом, всё его детство ему твердили, что он грешен и должен молитвой и деяниями своими исправлять ошибку, совершённую его родителями. Дитя всегда берёт на себя грех родителей при рождении и…
Хёбу отнял руку от одной из книг и обернулся к нему.
— Эй, хватит этого, — произнёс он, осторожно дотрагиваясь до плеча Хиномии. — Что на тебя опять нашло?
— Ничего, — шепнул одними губами Хиномия. Он не хотел объясняться при таком скоплении народа. Пусть даже женская его часть и была увлечена малышкой Югири, а судья с негоциантом Мальдини наконец получили шанс ознакомиться с главными уликами обвинения, письмами Алана Уолша, что были выложены на стол на всеобщее обозрение и придавлены для надёжности мраморным пресс-папье в форме рыкающего льва. Заметив, как Хёбу переглядывается с Маги, Хиномия вздохнул. Похоже, от его любовников не скроется ни одно изменение его настроения.
— Всё потом, ладно? — попросил Хиномия отсрочки, стараясь улыбнуться. Беззаботной улыбки, разумеется, не вышло, особенно под внимательным взглядом Маги.
— Как скажешь, — согласился Хёбу, кивая ему. И он прошёл по кабинету, то и дело дотрагиваясь до какой-нибудь тетради или чернильницы, касаясь закрытых ящиков и стопок не отправленных писем. В какой-то момент Хиномии показалось, что трогает их Хёбу неспроста. Но он не успел поймать эту мысль и развить её, всё перебило воркование вампирицы Цубоми:
— И кстати, я знаю одну чудесную женщину! Она с радостью возьмёт тебя на воспитание! А мы будем часто тебя навещать. Хочешь?
— Ты такая красивая. Мы обязательно проследим, чтобы у тебя были красивые платья, — вторила ей Момидзи. — И тебя больше никто не заставит приказывать людям и заставлять их бояться. Больше — нет!
— По вечерам она будет устраивать балы и танцы, будет приглашать музыкантов, поэтов и сказочников!
Хёбу, который до этого так явно интересовался ребёнком, что якобы давал советы Алану Уолшу, теперь едва удостаивал малышку Югири взглядом.
— Ей нужно нормальное детство, — сказал вдруг Маги, и Хиномия вздрогнул, совершенно позабыв, что тот стоял рядом. — Милорд обязательно заберёт её к себе, но не сейчас, а через несколько лет. Сперва детство, а потом — воспитание.
Хиномия кивнул. Он не знал, что ответить. Наверное, девочке-вампиру действительно будет лучше с теми, кто не боится её проклятой крови и её необычных способностей.
— Знаешь, она — настоящая принцесса, — рассказывала Цубоми.
Хиномия огляделся по сторонам. Фудзиура с постным лицом выслушивал говорящего что-то Сакаки. И говорили они очень тихо, склонив головы друг к другу. Даже вампирский слух не мог разобрать ни слова.
— А не пора ли нам уходить? — спросил Хиномия, ни к кому конкретно не обращаясь. Все как по команде посмотрели на него. Да. Уходить было пора.
========== Эпилог ==========
Отец Хиномия отправился на свою очередную прогулку в горы. Как всегда на несколько дней, взяв с собой лишь краюху хлеба, ломоть сыра, да флягу с водой. И пусть о нём волновались послушники, и пусть потом взбирались они по узким тропам, выкрикивая его имя, ему было сложно не потворствовать себе, когда хотелось одиночества для размышлений и воспоминаний. Воспоминания приходили к нему всё чаще, и всё меньше в них было горечи и неприятностей. Память играла с ним странные вещи, и подчас то, что раньше доставляло ему горечь и боль, теперь таило в себе тихую тёплую радость.
Ранняя осень в этом году сделала воздух чистым и прохладным, а небо — бездонно-прозрачным. Отцу Хиномии хотелось лечь навзничь и следить взглядом за проплывающими над ним редкими облаками. Он пообещал себе, что обязательно так и сделает, когда доберётся до места, что наметил себе в качестве окончания пути.
Он прошёл мимо посёлка, разросшегося за время его пребывания в приходе до размеров крупного городка, мимо кладбища, особо отметив взглядом, как делал это всегда, могилу отца Гришема, и лёгкая улыбка скользнула по его губам, тоже как всегда. Только он и ещё несколько людей знали о том, что могила бывшего настоятеля прихода на самом деле была пуста. Её установили после особого требования вампирши Цубоми. Кто бы знал, что она окажется настолько щепетильной в деталях. «И чтобы он больше никогда не смел возвращаться к живым!» — кричала она, притопывая ногой, а отец Гришем, неожиданным образом помолодевший и улыбающийся, стоял рядом и посверкивал глазами то на Хиномию, то на Цубоми Фудзико и кивал головой в знак согласия. Хиномия так и не осмелился спросить у него, кто именно вручил ему этот сомнительный дар бессмертия, так яростно проклинаемый Церковью, кто из знакомых — или быть может незнакомых — вампиров поделился с ним своей кровью. Не спросил, а потом было уже поздно: отец Гришем больше не появлялся в их приходе.
