Подъем [Евгения Стасина] (fb2) читать онлайн

Подъем Евгения Стасина

Весна в этом году выдалась на редкость теплой. Нет необходимости кутаться в огромные шали, спасаясь от не щадящего мартовского ветра, и отказывать себе в удовольствие пощеголять по оживающим улицам в любимых сапожках, опасаясь увязнуть в грязи коричневой замшей дорогой обуви. Даже птицы в этом году поют иначе. Словно сама природа решила вдоволь надо мной посмеяться, идя вразрез с моим душевным состоянием. Внутри, за показной улыбкой и блеском серых глаз, бушует буря смятения и полнейшего непонимания, как я умудрилась настолько запутать свою жизнь.

Останавливаясь перед окном, я придирчиво вглядываюсь в свое отражение, проверяю не выбились ли непослушные пряди из высокого хвоста, задерживаю свои пальцы на раскрасневшихся щеках, и несколько раз жмурюсь, пытаясь отогнать мысли о разговоре, который стоит в моей памяти, мелькая разнообразными картинками перед взором. Я захожу в дом крадучись, словно не имею никакого права осквернять это жилище своими мрачными думами, как-то воровато оглядываюсь по сторонам, отмечая, что Сергей уже вернулся из своей затяжной поездки и водрузил куртку на резную вешалку из белого дерева. Вокруг ни звука. Семен, как всегда, пропадает на тренировке, а Софья осваивает цвета в квартире моей свекрови, наверняка выслушивая от нее, как же ей не повезло с матерью. Я так и вижу, как Светлана Викторовна склоняет свою голову набок, недовольно цокает языком и выдает нечто, вроде: «Бедное дитя! Не волосы, а воронье гнездо! Вся в мать!». Для нее я всегда не так причесана, не так одета, не то говорю… Или устраивает ее на своих коленях, прижимая маленькую головку к груди, и, начиная поглаживать детские плечи, громко вздыхает. О чем она думает в этот момент? О том, что, как бы она ни любила свою внучку, смирится с тем, что единственный сын, достигший высот в строительном бизнесе, держащий в страхе своих конкурентов и твердо знающий, чего хочет, вопреки здравому смыслу предпочел связать свою жизнь с обыкновенной торговкой. Именно так она меня называет. И не спасает ни то, что я владею небольшим магазином, пользующимся популярностью, ни то, что по образованию я инженер-конструктор… Для нее я навеки — рыночная баба, коей она считает меня с той минуты, как впервые увидела за прилавком.

Огромное зеркало, перед которым я так часто задерживаюсь перед выходом, сегодня являет мне жуткую картину: губы поджаты, в глазах стоит страх, а руки потряхивает. Замерев перед дверью в гостиную, где я, наверняка, застану супруга, я сжимаю ладони в кулак, набираю побольше воздуха в лёгкие и, наконец, касаюсь рифлёной ручки, вздрагивая от скрипа дверных петель. Титов сидит в кресле, играя с бокалом, наполненным янтарной жидкостью, а по нездоровому блеску его глаз, отчего-то сейчас кажущихся черными, я явственно понимаю, что он уже изрядно принял на грудь. Сколько мы не говорили? Неделю? А у меня такое чувство, что в последний раз я видела его очень давно, в какой-то параллельной реальности…

— Пришла, — зло пронзая меня своим взглядом, то ли спрашивает, то ли констатирует факт моего присутствия. В голове звенит тревожный звоночек, но я не произношу ни слова, останавливаясь в центре комнаты. Что мне ему сказать? — Как отдохнула?

Я слежу за тем, как он отставляет бокал на журнальный столик, не выпуская меня из виду, неторопливо встает, засовывая руки в карманы брюк, и как хищник, медленно, с осознанием собственного могущества и превосходства, подходит ко мне, останавливаясь лишь в паре сантиметров.

— Ну и как? Он все так же хорош, как и прежде? — холодная сталь его голоса, заставляет меня вздрогнуть от осознания, что ему прекрасно известно, с кем я сегодня встречалась. Я цепляюсь взглядом за пульсирующую венку на его шее, скольжу своим взором по напряженной линии скул, так и не находя в себе сил заглянуть в глаза. Передо мной тот же Сергей, каким я впервые его увидела: жесткий, уверенный в своей правоте и не признающий никаких компромиссов…

— Не говори ерунды, — единственное, что приходит мне в голову.

Прекрасно зная, что ни к чему хорошему наш разговор не приведет, я разворачиваюсь, чтобы покинуть комнату, но грубые пальцы, сомкнувшиеся на моем предплечье, не позволяют мне удалиться, с силой возвращая обратно.

— Что? Даже не поцелуешь? — злая усмешка искажает его лицо, после чего губы жадно впиваются в мои. Он хочет меня наказать, хочет заставить страдать от этой близости, и мне ничего не остается, кроме, как подчиниться и обмякнуть в его руках, словно я тряпичная кукла. Наверно, проходит минута, прежде, чем он отталкивает мое тело на стоящий позади диван, и, тяжело дыша, возвращается к оставленному на столе стакану.

— Сереж, — знаю, что мой голос больше похож на писк, но никак не могу унять разрастающееся в животе предчувствие неминуемой бури.

— Лучше заткнись, — вновь наполняя бокал, командует он не оборачиваясь.

Сцепив свои пальцы в замок, я рассматриваю замысловатый узор диванной обивки и, больше не предпринимая попытки заговорить, начинаю считать в уме утекающие секунды.

— Чего тебе не хватает? — так и не развернувшись в мою сторону, спрашивает уже тише, взяв себя в руки за прошедшие десять минут молчания.

— Что? — удивляюсь нелепости его вопроса.

— Я спрашиваю, чего тебе не хватает?

— Не понимаю…

— Не понимаешь? — стремительно преодолев разделяющие нас метры, нависает надо мной и опускает свои ладони по обе стороны от моих бедер. — Денег? Внимания? Заботы? Скажи! Я всю голову сломал, пытаясь понять, чего еще ты от меня ждешь! Четыре года! Четыре года, я как какой-то юнец потакаю твоим капризам, исполняю твои желания. Ничего не прося взамен. Нет любви?! К черту, я готов мириться и с этим! Не хочешь светиться в прессе? Пожалуйста! Мне не привыкать эпатировать публику и плевать, что обо мне думают люди, когда я раз за разом прихожу один на эти чертовы светские сборища! Может, луну тебе с неба достать, чтобы ты перестала вспоминать своего бывшего?

Я, кажется, не дышу, слушая его тираду. Когда я вдруг стала такой холодной, что словно со стороны наблюдаю за драмой, где взрослый солидный мужчина, не знающий пощады для своих конкурентов, словно примеряет на себя образ Маши Медведевой, когда-то также недоумевавшей, чем заслужила пренебрежение со стороны собственного мужа?

— Хочешь к нему? — вновь хватая меня за рукав, поднимает мое тело с дивана. — Отвечай?

— Сережа! — больше не в силах сдерживать слезы, чувствую, как соленые дорожки стремительно стекают по моим щекам, пропадая где-то под воротом блузки. — Перестань!

— К черту! Давай, катись к нему, пока тебя не опередила очередная предприимчивая художница! Давай! — не обращая внимания на слабые попытки оказать сопротивление, тащит меня по коридору. — Давай! А я уже сыт по горло! Живи, как знаешь! Видимо, ты получаешь больное удовольствие, позволяя ему вытирать об себя ноги! Только не думай, что я стану ждать, пока он вдоволь наестся семейной жизни!

Вот так я оказываюсь за бортом. Стою и глупо пялюсь в одну точку, пока мое сердце бешено бьется в груди.

— Боже, — стирая влагу со своего лица, начинаю мотать головой, словно это поможет как можно быстрее осмыслить случившееся. Из-за двери раздается грохот, наверняка он крушит все, что попадается под руку. Даю голову на отсечения, что в эту самую секунду он вдребезги разбивает напольную вазу. К черту, она никогда мне не нравилась… Я устраиваюсь на ступенях и благодарю небеса за безветренный день, прячу лицо в ладонях, лежащие на коленях. И сижу. Сижу долго. Настолько долго, что успеваю отметить медленный переход солнечного полдня в приглушенные тона мартовского вечера.

— Семен переночует у моей мамы, — заставив меня вздрогнуть от столь внезапного появления, сообщает мне муж, устраиваясь рядом на выбеленных досках.

— Хорошо.

— Да, уж… — и вновь замолкает, погружаясь в свои размышления. Я бы многое отдала, чтобы суметь заглянуть в его мысли, понять, что он чувствует, помимо раздражения оттого, что я не стала к нему прислушиваться и все-таки встретилась с бывшим мужем. Чтобы, наконец, разобраться, к чему мы стремимся и одной ли дорогой следуем к своей цели, обходя стороной разговоры о чувствах. Разве, что только его ревность, которую он так и не научился скрывать в силу своего темперамента, мы обсуждали тысячи раз, громко, бурно, эмоционально. Не так, как когда-то с Андреем, а до изнеможения, до хрипоты в горле. Этого у него не отнять: Сергей обладает уникальной способностью вызывать во мне огромный спектр эмоций, о существовании которых я никогда не догадывалась.

— Устал я, Марусь. Пора нам с тобой закруглятся, — прикуривая сигарету, тихо сообщает Титов. — Не могу больше. Эти полгода вытянули из меня все соки.

— Сереж, — касаясь его прохладной ладонью, устраиваю щеку на обтянутом курткой плече, на пару секунд прикрывая глаза от запаха его свежего парфюма. — Я с ним не спала…

— Я знаю, — удивляет своей уверенностью, хотя несколько часов назад подозревал меня в чем-то подобном. — Только это мало что меняет. Я никогда не сомневался в твоей верности. Я знаю, что тут, — касаясь указательным пальцем моего лба, заглядывает в глаза, — есть я. Ты обо мне помнишь, думаешь, анализируешь мои поступки. Но мне этого мало. Мало одной благодарности, мало лишь уважения, привязанности… Как ты там говорила? Я твоя награда? Бред это все. Я скорее твое наказание, потому что, видит Бог, я из последних сил держусь, чтобы не прибить твоего Андрея к чертям собачьим. И я бы, пожалуй, сумел. Даже рука бы не дрогнула. Но я знаю, что ты никогда меня не простишь, если я трону его хоть пальцем. Когда-нибудь я задушу тебя своей ревностью.

— Он отец моего сына…

— Он человек, которого ты любила. И что-то подсказывает мне, что ты до сих пор не смогла его отпустить.

— Неправда!

— Разве? Во что превратился наш брак с момента его появления? Пора бы тебе разобраться в себе, потому что мне потребовалось куда меньше времени, чтобы понять, чего я от тебя хочу.

— И чего же?

Сережа, усмехается, задерживаясь взглядом на верхушках деревьев, высаженных вдоль забора, после чего переводит свой взгляд на меня.

— Думаешь, сейчас самое время говорить тебе о любви? — я сижу, стараясь не шевелиться, боясь спугнуть рожденную в нем решимость расставить все точки над i. — Ты и сама все знаешь, я привык доказывать действиями, а не кричать на каждом углу, какая умопомрачительная женщина мне досталась. В отличие от тебя… Такие, как ты о подобном молчать не умеют. А ты так ни разу мне и не сказала…

— Я…

— Что, к слову не пришлось? — улыбается, откидывая в сторону окурок. — Я пошел спать.

Он встает и преодолевает несколько ступеней, чтобы у самой двери кинуть мне напоследок:

— Дом не закрываю… Так что, выбор за тобой.

Стрелки моих наручных часов сошлись на половине седьмого вечера, и я неторопливо направляюсь в сторону гаража, потратив лишь пару секунд на решение, которое было для меня очевидным. Я не знаю, следил ли он за тем, как мой автомобиль выезжал с участка, или сразу направился в нашу спальню, так и не заглянув в холодильник, где его ждал любимый вишневый пирог. Я знаю наверняка лишь одно: сегодня между нами что-то измениться… И одному Богу известно, к чему приведут грядущие перемены.

Семь с половиной лет назад.

Несмотря на то что развод между мной и Андреем был вполне ожидаем и закономерен, если учесть, что ему напрочь снесло голову внезапно вспыхнувшим чувством к подающей надежды художнице, я так и не нахожу в себе сил перестать впиваться взглядом в потолок своей спальни. Теперь она уже только моя… не наша… Отныне — это моя кровать, и она настолько холодная и огромная для моего хрупкого тела, что я сворачиваюсь в клубок, обхватывая колени, всякий раз, когда на город опускается вечер. Хотя… Кому я вру? Я лежу постоянно: с утра, когда сын увлеченно играет в свои машинки на полу перед моей постелью, днем, когда он, съев приготовленный мной обед, устраивается рядом с планшетом, вечером, когда Сема вновь возвращается к машинкам… От этого еще больнее. Тяжело признавать, что я вдруг опустила руки и как последняя рохля свалилась под тяжестью выпавших на мою долю неурядиц. Если говорить откровенно, то до той минуты, когда Дмитрий Арсеньевич протянул мне свидетельство о расторжении брака, приближающийся раскол нашей семьи казался немного мифическим, подогреваемый запрятанной на самое дно души надеждой, что Андрей все же вернется. Можно было представить, что муж просто слишком увлекся бумагами, сведя наши встречи к минимуму… Словно это лишь сон, и стоит мне распахнуть глаза, как первое, что я увижу — его широкую спину, скрытую тонким верблюжьим одеялом… А вмиг, когда в мои пальцы попала эта злосчастная бумага, разделяющая жизнь на «до» и «после», мои иллюзии с шумом разбились о суровую реальность, в которой любимый мужчина в мгновение ока перестал быть любящим…

Прошло две недели с тех пор, как я официально стала свободной женщиной, которая никогда и не мечтала об этой чертовой оторванности от родного и необходимого мужчины. За эти неимоверно длинные четырнадцать дней, я постоянно балансирую на тонкой грани, между непрекращающимися потоками слез и, неизвестно откуда берущейся, ожесточенностью, когда мне хочется крушить все вокруг. Главный вопрос «За что?» сменился на не менее волнующий «Почему?». Поэтому, предоставленная сама себе, я анализирую нашу совместную жизнь, начиная чуть ли не с первого свидания. Пока безрезультатно…

— Мама, давай ты со мной порисуешь? — обращается ко мне Сема, от чего-то потупив взгляд, будто под его ярко-зелеными носками лежит что-то более интересное, чем вид изнуренной постоянным копанием в себе матери.

— Эй, — касаясь его нежной кожи своими тонкими пальцами, заставляю взглянуть на меня. — Что это ты свой нос повесил?

— Просто… — он вновь отводит глаза и его щеки мгновенно заливаются краской. — Просто я знаю, что ты мне откажешь… Мне скучно, а ты со мной не говоришь. И гулять мы с тобой вместе не ходим. Мама, ты умрешь? — удивляет меня своим вопросом, поспешно вытирая рукавом бегущие по щекам слезы.

— Господи, что за глупости? С чего ты это взял? — подхватываю его под руки и устраиваю на постели перед собой.

— Дедушка говорит, что ты приболела, поэтому ты грустишь. Я же неглупый! — еще сильнее заливаясь слезами, открывает мне Семен терзающие его детскую душу жуткие подозрения. — Мама, ты только не умирай, и я всегда буду тебя слушаться! Хочешь, я даже стану мыть посуду! — его плечи начинают трястись от рыданий, и я не придумываю ничего лучше, кроме как крепко прижать его к себе.

— Нет, что ты! Я и не планировала! Просто немного простыла, и… Хочешь, мы прямо сейчас пойдем и будем кататься на той огромной горке в центре? — чересчур оживленно предлагаю я, наглаживая его хрупкую спину.

— Хочу! И мы не будем сейчас ложиться спать? — вмиг успокаивается сын, недоверчиво глядя на меня широко распахнутыми глазами. Я бегло прохожусь своим взором по часам, стоящим на прикроватной тумбе, мысленно ругая себя за эту глупую идею, рожденную моим воспаленным мозгом, но так и не могу отказать малышу, во взгляде которого так хорошо читается надежда.

— Не будем! Но только сегодня! Так что сильно не рассчитывай, что так будет всегда!

— Хорошо! Мне уже одеваться? — с восторгом интересуется Сема, уже приготовившись бежать в свою комнату.

— Да, только дай мне минут десять. Как насчет молока с печеньем, пока я приведу себя в порядок? — зная его слабое место, хитро улыбаюсь ребенку, и через минуту ставлю перед ним стакан и вожделенное овсяное лакомство.

Опираясь на раковину, я разглядываю свое лицо в зеркало, отмечая, что вряд ли когда-то выглядела ужасней. До чего я себя довела, если даже мой сын начинает всерьез задумываться о возможности моей скоропостижной кончины?

— Вот ведь черт, — обдавая щеки ледяной водой, обращаюсь к своему отражению, от внезапно пронзающей мысли. Что я за мать, если настолько увлеклась жалостью к самой себе, что совершенно не замечала, как шестилетний мальчик, терзается ничуть не меньше? Боже, ему ведь куда труднее: отец с головой окунулся в любовь, а мать только и знает, как предаваться воспоминаниям, раскидывая на каждом шагу намокшие бумажные салфетки… Когда через двадцать минут мы оказываемся на свежем воздухе, я ежусь под ворсом своей коротенькой шубы, стараясь придать выражению своего лица хотя бы малую толику беспечности. Прохожих на улице не так много. Если учесть, что сегодня среда, а стрелки часов перевалили за девять вечера, такая немноголюдность не кажется удивительной.

Дома все еще радуют глаз переливающимися гирляндами в окнах жилых квартир, однако, такое пестрое украшение многоэтажных построек лишь больше вгоняет меня в тоску, напоминая, что в этом году я встретила праздники в полном одиночестве. Разве, что раздирающая душу тоска и накатывающая волнами боль в груди сопровождали меня всю эту длинную новогоднюю ночь. Я не решаюсь садиться за руль, не желая видеть Медведевский внедорожник, которым изредка пользовалась, отвоевав у мужа возможность не продавать его старое авто, считая, что он неотъемлемый атрибут нашей безумной любви. Первые поцелуи, первые разговоры, первые мысли о том, что рядом твоя половинка… Андрей уверял, что мне бы не мешало обзавестись небольшой машинкой, а я каждый раз испытывала трепет, касаясь ладонями местами протёртой кожи руля… И, знаете, пока я смотрю, как мой ребенок, сверкая счастливыми карими глазами, беззаботно скатывается с горки, я вдруг отчетливо понимаю, что больше никогда не смогу сесть на бежевую обивку серой тойоты. Вот ведь, помимо мужа красавица Маргарита лишила меня и любимой машины…

— Смотри, мама! Я качусь на ногах! — уверенно балансируя на скользкой поверхности, привлекает мое внимание сын. Я тепло улыбаюсь, искренне нахваливая его способности, и в эту самую минуту даю себе обещание, что больше никогда не позволю этому маленькому человечку расстраиваться из-за моей слабости. А когда мы возвращаемся в нашу квартиру, первое, что я делаю, уложив Сему спать — отыскиваю ненавистную картину с фиалками, спрятанную мной в захламленной кладовке, чтобы с остервенением искромсать полотно кухонными ножницами…

* * *

— Как ты? — первое что произносит Иринка, устраиваясь на сидении напротив меня в небольшом уютном кафе.

— Отлично, — севшим голосом отзываюсь я, не чувствуя необходимости претворяться перед подругой. — Чувство такое, будто все нутро вывернули наружу и, вдоволь там накопавшись, запихнули обратно…

— Он не звонит? — касаясь моей ладони, интересуется девушка, искажая лицо гримасой сочувствия.

— Звонил, хотел Сему взять на выходные… — принимаясь усердно размешивать сахар в бокале с латте, отворачиваюсь к окну. — Я отказала.

— Маша, ребенок ведь не виноват…

— Я знаю! Но и отпустить его к этой… Это просто абсурд какой-то! Я как огромный комок нервов, разве, что волосы на голове не рву! От одной мысли, что сын останется ночевать в их квартире, я готова разорвать эту сладкую парочку. Так что, если он хочет общаться с ребенком, пусть водит его на хоккей или куда угодно, где нет этой его Маргариты!

— Ладно, не злись, — вновь накрывая мою руку своей, Ира оглядывается по сторонам, немного смущаясь внимания посетителей, устремивших свои взоры на нас, в чем, конечно, виновата моя несдержанность. — Что собираешься делать дальше?

— Для начала продам машину… Наперед я пока не загадываю. Жизнь научила меня, что планы можно строить сколько угодно, но сложиться все именно так, как угодно судьбе, — отличная я собеседница, что не мысль, то признание всемирной несправедливости. — Ир, я дура, да? Полгода, как мы не живем вместе, а я все плачу и плачу…

— Нет, что ты, — поспешно отзывается подруга, придвигаясь ко мне поближе. — Ты не дура. Просто привыкла выкладываться на полную: если любить, то до последнего вдоха, если создавать семью, то уходить в нее с головой… Ты замечательная жена, верная и преданная. Многие бы горы свернули, чтобы иметь рядом с собой такую женщину. А Андрей… Не каждый способен оценить по достоинству твою самоотдачу.

Я раздумываю над ее словами, пока подруга делает за нас заказ, даже не пытаясь с ней спорить о количестве выбранных ей блюд.

— Когда-нибудь, ты сможешь вспоминать об этом без боли. Я, конечно, не разводилась, но искренне верю в то, что развод — это не конец жизни. Да трудно, да больно, обидно… Все, что нас не убивает, делает нас сильнее! А я склонна верить, что Ницше знал, о чем говорит.

— Звучит, как тост, — слабо смеюсь над ее убежденностью, глядя, как она поднимает бокал с апельсиновым соком.

— Так, давай за это и выпьем, — касаясь стаканом зажатого в моих ладонях напитка, ответно улыбается мне она.

* * *

Я делаю вдох полной грудью, чувствуя твердую поверхность железнодорожной платформы под ногами, и торопливо оглядываюсь по сторонам, в надежде отыскать папин силуэт среди толпы встречающих. Семка крепко держит меня за руку и по самый нос утыкается в намотанный на шее шарф, продрогнув на сильном ветру, кажущемся еще более безжалостным после нагретого вагона.

— А ну-ка, дай-ка, дед на тебя посмотрю! Тяжелый-то какой стал! — появляется пред нами так неожиданно, что я даже невольно вскрикиваю и опускаю свою ладонь на порывисто вздымающуюся грудь, в то время, как мой отец вовсю осыпает внука торопливыми поцелуями.

— Господи, так и заикой остаться недолго! — сетую на его внезапность, потираясь щекой о грубую ткань его зимнего пуховика. Впервые за последние семь тяжелейших месяцев, чувствую себя дома. Не в отталкивающей опустевшей с уходом супруга квартире, а в надежных папиных объятиях, в которых, оказывается, нуждалась настолько сильно, что в носу ощутимо покалывает от набежавших на глаза слез.

— Дороги все замело и автобусы плетутся, как черепахи! Мать там уже стол накрыла, так что нужно нам поторапливаться, пока она сама все не подъела, — добродушно смеется так постаревший за последний год мужчина, что на смену радостному возбуждению приходит тягостное чувство грусти от осознания, что время никого не щадит.

Я по привычке слежу за проносящимися за окном улицами, улыбаясь воспоминаниям, как когда-то мы точно так же ехали с Андреем в такси, и я не находила себе места, безостановочно ерзая на сидении, и рассуждая над тем, как же примет его моя семья. Сейчас, глядя в папины глаза, я смело могу заявить, что будь мой бывший муж в зоне его досягаемости, ему бы явно пришлось несладко, а в ту далекую пору в доме царила такая атмосфера доброжелательности, что одно воспоминание наполняет меня теплом и покоем. Порог родительской квартиры я преодолеваю в куда лучшем настроении, наслаждаясь знакомыми запахами выпечки, папиного одеколона и цветочных французских духов, шлейфом преследующих мою маму, куда бы она ни отправилась.

— Девочка моя, — крепко прижимая меня к груди, все же не может сдержать своих слез. Однако, пытается незаметно смахнуть их с ресниц, наверняка не желая бередить мою рану. Хотя мы обе знаем, что она даже не начала затягиваться. Все так же кровоточит, словно только минуту назад муж признался в своей измене.

— Как же здесь хорошо, — кутаясь в свой старенький домашний кардиган, замираю у кухонного окна. Семен уже сладко спит, вдоволь наслушавшись дедушкиных сказок, а папа уже занял свой пост перед телевизором. — Мам, я тут подумала… Что если мы немного задержимся? Договорюсь с тренером в местной секции, чтобы Семен продолжал тренировки.

- Зачем ты спрашиваешь, если заранее знаешь, что мы будем только рады, — вытирая вымытую посуду вафельным полотенцем, отвечает она. — Тем более Миша совсем приуныл в четырех стенах. Думала, выйдет на пенсию и, наконец, выдохнет, а он ходит мрачнее тучи: ни на рыбалку, ни на посиделки с мужиками — никуда его не выгнать. Глядишь, хоть с Семкой улыбаться начнет.

— Да уж, Семен кого хочешь из депрессии вытащит.

— На себя намекаешь? — как всегда проявляет чудеса наблюдательности, за что награждается моего восхищенного взгляда и ползущей вверх брови. — Я же мать, от меня ничего не утаишь.

— Это точно, — спешу с ней согласиться и устраиваюсь на стуле. — Если бы ни он, я бы еще пару лет пролежала пластом на кровати. Знаешь, порою мне кажется, что он все-все понимает, просто вслух не говорит. Как посмотрит на меня своими глазищами, словно все мои мысли пред ним на ладони.

— Дети, они всегда все чувствуют. Так что пора бы тебе начинать улыбаться по-настоящему. Он уже давно раскусил, что веселье твое показное.

— Думаешь? Я бы что угодно сделала, лишь бы перестать ежесекундно прокручивать в своей голове наш разрыв… Я когда-то слышала, что развод с любимым тебе человеком подобен его смерти. Что ты начинаешь его оплакивать, словно его больше нет на этом свете. Думала глупости… — теребя золотистую пуговицу, говорю еле слышно. — А теперь поняла, что в этом есть доля истины. Вот он вроде ходит по тем же улицам, дышит, разговаривает… А вроде и нет его. Глупость какая… Я очень устала, мам. Устала настолько, что с трудом голову с подушки с утра поднимаю, — чувствуя, как она начинает гладить мои волосы, делюсь своим сокровенным. — Я так люблю его… Люблю настолько, что себя ненавижу за эту слабость. Ведь это глупо, неправильно! Он предал, ушел из семьи, а я только и делаю, что вспоминаю, какого это, быть с ним рядом.

— Вот еще. Что же плохого в любви? Ты ведь не машина, чтобы по щелчку отключать эмоции. Время все по местам расставит. А я всегда тебя выслушаю, — прижимая мою голову к своему животу, продолжает перебирать мои локоны. — Я даже готова печь тебе тортики каждый день, будешь стресс заедать, а то без слез и не взглянешь, — вызывая у меня улыбку, предлагает мне мама.

— Господи, как мне вас не хватало, — крепко обхватывая ее талию, не могу сдержать разрывающих душу эмоций. — Я ведь справлюсь со всем? Как думаешь?

— Даже не сомневаюсь. Тебе есть ради кого вставать по утрам. Да и свет клином на нем не сошелся, — спешит меня успокоить дорогой мне человек. — Выбирайся из своей скорлупы. Найди себе какое-нибудь занятие, встречайся с подругами и перестань себя мучить. Сделанного не воротишь, так что Бог им судья. С недавних пор я думаю, что лучше бы ты привела в этот дом небритого байкера.

— Это еще почему?

— Ну, мне было бы легче пережить ваш развод. Мне почему-то кажется, что все мотоциклисты ветреные, и этим бы я его оправдала, — смеется она, не выпуская из пальцев пряди моих волос.

— Вот еще… Уверена, и среди них найдутся серьезные мужчины, — не могу не улыбнуться.

Лежа в кровати, я впервые не плачу, чувствуя, что затянутый внутри узел немного ослабился, давая возможность вдыхать воздух полнее. И снится мне не сидящий в своем кабинете Андрей, о чем-то беседующий со своей любовницей, а стремительно мчащийся по ночным улицам незнакомый мужчина, в которого я крепко вцепляюсь пальцами, опасаясь слететь с байка. С возрастом понимаешь, что семья необходима не только для совместных праздников и безудержного веселья, но и для того, чтобы протягивать тебе руку помощи, когда твои колени содраны о холодную землю. Чтобы вот так, одним разговором, давать тебе пусть и призрачную, но надежду, что рано или поздно ты сумеешь перевернуть страницу. А родные в любую секунду прикроют тебя своими спинами…

В стенах родительского дома, где каждый уголок еще помнит мои детские проказы и отчаянное нежелание есть на завтрак овсяную кашу, каждый мельчайший осколок моего разбитого сердца, медленно, но верно, склеивается теплом и заботой семьи. Я чувствую, как на месте зияющей раны, где-то в районе груди, разрастается ощущение целостности, негативные мысли о бесцветном будущем постепенно сменяются манящими перспективами, открытыми перед каждой молодой женщиной. Нет, я не допускаю мысли о головокружительном романе, не собираюсь кидаться на первого встречного в стремлении поделиться с ним накопленной лаской, не планирую проводить вечера в ресторанах, ликуя от осознания собственной привлекательности. Я просто впустила в свою голову мысль, что завтра наступит новый день, на смену которому вновь придет вечер, темная ночь и очередное утро. Я составила план, небольшое пособие по возвращении к жизни. Простой тетрадный листочек, исписанный моим замысловатым почерком, придерживаясь которого я намерена перекроить свою жизнь до неузнаваемости. Больше никаких слез, никакой жалости и уныния. В меню — сдоба и шоколад, с помощью которых я намерена вернуть своему телу желанные изгибы. Уход супруга больно ударил по моему естеству, забрав шесть килограмм веса и сотни литров слез, которых бы мне хватило с лихвой до конца моих дней, не окажись Андрей бессовестным предателем. Далее, волосы. Когда я так усердно расчёсываю вьющиеся локоны перед зеркалом, услужливая память то и дело посылает мне картинки, как Медведев пропускал их сквозь пальцы в минуты, когда мы нежились в объятьях друг друга в нашей совместной спальне. Я твердо решила с ними расстаться. Состричь, перекрасить, выпрямить или сделать химическую завивку — все одно, лишь бы не видеть довольную улыбку Медведева перед глазами.

— Что это ты такая задумчивая? — прерывает мои размышления мама, внезапно появляясь в дверях комнаты.

— Как считаешь, может, мне стоит перекраситься в блондинку? — делюсь с ней своими мыслями.

— Не думаю, что морально готова к таким разительным переменам, — она устраивается на диване рядом со мной, внимательно вглядываясь в мое озабоченное лицо. — Может быть, для начала, просто подравняешь концы?

— Мама, — смеюсь над ее нерешительностью. — Боюсь, этого мало. Хочется чего-то новенького. Каких-то перемен. Безрассудности… В последнее время, моя жизнь походит на слезливую мелодраму. Полагаю, без встряски мне не обойтись.

— Господи, только не говори, что надумала прыгнуть с парашютом или набить татуировку на пояснице! — округляет свои глаза, сидящая рядом женщина.

— Нет. Парашют — это слишком. А идея с татуировкой довольно заманчива, — не могу удержаться, чтобы ее не подразнить.

— Пойду-ка, скажу отцу, чтобы сменил замки… Посидишь взаперти, пока вся дурь с головы не выйдет… — демонстрируя явное намерение воплотить в жизнь озвученную угрозу, мама решительно направляется к двери.

— Я шучу. Хватит с меня заточения в четырех стенах.

— Ладно, пошли уже обедать, тебе еще Сему на хоккей везти.

* * *

Я сижу в кафетерии на первом этаже недавно выстроенного ледового дворца в ожидании, пока тренировка Семена подойдет к концу. Отделанные красным кафелем стены и ярко-желтая мебель бьет по глазам буйством красок, и я не нахожу занятия лучше, кроме как уткнуться взглядом в стоящий передо мной пластмассовый стаканчик с кофе. Рядом, сбившись в компании, восседают другие мамочки, решившие скоротать свое время за чашечкой чая с пирожным и веселой трелью несмолкаемых разговоров. Мне легко. Легче, чем почти два года назад, когда Андрей вдруг признался в своих чувствах к другой женщине. Или когда перестал сражаться за нашу семью, второпях покидав в дорожную сумку необходимые на первое время вещи. Легче, чем в декабре, когда я официально утратила право считать его своим супругом, или когда два месяца назад сошла с поезда дальнего следования на перрон родного города. Нет, гармонии я так и не достигла, и также порой позволяю себе минутную слабость. Чаще всего, это происходит в душе, когда тонкие струйки воды смешиваются с солеными слезами, создавая иллюзию их полного отсутствия.

В тот день, когда в моей жизни произошли непоправимые перемены, я и подумать не смела, что когда-то, смогу размышлять о будущем, не связывая свои планы с мужчиной, любовь к которому до сих пор, словно яд, отравляет мое существование. Как странно устроен человек… Как просто порой разлюбить того, кто окутывает тебя своим вниманием, и как трудно забыть мужчину, всадившего тебе нож в спину…

— Самойлова? — раздается голос над моей головой, вынуждая меня обратить внимание на говорящую. — Да ладно?!

Я удивленно взираю на нарушившую мое уединение девушку, с трудом узнавая в ней свою соседку по парте.

— Маринка! — вскакивая со стула, распахиваю свои объятия для слегка пополневшей подруги детства.

— Какими судьбами? Я думала, ты после университета так и не вернулась? — устраиваясь на соседнем стуле, начинает свои вопросы Канева.

— Да вот, решила навестить родителей! Господи, сколько лет мы с тобой не виделись? — не могу убрать с лица довольную улыбку, отчего мои скулы сводит чуть ли не судорогой.

— Лет десять, наверное! Ну, как ты? Рассказывай!

— Потихоньку. Вот сына жду. Он у меня в группе у Виктора Парфенова. Говорят, тренер от Бога.

— Это да! Прям легенда. И мой муж по совместительству! Я как раз к нему забегала, забыла ключи от квартиры! Ты даже не изменилась! Все такая же красавица!

— Спасибо, — чувствуя проступающий на щеках румянец, отвечаю я.

— Так, значит, сын?

— Да, шесть лет. А у тебя дети есть?

— У меня, к великому огорчению моего супруга, дочка. Ей десять. Но он все еще лелеет надежду, что, рано или поздно, я подарю ему наследника, из которого он сможет воспитать звезду хоккея. Я же так никуда и не уехала, поступила на заочный, на менеджера, потом Витьку встретила, Аленку родила. Работаю секретарем у одного предпринимателя. Так что, ничего выдающегося, — весело щебечет моя собеседница. С трудом верится, что вместе с этой ухоженной, аккуратно накрашенной женщиной в зеленом пальто с меховым воротом мы когда-то предавались беззаботным детским забавам.

- Разве этого мало?

— Ну, как сказать. Вот Юлька Петрова открыла свой магазин в столице. А Сашка Митрофанов теперь известный хирург! За четыре года сумел заработать себе имя, так что теперь на прием к нему не пробиться. Ну а ты как? Ты же на инженера училась?

— Да, но поработала только год. Я от тебя далеко не ушла. Все, как у всех — любовь, свадьба, теперь вот сына на тренировки вожу.

— А муж? Вместе приехали?

Я на долю секунды теряюсь с ответом, от чего-то почувствовав неловкость перед старой знакомой, и единственное, на что хватает моей фантазии — неприкрытая ложь:

— Нет, он очень занят на работе. Так что, мы здесь с Семкой вдвоем.

— Слушай! Может, соберёмся на днях? Позовем Аленку, Лизу, она как раз на днях приехала, и посплетничаем вдоволь?

— С удовольствием, запиши мой номер.

Возвращаясь в родительскую квартиру, я не даю себе возможности поразмышлять, почему не сказала правду. Есть в этом что-то горькое — признавать собственное поражение, глядя в искрящиеся счастьем глаза девчонки, с которой когда-то вместе мечтала о принце на белом коне, счастливом замужестве и радости материнства…

* * *

— Стригите, — делая глубокий вдох, командую я, не сводя глаз с отражения стоящей за моей спиной девушки. Она неодобрительно качает своей головой, приводя в движение копну огненно-рыжих волос, и больше не предпринимает попыток воззвать к моему здравому смыслу. Движения ее рук словно механические, доведенные до автоматизма многолетней практикой, завораживают, и я неотрывно слежу за тем, как мои ухоженные пряди осыпаются на пол, не выдержав прикосновения стальных ножниц. Когда-то длинные каштановые волосы, каскадом спадающие к пояснице, были моей гордостью. Я любила заплетать их в косу, могла часами колдовать над своими локонами, закручивая их в небрежные завитки… Теперь же, глядя на то, как солнечные лучи заставляют их мерцать золотыми переливами, я начинаю их ненавидеть. Мне необходимы подобные перемены, и как бы смешно это ни звучало, стрижка для меня — некий протест, попытка избавится от наваждения, очистить голову от мучительных воспоминаний, сжечь все мосты и попытаться вернуться к жизни. Это, как ритуал, ни выполнив который, не сумеешь расстаться с прошлым и никогда не найдешь в себе сил смело взглянуть в лицо будущему.

Теперь мои волосы едва достают до лопаток, а цвет у корней стал более насыщенным, становясь заметно светлее на кончиках. И когда я выхожу из салона, с глупой улыбкой на тронутых блеском губах, кажется, словно апрельское солнце печет, как июньский пылающий диск.

— Вот это да! — застывает посреди прихожей мама, пропуская меня в квартиру.

— Нравиться? — слегка тряхнув завитыми прядями, интересуюсь у нее, вручая пакет с продуктами.

— Еще бы!

— Мама?! — не менее удивленно выдает Семен, выбегая ко мне из комнаты.

— Ну, что скажешь? Мама — красавица? — подмигиваю малышу, раскрывая свои объятия, чтобы почувствовать его теплое тельце в своих руках.

— Красавица! Ты у меня самая-самая! — запечатлев поцелуй на моей щеке, отвечает мне сын. И я ему верю, прекрасно зная, что этот маленький мужчина никогда меня обманет.

С момента ухода Андрея, я впервые собираюсь выйти в люди. Посиделки за чашкой кофе с Иринкой или распитие вина на ее кухне в компании с Ивановой не в счет. Это были скорее попытки забыться, нежели поддаться легкому общению с друзьями, сдобренному шутками и воспоминаниями о давно минувших днях. Сегодня мне хочется выглядеть так, как должна выглядеть любая счастливая женщина — потухшему взгляду и распухшему от слез лицу в моем плане нет места.

Знаете, может быть завтра я вновь впаду в уныние, стану оплакивать свои волосы, возненавижу их новый цвет, выкину купленное платье, но сегодня, стоя перед зеркалом, я ловлю себя на том, что я не разведенная, я — свободная. Свободная от обязательств, от влияния чужого настроения, от царящих в моей жизни проблем и постоянных переживаний.

— Машка!!! — громко приветствует меня одноклассница, когда-то слывшая самой красивой девочкой нашего коллектива. От нее исходит приятный фруктовый аромат, а вырез блузки невольно пугает, грозясь обнажить то, что не должно быть предназначено для глаз присутствующих. Мы располагаемся на мягких диванчиках, несколько часов заливаясь смехом над нашими школьными проказами. Это так странно, видеть их повзрослевшими, с багажом совершенных ошибок за плечами, собственной историей и достижениями. Вот, к примеру, Алена — известный дизайнер, любит путешествовать и уже два года живет с мужчиной, всячески избегая разговора о браке. По ее глубокому убеждению, штамп в паспорте еще никого счастливым не сделал, и рисковать своей устоявшейся жизнью в угоду общественному мнению, она не намерена. А вот Марина — образцовая жена, весь вечер вещающая о том, как ей повезло с супругом, с красавицей дочкой и понимающими родителями.

— Виктор — замечательный мужчина, — тараторит она, демонстрируя подборку фото в своем телефоне. — За одиннадцать лет я ни разу не пожалела о том, что когда-то сказала ему «Да». Без проблем, конечно, не обходится, но в целом я смело могу назвать себя счастливой!

— Ну а я замуж так и не вышла. Зато два года жила с депутатом. Не сказать, что он мечта каждой женщины, но на подарки не скупился. После расставания с ним мне на память осталась трехкомнатная квартира в центре. Кстати, ты ведь в Политехническом училась? — обращается ко мне Лиза, потягивая коктейль через крученую трубочку. — Так у меня окна выходят как раз на главный корпус.

— Что же вы разбежались? — удивляется Алена — невысокая коротко стриженая блондинка.

— Не захотел уходить от жены, — выдает моя одноклассница, из-за чего я захожусь кашлем, делая глоток из своего бокала. Мои глаза удивленно распахиваются, щеки краснеют, а напиток так и застревает в горле, прекращая доступ кислорода в мои легкие.

- Что? — как ни в чем не бывало обводит нас взглядом девушка, недоуменно вскидывая бровь. — Смотрите так, словно прямо сейчас готовы сжечь меня на костре! Если мужчина может себе позволить роман на стороне, то и я не намерена себя ограничивать.

— А как же его жена? — опешив не меньше, чем я, возмущается Марина.

— А что мне до нее? Я в их проблемы не вдавалась. Но не думаю, что будь она хорошей супругой, ее муж оказался бы в моей постели.

— Господи, Филиппова! Не думала я, что ты такая!

— Какая?

— Беспринципная!

— Пффф, — отложив трубочку на стол, отзывается Лиза. — Давайте опустим ту часть, где вы начинаете читать мне нотации. Я привыкла к хорошей жизни. Люблю дорогие рестораны, шубы, хочу ездить на хорошей машине, отдыхать на самых лучших курортах. Что же в этом плохого? Поверьте, жену он не обделил. Так что, он просто очередная ступенька на пути к лучшей жизни.

— А работать ты не пробовала? — ядовито интересуется Парфенова.

— Нет. И не планирую начинать.

— Да, Лизка. Ты не пропадешь с такими-то жизненными установками…

— Что верно, то верно. Так что оставьте свою желчь при себе.

Вечер определенно испорчен. Марина смешно раздувает ноздри, пытаясь сдержать рвущееся наружу негодование, Алена остаток ужина то и дело бросает косые взгляды на сидящую рядом девушку, а я бесцельно ковыряю вилкой десерт, чувствуя, что больше не смогу проглотить ни крошки. Говорить о чем-то не хочется, поэтому мы в тишине, разбавленной лишь стуком столовых приборов, расправляемся с заказанной едой, сухо прощаемся и расходимся по машинам. Вместе с Парфеновой, живущей на одной улице с моими родителями, мы устраиваемся на сидении заказанного такси, и какое-то время, не находя тем для разговора, просто следим за мелькающими за окном картинками.

— К черту эту Лизку! Рядом с моим домом есть неплохая забегаловка. Давай закажем себе шампанское и будем весь вечер поднимать тосты за собственное счастье! — внезапно огорошивает меня своим предложением Маринка. Я улыбаюсь, отпуская сковавшее меня напряжение, и молча киваю, давая свое согласие. Кафе расположено рядом с набережной, и мы, не сговариваясь, спускаемся вниз, чтобы полюбоваться красотой вечернего города. Уличные фонари озаряют своим теплым светом расчищенные тротуары, совершенно безлюдные в столь поздний час.

— Не хочется ехать домой, — плотнее запахивая полы своего пальто, обращается ко мне Марина, вглядываясь вдаль своим слегка захмелевшим взором. — Вот ведь не думала, что Лизка такой станет… Столько цинизма и высокомерия, что впору залезть под душ, чтобы тщательно потереться мочалкой…

— Не говори, — облокотившись на кованую ограду, соглашаюсь с подругой детства.

— А я раньше на судьбу свою жаловалась. А ведь не все так плохо, раз я еще в силах осуждать чужую подлость… Не все у меня так безоблачно, как я вам сегодня рассказывала… Витя пьет. Каждый вечер, приходя домой с тренировок, прикладывается к стакану. А наутро как ни в чем не бывало вновь превращается в уважаемого спортсмена. Видели бы родители его часиков в десять вечера — без раздумий забрали бы своих детей с егосекции. Он был подающим надежды хоккеистом, мечтающим выйти на большой лед, получить мировую славу… А вместо этого влюбился в молоденькую первокурсницу заочного отделения местного захудалого института… Голову потерял, не давал мне проходу. А я и рада. Только школу закончила, устроилась официанткой в приличный ресторан и сразу такого кавалера отхватила. Подтянутый, симпатичный, лучший игрок местного клуба. Родители в администрации сидят. Вот и не устояла… Через два месяца поняла, что беременна. Парфенов разве что в газету объявленье не дал, трубил на каждом шагу о том, как сына будет на лед ставить… А в результате получил молодую жену, он ведь старше меня на семь лет, болезненную дочку, простывающую чуть ли не каждую неделю и немилость родителей. С квартиры они нас погнали, мои тоже не захотели ютиться в хрущевке такой оравой. Тренировки отошли на второй план, уступив место подработкам…

— Марин, — касаясь ее плеча, надеюсь успокоить плачущую женщину, но она словно не слышит меня в своем стремлении поделиться терзающими ее переживаниями.

— Жизнь мы друг другу сломали… Я загубила его карьеру, а он… Да что я в этой жизни видела, Маш?

— Любовь. Замечательную дочь и…

— Любовь? Нет ее, этой любви! Страсть — еще куда ни шло! А любовь — это выдумки…

— Не говори так, — осекаюсь на полуслове, встретив ее пылающий взгляд.

— Мне на него смотреть тошно, а ты о любви тут… Мне порой кажется, что я каждой клеточкой впитала запах водки, которой он с таким упоением упивается!

— А лечить вы его не пробовали?

— Лечить? Скажешь тоже! Упрется рогом и твердит, как заведенный: «Все так расслабляются, я ж не алкоголик, чтобы кодироваться!». А я счастья хочу женского! Чтобы рядом было крепкое плечо, чтобы чувствовать свою значимость! Мне ведь всего тридцать! — смахивая слезы с лица, тяжело вздыхает Марина, вновь приступая к разглядыванию скрытой под толстой коркой льда водной глади. — Так что, так и живу. Ты уж прости, что разревелась, просто порой хочется выговориться, а то голова, кажется, просто взорвется от переполняющих мыслей!

— Брось, — отмахиваюсь от ее извинений и внезапно ощущаю острую необходимость ответить ей тем же. — Я тоже не была до конца откровенна, — чувствую ее прожигающий взгляд на своем лице. — Муж не приехал ни потому, что занят на работе… Он занят другой женщиной. Мы развелись два с половиной месяца назад.

— Да ты что? Изменил?

— Да. Спустя столько лет, он вдруг понял, что я не подхожу на роль любимой жены. Встретил молодую и перспективную, перевез свои вещи и подал на развод.

- Вот ведь гад.

— Очень емкая характеристика, — смеюсь над ее, не терпящим возражения, тоном. — Гад. Подлец. Сволочь. Называй как угодно.

— Я бы, пожалуй, убила. Сначала его, а потом эту…

— Ой, Марин… Этим уже ничего не исправишь. Просто сегодня, глядя на Лизу, я вдруг словила себя на том, что страстно желаю, чтобы его Рита любила его хотя бы чуть-чуть. Чтобы она не просто так увела у меня мужа, не ради квартиры или машины… Пусть лучше между ними действительно будут истинные чувства.

— Скажешь тоже. Пусть ее разобьет паралич, а твоего благоверного поразит молния.

Я вяло смеюсь, пытаясь отскоблить своим ногтем потрескавшуюся краску на изгороди, и больше не стремлюсь пускаться в откровения.

— Помнишь, в девятом классе, ты влюбилась в мальчишку из одиннадцатого? — прерывает мое молчание Парфенова.

— Помню. Игорь Никифоров, — не понимаю к чему она клонит, но все же вспоминаю симпатичного блондина, овладевшего моими мыслями на три долгих месяца, за которые я даже успела подорвать свою успеваемость.

— Так вот. Я с ним целовалась. На новогодней дискотеке…

— Да ладно?

— Да, — тяжело вздыхает девушка.

— И к чему ты это вспомнила?

— Не знаю. Давно хотела признаться… Мы ведь раньше дружили, а после твоего отъезда совсем потеряли связь. Не хочу, чтобы это стояло между нами, — улыбается мне Марина, обнимая одной рукой за плечи.

— Брось, тебе коктейль в голову ударил, — пихаю ее локтем и начинаю хохотать, как сумасшедшая. Странная парочка: две приличные женщины в ночной тиши пустынной улицы заходятся смехом из-за сущей глупости, как школьницы хватаясь за животы. В этот миг я уже твердо знаю, что обрела в лице товарища детства верного друга на долгие-долгие годы, и, прощаясь уже глубокой ночью, я не сомневаюсь, что еще не раз наберу ее номер, чтобы узнать, как складывается ее жизнь.

* * *

На дворе середина марта. Удивительно, как стремительно месяца сменяют друг друга, увеличивая пропасть между мной и, теперь уже бывшим, супругом. Когда я в последний раз касалась его волос? Когда покрывала горячими поцелуями его колючие от небольшой щетины щеки? Когда в последний раз я с трудом разрывала наш поцелуй, чтобы наткнуться на его распахнутые глаза и тонуть в обжигающем взгляде? Давно. Настолько давно, что порою мне кажется, что я все придумала. Придумала наш головокружительный роман, нашу страсть, совместные ночи, разговоры, объятья… Словно он плод моего воображения, настолько нереальный, что впору задуматься о посещении психиатра. Лишь сын, как две капли воды похожий на моего любимого мужчину, служит напоминанием, что все это с нами было…

Я начинаю привыкать к безлюдным улицам. Все-таки жизнь в больших городах с возрастом начинает тебя утомлять. Все куда-то спешат, бояться чего-то не успеть, а здесь, в глубинке, настолько спокойно, что маячащий на горизонте отъезд наводит на меня грусть. Мне было необходимо выдохнуть, отряхнуться и суметь поднять подбородок, и лучшего места для этого не сыскать на всем белом свете.

— Ну, что-то ты совсем расслабился, — устраиваясь под папиным боком на диване в гостиной, как можно крепче обнимаю его за талию. — Смотри какой необъятный.

— Мне простительно, я пенсионер. Это вам молодым за фигурой следить надо, а я заслужил свое право есть без ограничений, — смеется он. — Семка спит?

— Да, даже сказку недослушал. Тренировка его вконец измотала, — переключая каналы в поисках интересного фильма, сообщаю отцу. — Зря вы в детстве не отдали меня в какую-нибудь секцию. Кто знает, может, я стала бы известной танцовщицей.

— Еще не поздно начать. Времени у тебя вагон.

— Что верно, то верно. С такими алиментами, я могу не работать и скупать все, что душе угодно. Оказывается, разбитое сердце в наше время дорого обходиться неверным мужьям.

— Только не говори, что решила превратиться в затворницу. Ни так мы тебя воспитывали. Пора бы и дипломом воспользоваться.

— Я уже размышляла над этим. Отправлю Семена в школу и попытаюсь устроиться в какое-нибудь бюро.

— Андрей звонит?

— Редко. Мы почти не говорим, я сразу передаю трубку Семе. Только за то, что он не торопит нас с возвращением, можно смело сказать ему спасибо.

— Да, понимающий зятек нам достался…

— Но возвращаться все же придется… Три месяца — большой срок!

— Мы с Леной посовещались… Что если мы продадим эту квартиру и рванем за тобой? Купим себе однокомнатную и будем помогать тебе поднимать сына?

Я удивленно взираю на серьезное лицо этого большого поседевшего мужчины, в то время, как сердце в груди бешено отстукивает свой ритм.

— Но ведь здесь все наши родственники… И друзья! Как же ты без своей рыбалки?

— Рыбу я и в магазине куплю! А родственники… Будем в гости к ним ездить!

— Папа! — еще сильнее прижимаюсь к нему, пытаясь сдержать рвущиеся наружу слезы. — Вы не пожалеете?

— Глупости! Пожалеем мы, если пропустим, как Сема в первый класс пошел. А все остальное — ерунда!

— Папа!

— Ну, значит, решено!

Когда через три недели изнурительных сборов мы вчетвером покидаем город, переступаем порог нашей с Семой квартиры, где слои пыли на полках выдают наше затяжное отсутствие, с моих плеч окончательно слетает давящий груз. Стоя на кухне перед окном в той же позе, что и в день ухода Медведева из семьи, я больше не вижу повода для слез. Прошел почти год с момента нашего расставания. Горький, наполненный самобичеванием, жалостью, несогласием с суровостью жизненных реалий… Год без его аромата, тепла и нежного голоса… Спросите, что же дальше? Я и сама не знаю. Но первое, что я делаю утром, я размещаю свое резюме на сайте вакансий, чтобы следующие три недели потратить на поиски подходящей работы, а ровно через месяц с замирающим сердцем я раскладываю канцелярские принадлежности на своем рабочем месте.

— Ну, ничего себе, подруга, — сдобрив свое удивление тихим свистом, оценивает меня Света. — Может, мне тоже выскочить замуж, чтобы потом развестись? Если в итоге я стану выглядеть также хорошо, я, пожалуй, готова пожертвовать своей фамилией.

— Светка! — шипит на нее Иринка и освобождает мне место рядом с собой, устраивая свою сумку на спинке стула. — Но выглядишь ты и вправду отлично!

— Нужно было раньше подстричься, может быть и Андрей не ушел бы к своей Марго, — весело щебечет Иванова.

— Какая же ты змеюка, — беззлобно одергивает ее подруга, в то время как я лишь улыбаюсь, следя за их перепалкой.

— Ладно, хватит петь мне дифирамбы! Я жутко по вам соскучилась! Ты надолго приехала?

— На неделю. Нужно решить кое-какие вопросы, — возвращая меню официанту, отвечает мне Света, кидая беглый взгляд на внезапно потупившую взор Иру.

— Что? — не могу сдержать удивление, видя их озабоченные лица.

— Ничего. Как работа? — явно пытаясь сбить меня с толку, беззаботно интересуется моя одногруппница.

— Ну… Все ни так страшно, как сначала казалось. Коллектив небольшой, и я там самая молодая… Так что, если вдруг захотите заняться вязанием — смело обращайтесь ко мне. Благодаря Вере Станиславовне, я теперь хорошо разбираюсь в пряже…

— Ууу, звучит до ужаса скучно!

— А вот и нет! Ты большая умничка, что решила устроиться в это бюро! Уж лучше разговоры о вязанных носках, чем сидеть в четырех стенах.

— Брось! Могла бы заняться шоппингом, каждый день пропадать в салонах красоты. Или путешествовать! — Света, как всегда, в своем репертуаре. — Мне бы твои возможности, я бы не стала прозябать за компьютером. Кстати, как там по мужской части?

— Ты неисправима! Самый завидный жених мне в отцы годится.

— Вот! И это лишний раз подтверждает, что ты совершенно не знаешь, как распорядиться своей свободой! — безапелляционно вещает девушка.

— Я бы с тобой согласилась, если бы стремилась ее заполучить. А так, простите. Дома, под боком у мужа, мне было вполне комфортно.

— Ну, знаешь! Сколько вы уже не вместе?

— Год и три месяца, — поедая пасту, отвечаю на заданный мне вопрос.

— Это приличный срок. Ты молодая красивая женщина! Неужели тебе не хочется ласки?

— Не думаю, что готова к другим отношениям…

— Плевать! Не хочешь серьезности, заведи мужика для здоровья!

— Света! — подавившись куском пиццы, встревает в наш разговор Ира. — Неужели ты никогда не перестанешь говорить всякие… непристойности!

— «Говорить всякие непристойности», — скривив лицо, цитирует Иванова, чем еще больше смущает подругу. — И не подумаю. Если бы вы чаще ко мне прислушивались, жили бы куда счастливей! А ты, — тыкая в меня зажатой между пальцами вилкой, — подумай на досуге! Будешь потом кусать локти, осознавая, что упустила пару лет горячего бурного…

— Замолчи! — затыкая уши ладонями, прерывает ее Ирина, вызывая во мне волну смеха.

— Как там Лева? — увожу разговор в мирное русло.

— Отлично! Маленький ловелас! Влюбился сразу в двух одноклассниц, поэтому по вечерам я получаю гневные СМС от родительниц двух белокурых кокеток. Думаю, он пошел в отца! Мама Юли, одной из его возлюбленных, выставила мне счет за оторванные им банты…

— Господи, нам это только предстоит пройти…

— Готовься заранее. Тем более что Семкин папаша постоянством не отличается… Кстати, как он там со своей художницей?

— Отлично. Переезжает в Москву.

— Да ты что? А как же его бизнес? — уронив на стол насаженный на вилку кусочек мяса, изумленно таращится на меня Иринка.

— Анна Федоровна говорит, что Антон останется здесь управляющим. А Медведев решил расширяться, что-то там приобрел и решил покорять столицу. Я не расспрашивала.

— А что же его Марго? Поедет за ним?

— Ты так округляешь глаза, словно его отправляют в ссылку в Сибирь! — Света нетерпеливо ерзает на стуле, недовольно глянув на сидящую рядом девушку. — Я бы и минуты не думала! Какая ей разница, где писать свою мазню!

— Едет с ним. И, отдадим ей должное, она неплохая художница… Он звонил мне вчера. В эти выходные я отправлю Семена к нему. С ночевкой. Когда он утрясет все дела на новом месте, ребенок будет проводить у них каникулы, — чувствуя горечь на языке, торопливо делаю глоток апельсинового сока.

— И ты согласилась?

— Разве у меня был выбор? Сема скучает по папе. Пары часов в неделю недостаточно…

За столом повисает молчание. Даже Иванова, никогда не отличающаяся деликатностью, не пытается больше шутить, сосредоточив свое внимание на бифштексе, прекрасно зная, какую боль мне доставляет осознание, что субботнюю ночь мой ребенок проведет в квартире разлучницы. Ира, кажется, еле сдерживает слезы, чем несказанно меня удивляет, отвлекая от горестных дум.

— Эй, ты как? — касаюсь ее ладони, заставляя взглянуть мне в глаза, за что удостаиваюсь вырывающихся из ее груди всхлипов. — Ты чего?

Я растерянно перевожу свой взгляд на сидящую напротив Свету, которая демонстративно закатывает глаза к потолку, всем своим видом говоря, что наша подруга явно не в себе, и через минуту, после десятка тщетных попыток с моей стороны остановить поток слез, она нервно кидает салфетку на стол:

— Господи! Да прекрати же ты ныть!

— Слушай, немного такта тебе бы не повредило! — пытаюсь я заступиться за расклеившуюся девушку.

— Какого такта? У нее просто гормоны разыгрались!

— То есть? — замечаю, что Ира внезапно прекратила свою истерику, краснея и округляя глаза.

— То и есть! Ирка беременна!

— Да ладно?

— Да! Мы просто не знали, как тебе об этом сообщить. Ты же недавно развелась, едва оправилась от предательства, а тут мы со своей радостью!

- Брось, это же просто чудесно! Я очень рада за вас с Сашей! И… Это правда замечательно, — обнимаю ее, радуясь, что на смену всхлипам приходит смех. — Как вы могли? Мой развод вовсе не повод шушукаться за спиной! Или что, ты бы пряталась от меня, чтобы я не дай бог не заметила появляющийся живот?

— С ума сошла, — смеется будущая мама, размазывая свою тушь по щекам. — Просто я ждала подходящего момента.

— Я в порядке, ладно? Сижу здесь, как вы сами мне говорили, молодая и красивая. Так что не драматизируйте!

— Как думаешь, ты уже достаточно окрепла духом? Это еще не все, чем мы не успели с тобой поделиться.

— Думаю да, так что не томите уже!

— Я выхожу замуж, — набрав в грудь побольше воздуха, сообщает мне Света. — Да, не удивляйся. Рано или поздно, это должно было произойти.

— Ничего себе… — не могу подобрать слов, чтобы описать свою растерянность.

— Ладно, отвечу сразу на все вопросы, которые ты наверняка хочешь мне задать. Ему тридцать восемь, работает в банке, есть машина, квартира и дача, кстати, живет он здесь, так что видеться будем чаще. Есть сын от первого брака, с бывшей женой не живут уже восемь лет. Познакомились случайно, он приехал открывать филиал в нашем городе, а я пришла брать кредит. Что еще? — постукивая пальчиками по столу, пытается вспомнить, что же упустила в своем рассказе. — Ах, да! Свадьба будет здесь, заявление уже подали, так что на все про все у нас чуть больше месяца. И я буду очень рада, если ты согласишься быть моей свидетельницей. Ты знаешь, что я эгоистка, поэтому не стану думать над тем, как тебе тяжело будет стоять рядом со мной, ведь ты не так давно развелась… Потому что, без тебя я не справлюсь! Все эти цветы, рюши, плачущие родители — это кого угодно добьет, даже такого сухаря, как я. Так что? — с надеждой во взгляде спрашивает меня подруга, пока я пытаюсь разобраться в своих ощущениях. Я торопливо киваю, из страха, что могу передумать, озвучивая вопрос, волнующий меня больше всего:

— Ты любишь его?

— Я ожидала чего-то подобного, — смеется невеста, беззаботно откинувшись на сидении. — Кому она нужна, эта любовь? Мне хорошо с ним. Во всех отношениях. И этого вполне достаточно для счастливой семейной жизни.

Волю слезам я даю лишь вечером. Не потому, что я плохая подруга, испытывающая черную зависть к девушкам, с которыми когда-то носила одну на троих юбку, а лишь потому, что на их фоне вдруг осознаю, как я несчастна и одинока. Огромный, важный кусок моей жизни был вырван чужой рукою и безжалостно растоптан. Все, что уже никогда не осуществиться стало вдруг так явственно необходимо, что раздирающая душу тоска, с которой я всеми силами пыталась бороться на протяжении года стала еще осязаемей, словно протяни руку, и сумеешь почувствовать ее вязкую тягучую прохладу.

* * *

Субботнее утро наступает внезапно. Я просто распахиваю глаза, садясь на своей постели, откидываю одеяло и, накинув халат, бреду в ванную комнату. Родители еще спят, что совершенно неудивительно, если учесть, что на часах лишь половина шестого. Заглянув в комнату сына, я ненадолго застываю в дверях, любуясь его беззаботным личиком, стараясь не думать о том, что не застану его завтрашнее пробуждение. В голове куча мыслей, спасти от которых не может ни прохладный душ, ни свежезаваренный кофе, ни мои хлопоты у плиты или попытки забыться с помощью уборки. Сегодня тяжелый день. Я впервые увижу бывшего мужа, вручу сыну набитый вещами рюкзак и буду терзаться прожигающей душу ревностью… Глупо, скажите вы? Ни я первая, ни я последняя, кто вынужден приспосабливаться ко всем прелестям жизни после развода, но первый шажок навстречу мужчине, предавшему все свои обещания, сделать, отчего-то, невыносимо трудно. Страх, липкий, с неуемной скоростью разрастающийся внутри, с каждой минутой лишь крепнет, не давая возможности мыслить позитивно. И даже радостное лицо сына, предвкушающего выходные в компании любимого папы, не способны заглушить сковавшую меня боль.

— Ты чего так рано проснулась? — завязывая домашний халат, обращается ко мне мама, и неторопливо наполняет свою кружку бодрящим напитком.

— Что-то мне не спится.

— Маша, — усаживаясь напротив, говорит она спокойно. — Ты все делаешь правильно. Ребенку нужен отец… Как бы нам ни хотелось, но порою, приходиться переступать через себя ради счастья наших детей.

— Знаю. Просто боюсь, что Рита не сможет его полюбить… Вдруг она станет его обижать… Или… Чем он будет питаться? Я даже не знаю, умеет ли она готовить… Не знаю, как они живут. Может, у них по всей квартире расставлены банки с растворителями и замоченными в нем кистями… Ножи, розетки, да куча всего, чем ребенок способен себе навредить. У нее ведь нет опыта…

— Перестань себя накручивать. Максимум, чем она сможет задеть Семена — это своим безразличием. Уверена, Андрей не допустит слез собственного сына.

— Этот Андрей разрушил нашу семью, совершенно не думая о том, что ребенок будет страдать, — гневно бросая чашку в раковину, отвечаю на мамину реплику.

— Уверена, он не раз корил себя за это. И как бы там ни было, через это придется пройти. Когда-нибудь и ты приведешь в дом мужчину, к которому Семе нужно будет привыкать. Жизнь не стоит на месте.

— К черту, мне больше никто не нужен!

— Это пока. А как только ты отпустишь ситуацию, переболеешь и сумеешь окончательно смириться, сама поймешь, что одиночество — не лучший сценарий для твоего будущего.

Кто знает, если ли хоть доля истины в маминых словах, смогу ли и я когда-то довериться другому человеку, но на данный момент я выношу себе неутешительный вердикт — я невероятная трусиха! Стою у окна в гостиной и наблюдаю за тем, как мой отец выводит из подъезда ребенка, сухо жмет руку Медведеву, не стремясь завязать диалог, как Семен прижимается к поджарому телу своего папы, передает свой набитый игрушками ранец, замешкавшись у пассажирской двери внедорожника, которая внезапно открывается и являет моему взору виновницу пролитых мной слез. На ней укороченные джинсы, лоферы и слетающая с одного плеча широкая футболка. Кажется, и она сменила цвет своих волос, поскольку спадающие ниже лопаток локоны теперь насыщенного черного цвета. Я вижу, как мой отец, вплотную подходит к Андрею, что-то нервно ему говоря, задерживается взглядом на девушке, своровавшей мое женское счастье, целует внука и направляется к подъезду, в последний раз поворачивается на эту милую пару, и горько сплевывает на асфальт, явно находя разыгравшуюся сцену тошнотворной. Я забываю, как надо дышать, когда Марго присаживается на корточки перед моим ребенком, льнущим к бедру Андрея, и так и не поднимает своей головы, чтобы взглянуть на незнакомку. Время словно остановилось, звуки отошли на второй план, и единственное, что я слышу в этот момент — закладывающий уши стук собственного сердца. Я не знаю, о чем они говорят, куда собираются, но вот все словно отмирают и торопливо устраиваются в салоне, отрезая мне возможность, разглядеть происходящее.

- Вот ведь сукин сын! — слышу недовольный голос отца из прихожей. — Еще и любовницу свою привести не постыдился!

— Что ты ему сказал? — севшим голосом интересуюсь у своего защитника.

— Что сказал? Сказал, кто он есть и кем является! Ноги бы ему повырывать, подлецу!

— Папа!

— Что «папа»? — никак не может успокоиться. — И где только были мои глаза, что не разглядел, за кого дочь отдаю!

— Миша, не забывай о давлении! Что теперь себя корить! Одному Богу известно, что нам судьбой уготовано! От всего не убережешь!

— От всего, может, и нет! Но вот от таких проходимцев — святая обязанность!

Я больше не слушаю, о чем говорят родители, закрываюсь в спальне, и оплакиваю свою учесть, с трудом сдерживая стоны. Терять любимого человека всегда невероятно больно… Больно осознавать, что мы больше не проснемся в одной постели, не станем спорить над тем, какой же нам посмотреть фильм, не будем строить совместных планов. Впервые увидев их вместе, счастливых и беззаботных в своем стремлении быть рядом и дарить друг другу тепло и заботу, я словно вернулась назад, в то июльское утро, когда молила супруга одуматься, вырывала сумку из его рук, прося дать нам последний шанс. Только сейчас намного больнее — его совместная жизнь с другой женщиной перестала быть иллюзорной, рожденной лишь в моей голове. Вот они, рядом, о чем-то беседуют, шутят, придумывают, как провести выходные… А я обнимаю колени, подтягивая их груди, и упиваюсь слезами, отчетливо осознавая, что на всем белом свете в эту минуту, не найти человека несчастней…

— Я никогда тебе этого не прощу, — в сотый раз обращаюсь к сияющей рядом подруге, утонувшей в бесчисленном множестве кружевных оборок ее свадебного платья.

— Ты мне еще спасибо скажешь, когда вдоволь насладишься восхищенными взглядами собравшихся в ресторане мужчин. Господи, — переключая свое внимание на девушку, уже час старательно подцепляющую невидимками завитые локоны, нервно заявляет невеста, — можно поаккуратней? Я же не йоркширский терьер, которого вам привели на стрижку! Вы мне уже половину волос выдрали!

Я, как, впрочем, и мастер по прическам, с пониманием отношусь к ее нервозности, старательно избегая своего отражения в зеркале, и устраиваюсь на мягком кремовом пуфике, отгоняя нерадостные мысли о том, что в выбранном Светкой наряде, я, скорее, похожа на дорогую стриптизершу, нежели на благочестивую мать первоклассника. В глазах до сих пор рябит от яркого красного цвета моего откровенного платья, которое я бы вряд ли позволила себе выбрать на такое торжественное мероприятие, если бы в свое время не разрешила Ивановой самой спланировать мое одеяние. Единственный аргумент, который она сумела привести в защиту такого провокационного наряда — его прекрасное сочетание с цветовой гаммой, в которой будет оформлен банкетный зал.

— Так как я выгляжу? Только честно! Возможно, я больше никогда не пойду под венец, так что для меня безумно важно быть на высоте! — вставая в самом центре гостиничного номера, где мы с ней провели минувшую ночь, интересуется у меня девушка, приводя окружающих в ужас подобным заявлением. — Что? Не надо делать такое удивленное лицо! В отличие от тебя, я не собираюсь жить в ванильных фантазиях о нерушимости брачного союза с мужчиной, который хоть и довольно неплох, но все же ничем не отличается от любого другого самца!

— Ты невыносима!

— Я реалистка! От появления любовницы никто не застрахован. Так что? Как думаешь, он упадет от одного моего вида?

— Очень на это надеюсь… Иначе, я ему не завидую!

— Слушай, Медведева, не думала, что когда-то тебе это скажу, но ты ужасная зануда! Благодари Бога, что он свел нас с тобой, иначе ты бы покрылась плесенью в своем углу в полном одиночестве! Время?

— Двенадцать, нам нужно выходить через пять минут, — вставая со своего места, сообщаю Свете, и все же бреду к огромному зеркалу, проверить безупречность своего макияжа. — И я не скучная, а вполне обычная вменяемая женщина! А вот тебе не мешало бы провериться…

— Глупости, со мной все в порядке. Хотя, мое отрицание вечной любви и способно вызвать подозрения…

— Знаешь, когда ты каждую неделю влюблялась в нового парня, ты мне нравилась куда больше.

— Мне было двадцать, — обнимая меня за плечи, защищается девушка, растягивая губы в улыбке. — И мой самый головокружительный роман закончился двумя полосками на тесте. Так что, прости, но Лешин побег меня отрезвил…

— Ладно, Иванова, поехали в загс, пока твой жених не понял на какой змее решил жениться.

— С удовольствием, — целуя меня в щеку, весело смеется она, направляясь к двери, чтобы через сорок минут, наконец, распрощаться со своей девичьей фамилией, незаметно смахивая слезы с ресниц, под чуткими взглядами присутствующих…

* * *

— По-моему, они здорово смотрятся вместе, — обращается ко мне Егор, свидетель со стороны жениха. — Я думал, что Дима так и умрет заядлым холостяком.

— Не поверишь, Светкин брак и для меня — удивление.

Я отпиваю шампанское, чувствуя, как меня оставляет смущение и зажатость, смело расправляю плечи, прекрасно зная, что мое декольте оставляет слишком мало места для фантазии, и ловлю себя на том, что впервые за долгое время хочу танцевать и ни о чем не думать.

— Ну что, повеселим толпу? — словно прочитав мои мысли, протягивает мне руку мужчина. — Все, кому довелось со мной танцевать, уверенно заявляли, что у меня обе ноги левые.

— И что, тебя это совсем не пугает? — принимая его приглашение, отмечаю, насколько мозолистые ладони у моего кавалера. — Или ты надеешься, что все они заблуждались?

— Нет просто я уже много выпил, — смеется Егор, привлекая меня к себе и начиная неуверенно покачиваться в такт музыке. — Когда я под градусом — мне море по колено.

Я прикрываю глаза, вдыхая терпкий запах мужского парфюма, невольно задумавшись над тем, как давно не чувствовала горячих пальцев на своей спине, и позволяю ему вести меня в танце, не обращая внимания на то, что он уже трижды наступил на мою туфлю.

— Прости, я тебя честно предупредил, — вновь задевая носок моей обуви своим кожаным ботинком, улыбается рядом с моим ухом, посылая по коже мурашки своим теплым дыханием.

— Брось, все не так страшно, как сначала казалось.

— Я всегда знал, что мою неповоротливость явно преувеличивают, — смеется Егор, сбиваясь с ритма. — Так, как давно вы со Светой знакомы?

— Двенадцать лет. Мы вместе учились и делили комнату в общежитии. А вы с Димой?

— У нас все куда банальней — выросли в одном доме, так что считай, что мы дружим с пеленок. После развода с Алиной, я уже и не надеялся, что когда-нибудь буду отплясывать на его свадьбе. Думал, что брак с первой женой оставил настолько неизгладимые впечатления, что его и на пушечный выстрел к загсу подойти не заставишь.

— Он тяжело пережил развод?

— Нет, скорее он вкусил все прелести совместной жизни с законченной эгоисткой. Развод был для него избавлением от ее постоянного недовольства. Нет, она, конечно, была красавицей, кормила его на убой и дома всегда царил порядок, но с характером ей явно не повезло… После последней ссоры Митя наплевал на все, собрал вещи и подал на развод. Оставил ей все, что они нажили, и зарекся когда-нибудь связывать себя узами.

— Да, уж. Невесело.

— Не говори. Надеюсь, что со Светой он будет куда счастливей.

Я вновь усаживаюсь за столом, поддерживая гостей, уже во всю кричащих «Горько!», и остаток вечера провожу за разговорами со своим новым знакомым. Может быть, подруга права, ругая меня за мою отчужденность, высмеивая мои чопорные взгляды на жизнь? Рядом приятный собеседник, пусть и не такой красивый и подтянутый, как бывший муж, без автосервисов и кафе, без огромных сумм на счетах. Простой работяга, с шершавыми пальцами, обезоруживающей улыбкой и явно читаемым интересом к моей скромной персоне. Стоит лишь протянуть руку, коснуться его предплечья, сдобрив эффект томной улыбкой и, вполне возможно, что завтрашнее утро я встречу в его компании. Он заварит нам растворимый кофе на своей маленькой кухне, наденет джинсы, заношенную любимую футболку и спросит, не хочу ли я повторить нашу встречу… Ведь так происходит в обычной жизни? Так заводят романы и путем проб и ошибок отыскивают среди городского населения подходящую партию? Боже, наверно, мне стоит воздержаться от очередного бокала шампанского, поскольку мое затяжное одиночество под натиском пузырьков в бокале так и подталкивает к безрассудству…

— И я решил, что больше никогда не сяду на мотоцикл. Провалялся на больничной койке три месяца и с тех пор от одного вида капельниц меня бросает в пот, — болтает без остановки друг жениха.

— А я ни разу не сидела на байке, — поедая виноград, делюсь своим упущением. — А мне ведь тридцать! Боюсь, в старости мне будет нечего вспомнить. Прилежная ученица, гордость родителей… Хотя, однажды, на первом курсе, я отплясывала с Ивановой на барной стойке. Правда, так поступали многие, в том баре это часто практиковали…

— Так, значит, ты оторва?

— Ага, еще какая, — смеюсь над своими воспоминаниями. — Думала, что умру от стыда, когда утром мне в красках рассказывали, как нелепо я смотрелась на фоне других разгоряченных студенток.

— Уверен, что ты произвела фурор! Может, сходим как-нибудь вместе? Дашь мне мастер-класс, сама ведь заметила, что у меня с этим явные проблемы.

— Нет, даже не проси! — с ужасом восклицаю я. — Я в завязке.

— Тогда кино? Или ресторан? — не унимается Егор, сокращая расстояние между нами.

— Соглашусь, если пообещаешь, что не заставишь отплясывать на столе.

— Без проблем, — заводя прядь моих волос за ухо, соглашается мужчина. На долю секунды, мне кажется, что сейчас он меня поцелует, и я неуверена, что захочу дать отпор. Но он лишь улыбается мне, протягивает руку к моему телефону, лежащему рядом с фарфоровой тарелкой, набирает свой номер и сбрасывает вызов.

— Теперь не отвертишься, я буду посылать тебе сотни СМС, пока, наконец, не увижу тебя вновь.

— Я и не планировала, — говорю абсолютно серьезно, отчего-то чувствуя острую необходимость продолжить наше общение. Домой я возвращаюсь в три часа ночи, и не утруждая себя переодеванием, заваливаюсь на постель с блаженной улыбкой на губах. Неважно, что больше меня осчастливило — внимание приятного молодого человека или выпитые напитки вкупе с царящим вокруг весельем, об этом я думать себе запретила. Пусть все идет как идет…

* * *

Два дня назад мои родители вывезли вещи из квартиры, и стали обладателями собственной однокомнатной хрущевки на окраине. Папа, будучи гордым и независимым, всячески пресёк мои попытки помочь им с покупкой жилья, не позволив даже поучаствовать в выборе мебели. Он твердо верует, что брать деньги у одинокой дочери, пусть и вполне обеспеченной, недопустимо. Теперь, когда мы с Семеном вновь остались вдвоем, мне приходиться заново планировать день, раньше выходить на работу, чтобы успеть завезти сына в частную школу, расположенную в другой части города. Первый учебный месяц наполнил его жизнь яркими красками и любимым занятием для малыша, стали сборы школьного ранца, который он гордо ставит на стул посреди своей комнаты, без устали наматывая круги вокруг импровизированного пьедестала. С уроков его забирает моя мама, которую изредка замещает Анна Фёдоровна, чтобы до вечера проводить время с любимым внуком. Несмотря на неблагоприятный исход нашего с Андреем брака, мне есть за что благодарить судьбу — свекровь мне досталась чуткая и понимающая. Неделю назад ей стало известно о появлении в моей жизни Егора, с которым я несколько раз ходила ужинать в небольшой ресторанчик на набережной, но она ни разу не попыталась завести разговор о переменах в моей личной жизни. То ли она чувствует вину за поступок своего сына, то ли не считает нужным лезть ко мне с советами и расспросами. Как бы там ни было, спроси она меня о том, что происходит между мной и Егором, я бы едва ли смогла внятно ответить на этот вопрос. Со стороны, мы скорее походим на добрых приятелей, получающих удовольствие от совместных вечеров, нежели на зарождающуюся пару, планирующую свое будущее в связке друг с другом. Через четыре дня телефонных разговоров, я все же решилась пойти с ним на свидание, не отдавая себе отчет, чего же жду от этой встречи. Его поцелуй был скорее нежным, не было бабочек в животе или покалываний в кончиках пальцев. Скорее механическая ласка, призванная не разжечь огонь, а лишь оправдать его ожидания от совместного поедания пасты. Я не краснею от его комплиментов, не строю далеко идущих планов, но старательно создаю видимость собственной заинтересованности. Спросите, зачем мне это? Бог его знает… Какая-то глупая упрямая решимость утвердиться в собственном обаянии, способности построить будущее, взрастить в себе веру в то, что я вновь смогу испытать чувства, хотя бы отдаленно напоминающие влюбленность. Мы не говорим о моем прошлом, не вдаемся в подробности наших предыдущих романов, прекрасно зная, что у каждого из нас своя история, не позволяющая мне, наконец, переступить грань, а ему подтолкнуть меня к этой вполне закономерной близости. Если попытаться описать нашу связь одним словом, этим словом будет «комфорт». Именно это чувство и держит меня рядом с Егором, подогревая надежду, что, спустя какое-то время, я все же воспылаю страстью к этому мужчине.

- И зачем он тебе нужен? Это как начать есть фастфуд после ежедневных ужинов в дорогом ресторане! — убеждает меня в трубку Света.

— Боже, ты что только что сравнила его с чизбургером?

— Да! У него ипотечный кредит и подработки по вечерам! Расставаясь с одним мужчиной нужно четко осознавать, что ты не имеешь права понижать планку!

— Я же не собираюсь идти с ним в загс! Помниться, ты сама мне советовала завести интрижку, — раскладывая перед собой потертые листы с чертежами, взятыми в пыльном архиве, пытаюсь поспорить с подругой.

— Я тебя знаю! Проведешь с ним одну ночь и решишь, что теперь просто обязана вытянуть эти отношения!

— Брось, я и не думала ни о чем подобном. Тем более что до совместных ночей у нас пока не дошло. Мне просто приятно его общество, приятно получать цветы и слушать его комплименты. Неужели в этом есть что-то криминальное?

— Нет, пока ты еще способна трезво мыслить! Просто пообещай, что подойдешь к делу с холодной головой. Он, конечно, парень порядочный, воспитанный и все дела, но тебе явно не пара!

— Давай, это я буду решать сама? Или мне теперь приводить каждого, кто сможет меня заинтересовать к тебе для тщательного досмотра?

— Было бы неплохо!

— Когда я встретила Медведева, ты пищала от восторга! А на деле он оказался законченным мерзавцев, надававшим мне кучу обещаний, которые был не в состоянии выполнить.

— Я бы и сейчас пищала, появись в твоей жизни подобный кавалер! Тут дело не столько в мужчине, сколько в твоей неспособности держать его в тонусе! Ты же таяла, как мороженое под его взглядом, напрочь забыв о собственных амбициях! — возмущается девушка по ту сторону трубки.

— Ну, спасибо!

— Не за что, немного критики еще никому не повредило! Кстати, что там твой бывший?

— Не знаю и знать не хочу! Покоряет Москву и, надеюсь, что там и останется!

— Медведева, да ты растешь в моих в глазах! Если, конечно, ты не размазываешь тушь по щекам, пользуясь тем, что я тебя не вижу.

— Скажешь тоже! Рядом умудренные жизнью женщины, мечтающие засыпать меня советами. Стоит дать слабину, и меня заставят съесть коробку «родных просторов» под их несмолкающее щебетание. Как твой медовый месяц? Ты же купила мне сувенир?

— Еще чего! Магазины я оставила напотом. Сейчас я думаю только о горячем песке и морских волнах! Так что, трудись, подруга, пока я развлекаюсь на лазурном берегу!

— Это жестоко, — смеюсь, и заканчиваю наш разговор, кидая свой взгляд на часы. Через двадцать минут, я выключаю свой старенький казённый компьютер, прощаюсь со своими коллегами и торопливо семеню на автобусную остановку, желая как можно скорее оказаться дома. Первый октябрьский снег застал город врасплох своей внезапностью, и проведя сорок минут в переполненном общественном транспорте, я впервые пожалела, что, поддавшись импульсивному порыву, распрощалась со стареньким внедорожником, который бы пришёлся очень кстати в новом ритме моей самостоятельной жизни. И плевать, что иногда, я бы наверняка рыдала на переднем сидении, позволяя плохому настроению и нахлынувшим воспоминаниям выбить почву из-под моих ног. Добравшись до своего района лишь в начале седьмого вечера, я, нехотя, бреду в переполненный в эти часы супермаркет, с твердым намерением обзавестись собственным автомобилем, недорогим и надежным. И, главное, не серым…

— Три тысячи восемьсот шесть рублей, — подводит итог кассирша, переложив последний товар с ленты в мою переполненную корзину. Я торопливо достаю кошелек, пытаясь отыскать свою карту, чувствуя, как в затылок мне дышит толпа изнуренных ожиданием покупателей. К моим щекам приливает краска, когда я со всей ясностью осознаю, что оставила заветный кусок пластика на своем рабочем столе. Спешно пересчитав купюры, я перестаю дышать, испытывая дикий стыд перед собравшимися в магазине людьми.

— Я, кажется, оставила кредитку на работе… — смущенно обращаюсь к продавщице, чьи губы, обильно смазанные алой помадой, складываются в прямую линию.

— Расплатитесь наличными, — сухо предлагает мне женщина, глядя в пространство перед собой.

— Боюсь, мне не хватит… Никак не могу приучить себя снимать наличные для таких вот форс-мажоров, — неловко улыбаюсь, желая провалиться сквозь землю. — Давайте, уберем… Господи! Давайте, уберём эти конфеты и колбасу… И сырки, мы их не больно-то и любим… И вот это мясо, — перебирая содержимое пластмассовой корзины, стараюсь сосчитать в уме, отчего еще отказаться.

— Вы издеваетесь? — раздается надо мной недовольный мужской голос, и я резко разворачиваюсь, натыкаясь на взгляд карих глаз. — Сколько она должна? — раскрывая пухлый бумажник, нетерпеливо обращается к женщине в форме крепкий мужчина в явно дорогом пальто, похоже, вознамерившийся оплатить мои покупки.

— Нет, что вы, — прерываю озвучивающую сумму продавщицу. — Я сама в состоянии…

— Я вижу! Давайте, я расплачусь, и вы пойдете! Я тороплюсь и не собираюсь ждать, пока вы тут разберетесь, — зло выдает мне мой внезапный благодетель.

— Нет! Пересчитайте меня, пожалуйста! — отчего-то завожусь под тяжелым взглядом стоящего рядом человека.

— Слушай, не задерживай людей! — никак не уймется мужчина, пихая меня в сторону плечом, выкладывая купюры на кассу.

— Я с вами на ты не переходила! — выдаю громче, чем положено. — Я тоже отстояла очередь, и тороплюсь не меньше вашего! Пересчитайте меня! И это, — бросая на ленту контейнер с клубникой, — уберите!

— Пусть мужчина оплатит… — встревает в нашу перепалку молоденькая девушка с железным колечком в носу, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

— Нет! — возвращая ему деньги, завожусь не на шутку.

— Девушка, можно побыстрее, — раздается голос из стройной шеренги ожидающих.

- Идиотка, — фыркает себе под нос незнакомец, забирая пятитысячную купюру из моих рук.

— Да что вы? Вам бы взять пару уроков хороших манер!

— Обязательно, как только вы подтяните свою арифметику! Иногда, умение считать куда полезнее, чем способность хлопать глазками.

— Приму к сведению!

Я торопливо укладываю в пакет свои продукты, в последний раз смиряя взглядом наглеца, еще больше разнервничавшись от появившейся кривой ухмылки на его губах, и красная как рак, покидаю супермаркет, в который, наверное, больше никогда не зайду. Вот так, в переполненном магазине, я впервые встречаю Сергея Титова, самого заносчивого мужчину из всех, с кем мне довелось увидеться…

Он целует меня так, словно я фарфоровая статуэтка, способная рассыпаться в стеклянную крошку от одного неосторожного прикосновения. Неспешно спускаясь к вырезу моей блузки своими влажными губами, он попеременно поглаживает мое бедро и скрытую шифоном спину, делая рваные вдохи в те крошечные мгновения, когда оставляет в покое покрасневшую под непрекращающимися ласками кожу. Я старательно отгоняю кишащие в голове мысли, пытаясь сконцентрироваться на происходящем, но в своих тщетных попытках отыскать хоть малейшую искру внизу своего живота довожу себя до нервного оцепенения, не позволяющего ответить мужчине с должным пылом. Наверняка он замечает мое замешательство, но не отстраняется, а лишь теснее прижимает меня к своей груди, пытаясь справиться с перламутровыми пуговицами на моей одежде. Когда не расстёгнутыми остаются лишь две небольшие бусины, я твердо решаюсь прекратить эту пытку, веруя в то, что, отвечая согласием на его приглашение, допустила большую ошибку.

— Егор, пожалуйста, — слегка отталкивая навалившееся на меня тело, пытаюсь остановить его, однако, достигаю противоположной реакции. Словно перестав себя сдерживать, он крепче впивается пальцами в мои оголенные ноги, и неистово осыпает поцелуями кружевную ткань моего бюстгальтера.

— Егор! — строго, с хорошо читаемыми нотками нервозности, взываю к его здравомыслию, уже более решительно отстраняя его от себя похолодевшими пальцами. С трудом сфокусировав взгляд на моем раскрасневшемся лице, мужчина запускает пятерню в свои волосы, недовольно сверкнув глазами, и откидывается на спинку дивана.

— Прости, — торопливо запахиваясвою блузку, говорю как можно мягче.

Он не произносит ни слова, все еще шумно вдыхая воздух, отчего его грудь вздымается так часто, словно он только что пробежал марафон. Я никогда прежде не оказывалась в подобной ситуации, и теперь мну край своей юбки в попытке хоть чем-то занять руки. Мое общение с мужчинами сводится к многолетней близости с мужем и неопытным первокурсником, считающим себя успешным дон Жуаном. Так что мне не известно, что говорят человеку, которого сначала поманили ухоженным пальчиком, с черным лаком на аккуратно обработанных ногтях, а после прервали в ту самую секунду, когда его мозг, опережая игру огрубевших от работы пальцев, дорисовал картину в самый ярких красках, доступных воображению.

— Я закажу такси, — так и не решив, уместно ли будет сейчас извиниться или сделать вид, что не произошло ничего серьезного, я предпочитаю поскорее покинуть его квартиру, успокоившись лишь тогда, когда двери лифта смыкаются передо мной, оставляя Егора на шестом этаже панельной многоэтажки. Дура, и мне с этим как-то дальше жить… Что я творю? Знаю, что устрой он мне скандал — был бы абсолютно прав, ведь на протяжении нескольких недель я всячески поощряла его на дальнейшие действия, писала глупые СМС с пожеланиями сладких снов, весело делилась с ним событиями, произошедшими за день, словно крича ему: «Посмотри, я настроена очень серьезно!». А на деле сбежала от него как последняя трусика, так и не найдя нужных слов, чтобы хоть собственным раскаянием немного потешить его задетое самолюбие. Прислонившись лбом к холодному окну вечернего трамвая, я раздумываю над тем, что с самого начала повела себя абсолютно не правильно. Вместо того чтобы заняться саморазвитием, я пошла по пути наименьшего сопротивления — устроилась на рутинную работу, завязала роман с тихим и неприметным ухажером, посвящая оставшееся время бытовым заботам. Будь я мировой знаменитостью, я была бы позабыта своими верными фанатами, закрывшись в дальней комнате трехэтажного особняка, где бы в обнимку с семейным альбомом оплакивала девять лет жизни, в которой был Андрей Медведев. Света оказалась права — я выбрала ни ту работу и подпустила к себе ни того мужчину. Заблуждалась она лишь в одном — дело не в толщине его кошелька, а в полном несоответствии выстроенным в моей голове стандартам. Окажись он сантехником из местного ЖКХ, но обладай при этом должной харизмой, я бы закрыла глаза на то, что он не водит меня по дорогим ресторанам. Да и, вообще, это никогда не было для меня важным… Не закрутись тогда карьера моего мужа так удачно, мы, может быть, до сих пор были бы вместе, растили Семена и не допускали мысли о расставании.

