Перевал (СИ) [Эвенир] (fb2) читать онлайн

========== Глава 1 ==========

Родрик из Белого Гнезда давно не бывал в столице. Почти шесть лет назад лорд Сагомар, первый советник и хранитель большой королевской печати, позаботился о том, чтобы убрать из опасного места сына старого друга. Много позже Родрик понял: в столице назревал мятеж с неизбежной перекройкой власти, и чью сторону примет влиятельный северный лорд, предсказать было невозможно. Вот хитрый политик и убрал Родрика куда подальше, а именно домой, в Белое Гнездо, на самый северный рубеж. Потом началась война с Логоссом, и в пограничных крепостях остались скелеты былых гарнизонов. Разумеется, северные варвары обнаглели вконец, и работы Родрику прибавилось. Много пришлось драться и убивать, хоронить товарищей, глотать горький дым сожжённых деревень, устраивать в крепостях беженцев и выслушивать их истории, все разные, все об одном и том же. Тут не до визитов в столицу, не до балов и карнавалов, не до придворных интриг. Успеть бы убрать скудный северный урожай, пока не нагрянули варвары, да отстоять перевал, названный так же, как и крепость, притулившаяся над обрывом, будто гнездо хищной птицы. Потом война закончилась, и потянулись через перевал караваны с драгоценными шелками, тарелками из стекла, стальными клинками, бочонками вина и тюками зерна. А обратно — с пушистыми мехами, самоцветными камнями, брусками железа, бляхами свинца и олова. Крепость над перевалом собирала королевскую пошлину, да и в стенах твердыни, случалось, оседали самые редкие камни, самые яркие шелка, клинки булатной стали, певчие птицы с переливчатыми перьями и юные рабыни с золотыми волосами. Дело обычное, пограничное. Всякому понятно.

А потом вдруг нежданно-негаданно пришёл королевский приказ явиться ко двору. Впервые за пять лет ступил Родрик на улицы древнего Карнага. И понял, что не соскучился по стольному граду ни капли.

Остановился в городской усадьбе лорда Сагомара, разместил свиту, выпил со старым советником и его сыновьями дюжину крепкого фаренского, послушал байки о придворных интригах и рассказал свои, пограничные, о набегах варваров, об охоте на барсов и о собаках местной северной породы, знаменитых звериной хитростью и беспримерной свирепостью.

А наутро младший сын советника Риан, которого Родрик помнил совсем мальчишкой, напросился сопровождать гостя в прогулке по городу. Родрик и рад был, уж больно неуютными, враждебно чужими выглядели шумные и людные улицы. Казалось ему, что город переменился полностью. Лишь островками былого всплывали в памяти приметы прошедших лет: ажурная решётка парка, триумфальная арка древнего императора Тедду, фонтан с позеленевшей пастью невиданного зверя. Люди привычно расступались перед рослым, по-северному угрюмым Родриком и перед Рианом, известным в столице.

За спиной вельмож понуро шагали стражники с гербом Белого Гнезда на сюрко — на синем поле белый орёл над чёрными вершинами. Из-за этого герба воинов Родрика звали орлами, а за самим лордом Белого Гнезда закрепилось прозвище Северный Орёл, на его вкус — слишком красивое. Слишком красивых вещей лорд инстинктивно сторонился. Да и орлов в столицу взял не для охраны, для важности. А будь его воля, отправился бы в путь лишь с молочным братом, ленивым увальнем и наилучшим бойцом по имени Кейн. До глаз заросший чёрной бородой, с золотой серьгой с крупным рубином в ухе, с насмешливым взглядом тёмных, почти чёрных глаз, Кейн был прекрасным собеседником, ещё лучшим собутыльником и совсем уж замечательным товарищем для ночных вылазок, будь то логосская приграничная крепость или портовый кабак с плохой репутацией. Родрик и Кейн, неразлучные с рождения, даже внешне были похожи, как братья, разве что черты Родрика отличались большей утонченностью, всё же его мать была леди, а не румяная фермерская дочь. А вот отец у них вполне мог быть один и тот же. Старый лорд Рейнхард до самой смерти был тот ещё ходок, и по крепости вечно бегали оравы чернявых байстрюков с горбатыми носами и невозможными характерами… Кейн не любил больших городов и нечасто бывал в местах, где его не знали в лицо, но вместе с Родриком поехал в столицу, при этом пообещав вести себя прилично и ничем не посрамить лорда и брата. Родрик чувствовал его присутствие, как руку друга на плече.

По широкой набережной прогуливалась нарядная публика: вельможи в шелках и бархате, престарелые родственницы с юными девами, скрывающими лица за воздушными вуалями. Родрик вполуха слушал оживленную болтовню Риана о том или ином кавалере, о даме в бархатной полумаске. Его внимание привлёк тучный вельможа, а вернее его удивительный спутник, который на первый взгляд показался Родрику неправдоподобно красивой женщиной. Лишь подойдя поближе, он понял свою ошибку.

— Силы Света, Риан… Это же эал.

— Разве вы не знали, лорд Родрик? Ведь мы говорили об этом вчера, кажется. В столице нынче модно владеть рабами-эалами.

Об этом они точно не говорили. Родрик бы запомнил, как бы ни был он пьян вчера. Эалы всегда казались ему мифическими, таинственными существами.

Прекрасные воины и мореходы, маги и скальды, искусные ремесленники, создающие удивительные по изяществу предметы роскоши, они сторонились контакта с людьми. Ни одному человеку никогда не было дано право ступить на землю эалов, и сами они редко посещали земли людей. Но каждый их визит был незабываем. Родрик ещё мальчишкой помнил могущественных магов, способных разогнать тучи, рослых воинов в сияющей броне, нездешне прекрасных, непостижимых, возбуждающе чужих. Риан между тем продолжал:

— Четыре года назад против императора эалов был составлен заговор. Один из младших принцев, заручившись поддержкой нескольких влиятельных родов, поднял восстание. Потерпел поражение. Кара императора была поистине нечеловеческой. Представьте, они упразднили все дома, замешанные в заговоре. Продали в рабство всех мужчин от пяти до пятидесяти лет. По нашим меркам, ведь у них другая продолжительность жизни.

— А что стало с женщинами, детьми, стариками? — спросил Родрик. Теперь он видел, что спутником тучного вельможи был мужчина, высокий и стройный взрослый эал. Одетый в пышное женское платье, по-женски причёсанный и причудливо накрашенный, он казался искусной, вычурной куклой.

— Боюсь, мы этого никогда не узнаем, дорогой лорд, — усмехнулся Риан. — Эалы умеют хранить секреты.

— Значит, император продаёт нам рабов? Своих же бывших подданных?

— Не совсем так. Это своего рода изощренное наказание. Для эалов неволя хуже смерти. Гибель рода трагичнее собственной кончины. Если я правильно помню, шесть крупных родов, а также их вассалы поддержали мятежного принца. Его Величество отозвался на просьбу императора, послал ему в помощь войско…

— Это я как раз знаю очень хорошо, — проговорил Родрик. — В пограничных крепостях осталась чуть ли не половина гарнизонов, разумеется, северяне обнаглели. Эта война обошлась нам недёшево, Риан, а могла обернуться и полным разгромом.

— Вот-вот… — рассеянно поддержал разговор Риан, не слишком впечатлённый военными прогнозами. — Император эалов расплатился за помощь таким вот образом. Мужчинами мятежных родов, ныне не существующих.

— Это отвратительно, — скривился Родрик.

Будто пелена спала с его глаз. Вот проехала лёгкая колесница, которой правил златовласый ангел. Полы его лёгкого плаща серебряными крыльями взлетали за спиной. А вот на мраморной скамье у фонтана томная матрона беседовала с девушкой. У её ног на вышитой подушке сидело полуобнажённое юное существо с розовым венком на пшеничных кудряшках. Смутно знакомый вельможа в сопровождении свиты важно шагал вдоль мраморной балюстрады, скучая, глядел на сияющую морскую гладь. За его спиной тенью следовали двое воинов-эалов в нарядных доспехах. Риан проследил за взглядом лорда. Заметил, чуть смущаясь:

— Эалы — прекрасные воины. Большинство, конечно, используют их совсем для иного, но и в качестве стражников они великолепны. Вам стоит поглядеть на бои! В день Иринды на Красной арене будет разыгрываться битва воинов Света с демонами Зимнего Предела! Эалы будут драться за обе стороны. Мы должны непременно пойти, обещайте, Родрик. У отца своя ложа, вам будет интересно. Представление устраивает сам мастер Уллиан, он всегда так точно следует канону…

Родрик перестал слушать болтовню спутника. Вид небожителей, не просто сброшенных на землю, но втоптанных в грязь, задевал в его воображении болезненные струны. Как будто прекрасная мечта обернулась жестоким фарсом. Как будто непостижимое чудо оказалось проделкой ловкого фигляра. Родрику совсем не нравились рабы-эалы.

И все же возможность видеть их так близко, не скрываясь, рассматривать их тонкие лица, изящные фигуры наполняла его смутным, чуть неприличным волнением. Риан рассказывал — он слушал. Риан предлагал — он не отказывался. И когда они вдруг оказались на большой площади перед павильоном зеленого шелка, Родрик почти не удивился.

Несколько помостов прижимались к стене, за которой слышался шум прибоя. Растянутые над помостами тенты бросали тень на деревянные настилы. На одном ровной шеренгой стояли дети. Родрик решительно повернул прочь. Возле другого волновалась возбужденная публика, то и дело выкрикивая цены, оскорбления, насмешки, издавая бессвязные животные звуки. На помосте вооруженные короткими мечами дрались двое эалов, обнаженные тела блестели от пота. Родрик отказался смотреть на забаву. От неправильности, невозможности происходящего его мутило.

На третьем помосте, устланном богатым ковром, плечом к плечу стояли трое: блондин, брюнет и медноволосый. Даже для эалов эти трое были удивительно красивы. Шёлковые плащи, ниспадающие мягкими складками на ковёр, скрывали их тела: синий на блондине, алый на брюнете, изумрудный на рыжеволосом. Родрик помимо воли остановился, вглядываясь в тонкие, странно отрешённые лица. Распорядитель, лысый и энергичный, расхваливал товар, обращаясь к рыхлому недорослю со скучающим выражением бледного лица.

Распорядитель махнул рукой. Медноволосый эал шагнул вперёд.

— Полная покорность гарантирована, лорд Эрделл, вам не о чем волноваться. Любое неподчинение совершенно исключено. Вот, смотрите! Лисёнок, разденься!

Зелёный шелк упал на ковёр. Кожа эала казалась драгоценным мрамором, розово-золотистым. Кто-то рядом не сдержал восхищённого вздоха. Рыхлый юнец провёл ладонью по широкому плечу с тонкими мышцами, заметными под матовой кожей.

— Лисёнок! — последовал новый приказ. — Покажи себя!

Обнаженный эал повернулся спиной к зрителям. Родрик успел восхититься тонкой талией, узкими бедрами и стройностью длинных ног. С неторопливой грацией эал опустился на колени, наклонился вперёд, касаясь лбом ковра. Раздвинул круглые ягодицы, выставляя напоказ розовое колечко ануса. Родрик прикусил губу, сдерживая крик гнева. Происходило невозможное, отвратительное, мерзкое.

— Вы можете попробовать прямо сейчас, лорд, — лебезил распорядитель. Юнец засопел, положил ладонь на золотистую ягодицу, пальцы искривлёнными когтями сжали крепкую плоть.

Где-то за спиной раздался испуганный возглас Риана. Одним прыжком взлетел Родрик на помост, легко, как котёнка, отшвырнул потенциального покупателя. Коснулся прямого плеча, сказал негромко:

— Встань. Оденься.

Содрогнулось сильное тело, но эал остался неподвижным. Так же упирался в пол его лоб, так же беззастенчиво и развратно выставлялось напоказ самое сокровенное.

— Лорд, он не может вас послушаться, — залепетал совсем рядом лысый толстяк. — Только хозяин может отдавать приказы.

— Так отдай! — рявкнул оказавшийся рядом Кейн.

Последовал поспешный приказ. Эал неторопливо поднялся на ноги, набросил на плечи плащ, закутался в тяжелые складки. Его лицо оставалось бесстрастным. Но глубоко, на самом дне зеленых глаз заметил Родрик бессильную муку, похожую на отчаянный огонь, бьющийся в стенах каменной темницы.

— Лорд, вы можете купить его, — вкрадчиво проговорил распорядитель. — Я верю, вы будете ему прекрасным господином. Ведь он особенный, сильный, нежный. Я вижу, между вами протянулось что-то, похожее на силу…

— Заткнись! — приказал Родрик. Но толстяк был прав. Сейчас, защитив рыжего эала, он уже не мог отступить. Как будто он дал ему обещание, связавшее их вернее любой силы.

Родрик сорвал с пальца перстень с крупным изумрудом и протянул распорядителю. Тот проблеял:

— Но, благородный лорд, эал стоит много больше…

— Ты будешь со мной торговаться, смерд?! — вспыхнул Родрик. Усилием воли взял себя в руки и приказал почти спокойно. — Освободи его. Немедленно.

— Какой печальный произвол, — вздохнул толстяк. И прижал подушечку большого пальца к небольшому медальону на шее эала. — Ну, что же вы, лорд! Теперь вы!

Родрик послушался, приложил палец к бронзовому кружку. Ничего не изменилось. Эал все так же неподвижно стоял на помосте, так же смотрел прямо перед собой. Родрик взял раба за руку, сказал негромко:

— Иди со мной.

С покорностью и безразличием эал послушался приказа. На площади у помоста топтался бледный и взволнованный Риан, мечтающий оказаться очень далеко от опасного места и непредсказуемого спутника.

— Лорд Родрик, вы, вероятно, не знаете…

— Что даёт мне власть над ним? — перебил Родрик. — Вот этот ошейник?

Он поддел пальцем тонкую цепочку на шее раба. Раздался едва слышный полувздох-полустон.

— Да, но…

Одно короткое движение — и тонкая цепочка разлетелась на части, упал на мостовую бронзовый медальон.

— Ты свободен, воин, — проронил Родрик и не сдержал гордой улыбки.

Рыжий эал тихо ахнул, закрыв лицо ладонями. Прошептал что-то неслышимое, перевёл дыхание. А в следующую секунду слетел на землю зелёный плащ, и быстрая тень метнулась по площади, невесомо взлетела на высокую стену и пропала из виду. Кто-то закричал, завизжала женщина. Расталкивая зевак, Родрик и Кейн бросились к стене. Кейн подставил брату сплетенные руки, подтолкнул вверх, тот схватился за край стены, подтянулся, вскарабкался на плоские камни.

И увидел далеко внизу тонкое золотистое тело, колышущееся в волнах прибоя, и тёмное бурое пятно, растекающееся по бирюзовой глади.

========== Глава 2 ==========

Умные люди изобрели вино. Они также сделали и другие полезные в особых случаях открытия: бешеную скачку по плоскому плато, поединок, в котором тебя не убьют, но могут здорово помять, прыжки с крепостной стены в свежий снег глубиной в три человеческих роста. Но вино все же лучше. Оно всегда под рукой. Оно поможет, когда все, о чем ты можешь думать, это агония в зеленых глазах, и дрожь широкого плеча под ладонью, и бурое пятно на мелководье. Не очень сильно и не слишком надолго, но поможет.

— Лорд Сагомар, поймите, — повторял Родрик, в глубине меркнущего рассудка понимая: он говорит это не в первый и даже не в десятый раз. — Он, этот рыжий эал, был воином. У него шрам от стрелы вот здесь, на плече. И на боку, как раз под кирасой, у меня такой же. Это когда бьют сверху вниз, и клинок соскальзывает… Он воин, понимаете? Если бы он выхватил мой кинжал, перерезал мне горло, убил смотрителя, того прыщавого щенка, что его лапал, я бы все понял. Я бы понял! Я сам бы так сделал!.. Но он просто сбросился со стены. Как будто он именно этого и ждал…

— Так оно и есть, Родрик, — в который раз повторял старый и умный Сагомар. — Каждый из них хочет смерти, ищет смерти. Единственное, что держит их в живых — это ожерелье. Магическая вещь, работа магов-эалов. Ты знаешь, что разорвать его может только хозяин? Теперь знаешь.

— Но почему? — Родрик хлебнул из кубка, липкие капли потекли по подбородку. — Я мог бы ему помочь. Я уже дал ему свободу, мог бы дать денег, конвой. Помог бы вернуться в Каер-Эал.

— Ему некуда было возвращаться, Родрик, — вздохнул Сагомар, и тоже, видимо, не в первый раз. — Его рода больше не существует. Никто не пустил бы его под свою крышу, никто не дал бы куска хлеба. Он стал презренным существом, падшим слишком низко, чтобы любой, даже самый сердобольный эал не прогнал его прочь. И твой рыжий воин это знал. Он был сам себе противен. Пойми, они совсем другие.

— Это ужасно! — сорвался с места Родрик, заметался по маленькой уютной гостиной, меряя шагами пространство от камина до окна, от кресла до двери. — Что же я мог сделать? Чем помочь? Если я бессилен, зачем я нужен здесь, в столице? Не лучше ли мне вернуться домой, на границу, там я хоть контрабандистов половлю, на медведя схожу…

— А вот теперь мы подошли к самому главному, Родрик. К тому, зачем король позвал тебя ко двору. Он хочет убедиться в твоей верности. Она особенно нужна ему сейчас.

— Это почему же? — слабо удивился Родрик, огорченный поворотом разговора. Ни о чем, кроме рыжего эала, думать не хотелось.

— Он хочет назвать наследником не старшего сына, принца Кадмира, а среднего, Астена. Во-первых, потому что он — сын ныне здравствующей королевы. Во-вторых, Астен, в отличие от Кадмира, здоров, женат и успел уже стать отцом двоих детей. В-третьих, он хороший полководец. В общем и целом, он лучше подходит для престола. Но тут свои трудности. Кадмир первенец. Его мать была дочерью короля Мерсии. Астен же родился до срока, и поговаривают, и не без основания, что был он зачат вне брака, когда королева Еунария была ещё жива…

Нетрезвый разум не поспевал за рассуждениями советника. Родрику не было дела, кто займёт трон короля Кадваллона, пока ещё вполне живого и здорового. Все, о чем он мог думать, это тонкое тело под его ладонью. То самое, что так мертво колыхалось в мелких прибрежных волнах. Одна секунда — живой, здоровый, прекрасный воин стоял рядом с ним. Следующая — крики, бурое пятно на воде, мертвое тело. Родрик видел смерть много раз. Но никогда ещё она не поражала его такой жестокой бессмысленностью. А ведь можно было обнять юношу за плечи, привезти домой. Накормить, напоить, одеть. Объяснить, что есть жизнь за пределами этой зависимости от рода, от мнения соотечественников, от чужой ненависти. Что никто не волен судить его, никто не может его унизить, если только он сам не даст им такой над собой власти… Да, он мог спасти этого юношу. Дать ему дело, назначить личным охранником. Он такой быстрый, это невероятно, как он вскочил на стену, будто на крыльях взлетел…

— Родрик! — оклик Сагомара вернул его к реальности. — Да ты совсем не слушаешь меня!

— Слушаю, лорд, — вяло заспорил Родрик. — Вы говорили, что не все желают власти принца Астена. Что правящая династия Мерсии поддержит Кадмира. А какова позиция принцев в отношении рабов-эалов?

— Вот это не должно иметь для тебя никакого значения! — тёмный палец советника с крупным желтоватым ногтем почти коснулся носа Родрика. — И король, и все принцы, да и многие придворные владеют рабами-эалами и не видят в этом никакой проблемы! И ты не должен. Из-за одной хорошенькой мордашки ты не можешь, не смеешь рисковать своим будущим, жизнями своих людей, судьбой Белого Гнезда! Ты можешь сколь угодно сокрушаться о жестокой судьбе эалов, но это не снимает с тебя собственного долга.

Слуги забрали опустевший кувшин, принесли другой, полный. На столе появились жареные крылышки, рёбра в белом соусе, что-то густое и пахучее, запечённое в горшочках. Поздний обед сменился ранним ужином. А в голосе советника звучала фальшивая задушевность:

— Если мне не изменяет память, в Белом Гнезде немало рабов. И это никак не тревожило твою совесть. Потому что они люди? Отчего же люди в меньшей степени заслуживают свободу? Потому что они не так красивы?

— Нет, — заспорил Родрик, понимая, что язык уже не слушается его. — Вы же сами сказали, эалы другие. Не такие, как люди!.. Нельзя их так, в ошейниках. Не могут они так…

— Родрик, ты все ещё думаешь о них, как о персонажах сказок твоей кормилицы. О магах и героях, о воинах Света, заточивших в подземных пещерах ночных драконов… Я тоже глядел на них точно так же, с восхищением, с преклонением даже. И знаешь, когда они перестали быть для меня небожителями? Когда надели ошейники на своих. Когда продали их нам, прекрасно понимая, как именно мы захотим их использовать.

Северному лорду оставалось лишь промолчать. А советник закончил со вздохом:

— У меня четверо эалов в личной страже. Бесстрашные, безотказные, сильные, быстрые. Не подкупить их, не запугать. И снимать с них ошейники я не собираюсь.

— Я понял, лорд, — ответил протрезвевший от гнева Родрик. — Давайте поговорим о деле. Мне, как вы понимаете, все равно, кто унаследует Его Величеству. Лишь бы моих людей не снимали с пограничных гарнизонов и не гнали на какую-нибудь свару столичных вельмож. А каково ваше мнение о решении Его Величества? При каком исходе удастся избежать междоусобия?

Советник заговорил о том, что примет любое решение короля, но его прямая обязанность — предупредить Его Величество о возможных последствиях, о расстановке сторон. Нужно подобрать подходящий момент для обнародования такой новости, найти или придумать причины смены наследования, чтобы не обидеть старшего принца и его семью со стороны матери… Родрик довольно быстро понял, что наследование принцем Астеном — дело решённое, и советник Сагомар не собирается ему препятствовать. Значит, не должен и он. Мысли вернулись в прежнее русло. Ведь можно сначала связать эала, обездвижить и лишь потом снять ошейник. Дать ему время понять: никто не будет его больше насиловать или унижать. Объяснить ему своё желание помочь. В конце концов, взять с него слово не вредить себе. Это может быть хорошим выходом. Интересно, сколько стоит эал? Наверное, дети стоят дешевле, да их и уговорить полегче. Спасти хотя бы одного, чтобы полегчало на душе. Чтобы забыть того, рыжего, муку в его зеленых глазах и бронзовое тело. Риан, конечно, тоже хорош. Мог бы и предупредить.

— Так что отдыхай, Родрик, развлекайся, делай покупки, — закончил разговор советник. Снова появились расторопные слуги, принялись убирать со стола. — На рынок больше не ходи, ни к чему тебе это видеть. Жди аудиенции. Надеюсь, Его Величество вскоре найдёт время тебя принять. А пока постарайся не влипнуть в какую-нибудь неприятную историю. Здесь не Белое Гнездо, враги здесь не в пример коварнее, а войска твоего под рукой нет.

Приглашение принёс Риан, да не во дворец, а на арену. Родрик с Кейном успели вдоволь нагуляться по Карнагу, поглядеть мистерию в театре королевы, договориться с гильдией оружейников о поставке коротких мечей в обмен на логосское олово и свинец. И повсюду: в театре, в лавках, в тавернах, на улицах — встречали они молчаливые фигуры эалов, одетые в шелка и бархат, в золочёные доспехи, в женские платья с перьями и драгоценными камнями. Видели их ошейники, отрешённые лица и мёртвые глаза. Родрик сыт был по горло стольным градом Карнагом, когда король, наконец, пожелал с ним встретиться.

Древняя арена, восстановленная даже не в прошлом великолепии, а с учётом современных требований комфорта, поражала роскошью. Королевская ложа походила на шкатулку, обтянутую бордовым бархатом, наполненную драгоценностями. В этой шкатулке было Родрику неуютно, ведь его северных орлов на арену не пустили. Шестеро стражников-эалов в кирасах с королевским орлом застыли вдоль стен. Родрик старался на них не глазеть, занял себя беседой с радостно возбужденным Рианом. А потом крепкий светловолосый парень с лицом простым и мужественным, одетый с неброской элегантностью, протянул ему руку и с крепким рукопожатием сказал:

— Вы, верно, не помните меня, лорд Родрик? Я — Астен. Мы не слишком часто встречались, но я надеюсь это исправить.

— Мой принц, большая честь, — склонился в поклоне северянин, но будущий наследник лишь рассмеялся в ответ:

— Полно, лорд, у нас все по-простому. Вы уже выбрали место? Давайте сядем вот здесь, возле перил. Риан, иди к нам, будешь нам все объяснять. Я на бои хожу редко, так что и сам не слишком разбираюсь. Но вот что я понял: сегодняшнее представление даёт лагерь куратора Уллиана. Разыгрывается сцена из нашей мифологии: война Света с Зимним Пределом. Вернее, три сцены: колесницы против всадников, копьеносцы против тигров и медведей и, наконец, меченосцы с обеих сторон. В конце каждой сцены последнего оставшегося в живых проигравшего можно выкупить. Если желающих больше одного, после представления устраивается аукцион. Если желающих не находится, проигравшего убивают. А, отец пришёл! Ладно, потом договорим!

Король Кадваллон появился в ложе, и тотчас же где-то сверху ухнули барабаны и пронзительно запели горны. Трибуны, уже заполненные до предела, ответили гулом, напомнившим Родрику голос пока ещё далекой лавины. Король подошёл к приготовленному для него креслу, но не сел, поощрительно кивнул всем собравшимся в ложе. Первым к королю подошёл принц Астен, отец приветствовал сына тепло, с улыбкой хлопнул по плечу. Родрик подошёл одним из последних, но король отметил его и нашёл для него добрые слова:

— А, вот и Белое Гнездо! Смотри, Астен, вот кому мы обязаны порядком на северных границах: умница, смельчак, пройдоха. Жизнь за тебя отдаст, но в таронг с ним играть не садись: смошенничает непременно. Здравствуй, Родрик, сын Рейнхарда. Ты такой же, как отец, узнаю орлиный профиль. По таким темным демонам по всей Бенрике девы сохнут.

— Вы неизменно добры ко мне, Ваше Величество, — низко поклонился Родрик, понимая лишь одно: он действительно нужен сейчас Кадваллону. Королю хочется показать, что между монархом и северным лордом мир да благодать. Да ещё и то, что принц Астен у Белого Гнезда чуть ли не в друзьях.

— Ладно, начнём, что ли? — вздохнул король и поднял руку в приветственном жесте. Снова загудела лавина, на сей раз ближе. Прорезались луженые глотки горнов. Король занял своё место, и представление началось.

Пару вещей о боях Родрик понял сразу. У куратора Как-его-там золота немерено. Оркестр над королевской ложей не затихает ни на минуту, причём в особо драматичных местах горны смолкают, и раздаётся барабанная дробь. Люди Карнага бои любят. Родрик это понимал: трудно устоять против жестокого великолепия, против контраста между потешным боем и самой настоящей смертью.

Шесть золоченых серпоносных колесниц, запряженных парами, вылетели на арену. Белые с золотом перья развевались на головах белоснежных жеребцов, белые с золотом доспехи сверкали на воинах-колесничих, на подбор рослых и златовласых. Колесницы закружили по арене, смыкая строй и рассыпаясь веером, выписывая стройные восьмерки, набирая скорость, показывая удивительное умение. А потом строй колесниц распался на две сияющие дуги, и на арену вылетели всадники на вороных жеребцах, в доспехах чернее ночи, с вороньими крыльями в чёрных волосах. С визгом помчались по кругу, криками подстегивая лошадей, вставая ногами на седла, на полном скаку перепрыгивая с одной лошади на другую. И так же внезапно развернулись веером и обнажили длинные клинки. Рокот барабанов загремел тревожным набатом. На белый песок арены брызнула первая кровь. Усилием воли заставил себя Родрик остаться на месте, не вскочить на ноги, как сопливый мальчишка-оруженосец, орущий у ограды турнирного поля.

Сначала казалось, что всадники, более подвижные и ловкие, одержат верх. Перевернулась, столкнувшись с оградой арены, первая колесница, черный всадник, наклонившись в седле, взмахнул мечом, и златовласая голова покатилась по песку. Трибуны взорвались рёвом. Родрик ответил сдавленным рычанием: он отчего-то болел за белых. Другой чёрный всадник вскочил ногами на седло и спрыгнул на спину колесничего, оба не удержались в кузове, потерявшая управление колесница столкнулась с другой. Но оставшимся в живых белым удалось построить колесницы в плотную фалангу, заблестели на солнце острые лезвия, закреплённые на ступицах колёс. Черные всадники закружили по арене, пытаясь приблизиться к врагам с тыла. Лёгкие лавелины взлетели в воздух, выбивая воинов в черном из седла. Крайняя слева колесница подпрыгнула, налетев на неподвижное тело, опасно накренилась, каким-то чудом её возничий остался на ногах, но не смог удержать колесницу в строю. Её атаковали сразу двое всадников, один заставил черного жеребца грудь в грудь столкнуться с белой парой, другой настиг сзади и, растянувшись на лошадиной шее, достал остриём меча возничего. Белая пара шарахнулась, колесница повернулась боком, и лезвия на колёсах разрубили передние ноги черного жеребца. Конь с визгом покатился по арене, его всадник успел выпрыгнуть из седла, но остался лежать, чёрной куклой раскинувшись на песке. Арена, заваленная обломками колесниц, трупами эалов и лошадей, стала слишком тесной. Двое оставшихся в живых колесничих спрыгнули на песок, чтобы атаковать последнего чёрного всадника. Эал с лавелином в правом плече дрался отважно, но воины Света убили под ним лошадь, а потом прикончили и всадника. Эал, конь которого был искалечен лезвиями колесницы, к этому времени пришёл в себя, но на помощь товарищу не успел. Двигался он медленно и неуверенно, и белым ничего не стоило обезоружить его и заставить опуститься на колени. Оркестр заиграл бравурную мелодию, в которой с трудом угадывался королевский гимн. На арену полетели голубые лоскутки.

— Что это? — удивился Родрик.

— Я же говорил, побеждённого можно выкупить, — засмеялся довольный принц Астен. — Желающие принять участие в аукционе делают вот так…

Принц взял со стола квадрат голубой ткани, который Родрик принимал за салфетку, завязал в него две золотые монеты и, ловко размахнувшись, бросил на арену.

— Вы хотите его купить? — удивился Родрик.

— Может быть, — пожал плечами принц. — Он смело дрался, пустить коня наперерез колеснице — это отважный поступок. Да и потом мог просто отлежаться, но не стал. Если он и ранен, то не слишком тяжело, скорее всего, просто контужен. Может быть, неплохая покупка.

— Не все, бросившие платки, будут участвовать в аукционе, — вступил в разговор Риан. — Можно также прийти на аукцион и не бросая платка. Это скорее знак признания, пожелание оставить побеждённого в живых.

На арену выбежали слуги, стали ловить и уводить прочь уцелевших лошадей. За трупами приехали низкие повозки, которые тащили мощные волы, безразличные к крови и смерти. Девушки и юноши принесли еду и питье, на столе перед Родриком появились фрукты, вино, сладости. Он заметил, как многие гости набросились на еду, как кто-то положил ладонь на бедро служанке.

Принц скривился, покрутил между пальцами ягоду винограда. Заметил с лёгким презрением в голосе:

— Жестокие зрелища пробуждают желание жить.

С этим трудно было поспорить. Вино оказалось превосходным, да и фруктов таких на севере не найти даже летом. Король вдруг окликнул его:

— Что, лорд Родрик, в Белом Гнезде таких игр не увидишь?

Лорд ответил дерзко:

— Вы правы, Ваше Величество, логоссцы обходятся без золочёных доспехов, да и перьев у них в волосах я не заметил.

Неожиданно его поддержал Астен. Вроде бы и негромко сказал, но так, что все услышали:

— Настоящая война так же похожа на эти игры, как зимний шторм — на лёд в стакане воды…

— Я знаю, — ответил король без гнева. — Мне доводилось воевать, дети.

Между тем оркестр снова завёл что-то бодрое, и на пустую арену выскочила четверка тигров. Звери, почуявшие кровь, едва присыпанную свежим песком, заметались, двое тут же сцепились в яростной схватке, покатились по песку, клочья рыжей шерсти взлетели в воздух. Запели горны, на арену выбежали эалы. Их было шестеро, в тонких белых туниках, затянутых серебристыми поясками. В руках они держали небольшие щиты-баклеры, тоже серебристые, и длинные пики с бело-голубыми лентами на древках. Звери тотчас же почуяли новую добычу, зарычали, заплясали, забили хвостами по бокам, не решаясь напасть на эалов, быстро построившихся в круг и сомкнувших щиты. Самый смелый или самый голодный тигр бросился на щиты и тотчас же с визгом отскочил, принялся вылизывать окровавленное брюхо. Довольно долгое время эалы защищались успешно, и звери, казалось бы, утратили боевой пыл. Пока один из них, громадный и темно-рыжий, в отчаянном прыжке перескочив щиты, не обрушился на головы воинов Света. Короткая отчаянная схватка оставила на песке двоих эалов и тигра с копьем в горле. Четверо оставшихся в живых снова сомкнули щиты, встав спиной к спине. Звери, видимо, перед боем не кормленные, набросились на мертвецов, огрызаясь друг на друга, принялись выдирать куски мяса, потащили по песку сизые внутренности. Публика заскучала, послышался свист, на арену полетели огрызки, мелкие камешки. Один из них звякнул в щит, эал поднял к трибунам залитое кровью лицо, очень юное и как будто удивленное. В это время снова бухнули барабаны, и на арене показались двое медведей. Один почти чёрный, второй светло-рыжий, кремовый, оба огромные, в два человеческих роста. Эти не бежали, шли не спеша, рявкнули на тигров, потрогали лапами разорванную добычу, повозили по песку изломанные тела. Обошли арену и, наконец, заметили врагов. Кремовый зверь потянулся мордой к щитам, заревел, раскрыв чёрную пасть с кривыми жёлтыми клыками. Тонкое копьё сверкнуло над щитом, и светлая шерсть на плече медведя окрасилась багровым. С утробным рёвом зверь поднялся на задние лапы и одним взмахом передней, с когтями длинными, как кинжалы, смял серебристые щиты. Всё закончилось очень быстро. Через минуту строй воинов в тяжелых доспехах верхом на лошадях в толстых кожаных нагрудниках вытеснил с арены окровавленных зверей. На песке остался стоять на коленях лишь один эал, тот самый, очень юный. Но теперь его лицо уже не было удивленным, превратившись в неподвижную серую маску с темными разводами запекшейся крови. Живыми были лишь окровавленные руки, судорожно сжимающие разорванный живот. Трибуны затихли. Никто не бросил на арену платка. Родрик покосился на голубые куски ткани на столе. Сказал себе: мальчишка не жилец. Рослый воин-эал в тёмных доспехах спешился, встал за спиной умирающего и быстро, но как-то очень осторожно, почти бережно погрузил узкое и длинное лезвие в ямку над ключицей.

Говорить не хотелось. На еду не было сил даже смотреть. Зато вино пришлось кстати. Двумя глотками осушив полный кубок, Родрик смог перевести дыхание и заметить слуг, убирающих арену, новую перемену блюд, появившуюся на столе, и мрачное лицо Астена.

— Против зверей всегда ставят слабых воинов, — проговорил Риан, будто извиняясь. — Иначе все закончится слишком быстро. Сильные воины справятся со зверями легко, ведь звери глупы, и каждый из них стоит лишь за себя.

— Дома мы охотимся на медведей, — нехотя ответил Родрик. — Это умный, хитрый и очень сильный хищник. Он прекрасно плавает, быстро бегает, может вскарабкаться на любой откос, пройти над пропастью по тонкой жёрдочке. Убить его один на один чрезвычайно трудно.

— Как же вы на них охотитесь? — поинтересовался Астен. Родрику показалось, что принц всего лишь пытается поддержать беседу, поговорить о чем-нибудь простом и лёгком, об охоте на медведей, например.

— У нас в Белом Гнезде уже три сотни лет разводят собак особой породы, здорово похожих на медведей, очень умных и свирепых… — с видимым облегчением подхватил разговор Родрик.

За боем шести чёрных и шести белых меченосцев Родрик наблюдал невнимательно. Предыдущие впечатления пресытили его, и он едва замечал прекрасную выучку воинов на арене, виртуозное владение длинными двуручными мечами, отвагу и презрение к смерти. Опомнился от тупого оцепенения лишь тогда, когда на арене осталось только двое. Воин Света, рослый блондин с мощными буграми мышц на руках и ногах, чем-то напомнил Родрику кремового медведя, за что он его сразу невзлюбил. Зато его противник, быстрый воин среднего роста с тяжёлой и длинной черной косой, перевитой серебряным шнурком, казался похожим на небольшого, но бесстрашного хищника, на ласку или горностая. Родрик поневоле залюбовался грацией отточенных движений, обманчивой лёгкостью, с которой его горностай управлялся с двуручным мечом. Хищной улыбкой на тонких губах, румянцем на высоких скулах…

Заметил он также и струйки крови, бегущие по правому плечу.

Бой затягивался. Раненый горностай терял силы на глазах. Меч в его руках становился слишком тяжёлым, движения утрачивали лёгкость. Споткнувшись о чей-то брошенный щит, он в последний момент сумел восстановить равновесие и почти ушёл от удара… Почти. Острие вражеского меча все же достало его, вспоров ногу под коленом. С криком чёрный воин упал на песок и уже в падении получил второй удар, в правый бок.

Оркестр проиграл короткую и резкую фразу. Воин Света и победитель поднял меч, направив его остриём вниз. Песок под спиной побеждённого стремительно наливался черным.

Родрик вдруг всполошился. Он понял, что уже не успеет достать из кошеля монеты и вообще уже ничего не успеет, а на столе нет, просто нет достаточно тяжелых и мелких предметов, когда его взгляд упал на румяное крупное яблоко, лежащее на блюде прямо перед ним.

— Сто демонов Тьмы тебе в сраку…

Ругнувшись, он схватил яблоко, с трудом стянул углы голубого платка на его блестящих боках. И когда меч победителя уже начал движение вниз, неожиданный снаряд, брошенный с отнюдь не символической силой, угодил похожему на медведя воину прямо в лоб.

========== Глава 3 ==========

Долго шли по тёмным переходам, впрочем, довольно оживлённым. То и дело попадались спешащие навстречу люди и эалы, откуда-то доносились крики, звуки музыки, смех. Куратор Уллиан шагал впереди, уверенно указывая путь. Невысокий, сутулый и чопорный, он походил на домашнего учителя, Родрик даже поглядел на его пальцы, ожидая увидеть на них чернильные пятна. А увидел шрамы на костяшках и множество других рубцов, старых, побелевших. Встречные вежливо раскланивались с куратором, а на его свиту глядели без любопытства: подумаешь, принц, лорд да сын хранителя печати. Наконец, куратор толкнул неприметную дверь, и они оказались в небольшой комнате с маленьким окошком под потолком и длинной скамьёй у стены. За другой дверью в противоположной стене слышались негромкие голоса.

Куратор вежливо указал на скамью:

— Ваше Высочество, господа, прошу вас присесть. Нам придётся подождать.

— Почему? — вскинул подбородок Родрик. Его терпение стремительно иссякало, мир по краям подёргивался багровым туманом. Неприятности, от которых предостерегал его лорд советник, из разряда вероятных переходили в неизбежные. — Насколько я знаю, я — единственный покупатель. Назовите цену и отдайте мне мою собственность.

— Чтобы назвать цену, лорд Родрик, мне нужно знать, в каком состоянии сейчас находится выбранный вами эал. Какова вероятность его полного выздоровления. Какова вероятность летального исхода. Если эал почти наверняка умрет, вы сможете получить его в подарок. Если же его раны не опасны, цена будет совсем другой.

— У него задета печень, — вступил в разговор принц. — Он может истечь кровью в считанные минуты. А может прожить несколько дней и все равно умереть от потери крови.

— Мой принц прекрасно осведомлён о строении смертного тела, — куратор слегка поклонился, вежливо, но без подобострастия. Он держался с удивительным достоинством, будто ему каждый день доводилось беседовать с такими важными вельможами. Впрочем, может быть, так оно и было. — Если лорду Родрику будет угодно подождать, мы можем вернуться к этому разговору, скажем, через три дня? Если эал за это время умрет, разумеется, лорд мне ничего не должен.

Принц взглянул на Родрика вопросительно, тот покачал головой.

— Благодарю, это щедрое предложение. Но я предпочитаю решить дело как можно скорее.

Принц присел на скамью, жестом предложил Родрику занять место рядом.

С негромким «прошу простить» куратор скрылся за дверью. Риан прошёлся по крохотной комнате, выглянув в окно, воскликнул:

— Господа, мы же сейчас прямо под ареной! Я вижу западные ворота!

Принц улыбнулся чуть снисходительно.

— Вы знаете, лорд Родрик, а ведь наш милейший Риан владеет несколькими бойцами. У куратора Давона, если не ошибаюсь? Это не такой престижный лагерь, как у Уллиана, но на малой арене и он собирает достаточно зрителей. Доходное ли это дело, Риан?

Сын советника неожиданно покраснел, смешался. Пробормотал, глядя в сторону:

— Я делаю это не для дохода, мой принц. Эти эалы желают смерти, и я даю им такую возможность. Умереть в бою, с оружием в руках. Стать героями хотя бы на день, на час. Уйти на пике славы, не рабами, а воинами.

— Как возвышенно, Риан, — усмехнулся принц. — Повторяй это почаще. Возможно, в один прекрасный день ты и сам в это поверишь.

Разговор прекратился. В тишине стали слышны голоса за дверью, где-то далеко лязгнула решётка, лошадиные копыта застучали прямо над головой. Родрик подумал, что в словах Риана есть, пожалуй, доля правды. Он вспомнил улыбку на губах Горностая, румянец на его щеках. В бою он стал живым, в момент смертельной опасности перестал быть рабом. Только бы выжил. Он заберёт его на север, даст под команду десяток. Поведёт на медведя, к логоссам по тайной тропе. Он заставит его забыть этот кошмар, подарит ему щенка белогнездовского волкодава, приучит пить северный торк, крепче которого только клинок в живот. Он станет ему другом. Он такой красивый, этот эал, редкая женщина в крепости откажет ему. Родрику ещё придётся утихомиривать особо ревнивых. Но пусть. Лишь бы выжил… Внезапнозахотелось оказаться там, дома, на башне крепости, выше которой — только небо.

Дверь наконец отворилась. Вернулся куратор, а вместе с ним и неприметный человек в тёмных одеждах. Он оказался лекарем.

— Ваше Высочество, благородные господа, — проговорил он неожиданно высоким, почти женским голосом, — я только что осмотрел вашего эала. Не скрою, его состояние внушает опасения. Мне удалось остановить кровотечение, но рана опасна, задета печень, как и говорил Его Высочество. Есть и другие раны, они опасности не представляют. Хочу отдельно заострить ваше внимание на порезе под коленом. К несчастью, перерезано сухожилие. Я зафиксировал ногу в чуть согнутом положении, примерно на десять градусов. Именно в таком положении она и останется. Так что бойца или воина из него, увы, не получится. Он сможет ходить, но будет хромать. Сможет ездить верхом, но никогда не станет хорошим наездником.

Родрик загрустил. Вот тебе и охота, вот и вылазка на вражескую территорию. Остаются лишь женщины в крепости. Маловато, чтобы выжить.

Заметив выражение его лица, куратор сказал:

— Моё предложение отложить решение на три дня остаётся в силе, лорд. Я также пойму если вы откажетесь от покупки.

Гнев вспыхнул с новой силой. Его Горностая подлечат, завернут в красный плащ и продадут по дешёвке какому-нибудь извращенцу. Постельной игрушке бегать ни к чему. Подставлять дырку можно и с негнущейся ногой, неудобно, но как-нибудь приноровится.

— Назовите вашу цену, уважаемый, и покончим с этим.

— Ну что ж, ввиду того, что сказал нам почтенный лекарь… Надеюсь, цена в тридцать фунтов серебром не покажется лорду чрезмерной?

За эту сумму можно было купить десяток хороших рабов-людей. Но торговаться Родрик не стал.

— Пошлите за серебром в дом советника Сагомара. Нам также понадобятся носилки. Риан, ваш отец ведь согласится принять моего гостя?

Принц воспользовался секундным замешательством Риана:

— Если лорд советник не сочтёт возможным приютить эала, вы всегда можете рассчитывать на гостеприимство моего дома. Я сочту за честь принять вас и всех ваших — людей и эалов.

Риан испуганно залепетал:

— Нет, нет, прошу вас, лорд Родрик, не отказывайтесь от нашего дома! Отец будет в отчаянии, да и я, признаться, тоже.

— Признателен Вашему Высочеству и не сомневаюсь в твоём расположении, Риан. Надеюсь отправиться в путь, как только раненый достаточно оправится.

Родрик увидел эала, когда того, плотно укутанного в хорошее шерстяное одеяло, вынесли к ним на носилках. Лицо Горностая матово белело, как старая слоновая кость, приоткрытые губы посинели, и вокруг глаз залегли чёрные тени. Родрик видал трупы, которые выглядели лучше. И все же эал казался чудом, плодом печального воображения. И он принадлежал ему. Родрик коснулся лежащей поверх одеяла косы, выпачканной в песке.

— Обычно мы перед продажей приводим наших питомцев в более пристойный вид, — вполголоса заметил куратор, от взгляда которого не укрылась нежность в жесте нового хозяина. — Но в данном случае лекарь рекомендовал покой, чтобы не открылось кровотечение.

— Конечно, это разумное решение, — согласился Родрик, гнев которого внезапно улетучился. Как бы то ни было, а куратор по-своему заботился о своих эалах. Если только можно себе это представить: бросать под колесницы, травить медведями и при этом — заботиться.

Двое рослых рабов подхватили носилки. Дорога по коридорам в утробе гигантской арены показалась вдвое длиннее. Родрик вздохнул с облегчением, выйдя за мрачные стены под неяркое небо ранней осени. Увидел своих орлов, спешащих навстречу. От них пахло пивом, на бородатых физиономиях облегчение сменялось недоумением, и лучше этих людей не было во всем свете.

— Я полагаю, нет нужды ждать, когда мне доставят серебро, — напомнил о себе куратор. — Давайте покончим с формальностями прямо сейчас.

Повторилась уже знакомая процедура. Прижав палец к овальному медальону, Родрик коснулся теплой и гладкой шеи своего эала и почувствовал слабый пульс. Мысленно обратился к раненому: «Живи, Горностай, только живи. Пока ты жив, всегда можно что-нибудь придумать. И мы придумаем, вместе».

С куратором простились более сердечно, чем можно было ожидать, с принцем Астеном — сердечно до крайности, только что не обнялись. Принц не отпустил нового друга, пока не добился от него обещания прийти с визитом завтра же.

Привели лошадей, Родрик и Риан сели в седло, но северянин предпочёл ехать последним, позади носилок, чтобы видеть бледное лицо своего эала, пыльную косу и длинное тонкое тело под шерстяным одеялом.

К дому советника подъехали уже перед закатом. Пока устроили раненого, пока послали за домашним лекарем, едва осталось время на то, чтобы переодеться к ужину. За столом говорили мало. Притом Риан молчал пристыженно, Родрик практически отсутствовал, в мыслях устремляясь к раненому эалу, а советник прислушивался к чему-то сложному и запутанному, никак не желающему складываться в стройную картину его, Сагомарова, процветания. За десертом он озвучил мучительные сомнения:

— Я никак не могу понять, Родрик, ты простак или хитрец? Ты купил за бешеные деньги раба, который, скорее всего, умрет. И заполучил себе в друзья, по меньшей мере в собутыльники, принца Астена, потенциального наследника престола. Значит ли это, что ты решил его поддержать?

— Мне нравится Астен, — признал Родрик. — Но я поддержу любое решение Его Величества. К тому же я совсем не знаю принца Кадмира.

— За этим дело не станет. Он пригласит тебя к себе непременно. Не стоит открывать ему карты. Он не дурак. Он знает, что как только наследником объявят Астена, за его жизнь не дадут и ломаного гроша. Но и это не должно тебя волновать.

Единственный, кто волновал сейчас Родрика, лежал на толстом шерстяном тюфяке в чистой комнате для слуг. Предполагаемая судьба принца Кадмира вызывала лишь абстрактное огорчение и мысли о несправедливости бытия. Советник продолжал рассуждать вслух:

— То внимание, которое оказал тебе Астен, несомненно, было замечено многими. Тебя, конечно, уже сочли провинциальным выскочкой и грубияном. Особенно после твоей выходки на арене.

— Отчего же? — удивился Родрик. — Я был в своём праве. Каждый желающий купить побеждённого может бросить на арену голубой платок. Вот я и бросил. Просто мне хотелось убедиться в том, что моё желание будет замечено.

— Да уж, его трудно было проигнорировать, — усмехнулся Сагомар. — Мне донесли едва ли не раньше, чем закончился бой. Теперь о тебе говорят в каждой столичной гостиной. Вот я и не пойму: простак ты или хитрец?

Родрик лишь плечами пожал. Простак, скорее всего, по столичным меркам, ведь ему плевать, что о нем говорят в гостиных.

Едва дождавшись конца ужина, Родрик направился в крыло для прислуги. Рядом с его эалом сидела немолодая женщина, у её ног стояла лохань, над которой поднимался пар. Женщина обмывала раненого, осторожно водила влажной тряпицей по бронзовой коже. Нагота эала ослепила Родрика. Как заворожённый глядел он на разворот широких плеч, на мускулистую грудь с плоскими темными сосками, на кубики пресса и длинные косые мышцы, убегающие к темным завиткам в паху. Поблёскивали капли воды на матовой коже, белели шрамы на руках, на ногах, на груди. И несмотря на бледность заострившегося лица, на бинты и эти шрамы, совершенство обнаженного тела вызывало потрясение и почти отторжение. Потому что лежащий перед ним воин все же не был человеком. Слишком тонкая талия, слишком узкие бёдра, слишком стройная шея, слишком длинные руки и ноги, слишком рельефные мышцы под гладкой кожей, будто вырезанные рукой искусного скульптора, — всего этого было слишком много.

Родрик жестом отослал женщину. Присел на скамью, ещё хранящую тепло её тела. Опустил в горячую воду мягкую тряпицу. Осторожно провёл по плечу, по локтю, взял тяжёлую руку, иссечённую мелкими шрамами. Никто не должен касаться его Горностая. Он принадлежит ему, Родрику. Внезапно эта мысль ударила в голову лёгким хмелем. Впервые он понял, какую полную власть имеет он над этим потрясающим существом. Чуть заметное возбуждение, щедро приправленное стыдом, тоже оказалось неожиданным, грязным, приятным. Родрик стиснул зубы, прогоняя морок, и заметил, как дрогнули длинные пальцы в его руке. Он поднял глаза на эала и поймал взгляд его светло-карих глаз. А вернее, столкнулся с его взглядом, как сталкиваются с землёй, когда на всём скаку вздорный жеребец выбрасывает тебя из седла.

Глаза эала горели тёмным расплавленным золотом. Они тоже были слишком, невозможно красивы, эти глаза.

========== Глава 4 ==========

Хрупкий эал, закутанный в серебристые меха, сидел спиной к огню. Перед ним стоял невысокий столик, на котором располагался странный музыкальный инструмент. Длинные пальцы эала прижимали ряды перламутровых кнопок и легко касались струн, без всякого видимого порядка натянутых поперёк блестящего от лака ложа. Струилась из-под быстрых пальцев тонкая и нежная мелодия, неуловимо грустная, волнительно чужая. Он был первым из увиденных Родриком эалов, кто не казался юношей. Время, безжалостное как к людям, так и к эалам, тронуло проседью темно-каштановые волосы, коснулось тонкими линиями глаз и губ и набросило на правильное лицо невидимую паутину усталости.

— Ваше Высочество, как называется этот инструмент? — обратился Родрик к принцу Кадмиру, просто чтобы прервать затянувшуюся паузу.

— Это айэли–иел-и-найя, если я правильно произношу это название, — с задумчивой улыбкой ответил старший принц и пока ещё наследник. — Инструмент весьма популярный в Каер-Эале, но очень редкий на нашем континенте. Анемон владеет им виртуозно.

— Анемон? — переспросил Родрик. Эал у огня поднял на него усталые глаза.

— Я называю моих компаньонов именами цветов, — улыбка принца стала немного виноватой. — Раз нам не положено знать их истинных имен, пусть будут цветы. Ведь они и похожи на цветы, такие же прекрасные и хрупкие создания, тем не менее обладающие непостижимой силой, способной расколоть самый крепкий камень.

Красивое высказывание отчего-то не понравилось Родрику. Оно показалось похожим на шелковый плащ на плечах рыжего эала, на позолоту белых доспехов и серебро маленьких щитов. На вычурное изящество рабских ошейников. Не нравилась ему и уютная гостиная с затейливыми шпалерами серебристо-голубого шелка, с пушистыми коврами, резными креслами, подушками, пуфиками, цветами в вазах и подсвечниками из искристого хрусталя. Родрик порадовался, что не взял с собой Кейна: брату гостиная принца Кадмира понравилась бы ещё меньше. За декаду, прошедшую после боёв, Родрик успел посетить принца Астена дважды: во дворце на празднике в честь дня рождения одного из старых военных друзей короля и в загородном павильоне на охоте на вепря. Там все было понятно: шумные толпы охотников за будущим, легавые, держащие нос по ветру, азарт и удаль, пьяная молодость и трезвый расчёт. Понятным был и Астен — щедрый, прямолинейный, смелый в поступках и высказываниях. У него не было нужды казаться другим. А вот здесь, в голубой гостиной, чужими, странными и непонятными были все. Пожилая тучная женщина с пёстрым вязанием в руках. Сидевшая рядом с ней бледная девушка в богатом платье, с тяжёлым ожерельем на длинной шее. Компания молодых людей с нездоровым блеском в глазах, то ли поэты, то ли просто пьяницы. Пожилой, похожий на преуспевающего купца господин в богатом, расшитом золотом камзоле, молоденький паж за его спиной. Вот эти были непонятными, осколками чужого мира, либо верными дураками, либо любителями падали. Родрик не любил ни тех, ни других. В уютной гостиной пахло смертью.

Принц протянул к огню костлявые пальцы. Его длинное, болезненно худое тело потерялось в складках тяжелых, отороченных соболем роб, глубокие морщины изломали высокий лоб. Он поднял на Родрика темные глаза, странно глубокие, умные, и северный лорд подумал, что старший принц мог бы показаться красивым. Тому, кто любит прелесть замшелых мраморных надгробий и сладкое увядание могильных венков. Болезнь подтачивала принца Кадмира. Она подарила ему хрупкое прощальное очарование.

— Моему бесценному Анемону пришлось пережить немыслимые страдания. Его здоровье подорвано. Даже в самый жаркий полдень его мучает холод. И оттого место у моего огня всегда принадлежит лишь ему.

Эал поднял глаза на принца. Его бледных губ коснулась улыбка, не слишком весёлая, но тёплая. У Родрика перехватило дыхание. Ведь нельзя приказать улыбаться. Значит, вот это, что бы это ни было, это было настоящим. Не имеющим отношения к ошейникам и рабству. Его эал никогда не улыбнётся.

— Спой нам, Анемон, — негромко проговорил принц. — Спой нам песни твоей родины. Если ты захочешь.

Эал склонился над своим странным инструментом. Другая мелодия родилась под его пальцами, похожая на звон лесного ручья и на песню жаворонка в бездонном небе ранней юности, когда все ещё возможно и ничего ещё не жаль.

— От близкого огня айэли–иел-и-найя приходит в негодность, — проговорил Кадмир. — Но это неважно. Новый инструмент можно купить. Анемон бесценен.

— Ваше Высочество, — обратился к принцу нарядный купец, — быть может, мы сможем прийти к соглашению. Это ведь полезно не только мне, но и вашим компаньонам. Не будем забывать: они мужчины, у них есть потребности. И я могу предложить им лучших из женщин. Правда, Ваше Высочество, лучших!

— Простите, что вы имеете в виду? — рассеянно спросил принц. Казалось, лишь малая часть его сути участвовала в разговоре, в то время как его душа уносилась на волнах небесной музыки в далёкие и светлые просторы.

— Вам, должно быть, известно, Ваше Высочество, я веду селекционный отбор. Уже три года я скрещиваю эалов с женщинами, с юными красавицами разных рас, и в моём пристанище уже подрастают одиннадцать изумительных маленьких ангелочков! Старшему два и два месяца, младшему — четырнадцать недель. И ещё двадцать восемь молодых и здоровых, ранее рожавших матерей ждут потомства. Это так увлекательно, Ваше Высочество. Вы должны нас посетить, поглядеть на малюток. И, может быть, вы увидите, как счастливы все под моей крышей, и вам будет легче отдать мне на несколько дней вашего Анемона, а возможно, и Ландыша…

— О Ландыше и речи быть не может, уважаемый Кловдий! — возмутился принц. — Анемон… Только если он сам захочет. Принуждать я его не стану. Но расскажите нам о ваших малютках. Они здоровы? Есть ли какое-либо отклонение в их развитии?

— Ни малейшего, мой принц! — воскликнул селекционер. — Они здоровее, красивее и умнее человеческих детей. Они быстрее растут и легче учатся. И, прошу заметить, это ведь полукровки. О, если бы мне удалось заполучить женщину эалов…

Струна жалобно вскрикнула. Музыка оборвалась на тонкой болезненной ноте. В голосе принца зазвенел металл:

— Наш брат император Каер-Эала даровал нам лишь мужчин. Если бы вам удалось заполучить женщину эалов, вашим первым долгом было бы доставить её прямо к королю, со всеми возможными почестями! В противном случае вы стали бы преступником, уважаемый Кловдий! Похитителем и насильником. Конечно, вы не хотите, чтобы вам предъявили такие обвинения?

Тихая музыка снова зазвучала, постепенно меняя ритм и цвет. Незаметно к ней присоединился голос. Вначале тихий и слабый, он казался лишь ещё одним оттенком музыки, рождённой волшебным инструментом. Но постепенно голос эала набрал силу, зазвучал глубоко, и мягко, и сильно. Показалось Родрику, что рука в бархатной перчатке сжимает его сердце, столько тоски было в голосе певца, столько грусти в невыносимо прекрасной мелодии. Когда закончилась песня, лорд вздохнул с облегчением.

Принц, не скрываясь, вытер слезы. Спросил дрогнувшим голосом:

— Анемон, о чем эта песня?

— Эта песня о женщине эалов, — голос Анемона оказался слабым и чуть хрипловатым, будто и не он только что звенел под самым потолком, так наполнив маленькую комнату, что, кажется, и воздуха в ней не осталось. — Её изгнали из рода за измену супругу. Она ушла в лес, оплакивая свою запретную любовь и короткую жизнь.

— Что же с ней будет дальше, с этой женщиной? — неожиданно для себя самого спросил Родрик.

Анемон взглянул на него с лёгким удивлением.

— Она погибнет, лорд.

— Эалы не могут жить без рода, — тихо пояснил принц. — Не так ли, мой свет?

Эал молча кивнул, вновь склоняясь к струнам. Другая мелодия полилась из-под его пальцев, лёгкая и весёлая.

— Я слышал, вы взяли на себя заботу о раненом бойце? — спросил принц. Родрик отметил, что тот нарочно избегает слов, напоминающих о рабстве. — Как его здоровье?

— Плохо, Ваше Высочество. Лекарь говорит, что рана заживает хорошо, да и была она не такой уж глубокой. Потеря крови тоже восстановилась. Но эал по-прежнему слаб, есть не хочет, вставать не пытается.

— Если вы хотите, лорд Родрик, я пошлю вам своего домашнего лекаря, — предложил принц. В его голосе прозвучало настоящее сочувствие. — К счастью, а может быть и к сожалению, он очень искусен в лечении эалов.

— Благодарю вас, Ваше Высочество, я с удовольствием воспользуюсь вашей помощью. Видите ли, я не могу отправиться в путь, пока мой эал не поправился, но и ждать не могу, ведь ещё месяц и в горах ляжет снег, и тогда мне придётся задержаться здесь до весны… — отозвался Родрик, но принц уже не слушал его, глядя куда-то за спину собеседнику. Откровенная радость сделала его болезненное лицо молодым и милым.

Родрик проследил за сияющим взглядом Кадмира. В тёмном дверном проёме тонким лучом света замерла изящная фигура. Юный стройный эал в белоснежных полупрозрачных одеждах помедлил ещё мгновение, будто давая возможность разглядеть себя, а потом шагнул вперёд с задумчивой улыбкой, с лёгкостью ребёнка и грацией танцора. Узкие босые ступни едва касались ковра, тихонько позванивали серебряные колокольчики на щиколотках. Смолкли разговоры, лишь музыка звенела и переливалась, будто лесной ручей.

— Познакомьтесь, лорд Родрик, — проговорил принц, протягивая руку юноше. — Это Ландыш, мой возлюбленный, моя радость, лучшее, что произошло со мной в жизни.

Эал улыбнулся и с низким поклоном проворковал:

— Большая честь для меня, лорд Родрик…

— У лорда на севере большая крепость высоко в горах. Тебе хотелось бы взглянуть на горы, любовь моя? — неожиданно спросил принц.

— Очень хотелось бы, мой принц.

Юноша подарил хозяину точно такой же поклон. Рассмотрев эала вблизи, Родрик решил, что Ландыш скорее мил, чем красив. Кривоватый передний зубик, заметный в улыбке, чуть привздёрнутый нос, россыпь бледных веснушек на переносице делали его удивительно живым, похожим на симпатичного мальчишку, а не на изящную безделушку, вырезанную из слоновой кости. На него хотелось смотреть. Ему хотелось улыбаться. Но в жемчужном ожерелье, охватившем его стройную шею, заметил Родрик овал рабского амулета, и ему внезапно расхотелось и смотреть, и улыбаться.

— Радость моя, я вижу, что Анемон устал. Не станцуешь ли ты нам сейчас, пока он не ушёл отдыхать? — спросил принц и коснулся губами ладони невольника.

— Конечно, мой принц…

Эалы обменялись коротким взглядом. Музыка изменилась, стала плавной и лёгкой, заструилась белой позёмкой между стволами вековых сосен. Ландыш вскинул над головой белые руки, и Родрик забыл, как дышать. Исчезла голубая комната, пропали шпалеры и ковры, принцы и купцы, поэты и приживалки, осталась лишь музыка да тонкая фигура, светлая птица, парящая в синеве, прекрасная, и сильная, и свободная. Каждое движение Ландыша дышало тонкой грацией и обманчивой лёгкостью, но был в его танце и более глубокий смысл, незаметный глазу, воспринимаемый другими органами чувств. Слишком болезненно изгибалась тонкая талия, слишком отчаянно взлетали над головой руки-крылья, слишком мучительный надлом угадывался в каждом шаге босых ног, едва касающихся пола, будто не по ковру, а по раскалённым углям ступал невесомый танцор…

Ландыш танцевал о том же, о чем прежде пел Анемон. И сжималось сердце от того, что никогда эта птица не взлетит больше в небо, никогда не покинет клетки, от того, что жажда смерти в улыбающемся мальчике была сильнее жажды свободы.