Назначение на должность пришло из Ватикана на следующий год, и Хиномия оторопело читал его и перечитывал, не веря в подлинность документа, официального письма за подписью Папы. Тогда-то его и посетило подозрение, что Хёбу всё-таки каким-то образом умудрился изменить запись в книге регистров. Теперь Хиномия числился в ней как обычный человек и, следовательно, мог претендовать на освободившуюся должность. Так как на тот момент он являлся единственным послушником, приписанным к приходу, у назначающих не было ни малейших сомнений в том, кто будет наследовать отцу Гришему. Так Хиномия получил повышение, о котором и не мечтал. Наверное, он должен был бы сказать спасибо Кёске за такой неожиданный подарок, но осознание того, что вампир, как всегда, поступил по-своему, да ещё и наперекор его прямому отказу, не дало Хиномии воспринимать этот «дар судьбы» спокойно.
Он поднимался всё выше в горы и думал о былом.
О том, как закончилась история с Аланом Уолшем — расставанием.
Хёбу и Маги проводили его до самого прихода. Уже после Хиномия понял, что они были напряжены и всю дорогу ожидали нападения. Волновались о сохранности его жизни. Смешные. А после их не стало. Исчезли оба на следующий же день, не прощаясь и даже не предупреждая. Он ждал их, а после горевал как безумный — снова. Ещё его тяготило осознание того, что он не мог ни с кем обсудить происходящее. Теоретически церковники могли вступать в любовные отношения, но ожидалось, что те непременно закончатся браком. Разумеется, о тройственных союзах и речи идти не могло, а уж о вампирах и оборотнях и говорить не приходилось. Хиномия держал всё в себе, старательно скрывая и тоску, и обиду, и боль… И спустя месяц дал ей выход. Однажды он почувствовал, что больше не один. Это случилось в его собственной келье, поздним вечером, через час после захода солнца. Он внезапно почувствовал приближение их обоих: и Хёбу, и Маги. Они поднимались в горы, к нему, они возвращались, и на этот раз он ощущал их с болезненной ясностью. Он отправился им навстречу и встретил их на пустынной горной дороге в часе езды от прихода и деревушки. Он не дал Хёбу и рта раскрыть, резко размахнувшись и отвесив ему знатную оплеуху. Хёбу зарычал, взвиваясь в воздух, а Маги лишь взял под уздцы лошадей, и отошёл подальше к обочине дороги, не вмешиваясь, пока они двое выясняли отношения.
— Нам надо было окончить некие дела, — прошипел, а не сказал Хёбу, всё ещё злобно сверкая глазами. Он не ожидал подобного приёма и то и дело пытался принять обиженный вид, потирая щёку, куда прилетела пощёчина. Разумеется, никаких следов на коже не было. А Хиномия делал вид, что ничуть не удовлетворён полученной сатисфакцией и всё ещё хочет извинений.
— Я говорил, что лучше бы нам предупредить его, — промолвил Маги, и после его слов разборки вновь чуть не пошли на второй круг. Их остановило восходящее солнце, которое по-летнему рано вставало в это время года. Хёбу пришлось прятаться от его света в лачуге пастухов овец, и именно там и произошло их примирение. О том, как они мирились, Хиномия впоследствии вспоминал с неизменной улыбкой истинного удовольствия, и неважно сколько лет уже минуло с тех пор; чувства и ощущения того дня не угасали. Хёбу лежал на простом чисто выметенном полу хижины, и лучи света, кое-где пробивающиеся сквозь неровные доски стен, временами касались его, обжигая и раня. Ожоги заживали быстро, как по волшебству. Хёбу стонал то ли от боли, то ли от какого-то запредельного удовольствия, он метался в объятиях Хиномии, как в агонии, и всё шептал его имя, и звал Маги, и тянул к ним руки, которые то и дело краснели от солнечных ожогов… Тогда впервые Хиномия увидел, как Маги поцеловал Хёбу в губы. И шёпот их даже спустя столько лет по-прежнему волновал его кровь: «Милорд, простите…» — «Широ… Наконец-то…» Маги был влюблён в него так давно, что и сам не помнил, когда понял о своём чувстве. Но Хёбу в первую очередь всегда нужна была кровь, и Маги дарил её ему беспрепятственно каждый раз, когда Хёбу испытывал голод. Да, он сдерживался, чтобы не убить Маги порывом своих чувств, но теперь ведь они были втроём. А значит, всё было возможно. Даже испытать наивысшее блаженство с Маги в объятиях. Хиномия был с ними в тот день в пастушьей хижине и видел всё. Видел, как Хёбу сделался счастлив. Видел их поцелуй, слишком нежный и осторожный из-за клыков и боязни поранить нежную плоть, взгляд Маги с поволокой, но всё ещё недоверчивый.