— Чего это ты так рано вернулась? Я сегодня тебя не ждала, — встречая меня в прихожей, удивляется Анна Фёдоровна, вызвавшаяся посидеть с внуком во время моего отсутствия.

— Голова разболелась и дико захотелось домой… Вы уж простите, что зря оторвала вас от домашних дел, — снимая верхнюю одежду под ее цепким взглядом, стараюсь казаться как можно беззаботней. — Выпьем чаю? На улице жуть, как холодно.

Свекровь не дает мне заняться приготовлением, собственноручно заваривая ароматный напиток и ставя вазу с печеньем в центр стола.

— Ты ведь знаешь, что я всегда готова тебя выслушать? Дать совет, если понадобиться, — пытливо меня изучая, начинает она разговор.

— Знаю, — киваю, делая небольшой глоток горячего чая.

— Так, говори… Вижу ведь, что тебя что-то мучает.

— Анна Федоровна, у меня, правда, все хорошо. Не стоит обо мне беспокоиться.

— Знаешь, Маша, я никогда тебе этого не говорила, но, думаю, сейчас самое время. Как бы я ни хотела, чтобы рядом с Андреем была именно ты, как бы я не мечтала, чтобы вы подарили нам еще одного внука, вместе старели и любили друг друга, как прежде, я думаю, что без него тебе будет лучше. Ты молодая, красивая женщина, достойная куда лучшей жизни, нежели ждать вечно занятого супруга у окна. Он всегда тебя недооценивал, принимал, как должное твою любовь, ставя на первое место свои желания. А эта Рита — прекрасное средство спустить Андрюшу с небес на Землю. Думаешь, он не взвоет, когда окажется на твоем месте? Будет локти свои кусать, вспоминая, какой заботой был окружен и какую женщину потерял…

- Это уже и неважно… Как бы у них ни сложилось, для нас нет пути обратно… И я вовсе не из-за этого переживаю… Просто я вдруг задумалась над тем, что растрачиваю себя впустую, не получая отдачи… Не отдаю себя любимым занятиям, до ужаса боясь глобальных перемен. Вышла на работу в захудалую конторку и даже не стремлюсь куда-то продвинуться. Может быть, мое место действительно у плиты?

— На этот вопрос сможешь ответить лишь ты сама. Сколько бы в тебя ни верили близкие — ты обречена на провал, пока сама не поверишь в собственные силы, — пододвигая ко мне печенье, отвечает женщина. — Я за столько лет работы в роддоме повидала разных женщин: успешных, не очень, несчастных и окрыленных, одиноких и замужних… Человек сам волен выбирать, по какому пути идти. Все зависит лишь от того, насколько он готов к риску.

— Я всегда поражалась бесстрашием Андрея. Эти кредиты, бизнес… Мне бы не хватило духу, поставить на карту все ради достижения иллюзорных целей.

— Андрюша с детства такой: продумывает наперед, как бы получить наибольшую выгоду. Вот Сережка был его полной противоположностью — всегда прятался за спину брата, опускал руки, стоило возникнуть препятствию на пути. Он ведь был очень болезненный, в сад толком и не ходил: то ОРЗ, то ротавирус… Из больниц не вылезали. Вот и повелось у нас в семье всегда его оберегать. Андрей гонял местных мальчишек, вечно шпыняющих его брата, а я все свои силы клала на повышение его иммунитета. Обивала пороги, чтобы получить путевку в санаторий…

— Вы никогда не рассказывали мне о нем, да и Андрей обходил эту тему стороной… Мы ведь с ним толком и не были знакомы…

— А что тут говорить… Опекаемый всеми родственниками, он вырос тепличным и неприспособленным к жизни. Он и в институт-то с трудом поступил, да и закончил его чудом… В двадцать один привел в дом расфуфыренную подружку, заявил, что у них любовь… И ведь любил, а она из него веревки вила — таскала за собой по клубам, высмеивала его попытки получить диплом… А через пару месяцев бросила. Так он и пристрастился к выпивке. После нее у него, конечно, случались романы, но забыть свою Виолетту не смог. Два года угасал на наших с отцом глазах… Проглядели мы его Маша, — я молчу, размышляя над тем, как же тяжело родителям принять подобный выбор собственного ребенка. — Видеть, как твои дети допускают ошибки и набивают себе шишки — всегда больно. Оттого и не принимаю я решение Андрея, знаю, что ничем хорошим его роман не закончится… Одного сына я уже потеряла и теперь видеть, как старший ребенок собственными руками рушит свою жизнь для меня невыносимо трудно.

— Кто знает, может, Рита еще сумеет вас переубедить? Вдруг она ни так плоха, как вам кажется.

— Я уже жизнь прожила и не так-то просто меня провести. У меня лишь одна невестка и другой мне не надо, — тепло улыбаясь, заявляет свекровь и встает из-за стола, оставляя меня наедине со своими мыслями.

* * *

В жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда с первыми лучами солнца измученный размышлениями мозг все-таки выдает единственно верное решение — пора что-то менять. Мое воскресное утро началось именно так — я проснулась мгновенно, подгоняемая азартом и нетерпением, спрыгнула с нагретой кровати и засеменила босыми ногами по прохладному полу к своему ноутбуку. Идея возникла настолько внезапно, что пальцы не успевали стучать по клавиатуре, вбивая в поисковик печатаемые мной запросы. К полудню я уже имела четкий план и твердую убежденность, что рискнуть все же стоит.

— У тебя что, пожар? — плюхаясь на диванчик в выбранном мной кафе, интересуется Света. — Половина второго! Я не встаю по выходным раньше часа дня!

— Прости! — протягиваю я, складывая ладони в умоляющем жесте. — Но я не могла ждать! Света, я решила уволиться!

— У тебя температура? — касаясь прохладными пальцами моего лба, удивляется девушка. — Это, конечно, здорово, но ты не могла сообщить мне об этом по телефону?

— Нет, потому что это еще не все! — выдерживая паузу, заявляю, растягивая губы в улыбке. — Я хочу открыть магазин!

Иванова замирает, глядя на меня округлившимися глазами, сидит так на протяжении минуты, после чего берет в руки меню, тщательно изучает предлагаемый ассортимент блюд, делает заказ и, наконец, решается заговорить:

— Ты сдурела?

— Нет, вовсе нет! Я всю ночь не спала, думала, думала и вот! Решение прямо на поверхности! Я всю свою жизнь от кого-то зависела — от родителей, от мужа, теперь вот от своего вздорного начальника, постоянно забывающего мое имя! Ты только подумай, в мире миллионы людей работают на себя, занимаются любимым делом, сами устанавливают график!

— Ты хоть представляешь, какая это ответственность?

— Да, пусть пока и смутно, но все же я отдаю себе отчет, на что решаюсь!

— И чем ты будешь торговать? Только не говори пирожками! Я сразу же вызову неотложку!

— Игрушками! Лет восемь назад Андрей предлагал мне заняться этим всерьез, а я не придавала этому значения. Вот, — выкладывая перед ней газеты и распечатанные мной листы, — эти помещения сдаются. Я остановилась на трех вариантах, здесь, — указывая на самое заманчивое предложение, — самая большая проходимость. Это бутик в торговом комплексе на Радонежской. Площадь небольшая и цена за аренду кусается, зато поток покупателей обеспечен.

— Подожди, ты что серьезно настроилась? — кажется так и не может до конца поверить Света.

— Да! — внутри все кипит от переполняющей меня энергии, а руки так и чешутся приступить к воплощению в жизнь моей задумки.

— Ладно, допустим! Но ты ведь не конвейер по безостановочному производству!

— Об этом я тоже подумала. Я прекрасно осознаю, что не смогу свалять столько, чтобы завалить прилавки, поэтому основной упор буду делать на продажу товаров для организации праздников. У меня все еще на уровне идеи, но я полна энтузиазма, — сверкая улыбкой во все тридцать два зуба, делюсь с ней соображениями.

- Да, уж, подруга, ты умеешь удивлять, — наблюдая за тем, как официант перекладывает на стол тарелки с подноса, подводит итог Иванова. — А деньги? Страшно подумать, сколько финансов потребуется для открытия бутика!

— У меня есть накопления, я ведь продала машину и не успевала тратить щедрые пожертвования Медведева. Но, боюсь, если со временем решусь выкупить помещение, без кредита все же не обойтись. Вот тут мне и понадобится твоя помощь.

— Я похожа на олигарха?

— Нет, но ты замужем за банкиром! Может, он сможет выдать мне кредит на удобных условиях?

— Я даже и не знаю, Маша! Это же огромный риск!

— Это огромный шанс кардинально поменять свою жизнь! Закажем шампанское?

* * *

Звонкая трель моего дверного звонка заставляет меня торопливо бежать в прихожую, задевая по пути разбросанные Семой игрушки, об которые я ударяюсь босыми пальцами левой ноги.

— Черт! — обхватывая ладонью ноющую ступню, резко распахиваю входную дверь, замирая на пороге под тяжелым взглядом неизвестной посетительницы. Мои волосы собраны в неопрятный хвостик, вытянутые коленки на домашних штанах придают моему виду еще больше неряшливости, и я автоматически начинаю разглаживать складки на бедрах, одергивая вниз мятую ткань серой майки.

— Вы хотя бы знаете, который сейчас час? — вздергивая вверх подбородок, возмущенно интересуется женщина лет шестидесяти, облаченная в блузку жабо и строгую юбку-карандаш. — У меня разыгралась мигрень от непрекращающегося топота!

— Простите?

— Я ваша соседка снизу и с семи часов утра я не могу заснуть от доносящегося с потолка грохота!

Я поворачиваю голову в сторону детской комнаты, откуда раздается рычание и веселый визг моего ребенка, пытаясь переварить полученную информацию, когда дама, с тщательно убранными в высокий пучок волосами гневно надувает губы, складывая руки на груди.

— Милочка, — цедит она сквозь зубы, кажется, из последних сил сдерживая своего внутреннего зверя, — немедленно прекратите безобразие! Иначе, я обращусь к участковому!

— Господи, это мой сын! Он просто играет и…

— Меня не интересует, чем занимается ваш ребенок! Я просто хочу тишины и имею на это полное право!

— Я поговорю с ним и попрошу вести себя тише. Простите, конечно, но вы первая, кому мы доставили дискомфорт…

— Детьми нужно заниматься! Впрочем, вижу, что у вас и на себя-то времени не хватает, — оценивая мой внешний вид, резюмирует соседка.

— Простите, как вас зовут?

— Это вам знать необязательно, главное, зарубите себе на носу, что я поднялась к вам в первый и последний раз! Впредь, я буду обращаться в полицию!

Женщина разворачивается на своих невысокий каблуках, заставляя меня задуматься над тем, ходит ли она в подобном виде по дому или на день у нее запланированы дела, вынуждающие приодеться? Захлопывая дверь за незваной посетительницей, я еще и не подозреваю, что так было положено начало моему персональному аду с озлобленной соседкой в главной роли, поэтому не отягощая себя невеселыми мыслями, бреду на кухню, заглядывая по пути в комнату к Семе с просьбой поубавить свой пыл и не скакать по полу в гостиной.

— Где ты пропадаешь? — отпуская покупателя, интересуется Ирина, чей живот уже настолько огромен, что она с трудом втиснулась за стойку. — Я тут, как слепой котенок, даже не знаю где что лежит!

— Прости, опять эта мегера устроила мне разнос! Если с возрастом я впаду в маразм, как моя соседка снизу, определите меня в какую-нибудь богадельню на отшибе! Не хочу мучать ни в чем неповинных людей своей разыгравшейся фантазией!

— Что на этот раз? Опять слишком громко смотрела телевизор?

— Нет, теперь ее не устраивает мой будильник! Господи, вот это слух в шестьдесят лет! Я сама-то его через раз слышу, а этой дамочке хоть бы что! Цербер, а не человек! Только дай повод и вцепиться в тебя мертвой хваткой! Очень жаль, что в округе не нашлось более привлекательно жилья. Лучше бы она купила себе квартиру в другом районе! За три месяца, что она въехала, я, кажется, поседела!

— Ужас какой! Может тебе самой обратиться в правоохранительные органы? Наверняка, ее можно приструнить с помощью закона!

— Участковый на этой неделе приходил уже дважды, но лишь покрутил пальцем у виска, желая мне терпения и крепких нервов! К черту ее, лучше расскажи, как тут дела?

— Четыре покупателя за два часа… Не густо, но сейчас лишь половина двенадцатого!

— Ладно, я принесла тебе пончики! Что бы я без тебя делала!

— Не говори! Помни о моей доброте, когда я попрошу тебя посидеть с моей дочкой.

— Можешь на меня рассчитывать, — улыбаюсь, погладив ее выпирающий животик. — Для тебя я свободна в любое время дня и ночи.

— Что там Егор?

— Не оставляет надежды, что у нас еще может что-то, да получиться. Только, мне кажется, что это утопия. Он прекрасный друг, чуткий ухажер и порядочный мужчина, но, как бы это прискорбно не звучало, герой не моего романа.

— Жаль, мне он понравился… — откусывая кусочек от принесенного мной лакомства, заявляет Иринка, устроившись на стуле. — Все-таки, у тебя здорово! Ты большая молодец, Машка!

Я не могу не улыбнуться, озираясь по сторонам и задерживаясь взглядом на оформленных мной витринах, теперь прекрасно понимая, почему Андрей так светился, доводя до ума купленные боксы.

— Что насчет твоего дня рождения? — вырывает меня из размышлений Ирина, делая глубокий вдох, когда отправляет в рот последний пончик. — Я скоро лопну.

— Соберёмся у меня. Посидим втроем: ты напьешься апельсинового сока, а мы со Светой опустошим бутылку текилы. Так что, не смей рожать ближайшие два дня!

— Как скажешь, хотя я бы с удовольствием уже отправилась в роддом. Хочу поспать на животе!

* * *

Сегодня мне тридцать один. Вроде, все как всегда: то же солнце сияет в небе, те же деревья отбрасывают тени на пол сквозь окно моей спальни, соседка, как и всегда, стучит по батареи, призывая меня отключить сработавший будильник… И лишь я стала на один год мудрее, во что мне очень хочется верить… Раньше, казалось бы в таком далеком прошлом, я бы проснулась от ощущения губ на своем оголенном животе, и долго бы нежилась в кровати, старательно делая вид, что все еще пребываю в сонной неге, давая Андрею возможность изучить каждый потаенный уголок моего тела. Позже, я получила бы подарок — цепочку, браслет, новый мобильный — не важно, и отправилась бы на кухню, где Медведев уже накрыл завтрак. Это был единственный день в году, когда он соответствовал всем критериям заботливого супруга. Теперь же, оставив позади все бюрократические проволочки бракоразводного процесса, я удостаиваюсь смс с его нового московского номера, с сухим пожеланием всего наилучшего. «Будь счастлива!» — вот, что он написал, проснувшись в постели со своей маляршей.

— Обязательно, — откидывая в сторону смартфон, обещаю не столько неверному бывшему мужу, сколько самой себе. Если учесть, что я не раздаюсь рыданиями, как поступила в прошлом году, проснувшись в своей одинокой постели, возможность наконец обрести женское счастье уже не кажется такой заоблачной.

— Мама! — кричит Семен, стрелою врываясь в спальню. — С днем рождения!

Прыгая на кровать, мальчишка вручает мне созданную собственными руками открытку из цветного картона и маленький сверток, обернутый подарочной упаковкой, поместившийся на моей ладони.

— Ух, вот это прекрасное начало дня! — улыбаюсь, разворачивая свой первый подарок. — Вот это да!

Любуясь яркой сливовой помадой неизвестной мне марки, я крепко обнимаю своего мужчину, наверняка, пожертвовавшего своим школьным обедом, чтобы приобрести эту диковину.

— Нравиться? Я сам выбирал!

— Еще бы! — подхватывая его на руки, семеню к туалетному столику, вознамерившись прямо сейчас испробовать его дар.

— Ты у меня самая красивая мамочка в мире! Когда я выросту, я смогу на тебе жениться?

— Нет, Семка! Мы подберём тебе невесту получше, а я буду печь вам пирожки, договорились?

— Хорошо! Тогда можно, я женюсь на Катьке Андреевой? Мы с ней за одной партой сидим!

— Конечно, только лет через двадцать, когда ты будешь уже совсем взрослым!

— Я и так большой!

— Бесспорно, но боюсь до брака ты еще не дорос! И потом, если ты женишься на своей Катьке, с кем буду жить я?

— С нами! Я же не стану тебя выгонять из дома! Накрасишься ей на работу?

Я довольно киваю, получая лучезарную улыбку Семена взамен. И плевать, что этот цвет мне совсем не идет, а текстура настолько неоднородная, что губы словно покрыты коркой…

* * *

— Не беги, смотри под ноги! — преодолевая лестничный пролет, поучаю сына, углубившись в прочтение поздравительных сообщений в соцсети.

— Я могу перепрыгивать через две ступеньки! Смотри, — вынуждая меня обратить на себя внимание, дергает меня за рукав ребенок, но первое, что попадается мне на глаза, мужская фигура, стоящая под дверью небезызвестной мне соседки. Он разворачивается на шум, устремляя свой темный взор на нашу с Семеном парочку и ехидно ухмыляясь над выражением моего опешившего лица.

— Ну, неужели! Я уже заждалась! — появляясь в дверном проеме, приветствует его нарушительница моей безмятежной жизни, как всегда, собранная и одетая с иголочки. — Боже, в вашем возрасте пора бы научиться подбирать подходящий оттенок губной помады!

— Я слишком занята бегом по своему паркету. Боюсь, что ваша жизнь потеряет всякий смысл, если я перестану создавать вам неудобства, — вздергивая бровь вверх, заявляю я, подхватывая ребенка.

— Вот видишь, я же говорила, что этот дом просто кишит распущенными особами, напрочь лишенными воспитания, — явно обращаясь к своему гостю, отзывается женщина. Я чувствую, как две пары глаз прожигают мою спину, но лишь выше вздергиваю подбородок, начиная ненавидеть свою соседку в разы больше. Мужчина негромко смеется, что-то говоря ей в ответ, но я так сконцентрирована на плитке, устилающей пол в нашем подъезде, что не могу разобрать и пары слов, слетающих с его губ.

* * *

На часах уже половина десятого, а мы все также безостановочно хохочем, наблюдая за Ириным танцем посреди моей гостиной.

— Ты до безобразия нелепа! Хорошо, что беременные женщины не посещают шумные вечеринки!

— А Саше нравиться, — плюхаясь на пушистый ковер рядом с нами, удивляется будущая мать. — Он говорит, что такой красивой, как сейчас, я никогда не была.

— Он тебе явно льстит, — получив удар в бок от меня, заходиться смехом Света. — Кого это там принесло?

Мы замолкаем, не сговариваясь, поворачиваем голову в сторону прихожей, немного опешив от столь внезапного вторжения в наше празднество.

— Дайте, угадаю! Видимо старая кляча решила к нам присоединиться! — Иванова, опережая меня, бежит к входной двери, явно намереваясь поставить на место неугомонную соседку снизу.

— У нас жесткий дресс-код, так что не надейтесь… — замолкая на полуслове, теряется девушка, громко охая. — Здравствуйте, — слишком кокетливо выдает подруга, вынуждая меня оттеснить ее к стене, чтобы самой полюбоваться на вечернего посетителя. Стоящий в дверях мужчина небрежно облокачивается на косяк, складывает руки на груди и внимательно изучает представшую его взору картину.

— Вы нас топите, — говорит так лениво, словно в этом нет ничего ужасного и лишь наводит скуку на его скромную персону.

— Как? — оглушено удивляюсь я, пытаясь переварить услышанное.

— Сильно… Вся стена уже взмокла, так что самое время предложить мне пройти, — но так и не дождавшись от меня требуемой реакции, недовольно отпихивает меня со своего пути и бредет в сторону ванной, даже не замечая наших растерянных переглядываний.

— Это кто? — шипит мне Ирина, начиная машинально поглаживать свой живот, пока я, словно выброшенная на берег рыба, то открываю, то закрываю свой рот.

— Без понятия, — все же беру себя в руки и тороплюсь вслед за незнакомцем, который уже пытается перекрыть воду под моей раковиной. Пол залит водой, а полотенца, висящие на стене насквозь пропитаны влагой, и наш импровизированный сантехник не находит ничего лучше, кроме, как перемотать прорвавшуюся трубу моей любимой кофтой, вызволенной им из бельевой корзины.

— Боже! Эта мегера теперь затаскает меня по судам, — шепчу себе под нос, прикидывая во что мне встанет ремонт ее, наверняка стерильно белой, квартиры.

— Простите, вас как зовут? — берет инициативу в свою руки Света, как всегда, первой придя в себя от увиденного.

— Сергей, — наконец совладав с потоком воды, произносит он.

— Сергей, нам дико неудобно… Может решим этот вопрос мирно? Вы производите впечатление вполне здравомыслящего человека… Просто, у моей подруги сегодня День рождения, и мы так увлеклись, что прозевали это ЧП… Может, хотите выпить? Или торт? С удовольствием угостим вас чаем…

— Света, — дергаю ее за руку, пытаясь поубавить ее энтузиазм.

— Что?

— Вы хозяйка? — игнорируя предложение Ивановой, обращается ко мне пострадавший.

— Да.

— Что ж вы ворон считаете? Не удивлюсь, если через пару минут сюда прибегут соседи со второго этажа.

— Простите, мы и в правду не заметили прорыва…

— Вызывайте сантехника, воду я пока перекрыл, — и больше ничего не говоря, покидает мою квартиру, оставив нас устранять последствия потопа.

— Ух, вот это мужик! — обмахивая свое лицо ладонями, произносит Света. — Где-то я его видела… Такого не сразу забудешь..

— Да, уж… Мне тоже довелось с ним пересечься, — вспоминая инцидент в супермаркете, принимаюсь вытирать пол, не пускаясь в подробности. — Ира, оставь тряпку в покое! Еще не хватало, чтобы ты родила посреди этих луж. Девочки, как думаете, у нее дорогой ремонт? Черт! Может позвонить Волкову? Она же теперь с меня не слезет, пока не обдерет, как липку!

— Не нагнетай… Сходишь к ней завтра и все узнаешь. Вот, Маша, на каких мужчин нужно тратить свое время! Не то что этот твой Егор, который не знает с какой стороны к тебе подступиться!

— Ты вообще думаешь о чем-то, кроме секса? — нервно отжимая тряпку в ведро, срываюсь на Иванову. — Боже, только все наладилось…

— Перестань причитать! Хочешь, я сама к ней схожу, могу даже прямо сейчас!

— Вот еще, чтобы потом она обвинила меня в том, что я устроила из своей квартиры притон и напившись текилы пустила в плавание ее дорогие обои?

— Кстати, — срываясь с места и исчезая за дверью, кричит девушка. — С Днем рождения, подруга! Разве не символично, что он появился на твоем пороге именно сегодня? — протягивая мне рюмку и ломтик лайма, а устроившейся на табуретке Ире бокал с соком, улыбается девушка. — За твои прохудившиеся трубы!

— Бред какой-то, — качая головой, повторяю уже в третий раз за прошедшую минуту. — Кто в здравом уме тратит такие суммы на ремонт ванной?

— Люди, знающие толк в хорошей сантехнике, — мгновенно реагирует Светлана Викторовна, а именно так, как оказалось, зовут мою соседку.

— Вы что покрыли стены золотой плиткой? — бросая на кухонный стол предоставленную мне смету, взираю на неугомонную даму.

— Ее доставили прямиком из Италии. И, уж простите, я и предположить не могла, какую свинью мне подложил бывший владелец этой квартиры! Я была уверена, что въезжаю в элитный дом, жители которого в состоянии держать под контролем состояние своего водопровода.

— Ладно, но мне до сих пор непонятно, почему я должна вам за нее заплатить? Она никак не пострадала! — гну свою линию, стараясь спрятать под столом трясущиеся ладошки. — Я готова возместить вам затраты на потолок, но никак не планирую потакать вашим прихотям, финансируя смену кафеля.

— Мне лучше знать, был ли нанесен урон стенам.

— Вздор! Пригласим компетентные органы и пусть уж они решают, за что мне стоит платить!

— Ты изуродовала мои обои в прихожей! Мне же теперь и гостей принимать стыдно!

— С трудом вериться, что кто-то добровольно готов переступить порог вашего логова!

— Она еще и хамит! — возводя глаза к потолку, сокрушается женщина, над моим высказыванием.

— А чего вы ждали, подсовывая мне это? — тыча пальцем в бумаги, повышаю свой тон. — Обои и потолок, на этом — точка!

— Да, что ты говоришь? — мгновенно подобравшись, оказывается рядом со мной, сверкая своими глазищами. — Сынок! — услышав шум в прихожей, громогласно вещает она. — Хорошо, что пришел! Эта пигалица смеет меня оскорблять!

Сергей материализуется в дверном проеме, без единой эмоции на лице оценивает царящую в комнате атмосферу, расстегивает свое пальто, так и не сбросив его в прихожей, и усаживается по правую руку от меня.

— Ваш муж не придет? Мы бы с ним все решили куда спокойнее, — обращается ко мне, не мигая вглядываясь в мое раскрасневшееся лицо.

— Нет. Мы в разводе, — пытаясь создать впечатление собранной и непоколебимой женщины, привыкшей решать свои проблемы самостоятельно, стараюсь смотреть ему прямо в глаза.

— И немудрено! Видать, он далеко не глуп, раз вовремя от тебя слинял! — привлекает мое внимание Светлана Викторовна.

— Мама! — пресекает поток ее болтовни мужчина, не оставляя ни малейшего сомнения, что давно привык к производимому своим командным тоном эффекту. Женщина, молча, устраивается на стуле, но вновь заговорить не пытается, пока ее более сдержанный отпрыск пытается найти пути решения нашего конфликта.

— Тогда, может быть, ваш отец или сожитель? Кто-то, хоть отдаленно напоминающий спокойного рассудительного человека?

— Это вы так ненавязчиво назвали меня истеричкой? — вскакивая со стула, готова рвать и метать.

— Нет, просто не привык решать вопросы с женщинами…

— А придется, потому что я не намерена никого отвлекать только лишь потому, что у вашей матери проблемы с социальной адаптацией!

— Видишь? — направляя на меня свой указательный палец, кричит соседка. — В моем же доме!

— Вместо затрат на покупку жилья, лучше бы потратились на мозгоправа! У вас явные проблемы, если она думает, что я подпишу это соглашение!

— Как миленькая подпишешь! Иначе встретимся в суде!

— И пожалуйста!

— Замолчите! Обе! — гаркает так, что волосы на затылке начинают шевелиться, и мы беспрекословно прекращаем свою баталию, одновременно усаживаясь на места.

— Что это? — бегло взглянув на бумаги, интересуется у хозяйки Сергей?

— Долговая яма, в которую ваша мать вознамерилась меня посадить!

Он встает, выуживая из потайного кармана шариковую ручку в металлическом корпусе, и исчезает в прихожей, оставляя меня на растерзание этой фурии.

— Я тридцать семь лет преподавала, — недовольно произносит соседка и затихает.

— И что? — вымучено вздыхаю, так и не дождавшись продолжения.

— А то, что можешь не скалить здесь свои зубки. Я таких щелкала, как орешки.

— Весьма ценное замечание. Впредь постараюсь относиться к вам с пониманием. Все-таки общение с трудными подростками накладывает свой отпечаток.

— Знаешь, что, дорогая? — но все ее мысли на мой счет остаются так и невысказанными, поскольку вновь появившийся в кухне Сергей, уже пригвоздил ее взглядом к стулу, мешая озвучить свое недовольство.

— Что ты вычеркиваешь? — переключает свое внимание на склонившегося над столом мужчину эта ушлая дамочка.

— Лучше скажи, кто тебя надоумил составить такую смету?

— Что значит «надоумил»? По-твоему, я не в состоянии оценить ущерб без посторонней помощи?

— Мам, кончай устраивать цирк! Посмотри сериал по ящику, позвони в управляющую компанию, поскандаль с ними из-за потухшей лампочки в подъезде… Да что угодно! Только перестань отвлекать меня из-за ерунды! Как вас там? — спрашивает уже меня.

— Маша.

— Так вот, Маша, такая сумма вас устроит? — быстро сосчитав и выведя ровным почерком цифру в углу бумаги, интересуется он. Не сказать, что я в восторге, но и ужаса от увиденного не испытываю, поэтому быстро киваю, чувствуя, как сердце постепенно выравнивает свой ритм.

— Да, ты не в себе! С чего это ей такие поблажки! — заглянув ему через плечо, разоряется жертва потопа.

— С того, что обратись ты в суд, на большее рассчитывать не придется. А вы постарайтесь больше не устраивать наводнений, я уже сыт по горло вашими визгами.

Вот так, одной фразой он перечеркивает все то хорошее, что я успела к нему почувствовать за последние пару минут.

— Простите конечно, но, чтобы ваша мать, наконец, меня услышала, приходиться с ней общаться на привычном для нее языке.

Он опять ухмыляется, засовывая ручку в карман, и неторопливо встает, демонстрируя мне всем своим видом, что наш разговор подошёл к концу. Меня не надо просить дважды, поэтому я немедленно следую его примеру, ни разу не взглянув на свою соседку, чье шумное пыхтение не услышит разве что только глухой, и оставляю эту парочку позади. Не знаю где, кем и при каких обстоятельствах решается, какие еще испытания послать на человеческую долю, но от мысли, что до конца своих дней я буду терпеть гонения со стороны этой прыткой Светланы Викторовны, которая так и пышет здоровьем и неиссякаемой энергией, в душе зарождается чувство вселенской несправедливости. Остаток дня я пребываю в состоянии нервозности, не нахожу в себе ни сил, ни желания заняться приготовлением ужина или уборкой, пытаясь решить, где же мне изыскать ресурсы для выплаты своего долга. Если когда-нибудь я разбогатею, я скажу твердое «Нет!» многоэтажкам, перебравшись в небольшой домик в тихом районе… Или большой, но, главное, без живущей по соседству учительницы, истосковавшейся по возможности почитать кому-нибудь нотации. Успокаиваюсь я лишь к полуночи, когда заканчиваю очередную валяную куклу, в последнее время пользующуюся спросом у моих покупателей.

* * *

— Это грабеж, детка, — выносит свой вердикт Света, услышав затребованную женщиной компенсацию.

— Объясни это ей, — рассчитывая покупателя, соглашаюсь с девушкой.

— И что теперь?

— Ничего, заплачу и буду молить Бога, чтобы она забыла дорогу к моей двери. Анна Федоровна звонила. Говорит, что к вечеру Ира должна родить. Украшение детской комнаты я беру на себя, — перевожу разговор в другое русло, не желая и дальше болтать на тему моего полнейшего невезения.

— Отлично. Егор предложил Диме собраться парочками… Ты так и не дала ему от ворот поворот?

— Не начинай, я и сама знаю, что слишком затягиваю… — опуская голову на сложенные на столе руки, вымучено призываю ее не читать мне проповеди.

— Сколько он обивает твои пороги? Месяцев семь? Он либо больной, либо ты мне чего-то не договариваешь.

— Скорее налицо симбиоз моего нежелания терять поклонника и его упертой веры в крепкий союз, который из нас мог бы получиться. Порою, мне кажется, что он просто не хочет видеть моего равнодушия, чтобы не начинать поиски более подходящей партнерши.

— Кстати, я вспомнила, почему лицо твоего соседа показалось мне знакомым, — доставая из сумки сложенную газету и разворачивая ее передо мной на нужной странице, говорит Иванова. — Вот, Сергей Титов, владелец строительной кампании… В моем городе его имя неделями звучало из уст ведущих местных новостей. Чуть больше года назад он выиграл тендер на постройку домов для переселенцев из ветхого жилья. А теперь ответь мне, почему к тебе тянутся такие обеспеченные мужчины? Сначала Медведев, а теперь этот…

— Когда я встретила Андрея ему было далеко до звания миллионера… А, что касается этого, — тыча пальцем в его чёрно-белую физиономию, — то прости, но никакого интереса с его стороны нет и быть не может.

— Да, брось ты! Я вот не делю лестничную клетку с его мамой… И я видела, как он на тебя смотрел…

— Тебе нужно завязывать с эротической литературой! Тебе повсюду мерещатся озабоченные садовники и страстные бизнесмены…

— Ну, о садовниках я, положим, не мечтаю, но от такого знакомства явно бы не отказалась. А не будь ты дурой, уже давно бы его разговорила. Там налицо нерастраченный потенциал словесного недержания.

— Иди-ка ты, Иванова, — улыбаюсь подруге, переключаясь на молодую девушку, заинтересовавшуюся праздничными колпаками.

— Гордеева! Пора бы уже запомнить, — отсалютовав мне на прощание ручкой, поправляет она меня.

А я старательно пытаюсь выбросить из головы хмурое лицо мужчины, с легкой подачи Светки, внезапно возникшее перед моим взором.

— Как проходят твои каникулы?

— Отлично! Сегодня мы с папой идем на хоккей! — жадно поедая спагетти, щебечет Семен, пытаясь отвести со лба отросшую челку. — Когда-нибудь я стану таким же знаменитым, как Владимир Тарасенко, и ты сможешь мной гордиться!

— Ух, завидная перспектива! Обещаешь брать меня с собой на все интервью? Я бы не отказалась покрасоваться на обложке журнала, — улыбаюсь его довольному выражению лица, чувствуя ощутимый укол в районе груди от безумной тоски по сыну.

— Спрашиваешь!

— Привет, — присаживаясь рядом с ним, здоровается со мной бывший муж, с которым мы не виделись так давно, что я сразу подмечаю разительные перемены в его внешности. Волосы стали значительно длиннее, но я не могу не отметить, что подобный беспорядок на голове делает его визуально моложе. Словно передо мной не взрослый состоявшийся мужчина, а беззаботный мальчишка, едва переступивший порог двадцатилетия.

— Сменила прическу? — видимо, так же, как и я, с интересом разглядывая мое лицо на экране своего ноутбука, подмечает внесенные мной коррективы. — Тебе идет.

— Спасибо, — вежливо благодарю, словно мы добрые приятели, не видевшиеся пару лет, а не расставшиеся со скандалом супруги. — Надеюсь, ты не позволяешь ему засиживаться допоздна за компьютером?

— Что ты, в десять он уже в кровати! — заговорщески переглянувшись с нашим ребенком, пытается сдержать улыбку.

— Мама! Ты закончила ремонт моей комнаты? — едва ли не подпрыгивая на стуле, вновь овладевает моим вниманием Семен.

— Да, так что возвращайся скорее, а то я уже жуть, как соскучилась!

— Я тоже! Мам, нам уже пора идти! Я позвоню тебе завтра!

— Ладно! И давайте там поаккуратней, — махая своей ладонью на прощание, скидываю вызов, сворачивая приложение.

Это трудно. Какой-то нездоровый эгоизм и отнимающее все мои силы чувство неуемной ревности — это то, с чем мне приходится бороться всякий раз, когда я провожаю семейство Медведевых на вокзал, и оставшись одиноко стоять на перроне, гляжу вслед отъезжающему составу. Прошлым летом, когда мы впервые расстались с Семеном на такой длительный срок, я похудела на три килограмма — неотъемлемая реакция моего организма на жуткий стресс, вызванный невозможностью обнимать малыша, когда возникает острая необходимость вдохнуть запах его яблочного шампуня. Мне можно смело вручать медаль за проявленную стойкость, поскольку лишь одному Богу известно, чего мне стоит не звонить своему ребенку каждую свободную минутку.

Итак, спустя почти три года после расставания, четыре поездки Семена к отцу и один неудавшийся роман, я готова подвести неутешительный итог. Жизнь моего бывшего бьет ключом, поскольку, если верить моей свекрови, Рита оказалась довольно своенравной и страстной натурой, взявшей за правило где-то раз в полгода устраивать шумный скандал и собирать чемоданы, чтобы после недельной разлуки, вновь возвращаться к Андрею для страстного (как я подозреваю) примирения, в то время, как я все свое время трачу на работу и поездки в ледовый дворец, где из моего восьмилетнего мальчика упорно стараются взрастить закаленного хоккеиста. Наши отношения с Егором изжили себя так и не перейдя на новый уровень, звонки раздавались все реже, а СМС и вовсе больше не приходили. Наверное, он, наконец, осознал, что наши свидания ни к чему не ведут, и все-таки решил бросить свои тщетные попытки меня покорить. Я же немного скучаю по нашей ежедневной болтовне, как скучал бы любой другой человек, вдруг лишившийся друга, тем более такого, с которым допускалось иногда целоваться. Позеленевшая от бессонных ночей Иринка, пополнившая ряды молодых мамочек как раз в то время, когда мой роман потерпел полное фиаско, уверяла меня, что я на подсознательном уровне отвергаю любого кандидата на мое сердце. По ее мнению, мне трудно довериться представителю сильного пола, после того удара, что мне нанес любимый супруг. Я не решалась с ней спорить, поскольку постоянно плачущая Танюшка и изнуренный вид мужа, превратили подругу в один огромный комок нервов, так что позволив взять надо мной верх инстинкту самосохранения, я лишь кивала на ее речи, не забывая томно вздыхать, закатывая глаза к потолку. Бог его знает, что чувствуют тысячи женщин, как и я, разочаровавшиеся в своих половинках, но лично я не могу утверждать, что потеряла веру в людей. Просто за прошедшие годы, я так и не встретила подходящего мужчину. Казалось бы, сотни, тысячи представителей сильного пола бродят по этим улицам, на любой изыскательный вкус, но внутри ничего не екает. Знаете, в чем весь ужас жизни после развода? В том, что рано или поздно, наступает момент, когда ты вдруг привыкаешь к своему одиночеству… Обнаруживаешь в себе способность самостоятельно вкручивать лампочки в туалете, без посторонней помощи забиваешь гвоздь в стену для очередной фоторамки, где ты обнимаешься отнюдь не со своей половинкой, а с мальчишкой, как две капли воды похожим на мужчину, разбившего твое сердце. Ты больше не кричишь, обнаружив под ванной паука, в надежде, что муж, бросив все свои дела, прибежит тебя спасать, а лишь плотно стискивая зубы, читаешь про себя молитвы всем известным богам, замахиваясь на насекомое тапкой. Приучаешь себя оставлять включенным настенное бра в коридоре, открываешь для себя всю прелесть хлопкового белья, отложив кружево в дальний ящик, и даже самым близким подругам не признаешься, что порой забываешь побрить ноги… Нет, я не запустила себя, отдав предпочтение мешковатой одежде, и вовсе не наплевала на свое отражение в зеркале, а лишь устроила небольшие каникулы, позволяя себе ходить по квартире растрепанной в любимой пижаме с амурским тигром на груди.

В общем, моя жизнь наконец-то наладилась: мы все же пришли к компромиссу в вопросах воспитания сына с бывшим супругом, я перестала себя жалеть и предаваться воспоминаниям о своей прошлой жизни, вместе с Семеном стойко перенесла все тяготы первых двух лет обучения в частной школе, и вот уже две недели позволяю себе не вставать в шесть утра, чтобы сонно помешивать ложкой кипящую на плите кашу.

— Привет, подруга! Надеюсь, ты уже привела себя в порядок? Я буду в кафе минут через сорок, — излишне громко раздается Светкин голос из динамика моего мобильного.

— Да, ты застала меня в дверях. Так что, буду даже раньше тебя. Не задерживайся, хочу успеть на ужин к родителям, — закрывая входную дверь и пряча ключи в сумку, наставляю ее и скидываю вызов. Пренебрегая лифтом, я быстро преодолеваю лестничные пролеты и, оказавшись на улице, подставляю свое лицо солнечным лучам, радуясь тому, что июнь в этом году выдался в меру теплым, без этой изнуряющей безветренной жары, от которой к вечеру голова нещадно раскалывается и все твои мысли сводятся лишь к тому, с каким удовольствием ты бы залезла в холодный душ. На резной деревянной скамейке возле подъезда, водрузив на свою голову огромную шляпу темного кирпичного оттенка, восседает Светлана Викторовна, которая наверняка прожигает меня своим взглядом, скрытым под черными стеклами ее солнечных очков. Она, как, впрочем, и всегда, одета с шиком, ее широкие брюки песочного оттенка и легкая шифоновая блузка не идут ни в какое сравнение с моим тонким цветастым платьем, но я старательно прячу свое восхищение ее способностью подбирать гардероб под улыбкой, больше напоминающей оскал. С того момента, как чуть больше года назад я залила ее квартиру, а после выложила кругленькую сумму на устранение нанесенного ей ущерба, она взяла за правило осыпать меня «комплиментами» при любом удобном случае. Поэтому уже автоматически, даже не отдавая себе в этом отчета, я поднимаю голову вверх, уверенно расправляю плечи, приводя в движение свои волнистые локоны, и гордо прохожу мимо, уже предвкушая нашу неминуемую перепалку. Когда же женщина не поддает виду, что заметила мое присутствие, так и не сказав мне вслед очередную колкость, я чувствую легкое разочарование, что не смогу бросить ей в ответ пару фраз, которые заготавливаю каждое утро, принимая душ под громкую музыку, льющуюся из динамиков моей стереосистемы. Странная дама, занимающая пост у подъезда, как мне кажется, лишь для того,чтобы отравить мой день своим ядом, сегодня на редкость смиренна… Если бы я не знала, что для мадам Титовой сон в общественном месте — моветон, я бы решила, что ожидание ее уморило, и она, не в силах сопротивляться окутавшей ее неге, уснула прямо на жесткой скамье… Сев за руль своей новенькой иномарки, я вставляю ключ в замок зажигания, все еще прибывая в небольшой растерянности от странности ее поведения, и задерживаюсь взглядом на фигуре своей притихшей соседки. Она, словно статуя, продолжает сидеть, слегка завалившись набок, в то время, как мимо неспешно прогуливаются городские жители, а кем-то забытая (или вовсе брошенная) болонка обнюхивает носок ее до безобразия дорогой туфли. Несколько раз про себя ругнувшись, я все же глушу мотор и вновь выбираюсь на улицу, желая удостовериться, что она не отправилась в мир иной, замученная ожиданием, когда же я, наконец, появлюсь и дам ей возможность попрактиковаться в своем красноречие.

— Светлана Викторовна, — все же касаюсь ее плеча, когда она так и не реагирует на мое приближение, с ужасом замечая, что ее голова опрокидывается назад…

* * *

— Вот ведь старая грымза, — недовольно фыркнув на мой рассказ, выдает Иванова, прождавшая меня больше часа. — У нее явный талант отравлять твои будни! — Света! Ей стало плохо! Тебе не хватает человечности! — заглядывая в пакеты с купленными ей обновками, ругаю ее за излишнюю черствость. — Да ладно! Когда человеку действительно плохо, он не обкладывает нецензурной бранью приехавших на вызов фельдшеров! Я обошла все бутики, пока ты махала перед ее лицом опахалом! — Только не надо делать вид, что это для тебя невообразимая мука! Как Дима терпит твою расточительность? — взглянув на ценник на ее новом нижнем белье, выказываю неподдельное удивление. — Разве у него есть выбор? Кстати, в субботу собираемся на нашей даче. Отпразднуем его день рождения в кругу друзей. Если хочешь, можешь взять с собой кого-нибудь. — С удовольствием, если за оставшиеся три дня найду достойного кандидата… — вымучено вздыхаю я, не испытывая ни малейшего желания быть белой вороной среди счастливых семейных пар. — Да, брось! Далеко ходить не надо! — Опять намекаешь на сына моей соседки? — Да, и буду говорить тебе об этом целую вечность, в надежде, что ты, наконец, прислушаешься к своей мудрой и проницательной подруге! — Предлагаешь снова устроить потоп, а как только он примчится спасать свою мать и нарисуется на моем пороге, тащить его в спальню? — Нехудший вариант развития событий! Хотя топить ее я бы не советовала! Кто знает, чем в этот раз она покрыла свои стены? Я возвращаюсь домой в начале девятого, сразу завидев на парковке автомобиль, принадлежащий сыну моей мучительницы. Сам он как раз выходит из подъезда, как всегда, собранный, в идеально сидящем костюме. И что самое странное, едва заметив его через окно своей машины, которую я не тороплюсь покидать, на мои щеки накатывает жар… Это как знать, что поблизости есть парнишка, воспылавший к тебе любовью — ты даже не думаешь отвечать взаимностью, но какая-то эгоистичная часть тебя требует удовлетворения его постоянным присутствием где-то неподалеку. С той только разницей, что никакого интереса ко мне Сергей Титов никогда не проявлял и лишь здоровался при встрече. Непрекращающиеся разговоры подруги о красивом и успешном бизнесмене звучат настолько часто, что я невольно ловлю себя на том, что начинаю себе представлять, какого это быть рядом с таким мужчиной. Поправив свою прическу, я все же выбираюсь на улицу, в тот момент, когда он открывает водительскую дверь, намереваясь отправиться восвояси. Я опережаю его с приветствием, и неспешно бреду к многоэтажке, с трудом передвигая ноги, внезапно ставшие ватными. Словно мою спину прожигают пристальным взглядом, мешая расслабиться, отчего движения выходят скованными и наверняка нелепыми. — Маша, — произносит мое имя Сергей, сопровождая свой окрик сигналом блокировки автомобильного замка. Я останавливаюсь и жду, пока мужчина окажется рядом, пытаясь понять, что заставило его вдруг заговорить.

— Хотел сказать вам спасибо. Оставил цветы у консьержки, — в двух шагах от меня, поясняет Титов, сдобрив свою благодарность улыбкой. — За что? — растерянно интересуюсь, до конца не понимая, о чем идет речь. — За то, что не прошли мимо. Я знаю, что моя мать доставляет вам кучу проблем… В общем, спасибо за бдительность. — Что вы… В этом нет ничего выдающегося. Надеюсь, ей уже лучше? — Да, пара дней постельного режима и будет как новенькая. — Я очень постараюсь ей не докучать, — улыбаюсь своему собеседнику, бегло взглянув на окна своей соседки. — Даже если вы будете передвигаться по дому, как мышка, она станет жаловаться на тишину. Уж такая у нее натура, — засунув руки в карманы, смеется мужчина, а я неотрывно слежу за образовавшимися ямочками на его щеках. Боже, во мне просыпаются пугающие наклонности… — Может, поужинаем вместе? — прервав повисшее между нами молчание, огорошивает меня мужчина. — Что? Зачем? — А разве нужен какой-то повод, чтобы пригласить красивую женщину на свидание? — удивленно приподнимая бровь, спрашивает Сергей. — Нет, просто… — я тщетно пытаюсь подобрать слова, застигнутая врасплох его предложением. — Вы правы, все просто. Кивните, и я заеду за вами завтра. *** — И ты согласилась? — восклицает подруга, пытаясь обуздать непоседливую дочку. — Он ведь тебе не нравился! — Ну… Он был… Странный. Разговорчивый… и милый. Бред какой-то! Сама не знаю, почему не смогла отказать. — Это все Иванова! Она тебе зомбировала! Титов то, Титов это! Господи, Таня! Положи полотенца на место! — отвлекаясь от нашего разговора, наставляет свою маленькую хулиганку. — Я скоро сойду с ума! Я только и делаю, что раскладываю все по местам, чтобы через минуту она вновь добралась до шкафов и устроила кавардак! — Да, уж! Через пару лет станет полегче… Хотя, Семен до сих пор разбрасывает игрушки! И ты бы видела, что твориться на его столе, когда он делает уроки! — Боже, ничего не говори! Уж лучше я буду жить в фантазиях, что через годик смогу отоспаться и не собирать валяющиеся на полу вещи, — вздыхает Иринка по ту сторону трубки. Я достаю из шкафа уже восьмое по счету платье, прикладывая его к себе, но вновь остаюсь недовольна и безжалостно откидываю его в кучу забракованных ранее вещей. — Я буду держать за тебя кулачки! — вновь возвращается она к обсуждению предстоящего свидания. — Это же не экзамен, — смеюсь, пытаясь влезть в свою любимую юбку. — Это куда более важное событие. Я очень хочу, чтобы ты, наконец, обрела свое женское счастье. — Не думаю, что из этой авантюры выйдет толк. Поем и вернусь домой, надеясь на то, что его мама выполняет предписание врача и не станет поджидать меня под дверью с дробовиком… — И как я про нее забыла, — заливисто смеется девушка. — Вот будет потеха, если когда-нибудь она станет твоей свекровью. — Упаси Бог! — застегивая украшенный камнями браслет на своем запястье, говорю абсолютно серьезно. Сидя в ресторане напротив человека, с которым, по сути, я перекинулась лишь парой слов, я стараюсь понять, кем же он является на самом деле. Хамом из переполненного супермаркета, сыном, уставшим от вечных склок своей матери с глупой соседкой, не считающей нужным следить за своей сантехникой, или мужчиной, способным обаять растерянную девушку своей белозубой улыбкой. В одном я уверена на все сто — передо мной яркий представитель сильного пола, искушенный женским вниманием и прекрасно осведомленный, что при желании сможет покорить любую женщину. Я вряд ли могу похвастаться богатым опытом по части свиданий, тем более с теми, в чьем присутствии у меня начинают потеть ладошки, поэтому весь вечер меня не покидает напряжение, и выбранные мной блюда отправляются в желудок с полнейшим безразличием и неспособностью восхититься кулинарным талантом местного шефа. Я не забываю вовремя кивать, старательно изображаю неподдельный интерес к его рассказам, в то время, как в голове то и дело кричит голос разума: «ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ?» — Тебе раньше не говорили, что ты очень интересная собеседница? — прервав свои рассуждения на тему современной живописи, интересуется мужчина, заметив, что я уже долгое время не поддерживаю разговор. — Я хороший слушатель. Так что, можешь говорить обо всем, что уже давно рвется наружу. А что касается картин — с недавних пор терпеть не могу художников, — обхватывая тонкую ножку бокала, отвечаю на его вопрос. — Печальный опыт? Заказала портрет и осталась недовольна? — Это запретная тема. Так что, прости, но я не стану говорить об этом с тобой. — Ладно. Тогда давай начистоту. Что не так? — улыбаясь, потягивает коньяк Сергей. — О чем ты? — О том, что ты сидишь как на иголках… — Уверен, что стойко перенесешь мое чистосердечное признание? — Пожалуй, я готов рискнуть, — хищно улыбается мне он, удобнее устраиваясь на стуле. — Хорошо, — не вижу смысла притворяться и делаю вдох, собираясь с силами. — Я думаю, что дальше ужина мы с тобой никогда не зайдем. Я не хочу говорить об искусстве. Ничего не смыслю в строительстве, далека от политики и я терпеть не могу вишневый пирог, — отодвигая в сторону тарелку с десертом, выкладываю карты на стол. — Зачем тогда заказала? — Не знаю. Переволновалась? — улыбаясь собственной оплошности, поглаживаю указательным пальцем кайму бокала. — Отлично. Откровение за откровение? — явно веселясь над моим загнанным видом, Титов жестом подзывает к себе официанта и терпеливо ждет, пока тот подольет мне вина. — Я не знаток современной живописи, заговорил, лишь потому, что стоя в пробке прослушал пятнадцатиминутный рассказ диктора о каком-то новомодном авторе. Говоря о политике, я становлюсь нудным и скучным собеседником, и вряд ли сумею построить дом собственными руками. И я плевать хотел на твои вкусовые предпочтения. Даже если на завтрак ты предпочитаешь жареных тараканов… Скажу больше, я не представляю тебя на своей кухне, жарящей блинчики мне на завтрак, так что здесь ты угадала — возможно, сегодняшний вечер станет единственным в нашей с тобой истории. — Мило. Тогда к чему все это действо? — не сдерживая ухмылку, задаю вполне закономерный вопрос.

— Ты мне нравишься. В своей язвительности и неспособности скрывать собственные эмоции, я нахожу тебя довольно забавной, — сосредоточив свое внимание на моем удивленном лице, делает глоток горького напитка. — То есть… — То есть, ты мне нравишься. Это единственное, что должно тебя волновать из всего, что я успел наговорить, — оставив в покое напиток, он поднимается со своего места, делает шаг и внезапно его лицо оказывается так близко ко мне, что я чувствую исходящий от него аромат дорогого парфюма, разбавленный нотками коньяка. Я не успеваю ни побледнеть, ни залиться краской… С моих губ не слетает ни звука, и скажи я сейчас хоть слово, оно было бы сорвано с моих уст и навсегда похоронено под натиском его поцелуя. В фешенебельном ресторане, на глазах у успешных коммерсантов, их жен и детей, уважаемых политиков, докторов (черт их знает, представители каких профессии собрались в этом зале) он целует меня так, словно мы совершенно одни и он имеет полное право меня касаться. А я не пытаюсь его остановить, упиваюсь его вкусом, желая, чтобы эта спонтанная близость никогда не заканчивалась. Уже через секунду я напрочь забываю о свидетелях, касаясь дрожащими пальцами его щеки, все дальше и дальше падая в пучину подаренного мне удовольствия. Мне хочется притянуть его как можно ближе, но моя тщетная попытка заставить Сергея углубить поцелуй терпит полное фиаско, и, уже спустя мгновение, мужчина отстраняется от меня, занимая свое место напротив. Я боюсь оглянуться по сторонам, боюсь встретить осуждающий взгляд сидящей справа от нас пожилой пары, и не могу с уверенностью сказать, является ли такое поведение допустимым. А еще больше я опасаюсь смотреть на человека, сумевшего одним поцелуем вернуть в мою жизнь все буйство красок… Титов же вряд ли испытывает чувство смущения и последнее, что его интересует, это мнение собравшихся о совершенном им поступке. Он глядит в упор, не отрывая глаз, пытаясь что-то прочесть на самом дне моего взора. Боже, мне бы самой разобраться с тем, что происходит внутри от этого спешного поцелуя, заставившего трепетать мое сердце так, что, кажется, оно сейчас выпрыгнет из груди прямо на тарелку с вишневым десертом. На его лице не дрогнул ни один мускул, он все так же собран, все так же спокоен. Вновь привлекая внимание стоящего неподалеку парнишки, мужчина просит принести счет, достает свой бумажник и расплачивается за ужин, задавая мне только один вопрос, от которого меня сначала бросает в холод, а после окатывает горячей волной: — Поехали ко мне?

Наша шумная компания расположилась на террасе. Веселая женская болтовня, перемешиваясь с мужскими разговорами о росте курса валют, ничуть не мешает мне отстраненно вглядываться в небо, где уже начинают загораться звезды. — Медведева, не кисни, — обращается Иванова, обнимая меня за плечи, укрытые клетчатым пледом. — Наслаждайся отдыхом. Когда еще так соберёмся? — Я просто немного устала, — касаясь пальцами ее ладони, мягко улыбаюсь я. — Ты в сто раз лучше этой Леры, — усаживаясь на подлокотник занятого мной плетеного кресла, говорит она абсолютно серьезно. — Глупости, меня совершенно не задевает, что он, наконец, нашел себе подружку, — бросая взгляд в сторону Егора, на коленях которого устроилась пухленькая девчонка лет двадцати, отвечаю на ее дружеское подбадривание. — С ней он смотрится вполне гармонично. — Что и требовалось доказать… Вы из разных лиг. Он чувствует себя комфортно, тиская своими сальными пальцами необремененную интеллектом девицу, а ты… — Не продолжай! — останавливая ее рассуждения, плотнее запахиваю шерстяное покрывало. — Который час? — Двенадцать, — встревает в наш разговор Вика — жена одного из сослуживцев Светкиного мужа. — О чем говорите? Я уже устала слушать, как правильно запекать индейку. Ваша Ирина просто ходячая кулинарная книга! — Мы рассуждаем над тем, как некоторые женщины сознательно становятся заложницами собственных принципов… — Все, пойду-ка я спать! — вставая с нагретого места, не желаю и дальше слушать ее нотации. — И не будите меня раньше двенадцати! Дача четы Гордеевых являет собой современное двухэтажное строение, со всех сторон обнесенное высоким кирпичным забором. Не скрытое шторами французское окно выделенной мне спальни не чинит препятствий лунному свету, и я, как завороженная, слежу за отбрасываемыми на пол бликами. Несмотря на долгое празднество и бесконечно длинный день, потраченный на приготовление угощений, сон не идет. Я несколько раз взбиваю подушки, то сбрасываю, то вновь натягиваю до подбородка тонкое одеяло, пытаясь как можно удобнее устроиться на кровати. Сколько я так лежу? Не спасает ни электронная книга, ни льющаяся из наушников музыка, ни бесцельное разглядывание потолка… Я пропала. В каждой моей мысли присутствует тот, кому я меньше всего бы хотела посвящать свои предрассветные думы. Он везде: в глупых слащавых песнях в моем плей-листе, на страницах романа, страстно целующий главную героиню, и даже на этих треклятых досках, которыми обиты стены, я отчетливо вижу его лицо с самоуверенной ухмылкой на пухлых губах… Боже, где же прославленная справедливость? Почему спустя три долгих года после тяжелого развода, единственным, кто сумел пробудить во мне ответные искры, стал самоуверенный и до раздражения неотесанный Сергей Титов. Неужели я не заслужила простого, воспитанного и чуткого романтика, чьи фразы и действия не будут приводить меня в бешенство? Бывает, что, встретив мужчину, нам хватает мгновения осознать, что мы готовы родить от него ребенка, готовить завтраки и собирать по дому разбросанные им носки. Мы можем говорить с ним без умолку, впитывая, как губка, казалось бы, совершенно не нужные детали, стараясь запомнить за какой футбольный клуб он болеет, чему отдает предпочтение — книгам или кинематографу. Мы получаем удовольствие от его запаха, можем часами отгонять сон, рисуя в своей голове картинки совместного будущего. А можем сразу определить, что перед нами человек, который никогда не прокрадется в сердце, пройдет стороной, так и не коснувшись заветного уголка нашей души, в лучшем случае оставшись в памяти, как мимолетное увлечение. С кем-то мы заводим приятельские отношения, развеивая бытующее в народе мнение, что дружба между мужчиной и женщиной невозможна, даем друг другу советы и дико скучаем, когда не имеем возможности поговорить. А кого-то мы даже не рассматриваем ни как партнера, ни как товарища, сбрасывая со ступеней жизненного экспресса как случайного и совершенно ненужного пассажира. В случае же с Сергеем Титовым все, оказывается, куда сложнее… Меня дико злит его улыбка, приводит в бешенство каждое слово, что он мне сказал, выводит из себя его наглость и прожигающий взгляд… Он невыносим, невоспитан, напорист и до неприличия груб… И я до сих пор ощущаю вкус его губ и аромат свежего парфюма, исходящего от его смуглой кожи. Помню каждую секунду его внезапной ласки и, к собственному стыду, мечтаю о повторении. — Черт, — скидывая одеяло и вставая с постели, желаю выкинуть из головы его образ. В доме тихо. Скрип половиц под моими ногами звучным эхом разносится по коридору, сопровождая каждый сделанный мной шаг в направлении к кухне. Спустившись на первый этаж, где брошенная гостями посуда с остатками недоеденного шашлыка и оставленными на столе бокалами наводит на меня ужас, я решаюсь скоротать время за уборкой. Знаю, что получу нагоняй от подруги за то, что вместо отдыха отмывала ее фужеры, но все же терпеливо орудую губкой, смывая пену со столовых приборов. — Не спиться? — хриплым ото сна голосом, заставляет меня вздрогнуть Егор. Одетый лишь в одни джинсы, он начинает отыскивать в навесных шкафах кружку, наверняка мучаясь от жажды, и, с благодарностью принимает протянутый мной стакан с водой. — Спасибо, — устраиваясь на стуле, начинает меня разглядывать. — Ты изменилась. — Разве? Неужели за время, что мы не виделись, я постарела? — с явно читаемой в голосе улыбкой, спрашиваю я, выбрасывая в ведро остатки салата. — Нет, стала еще красивее. — По-моему, в постели тебя ждет подружка. Так что, ограничимся одним комплиментом. — Ревнуешь? — отставляя в сторону осушенный бокал, смеется мужчина. Я разворачиваюсь, цепляясь взглядом за его заспанное лицо, единственным украшением которого можно считать лишь белозубую улыбку… С трудом вериться, что еще совсем недавно находила его привлекательным. Наверное, он появился в моей жизни от безысходности, от душащего и не отпускающего меня с уходом Андрея чувства всепоглощающего одиночества. — Вот еще. И не думала, — отвечаю абсолютно честно. — Знаю. Хотя, надеялся, что хоть что-то в тебе всколыхнётся. — Разве, что только чуть-чуть. Мне казалось, мы неплохо понимали друг друга. — Еще непоздно все исправить, — становясь серьезным, сообщает Егор, поправляя пальцами взъерошенные волосы. — Вакансия друга еще открыта? — Специально для тебя забронировала это место, — чувствуя разрастающуюся внутри радость, улыбаюсь еще шире. — Отлично. Только пообещай, что не заставишь таскаться с тобой по магазинам и давать советы по поводу платьев на очередное свидание. — Договорились, — бросая ему кухонное полотенце, киваю в сторону вымытой мной посуды. — Как ты? Слышал, что твой магазин пользуется популярностью. — Ну, это слишком громко сказано… Хотя, все и вправду складывается неплохо. Наняла девушку и теперь могу больше времени посвящать рукоделию… В скором времени выкуплю помещение, которое сейчас арендую. Осталось лишь подготовить бумаги. — Значит, ты у нас успешная бизнес-леди? — Выходит, что да, — смеюсь, поддевая его плечом. — Лучше расскажи о себе. У вас все серьезно? — С Лерой? Трудно сказать. Ей двадцать два, и на ее фоне я ощущаю себя престарелым занудой… И она не умеет готовить. — У нее впереди вся жизнь, чтобы научиться… — Знаю. Но всерьез ее не рассматриваю. А ты до сих пор одна? — Да, - отчего-то краснея, признаюсь я, ощущая привкус горечи на кончике языка. — Ты просто феномен. Надеюсь, ты познакомишь меня с тем, кто сумеет пробиться через твою броню. Если такой человек, вообще, существует, — раскладывая вилки, смотрит на меня в упор. — Как я раньше не замечала твоей язвительности?

— Я пытался тебе понравиться, а это, знаешь ли, задача не из легких. *** К приезду сына я запланировала грандиозный праздник. Проштудировала множество сайтов, организующих украшение помещений воздушными шарами, несколько часов потратила на создание плаката, с кричащими ярко-синими буквами, затеяла генеральную уборку, вымыв каждый уголок нашей квартиры. Завтра, когда Семен переступит порог своей обновленной спальни, я вынесу огромный торт, заказанный в лучшей кондитерской, и буду с упоением смотреть на мальчишку, больше месяца прожившего вдали от меня. Я объемся сладостей и буду громко вздыхать, слушая его рассказ о пролетевших каникулах с отцом и двухнедельном пребывании на море под чутким контролем родителей Андрея. А пока, я выхожу на улицу, желая как можно скорее добраться до своего магазина. На часах начало седьмого и небольшая парковка рядом с домом, уже забита автомобилями вернувшихся с работы жильцов. Я спешу к своей машине, останавливаясь как вкопанная перед открывшимся мне безобразием: сверкающая в лучах вечернего солнца Ауди, словно специально, заблокировала выезд моей иномарке. Я несколько раз моргаю, чувствуя, как внутри разрастается раздражение, и гневно произношу слова, совершенно не красящие молодую женщину. — Зачем ты пинаешь мою машину? — спустя три минуты оглушающего воя сигнализации, появляется виновник моих неудобств. — Ооо, прости! Я бы определенно не стала этого делать, соблюдай ты все правила парковки! — вставая с капота его дорогой игрушки, на который бесцеремонно опиралась, говорю как можно спокойнее. — Отгони машину, я опаздываю, — следуя к своей водительской двери, прошу я Титова. — Давай подвезу? — Нет, уж, справлюсь сама, тем более что как водитель ты мне доверия не внушаешь. — Брось, тебе же не выехать, — постукивая пальцами по крыше своего автомобиля, издевается мужчина. — Ты шутишь? Просто сядь за этот гребаный руль и освободи мне дорогу! — закипая не на шутку, привлекаю внимание сидящих на лавке бабулек. — Прости, но я никуда не тороплюсь, — он прикуривает сигарету и, выпуская кольца из дыма, продолжает освою пытку. — Убери ее с дороги! — я подхожу вплотную к ненавистному мне человеку и цежу сквозь зубы, сжимая пальцы в кулаки и вдыхая запах его табака. — И не подумаю… Так что, если действительно торопишься, садись. Так и быть, проявлю свои лучшие качества и довезу с ветерком. Я издаю что-то среднее между жалобным писком и грозным рыком, вскидывая голову к небу, зло бью колесо носком своей обуви и отхожу прочь, прячась в салоне своей машины от его ехидного смешка. И сижу, пытаясь вернуть себе спокойствие и контроль над собственными эмоциями. Сергей же неспешно докуривает, отбрасывая окурок в сторону, и продолжает прожигать меня глазами, не двигаясь с места. — Думаешь, ты самый умный? — так и не справившись с гневом, вновь выбираюсь на свежий воздух. — Да, и при этом довольно милый. Что-то я больше не вижу желающих тебе помочь, — озираясь по сторонам, потешается он. — Иди к черту! Вызову себе такси, — доставая мобильный, даже не думаю сдаваться, однако, не успеваю отыскать номер в телефонной книжке. — Какого… — Вот незадача, да? — пряча мой смартфон в кармане брюк, кивает мне на пассажирское кресло, устраиваясь за рулем. — Садись. *** — Да, брось! Могла бы и поддержать разговор хотя бы из вежливости, — лавируя между мчащимися автомобилями, улыбается Сергей, не отрываясь от дороги. — Не считаю нужным. Я, кажется, уже доступно тебе объяснила, что думаю на твой счет! — Да уж, твоя пощечина была довольна красноречива, — сворачивая, подтверждает он. — Кстати, возвращаясь к вопросам о воспитании… В твоем возрасте уже нужно усвоить элементарные правила: нельзя совать пальцы в розетку, нельзя переходить дорогу на красный и нельзя бить мужчину за поцелуй, который тебе явно понравился. Я заливаюсь краской, но все же стойко выдерживаю наш двухсекундный обмен взглядами, призывая себя смолчать. Но его вздернутая бровь подталкивает меня к краю… — Ты слишком самонадеян, — складывая губы в подобии улыбки, открываю его глаза на очевидный факт. — И уж прости, но раньше мне не попадались такие наглые грубияны. — Сочувствую, — лишь блеском темных глаз выдает свой озорной настрой. — Может быть, выпьем кофе? В этом районе есть неплохая кофейня… — У тебя что, раздвоение личности? — я разворачиваюсь вполоборота, пытаясь разгадать причину его поведения. — С чего ты взяла? — С того, что пару дней назад ты предлагал мне заняться с тобой любовью, словно я, снятая на дороге ночная бабочка! Двадцать минут назад ты заблокировал мне выезд и отобрал мой мобильный, который, кстати, до сих пор не вернул! А сейчас сидишь с милой улыбкой и как добрый приятель предлагаешь зайти в кафе? У тебя явное отклонение! — Я отчетливо помню, что о занятии любовью речи не шло… Я предлагал тебе секс — без обязательств и глупой болтовни. — Вот видишь! Именно об этом я и говорю! Нормальный человек не говорит женщине в лоб, что она сгодится лишь на одну ночь… — Отлично, сойдемся на том, что я необычный, — останавливаясь рядом с моим магазином, отвечает мне Титов. — Наверное, я погорячился и выбрал не лучшее время для своего предложения. — Не думаю, что подходящий момент когда-то настанет, — отстегивая ремень безопасности, говорю, искренне веря в правдивость своих слов, и громко хлопаю дверью, даже не думая благодарить этого невыносимого человека.

Над городом зарядил дождь. Крупные капли спадают на землю затяжными ливнями, лишь изредка беря передышку. Хмурое небо, отсутствие солнца и огромные лужи — антураж наших серых будней последние несколько дней. Невзирая на неприглядную картину за нашим окном, жизнь не стоит на месте. Работу, тренировки, поездки к родным еще никто не отменял, и, прячась под огромным зонтом, мы вместе с Семеном стремительно преодолеваем расстояние от подъезда до нашей машины. Мой сын заметно вытянулся, слегка похудел, а волосы, спрятанные под серой кепкой, купленной ему отцом, и с которой он не желает расставаться даже в квартире, щеголяя по дому в бейсболке и яркой желтой пижаме, заметно выгорели на солнце. Я ловлю каждое его слово, пытаясь заполнить каждый пробел, каждое малейшее упущение, вызванное его отъездом, и не могу отказать себе в удовольствии наблюдать за тем, как он сладко спит, закидывая ногу на одеяло.

— Мам, после тренировки, отвезешь меня к деду Мише? Он обещал, что когда я приеду, мы сходим с ним в парк. Я взял с собой ролики!

— Обязательно, только с прогулкой придется повременить. Не думаю, что дождь прекратится, — внимательно следя за дорогой, стараюсь аккуратно лавировать между мчащимися автомобилями.

— Тогда, мы поиграем в приставку! Ты же не забирала ее домой?

— Нет, — перестраиваясь в другой ряд, улыбаюсь ему в зеркало заднего вида. — Только не думай, что сможешь играть до рассвета. Ты не прочитал и пары книг, заданных Еленой Геннадьевной.

— Рита говорит, что лето дается детям для отдыха. Перескажешь мне содержание, а я запишу в свой читательский дневник, — как ни в чем не бывало, заявляет мне мой малыш.

— Давай оставим советы Риты для ее собственных детей, — пытаясь подавить раздражение, отвечаю ребенку. — Отсутствие интереса к литературе еще никому не пошло на пользу.

— Тогда я завидую своей сестренке! Ее не заставят заниматься такой ерундой! — недовольно надувает губы Семен.

— Сестренке? — останавливаюсь на светофоре, разворачиваясь к сыну. Мой ошеломленный вид остается им незамеченным, и он весело начинает делиться со мной новостями.

— Да, папа сказал, что в феврале у меня появится сестра! Мы же поедем к ним на свадьбу?

Я с опозданием трогаюсь, игнорируя недовольные сигналы клаксона следующих за мной машин, и лишь молчаливо киваю, все еще пребывая в прострации. Итак, к чему мы пришли? Мой дорогой бывший муж все же решил узаконить свои отношения, обзавестись семейным гнездышком, сдобренным топотом детских ножек и даже не посчитал нужным поставить меня в известность, перекладывая эту ответственность на хрупкие плечи нашего сына. Не знаю, возможно, для разведенных пар это считается нормой, но неприятный осадок в душе сводит мой позитивный настрой к нулю.

— Привет, — уже не испытываю трепета, когда Андрей отвечает на мой звонок.

— Здравствуй, — надеюсь, истеричные нотки не проскальзывают в моем голосе. — Может быть, объяснишь, почему твоя Марго забивает голову моего ребенка разными глупостями?

— О чем ты? — наверняка перебирая бумаги, принесенные секретаршей на подпись, удивляется Медведев.

— О том, что теперь я должна заставлять нашего сына заниматься уроками. Возможно, ей с лихвой хватило природного дара, чтобы бездумно махать своей кисточкой, но мне претит мысль, что из Семена вырастит безответственный неуч!

— Я ничего не понимаю…

— Отлично! Объяснить тебе более доходчиво? Пока ты с энтузиазмом исполняешь роль заботливого воскресного папы, ошибочно полагая, что пары недель в году вполне достаточно для чувства выполненного долга, я сутками прилагаю усилия, чтобы вырастить из него порядочного человека! Будь добр, потрудись объяснить своей пассии, что дети в таком возрасте нуждаются в дисциплине!

— Ты решила меня отчитать? Марго никогда не позволяет себе лишнего в отношении нашего сына…

— Странно, потому что на протяжении недели я слушаю дифирамбы Семена в адрес замечательной тети Риты, не считающей нужным заниматься учебой и вовремя ложиться спать!

— Маш, у меня куча работы и твои необоснованные претензии меня…

— Не смей класть трубку! Когда ты собирался мне сообщить, что в октябре Семе нужно вновь ехать в Москву?

— Так, ты поэтому бесишься? Мы еще не определились с датой, собирался тебе позвонить, как только все станет известно… Я планирую приехать на Семкин день рождения. Там и обсудим…

— Андрей, мне абсолютно безразлично, что происходит в твоей личной жизни, но я прошу уважать мои решения и не подрывать мой авторитет, как матери, глупыми уступками. Иначе, в следующий раз, тебе придется сесть в самолет, оставив свою империю, и встречаться с ребенком под моим чутким контролем, — сама непроизвольно вздрагиваю от холода, сквозящего в моем голосе.

— Только не нужно мне угрожать. Я имею полное право видеть своего сына, — не менее раздраженно отзывается бывший супруг.

— Тогда начинай приучать себя к мысли, что любоваться им будешь лишь на фото в моих соцсетях!

Я скидываю вызов, переводя телефон в автономный режим, и роняю голову на руль, чувствуя, как мое тело трясет от переизбытка эмоций. Это невыносимо трудно… Больно и неприятно осознавать, что человек, с которым ты строила совместные планы, поддерживала в каждом его начинании, радовалась покупке собственного жилья, с восторгом сжимала в руках путевки на первый совместный отдых заграницей, любила его, окутывая своим теплом и заботой, на деле оказывается эгоистичным мерзавцем, ни в грош не ставящим приложенные тобой усилия. Не знаю, что больше заводит меня: его нежелание признавать негативное влияние женщины, мало что смыслящей в вопросах заботы и воспитания, или дикая безответственность по отношению к ребенку… Словно и не было между нами ни чувств, ни уважения, ни малой толики душевной привязанности… Когда Семен, все еще раскрасневшийся от затяжной тренировки, плюхается на сидение, делясь со мной впечатлениями, я молча разглядываю его юное лицо, узнавая в каждой черте присутствие Медведевских генов. И всю дорогу до дома моих родителей, пытаюсь найти для себя ответ, в какой же момент чувства к любовнице сумели вытеснить с пьедестала такие незыблемые ценности, над которыми ни должно быть властно ни время, ни жизненные обстоятельства.

* * *

— Мария Михайловна! Вам опять цветы, — окликает меня консьержка, по дороге к лифту. Я старательно сдерживаю улыбку, позволяя уголкам губ поползти вверх лишь тогда, когда утыкаюсь носом в огромную охапку белых роз. Это восьмой букет с момента нашего последнего разговора с Сергеем Титовым. Я так и не сумела понять, чего он ждет в конечном итоге — кратковременной связи в угоду потехе собственного эго, или продолжительного романа, который, как мне кажется, ему заводить не свойственно, но получая цветы с завидной постоянностью, стала ловить себя на том, что с нетерпением жду, когда же в мою дверь позвонит курьер или Ангелина Константиновна встретит меня в парадной. Удивление сменилось на чувство щекочущего нервы нетерпения, хотя здравый смысл до сих пор меня предостерегает держаться подальше от этого человека.

— Боже, неужели остались еще на свете мужчины, способные вами увлечься, — выходя из лифта в компании моего щедрого ухажера, искренне удивляется Светлана Викторовна. Она уже явно оправилась после недомогания, и принялась с пущей прытью отравлять мое существование, каждое утро трезвоня в дверной звонок. — Каким глупцом нужно быть, чтобы не разглядеть за приятной картинкой вашего скудного наполнения.

Сергей откашливается, пряча улыбку за сжатыми в кулак пальцами и, бросив на меня мимолетный взгляд, подгоняет свою мать к выходу.

— Вы уж присмотритесь к нему. Вдруг он единственный, кто согласен влачить жалкое существование в паре с вами, — не оборачиваясь, говорит так громко, что консьержка высовывает голову в окошко, желая не упустить ни малейшей детали.

— Обязательно, раз вы одобряете наш союз! — не могу удержаться, и последнее, что я слышу, когда створки лифта смыкаются перед моими глазами, задорный смех Сергея Титова.

Я открываю дверь своей квартиры, плюхаясь на пуфик у входа, так и не выпуская из рук увесистую охапку роз, когда мой телефон раздается звонкой трелью.

— Медведев женится и в скором времени вновь испытает все прелести отцовства, — первое, что говорю я, принимая входящий вызов.

— Да ладно? Значит, она все же взяла его в оборот?

— Видимо. Как думаешь, мне стоит сходить на их свадьбу? Вдруг я словлю букет, или ее хоть немного разнесет, и я смогу испытать чувство глубокого удовлетворения, что на ее фоне выгляжу куда привлекательнее? — сбрасывая с ног лодочки, бреду в ванную, пытаясь придумать, куда же пристроить цветы.

— Нет уж, сходишь на их развод. А когда она обдерет его, как липку, разразишься громким зловещим смехом!

— Я говорила, что без тебя моя жизнь была бы унылой? — набирая воду в пластмассовое ведро, как мне кажется, вполне пригодное для цветов за неимением свободных ваз, интересуюсь у своей подруги.

— Нет, но это и необязательно. Я и без тебя прекрасно знаю, насколько хороша по части подбадривающих разговоров. Как там Семен? Хочу с Левой наведаться в развлекательный центр, могли бы составить нам компанию. Они поиграют в настольный хоккей, а мы до отвала наедимся мороженого.

— Только что отвезла его к своим. Сама знаешь, как они истосковались по внуку.

— Ладно, тогда предлагаю устроить девичник, пришло мое время жаловаться на личную жизнь, — с придыханием сообщает мне Света, и я удивленно замираю посреди своей спальни.

— Приедешь ко мне?

— Нет, закажу столик в каком-нибудь приличном месте. Как думаешь, Ира согласиться на вылазку, не читая нотаций о стоящем на нашем пороге женском алкоголизме?

— Пожалуй, стоит рискнуть и проверить, — облегченно выдыхаю, радуясь, что подруга, как и всегда, не поддается унынию.

* * *

— Считаешь, что бар, кишащий пьяными мужчинами, лучшее место для твоих душевных изливаний, — с опаской оглядываясь по сторонам на громко спорящих за соседними столами представителей сильного пола, выказываю свое удивление ее выбору. Ее красная блузка, с кричащим вырезом в области груди, приковывает слишком много глаз, и я ниже съезжаю на кожаный диванчик, не желая купаться в океане раздевающих взглядов.

— Конечно. Тем более что Танюша приболела и ее добропорядочная матушка решительно отказалась куда-либо идти. Официант, — зачем-то вскинув вверх руку и громко подзывая парнишку, облаченного в синий фартук, отвлекается от меня Света. — Принеси-ка нам чего-нибудь погорячее!

Я совершенно не узнаю сидящую передо мной девушку, но выжидательно сохраняю молчание, давая ей право самой решить, когда начинать разговор.

— Не смотри на меня так!

— Хорошо, — взяв в руки меню, удивляющее огромным ассортиментом блюд, начинаю внимательно изучать перечень салатов.

— Спасибо, — выпивая одним махом рюмку, благодарит подоспевшего официанта, пресекая его порыв вновь наполнить ее одним взмахом руки. — Дима уже третий день ночует в гостинице.

Наверное, мои глаза едва не вылезают из орбит, потому что Иванова прыскает со смеху, видя мою озадаченность.

— Мы поругались. Он накричал на Леву, а я сорвалась и не самыми лестными выражениями сказала, куда ему следует засунуть свои авторитарные замашки, — рассказывает подруга, не забывая кокетливо улыбаться мужчине напротив. — Симпатичный, неправда ли?

Я даже не думаю смотреть в направлении незнакомца, пытаясь переварить услышанное.

— Давай, самое время сказать, что он полный придурок и я поступила правильно, отчитав его за несдержанность, — салютуя рюмкой, заканчивает свой монолог подруга.

— Не слишком ли ты разошлась? — я отодвигаю графин с неизвестным мне содержимым, и передвигаюсь на сидении, желая закрыть ее от глаз заинтересовавшегося человека. — Уверена, что он перешел границы? Как бы там ни было, Леве давно необходима твердая мужская рука. Парню нужен пример для подражания, и Дима прекрасно подходит на эту роль.

— Когда твой муж завел интрижку, я не пыталась обелить скромную персону его подружки…

— Это совершенно другая история. Застань ты в своей кровати молоденькую сотрудницу кредитного отдела, я была бы первой, кто нелестно о ней отозвался.

— Лучше бы я пошла с Иринкой. Уверена, она бы нарушила правило и хорошенько обматерила моего мужа, — недовольно надувая губы и складывая руки на груди, отворачивается от меня Иванова.

— Мне кажется, ты слишком привыкла нести ответственность за ребенка на своих плечах. Я не призываю тебя молчать, когда он набрасывается на Левку без повода, но в ситуациях, где действительно требуется отповедь, стоит позволить Диме приходить тебе на помощь.

— Я посмотрю на тебя, когда какой-нибудь дядька примется за воспитание Семы…

— Если это действительно будет необходимо, я, пожалуй, позволю ему прочитать поучительную лекцию. Тем более что родной отец энтузиазма не проявляет. Знаешь, что сказал Сема, когда я с трудом заставила его заправить за собой постель? — облокотившись на столик, рассказываю подруге. — Что лучше бы он остался у папы.

— Это жестоко…

— Не то слово!

— Как там Титов? Ты так и не решилась ему позвонить, — спустя пару часов задушевных разговор, спрашивает Иванова, останавливая взгляд на моем мобильном, про который я совершенно забыла, сбегая от навязчивого ухажера. В тот вечер я получила первый букет с украшенной темным бантом коробочкой, в которой обнаружила свой мобильный и его визитную карточку.

— Опять прислал цветы…

— Боже, как ты держишься? Я бы уже не устояла!

— Ну… Он… какой-то странный. Сначала предлагает поразвлечься, открыто заявляя, что о большем не стоит и мечтать, а после шлет эти цветы. Наверное, он больной, — глупо хихикаю, чувствуя, легкое головокружение.

— Возможно. Но он чертовски обаятелен в своей манере говорить в лоб, чего ждет от вашего знакомства. Лично меня дико заводит мысль, что где-то поблизости обитает такой брутальный самец.

Я не собираюсь отрицать, что от одного вида его вздернутого подбородка и спортивных покатых плечей, у меня начинают трястись поджилки, и, внезапно вспомнив сколько огня и сбивающей с ног ласки способны подарить его губы, заливаюсь краской.

— Маша, да ты же влюбилась в него! — вскакивая с сидения и тыча пальцем в мою опешившею физиономию, привлекает внимание разомлевших от выпивки посетителей.

— Сядь, — недовольно шиплю, хватая ее за руку и резко дернув, заставляю вновь занять свое место. — Не говори ерунды! Ни в кого я не влюблялась!

— Конечно! Сколько я тебя знаю? Ты всегда краснеешь, когда в твою голову закрадываются грязные мыслишки!

— Нет! — пытаясь хоть немного унять жар на щеках приложенными к ним ладонями, мгновенно отрицаю ее предположение. — Он мне ни капли не нравится!

— Будь я лет на десять моложе, возможно бы и поверила!

— Обещаю, что ты будешь первой, кто узнает о каких-либо чувствах с моей стороны! Здесь нечто другое… Просто он выходит за рамки моего понимания… Он меня дико бесит и в то же время манит к себе, как магнит…

— Это называется желание! — слегка заплетающимся языком, подводит итог Иванова. — Какого черта ты до сих пор не набрала его номер?

— Нет, ни за что! Как я потом буду смотреть ему в глаза? Я же со стыда умру, когда наутро он подбросит меня до подъезда!

— И плевать! Будешь всю жизнь вспоминать подаренное им удовольствие… Давай, наберем? — предлагает она, потянувшись к моему телефону, но я быстро бью ее по пальцам, отодвигая мобильный подальше.

— Ты пьяна! Если так жаждешь мужского общения, позвони лучше Диме!

— Обязательно. Но после того как ты перестанешь трястись, как заяц, и сделаешь небольшой шаг навстречу.

— И не подумаю!

— Ты непроходимая тупица, Медведева! И я буду не я, если не заставлю тебя хотя бы раз в жизни совершить что-то безумное! — поднимая рюмку, произносит, как тост, Светлана, улыбаясь мне во все свои тридцать два зуба.

— Как ты могла так со мной поступить?! — моему возмущению нет предела, когда на выходе из бара, я замечаю на парковке знакомую Ауди. Ее владелец, в светло-сером спортивном костюме, вальяжно устроившись на лавке, неторопливо курит, с наслаждением выдыхая дым из своих легких. В это позднее время, улица почти безлюдна, и спортивная фигура, окутанная полумраком, выглядит немного пугающе. Словно он отъявленный хулиган, поджидающий свою жертву под сенью разросшихся веток ивы.

— А что мне оставалось? Позволить тебе начать вязать носки и тратить все сбережения на кошачий корм? Дорогая, ты ведь не молодеешь! Пока твой бывший размножается, ты все больше и больше порастаешь пылью! — шипит мне в ответ подруга, вскидывая руку в тщетной попытке словить такси. Я не знаю, как поступить: обрушить на ее голову свое недовольство или позволить себе рассмеяться надголосующей женщиной, одиноко стоящей у поребрика, переминаясь с ноги на ногу.

— Перестань махать своим пальцем! Если ты не заметила, дороги абсолютно пусты! — сложив руки на груди, все же перехожу в наступление. — Может, попросишь Титова? Уверена, он будет только рад тебя подвезти! Не зря же прикатил сюда в два часа ночи?

— Вот еще! Здесь он явно не из-за меня! — начиная вытрясать содержимое сумки на тротуар в поисках мобильного, заявляет мне Света, тяжко вздыхая от навалившейся на нее усталости, вызванной отнюдь не беспрерывным трудом. — Где этот чертов телефон?

Ее изрядно покачивает, а тонкие шпильки и вовсе трудно назвать пригодными для ходьбы, когда ты влила в себя изрядное количество алкоголя, поэтому я с опаской наблюдаю, как Иванова из последних сил пытается устоять на месте. Мне ничего не остается, кроме как торопливо вернуть все ее безделушки в маленький кожаный клач, и поддерживая под локоть, довести мою закадычную подругу до фонарного столба, на который она незамедлительно опирается, посылая мне подобие улыбки.

— Я хочу спать, Маш… И мне нужен аспирин…

— Скорее, тебе стоит задуматься о собрании анонимных алкоголиков, — накидывая ей на плечи свой пиджак, не отрывая взгляда, слежу за приближающимся к нам мужчиной.

— Не вздумай сказать что-нибудь вздорное, — последнее, что успеваю ей посоветовать, когда в паре шагов от нас останавливается моя ночная фантазия.

— Здравствуйте, Сергей! — прикладывая к голове свою руку в глупой попытке отдать ему честь, заходиться смехом Света. — А мы тут ждем такси. По-моему, это свинство… делать женскую обувь такой неудобной, — со стоном стягивая со ступни свою красную лодочку, еле удерживает равновесие, цепляясь пальцами за толстовку Титова. Я испытываю жуткое чувство стыда за всю неприглядность ситуации и торопливо отвожу глаза, стоит мне встретиться с его горящим взглядом. Мне хочется оттянуть вниз свою юбку, чтобы хоть немного прикрыть оголенные коленки, заменить мой укороченный топ, на что-нибудь мешковатое, закрывающее кожу до самого горла, поскольку внезапно я ощущаю себя полностью раздетой и кричаще-доступной. Его ползущие вверх уголки губ, и уверенная поза, словно он непоколебимая скала, а повисшая на его локте женщина сродни пушинке, заставляют меня задуматься над тем, как часто среди ночи в его квартире раздаются звонки от захмелевших незнакомок и ко всем ли он приезжает, наверняка наспех нацепив спортивные треники…

— Раз уж вы меня разбудили, готов протянуть руку помощи, — кивая в сторону своего авто, и подхватывая полуспящую Светку, предлагает он, а я никак не могу разгадать, сквозит ли в его голосе холод или наш вид его забавляет.

— Куда ехать? — выруливая на проезжую часть, проходиться по моему лицу мимолетным взглядом.

— Проспект Просвещения, рядом с Центральной библиотекой, — откинувшись на сидение, я начинаю следить за дорогой. Из его магнитолы льется тихая музыка и нежный голос зарубежного исполнителя невольно навевает на меня сон. Когда мои веки закрываются, а дыхание становиться размеренным, горячие пальцы водителя заставляют меня проснуться, вздрогнув от внезапного покалывания от соприкосновения нашей кожи.

— Только не вздумай заснуть. Нет ничего хуже, чем колесить по городу с полуживыми женщинами на сидении. Я что единственный мужчина в твоей записной книжке? Напомни, когда я был настолько мил, что предложил тебе свои услуги извозчика?

— Выскажешь свои претензии ей, — отвечаю я, указывая пальцем на заднее сидение, и, устроившись поудобнее, вновь закрываю глаза. — Поверь, я не сгорала от желания увидеть тебя среди ночи с этой раздражающей ухмылкой на губах.

— Так, это что, одолжение? Мне начинать тебя благодарить за то, что ты оказала мне великую честь подвезти тебя до подъезда?

— Нет, что ты, обойдусь… Просто не хочу, чтобы ты думал, что я весь вечер о тебе грезила, — улыбаясь самой обаятельной улыбкой, на которую я способна после такого долгого дня, поясняю мужчине, чьи загорелые руки уверенно сжимают руль.

— И в мыслях не было! Это ведь так обыденно, после посиделок с подружкой за бутылкой вина названивать среди ночи мужчине, который тебе совсем неинтересен, — он даже не пытается скрыть усмешку, уверенно глядя в мое покрасневшее лицо, всем своим видом демонстрируя, что не верит ни единому слову.

— Я тебе не звонила.

— Конечно, ты же слишком труслива для того, чтобы самой на такое решиться… Зато не постеснялась подбить подругу на подобную авантюру.

— Да что ты? Ты действительно не допускаешь мысли, что можешь мне не понравиться? Прости, но ты последний, к кому я бы обратилась за помощью. И если уж на то пошло, мог бы и не отвечать на звонок. Никто не заставлял тебя садиться за руль!

— Отлично, может, тогда вам лучше прогуляться? Проветришь голову, а заодно приведешь свою подругу в чувства? — внезапно сворачивая и тормозя у бордюра, хмыкает Титов. — Поищи среди своих контактов кого-то более достойного.

— Нет! — моему удивлению нет предела, когда его рука, задевая мое бедро, тянется к ручке на двери и в салон проникает ночной прохладный воздух. — Ты не можешь!

— Разве? — ехидно бросает мне Сергей, ожидая, когда я покину его машину.

— Да кто, вообще, так делает?!

— Я. Так что давай, шевели ножками, — хмыкает Сергей, с удовольствием наблюдая за растущей на моем лице паникой. — Мне вставать через четыре часа.