Танец закончился. Нежный танцор присел у ног принца, с усталой улыбкой прислонившись плечом к его колену. Кадмир обнял юношу за плечи и прижался губами к влажным от пота кудряшкам.

Родрик думал об этой сцене, возвращаясь домой. Так приваливается к его ноге старый и самый любимый волкодав по имени Месяц, повинуясь инстинкту, желанию быть ближе к хозяину. Такого приказа не отдашь. Значит, ошейники не препятствуют эалам испытывать такие чувства. Улыбаться, петь, танцевать. К радости от такого открытия примешивалось неясное беспокойство, будто на короткое мгновение он успел понять что-то важное, но теперь позабыл, упустил это из виду.

Его Горностай не спал, глядел в потолок, на появление хозяина, по обыкновению, не отреагировал. Какие уж тут улыбки.

— Как он? — спросил лорд у лекаря. Тот лишь пожал плечами:

— Без изменения, лорд.

Родрик обратился к эалу:

— Я был сегодня у принца Кадмира. Он пришлёт тебе своего лекаря, опытного с такими, как ты. У принца двое эалов, один из них играл и пел, другой танцевал.

Это привлекло внимание. Горностай повернул голову, взглянул на Родрика мрачно.

— Он называет их именами цветов, — продолжал лорд. — Мне кажется это нелепым. Как мне звать тебя?

Раненый с трудом разлепил пересохшие губы. Ответил хрипло:

— Имя даёт хозяин. Зовите меня как хотите, хозяин.

— Как звал тебя куратор Уллиан?

Презрительная улыбка искривила тонкие губы.

— Он звал меня Куницей, хозяин.

— Не называй меня хозяином! — возмутился Родрик. — Зови меня лордом, как все мои люди. Я не хочу тебе приказывать. Просто прошу.

— Уж лучше прикажите, хозяин, — ответил эал тихо. — Так будет честнее.

Родрик на мгновение задержал дыхание. Вот оно: честнее. Он понял, наконец, что так не понравилось ему в гостиной принца Кадмира. Все эти меха и драгоценности, милые имена, комплименты и слова любви, обращённые к эалам в рабских ошейниках, — все это было ложью. Ложью были их улыбки и слова. Лишь песни и танцы были там правдой. Есть много способов отдать приказ. Ошейник заставляет их повиноваться. Как же трудно им, наверное, петь песни их утерянной родины на потеху новым хозяевам, как унизительно притворяться счастливыми, любящими, свободными. И Кадмир это знает. Сними он ошейники со своих возлюбленных, Анемон спрыгнет с крепостной стены, а Ландыш, нежный улыбчивый танцор с веснушками на переносице, упадёт на меч. А значит, все это ложь.

— Я буду звать тебя Эдмиром, — сказал Родрик. — Так звали моего младшего брата. Он погиб в бою. Надеюсь, ты сумеешь его заменить. Приказываю, если угодно.

Покидая комнату раненого, он чувствовал, как Эдмир глядит ему вслед, глядит с тревогой и с тоской.

Лекарь принца пришёл на следующий день. Родрик не захотел оставить его наедине с эалом и оттого вынужден был присутствовать при всей процедуре осмотра. Лекарь, довольно молодой блондин с глубокими залысинами на высоком и бледном лбу, долго мял сильными пальцами бок раненого, заглядывал ему в глаза и в рот, нажимал на ногти, нюхал его мочу и заживающую рану и делал много другого, непонятного и, на взгляд Родрика, бесполезного. Пытка продолжалась долго и оставила Эдмира покрытым холодным потом, дрожащим от слабости и боли. Потом лекарь принца дал раненому сонного питья и обратился к Родрику со странным предложением:

— Лорд, я готов дать вам свои заключения и рекомендации. Но, если позволите, я хотел бы это сделать в более уединенном месте.

Такое место нашлось в саду у фонтана, к которому вели четыре хорошо просматриваемые дорожки. Сначала слова лекаря не вызывали подозрения и не объясняли нужды в такой секретности:

— Лорд, ваш эал желает смерти. Все они желают смерти, но ожерелья не дают им себе навредить. Но если появляется возможность принять смерть, при этом не навредив себе нарочно, каждый из них охотно ею пользуется.

А потом в ладонь Родрика легла сложенная вчетверо записка. Лекарь понизил голос:

— Мой принц просил вас прочесть. Вернуть записку мне. Дать ответ на словах.

Ничего другого не оставалось. Он развернул маленький листок.

«Дорогой лорд Родрик! Вы произвели на меня впечатление человека доброго и сильного, что дало мне надежду, что вы не откажете в моей просьбе. Когда меня не станет, Анемон и Ландыш перейдут в вашу собственность. Пожалуйста, дайте им защиту и кров Белого Гнезда. Они — ласковые и преданные создания, которые сумеют отблагодарить вас за заботу своим талантом и искренней привязанностью. Передайте ответ лекарю Темрину. Молюсь за вас и всех ваших».

— Если я соглашусь, как же я смогу получить их? — удивился Родрик.

— Вам их доставят, лорд, — ответил лекарь. — Доставят прямо в крепость.

— Хорошо, я согласен, — ответил лорд, не придавая большого значения просьбе принца. — Но все же ответьте и вы мне: что мне делать с моим раненым? Как мне заставить его поправиться?

— Постарайтесь его убедить, что ему есть ещё для чего жить, — пожал плечами лекарь, пряча в рукав записку принца.

Родрик проводил гостя к ожидающему его слуге. День прошёл в раздумьях, но к вечеру он так ничего и не придумал. Кроме одного. Он должен снять с Эдмира ошейник. Не для этого ли он купил раненого эала, физически не способного себе навредить? Так чего же ждать? Хуже не будет. Эдмир не поправится, если не перестанет быть рабом.

Вечером после ужина он взял бутылку вина и отправился к раненому. Выставил из комнаты слугу, запер дверь на щеколду. Сел на кровать к эалу, поймал его мрачный и настороженный взгляд.

— Хочешь ли ты, чтобы я снял твой ошейник?

— Да, лорд! — ответил он тотчас же, немного приподнявшись на ложе. – Это пытка, лорд, это безумие! Этот амулет… Он сводит с ума!

Родрик провёл пальцами по обманчиво тонкой цепочке, нащупал хитрый замок, поддающийся лишь его рукам. Легкий щелчок, и цепочка с медальоном осталась в его ладони. Он осторожно, будто ядовитую змею, сунул гадкую вещицу в карман.

Эал тихо вскрикнул и закрыл лицо ладонями. «Совсем как тот, рыжий», — подумал Родрик. Подождал долгую минуту, а потом обхватил тонкие запястья и отвёл руки. Эал попытался сдержать слезы, дёрнулся, вырываясь, но лорд оказался сильнее.

— Смотри на меня, Эдмир, — сказал он негромко, но твёрдо. Слезы заставили золотые глаза эала сиять нестерпимым светом. — Поклянись мне. Поклянись честью воина и эала не причинять вреда ни себе, ни моим людям ни действием, ни бездействием.

— Не нужно, лорд! — прошептал эал горячо. Его била дрожь, руки в ладонях Родрика горели. — Отпустите меня, прошу!

— Нет! — по-военному рявкнул северянин. — Дай мне клятву, или я надену на тебя ошейник.

— Клянусь, — прошептал эал, закрывая глаза.

— Вот и молодец! — улыбнулся Родрик, отпуская запястья. — Вот и умница.

Эал молчал, отвернувшись к стене, лишь мелко вздрагивали его плечи, и неровное дыхание слышалось в тихой комнате.

— На вот, попей, — Родрик налил в кружку вина, помог раненому приподняться да поднести питьё к губам. Налил и себе, выпил. — Вот так, так-то лучше. Ты пойми, ты ведь мне нужен. Ты боец, сильный, быстрый, бесстрашный. У нас каждый такой на счету. Ну, с ногой тебе не повезло, все равно в крепости тебе найдется работа. Поправишься, и сразу тронемся в путь. У меня, знаешь, какая крепость?

Родрик рассказывал эалу о Белом Гнезде, о Кейне и орлах, о волкодавах, лавинах и логоссах, об удивительной долине с горным озером, пока не понял, что его собеседник спит и видит седьмой сон. Он ещё посидел немного, поглядел на спокойное правильное лицо, еще бледное, но уже живое, заправил за ухо тёмную прядь, коснулся пальцем гладкого виска. Нет, брехня. Не будет для его Эдмира никаких женщин в крепости. Он приручит своего Горностая, не за год и не за два, но непременно приручит. Он возьмёт его как равного и как равному отдастся. Он очень этого хочет, а значит, найдет способ добиться своего.

Родрика разбудили среди ночи. Ещё не проснувшись, он понял: случилась беда. О беде говорил перепуганный слуга, о беде вопил каждый нерв поднятого по тревоге тела. В комнате эала было многолюдно. Там пахло кровью. Ступил вперёд перепуганный лекарь, протягивая на ладони маленький ножик, которым за столом разрезают еду. Залепетал:

— Вот, лорд, раздобыл же где-то! Попытался перерезать себе брюшную артерию, да не смог. Теперь мучается. Я мог бы дать ему питья, снять боль. Но больше помочь ничем не смогу.

— Выйдите все, — приказал Родрик.

Эал лежал, прижимая к животу окровавленные руки. Кровь текла обильно, но далеко не так, как бывало, если перерезать эту крупную, в палец толщиной, жилу. Тогда хватило бы одной минуты. А так, только боль, ненужные мучения, а в конце все одно — смерть.

— Лорд, — прошептал эал, — простите, я не могу иначе…

— Простить? — презрительно бросил Родрик. — Сейчас я принесу твой ошейник и надену его на тебя. Ты заслуживаешь того, чтобы быть рабом. Рабам простительно нарушить клятву. Свободному, воину — никогда. Значит, ты раб. В ошейнике и умрешь. И умирать ты будешь долго. Может быть, день, а может, и три. Я видел, как с такими ранами выживают. Может быть, ты останешься в живых.

— Нет! — простонал эал. — Нет, не нужно ошейника!.. Это была неправильная клятва… Я больше не воин и не эал…

— А какая клятва правильная? — Родрик встряхнул умирающего за плечи, заглянул в побелевшие от боли глаза. — Есть такая клятва, которую эал не может нарушить?

— Есть, — прошептал его Горностай. Струйка крови потекла по его подбородку, он закашлялся. — Помилуй!

— Расскажи мне о клятве. Иначе я тотчас же пошлю за ошейником.

— Если эал поклялся духом рода, он не сможет нарушить клятву…

— Какого ты рода, эал, названный Куницей? Говори, это твой последний шанс умереть свободным.

— Я принадлежал роду Южных Беркутов, — послышался едва различимый шёпот.

— Что ж, поклянись духом Южных Беркутов не причинять себе вреда.

Задыхаясь от боли, эал повторил слова клятвы. Родрик снял с пояса хороший кинжал, вложил в окровавленные пальцы.

— Умри с миром, эал.

Родрик закрыл за собой дверь, стараясь не прислушиваться к крикам эала. Который мог бы стать ему товарищем, братом, любимым, а стал никем. Лишь ещё одним разочарованием. Ещё одним болезненным ударом. Но одно хорошо, завтра же он уедет из этого проклятого места, завтра же оставит всё это позади, забудет, как дурной сон. Он так и сказал пришедшему на шум Риану: «Завтра меня здесь не будет. Хватит с меня ваших эалов, принцев и интриг. Ваших боев, песен и клятвопреступников». Потом они с Рианом и с Кейном распили пару бутылок красного, поговорили о принцах. Крики, доносившиеся с первого этажа, не слишком мешали беседе. На востоке уже просвечивало осеннее утро, когда усталый и хмельной Родрик спустился в комнату эала.

Тот все так же лежал на спине, сжимая в дрожащих пальцах кинжал.

— Отчего же ты не убьёшь себя, эал? — вздохнул Родрик. — Ведь у тебя хорошее оружие, не то что та ковырялка.

Эал прохрипел:

— Не могу… Иначе моей душе не увидеть Света… Вечная ночь в Зимних Пределах… Смилуйся, лорд… Отпусти…

Родрик осторожно вынул оружие из бессильных пальцев. Приставил острие к груди, как раз напротив сердца. Спросил:

— Готов?

Эал понял, улыбнулся, как тогда, на арене. Неожиданно кончиками пальцев коснулся небритой щеки Родрика и чуть слышно сказал:

— Встреться мы по-другому, я бы мог…

— И я, Горностай, — тихо ответил Родрик.

Хлопнул ладонью по рукояти кинжала. Лезвие легко пробило кость, вошло в грудь на всю длину. Эал вскрикнул коротко и как будто радостно. Через несколько мгновений его глаза превратились в застывшие золотые зеркала.

Родрик коснулся поцелуем окровавленных губ, сохраняя в памяти солёный вкус последней улыбки.

========== Глава 5 ==========

Дорога — странная вещь. Она наполняет дни простыми и понятными делами: лошадиными подковами в деревенских кузнях, обильными ужинами в дымных тавернах, переправами, дождями и соломенными матрацами. А в промежутках между тавернами и постоялыми дворами она оставляет место для раздумий, для мыслей долгих, как мили, и медленных, как шаг коня.

Родрик ехал домой. Он возвращался в суровую крепость, где облака цепляются за шпили башен и ложатся влажным брюхом на крыши бараков. Он возвращался к рейдам и засадам, к арбалетным болтам, летящим из темноты, к опасным кручам и ослепительному солнцу над белыми вершинами. Там все понятно и почти честно: торговцы прячут сонный корень в мешках с перцем и шафраном, логоссы уводят через перевал краденых овец, а фермеры двигают межевые столбы едва ли не быстрее, чем его землемеры успевают их ставить, а также охотятся в его угодьях, рубят деревья в его лесах да пасут скот на нейтральной земле. Там есть рабы, которые умеют жить, и воины-орлы, умеющие умирать.

Рыжая лента дороги ложилась под копыта лошадей, цеплялся за горизонт зубчатый край леса, да убегали к небу убранные поля. Земля готовилась к зиме. Её далёкое дыхание чувствовалось в зябкой дрожи осенних звёзд, в горьковатом и уютном запахе каминного дымка, в алом кленовом листе, прилипшем к лошадиному крупу. Родрик думал о зиме, о том, что будет она суровой и снежной, а значит, лавины перекроют Поющий перевал, и это, несомненно, к лучшему: меньше дорог охранять, меньше дозоров отправлять в метель. А когда мысли вдруг несли, как норовистая лошадь, и снова касались его щеки тонкие и сильные пальцы, и снова тихий голос говорил: «я мог бы», он давал шпоры хорошему андамасскому жеребцу и улетал в поля, прочь ото всех, прочь от собственной вины, от боли несбывшегося, от солёных мёртвых губ. «Они не такие, как мы, — говорил он себе, и острый ветер срывал с губ горькие слова: — Не нужно их жалеть и понимать их незачем. Нужно просто забыть, как морок, дурной сон. Как сошедшую лавину, как прошлогоднюю метель. Снег растает, деревья вырастут. Живи дальше».

Эалы на дороге не встречались. Лишь однажды попался им навстречу богатый экипаж с обозом в сопровождении двух дюжин рослых воинов в одинаковых нарядных доспехах, но, были они людьми или дорогими рабами, под шлемами-барбютами разглядеть не удалось. Родрик слышал, как его орлы смеялись: «В мирное время, на мирной дороге — и в шлемах. В чем же они на бой выйдут? Прямо сразу в гробах?» Северный лорд не смеялся. Они ехали слишком медленно. Желание поскорее оказаться в родной крепости наполняло его нервным нетерпением. Он пытался себя развлечь, разглядывая заметные с дороги замки столичных вельмож, больше похожие на дворцы, втягивая неразговорчивого Кейна в беседу о том, кому может принадлежать тот или иной замок, как его можно взять, как — защитить. Выходило, что любой из этих, похожих на кремовый торт, дворцов можно было взять голыми руками, а вот защитить — лишь сровняв с землёй. Но чем дальше отъезжали они от столицы, тем меньше людей встречалось на дороге, да и крепости провинциальных лордов утратили пряничную красоту, сохранив древние стены и башни с узкими бойницами, рвы и подъёмные мосты. Законы деревенского гостеприимства тоже отличались от столичных. Нередко Родрик и его отряд оказывались перехваченными разномастной кавалькадой во главе с каким-нибудь младшим сыном радушного помещика, получившим приказ непременно заманить на ночлег высоких гостей. Если солнце висело уже низко, Родрик соглашался, но чаще приходилось ссылаться на спешку. Плату за постой провинциальные лорды брали столичными новостями и возможностью похвастаться перед соседями тем, что именно у них остановился на ночлег сам Северный Орёл, лорд Белого Гнезда, личный друг государя и его сыновей…

Через две декады путешествия города стали редкостью, да и замки, заметные с дороги, отстояли друг от друга на несколько дней пути. Ночи стали холоднее, а поутру укрывал траву серебристый иней. Кстати пришёлся прощальный подарок принца Астена — большой походный шатёр, в котором плечом к плечу размещался десяток солдат, да ещё оставалось место для переносной жаровни. А потом зарядили дожди, по-осеннему злые и холодные. К Барклу, довольно крупному городу-крепости, отряд подъехал поздно вечером, когда на узких улицах уже загорелись масляные лампы. Здесь предстояло задержаться на целый день, чтобы подковать лошадей и пополнить припасы. Прямо за городской стеной поднимались холмы предгорий. Дальнейший путь лежал по земле, где лишь мелкие фермы да пастбища встречались путникам, решившимся отправиться на север. Родрик давно хотел поставить там с десяток постоялых дворов с запасными лошадьми и почтовыми голубями, да все как-то не пришлось. Более важные дела находились у северного лорда, вот и негде было остановиться купеческим караванам на долгом, почти в две декады пути от Гнезда до Баркла. Безобразие, если честно сказать. Сколько серебра можно было бы взять с торговых людей, да и им помощь. Решено, следующей весной он возьмётся и заложит десять дворов в дне пути друг от друга, от крепости до Баркла. Если только война не помешает, или хвороба в крепости. Или погода дрянная, или голод. Или что-нибудь ещё непредвиденное, что-нибудь, что случается в Гнезде каждый год…

В хорошей чистой таверне с благозвучным названием «Орлиное Гнездо» Родрика нашёл племянник лорда Прастина, на земле которого располагался свободный город Баркл. Грозный дядька дал племяннику строгий наказ: разыскать северного лорда и непременно привести в крепость, а без дорогого гостя домой не возвращаться. На дубовых, отдраенных до блеска столах уже стояли кружки темного пива, из кухни пахло мясом и луком, и так не хотелось никуда уходить от тёплого камина, огромного, как жерло огненной пещеры… Но молодой барчук был настроен решительно, и пришлось Родрику снова набросить на плечи влажный плащ и выйти под дождь, да ещё потащить с собой онемевшего от огорчения Кейна. Хорошо хоть радушный хозяин послал за ними лошадей.

Крепость, выложенная из светлого камня, с полукруглыми бастионами, которых не строят уже пять веков, возвышалась над городом и казалась очень старой. Когда-то здесь была только эта неприступная твердыня, вокруг которой и вырос город, давший приют всем, кому не хватило места за белыми стенами. Да и теперь крепость оставалась сердцем города, где размещался дом лорда Прастина, городской суд, тюрьма, бараки городской стражи, арсенал, конюшни. Хозяин, друживший ещё с отцом Родрика, пожурил его за то, что тот вознамерился остановиться в таверне, как купчишка, который даже лавки в городе не имеет.

— Мой дом — всегда ваш дом, дорогой лорд Родрик! — щуплый, но полный энергии старичок осторожно похлопал гостя по спине. — Нет нужды предупреждать меня о приезде. А не послать ли за вашими людьми? Место найдётся для всех.

К ужину подавали вино. Старое и, очевидно, привезённое издалека, оно отдавало гнильцой, пиво в таверне было не в пример лучше. Не первой молодости был и барашек, поданный под затейливым соусом. А когда разговор зашёл о столичных новостях, Родрик заметил, что Кейна за столом уже нет. Впрочем, тот всегда предпочитал общество стражников, а значит, искать его придётся в караулке.

— Решение ещё не принято, лорд Прастин, — пояснял он обстановку при королевском дворе. — Нам следует соблюдать осторожность и не давать ни одному из принцев излишних гарантий. Своё мнение о пригодности принцев к управлению страной тоже лучше держать при себе.

— Да, разумеется, разумеется, — соглашался огорченный хозяин.

Конечно, в провинции, столь удаленной от столицы, он надеялся услышать красивые истории о придворных интригах, о любовниках и предательствах, о подложных письмах и похищенных драгоценностях. Но гостем его был лорд Родрик, и рассказывал он совсем об ином.

В предоставленной ему спальне, жарко натопленной и слишком просторной, его уже ждал Кейн. Родрик удивился: уж этот-то должен был пить со стражей до утра. Молочный брат был мрачен и глядел на Родрика с опаской. Наконец, проговорил:

— Ты должен на что-то посмотреть. А там, как сам решишь.

— На что посмотреть? — вздохнул Родрик, тяжело опускаясь на кровать. День в дороге под дождём, пронизывающим до кости, порядочно его утомил, но добил все-таки пожилой барашек на пару с подгнившим вином.

— Там городская стража хотела тебе что-то показать, — снова заюлил старый друг.

— Если ты не скажешь мне простыми словами, чего я не видел у твоей стражи, я и задницы не подниму до завтрашнего утра, — пообещал лорд, раздражённый манерой друга. — Что я, на ночь глядя должен загадки твои разгадывать? Или бежать, как сельский мальчишка, глядеть на собаку с двумя головами или на бабу с бородой?

— Значит так, — начал Кейн. Снова помолчал. После паузы решился: — У них в бараке живёт эал. Я его видел, он похож на подростка. Но он болеет, а лечить они его не могут. Они предлагают его купить. Задёшево.

— Ты смеёшься надо мной? — проговорил Родрик едва слышно. Гнев перехватил емугорло. — Мало я покупал эалов? Не достаточно ли мне двух?

Неожиданно Кейн сел прямо на пол, прямо перед ногами Родрика. В его серьёзном тоне слышалось большое желание убедить:

— Лорд, ты купил тогда на арене раненого бойца. Почти что наверняка смертельно раненного. Ты от него не отходил декаду, кормил его с ложки, водил ему лекарей, приставил к нему отдельную служанку. По ночам сидел с ним, волосы ему причесывал. Думаешь, я не знаю? Знаю.

— Тогда ты знаешь, чем это закончилось для меня! Или уже забыл? — мрачно спросил Родрик.

— Знаю, Род. Но знаю, что тебе не плевать. Для тебя эалы что-то значат. Больше, чем для меня, или лорда советника, или принца Астена. И если ты сейчас не поможешь этому мальчишке, то всю жизнь будешь себя спрашивать: «А что, если б помог? Что, если б выходил его да в живых оставил?»

— Не много ли ты на себя берёшь? Откуда ты знаешь, о чем я буду думать? — наконец разозлился Родрик.

— Ну, теперь-то точно будешь сомневаться! — довольно усмехнулся Кейн.

Некоторое время посидели молча. Лишь слышно было, как трещат в камине поленья да хлещет дождь по брусчатке двора.

— Волчья ты порода, а ещё брат, — вздохнул Родрик, сдаваясь. — Веди уже в свой барак. И если я там вшей наберусь или чего похуже, самолично выдеру тебя кнутом.

Идти пришлось недолго, хотя под дождь всё-таки попали. После теплой спальни струи дождя показались особенно холодными. А в бараке снова было тепло и душно, и пахло там, как и бывает в бараках, прокисшей брагой, и потом, и чем-то съедобным, припрятанным на черный день. Родрик оглядел ряды двойных нар по стенам, стол, заваленный хламом, поднявшихся ему навстречу мужчин самого разного вида и возраста. Немолодой, но подтянутый стражник с седой, коротко подстриженной бородой изобразил что-то вроде поклона. Проговорил с осторожной вежливостью:

— Лорд Родрик, люди Белого Гнезда всегда желанные гости для каждого воина в Баркле.

— Благодарю, — сдержанно кивнул лорд. — Как у вас оказался эал? Кто его непосредственный хозяин?

— Я его хозяин, лорд, — ступил вперед грузный стражник с простоватым добродушным лицом. — Хуст меня зовут. А попал он к нам вот как: мой десяток охранял купеческий караван от Баркла до Поющего перевала. За перевалом караван встретили логоссы, а мы повернули назад. Купец с нами расплатился, а в награду за труды, в подарок, так сказать, отдал нам эала. Он тогда уже был такой, не в себе немного. Но в седле сидел, пил, ел, сам за собой ходил. А как приехали в Баркл, совсем он расхворался. А нам как за ним ходить? У нас служба, караулы, да с оружием надо работать, да от лорда Прастина поручения: то за данью поезжай, то голубей в Гнездо отвези, то ярмарка — тоже порядок нужен.

— Так это ещё ладно, а как стену чинили ни с того ни с сего?.. — неожиданно поддержал Хуста кто-то невидимый.

— А как драка учинится в питейном или пожар, помните в запрошлую декаду?..

— А вор из тюрьмы сбежал, так кто ловить должен?

Родрик поднял руку. Голоса смолкли. Тяжело, будто сдаваясь, проговорил:

— Показывай.

Всполошились, оживились, зажгли новые свечи. Повели в дальний конец барака, где нижние нары в углу были занавешены серой холстиной. Снова заколотилось, сорвалось влёт глупое сердце. Родрик незаметно перевёл дыхание. Сейчас он скажет «нет». Повернётся и уйдёт. Заснёт, забудет, уедет. Следующей весной погибнет в стычке с логоссами.

Кто-то сдвинул в сторону холстину, поднёс свечу. В неверном свете Родрик увидел маленькую, будто детскую, фигуру, сжавшуюся под шерстяным одеялом, да голубую ленточку в спутанных светлых волосах. Кто-то, кажется Хуст, положил ладонь на узкое плечо. Раздался тихий вскрик, неясный, задыхающийся лепет:

— Ним, ним, ним…

— Нимка, не бойся, малыш, — заговорил Хуст с притворной лаской, будто с задурившей лошадкой. — Вот видишь, важный лорд пришёл на тебя посмотреть, из самого Гнезда. Он добрый, и сам не обидит, и другим не даст. Ну, давай же, Нимка, повернись, не упрямься. Дай ему взглянуть на тебя. Ты ж у нас хорошенький такой, чисто зайка серенький…

Слабо сопротивляющегося эала повернули на спину. Родрик увидел неестественно румяные щеки, закушенные губы, перепачканные красным, и крепко закрытые глаза с влажными дорожками на висках. Увидел на тонкой детской шее простой кожаный шнурок с рабским медальоном.

— Ним, ним…

Родрик провёл пальцем по щеке эала, испуганно дёрнувшегося от прикосновения. Поглядел на порозовевшие пальцы.

— Вы, что, его накрасили? Как девку?

Хуст сконфуженно промолчал. Кто-то за его спиной пробормотал угрюмо:

— Так кто ж его захочет такого, немочь бледную… Так — хоть как-то.

Родрик резко выпрямился, подрагивая от гнева, оглядел притихших стражников.

— Вы замучили до смерти больного ребёнка. А теперь пытаетесь мне его продать?

Голос, способный спустить лавину, отразился от тёмных стен, взлетел к прокопчённому потолку. В наступившей тишине слышалось лишь слабое бормотание эала:

— Ним-ним-ним…

Первым решился заговорить Хуст:

— Так он нам такой уже достался, лорд. Порченый. Мы его почти и не пользовали, разве что поначалу. Знали бы, да никогда не взяли б такой подарок. Морока одна, да и сердце кровью обливается. Смотреть жалко.

Гнев вырывался из груди с каждым вздохом, гнев сжимал кулаки и лихорадочной дрожью трепал тело. Тяжелая рука легла на плечо, голос Кейна произнёс мягко:

— Лорд Родрик…

Закрыл глаза, сосчитал до десяти. Сказал почти спокойно:

— Могу посоветовать вам одно, стража: снимите с него ошейник и перережьте ему горло. Дайте ему умереть свободным.

— Ним…

Уходя, Родрик все же обернулся. И, как на стену, натолкнулся на взгляд огромных ярко-синих глаз, глубоких, как горное озеро в солнечный день.

Влажный ветер хлестнул по лицу. Родрик жадно хлебнул холодного ночного воздуха, вытолкнул из лёгких спёртую духоту барака. Если б также легко было избавиться от этой горькой тяжести на сердце, чтобы забыть о муке в синих глазах, о дурацкой голубой ленточке в светлых прядях. В самом деле, зачем ему это? Он видел смерть и сам убивал, да, случалось, и женщин брал, не спросив их согласия. Отчего же именно страдания эалов, как ножом, режут душу? Советник прав, в Гнезде десятки рабов, на его землях — сотни. Чем же эти люди хуже эалов? Не такие красивые? Так в этом, названном невежественными стражниками Нимкой, никакой красоты не осталось. Разве что глаза… Какой-то он не такой, этот эал, чем-то он отличается от прочих. Вряд ли он моложе того же Ландыша, но что-то другое делает его похожим на ребёнка. Нет, он видел детей эалов, этот, с ленточкой, совершенно точно не ребёнок. Как назвал его хозяин? Зайка серенький?

В тёплой спальне, в чистой постели, не было Родрику покоя. Всё глядели вслед синие озёра, а совсем рядом, в нескольких минутах ходьбы, дрожал от ужаса полубезумный мальчишка. И, может быть, кто-нибудь в это самое мгновение откидывает в сторону холщовую занавеску и ложится рядом с ним на узкую лавку…

Родрик вскочил, задыхаясь, бросился к окну, толкнул тяжёлый ставень. Осенняя ночь дохнула в лицо холодом близких снегов. И показалось ему, что откуда-то из темноты на пределе слышимости летит через ночь слабый отчаянный крик: «Ним, ним, ним…»

Завтрак прошёл в молчании. Радушный хозяин пытался завязать беседу, но вскоре бросил бесполезное дело, с опаской поглядывая на сурового лорда. Впрочем, господин Белого Гнезда мог в Баркле и лаять, и кусаться, как бы ни вёл он себя за столом, он все равно останется почетным гостем в городе, безопасность и благоденствие которого напрямую зависит от его воли. Вот лорд Прастин и старался гостю не надоедать да следил, чтобы ему подливали вина и подкладывали на тарелку поджаристые полоски бекона, которыми северный лорд хрустел вроде и без радости, но исправно. К сёдлам одолженных лошадей тоже приторочили пухлые сумы с угощением в дорогу. Родрик даже не удивился, увидев седобородого капитана городской стражи, державшего под уздцы его коня. Мрачный Хуст проверял подпругу коня Кейна. Оба стражника выглядели хмуро.

Капитан вместо приветствия заявил:

— Нам только и остаётся, лорд, что оставить его на северной дороге. Вы подберёте — хорошо, нет — так, может, ещё кто сжалится.

— Он задержит нас в пути, — ответил Родрик, поднимаясь в седло. — Вот-вот снег ляжет, а до Гнезда ещё две декады. Может, мне из-за вашего подарка зимовать в Баркле?

— Я возьму его в седло! — вступил в разговор Кейн. — Он такой лёгкий, мой конь и не заметит.

Родрик промолчал. Снова сжимал скулы гнев. Будто все уже решено за него, а его согласие даже не требуется.

— Разве вы не заметили, лорд? — вдруг тихо заговорил Хуст. — Наш Ним особенный, на других эалов не похожий. Где вы ещё такого найдёте.

Родрик ничем не выдал удивления, но то, как высказывание Хуста совпало с его собственными наблюдениями, заставило его задуматься, замереть в тщетной попытке вспомнить что-то важное, ускользающее, маячащее на самой границе памяти.

— Везите ваш подарок к «Орлиному Гнезду», — бросил он стражникам. — Ждать не станем.

Ждать не пришлось. Полдюжины стражников появились в таверне, когда отряд Родрика седлал на заднем дворе коней. Хуст осторожно положил на лавку эала, завёрнутого в потёртый, но тёплый плащ.

— Вот, лорд, утром в бане его помыли, теплых вещей в дорогу собрали.

— Он жив хотя бы? — спросил Родрик, заглядывая в бледное лицо.

— Спит, лорд. Наш лекарь дал ему сонного корня и с собой завернул.

— Давай, — кивнул лорд.

Хуст приложил палец к амулету, Родрик повторил жест. Достал из кошеля горсть золотых монет, протянул стражнику.

— Спасибо, лорд. Вот увидите, Ним подлечится, отдохнёт, такой будет славный. Хорошенький, нежный. У вас и слуги, и лекари, а у нас, что…

— «Ним» — это не имя, — прервал стражника Родрик. — На древнейшем языке это означает «нет».

Кейн хотел и вправду взять спящего эала к себе в седло, но Родрик уже почувствовал непонятную ревность. Может быть, амулет привязывал хозяина к рабу, а может быть, ещё что, но отдавать мальчика не хотелось. Родрик сел в седло и принял нетяжёлую ношу. И даже удивился, как уютно устроилась неподвижная фигура у него на коленях, будто так оно и должно быть. Будто этот маленький эал был сделан специально для него, тёплый и нежный, идеально совпадающий с линиями его тела.

Он коснулся носом пушистой серебристой макушки. Надо же, действительно помыли в бане да не пожалели хорошего мыла. Волосы эала пахли сладко и тонко, ночными цветами и синими звёздами над горными вершинами.

========== Глава 6 ==========

После Баркла дорога пошла в гору. Все ещё широкая, позволяющая разъехаться двум каретам, мощеная камнем, она петляла между пологими холмами с редкими корявыми дубами на пожелтевших склонах. Родрик глядел по сторонам, замечая оленей, пасущихся под кронами дубов, хищных птиц под облаками, то ли кречет, то ли ястреб, издалека не разглядеть. Странный мир поселился в его душе, согласный с мерным шагом коня, с плавными изгибами дороги, с низкими облаками и мелким дождём. С тёплым дыханием у шеи, с ударами второго сердца в груди, с лёгким уютным весом на коленях. Мысли о рабских ошейниках, об интригах и убийствах, о неволе и смерти отступили куда-то далеко, остались на тесных улицах столицы, на залитых кровью аренах, в душных гостиных. Осталась лишь дорога домой, под низким небом осени петляющая между холмами. О маленьком эале, дремлющем на его груди, Родрик не думал, лишь ощущал его присутствие, как чувствуют солнечный луч, коснувшийся руки. И удивился, заметив пристальный взгляд синих глаз, направленный на него снизу вверх.

— Доброе утро, — сказал он негромко. — Как ты? Удобно тебе? Что-нибудь нужно?

Ответа не последовало. Родрик не удивился. Очевидно, его подарок давно утратил разум.

— Выйти… — вдруг послышалось очень тихое.

— А, да… — понял просьбу Родрик. — Вон за тем холмом будет полянка с ручьём. Там мы остановимся на обед. Потерпишь?

— Да, — вздохнул эал и заёрзал, поудобнее устраиваясь у Родрика на коленях. Тот спрятал в усах довольную улыбку. Надо же, целая беседа.

На поляне Кейн спешился первым, подошёл к Родрику, протянул руки, чтобы взять его ношу. Эал испуганно пискнул, пряча лицо на груди лорда и цепляясь за его перевязь.

— Не бойся, это мой брат. Он тебя подержит, пока я не сойду с коня. Не хочешь же ты, чтобы мы оба на землю свалились? — терпеливо объяснил Родрик, странно польщенный такой реакцией своего невольного спутника.

— Ним… — пролепетал юноша. Пришлось сказать чуть строже:

— Не нимкай мне. Иди к нему. Приказываю.

Эал всхлипнул, но руки Кейну протянул. Родрик спрыгнул на землю, довольно потянулся. Наверное, прав был покойный Горностай: надо приказывать. Так честнее, да и эалам проще. Они не могут не выполнить приказа, значит, с них и спроса меньше. Зато когда он забрал мальчишку обратно, тот ткнулся в шею влажной мордашкой и щекотно засопел. И это было приятно и как-то даже неловко. Ведь он ещё ничем не заслужил доверия этого странного существа. Более того, готов был оставить его умирать на лавке в бараке городской стражи…

— Какой ты лёгкий, будто пушинка… — проговорил Родрик, унося эала к ручью, поросшему орешником и рябиной.

Он осторожно опустил юношу на землю. Спросил:

— Стоять можешь?

— Да… Нет…

Оказалось, скорее нет, чем да. Родрик придержал мальчишку за талию, пока тот справлял малую нужду. Потом снова пришлось применять власть, когда эал вздумал отказаться от еды. Он всучил ему небольшой, с ладонь величиной ломоть хлеба и такой же кусок сыра, сказал строго:

— Съесть до конца. Это приказ.

Заботливый Кейн свил для эала настоящее гнездо из конской попоны и своего плаща. Полчаса спустя, когда отряд перекусил, напоил лошадей и немного размялся, Родрик и нашёл в этом гнезде свою новую собственность, свернувшуюся клубком и очень несчастную. Пришлось забрать обмусоленный кусок хлеба и подтаявший сыр. Съел он совсем мало. Родрик остался недоволен.

— Вот что, Пушинка, — сказал он, устраивая эала на плече, перехватывая поводья левой рукой. — Тебе нужно набираться сил. Белое Гнездо — это не столица, и даже не Баркл. У нас каждый человек должен пользу приносить. Ну, ясное дело, в дозор я тебя не пошлю. Но оперение для стрел ты же можешь делать? Воду для кухни носить, полы мести, дрова рубить… Не сейчас, в будущем. Работать, иными словами. А для этого тебе нужно набираться сил. Хорошо есть, двигаться. Ходить своими ногами. Ты же не ребёнок, чтоб тебя всякий на руках таскал? Понимаешь меня?

Проехали лиг пять, скрылась из виду поляна с ручьём, холмы стали выше, мелкие водопады засеребрились между камнями. Ответ пришёл, когда Родрик и думать забыл о вопросе.

— Мне больно. Больно стоять, ходить. Я очень хочу. Я не понимаю…

Столько растерянности прозвучало в голосе эала, столько тихого отчаяния, что Родрику стало стыдно.

— Чего ты не понимаешь, Пушинка? Подумай, не торопись. Задай вопрос.

Эал зашевелился, выпрямился, взглянул на Родрика строго, прямо в глаза. Спросил:

— Кто вы?

Какой интересный вопрос.

— Меня зовут Родрик, сын Рейнхарда. Ты должен звать меня лорд, так зовут меня все мои люди. Это понятно? Хорошо. Мне принадлежит крепость Белое Гнездо, и все прилегающие земли, и ещё много чего… Но это неважно, об этом не думай. Ты… Как бы это сказать… Ты — мой человек. Мой эал. Ты должен выполнять мои приказы, а я должен о тебе заботиться. Должен предоставить тебе кров и место за моим столом, лечить, если ты болен или ранен, и защищать тебя, если будет в том нужда. Это тоже понятно?

— Я ваш раб, Родрик из Белого Гнезда.

Это было неожиданно и дерзко. Это также было правдой.

— Разве я не сказал, что нужно звать меня лорд?

— Простите, лорд. Мне так трудно… думать.

— Так вот, ты прав, ты мой раб. Но рабов не носят на руках. Их не сажают рядом с собой в седло. А это значит, что ты не просто раб. Ты — один из моих людей. Это трудно понять, но ты со временем поймёшь. Настоящий лорд за своих людей вцепится в глотку любому. Заплатит за них выкуп, последний медный грош. Разделит с ними последний кусок хлеба. Но и они за него пойдут в бой, как на пир. С радостью, понимаешь? Нет, не понимаешь. Но это ладно, когда-нибудь поймёшь.

Снова протянулось молчание длиною в мили. Зарядил мелкий дождик. Родрик плотнее обернул полу плаща вокруг плеч эала.

— Я пойму, лорд. Я так хочу понять, — послышалось неожиданное.

— Вот и славно, Пушинка, — обрадовался Родрик, плотнее прижимая к груди эала. — Мы с тобой договоримся, вот увидишь.

На ночь остановились у подножия крутого холма. Родрик сунул в руки эалу небольшую плошку густой похлёбки, отдал приказ:

— Съесть все до конца.

К счастью, кормить Пушинку не пришлось. Мальчик усиленно пыхтел, ковырялся в плошке и, обессилев, свернулся клубком на земле, едва одолев половину предложенного, а вернее, приказанного угощения.

В тесном шатре Родрик уложил эала к себе спиной, лицом к жаровне. Пушинка снова задрожал, зарядил своё «ним», но лорд решительно прижал его к груди и приказал:

— Замолчи, ты всем спать мешаешь. Никто тебя не тронет, не бойся. Завтра снова в путь, а сейчас — спать.

Эал затих испуганным зверьком, но вскоре усталость взяла своё, и мальчик расслабился, привалился к плечу Родрика, засопел тепло и уютно. А вместе с ним и сам лорд закачался на тёмных волнах, потерялся в медленном покое. И в глубине гаснущего рассудка мелькнуло понимание, что слишком давно не было ему так легко, и спокойно, и правильно. Будто смерть рыжего эала, отчаяние Горностая — всё это, тёмное, тяжёлое, было не зря, и всё ещё можно исправить, пока дремлет на его плече это удивительное существо. А заодно мелькнула мысль, что именно здесь, у подножия крутого холма, следует заложить первый постоялый двор. И назовёт он его «Пушинка».

Наутро Пушинка вышел из шатра своими ногами. Родрик заметил, как его орлы, те ещё охальники, глядели на эала с теплом и заботой, будто на хворого младшего братишку, как незаметно уступали ему место и подкладывали за завтраком лучшие куски. И в самом деле, было в Пушинке что-то, что заставляло каждого из них почувствовать себя мужчиной, защитником, отцом или старшим братом. А эал жался к Родрику, исподтишка разглядывал его, блестел синим сиянием, в котором страх боролся с любопытством. Тогда Родрик придумал игру. Качаясь в седле, он стал рассказывать эалу о каждом в их отряде. Конечно, ему было что рассказать, ведь едва ли не всех своих орлов он знал с рождения, со многими дрался насмерть, стоя спиной к спине, выбирался из снежных завалов, карабкался на отвесные стены.

— Гляди, Пушинка, вон тот, в зеленом плаще. С луком за спиной. Его звать Прон. Он — наилучший охотник. Вот если ты сделаешь такой кружок из пальцев, он с пятидесяти шагов пустит через него стрелу…

— Нет, нет, я не хочу! — пугался эал, а Родрик лишь смеялся в ответ.

— Нет, не надо, это я так, к слову. С ним была такая история. Привезли нам логоссы обоз пушнины: соболей, белок, лисиц…

На следующем привале Родрик подзывал героя своего рассказа и доверял ему свою ношу. Эал пугался, замирал от ужаса, но все же протягивал руки уже немного знакомому орлу, а иногда и говорил, пряча глаза:

— Здравствуй, Прон…

Через пять дней пути подъехали к мосту через речку Траки, вскипающую пенными бурунами вокруг огромных валунов. К тому времени эал перезнакомился со всеми орлами в отряде. Но с Родриком он был честен. Ему он доверял свои страхи.

— Что со мной, лорд? Я ничего не помню. Я как будто сплю, и это так страшно. Я боюсь засыпать, боюсь проснуться. Я вижу других людей, которых здесь нет. А здесь… Здесь я вижу только вас.

Родрик осторожно поглаживал узкие плечи.

— Это от ошейника, Пушинка. Я уже слышал об этом, эти ошейники сводят вас с ума. Вот приедем в крепость, я сниму его с тебя.

— Правда? — встрепенулся эал, заглядывая в глаза с болезненным напряжением.

— Правда, — кивнул лорд. — Кстати, пока не забыл. Какого ты рода, Пушинка?

Эал снова сжался, отгородился молчанием, уронив голову на грудь, засопел обиженно. Родрик поднял пальцами нежный подбородок, попытался поймать ускользающий взгляд.

— Ты должен мне ответить, эал. Я не спрашиваю твоего имени, но род назови.

— Я из рода Западных Ветров, лорд, — последовал тихий ответ. — Но моего рода больше нет.

— Пускай, Пушинка. Это эалы так придумали, что нет рода. Но ветра-то есть. Ветра вечны.

— Да, — неожиданно горячо согласился эал. — Ветра вечны. Их никто не может убить!

— А здорово, — обрадовался Родрик. — Пушинка Западных Ветров… Что, тебе не нравится твоё имя?

— Вы мой хозяин, вы можете назвать меня как хотите.

— Выбери себе имя сам, — вдруг предложил Родрик. — Как мне тебя называть?

Эал молчал долго. Так долго, что Родрик успел отвлечься, подумать о том, что похолодало и к ночи может выпасть снег, о постоялом дворе у моста, который должен стоять здесь непременно, а назвать его можно просто «Траки»…

— Называйте меня Альхантар, — ответил эал решительно и мрачно.

Родрику не понравился звук этого имени, но спорить он не стал, сам же предложил, значит, так тому и быть. Хотя, какой он, к бесам, Альхантар? Уж лучше Пушинка или Зайка Серенький.

К вечеру подморозило. Лошадей накрыли попонами, клетку с баркловскими голубями взяли в шатёр, караульных меняли каждый час. А наутро оказалось, что мир исчез, скрылся под белым покрывалом. Исчезла дорога, крутые холмы с каменными кручами, в белом сиянии стерлась грань между землёй и небом. Маленький эал, назвавшийся некрасивым именем, осторожно ступил на снег. Страх на его лице сменился восхищением, растерянность — любопытством. Родрик не мог сдержать улыбки, обнимая его за плечи.

— Неужели ты никогда не видел снега, Аль?

— Нет! У нас так не бывает! Это красиво. И холодно… Так теперь будет всегда?

— Нет, что ты, маленький, — засмеялся Родрик. — Этот снег растает к полудню. Но зима уже близко, а значит, снега будет много. До весны. Ну, не бойся, иди!

Родрик замер, зачарованный движениями эала, когда шёл он по снегу, ступая с робостью ребёнка и с лёгкостью танцора, взмахивая руками и неловко, и неожиданно красиво. Родрик глядел, и в груди у него становилось жарко и тесно.

— Что он за чудо такое, Род? — тихо спросил незаметно подошедший Кейн.

— Не знаю, — ответил Родрик, будто во сне. — Но я никому его не отдам. Может, и себе не возьму, но больше — никому. Понимаешь?

— Чего ж не понять? — вздохнул Кейн. — Но ты его от себя не отпускай. Пусть все знают, что он твой.

К полудню снег и вправду растаял. Эал взгрустнул, завздыхал, а потом вдруг спросил Родрика очень серьёзно, пристально глядя прямо в глаза:

— Зачем я вам, лорд?

Родрик ответил честно:

— Я пока не знаю, Аль. Но точно знаю, что нужен.

Дымка растаяла, выглянуло бледное солнце, а на горизонте замаячили белые тени, касаясь неба острыми вершинами.

— Это горы? — спросил эал.

— Да, Аль. Нам туда. Там наш дом. А что, в Каер-Эале нет гор?

— Может быть, и есть, я не помню… Или не видел, или забыл.

На восемнадцатый день пути дорога прижалась к отвесной стене, нависшей над глубоким обрывом. Поющий перевал встретил путников лёгкой метелью. Кто-то из орлов помоложе привстал в седле, завизжал: «И-и-и-ха-ха!» Привычные ко всему лошадки лишь навострили уши, а перевал отозвался стократно, на сотню голосов повторяя брошенный клич: «Ха-ха-ха-ха!.. И-и-и!..» За крутым поворотом, как всегда неожиданно и ошеломительно, хищной птицей, вцепившейся в скалы, открылось Белое Гнездо. Острыми шпилями проткнули небо высокие башни, а в узких окнах-бойницах уже горел теплый и яркий огонь, и дым поднимался над темными крышами.

Эал тихо ахнул.

— Вот мы и дома, — улыбнулся Родрик. — Нравится?

— Так красиво! — восхищённо вздохнул Аль.

В его широко распахнутых глазах отражались белые вершины.

========== Глава 7 ==========

А в крепости сразу навалились дела: запасы на зиму, данники, старые и новые донесения разведки. Зимой не воюют, лишь уводят скот по заснеженным тропам да устраивают засады на перевалах. Родрик провёл в крепости два дня, а на третий взял с собой троих орлов и отправился в объезд, до логосской границы, по перевалам: Сумеречный, Таллак, Семи Радуг. Натянутой струной дрожала тревога об оставленном в крепости эале. Конечно, его никто не обидит, никто не посмеет даже взглянуть на него косо. Да и Кейн остался в крепости, кому же доверить мальчика, если не брату. Но странно сидеть в седле, если не бьётся в груди второе сердце и не лежит на плече лёгкая белокурая голова. И как его угораздило так привязаться к этому чужому, странному, нецелому мальчишке?..

На перевале Семи Радуг, под самым небом, их застала настоящая, уже зимняя метель. Пришлось спуститься в долину, остановиться в маленькой деревне, где круглые хаты прижимались к ручью на дне глубокого ущелья. Там было неожиданно уютно, и просто, и тепло. Там были коровы, поросшие густым рыжим волосом, тупые серьёзные овцы, немногословные люди, спокойные и заботливые, огненный торк, настоянный на горных травах, острый сыр и копчёные колбаски, твёрдые, как камень. Не было только маленького светлого эала с голубыми глазами.

А когда четыре дня спустя в лентах прозрачной позёмки показался Поющий перевал, а над ним — тронутые серебристым инеем островерхие башни Гнезда с розовым дымком, тающим в морозном воздухе, весело стало на душе у Родрика, и радостно, и тревожно, будто перед боем или перед прыжком с крепостной стены. И каким-то странным образом причиной этого веселья тоже был маленький эал, что ждал его за стенами родной крепости.

Кейн встретил Родрика у ворот, взял под уздцы его лошадь, сказал положенное: «Добро пожаловать домой, лорд». Но был он мрачен и в глаза не глядел, и от этого веселье пропало.

— Как дела в крепости? — спросил Родрик, уже готовый к ответу.

— Все хорошо, лорд, — ответил Кейн так, чтобы слышали все, и одному Родрику добавил: — Там твой эал совсем плох. Не пьёт, не ест, чуть кто тронет его — в крик. Мы его в твоих покоях поселили, там он хотя бы об стенки не бьется.

На одном дыхании взлетел Родрик по знакомой лестнице, толкнул дубовую дверь. И в самом дальнем углу увидел медвежью шкуру и свой старый плащ, подбитый волком. Над серым потёртым мехом торчала белобрысая макушка. Рядом шевельнулась чёрная тень, подняла мохнатую голову, заворчала глубоко, недобро.

— Месяц! — шепотом воскликнул Родрик. — Зимние бесы тебе в душу, взбесился, старый?

Пёс завилял обрубком хвоста, зевнул, но с места не встал, предатель.

Родрик сел на жесткий мех, привалился спиной к стене. Пальцы запутались в светлых прядях, таких мягких и тёплых. Позвал тихонько:

— Аль… Аленький-маленький, это я. Слышишь? Я вернулся.

Раздалось чуть слышное «ним», потом ворох шкур зашевелился, оттуда появилась тонкая, бледная до синевы рука, ухватилась за пояс. А следом и сам эал слепым волчонком выполз из логова, забрался на колени, свернулся калачиком. Это было и трогательно, и жалко. Его мальчик снова превратился в животное, будто не было двух декад пути, их разговоров, возникшего между ними доверия. Будто снова полубезумный раб дрожал на лавке в казарме городской стражи. Прав был Горностай: ошейники сводят их с ума! Подрагивая от гнева, Родрик сжал кулаки на темном шнурке на шее эала, рванул — ветхая кожа лопнула легко. Сунул в карман маленький диск медальона, подтянул своего Аля выше, уложил себе на плечо. И сразу же усталость нелёгкой зимней дороги навалилась на него тяжёлым грузом. А с усталостью пришёл покой. Снова был он не один, снова тихое дыхание вторило его вдохам, и второе сердце билось в груди, да старый Месяц подсунул под ладонь огромную и тёплую башку…

Родрик проснулся среди ночи, в полной темноте, в холодной комнате. Разбудило его движение эала, разорвавшее объятия. Тревога пришла едва ли не раньше, чем отступил сон, пальцы сомкнулись вокруг тонкого запястья. Удержал, не пустил. Спросил:

— Ты куда?

В ответ послышалось из темноты:

— Лорд… Простите меня, мне нужно… выйти…

— Врешь, — заявил Родрик.

Притянул к себе юношу, усадил рядом. Глаза чуть привыкли к темноте, и он разглядел очертания бледного лица, низко опущенную голову, сжатые в кулаки руки.

— Я никуда не отпущу тебя, пока ты не дашь мне клятву.

Блеснули в темноте широко распахнутые глаза, будто источая собственный свет.

— Какую клятву?

— Поклянись мне духом Западных Ветров, что ни действием, ни бездействием не причинишь вреда ни себе, ни людям Белого Гнезда.

Эал вскрикнул, будто от боли, рванулся в последний раз и, обессиленный, повис у Родрика на руках. Лорд поволок его к окну, туда, где острый лунный свет разрезал милое лицо на черно-белые тени. Нащупал в кармане холодный металл, поднёс к глазам Аля ненавистный медальон. Тот замер, не дыша.

— Дай мне клятву, эал, иначе я надену его обратно и никогда уже не сниму.

Дрожали крепко сжатые губы, мёртвыми казались чёрные провалы глазниц.

— Ладно, дело твоё, — вздохнул Родрик. — Шнурок я разорвал, придётся найти цепь покрепче…

— Нет! — резко выдохнул эал и, будто обессилев, сполз на пол, ткнулся лбом в колени лорда.

Проговорил едва слышно:

— Я поклянусь…

Родрик вздёрнул Аля на ноги, крепко взял за подбородок. Велел:

— Смотри мне в глаза. Клянись.

Страшным, неживым казалось лицо эала, перечёркнутое глубокими тенями. Неживым казался и голос, в котором не осталось ни грусти, ни страха, ни иного человеческого чувства:

— Лорд Родрик, духами Западных Ветров клянусь тебе ни действием, ни бездействием не причинять вреда ни себе, ни тебе, ни другим людям Белого Гнезда.

— Вот и хорошо, — Родрик обнял хрупкие плечи, погладил ладонью узкую спину. — Вот и все. Забудь всё, что случилось с тобой. Теперь ты со мной, и я никому не дам тебя в обиду. Слышишь? Никому, так и знай.

— Не могу, лорд. Не могу забыть…

Родрик подвел эала к кровати, помог ему улечься, закутал в тёплые пушистые меха. Лёг рядом, обхватил поверх покрывал. Проговорил в душистую, почему-то влажную макушку:

— Тогда расскажи мне. Расскажи мне все, что помнишь.

Альхантар повернулся к нему лицом, нашёл его ладонь, сунул себе под щёку. Светила в окно луна, но утро уже приближалось, кралось горными тропами. Тихий голос эала казался продолжением зимней ночи, и лунного света, и тьмы, притаившейся по углам.

— Мы ничего не знали о восстании. Отец и братья ничего не говорили нам. Лишь когда все ушли на войну, слуги стали болтать. О том, что маги забрали себе всю власть и вертят королём, как хотят. Что скоро все эалы станут рабами магов, лорды и простолюдины, принцы и нищие. И только принц Ойгентиар стоит на пути их коварных планов. Потом в Вайэли-Майер стали приходить вести. О проигранных сражениях, о погибших лордах. Об отце и братьях ничего не было слышно. А поздней осенью прискакал в замок гонец, кто-то из Восточных Холмов, принёс известие: войско Ойгентиара разбито наголову, огромная армия королевских эалов и людей-наёмников уничтожила всех повстанцев. Пленных нет, уйти удалось немногим. Старики ещё обсуждали, что делать, куда бежать, с кем драться, а с кем мириться, когда в наш дом пришли королевские солдаты. Их было так много, все огромные, в чёрных доспехах… А с ними двое магов. Они надели ошейники на всех, кроме стариков и маленьких детей. Тогда мы ещё не знали, что это такое. Но я помню, что каждый, на кого надевали ошейник, исчезал из моего восприятия. Я не чувствовал их, будто они умерли! Но они были живы, они глядели, говорили, двигались. И в то же самое время их не было… Это было так страшно! Потом всех, на ком был ошейник, увели. Мы ещё не знали куда и для чего, но они шли покорно, как стадо. И это было страшнее всего…

Родрик встал, налил в кружку воды, принёс Алю. Слышно было, как стучат зубы об оловянную кружку, как жадно, захлебываясь, глотает эал воду.

— Нас вместе со стариками и детьми помладше посадили в повозки. С собой разрешили взять лишь самое необходимое: тёплые вещи, смену белья, одеяло, ложку, миску, флягу для воды. Нам сказали, что везут в лагерь, где всех нас оскопят и отдадут рабами в дома, верные короне. В это трудно было поверить. В первую ночь двое попытались бежать. Их поймали. Привязали к повозкам и заставили идти без пищи и воды. Один из них, старик, вскоре упал. Его труп тащился за повозкой до самой ночи. Тогда я решил, что убегу. Убегу или погибну. Я заметил, что один из стражников часто заглядывается на меня. Я стал ему улыбаться. Он принёс мне хлеба, достал откуда-то тёплое одеяло. Стал говорить мне, что хочет меня. Чтобы я соглашался, ведь скоро меня оскопят, так хоть напоследок получу удовольствие. Я сделал вид, что согласился. Когда мы остановились на ночлег, он вывел меня из лагеря. Я позволил себя раздеть, касаться своего тела, везде… А когда он… Я ударил его камнем по голове. Я убежал. Мне удалось убежать. Я не знал, где я нахожусь, куда идти, как скрываться. Как добыть пищу, развести огонь, построить шалаш. Я ничего не умел, ни на что не годился, украсть боялся, милостыню просить стеснялся… Сам не знаю, как я добрался до какого-то города. Я умирал от голода и совершенно выбился из сил. Хотелось только есть, больше ничего. Забрался в первую попавшуюся таверну, попытался стащить кусок хлеба. Меня поймали. Поймали люди. Они везли в Бернику партию рабов-эалов. Один из их рабов умер. Тогда они сняли ошейник с мертвого и надели его на меня.

В комнате стало серо, холодно и неуютно. Зимняя ночь уползла за перевал, но утро ещё не наступило. Родрик прижал к груди притихшего Аля, причесал пальцами его волосы, плотнее укутал плечи меховым покрывалом. Прижался губами к прохладному лбу. Ему было грустно, грустно и тяжело.

— Я не помню, что было со мной потом. Я словно умер или сошел с ума. Помню, что было очень больно. В памяти остались лишь самые примитивные ощущения: боль, страх, холод, голод, жажда. Мысли путались, люди казались монстрами. Я только знал, что они делали мне больно. Хотя какая-то часть меня понимала, что они делают со мной. Но они приказывали, и я подчинялся. И это было хуже любой боли — не иметь возможности сказать «нет», сопротивляться, драться, кусаться… А потом появился ты. Я не знаю, почему ты был другим. Как будто я знал тебя. Как будто все это время я ждал только тебя. А потом ты снова пропал.

Эал приподнялся на локте, в предрассветных сумерках заглянул в лицо лорда.

— Но теперь же ты не оставишь меня? Я ведь теперь твой человек, да? Помнишь, ты говорил, что я твой человек?

— Нет, Аль, — тяжело вздохнул Родрик. — Я бы и рад назвать тебя своим, но не могу. Ведь это предполагает полное доверие, понимаешь? Полное. А ты мне, может, и не соврал, но и правды не сказал.

Осторожно взял руку эала, стал загибать длинные пальцы.

— Смотри. Когда все ушли на войну, тебя оставили дома. Это раз. Почему? На вид тебе лет семнадцать-восемнадцать, вполне взрослый, чтобы в бой идти. Но это ещё ладно. Может, ты хворый был или почему-то не обучен. Но потом, когда люди вашего короля надевали на эалов ошейники, отчего же тебя обошли? Это два. Ведь тебе точно больше пяти и меньше пятидесяти. Отчего же не в рабство, а в какой-то лагерь, вместе с детьми и стариками? Не получается, Аль. Не сходится твоя история.

Долго молчал эал. А когда заговорил, мало смысла было в его словах.

— Как ты думаешь, лорд, почему люди никогда не видели женщин эалов?

— Потому что вы не пускаете людей в свои края, а ваши женщины не покидают Каер-Эала.

— Это не так. Люди бывали в наших землях, ваш король прислал войско нашему, да и работорговцам разрешён был проезд. Но никто из них не видел женщин. И вот почему, лорд. У нас нет женщин. Женщин — в вашем понимании — у эалов нет.

— Ну конечно, — фыркнул Родрик. — А детей вам духи небесные приносят? Или вы их в капусте находите?

Альхантар вздохнул, будто собираясь с силами. Переплёл пальцы с Родриком, сжал неожиданно сильно.

— У нас есть Несущие Жизнь. Их семя способно оплодотворить. Их у нас называют альфами. Большинство эалов, которых ты видел, именно альфы. Иногда попадаются эалы, которые выглядят как альфы, но семя их бесплодно, и сами они не способны выносить ребёнка. Их называют бетами. Среди рабов-эалов таких, должно быть, мало. И, наконец, есть среди нас и те, кто способен принять семя альфы, выносить и родить ребёнка. Их называют Дарующими Жизнь. Омегами. Их мало. Из десяти младенцев пятеро рождаются альфами, трое бетами и только двое омегами. Каждый эал чувствует различие, по запаху в основном, но и по другим признакам. Для людей мы все одинаковы. Все похожи на ваших мужчин. Так вот, Родрик из Белого Гнезда. Я — Дарующий Жизнь, омега из рода Западных Ветров. И я ношу ребёнка. Человеческого ребёнка.

Альхантар встал на постели на колени, прижал к груди руку Родрика и заглянул ему в глаза, так по-детски и так настойчиво.

— Теперь ты понимаешь, лорд, почему ты должен освободить меня от клятвы? Я должен умереть, ты ведь это теперь понимаешь?

========== Глава 8 ==========

В бане пахло можжевельником и мятой, густой пар висел над тёмными лавками, на раскалённых камнях шипела вода. Умелый банщик с руками твёрдыми, как железо, превратил тело Родрика в жидкий кисель, а также сделал его невесомым и гнущимся в неожиданных местах. Со стоном поднялся лорд со скамейки, уступая место поросшему черной шерстью Кейну, огляделся по сторонам. Конечно, Альхантар забрался в самый тёмный угол и сидел там, аккуратно сложив худенькие лапки на крепко сдвинутых коленях. Родрик подошёл к эалу, почти насильно поднял его на ноги. Прошептал в розовое ухо:

— Перестань прятаться! Ты что, забыл, для чего мы сюда пришли?

— У меня живот! — рассерженной кошкой зашипел мальчишка. — Все заметят!

— Все заметят то, что ожидают заметить, а именно — твой хер! Давай, расплетай косу!

Чтобы расплести косу понадобилось две руки. Родрик по-хозяйски обнял эала за талию, прижал к себе. Живот и вправду был. Маленький, круглый и твёрдый, он идеально ложился в ладонь. Альхантар, тихо вздохнув, уронил голову на плечо лорду. Родрик лёгким поцелуем коснулся приоткрытых губ.

