Современный детектив: Секрет Полишинеля. Остров возмездия. Плата за любовь. Запоздалое признание [Иван Козлов Неизвестный автор] (fb2) читать онлайн

СОВРЕМЕННЫЙ ДЕТЕКТИВ

Иван КОЗЛОВ СЕКРЕТ ПОЛИШИНЕЛЯ ПОВЕСТЬ

Предисловие

Позднее утро. Только что стих густой мелкий дождь. Нездорового, лимонного цвета солнце пытается пробиться сквозь тучи. На него можно смотреть не щурясь.

Этим и занят сейчас подполковник. Он стоит шагах в пяти от черной ”волжанки”, а вокруг суетятся, уже около часа, его люди. У машины нетоварный вид. Выбиты лобовое стекло и боковое справа, на дверце с этой же стороны — дюжина дыр, входные отверстия от пуль, оба передних сиденья в пятнах крови.

Подполковник смотрит на солнце. Цвет светила для него сейчас ассоциируется с одним: хочется чаю с лимоном. Хочется сидеть дома, в кресле перед телевизором, и пить чай. И чтоб этого туберкулезного солнца не было видно даже в окно.

Его люди заняты своими делами. Собирают гильзы, выковыривают из машины пули, фотографируют что надо, беседуют с очевидцами, переговариваются по рации. Подполковника пока не беспокоят, а это значит, никакой новой информации они не выудили. Нет, кажется, кое-что появилось. Егоров, только что разговаривавший по рации, щелчком отстреливает в ближайшую лужицу окурок, подходит к нему.

— Все, Николай Семенович, скончался Балахнин. И в операционную занести не успели. А водитель жив, только плечо прострелено.

— А здесь что у нас?

— Нового мало.

— Почему Балахнин возле чужого дома оказался?

— По пути на службу заехал за полковником Анзиным — у того вроде с машиной неполадки, вот и хотел подбросить. Анзин задержался, ”цэу” от жены выслушивал, а полковник Балахнин только спустился и сел возле водителя, как пальба началась. Стреляли, скорее всего, из ”скорпиона” и ”Макарова”. Кавказцы, трое. Потом выбежали со двора, сели в ”Жигули” и уехали.

— Из ”волжанки” они ничего не взяли?

— Нет, хотя могли бы: Балахнин держал в руках портфель. Да, ”Жигули”, кстати, нашли. Со вчерашнего вечера они были в розыске: угнаны из Капотни.

— Это все?

— Почти все, Николай Семенович. Есть еще ”постскриптум”. Через дом отсюда стоят тоже ”Жигули”, одного нашего хорошего знакомого. Егияна.

Подполковник наконец оторвал взгляд от солнца, перевел его на Егорова:

— Это который Леон? Киношник?

Егоров кивнул.

— Интересно, Николай Семенович, что здесь Леон делает, а? Оставил тачку и разгуливает где-то с утра…

— Может, с ночи?

— Нет, ночью дождя не было. У машин, которые с ночи стоят, меж колес — сухие квадраты… Пощупать бы его, а? Отвезти к нам, побеседовать…

— Только потому, что он кавказец, как и эта троица?

— Не только, не только. Задницей чувствую, что неспроста он тут крутится.

— Нет у нас причин, чтоб задерживать его. Егиян — фрукт опытный, с ним влипнуть можно, и тогда тебе твою чувственную задницу надерут, капитан.

— Ошибочка ваша, Николай Семенович. Я, конечно, дико извиняюсь, но сия экзекуция будет совершена над вами, поскольку вы начальство и потому несете ответственность за мудрые решения подчиненных. Так как?

— Как, как… Сам знаешь, как. Не дотяну я с тобой до пенсии. Постарайся хоть все сделать аккуратно, а?

Часть первая НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

1

Клевало так скверно, что пора было начинать пить водку. Бутылка у Панкина имелась, но чокаться было не с кем, а один он пить не привык. Вчера он весь вечер сидел на телефоне, искал себе попутчиков на лед, но в будний день у всех друзей нашлись неотложные дела. Оно и понятно. Продолжай Панкин работать в редакции, и он бы в пятницу не сорвался: летучка, планерка, совещание…

Но сейчас Женька свободная птица, может заниматься чем угодно и когда угодно. Может средь бела дня сидеть у лунки и размышлять, с кем бы выпить.

Завертел головой, остановил выбор на соседе слева. Он приметил его еще на вокзале, когда стоял за мотылем, а потом садился в вагон. Мужик совсем не похож на рыбака. Экипировка не та: короткий полушубок, замшевые перчатки, тонкое ажурное кашне. Такие типы Панкину знакомы, это премьеры. В том плане, что впервые в жизни, вооружаясь на рынке самыми дорогими снастями, выходят на лед в поиске новых острых ощущений на каком-то своем изломе биографии: то ли любовница бросила, то ли на пенсию вышел, то ли семья надоела. Идет такой мужик к электричке, приценивается взглядом к бегающей по перрону рыбацкой братии, по своим соображениям выбирает из этой братии кого-то одного, кто внушает ему большее доверие, и неотрывно, как филер, следует рядом в надежде выйти на рыбное место… Ничего не поймав, промерзнув до костей, такой премьер в час своего возвращения домой сломает удочки и твердо решит искать новую любовницу, новую работу, новую семью или, по крайней мере, новое увлечение.

У соседа был уже сизый нос и дрожащий подбородок. Женька улыбнулся:

— Батя, может, выпьешь? — без лишних предисловий спросил он. — А то застынешь, как генерал Карбышев.

Тот не ответил, а скорее простучал зубной морзянкой:

— Спасибо. Давайте.

Панкин угадал: странный рыбак оказался действительно пенсионером. Был он военным, преподавал в училище, теперь вот на заслуженном отдыхе. Но — работает, хорошую работу нашел, дающую и деньги, и свободное время. Не на пенсию полковника, а именно на нынешний заработок он может позволить себе прилично питаться (говоря это, сосед извлек из своего нового рыбацкого ящика банку икры, финскую колбасу, желтый жирный сыр, бутылку ”грузинского коньяка пять звездочек”).

— Мало того, что деньги идут, так я еще среди недели могу и на рыбалку поехать, вот как сегодня. Но это — первый и последний раз. Буду искать другое хобби. А вы..?

Вопрос этот касался, конечно, не только отношения Панкина к рыбалке — просто настала его очередь предъявлять соседу по лункам свою визитную карточку. Он вытащил из-за пазухи меховую рукавицу, а из нее извлек бутылку ”Пшеничной”.

— Я тоже теперь в любой день могу — куда угодно. А с остальным хуже. Икры не ем, и вовсе не из принципиальных соображений. Зато есть лук и немного сала, из деревни прислали.

Выпили по одной, второй, разговорились. Говорил больше Женька, его всегда после стакана тянуло на монологи, а тут еще действительно надо было выговориться — ведь ни за что пострадал, подставили его, как пацана…

— С работы меня ушли, понимаешь? Я журналист, на криминальных темах специализировался, щипал ментовское начальство, да так, что некоторые кресел лишались. В такой грязи копаться приходилось…

— У вас что, юридическое образование?

— Нет, батя, — логический склад мышления. Это поважнее дипломов. Наливай… Я вот, верь — не верь, тебя высчитал на все сто процентов. Еще когда на вокзале засек — понял: новичок. На пенсию ушел или любовница бросила. С пенсией угадал. А насчет второго как?

— Насчет второго ждать недолго. Я тут, кажется, все отморозил, так что никому не стану нужен. А вы чем теперь займетесь?

— Да брось ты выкать, давай на брудершафт, по полному. Не знаю, чем займусь. Честно тебе говорю — не знаю. Бегать, аки мальчик, по всем редакциям и сшибать копеечные гонорары? Или в коммерческий ларек устроиться? Или бутылки по улицам собирать? Сам бы выкарабкался, а мне еще алименты платить: дочке, Наденьке, восемь лет. Да ладно, найду чего-нибудь. Я ведь только в этот понедельник уволился. Ну-ка, плеснем еще по капельке.

— Может, хватит? — сказал сосед. — А то у нас разговор вроде как пьяный получается.

— Да никакого у нас разговора нет, — Панкин наполнил пластмассовые стаканы, тут же выпил свой, захрустел луковицей. — Посидели, разошлись — и все, на веки вечные, в толпе друг друга не узнаем, а на рыбалку ты больше ездить не будешь…

— Можно и не у лунки встретиться, — сосед пить не спешил, смотрел на Панкина. — Мне вот, представьте себе, как раз человек с этим самым логическим складом мышления нужен. О частном сыске слышали? Я как раз одну такую контору возглавляю. Почему бы нам завтра не созвониться? Моя фамилия — Лапин, Леонид Леонидович, телефон…

— Я не запомню, — честно признался Евгений. — Тем более, что выпил малость.

— Ладно, я сам с вами свяжусь, у меня память — грех жаловаться. Диктуйте цифры.

Домой они возвращались в переполненной электричке, сразу же потеряли друг друга, и Панкин тогда еще подумал: ”Хрен он позвонит, даже фамилии моей не спросил”.

Утром следующего дня он только и помнил, что ездил на рыбалку, с кем-то малость выпил и хорошо бы теперь откушать пива. Но пива не было.

2

В принципе он ушел из газеты по своей инициативе. В очередном репортаже допустил маленькую неточность. На самом деле маленькую, ерундовую. С Нонной, девочкой из другой, молодежной, газеты, и своим хорошим знакомым, инструктором вождения, отправился колесить по тем маршрутам, которые указывали в своих письмах безымянные, в основном, авторы, жаловавшиеся на гаишников-лихоимцев. Те даже не придирались ни к чему, просто останавливали, забирали права и листали их до тех пор, пока водители не вытаскивали кошельки.

Первый раз Панкина тормознули на Ленинградке. Мент раскрыл его удостоверение, забрал оттуда розовую купюру-двухсотку и вежливо козырнул: мол, путь свободен. Тотчас из машины выскочила Нонна с диктофоном и своими корреспондентскими ”корочками”: ”Простите, а за что вы взяли деньги?” Простенький такой наивный вопрос, от которого гаишник балдел и так терялся, что начинал плести белиберду.

Еще дважды милиция ”клевала” на двухсотки, потом останавливать машину перестали, и было понятно, что информацию о ”нехороших” ”Жигулях” получили все, кому надо, и Нонна, по крайней мере в этот день, никаких ответов на свой вопрос не получит.

”Мастера машинного доения” — так он назвал свой репортаж. В нем Панкин переврал фамилию. Одного из гаишников, лейтенанта Кулькова, назвал Куликовым.

Конечно, главный редактор взбеленился не от этой ошибки, а от того, что Панкин назвал его трусом. Главного, видно, по телефону за репортаж достали, неспроста же, разговаривая с Панкиным, он только на телефон и смотрел. Все припомнил. И подобную ошибку трехлетней давности, и что пьянку как-то в кабинете организовал, и что — при чем тут это? — с женой развелся. ”Когда вы сильно трусите, вам логика отказывает, — сказал ему Панкин. — Все эти факты разрозненны и несопоставимы. Мне кажется, что вы просто советуете мне писать заявление об уходе по собственному желанию. Причем, делаете это по чьей-то подсказке”. — ”А ты, Евгений Иванович, на рожон не лезь. Думаешь, отговаривать буду, если напишешь?”

На рожон он не лез, но цену себе знал, гордость имел и тут же попросил чистый лист. Заявление главный подписал сразу и, как показалось Евгению, при этом облегченно вздохнул: ”Свободен!”

Ошибка — мелочь, не она причина того, что произошло. Кто-то его свалил, и не просто свалил, а зажег красный свет перед его материалами, которые покоятся по разным изданиям. Отовсюду пошли звонки: ”Прости, старик, начальство против…” Даже Нонна — и та поставила условие: ”Жень, если согласен пройти под псевдонимом, в субботнем номере поставим. Пригласи на кофе, объясню, почему нужен псевдоним”.

Кофе будет, так он ей сказал. Сегодня суббота, надо пройтись до киоска и купить газету. Если у Нонны что получилось, тогда он на кофе заработает. Ей — кофе, себе бутылку пива. Господи, как тяжко быть нищим! Надо что-то придумать. У дочери скоро день рождения…

Телефон. Незнакомый голос. Какой-то Лапин, Леонид Леонидович. Спрашивает, обдумал ли Панкин его предложение. Глупая ситуация. Какое предло..? Ах, да, грузинский коньяк, икра, частный сыск.

— А что мне обдумывать, Леонид Леонидович, я согласен, готов в понедельник стать Пинкертоном, или какая там у вас должность свободна?

— До понедельника можно и не ждать, Евгений Иванович. Тут как раз интересное дело подвернулось, может уплыть к другому. Я, конечно, не навязываюсь…

— Еду, — позорно быстро ответил Панкин.

Уже по дороге к Лапину он, вспоминая разговор с ним, задал себе вопрос: откуда тот знает его имя-отчество? Своего отчества, это точно, он вчера не называл.

3

Лапин был в строгом костюме, синий камешек блестел на галстуке. На столике, сервированном на двоих — коньяк, шоколад, ананасы, виноград. Уловив удивление в глазах Панкина, хозяин улыбнулся:

— Мы — серьезная и богатая контора, Евгений Иванович, и я хочу, чтобы вы это сразу поняли. Сейчас мы по чуть-чуть выпьем, и я вас сразу познакомлю с делом…

Лапин признался, что пока владеет лишь общей информацией, и потому вопросов по деталям ему лучше не задавать. ”Вы сами будете иметь возможность беседовать с любым лицом, причастным к этой истории, и в любое устраивающее вас время. Я все сделаю для этого. А теперь — вот то, что знаю я и от чего будете плясать вы…”

Пляска ожидалась быть бурной, поскольку сюжетец ее пока даже не просматривался. А суть была вот в чем. Три крутых мужичка, Виталий Житков, Илья Айкхорн и Стас Левашов, работали на крупную коммерческую фирму и не далее как позавчера, то есть в четверг, перевозили некоторую сумму денег, скажем так, из пункта А в пункт Б. Деньги лежали в кейсе, замки которого были закодированы, а код никто из троицы не знал, да и не должен был знать. Их дело — курьерское: в целости и сохранности доставить чемоданчик с содержимым куда приказано, вот и все.

Было время обеда, и перекусить они решили в районе кинотеатра ”Россия”, есть там кафе на углу. Посидели за столиком минут двадцать, вышли. Айкхорн и Левашов закурили, а Житков, поскольку некурящий, с кейсом направился к ”вольво”, решив подождать напарников в машине. Тут из кинотеатра как раз зрители повалили, Житков среди толпы оказался, машина на другой стороне дороги стояла, метрах в двадцати пяти, значит. Прошел сквозь эту толпу, наклонился у дверцы. Айкхорн и Левашов, как им и полагалось по инструкции, глаз не отрывали от товарища, потому сразу же заметили, как возле того ”тормознул” мужичок в кожаной куртке, вроде как спросил о чем-то, пошел дальше, а Житков продолжал стоять согбенный… Ребята тут же рванулись к машине и обнаружили, что, во-первых, Житков без сознания, а во-вторых, без чемоданчика. ”Кожанка” уходил в сторону метро, был в пределах видимости, они помчались за ним, взяли его уже на платформе метро, без лишнего шума доставили к своей машине, врезали пару раз под ребра, отобрали кейс и, как заверяют, хотели было уже вышвырнуть его вон, да что-то их насторожило. Кейс им не понравился. Вроде их, да что-то в нем не то стало. Потому и поехали к пункту назначения с задержанным, отдали товар кому надо. Тот при них щелкнул замками и вытащил на свет божий кипу старых газет и несколько засаленных книжек.

Дальше случилось худшее. Воришка, когда его еще в машине везли, все за сердце хватался, но ребята думали, хитрит. А тут, когда чемодан открыли, когда пару вопросов ему задали, он отдал Богу душу, так ничего и не сказав.

— И вот нам, Евгений Иванович, поручено найти кейс и вернуть его содержимое хозяевам.

— А что с этим, с умершим? Милицию вызывали?