— И не подумаю, — захлопывая дверь и неуютно ежась от вечернего холода, упираюсь я и вздергиваю подбородок.

Я стойко выдерживаю его взгляд, не позволяя себе отвернуться, с удивлением подмечая, что моя упертость не вызвала в нем раздражения, а лишь разожгла огонек в глубине его глаз, ровно до того момента, пока он не разворачивается назад, услышав фразу, которая непременно преследует в кошмарных снах всех автомобилистов, подрабатывающих частным извозом:

— Меня сейчас вырвет…

Я закатываю глаза, тяжко вздыхая и призывая на помощь удачу. Побелевшее лицо Ивановой, с прижатой к губам ладонью, надолго въестся в мою память наряду с нервным постукиванием пальцев по коже руля.

— Отлично! На кой черт, я дал тебе свою визитку? — протягивая моей подруге бутылку с водой, заводится Сергей. — Поделиться координатами хорошего нарколога?

— Прости, — выходя на улицу и устраиваясь на заднем сидение рядом со Светой, делающей жадные глотки минералки, я, проклиная себя за то, что решила сегодня выбраться из дома. — Ну как? Полегчало?

— Боже, мне еще никогда не было так плохо. Я даже на посвящение в первокурсники столько не пила…

— И не стоило начинать, — устраивая ее голову на своих коленях, начинаю поглаживать ее волосы, игнорируя горящие злостью глаза нашего провожатого. — Только не испорти салон, — шепчу ей на ухо, но кажется девушка уже крепко спит, никак не реагируя на мою просьбу.

— Можно ехать?

— Да, — и больше не поворачиваюсь к нему, наблюдая за сменяющимися за окном декорациями. Я знаю, что он смотрит на меня, чувствую, как в воздухе повисает напряжение, слышу, как он недовольно ругается, проезжая разбитый участок дороги, желая срезать и как можно скорее довести Иванову до дома. Он вряд ли когда-то расскажет, что больше вывело его из себя: внезапно обрушившиеся на его голову неприятности в нашем лице или моя неспособность поддержать беседу, и оставшиеся десять минут пути Сергей, как и я, не предпринимает попыток завязать разговор. Под аккомпанемент Светкиных вздохов и сменяющиеся хиты радиостанции, каждый из нас думает о своем. Я с трудом представляю, как доведу свою подругу до двери, но гневная речь, которая непременно ее настигнет, уже почти составлена. Только бы не позабыть самых звучных эпитетов, в красках передающих мое впечатление от нашего совместного отдыха. В список поступков, которые я больше никогда не решусь повторить, я только что добавила еще один пункт. Где-то между «никогда не выходи замуж за бессовестного негодяя» и «не вздумай пытаться испечь шарлотку», которая никогда мне не удается, отправляясь с нагретой духовки прямиком в мусорный бак, теперь красуется незыблемое правило — никогда не посещать бар в компании моей горе-подруги.

— Спасибо тебе, — останавливаясь у Светкиного подъезда, касаюсь ладони своими пальцами, желая заставить его обратить на меня внимание. Сергей замирает, опуская глаза на мою руку, и я мгновенно одергиваю себя, списывая внезапную дрожь на понизившуюся на улице температуру. — И… На самом деле, ты не так плох, как могло показаться на первый взгляд.

Титов добродушно смеется, наверняка вспоминая, как минутой ранее поднимал мою подругу на третий этаж, бережно укладывал на постели, терпеливо дожидаясь меня в коридоре, пока я справлялась с ее нехитрым гардеробом. Проявленное им участие, даже несмотря на мою черную неблагодарность, заставило меня устыдиться, и я всерьез настроена хотя бы немного сгладить эффект. Возможно, в мире больших денег и неоспоримого авторитета Титова хамство встречается куда чаще дружеского обмена любезностями, но мне становится тошно от одной мысли, что я с такой легкостью забываю о рамках приличия.

— Утром я и представить не мог, что когда-то услышу от тебя слова одобрения.

— Как видишь, я тоже умею удивлять, — накидывая на плечи пиджак, обхватываю себя руками.

— Замерзла?

— Немного… Наверное, я останусь у Светы. Думаю, утром ей будет необходимо, чтобы кто-то принес стакан воды, — зачем-то пускаюсь в объяснения.

— Тогда, я поехал, — он проходиться рукой по волосам, почему-то не двигаясь с места.

— Да. И еще раз, прости за сегодняшнее… Мне и в голову не могло прийти, что Света решиться тебе позвонить… Она просто одержима идеей найти для меня мужчину.

— Надеюсь, что я единственный кандидат на эту роль? — смущает меня своим внезапным вопросом, вновь сея сумятицу в моей душе. Как в одном человеке умещается столько противоречивых качеств? Я неопределенно качаю головой, улыбаясь ему скорее для галочки.

— Скажем так, ты единственный, кто ежедневно шлет мне цветы. Скоро моя квартира превратиться в оранжерею.

— Я передам своей секретарше, что она сумела поразить тебя в самое сердце, — довольно улыбается мой собеседник.

— Повысь ей зарплату, — я стараюсь скрыть за своей беззаботностью острое чувство разочарования, от осознания, что все эти дни глупо верила в невозможное: Сергей Титов предпочел возложить миссию по покорению моего сердца на совершенно не знакомую мне даму, не считая нужным тратить свое драгоценное время на выбор подходящих букетов. — У нее хороший вкус.

— Обязательно, как только достигну поставленной цели.

— Только не вздумай испортить момент своей пошлостью! Мы продержались две минуты, общаясь, как нормальные люди!

— Если бы ты не воспринимала в штыки каждое мое слово, общаться было бы куда проще… И я вовсе не собирался зазывать тебя в свою постель.

— Ты же не хочешь сказать, что влюбился? — округляю глаза в притворном ужасе.

— Нет, — не знаю почему, но его смех вызывает во мне желание, отвесить ему оплеуху. — Но я готов пересмотреть свои взгляды. Пожалуй, я бы перезвонил тебе наутро, согласись ты тогда на мое предложение.

— Это такой своеобразный способ порадовать женщину комплиментом?

— Всего лишь попытка признать собственное заблуждение. Если ты согласишься еще на одно свидание, обещаю не смущать тебя своей прямолинейностью…

* * *

— Господи, закрой занавески! — накрывая лицо одеялом, стонет Иванова, взывая к моей человечности. — Наверное, бармен подмешал в мой бокал яд!

— В какой конкретно? Владельцу придется пополнить свои запасы после твоего набега на их винный погреб, — плюхаясь на пустующее рядом с ней место, довольно потягиваюсь на шелковых простынях. — Боже! Да вы извращенцы! Как я раньше не замечала зеркала на твоем потолке?

— Не все в этом мире используют спальню лишь для крепкого сна, — устраиваясь на боку, улыбается моя помятая подруга. — Я ведь не сделала ничего плохого? Пообещай, что подыщешь себе другого ухажера. Я больше не смогу смотреть на Титова, не заливаясь краской!

— Что ты! Ты произвела фурор! По всем законам жанра, ты чуть не испортила обивку его дорогого салона! — принимая беспечный вид, еще больше привожу ее в ужас. — Пока он нес тебя по лестнице, ты без умолку трещала, что не будь у тебя кольца на пальце, ты бы не позволила ему пройти мимо.

— Нет! Ужас, — она вновь скрывается под простыней, ругая себя за несдержанность. — Давай, подыщем тебе какого-нибудь банкира?

— Нет уж, теперь я решительно настроена отравлять твою жизнь мелькающим перед глазами Сергеем…

— Да ладно! Только не говори, что вы осквернили диван в моей гостиной? — кажется, всерьез веря в возможность нашего уединения за стеной своей комнаты, округляет она глаза. — Даже я бы не решилась на такое!

— Дурочка! Я согласилась на еще один ужин. Но это вовсе не значит, что я готова выпрыгнуть из платья по первому его зову, — предрекая ее дальнейшие расспросы, сажусь, подкладывая под спину подушку.

— Ладно, но знай, что я не стану тебя осуждать! Любое соитие вполне уместно, если при этом не пострадает моя мебель… Маш, может, поищешь в аптечке какое-нибудь обезболивающее? Голова сейчас разлетится вдребезги…

Когда я добираюсь до дома, солнце уже безжалостно палит, вызывая испарину на моем позвоночнике. К огромной зависти подруги, я пребываю в весьма приподнятом настроение, отчего-то улыбаясь, как сумасшедшая, каждой мелочи, что заполняет мой день. Семен, вдоволь насытившийся вниманием моих родителей, весь вечер проводит в комнате, совершая ревизию среди игрушечных машинок, к котором он питает огромную слабость. Я же забираюсь с ногами на свою кровать, пытаясь отыскать в электронной библиотеке роман, за чтением которого я, наконец, смогу выбросить из головы навязчивый образ мужчины, вихрем ворвавшегося в мою жизнь. Когда же ни одна аннотация не вызывает во мне отклика, я отбрасываюсь на подушки, даже не думая убирать с лица свою довольную улыбку. Знаете, к какому выводу я пришла? За всей этой отталкивающей бестактностью, чрезмерной горячностью и приводящей в ступор резкостью еще возможно отыскать что-то куда более привлекательное… И даже если когда-то мне придется пожалеть о своем любопытстве, пожалуй, я готова рискнуть и все же позволить себе начать поиски не тронутой цинизмом частички души Сергея Титова.

Как часто в своей жизни мы совершаем ошибки, расплата за которые неминуемо следует по пятам? Переступаем через собственные желания, теша себя заверениями, что иначе поступить невозможно, чтобы после корить себя за проявленное малодушие и, сцепив зубы, устранять учиненные разрушения. Имеем ли мы право распоряжаться жизнью собственных детей, лишая их возможности самостоятельно принимать решения, считая, что общение с теми, к кому ваш малыш тянется всеми фибрами своей души, недопустимо, лишь потому, что с высоты прожитых лет нам отчетливо видно, что подобные связи губительны? Теперь я смело могу ответить, что порою черствость и категоричность принесут куда более положительный результат, чем податливость и неуемное желание поступать по совести.

— Не буду! Я не хочу есть кашу, мама! — заходясь в истерике и топая ногами по полу так, словно он не будущий третьеклассник, а посетитель ясельной группы детского сада, отказывается от завтрака сын. — Почему я должен ее есть?

— Потому что она полезна, Семен, — пытаюсь говорить, как можно мягче.

— Я хочу печенье!

— Это не еда. Будь добр, вернись за стол, — уже с трудом сдерживаю негодование, раздражаясь от не прекращающего визга. Наверное, я плохая мать, раз не способна повлиять на собственного ребенка?

— Папа никогда меня не заставляет! — покраснев от собственного крика, Сема никак не может совладать с дыханием, с трудом выдавая свои мысли. — Тебе все равно: нравиться мне или нет! Я уже не маленький! Могу я сам выбирать, чем мне завтракать?

— Вернись за стол! — я встаю со своего места, наверняка выглядя устрашающе, указывая пальцем на пустующий напротив стул. — Немедленно!

— Нет! Ты меня не любишь! Я не хочу с тобой жить! — падая на диван и безостановочно колотя кулачками о подушку, обрушивает на меня свое недовольство. — Не хочу! Пусть лучше папа меня заберет!

— Отлично! Может быть позвоним ему прямо сейчас? Пожалуешься, как тяжело тебе приходиться! Как я заставляю тебя нормально питаться, как ты устраиваешь истерики, не желая прибирать за собой беспорядок, как ты отказываешься готовиться к школе, как огрызаешься и совершенно меня не слушаешь? Давай, это ведь так по-взрослому! — протягивая ему свой мобильный, все же перехожу на крик. — Я дико устала Семен! Устала от наших с тобой препирательств! Неужели, я требую чего-то непосильного?

— Да! — Сема безжалостно растирает свой нос, размазывая влагу по своему лицу, глядя на меня с хорошо читаемой обидой в карем взгляде.

— Тогда звони! Только не думай, что после этого я буду относиться к тебе, как к взрослому! Настоящий мужчина никогда не станет обижать собственную мать, а после трусливо прятаться за спину отца!

— Я не трус! — возмущается он, вскакивая с дивана.

— Тогда и веди себя подобающе! Перестать уже реветь и усядься, наконец, на стул!

Ребенок замирает, все еще душимый рвущимися из груди всхлипами, но так и не собирается идти у меня на поводу. Его плечи потряхивает, нос покраснел и распух, а по щекам все еще продолжают бежать соленые дорожки. Я делаю глубокий вдох, на секунду прикрывая глаза и медленно подхожу к его хрупкой фигурке, устраиваясь на корточках перед ним. Взяв в свои руки его дрожащие ладошки, я и сама с трудом сдерживаю слезы:

— Сема, я очень тебя люблю. Люблю больше всего на Свете. И я не пытаюсь тебя обидеть, не совершаю чего-то назло… Я просто хочу, чтобы ты понял, что все, что я делаю, я делаю лишь для того, чтобы ты вырос здоровым воспитанным человеком.

— Тогда почему ты меня ругаешь?

— Потому что любовь — это не только постоянное поощрение. Я не могу каждый раз закрывать глаза на твое баловство или позволять тебе забывать о правилах…

— Папа никогда на меня не кричит! — вырывая свои пальчики из моего слабого захвата, упирается сын. — Не требует собирать игрушки, вместе со мной играет в приставку и не варит овсянку!

— Если бы папа мог находиться рядом всегда, он бы так же, как и я, делал тебе замечания…

— Нет! С ним все по другому!

— Дело ведь вовсе не в завтраке. Это мелочь, пустяк… Проблема в том, что ты перестал ко мне прислушиваться. Разве я в чем-то перед тобой виновата? Чем я заслужила такое к себе обращение?

Мы долго смотрим друг другу в глаза: моя душа разрывается от боли и холодности самого дорого мне человека, а он закусывает свою нижнюю губу, наверняка, не желая верить в мою искренность.

— Я хочу, чтобы папа вернулся… — вновь начиная обливаться слезами, говорит так, словно это проще простого. — Пусть он опять живет с нами!

— Эй, — касаясь его подбородка, прошу взглянуть на меня. — Мы уже говорили об этом. Ты знаешь, что это невозможно… У папы работа и…

— Тогда поехали к нему!

— Сема, у папы… Мы с папой… Боже, — прижимая к себе малыша, вытираю скатившиеся по щекам слезы, не желая, чтобы он стал свидетелем моей слабости. Каждый раз, когда мы касаемся этой темы, сердце норовит выскочить из груди от понурого вида моего ребенка. — Ты ведь уже большой мальчик, — отстраняюсь я, продолжая сжимать его плечи, — Ты знаешь, что у папы есть тетя Рита. Мы больше не можем жить с ним, как и прежде.

— Но я скучаю! Я хочу, чтобы он отвозил меня на тренировки… Чтобы мы вместе ходили гулять…

— Знаю, и папа скучает ничуть не меньше. Но в нашей жизни не всегда все складывается так, как нам бы того хотелось. Есть вещи, над которыми мы не властны.

Он перестает плакать, просто покачивается на носках повесив голову и безжалостно теребя край своей футболки. О чем он думает? Пожалуй, я бы многое отдала, чтобы заглянуть в его мысли, отбросить в сторону ненужные ожидания, а потом долго, долго сжимать его в своих объятиях, покрывая поцелуями его еще влажные от слез щечки. Я делаю попытку вновь коснуться его плеча, но пара горящих обидой детских глаз пригвождает меня к полу, и я лишь смотрю вслед уходящему в комнату сыну, с тягостным вздохом пряча лицо в своих ладонях. Я думала, что предпочтя мне красивую любовницу, Медведев нанес мне самый сокрушительный в жизни удар. Когда я корила себя за то, что не сумела заранее распознать происходящие в нем перемены, я была уверена, что хуже и больнее уже никогда не будет. Ведь что может быть страшнее мужней измены? Сейчас же, все произошедшее кажется таким вздором, такой пустой суетой… Видеть, как твой ребенок страдает от тоски по родному отцу, знать, что лежа на своей кровати он оплакивает те дни, что мы уже никогда не проведем втроем, куда больнее, чем представлять своего любимого мужчину в объятиях бессердечной воровки…

* * *

— Черт, — не отпуская руки ребенка, торопливо надеваю солнечные очки, прекрасно зная, что даже плащ-неведимка не смогут спасти меня от всевидящего ока Светланы Викторовны, прячущейся от солнца под огромными полями своей шляпы. После утренней перепалки с сыном, я вряд ли сумею найти в себе силы для достойного ответа на ее очередную колкость, поэтому демонстративно отворачиваюсь от ненавистной соседки надеясь, что она сумеет распознать мой сигнал и не станет забрасывать нашу парочку дымовыми шашками.

— Прекрасная погода, не правда ли? — притворная сладость ее голоса, заставляет меня крепче сжать зубы, и непроизвольно усилить захват маленьких пальчиков в своей ладони.

— Прости, — шепчу одними губами, взъерошив волосы на макушке Семена, которые он еще не успел спрятать под тканью своей затасканной бейсболки. Он не спешит мне отвечать, все еще дуясь и не желая мириться с превратностями судьбы, когда мадам Титова, подскакивая со своего места, начинает усердно махать кому-то, в ком видимо признала своего знакомого.

— Эй, может скажешь хоть слово? — легонько щипая Семку за бок, прошу его сменить гнев на милость. — Ты же знаешь, я не могу и минуты прожить без твоих разговоров…

— Милочка, — нагоняет меня голос моей соседки, но я намеренно ее игнорирую, неотрывно следя за тем, как мой сын вышагивает к машине, опустив свою голову.

— Поедем покупать тебе новый рюкзак? Я присмотрела один магазинчик, там огромный выбор ранцев, — пытаюсь зарядить его своим воодушевлением, прекрасно зная, что стараясь задобрить его покупками, лишь подбрасываю поленья в костер, грозящий перерасти в бушующее пламя.

— Да где ж это виданно? Я что должна за вами бежать? — как надоедливая муха дышит мне в затылок сварливая пенсионерка.

— Сем, ответь мне хоть что-нибудь, — я заставляю его остановиться. — Что с тобой происходит?

— Не нужен мне твой рюкзак! И в кино я идти не хочу! Понятно? — вырвав свою ладонь, он оставляет меня одну, недовольно воззрившись на мое побелевшее лицо, замирая рядом с автомобилем. Я достаю из кармана брелок, оглашая улицу звуком снятой блокировки, старательно пытаясь взять себя в руки, пока мой сын устраивается на сидении, громко захлопнув за собой дверь. Во мне целая какофония чувств: боль, смятение, ревность, злость и раздражение на бывшего мужа, лютая ненависть к его невесте (одно это определение запускает неконтролируемый процесс, пробуждая во мне злость и пугающее желание утопить ее в бочке с гуашью), и негодование…

— Будьте добры реагировать, когда я к вам обращаюсь! — материализуясь передо мной, как героиня фантастического блокбастера, Светлана Викторовна гневно тычет пальцем мне в область груди, высокомерно смиряя своим взглядом. — Я что, должна за вами бегать? Не мешало бы быть повнимательнее! Считаете ворон, не замечая окружающих и…

— Может быть, вы начнете записывать все, что вертится на вашем языке при виде меня? Я бы прочла перед сном, не видя, как вы недовольно раздуваете ноздри! — грубо прерываю старушку, глубоко внутри осознавая, что вовсе не на нее я бы хотела сейчас обрушить свой гнев.

— Да, как ты смеешь! Соплячка! — растерявшись от моей дерзости, она заливается краской, становясь пунцовой от распирающего ее недовольства, наступает на меня женщина, заставляя сделать несколько шагов назад. — Я вынуждена тебя терпеть, живя, как в аду! Должна закрывать свои глаза на чинимые тобой неудобства! Слушать, как ты, словно стадо оленей, топчешься по моему потолку и в добавок ко всему терпеть хамство!

— Бедная! Да вы бы перестали вставать по утрам, не будь у меня работы! Вы же как часовой поджидаете меня на этой лавке, чтобы сказать что-то гадкое! Так что не стройте из себя страдалицу, — повышая голос, отвечаю я, бегло взглянув на свою машину, в которой Семен с головой погрузился в игру на своем планшете, смешно наклоняясь из стороны в сторону, словно на самом деле сидит за рулем гоночного авто, а не колесит по виртуальной трассе.

— Вы посмотрите, какая она наблюдательная! Тебя я забыла спросить, когда и где мне сидеть! У меня и без тебя дел хватает, так что не переоценивай свою значимость! Ходит тут с задранным носом!

— Отлично! Тогда перестаньте меня донимать! — в надежде закончить эту бессмысленную баталию, я решаюсь ее обойти, но неугомонная представительница интеллигенции вновь перекрывает дорогу.

— Ты посмотри какая прыткая! — театрально хлопая в ладоши, скалиться на меня Титова, придерживая под мышкой свои пожитки. Затертая обложка то ли книги, то ли ежедневника, сливается с бордовым шифоном ее легкого платья, скрывающего руки в широких рукавах, обрамленных кружевной резинкой на запястьях.

— Меня в машине ждет ребенок! Так что уйдите с дороги!

— Ты уж сначала извинись, а потом иди куда шла! — пресекая мои попытки избавиться от ее общества, противно улыбается мне женщина. Когда я трижды безрезультатно пытаюсь ее обойти, вся моя сдерживаемая ярость прорывается наружу…

— Да что с вами не так? Какого черта вы вечно путаетесь у меня под ногами? Будильник, музыка, топот! Проверьте для начала голову, вы же явно не в себе! Сдайте комнату гастарбайтеру и воспитывайте его с утра до ночи! А меня оставьте в покое! — нарушив все нормы приличия я не могу остановиться. Не удивлюсь, если вся округа сбежится посмотреть на виновницу крика.

— Скажите пожалуйста, какая фифа! Устала она, видите ли, от моего внимания! Если бы ты не отравляла мои будни грохотом, не заливала мою квартиру и не опускалась до оскорблений, я бы тебя и не заметила! А так, будь добра потерпеть! Я вчера целый вечер пролежала с жуткой мигренью, пока твой сынок жужжал, как пылесос, безостановочно чем-то шоркая! Лучше бы объяснила ребенку, что стоит уважать живущих ниже людей…

— Это вы мне говорите? — грозно нависая над ней, делаю шаг вперед. — Женщина, не способная прожить и минуты, кого-нибудь не оскорбив? Вы решили меня учить, как мне ребенка воспитывать? Следите-ка вы за своим — вот уж не человек, а ходячий образец отсутствия воспитания!

— Да как ты смеешь!

— Смею! У меня в машине ребенок, который с самого утра не желает со мной разговаривать, мучаясь от тоски по отцу! А бывший муж в это время и думать о нем забыл, выбирая ленты на стулья для банкетного зала, где в скором времени будет отплясывать свадебные танцы с любовницей! Так что, да, я буду стоять здесь и говорить все, что накипело, потому что, уж простите, устала выслушивать вашу критику! И если вы не прекратите отравлять мою и без того не безоблачную жизнь, я уничтожу каждый несчастный клочок обоев на ваших чертовых стенах, открыв все краны, имеющиеся в моем доме! — едва не задохнувшись от скорости, с которой выложила информацию, нагло отодвигаю назойливую женщину со своего пути, уверено следуя к парковке.

— Стой! — придя в себя, окликает меня Светлана Викторовна, и мне все же приходиться обернээуться. — Мальчик уронил…

Я растерянно взираю на протянутые мне ключи, мгновенно краснея за устроенную сцену, желая провалиться сквозь землю…

* * *

Звонок от Сергея Титова раздается спустя три дня после нашей последней встречи. Он не пытается со мной заигрывать, сыпля шуточки или распаляясь на комплименты. Лишь сухо здоровается и назначает время для нашего свидания, делая это так уверенно, что я, опешив, даже не думаю спорить, хоть и запланировала на эту субботу тихий семейный ужин в квартире родителей моего бывшего. Меня немного удивляет его настойчивая просьбы одеться изысканно, но я не успевая задать ни одного вопроса, удивленно взирая на экран мобильного, извещающего меня о том, что абонент уже сбросил вызов. Как бы там ни было, я не хочу упасть в грязь лицом и с самого утра беру штурмом один из бутиков, где умудряюсь перемерять большую половину их богатого ассортимента. Анна Федоровна не задает вопросов, когда я привожу к ней внука, сообщая, что сама не смогу поприсутствовать, и я отчего-то теряюсь, заметив ее хмурую складку, пересекающую лоб и поджатые тонкие губы, выдающие с головой ее печаль и неверие, что обратно уже ничего не воротишь…

— Надеюсь, я сумела тебе угодить, — покрутившись вокруг своей оси, разглядываю свое отражение в зеркале. Отчего-то мне отчаянно хочется заслужить хотя бы один восхищенный взгляд, чтобы убедиться, что ничто человеческое ему не чуждо.

Я знаю, что ровно в шесть он уже стоит под моим окном, но принципиально не тороплюсь выбираться на улицу. Не знаю, заставляли ли прежде его томиться в ожидании, но глупое упрямство и желание насолить ему хотя бы этим, заставляет меня не двигаться с места, пялясь на висящую на стене рамку с фото, где, обняв Семена, я довольно улыбаюсь в объектив камеры. Это самые долгие двадцать минут в моей жизни, которые я стойко перенесла, успев протереть полки салфеткой, приводя в движение легкий подол моего вечернего туалета.

— Прости, не рассчитала времени, — призвав на помощь весь свой актерский талант, я мило ему улыбаюсь, стараясь не рассмеяться над его старательной попыткой скрыть недовольство под беспечным выражением лица.

— Что ты, не стоило торопиться, — напряженно постукивая пальцем по крыше своего автомобиля, он наконец решается его обойти, галантно открывая дверь.

— Куда мы едем? — заметив, что за рулем устроился незнакомый мне мужчина, чьи усы смешно закручиваются на концах, я впервые за этот вечер ощущаю подкравшийся страх, вызванный неизвестностью.

— Ужинать, — туманно произносит Сергей, через чур сосредоточенно изучая мое лицо.

— Не слишком ли официально для простого ужина, — намекая на его костюм, на котором мне не удается отыскать ни единой складочки, начинаю переживать еще больше.

— В самый раз.

— Прекрасно… Лето в этом году выдалось прекрасное, не находите? — придвигаясь на краешек сидения, желая видеть шофера, пытаюсь вовлечь его в разговор, но мужчина и не думает мне отвечать, концентрируя все свое внимание на простирающейся перед ним полосе.

— Он что, немой? — надеюсь, спрашиваю не слишком громко, откидываясь на спинку.

— Я не плачу ему за разговоры. Если уж так хочешь обсудить погоду, я к твоим услугам.

— Собеседник из тебя никудышный…

— Может быть, дашь мне шанс реабилитироваться?

— Если перестанешь увиливать от ответов… Зачем я нацепила на себя это жутко неудобное платье, в котором с трудом могу дышать?

— Жена мэра устраивает прием, приуроченный к сбору средств для онкобольных детей.

— И?

— И тебе выпала честь меня сопровождать, — улыбаясь, сообщает он, не имея ни малейшего представления, что я едва сдерживаюсь, чтобы не выпрыгнуть на ходу из его автомобиля.

— И ты только сейчас мне об этом говоришь? Ты вообще, в своем уме? О таких вещах предупреждают заранее! — сквозящая в моем голосе досада, кажется, ничуть его не смущает. — Я не хочу. Высади меня!

— И не подумаю. Ты же сама согласилась…

— Да! Но вовсе не на благотворительный ужин среди зазнавшихся депутатов!

— Какая разница, кто будет сидеть с тобой рядом, если…

— Большая! Я никогда не бывала в подобных местах и не планирую начинать!

— Разве твой муж никогда не брал тебя с собой на подобные сборища? Мне казалось, он вполне зажиточный человек…

— Мой бывший муж был далек от светской жизни, — гадая, успел ли Андрей втянуться в богемную тусовку, отрицательно качаю головой.

— Тогда, я буду первым, кто приоткроет для тебя завесу…

— Не надо ничего приоткрывать, — выставляя перед собой ладонь, обрываю его на полуслове.

— Отлично. Руслан, притормози у остановки, — командует Сергей, первым выбираясь из салона, чтобы подать мне руку. Уже глупо идти на попятную, и я опускаю свои пальцы в его теплую ладонь, ощущая на себе заинтересованные взгляды ожидающих автобуса людей.

— Сама доберешься? Нет времени делать крюк, — не выпуская моей руки, явно потешается Титов, поглаживая мою кожу подушечкой большого пальца. Я и не думаю отвечать, читая афишу, кем-то приклеенную к стеклянной поверхности остановки, даже не зная, чего во мне больше: удовлетворения, что он так легко поддался или недовольства, что не стал убеждать.

— Только не вздумай садиться в троллейбус, — опаляя своим дыханием мою обнаженную шею, низко склонившись к уху, шепчет мне он. — Нет ничего хуже, чем вляпаться в прилепленную к сидению жвачку.

— Ты слишком часто пренебрегаешь общественным транспортом, — проклиная себя за дрожь в голосе, не могу ни прикрыть глаза от аромата его парфюма. — По радио передавали, что троллейбусный парк не так давно обновили.

— Вот видишь, а ты ругаешь чиновников. Не хочешь лично поблагодарить администрацию? — скользя рукой по моей талии, улыбается мужчина. И я действительно хочу… Хочу, чтобы он не отстранялся, не подталкивал меня обратно в салон, не переставал вызывать покалывания во всем теле своим опьяняющим дыханием, не смотрел на меня с такой неприкрытой уверенностью, что верно распознал причину моего замешательства… Чтобы молчаливый усач, крутящий баранку, перестал таращиться на меня в зеркало заднего вида, чтобы меня не накрывало волной смущения от такой безропотной капитуляции… Чтобы Сергей, как когда-то в том дорогом ресторане, коснулся моих губ и избавил мою голову от ненужных мыслей…

— Прекрасно, Сергей! Просто прекрасно! Насколько ты значимая фигура в бизнесе? Наше фото же не поместят на обложку таблоида? — шиплю на мужчину, любезно протянувшего мне бокал шампанского.

— Выпей, неплохо успокаивает нервы, — веселясь над моей издерганностью, советует кавалер.

— Тогда принеси бутылку! Не думаю, что обойдусь одним фужером, — говорю еще тише, заметив спешащего к нам мужчину преклонного возраста.

— Сергей Юрьевич! Рад, безумно рад тебя видеть! — светиться словно медный пятак подошедший человек. — Да еще и в компании такой милой дамы!

Я любезно протягиваю руку, позволяя ему коснуться своими пересохшими губами моей кисти, и больше не прислушиваюсь к их разговору, разглядывая собравшихся. Шикарное убранство зала, арендованного для проведения мероприятия, бьет по глазами засильем позолота, встречающимся в каждой детали: от огромной люстры, свисающей с потолка, до вышитой каймы на белоснежных салфетках. Мужчины, важно подбоченившись, сбиваются в кучки, то и дело петляя между присутствующими, чтобы отдать дань уважения каждому, кто может быть полезен в делах. Женщины же ведут себя куда более оживленно, то и дело разряжая монотонный гул несмолкаемых голосов мелодичным смехом. За столько лет совместной жизни я ни разу не познала нужды. Не спорю, в те далекие годы, когда Медведев лишь становился на ноги, нам приходилось ужиматься, порою отказывать себе в покупке желанных мелочей, но на хлебе с водой я никогда не сидела. До этой самой минуты, я считала себя вполне состоятельной, искушенной и пресыщенной обилием модных платьев, дорогой обуви и ювелирных украшений, некоторые из которых одевала лишь пару раз. Теперь же я чувствую себя Золушкой, непрошенной гостьей, ошибшейся дверью и случайно попавшей на бал, заручившись вниманием одного из самых привлекательных мужчин… От каждого, кто горделиво вышагивает по залу, отстукивая каблуками, буквально разит снобизмом, и я не могу ни задаться вопросом, тренируются ли они перед зеркалом так высокомерно глядеть друг на друга.

— Скажи, а Парфенов действительно коллекционирует раритетные автомобили? — не могу сдержать распирающее меня любопытство, когда от нас отходит знакомый Титова. — В одной из газет частенько пишут, что он не чист на руку.

— Ты всерьез веришь всему, что печатается в желтой прессе? — смеется Сергей.

— Ты не ответил!

— Мучайся. Открою эту тайну как-нибудь в другой раз.

— А ты хитер, Сергей Титов, — расслабившись и больше не испытывая скованности, отставляю пустой бокал на поднос проходящего мимо официанта.

— Еще бы! Хочешь, я вас познакомлю? Он любитель поболтать с красивыми женщинами…

— Боже, мне нужно присесть! — прикладывая ладонь ко лбу, изумленно хлопаю ресницами. — Ты что, только что сделал мне комплимент?

— Пожалуй, мне больше не стоит пить…

— Что ты, налегай! За все заплачено! Когда я еще смогу так спокойно с тобой пообщаться? — и сама удивляюсь собственной болтливости, зацепившись взглядом за чью-то мужскую спину, улавливая что-то знакомое в этих припорошенных сединой волосах и слегка сутулой осанке.

— Наверно, пора сказать что-нибудь гадкое. А то, не дай Бог, решишь, что я душка!

— В твоем случае это мало вероятно, — зачем-то снова смотрю на стоящих поодаль мужчин, — Уверена, ты и до конца вечера не продержишься, не испортив все очередной пошл…

— Мария, — громкий голос Дмитрия Арсеньевича, не дает мне закончить предложение, и я смущенно, избегаю смотреть на Титова, когда Волков сжимает меня в объятиях. — Вот это сюрприз!

— Не говорите, — легонько похлопав старика по спине, желаю чтобы он поскорее перестал ко мне жаться на глазах у напыщенной элиты, но все же радуюсь встречи с крестным своего бывшего.

— Ну как ты, девочка моя? Сколько мы не виделись? С Анькиного дня рождения? — отстраняясь, заставляет меня покрутиться, чтобы он мог лучше рассмотреть, успела ли я измениться.

— Да, наверное… У меня все прекрасно.

— Вижу! И почему я не родился попозже? — добродушно смеясь, обращается он к Титову, мерно потягивающему напиток из обновленного минутой ранее фужера. — Нынешняя молодежь ничего не смыслит в женской красоте! Я бы тебя окольцевал через пять минут после знакомства!

— А встретив кого-то получше, отправили бы восвояси с одним чемоданом. Дмитрий Арсеньевич — адвокат, — поясняю своему притихшему спутнику.

— Волков. Скорая помощь в бракоразводных процессах, — довольно смеясь над собственной шуткой, он протягивает руку.

— Сергей Титов, — без единой эмоции на лице, отвечает на рукопожатие.

— Вы никогда не говорили, что делаете благотворительные взносы, — привлекаю к себе внимание, стараясь отвлечь старинного друга семьи Медведевых от разглядывания моего кавалера.

— Подобным обычно не кичатся, — все же возвращаясь ко мне, улыбается Волков. — Ты, я смотрю, тоже решила не стоять в стороне?

— Я здесь за компанию. Хотя, вряд ли смогу остаться безучастной.

— И правильно. Дети — это цветы жизни… Вот мой охламон до сих пор одинок. Вы же неплохо спелись в свое время, — заводит старую песню, но, улыбнувшись еще шире, когда Сергей бесцеремонно скользит рукой по моей пояснице, обменивается с ним лишь им двоим понятными взглядами, а через пару минут, тепло распрощавшись, хитро ухмыляется, целуя мою ладонь.

Девушки, окончание главы выложу завтра. Вы уж простите, но глаза закрываются, а дописать не успела))) Большое спасибо Вам за комментарии и терпение!

— Что? — пытаясь разгадать причину его пристального взгляда, интересуюсь я у Сергея.

— Ничего.

— Он крестный моего бывшего мужа. И он помогал мне с разводом, — считаю нужным объяснить, как сумела завести знакомство с Волковым.

— И что, он действительно настолько хорош, как о нем говорят? — в последний раз обернувшись на отошедшего от нас человека, спрашивает Титов.

— Хочешь знать, ушел ли мой муж в одних трусах? — и получив кивок головы в ответ на свой вопрос продолжаю, — нет. Наверное, я самая провальная клиентка, за всю его практику.

— Я слышал, что он никогда не проигрывает…

— Да. Просто мне не хватило сил и желания продолжать судебные тяжбы.

— Так ты осталась ни с чем?

— Ну, мне отошла квартира, машина и алименты…

— А мужу?…

— А мужу все, что мы нажили за годы брака. И в этом нет вины Дмитрия Арсеньевича. Просто на тот момент, меня мало интересовала материальная сторона вопроса.

— Тогда зачем ты обратилась к лучшему адвокату города?

— Мне просто хотелось немного потрепать Андрею нервы… — долго раздумывая, чем объяснить свой поступок, все же решаюсь на откровение.

— Так значит ты еще и глупа… Продай свой магазин, пока не поздно. Боюсь, что ты пойдешь по миру с такой бесхребетностью, — без всякого интереса рассматривая знакомых, советует он.

— Это еще почему? — краснея и чувствуя, что ладонь начинает зудеть от кровожадного желания придушить его за подобную грубость, спрашиваю, как можно спокойнее.

— Потому что, только полная дура решается запустить машину правосудия лишь для того, чтобы бывший перестал спокойно спать по ночам. Нельзя забывать о собственном благополучии, поддаваясь эмоциям, — махнув официанту, вручает ему опустошенный хрусталь. — Мстить надо иначе: заставь его мучиться от осознания, что он потерял лучшую женщину в мире. А пока, ты лишь дала повод вдоволь похохотать над тем, с каким энтузиазмом ты готова стелиться ему под ноги.

— Как мило. Есть еще что-то, на что ты бы хотел открыть мне глаза?

— Наверняка. Но на сегодня хватит и этого. Пошли, все уже рассаживаются за столом, — игнорируя мой возмущенный вид, Сергей берет меня за руку и ведет к устраивающимся за столами гостям. Мне кусок в горло не лезет, и остаток вечера я наблюдаю за поющей на сцене артисткой, позволяя Титову обсудить свои дела с сидящим за нашим столом партнером по бизнесу.

— Это было грубо? — не выдержав моего подавленного взгляда и тягостной тишины, Сергей решается меня разговорить, пока Руслан мчит по пустой дороге в сторону моего дома.

— Да… — вымученно отзываюсь, желая поскорее оказаться в кровати. — Но правдиво. Ты не первый, кто ругает меня за… В общем, я и сама понимаю, что тогда сглупила. Знай я наперед, как будут развиваться события и каким человеком на самом деле является мой бывший муж, я бы не стала идти на попятную.

— Даже если бы он оказался ангелом во плоти, нельзя позволятьокружающим уходить от ответственности.

— А ты, я смотрю, борец за справедливость?

Сергей неопределенно хмыкает, прося водителя остановиться за пару кварталов от моей улицы, и помогает выбраться из машины, накидывая свой пиджак на мои плечи.

— Пройдемся? Я ведь всерьез настроен сразить тебя наповал.

— Боюсь, ты так глубоко запрятал свое обаяние, что десяти минут тебе явно не хватит.

— Ну, попытаться все же стоит.

Мы медленно бредем по ночному городу, обмениваясь ничего не значащими фразами. Титов подпинывает камушки, попадающиеся ему на пути, а я наслаждаюсь ароматом его туалетной воды, исходящим от ткани, укрывающей мое тело. Знаете, каждому человеку в нашей жизни уготовано свое время… Можно сколько угодно отрицать любую возможность вашего сближения, не замечать за его бровадой и порой неуместной резкостью, сколько тепла и уюта вам могут подарить его объятия. Когда он нежно касается моих губ, невесомо проходясь по ним в поцелуе, заглядывая в глаза, я уже наперед знаю, что поступила верно, давая себе второй шанс изучить многогранную натуру несносного сына соседки снизу. Чувствую, как от кончиков пальцев, касающихся его шеи по всему телу проходят разряды, пробуждая давно забытое томление. И не важно, что было до: есть только здесь и сейчас…

— Я его уволю, — не выпуская меня из своих рук, шепчет Сергей, услышав сигнал автомобильного клаксона. Я глупо улыбаюсь, пряча свое лицо от внезапного свидетеля за широкой грудью обнимающего меня мужчины. — Тебя проводить до двери?

— Нет уж. На сегодня хватит с меня твоих метаморфоз, — возвращая предмет его гардероба, боюсь, что не захочу отпускать Сергея, окажись он на пороге моей квартиры.

— Тогда… до завтра? — удерживая пиджак указательным пальцем, небрежно перекинув его за плечо, пятиться от меня Титов, сверкая белозубой улыбкой.

— Да, — недолго думая, соглашаюсь я и пугаю консьержку своими горящими глазами, когда подперев подъездную дверь, довольно смеюсь, прикрывая губы ладонью. Если каждая победа Сергея над моим упрямством способна настолько меня окрылить, пожалуй, я вполне готова сдаться на его милость…

— А это что? — глядя в вечернее небо, интересуется Сема, устроив голову на моих коленях.

— Не знаю… Может быть, Малая Медведица? — к сожалению, все мои познания в астрономии, сводятся к определению Ковша на темном небесном полотне. — Пора нам ложится, — с трудом подавляя зевоту, перебираю пальцами густые локоны своего ребенка.

— Мам, я бы хотел стать космонавтом… Летал бы на большой ракете и рассматривал звезды вблизи.

— Тогда тебе нужно хорошо учиться. Уверена, с тройками тебя в космос не пустят, — улыбаюсь, плотнее запахивая свой кардиган, которым укрыла своего мальчишку.

— Я буду, — поразмышляв пару секунд, видимо, взвешивая все за и против, твердо решает он.

— А как же хоккей?

— А что, думаешь космонавты в хоккей не играют?

— Ну, разве только для развлечения…

— Жаль. Я мог бы летать между матчами, — вздыхает он, переворачиваясь на живот и болтая поджатыми в коленях ногами. — Мам, давай заведем собаку? Женьке Тихонову недавно лабрадора купили!

— Собаку? — я удивленно приподнимаю бровь. — Уверен, что справишься с такой ответственностью?

— Конечно. Я буду ее кормить и водить в парк. Пусть папа подарит мне ее на день рождения, — глядя на меня искрящимися глазами, просит ребенок.

— А ты дотерпишь? До него еще больше месяца…

— Да! — довольно улыбаясь, он резко садиться, начиная тараторить. — Пусть это будет большой-большой пес. Я назову его Татошкой! И буду сам расчесывать его шерсть!

— Какая-то несолидная кличка для огромного пса, — смеюсь, складывая в пакет разбросанных по покрывалу солдатиков. — Может быть, обойдемся чихуахуа? Или тойтерьером?

— Нет! — присоединяясь к моим сборам, он торопливо сгребает в кучу свои игрушки, прижимая богатство к груди. — Собака должна быть большой! Ты в этом ничего не понимаешь!

— Сема-а-а, — я не могу удержаться и тормошу ему прическу. — Времени впереди — вагон. Давай потом вместе поищем в интернете подходящие породы?

Когда мы добираемся до спальни, в которой всегда ночуем, приезжая на дачу Медведевых, Семен с трудом находит в себе силы, чтобы тщательно вычистить зубы, и через минуту после того, как его голова касается подушки, погружается в крепкий сон.

— Набегался? — протирая вафельным полотенцем влажные после мытья посуды руки, Анна Федоровна встречает меня в дверях кухни.

— Да. Мгновенно уснул, — я устраиваюсь рядом со своей мамой, разливающей чай по расписным кружкам. — Попросил, чтобы Андрей подарил ему пса. И, желательно, огромного!

— Ты в детстве тоже мечтала. Как он там назывался? Мохнатый такой и гигантский, как медведь…

— Ньюфаундленд… Боже, это была моя голубая мечта!

— Мишка долго не мог ей втолковать, что в нашей квартире такая махина просто не поместиться, — смеясь, поясняет мама моей свекрови. — Слез было море.

— Не говори, мои мальчишки тоже нас донимали. Правда, лет десять с нами все же жила овчарка. Так что, ты дала добро? — она разворачивает конфету, тут же отправляя ее в рот. Вообще, я всегда удивляюсь, как Анна Федоровна умудряется сохранять свою стройность, поскольку сладкое — ее главная слабость.

— Я не против. Главное, чтобы Медведев подошел к выбору с умом. Я не желаю оттирать слюну от обивки дивана.

— В последнее время я сомневаюсь в его здравомыслии…

— Мама, — одергиваю ее, скосив взгляд на поедающую шоколад женщину.

— Ничего, Маш. Лена права. У моего сына поехала крыша… С этой беременностью он словно сам не свой. Только и знает, что ходить за своей Ритой по пятам… Я и сама его не узнаю, ребенка как подменили!

— Это любовь, Анют… Нам простым смертным и не понять, — хихикнув, моя мать касается руки хозяйки дома. — В этой высокой материи мы полные пройдохи.

— Это сумасшествие… Не будь я таким скептиком, решила бы, что Маргарита его приворожила. Малыш — это, конечно, счастье, но называть Риту невесткой у меня язык не повернется. Скользкая, как улитка! Эти ее ужимочки, сладкие речи — от одного вида зубы сводит!

Я безучастно прислушиваюсь к их разговору, и, почувствовав вибрацию в кармане своих брюк, тихонько встаю из-за стола, плотно прикрывая за собой дверь.

— Я стою под твоим окном, — уставшим голосом сообщает Титов, поселяя улыбку на моих губах.

— Зачем? Хочешь, чтобы Светлана Викторовна потеряла сон, гадая, кого поджидает ее сын в такое позднее время?

— Ты же не думаешь, что я стану от нее прятаться?

— Если честно, я на это надеюсь. Боюсь представить во что она превратит мою жизнь, если вдруг что-то заподозрит, — честно отвечаю я, и вправду с легкой опаской пытаясь предугадать реакцию моей «любимой» соседки.

— Плевать. Закалишь свой характер, — смеется Сергей, приглушая звуки, льющиеся из магнитолы. — Мне подняться, или выйдешь сама?

— Ни то и ни другое. Я за городом. Наслаждаюсь последними летними деньками в компании родственников.

— Нашла время. Я заехал попрощаться. Лечу в Питер на пару дней… Может быть, дашь адресок и я подъеду на дачу?

— Только не говори, что не сможешь уехать без прощального поцелуя… Не думала, что ты такой романтик, — отшучиваюсь я, раздумывая, стоит ли сообщать свои координаты.

— Ты еще многого обо мне не знаешь. Так что?

— Не думаю, что это хорошая идея. Давай лучше встретимся, когда вернешься?

— Ладно, завалюсь тогда спать. И Маша…

— Что?

— Пообещай, что не станешь названивать каждые пять минут. Влюбленные женщины уж очень навязчивы…

— Дурак, — смеюсь я, скидывая вызов.

— Давай, дорогая, рассказывай, — вперив в меня две пары вопрошающих взглядов, стоит мне лишь переступить порог, устраивают мне допрос с пристрастием.

— Что это за таинственный ухажер у тебя появился? — уже убрав со стола посуду, деловито интересуется Анна Федоровна. — Волков никогда не умел держать язык за зубами…

Я немного смущаюсь их пытливых взоров, но старательно пытаюсь скрыть свои противоречивые эмоции. Действительно, что я должна сказать? Любовь? Маловероятно… В себе я подобных чувств отыскать не могу, а что касается Сергея, то он, вообще, вряд ли способен потерять голову от ворвавшегося в жизнь все сметающего на пути вихря. Отношения? Мы виделись пару раз: на нашем счету два ужина, один из которых был абсолютно провальным, один обед и несколько мимолетных встреч в моем дворе. Он мне звонит, но не так часто, как тот же Егор, хотя в отличие от моего незадачливого кандидата на роль любовника, Титов дает мне понять, что его бездействие — лишь небольшая уступка, дающая мне шанс впустить в свою голову мысль, что так легко я от него не избавлюсь…

— Да-да, я, между прочим, переживаю, — поддерживает мама, излучая любопытство.

— Его зовут Сергей, — неохотно начинаю я, стараясь придумать, как объяснить наши взаимоотношения. — Он… хороший человек (наверное, но вслух этого не произношу) и, кажется, я ему нравлюсь.

— А он? Он тебе нравится?

— Да, — единственный вопрос, не вызывающий у меня сомнений.

— Ну и славненько, — заметив мое нежелание развивать эту тему, Анна Федоровна приходит на выручку. — Давайте-ка, сыграем в дурака? Пока мужчины отсыпаются, мы вдоволь насплетничаемся. Вот у меня на днях на работе был интересный случай…

* * *

Титов не звонит. Возможно, он свято верит в свою неотразимость и терпеливо дожидается, когда же я решусь нарушить его покой. Или он и думать забыл о моем существовании, погрузившись с головой в дела, как в свое время поступал мой бывший супруг, пренебрегая своими обязанностями передо мной, как женщиной, нуждающейся в любых проявлениях внимания, и перед сыном, который с детства привык к его постоянному отсутствию. Мысли о том, что все эти дни он нежится в объятиях обворожительной незнакомки я старательно гоню прочь, из страха, что подобные думы после предательства Медведева грозят перерасти в параною, зарубающую на корню любую попытку начать хоть какие-то отношения. Страдаю ли я от тоски? Нет, я с головой погружаюсь в работу, заранее бронирую зал в одном из детских кафе, прекрасно зная, что в нашем городе не так-то просто спонтанно организовать торжество, по вечерам читаю книги, играю с ребенком в настольные игры или терпеливо сижу, забравшись с ногами на кресло, пока Семен болтает с отцом по скайпу. Мой гнев и недовольство на Андрея все так же прожигает внутренности, заставляя пальцы сжиматься в кулаки, от одного звука его довольного голоса. И я бы с удовольствием высказала ему свои претензии, не будь он настолько занятым человеком, что каждый мой телефонный звонок он оставляет без ответа. Сухой голос его секретарши заученной фразой из раза в раз извещает меня о том, что многоуважаемый начальник в эту минуту отсутствует или проводит какое-то жутко важное совещание. Не знаю, что это попытка избежать моих нравоучений или аврал на работе, но с нашей последней ссоры перед ледовым дворцом, он свел все контакты на нет. Знаете, я бы с удовольствием оспорила бытующее в народе мнение, что мужчина намного сильнее и выносливее, чем женщины. Не знаю, почему Андрей решил, что способен достичь высот лишь в предпринимательской деятельности, ведь, на мой взгляд, в нем погибает великий артист. Так умело скрывать свою трусливость на протяжении стольких лет брака под силу лишь истинному таланту.

— Пап, хочешь я тебе покажу, какой скворешник мы смастерили с дедом? — подпрыгивая на месте от нетерпения, интересуется Семен у своего виртуального собеседника. Я сгрызла ноготь на указательном пальце, ожидая, когда они вдоволь наговорятся, и теперь буквально подпрыгиваю со своего насиженного места, заметив, что мой ребенок убежал за поделкой в спальню.

— Какого черта ты игнорируешь мои звонки?! — неважно, что я растрепана, что моя домашняя футболка не так изыскана, как кружевной пеньюар моей соперницы, борьбу с которой в свое время я с треском провалила, что я не накрашена и далека от идеала. Ведь перед тем, кто тобой пренебрег, нужно появляться при параде?

— Дал тебе время остыть. В последний раз ты и слушать меня не хотела, — шепчет Андрей, кинув взгляд куда-то в сторону, возможно, проверяя, не слышит ли нас его беременная невеста.

— Поздравляю, ты достиг противоположного результата! Только попробуй не ответить! Я позвоню тебе, как только уложу Семена спать! — зло сверкая глазами, тайно сетуя на своего провайдера, неспособного обеспечить лучшее качество соединения, чтобы передать весь мой настрой через веб-камеру.

— Смотри, — быстро влетая в комнату и оттесняя меня от монитора, хвастается сын, а я вновь возвращаюсь в свой уголок, взяв в руки книгу.

— Он сказал тебе о собаке? — интересуюсь, прекрасно зная, что Медведев в курсе.

— Да. Если ты не против, я обзвоню питомники или поищу заводчиков в интернете. Куплю ее по приезде, чтобы не тащить из Москвы.

— Так, значит ты будешь на празднике? — не знаю, радоваться мне или начинать пить успокоительные.

— Конечно, я же ему обещал.

— Это и пугает. Твои слова не стоят выеденного яйца!

— Не начинай! С каких пор ты стала такой занозой?

— С тех самых, как ты изгадил мою жизнь своим эгоизмом!

— Маш, если ты хочешь со мной поругаться, то, прости, но я пас! У меня была очень загруженная неделя, — тяжело вздыхая, еще больше приводит меня в бешенство.

— Господи! Прости! — со всем трагизмом в голосе, на который способна, произношу я. — Уж прости меня за то, что я отвлекаю тебя от твоих важных дел!

— Ты для этого пыталась мне дозвониться? — срывается бывший муж.

Я делаю глубокий вдох. Дважды.

— Нет, — говорю уже куда спокойнее. — Вы определились с датой?

— Я же сказал, что…

— Ладно, неважно, потому что Семен не поедет, — заранее зная, что сейчас Медведев перестанет сдерживаться, безапелляционно заявляю я.

— Что значит не поедет? Ты решила вконец меня вывести из себя? Я его отец!

— Прости, но пока лишь формально. Особого участия в его жизни ты не принимаешь…

— Да какая, к черту, разница?! Я имею право на встречи с ним!

— Большая! Я с трудом справляюсь с последствиями вашего совместного отдыха! Он неуправляем, Андрей! Он только и знает, что показывать зубы! А ему еще и девяти нет! Ты представляешь масштаб разрушений через пару лет?

— Не нужно разводить демагогию, в надежде заставить меня отказаться от сына!

— Я вовсе не пытаюсь вас разлучить! И я бы не стала препятствовать вашим встречам, не укати ты за тридевять земель!

— Только не надо все списывать на мой отъезд! Ты так пытаешься отомстить мне за развод?

— Нет! Я лишь хочу уберечь своего ребенка!

— От меня?! Ты в своем уме?

— От того, как на него действует твоя безалаберность!

— Что-то раньше я не замечал за тобой недовольства! Странное совпадение, неправда ли, что твой материнский инстинкт обострился именно сейчас, когда мы с Ритой решили расписаться?

— Ты, действительно думаешь, что все эти годы я мечтаю о твоем возвращении? — ловя себя на том, что сейчас подобная мысль кажется настолько абсурдной, что впору зайтись в безудержном хохоте. — Мне безразлично, чем вы с ней занимаетесь! Можете повенчаться, обзавестись дюжиной ребятишек и в рупор кричать о своей любви — я не стану рыдать в голос и проклинать судьбу! Так что, делай все, что тебе вздумается, но о Семене и не мечтай!

— Хочешь, решить этот вопрос через суд?

— А ты решил меня напугать разбирательствами? Он ведь тебе не нужен. Ни тебе, ни твоей Рите! Тебя никогда не было рядом! Что ты знаешь о собственном сыне? Какие мультики он любит, какие книги читает, с кем дружит, а с кем постоянно цапается? Тебе известно, что он любит и о чем мечтает? Ты хоть раз задавался вопросом, через что он прошел, пока ты засыпал со своей художницей? Как он ждал тебя по вечерам, не понимая, почему папа перестал ночевать дома, почему не возит его на тренировки и почему обнимает другую тетю?

— Думал! Я каждый день извожу себя тем, что ранил самого дорогого мне человека! Не нужно делать из меня чудовище! Ты прекрасно знаешь, что я пропадал на работе только лишь для того, чтобы вы ни в чем не знали нужды! Теперь ты решила меня обвинить в том, что я хотел для вас лучшей жизни?

— Не нужно утрировать! Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю! Ты можешь думать обо мне что угодно, но решения я не поменяю! Я пыталась идти тебе навстречу, но сейчас понимаю, что ничего хорошего из этого не выйдет, — устало потираю переносицу и усаживаюсь на постель. — Ты взрослый мужчина, не так ли? Выкрои время, купи билет и проведи время с ребенком здесь, не заставляя его мотаться к тебе! И будь добр, хоть раз попытайся заслужить его любовь, не идя по простому пути. Ему нужен отец, а не дорогие игрушки или навороченные гаджеты!

— Какого черта, Маша?! — но я не даю ему договорить, нажимая «отбой» на своем смартфоне. Сердце бешено колотиться в груди, а руки настолько трясутся от переизбытка эмоций, что я отбрасываю телефон на постель, старательно разминая ладони. Мщу ли я за свою поломанную жизнь? Вряд ли, хоть и не раз поддавалась сентиментальности, размышляя над тем, как все бы могло сложиться, не въедь Андрей взад сверкающего Мини Купера Маргариты Скрипник. Я бы жила в своем незнании, получая удовольствие от совместных ночей с любимым мужем, не подозревая, что за маской доброты и чрезмерной деловитости скрывается не порядочный семьянин, а настоящий монстр, привыкший к тому, что люди корректируют свои цели и желания в угоду его заполненному работой графику. Я бы продолжала его идеализировать, закрывая глаза на промахи, считая себя самой счастливой матерью и женой. Наверное, есть доля правды в том, что все, что происходит с нами, в итоге, ведет нас к чему-то более достойному, светлому… Нет ничего хорошего в существовании за ширмой розовых стекол очков, через которые мы смотрим на собственную жизнь.

Любовь бывает разной. Кто-то тихо томиться от переполняющих его чувств, не смея высказать объекту воздыхания своих переживаний, а кто-то сворачивает горы в попытке достичь желаемого, преодолевает преграды, идя к своей цели, чтобы в награду иметь возможность касаться губ своей половинки. Кто-то способен убить, предать и наплевать на свои принципы, а кто-то так и уйдет, побоявшись сделать малейший шаг навстречу своей судьбе. Я не знаю какой была моя любовь к Андрею… Наверное, самоотверженной, всепрощающей и жертвенной… Она окрасила мою жизнь всеми известными миру цветами, позволяя мне радоваться собственной глупости и полнейшему нежеланию замечать очевидные вещи. Она ослепляла меня своей магией, позволяя идеализировать мужа, скрывая в своем густом тумане малейшее несовершенство Медведевской натуры. И, знаете, что она оставила после себя вместо приторной сладости и ностальгии по прожитым вместе дням? Едкую горечь от осознания, что я отдала свое сердце тому, кто никогда бы не смог по достоинству оценить всей ценности дарованного мной чувства… И дело вовсе не в этой измене, побеге из нашей семьи и проявленной жестокости… Не появись на его пути Маргарита, мы прожили бы долгую жизнь, на протяжении которой я всегда отдавала бы намного больше, чем получала взамен.

Весь день, что я провожу в магазине, подменяя приболевшую продавщицу. Я раздумываю над тем, во что мы превращаем детство ребенка, который вынужден расплачиваться за неспособность родителей оградить его от последствий разрыва своими горючими слезами. И больше всего меня пугает то, что, как бы я ни старалась навести порядок в наших с Андреем отношениях, Семен в любом случае станет той жертвой, что мой бывший муж возложит, хотя кого я обманываю, уже возложил, на алтарь своей любви к Маргарите Скрипник. Он никогда не бросит работу, не оставит лишившую его рассудка женщину на столь длительный срок, чтобы сын хоть немного сумел притупить чувство тоски по отцу, наслаждаясь его визитами, а я никогда больше не решусь посадить своего ребенка в поезд дальнего следования…

— Знаешь, к какому выводу я пришел? — вырывая меня из раздумий, спрашивает представительный мужчина в тонком бежевом джемпере.

— Понятия не имею, — старательно сдерживая улыбку, пытаюсь не выдать охвативший меня восторг от его появления.

— В разговорах с тобой, нужно взвешивать каждое слово. Ты слишком буквально понимаешь мои просьбы, — Сергей облокачивается на прилавок, бесцеремонно взяв в руки комок серой шерсти, в скором времени грозящийся обрести очертания кота.

— Мог бы и сам позвонить… Мы не так хорошо знакомы, чтобы я имела представление, где проходит тонкая грань между навязчивостью и беззаботной болтовней. Перестань, — прошу его не сжимать в кулаке заветный комок, пытаясь забрать свою недоделанную игрушку, но он позволяет ему упасть на столешницу, захватывая мои пальцы своими.

— Могла бы сказать, что скучала, — с присущей ему ухмылкой, он поглаживает мою ладонь, не сводя глаз с моего лица. Где это видано, чтобы взрослая женщина, смущалась от такой невинной ласки? — Закончила?

— Да… Нужно только закрыть магазин, — вру, ведь до конца рабочего дня еще целый час.

— Тогда я готов подвезти тебя до дома.

— Я на машине, — улыбаюсь, хоть и готова бросить ее в центре города, ради тридцати минут в компании этого мужчины.

— Плевать. Могу позвонить Руслану, и он пригонит ее к тебе во двор.

— Светлана Викторовна очень внимательно следит за моими передвижениями. Боюсь, мне не избежать разговоров, если твой водитель подгонит мой автомобиль к ее окнам.

— Скажи, что у тебя с ним роман, — веселиться Сергей, начиная разглядывать убранство помещения. — Хотя, нет ничего глупее, чем прятаться от моей матери. Она как ищейка, всегда на шаг впереди.

— Не пугай меня, — снимая кассу, качаю своей головой, мысленно уже распрощавшись со своей относительно спокойной жизнью.

— Да брось, на самом деле она милашка.

— Ага, это у вас семейное.

— Что делать, наследственность… Поужинаем?

— Давай…

За три с небольшим года одиночества, я впервые завидую своей удачливости. Сидящий рядом мужчина, сегодняшним пасмурным днем на редкость веселый и разговорчивый, действительно, заслуживает поцелуя и откровенного признания, которому я все же не даю сорваться с языка, в том, что за прошедшие четыре дня я успела немного подзабыть, каким волнительными и приятными бывают минуты, проведенные в его обществе. Я не спрашиваю, куда мы едем, не слежу за дорогой, слушая его рассказ о непродолжительной командировке, даже не пытаясь понять и половины из того, что он успел переделать за время отсутствия. Андрей никогда не посвящал меня в свои дела, то ли не считая нужным тратить свои силы на подробный отчет о своих успехах, то ли не находя во мне благодарного слушателя, способного разобраться в этих жутких экономических терминах…

— Ты ничего не поняла, да? — добродушно смеется Титов, останавливая автомобиль.

— Да, — довольно отзываюсь я, ничуть не смущаясь своей неосведомленности в том, как люди приумножают хранящиеся на счетах строительной фирмы финансы. — Приехали?

Я оборачиваюсь к окну, чувствуя, как по позвоночнику проходиться дрожь, оставляя после себя холодную испарину, когда на глаза мне попадается знакомая вывеска.

— Мы что, будем ужинать здесь? — ошеломленно интересуюсь у Сергея, желая очутиться где угодно, но лишь бы не в этом злосчастном кафе, когда-то заставившего меня лицезреть не лучшие качества отца моего ребенка.

— Да. Довольно приличное место, — не обращая внимания на мое замешательство, мужчина уверенно выбирается наружу.

— Сядем у окна, — держа меня за руку и уверенно направляясь к выбранному столику, даже не смотрит на чертово панно, в которое я уже впилась глазами. Я отмечаю малейшие изменения: цвет стен стал на несколько тонов темнее, привычные живые цветы на столах сменили пластиковыми табличками с прикрепленной к ним рекламой новых блюд, а в дальнем углу оборудовали стойку, где молоденькая девушка, с уставшим отрешенным видом терпеливо ждет, пока кто-нибудь из посетителей решит полакомиться мороженым, разложенным по лоткам в начищенной до блеска камере.

— Бывала здесь раньше? — протягивая мне меню, интересуется Титов, уверенно ориентируясь в кулинарном ассортименте заведения.

— Да, довелось пару раз, — наверняка в моем голосе сквозит ехидство, но Титов лишь удивленно приподнимает бровь, отвлекаясь на подошедшего официанта. — Выбрала? Здесь неплохо готовят рыбу.

— Ммм… — если честно, совсем не чувствуя голода, откладываю меню в сторону. — Закажи на свой вкус.

Я стараюсь не смотреть на цветастое панно, но оно, как магнитом тянет меня, заставляя вспоминать, что женщина, сумевшая довольно недурно передать нежность и ранимость цветка, на деле — законченная эгоистка, стремящаяся прибрать к рукам все, что плохо лежит…

— Ты не торопишься домой?

— Нет. Сын по субботам ночует у родителей бывшего мужа, — возвращаясь к своему ухажеру, отвечаю на его вопрос.

— Тогда, проведем вечер вместе, — не спрашивает, а ставит меня в известность. — Как порядочные воспитанные мужчины развлекают красивую женщину субботним вечером?

— Не знаю… Может быть, водят ее в кино или… играют с ней в монополию. Кто их знает? Мне казалось, ты довольно подкован по части покорения дамских сердец.

— Мои методы соблазнения на тебя не действуют. Или прошло достаточно времени, чтобы попробовать вновь пригласить тебя к себе? — явно издеваясь, спрашивает у меня Сергей, отключая звук на своем мобильном, после чего кладет его на стол.

— Я уже было начала верить в твою нормальность, — беззлобно смеюсь, не желая отвечать на провокационный вопрос.

— Расскажешь, чем занималась все эти дни? — справившись с ужином, интересуется Титов?

— Ну, по сравнению с тобой, я не успела сделать ничего выдающегося. Работа, дом, дом работа. Скупала канцелярские принадлежности и целый день потратила на поиски ранца с человеком-пауком. Дважды свозила сына на тренировку, — делюсь с ним своими заботами.

— Футбол?

— Нет, хоккей.

— И как? Ему нравиться? — впервые заводит разговор о моем ребенке Сергей.

— Безумно. Говорит, что обязательно попадет в КХЛ, а я буду ездить за ним по миру, чтобы сидя в первом ряду, следить за его игрой, — улыбаюсь, как и любая мать, готовая часами говорить о достижениях своего сына. — Я и подумать не могла, что он так воодушевиться этим видом спорта. Думала, что покатается год-другой, а после решит, что это совсем не его. Ну, знаешь, как это бывает: захочет заняться боксом, самбо, или, к ужасу деда, бальными танцами…

Я смеюсь, только сейчас замечая, каким задумчивым и внимательным взглядом изучает меня мой собеседник, откинувшись на сидении с зажатым в руках мобильным, который он, скорее неосознанно, прокручивает между пальцев.

— Прости, — немного смущаюсь такого неприкрытого интереса. — Когда речь заходит о Семене, я становлюсь болтливой.

— Не страшно. Будь у меня дети, я бы, наверное, вел себя также, — словно очнувшись, вновь откладывает смартфон, а я почему-то никак не могу представить Сергея сюсюкающимся с младенцем.

— А ты бы хотел детей? — не могу удержаться, и все же задаю свой вопрос.

— Ты же не рассматриваешь меня как потенциального мужа? Я, конечно, стараюсь тебя соблазнить, но идти в загс еще не готов, — с искрящимися от веселья глазами, отзывается он.

— Что ты, — в притворном ужасе округляю глаза. — К разговорам о свадьбе я планировала перейти через пару месяцев. Если, конечно, сумею выдержать тебя так долго.

Нам приносят десерт и я с отвращением смотрю на лежащий перед Сергеем кусок пирога.

— Как ты ешь эту гадость?

Сергей пожимает плечами, продолжая с удовольствием поглощать вишневое лакомство, а я приступаю к поеданию своего чизкейка. Меня распирает от любопытства, мечтает ли Титов о семье, грезит ли о беззаботной старости с дюжиной внуков или желает закончить свои дни, меняя молоденьких партнерш, способных разнообразить его жизнь своими не дюжими способностями в сексуальной области.

— Куда теперь? — пристегиваясь ремнем безопасности, интересуюсь кинув беглый взгляд на двери кафе, к которым в эту минуту спешит Антон, с кем-то разговаривая по мобильному.

— Сыграем в монополию под какую-нибудь дурацкую комедию…

— Ты же меня разоришь! — даже не думаю сопротивляться, немного опасаясь того, чем может закончиться для меня вечер в его квартире.

— Ну, это ведь небольшая плата за вечер в компании такого обаятельного мужчины?

И он абсолютно прав, потому что этой ночью я больше не хочу держать оборону, позволяя умелым рукам доказать мне прописную истину: иногда, стоит проиграть одно сражение, чтобы после одержать победу в самом главном бою.

* * *

Я с трудом открываю глаза, снедаемая сонной негой и сладкой истомой, охватившей каждую клеточку моего естества. От соприкосновения атласа простыней с моей оголенной кожей по телу распространяется одурманивающее чувство неземного блаженства, и я непроизвольно растягиваю губы в улыбке, потираясь щекой о примятую подушку. В комнате пахнет кофе и корицей, которые, смешиваясь с запахом мужского парфюма и геля для душа, являют собой непередаваемый коктейль… Я жадно вдыхаю носом витающие ароматы, в то время, как кто-то распахивает плотные шторы на окнах не принадлежащей мне спальни… — Позавтракаешь со мной? Через час у меня деловая встреча, так что выезжаю через пятнадцать минут, — касаясь губами моего оголенного плеча, спрашивает Сергей, уже одетый в тщательно отглаженную рубашку. Я подставляю шею навстречу его горячим губам, и с упоением ловлю волны накатывающего удовольствия, с трудом находя в себе силы, чтобы утвердительно кивнуть на его предложение.

— Кто устраивает переговоры воскресным утром? — поудобней устраиваясь на кровати и прижимая к груди тонкое одеяло, принимаюсь за предоставленные мне угощения. — Боже, никогда не ела ничего вкуснее.

— Не думаю, что задержусь надолго. Вернусь через пару часов. Останешься? — отобрав надкусанный мной круассан, делает жадный глоток кофе, запивая шоколадную сладость.

— Нет. Я должна забрать Семена к двенадцати. Подбросишь меня к магазину? — А ты успеешь собраться за десять минут? — кинув беглый взгляд на наручные часы, интересуется мужчина, кивая мне в сторону двери, где расположена ванная. Стоя под горячими струями его душевой кабинки, я вовсе не размышляю над тем, почему так легко поддалась безрассудству, почему не краснела под его взглядом встретив первые утренние лучи, что еще недавно казалось мне неминуемым в случае связи с кем-то, кроме бывшего мужа, а лишь пытаюсь представить, сколько времени уходит у его домработницы, чтобы начистить до блеска его выложенную черным кафелем туалетную комнату… — Прости, — провозившись над своим внешним видом намного дольше отведенного мне времени, торопливо пытаюсь влезть в босоножки, пока Сергей, подперев собой стену, ухмыляется над моими безуспешными попытками совладать с ремешками на щиколотках. Лениво оттолкнувшись от своей временной опоры, мужчина преодолевает разделяющие нас несколько шагов и, присев, невесомо, почти не касаясь кожи, справляется с замочками на моей обуви, после чего, вскинув голову вверх, проходиться пальцами по моим лодыжкам. Я тону в его темном взгляде, искрящемся и каком-то оголодавшем, словно это ни я засыпала одна на протяжении трех лет, а он годами был обделен вниманием женщин. Он так близко, что когда поднимается в полный рост и склоняет голову к моему уху, меня бросает в жар от исходящего от его тела тепла и неприкрытого желания, заставляющего воздух вокруг нас стать таким тяжелом, что я делаю несколько рванных вдохов, желая привести в порядок свои чувства и мысли. — Поехали, — бегло коснувшись своими губами моих, подталкивает меня к двери, с пониманием отнесясь к моей нерасторопности.

Когда он исчезает за поворотом, оставив меня рядом с моей машиной, я еще долго не могу обуздать бурлящие во мне эмоции, раз за разом вспоминая подробности прошедшей ночи. Знаете, когда я понимаю, что сумела окончательно оставить позади свое прошлое? Когда целовала его на прощание на переполненном тротуаре, отчетливо осознавая что мое место именно здесь — в его надежных крепких объятиях. И совершенно не важно, сколько продлиться наша связь, как долго он будет получать удовольствие от моих бессмысленных разговоров, от постоянно пылающих от смущения щек: день, неделю, месяц или год — какая разница? Порою действительно стоит отпустить свои страхи и брать от жизни то, что она предлагает.

— Куда ты в такую рань? — сонно протирая глаза, хватает меня за руку Сергей, возвращая обратно в постель.

— Забыл? Сегодня великий день! — пытаясь выбраться из медвежьих объятий, смеюсь от его порхающих по моему телу поцелуев.

— Машка, пять утра! Уверен, ребенок в таком возрасте спит, как сурок! — навалившись на меня всем телом, с трудом фокусирует взгляд, так до конца и не проснувшись.

— Это лишь подтверждает, что ты ничего не смыслишь в детях! Поверь, в семь он уже подскочит с кровати! Пусти уже, мне ехать двадцать минут! Еще и шары надувать! — я все же одерживаю верх и ступаю на пол своими голыми ногами, придерживая отвоеванное покрывало. — Когда ты вернешься?

— Недели через две. Мне взять с тебя клятву, что ты не станешь искать кого-то, более подходящего для совместных ночей? — со всей серьезностью интересуется Титов, выставляя напоказ свой обнаженный торс.

— Что ты! Мои биологические часы тикают, — постукивая указательным пальцем по запястью, спешу успокоить своего мужчину, — так что, пожалуй, я все же дожму тебя.

Я счастлива. Абсолютно и бесповоротно. Нет ничего приятнее, чем встретить рассвет под боком у Сергея Титова, способного одним взглядом заставить мой пульс участиться. Я быстро заканчиваю свои сборы, и вернувшись в комнату, застаю его спящим, с умиротворенным выражением лица и мерно вздымающейся грудью. Вот сейчас он идеален. Когда молчит. Не вгоняет меня в краску своими пошленькими шуточками. Не хмурит лоб, когда находит идею, рожденную в моей голове, бредовой. Когда не читает нотации, пытаясь наставить меня на путь исправления, даже не стараясь прикрыть свое неодобрение моих способов ведения бизнеса за дружеским участием, говоря в лоб, что ничего глупее еще в жизни не слышал. Когда не критикует мое платье, находя его чересчур откровенным или уж слишком закрытым. Когда не пугает меня своей напористостью или бесконтрольным проявлением своих чувств, заметьте отнюдь не романтических, целуя меня, когда у него возникает подобное желание… Неважно, будь то ресторан, оживленная улица или, что еще хуже, парковка в моем дворе. Когда не называет меня Марусей, наслаждаясь моей реакцией, которая никогда не заставляет себя ждать, обрушиваясь на его голову неконтролируемым потоком гневных речей, ведь каждому близкому мне человеку известно, что я просто терпеть не могу, когда над моим именем издеваются подобным образом.

— Я поехала, — аккуратно касаясь его губ, шепчу ему на ухо и потихоньку выбираюсь из его апартаментов.

Мы вместе чуть больше месяца. И этого времени мне с лихвой хватило, чтобы принять неоспоримый факт — в наших с ним отношениях не будет места романтическим ужинам с зажженными свечами и нежной мелодией, льющейся из проигрывателя. Что он не станет называть меня "заей”, “малышкой” или “солнышком”, каждое совместное утро начиная с принесенного в постель завтрака. Напротив, он в свойственной ему манере, настоятельно рекомендовал заваривать для него чай и отваривать одно яйцо всмятку, иначе утро без столь необходимой атрибутики грозит вылиться в хмурый наполненный недовольством день. “Тиран,” — скажете вы? “ Душка,” — не задумываясь, отвечу я. При всей своей требовательности и полном отсутствии сентиментальности, он подкупает меня своей честностью и щедро даримыми ощущениями. Ему не нужно давать мне обещаний, ведь кому как не мне, знать, что слова порой ничего не стоят, какими бы трогательными и приятными они ни были. Он предпочитает действовать: вовремя приходить на помощь, бросая дела и решая мои проблемы с внезапно обрушившейся на магазин проверкой, молчаливо меня обнимает, когда я расстраиваюсь, не высмеивает мою странную просьбу забирать меня по утрам из соседнего двора, когда на протяжении трех дней возит меня по делам, вовсе не возмущаясь, что я отвлекаю его от работы, пока над моим автомобилем трудится опытный механик, выбранный, кстати, также Сергеем. И каждое утро он шлет мне смс с пожеланием хорошего дня. И пусть за нашими плечами не так много совместных ночей, каждая минута, проведенная рядом с ним, для меня бесценна и пропитана нежностью, которую он умело мне дарит, являясь внимательным и нежным любовником. Мы, не сговариваясь, приурочили все наши встречи к вечеру субботы, плавно перетекающему в воскресный полдень. На неделе мы вместе обедаем, что не может не подкупать, поскольку мне доподлинно известно, что у любого представителя сильных мира сего довольно плотный график. Он не расспрашивает меня о причинах развода, не интересуется личностью бывшего мужа, не заставляет меня познакомить его с сыном, прекрасно понимая, что на столь серьезный шаг я никогда не решусь, не убедившись в серьезности и долгосрочности нашей связи.

* * *

— Разбудила? — шепчу, застав в комнате Анну Федоровну.

— Нет, — тепло улыбается женщина, пряча свою хлопковую сорочку под цветастым халатом. — Это уже возрастное — встаю с первыми петухами. Чего ты так рано? Я бы и сама все украсила.

— Нет уж, это моя почетная миссия, — вручая ей пакеты с необходимой атрибутикой, целую ее теплую щеку. — Но от вашей помощи не откажусь. Во сколько Андрей прилетает?

— Должен быть здесь к двенадцати, — помогая мне прикрепить поздравительную гирлянду к стене своей гостиной, сообщает свекровь. — Переживаешь?

— Немного. Не представляю, как пройдет встреча. В последнее время мы никак не можем прийти к согласию, — как и всегда, делюсь с женщиной своими переживаниями.

— Андрей говорил… Ты уж прости нас, стариков. Извечная проблема бабушек в том, что мы привыкли баловать своих внуков. Наверное, поэтому не одергивали Андрея, видя, что он на многое закрывает глаза. Я не стану тебя винить, если ты все же решишь дожать эту ситуацию. Матери всегда виднее, что вредит ее ребенку, а что пойдет ему на пользу. Тем более что хорошая встряска Андрюше не повредит.

Я в тысячный раз за все время нашего знакомства смотрю на эту хрупкую женщину с благодарностью.

— Эй, чемпион, — заметив, что Семкины ресницы немного подрагивают, убираю со лба непослушную челку. — Боже, как ты постарел!

— Мама! Мне всего девять, — заключая меня в объятия, севшим голосом сообщает сын, хихикая, когда я начинаю щекотать его бока.

— Всего? Ничего себе! Это огромное "уже"! Думаю, ты вполне созрел, чтобы переложить на твои плечи право каждый день браться за пылесос, — продолжаю задорно тормошить его волосы.

— Вот еще! Я же не девчонка!

— Нет, но, поверь, ни одна подружка не устоит, когда узнает, что ты лихо наводишь порядок. Ну что, готов к сюрпризам? — хитро подмигиваю, кивая в сторону двери.

— Да! — он победно вскидывает руки вверх, спрыгивая с кровати.

— Новые коньки! — впопыхах распаковав коробку, не скрывает своего счастья, прижимая к груди свою спортивную обувку. — Дедушка, ты только посмотри!

— Нет ничего приятнее, чем наблюдать за довольным ребенком, — обнимая меня за плечи, шепчет Анна Федоровна, пока ее внук расправляется с остальными подарками. — Поставлю чайник.

— Мам, а папа уже звонил? Мы же заедем домой? Я хотел показать ему свою медаль!

* * *

На часах половина первого. Я заметно нервничаю в ожидании, когда мой бывший муж перешагнет порог своего родительского дома, в сотый раз поправляя прическу, сетуя, что не взяла с собой косметику. Мне вовсе не важно, о чем подумает Андрей, впервые увидев меня вживую после нашего расставания, но, как и любая женщина, я желаю ощущать себя королевой, когда столкнусь с мужчиной, бросившим меня в угоду взыгравшим гормонам.

— Меня кто-нибудь накормит? Или я должен ходить голодным до самого вечера? Маш, надеюсь, в кафе мне подадут кабана, потому что я неуверен, что к четырем смогу удовлетвориться лишь праздничным тортом! — во второй раз заходя на кухню, причитает свекр, заглядывая под крышки стоящих на плите кастрюль.

— Дождемся папу! И пообедаем вместе. Съешь пока конфету, мне они всегда помогают! — проявляет участие именник, без зазрения совести пододвигая табурет к столу и снимая с полки вазу со сладостями.

— Вот ведь негодник! — возмущается его бабушка, упираясь кулаками в свои бока и заставляя свисать до колена зажатое в пальцах полотенце. — А я все удивлялась, куда пропадает шоколад! Сегодня же перепрячу, а то все зуб…

Мы молча замираем посреди кухни, когда в квартире раздается дверной звонок, глупо переглядываясь друг с другом. Анна Федоровна успевает прижать свою руку к груди, издав тихое “Ой”, Павел Степанович застывает с кусочком колбасы, так и не донеся его до рта, а я продолжаю сидеть на стуле, чувствуя, как мои ладони мгновенно становятся влажными.

— Папка! Мама, папа приехал! — первым приходит в себя Семен, спрыгивая с табурета, и стремительно уносится в прихожую.

— Не паникуй, — Анна Федоровна касается моего плеча, и следует за ребенком, пока ее супруг быстро расправляется с добытой закуской и, подмигивая мне, прикрывает за собой дверь кухни. Нужно собраться. Пора перестать быть размазней, прячась от своего прошлого за экраном ноутбука. Миллионы людей, не сумевшие уберечь свое счастье, вынуждены видеть свою когда-то любимую половинку ежедневно, и ни один еще не умирал от невозможности избежать встречу с предателем. Из коридора доноситься хор голосов, и непонятный писк, но я и не стараюсь прислушаться к разговору, а лишь аккуратно разглаживаю складки на своей одежде, и медленно наполняю бокал кипяченой водой, желая успокоиться прежде, чем увижу Андрея Медведева. Вот оно испытание. Не имеет значения, ушли ли мои чувства к этому человеку, сумела ли я смириться, нашла ли в себе силы забыть — столкнуться с ним лицом к лицу все равно волнительно. Это как внезапно увидеть свою первую школьную любовь, и неважно, что он высмеял тебя на новогодней дискотеке, без зазрения совести пользовался твоей беззащитностью от натиска бушующих в тебе чувств, списывая контрольную по математике, а после даже не думал благодарить — ты все равно будешь нервничать и краснеть под его повзрослевшим взглядом. Хотя, я очень надеюсь, что единственное, что я испытаю — небольшую растерянностьи мимолётную ностальгию, а не дикое желание выцарапать ему глаза за все то зло, что он причинил мне и нашему маленькому сыну.

— Машенька, выйди, пожалуйста, — удивляет меня своим раздосадованным выражением лица и потухшим взглядом Анна Федоровна, и я, удивленно приподнимая бровь, все же выбираюсь из своего укрытия.

— Привет, — почесывая макушку и изрядно теряясь, здоровается Антон, продолжая держать в своих руках небольшую плетеную корзину и внушительный букет. — С праздником.

— Спасибо, — не понимая, что же тут происходит, не тороплюсь принимать протянутые мне цветы. Мы молча переглядываемся, и ни один из нас не спешит пуститься в объяснения, пока из гостиной раздается бас моего свекра.

— Где он? — верно распознав причину появления Павлова на пороге отчего дома Медведева, сокрушенно интересуюсь я.

— Не смог прилететь. У Ритиного отца сегодня ночью случился инсульт, — смущенно, сообщает Антон, потупив свой взгляд. — Возьми.

Я забираю букет, не замечая ни его красоты, ни исходящего от лепестков аромата, и откладываю его на обувную полку, ни чуть не беспокоясь о том, что стоящие на ней ботинки Павла Степановича испачканы песком и грозят испортить гофрированную бумагу.

— Отлично… — потирая глаза своими немного дрожащими пальцами, подвожу я итог, с трудом сдерживая ярость. — Просто великолепно!

— Маш…

— Молчи, ладно? Ни слова не говори, — пресекая его попытку отбелить лучшего друга, выставляю перед собой ладонь. — Для его поступка вряд ли существует оправдание!

* * *

Семен забрался с ногами на бабушкину кровать, и положив под свою щеку ладошку, молчаливо наблюдает за суетящимся на постели щенком. Его слегка припухшие глаза и красные пятна на щечках подтверждают мои самые страшные опасения. В свой день рождения мой ребенок горько плакал, болезненно переживая предательство родного отца, не посчитавшего нужным заранее поставить меня в известность о перемене в своих планах. Не знаю, сумела бы я хоть немного сгладить эффект, подготовить ребенка к тому, что его главное желание сегодня не сбудется, но киньте в меня камнем, если заставлять малыша томиться в ожидании, чтобы потом разбить его надежды на сотни мельчайших осколков — не самое низкое действо, на которое, вообще, может быть способен человек.

— Как думаешь? Что это за порода? — заметив мое появление, слабо интересуется Сема, подтягивая к груди коленки. Я устраиваюсь рядом, наблюдая за маленьким комком, с опаской переводящего свой взгляд из стороны в сторону и легонько касаюсь его за ушком.

— Золотистый ретривер, — стараясь не думать над тем, что предпочла бы наблюдать, как по моему паркету разгуливает пекинес или шпиц, отвечаю я сыну. — Не передумал называть его Тотошкой?

— Ни какой он не Тотошка, — слабо улыбается мальчишка.

— Тогда, может быть Персик? — на что Семен лишь отрицательно качает головой. — Арчи?

— Пусть будет Дюк?

— Как скажешь, это ведь твой пес, — погладив Семена по голове, и не думаю спорить.

— Мам?

— Что?

— Он больше меня не любит? — спрашивает еле слышно, будто боится, что я кивну головой, подтверждая его самые страшны предположения.

— Любит, просто порою, как бы нам ни хотелось поступать правильно, мы совершаем ошибки. Обижаем самых дорогих нам людей не задумываясь, насколько можем их ранить, не сдержав свое обещание, — как бы я ни хотела высказать сыну все, что думаю на самом деле, не могу ему позволить окончательно разочароваться в отце.

— Разве взрослые могут ошибаться?

— Могут, Семка… Папа немного запутался и очень скоро он сам поймет, что был неправ, — дай бог, чтобы прозрение настигло Медведева как можно скорее, иначе запаса моих сил надолго не хватит. Мы тихо лежим, воззрившись на нового члена семьи, когда мой телефон начинает вибрировать, сообщая, что Андрей все же выкроил время, чтобы поздравить своего наследника, но я неуверена, что смогу спокойно в который раз войти в положение своего бывшего.

— Мама, — касаясь моей руки, обращается ко мне сын, опережая меня с ответом. — Скажи, что мы с дедушкой ушли в парк.

Я с уважением отношусь к его просьбе и покидаю комнату, плотно прикрывая дверь.

— Прости, — голос вымученный, с небольшой хрипотцой. — Позовешь его к телефону?

— Нет, — отчего-то не нахожу в себе сил срываться на крик и поливать его оскорблениями, и говорю так спокойно, что и сама удивляюсь своей выдержке.

— Маш, я очень хотел приехать. Это форс-мажор. Как только все проясниться, я прилечу первым же рейсом. Дай мне, пожалуйста, с ним поговорить.

— Нет, Андрей, — качаю своей головой, словно он может видеть меня в эту секунду. — И не потому, что я не хочу… Он отказывается с тобой говорить, просил соврать, что ушел с твоим отцом в парк.

— Черт, — с отчетливо слышимым звуком глухого удара, цедит сквозь зубы когда-то любимый мной мужчина. — Я приеду, завтра…

— Не стоит. Ни завтра, ни когда бы то ни было… Он маленький мальчик, с самого утра в нетерпении шагающий по дому из угла в угол. Он ведь немногого просил. Лучше исчезни сейчас, уйди, пока, наконец, не сумеешь правильно расставить свои жизненные приоритеты. Не нужно давать обещаний, чтобы завтра вновь заставить его страдать, потому что обстоятельства оказались выше тебя…

— Маш, я…

— И не надо оправдываться. Я сыта по горло, твоими вечными отговорками. Даже если бы на землю упал метеорит, отменили все самолеты или твой поезд сошел с рельсов, ты должен был идти пешком, лишь бы порадовать сына в такой день! Потому что именно так поступают любящие родители. Сегодня у тебя есть Рита, есть твой бизнес и новые родственники, но если ты полагаешь, что оставшись один, сумеешь вернуть Семена в свою жизнь, то ты глубоко заблуждаешься. И я хочу, чтобы каждый день, ты жил с осознанием, что в собственный день рождения твой сын проплакал не потому, что кто-то посмел его обидеть, а потому, что сегодня ты собственноручно заставил его усомниться в твоей любви.

— Молчишь? — заметив, что Медведев так и не спешит с ответом, поддерживая наш разговор разве что своим тяжелым дыханием, решаю закончить беседу. Наверное, только сегодня я осознаю, что на самом деле представляет из себя лютая ненависть, и единственное, о чем я мечтаю в этот момент — больше никогда не слышать его пронизанного мнимым раскаянием голоса.

Андрей

Она спит. Как всегда, с головой укрывшись одеялом, она мирно сопит, иногда выставляя напоказ ногу, пытаясь таким образом хоть немного спастись от тепла, согревающего ее тела кокона. Время близиться к полудню, но я и не думаю ее будить, прекрасно зная, что в этом вся Рита — спит до обеда и немного расходившись садиться за свой холст. Что она теперь рисует? Какие-то абстрактные непонятные силуэты, предпочитая насыщенные оттенки серого, синего и зеленого… Никогда не пойму, с чего она вдруг решила, что подобные цвета неплохо сочетаются между собой. В квартире тихо, и я наслаждаюсь покоем, давая себе передышку…

— Встал? — сухо интересуется Марго, стоя на пороге спальни в своих короткий бежевых шортиках. Ее волосы беспорядочно спускаются по плечам, а пальцы потирают заспанные глаза.

— Как видишь, — без всякого интереса переключая каналы, отвечаю я, провожая взглядом ее хрупкую фигуру, беременность в которой выдает разве что округлый живот. — Поешь? Я заказал еду из твоего любимого ресторана…

— Не хочу, — как всегда, мгновенно заводясь, пресекает мою попытку, усадить ее рядом и встает у окна. — Только не нужно сочувствующих взглядов! Терпеть не могу, когда ты так на меня смотришь!

— Я лишь предложил тебе пообедать. Ты собираешься и дальше воспринимать каждое мое слово в штыки?

— Не делай вид, что тебя это волнует! — от сквозящей в ее голосе злости, воздух вокруг заметно сгущается, делая невыносимым каждый последующий вдох.

— Я не могу не ехать, — я устало прохожусь ладонями по лицу, прекрасно зная наперед все, что она собирается мне сказать.

— Конечно! Зато ты можешь спокойно оставить беременную жену, недавно потерявшую отца, на новогодние праздники!

— Мы это уже обсуждали. Я вернусь тридцать первого утром, и твоя мама согласна побыть с тобой эти три дня.