В этом состояла вторая задача злосчастного похода в баню. Конечно, главной целью была демонстрация мужского достоинства маленького эала, чтобы ни у кого в крепости не возникло сомнений по поводу его пола. Чтобы, когда появится на свет малыш, подозрения в материнстве никак не затронули Аля. Но также требовалось ясное подтверждение того, о чем в Гнезде догадывался каждый: Альхантар — любовник лорда, а значит, каждый, позволивший себе вольность с эалом, рискует головой.

Нужда в таком подтверждении была. За месяц в крепости Аль отъелся и окреп. Из бледного заморыша он превратился в юношу удивительного очарования. Серые, как пакля, волосы оказались сияющей серебряной с золотом гривой, которую эал заплетал в небрежную косу, в руку толщиной, достающую до поясницы. Горное солнце тронуло светлую кожу позолотой, на которой ярко-синие глаза засияли, словно сапфиры. После памятного разговора Родрик стал замечать черты, прежде скрытые от его взора: особую плавность движений, мягкую, почти женственную грацию, изящные линии овала лица, талии, бёдер. Всё это в сочетании с полудетской хрупкостью и очевидной наивностью робкого юноши производило ошеломляющее впечатление. Родрик не раз ловил брошенные на эала жадные взгляды, принадлежавшие то пожилым кухаркам, то мальчишкам-пажам, то седым ветеранам, и казалось ему, что только неизменное присутствие старого Месяца, бессовестного предателя, ни днём ни ночью не отходящего от нового хозяина, удерживает людей Гнезда от глупости. Родрик пользовался любой возможностью, чтобы заявить свои права на это воплощение соблазна: целовал и обнимал его чуть ли не на показ, сажал на колени, держал за руку. Эал вспыхивал алым цветом, при этом становясь ещё милее.

И все же, вопреки тому, во что верила вся крепость, вопреки поцелуям, и объятиям, и ночам в общей постели, их отношения оставались невинными.

Однажды, увидев Альхантара с Месяцем, достававшим маленькому эалу до пояса, Родрик пошутил:

— Я видал пони поменьше этого зверя. Ты, верно, можешь ездить на нём верхом.

Эал ответил ясной улыбкой.

— Может, и не на нём, но я, наверное, уже могу ездить верхом. Возьмите меня на прогулку, лорд!

Родрик взял Аля на прогулку, укутав в пушистые соболя и подобрав для него самую смирную лошадку. Наградой ему стала искренняя радость мальчишки, увидевшего белку в ветвях ели, слёзы восхищения при виде заснеженных вершин, тронутых розовым сиянием рассвета, яркий румянец намилых щеках. Тем больнее было сознавать, какие травмы не давали ему ездить верхом раньше. Задыхаясь от ярости и нежности, Родрик глядел на удивительное создание, золотое и серебряное, нежное и сильное, глядел и понимал, что никогда не сможет взять его силой. А по-иному не могло быть между ними. Вот и оставалось целовать его при людях, а ночью, оказавшись в одной постели, отползать на самый край, чтобы даже случайно не испугать Аля неловким прикосновением.

С того самого дня, когда Родрик вернулся из дозора, чтобы разорвать рабский ошейник и услышать ошеломляющее признание, они спали в одной постели. Однажды заговорив об отдельной комнате, Родрик поймал тень ужаса на лице своего эала и понял, что мальчик просто боится остаться один. И ещё боится того, что среди ночи к нему придут, прижмут лицом к подушке, по-хозяйски раздвинут костлявые коленки… От такой мысли холодел и Родрик. Эал остался в покоях лорда. Так было спокойнее обоим, да и все живущие в крепости получили ясный сигнал. По уму так было лучше. На деле же… На деле приходилось трудно. Но звучало в памяти жалобное «ним-ним-ним», доносилось издалека, из душного барака в Баркле, и Родрик не сомневался, что эта отчаянная мольба относится и к нему. А значит, приходилось терпеть. Разыгрывать любовников днём, а ночью держаться подальше от хрупкого и нежного, тёплого и желанного, норовившего с детским бесстыдством прижаться во сне, залезть под бочок, ткнуться мордашкой в плечо…

Кто-то брызнул воды на раскалённые камни, горячий пар рванул вверх. Аль, будто очнувшись, отпрянул, разорвав поцелуй. С удивлением Родрик заметил, что эал возбуждён, его небольшой, будто вырезанный из розового мрамора член задорно торчал, подрагивая. Лорд нехотя отпустил юношу, напоследок тепло сжав круглую ягодицу, маленькую, тоже — точно по ладони.

После бани Альхантар разомлел, даже сделал попытку отказаться от еды. Родрик приказал принести ужин в опочивальню да проследил, чтобы эал съел детскую порцию тушеного кролика и выпил кружку яблочного эля. Задремавшего над этой самой кружкой мальчишку пришлось нести в постель на руках. Родрик покинул тёплую спальню, оставив эала на вездесущего Месяца. Проверил посты, постоял на башне, под тёмно-синим куполом в сиянии полной луны, потом распил с Кейном бутылку огнедышащего торка. Но что бы он ни делал в тот вечер, тихой и мощной рекой под лунным сиянием, под волнами приятного хмеля струилась одна и та же мысль: его мальчик испытывал желание. Это его, Родрика, поцелуи и прикосновения разбудили то, что казалось прочно погребённым под болью и стыдом, под безумием и насилием. Его Аль — здоровый молодой мужчина, а значит, всё ещё возможно между ними. Нужно просто запастись терпением, не спугнуть, не сломать. И как получилось, что из всех мужчин и женщин ему понадобилось именно это странное существо? Какая разница. Родрик знал теперь, что нужно ему превыше всего, а также знал и то, что это, желанное, возможно.

В тёмной спальне было тепло. Родрик сбросил одежду, вытянулся на льняной простыне под мягким одеялом, сшитым из беличьих шкурок, пушистых и лёгких. Сквозь сладкую дрёму слышал он, как его эал возился под одеялом, тихо вздыхал, ворочался. Наконец, Родрик протянул в темноте руку, коснулся узкого плеча. Прошептал:

— Что, Аль? Болит что-то? Жарко, холодно, пить хочется?

— Лорд… — послышалось в ответ — одним дыханием.

— Какой я тебе лорд в постели?

— Родрик… — блеснул в темноте влажный глаз, прохладные пальцы коснулись груди. — Сделай мне так, как в бане…

Вереница самых похабных картинок мелькнула в воображении, в паху будто судорогой свело от внезапного желания.

— Как? Как именно ты хочешь, маленький?

— Когда ты за живот меня держал. Пожалуйста!

Зимние бесы, да сколько угодно! Родрик по-хозяйски придвинул к себе эала, задрал его длинную рубашку. Ладонь нашла плотный бугорок.

— Сильнее!

— А не повредит это ребёнку? — спросил Родрик, осторожно сжимая живот.

В ответ прозвучало тихое, задыхающееся:

— Я видел, так делают альфы… Своим беременным омегам. Это хорошо для ребёнка и очень, очень приятно…

Родрик прижался лицом к душистым волосам, наполняясь чужим теплом, гладкостью тонкой кожи, музыкой тихих стонов. Аль стал прогибаться под его ладонью, прижимаясь сильнее, задыхаясь. Тонкие и сильные руки обняли Родрика за шею, жадные губы быстро и неумело коснулись глаза, скулы, челюсти. А потом эал вскрикнул тихо и тонко, и на руку Родрика брызнуло что-то тёплое. Мгновение спустя Альхантар закрыл лицо руками и застонал, но уже совсем по-другому.

— Аленький, — позвал Родрик.

Эал перебил его торопливым:

— Я сейчас всё уберу! Всё помою, пожалуйста, пожалуйста, только не выгоняй меня!

— Да ты с ума сошёл! — воскликнул Родрик в голос. Его глаза уже привыкли к темноте, и ему удалось отвести руки от лица Аля и взглянуть в его блестящие глаза. — Я счастлив, ты слышишь! Счастлив, что сумел доставить тебе удовольствие. Я готов делать это для тебя день и ночь.

Но эал, кажется, не поверил, вскочил, торопливо одёргивая рубашку, зажёг свечу, нашёл где-то небольшую тряпицу, принялся вытирать руку Родрика и постель. А потом улёгся и заснул мгновенно, будто выбившись из сил. И только тогда, прислушиваясь к тихому, спокойному дыханию, Родрик позаботился о себе. Казалось ему, что по-прежнему звучат в тишине нежные стоны, и тонкое тело выгибается под его ладонью, и нет на свете никого дороже и желаннее.

Следующим вечером он велел принести из кладовки шкур и одеял и постелил себе на широкой лавке у окна. С лавки было видно ночное небо, звезды и луну. Хорошо было видно и огромную кровать, а вот очертания маленького эала едва угадывались. И это было так правильно, так спокойно и грустно, что Родрик даже удивился: отчего он не догадался так поступить раньше? Он ведь не неженка столичный, он может спать в седле, на голой земле и на снегу. Для него эта лавка под окном — ложе богов.

Неожиданно работы в крепости прибавилось. Зима отступила, и по освобождённым от снега перевалам на свой страх и риск снова потянулись караваны. Стражники в крепости ругались: «Куда вас несёт? Хорошо, здесь пройдёте, а как на Сумеречном вас накроет? Ведь и вернуться не сможете». Караванные стражи в ответ отгавкивались: «А вот не держите нас здесь понапрасну, мы и прорвёмся, пока погода!» Но и Родрик, и бывалые люди в Гнезде знали: именно эти караваны надо досматривать с особым старанием. Обещание большого куша заставляло купцов рисковать жизнью, а на соли да перце такого куша не сорвёшь. Вот и лютовали орлы, да не напрасно. Находились в постельных скрутках мешки сонной травы, в сырных головах — блестящие камни-агамонты, запрещённые к вывозу из Берники, из тайников похитрее извлекались подозрительные книги на чужих языках и талисманы работы магов-эалов. Один такой, наполняющий тело звонкой и весёлой жизнью, Родрик повесил себе на шею и крутился по крепости как заведенный: и караулы проверял, и караваны провожал через Змеиный хребет, и пил с купцами торк. А вечером снимал амулет и заваливался на лавку совершенно без сил, чтобы мгновенно заснуть беспробудным сном.

Однажды особенно тёплым и солнечным утром Альхантар нашёл Родрика на стене, беседующим с капитаном гарнизона. Смекалистый вояка сразу вспомнил о неотложном деле, оставив лорда наедине с любовником. Эал скользнул строгим взглядом по заснеженным вершинам, по яркому безоблачному небу. Так же сурово спросил:

— Лорд, что мы будем делать?

Родрик ждал этого вопроса. Как на зло, в крепости не было беременных. Все эти орлы, знатные кобели и охальники, каким-то чудом в последние месяцы никого не обрюхатили. Да и сам Родрик не отличился, но он хотя бы в столице был. А потом не до блуда было.

Он плотнее запахнул плащ на узких плечах эала, заворчал:

— Ты почему без шапки? Я же говорил: держать в тепле голову, ноги и руки. Такая погода — самая коварная, хуже самых злых морозов… И зачем сюда поднялся, лестница совсем обледенелая. Ты что, упасть хочешь?

— Что мы будем делать? — повторил эал. — Как мы объясним появление младенца? Или вы решили… избавиться?..

Родрик заглянул в чёрные — одни зрачки — глаза, страшные на бледном лице. Обиделся:

— Что, похоже, да? Похоже, что я против ребёнка твоего замышляю? Заставляю тебя горячий торк пить, со стен прыгать, тяжёлое поднимать?

Тихо всхлипнул эал, двинулся вперёд, будто слепой, ткнулся лбом в плечо лорду. Зашептал тихо, отчаянно:

— Мне так страшно, так страшно… Я не знаю, что делать. Умереть не могу, жить тоже не могу!

Родрик обнял узкие плечи, пригладил рукой тонкую спину. Ответил спокойно и ласково:

— Ну, не плачь, Аленький. Есть у меня одна мысль. Когда нас на Семи Радугах накрыло метелью, мы ночевали в деревне. Там была беременная женщина. Я поеду привезу её. Дам её семье денег, пообещаю защиту. Она родит, мы твоего малыша ей подложим. Как будто она родила двойню. А осенью я её отвезу обратно с её младенцем. А второго, твоего, оставлю и признаю своим сыном.

— А получится? — спросил эал, снова заглядывая в глаза. На кончике его островатого носа висела прозрачная капля.

— Конечно, получится! — улыбнулся Родрик. — И зимовать, и рожать лучше в крепости, чем в деревне. У них зимой всякое может случиться: мор скота, болезни, обвалы. Её муж ещё и спасибо скажет. А я ему мешок зерна принесу, шкуру медвежью, лошадь дам, годовалого волчонка… Все будет проще простого, вот увидишь!

Родрик врал: просто не будет. Ни один нормальный муж, отец или брат не даст увезти беременную женщину. Её придётся забрать силой. Может пролиться кровь, останется обида. Родрик этого не любил. Именно с такими лордами и случались в горах непредвиденные несчастья: то вековой валун скатится прямо на дорогу, то лавина сойдёт там, где никогда не бывало лавин, то привычная ко всему лошадка вдруг задурит да и сбросит седока прямо в пропасть. И виноватых не найдёшь, в горах бывает всякое. Но даже если никто не отважится так поквитаться с лордом Белого Гнезда, не такую репутацию годами создавал себе Родрик. Да и женщина та ещё осенью была уже заметно беременна, значит, срок у неё много больший, чем у Аля. Любому дураку в крепости будет понятно, что их дети никакие не близнецы. Любой дуре — уж точно.

Альхантар поднял на лорда просветлевшие глаза. Спросил очень серьёзно:

— Зачем это вам, лорд? Почему вы так заботитесь обо мне, об этом ребёнке?

Ответ пришёл сам собой. Слова сорвались с губ прежде, чем Родрик успел подумать:

— Потому что я люблю тебя.

Он ожидал от эала радости, недоверия, страха. Он не ожидал, что его глаза так быстро наполнятся слезами, превращаясь в бездонные, сияющие на солнце озера.

— Зачем ты так? Ведь это больно!..

— Что? — не поверил своим ушам Родрик. — Почему больно, Аль? Я ведь не принуждаю…

— Потому что я вижу! — перебил эал. — Я вижу, что противен тебе! И разве могло быть иначе? Ведь я — раб, безродный, изгой. Беременный неизвестно от кого. Может быть, ты думаешь, что я болен, безумен, в любом случае — грязен, осквернён!..

— Замолчи! — Родрик встряхнул эала за плечи, тотчас же обнял, сильно притиснул к груди. — Не смей так говорить, слышишь! Ты ни в чем, ни в чем не виноват! Это все мы, скоты. Что альфы, что мужики — скоты вонючие, да и только.

— Но я же вижу… — всхлипнул у него на груди эал. — Тебе противны мои прикосновения. Ты даже не можешь спать со мной в одной кровати.

— Потому что я извёлся, Аль, — выдохнул Родрик в светлую макушку. — Боюсь сорваться, боюсь наброситься на тебя. Я так хочу тебя — дышать не могу. Всё тело гудит, как колокол. А ничего не поделаешь, не найдёшь себе девчонку на ночь, а вдруг слухи пойдут? Вдруг кто решит, что ты свободен, да начнёт тебя обхаживать? Я ведь покалечу кого-нибудь, убью за тебя любого…

Долго молчал эал, кажется, даже не дышал. А когда поднял голову и взглянул в лицо лорду, такое было у него в глазах, что Родрик и вправду задохнулся, будто лошадь лягнула его в живот: ещё не больно, уже смертельно.

— Правда? Это правда? — лёгкие пальцы чуть заметно коснулись его щеки. Бриться теперь придётся каждый день, зарос, как вепрь… Поймал тонкую лапку, поднёс к губам. Нашёл правильные слова, без смысла, без цели:

— Ты словно цветок лесной, хочется глядеть на тебя, сердце радуется, а сорвать жалко. Ты как солнышко ясное… Ты сам не знаешь, какой ты.

В ответ прозвучало смущённое, задыхающееся, алеющее огненным румянцем:

— Я не цветок — омега. Я тоже хочу… Хочу, чтобы у нас с тобой было всё по-настоящему, до конца, без границ. Хочу всё тебе дать, ничего не оставляя про запас. Можно ведь так?

— Можно! — засмеялся Родрик и подхватил своего мальчика под мышки, закружил легко, как ребёнка. — Нет, нужно!

— Сегодня ночью? — пролепетал эал, едва его сапожки коснулись земли.

— Нет! — по-звериному рыкнул лорд. — Сейчас!

========== Глава 9 ==========

Родрик увидел её совершенно случайно, не иначе волей Света. Каждый вечер он давал себе слово завтра же отправиться на Семь Радуг за женщиной, каждое утро находил причину отложить неприятную поездку. То дело неизбежное в крепости, то облако на горизонте: не иначе, быть метели. Но погода стояла не по-зимнему бесснежная, и через Поющий по-прежнему шли рисковые караваны, по последней зимней тропе отправляя в Логосс пряности, железо, рабов. Среди них Родрик и увидел эту женщину, довольно молодую, невзрачную, ничем не отличающуюся от прочих. Тела её под зимней одеждой разглядеть не удалось, но что-то в лице неуловимо напомнило лорду его Аля, какая-то отрешённость человека, прислушивающегося к себе, причастного к тайне, в сравнении с которой ничто не имеет значения.

Лорд указал на неё стражнику:

— Вот эту — в малую трапезную.

В небольшом покое, где лорд обедал с близкими, когда не было в крепости гостей, всегда было жарко натоплено. Рабыня, которой велели раздеться до рубашки, все равно дрожала, глядела в пол. Родрик положил ладонь ей на живот и почувствовал уже знакомый ему плотный бугорок.

— Сколько за неё? — спросил лорд у торговца, недовольного задержкой.

Тот ответил ожидаемо:

— Примите в подарок, благородный лорд.

— Благодарю!

Родрик кивнул служанке, та обняла новую рабыню за плечи, чтобы увести её прочь, но женщина вдруг бросилась к его ногам, залепетала бессвязно:

— Мой муж, мой муж, он там, мой… Лорд…

За мужа, заросшего рыжей бородой коротышку, пришлось заплатить, хоть торговец и за него серебра не просил. Но Родрик знал: подарки надо принимать с умом, в долг к купцам залезать нельзя. Новым людям дали освоиться, и лишь к вечеру Родрик позвал к себе обоих. Аль, скрывающийся в опочивальне, слышал каждое слово. А сказать предстояло много всякого вздора.

— Назовите свои имена.

— Глентер, лорд. А это моя жена Анинда. Спасибо, что взяли нас, мы очень работящие и здоровые, вы не пожалеете…

— Вздор, сам знаю! — перебил Родрик. Странная ему попалась пара, похоже, что рабами они стали недавно. Но не это его волновало в данный момент.

— Анинда, когда тебе рожать?

— В конце весны, лорд.

— Это хорошо. Слушайте меня внимательно. Всё, что я сейчас вам скажу, должно остаться тайной. Если дойдут до меня слухи, я буду знать, кто их пустил. Наказывать не стану, просто отвезу в горы, да и дело с концом. Это понятно? Хорошо. Так вот, дело деликатное. У меня в крепости есть беременная леди, девушка из хорошего рода. Никто о ней не знает, только я, а теперь и вы. Срок у неё примерно такой же. Конечно, кто из вас первая родит, это только одному Свету известно. Если повезёт и она родит первой, когда появится твой младенец, Ани, я принесу тебе второго. Получится, что у тебя двойня. Если же ты будешь рожать первой, мы должны сохранить это в тайне, пока не родит она. Потом план такой же: у тебя двойня. Как только леди поправится, я вывезу её из крепости и отправлю к родителям. Её честь не пострадает, она сможет выйти замуж и жить в почёте и уважении. Это единственное, что меня волнует. К тому же у меня есть любовник, юный эал. Если он узнает об этой леди и нашем ребенке, он устроит мне Зимние Пределы ещё при жизни. Я понятно объясняю? Это тайна, которую вы и на дыбе должны сохранить, с нынешнего дня и до конца жизни…

Родрик ещё долго говорил о безупречной репутации беременной девушки, о ревнивом мальчике-эале, о страшной тайне и Зимних Пределах. История получалась нескладная и запутанная, одна лишь надежда на то, что рабы не станут подвергать слова лорда слишком большим сомнениям. Вопрос у женщины возник всего один:

— Лорд, значит, когда придёт мой срок, рожать я буду без повитухи?

— Да, Ани, так оно и будет, — кивнул Родрик. А сам подумал о том, как будет рожать его мальчик. Ведь это уму непостижимо…

— Я смогу помочь тебе, — вдруг вызвался рыжий Глентер. — И, может быть, той даме. Раз я уже и так знаю.

— Даме я сам помогу, — отозвался Родрик.

И обмер от ужаса. А ведь придётся…

Едва закрылась дверь за рабами, в гостиную выскочил Аль, не дав Родрику встать, забрался ему на колени, покрыл торопливыми поцелуями лицо, шею, руки. Залепетал со страхом и радостью:

— Всё получится, да? Ведь всё получится? Но мне же можно будет потом взять ребёнка? Иногда хотя бы? Ведь можно?

«Ты роди сначала», — хотел ответить Родрик, но передумал. Зачем пугать мальчишку? Достаточно того, что и сам он трясётся от ужаса при одной мысли. Это ведь не рану перевязать. Рана, что? Дело обычное. А это — уму непостижимо…

Он легко подхватил Аля на руки, понёс в опочивальню, осторожно опустил на кровать. Эал с обычной покорностью и с нетерпением позволил себя раздеть, прогибаясь под ладонями Родрика, подставляя лицо поцелуям, постанывая в приоткрытые губы. С первого дня он был таким: горячим, доверчивым и ласковым, отдающимся любви безрассудно и радостно.

Первый раз получился похожим на глоток огненного торка: обжигающим, жадным, мгновенным. Слишком сильным было желание Родрика, слишком нежным и податливым — тонкое тело в его руках, слишком невероятной — искренняя радость любимого. Едва его истекающая влагой головка прижалась к плотному колечку, Родрика будто лавиной накрыло. Разорванный на части, размазанный по склону, он рухнул на Аля и только волей Света не задавил маленького насмерть. Зато потом покрыл его поцелуями от золотистой макушки до розовых пяток и взял губами горячий и твёрдый член, чего никогда не делал раньше и даже думать о таком непотребстве не смел. Оказалось, не так уж страшно, даже по-своему приятно. А уж когда Аль выгнулся дугой, с криком забился на простыне серебристой рыбкой, выплёскиваясь и сладким, и солёным, такая гордость взяла Родрика, такая радость, будто и вправду удалось ему что-то чудесное, невероятное, о чем можно лишь мечтать. Потом они долго лежали, обнявшись, прижавшись друг к другу с силой, с нуждой, будто не решаясь хоть на миг разомкнуть объятия. Пальцы Родрика сами по себе ласкали выемку под затылком, выступающие камешки-позвонки да крылышки-лопатки, гибкую поясницу, круглые ягодицы, влажную ложбинку с тонко-атласной кожей. А дальше было всё по-другому, не так, как у женщин, и с мужчинами не сравнить. Плотные мышцы покорно расходились, впуская пальцы в горячее и влажное, и Аль замычал, прикусывая мочку Родрикова уха. Осталось только опрокинуть его на спину, развести и задрать к плечам круглые коленки и, помогая себе рукой, осторожно войти, медленно проникая, прорастая в тёмную глубину, ласкающую его сотнями жадных ртов… Не веря счастью, вдыхать, выпивать, впитывать запрокинутое лицо, дрожащие ресницы, распахнутый в немом крике рот… На волне чужой страсти, взлетать в звенящую синеву и разбиваться на тысячи хрустальных радуг!.. Подбирая губами прозрачные слезинки, понимать без мыслей, без слов, сердцем, а не умом, что вот за этого, за единственного, покорного и светлого, до боли любимого, он выдержит любую пытку, пройдёт сквозь огонь, упадёт в грязь, предаст, умрёт и убьёт.

А ещё в этот же самый миг вспомнил Родрик нарядного дворянина в гостиной принца и его желание заполучить себе женщину эалов. Чтобы спаривать её, эту «женщину», с рабами. Чтобы рожать чистокровных рабов. Показалось тогда Родрику, что из-за горных хребтов, из залитых кровью арен и душных гаремов тянутся к его мальчику жадные руки и нет им числа. Крепко прижал он к себе разомлевшего эала, пряча слёзы в серебристых прядях. Никогда в жизни не испытывал Родрик такого ужаса. А с ужасом пришла решимость: он сделает всё, чтобы спасти доверившегося ему юношу. Сровняет с землёй и Гнездо, и Карнаг, и Бернику, и Логосс, и Каер-Эал. Его преданность теперь принадлежит не королю и даже не стране. Она принадлежит вот этому волшебному существу, так доверчиво задремавшему в его руках.

Следующей ночью обрушился на Белое Гнездо настоящий зимний буран. Завывал в ущелье ветер, стонали в долине вековые кедры, и вздрагивал во сне Альхантар, теснее прижимаясь к Родрику, будто в поиске тепла и защиты. Три дня снег валил, не переставая, а на четвёртый день, когда улеглась пурга и все рабы и слуги в крепости вышли во двор, чтобы очистить его от снега, новая рабыня Анинда неожиданно бросилась Родрику в ноги. Лишь тогда вспомнил лорд о последнем караване, прошедшем через Поющий. Из которого нынче в живых остались только двое, те, которых он купил.

Новая пара быстро прижилась в Гнезде. Они оказались красильщиками, попавшими в рабство за долги. Хозяйственный кастелян Борс открыл им кладовые, где нашлось что-то полезное для их дела. Что-то, позволившее выкрасить шерстяную пряжу в ярко-синий цвет, прежде невиданный в Гнезде, а заодно провонять крепость необычайно крепким духом. Родрик решил было вмешаться в хозяйственные дела, но Аль похвастался пледом небесного цвета, так удивительно подходившего его глазам, и оказалось, что не так уж плох этот запах. Да и нелепо лорду беспокоиться из-за такой ерунды. Может, ещё окорока в погребе пересчитать?

Родрик присматривался к Анинде, замечая округлившиеся бока, налившиеся груди, подросший живот. А вот его Аль оставался все таким же гибким, тоненьким мальчишкой, которому под рубашку будто в шутку засунули арбуз. Эал смеялся:

— Так и должно быть, мой свет! Омеги редко набирают вес во время беременности, да и дети у нас рождаются меньше человеческих. И растут медленнее. А я, знаешь, такой счастливый. И я теперь знаю, все будет хорошо!

Лохматый Месяц боднул Аля в бедро, напоминая о себе. Эал засмеялся, обнимая старое чудовище. Не сдержал смеха и Родрик:

— Что ты тискаешь это чучело вонючее? Хочешь, я тебе зайку добуду или котёнка?

— Нет, что ты! Он милый. На тебя похож.

— Ну да, масть та же, — согласился Родрик с сомнительным комплиментом. — Знаешь, почему его так назвали? Видишь, у него на груди такая белая отметина, как серп? На молодой месяц похоже. А ведь это недостаток для породы, они все должны быть чёрные, безо всяких месяцев. Вот, наш кеннел-мастер Менарг, ты его знаешь? Как это — нет? Может, ты и на псарне не был? Это надо исправить. Но ладно, так вот, Менарг хотел этого щенка… Гхм… Ну, ты понял.

— Убить?! — испугался эал, обхватив за шею огромного пса. Тот от неожиданности тявкнул щенячьим дискантом.

— Ну да. Это же псарня, Аль, там надо породу сохранять. Ну, не реви, ты что?

— Не пойду на твою псарню. И этого твоего Менарга знать не хочу.

— Ну и не надо, так даже лучше. Рассказывать дальше? Так вот, этот Месяц, как почуял, удрал из псарни и, видимо, шлялся где-то по крепости, а я, ну как сказать, заснул не в своей постели. Утром натягиваю сапог, а он не влезает мне на ногу! Так вот, этот зверь, тогда вот такой, в две ладони, забрался ко мне в сапог. А когда я его достал оттуда, он тяпнул меня за руку и помочился мне на колени. Конечно, мне пришлось оставить его себе. Характер важнее окраса, а порода, она в характере.

Оказалось, что у омег, как и у человеческих женщин, мозги работают по-другому, мужчинам не понять. Вот и эал, став внезапно серьёзным, спросил, не поднимая глаз:

— А у тебя дети есть? Здесь, в крепости? И вообще?..

— Два сына и дочка. Это те, которых я признал. Ещё есть один сын, но его мать не живёт в крепости. Она замужем, дама хорошего рода. Её муж не знает, что мальчишка мой.

Молчание протянулось, и было оно недобрым, холодным каким-то, будто двое чужих людей присели за стол в таверне. А потом Аль сказал тихо-тихо:

— Я хотел бы тоже. Родить тебе сына.

— Я бы тоже этого хотел, мой зайка, — Родрик осторожно обнял эала. — Но вдруг родится омега?

— Нет, от смешанных браков рождаются только беты, — засмеялся Аль. — Кровь эалов себя бережёт.

Старшего сына, уже взрослого, восемнадцатилетнего Ренольда, Родрик показал Алю назавтра из окна, когда парень вёл отряд в дозор. Эал неохотно покидал покои лорда, уверенный, что каждый встречный заметит его интересное положение. Родрик выводил мальчишку на прогулку, спускаясь по боковой лестнице в небольшой внутренний двор, по его приказу очищенный от снега. Они бродили по узким дорожкам между покрытыми инеем деревьями, болтая о мелочах, о том, какие цветы посадят здесь весной, и нужно ли устроить кормушку для птиц уже сейчас, и имеет ли смысл практиковаться в стрельбе из лука во дворе в двадцать шагов длиной. Маленького эала не было видно под тяжелой зимней одеждой, лишь островатый носик торчал над медвежьей шубой, да блестели из-под пушистой шапки глаза-незабудки, но Аль все равно боялся, с опаской косился на окна, выходившие во двор, прислушивался к шагам караула на галерее да прятался за спину Родрика при каждом подозрительном шорохе. Прогулку он воспринимал как испытание, а после забирался с ногами на постель с листами драгоценной веленевой бумаги, на которой грифельной палочкой выводил аккуратные строчки, хмурился, стирал написанное и снова писал. На вопрос Родрика ответил, что пишет перевод эальских поэм и легенд на язык Берники.

— Вам же вроде бы запрещено рассказывать о себе? — удивился Родрик.

И услышал в ответ горячее:

— Никто больше не имеет права мне запрещать! Только ты. Но ты ведь не против?

— Конечно, пиши! — ответил лорд. — Я и сам прочту, если ты мне дашь.

Эал обрадовался, полез обниматься, прикусил мочку уха, завздыхал томно. Родрик привычно обнял любовника, скользнул ладонью за пояс, обхватил маленькую ягодицу, погладил пальцами дырочку, уже влажную, готовую. Полетели в сторону листы бумаги, грифель, сапоги, пояс, рубашки, штаны…

Это случалось с ними часто, почти каждый день и несколько раз за ночь. Родрик не мог насытиться своим юным любовником, да и Аль оказался безмерно чувственным, жадным, даже требовательным. Нежась в объятиях своего лорда, он будто пытался оправдаться:

— Это из-за беременности. Я слышал, взрослые омеги говорили, что беременность — это как затянувшаяся течка. Это нужно ребёнку — чтобы омега испытывал желание и получал удовольствие.

Однажды Родрик спросил, усмехнувшись:

— Течка? Это что же, как у сук?

Эал нахмурился, засопел обиженно, уполз под своё одеяло. Пришлось обнять его, поцеловать пушистую макушку, попросить прощения:

— Не сердись, маленький, это просто так вырвалось у меня. Просто странно это так, у меня в голове не укладывается.

Долго обижаться Аль не умел и уже через минуту потирался влажной попкой о бедро любимого, объясняя с придыханием, видимо, цитируя какого-то эальского мудреца-омегу:

— Мы не вольны над тем, какими нас создали Силы Света… Наша природа — это наша ноша, но не вина.

Позже Родрик все же вернулся к опасной теме.

— А как ты, Аль? Течку как переносил? С кем-то из рода?

— У меня не было ещё, — ответил мальчик, робко розовея прозрачными ушками. — Но если бы пришлось, то да, отец привёл бы кого-нибудь из своих людей. Как правило, семейного альфу с хорошей репутацией. А вскоре после этого меня бы выдали замуж. Не знаю за кого, у меня ещё не было жениха. Но, наверное, в род Западной Воды, так у нас принято.

Если бы не постельные забавы, Родрик и вовсе бы заскучал в крепости. Обычно он не сидел за стенами, разве что в самую злую непогоду. Горцы знают тайные тропы, по которым можно пройти в любое время года, знают, как не сбиться с пути в метель и переждать буран в снежной норе. Знал это и Родрик и поэтому часто водил дозоры, устраивал вылазки в Логосс и, уж конечно, в другое время не преминул бы разыскать пропавший в начале зимы караван. Ведь там по меньшей мере серебро нашлось бы, оружие у стражников, хорошие меха, драгоценности… Но не мог он оставить своего Аля одного, даже верному Кейну не мог доверить опасную тайну. Вот и приходилось сидеть в четырёх стенах, выслушивать донесения разведчиков, выводить мальчика на прогулки да наблюдать за беременной Аниндой, с каждым днём хорошевшей, наливавшейся тихим сиянием.

В начале весны дозор поймал логосского разведчика. Вёрткий, жилистый мужичок старательно разыгрывал недалёкого мародёра, прослышавшего о пропавшем по эту сторону границы караване. Но, быстро переглянувшись с Кейном, Родрик не скрыл довольной улыбки. Слишком ладным было оружие приграничного бродяги, слишком добротным овчинный полушубок, в котором к тому же нашлись потайные карманы, а в них — любопытный арсенал: от отмычек до шнурка-удавки. Пришлось проводить лицедея в подземелье, в место, располагающее к откровенности. Беседовать по душам Родрик умел, хоть и не особенно любил. Но и логоссец попался хитрый и лживый, и только к вечеру удалось добиться от него толку. Выяснить, где перешёл границу, да не один, а с двумя товарищами, какое задание получил от ярла Равенроха, логосской приграничной крепости, вполне основательной твердыни, хотя с Гнездом и не сравнить.

А возвращаясь к себе, заметил капли крови на лестнице. Влетел в опочивальню, натыкаясь на стены. И увидел на полу у кровати тёмную груду. Осторожно распахнул медвежью шубу, нашёл под ней Аля, сжавшегося в комок, дрожащего, испуганного.

— Что? Что, зайка мой? Что случилось?

— Я упал… Пошёл гулять в наш сад. А там лёд на ступеньках. Я осторожно, правда! А потом мне показалось, что кто-то идёт. Вот я и побежал…

Крови было много, и никогда ещё Родрик, и убивавший, и потерявший многих, не впадал в такую панику от вида крови. А перепуганный эал, уложенный в постель и закутанный в одеяло, цеплялся за руки, дрожал и говорил, говорил, говорил:

— Силы Света, как умирать не хочется. Ребёнка родить хочется, посмотреть на него… Хочется дождаться весны, высадить цветы. Поехать с тобой на озеро. Помнишь, ты говорил?

— Конечно, помню! Поедем непременно, маленький! И ты не можешь умереть, ты дал мне страшную клятву, помнишь?

— Я ведь должен, должен умереть, а так жить хочу! С тобой хочу…

Ужас сжимал горло, не давал дышать. Пропала из виду полутёмная комната, пропал весь мир за вечерним окном, остались лишь блестящие глаза, огромные на бледном лице.

— А может быть, так лучше? Зачем тебе этот ребёнок, зачем тебе я? Лишние заботы… Ты ведь был счастлив. Зачем тебе это все?

— Глупости не болтай! — рявкнул Родрик и тотчас же пожалел о вспышке гнева, такой ужас отразился в блестящих глазах эала. Забрался на постель, прижал к себе маленького трусишку. Заговорил ласково:

— Все будет хорошо, Аль, вот увидишь. Просто придётся в постели полежать. Вставать совсем нельзя, слышишь меня?

Он ещё много говорил всяких милых глупостей, осторожно прижимая к груди маленького эала, поглаживая тонкую шею, касаясь губами гладкого виска, влажных глаз, нежных губ. Желая только одного: спрятать страх за ласковыми словами, проглотить комок паники, чтобы не взвыть ночным волком: «Вот и все, вот и случилось неизбежное!» Самый страшный враг взял за горло, и никого нет рядом, и на помощь не позовёшь.

Медленно, тяжёлыми алыми каплями текли минуты и сливались в тёмные часы. Притаилась за стенами зимняя ночь, затаила дыхание, выжидая, пряча лунные клыки. «Не отдам, — ответил ночи Родрик, крепче обхватив узкие плечи. — Моё, не отдам!» И ночь отступила, закатилась за перевал, хлопьями тумана залегла в ущелье. А утро нового дня окрасило горные вершины стыдливым румянцем. Лорд глядел на бледное лицо задремавшего на его плече эала, глядел и мучился сладкой болью, и никогда ещё его жизнь не была такой пронзительно полной, такой ошеломляюще острой, и яркой, и удивительной.

========== Глава 10 ==========

Жизнь Родрика изменилась, подчинившись строгому распорядку. Утром — отчёт Кейна, самые неотложные, самые срочные проблемы. Все остальное может подождать. Помощь Алю с утренним туалетом, завтрак. Слугам он не доверял, старым, верным, помнившим его ребёнком, — не доверял.

Потом они устраивались в постели, говорили, читали. Родрик принялся изучать записки Альхантара: старинные эальские предания, стихи, загадки, — это послужило темой для новых разговоров.

— Расскажи мне об эалах, — попросил однажды Родрик. — Все, что можешь, расскажи.

— Мне нечего скрывать от тебя, — последовал решительный ответ. — Ты — мой господин, а других нет у меня больше.

За оконными стёклами, тронутыми морозными узорами, мелькали крупные снежинки, трещал в камине огонь, а над кружкой с горячим вином поднимался душистый пар. Аль, обложенный мехами и подушками, казался фарфоровой куклой, хрупкой и прекрасной, вызванной к жизни волшебными чарами. И его мелодичный голос казался продолжением зимней магии, белого снега, тепла уютной комнаты.

— «Эал» в переводе на торговый язык — сын звёзд, принадлежащий звёздам, звёздный. Наше предание об Истоках говорит, что наши предки пришли в этот мир с дальней звезды. Тогда материк Каер-Эал был пустынным и суровым местом, где ледники ещё сползали в Седой Океан, освобождая иссечённую, бесплодную землю. Наш народ тогда был единым, несколько тысяч пришельцев, объединённых в битве за выживание. Но прошло несколько поколений, и тот же враг, который вынудил наших предков объединиться, вызвал и первые распри. Слишком трудно было выжить пришельцам в новом мире, не хватало еды, омег, укрытия и питьевой воды. Не хватало земли, способной дать урожай. Эалы все ещё оставались чужаками: новый мир не говорил с ними, не открывал им секретов, не вёл за собой, не защищал и не наставлял на путь. Эалы принялись воевать друг с другом. Слишком сильным оказался соблазн взять силой чужое, похитить омегу, увести скот. Народ эалов разбился на кланы.

С тихим стоном Аль прижал колени к груди, Родрик устроился у него за спиной, принялся поглаживать поясницу.

— Так лучше, радость?

— Да, да, лучше… Так о чём же я? Ах, да… Наш род никогда не был силён в войнах. От самых Истоков мы были поэтами и музыкантами, философами, риториками. Лучшие легенды, песни, нравоучительные истории и поэмы были созданы теми, кто впоследствии назвал себя родом Западных Ветров. Но во времена Большого Раскола не было места поэтам и философам среди враждующих кланов, эалы верили не в силу слова, а в силу стали. Мои предки бежали. К самому берегу Ревущего Океана прижали их воинственные соседи. И тогда на утёсах над вечно бурной водой свершилось наше Начало. Начало рода Западных Ветров.

Родрик не видел лица Аля, лишь слышал, как изменился его голос, став торжественным и отрешённым. Тогда он понял, что эал не пересказывает ему давнюю историю, а декламирует заученное наизусть, ставшее заклятием и молитвой его предков:

— Альфа по имени Аталь-эйрант и его омега, прекрасный Иейндаэль, обернулись лицом к дышащей ураганом бездне и взмолились так: «Духи предельного края, духи воздуха и воды, неба и земли, услышьте нас, ибо некуда нам больше бежать. Смерть дышит нам в затылок, и нет правды в пройденных дорогах, а те, кто были нам братьями, обернулись кровожадными хищниками. Духи предельного края, отворите нам ворота истины и не дайте нам умереть на вашем пороге, ибо долог был наш путь, и многие сокровища принесли мы вам. Примите же мудрость далёких звёзд, песни погибших миров, тысячелетия любви, побед и страданий, а взамен дайте нам жизнь, защиту и утешение, а превыше всего — дайте нам осознание пути». И тогда ветер с запада подхватил слова Аталь-эйранта и его верного Иейндаэля, и выпил их слёзы, и наполнил их вдох радостью и любовью. Как добрый отец в конце долгого пути раскрывает дверь перед любимым сыном, так Западные Ветры раскрыли объятия Аталь-эйранту и его народу. А когда в поисках лёгкой добычи следом за Аталем пришли на западные берега воинственные эалы под предводительством не знающего истины Бекрама, дух нового рода обернулся непроницаемой стеной, и ураганом, и штормом, ломающим вековые сосны. И род Бекрама склонился перед Западным Ветром и стал первым вассалом Аталя — родом Крылатой Ярости. А когда два поколения спустя пришёл к тем же берегам могущественный род Айялтиал, которому отозвались духи Западных Вод, равные по силам дома не врагами стали, а союзниками. И как неразлучны Ветер и Вода, так и Аталеали сроднились и сдружились с Айялтиалами…

Эал замолчал, будто выбившись из сил. Родрик тихонько погладил светлые пряди, коснулся поцелуем белой шеи.

— Это очень поэтично, Аль. Но скажи мне, эти духи рода, это что-то реальное или же просто красивая сказка?

— Это реально, Родрик, но вряд ли я смогу тебе объяснить, — тихо и очень серьёзно отозвался эал. — Этот как орган чувств, которого ты лишён. Как ты опишешь рассвет рождённому слепым? Дух рода — это опора, мудрость, путеводная звезда, которая ведёт тебя по жизни. Даст силу в момент слабости, подскажет правду в минуту сомнений, утешит в горе. Это то, что никогда не оставит тебя в одиночестве. Пока жив твой род, ты не один. А вот когда рода больше нет, когда Западные Ветры смолкают, ты оказываешься меньше песчинки, потерянной в океане.

Аль повернулся к Родрику лицом, ласково коснулся щеки. Сказал так же серьезно:

— Теперь ты мой род, другого нет и не будет. Ты — моя путеводная звезда, мой якорь и мой берег. Только тебя я чувствую, слышу и знаю. Ты моя любовь и жизнь, Родрик из Белого Гнезда.

— А ты — моя, звездный мальчик, — ответил лорд, и никогда ещё не был он так уверен в своих словах.

Осторожно уложил Аля к себе на грудь и добавил, почему-то тоже не сомневаясь ни капли:

— Можно поработить альф и омег, убить детей и стариков, можно объявить, что рода Западных Ветров больше нет. Но никто не сможет остановить ветер. Ветрам плевать, что думают о них люди или эалы. Они сами выбирают, во что им верить, чьи паруса наполнять. И рано или поздно найдутся другие альфа и омега, способные услышать ветер.

Аль поднял голову и пристально вгляделся в лицо Родрика. Удивлённо и восхищённо прозвучали его слова:

— А ведь ты прав, Родрик! Западные Ветра вечны, значит, живы и духи нашего рода! Мы ведь говорили об этом раньше, правда же?

— Вот и хорошо, маленький, — примирительно проговорил лорд, немного испуганный рвением эала. — А сейчас отдохни, поспи немножко. Или хочешь чего-нибудь? Ничего? Тогда отдыхай. Ещё один день, хороший. Ещё один день.

Так они говорили друг другу: «Ещё один день». Вытирая кровь с молочно-белых бёдер, выпивая чашку опостылевшего бульона, прислушиваясь к тому, кто шевелился под тонкой кожей, обтягивающей плотный живот. Каждый новый день давал ещё один шанс на жизнь этому существу, пока не родившемуся, но уже живому. За каждый такой шанс они готовы были бороться.

Ещё один день — и оттепель сменяла морозы, чтобы снова уступить место вьюге, самой лютой, последней. Ещё один день — и солнце пригрело уже по-весеннему, потемнел рыхлый снег, побежали по склонам быстрые ручьи. Ещё один день — и зазеленела на проталине первая травка, а на Поющий обрушился камнепад. Об этом сообщил Родрику его сын Ренольд, вернувшийся из дозора. Как незаметно вырос этот мальчишка, и похоже, что другие люди в крепости прислушиваются к нему, видят в нем наследника Гнезда. А ещё принёс Ренольд пучок мелких голубых цветов и отдал их отцу, глядя себе под ноги:

— Это твоему эалу. Пусть он скорее поправляется.

Родрик не знал, радоваться подарку или тревожиться из-за него.

— Вот, это тебе от Ренольда, — отдал он цветы Алю, — с пожеланием здоровья.

— Очень красивые, спасибо, — сдержанно отозвался эал. — Ты позволяешь мне принять?

— Позволяю, раз сам принёс, — улыбнулся Родрик. — А как это было бы в твоём роду?

— Мне пришлось бы спросить позволения у отца. А вот если бы я был замужним омегой, то никаких, даже самых мелких подарков от других альф я принимать бы не стал. Только от супруга.

— Строго у вас, — похвалил Родрик. — Но я вот что тебе хотел сказать, Аленький. Весна наступила, значит, тебе уже недолго осталось.

В тот же день он велел освободить небольшие покои в господском крыле, недалёко от своих собственных, да переселить туда Анинду с мужем. Женщина ходила, переваливаясь, как утица, и переезду не слишком обрадовалась: подниматься в новую комнату приходилось по крутой лестнице. Родрик поговорил с её рыжим мужем: срок Анинды уже близок, нечего ей по лестницам бегать да возиться с вонючими красками. Белое Гнездо в силах позаботиться о своих.

Непопулярная мера оказалась своевременной. Анинда устроилась в господском крыле и, вооружившись прялкой и куделью, принялась ждать. А через декаду случилосьто, чего Родрик так боялся.

Аль полночи ворочался, пытаясь найти удобное положение, ненадолго задремал, облокотившись на Родрика спиной, проснулся со стоном, пожаловался на боль в пояснице. Жалоба была привычной: у прикованного к постели эала часто болела спина. Но боль все усиливалась, и ни обычный массаж, ни принесенная слугой грелка не доставили маленькому облегчения. Родрик всё понял. Но когда Аль тихо простонал: «Я, кажется, рожаю», — он все равно испугался. «Может, всё-таки обойдётся», — мелькнула трусливая мысль. Страх пришлось прогнать и, будто перед боем, собрать волю в кулак. Отмести все глупое, неважное, пришпорить себя, будто ленивую лошадь. Ты один в ответе за все. Помощи ждать неоткуда.

— Аленький, всё хорошо, — он осторожно перевернул эала на спину, поднял рубашку, обнажая круглый, неправдоподобно огромный живот. — Ты справишься. Ты знаешь, что нужно делать?

— Нет, я никогда не видел… Мне никто не рассказывал, — всхлипнул Аль, — но я слышал всякие вещи. О них говорили между собой взрослые омеги.

— Вспоминай все, что можешь, — проговорил Родрик, стараясь звучать уверенно.

— Я думал, правда, думал об этом. Нужна горячая ванна, чтобы расслабились мышцы.

Трудно было отдать приказ пришедшему на зов слуге, да так, чтобы желание среди ночи принять горячую ванну прозвучало причудой лорда, а не отчаянным криком о помощи. Но ещё труднее было гладить дрожащие плечи эала, от боли закусившего подушку, пока слуги носили воду, чтобы наполнить установленный в гостиной деревянный чан. В Белом Гнезде была устроена отличная купальня, ванны в собственных покоях не принимал никто. Наконец, слуги сделали своё дело. Родрик поднял на руки лёгкого Аля, не сдержавшего короткого крика.

— Пожалуйста, маленький, — попросил Родрик, опуская эала в исходящую паром воду, — пожалуйста, постарайся не кричать.

— Я очень, очень постараюсь! — горячо пообещал Аль. — Но так больно…

В воде мальчику стало чуть легче, он задышал глубоко, прикрыл в изнеможении глаза. Заговорил, будто оправдываясь:

— У нас рожающему омеге помогает весь род. Кто-то берет на себя часть боли, кто-то делится радостью, спокойствием, уверенностью. Есть, конечно, и лекари, и маги, но важнее всего именно род. Поэтому каждый новорожденный малыш — сын каждого альфы и каждого омеги. Всего рода. Так страшно быть одному. Так больно.

— Постарайся дотянуться до меня, маленький, — попросил Родрик. — Если б я только мог, всю бы боль твою взял, весь страх.

— Я знаю, моя любовь, — тихо заплакал Аль, прижавшись лбом к плечу Родрика.

А потом тёмное облачко крови расплылось по воде.

— Пора, мой свет, — произнес Аль почти спокойно.

Родрик сдёрнул с постели льняные простыни, постелил плотное полотно, принесенное слугами для вытирания. Собрался перенести эала на кровать, но тот скомандовал:

— Нет, теперь ходить!

Ходили вокруг чана с водой, в спальню, до окна и обратно. Иногда эал прижимался к Родрику, обжигая его шею и грудь почти беззвучным воем, содрогаясь всем телом. Но жуткий приступ проходил, и снова продолжалось медленное шествие: от кровати до окна, в гостиную, к двери. Каждый шаг давался ему с трудом, но маленький эал двигался по кругу, сцепив зубы, оставляя на полу темные капли, цепляясь дрожащими пальцами за одежду Родрика. Темнота за окнами уже сменилась предутренним сумраком, когда Аль с тихим стоном осел на пол, Родрик едва успел его поддержать.

— Не могу больше… — прошептал он.

В постели он широко развёл ноги и подхватил себя под колени. Родрик едва подавил желание отвести глаза от бесстыдно раскрытого, припухшего отверстия. Не время для таких мелочей, не время для страха, для похоти, время только для жизни и смерти.

— Погладь меня по животу… Сильно…

Замок просыпался, где-то перекликались стражники, на лестнице послышался грохот, за ним — женский смех. Сунулся в гостиную личный слуга с завтраком, Родрик выскочил к нему с дикими глазами, выставил вон. Вернулся в полутёмную спальню, вытер пот с бледного измученного лица, на котором особенно огромными казались потемневшие глаза.

— Пить хочу…

Поднёс кубок с водой к искусанным до крови губам.

— Только не кричи, маленький.

Потом и это утратило значение. Пусть кричит, пусть орет на всю крепость, он и сам готов реветь, как медведь, лишь бы только это помогло его мальчику хоть чуть-чуть. Отчего-то возникло стойкое предчувствие: кровь эалов себя бережёт. И этот робкий ребёнок, случайно попавший в капкан, не может и не должен выжить. Могущественные силы, неподвластные людским владыкам, решили именно так.

А потом, уже при полном свете дня, что-то круглое, перемазанное кровью, показалось в кольце болезненно растянутых мышц и через минуту оказалось человеческой головой, до смешного маленькой, но самой настоящей. Ещё несколько мгновений боли, и страха, и ошеломляющего восторга от причастности к чуду, и Родрик держал на руках крошечного белокожего младенца с синими глазами и розовым треугольным ротиком. Младенец попискивал, не жалобно, а требовательно.

— Дай! Дай его мне! — воскликнул Аль, пытаясь сесть в постели.

Устроил нового папу полусидя в целом гнезде из подушек и меховых одеял, отдал ребёнка, вышел, нашёл разбежавшихся слуг, потребовал обед и горячей воды для ванны. И лишь потом опустился на колени, прижавшись лбом к каменным плитам. Не было больше сил ни на молитву, ни на страх, ни на радость. Лорд Белого Гнезда рыдал, без звука и без слез.

========== Глава 11 ==========

Родрик видел младенцев и раньше, своих и чужих, чернявых и белокурых. В горных селениях, да и в Белом Гнезде, не было для незамужней женщины стыда в том, чтобы родить дитя. Мать есть мать, каждый ребёнок — общее богатство, будущий воин, будущая мать. Трижды гордый Родрик выносил в большой холл нарядные свёртки, трижды глядел, как забавно ковыляет толстощёкий малыш, размахивая сжатыми в кулачки руками. Да и других младенцев перевидал немало. Но вот таких, похожих на фарфоровую куклу, златовласых и белокожих, странно маленьких и неправдоподобно красивых, не видел ещё никогда. Кем бы ни был его отец, малыш не взял от него ничего, представляя собой точную уменьшенную копию матери. В смысле, отца-омеги. С этой мыслью Родрик так и не смог смириться до конца.

Аль не выпускал ребёнка из рук. Он объяснил, что дети эалов рождаются маленькими и поэтому их нужно держать в тепле и кормить как можно чаще. Родрик глядел, как малыш теребит покрасневший сосок Аля, и тоже не мог поверить в правдивость этой картины.

— У тебя и молока, наверное, нет, — сказал он однажды. — Грудь как была мальчишечья, так и осталась.

— У омег не бывает большой груди, — улыбнулся в ответ Аль, будто Родрик сказал что-то смешное. — Мы кормим грудью только первые дни, самое большее — декаду. Потом можно давать любое молоко, но лучше всего козье. Можно и раньше, так что кормление грудью — что-то вроде ритуала. У многих омег вообще молоко не появляется.

А потом добавил с гордостью:

— А у меня как раз есть.

Если его Аль и раньше был для Родрика существом сверхъестественным, то теперь, глядя на эала с маленьким ангелом у груди, лорд и вовсе отказывался верить своим глазам. Это зрелище завораживало. От него перехватывало дыхание, и в груди разливался живой и яростный огонь.

Родрик сообщил Анинде, что таинственная благородная дама уже благополучно разрешилась от беременности. Женщина заволновалась, неизвестно отчего почувствовав вину. А Родрик обрадовался отсрочке. Трудно будет отнять малыша у Аля, да и самому жаль расставаться с маленьким ангелом. А ведь придётся. Его любимому придётся всю жизнь глядеть на сына со стороны. И случись ему родить ещё, всех своих детей отдаст он в чужие руки. Ни один из них не назовёт его папой…

Вот и радовались они каждому дню отсрочки, радовались молча, не упоминая скорую разлуку. А в один тёплый, солнечный день, когда только тёмные сугробы в тени у стен напоминали о прошедшей зиме, раб по имени Глентер, спешивший куда-то по двору, встретился взглядом с лордом и одними глазами сказал ему: началось. Лорду неуместно говорить с рабом. Но можно подняться в свои покои, опуститься на колени перед креслом у окна, прижаться лбом к острым коленкам, обнять накрытые пледом ноги. Аль все понял без слов. Лишь крепче прижал к груди поросшую золотистым пушком головку. Но позже все-таки спросил:

— Сегодня, да? Уже сегодня?

— Может быть, завтра, Аленький, — ответил Родрик, не поднимая головы.

День тянулся бесконечно. В какой-то момент Родрик почувствовал себя лишним, да и невозможно было находиться в пропитанной молчаливым отчаянием комнате. Уже поздно вечером зашёл к Анинде, но её рыжий муж не пустил лорда на порог. Глаза у него были сумасшедшие.

А поздно ночью Родрика разбудил стражник, ошеломлённый требованием раба немедленно увидеть лорда. Оставшись с Родриком наедине, Глентер рухнул на пол, прижался лбом к ногам лорда, заговорил, захлёбываясь, задыхаясь:

— Не могу, не могу, лорд! Помилуйте, она умрет! Дитя, дитя пожалейте!

— Встань! — велел Родрик. — Говори ясно, чего ты хочешь от меня?

— Повитуху! Я знаю, здесь есть такая, тётушка Кервин! Она умрет, лорд, помилуйте!

Вот тогда увидел Родрик в глазах мужчины настоящее безумие. Мелькнула подлая мысль: если женщина умрет, маленького эала-полукровку можно будет выдать за её ребёнка. Но вспомнил Родрик, как всего две декады назад он сам в этой самой комнате сходил с ума от собственной беспомощности, вспомнил искусанные до крови губы любимого, и боль, и страх.

— Зови повитуху, — приказал лорд. — Скажи: я велел.

Вернулся в спальню. Эал не спал, сидел в постели, чуть покачиваясь, привычным жестом прижимая младенца к груди. Родрик присел рядом, обнял любимого за плечи.

— Аль, у тебя все получилось. Ты такой у меня молодец, ты такой сильный. Когда Анинда родит, я отнесу ей твоего сына. Он как раз подрос, за человеческого новорождённого сойдёт. А потом ты пойдёшь их навестить. У нас в крепости такой обычай: когда рождается ребёнок, все приходят к матери и приносят подарки. Я прихожу обязательно, значит, и ты пойдёшь со мной. Останешься поглядеть на детей, скажешь про них хорошее. По крепости пойдёт слух, что эал сам ещё ребёнок, вот и любит малышей. Будешь приходить к ним каждый день, играть с обоими. Никто не запретит тебе видеть сына, Аленький, хоть целый день с ним играй. Ну, слышишь меня, хороший?

— Да, мой свет, слышу, — тихо ответил Аль. — Все будет так, как ты захочешь.

— Вот и молодец, вот и умница, — похвалил Родрик, целуя эала в висок. Бессонная нервная ночь отнимала последние силы. И уже на рассвете то ли послышались ему, то ли приснились негромкие слова:

— Ты только люби меня, Родрик. Только люби.

Новость Родрик узнал от слуги: у рабыни Анинды поутру родилась двойня. Как это часто бывает, один мальчишка — крепыш, другой — маленький и слабый. Сегодня роженица отдыхает, а завтра с утра люди Белого Гнезда придут поглядеть на детей и пожелать им доброго здоровья. А на алтарь Света уже и сейчас принесли пшена для богатства, молока для здоровья и две белые ленточки для красоты. А надо ещё железа для смелости и силы, горного хрусталя для ума и хоть немного серебра для удачи…

Родрик не знал, как рассказать об этом Алю. Вся крепость слышала о двойне, как подкинуть им теперь третьего? Невозможно. Путь лишь один: подменить маленького сына Анинды младенцем эала, а малыша рабыни… От одной мысли о таком злодействе мутило. Но Родрик знал: он это сделает. Чтобы сохранить тайну Аля и жизнь его ребёнку, он убьёт чужого малыша. А если понадобится, то и родителей. Но, Силы Света, если бы нашёлся другой путь!..

Путь нашёлся. А может быть, и нет. Может быть, кто-то другой взял на себя невинную кровь. Вскоре после полудня Глентер пришёл в покои лорда, чёрный от усталости и горя.

— Лорд, один из моих сыновей умер. Да будет с ним Свет. Дайте мне вашего сына. Мы сохраним тайну, слово сдержим.

— Жди меня на конюшне после ужина, — Родрик положил ладонь на плечо мужчины, сжал тепло. — Да будут Силы Света с тобой и твоими.

— Благодарю вас, лорд, — тихо отозвался Глентер и вытащил из-за пазухи кусок неровно обрезанного льняного полотна. — Вот, это для ребёнка.

Напоследок Аль искупал сына, причесал мелким гребешком пушистую шёрстку. В последний раз накормил. Завернул в принесенную рабом пеленку. Он не плакал и не жаловался. В его спокойствии сквозило предельное напряжение. Так же спокойно он отдал спящего сына Родрику.

— Как его назвать, маленький? — спросил лорд, плотнее запахивая полы плаща вокруг невесомой ноши.

— Ему жить среди людей. Я не хочу ему эальского имени.

— Хочешь, назовём его Эдмиром? — предложил Родрик. Он не стал говорить ни о погибшем брате, ни об эале, названном этим именем.

— Эдмир — очень красивое имя, — едва слышно отозвался Аль.

Он не остановил Родрика, когда тот вышел из покоев.

На конюшне лорду не удивились. Пришлось отослать прочь желающих помочь слуг, с видимой скукой пройтись мимо стойл, потрепать по шее своего любимого андамасского жеребца, другой рукой прижимая к груди драгоценный свёрток. Там и нашёл его раб. Зашли в стойло. Родрик передал Глентеру ребёнка. Глядя рабу в глаза, сказал:

— Звать его Эдмиром. Держать в тепле, кормить почаще. За жизнь его отвечаете головой. Это понятно?

— Да, лорд, — Родрику понравилось, как осторожно взял младенца Глентер, как заботливо укрыл полой потёртого плаща. — Мы и так вам жизнью обязаны. Будем заботиться о вашем сыне, как о своём.

— О большем я и просить не могу, Глентер. Если с детьми помощь нужна, посылай мне слугу сразу.

Вечер пах набухающими на деревьях почками, свежей травой и влажной землёй. Прохладно было под сердцем, где только что согревал грудь младенец-эал. А родивший его мальчик лежал на полу в глубоком обмороке, чёрном, как сама смерть.

Жизнь в крепости шла своим чередом. По освобождённым от снега перевалам спешили первые весенние караваны, логоссцы везли в Бернику пушнину, добытую зимой, на север спешили подводы с зерном. Из Равенроха прибыло важное посольство, ярл желал получить обратно своего шпиона. В данный момент Родрику ничего не нужно было от ярла, но шпиона он решил отдать: пусть логосский лорд будет ему должен. Все они по самому краю Зимних Пределов ходят, всякое может случиться.

Аль проводил целые дни с детьми рабской четы. По крепости пошли слухи, к счастью, слишком далёкие от истины. Родрик, как и обещал, в беседе с Кейном и Ренольдом предложил и своё объяснение причуде любовника: Аль сам ещё дитя, потому и тянется к детям. В крепости ему не поверили. Где это видано, чтобы восемнадцатилетний мальчишка не считал себя взрослым да ещё и с младенцами возился? Родрик стал снова брать Аля в купальню, чтобы напомнить о его мужской сути всем желающим поболтать. Фигура эала почти не изменилась, лишь чуть шире стали бёдра, да на плоском животе появилось несколько небольших складочек. Но это надо ещё присматриваться, а мужское достоинство — вот оно, хоть и не слишком крупное, но вполне себе заметное. После трех месяцев, проведённых в постели, Аль радовался и купальне, и верховым прогулкам, и возне во внутреннем дворике, где он что-то высаживал, а что-то другое, наоборот, вырывал с корнем, но все же большую часть дня проводил с Аниндой и её детьми. Кто-то заметил сходство Аля и одного из сыновей рабыни. Люди крепости сошлись во мнении: эал, будучи ещё рабом, обрюхатил Анинду, тоже рабыню, а уж потом лорд в своём великодушии выкупил и незадачливого папашу, и блудливую бабёнку, а заодно и рогоносца-мужа. И не глядите, что эал выглядит как девчонка, всё, что для этого дела нужно, при нём. Глентера жалели, но решили, что и ему в своём роде повезло. Если бы не беспутство жены, вряд ли бы он попал в Гнездо, где между слугами и рабами большой разницы не делали.

После долгого перерыва Родрик и Аль снова стали близки. Эал оставался в постели нежным и чувственным, легко отзываясь на ласки мужчины, не страдая от постоянного желания. И это, несомненно, к лучшему, кто может выдержать такую гонку? Родрик, никогда прежде не жаловавшийся на мужскую немочь, вздохнул с облегчением.