— И милицию, и врачей, — недовольно махнул рукой Лапин. — Констатировали смерть от сердечного приступа, труп увезли… Но надеюсь, Евгений Иванович, вы понимаете, что раз коммерсанты обратились за помощью к нам, то милиции они о пропаже денег ничего не сообщили. Есть, скажем так, коммерческие тайны, которые не обязаны знать государственные структуры. Какая сумма, откуда, для чего — это не только людям в погонах, а и нам с вами знать не обязательно, так ведь? Надо найти исчезнувший чемоданчик, вот и все. Таким будет ваше первое дело, если вы за него возьметесь.

— А я могу поговорить с этими… курьерами?

— Значит, взялись. А поговорить — это пожалуйста, это когда угодно, можно даже сегодня.

Он откинулся в кресле, улыбнулся, прищурил глаза и задал совершенно дурацкий с точки зрения Панкина вопрос:

— Вы в баню ходите? Или ограничиваетесь ванной?

Евгений недоуменно взглянул на Лапина. Чуть вытянутое, дыней, лицо, высокий лоб, тонкие, словно прочерченные в одну линейку, губы, умные глаза. Нет, такой дураком не может быть.

— Когда-то ходил чаще, сейчас — время от времени.

— Понимаю, финансовые трудности. Мы их немного разрешим. Во-первых, отныне и каждую субботу вы можете ходить бесплатно в хорошую баньку. Она, как раньше говорили, ведомственная, принадлежит той конторе, которая и хочет найти пропажу. Мало того, что вы там сегодня попаритесь — как раз и потолкуете с троицей, не углядевшей кейс. А во-вторых, Евгений Иванович, во-вторых…

Он потянулся к письменному столу, взял оттуда тонкую папку, открыл ее и положил перед Евгением:

— Как видите, это самая настоящая ведомость. В верхней строчке записано: ”Панкин Е. И.”, видите? Ставим напротив фамилии цифру… Какую цифру поставим, а? Разъезды, питание, вполне возможно, чьи-то услуги вам оплачивать еще придется, что-то инфляция съест за две недели… Я вам плачу за две недели, понятно? Потом посмотрим, как пойдет дело, и выпишем новую сумму. А пока — сто пятьдесят тысяч, хватит? Вот деньги, пересчитайте… И давайте уж совсем закроем денежную тему. В случае успеха вы получаете три процента от возвращенной суммы. Всего же в кейсе было шестьдесят пять тысяч.

— Не так уж и много, — заметил Панкин.

— Не так уж и мало. Вы, наверное, не учитываете того, что там лежали доллары, а не рубли.

4

Баня действительно была хороша. В парилке пахло пихтой, вода в бассейне отсвечивала изумрудом, на столе в предбаннике стояли самовар и огромный термос с холодным квасом.

Панкина ждали. При его появлении по очереди окунулись в бассейне, укутавшись простынями, сели на деревянную скамью за столом. Все трое выглядели замкнутыми, скучными, но это было единственное, что их объединяло.

Илья Айкхорн — лет тридцати. Густая темная шевелюра, до болезненного бледный оттенок кожи, роста чуть ниже среднего. Жилист, очень жилист, скорее всего, занимается модными сейчас восточными единоборствами: кошачьи упругие движения, какая-то особая сосредоточенность лица.

Виталий Житков помоложе, помассивней, есть лишний жирок в талии и на плечах, мокрые светлые волосы обнажают розовую лысину. Лицо совершенно непримечательное.

Стас Левашов — питекантроп. Угрюмый, в шерсти и мускулах, небольшие глаза, квадратная челюсть. Жутковатый тип. И потому с удивлением воспринимается полустертая надпись на левом предплечье: ”Люда”, ниже — сердце со стрелой, еще ниже — две восьмерки. Скорее всего, год восемьдесят восьмой. Неужели и таких любят девушки? Или это безответная любовь? Сколько ему, лет двадцать пять? Значит, в восемьдесят восьмом было восемнадцать. В это время все влюблены, даже крокодилы…

Все трое без особого любопытства разглядывали Панкина, и разговор никак не хотел завязываться. Евгений не знал, в качестве кого представил его курьерам Леонид Леонидович, и потому попробовал поначалу разговорить собеседников, используя журналистский прием, на отвлеченные темы: о футболе, женщинах, погоде. Но Житков весьма недипломатично пресек эту попытку:

— Не надо ля-ля, начальник. Знаем же, что пришел допрашивать, вот и допрашивай. Чего зубы заговаривать? Нам их, может, на полку скоро ложить придется, когда начальство счет предъявит.

Питекантроп согласно затряс головой, Айкхорн чуть сощурил глаза и раздвинул в улыбке губы.

— Хорошо, — сказал Евгений и вытащил из портфеля диктофон. — Но поначалу определим наши позиции. Думаю, и у вас, и у меня одна цель: найти пропажу. Не найдем — я всего-навсего не получу гонорар, а вы пострадаете серьезней, так?

Троица согласно промолчала.

— Значит, обе стороны заинтересованы в совместном сотрудничестве, и беседу нашу называть допросом не стоит.

— Да называйте ее как хотите, а кейс не вернешь, — никаких следов.

Это опять сказал Житков и потянулся к термосу с квасом.

— Я верну, — неожиданно для себя заявил Евгений. — Верну, если поможете. Попробуем воспроизвести то событие во всех деталях, не упуская мелочей. Поехали.

И он нажал кнопку диктофона.

В принципе, Лапин в своем пересказе упустил немногое. Во всяком случае, суть выхватил верно, а кое-что мог просто не знать.

Значит, все дело происходило так.

Житков, не успев открыть дверцу машины, вдруг почувствовал укол в ягодицу (на том месте у него и сейчас видна красная точка на фоне посиневшего, с пятак, кружка) — и поплыл. Перестал соображать, и если бы не опирался на машину, то наверняка упал на землю. Все, больше он ничего не помнит. Очнулся, лишь когда Стас и Илья привели в ”вольво” беглеца. А поймали его с маленьким приключением. ”Кожанку” они настигли только на платформе метро. Тот вскочил в вагон. Левашов — следом. А Айкхорн пошел вдоль вагона по платформе: почувствовал, что вор может схитрить. Так и получилось. Перед самым закрытием дверей ”Кожанка”, пробравшись через весь вагон, выпрыгнул из последней двери и угодил прямо в объятия Ильи. Левашову же пришлось одну остановку проехать, потом он вернулся. Айкхорн ждал его, задержанный, естественно, стоял с Ильей и никаких попыток вырваться и убежать не предпринимал. Только все время доказывал, что ничего он не воровал, что это его кейс.

Что было потом? Ничего интересного. Поехали к хозяевам, те вскрыли чемодан… с газетами. Нет, происходило это не в машине, конечно. В номере гостиницы. Там все собрались. И вора туда завели. Хозяева сказали: наше дело — получить кейс, а не выяснять, кто виноват. Но если не найдете…

Вора не били. Попугать — попугали, было такое. Утюгом. Положили на диван, прямо на рубаху поставили утюг: ”Говори, или включим”. А он вроде как не в себе: улыбается, подмигивает: ”Вы, — говорит, — ребята, не переусердствуйте, сердце у меня слабое”. Ну, Левашов сунул вилку в розетку: ”Вот сейчас припечет — бросишь, гад, придуряться, все расскажешь!” Секунд тридцать прошло — тот молчит. Ну, выключили утюг, подбежали к вору — а он готов. Утюг даже не разогрелся еще.

Могли курьеры ошибиться в том, что кейс спер ”Кожанка”? Вряд ли. Очень уж примечательный чемоданчик. Черные такие встречаются, а кофейных мало. И потом, не чувствуй ”Кожанка” своей вины, зачем убегал от них, из вагона выпрыгивал?

— А где кейс незнакомца? — спросил напоследок Евгений. — Милиция забрала?

— При чем тут милиция? — спросил Стас. — Ее там еще не хватало.

— Но ведь она и врачи приезжали, когда вор умер?

— Это уже без нас было, — быстро ответил Айкхорн. — Нас начальство вызвало. А вещи его, надо полагать, у Лапина.

По дороге домой Панкин купил газету со своим материалом и еще бутылку с красивой наклейкой. Первым делом он позвонил Лапину, потом — Нонне. Леонид Леонидович сказал, что кейс вора в целости и сохранности, и коли надо, то его через час привезут прямо на дом к Евгению. Уже положив трубку, Панкин сообразил, что никто ничего ему не привезет, поскольку он не сообщил Лапину своего адреса. Хотя ведь он и фамилии ему не сообщал, а та появилась в ведомости. Надо при случае спросить, откуда узнал ее Леонид Леонидович.

Затем Евгений позвонил Нонне. Та, услышав, что в холодильнике Панкина стоит ликер с экзотическим названием ”Киви”, только и спросила: ”Разве я еще не у тебя?”

И тут же положила трубку.

5

Отношения с Нонной у Панкина были ясны и просты. Он давно уже определил, кто она ему: подружка. Любовница — нет, это другое, там нужны обязательность и ответственность, цветы и обещания, а всех этих качеств у Панкина и на жену не хватало даже тогда, когда у них с Милой было все нормально. Мила, жена, многого хотела от него. Он закомплексовал. И расстались они очень даже по-хорошему. Давние знакомые уезжали на работу в Финляндию, попросили присмотреть за квартирой. ”Я все понимаю, — сказала Мила. — Нам надо пожить отдельно”.

Жена всегда была откровенна с ним. Публикации его она принципиально не читала: ”Прости, но ты ничем не сможешь меня удивить, мне скучны твои писания”.

Нонна — та звонила регулярно. ”Женька, ты сегодня бездарен, — так тоже могла сказать. Но заканчивала фразу красиво: — Я понимаю, с талантами такое бывает”.

Они давно не виделись, недели две. И — вот она, Нонна, тихонечко пьет ликер и слушает рассказ Панкина о событиях последних дней.

— Значит, профессию решил поменять, — говорит она. — Думаю, ненадолго. Тебе подсунули дохлое дело, а так делают всегда, когда хотят избавиться от ненужного работника.

— Но ведь я к ним не по распределению после юрфака пришел. Лапин сам меня пригласил, понимаешь?

— Не совсем. Если они так хорошо платят, то пригласили бы профессионалов, а не случайного собутыльника, — прости меня за правду, ради Бога. Тут что-то не то, Женя. Поверь, что-то не то.

— Ладно тебе. Давай думать, что мне повезло. Ну, бывают же глупые везения, а? Ты о сути самой что можешь сказать?

Нонна опять смотрит на содержимое кейса, — его десять минут назад привез Панкину хмурый некомпанейский человек, отказавшийся от кофе, чая и ликера. Евгений хотел ему задать пару вопросов, но тот после слов ”просили передать” дважды сказал ”не уполномочен”, по-военному крутнулся у порога и побежал вниз по лестнице.

— О сути… Жень, а ты можешь выйти из этой игры, а? У меня есть знакомая девчонка на телевидении, я с ней уже говорила. Там ожидаются вакансии… Что ты в этих старых газетах копаешься? Думаешь, в них напечатана фамилия вора?

— Телевидение — это не мое. А газеты, Нонночка, иногда полезно просматривать, даже если в них не работаешь. Смотри, вот ”Вечерний Киев”, а вот — ”Труд”, но отпечатан тоже на Украине. Почему бы не предположить, что товарищ приехал оттуда, а? А книги совершенно случайны по подбору, скорее, положены для веса. Интересно, сколько весит шестьдесят пять тысяч долларов?

— Найдешь — взвесь, не забудь… — Нонна внимательно всматривается в кейс, царапает ногтем по уголку. — Женя, а я, кажется, тоже кое-что интересное обнаружила. Глянь-ка.

Она приподнимает и без особого труда отделяет кофейного цвета пленку, наклеенную на, как оказывается, черные бока кейса.

— А хорошо сделано, сразу не определишь. Зачем кейс обклеивали, а? Может, на нем дефект какой-то был? Пятно или царапина?

— Вряд ли, — Панкин следит за манипуляциями Нонны и в то же время косится на газеты. — Чтобы возить макулатуру и сало в грязной бумаге, сгодится и порванная авоська. Тут не в царапине дело.

— А в чем же?

Он щурится, переводит взгляд на Нонну. Свет от торшера очень удачно падает на нее. Светится ликер ”Киви” в хрустале, бездонными кажутся глаза, сквозь тонкую блузку угадываются вишенки-соски красивых грудей. ”О чем это я с ней, дурак? — ругает себя Панкин. — Не хватало еще о политике или рыбалке речь завести…”

— Сейчас скажу.

Он отбрасывает на пол газеты, отбирает у Нонны кейс, пинает его ногой так, что тот летит через всю комнату.

У Нонны божественные губы…

Утром они побежали по хозяйственным магазинам и толкучкам. Кофейного кейса нужной вместимости в продаже нигде не увидели. Черные — да, были. И была клеющаяся пленка, черного и красного цветов. Продавала ее некрасивая худая женщина. Разговорились. Кофейная пленка, узнали они, бывает сейчас редко. Раньше-то ее почаще привозили, а теперь таможен наставили — не провезешь. Ведь доставляли-то ее вроде как из-за границы.

— Из Киева? — спросил Панкин.

— Оттуда, оттуда…

6

Итак, вор прибыл в Москву из Киева — вот все, что выяснил за сутки Евгений. Этому есть хоть какие-то мало-мальские доказательства. Все остальное остается с вопросами, предположениями.

Как он узнал, что деньги будут провозить в кейсе определенного цвета? И именно в четверг, и именно по этому маршруту? Скорее всего, в данной фирме работал человек, который поставил всю нужную информацию киевлянину. Сообщник… или даже сообщники. Конечно, это не курьеры. Во-первых, они дорожат своей работой, во-вторых, они бы дали возможность вору уйти. Да и потом, им проще без посторонних ”кожанок” выждать удобный момент и слинять с деньгами, зная, что хозяева вряд ли будут искать их через милицию. Нет, курьеры отпадают. Надо узнавать, кто в фирме был в курсе всех деталей передвижения денежного кейса по городу.

И еще: как вор ухитрился подменить кейс? И когда? По дороге к метро? В толпе с кем-то обменялся кейсами, а Айкхорн и Левашов не заметили? Хотя должны были, раз утверждают, что засекли его сразу и уже не теряли из виду. А может, в вагоне? Так Стас увидел бы… А может, увидел, но промолчал, сначала не придал этому значения, а потом испугался, — это уже когда вора задержали, — что и на него подозрение падет? А что, вполне так может и быть. До питекантропа ведь всегда туго доходит.

Ладно, пусть это даже выяснится: где заменен кейс — на улице или в метро. Дальше что? Дальше надо узнать особые приметы сообщника — а это наверняка человек из фирмы — и по этим приметам найти того, кто владеет чемоданчиком с долларами сейчас. Показать Левашову и Айкхорну всех, кто знал о том, что они перевозят, когда и куда — и дело в шляпе! Логично? Логично! Три процента от шестидесяти пяти тысяч — это сколько будет баксов? Что пить, — пивом можно ванну наполнить и не вылазить из нее до тех пор, пока… пока…

Панкин так и не определил, до каких пор можно будет торчать в ”жигулевском” озере-океане: от пивных мыслей его оторвал телефон. Звонил Лапин:

— Вы можете срочно подъехать? Есть разговор.

Конечно же, он хочет услышать отчет, ему, как любому начальству, — отчет подавай! И Панкину есть что сказать! ”Мне, Леонид Леонидович, надо еще раз переговорить с курьерами, не могли же они ничего не заметить! — и загадку с кейсом можно считать разгаданной. Какое очередное дельце подбросите?”