Да, воспоминания о том были приятными. Но Хёбу не был бы самим собой, если бы сидел на месте. Он часто исчезал, срываясь по своим таинственным делам. Хиномии пришлось научиться доверять и себе, и ему в том, что рано или поздно Хёбу вернётся. Иногда их с Маги не было всего неделю, иногда — полгода. Однажды они прожили пару лет в доме на окраине приходской деревушки. Там же вместе с ними жила подросшая Югири. Девчушка, несмотря на то, что была вампирицей, удивительным образом росла, подобно другим обычным детям.
— Она не простой вампир, — как-то раз объяснил Хёбу. — Над ней работали. Я нашёл очень мало упоминаний о том, кто это сделал. Инквизиция и Церковь уничтожили всё. Но я думаю, она, как и ты, не утратила своего человеческого начала. Обычные немёртвые не растут и не стареют. Они годами остаются в том возрасте, в котором их сделали вампиром.
— И что же, она состарится и умрёт? — взволнованно спросил Хиномия, наблюдая, как Маги возил Югири на себе, превратившись в волка. Обычно он не позволял никому лишний раз касаться себя, пока был в облике зверя, но Югири позволялось многое.
— Нет, почему же. Скорей всего, перестанет расти, как только почувствует свою первую взрослую жажду.
Хёбу задумчиво замолчал, тоже наблюдая за игрой своей воспитанницы. Именно тогда он первый раз заговорил с Хиномией о будущем.
— В отличие от неё, ты подвержен влиянию возраста.
— Я родился почти человеком, так что это не удивительно, — пожал плечами Хиномия.
— Не хотел бы ты остановить это время? Подумай. Не нужно отвечать сейчас. И это не обязательно должен быть я. Не уверен, кстати, что у меня получится, я ещё никогда не делал подобного… — Хёбу замялся и прикрыл лицо рукой, — …почти никогда.
Хиномия улыбнулся и покачал головой.
— Не нужно. Я понял, о чём ты, но давай не будем.
Он попытался скрыть смятение, охватившее его. Хёбу говорил с ним о бессмертии. О проклятии, за которое Церковь до сих пор карала беспощадно. Он говорил о нём так, словно это могло стать даром.
И они оставили этот разговор на долгие годы, притворились, будто забыли его.
Однажды Хёбу привёл к нему Маги прямо на вечернюю мессу. В балахоне с глубоким капюшоном и в цепях под ним. Дело было весной. Хиномия еле-еле смог отслужить службу, ему ужасно хотелось поторопиться и заторопить прихожан. Хёбу никогда раньше не вмешивался в его «мирскую церковную жизнь» — так он называл деятельность Хиномии в приходе. На охоту, бывало, ходил. А если звал с собой и Маги, то Хиномии с его пистолетами и делать там было нечего: вампир в связке с оборотнем рвали в клочья любого гуля, любое умертвие. Охота была в понимании Хёбу весёлой игрой, детским развлечением. Но сейчас творилось что-то странное.
— У него гон, — произнёс Хёбу так, что Хиномия сразу сообразил, это что-то значимое для Маги, что-то серьёзное. — Случается у волков раз в несколько лет. Он говорил, что сейчас не хочет становиться волком до конца и пропадать на неделю в лесу, он хотел бы провести гон с нами. Я надеюсь, ты поймёшь?
Разговор проходил в исповедальне, куда Хёбу зашёл вместе с Маги, нахально встав со скамьи и заняв очередь первым, ещё когда не окончилось служение.
— Подождите меня в моей комнате, — принял решение Хиномия. — Я приду сразу, как только освобожусь здесь.
Маги не говорил ни слова, но Хиномия чувствовал его тяжёлое дыхание. Ему казалось, что запах зверя, леса и мха, и прелых листьев, и зелени — стал гуще. Он с трудом вёл себя уважительно и благопристойно, заканчивая службу, прощаясь со знакомыми и закрывая двери церквушки на ночь. С трудом старался не бежать по направлению к собственной келье. С трудом открыл дверь медленно, хотя хотелось распахнуть её и ворваться внутрь. Ожидание и нетерпение его окупились стократ, когда он понял, в каком состоянии всё это время находился Маги. Хёбу приковал его к каменной стене дома, попросту вбив в неё железный крюк. Цепи, держащие Маги на месте и удерживающие его от превращения в волка, были оправлены в серебро.