Мысль о течке его Аля маячила на границе сознания неясным облачком, то тёмным, то радужным.

========== Глава 12 ==========

В дорогу пустились в середине лета, когда лишь на самых высоких вершинах поблёскивали вечные ледники. Путь предстоял нелёгкий, по тайным горным тропам, и узким, и крутым, непроходимым зимой, да и летом небезопасным. Но Аль показал себя хорошим наездником, вот и пришлось держать обещание: взять его на озеро, спрятанное высоко в горах, в долине, окружённой непроходимыми хребтами. Эал радовался поездке, как ребёнок, хоть недельная разлука с сыном и представлялась ему вечностью.

Почти тридцать лет назад лорд Рейнхард по прозвищу Безудержный привёз на озеро семилетнего сына. И объяснил ему, что дорогу в заоблачный край должен знать лишь лорд Белого Гнезда. Чтобы на случай катастрофы, если демоны Зимних Пределов найдут способ сломать наложенные эалами заклятия, если лавина сотрёт Белое Гнездо с лица земли, если короли Берники объявят войну роду Родрика, чтобы на такой случай было куда увести своих людей. И с того далёкого дня Родрик полюбил волшебное место. После смерти отца, когда от весенней лихорадки умерли жена с маленькой дочкой, когда погиб младший брат, да и в другие дни, когда душа без видимой причины просила тишины и простора, брал Родрик постельную скатку, лук и стрелы, вяленого мяса и лепёшек, седлал приземистую горскую лошадку и отправлялся в нелёгкий путь. Сама дорога к волшебному озеру приносила забвение и странную отрешённость, будто прекращалась, замирала на время нормальная жизнь и начиналось другое существование, будто не лорд приграничной крепости, а сильный и вольный зверь шёл узкой тропой и заботился лишь о пище и крове. Родрик купался в ледяной воде бездонного озера, охотился и сидел у костра, глядел, как умирают оранжевые языки огня и меркнут в чёрных углях багровые вены, и чувствовал, как наполняют его душу целебная тишина, и неподвижность, и мир. А когда любимая женщина Кейна умерла в родах, он привез к озеру и лучшего друга. Ведь случись что с Родриком, другой лорд Белого Гнезда должен знать о последнем приюте, о надёжном убежище их рода. Он пообещал поездку на озеро Алю в ту минуту, когда любыми, самыми слабыми нитями пытался привязать к себе душу эала, заставить вновь полюбить жизнь, да хотя бы просто выжить. А потом понял, что сам хочет привезти сюда любимого, разделить с ним этот особый дар, храм покоя и блаженного безмолвия. Вот и отправились они в путь на рассвете тёплого летнего дня, чтобы к вечеру третьего дня пути спуститься с перевала в поросшую лесом долину, в центре которой, будто синяя чаша, сияло совершенно круглое озеро.

Вечернее солнце уже касалось верхушек вековых кедров, когда открылась перед ними волшебная долина. Тихо ахнул Аль, прижав к груди ладони.

— Красиво, правда? — довольно улыбнулся Родрик. — Уж сколько лет сюда приезжаю, а каждый раз сердце замирает.

— Особое место, — серьезно отозвался Кейн. — До неба — рукой подать.

— Давайте, спешиваемся, — скомандовал лорд. — Тропа здесь крутая, лошадей в поводу нужно вести. И спуститься нужно засветло.

К озеру подъехали уже поздним вечером, когда последние малиновые блики гасли в неподвижной воде, наливаясь лиловой глубиной. Кейн разжег костёр, Родрик расседлал и почистил лошадей, Аль расстелил на земле постели и достал из седельных сум сыр, хлеб и копчёное мясо. Оставив Кейна у костра, Родрик увёл эала к озеру. У самой кромки воды запутался пальцами в густых волосах, прижался к нежным губам, крепко обнял по-мальчишечьи тонкую талию. Аль застонал тихо и протяжно, потянул с плеч Родрика рубашку, толкнулся бёдрами. Полетела на песок пыльная дорожная одежда, лорд легко поднял любовника за талию, тот оседлал его бедра, скрестив ноги на пояснице и крепко обхватив плечи. Поддерживая эала под ягодицы, Родрик вошел в неподвижную воду. По черному зеркалу разошлись широкие круги.

— Как холодно! — весело ахнул Аль, и тотчас же закрыл рот Родрика жадным поцелуем, и зашептал горячо, страстно: — Как я счастлив, силы Света, как же я счастлив! И все это ты, любимый, жизнь моя! Пожалуйста, пожалуйста, возьми меня прямо сейчас, будь со мной, будь моим!..

Родрик легко раздвинул ягодицы эала, приподнял его за бедра и опустил на себя. Напряжённый член неожиданно легко вошёл в плотный канал, Аль тихо вскрикнул, раскрываясь, прижимаясь сильнее, двигаясь быстро и резко. И через несколько коротких минут забился в руках любовника, судорожно сжимая в себе его плоть, выгибаясь в беззвучном крике. Не много понадобилось и Родрику, чтобы впиться зубами в беззащитно открытое горло, заглушив собственный крик. А когда он вынес на берег своего мальчика, тот уже сонно сопел ему в шею. Едва удалось вытереть его досуха да одеть в тёплое белье, а уж после уложить рядом с собой на расстеленной на земле медвежьей шкуре, под бархатным пологом летней ночи, щедро усеянным алмазными искрами звёзд.

Наутро эалу нездоровилось. Родрик винил себя: зря он затеял это ночное купание в озере с ледниковой водой. Он ещё ночью почувствовал жар, исходивший от тонкого тела эала, услышал его хриплое дыхание. А утром мальчик отказался от еды, лишь попросил воды, лежал в странной полудрёме, укутавшись в одеяло. К полудню ему стало хуже, он мучился от жара и от жажды, лихорадка заставляла его то сбрасывать одеяло, то, дрожа, натягивать его до самого носа. Когда близкий к панике Родрик в очередной раз принёс эалу воды, тот судорожно схватил его руку, прижал к щеке и, задыхаясь, проговорил:

— Мне так плохо, так больно… там… И я так хочу тебя, прямо сейчас, пожалуйста, любимый, пожалуйста…

Родрик ткнулся носом во влажные волосы эала, вдохнул его свежий и сладкий запах, усилившийся многократно. Неожиданная догадка поразила его:

— Маленький, у тебя течка! Может ли это быть?

Эал тихо ахнул, смешно приоткрыв круглый рот. Ответил нерешительно:

— Я не знаю, мой свет. Но мне так плохо, и больно, и так хочется… Никогда ещё так не было.

Родрик подошёл к Кейну, заговорил, чуть стесняясь:

— Брат, построй нам шалаш, вот под этой сосной. А потом бери еды в дорогу, вторую лошадь и уезжай в крепость. Прости, что так случилось, но нам с Алем сейчас нужно остаться наедине.

— Что ты задумал, Родрик? — нахмурился Кейн. — Твой мальчик болен, разве тебе не нужна помощь? Не лучше ли нам всем вместе вернуться в крепость?

— Нет, мы останемся, — повторил Родрик. — А ты поезжай.

Взгляд Кейна стал мрачным.

— Вот что я тебе скажу, Род. Если мальчик тебе надоел, нет нужды избавляться от него. Многие в крепости могут о нем позаботиться, в том числе и я. Ренольд давно уже…

— Кейн! — перебил его Родрик, хмелея от гнева. — Я никогда и никому его не отдам. А теперь уезжай, брат, не доводи меня до крайности!

Родрик не видел, как уехал Кейн, он был занят своим эалом, бьющимся в лихорадке острого, болезненного желания. Но шалаш он им все же построил. Родрик перенес туда Аля, предварительно искупав его в озере, смыв с бедер липкое семя вперемешку с маслянистой бесцветной жидкостью с запахом ночных цветов. Купание принесло облегчение, эал заснул. Родрик успел обустроить их лагерь, стреножить лошадей на полянке со свежей травой и сварить густого бульона из подстреленной птицы, похожей на куропатку. Ему удалось напоить этим бульоном проснувшегося Аля, а после пришлось снова ублажать юного любовника, от похоти потерявшего разум. К вечеру Родрик выбился из сил. Пошли в ход другие ласки. Он высасывал маленький твёрдый член, проталкивая пальцы в скользкую горячую глубину, проникал языком в припухшее влажное отверстие. Эал кончал, почти не извергая семени, на несколько минут забывался тревожным полусном, чтобы вскоре вновь проснуться, изнывая от желания. Это было одновременно восхитительно и страшно. За ночь Родрик ещё несколько раз взял своего мальчика, но несомненным было одно: в его нынешнем состоянии ни один мужчина не в силах его удовлетворить. Снова шли в ход осторожные руки, пальцы, губы и язык. Снова оргазм приносил лишь короткое облегчение. К утру оба любовника едва могли шевелиться.

Родрик усилием воли заставил себя выползти из шалаша, окунуться в озеро, пожевать хлеба с сыром, наполнить флягу водой. Он возвращался в шалаш, когда едва заметное движение в кустах у берега заставило его насторожиться. Впрочем, вида он не подал, подошёл к вещам, покопался в седельной суме. Снова почудилось ему неладное. Легкий ветер покрыл рябью поверхность озера, заиграл древесной листвой, но тонкие ветки орешника у берега двигались не так, и слишком густой казалась тень на светлом песке, и на затылке лорда дыбом встала шерсть. Конечно, птица могла свить гнездо в ветвях орешника, или спустилась к водопою быстрая лань, ещё не приученная бояться людей, но волчий инстинкт воина вопил об опасности, а Родрик привык доверять этому голосу, не раз спасавшему его жизнь. Он достал из сумы шерстяное одеяло и скрыл в его складках небольшой, бритвенно острый стилет. Выпрямился не спеша, повернулся к опасности спиной, медленно направился к шалашу. Там протянул флягу с водой эалу и, пока тот пил, осторожно раздвинул ветви зеленой стены. И на сей раз точно увидел очертание человеческой фигуры, притаившейся в густых зарослях. Эал со стоном протянул к нему руки, но Родрик легонько встряхнул мальчика за плечи и плотно приложил палец к его губам. Понимание мелькнуло в затуманенных хмелем глазах. Аль коротко кивнул. Очень осторожно, чтобы не выдать себя движением их лёгкого убежища, Родрик разобрал ветви противоположной стены, проявляя чудеса ловкости, выполз наружу. Когда-то молодой наследник, а потом и лорд Белого Гнезда был лучшим разведчиком приграничья, да и сейчас осталась ещё ловкость в его движениях, и умение ступать бесшумно его не подвело. Широкой дугой обошёл он место их ночёвки и выбрал хорошее укрытие, из которого видны были и подозрительные кусты, и шалаш. Оставалось лишь ждать. Ждать и мучиться сомнениями. Неужели это Кейн, верный друг и брат, ослушался приказа и остался в долине, чтобы… Чтобы что? Убедиться, что Родрик не замыслил убить эала? Убить Родрика и взять Аля себе? А может быть, кто-то из логоссцев или из его фермеров-горцев нашёл тайную тропу? Что тогда он, Родрик, сделает, чтобы сохранить тайну горного озера? Тянулись долгие минуты, и жалко было оставленного без присмотра страдающего Аля, но Родрик умел ждать. Солнце уже поднялось над лесом, когда высокая и тонкая фигура, осторожно раздвинув ветви орешника, выступила на свет. Родрик про себя вздохнул с облегчением: злоумышленник оказался незнакомцем, одетым в лохмотья, измождённым молодым мужчиной. Оружия при нем Родрик не заметил, но двигался незнакомец с лёгкостью и грацией меченосца, наездника или танцора, почти бесшумно, почти сливаясь со светом и тенью. Он приблизился к лагерю, присел у седельных сум, оглянулся по сторонам, принялся копаться в содержимом. И, видимо, очень удивился, когда лезвие стилета коснулось его шеи, чуть вспоров кожу.

— На колени, — негромко скомандовал Родрик. — Держи руки там, где я могу их видеть.

Воришка сделал движение, будто послушался приказа, но, мгновенно поменяв направление, извернулся ящерицей, ушёл от клинка и вскочил на ноги на пол-удара сердца раньше Родрика. Пинок сбил лорда на землю, тот покатился, поддел лодыжку вора, дёрнул, опрокидывая на себя врага, перекатился, попытался достать его стилетом, увидел прямо перед собой широко распахнутые ярко-зеленые глаза. Противник обеими руками перехватил руку Родрика, державшую стилет, и свободной рукой лорд нанёс удар в висок. Тело врага обмякло. Родрик вытер пот со лба, всё ещё сжимая стилет, встал на ноги.

Не веря своим глазам, смотрел он в лицо потерявшего сознание эала.

Родрик связал эала его же рубашкой, ветхой, но на удивление чистой. Теперь можно было спокойно рассмотреть добычу. Широкоплечий и стройный, высокий, пожалуй, повыше самого Родрика, лежавший перед ним мужчина был молод и красив, как все эалы, красив, несмотря на предельную худобу и болезненную бледность. Лорд рассмотрел тёмно-русые волосы, ярко очерченные губы, строгий нос, прямые брови. И множество шрамов на смуглой коже: широких, оставленных оружием, и тонких — следов безжалостной порки кнутом. Ошейника на нём не было, и это удивляло больше всего.

Родрик нашёл флягу с торком, поднёс её к губам эала. Тот сделал глоток, дёрнулся, приходя в сознание, попытался вскочить. Лорд наступил ему коленом на грудь, приказал:

— Лежать!

Зеленые глаза пленника блеснули зло, он снова дёрнулся и прошипел что-то на незнакомом языке.

— Говорим на торговом, — сообщил Родрик. — Я — Родрик, лорд Белого Гнезда. Кто ты и что здесь делаешь?

Эал не ответил, вздрогнул всем телом, шумно вдохнул в себя воздух.

— Я могу оставить тебя здесь связанным или перерезать тебе горло. А могу тебя накормить и дать тебе тёплую одежду. Решать тебе, но думай поскорее. Мне сейчас некогда с тобой возиться, у меня другие заботы.

Из шалаша послышался сдавленный стон, будто в подтверждение слов Родрика. Эал снова вздрогнул, задышал тяжело, раздувая тонкие ноздри. Прохрипел:

— Зови меня Тайенар. Я из рода Пустынных Кошек. Здесь прячусь от работорговцев. Продать меня трудно, много не дадут за меня.

— Я ещё не решил, что с тобой делать, — признался Родрик. — Поклянись духом Пустынных Кошек, что не сбежишь и не станешь вредить мне и моему спутнику, и я тебя развяжу.

Эал сцепил зубы, поиграл желваками и неожиданно легко принес клятву. Родрик перерезал его путы, кивнул в сторону седельных сум.

— Вон в той, черной, хлеб и сыр.

Эал молча кивнул, принял угощение. Съев совсем немного, неожиданно бросил еду. Опустил голову, замычал, вцепившись пальцами в волосы.

— Тебе что, плохо? Ты болен? — спросил Родрик.

— Нет, — ответил эал, с трудом выговаривая слова.

— Тогда ответь: почему на тебе нет ошейника? Ты ведь раб?

— Нет, — зло сверкнул глазами, — я никогда не был рабом и не буду, можете надеть на меня хоть сто ошейников! И в петлю не полезу, не дождётесь! Мне стыдиться нечего, я воевал за своего лорда и никого никогда не предавал! Детей и стариков не убивал, женщин не насиловал!

— Хорошо тебе, честно прожил, — похвалил Родрик. — Не многим это удаётся. И все же, что с ошейником?

— Сам снял. Он на меня не действует, — ответил эал с самой дерзкой из улыбок. Снова захотелось дать ему по морде, но Родрик желание подавил.

— Ладно, допустим. А здесь ты как оказался?

— Искал воду и нашёл. Я ведь из пустыни, у нас это многие умеют.

— Ты запутал меня, эал, — признался Родрик. — Давай я сам тебе скажу, что понял, а ты меня поправишь. Тебя отдали в рабство, но по какой-то причине ошейник не превратил тебя в животное. Тебе удалось его снять и убежать от хозяев. Кстати, хозяева были логоссцами? Я так и думал. Они любят работать плетью, в Бернике так не умеют. Так вот, ты убежал и в поисках убежища, пищи и воды набрёл на эту долину. Теперь ты здесь голодаешь, потому что охота здесь не такая, как в ваших краях. Пока все так?

Эал сидел неподвижно и, казалось, Родрика не слушал. Его кулаки сжимались до белых костяшек, и побелевшие губы подрагивали.

— Эй, ты в обморок не грохнешься? — спросил лорд, коснувшись плеча эала. Тот поднял на него глаза. В них плескалась мука.

— Лорд Родрик, откуда здесь течный омега?

Настала очередь Родрика искать ответ. Он выбрал осторожность.

— Со мной мой компаньон. Он болен.

— Я могу ему помочь, — ответил эал. Его била мелкая дрожь. — Тебе придётся оставить нас наедине на несколько дней.

Родрик засмеялся.

— Я не дам тебе даже прикоснуться к нему. За одно слово о нем я вырву тебе язык.

— Твоё право, — прохрипел странный эал. — А что ты сделаешь со мной?

— Ничего, — пожал плечами Родрик. — Ты мне не нужен. Клятву ты дал, значит, я тебя не боюсь. Поешь, выпей, возьми себе одеяло и рубашку взамен той, что я порвал. Потом иди своим путём.

Родрик вернулся в шалаш, где Аль сразу вцепился в него дрожащими руками. Его член пульсировал, отверстие истекало влагой. Мгновенно возбудившись, Родрик забыл о странном эале. После скорой разрядки Аль тихо заплакал.

— Я чувствую запах альфы, — признался он. — Я знаю, это невероятно, но мне кажется, что здесь, совсем рядом, есть альфа. Родрик, я сошёл с ума? Ведь этого не может быть? Это невыносимо…

Родрик прижал к себе влажное дрожащее тело, погладил острые лопатки.

— Это нужно просто пережить, маленький. Всего несколько дней. Потом все пройдёт, слышишь? Ты же сам говорил, это случается со всеми омегами. Значит, это нормально. Не болезнь, не рана. Просто перетерпеть. Ты сильный, ты сможешь.

Ничего не ответил Аль, со стоном прикусил кожу на шее Родрика, прижался бёдрами. Лорду нечем было ответить на приглашение. Оставалось лишь обхватить маленький твёрдый член эала, двинуть ладонью…

Сказал бы кто Родрику, что от похоти можно так мучиться, — не поверил бы. Но Аль, его стеснительный и робкий мальчик, казалось, потерял и стыд, и разум. Поневоле вспоминался барак в Баркле, маленькое тело, в ужасе сжавшееся на нарах. Вот сейчас бы пригодилась его эалу эта караулка, полная ебливых самцов! От этих мыслей становилось стыдно. «Мы не властны над тем, какими нас создал Свет», — так говорил его Аль и был, несомненно, прав. Родрик, будто извиняясь за дурные мысли, за собственное бессилие, за неспособность облегчить страдания любимого, гладил влажные волосы, целовал искусанные губы, бегал к озеру за водой, наполняясь жалостью и нежностью. Вот, значит, какую цену берет Свет со своих воинов. Вот чем приходится им расплачиваться за долгую жизнь, втрое длиннее человеческой, за силу, красоту и ловкость, за то, что обычные болячки к эалам не приставали. И это — женщинам, омегам. А каково же тогда альфам?

Альфа, кстати, никуда не делся. Родрик видел, как эал купался в озере, жевал что-то, сидя на берегу, носил из леса хворост. Поздним вечером, когда измученный Аль забылся тяжёлым, похожим на беспамятство сном, Родрик увидел отсвет костра. Эал сидел у огня, на котором жарилось что-то похожее на крысу. Поднял на Родрика глаза, усмехнулся невесело, сказал:

— Вот, лорд Родрик, поймал зайца. Окажи честь, раздели со мной добычу.

— Здесь и на одного мало, — отозвался лорд, тяжело опускаясь на землю. — Но спасибо за угощение все одно.

Помолчали, глядя в огонь. Родрик спросил:

— Долго это у них?

— У кого как, — пожал плечами эал. — Бывает, три дня, бывает, и семь.

— Семь! — не сдержался Родрик. — И как они только выдерживают?

— Род обычно помогает, — мрачно проговорил эал. — Омег мало, альф много. Да и травы есть особые, амулеты, чтобы снять боль.

— Боль? — переспросил Родрик. — Значит, ему и вправду больно?

Эал блеснул злыми глазами, будто обвиняя его в чем-то.

— Тело омеги выделяет смазку. Там есть что-то вроде яда. Он вызывает жжение. Противоядие — семя альфы.

— И что же, это — единственный способ? — теперь уж и Родрик не скрыл враждебного взгляда.

— Нет, я же сказал, — по-волчьи оскалился эал, — есть специальные травы, наши лекари их знают, да и многие омеги постарше. Есть амулеты. Некоторые маги знают, как вообще остановить течку.

В костре прогорело полено, упало в огонь, подняв к небу облако ярких искр. Родрик поглядел, как взлетают ввысь огненные блики, как гаснут они в темноте. Стоит правильно задать вопрос, и ответ приходит сам собой.

— Ты можешь ему помочь?

Эал вскинул голову, взглянул лорду в глаза, без гнева, с удивлением. Ответил просто и твёрдо:

— Да.

Родрик поднялся, поглядел туда, где в темноте скрывалось его озеро.

— Досчитай до ста и приходи в шалаш.

Аль плакал, тихо и жалобно. Увидев Родрика, потянулся к нему, ткнулся в шею влажной мордашкой, зашептал:

— Прости, прости меня! Я все испортил! Мы так ждали этой поездки, здесь так красиво…

Лорд осторожно обнял своего мальчика, ответил так же тихо:

— Ну что ты, глупый? Разве ты виноват? Сам же говорил: это ноша, а не вина. Давай, хороший, я лягу на спину, а ты на меня…

Раздвинул колени, усадил эала себе на бёдра, на мягкое, бесполезное.

— Иди сюда, маленький, поцелуй меня. Вот и хорошо, и плакать не надо больше.

В темноте послышалось движение, эал вздрогнул, оборачиваясь, но Родрик удержал его.

— Ты веришь мне? Вот и хорошо. Смотри только на меня и ничего не бойся.

Он поймал в ладони любимое лицо, прижался к губам жадным поцелуем. Эал попытался вырваться, Родрик не отпустил. Ему не хотелось видеть того, что происходит в темноте за спиной его мальчика, не хотелось слышать шороха чужих движений, звука чужого дыхания. Аль вскрикнул, дёрнулся в его руках, и Родрик почувствовал первый толчок.

— Что?.. Кто это? Нет, нет!

— Тихо, тихо, маленький! — Родрик крепко обхватил Аля за талию, прижал к себе. — Просто ложись на меня и ни о чем не думай. Я здесь, я с тобой.

— Больно!

— Потерпи. Сейчас будет легче, вот увидишь.

Толчок, ещё один, тихий стон, а в нем уже не боль, а что-то другое. Наслаждение, возможно. Невидимый в темноте альфа задвигался быстрее, каждое движение отзывалось в сердце Родрика почти ощутимой болью. Казалось, это его насилуют сейчас, взяв обманом, нарушив все клятвы, воспользовавшись беспомощностью. Но задрожало в его объятиях тонкое тело, прогибаясь, выплёскиваясь, замирая в блаженной истоме. Несколько особенно сильных и быстрых толчков, и из темноты раздалось глухое рычание. Родрик увидел силуэт альфы, черный на черном, широкие плечи, сильные руки, лежащие на бёдрах его мальчика. Гнев перехватил горло.

— Уходи!

— Не могу, — прохрипел чужой эал. — У нас сцепка.

Снова пришли на ум совокупляющиеся сука и кобель. Родрик скрипнул зубами, прогоняя отвратительное видение. Из темноты раздалось:

— Помоги мне уложить его на бок.

Родрик осторожно повернулся, опуская Аля на постель. Чужой эал устроился за его спиной, снова застонал, короткими толчками вжимаясь в его мальчика. Ахнул и Аль, заскулил, вздрагивая всем телом. А едва успокоившись, проговорил с горечью:

— Зачем? Я не хотел этого. Я только с тобой хотел.

— Это совсем другое, маленький, даже не сравнивай. Ты все равно только мой.

Тонкие руки обхватили его шею, тёплые губы коснулись уха, зашептали влажно:

— Не отдавай меня, пожалуйста!

— Так, хватит! — прикрикнул Родрик.

И тотчас же пожалел о вспышке гнева, заворковал едва слышно:

— Ты же только мой, Аленький-маленький, солнышко моё светлое…

Много ещё глупых нежностей нашептывал на ушко Родрик, а мальчик вздрагивал в его руках, вскрикивая то болезненно, то страстно, и казалось лорду, что никогда не закончится эта пытка, это стыдное и грязное, неправильное и горькое, что соединило их в одно абсурдное объятие.

Тихое утро заглянуло в шалаш, бросило кружевную тень на бледные щеки спящего мальчика, на приоткрытые губы и горестную складку между белесыми бровями. Аль спал, значит, ему стало лучше. Да и Родрик выспался впервые за последние два дня. Стараясь не потревожить маленького, он выполз из шалаша и тотчас же наткнулся на альфу, невозмутимо грызущего что-то у костра. Нашёл лук и стрелы, бросил через плечо:

— Присмотри за ним. Я на охоту.

Родрику повезло, у водопоя он набрел на свиноматку с выводком вполне упитанных поросят. Подстрелил одного покрупнее, освежевал там же, на берегу, чтобы не приманивать хищников к лагерю. Вернувшись с добычей, увидел альфу, развешивающего на солнце постиранные рубашку и портки. Тот одарил лорда нахальной ухмылкой:

— Твой компаньон проснулся, но я к нему не подходил. Есть и другие способы распроститься с жизнью.

Родрик повёл Аля на озеро искупаться, охладиться в кристально чистой воде. Потом прежний недуг скрутил маленького эала жестокой нуждой. Родрик взял любимого сам, а потом, подавив гордость и ревность, позвал чужого альфу. Это было труднее, при свете дня глядеть в синие глаза, затуманенные похотью, видеть, как другой берет его мальчика. Пережидать сцепку, целуя нежные губы, чувствуя движения их тел, сглатывая сладкие стоны. Прижимая его руки к губам, Аль простонал:

— Я чувствую себя продажной шлюхой, которую каждый может взять за грош…

— А я чувствую себя ложкой или точильным камнем, — отозвался за его спиной альфа. — Каждый может взять, попользоваться да и бросить.

— Бедные вы, — притворно вздохнул Родрик. — Как вам плохо. Одному мне хорошо.

Комментарий к Глава 12

Правка раз

========== Глава 13 ==========

Аль ухаживал за Родриком, прижигал его сбитые костяшки торком. Это было больно, и лорд разнылся:

— Ну что он за тварь такая зловредная, этот твой эал? Я об его мордууже все кулаки себе отбил, а всё напрасно, мозгов так и не вставил.

— Почему это он мой? — обиженно фыркнул Аль. — Это ты решил взять его в крепость. Я по сей день сомневаюсь в мудрости этого решения.

— А уж как я сомневаюсь… — проворчал Родрик.

И не поспоришь, он сам позвал чужого эала с собой. Даже, можно сказать, и не звал, просто привёл с выпаса лошадей, бросил ему верёвку запасной, лишь спросил:

— Без седла сумеешь?

— Сумею, — ответил альфа. — Уздечка найдется?

Уже после, когда под молчаливое неодобрение Аля они отправились в путь, Родрик придумывал оправдания своему поступку. Что альфа может оказаться полезным его мальчику, когда снова настанет тяжёлое время недуга. Что эал, наверное, хороший боец, такими не разбрасываются. Да наконец, он просто погибнет один на озере. Видно же, что к горам он не привычен, если даже летом голодал, как он зиму переживёт? Никак, ясное дело. Но сильнее доводов разума было странное ощущение предопределенности их встречи. Будто суждено было Родрику стать защитником эалов, а почему, известно только силам Света.

Свет Светом, а дать альфе по морде пришлось на первой же стоянке. Сначала он помалкивал, заботился о лошадях, собирал хворост для костра. Но как только с едой было покончено, и наступило время для приятной беседы, он вдруг нахально вперился в лицо Аля и спросил:

— Айени, почему ты жив? Почему не наложил на себя руки, как только хозяин снял с тебя ошейник?

Разумеется, Родрика будто кнутом обожгло. Только то и спасло эала, что от первого же удара он потерял сознание. Правда, потом кое-что выяснилось. Что «айени» — это уважительное обращение к омеге знатного рода, а не какая-нибудь обидная кличка. Что свой вопрос эал задавал не с целью уязвить Аля, а как будто даже с восхищением. Тайенар видел, как умирал освобождённый хозяйкой эал, вполне удачно вскрывший себе вены.

— Он говорил, что не может выдержать тоски и одиночества, позора и отчаяния, — вспоминал альфа, ощупывая вспухшую челюсть.

— Не трогай руками! — возмутился Родрик. — Железо приложи.

Тот послушался, взял предложенный лордом нож, продолжил рассказ:

— Я тоже чувствовал эту пустоту, оторванность от мира, но во мне она вызывала лишь гнев.

— Я не одинок, — гордо вскинул подбородок Аль, вложив ладошку в руку Родрика. — Мне есть ради кого жить.

Альфа лишь головой покачал:

— В избалованном ребёнке-омежке больше здравого смысла, чем в воине-альфе.

И вроде комплимент сказал, а все равно захотелось снова дать ему по морде.

На следующий день лицо альфы украшал огромный, в полщеки синяк, и только вид такого убожества спас его от новой трёпки. Эал услышал, как Родрик назвал своего мальчика полным именем.

— Как ты зовёшь его? Альхантар? Нет, правда, Альхантар?

Родрик потребовал объяснение, альфа дал его с обычной наглой усмешкой:

— Если переводить на торговый дословно, то это — упавшая звезда. Если же по употреблению — павший, отверженный, ничтожный.

Родрика обожгло стыдом, гневом, жалостью. Ведь не зря же, не зря ему так не понравилось звучание этого слова! Вот как, оказывается, назвал себя его мальчик.

Наглый альфа обернулся к Алю, глотающему слёзы:

— А каково твоё настоящее имя, айени?

Аль лишь горестно помотал опущенной головой.

— Как же так: полное доверие, смысл жизни, а запреты эалов все равно сильнее? Тайны рода, которого больше нет, воля тех, кто продал тебя в рабство?

Ударил на этот раз слева, открытой ладонью. Ударил, а сам подумал: ведь прав сучёныш. Если честно, то прав.

— Эйлин-и-аталь… Меня зовут Эйлин-и-аталь.

— Свет утренней звезды… — протянул альфа.

— Это, наверное, потому что я родился утром, — будто застеснявшись, проговорил Аль.

— Нет, мой свет, — улыбнулся Родрик, — это потому что ты родился.

— Но дома меня все звали просто Аль…

— Да, — снова влез в разговор альфа. — Очень просто: звезда.

И даже за это по морде не получил. Хороший у эала день выдался, удачливый.

Приезд в крепость мерзкого нрава эала не исправил. Первый раз он получил в морду за то, что отказался учить гарнизон эальскому искусству меченосцев. Так и заявил с наглой усмешкой:

— Пустой труд. Люди для нашего стиля слишком неповоротливы.

Правда, потом, немного поостыв, лорд решил, что, наверное, напрасно побил того, кто не может ему ответить на оплеуху. Показалось Родрику, что эал говорит гадости не из желания задеть, а просто в силу излишней прямоты характера. Ни для кого не секрет, что люди не обладают скоростью и ловкостью эалов, значит, и вправду учить людей их искусству — все равно что заставить быка танцевать. Так что, по сути, прав был наглый эал, и зря Родрик сбил костяшки о его костлявую рожу. Тогда лорд и решил оставить нахала в покое, пусть устраивается, как хочет. В конце концов, Белое Гнездо может прокормить одного тунеядца. Однако эал легко вписался в рутину гарнизонной жизни, пил эль со стражниками, бросал ножи и научил женщин как-то по-особому оперять стрелы.

Но во второй раз эал получил за дело.

Он нашёл Родрика на стене, где никто не мог подойти к ним незамеченным. Заявил с обычной своей прямотой:

— Я видел младенца, эала-полукровку. Это ваш с Алем?

— Это сын рабыни, — процедил Родрик сквозь зубы. — Я купил её уже беременной. Не моё дело, кто отец её детям.

— Ну да, — дерзко хмыкнул эал. — Один из двойни — человек, второй — полукровка. У вас в Белом Гнезде все идиоты или через одного?

Как тут было не дать ему по морде?

Эал утёр ладонью кровь, сплюнул тёмным на камни. Продолжил разговор, будто ничего и не случилось:

— Твоя крепость, лорд, — постоялый двор. По несколько караванов в день проходят через твои ворота. Среди них могут быть эалы, альфы. Кто-нибудь из них учует свободного омегу. Если случится у Аля течка, его учуют все. Рабы безмозглы, они ответят на любой вопрос. Рано или поздно найдётся тот, кто сумеет его задать. Пойми, рано или поздно о нем узнают. Если первыми узнают эалы, они пришлют сюда убийцу, мага, который на расстоянии пятидесяти шагов остановит его сердце. Если же узнают люди… Они снова наденут на него ошейник. Аль сойдёт с ума, но это не помешает ему рожать. Его будут кормить, мыть, лечить и спаривать. Он будет рожать раз в год. Ты не сможешь его защитить.

— Что ты предлагаешь? — взвился Родрик. — Запереть его в покоях? Сделать пленником? Чем это отличается от рабства?

— Да! — воскликнул эал. — Запри его в спальне, привяжи к кровати! Ведь у вас за день пять караванов проходит, сотня людей! Может быть, уже сейчас кто-нибудь охотится за ним!

Будто подслушав их разговор, во дворе появился Аль, прошёл от холла до кухни, пролетел, словно не касаясь земли. За ним вслед трусил неотвязный Месяц, довольно помахивая обрубком хвоста. Сердце Родрика пропустило удар, затем сжалось и сладко, и больно. Так бывало каждый раз, когда он видел своего мальчика, когда перехватывало дыхание от изгиба тонкой талии, от взмаха руки, забрасывающей за спину тяжёлую косу. Чудо неземное, не то юноша, не то девушка, как он вообще оказался в его жизни, в его постели?

Тайенар будто прочел его мысли:

— Ты не знаешь, лорд, кто попал тебе в руки. Омега Западных Ветров, силы Света! Послушай… Ну, вот есть же у вас такие дети, нет, девушки, которых растили в полной уверенности в том, что мир прекрасен, а все люди в нём — добры и благородны. А раз так, то и сам, вернее, сама она тоже должна быть воплощением доброты, и чистоты, и вообще всего самого-самого. И вот такую девушку…

— Молчи! — прохрипел Родрик, сжимая кулаки. — Молчи, убью!..

Снова вышел во двор Аль, покачивая на руках золотистого младенца. От улыбки эала и солнце ярче засияло. Отлегло от сердца и у Родрика.

— Западные Ветра, говоришь? Это что, хороший род?

— Хороший? — криво усмехнулся эал. — Древнейший был, богатейший. Выше — разве что королевский.

Холодный голос эала подёрнулся ненавистью, будто инеем:

— Это они, западники, подняли бунт. Ветра, Вода, Закатные Острова и их холуи. Если б не они… Зависть, лорд, страшная вещь. В их роду уже лет сто не рождались маги. А магию ни за какое золото не купишь, вот ведь какая незадача. А мы, пустынники, голь да шваль, только и годимся, что в наёмники да в караванные стражи. А поди ж ты, каждый пятый альфа — маг. Хоть самая простая, бытовая, да магия. Беззубый кочевник щелчком пальцев огонь разжигает, сопливый мальчишка едва ходить начнёт, а уже воду под землёй чует. А утончённые западные лорды, сплошь философы да поэты, уже несколько поколений живут без магии. Где справедливость? Как тут не взбунтоваться?

Родрик передал разговор Алю. Тот блеснул на него серьёзным взглядом и снова склонился над пострадавшей рукой. После долгой минуты все же ответил:

— Это так. Маги нашего рода были стариками. Учёные видели причину в близкородственных браках, ведь практически все Ветра и Воды состояли в той или иной степени родства, да и многие из Островов. У нас не принято было отдавать омег в другие кланы. Хотя я помню, как к нам привезли двух омег из рода Чёрных Холмов. Один из них ждал ребёнка, когда…

— А что кланы пустыни? — поспешил Родрик прервать болезненные воспоминания. — Тай говорил, там полно магов.

— Может быть, — пожал плечами Аль. — У них до сих пор существует обычай воровать омег. Так что вырождение им не грозит.

Родрик понимал проблему. Его кеннел-мастер вёл строгий учёт, где чей помёт, чтобы братьев с сёстрами не спаривать.

— Впрочем, был в нашем роде один мальчик, который демонстрировал удивительные способности. Многие считали, что это признаки магии.

— Альфа или омега? — поинтересовался Родрик.

Аль ответил улыбкой, будто лорд сказал что-то смешное.

— Альфа, конечно. Омег-магов не бывает.

— А мне кажется, наоборот, все омеги — маги, — проговорил Родрик, обнимая Аля. — Иначе как вы это делаете, вот это — глазами, улыбкой? Разве это не магия? А то, что ты — парень, мужчина, дитя родил, разве это не чудо?

Аль уронил голову на плечо, прижался губами к шее. Прошептал, обжигая кожу дыханием:

— Ты — моё чудо и мой самый главный маг…

Родрик зарылся носом в тёплые завитки на виске, вдохнул родной запах.

— Как ты пахнешь, радость. Будто цветущий сад по весне.

И тотчас же острой иглой вонзилась в сердце тревога.

— Тай сказал, что любой альфа почувствует твой запах. И поймёт, что ты — омега.

Аль поднял голову, взглянул в лицо пристально, вопросительно.

— Я боюсь за тебя, маленький, — признался Родрик. — Может быть, тебе лучше не показываться на глаза чужим. Сиди себе в покоях. Хочешь, я тебе красок добуду? Ты рисовать любишь? Или вышивать? Любых ниток тебе, иголок серебряных, полотна шелкового…

Аль крепко обхватил лицо Родрика ладонями, заговорил горячо, лицо в лицо, глаза в глаза.

— Я тебя люблю, Эдмира люблю. Жизнь люблю. Я не хочу прятаться, мой свет, понимаешь? Я хочу ездить на прогулки, играть с детьми, быть рядом с тобой! Просто жить хочу. Может быть, ещё одно лето или ещё один день, но жить! Пожалуйста, мой свет, позволь мне просто жить!

Родрик позабыл о ссадинах, пересадил Аля к себе на колени, заправил за уши светлые прядки.

— Пойми ты, глупый! Мне просто страшно. Никогда ещё не было так страшно.

— И мне тоже страшно, мой свет, — ответил Аль серьезно. — Просто понимаешь… Послушай, я хочу тебе рассказать. Там, дома, до восстания. Я ведь не жил. Учился языкам, танцам, рисованию, стихосложению, риторике, музыке, вышиванию этому твоему. Штудировал философские трактаты, работы древних магов, учил наизусть поэмы. Спрашивал: «Зачем?» Мне говорили: «Тебе пригодится это в будущем». В будущем, понимаешь? А этого будущего не было, оно никогда не случилось. Вот я и не хочу думать о будущем. Я живу сейчас. И я счастлив, так счастлив здесь, сейчас, с тобой. Иногда просыпаюсь среди ночи и думаю, что этого всего могло и не быть. Тебя, Эдми, Белого Гнезда, Месяца. Восстания могло не быть. Я мог бы стать супругом достойному альфе, родить ему сыновей. И каждый день, умирая от тоски, думать: «Почему же я так несчастен? Чего же мне не хватает? Вот, это то будущее, которого у меня не было. И ради него я не жил?»

Нервно тявкнул Месяц, испуганный повышенным тоном эала. Родрик погладил гибкую спину с выступающими лопатками. Спросил осторожно:

— Что же нам теперь делать, зайка?

— Жить! — обрадовался Аль. — Поехать завтра на Поющий, постоять над обрывом, поорать в голос! Ещё на то озеро поехать, искупаться, на звёзды поглядеть! Дождаться, когда у Эдми первый зубик прорежется! Просто жить, мой свет! Ещё один день, помнишь? Ещё один день.

— Ладно, радость, ещё один день, — покладисто согласился Родрик.

— Спасибо! — воскликнул Аль, схватив лорда за руки.

Спохватившись, поднёс к губам, подул на ссадины. Проговорил задумчиво:

— Знаешь, мой свет, зря ты его бьёшь. Так ты ничего не добьёшься, он ведь не может тебе ответить. Альфы понимают другой язык. Язык подчинения. Они подчиняются сильнейшему. Докажи ему, что ты сильнее. С оружием в руках. Сможешь?

Родрик усмехнулся хищно, довольно. Знакомая острая радость поднималась в его груди, перехватывала дыхание.

— Смогу ли? Да я всех демонов Зимних Пределов раком поставлю, если только ты будешь на меня смотреть.

Засмеялся Аль, будто серебряные колокольчики зазвенели.

— Нет, прости меня, мой господин, на такое непотребство я глядеть не стану!

========== Глава 14 ==========

Рябиновый День: почудилось в то утро Родрику. Он и сам удивился такому наблюдению, ведь Рябиновый День — это тихое сияние золотой осени, журавлиный клин в пронзительно-синем небе, золото осин и багряные рябиновые гроздья среди ржавой листвы. Это время пожинать плоды и не жалеть об ушедшем. Но осень едва вступила в права, ещё длились тёплые дни, лишь в ночной прохладе чувствовалось дыхание нетающих снегов на острых вершинах, и срывались с небесной тверди по-осеннему спелые звёзды. Да тянулись на север караваны с зерном, с рассвета и до заката. Что-то рано начали логоссцы хлеб скупать, уж не воевать ли затеяли?

Утреннее солнце слизывало воду, разлитую на утоптанную глину плаца, у оружейной свистел точильный круг, пахло из кухни свежевыпеченным хлебом. Родрик взял у мальчишки-пажа оружие, ладонь привычно обхватила рукоять, клинок синеватой стали с шепотом покинул ножны. На отполированной до блеска поверхности явно виднелись туманные узоры, лёгкие, будто завитки дыма. Такой это был клинок, особенный, ещё в юности доставшийся ему в бою. С тех пор он несколько раз менял рукоять, но оружию оставался верен, да и клинок его не подводил. Несколько зазубрин от особенно яростных ударов — не в счёт. Всё так же привычно руке, все так же свистит ветер, разрубленный остро заточенной сталью. Родрик оглядел плац, словно выбирая соперника. Подошёл Кейн, с которым он обычно разминался, поговорили о мелочах, но драться не стали. Другие воины поглядывали со стороны. Скрестить клинки с лордом было честью, на которую напрашиваться не полагалось. Честью, которую чужой эал ничем не заслужил. Вот и удивились люди, когда лорд жестом подозвал к себе Тайенара. Тот подошёл с довольной, хищной улыбкой, потянул из-за спины оружие, блеснули на солнце клинки лёгких коротких мечей. Родрик немного удивился: откуда этот лишенец взял эальское оружие? Но так даже лучше, никто не скажет, что у Родрика преимущество…

Атака эала была молниеносной, клинки раскинулись сияющим веером, и удивляться стало некогда. Родрик лишь чудом успел выхватить из ножен кинжал, а не то бы поединок пришёл к концу, толком не начавшись. Отбиваться пришлось отчаянно, двигаться — вдвое быстрее обычного, и уже через минуту побежали вдоль хребта ручейки пота. Редко, редко приходит он на плац, так и жиром заплыть недолго… А потом пришла блаженная пустота, предвестница хмельного восторга, жестокой радости битвы. Тело двигалось, подчиняясь инстинктам, будто способное предугадать следующий удар. Прыжок над лезвием, нацеленным в щиколотку, клинки, скрещённые над головой, звон стали, резкий толчок и первая связная мысль: он, Родрик, сильнее. Навязать ближний бой, без затей, вбить в землю!.. Заставить отступить, перейти, наконец, к атаке. Как в настоящей битве, как в смертельном бою, мир вдруг приобрёл неестественную ясность, предельную яркость, каждый вдох — восторг, каждый шаг — полёт, каждое мгновение — радость. И вот уже легко, легко и радостно даётся новая атака, и нет больше ни сожалений, ни усталости, только страх в глазах врага…

Так бывает, если на всём бегу столкнёшься с каменной стеной. Или, вылетев из седла, всем телом ударишься о землю. Но Родрик не упал, он остался стоять, будто придавленный невообразимой тяжестью, закованный в тесный доспех. Воздух мгновенно выбило из лёгких, перед глазами колыхнулась багровая дымка. И в этом быстро сгущающемся тумане увидел Родрик светлый вихрь, будто молния ударила перед ним в землю, да взметнулась перед глазами светлая коса. А в следующее мгновение Аль, чудом возникший между ним и Таем, резко толкнул чужого эала в грудь и гневно закричал что-то звонкое, непонятное.

Морок пропал. Родрик с силой втянул в себя воздух и сумел удержаться на ногах, когда сдавившая его тяжесть вдруг исчезла, тоже в одно мгновение.

— Ильхемар ас тедвил, эйнар, эйнар! — кричал Аль в лицо Тайенару.

Тот бормотал растерянно и пристыженно:

— Сейе, сейе, айени…

Мистерия получилась на славу, люди на плацу и дышать забыли. На смену боевой радости пришёл гнев. Голос лорда эхом отразился от стен:

— Вы, двое, в мои покои!

В знакомой комнате силы оставили Родрика, он рухнул в кресло, протянул руку к графину с вином. Аль подлетел белой птичкой, налил, подал кубок. Руки его подрагивали. Срывался и голос, ломался от гнева:

— Он использовал против тебя магию! Ты понимаешь?

Вино попало не в то горло. Пока Родрик прокашливался, эалы чирикали друг на друга на своём птичьем языке. Аль осторожно похлопал ладошкой по спине, залепетал:

— Голова не болит? Не тошнит? Видишь хорошо?

— Сядь! — рявкнул Родрик, отодвигая эала ладонью. К Тайенару обратился спокойнее. — Сядь тоже. И молчите оба. Мне надо подумать.

Подумать не получалось. Мысли разлетались стаей стрижей. Пауза затягивалась. Молчание прервал Аль:

— Прости меня, лорд, я не хотел проявить неуважения. Прости волнение глупого омежьего сердца. Магия оказывает на людей непредсказуемое влияние. Самое простое воздействие способно убить, лишить разума, вызвать тяжёлый недуг, телесный или душевный. Мне тревожно за тебя, мой свет.

— И ты прости меня, Аленький, — вздохнул Родрик. — Не хотел я орать на тебя.

Аль улыбнулся, тепло и чуть пристыженно. Но остался сидеть так же прямо, по-детски сложив на коленях ладошки.

— Айени, откуда ты знаешь это, про магию? — спросил Тайенар. Глядеть на Родрика он избегал.

— Я много читал о магии. Мой друг, альфа, с которым я рос, считал, что станет магом. Я пытался обучать его по книге патриарха Илайенира. Это обернулось пустой затеей, естественно. Но я не об этом, Тайенар. Использовать магию в тренировочном бою, в котором тебе не грозит гибель, — это позор и бесчестие. Использовать магию против того, кто магии лишён — бесчестие. Ты не можешь этого не знать.

Тайенар опустил голову, нервно сплёл пальцы, потёр ладони. Проговорил, будто через силу:

— Я не хотел. Просто испугался, наверное.

— Не думал же ты, что я убью тебя или покалечу? — удивился Родрик.

— Да не думал я вообще ничего! — нервно вздохнул эал. — Это случайно получилось. Вот как… Как руку от огня отдернуть, так примерно.

Помолчали. Родрик попытался понять: все ли нормально с его телом, таким безотказным? А с головой? Как это все уложить в мозгу? И что теперь делать? Ведь сто человек видели этот, с позволения сказать, поединок.

Тайенар снова заговорил первым:

— Я не хотел, лорд, правда! Да если бы я и захотел, у меня никогда не получилось бы. Ведь меня никто не обучал, я вообще ничего не умею. Разве что воду находить, но это у нас каждый…

— Как это: никто не обучал? — перебил Аль. — Ты — маг, которого никто не обучал? Возможно ли это?

— Это по вашим, западным меркам я маг, — огрызнулся Тай. — А в нашем роду никому и в голову бы не пришло магом меня называть. Да у нас и самых одаренных знаешь как учили? Не в храмы посылали, не в столицу. Так, кто-нибудь из старших покажет что-нибудь простое: огонь разводить, кровь останавливать, зверя заворожить, глаза отвести, мысль передать. И все, вот тебе и маг готов.

— Это немыслимо! — всплеснул руками Аль. — Это высшая степень безответственности. Необученный маг — это…

— Это опасно, — вступил в разговор Родрик. — Да, необученный маг — это опасно. Сегодня ты меня заморозил случайно, завтра случайно конюшню подожжешь. Может такое быть, Тай?

Эал сидел, низко опустив голову. Спорить он не пытался.

— Значит, выход один, — хлопнул по коленям лорд. — Надо обучать. Что, Аль, возьмёшься?

С приоткрытыми губами и широко распахнутыми глазами лицо Аля могло бы послужить маской удивления. Родрик даже усмехнулся, таким комичным выглядел шок его Аленького.

— Я? Ты предлагаешь мне учить мага? Но ведь это невозможно, мой свет! — наконец-то обрёл дар речи поражённый Аль. — Только маг может обучить мага, да и то не каждый!

— Так, а кто книжки про магию читал, патриарха Иль-как-там-его? Кто учил магии мальчишку своего рода?

— Но ведь у меня ничего не вышло! — воскликнул Аль.

— Да потому что твой альфа бездарем был! — так же горячо возразил Родрик. — Его учить было — все равно что эту вот лавку. А тут, смотри, самородок у тебя в руках! Неограненный алмаз! Набросил чары на меня, я прямо окаменел. И это, представь, сам того не желая!

— Лорд, у меня очень слабый дар, правда, — заговорил Тайенар, словно оправдываясь. — Настолько слабый, что каратели его даже не заметили. Иначе убили бы на месте.

— Каратели? — переспросил Родрик.

— Маги, исполняющие приговор, — тихо отозвался Аль. — Они надевали ошейники…

— Да, — кивнул Тай, — но если замечали в ком-то магию, просто останавливали сердце. Я сам это видел. А у меня ничего не заметили. Правда, я ранен был тогда, все силы уходили на то, чтобы на ногах держаться. Ведь раненых тоже добивали.

Тихо стало в покоях, будто тень недавнего злодейства дотянулась до родной крепости, холодными пальцами коснулась сердца. Тай перевёл дыхание, продолжил рассказ:

— Я даже не особенно волновался. Думал: лорд выкупит. Мы ведь наёмниками были. Принц Ойгентиар предложил золота ярлу Айеллару, тот поднял знамёна, а мой лорд — данник ярла. Дело обычное. Я на войну шёл, как на праздник. Думал: добычу возьму, мир повидаю, может, омегу себе добуду, в супруги возьму, детей родим. То, что и самого ярла в рабство продадут, мне и в голову не приходило.

Снова вздохнул Тайенар, прищурившись, поглядел на небо в узком оконном проёме. Сказал:

— Ничего у меня не выйдет, лорд. Лучше уж мне прямо сейчас уйти из крепости, пока зима не наступила.

— Осень в горах коварна, Тай, — отозвался Родрик. — В любой день налетит шторм, выпадет снег. Через декаду растает, но тебе и этого хватит, чтобы замёрзнуть насмерть. Так что до весны останешься в любом случае.

— Родрик, — тихонько окликнул его присмиревший Аль, — я ведь своего друга по книге учил. Память у меня хорошая, но этого может оказаться недостаточно. Вероятно, в заклятиях важна точная формулировка, полное соответствие вербальных и мысленных команд.

— Наведайтесь вместе с Таем в кладовые, скажите Борсу — я велел. Берите все, что сочтете нужным. Там и амулеты есть. Вот, посмотрите, какая у меня штука. Работает отлично.

Родрик снял с шеи простой серебряный диск с тусклым камешком, окружённым неясными знаками, протянул Таю. Тот взглянул на амулет, нахмурился.

— Вроде его нельзя долго носить. Кажется, он даёт силы на короткое время, а вообще — отбирает. У моего дяди был похожий. Он надевал его только в бой.

— Вот видишь! — обрадовался Родрик, пряча коварную вещицу в карман. — Ты уже дал мне толковый совет. Так что давайте, господа мои эалы, приступайте к работе. Времени у вас — до весны.

Эалы молча переглянулись. А Родрику на мгновение стало вдруг тревожно, будто холодный ветер, вестник далёкой бури, коснулся его лица. И вроде бы не о чем волноваться, ведь буря запросто может и мимо пройти, да и мало ли он штормов пережил, чтобы бояться непогоды?..

А за дверью поджидал Родрика мрачный Кейн. Спросил прямо:

— Что это было, Род?

— Спину свело, — соврал он брату. — Не поверишь: ни вздохнуть, ни с места сойти.

— В баню тебе надо! — распорядился Кейн. — Помнишь, я позапрошлым летом со скалы сорвался? Так вот, у меня с тех пор…

Родрик подавил стыд, сделал вид, что прислушался к рассказу, но молчаливый диалог эалов занимал его воображение, и не утихала неясная тревога.

На первом уроке он пожелал присутствовать лично. Во-первых, любопытно: не каждый день своими глазами увидишь магию эалов. Во-вторых, казалось ему, и не без основания, что в его отсутствие ни ученик, ни учитель не проявят должного усердия. Но главной причиной было то, что не хотелось Родрику оставлять эалов наедине. Будто тот единственный взгляд установил между ними некую связь, в которой ему, человеку, не было места.

Место для урока выбрал Аль. Родрик выбор одобрил: в маленькой комнате на верхнем этаже Закатной башни гореть было нечему, кроме грубо сколоченного стола и трёх табуреток.

— Насколько мне известно, работа с огнём является простейшим видом магии, — пояснил Аль, поставив на стол глиняный подсвечник с одной свечой. Другой, побольше, шестирогий, ждал своего часа на полу. — Поэтому начнём с огня.

— Для нас, пустынников, искать воду — самая простая магия, — заметил Тай. — Впрочем, это даже не магия, а необходимое умение. Жить захочешь — научишься, нет — умрешь в первом походе.

Оба эала волновались. При этом Аль был серьёзным и сосредоточенным, а Тайенар, напротив, скрывал тревогу за нарочито небрежными позами и кривой ухмылкой.

— Итак, — нервно вздохнул Аль, указывая на свечу, — самое главное — сосредоточиться. Изгнать все мысли. Твой разум — чистое полотно без единого пятна. Ты глядишь на фитиль свечи и видишь только его. Ничто другое не существует. Ты протягиваешь к нему руку, на твоих пальцах — жар. Ты видишь, как фитиль нагревается, обугливается, сжимается. Ты видишь, как огонь сбегает с кончиков твоих пальцев и касается фитиля. Ты говоришь: «Мейяр!» — и этим словом повелеваешь огнём. Давай.

Тайенар снова ухмыльнулся, взглянул на свечу и с насмешливым «мейяр» коснулся её пальцем. Разумеется, ничего не случилось.

— Так не получится, Тай, — строго сказал Аль. — Ты должен верить, что это возможно. Как с водой, ты ведь находишь её потому, что знаешь: ты это можешь.

— Потому что твоя жизнь зависит от этого, — вмешался Родрик, хоть и обещал себе остаться в стороне. Что он понимает в магии? Оказалось, что-то все же понимает. — Так вот, если ты не выучишься магии, ты умрешь. Ты уйдёшь из Белого Гнезда, и первый же бандит снова наденет на тебя ошейник. Может быть, он будет логоссцем. Помнишь, как они охаживали тебя плетью? Это снова повторится, если ты прямо сейчас не зажжешь эту бесову свечу.

Родрик заметил, как задрожали губы эала, как заблестели его глаза, как гневно, будто у нервной лошади, затрепетали ноздри тонкого носа. Гнев полыхнул в его голосе, когда он, резко выбросив руку, крикнул:

— Мейяр! Мейяр хантар!

Пламя полыхнуло, взвилось над столом, будто на свечу плеснули торком. Полыхнуло и погасло.

— А теперь то же самое, но спокойно, — приказал Аль. — Ты — господин, огонь — раб. Ты приказываешь — он не может ослушаться. Приказывай, маг.

— Мейяр!

В этот раз приказ прозвучал именно так, как надо, это Родрик понял сразу. Понял и даже не удивился, увидев ровное пламя свечи, ярким язычком вспыхнувшее под пальцами Тая.

— Я предпочёл бы никогда не знать тебя, лорд, — жёстко проговорил Тайенар. — Пусть бы я умер от голода на озере, пусть бы логоссцы снова взяли меня в плен.

— Ты не умер, и они не взяли, — в тон ему ответил Родрик. — Не нравится тебе твоя участь — измени её. Не можешь изменить — смирись.

— Теперь то же самое, но не касаясь фитиля, — приказал Аль. — Руку можешь протянуть.

Это получилось с первого раза. Сумел маг зажечь свечу и вовсе без жеста, и ограничившись лишь мысленным приказом. Больше времени заняло научиться зажигать одновременно шесть свечей, но и это оказалось Тайенару под силу. Время близилось к полудню, когда, повинуясь лишь воле мага, все шесть свечей одновременно вспыхнули длинными и ровными язычками пламени. Ни слов, ни жестов Тайенару не понадобилось.

— Спасибо тебе, айени, ты прекрасный учитель, — почтительно поклонился Алю Тайенар.

Тот ответил вежливым наклоном головы:

— Ты — сильный маг и прилежный ученик, альтар. Это честь для меня — работать с тобой.

Той же ночью плакал Аль в объятиях Родрика. На любые вопросы он лишь качал головой и крепче прижимал к груди руку возлюбленного. Может быть, он снова вспоминал дни рабства, боль и унижение, отчаяние бессловесного зверя, а может, оплакивал он свой род, лишенный магии и в отчаянии решившийся на бунт. Но казалось Родрику, что тень далёкой бури коснулась и этого волшебного создания, обладающего магией высшего порядка.

========== Глава 15 ==========

Тай поднял крышку большого плоского футляра. На темно-синем бархате семь треугольных медальонов черненого серебра окружали один овальный, даже на вид тяжёлый, будто вырезанный из тёмного дерева. Тускло поблёскивали голубые камни, таинственно переплетались затейливые руны. Родрик почувствовал почтительный интерес, который вызывает иногда хорошее оружие.

— Я видел такую штуку только однажды, у ярла, — негромко проговорил Тайенар. — Это называется Стая. Служит для передачи мыслей.

— У нас в роду был такой же набор, — согласно кивнул Аль. — Правда, называли его Крылом. Но суть в том же — обмен мыслями, причём на любом расстоянии.

В последние недели эалы перевернули вверх дном казну Гнезда, где все держалось в относительном порядке: книги — в сундуках, драгоценности и золото с серебром — в ларцах, посуда — на полках, оружие — на стойках. Поиск увенчался относительным успехом. Нашлись в казне амулеты, останавливающие кровь, камни, источающие яркий голубоватый свет, если перед этим подержать их на солнце, и книги на языке эалов. За книги Родрику даже пришлось выслушать упрёки: «Мой свет, мыслимо ли это: так хранить книги! Вот, погляди, плесень на переплёте! А здесь и вовсе мыши погрызли! А ведь это трактат о свойствах звука магистра Айкеррейна, бесценное прижизненное издание!» Аль возился с книгами, обновлял переплеты, пропитывал хрупкие страницы чем-то едким, а потом терялся во времени, погруженный в чтение какого-нибудь потрепанного тома. В остальное время его мальчик разрывался между играми с Эдми и уроками магии. В последнем его ученик преуспел. Тай научился уже вполне сознательно набрасывать чары оцепенения, двигать мелкие предметы, при этом к ним не прикасаясь, и угадывать карты соперника в таронге. А когда он на спор прошёл по внешнему двору никем не замеченный, снял с Кейна перевязь и нацепил её на медвежье чучело в большом холле, Родрик с радостью заплатил хитрому эалу десять золотых. Игра стоила свеч, за зрелище ошарашенного Кейна Родрик отдал бы и больше.

Но все же именно эта находка, большой и плоский футляр, украшенный изображениями птиц и цветов, показалась самой полезной. Родрик так и сказал:

— Полезная вещь. Как это работает?

Тайенар пояснил:

— Маг берет себе Вожака, вот этот — центральный амулет. Остальными — Поводками — могут пользоваться и лишенные магии эалы. Может быть, и люди. Поводки позволяют владельцам обмениваться мыслями с вожаком, но не друг с другом. Айени, я правильно рассказываю?

— Да, — согласился Аль, — так оно и есть. Мой прапрадед, маг, который жил в столице, с помощью Крыла говорил с отцом и его братьями. Случалось, передавал им сообщения друг друга.

— Давай будем все же называть эти амулеты Стаей, — мягко поправил Тайенар. Родрик улыбнулся. Эал захудалого рода вдруг оказался выше того, о ком и мечтать не мог. Как тут удержаться от бахвальства. — Не объяснишь ли, как правильно пользоваться этими амулетами?

— Охотно, — кивнул Аль. — Амулет нужно надеть на шею, под одежду, чтобы металл прикасался к коже. Обращаясь к магу, слушая его сообщение или передавая своё, нужно отмести все посторонние мысли, сконцентрироваться только на одной и сформулировать её чётко и по возможности коротко. Желательно подкрепить зрительным образом. А также представить себе мага, которому предназначено сообщение.

— Хорошо, — Тайенар засунул за пазуху крупный деревянный амулет, протянул серебряные треугольники Родрику и Алю. Неожиданно холодный металл прильнул к коже. — Лорд, начнём с вас. Постарайтесь прислушаться, я поделюсь с вами мыслью.

Оказалось, что мыслей в голове у человека — целый рой. Они беспрестанно кружат, перетекая одна в другую, перебивая и смешиваясь, будто голоса в шумной таверне, где кто-то поёт, кто-то плачет, а кто-то рассказывает бесконечную историю. И через этот нестройный хор донёсся до Родрика незнакомый голос. Не сразу разобрал лорд слова-мысли: «Мне нужно с вами поговорить. Наедине». Возникло и неясное видение: два одиноких всадника посреди каменистой пустыни. Вот, значит, откуда родом Тай, из мест, где и трава не растёт. Даже у них в горах земля получше. Его Аль вообще целый цветник во дворе развёл. Надо бы сказать ему, чтобы поберёгся горного солнца, такой беленький, кожа на носу в который раз облупилась, и веснушки…

— Лорд, — послышалось укоризненное, сказанное словами.

Родрик застеснялся, разозлился на себя, на мага, наверняка прочитавшего лишнее. Чтобы изгнать из головы ненужные мысли, пришлось потрудиться. Родрик представил себе небо, яркую синеву без единого облачка. И высоко в небе едва заметный росчерк — орёл. Плавное кружение, одиночество, высота… Стихли чужие голоса, и в наступившей тишине Родрик сказал невидимому собеседнику: «Хорошо». И добавил картинку: на крепостной стене он и Тайенар. Он протягивает эалу руку, и тот пожимает её, коротко и сильно. Ладонь у него узкая и твёрдая, будто железная. «Спасибо», — послышалось в ответ, и Родрик уловил почтительные нотки в коротком слове эала.