Лапин выглядел неважно, Евгений отметил это сразу, лишь только переступил порог. Если раньше его осанка была в виде восклицательного знака, то теперь превратилась в вопросительный. Желто-серого цвета лицо, круги под глазами, вялые, совсем не военные жесты:

— Проходите, садитесь. Кофе, чай? Вы, вижу, на своей машине, так что спиртное не предлагаю, да и самому нельзя. Сердце прихватило, круто…

— Ни чая и ни кофе, Леонид Леонидович. Я сразу хочу начать с дела. Вор — киевлянин, у него есть сообщники, работают в фирме, которую обслуживают курьеры…

Евгений начал перечислять добытые факты и свои домыслы, говорил все с эмоциональным подъемом, будто белый стих читал, но скоро почувствовал, что Лапин слушает его вполуха, словно только из-за вежливости, и сбавил обороты. ”Действительно, расхвастался! У человека сердце прихватило, ему сейчас не до дел, ему, может, помощь какая нужна, за лекарством смотаться или врача привезти. А я, соловей хренов…”

Панкин замолчал, так и не договорив всего, что хотел сказать. И Леонид Леонидович, растирая пальцами лоб, задал вдруг вроде бы совершенно не относящийся к теме вопрос:

— Евгений Иванович, вы ведь криминальной темой занимались, у вас наверняка есть хорошие знакомые в органах, а?

— Ну, есть, конечно, — сказал сбитый с толку Панкин. — Те, кто информацию мне давал… А что надо узнать?

— У меня интересы несколько иного плана. Меня интересует такой, с которым вы на рыбалку ездите, пиво пьете, по женщинам бегаете. Кому бы вы вот сейчас позвонили и сказали: привет, Леша, или Вася, или как там его… Приезжай, есть разговор, нужен совет.

— Нет, Леонид Леонидович, мне уже никакие советы не нужны, мне осталось поговорить с Левашовым, Айкхорном — и можно ставить точку!

Лапин долго смотрел на Евгения, словно не понимая, о чем тот ведет речь. Потом медленно, старательно выговаривая каждое слово, произнес:

— Нужна связь с милицией, с человеком, которому можно довериться. Если не по этому делу, то по другому. Нужна, понимаете?

— У меня, Леонид Леонидович, с органами были иные отношения. Какое питье и женщины — они меня с работы скинули.

Лапину, кажется, не понравились последние слова, он встал из-за стола, подошел к сейфу, уже знакомому Евгению, открыл дверцу, вытащил несколько опечатанных пачек купюр:

— Их мы даже в ведомость включать не будем. Берите. Двести тысяч. Пользуйтесь ими как угодно, но найдите мне через пару дней человека, который, если не ферзь, то ладья, по крайней мере. Человека, годного на роль консультанта. А теперь пойдемте, я провожу вас. И заодно кое-что еще сообщу.

Вышли к лифту, долго ждали кабину, поехали вниз. Лапин молчал, а Панкин гадал и не находил ответа на вопрос: зачем Леонид Леонидович его все-таки вызывал. Попросить найти мента-консультанта можно было и по телефону, передать деньги — это тоже не горело. Стоило из-за пяти минут разговора тащиться сюда час на машине? Или так будет отныне принято? Лапин захочет — и Евгению придется мчаться через весь город только для того, чтобы поднести зажигалку к его сигарете? Хотя нет, не похож Лапин на такого фраера, лоск любит, но в пределах разумного. А сегодня еще и выглядит паршиво для того, чтоб строить из себя Цезаря. Что он еще сообщить хочет и почему не сделал это в комнате?

— Вы сейчас куда? — заговорил наконец Лапин, когда они остановились уже у машины Евгения — потрепанного, измученного долгожительством ”жигуленка”.

— К Левашову.

— Ах, да, вы же говорили. Вы молодец, Евгений Иванович, я никак не ожидал, что вы что-то раскопаете в этом деле, честно признаюсь.

— Тогда почему же предложили мне заняться им?

Лапин вроде как растерялся, ответил не сразу:

— Я ни на кого из своих не рассчитывал. — Тут же круто сменил тему разговора. — ”Жигуль” еще доперестроечный, да?

— Восемь лет. А у вас нет своей машины?

— В гараже стоит, — он кивнул на ряд железных коробок, выстроенных в глубине двора. — Я ведь долго на Дальнем Востоке служил, прежде чем сюда перед пенсией перевестись. Приобрел у моряков ”японца”. Но езжу на нем только летом — не ахти какой водитель, чтобы по нынешней слякоти судьбу испытывать. А сейчас еще и сердце прихватило… Пока дороги сухими не станут, на автобусах помыкаюсь. Да мне ведь по сути и ездить некуда: мой дом — моя контора! И древние еще говорили: в любом деле не ноги, а голова нужна. А она вроде есть, склероза за ней пока не наблюдается.

— А у меня склероз, — Евгений уже сел в машину и смотрел на Лапина через окошко. — Убейте меня, не помню, чтоб я вам свою фамилию называл. Откуда вы ее узнали, когда ведомость заполняли? И отчество…

— Ну, это… — Лапин замялся. — Будем считать, что это маленькая профессиональная тайна. Ладно, трогайте, темнеет быстро, ехать будет трудно.

— А вы говорили, что сообщите мне еще что-то.

— Считайте, что уже сообщил, — Лапин болезненно улыбнулся. — О том, что у меня есть машина и что я плохой ездок.

Странно, подумал Панкин.

7

Жена Стаса, Зоя, была намного симпатичнее мужа, хотя и заметно старше. Такая могла бы выбрать себе спутника подостойней, и, кажется, она сама знала об этом. Открыв Евгению дверь, смерила его взглядом роковой женщины, кивком попросила войти и лишь потом спросила:

— Вы ко мне?

— Мне нужен Стас.

— Жаль, что не я.

Томная улыбка, опять кивок на дверь одной из комнат:

— Он там.

Повернулась и поплыла, играя бедрами.

Стас в шикарном, расшитом шелком, халате лежал на диване. К халату этому плохо шли грязно-зеленые рваные носки. Он вскочил, увидев Панкина, изобразил на страшненьком лице нечто вроде улыбки. Прижимая, как Библию, к волосатой груди красный альбом с золотым тиснением ”Семейное фото”, крикнул в дверь:

— Зайчик… Зоя, это Панкин, я тебе говорил… Ты на стол что-нибудь…

— Портвейн, коньяк? — спросили из кухни.

— Спасибо, — тоже обращаясь к открытой двери, сказал Евгений. — Я за рулем.

— Он за рулем, — зачем-то продублировал гостя Стас и сунул в руки Евгению альбом. — Я пойду переоденусь, я быстро.

Фотографии были аккуратно, любовно наклеены на всех страницах. Снимков самого Левашова было мало: три армейских, один из которых — групповой, с надписью внизу: ”Дембель-90” и многочисленными росписями по специально скадрированному для этой цели светлому полю. С десяток фотографий запечатлели его со славным большеглазым парнишкой лет пяти, судя по всему, это были совсем свежие фотографии. С женой Стас ни разу не сфотографировался, хотя основная масса снимков была посвящена ей. Вот она: молоденькая, у микрофона, наверное, поет, вот в компании за ресторанным столиком, вот опять на сцене, вот с мячом в смелом купальнике, дальше — с малышом, с тем самым, с которым увековечил себя и Стас.

Левашов вошел в комнату при полном параде, в костюме и даже в галстуке. Увидел, что гость рассматривает снимки, пояснил:

— Это сын, Павлик.

— Симпатичный парень. Сколько ему?

— Семь. Уже в школу пошел.

Панкин почему-то вспомнил баню и татуировку на предплечье Стаса. В восемьдесят восьмом он страдал по Люде, а не по Зое, хотя бутуз Пашка уже жил на белом свете. Все, конечно, может быть, но…

— Стас, я пришел уточнить кое-какие детали. Ты можешь еще раз повторить все, что знаешь о похищении кейса? Мне кажется, что когда мы беседовали в первый раз, ты кое-что упустил.

— Я все сказал тогда, — очень быстро ответил Стас.

— Не все. Когда ты зашел за вором в вагон… Что там было? Я ведь чувствую, что там что-то было, а, Стас?

Левашов попробовал неуклюже отшутиться:

— По глазам видишь? Или по руке, как цыганка?

— Давай руку, если не веришь. О, линии какие… Говори, сколько тебе лет, с точностью до месяца.

— Двадцать пять десять дней назад было, — голос его стал несколько неуверенным. — Да ладно валять дурака.

”Двадцать пять. Это что же получается, если учесть, что Паше уже семь и он пошел в школу?”

— Все ясно, золотой мой. Жизнь твою я прочел. И наверняка знаю, что ты почему-то не все мне говоришь.

Стас передернул плечами:

— А чего бы мне молчать? Мне нечего скрывать, так что не бери на понт.

— Ты растишь приемного сына, — резко сказал Евгений и бросил быстрый взгляд на Левашова. Левашов, оказывается, совершенно не умел сдерживать себя. Побелели сжатые губы, испуганно округлились глаза.

— Кто тебе сказал? Илья?

— С Айкхорном я встречался только вчера в бане, весь наш разговор происходил при тебе. И потом, кто мне, к примеру, мог сказать, что лет пять-шесть назад ты был влюблен в одну чудесную девушку, Люду… Люду… Известная такая фамилия… ”В конце концов, любая фамилия может стать известной”, — подумал про себя Евгений.

— Устинова, — выдохнул ошарашенный Левашов.

— Да, верно, Люда Устинова. Она в армию тебя провожала, но не дождалась… Ладно, не о том речь, — Панкин встал, намереваясь пройти в прихожую. — Потопаю я. Раз ты решил о кейсе молчать — молчи — твое дело. Но я боюсь, что все это против тебя и обернется, понял? Раз отрицаешь, что видел, как вор заменил кейс… Видел же?

— Да не видел, — крикнул Стас. — Это я потом уже обратил внимание, что у нее такого же цвета чемодан, но мне тогда и в голову не пришло…

— Погоди, давай все по порядку.

…Людей в вагоне было много, по проходу не пробежишь, толкаться приходилось. Потому Левашов и не догнал беглеца, метра три не дотянул. ”Кожанка” выскочил, а перед его носом дверь бац! — закрылась. Стас увидел, что вор попал прямо в руки Айкхорна, и потому остановку ехал спокойно. Осматриваться начал. И вот тогда-то увидел, что очень похожий кейс: и по размеру, и по цвету стоял у ног одной женщины. Но не придал этому никакого значения. И уже потом, когда выяснилось, что вор подменил чемодан, вспомнил, что тот как бы споткнулся возле женщины.

Как она выглядела? Хорошо выглядела. Она спиной к Стасу стояла, отвернулась сразу же, как Стас на нее посмотрел. Он успел лишь отметить, что глаза у нее такие… продолговатые, как у кореянок, но и не Зоины… трудно сказать, какие… Одета она была в модное длинное пальто, воротник желтоватый, вроде из ламы, светлая вязаная шапочка… Все.

— Ты ее никогда раньше не встречал?

— Нет.

— Вспомни лучше, Стас. Может, ты хоть раз видел ее в той фирме, на которую работаешь?

— Да нет, мы думали уже об этом.

— ”Мы”?

— Ну да. Я ведь сразу, когда вор окочурился, Илье и Виталику обо всем сказал.

— И что вас ждет теперь?

— Что, что, — он вздохнул, как всхлипнул. — Что сможем — насобираем, отдадим, остальное будем отрабатывать, а сами на сухарях сидеть.

— Зоя знает об этом?

— Только о том, что ”обули” нас. А что расплачиваться придется — молчу.

Он опять вздохнул…

Дорога стала просто безобразной. От Левашова Евгений хотел проехать к Айкхорну, но трасса была забита машинами — пробка на пробке — к тому же пошел мокрый снег, а путь предстоял неблизкий, и Панкин поехал домой. Настроение у него было под стать погоде. Версия о том, что вору помог кто-то из фирмы, пока ни к чему не привела, да и вряд ли к чему приведет, это теперь было понятно. Не таким уж он, Панкин, и хитрым детективом оказался, вон Житков тоже сразу высказал такое предположение.

”Кожанка” умер, женщина с корейскими глазами исчезла, и, кажется, вместе с кейсом. Что дальше?

Времени для обдумывания этого вопроса было сейчас предостаточно: машины шли черепашьим шагом, подолгу замирая у светофоров. Но в голову абсолютно ничего не приходило. Житков и Айкхорн вряд ли что нового могут добавить. Если они между собой обсуждали лишь вариант, связанный с незнакомкой, значит, тоже в тупике. Договорились вообще умолчать этот случай, чтобы не подставить Левашова. А то обвинят, мол, в растяпстве — видел нужный кейс и ничего не сделал, чтобы вернуть его.

Надо начинать с нуля.

А проще и честнее — поехать к Лапину и сказать: прости, старик, я не за свое дело взялся. Самое неприятное в этом ходе — возвращать деньги. Деньги, каких гонораром не заработаешь. Это жалко, особенно если учесть, что в карманах, кроме них, нет ни шиша. А Нонне нравится ликер и шоколад. Конечно, она и на чай с карамелькой подъедет, но… И дочери к дню рождения хотелось купить что-нибудь…

Может, просто создать видимость работы? Вешать Лапину лапшу на уши? Нет, он не дурак, рано или поздно потребует полного отчета.

Придется расписаться в собственной несостоятельности. А может, сам Лапин и подскажет при этом какой-то ход?

Он еще открывал дверь квартиры, как услышал трель телефона. Звонил Айкхорн.

Я с Левашовым по телефону говорил, тот сказал, что ты ко мне собираешьсязаехать. Жду, жду — тебя все нет. Испугался, как бы и с тобой чего не случилось.

— Дороги ужасные, еле домой добрался.

— Правильно сделал. А то… Не слышал еще, что с Лапиным произошло?

— С Леонидом Леонидовичем? Ничего, я у него был сегодня.

— После твоего отъезда он тоже прогуляться решил. Выехал на своем ”Ниссане” за город, перевернулся, загорелся… В общем, одни косточки остались…

Панкин уронил трубку, сел, не раздеваясь, на стульчик посреди коридора. ”Как же так? Лапин за сердце хватался, говорил, что из дома — ни ногой. Зачем он сел за руль?”

Опять звонок. На сей раз незнакомый мужской голос:

— Евгений Иванович? Я по поводу человека в кожаной куртке, покойника, которым вы интересуетесь. Это Комар, Петр Георгиевич. Из Киева. Запишите точный адрес: улица Борисоглебская…

— Кто вы? — спросил ошарашенный Панкин.

В трубке послышались гудки.

Часть вторая ОТКРОВЕНИЯ ОТ ЕГИЯНА

1

Егоров стоял возле пивбара и лузгал семечки. Типичная картинка: стоит человек с объемной сумкой, в которой наверняка находится банка для пива и связка воблы, лениво созерцает белый свет, поджидая того, кто должен с минуты на минуту приехать и сказать в оправдание за опоздание: ”Еле сорвался. Представляешь, начальник срочно вызвал…”

В сумке у Егорова действительно была банка и вобла, и действительно он ждал того, с кем можно выпить и поговорить на кое-какие темы. Но тот, кого он ждал, даже не подозревал, что это из-за него, сукиного сына, стоит на сыром февральском снегу майор Егоров и, созерцая белый свет, совсем не от того, что ему делать больше нечего, размышляет о Его Величестве Случае.

Как ни плотно окружали в последние дни заботой и теплотой Егияна, в свите последнего щелкопер Панкин никак не просматривался. Лапин — да, был, пара личных встреч, но в основном контакты через третьи лица. Поначалу на Лапина и внимания особого не обращали — мало ли с кем водит дружбу этот очень уж общительный любитель больших компаний армянин. Но Лапин увяз коготком, и на него начали смотреть. Вот тогда-то обнаружили и журналиста. Встреча на льду Истры. Встреча на квартире у Лапина. Еще одна там же, последняя. Лапин выходит из дома, чтобы, как дорогого гостя, проводить журналиста, возвращается в квартиру, но почти тут же он спешит к гаражу, садится в свой ”Ниссан”… После этого ”наружники” его потеряли. Последнее, что они видели — на выезде со двора в кабину к Лапину впрыгнул пассажир в темном плаще. Через полчаса от красного ”японца” и его хозяина почти ничего не осталось…

Сегодня его хоронят, и в доме покойника сидят за одним столом в общем-то коллеги: называющий себя кинодокументалистом Леон Егиян и журналист Евгений Панкин.