Той ночью и ещё несколькими последующими Хиномия в полной мере на своей шкуре прочувствовал, что значит для оборотня гон. Раньше он с удивлением вспоминал то время, когда Маги приходил к нему в палатку, пока он добирался до Хёбу. Теперь же он не удивлялся уже ничему. Ни необычайной возбудимости и чувствительности Маги, ни его попыткам то и дело обновить метку на плече, ни его кровожадному и жесткому поведению. Если Маги заходил слишком далеко, Хёбу его останавливал, сдерживал. А однажды не сдержался Хиномия. И Маги сперва рычал и рвался под ним, а после стелился и протяжно стонал, будто собственное тело подвело его, покорило, будто не Хиномия сделал его своим, а его собственный зверь прикусил ему холку и вошёл под кожу, втёк в жилы расплавленным оловом.
— Не волнуйтесь, никто ничего не слышал, — сказал Хёбу после, и Хиномия так и не узнал, что за чары он использовал в ту ночь, чтобы заглушить все звуки.
Маги не любил вспоминать и говорить о том времени. Хиномия тоже деликатно помалкивал. И если Хёбу доводил их общение до спонтанного и безудержного секса, что случалось слишком часто, о чём то и дело говорил Хиномии его здравый смысл, воспитанный в сдержанности и самоконтроле, то он никогда не старался оспорить главенство Маги и всегда уступал. Волку было нужно быть вожаком их стаи. Маги же просто нужно было любить их обоих. Хиномия не возражал.
Хёбу иногда это выводило из себя. Он подначивал, дразнил, шептал:
— Ты всегда такой безропотный… Тебе нравится подчиняться?
— Да, ведь с вами иначе не справишься, — отвечал ему Хиномия, насмешливо ухмыляясь. — Хочешь, я и тебе подчинюсь?
Хёбу мрачнел, тут же отвечая:
— У меня не получится.
— У тебя всё прекрасно получается, — уверял его Хиномия, дерзко подтверждая свои слова прикосновениями рук.
— Я выпью тебя полностью, — пугал Хёбу, жадно сверкая голодными глазами. Ему ужасно хотелось, это чувствовалось, даже если бы Хиномия не тонул в мареве вампирской жажды. Лицо Хёбу, вечно молодое, отражало все его чувства без утайки.
— Маги тебя остановит, если будет надо, — увещевал Хиномия, действительно согласный на всё, готовый ко всему…
Хорошо быть сильным и здоровым, способным вынести двоих любовников, которые хоть и сдерживаются, но часто оказываются слишком сильны для простых людей. Хиномия вспоминал о том, каким был сильным и выносливым в тот год, когда чуть не умер во время эпидемии, что охватила всю страну.
— Энди, ты умираешь, — шептали ему на ухо голоса, и ему чудился зов Хёбу, что не давал окончательно отрешиться от боли и уснуть, спрятаться от жара и ломоты в теле, укрыться от непрекращающегося страдания.
— Умираю, — пытался отвечать он согласно, но на самом деле у него даже не было сил на то, чтобы просто выговорить одно-единственное слово.
Он просто пытался облегчить чужие страдания. Многие церковники лечили больных, ухаживали — и Хиномия не был исключением. Если честно, спускаясь в долину, он надеялся, что окажется этой заразе не по зубам, ведь он был наполовину вампир. Он ошибался и теперь платил за свою ошибку страданиями. Помимо боли его мучали галлюцинации, ведь здесь, в долине, неоткуда было взяться Хёбу. Они как раз недавно расстались, и Хиномия знал, что на этот раз его и Маги не будет долго. Однако галлюцинации не проходили.
— Пей, — приказывали они, — и Хиномия открывал рот и пытался глотать, хотя понимал, что никакая вода не спасёт его. Его тело уже, должно быть, заперли в доме, заколотили окна и двери и подожгли бревенчатые стены снаружи. Так поступали с безнадёжно больными, и Хиномия знал, чувствовал, что тоже безнадёжен, ведь он уже горел, помирал, это была его агония и расплата за все грехи.
— Хочешь, я сделаю тебя своим? И ты никогда не умрёшь, — шептал фантом Хёбу, горящий и плавящийся от жара.
— Нет, — отвечал Хиномия, собрав последние силы, чтобы выговорить свой отказ. Если ему суждено умереть, то он умрёт. И никакие дары не спасут его от проклятия.
— Пей, — другой голос и прохладная кожа на губах, и такая свежая, густая жизнь на языке и в горле, пахнущая лесом, и силой, и жизнью…
Маги напоил его своей кровью, чтобы придать сил. Маги выхаживал его неделю. Хёбу же, изнывая от волнения и тревоги, то и дело подступался к нему с увещеваниями, просьбами, мольбами и даже один раз сорвался на крик, но Хиномия был непреклонен. Нет. Он не примет этот дар. В глубине души Хиномия хотел его. Но тем сильнее он отказывал себе в нём, упрямо отвергая своё желание раз за разом.