Открыл глаза и увидел довольную улыбку новоиспеченного мага.

— Прекрасно, лорд, — похвалил Тай. — И печать мне ваша понравилась. Впечатляет.

— Печать? — удивился Родрик.

— Ну, или подпись. Картинка, которую вы мне вначале показали. Показывайте мне её всегда, но никому о ней не говорите. Так я буду знать, что сообщение от вас, а не от кого-то другого, кто завладел вашим амулетом.

Обернулся к Алю:

— Айени, теперь мы.

Аль кивнул, закрыл глаза. С минуту сидел, выпрямившись в струнку, с лицом напряжённым и строгим: губы крепко сжаты, между белёсыми бровками — задумчивая складка. Потом распахнул глазищи и взглянул на Тая надменно, с вызовом.

— Ну что, получилось? — прервал молчание Родрик.

— Айени, повтори мой запрос, — миролюбиво предложил Тай.

— Ты велел мне принести тебе книгу «Семь истоков жизни». А что я ответил тебе?

— Ты ответил, что не слуга мне, — криво усмехнулся эал. — Что я могу сам пройти в библиотеку и взять нужную мне книгу.

Аль молча кивнул. Он все ещё злился.

— Так, отлично! — Родрик хлопнул ладонями по коленям. — Поводков у нас семь, один мне, один Алю, остаётся пять. — Радость, не сочти за труд, разыщи Кейна и Ренольда, вели им прийти сюда. Начнём с них, потом подумаем, кого ещё можно взять в Стаю.

Аль бросил на лорда укоризненный взгляд, будто почувствовав сговор, но спорить не стал, молча вышел. Родрик проводил его взглядом, сказал с одобрением:

— Гордый, смелый.

— Удивительный, — кивнул Тай. — Рабские амулеты настраиваются магами на каждого эала отдельно. Он сказал мне, что на него надели чужой амулет. Я не знаю, как он умом не тронулся.

— Сильный, — с гордостью добавил Родрик. — Ну, давай, говори. Что-то случилось?

— Пока ещё нет, но скоро случится, — нахмурился эал. — Его запах стал намного сильнее. Это значит, скоро течка. Через день или два. Может быть, через три.

Теперь нахмурился и Родрик. Увезти Аленького на озеро не получится, нет времени, да и действительно, может похолодать в любой день…

— Вот что я сделаю, — решил лорд. — Пошлю дозоры на все перевалы, до самой логосской границы, а может, и подальше. Мне и в самом деле тревожно: отчего они хлеба столько закупали? Да и сидят уж больно тихо. Не верю я такой тишине. В крепости останется лишь малый гарнизон. Поэтому я велю закрыть внутренние ворота. Никто из чужаков дальше двора не пройдёт. Да и в Гнезде поменьше будет любопытных бездельников. Я останусь, само собой, но и ты будь поблизости.

— Поблизости не смогу, лорд, на это никаких сил не хватит. Я в бараках живу, это во внешнем дворе. Милостью Света, я оттуда даже запаха не почувствую.

— Как знаешь, Тай, но ты мне можешь понадобиться. Вернее, не мне, а Алю. Если он будет так же мучиться, как в прошлый раз, то я тебя позову, даже если вы оба потом будете на меня волками огрызаться.

— Он не хочет меня, лорд. Никого, кроме тебя, не хочет.

— Я тоже никого не хочу подпускать к нему! — рявкнул Родрик. — Но мне его здоровье важнее всех наших желаний!

Помолчали. Тай взял в ладонь тяжёлый амулет Вожак, вгляделся в переплетение рун.

— Понимаешь, что там написано? — поинтересовался лорд.

Эал покачал головой.

— Нет, это не по-эальски. Может, на древнейшем. Я ведь неуч, если честно.

— Ладно, — вернулся Родрик к оставленному разговору. — Я сделаю все возможное, чтобы справиться. Но если позову — придёшь.

— Приду, лорд, — тихо вздохнул Тай.

Аль вернулся с Ренольдом. Родрик заметил взгляд сына, обращённый на эала. Он знал этот взгляд. Так смотрят смертельно раненные звери, да и люди, когда боль уже пропала, а смерть ещё не наступила.

— Альтара Кейна я не нашёл, но послал за ним Сторма и Лерри, — сообщил Аль. Он выглядел мрачно, будто воин перед боем. — Как только они его найдут, приведут сюда.

— Хорошо, начнём с тебя, Рен. Вот, перед тобой маг Тайенар из рода Пустынных Кошек.

— Мы знакомы, — мрачно проговорил юноша, с трудом отрывая взгляд от Аля.

— И что Тай — маг, тоже знал?

Рен пожал плечами и ухмыльнулся довольно нагло. Родрик удивился: кто же выдал их секрет? И теперь каждый в крепости знает о том, что Тай — маг… А как скоро об этом узнают в Равенсрохе? А в столице?..

— А вот это ты видел? Скажи Таю что-нибудь тихо, чтоб я не слышал.

Ренольд чуть приподнял брови, удивился, значит. Но послушался, склонился к эалу, Родрик нарочно отвернулся. Снова представил себе орла, плавно кружащего в синем небе. И услышал ясно и чётко: «Лорду Белого Гнезда нужен наследник. Законнорожденный». Уловил также и оттенок насмешки, это уж явно от Тайенара.

Родрик подавил гнев. Проговорил почти спокойно:

— Мой сын Ренольд считает, что лорду Белого Гнезда, то есть мне, нужен законнорождённый наследник. Спешу обрадовать тебя, мальчик, у меня столько наследников, что я и не знаю, кого выбрать.

Юноша захлопал глазами: удалось-таки удивить потенциального наследника.

— Альтар Тайенар, объясни молодому Ренольду, как работает Стая.

Рен очень постарался скрыть восторг, но получалось у него плохо. Родрик глядел на сына с улыбкой. Если б ему в восемнадцать предложили обучаться эальской магии, он, несомненно, отдал бы за это руку. Левую, конечно. Восторг не слишком помог делу, наука стаи не давалась Рену. Юноша занервничал, и чем больше он волновался, тем меньше у него получалось. Родрик первым понял, что к чему.

— Пойдём, Аль, пусть маг сам разбирается. Пойдём в твой сад. Там что-то жёлтое зацвело, на метлу похоже, ты видел?

В саду он обнял его за плечи, приподнял пальцами подбородок, заглянул в напряженное лицо.

— Что не так, радость? Неужели кто-то обидел тебя?

— Я не знаю, мой свет… Нет, никто не обидел, конечно! Просто… Я не знаю, как правильно поступить. Стоит ли говорить об этом или нет.

— Аль, а вот если бы то, о чем ты молчишь, произошло в твоём роду? Ты тогда сказал бы?

— Да, я должен был бы. Отцу или супругу. Но я не хочу, ты понимаешь, не хочу быть доносчиком! Не хочу сеять раздор между тобой и твоими людьми…

— Так,давай-ка сядем, Аль.

Родрик усадил эала на скамейку у куста тех самых желтых цветов. Взял в ладони узкую руку, спросил негромко:

— Это Ренольд, да?

Аль молча кивнул, прижался лбом к плечу Родрика. Заговорил, старательно подбирая слова:

— Молодой лорд Ренольд стал обращать на меня внимание ещё весной. Он говорил мне приятное и предлагал подарки. Белую шубку, очень пушистую. Шёлковый пояс с золотым шитьём, тонкой работы. Я, разумеется, отказывался. Я пытался объяснить, что несвободен и не могу принимать подарки. Сегодня он предложил мне браслеты эальской работы, мастеров рода Серебряного Ключа. Очень дорогие, таких у меня даже дома не было. Я, разумеется, отказался и сказал глупость. Я сказал, что могу принять подарки только от супруга. Тогда Ренольд напомнил, что ты мне не супруг и никогда им не станешь. Что тебе предстоит взять в жены даму хорошего рода, чтобы она родила тебе наследника. Что только сын, рождённый в законном браке, будет иметь неоспоримые права. Права же Кейна, Ренольда или Метгара всегда будут спорными. И когда это случится, когда ты приведёшь в Гнездо супругу, моё присутствие здесь будет нежелательным. И тогда он, Ренольд, сумеет меня защитить. Только он и никто другой.

Родрик заговорил не сразу. Злость на глупого мальчишку смешивалась с сочувствием: как же его угораздило влюбиться, да в кого? В человека, совершенно недоступного. В единственного, кто может ему отказать.

— И что же ты ему ответил?

Аль неожиданно улыбнулся, будто Родрик спросил что-то смешное или само собой разумеющееся.

— Я сказал ему, что моя жизнь прочно связана с твоей. Что если я тебе не нужен, тебе достаточно просто отпустить меня. И только слово, данное тебе, держит меня в живых.

— Как это? — немного испугался Родрик. — А Эдмир? Он тебя не держит в живых?

— У него есть родители, мой свет. Он никогда не назовёт меня ни мамой, ни папой…

— Так, ты это прекрати, — Родрик легонько встряхнул юношу за плечи. — Я же вижу, как ты любишь его. Ты же знаешь, кто его родил, и этого не изменить.

— Да, — улыбнулся Аль, — он, знаешь, какой уже большой! Растёт так быстро, просто невероятно. Уже сам сидит, ползает. Стоит, если его держать за ручки, а улыбка у него какая! Между прочим, уже два зуба есть, и третий режется…

— Аленький, а хочешь, возьми его на ночь? Пусть с нами поспит сегодня, — предложил Родрик, радуясь, что разговор зашёл о другом.

— Не знаю, мой свет, возможно, он ночью проснётся, потревожит тебя.

— Аль, у меня ведь жена была и дочка, — неожиданно для себя самого проговорил Родрик. — Аливии было три, когда они обе умерли. Я ездил тогда в Равенсрох обменивать пленников. А когда вернулся, их уже не было.

— Бедный ты мой! — эал неожиданно сильно, по-мужски сжал его руку.

— Приноси сегодня Эдми. Пусть хоть всю ночь не спит, не беда.

Вечером Тайенар обрадовал лорда: и Кейн, и Ренольд, а заодно и Сторм, заявившийся вместе с Кейном из любопытства, освоили Стаю. Не получилось только у Лерри, и то лишь потому, что тот все время отвлекался на посторонние мысли.

— Ваш сын — романтик, лорд, — с одной из самых зловредных улыбок сообщил Тай. — У него такая печать — забудешь, что сказать хотел.

— Вроде печать нужно в секрете держать, — заявил Родрик.

— А вам совсем не интересно, лорд? — повысил эал градус зловредности.

— Давай, рассказывай, чего уж там.

— Обнаженный Аль на ложе из красных роз. Прямо целые растения, со стеблями, с листьями.

— Вот же дурень, — усмехнулся Родрик. — Ну что, можно такому наследнику оставить омегу? Он же весь поколется на этих розах!

Смеяться с Таем оказалось легко и весело. Так весело, что на мгновение Родрик позабыл о скорой течке Аля, о логоссах, закупающих хлеб, о детях, и клятвах, и о смерти, притаившейся за перевалом.

Утром собрались в малой трапезной. Подавали бараньи ребрышки под смородиновым соусом, острый сыр, свежевыпеченный хлеб, золотистый мёд, яблочный эль. Как только слуги унесли остатки завтрака, Родрик обратился к своим людям:

— Дело вот в чем. Не нравится мне поведение логоссов. Сидят тихо, шпионов не засылают. Хлеб закупают в немереном количестве, даже на границе не разбойничают. Хочу я понять, что они замышляют. Отправляю пять дозоров, по двадцать всадников в каждом. Кейн, Ренольд, Сторм, вы выходите первыми. Кейн — Сумеречный, Сторм — Змеиный Хребет, Ренольд — Вуаль Невесты. Каждый берет с собой Поводок. Жду ваших донесений трижды в день. Сигурд, Даттен, вам — день на обучение. Маг Тайенар с вами поработает, а завтра — в путь. Сигурд на Кедровый каньон, Даттен на Беркута и дальше, до самого Равенсроха. Хочу знать все: о том, как в Равенсрохе чихнули, о каждой овце в речной долине.

Слушали его внимательно. Отвлекал лишь Аль, незаметно сидевший у окна, поодаль от воинов, будто специально подчёркивая различие. Родрик то и дело глядел в милое лицо, тронутое загаром, и вспоминал прошлую ночь. Как долго и самозабвенно играл Аль с сыном, как заливисто смеялся золотистый младенец, хватаясь за длинную косу отца. Потом Аль пел, переливчато, волшебно. Малыш заснул, да и сам Родрик заклевал носом, когда его радость вдруг забрался на колени, прижался и нежно, и горячо, зашептал на ухо что-то страстное, манящее. Почему-то заняться любовью в комнате, где спал малыш, показалось кощунством. Родрик подхватил Аля на руки, унёс в гостиную, там прижал к стене, впиваясь в спелые губы, торопливо срывая одежду. Так охотно открывался его любимый, так горячо стонал и впивался зубами в ладонь, так жадно прижимался к нему, дрожа и задыхаясь, что Родрик понимал, знал, чувствовал: вот оно — нетерпение омеги, близкая течка, болезненный и прекрасный голод. А когда Аль, проглотив крик, излился ему в ладонь, когда сжал его в себе и тесно, и жарко, показалось Родрику, что уже сейчас хочется его эалу большего. Что в его нежном стоне прозвучала и нота разочарования…

— Жду вас обратно не позднее чем через шесть дней. Три туда, три обратно. Желательно своего присутствия логоссам не выдавать. Отряды большие, можете делить их, если будет нужда. Особое внимание дорогам из Равенсроха: Кедровому, Сумеречному, Беркуту. Ещё раз повторяю: на связь с Тайенаром выходить трижды в день. Даже если нечего докладывать, заявите о себе, что целы и невредимы. Сторм, загляни в лагерь пушников в Медвежьем распадке, поговори с ними.

Родрик сам проводил дозоры, проехался немного с Ренольдом. Сказал ему между прочим:

— Возьми человек пять, наилучших. Поведи их вверх по устью Весёлки, знаешь где? Вот, выйдете западнее Равенсроха, на хребте таком, с белыми камнями. Понаблюдайте за дорогой: не подвозят ли в крепость запасы, не подходит ли ополчение. Только будь осторожен, там плоское плато, они там иногда оставляют караул.

Ренольд кивнул, но слушал он невнимательно. Родрик слишком хорошо знал, где витают его мысли. Добавил, в глаза сыну не глядя:

— Эалы живут долго. Когда меня не станет, Белое Гнездо будет твоим. А вот Аля ты унаследовать не сможешь. Его тебе придётся завоёвывать самому. Приручать его, шаг за шагом, день за днём. Позабыть о своих нуждах, заботиться только о нём. Понадобится очень много терпения и любви. Хватит ли, Рен? Хватит ли тебя на годы такой работы?

— Хватит, — мрачно заявил мальчишка. — Должно хватить. Иначе зачем тогда всё?..

Сказал он неясное, но Родрик его, как ни странно, понял. И сам подумал: «Зачем? Эта постоянная война, в которой проходит его жизнь, а перед ним жизнь его отца, а после него — Ренольда, зачем? Зачем уходят в осеннюю дымку люди Белого Гнезда, его люди? И почему нельзя просто любить того, кто стал дороже жизни, и своей, и чужой? Взять его в супруги, в храме Света надеть на него брачные браслеты, вынести в большой холл его сына и признать своим… И пусть у этого ребенка будет два отца. Разве это хуже, чем ни одного?»

Родрик нашёл Аля в постели, накрывшегося с головой, дрожащего. Стянул одеяло, отвёл от бледного лица влажные пряди. Эал открыл глаза, уже хмельные, непонимающие, потянулся к возлюбленному, прижался лицом к шее, шумно перевёл дыхание. Родрик обнял хрупкие плечи, проговорил успокаивающе:

— Сейчас я велю приготовить ванну, принести нам еды и вина. Запрусь здесь с тобой и никого пускать не велю. Хочешь?

— Да… — простонал Аль. — Так хочу…

А потом сжал ладонями лицо лорда и взглянул в глаза.

— Не зови его, слышишь? Что бы я ни говорил, как бы потом ни просил, не зови! Обещаешь?

— Нет, — негромко ответил Родрик. — Не обещаю. Но буду ждать до последнего предела.

Предел настал на четвёртый день, когда Аль впал в странное и страшное оцепенение. Тайенар явился на зов, с порога со стоном втянул в себя воздух, молча направился к кровати, на ходу сбрасывая одежду. Его мальчик захныкал, не открывая глаз, пополз к альфе. Смотреть на это не было сил. Родрик вышел в гостиную, умылся, выпил целый кувшин вина. Рухнул в кресло и сам не заметил, как заснул мёртвым сном.

Разбудил его Тайенар. Он был серьёзен и сосредоточен, на вопрос об Але ответил коротко: «Нормально, спит». И сразу перешёл к делу:

— Ренольд только что позвал. На Вуали Невесты логоссы. Не меньше сотни. Деревню сожгли и разграбили, перевал захватили.

— Скажи ему, чтобы продолжал наблюдение. Пусть разделит отряд, чтоб мимо его дозоров и ворон не пролетел. Чтоб точно знать, куда двигаются логоссы.

Тайенар замер, глядя в стену над плечом Родрика. Тот понял, что прямо сейчас происходит эальская магия, непостижимая и практичная.

После долгой паузы Тай нахмурился:

— Говорит, ждёт от вас подкрепления. Говорит, перевал нужно отбить, логоссов прогнать. А пока он попытается их задержать.

— Выполнять приказ, вот что он должен, а не геройствовать! Мальчишка! — рявкнул Родрик. Скажи ему: «Кнутом выпорю!»

— Лорд, может быть, вы объясните мне ваше решение, — проговорил Тайенар. — В этом случае мне легче будет убедить молодого лорда Ренольда. Передать ему вашу уверенность, что ли.

— Ладно, слушай. Не верю я в это нашествие. Вуаль — далеко на западе, от всех троп в стороне. Допустим, перевал они взяли. Но чтобы выйти в предгорья, им ещё нужен Сумеречный, а потом и Поющий с Белым Гнездом в придачу. Зачем им это? Почему не пройти Змеиным Хребтом, не выйти сразу на Сумеречный? Только одно имеет смысл: заманить нас на Вуаль. Связать там бессмысленными стычками, которые и боем не назовёшь. А в это время пройти основными силами через Сумеречный на Поющий. И все, путь открыт до самого Баркла.

— Но ведь крепости им не взять? — неуверенно предположил Тай.

— Конечно, — пожал плечами Родрик. — Но крепость без гарнизона — мёртвый медведь. Они пройдут мимо закрытых ворот, не без потерь, но пройдут. Людей у нас мало, мы катапульты успеем перезарядить дважды в лучшем случае. Пройдут, не сомневайся. А пока все из дозоров вернутся, логоссы уже будут на полпути к Барклу. Нам их не догнать. А если они догадаются устроить на Сумеречном завал… Впрочем, это уже сказки. Давай, передай Рену мой приказ. И скажи ещё, что я жду донесений от других отрядов. Пока от них не услышу, никаких подкреплений никуда не пошлю.

В наступившей тишине послышался из спальни тихий стон, невнятный шёпот. Тай скривился, будто от боли. Доложил:

— Ренольд сказал, что приказ понял. Будет наблюдать.

— Хорошо, — кивнул Родрик. — Теперь твоя задача — связаться с каждым отрядом. Передать приказ: быть настороже. Любое подозрение — докладывать немедленно. И слушай, Тай, слушай внимательно.

В спальне снова послышался стон, за ним последовал невнятный, задыхающийся голос:

— Тай… Тайенар, кийели антор, сейе…

Боль пришла на вдохе, воздух огнём обжёг лёгкие. Родрик расцепил челюсти, сказал негромко:

— Иди к нему.

— Не могу, лорд, — прохрипел эал. — Вы не понимаете, для альф это так же трудно, как и для омег. Может быть, труднее. Когда я с ним, я себя не помню. А уж о том, чтобы кого-то слушать, и речи быть не может.

— Хорошо, иди к себе, — позволил Родрик. — Если что важное услышишь, сразу приходи.

Тайенар послушался, ушёл поспешно, практически сбежал. Родрик поглядел на приоткрытую дверь, за которой ждал его мальчик, и понял, что нет у него ни сил, ни желания переступить этот порог.

========== Глава 16 ==========

Выехали в темноту, в седой предутренний туман. Чтобы простую часть пути проделать до рассвета. А когда придётся свернуть с наезженной дороги на извилистую тропу, круто забирающуюся к самому небу, встанет над вершинами неяркое осеннее солнце, прогонит прочь плотное облако. Или не прогонит, это уж как повезёт.

Родрик радовался. Его предчувствия оправдались. Сначала Даттен, добравшийся до самого Равенсроха, сообщил о движении вражьего войска. Тогда Родрик отдал приказ Ренольду: атаковать вражий отряд на Вуали Невесты. Пусть логоссы подумают, что приманка сработала, что гарнизон Белого Гнезда идёт на помощь. А через день Сторм доложил о логосской армии на марше на Змеином Хребте. Новый приказ был передан по Стае: всем собираться на Сумеречном. Кроме отряда Ренольда, которому предстояло остановить логоссов на Вуали. Вот и получилось, что Родрик разгадал планы врага. Как тут не порадоваться.

Родрик тревожился. Он оставил Аля одного. Совсем одного, без Кейна и без Ренольда, с одним лишь серебряным Поводком на шее. Недуг немного отступил, но омега все ещё мучился желанием, когда Родрик оставил его одного. Как тут не тревожиться. Аль понимал. Он так и сказал: «Я понимаю…»

— Я понимаю, — голос эала дрожал. Кулаки, прижатые к груди, сжимались до хруста, до белых костяшек. — Ты — воин, это твоя работа, твоя жизнь. Иди, и да будут с тобой Силы Света.

Родрик снял губами солёную слезинку, прижал к плечу растрепанную теплую голову.

— Из покоев никуда не выходи, слышишь? Пока я не вернусь — никуда! Я приказал слугам приносить тебе еду и менять воду в ванной. Пообещай, Аль!

— Мне уже легче, мой свет. Не тревожься. Только знаешь что?

Сильные руки легли на плечи, сжали нервно.

— Возвращайся, Родрик! Слышишь? Ты должен вернуться ко мне. Обещай!

— Обещаю, — легко соврал лорд. — Я вернусь к тебе, радость. Тай едет со мной, он будет держать с тобой связь. Ты только продержись до моего возвращения, слышишь?

В самом сердце увозил Родрик слова любимого:

— Не тревожься обо мне. Я буду ждать. Просто возвращайся.

Его мальчик пытался казаться сильным. Он прятал страх на самом дне синих озёр. Он хотел передать Родрику спокойствие и уверенность, которых сам не испытывал. Нет и не было на свете другого такого. А значит, Родрик сделает всё: победит и вернётся домой живым.

Ночь ушла, но солнце не показалось, утонуло в серой мгле. Они двигались в густом облаке, гасящем звуки, слезами стекающем по кирасе. Родрик едва различил, как свернула с дороги тёмная фигура ехавшего впереди Лерри. Прижал коленом послушную лошадку. Мысленно дотянулся до Тая: «Опасно, крутая тропа. Будь осторожен. Дай коню самому выбирать дорогу». В ответ получил что-то похожее на рукопожатие. Совсем обленился маг, мысли даже словами не выражает.

Медленно, почти бесшумно ступали лошади по камням, и мир исчез в белом безмолвии. Не свет и не тьма, не день и не ночь, как различить дорогу в бесконечной пустыне? Страх сжал горло холодными пальцами. Показалось Родрику, что он заблудился, потерялся, мелкой мошкой запутался в липкой паутине. Что он совсем один, и не знает дороги, и от этого никуда не идёт, а лишь топчется на месте, сам того не замечая. Потом пропал и страх. Остались только мысли, путаные, беспокойные. О старшем сыне, ведущем неравный бой: двадцать орлов против сотни логоссцев. О маленьком эале, больном и одиноком, запертом в опротивевших покоях. О врагах, идущих сейчас Змеиным Хребтом. Он послал голубей в Баркл, велел готовиться к осаде, так, на всякий случай. Только разве же они устоят? Это вам не воров на ярмарке ловить… Беззвучный голос Тайенара он услышал, хоть и не сразу. «Сторм встретился с Кейном на Сумеречном. Сигурд обещает быть на перевале к вечеру. Даттен — на день позже. У него потери: встретился с логосским дозором. Ренольд сказал, что ночь прошла тихо».

«Спасибо», — ответил лорд, а про себя подумал: «Все они ещё живы».

К полудню туман рассеялся, а вернее — они поднялись над туманом, когда горная тропа вскарабкалась на покрытое валунами плато. Блеснуло неяркое солнце, густое облако лежало под ногами, скрывая землю. Лорд скомандовал привал. Перед спуском нужно дать лошадям отдых, проверить подпруги, перекусить и напиться. Тайенар подъехал к Родрику, но сказал не вслух, мысленно: «Даттен следует за логоссами. Их не меньше двух тысяч».

— Вот и хорошо, — ответил лорд, щурясь на блеклое солнце. — Нас почти триста. Достаточно.

Не выдержал, попросил:

— Проверь, как там наш Аль…

Строгое лицо эала попеременно отразило сосредоточенное наблюдение, снисходительную насмешку, тихую, немного грустную нежность, впрочем, тотчас же сменившуюся прежней насмешкой. Вслух сказал:

— Вот же вредный этот ваш омега. Сначала сказал, чтобы я не смел его дергать без причины. Потом узнал, что вы рядом, то ли расстроился, то ли обрадовался. И то и другое вместе. Сказал, что ему уже лучше. Напомнил вам об обещании.

— Вредный, — с улыбкой согласился Родрик. И подумал: «Мой».

День выдался долгий, но к ночлегу все же успели спуститься в уютную долину с охотничьей избой, где зимуют пушники. Сладко заснул лорд на узкой лавке у огня, разведённого на земляном полу, но ещё до рассвета разбудил его Тай, причём разбудил пинком, если возможно пнуть мысленно.

«Логоссцы атакуют Сигурда на Змеином Хребте! Севернее Сумеречного!»

«Отступать! Сигурду и Сторму занять позицию южнее перевала. Кейн — подняться на Тамарак. Приготовить груз».

План пришлось менять на ходу. Родрик этого не любил, но волшебная Стая творила чудеса. «Как быстро привыкаешь к хорошему, — думал Родрик, поднимаясь в седло. — Уже без эальской магии и воевать невозможно. Как-то же жили до сих пор».

День выдался хмурым и холодным, а к полудню низкие тучи просыпались первым осенним снегом. И без того опасная тропа стала почти непроходимой. Родрик спешился первым, другие последовали его примеру. До лагеря Сторма добрались уже в сумерках, едва успели обустроиться до темноты. Увели лошадей в долину, зажгли костры, поставили походные шатры, устроили военный совет. И уже в середине ночи вошли в лагерь воины Сигурда, то, что осталось от его двух десятков. Самого старого орла с ними не было.

Даттен обратился к Таю поздним утром, когда небольшая армия Родрика уже соскучилась на позициях, когда по рядам передали фляги с элем и полоски вяленого мяса. Один взгляд на эала больше сказал Родрику о маге, чем месяцы мирной жизни под одной крышей. Знакомая злая радость плясала в тёмных глазах Тайенара, стала хищной ироничная усмешка. Эал ждал боя, как праздника. Он сказал вслух:

— Даттен говорит: «Логоссы идут. Через полчаса будут на перевале».

— Встретим северных гостей, братья! — закричал, засмеялся Родрик, и три неполные сотни заорали ему в ответ. Передал мысленный приказ: «Напомни Кейну: что бы ни случилось, ждать! Раньше времени не рыпаться!» В ответе прозвучала Кейнова снисходительная уверенность: «Ясное дело».

Самые последние минуты перед боем — это хмель, и радость, и сердце в глотке, и ужас, бегущий по венам наперегонки с той же радостью. Это целая жизнь, поместившаяся в одном мгновении, ярком, как молния, остром, как боль. Пятеро бойцов в первом ряду, самые сильные, плечистые, бывалые орлы. Кто-то за спиной Родрика крикнул:

— Эй, Норман! У тебя задница шире, чем у твоей жены!

Один из богатырей первой шеренги обернулся, блеснул белозубой улыбкой:

— Что-то ты на мою задницу заглядываешься, Майер? Кора тебе больше не даёт?

Хохот прошёл по рядам, нервный, злой, весёлый. А ведь никогда больше простая шутка не покажется такой упоительной, только перед боем. Когда каждый вдох — как последний, каждое слово…

Дрогнула под ногами земля, смолкли голоса. Сомкнула щиты первая шеренга, гулко ударили железные ободья. Приближение врага почувствовали кожей, кровью, до хруста стиснутыми зубами. Родрик не стоял в первой шеренге. Ему ещё нужно было командовать боем.

Они появились на дороге, в пешем строю, щиты и пики, страх и кураж, и от орлов ничем они не отличались. Остановились в десяти шагах, ударили в щиты, заорали. С обеих сторон посыпались обычные оскорбления:

— Эй, цыплята! Щас мы вам перья-то ощипаем!

— Гарт, смотри, это не твоей прабабки сорочка? Этот воришка принял её за кольчугу!

— Эй ты, рыжий! Тебя тоже орёл в жопу клюёт или только своих эалов?

— Готовь свою жопу, голодранец! Может, наши волкодавы не побрезгуют!

Все громче и злее звучали голоса, все яростнее грохали о железные ободы щитов рукояти мечей, и вот, наконец, бросились вперёд логоссцы — ярость, и пламя, и свирепая жажда крови. А когда сшиблись первые шеренги, дрожь прошла по строю и нечем стало дышать. Осталось лишь подставить плечо, упереться ногами в камни и самым сердцем, кожей и кровью почувствовать удар, нанесённый другому. Тайенар оказался рядом, плечом к плечу. Передал мысль: «Даттен говорит, что около пяти сотен логоссцев в бой не вступили. Ждут».

Плохая новость, плохой бой, плохо, когда не стоишь в первом ряду и другие умирают там, где ты мог бы выстоять. А впереди уже пролилась первая кровь, и кто-то с криком упал на колени, а кто-то шагнул вперёд, замыкая строй. Белое Гнездо отступило.

Медленно, шаг за шагом отступали орлы. Их строй ещё не рассыпался, и на узкой дороге врагу не удалось обойти их небольшую фалангу, но скользили сапоги по камням, ещё один шаг назад и ещё… И снова впереди кто-то пропал, утонул в логосской железной лавине. Терпению Родрика пришёл конец. Он дёрнул за плечо стоявшего впереди и занял его место. Кто-то протянул ему пику, ладонь привычно обхватила гладкое древко, и Родрик дал волю радости, выплескивая ярость в одном коротком крике. Во второй шеренге — тоже бой. Перекошенные лица врагов, кровь и железо, и можно ударить пикой над плечом друга и почувствовать, как разрывает чужую плоть остро отточенное жало. Удалось отбиться и даже сделать шаг вперёд, отвоевать пядь скользких от крови камней, но пошатнулся раненый орёл, и пришлось прикрыть его щитом и ступить вперёд, оставляя раненого за спиной. И вот уже враг — лицом к лицу, его ярость и страх, провал распахнутого в крике рта и кровь на клинке. И между смертью и тобой — никого…

Шаг назад. Удар пикой. Толчок щитом. Короткая яростная атака, чтобы дать мгновение рвущемуся в бой орлу встать на место раненого друга. Удар боевого топора, принятый на щит, болезненно отдавшийся в плече. И снова шаг назад. Острая боль неожиданно обожгла голень, и Родрик пошатнулся, а логоссец вдруг замер, его занесённый для удара топор повис на мгновение в воздухе, и этого мгновения хватило лорду, чтобы твёрдо встать на ноги и направить пику в горло врага. И снова — шаг назад, и теперь уже его, раненого, кто-то дёргает сзади за пояс, а он не хочет уходить, но его не спрашивают, толкают плечом, отбрасывая за спину, прикрывая щитом. Пропущенный напоследок удар принимает кираса, но боль хрустнувших рёбер обжигает, и не вздохнуть. Ещё один шаг назад, Тай берет за плечо, что-то говорит, но Родрик его не слышит. Слева кто-то с криком падает в пропасть, то ли враг, то ли свой — не понять, грохочет по камням железо, и Родрик вдруг понимает: они отступили к самой Бесовой Полке, где по левую руку — крутой обрыв, а по правую отвесной стеной поднимается склон горы Тамарак. И ещё с опозданием понимает сказанное Таем: пять сотен, логосский резерв, встали в строй. Теперь и ему пришлось проявить терпение и отступать: ещё на шаг, ещё и ещё. Пока логоссы не поравнялись с белым камнем, повисшим над обрывом. И лишь тогда молча толкнуть Тая плечом и передать приказ, не облекая его в слова.

Первая шеренга логоссов вдруг замерла в неподвижности. Родрик звонко свистнул, заорал: «Отход! Живее, бесы!» Первый ручеёк мелких камней зазвенел по скале, чтобы через миг превратиться в смертельный поток. Логоссы взревели, не умом, животным чутьем нащупав опасность, смели обездвиженную первую шеренгу, бросились вперёд, камни загрохотали по щитам. Меньше сотни воинов успели вырваться, выплыть из каменной реки, став живым щитом между орлами и камнепадом. В бой они не рвались, впрочем, и их не добивали.

А когда утих гром и рассеялась пыль, Бесова Полка, а вместе с ней и Сумеречный перевал оказались погребёнными под грудой камней, мелкими шершавыми ручьями стекающими в бездну. Как дорога между Логоссом и цивилизованным миром перевал перестал существовать.

И тогда началось скучное. На склонах Тамарака показались воины Кейна. Защелкали тетивы, засвистели стрелы. По ту сторону новой каменной стены послышались крики. Родрик прикинул: Кейну отдали две подводы стрел, это сколько, тысяч десять? Даже при самой паршивой стрельбе должно хватить.

Родрик поглядел вокруг, нашёл Тайенара, жестом подозвал. Божественная лихорадка боя перегорала в крови, оставляя усталость и боль.

— Спасибо, Тай, — проговорил Родрик, крепко сжав ладонь эала. — Я твой должник.

— Оставь, лорд, — эал от волнения перешёл на панибратское «ты». — Я обещал Алю присмотреть за тобой. А ты дрался в первом ряду. Что бы с ним было, случись тебе погибнуть? Мне бы только и осталось, что забрать его и бежать куда глаза глядят.

— Зачем бежать, Тай? — удивился Родрик. — Вы — люди Белого Гнезда. Ренольд мне наследует. Разве же он обидит Аля?

— Аль — не вещь, его не унаследуешь! — окрысился Тай. И тотчас же смешался. — Твой Ренольд… Он мне не отзывается. С самого утра не отзывается.

Комментарий к Глава 16

“Щас” у нас для колорита, мы в курсе )))

========== Глава 17 ==========

Его привезли домой живым.

Восемь долгих дней заняла дорога в обход засыпанного перевала, по самому дну глубокого ущелья, по камням бурной речки, вверх по отвесным склонам. Их было шестеро, всё, что осталось от двух десятков самых молодых орлов, самых дурных, драчливых и отважных, самых безудержных. Каждый из них был ранен, но восемь дней они несли на плечах умирающего десятника. Его сына. Мальчишку восемнадцати лет.

Родрик думал о том, как мало он замечал этого мальчишку. Когда красивая молчаливая Эдмила, не замеченная в распутстве, объявила, что сын — его, Родрик поверил сразу. Вынес в холл тёплый нетяжёлый свёрток, объявил его своим сыном и думать забыл о нём. Мало ли их, чернявых орлят, под ногами вертится? По-настоящему Родрик заметил сына, когда мальчишке было лет шесть-семь. В ту весну лихорадка забрала его жену и дочь, а вместе с ними и строгую Эдмилу. Которая никогда ничего не просила у лорда, и растила сына одна, и умерла так же, как и жила: не доставляя хлопот. Родрик приставил к мальчишке учёного слугу, а также смекалистого пажа, чтобы работать с ним с оружием и заодно преподавать тонкую науку выживания в пограничной крепости. Иногда лорд и сам поддавался причуде скрестить клинок с малолетним забиякой, и именно тогда он понял, что Ренольд действительно его сын. Понял по мрачной решительности умереть, но не отступить, по злой радости боя, по презрению к боли. А когда исполнилось Ренольду четырнадцать, когда среди мальчишек, достигших возраста оружия, не нашлось ему равных ни в борьбе, ни в поединках на мечах, Родрик впервые испытал гордость за сына. Стал брать мальчишку в дозоры, приучать нести ответственность не только за себя. Через пару лет дал под команду десяток орлов помоложе, и Рен неожиданно легко принял на себя роль молодого лорда. И дальше уже сам. Сам доказывал свою годность людям Гнезда, сам завоевывал репутацию, которую нельзя унаследовать, а можно лишь сложить из опасных рейдов, из ран, полученных и нанесённых, из серебра, взятого в бою да честно поделенного с товарищами. И Родрик сына не выделял, гонял его, как любого молодого десятника, и снова как будто позабыл о нем. Да и времена были тяжёлые, война с эалами дорого обошлась крепости: едва ли не треть орлов, призванных в королевское войско, домой не вернулись… Да и другие дети завелись у Родрика: Метгар, умница, хитрец и лентяй, смешливая Рада, ещё не знающая, что она — дурнушка, и незнакомый ему сын, которого увезла под сердцем перезимовавшая в крепости дама из старинного рода столичных аристократов. Ренольд просто был. Родрик с трудом помнил время, когда его старшего сына не было.

А теперь он лежал на отдраенной до блеска лавке в лазарете, в комнате с белёными стенами, где пахло кровью, и горькими травами, и бедой. Родрик увидел глубокие порезы на бедре и на предплечье и большой черно-синий кровоподтёк на рёбрах. И разрубленное плечо у самой шеи. На две ладони вошел в тело вражеский клинок. Лекарь вздыхал, лекарь юлил. Говорил, что иные с такими ранами живут, а иные — умирают. Но по тому, что перебитая ключица осталась невправленной, Родрик заключил, что дело плохо.

Коснулся пальцами бледной щеки, пригладил ладонью спутанные чёрные волосы. Сказал тихо:

— Ну, что же ты так, парень? Доспех у тебя негодный, что ли?

И тут же подумал: «Может, и негодный. Может, и вовсе дрянной. Ведь он никогда не позаботился дать сыну хорошую кирасу, достойное оружие. А тот и не просил. Никогда и ни о чем».

Лекарь принялся накладывать повязку на бедро. Родрик в бессильной тоске поглядел на широкий разворот плеч, на крепкие мышцы груди, на мощные длинные руки. И вдруг столкнулся с темным взглядом, странно живым на мертвом лице. Склонился к приоткрытым губам и услышал едва различимое:

— Позови его… Позволь…

Кивнул с торопливой и виноватой улыбкой:

— Конечно, Рен. Сейчас позову.

Просить Аля не пришлось. Он согласился сразу, едва услышав просьбу раненого. Лишь у самой двери лазарета крепко, до боли сжал руку Родрика. Тот не выдержал, сгрёб эала в охапку, прижал к груди, зашептал в теплый висок:

— Радость, мой единственный, хороший…

Аль мягко освободился из объятий и скользнул в приоткрытую дверь. И Родрик понял, что за этой дверью он будет лишним.

Прошла ночь, а за ней и день. И только следующей ночью в самый глухой час Родрик проснулся, будто от удара. И сразу увидел тонкий силуэт у окна, облитый лунным сиянием, словно сотканный из прозрачных лучей. Подошёл, накинул плед на зябкие плечи. Долго стояли они молча, едва соприкасаясь, пряча в темноте общее горе и вину — каждый свою. Аль сказал, обращаясь даже не к Родрику, а к ночи за окном, к луне и горным вершинам:

— Он любил меня. Он действительно меня любил.

Хоронили Ренольда тихим осенним утром. Жарким огнём полыхала крада, дым поднимался к синему небу, плакали женщины, печально склонив головы, стояли орлы, Аль нервно теребил богатые браслеты на запястьях — посмертный подарок, от которого не отказываются, мешал ему. А Родрик думал о том, что нет у него теперь наследника. Что Кейн — бастард, никогда не признанный отцом, и это не имеет значения лишь оттого, что молочный брат ни на что не претендует. Что Метгар смог бы выплыть в тухлом болотце придворных интриг, но никогда не поведёт за собой в бой. А значит, оставить крепость не на кого. Родрик думал об этом и сам поражался: что же он за бесчувственная скотина такая, что в скорбную минуту думает о крепости? И подозревал, что потеря сына ещё ударит его, ещё отзовётся щемящей пустотой там, где всегда было тепло, неизменное и оттого незаметное, неоцененное.

Предаваться горю было некогда. Крепость попала в осаду. Внешний двор, перевал и вся дорога, насколько можно было рассмотреть её с Плачущей башни, кишели подводами, усталыми лошадьми, угрюмыми караванными стражами, нервными купцами. Во внешнем дворе образовался сплошной базар, где наскоро продавали друг другу коней и рабов, шерсть и вино, иголки и драгоценности, яды и снадобья от всех болезней… Родрик охрип, объясняя, что дорога в Логосс закрыта. Ему предлагали золото и драгоценные камни за любую, самую трудную дорогу в обход завала, его просили, пытались разжалобить, купить и запугать. Он объяснял — его не слушали. Предлагали больше золота. Обещали пожаловаться королю. А потом пошёл первый снег. Родрик поступил жестоко, не пустив никого дальше внутренних ворот. Правда, потом послушался Аля и впустил в крепость детей. Дрянная погода в сочетании с неласковым приёмом все же сделала своё дело: желающие попасть в Логосс отчаялись пройти горный путь до наступления холодов и повернули вспять. Родрик ускорил исход, пустив среди слуг слух: те из чужаков, кто останется зимовать в крепости, будут работать хуже рабов. Нахлебники в Гнезде ни к чему. А если погода позволит, то можно непрошеных гостей приставить разбирать завал на Сумеречном, может, как раз к весне и управятся. На самом деле Родрик решил, что трудным и опасным делом будут заниматься по весне пленные логоссы. Их набралось много, семьдесят два человека, и их тоже нужно было и кормить, и лечить, и стеречь. Лишняя обуза, а ничего не поделаешь. Завтра кто-нибудь из орлов попадёт в плен, на всё воля Света. И тогда уж придётся рассчитывать на милость Равенсроха, а на севере милость — товар дорогой. В этот раз оказался среди пленных один из двенадцати сыновей лорда Харолда. Мальчишка бился в первых рядах, вот и успел уйти из-под обвала почти целым.

Во внешнем дворе ещё стояли лагерем самые упрямые из купцов, когда появились в Гнезде ожидаемые гости. Посольство Равенсроха было выбрано с умом. Лорд Харолд послал к старому врагу людей известных и уважаемых по обе стороны границы. Родрик вглядывался в знакомые лица и узнавал немолодого жилистого Хакку, Кадма с уродливым шрамом от виска до челюсти, великана Брока, старшего сына самого Харолда, с которым он однажды бился на мечах, и потерпел поражение, и был помилован. А год спустя и Родрик, расправившись с неудачным логосским рейдом, подобрал раненого Брока, привёз в Гнездо, вылечил и отпустил домой. Долг оплачен. Можно честно взглянуть в глаза сильному врагу и, не поморщившись, ответить на медвежье рукопожатие. Старый враг — это уже почти друг и, во всяком случае, человек не чужой.

Людей Равенсроха приняли как гостей, дали отдохнуть после трудной дороги и лишь на следующий день занялись делом. Северяне потребовали показать им пленников. Остались и довольны и недовольны: боевые товарищи и родичи накормлены и ухожены, но стерегут их крепко, не вызволишь ни хитростью, ни силой. Пришлось заняться делом непривычным: переговорами. Начали с крепкого лилового ваекийского вина, быстро перешли на торк, а когда на столах появился тёмный медвяный эль, тогда и заговорили о деле.

— Сам понимаешь, лорд, негоже нам оставлять родичей в плену. Люди этого не поймут, — сказал Брок, от смущения утирая усы ладонью. — И без того у битых какой настрой? Злой — вот какой. Сколько людей положили, больше половины войска. А из тех, кто выжил, половина же раненые. Охотиться не могут, как зиму переживут?

— Прости, Брок, что не разделяю твоей печали, — ответил Родрик с усмешкой. — Что вам дома не сиделось? Чья блестящая идея была идти войной на Гнездо?

— Так не на Гнездо же, лорд, — хлопнул по столу ладонью логоссец. — Мы же вас хотели из крепости выкурить да и мимо пройти. А пока вы спохватились бы, мы б уже в Баркле пиво пили и баб щупали. Хороший план был.

— А мы для чего здесь в крепости сидим, как ты полагаешь? Чтобы вот этот эль варить да купцов ощипывать? Мы здесь как раз для того, чтобы ты со своими родичами мимо не прошёл.

— Нет, план был хороший, — заспорил Брок. — Только кто-то выдал! Кто? Ведь не скажешь же?

— Не скажу, — схитрил Родрик. — Ведь и ты не скажешь, кто из моих орлов получает серебро от лорда Харолда.

— Никто не получает, — удивился логоссец.

— Вот и я о вашем плане сам догадался, — засмеялся Родрик.

Выпитое не принесло ни радости, ни покоя, противной тяжестью осело в груди. Родрику не хотелось говорить. Скорее бы покончить с этим и пойти к себе, где грустит у окна его Аленький. Он уговорил эала не выходить из покоев, пока в крепости логоссы, не показываться на глаза опасным гостям. На севере суровые нравы. Там не любят слабых, заботятся о скотине больше, чем о рабах, а тех мужчин, что позволяют использовать себя как женщин, и вовсе за людей не считают. Родрик знал: один косой взгляд в сторону его мальчика, одно обидное слово, и посольство в Равенсрох не вернётся. Их вечная война вспыхнет с новой силой, будто тлеющие угли, на которые плеснули торка…

— И все одно, родичей надо выручать, — повторил Брок, видимо, не в первый раз.

— Что лорд Харолд может мне предложить за семь десятков воинов? Разве найдётся в Равенсрохе достаточно серебра? Есть ли у вас наши пленные?

Брок покачал головой.

— Я так и думал. Так что же твой лорд может мне предложить?

— Зачем они тебе, лорд? — неуклюже сменил стратегию посол. — Ведь зима на носу. Они обожрут тебя, пленные. А толку с них никакого.

— Ты не представляешь себе, Брок, сколько у меня в крепости припасов. Просто складывать некуда. Ведь северный путь закрыт, купцы, которых я здесь поворачивал домой, отдавали за бесценок вино, зерно, масло, скот, сало в бочках, окорока копчёные. Да что хочешь. Я теперь десять лет могу в осаде сидеть. Что мне семьдесят ртов? С другой стороны, я уж давно собираюсь постоялые дворы поставить между Гнездом и Барклом. Вот думаю весной нанять каменщиков да отдать ваших родичей в услужение. Стану им платить. Кто сам себя сможет выкупить, домой вернётся. Лет через пять, думаю, многие вернутся. А кто захочет остаться, тоже хорошо.

Потемнело лицо Брока. Слишком похожей на правду показалась ему коварная мечта Родрика.

— Другое могу тогда предложить тебе, лорд. Давай решим дело, как мужчины, как воины. Поединком до смерти. Выбирай оружие сам, раз я вызываю. Ты меня убьешь — пленники твои рабы навеки, я верх возьму — родичей мне отдадут безо всякого выкупа.

Многие прислушивались к беседе, не скрывая азарта. А как же, поглядеть на смертный бой любому охота. Особенно когда сам не бьёшься. Лет десять назад и Родрик не смог бы ответить отказом, устрашился бы бесчестья.

— Сам подумай, Брок, какой мне в этом интерес? Что я выигрываю в результате? Ничего. Пленники и так мои. Ты сильный боец, может быть, я тебя убью, а может, и ты меня. Зачем мне головой рисковать за то, что и так моё?

— Даааа, — протянул посол с фальшивой скорбью, — говорили мне, что в Гнезде про честь совсем забыли, да я не верил. А оказалось, правда.

— О чести у нас помнят, Брок, — ответил Родрик спокойно. — Поэтому ты и твои друзья уедете домой целы и невредимы. И родичи твои, что у меня в плену, останутся живы. Как бы ты ни пытался им навредить своими неосторожными словами.

Брок насупился, утопил усы в кубке с элем. Тишину прервал хмельной Кейн, развалившийся в кресле рядом с Родриком:

— Если хочешь драться, Брок, то давай со мной! Не за пленников, само собой, а так, за честь!

— Запрещаю, — отрезал Родрик, пока вызов не был ещё принят. — Ты мой наследник теперь, Кейн, не имеешь права головой рисковать на потеху пажам да оруженосцам.

— И мне больно надо драться с тобой, старый ты медведь, — пробормотал Брок. И вдруг поднял на Родрика глаза. — Слыхал о твоей потере. Хороший был боец твой Ренольд, мог бы в матёрого волка вырасти. Таких немного по обе стороны границы.

— С двумя десятками против сотни держал Вуаль, — ответил Родрик неожиданной откровенностью. — И удержал, не отступил. Да, таких немного.

— Пусть павшие найдут дорогу к Свету, — коротко кивнул Брок и первым плеснул из кубка на пол.

Сидевшие за столом повторили короткую молитву, но дрогнула рука лорда, и эль пролился на сапог. Горло вдруг сжало, будто удавкой, и жарко стало в груди, невозможно жарко и тесно, будто что-то огромное и горячее старалось разорвать его изнутри. Родрик испугался. Неужели это случится с ним сейчас, при врагах, при своих? Неужели станет он реветь, как смертельно раненный медведь, и биться в судорогах невозможного горя, чтобы назавтра все в Гнезде только об этом и трепались, а через декаду чтобы смеялся над ним и весь Равенсрох, весь север? Страшным последним усилием воли потянулся он наугад, сам не зная куда, и вдруг увидел ложе из алых роз, а на нём — нежного, бесценного, белого с золотым… Этого хватило, чтобы перевести дыхание, и хлебнуть крепкого эля, и мысленно пожать руку неожиданному спасителю.

Родрик ещё посидел за столом между братом и врагом, но душой уже был он далеко, в полутёмной комнате, где ждал его Аль. А он и вправду ждал его именно так, как представлялось Родрику, темным тонким силуэтом у темного окна. И лорд молча подошёл к эалу, и, обессилев, опустился на пол, и прижался лицом к его коленям, и задрожал, захлебываясь беззвучным звериным воем, разрывающим и горло, и душу.

Посольство Равенсроха надолго не задержалось. В день их отъезда Родрик предложил отпустить сына Харолда, вернуть его домой в знак добрых намерений. Брок вздохнул, явно не зная, как поступить, но все же принял трудное решение.

— Не надо, лорд. Как я с одним Снорри вернусь? Чтоб люди говорили, что лорд Харолд только свою кровь бережёт, а остальных в плену оставил? Пусть уж мальчишка с прочими томится. Или все, илиникого. Только вот что…

Брок кашлянул в кулак, почесал бороду, пнул камень брусчатки. Сказал, наконец:

— Вели не трогать его. Я знаю, у вас тут по-разному, и это ваше дело. Но мальчишке ещё в Равенсрохе жить. Он не стерпит, руки на себя наложит…

— Брок, сын Харолда! — громыхнул Родрик. — Запомни сам и передай своему лорду: никто в Белом Гнезде не опустится до насилия! А если ты желаешь подвергнуть сей факт сомнениям, то я и вправду буду биться с тобой до смерти, да не ради выгоды, а именно за честь!

Посольство уехало. Через два дня налетел зимний шквал, просыпался непрочным снегом. Родрик забеспокоился: не случилось бы с логоссами беды, ведь обвинят непременно его. Наутро от снега не осталось и следа. Осень в горах — барышня с капризами. Родрик обрадовался: враги доберутся домой невредимыми.

Последние купеческие караваны покинули Белое Гнездо. Родрик послал вестового в Баркл с наказом лорду Прастину: северная дорога закрыта, проезда в Логосс нет. Можно было спокойно перевести дыхание. Крепость, сытая и неприступная, подготовилась к зиме лучше некуда. Врагов побили так, что они ещё не скоро оправятся, кладовки набили добром под завязку, от чужаков избавились. Чего ещё желать? Ешь, пей, спи, люби да веди у огня неспешные зимние разговоры. Только отчего-то неспокойно было Родрику, какая-то неясная тревога заставляла по три раза в день проверять караулы, навещать пленных, посылать дозоры в наступающую зиму, в дождь и снег.

Родрик ждал беды, а когда она пришла, он её не узнал.

========== Глава 18 ==========

Это было обычное утро. Морозное дыхание светлеющего окна, тонкое и гибкое тело в руках, такое тёплое. Поцелуй в приоткрытые губы, в сонные глаза, за ушком, где пахнет особенно хорошо. Ледяная вода бежит между пальцами, одна наглая струйка змеится вдоль хребта — холодно! Завтрак в малой гостиной, где огонь в камине разогнал по углам зимние тени, короткий разговор ни о чем с Кейном. Может, на медведя пойти? Снега нет до сих пор, а мех уже зимний, хорошего зверя можно взять. Теплый хлеб с мёдом, горький некрепкий эль. Можно и пойти. Позвать мальчишек Ренольда, они теперь без десятника остались. Охота с лордом — знак признания, господская милость. Изморозь на камнях, первый луч солнца, выглянувший из-за хребта, легкий ветерок над сторожевой башней и весь мир — у ног. Разговор со стражей: все тихо, но вчерашний дозор набрел на чьи-то следы. Пустяк, скорее всего, пушники или свои же, из крепости, но отчего не проверить, не прокатиться погожим утром? Чистая и тёплая конюшня, запах сена и лошадиного помета, рыжий кот на балке под потолком, мягкий и влажный нос коня. Скрип малой калитки, узкая тропа под копытами скакуна и снова солнце, уже осмелевшее, заглядывающее в глаза, пляшущее на кружеве замерзшего водопада. Следов не нашли, может, дозорный позабыл, где видел подозрительное, а скорее всего, все то же солнце виновато, растопило вчерашний лед, стёрло старый рисунок, чтобы освободить место новому, сегодняшнему. На обеде, позднем, послеполуденном, Аля за столом не было, но Родрик беспокоиться не стал. Мальчик переживал смерть Ренольда по-своему. Он стал сторониться общих застолий, где казалось ему, что все глядят на него с осуждением. Предпочитал уединение, тишину с книгой в руках, игры с маленьким Эдми. Родрик Аля не торопил. Каждому нужно время, но каждому — своё. Долгий и нудный разбор тяжбы двух арендаторов. Ясное дело, летом да осенью не до этого, работать надо, а зимой отчего же не сходить в крепость, где тебя и накормят, и напоят, и спать уложат. Драка среди пленных. Тоже понятное дело, когда семьдесят мужиков заперты в одном бараке без дела и без развлечений, как тут не подраться? А убьют кого — Родрик будет виноват. И даже когда Аль не вышел к ужину, Родрик огорчился, но не испугался. Приблудный бард, зазимовавший в крепости, пел грустные песни, и Родрик печалился, оттого что так поздно встретил своего единственного, что удержать его — как ветер в руке или воду в ладони, что счастье их так же коротко, как этот зимний день, закатившийся неведомо куда.

Накаркал. Полутёмная спальня встретила его неярким огнём в камине и нетронутой пустой постелью. Послал слугу к Анинде. Слуга вернулся вместе с женщиной. Оказалось, что она видела Аля только утром, когда он забежал увидеть малышей и принести им сладких сухариков из кухни: у обоих резались зубы. Вот тогда и возникла первая тревога. Будто холодный ветерок коснулся сердца, ещё не сильно, едва заметно. Выгнал и женщину, и слугу, мысленно позвал Тайенара. Тот откликнулся не сразу. Потом довольно долго молчал. Потом сказал: «Ждите, я иду к вам».

И только тогда Родрик испугался. Испугался так, как никогда в жизни, до тошноты, до дрожи в коленях.

Тай появился быстро, примчался, запыхавшись, в одной сорочке и штанах, босиком. Бросил с порога:

— Я не слышу его. Совсем не слышу и докричаться не могу.

— Сядь! — приказал Родрик. — Объясни.

Оказалось, что Вожак по-своему чувствует каждый Поводок, когда обращается к нему. Происходит что-то вроде бессловесного обмена: «Ты здесь?» — «Я здесь». А сейчас Аль молчал. Как будто он…

— Он мертв? — спросил Родрик и сам себя не услышал.

— Не обязательно, — отвёл глаза Тай. — Может быть, просто снял Поводок.

— Зачем ему снимать?

Паника сжимала горло. Родрик поймал слугу, прижал к стене, крикнул:

— Борса ко мне! Кейна, Горна! Всех остальных — в большой холл!

В холле было холодно и темно. Гуляли по полу сквозняки, слуги торопливо разводили огонь в семи огромных каминах, зажигали свечи, пугливые тени метались по стенам. Родрик смотрел в бледные взволнованные лица. Вот они, его люди, его кровь. Многих из них подняли с постели. Многие помнят его ребёнком. Кто-то из них — предатель. Родрик понял, что говорить не может. Толкнул плечом Кейна. Тот мрачно прокашлялся.

— Пропал эал Альхантар, компаньон лорда. Да что там, вы все его знаете. Кто видел его сегодня? Анинда, ты первая!

Анинда повторила уже известное. Слуга видел Аля утром, когда приносил горячей воды для умывания. Кухарки видели его, когда он брал сухарики для детей и завтрак для себя — малиновый пирог и молоко. Служанка видела его, когда шёл он через двор, от крыла слуг к господским покоям. И всё. Его не видели ни стражники, ни конюхи.

— Значит, он может быть в замке, — предположил капитан гарнизона Горн. — Невозможно выйти, чтобы стража не видела.

— Ищем! — приказал Родрик. — Заглянуть в каждый угол, в каждый шкаф, под каждую кровать, проверить кладовые, подвалы, мастерские, лазарет, проверить все! Тому, кто найдёт, — сто золотых! А если найдёт раб, то получит и свободу в придачу!

Поиск возглавили те, кто выучился работать со Стаей. Тай с Родриком остались в большом холле. Там было тихо, так тихо, что треск поленьев в каминах и свист ветра за окнами лишь усиливали эту тишину. Иногда тишину нарушал голос Тайенара.

— Кеннел-мастер закончил осмотр. Проверил все.

— Конюший закончил. Отправил мальчишек на сеновал ворошить сено. Сам пошёл помогать в кладовых.

— Кухарки закончили…

— Оружейники…

Родрик почувствовал, что не может вздохнуть полной грудью. Что каждый вдох отзывается в груди острой болью, отравляющей тело липкой слабостью. Он понял, что если Аля не найдут, он умрет. Понял и даже немного успокоился. Ему не придётся жить без Аля. Не потому, что он спрыгнет со стены или сделает ещё что-то позорное. Он просто не сможет дышать. Так умереть не стыдно.

Пришёл Кейн, принёс кувшин торка. Плеснул щедро всем троим. Тай отказался, Родрик выпил залпом. Не помогло. Голос Кейна зазвучал глухо, будто из-под толщи воды:

— Я послал за мастером Фарном. Нашим каменщиком. Сам знаешь, у нас здесь подземные ходы разные, потайные комнаты, жуть всякая. Можно случайно так, о стену опереться и… Да ты не волнуйся, Род, мастер Фарн все ходы знает, найдет любую мышь в подвале, не то что эала.

Мастер Фарн оказался невысоким крепким мужичком, смутно знакомым. Он развернул на столе длинные рулоны сшитого ниткой пергамента, на котором возникли призрачные контуры башен, стен, бараков и ворот. Родрик почти не слушал каменщика. Он ясно увидел своего маленького, задыхающегося в каменном мешке, в полной темноте бьющегося о невидимые стены. Каменщик с Кейном повели на поиски целую толпу стражников. Родрик тоже хотел пойти с ними, но не смог встать.

Серое утро вползло в окно, набросило пыльную паутину на бледные лица. Тай проговорил:

— Кейн говорит, что потайной ход под восточной стеной завален. Они идут в подземелье.

А через долгую минуту добавил:

— Лорд… А не могло быть так, что он сам ушёл?

— Пойдём! — Родрик вскочил так резко, что у него потемнело в глазах. — Посмотрим, что из вещей пропало!

На крюке у двери нашёлся тяжёлый волчий плащ, пушистая шапка и варежки, в гардеробной — белая шубка, тёплые штаны и шерстяные туники, камзолы с меховой оторочкой. Больно было держать в руках маленькие носки, тонкую рубашку с вышивкой у ворота. Родрик не слишком приглядывался к одежде своего мальчика, пришлось позвать слугу. Тот, как и все в крепости, занятый поисками, явился не сразу. Перебрал вещи Аля и сообщил, что ничего не пропало, кроме бархатной туники, домашних штанов и лёгких сапожек. Пропали также браслеты Ренольда, которые Аль носил, не снимая, будто наказывая себя за что-то. В зимнюю дорогу собираются по-другому. Сонное оцепенение оставило Родрика. Ему на смену пришла нервная, истеричная жажда движения.

— Пойдём! — он хлопнул по плечу Тайенара. — Вот, на тебе — мой плащ! Обратись ко всей Стае: дозорным, кто видел позавчера следы, немедленно явиться на конюшню.

Стражники появились быстро, коней оседлали без задержки. Выехали из крепости в сумрачное утро, под низкое зимнее небо. Мороза не было, но влажная липкая стынь пробирала до костей. Вскоре спешились, спустились по крутому склону, долго бродили по мрачному лесу, застывшему в ожидании зимы. Стражники поспорили, но потом сошлись во мнении: следы видели именно здесь, где неприметная звериная тропа спускается к ручью. Тропа вывела на песчаную отмель, где бурлила между камнями тёмная вода. Замелькали в воздухе мелкие снежинки, тающие, не успев достичь земли. Тай был рядом. Изредка нарушал молчание: «Борс закончил с кладовыми… Кейн закончил с подземельем. Нашли ход, которого нет на карте мастера Фарна, но им давно никто не пользовался. Идут в слуховой коридор в Закатной башне… Сеновал осмотрен». И вдруг остановился, прислушиваясь к немому разговору. Родрик вгляделся в строгое лицо, даже дышать забыл.

— Нам нужно возвращаться, лорд. Они что-то нашли.

— Что? — выдохнул Родрик. — Аля?

— Нет. Я не могу точно понять. То, что они говорят, не имеет смысла. Но это важно, нужно идти назад.

На обратной дороге их застала настоящая метель. Крупные влажные хлопья снега валили сплошной стеной, ветер выл в ущелье, скрипели верхушки сосен, и Родрик задыхался от муки: его маленький мог быть сейчас где-то рядом, в этой белой смерти, замерзая, погибая. Может быть, он никогда не найдёт его. Снег растает, звери растащат кости…

Находку ему предъявили во внутреннем дворе. Там на заснеженных камнях лежало что-то крупное, накрытое чьим-то плащом. Родрик потянул тяжёлую ткань, уже засыпанную снегом, и с горечью, смешанной с облегчением, опустился на колени. Погрузил пальцы в густую чёрную шерсть, коснулся раньше белой, а теперь красной отметины на груди, погладил крутой лоб, уже холодный.