О Егияне Егоров знает не все, но многое. О Панкине — почти ничего. Так, по мелочам. Ушел из редакции — и неизвестно, на какие шиши собирается жить. О себе мнения высокого, и на самом деле писать умеет. Не совсем понятные отношения с женой. Это — в общем. В частности, именно опубликованный материал Панкина о задержании Егияна послужил причиной отставки бывшего шефа Егорова — подполковника Николая Семеновича Долгова. Самого Егорова тогда же на время отстранили от оперативной работы и перевели с понижением — писать бумажки. Но Егоров и тогда даже у самого себя не спросил, кто он, этот журналист, как вышел на Егияна, откуда получил информацию? Не до этого было Егорову. Вот только сейчас — до этого.

Легче всего предположить, что Панкин и Егиян давно работают в одной связке. Потому сообща они и постарались убрать Лапина, как-то поняв, что тот на крючке у органов и может показать ниточку интересного клубка… Но люди киношника, насколько это известно, до самого последнего времени никаких контактов с журналистом не имели. Или он очень осторожен и умен, или…

Или допускается второй вариант. Панкин чист, Егияна не знает, как репортер криминальных тем смог что-то разнюхать о Лапине, заинтересовался им, и вот потому свои же Лапину вынесли приговор. Хотя по логике им следовало бы убрать и журналиста — вдруг тот много накопал?

Чтобы выяснить, какой из вариантов верен, и собрался Егоров попить пива с Панкиным. Если получится, конечно. Если Панкин будет возвращаться домой через метро, то есть тем же маршрутом, каким и шел сегодня на квартиру Лапина. Если по дороге заглянет в пивбар… Если…

Стоп, хватит гадать, ”Аннушка уже пролила масло”, как сказал известный классик. За дюжим молодцем топает, еле поспевает, женщина, обремененная огромной хозяйственной сумкой. Ну кто скажет, что в ее шкафчике висит чудненькая спецовка — милицейская форма, а? Вид женщины — самый что ни есть затрапезный…

Прости, Римма Алексеевна, прости, Бога ради…

Так кается Егоров, ныряет в ”стекляшку” и ставит на прилавок перед барменом свою трехлитровую банку. Пиво сегодня разливают только в тару клиента, потому почти нет очереди. Правда, алкаши ухитряются тут же продавать пустые пакеты из-под молока, но пьет из них, естественно, не интеллигенция.

Хлопает дверь. Панкин переступает порог ”стекляшки”, читает прикрепленный на стене лозунг ”Только на вынос”, с неприязнью косится на синие пустые коробки в руках грязного местного коробейника, собирается уйти, но человек, стоящий у прилавка, машет ему рукой:

— Привет!

Наверное, ошибся, думает Панкин, но на всякий случай выдавливает из себя улыбку: а может, и встречались где, черт его знает? Он поворачивается к двери, но опять слышит, как его окликают, и теперь уже нет сомнения, что окликают именно его:

— Погоди, Евгений Иванович, тут, говорят, пиво хорошее, а у меня и посуда есть и вобла.

Из-под лохматой шапки глядят на Панкина веселые черные глаза. Мужичку лет тридцать пять, одет нормально, вроде не забулдыга.

— Помоги банку в сумку поставить… Вот так. А теперь у меня деловое предложение. Есть место, где можно красиво посидеть. Айда? У тебя как со временем? В редакцию не спешишь?

Сомнений у Панкина не остается: черноглазый знает его, и потому надо быть как минимум взаимно вежливым.

— Пойдем, у меня день ненормированный.

— Не пойдем, а поедем. Тут недалеко, пару остановок на метро.

Вышли на станции с длинным неуютным переходом, забитым цветочницами и книжными лотками. За одним таким лотком сидел выводок подростков. Девочки и мальчики, не стесняясь, пили из двух бутылок вино, смачно матерились, лапали друг друга и навязчиво зазывали прохожих:

— Покупайте книжечки, порнуха что надо! На каждой странице про то, как трахаются. Берите!

От остановки метро минут десять скакали через лужи, потом долго поднимались на лифте. Лифт шел со скрипом и визгом, казалось, вот-вот остановится. Но ничего, доехали, стали звонить в дверь, как и другие на лестничной площадке, обитую темным дерматином. Им открыла стройная блондиночка-прелестница, отступила на шаг, пропуская в комнату.

— Лида, — сказал Егоров, — попробуй угадать, кого я в гости привел. Ну?

— Кого ты только не приводишь. То бывшего зэка, то физика-ядерщика, то проститутку.

Она произнесла это так запросто, что слова нисколько не шокировали Панкина, и потому он рассмеялся вместе с хозяином пива, резонно заметившим:

— Ну, этот на проститутку не похож!

Сделав паузу, Егоров закончил:

— Этот — Панкин, Евгений Иванович, журналист, тот самый, который отправил на пенсию нашего Николая Семеновича и из-за которого я в свое время не получил майора. Ты должна помнить, Лида, дело Егияна…

2

Это был один из забойных его материалов. И самый, пожалуй, необычный в своем появлении. Не было еще такого, чтоб столь ценную информацию выдавали ему на блюдечке с голубой каемочкой. По телефону мужчина, не назвавшись, сказал: ”Панкин, мне нравится, как вы пишите, и посему дарю вам тему. Совершенно безосновательно задержан милицией кинооператор, автор ряда любительских фильмов Леон Егиян. К нему в машину были подброшены гильзы от пистолета, но сделано это так небрежно, что любой баллист может доказать: они побывали в разных стволах, подобраны, скорее всего, в тире. Незаконную операцию по задержанию провел подполковник Долгов. Зачем это понадобилось милиции? Напишите так: по вашему предположению, на Егияна хотят повесить какое-то незакрытое дело. Кто говорит? Компетентный источник. Почему вы должны мне верить? Но вы ведь профессионал, подсуетитесь, шум поднимите — и поймете, что я прав”.

Все остальное было делом техники. Панкин два дня мотался по городу — и материал в газете появился! Более того, после его публикации в редакцию пришел даже официальный ответ, чего давненько не бывало: мол, большинство фактов подтвердилось, виновные наказаны…

И вот сейчас он сидит за одним столом с этим самым виновным и соображает, зачем подловил и затащил его к себе на квартиру майор Егоров.

— Так кто же нас заложил, а, Панкин?

— Честное слово, не знаю. Он не представился. Я думал, он еще раз позвонит, когда в газете публикацию увидит. Но звонка не было.

Егоров старательно чистит рыбу, прикидывает так и этак — приходит к выводу, что журналист наверняка врет. Об аресте Егияна знали лишь свои, и они не могли продать. Значит, Панкин знал этого киношника и, вполне возможно, даже присутствовал при его задержании.

— Хорошая вобла, да? Друзья привезли, из Киева. Слушай, Панкин, а знаешь, что в тот день, когда с Егияном мы влипли, полковника одного в Москве убили? Шумная история была.

— Я слышал, но как-то не заинтересовался ею.

— Напрасно. Мы убийц через два дня взяли, всех трех. Такую операцию провернули… Значит, ты не был в тот день там, где Балахнина застрелили?

— Балахнин — это тот полковник? Не был. Я же говорю, что не заинтересовался этой темой.

— Ну да, конечно, тебя наш брат с другой стороны интересует. Все менты — мразь, да? Всех их в кутузку надо. На нас с шефом тогда, между прочим, чуть уголовное дело не завели. Слава Богу, смягчающие обстоятельства были. Но и то — Долгова на пенсию, мне выговор вместо очередного звания.

Панкин начал чувствовать себя очень неуютно в этой квартире, ему захотелось домой.

— Вы меня сюда пригласили, чтоб поблагодарить за это, да?

”Сейчас надо ему такой вопросик подбросить, чтоб он зачесался, — думает Егоров, — чтоб наконец-то сообразил, с какой стати тут ему пиво наливают.

— Как себя Егиян сейчас чувствует? Все толстеет?

Не зачесался журналист, глаза только вроде поглупели.

— Егиян? Да я его никогда в жизни не видел!

”Хорошо держится, артист! Врет напропалую, хотя мог бы уже и сообразить, что вопрос этот не зря задан”.

— Ну как же так? Сегодня, поминая Лапина, вы сидели с Егияном за одним столом. Или вы и Лапина не знаете?

— При чем тут Лапин? Лапин — мой шеф, руководил конторой частного сыска… А вы со мной уже официально говорите, да? На ”вы”? Это вроде как допрос?

— Допрос — это, когда повестка, протокол… Нет, Евгений Иванович, это пока треп за пивом.

”Фокус не удался, — отметил он, — перейдем опять на дружественные ноты”.

— Ты был, кажется, последним, кто видел Лапина в живых?

— Откуда вы это знаете? Ах, да, сыск, милиция — это почти одна кафедра. Вы наверняка поддерживали с ним связи. Только вот зачем он тогда просил меня связать его с кем-нибудь из ваших? Если вы его знали…

— Знал я его, знал, Евгений Иванович. И тем не менее жду от тебя самого подробного рассказа: как вы с ним познакомились, когда, каким делом занимались.

— Да ясно каким: он мне поручил найти пропавший кейс с деньгами… Черт, я теперь понимаю: он же через милицию, через вас обо мне все узнал: и фамилию, и отчество, и где живу. Зачем я вам понадобился в этой сыскной конторе, а?

— Значит, понадобился, — сказал Егоров, а про себя подумал: ”Что за чушь он несет? В сумасшедшего играет, что ли? Ладно, пусть играет, побудем благодарными зрителями и поможем ему моральной поддержкой”. — Зачем — отвечу, но я не знаю, насколько посвятил тебя во все Лапин и что говорил о себе. Потому еще раз прошу, начни с самого начала.

Журналист начал говорить, а Егоров по ходу отмечал некоторые интересные на его взгляд детали. Лапин никогда не был полковником, он уволился с должности начальника арттехвооружения части в звании на ранг ниже. И в Москву его не переводили — сам переехал, умудрился поменять квартиру. В академии тут работал не преподавателем, а помощником коменданта… Частный сыск — это вообще смешно! Или Лапин зачем-то дурачил Панкина, или сам Панкин пробует вешать лапшу на уши ему, Егорову. Что ж, так или иначе, но пока надо делать вид, что хозяин не сомневается в искренности гостя. Совершенно случайная встреча на рыбалке? Бывает, бывает. Кейс с долларами? Занятно. Незнакомый голос, сообщивший фамилию и место жительства вора? Ну, это перехлест, тут все же надо высказать удивление:

— Опять незнакомец? Удивительное совпадение. А не тот ли голос тебе в свое время сообщил информацию о Егияне, а?

Панкин чуть ошалело смотрит на майора, морщит лоб:

— Я как-то не подумал, а теперь вот кажется… Трудно утверждать, но голос похожий… Да, скорее всего, мне звонил один и тот же человек!

”Ладно, сказочник, давай, продолжай, — думает Егоров, попивая пиво. — Все-то у тебя гладенько и чудесненько выходит. Так и впрямь можно поверить, что Егияна ты не знаешь, что Лапин для тебя сыщик, что ты даже не догадываешься, что погиб он вовсе не в аварии. Что в позвоночнике его застряла пуля тридцать второго калибра, выпущенная из ”беретты”. Не должна была застрять, а застряла!”

3

У Егорова свои сведения о Леониде Леонидовиче, сведения, которым можно доверять, поскольку они проверены многими людьми.

Лапин служил вполне добросовестно, звания получал в срок, благодарности — к праздникам. Не ходил по бабам, пил в меру, женился поздно, на женщине с двумя детьми, своими киндерами так и не обзавелся. Жена умерла пять лет назад, дети ее свили свои гнезда, с отчимом связей почти не поддерживали… В общем, пожалеть можно одинокого человека. Тем более, что перед самым увольнением в запас пережил он еще один удар. Дотла сгорел склад с оружием. Горел так, что разбудил грохотом и фейерверком полгорода. Вспыхнул за полночь. Потом установили, что, скорее всего, от короткого замыкания в сети. И бушевал так, что металл поплавился.

Ничьего злого умысла проверяющие не усмотрели, уголовное дело возбуждено не было, но подполковник Лапин без принуждения с какой бы то ни было стороны подал рапорт об отставке. Через некоторое время он перебирается в Москву, устраивается на работу в академию, но быстро уходит оттуда, живет на вполне приличную для одинокого человека пенсию…

Так бы он жил и жил, если бы примерно две недели назад в районе Ростова не была перехвачена партия оружия. Ящики с ним были в рефрижераторе среди мясных туш. Оружия этого не должно было существовать: оно сгорело на складе Лапина, было якобы разметано взрывами на сотни метров от очага пожара…

Вот тогда Егоров и заинтересовался Леонидом Леонидовичем. Установил кое-какие его связи, увидел ниточку, ведущую от оружейника к Егияну, и не очень удивился этому. Скорее, обрадовался: может, при помощи Лапина удастся, наконец, поближе подобраться к хитрому и осторожному армянину. Есть куча косвенных улик, что именно он — отправитель оружия в зоны горячих точек, но одно дело подозрения, а другое — доказательства.

Вот сидит рядышком за столом некто Панкин, пьет пиво и несет галиматью о том, что Лапин возглавлял контору частного сыска и занимался поиском чемоданов с деньгами. Вполне возможно, этот самый Панкин, как человек Егияна, и вывел из игры Леонида Леонидовича, но опять-таки: где тому доказательства? Боже, какую чушь он несет! Кейс, обтянутый пленкой, газеты, выходящие в Киеве, женщина в метро, баня с курьерами… Он же не совсем дурак, он же журналист. Пусть он не знает, к примеру, того, что у такого, как он, частного сыщика нет никаких процессуальных оснований для поимки и задержания вора, но должен же он сообразить, что Егорову не составит особого труда проверить все факты, которые он сейчас сыплет. Действительно ли забирала ”скорая” в прошлый четверг человека в кожанке, умершего от сердечного приступа? Есть ли по указанному адресу ведомственная баня? Живут ли в столице Айкхорн, Левашов, Житков, чем они занимаются и зачем с ними встречался журналист?..

Егоров незаметно рассматривает увлеченного повествованием Панкина. Нет, не похож он на дурака, чтоб так подставлять себя. Что-то тут не так.

— Значит, говоришь, Лапин просил тебя связаться с милицией, чтоб та помогла раскрутить это дело?

— Ну, наверное, не только это. Я так понял, что связь нужна была ему и еще для чего-то.

— Пока остановимся на чемодане. Закрутка что надо, можно повозиться… Курьеры — они всегда возили деньги? Могли ехать вообще пустыми или с документами, договорами?

— Я только знаю, что в тот день в кейсе лежало шестьдесят пять тысяч долларов.

Немалая, конечно, сумма, но и не из таких, которые потрясают воображение. Если, к примеру, продавать за баксы оружие…

— Как регулярно обедали они в этом кафе? И ездили только по одному маршруту или по разным?

— Этим я интересовался. Маршруты у них разные, в кафе заглянули случайно.

И тем не менее Комар безошибочно вышел на остановку в их маршруте. Если бы не клееный кейс, все могло бы показаться делом случая…

— Ладно, кажется, я готов стать твоим напарником. Значит, говоришь, Евгений Иванович, на похоронах с Егияном ты не встречался?

— Да при чем здесь Егиян?.. Правда, я думал, что хоть с кем-то да встречусь. Я вообще не собирался на похороны, но Айкхорн позвонил: надо, мол, сходить, там поговорить с тобой хотят… Но никто так и не поговорил. Только распорядитель встретил меня на пороге квартиры, — совсем незнакомый мужик, а назвал по имени-отчеству, — указал на место за столом. Я посидел с полчаса, вижу, никому не нужен, собрался уходить. Уже в прихожей надевал пальто, как он опять подходит:

”Я слышал, вы в Киев собрались. Завидую, хороший город. Когда выезжаете?” — ”Еще не знаю” — ”Я бы — так прямо хоть сегодня. Хороший город.”

— Какой он из себя, распорядитель? — спросил Егоров. — Низенький, лысый, глаза такие: на выкате, да?

— Нет. С меня ростом, стрижка короткая, но лысины не видно, а глаза обычные.

Егиян тоже не низкий, но лысина у него действительно есть. Глаза у него тоже обычные, но нельзя не заметить шрам, рассекающий левую бровь.