— Упрямый щенок, — пожаловался Хёбу, прикусывая его шею. Он больше не злился, смирившись.
— Теперь я выгляжу старше тебя, какой же я щенок, — ответил Хиномия, только-только пришедший в себя после болезни. Он ощущал себя слабым, как новорожденный, и бесплотным, будто дух. Даже Хёбу по-настоящему ещё не пил от него. Просто — кусался с досады.
— Сейчас ты вообще никак не выглядишь, — фыркнул Хёбу, пытаясь придать голосу брезгливость и пренебрежение. У него это не получалось.
— Хорошо, что мы вернулись, — сказал Маги, устало укладываясь на постель подле них. Как всегда в минуты его физической слабости зверь брал над ним верх. Волосы начинали клубиться змеями, сквозь лицо и руки то и дело проглядывали волчьи морда и лапы.
Хиномия впервые за долгое время засыпал подле них с ощущением, что он защищён. Выздоровление играло с ним странные вещи, обманчиво даря ему ощущение второго рождения и второго шанса, что был дан ему свыше.
Было ли так на самом деле, дарил ли ему кто-то этот шанс или нет, но Хиномия старался с пользой для других прожить свою жизнь. Простые люди замечали это, говорили о нём, приходили к нему с благодарностью. Ширился и рос приход возле его церкви. Людская молва наделяла отца Хиномию чуть ли не свойствами святого. Говорили, будто он несёт людям свет в эти тёмные времена. Люди приходили издалека, только чтобы послушать его проповедь. А ведь Хиномия не говорил ничего особенного. Тексты Писания, ещё проработанные отцом Гришемом, всегда были у Хиномии под рукой, и ими он пользовался в своих проповедях, лишь иногда добавляя что-то от себя.
— Вы говорите о любви так светло, отец, как будто и сами влюблены, — сказали ему однажды после службы в последний день года, и Хиномия, поборов смущение и оправив парадное облачение, ответил, что любит так, как любить должен каждый на земле. И если его чувства могут служить кому-то примером, то это станет для него счастьем.
Чуть позже Хёбу прошептал:
— Любишь, значит?
— Когда-то я тебе уже об этом говорил.
— И Маги тоже?
— Разве можно его не любить? — ответил Хиномия, зарываясь пальцами в мех волка на загривке. Спустя мгновение то были уже жёсткие волосы на затылке, чуть вьющиеся и спутанные. Маги смотрел на него молча, пожирая тёмными глазами.
Хиномия понял, в чём признался, и слова свои обратно забирать не хотел. Он не ожидал ответных признаний, ему было достаточно лишь…
Маги единым слитным движением опрокинул его навзничь, подмял под себя, сжал объятиями, своим телом, окружил дымкой из извивающихся чёрных змей, яростно целуя и кусая при этом. Хиномия почти сразу потерялся в его внезапной страсти и очнулся лишь под утро, опустошённым и засыпающим. Кажется, ему всё же дали ответ, — понял он.
***
— Снова идёте на прогулку, отец Хиномия? Доброго дня вам! — вырвали его из воспоминаний слова ранней случайно встреченной прохожей, миссис Моногати. Её пироги славились на всю округу, а мистер Моногати был отличным кровельщиком; в прошлом году он с сыновьями менял черепицу на общественных домах, находящихся в ведении прихода, и Хиномия нашёл, что работа была выполнена просто превосходно.
— Всё так, как вы говорите, миссис Моногати, — ответил он с улыбкой.
— Опять ваши потом искать вас будут, все горы обползают!
— Ну и пусть ищут. Молодым полезно часто гулять на свежем воздухе.
Они вместе посмеялись. Хиномия знал, что миссис Моногати, судача о нём с кумушками, часто сокрушалась о том, что такой отличный церковник как он пропадает в одиночестве без хозяйской женской руки. Ах, вот бы ему вдовушку порасторопнее, да побойчее, да порукастее в хозяйстве, вот бы отличная из них вышла пара. Как жаль, что сердце такого хорошего человека, как отец Хиномия, никто не занял.
Сердце его было занято, да ещё и с избытком, поэтому об услышанном разговоре Хиномия предпочёл Хёбу не рассказывать. Как знать, не закончились бы после этого все вдовы и молодицы в округе. С Хёбу сталось бы внушить им потребность срочно сняться с нажитого места и переехать за тридевять земель отсюда, выйти замуж за первого встречного или уйти в далёкий женский монастырь. Из жалости к ни в чём не повинным вдовам, отец Хиномия благоразумно помалкивал, старательно не замечая авансов особенно расторопных и бойких, явно воодушевлённых причитаниями сердобольных кумушек, пекущихся об устройстве его личной жизни.
— А знаете, отец Хиномия, что моя младшенькая недавно удумала? — сказала вдруг миссис Моногати.