— Месяц! — вздохнул рядом Тайенар. — Вот что они говорили, а я понять не мог…

— Где нашли? — с трудом выговорил Родрик.

— Под откосом, лорд, видимо, скинули со старой стены. Но мы там уже все обыскали, никаких следов.

Родрик поднялся с колен. Ярость огнём бежала по венам, тяжело билась в груди. Мир по краям заворачивался багровой воронкой.

— Моего компаньона похитили. Я буду искать его и найду. И вы, мои люди, моя кровь, поможете мне в этом.

В первые дни ярость ещё держала его на ногах. Наполняла злой энергией, прогоняла тоску и усталость. В первые дни люди ещё приходили к нему. Приходили стражники, слуги, белошвейки и кухарки. Рассказывали о вещах неважных и, скорее всего, к делу не относящихся. О чужих людях, замеченных в крепости ещё до войны. О караванном страже, выспрашивающем об эалах Белого Гнезда. О небольшом, с десяток пеших, отряде, который видели в высокогорье пастухи. О ведьме с Рябинового Распадка, которая в прошлом году нашла заблудившегося в лесу ребёнка. Родрик отправлял дозор в высокогорную деревню, проверял караулы, а к ведьме поехал сам. Но проходили дни, занятые и пустые дни, бесконечные одинокие дни, а Аля все не было, и надежда найти его истончилась до невидимой, туго натянутой нити. Проходили дни, а боль не утихала, она длилась, отнимая силы, лишая рассудка. Она была повсюду, эта боль: в улыбке маленького Эдмира, в подушке, ещё хранившей запах его волос, в забытом у окна платке, в домашних башмачках у кровати, таких маленьких, отороченных беличьим мехом. Он сам принёс ему эти башмачки, купил у пушников прошлой зимой, когда его мальчик почти не вставал с постели. Эти дни, они заканчивались одинаково: темнотой, грелкой в постели, и чёрной тоской, и долгим беззвучным воем, и отчаянной мольбой в нем, не облечённой в слова. Родрик много пил, но хмель не брал его, сливаясь с тоской и наливаясь болезненной тяжестью в груди, будто глупое его сердце сделалось вдруг огромным и оттого не помещалось за рёбрами.

Потом новости иссякли, и люди перестали приходить к нему с глупостями. Тёмное облако опустилось на Гнездо и сделало краски тусклыми, а звуки — глухими. Тай был рядом. Казалось Родрику, что эал один понимал его, и оттого он испытывал к магу благодарность, смешанную с некоторой неловкостью. Родрик распустил слух в надежде, что достигнет он самых глухих уголков севера: он готов заплатить выкуп за своего эала — пятьдесят фунтов золотом. Наверное, у него и не было такого состояния. Наверное, его не было даже у короля. Но шли дни, а никто не появлялся в крепости требовать немыслимое сокровище. Шли дни, и Родрик понимал, что он ослеп, и оглох, и никогда уже не увидит мир прежним.

А потом, в один из таких же серых дней, во двор крепости ворвался всадник и, бросив коня у самого крыльца господских покоев, взлетел по ступенькам, пробежал через холл и ворвался в малую гостиную, впустив с собой дыхание зимнего дня и запах конского пота.

— Лорд, — обратился он к Родрику, с трудом переводя дыхание, — на тропе через Змеиный — логоссы. Два десятка. Посольство. Мой десятник Донар остался с ними, а меня послал вперёд.

Зверю нельзя показывать слабость. Ни страх, ни болезнь, ни горе. Родрик велел побрить его впервые за две декады. Он надел богатые одежды, драгоценные меха, пояс с серебряными бляшками, браслеты и драгоценный медальон на тяжелой золотой цепи. Он загнал свою боль в самый тёмный угол. Потом он выпустит её наружу. Потом можно будет кататься по постели и грызть подушку. Потом, когда никто не увидит его истекающим кровью.

Встретил нежданных гостей на крыльце. С трудом поверил своим глазам, когда ему навстречу шагнул грузный воин в тяжелой медвежьей шубе. Вежливо склонил голову.

— Лорд Равенсроха — дорогой гость в Белом Гнезде.

— Зимний путь труден, лорд Родерихт, — отозвался Харолд, называя врага на логосский манер. — Я не проделал бы его без крайней нужды.

Лорд Равенсроха потребовал личного приёма, как только проверил, как разместили его людей. Взглянул на Кейна и Тайенара, сидящих по обе стороны от Родрика, хотел было возразить, но лишь махнул рукой. Спросил, по своему обыкновению растягивая слова:

— Хотелось бы мне знать, любезный Родерихт, каково здоровье моих людей, а твоих нынешних пленников.

— Со времени отъезда Брока один из твоих людей умер от ран. Остальные живы. Раненые поправляются. Можешь навестить их в любое время.

— Это хорошо, — медленно кивнул Харолд, и седые косички на его висках качнулись. — Я долго думал, как вызволить их из плена, и, кажется, придумал. Может быть, вот это поможет моей задаче.

Неторопливо протянул руку, положил на стол тускло блеснувший предмет. Родрику не удалось сдержать короткого крика. На темном дереве лежал изящный золотой браслет. Браслет Аля. Родрик хотел заговорить и не смог. Воздуха не стало.

Тайенар негромко спросил:

— Лорд Харолд, известно ли вам, где сейчас находится тот, кто носил этот браслет?

— Ну конечно, известно, как же не известно. Он в моем замке, дорогим гостем. Пылинки с него сдуваем, на пол ступить не даём, только лишь на ковры, кормим с серебра, поим — с золота. Шестеро рабов-эалов прислуживают ему день и ночь, а у дверей его стоит стража: полдюжины самых верных моих людей. Только мне одному позволено входить к нему, а больше никому, только мне и слугам. Каждый день наполняют ему ванну горячей водой целебного источника да бросают в воду розовые лепестки и цветы лаванды. Сам видел: так и делают. Есть у него в покоях певчие птицы, пушистые кошки, книги на многих языках, картины и драгоценности. А в соседней комнате помещаются музыканты, и мальчики с самыми чистыми голосами поют от зари до заката. Благовония там курят из Мардрихата, из тех, что вселяют спокойствие и лёгкость духа, свечки жгут из чистого воска. Если б сама логосская царица гостила у меня в замке, и то не смог бы я принять её лучше, чем твоего эала.

Родрик провел пальцем по ободу браслета, но в руки взять не решился. Сказал:

— Если любой урон будет нанесён моему компаньону, я не оставлю от Равенсроха камня на камне. Я пойду войной на тебя, Харолд, и не пожалею ни женщин твоих, ни детей. Знай это, потому что это случится.

— Зачем же мне вредить ему, Родерихт? Он — моя единственная надежда. Нет у меня в замке ничего драгоценнее твоего эала.

Промолчал Родрик. Он уже знал, что потребует от него враг. А Харолд говорить не спешил. Вздыхал, полоскал в кубке усы, приглаживал пальцами косички. Наконец, заговорил так же неторопливо, будто задумываясь над каждым словом:

— Мы проиграли большую войну. Много серебра пришлось отдать, чтобы собрать такую армию, чтоб две тысячи пик поставить в строй. И нет у меня теперь ни серебра, ни людей. В замке неспокойно. Люди не верят, что я смогу повести их в бой, не верят, что верну их родных. Когда у тебя десять сыновей, Родерихт, кто-то из них непременно считает, что лучше знает, как надо править. Как надо воевать, тратить серебро и говорить с врагами. Если я не верну наших пленных, будет бунт. Меня убьют, скорее всего. Кто-нибудь из моих сыновей возьмёт себе Равенсрох. Ладно, если Брок, он почти что я сам. Хуже, если Вейер или Парр. Они умные и злые. Мы все злые, но они больше злые, чем умные. Любой из них вырежет всех братьев и племянников, а потом поведёт рейды на юг. С ними тебе воевать. Подумай, хочешь ли ты этого.

— Что же ты предлагаешь, Харолд? — поторопил врага Родрик.

— Обмен пленными, — пожал плечами логоссец. — Всех моих на всех твоих.

— У тебя один пленник, Харолд, — заговорил Кейн. — А у нас семьдесят один. Как мы можем менять одного на семь десятков?

— Всех на всех, лорд, — повторил Харолд, обращаясь только к Родрику. — Только так и никак иначе.

— А если мы возьмём в плен и тебя, лорд? — спросил Родрик. — Что тогда скажут в твоём замке?

— Смотря кто возьмёт верх, — вздохнул логоссец, будто в раздумье. — Если мой третий, Вейер, то спасибо тебе скажут. И вот тогда уж ты своего эала точно не увидишь живым. Если же Брок, то он пришлёт тебе второй браслет. Но в этот раз вместе с рукой.

— Мне нужно подумать, лорд Харолд, — ответил Родрик, постаравшись последней фразы не услышать. — Сам знаешь, такие вещи легко не решаются. У меня тоже живые люди в крепости, и тоже может быть бунт. Есть такие вещи, которых лордам не прощают.

— Нет у тебя таких вещей, лорд Белого Гнезда, — покачал головой логоссец. — Ты только что малой кровью выиграл войну. Ты набил крепость добром под самую крышу. Ты в милости у короля, ветер удачи разворачивает твои знамёна, ты ходишь под Светом. Тебе простят всё. А вот мне не простят. Если не верну пленных — не простят. Поражения не простят, голода, бесчестья. Я на всё пойду, чтобы вернуть моих людей. На всё, понимаешь? Вот потому и сам по зимней дороге пришёл к тебе. Чтоб ты понял, как это важно для меня.

— Я понял это, лорд. Я ценю твой поступок. Не каждый ради своих людей на такой риск пойдёт.

Харолд молча кивнул. Он казался старым и усталым, медлительным и нерешительным увальнем. Но каждый, кто знал лорда Равенсроха, знал и то, что за внешней неторопливостью скрывается пытливый и острый ум, за кажущейся нерешительностью — несгибаемая воля, бесстрашие и жестокость. Жестокость не ради удовольствия, а лишь как продолжение стремления любой ценой достичь цели.

Логоссец бросил короткий взгляд на Тайенара, обратился к Родрику:

— Ты, верно, не знаешь, лорд Родерихт, но вот этот эал, который сидит за твоим столом и говорит с нами как с равными, — беглый раб Равенсроха. Его тебе, конечно, придётся тоже вернуть законным хозяевам.

— Тайенар — свободный эал, — тотчас же и как можно более твёрдо ответил Родрик. — Он не раб и не пленник, а может покинуть мою крепость в любой час или же остаться здесь навсегда. Когда я встретил его, на нем не было рабского ошейника. Я не волен обменивать его на кого бы то ни было.

— Всех моих на всех твоих, лорд, — усмехнулся Харолд, — так и никак иначе. Если хочешь вернуть себе маленького эала, большого придётся отдать. Он принадлежит моему второму сыну Парру. Спроси его сам, если хочешь.

— Нет, — просто ответил Родрик.

Снова помолчали. Снова Харолд заговорил первым:

— Значит, эала тебе вернут. Но по частям. Сначала кисти рук. Если не одумаешься, то позже — ступни ног. А может быть, сначала уши, потом глаза. Ты узнаешь его глаза, Родерихт? За декаду пути они могут сильно поменяться.

Родрик заставил себя улыбнуться.

— Стоит ли нам пугать друг друга сказками? Мы не женщины и не дети. Ты, может быть, думаешь, что держишь меня за горло? Не скрою, гибель компаньона будет большой потерей для меня. Но это будет только моя потеря. Белое Гнездо устоит. А устоит ли Равенсрох, если я сначала прикончу твоих пленных, а потом пойду на тебя войной?

— У тебя в крепости сколько, сотни две? — ответил Харолд, тоже спокойно и деловито, будто обсуждая план совместной кампании. — Допустим, с ополчением ты наберёшь пять сотен, хотя и вряд ли. Ладно, пусть будет пять. Но ведь с пятью сотнями тебе Равенсрох не взять?

— Не взять, — согласился Родрик. — Но я вполне могу взять его в осаду. Сколько у тебя в крепости хлеба, лорд? Как скоро твои же люди повесят тебя на мосту и откроют мне ворота?

— Ты прав, лорд Родерихт, не пристало нам друг друга пугать, будто мы женщины или дети, — снова вздохнул Харолд. — Когда же ты сможешь дать мне ответ? Время дорого.

— Время дорого, лорд, — согласно кивнул Родрик. — Я дам тебе ответ завтра. Пока будь моим гостем. Навести своих людей, я дал приказ тебя пропустить в любое время. Но знай, каким бы ни было наше соглашение, жизнь и свободу моего друга и соратника Тайенара я обсуждать не собираюсь.

Харолд лишь отвернулся и махнул рукой, будто говорить о таком пустяке ему не пристало.

Родрик попросил Кейна сопровождать дорогого гостя. Как только дверь за ними затворилась, Тай со стоном закрыл лицо руками.

— Я не отдам тебя, даже не думай! — проговорил Родрик, но эал лишь покачал головой. И сказал, не отнимая рук:

— Силы Света, рядом с ним шестеро альф…

========== Глава 19 ==========

Утро серебристое и розовое, утро робкое и тихое. Как будто зима — застенчивая девочка — встала на пороге, заглянула в приоткрытую дверь: «К вам можно?» Это в феврале она станет склочной старухой, обожающей громкие скандалы. Чтобы потом долго умирать, метаться в лихорадке коротких оттепелей, напоследок проливая слезы бурными ручьями…

Родрик вдохнул прохладного и влажного воздуха, прошагал по брусчатке внешнего двора, натягивая на ходу перчатки. Логоссцы Харолда и его орлы садились в седла. Стремя его приземистого коня держал Тайенар.

— Вы уверены? — спросил он вместо приветствия. — Я мог бы вам пригодиться, я хороший боец…

— Ты мне здесь пригодишься. Я должен знать, что происходит в крепости.

— Лорд, — произнес эал чуть слышно, глядя в землю, — не ожидал я, что вы вступитесь за меня.

— Брось, — так же тихо ответил Родрик, проверяя подпругу. — Дело не в тебе. Он просто проверил, можно ли меня толкнуть чуть дальше. Отдал бы тебя, он потребовал бы серебра, земель, рабов. Брось.

Мимо прошёл Кейн, перекинулся шуткой с Горном, на Родрика не взглянул. Сел в седло, направился к воротам. Поднялся в седло и Родрик, хлопнул Тая по плечу.

— Две декады, Тай. Самое большее — три. Три декады, и мы будем дома. И помни, что я тебе говорил. Держи глаза открытыми.

Выехали за ворота, на присыпанную снегом дорогу. Впереди Кейн, по бокам двое орлов, братья Доннер и Норт. Рядом с ними, то забегая вперёд, то отставая, трусили два волкодава Доннера. Логоссцы с уважением поглядывали на огромных зверей, прекрасных сторожевых и охотников. А ещё волкодавы умели отыскать человека в лавине, за что их и взяли в зимнюю дорогу. Логоссцы ехали позади, целая армия. Два десятка, которые Харолд привёл в Гнездо, да сорок три бывших пленных, а сейчас свободных воинов. Всем дали лошадей, еды в дорогу, постельные скатки, зимнюю одежду. Всем дали свободу.

Харолд поравнялся с Родриком, завёл пустой разговор:

— Не подняться ли нам на хребет, лорд Родерихт?

— Поедем по дороге сколько возможно, лорд Харолд, — ответил Родрик вежливо. — В десяти милях от Полки спустимся в ущелье. Там дорога полегче.

— А снегом нас не засыплет?

— Есть одна тропа, по которой можно будет подняться. Трудно, но можно.

— Ну что ж, это твоя земля, ты её лучше знаешь. Тебе и путь выбирать. Мы-то шли по хребту. Трудная дорога. Едва ли не половину пешком шли. Моим раненым и так трудно придётся.

С этого все и началось. Три дня назад, когда лорд Равенсроха получил согласие Родрика на абсурдный обмен «всех на всех», он и сказал, будто рассуждая вслух:

— Так уж получается, что дорога нам предстоит нелёгкая. Двадцати шести из моих парней её не пройти. Может, и двадцати восьми.

— Значит, пусть погостят до весны, — усмехнулся Родрик. — Как снег растает, отпущу домой.

— Хорошо, лорд, пусть так и будет. Можешь и сам привезти мне их весной. Заодно и своего эала заберёшь, целого и невредимого. И будем мы с тобой и дальше воевать по-дружески: рейд на север, набег на юг…

— Нет! — перебил его Родрик. — Я должен забрать эала сейчас. Я не могу оставить его у вас до весны. Я поеду с вами и увезу его с собой.

— Так не пойдёт, лорд Родерихт. Без заложника откуда мне знать, что ты отпустишь остальных? А вдруг ты к весне передумаешь, что я тогда буду делать? Как мне своих людей вызволять?

— А как я тебе отдам сейчас две трети твоих людей и ничего не получу взамен? Раз так, то отправляйся, лорд Харолд, домой, приезжай весной, тогда и поговорим.

Родрик, конечно, не представлял себе такой возможности. Сейчас, когда он узнал, что его Аленький жив, что он в плену в самом страшном месте на всём свете, где каждую минуту с ним могут сделать все что угодно и сам Родрик совершенно не в силах его защитить, когда он это все узнал, жизнь его превратилась в одно лихорадочное нетерпение. Он готов был бежать в Равенсрох, а там — карабкаться на стены, убивать голыми руками, бросаться грудью на пики, все что угодно, только бы не сидеть на месте, не слушать бесконечные разговоры, когда его мальчик…

— Не могу я с пустыми руками вернуться, — пожаловался логоссец. — Меня в крепости не поймут и в успех нашего дела не поверят.

— Мой эал слаб здоровьем, — снова заговорил Родрик. — Он умрет у тебя до весны. И тогда уж точно ты ни одного из своих парней живым не увидишь.

— У твоего компаньона все самое лучшее… — начал было Харолд, но Родрик перебил его резким:

— Вот ты кормишь его с серебра, а много ли он ест? Весел ли он от твоей музыки?

Логоссец ничего не ответил, задумался, погладил бороду, снова завздыхал. Спросил:

— Ведь сам ты на его месте не останешься?

— Не могу, сам понимаешь. Моё место в крепости. Ведь и ты бы у меня в Гнезде не остался, не так ли?

— Ренольда твоего я бы взял вместо тебя. Наследника. Да что теперь говорить…

Родрик поморщился. Слишком свежей была ещё рана.

— Мой наследник теперь Кейн. Его возьмёшь в заложники?

Он сказал это прежде, чем успел подумать. Но, сказав, понял, что это, быть может, единственный выход. Единственная возможность вернуть Аля домой. До того, как очередной недуг скрутит его вдали от дома, в окружении шести альф. Тогда его секрет будет раскрыт. Тогда его уж точно не вернут ни за семь десятков пленных, ни за семьдесят фунтов золотом. А вдруг кто-нибудь в Равенсрохе уже заметил отличие Аля от прочих эалов и догадался задать альфе-рабу вопрос, на который раб не сможет не ответить…

Долго молчал проклятый логоссец, последние жилы вытягивал. Наконец вздохнул так, будто это ему предстояло отдать брата в обмен на любимого.

— Ну что ты делаешь со мной, хитрая ты лиса, лорд Родерихт. Все заставляешь меня делать так, как тебе хочется, во всем слушаться заставляешь. Ладно, твоя взяла. Отправляй со мной лорда Кейна и небольшой конвой. Пусть забирают твоего эала да везут домой. Только не удивляйся потом, если он у тебя закапризничает, станет нарядов требовать, лошадей, рабов, золота с серебром. Он у нас к хорошему привык, хе-хе-хе… Может, он тебя разорит. Невелика месть за проигранную войну, но хоть что-то.

Немного отлегло от сердца. Но лишь до того часа, когда пришлось говорить с Кейном. Брату предложение не понравилось. Залпом выпил целый кубок торка, долго глядел в огонь, сидел сгорбившись, опустив голову. Родрик нарушил молчание:

— Я тебя как брата прошу. Иначе они Аля не отпустят. А он там погибнет, это я точно знаю. Ты же помнишь, каким мы его привезли в крепость, как долго выхаживали? Он болен, Кейн, помнишь, как он целую прошлую зиму с постели не вставал? Да и теперь у него раз в три-четыре месяца приступы. Его лечить надо, особенно, по-эальски. Хорошо, что Тай мне помогает, а то и я бы не справился. А тебя я сам заберу от логоссцев, как только снег растает. Они ничего не сделают тебе, Кейн, ты же знаешь.

— Не надо меня просить, лорд Родрик, — мрачно отозвался Кейн. — Достаточно просто приказать.

Не сложился разговор. Но хуже было то, что ближе к ночи Кейн сам пришёл к Родрику. Встал у двери, подпёр косяк плечом, заговорил, будто с трудом выталкивая слова:

— Род… Многие в Равенсрохе считают меня своим должником. У каждого сын, брат, отец, друг. Воюем мы давно, у всех свои счёты.

И вдруг вскинул голову, взглянул в глаза твёрдо, с вызовом.

— Я не боюсь! Смерти, боли, увечья — не боюсь. Но одно дело в бою погибнуть, и совсем другое — в плену. Где каждый тебя ненавидит.

Родрик подошёл, положил руки на плечи брату, заглянул в глаза. Подумал: «Какие темные у него глаза, будто совсем чёрные. Интересно, у меня такие же?»

— Кейн, если бы был другой выход, я бы сам остался, но тоже ведь не могу. А впрочем, почему не могу? Оставлю Гнездо на тебя, сам останусь в Равенсрохе, Аля отпустят домой, Тай за ним присмотрит…

— Ладно, я понял, — ответил Кейн, мягко освобождаясь от рук Родрика. — Сделаю как обещал.

И больше Родрик с братом не говорил. Тот собирался в дорогу шумно, пил со стражей, с кем-то дрался. Красивая белошвейка плакала, провожая его, совсем молоденькая, в дочки годится.

И вот теперь ехал Родрик один и глядел на широкие плечи Кейна, на черные волосы, небрежно собранные на затылке в короткий хвостик, на то, как с быстрой улыбкой он оборачивался то к Доннеру, то к Норту и говорил им что-то забавное. Родрик понимал. Ему пришлось выбирать между любовником и братом, и он свой выбор сделал. Кейн его принял, но выражать по этому поводу восторгов не собирался, да и не обязан.

Снова заговорил Харолд:

— Хорошие у вас собачки, у нас вот нет таких, а жалко, хотелось бы. Не уступите парочку?

— Мы продаём годовалых кобелей. Натасканных на медведя, поисковых или сторожевых. Холощёных, — коротко ответил Родрик.

Говорить не хотелось совсем, но в особенности не хотелось с Харолдом.

С погодой им повезло, и крутой спуск в ущелье удалось преодолеть засветло. На берегу незамерзающей речки сделали привал, распрягли лошадей, укрыли их попонами, разожгли костры, Доннер с Нортом поставили шатёр. Родрик взял его специально для Аля. Не на снегу же ему спать, когда они поедут домой.

Назавтра дорога продолжилась. Зимняя, холодная и очень одинокая. Харолд заметил, что его компания неприятна Родрику и перестал соваться с беседами. Орлы держались ближе к Кейну, и с лордом говорить им было не о чем. Впервые в жизни Родрик оказался в одиночестве. Всегда, с самого детства, его окружали люди, искавшие его общества, чтобы обратиться с просьбой, спросить о новостях, да хотя бы просто показаться рядом, тем самым повысив и собственную значимость. Родрик принимал такое внимание как должное, он не искал его и не тяготился им. Теперь, оказавшись отрезанным от привычного общения, он растерялся. Некому сказать о крупных следах, уходящих вверх по склону, неужели барс? Не с кем поделиться опасением: небо белое — быть метели. Не с кем ехать плечом к плечу в уютном и нетягостном молчании. Он прекрасно понимал, что означало такое отчуждение. Звучал в нем голос Белого Гнезда, живой и вечной сущности, которая была ему ближе отца и дороже матери. Если он хоть что-то понял об эальском значении рода, то его собственным родом всегда было Белое Гнездо. И теперь этот род отверг его. Оттого что он предпочёл любимого брату. Оттого что поменял одного на семь десятков. Теперь каждый в Гнезде спрашивает себя: «А случись мне попасть в плен, сделает ли лорд для меня то, что сделал он для своего любовника?» Ответ на этот вопрос очевиден. За все приходится платить, это он знал. И если одиночеством придётся оплатить жизнь любимого, это приемлемая плата. И все же, и все же… Двадцать лет он прикрывал им спины, двадцать лет не жалел ни серебра, ни крови, ни жизни. Впрочем, они, его верные орлы, могли сказать ему то же самое.

Единственным его собеседником в эти долгие дни был Тайенар. Вступать с магом в мысленный разговор становилось все легче, будто идти по знакомой дороге, по которой ноги несут тебя сами, и припоминать повороты нет нужды. Закрыть глаза, сделать вдох, представить себе орла в небе над горными вершинами. На выдохе протянуть руку ему, с кривоватой усмешкой и внимательными зелёными глазами. Почувствовать в ответ что-то похожее на улыбку, или на луч солнца на щеке, или на тяжёлую руку на плече. «Ну, здравствуй. Как в крепости? Вот и хорошо, что тихо. А я следы барса видел. Ты на барса когда-нибудь охотился?» Послать мысленную картинку: огромный кот, белый с серыми подпалинами, с холодными синими глазами. А в ответ получить гадкую ящерицу размером с кошку, с шипами вдоль спины и раздувающимся гребнем. «Я вот на это охотился. Хайят называется. Шипы, гребень, желчь, слюна — все жутко ядовитое, зато мясо вкусное, лучше молоденького цыплёнка». Если раньше Родрик мог передать и получить обратно только самые примитивные сообщения, то теперь он чувствовал грусть и волнение эала, его благодарность и уважение, желание поддержать и помочь. Шуткой, пустой болтовней, заверением, что в крепости все спокойно. «Я отдал Поводок Ренольда Горну. Наш капитан туповат, лорд. Но ничего, справимся».

На пятый день пути собаки напали на след медведя. Зимняя дорога скучна, каждый обрадовался забаве. Матёрый самец с тёмной, почти черной шерстью решил дорого продать свою жизнь, когда прижали его к отвесной стене, на которую и белка не взлетит. Кейн вышел со зверем один на один. В другое время Родрик поставил бы под сомнение и мудрость такого решения, и способность брата справиться с задачей. Теперь он знал: отважный и безрассудный поступок повысит его шансы на выживание среди врагов. Логоссцы расскажут об этой охоте, а смелость всегда вызывает уважение. Кейн справился отменно: ушёл от удара огромной лапы с когтями-кинжалами длиной в ладонь, дождался, когда зверь поднимется во весь рост, и нанёс короткий и точный удар. Жало пики вошло зверю между рёбер. Медведь умер прежде, чем его туша ударилась о землю.

Норт и Доннер были первыми, кто поздравил Кейна с добычей. Следующим подошёл Харолд, принялся многословно объяснять, отчего так трудно убить медведя и почему Кейн такой молодец. Вслед за ним и другие логоссцы подошли к заклятому врагу, захлопали ладонями по плечу, потянулись пожать руку. Подошёл и Родрик.

— Прекрасный удар, Кейн. Отличная добыча. Прямо как ты говорил: мех зимний.

— Все моё принадлежит тебе, лорд, — брат церемонно склонил голову. — Позволь снять шкуру и поднести тебе трофей.

— Лорне поднесёшь, — усмехнулся Родрик, вовремя вспомнив имя молоденькой белошвейки. Брат на улыбку не ответил.

Снег пошёл на седьмой день пути, когда отряд уже миновал погребённый Сумеречный перевал и вышел на дорогу. Теперь им могла помешать разве что самая злая метель, вроде той, что прошлой зимой погубила купеческий караван. Но снег опускался на землю неторопливо и торжественно, в белой безветренной тишине, и вековые сосны, дремлющие под снежными шапками, вечными часовыми замерли на крутых склонах. Нетерпение последних дней сменилось тяжелой усталостью. Родрик почувствовал себя столетним старцем, которому уже все равно, чем закончится этот день, эта зима и эта жизнь. Лишь бы закончилась поскорее.

А на двенадцатый день пути, тихим морозным утром, они выехали на плоское каменистое плато, откуда открывался вид на глыбы черного гранита, поднимающиеся в темнеющее небо. Равенсрох, мрачная приграничная твердыня, оставалась верна своему имени.

В чёрный туннель замковых ворот, узких, с Белым Гнездом не сравнить, они въехали бок о бок с лордом Харолдом.

Лишь позже, с большим опозданием припомнил Родрик многие странности. Что им навстречу не выслали из крепости отряда. Что в замковом дворе, где собралась толпа в несколько десятков, было непривычно тихо. Что никто, кроме мальчишек-конюхов, не подошёл, чтобы помочь лордам спешиться. Что на крыльце у входа в цитадель стояли двое, Парр и Вейер, стояли молча и неподвижно, будто не отец вернулся в крепость, а непокорный вассал. А потом свистнул довольный Снорри, тоже не заметивший странного приёма, крикнул, спрыгивая на землю:

— Брок! Брат, мы дома!

И улыбающийся великан проделал себе путь через угрюмую толпу, обнял мальчишку за плечи, хлопнул по спине, засмеялся, и колдовство рассеялось. Люди стали подходить к друзьям и родным, зашумели женщины, заголосили, засмеялись и заплакали, но Родрик и этого не заметил. Взгляд его метался от узких щелей бойниц до крыльца цитадели, от дубовой галереи до окон господских покоев, ведь где-то там, за этими черными стенами, его Аль. Может быть, он смотрит на него сейчас, может быть, скоро они увидятся. С огромным трудом заставил себя успокоиться, собраться. Привычно потянулся к Тайенару: «Мы в Равенсрохе. Гадко тут. Домой хочу».

Комментарий к Глава 19

Равенсрох – чуть изменённое Raven’s Rock – вороний камень. Стало быть, все чёрное, стены из черного гранита и интерьер соответствующий. И жителей вражеского замка называем “воронами”, а наши – орлы.

========== Глава 20 ==========

Харолд словно нарочно вознамерился потрепать ему нервы. Велел отвести гостей в купальни, холодный и мрачный подвал со стенами чёрными ото мха, потом на ужин в своих покоях, напротив, душных и жарких, будто коптильня, потом лично проводил Родрика и его орлов в отведённые им комнаты. Родрик решил не выдавать волнения. Лишь прощаясь с радушным хозяином, проронил:

— Надеюсь, завтра я смогу увидеться со своим компаньоном?

Ярл растёкся пространной речью:

— Конечно, лорд Родерихт, почему же не увидеться, непременно увидитесь. Ведь для того же и путь зимний проделали, чтобы увидеть своего любезного. И сами удостоверитесь, что вреда ему не нанесли никакого, холили и лелеяли, будто невесту из высокого рода, пылинки сдували. И то сказать, нежен он у вас необычайно, многим девушкам на зависть. Много я красивых эалов повидал, но такого, как ваш, не видел никогда и вряд ли ещё увижу…

Жарко было в спальне, нестерпимо душно. Билось сердце, будто птица в клетке. Усталость зимней дороги, тяжёлый ужин, душная темнота — всё это камнем ложилось на грудь, но сон не шёл. Родрик уже не понимал, зачем он стал играть в эти игры, зачем прикидывался спокойным и безразличным. Тот, кто меняет семь десятков на одного, уже проиграл. Так почему он не потребовал своего Аля, не забрал его к себе, ведь сейчас они были бы вместе, он мог бы прижать его к сердцу и захлебнуться болезненной, пронзительной нежностью… Он слышал, как в соседней комнате негромко переговаривались его орлы. Им тоже не спалось. Зачем же здесь так жарко топят, ведь дышать нечем…

Наутро все были хмурыми и невыспавшимися. У слуги, принёсшегозавтрак, Родрик потребовал немедленной аудиенции с лордом. Увидеть же Харолда удалось лишь к полудню. Он сам явился за своими гостями и повёл их, наконец-то, на встречу с пленным, а вернее, похищенным. Пока шли запутанными коридорами, спускались во двор, поднимались на галерею, шагали по гулкому, тёмному от старины древесному настилу, Родрик устал слушать о том, какие изысканные блюда подают его компаньону, какими шелками накрыта его кровать и какие драгоценности он носит на груди, на руках и в волосах. А память скорее по привычке, чем ради какой бы то ни было цели, отмечала часовых во дворе и на галерее, тяжелые двери, ведущие в башню, узкую винтовую лестницу. Не может быть, чтобы его держали в башне. Хитрый Харолд просто не хочет показывать ему, где именно находятся покои его пленника. Скорее всего, Аля привели в башню специально для встречи.

В просторной комнате на третьем этаже башни с окнами-бойницами, открытыми зимним ветрам, было светло и прохладно. Лежал на полу пёстрый марганский ковер, стояли огромные, в человеческий рост, серебряные светильники, над похожим на трон креслом с резной спинкой надувался парусом шелковый полог. Великолепное убранство пропало зря. Родрик не видел ничего, кроме тонкой светлой фигуры, шагнувшей ему навстречу.

На нем был эальский наряд длиной до пола, густо-синий, жесткий от золотой вышивки. Высокий воротник блестел драгоценными камнями, в вырезе широких рукавов виднелась серебристая нижняя рубашка. Волосы ему уложили в сложную причёску, прикрыли невесомым покрывалом. Золотой обруч тонкой работы охватывал его лоб, височные подвески, переливающиеся сапфирами, спускались на плечи. Лицо его было спокойно, вот только глаза… Глаза были точно такими, как в ту первую ночь в Баркле. Безумными. Нет, кричащими от безумной боли и ещё более безумной мольбы.

Аль поклонился до пола, жестом красивым и кротким сложив руки на груди.

Голос его не дрожал, он струился нежной песней, безоблачной и светлой:

— Счастлив видеть вас, мой господин. Тяжела ли была дорога?

Не сговариваясь, они приняли одну и ту же игру: Родрик — господин, Аль — его любовник, практически наложник. Нет между ними других отношений. А значит, не такой уж он ценный заложник, этот разряженный в шелка и парчу эал, вчерашний раб, купленный у стражников за бесценок.

— Здоров ли ты, Альхантар? — вежливо склонил голову Родрик. Горло и грудь будто железный обруч сжал, но сердце билось ровно, дыхание не прервалось.

— Спасибо, мой господин, я здоров.

Здоров ли? Родрик заметил тени под глазами, бледность и заострившиеся черты лица. Будто ещё тоньше стал нос, ещё резче выступили высокие скулы… Неужели он голодает?

— Нет ли у тебя каких-либо пожеланий?

— Моё единственное желание — как можно скорее соединиться с моим господином.

Так сказал бы любой хорошо обученный постельный раб. Или же человек глубоко любящий.

Родрик повернулся к Харолду.

— Я хотел бы уехать завтра утром. Это возможно?

— Конечно, лорд Родерихт, у вас в крепости дел невпроворот, да и я человек занятой. Попируем сегодня, а пока мои люди вас в дорогу снарядят, лошадок ваших подкуют, еды соберут, одежды теплой вашему компаньону, чтобы не замёрзнуть на зимней дороге. Каждый день снег может лечь, а тогда в обход Сумеречного и вовсе не пройти, прямо не знаю, как и отпускать вас в такую дорогу. Ведь случись вам не вернуться в Белое Гнездо, ваши люди меня винить станут, дескать, нарочно я так устроил…

Харолд всё говорил и говорил, но Родрик его не слушал, не в силах оторвать глаз от своего Аленького, от нежных губ, тонких рук, белой прядки, выпавшей из причёски. Он крикнул Тайенару: «Они привели Аля! Я его вижу, он здоров. Попробуй его вызвать!» Через несколько секунд пришёл ответ: «Ничего. Наверное, Поводок у него отобрали». Тогда Родрик обратился к своему мальчику мысленно, призывая, как совсем недавно Тая: «Потерпи ещё немного, маленький мой, жизнь моя. Скоро будем дома. Скоро снова будешь бегать в потертых замшевых штанах, с растрепанной косой да с облезлым носом. Скоро будем вместе».

Он перебил нескончаемую тираду хозяина:

— Лорд Харолд, моему компаньону потребуются в дороге слуги. Не уступите ли мне вот этих двоих? — кивок в сторону кресла, за высокой спинкой которого замерли, будто беломраморные статуи, две фигуры в лёгком доспехе. — Две подводы зерна за каждого, доставлю весной, вместе с остальными пленными.

Цена была, на первый взгляд, смехотворной. Если не знать, что к весне зерно в Равенсрохе будет дороже золота.

— Десять подвод за каждого, лорд…

— Десять за обоих. А нет, так и не надо. Обойдёмся. Обойдёмся же, душа моя?

Лёгкая улыбка на безмятежном лице, а тонкие пальцы подрагивают нервно.

— Как будет угодно моему господину.

— Ну, десять, так десять, вы, лорд, меня просто по миру пустите. Таких эалов, молодых да сильных, продают за их вес серебром, так что вы уж потрудитесь распорядиться, чтоб подводы доверху грузили, да хорошим зерном, не прелым каким-нибудь, пшеницей, а не рожью или ячменем…

«Он делает это нарочно, — мелькнула мысль. — Нарочно медлит, ждёт, когда кто-то из нас не выдержит».

Протянул руки Алю, легонько сжал холодные пальцы.

— Отдыхай, Альхантар. Завтра нам в дорогу, путь будет нелёгким.

— Я не подведу вас, мой господин. Буду готов отправиться в путь с рассветом.

— И вправду, — спохватился радушный хозяин, — давайте отпустим нашего прелестного гостя. Нам ведь сегодня до самой ночи пировать, а это трудно, не у всякого сил достанет. Я бы и прекрасного Альхантара пригласил с нами за стол, но, боюсь, общество грубых воинов, не знакомых с тонким обхождением, оскорбит нашего гостя.

Родрика ощутимо передернуло, когда он представил себе Аля в его эальском наряде, с покрывалом на волосах, с завитыми локонами на висках в дымном и шумном холле Равенсроха. Где ни один пир не обходился без драки, где, случалось, понравившуюся служанку опрокидывали на стол и драли при всех, под свист и гогот, под крики пьяной толпы…

А когда Родрик уже поворачивался к Алю спиной, его маленький вдруг тихо ахнул и бросился ему на шею. Тело отозвалось само, каждым вздохом, каждым волоском, вставшим дыбом. Пальцы запутались в тёплых прядях, руки прижали к груди тонкое, родное, отчаянной нуждой захлебнулось сердце… Горячее дыхание коснулось его лица, и Аль прошептал почти беззвучно, выдохнул в самое ухо: «Рениус. Бард».

Трудно было разорвать объятия, трудно было проделать обратный путь по лестнице на галерею, по галерее, по двору, покрытому тонким слоем снега, в жарко натопленные покои. Там Родрик рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Сил не осталось ни на что. Тяжелая рука легла на плечо, сжала тепло и мягко.

— Держись, брат. Он как, цел? Ну вот, это самое главное. Через декаду будете дома.

— Спасибо, Кейн, — пробормотал Родрик, до слез тронутый поддержкой брата. Много хотел он сказать ему: о вине и долге, о несправедливости и великодушии, - но не было на свете правильных слов. — Торк у них тут пьют? Хочу чего покрепче сегодня. Меньше дня в Равенсрохе, а уже удавиться охота.

Легко и привычно дотянулся до Тая, почувствовал в ответ такую же тяжёлую руку на плече. «Предатель – бард Рениус. В карцер его. Своими руками шкуру спущу с ублюдка». В ответ получил картинку: большой член, висящий на дыбе… Наглец все-таки этот эал, надо бы его плетью, так разве же поднимется рука? И все-таки Аль, его Аль… Только о том и думал, как бы сообщить важное, а он сам почти забыл о предателе. Бард-шпион — это плохо. Этому везде дорога открыта. Утром он со слугами на кухне жрёт, вечером в большом холле развлекает гостей, ночью пьёт со стражей и везде слушает, везде вынюхивает. И вправду расслабились они в Гнезде по сытой жизни: мало что в Равенсрохе своих людей не осталось, так дома у себя шпионов чуть не за господский стол сажают. Теперь гадай: что ему известно? Про то, что Тай — маг, точно известно, а может быть, и про Стаю. А может, и про Аля… Нет, об этом думать нельзя, так можно самого себя с ума свести!

За ними пришли, когда день за окнами исчез в сизой дымке. На чёрную громаду Равенсроха легло тяжёлое серое облако, влажной ладонью стёрло стены и башни, ворота и галереи. Меньше всего хотелось пировать. Больше всего хотелось оказаться дома.

У входа в холл пришлось оставить оружие. Родрик бывал во вражеской твердыне и прежде, правило это помнил и даже одобрял. Но противно потянуло где-то под рёбрами, когда чужие руки приняли его перевязь с мечом и кинжалом, оставив ему лишь небольшой ножик, чтобы резать мясо за столом. Ну, и ещё метательный нож за голенищем сапога, и мизерикордию в рукаве, высоких гостей обыскивать не станут. Родрик был уверен: у его спутников остался при себе ещё более внушительный арсенал. Но разлучиться с мечом — все равно что с правой рукой, и жалко, и тревожно.

А в холле было нехорошо. Громче обычного звучали голоса, дергали за нервы резкие звуки волынки, каминный дым темным облаком висел над столами. Родрика повели к господскому столу на возвышении, его спутникам указали места среди знати. Лучше бы остаться вместе, но в чужом холле чужие порядки. Их надо уважать. Родрик занял почётное место между Харолдом и Броком. И тотчас же оказался в центре скандала.

— Вот! — послышалось откуда-то из-за сизого тумана, и Родрик различил сухощавую фигуру Вейера, потрясающего над головой длинным пальцем. Ещё подумал: «Странно, что второй сын Харолда сидит не за господским столом, а внизу, среди знати». Вейер между тем продолжал прежде заведённый спор: — Это именно то, о чем я говорю! Кто сидит по правую руку лорда Равенсроха? Враг! Убийца! Родрик из Белого Гнезда! Тот, кто своей рукой убил нашего брата Варстена! Давно ли мы привечаем в Равенсрохе врагов?

— Я должен ответить? — вполголоса спросил Харолда Родрик. — Я не помню Варстена. Один из ваших?

— Бастард, — болезненно скривился Харолд. — Молодой был, глупый, покрасоваться хотел. Ты срезал его, как сорную траву.

— Мне жаль, — ответил Родрик. Он все равно не помнил такого парня. Лицо Ренольда встало перед ним, совсем такое, каким он видел его так недавно.

Брату ответил Брок:

— Наш отец — лорд Равенсроха, Вейер. Или ты забыл об этом? В его воле посадить лорда Родрика на своё место или на кол. Ты что, пытаешься эту волю оспорить?

— Так пусть на кол и посадит! — крикнул кто-то невидимый. — Чего мы ждём? Такая удача в руки пришла: сам Северный Орёл и его наследник! Покончим с проклятым отродьем!

Столы громыхнули.

Родрик отрезал кусок от лежавшей перед ним бараньей ноги, положил перед собой маленький нож. В случае чего руки надо держать свободными. По меньшей мере пять раз приезжал он во вражескую крепость, да и Харолда, а перед ним и его отца Сухорукого Сакора принимал в Гнезде не раз. Никогда и в голову не приходило, что кто-то поднимет руку на гостя. Ну, будут задевать, попытаются вызвать на бой, подгадят по мелочам. Однажды, например, накормили чем-то таким, от чего он сутки из нужника не выходил. Но чтобы — на кол? Даже на словах? Немыслимо.

— Отец! — снова заговорил Вейер. Будто нарочно в противовес многословному Харолду он выражался короткими, рублеными фразами. Его слушали: — Слышишь, что говорят твои воины! Чем ответишь, ярл?

Душно было в холле, душно и шумно. Кто-то вскочил, кто-то схватил кого-то за грудки. Руки сами сжались в кулаки. Вейер кричал:

— Долго ли нам пресмыкаться перед южанами? Сколько крови пролито зря, сколько братьев полегло! Сколько ещё поляжет? Каждую весну мы голодаем, а они жрут от пуза! Я скажу: сотрём Гнездо с лица земли! Я скажу: возьмём их баб, их серебро и их хлеб! Пройдём по их земле, как зимний шторм!

Вскочил с места Брок, заорал что-то, но голос его потонул в урагане, ударившем в древние стены. Странный горький холод охватил Родрика, сжал его мягкое подбрюшье ледяным кулаком. Наверное, это был страх.

Пропал шумный холл, распался на куски.

Вот кто-то в конце зала поднимает заряженный арбалет, наводит на господский стол. Выбирайте, бесы Зимнего Предела, - ярл, лорд, наследник. Метательный нож слетает с ладони, бьет арбалетчика в горло, тяжёлый болт улетает под потолок, хороший удар. Темная тень за спиной Брока, живая сталь в чужих руках, мизерикордия легко входит в глаз, а в руках чужой меч, дрянной, хороший. Вот Брок, бывший враг, становится спиной к спине. И отпускает холодный кулак, и кровь бежит по венам. Весь холл — поле боя, Кейн поднимает тяжёлый подсвечник, и вокруг него образуется пустое место. Норт и Доннер перевернули стол, арбалетный болт дрожит в темном дереве. Кто-то кричит, отчаянно, надрывно, где-то опрокинули свечи, и огонь прыгнул на знамя на стене, побежал по камню. А меч в руке — чужой, а кровь на руке горячая, и все здесь его враги, и кто-то с бородой, заплетенной в косицу, крутит над головой кистень, и чужой меч входит под бороду, и рвётся из горла крик, крик смерти, крик жажды. Весело стало Родрику, весело и легко. Казалось, он может драться всю ночь, он бессмертен и неуязвим. Но покачнулся за спиной Брок, тяжело навалился на плечо, и подвела Родрика раненая нога, не удержала, охваченная огненной судорогой. Осталось только сжаться на каменном полу, прикрыв локтями голову, может, все-таки не убьют. Не забьют до смерти.

Не убили. Душу отвели знатно, потоптали, попинали. Однако даже в самом угаре веселья никто не осмелился нанести смертельного удара лорду Белого Гнезда. Но когда его вздёрнули на ноги, пол качнулся под ногами, поплыли в дыму непрочные стены, и Родрик задохнулся от боли, изо всех сил цепляясь за ускользающее сознание.

Очевидно, Вейер и его клика одержали победу. За окнами ещё раздавались крики и звон оружия, откуда-то издалека доносился собачий вой, но в холле драка закончилась. На верёвке, перекинутой через потолочную балку, поднимали подвешенное за ноги тело Брока. Рядом, мерно раскачиваясь, уже висел Харолд. В отличие от сына, он был ещё жив. Выплыло из душного тумана лицо Вейера, нервно подвижное, бледное. Его правая щека подергивалась, между бледными губами мелькал кончик странно красного, будто испачканного кровью языка. В голосе его звенело безумие.

— Ну что, Родрик, Северный Орёл! Третьим будешь? Видишь, для тебя место как раз оставили!

Родрик медленно перевёл дыхание. Заметил у противоположной стены своих орлов, таких же помятых, с заведёнными за спину руками, но вполне живых. Заговорил неторопливо, со скукой в голосе:

— Мне плевать, кто правит в Равенсрохе, Харолд, Вейер или бес Зимних Пределов. Титул ярла для меня — пустой звук. И если люди хотят над собой Вейера, значит, так тому и быть. Этого они и заслуживают. Наше дело остаётся прежним. Обмен пленными. Всех на всех. Я вижу, моим людям особого урона не нанесено. Хотя гостеприимство Равенсроха сильно изменилось за последнее время, и мне оно не по вкусу. А значит, будет так. Мы покидаем сей вертеп немедленно. Вы не чините нам препятствий. Отдаёте нам одежду, оружие, лошадей. А весной я отпускаю ваших людей на свободу. В Гнездо никого не приглашаю и сам в Равенсрохе я больше не появлюсь. Разве что во главе армии Берники. Если наш разговор снова закончится бессмысленной склокой…

Вейер коротко ударил его в лицо. Помог инстинкт, заставил в последний момент повернуть голову, и удар пришёлся по касательной. Снова зазвенел болезненно ломкий голос:

— Ты думаешь, ты ещё можешь мне приказывать? Я — ярл Равенсроха! Ты — червь под моей ногой!

Новый ярл засуетился, замахал длинными руками, отдавая приказы, состоящие из бессмысленных звуков. Его поняли. Кейна, Доннера и Норта вытащили в центр холла, пинками поставили на колени. С поразительной ясностью увидел Родрик безумную картину, достойную Зимних Пределов: два тела, раскачивающихся на балке, а под ними — три коленопреклоненные фигуры. Замерло сердце, ухнуло болезненно. Он знал уже, что случится в следующий момент. Движения Вейера казались неестественными, будто неумелый кукловод дергал невидимые нити. Прерывалась и речь, распадалась на отдельные восклицания:

— Так… Кто же, кто же здесь лишний? Кейн, который зарубил моего дядю Остена, а его сыну сломал шею голыми руками? Нет, нет, подождём, это слишком… Слишком вкусно! А эти двое, мы их знаем? Кто они? Орлы, орлы, убийцы и насильники!

И вдруг почти завизжал, указывая на Доннера:

— Вот этот!

Кто-то, стоявший за его спиной, вцепился в волосы пленного, запрокинул голову. Плеснула алая кровь. Доннер, схватившись за разрезанное горло, захрипел, опрокинулся на бок. Тихо стало в холле. Слышно было лишь, как хрипит умирающий и скребут по каменному полу подошвы его сапог. Потом и эти звуки стихли. Голос Родрика в этой тишине прозвучал, как звон стального клинка:

— Есть ли в этом холле кто-то, у кого в плену брат? Отец, сын? Или все, кого держу я в Гнезде — безродные выродки, на которых всем плевать?

Вейер обернулся к нему, хотел что-то сказать, но Родрик не позволил. Голос полевого командира отразился от стен:

— Нас было четверо, их — двадцать восемь! Один за семерых! Теперь нас трое, значит, вы получите двадцать одного ворона! Семеро из ваших родичей только что простились с жизнью! Ты понимаешь это, истеричная ты сучка? Где ты был, когда твои родичи дрались в первых рядах? Я не видел тебя на Сумеречном! Я вообще тебя в бою не видел. С отцом твоим дрался, с Броком дрался, а тебя что-то не припомню! И теперь ты только что приговорил к смерти семерых воинов твоего рода! Это первое, что сделал ты, став ярлом Равенсроха. Конечно, твои люди пойдут за тобой на небо, и под землю, и в сами Зимние Пределы! Ведь ты за них — горой, не так ли?

— А нам не нужно больше заложников! — взвизгнул Вейер. — Хватит тебя одного! Остальные нам без надобности! За тебя одного нам отдадут всех!

Вздох прошёл по холлу, кто-то заворчал, кто-то заспорил. Говорить, говорить. Это все, что осталось теперь, — говорить.

— Что ты понимаешь, ты — второй сын! Тебя не готовили править, не учили быть лордом. Ты знаешь, кто теперь за главного в Гнезде? Капитан стражи Горн! Он хороший вояка, но он не лорд. Он никогда не примет решения. Если через декаду я не вернусь в Гнездо, он пошлёт голубя в Баркл. Оттуда гонец отправится в столицу. Пройдёт целый лунный круг, пока он получит королевский ответ. А каким будет ответ, ты знаешь? Вот и я не знаю. Но я бы на месте короля пошёл войной. Мы сильны сейчас, вы — слабы, мы — сыты, вы — голодны. Королю Берники плевать на нас обоих, но он поднимет мои кости, как хоругвь, над своим войском. Моим именем он сотрёт Равенсрох с лица земли. Ты хочешь этого, мальчик, который зовёт себя ярлом? Впрочем, чего ещё ждать от того, кто убил отца и брата и обрёк на смерть семерых пленных? И все за один милый вечер. С таким ярлом, как ты, вас и воевать не придётся. Через две декады в Равенсрохе только вороны и останутся, да и те друг дружке глаза выклюют!

— Заткните ему глотку! — заорал Вейер. — Заткните, заткните! Ни слова больше, ни слова!

Кто-то дёрнул вверх его заведенную за спину руку, хрустнуло плечо. От боли Родрик едва не потерял сознание, но тот же, кто вывернул ему руку, не дал ему упасть. Грубо, больно, но удержал.

Вейер между тем немного пришёл в себя. Следующий приказ прозвучал уже почти разумно:

— Отвести пленников в подземелье! Приставить стражу! Обыскать, отобрать все! Я сам зайду попозже навестить…

Его легонько толкнули в спину. Он послушался, зашагал к дверям холла. У дверей увидел арбалетчика, протянул руку к оружию:

— Дай!

Приказ отдал Парр, просто кивнул солдату. Арбалет показался необычно тяжёлым. На мгновение мелькнула мысль: послать болт в грудь Вейеру. Но что это даст? На смену придёт Парр, а их всех убьют. И Аля… Нет, не думать, не думать…

Поднял оружие, повёл вслед подвижной цели. Мягко нажал на спуск. Болт вонзился как раз под левую лопатку Харолда. Его тело дёрнулось, медленно качнулось вперёд, так же тяжело — назад. Не глядя, Родрик сунул солдату арбалет. По камням, припорошенным снегом, ступал с трудом, каждый шаг отзывался болью в раненой ноге, в сапоге было противно и липко, зато холодный ветер чуть прояснил тяжёлую голову. Сквозь зимнюю ночь, через хребты и заснеженные вершины потянулся туда, где дом, где у внутренних ворот качается фонарь, тёмные подтёки-слёзы прорезают белый лик Плачущей башни, а в пустой спальне ещё лежит на подушке рубашка с запахом любимого. Сказал: «Тайенар, к власти пришёл Вейер. Доннер убит. Мы в плену». Уже спускаясь по узкой и крутой лестнице услышал ответ: «Какие будут приказы?» На пролёте остановился, оперся плечом о стену, жестом остановив конвоиров. Говорить и идти не было сил. Ответил: «Отправить голубей в Баркл и в столицу. Отправить по полдесятка с Поводками в Старую Башню, в лагерь пушников в Кедровом каньоне и в деревню на Семи Радугах. Пусть сидят, слушают, смотрят. Запереть внешние ворота. Никого не выпускать из крепости и чужих не впускать». Тотчас же получил ответ: «Будет сделано, лорд. Держитесь».

Держаться становилось все труднее. Гнев перехватывал горло, гнев черной пеленой качался перед глазами, когда в холодной камере чужие руки стаскивали одежду, сдирали кольца, обыскивали, ощупывали. Нашли, конечно, и Поводок, присвистнули с интересом:

— Смотри-ка! А что это у вас? Отвечать!

Родрик и ответил, с одной лишь надеждой отвлечь внимание:

— Это знак рода, тупое ты животное. Но что вы можете знать о роде, ублюдки подзаборных шлюх и караванных стражей?

И конвоиры действительно отвлеклись, да так, что Родрик все-таки потерял сознание. Уже погружаясь в тошнотворную глубину, он услышал, как ввязались в драку его орлы, отважно, напрасно…

Ему было лет десять, а может, и меньше, когда он заблудился на охоте, отстал от взрослых и потерялся в глубоком молчании зимнего леса. Кричать постеснялся, шёл по следам, а потом следы куда-то пропали, но он все равно шёл наугад, и казалось ему, что он помнил дорогу, но все деревья одинаково дремали под снегом, и одинаковые камни вставали из сугробов, и теряли свет низкие небеса, и ложились на застывшую в молчании землю. А когда начался снегопад, он забрался в узкую щель между сугробом и огромным валуном, сжался в один дрожащий комок. Было холодно, так холодно, что болезненная судорога сжимала все тело, но сильнее всего — правую ногу. А когда отступила боль и сладкая истома пришла ей на смену, его внезапно и жестоко выдернули из приятной дрёмы. Первое, что увидел маленький Родрик в день своего второго рождения, была улыбающаяся морда чёрного волкодава с шерстью, замёрзшей в сосульки.

Нет, это было лицо Кейна, едва узнаваемое, с заплывшими глазами и разбитыми губами.

— Холодно, — пожаловался Родрик.

И понял, что голова его лежит на коленях брата, который касается его лица какой-то мокрой тряпкой.

— Лежи спокойно. Надо промыть.

«Ничего уже не надо, — подумал Родрик, снова закрывая глаза. — Поздно уже, мы проиграли».

Потом он заметил туго перевязанную лодыжку и рубаху Кейна, оборванную до пояса. Оглядел тесную камеру, каменные стены, железную решётку, за ней — длинный коридор, тусклый и дымный факел, вставленный в кольцо на стене.

— Почему Доннер? — вдруг спросил Норт, сжавшийся в углу. — Это же я всегда заводила, всегда первый. В первом ряду бился на Сумеречном — и хоть бы что, одна царапина. И сейчас тоже… Доннер идти не хотел, я уговорил. Сказал: «Твои собачки с тоски подохнут в крепости. Так хоть побегают, жопами потрясут». Он и послушался. Почему?

— Норт, — отозвался Кейн, — может, нашему Доннеру ещё повезло. Он быстро умер, не успел ни испугаться, ни помучиться. С нами по-другому может случиться.

— Умеешь ты утешить, Кейн, — заметил Родрик, с трудом поднимаясь на ноги.

Пол предательски качался, но он все же удержался на ногах. Попил из ковша, отлил в бадью в углу. Вернулся к брату, сел рядом, привалившись плечом к плечу. Так и теплее, и спокойнее. Сказал, обращаясь ни к кому:

— Должен же быть в этом месте хоть один здравомыслящий человек? Хоть один, кто ещё не взбесился?

И тотчас же в дальнем конце коридора послышались шаги.

Визит, пожалуй, не был большой неожиданностью. Парр, трезвый и хмурый, опустился на табурет, принесённый одним из стражей, зябко повёл плечами, плотнее закутался в тяжелые складки плаща.

— Что не пируешь, Парр, сын Харолда? — фыркнул Родрик. — Или ты уже ярл, Парр? Власть у вас меняется быстро.

— Да нет, — пожал плечами Парр, — сейчас быть ярлом накладно. Много потом счетов выставят. Сейчас в холле пируют, всё дозволено, весело. Но завтра наступит похмелье.

— Этой ночью жене Брока не позавидуешь, — вдруг произнес из темноты Норт. — А дочке — ещё меньше.

— Вот, — неожиданно согласился ночной гость, — у Брока четверо дочерей, младшей лет шесть-семь. Да ещё трое сыновей. Вот я и говорю: ни к чему сейчас быть в холле. За одну ночь можно так изгадиться, что потом за всю жизнь не очистишься.

— Влезать в долги ни к чему, — осторожно отозвался Родрик.

Помолчали. Холод забирался под кожу, болью отзывался в избитом теле. Парр поёжился, подышал на руки. Проговорил задумчиво:

— За ночь эти камеры промерзают насквозь, на стенах — иней в палец толщиной. Я мог бы приказать принести вам меха и одеяла, поставить жаровню. А взамен мне нужен ответ на один простой вопрос.

— Спрашивай, — позволил Родрик.

— Кто в Равенсрохе получает ваше серебро, лорд?

— Никто, к сожалению, — усмехнулся Родрик. — Если бы был у меня в крепости шпион, разве бы я вот так попался? Да я бы шагу из Гнезда не сделал.

— Как бы не так, лорд, — вздохнул Парр. — Я, конечно, могу поверить в ваш опыт и особенный военный дар, но то, что вы сделали на Сумеречном, это уму непостижимо. Вы все знали заранее. Я спрошу снова: от кого? Кто вам сказал?

— Никто. Я догадался сам. Не таким уж хитрым был ваш план. Кому придёт в голову повести армию через Вуаль? Ясно, что это отвлекающий манёвр. Я послал дозоры на все дороги от Равенсроха до Гнезда и через декаду знал о ваших планах все. Только однажды вы застали меня врасплох, когда заняли Змеиный. Но тут уж Кейн не растерялся, отступил к Бесовой Полке. Остальное ты знаешь.

— Лорд Родрик, — тяжело вздохнул Парр, — назавтра новый ярл проснётся больным и злым. Его замучает похмелье и страх. Он отыграется на вас. Что вы станете делать, когда вашего брата растянут на дыбе и начнут с него кожу снимать, по живому?

— Орать стану. Навру целую историю. Припомню своего прошлого шпиона, оружейника Совра, утонувшего в прошлом году.

— Наши палачи умеют получать правду.

— Нет, Парр. Палачи получают ответы на вопросы. А вот правда это или нет, одним Зимним Пределам известно. И у меня тоже есть палачи. От них есть своя польза. Но и преувеличивать её нельзя.

— Ладно, тогда по-другому. За ужином вы, лорд Родрик, намеренно или случайно просчитались. У нас ведь было пятеро пленников, не четверо.

Вот оно, слово сказано. Родрик и сам старался даже не думать об Але. Сделать вид, что его нет, забыть о нем, ведь тогда, воля Света, и другие забудут…

— Парр, скажу тебе сразу. Мой компаньон вне обсуждений. Если что-то случится с ним, мы никогда и ни о чем не сможем договориться. Ты, верно, знаешь, в зимней дороге есть такой предел, заступив за который, ты уже не можешь вернуться назад. Так вот, Альхантар — этот предел, Парр.

— Не волнуйтесь за своего компаньона, лорд. Вейер отчего-то решил, что сможет его выгодно продать. За его вес золотом, не меньше.

Родрик заставил себя усмехнуться.

— Он отощал у вас, но фунтов сто все же весит, не меньше. У самого царя Логосса столько не наберется. К тому же он — свободный эал. Как можно продать в рабство свободного?

— У нас достаточно лишних ошейников, — проронил Парр. Родрик вспомнил иссечённую спину Тайенара. А ведь он был рабом Парра, если верить покойному Броку.

— Эальские маги настраивают ошейники на определённого раба. Если надеть его на другого, он сойдёт с ума. За безумного раба не дадут и его веса в лошадином навозе, не то что в серебре.

Что-то странное мелькнуло во взгляде Парра, какое-то узнавание. Но через мгновение он овладел собой, с тяжким вздохом поднялся с табурета, завернулся в плащ.

— Холодно тут у вас. Пойду к себе, выпью вина, велю грелку положить в постель. Поговорим завтра, лорд.

Не так пошёл разговор, неправильно. А ведь Парр, рассудительный, осторожный, был, пожалуй, их единственной надеждой на спасение. Единственным, кто мог бы ещё подумать, что выгоднее иметь в противниках хорошо знакомого Родрика, который воевать хоть и умеет, но ленится, который никому и ничего уже не должен доказывать. И вправду достаточно боев выиграно, достаточно золота и серебра добыто. А вдруг ему на смену появится прыткий столичный герой, жаждущий славы или богатства или, не приведи Свет, воодушевленный какой-нибудь высокой идеей…

— С Равенсрохом придётся что-то решать, — проронил Родрик. — Так этого оставлять нельзя.

— И что? — отозвался Кейн. — Воевать станешь?

— Сам не смогу. Они правы, людей у нас недостаточно. Может быть, весной поеду снова к королю, постараюсь склонить его к правильной мысли. Перевал оставлю закрытым, пусть купцы товар везут по морю, а значит, и продают втридорога…

Снова зазвучали по коридору шаги. Невидимый стражник окликнул кого-то, получил ответ. Коротко ахнул Кейн. Родрик поднял глаза и окаменел. Впереди с факелом в руке шёл стражник. За ним два рослых воина-эала вели пленника. Разум отказывался принять увиденное, выхватывая из темноты отдельные черты, острые, будто осколки стекла: узкие ступни босых ног, низко опущенная голова, длинные светлые пряди, закрывающие лицо, сжатые в кулаки руки, судорожно прижимающие к груди разорванную,

окровавленную рубашку…

Хрупкий пленник споткнулся, эал грубо схватил его за предплечье. Родрик бросился вперёд, ударился грудью о прутья решётки, взвыл раненым зверем. Стражник с факелом обернулся к нему. Широко раскрылся тёмный провал рта, но звука почему-то не было.