— В общем, вышел я оттуда — и все, ни с кем не встретился. Но понял так, что от работы не отстранен и надо продолжать разыскивать кейс.

— Что намерены делать, господин Мегрэ?

— Наверное, поеду в Киев.

— Автоген, взрывчатку с собой повезете? Таможни не боитесь? Украина — это ведь теперь заграница.

Панкин недоуменно вскинул глаза на Егорова.

— Непонятен намек, да, Евгений Иванович? Тогда скажи, зачем ты едешь в Киев, а? Тебе надо будет проникнуть в квартиру вора. Хорошо, если дверь откроет жена или дети. Ты извинишься, представишься, войдешь, произведешь шмон, заберешь чемодан с деньгами и вежливо раскланяешься. А если он жил один? Ты что, умеешь замки гвоздем открывать? И потом, кто тебе сказал, что кейс лежит в доме Комара? В то время как сам Комар, что вполне возможно, еще лежит в московском морге, а? Или ты едешь в Киев, чтобы прохаживаться там по Крещатику и выискивать женщину с корейскими глазами? Нехилая, кстати, примета, чтобы по ней найти человека, которого ни разу не видел.

Панкин только сейчас понял, что майор прав. Каким бы дураком он выглядел перед запертой дверью чужого дома!

— А что же мне делать?

— Пока ничего. Дай мне малость подумать.

— Да, Лапин мне выдал деньги… Специально для… Ну, если кто из вашей конторы захочет ему помочь.

— Считай, что я бессребреник, а в качестве поощрения прошу об одном: сказать, кто все-таки нас заложил.

— Я же говорю: это был телефонный звонок. И тогда, и сейчас, по поводу Комара.

— Ну ладно…

Егоров проводил журналиста до метро.

— Если я что надумаю — позвоню тебе. Ты дома будешь?

Панкин подумал и решил, что неплохо было бы завалиться в гости к Нонне. Взять бутылку ликера, чего-нибудь к нему… В конце концов, есть повод, с сегодняшнего дня он, кажется, работает не один.

— Дома я буду часов в одиннадцать.

У книжного лотка торчали те же продавцы. Младший из них, осоловевший тонкогубый пацан, некрасивый до ущербности, искал что-то за пазухой у пышногрудой соседки. Та, сонно сомкнув веки, вяло отталкивала его от себя. Ему это не нравилось, он гнусаво матерился, нарочито громко, явно желая показать, что уже не сосунок.

— Слушай, Евгений Иванович, а с чего ты о милиции писать взялся? Ты бы вот о них… — кивнул Егоров на подвыпившую молодежь, — …за юные души боролся бы.

Панкин посчитал, что на несерьезный вопрос можно не отвечать, поспешил к турникету. Егоров все еще смотрел ему вслед, боясь оборвать появившуюся в голове мысль, когда услышал за спиной уже знакомый гнусамый голос:

— Эй, дядя, девочку хочешь? Всего три зелененьких, а? Она стоит того.

Егоров поневоле взглянул на грудастую девочку. Милое белое личико, недурная фигурка. Умыть, одеть — и на конкурс красоты. А может, она и есть одна из неудачниц конкурса?

— Ну как, дядя? Три бакса стоит?

— Она стоит того, чтоб я тебе морду набил, сопляк, но, поверь, мне сейчас некогда.

Тонкогубый неразборчиво забубнил вслед уходившему майору. И так же вслед послышался сухой лающий женский смех.

Первое, что он сделал, когда вернулся домой, снял телефонную трубку и набрал хорошо известный ему номер:

— Костик, дело на миллион. Слушай, в четверг днем жмурика одного подобрали в городе, умер от сердечного приступа, лет двадцать пять — двадцать семь, чернявенький, в кожанке, был без документов. Ты посмотри все, что о нем копнули, а? Жду, я дома.

В принципе, не так много людей возилось с опознанием покойника, круг их можно очертить. И если журналист не врет, что кто-то ему звонил…

Костик долго себя ждать не заставил. Он очень тепло и душевно обозвал Егорова нехорошим словом, потому как тот своих лучших друзей вводит в заблуждение. В четверг ни днем, ни вечером, ни ночью не подбирали в городе ни милиция, ни врачи чернявого молодого человека, умершего от сердечного приступа.

4

— Лида, — обратился Егоров почти жалобно, — ты у меня хороший физиономист, скажи, пожалуйста, наш сегодняшний гость, он кто — гений или дурак?

— Ничего не скажу, — жена подчеркнуто сердито надула губки. — Вы съели всю воблу, а ее, между прочим, передавали не только тебе, но и мне.

— Лида, эта рыба из Киева, она может быть радиоактивной, соображаешь? Потому я всю потенциальную беду взял на себя и на этого… Гения или дурака, а?

Лида молчала. Егоров вздохнул и вытащил из кармана куртки две рыбешки.

— Травись, но помни, я предупреждал! Итак?..

Она чмокнула его в щеку, рассмеялась и тут же начала чистить воблу:

— Пива еще хочешь? В холодильнике бутылка стоит… Так вот, твой Панкин — так себе, середнячок, как в школе говорят.

— Не актер, нет?

— Не думаю. Он большая наивная корова.

— Фу, какая ты грубая!

— Это почти научный термин. Он немного слюнтяй и чересчур доверчив, чувствует неуверенность в себе. Обратил внимание, какие у него губы, подбородок?

— Я большой наивный осел, Лидочка, и ты меня никогда не обучишь премудростям своей науки, тем более, что я в нее совершенно не верю. Я верю всего лишь твоему наитию. Значит, корова, говоришь?

Он опять набрал номер Костика:

— Костик, со мной рядом стоит женщина, которую ты обожаешь и боготворишь, потому будь сдержан на эмоции… Лида, Лида, слушай, что он орет… Ах, не надо ей трубку передавать? Ладно, не буду. Тогда ты спокойно и внимательно выслушай мою просьбу… Лида… Вот так. Слушай. Говорят, до недавнего времени существовал на свете некто Комар Петр Георгиевич, он в гости к нам никогда не наведывался? Киевлянин он, но мог же и в Москве когда-нибудь след свой оставить. Не шуми, не шуми, Лида тебе привет и наилучшие пожелания передает, в гости на пирог приглашает… Нет, сначала информация, потом пирог…

Егоров успел сделать еще несколько звонков, прежде чем откликнулся Костик, и узнал, что человек с редкой фамилией Айкхорн в Москве есть, и проживает точно по тому адресу, который и указал Панкин. У Айкхорна высшее образование, он ведет уроки физкультуры в техникуме, имеет минимум часов и соответственно мизерный оклад. Дважды в неделю по вечерам проводит занятия по кик-боксингу — это тоже копейки. Не пьет, не курит. Был женат, жена после развода уехала в Израиль. Собственно, и разошлись потому, что он уезжать не захотел. Квартира обставлена очень хорошо, есть музыкальный центр, много книг…

Откуда такие подробные данные? На днях Айкхорн был в гостинице ”Салют”, в той самой, где проживает Егиян. Зашел в номер к Леону и торчал там около часа. В номер дважды подавали кофе, так что разговор, судя по всему, состоялся душевный. Айкхорна взяли на заметку.

Что касается Левашова и Житкова — тут пока информации ноль, тут надо работать. Баня, где беседовал журналист с курьерами, самая обычная. Правда, посетителей не принимает, уже полгода числится закрытой на капитальный ремонт, ремонт этот действительно шел полным ходом, на днях здесь уже официально будут обслуживать клиентов.

Позвонил Костик, на сей раз он говорил добродушно и миролюбиво. Слышали в Москве о таком — Комаре Петре Георгиевиче. Оставлял он тут свои пальчики, еще при советской власти, правда. Вещи на вокзалах у зевак уводил.

— А ты на кой ляд его ищешь, Володя?

— Да так… Рассчитывал, что именно его в четверг должны были подобрать, сердечника-то.

— И почти не ошибся. Только подобрали его в пятницу, и не в городе, а в лесопарке. Собачники зверей своих выгуливали, ну и… А вот дуба он дал точно — в четверг, наши медики это гарантируют. Ночью его сюда доставили, снежком присыпали, но псы унюхали.

Выходит, Панкин не соврал.

— Что медицина еще говорит? Про ушибы, переломы, петлю на горле?

— Ничего подобного. Даже яду не выпил. Но поскольку кто-то его вывез в лесопарк и зарыл в снег, то можно предположить, что из жизни Комар твой ушел не добровольно.

— Ты мог бы это предположить уже по тому, что Комаром заинтересовался я.

— Ты, Вовочка, заинтересовался сегодня, а Комар нас обрадовал своим визитом в пятницу.

— Ладно, — согласился Егоров. — Я опоздал, виноват. Но ты уж меня просвети до конца, Костик. Насчет предположения о недобровольном уходе гражданина вора из бренной жизни. Ты судишь об этом только по тому, что он в сугроб сам себя зарыть не мог, да?

— Токовый ожог, — ответил Костик. — Причем, что удивительно, не от электробритвы, а…

— Знаю, знаю. От утюга.

— Ты скучный, Володя, тебя ничем почти не удивишь.

— Я только и делаю, что сам удивляюсь, — ответил Егоров.

Он положил трубку и только потом сообразил, что Костику надо было задать еще один вопрос. Много ли любопытных обращалось к нему по поводу Комара? Комар — пташка мелкая, не пташка даже, а так, черт-те что с крылышками, и вряд ли его полетом интересовались многие. Знать бы поименно каждого, и потом уже можно вычислять, кто же позвонил Панкину.

Панкин. Он не мог соврать, что умершего Комара подобрала милиция и врачи. Он должен был сообразить, что это легко проверить. Значит, врали ему, Панкину — большой наивной корове. Зачем-то выдали липовую информацию о бюро частного сыска, даже дело поручили. Было ли оно в природе, дело о похищенных долларах? Егиян бы человеку с улицы не доверился, даже если бы и нуждался в частном сыщике. Инициатива Лапина? Лапин совершенно случайно вышел на журналиста, писавшего о Егияне? Случайности, конечно, и не такие бывают, но… Но так и подмывает сказать: ”Открой личико, Гюльчатай!” Не так тут что-то.

Кто мог на память о себе оставить Лапину пулю в позвоночнике? Зачем оружейнику нужен был выход на милицию? Об этом ли говорил он при последней встрече с журналистом?

Допустим, Панкин — человек Лапина. Но последнего убивают, а этого не трогают, этого, наоборот, на похороны приглашают. Зачем?

А может, вовсе не люди Егияна расправились с Лапиным, и тот не ради фарса, а с вполне искренними намерениями пришел проститься со своим соратником по нечистым делам?

Почему Егиян так и не поговорил с журналистом? Не познакомился даже.

Многие вопросы отпадают сами собой, если предположить, что Панкин элементарно врет. Что он не корова, а хитрый лис. Вопросы Егорова не застали его врасплох, он заранее готовился к ним, все обдумал. Ведь следовало ждать вызова на ковер, поскольку глупо отрицать, что у него были встречи с покойным…

Звонок. Егоров снимает трубку, узнает голос журналиста.

— Володя? Я от соседей звоню. Я только что домой вернулся… Тут дело такое: на всей нашей площадке двери взрывом вышиблены. Человека убило. Что делать? Ты не приедешь?

5

Взрывное устройство было установлено под дверью квартиры, где жил Панкин. Без четверти одиннадцать вечера, то есть минут за пятнадцать до того, как журналист вернулся домой от Нонны, кто-то попытался отмычкой эту дверь открыть. Этот ”кто-то” был теперь так размазан по лестничной площадке, что его вряд ли скоро опознали бы, если бы не примета — старое характерное увечье двух пальцев на левой руке.

К утру Егоров уже знал: журналиста ”спас” вор-домушник Скрипников Федор Веньяминович, сорока восьми лет, три ходки в зону, кличка Ключник. В партнерах Ключник никогда не нуждался, работал только на себя. И в этот раз пока не было никаких причин думать, что в квартиру, где проживал Панкин, его кто-то подослал. Или он взорвался по неосторожности, готовя мину для журналиста. Убрать, стало быть, хотели Панкина, и не задержись он у своей подружки…

Утром же Егоров позвонил в Киев давнему своему другу, Андрею Зубрицкому, а еще через полчаса повез усаживать на отходящий поезд Евгения, которому в Москве сейчас оставаться было просто нежелательно. Конечно, и на Украине ему делать нечего, но, во-первых, тут он не будет путаться под ногами, а во-вторых, не так много у Егорова людей, чтобы обеспечить Панкина личной охраной. Людей майору самому не хватало: предстояло решать кучу вопросов, и все желательно как можно быстрее.

С Айкхорном он встретился в десятом часу.

— По совету покойного ныне Лапина журналист связался с профессионалами, то бишь с нами, чтобы найти пропавшие деньги. Посему хочу задать вам пару вопросов.

Айкхорн ответил в том плане, что он абсолютно все уже рассказал Панкину и ничего нового добавить не может.

— Тогда уточним старое. На какую конкретно фирму вы работали и как часто совершали вояжи с тем самым кофейного цвета кейсом? Только не надо мне лапшу на уши вешать, Илья, со мной этот фокус не пройдет.

— Что, можете и в другое место пригласить на беседу, да?

— Могу.

Айкхорн в это время подавал майору кофе, и рука его чуть дрогнула.

Тем не менее голос был тверд. Панкину действительно они кое-что наврали, по совету Леонида Леонидовича. Никакими курьерами ни в какой конторе они не работали. Илья познакомился с Лапиным на рынке в Выхино, тот кожанку себе искал, Илья посоветовал, какую и у кого взять. Обменялись телефонами, разошлись. Потом Лапин позвонил, предложил подзаработать. Он сам заболел, а нужно было отвезти кейс с документами по одному адресу… Точнее? Гостиница ”Салют”, номер на пятом этаже. Армянин там проживает, Леон. Встретил его, взял кейс, потом долго говорил с ним. О чем? Обо всем. И о Лапине тоже. Сколько платит, как относится. И тут же сам предложил работать на него. Никаких конкретно поручений не давал, попросил лишь извещать его регулярно обо всем, что делают и говорят Лапин и Житков. Да, и Житков. Нет, о Левашове не говорил, да Леон и не мог знать Левашова. Левашова в самый последний момент взял с собой сам Айкхорн, это когда Лапин попросил взять товарища, чтобы назавтра отвезти опять кейс с бумагами.

— Я позвонил Леону, тот сказал спасибо, мол, знаю, ты для меня чемодан и везешь, смотри, чтоб все путем было… А вышло — хуже не придумаешь.

Самого армянина в номере на этот раз не было, кейс передал молодому парню, которого уже видел, когда первый раз сюда приходил: он кофе подавал. Парень и открыл кейс, обнаружил там макулатуру. Он же и сказал, что привезти должны были не грязные газеты и книги, а шестьдесят пять тысяч долларов. Он несколько раз звонил куда-то, искал Леона, но не нашел.

Где умер вор? Да в том же номере. Что с ним дальше было?

Тут Илья чуть замешкался с ответом.

— Нас попросили уйти. Сказали, что вызовут милицию, врачей…

— Ну и..?

— Есть такие целлофановые футляры для костюмов, на молниях… Его зачем-то стали укладывать в такой футляр. А мы уехали.

Разговор со Стасом Левашовым тоже дал кое-какую новую информацию. Он не помнил, кому принадлежала идея заглянуть в кафе. Во всяком случае, не ему. Он вообще по кафе и ресторанам не ходит, он возненавидел их с тех пор, когда жена его в ресторанах пела…

— Откуда взялся утюг в номере? А его не было в номере, это был утюг Житкова, новенький, только купленный, еще в магазинной коробке.

Я хотел ворюге ребра посчитать, а Илья запретил, не надо, сказал, его калекой делать. И тут Житков утюг вытащил, мне дал. Попугай, говорит, заодно и проверим, работает ли, я теще в подарок купил.

С Житковым Егоров встретиться не смог. Дома его не было, мать на расспросы ответила недовольно: ”Чего ему, холостяку, в четырех стенах сидеть. У одной из своих девок, наверное… Да не знаю я ни их адресов, ни телефонов!”