— Что же? — Хиномия заметил неподдельное волнение на лице главной сплетницы всего его прихода. Что могло случиться…
— Сперва стояла и всё смотрела и смотрела на облетающее дерево, а потом вдруг и говорит: «Как ему не хочется умирать к зиме, мама!» Вот крест вам, отец Хиномия, именно так и сказала! Странная она у меня, уж простите, что я, мать, говорю такое о своей дочери, но мнится мне, что больна она серьёзно… Вчера заявила, что хочет тоже, как и вы, церковницей стать. Говорит: «Чувствую, судьба мне такая». Вы б поговорили с нею, отец Хиномия. Ну какая такая судьба, девице только-только шестнадцать годков исполнилось. Замуж ей надо, и вся судьба из головы вылетит, каким дурным ветром её туда надуло, уж не представляю…
Хиномия улыбнулся и понимающе покивал. Впрочем, поговорить он не пообещал, потому что мысли его уже занимало иное. Вместо этого он сказал:
— В двух неделях езды почтовой каретой в долине возле реки есть один город, в приходе которого служит мой давний знакомый. Его зовут Сакаки Сюдзи. Помимо прочего, он ещё и врач. Направьте свою дочь к нему, он обследует её на предмет болезней душевных и внутренних. Если боитесь отправлять её одну, пускай её проводит один из старших братьев. В сопроводительном письме не забудьте указать, что отправили девушку по моей просьбе. Отец Сакаки хороший человек, он скажет ей, как быть, направит и даст верный совет.
Он махнул рукой в ответ на посыпавшиеся от миссис Моногати благодарности и поспешил вверх по тропе. Хиномии показалось, что теперь, задержавшись всего на пару минут, он отчаянно опаздывает. Несмотря на то, что опаздывать ему было некуда, он постарался идти быстрее, нагоняя упущенное и потерянное время.
Потерянное время. Пройдя с десяток шагов, он горько улыбнулся сам себе, и этой его улыбки никто не видел. Настоящее потерянное время ему уже никогда не вернуть.
Уняв внезапно заколотившееся сердце, Хиномия отправился дальше, стараясь уже не спешить зазря. Все рано или поздно уходят умирать. И деревья, и хорошие церковники. А времени — нет, его не воротишь.
И ему подумалось: а как оно должно случиться? Вот он ляжет на землю и будет смотреть на проплывающие мимо облака. И вот внезапно ему покажется, что облака, такие далёкие ещё мгновение назад, внезапно стали ближе и крупнее. И это будет означать, что он наконец-то вознёсся на Небеса?.. Смешно. Кто ему, вечному грешнику, даст там пристанище. Скорее уж, он сверзнется в ад, чем попадёт на небо.
— Далеко собрался? — раздался голос позади. И Хиномия, который дошёл уже почти до своего излюбленного места, удобной коряги под вековым дубом на маленькой прогалине, обернулся.
Хёбу. Его Хёбу Кёске стоял позади на извилистой горной тропинке. Каким-то непостижимым образом уже наступил вечер.
— Нет, недалеко, — Хиномия улыбнулся. — Я ведь уже пришёл.
— Энди, Энди… Ну что же мне с тобой делать… — Хёбу вздохнул и приблизился. Худой подросток с непослушной копной светлых, выбеленных до седины волос, которые беспрестанно трепал горный ветер. Миг — и вот он уже встал возле Хиномии, заглядывая ему в лицо. Против обыкновения, Хиномия не ощутил от него ни жажды, ни плотского голода. Только… тоску.
— Всё, что захочешь, — всё так же улыбаясь, ответил Хиномия. Он взял Хёбу за руку, и их пальцы переплелись. Пожатие прохладной руки показалось ему очень сильным.
— Тебя ведь уже ищут, — сказал Хёбу и спросил, заглядывая куда-то Хиномии за спину. — Я верно говорю?
Из-за спины, поднявшись от корней дуба, вышел огромный волк, он был чёрен, лишь вдоль хребта кое-где топорщились редкие седые волоски.
— Верно, милорд, — глухо ответил Маги, перекинувшись в человека. Седина в этом обличье была почти не видна. Как-то раз Маги признался, что «соль» на шкуре вожака — всего лишь признак первой зрелости. Похоже, он стеснялся своего небольшого возраста, потому что говорил об этом крайне неохотно. — Послушники бегают по полям, как стая потерявшихся щенят. Кричат и зовут. Ночью никто не осмелится подняться сюда, в горы. У нас есть время.
— Время? — спросил Хиномия, — для чего?
Пожатие руки Хёбу сделалось стальным.
— Друг мой, — сказал он ласково, — однажды я уже предлагал тебе дар, но ты отказался от него. У тебя было на то право, и я не стал настаивать. Но сейчас другого выбора больше нет. Ты умираешь.