========== Глава 21 ==========

Снег падал медленно и плавно, крупные хлопья неторопливо опускались на землю, как перья белых птиц. Доносились из холла пьяные крики, у стены катались по земле двое, а с черного неба слетали белые снежинки, словно существуя в другом мире, где нет ни грязи, ни суеты, а есть лишь белое безмолвие и холодное безразличие. Родрик плотнее завернулся в потрёпанный плащ. Сделать это одной рукой было трудно, но вторая сжимала ладонь Аля, и отпустить её он не мог. Он всё ещё не до конца верил в это чудо. В то, что они идут под белым снегом, что они вместе и свободны, что им удалось вырваться из клетки — не верил.

Когда обернувшийся к нему стражник вдруг грузно осел на пол, а убивший его эал ловко снял с пояса связку ключей. Когда со скрипом распахнулась решётка, и Аль, растрёпанный и полуголый, но невредимый, бросился ему на грудь, захлебываясь слезами и торопливо ощупывая его лицо, плечи, рёбра. Когда эалы втащили в камеру трупы стражников и принялись снимать с них одежду. Когда в этой самой одежде, слишком тесной, пропахшей потом и кровью, они шагали по коридору подземелья, когда миновали тесный внутренний двор и вышли к стене — не верил. Слышал тихий голос Аля, но не слишком понимал смысл его торопливых слов: «Эти эалы, Эйллерт и Майенталь, ярл мне их отдал… Они не рабы, я их освободил. А к вечеру пришёл Вейер, заменил стражников своими, люди послушались, рабы-эалы стали драться. Их убили, всех четверых. Я приказал Элу и Маю не вмешиваться… А ночью, поздно, мы заметили, что нас охраняют только двое. Мы их убили и придумали, как вас освободить…»

Рослый эал, возглавлявший их процессию, то ли Эйллерт, то ли Майенталь, неожиданно свернул в узкий проход между стеной и сараем и в полной темноте стал невидимым. Раздался едва слышный голос:

— У ворот стража. Там не пройти.

— Кто-нибудь из вас знает замок? — так же тихо спросил Родрик.

Никто не ответил ему. Пришлось соображать самому, припоминать прошлые визиты, вчерашнюю прогулку, донесения шпионов.

— За конюшней есть калитка. Пойдём в обход. Поднимемся здесь на галерею, — решил Родрик. — У башни будет стража. Справимся?

Не справятся. Даже если убьют стражников, даже если каким-то чудом вырвутся из крепости, без тёплой одежды, без еды в чужих зимних горах им не выжить.

Снова гулкий деревянный настил галереи, тёмная громада башни, низкая дверь, узкая винтовая лестница. Врага они не встретили ни на галерее, ни в башне. Может быть, им повезёт. Может, они умрут свободными. А вот из конюшни доносились голоса, там кто-то звенел сбруей, выводил из стойла лошадей, тусклый огонёк мелькал за прикрытыми воротами. Кто-то ещё не пировал в эту безумную ночь. Кто-то ещё хотел покинуть замок незамеченным.

В узком проходе между конюшней и глухой стеной амбара они остановились. Была ещё надежда, что в тихой суете торопливых сборов их не заметят. Что удастся переждать, а потом все же выскользнуть через эту калитку, такую близкую. Их пятеро, не считая Аля, кто бы ни стоял там на посту, они пробьются…

— Эй, кто здесь?

Чей-то громкий шёпот прозвучал, как набат. Звук стали, покидающей ножны, показался ещё громче, мелькнула в темноте масляная лампа, бросила красноватые кляксы на каменные стены, на снег под ногами, на лица врагов, мрачные, удивленные, обрадованные. Их было слишком много. Родрик задвинул Аля за спину, удобнее перехватил рукоять чужого меча. Впрочем, было ещё время перерезать маленькому горло, а там уж все равно…

— Смотри, кто нам попался! Сам Северный Орёл, зимние бесы ему в задницу!

— Да, вот это то, что надо! Это их отвлечёт от чего хочешь! Полкрепости можно будет вывести, пока Вейер будет с ними развлекаться.

А говорят тихо, в драку лезть не спешат… Да, есть ещё время. Наугад протянул руку, сжал тонкие пальцы. Спросил:

— Аль, уйти хочешь?

— Да, мой свет. Я готов, — прозвучал немедленный ответ.

Дрянной меч, клинок заточен плохо. Таким только рубить. Мизерикордию бы, острую, как бритва…

— Стойте! — кто-то привыкший командовать прокладывал себе дорогу через плотное кольцо врагов. — Не трогайте их!

В свете масляной лампы он показался старше, глубокие тени прорезали лицо, залегли чернотой в провалах глазниц, под высокими скулами.

— Снорри… — узнал бывшего пленника Родрик. — Что не пируешь?

— Не вижу повода, — ответил юноша резко. И тотчас же отдал команду: — Уберите оружие. Все в конюшню. Петер, Форрен, охранять дверь.

Кто-то несильно потянул Родрика за локоть. Сопротивляться стало неинтересно.

В конюшню набилось десятка с два. У дальнего выхода стоял невысокий мальчишка, держал в поводу осёдланную лошадь. К нему и направился Снорри.

— Это Вагнар, второй сын Брока, — представил мальчика Снорри. — Его старший брат убит. Теперь Вагнар — законный ярл Равенсроха.

— Опасный титул, — заметил Родрик. Мальчишка неожиданно громко хлюпнул носом.

— Мы собирались отправить его к царю, но теперь у меня другая мысль. Лорд Родрик, мы дадим вам теплую одежду, провиант в дорогу и проводника. За это прошу убежища ярлу Вагнару и свободу нашим пленным. Всем двадцати восьми. Всем, кто захочет вернуться.

Думать особенно было не о чем. Свобода сама шла в руки, а свобода и долг — неразлучные спутники.

— Даю слово, — просто ответил Родрик.

Натягивали меховые сапоги, ещё теплые от чужих ног, надевали чужие шапки и рукавицы, завязывали на груди тяжелые плащи. Аль в слишком большой для него одежде превратился в неуклюжий меховой шарик, только кончик носа торчал между шапкой и воротником.

— Лошадей придётся оставить, — распорядился невысокий логоссец, до глаз заросший чёрной бородой. — Одно дело — в столицу и совсем другое — в Зимние Пределы. Такой тропой только пешком можно пройти.

С проводником не спорили. Вышли за калитку, прошли по узкому туннелю под стеной в ночь, почти такую же чёрную. Снорри тепло обнял племянника, что-то прошептал ему на ухо, и мальчишка все-таки разревелся. Неожиданный спаситель пожелал Родрику доброго пути:

— Ходите под Светом…

Лорд притянул юношу к себе, заговорил негромко:

— Снорри, тебе нужно с нами. Ты — сын Харолда, никого из вас не помилуют. А тебя казнят как предателя за то, что нам помог. Донесут обязательно, не сомневайся.

— Не донесут! — горячо возразил Снорри. — Это мои люди, я им верю. И вам верю, лорд. Вы ведь всех отпустите? Я слышал, что вы в холле говорили…

— Вздор, — перебил его Родрик. — Если вернусь в Гнездо живым, отпущу всех. И ярла твоего сберегу.

— Пора, пора! — поторопил проводник. — Эта дорога со стены просматривается!

Чёрная громада чужой крепости осталась за спиной. Снег пошёл гуще, когда свернули они с наезженной тропы. Проводник погоду одобрил:

— След заметёт, волей Света не найдут.

«А искать будут, — подумал Родрик. — Как проспятся утром, так и хватятся нас. Всех на ноги поднимут, пошлют погоню на все дороги. Так что юному ярлу не повезло, опасная мы компания. Он один, может, и проскочил бы незамеченным, а вот за нами погонятся непременно. Одна надежда на снег, действительно. Нет, не надо продавать собак в Равенсрох, ни за какое серебро не надо».

Но одному преследователю снег все же не помешал. Уже на рассвете, когда путники укрылись в неглубокой пещере, чтобы перекусить и напиться, выскочил из тьмы громадный чёрный зверь, бросился Норту на грудь и легко опрокинул его на спину. Юный ярл по-девчоночьи взвизгнул и спрятался за спиной Кейна. Зато Норт обрадовался:

— Агат, пушистик! Нашёл нас, зараза!

Весь день шли почти без передышки, карабкались по скользким обледеневшим камням, по колено в ледяной воде переходили бурные ручьи, взбирались на крутые откосы. В предвечерней мгле остановились у подножия почти вертикальной стены. Там проводник, действительно двужильный дядька, пошёл проверять одному ему известную тропу, а Родрик мешком повалился на землю. Сил хватило лишь на то, чтобы подгрести к себе упавшего рядом Аля.

— У тебя сапог в крови! — ахнул тот.

Противная рана, конечно, открылась снова, а ведь пустяковая была царапина. В этот раз на перевязку пошла рубашка Аля, причём Родрик задремал, не дождавшись конца болезненной процедуры. Сквозь дрёму слушал обрывок разговора, рокочущий голос Кейна, дрожащий от усталости — Аля.

— Давай твой мешок, я понесу завтра…

— Не надо! У меня и так самый маленький. Даже у ярлёнка больше.

— Ну, так он же мальчик.

— А я кто? Девочка?

— Я не ярлёнок…

— Ярлёнок и есть, кто ж ещё? Вот приедешь в Гнездо — будешь орлёнком…

— Меня там будут бить, пожалуй…

— Не «пожалуй», а непременно. А ты им скажи: «Я — гость лорда Родрика, и если вы не уважаете меня, значит, не уважаете и его». А как это сказал — сразу в глаз. Или в нос, чтобы кровь пустить. Но в глаз лучше.

Родрик ещё успел удивиться воспитательной премудрости Кейна, которого логосский мальчишка выбрал в защитники, но даже удивление вышло бессильным. Потом вернулся проводник, принёс какую-то плохую новость, но к тому времени Родрик уже спал.

Утром его знобило. Зубы стучали, противно ныли кости. Ему дали сухую овсяную лепёшку и полоску солонины, но еда не шла в горло, и он спрятал угощение в карман плаща.

За завтраком прояснилась и вечерняя плохая новость: камнепад засыпал узкую тропу, по которой собирался провести их проводник. Теперь им предстояло вскарабкаться по стене, чтобы продолжить путь. Или же выбрать окружную дорогу, пролегавшую в опасной близости к Равенсроху. Так что, по сути дела, выбора у них не было.

Снегопад прекратился. Похолодало. Темная стена поблёскивала ледяными слезами. Проводник достал из заплечного мешка моток веревки.

— Я бы поднялся, — проговорил он с сомнением, — но если я грохнусь, кто вас дальше-то поведёт?

— Я взберусь! — вдруг заявил Аль. — Правда, я смогу!

— Исключено! — отрезал Родрик. — Ты — не горец, ты горы год назад впервые увидел. Ты никогда по скалам не лазал, сорвёшься!

— Я лёгкий и ловкий! — заспорил эал. — Я хорошо стою на ногах, в любую качку на корабле не падал!

— И слушать не стану! — от голоса Родрика осыпалась с ели снеговая шапка и с криком вспорхнула в небо птица. — Никуда ты не пойдёшь! Сядь вот здесь и помалкивай!

Других желающих не находилось. Кейн и Норт отводили взгляд, их можно было понять. Только вчера их били смертным боем. Ярлёнок все так же прятался за спину своего защитника, эалы молчали. В другое время Родрик и сам бы поднялся на эту стену, но раненая нога казалась чужой и тяжелой. Он точно знал, что сорвётся.

Аль подошёл к нему вплотную, заговорил негромко, но спокойно:

— Это все из-за меня. Ты не попал бы в плен, и Доннер был бы жив. Тебе не пришлось бы отдавать пленников, если бы не я. Я слышал, что в Равенсрохе говорили: «Мало попросили. Он за эту шлюху все Гнездо отдаст». Так же и в Гнезде скажут, не все, но многие. Дай мне хоть что-то сделать. Аесли сорвусь, значит, такова моя судьба. Я тоже устал, понимаешь? От бессилия своего устал, от того, что сам ничего не могу и ничего не решаю! Ну дай же мне хоть один раз по-своему сделать! Я ведь не ребёнок и не игрушка!

Родрик молчал. Аль усмехнулся, грустно, горько.

— Прикажешь остаться? Ты же знаешь, я послушаюсь…

— Иди.

Слово вырвалось само. Было оно единственно правильным.

Аль молча кивнул. Подошёл к проводнику, сбросил на снег тяжёлый плащ, шапку, рукавицы. Подтянулись и остальные, стали смотреть, как логоссец показывает Алю верёвку, объясняет:

— Там, наверху, ты увидишь сосну, её и отсюда видно чутка. Вон, видишь? Обернёшь вокруг веревку в три обхвата. Потом завяжешь вот таким узлом… Второй конец скинешь вниз, да смотри, чтоб ровно упала, не зацепилась ни за что. Ступай легко, только чтоб не по льду. Запомни: две руки — одна нога, одна рука — две ноги… Вниз не смотри, по сторонам не смотри, только смотри, где ногу поставить да за что рукой ухватиться. Не спеши…

Родрик не подошёл. Он старался не слушать. Снова опустился на снег, вытянул проклятую ногу. Стал глядеть, как проводник перекинул через плечо Аля бухту веревки, как его мальчик подошёл к стене, стал подниматься, вначале легко и быстро, едва касаясь камней кончиками пальцев. Потом — медленно и осторожно. Вот посыпались мелкие камни из-под его руки. Вот соскользнула с выступа нога и принялась торопливо искать другую опору. А вот его мальчик замер на месте, окаменел от ужаса, прижавшись всем телом к стене, не в силах сделать следующий шаг. Страшно захотелось отвернуться, закрыть глаза, спрятать лицо в ладонях, не видеть, не слышать, не знать. Мелькнула предательская мысль: в самом деле, пусть все кончится. Все равно в этой войне не победить, не удержать, не защитить. Так пусть все закончится сейчас. Родрик стряхнул болезненное оцепенение. Встал на ноги, подошёл к друзьям. Заставил себя смотреть на тонкую фигурку, распятую на каменной стене, на светлую косу, дрожащую на ветру.

— Давай, Аль, — сказал вдруг Кейн. — Ты сдюжишь, девочка. Ты — сильная.

Дрогнула белая рука, скользнула по черному камню, вцепилась в невидимый выступ. Согнулась в колене нога, носок нашёл удобную трещину. Аль двинулся вверх.

— Силы Света с тобой, золотой ты наш, — перевёл дыхание Норт.

Больше Аль не останавливался, карабкался вверх, как бывалый скалолаз. Ступил на чуть заметную полку, уходящую вправо и вверх, легко заскользил в сторону. Исчез за выступом скалы, пропал из виду. Потянулись долгие минуты. А потом быстрой змеёй заструилась по камням веревка. Логоссец поймал её, крепко дёрнул — держится. Голова и плечи Аля показались над вершиной стены, едва заметные на фоне мрачного неба. Тяжелая рука ударила Родрика между лопатками, и он с хрипом выпустил воздух, грозивший разорвать ему грудь.

Первыми поднялись по стене эалы, вытянули на верёвке Агата, заботливо завёрнутого в плащ Норта, потом поднялся и сам Норт. Кейн между тем объяснял ярлёнку, обвязывая его верёвкой:

— Не виси, как куль с дерьмом. Карабкайся сам. Если сорвёшься, придётся тебя тащить вверх, как того пса. А ты можешь из петли и выскользнуть, так что лучше ползи.

Мальчишка вскарабкался довольно ловко, хныкая и попискивая. Потом подняли мешки с провиантом. Настала очередь Родрика. Он вспомнил совет, который проводник дал Алю: ни о чем не думать, лишь о том, куда поставить ногу и за что зацепиться пальцами. Смешно, разве на такие стены взлетал он мальчишкой? Да и совсем недавно, на спор с тем же Харолдом, взобрался на внешнюю стену Белого Гнезда, гладкую, как стекло. Потуже затянул петлю на талии, ступил на чуть заметный выступ, привычно нащупал опору для рук. И тотчас же понял, что ничего не выйдет. Раненая нога не выдерживала веса его тела. Пришлось подтянуться на руках, от острой боли в треснувших рёбрах потемнело в глазах. Но шаг все же сделан. И ещё один. И ещё. Страшно не было, только больно и очень трудно. До желанного карниза он все же не дошёл, ступил на лёд и сорвался. Когда тугая петля перехватила грудь, он на мгновение потерял сознание. Но только на мгновение. По карнизу шёл сам, проклиная свою беспомощность. А когда крепкие эалы втащили его на вершину хребта, он увидел, как Аль бьет Кейна кулачком в плечо и смеётся ему в лицо:

— Кто это здесь девочка?

А Кейн подхватывает эала под мышки и кружит его легко, как ребёнка. А тот смеётся, и его золотая коса летит, летит…

К вечеру снова пошёл снег. К вечеру Родрик выбился из сил и позволил эалу забрать его мешок. Теперь он знал, это был Эйллерт. Красивый сукин сын, сильный, как бык, плечистый, здоровый, молодой. Родрик же был столетним старцем. Каждый шаг давался ему с трудом, каждый шаг пронизывал огненной болью. Он падал и вставал снова. Ему помогали. Он не различал лиц. А потом, сто лет спустя, они оказались в крошечной, сложенной из целых брёвен хижине, где горел на земляном полу неяркий огонёк, где пахло потом и псиной. Где говорили о непонятном.

— Родрик не может дальше идти. У него жар. Его рана открылась, он потерял много крови. Мы должны остаться, подождать, когда ему станет лучше.

— У нас не хватит припасов. Если мы останемся здесь, мы все умрём.

— Мы можем его понести.

— А меня спросить не хотите? Нам нужно взобраться на Змеиный Хребет. Свою бы задницу донести…

— Значит, идите. Мы останемся. Пришлёте за нами помощь, — голос Аля звучит спокойно и твёрдо. По-мужски.

К его губам подносят кружку с водой, прохладная ладонь ложится на лоб, так приятно. Каждое слово даётся с трудом:

— Где мы сейчас? Как далеко от Семи Радуг, Кедрового или Старой Башни?

— Можно пройти на Башню, дня за два дойдём.

— Идите. Оставьте меня здесь и идите на Башню. Там должен быть дозор с Поводком. Они свяжутся с Таем. Идите.

Маленький огонёк да тонкие стены — это все, что отделяло их от Зимних Пределов. Не в переносном смысле, а в самом прямом. Родрик слышал, как за гранью узкого круга света выла голодная ночь, как демоны Тьмы скреблись в стены их непрочного укрытия. Он чувствовал на губах их ледяное дыхание. Неверные тени сплетались в жуткие видения, каждое — удар, каждое — проклятие, и боль, и смерть. Струи дыма стелются по земле, завиваются в кольца, как пряди чёрных волос — Индранна, его жена, его первая любовь. Он повстречал её в холле мелкого лорда, своего данника. В кожаном охотничьем уборе, с парой поджарых гончих у бедра ступила она под тёмный потолок, взглянула ему в глаза, и судьба его была решена. Точно так же поднимался к потолку густой дым, завивался в причудливые кольца, но Родрик уже не видел ни данников, ни столов, ни дыма, в тесном и шумном холле были они одни. Той же ночью он сделал её своей. У неё были узкие бёдра и круглая грудь, идеально помещающаяся в ладони. Утром она вышла провожать его. Он молча протянул ей руку, и она легко запрыгнула на круп его коня. Через три дня они обвенчались, через год у них родилась дочь. Нет, он не разлюбил её, просто всегда находились более важные дела: война, пошлины, караваны, шпионы. Он не видел жену и дочь мертвыми. Вернувшись из Равенсроха, он нашёл лишь свежие могилы. Пусть мертвые найдут дорогу к Свету… Эдмир, младший брат, он был не такой, как все. Он любил грустные песни и тихие рассветы, он придумывал непонятные истории о звёздах в небе, о лягушках в пруду, о мачехе Зиме и падчерице Весне. Их отец не хотел историй. Он хотел золота, рабов и рейды. Тот рейд должен был повести Родрик, но накануне он убил соперника в поединке, и в наказание лорд отец бросил его в подземелье. Рейд повёл Эдмир. Его застрелили из лука. Пусть мертвые найдут… А вот и Ренольд, его старший, его гордость и боль. Отчего он так мало любил его? Казалось, впереди ещё столько времени, хватит и на любовь, и на признание, хватит, чтобы сделать из сына лорда, чтобы оказать ему и доверие, и уважение. Не успел, не успел… Пусть мертвые… И вот теперь они стоят перед ним, жена и отец, брат и сын, а за их спинами — сотни погибших под его командой и от его руки, погибших за него и из-за него. Время держать ответ, время ступить во тьму. Дрожит неверный свет, а по углам сгущается мрак, подступает все ближе, и от него не уйти. Пусть…

Временами рассеивался тёмный туман, и Родрик замечал лёгкие руки, меняющие холодный компресс, сильные руки, поддерживающие его за плечи, заботливые руки, подносящие к губам питье. И тогда накатывало горькое отчаяние: он стал обузой для своих людей. Не маленький эал, даже не трусишка-ярлёнок, он — мужчина, воин и лорд — своей немощью поставил под удар других. Сначала завел в ловушку, потом сковал по рукам и ногам. Теперь от него не зависело ничего. Доберутся ли его люди до Старой Башни? Выполнил ли капитан Горн последний приказ лорда? Да и передал ли Тайенар этот приказ? А может быть, вместо дозора с Поводком найдут его люди в Башне лишь промерзшую пустоту? Тогда он обрек на смерть их всех. А зимние бесы все ближе, все громче воет вьюга в ночи, все больше жажды в её простуженном голосе. Скоро она получит своё. Его смерть ничего не решит. Слишком много неоплаченных долгов, слишком много дано обещаний. Он просто устал. Настало время уйти…

Родрик не заметил, когда наступил перелом. Может быть, в одно яркое утро, когда в дверь хижины, обычно занавешенную воловьей шкурой, заглянуло ослепительное солнце. А может, когда близость гибкого тела напомнила о давнем желании, а значит, и о жизни. Родрик заметил, что в тесной хижине их осталось трое: он, Аль и эал Эйллерт. В один прекрасный день у него хватило сил на целый разговор с Алем, из которого он узнал, что остальной отряд направился в Старую Башню, и было это пять дней назад. Потом он понял, что еда у них закончилась, зато было сколько угодно воды, ведь они топили снег на огне. На следующий день он попросил Эйллерта вынести его из хижины и целый день пил пьяный горный воздух, подставляя лицо солнечным лучам. Его голова лежала на коленях Аля, ласковые пальцы перебирали его волосы и легко касались лица. Голос его мальчика звучал приятно и успокаивающе, и хоть говорил он о важном и страшном, важнее слов был сам звук его голоса:

— Рениус часто приходил, пел детям песни, знаешь, они так слушали, особенно Эдми… а в то утро он прибегает ко мне и говорит: «Я видел, как Сенара твоего Эдми понесла на старую стену! Я сам бы пошёл за ними, но не хочу её напугать, мало ли что она задумала?» Вздор, силы Света, такой вздор! Но я совершенно обезумел, только и думал о том, что Сенара не может мне простить Ренольда… Ты знаешь, они ведь были близки, пока он не полюбил меня. Не знаешь? Теперь уже не важно. Вот, мы с бардом побежали. Это было как в кошмарном сне: посреди белого дня, под солнцем, на виду у всех происходило ужасное. Мимо проходили люди, всё было как обычно, и всё было искажено в каком-то не совместимом с жизнью смысле. Мы взлетели на стену. Там, конечно, никого не было. А он вдруг перегнулся через парапет и как закричит: «Смотри, вон там, на камнях!» И всё, дальше я ничего не помню. Наверное, я бросился к парапету. Вероятно, он как-то оглушил меня. Очнулся я уже вечером, закутанный в медвежью шкуру, перетянутый верёвкой, с кляпом во рту, в лесу, среди чужих альф… Нет, мужчин, конечно. И пока мы не прибыли в Равенсрох, я все время был будто пьян. Я думаю, они чем-то опоили меня, у воды был странный сладковатый вкус. Я пытался не пить, но жажда оказалась ещё страшнее.

Милый голос дрожал и срывался, наливался слезами:

— Я знаю, как я подвел тебя, мой свет. Я знаю, это все из-за меня. Я такая обуза, я так дорого обхожусь тебе, что, право, лучше было бы мне умереть в Баркле…

Хватило сил поднять руку, и стереть с любимого лица слёзы, и сказать в ответ что-то совершенно бессмысленное, полное восторженного обожания, которое не нуждается в словах, которое впитывается кожей, с каждым вдохом входит в лёгкие. Его Аль был рядом, ласковые губы касались его пальцев, и солнце золотой короной сияло над его головой. Это был хороший день. Родрик согласился бы закончить свою жизнь именно так. Но к вечеру Эйллерт вернулся с небывалой добычей: ему повезло набрести в лесу на раненого оленя. Несомненно, это был замечательный день.

Зимние бесы все ещё были рядом, но в их стонах уже звучала досада. Добыча ускользала из лап. Все реже проваливался Родрик в чёрное беспамятство, все больше времени оставалось на размышления. А получались они невесёлыми. Его люди оставили его больным, быть может, умирающим. Оставили в компании Аля, такого же беззащитного, и чужого эала. Он понимал благоразумие такого решения. Он сам мог бы поступить точно так же. Но все чаще в мутном течении бесконечных дней, в холоде длинных ночей, в шуме ветра за стенами сжимало сердце горькое предчувствие: ему не пережить этой зимы. Ему никогда не увидеть дома. Может быть, Кейн с товарищами не сумели пробиться к Старой Башне, а может быть, нашли её пустой. Горн мог и не выполнить приказа Тайенара. Откуда ему знать, что это приказ лорда. Драчливый эал капитану крепости не указ. Для Горна это шанс стать лордом, взять себе Белое Гнездо. Может быть, он им воспользуется. Черные мысли, черные ночи… Но рассвет все равно наступал и обливал горные вершины червонным золотом, и однажды тихим морозным утром Родрик сам встал на ноги и, держась за стену, проковылял к выходу.

И увидел Аля, стоявшего у сосны. А над ним нависал чужой эал Эйллерт, упираясь ладонями в ствол дерева по обе стороны милого лица. И так они застыли в извечной позе самца и самки, подчинения и подавления. Багровый туман сгустился перед глазами. Родрик шагнул вперёд. И замер, привалившись плечом к дверному проему. Аль должен решить сам. Да, он не ребёнок и не игрушка. Он имеет право выбрать между молодым, красивым и сильным, своим… И другим, который не смог защитить, который сам нуждается в помощи.

И он выбрал.

Положил ладони на грудь альфы.

Толкнул сильно, бросив в лицо что-то резкое, заставившее могучего самца отступить, жестом примирения вскинув перед собой открытые ладони.

Отступил и Родрик, поспешил спрятаться в полутьме хижины. Сердце билось болезненно сильно, морозный воздух разрывал грудь. Он подсмотрел что-то, что не было предназначено для его глаз, а значит, было самой чистой правдой. Может быть, они скоро умрут. Но умрут они вместе.

Поздно ночью, прижимая к себе Аля, вдыхая тонкий запах его волос, Родрик не мог позабыть картины, будто выжженной в его рассудке: светлое запрокинутое лицо, тёмная тень над ним, мгновение, застывшее над бездной. Безотчетно, по ту сторону здравого смысла, путаясь в пряжках и завязках, сдвинул в сторону тяжёлую зимнюю одежду, коснулся ладонями гладкой теплой кожи, провёл по тонким рёбрам, прижал горячее, влажное и твёрдое. Быстрые губы обожгли его лицо, быстрые пальцы забрались под меха, и стало неважным чужое присутствие совсем рядом, по ту сторону маленького огня. Напрасно выли за стеной зимние бесы, жизнь, горячая и бесстыдная, бежала огнём по венам, и Родрик сливался с любимым, становясь одним целым, сплетаясь корнями так тесно, что, казалось, их невозможно разъединить, не убив при этом обоих…

И даже при свете утра не могли они расплести рук и глаз оторвать друг от друга не могли, будто прошлой ночью встретились они в первый раз. Или в последний. После полудня эал Эйллерт, мрачный, как Зимние Пределы, ушёл на охоту, и Родрик тотчас же опрокинул сияющего Аля на колючие меха. Вернулся эал уже в сумерках, с облаком студёного пара ворвался в хижину:

— Отряд, два десятка, не меньше! В часе ходьбы! Мы должны бежать, немедленно!

Родрик приподнялся на локте, прислушался. И прижал к себе всполошившегося Аленького.

Издалека, через морозные сумерки летел к нему басовитый лай. Родрик не сумел вернуться домой. Дом спешил к нему.

========== Глава 22 ==========

Он стоял на коленях на камнях внутреннего двора, белых от вечернего инея. Тяжелые полы зимнего плаща свисали с опущенных плеч, как крылья мертвой птицы.

— Встань, — проговорил Родрик, постаравшись вложить в грубый голос как можно больше тепла.

Он послушался, стал тяжело подниматься, неловко покачнулся. Родрик торопливо подхватил его под локти, и мальчик замер, безвольно повис в его руках. Лорд отвёл с бледного лица длинные, давно не мытые пряди, приподнял узкий подбородок. Серые глаза глядели безучастно, глядели сквозь него.

— Ландыш, — вздохнул Родрик. — Ты помнишь меня? Я был другом принцу Кадмиру. Он умер?

Бледные губы чуть заметно дрогнули, будто юноша попытался заговорить, но не смог. За него ответил один из сопровождающих, мрачный бугай, по виду — типичный наёмник.

— Принц умер. Мы сразу уехали, даже похорон ждать не стали. С нами сговорились заранее, за все уплатили вперёд. Эалов было двое, этот и другой, постарше. Но тот, другой, умер по дороге.

— Пойдёмте, ни к чему разговаривать на морозе, — скомандовал Родрик, обнимая Ландыша за плечи. — За ужином про все поговорим.

Пока Тайенар повёл Ландыша в купальню, пока устраивали новых гостей, Родрик объяснился с Алем.

— Ты понимаешь, принц сказал мне, что после его смерти отдаст эалов мне. Правда, выглядел он не слишком здоровым, но я как-то позабыл о том разговоре. А тут такое. Второй в дороге умер, а Ландыш этот был прекрасным танцором, а теперь будто тень бледная. Аленький, ты позаботься о нем. Сможешь?

— Не знаю, мой свет, ведь я — омега, а он, вероятно, альфа, — проговорил Аль нерешительно. — Он может неправильно истолковать моё внимание. У эалов это не принято, чтобы замужний омега оказывал свободному альфе какие-либо знаки внимания. А что случилось со вторым?

— Он был превосходным музыкантом, играл на такой горизонтальной штуке, типа плоской доски со струнами… Айли-найли или что-то такое…

— Айэли–иел-и-найя! — воскликнул обрадованный Аль. — «Песня рассветного жаворонка». На этом инструменте очень трудно играть, меня учили, но лишь напрасно старались. Это — высокое искусство.

— Да, принц его только что на руках не носил. Звал его Анемоном. Мне не понравилось, что он зовет их именами цветов, у меня сучка была по имени Ромашка, а это ведь люди. Но, знаешь, Ландышу как-то подходит его имя.

В малую гостиную они пришли, когда гости в компании Тайенара, Эйллерта и Мая уже сидели за столом. Конечно, при появлении лорда все встали на ноги, поднялся и Ландыш. И сразу же повёл себя странно. Сделал торопливый шаг к Алю, пробормотал что-то и замер на месте, тяжело переводя дыхание, мелко вздрагивая всем телом. Аль бросил ему короткую резкую фразу, и юноша низко опустил голову, покорным жестом скрестив на груди руки.

Родрик поспешил занять своё место за столом, жестом велел садиться остальным. Сразу спросил:

— Что случилось с Анемоном? Со вторым эалом?

Наёмники переглянулись, старший из них заговорил:

— Мы и сами не поняли, лорд. Вроде бы он уже хворый был, ещё там, в столице, а как поехали, так на третий день и в седло не поднялся. Пришлось повозку покупать, да с лошадьми. Но на этот счёт не волнуйтесь, лорд, нам дали серебра в дорогу, ещё и осталось немного…

Наёмник сделал паузу, понял, что непотраченное серебро с него спрашивать не будут, и продолжил рассказ.

— Мы и этого, молоденького, к нему в повозку посадили, мехов настелили, одеял шерстяных. На ночь только в трактирах останавливались, наилучшие комнаты брали для них, велели топить, не жалея дров. В Мантеке даже лекаря позвали, когда старший есть перестал. Ну, доктор что, серебро взял, взамен пузырёк дал какой-то, но, может, это только людям помогает, а эалам и вовсе ни к чему. А может, и людям не очень, лекари известные плуты, кто там их знает, чего они в свои пузырьки льют, а вот серебро берут исправно…

Увлекшегося наёмника перебил его товарищ:

— Вы, лорд, может, думаете, что мы обижали эалов. Так вот, этого не было. Смотрели за ними, как за детьми малыми. Ни одного ни разу не тронули, пусть мне в жизни не ходить под Светом. Вот, спросите у мальчика, если нам не верите.

— Спрошу, — кивнул Родрик, — но потом. Сейчас рассказывайте.

— Ну вот, до Баркла как-то доехали, а дальше совсем трудно, сами знаете, трактиров нет, пришлось под открытым небом ночевать. И после первой же ночёвки поутру мы только его будить, а он уж холодный. Видно, застыл за ночь, хотя мы и огонь разожгли, и мехов целую кучу собрали.

Голос Ландыша прозвучал неожиданно и показался Родрику тоже серым и ломким:

— Моего друга звали Айвен-тиаль. Он умер от тоски.

Помолчали. Родрик вспомнил тонкое лицо, освещённое теплой задумчивой улыбкой, пушистый мех на зябких плечах, тонкие пальцы, легко касающиеся струн. Плеснул эля на пол:

— Пусть мертвые найдут дорогу к Свету… К делу. Какого ты рода, Ландыш?

— Я из рода Живущих под Солнцем, — прозвучало так же легко и безучастно.

— Кому ты сейчас принадлежишь?

— Я принадлежу Свету.

— Мой он, — неохотно проговорил старший из наёмников. — Видно, мальчик совсем ум утратил, но тут уж не наша вина, лорд.

Наёмник, а за ним и Родрик прикоснулись к амулету ошейника. Ландыш к смене власти остался равнодушным.

— Позвольте, лорд, забрать Ландыша к себе, — подал голос Тайенар.

— Ты где живёшь, в бараке со стражей? Ему там не место. Займёте тот покой, где Анинда жила, когда детей ждала. Там хватит места на четверых.

Подали ужин. Ландыша уговаривать не пришлось, он поглощал пищу так же равнодушно, как говорил. Казалось, если бы перед ним вместо цыплёнка положили пучок сена, он съел бы и его, не заметив разницы.

А после ужина выяснилась ещё одна странность. Аль появлению нового эала не обрадовался.

— Он очень странный, — повторял он задумчиво, наматывая на палец длинную прядь. — Может быть, действительно безумен. Назвал меня отчего-то айен-эстаниром, это титул омеги — главы рода. Мне показалось, он готов при всех наброситься на меня. Я боюсь его освобождать, мой свет. Боюсь, его никакая клятва не остановит.

— Хорошо, пусть он поживет у нас, пообщается с Таем, с другими эалами. Ошейник снять с него успеем, — легко согласился Родрик. Он мало перечил своему Аленькому. А если честно, то и вовсе не перечил. Чудо их спасения наполняло его молчаливым восторгом, будто ему открылся секрет бытия, который не дано простому смертному ни словом высказать, ни даже просто осмыслить. А сердцем этого божественного откровения, звездой в ночи был его маленький Аль.

Наёмники уехали через день. Родрик вышел провожать их во внешний двор, поглядел, как на сменных лошадей навьючивали сумы с дорожными припасами, протянул каждому по туго набитому кошелю. Сказал:

— Я ценю людей, верных своему слову. Сколько бы вам ни заплатили, эалы стоили дороже.

— Нам отчет держать, лорд, — сдержанно поклонился старший. — Это важнее любого контракта. И уж точно дороже серебра.

— Если будет у меня нужда в верных людях в столице, как мне найти вас?

Наёмники переглянулись. Старший ответил:

— Пусть ваш человек напишет свое имя и опустит свиток в мараканскую вазу в таверне «Чёрный Лебедь», что на Болотном рынке. А на закате следующего дня придёт за ответом в Храм Воссиянной Истины на Охотничьей заставе. Пусть на молитвенном блюде ищет записку с красным обрезом. Там будет сказано, что делать дальше.

— Учту, — кивнул Родрик. Его новые знакомые, несомненно, были членами Лиги, древней и уважаемой гильдии воров, а такие знакомства могут пригодиться. — Ну, что ж, лёгкой дороги.

— Спасибо, лорд. И вот ещё что… — снова переглянулись наёмники, обменялись чуть заметными кивками. — Мы слышали в Карнаге сплетни, что в Белом Гнезде живёт маг-эал. Который может мыслью зажечь огонь, убить взглядом и передать мысль на расстоянии.

Родрик позволил себе презрительно ухмыльнуться. Сказал на прощание:

— Ходите под Светом.

Вечером того же дня он крепко выпивал с Кейном. В который раз выслушал от брата покаянное:

— Не мог я с тобой остаться, Род! Мне важно было непременно привести за тобой подмогу. Я это никому доверить не мог. Смотри, разве мог я в Башню отправить одного Норта с чужим эалом и логоссцем? А вдруг не дошли бы? Я должен был сам проследить, понимаешь?

Родрик понимал. Теперь это не имело большого значения. Им всем повезло, не иначе Силы Света пришли им на помощь. Кейн с товарищами дошёл до Старой Башни, не сбился с пути в метели, не замёрз и не попал в засаду. А в Башне их ждал обещанный дозор, полдесятка воинов с Поводком. Они связались с Гнездом, и капитан Горн сам повёл на помощь лорду целый отряд с поисковыми собаками. Родрик запомнил трудную дорогу, как праздник, как весёлый и жаркий бой. Запомнил волокуши, на которых его тащили по снегу, ночёвки в вырытых в снегу норах, вкус вяленого мяса, подъем на Змеиный Хребет, который он совершил своими ногами, отряд с лошадьми, который выслали им навстречу из крепости, дни в седле, после которых сон накрывал, как тяжёлый саван, яркое солнце, блестящий снег и пар, вьющийся над лохматыми лошадиными гривами. И белые, сияющие от инея стены родного дома, которые он уж не чаял увидеть. Все закончилось хорошо. Но прибавилось на сердце царапин: Доннер, зарезанный, как кабан. Снорри, обреченный на гибель. Он их не забудет. Но и вспоминать о них не станет.

— Брось, оставь, — в который раз повторил Родрик брату. — Ты все сделал правильно. Ты спас нас всех. Вот я действительно сел в лужу полной жопой. Шпиона в крепости проворонил, он, конечно, удрал, исчез из Гнезда, как только мы ушли в Равенсрох. Там я всех нас завел в ловушку, из-за чего погиб Доннер, а могли и все мы погибнуть. Это уже не говоря о том, что обменял семь десятков на одного. Такое тоже не забывают и не прощают. Мне за это все ещё ответ держать. Мне ещё с Равенсрохом воевать весной, не могу же я простить им такого бесчестия? Но я сейчас не об этом.

Плясал в камине огонь, бросал быстрые тени на каменные стены, на тёмное дерево. В малой гостиной не вешали на стенах оружия и стягов. В малой гостиной принимали только своих.

— Ты понимаешь, что эти двое, из Лиги, сделали нам подарок? Они дали нам время, предупредили нас. Теперь точно понятно, что по весне за Таем пошлют. Сюда приедут королевские гвардейцы с приказом доставить его в столицу. Что я стану делать? Запру ворота? Пойду против воли короля? Отдать я его не могу, тогда что, убить его?

— Спрятать, — вдруг предложил Кейн. — Спрятать на озере. Поедем весной, сложим ему там сруб. Сможем же втроём? Сможем. Оставим оружие, научим ставить силки, да он и сам уже многому научился. Зверья там непуганого полно, рыба в озере, выживет. А гвардейцы приедут, скажешь: «Ушёл эал. Сам пришёл, сам ушёл, ведь он не раб, ошейника нет на нем. Держать его силой не стали, захотел и ушёл. Искать? Ищите».

— Просто у тебя все получается, — усмехнулся Родрик. А сам подумал: «Приедут не только за Тайенаром. Приедут и за Алем. Однажды он уже не смог его защитить».

Кейн словно прочел его мысли:

— Да не так, чтобы очень просто. Я ещё вот что хотел тебе сказать. В крепости слух пошёл, будто Аль не парень, а женщина. Что она прошлой весной родила, оттого и из покоев не выходила. Оттого и Эдмир похож на неё, просто вылитый, а на родителей и брата не похож вовсе.

— Тьфу ты, что за вздор! — рассердился Родрик. — Ты в бане его видел? Бывают бабы с такими причиндалами? Так что ты повторяешь бред собачий?

— Ты не злись, Род. Я просто тебе говорю, что слышал. Он эал, откуда людям знать, как они устроены? А он и вправду на девушку похож, одень его в платье, никому в голову не придёт его мужчиной назвать. Я просто к чему тебе говорю. Раз про Тая слух дошёл до столицы, так и про Аля может дойти.

Слово сказано. Страх, облеченный в слова, стал реальностью. Опустел кувшин торка, темной кровью налились угли в камине. А тени на стенах сдвигались все ближе, ползли по камням пола, тянули паучьи лапы, не спрятаться и не сбежать…

С того вечера стало казаться Родрику, что со всех сторон наползает на него темнота и сужается круг света, в котором прячутся они все: Аль и Тай, Ландыш и Белое Гнездо. Что бы он ни делал, о чем бы ни думал, от близкой опасности шерсть на затылке вставала дыбом и бежал по коже противный озноб. Мысленный призыв Тайенара с коротким «надо поговорить!» противной слабостью отозвался где-то в подвздошье. Чтобы отсрочить неведомый приговор, Родрик приказал седлать лошадей. Неожиданно за ним с Таем увязалась целая кавалькада соскучившихся в крепости бездельников. Родрик только обрадовался новому препятствию, жадно вдыхал влажный, почти весенний воздух, будто в последний раз любовался тронутыми утренним солнцем вершинами. Но Тай, конечно, улучил минуту, поравнялся с лордом на узкой дороге, где и одному тесно. Сказал без всяких предисловий:

— У Аля изменился запах. Объяснение может быть лишь одно: он ждёт ребёнка.

И Родрик понял: вот оно, случилось.

========== Глава 23 ==========

— Ты хотел бы основать свой собственный род?

Аль поднял на него глаза, тихие глаза раненого оленёнка. Сказал, как говорил уже сотню раз:

— Это твой сын, Родрик. Я ничего в жизни не хочу так, как хочу его. Разве это не счастье, мой свет? Родить сына любимому…

— Аленький! — повысил голос Родрик. — Ты слышал, что я тебе сказал? Ты хочешь основать свой род?

— Если бы это только было возможно…

— А почему бы и нет, Аль? Помнишь, ты мне рассказывал, как твои предки основали род Западных Ветров? Похоже, что они просто попросили защиты. Красиво попросили, как в сказке. Так почему ты не можешь сделать так же?

— Родрик, разве ты не понимаешь, это были не обычные эалы. Они все были легендарными героями, магами…

— Так что же? Ты — омега и герой. Я был бы мертв сейчас, если бы не ты. А Тай — альфа, сильнейший природный маг. Умница, отважный, стальной клинок, а не мужчина. Попробуй. Что ты теряешь?

— Я надоел тебе, мой свет? Я слишком большая обуза, да? Тем более с ребёнком…

Узкие плечи под ладонями чуть подрагивают, а в груди и больно, и горячо.

— Ну, что ты, маленький…

Они стояли на внешней стене, где никто не мог подойти к ним незамеченным, где открывался захватывающий вид на темное ущелье, поросшее лесом, и на сияющие вершины. Снег в горах и в лесу лежал ещё плотный, зимний, но на дороге перед воротами уже чернели первые проплешины, и воробьи во дворе устроили по-весеннему громкий скандал. Ещё декада, в лучшем случае две — и жди столичных гостей. Родрик послал голубей в Баркл, просил предупредить, может быть, это подарит им несколько лишних дней… Руки сами собой сжались на тонких плечах.

— Я не отдам тебя никому. Не сомневайся, закрою ворота Гнезда всем, даже королю. Против всех пойду войной, увезу тебя за море, буду драться за тебя до смерти. Но что потом? Когда я умру, что случится тогда?

Аль оттолкнул его неожиданно резко, пристально взглянул в глаза.

— Неужели ты думаешь, что я переживу тебя хотя бы на день? Нас сожгут на одной краде. Или кто-нибудь посмеет оспорить это моё право?

— Хорошо, допустим, — Родрик сухо кивнул, незаметно проглотив комок вязкой паники. — Допустим, ты не захочешь жить без меня. А что с Эдмиром? Его ты тоже в огонь возьмёшь? И Тая?

Аль спрятал глаза.

— Тай — взрослый альфа, он волен решать за себя сам.

— Да, сейчас волен. Сейчас, под защитой Гнезда. Да вот только смогу ли я его защитить? На него сейчас такая охота пойдёт, что только держись. Слухи о маге-эале дошли до столицы, я жду королевских гвардейцев, как только откроется дорога. И неизвестно ещё, кто первый прибудет: столичные гости или эальские маги-убийцы. Но я все же поставил бы на нашего короля. Он совсем не дурак, чего об эальском императоре сказать не берусь… И Ландыш, он ведь совсем больной. А его увезут и засунут кому-нибудь в гарем. Заставят танцевать и улыбаться…

— Прости, мой свет, — Аль тяжело уронил голову на плечо Родрику, прижался щекой к шее. — Какая я все же дрянь. Только о себе думаю.

— Да ещё эти двое, никак имен их не запомню, — для чего-то соврал Родрик. Уж имя нахального красавчика Эйллерта, охочего до чужих омег, он не забыл бы, даже если бы постарался. — Ведь ты их освободил, а значит, за них в ответе.

— Так что же делать?

Как тихо он это сказал, как безысходно, несомненно, уже зная ответ.

— Создать свой род. Обрести защиту покрепче любой, что может предложить человек. Принять в свой род всех, кто смог избавиться от рабства. Чтобы смерть не казалась единственным спасением. Чтобы было на свете место, где принимают каждого: сломленного, обозлившегося, нечистого, нецелого. Где не осудят и не прогонят. Как тебе такое? Есть ради чего рискнуть?

Снова Аль заглянул ему в лицо, но уже по-другому, будто впервые увидев давно знакомые черты. Глядел в милое лицо и Родрик, замечая хмурую складку между белесыми бровями, потемневшие глаза, жёстко сжатые губы. Холодок зашевелился в груди, как бывает в минуты, когда жизнь приостанавливается на перекрёстке, ещё не решив, которую из дорог выбрать. А жизнь? Вот она — весеннее солнце, крик воробьев, прямые плечи под ладонями… И два десятка гвардейцев, пустивших коней крупной рысью по подсохшей дороге, перья на их беретах и флажки с красным королевским орлом, летящие по ветру… Их ещё не видно, но Родрик знал: они уже близко. Совсем скоро он услышит призыв их горна. И тогда он закроет ворота перед людьми своего короля, и станет мятежником, и навеки опозорит род Белого Гнезда. Его крепость занимает стратегическое положение. Король пришлёт войска. Начнётся война, победить в которой невозможно.

— Пожалуйста, попробуй, маленький, — попросил Родрик. — Ради нас всех, ради нашего сына, попробуй!

В тот же день Аль разыскал свои записи, позабытые за недавними волнениями. В ту же ночь они любили друг друга, как в последний раз.

Не дремал и Родрик. Велел собрать теплой одежды всем эалам, хорошего оружия, медвежьих шкур для постели, хозяйственной утвари, топоров, пил, капканов на зверя, силков на дичь помельче, рыболовных снастей, еды, семян, целебных трав, полотна, лошадей, собак, запасной упряжи, железных гвоздей и скоб, мотков веревки… Все это казалось почти игрой, игрой в секреты, когда каждый шаг на виду, игрой в разлуку, не настоящую, понарошку. Эта игра придавала особый жар ночным объятиям, особенную пронзительную нежность каждому прикосновению. Эта игра заставляла их замолкать на полуслове, замирать в неожиданном озарении. «Как мой мальчик вырос за последний год, как окреп. И как это Кейн мог сказать, будто он похож на девушку? Молодой мужчина в самом расцвете красоты и юности». — «Как играет солнце в его волосах, оказывается, вовсе не чёрных, а темно-каштановых, с таким красивым красноватым отсветом. И эти тонкие лучики-морщинки в углах глаз, всякий раз от его улыбки замирает сердце, однажды остановится совсем, и это будет лучше всего…»

Игра закончилась в один пасмурный полдень, когда расторопный слуга разыскал Родрика на псарне. Протянул маленький свёрток пергамента, пояснил:

— Голубь из Баркла, лорд, вот прямо сейчас прилетел. Я сразу бегом вас разыскивать.

Чтобы прочесть крохотные полустершиеся буквы пришлось выйти на свет. Хорошо хоть записка была короткой: «Три десятка. На рассвете шестого».

— Какое число сегодня? — рявкнул Родрик на слугу и тут же вспомнил сам: девятое. Девятое апреля. Королевский отряд уже три дня в пути. У обычного путника переход от Баркла до Белого Гнезда занимает декаду, но королевские орлы летают быстрее. Впрочем, куда им спешить? Время ещё есть. Нет, время пришло.

Собрались в тесной комнате, где жили четверо эалов. Аль прижимал к груди непоседливого Эдмира, Тай скрывал волнение за кривой ухмылкой, Ландыш сидел неподвижно, уставившись в одну точку и выпрямив спину. Эйллерт и Май застыли в тревожном ожидании. Кейн вышел за дверь убедиться, что никто не подслушивает.

Родрик с трудом заставил себя заговорить:

— Я получил весть из Баркла, сюда едет королевский отряд. Скорее всего, ничего ужасного не произойдёт, это обычная проверка. Практически каждую весну приезжает гвардейский капитан, проверяет укрепления, нашу готовность к войне, припасы смотрит, на случай если мы вдруг задумаем у казны помощь просить. Взятку вымогает, само собой. В этот раз захотят осмотреть перевал, получить доклад об осенней кампании. Может быть, захотят допросить пленных из Равенсроха. Это все меня не пугает. Но я хочу, чтобы вас в это время не было в крепости. Может получиться так, что король потребует доставить в столицу нашего мага, а уж заодно и других эалов. Я этого допустить не могу. Это понятно?

Усмешка Тая стала ещё неприятнее, Аль крепче прижал к себе захныкавшего ребёнка. Никто не произнес ни слова.

— Я отведу вас в одно секретное место, в долину с горным озером. Тай и Аль там были, место хорошее. Зверьё непуганое, рыбалка, сколько угодно пресной воды. Возьмём с собой припас, инструменты, чтобы поставить сруб, все необходимое на первое время. Я не знаю, сколько вам придётся прожить на озере, не знаю, когда забрать вас смогу. Гвардейцы могут и загоститься, им спешить некуда, это отдых для них. На охоту захотят, пойди им объясни, что в горах весной нет охоты.

— Лорд, как вы объясните пропажу эалов? — прервал его Тай. — Небывалым магическим колдовством?

И все-таки мало он давал ему по морде, такой нахал этот эал, и среди людей нечасто встретишь.

— Я скажу им, что нашёл в Каер-Эале род, согласный принимать изгоев. Скажу, что тайну этого рода не выдам и под пыткой, чтобы не навлечь императорский гнев на благородных людей, согласившихся помочь соплеменникам. Скажу, что стану теперь покупать рабов-эалов помоложе, хоть на последний медяк, и отправлять их морем на родину.

Тихо стало в маленькой комнате, только кряхтение малыша, пытавшегося вырваться на свободу, нарушало безмолвие. А потом с сильным акцентом, с трудом подбирая слова, заговорил Май. Родрик впервые услышал голос молчаливого эала:

— Мне стыдно, лорд. Так стыдно, что и словами не сказать. Что не сыскалось такого рода. Что нет в Каер-Эале благородных людей. Таких, как вы.

— Да, — неожиданно поддержал товарища Эйллерт, — с рождения слышали: «Мы — золотая кровь, потомки Воинов Света, люди — грязные и прожорливые животные, даже в слуги нам не годятся. Держитесь подальше от заросших шерстью, а не то и у вас на лицах вырастет щетина, как у свиньи». Что только не слышали, чем только не тешили себялюбие, избранное племя, дери их в зад всеми зимними дьяволами!

— Лер, — Май положил ладонь на плечо друга, тот сбросил её нервным жестом.

— Я хотел умереть, думал: «Вот только доставлю высокородного айени в безопасное место и все, свободен!» А теперь вижу: нет для него такого места. Вы не поняли ещё?

Он оглядел присутствующих, сделал паузу. Все молчали.

— Лорд отказывает нам в защите! Он выбрасывает за ворота не только нас, взрослых здоровых альф, но и своего любовника, омегу, мальчика, едва достигшего возраста согласия! Беременного его ребёнком!

Все вскочили со своих мест, закричали разное, испуганный Эдмир заорал уже по-настоящему, в дверь сунулся встревоженный Кейн. Родрик инстинктивным жестом обнял за плечи Аля, тот прижался к нему доверчиво и испуганно. А потом со своей постели вдруг встал всеми забытый Ландыш, взмахнув над головой тонкими руками-змеями, легко обернулся вокруг своей оси, округлым приглашающим жестом повёл рукой. И кричать сразу расхотелось. Эйллерт закрыл лицо руками, помотал опущенной головой. Пробормотал:

— Простите, лорд. Действительно, стыдно. Мы — не ваша забота.

Заговорил и Май:

— Лорд, я умею строить дом. У нас в деревне так и было: все альфы собирались и складывали дом, все вместе. Здесь по-другому все, но я смогу.

— Хорошо, — согласился Родрик, с трудом сбрасывая с себя внезапное оцепенение. — Сейчас пойдём, посмотришь на инструменты, что мы собрали. Скажешь, если чего не хватает. Выезжаем в ночь, как только пробьют отбой, собираемся на конюшне. Вам принесут теплую одежду, а постельную скрутку, меха и седельные сумы с едой получите на конюшне. Если есть какие-то вопросы, обращайтесь к Кейну.

Во дворе ласково обнял Аля, напомнил:

— Маленький, Эдми с собой брать нельзя. Дорога на озеро трудная, в горах снег ещё лежит. Да и там придётся спать под открытым небом. Ты же не хочешь, чтобы ребёнок заболел?

— Нет, конечно! — воскликнул Аль, ещё крепче прижимая к себе малыша. — Конечно, он останется. Я только покормлю его и погуляю с ним немного, и сразу же отдам. К тому же расстаёмся мы ненадолго. Ведь ты же правда вернёшься за нами?

— Конечно, Аль. Я знаю, эти эалы всякое будут говорить обо мне, но ты ведь знаешь меня лучше их всех. Сам подумай, может такое случиться, что я не вернусь за тобой?

— Нет, не может, — робко улыбнулся юноша.

— К тому же у меня ведь Поводок. Тай в любой момент может связаться со мной.

Поводок ему отдал Горн, причём сделал это с видимым облегчением. Обзавелись Поводками и Аль с Кейном. Из семи магических талисманов у них осталось лишь три. Три пропали в Равенсрохе, ещё один сгинул вместе с Сигурдом, когда старый воин упал в пропасть на Змеином. Тогда же договорились, что хоть один Поводок должен всегда оставаться в крепости. Остался, разумеется, Кейн, остался за лорда. Ему предстояло принимать королевский отряд, если Родрик к их приезду не вернётся в крепость. Времени было в обрез: три дня до озераи три обратно.

Последние заботы отняли драгоценное время. В свои покои Родрик попал лишь к вечеру, когда зимнее солнце уже спряталось за вершины. Аль снова стоял у окна, как когда-то, ещё до плена, еще в прошлой жизни. Родрик подхватил его на руки. Нужно было сделать так многое. Показать ему свою любовь, согреть и успокоить. Отдохнуть перед долгой и трудной дорогой. Вдохнуть напоследок запах весеннего сада, запомнить, как дрожат от страсти милые губы, как где-то глубоко в горле рождается тихий стон и дрожит на губах, как тонкие руки взлетают над головой, как легко и радостно соединяются их тела, будто самим Светом предназначенные друг для друга, для одной любви, разделённой на двоих. Потом Аль все же задремал у него на плече, даже во сне крепко обхватив его за шею и закинув ему на бедро длинную ногу, будто пытаясь удержать, не пустить, привязать. А сам Родрик спать не стал. Важнее было глядеть на маленькую родинку на плече, на прядь серебристых волос, подрагивающую от лёгкого дыхания, на тонкие мышцы под белой кожей предплечья. Он только вернул себе Аленького, он поклялся не расставаться с ним никогда. И теперь он нарушит эту клятву.

Пришёл слуга с ужином, загремел тарелками в гостиной, потянуло каминным дымком. Родрик тихонько подул на милое лицо, светлеющее в темной комнате.

— Вставай, солнышко маленькое. Сейчас поужинаем, оденемся, а там и в путь пора.

Аль поднял голову, блеснули в полутьме глаза. Родрик уже привык к этому, а поначалу пугался: глаза у эалов блестели в темноте, будто у кошек, и оттого, наверное, они лучше видели там, где люди оказывались слепыми. Да, нужно думать о пустяках или о вещах простых и важных лишь сейчас: о еде и тёплой одежде, о запасных ремнях для снегоступов, о зимних попонах для лошадей. А о самом главном можно будет подумать и позже, когда Аль будет в безопасности.

— Ну, что моргаешь, совушка моя тёпленькая? Вставай. Приказать тебе воды горячей, золотиночка?

Улыбка в голосе, ещё глухом спросонья:

— Мне казалось, ты не знаешь таких слов…

Он и не знал. Он и не знал, что бывает такое острое счастье, последнее, прощальное. А ведь они ещё не расстаются. Им ещё в пути три дня оставаться рядом.

Это были хорошие дни. Днем солнце припекало почти по-весеннему, рыхлый неглубокий снег проседал под копытами лошадей, подкованных по-зимнему, пригодились и снегоступы. Весело было бежать мимо древних валунов, встававших из снега темными башнями, мимо редких искореженных деревьев, между синим небом и белым снегом. Аль бежал рядом, не отставая, раскрасневшийся, растрёпанный, улыбающийся. А все потому, что раненая нога отзывалась на каждый шаг тупой, будто зубной, болью, и если б не это, нипочём маленькому да ещё и беременному эалу не угнаться бы за Родриком.

Они будто сговорились не упоминать предстоящую разлуку, сделать вид, что поспешное бегство из крепости — всего лишь увеселительная прогулка. Вечерами разжигали крошечный костер, чтобы сварить похлебку, густо заправленную вяленым мясом, а ночью кружились над ними пронзительные звёзды, и луна заливала снег голубым сиянием. Стражу на ночь не выставляли: их сон охраняли двое матёрых волкодавов. Один из них всегда укладывался под бок Алю, на что Родрик заметил шепотом, под мехами касаясь губами милого лица:

— Не удивительно, солнышко, от тебя так пахнет, что я и сам готов тебя съесть.

— Съешь, — так же тихо ответил Аль и уютно поместил щеку в изгиб Родриковой шеи.

Они мало говорили друг с другом в эти дни. Хватало объятий, разделенного тепла и одного на двоих дыхания. Сами собой сплетались пальцы, сами собой встречались глаза, и, казалось, могут они говорить друг с другом молча, одним взглядом, используя такую магию, какой и у эалов не бывало.

Последняя, самая сложная часть пути беспокоила Родрика. Даже летом спуститься в долину по крутой тропе было непросто, а уж зимой по талому снегу или, не приведи Свет, по обледеневшим камням — и вовсе невозможно. Но волнения Родрика оказались напрасными: на озере царила весна. Темный рыхлый снег лежал лишь в лесу, в тени вековых сосен, на полянах зеленела молодая трава, россыпи мелких голубых цветов радовали глаз. Серебристой чашей лежало в долине волшебное озеро, нежилось под полуденным солнцем, когда путники достигли его песчаных берегов. Родрик помог снять груз с одной из лошадок, перебросил на неё седло. Ландыш, забыв обо всем, пошёл к озеру, остальные принялись разгружать лошадей, Аль прижался щекой к плечу Родрика.

— Не уезжай. Останься хотя бы на ночь. Завтра утром поедешь.

— Не могу, маленький. Мне нужно вернуться в Гнездо раньше, чем приедут гвардейцы. А то ведь они привяжутся: где был, что делал. Врать придётся, а это всегда опасно.

Нужно было прощаться в одну минуту, коротко, резко. Расстаться, как выдернуть стрелу, застрявшую в теле, одним сильным движением. А после — умереть или выжить, как Свет решит. Но только быстро, в одно мгновение. Проверил седельные сумы: еда, постель, меха. Ослабил подпругу, перехватил поводья. Коротко и сухо поцеловал милые губы.

— Прощай, солнышко моё. Как только спроважу гостей, прибегу назад. На крыльях прилечу.

Взбираться вверх по крутому склону было трудно и больно, и это было хорошо. Нельзя одновременно испытывать и боль, и усталость, и тоску. Тоске пришлось подождать. Зато позже, когда Родрик остановился на вершине хребта, чтобы приложиться к фляге и перевести дыхание, тоска взяла своё. Каждым вдохом, каждым ударом сердца почувствовал Родрик, как опускается на землю ночь, ледяная и беззвездная ночь длиною в жизнь.

========== Глава 24 ==========

Капитан гвардейцев оказался знакомцем, из тех, с кем случалось Родрику выпивать в Карнагских тавернах, играть в таронг и ездить на верховые прогулки в королевском парке. Лорд с удовольствием проследил за тем, как на хитром капитановом лице попеременно промелькнули удивление, злорадство и досада, чтобы смениться притворным сочувствием. Дрогнувшей рукой Родрик указал на свободное кресло и, припомнив покойного Харолда, неторопливо проговорил:

— Добро пожаловать в Белое Гнездо, капитан Верден. Не обессудьте, что не встретил вас, как подобает из уважения к вашей миссии, как видите, я нездоров.

— Лорд Родрик, напротив, это вы простите за лишнее беспокойство! — капитан сделал честные глаза и прижал ладонь к сердцу. — Выходит, не зря мы все изволновались, до столицы дошли ужасные слухи! То вы убиты на войне, то ранены, то в плену в Равенсрохе! Не знаем, чему и верить.

— Убить не убит, — изобразил Родрик мужественную улыбку, — но близко к тому.

Пожилая служанка материнским жестом поправила подушку у него за спиной, и это был, пожалуй, перебор.