А Егорову так хотелось встретиться с третьим из курьеров!

6

Андрей Зубрицкий оказался большим молчуном. Он встретил Евгения у вагона, хоть пассажиров было вокруг полно, безошибочно протянул руку журналисту:

— Привет.

Молча повернулся и пошел по перрону, лишь кивком головы пригласив следовать за собой. Сели в машину, поехали. Молчание затянулось почти до бестактности, когда Зубрицкий соизволил вопрос задать:

— Как там Москва? Погода, цены?..

Слушал он говорившего не перебивая, кажется, внимательно. Через полчаса машина остановилась у многоэтажного дома, тот же кивок — и Панкин последовал, едва поспевая за длинным широко шагающим Зубрицким, своим ходом на пятый этаж.

— Что, лифт не работает? — спросил он, уже когда Андрей отмыкал дверь квартиры.

— Работает, — неопределенно пожал плечами тот.

Пока Панкин умывался и чистился с дороги, хозяин подал на стол то, что назвал легким завтраком: по тарелке горячего борща со сметаной, потом яичницу и кофе.

— Ты в Киеве был когда-нибудь? Нет? Тогда экскурсию начнем с Борисоглебской, с осмотра квартиры Комара.

Ни автогена, ни отмычек для этого дела Зубрицкому не понадобилось. Дверь открывал, Панкин понял так, кто-то из ЖЭКа, тут же присутствовал участковый, еще несколько человек, очевидно, соседи-свидетели.

Никакого кейса в квартире, естественно, не было. И вообще ничего не было, что заслуживало бы внимания. В шкафу свитера, рубашки, брюки, на кухне минимум посуды, в ванной одна зубная щетка… Типичная обстановка холостяка.

Альбом с фотографиями Панкин нашел там, где ни за что бы не стал искать специально. Уложенный в целлофановый пакет, он покоился во встроенном шкафу в прихожей под банками с соленьями. Комар и сам, наверное, не знал, что альбом здесь. Привезли родственники из деревни провиант, — вот он машинально и поставил огурчики на альбом. Ведь специально прятать его не имело никакого смысла, ничего интересного в альбоме не было. С десяток армейских групповых фотографий, мелких, лиц не разобрать, несколько застольных снимков, тоже с десяток незнакомых портретов… Привлекла внимание Панкина одна фотография: пять человек за столом, уставленным бутылками. Участковый уверенно показал на крайнего справа: ”Вот он, Комар”. Остальных никого не признал.

Но крайнего слева узнал Евгений: та же короткая толстая шея, те же мясистые губы…

На похоронах Лапина человек, очень похожий на этого, сидел напротив. Кажется, ни с кем не общался, и только из-за одного выделил его журналист: как-то уж слишком уважительно относились к этому полноватому, безукоризненно одетому гостю со светскими манерами те, кто прислуживал за столом.

Пока находились в комнате Комара, Андрей никак не отреагировал на то, что Панкин увидел на снимке знакомого. Он будто специально хотел показать, что ему тут скучно и нечего делать: демонстративно зевал, долго смотрел в окно… Но лишь только они вышли на улицу, как Зубрицкий стал совсем иным. Он преобразился, как ищейка, долго скучавшая, но наконец учуявшая интересный след.

— А ведь накануне в квартирке кто-то побывал. Ты заметил, а? На подоконнике горшок цветочный с места сдвинут, чистое, среди пыли, пятно осталось. А с зеркала, что в комнате на стене, или фотография, или какая-то квадратная бумажка снята. Интересно, да? Вор к вору залез. Что искал, а?

— Кейс с деньгами, — сказал Панкин. — Что же еще?

— Может, ты и прав, но в таком предположении — ни капли логики. Комар похитил доллары в Москве, там же и в тот же день погиб, так? Тот, кто залез в его конуру, должен был знать об этом. И сообразить, что кейс никак не мог оказаться на Борисоглебской. Никак! Если только…

Он замолчал, и дальше, до набережной Днепра, шел молча.

Вода у берега переливалась бензиновой радугой, была серой от мусора. Холодный ветер пробирал до костей. Неуютно было стоять здесь, но Панкин не отважился говорить об этом Зубрицкому. Он только спросил:

— Ты сказал, ”если”.

— Ну да. Эта женщина, азиатка, которой он передал чемодан. Сообщница Комара могла сюда зайти, чтоб уничтожить кое-какие следы. Те же фотографии. Возможно, вещи ее здесь оставались. Надо все узнать о женщине Комара.

— А почему ты не допускаешь, что на квартире побывал вот этот, губастый, которого я узнал на снимке?

— Егиян? Сам он до этого не опустится, не та птица. Не думаю, что он замешан и в похищении кейса. Но то, что он в одном кадре с домушником — это интересно. Это мы Егорову сообщим немедленно. А может быть, ты ошибся, а, Жень?

— Панкин неуверенно пожал плечами. И спросил сам:

— А кто он такой, Егиян?

Зубрицкий удивленно посмотрел на него.

— Вот те на, не знаешь? Егоров ничего тебе о нем не говорил?

— Хочется знать больше, — уклончиво ответил Панкин. — С разных, так сказать, точек зрения. Вы где с Егияном познакомились?

— Там же, где и Володя, в Карабахе. Мы были в оперативно-следственной группе и вышли на людей Егияна, которые скупали и перепродавали оружие. Они попробовали законтачить с военными — обожглись…

— А он кому оружие добывал?

— Всем, кто за него платил. Ладно, пойдем, я тебе немного Киев покажу. Потом позвоним Егорову и будем заниматься связями Комара. Оченно интересно узнать, кто раньше нас побывал у него в квартире? И для чего? Да, надо немедленно передать Егорову снимки из фотоальбома.

7

С Айкхорном Егорову ясно, если не все, то многое.

Левашов. Сам родом из-под Москвы, из Фрязево, в столице — родная тетка. Приютила, когда он устроился здесь работать, сначала — вышибалой в ресторанчике, потом — телохранителем коммерсанта среднего пошиба. С теткой ладил очень хорошо, она всю жизнь проработала швеей-мотористкой на фабрике, больших сбережений не имела, пенсию получала — хватало лишь на самое необходимое. Хорошо зажила лишь тогда, когда появился у нее на квартире Стас. Он отдавал ей большую часть заработанного, но и остатка ему хватало на то, чтоб ужинать в ресторанах. В одном из них он и познакомился с певичкой Зоей, которую многие посетители данного кабака знали не только как певичку. Красивая, шикарная даже женщина. По-своему неглупая. Родила. Поняла, что не сегодня-завтра на нее мало кто посмотрит, что ее место у микрофона займет другая куколка, и принялась искать соломинку, чтоб не потонуть раньше срока. На Стаса поначалу и смотреть не хотела, называла его не иначе как гориллой, но в конце концов пошла с ним под венец. Поняла, что уже не найти принца? Или купилась его деньгами? Или все-таки оценила его собачью преданность ей, детскую наивность, хозяйственность?

Ладно, это не столь важно для дела, отмечает про себя Егоров и вновь прикидывает: мог ли Левашов знать Комара и организовать с ним похищение кейса. Организовать — это уж точно не мог. Тут нужен острый ум, а не гора мышц. Второй вариант: Левашов — исполнитель. Допустим, насчет женщины с корейскими глазами он соврал. Комар именно ему оставил в вагоне метро кейс, сам выскочил на перрон, а Стас передал кейс еще кому-то и потом вернулся… Нет, это сложно. Комар не мальчик, он понимает, что его ждет, и придумал бы вариант более безопасный для себя. Десятки таких вариантов придумать можно.

Пошел бы, в принципе, Левашов на преступление? В последнее время он не работал, — его шеф-коммерсант прогорел, — но сказать, что жил без копейки, нельзя. Охранял ”челноков” на рынке, выполнял разовые поручения: типа этого, Лапинского… В общем, имел никак не меньше, чем получает Егоров. Но это, правда, мало о чем говорит. И если бы стало известно, что Левашов ранее был знаком с Комаром…

Житков. Есть маленькая-маленькая зацепка, которая как-то соединяет его с Комаром. Житков одно время работал шофером-дальнобойщиком, Комар — тоже. Пересекались ли когда-либо их маршруты?

Но даже если предположить, что пересекались, что вор и Житков работали сообща, то все равно одного звена не хватает. Курьеры не знали, что в кейсе доллары. А как это мог узнать Комар? Ведь ограбление было не случайным — запланированным…

Житкова пока нигде нет, Комар тоже замолчал навек, от него никакой информации уже не дождешься. И из Киева вести не ахти какие. Кто побывал в квартире на Борисоглебской, что там делал?

С фотографией — загадка. Дело даже не в том, что Комар и Егиян оказались на одном снимке, — иногда и министры с грузчиками фотографируются, а уж вор межгосударственного масштаба Егиян и подавно мог оказаться за одним столом с более мелким, но собратом. В другом дело. Егиян, хоть и сам снимает фильмы, но по принципиальным соображениям попасть в кадр не стремится. Правда, несколько старых лент есть, где он, так сказать, в своих документальных фильмах играет одну из главных ролей.

Эти ленты и хочет сейчас показать Айкхорну и Левашову Егоров. Между прочим, это не его мысль. Зубрицкий при телефонном разговорепредположил: если Егиян знаком с Комаром, то почему бы не предположить, что он знаком и с его подружкой? Соседи в последние недели видели, как в гости к вору заходила восточная красавица, высокая, темноокая. Не ее ли видел Левашов? ”Володя, вспомни ленты Леона, на них, кажется, была одна такая…” Примерно год назад подполковник Николай Семенович Долгов, как раз перед тем, как его ”ушли” на пенсию, вошел в контакт с украинскими коллегами, — тогда еще это проще было, — просил прислать для консультаций спеца по купле-продаже оружия. И приехал, конечно, Зубрицкий. Тогда Егоров с ним смотрел ленты, обнаруженные в машине Егияна. Сплошная порнография, пособие для жеребцов и кобылиц. Егиян, одетый только в волоса, с блондинкой, брюнеткой, шатенкой… Разные позы, разные бюсты, разный уровень игры в страсть…

”Леон прибыл в столицу из Киева, так что девочки, думаю, все ваши…” — ”Естественно! Посмотри, какие красавицы!” — ”Знать бы, кто они”. — ”Шлюшки? Узнаем. Контрольные отпечатки сделай мне…”

Зубрицкий сдержал слово, и ”актрисы” киношника обрели имена. Теперь вся надежда на то, что Левашов найдет среди тринадцати Ев, именно со столькими женщинами увековечил себя Егиян, ту, с которой встретился в метро.

— Кстати, вот этот, который роль самца играет, вам не знаком?

В гостинице, Илья, его не было?

Айкхорн кивает.

— Ну да, Леон.

— Ладно, теперь внимание — на самок. Смотри внимательно, Стас. Женщина могла перекраситься, изменить прическу, потолстеть, похудеть… Год, как-никак, прошел.

— У той — глаза… — говорит Левашов и никак не может найти определения, какие же именно ”у той” глаза.

— Вот по глазам и ищи.

Егоров догадывается, какую женщину имел в виду Зубрицкий. Есть в ленте такая: миниатюрная, смугленькая, глаза-сливы… В последних кадрах она. Всегда так: самое нужное — в конце. Бриллианты, которые искал Бендер, были зашиты в двенадцатом стуле. Это не литературный прием, это судьба-индейка: если и идет навстречу, то в самый последний момент.

Тринадцатая, Галия, валютная проститутка, работает только за доллары.

— Она, Левашов?

Галия в кадрах выделывала такое, что Стас ответил не сразу:

— Нет, нет, конечно. Та выше, и это…

— Интеллигентней? — подсказал Айкхорн.

— Ну да, вроде не стерва.

— Это смотря сколько заплатят, — вновь подал голос Айкхорн.

Галие, по информации Зубрицкого, платят прилично, она живет, не отказывая себе ни в чем, и вряд ли согласилась бы участвовать в уголовщине, чтоб получить долларовый пай. Она такую сумму с меньшим риском заработать может. И потом, ну что шлюхе такого полета какой-то Комар? Хотя, он парень видный и симпатичный…

— Не она, это точно. А вот в самом начале…

Конечно, можно посоветовать Зубрицкому показать ее фото соседям Комара. Может же ошибаться Стас. Он видел ее один раз, и то мельком… Нет, Галия — иной уровень, она бы в квартиру Комара просто не пошла, не может у нее быть ключей от этой квартиры! А то, что на Борисоглебской ”работала” женщина, уже доказано, Андрей ”сфотографировал” пальчики на зеркале, на цветочном горшке. И кроме этого привел железный аргумент: ”Представляешь, цветок-то полит был! Ну кто, кроме женщины, додумался бы до этого — залезть в квартиру и полить засохший цветок?!”

Галия, значит, отпадает…

— Что ты, Стас, о самом начале сказал? В самом начале — полненькая блондиночка, ее к типу восточных красавиц никак не отнести.

— Нет, раньше, которая зашла и убежала.

— Это где же такое?

Маленький фрагмент, ни о чем не говорящие кадры. Из полумрака коридора показывается какая-то женщина, в пеньюаре, секунды смотрит прямо в кинокамеру, губы шевелятся, видно, спрашивает о чем-то Егияна, сидящего, на этот раз в халате, на кровати, тот отвечает, женщина быстро уходит… Вот и все. Нечеткие кадры, паршивое освещение.

Егоров даже не помнит, делали ли распечатку этой скромницы, давал ли Андрей данные по ней.

— Она, Стас?

Левашов дергает головой так, что сразу не поймешь, что сей жест означает.

— Но чем-то похожа, да? Ведь глаз-то ее корейских тут почти не видно.

— Она, — теперь уже почти уверенно говорит Левашов. — Как повернулась уходить, так и узнал.

Зубрицкий, оказывается, молодец на все сто процентов. Не пропустил ”пеньюар”.

Аббасова Жанна, образование девять классов, специальность — прочерк, место работы — прочерк, домашний адрес… Адрес есть.

8

Женщина, открывшая им дверь, и была Жанной Аббасовой. На Панкина она взглянула лишь мельком, а Зубрицкого обвела взглядом темно-синих глаз с ног до головы — такого цвета глаз Евгений ни у кого еще не видел. Она ни слова не сказала, просто оставила дверь открытой и пошла в глубь комнаты.

— Я так понял, что вы нас приглашаете войти? — поинтересовался Зубрицкий. — Хотя бы спросили, кто мы и по какому поводу.

Она вошла в комнату, села, поджав под себя ноги, на диван.

— А зачем? Если вы воры, то все равно зайдете, будете всюду лазить, пока не убедитесь, что ошиблись дверью. Нет у меня ничего такого. А если менты, то рано или поздно сунете под нос красный корешок…

— Логично, — сказал Андрей. — А удостоверение показывать вам надо обязательно?

— Не-а, — она потянулась к сигаретам, лежащим на столе. — Я и так догадалась сразу.

— А почему мы к вам пришли, не догадались?

Аббасова вместо ответа глубоко затянулась, прикрыла глаза. Она была не просто красива, она была вызывающе красива. Лицо без туши, пудры, помады, румян — чудное, изумительное лицо. Панкин понимал, что вот так, как он сейчас, пялиться на человека просто неприлично, но не мог ничего с собой поделать.

— Кейс, — сказал Зубрицкий. — Это чтобы исчерпать одну из тем нашего разговора.

Панкин удивился. Он почему-то считал, что Андрей начнет издалека, что будет битый час доказывать, почему он думает найти чемодан с деньгами именно в квартире Жанны… А тут — сразу в лоб! Красавица сейчас рассмеется и пошлет их к черту, вот и все.

Красавица не рассмеялась. Она швырнула недокуренную сигарету в пепельницу:

— Раскололся все-таки. Что же вы ему сделали, что он раскололся? Иглы под ногти загоняли?

— С ним так нельзя, — Зубрицкий без приглашения уселся за стол, показал на рядом стоящий стул Панкину. — Приземляйся, — и вновь обратился к Жанне:

— С Комаром, говорю, нельзя такими методами работать, он сердечник, не выдержит.

— Так и не выдержал же.