Сердце словно ждало именно этого момента, чтобы заныть от боли; его словно стиснули железным кулаком, и только поэтому Хиномия промолчал. Хёбу был прав. Но ведь… он жил так мало. Как быстро всё закончится. Он думал, что у него есть ещё лет двадцать, а, может быть, и тридцать, но, значит, нет. Времени больше не осталось.
Он верил Хёбу, подвергать сомнению его слова даже и в голову не приходило. В конце концов, кому как не существу, чья жизнь зависит от чужой смерти, чувствовать подобные вещи.
— Хорошо… — пробормотал Хиномия, когда сердце отпустило. — Значит, я должен закончить дела и…
Хёбу покачал головой, прерывая его.
— Ты не понял, Энди. Ты умрёшь сегодня. Сейчас.
Хиномия сглотнул. Кажется, это давно забытое чувство, опасно кольнувшее его, было страхом.
— Да, я тоже боюсь, знаешь, — продолжил Хёбу, укладывая руку ему на плечи и разворачивая боком. Похоже, он отлично чувствовал его эмоции, читал каждое ощущение — конечно, теперь, спустя столько лет, когда он кормился его кровью… — Я не говорил тебе, опасался, что тебе это не понравится. Помнишь, как ты нашёл меня в пещере на юге?
— Помню, — шепнул Хиномия, почти не шевеля губами. Он не мог говорить в полный голос, страх как будто выбрал из него все силы.
— Ты потерял сознание, когда я выпил от тебя слишком много. Я был очень голоден. — Внезапная жажда, которую Хёбу виртуозно сдерживал в себе до сего момента, внезапно нахлынула на него, накрывая с головой, будто морская волна. Хиномия схватился за то, что было под рукой… за куртку Хёбу, за его плечо. Тот не отстранился, а наоборот, придвинулся, сближая их объятия. И прошептал, жаром дыхания опаляя его горло и кожу над венами:
— Я испугался, что выпил тебя до конца. Что убил тебя. И тогда я попытался обратить тебя. Сделать себе подобным.
Он с силой разогнул пальцы Хиномии, и только тогда он понял, что, оказывается, изо всех сил сжимал чёрную ткань.
— У меня ничего не вышло. Ты очнулся человеком.
Хиномия, тяжело дыша от ощущения жажды крови, и силы откровения, и страха, что накатывал на него и исчезал, почти ничего не понимал. Не хотел понимать. Он ведь…
— Я не хочу. Мы ведь говорили… Я отвергаю…
— Нет! Послушай же, не ты отвергаешь бессмертие и нежизнь, а Церковь, — заспорил с ним Хёбу. Как будто ещё не отказался от идеи его уговорить.
— Ты хочешь… сделать меня п… пр…
— Проклясть тебя, да. И на этот раз прошу, чтобы ты принял мой дар. Потому что другого шанса у тебя уже не будет, Энди. Сегодняшняя ночь последняя.
Рука, которой он цеплялся за куртку Хёбу, внезапно занемела, а сердце прошила острая пульсирующая игла боли. Игла потянула за собой нить, а нить — саван, серый саван, что пеленой всколыхнулся у него перед глазами.
— Милорд! — глухо и в отдалении прозвучал голос Маги.
— Знаю! — ответил ему Хёбу. Так же глухо и так же далеко. В ушах загудело и запульсировало. Хиномия зажмурился, поморгал, но света перед глазами от этого не прибавилось. Чьи-то пальцы схватили его за шею, запрокидывая голову. Он раскрыл рот и тяжело задышал. Сердце болело, а вместе с ним и рука. Внезапно Хиномии стало просто по-человечески плохо, и мысли о Церкви вылетели из его головы. Хёбу, почему он его держится, почему не оставит? Когда так больно, почему он делит с ним эту боль? Почему не освободится и не даст ему… уйти?
Любовь, — внезапно пришла мысль. Хёбу любит его. Поэтому он хочет удержать его, не отпускает. Как эгоистично. Какое жестокое и эгоистичное чувство, эта любовь…
Хиномия не ощутил ни прикосновений рук, что расстегнули на нём ворот сутаны, ни клыков, наконец пронзивших его кожу. Он понимал лишь, что проходят последние мгновения его земной жизни, и что станет дальше с ним… Хиномия вдруг вспомнил. Осознал свою давнюю мечту о том, чтобы умереть от рук Хёбу и Маги. Они были ближе всех к нему, и поэтому было так естественно, что они провожали его сейчас в последний путь. Господи, да почему же он сопротивлялся и отказывался раньше? — думал он, а голова его быстро мутнела от слабости, — господи, наконец-то, да, да, да… Сердце его затрепетало, забилось неритмично и бешено. В последний раз.