— Прекрасно! Как хорошо ты устроился! Передашь меня матери, пока сам будешь наслаждаться компанией бывшей жены!

— Не неси ерунды!

— Я что, по-твоему, дура? Думаешь, я не заметила, как ты изменился в лице, увидев газету? Конечно, наверное, тяжело осознавать, что она отряхнулась и пошла дальше? Да еще и нашла вариант побогаче? — ехидно бросает Марго. — Думаешь, я не знаю, что ты постоянно ей названиваешь?

— Я лишь пытаюсь добиться встречи с ребенком! И перестань орать! Тебе нельзя нервничать! — вставая с дивана, решаюсь уйти в кухню, чтобы она хоть немного поуспокоилась.

— Я сама буду решать, когда мне орать, а когда нет! Думал, что я буду молчать, видя, как ты наглаживаешь свои рубашки перед встречей с Машей? Черта с два! — обгоняя меня и перекрывая собой проход в столовую, выставляет передо мной кулак, со сложенными в фигу пальцами. — Не думай, что я так просто отдам тебя ей!

— Рита, — закатывая глаза к потолку, не знаю, как достучаться до своей женщины. — Я лишь хочу повидаться с сыном!

— Пусть он приедет сюда! С чего вдруг такая принципиальность? Она просто решила воспользоваться моментом и отомстить мне за твой уход!

— Прекрати!

— Нет! Только попробуй поехать и можешь проваливать ко всем чертям! — толкая меня в грудь, заливается слезами, даже не задумываясь над тем, что врач настоятельно рекомендовал ей покой. — Ненавижу! Как я вас всех ненавижу!

— Успокойся! — я прижимаю ее к себе, сдерживая руки, которые она старательно пытается освободить, чтобы замахнуться на меня своей трясущейся ладонью. — Тшш…

— Нет, нет! Скажи, что не поедешь! Скажи, что останешься! Это низко, так поступать со мной в такой момент! — теперь вцепившись в мою футболку, рыдает уже навзрыд. — Я прошу, давай съездим вместе, когда я рожу! Только не оставляй! Хочешь, я сама с ней созвонюсь, буду ее умолять, чтобы она пустила ребенка к тебе! Андрей, ну, пожалуйста!

— Ритка, прошу, прекрати, — начинаю покрывать ее лицо беспорядочными поцелуями. — Какая же ты дура, Ритка!

— Дура, потому что боюсь тебя потерять, — отвечая мне, еще крепче прижимает к себе. — Я прошу, не уезжай, не сейчас, когда папа ушел…

И я киваю, подхватив ее на руки, устраиваюсь с ней на кожаном кухонном диванчике, поглаживая по волосам, пока она старается подавить последние отголоски истерики… Мы вместе четвертый год, казалось бы, пора научиться давать ей отпор, закрывая глаза на ее срывы, но я по сей день не в силах сопротивляться, видя катящиеся крупным градом слезы по ее щекам…

— Поедем покупать коляску? Я, наконец, определилась, — обвив мою шею руками, спрашивает Марго, шмыгая носом и заглядывая в глаза.

— Ладно, только поешь для начала, — помогая ей слезть с моих колен, одергиваю задравшуюся на животе майку, на некоторое время задерживая пальцы на ее округлившейся талии.

— Ну, уж нет! Ты же не хочешь заставить меня разогревать это, — демонстрируя мне контейнеры с ее любимым лососем, удивляется девушка. — Заедем куда-нибудь по пути. Нальешь мне чай, пока я приму душ?

* * *

— Ты не говорила Маше, что я собираюсь приехать? — устроившись в своем кресле, листаю стопку бумаг.

— Нет, ты же просил… Вы так и не поговорили?

— Нет, за эти три месяца, она отвечала на мои звонки лишь пару раз…

— А Семка?

— Семка, — горько вторю своей матери. — В последнее время, он говорит со мной не больше минуты.

— Что ж ты творишь, сынок? — не скрывая боли, сетует пожилая женщина, еще больше ковыряя рану в моей груди, своим тихим голосом.

— И сам знаю, что кругом виноват…

— Дай бог, чтобы вы с Машей сумели пообщаться… Рита прилетит с тобой?

— Мам, тут все не так просто… — закрывая папку с документами, тру свою переносицу.

— Андрей! Только не говори, что и в этот раз поездка откладывается!

— Рита сама не своя. После смерти Олега Ивановича она просто, как с ума сошла. То кричит, то заливается слезами, то часами не говорит со мной. За эти три недели я уже дважды вызывал ей врача… — меня невольно передергивает от воспоминаний, как побледнело ее лицо от известия о смерти папы, как она горько плакала, завывая посреди больничного коридора, осев на каменный пол. Я не понаслышке знаком с той болью, что приносит с собой утрата родного любимого человека, как твою душу разрывает на части от невозможности все исправить, крепко вцепиться в руку своего близкого, не давая ему возможность оставить этот мир. И пусть позади было два долгих месяца, в течение которых врачи боролись за здоровье моего будущего тестя, и прогнозы их были неутешительны, к безвременному уходу своего родственника, друга или знакомого, никогда не успеешь подготовиться. Даже если все вокруг будут пытаться настроить тебя на столь неблагоприятный исход — потеря отца все равно выбьет почву из-под твоих ног, навсегда поселяя в душе ноющую тоску и скорбь.

— Я все понимаю, но что ж ты носишься с ней, как курица с яйцом?

— Мам… Я просто не могу оставить ее сейчас. Беременность протекает не так хорошо, как бы нам того хотелось…

— Пусть ляжет в клинику и преспокойно восстанавливается под наблюдением специалиста! В конце концов, когда ты успел перенять мои знания в акушерстве? Чем ты сможешь помочь, если вдруг возникнет необходимость? Из любой ситуации можно найти выход!

— И я пытаюсь его найти! Просто сейчас я вынужден уступить.

— Так, значит, я права? Без твоей Риты не обошлось? Ты хоть понимаешь, что она делает все, лишь бы пропасть между тобой и Семеном разрослась до такой степени, что ни один мост не проложишь? — узнаю эту интонацию, когда моя мать превращается в требовательную зав отделения, пытаясь втемяшить в голову подчиненных, что их действия недопустимы.

— Я приеду, как только Рита родит. Боюсь, что не уступи я сейчас, все это добром не кончится!

— Да что ж это за отношения? Где ж это видано, чтобы жена так не уважала желания своего мужчины?! Потакая ее капризам, ты обижаешь собственного ребенка, и она не может этого не понимать!

— Мам, давай закроем эту тему.

— Ты говоришь так всякий раз, когда не хочешь слышать правду. Андрей, разве стоило ради такой жизни рушить семью?

— Я люблю ее.

— Любовь должна окрылять, а Марго лишь подталкивает тебя к краю…

— Прекрати. Лучше посоветуй какие-нибудь успокоительные. Я всерьез за нее переживаю.

— Прости сынок, но медицина тут бессильна. От человеческой подлости лекарство еще не придумали, — и услышав мой тягостный вздох, решает резко сменить тему. — Маша познакомила нас с Сергеем. Встретились с ними у подъезда, — не знаю, чего она добивается, но, лишь услышав треск, замечаю, что умудрился сломать зажатый в руке карандаш.

— К чему ты мне это рассказываешь?

— К тому, что не ровен час, и она познакомит его с Семеном. Упустишь ребенка сейчас, потом не пеняй на судьбу, когда он станет его считать своим папой.

Я чувствую, как каждая мышца в моем теле напрягается, а скулы сводит от крепко сжатой челюсти. Думаю ли я о том, что в жизни моего ребенка, вполне возможно, скоро появиться неизвестный мне человек? Думаю… И думаю постоянно, кляня себя за собственную слабость и зависимость от женщины, ради которой когда-то предал своего сына. Уходя из семьи, я мало размышлял над тем, какого Маше раз за разом позволять Семе проводить свои каникулы рядом со мной. Теперь же я восхищаюсь ее выдержкой, поскольку от одной мысли о том, что кто-то другой будет учить его забивать гвоздик или давать советы, как добиться внимания понравившейся девчонки, когда он станет старше и начнет увлекаться симпатичными одноклассницами — меня бросает в холодный пот.

— Кто знает, как долго продлиться их роман. Маша не станет знакомить сына с кем попало.

— Ну, знаешь, он довольно приятный мужчина. И что-то подсказывает мне, что он далеко не глуп…

— А это здесь при чем?

— Притом что только болван способен добровольно отпустить такую женщину!

— Высокого же мнения ты о своем сыне, — не могу не ответить ей.

— Что ж поделать, если ты перестал здраво мыслить? Смотри, Андрюш, как бы ты ни остался совсем один, — со вздохом произносит мама.

— Ну, ты же меня бросишь?

— Куда уж я от тебя денусь… Только невечная я, Андрюш.

— Все будет хорошо, — хоть до конца и сам не верю в это, спешу ее успокоить. — Передавай привет папе.

Я где-то слышал, что любовь должна созидать, иначе, это и не любовь вовсе… Наши же чувства с Марго лишь сеют вокруг разруху. Кирпич за кирпичиком, все что выстраивалось годами, падает к ногам, разбиваясь в мелкую крошку… Понятия размыты, вокруг беспросветная тьма и я, кажется, вовсе утратил человеческий облик… Я словно бросаю в костер нашей с Ритой любви всех, кто когда-то был мне дорог, из страха, что без преподношения его пламя угаснет… Я как чертов мазохист, раз за разом подставляю свою щеку для очередного удара, оправдывая себя неземной привязанностью. Рита как запретный плод, за обладание которым всегда нужно чем-то расплачиваться… Думал ли я, что вконец растеряю себя, отдавшись во власть этой женщины? Нет, но моя зависимость от нее не ослабевает, с годами все больше вызывая зуд под кожей от желания видеть перед собой ее лицо… Это какая-то безнадежность, когда ты наступаешь себе на горло, прекрасно зная, что тем самым противоречишь своей природе, идешь вразрез со своими принципами, чувствуя омерзение к самому себе от осознания слабости перед окутавшим тебя дурманом. Что же ты делаешь со мной, Рита?

— Я сожгу твой кабинет. Или поставлю кодовый замок, — обхватив меня за плечи, наклоняется к ноутбуку, но я быстро сворачиваю вкладки и захлопываю крышку. — Что ты там прячешь?

— Ничего, решил немного поработать. Готова? — любуясь ее посвежевшим лицом, бегло целую в губы и встаю со своего кресла.

— Да… С кем говорил?

— С матерью. Сказал, что решил отложить поездку…

— Она опять винит меня во всех грехах? — криво усмехается женщина, садясь на освобожденное мной место, и начинает без интереса перебирать мои бумаги, после чего отодвигает к краю стола, не найдя в них ничего занимательного. — За что она меня так не любит?

— Не преувеличивай… Она настроена миролюбиво…

— Конечно! Приезжая сюда она везде лезет с советами, не забывая напоминать, что ее разлюбимая Маша с домашними делами справлялась куда лучше.

— Рит, как только ты родишь ей внучку, она забудет обо всем на свете. Давай не будем портить день руганью.

— Отлично! Буду и дальше делать вид, что не замечаю ее неприязни, — нацепив на лицо улыбку, наконец, покидает мой кабинет, чтобы остаток дня колесить по магазинам…

* * *

Маша

— Ты какой-то загадочный, — разглядывая сидящего напротив мужчину, выношу я свой вердикт.

— Разве? — открыто улыбается Сергей, отвлекаясь от изучения меню. — Какие у тебя планы на новогодние праздники?

— Хотим с Семеном спать до обеда и без зазрения совести тунеядничать. Нам необходимо выдохнуть. Ты когда-нибудь заглядывал в учебники третьеклассника? Я всерьез подумываю записаться на какие-нибудь курсы, потому что начинаю комплексовать, когда пытаюсь помочь ему с уроками.

— Обратиться к моей маме за помощью? Уверен, у нее остались контакты хороших педагогов.

— Ну уж нет! После того снимка в газете, она вряд ли решиться мне чем-то помочь… Вообще, меня удивляет, что она до сих пор на меня не набросилась, — передергивая плечами, стараюсь выбросить из головы взгляд, которым меня наградила Светлана Викторовна.

— Она выжидает, — не знаю, шутит ли он или пытается предостеречь, и едва не становлюсь бледной, как полотно, расслабляясь лишь тогда, когда он улыбается, заметив, что не на шутку меня напугал. — Держи, мой новогодний подарок.

— Не рано? Еще четыре дня до праздника, — принимая из его рук конверт, удивляюсь разглядывая его содержимое. — Что это?

— Рекламные буклеты, — поясняет, приподнимая бровь.

— Я вижу, только не понимаю, зачем они мне?

— Я же сказал, подарок. Хочу, чтобы вы с Семеном провели там каникулы, — мельком взглянув на зажатую в моих пальцах брошюру, с изображением какого-то зимнего курорта, сообщает Сергей, глядя мне в глаза. — Он ведь мальчишка. Я в его возрасте обожал лыжи.

Не знаю, почему мои руки немного потряхивает, почему я вдруг становлюсь пунцовой, не в силах подобрать слов, чтобы облачить в связные предложения ворох посетивших мою голову мыслей… Почему в эту секунду, Сергей вдруг становится для меня центром моего мира, словно распустившийся на моих глазах бутон, сражающий своей красотой… Возможно, все дело в осознании, что этим поступком, он дает мне знак, что все это время понимал и принимал неоспоримую истину — я женщина, в чьей жизни уже есть мужчина, без которого мои дни потеряют всякий смысл? Что он не претендует на время, что я провожу без него, делая с Семеном уроки, гуляя с ним во дворе или колеся по городу в поисках нового ошейника для Дюка, что он отдает себе отчет в том, какую ответственность берет, продолжая наши с ним отношения.

— Не смотри на меня так, — качая головой, и неспешно размешивая сахар в кофе, просит меня Титов.

— Как?

— Так, будто я лучший в мире мужчина. Я во всем ищу выгоду, и надеюсь, что по приезде, ты уделишь мне пару дней, пока твой сын погостит у бабушки.

— Черт, я ведь была почти готова влюбиться в тебя по уши, — смеюсь, кидая салфетку в его довольное лицо.

— Еще успеешь, я только что понял, как заставить тебя потерять голову, — внимательно изучая узор на прилетевшей в него ткани, Сергей, достает из кармана мобильный, кивком головы давая мне понять, что должен ответить, и встает из-за стола.

* * *

Снег падает на землю крупными хлопьями. В детстве я обожала ловить ртом прохладные снежинки, позволяя им таять на языке, или вместе с Маринкой падала на белую гладь, широко расставляя руки в стороны, чтобы потом весь путь до дому спорить с подругой, чей отпечаток больше напоминает ангела. Время — удивительная штука, поскольку с его стремительным течением, то, что когда-то доставляло тебе радость, начинает причиняет дискомфорт.

— Господи, настоящая метель! — глядя, как наши дети беззаботно веселятся на детской площадке, наслаждаясь непогодой и обстреливая друг друга снежками, сетую я. — Еще пара минут и придется звать на помощь дворника, потому что от нас останется лишь огромный сугроб.

— Перестань причитать, — набрасывая на свою голову капюшон, отзывается Света, хотя и сама не в восторге от подобной прогулки. — Ты уже собрала чемоданы?

— Скорее их собрал Семен. Носился по дому как угорелый и кидал в сумку все, что попадалось под руку, — невольно улыбаюсь своим воспоминаниям.

— Счастливая ты, Машка! Я тебе по-доброму завидую… Кто бы мог подумать, что у вас все так хорошо сложиться.

— Эй, ты ведь сама меня уговаривала взять Сергея в оборот, — смеюсь, касаясь ее предплечья, но быстро засовываю руку в карман, желая согреть свои пальцы.

— Ну… Я чувствовала, что он не промах, — смеемся уже вместе, — но он превзошел даже мои ожидания. Не удивлюсь, если он позовет тебя замуж.

— С ума сошла… Тогда мне придется обзавестись телохранителем, — вспоминая о его склочной маме, идущей с ним в комплекте, закатываю глаза.

— Уверена, он и сам неплохо справиться. Пора бы уже перестать от нее прятаться. Тем более что ваши отношения уже давно ни для кого не секрет… Испеки шарлотку, и навести ее с дружеским визитом.

— Шарлотка — не мой конек…

— Я знаю, поэтому и говорю. Попьете чаю и пока она будет давиться липкой массой, поставь ее перед фактом, что теперь она должна называть тебя дочкой.

— Чего ты смеешься? — наблюдая за тем, как подруга складывается пополам, и сама не могу сдержать улыбку.

— Боже… Представила, как вы… Как вы обнимаетесь на лестничной клетке, встречаясь с ней по утрам…

— Хочешь, я отвезу вас в аэропорт? — уже у подъезда интересуется Иванова, не заглушая двигатель своей машины.

— Нет, Сергей обещал прислать Руслана, — перехожу на шёпот, из страха, что Сема услышит наш разговор.

— Когда ты их, наконец, познакомишь?

— Не знаю… Когда вернусь? Не загружай мою голову, — целуя щеку подруги, командую сыну выбираться на улицу и торопливо скрываюсь с ним за железной дверью.

Маша

Вся наша жизнь череда событий… Не забудь я тогда кошелек, в мою память не врезался бы образ Сергея Титова… Не затопи я его мать, Светка никогда бы не узнала, что этажом ниже обитает такой видный мужчина… Она бы не стала изо дня в день воспевать его достижения, не укоренила мысль внутри меня, что, возможно, он мой счастливый билет в светлое будущее… Не помоги я мадам Титовой, он мог никогда не пригласить меня на самое провальное свидание в моей жизни. Я бы жила в своем заблуждении, что первое впечатление всегда самое верное, а Сергей так никогда бы и не узнал, что, порою куда приятней оттягивать момент близости, изучая выбранного человека, нежели предаваться страсти, чтобы наутро с трудом вспомнить имя своей партнерши… — Целуй меня. Я, кажется, дико соскучилась, — обнимая его за плечи, застаю врасплох стоящего ко мне спиной мужчину. — Привет, — тепло улыбаясь, он не заставляет меня просить дважды и приникает к губам, заставляя вздрогнуть на холодном январском ветру от жара своего дыхания. — Давай, скажи это! — Что? — удивляется мужчина, не прерывая своей ласки. — Что всю неделю не находил себе места. Что постоянно обо мне думал… — Ты неисправима, — поднимая голову к небу, смеется он, не обращая внимания на крупные хлопья снега, витающие в воздухе.

— Я вспоминал о тебе, — и заметив мою довольную ухмылку, добавляет, — иногда. Город в эти утренние часы на удивление оживлен, и вдоволь напраздновавшиеся горожане теперь штурмуют супермаркеты, скупают билеты в кинотеатры, или бесцельно бродят по заснеженным переулкам. За эти семь дней мало что изменилось, но я с интересом изучаю меняющиеся за окном картинки, как и любой человек, накануне вернувшийся с отдыха, пытаясь отметить мельчайшие детали. — Расскажешь, как отдохнула? — Отлично… И я ведь звонила, так что ты в курсе всего. — Как рука? — Немного ноет к вечеру, — мгновенно вспоминая свое феерическое падение в попытке освоить сноуборд, демонстрирую правое запястье, на котором теперь красуется внушительная гематома. — Спорт — явно не мое. Мой удел смотреть олимпиаду по телевизору и восхищаться смелостью призеров. — Просто тебе не повезло с инструктором. Если хорошо попросишь, как-нибудь съездим вместе. — Не знала, что ты увлекаешься сноубордингом… — Стараюсь выкраивать пару недель в году… Как сын? — Ооо, просит, чтобы мы отдыхали там почаще. И, кажется, его настигла первая любовь… Мы познакомились с семейной парой, у них дочке одиннадцать… Они договорились созваниваться по скайпу. — Его не пугает разница в возрасте? — В девять об этом не задумываешься… Кстати, какие у нас планы? Я свободна на ближайшие три дня. — Для начала, не мешало бы выспаться. Я двое суток на ногах. А завтра я познакомлю тебя со своей мамой, — довольно улыбаясь произведенному на меня эффекту, паркует автомобиль в своем дворе. *** — Сереж, можно задать тебе вопрос? — поглаживая пальцами обитое кожей изголовье кровати, любуюсь лежащим рядом мужчиной, чьи веки закрыты, а волосы задорно взъерошены. — С чего вдруг такая нерешительность? — не открывая глаз, он откидывается на спину, забрасывая руку над головой. — Ну… он интимного характера… — Я абсолютно голый. Так что спрашивай в лоб, меня уже ничем не смутишь. — Ты когда-нибудь любил? — улыбаюсь, заметив, что он все же приоткрыл глаза и некоторое время разглядывал потолок над своей головой, после чего вновь сомкнул веки, все еще медля с ответом. — Нет, — хорошенько обдумав, отзывается Титов, совершенно не смущаясь моего интереса. — Разве такое возможно? — я привстаю на локте, впитывая в себя черты хорошо изученного лица, искренне удивляясь его честности. — А что в этом удивительного? — Тебе тридцать семь? Ни один человек не доживает до такого возраста ни разу не потеряв голову! Это как заболеть ветрянкой или ОРЗ — неминуемый этап жизни. — Ну, ветрянкой я, скажем, не болел. А любовь… Сказки, придуманные для объяснения страсти, тяги, комфорта… — Неправда, — не могу не возмутиться. — Может быть, в детском саду или школе? Вспомни, какая-нибудь девчонка из соседнего двора? Наверняка было. Потели ладошки, слова путались, не хотелось есть, а лишь беспричинно улыбаться? — Мои ладошки потели только тогда, когда я не знал, как подступиться к Верке Филипповой. И мне было шестнадцать… — Вот! Ты же запомнил, как ее звали! — Это ни о чем не говорит. Просто она была у меня первой, так что запомнить ее имя — святая обязанность. — Боже, ну ведь серьезные отношения у тебя были? — Да. — Значит, любил, — твердо постановляю я, облегченно выдыхая, и устраиваюсь на спине подобно Титову. — Маш, любить можно родителей, детей… А все остальное — симпатия, физиология. — Фу, не смей при мне говорить такое… Чтобы ты знал, по вечерам я читаю романы. Могу подкинуть тебе парочку стоящих, может быть, взглянешь на этот мир по-новому. Сергей хмыкает и переворачивается набок, больше не поддерживая разговор. Уголки его губ постепенно опускаются, веки перестают подрагивать, а дыхание становиться размеренным. Он до одурения красив в этом приглушенном освещении, засыпающий в час дня… — Эй, - тормошу его за плечо, заставляя взглянуть на меня. — Почему ты не спрашиваешь меня? — О чем? — в непонимании, потирая лицо ладонью, тяжело вздыхает мужчина. — Любила ли я! — Я и так знаю, что любила, — намериваясь вновь впасть в забытье, отрезает Титов. — Какой прозорливый! Тебе что, совсем неинтересно? — Очень, только дай мне сначала поспать… — Ладно… — не ощущая в себе подобного желания, принимаюсь считать количество ландышей, выбитых на моей наволочке. — В общем моей первой любовью был Ванька Лазарев. Мы с ним в начальной школе за одной партой сидели… — Ты шутишь? Я выслушаю все, чем ты желаешь со мной поделиться, через пару часов, хорошо? — Нет. Неуверена, что захочу откровенничать с таким черствым человеком. Так что, будь добр послушать сейчас, пока я до конца не осознала с каким циником связалась! Титов уходит с головой под одеяло, а я недовольно поджимаю губы, а через несколько минут и вовсе покидаю спальню, не желая терять день под боком у храпящего эгоиста. Обычно я не разгуливаю по его дому, заглядывая за прикрытые двери, все свое время проводя в спальне или на его просторной кухне. Если жилище способно с головой выдать своего владельца, то Сергея смело можно охарактеризовать, как заядлого холостяка, получающего удовольствие от собственного уединения и полнейшего призрения к любым вещицам, способным хоть мало-мальски обуютить его берлогу. В квартире четыре комнаты. Огромная гостиная, в центре которой красуется кожаный диван невольно заставляет ежиться, настолько пустой и необжитой она выглядит. Нет ни фотографий, подтверждающих обитание Сергея в этих стенах, ни милых безделушек, расставленных заботливой женской рукой, ни пушистого ковра посередине, на котором он мог бы потягивать вино с очередной красавицей, расставив ароматизированные свечи по кругу. Лишь четкие геометрические формы, обилие темного дерева и огромный телевизор. Я отчетливо помню, как мой бывший муж настаивал на собственном кабинете, как ценил свое рабочее место, не позволяя мне перекладывать скопившиеся на столе бумаги, самостоятельно протирая налетевшую за день пыль. Титов же, кажется, не сторонник разбираться с делами в стенах своего жилища, поэтому мне не удается отыскать за одной из дверей святая святых великого и ужасного владельца огромной корпорации. В своем распоряжении он имеет две спальни, необжитый зал, набитую современной техникой кухню и совершенно пустую комнату, назначение которой известно лишь ему одному. — Я тебя спрашивала, почему твой дом выглядит так, словно замер в ожидании, когда на пороге появиться долгожданный жилец? — накрыв на стол, интересуюсь, когда немного помятый хозяин обители возникает в дверном проеме. — Разве? Мне казалось, дизайнер неплохо постарался. — Спорное утверждение… Сок? — он кивает, устраиваясь на стуле, и критично оглядывает тарелку, после чего посылает в рот небольшой кусочек мяса и, видимо, убедившись в сносности блюда, расслабившись, приступает к еде. — Боже, ты первый на моей памяти, кто с такой опаской ест приготовленный мной ужин, — выдохнув, беру в руки приборы, чтобы не отставать от своего мужчины. Он делает так каждый раз, когда я решаюсь проявить инициативу и под его бдительным оком приступаю к готовке. — Расскажешь, почему не спал два дня? — Старался закончить дела до твоего возвращения. — У тебя редкий дар усыплять бдительность одинокой женщины, — радуюсь, его признанию я. — По поводу твоей мамы… Со знакомством ты опоздал на пару лет, и я ни за что добровольно не переступлю порог ее дома. — Переступишь. Я же не спрашивал. Прими это как данность. Не собираюсь и дальше прятаться по углам. Или ты, действительно, считаешь, что сумела ее провести? Я откладываю вилку, старательно демонстрируя свою заинтересованность в стоящей передо мной салфетнице, и начинаю перебирать пальцами белоснежную бумагу. — Маш, я не изменю своего решения. Она ждет нас завтра к шести. И либо ты идешь добровольно, либо я тащу тебя силком. — Отлично, мне безропотно претворять в жизнь каждую твою безумную идею? — Желательно, когда они не выходят за рамки закона. — Пообещай, что не дашь ей уйти от правосудия, если она решится меня отравить, — говорю совершенно серьезно, не понимая, почему подобное предположение кажется ему бредовым и заставляет смеяться над моим страхом. — Доел? У меня есть еще кое-что… — Звучит заманчиво, — хватая поясок моего шелкового халата, пытается утянуть меня в свои объятия, но я проворно уворачиваюсь, и выставляю на стол свой кулинарный шедевр. — Та-дам! — я никогда прежде не чувствовала себя настолько довольной, потратив кучу времени на выпечку, которую никогда бы не рискнула освоить, не окажись Сергей таким избирательным сладкоежкой. — Налетай! — Мне все же придется на тебе жениться! — позволяет мне отрезать внушительный кусок вишневого пирога и начинает крутить тарелку, разглядывая лакомство. — Неужели, это единственное требование к будущей жене? Знала бы, пекла его каждую субботу! — А ты так хочешь замуж? Мне казалось, после развода люди долго не решаются ставить в паспорте штамп, — он, наконец, отправляет в рот кусочек, заставляя мое сердце остановиться — настолько безэмоционально его лицо, и лишь играющие на щеках желваки выдают усердную работу его челюстей. — Не томи… — Для первого раза неплохо. Попробуй. — Нет уж, поверю тебе на слово, — я устраиваюсь на его коленях, и, прижавшись щекой к оголенной груди, даже не думаю торопить человека, в чьих руках хочется позабыть обо всех тревогах и неурядицах… ***

Сергей — Мария, — учтиво кивает женщина, позволяя пройти в прихожую, температура в которой заметно опускается от сквозящего в голосе холода. — Светлана Викторовна, — здороваясь на ее манер, Маша протягивает коробку с тортом, наверняка даже не задумываясь над тем, как нелепо выглядит с этой натянутой улыбкой на лице. Интересно, они когда-нибудь пытались пообщаться спокойно, не размахивая шашками и не сыпля ругательствами на головы друг друга? Уверен, они бы неплохо спелись, выйдя за рамки привычного противостояния и открой для себя всю прелесть совместных чаепитий. Могли бы часами обсуждать мужское непостоянство, сетовать на тяжелую женскую долю и делиться трудностями, встречающимися на пути брошенных женщин… Не будь моя мать закоренелой склочницей, черпающей энергию из шумных споров с соседками, в коих способна угадать достойного соперника, она вполне бы справилась с ролью наставницы для столкнувшейся с суровостью жизненных реалий девушкой. — Хотите еще чаю? Или предпочитаете что-то покрепче? — Что вы, спиртное я пью перед сном… Прежде чем начать скакать по вашему потолку, — явно больше не в силах придерживаться установленных моей мамой правил, все же отвешивает колкость Маша, не забывая деланно улыбаться. — Так и знала, что ваше поведение оправдывается не только отсутствием такта и надлежащих манер. Вчера вы, наверное, перебрали? Стояла такая тишина, что с непривычки я даже подрастерялась! — Видите, я была права, когда говорила, что скрашиваю вашу жизнь… — И не только мою, да, сынок? — Поменьше яда в голосе, — улыбаюсь маме, устроившись в своем любимом кресле, пока женщины, чьи спины натянуты подобно струнам, а глаза полыхают огнем противоречия, не оставляют попыток развязать очередную баталию, и решаю немного остудить пыл своей родительницы. — Привыкай. Я слишком стар искать ей замену. Маша мгновенно заливается краской, подавившись чаем, а мама лишь плотнее сжимает губы, складывая руки перед собой и награждая меня тяжелым взглядом, так и не оценив по достоинству мою шутку. — Ты хорошо высыпаешься? Боюсь на лицо помрачение рассудка! — Да бросьте! Сидите, как две гиены, готовые вцепиться друг другу в глотки! Я не прошу вас полюбить друг друга, но пора бы заканчивать с этим цирком. — С каким? — изображая полное непонимание, отзывается мама. — С таким. Чтоб ты знала, — обращаюсь уже к Маше, — полгода назад, во время ремонта, я позаботился о шумоизоляции в ее спальне. И она сидит на лавке по утрам совсем не для того, чтобы отслеживать твои похождения. Она поджидает соседа с первого этажа, который предпочитает гулять во дворе строго по расписанию: с десяти до половины двенадцатого. Так что, признайте, что уже слишком прикипели друг другу и перестаньте недовольно сопеть. — Ты что, хочешь уличить меня во блуде? — вставая из-за стола, громогласно интересуется моя мама, направляя указательный палец в меня. — Ты в разводе последние двенадцать лет. Так что твою репутацию я не опорочил. Серьезно, кончайте уже, вы, конечно, меня веселите, но становитесь слишком предсказуемы. — Ну, что ж поделать! Кренделя в нашей семье выдаешь лишь ты! Не думал же ты всерьез, что я смирюсь с этой… — Не продолжай, — отрезаю я, как всегда, спокойно, поскольку знаю, как мама тушуется перед моей невозмутимостью. — Я не собираюсь и дальше скрываться. Так что начинай с этим свыкаться. — Мое слово ничего не значит? Я твоя мать и имею право высказаться! — И это последний раз, когда я слышу ваш обмен “любезностями”. — Что за командный тон? — мама еще сильнее повышает голос, недовольно морща лоб, а Маша с интересом наблюдает за происходящим, поедая конфеты из хрустальной вазы. Ее стройная нога покачивается, а на лице легко читается радость оттого, что она благополучно забыта. — В следующую субботу Андросовы устраивают прием. Маша пойдет со мной. Так что, постарайтесь не испортить праздник своей руганью. — Не смей позорить меня перед семьей! Только попробуй притащить туда свою новую подружку, и я больше никогда с тобой не заговорю! — она быстро огибает стол, но едва достает мне до плеча, отчего ей приходиться запрокинуть голову, чтобы смотреть мне прямо в глаза. — Мама, пора бы уже смириться с тем, что я не привык менять своих решений. Выпей чая и прояви гостеприимство. — Еще чего? Что молчишь? — опомнившись, переключается на Машу, но та лишь невозмутимо приглаживает прическу, прикрывая ладонью скопившуюся на столе гору фантиков. — Довольна? Решила рассорить меня с сыном? — Вы слишком драматизируете, Светлана Викторовна, — вставая со стула, она одергивает свою рубашку. — Простого “привет” при встрече будет достаточно.

*** — Так, значит, она в разводе? — открывая дверь и включая свет в своей прихожей, интересуется Маша, вешая свою шубу, которую не стала накидывать, а лишь перебросила через руку, покинув жилье моей матери. — Это единственное, что тебя заинтересовало? — Она измывалась надо мной, как только узнала, что от меня ушел муж! По-твоему, это справедливо? — Отец бросил ее и переехал к другой, а через два года умер, — заглянув в комнату, по всей видимости, принадлежащую Семену, делюсь своей семейной тайной. — Господи, какой ужас… Наверное, она очень страдала, — искренне сопереживая, Маша прикладывает ладонь к груди, меняясь в лице. — Не знаю… Я не силен в задушевных разговорах, да и мама не привыкла откровенничать. Я приехал к ней на следующее утро, после его ухода, и она была привычно собрана… Словно ничего не изменилось. Только попросила больше никогда о нем не упоминать. — А ты? — Уважал ее желание. — Бедная… — Твоя очередь. Как ты жила, когда развелась с мужем? Это он? — взяв фото ее сына в хоккейной форме и обнимающего его мужчины, интересуюсь у женщины, прекрасно зная, что это никто иной, как Андрей Медведев. — Да. Сема любит этот снимок. Это был тот редкий случай, когда его отец выкроил время свозить сына на тренировку. А что касается развода, то до твоей мамы мне далеко. Я очень долго жалела себя и проклинала его любовницу. — Значит, он загулял? — теперь разглядывая Машу, гордо демонстрирующую полученный диплом на блестящем глянце бумаги, решаюсь удостовериться в своем предположении. — Влюбился, но ты ведь далек от всей этой романтической мишуры, так что, говоря твоим языком, он не устоял перед перспективной художницей и, изрядно потрепав мои нервы, все же решил уйти из семьи. — Разве не ты должна была его выгнать? — Когда ты столько лет живешь с кем-то бок о бок и даже не помышляешь о возможном предательстве, трудно адекватно оценивать ситуацию. В тот момент, я готова была принять его любым, лишь бы он просто был рядом… и плевать, что он обычный кобель. — Лучше бы дважды переболела ветрянкой. К черту такую любовь, если за ней теряешь самоуважение. — Наверное. Хотя, не тебе судить! Ты же у нас абсолютно невинен в любовном плане. — Ну, я куда более приземленный. Но не стану отрицать, что одна женщина меня волнует куда больше остальных, — притягивая ее к себе, начинаю целовать шею. — Как там твои ладони? — горячим шепотом интересуется Маша, прерывисто делая вдохи. — Сухие, — даю ей в этом убедиться, расстегнув пуговицы на ее рубашке и пройдясь пальцами по плоскому животу. — Черт, это полнейшее поражение, — чувствую, как ее руки стараются еще теснее приблизить меня к ней и едва держусь, чтобы не вырвать заевший замок с ее юбки. — Всерьёз веришь, что взмокшие ладошки лучшее мерило человеческих чувств? — наслаждаясь близостью её податливого тела, осознаю, что начинаю терять контроль. — Нет, но уточнить все же стоило… Я точно знаю, когда в моей жизни что-то безвозвратно поменялось. Когда она ковыряла вилкой пирог насвоей тарелке, жутко краснея от нахлынувшей на неё откровенности… Когда она старательно подбирала слова, чтобы корректно объяснить мне очевидное — я не вписываюсь в её модель идеального мужчины… Когда она забывала дышать, теряясь под напором моего поцелуя, опровергая сказанное минутой ранее… И не имеет значения, о чем мечтал каждый из нас до той секунды, когда мы соединись, как две детальки одного пазла, поскольку порою бывает полезно собственноручно разрушать выстроенные в твоей голове стереотипы. Я никогда не пойму, что заставило её мужа отказаться от океана нежности, в который она безостановочно затягивает меня своими взглядами, робкими прикосновениями и мягкостью губ, и единственное о чем жалею, что не встретил её раньше, столько лет потратив впустую…

Маша

Бывают моменты, когда хочется обнять весь мир. Меня они настигают в руках похрапывающего рядом мужчины, чья нога наглым образом закинута на мое бедро, а мои отросшие волосы прижаты его смуглым плечом к подушке. Я даже дышу с трудом под тяжестью навалившегося на меня тела, но не спешу покидать укрытия, стараясь запомнить каждый отклик, каждое малейшее покалывания от соприкосновения его груди с моей неприкрытой сорочкой спиной. Взяв в свои ладони его расслабленную кисть, я осторожно укладываюсь на нее щекой, жмуря глаза и наслаждаясь небольшой шершавостью пальцев. Почему бы не провести всю свою жизнь в постели, отбросив подальше дела, ежедневные заботы и суматоху будней? Просто вдыхать его аромат, ловя искорки счастья, чтобы бережно хранить в своей душе тлеющий уголек одурманивающего блаженства?

Брошенный на прикроватной тумбе смартфон освещает комнату заигравшим красками экраном, и я аккуратно высвобождаюсь из сладкого плена, стараясь как можно тише покинуть комнату.

— Неужели! Где твоя совесть, Медведева? — приветствует меня Света, стоит мне принять вызов и осторожно прикрыть дверь, ведущую в спальню.

— Прости, закрутилась и совсем забыла тебе позвонить, — поставив чайник подогреваться, устраиваюсь на широкой столешнице, невольно вздрагивая от прохлады камня. — Что у вас новенького?

— Ничего, это у тебя там жизнь кипит… Еще не надумала устроить смотрины? Соберем всех друзей, напоим твоего благоверного и будем наблюдать, на что он способен в пьяном угаре. Иринка зазывает нас в гости есть какого-то до одурения вкусного поросенка. Посидим вшестером, пока дети гостят у бабушек.

— Я… даже не знаю, — начиная грызть ноготь, теряюсь с ответом, и подпрыгиваю на месте, когда Сергей, неожиданно появившийся в кухне, ударяет меня по руке, прошипев что-то невнятное. Я оставляю в покое свой маникюр, демонстрируя ему кулак, и, прикрыв динамик рукой, прошу достать из холодильника сыр.

— Маша, ты там уснула?

— Прости, я просто задумалась…

— Тут и думать не о чем. Пора бы уже перестать строить из себя опытную любовницу и признать, что между вами уже давно что-то большее, чем горячий пятничный секс! — я отталкиваю Сергея, устроившегося у меня между ног и без зазрения совести прислушивающегося к разговору, игнорируя поселившуюся на его губах ухмылку. — Обещаю, если он не способен поддержать разговор, мы не станет высмеивать твой выбор, а сделаем вид что он вовсе не смахивает на аборигена.

— Светка! — шиплю, спрыгивая со своего места, и убегаю в гостиную, закрыв мобильный рукой, чтобы она не услышала громкого смеха Титова. — У тебя язык без костей!

— Америку ты мне не открыла! Так что, подъедите к пяти?

Когда я возвращаюсь к Сергею, он мирно пьет чай, засунув одну руку в карман спортивных штанов, а второй периодически поднося кружку к губам.

— Когда?

— В пять, — я делаю нам бутерброды и ставлю на плиту кастрюльку с парой куриных яиц.

— Я должен пройти инструктаж или могу импровизировать?

— Они тебе понравятся, — смеюсь, питая огромные надежды, что и друзья не останутся равнодушными к моему спутнику. — Только не вздумай смущать их своими дорогущими часами. Светка не сможет есть, увидев на твоей руке безделушку, превышающую стоимость ее автомобиля. И не вздумай напоминать ей о ее пьяных выходках!

— Ладно, — ополаскивая свою чашку, Сергей целует меня в макушку, зачем-то потрепав мои и без того взлохмаченные волосы, и оставляет наедине с готовящимся на плите завтраком. Просидеть сорок две минуты в доме его матери, было куда проще, чем коротать день в ожидании приближающегося вечера, терзаясь беспокойством по поводу грядущего знакомства. И пусть он вполне состоявшийся человек, умеющий держать в руке вилку, мысль о том, что он может одной фразой привести в ужас впечатлительную Иринку, верящую, что мужчина обязан осыпать комплиментами свою даму и ни в коем случае не подшучивать над ее промахами, заставляет меня заметно понервничать.

— У меня есть домработница. Милая женщина лет пятидесяти, тщательно убирающая квартиру два раза в неделю, — подперев собой дверной косяк, вскидывает бровь Титов, застукав меня на месте преступления.

— Дай ей выходной… Пусть это будет моим рождественским подарком, — натирая глянцевую поверхность навесного шкафчика, где он хранит свои бумаги, и не думаю бросать начатого.

— Ладно, — позволяя мне и дальше сходить с ума, пожимает плечами хозяин жилища. — Половая тряпка…

— Нашла, можешь и дальше смотреть свой боевик. Кстати, ты еще тот тунеядец! Я была уверена, что все эти дни ты будешь висеть на телефоне, или проверять свою электронную почту… Даже я звонила своей работнице, чтобы удостовериться, что все в порядке…

— Могу себе позволить, — и заметив, что я открыла рот, чтобы что-то ответить, останавливает меня, добавляя. — Только не вздумай завидовать. Когда приумножить свое состояние, сможешь поваляться со мной на диване перед телевизором, не переживая о делах.

Я лишь коротко улыбаюсь, бережно протирая ручки шкафчика, и остаток дня стараюсь отвлечься за генеральной уборкой не принадлежащей мне квартиры.

* * *

Сергей

— Твоя очередь, — смеется одна из Машиных подруг. С женскими именами у меня проблемы с детства, поэтому я просто стараюсь избегать обращаться к ней напрямую. Я не делал ничего глупее уже лет пятнадцать, рано повзрослев и примерив на себя все тяготы жизни бизнесмена, предпочитаю коротать свои вечера за куда более приятными и полезными занятиями. Нехотя поднимаясь с дивана, утонувшего под зеленым плюшевым пледом, я краем уха ловлю подбадривающие речи своей команды и недовольно взираю на Машу, в чьих глазах уже плещется веселье. Уверен, она мечтала отыграться на мне за загаданное нами слово, на изображение которого ей пришлось потратить уйму времени, и теперь довольно потирает ладони, вдоволь наслаждаясь моим невеселым видом. С чего пять взрослых людей, за чьими плечами брак (у кого-то даже не один), рождение детей и приличное образование, вдруг коллективно решили, что в их возрасте можно поддаваться безумию, сбившись в кучку в стенах небольшой квартирки панельной пятиэтажки, мне вряд ли удастся постичь… Я приподнимаю бровь, бросая взгляд на хихикающую троицу, и с трудом сдерживаюсь, чтобы не спросить, отчего они растратили впустую столько времени, совещаясь над заданием, чтобы в конечном счете заставить меня изображать кружевной чулок…

— Давай, большой босс, — подшучивает Света, предвкушая мои потуги, — это тебе не деньги лопатой грести!

Я встаю в центре комнаты, почесывая макушку, несколько раз шумно выдыхаю воздух и, наплевав на здравый смысл, стараюсь донести до ставших вмиг серьезными мужиков загаданное словосочетание, стараясь не думать о том, как нелепо выгляжу, на женский манер выгибаясь в пояснице и проводя пальцами по ноге в имитации натягивания этого чертового кружевного капрона…

— Интересно, сколько мне заплатит местный “Вестник”, за эти горячие снимки? — улыбается Саша, хозяин этой странной вечеринки, прикуривая сигарету и размахивая в воздухе своим смартфоном, на экран которого я и смотреть боюсь, прекрасно зная, что худшего снимка не сыскать ни в одном из моих альбомов.

— Я заплачу больше, так что сразу продай их мне, — присев на перила лестничного пролета, потираю затекшую шею.

— Где ж ты раньше был? Нам бы ипотеку брать не пришлось, — смеясь своей шутке, находится он, переключая свое внимание на Диму. — Мы с Ирой решили машину менять. Мне повысили зарплату, так что можно и обновиться.

— И правильно, давно пора сдать в утиль твое корыто, — муж Светы не курит, но все же с завидной постоянностью следует за нами по пятам, не желая оставаться наедине с женскими сплетнями и неутихающей болтовней. — Значит, у вас все серьезно?

Я киваю, не планируя и дальше откровенничать, в надежде, что он не станет расспрашивать меня о планах на будущее или лезть со своими советами. Я ничего не имею против нашего знакомства, и даже готов пару раз в месяц изображать предметы женской одежды в присутствии этих здоровых лбов, но не горю желанием раскрывать свою душу перед малоизвестными мне людьми.

— Я Машу знаю не так давно, но что-то в ней есть… — все же пускается в демагогию Гордеев — типичный банковский работник, с сосредоточенным видом потирающий подбородок и смотрящий вдаль своим умудренным взглядом. Правильный и сдержанный во всем — в жестах, словах… он даже слушает с каким-то особым, вдумчивым выражением лица, словно за столом обсуждают ни закрученный сюжет новой кинокартины, а напряженную политическую обстановку соседнего государства.

— А я работал на ее мужа, — вставляет свое слово Саша, туша окурок о жестяную банку. — Вы незнакомы?

— Нет. Но я наслышан о его бизнесе. Автомастерские, магазины запчастей, — все же улавливаю в себе интерес к данной теме и достаю вторую сигарету, не желая возвращаться в квартиру.

— И кафе, — тот же Александр, явно не прочь обсудить своего бывшего начальника. — Довольно неплохое, хотя сейчас уже наверняка не такое прибыльное.

— С чего ты так решил? — вступает в нашу беседу Дима.

— Андрюха-трудоголик. Горел на работе и постоянно раскручивал бизнес. А когда уехал в Москву оставил за главного своего друга. Он, конечно, парень неплохой, но до Медведевского энтузиазма ему далеко. Недавно я заезжал туда пообедать и обстановка уже не так впечатляет…

— А я Свете слово дал, что никогда не стану там есть, — добродушно смеется мужчина, как-то виновато глядя на нас, словно боится, что мы осудим его за послушание и переведем в ранг подкаблучников.

— Она обижена за подругу? — до конца не понимаю, с чего бы его жене вдруг вздумалось запрещать мужу иногда отдыхать в этом кафе.

— Маша хотела его отсудить… А Медведев с пеной у рта отказывался принимать ее условия, — поясняет мне Саша.

— Настолько жадный?

— Скорее фанатик. Одержим этой забегаловкой. Я в подробности не вдавался.

— Так, а в целом он, вообще, какой?

— Мне казалось, что вполне нормальный мужик… А теперь… Черт его знает. Но как отец могу сказать одно: уважать человека, наплевавшего на собственного ребенка, я не в силах. Да и не так уходят от жены после стольких лет брака. Тем более от такой, как Маша. Он ведь все это нажил с ней. Ира рассказывала, что первые пару лет им приходилось не так-то просто. Кредиты, кредиты, кредиты… Маша его никогда не осуждала, верила и многого не просила. Ребенок всегда при ней, а Андрей до поздней ночи сидел в кабинете.

— И часто он крутил романы на стороне?

— До встречи с этой своей, был порядочным семьянином. А потом увлекся и пустился во все тяжкие. Ты что, Машу никогда не расспрашивал?

— Разве что в общих чертах.

— Ну даешь! В общем, расстались они некрасиво. Судились где-то полгода, а потом, уж не знаю, что стукнуло Маше в голову, но она все же подписала бумаги, и не стала претендовать на бизнес. Он через несколько месяцев укатил в столицу, а она начала привыкала к самостоятельной жизни. Так что, ты уж ее не обижай, ей и без тебя досталось, — прям не человек, а находка для шпиона. Я обдумываю услышанное, а Дима переводит разговор в другое русло.

— Чего? — словив мой сосредоточенный взгляд, отвлекается от разговора с подругами Маша, все еще улыбаясь очередной шутке своей не умолкающей приятельницы.

— Ничего, — устраиваюсь рядом и кладу свою руку на спинку ее стула. Она, не мигая, смотрит мне в глаза, забывая об окружающих, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не обнять ее хрупкие плечи. Я так мало знаю о ней, что едва ли мне хватит всей жизни изучить сидящую рядом женщину… Нежную, ранимую, в чем-то слабую и несправедливо обиженную, но в то же время верящую в лучшее.

— Я предлагаю собираться каждые выходные, — поднимая бокал, извещает всех Света, довольно активная девушка, лишенная всякого стеснения. — А лучше махнем к нам на дачу, организуем шашлыки, ты ведь ешь такую земную пищу? — обращается ко мне, улыбаясь одними глазами.

— Ну, начать никогда не поздно, — нацепив на лицо маску серьезности, решаюсь не лишать ее возможности потренироваться на мне в своей язвительности.

— Вот и отлично! Затопим баню и вы хорошенько отходите Машкиного буржуя березовым веником, — хохочет она, поддевая ее плечом.

— Ну как? — ее глаза горят, а щеки немного пылают от выпитого вина. Руслан увеличивает громкость магнитолы, чтобы мы без смущения могли обсудить события вечера, и я благодарно киваю ему, откидываясь на заднем сидении.

— Своеобразно…

— Своеобразно? Это хорошо или плохо?

— Ну, они сумели меня удивить. Не думал, что когда-то мне доведется играть в Крокодила.

— Мы нечасто это делаем… Но ты был неподражаем, — целует мою щеку и, обвив талию руками, укладывается щекой на мою грудь. — Сереж?

— Что?

— Спасибо тебе, — говорит еле слышно, и я знаю, что она имеет в виду вовсе не посиделки с ее друзьями, а что-то более масштабное, что мы оба ощущаем, но не торопимся дать название уже запущенным процессам. Я ничего не отвечаю, лишь запускаю ладонь в ее волосы, наслаждаясь запахом прядей, и замираю, постигнув истину — никогда прежде я не испытывал такого лютого желания о ком-то заботиться, к кому-то торопиться и кому-то принадлежать.

* * *

Маша

— Запрыгивай, — командую я и устраиваюсь на водительском сидении. — Есть что-то, о чем бы ты хотел рассказать?

Семен мотает головой, растерянно улыбаясь, и начинает почесывать за ухом своего заметно подросшего пса.

— Уверен? — не могу не улыбнуться, и разворачиваюсь вполоборота.

— Бабушка сдала? — все же решает не оттягивать сын, раздосадовано бросая взгляд в сторону подъезда.

— Что за сленг?

— Так им будет веселее…

— Конечно, впрочем, как и нам, — выезжая со двора, отзываюсь спокойно.

— То есть?

— У кошки, которую ты подобрал, блохи, Семен. И наверняка глисты. Так что сегодня у нашего Дюка будет очень насыщенный день. Сейчас мы отправимся к ветеринару, а после хорошенько вымоем бедолагу для профилактики.

— Правда?

— Честнее некуда. Как хоть ее назвали?

— Симка.

— В честь фиксика, что ли?

— Нет, — закатив глаза, улыбается мальчишка, расслабляясь и расстегивая куртку. — В честь тетеньки из любимого бабушкиного сериала.

— Серафима, значит, — удивляюсь маминой находчивости, радуясь, что этот фильм не выпустили на экраны раньше, иначе я вполне могла лишить облезлую уличную кошку ее нового имени, опередив по всем фронтам.

— Чем ты занималась?

— Спала, работала, ходила в гости к тете Ире, — немного привираю, пока не желая знакомить ребенка с той стороной своей жизни, где мою постель согревает незнакомый ему мужчина.

— А я созванивался с Алисой. Мы с ней вчера пятнадцать минут разговаривали, — заявляет, гордо вздернув подбородок, словно он уже успел покорить девичье сердце.

— И как? У вас там все серьезно? — стараюсь не улыбаться, чтобы не отбить у него охоту делится со мной своим первым любовным увлечением.

— Ну мама! — все же Семену не повезло и он унаследовал-таки мою совершенно не нужную способность заливаться краской.

— Что? Я же должна быть в курсе!

— Думаю, я ей тоже нравлюсь. Жаль, что она живет в Москве. Мы могли бы ходить гулять… Блин!

— Эй, — возмущенно поворачиваюсь к нему, всем своим видом показывая, что не потерплю ругательств, но сын лишь округляет глаза:

— Кажется Дюк помочился на сидение…

— Черт! — я ударяю ладонью по рулю и съезжаю с дороги, словив в зеркале усмехающийся взгляд сына. — Что? Мне можно.

— Потому что ты взрослая?

— Потому что теперь мне оттирать обивку!

Семка крутиться рядом с сугробом, пока нашкодившая собака нарезает вокруг него круги, обвивая поводком его зимние сапожки. Отыскав в багажнике небольшой пакет с измявшейся ветошью, я старательно устраняю последствия собачьего недержания, когда меня застает врасплох хорошо знакомый голос.

— Это попахивает преследованием, — смеется Титов, любуясь открывшейся ему картиной. — Могла бы просто позвонить, а не караулить меня у офиса.

— Вот еще! — выбравшись из салона, помахиваю зажатой двумя пальцами тряпкой. — Все дело в нашей собаке и ее неспособности выбирать более приемлемые места для своих испражнений.

— Гадость, — без зазрения совести он отбрасывает в сторону отобранную майку, уже выцветшую и совершенно не пригодную для носки, после чего берет горсть снега с земли и старательно потирает ладони. — Не хочешь выпить кофе, раз уж твой пес устроил нам внезапную встречу.

— Кажется, я уже пила с тобой чай пару часов назад, — забывшись, тяну его за карман куртки, резко одергивая себя, едва замечаю выглядывающего из-за его спины Семена, внимательно следящего за происходящим.

— Мам? — он удивленно впивается своими глазами в Титова, пряча подбородок под воротом своей курточки, а я стараюсь придумать, что же ему сказать. “Сема, познакомься с моим любовником," — будет явным перебором для его детской психики. Интересно, как Андрей представлял ребенку свою пассию, и сковывало ли его чувство неловкости от щепетильности сложившейся ситуации.

— Привет, — первым находиться Сергей, протягивая ему руку, словно перед ним взрослый мужик, а не изумленный третьеклассник.

— Здравствуйте, — сняв свою перчатку, отвечает на приветствие Семка, заметно смутившись.

— Это Сергей, — решаюсь все же вставить слово, и повожу плечами, желая сбросить оцепенение. — Мой хороший друг.

Дюк начинает суетиться, обнюхивая Титова в надежде лизнуть его, словно он манящая сахарная косточка, и мужчина присаживается на корточки, чтобы потрепать его холку.

— Ретривер? — заручившись кивком Семкиной головы, он тепло улыбается, отворачиваясь от шершавого языка четвероногого. — У меня в детстве был пудель.

— Да ладно? Это же девчачья собака, — немного расслабляется Семен, старательно сдерживая развеселившееся животное.

— Ну, это большое человеческое заблуждение. Они очень умные и прекрасные охотники

— Да ладно? Я думал, они годятся только бантики носить.

— Я же говорю, их несправедливо недооценивают.

— А Дюк умеет давать лапу, — желая похвастаться, Сема подходит ближе, выставляя вперед ладонь и отдавая команду. — Это я его научил. Дедушка обещал весной ходить с нами на собачью площадку. Ну со всеми этими штуками, — рисуя руками в воздухе абстрактные фигуры, улыбается Сема.

— Здорово. Уверен, из него выйдет толк.

Мой сын довольно хмыкает переполненный гордостью за своего верного друга, а я чувствую облегчение, что все прошло не так ужасно, как я успела нафантазировать. Конечно, мой сын не имеет ни малейшего понятия, какие отношения связывают меня с Сергеем, но даже такой невинный диалог — услада для моих ушей.

— Можешь садиться, только стряхни снег с ботинок, — киваю в сторону машины, и улыбаюсь, когда довольный Семен махает Титову на прощание, и забирается на сидение.

— Домой?

— Нет, — мотаю своей головой. — В ветлечебницу. Пока мы с тобой прохлаждались, мой тимуровец притащил в дом родителей худющую грязную кошку. Хочу удостовериться, что наш пес не успел обзавестись блохами.

— Разумно. Я так понимаю, обойдемся без поцелуев? — улыбается мужчина, извлекая на свет ключи от своей Ауди.

— Боюсь, придется подключить воображение. Я пойду, — испытывая неловкость, все же не могу удержаться и бегло поправляю ворот его рубашки, торчащий из наполовину расстегнутого пуховика.

— Ладно. Пообедаем в среду?

— Да, — и направляюсь к машине, улыбнувшись ему напоследок.

— А откуда ты его знаешь? Он с папиной работы?

— Нет. По-твоему, все солидные мужчины трудятся на твоего отца? — смеюсь, выезжая на дорогу.

— Ну, мало ли…

— Он сын Светланы Викторовны, соседки снизу.

— Ааа. Вот мам, мы с тобой здесь Дюка врачу показывали, — заерзав, тычет пальцем в сторону огромной вывески.

— Ну, пошли. Будем проводить тщательный осмотр…

Маша

Она появляется на моем пороге внезапно, оглашая помещение звуком задетого колокольчика, висящего над входной дверью. Медленно проводит рукой по ворсу своей черной шубы, немного склоняя голову набок, отчего палантин, заменяющий ей шапку, съезжает, заставляя ее беззвучно выругаться себе под нос. Прислушиваясь к разговору дамы, с которой она появилась в магазине, Светлана Викторовна придирчиво скользит глазами по прилавкам, все еще не замечая, что я испуганно втянула голову в плечи, впервые за эти пару лет, устыдившись своего занятия. Отодвинув свой ноутбук и свернув вкладку с анкетами соискателей, я делаю глубокий вдох, бегло взглянув на свое отражение в висящем напротив прилавка зеркале, которое служит скорее предметом декора, поскольку покупателям нет нужды крутиться рядом с ним, проверяя, как они выглядят с зажатой в руках игрушкой. Женщины о чем-то болтают, замирая у полок, изредка снимая с выкрашенного дерева труды моих многочасовых работ.

— Девушка, — даже не повернув головы в мою сторону, подзывает меня спутница Титовой, — не могли бы вы нам помочь?

У меня нет выбора. На негнущихся ногах я выхожу из-за конторки, одергивая белоснежную рубашку, с красующимся на груди бейджиком, мечтая провалиться сквозь землю. Почему именно сегодня, когда моя кассирша решила уволиться и отправиться на свою малую родину, похоронив мечту о жизни в большом городе, искрящемся неоновыми вывесками?

— У нашей подруги на днях юбилей и мы бы хотели приобрести куклу. Она коллекционирует их, — поясняет покупательница, в то время, как мы с соседкой обмениваемся взглядами: Светлана Викторовна зыркает, из-под своих слегка тронутых тушью ресниц, проходясь по моему телу глазами, не оставив без внимания ни круглые носы лакированных лоферов, ни выбившуюся прядь моих вьющихся волос, а я вскидываю бровь, удерживая на кончике языка, закономерный вопрос: “Не ожидали?”.

— Вы и вправду сами сотворили это чудо? — взяв в руки куклу, облаченную в серое пальтишко и связанный крючком берет, восхищается женщина. — Это же просто великолепно!

— Идея не моя. Скорее попытка создать что-то столь же прекрасное, как и работы Мэгги Яконо. Это мой первый опыт, так что могу предложить лишь три экземпляра, — снимая еще двух девчушек, демонстрирую им свою гордость. — Как скоро состоится празднование? Многие листают каталоги, и я изготавливаю игрушку на заказ.

— В эту субботу. Света, ты только посмотри! Леночка придет в восторг!

Пожалуй, возьмем всех! Но будем иметь в виду, что возможен индивидуальный заказ.

Сережина мама продолжает молчать, не выказывая одобрения и не посылая в меня шаровые молнии, а я вдруг задумываюсь, отчего она с таким легко читаем в глубине взора пренебрежением задерживается на моем бейджике, но не старается уколоть, а лишь шумно выпускает воздух из легких, сжимая пальцами крокодиловую сумочку, отчего кожа на ее костяшках натягивается, грозясь треснуть от еле сдерживаемой злости. А она, действительно, зла. Пылает праведным гневом глядя на женщину, недостойную и волоса с головы ее успешного сына. Интересно, работай я, к примеру, лаборанткой в сельской школе, а не имей в своем владении собственный магазин, она сочла бы меня интеллигентной добропорядочной гражданкой?

* * *

Сергей

— Не смей! Не смей нас позорить! Ольга видела ее и наверняка запомнила! Кто угодно, но не продавщица! — отрезает мама, когда я устраиваюсь за столом в ее просторной кухне.

— С каких это пор, торговля стала вдруг унизительной? — знаю, что она терпеть не может, когда я курю в ее доме, но не могу удержаться и все же щелкаю зажигалкой, прикрывая глаза от удовольствия, когда выпускаю струйку дыма.

— Кто ты, а кто она!

— И кто я, если не секрет? — стряхнув пепел в фарфоровое блюдце, подпираю щеку рукой, с зажатым между пальцами фильтром.

— Ты уважаемый человек! Мой сын!

— Большей глупости я никогда не слышал. Чтобы ты знала, я тоже в какой-то степени торговец. Строю — продаю, отлаженная схема, знаешь ли…

— Не сравнивай! Она торговка, обыкновенная заурядная разведенка!

— Как и ты. Или ты предпочла забыть, что и тебя развод не обошел стороной?

— Хочешь меня обидеть? Не старайся, слова давно меня не трогают!

— Я просто пытаюсь помочь тебе взглянуть на ситуацию трезво.

— Трезво? — ухмыляется, теперь говоря куда спокойнее. — Зачем она тебе? Что ты о ней знаешь?

— Достаточно, чтобы принять для себя решение, — неспешно потушив окурок, под осуждающим оком матери, делаю глоток крепкого кофе.

— Сережа, у нее ведь сын!

— Не вижу в этом проблемы.

— Зато вижу я! Это тебе не шашни крутить с молоденькими красотками! Это прежде всего ответственность.

— Интересно… Теперь ты за нее переживаешь?

— Не говори ерунды! Плевать я хотела на ее чувства! Я ведь тебя знаю, делиться ты не привык! А ребенок требует внимания.

— Положим, ревновать ее к сыну я не собираюсь…

— А как же Арина? Девчонка по уши в тебя влюблена!

— Ей двадцать два! Ощущаешь масштаб временной пропасти между нами?

— Зато отец у нее депутат!

— С каких это пор я нуждаюсь в чьем-то участии? Ты пересмотрела мыльных опер.

— Что ж ты упертый такой? Хочешь водить чужого парнишку на футбол?

— Хоккей… Он занимается хоккеем, мама. И если у нас с Машей все зайдет так далеко, пожалуй, я выкрою время, чтобы сходить на его матч.

— Почему? Не понимаю, почему именно она?

— Потому что. Не ищи скрытого смысла. Просто, видимо, так должно было быть.

— Тогда не бери ее с собой на юбилей! Людей хлебом не корми, дай перемыть чьи-то кости!

— Вряд ли кто-то решиться над тобой подшутить, так что выдыхай, мам. У меня еще одна встреча сегодня, а после заеду на объект… Как твое давление? Ты пропустила прием. Мне звонили из клиники, перенесли осмотр на понедельник.

— Вот и пожалей свою старую мать! Не наломай дров! Нравиться с ней развлекаться, дерзай, но без огласки!

— Чувствую себя королевской особой! Перестань драматизировать. У нее свой магазин, мама, а ты так сгущаешь краски, словно она продает не игрушки, а свое тело. И не забудь про таблетки, — накидывая пальто, прощаюсь с женщиной, сбегая по ступеням так и не дождавшись лифта, выхожу на прохладный январский воздух.

Что я должен был ей сказать? Что и сам до конца не понимаю, как мне себя вести, что говорить и что делать, когда вновь встречу ее гуляющей с сыном по парку или случайно столкнусь с ними в одном из магазинов? Что огромные глаза Семена, испытывающие, внимательные и недоверчивые, уже познавшие всю горечь предательства, заставили меня задуматься, что он непросто ребенок, где-то читающий книги, играющий в машинки и выкладывающийся на тренировках. Что мы не сможем постоянно от него ограждаться, в попытке укрыть от неприглядной стороны жизни, где мама обнимает другого, а папа уже давно счастливо живет в гражданском браке. Я, так или иначе, вторгнусь в его будни, что-то в них изменю и лишь от меня будет зависеть, какую роль я сыграю в его взросление. И если с женщинами все куда понятней, добиться расположение девятилетнего мальчишки — пожалуй, самая сложная задача.

— Руслан, — нарушаю молчание и отвлекаюсь от бумаг, которые изучаю уже пятнадцать минут сидя на заднем сидении авто, которое двигается со скоростью черепахи, наглухо встав в пробке. — У тебя же есть дети?

— Да. Две дочки — Лизонька и Аленка, — поворачивается ко мне водитель.

— Взрослые?

— Аленка на первом курсе института. Медиком будет, а младшая в этом году в первый класс пошла.

— Ясно, — я стал слишком много курить.

— Вы что-то спросить хотели? — заметив мое нервное постукивание зажигалкой по подлокотнику и быстро уничтожаемой сигарете, решается поинтересоваться мужчина.

— Не то чтобы…

— Вы ему понравитесь, — удивляет меня прямым попаданием Руслан, добродушно улыбаясь, отчего кончики его усов еще больше взлетают вверх.

— Догадался? Может, тебя в кабинет перевести, раз такой смекалистый? — хмыкаю и выбрасываю бычок в окно.

— Нет уж, прогорите. С числами я не дружу, — ничуть не обидевшись, отказывается он.

— Ну, раз ты такой опытный, может, подскажешь, как себя с ним вести? Он ведь уже взрослый.

— Тут я мало на что сгожусь. У моих девчонок выбора не было, им пришлось такого папку любить, — смеется и я понимаю, что слышу его смех впервые. Никогда прежде не обсуждая с ним ни его личную жизнь, ни собственные трудности, все наши разговоры сводились лишь к рабочим вопросам. — А так… Главное, не притворяться. Ребенка провести трудно, если, конечно, вы планируете съезжаться…

Действительно, а планируем ли?

— Ладно, учту. Ты папку у Парамонова забрал? — вспоминаю о своем поручении.

— Да. Совсем забыл вам отдать, — залезая в свой небольшой портфельчик, черт знает для чего необходимый шоферу, выуживает на свет необходимые мне бумаги и больше не стремится к разговору, позволяя мне и дальше погружаться в свои дела. Я открываю содержимое, отцепляя приклеенный к первой странице салатный стикер, на котором своим корявым почерком Леня оставил мне лаконичное послание. “ Здесь все. Отзвонись, когда ознакомишься.”

* * *

Маша

— Мама! Мама! — слышу, как Сема стучит в дверь ванной комнаты и выключаю воду, с головы до пят покрытая пеной персикого геля для душа.

— Что?

— В дверь звонят! — теперь отчетливо различаю лай Дюка, нашего верного сторожа, в эту минуту наверняка снующего в прихожей.

— Спроси кто, я выйду через пару минут, — быстро ополаскиваюсь и наспех кутаюсь в свой махровый халат, обмотав вокруг головы полотенце. В квартире тихо, и лишь из-под приоткрытой двери в гостиную бьет тонкая полоска света. Я прохожу в зал, застывая на пороге от увиденного — Светлана Викторовна, усевшись на моем диване, о чем-то беседует с Семеном, пока Дюк молчаливо лежит у ее ног, положив морду на вытянутые передние лапы.

— Здравствуйте, Маша, — улыбнувшись ребенку, она выпрямляет спину и проводит ладонями по своей юбке. — Не оставишь нас с мамой на пару минут?

Сын светится как медный пятак и, быстро кивая головой, спрыгивает с сидения, хлопая себя по ноге, чтобы пес следовал за ним.

— Чем обязана? — я плотно закрываю дверь, убедившись, что ребенок скрылся в своей спальне, и сложив руки на груди, стараюсь не выказать своего беспокойства.

— Значит, кассирша?

— Воспринимайте так, как вам будет удобней. Вы, кажется, тоже неблагородных кровей?

— Мой муж был профессором в лучшем вузе города, возглавлял кафедру и десять лет проработал деканом.

— А мой — довольно неплохой бизнесмен. Только это не делает нас лучше. Или, по-вашему, после жизни в тени успешного ученого, вам позволено считать себя выше других? Кто вы, простите, учитель физики?

— А ты не так проста, как кажешься… Заслуженный учитель, прошу заметить.

— Отлично, а я инженер, но как вы успели уже догадаться, довольно посредственный. Так что, простите, но обсуждать с вами свою работу я не собираюсь.

— И правильно. Ведь говорить там особо не о чем. Головой думать не надо, а числа сложить может и калькулятор. Да и бог с тобой, хоть мясную точку на рынке открой, мне все равно. Пока ты не касаешься моей семьи.

— Интересно, чтобы вам угодить, мне стоило родиться в семье олигарха? — присаживаясь на подлокотник, ухмыляюсь своей гостье.

— Чтобы угодить мне, достаточно было выбрать другого мужчину или удержать бывшего мужа, чтобы потом мне не пришлось наблюдать за тем, как ты перекраиваешь моего ребенка.

— Боюсь, вы недооцениваете своего сына. Податливым его явно не назовешь. И уж простите, но он меня вполне устраивает.

— Еще бы: богатый, красивый, успешный…

— Не трудись его рекламировать. Я и без вас знаю какой он. Проводить вас до двери?

— Не стоит, — пересекая комнату, замирает, так и не коснувшись ручки. — Завтра будь так любезна, веди себя подобающе. Соберутся уважаемые люди. И оденься поприличней…

— Разберусь как-нибудь сама…

— И вот еще, — протягивая бархатный футляр, заставляет меня удивиться. — Не вздумай заложить в ломбард. Вернешь, после ужина. Не хватало еще, чтобы женщина моего сына смотрелась бедной родственницей.

Она захлопывает дверь, а я в изумлении таращусь на изумрудное колье, идущее в наборе с серьгами…

Маша

Я всегда мечтала о собственном доме. Добротном, из красного кирпича, с зеленой лужайкой, спрятанном от посторонних глаз за высоким забор. Тихая гавань для моей семьи, где каждый бы мог отдыхать после тяжелого рабочего дня или долгого сидения за книгами. В котором каждая вещь лежала бы на своем месте, отведенное ей на семейном совете: долго спорили бы, какой диван приобрести и какие портьеры повесить. А вечерами, когда на небе начинали появляться редкие звезды, а луна окрашивала своим теплым светом паркетную доску, мы бы устраивались у камина, завороженно следя за игрой пламени, мельчайшие искорки которого, кружили бы над огнем, растревоженные кочергой, ворошащей поленья. Я бы, пожалуй, растила цветы: лилии, тюльпаны, пионы, и каждый раз горделиво встречала гостей на подъездной дорожке зная, что в клумбах за моей спиной радуют глаз буйством красок взращенные с любовью растения… А по выходным, когда домочадцы оставляли позади будничные заботы, мы накрывали бы стол на террасе и громко смеялись, глядя на мчащегося по траве Дюка, чей шершавый язык наверняка свисал бы набок, а уши забавно развивались на ветру.

— О чем задумалась? — интересуется Сергей, стоит Руслану аккуратно затормозить перед воротами.

— Да, так… Ерунда, — сбрасываю с лица задумчивость и с интересом разглядываю открывшийся взору особняк. — Эти Андросовы и правда здесь живут?

— Тебя это удивляет?

— Ну, на дом это мало похоже… Скорее на старинный музей или памятник архитектуры…

— Сестра моего отца питает страсть ко всему, что и без ценника говорит об обеспеченности владельца. Ее муж, Роман Степанович, потратил на строительство четыре года, потому что тетка раз в год меняла свои предпочтения. То обязательно должны быть колоны и крученая лестница в центре зала, то склонялась к чему-то более сдержанному, — помогая мне выбраться из машины и извлекая из салона цветы, делиться со мной Титов.

— Впечатляет, — с придыханием любуюсь открывшейся мне красотой двухэтажного строения, подсвеченного огнями прожекторов. — У них, наверное, большая семья? Сколько же здесь комнат?

— Восемнадцать. И нет, детей у них нет. Пошли, — мы поднимаемся по каменным ступенькам: Сергей невозмутим и спокоен, а я едва ли не пылаю, испытывая волнение и будоражащий кровь азарт.

— Здравствуйте, Сергей Юрьевич, — женщина в черном костюме и белой блузке, выглядывающей из-под пиджака, поправляет очки в металлической оправе, ожидая, когда мы войдем и избавимся от верхней одежды.

— Здравствуй, Вера. Мы последние?

— Нет, ждем Трофимовых, и Агафонцев задерживается. Елена Ивановна не стала приглашать всех, так что за столом собрались самые близкие. Ваша мать уже успела поскандалить с Варварой, а Михайловский пьян в дробоган, — приняв из рук Сергея букет и устраивая его в одну из ваз, коих на столе скопилось великое множество, делиться сплетнями дама, не забывая кидать на меня любопытные взгляды.

— Кто такая Варвара? — заранее сочувствуя бедной женщине, которой не повезло впасть в немилость Светланы Викторовны, не могу сдержать интереса.

— Вторая жена моего отца, — и теперь жалею уже Титову, не представляя, каково это — сидеть на семейном празднование рядом с разлучницей.

— Лена, — останавливаясь рядом с именинницей, восседающей во главе длинного стола, выпускает мою руку Сергей. — Ты, как всегда, прекрасна. И не скажешь, что пенсия уже не за горами!

Ухоженная блондинка в красном бархатном платье, оставляющем открытыми плечи и ложбинку ее полной груди, дружелюбно хлопает его плечу и запечатлевает на гладковыбритой щеке еле заметный след от своей матовой помады цвета винной ягоды.

— Вот негодяй! У меня еще пять лет в запасе! Знакомь скорее со своей спутницей! Не думала, что, вообще, доживу до момента, когда женщина сможет выдержать тебя дольше нескольких дней! — она тепло улыбается, не забывая осмотреть с головы до ног, излишне долго разглядывая мои руки.

— Маша, — решаюсь взять инициативу на себя. — И он вполне сносен, если видеть его лишь пару дней в неделю, — заставляю ее засмеяться, стойко пережив прикованные к нам десятки пар глаз.

Среди собравшихся за столом гостей, я узнаю лишь одного человека, чьи зубы плотно сжимаются, когда я устраиваюсь рядом, и прохожусь наманикюренным пальчиком по холодящим кожу бриллиантам, усыпавшим мое колье из белого золота. Бонус за девять лет семейной жизни с Андреем Медведевым.

— Светлана Викторовна! Вы прекрасны, — любезно отвешиваю комплимент, отчего ее глаза сверкают еще ярче, мечтая испепелить меня на месте, и, заметно понизив голос, наклоняюсь к ее уху, чтобы никто не услышал сказанного. — Наверное, потому что молчите.

Напротив меня расположился полный мужчина, с завидной постоянностью подносящий к губам рюмку, после чего он обязательно протирает лоб красной салфеткой, при этом громко сопя. Рядом с ним устроилась миниатюрная, хрупкая, даже почти прозрачная девушка с огромными зелеными глазами, которые на фоне выкрашенных в рыжий волос пугают своей глубиной и яркостью. Она молчаливо следит за пустеющим на глазах графином с водкой, и лишь вздыхает, когда громко засмеявшись над шуткой своего соседа, мужчина заходится хриплым кашлем.

— Кто это? — не хочу отвлекать Сергея от разговора, и обращаюсь к его матери, полагая, что она все же ответит, не желая привлекать к нам внимания бессмысленными пикировками.

— Савелий Михайловский. Депутат. Очень влиятельный человек, так что перестань зыркать в его сторону.

— А девушка? Его дочь? — на вид ей не больше двадцати.

— Пф… — отпивая глоток белого вина, смотрит на меня, как на сумасшедшую. — Ты, действительно так глупа или умело прикидываешься?

— Жуйте, Светлана Викторовна. Когда вы не извергаете гадости, терпеть ваше присутствие становиться куда проще…

— Это не я притащилась на чужой праздник. Еще и в жутком платье. Кто тебе сказал, что в синем, ты непохожа на бледную моль?

- Видимо, тот же, кто подбирал для вас эту блузку, — отворачиваюсь, и приветливо улыбаюсь подружке чиновника, надеясь поддержать ее в этой жуткой ситуации, когда спутник, забыв о приличиях, завязывает горячий спор с пожилым человеком, уже явно утомленным его болтовней.

— Шампанского? — и заручившись моим согласием, Сергей наполняет бокал, бегло целуя меня в висок. Спустя сорок минут, я прихожу к одному выводу: происходящее мало походит на веселое празднование юбилея, скорее на светский ужин, где каждый решает какие-то вопросы, не забывая отправлять в рот еду, щедро запивая спиртным приятное послевкусие. Пожалуй, расслаблен и непринужден лишь опьяневший Михайловский, теперь беззастенчиво тискающий побелевшую от стыда девушку.

— Простите, не проводите меня в уборную? Я здесь впервые и боюсь заблудиться, — шепчу ей, когда многие гости встают из-за стола, желая посплетничать в гостиной под аккомпанемент классической музыки.

— Да! — оживает она, резко вскакивая со своего стула, затравленно глядя на своего благодетеля. — Вы меня спасли. Еще пара минут, и я с криком бы бросилась наутек. Когда Сава пьет — я едва ли способна продержаться рядом больше получаса. Я Нина.

— Маша, — следуя за провожатом, не забываю рассматривать висящие на стенах полотна.

— Вы с Сергеем Титовым пришли?

— Да. Раньше мне не доводилось посещать такие дни рождения…

— Привыкните. Главное, молчаливо улыбаться и не лезть в мужские разговоры. Когда Савелий впервые взял меня с собой, я даже вилку в руках с трудом держала, опасаясь опростоволоситься. Ошибок в их обществе не прощают.

— Ух, — смеюсь, замирая рядом с дубовой дверью. — Уж, лучше бы я связалась с сантехником.

Девушка вторит мне, расцветая, и касается стальной ручки, впервые за вечер не выглядя скованной:

— Вам сюда. Я подожду, чтобы не сбились с дороги. Не дом, а лабиринт.

Я быстро справляюсь с нуждой и, поправив прическу, критично оцениваю свой внешний вид. Не думаю, что в своем платье в пол, я выгляжу тусклой и неприметной…

— У Елены прекрасная кукольная коллекция. Хотите взглянуть?

— Давай на ты. Я не так стара, как тебе могло показаться, — киваю, и прохожу за своей новой знакомой в темное помещение, которое по щелчку выключателя освещается, позволяя мне рассмотреть дубовые полки, сплошь заставленные различными игрушками. — Хозяйка не будет против, что мы так нагло вторглись в одну из ее комнат?

— Нет. Мне она полностью доверяет… Я два года помогала ей с уборкой, пока меня не заметил Михайловский…

— И как давно вы вместе? — боюсь касаться фарфоровой девочки, утопающей в кружевных оборках своего платья, и следую дальше, вдоль секретера с самыми хрупкими экземплярами.

— Полтора года.

— Сколько же тебе лет?

— Двадцать семь. Мамины гены, так что не удивляйся. Я привыкла к тому, что в магазине у меня спрашивают паспорт, прежде, чем продать сигареты…

— Завидую белой завистью. Когда я тебя увидела, думала тебе едва исполнилось восемнадцать. Смотри, это мои работы, — увидев новое приобретение именинницы, хвастаюсь перед Ниной, в глазах которой отчетливо различается восторг.

— Ничего себе! Должно быть, безумно трудно создать своими руками такую красоту?

— По мне, так под силу каждому. Главное, немного терпения и свободного времени. А ты работаешь?

— Нет, — краснеет и отводит в сторону взгляд. — Отучилась два года в институте, на педагогическом… Хотела стать учителем литературы… Но пришлось бросить. Наверное, нужно идти, а то нас потеряют…

— Да, пошли.

Компания из тридцати человек уже покинула столовую, и,улыбнувшись напоследок хмурой Нине, виновато склонившей голову и отправившейся на призыв своего мецената, я замираю в дверях, салютуя бокалом Титову.

— Отличная парочка: уборщица и торговка, — невесть откуда возникшая рядом Титова, смиряет меня своим высокомерием, но я не успеваю парировать, удивленно воззрившись на другую женщину лет шестидесяти.

— Забыла, как подрабатывала в забегаловке в студенческие годы? — голос холодный, заставляющий застывать кровь в моих жилах.

— Вот тебя-то и не хватало. Разбавишь из кружок по интересам своей никчемной персоной!

— Помниться, раньше ты и сама с удовольствием со мной болтала.

— Ошибка молодости. И потом, тогда я не знала, что ты согреваешь постель моего мужа, — отставляя опустошенный фужер, она нацепляет на лицо улыбку и отходит к сбившимся в кучку дамам.

— Препротивная дама. Если скажу, что когда-то она была у нас заводилой, поверишь? — брюнетка присаживается на подлокотник кресла.

— Нет, — не в силах представить, что кто-то находил Титову приятной собеседницей, отвергаю сказанное.

— Варвара, — представляется моя собеседница, и я ощущаю укол в районе груди — как бы я не презирала мать своего мужчины, женскую солидарность никто не отменял. — А ты у нас Маша? Жаль, Юра не дожил! Всегда переживал, что Сережка все никак не остепениться.

— Мы вместе не так давно. Рано делать подобные заявления…

— Брось, по одному его взгляду понятно, что ваша история затянется надолго. Тяжело, наверное, пересекаться с его мамашей?

— Простите, но я не думаю, что должна обсуждать с вами наши с ней отношения, — чувствую, что отчаянно желаю оказаться где угодно, лишь бы не рядом с ней.

— Я же своя. Может, еще породнимся… А со Светкой дружила лет сорок, наверное. Мне ли не знать, какая она.

— Тогда обойдемся без моих откровений? Простите, меня зовут, — заметив удивление на Сережином лице, торопливо сбегаю от неприятной особы. Вот уж, действительно, скажи мне кто твой друг, и я скажу, кто ты…

— Скучаешь? Можем поехать ко мне, — от него пахнет коньяком, парфюмом и сигаретами, но эта гремучая смесь вовсе не вызывает во мне отторжения, и я с наслаждением тяну носом аромат, присущий лишь этому человеку.

— Все хорошо. Расслабься.

О том, что не согласилась запрыгнуть в машину и не позволила увезти меня подальше, я пожалела спустя час, когда крепко сжимала в своих пальцах ткань Сережиного пиджака, чувствуя твердость напрягшихся мышц и излучаемую им ярость…

* * *

— Я ведь говорила, что ей не место на этом празднике! — поворачиваясь, пригвождает меня взглядом к сидению Светлана Викторовна. — Что теперь будет?

— Ничего, — то сжимая, то разжимая кулак, костяшки пальцев которого оцарапаны, Сергей трет переносицу, откидывая голову на спину. Я молчу, не желая подливать масла в огонь и прекрасно осознавая свою причастность к тому, что вечер был безвозвратно испорчен, хоть и признаю, что знай я о последствиях, поступила бы так же…

— Не видать тебе контракта с китайцами как своих ушей! Думаешь, после такого Михайловский позволит зятю заключить с тобой сделку?

— Не лезь в мои дела.

— Мне что, стоять в стороне и наблюдать, как ты теряешь миллионы из-за этой девки?

— Выбирай выражения. Маша здесь ни при чем.

— Да что ты? В ее возрасте пора бы начать пользоваться мозгами!

— Прекрати, — я вздрагиваю, и сильнее запахиваю шубу, замечая, что моя шея пуста…

— Черт, — исследую руками грудь, в надежде, что ожерелье провалилось в мое декольте, и сокрушенно вздыхаю, чем вынуждаю Сергея обратить на меня внимание. — Цепочка… Наверное, слетела…

— Как мне теперь себя вести? Сгорать от стыда за твою выходку? — не унимается женщина, пока мы с Сергеем сосредоточенно смотрим друг другу в глаза.

— Руслан, — прерывая контакт, Сергей надевает пальто. — Притормози. Мы прогуляемся, а ты отвези мать домой.

Титов терпеливо ждет, пока я переобуюсь, бросив в багажник пакет с моими лучшими туфлями, светлой замше которых теперь вряд ли поможет чистка — пятно, от опрокинутого бокала с вином, останется напоминанием о неудавшейся попытке влиться в жизнь городской элиты.

— Испугалась? — мы держимся за руку, бредя по одинокой улице.

— Немного. Раньше мне не доводилось учинять беспорядки. У тебя действительно будут проблемы? — хочется верить, что он успокоит меня, но Титов лишь горько усмехается, поднимая голову вверх, полюбоваться кружащимся в воздухе снегом, мерцающем в свете уличного фонаря.

— Выбрось это из головы.

— Зачем она с ним? Он же отвратителен…

— И богат.

— Думаешь, это того стоит?

— Для кого-то да, — философски изрекает он, засовывая руку в карман. Я вспоминаю, как Михайловский, сальным взглядом прошелся по моему телу, скрипучим голосом, сопровождаемым сопением и невыносимым амбре, поинтересовавшись, чем я зарабатываю на жизнь.

— Мария у нас инженер, — опередила меня с ответом Светлана Викторовна, не желая делиться подробностями моей деятельности.

Вот оно — неприкрытое жеманство, попытка скрыть от уважаемых людей, что ее сын увлекся не дочерью академика, а непримечательной предпринимательницей, решившей сыскать славы в изготовлении игрушек.

— Не может быть!

— Действительно, — вскидываю бровь, делая глоток шипучки. — Сама поражаюсь, как меня угораздило?

— Так, и что же вы разрабатываете? — поправив галстук, он пытается опереться на стол, но, задев стакан, умудряется запачкать пиджак соком, хотя, кажется вовсе не заботиться о своем внешнем виде, продолжая выжидательно сверлить меня глазами.

— Светлана Викторовна обожает хвастаться моими успехами, не так ли?

— Конечно, — она, видимо, не собирается отступать, но не удосуживается внимания нашего собеседника.

— Не там вы, Маша, себя реализовываете. Куда мир катится, если такие женщины скрываются от глаз в пыльных конторах?

— По-вашему, красивая женщина годится лишь для глупых улыбок?

— Нина тоже мечтала диплом получить. Хотела стать математичкой…

— Учителем литературы, — поправляю его, мельком взглянув на приунывшую девушку.

— Какая к черту разница! А потом поняла, что в спальне завладеть вниманием слушателя проще, — покатывается со смеху Савелий, привлекая внимание Сергея, теперь не прислушивающегося к речам своего коллеги, а внимательно наблюдающего за тем, как я ковыряю мясо на своей тарелке, с трудом сдерживаясь, чтобы не плеснуть хаму содержимое своего стакана прямо в лицо. Собравшись с силами, я стараюсь придать лицу беззаботное выражение, и тепло улыбнувшись, качаю своей головой, пытаясь уверить своего кавалера, что все в порядке, после чего он, расслабившись, возвращается к беседе. — А для чего еще нужны бабы? Ты им шубу, они тебе рай на Земле. Разве нет?

— По-моему, счастье вовсе не в мехах, — намеренно отворачиваюсь, не желая продолжать беседу.

— Конечно, поэтому все женщины стремятся найти покровителя побогаче, — раздается смехом, отчего его и без того небольшие глаза сужаются, а лицо багровеет. Он пытается побороть смех, взяв чужой бокал с водой, большая часть которого выплескивается, орошая каплями подол вечернего платья его дамы, мирно разглядывающей салат по правую руку от него. — Нин, разве я неправ?

Он с силой притягивает к себе молодое тело, впиваясь поцелуем в плотно сжатые губы, и я невольно морщусь, видя, как искажается гримасой отвращения лицо моей новой знакомой, как она настойчиво пытается выбраться из удушающих объятий, упираясь маленькими кулачками в обрюзгшую грудь мучителя. Пока гости старательно делают вид, что ничего выдающегося не происходит, а трое мужчин, во главе с Титовым и думать забыли об окружающих, я, делаю то, чего делать не стоило.

— Отпустите ее, — и сама не знаю, почему, мой голос звенит от напряжения, а пальцы крепко сжимают тонкую ножку бокала. Прервав свою “ласку”, Михайловский отпихивает хватающую ртом воздух Нину, на нижней губе которой теперь красуется капелька крови от его страстных покусываний, и в изумлении переключает внимание на меня.

— Немного ли ты на себя берешь? Или решила заступиться за коллегу? Да, Серег? Дорого тебе обходятся услуги такого фигуристого инженера?

Тишина повисает внезапно, когда стул, с грохотом ударяясь о пол, громким эхом проносится по залу, а задетая Сергеем тарелка разлетается на десятки мельчайших осколков, сопровождаемая звоном слетевших мне под ноги приборов и недопитого бокала вина. Зажатый в его кулак ворот рубашки докучливого политика мешает грузному гостю набрать в легкие воздуха, и его и без того красные щеки становятся багровыми, словно готовыми взорваться в тот же миг, если коснешься их своим пальцем…

— Я буду печь вишневый пирог каждое утро, что встречу в твоей квартире, — нарушаю молчание, подхватывая полы своего платья, припорошенные снежной крупой.

— Я бы не отказался есть его каждый день, — говорит так серьезно, что я сбиваюсь с шага и едва не растягиваюсь на тротуаре, вовремя подхваченная под руку своим защитником…

Маша

В мире есть уйма вещей, неподвластных моему пониманию, сотни вопросов, ответы на которые мне вряд ли удастся найти… Есть ли жизнь после смерти? Существуют ли инопланетные цивилизации? Что есть истинная добродетель? И для чего мы приходим в этот мир, такие разные в своих взглядах и выбранных способах достижения цели? И если свое предназначение я пока еще не разгадала, одно знаю точно — Сергей Титов родился на свет для того, чтобы скрасить мою жизнь одним лишь своим присутствием. А все его постройки, контракты, тендеры — попытка скоротать время, в ожидании, когда же я, наконец, отыщу его средь толпы и сделаю счастливым. А я обязательно сделаю… Приложу все усилия, чтобы ему не пришлось сожалеть о своем выборе…

Решение съехаться я приняла спокойно, не сомневаясь ни доли секунды в правильности и неотвратимости такого исхода. Рано или поздно приходит момент осознания, что ты застрял, так и не добравшись до конечного пункта. Моей точкой “Б” стала вовсе не квартира Сергея Титова, а его душа и мысли, и ради покорения этой высоты, я готова хоть сейчас побросать в чемоданы свои пожитки…

— Чем ты тут занимаешься? — заглядываю в комнату сына и улыбаюсь, когда он помахивает в воздухе увесистой книгой Джоан Роулинг.