Он вернулся в крепость незадолго перед рассветом и едва успел сходить в купальню, переодеться и позавтракать, как вернулся посланный Кейном дозор с долгожданной новостью: королевский отряд на подходе. Родрик серьезно подумал устроить небольшой обвал, чтобы задержать гвардейцев хоть на сутки, как раз и место имелось хорошее чуть южнее Эха. А пока завал будут разбирать, он сможет как следует выспаться… Но малодушную мыслишку пришлось прогнать. В конце концов, ему ещё Сумеречный раскапывать. Родрик велел принести в малую гостиную самое большое кресло. Расселся в ворохе подушек, накрывшись пледом и положив раненую ногу на невысокую скамеечку. Смекалистая служанка принесла питье, крепко пахнущее чем-то лекарским, и выставила на маленьком столике возле кресла целую шеренгу флакончиков, баночек и скляночек. Образ немощного лорда завершали домашние башмаки, отороченные пушистым мехом. Родрик даже не знал, что у него были такие. Родрик остался доволен планом. Во-первых, не было нужды выглядеть бодрым и довольным жизнью, грусть и усталость уместны для раненых и больных, а у Родрика и того, и другого хватало в избытке. Во-вторых, немощного человека тяжелее обвинить в интригах и обманах. И уж тем более в том, что он шесть дней носился по горам и прятал эалов. Вот Родрик и старался, а впрочем, глаза закрывались сами собой, да и руки подрагивали от усталости.

— Я действительно был ранен в осенней кампании. Только пошёл на поправку, а тут пришлось ехать в Равенсрох обмениваться пленными. В Равенсрохе снова не повезло, сам в плен попал. Хорошо хоть бежать удалось. Бежать, Верден, через горы, по снегу, без дороги. Конечно, какая тут рана выдержит. Вот, теперь расплачиваюсь. А так хотел весной собрать ополчение и пойти на Равенсрох. Как же, пойду теперь. Хорошо, что ещё до уборной могу сам дойти, а уж о большем подвиге и не мечтаю.

— Печально, лорд, печально… — завздыхал капитан. — Жаль, что приходится вас беспокоить, но, сами понимаете, приказ короля.

— Конечно, понимаю, капитан, — слабо махнул ладонью Родрик. — Надеюсь, вас и ваших людей разместили с удобством? Тогда отдыхайте, а после ужина поговорим о наших планах. Вы, вероятно, захотите осмотреть перевал? И обязательно нужно обсудить положение в Равенсрохе. Это может быть как опасность, так и шанс. Впрочем, все это может подождать до вечера.

— Чуть не забыл, лорд! — воскликнул капитан. — Вам письмо от лорда советника!

Родрик осмотрел свиток пергамента, убедился, что печать цела, но решил не поверить в сохранность тайны. В коротком письме Сагомар сообщал новости. Принц Кадмир умер, и официальным наследником трона стал принц Астен. Родрик усмехнулся: тоже мне, новость. Ландыш ещё когда приехал. В Карнаге много говорят о войне с Логоссом, о закрытой границе и о том, как прекращение торговли с севером скажется на экономике Берники. А это уже интересно. Похоже, в столице им недовольны. Его Величество подумывает о том, чтобы объявить всех эалов-рабов собственностью короны. Рабы будут использованы в соответствии со своими умениями, а не как вздумается хозяину. Что ж, давно нужно было это понять. Воины должны охранять, ткачи ткать, а музыканты играть, а не сходить с ума в гаремах или убивать друг друга на арене. Совет старого интригана звучал понятнее любого приказа: если хочешь выслужиться перед королём и поправить пошатнувшуюся репутацию, собирай своих эалов и лично вези их в столицу в подарок королю. Докажи свою верность, и тогда, может быть, на военные промахи взглянут сквозь пальцы. Даже тот факт, что капитан, несомненно, прочёл это письмо, имел своё значение: Сагомар сообщал факты общеизвестные и хотел, чтобы Родрик это понимал.

С трудом поднялся, бросил письмо в камин, поглядел, как молодые побеги пламени быстро оплетают сморщенный пергамент. Все тело ныло, будто после знатной драки. Конечно, когда на кого-нибудь орешь, чтобы постращать, непременно разозлишься всерьез. Притворяться больным — верный способ расхвораться. Снова разболелась раненая нога, даже не верилось, что только что проделал такой тяжёлый путь. Родрик в сотый раз подавил желание потянуться в мыслях к Таю. Как у них там, не замёрзли ночью? Все-таки ночи ещё морозные, не простудился бы его маленький. Он обещал ему защиту, а сам выгнал из крепости. Конечно, он никого из них не отдаст. Даже этих, новых, из Равенсроха, — не отдаст. Никому и ни за что. И надо будет все-таки снять с Ландыша ошейник. Пусть мальчик сам решает. Захочет умереть — умрет. Тоже его право.

Родрик все же лёг в постель, строго приказал не беспокоить его ни в коем случае, пусть хоть зимние бесы берут крепость в осаду. Как бывает в минуты крайней усталости, сон не шёл, все мелькали перед глазами схваченные льдом камни, рыхлый снег, да еловые лапы, будто снова шёл он по опасной тропе и как никогда болезненно ощущал своё одиночество, и слабость, и уязвимость. Унылые пейзажи зимней дороги сменило странное видение, будто стоял он на берегу широкой реки, с течением не то чтобы быстрым, но мощным, неостановимым. Текла вечная река, несла свои воды из ниоткуда в никуда, из прошлого, что навеки сгинуло, в будущее, которое ещё не случилось и, может быть, не случится никогда. Вот отец, огромный, мощный, сажает Родрика на пушистого пони, а вот уже поднимается в серое небо огонь его крады. Вот жена протягивает ему тёплый, сладко пахнущий свёрток — дочь, и дрожат сильные руки от острой нежности, а вот первая трава прорастает на холмике их могилы. Вот Ренольд бросает к его ногам шкуру снежного барса, и кровь грохочет в висках от нестерпимой гордости, разделённой на двоих. А вот Аль, нет, Эйлин-и-аталь в драгоценных эальских одеждах, он никогда не мог ему принадлежать, как не может никому принадлежать солнечный луч, заглянувший в тёмную комнату. Тихая грусть ложилась на плечи, и вовсе не от того было грустно Родрику, что убегала вдаль медленная река. Обиднее всего было то, что стоял он на берегу, и не было ему места среди тех, кого он любил, и не было у него власти изменить течение реки, повернуть воду вспять, остановить, сберечь, долюбить. Оставалось лишь глядеть, как течёт мимо жизнь, мимо тёмных берегов, мимо тёмной его тоски.

Солнце уже скрылось за вершинами, когда Родрик стряхнул с себя паутину тяжёлого сна. Окликнул Тайенара, получил немедленный ответ. «Все хорошо. Убили лань, наелись до отвала. Майенталь и вправду знает, как строить дом. Целый день таскали камни, он обмазал их глиной, для чего-то завалил хворостом и поджег. Аль приготовил всем обед. Вот он, стоит рядом». «Скажи ему…» — начал Родрик и не смог продолжить. Сбилось дыхание, будто захлебнулся он огненным торком, но Тай, как ни странно, понял его. И ответил ему такой волной чистого восторга, и нежной грусти, и ласкового, тёплого обожания, что Родрик без труда различил в этом потоке света все то, что составляло для него образ любимого, силу его тонких рук, запах волос, гладкость прохладной кожи, лёгкие завитушки на висках, маленькую родинку на плече и гладкое атласное тепло там, в самой заветной глубине… Устыдившись своей реакции, Родрик резко оборвал волшебный разговор.

Но зато на ужин с капитаном Верденом шёл, как на бой. Ему только что напомнили, за что он сражается и что может потерять. Пришлось силой вернуть себе образ немощного, стареющего лорда, больше всего желающего, чтобы все оставили его в покое.

За ужином о деле не говорили, но как только убрали последнюю смену блюд, и лорд с гостями встали из-за стола и переместились в кресла у камина, бравый капитан взял быка за рога.

— Лорд, а отчего же не было за ужином ваших эалов? Я так много слышал о них в столице, очень желал бы познакомиться.

— Опоздали, Верден, — усмехнулся Родрик. — Нет у меня больше эалов.

— Как так, нет? — удивился капитан. — А говорили, маг невиданной силы, да ещё другой, нежнее любой девушки.

— Да, были такие, — Родрик заговорщицки наклонился к собеседнику. — Мага звали Тайенар. Я нашёл его в горах, он ехал верхом на туре, причём совершенно голый, одетый лишь в белую шкуру медведя-альбиноса, причём, прошу заметить, ошейника на нем не было. На эале, в смысле. Хотя на медведе тоже не было. А как только я привёз его в крепость, стали у нас происходить странные вещи. Воины ночной стражи видели на галерее моего прадеда лорда Глендорфа в женской одежде. Многие видели, да. На дне колодца замечали свечение, будто золотое, даже находились люди, которые туда спускались. На псарне, а вы, вероятно, знаете, какая у нас псарня знаменитая, родился щенок с двумя головами и с раздвоенным языком, будто у гада ползучего. В Закатной башне, в которой уже три сотни лет никто не живёт, стали видеть странные огни разного цвета, мигающие, как будто под музыку. В большом зеркале в парадном холле появлялось изображение странных предметов, летающих серебряных экипажей, стеклянных дворцов до неба и женщин в непотребных одеждах. Серьезно, зеркало снять пришлось, вся стража, свободная от караула, толпилась в парадном холле…

Много вздора рассказал Родрик о маге-эале и добился своего: капитан заскучал и слушать его перестал. Спросил:

— А второй эал, маленький да нежный?

Пришлось ожесточить своё сердце.

— А, этого я купил у стражи в Баркле. Пожалел просто, очень уж он болезненный был, слабый, худой, как щепка. Привёз в крепость, подлечил, откормил.

— Говорят, — капитан разыграл смущение, а глаза так и стреляли у мерзавца, — говорят, он нашёл путь в вашу постель, лорд…

Родрик грозно выпрямился, вздёрнул подбородок, и капитан отшатнулся.

— Я не обсуждаю таких вещей с людьми малознакомыми, капитан!

И успел заметить, как в глазах Вердена блеснуло хитрое понимание.

А лорд откинулся на спинку кресла, пригубил вина. Проговорил:

— Можно взять себе в постель молоденького мальчика, капитан, особенно если он и сам не против. Но никому не хочется связать себя с болезненным ребёнком. Это тяжкий груз, Верден. Тяжкий и неблагодарный.

Капитан сочувственно помолчал, чуть заметно покивал головой. Наконец, спросил:

— И все же, где они? Могу я их увидеть?

— Так я же и говорю, капитан, опоздали вы. Буквально декаду назад я отослал эалов домой, в Каер-Эал. Нашёлся род, который принимает бывших рабов. Хотя кто их знает, может, они и не принимают их в род, а держат у себя рабами. Или слугами для самых грязных работ. Но ведь это не моя забота, вы это понимаете. А вам надо было голубя мне прислать или вестового, тогда бы я эалов задержал, раз вы хотели их увидеть. Хотя странно, когда я был в столице, видел дюжины эалов, если не сотни. Отчего же именно к моим такой интерес, Верден? Что я упускаю из виду?

— Так ведь маг, лорд, — доверительно проговорил капитан.

— А, ну да, — кивнул Родрик. — Это было. По правде говоря, я рад, что он уехал. Никогда не знаешь, чего ожидать от этих эалов. Все же они не люди, а мы часто забываем об этом, обманувшись внешним сходством. Однажды вечером все свечи в замке взяли и сами собой зажглись. Все, Верден! Потом полночи тушили. Так и до пожара недалеко.

Родрик поставил на стол кубок с вином, наклонился к собеседнику. Сказал жёстко, строго.

— Довольно пустой болтовни, капитан. У меня для Его Величества есть важные новости. Вы, вероятно, знаете о смене власти в Равенсрохе? Я посылал вести лорду Прастину. Тогда вы понимаете, что к власти пришли люди, мир с которыми невозможен.

Родрик описал события, очевидцем которых ему не посчастливилось стать: смерть Харолда и Брока, плен, бегство, помощь Снорри. Беседа приняла запутанный характер.

— Война неизбежна. Остаётся решить: будем ли мы атаковать или обороняться.

— Пока Сумеречный закрыт, армию провести в обход невозможно…

— У меня недостаточно людей…

— Торговля с севером — необходимая часть нашего богатства.

— Торговать с убийцами невозможно.

Наконец, капитан сделал свой ход:

— Вы говорили, у вас есть пленные из Равенсроха?

— Я не говорил, — усмехнулся Родрик, — но пленные действительно есть. Вы можете их допросить, всех вместе или по отдельности.

— Для надежности я препровожу их в столицу. Там пусть сами решают, что с ними делать, — отмахнулся от неприятной ответственности Верден.

— Боюсь, это невозможно, капитан. Видите ли, я пообещал молодому Снорри отпустить его соотечественников.

— Вашего Снорри, вероятно, уж и в живых нету.

— Может быть. Но здесь, на севере, существуют свои законы, по которым мы воюем, миримся и договариваемся. Живём, одним словом. И если я дал слово, значит, должен его сдержать. Моя репутация складывалась десятилетиями, и я не имею права ею рисковать.

Капитан заспорил, Родрик снова объяснил про репутацию, капитан рассердился, Родрик рассмеялся, капитан напомнил о присяге. Родрик задумался. Потом сказал:

— В ваших словах есть доля правды. Но правда также и в том, что я не могу отдать вам пленников. Я отдам вам что-то получше. Вы сможете отвезти в столицу ярла Равенсроха.

— Как, Харолда? Вы же сказали, что он погиб? — удивился капитан.

Родрик вздохнул.

— Верден, попробуйте вот этого вина, его мне привезли из Магдара. Если понравится, отправлю с вами бочонок лорду советнику. Так вот, ярла теперь зовут Вагнар. Старший из живущих сыновей Брока. Возможно, единственный. Советую сначала отвезти его к лорду Сагомару, ему лучше знать, что делать с таким подарком.

Совесть ржавым гвоздём заскребла где-то в подвздошье. Родрик предложил ей компромисс: «Меня обязали сберечь ярлёнка, вот я и берегу. Конечно, в Карнаге никакая опасность ему не грозит». Совесть притихла, поверила вроде бы.

Капитан все же решил допросить пленников. Родрик в допросах не участвовал. Его злило то, что визит столичных гостей предсказуемо затягивался. Съездили посмотреть на завал на Сумеречном, осмотрели кладовые, набрали подарков серебром и мехами, дальше что? Пора и честь знать. Родрик все же не выдержал, предложил со смехом:

— А не сходить ли вам на охоту, Верден? Сейчас как раз медведь из берлоги вылазит, худющий, кожа да кости, мех свалялся, вылез клочьями, жуткого зверя можно взять!

А вечером Тай рассказывал: «Сруб уже почти готов, ночуем под крышей. Эл хороший охотник, мы все время с дичью. Аль готовит на всех, а мы с Маем строим. Ну и все нам помогают, кроме Ландыша, конечно. Этот сидит на берегу все время. И пусть. Мальчик болен, что с него возьмёшь. Под ногами не крутится — и то хорошо».

В день отъезда столичных гостей удивил Кейн. Ввалился в Родриковы покои, заревел раненым медведем:

— Они увозят ярлёнка? Это что, Род? Ты же обещал! Снорри обещал, этому мальчику, его сейчас и в живых уже нет, наверное.

— Кейн! — Родрик задохнулся яростью, и горечью, и виной. — Пойми, я должен был что-то им отдать. Пленников не могу, эалов, само собой, не могу. Ну, что-то должен отдать!

— Это не что-то! Это живой человек! Мальчик, ребёнок! — Кейн подошёл вплотную, закричал прямо в лицо. Родрик видел белки его глаз, подернутые кровавой сеткой. — У него никого нет на всём свете, он доверился нам, а ты продал его, как выкуп, как мзду! Будто он лошадь или связка соболей!

— Кейн, послушай. Ему в столице ничто не угрожает. Конечно, король захочет его использовать в своих целях…

— Я поеду с ними! — рявкнул Кейн. — Ты не можешь меня остановить, я не раб тебе и не слуга. Если ты не чувствуешь себя обязанным, то я чувствую.

Родрик схватил брата за грудки, прижал спиной к стене.

— Кейн! Кейн… Пожалуйста, не бросай меня сейчас. Мне нужно время. Как только я разберусь, мы вместе поедем в столицу. Обещаю тебе, я не брошу этого ярлёнка. Мы его выручим. Вот увидишь, мы ещё с ним воевать будем.

— Родрик… — выдохнул Кейн, уронив голову, касаясь лбом лица Родрика. — Я хочу, чтобы все было как раньше. Мы делаем одну глупость за другой, одну подлость за другой…

— Все будет хорошо, я обещаю, — Родрик обнял брата, прижавшись лицом к колючей бороде. — Просто поверь мне, дай мне время. Я ни о чем не забуду и ничего не прощу. Просто сейчас слишком много всего навалилось. Дай мне разобраться со всем.

Родрик встряхнул Кейна за плечи, заглянул в мрачное лицо.

— Как только эти уедут, я пойду на озеро, за Алем. Ты должен остаться в крепости, Кейн, пойми, больше некому. На кого я ещё крепость оставлю? Время сейчас трудное, один из нас всегда должен быть в Гнезде. Я привезу Аля домой, и все будет хорошо. Все будет как раньше.

— Нет, Род, — вздохнул Кейн, пряча глаза. — Как раньше уже не будет. Иногда я и вправду жалею, что уговорил тебя тогда, в Баркле.

========== Глава 25 ==========

«Мы видим вас! — мысленный голос Тайенара звенел неподдельной радостью. — На вершине, видим вас верхом и двух запасных лошадей!»

А вот Родрик ничего не видел. Слепило глаза закатное солнце, зеркало озера переливалось живым огнём, и так трудно было не броситься вниз по тропе, не побежать что было сил туда, где его ждут, где ему рады. Туда, где Аль. Родрик спешился, перевёл дыхание перед трудным спуском. Напомнил себе о проклятой ране, о том, что глядеть надо только под ноги. Закрепил поводья, чтобы, не дай Свет, не запутались у лошадок в ногах, поднял с земли палку-посох, ступил на крутую тропу. Утром прошёл дождь, весенний ливень, теплый и яростный, глина между камнями намокла и на солнце успела подсохнуть, а вот в тени деревьев сапоги скользили. Весенний вечер длинный, он успеет спуститься засветло. Скоро он обнимет Аля. Два часа займёт трудный спуск, а с его нынешней скоростью, может, и все три.

После отъезда столичных гостей он выждал день, прежде чем отправиться в путь. Осторожность подсказывала подождать ещё: а вдруг гвардейцы за чем-нибудь вернутся, вдруг хитрый Верден решит устроить ему проверку, но разве мог он сидеть в крепости, когда Аль ждал его на озере? Невозможно.

Он услышал их издалека: собачий лай, шорох быстрых шагов, веселые голоса. Выскочили из-за поворота тропинки волкодавы, почуяв своего, на радостях чуть не сбили его с ног, дурни. А потом Родрик увидел Аля, впереди всех бегущего по тропе, увидел улыбку на раскрасневшемся от бега лице, светлые прядки, высыпавшиеся из растрепанной косы. Мгновение спустя он уже прижимал к груди тонкое, тёплое, родное, и сердце так бешено билось в груди, что становилось больно, и кружилась голова от невозможного, невыносимого счастья.

— Аль, маленький, ну как ты? Смотри, снова нос обгорел! И ты что, ещё подрос?

— Родрик, Родрик, у нас такой сруб! Из целых брёвен. На каменном фундаменте! На ужин рыба, я сам запекал в очаге! Родрик!..

Аль смеялся и плакал, будто не виделись они сто лет, а следом появился Тайенар и, не спрашивая, не здороваясь, сгрёб Родрика в крепкие объятия, и это тоже было правильно — бить ладонью по его широкой спине и вдыхать запах его волос, запах костра и горьких трав.

Эалы из Равенсроха ждали их возле сруба, действительно основательного строения с крутой крышей и высоким крыльцом. Такие палаты выстроили, будто навсегда решили остаться на озере. А может быть, и вправду: почему бы этим двоим здесь не поселиться? Они свободны. Эалы поднялись ему навстречу, склонились в одинаковом поклоне, смотрели выжидательно. Родрик хлопнул Майенталя по плечу:

— Молодцы, целый дворец возвели. Вот кого надо нанимать постоялые дворы строить, а то я уж который год только говорю об этом.

— Пойдём, пойдём, — потянул его за руку Аль, — мы ещё перед ужином успеем искупаться.

На берегу у самой кромки воды сидел Ландыш. На появление Аля и Родрика он не отреагировал, будто и вовсе не заметил неожиданную компанию. Родрик с удовольствием сбросил одежду, окунулся с головой в ледяную воду, а когда вынырнул, увидел рядом довольного Аля.

— Ты что, простудишься в такой воде холодной! Разве тебе можно!

— Мой свет, я вырос на берегу холодного океана. И, потом, мы ведь ненадолго. Поплыли обратно! Давай наперегонки, я точно тебя обгоню!

Аль нырнул, поплыл под водой, выскочил на поверхность довольно далеко, обернувшись, помахал ладошкой. А Родрик вдруг насторожился. Уж слишком по-детски радовался встрече его Аленький, слишком шумно и многословно. Будто этой милой болтовней пытался скрыть что-то важное, что-то для Родрика неприятное. Если бы он не знал своего маленького, подумал бы — измена. А вдруг и вправду? Две декады он прожил один с четырьмя альфами, всякое могло случиться. Неужели с Тайенаром? Ну да, если уж с кем-то, то с ним.

К ночи похолодало. В срубе в грубо сложенном очаге развели огонь, устроились на шкурах на полу. Пили привезённый Родриком эль, ели вкусную жирную рыбу с овсяными лепёшками. Ландыш вытянулся с грацией кошки, положил голову Алю на бедро, тот погладил его инстинктивным ласковым жестом, заправил за ухо прядь волос. Ландыш? Вот этому Родрик не мог поверить.

Усталость взяла своё. Пока эалы убирали остатки ужина, Родрик расстелил свою скатку у стены. Он уже дремал, когда кто-то накрыл его поверх одеяла мехом, когда Аль улегся рядом, привычно поместившись в изгибе Родрикова тела. Позже, в полной темноте Родрик сквозь сон почувствовал влажные поцелуи, тихое дыхание, ласковое прикосновение к груди, к плечу, к бедру. Пробормотал в полусне: «Прости, маленький, устал». Даже во сне слишком сильной была обида, слишком болезненным подозрение. Исчезли ласковые ладони, лишь тёплое дыхание лёгким ветерком касалось щеки.

Утром встал раньше всех, плотнее укутал Аля в меха, вышел в холодную предрассветную тишину. Снова искупался в озере, взял лук и стрелы, пошёл по берегу, влажный песок скрипел и проседал под сапогами. Надо поговорить, спросить прямо. Он поймёт, он почувствует ложь. Нельзя откладывать такой разговор, это как грязная рана, как наконечник стрелы, застрявший в плоти: чем дольше ждёшь, тем больнее. Дичи не было. На озере теперь жили люди, и звери научились страху. Пришлось пройти больше мили, прежде чем попалась ему на глаза добыча: крупный олень-рогач и две самочки, пришедшие на водопой. Он выбрал меньшую, светлую, почти бежевую.

Вернулся в лагерь, когда солнце уже встало, бросил у костра освежеванную добычу. И сразу заметил, что что-то изменилось со вчерашнего вечера. Что-то новое появилось в молчании эалов, в вечной усмешке Тайенара, в твёрдо сжатых губах Аля. Он и заговорил первым:

— Родрик, мы хотели тебе что-то сказать.

Аль взял его за руку, и показалось Родрику, что омега не пытается его утешить, а сам ищет опоры. Мягко сжал узкую ладошку, сказал тепло и спокойно:

— Я слушаю тебя, Аль.

— Помнишь, ты говорил о том, что мы должны основать свой род? Род, который станет принимать изгоев, бывших рабов. Который не осудит и не откажет в помощи?

Родрик кивнул. Конечно, был такой разговор, как тут не помнить.

— Так вот, мы с Тайенаром хотим попробовать. Мы много говорили об этом в последние дни и даже составили примерный текст клятвы. Мы хотим обратиться к духам озера. Ждали только тебя. Мы все согласились с тем, что твоё присутствие на этом ритуале обязательно.

— Молодцы, вы правильно решили, — похвалил Родрик. — В конце концов, вы ничем не рискуете. Если не получится, ведь хуже не будет. А если получится…

Он запнулся. Что же будет, если у них получится? Сразу стал понятен и сруб, слишком большой, слишком старательно сложенный, чтобы служить лишь временным пристанищем. Да и неловкость Аля нашла своё объяснение.

— Мы хотим начать прямо сейчас, — продолжил Аль. — Раннее утро — самое лучшее время.

— Ну, что ж, пойдёмте. Вы готовы?

Показалось Родрику, что Аль взглянул на него с удивлением. А чего он ждал? Что Родрик запрет его в покоях, пока не родится ребёнок, да и после не выпустит? Прикуёт к себе золотой цепью, что хуже рабского ошейника?

Ландыш уже сидел на берегу, на прежнем месте, в прежней позе.

Родрик сел на бревно, которому кто-то, вероятно, Май, придал сходство со скамьёй, чужие эалы встали у него за спиной. Аль и Тайенар, казалось, забыли о них. Спокойно и деловито, будто супруги, они помогли друг другу раздеться, сняли все, даже амулеты Стаи. Аль расплел косу, золотистые волны упали на спину, Тай пальцами причесал свои довольно длинные темно-русые пряди. Взглянули друг другу в глаза серьезно и строго, обменялись короткими кивками. Взялись за руки и пошли к берегу. Остановились в двадцати шагах от Ландыша, по-прежнему безучастного, не расплетая рук, обернулись к неподвижной озерной глади, перламутровой и розовой в лучах утреннего солнца.

Первым заговорил Аль. Родрик не понимал слов, произнесённых на языке Воинов Света, но тон не оставлял сомнений. Молитвы и клятвы на всех языках мира звучат одинаково. Сначала Аль волновался, но быстро справился с собой, и его речь потекла песенно плавно, и чётко, и вдохновенно. Потом заговорил Тай, и волнения в его голосе было больше, а веры — меньше. Аль молился, Тай — просил. Аль убеждал, Тай — уговаривал. Потом они заговорили вместе, в унисон, одинаковым жестом протянув руки вперёд, к чаше озера, взывая к высшей справедливости, к силе, превышающей человеческую. Горько стало Родрику. Это был чужой язык и чужой ритуал, он был гостем на чужом пиру, не знающим обычаев, лишним, ненужным. Крепко держались за руки Аль и Тайенар, омега и альфа, свободные эалы, и не было места Родрику в этом союзе. Некстати вспомнил Родрик, как в час последнего недуга звал своего альфу этот омега, Тайенара звал, не его. Так, может быть, и ребёнок не его? Откуда это известно? Они все приняли его отцовство за данность, просто потому что так удобнее, так приятнее думать им всем…

А потом наступила тишина. Все так же невозмутимо сияло озеро, так же неподвижно стояли на песке альфа и омега. Аль уронил руку, низко опустил голову. Тай повернулся к нему, хотел что-то сказать, но лишь молча обнял, поцеловал по-братски, в лоб. Что-то сказал, но Аль лишь мотнул головой. Тай отвернулся, зашагал назад, туда, где ждали его молчаливые зрители. Эйллерт что-то спросил, Тай пролаял что-то резкое. Принялся натягивать на себя штаны, оступился, зарычал. Родрик поднялся, поддержал друга за локоть. Тихо спросил, видимо, ту же глупость, что и Эйллерт:

— Что, не вышло?

— Нет. Ничего, вообще ничего, — проговорил Тай сквозь стиснутые зубы. За несколько минут он состарился на десять лет. — А ведь я чувствую их, чувствую их взгляд, говорю с ними — не отвечают, только смотрят. Будто ждут чего-то, а чего — не знаю.

Аль стоял на берегу, по-прежнему глядя перед собой. Плечи его вздрагивали. Родрик хотел подойти и не решился. Есть такие вещи, которые нужно пережить самому, есть такое горе, которое не разделишь. Он даст ему эту минуту. А потом подойдёт и обнимет, своими руками отгородит ото всех бед на свете, скажет, что есть у них уже свой род, и семья, и целая жизнь, в которой найдётся место и Таю, и Ландышу, и даже чужим эалам…

А потом будто глубокий беззвучный вздох пролетел над землёй. Это Ландыш поднялся с колен, как не способен подняться ни человек, ни эал, как поднимает голову цветок навстречу солнцу. Мягко изогнувшись, потянул с плеч рубашку, позволил ей спорхнуть на землю белой птицей. Точно так же, будто сами по себе, скользнули с бёдер штаны. Нежным перламутром засияла белая кожа. Последним упал на землю рабский ошейник, сброшенный одним небрежным движением. Подчиняясь ритму неслышимой музыки, коснулась песка узкая ступня. Каждый шаг по самой кромке воды был творением мастера, бесконечно лёгким и филигранно точным. Аль поднял голову, взглянул на медленно подходящего к нему танцора. На его щеках блестели слёзы. А Ландыш протянул Алю руку жестом, не допускающим возражения. Омега покорно вложил пальцы в протянутую ладонь, и Родрик забыл, как дышать.

Да, он видел танец Ландыша в гостиной принца Кадмира, и это был красивый, мастерски исполненный танец, и был он так же далёк от действа, совершающегося на берегу, как крик совы — от песни соловья. Два тела, белых и золотых, прозрачных в солнечных лучах, творили чудо, пронзительную молитву и потрясающее откровение. Они ни о чем не просили и ничего не предлагали, они уже были частью этого утра, и чистого горного воздуха, и ледяного бездонного озера, они вплетали себя в саму ткань бытия, меняя окружающий мир, изгибая солнечные лучи, сливаясь с прозрачной водой.

И вода ответила им. Снова беззвучный вздох согнул воздух, мелкой рябью покрылась зеркальная поверхность озера. Где-то в глубине, на самом дне мелькнуло и погасло неяркое сияние, затем показалось снова, разгораясь ярче, ближе, будто под толщей воды вставал ещё один рассвет, охватывая озеро от берега к берегу, всплывая медленно, но неудержимо. И вся водная гладь вдруг засияла нестерпимо ярким светом, обливая золотыми потоками две фигуры, кружащиеся на берегу в волшебном танце. И тогда Ландыш подхватил Аля за талию и усадил себе на бёдра, сливаясь с ним в один ослепительный столб света.

— Силы Света, — вдруг выдохнул рядом Тайенар. — Какие же мы идиоты. Род Живущих под Солнцем… Он — храмовый танцор, Родрик. Маг высшего порядка. Из тех, кто может оживить мертвых или предсказать судьбу. Убить одним взглядом. Начать войну или её остановить. Храмовый танцор, силы Света. Все время, рядом с нами…

— Почему же он не вмешался раньше? Когда на него надели ошейник, когда насиловали, заставляли танцевать на потеху?

— У них своё понимание судьбы. Может быть, все это было лишь дорогой сюда, на берег этого озера. Откуда нам знать. Храмовые танцоры выше магов и выше жрецов. Они — почти боги.

— И теперь Аль?.. — голос подвел Родрика. На половине фразы закончились и силы. Настала очередь Тайенара поддержать его под локоть.

— Его супруг. И айен-эстанир, омега-глава рода.

Между тем золотой водопад рассеялся отдельными блёстками, упавшими в воду, будто золотые лепестки. Родрик заметил, что Аль и Ландыш стоят рядом, прижавшись бедрами, а золотистая вода плещется у их коленей, будто озеро поднялось, чтобы обнять своих избранников. Аль протянул руку приглашающим жестом. Тайенар тихо ахнул и, мгновенно позабыв о Родрике, побежал к берегу. Аль и Ландыш взяли его руки, и тотчас же лучи переливающегося света охватили их фигуры, вычерчивая тонкие, будто водяные разводы на смуглых плечах Тайенара. Следом подошёл и Майенталь, дрожа всем телом, почти падая с ног от волнения. Последним вошел в род Эйллерт, принявший благословение духов озера с выражением религиозного исступления на замершем лице.

А потом они все пятеро стояли перед Родриком, сияющие, юные и немыслимо прекрасные. И Родрик вдруг понял, отчего, увидев рабов-эалов, он не сразу их узнал: у эалов, лишенных рода, не было этого сияния, идущего изнутри, превращающего живых и смертных существ в образы божественного совершенства.

— Ну, идём же, Родрик! — Аль протянул ему руку. — Твоя очередь.

— Для чего, Эйлин-и-аталь, из рода…

— Из рода Поднебесного Озера! — улыбнулся его Аль, а впрочем, нет, уже не его. — Пойдём, мы примем тебя в род!

— Прости, айен-эстанир, — взглянул Родрик в горящие глаза эала. — У меня есть уже род.

========== Эпилог ==========

Под вечер пятого дня пути Родрик понял, что заблудился окончательно. Он никогда не видел этого узкого плато с огромными валунами и с сухой сосной, похожей на выброшенную на берег ладью. Сколько раз он ходил на озеро по весеннему снегу, по осеннему бездорожью, под летними звёздами, под снегом и дождём. Он знал тайную тропу как свои пять пальцев, а вот — поди ж ты! — заблудился.

Зарядил мелкий холодный дождь. Родрик распряг лошадей, укрыл их попонами, подвязал мешки с овсом. Наломал сухих веток, развёл небольшой костер под белым валуном, бросил на каменную плиту постельную скатку. Со стоном вытянул усталые ноги, откинулся спиной на холодный камень. Обратился к Тайенару: «Будешь смеяться. Я заблудился». Через несколько минут пришёл ответ: «Ландыш сказал, что за тобой слежка. Он не пустит тебя в Сайен-Аталь, пока ты от них не оторвёшься».

Ландыш, могучий лорд рода Поднебесного Озера, эальский полубог, не мог ошибаться. Родрик вздохнул с облегчением. Значит, он ещё не сошёл с ума. А слежка — дело обычное. С этим он может справиться. Родрик улегся спиной к костру, плотнее завернулся в одеяло. Нужно было отдохнуть хоть немного. Пусть те, кто следит за ним, знают: лорд Родрик спит. Беспокоиться не о чем.

Костер давно погас, когда Родрик проснулся. Тихо выполз из своего гнезда, скользнул в беспросветную ночь. Ему предстояло найти место, с которого его лагерь просматривается лучше всего.

Их было двое. Ничем не примечательные серые тени. Надо было бы их допросить, узнать: кем посланы, чего хотят, есть ли ещё кто, кому интересно, куда идёт лорд Родрик и для чего. Но слишком тяжёлой была усталость, и слишком сильно хотелось поскорее оказаться дома, а красную кровь с белых камней слижет чёрная ночь. Скорее по привычке, чем ради пользы покопался в карманах убитых, бросил под ноги огниво, пару медных монет, оловянную ложку. Вернулся к своему камню, достал из седельной сумы волчью шкуру. Ночь ранней весны прихватила острым морозцем. Спать расхотелось. Потерянный в ночи, Родрик вспоминал.

В год основания нового рода Родрик прожил между Гнездом и озером всю весну да и большую часть лета. Пока не пришло письмо от лорда советника с приказом коротким и категоричным: «Бросить все и немедленно явиться в столицу. Приползти на коленях, одевшись в рубище и посыпав голову пеплом». Самобичевание в любой форме требовалось прямым текстом. Родрик не слишком впечатлился письмом, больше похожим на ультиматум. Им к тому времени овладело сонное безразличие. Оно пришло на смену болезненной и нервной тоске и, конечно, стало его спасением.

Когда-то очень давно, во времена амбициозной юности, старый лорд Рейнхард говорил своему самоуверенному наследнику: «Возьми чашку с водой да сунь туда палец. Вот если ты палец вытащишь, а дырка в воде так и останется, то тогда ты действительно невосполнимый человек. Один такой на всём белом свете». Лишь много лет спустя понял Родрик незатейливую отцовскую мудрость. Теперь он знал — следа на воде не останется. Не останется следа и в мире, если его, Родрика, завтра не станет. Белое Гнездо стояло до него четыреста лет, простоит и без него столько же. Кто-то другой станет охранять границу, поведёт войско на север и, возможно, справится не хуже его. А может, и хуже, но и это различие — круги на воде.

Тем не менее, если уж ты взялся за дело, то справиться с ним следовало по возможности хорошо. Родрик отобрал из сокровищницы вещей забавных и в нормальной жизни бесполезных. Павлина в натуральную величину, собранного из ажурных золотых пластин, украшенных самоцветами и яркой эмалью. Для чего он в крепости, ворон с Закатной башни пугать? Набор из двенадцати кубков тончайшего стекла с резным узором, похожим на сверкающие снежинки. Такой кубок не то что вруки брать, глядеть на него страшно, разобьется от одного косого взгляда. Хитро огранённый изумруд величиной с голубиное яйцо. Родрик усмехнулся, вспомнив, в каком именно месте нашлось у почтенного купца контрабандное сокровище. Взял с собой солидную свиту: двенадцать воинов, на подбор рослых и молодых, писца, двух слуг, оруженосца и банщика.

Дорогу до столицы преодолели легко и не без удовольствия. Лишь однажды в Баркле защемило сердце при виде казарменных бараков лорда Прастина. Все так же провинциальные вельможи открывали свои ворота Северному Орлу, так же щедро осыпали его людей бесхитростным и немного навязчивым гостеприимством. А в столице обернулось все совсем по-другому. Лорд Сагомар отказал Родрику от дома, пришлось разместиться на постоялом дворе. Правда, под вечер второго дня появился принц Астен, теперь уже единственный наследник престола, шумно приветствовал Родрика и заявил, что пока у него самого есть крыша над головой, лорд Родрик, вельможа и военный герой, не станет ночевать лишь бы где. Впрочем, крышей над головой оказался не королевский дворец, а городской особняк принца, где места было меньше, чем на постоялом дворе, да и еду подавали похуже. Король принял Родрика лишь на десятый день столичного безделья. Дарами не впечатлился, смотрел хмуро и, не дослушав отчёта, спросил без обиняков:

— Что нужно сделать, чтобы открыть перевал?

Не стал лукавить и Родрик:

— Немногое, Ваше Величество: взять Равенсрох и посадить там своих людей.

— Допустим, крепость мы возьмём. А удержать сможем?

— Только на время. Может быть, до весны. Дорога на Равенсрох открыта в сторону Логосса, а из Берники через перевал наладить снабжение будет труднее.

— Так зачем же нам тогда ввязываться в такую авантюру? — хитро сощурился король, и показалось Родрику, что его монарх знает уже ответ.

— Чтобы вести переговоры с царём Логосса, Ваше Величество. Нынешний ярл Равенсроха бредит войной. У него просто нет другого выхода, война с Берникой — это та хоругвь, под которой он пришёл ко власти. Если мы позволим им разобрать завал, через декаду армия будет у наших стен. Прошлой осенью мы их остановили. Сможем ли ещё раз? Не поручусь. Может случиться так, что переговоры придётся вести, потеряв Баркл. Согласитесь, это будет уже совсем другой разговор.

От тем военных разговор перешёл на эалов. Родрик повторил уже прежде слышанное: нашёлся род, готовый принимать изгоев. На сей раз говорил он правду. Сказал, что собирается скупать эалов, чтобы отправить их домой. И на следующий день после аудиенции и вправду пошёл на невольничий рынок. Тратил деньги с умом. Купил ткача, кузнеца, гончара и столяра, немыслимую сумму в сто фунтов серебром отвалил за лекаря. А в день отъезда получил от принца Астена щедрый подарок: полдюжины воинов-эалов, личных стражников принца. И приказ-обещание короля: открыть перевал. Осенью, как только закончится сбор урожая, ждать в Гнезде королевское войско в пятнадцать тысяч, с осадными орудиями, конницей и обозом.

Вернулся домой с победой, а дома было так пусто, хоть волком вой. Родрик и выл, но про себя, чтобы никто не слышал. Подумав, решил не тратить времени и сил на разбор завала, просто приказал убрать со Змеиного пост с лучниками. И не прогадал, не прошло и декады, как появился в Гнезде первый логосский караван с пушниной, оловом и свинцом. Взял мзду, две связки белых северных лис, и повёз на озеро. Где Ландыш и Аль, уже заметно беременный, приняли в род новых эалов. В озерной долине рос город. Назвали его Сайен-Аталь, город Утренней Звезды. Понятно, в честь кого.

Война принесла утешение, и цель, и смысл, и необходимый глоток свежего воздуха. Королевское войско пришло в Гнездо, когда лужи поутру уже блестели молодым ледком. Родрик повёл войско сам, хотя формальным воеводой был ярл Вагнар, трусишка двенадцати лет, который в столице отъелся, подрос и обнаглел. Родрик решил про себя: если в Равенсрохе он найдет живым Снорри, он будет милостив. Он учинит суд, настоящий суд над Вейером, Парром и его кликой, на котором люди Равенсроха смогут спросить со своих лордов за испорченных дочерей и сыновей, за убитых и замученных. Но Снорри в крепости больше не было. Была лишь обклеванная воронами голова, одна из многих, украшавших стены павшей логосской твердыни, и никто не мог поручиться, что именно младшему сыну Харолда принадлежал этот оберег: нитка мелких малахитовых бусинок, вплетенных в косичку на виске… А потому и милосердию не нашлось места в Равенсрохе. К старым головам добавились новые. Вороны — бессменные хозяева крепости — без угощения не остались.

Зима в тот год пришла рано, упала на землю ноябрьскими метелями, ураганным ветром ломая вековые сосны, как щепки. И перевалы, и горные тропы оказались погребёнными под снегом.

Родрика не было на озере, когда Аль рожал. Впервые за многие годы лежал он на камнях маленького домашнего Храма Света, самым краешком ускользающего сознания хватаясь за тонкую нить, соединившую его с Тайенаром, а значит, и с Алем. Его сын родился крупным и горластым. Вскоре оправился и Аль. Его маленький Аленький оказался здоровым и сильным омегой, отлично приспособленным для своего природного назначения…

Медленной рекой текли воспоминания, Родрик уроненным с ветки листом плыл по течению. Под утро он все же заснул. Проснулся от холода и ослепительного солнечного сияния. Проснулся и сразу понял, куда занесли его демоны Зимних Пределов, а вернее, один нахальный эальский полубог. Прямо перед ним на другой стороне ущелья сиял ледниками западный склон горы Тамарак, а далеко под обрывом перекатывалась через обледеневшие камни горная речка Траки.

Вскоре после полудня седьмого дня пути Родрик спустился в долину. Его снова увидели издали, и в этот раз вместе со сворой волкодавов, не отставая от громадных зверей, набросились на него двое.

Двенадцатилетний Эдмир, белокурый и тонкий, казался младше своего брата-погодка, рослого и плечистого Ренольда. Мальчишки не знали, что у них разные отцы. Родрик признал Эдмира своим сыном уже давным-давно. Этим двоим, полукровкам, бетам, и так нелегко жилось среди чистокровных эалов, так зачем же ещё мучиться сознанием, что отец твой неизвестен, что им может быть любой из десятков солдат, насиловавших больного мальчика-эала?.. Родрик схватил мальчишек в охапку, прижал к груди. Эдмир запищал, Ренольд зарычал. Эти двое, они словно повторяли их пару: Эдмир — красивый, быстрый и изящный, как Аль, Ренольд — сильный, отважный и дерзкий, как Родрик. Он любил их одинаково.

— Пойдём, отец! — потянул его за руку Эдмир. — Ты же не видел, у нас новый большой холл! В прошлом году построили, полностью из камня!

Тропа из отвесной превратилась в просто крутую, и Родрик оглядел долину. За одиннадцать лет она изменилась неузнаваемо. На холме шерстяными шариками белели овцы, а ведь первых ягнят пришлось привозить из Гнезда в притороченных к сёдлам мешках. Так же, как и поросят с козлятами, а кур и гусей перевозили в клетках. Кислый дымок поднимался над кузней, там трудились мастер с подмастерьями. В последние годы Родрик привозил на озеро подростков. Дети эалов, выросшие в неволе, не годились для вольной жизни, взрослые рабы все чаще оказывались сломленными, безумными, обозлившимися. С тех пор как Родрик стал привозить подростков, двое из трёх освобождённых рабов, принятых в новый род, выбирали жизнь. В первые годы все было иначе.

Наконец, тропа превратилась в посыпанную галькой дорогу, показались дома Сайен-Аталя, добротные и нарядные, острым серебром заблестело озеро с чёрной стрелой устремившегося от берега причала.

Он вышел ему навстречу, такой же прекрасный, как и прежде, нет, с каждой встречей все более ослепительный. Белые с синей вышивкой одежды не скрывали его округлившейся фигуры. Родрик осторожно обнял любимого. И на миг потерялся, растворился в горьком счастье, в пронзительной, болезненной нежности. Остановилось время, замерло на небе солнце, пока стояли они обнявшись, дыша одним воздухом, срастаясь сердцами.

Аль отстранился первым. Провел пальцами по серебристым прядям на висках Родрика, выдохнул:

— Силы Света, наконец-то!

И Родрик лишь успел коснуться ладонью гладкой щеки, а от холла к ним уже бежали улыбающийся Тайенар, рослый Эйллерт, стеснительный Май, дети…

Только поздно вечером, когда лиловое небо над озером уже потемнело и засияло первыми звёздами, сидели они вдвоём на берегу, завернувшись в одну медвежью шкуру. Родрик положил ладонь на круглый живот Аля. Спросил, почти без грусти:

— Чей на этот раз?

— Ландыша, — ответил Аль с улыбкой, невидимой в полутьме.

— Силы Света, снова Ландыш! Ну, он неутомим, прямо уважаю такое! — засмеялся Родрик.

— Ну, почему, гляди… — Аль взял руку Родрика, стал загибать пальцы. — Эдмир и Ренольд твои. Дальше Севайналь — Ландыша. Тоймендир — Тайенара. Альсенор — снова Ландыша. Брайден и Вельтармир — Эйллерта. Лейнорра — Бельтангира. Ну да, значит, этот будет третьим от Ландыша. Но ведь он мой супруг, это естественно.

— Солнышко, — тихо спросил Родрик. — А как твоё здоровье? Ты не болеешь? Все эти альфы, дети… Тебе трудно, наверное?

— Мне подрастают помощники, — снова улыбка послышалась в голосе Аля. — Ты видел Севайналя? Завтра посмотришь. Такого красивого омегу я не встречал никогда, ни в Каер-Эале, нигде. Мне даже страшно за него немного. Как будто за такую красоту придётся чем-то платить, понимаешь? Да и Лейнорра, хоть и маленький, но такой плут, такой задира. Не удивлюсь, если подрастёт и сведёт с ума больше альф, чем его красавец-брат… Но что мы все обо мне и моих? Как Норвенна? Как дети?

Давнее взятие Равенсроха пришлось праздновать в столице. Где король познакомил Родрика со своей внебрачной дочерью леди Норвенной. Ситуация с ней сложилась трудная: её мать, нынешняя королева, ещё не была женой короля, когда родила дочь своему венценосному любовнику. Для династического брака девушка не годилась, лишь бы кому в жены тоже не отдашь, вот и засиделась принцесса в девках. Но Родрику понравилось её безмятежное спокойствие, белые маленькие руки, пышные косы льняного цвета. А больше всего понравилось ему, что предполагаемая невеста смотрела на него без восторга, а всего лишь с тихим и доброжелательным любопытством. А значит, и ему не пришлось разыгрывать безумных страстей. Решение он принял сразу. В Гнездо вернулся с женой. И никогда об этом не пожалел. О другом жалел, да так, что сердце захлёбывалось воем, так, что жить не хотелось. Иногда гордился, иногда жалел, но чаще всего понимал: у каждого человека есть своё предназначение, и оно не обязательно подразумевает личное счастье.

Родрик плотнее обернул толстую шкуру вокруг плеч своего Аленького.

— Норвенна здорова, Кейну почти десять лет, рядом с Ренольдом поставь и не отличишь, где кто. Индранна — хитрая бестия, всеми в Гнезде крутит как хочет. Маленький Рейнхард пошёл этой зимой, толстый такой, неуклюжий, смешной, на мать похож…

Странно было говорить о детях и супругах, говорить с Алем, как с другом, будто только это и связывает их: общие дети, семья и долг. Родрик крепче прижал к себе Аля, вдохнул его запах, выдохнул со стоном. Аль крепко сжал его руку, проговорил глухо:

— Когда я не смогу больше рожать, главой рода станет Севайналь. И тогда я уйду из рода. Заберёшь меня в Гнездо? Или Норвенна будет против?

— Не будет, солнышко, — тотчас же ответил Родрик. — Я тебя всегда жду, каждый день, каждую минуту.

Они замолчали, сжав объятия до боли, до огня в сведённых судорогой руках. Зачем что-то говорить? Их судьба решена. Оба они знали: эальский век долог. Когда айен-эстанир рода Поднебесного Озера утратит способность к воспроизведению, кости лорда Родрика давно сгниют в земле…

Показалась из-за вершины луна, бросила горсть голубого серебра в неподвижную озерную гладь. И в неверном сиянии, будто сотканная из лунных лучей, появилась у кромки воды тонкая фигура. Плавно вспорхнули над головой руки-крылья, изогнулся тонкий стан, узкая ступня едва коснулась острой линии между берегом и озером.

— Ландыш будет танцевать! — прошептал Аль с восторгом. — На теплую весну, на солнце и дожди, на урожай. Давай посмотрим, мой свет?

— Конечно, радость, — ответил Родрик, и Аль уронил голову ему на плечо.

На залитом лунным сиянием берегу творилось волшебство. Там грозные стихии оборачивались воздушными змеями, привязанными к пальцам танцора, там линии судьбы сплетались с волей богов в одну мелкую и упругую сеть, чтобы поймать удачу и благоденствие, тучный урожай, здоровых и сильных детей, включая и этого, ещё не рождённого, сонно шевелящегося под ладонью Родрика.

И бесполезной бабочкой, случайно попавшей в ловушку, билась в тесной сети одна любовь, для которой в этой бескрайней ночи не нашлось даже самого маленького места.

========== Бонус. Летний день ==========

Смотреть на неё спящую было приятно, немного волнительно, немного стыдно. Будто подглядываешь за чужим секретом, за тайной, скрытой от чужих глаз. Кейн наблюдал, как между приоткрытыми губами поблескивают перламутром зубы, как подрагивают пушистые ресницы, как забавно, будто понарошку, хмурятся темные брови, и казалось ему, что только в эти минуты видел он настоящую Лорну, нагую и чистую, ещё не научившуюся плести старую женскую паутину, в которой так просто и так сладко увязнуть. Но блеснуло синим из-под опущенных ресниц, дрогнули в милой улыбке губы, и Кейн улыбнулся в ответ:

— Утро доброе, красавица.

— Кейн…

Легла на шею прохладная ладошка, потянула несильно, и Кейн послушно поддался, коснулся поцелуем припухших спросонья губ.

И вправду, чем плохо так просыпаться? И не все ли равно, каким ветром занесло в его постель эту милую пташку? А ведь она ему на шею не вешалась, не заглядывала в глаза с телячьей томностью, не касалась грудью или коленом, будто случайно. Он сам выбрал её, молодую и хорошенькую, острую на язык, улыбчивую. Решил, что бойкая девчонка сумеет отвлечь его от ядовитых мыслей, от желаний, что хуже болезни, а когда придёт им время расстаться, отпустит легко, слез не прольёт, утешится с одним из этих мальчишек, что крутятся возле неё, да хвосты распускают, точно глухари по весне. Выбрал подходящий момент, на празднике Огневорота подсел к ней, сказал приятное, позвал на танец. Вот так, очень просто.

С ней все оказалось очень просто: кружить её в быстром танце, невесомую в сильных руках, целовать румяные щёки и ласковые губы, привести в свою тесную комнату, уложить на смятые простыни. Весёлая пташка оказалась девственницей. Это удивило и озадачило Кейна. Но Лорна не сделала жертвы из их первой совместной ночи и, надо же, не потребовала платы, ни в какой форме. И это удивило Кейна ещё больше.

Дальше — ещё занятнее. На первый подарок — пустяк, серебряные серёжки с бирюзой — белошвейка ответила своим. Рубашка тончайшего полотна с искусной вышивкой по вороту, роскошная вещь, каких и у Родрика немного, пришлась как раз впору. Лорна радовалась и разглаживала ладошками ей одной заметные складки, а от её рук через тонкий батист расходилось тепло, будто солнечные лучи трогали кожу. Вот тогда и случилось с Кейном чудное, давно забытое — мягкий и сладкий толчок в сердце, радостное и волнительное замирание. С тех пор так и завелось: стоило ему увидеть в малом холле белокурую головку, склоненную над шитьём, услышать во дворе знакомый голос, а подчас даже подумать о ней, вспомнить гладкую кожу под ладонями или влажные нежные губы, его сердце вскидывалось, будто очнувшись ото сна. А на того, чужого, смог он вдруг смотреть спокойно, будто развеялся магический приворот, и стали видны темные круги под глазами, тонкая складка у губ, грусть, спрятанная на самом дне синего взора. Видимо, несладко живётся ему, залюбленному, заласканному. Чужому. И больше не хотелось сжать тонкое тело по-медвежьи, до хруста, да утащить подальше ото всех, чтоб только его, чтоб больше ни с кем, никогда…

Уезжал в Равенсрох и не знал, вернётся ли. Целая крепость врагов, давних, заклятых. Каждый ребёнок, женщина и старик там, за перевалом, знал Кейна как убийцу отца, брата, мужа. А про логосских воинов и говорить нечего. Кто-то из них первым бросит ему вызов, а кто похитрее так допечет, что Кейн и сам не выдержит, в глотку вцепится, ведь и в нем ненависти немерено. Это всякий знал. А вот чего не знал никто, так это то, что на Змеином пропустил он удар, по-глупому, случайно. Хороший доспех остановил клинок, даже и пореза не осталось, разве что синяк, но что-то все же сломалось в правом плече, и теперь руки толком не поднять, не повернуть. В нормальной жизни незаметно, а вот боец из него теперь никакой. Но этого знать необязательно даже своим, а уж врагам и подавно.

Уезжал в Равенсрох, как на войну. На Родрика сильно злился: как ни крути, а продал он его, променял брата и боевого товарища на любовника, своего — на эала. С этой злости и Лорне сказал строго: «Не жди. Найди себе кого помоложе». Та ударила его кулачком в грудь, да так крепко, даже удивительно. Ответила в тон: «Ты мне не указ. Хочу ждать и буду. До самых Зимних Пределов, да и там не забуду». Той ночью так любили они друг друга, что наутро Кейн чуть в седло поднялся. Блаженная слабость прогнала злость. Ну, подумаешь, не вернётся он из Равенсроха, большое дело. До сорока дожил почти. Это немногим дано.

Вернулся. Трусом, побитым псом приполз в Гнездо, живого места не было на нем. Лорна встретила его, как жена, в бане парила, откармливала, выхаживала. И Кейн понял, что привязался к ней по-другому. Как к человеку родному и важному. И теперь, если придётся им расстаться, ему будет больнее, ему слезы лить придётся, не ей…

…Поцеловал сначала осторожно, едва лаская губами теплый приоткрытый рот, потом сильнее, раздвигая языком податливые губы, прикусывая, кожей чувствуя её тихие вздохи. Приласкал поцелуями белую шею, тонкие ключицы, втянул губами розовый сосок, подразнил языком. Улегся между покорно раздвинутыми коленями, не отрывая глаз от милого лица, коснулся влажного и тёплого. В этом было особенное удовольствие: следить, как дрожат опущенные ресницы, как быстрые тени то ли боли, то ли страсти пробегают по её лицу, как сжимаются в кулаки руки, комкая простыню, как белый зубик прикусывает пухлую губку, чтобы не дать сорваться крику, как этот крик все же вырывается откуда-то из горла, из груди, как бьется в быстрых мелких судорогах отзывчивое на ласку тело и там, в горячей и мягкой глубине, что-то сжимается, сильно и ритмично. А тогда уже можно и себе дать волю. И словно снова двадцать, и сил немерено, и желание такое, что того и гляди на части порвёт…

Обессиленный, он перекатился на спину, перевёл дыхание. Она устроилась рядом, поместилась под руку, как обычно, улеглась щекой на грудь, и шерсть ей нипочем, даже, говорит, нравится. А потом вдруг вздохнула, села, потянула на себя простыню, прикрывая грудь. И так взглянула, что стало Кейну тревожно.

— Кейн… — и замолчала. Он не перебивал, ждал, в недоброй тишине собираясь, как для удара. И снова:

— Кейн… Сказать тебе что-то хочу. Только ты выслушай меня сначала.

«Ну вот, накаркал, старый дурак. Говорят же: черные мысли, как чёрная оспа. Только стоило подумать о расставании — и вот оно. Ну, говори же. Скажи: “Мне люб другой”. Какой-нибудь мальчишка, покойного Ренольда друг…»

Кейн вдруг понял: Лорна его боится. Этот блеск в глазах, прижатая к груди простыня, голос будто чужой — это все от страха. Сказал как можно мягче:

— Говори, ласточка, не бойся. Ты мне любое можешь сказать без страха.

Перевела дыхание, сглотнула, наконец, заговорила быстро, скороговоркой:

— У меня будет ребёнок. У нас с тобой то есть. Это точно, я сначала думала — показалось, так бывает, но теперь уж точно. Почти три месяца, значит, волей Света, родится как раз на праздник Негасимого Света, это хорошее время, пока чуть подрастёт, уже и весна настанет…

Кейн оглядел её тело, никак не изменившееся, даже, кажется, похудевшее. Сказанное его ласточкой разуму не поддавалось. Силы Света, она сама ещё ребёнок. Перебил взволнованную речь:

— Лорна, вот что мы должны сделать…

А она вдруг спрыгнула с кровати, даже бояться забыла.

— Нет! Не заставишь! Попросишь — откажу, прикажешь — сбегу! У меня родственники в Баркле, я повсюду работу найду. И себя прокормлю, и маленького. Нет и нет, я все решила, ребёнок будет, хочешь ты его или нет!

И сам не заметил, как оказался рядом, как сгрёб в охапку глупую девчонку, прижал к груди. Наконец-то и слова правильные нашлись:

— Да кто ж тебе сказал, что я не хочу? Глупая ты пташка, сама себе придумала, сама и напугалась. Я уж и не ждал такого, счастья такого. Ведь это разве не чудо?

— Правда? — вскинулась она, заглянула в глаза, а у самой слезы на ресницах. — Правда, ты рад? А то мне Бренна говорит: «Скинь потихоньку, чтоб никто не знал, у меня и травка есть нужная». Но разве же я могу?

— Вот же сука, змея ядовитая! — возмутился Кейн. — Я ей эту травку знаешь куда запихну, блядище!

— Нет, не надо, пожалуйста, не говори ей!

— Ладно, глупости это все, Лорна, — заговорил Кейн серьезно. — Хочу взять тебя в жены, чтоб ребенок наш бастардом не рос. Честь по чести в храме Света надену на тебя брачные браслеты. Согласна?

Дальше были поцелуи, и слёзы, и глупые страхи, высказанные и оттого нестрашные, и настоящая жажда, утолить которую одним лишь способом и возможно. Право, как будто снова двадцать, из постели можно и сутками не вылезать, а сил только прибывает.

Обещание дано твёрдое, а вот удастся ли его выполнить, Кейн не знал. В покои к брату шёл, как на поединок. Думал: «Тот, кто от собственного счастья ради долга отказался, может и от других потребовать того же. Имеет такое право». Шёл и думал: «Солнце только встало, не разбужу ли? Может, погодить, пойти позавтракать, на плацу размяться, потом в купальню, а уж после…» Отогнал постыдные колебания, толкнул знакомую дверь, в которую всегда, сколько себя помнил, входил без стука.

Не разбудил. Родрик сидел за столом, с которого слуга убирал остатки завтрака. На приветствие коротко кивнул, подвинул к Кейну кубок, бросил в его сторону крошечную полоску пергамента:

— Вот, полюбуйся. Утром голубь был из Баркла.

— Скажи словами, Род, я не прочту так мелко.

— Стареем, брат, — усмехнулся лорд невесело. — Королевский гонец едет к нам, везёт приказ: явиться в столицу с докладом немедленно. Придётся ехать да объяснять, почему перевал закрыт, почему пленных отпустили, куда подевались эалы. С собой не зову: один из нас должен всегда оставаться в Белом Гнезде. Будем переговариваться через Тайенара.

Кейн глядел на брата с грустью. Совсем другим вернулся Родрик с озера, когда отвёз туда эалов. Думал, на время отвёз, а получилось — навсегда. А получилось, что и прежний Родрик, храбрец, выдумщик, заводила, знающий толк и в женских прелестях, и в вине, и в лошадях, этот нестарый еще, полный властной силы мужчина тоже остался на озере. А вернулся в Гнездо усталый и угрюмый, неулыбчивый и немногословный, заметно седой человек, почти что чужой. Глядел на него Кейн и немного стыдился своего нового счастья, и того, что был он рад исчезновению Альхантара из Гнезда, и того, что в самый трудный бой пошёл его брат один. И заплатил за победу большую цену, тоже только он заплатил, больше никто.

— Родрик, я к тебе с просьбой, — Кейн хлебнул из кубка, оказалось — ежевичный эль. А хотелось бы чего покрепче для смелости. — Лорна моя, ты знаешь её, белошвейка, мы вместе ещё с Огневорота. Так вот, Лорна ждёт ребёнка. Хочу взять её в жёны. Позволишь?

И прежний Родрик вспыхнул быстрой белозубой улыбкой, потянулся через стол, хлопнул Кейна по плечу, будто конь лягнул. Засмеялся радостно, задразнился необидно:

— Старый ты медведь, вот это новость! Значит, будет у нас скоро в Гнезде ещё один медвежонок! Слушай, ты меня дождись, пока я не вернусь из столицы, со свадьбой подожди. Сроки ещё позволяют, не так ли? Я видел Лорну чуть ли не вчера, ещё не видно ничего. Дождись! А я ей подарков привезу, ты разузнай у неё между делом, чего бы она хотела.

— Уф, гора с плеч! — рассмеялся и Кейн, потешно утирая лоб. — Боялся, что ты не позволишь. Что тогда и делать бы стал — ума не приложу.

— С какой это стати не позволю? — удивился Родрик.

— Ну, она простолюдинка, а я как бы твой наследник все ещё.

И улыбка Родрика пропала. Нервно дёрнулся уголок рта, рука незнакомым жестом коснулась груди, будто проверяя, там ли сердце, на месте ли. И голос прозвучал так же глухо и незнакомо:

— Гнездо — это мой груз. Перекладывать его на чужие плечи нечестно.

Кейн сбежал по лестнице, толкнув дверь ногой, вышел во двор. Летнее солнце уже поднялось над вершинами Змеиного хребта, а по плотно утоптанной земле носились куры, и кто-то из кухонных пытался их загнать на задний двор, у оружейной весело звенело колесо точильщика, двое мальчишек куда-то тащили огромный щит с расколотым ободом. Кейн жадно вдохнул воздух раннего летнего утра, ещё свежий, с душистой прохладой далёких ледников и приятной хвойной горчинкой. Его день только начинался. Он обещал быть долгим, солнечным и счастливым.