Пальцы разомкнули его сжатые челюсти, к губам прижалась тёплая плоть. Чужие губы. Хёбу пытался напоить его своей кровью, прокусив себе язык. Хиномия чудовищно тяжело сглотнул, в горле будто комок стоял. Бьющееся в агонии сердце мешало глотать, мешало дышать. Губы надавили, раскрывая его собственные, язык проник глубже. Хиномия вздрогнул, по-новому ощущая вкус крови, знакомый и одновременно неизвестный. Привычная и густая жидкость внезапно раскрылась перед ним новыми красками, новыми вкусами, и у них не было названия на простом человеческом языке. Хиномия ощутил и сладость, и тепло от этой крови, и вздымающуюся ввысь эйфорию, и тёплый призрак солнца в глубине — он не знал, как ещё назвать эти ощущения. Рука больше не болела. Он притянул Хёбу к себе, впечатал его лицо в своё, сомкнул зубы на нежных и податливых губах. Хёбу вздрогнул, застонал, но не отодвинулся, позволяя и дальше пить от себя, насыщаться, утолять…
Хиномия закрыл глаза, погружаясь в его чувства, главным из которых было ликование и — досада. Досада на собственную торопливость, на неудобства, на простую землю и камень под ногами, облетевшую листву с дерева, шелестевшую повсюду. На какое-то мгновение шелест перекрыл собой всё, даже мысли.
Когда Хиномия открыл глаза, перед ними стояли ярко светящиеся звёзды, мириады и мириады алмазов и бриллиантов, густо усыпавшие чёрное бархатное небо. Небо казалось пушистой шкурой таинственного зверя, что во весь опор несётся в безбрежную пустоту.
— Кажется, получилось.
— Всё так скомкано, никакой торжественности. Ему нечего будет запомнить. А ведь это первая ночь его новой жизни…
— Милорд, у вас получись, это главное.
— Вечно этот противный Хиномия умудряется всё испортить!
Он ухмыльнулся, услышав сварливое ворчание в голосе Хёбу. Кажется, они его рассматривали; он чувствовал призраки чужих взглядов, бродящие по его коже. Он поднял руку и коснулся губ, провёл пальцами по клыкам. С удивлением провёл по ним снова.
— И не надейся, — буркнул Хёбу, — сразу они острыми не станут. Должны вырасти новые.
Сердце больше не болело. И Хёбу… Из его взгляда наконец-то пропала напряжённая тревожность, к которой Хиномия уже притерпелся за последние несколько месяцев. Оказывается, Хёбу знал, что ему оставались считанные недели — и молчал. До сегодняшнего момента, дотянув до последнего, он ждал, уважая его желание жить человеком, покуда это ещё было возможно. Когда же за ним пришла смерть… Хёбу Кёске обманул её, забрав его первым.
— Не могу винить тебя, — произнёс Хиномия и прислушался с удивлением. Собственный голос слышался ему глубже, громче, и был сильнее.
— Ещё бы ты посмел, — заносчиво и с вызовом парировал Хёбу. Он шагнул вперёд и встал над ним, до сих пор лежащим на земле.
— Я понимаю, почему ты это сделал и…
— Ещё бы ты не понимал! — прервал его Хёбу, и Хиномия понял: слова. Хёбу не хочет, чтобы он говорил вслух. Возможно потому, что его это стесняет?
— Я тоже очень сильно люблю вас обоих, — сказал он нарочно громко, и, кажется, впервые увидел, как Хёбу Кёске краснеет от смущения.
***
— Знаешь, говорят, этот человек поймал молнию! Собирайся, поедем посмотрим, что это за молния такая. Мне интересно. Маги уже собрал чемоданы и заказал билеты!
— Пришло письмо от Фудзиуры, только что доставили. Эти двое собираются в Океанию. Два психа, что они там забыли?! Ну ладно, зафрахтуем судно через полгода и сплаваем посмотреть, как они там устроятся.
— Здесь пишут, что создана машина, которая считает быстрее человека. Ну-ну. Подождём и посмотрим, к чему это приведёт. Маги, ты спрашивал, продают ли они акции? Да, продают. Какая-то смешная цена, право слово. Купим десяток.
— Энди, ночные карнавалы и контактные линзы созданы специально для вампиров. Собирайся, поехали в Мексику, там скоро День мёртвых. Да, это наше время! Ну что ты смотришь? Хватит вздыхать. Маги, что с билетами на ночной рейс?
— А теперь надо сюда нажать? И фотография загрузится? Да, Фудзико и девочки выглядят замечательно, не постарели ни на год. Ну что ты опять смеёшься? Я самый старый из вас, имею право на стариковские причуды… Стой, Энди, я ещё не сохранил… Стой, безумный, ну же…
Последние комментарии
19 часов 32 минут назад
1 день 36 минут назад
1 день 8 часов назад
1 день 10 часов назад
1 день 11 часов назад
2 дней 22 часов назад