— Как думаешь, вдруг в мире и вправду есть Хогвартс? — откусив принесенное мной печенье, Сема делает глоток молока.

— Ну… кто его знает… Как уроки? — я устраиваюсь рядом, нагло отобрав одну из подушек, и устремляю свой взгляд в потолок.

— Сделал.

— Что, даже математику? — недоверчиво щурюсь, пытаясь убедиться, что парень не вздумал меня провести.

— Да. Папа звонил… и помог мне решить…

— Не говори так, словно это зазорно. Прощать людей — вовсе небесполезная способность. Тем более родного отца, — Семка укладывает голову на мое плечо, позволяя крепко обнять свою спину, и я довольно усиливаю захват, подхватывая смех своего ребенка. Все же, становясь старше, мальчишки не так часто готовы нежиться в материнских объятиях.

— К бабушке я не иду? — спрашивает, хоть по интонации и понятно, что ответ ему давно известен.

— Нет.

— И что мы будем делать?

— Не знаю… Может, пересмотрим все части «Человека-паука»?

— Я за! — он все же выбирается из моих рук, и сложив ноги так, словно надумал медитировать, усаживается рядом, подперев щеку кулачком. — Только давай попозже? Мне осталось двадцать страниц.

— Ладно. Но прежде, чем ты вернешься к Поттеру, я хотела открыть тебе один большой секрет, — заговорчески шепчу, словно кто-то нас может услышать.

— И я никому не должен рассказывать?

— А ты болтун? — улыбаюсь, хоть внутри и испытываю жуткое волнение. — Хотя, он не такой уж и секретный…

— Я проговорюсь Женьке, знаю, что не стерплю…

— А ему можно доверять?

— Конечно! Я всегда ему все рассказываю, даже про Алису.

— Тогда, ладно. В общем… Тебе ведь нравится эта девочка?

— Алиса? Конечно! Ты видела, какие у нее волосы? — мой сын, закатывает глаза, словно я спросила несусветную глупость.

— Так вот. Кое-кто мне нравится так же, как тебе эта девочка, — я решаю не ходить вокруг да около, пока трусливо не сбежала, отложив разговор в долгий ящик. — Даже больше.

— Папа?

— Нет, Сема, — отрицательно качаю головой, отламывая кусочек печенья и посылая его в рот. — Ты же знаешь, что папа любит Риту.

— Ну, мало ли… И ты ему нравишься? — забыв о книге, сын опускает плечи, хотя по лицу довольно трудно понять, что он думает по этому поводу.

— Да.

— Так, вы созваниваетесь по скайпу?

— Нет. Мы говорим по телефону, иногда ходим гулять… Вот, например, завтра он зовет нас с тобой в зоопарк.

— И меня? — удивлению парнишки нет предела.

— Да. Он очень хочет с тобой познакомиться.

— Зачем?

— Как это зачем? Ты же мой сын и должен знать, с кем я провожу свое время.

Не будь тема нашего разговора такой серьезной, я, пожалуй, беззастенчиво расхохоталась над задумчивым видом своего сына, сейчас усердно жующего свою нижнюю губу.

— Но прежде чем вы узнаете друг друга, я хочу, чтобы ты понял — моя любовь к тебе не измениться. Ты и дальше будешь для меня самым важным и дорогим человеком в жизни.

— Папа тоже так думал, а теперь даже не приезжает…

— Я не папа. У нас с тобой все иначе.

— А если он мне не понравится?

— Тогда я внимательно выслушаю твои аргументы, — присаживаюсь и беру его ладошки в свои пальцы. — Мы же команда? Вдруг я чего-то недосмотрела. Только пообещай, что отнесешься к этому серьезно и не станешь отталкивать его без видимых на то причин.

— И что я, как Лева дядю Диму, должен называть его папой?

— Что ты! Папа у тебя уже есть. У Льва все по-другому…

— А как его зовут?

— Ну, имя у него не такое красивое, как у твоей Алисы, но для мужчины вполне сносное, — я нежно глажу его по волосам, поселяя на лице улыбку. — Сергей.

* * *

Мне трудно судить, о чем думают дети, идя знакомиться с маминым ухажером. Я росла в полной семье, где всегда царило понимание, уважение и безграничная преданность, где папа всегда любил лишь одну женщину, даже не помышляя о возможности переступить через свои клятвы. В том что Андрей, с пеной у рта кричащий, что осознает всю серьезность положения, долго раздумывал бессонными ночами, прежде, чем пустить Марго в жизнь нашего сына, я очень сомневаюсь. А моя гипертрофированная серьезность и неспособность взглянуть на вещи проще, заставили меня мучатся переживаниями, что после сегодняшней прогулки, Семен сделает пару шагов назад, выстроив между нами кирпичную стену. Всю дорогу, сидя за рулем и подпевая льющейся из приемника музыке, в попытке разрядить обстановку, я то и дело поглядываю на притихшего Сему, сегодня непривычно молчаливого и не проявляющего интереса к планшету.

— Готов? — заметив машину Титова, поправляю шапку на голове сына, плотнее затягивая шарф. Он лишь кивает, растерянно озираясь по сторонам, наверное, стараясь угадать, кем же увлеклась его мама. Сережа же, торопливо пересекает проезжую часть, вызывая в моей груди трепет своим приближение, а сын, заметив смутно знакомую фигуру, прячет руки в карманах, бегло коснувшись моего лица своим сосредоточенным взглядом.

— Привет, — не предпринимая попыток получить поцелуй или сжать меня в объятиях, Сергей обходится простым приветствием, останавливаясь в паре шагов от нашей парочки. Я киваю, улыбнувшись, и легонько дергаю сына за рукав, желая вернуть его в реальность.

— Ну, здравствуй, Семен, — протягивая избавленную от перчатки ладонь, Титов делает первый шаг, но сын лишь еле слышно бросает «здравствуйте», словно не замечая, что подошедший ждет от него рукопожатия.

— Все нормально, — шепчет мне мужчина, пока мы следует к воротам зоопарка, отставая от мальчика на несколько шагов.

— Может, нужно было купить игрушку или…

— Предлагаешь, каждый свой день начинать с подарка? Давай, не будем паниковать?

Я соглашаюсь и, нагнав сына, терпеливо жду, пока Сережа оплатит билеты.

— Мармозетка… Не название, а прям какое-то ругательство, — стоя рядом с клеткой, где небольшая мартышка, пушистая, как шарпей, усевшись на ветку, чистит бока, обращаюсь к мужчинам.

— Смотри, — заметив, что в пропахшем животными помещении, работник вывел из вольера маленького леопарда, вокруг которого теперь столпились зеваки, ожидая очереди для совместного фото с хищником, Семка торопливо семенит к людям, протискиваясь через живую преграду.

— Хочешь, сделаем фотографию? — заметив горящий взгляд парня, Сергей достает бумажник, подзывая фотографа.

— Нет. Мы были здесь с папой и фотографировались. Только не с ним, а с какой-то обезьяной.

— Тогда, дополнишь коллекцию…

Мы устраиваемся в кафе неподалеку, скинув верхнюю одежду, теперь грудой покоящуюся на одном из стульев, и едва перекинувшись парой фраз, избегаем смотреть друг другу в глаза. Будь на моем месте Светка, она бы наверняка сказала бы что-то смешное, а после, стукнув ладонью по столу, попросила бы Леву перестать вести себя, как избалованный мальчишка, узревший в ее мужчине соперника в борьбе за материнское внимание. Но до Ивановой мне слишком далеко, и, наверное, именно поэтому в моей жизни царит такой кавардак.

— Серьезно? — первым не выдерживает Сергей, ставя локти на деревянный столик. — Нельзя есть в такой обстановке. У нас будет несварение…

— Моя бабуля, наоборот, ругается, если я болтаю во время обеда, — видимо, и сам устал от своего обета молчания Сема.

— Мы ей не скажем, — подхватываю разговор, продолжая складывать бумажную салфетку. — И потом, твою картошку еще не принесли.

— Расскажешь мне о себе? — не желая упускать мгновение Семкиной благосклонности, просит Титов, хотя вряд ли осталось хоть что-то, чего я не успела ему поведать.

— Что? — его щечки мгновенно краснеют.

— Ну, например, чем занимаешься в свободное время? Ходишь ли в школу?

— Конечно, хожу. Мне же скоро десять.

— Отлично. Поделишься своими успехами? Может быть, ты великий математик?

— Нет. Я плохо решаю задачки.

— Ладно. Тогда, какие книги читаешь?

— Те, что учительница задает.

— Может быть, ты хорошо рисуешь?

— Нет, — отрицательно качает головой сын.

— Кого-то ты мне напоминаешь, — улыбнувшись, Сергей поднимает бровь, мельком взглянув на меня, видимо, вспомнив, какой я была неразговорчивой на начальном этапе нашего общения. — Тогда, расскажу о себе. Я строитель. Видел высокие дома рядом с Ледовым дворцом?

— Да, — кивает Сема, не переставая его разглядывать.

— Так вот, это моя работа.

— Вы что, сами их строили? — изумляется Медведев-младший, замирая с открытым ртом.

— Не совсем. Я руководил процессом. Организовывал людей, чтобы в итоге получился настоящий дом.

— И видели, как кирпичи укладывали? — кажется, до конца не верит в причастность Титова к возникновению новостроек, которые мы проезжаем всякий раз, когда едем на тренировку.

— Конечно. Надевал каску и проверял, как продвигается дело.

— Каску, — хмыкает Сема, болтая ногой под столом. — Вы и себе дом построили?

— Пока нет, но в ближайшем будущем, планирую.

— Большой?

— Думаю да.

— Мой одноклассник тоже живет в собственном доме. У него даже бассейн есть. Мы плавали пару раз, когда его мама нам разрешала. У вас будет бассейн?

— Наверное, — позволяя официанту снять с подноса тарелки и расставить их перед нами, Титов замолкает. — Видишь, это нетрудно. Теперь твоя очередь.

— Ну… Я люблю “Гарри Поттера”. Я уже все части пересмотрел. И прочел первую книгу. Вы же слышали про него?

— Немного. Я редко хожу в кино.

— Ну, телевизор же у вас есть?

— Есть, но я нечасто его включаю. Слишком много работы.

— Мой папа тоже постоянно занят. Когда мы жили вместе, он редко смотрел со мной фильмы. Хотя, это ведь интереснее, чем постоянно что-то писать в кабинете?

— Когда становишься старше, твои предпочтения заметно меняются.

Мы справляемся с едой, усердно орудуя ложками. Сергей рассказывает мне какую-то историю из своего прошлого, а сын то и дело поглядывает на говорящего, торопливо опуская глаза, едва мне удается словить его на пристальном наблюдении.

— Вы ведь встречаетесь, — доев картошку, заявляет Семен, перед этим дважды порываясь открыть рот, отчего я давлюсь мясом и начинаю кашлять, становясь бордовой, как спелый томат.

— А ты подкован в этих вопросах, — ничуть не смутившись, Сергей отпивает апельсиновый сок.

— Женька, мой друг, уже неделю гуляет с нашей одноклассницей.

— Встречаемся, — нет смысла отрицать очевидное.

— И теперь вы поженитесь?

— Сема…

— Возможно. А ты против? — не обращает на меня внимание мой мужчина, продолжая сверлить своим взглядом лицо ребенка.

— Не знаю. Мам, — обращается уже ко мне. — Я уже наелся. Поедем домой?

Маша

— Заходи, — утянув его в квартиру за ворот куртки, быстро приникаю к губам, позволяя ему забраться своими холодными руками под мой домашний кардиган.

— Ты осмелела, — Сергей смеется и вешает на крючок свою куртку. — Семен что, у бабушки?

— Закрылся в комнате. Так что твое погружение в фантастический мир современного кинематографа откладывается до лучших времен, — я горько вздыхаю, вновь вспоминая вчерашний ужас, обуявший меня от одного вида красующегося под глазом сына бланша, а его категорический отказ выдать виновника до сих пор заставляет меня скрежетать зубами. Мне не дает покоя дух мщения, отодвигая на задворки души всю мою человечность.

— Я настолько ему неприятен?

— Нет. Здесь все гораздо серьезнее. Задето его мужское самолюбие. Уж не знаю, что там случилось, потому что Семен молчит, как партизан, но под правым глазом у него теперь сияет внушительный синяк. Как думаешь, мне позвонить директору или нагрянуть без предупреждения?

— Тебе бы не мешало перенять материнский опыт у своей соседки, — явно намекая на разлюбезную Светлану Викторовну, Сергей устраивается на диване, водрузив ноги на мой любимый журнальный столик, но заметив мой недовольный взгляд, свешивает ступни на пол, проворно меняя позу. — Она никогда не устраивала разнос моим одноклассникам.

— Хочешь, чтобы я спустила с рук такое безобразие?

— Нет, Марусь. Просто он парень. А для мальчишки нет ничего хуже, чем прятаться за женскую юбку. Лучше запиши его на бокс или самбо.

— Ерунда. Это базовый человеческий инстинкт, защищать свое потомство!

— Дерзай, если, конечно, хочешь вырастить из него девчонку. Меня накормят обедом? — недовольно отодвинув в сторону чай, Титов приподнимает бровь.

* * *

Сергей

Я тихонько стучу в его дверь, но так и не дождавшись реакции, решаюсь забыть о приличиях и наглым образом вторгаюсь в чужие владения. Мальчишка сидит за своим письменным столом, открыв какой-то учебник, и сосредоточенно выводит в тетради каракули. С почерком у него явные проблемы, если, конечно, он не грезит о карьере известного хирурга или окулиста. Стоя за его плечом, я с интересом наблюдаю, как вцепившись пальцами в шариковую ручку, он делает вид, что не замечает моего присутствия, чем лишь разжигает во мне стремление завязать разговор.

— У тебя здесь ошибка, — коснувшись пальцем бумаги, перехожу к делу, не намереваясь стоять здесь до самого вечера. — Должно получиться два.

— Так, два и получилось, — не поднимая головы, недовольно отвечает мальчик, и вновь возвращается к вычислениям.

— Что-то на два мало похоже… — знаю, что, нежеланный гость в его комнате, но не спешу уходить и опираюсь на край стола, желая разглядеть последствия Семиного фиаско, но он предусмотрительно прикрывает подбитый глаз ладонью, создавая видимость глубокой задумчивости.

— Разве, мы не договаривались посмотреть вместе фильм? Я даже попкорн принес.

— Мне нужно делать уроки.

— Сегодня суббота. Может, отложишь на завтра?

— Мне много задали. Посмотрите с мамой.

— Отлично. Значит, так ты держишь свое слово?

— Я не обещал, — возмущенно надувает губу, но все еще прячет лицо.

— Но и не отказался… Разве, это не одно и то же?

Парень молчит, и мне ничего не остается, кроме как оттолкнуться от своей деревянной опоры, хлопнув по своим бедрам ладонями.

— Отлично, учту на будущее, что уговор с тобой — дело ненадежное. Пообщаемся, когда научишься вести себя по-мужски…

— Я не девчонка, — вскакивая со стула, он зло сверкает своими глазами, давая мне возможность рассмотреть последствия встречи его лица с чьим-то кулаком, но, опомнившись, быстро отворачивается к окну.

— Ты хоть дал сдачи? — я засовываю руки в карманы, и в ожидании, пока ребенок примет для себя решение, стоит ли со мной откровенничать, начинаю прислушиваться к Машиной возне на кухне.

— Чего молчишь?

— Их двое было…

— Да хоть десять. Хоть разок-то кому-нибудь съездил в нос?

Семен опускает голову, мгновенно заливаясь краской, вновь погружаясь в свою скорлупу.

— Ясно. Твоя мама говорила, что ты спортсмен, — я сажусь на диван, и киваю в сторону грамот, украшающих стену.

— Хоккеист.

— Тогда в чем проблема?

— Там нас драться не учат…

— Я бывал на матчах, ребята там суровые.

— Это другое! На льду бы я их уделал! — и я ему верю. Уж очень убедителен этот блеск карих глаз и вздернутый подбородок.

— Ладно, — встаю, снимаю кофту и подворачиваю рукава своей рубашки. — Раз просишь, покажу тебе пару приемчиков.

— Ничего я не прошу! — хоть по лицу и пробегает оживление.

— А зря. Я ведь все детство боксом занимался, — вставая в стойку и рассекая воздух поставленными ударами, улыбаюсь растерянному школьнику.

— Да ладно?

— Конечно. Если бы ни желание разбогатеть, наверняка бы прославился. Так что? Приступим к делу или и дальше будешь фонарями комнату освещать?

— Мама говорит, что нужно решать конфликты словесно…

— И в этом есть доля истины. Но если тебя бьют, ты обязан держать оборону, а не подставлять другую щеку.

— Заругает ведь…

— На то она и мама, чтобы ругать. Давай, хоккеист, будем из тебя мужика делать!

* * *

Маша

Моя жизнь, наконец, налаживается. Будущее обретает четкие формы, выстраиваясь в череду упорядоченных планов, и перестает пугать меня неизвестностью. Я точно знаю чего хочу, понимаю, как воплотить в жизнь все самые смелые ожидания, и верю, что лучшее впереди. За прошедший месяц Сергей умудрился заметно продвинуться в своем покорении моего избалованного материнским вниманием сына, и пусть он не бросается Титову на шею, каждый визит моего мужчины воспринимает спокойнее, порой с трудом скрывая свое нетерпение, если Титов задерживается. Я часто ловлю их хитрые переглядывания, старательно делая вид, что не подозреваю об их домашних тренировках, хоть и внутренне протестую против кулачных боев. Мы временно прекратили наши встречи в квартире Титова и теперь каждые выходные проводим втроем, давая Семену время привыкнуть к новому члену нашей с ним семьи. Я постепенно укладываю в чемоданы вещи, пряча их в шкафу своей спальни, а Сережа продолжает свою операцию по завоеванию авторитета и доверия мальчишки.

— Смотрите, — запрыгивая на диван между мной и Сергеем, Семен демонстрирует экран своего планшета. — Может, мы тоже Дюка на выставку сводим. Победителю дадут медаль и большую упаковку корма!

— Мы опоздали с заявкой, — пробежавшись глазами по тексту, Сергей качает своей головой. — Придется отложить до следующего года.

— Тогда, нужно его обучить командам! Чтобы уж точно победил. Да? — подставив лицо своему четвероногому другу, он треплет шерсть питомца. — Можно, я с Женькой во двор пойду?

— Только шапку снимать не вздумай!

— Там же солнце светит!

— И что? Голову нужно беречь!

— Ну мам!

Я оставляю его мольбу без ответа и принимаю звонок свекрови. Я искренне улыбаюсь, больше не чувствуя жгучей ненависти к бывшему и его невесте. Смотрю на Сергея, установившегося в телевизор, и осознаю, что благодаря ему окончательно отпустила прошлое, теперь уже не кажущееся мне таким счастливым и наполненным любовью…

— Ну что, бабуля! Могу вас поздравить? — спрашиваю, зная, что со вчерашнего вечера вся семья Медведевых находится в радостном ожидании появления на свет долгожданной внучки.

— Ой, Маш, — стирает с моего лица улыбку своим безжизненным голосом Анна Федоровна, и я с тревогой оглядываюсь на Сему, усевшегося посреди зала и старательно натягивающего джинсы под саундтрек начинающегося на плазме фильма.

— Что-то не так? — я стараюсь говорить тише, но Титов уже не выпускает меня из виду.

— Плохо все, Маш. Девочку в реанимацию перевели. Два балла по Апгар.

— Как? Все ведь было нормально и…

— Говорила я ей в больницу ложиться! А она все свои рисунки малевала! Сорок две недели! Нужно было заранее шейку готовить, а они же самые умные… — свекровь плачет, и я слышу, как Павел пытается успокоить жену, ласково уговаривая принять успокоительное.

— Господи! Какие прогнозы? Врачи что-нибудь говорят?

— Что они скажут? Подключили к аппарату искусственной вентиляции легких… Никто никаких гарантий не даст. Я ведь сама медик. Воды зеленые, роды трудные… Маш, Семку сегодня не привози… Уж, прости нас, места себе не нахожу!

— Что вы! Господи… Может, мне к вам приехать? Или…

— Нет, Машунь…

— Держите меня в курсе, ладно?

Мой сын уже сорок минут, как убежал на улицу, и, не опасаясь смутить его своими чувствами, мы с Сергеем лежим, обнявшись, позволяя себе куда более смелые касания, чем часом ранее.

— Никогда не думала, что буду жалеть их… Вот ведь жизнь, действительно, непредсказуемая штука, — я кладу подбородок на широкую мужскую грудь и любуюсь чертами его волевого лица. — По-моему, это самое страшное, что может произойти с человеком… Дай бог, чтобы все обошлось. Главное, чтобы Сема не спросил меня о сестре.

— Давай отвлечем его. Можно съездить куда-нибудь на выходные…

— У Семки же школа.

— Пропустит пару дней. Попроси свекровь выписать ему справку.

— Сдурел? — не могу не засмеяться, представив комичность ситуации, если сын заявится в класс с подписанным Анной Федоровной бланком. — Она же гинеколог.

— Тогда, прогуляем неофициально. Напишешь записку, в моем детстве такое допускалось, — Сережа привстает на локте, и выключает звук телевизора. — Давай! Позвоню секретарше и она оформит путевки…

— Сереж, две недели до конца четверти. Давай в конце месяца?

— Тогда, переезжайте. Сколько можно тянуть? Он уже вполне взрослый парень, чтобы суметь принять известие, что теперь мы будем жить вместе.

— Я знаю, — нежно касаюсь его щеки.

— Тогда, почему медлишь? Хочешь, поговорим с ним вместе?

— А ты уверен, что хорошо все обдумал? Просто, — присаживаюсь, укрывая подобранные к груди коленки вязанным кардиганом. — Просто это очень серьезный шаг. И большая ответственность.

— Думаешь, я предложил не подумав? Через два года мне исполнится сорок. Я хочу семью Маш, нормальную. Хочу возвращаться с работы, зная, что меня ждут. Хочу пирог по выходным, все эти ужины, завтраки, — сев рядом, делиться своими желаниями, играя ремешком своих наручных часов.

— Звучит так, как будто я твой последний шанс на счастливую старость, — усмехаюсь, избегая смотреть на этого серьезного человека.

— Нет, Марусь, не последний… Скорее, единственный, — окатив меня горячей волной своим неожиданным признанием. — И я, пожалуй, сегодня напьюсь, чтобы забыть о романтической лабуде, которую только что нес.

И первое что слышит Семен, возвращаясь с прогулки — мой громкий смех, от которого я складываюсь пополам, нещадно краснея и вытирая ладонью проступившие на глаза слезы…

Андрей

Я обречен до конца своих дней ненавидеть март с этим его внезапным мокрым снегом, мгновенно тающим на асфальте, слепящим солнцем и порой порывистым ветром, когда не знаешь сменить ли пальто на что-то полегче, завидев огненный диск в посветлевшем небе, или и дальше скрываться от холода под полами своего шерстяного одеяния. И не потому, что в эту пору погода так непредсказуема, а из-за самой страшной жизненной потери, омрачившей приход весны.

Рита не говорит со мной уже третий день… Смотрит мимо, словно я лишь предмет мебели или и вовсе фантом, невидимый ее взору. Под ее глазами залегли темные круги, лицо стало болезненно серым, а искусанные губы покрылись трещинками… Каждое утро она неторопливо варит кофе с корицей, изучая кафель над нашей плитой, увлекаясь до такой степени созерцанием выбитых на стене узоров, что переваренный напиток отправляется в раковину, залив выкипевшей пеной конфорку. А после усердно очищает турку под тонкой струей ледяной воды, останавливаясь лишь тогда, когда покрасневшие пальцы сводит судорогой и становиться невозможным стерпеть колючей боли. Скорее, она делает это непреднамеренно, просто пытается найти для себя ответы и так увлекается самокопанием, что напрочь забывает о реальном мире. К обеду она закрывается в детской, и самыми страшными для меня становятся долгие часы, когда из-за стены, нарушая гробовую тишину квартиры, доносятся стоны, перемежающиеся с каким-то животным воем…

— Здравствуй, — крепко обнимает меня мать, не сдерживая своих слез.

— Проходите, — делаю шаг в сторону, слабо улыбнувшись переминающемуся с ноги на ногу папе, обеими руками вцепившегося в ручки их маленькой дорожной сумки.

— Сынок, — хочет что-то сказать мне мама, но лишь прикладывает руку к груди, второй закрывая рот, видимо, пытаясь сдержать рыдания, и отворачивается, боясь еще больше меня ранить. Родителям прекрасно известно, каково это — лишиться ребенка, и источаемая отцом неловкость оттого, что ни одно сказанное им слово не сможет облегчить моих страданий, а других способов поддержки ему не идет на ум, буквально витает в воздухе.

— Где Рита? — папа спрашивает еле слышно, наконец, сняв с себя куртку и избавившись от ботинок.

— В комнате. Не хочет выходить, — я не спал уже сутки из страха, что как только сомкну свои веки, перед глазами всплывут картинки прошедшей недели, и тру лицо ладонью, хоть и не надеюсь, что это придаст мне сил.

— Я поговорю с ней, — оставляя нас наедине, мама задерживает свою ладонь на моем плече.

— Не знаю я, чем тебе помочь, сынок… Жизнь прожил, а что сказать в такой ситуации не представляю.

— Выпьешь со мной?

Я с трудом волоку свои ноги в кухню, едва не разбиваю рюмку, пытаясь достать ее из навесного шкафа, даже не думаю о закуске, не дрогнув ни одним мускулом, когда горло обжигает горькая водка.

— У меня даже нет ее фотографии, — не знаю, почему меня так это волнует. — Боюсь, что забуду, как она выглядела.

— Не забудешь, — вновь наполнив стопку, папа не дожидается меня, и, развернув, голову громко выдыхает, чтобы через секунду опрокинуть в себя спиртное.

— Ритка разрисовала стену в детской. Бабочки, ромашки и нелепый слон. Ярко-розовый. От него в глазах рябило. Я ей говорил: “ Ну зачем такой яркий? Пусть будет серым, нормальным слоном, без всяких художественных заморочек!”. А она уперлась и ни в какую. Говорит: “ Она же девочка!” — я не отстаю от отца, чувствуя, что водка уже сумела затуманить голову.

— Ты когда родился, мать все голубые распашонки скупила. А пока беременная была, думала дочка будет, потому что конфеты лопала только в путь. Приметы их бабские. Прихожу с работы, сидит гордая, довольная, — папа говорит тихо, изредка улыбаясь воспоминаниям, сканируя взглядом залитый чаем стол, сладкое пятно от которого уже высохло. — Комбинезон китайский купила. С пузом в очереди отстояла, урвала розовый. Раньше ведь не так просто можно было что-то достать. Долго потом голову ломала, как быть, когда вместо Маришки, родился Андрюшка. Хорошо, знакомая согласилась поменяться. А то гулял бы в коляске в девчачьем комбинезоне. С чего они все так…

— А когда из больницы позвонили, трубку повесила и пошла закрашивать. Как увидел, что стоит с каменным лицом и кистью водит, понял, что все. Вот ты скажи, для чего? В чем смысл дарить надежду, а потом отбирать? Она ведь ребенок, — как сумасшедший, раз за разом провожу пальцами по волосам.

— Не знаю я, сын, для чего Бог детей забирает…

— И что теперь?

— Жить нужно дальше. У тебя еще Семен растет. Рита есть. Главное, не отдаляйтесь друг от друга. Когда мы Сережку хоронили, думал все, конец мне пришел. Если б не Анушка, рядом с ним бы лег…

— Я ей валерьянки накапала. Шел бы ты спать, Андрюш, тяжелый день завтра…

— Не хочу, — я качаю головой и прикрываю глаза, когда сев рядом, мама привлекает меня к себе, проходясь ладонями по спине. Словно мне не тридцать девять, а годиков пять и я только что распластался на асфальте, в кровь содрав свои худые коленки.

— Бедный мой мальчик, — мы раскачиваемся из стороны в сторону, каждый думая о своем. — Поспи. А мы присмотрим за Маргаритой.

— Плачет?

— Нет, — качнув головой, отвечает мама, не прекращая утешительной ласки. — Лежит… Нужно собрать детские вещи. Игрушки… Зачем лишний раз бередит рану. Она хоть ест?

— Не знаю… Не знаю, мам. Семке сказали?

— Нет. Маша забрала его, как только ты позвонил…

— Ладно.

— Поспи, Андрюш, поспи…

Я все же встаю, и задев стул, едва не падаю, вовремя подхваченный отцом. В благодарность, я касаюсь его холодной ладони, и бреду в спальню, где свернувшись калачиком, среди груды бодиков и ползунков, которые моя дочь так и не успела примерить, разбитая болью и горем женщина, прижимает к груди бежевый пледик, которым когда-то мечтала укрывать своего ребенка, укачав его на руках… Она не реагирует на звук закрывающейся двери, не поворачивает головы, когда я ложусь рядом, и лишь почувствовав на себе мои пальцы, желающие обнять ее, трясущейся рукой сбрасывает с талии мою кисть. Мне еще неизвестно, что это начало нашего с ней конца, что на протяжении нескольких лет мы так и не научимся разделять выпавшие на нашу долю горести, переживая свои страдания по отдельности, поэтому я уважаю ее нежелание говорить и, перевернувшись на спину, долго гляжу в потолок. Пять долгих дней реанимации, пугающей неизвестности и, как оказалось, пустых надежд и веры в лучшее, вконец лишили меня сил. Последнее, что проноситься в голове перед тем, как я засыпаю — малышка, лежащая на подогреваемом столике, с прилепленным к щечке пластырем, удерживающим тоненький зонд, торчащий из ее маленького носика, а в ушах так и стоит писк датчиков и не поддающийся описанию шум аппарата, позволяющий ей продержаться на этом свете всего лишь пять дней, за которые мы так и не успели поделиться с ней своей лаской…

Маша

На свете нет идеальных людей. Есть лишь те, кто умело маскируют свои изъяны, до поры до времени скрывая от тебя свои худшие стороны. Улыбки, слова, нежные прикосновения, вот они — “сладкие пилюльки” для усыпления бдительности. Ходишь кругами вокруг подаренного тебе счастья в лице верного спутника жизни, умиляешься “упаковке”, а через пару лет рвешь волосы на голове, придя в ужас от умело скрытого содержания. В моем случае с Сергеем Титовым все сложилось куда лучшим образом, и если жизнь уготовила нам “долго и счастливо”, то разрывая его оберточную бумагу, мне уже не придется удивляться его резкости. Скорее в старости я сяду напротив этого красивого мужчины (а он просто обязан сохранить свой шарм и приятную наружность, как вознаграждение за пережитые до нашей встречи невзгоды), и буду диву даваться, каким же ласковым, чутким и понимающим оказался сын Светланы Викторовны. Я прищурю свои глаза, отчего количество морщин на моем лице многократно умножится, мысленно поблагодарю своего дантиста за умело созданный зубной протез, и улыбнувшись, спрошу: “И какого же черта, ты не встретился мне раньше?” А, может, спрошу его прямо сейчас, сидя в его гостиной, и наблюдая, как он освобождает ящики в своих шкафах, где хранятся преимущественно бумаги.

— Могла бы помочь, — видимо, ломая голову, куда же теперь запрятать увесистые талмуды, Сергей недовольно отбрасывает толстую пачку каких-то листов на паркет. — Ты же теперь хозяйка!

— Нет уж, работай. Мне нужно привыкнуть к обстановке, составить план по завоеванию территории и решить, куда же теперь пристроить свои пожитки. И потом, официально, в свои права я вступаю завтра, когда привезу сюда сына и пса.

— Черт! Про Дюка я не подумал. Вы решили вопрос с его недержанием? Не хочу, чтобы он изгадил наш диван.

— Наш, — смакую, посылая улыбку натяжному потолку. — Слышишь, как звучит?

— На кой черт тебе все эти вещи? — игнорируя мой сентиментальный настрой, Титов пинает коробку, доверху забитую декоративными безделушками.

— Предлагаешь мне жить в этих спартанских условиях?

— В спартанских? Ты хоть представляешь в какую сумму мне встал ремонт?

— Это твоя самая худшая инвестиция. Взамен ты не получил ничего. Ни уюта, ни элементарной радости для глаза. Завтра куплю огромный фикус. Может, хоть он спасет положение. А то не дом, а выставочный зал современной техники, — немного преувеличиваю, но считаю нужным морально подготовить человека к неминуемому появлению фоторамок на его полках и пушистому ковру в центре комнаты. Всему тому, что любая женщина приволочёт с собой в берлогу мужчины, желая облагородить новое жилище.

— Если все настолько плохо, давай менять. Выкинем к чертовой матери этот комод со всем его содержимым… Не нужно было увольнять Людмилу Петровну. В отличие от тебя, она не позволяла мне тратить время на уборку.

— Ты ей платил!

— Выписать тебе чек? Куда все это распихивать? Я даже не знаю, что это и зачем храню, — болтая в руке обшарпанным брелоком в форме скорпиона, похороненного в пластмассовой коробке с различными мелким вещицами, Титов замирает напротив меня. Я улыбаюсь, а он вновь кидает на пол свою находку, и засунув руки в карманы, вдруг меняется в лице, складывая губы в хорошо знакомой мне ухмылке.

— Тебе же нравится смотреть, как я тут мучаюсь?

— Что ты, — притворно округляя глазами, изображаю ужас. — Просто не знаю, чем тебе помочь…

— Отлично. Я больше палец о палец не ударю, — взяв в руки пульт, Сергей удаляется в кухню, а через минуту падает на диван, отпивая из запотевшей бутылки ледяное пиво. — Посмотрим-ка лучше новости.

Я перевожу свой взгляд на захламленный паркет и открытые двери шкафчиков, недоверчиво изучая расслабленного хозяина, теперь с упоением подтягивающего спиртное:

— Убирай! Ты же развел помойку!

— Вот еще. Я богат! Сказочно! Думаешь, Абрамович протирает пыль в своем доме? — закинув ноги на одну из картонных коробок, где я, кажется, бережно упаковалалюбимые тарелки, подаренные моей мамой на какой-то праздник, он и не думает двигаться с места.

— Ты не Абрамович! Так что перестань ломать комедию! — я сбрасываю его ноги и уношу свой фарфор подальше, но так и не добившись цели, решаюсь загородить собой экран.

— Сергей! Половина первого! Чем быстрее ты закончишь, тем скорее я разберусь со своими вещами!

— Нет уж. Сама, девочка. Все сама.

— И не подумаю!

— Тогда, будем жить так. В комнате Семы все довольно прилично. Если боишься, что парень упадет в обморок, увидев все это, — обведя пальцем воздух над своей головой, продолжает Сергей, — согласен повесить замок на дверь.

— Вот! — недовольно тычу пальцем ему в лицо. — Я даже еще не переехала, а ты уже ведешь себя хуже некуда!

— Не я первый это начал. Не нужно было тут улыбаться, пока я трудился в поте лица.

— Ладно, — сверкая глазами, кажется, скалюсь и иду на кухню за мусорным ведром. — Отдыхай! Только потом не вздумай ругаться, если случайно я выброшу твою коллекцию ручек или, к примеру, — взяв в руки его тапки, — эти отвратительные калоши!

— Переживу! — не дрогнув ни одним мускулом, он с каменным лицом следит за тем, как я отправляю в корзину его любимую домашнюю обувь. Спустя пятнадцать минут моей безжалостной инквизиции, уничтожающей все то, с чем он жил на протяжении долгих лет, Сергей вымучено вздыхает и, отобрав пакет, под завязку набитый мелочевкой, отправляет его в ящик, расположенный под сидением излюбленного им дивана.

— Пусть лежит здесь, — мы сообща перебираем папки с документами, хоть пользы от меня в этом деле нет и ему приходится перечитывать стопку аккуратно уложенной бумаги, чтобы собственноручно отсеять ненужное.

— Я заказал столик на эту пятницу. Твои родители не имеют ничего против итальянской кухни? — между делом интересуется мужчина, пробегаясь глазами по документам.

— Родители? — я удивленно смотрю ему в глаза, забывая о своих хлопотах, а он лишь добродушно смеется.

— Да. Они же наверняка хотят знать, к кому переехала их единственная дочь. По крайней мере, я бы точно хотел убедиться, что мой ребенок не связался с мерзавцем.

— Думаешь, сможешь их убедить, что я не ошиблась в выборе? — улыбнувшись, толкаю его плечом и отвечаю на поцелуй, когда Титов сокращает расстояние между нами, попутно заправляя прядь моих волос за ухо.

— Хотя бы попытаюсь создать видимость. Думал пригласить свою маму, но сразу два представителя семьи Титовых — явный перебор для твоих неподготовленных родственников.

— Могли бы сыграть на контрасте. На фоне своей мамы ты просто душка.

— Оставим ее на крайний случай. Если почувствую, что твой отец не видит во мне достойного зятя, позову на помощь тяжелую артиллерию.

— Зятя? — я в непонимании замираю, чувствуя, как лицо заливает краска, но быстро беру себя в руки. — Не слишком ли ты разогнался?

— А ты против? Могу называть себя твоим сожителем… Хотя, советую начинать привыкать к этой мысли. Если я продержусь с тобой больше недели, отгрохаем масштабное торжество, — явно шутит Сергей, вставая с пола. — Готово. Можешь приступать к оккупированию квартиры. Только не вздумай стелить в спальне розовое постельное. Иначе будешь спать одна.

Я недовольно оглядываю фронт работ и, вооружившись ножом, начинаю распечатывать коробки, чтобы несколько часов потратить на наведение порядка. Это волнительно, спустя стольких лет брака, развода и самостоятельной жизни вновь делить ванную с человеком, под чьим боком я буду засыпать каждый день, а утром, как порядочная жена, буду готовить ему завтрак и, поправляя ворот рубашки, провожать на работу, целуя его смуглую щеку на прощание…

* * *

Известие о нашем с ним переезде, Семен встретил довольно противоречиво. Ссылаясь на то, что не желает покидать знакомые стены, и перебираться в другой район, оставляя своих дворовых друзей, он целый вечер не выходил из комнаты, игнорируя мой призыв пообедать или съесть на ужин любимое пюре с сосисками. Не знаю, что испугало его больше: неизвестность и перемена обстановки, или вынужденное соседство с Сергеем, но я, собрав воедино все свои силы, впервые не поддалась уговорам и все же упаковала его вещи, аккуратно перетянула шпагатом высокие стопки учебников и любимой им фантастики, собрала медали и грамоты под чутким контролем его обиженных глаз. Теперь же, когда наша квартира выглядит брошенной, мы вместе стоим в прихожей, обводя взглядом хорошо знакомые стены.

— Зачем мы должны переезжать? — пора бы начать считать, в который по счету раз Семен задает мне этот вопрос.

— Затем, что теперь мы будем жить втроем. Тебе обязательно понравиться новая комната, — я присаживаюсь на обувную полку, ухватившись за угол комода, когда конструкция начинает покачиваться под моим весом.

— Нам и вдвоем было хорошо! Разве я тебе не помогал? Ведь можно и дальше жить здесь!

— Нельзя, Сема. Мне казалось, что Сергей тебе нравиться…

— И что? Теперь из-за этого я должен бросать друзей?

— Ты так говоришь, словно я увожу тебя в другой город! Пятнадцать минут на автобусе и вся твоя компания в сборе. Если тебя это успокоит, обещаю лично возить тебя на машине.

— Это будет не то! Я уже не смогу выйти погулять, когда увижу, что Колька и Тоха играют в мяч! И не смогу ходить в гости к Женьке!

— Сможешь. Так что не начинай. Мы уже все решили.

— Ты меня даже не спросила! А мне и тут хорошо! — он начинает психовать, нервно теребя бегунок своей куртки, в попытке снять с себя желтую болонь верхней одежды.

— И что, будешь жить здесь один?

— Мама!

— Вот только не надо сейчас устраивать ругань. Я ведь всегда и во всем тебя поддерживаю. Почему бы и тебе не пойти мне навстречу?

— Потому что я не заставляю тебя переезжать! Не нужно нам уезжать, мам!

— Мне нужно, Семен! Разве я не заслужила счастья? Что-то я не припомню, чтобы ты ругал своего папу за переезд… — встаю, вновь застегивая на нем дутик. — Молчишь? Может, пришло время попробовать подумать и обо мне?

Сын недовольно морщится, когда я требовательно разворачиваю его за подбородок, но больше не отводит взгляд в сторону, выжидая, пока я скажу ему то, что уже давно вынашивала в голове.

— Как раньше никогда уже не будет. Теперь есть ты, я и Сережа. Но, что бы ты себе ни напридумывал, я всегда рядом и не позволю никому встать между нами. Я люблю его, Семен, и хочу чтобы и ты попытался его принять.

— Я знаю, — опустив глаза и начиная покусывать нижнюю губу, он старается сдержать проступившие на глаза слезы. — Просто я очень надеялся, чтобы вы с папой опять…

— Твой папа сделал свой выбор. И он не в мою пользу. Сколько бы ты ни мечтал, между мной и твоим отцом уже огромная пропасть. Нет у нас дороги назад. Зато мы с тобой можем попытаться создать что-то новое… Ведь я же знаю, что ты всегда ждешь Сергея. Вижу, что он тебе интересен. К чему все эти препирательства, Сема?

— Я боюсь, что теперь у тебя не будет на меня времени, и однажды ты тоже уедешь…

— Глупый, — трусь щекой о его куртку, крепко прижимая к себе. — Я никогда тебя ни на кого не променяю. И неважно, в какой квартире мы будем жить…

Мы стоим так около минуты, а после, натянув на голову шапку, Сема громко подзывает свою собаку и, прицепив поводок к ошейнику, украшающему шею Дюка, вкладывает свою ладонь в мою руку. Ни он, ни я, больше не оглядываемся на ставший уже родным дом, уверенно следуя к автомобилю: Семен, наверное, боится разревется, а я решительно не желаю возвращаться к прошлому и лихо вливаюсь в поток машин, с упоением вдыхая воздух полной грудью…

Маша

Что вы делаете первым делом, рано утром открыв глаза? Когда тело еще расслабленно, волосы беспорядочно рассыпаны по подушке, а на засыпанном лице алеет отпечаток подсунутой под щеку ладони? Наверное, потираете пальцами веки, нежась в нагретой постели, а после тянетесь к покоящемуся на прикроватной тумбе мобильному, желая узнать, который сейчас час? У меня день начинается иначе — я щипаю себя за руку, опасаясь, что лежащий рядом мужчина, бессовестно стянувший с меня одеяло и подмявший его под себя, плод моего воображения, а не самый что ни на есть настоящий, реальный похрапывающий человек. Не знаю, как скоро я привыкну к щекочущему затылок дыханию и горячей груди, прижатой к моей спине, но хочется надеяться, что получать удовольствие от такого соседства не перестану никогда.

— Что? — больше не могу выдерживать пристальный взгляд Сергея и бросаю венчик в металлическую чашу, вызывая брызги взбитых с сахаром белков.

Он отставляет едва пригубленную чашку крепкого черного кофе на стеклянную поверхность обеденного стола, и застегивает верхние пуговицы рубашки, продолжая буравить меня своим тяжелым сосредоточенным взглядом, словно не замечая обращенного к нему вопроса.

— Перестань так на меня смотреть, — угрожающе понижаю голос, и вытираю ладони о фартук.

— Как? — накидывая на плечи пиджак, Титов берет в руки свой мобильный и черную папку с какими-то важными документами.

— Тебе нездоровится? Какой-то ты напряженный…

— Просто задумался. Заеду за тобой к четырем, — он нежно касается моих губ, и дотянувшись до вазы с леденцами, отправляет в карман горсть шелестящих фантиками карамелек.

— Если ты не прекратишь есть сладкое в таком количестве, придется менять весь твой гардероб, — улыбаюсь, и завязываю темно-синий галстук, пока он терпеливо стоит, приподняв голову вверх. — Сам же говоришь, что легче от них не становиться… Может быть, перейдешь на семечки?

— Нет уж, если мне суждено растолстеть бросая курить, пусть лучше это будут леденцы. Где сумка?

— Стоит на полу у двери, — вновь тянусь к нему в поцелуе, прикрывая глаза от удовольствия. — Отмени встречу… К черту эти кексы и твоих деловых партнеров…

— Мария, для женщины за тридцать, ты слишком несдержанна, — касаясь пальцами моих бедер, Сережа смеется, щипая меня за покрывшуюся мурашками кожу.

— Эй, это невежливо, напоминать даме о возрасте!

— Невежливо давить на мои слабые места, прекрасно зная, что встречу мне не перенести. Позвоню, как закончу.

— Ладно. Я заеду в магазин, проверю, как там дела. Эта Юля постоянно что-нибудь забывает, — жалуюсь на недавно нанятую продавщицу, возвращаясь к приготовлению теста. Уж не знаю, что такого важного решила сообщить нам Светка, созвав на дачу целую тучу знакомых, но не собираюсь падать лицом в грязь, не справившись с возложенной на меня миссией, и внимательно сверяюсь с рецептом, добавляя нужные ингредиенты в плошку. Задержавшись взглядом на опушках деревьев, высаженных вдоль аллеи, ведущей в небольшой скверик неподалеку от нашей многоэтажки, я в тысячный раз ловлю себя на мысли, что сумела привыкнуть к квартире Титова, ставшей куда более уютной, с моей легкой руки украшенная всевозможными мелочами. Кто бы мог подумать, что хам из переполненного супермаркета, одним присутствием в стенах этого дома, способен подарить такое безмерное чувство спокойствия…

— Да? — с тревогой взглянув на высветившийся на экране мобильного номер, добавляю в тесто слишком много изюма.

— Привет. Надеюсь, не отвлекаю? — голос с небольшой хрипотцой, словно мужчина долго пытался откашляться.

— Нет, что ты, — перекладывая ложкой темные горошины в стоящую неподалеку тарелку, вру, надеясь, что наш разговор не затянется. — Что-то случилось?

— Хотел выпить с тобой чашку кофе. Есть кое-что, что нам нужно с тобой обсудить. Можем встретиться?

Я бросаю свой взгляд на часы, раскладывая силиконовые формочки на противень, прикидывая, сколько времени мне понадобиться, чтобы закончить дела.

— Подъедешь к трем на Спасскую? У меня там магазин…

— Я знаю. Тогда, договорились. Буду ждать тебя в кофейне через дорогу.

* * *

Весна в этом году выдалась удивительной: деревья рано оделись в листву, солнце быстро очистило улицы от перемешанного с грязью снега, стремительно высушив лужи своими лучами, а небо настолько светлое, без единого намека на первые майские дожди, что я все чаще заглядываюсь на перистые облака, забывая о дневных заботах. Все так, как и должно быть. Полнейшая внутренняя гармония, баланс душевного спокойствия с окружающим антуражем не может не радовать, поэтому я стала куда чаще улыбаться. Каждый раз, выезжая с подземной парковки многоэтажки, я первым делом устремляю взгляд ввысь, посылая вселенной свое искреннее “спасибо”. А мне воистину есть за что благодарить судьбу, щедро отплатившей мне за все невзгоды, послав мужчину, о котором я и мечтать не смела. Не знаю кто и когда так выштудировал Титова, но ему было бы нелишним написать пособие по завоеванию женских сердец. Он требует, чтобы мы завтракали втроем, хоть сам и не очень-то разговорчив, а порою и вовсе невыносим в утренние часы. Возвращается к ужину, и заставляет нас Семеном смеяться, не понимая, отчего мы так громко хохочем, пока он расспрашивает нас о событиях прошедшего дня. Ему невдомек, что ожидая его прихода, мы заранее предугадали каждое брошенное им слово, прекрасно зная, что он откинет свой пиджак на диван и, усевшись на табуретку, начнет потирать затекшую шею. Есть что-то волнующее в его предсказуемости, вызывающее в моей душе бурю нежности и желание сидеть напротив него до конца своих дней, любуясь на то, с каким аппетитом он поедает ужин. Наверное, это и есть семья — с совместными вылазками в кинотеатр, походами по магазинам и планами на будущее. Не нужно гадать, вернется ли твой мужчина вовремя или, заработавшись, потеряет счет драгоценным минутам…

— Привет, — поставив портфель на стойку, здоровается мой давний знакомый. Я подмечаю бороздки морщин в уголках глаз, пробивающуюся на висках седину, и поблескивающее на безымянном пальце кольцо, с витым узором по ободку украшения, отчетливо различимым в свете ламп.

— Здравствуй, — я откладываю в сторону начатую работу, накинув поверх материалов цветастую салфетку. — Ты рано.

— Был неподалеку и решил заглянуть пораньше. Андрюха просил передать подарок для Семы, — и, заметив мое удивление, добавляет, — в честь окончания учебного года.

— Еще целая неделя впереди, — я мну пальцами сверток, снедаемая любопытством, но, так и не разгадав содержимого, убираю его в ящик.

— Знаю. Но завтра уезжаю в отпуск. С женой, — похваставшись своим приобретением, прячет руку в карман, добродушно улыбаясь.

— Заметила, — я не могу не засмеяться, и торопливо добавляю, — поздравляю!

— А ты как? Слышал, что ты переехала?

— Да… Так что, у меня все замечательно.

— Это хорошо. Ты большая молодец, — оглянувшись по сторонам, Павлов неловко мне улыбается.

— Спасибо. Видимо, развод пошел мне на пользу.

— Ты уже заканчиваешь? Или мне подождать тебя в машине?

— Нет, пошли. Юль, не забудь про витрину. Я оставила коробку в подсобке.

Мы молча минуем проезжую часть, обмениваясь лишь скованными улыбками, устраиваемся у окна, так и не пролистав меню, обходимся лишь чашкой латте и горьким эспрессо. Антон выкладывает на стол документы, и расстегнув пиджак, долго вглядывается в мое лицо.

— Все-таки Медведев дурак, — подводит итог, невесело усмехнувшись.

— Как он? — игнорирую неуместный комплимент, невозмутимо помешивая ложкой принесенный официанткой напиток.

— Как? Сама как думаешь? Дерганный, неразговорчивый… Ритка — худшее, что могло с ним случиться.

— Ну, уверена, он бы с тобой не согласился. Иначе, не стал бы бросать все и сломя голову мчатся в ее постель.

— Я предупреждал его, что с ней лучше не связываться. А сейчас думаю, что стоило хорошенько съездить по его физиономии, чтобы мозги на место встали.

— Мне, конечно, это льстит, но я неуверена, что хочу сейчас обсуждать наш с ним развод… Ты ведь не об этом хотел поговорить?

— Нет, — взяв со стола документы, Антон качает головой и протягивает их мне.

— Что это? — даже не пытаюсь вникнуть в их содержание и просто кладу перед собой, отодвигая в сторону салфетницу.

— Андрей попросил меня подготовить бумаги.

— Бумаги? — ошеломленно перевожу свой взгляд на собеседника. — Прости, но я не совсем понимаю, о чем идет речь…

— Кафе, — словно обухом по голове, Антон раскрывает папку, видимо, ожидая, что я все же прочту, но так и не дождавшись реакции, пускается в объяснения. — Из меня вышел не ахти какой управленец. Все-таки я юрист, а не ресторатор, но в целом бизнес прибыльный. Не мешало бы сделать ремонт, и, если ты все же решишь продолжить его развитие, Андрей берет все издержки на себя. Недавно мы заменили оборудование в горячем цехе, закупили новые холодильники, обновили бар, но, если ты там бывала, знаешь, что по части декора я не преуспел. Медведев обещался приезжать, но ты и сама понимаешь, что он был немного занят, — смеется, не обращая внимания, на мое озабоченное выражение. — Если подойти с умом, можно неплохо обогатиться. Опыт у тебя имеется.

— У меня магазин игрушек, — взяв себя в руки, решаюсь прервать разошедшегося мужчину. — И я не понимаю, при чем здесь я…

— Оно твое. Подпишем бумаги, и ты вольна распоряжаться им по своему усмотрению. Процедура нелегкая, но всю волокиту по передаче дел, я беру на себя.

— Подожди, — касаюсь его ладони, желая, чтобы он замолчал. — Зачем? Ерунда какая-то…

— Считай, что в Андрее проснулась совесть. Ты ведь, кажется, хотела, чтобы при разводе оно отошло тебе…

— Четыре года назад? — отпрянув, пытаюсь успокоить свои трясущиеся ладони. — Он тронулся умом?

— Что если он… — с трудом подбирая слова, Антон замирает, обхватив ладонями чашку, и я прихожу ему на помощь:

— Переосмыслил? Не надо меня смешить. К чему теперь это благородство, больше похожее на попытку откупиться от собственной совести? Он бы еще лет через десять стал наводить порядок в своей жизни.

— Лучше поздно, чем никогда. Не хочешь им заниматься — продай. Могу подыскать покупателей, поверь, заинтересованные найдутся…

— Скажи, он действительно считает, что отдав мне кафе, сумеет загладить свою вину? — отталкивая документы ладонью, изучаю смущенного собеседника. — Он не меняется, даже сейчас, вдруг прозрев, перекладывает ответственность на тебя. Самому не надоело исправлять за него ошибки?

— Он мой друг, Маш. И, уверен, он обязательно с тобой свяжется.

— Не стоит. Мне не нужна ни эта забегаловка, ни хваленые автосервисы, ни его ни весть откуда взявшееся благородство.

— Тогда зачем ты пыталась его отсудить? Ведь ты планировала им заниматься…

— Я планировала его разнести. Сровнять с землей, как он в свое время разрушил мою жизнь. А теперь мне это не нужно. Потому что он и сам неплохо справился, лишившись сына и человеческого облика.

— Я тебя не тороплю. Завтра я улетаю, вернусь в середине июня…

— Ничего не измениться.

— Подумай о Семене, парень растет…

— И ни в чем не нуждается. Твой друг может и дальше класть деньги на его счет…

— Но ведь это неплохая платформа для его будущего.

— Неплохая платформа? Для ребенка было бы куда полезней чаще общаться с отцом. Когда вечером будешь отчитываться перед ним о проделанной работе, постарайся донести до него главную мысль — ни все в жизни можно исправить при помощи денег.

* * *

Сергей

В моей жизни было немало женщин. Брюнетки, блондинки, рыжие. С кем-то я предпочитал спать, не тратя времени на ненужные разговоры, а с кем-то долго трепался о смысле жизни, прижимая к себе стройное тело под простыней в гостиничном номере. Некоторые довольно неплохо справлялись с отведенной им ролью, раскованно отдаваясь в мою власть, а с кем-то я расставался тем же вечером, устав от тронутого поволокой взгляда, умоляющего о продолжении нашей внезапной связи. Я дарил им цветы, оплачивал походы в салоны и никогда не скупился на вещи, которые неторопливо стягивал с молодого тела, позволяя отблагодарить меня за проявленную щедрость. Задумывался ли я о семье? Бывало. Хоть и не так часто, как стоило, иначе, я бы уже давно обзавелся красавицей-женой и парочкой ребятишек. Когда я приходил в дом своего лучшего друга, с которым в беспечной юности не раз дрался из-за внимания одноклассницы, а в студенческие годы сообща совершал ночные набеги на женское общежитие, я упорно пытался понять, отчего он выглядит таким счастливым, уже десять лет обнимая одну и ту же женщину. Почему не перестает находить ее интересной, не устает от ее болтовни и до сих пор с удовольствием хлебает приготовленный ей борщ? Смотрел, и не понимал… Пока не встретил Машу Медведеву — грызущую ногти в минуты волнения и краснеющую, как спелый томат, стоит мне забыть о воспитании и смутить ее очередной непристойной шуткой. С этой ее непонятной страстью к любовным романам, с разбросанными по комнате коробками с шерстью, и непонятно на чем основанным убеждением, что ее вишневый пирог съедобен. Хотя, здесь есть доля моей вины. Пора бы уже перестать давиться ее сдобой, из глупой упертости и веры, что с опытом ей удастся меня удивить своей сладкой выпечкой.

Мне не свойственно волноваться. Все выше и выше поднимаясь по карьерной лестнице, заработав авторитет и уважение, я, кажется, утратил способность паниковать на пороге очередного поворотного события, будь-то подписание контракта, дорогостоящая покупка или ужин с симпатичной особой. Но сегодня, едва открыв глаза, когда за окном только начинало светать, я ощутил давно позабытое опасение, вызывающее неприятное чувство внутри живота, что что-то может пойти не так.

— Вы уже собрались? — без каких-либо обиняков и пустых приветствий, перехожу сразу к делу.

— Возможно… Где, вообще, “здрасьте”? — Света явно веселиться, стараясь перекричать гул окружающих ее голосов.

— Почему бы просто не сказать “да” и не повесить трубку?

— Боже, не будь ты таким богатым, я первая отговорила бы Машу переезжать.

— Ближе к сути, — улыбаюсь, и едва ли могу спокойно смотреть, как молоденькая девушка с выбеленными волосами, чуть не въезжает в столб, неумело паркуясь у магазина.

— Да. Доволен?

— Конечно. Мы будем через час, максимум через полтора, в городе жуткие пробки, — я торопливо подхожу к двери, кивая расставляющей на витрины кукол Юле, и задеваю макушкой колокольчик, грозящий отвалиться на голову входящему посетителю.

— Он держится на честном слове, — показывая указательным пальцем на импровизированный звонок, обращаюсь к продавщице, поправляющей прическу. — Где Маша?

— Ушла. Где-то минут сорок назад. С каким-то мужчиной, — поправив бейджик на своей полной груди, она лучезарно мне улыбается.

— Мужчиной? Каким?

— С приятным таким… Высокий, видный…

— Ладно. Разберись с колокольчиком, пока он не отвалился к чертям собачьим.

Хлопнув дверью, я достаю свой телефон, больше всего на свете желая сейчас закурить, и три долгих гудка, донесшиеся из динамика, кажутся мне целой вечностью, еще больше подогревая во мне потребность в никотине.

— Ты где? — получается грубо, но Маша не подает виду, что заметила мою несдержанность, отвечая спокойно.

— В кафе через дорогу. Я тебя вижу, — махая мне через тщательно вымытое окно, улыбается девушка, но я едва касаюсь ее своим взглядом, внимательно разглядывая притихшего мужчину, в эту секунду смотрящего прямо на меня.

— Может быть, ты поторопишься? Или вы еще не все обсудили?

— Иду. Через минуту. И выбрось сигарету! — прикрывшись ладонью, шепчет мне Маша, заметив, как я достаю из внутреннего кармана заветную пачку. К черту, от пары затяжек еще никто не умирал…

— Где кексы?

— Черт, — она резво выбирается из салона, намерено громко хлопая дверью — ее маленькая месть за мое беспощадное обращение с ее любимым фольксвагеном. — Ты злишься?

Я удивленно приподнимаю бровь, наблюдая, как она бережно укладывает на коленях контейнеры с выпечкой, и виновато краснеет.

— Если ты не переспала с ним в туалете, то я не вижу повода для злости. Ты же не переспала? — шучу, хоть и ощущаю неуместное раздражение, открыв в себе неизведанное доселе чувство — я жуткий собственник.

— Дурак. Спросишь, кто это был?

— Нет. Я знаю.

— Знаешь? Пересекались по работе?

— Нет, — не вижу смысла врать и, ожидая, пока скопившаяся пробка рассосется, избавляюсь от ненавистного галстука, отправив на заднее сидение не только синюю удавку, но и выглаженный Машей пиджак.

— Тогда откуда? — но озарив глаза хорошо читаемым во взгляде пониманием, сама отвечает на поставленный вопрос. — Ты его гуглил?

— Я похож на того, кто станет рыться в интернете в поисках информации о бывшем муже своей подружки? — не могу не рассмеяться я. — Для этого есть специально обученные люди.

— Ужас! И что? Меня ты тоже изучал?

— Тебя я предпочитаю узнавать постепенно. Можно мне булочку, я не успел пообедать.

— Нет! — закрывая руками свою выпечку, Маша недовольно дует губы, мгновенно теряя десяток лет и напоминая собой капризную старшеклассницу. — Я твоих бывших не изучала.

— И правильно. В них не было ничего выдающегося. Так, чего он хотел?

— Передал подарок для Семена. В честь окончания учебного года. Мы опоздаем, — сокрушенно качает головой, закрывая глаза. — Я посплю. Пробка просто бесконечная.

Она засыпает мгновенно, едва прикрыв свои веки, отправляется в царство Морфея. Я любуюсь ее приоткрытыми губами, подрагивающими ресницами и небольшой складкой, возникающей всякий раз, когда во сне она хмурит брови. Такой ли я представлял свою будущую супругу? Нет, потому что она превзошла все самые смелые ожидания. Я останавливаюсь перед домом ее лучшей подруги, и с удивлением смотрю на свои пальцы, подрагивающие на руле, и, сделав глубокий вдох, касаюсь ее плеча, втайне надеясь, что она не проснется, тем самым оттянув самый волнительный момент в моей жизни. Черт его знает, что говорят мужчины, желая убедить свою женщину, что сумеют сделать ее счастливой, поэтому заметив ее распахнутые глаза, шумно выпускаю воздух, впервые теряясь в ее присутствии.

— Приехали? — бегло взглянув в зеркало и поправив свой макияж, Маша тянется к ручке, впуская в салон свежий вечерний воздух. — Пошли, нас наверняка заждались.

Я киваю, но продолжаю сидеть, видя, как девушка останавливается у ворот в недоумении сводя брови на переносице, не понимая, почему я не глушу двигатель, замерев истуканом.

— Сереж?

С каких пор я стал таким робким? Щелкнув замком, я неторопливо подхожу к ней, и хватаю за руку как раз в тот момент, когда она касается калитки:

— Подожди…

На ее лице мелькает целая вереница эмоций, и она закусывает губу, переводя взгляд на мои плотно сжатые пальцы, сместившиеся на ее запястье.

— Да что с тобой сегодня? — уж не знаю о чем она думает, но скрыть волнение ей не удается.

— Прежде чем мы зайдем, я хотел тебя кое о чем спросить, — добровольно нарушая выстроенный план, опережаю события, желая оставить этот момент в своей памяти, как самый интимный, скрытый от глаз окружающих.

— Про Антона? Я же сказала, что он просто передал подарок от Медведева…

— Нет. Это здесь ни при чем, — кажется, я слегка краснею, чем еще больше пугаю свою спутницу. — Маш, я… Я не знаю, что нужно говорить и планировал все иначе, но, — достав бархатную коробочку из кармана брюк, распахиваю крышку, улыбнувшись, когда она, ахнув, прикрывает ладонью губы.

— Ты что? — быстро моргая, она в неверии разглядывает кольцо, усыпанное бриллиантами.

— Я не обещаю, что со мной будет легко… Но клянусь сделать все, чтобы ты не пожалела, если все же решишь согласиться… — стирая указательным пальцем слезу, скатившуюся по ее щеке, говорю то, что не слышала от меня ни одна другая женщина. — Я уже не смогу без тебя, без разбросанных Семкой трансформеров… Даже Дюк, сгрызший три пары моих ботинок… В общем, ты нужна мне Маша Медведева. Подожди, — заметив, что она собирается что-то сказать, останавливаю ее, нежно касаясь губ, и делаю то, о чем не смел и помыслить. — Ты лучшее, что когда-либо было в моей жизни. Выходи за меня.

Есть вещи и события, которыми хочется поделиться со всем миром: окончание школы, покупка квартиры, первый подписанный контракт. А есть то, что принадлежит только нам: ее легкий кивок головы и робкая улыбка, протянутая ладонь и идеально севший на палец золотой ободок, мое испачканное землей колено и громкий смех, наш поцелуй, обещающий стать началом чего-то нового… И пусть за воротами собрались все ее близкие, мечтающие услышать мое признание, чтобы после вручить ей заранее уготовленные цветы, пусть молоденький парень, нанятый мной для запуска фейерверка, ждет моего сигнала, сейчас я считаю таким правильным прижимать к себе растроганную женщину под сенью раскинувших ветви берез в полной тишине и безмолвии. Женщину, которой принадлежу окончательно и бесповоротно, без единого шанса на теперь никому не нужную свободу. Женщину, которую люблю, хоть и считал невозможным когда-либо добровольно сдаться чьей-то власти.

— Теперь пошли. Сейчас твоя Света будет меня убивать..

Маша

Мы решили пожениться в июле. Вопреки первоначальному желанию обойтись тихим семейным празднеством, спустя три дня после помолвки, я начала борьбу за лучшего свадебного координатора, чей график был плотно забит до начала сентября. Все-таки в союзе с богатым бизнесменом есть свои неоспоримые плюсы: утроив гонорар, я выдохнула, переложив всю ответственность за организацию на хрупкие плечи Ульяны Андреевой, милой, знающей свое дело женщины, начавшей активную деятельность уже спустя десять минут, после подписания договора. Мне полагалось составить списки гостей, определиться с цветовой гаммой, выбор которой и по сей день не дает мне покоя, и в течение суток решить, где я мечтаю заключить наш с Сережей брак. Потратив целый вечер на споры с будущим мужем, мы все же сошлись на выездной церемонии, обещающей стать просто сказочной, если рожденные в моей голове картинки вдруг совпадут с реальностью.

— Красный? Или все-таки синий? — верчу в руках два атласных лоскута, надеясь на Сережину помощь. Он не поднимает своей головы, делая какие-то пометки на полях изучаемого документа.

— Ага, — неизвестно с чем соглашается, отбросив на пол принесенную Дюком резиновую кость.

— Что “ага”?

— Это значит, что я согласен, — продолжая читать, он устало трет пальцами переносицу. — Который час?

— Половина девятого. Ты даже не слушаешь! Мне что одной это нужно? — отобрав файлы с листами, убираю их на полку, недовольно подбоченившись.

— Что?

— Свадьба, Сережа, свадьба!

— Марусь, я в этом ничего не смыслю. Делай, как нравиться, мне важен итог, — он встает и, завладев отвоеванным мной трофеем, лихо отрезает мне возможность забрать злосчастные листы, вскинув руку с зажатыми в пальцах файлами вверх, и, улыбаясь, целует в шею, прижав спиной к своей твердой груди.

— Фу! — Семен влетает в зал неожиданно, демонстративно закрывая глаза руками. — Не смейте при мне целоваться! Это же отвратительно!

— Руслан говорит, что дважды видел тебя с девчонкой у школы, — смеется Титов, а я в недоумении приоткрываю рот.

— Я нес ее портфель! — запрыгнув на диван, отодвигается подальше, освобождая место для подоспевшего пса, растянувшегося во всю длину своего собачьего тела на неосмотрительно оставленных мной стопках картона, в ближайшем будущем обещающих стать пригласительными.

— Ни за что не поверю, что вы даже не обнимались, — Сергей выгоняет ретривера, вновь устраиваясь на нагретом сидении. — Кстати, кто она? Ты же был влюблен в Арину?

— Алису, — поправляю, перекладывая картон на стол. Бумага цвета слоновой кости, лучшее, что я смогла выбрать, до сих пор не имея понятия, в какой цветовой гамме будет проходить торжество.

— Она дура!

— Семен!

— Потому что, нашла другого друга? — это сугубо мужской разговор, и я больше не лезу, прислушиваясь к ответам сына.

— Нет. Сказала, что я еще маленький. А сама только на два года старше.

— А портфель чей?

— Вики Морозовой. Мы с ней всю последнюю неделю вместе сидели, — гордо вздергивая подбородок, Семен начинает переключать каналы.

— Ты бабник, Медведев, — тепло смеется мой будущий муж, но сразу берет себя в руки, получив в лоб прилетевшим от меня ластиком. — Что?

— Ему всего девять. Будь добр, выбирать выражения.

— Почти десять, мама. И у меня к тебе дело… — подобрав под себя ноги, мальчишка переводит свой взгляд на меня. — Когда ты купишь мне новый велик?

— А чем тебя не устраивает старый?

— Мам, он же детский! Надо мной друзья смеются из-за его расцветки!

— В прошлом году тебя это мало волновало. И ничего он не смешной, а очень даже красивый!

— Это потому что ты женщина! Вам лишь бы все яркое подавай!

— Сем, у тебя отличный велосипед. Так что не выдумывай!

— Ладно, тогда, пусть дядя Сережа покажет мне еще пару приемчиков…

— Это еще зачем? — ради такого дела, Сергей откладывает в сторону ручку, откидываясь на спинку и сцепляя пальцы в замок.

— Затем, что мне придется поколотить Оверина! Он вечно надо мной смеется. Говорит, что велик у меня девчачий!

— Потому что он желтый?

— Ага, с розовыми кляксами!

— С красными! — желаю отстоять ни в чем не повинный транспорт.

— И еще, Вика меня на день рождения позвала…

— Ты вымогатель! — укоризненно грожу ему пальцем, прикидывая в голове, на какое время назначить встречу с фотографом, с которым желаю встретиться лично, хоть и не сомневаюсь в компетентности Ульяны, и делаю пометку в графе ежедневника.

— Купим ей куклу? Или плеер, я сам еще не определился… О, или, может быть, ролики? Она говорила, что хотела бы научиться кататься. А лучше куклу и ролики!

— Бросай-ка ее, пока не поздно. Если в девять у нее такие аппетиты…

— Сережа! — одергиваю мужчину, переключая внимание на ребенка. — Не слишком ли?

— Ну, мам! У нас вон какая квартира!

— Логично, — кивая мне, Сергей улыбается, и вновь совершает ошибку, закинув ноги на журнальный столик.

— Я его выкину! — не знаю почему, но до скрежета зубов ненавижу, когда люди устраивают ступни на с усердием вымытой мне мебели. — Не хочешь попробовать добиться ее внимания иначе?

— А я и так ей нравлюсь. Она в меня втюрилась. Ее подруга мне рассказала. Я звонил папе, но его телефон недоступен…

— Ладно, я дам, — Сергей достает свой бумажник, отсчитывая купюры, игнорируя мой возмущенный вид. — Но ты должен будешь отработать.

— Отработать?

— Конечно. Ты же мужик, а мужик должен уметь зарабатывать на подарки для своих подружек…

— Как? — вскакивая на ноги, парень нетерпеливо подпрыгивает на месте.

— Ну, для начала посуду помой. И, наконец, разбери свои тетради. Каникулы три дня как начались, а ты все еще не прибрал свой хаос на столе.

— Вообще-то, у меня тренировки.

— А у меня бизнес. Но в моем кабинете все чинно!

— У тебя есть уборщица!

— Да, но чтобы ей платить, я горбачусь с утра до вечера…

— Ладно! Я согласен!

— Это не все.

— Что еще?

— Поможешь мне собрать тумбу, — кивая в сторону прислоненных к стене коробок, уже третий день ожидающих прихода плотника из магазина, отвечает Титов, но не торопиться расставаться с деньгами. — Получишь их, когда все сделаешь.

— Ладно. Тогда давай сейчас ящики колотить?

Сергей довольно улыбается, радуясь то ли освобождению от документальной волокиты, то ли от моих несмолкаемых разговоров о готовящемся банкете, и, хлопнув в ладоши, командует оживившемуся Семе следовать за ним.

— Кто-нибудь мне поможет? — кричу вслед уходящим из комнаты мужчинам, один из которых уже оторвал от пола увесистый короб, и лихо скрылся за дверью.

— Не отвлекай! Мы заняты!

И несмотря на легкую досаду, я улыбаюсь, прижимая к груди заветные образцы, в который раз убеждаясь, что ни разу не ошиблась, впуская в нашу жизнь Сергея. Обижает ли меня его нежелание помогать мне приклеивать кружевную тесьму к приглашениям, над созданием которых я тружусь не покладая рук, отказываясь от услуг специалистов? Навряд ли. Но из какой-то женской вредности я все же всячески пытаюсь вовлечь его в процесс подготовки, всякий раз улыбаясь его попыткам увильнуть от разговоров об оформлении, которые я могу вести часами. Он сумел создать для меня сказку, уставив спальню огромными охапками роз, подаренными мне по случаю нашей помолвки, заставил меня расплакаться на глазах у десятка близких и дорогих моему сердцу людей, собравшихся на Светкиной даче, и дал мне повод мечтательно вздыхать, глядя в ночное небо, окрашенное вспышками салютных залпов. Он подарил мне покой и надежду на будущее, а это, поверьте, дорого стоит. Быть может, совсем чуть-чуть, где-то в глубине души, я и мечтаю услышать заветное признание в чувствах, но мне ли не знать, что громкие заявления еще не дают гарантии нерушимости человеческого союза.

— Все-таки синий, — болтая в воздухе выбранным отрезом, усаживаюсь за стол, набрав номер организатора, обещавшего за полтора месяца подготовить грандиозное торжество.

* * *

Подготовка к моей свадьбе с Андреем Медведевым — глупая пародия на настоящие хлопоты перед предстоящим бракосочетанием, со всеми сопутствующими ему волнениями по поводу ресторана, рассадки гостей и выбора платья. Все было тихо, без лишних нервов… Разве что вечером, перед самым важным днем в моей жизни, который на практике был значимым лишь для меня, я напилась пустырника из страха, что не смогу сомкнуть глаз, в нетерпении ерзая на стареньком бабушкином диване. Теперь же, выбрав в спутники такого завидного мужчину, я вольна осуществить любую задумку, коих в моей голове притаилось бесчисленное множество… Несмотря на работу Ульяны Владимировны, я столкнулась с массой проблем, окончательно потерявшись в этих организационных дебрях.

— Есть две кейтеринговые компании, с которыми я предпочитаю сотрудничать. Ценники примерно одинаковые, так что выбор за тобой. Скинула тебе ссылки на их сайты. С помещением все уладила. Они на день закроют ресторан, так что можешь больше не переживать. На улице лишь пятьдесят посадочных мест, так что, все же советую разместиться в зале, — несмотря на приятную наружность от ее манеры говорить меня всякий раз передергивает, и я убавляю громкость динамика, недовольно морща свой лоб от льющегося из трубки писка. — С оформлением я все уладила. Подготовка фотозоны уже началась. У меня прекрасные мастерицы, так что об этом можно не переживать. Кстати, я все же договорилась с Осиповым. Так что и с ведущим мы все решили.

— Отлично. Мам, подай мне блокнот из бардачка, — шепчу, отвлекаясь от дороги, едва не вписавшись в затормозивший перед нами автомобиль. — Черт! Могу перезвонить через час? Я за рулем и мне не очень удобно…

— Конечно. Только прошу, составь уже списки гостей!

Это моя самая большая головная боль. С Сережей мы неплохо скоротали вчерашний день, долго споря над тем, кого хотим видеть на торжестве. Я упорно отказывалась приглашать мэра, опасаясь, что весь вечер буду чувствовать себя некомфортно от осознания присутствия в зале такого важного человека, а Титов не хотел понимать, почему неизвестный ему Егор, должен гулять на его свадьбе. Теперь же я нехотя выбираюсь на улицу, и обменявшись с мамой понимающими взглядами, словно на каторгу, волоку свои ноги к столику уличного кафе, скрытого под зеленым пологом, даже не думая улыбаться ожидающей нас женщине.

— Здравствуйте, — хорошее воспитание заставляет мою маму добродушно поприветствовать Светлану Викторовну, и сесть на нагретый июньским солнцем стул по левую руку от моей будущей свекрови. Вообще, мне претит мысль обратиться к Титовой подобным образом, но я пока стараюсь об этом не задумываться, утешая себя тем, что могу и дальше звать ее по имени.

— День добрый. Хорошо, что вы не торопились. Я очень люблю сидеть на солнцепеке в такую жару, — меня передергивает от ее сладкой улыбки и сквозящих сарказмом речей, но все же давно не трогает яд, льющийся из ее рта.

— Я так и знала. Поэтому и дала вам время принять воздушные ванны, — отвечаю ей тем же, протягивая своей маме меню.

— Вот ведь повезло мне с невесткой, — смеется, касаясь маминой ладони, словно они давние знакомые, решившие присесть и насладиться лимонадом, вдоволь насытившись шоппингом. — Ты приболела? Вид у тебя какой-то блеклый…

— Если вы надеетесь, что я не доживу до июля и все же избавлю вас от своего присутствия, то можете прекращать питать пустые надежды…

— Что ты, я уже немолода и прекрасно понимаю, что так мне повезти не может. Леночка, попробуйте здешние эклеры. Всегда беру парочку с собой, до того они вкусные.

— Спасибо, но я, пожалуй, обойдусь лимонадом…

— Перейдем к делу? Через два часа мы с Сергеем идем выбирать торт. Вы же принесли список? — прерываю их обмен своими кулинарными пристрастиями, и Светлана Викторовна все же оставляет женщину в покое, переключая свое внимание на меня. Скрипя зубами, она извлекает из своей сумки тетрадный листок с перечнем фамилий всех родственников, о которых мой будущий муж благополучно забыл и глаза мои едва не вылезают из орбит от их количества.

— Это что?

— Это семья милочка, в которую ты собираешься войти.

— По-вашему, это не перебор?

— Дорогая моя, семейные узы очень важны. И если уж ты решила… Если мой сын решил, что ты подходящая партия на роль супруги, будь так добра никого не обидеть, — я с шумом втягиваю молочный коктейль через витую соломинку, краснея не от смущения, а от дикой злости на расположившуюся рядом мегеру. Не знаю, кто такая Агриппина Павловна, рядом с фамилией которой красуется приписка — жена Вити Краснова, который, если верить матери Сережи приходиться ей троюродным братом, но решительно не понимаю, отчего должна делить с ней свой стол.

— Предполагалось, что вы выберете человек десять, самых близких…

— Разве мы не можем себе позволить устроить праздник для всей родни?

— Нет, потому что это наш с Сережей день, и никакой Никита Ильич (брат жены двоюродного брата) нам там не нужен…

— Простите, можно? — нацепив на нос очки, Титова берет из моих рук блокнот внимательно изучая фамилии моих родственников. — Ну, вот! Я вижу, что своих ты не обделила.

— Их пятнадцать, и четверо из них дети.

— Ну, уж простите, что наша семейное древо ветвистее вашего…

— Дело не в деревьях. А в вашем настойчивом желании попить моей крови!

— Маша! — мама недовольно одергивает меня. — Поспокойнее…

— Нет уж, пусть вычеркивает свои десятые колена!

— И не подумаю! Мой сын обеспеченный человек и вполне способен оплатить их приезд.

— Дело вовсе не в деньгах! Я не хочу, чтобы на моей свадьбе разгуливали неизвестные мне люди!

— На вашей, милочка! Не забывай, что не всевертится вокруг тебя!

— Светлана Викторовна, — отбираю свой органайзер с шумом захлопывая кожаную обложку, и сделав глубокий вдох, улыбаюсь, стараясь говорить тише. — Мы подумаем. Вместе с Сергеем.

— Отлично. В своем сыне я не сомневаюсь: с детства пыталась привить ему уважение к возрасту. Он ведь не настолько испорчен, чтобы расстроить свою престарелую мать, — на ее лице хорошо читается торжество, и я лишь затравленно гляжу на маму, красноречиво закатившую глаза к небу. Родство с такой женщиной, самая большая свинья, которую я могла подложить своим родителям. Знаю, что увидев ее впервые, мама потом долго не могла уснуть, вынужденная в итоге прибегнуть к снотворному…

— У меня к вам одна просьба. Мы остановились на синем, так что прошу придерживаться этого цвета. Ничего кричащего, бросающегося в глаза, — в надежде скорее закончить наше “свидание”, выкладываю все карты на стол, заранее зная, что так просто она не сдастся.

— Жаль, потому что я уже подобрала для себя красное платье…

— Уверена, вам не составит труда выбрать что-то другое.

— Ну, знаешь, я уже не в том возрасте, чтобы бегать по магазинам, надеясь тебе угодить… Вы, Леночка, уже определились с нарядом? Могу посоветовать вам неплохой бутик…

— Спасибо, но я уж сама… Я ведь швея, — виновато улыбнувшись, моя мама отказывается от помощи, а меня словно током прошибает от ее неловкости и отведенного в сторону взгляда, когда мать Сергея надменно вскидывает бровь. Хочется вцепиться в ее идеальную прическу, впервые в жизни устроить шумную потасовку, чтобы сбить с этой дамочки хоть немного спеси и стереть с ее тонких губ противную ухмылку. Видимо, так заведено природой: бери мужа-изменника и замечательную свекровь либо терпи ядовитую гадюку, тая в объятиях ее порядочного сына.

— Я пристрелю ее! — спустя сорок минут, хлопая автомобильной дверью, бросаю на заднее сидение сумку, устало потирая глаза, но вспомнив о наложенной на ресницы туши, быстро заглядываю в зеркало, успокоившись лишь тогда, когда на скулах не остается осыпавшихся черных крошек. — Вот за что? Почему ее не переедет поезд? Или Сергей не сошлет ее на Мальдивы, где ей позавтракает оголодавшая барракуда?

— Дочка! — укоризненно качая головой, мама грозит мне пальцем, но, улыбнувшись, продолжает, — мне стыдно признавать, но я и сама была готова ее придушить.

Мы смотрим друг другу в глаза и одновременно начинаем хохотать, отпуская сковавшее нас возмущение.

— Она мне сразу не понравилась. Весь вечер на даче Светы она недовольно вздыхала. Разве что пар из ноздрей не шел…

— Заметила? Боже, она всегда так делает, стоит только меня увидеть! Я для нее как бельмо на глазу!

— Ну, еще не поздно все отменить, — философски подмечает женщина, следя за дорогой.

— Он вам настолько не нравится?

— Не знаю, Маш. Он довольно приятный, солидный и в чем-то я тебя понимаю. Просто уж слишком вы торопитесь. Только съехались и сразу в ЗАГС.

— С Андреем я прожила два года, прежде, чем поставить штамп в паспорте. И мы все знаем, чем это закончилось.

— Твой неудачный опыт, еще не повод действовать от обратного… Кто знает, что у него в голове.

— Иногда и всей жизни не хватает, чтобы досконально изучить человека…

— Но немного притормозить было бы нелишним.

— Я уже знаю достаточно, чтобы не сомневаться.

— Машунь, — внимательно взглянув на меня из-под опущенных солнечных очков, обращается ко мне мама. — Я лишь хочу, чтобы вы с Семкой были счастливы…

— Знаю. И мы действительно счастливы! Я впервые узнала, что такое нормальная семейная жизнь. Он замечательный, мам.

— И ты его любишь?

— Конечно, — отворачиваюсь к обозрению простирающейся передо мной полосы. — Люблю, — утвердительно киваю, сильнее сжимая руль.

— Настолько ли сильно, чтобы прожить с ним всю жизнь? Я ведь помню какой ты была с Андреем.

— Глупой?

— Ну, не без этого конечно… Окрыленной, что ли…

— А разве можно всех любить одинаково? Сейчас я нравлюсь себе куда больше, чем в браке с Медведевым. Мы, может быть, и не кричим о своих чувствах, но и без слов понимаем друг друга… Он лучший, мам! Разве этого недостаточно?

Маша

Сегодня птицы поют иначе. Заводят сладкую трель, заставляя меня подскочить с кровати и первым делом выглянуть в окно, полюбоваться проснувшейся природой и окрашенным вкраплениями розового небом. Я не улыбаюсь, не плачу, не семеню по комнате — я спокойна, хоть и должна грызть свои ногти, с волнением озираясь на циферблат настенных часов. Первое, на чем я себя ловлю — неуемное желание почувствовать за спиной обжигающий жар мужского дыхания, его крепкие руки на оголенной пояснице и требовательные, но в то же время дарящие нежность и блаженство губы, без которых начавшийся день уже не такой яркий и значимый. Хочу оказаться на нашей кухне, смотреть как Сема втихомолку насыпает в пиалу кукурузные хлопья, отводя глаза в сторону, пока молоко заливает собой сухой завтрак, словно это поможет ему избежать моих нравоучительных речей о пользе овсянки. Хочу смотреть, как Дюк бросается Сергею под ноги, сжимая в зубах кожаный поводок, ведь он уже так привык к их утренним прогулкам… И знаете, почему вздохнув, я все же довольно вскидываю руки вверх, позволяя мышцам натянуться и избавиться от сонной истомы? Потому что знаю, что через четыре часа стану полноправной владелицей мыслей и сердца самого лучшего в мире мужчины.

Я не могу причислить себя к тем особам, кто опасается наступить на шлейф подвенечного платья и растянуться на выстланном дорожкой проходе между стройными рядами стульев, но в свои тридцать три побаиваюсь показаться нелепой в фате и поддерживаемом обручами пышном свадебном туалете… Знаю, что жизнь еще только начинается, но отвергнув предложенные консультантом наряды, я все же остановилась на элегантном варианте, без ненужных оборок и кричащих страз. Страшно ли мне во второй раз в своей жизни стоять у зеркала, разглядывая плод двухчасовых работ визажистов, пока Светка справляется с застежками на корсаже? Безумно. Куда страшнее, чем десять лет назад, потому что теперь я смотрю на реальность не зашоренным взглядом, зная, что нужно ловить мгновения здесь и сейчас, ведь завтра уже может ничего не остаться, кроме греющих сердце воспоминаний. Возможно, это нелепо, но в чем-то я все же себе верна: где-то внутри все же поселилась вера, что рядом тот самый, моя половинка, немного резкая, грубая, но идеально мне подходящая.

— Ты просто красавица, — положив голову на мое плечо, Иванова обнимает меня за талию, и это тот редкий случай, когда она не пытается скрыть своих разрозненных чувств, позволяя слезе скатиться по бархатной коже щеки и упасть искрящейся в дневном свете бусиной на мою ключицу. Мы смотрим друг другу в глаза через огромное напольное зеркало в серебристой раме, не слыша ни щелканья фотоаппарата, ни о чем-то болтающих девиц, прячущих косметику в чемоданчик, не поворачиваем головы, когда позади хлопает дверь, впуская в номер моего свадебного координатора, пришедшую уверить меня, что все в порядке и гости постепенно съезжаются… Лишь крепче льнем друг другу, переплетая пальцы — своей наполовину оголенной спиной я ощущаю прохладу атласного синего платья, струящегося к ее ногам и скрывающего подобранные в тон босоножки. Два человека, столько лет идущие рядом, разделившие все тяготы и невзгоды, горечь потерь и счастье приобретений.

— Не смей разреветься! Не хватало, чтобы моя свидетельница стояла с размазанной тушью, — решаюсь первой заговорить, довольно улыбнувшись вздернувшей голову вверх Ивановой.

— Не дождешься, — ее смех настолько заразительный, что я мгновенно подхватываю, вытирая пальцем грозящиеся хлынуть из глаз слезы. — И, вообще, к черту эту Машу Медведеву! Какая-то она сопливая и вечно причитающая! Уверена, с Титовой будет куда интересней!

— Ты же не надеешься, что сменив фамилию, я стану делиться с тобой грязными подробностями своей интимной жизни?

— Так, значит, все-таки грязные? Вот знала я, что твой Сергей не промах! — мы вновь прыскаем, и развернувшись лицом друг к другу, приводим в ужас невольных свидетелей нашего безумства, начиная кружиться на месте, крепко обнявшись.

— Боже мой! Зоопарк какой-то! Ты собираешься спускаться или небеса услышали мои молитвы, и ты все же передумала? — Светлана Викторовна, появляется внезапно, в своем черном коктейльном платье кажущаяся еще более строгой и неприветливой.

— Что вы, как я могу доставить вам такое удовольствие! Так что, начинайте скорбеть, — подхватив юбку, я подмигиваю подруге, и беру с туалетного столика букет пионов, перевязанный широкой лентой насыщенного синего цвета, подмечая, что в чем-то женщина пошла мне на уступку, не заявившись на празднество в красном. — Вы же не зря сегодня в черном…

— Улыбайтесь, мама, — проходя мимо недовольной женщины, Света игриво касается ее подбородка указательным пальцем, широко улыбаясь моей будущей свекрови. — Сегодня замечательный день!

Мы торопливо минуем коридор, оставляем позади витую лестницу, и замираем у стойки администратора, выискивая глазами моего отца, с утра пьющего валерьянку, и в ужасе ожидающего наш совместный поход к цветочной арке, стоящей на зеленом газоне прилегающей к отелю территории. Я замечаю его входящим в стеклянную дверь. Он протирает лоб носовым платком, а я стою и глупо улыбаюсь, не сводя глаз с приближающегося ко мне мужчины.

— Все в сборе? — поправив галстук, смахиваю рукой невидимые пылинки с его плеч, пока он растерянно изучает меня с головы до ног, поспешно отворачиваясь, чтобы промокнуть глаза белым хлопком. Вот так правильно выходить замуж: видеть, как твои родители растроганно изучают твое лицо, правильно, заключить их в объятия, желая поддержать в такой не менее важный для них день, правильно и жизненно необходимо, коснуться постаревшей щеки губами, а потом, смеясь, оттирать пальцем еле заметный след от помады.

— Какая же ты у меня красавица! — все же берет себя в руки, предлагая свой локоть, пока Света, подмигнув напоследок, уноситься на улицу, дожидаться меня в компании жениха и его лучшего друга.

— Вы как принцесса! — восторженный блеск детских глаз говорит куда красноречивее слов, и я добродушно касаюсь ладонью завитушек на Танюшкиной голове, довольно семенящей с корзинкой в руках.

— Нужно было найти девочку постарше, — уже не в первый раз сетует Ульяна, отдавая последние указания. — Вы будете идти целый час и молиться, чтобы она не вытряхнула все лепестки в самом начале шествия.

— Не страшно, она такая милая, что ей спустят с рук любую оплошность.

— Отлично! Выходим, — не терпящим возражения тоном, женщина уверено следует к выходу, выстукивая каблуками по плитке, и мы стройной вереницей следуем за предводительницей, обгоняемые молодым видеооператором.

— Доченька, будь счастлива, — отец говорит это так проникновенно, что в горле встает ком и я сильнее сжимаю в руках букет, опасаясь, что не удержу его в своих дрожащих пальцах.