— Кейс, — опять кратко, в приказном тоне, сказал Андрей.

Красавица вздохнула, встала с дивана и направилась к платяному шкафу. Открыла дверцу, взяла с полки кофейного цвета чемодан и, возвращаясь опять на диван, оставила его у ног Зубрицкого.

— Все? Вопросов больше нет?

— Ну где же вы видели ментов, у которых нет вопросов? Мы долго будем говорить, Аббасова. Дайте мне ключ от квартиры Комара и объясните, что вы там искали пару дней назад.

— Вас видели там соседи, так что лучше не отпираться, — вставил Панкин только для того, чтобы не молчать.

— Я их всех тоже видела, знаете где?.. При чем тут соседи? И зачем мне надо отпираться? Петя часто в отъездах, а я поливаю цветы. Эти цветы я, между прочим, покупала.

— Но вы были не одна, а…

Зубрицкий тихонько пнул его ногой под столом — помолчи, мол, — и тут же заговорил сам:

— Давайте включим чайник, Аббасова. Заварку я таскаю с собой, пью без сахара, так что вы не больно потратитесь.

Пока Жанна выходила на кухню, Андрей вытащил из своего кейса упаковку ”Пиквика” и красочную коробку ”Ассорти”, при этом тихо сказал:

— Женя, твое дело тут — чай пить, ладно? Только без обид.

Аббасова вернулась, увидев на столе конфеты, взяла из бара бутылку ликера, рюмочки.

— Пожрать у меня ничего нет, только суп из концентратов. — Она опять забралась на диван. — Чайник со свистком, так что… — потянулась к коробке. — Ох ты, московский шоколад. Я импортные не люблю. Дерьмо… А на Борисоглебской я была, между прочим, с товарищем Петра, с Тарасом. Я не какая-то там бля… Я когда поняла, что Петра схватили, приехала в Киев и все сказала Тарасу. А он мне: ”Если нас сегодня-завтра не арестуют, то значит Петя не раскололся и не расколется”. Потом он мне посоветовал пойти и забрать все свои вещи у Пети. Ну, мы и пошли. Там халат был, тапочки, фотография. Вот и все.

— Тарас сказал ”нас”. Он что, тоже был причастен к этому вот чемоданчику?

Выслушав вопрос Зубрицкого, Жанна вроде бы удивленно взглянула на стоящий у его ног кейс, потом тряхнула головой:

— А никто никакого отношения к нему не имеет. Ни я, ни Тарас. В Москве я совершенно случайно встретила знакомого Комара, и он попросил захватить с собой вот это… Он сказал, что у него много вещей, и я согласилась…

— Ладно, Аббасова, роль, я вижу, ты выучила, но она не годится. Я понимаю, что Комар обещал в случае чего брать все на себя, но у него это не получилось.

— Продал?

— Нет. Просто нам стало известно многое по другим каналам. Ты знаешь, что лежит в кейсе?

— Деньги. А что же еще?

— А чьи они?

— Как ”чьи”? Так Егияна же! Разве бы я согласилась, если бы…

Она прикусила язычок, видно, сообразив, что сказала лишнее.

Засвистел чайник, и Жанна с чувством облегчения спрыгнула с дивана, намереваясь сбежать на кухню, но Зубрицкий придержал ее за руку:

— Ладно вам, товарищ принесет. А мы продолжим. Так чем же вас так Леон обидел? Культурный, воспитанный — и вдруг обидел такую красивую женщину?

— А, вы уже и это знаете. По имени его… Свинья он волосатая, ваш Леон.

— Ну, так можно любого человека опорочить. Милиция любит доказательства.

— Доказательства? Это же он меня вам заложил, да? А когда он вам заявлял, что чемодан может быть у меня, он не сказал, кто я такая и откуда он меня знает? Он же купил меня, как кефир в магазине покупают, как вы конфеты вот эти… Петя ”дальнобойщиком” тогда работал, он меня первым подобрал, возил с собой… И вот в каком-то дорожном кафе он с Егияном встретился, деловая встреча: Егиян просил груз перевезти. Я к столику подсела — ну и…

— И сколько же Комар за вас получил?

— Петя? За меня? Вы что! Он только сказал, что если я захочу, то лишь тогда он меня уступит. А я не хотела, но у меня нигде жилья не было, я ведь из дому убежала. Я не думала, что он сможет что-то сделать, а он — эту квартиру…

— Ничего себе подарок. А вы говорите, свинья.

— Он не скрывает, что в любую минуту может вышвырнуть меня отсюда, если я останусь такой же упрямой… А он — маньяк, самый настоящий извращенец. И все это на кинопленку снимает…

Разговор еще не закончили, как позвонили в дверь.

— Кто это, не Тарас? — спросил Зубрицкий.

— Нет, он в Москву уехал, вчера вечером. Рейс у него оттуда. Наверное, соседка.

Панкин стал в коридоре, Жанна пошла открывать дверь. Голос мужчины, заговорившего с хозяйкой, показался ему знакомым.

— Привет. Не помнишь?

— Видела где-то.

— Квартиру вот эту обмывали. Я тогда с твоим Комаром работал.

— А, ну да. Что тебе?

— Зайти можно? На пороге разговор вести нехорошо.

— У меня гости.

— Так попроси их уйти, я ведь по серьезному делу к тебе приехал.

— Сам попроси. Это из милиции пришли.

— Что?

Чей же это голос? Панкин слышал его, это точно, но никак не может вспомнить, чей.

Евгений сделал несколько шагов по коридору и теперь увидел говорившего. Ну да, конечно, он…

Два глухих щелчка — так пальцами щелкают — и с секундным интервалом — третий. Что-то ударило по стене рядом с головой.

Аббасова упала, не издав ни звука.

Стрелявший побежал по лестнице вниз. Следом за ним метнулся Зубрицкий. Опять два выстрела, почти как один…

Когда Панкин выбежал на лестничную площадку, он увидел сидящего на бетонных ступеньках Андрея. На белых его брюках расползалось красное пятно. Пролетом ниже лежал лицом вверх Житков.

9

Егоров выслушивает журналиста и тихонько насвистывает песенку. Незамысловатый такой мотивчик: ”А ну-ка убери свой чемоданчик… А я не уберу свой чемоданчик…”. Что-то в этом духе, кажется. Слов Егоров не знает, потому выбрал художественный свист. Хотя как сказать — художественный. Музыкального слуха у Егорова нет напрочь, и никто на свете не поймет, что он выдувает сейчас из своих легких. ”…А я не уберу свой чемоданчик…” Вот он, чемоданчик, кофейный кейс, в котором ровно шестьдесят пять тысяч долларов. Сколько это по милицейскому курсу? Убит Комар, убит Житков, тяжело ранена Аббасова, простреляна нога у Андрюхи. Допускается, что из-за этих денег пристрелили и Лапина. Также допускается, что не все жертвы, прямые и косвенные, уже выявлены.

Но в целом кубики складываются в картинку.

Леонид Леонидович обзавелся такой суммой денег, что укладывает дома в кейс шестьдесят пять тысяч долларов, нанимает курьеров, и те отвозят деньги по нужному адресу. Откуда у него такое богатство? От продажи оружия, это ясно. Кому предназначались доллары? Если верить Аббасовой, Егияну. Оружие — дальневосточное, лапинское, так сказать. Тогда почему выручка идет киношнику? И почему надо было прибегать к услугам курьеров? На кой черт тратиться на них, если дешевле и надежней отвезти деньги самому и передать их из рук в руки?

Кто мог знать, что в кейсе лежат деньги, и выбрать для их транспортировки маршрут, специально пересекшийся с маршрутом Комара? Мог знать Егиян. Но зачем грабить то, что и так принадлежит ему? Каким-то образом это мог знать один из курьеров. Скорее всего, Житков. Житков, по предположению Леона, — человек Лапина. Раньше Житков работал ”дальнобойщиком”, ездил из Москвы аж на Дальний Восток, туда, где служил Лапин, — это ребята раскопали, из отдела. Так вот, он мог там познакомиться с оружейником, обдумать всю эту операцию с поджогом складов… Но если Житков и Леонид Леонидович сообщники, то опять нет логики в том, что кейс уплыл в чужие руки. Правда, сообщниками они могли быть в добывании денег, а не в дележке. И если из лаборатории придет сообщение, что пуля, застрявшая в позвоночнике Лапина, родная сестра тем, которые выпущены в Аббасову, тогда…

Значит, Лапин не мог не поделиться с партнером информацией о том, что Егиян на неизвестных пока основаниях требует с него деньги. Житков не согласен с этим. Решает кейс умыкнуть. Нет, если Лапин лишь Житкову сказал о том, что лежит в кейсе, и деньги эти вдруг пропали, то слишком уж явно виден виновник. Не вяжется версия.

А что, если… Тоже сложно, но уже интересней…

Но совсем непонятно, на кой хрен им понадобился журналист и к чему эта затея с сыскным агентством?

— Аббасова действительно красивая женщина? — спрашивает он, а сам разглядывает листок, лежащий вместе с долларами в кейсе. Ни здравствуйте на нем, ни до свидания. Четырехстрочная колонка из цифр и букв. Листок в клеточку, будто запись конспекта по математике.

К 50 9 — 25 ЯШ

Л 100 9 — 25 КО

АК 545 — 50 КОР

МАГ 45 — 10 ЛУ

Панкин рассказывает об Аббасовой, а Егоров смотрит на эти четыре строчки. Занятные строчки. Ни о чем пока не говорят, но есть у Егорова чувство, что как-то они к шестидесяти пяти тысячам долларов относятся. А иначе зачем листку лежать в кейсе, где больше ничего нет, кроме денег?

— Фотографии Тараса, значит, вы в Киеве не нашли… Надо знать хотя бы его приметы.

— Соседи Комара иногда видели, что у их дома останавливался рефрижератор, водитель заходил к Комару. Высокий, плотный, усы чисто украинские, подковой висят. Номер машины никто не помнит. Я так думаю: Комар, Тарас и Житков — одна компания. Они заранее узнали о деньгах, подготовились, грохнули Лапина…

Житков, конечно, мог знать о деньгах. Но как он мог предугадать, что доллары будут уложены в коричневый кейс? Не мог предугадать! Дома у Лапина, кроме пропавшего, лежали еще два чемоданчика, черные и совсем разные. А в Киеве заранее обклеивали кейс пленкой. Ну не интересно ли?

Звонок. Из лаборатории. То, что и следовало предполагать. В Леонида Леонидовича и Жанну стреляли из разных пистолетов.

Нет Комара, Лапина, Житкова, а гора вопросов осталась. Кто на них может ответить? Егиян. У Егорова есть его координаты, но нет повода для беседы. Как объяснить киношнику, что Егоров связывает кейс с деньгами с его именем? Мог об этом Лапин сказать Панкину? Нет, Лапин выдал журналисту другую версию, и Егиян, похоже, знает, какую именно. В противном случае на похоронах оружейника он назвался бы Панкину или хотя бы заявил: если найдете, мол, чемоданчик, то гоните его мне. Не назвался и не заявил. Мог ли о Егияне дать информацию Панкину Житков? Мог, но опять по тем же причинам — только после смерти и похорон Лапина. А после похорон Житков исчез из Москвы. И этот факт тоже может быть известен Леону. Наверняка он не смирился с потерей денег и предпринял кое-что для их розыска. А возможности у Егияна есть…

Аббасова. Надо сказать правду: Егияна Панкину выдала Аббасова. Но поверит ли тот, что журналист так быстро разыскал ее?..

Стоп, а почему — журналист? Его квартиру взрывали, а он после взрыва, как будто ничего не произошло, мчится в Киев искать чужие денежки. Нет, Панкин отпадает. И вообще — все надо делать не так.

— Ладно, Женя, на сегодня хватит, ты устал с дороги, иди отдыхай. Только не домой, и не к жене, и не к подружке. Есть у нас гостиница, я тебе пару строк черкну, передашь администратору…

После ухода Панкина Егоров сделал несколько служебных звонков, переговорил с начальством, потом набрал номер Егияна:

— Леон?

Трубка, не ответив на вопрос, в свою очередь спросила:

— Что надо?

— Леон, мы разыскали чемодан с долларами, шестьдесят пять тысяч. Если я правильно понял Панкина, какая-то доля из этой суммы принадлежит тем, кто нашел пропажу?

Трубка ответила тут же:

— Что за чушь? Какие доллары? Вы ошиблись номером.

Последовали короткие гудки — отбой.

Лида заглянула в комнату.

— Володя, может, поужинаем?

— Давай чуть позже, к нам, чую, гости нагрянут.

— Кто на сей раз?

— О, на сей раз знатнейшая персона, не какой-то там министр или зэк, а сам Леон…

— Ну вот, приглашаешь людей, а мне ничего не говоришь.

— Приглашаю? У него наверняка телефон с определителем номера, так что он без приглашения…

Егоров еще раз взглянул на кейс с долларами, аккуратно закрыл его, вынув оттуда лишь листок в клеточку. Долго смотрел на него, потом опять обратился к жене:

Подружка, а ну-ка назови навскидку фамилии, которые начинались бы на Яш.

— На Яш? Ну, Яшкевич, допустим, Яшин, Яшунин… Не знаю больше.

— Правильно, — радостно хлопнул в ладоши Егоров. — Мало таких фамилий, это не то, что на Ко или на Лу. Яшин. Бориска Яшин, а почему бы и нет?! Если так, то цифирь я объясню…

10

На пороге стоял плотный сутуловатый человек. Лицо студенистое, нездорового бледного оттенка, но темные глаза живые, цепкие. Косматые брови, правая пересечена заметным шрамом. Голос без малейшего акцента.

— Не ждали, Владимир Владимирович?

— Ждал.

Егиян, кажется, совсем не удивился, удовлетворенно хмыкнул и последовал за хозяином в комнату, неся перед собой огромнейший букет темно-красных роз.

— Лидия Афанасьевна, — протянул цветы Лиде, — это вам. Они еще сегодня благоухали в теплице. А вы, Владимир Владимирович, если не ошибаюсь, предпочитаете хорошую водку?

В его руках фигурная хрустальная бутылка, на дне плавают волосатые корешки.

— Целебная вещь. И приятная. Такую вы в магазинах не найдете.

— Сейчас все найти можно.

— Не скажите. Не в порядке хвастовства, но и на родине этого божественного напитка магазинные прилавки от него не ломятся. Не для дилетантов — для профессионалов. И потому соответственные цены.

— Как же с закуской быть? Обычная у меня закуска, никаких восточных деликатесов.

— Ничего, это как кофе по-турецки: чудный аромат вприкуску с хлорной водой…

Так, разговаривая вроде ни о чем, они уселись за журнальным столиком. И оба почти одновременно посмотрели на кофейного цвета кейс, стоящий у дивана.

— Он? — спросил Егиян.

Егоров кивнул.

Выпили под соленый огурец и картошку, помолчали, словно не решаясь начать основной разговор. Первым его начал Леон.

— Владимир Владимирович, я не спрашиваю, с какой стати вы позвонили мне, с чего решили, что я к этим деньгам имею отношение. Я ценю ваш профессионализм. Готов ценить его, кстати, в прямом смысле. Я — честный коммерсант…

Тут он уловил на себе быстрый взгляд Егорова и добавил:

— Честный, честный, Владимир Владимирович. Иначе я бы не пришел сюда и не жил бы спокойно на виду у вас в гостиничном номере, и вы бы не имели в записной книжке мой телефон. Меня пытались задерживать, Владимир Владимирович, может быть, даже с вашей подачи, но некоторое время спустя я милостиво принимал их извинения. На мне нет вины, меня не в чем обвинить. А то, что я умею делать деньги — это даже поощряется. А завтра вы, правоохранительная система, будете полностью обслуживать нашего брата, и ваша материальная обеспеченность, кстати, будет зависеть от нашей щедрости. Что касается лично меня, то я готов, так сказать, заключить контракт с вами уже сегодня. Никаких сделок с совестью, никаких военных тайн от вас не попрошу.

— А что же попросите?

— Кейсы с деньгами искать, — Леон улыбнулся и потянулся к чемоданчику. — Разрешите? Или он на кодированных замках?