— Обязательно буду, — смотрю в его глаза, зная, что иначе быть и не может. Ни тогда, когда в тридцати метрах от меня, улыбаясь, стоит человек, молчаливо обещающий одним лишь своим взглядом и плохо скрываемым волнением, рай на земле. Танюшка то и дело переходит на бег, сверкая своей улыбкой, почему-то осыпая лепестками не дорожку, а свою русую головку, отчего громко хохочет, вызывая смех на губах своих родителей, устроившихся во втором ряду и теперь с волнением следящих за нашим приближением. Ира демонстрирует мне свой большой палец, уверяя, что все прекрасно, Света незаметно стирает слезу, а Анна Федоровна, обняв мою маму за плечи, что-то ей шепчет, радуясь за меня, как за родную дочь. Я скольжу взглядом по сыну, облаченному в брючный костюм, и выдыхаю, заметив его искреннюю детскую улыбку на розовощеком лице. Он машет мне, с детской непосредственностью подпрыгивая на стуле, не сдерживаемый ни ситуацией, ни собравшимися на улице наблюдателями, и от этого хочется петь, ведь его одобрение для меня важнее всего на свете. Только сейчас я в полной мере понимаю насколько богата — истинная ценность вовсе не в деньгах, золоте и многочисленных постройках, истинное богатство — люди, не покинувшие тебя в тяжелые периоды жизни, их неоспоримая незыблемая любовь и тепло, что они дарят тебе всякий раз, оказываясь рядом. Друг Сергея, Виктор, кладет руку на его плечо, на мгновение сжимая ткань под своими пальцами, и это единственный раз, когда Сергей отворачивается, чтобы быстро что-то ответив, вновь впиться в меня глазами. На меня никогда никто так не смотрел, словно я что-то недосягаемое, божественное и до одури пьянящее… Когда я вкладываю свою ладонь в его, забывая, что вокруг нас собрались люди, меня словно пронзает током от блеска глаз человека, с которым мне предстоит связать свою судьбу.

— Ты… — смутившись, Сергей запускает пятерню в свои волосы, с шумом выдыхая воздух и оглядываясь по сторонам, словно надеясь, что-то кто-то поможет ему подобрать подходящие слова для выражения своих мыслей.

— Знаю, — впервые, не краснею, а лишь улыбаюсь, сильнее сжимая пальцы. — Не вздумай сказать “нет”, иначе я тебя пристрелю.

Он громко смеется, поворачиваясь к миловидной женщине, а я уже вряд ли когда-нибудь вспомню хоть что-то из ее длинной официальной речи… И это тоже правильно — запомнить лишь ощущения, мягкость его кожи и окутавший меня дурман от нашего первого законного поцелуя…

* * *

Сергей

Мы сидим за столом, стоящем на небольшом возвышении, окутанные приглушенным светом, наблюдая, как гости, немного захмелевшие и разморенные этим длинным днем медленно кружат под пение исполнительницы, протяжно затягивающей песню о какой-то неземной любви. Маша откидывается на высокую спинку стула, и, устало вздохнув, с мольбой смотрит мне в глаза, предварительно коснувшись моей руки.

— Я хочу спать, Сереж. Плевать на эту Ульяну и ее программу…

— Скажи прямо, что тебе не терпится утащить меня в номер…

— Вот еще. Мне не терпится снять с себя корсет и упасть на подушку, — смеясь, она делает небольшой глоток шампанского, махнув рукой своей подруге, что, устроившись рядом с моей матерью, оживленно что-то рассказывает.

— Впервые в жизни я опасаюсь за свою мать. Даже ей будет нелегко выдержать болтовню твоей Светы.

— Это кара за ее неуместные комментарии по поводу моего платья, — положив подбородок на мое плечо, Маша довольно растягивает губы, а я касаюсь пальцем ее щеки, до сих пор не понимая, почему эта женщина выбрала меня. — Давай сбежим?

— Я дурно на тебя влияю, — взглянув на наручные часы, все же не могу удержаться и целую ее неприлично долго, останавливаясь лишь тогда, когда воздуха катастрофически не хватает. — Давай.

— Видишь, — приподнимаясь, она довольно грозит мне указательным пальцем. — Я знаю, как тебя уговорить. Вот ты у меня где! — она хохочет и рассекает воздух своим маленьким кулачком, на безымянном пальце которого красуется обручальное кольцо.

— Не воображай о себе много. Просто я изрядно выпил, — хотя с языка так и хочет сорваться признание, что я уже давно в ее власти и принадлежу ей без остатка. Мы прощаемся с гостями, делая вид, что не слышим недовольных речей Ульяны, следующей за нами по пятам с планшетом в руках, и замерев у родительского стола, терпеливо ждем, пока близкие в сотый раз пожелают нам счастья.

— Ты это, — Миша, а он просил называть его именно так, подтягивает пояс брюк, вставая со стула и протягивая руку для пожатия, — береги мою дочь. Иначе, пристрелю, — говорит уже тише, чтобы слышал только я, обняв и похлопывая по спине.

— Я лично заряжу обойму, — говорю серьезно, и он смотрит уже куда приветливее, хоть на глубине взора все еще можно узреть недоверие. Потрепав Сему по приглаженным гелем волосы, я подмигиваю мальчишке, слизывающему крем со свадебного торта, и следую между столиками, желая переброситься парой фраз с матерью.

— Елена Валерьевна, — я целую руку тещи, манерно поклонившись, а она добродушно хлопает меня по руке, по-семейному привлекая к себе.

— Мам, — оставив Машу с родителями, бессовестно прерываю говорящую Свету, устраиваясь рядом. — Руслан тебя отвезет, но лучше бы ты осталась здесь. Я забронировал тебе один из номеров, — стараюсь не смотреть на женщину, так и не сумевшую смириться с моим выбором.

— Нет, я лучше домой. Здесь и так весь отель забит родственниками… Не хочу с самого утра отвечать на вопросы родни. Вы уже уходите?

— Да, устали жутко…

— Ох, сынок…

— Не начинай. Просто порадуйся за меня.

— Это невыполнимая просьба. Ты только посмотри на ее дядю, — шепчет, поворачиваясь к выплясывающему горячие танцы человеку. — Хорошо Парфенов уехал… Иначе, позора не оберешься!

— Мам, это нормально. Тем более у него неплохо выходит…

— Светлана Викторовна, надеюсь, вам все понравилось, — жена кладет руку на мое предплечье, и миролюбиво взирает на выпрямившую спину мать.

— Что ты, это единственный день в моей жизни, который я предпочла бы забыть, — она деланно улыбается, занимая пальцы бокалом с вином, а Маша с облегчением выдыхает.

— Ну слава богу! Вы за два часа ни разу не сказали мне гадости. Я начала переживать, все ли с вами в порядке…

— Пошли уже, — знаю, что они могут цедить сквозь зубы ругательства на протяжении всего вечера и предпочитаю поскорее удалиться, взяв за руку свою супругу, постоянно оборачивающуюся к свекрови, чтобы похвастаться перед ней обручальным ободком.

— Ух! Тебе придется прожить со мной всю жизнь, еще одной свадьбы я не переживу, — скинув с кровати покрывало усыпанное лепестками, Маша валиться на матрац, раскинув в сторону руки.

— Двинься, — я отпихиваю ее в сторону и, быстро скинув ботинки, падаю рядом, не обращая внимания на ее недовольные визги.

— Сереж, — она привстает на локте, нависая надо мной и начиная игриво поддергивать ногтем пуговицы на моей рубашке. — Знаешь, чем занимаются новобрачные, бросив гостей на произвол судьбы.

Я позволяю ей осыпать поцелуями мою скулу, выдавая что-то невнятное, и недовольно ругаюсь, не сумев пробраться к скрытой длинным белым подолом коже.

— Нет, — отстранившись, Маша качает своей головой, и я не могу сдержать улыбку, заметив бесят в глубине ее глаз. — Считают подаренные деньги!

— К черту, пусть этим займется кто-то другой, — и она не сопротивляется, когда потянув ее за руку, я укладываю ее на постель, теперь сверху разглядывая ее счастливое лицо.

— Что? — вмиг становясь серьезнее, Маша зачем-то поправляет прическу, явно смущенная моим пристальным разглядыванием.

— Маш… — мне так много хочется ей сказать, что голова кажется лопнет от вороха мыслей. — Я…

— Не говори, — быстро прикладывая палец к моим губам, она целует мою шею. — Я и так все знаю. Просто обними.

И я обнимаю. Обнимаю так, как никого и никогда не ласкал в своей постели, желая коснуться каждого доступного участка кожи, обжигаю жаром своих губ, снимая с нее сначала платье, а потом кружевное белье не сомневаясь, что даже через тысячу лет буду чувствовать жажду, утолить которую под силу лишь ей…

Маша

— Мама! Возьми Софийку! Встаньте поплотнее! — командую, замерев напротив сбившей в кучку семьи с фотоаппаратом в руках. — Семен! Надень его как подобает!

Сын водружает бумажный колпак на голову, недовольно закатывая глаза, что-то прошептав на ухо Сереже, отчего муж прячет улыбку за поднесенным к губам кулаком, небрежно забрасывая руку ему на плечо, и я, довольная композицией, наконец, делаю несколько кадров.

— Нужно было пригласить фотографа. Уверена, что на твоем снимке я похожа на бегемота! — сетует Света, прикрывая живот огромным плюшевым медведем. — И зачем я послушала тебя на старость лет! — эту недовольную реплику она отвешивает Диме, довольно потирающему усы, которые гордо носит уже полгода, не идя на поводу у жены и не сбривая густую растительность, считая, что они придают ему солидности.

— Машунь, давай выносить торт? Иди к дочке, а я сниму на камеру! — Анна Федоровна торопливо скрывается на кухне, а я послушно устраиваюсь рядом с детским стульчиком, заботливо поправляя бант на голове малышки, и бегло целую усевшегося рядом Сережу, рукав кофты которого перемазан фруктовым пюре.

— Мог бы и переодеться. Это ведь для семейного архива!

— Еще чего. Это пятно придает мне особого шарма.

— Итак! Сережка, зажигай! — моя бывшая свекровь водружает перед нами огромный торт и я едва успеваю словить маленькую пухленькую ручонку, желающую ухватить мастичного зайца, пока мужчина, щелкнув зажигалкой, поджигает свечу. — Вот хулиганка!

Сегодня я счастлива, как никогда. Развеселившиеся родственники, близкие друзья и любимые дети, что еще нужно для ощущения полета и бесконечной феерии?

— Я тебя украду, — коснувшись губами моего виска, шепчет мне на ухо Титов, беззастенчиво прижимая меня к себе.

— Как? У нас же гости…

— Переживут. Здесь же моя мама, уверен, скучно им не будет.

— Какой-то сомнительный аргумент… Она опять что-нибудь отчубучит, — прячу ладони в задних карманах его джинс, и потягиваю носом легкий аромат его туалетной воды.

— Света что-нибудь придумает. С этой своей беременностью, она вконец озверела. Даже я ее побаиваюсь. Слушайте, — говорит уже громче, разворачиваясь к собравшимся за столом. — Мы сбежим от вас на пару часов. Хочу порадовать жену в такой день…

— Боже! Вам что невтерпеж? — смеется Иванова, съедая уже третий кусок бисквита.

— Света! — под дружный хохот я заливаюсь краской, и прячусь от глаз друзей, уткнувшись лицом в мягкую мериносовую шерсть Сережиного пуловера.

— Что? Я же не на детском утреннике? — облизывая десертную ложку, словно не замечая недовольства своей тезки, что, цокнув языком, поправляет жабо своей белой шелковой блузки, ничуть не смущается Светка, игриво вздергивая бровь. — Главное, не соглашайся на еще одного ребенка! Я еле хожу и чувствую себя развалиной!

— Мы приглядим за детьми. Миша, налей-ка Софийке компота, — отпускает нас мама, и мы следуем в прихожую, набрасывая на плечи верхнюю одежду.

— Куда мы едем? — я устраиваюсь на сидении, разглядывая в окно стоящую рядом мазду — новогодний подарок мужа, заставивший меня на время потерять дар речи.

— Не скажу. Это же сюрприз, — он хитро улыбается и заводит двигатель, плавно выруливая с парковки, и я понимаю, что все равно не добьюсь ответа, даже если стану повторять свой вопрос, как заведенная на продолжении всего пути.

— Наденешь повязку мне на глаза?

— Нет уж, хочу чтобы ты запомнила дорогу.

Мне тридцать пять. Через несколько месяцев я отпраздную очередной день рождения, став старше еще на один год, но, несмотря на жизненный опыт, рождение двух детей и погружение в мир предпринимательской деятельности, ощущаю себя куда моложе своего биологического возраста. Наверное, это заслуга Сережи — его жаркие взгляды, порывистые поцелуи и неуемное чувство юмора заставляют меня забывать о течении времени, замерев в пограничном состоянии между куда-то ушедшей юностью и уже хорошо ощутимой зрелостью. Возвращаясь на три года назад, к моменту нашей первой встречи, единственное о чем жалею, так это о потраченных впустую мгновениях, которых лишила себя собственноручно, так долго не замечая его непохожести, его какой-то завораживающей особенности и природного шарма. Нужно было схватить его за грудки прямо в переполненном супермаркете, пока он размахивал в воздухе бумажной купюрой, сдабривая эффект брошенным сквозь зубы: “ Идиотка”, прижать к себе и целовать так долго, пока не поймет, что все остальное — мыльный пузырь, не стоящий убегающих в небытие минут. Нужно было заливать его мать каждый день, а встречая в дверном проеме его наглую физиономию, обезоруживающе улыбаться, чтобы все мысли из его головы улетучивались, оставив лишь единственно верное утверждение — вот она, моя будущая жена и мать долгожданной дочери. Если среди ваших подруг затесалась уверенная в себе блондинка, возомнившая себя великой свахой и знатоком человеческих душ, не спешите отмахиваться от ее предложения присмотреться к тому, кто по ее десятибалльной шкале добрался до верхней отметки. Кто знает, может быть рядом с вами и впрямь притаился лучший из лучших?

— Знаю, что не ответишь, но если не спрошу — упаду в обморок от волнения, — все же позволяю взять над собой верх женскому любопытству.

— Даже не старайся, — отправляя в рот леденец, он лишь качает головой, то и дело бросая взгляды на покоящуюся на приборной доске пачку сигарет.

— Это какой-то мазохизм. Выбрось, чтобы глаза не мозолила, — беру их в руки и заглядываю внутрь, желая убедиться, что их количество не уменьшилось.

— Мне так спокойней. От мысли, что в форс-мажорной ситуации мне будет нечем успокоить нервы курить тянет еще больше…

— Серьезно? Какая это попытка? Седьмая?

— Четвертая. И если ты хоть слово скажешь об отсутствии у меня силы воли, я выброшу тебя из салона, — знаю, что шутит, но все же не рискую читать ему лекции о вреде курения.

— Не выкинешь. Ты без меня пропадешь.

— С чего бы? Я и сам неплохо меняю подгузники, — Сережа морщит нос так, как делает это всякий раз, получая очередной сюрприз от годовалой дочери, с трудом сдерживаясь, чтобы не упасть без чувств от одного вида детской неожиданности. Но мне не в чем его упрекнуть — несмотря на подступающие к глазам слезы и хорошо читаемую на лице брезгливость, он все же стойко держится, спасая нежную кожу Софии от неминуемого раздражения, окажись он хоть на капельку менее выносливым.

— А вот это грубо, Сергей Юрьевич! — опираюсь локтем на пассажирскую дверь, развернувшись вполоборота. — Чтобы ты знал, в мои обязанности входит не только это. Вот ты, что делаешь, когда просыпаешься?

— Иду в душ…

— А я первым делом ставлю молоко на плиту, чтобы успеть приготовить кашу…

— Которую никто не ест, — вставляет шпильку, нагло улыбаясь.

— Да что ты? Пожалуй, можешь забыть и о вареных яйцах. Буду валяться до той поры, пока твоя дочь не навалит в штаны!

— И пожалуйста. Я даже готов составить тебе компанию, — поведя бровью, он недвусмысленно улыбается, устраивая ладонь на моей коленке.

— Ты ведь не снял где-нибудь номер? Я не смогу смотреть Светке в глаза, она меня сразу раскусит!

— Нет. Я сделал кое-что покруче!

Мы едем минут сорок. На улице заметно стемнело и управляющие компании уже успели зажечь фонари, от света которых лужи на проезжей части видны за несколько метров. Мы минуем центр, оставляем позади недавно отстроенный спальный район и движемся, окруженные лесополосой с каждой стороны оживленного шоссе.

— Приехали, — Сергей довольно улыбается, ожидая, пока охранник — усатый седовласый мужчина, довольно крепкий и устрашающий, — поднимет шлагбаум, пропуская нас на территорию поселка. Мужчина неторопливо выходит из своего домика, приветливо махая рукой припозднившимся посетителям, и приоткрыв окно, мой муж здоровается с ним так, словно уже не раз распивал с ним коньяк тихими весенними вечерами.

— Ты меня заинтриговал… — с интересом разглядываю дома, спрятанные за высокими заборами, так и не понимая, для чего он привез меня в это место. Сергей лишь отстукивает пальцами по рулю, довольно кивая головой в такт льющейся из магнитолы музыке, хитро поглядывая на мое увлеченное архитектурными многообразием здешних особняков лицо, а через пару минут, уже просит меня выбираться на улицу, взяв из бардачка увесистую связку ключей.

— Что ты задумал? — не могу сказать, что напугана, стоя перед воротами под тусклым светом одинокого фонаря, но внутри все же поселяется какое-то нервное ожидание.

— Буду дарить тебе свой подарок…

Подтолкнув меня вперед, Титов галантно придерживает дверь, и, пройдя следом, кивает спешащему нам навстречу мужчине — типичному представителю ЧОПа, в черной форме с характерной нашивкой на груди и висящей на поясе рацией.

— Сергей Юрьевич, — небольшой кивок головы и, замерев в паре шагов от нас, мужчина принимается пялиться на верхушки деревьев.

Я уже не слушаю мужа, не замечаю незнакомца, а лишь таращусь на двухэтажную постройку с французскими окнами и пристроенным гаражом, наверняка не на одну машину…

— Это ведь то о чем я подумала? — не могу скрыть возбуждения и, кажется, нетерпеливо подпрыгиваю, вцепившись в руку своего спутника. — Да?

Муж лишь протягивает мне ключи, и едва не падает, когда я как подросток, получивший долгожданный подарок, с диким возгласом висну на его шее, а уже через секунду бегу к двери, от дрожи в пальцах, ни с первого раза попадая в замочную скважину. Мой мечты исполняются под громкий смех Сергея — мелодичный, бархатный, делающий момент еще более сказочным, от осознания, что мой фей настоящий…

— Где этот чертов переключатель?

— Я вымою твой рот с мылом. Ты слишком часто чертыхаешься, — заливая помещение светом, Сережа внимательно следит за моей реакцией. — Прошу…

Я вновь приподнимаю уголки губ, заглядываю в комнаты, провожу рукой по перилам лестницы, ведущей на второй этаж, с наслаждением вдыхая запах этого необжитого помещения, стены которого еще не тронуты краской, а паркетная доска небрежно накрыта плотным полиэтиленом.

— Думаю, ты захочешь сама выбрать цвет… Завтра с тобой свяжется дизайнер, — устроившись на табуретке, стоящей в самом центре гостиной, Сергей вертит в руках сигарету то ли по привычке, то ли сопротивляясь соблазну…

— Это… Это… Я не знаю что и сказать! — машу руками, мысленно ругая себя за то, что не в силах подобрать нужных слов, чтобы описать свои чувства. — Это невероятно!

Не придумав ничего лучше, я оказываюсь рядом с ним, и усевшись на его колени целую, перемежая ласку с глупым хихиканьем.

— Я ужасная жена… У меня для тебя нет подарка… — уткнувшись носом в его шею, делюсь своим упущением.

— Ты уже его сделала. Когда согласилась выйти за меня и родила мне ребенка… — он усиливает объятия, наверняка даже не подозревая, что своими словами лишь больше растрогал меня, и без того с трудом сдерживающую слезы. — Хотя, есть кое-что, чем бы ты могла меня отблагодарить… — и прежде чем я начинаю смеяться, нафантазировав в своей голове сцены своей “благодарности”, отстраняется, заглядывая в мои глаза. — Я покурю?

Андрей

На столе одиноко стоит бутылка виски. Я не включил свет, лишь небольшое настенное бра подсвечивает помещение, позволяя мне не расплескать спиртное каждый раз, когда я решаюсь наполнить стакан. Прикурив сигарету — пагубная привычка, которой я обзавелся пару месяцев назад, я откидываю голову, сползая на сидении, и не поворачиваюсь, когда в прихожей раздается лязг поворачивающегося ключа. Рита не торопится раздевать, и, так же как и я, предпочитает полумрак, и появляется на кухне лишь через пять минут, замирая в дверном проеме. Сегодня на ее голове красуются кудри, в легкой небрежности опадающие за спину, а тело обтянуто черным кожаным платьем, вкупе с вызывающим макияжем, делающее ее образ вульгарным, и у меня начинают зудеть ладони в диком желании хорошенько отмыть ее лицо.

— Зря ты не пошел, — отмерев, женщина берет себе бокал и, достав из бара вино, наполняет его наполовину. — Семенов передавал тебе привет… Что празднуешь?

Меня больше не трогает ее ехидная ухмылка, не приводит в бешенство вздернутый подбородок и приподнятая бровь — я наелся этого по самое горло, и теперь могу лишь ухмыльнуться, устроившись поудобней и прикрыв глаза заброшенной на спинку рукой.

— Что? Не хочешь поговорить? Прочитать мне нотации? — призывно выгибаясь, она присаживается на столешницу, и начинает водить указательным пальцем по ободку бокала. — Неужели, я тебя больше не привлекаю?

Из-под опущенных ресниц, я слежу за тем, как возомнив себя роковой искусительницей, Марго устраивает свои ноги рядом с моими бедрами, и игриво тянется, желая поцеловать мои пересохшие губы. От нее пахнет приторным сладким парфюмом, не тем, что ей покупал я, и вином, а от одежды исходит запах ментоловых сигарет — не один я перестал задумываться о здоровье, травя организм никотином. Я хватаю ее кисть, когда она справляется с пуговицами на моей рубашке и, желая наказать, с нажимом проводит по груди, оставляя на коже красные полосы — следы от ее маникюра — и оттолкнув, встаю, засовывая руки в карманы брюк.

— Что? Разочарован? Кусаешь локти, что предпочел меня своей бывшей?

— Иди спать, — не хочу в сотый раз слушать ее претензии, и подойдя к подоконнику, раскрываю окно, мечтая о глотке свежего воздуха.

— Пойду. Тем более что вечер был очень насыщенным… — опять ехидная гримаса, опять холод в голосе и преследующий ее шлейф ароматов, проникающий в ноздри, едва она оказывается рядом.

— Пойду, потому что плевать хотела на все, о чем ты думаешь… — она застегивает мою рубашку, обхватив мой подбородок пальцами, целует, напоследок прикусывая губу, и, оттолкнув, бредет к двери, не забывая покачивать бедрами…

Теперь, когда громкий хлопок извещает о ее уходе в спальню, я провожу рукой по лицу, ломая голову над тем, когда все пошло по наклонной. Где та женщина, что встретив меня в кафе, смотрела с такой тоской и неприкрытой болью, уверяя, что на протяжении года не могла выбросить мой образ из головы. Где та, что сквозь слезы, осыпала меня поцелуями, уверяя, что от осознания, что я принадлежу другой, она готова выть, но и отпустить уже не в силах? Где женщина, измученная ожиданием и страхом, что я все же не приду к ней, получив смс, что она любит и не представляет жизни, в которой не сможет встречать со мной утро и засыпать на моем плече? Нет в ней той мягкости, пусть и хорошо скрытой за маской высокомерия, но так уверенно сбрасываемой с лица, когда за дверями спальни, мы срывали друг с друга одежду, желая хотя бы немного компенсировать утраченное время… Любила ли она меня, зазывая в новую жизнь и наблюдая, как наступая себе на горло, я планомерно рушу свои устоявшиеся будни и забываю о данных жене обещаниях? Теперь я уверенно могу сказать “да”, но, боюсь, она полюбила лишь сам процесс моего завоевания, а получив, со временем свела на нет развитие чувств, принимая как должное мои ласки и нежность. Нельзя сказать, что я мгновенно погрузился в пучину ада, и нужно отдать ей должное, первый год был наполнен страстью, долгими разговорами и построением планов. Я торопился домой, первым делом целуя женщину, по которой успевал соскучиться, уже не получая удовольствия от монотонной рутины трудового дня. Я мог часами смотреть, как она рисует, постоянно сдувая лезущую в лицо прядь выбившихся из-под повязки волос. Мог слушать ее болтовню, улыбаясь, как школьник, начавший познавать все прелести общения с девушкой…

Когда я поддался на ее уговоры, ничуть не испугавшись начать с нуля, и все же решился на переезд, я и представить не мог, что когда-то буду ругать себя за принятое решение. Теперь, я едва ли похож на счастливого семьянина, упустив самые важные события в жизни сына и похоронив дочь, которую даже не успел узнать. Пережил агонию, наблюдая, как любимая женщина, вместо того, чтобы искать утешения в моих объятиях, отгородилась стеной, улыбаясь лишь в компании избалованных, пресыщенных благами светских львиц и скучающих высокомерных деятелей искусств. До скрежета зубов, я сдерживал негодование, глядя в глаза мальчишки, рассказывающего о мамином друге, который вместо меня научил его самообороне, вместе с ним собирал комод и выбирал подарки для понравившейся одноклассницы. Делал все то, что по логике вещей, должен был делать я… Это еще страшнее краха в моей личной жизни, знать, что кто-то планомерно занимает мое место, и виной тому лишь моя слабость… Вот она ирония судьбы — я причинял боль своим близким, веруя в неминуемое счастье с Марго, а теперь наблюдаю, как женщина, когда-то любившая меня больше всего на свете, воплощает в жизнь мои мечты: выходит замуж, радуется победам Семы и рожает дочь.

— К черту, — вылив содержимое бокала в раковину, я выбрасываю недопитую бутылку в ведро, и включив воду в ванной, сбрасываю с себя одежду. Хотите знать, как выглядит человек, разменявший свою счастливую жизнь на призрачные надежды? Вот он, стоит с изнуренным видом, с заросшими щеками и потухшим взглядом, яростно натирая волосы шампунем. И пусть в моем сердце еще живет любовь к мирно спящей за стеной женщине, осознание накатывает на меня внезапно: есть то, за что стоит бороться, но я не думаю, что наша с Ритой история еще стоит борьбы…

— Андрей, — хриплым севшим голосом зовет меня женщина, когда я устраиваюсь на кровати, устав от самокопаний.

— Что? — все же сердце пропускает удар, когда она касается пальцами моего плеча, и, прижавшись ко мне, трется щекой о еще влажную от воды кожу. Я не делаю ни малейшего движения, чувствуя себя уставшим и как никогда разбитым, а она убирает руку, словно обжегшись о мое тело.

— Ничего… — Рита отворачивается, с головой накрывшись одеялом. Мы молча лежим, два уже ставших друг другу чужими человека, каждый из которых ждет, кто же первым разрубит этот узел…

Андрей

— Я продаю свой пакет акций, — первое, что говорит Рита, появляясь на кухне в своем коротком шелковом халате. Она взбивает волосы пальцами, потягиваясь на носочках, отчего ткань поднимается выше, оголяя ее стройные бедра, и берет с полки чашку, намереваясь разделить со мной завтрак. В окно пробиваются лучи яркого майского солнца, и из открытой створки хорошо различимы автомобильные гудки, вялотекущих по проезжей части машин. Мы не так часто едим вместе, кажется, исчерпав не только темы, но и желание поддерживать беседы, глядя друг другу в глаза. Я откладываю в сторону журнал, брошенный Ритой на тумбе в прихожей, и, звякнув, отставляю бокал с горячим чаем, в недоумении взирая на ее довольное лицо.

— Зачем? — доставшийся от отца бизнес мог бы до конца дней приносить ей солидный доход, и так глупо с ним расставаться мне кажется верхом безумия…

— Я ничего не смыслю в строительстве, а ты не горишь желанием вставать у руля, — она грациозно устраивается напротив, закинув ногу на ногу, и с характерным звуком откусывает печенье, разглядывая его с таким интересом, словно никогда не пробовала прежде. — Разве не логично?

— А как же Карасев? Твой отец всегда выделял его, и он не первый год в этом деле, — со скучающим видом, я вновь возвращаюсь к чтению, не в силах выносить ее надменного обозрения моего внешнего вида.

— За три года он не заключил ни одной стоящей сделки, зато с занятной периодичностью летает на острова и раз в полгода меняет машину. Еще год-другой и он спустит в унитаз многолетние труды моего папы.

— Найди другого…

— Вот, знаешь, что меня не перестает в тебе удивлять? — выдав нервный смешок, она придвигается ближе, вынуждая меня иронично изогнуть бровь, ожидая вердикта. — Твой эгоизм. В этом ты даже мне фору дашь. Тебе не приходило в голову, помочь своей женщине, наплевав на неуместную гордость?

— Периодически. Но каждый раз желание пропадает, когда вернувшись с очередной вечеринки, ты начинаешь лить грязь…

— Мило! Очень мило, Андрей! Теперь ты у нас великий мученик, страдающий от жестокости гражданской жены? — откинувшись на спинку стула, Рита вновь принимается за свой завтрак, и, только сейчас заметив, что именно я листаю, вырывает из рук бульварное чтиво, начиная что-то искать.

— Видел? — с какой-то кровожадностью во взгляде, Марго кладет передо мной статью, над которой красуется фото счастливой семьи. — Они хорошо смотрятся вместе, не находишь?

На протяжении почти семи лет жизни, не было ни минуты, когда бы она не думала о моей бывшей супруге. Может быть, где-то на уровне подсознания, до конца не веря в искренность моих чувств, она боялась, что я опомнюсь, и стремглав помчусь возвращать Машу, а, может быть, вечерами, задумывалась над тем, что когда-то я и с ней поступлю также: встречу кого-то поинтересней и уйду, громко хлопнув дверью… Не знаю, наверное, каждая женщина, связавшая свою судьбу с тем, кто принадлежал другой, был скован по рукам и ногам чувствами, штампом и ответственностью, завладев трофеем, на подсознательном уровне ждет, когда же к ней прилетит “кармический бумеранг”? В последнее время я часто размышляю над нашей с ней жизнью, и прихожу к неутешительным выводам — каждый из нас увлекся картинкой. Рита видела во мне мужчину, который не торопился падать к ее ногам, ведя отчаянную борьбу с собственным сердцем, а я упивался преследующим ее ореолом загадочности, какой-то непознанной внутренней глубины, до которой, увы, так и не сумел докопаться, и, кажется, уже никогда и не доберусь. Она съела себя изнутри, все глубже увязая в ненависти к окружающим, ведя борьбу за первенство с моей бывшей женой, а я потерял самого себя, долго не осознавая, что когда-то держал в ладонях бесценный дар — настоящую семью, любовь и уважение… Я украл у собственного сына беспечное детство с совместными играми на площадке, а Марго… А Марго просто жила, принимая как должное мои тщетные попытки удержать наши чувства — разрушительные, и не позволяющие оторваться от земли.

— Она должна сказать мне спасибо, — вызывает во мне недоумение отправляя чашку в мойку. — Кажется, Маша счастлива…

Я вновь опускаю свой взгляд, натыкаясь на белозубую улыбку женщины, держащей за руку человека, сумевшего дать ей все то, на что я оказался неспособен… Ее глаза светятся, а от природы тронутые волной локоны, теперь не такие длинные, как в студенческие годы, развиваются на ветру, в солнечном свете играя хорошо знакомыми мне переливами. Сема бежит чуть впереди, в распахнутой дутой жилетке, видимо, желая догнать малышку, в ярком желтом платьице и накинутом сверху красном плаще. На ней тонкий вязаный берет, из-под которого пробивается копна черных кудрей, и я задумываюсь, неужели у годовалой малышки могут быть такие густые волосы? Меня пробивает тоска, то чувство, когда разум кричит тебе об упущенной возможности на счастье с человеком, с которым иначе и быть не могло… На его месте, на месте Сергея Титова, мог бы быть я: шел бы рядом с семьей, позируя фотографам и крепко держа в своей ладони пальцы…

— О чем задумался? — вмешивается в мои размышления голос — уже вовсе не нежный, не теплый, а словно тронутый коркой льда… — Жалеешь?

— Уверена, что хочешь услышать правду? — в последнее время мы с ней соревнуемся, кто сделает друг другу больнее, хотя я давно не питаю пустых надежд, уже не веруя, что у нее еще хоть что-то ко мне осталось.

— А сам, как думаешь?

— Думаю, тебе плевать, — я не желаю продолжать этот бессмысленный обмен ядом, и встаю, чтобыобернуться, замерев у двери, когда она бросает мне вдогонку.

— Не хочешь спросить, кому я продаю папин бизнес? — обернувшись, я замечаю ее коварную ухмылку, почему-то предчувствуя, что ответ мне не понравится. — Сергею Титову… Насмешка судьбы, да, милый?

* * *

Я умело втискиваюсь на только что освобожденное место, паркуя свой автомобиль у дверей суши-бара, бросаю солнечные очки на приборную доску, беру кошелек, покоящийся на пассажирском сидении, и нажав на брелок блокировки замка, вхожу в прохладное помещение, в это время заполненное оголодавшими посетителями. Отыскав среди десятка людей знакомую макушку, я уверенно лавирую, улыбнувшись официантке, едва не налетевшей на меня с заставленным посудой подносом. Положив руку на плечо друга, я отвечаю на его приветствие, быстро обняв своего юриста, так, как это делают мужчины, встретившие верного товарища, с которым давно не сидели за одним столом. Было бы правильнее пригласить его к нам, но говорить обо всем, что так давно проситься с языка под чутким контролем остервеневшей Риты, за пару месяцев сумевшей вконец испортить свой и без того несладкий характер — отнюдь не заманчивая перспектива.

— Пива? — Антон, делает знак все той же молоденькой блондинке, что едва не залила мою футболку соевым соусом, но я отрицательно качаю головой:

— Я за рулем, — ограничиваюсь лишь едой и зеленым чаем, и на удивление Павлова, выключаю звук на мобильном, отодвинув в сторону смартфон, на экране которого, оповещая о входящем вызове, красуется фото моей зазнобы.

— Даже так?

— Как видишь. Как Вера?

— Прекрасно. Отправил ее с мамой в Италию. Вернется через неделю…

— Ясно. Я посмотрел отчеты, но кафе продавать не планирую.

— Дела подождут. Два месяца не виделись, а ты сразу о бизнесе. Лучше бы поделился, что у вас с Ритой происходит, раз ты даже на ее звонки отвечать не хочешь…

— Пф… — достав из кармана зажигалку, начинаю по привычке крутить ее в руках, не зная с какой стороны подступить к обнажению своей души. — Лучше не спрашивай.

— Запилила? Я ждал этого семь лет, — улыбаясь, он делает глоток, и хлопнув в ладоши, выдает давно заготовленную фразу. — А я говорил!

— Итак тошно. Так что поменьше экспрессии…

— Это называется — возмездие, Андрюх. За все хорошее рано или поздно приходиться платить, в твоем случае нервными клетками.

— Моя цена куда выше, — горько вздыхаю, и, видимо, до друга доходит, что его шутливый тон ничуть не умаляет моих терзаний. — Видел статью в “Коммерсанте”?

— Допустим. Только я и без всяких журналов знаю, как обстоят ее дела. Дом купили, ремонт идет полным ходом… Только тебе то что?

— Ничего, — знаю, что он прав, и с моей стороны глупо собирать сплетни о жизни бывшей жены, которую когда-то добровольно оставил, а теперь ощущаю неуместную ревность, зная, что она давно счастлива с другим. Наверное, так бывает с каждым — все мы собственники, и как бы ни уходили от женщины, порой будем ощущать уколы задетого самолюбия, зная, что больше ничего для нее не значим. — Титов покупает контрольный пакет, доставшийся Рите после смерти отца. Приедет в начале июня. Заодно привезет Сему. Я устроил его в хоккейный летний лагерь, так что пробудет здесь три недели.

— И Маша согласна?

— Ему двенадцать и он сам захотел провести каникулы здесь. Жить он со мной не будет, но я смогу с ним гулять по выходным.

— Хороший хоть лагерь?

— Отличный. Именитые тренеры, ответственные вожатые. В прошлом году один парень из его команды в нем был и всех заразил своими рассказами.

— Ясно… Так, думаешь, Титов неспроста вцепился именно в эту фирму?

— Узнаю при встрече. В прошлый раз мы не поговорили, так что, я настроен разведать, что он из себя представляет, — вспоминаю, как мы сухо пожали друг другу руки в мой прошлый приезд домой. Маша лежала в роддоме, а он появился на пороге, чтобы забрать Семена, четыре дня гостившего вместе со мной у родителей.

— Андрюх, — все же решил ступить на зыбкую почву, внимательно следя за действиями девушки, раскладывающей перед нами заказ. — Бросай ее, лет на десять постарел за последний год.

— Знаю, — вымучено улыбаюсь, запуская пальцы в волосы, и нервно, раз за разом, провожу ладонью по голове, мечтая хотя бы о минуте, не отравленной горькими мыслями. Это прозрение. Осознание. Запоздалое раскаяние. Называйте, как нравиться. Когда с глаз сходит пелена и, оглянувшись, ты с ужасом натыкаешься взглядом на учиненные разрушения. В моей жизни — они неисправимы. Нет ни слов, ни поступков, да ничего нет, чем бы я мог заслужить прощение. До конца дней мне предстоит жить с пониманием, что руины и хаос в моей жизни — это дело моих лишь рук…

— Тогда зачем терпишь?

Я бы легко мог объяснить, для чего ежедневно возвращаюсь в дом, стены которого сжимаются до размеров картонной коробки, грозясь раздавить меня и ничего не оставить в напоминание о моем присутствие в этом мире. Мог бы честно признать, что продолжаю делить с Ритой постель, лишь потому, что мой уход подтвердит то, о чем меня не раз предупреждали — я допустил огромную ошибку, как всегда посчитав себя правым, причинил боль самым близким во имя своего счастья, даже не думая о том, что они достойны его ничуть не меньше. Это так просто, сидя в многолюдном кафе бросить только одну фразу: “Я полный идиот, Антон!”, пусть и короткую, но вмещающую в себя непреложную истину…

— Не знаю, — вру, вместо того, чтобы хоть в глазах друга подняться на ступеньку выше, признав неправоту. Пусть и запоздало…

— Неужели до сих пор ее любишь?

— Люблю. Только скорее свои воспоминания, о том какой она может быть… Я один виноват во всем, что с нами случилось… К чему теперь вести разговоры?

Маша

В этом году Павел Степанович празднует свой день рождения в Праге. Держа за руку любимую женщину, он любуется замками, наслаждается природой и дегустирует настоящее чешское пиво. Уж не знаю, проснулось ли в Андрее желание доставить родителям радость, или он таким образом пытается замолить грехи, но в то, что любой человек склонен к неожиданным метаморфозам я верю искренне. На примере Медведева я убедилась, что превратиться из порядочного человека в эгоистичного мерзавца вполне реально… Хочется верить, что запустить процесс его перевоплощения в обратную сторону все же возможно, но если быть честной самой с собой, тот этап, на котором я еще мечтала о его прозрении остался далеко позади.

Мои будни полны забот. Отделка стен уже подошла к концу и, казалось бы, дело осталось за малым, но выбрать мебель в пестрящих многообразием салонах в наше время не так-то легко. К примеру, вчера, натерев мозоль на подошве ступни от долгого хождения по популярному мебельному гипермаркету, я была твердо уверена, что определилась с кроватью, остановившись на спальном гарнитуре цвета топленого молока. Мне нравилась прохлада и гладкость ее изголовья, и я даже мысленно расставила на туалетном столике свою коллекцию духов. А сегодня, проснувшись в квартире, в которой теперь не осталось даже намека на то, что когда-то в ней обитал закоренелый холостяк, я с досадой упала на подушки, словив себя на мысли, что расставаться с этим предметом мебели не желаю…

— Семка, мы никогда не переедем, — я тоскливо сверлю потолок своим взглядом, пока сын помогает Софийке собирать пирамидку. В свой год с небольшим она делает это скорее от скуки. Нет больше того заразительного азарта, который хорошо читался в ее взгляде, когда она насаживала первое колечко на пластмассовый конус, крича от восторга, пусть и получив в итоге непонятную конструкцию.

— Доверь ремонт бабушке. Когда они переделывали свою кухню, она сразу же подобрала новый обеденный стол.

— Вот еще. Она с удовольствием повесит ковер на стену… Кто это там тебе звонит? — заглядываю через его плечо, заметив, что он растерянно уставился на экран, заливаясь краской. — Подружка?!

— Ну, мам! — отмахнувшись от моей руки, вознамерившейся взлохматить его новомодную стрижку, парень недовольно отводит глаза и торопливо покидает комнату. Ему почти тринадцать. От мальчика в ярких зеленых носках и ядовито-желтой пижаме с Гуффи на груди больше ничего не осталось. Теперь это подросток, наверняка обсуждающий с друзьями девчонок и даже возможно уже успевший поцеловать одноклассницу. Занятия спортом приносят свои плоды. Конечно, о мускулатуре и речи не идет, но назвать его тощим угловатым мальчишкой язык у меня не повернется. Вообще, его сходство с Медведевым уже не такое очевидное, как раньше. Конечно, разрез глаз, форму носа и цвет волос никуда не денешь, но когда он улыбается, я легко могу отыскать и себя в этом красивом ладном парнишке.

— Мадам Софи! — беру на руки дочь, крепко целуя ее пухлую щечку. — Не расти так быстро, пожалуйста! К твоим женихам я вряд ли когда-то буду готова.

Я слышу шорох в прихожей и, поправив платье на малышке, устраиваюсь на диване, ожидая, пока Сергей вымоет руки, и, наконец, подойдет, забросив папку с бумагами на комод.

— А это у нас папа пришел, — знаю, взрослые выглядят глупо сюсюкаясь с малышами, но это самые нежные и трепетные мгновения, лишать себя которых ради сохранения своего образа умного и серьезного человека — вершина глупости. — Ты только посмотри, какой он у нас красавец!

— Привет, — Сережа явно устал, даже улыбка дается ему с трудом, но установленное в семье правило, переступая порог квартиры, оставлять все невзгоды за дверью, он еще ни разу не нарушил. Я знаю каким он бывает жестким, как может отчитывать работников и хладнокровно увольнять нерадивый персонал, но после ссоры, в которой я пала жертвой его плохого настроения из-за сорванного контракта, он дал обещание никогда не вымещать на семье свое недовольство делами фирмы.

Он целует меня в висок — это как ритуал, после которого плечи его расслабляются, а черты лица заметно смягчаются.

— Что у нас на ужин?

— Лазанья. Эй! — я отклоняюсь в сторону со съехавшим набок хвостом, в который Соня успела запустить свои пальцы, вырвав несколько волосинок, и, желая спасти и так заметно поубавившуюся шевелюру, протягиваю ее мужу, которого не нужно упрашивать лишний раз поиграться с дочкой. И в такие моменты, я часто вспоминаю Андрея. Это такой разительный контраст — два самодостаточных мужчины, серьезные и занятые, но такие диаметрально противоположные в проявлении своих отцовских чувств. Улыбчивая девчушка, сейчас крепко ухватившаяся за шею любимого папы, вряд ли когда-то сможет пожаловаться на недостаток его внимания. Не в пример старшему брату, который всегда был вторым после не терпящих отлагательства дел для ответственного Андрея Медведева.

— Семен тебе рассказывал про свою подружку? — накрывая на стол, понижаю голос, пользуясь отсутствием в кухне своего первенца.

— Я что похож на сплетника? — подбрасывая вверх визжащую дочку, Сергей бегло мне улыбается, кажется, не собираясь развивать эту тему.

— Вообще-то, я мать. Консьержка сказала, что часто видит его с Миланой с тридцать пятой квартиры…

— И?

— Сереж, ей четырнадцать…

— Видимо, твой сын любит девушек постарше.

— Тебя это забавляет? Лично меня пугает. Еще неизвестно, что у них за компания. Сидят на детской площадке и щелкают семечки… Может быть, он вообще уже курит…

— Я видел, как ты нюхаешь его куртку. Давно бы что-то заметила, — он усаживает Софию на свои колени, и принимается за еду. — Семен, иди ужинать! — громко зовет, а перейдя на шепот, добавляет. — Перестань драматизировать. Он не лоботряс, а вполне нормальный парень…

— Ма, ты обещала, что мы поедем по магазинам. Завтра уезжать, а вещи еще не собрали, — Сема намазывает соус на кусок белого хлеба и жадно впивается в него, с аппетитом расправляясь с ужином. Вообще, лет десять назад я думала, что чем старше становится ребенок, тем меньше хлопот он доставляет родителям. Теперь я уже не боюсь, что он запихнет в нос детальку конструктора или сунет пальцы в розетку, но часто мучаюсь перед сном, опасаясь, что мой сын может ввязаться в драку, подружиться не с теми ребятами, или, не дай бог, попробует наркотики… И даже несмотря на то, что большую часть времени он проводит на тренировках, без которых уже не сможет чувствовать себя счастливым, достойно учится и не устраивает мне сцен, в чем-то начиная копировать повадки Титова, где-то в моем подсознании все же живет страх, что что-то может пойти не по плану.

— Боже, у меня вылетело из головы… Доедай и съездим в торговый центр. Сереж, — с мольбой смотрю на мужа, измотанного и мечтающего о крепком сне…

— Ладно, — отобрав у дочки салфетку, он трет переносицу, мысленно настраиваясь на пару часов игры с непоседливой юлой. — Только дайте сходить в душ…

— Наверно, не терпится от меня отдохнуть? — улыбаюсь, выезжая со двора.

— От Светланы Викторовны, — хитро отвечает мне сын, сощурив глаза. — Мне надоела эта физика…

Я его понимаю, выбрав техническую специальность, и сама настрадалась от этих мудреных вычислений. И это притом что брать дополнительные занятия у язвы, вроде моей свекрови, мне, к счастью, не приходилось. Сегодня суббота, и нам удается добраться до центра куда быстрее, чем в будни, когда спешащие с работы горожане, создают заторы на дорогах.

- Помни, ты обещал не чудить…

— Знаю, знаю, — Сема вымучено закатывает глаза, убирая в карман смартфон и смотав наушники, которые воткнул сразу, едва оказавшись в машине. Вот она, пропасть между поколениями — мои музыкальные предпочтения не находят отклика в его подростковой душе. — Буду слушаться вожатых, хорошо есть и не болтать после отбоя. Ма, я ведь уже не маленький…

— А вот и неправда. Для меня ты навсегда останешься ребенком. Даже когда тебе будет семьдесят и на ночь ты будешь класть вставную челюсть в стакан.

— Фу, — с отвращением отвернувшись к окну, Семен смеется, и приоткрыв окно, тянет носом вечерний прохладный воздух. — Чем вы займетесь, пока меня не будет?

— Ну… — заглушая двигатель, решаю его помучить, — подберу тебе в комнату кровать в форме машинки… И пожалуй, расклею на стенах постеры с человеком-пауком…

— Не вздумай! Иначе я перееду в гостиную.

— Ладно, мужик, пошли подберем тебе самые лучшие плавки, чтобы в бассейне девчонки головы теряли…

— Там не будет девчонок!

— И что ты тогда там забыл? — деланно закатываю глаза, забавляясь над сыном.

— Это же лагерь при ЦСКА!

— Ладно, — сдаюсь, поднимая руки в капитуляционном жесте. — Пошли, Овечкин, купим тебе трусы с губкой-Бобом…

* * *

Я встаю раньше, чем солнце начинает греть в полную силу. Проверив, не проснулась ли Софийка, бодро иду на кухню, готовить завтрак для своей большой семьи, и, тихонько включив плазму, потягиваю чай, ожидая, пока сырники схватятся золотистой корочкой.

— Не терпится меня спровадить? — подходя ко мне со спины, Сергей кладет руки на мою талию, начиная целовать шею. — Я думал, мы хорошенько попрощаемся…

— Сереж, ты вернешься во вторник, — трудно не смеяться, когда мужские пальцы щекочут кожу, хоть от невесомых поцелуев веки и закрываются против воли.

— И что? Это же очень долго…

— Сейчас обязательно проснется Соня, — позволяю ему усадить меня на столешницу, чувствуя, что раздавила своим весом лежащий в пакете хлеб.

— Нет, она никогда так со мной не поступит, — смеясь, он не прекращает ласки, развязывая пояс моего халата, а я бросаю взгляд на часы, стрелки которых сошлись на половине шестого утра.

— Разбудила Семена? До поезда два часа, — ковыряя вилкой сгоревший сырник, Сергей как ни в чем не бывало ест, словно не из-за него мои щеки до сих пор пылают, а работающая на всю вытяжка не спасает помещение от неприятного запаха забытого на горячей сковороде творога.

— Он обещал поставить будильник. Если не выйдет через десять минут, пойду расталкивать.

— Звонила Андрею?

— Нет. Предупредила его в СМС. Но, зная, что он не очень-то надежный человек, позвоню ближе к обеду, — мы стучим приборами по тарелкам, каждый думая о своем, а ведущий программы утренних новостей, сообщает о последних происшествиях. Я постоянно ловлю себя на том, что прожигаю глазами мужские руки, уверенно сжимающие вилку своими красивыми длинными пальцами. Руками Сергея невозможно не любоваться, тем более зная, какими нежными они могут быть…

— Передать ему что-нибудь? Домашних пирожков или банку варенья? — явно потешается, ничуть не переживая по поводу предстоящей встречи. Странно устроен этот мир: я, как и любая другая женщина, зная, что увижу бывшую своего мужа, сгрызла бы все ногти на руках, или весь вечер делала маски на лицо, желая преподнести себя с шиком, во всеоружии. А он сидит и ухмыляется, внимательно следя за сюжетом новостного выпуска…

— Перебьется. Его есть кому кормить. Кстати, что это за важная сделка? Как скоро мы войдет в десятку Форбс?

— Покупаю одну кампанию.

— В Москве? Ты же потом не заставишь нас переехать?

— Наверное, ты единственная, кто не хочет перебираться в столицу, — хмыкнув, Сергей откусывает бутерброд. — Брала бы пример со своего бывшего. Он, наверное, уже весь автомобильный рынок подмял под себя.

— Откуда столько желчи?

— Дух соперничества? — вскидывая бровь, продолжает веселиться, пока я разливаю по кружкам чай, ставя одну перед ним. — Не переживай, переезд я не планирую… Зная, как движется ремонт в доме под твоим контролем, боюсь мы не сдвинемся с места до глубокой старости.

— Я не виновата, что эта дамочка, — вспоминая девушку, предложившую мне уже десяток макетов с дизайном комнат, спешу оправдаться я, — ничего не смыслит в домашнем уюте. Хочешь приходить после работы в музей современного искусства?

— Если главным экспонатом будешь ты, и желательно в этом милом халате, я готов согласится на что угодно…

— Нельзя так наплевательски относиться к собственному жилищу. Я вообще подумываю отказаться от услуг этой Климовой. Такое впечатление, что единственной удачной работой для нее был дипломный проект…

— Ты зануда, Марусь…

— Возможно. Но на твоем месте я бы радовалась тому, что жена так ответственно обустраивает семейное гнездышко.

— Я радуюсь. Просто не говорю, чтобы ты не зазналась, — он тянется ко мне через стол, касаясь щеки, но быстро отворачивается, услышав детский довольный визг из детской. — Давай, мать, корми детей. Позвоню Руслану, чтобы заехал за нами пораньше.

— Может, лучше я вас отвезу?

— Нет уж, терпеть не могу плачущих женщин… — улыбаясь, пропадает за дверью с мобильным в руках, так и не услышав брошенного мной в спину признания:

— Я и не планировала реветь! — разве что только немножко, когда вечером лягу в холодную постель, не ощущая рядом его стройного подтянутого тела…

Андрей

Я приезжаю на вокзал заранее из страха опоздать и заставить ребенка ждать меня в переполненном зале. Я волнуюсь. Мне сорок один, а я робею перед встречей с двенадцатилетним пацаном так, как не волновался в юности перед первым свиданием с девушкой из параллельной группы. Выкурив две сигареты, чувствую как виски начинают пульсировать, отдавая в голову ноющей болью. Я слишком долго его не видел, и знаю, что наши разговоры по телефону или видеосвязи вряд ли способствовали укреплению родственных уз. С трудом представляю, о чем говорить, и это страшно: страшно теряться перед встречей с собственным сыном, в общении с которым, по сути, не должно возникать неловкости… Поезд со скрипом тормозит, и толпа встречающих заполняет перрон, вынуждая меня расталкивать плечами возбужденных зевак.

— Пап! — ожидая, пока пожилая женщина спуститься на платформу, Семен машет мне рукой и поправляет лямку дорожной сумки, свисающей с его плеча. Я улыбаюсь, чувствуя, как напряжение покидает тело, и, приняв его багаж, крепко обнимаю мальчишку, теперь достающего мне до подбородка. Боже, он вырос! Так незаметно для меня, что будь я женщиной, позволил бы себе слабость расплакаться на глазах у тысячи наблюдателей от боли осознания, что я пропустил счастливые моменты его взросления.

— Какой ты стал большой! — хлопаю его по козырьку бейсболки, и делаю шаг назад, пропуская куда-то спешащего молодого человека, прижимающего к груди одинокую белую розу.

— Ты тоже изменился! Дядь Сереж, давай мне, — отвлекается на выходящего из вагона мужчину, и забирает свой скейт, который Титов выносит наряду с небольшим чемоданом, где, видимо, хранятся его вещи.

— Здравствуй, — он первый протягивает мне руку, внимательно вглядываясь в лицо. Может быть, он пытается найти ответ, чем же в свое время я сумел покорить его жену, или надеется отыскать подтверждение своим догадкам, что я непроходимый глупец, потерявший в своей жизни что-то важное.

— Привет, — вторю ему, отмечая, что у него довольно крепкое рукопожатие и чересчур серьезный тяжелый взгляд. — Подбросить? Я на машине.

— Нет. Я уже заказал такси.

— Давай с нами! Когда еще вместе окажемся в Москве? — с интересом озираясь по сторонам, мой сын стягивает с себя ветровку.

— Поезжайте вдвоем. В семь у меня встреча с юристом, так что оставим достопримечательности на потом. Ну что, — хлопнув Сему по плечу, Сергей больше меня не замечает, — хороших тебе каникул. Если что, сразу звони.

— Ладно! — я крепче сжимаю челюсти, видя, как мой ребенок по-мальчишечьи искренне обнимает своего провожатого, будто прощается с дорогим человеком, и не в силах выносить эту картину, отворачиваюсь, делая вид, что заметил что-то более интересное.

— Я сам его заберу. Во вторник уже уезжаю, но вернусь в двадцатых числах. Пробуду здесь неделю, так что…

— Отлично. Спасибо, что позаботился о моем сыне, — имея в виду лишь поездку, благодарю я и, только сказав, понимаю, как двояко выглядят со стороны брошенные мной слова. На лице Титова не дрогнул ни один мускул, он лишь кивает и, взяв багаж, торопливо удаляется, оставив меня наедине с ребенком.

— Пошли? — закинув руку ему на плечо, я довольно улыбаюсь, впервые за долгое время чувствуя себя счастливым.

— Новая? — Семен присвистывает, заметив, что я направляюсь к темному внедорожнику, тщательно вымытому и выгодно выделяющемуся своим видом на фоне других авто.

— Да. Нравиться?

— Еще бы, — парень пристегивается и проводит рукой по обивке двери, ерзая на сиденье. — Крутой! А у мамы теперь Мазда. Сережа подарил ей на Новый год.

Я знаю, что он не пытается меня уколоть, но все же крепче сжимаю руль и лишь качаю головой, не зная, что я должен ответить. “ Здорово! Очень рад, что твоя мать встретила хорошего человека!” или “Отлично! А я за столько лет нашей с ней совместной жизни ни разу не сделал подобного подарка!” Что говорить, если в горле стоит ком от осознания собственной никчемности?

— Как там твой пес?

— Дюк? Отлично. Как только переедем, заведем ему подружку! Сережа обещал, что для моей собаки построят будку. Конечно, я не собираюсь всегда держать его на улице, но думаю летом ему в ней будет хорошо. Во сколько я должен быть в лагере?

— Договорился на восемь. Так что у нас есть три часа. Поедим где-нибудь? Может быть, роллы?

— Нет, терпеть их не могу, — Семен настраивает магнитолу на нужную волну и начинает покачивать головой под музыку, похлопывая по коленке заданный исполнителем ритм. А я в это время думаю, как много я упустил, раз элементарно не способен угодить его вкусовым предпочтениям? — Может быть, лучше в пиццерию? Помнишь ту, где мы ели вместе с бабушкой, когда я приезжал к тебе в детстве?

Слышите? В детстве! Ему еще нет тринадцати, а события четырехлетней давности для него — уже далекое прошлое…

— Ладно. Будешь? — я протягиваю ему бутылку "Спрайта" и включаю кондиционер, заметив, как на его лбу выступает испарина, вызванная жаром палящего в окно солнца, и втайне опасаюсь, что сейчас он округлит глаза и пристыдит меня за распитие такого вредного напитка. Но Сема даже не думает отвешивать мне порцию критики и с упоением наслаждается холодной газировкой, а прикончив в один присест половину бутылки, бросает ее на заднее сиденье, теперь довольно потирая ладони.

— Так ты будешь брать меня к себе каждые выходные? Слышал? Там разрешается останавливаться взрослым. Артем в прошлом году ездил со своим дядей…

— Боюсь, хоккеист из меня выйдет никчемный.

— И пусть. Будешь читать книги или смотреть фильмы на моем планшете, пока я буду тренироваться на льду…

— А работа?

— Работа… — он по-взрослому ухмыляется, отворачиваясь к окну, но быстро прячет свои эмоции, переводя тему. — Я записался на курсы английского. С сентября начну занятия. Мама говорит, что знание языка пригодиться, если я вдруг захочу учиться заграницей.

— А ты захочешь? — я заметно напрягаюсь, вновь ощутив масштаб пропасти между нами, восполнить которую теперь не хватит и всей жизни. Есть много того, чего уже не вернуть назад — его первая школьная линейка, пропущенные мной хоккейные матчи, дни рождения, помощь в уроках, теперь еще и разговоры с семьей о планах на будущее…

— Я не против. Главное, чтобы оценки не подвели. Сам ведь знаешь, что с физикой у меня беда…

— А как же репетитор?

— Светлана Викторовна? Она очень умная, но требует похлеще нашего математика. А он у нас зверь! И не любит маму. После каждой решенной задачки говорит, что я пошел в тебя.

— Это еще почему?

— Потому что мама не смогла бы даже условия прочесть… У них война. Дядь Сережа говорит, что им просто нравится задирать друг друга.

— Так значит ругаются?

— Не совсем. Подкалывают, спорят кто лучше печет пироги и критикуют одежду. Мама недавно купила платье, а Светлана Викторовна сказала, что она зря перевела деньги, потому что ее провинциальную натуру ничем не скрыть, — он смеется, словно понимает все, в чем упрекают друг друга эти две женщины, а я тянусь за сигаретой, но, вспомнив, что в салоне ребенок, пусть уже и довольно взрослый, бросаю свою затею, запрятав пачку в карман.

— Если хочешь, кури. Мне ведь не пять. У меня половина друзей курят…

— А ты? — как-то испуганно гляжу на парнишку, чем вызываю улыбку на его лице.

— Нет. Я ведь спортсмен, забыл? Мне легкие нужно беречь.

— Так тебе нравится эта Светлана?

— Викторовна? Нормальная. С ней бывает весело. Хотя бабушки ее не любят. Они общаются только по праздникам… Мы поедем к тебе?

— Не сегодня. Нам еще загород ехать. Так что перекусим по-быстрому. Давай на выходных? А через две недели можем сходить на футбольный матч. Я куплю билеты…

— Пап, вообще-то, у меня к тебе просьба. Восемнадцатого приезжает Милана и…

— Милана? — недоверчиво повторяю незнакомое имя, изучая своего собеседника.

— Да. Моя девушка.

— Девушка? Ты ведь только в седьмой класс идешь.

— И что?

— Ничего. Просто это как-то неожиданно. Не рано? И вообще, мама в курсе?

— Ну… — растягивает, подбирая слова. — Нет. И лучше ты ей не говори. Она же начнет меня пытать.

— Ладно, — отпустив сковавший меня шок, решаюсь заменить Машу на этом поприще. — И чем вы с ней занимаетесь?

— Гуляем, переписываемся, ходим в кино… Да много чем.

— И, — не знаю, что на уме у нынешней молодежи, поэтому старательно пытаюсь сформулировать вопрос, чтобы он не резал слух своей пошлостью. — Вы же не делаете ничего такого, черт… Вы же не остаетесь наедине?

— Пап, мы только пару раз целовались. Дядя Сережа прочел мне лекцию, так что не переживай.

В сегодняшнем душном июньском понедельнике слишком много “дяди Сережи”. Он во всем: в Семкиных разговорах о будущем, в его рассказах о бытовых проблемах… Даже в истории его первой осознанной влюбленности присутствует тень Машиного супруга. Не удивлюсь, если повернув назад голову, обнаружу его расположившимся на кожаном сидении моей машины — настолько часто с уст сына слетает его уже набившее оскомину в моем мозгу имя. Я едва сдерживаюсь, чтобы не завопить во всю глотку в надежде, что сын перестанет о нем напоминать, когда поймет, насколько меня злит его незримое присутствие между нами.

— Ладно, — я выравниваю дыхание, притормозив у кафе, и отстегнув ремень безопасности, прохожусь ладонью по лицу. — Так что там с твоей Миланой?

— Она приезжает восемнадцатого. К сестре. Она учится здесь. Мы хотели вместе съездить на Воробьевы горы. Погулять. Я даже скейт взял.

— И что от меня требуется?

— Отвезти. И ее забрать от сестры. Посидишь в кафе, пока мы покатаемся, а потом отвезешь обратно.

— Я что-то вроде крестной феи?

— Ну пап! Мы с ней неделю планировали. Потом неделю уговаривали ее сестру. Когда еще так повезет? — Семен избавляется от ремня, и поворачивается на кресле, подогнув одну ногу под себя, и смотрит с такой надеждой, что я не могу ему отказать. Слишком часто меня не оказывалось рядом, чтобы сейчас разбить еще одну мечту этого жизнерадостного подростка.

— Договорились. Только чтоб были у меня на глазах.

— Так точно! — он прикладывает к голове ладонь, отдавая честь, а я треплю его за плечо, и смеясь, киваю головой на улицу, уже и сам изрядно проголодавшись.

Сергей

Я не люблю Москву. Не люблю суету, гул, вечно шумящие клаксоны автомобилей. Терпеть не могу высокие здания, в которых приходится тратить по несколько драгоценных минут, чтобы добраться на лифте до нужного этажа, попутно выпуская других трудяг, столпившихся в кабинке. Знаю, что мог бы давно перебраться в мегаполис, поселиться в шикарном особняке в Барвихе, а потом часами читать газеты, добираясь по пробкам до своего офиса. Но я верен своим привычкам, предпочитая сталкиваться со столичной жизнью лишь тогда, когда этого требует дело. К примеру, как в этот раз. На мне дорогой костюм цвета берлинской лазури, тщательно выглаженная рубашка и галстук, мои ботинки до блеска начищены, и при желании в них можно увидеть свое отражение, если нагнуться достаточно низко… Я пунктуален. Не в моих правилах опаздывать на деловые встречи, поэтому я неторопливо потягиваю кофе, на редкость мерзостный и горький, но делаю вид, что доволен, не желая пугать собравшихся своими “лучшими” проявлениями. Если бы девушка, приготовившая эту бурду, трудилась на меня, сегодня ей пришлось бы пополнить ряды безработных. Возможно, я слишком категоричен, но, зарабатывая на жизнь своим трудом, воспитал из себя довольно требовательного руководителя. Во всем должен быть порядок. Начиная от скрепок и карандашей на рабочем столе, заканчивая умениями и навыками персонала.

— Маргарита Олеговна немного задерживается, — хитрый и, на мой взгляд, скользкий мужчина, занимающий кресло генерального директора, в сотый раз протирает пот над верхней губой, при этом шумно вздыхая. Мы ждем уже двадцать минут. И это еще одно испытание для моих нервов. Мне доводилось отменять сделки с людьми, неспособными элементарно вовремя явится, поскольку я не понимаю, о каком плодотворном сотрудничестве может идти речь, если человек не в состоянии правильно распорядится своим временем?

— Может быть, еще кофе? — Григорий Петрович, ослабляет галстук и когда поворачивается ко мне спиной, желая вызвать секретаршу по внутренней связи, я замечаю, что его светлый пиджак безобразно взмок в области лопаток.

— Воздержусь, — отвечаю под аккомпанемент открывающейся двери и цокот женских каблуков, но не тороплюсь переводить свой взгляд на опоздавшую, со скукой глядя на лежащие передо мной документы, которые, кажется, успел заучить наизусть. Вот она деловито присаживается напротив, кивая своему знакомому, вот поправляет ворот своего платья и касается пальцами прически, желая проверить, все ли в порядке, вот улыбается, не сводя с меня глаз… Приторно и как-то натяну. Скрипник — женщина лет тридцати трех, довольно приятной наружности и миниатюрной комплекции. Она наверняка знает, как понравиться мужчине, умело пользуясь дамскими уловками. Я не могу сказать, что она выдающаяся красавица, или, напротив, слишком скучная и непримечательная. На мой взгляд, таких, как она характеризуют только одним словом — обычная. Таких миллионы бродят по улицам, с кем-то вам доводилось работать, неоднократно пересекаться в подъезде. Кто знает, может быть в ней и таится загадка, которая привлекла в свое время Андрея, но я не ловлю себя на желании ее разгадать.

— Здравствуйте, — не знаю, ждет ли она, что я поцелую ее руку, привстав со своего стула, но если она решила, что сейчас я начну сыпать комплиментами, то глубоко заблуждается. Для меня в делах нет полового признака, хотя, окажись на ее месте другая, я бы, возможно, галантно ее поприветствовал. Но не сейчас, когда я прождал эту дамочку двадцать минут, а она даже не удосужилась извиниться.

— Здравствуйте. Перейдем к делу? У меня еще одна встреча, поэтому обойдемся без прелюдий.

Мой юрист, все это время простоявший у открытого окна, передает женщине папку с уже знакомым ей договором, но она не торопится брать в руки ручку, неприлично долго разглядывая меня. Не знаю, о чем она думает, но губы уже сложились в ухмылку.

— Могли бы мы пообщаться прежде, чем я передам вам дело своего отца.

— Правильно говорить, продадите. А то звучит, как благотворительность.

— Гриша, не выйдешь на пару минут? — игнорируя мою речь, Рита все так же не отводит взгляда, и мне ничего не остается, кроме, как указать своему адвокату на дверь одним кивком головы. Вообще, меня удивляет отсутствие Медведева на такой важной для его женщины сделке, но я не вправе лезть в чужую жизнь со своими расспросами.

— Говорите, — когда дверь за мужчинами закрывается, решаю ускорить процесс, подгоняя даму, кажется, вознамерившуюся и дальше играть в гляделки.

— Сергей, — она вздыхает, собираясь вывалить на меня все то, что, видимо, не давало ей покоя, но я одергиваю Маргариту, желая сразу установить границы.

— Юрьевич, — неважно, повлияло ли ее появление в жизни Машиной семьи на мое будущее, а она, несомненно, сыграла мне на руку, разбив ее брак, Маргарита чужой незнакомый мне человек, в общении с которым я не потерплю фамильярности.

— Сергей Юрьевич, — немного смутившись, она все же старательно держит лицо. — Я не сильна в бизнесе, но по своей природе очень любопытна. За последний год акции заметно упали в цене, потому что фирма не заключила ни одной стоящей сделки.

— Хотите пожаловаться мне на свои неудачи? Или хотите спросить совета, как снова встать в строй?

— Нет, лишь делюсь наблюдениями. В сентябре прошлого года “Интерстрой” увел у нас из-под носа тендер на застройку нового спального района, и это притом, что все прочили победу нам. В ноябре с нами расторгли контракт на строительство гипермаркета в центре города. В марте от наших услуг отказались еще два крупных партнера.

— Что делать, наверное, черная полоса…

— Я бы согласилась. Если бы не примелькавшийся “Интерстрой”…

— Теперь вы жалуетесь на то, что моя кампания более компетентна в вопросах застройки и более привлекательна, нежели ваша?

— Хотите сказать, что я надумала?

— Вы же сами сказали, что ничего не смыслите в бизнесе. Может и не стоит направлять мыслительный процесс на то, что вам не под силу освоить?

— Вот как? — она бледнеет, поддаваясь назад, как от удара, и вновь начинает поправлять прическу, давая себе передышку. — Вы что, так мстите?

— Что простите?

— Мстите мне за свою жену?

Я начинаю смеяться над абсурдностью ее предположения, хоть улыбка и не касается моих глаз, а Рита нервно начинает теребить поясок своего платья, видимо, не зная, как себя вести.

— Вы смешная, Маргарита Олеговна. Я не воюю с женщинами. Лишь извлекаю выгоду, — взяв себя в руки, сцепляю пальцы в замок облокотившись на длинный дубовый стол. — Я удовлетворил ваше любопытство?

— Нет. Вы не ответили. Разве не подозрительны все эти совпадения?

— Обратитесь к гадалке. Уверен, по части совпадений, она куда более сведущая, — я бросаю взгляд на часы, вопросительно посмотрев на наследницу Олега Скрипник, а она, в свою очередь, начинает хмуриться, кусая нижнюю губу.

— Так что?

— Я передумала, — женщина расправляет плечи, победно закидывая ногу на ногу, а я чувствую, как внутри закипает гнев, и, откинувшись на стул, прочищаю горло.

— Это у вас юмор такой?

— Возможно. Сами же сказали, что я смешная…

— Отлично, — вставая, я забираю папку и решительно намереваюсь уйти. — Был рад знакомству.

Я не бью представительниц слабого пола, но ей бы не помешала отрезвляющая оплеуха. Терпеть не могу самодурства в делах и если честно, не понимаю, чего она добивается, нарушая все договоренности.

— Что, даже не попытаетесь меня уговорить? — ухмыляется, разглядывая маникюр на своих пальцах, явно возомнив себя хозяйкой положения.

— Разве я похож на воспитателя ясельной группы? Уверен, с таким наблюдательным руководителем у вашей кампании впереди открытие новых горизонтов, — с сарказмом бросаю я напоследок.

— Стойте! — я не успеваю перешагнуть через порог, когда слышу ее растерянный оклик и замираю, удерживая в руке опущенную вниз дверную ручку. — Зовите юриста…

* * *

Маша сидит в плетеном кресле, подставляя лицо июньскому солнцу. На ней надета широкая футболка, спадающая с одного плеча, хлопковые шорты и сланцы, а вокруг головы намотана повязка в мелкий синий цветочек. Мне нравится проводить выходные на нашем участке, я даже согласен жить здесь все выходные, бросив в спальне матрас, поскольку с мебелью у нас до сих пор напряженка. Меня не пугают комары и не заботят снующие по территории рабочие, сейчас взявшиеся за отделку вместительного гаража. Здесь я чувствую себя полноценным семьянином: дом построил не сам, но ведь вот он возвышается позади, деревья тоже не моя заслуга, но каждый кустик мной честно оплачен. И пусть у меня дочь, но все же и Сему нельзя списывать со счетов.

— Ты все-таки счастливая женщина… — натянув на глаза очки, отпиваю чай, закусывая его зефиром.

— С чего взял?

— Ну, у тебя есть я…

— Фу, как самонадеянно… — сегодня моя жена настроена игриво, по-боевому. Она не спускает глаз с ворот, стараясь выглядеть беспечно, а заметив поля широкой шляпы, идущие впереди своей обладательницы, и вовсе хищно улыбается, отряхивая с коленки невидимую соринку.

— Вот и она! Светлана Викторовна, — она манерно кланяется, и принимает из ее рук Софийку, теребящую отобранные у бабушки бусы.

— Осторожней. Вообще-то, это жемчуг, — предостерегает мать, заметив, что Маша излишне сильно тянет драгоценную нить, которую дочка уже вознамерилась сгрызть.

— Зачем же тогда вы дали такую ценную вещь ребенку?

— Она моя внучка, а значит априори не может быть криворукой.

— Какое самомнение! Не забывайте, что в ней есть и мои гены.

— Об этом трудно забыть, — взглянув на мою жену из-под опущенных очков, мама недовольно кривит рот.

— Чай? Кофе? Или может быть…

— Яду? Нет уж, увольте. Сынок, я украду Руслана до вечера? Хочу обновить гардероб перед отлетом.

— Конечно. Маша на машине.

— Как там Семен? Надеюсь, он уже изучил строение вещества? Не хотелось бы, чтобы он нахватал двоек сразу после каникул. Он ведь взял с собой учебник?

— Да, — заметив, что Маруся готовится к очередной колкости, беззастенчиво лгу, ни на секунду не веря, что за прошедшие полторы недели парень хотя бы однажды заглядывал в книгу. — Я даже пару раз консультировал его по Броуновскому движению.

— Отлично. Лимонад? — заметив графин на столике, мама наливает в бокал напиток, но сделав глоток, морщит лоб, отставляя его в сторону. — Все-таки пьет…

— Это Мохито. Им я обычно разогреваюсь. Что? — заметив, что я недовольно закатываю глаза, жена, замолкает, переключая свое внимание на ребенка.

— Боже, не давай ей садиться за руль!

— Молчи, — расстелив на газоне плед, Маша устраивается на земле, высыпая из корзины разноцветные погремушки, предостерегая меня от нотаций, поднесенным к губам указательным пальцем. — Она сама начала!

— Разве? — я срываю ветку с растущего вблизи кустарника и, заложив руки за голову, смотрю в голубое небо, покусывая тонкий прутик.

— Да! Чтобы ты знал, до встречи с вами я была милой уравновешенной женщиной, — Маша укладывает свой подбородок на моей груди и довольно улыбается, пока Софийка увлеченно занимается делом, разбрасывая в разные стороны свое богатство. Я тону в ее взгляде — чистом, открытом, неспособном скрывать эмоции, и отчего-то задумываюсь над тем, как можно было променять ее, такую чуткую и ранимую, на ту, в глазах которой вряд ли отыщешь хоть что-то мало-мальски напоминающее доброту и безоговорочную веру в своего спутника. Я не поговорил с Ритой и двадцати минут, но это тот редкий случай, когда хватает одного взгляда, чтобы увидеть очевидные вещи. Наверное, полезно для разнообразия оглядываться вокруг, и лишний раз убеждаться, что самое ценное рядом — что-то рассказывает о своем магазине, отчаянно жестикулируя, пока ты лыбишься как дурак, завидуя собственному счастью.

— Папа, — подойдя ко мне, Софийка заваливается верхом, кусая меня за плечо. И это самое худшее, на что способна годовалая девчонка. Намертво сцепляя зубы, она вызывает возглас даже у такого сдержанного крепкого мужчины, как я. — Дай!

Я вручаю ей свои солнечные очки, опасаясь, что дочь отгрызет от меня кусочек, и вновь принимаюсь любоваться той, кто привнесла в мою жизнь улыбку. Во мне еще живы воспоминания об обуявших меня эмоциях, словно только вчера, она в ужасе округлила глаза, глядя на электронный тест, пока я сидел и, не шевелясь, ждал вердикта. Будто лишь пару часов назад, я как последняя размазня торопливо вытирал глаза, ожидая, пока акушерка вручит мне маленький сверток, считая эту сморщенную девчушку самым лучшим творением природы. За одно это она достойна пьедестала, особого места в моем сердце, которое принадлежит ей на веке, потому что иначе я уже не умею.

— Машка.

— Что?

— Я тебя сейчас поцелую.

— Дурной? — она начинает хохотать, прервав свой рассказ о новом поставщике материалов, пока я, как сумасшедший, приникаю к ее губам. И это здорово, срывать с ее губ не только теплое дыхание и ощущать одурманивающую мягкость податливого рта, но и слышать мелодичный звук женского хихиканья.

Андрей

Рита со мной не говорит. Не сыплет колкостями, не задает вопросов, не пускается в рассказы о том, как прошла сделка. Лишь молча бросает на меня косые взгляды. Иногда замирает, сидя на диване, и, думая, что я не замечаю, пытается прожечь во мне дыру, то и дело хмуря брови. Она все чаще пропадает на выставках, посещает вечеринки со своим менеджером, и больше не берется писать картины, спрятав мольберт в кладовку. Туда же она отправила коллекцию масляных красок, свое разнообразие акварели и увесистый чехол с кисточками разных толщин иразмеров. Этот этап нашей совместной жизни можно назвать соседством. Мы как два когда близких человека, между которыми пробежала черная кошка, делим кухню, пользуемся одной ванной и больше не спим в одной постели. Я не знаю, что произошло в момент подписания договора, но в Рите явно что-то резко изменилось. Взгляд какой-то затравленный, налицо глубокий самоанализ и тягостные думы о бренности бытия. Не будь между нами долгих месяцев изнурительной борьбы, я бы, пожалуй, попытался разведать, отчего она перебралась в гостиную, но сейчас я наслаждаюсь затишьем, и не тороплюсь вносить ясность в наши с ней отношения. Две недели, не показавшиеся мне долгими и безрадостными, хотя, по логике вещей, я должен был испытывать дискомфорт от повисшего в квартире молчания, позволили мне выдохнуть и насладиться покоем. Прошлые выходные я бродил с сыном по выставкам, которые мы посетили скорее для галочки, так и не получив эстетического удовольствия от созерцания предметов искусств. Мы много фотографировались, ели в различных кафе, обсуждая нашумевшие фильмы, и долго спорили о том, кто же из современных хоккеистов лучший. К семи я возвращал его в лагерь, который, кажется, пришелся ему по душе, а, вернувшись домой, закрывался в кабинете, не спрашивая, куда собралась Рита в таком вызывающе коротком платье. Думаю, она тоже заметно выдохлась, и поэтому не спешила переходить к очередной конфронтации.

До сегодняшнего субботнего утра… У каждого человека, старательно сдерживающего свои эмоции, рано или поздно наступает момент, когда сущий пустяк выводит его из себя. Есть грань, перейдя которую он перестает сдерживать рвущегося на волю зверя, уже оскалившегося и обнажившего свои огромные желтые клыки. Не знаю, что ее разозлило больше — опрокинутая мной чашка или молчаливые сборы осколков, но стоило ей открыть рот, где-то внутри меня загорелась красная лампочка, оповещая о приближающейся буре. Я выкинул раскрошившуюся керамику в мусорку, не обращая внимания на ее отповедь, в пух и прах разносящую мою способность хоть что-то сделать нормально, неторопливо сполоснул ладони, протер их зеленым полотенцем и удалился в свой кабинет, ощущая затылком острый, холодный как лед взгляд Маргариты Скрипник.

— Убери свои чертовы бумаги! — одним махом смахнув со стола документы, над которыми я работал в собственном кабинете, Рита зло сверкает глазами. — Видеть их не могу!

— Ты с ума сошла? — завожусь не на шутку, приподнимаясь со стула.

— Я тебя ненавижу! Понял! Тебя и все, что ты сделал с моей жизнью! — одному богу известно, что на нее нашло, но мне уже не хочется ее успокаивать, или молча сносить оскорбления.

— Ты долго вынашивала эту речь? Выйди и закрой дверь с той стороны!

— Иди ты к чертям собачьим! Вот, видел? — она начинает рвать разбросанные по полу листы, не на шутку пугая меня своим пылом. — Ненавижу! Ненавижу!

Я подхожу к обливающейся слезами женщине, и, подхватив ее под руку, ставлю на ноги, внимательно вглядываясь в ее лицо. Запах ее приторного парфюма наполняет помещение, и мне хочется распахнуть окно, чтобы сделать хотя бы один глоток свежего воздуха.

— Ты пьяна? — отталкиваю ее, брезгливо передергивая плечами. — Прими успокоительное…

— Нет. Я тебе все скажу, понял? Потому что это невыносимо. Невыносимо каждый день видеть, как ты мельтешишь перед глазами, как говоришь по телефону, строя из себя важного начальника! Невыносимо видеть, каким довольным ты возвращаешься после прогулок с ребенком. С ребенком, Андрей! Которого у меня нет! Ты ведь никогда не задумывался над тем, что чувствую я!

— Рит, ты не в себе…

— Я не в себе! Не в себе с той минуты, когда решила с тобой связаться! Ты меня обманул! Обвел вокруг пальца, обещая светлое будущее! А что я получила? Мне же на тебя смотреть тошно! — она хлюпает носом, осыпая мою грудь ударами своих кулачков, пока по щекам льются слезы, оставляя черные дорожки от растекшейся туши. — Давай, скажи что-нибудь! Хоть раз будь мужиком!

Я отворачиваюсь, вовремя увернувшись от рассекающей воздух ладони, чем еще больше распаляю ее запал.

— Лучше бы я тебя не встречала! Лучше бы я сожгла к чертовой матери эти треклятые фиалки!

— Да приди в себя! — обхватив ее сзади, сдерживаю Марго, яростно вырывающуюся из моего захвата.

— Я тебя не люблю! Понял? Не люблю и никогда не смогу полюбить вновь! — больно ли мне? Возможно. Это сродни укола в самое сердце, хотя я давно уже знал, что чувства выжжены из ее нутра ударами судьбы и горькими разочарованиями. Хотя, слышать это, видя, как ее губы безобразно кривятся, а руки царапают мое бедро — не самое приятное, что может испытать человек.

— Ты больная, Рит…

— Не больше чем ты! Во что мы с тобой превратились? Убери от меня свои пальцы! Мне противно, понял? — ее лицо идет красными пятнами, а слов почти не разобрать, и, взвалив ее на плечо, я быстро забегаю в ванную и заталкиваю ее в кабинку, надеясь, что холодный душ приведет ее в чувства. Когда она порывисто дышит, отводя назад мокрые волосы, а взгляд становится осознанным, я протягиваю ей полотенце, устроившись рядом с трясущейся женщиной на кафельном полу. Не знаю сколько мы молчим, но могу точно сказать, что эта тишина давящая, такая, от которой закладывает уши…

— Андрей, больше так нельзя, — я недоверчиво кошусь на сжавшуюся рядом женщину, удивляясь ее спокойному выражению лица и тихому голосу. Я сейчас и не вспомню, когда в последний раз она говорила со мной так сдержанно, не пытаясь задеть.

— Ты права, — я легко позволяю этой мысли проникнуть в голову и, достав пачку сигарет, щелкаю зажигалкой, выпуская тонкую струйку дыма. Она протягивает свои дрожащие пальцы, и я отдаю ей сигарету, подкуривая для себя вторую.

— Ты как живое напоминание о каждой моей неудаче… Как памятник всему тому, что я так и не смогла осуществить… Нет ни семьи, нет ребенка, нет даже элементарной радости… А я хочу настоящий дом. Хочу разговоры за чаем… Чтоб как в любой нормальной семье!

— Разве я не пытался дать тебе это? Ты же палец о палец не ударила, так о каком счастье может идти речь? -

Рита молчит, а я, измотанный скандалом, горестно усмехаюсь, сбрасывая пепел на пол.

— Мы с тобой слишком похожи. И изначально были обречены на провал.

— Это еще почему?

— Потому что не будешь ты счастлив с такой, как я. Тебе нужна такая, как Маша. Чтобы вытягивала отношения, заботилась о тебе, жила для тебя. Мы с тобой умеем только брать…

— Я ведь все бросил, Ритка. Теперь не говори, что я не думал о тебе! Я предал собственного сына, идя у тебя на поводу, а ты называешь меня эгоистом?

— Ради меня? Ни одного человека нельзя заставить делать то чего он не хочет! Найди уже смелость признать, что тебе так было удобней, не прикрываясь моими истериками! Если мужчина действительно чего-то хочет, он ни перед чем не остановиться. Тебе ли этого не знать?

— Лучше замолчи, Рит, — сцепив зубы, крепко сжимаю кулаки, опасаясь, что сейчас нарушу еще один принцип.

Я не слежу за временем, не чувствую неудобства от прилипшей к телу рубашки, но ощущаю поднимающееся с самых глубин естества раздражение на всю ситуацию в целом. На женщину, теперь накинувшую на плечи мой махровый халат, который доходит ей до пят, на ее хмурое выражение лица и нескрываемую досаду, на разбросанные ей по полу ванной комнаты мокрые вещи, на повисшее в помещение облако табачного дыма, на ощущаемое кончиками пальцев приближение финала, отдающее легким покалыванием и дрожью, внезапно проходящей по всему телу.

— Я когда тебя увидела, думала, вот бы и мне так. Я позавидовала твоей жене, женщине, ради которой ты завалил мой телефон сообщениями, желая купить понравившуюся ей картину. Ты был такой… Такой уверенный, что ли, непоколебимый. Так серьезно рассуждал на тему верности, что мне отчаянно захотелось узнать, каково это, когда тебя так любят. А, знаешь, что самое смешное? — она ухмыляется, не замечая, как тлеющий уголек осыпает серые хлопья на подол ее домашнего платья, торчащего из-под приоткрывшего ногу халата, — ты ведь и не любил ее никогда…

— Неправда, — отчего-то считаю нужным заступиться за свои прошлые отношения.

— Нет, Андрей, — качая головой, она не спешит со мной соглашаться. — Ты любил ту жизнь, которую она для тебя создала: любил приходить в уютную квартиру, любил считать себя порядочным, любил эту иллюзию счастливого брака. Не появилась бы я, вы бы все равно разбежались. Ты бы нашел себе кого-нибудь, может, чуть позже. Или Маша, с возрастом поняла, что ничего не получает взамен.

— Я не стану тебе ничего доказывать.

— И не надо, — ухмыльнувшись, она качает головой, закусив нижнюю губу, а после минутного молчания продолжает. — Когда я увидела Сергея Титова, я поняла, что все твои слова о жизненных ценностях и морали, которыми ты так долго прикрывался, не делая шаг, который был неизбежен, всего лишь фарс. Вот уж образец идеального мужа. Ему и говорить ничего не надо, чтобы убедить человека в своей верности, это у него на лбу крупными буквами выбито. В его взгляде, повадках… Думаешь, ему нужна папина фирма? Брось, он просто пытается себя убедить, что вовсе не карает обидчиков, а пытается приумножить состояние… Небо и земля, Андрей. Можешь порадоваться за бывшую, ей повезло узнать, что значит быть рядом с достойным человеком…

— Ты бредишь, Рит…

— Нет, — вновь качает своей головой, устало прикрывая веки. — Я просто устала, Андрей…

Я поднимаюсь, чувствуя, как на моем лице поселяется гримаса отвращения и, ополоснув лицо прохладной водой, опираюсь руками на раковину, посылая ухмылку собственному отражению.

— Заберу вещи завтра. Меня ждет ребенок.

Я пуст. Выпит до дна той, для кого когда-то был готов достать звезду с ночного неба. Не находя в себе сил на переодевание, я медленно бреду в прихожую, и, присев, начинаю обуваться. Марго появляется в дверном проеме, внимательно следя за моими действиями, и это, как дежавю… Все это уже было когда-то: тот же тяжелый молчаливый взгляд, мои неторопливые сборы, разве что только женщина, стоящая рядом, вряд ли скована болью и осознанием неотвратимости перемен…

— Что будем делать с квартирой? Знаю, что так и не расписались…

— Забирай, — прерываю ее болтовню, не давая ей возможности договорить.

— Андрей… — она подходит ближе, касается моей щеки, пытаясь что-то разглядеть в моих глазах, но я отворачиваюсь, не позволяя ей запечатлеть на моих губах поцелуй. Рита одергивает руку, высокомерно приподнимая бровь, а я беру с полки ключи и, не дожидаясь лифта, спускаюсь вниз, делая глубокий вдох свежего воздуха.

* * *

Я резко торможу у трехэтажного здания, где располагается спортивный лагерь, и бью кулаком по рулю, оглашая округу резко прервавшимся автомобильным сигналом. Меня трясет от злости на Риту, на себя и стремительно утекающее, как песок сквозь пальцы, время. Я опоздал. На три часа. Заставил влюбленного мальчишку, всю неделю отсчитывающего минуты перед встречей с подружкой, ждать, пока я разберусь с Марго, не отвечая на его звонки. Показав охраннику паспорт, я ожидаю, пока он пропустит меня в коридор, и, пройдя через турникет, стремительно мчусь к кабинету директора, рядом с которым, повесив голову, сидит мой сын, чьи ожидания я вновь не сумел оправдать. Рукава моей рубашки, закатанные кверху, еще влажные, и на светлой ткани хорошо различимы мокрые пятна. Набрав воздуха в грудь, я уверенно подхожу к Семену, который открывает глаза, заслышав мое приближение.

— Привет, — остановившись в двух шагах от парня, я засовываю руки в карманы, кожей ощущая, как наэлектризовался воздух вокруг нас. Он вновь закрывает веки, упираясь затылком в стену, но ничего не говорит, кусая нижнюю губу, отчего та уже заметно раскраснелась.

— Я опоздал, прости, — присаживаюсь рядом, и не подаю вида, что заметил, как сын отодвинулся, когда наши ноги соприкоснулись. — Еще ведь не поздно? Давай, я поговорю с заведующей и поедем прямо сейчас? Позвони своей Милане…

Я встаю, но Сема коротко бросает: “Не надо”, и я вновь сажусь, обхватывая голову руками.

— Сын, прости! Перенесем на завтра и поедем, куда захотите: концерт, хоккейный матч, футбол…

— Я же сказал, не надо! — резко вставая, Семен сжимает пальцы в кулаки, и по его взгляду я понимаю, что расстояние между нами теперь ни за что не перешагнуть. — Уезжай!

— Сем!

— Так всегда, пап! Ты всегда опаздываешь! Я же не настолько важен, как твои автосервисы!

— Не говори так…

— Не говорить? Да тебя никогда нет! — он переходит на крик, а в глазах встают слезы — чистые, как горный хрусталь, и до того соленые, что одним видом скатывающихся по щекам горошин, способны прожечь в моей груди дыру, которой уже никогда не затянуться. Я делаю шаг, желая коснуться его плеча, но парень мгновенно заводит руку за спину, начиная порывисто втягивать воздух.

— Не трогай, понял! И уходи!

— Сема! — я сглатываю, зная, что получаю сейчас по заслугам. — Я виноват. Я во многом перед тобой виноват. И перед твоей мамой… Но я очень тебя люблю…

— Неправда! Ты нас бросил! Что тебе стоило приезжать ко мне? Где ты был, когда я первый раз подрался? Когда в прошлом году вывихнул лодыжку? Ты работал, папа!

— Я старался для тебя…

— Для меня?! Мне нужно было, чтобы ты просто был со мной! Не трогай! — он орет так, что охранник спешит нам навстречу, держа руку на висящей на поясе рации, но останавливается в десяти метрах, заметив, что дверь директорского кабинета открылась… Сын быстро поднимает с пола дорожную сумку, которую я даже не заметил, и, перекинув лямку через плечо, поспешно вытирает лицо рукавом толстовки. Подойдя вплотную, он смотрит мне прямо в глаза, хлестая меня льдом, хорошо различимым на дне карего взора:

— Пошел ты, — словно плюет мне в лицо, полушепотом, но собравшиеся вокруг, наверняка слышат адресованную мне фразу, — вместе со своей работой и хоккейным лагерем!

Я не двигаюсь, забывая дышать, когда Сергей Титов бросает моему сыну ключи от машины, и тот бегом направляется к выходу.

— Спасибо, Валентина Филипповна, — заставляет меня обернуться голос мужа моей бывшей жены, и я, уперев руки в бока, поднимаю голову, начиная быстро моргать. Женщина прощается, с пониманием отнесясь к ситуации, и, не задав ни одного вопроса, возвращается на рабочее место.

— Подпиши документы. Я забираю Семена, но ты как отец, должен…

— Я понял, — не даю ему договорить, но все так же не двигаюсь.

— Ни черта ты не понял, — устало выдает Титов, намереваясь уйти.

— Куда вы?

— В гостиницу.

— Он поедет со мной.

— Нет, — голос, как сталь, а плечи воинственно расправлены.

— Он мой сын!

— Почаще произноси это вслух.

— Я позвоню ему завтра?

— Ты меня спрашиваешь? — развернувшись, он недоверчиво смотрит на меня, словно я сморозил несусветную глупость. — Врезать бы тебе хорошенько.

— Так, давай, действуй, — раскинув руки в сторону, начинаю нездорово смеяться. — Давай! — подхожу вплотную, и схватив его за ворот пиджака, отпускаю наружу ярость. — Ты ведь у нас правильный дядя Сережа? Забрал моего сына и возомнил себя судьей? Отлично, да?

Я встряхиваю его, собираясь сказать что-то еще, но все мысли покидают голову, когда в мою челюсть врезается кулак, отбросив меня на пол. Он тоже уходит молча. Смерив меня брезгливым взглядом, и потерев ушибленные костяшки пальцами. Я сплевываю на пол кровавую слюну, и начинаю смеяться как сумасшедший, вцепившись пальцами в свои волосы.

— Все правильно, — говорю сам себе, ничуть не смущаясь растерянного взгляда выбежавшей на шум директрисы. — Где подписать?

Женщина с опаской прижимается к стене пропуская меня в помещение, в центре которого стоит п-образный стол, заваленный какими-то папками, и проследовав за мной, кладет договор, указывая пальцем на галочку внизу страницы.

Я потерял все. И самое страшное, что я впервые не знаю, как отстроить свою жизнь заново…

Можно несколько раз в неделю ходить на прием к психотерапевту, можно часами беседовать с лучшим другом, можно слушать родителей, проживших жизнь, и делать выводы из сюжетов вечерних ток-шоу. Но окончательно осознать свою неправоту можно лишь наедине с самим собой. Ни тогда, когда рядом неравнодушные к тебе люди, готовые тратить свое время, вытягивая тебя из грязи, а когда память услужливо посылает картинки, в которых самые дорогие без лишних умалений твоей вины, глядя в глаза, наотмашь бьют тебя твоими же промахами. Когда слезы в глазах ребенка говорят куда красноречивей, чем едкие фразы, слетевшие с его уст…

Я больше не вернулся в нашу с Ритой квартиру. Она прислала мне в офис коробку с бумагами, которые наспех в нее побросала, и, так и не дождавшись ответа на то и дело раздающиеся от нее звонки, прислала СМС, что выбросила мои тряпки на помойку. Именно тряпки, она была довольно резка в формулировках… Наверное, тяга к откровениям и спокойным диалогам покинула ее, едва я закрыл за собой дверь нашей квартиры. Кто-то сочтет мое решение не переступать порог ее дома слабостью, а я словил себя на том, что за последние семь лет — это единственное правильное решение. Рубить, так без возможности оглянуться, под самый корень. Нет, я не боялся, что, увидев некогда любимую женщину, паду к ее ногам, пожалею о нашем решении и стану возвращать ее в свою жизнь. Я лишь ощутил жуткое отторжение ко всему, что когда-то считал таким манящим, и больше не желал погружаться в эту трясину: ее взгляды, ее ядовитые фразы, которые все же, стоит признать, не лишены смысла, — пресытили меня на долгие годы вперед.

— Андрюша! — мама крепко прижимает меня к себе, кажется, до конца не веря, что я из плоти и крови. — Паша! Господи, что же ты стоишь!

Я удерживаю в объятиях ее хрупкое тело, наслаждаясь позабытым чувством покоя, охватившим меня, едва я вдохнул запах родительского дома. Папа, вышедший из гостиной на довольный зов супруги, деловито снимает очки и откладывает газету на трюмо, чтобы поприветствовать нерадивого сына.

— Вот так сюрприз! — кинув удивленный взгляд на мой чемодан, отец отступает, позволяя мне внести пожитки в прихожую.

Я сообщил им о нашем с Ритой разрыве в августе, хотя неуверен, что они сильно переживали из-за нашего с ней расставания. Прожив три месяца в гостинице, я день и ночь наводил порядок в документации, готовя к продаже все то, что создавал последние шесть лет. И пусть я успел прикипеть душой к уже установленному столицей ритму, я вряд ли испытывал грусть, поднимаясь на борт самолета.

— Пустите? — смеюсь, и сбрасываю с ног кроссовки, делая вид, что не вижу их переглядываний по поводу моего гардероба. Наверно, они уже успели позабыть, когда в последний раз их сын ходил по городу в простом спортивном костюме…

— Глупый какой, — мама треплет меня, как мальчишку, по волосам и довольно прижимает ладони к раскрасневшимся щекам. — Что ж я за мать, если своего оболтуса из дома выгоню? Что ж ты не позвонил? Я бы хоть пирогов напекла!

— Успеешь еще. В этот раз я надолго.

— Правда? — опережает свою опешившую жену мой папа, отчего-то схватившись за сердце, словно ошеломлен моим известием до глубины души.

— Правда. Вернулся. Насовсем.

* * *

Завтра моему сыну исполнится тринадцать. Добрую половину прожитых им лет я провел вдали от него недодавая, да что уж там, нагло воруя у него воспоминания, которые могли бы согревать его сердце в глубокой старости. Я не поддерживал его, не давал мужских советов, не мастерил с ним скворечник, желая помочь с заданием школьной учительницы, считая более важным работу и свою личную жизнь. Плевать на то, что я многое отобрал у самого себя — мне жить до конца дней с осознанием своей несостоятельности, как отца — его душевная боль всегда будет преследовать меня немым укором в карих глазах, каждый раз, когда наедине с собой я буду вспоминать нашу с ним последнюю встречу. Я потерял право звонить собственному ребенку, теперь игнорирующему мои сообщения и вызовы на своем мобильном, и пал настолько низко в собственных глазах, что теперь реже смотрю в зеркало, всякий раз брезгливо передергия плечами на собственное отражение.

Я бесцельно брожу по городу, в котором когда-то был счастлив. Вот в том кафе мы ели мороженое по воскресеньям, занимая столик у окна, потому что Семка любил вскакивать со стула, с довольной улыбкой махая прохожим. Не каждое воскресенье… И даже не раз в месяц… Это еще одна шпилька в копилку моих проколов. В парке через дорогу я учил его кататься на велосипеде. Ему было шесть. Припозднился? Наверное… А весь ужас в том, что и тогда я вряд ли мог претендовать на звание “отец года”. Пока моя жена сидела на лавочке, краска с которой заметно облупилась и ей пришлось подложить пакет, чтобы не испачкать свою летнюю юбку, а я поддерживал за багажник двухколесный велосипед, опасаясь, что наездник свалится на асфальтированную дорожку, мыслями я был далеко. Рядом с Маргаритой Скрипник… А в этом загсе четырнадцать лет назад я скрепил союз с женщиной, которую смог оценить по достоинству только сейчас. Ведь все познается в сравнении? Я глупец, но порою мне хочется быть еще более глупым, чтобы не мучиться повсеместно рождающимися в голове выводами…

— Маша, — имя срывается с моих губ раньше, чем я успеваю подумать, резко останавливаясь в паре шагов от женщины, спешащей перейти через дорогу. Она сияет, растерянно озираясь, складывает губы в улыбке, наверное, даже не подозревая с кем ей сегодня суждено было столкнуться в этом переполненном прохожими городе.

Легко отводит распущенные волосы за ухо, на мгновение хмурит лоб, но быстро берет себя в руки, лишь шире распахивая глаза, которым не дано скрыть секундное замешательство.

— Привет, — получается слишком тихо, хрипло и неожиданно для меня самого, и я цепляюсь глазами за кем-то брошеную обертку от шоколадного батончика, сейчас покоящуюся рядом с ее ботинком.

— Здравствуй, Андрей, — она спокойна, плечи расправлены, и кажется о чем-то думает, внимательно меня разглядывая. Не знаю, допустимо ли это после всего, что когда-то сотворил, но с жадностью впитываю в себя малейшие детали — лицо, с годами, кажется, ничуть не изменившееся, разве что взгляд теперь более уверенный, волосы, которых когда-то я мог коснуться при желании, стройную фигуру, которую невозможно скрыть даже этим бежевым пальто мужского покроя.

— Как ты? — не думаю, что ей действительно интересно, скорее пытается хоть чем-то заполнить эту неловкую паузу, ведь почти уверен, что ее уже давно не волнуют мои жизненные перипетии.

— Нормально, работаю… А ты?

— Все замечательно, как видишь, тоже тружусь, — кивнув головой на яркую вывеску, она довольно улыбается, и не пытается скрывать своей гордости за собственную реализацию. Она другая, совсем не та девчонка, одиноко бредущая по проселочной дороге. Не та, в которую я когда-то влюбился, ведь, чтобы кто не говорил, но я все же любил эту женщину, сейчас горделиво вздернувшую подбородок и обернувшуюся на огласивший улицу сигнал автомобильного клаксона.

— Прости, мне нужно идти.

— Да, конечно…

— Ну тогда, пока, — торопливо прощается и устремляется к мужу, выбравшемуся из машины и теперь смотрящего на меня с каменным лицом. Она не оборачивается, идет к своей цели громко отстукивая каблуками, и целует Титова, что-то говоря ему с теплой улыбкой на своих губах. Глупо, но меня словно бьет током от увиденного, и я продолжаю стоять, словно окаменев. Когда-то она смотрела так на меня, также нежно одаривала поцелуем, задерживая ладонь на щеке…

— Боже, — горько усмехаюсь и запускаю пальцы в волосы, подопнув ногой камешек.

- Какой богатырь, — выдаю с придыханием, любуясь лежащим на пеленальном столике малышом.

— Мне стыдно это признавать, но иной раз, просыпаясь с утра, я надеюсь, что мне все приснилось и в комнате меня ждет лапушка-дочка, — смеется подруга, ловко смазывая детскую кожу кремом и натягивая ползунки. — Это был последний шанс. Теперь уж точно никаких бантиков, рюшей и повязок в стиле “солоха”.

— Может быть, у тебя великая миссия выпустить в свет достойных мужчин? В наше время с ними, действительно, напряженка, — я усаживаюсь в кресло и недовольно хмурю лоб, взяв в руки неизвестного науке плюшевого зверька. — О чем думают производители?

— Зато Максимке нравится! — Света отбирает игрушку и устраивается напротив, прикладывая младенца к груди. — Скажи правду, я ужасно выгляжу?

— Что ты, могло быть и хуже…

— Маша! Где моя верная подруга, всегда готовая успокоить добрым словом?

Я улыбаюсь, следя за Софийкой, которая с сосредоточенным видом выуживает влажные салфетки из упаковки и раскидывает их вокруг себя. Сегодня был очень длинный день, полный неожиданностей и нервов.

— Я видела Медведева, — решаюсь поделиться с Ивановой последними новостями.

— Да ладно?! — она мгновенно выпрямляется, в изумлении приоткрывая рот, и ребенок на ее руках недовольно морщится, пытаясь отыскать выскользнувший из губ сосок.

— Прости, прости, — Света целует младенца и вновь занимает удобную позицию, кажется, поборов кратковременное удивление. — И как он?

— Не очень. Похож на… даже не знаю с кем и сравнить, — глупо хихикаю, но мгновенно становлюсь серьезной и сама испугавшись своего злорадства. — Боже, я ужасна, да?

— Да, если не додумалась плюнуть ему в лицо! Все-таки в мире есть справедливость, раз его неплохо поистаскало. Я схожу в церковь. Такие ситуации заставляют поверить в высшие силы!

— Светка, — смеюсь теперь уже над подругой, устраивая дочку на коленях.

— Так как это было? У тебя сперло дыхание? Затряслись руки?

— С чего бы это?

— С того, что ты — это ты!

— Нет, — признаюсь, на мгновение задумавшись и удостоверившись, что ничего подобного со мной не произошло. — Он стал другим. От таких мужчин мурашки по коже не бегают…

— И слава богу! Так, значит, завтра он явиться на Семкин праздник?

— Не думаю. Семен настроен категорично. По телефону с ним не говорит, когда Анна Федоровна пытается повлиять на него, молча уходит в комнату… Если честно, он немного меня пугает. Нельзя в тринадцать быть таким…

— Справедливым? Я никогда тебе этого не говорила, но лучше бы ты еще семь лет назад открыла парню глаза на его папашу. Рос бы и не питал иллюзий. Тем более рядом есть достойный пример для подражания. Уж не знаю, как его мать это сделала, но Сергей — просто конфетка.

— Эй, — притворно ужасаюсь, бросая в нее распашонку в яркий синий горох, — я скоро начну ревновать!

— Я не опасна, — она добродушно улыбается, поправляя халат, — я глубоко и безвозвратно замужем. Так, он надолго приехал?

— Не знаю. Мы толком и не поговорили…

— Маш, — я оборачиваюсь к Сергею, просунувшему голову в приоткрытую дверь, обрываясь на полуслове. — Поехали? Я с ног валюсь.

— Да, — взяв на руки дочь, улыбаюсь и дождавшись, когда он оставит нас добавляю. — По мне, так лучше бы он не возвращался.

* * *

— Дядя Сережа, — парень устраивается на соседнем стуле, отодвигая тарелку с куском праздничного торта. Гости уже разошлись, оставив после себя гору посуды и разбросанного по полу конфетти. Я сбрасываю с рукава блестящий кругляшек, недовольно цокая языком, и улыбаюсь, заметив, с каким интересом мальчишка наблюдает за моими манипуляциями.

— Мама, как всегда, переборщила. Теперь целый год парни будут припоминать мне эти воздушные шарики и серпантин, — подперев щеку рукой, Семен подводит итог торжества, хоть и не выглядит раздосадованным детской вечеринкой с растянутой на стене поздравительной гирляндой.

— Обещаю, в следующем году, я запру ее в комнате и не позволю собственноручно украшать дом.

— Да уж, иначе, друзья меня не поймут, — Семен натыкается взглядом на внушительную коробку, перевязанную красным бантом, задумчиво сводя брови на переносице.

— Откроешь? — спрашиваю, но уже наперед знаю ответ: подбородок поднят, глаза горят, а руки сжаты в кулаки.

— Нет.

Мне хочется улыбнуться, глядя на этого маленького мужчину, уже знающего себе цену, но ситуация неподходящая. Будь этот подарок от друга, с которым он поцапался, не поделив мяч или любую другую мелочь, я бы, наверное, прыснул от смеха, видя такую недетскую упертость…

— Что, даже не станете говорить, что так нельзя? — Семен удивленно взирает на меня, громко вздыхая, словно безумно устал от невзгод, свалившихся на его голову.

— Зачем? Ты уже не ребенок и можешь сам решать с кем общаться, а кого держать на расстоянии.

— Ну, он ведь мой папа…

— Тем более. Не думаю, что я вправе вмешиваться в ваши отношения.

— А будь вы на моем месте? Вы бы простили?

Я молчу. Молчу, не спуская взгляда с его лица, не находясь с ответом, а Сема, тряхнув головой, протягивает мне спасительную соломинку, переводя тему.

— Маму в школу вызывают. Завтра. В пять.

— Что натворил?

— Разбил окно.

— Как?

— На большой перемене играли с одноклассниками в вышибалу.

— Отлично. Ну и пусть сходит. Не убьет же она тебя за это.

— И по физике…

— Что?

— Три двойки. Контрольную завалил. У доски не ответил.

— А третья?

— Болтал с Викой.

— Ну ты даешь… Рано мы прекратили твои занятия с моей мамой.

— Да… — соглашается Семен, опуская голову на сложенные на столе руки, когда в кухню входит Маруся, извлекая на ходу шпильки из своей прически. Я, как завороженный, слежу за россыпью ее волос, плавной волной покрывающей плечи, за игрой света в ее локонах, и блаженно улыбнувшись, откидываюсь на спинку стула.

— Софийка спит. О чем секретничаете?

— Обсуждаем твои оформительские способности. Ему не три, Маша, и скатерти с Молнией Маккуином явный перебор.

— Вообще-то, в детстве он его обожал.

— Мам, теперь все тащатся от Железного человека или Халка…

— Да что вы? Раз ты так стремительно повзрослел, — сев рядом с сыном, делиться своими соображениями, — может быть, в следующий раз снимем шахматный клуб? Солидно и по-взрослому…

— Наверное, для начала обойдемся шашками…

— Думаешь, не потянет?

— Думаю, что пора нам ложится. Тем более что на завтра у меня запланировано много дел, — я потягиваюсь, встаю из-за стола и, словив вопрошающий взгляд Семена, добавляю:

— Завтра ужинайте без меня, я задержусь на пару часиков.

Задаюсь ли я вопросом, почему он оказал мне такое доверие? Лестно ли мне, что именно ко мне он обращается с просьбой, хотя рядом

есть отец, из которого сейчас можно вить веревки? Да. Я реалист и прекрасно знаю, что место Андрея Медведева в сердце подростка мне никогда не занять, но отказываться от того кусочка детской души, который так старательно завоевывал, не собираюсь.

— Спокойной ночи, дядя Сережа, — махнув рукой, кричит Семен, приоткрывая дверь своей спальни. — И спасибо, — шепчет еле слышно, и я скорее читаю эту благодарность по его губам, сейчас тронутых легкой улыбкой. Кивнув, я еще долго стою посреди коридора, прислушиваясь к звукам заснувшего дома: шуму льющегося за окном дождя, тиканью старинных настенных часов, купленных Машей на блошином рынке, наслаждаюсь сопением пса, устроившегося на верхней ступеньке лестницы…

— Пошли, — подкравшись, Маша обнимает меня за талию, подталкивая к комнате. — Поможешь мне в решении одного вопроса…

— Надеюсь, интимного?

— Конечно, — отвечает, сверкнув довольными глазами, и не дает мне разбудить детей своим громким смехом, быстро закрывая мне рот обжигающим поцелуем…

Дорогие девушки! Большое спасибо за отзывы! Для меня важно каждое мнение и критика только приветствуется! Не могла всем ответить лично, но постараюсь исправиться!!!

Мне нравится быть хозяйкой огромного двухэтажного дома. Это как смотреть любимый сериал по телевизору, восхищаясь планировкой комнат, всегда собранной, одетой с иголочки, героиней, но при этом иметь возможность прикасаться к декорациям и чувствовать себя действующим персонажем. Люблю отдающиеся эхом шаги в коридоре, нежность цветов, использованных в отделке, люблю свои клумбы, пусть сейчас и выглядящие заброшенными, даже чистить листву во дворе — непередаваемое удовольствие. Многим кажется, что в жизни супруги обеспеченного человека главное хорошо подобранный персонал, а для меня вся соль во взаимодействии с бытом, если так вообще принято выражаться, напрямую, без ненужных посредников. Чтобы каждая вещь была пропитана нашей энергетикой, чтобы на моей кухне не собирались служанки, перемывающие нам кости за чашкой чая, чтобы, возвращаясь домой, моя семья ела еду, приготовленную моими руками. И пусть я теперь раньше встаю, позже ложусь и каждый мой день проходит в бешеном ритме, я никогда не впущу в свой сокровенный мирок постороннего.

Сегодня среда. Обычная, немного серая из-за царящей за окном непогоды, ничем не примечательная и как всегда со мной бывает в первой половине дня, насыщенная моими сонными тяжкими вздохами. Я старательно работаю над очередным заказом, но всякий раз остаюсь недовольной результатом, из-за чего перевела уже уйму шерсти, теперь грудой скопившейся на столе.

— Да, — отвечаю на телефонный звонок не глядя, и, услышав голос говорящего, вздрагиваю, уколов палец иголкой.

— Привет, — я впадаю в ступор, недоверчиво отводя телефон от уха и, косясь на горящий экран, желаю убедиться, что слух меня не подвел. Он не звонил мне с той памятной ссоры с сыном, а я уже слишком устала читать ему нотации и взывать к благоразумию, чтобы проявлять инициативу и набирать его номер, лелея в груди надежду, что все, наконец, устаканится. Не знаю, что же конкретно случилось между ним и Семеном, тщательно оберегаемая своими мужчинами от лишних переживаний, но думаю, он превзошел себя, раз ребенок с такой непреклонностью избегает общения.

— Здравствуй, — что мне еще сказать? Удивительно, насколько когда-то близкие люди способны отдалиться друг от друга…

— Могли бы мы встретиться?

— Встретиться? — переспрашиваю и откладываю свою работу, начиная грызть указательный палец. Неловкий разговор на тротуаре, это одно, а целенаправленно ехать на встречу с человеком, которого не видела столько лет — неимоверно трудная задача.

— Я могу подъехать к тебе…

— Не надо, — резко отрезаю, выпрямляясь, и быстро добавляю. — Давай встретимся в парке. У нашего старого дома. Через час. Мне как раз забирать дочь от свекрови.

— Ладно. Буду ждать.

Я, не мигая, пялюсь в стену перед собой, даже не замечая, как в дверь небольшой каморки, которую я переделала под свой кабинет, заглядывает миловидная девушка, и что-то спрашивает, уже не раз повторяя вопрос.

— Что?

— Звонила Фролова. Интересовалась возьмешь ли ты заказ…

— Да. То есть, нет. Нин, я сама ей перезвоню, — суетливо бросаю в сумку мобильный и ключи от машины, но вновь сажусь, извлекая из косметички зеркало. Вот он час моего триумфа. Как бы мы ни расстались, какой бы размазней он меня ни считал, памятуя мои тщетные попытки сберечь наш брак, сегодня я не имею права выглядеть серой молью.

— Ладно… Приедешь к закрытию?

— Нет. Справишься?

— Конечно…

Я сбрызгиваю духи на запястья, прохожусь расческой по волосам и, сбросив туфли, переобуваюсь в сапоги. Самое трудное — гордо держать голову и идти навстречу мужчине, сидящему в деревянной беседке, с маской холодного равнодушия на лице. А я ни так собрана и холодна, как может показаться на первый взгляд. Я помню все: помню, как долго мучилась ночами исследуя потолок отрешенным взглядом, пока мирно спящий мужчина за моей спиной мечтал о чужих губах, ни о моих поцелуях и не пылал от желания чувствовать на себе мои руки. Вижу его и вспоминаю, как вырядилась в пеньюар, желая соблазнить собственного мужа, как зудели кончики пальцев от тяги прикоснутся к его щеке и раствориться в его объятьях. Помню, как он разбил мое сердце признанием, что перешел все грани, проводя ночи со своей новой любовью. Сажусь на скамейку, придерживая рукой ворот пальто, чтобы хоть немного спастись от порывистого ветра, и снова вижу перед глазами заплаканного шестилетнего мальчика, в сотый раз вопрошающего, почему папа не приходит домой. Он не улыбается, не торопится поприветствовать, но и глаза уже не опускает… Я замечаю, как он сжимает пальцы в кулаки, как крепче сцепляет зубы, как ходит кадык на его шее, и мечтаю залепить пощечину за каждую горькую каплю, скатившуюся по щеке моего ребенка. Сегодня он собран. Брюки, рубашка, черный шарф, серое пальто, кожаные перчатки, начищенные ботинки… Если не обращать внимания на изменившуюся прическу и гладко выбритые щеки, в нем легко теперь можно узнать мужчину, без которого я когда-то и дышала-то с трудом…

— Если ты собираешься и дальше молчать, то я, пожалуй, пойду, — и сама удивляюсь, как спокоен мой голос, хотя внутри кипят, казалось бы, уже позабытые, гнев и обида.

— Прости, — Андрей качает головой, словно проснувшись, и достает сигарету, отворачиваясь от ветра, чтобы щелкнуть зажигалкой. Сергей тоже курит. И каждый месяц принимает попытку бросить. Тщетно. Стойкий, сильный, уверенный в себе, он слаб перед тягой к никотину. Но он удивительно гармоничен в этом своем пагубном пристрастии. Титов, медленно подносящий к губам сигарету и выдыхающий дым в пространство — воистину завораживающее зрелище…

— Куришь? — спрашиваю очевидное, сдвигаясь в сторону, чтобы не вдыхать пары тлеющего табака.

— Да. Не нравится запах? — видимо, собирается затушить, но я успокаиваю мужчину, словами:

— Кури. Мне без разницы, — Андрей вновь смотрит на меня, вновь качает головой, усмехаясь собственным мыслям, и все же тушит окурок. — Ты перевела Семена в другую школу?

— Да, — подтверждаю, отставляя сумку на лавку.

— Зачем? Ведь гимназия хорошая…

— Знаю. Но с физикой у него беда. Мы, конечно, занимались дополнительно, но Сема явный гуманитарий. Теперь делаем уклон на языки. Как ты узнал?

— Хотел встретить его после уроков. Но в канцелярии сообщили, что с первого сентября он у них уже не числится.

— Ясно.

— Я звоню ему, но безрезультатно… Мама говорит, он даже подарок мой не открыл…

— Она не врет.

— Может быть, дашь мне его расписание? Раз уж в ваш дом мне ход закрыт…

— Это его желание. И я склонна его уважать. Если мой сын посчитал нужным не пускать тебя на свой праздник, значит, так и будет.

— Маш, я… Черт, — потирая переносицу, он долго подбирает слова, — помоги. Он все, что у меня есть.

— Ни поздно ли ты спохватился? — впервые говорю что-то с таким ехидством. — Хочешь, чтобы я вновь отбелила тебя в его глазах, и ты мог поиграть в порядочного отца до тех пор, пока не встретишь очередную любовь всей твоей жизни? Ему не шесть и

что бы я ни сказала, он уже в состоянии сделать выводы.

— Знаю. Мне нужен один разговор, — он говорит так быстро, придвигаясь ко мне и опираясь локтями на свои колени. Лихорадочно глядит по сторонам, то и дело 1тормоша волосы. — Помоги. Помоги в последний раз. Я сам себя наказал и знаю, что в том, что сейчас происходит есть лишь моя вина. Только одна встреча, Маш…

— Андрей, — вырываю из его пальцев свою ладонь, недовольно морщась. — Я не могу его заставить!

— Черт… Предупреди охрану, чтобы они впустили меня в ваш дом. Я же… — он замолкает, опуская глаза на дощатый пол беседки, перемазанный осенней грязью и почерневшей листвой. — Только один разговор, Маш.

Видела ли я его таким? Нет. Но какая-то часть моей души все же реагирует едва ощутимым уколом сочувствия, который я притупляю усилием воли, вставая и одергивая полы пальто. Он никогда меня не жалел. Даже тот год, что он потратил на борьбу с возникшим желанием обладать другой, он планомерно меня убивал своей отстраненностью и потухшим взором. Боролся не за меня и нашу семью, а за свое доброе имя, даже не пытаясь помочь мне разжечь затухающий уголек страсти между нами…

— Я не буду ничего делать. Телефон тебе в помощь, Андрей, — смотрю в его лицо и отчетливо осознанию, что вряд ли смогу когда-то поверить в его раскаяние. — Я устала исправлять твои промахи. У меня своя семья и свои проблемы. И я уж точно ничего тебе не должна…

Я ухожу с прямой спиной, чувствуя, как напряженные до предела мышцы ощутимо ноют, но даже не думаю пойти на уступку организму, хоть немного расслабив плечи. Наверно, стоило бы улыбнуться, позволить чувству удовлетворения разлиться по венам и расслабленно поблагодарить небеса за мое, пусть и запоздалое, отмщение. Но я все та же Маша, принимающая близко к сердцу чужие переживания. С той лишь оговоркой, что в этой ситуации мое сердце болит не за оставшегося позади человека, а за собственного сына, слишком рано познавшего на себе человеческое бессердечие и эгоизм…

* * *

— Здравствуйте, — прохожу в квартиру Светланы Викторовны, замирая на пороге. — Собрали игрушки?

— Вообще-то, ты рано. Софийка еще спит, — женщина проходится по мне взглядом, даже не пытаясь скрыть свое неодобрение, но отдает дань хорошим манерам, гостеприимным взмахом руки предлагая пройти в кухню. Я терпеть не могу бывать у нее, но не вижу смысла будить ребенка, мысленно настраиваясь на очередную словесную перепалку.

— Чаю?

— Не откажусь, — я неторопливо мою руки, усаживаюсь на стул, раз за разом прокручивая в голове разговор с Медведевым.

— Господи, где же ты находишь эти безвкусные кофточки? — брезгливо подцепив пальцами ткань моего рукава, начинает женщина, уже выставившая на стол свой фарфоровый чайный сервиз.

— Вы становитесь предсказуемой, — произношу, а сама думаю совсем о другом. Вот окажись на моем месте моя свекровь, она бы по стенке размазала нерадивого папашу, напрочь отбив ему охоту причинять сыну боль.

— С тобой иначе нельзя. Я просто верю, что чем чаще я буду тебя стыдить, тем скорее ты приведешь себя в порядок. Твой муж — уважаемый бизнесмен! А ты вырядилась как…

— Светлана Викторовна, — прерываю ее отповедь, внимательно разглядывая тронутое морщинами лицо. — Как вы пережили развод? В смысле, смогли ли вы с мужем сохранить дружеские отношения?

Свекровь замирает, глядя на меня так, словно за моей спиной выстроилась очередь из психиатров, желающих исцелить мою голову от недуга. Прикусывает губу, слегка склоняет голову набок и, сощурив глаза, интересуется:

— Ты нездорова? С чего ты вдруг решила, что я стану с тобой откровенничать?

— Ну, мы ведь не чужие, — добродушно пожимаю плечами, облизывая ложку с вареньем. — Я ваша любимая невестка, — делая акцент на слове “любимая”, сверкаю улыбкой, не прекращая бесцеремонно изучать собеседницу. Все же она красива. Могла бы и покорить соседа с первого этажа… Если бы не ее ядовитый язык.

— Что ты, от моей любви к тебе у меня сводит зубы. Вот уж, действительно, подарочек отсына на старость лет! Кстати, ты решила сделать из своей квартиры притон?

— С чего такие выводы? — удивляюсь, замерев с поднесенным ко рту пирогом.

— Я видела Нину. Хочешь, чтобы на твоей кровати она ублажала очередного депутата?

— Меня не интересует, чем она занимается в спальне. И уж тем более с кем…

— Замечательных подружек ты себе завела: одна — блаженная тихоня, вторая — хабалка, каких поискать. Теперь еще и с содержанкой дружбу водишь!

— Мне что, приносить вам на одобрение личное дело каждого, с кем я решусь выпить кофе? Не слишком ли вы торопитесь, вешая на людей ярлыки?

— Здесь не нужно быть семи пядей во лбу. Профурсетка, она и в Африке профурсетка! Сначала дала ей работу, потом сдала квартиру, а завтра? Станешь выводить ее в свет?

— Знаете, Светлана Викторовна, — вытираю пальцы салфеткой и, скомкав ее, оставляю лежать на столе, со скрипом отодвигая стул. — Что-то София разоспалась. Пойду-ка я ее разбужу.

— Поешь?

— Что-то не хочется, — не смотрю на мать, прикрывая глаза рукой. В своей старой комнате, сейчас уже ничем не напоминающей скромную обитель советской семьи, я дрейфую на волнах своей памяти, перебирая самые яркие воспоминания. Матрас подо мной до того жесткий, что изнуренное тренировкой тело никак не может расслабиться.

— Сема сегодня к вам не придет?

— Почему же? Но на ночь оставаться отказался.

— Из-за меня? — горько усмехаюсь, но все же радуюсь, что все сложилось настолько удачно. Не знаю как, но я должен заслужить его прощение. Даже если придется молить о пощаде, ползая в его ногах.

— Андрюш, пообещай на него не давить. Не хочу, чтобы из-за вашей ссоры, он перестал к нам наведываться. Он ведь уже взрослый и слушать наши старческие разговоры ему неинтересно. Приходит ни так часто, пропадая во дворе с друзьями.

— Как думаешь, он станет со мной говорить?

— Не знаю. Упертый он.

— Ладно. Приму душ.

Я долго стою под ледяными струями, отстукивая зубами от пробирающего тело озноба. Ломать — не строить. Я познал эту истину слишком поздно. Когда я наспех обтираюсь полотенцем и натягиваю на себя футболку, то и дело липнущую к влажной коже, Семен уже громко спорит о чем-то с дедом. Смеется, и что-то рассказывает своим слегка хрипловатым голосом. То ли ломка, то ли банальная простуда, но не знай я, что за стеной мой сын, подумал бы, что к нам наведался незнакомец — до того его интонации изменились, не оставив и следа от детского голоска.

— Привет, — заполняю собой дверной проем, оперевшись рукой на косяк и продолжаю сушить волосы болтающимся на шее полотенцем.

Сын молчит, надувая губы, и складывает руки на груди. Демонстративно отворачивается к окну и вставляет в уши наушники, давая понять, что здесь мне не рады. В чем-то он стремительно повзрослел — научился наказывать равнодушием, но скрывать свои эмоции ему пока не под силу. Я кивком голову прошу папу оставить нас наедине и, усевшись на подлокотник кресла, стоящего перед Семой, не свожу глаз с ребенка. Пять минут, десять, пятнадцать… У меня затекают ноги, но я не спешу вставать, продолжая и дальше сверлить его глазами. Раньше все было проще. Достаточно было одного доброго слова и он забывал обо всем на свете, вовлекая тебя в игру или заставляя в сотый раз смотреть с ним один и тот же мультик. Не было льда во взгляде, обиды в голосе…

— Может, уже поговорим? — подцепив тоненький проводок пальцем, достаю наушник, игнорируя недовольный блеск его глаз. — Нельзя же и дальше меня избегать.

— Это еще почему? Разве ты сам так не делал?

— Делал. И сожалею об этом больше всего на свете. Я тебя подвел, сын. Не раз и даже не два. Все эти семь лет я думал только о себе. Считал, что денег и редких встреч достаточно. Я виноват перед тобой. И сам себя за это корю. Дай мне шанс все исправить, наверстать все то, что я успел упустить. И я обещаю, что ты никогда об этом не пожалеешь.

— Ты всегда обещаешь. Но никогда не делаешь…

— Сем…

— Больше не жди меня у школы. Надо мной уже друзья смеются, — вставая, отрезает, застегивая олимпийку, быстро прячет в карман смартфон и бредет к дверям. — Я тебе больше не верю.

— Так, дай шанс мне тебя переубедить! Прости и перестань игнорировать, — иду следом, наблюдая, как он быстро натягивает кроссовки, даже не потрудившись завязать шнурки.

Щелкнув дверным замком, сын натягивает шапку, и выходит в подъезд.

— Семен, — желаю, чтобы он перестал гипнотизировать взглядом двери лифта и все же обернулся, но парень все так же молчаливо скрывается в кабинке, не позволяя мне пробить его броню.

* * *

— Что ты делаешь? — переступая через сваленные в кучу мешки со шпаклевкой, огромные банки с краской и уложенные ровными стопками коробки с напольной плиткой, Антон недоверчиво обводит взглядом помещение, брезгливо отряхивая пыль с ладоней. Я спускаюсь со стремянки, вытираю руки об изрядно испачканную футболку и довольно разглядываю стену, где еще несколько дней назад красовалось цветочное панно. Мебель вынесена в подсобку, холодильники накрыты плотной пленкой, а бригада рабочих уже вовсю занимается отделкой барной зоны.

— Крашу, — я горжусь проделанной работой и только сейчас понимаю Риту, каждый раз испытывающую восторг, любуясь своим шедевром. От меня не требовалось изобразить лес и вазу с фруктами, но в покраске стены в нежный голубой цвет, я превзошел самого себя. — Красиво, неправда ли?

— Что? Стена? Андрей, ты, вообще, соображаешь, что творишь? Я прождал тебя в офисе два с половиной часа и в итоге один отправился на встречу с поставщиком. По-твоему, друзья так поступают? — он явно недоволен и пребывает не в том расположении духа, когда может по достоинству оценить масштаб моих трудов.

— Ты же мой управляющий. Разве, я не предупреждал, что беру паузу?

— Я думал, что по возвращении, ты вновь все возьмешь в свои руки!

— Я и взял. Видишь, провожу модернизацию… Кстати, который час?

— Два. Ты куда? — следует за мной, и растерянно следит за моими действиями. Я снимаю забрызганную краской футболку и, обтерев ей взмокшую спину, натягиваю свитер, пытаясь руками привести прическу в порядок.

— Домой. Нужно успеть принять душ.

— Душ? Да что, черт возьми, с тобой происходит! — спрашивает так громко, что я невольно морщусь.

— В четыре у Семы игра. Шел бы и ты домой. Жену в ресторан своди или фильм посмотрите…

— Андрей, — Павлов плюхается в кресло, с серьезным видом вглядываясь в мое лицо. — Ты решил угробить дело всей твоей жизни? Хочешь остаться в одних штанах?

— Не думаю, что мне это грозит. И порой полезно взять передышку.

— Передышку? Да ты уже и не помнишь, когда в последний раз интересовался бумагами!

— Я интересуюсь. Каждый твой отчет я детально изучаю. Я и так банкрот — я потерял всех, кто был для меня важен. Мой сын со мной не говорит. Я, как маньяк, караулю его у Ледового дворца. Стою и каждый раз надеюсь, что сейчас он заметит меня и подойдет. А он всегда замечает. Полтора месяца я наблюдаю, как он делает вид, что мы незнакомы, и, демонстративно отворачиваясь, садиться в машину к водителю Титова. Я дурак. Никакие деньги не смогут заменить и минуты в компании собственного ребенка, — и, подняв вверх руку, жестом, прошу Антона дослушать. — Не повторяй моих ошибок. Бизнес — это лишь способ обеспечить семье достойную жизнь. Не позволяй работе отодвинуть на задний план дорогих тебе людей.

* * *

На улице снежно. Пушистые хлопья валят и валят, вынуждая меня включить дворники и двигаться со скоростью черепахи. Я немного опоздал и теперь слышу недовольное ворчание людей, вынужденных меня пропускать, вжимаясь в пластиковое кресло всем телом, отвлекаясь от происходящего на льду. Маша сидит двумя рядами ниже. Рядом устроился ее муж, и сейчас поглаживает ее шею, забравшись пальцами под ворот расстегнутой куртки. Мама, словно почувствовав мое присутствие, оборачивается, награждая легким покачиванием головы и теплой улыбкой подкрашенных губ. Это странно. Странно видеть тех, кто когда-то считал меня частью своей семьи, но не иметь возможности подойти, спросить бывшего свекра о рыбалке, поинтересоваться у Елены Валерьевны, как идут ее дела с пошивом одежды на дому. Смотреть, как женщину, которая родила тебе сына и когда-то была твоей, ласково касается посторонний. Посторонний лишь для меня.

Мне стыдно это признавать, но за семь лет я ни разу не видел Семена в деле. Не имел возможности восхититься его скоростью, ловкостью движений и невероятным талантом, который заметен даже такому несведущему зрителю, как я. Мне не довелось горделиво следить за его игрой, делить с ним радость победы, краснеть от удовольствия и переполняющих душу эмоций, когда на его шею надевали очередную медаль и вручали похвальную грамоту. Теперь я лишь зритель, сторонний наблюдатель, которому осталось лишь ругать себя за невозможность сказать собственному ребенку лично, что он лучший…

Он замечает меня в самом конце матча, когда, пересекая коробку, подкатывает к ограждению, снимая с головы шлем. Кто-то из друзей кладет руку на его плечо, попутно подбрасывая вверх клюшку, и Сема, улыбаясь, проходиться взглядом по рядам болельщиков. Не знаю, ищет ли он меня, хочет ли видеть, что я все же пришел, или делает это бездумно, но когда наши взгляды пересекаются, парень замирает, в мгновение становясь серьезным. Он поджимает губы, уже не слушая своего товарища и словно не чувствуя, что столпившиеся позади игроки подгоняют его сойти льда. Задерживается в проходе, все так же сверля меня глазами, размышляя о чем-то своем…

Я ухожу, даже не думая подходить к людям, с которыми когда-то делил горечи и невзгоды. Молча бреду к машине, прокручивая перед глазами задумчивое выражение лица сына, чуть склонившего набок голову и наградившего меня еле заметным кивком, после которого он торопливо направился к раздевалке…

— Ты ему сказала? — Сергей раздевается, стоя перед раскрытым шкафом, и метким броском отправляет пуловер в бельевую корзину. Он неспешно натягивает на свое мускулистое тело черную майку и наклоняет голову то вправо, то влево, старательно разминая затекшую шею. Трудно сказать зол ли он, поскольку голос ничего не выражает, а считать эмоции по его затылку мне не под силу.

— Да. Он бы все равно узнал об игре.

— Почему бы не занести его в черный список? — избавившись от штанов, муж поворачивается ко мне, и я отчетливо различаю недовольный огонек в его глазах.

— Не могу. Он отец моего сына…

— Биологический. Это его максимум, — резким движением взяв с полки домашние спортивки, Титов прячет свои стройные ноги под темной материей, продолжая меня сканировать.

— Что если он исправился? Хочешь, чтобы потом я всю жизнь сожалела, что не помогла собственному ребенку наладить отношения с папой?

— А ребенка ты спросить не хочешь? Может, ему и не нужно это общение?

— Ему тринадцать. Гормоны берут свое. Боюсь, что когда он повзрослеет, может горько пожалеть, что в свое время был столь категоричен!

— Ты его выгораживаешь?

— Кого?

— Бывшего мужа?

— Нет. Что ты, и не думала! Просто не мешаю ему бороться за внимание ребенка.

— Ты серьезно? Он столько лет им пренебрегал, а ты решила его пожалеть?

— Я никого не жалею! Я лишь не подливаю масло в огонь. Пусть делает все, что хочет — я Сему не принуждаю его прощать! — и сама не замечаю, как начинаю заводиться, вслед за Сергеем повышая тон.

— Нельзя быть такой наивной. Пора бы уже здраво взглянуть на вещи! — теперь он старается говорить тише, видимо, опасаясь, что дети услышат нашу ругань.

— Да что с тобой? Я же не привожу его в дом и не заставляю Сему общаться с ним! Я лишь дала ему расписание тренировок! Что плохого в том, что он пришел на игру?

— Дело не в игре! А в том, что ты уже готова его простить!

— Не неси ерунды!

— А как это называется? Он названивает тебе через день, а ты даже не думаешь сбросить вызов!

— Ты что, ревнуешь? — усаживаюсь на кровать, ошеломленная догадкой.

— Кого?

— Меня. Или Сему. Я уже и сама не знаю!

— Бред. Просто меня раздражает твое всепрощение и мания помирить всех, кто, по сути, в этом и не нуждается!

— Ты ревнуешь, Сережа! — тычу пальцем в его грудь, даже не собираясь слушать его оправдания. — Разве я дала тебе повод? Я с ним не вижусь, не говорю о прошлом, не вспоминаю с ним за чашкой кофе нашу совместную жизнь…

— А не мешало бы! Может быть, хоть тогда отрезвела и вспомнила, с кем имеешь дело!

— Ни один ребенок в этом мире не заслуживает расти без отца! И даже если я буду трижды дурой в твоих глазах, я все равно не стану мешать Андрею!

— А что поменялось? Не так давно, ты и слышать о нем не хотела!

— Знаю, — вспоминаю свой первый разговор с Медведевым в осеннем парке. — И до сих пор считаю, что он должен сам возвращать Семена в свою жизнь. Сергей, — говорю спокойнее и кладу руку на его плечо, — я лишь дала расписание…

— Я в душ, — снимая с плеча мои пальцы, муж решает взять передышку. — И будь добра ему объяснить, что он потерял право звонить тебе по вечерам…

Я отбрасываюсь на подушки, нервно растирая кожу лица, и прислушиваюсь к шуму воды, доносящемуся из ванны. Все сложно. И оттого, что по вине бывшего мужа мне приходится ссориться с Сергеем, мне хочется выть. Казалось бы, я только-только начала радоваться жизни, обрела семью и надежное плечо, а он вновь ворвался вихрем в мои будни.

— Мам, — Сема тихонько стучит и приоткрывает дверь, не решаясь проходить внутрь. — Соня перемазала пол красками. Я мыть не буду.

— Господи, — вымучено негодую, глядя в потолок, и подскакиваю с постели. — Пошли.

— Видела, папа приходил? — спрашивает меня, пытаясь завлечь сестричку игрушкой, пока я отчаянно оттираю пятно с белого ковролина, кажется уже поцарапав кожу на пальцах.

— Да, — я сдуваю локон и прохожусь рукой по лбу, стирая проступившую испарину. Краска клякса из насыщенного красного перешла в светло розовый, значительно увеличившись в размерах. — Из чего их делают?

— Он меня ждет после тренировок, — Семен продолжает, пропуская мимо ушей мое недовольство купленной акварелью.

— Да?

— Ага. Сидит в машине через дорогу. Иногда стоит и курит…

— Тебя это пугает? — и сама смущаюсь, с трудом представляя, что бы почувствовала, видя, как мой отец молчаливо следит за мной через лобовое стекло.

— Нет, — еле заметно улыбается, качая своей головой, наверняка, думая про себя: “Девочки такие девочки”.

— Так, значит, не подходит?

— Нет.

— Не мог бы ты отвечать поразвернутей, — смеюсь бросая в его сторону облачко пены. — Чувствую себя следователем на допросе.

— Я думаю, он ждет, что я сам подойду.

— А ты непоколебим, как скала? Бедные девчонки! Боюсь представить, как придется трудно твоим подружкам, стоит хоть раз оступиться, — смеюсь, оглядывая пол перед собой.

— Это другое. Он постоянно обманывает. Дает обещания, но слово не держит.

— Сем, я на твоей стороне, но не могу не признать, что он все же старается. Не припомню, чтобы он так упорно чего-то добивался. Кроме работы, конечно.

— А тебя? Он что, не ухаживал?

— Ну, — смеюсь, откладывая губку в сторону, и складываю руки на коленях. — Я влюбилась сразу, как только его увидела. Ему не нужно было поджидать меня у университета. Была бы посмелее, скорее сама бы помчалась встречать его с работы.

— А он? Он тоже сразу тебя полюбил?

— Не знаю. Но я ему точно нравилась, — улыбаюсь и замираю, вспомнив, как начинался наш роман. — Определенно, я была очень даже ничего…

— Тогда почему вы разошлись. В смысле, я понимаю, что он встретил другую, но ведь можно было что-то предпринять?

— Я боролась, Семен. Но, боюсь, твоему отцу ни так уж хотелось мне в этом помогать. Станешь старше, поймешь, что мужчина не всегда способен устоять перед красивой женщиной. У него мозги отключились.

— Ни такая уж эта Рита красивая. Ты уж точно в миллион раз лучше!

— Маш, — я вздрагиваю, заметив стоящего в дверях мужа, кажется ставшего свидетелем нашей с Семеном беседы. — Телефон.

Я подскакиваю, как ужаленная, словно меня только что поймали на совершении преступления, и рассеянно одариваю Сергея улыбкой, принимая из его рук свой мобильный.

— Привет, подруга, — слышу довольный голос Иры и, благодарно кивнув мужчине, ухожу в кухню.

* * *

В моей размеренной семейной жизни образуется внушительная брешь. Сергей не задает вопросов, ничем не выдает свою осведомленность о нашем с Семеном разговоре, но то и дело поглядывает на меня, когда я подношу к уху мобильный, отвечая на чей-то звонок. Не знаю, думает ли он, что я подрядилась работать телефоном доверия, выслушивая Медведевские душевные излияния, но что-то подсказывает мне, что я попала под подозрение… Боже, это так глупо, что я готова рассмеяться, едва Сергей отрывает взгляд от бумаг, пытаясь просверлить во мне дыру, пока я слушаю Светку, вещающую мне о новой коллекции нижнего белья. Он утрирует. Значительно преувеличивает ситуацию, говоря, что Андрей звонит мне едва ли не каждый день. Если заглянуть в список моих контактов, найдется всего четыре звонка. Знаю, что все же дрогнула и пошла на уступку, но если быть откровенной, отмотай время назад, поступила бы так же. Я лишь позволила ему немного приблизиться к цели, а дальше только ему решать, как завоевывать прощение…

— Как тут у нас дела? — я довольно улыбаюсь, ставя сумку на деревянную стойку, и наглым образом ворую дольку молочного шоколада, поедаемого моей работницей.

— Отлично. Все тихо и без происшествий, — Нина отвлекается от чтения и издевательски отодвигает плитку подальше, весело сверкая глазами. — Ты же худеешь?!

— К черту. Я замужем и у меня двое детей. Могу немного расслабиться?

Учишься?

— Сессия на носу, а я и половины не сделала! Дома тоже времени не так много. Так что, пользуюсь затишьем и грызу гранит науки.

— Боже, и кого мне найти на замену? Не вздумай хоть что-нибудь завалить, две недели — это и так очень много. Не хватало, чтобы они плавно перетекли в длиннющий месяц…

— Я помню, босс! — вытягиваясь по струнке, она отдает мне честь, начиная громко смеяться.

— Ладно, пойду-ка и я трудиться. Иначе Фролова начнет мне во снах являться…

Не спрашивайте, зачем я сюда пришел. Зачем так тщательно брился и подбирал рубашку, которую Маша даже не увидит. Зачем выкурил уже две сигареты, если сердце все равно заходиться в волнительном ритме. Ведь можно списать мое появление на пороге Машиного магазина на банальное любопытство?

— Да что ж такое?! — первое, что я слышу, открывая дверь и входя в теплое уютное помещение. Я не успеваю оглядеться по сторонам, чудом увернувшись от слетевшей с полки коробки, и теперь удивленно разглядываю пойманный предмет.

— Простите! Боже, я вас не ушибла? — выглядывая из-за стеллажа, интересуется девушка с огненно-рыжими волосами, испуганно приложив ладошку к губам.

— Нет, — спешу улыбнуться и подкидываю картонный куб в руках, — я уцелел.

— Минутку, — она пропадает из виду, а через секунду уже оказывается рядом, смущенно забирая из моих рук трофей. — Я не специально. Задела, когда расставляла товар на полках. Вас интересует что-то конкретное?

— Нет. Я еще не определился. Могу пройтись? — спрашиваю, стараясь ничем не выказать охватившее меня веселье из-за гаммы эмоций на ее лице — испуг, удивление, смятение и, кажется, стыд за свою небрежность.

— Конечно, — скрываясь за лакированной деревянной конторкой, девушка открывает какой-то учебник, через полминуты уже напрочь забыв о моем присутствии. Я медленно прохожу вдоль стройного ряда товаров, то и дело замирая в изумлении рядом с творениями рук моей бывшей жены. Работы разительно отличаются от тех, что раньше украшали комнату в ее родительском доме, и я не удивлен, что Маше удалось создать себе имя среди хендмейд мастеров. Обстановка удивляет обилием цветов — яркие, насыщенные и заставляющие улыбаться оттенки, словно погружают тебя в сказочный мир, не позволяя отвлечься от многообразия ассортимента.

— Скажите, все это сделал один человек? — взяв в руки куклу с длинными тонкими ногами, не могу обуздать любопытства.

— В основном. Ни так давно Мария Михайловна наняла еще одного мастера. Трудно успевать в одиночку пополнять запасы. Сама же она предпочитает работать с куклами. Та, что вы держите в руках, одна из последних, — оторвавшись от чтения, сообщает мне продавец, постоянно отвлекаясь на прядку, лезущую в глаза. Она уже не раз сдувает ее, но, вконец устав от назойливого локона, все же отыскивает невидимку в стаканчике с мелочевкой.

— А это что?

— Наборы для лепки. Детские. У вас есть дети? Моя дочь просто обожает лепить, — лучезарно улыбаясь, делиться она со мной.

— Есть. Но, боюсь, сын уже вышел из того возраста, когда увлекаются подобным.

— Ясно. Тогда, может быть наборы для выжигания по дереву? Только на днях был привоз. Раньше мы здесь ничего подобного не продавали, так что, будете у нас первым, — девушка вновь подходит ко мне, указывая рукой на полки с наборами, а я перестаю ее слушать, заметив возникшую в дверях хозяйку. Маша удивленно проходится по мне взглядом, и, скорее неосознанно, поправляет воротничок своей персиковой блузы. Сегодня на ней черные широкие брюки, прекрасно подчеркивающие стройность бедер, а на голове красуется строгий пучок, позволяющий детально изучить черты ее свежего лица, не прикрытого волосами. Мы молчим, и ни один из нас не решается отвести глаз, словно мы два человека, объединенные общей тайной, и стоит словам сорваться с губ магия развеется…

— Мария… Михайловна, — рыженькая ей приветливо улыбается. — Я тут вовсю рекламирую новую продукцию.

— Спасибо, Нин. Привет, — это уже мне. Я откашливаюсь, и как-то нелепо улыбаюсь в ответ, махнув кожаными перчатками, удерживаемыми правой рукой.

— Проходил мимо и решил заглянуть… — для чего-то оправдываюсь.

— Ясно.

— Здесь мило. И твои работы впечатляют.

— Спасибо, — Маша поправляет браслет на руке, продолжая стоять на месте, а я теряюсь, не знаю, что же еще сказать.

— Как там Семен?

— Хорошо. Учителя в новой школе его нахваливают. Ты как?

— Нормально. Я… — перевожу взгляд на невольную слушательницу, тактично отошедшую к витрине и сейчас тщательно протирающую окно. — Может быть, выпьешь со мной кофе? Или могли бы пообедать?

— Не думаю, что это хорошая мысль, — бывшая жена явно смущается, хоть и старается ничем это не выдать. Лишь румянец на щеках, который ей никогда не удавалось контролировать сдает ее с головой.

— Я понимаю. Прости, что нагрянул так внезапно.

— Ничего. Мы рады любому клиенту.

Я киваю, натягивая на пальцы черную кожу, поправляю шарф и направляюсь к двери, чувствуя, как внутри все сжимается от неправильности происходящего. Ни так должна была закончиться наша история. Если бы я хоть немного постарался, приложил хотя бы чуточку усилий, мы могли бы прожить вместе всю жизнь или, на худой конец, расстаться по-человечески, чтобы потом не испытывать неловкость во время короткого разговора.

— Маша, — поддавшись порыву, останавливаюсь, ежась от ветра, проникающего в помещение через приоткрытую дверь, которую придерживаю рукой. — Прости, — и заметив, что она растерянно приоткрывает рот, продолжая сверлить меня глазами, добавляю, — за все.

* * *

Наверное, лучше поздно, чем никогда, осознать, что время слишком скоротечно, но, несмотря на прозрение, совесть все же грызет меня изнутри. Я смотрю на отца, нацепившего на нос очки, и словно вижу его впервые: слишком много седины в волосах, слишком явны морщинки вокруг глаз, губы стали тоньше, руки слабее… Он с интересом читает книгу — смолоду неравнодушен к фантастике — и, невзирая на толстые стеклянные линзы в металлической оправе, периодически щурится, слюнявя пальцы, чтобы перелистнуть страницу. Папа заметно высох: возраст берет свое, постепенно притупляя аппетит и делая человека хрупким, до того прозрачным, что каждая вена на его руках хорошо различима сквозь светлую кожу.

— Что ж ты меня как музейный экспонат рассматриваешь? — глядит на меня из-под бровей и вновь возвращается к чтению.

— Слишком долго тебя не видел, — признаюсь, уже не обращая внимания на ноющее сердце — этих “слишком” в моей жизни достаточно. Слишком часто причинял людям боль, слишком увлекся своей карьерой, слишком давно не делал чего-то, позабыв о собственной выгоде.

— Да как же? С утра вместе завтракали! — хлопнув ладошкой по своему бедру, отец удивленно взирает на меня, но, видимо, распознав глубинный смысл моего признания, заметно смягчается. — Ты мне вот что скажи: зачем свое кафе разнес?

— Ремонт, пап. Хочу зал поделить на две зоны. Сменить кухню, переоборудовать бар.

— Это твой способ отвлечься? Лучше бы книги читал, чем с покраской возился.

— А мне нравится. Устал от бумажной волокиты. Хочу что-то своими руками делать. Вчера в сервисе под машину залез. Ковырялся до вечера, думал до кровати не дойду. А только закончил, словно второе дыхание открылось. Соскучился по всему этому, жуть.

— Значит, теперь ты у нас механик? Какой-то странный карьерный путь, ниспадающий что ли…

— Да уж, — мы в очередной раз замолкаем. Отец погружается в фантастический мир, а я размышляю над тем, как глупо упустил столько лет…

— Давай, как только закончу ремонт, уедем куда глаза глядят?

— В смысле, насовсем? — едва не потеряв дар речи, охает мой отец.

— Нет. На пару недель. Можем посетить Калифорнию. Ты ведь всегда хотел посетить родину Филиппа Дика, — устремив взгляд в обложку романа, поясняю я.

— Да ладно? Я ведь уже стар для таких путешествий!

— Брось. Кто-то в твоем возрасте находит молодую жену, а ты самолета испугался!

— А мать? Как же ее родильное отделение?

— Разродятся как-нибудь без нее. Не зря же она столько лет своих врачих гоняет? — улыбаюсь, довольно прикрывая глаза, и долго сижу в велюровом кресле, наслаждаясь шорохом страниц.

— Привет, — Андрей приподнимается со стула, видимо, желая поухаживать за мной, но я жестом останавливаю его и, сняв шубу, вешаю на расположенную рядом деревянную стойку.

— Здравствуй, — не улыбаюсь, чувствуя некоторую скованность от столь интимной обстановки. На улице заметно стемнело, все же зима берет свое, невольно укорачивая светлый день. Я никогда не бывала в этом кафе, которое скорее походит на небольшой ресторанчик, и теперь неуютно ежусь от царящего в помещении полумрака.

— Удивлен, что ты захотела встретиться, — Медведев и сам, кажется, не в восторге от выбранного им места. Его выдает нервное постукивание пальцев о столешницу и тлеющая в пепельнице сигарета. Никогда не любила залы для курящих, но говорить об этом не считаю нужным.

— У меня к тебе разговор, — я достаю из сумки документы и протягиваю бывшему мужу, не удивляясь хорошо читаемому на его лице непонимаю. — Мы хотим поехать во Францию на новогодние праздники. И без твоего разрешения на границе могут возникнуть проблемы.

— Куда?

— Шамони. Они обожают горнолыжные курорты, — улыбаюсь, поясняя причину выбора.

— Они? — мужчина отвлекается от чтения и недоуменно взирает на мое раскрасневшееся лицо.

— Сергей и Семен, — не очень-то приятно наблюдать, как Медведев меняет в лице, болезненно сверкнув глазами.

— Ясно. Есть ручка?

— Да, конечно, — суетливо отыскиваю ее и одергиваю руку, когда наши пальцы соприкасаются. Это лишнее. Лишнее так смотреть на меня теперь, то и дело хмуря лоб, и уж точно ни к чему задерживать свои пальцы на коже моей ладони.

— Когда улетаете?

— Через неделю. Вернемся к Рождеству.

Я отвлекаюсь на подошедшего официанта, начинающего снимать с подноса тарелки и еще больше смущаюсь, видя перед собой тарелку с пастой.

— Заказал по памяти. Надеюсь, твои предпочтения не изменились? — заметив мои нахмуренные брови, интересуется мой спутник. Я не хочу есть с ним, не хочу притрагиваться к вину и постоянного отводить взгляд, когда пылающие от столь пристального внимания щеки, заставят его ошибочно предположить, что на меня действует его обаяние и раскаявшееся выражение лица. Потому что ничего этого во мне нет и в помине. Хочется бросить салфетку на стол и унестись подальше от человека, который напрочь похоронил своим непомерным эгоизмом все то хорошее, что мы могли бы потом вспоминать.

— Андрей, — все же решаюсь на откровение. — Мне всего лишь нужно разрешение. И я его уже получила. Боюсь, что ужин не совсем уместен. По крайней мере, не в нашем случае.

— Разве мы настолько чужие? — смотрит так, что я отшатнувшись вжимаюсь в кресло, пугаясь блеска его карего взора. — Один ужин. Один разговор.

— Не о чем нам говорить. Все уже давно сказано.

— Не хочешь говорить, тогда просто выслушай, — наполняя свой бокал красным вином, он подносит бутылку к моему, но я вовремя накрываю фужер ладонью.

— Я за рулем, — беззастенчиво вру, зная, что стоящий за окном автомобиль мужа с его личным водителем, не остался Андреем незамеченным.

— Ладно. Противен? — горько усмехнувшись, он отворачивается и принимается следить за падающими с неба хлопьями. Я прекрасно расслышала вопрос и знаю, что могу не отвечать, поскольку он скорее риторический, брошенный в пространство лишь оттого, что мужчина и сам понимает, каких дров успел наломать.

— Нет. Скорее, мне тебя жаль, — думаю, лучше прояснить все на месте, окончательно расставив точки.

— Это еще хуже. Только я даже жалости твоей не заслуживаю. Я…

— Андрей, я не психолог и мы не в кабинете психологической разгрузки. Меня ждут дети, муж. И, прости, говорить, действительно не о чем.

— Знаю, — он вновь берет меня за руку, пытаясь остановить мой порыв встать из-за стола. Не знаю, что я испытываю, ощутив тепло его кожи на своем запястье, но вряд ли меня настигает ностальгия по прошлому. — Прежде, чем ты уйдешь, я хочу сказать тебе спасибо. За жизнь, которую мы прожили вместе, потому что сейчас я твердо знаю, что ты была лучшим из всего, что со мной случалось. И за сына. Я знаю, что все эти годы ты прилагала усилия, чтобы я не пал еще ниже в его глазах. Я этого не заслуживаю, Маша, и всегда буду благодарен за твою доброту.

— Я делала это не для тебя, — освобождая руку из его захвата, я беру шубу, и напоследок признаюсь в сокровенном:

— Ты последний человек в этом мире, ради которого я пошевелю хотя бы пальцем.

* * *

Руслан молчит всю дорогу. И это странно. До моего появления в жизни

Сергея, он виртуозно скрывал свою страсть к разговорам за маской сосредоточенности. Крутил баранку, отвечая на рабочие вопросы, и старался не смущать начальника, не отрывая взгляда от дороги. Я сделала невозможное: стянула с него оковы молчаливости, вовлекая в болтовню о насущных делах. Мы обсуждали прорехи в системе образования, делились недовольством по поводу устрашающих задачек в школьных учебниках, иногда обсуждали проблемы города, пока мой муж сосредоточенно готовился к совещанию, одиноко устроившись на заднем сидении.

Сейчас же я ему благодарна за тишину, позволяющую переварить услышанное.

— Вы ели? — прохожу в кухню и целую мужа в макушку, наслаждаясь запахом его шампуня. Поддавшись порыву, я крепко обнимаю его за плечи, ничуть не опасаясь, что он сочтет меня сумасшедшей. — Я бы корову съела.

— Разве, ты еще не ужинала? — только сейчас замечаю недобрую ухмылку на его лице и, вешая на спинку стула пиджак, интересуюсь:

— Руслан донес?

— Шестое чувство, — Сергей внимательно наблюдает за моими действиями, а я начинаю злиться, уже изрядно подустав от его паранойи.

— Ты одержим своей ревностью.

— И это нормально, если учесть, что моя жена ужинает с бывшим мужем, в то время, как я тороплюсь с работы домой.

— Может, еще и детектива наймешь, чтоб отслеживал мои передвижения? Это бред, Сереж!

— Ладно, если считаешь, что в этом нет ничего предосудительного, твое право, — он неторопливо встает, и полоскает чашку, слегка оттесняя меня в сторону. — Но если еще раз узнаю, что вы встречались за моей спиной, убью.

Я, отстранившись, увеличиваю расстояние между нашими лицами, позволяя словам проникнуть в мозг, и немного испуганно спрашиваю:

— Кого?

— Его.

— Отлично, — отталкиваю мужа и подхожу к своей сумке. — Ты сошел с ума, Сережа, — бросив на стол разрешение на выезд, ухожу из кухни. Есть мне сейчас совсем расхотелось…

Наверное, за все годы брака с Титовым, я впервые не откликаюсь на его нежные прикосновения, старательно притворяясь, что давно уже сплю, когда он аккуратно ложится рядом, и начинает осыпать поцелуями мое плечо.

На сегодня все) Если успею дописать, выложу еще одну главу завтра!

— Тебе цветы, — без стука входя в мой небольшой кабинет, Нина с трудом дотаскивает охапку роз до заваленного материалами стола, и я едва успеваю расчистить рукой пространство, сбросив на пол пакеты с шерстью. — Ух, никакой фитнес не нужен.

— Тебе он априори противопоказан. Худая, как жердь, — я наклоняюсь и, прикрыв от удовольствия глаза, наслаждаюсь благоуханием бутонов.

— Вот это муж!

— Он провинился, — строго отрезаю, но все же сбрасываю с лица недовольную гримасу, позволяя улыбке расплыться по моему лицу. — И все-таки он прекрасен!

— Букет? — плюхнувшись на диванчик, девушка снимает неудобную обувь, начиная массировать ступни пальцами.

— Муж!

На него нельзя долго злиться. Хотя порой, он бывает до ужаса раздражающим, в таланте вовремя приносить извинения, ему не откажешь.

— Ладно. Где он?

— Стоит в зале. Можешь выждать минутку, чтобы понервничал.

— Хватит с него моего двухдневного молчания! — запихнув ноги в лоферы бегу к двери, но, взявшись за ручку, делаю каменное лицо, гордо выпрямляя плечи. Сергей стоит, облокотившись на стойку, и перебирает ручки, вставленные в пластмассовую карандашницу.

— Что-то хотели? Глину? Краски? Или может быть зайца? — схватив за ухо белую игрушку, болтаю ей где-то на уровне своей талии.

— Нет. Не отказался бы от поцелуя красивой женщины…

— Не думаю, что вы заслуживаете, — все же подхожу ближе, уже тепло ему улыбаясь. Сергей притягивает меня к себе, утыкаясь носом в мою шею, и с неприличным рычанием прикусывает мочку уха.

— Я соскучился.

— Ты угрожал мне расправой. Причем незаслуженно.

— Ни тебе. А твоему бывшему мужу, — слегка отклоняясь назад, он смотрит мне прямо щв глаза, и я ни на минуту не сомневаюсь, что своего решения он не изменил. Я, конечно, с трудом представляю, как Сергей спускает курок, пачкая стену Медведевской кровью, но увидеть перед собой картинку с занесенным кулаком для меня не так трудно.

— Я ему не нужна. Тебе не о чем беспокоится.

— Это он тебе сказал?

— Нет. Но он не звал меня назад и не рвал волосы на голове, сокрушаясь, какую женщину упустил.

— Меня это не успокаивает. Его слишком много…

— И как ты, вообще, добился успеха в делах с такой несдержанностью? — смеюсь, целуя его губы, и начинаю таять, от неспешных поглаживаний моей поясницы.

— Не щадил соперников… Поехали домой? Семен до семи на тренировке, а Софийку заберет Руслан…

— Ты меня совращаешь! — легонько бью его по руке, старающейся залезть мне под блузку, и выбравшись на свободу, отхожу подальше, больше не позволяя разгоряченному мужчине нарушить дистанцию.

— Я муж. Это моя святая обязанность.

* * *

Это лучшие новогодние праздники в моей жизни. Я веселю своих мужчин уже в сотый раз падая со сноуборда и недовольно соплю, ожидая, пока вдоволь насмеявшись, кто-то из них протянет мне руку, чтобы, наконец, помочь выбраться из снежного плена. Я люблю свою семью. Люблю мужа, который, кажется, наконец, успокоился, убедившись, что я не созваниваюсь с бывшим и вовсе не помышляю о нашем с ним воссоединении. Не знаю, как он может сомневаться в моей верности и безоговорочной капитуляции перед его обезоруживающими объятиями, но где-то внутри ликую, зная, что он настолько мной дорожит, что готов сломить любое препятствие, способное возникнуть на нашем пути. Что же касается Семы… Возможно, он никогда уже не поверит родному отцу, не перестанет ждать подвоха, но все же против природы не пойдешь: я часто замечаю, как он поглядывает на телефон, и неумело прячет улыбку, получив очередное сообщение от отца. Наверное, это вопрос времени, и не за горами час, когда Семен перестанет его отталкивать, позволив Андрею доказать, что он провел серьезную работу над ошибками.

— Что если нам завести еще одного ребенка? — огорошивает меня муж, смакуя вино под треск догорающих в камине поленьев.

— Заводят собаку, Сережа! И, если ты забыл, мне тридцать семь. Так что, я пас.

— Ты еще вполне бодренькая, — смеется и прикрывает бок рукой, спасаясь от моего недовольного щипка. — Что? Света вон не испугалась. И ничего — жива и довольна!

— Нет уж! Я вдоволь наслушалась ее жалоб, пока она еле ходила и мучилась с отеками, — непреклонно стою на своем. — С чего вдруг тебя потянуло на подвиги?

— Задумался. Родили бы сына, я водил бы его на футбол, приобщал к рыбалке. Семен скоро школу закончит и я останусь один на один с двумя склочными женщинами!

— Ладно София, с ней действительно нелегко договорится, — вспоминаю, с каким упорством она стоит на своем, желая заполучить что-то, чем успела заинтересоваться. — Но я ведь вполне спокойная… И Семе еще далеко до поступления.

— Он решил что хочет работать в полиции. Он говорил?

— Нет. я думала, он пойдет по стопам отца.

— Торговать покрышками? — даже не пытается скрыть ехидства, поселяя на лице ухмылку. — Уж лучше пусть погоны носит.

— Знаешь что, господин Титов, — игриво прохожусь пальцем по его скуле. — Ты истинный сын своей матери!

— Кто бы сомневался, — он протягивает руку, желая привлечь меня к себе, но замирает, вымучено вздохнув, когда за его спиной хлопает дверь и с диким визгом в комнату забегает София.

— Что? — ловит малышку, устраивая ее на коленях.

— Бабай! — дочь округляет глаза и прячет лицо на его груди, при этом заливисто хохоча, когда Семен появляется в комнате с накинутой на плечи простыней.

Я в раю. В своем собственном маленьком райском местечке, где вместо пения птиц сердце согревает детский смех, вместо солнца — светят три пары глаз, а цветочный сад заменяю стены гостиницы, ставшей настолько родной за прошедшие две недели, что я, наверняка, завтра расплачусь, сдавая ключи на ресепшен.

Дорогие девушки, всех с прошедшим праздником!!!

Январь пролетел незаметно: все те же гирлянды, неон и световые инсталляции на центральной площади, те же довольные горожане и повсеместно раздающиеся поздравления. В моей семье — мир и гармония, что еще нужно для счастья? Возможно, через пару лет, анализируя свою жизнь, я приду к выводу, что добровольно обманулась тишиной и покоем в нашем с Сергеем доме, и отчетливо осознаю, что этот период был лишь небольшим затишьем перед бурей, а сейчас я наслаждаюсь неспешным течением времени и ничуть не надоедающими бытовыми заботами.

С усердием протирая полки в своем магазинчике, я уже дважды бросаю свой взгляд на часы, немного волнуясь, что всегда такая пунктуальная Нина, задерживается уже на двадцать минут. И я бы, пожалуй, ей позвонила, если бы не внезапный посетитель…

— Доброе утро, — Андрей улыбается и с нескрываемым любопытством следит за моими действиями. Его немигающий взгляд заставляет меня не на шутку разнервничаться, и я мысленно ругаю маму, с детства поучающую меня держать себя в руках.

— Привет, — получается неплохо, словно я делаю это каждый день: слегка складываю губы в улыбке и, глубоко пряча свое недовольство, возвращаюсь к своему занятию сразу же, едва с уст слетает приветствие.

— Мы могли бы поговорить? У тебя же есть кабинет? — он еле заметно кивает в сторону двери, расстегивая куртку, и терпеливо ждет, пока я найдусь с ответом.

— Есть. Но моя работница задерживается, а я не могу оставить зал без присмотра. Так что, говори здесь, — наверное, это единственный раз, когда я радуюсь такому злостному нарушению трудового договора, и продолжаю и дальше приводить в порядок деревянные стойки.

— Ладно. Семен, кажется, оттаял. Вчера согласился, чтобы я подбросил его с тренировки…

— Я знаю. И, надеюсь, что теперь ты сотню раз подумаешь, прежде, чем допустить очередную ошибку.

— Я все понял, Маш. И больше никогда не позволю себе его подвести.

— Так, зачем ты пришел? Ты ведь не ехал через весь город, чтобы похвастаться? — я даже откладываю тряпку, с удивлением изучая его профиль. Медведев приподнимает бровь, словно спрашивая разрешение присесть на стул, скрытый за массивной конторкой, и заполучив мое одобрение, устраивается на сидение.

— Нет. У меня другая причина — я закончил ремонт кафе.

— И? — хоть и понимаю, куда он клонит, но все же желаю убедиться в верности своих суждений.

— И хочу, чтобы ты согласилась взять его в свои руки.

— Я? Мне казалось, мы с Антоном прекрасно поняли друг друга. Я не горю желанием с ним связываться.

— Теперь все иначе. Тебе не придется заниматься ремонтом, рекламой и менять оборудование. Можешь начать хоть завтра…

— Ты всерьез думаешь, что я отказалась, только лишь потому, что не хотела возиться с отделкой? Помниться, ты очень им дорожил, так что, дерзай!

— Оно твое. По праву. И я должен был отдать тебе его еще при разводе.

— Во время развода ты не должен был заставлять меня усомниться в своей порядочности. И дело вовсе не в твоем нежелании делиться, а в неспособности расстаться по-человечески, — мне хочется верить, что я не выгляжу жалкой, говоря ему это, но искаженное болезненной гримасой лицо, заставляет меня усомниться, что в моем голосе не читались надрывные нотки. Мужчина быстро берет себя в руки, слегка поддаваясь вперед, и, сцепив руки в замок, устраивает их на полированной поверхности прилавка, после чего невыносимо долго вглядывается в мои глаза. Что он хочет там увидеть? Неважно. Важно, что я не собираюсь прятаться от его пронзительного взгляда, отводя глаза в пол, хотя бы потому что мне нечего стыдится. Это не я заставила свою семью страдать, не я предала чужие ожидания, и уж точно не я бросилась за первой юбкой, поманившей меня изгибом стройных упругих бедер.

— Знаю. И сейчас хочу все исправить.

— Как? Переписав на меня свой бизнес? Да, брось, Андрей! Тебе ведь не пятнадцать, и ты должен понимать, что моего мнения о себе ты уже никогда не изменишь. Ты можешь стать заботливым отцом, внимательным сыном, прекрасным предпринимателем, но для меня навсегда останешься предателем, который растоптал мои чувства и надежды на будущее.

— Значит, не возьмешь?

— Нет.

— Даже для Семы?

— Здесь я препятствовать тебе не стану. Он твой сын, и, если ты видишь его управленцем, ничто не мешает тебе дождаться, пока он подрастет.

— А ты? Что сделать, чтобы меня простила ты?

— Ничего. У всего есть срок давности, и момент, когда я жаждала справедливости, давно упущен. Просто не трогай меня. Не звони и не приходи, если вопрос не касается нашего ребенка. Я не хочу, чтобы моя семейная жизнь полетела в тартары.

— Разве я чем-то угрожаю вашему спокойствию?

— Андрей, давай сойдемся на том, что я оценила твой порыв, а ты услышал все, что я тебе только что сказала? Прости, — почувствовав вибрацию мобильного в своем кармане, отворачиваюсь от бывшего мужа.

— Ты меня убьешь, — от истеричных интонаций в голосе Нины по моему позвоночнику ползут мурашки, сигнализируя, что ничего хорошо я от нее не услышу. Она, кажется, не дышит, и я уверенно сбрасываю с деревянного короба чистящие средства, устраиваясь на низком ящике и обхватывая колени свободной рукой.

— Что?

— Я затопила Титову, — шепчет и замолкает, наверняка ожидая нецензурной брани. Почему? Почему среди всего многообразия сюжетов, в которых моя квартирантка могла спалить кухню или уничтожить мою коллекцию любовных романов, которые я так и не забрала, должно было случиться именно это? Я громко вздыхаю, закатывая глаза и сжимая пальцы в кулак, вымучено поднимаю свой взор к потолку и, вставая, сообщаю, что буду через двадцать минут. Я слышу, как по ту сторону динамика моя свекровь обрушивает на голову женщины гневную тираду, ничуть не гнушаясь приправить речь звучными ругательствами, и, заранее сочувствуя бедолаге, которой предстоит узнать о себе много нового, вновь смотрю на Андрея, притихшего и сейчас с интересом изучающего пол этого небольшого торгового помещения.

— Мне нужно ехать, — сбрасывая вызов, сообщаю бывшему мужу, и торопливо скрываюсь за дверью своей мастерской, а уже через несколько секунд появляюсь вновь, на ходу наматывая шарф на еще не застегнутое пальто.

— Ты ведь не на машине? — пропуская меня на улицу, интересуется он, ожидая, пока я закрою свой магазин. — Твоего автомобиля нет на парковке…

— Да. Меня привез Руслан, — и заметив его удивление, поясняю, — наш водитель. Он частенько возит Семена на хоккей.

— Да, я видел, — замешкавшись на тротуаре, он отходит к стене здания, пропуская толпу школьников. — Давай, я тебя подвезу?

— Спасибо. Я возьму такси, — замирая у бордюра с выброшенной вперед рукой, я очень надеюсь, что хоть кто-нибудь остановится.

— Мне нетрудно. И это будет быстрее, чем стоять и голосовать в снегопад.

Я сбрасываю вызов Светланы Викторовны, проклиная вселенную за свою тяжелую участь, и бросив в последний раз взгляд на проезжую часть, нехотя соглашаюсь, надеясь, что мне не придется всю дорогу выслушивать, как глупо Андрей разменял свою счастливую жизнь на призрачные перспективы беспечного быта с красавицей Ритой.

— Здесь все изменилось, — устав от молчания, он решается на разговор, неотрывно следя за дорогой.

— Смотри, — продолжая удерживать руль, Медведев устремляет указательный палец в виднеющийся впереди торговый центр. — Ведь раньше здесь был кинотеатр. Помнишь, как мы ходили туда, после сданного тобой с десятого раза термеха?

— С седьмого. И да, многое недавно отстроили. Кстати, вот эти дома строила фирма Сережи, — с гордостью отвлекаю водителя и сама отворачиваясь к боковому окну.

— Ясно, — сухо отзывается он, прочищая горло. — Я смотрю, без него тут ничего не происходит.

— Что за сарказм в голосе? — не могу не возмутиться, заметив, как он иронично изгибает бровь. — Он трудяга, каких поискать. И да, ко многим новостройкам он приложил свою руку.

— Гордишься?

— Конечно. Было бы глупо не хвастаться достижениями любимого мужчины.

— Любимого, — невесело усмехнувшись, Андрей качает головой, лениво крутя баранку. — Когда-то ты и мной так восхищалась.

Я игнорирую его высказывание, нетерпеливо постукивая пальцами по коже своей сумки, покоящейся на коленях, и лишь поджимаю губы, надеясь, что он и сам поймет какую глупость сморозил. К чему теперь эти философские разговоры, если наши жизни уже сложились и никого не тянет вернуть назад утерянное?

— Так, значит, ты сдаешь квартиру?

— Да.

— Своей кассирше? — улыбается, словно это вполне ожидаемо.

— Да. Жаль, чтобы такое жилье пропадало.

— Могла бы продать.

— Зачем? Хороший район, большая квадратура. Семен подрастет и сможет жить отдельно.

— Конечно, если твоя Нина не разнесет ее до Семкиного восемнадцатилетия, — смеется, въезжая во двор. — Можно, зайду?

— Зачем? — замираю, удерживая пальцы на ручке двери.

— Просто. Я не был там семь лет… — смотрит на меня так, будто это весомый аргумент. — Может быть, смогу чем-то помочь. Забыла, у меня золотые руки.

— Не нужно. С трубами там полный порядок, — говорю, и замечаю женщину, поджидающую меня у подъезда. — Спасибо, что подвез.

— Маш, — окрикивает меня, когда я не дохожу десяти шагов до недовольной свекрови, чей подбородок, как и всегда высокомерно вздернут. — Подумай насчет кафе.

Я ничего не отвечаю, уже не выпуская из виду металлическую дверь, потому что смотреть на недовольную физиономию Светланы Викторовны не испытываю ни малейшего желания. И остановившись, жду, когда она, наконец, приступит к моей инквизиции.

— Кто это? — в голосе сталь, а руки излишне крепко придерживают шаль на ее плечах.

— Зайдем в подъезд? Не хватало, чтоб вы еще простудились и заставили меня бежать за лекарствами, — оставляю без внимания ее вопрос и прикладываю магнитный ключ к домофону. — Надеюсь, Нина жива?

— Я что, похожа на зверя? Почему ты не сказала, что у нее дочь? — встав у почтовых ящиков, она смотрит на меня с укором.

— А это важно? Тем более что ваши радары вас никогда не подводят. Не вы ли спец по определению топота детских ног над вашей головой?

— И что с ней?

— Ничего. Она милая улыбчивая девочка…

— Ты же понимаешь, о чем я! — зло шипит на меня женщина, нервно отстукивая каблуками по плитке в сторону лифта. — Я довела ее до истерики! Не знала, что в квартире еще кто-то есть, и не сдерживалась в выражениях.

— Ну, не думаю, что знай, вы бы поступили иначе, — вздыхаю, пропуская ее первой в кабинку.

— А сколько ей?

— Одиннадцать, кажется… Я не сильно расспрашивала, — я опираюсь на стену, расстегивая верхнюю одежду, и устало тру переносицу.

— Так, она больна?

— Уже нет. Правда, немного отстает от сверстников и часто простужается… Да какая разница?

— Никакой, — вновь нацепляя на лицо невозмутимую маску, дама начинает меня разглядывать.

— Хотите знать, кто будет возмещать ущерб? — ухмыляюсь, собираясь выйти в раскрывшиеся створки.

— Нет. Пытаюсь решить для себя, стоит ли мне предупредить сына о твоих ухажерах, — заставляет меня вздрогнуть и с победной улыбкой на губах жмет на кнопку своего этажа, оставляя меня наедине с витающей в воздухе угрозой…

* * *

Порой, мы бездумно совершаем поступки, способные ранить дорогих нам людей. Таимся, недоговариваем, увиливаем от ответа, ошибочно полагая, что тем самым стараемся защитить близкого человека от лишних нервов и душевных терзаний. Я не сказала Сереже о разговоре с Медведевым. Промолчала, вместо того, чтобы поведать ему, что он подвез меня к дому свекрови. К дому, где я когда-то встречала утро и провожала рассветы, чувствуя на теле горячие пальцы Андрея. В череде совершенных мной промахов, этот станет роковым. Но сейчас я не задумываюсь о последствиях, не пытаюсь предугадать, во что выльется Сережино негодование, если Светлана Викторовна все же поведает ему о незнакомом брюнете, из чьей машины я вышла к ней навстречу. Я просто сижу на диване, забросив гудящие ноги на колени супруга, и закрыв от удовольствия веки, наслаждаюсь его бархатным голосом и стуком пальцев по клавиатуре его рабочего ноутбука. С недавних пор он надевает очки, жалуясь, что от бликов монитора к вечеру его глаза нещадно режет, словно кто-то бросил ему в лицо горсть сухого песка.

— Сереж, — вяло шевельнув пальцами своей руки, заброшенной на диванную подушку, обращаюсь к нему немного хриплым осипшим голосом. — Как думаешь, твоя мать предъявит ей счет?

— Не знаю, — прокручивая колесико мышки, он бегло изучает какой-то документ, отражающийся в оптических стеклах оправы. — Это ее вина, так что было бы правильно возместить.

— Мне ее жаль. И потом, это Катя набрала ванну…

— Зачем она, вообще, оставляет ее одну?

— Обычно, с ней сидит Нинина сестра. И потом, Катя вполне вменяемый ребенок. Просто немного рассеянная. Даже не представляю, чем Нина будет оплачивать ремонт. Может быть, дать ей кредит и удерживать какую-то часть зарплаты?

Сергей отвлекается от дел, поворачивается ко мне и внимательно смотрит, при этом поглаживая мою ступню. Он красив. С каждым годом его черты все больше и больше завораживают меня своим магнетизмом, и я неосознанно улыбаюсь, желая коснуться пальцем его переносицы, чтобы разгладить ненавистную складку между бровей, возникающую всякий раз, когда мой муж задумается над чем-то серьезным.

— Знаю. Я слишком добра, милосердна, наивна, — присаживаюсь и загибаю пальцы перечисляя все то, в чем он не раз меня упрекал. Пользуясь отсутствием в комнате детей, уже мирно спящих в своих кроватях, я отставляю в сторону компьютер, чтобы забраться на колени мужа. — Давай, устроим отпуск? Оставим детей бабушкам и хотя бы неделю поживем для себя?

— Удивительно это слышать от женщины, которая по десять минут торчит у двери спальни, наблюдая, как спят ее дети. Наверное, ты простудилась, пока помогала квартирантке вытирать полы…

— Нет, я просто устала. Хочу ни о чем не думать, лежать на солнце и читать книги. Старею?

— Нет уж. Мне нравится думать, что моя жена еще ничего, — целуя мои губы, Сергей улыбается, и, устало вздохнув, зарывается лицом в мою шевелюру. — А вот я, кажется, сдаю. Ты замечала, что мои волосы на висках поседели?

— Где? — отстраняюсь и начинаю судорожно перебирать пряди, в надежде развеять его страхи о маячащей на горизонте старости. — Ничего нет. Разве, что только один, — сверкая улыбкой, демонстрирую ему свою находку.

— Твой мужчина разваливается, дорогуша. Так что не время для твоих ужимок…

— Для меня ты будешь самым красивым, даже с проплешиной на затылке, — обхватив его щеки руками, утыкаюсь своим лбом в его. — Такой невероятный мужчина хорош в любом своем проявлении.

И это действительно так. Оглядываясь назад, я жалею лишь об одном: на протяжении долгих лет я растрачивала свою нежность совсем не на того, кто был этого воистину достоин…

Хотите знать, когда наступает переломный момент? В день, когда собравшись за большим круглым столом, мы всей семьей празднуем день рождения моей свекрови. Сергей молчалив с самого утра. Я честно старалась его разговорить, но где-то в час пополудни оставила эту затею, позволив мужу самостоятельно справиться с грозовыми тучами, поселившимися на дне его взора. Он то и дело хмурится, кажется, даже не прислушиваясь к разговору, и все чаще поглядывает на Андрея, словно специально усевшегося напротив, не реагирует на мои легкие касания и поглаживание ладони правой руки. Мама что-то спрашивает у именинницы, Семен болтает со своим дедом, Софийка гордо оглядывает помещение с высоты своего трона — детского стульчика для кормления, любезно предоставленного официантом — а мой муж словно выстраивает стену вокруг себя, оставаясь безразличным к царящему за столом веселью. Трудно наслаждаться кухней, буквально кожей ощущая, как в воздухе повисает предчувствие неминуемого краха, и я нервно тереблю кулон на своей груди, смущаясь еще больше, когда бывший муж цепляется взглядом за мое украшение и ухмыльнувшись, приподнимает бровь, теперь смотря прямо на меня. Это его подарок на одну из годовщин — небольшой ключик из белого золота, инкрустированный россыпью бриллиантовых камней. Задумывалась ли я, когда подбирала украшение под свой сегодняшний наряд? Определенно нет, иначе отдала бы предпочтение одной из драгоценностей, подаренных мне Титовым, и не была бы вынуждена терпеть испытывающий взгляд, под которым когда-то плавилась, как ванильный пломбир.

— Сергей, — обращается к моему супругу Волков, сегодня пришедший в компании своего сына. Петя немного поправился, распрощался со значительно частью волос на макушке, но остался на редкость привлекательным даже при всех своих незначительных недостатках. Неважно, красив ли ты как божественный идол, если ты обладаешь природным шармом — ты просто обречен на успех у женщин. — Правда, что ты заключил контракт с немцами? Слышал, они затеяли масштабную стройку.

— Да, — даже не думая отворачиваться от вальяжно устроившегося по ту сторону стола Андрея, сухо отзывается Титов.

— Я не успеваю за тобой следить! — адвокат добродушно смеется, приятельски хлопая его по плечу. — Вот мальчики на кого нужно равняться! — обращается к сыну и поворачивает голову к крестнику, желая удостовериться, что он расслышал заданный им ориентир.

— У нас и так все неплохо, — делая небольшой глоток виски, Медведев забрасывает руку на спинку соседнего стула, и я с удивлением отмечаю, что теперь и он сам не торопится разрывать зрительный контакт с моим супругом.

— Да что ты? — если бы взглядом можно было убивать, Сергей бы явно не пощадил Семкиного отца, сквозь зубы процедив свой вопрос.

— А разве нет? Я, конечно, не настолько богат чтобы скупать строительные фирмы, но и от нищеты далек. Кстати, как там твое последнее приобретение? Надеюсь, покупка того стоила?

Я с трудом понимаю о чем идет речь, но интуитивно вцепляюсь пальцами в предплечье мужа, на скулах которого уже заметно играют желваки.

— Сереж, — шепчу ему на ухо, надеясь, что со стороны мы похожи лишь на милых голубков, а не на опьяненного злостью мужчину, которого старается сдержать миниатюрная брюнетка. — Да что с тобой сегодня?

— Ничего, — так и не ответив на вопрос Медведева, Сергей встает из-за стола, лишь бегло скользнув взглядом по моему лицу. — Пойду, покурю.

Вот она — фатальная ошибка. Я киваю, снимаю ладонь с его плеча и молчаливо смотрю вслед удаляющейся фигуре. Внутри не звенит тревожный звоночек, когда минутой позже из зала выходит Андрей, а несмолкаемая болтовня Дмитрия Арсеньевича настолько отвлекает меня от происходящего, что я не замечаю, как неприлично долго отсутствуют за столом два человека, которым пришлось столкнуться на жизненном пути, благодаря моей персоне…

* * *

Даже спустя десять лет я не смогу объяснить зачем иду на улицу, осознавая, что мне не избежать разговора с Машиным мужем. Не имеет значения, сколько времени утечет, даже умудренный старостью и внушительным багажом пережитых событий, я никогда не сумею понять, для чего остановился в паре шагов от человека, неспешно выдыхающего дым в пространство. Люди не меняются. В этом я сегодня убедился на собственном опыте. Чтобы я ни говорил о выводах, осознаний и принятии собственной неправоты, внутри я все тот же эгоист, жуткий собственник и ревнивец, терзаемый жгучей обидой на себя самого и судьбу в целом, что вынужден наблюдать, как женщина, которая когда-то всецело мне принадлежала, теперь с такой теплотой смотрит на другого. Я не имею права желать стереть его в порошок, ведь она уже давно не моя, но совладать с учащенным сердцебиением, возникающим сразу же, как только она касается своего мужа, я не в силах. Тошно и невыносимо видеть, как ее губы касаются его щеки, как волосы, все так же отдающие золотом на свету, спадают на его плечи, невесомо скользя по его щеке.

— Сигарету? — видимо, я слишком долго молчу, смеряя Титова тяжелым взглядом, чем вызываю недобрую ухмылку на его лице.

Я не отвечаю, лишь увереннее расправляя плечи, и лениво достаю из пиджака пачку, наверное, излишне театрально прикуривая.

— У тебя какие-то проблемы? — беру инициативу в свои руки, пока Сергей отбрасывает бычок в урну, и спрятав руки в карманах брюк, режет меня сталью во взгляде.

— Ты моя проблема, — отвечает спокойно, не двигаясь, лишь немного склонив голову набок.

— Интересно. Что-то не помню, чтобы наши интересы пересекались. Или ты решил освоить автомобильный рынок?

— Не делай вид, что не понимаешь, о чем я. В бизнесе я бы тебя раздавил, даже не потрудившись узнать твое имя.

— Да что ты? Тогда, для меня большая честь осознавать, что пусть и не в рабочих вопросах, но ты признал во мне достойного конкурента, — саркастично выгнув бровь, я вновь подношу сигарету к губам.

— Конкурента? — отмерев, Титов поднимает голову вверх, смеясь, и заставляет меня вздрогнуть от металла в голосе. — Ты скорее моя головная боль. Лезешь во все щели, раздражая своим присутствием. Звонишь моей жене, ходишь в ее магазин, как на работу, подвозишь…

— Так, тебя это задевает? Прости, но тут я твоего разрешения спрашивать не стану, — завожусь от неприкрытой угрозы в его взгляде. Не думая, подхожу ближе, бросая слова, которые слетаю с губ скорее от безысходности, от невозможности все исправить и отмотать пленку назад, чтобы никогда не терять семью. Из желания, глупого, эгоистичного, заставить его помучатся так, как я терзался пятью минутами ранее. — Боишься? Вдруг она решит уйти ко мне? Ведь первая любовь, она самая сильная, не так ли? Переживаешь, что вспомнит, как хорошо ей было со мной?

Сергей меняется на глазах. Крепче сжимает челюсть, делает шаг и, глядя в мои глаза с нескрываемым презрением, бросает:

— Нет. Боюсь, что она забудет с какой легкостью ты предаешь своих близких, как в погоне за юбкой плюешь на собственного сына, оставляя женщине, которая помогла тебе подняться вверх жалкие объедки.

Я бью его раньше, чем успеваю осмыслить сказанное, а спустя какую-то жалкую секунду, оказываюсь прижатым к каменной кладке фасада дорого ресторана, от дверей которого к нам уже мчатся охранники. Чувствую, как из носа льет кровь, но от этого лишь сильней завожусь, поддаваясь первобытным инстинктам. Ни один участник драки не сможет вам рассказать сколько времени он потратил на схватку с соперником, но в деталях сумеет поведать сколько ударов успел нанести. Я смог ударить его только дважды, кажется, разбив лишь губу на его разъяренном лице. Когда два огромных амбала с золотистыми бейджиками на пиджаках, едва сдерживая разгоряченного мужчину, умудряются с трудом оттащить его в сторону, я сплевываю на асфальт кровавую слюну, отчетливо расслышав предупреждение:

— Если еще раз ты к ней подойдешь, я тебя убью.

Мне не двадцать. Черт, мне даже не двадцать пять, а я кидаюсь с кулаками на человека, вызывающего во мне дикое чувство брезгливости. Это нелепо, спускать всех собак на того, с кем не имеет смысла бороться. Я знаю, что отныне он участник совместных семейных праздников, знаю, что не должен вести себя так, как веду, но есть что-то, не поддающееся контролю. Что-то, с чем ты не в силах совладать… Его ухмылки, его взгляд с поволокой превосходства, его беззастенчивые разглядывания моей жены, и странная убежденность, что он сумел уверить каждого в своем намерении поменять жизнь к лучшему. Я не верю ни на секунду, что он способен изменится, даже на сотую ее долю не допускаю мысли, что он встал на путь исправления. И знаю наперед, что он не просто так обхаживает Машу, прикрываясь желанием наладить отношения с той, что когда-то подарила ему ребенка. Неважно, понял ли он уже, кого так глупо променял на симпатичную обертку, но в том что рано или поздно в нем зародится желание вернуть пущенную под откос жизнь, сомневаться не приходится.

— Что ты устроил? — с порога, бросив шубу на кресло, Маша зло сверкает глазами, огонь в которых не составляет труда разглядеть даже в темной гостиной. Я отставляю бокал на стол, потирая ссадину на скуле, после чего начинаю разглядывать потемневшие костяшки, что довольно трудно сделать, когда комната погружена во мрак, и лишь свет с улицы льет в окно.

— Сережа! — щелкнув выключателем, жена нервно произносит мое имя, и едва зажженные лампы прогоняют прочь липкую темень, впивается взглядом в мое лицо. — Вы подрались?

— Зачем спрашиваешь, если уже знаешь ответ?

— Это был день рождения его матери! Там были дети! Чем ты, вообще, думал? — я никогда прежде не видел ее такой, и с удивлением подмечаю, что даже ругая Сему за тяжелую провинность, она не выглядит настолько устрашающей.

— Ты, вообще, соображал, что делаешь?

— Да. Как и твой Андрей. Его ты тоже отчитала?

— А должна была?

— Наверное. Вы же теперь приятели? Вместе разъезжаете по городу…

— Так вот в чем дело? — не дает мне договорить, недовольно качая своей головой. — Светлана Викторовна постаралась?

— Заметь, тебя постоянно кто-то опережает. Ты ведь за две недели, так и не нашла свободной минутки, чтобы рассказать, как твой бывший муж тебя подвез, — я сбрасываю с пиджак, морщась от ноющей боли в запястье, и теперь наблюдаю за сменой эмоций на лице супруги.

— Да это глупость! Какая разница с кем я приехала?

— Большая. Или я теперь могу смело подвозить своих сотрудниц? Или бывших любовниц?

— Ты мне не доверяешь, ведь так? Считаешь, что я способна на предательство? Что ты молчишь? — явно балансируя на грани, она с трудом сдерживает слезы, пока я, пялясь в пол, допиваю свой коньяк. — И что же мне делать, Сергей? Вычеркнуть его из Семкиной жизни? Увезти на край света и пресечь их общение?

— Я лишь просил прекратить ваши встречи.

— Ты говоришь так, словно я провожу рядом с ним все свое свободное время!

— А я уже и не знаю! — встаю, засунув руки в карманы, и говорю слишком громко, отчего она вздрагивает и неуверенно потирает оголенные плечи. — Не знаю, чем ты занимаешься. Не знаю с кем видишься. Ведь ты у нас независимая, не считаешь нужным делиться со мной подобным!

— И что дальше? Что будет дальше, если ты так на все реагируешь? Будем из раза в раз устраивать мордобой, а потом с пеной у рта доказывать свою правоту? Он мне не нужен! — подойдя ближе, она вцепляется в мою рубашку, словно разговаривает с умалишенным, до которого никак не может достучаться. — Я ведь с тобой! И я счастлива, так как никогда в своей жизни. Да, я его любила. Да, я прожила с ним девять лет и родила ему сына. И отмотай время назад, я все равно села бы в его машину, и плевать, что в конце мне пришлось страдать. Потому что в итоге я бы встретила тебя, Сергей!

Я касаюсь своими пальцами ее нежной щеки, неспешно вытираю соленую дорожку, оставившую влажный след на разрумянившейся коже, и с шумом выпускаю воздух, устыдившись своей несдержанности. Она впервые плачет из-за меня: смотрит не мигая, до боли закусив губу, и все так же не выпускает ткань из побелевших от напряжения рук.

— Так нельзя, ты не понимаешь?

— Я по-другому не умею, — качая своей головой, говорю откровенно, не удивляясь, что от моих слов ее подбородок лишь сильнее начинает дрожать. Сказать, что постараюсь не допускать подобного впредь? Поклясться, что никогда не упрекну ее, если узнаю, что он вновь появился на пороге? Я ревную! Ревную эту хрупкую женщину, отказывающуюся понять, что мирится с незримым присутствием третьего, выше моих физических и душевных сил.

Я не держу ее, когда она обиженно, словно ребенок, столкнувшийся с несправедливостью, размазывает по лицу тушь, убирает мою руку со своего плеча и поправив материю на моей груди, выходит из гостиной, беззвучно удаляясь в спальню. Я возвращаюсь в кресло, но больше не притрагиваюсь к спиртному, откинув голову на мягкую спинку. Последняя мысль, мелькнувшая в моем сознании перед тем, как я окончательно проваливаюсь в сон, откинув голову на мягкую спинку, проста и вполне предсказуема: чтобы она ни решила, анализируя мой поступок, она обречена терпеть меня до конца своих дней, ибо я никогда не смогу отпустить женщину, ставшую для всем, без чего жизнь уже никогда не станет прежней…

У человеческой подлости много личин. Неважно, как и в чьем обличье она пробралась в вашу жизнь, результат всегда будет разрушительным, и вам все равно придётся бороться с последствиями в одиночку. Могу ли я винить свою свекровь за неуемное желание очернить меня в глазах мужа? Нет, определенно нет. Если говорить откровенно, отбросив в сторону мое знание и твердую убежденность, что я ни единым словом не поставила под сомнение свою верность и чувства к Сергею, отчетливо расставив приоритеты в разговоре с Медведевым, осуждать мать, узревшую меня в компании с другим, я не имею права. Скорее я осознаю, что причиной для нашей ссоры была вовсе не Светлана Викторовна, а моя неспособность вовремя делиться с любимым супругом тем, что он считает важным. Имей я возможность отмотать пленку назад, я бы никогда не села на пассажирское кресло черного внедорожника…

— Я так больше не могу, — хлопнув ладонью по столешнице, недовольно выдает Иванова, начиная щелкать пальцами перед моим лицом. — Ты здесь? Вернись на Землю, пожалуйста!

— Я все слышу. Но ничего не соображаю, — честно признаюсь, отодвигая в сторону разложенные передо мной листы.

— Видишь? — направляя в меня указательный палец, подруга морщит свой лоб. — Это черная неблагодарность, Мария Михайловна. Когда ты стояла на пороге новых свершений, я честно выслушивала, где, как и когда ты собираешься открывать свое дело!

— Знаю, знаю! И мне, правда, стыдно. Но в голове полнейший бардак…

— Хочешь, я лично отверну ему голову?

— Сереже?

— Андрею, — закатывая глаза, женщина качает головой, сетуя на мое тугоумие. — Нужно послать его далеко и надолго, пока он во второй раз не испортил твою жизнь. Вот скажи мне, почему всех униженных и оскорбленных тянет к тебе, как магнитом?

— Не знаю, Свет, — теперь моя очередь поднимать свой взор к потолку. — Да и дело не столько в нем, сколько в самом Сергее. Он обезумел. Сошел с ума на почве ревности…

— И имеет на это полное право! Кому понравится, что его жена приветливо улыбается своему бывшему? Где, вообще, твои мозги? Как можно, после всего, что тебе пришлось пережить, так мило с ним ворковать?

— Я не воркую! И я уж точно не мила! Чего вы все от меня хотите? Чтобы я бросилась на него с кулаками и выставила за дверь?

— Да, если это поможет сохранить мир в твоей семье. Я же тебя знаю! Хочешь, расскажу, как проходят ваши с ним разговоры?

— Не вздумай меня парадировать! — угрожающе зыркаю на нее из-под ресниц. — Разве я похожа на человека, способного предать?

— Нет, — говорит уверенно, опираясь локтями на стол и устраивая подбородок на своем маленьком кулачке. — Зато твой Медведев да. И глазом моргнуть не успеешь, как он в пух и прах разнесет твое благополучие.

— Да с чего вы взяли, что ему это нужно?

— С того, что он как паразит — вцепится и тянет соки из окружающих. Кому он нужен в свои сорок два с таким непомерным эгоизмом? Зачем начинать что-то новое, если под боком гуляет Маша, готовая спустить ему с рук все прегрешения?

— То есть, ты тоже считаешь, что он намерен меня вернуть?

— Конечно, ведь проще уйти с головой в прошлое, где все знакомо: борщи, заглядывания в рот, сын, в конце концов!

— Он же не настолько глуп, чтобы не понимать, что я уже давно отпустила его на все четыре стороны!

— Маш, — придвигаясь ближе, Света смотрит на меня с теплотой, — Разуй глаза! Нельзя быть хорошей для всех в ущерб собственному счастью. Семену не три и тебе вовсе не нужно терпеть его папашу, опасаясь, что своей холодностью ты испортишь их и без того нестабильные отношения. Дай ему понять, что поезд уже уехал. В один конец.

— Господи, — сжимаю пальцами виски, ощущая, как на меня наваливается усталость. Усталость от чужих ожиданий, проблем, свалившихся на мои плечи, и от обстановки в собственной семье, в последнее время ставшей просто невыносимой… — Давай сюда свои макеты.

Иванова вновь раскладывает листы, и я честно стараюсь помочь подруге определиться, какое из помещений лучше подойдет для открытия салона красоты.

* * *

— Тебе помочь со сборами, — устраиваясь на кровати, интересуюсь у своего хмурого мужа, чьи улыбки в последнее время предназначены лишь для детей. Холодок между нами с каждым днем становиться все ощутимей, температура падает, грозясь сковать льдом все-то, что мы выстраивали на протяжении четырех с половиной лет. Нет он, конечно, не ходит по дому молчаливой тенью, иногда интересуется моими делами, касается, пусть и не так часто, как прежде, и все так же делит со мной постель, но мы оба знаем, что нынешнее положение дел слишком далеко от идеала. Если раньше я могла начать возмущаться, когда Сергей, вернувшись с работы, отвлекал меня от выполнения очередного заказа, теперь я мечтаю отбросить в сторону все заботы, чтобы укрыться от невзгод в его горячих объятиях.

— Я почти закончил. Не знаешь, где мой бежевый джемпер? — замерев перед раскрытым шкафом, мужчина оглядывает содержимое полок, кажется, отчаявшись найти любимую кофту.

— Вот, — без проблем отыскав необходимую вещь, протягиваю ему, но не спешу разжимать пальцы, когда он с благодарностью принимает предмет своей одежды из моих рук.

— Не уезжай так, — с мольбой взглянув в его глаза, продолжаю сжимать шерсть, делая шаг ему навстречу. Хочу коснуться его щеки, но что-то сдерживает, не позволяя мне одарить его спонтанной лаской, идущей из глубины истосковавшегося по его нежности души.

— Как? — устало, словно уже месяц не знал сна и отдыха. — Я вернусь через две недели…

— Не уезжай, так окончательно и не померившись. Я не хочу гипнотизировать телефон, гадая, позвонишь ли ты мне перед сном. Потому что сама я вряд ли решусь. Я не знаю, как себя вести, когда ты так холоден…

— Разве я холоден, Маш?

— Маруся. Забыл?

— Тебе же никогда не нравилось, что я так тебя называю, — слабо улыбнувшись, Сергей приподнимает бровь, слегка дернув свитер, который мы так и удерживаем вдвоем. — Отдашь?

— Нет, — уперто качаю своей головой, убеждая, что не намерена сдаваться. — Пока хорошенько меня не попросишь.

— Пожалуйста?

— Пожалуйста, Маруся, — поправляю, приподнимая подбородок. — Перестань вести себя, как баран.

— Господи, — смеется, и, сдаваясь, поднимает руки вверх. — Оставь себе, я возьму другой.

— Нет, — оттесняя его плечом от гардероба, упрямо стою на своем.

— Да что с тобой? — недоуменно наблюдая за тем, как я запихиваю в чемодан его кофту, Титов облокачивается на деревянную дверку.

— Со мной? Это у тебя что-то не так! Сколько еще ты будешь дуться? Знаешь, для бизнесмена это как-то несолидно!

— Знаю. И совсем не дуюсь.

— Тогда, почему ведешь себя так, словно мы с тобой соседи? — немного утрирую, надеясь, что он, наконец, поймет, как я тоскую по легкости в наших с ним разговорах.

— Я жду.

— Чего?

— Жду, когда ты поймешь, что дальше так продолжаться не может. Всерьез считаешь, что я стану и дальше терпеть твоего бывшего мужа в своей жизни?

— Господи! — я, кажется, психую, окончательно обессилев от обсуждения Медведева. — Все, хочешь, я удалю его номер? — достав мобильный из своего кардигана, с трудом снимаю с него блокировку. — Смотри! Все, его нет, видишь? Что мне еще сделать?

— Для начала не кричать, — оттолкнувшись от своей опоры, Сергей подходит к двери, плотнее ее захлопывая. — Детей разбудишь.

— Разве это не абсурд? В чем ты постоянно меня упрекаешь? Я не ищу с ним встреч, никогда не перехожу границ! Это уже смешно!

— Рад, что хоть кто-то получает от этой ситуации удовольствие. Отойди, — он отодвигает меня в сторону, принимаясь складывать свои рубашки, а я, доведенная до грани, вполне готова завыть от бессилия, наплевав на позднее время и непонимающий взгляд, которым меня наверняка наградит супруг. — Ты меня не слышишь!

— Нет, Маша! — с силой захлопнув крышку чемодана, Титов резко оборачивается, и встав в полный рост, начинает покачиваться на ногах, не стараясь запрятать свою злость поглубже. От него словно исходят волны праведного гнева, готовясь смести все на своем пути, и боюсь, я стану первой, на кого выльется накопившаяся в нем ярость. — Сколько можно повторять тебе одно и то же, если ты даже не пытаешься понять, о чем идет речь? Я не против его общения с Семеном, и то, лишь потому, что не имею права чинить препятствия! Но мириться с вашими встречами я не готов! Это ненормально — ужинать с мужчиной, которого ты когда-то любила! Неправильно, поощрять его визиты в твой магазин, позволять ему смотреть на тебя так, словно ты до сих пор принадлежишь ему! И уж точно глупо с твоей стороны не замечать, что он до сих пор тебя ревнует!

— Это неправда!

— Отлично! Считай, что я преувеличиваю! Но будь добра уважать мои просьбы!

— Больше похоже на приказ!

— Понимай как хочешь. Я уеду утром. Вернусь через неделю. И если к этому моменту ты, наконец, не решишь, что для тебя важнее — сохранить лицо перед бывшим или перестать трепать нервы мужу, то… — осекается, заметив, как я шире распахиваю глаза.

— То что, Сережа? — спрашиваю полушепотом, машинально усевшись на прикроватную тумбу, внезапно почувствовав слабость в ногах. — Что?

— Не знаю, Маш… Но вряд ли тебе это понравится, — даже не думает ко мне подходить, и взяв с полки первую попавшуюся футболку, небрежно забрасывает ее на плечо и скрывается в ванной, щелкнув замком на дверной ручке…

Если наша жизнь состоит из мелочей, то я без раздумий могу перечислить, без каких именно мои будни теряют краски. Мне не хватает похрапывания за спиной в темной спальне, ведь Сергей храпит, негромко, но вполне различимо в ночной тишине… Не хватает аромата его духов и даже запаха табака. Я скучаю по стуку его пальцев по клавиатуре, который всегда действует на меня одинаково — усыпляет своим монотонным звучанием. Я тоскую по его голосу, бархатному, проникающему под кожу, когда он, позабыв о своей брутальности, сыплет мне комплименты, делая это настолько неподражаемо, что у меня перехватывает дух. Боже, я просто мечтаю услышать простое «привет» в его исполнении, потому что за прошедший с его отъезда день он так ни разу и не позвонил…

— Сем, ну не делай так! Не дай бог, уронишь! — больше не в силах наблюдать за тем, как мой сын подбрасывает довольную Софийку, делаю ему замечание.

— Мам, я ведь аккуратно! — смешно морщась, жалобно выдает мальчишка, все же прекращая свою игру и устраивая непоседу на своих коленях.

— Кстати, почему ты еще не одет? Руслан заедет уже через двадцать минут, — вспоминаю, что по пятницам у Семена очередная тренировка по боксу — его новое увлечение, в которое он окунулся с головой. Теперь посреди комнаты подростка болтается алая груша, которую он нещадно колотит с семи до половины восьмого вечера, то ли гонясь за подтянутой фигурой, добейся которой, он обречен до конца своих дней купаться в восторженных женских взглядах, толи опасаясь, что в случае опасности не сумеет за себя постоять.

— Сейчас соберусь, — он встает, целует малышку в макушку, и я невольно улыбаюсь, наблюдая за его трепетным отношением к младшей сестре. — Я звонил дяде Руслану. Предупредил, что поеду с папой.

— С папой? — не столько спрашиваю, сколько удивленно повторяю за сыном, пропуская сквозь пальцы свои густые волосы.

— Он хочет посмотреть, чего я добился за месяц.

— Как это мило, — не могу сдержать сарказма, надеясь, что он не заметит моего недружелюбного настроя. Если после развода, поборов боль и, утерев последнюю слезу со своей щеки, я открыла в себе способность ненавидеть этого черствого человека, а он, без сомнений, сухарь, крушащий все на своем пути в угоду собственного удовлетворения, то сейчас, потеряв сон от напряжения в отношениях с мужем, я с удивлением поняла — чувство злости и раздражения на Медведева способно увеличиваться в разы… — Ты уж не подведи.

— Мам?

— Что?

— Папа водил меня в свое кафе… — как-то странно взглянув на меня, бросает Семен, уперевшись рукой в дверной косяк.

— Разве, оно уже работает?

— Нет. Это была экскурсия, — он улыбается, и продолжает сверлить меня своим взглядом.

— Ясно, — я спускаю ноги на паркет и пытаюсь влезть в тапки, при этом строя смешные рожицы хихикающей посреди гостиной дочке.

— Мам, там довольно неплохо.

— Я чего-то не понимаю? Что за реклама папиного бизнеса? — начинаю собирать игрушки, но вдруг осененная догадкой, резко выпрямляюсь, прижимая к груди плюшевого медведя. — Он что, тебя подослал?

— Не совсем. Просто сказал, что хочет подарить его тебе…

— Давай ты не будешь лезть в дела взрослых?

— Я и не лезу. Просто ведь это здорово иметь свое кафе!

— Что за странная страсть к общепиту? Попроси отца попридержать его для тебя.

— Папа хочет уехать, — пожав плечами, Семен принимается разглядывать ногти на своих руках.

— То есть? — удивляюсь во второй раз за последние пять минут. — Насовсем?

— Сначала летит с дедом в Америку. Сказал, что у них мужские каникулы, — улыбнувшись, сын опускает глаза на свои ноги, у которых пес, до этого беззаботно слоняющийся по комнате, принимается грызть сброшенную на пол диванную подушку. — Дюк! — раздув щеки, грозно шпыняет его ребенок.

— Он звал меня с собой, но ты ведь не разрешишь мне прогулять школу?

— Нет, — я качаю своей головой и запускаю в собаку резиновую кость, отчего она подскакивает как ужаленная и проскальзывает в приоткрытую дверь, напрочь позабыв о порче мебели.

— Ладно, — тяжко вздохнув, Семен отталкивает от своей опоры и поправив задравшуюся толстовку, принимает свое поражение: никакие уговоры не помогут ему заполучить мое одобрение. — Пойду одеваться. Папа заедет через пять минут.

* * *

У Маши красивый дом. Даже высокий забор, наполовину скрывающий от посторонних глаз современное строение, не в силах спрятать всего величия и четкости линий добротной постройки. Не знаю, почему в свое время и сам не позаботился о семейном очаге, где моя бывшая жена была бы куда счастливее, могла бы разбить сад и устраивать пикники на газоне… Наверное, причина в моей зацикленности на собственных желаниях — для меня куда важнее было добиться высот в работе, нежели возится с выбором особняка.

— Привет! — запрыгнув в машину, Семен довольно мне улыбается, отбросив назад спортивную сумку. За последнее время он, кажется, стал еще выше.

— Поехали? — я поворачиваю ключ и в последний раз прохожусь взглядом по темной черепичной крыше, не забыв улыбнуться мальчишке, уже вовсю колдующего над магнитолой, в поиске нужной радиостанции.

— Вот это фингал! — потешается над моей физиономией, и я на автомате касаюсь пальцем кожи под правым глазом. — Это ведь дядя Сережа?

Я удивленно взираю на мальчишку, а он лишь бессовестно подмигивает, сверкая белозубой улыбкой:

— У него ссадина на щеке. Не расстраивайся, — приятельски хлопнув меня по плечу, Семен пускается в объяснения. — У тебя не было шансов. Ты хоть и подтянутый, но дядя Сережа боксер. Говорит, в молодости серьезно занимался.

— Отлично. Учту на будущее, — теперь тру свой побаливающий нос, пусть уже не такой распухший, как полторы недели назад, но все еще желтый на горбинке. — Думаю, через пару дней все окончательно сойдет.

— Расскажешь из-за чего вы поругались?

— А должен? Правильнее будет оставить это лишь между мной и Титовым.

— Как хочешь. Хотя, я и так догадался.

— Да что ты? — подозрительно щурюсь, отвлекаясь от дороги, и наезжаю колесом на кочку. — Черт.

— Да. Из-за мамы. С дня рождения бабушки они почти не говорят, хотя, обычно, по вечерам они постоянно о чем-то болтают…

— Так, значит, сейчас все иначе? — сбрасываю скорость, старательно следя за движением.

— Я не спрашивал маму, но мне кажется, что он ей не звонит. Уж очень она хмурая ходит.

— Ясно.

— Пап, он хороший. И очень любит маму. Хоть и говорит, что порой, она ведет себя, как ребенок.

— К чему ты мне это говоришь? — удивляюсь такому замечанию, слетевшему с уст тринадцатилетнего подростка.

— Я не хочу, чтобы они ругались. Если ты сделал что-то нехорошее, из-за чего они теперь они в ссоре, может быть, тебе стоит их помирить?

— Я думал ты на стороне отца! — укоризненно бросаю, остановившись у заправки.

— Я просто не хочу, чтобы мама грустила…

Я замираю изваянием, старательно переваривая услышанное, но единственное, на что меня хватает — легкий кивок головы. Думал ли я когда-то над тем, в какое положение ставлю женщину, несправедливо мной преданную и брошенную в угоду своим желаниям? Никогда. Ни в тот момент, когда бесцеремонно вторгся в ее новую жизнь, и уж точно ни в ту минуту, когда учинил потасовку с ее супругом. В словах Семена есть доля истины — я не имею никакого права во второй раз разрушать многолетние труды той, что за все это время ни разу не поставила меня под сомнение в глазах самого дорого мне человека, сейчас с таким наслаждением поедающего шоколадный батончик, найденный в моем бардачке.

— Я заберу ее часиков в шесть? — передав дочку в руки свекрови, я ставлю на тумбу подарочный пакет, прекрасно зная, что лучше вручить его молча, если не хочу выслушать увесистую порцию ее насмешек.

— Ладно. Когда мой сын возвращается? — интересуется, заставая меня врасплох, и я очень рада, что в эту секунду стою к ней спиной, проворачивая вставленные в замочную скважину ключи. Мне не хочется признаваться, что за прошедшие семь дней он так ни разу меня не брал, предпочитая узнавать у Семена, как обстоят дела в его семьи. Мне стыдно произносить вслух, что я стушевалась и не осмелилась сделать первый шаг, и уже дважды пекла его любимый пирог, надеясь, что сегодня он, наконец, переступит порог нашего дома.

— Господи! Только не говори, что не знаешь! — как-то глумливо, еще выше задрав подбородок, произносит моя свекровь, расстегивая курточку на внучке. — Ты просто эталон женской глупости!

— Светлана Викторовна! — разворачиваюсь, предостерегающе глянув на пенсионерку.

— Что? Разве я неправа?

— Я не хочу ругаться в такой день, — вздохнув, ощущаю, как мое и без того плохое настроение стремительно падает к нулевой отметке. — Не забудьте про витамины. Они в боковом кармане сумки.

* * *

— Вам цветы, — долговязый курьер с акне на впалых щеках, кладет на прилавок букет пионов, протягивая мне ручку для росписи.

— От кого? — чиркнув в нужной строке, я не тороплюсь брать их в руки, чувствуя, как внутри зарождается подозрение: Сергей всегда дарит мне розы…

— Не могу знать, — хитро улыбнувшись, парень прячет в свою сумку планшет, поправляет на голове кепку с логотипом кампании, и, попрощавшись, выходить прочь. Нина наблюдает за мной с интересом, отложив всторону любовный роман, и теперь в нетерпении переступая с ноги на ногу, видимо, пытаясь разгадать, отчего я заметно поникла, став обладательницей такой красоты. А я так и не решаюсь коснуться благоухающего подарка, продолжая сверлить взглядом торчащую среди бутонов картонку.

— Хочешь, я сама прочту? — явно веселиться девушка, тем самым выводя меня из ступора. Прежде, чем ее пальцы дотрагиваются до послания, я забираю со стола пионы, при этом не забывая одарить работницу легким кивком головы, в знак благодарности за участие. Лишь с грохотом захлопнув дверь своей мастерской, я укладываю цветы на стуле, не желая разбирать заваленный материалами стол, и слегка дрожащей рукой извлекаю на свет открытку, уже заранее зная, кто решил порадовать меня своим вниманием.

«Надеюсь, ты все так же любишь пионы. С праздником, Маша».

Присев на краешек деревянной столешницы, едва не напоровшись на игольницу, я шумно вздыхаю, возводя взгляд к потолку. Все стало слишком сложно. Пропала легкость и беззаботность, сменившись на подавленность и постоянное ожидание очередного удара. Сергей не приехал в субботу. Теперь каждый из нас страдает поодиночке, не решаясь снять блокировку со своего смартфона и, наконец, набрать заветный номер. Он прав. Абсолютно прав во всем, говоря, что я только усугубляю наше с ним положение. Не явное ли доказательство его правоты сейчас лежит перед моими глазами?

— Здравствуй, — делаю то, о чем не помышляла сегодня утром. — Нам нужно встретиться.

* * *

Я вижу, как она выходит из магазина, быстро отстукивая по сухому асфальту, освобожденному городскими службами от снежной насыпи. Она прижимает к себе цветы, и, ожидая, пока поток машин на проезжей части спадет, разглядывает баннер, сообщающий о грандиозной распродаже бытовой техники. Шагнув на дорогу, она едва не падает, зацепившись каблуком за решетку ливневой канализации, и теперь что-то бурчит себе под нос, очищая ладонью задник своего сапога. Вот она выпрямляется, небрежно зажимает букет подмышкой, желая поправить слетевшую сплеча сумочку, и, наконец, спешит к дверям кафе, видимо, до сих пор не замечая моего пристального разглядывания. Едва она оказывается в помещении, мое сердце ускоряет свой ритм, и я прикладываю уйму усилий в попытке скрыть свое нетерпение. Сколько я здесь сижу в ожидании ее появления?

— Здравствуй, — скорее бросив, чем положив, подаренный мной букет на стол, отчего блюдце из-под моей чашки с кофе чудом не падает на пол, холодно здоровается со мной. — Забирай.

— Не стану. Они твои, — одному богу известно, чего мне стоит сохранять спокойствие. — По-моему, в такой день принято дарить женщинам подарки.

— Своим женщинам, возможно. Но в нашей ситуации это точно лишнее. Мне ничего не надо, — сев напротив, она отмахивается от меню, чем явно смущает официантку, растеряно замершую рядом с нашим столиком.

— Повторите кофе, пожалуйста, — я все же перекладываю пионы к окну, и сцепив руки в замок, откидываюсь на стуле, изучая женщину, не потрудившуюся сбросить с себя куртку, тем самым давая понять, что она не предрасположена к долгим беседам.

— Чего ты хочешь Андрей? — смотрит прямо в глаза, нетерпеливо ерзая на сидении, словно готова в любую секунду броситься прочь опрометью.

— Ничего. Лишь поздравить…

— Ты понимаешь, о чем я! Ты прекрасно знаешь, что Сергей злится, но упорно продолжаешь подбрасывать щепки! Хочешь, чтобы в конечном итоге он оторвал твою голову?

— Я и вправду выгляжу таким жалким, что должен трястись, как заяц, от одного его имени?

— Ты не жалок, Андрей, — качнув головой, складывает руки на столе. — Ты испорчен. В погоне за отчисткой своего доброго имени ты не брезгуешь ничем — подговариваешь сына повлиять на мое решение, провоцируешь моего мужа, зная, что в итоге ответ придется нести мне! Господи! Ты рушишь мою счастливую жизнь, только лишь потому, что больше не в силах выносить угрызения совести! Поэтому я спрашиваю еще раз: чего ты хочешь? Чтобы я приняла кафе? Отлично, я подпишу бумаги прямо сейчас, если это станет гарантией твоего исчезновения с моего горизонта!

— Неужели, я настолько тебе осточертел?

— Да, Андрей! До скрежета в зубах! Почему я должна постоянно оправдываться, если мне эти встречи с тобой и самой поперек горла? Неужели так трудно просто исчезнуть? Общайся с сыном, но не смей влезать в мою семью!

— Я не влезаю, Маш.

— Неправда! С того дня, как ты впервые мне позвонил, ты, так или иначе, воздействуешь на мои отношения с любимым мужчиной! Я не прошу многого — просто вычеркни меня, как уже сделал однажды. Иначе… — Маша обдает меня холодом и принимается рассматривать свой маникюр.

— Иначе? Договаривай, — прошу спокойно, нависая над столом. — Нажалуешься мужу?

— Нет, — она резко поднимает свой взор ко мне, и мне не составляет труда понять, что любую угрозу, которую она собирается озвучить, она намерена довести до конца. — Я расскажу твоему сыну, почему все эти годы ты пренебрегал своими отцовскими обязанностями. Пусть знает, что причина вовсе не в твоей работе, а в любви к женщине, чудесным образом ставшей для тебя куда более важной, нежели Семен. Открою ему глаза, почему на девятый день рождения ты так и не доехал до дома родителей, предпочитая утешать Риту, которая вполне бы обошлась сочувствием своей матери.

Мы молчим, не разрывая зрительный контакт. Маша тяжело дышит, и то и дело касается подрагивающими пальцами шарфика на своей шее. Яркого цвета оливы.

— Надеюсь, теперь ты все понял? — тряхнув головой интересуется бывшая супруга, и стягивает со спинки стула свою сумочку.

— Еще бы. Маша, — прошу ее обернуться и не уходить так стремительно. — Еще минуту.

— Что? — она недовольно плюхается на сидение, вконец устав от моего общества, но вместо того, чтобы испытать раздражение от такого явного пренебрежения с ее стороны, единственное, о чем я могу думать — боже, ведь стоя у стола регистрации в местном загсе, я и представить себе не мог, что когда-то мы станем настолько чужими, что этой нежной и всегда такой милой женщине будет невыносимо сама мысль, что мы дышим одним воздухом.

— Я больше не стану тебя донимать. Я купил квартиру. Переезжаю ближе к морю.

— А…

— Семен знает, — не даю ей задать такой очевидный вопрос, стараясь запомнить каждую эмоцию на ее свежем лице. — Он согласен проводить лето у меня, и я надеюсь, что ты не будешь против. Я больше не потеряю своего сына, — невесело улыбаюсь, вспомнив, как долго шел к его прощению. — Буду прилетать на каждый важный матч и дни рождения.

— А бизнес?

— Бизнес, — теперь моя улыбка еще больше походит на болезненную гримасу. — Продаю. Точнее, почти продал. Антон решил отойти от дел, а искать нового управляющего у меня нет желания. Поэтому я прошу не отказываться от кафе. Делай что хочешь — переоборудую и открой магазин побольше, продолжай начатое мной — неважно. Просто прими его, как компенсацию за все то зло, что я успел тебе принести. И прости.

Теперь молчание между нами не кажется таким напряженным… Скорее умиротворяющим, позволяющим каждому подумать о своем. Я стараюсь запомнить каждую ее черту: повзрослевшее лицо, серьезный взгляд из-под длинных густых ресниц, все такие же пухлые губы, целовать которые раньше я мог часами…

— Надеюсь, ты будешь счастлив, Андрей, — отмирает и слегка кивает, словно прощаясь со мной навсегда. Хотя… Кого я обманываю — для многих из тех, с кем я когда-то был близок, теперь я как бельмо на глазу.

— Надеюсь, что так, я облегчу твою жизнь.

— Ты так говоришь, словно я выжила тебя из города, — ухмыльнувшись, Маша отыскивает в кармане ключи от своей машины, видимо, желая поскорее свернуть наши посиделки. — Надеюсь, что ты сдержишь слово и не…

— Маша, — знаю, что выгляжу глупо, порывисто касаясь ее руки, но боюсь, что до конца жизни буду жалеть, если все же не решусь спросить. — Ты бы когда-нибудь смогла согласиться поехать со мной?

— Зачем? — несколько раз моргнув, женщина вырывает свою ладонь, отклоняясь на спинку стула.

— Чтобы попробовать все сначала. Знаю, что это дико, но…

— Не говори ничего, — она выставляет перед собой ладонь, недовольно хмуря лоб, и не обращая внимания на подошедшую с подносом официантку, говорит то, чем вряд ли может меня удивить. — Думаешь, можно вернуться спустя семь лет и предлагать мне такое? Андрей, я не знаю, что твориться в твоей голове, но это уже верх самонадеянности, — она клонит голову набок, складывая руки перед собой, как внимательная старшеклассница, следящая за протеканием очередного опыта. Приоткрывает губы, и мне отчего-то до безумия хочется их коснуться, наплевав на приличия и порядки… Я хочу, чтобы врезалось в память, пустив глубокие корни, видение, как она плавно проводит рукой по волосам, в последний раз награждает меня своим взглядом, качает своей головой, отказываясь принять протянутые мной цветы, а уходя, поворачивается и говорит уже чуточку теплее, отчего становиться еще горше:

— Не знаю, благодарят ли за это людей, но все же… Спасибо, что когда-то предпочел ее. И прощай.

Это как удар под дых. В миллионы раз больнее, чем твердый кулак ее супруга, чем все, что она мне сказала минутой ранее. Я встаю следом за ней, поднимая со стола букет, достаю купюры из бумажника, даже не взглянув на счет, неторопливо покидаю кафе, и лишь оказавшись в салоне своей машины яростно бью ладонью по кожаному рулю. Я упустил лучшую в мире женщину и единственное, что мне остается, утешать себя тем, что где-то, тая в объятьях другого, она воистину счастлива и глаза ее сверкают настоящей любовью, озаряя весь мир своим завораживающим блеском…

Девушки, в итоге встала сегодня с утра и поняла, что все не то! Сидела, переписывала, но и сейчас не довольна результатом. Так что, не удивляйтесь, есть позже чуть подредактирую. Никак книга не хочет меня отпускать)Осталось три главы и эпилог, буду трудиться дальше!

Терпеть не могу перелеты. Каждый раз, когда есть возможность воспользоваться услугами железнодорожной компании, я с удовольствием предпочитаю наземный транспорт, пусть коротким, но все же опасным и повергающим меня в волнительную дрожь самолетам. Когда мне было десять, я на спор залез на высокое дерево во дворе: уже и не помню, хотел ли я утереть нос своему другу или произвести впечатление на соседскую девочку, но факт остается фактом — я взгромоздился на высокую старую березу, и двадцать минут просидел, обнимая тонкий ствол своими ногами. Считайте, что этот страх идет из глубокого детства. Теперь я сижу в проходе, не рискуя повернуть голову к окну, и пытаюсь отвлечься на сюжет детектива, купленного в книжном киоске. Я старательно отгоняю из своей головы невеселые мысли о том, что мы можем попасть в зону турбулентности, и уж точно не хочу представлять, как теплым мартовским днем бригада спасателей извлекает мое бездыханное тело из-под груды обломков. Спросите, к чему мне лишняя нервотрепка? Ответ на поверхности — я сорокалетний болван, обезумевший от своей ревности, и не желающий слушать женщину, кажется, вконец отчаявшуюся бороться с моим взбалмошным характером. Она чересчур мягкая, излишне доверчивая и совершенно неготовая ранить людей, пусть и заслуживающих хорошей оплеухи, хлестким словом. Мне хватило этой недели. Пожалуй, на долгие годы вперед. Нет больше радости, краски потускнели, а приближающая ночь и вовсе способна нагнать на меня уныние. Если не существует способа заставить жену, наконец, разобраться в своих взаимоотношениях с бывшим мужем, значит, пришло мое время вмешаться.

— Здравствуйте, Сергей Юрьевич, — потирая свои усы, Руслан приветливо одаривает меня улыбкой, торопливо сжимая мою ладонь. — Домой?

— Нет, — кинув беглый взгляд на циферблат своих наручных часов, я достаю из кармана куртки пачку, начиная прокручивать фильтр между пальцев. — Поедем на Спасскую. Бизнес-центр на углу с улицей Герцена. Маша сегодня на своей?

— Да, — мужчина кивает и медленно лавирует между рядами автомобилей. — Дала мне выходной. Сказала, что в такой день, мое место рядом с женой.

— Это точно. После подбросишь меня к ней и можешь ставить машину в гараж.

* * *

В его приемной сидит молоденькая секретарша. Точнее, она смотрит в одну точку перед собой, замерев с прижатой к груди фоторамкой, которую, по всей видимости, собирается отправить в коробку, уже доверху заполненную канцелярскими мелочами.

— Андрей Павлович у себя? — интересуюсь, поднимая свалившийся на пол блокнот в бордовой кожаной обложке. Испуганно дернувшись, девушка растерянно благодарит, принимая свою вещь из моих рук, и, опомнившись, кивает, видимо, собираясь спросить, кто решил побеспокоить ее начальника.

— Мне назначено, — беззастенчиво вру и уже не слушаю подорвавшуюся со своего места секретаршу, недовольно дышащую мне в затылок, когда, приоткрыв дверь, я нагло облокачиваюсь на дверной косяк, ожидая, пока владелец кабинета, заметит мое присутствие.

— Я даже сказать ничего не успела! — краснея, пускается в оправдания блондинка, разглаживая невидимые складки на своих бедрах.

— Все нормально, Ксюша. Сделай нам кофе, — кивнув мне на стул, Медведев продолжает перебирать кипы документов, изъятые из стеллажей и теперь завалившие собой длинный дубовый стол, видимо, предназначенный для деловых переговоров.

— Съезжаешь, — ухмыляюсь, небрежно бросив свою куртку на небольшой белый диванчик в углу кабинета. — Решил подобрать себе офис посолидней?

— Нет. Скорее, наоборот, завязываю с предпринимательской деятельностью, — перед тем как ответить, он долго изучает мое лицо, гадая, действительно ли я не знал, что за прошедшую неделю он сумел распродать свое имущество.

— Вот и правильно. Займись чем-то другим. Ты же, кажется уезжаешь? — выдаю себя с головой, не считая нужным скрывать, что прекрасно осведомлен положением его дел. — Разбей виноградник или начни высаживать помидоры. Все лучше, чем мыть чужие автомобили.

— Так, значит все-таки ты? Пожарные, налоговая…

— Нужно лучше следить за своими делами. Меньше тратить драгоценное время на чужих жен, — устраиваюсь на подлокотнике, вытянув ноги и сцепив руки в замок.

— Зря старался. Я уже давно принял решение продать бизнес, — глянув на меня, как на сумасшедшего, Андрей, прикуривает, взяв пепельницу с подоконника.

— Тогда, могу спать спокойно. Ты же не держишь на меня зла? — ехидно бросаю, исследуя убранство помещения. Кто бы что ни сказал, в этом месте нет и намека на какую-то стабильность и высокий доход — простая мебель, серая краска на стенах, невзрачные портьеры на французских окнах. Кто, вообще, завешивает их такими блеклыми шторами, отрезая себе возможность лишний раз полюбоваться открывающимся видом с высоты двенадцатого этажа?

— Зачем пришел?

— Убедиться. Что ты не передумал.

— Угрожаешь?

— Зачем? Не привык тратить время на лишнюю болтовню. Предпочитаю действовать, вместо того, чтобы из раза в раз обсуждать все по десятому кругу.

— Не думай, что напугал меня своими связями. Если бы я хотел бороться за нее, меня не остановил бы даже танк.

— Не сомневаюсь, — смиряю его своим пренебрежением, и оборачиваюсь на появившуюся в дверях помощницу, аккуратно ставящую поднос на край стола. — Так что же тогда не стал? Мне казалось, ты был уверен в своей победе.

— С чего ты, вообще, взял, что я планировал ее возвращать?

— Думаешь, я настолько глуп, чтобы не заметить твоих взглядов. То, как ты смотрел на нее, желая вцепиться в мою глотку? Наверное, тяжело осознавать, что пока ты так усердно выстраивал семейную жизнь с другой, тебя здесь никто не ждал? Она ведь была твоей тихой гаванью — готова была мириться с твоим увлечением, не упрекала, молча переживая свои терзанья. Только не говори, что не сгорал от ревности, узнав, что кто-то сумел вытеснить тебя из ее сердца.

— Сгорал. Ты прав, — потушив окурок о металлическое блюдце, украшенное по кайме витиеватым золотистым узором, Андрей признает очевидное. — И до сих пор злюсь, зная, что у нее теперь есть ты. Скорее всего, инстинкты берут свое — сколько бы лет ни прошло, где-то в глубине души я считаю ее своей. Но в одном ты ошибся — я ни разу не перешел грань. Не в моих правилах соблазнять замужних женщин. Пусть и таких особенных… Хотя, если бы она захотела, я бы, не раздумывая, наплевал на свои принципы. Ты ведь этого боишься, не так ли?

Я не успеваю ответить, когда помещение заливается звонкой трелью его смартфона. Мы не так хорошо знакомы, но мне не приходится сомневаться — он явно растерян, кидает на меня беглый взгляд и отходит подальше, принимая вызов.

— Здравствуй, — коротко, с небольшой хрипотцой в голосе.

— Где? — я интуитивно чувствую неладное, и встаю, пряча руки в карманы брюк.

— Давай, в кафе, напротив твоего магазина.

Во мне что-то щелкает — не нужно обладать дюжим умом, чтобы понять, с кем он беседует, отвернувшись к зашторенному окну…

* * *

Я чувствую ее приближение задолго до того, как по дому разносится звук ее шагов. Делаю глоток обжигающего горло напитка, и терпеливо жду, когда она доберется до гостиной. Начинаю считать про себя секунды, остановившись на тридцати шести, и с нескрываемым недовольством, вперяюсь взглядом в ее растерянное лицо.

— Пришла? — спрашиваю, излишне грубо, под стать ситуации, когда ревнивый муж узнает, что его добропорядочная супруга вовсе не готова прислушиваться к его просьбам и не прочь лишний раз назначить встречу своему бывшему. — Как отдохнула?

Знаете, что злит меня больше всего? То, как она вздрагивает, выдавая себя с головой — Маша поняла, что мне известно о ее разговоре с Медведевым, но вместо того, чтобы пуститься в объяснения, привести хоть одну вескую причину для их встречи, она молча следит за тем, как я медленно двигаюсь к ней, останавливаясь так близко, что легко улавливаю запах ее парфюма, такого знакомого и уже успевшего мне полюбится. Мне хочется схватить ее за плечи и хорошенько встряхнуть, чтобы она, наконец, начала пользоваться своей головой по назначению. Сложила два плюс два и уже перестала рушить нашу с ней жизнь. Но вместо этого, лишь еще холоднее интересуюсь:

— Ну и как? Он все так же хорош, как и прежде? — плевать, что мои глаза горят нездоровым блеском, что сердце колотиться настолько быстро, что кровь начинает быстрее циркулировать по моим венам. Не так я представлял нашу встречу…

— Не говори ерунды, — выдыхает, и качнув головой, разворачивается, намереваясь покинуть комнату. И это все? Ни оправданий, смешков и подтруниваний над моей несдержанностью, а лишь гордо вздернутый подбородок и выпрямленная спина?

— Что, даже не поцелуешь? — впервые в жизни, я грубо хватаю ее, возвращая на место. Я слетел с катушек. Устал от ее вранья и попыток выгородить Медведева, устал от собственных переживаний, которые, кажется, донимают только меня. Я больно впиваюсь в ее губы, вкладывая в поцелуй всю горечь, накопившуюся внутри, скорее наказываю за то, что сейчас балансирую на грани, и вот вопрос: ее или себя? Меня злит ее податливость, злит ее неспособность заставить меня успокоится. Стоит ей протянуть руку, подобрать правильные слова и я, возможно, перестану сгорать от негодования. Но вместо этого она стоит словно статуя, принимая мое возмездие, словно признает, что вполне заслуживает своей участи. Я отстраняюсь так же резко, как и притянул ее к себе минутой ранее. Отворачиваюсь и толкаю на диван, не задумываясь над своей излишней грубостью.

— Сереж, — ее голос больше похож на писк, и мне хочется заставить ее замолчать.

— Лучше заткнись, — вновь наполняя бокал, командую не оборачиваясь. Долго пытаюсь выровнять дыхание, желая, чтобы сердце перестало бешено выстукивать в груди. Слышу, как бежит кровь по моим жилам, отдавая шумом в ушах. Минута, две, пять. Сколько мне нужно времени, чтобы окончательно прийти в себя?

- Чего тебе не хватает? — так и не развернувшись в её сторону, спрашиваю уже тише, кажется, окончательно взяв себя в руки.

— Что? — удивляется. Мне не нужно смотреть на нее, чтобы это понять.

— Я спрашиваю, чего тебе не хватает?

— Не понимаю…

— Не понимаешь? — стремительно преодолевая разделяющие нас метры, нависаю над ней и опускаю свои ладони по обе стороны от ее бедер. — Денег? Внимания? Заботы? Скажи! Я всю голову сломал, пытаясь понять, чего еще ты от меня ждешь! Четыре года! Четыре года, я как какой-то юнец потакаю твоим капризам, исполняю твои желания. Ничего не прося взамен. Нет любви?! К черту, я готов мириться и с этим! Не хочешь светиться в прессе? Пожалуйста! Мне не привыкать эпатировать публику и плевать, что обо мне думают люди, когда я раз за разом прихожу один на эти чертовы светские сборища! Может, луну тебе с неба достать, чтобы ты перестала вспоминать своего бывшего?

Она, кажется, не дышит, слушая мою тираду. А в моей голове вертеться слишком много вопросов, озвучить которые мне не хватает сил. Я опустошён. Чаша терпения переполнена и сейчас разливается по моему нутро колючим холодом.

— Хочешь к нему? — вновь хватая за рукав, поднимаю ее тело с дивана. — Отвечай?

— Сережа! — замечаю, как соленные капли стремительно стекают по ее щекам, пропадая где-то под воротом блузки. — Перестань!

— К черту! Давай, катись к нему, пока тебя не опередила очередная предприимчивая художница! Давай! — не обращая внимания на ее слабые попытки оказать сопротивление, тащу ее по коридору. — Давай! А я уже сыт по горло! Живи, как знаешь! Видимо, ты получаешь больное удовольствие, позволяя ему вытирать об себя ноги! Только не думай, что я стану ждать, пока он вдоволь наестся семейной жизни!

Я выставляю ее за порог и пинаю напольную вазу, подаренную моей матерью. Смотрю, как керамика рассыпается на сотни осколков, разлетаясь по паркету, и провожу рукой по лбу, удивляясь, до чего докатился. Скорее на автомате, переворачиваю вешалку для верхней одежды, и быстро возвращаюсь в гостиную, опустошая бокал до дна. Мне ее не понять. Не понять женщину, так упорно пытающуюся меня убедить в своем безразличии к бывшему мужу, при этом с такой легкостью, назначающую ему свидания. Для чего тогда эти слезы, попытки установить мир в наших отношениях, если в итоге в мое отсутствие они мило обедают в кафе напротив?

— Семен переночует у моей мамы, — она вздрагивает от моего столь внезапного появления, а я устраиваюсь рядом, неуютно ежась на мартовском ветру.

— Хорошо.

— Да, уж… — и вновь замолкаю, погружаясь в свои размышления. Ревность слишком разрушительное чувство. Впрочем, как и женское упрямство, непонятно чем продиктованное…

— Устал я, Марусь. Пора нам с тобой закруглятся, — прикуривая сигарету, тихо сообщаю жене и, сам содрогаясь от своих слов. — Не могу больше. Эти полгода вытянули из меня все соки.

— Сереж, — она касается моей прохладной ладони и устраивает щеку на моем плече. — Я с ним не спала…

— Я знаю. Только это мало что меняет. Я никогда не сомневался в твоей верности. Я знаю, что тут, — касаюсь указательным пальцем ее лба и заглядываю в глаза, — есть я. Ты обо мне помнишь, думаешь, анализируешь мои поступки. Но мне этого мало. Мало одной благодарности, мало лишь уважения, привязанности… Как ты там говорила? Я твоя награда? Бред это все. Я скорее твое наказание, потому что, видит Бог, я из последних сил держусь, чтобы не прибить твоего Андрея к чертям собачьим. И я бы, пожалуй, сумел. Даже рука бы не дрогнула. Но я знаю, что ты никогда меня не простишь, если я трону его хоть пальцем. Когда-нибудь я задушу тебя своей ревностью.

— Он отец моего сына…

— Он человек, которого ты любила. И что-то подсказывает мне, что ты до сих пор не смогла его отпустить, — все больше веря в ее привязанность к прошлому, горько подвожу итог.

— Неправда!

— Разве? Во что превратился наш брак с момента его появления? Пора бы тебе разобраться в себе, потому что мне потребовалось куда меньше времени, чтобы понять, чего я от тебя хочу.

— И чего же?

Я усмехаюсь, задерживаясь взглядом на верхушках деревьев, высаженных вдоль забора, после чего перевожу свой взгляд на нее.

— Думаешь, сейчас самое время говорить тебе о любви? Ты и сама все знаешь, я привык доказывать действиями, а не кричать на каждом углу, какая умопомрачительная женщина мне досталась. В отличие от тебя… Такие, как ты о подобном молчать не умеют. А ты так ни разу мне и не сказала… — лишь облачив в слова свои переживания, понимаю, насколько абсурдно они звучат. Не я ли отрицал существование этого чувства? Не я ли высмеивал ее романтические порывы? И да, я только сейчас понял, насколько сильно желаю того, в чем и сам отказывал ей на протяжении четырех лет — хочу хотя бы раз услышать от нее слова, что она с такой легкость когда-то дарила другому, ничуть не стесняясь своих признаний и наверняка краснеющих при этом щек.

— Я…

— Что, к слову не пришлось? — улыбаюсь, откидывая в сторону окурок. — Я пошел спать.

Я встаю и преодолеваю несколько ступеней, чтобы у самой двери кинуть ей напоследок:

— Дом не закрываю… Так что, выбор за тобой.

Я медленно бреду в дом, устраиваюсь в своем кресле и напряженно слежу за стрелками настенных часов. Спустя полбутылки терпкого коньяка, я проваливаюсь в сон, устав гадать, о чем мне должен был поведать звук выезжающего со двора автомобиля…

Я еду медленно, то и дело задумываясь на светофоре о том бедламе, что сама учинила в своих отношениях с мужем, чем вынуждаю стоящих позади водителей жать на кнопку клаксона. Я не вернусь сегодня домой. Ни после этой вспышки ярости, разгромленной мебели и читаемого в его взгляде недоверия.

— Вот так сюрприз, — ядовито и слишком предсказуемо, Светлана Викторовна обдает меня своим арктическим холодом. — Вспомнила про свои материнские обязанности?

— Где дети? — игнорирую вопрос, и слегка отодвинув ее в сторону, заглядываю в комнату. — Сема, собери Софийкины вещи. И одевайся.

— Ладно. Все нормально? — спрашивает слишком по-взрослому, но я лишь киваю, переводя взгляд на свекровь.

— Спасибо за вашу отзывчивость, но наши планы немного изменились.

— Где Сережа?

— Дома, — отрезаю я, полоснув ее скучающим взглядом. Ее ехидство меня утомляет.

— Так, вы домой? — сложив руки на груди, спрашивает, нервно теребя кулон на своей шее.

— Что за допрос? — изрядно устав от чрезмерного внимания со стороны близких и их вопрошающих взглядов, я резко разворачиваюсь к женщине, цепляясь глазами за огромную брошь на ее блузке.

— Поругались, — подводит итог, и я жду, когда же она торжественно улыбнется, но заметив, что Светлана Викторовна так и стоит истуканом, даже не поведя бровью, бросаю:

— Разве вы не об этом мечтали? Самое время для победного танца.

Дети высовывают головы из гостиной и с интересом поглядывают на нас: Семка хмурит свой лоб, а София смеется, пряча улыбку за маленьким кулачком.

— На выход, — киваю и устраиваюсь на пуфике, больше не поворачиваясь к Титовой.

Я молча обуваю дочь, завязываю шарфик на ее шеи и, натянув ей на голову вязаную шапку, поднимаю на руки, то и дело уклоняясь от тянущихся к моим серьгам ручонок.

— Спокойной ночи, — пропустив Семена вперед, бросаю свекрови, переступая порог квартиры. Мне не дано увидеть тревоги, поселившейся на дне ее глаз, и никогда не узнать, что эта неугомонная старушка весь вечер будет мерить шагами спальню, гадая, какая кошка пробежала между ее единственным чадом и его невзрачной женой. Все-таки жизнь слишком сложная штука — мы долго о чем-то мечтает, а стоя в нескольких шагах от исполнения самой смелой фантазии, с ужасом замираем, только в этот момент задумываясь о последствиях.

— Мы что, едем к деду? — сын удивленно отрывается от обозрения улицы в боковое окно, распахивая свою куртку. — Мам?

— Да. Давненько мы не навещали своих стариков. Бабушка наверняка напекла пирогов. Наедимся до отвала и будем рубиться в приставку, — стараюсь произнести как можно беззаботней. — Софи уже спит…

— Мам, что случилось? Что-то с дядей Сережей? — не в силах скрыть свою озабоченность, Сема поворачивается назад и, потянувшись, поправляет одежду на уснувшей малышке.

— С чего ты взял? С каких пор мое желание провести ночь в доме родителей выглядит подозрительным?

— Я знаю, что он приехал. Он мне звонил сегодня с утра, перед отлетом.

— И ты не предупредил меня?

— Он хотел устроить сюрприз…

— Да уж, — горько усмехаюсь, отмечая, что, похоже, я перещеголяла его по части неожиданностей: подвела, нарушив свое слово, и так и не потрудилась с ним объясниться.

— Мам?

— Все хорошо, Семен, — мотаю своей головой, даря ему свою не самую лучшую улыбку. — Купим мороженое? Я не отказалась бы от шоколадного пломбира.

* * *

Я знаю к чему приводит безоглядное растворение в другом человеке. Имею опыт по части покорения мужской воле и вполне способна предвидеть к чему мы в итоге придем, если вовремя не откроем друг другу свои мысли. Было бы правильным, вернуться домой и разобраться во всех проблемах? Возможно. Но сил вновь отстаивать свою точку зрения, терпеливо снося его горящий взгляд, я в себе так и не нахожу…

— Подписала? — бросив свою сумку на пустующий стул, Света принимается расстегивать многочисленные пуговки на своем пальто.

— Да, — киваю и улыбаюсь Иринке, уже вовсю изучающей меню. У нас вошло в привычку встречаться в небольшом ресторанчике в центре города, и порой, мне кажется, что снующие по залу официанты, уже успели изучить наши кулинарные предпочтения.

— Так, можно тебя поздравить? Твоя карьера идет в гору, — шутит Иванова, потирая раскрасневшиеся ладони. — Нужно было взять такси, сегодня ужасный ветер.

— Как твой салон?

— На стадии оформления. Кто придумал эту бумажную волокиту? Лавирую между различными инстанциями, тратя время на заполнение документов. А могла бы уже вовсю заниматься декором!

— Да, уж, — отрывается от телефона Ира, сочувственно глядя на подругу. — Вот скажите, зачем вы тратили пять лет на учебу в вузе, если реализовываетесь совершенно в других областях?

— Для общего развития, — выдает Света, и вновь устремляет свой взгляд на меня. — Что будешь с ним делать? Начнешь продавать бургеры?

— Не знаю. Еще как-то не задумывалась…

— Когда Медведев отчаливает? — вклинивается вторая женщина, опираясь локтями о столешницу.

— Не думаю, что это произойдет на днях… Если верить Семену, сначала Андрей устроит отпуск для своего отца.

— Смотрите-ка, какой порядочный! — не удерживается от очередной шпильки Иванова.

— А Сережа?

— Тут я тоже не в курсе, — горько усмехаюсь, — за эти два дня мы так и не поговорили.

— Так, может, сама ему позвонишь? Возьмешь за грудки, прижмешь к стене и поцелуешь так, чтоб он растекся лужицей у твоих ног.

— Светка, в семьдесят ты тоже будешь советовать решать все вопросы в постели?

— Не знаю, — серьезно глянув на нас, начинает теребить салфетку. — Так далеко я не загадываю…

— Маш, нельзя ведь и дальше прятать голову в песок.

— А я и не прячу. Могу сотню раз извиниться за то, что встречалась с Медведевым, но это мало что изменит… Не хочу всю свою жизнь гадать, правильно ли поступаю, опасаясь его реакции на мой неосмотрительный шаг.

— Только не говори, что подумываешь о разводе! — восклицает Ирина, безмерно меня удивляя. Пожалуй, такой бурной реакции я скорее ждала от нашей деятельной блондинки…

— Нет, — качаю своей головой, прикрывая глаза, а через секунду добавляю. — Подожду, пока он обуздает свой пыл и, наконец, будет в состоянии меня выслушать.

Сегодня пошел снег, мокрый, падающий на землю крупными хлопьями, мгновенно тающий, едва соприкоснувшись с асфальтом.

Я решил прогуляться. Проветрить голову и неторопливо добраться до Машиного магазина, больше не в силах терпеть ее молчания. Три дня, посланные мне для того, чтобы понять, что прежде я вряд ли знал, что представляет собой безнадежность. Нет четкой картины будущего в моей голове, лишь студеная неизвестность и голос совести, не утихающий ни на минуту.

— Здравствуй, — киваю Нине, отряхивая плечи от налетевших на них снежинок. — Где начальница?

— Творит, — глянув на меня, сообщает женщина, и приветствует покупательницу.

Я не стучу, тихо приоткрывая дверь, и чувствую, как сердце пропускает удар, едва я замечаю склоненную над столом фигуру. Ее строгое платье насыщенного цвета грозового неба отлично подчеркивает тонкость талии, которую мне мгновенно хочется обвить руками. Но я слишком стар для страстных поцелуев, призванных застить подаренной эйфорией глаза на все недомолвки…

— Привет, — прочистив горло, плотно прикрываю дверь, снимая с пальцев перчатки, и прохожусь рукой по волосам, поблескивающим от уличной влаги.

— Привет, — она вскидывает голову и еле заметно приподнимает уголки губ. Как-то неловко, стоять в тишине, разбавленной лишь тихой мелодией, льющейся из ее ноутбука. Я не один в своей растерянности — жена тупит взгляд в пол, отложив в сторону рукоделие, прокручивает на пальце обручальное кольцо, и тяжело вздохнув, явно собирается что-то сказать, улыбнувшись, когда я опережаю ее в этом желании.

— Где ты живешь? — хоть и уверен, что супруга не стала снимать номер в гостинице, считаю нужным уточнить.

— У родителей. Разве Семен не говорил? Он ведь приезжал за учебниками.

— Я был на работе. Узнал от Руслана лишь вечером. Так, когда думаешь возвращаться? — устраиваюсь рядом, пододвинув стул, и теперь чувствую сквозь ткань своих брюк, касание ее коленей к моим.

— А когда ты перестанешь вести себя так?

— Как?

— Агрессивно, Сережа, — сбросив прилипшую к платью шерсть с подола, она складывает руки, сцепив свои тонкие пальцы в замок.

— Мне жаль, — признаюсь, и касаюсь ее ладони, позволяя растечься по венам живительному теплу, посылаемому ее кожей. — И мне дико стыдно за то, что я позволил себе сорваться. Но мы, кажется, уже не раз обсуждали мое отношение к твоим встречам с Медведевым. Не говори, что была удивлена.

— Тут ты ошибаешься. Я знала, что ты импульсивен, но вряд ли допускала мысль, что твой гнев может вылиться в нечто подобное…

— Прости, если сделал тебе больно, — не отрываю взгляда от ее глаз, — мне и самому тошно…

— Дело ведь не только в этой ситуации! Ты пытаешься меня перекроить. Ждешь какой-то решительности, категоричности… Хочешь, чтобы я всю жизнь опасалась тебя задеть? Я такая, какая есть! Ну не умею я ставить людей на место с порога. Я стараюсь, Сергей, медленно, но правда пытаюсь стать жестче. И я прислушиваюсь к тебе, пусть и веду себя, как полная дура!

— А я ревнивец, — соглашаюсь, любуясь ее красотой.

— И это пугает меня больше всего. Невозможно жить в страхе, что ты, не дай бог, что-то себе нафантазируешь.

— Не утрируй. За все эти годы я ни разу тебя не ограничивал в твоей свободе. Меня злит он. Потому что я знаю, что вас связывает история, и я не думаю, что ты бы так убивалась после развода, не будь в вашем браке что-то хорошее, — излишне эмоционально, выкладываю карты на стол. — Меня грызет это изнутри. Ты на протяжении стольких месяцев стыдишь меня за мои вспышки ревности, уверяя, что не идешь с ним на контакт первой, а спустя неделю после нашего скандала, зная, что я зол и уже доведен до ручки, зазываешь его на свидание!

— Сереж, — она переплетает наши пальцы, сдвигаясь к краю, и я подаюсь вперед, опуская свободную руку на ее стул, задевая бедро, и выдыхаю, после устроенной ей отповеди. — Давай проясним все раз и навсегда. Я сама ему позвонила. И очень надеюсь, что ты сможешь меня простить. Знаю, что обещала, но все же поступила по-своему. Но вовсе не потому, что люблю его и хочу вернуть. Я лишь поставила точку. Запоздало, даже, пожалуй, слишком поздно… Сама довела ситуацию. Знаю, что могла бы ограничиться смс или простым игнорированием, но посчитала нужным сказать ему все, глядя в глаза.

— Что сказать? — вновь ощущаю, как из глубины моего естества поднимается возмущение.

— Что не хочу его присутствия в моей жизни. Что не вижу смысла и дальше идти ему на уступки. Что люблю своего мужа, в конце концов! — словно почувствовав мое состояние, и сама повышает тон. Прожигает меня своим взглядом, а я не знаю, стоит ли улыбнуться или продолжать глупо на нее пялиться.

— Любишь? — переспрашиваю севшим голосом, пряча лицо в ее ладонях, и выдыхаю, когда она освобождает руку, запуская свои пальцы в мою шевелюру.

— Что за сомнения, Титов? Разве в этом можно сомневаться? Не думала, что самый главный молчун, страстно желает любовных признаний. Стоило попросить меня раньше, и я бы говорила тебе об этом каждую минуту.

Я расслабляюсь, теперь крепко прижимая к себе жену и глупо смеюсь, вызывая ее недоумение.

— Машка, — не могу успокоиться, и устраиваю ее на своих коленях. — Что говорят в таких случаях?

— Отделайся простым “взаимно”, - обнимая мои плечи, она заражается весельем. — С трудом представляю тебя, поющим серенады под моим окном.

— Взаимно, — отстраняюсь и вмиг становлюсь серьезным. — Миллион раз взаимно, Мария Титова.

— Знаю, — принимая мой поцелуй, женщина с интересом разглядывает проступивший на моих щеках румянец. — Боже, да ты умеешь краснеть!

— Давай, заберем детей? Дюк воет уже третью ночь, я не могу спокойно спать.

— Ладно. Но прежде, хочу чтоб ты знал. Кафе на Смоленской — мое, — напряженно следит за моей реакцией.

— Ясно, — киваю, крепче сжимая зубы, — а я выкупил фирму его любовницы.

— Как? — рассеянно блуждая взглядом по моему лицу, интересуется еле слышно.

— Законно. И весьма прибыльно.

— Когда? — встает, поправляя юбку, — и зачем, вообще? Боже, так ты ее видел?

Маша обнимает себя за плечи, всем своим видом показывая, насколько опешила от моего известия, а я лишь киваю, снимая с себя пальто.

— И что? Ужас какой!

— Тебя удивляет моя покупка или сам факт, что я пересекался со Скрипник.

— Все в целом! — вновь садится, — Это ведь свинство! Упрекаешь меня в моей скрытности, а сам утаиваешь такие вещи!

— Не путай, пожалуйста, я говорил с ней десять минут, а ты прожила со своим бывшим мужем девять лет.

— И как? Она ничего? — огорошивает своим вопросом, поправляя свою прическу.

— Очень даже, — смеюсь, вовремя словив летящую в меня недоделанную куклу.

* * *

Я потягиваюсь на постели и, не разлепляя глаз, нахожу рукой спящего рядом мужчину. Нежный бархат его кожи на спине, заставляет меня перекатиться набок и устроить голову на крепком плече. Все-таки возможность касаться его и осознавать, что он только мой — дорогого стоит. Я любуюсь его подрагивающими ресницами, и не в силах сопротивляться немного пугающей даже меня потребности стать еще ближе, начинаю покрывать поцелуями его плечо.

— Ты не спишь. Я вижу, что ты подглядываешь, — несильно щипаю его за бок и, приподнявшись, жду, пока он перевернется на спину, предусмотрительно взбив подушку.

— Ты оголодала? — хмыкает, потирая глаза, а я удивляюсь, как ему удается с каждым годом становиться еще прекрасней?

— Дурак, — хлопаю по руке и вновь возвращаюсь в его объятия. Это странно. Странно так долго жить в напряжении, а потом в один миг отпустить переживания и вновь погрузиться в безмятежные будни. — Ответишь мне честно?

— Ты красивей. В тысячу раз, — видимо, памятуя о моем вчерашнем вопросе, Сергей обнимает меня за плечи и зарывается носом в мои растрепанные волосы. Задело ли меня это известие? Разве что только чуть-чуть кольнуло в области сердца, оставив после себя неприятный осадок. Я даже где-то ему благодарна, что он уберег меня от лишних терзаний, которые наверняка бы преследовали меня по ночам во время его отсутствия. Хотя, ведь молния не бьет в одно место дважды? Но вряд ли было бы лишним поделиться со мной этим по приезде, а не тянуть столько месяцев…

— Я не об этом. Хотя, спасибо, — улыбаюсь, и опираюсь подбородком на его грудь. — Ты, правда, не думаешь устраивать ругань из-за кафе?

— А должен? — удивляется, накидывая на мои ноги одеяло.

— Наверное, ты ведь…

— Буйный?

— Вообще-то, я хотела сказать ревнивый, но твое определение даже лучше подходит, — смеюсь, ожидая его ответа.

— Он должен тебе. Так что, пусть будет кафе. Хотя, как по мне, нужно было отобрать все. И желательно, лет восемь назад.

— Сереж, — сажусь и склоняю голову набок. — Пообещай, что больше не станешь во мне сомневаться.

Смотрю на него со всей серьезностью, поправляя съехавшую с плеча лямку сорочки.

— Я не буду ничего обещать, — отвечает спокойно, и ухватив меня за руку, тянет в свои объятия. — Просто возьму и сделаю, — выдыхает уже в мои губы, с головой накрывая нас простыней.

После развода есть жизнь. И не всегда она отдает мрачными оттенками серого. Чаще она наполнена новыми красками, водопадами нежности и не открытыми прежде горизонтами. И если где-то в эту самую минуту несчастная женщина, ощутившая горечь предательства на собственной шкуре, размазывает тушь по щекам, знайте, оставив позади долгие месяцы душевных терзаний, она все же сумеет гордо вздернуть свой подбородок и взять от своей судьбы щедрое вознаграждение. Ведь так и должно быть — каждому воздается по заслугам, силами свыше или чьей-то твердой рукой, неважно. Важно другое, свое место под солнцем я все-таки отыскала. Смотрю в темные, бездонные глаза своего супруга, и чувствую как щемит сердце от одного вида крупных горошин, так и не успевающих скатиться по его щеке. Стоя в палате, освещаемой галогенными лампами, в нелепой полупрозрачной голубой шапочке, он так по-мужски, утирает глаза, отвернувшись от снующей вокруг меня акушерки.

— Давай-ка, папаша, дадим мамочке ее богатыря, — добродушно хлопнув его по спине, пожилая женщина принимает из его рук младенца, которого он так бережно держит уже минуту.

— Да! — кивает, так и не отводя своего взгляда от сына. Мне сорок два и я гордо могу именовать себя героиней. Было ли страшно? Немного, но все это мелочи перед теми ощущениями, что ты испытываешь, впервые прижав ребенка к груди. Знаю, что дальше, моя любовь будет только расти, подогреваемая первыми улыбками, первыми шагами, словами, танцами под песни из мультиков.

— Ух, — замерев рядом, Сергей опирается на спинку кровати и проводит рукой по немного бледному лицу.

— Как красноречиво, — морщусь, все еще ощущая ноющую боль в теле, но уже не могу перестать улыбаться, любуюсь нашим с мужем творением.

— Наверное, нужно кому-нибудь позвонить? Семке? Или твоим? Господи, ничего не соображаю, — трясущимися руками он достает свой мобильный, но я накрываю его ладонью, желая успокоить разволновавшегося мужчину.

— Потом. Пять минут роли не сыграют. Он похож натебя, — провожу пальчиком по носику Матвея Титова и испытываю восторг от того, с какой нежностью его отец поправляет съехавший с головы малыша чепчик.

— Маша, я всё-таки это скажу, — решительно взглянув на меня, он стягивает с себя шапку и прижав к груди, делает выдох. — Я люблю тебя, и плевать, что говоря это, выгляжу нелепым.

Я хохочу, громко запрокинув голову назад, но, вовремя опомнившись, прикрываю рот рукой, впервые видя этого серьезного человека настолько смущенным, твердо зная, что для полного счастья в эту минуты мне не хватает рядом Семена и уже заметно подросшей Софийки, два месяца назад, отпраздновавшей свое шестилетие. Помнится, семнадцать лет назад я что-то говорила про воровство, про жесткое варварское вмешательство Маргариты Скрипник в мою тихую размеренную жизнь. Так знайте, за всю историю человечества, это преступление было самым полезным и, как мне кажется теперь, просто необходимым, чтобы я, наконец, узрела: любовь — это труд. Труд двоих заинтересованных людей, готовых ради своих чувств сдерживать рвущийся наружу темперамент или, наоборот, обнажать свои зубы, пусть и не такие острые, но вполне способные удержать вас от падения, вцепившись в спасительный выступ на самом краю разверзнутой под ногами бездны.

Я смотрю на свою жену. Долго, почти не мигая. Я никогда не устану любоваться румянцем на ее щеках, не перестану желать чувствовать мягкость ее волос под своими пальцами, и вряд ли сумею побороть в себе потребность касаться ее пухлых, пахнущих ванилью уст. Все дело в блеске для губ, скажете вы? Именно от него эти сладкие нотки и приятное послевкусие? Нет. Здесь все куда серьезней — дело в ней самой: в том, как она смеется, заливисто, не в силах совладать с переполняющими ее эмоциями, в том, как вдоволь навеселившись, она смущенно опускает взгляд, сминая в пальцах салфетку. Немного странно для девушки, уже год работающей на телевидении теряться под вспышками фотокамер.

— Это уже неприлично, — усевшись рядом со мной, произносит Сергей, стукнув своим бокалом о стакан с апельсиновым соком, зажатым в моих руках. — Так смотреть на жену.

— Странно это слышать от тебя, — приподнимаю бровь, но все-таки отвлекаюсь от ее созерцания. — Ты ведь у нас главный ревнивец столетия, постоянно выискивающий глазами свою супругу.

— Мне простительно. Возраст, знаешь ли. В молодые годы, я был посдержанней, — он беззлобно пихает меня своим плечом и, заметив огонек недоверия во взгляде, добавляет. — Да и ревновать было некого. Твоя мать слишком долго ко мне добиралась.

— Кстати, где она? — исследую зал, салютуя бокалом деду Паше, с умным видом поправляющему очки на своей переносице. Он заметно сдал. Когда перешагиваешь порог восьмидесятилетия, не всегда удается сохранить ясность ума и твердый слух. Порой, мне приходиться громко кричать ему на ухо, надеясь все-таки получить ответ на свой вопрос. Хотя, если быть откровенным, в большинстве случаев он явно издевается, с трудом сдерживая улыбку на своих тонких, испещренных морщинами губах, когда я, отчаявшись до него докричаться, сокрушенно поднимаю голову к потолку, порываясь заказать ему новый слуховой аппарат.

— Отчитывает Матвея. Он здорово оплошал. Увлекся игрой и снес со стола графин с соком, залив свой костюм.

— Парню десять. Он просто обязан попадать впросак и набивать шишки, — заступаюсь за брата, и ловлю тонкую ручку жены, протянувшуюся к моему куску свадебного торта.

— Эй, — смеется, уткнувшись носом в мою шею, пока я целую ее макушку. — Ты ведь спортсмен! Хочешь, чтобы комментатор поднял тебя на смех, когда ты с грохотом рухнешь на лед?

— С чего бы это?

— С того, что от сладкого полнеют и теряют природную грацию, — нехотя, отстраняется, и быстро поцеловав мою щеку, нагло отбирает фарфоровую тарелку.

— Скажите ему, — обращается к моему отчиму, которого я никогда не называю так вслух. Уж слишком сухое, неподходящее описание для его роли в моей жизни.

— О чем секретничаете? — София устраивается на моих коленях и схватив ложку, без малейшего зазрения совести отламывает кусочек от Юлиного десерта. Она красавица. Моя головная боль и отдушина. Чтобы не происходило, еще старшеклассником, я всегда достигал равновесия и успокоения в ее компании. Часами мог наблюдать, как она рассаживает кукол и устраивает чайные церемонии, не забывая вовлекать в нее окружающих. Даже старина Дюк, устраивался на полу и, прикрыв лапой глаза, терпеливо сносил ее манипуляции — она обожала повязывать вокруг его шеи бант, чаще розовый, такой неподходящий для крупного золотистого ретривера. Теперь ей шестнадцать. Год назад родители похоронили Дюка на заднем дворе, куклы канули в небытие, а на смену необузданному детскому темпераменту пришла пора полового созревания. Кокетничает с одноклассниками, выводит из себя отца, подолгу болтая по телефону с очередным поклонником. Она делает селфи, заставляя меня улыбаться в объектив камеры, и каждый раз хвастается, сколько лайков набрало ее фото с братом-хоккеистом.

— Что за манеры? — качнув головой, Сергей недовольно ворчит и осматривает ее наряд, — отныне я сам займусь твоим гардеробом.

— Ну, па! Что за старомодные взгляды на жизнь? Это мода! И потом, у меня слишком красивые ноги, чтобы я их скрывала! — она чмокает меня — звучно приникает к моему виску, недовольно морщась от колючей щетины на моем лице, встает, демонстративно разгладив свою пышную юбку, не доходящую до колена, и явно собирается улизнуть, надеясь избежать отцовских нравоучений. Делает пару шагов и тряхнув копной своих волос, таких же вьющихся, как и у мамы, быстро подбегает к Титову, крепко обнимая его со спины.

— Ты лучший папка на свете! Даже когда ворчишь! — и тут она права. Лет в пятнадцать, я ей завидовал, видя, как мамин муж торопиться домой, чтобы провести вечер с семьей. Хотя, он никогда не обделял меня своим вниманием, червячок грыз меня изнутри — в моем детстве не было отца, стремящегося проводить со мной каждую свободную минуту.

— Иди уже. И не смей танцевать с Нестеровым! — прекрасно зная, что она сходит с ума от защитника из моей команды, Сергей грозит ей пальцем. — Что за девчонка? Видел, обклеила комнату его плакатами?

— Разве их еще продают? — вставляет Юля, потирая корсет своего платья в районе живота — верный признак, она наелась до колик в боку.

— Похоже.

— Прикуплю-ка и я себе парочку!

— Нестерова? — притворно свожу брови на переносице, привлекая к себе супругу.

— Пожалуй, обойдусь-ка я вратарем, — с придыханием, произносит Юля Медведева, нежно опаляя дыханием мое ухо. — Уж очень у них обольстительный голкипер.

— Это лучший комплимент, который ты мне делала.

Мы познакомились два года назад. Я успешно отыграл свой первый сезон в составе НХЛ, заключив выгодный контракт с довольно известным хоккейным клубом, и уже был узнаваем на улицах. Она стала первой журналисткой, взявшей у меня интервью для разворота популярного спортивного журнала. Пришла в ядовито-желтой кофточке и странно поглядывала на меня, не понимая, отчего я морщусь всякий раз, когда опускаю свой взгляд ниже ее лица. А у меня рябило в глазах от ее наряда, и не придумав ничего лучше, я постоянно таращился на висящую на стене картину. Не буду лукавить, мне нравилось, как она смущалась, задавая вопросы, касающиеся моей личной жизни. Она только закончила вуз и сразу же удостоилась чести разместить свою статью на первой полосе. Я признался ей на первом свидании, что со вкусом у нее явные проблемы (все же жизнь под одной крышей с Титовым накладывает свой отпечаток), а она возмущенно подскочила на стуле, с противным скрежетом отодвинув его в сторону, и гордо вздернув подбородок, посоветовала не тратить свое драгоценное время на ужин с клушей вроде нее. Не знаю, почему именно клушей, ведь с уверенностью могу сказать, что был довольно корректен в формулировках, но посчитал нужным во что бы то ни стало добиться ее расположения. Это было нелегко, если учесть, что в России я бывал не так часто, вынужденный перебраться на другой материк, но я стойко шел к своей цели атакуя ее в социальных сетях. Нужно ли говорить, что я довольно уперт? Сейчас она сидит по правую руку от меня и то и дело поправляет свою пышную юбку кипельно-белого свадебного платья.

— Сергей Юрьевич, — устроив подбородок на моем плече, жена привлекает внимание мужчины, с пробивающейся на висках сединой. — Вы обещали мне желание.

— Разве? — хитро ухмыляется, отпивая из своего бокала вино.

— Дословно не помню, но что-то вроде исполнения любого каприза дорогой невестки определенно звучало.

— Черт, с годами я становлюсь слишком податливым…

— Интервью. В эту пятницу. Семь утра, — все же добивается своего. Уже и не припомню, как часто

она просила его прийти в ее студию, донимая его всякий раз, когда он приезжал по делам в столицу. За последние десять лет он поднялся еще выше и всерьез задумался о чем-то масштабном. Месяца два назад начал строительство детского развивающего центра, уверяя, что каждый человек, добившийся высот, должен сделать что-то хорошее. Впереди еще не один месяц работ, но горожане уже затаили дыхание в ожидании.

— И почему тебя не ставят ведущей вечернего ток-шоу? — сокрушается, почесывая макушку.

— Я лишь вначале пути. Но как только распрощаюсь с утренними эфирами — спляшу ламбаду. О, вот и мама.

Я сразу ее замечаю. С годами она становится лишь прекрасней. Пусть не так молода, как прежде, но все-также легка и улыбчива. Я подмигиваю жене, быстро отпиваю сок, и иду к ней навстречу, протягивая руку:

— Потанцуй-ка со мной. Хочу, чтобы все журналисты гадали, что это за красавица отплясывала с женихом, пока невеста поедала закуски.

— Дурачок, — прыснув от смеха, мама довольно улыбается, теперь сама утягивая меня в центр зала.

— Как же ты вырос, — поднимает ко мне затуманенный слезами взгляд.

— Не смей реветь.

— Я от счастья! — устроив голову на моей груди, она лишь сильнее прижимает меня к себе, больше не говоря ни слова, пока певица надрывно вещает о своей любви. Все же, мама удивительная. В чем-то излишне мягкая, но это и делает ее такой особенной. Ее глаза всегда светятся теплотой и любовью, руки способны подарить ощущение неземного полета, а каждое слово добирается до твоего сердца, минуя любую преграду на своем пути. У нее редкий дар — способность любить настолько самозабвенно, что порой я диву даюсь, как ее хватает на всех? Откуда в одном человеке такой запас, да что там, неиссякаемый источник нежности? Жалеет ли мой отец, о том что когда-то ее потерял? Я спрашивал его. Лет восемь назад, наверное. Прилетел на неделю, сдав свою первую летнюю сессию на факультете строительства и архитектуры, и гуляя по пляжу, впервые решился задать мучащий меня вопрос:

— Пап, ты думал о том, как бы все могло сложиться, не оставь ты тогда семью?

До сих пор помню, как исказилось его лицо, как он тяжко вздохнул, проведя рукой по отросшим волосам и, подопнув ногой камень, ответил, после минутной заминки.

— Я потерял удивительную женщину, Семен. Как думаешь, может ли человек, в сорок семь так и не нашедший ей достойную замену об этом не думать? Бог всегда воздает по заслугам. Она свое счастье выстрадала. А я…

— А Рита? Ты больше ее не видел? — не знаю зачем спросил, но вдруг захотелось понять, для чего эти двое поставили на карту все, если в конечном итоге так глупо пустили совместную жизнь под откос.

— Нет. Знаю, что она вышла замуж за какого-то писателя. Но так и не родила, — качает головой, видимо, вспомнив, как когда-то был близок к рождению дочери.

Он до сих пор один. Двенадцать лет владеет неплохим ресторанчиком на набережной, вечерами пропадает в гараже, иногда выходит в море на своей небольшой яхте, читает романы, похоже унаследовав от отца страсть к фэнтези. Он старался. Все эти годы старался ни в чем меня не подвести: каждое лето я проводил у него, мы часто рыбачили, ходили в тир и смотрели ужастики по вечерам. Когда бабушка с дедом перебрались к нему, к моим летним развлечениям прибавились ежедневные пикники на лужайке позади белоснежного дома. Дома, в который была вхожа лишь одна женщина — Анна Федоровна Медведева. Хотя, если сейчас бросить взгляд в сторону столика, за которым он расположился, можно заметить, что он все же некаменный. На мою свадьбу он приехал с милой дамой, которая несколько месяцев назад устроилась к нему бухгалтером.

— Как думаешь, у них серьезно? — киваю в их сторону, вынуждая маму отстраниться и проследить за моим взглядом.

— Кто знает? Никто не заслуживает одинокой старости, — философски отзывается она, вновь возвращая свою щеку на мою грудь.

— Ты святая, мам, — удивляюсь, не зная, радоваться мне или плакать — каким бы маленьким я ни был, ее страдания я вряд ли сумею забыть.

— Глупости. Просто, когда ты счастлив, обиды забываются быстрее. Я выиграла куда больше, сынок.

Я укладываю подбородок на ее макушке и с удовольствием тяну носом легкий цветочный аромат — так пахнет только она. Мне далеко до ее всепрощения. Видимо, с молоком матери подобные таланты не передаются. Хоть я и попытался отпустить свои детские обиды — настолько близкими, какими по идее должны быть родные люди, мы с папой уже никогда не станем.

— Я рада, что ты, наконец, перебрался в Москву. Мы сможем чаще у вас бывать.

— Пора бы и вам задуматься о переезде, — в сотый раз поднимаю эту тему, и уже заранее знаю, что она скажет.

— Мы не можем. У Матвея бокс, у Сережи стройка, у меня магазин и курсы. Так что, жди-ка Софийку. Два года и она помчится в медицинский поступать. Еще и родители. Сам знаешь, как дед не любит суету.

Я киваю, осознавая, что она права, но все же надеюсь, что когда-то мы все соберемся под одной крышей. Вот мое главное отличие от отца — как бы я ни любил спорт, теперь ставший моей работой, семья — главная ценность и я не позволю себе наступить на его грабли.

— Так как там твой кружок рукоделия? — поддеваю ее, ожидая реакции. Мама переоборудовала кафе: в одном из залов устроила что-то вроде классной комнаты и три раза в неделю ведет курсы, где учит желающих собственноручно превращать клочки шерсти в незатейливых мультяшных персонажей. Пока родители попивают кофе их чада осваивают нехитрое ремесло, под чутким контролем Нины, все же закончившей педагогический, и знаменитой на весь город мастерицы — Титовой Марии Михайловны.

— Нормально. Желающих не так много, но я получаю удовольствие.

— Ну-ка, жених, там тебя одна симпатичная девушка потеряла, — заставляет меня засмеяться Сергей, отпихнув в сторону. — Эту старушку я сам развлеку.

— Сережа, — пячусь назад, продолжая светиться, как медный пятак. — Мне всего лишь пятьдесят!

— Тише, не хватало, чтоб кто-то услышал, — отвечает ей муж, и без смущения припадает к ее губам.

Вот оно счастье — пахнет шампанским и живыми цветами, звучит в ушах смехом моих близких и обжигает мою кожу мягкими касаниями пальцев любимой женщины.

Дорогие девушки! Большое сердечное спасибо вам за оказанную мне поддержку. Вы, наверное, и сами не подозреваете, как помогли мне в написании этой книги. Бывало по-разному, но хочется верить, что в общем и целом вы остались довольны) Я безумно рада, что все же рискнула и зарегистрировалась на литэре, рада, что сумела скрасить чьи-то будни и помогла хоть немного отвлечься от дневной суеты. Отдельная благодарность за ваше терпение, знаю, что часто затягивала с выкладкой! Я, как всегда, открыта для обсуждения, и если вам вдруг покажется, что я пронеслась голопом по Европам — не молчите! Со стороны всегда виднее) Итог: я безумна довольна тем временем, что провела в вашей компании и очень надеюсь, что наши пути не разойдутся!

Оглавление

Подъем Евгения Стасина