— Уже нет. Там ровно шестьдесят пять тысяч, можете не пересчитывать.

— И не собираюсь. Но я ведь знаю, что вы сделали большой объем работы, — простите за корявый штамп, — но действительно большой. И не думаю, что затеяли это ради только спортивного интереса.

— На этом чемоданчике кровь, Егиян.

Тот опять и бровью не повел.

— Надеюсь, вы уже удостоверились, что к ней я не имею ни малейшего отношения? Но хорошо, что вы мне сказали об этом. Кейс станет стоить дороже.

Он окинул быстрым взглядом его содержимое, поднял пачки, словно ища что-то под ними, помолчал немного, потом, не отрывая глаз от денег, сказал:

— Если вы думаете, что эта записка так важна… В ней ничего нет, поверьте. Но мне бы она пригодилась.

Егоров пожал плечами:

— Записка? Мне никто и ничего о ней не говорил. Мне надо было разыскать только доллары. Они перед вами.

— Ну и хорошо, — Егиян нарисовал на лице полное спокойствие и счастье. — Десять тысяч ваши. Мало?

— Мало, Леон. Еще пару откровенных ответов на мои вопросы.

— Если они не касаются коммерческих тайн…

— Первый касается Лапина.

— Боюсь, я вас разочарую. Я очень мало его знал, мы только-только познакомились с ним, и эта нелепая смерть… Уж не хотите ли вы сказать, что я перевернул его машину на скользком шоссе?

— Не хочу. Но есть желание предупредить вас: в дальнейшем выбирайте друзей и напарников получше. Я знаю, был случай, когда Лапин хотел по-крупному надуть своего компаньона.

— Да что вы говорите?! Интересно! Не расскажете?

— Дело касалось одного чемоданчика, тоже с деньгами.

— Тоже с долларами? С шестьюдесятью пятью тысячами?

— Да, представьте себе, такое совпадение. Лапин должен был их отдать компаньону, да жалко ведь, немалая для него сумма. И тогда он решил похитить эти деньги. Вместе со своим помощником придумал интересный сценарий с привлечением знакомого вора-профессионала. Вору сказали: уйдешь с чемоданчиком — отлично, не уйдешь — передай кейс своей подружке в вагоне метро, а о себе не беспокойся, вызволим, если тебя кто и задержит, то свои. Комар поверил…

— Комар?

— Ну да, фамилия вора. Да вы ведь знали его, Егиян, по Киеву знали. Но не об этом сейчас речь. Комара хитроумно умертвили, деньги оказались в надежном месте, но концы в воду, как надеялся ваш друг Лапин, спрятать ему не удалось. У компаньона его были хорошие связи с милицией, а там знали, что вор умер не от сердечного приступа. Вот и пригласили срочно к себе, на разборку, так сказать…

— Он помчался, да не учел, что на дорогах гололед, да?

— Ну, не совсем…

Машину аккуратненько подогнали к крутому откосу, поставили так, что не составило труда ее опрокинуть. Лапин к этому времени был мертв, пуля из ”беретты” уже сидела в его позвоночнике. Потом машину подожгли. Горела она неплохо, но безграмотно. Пылал облитый спиртом водитель, а из бака горючее не протекало. Но зачем о пуле и горючем говорить Егияну?..

— Не совсем, хотя в общих чертах все верно, — подтвердил Егоров.

— Бог не фрайер, Владимир Владимирович, он все видит и сам вершит правосудие… Вы, я убедился, так все хорошо знаете о Лапине, что я уже просто уверен, что любой ваш вопрос о нем поставит меня в тупик.

— Вопрос не о самом Лапине. Зачем ему понадобился журналист, Панкин, а? Давайте откровенностью за откровенность, Егиян.

Тот удивленно взглянул на Егорова и неожиданно для последнего рассмеялся:

— Вот вы над чем голову ломаете! Даже не верится, такие загадки разгадывали, а тут… Тут — секрет Полишинеля, Владимир Владимирович! Все, как на ладони, все ясно. Я добрый человек по натуре, вот в нужный момент и вспомнил, что есть такой Панкин, который однажды вызволил меня из беды. Конечно, я и не предполагал, что он найдет мои деньги. Но поскольку он вел криминальный отдел, то у него должны были быть друзья-ищейки, настоящие профессионалы, и рано или поздно он подключил бы их к этому делу, особенно когда мы намекнули бы: не чурайся помощи милиции, а кто там самый толковый, ты знаешь… Вот вас мы на Панкина и поймали, а вы разыскали наш кейс. Все гениальное просто! Кстати, как он поживает, журналист?

Егоров прикинул: Егиян через своего осведомителя в милиции уже наверняка знает, что при взрыве на лестничной площадке погиб не Панкин, а вор-домушник Ключник, и проверяет сейчас мента на вшивость. Зачем киношник, добрая душа, вздумал убрать журналиста? Объяснение пока одно: за тем же, зачем и Лапина. Леон испугался, что Лапин, почувствовав угрозу с его стороны, — а чем эта угроза могла закончиться, догадаться совсем нетрудно, — сам побежит в милицию и расколется. Лучше сидеть, чем лежать. Лапина не стало. Но остались сомнения: а что, если он рассказал больше чем надо журналисту? Журналиста пригласили на похороны, проследили его путь до пивбара, увидели, что он встретился тут с ментом — а в лицо Егорова знают наверняка. Не однажды у более мелких уголовников находили картотеки сотрудников милиции с фотографиями, адресами, номерами частных машин… Что успел Панкин рассказать менту, что нет — решили не гадать. Подложили под дверь адскую машину…

А не будь этой встречи, журналист, что вполне вероятно, домой бы в тот день уже не приехал. Дорожно-транспортное происшествие или кирпич на голову, или легкий укол, такой, какой сделал Комар Житкову, но только с летальным исходом… Как он поживает, журналист?

— Да ничего, спасибо. Жив-здоров.

Егиян последнюю фразу, кажется, понял правильно. Сдержанно улыбнулся.

— Ну что, Владимир Владимирович, как насчет сотрудничества?

— Да ведь на вас уже работают наши люди. Помогли в Киеве сориентироваться, даже улицу, где Комар жил, указали. И раньше, со статьей в газете…

— Клерк, — небрежно махнул рукой Леон. — Имеет доступ к кое-какой информации, за это и платим. Но нам опера нужны. Только не надо со мной торговаться, ладно? Мол, сдайте его мне, а я взамен… Я своих людей не сдаю. Это во-первых. А во-вторых, предпочитаю синицу в руках, чем…

Заглянула Лида:

— Вам еще закуски? — увидела, что водка лишь чуть отпита, тарелки с едой. — Вы что это, мужики?

— Я вообще очень редко и мало пью, Лидия Афанасьевна, — Егиян погладил шрам на правой брови. — Работа такая, приучила к сдерживанию.

Подождав, пока жена уйдет, Егоров сказал:

— Записка с деньгами была? Я бы ее поискал. В обмен на клерка. Идет?

”Пусть поймет, скотина, что у меня эта записочка!”

Впервые за весь разговор до крайности уверенный в себе Егиян, кажется, заколебался. Но это длилось недолго.

— Нет, она не нужна ни мне, ни вам. В ней действительно нет ничего интересного. Вы проводите меня?

У дома Егияна ждала темная ”Волга”, салон не освещен, водителя не видно. Леон небрежно бросил кейс с долларами на заднее сиденье, повернулся к Егорову:

— Мы оба подумаем над поставленными вопросами и созвонимся, да?

— Во всяком случае, не будем упускать друг друга из виду.

Егиян понял шутку, коротко рассмеялся.

— Хорошо. Да, передайте привет Евгению Ивановичу. И его девочке.

Егоров долго смотрел вслед уезжавшей машине и зло думал: ”Скотина, и ведь ничего-то тебе сейчас не сделаешь, ничего!”

Когда поднялся в квартиру, Лида спросила:

— Это кто? Букет такой, меня по имени-отчеству знает… А я его вроде у нас и не видела.

— Это скотина, — ответил Егоров.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА

1

— Вася, — заглянул Егоров к капитану Скутину, — слушай, я тут из ЦРУ шифровку перехватил, агромадной важности шифровка, но разобраться в ней, знаю, можешь только ты.

Скутин сидел за компьютером и, не отрываясь от экрана, сказал:

— Оставь, посмотрю.

— А если срочно, Вася? Я понимаю, что ты загружен, и если бы я знал хоть одного, кто равен в этом деле тебе…

У капитана была слабинка: он любил неприкрытую лесть. Потому тут же взял протянутый Егоровым листок, с минуту молча на него смотрел, потом вздохнул и отложил в сторону:

— Свистун ты, Вова. Нашел шифровку! Обычная записка. Последние буквы только непонятны, но это уж не по моей кафедре.

— А не последние?

— Да ладно тебе, не придуривайся. Ты — и не знаешь?

— Вась, я хочу себя проверить. Я боюсь, что подгоняю задачу под готовый ответ.

— Ладно, утешу. Первая строчка: модель К 50, калибр 9, дальше, скорее всего — количество штук, 25. Это маузер. Вторая строчка: модель Л 100, калибр 9, 25 штук, тоже маузер. Четвертая — модель ”Магнум”, калибр 45, 10 стволов. Маузер, который, кстати, я больше всего уважаю. А про третью строчку тебе говорить, про автомат Калашникова? Калибр 5,45?

— Вася, ты золото, Вася! ”Кэмэл” будешь? Сейчас блок припру! И переговорю с начальством, чтоб оно сейчас разрешило тебе курить прямо в кабинете, на рабочем месте. Хочешь?

— Да ладно, я законопослушный, могу и в курилке постоять. Курнуть только дай. Хоть ”Приму”.

Егоров бросил на стол начатую пачку сигарет:

— Ну вот почему ты такой, Скутин? Ни капли в тебе бескорыстия! Все ищешь, как и с кого урвать.

— Так веяние экономических реформ, товарищ майор…

Еще малость позубоскалили, и Егоров отправился за иной информацией. Теперь его интересовали последние буковки записки. А точнее, первой строки, потому что на ЯШ фамилии встречаются редко, а одна вроде подходит по некоторым параметрам…

На экране высветилось: ”Яшин Борис Степанович (Степа, Ангел), 1957 года рождения, семейное положение — женат, имеет дочь… Имя жены… Имя дочери…”

Развернутая, в общем, картиночка. Адрес стоит освежить в памяти, а особые приметы Егоров и так помнит, встречался он с Яшиным, мало того, имел непосредственное отношение к тому, что Яшин, он же Степа, он же Ангел, два года провел за Уралом. За торговлю пистолетами. Вообще-то Бориска давно у них на примете был, мог и по более крупному делу пройти, но вовремя для себя влип. Отсидел — и вроде завязал. Во всяком случае, Егорову так клялся — был у Егорова повод повидаться со своим подопечным в рабочем кабинете, нужна была кое-какая информация о бывших его друзьях-подельниках. ”Все, Владимир Владимирович, на прошлом — крест! У меня семья, жена умница, доченька школу уже заканчивает… Все, перебесился. Да и зарабатываю нормально, на жизнь хватает…”

Работает на стройке, бетонщиком, получает действительно прилично…

ЯШ, ЯШ, ЯШ… Других Яшиных в Москве тоже, наверное, до хрена. Не считая Яшкевичей, Яшутиных, Яшковских и им подобных. Но встречался-то Егоров со Степой из-за человека, который работал на Егияна! Из-за коротышки Ашотика, который на том же рынке, что и Степа, сбывал ”Макарова”, но смог провести ребят из группы задержания. При обыске у Ашотика оказался пистолет, сработанный под зажигалку. Позже, когда Яшин уже сидел, Ашотик опять повторил свой фокус. Стало ясно: он таким образом ищет клиентуру, а настоящее оружие у него хранится совсем не в кармане…

Так вот, этот самый Ашотик был связан с Егияном, Егоров узнал об этом еще в Карабахе, где он входил в оперативно-следственную группу.

В одну из ночей — дело под Лачином было — они с полковником из внутренних войск Анзиным сидели у электроплиты в кабинете коменданта района, пили чай и толковали о деле. А дело было такое. Солдаты несли здесь службу на заставах, и вот один из них пошел вечером за водой, хотел набрать не у берега, а посреди речки — там неглубоко, но вода почище вроде, — поскользнулся о каменистое дно, потерял равновесие, чуть не упал, выпустил из руки автомат… Солдатик вроде ничего, толковый, порядочный, вряд ли стал бы врать, но проверить надо: вдруг этот ”калашник” уже у боевиков?

— Они наглые, — говорил Анзин, заваривая новую порцию чая. — Так и крутятся возле бойцов. Сигареты им суют, фрукты. Поначалу просят подарить патрон, потом об оружии речь заводят. Сами солдаты об этом говорили. Да что солдаты — со мной случай был! Если сюда ехать со Степанакерта, озерцо слева есть, знаешь? Остановился, разделся, купаюсь. Водитель тоже до трусов разделся, ноги помочил, но потом вернулся в ”уазик”, к оружию. Купаюсь я, значит, и тут еще машина подъезжает, выскакивает из нее недоросток — шевелюра на голове больше, чем он сам, — штаны снимает и тоже в озерцо. ”Товарищ Анзин, — спрашивает, — можно?” У них в каждом населенном пункте почему-то начальства — пруд пруди, всех не запомнишь. Вот я и посчитал, что коротышка из местной бюрократии. Меня-то все знают, и этот — по имени-отчеству называет, спрашивает, что, мол, может солдатам фруктов-зелени подбросить, яиц. Ну, коль такое предлагают, чего же отказываться? На заставах ведь порой на одной картошке сидят… Давай, говорю, спасибо скажем. А он смеется: ”Спасибо — много, мы всего-навсего оружием берем, да еще и доплатим за него хорошо. Лично вам — ”пол-лимона”. Я шутку поддержал, нет, мол, меньше ”лимона” и не предлагайте. День прошел — машина в часть приезжает: ящики с помидорами, огурцами, бидон сметаны… В грузовике с водителем — этот самый Ашотик. ”Товарищ полковник, не откажитесь, вас мое начальство к обеду ждет”. А чего отказываться? Надо, думаю, поехать, отблагодарить. Поехали. Сельский дом, комната громадная, стол во всю ее длину, что на столе — лучше не говорить. Поначалу за ним человек семь сидело. О природе, о погоде, о службе поболтали, потом все ушли, и остался я один на один с хозяином. Полненький такой, наполовину седой, наполовину лысый, бровь правая рассечена. ”Я, — говорит, — рад, что вы согласились на сотрудничество с нами, миллион мы вам дадим, но и от вас хотим получить не пугачи…” Я, конечно, матом на него не попер, но доходчиво объяснил, что с подобными предложениями ко мне лучше не соваться. Сел в свой УАЗ, уехал. День проходит — Ашотик появляется, как ни в чем не бывало, улыбается: бойцам вашим, говорит, виноград ранний привез, яблоки, зелень. Зашел он ко мне в кабинет, подождал, пока все выйдут, и шепчет радостно: ”Хозяин, кроме ”лимона”, еще машину дает, вам ее и в Москву гнать не надо будет, она уже там”. Теперь я не сдержался, вставил пару рабоче-крестьянских выражений. Он мне: ”А как вы за две машины груза рассчитаетесь?” А как вы, говорю, с родителями моих бойцов, которые ради вас тут полегли, рассчитаетесь? В общем, выставил я его. ”Ну напрасно, ну напрасно”, — он мне напоследок, вроде угрозы… Я в тот же день послал пару толковых ребят туда, где столовничал накануне. Дед с бабкой живут. Стол, сказали, накрывал гость, дальний родственник дальних родственников, даже фамилии его не знают. Уехал вчера. Ну, уехал и уехал. Потому я вам, в оперативно-следственную группу, ничего и не сообщил.

По этой информации Анзина Егоров установил, что начальство коротышки Ашотика, заведующего сельской торговлей, был Леон Егиян… Время командировки кончилось, Егоров вернулся в Москву. А вскоре после этого пули, предназначенные полковнику Анзину, вошли в грудь и голову Балахнина. Убийц взяли через три дня. Они сразу признались, что получили задание убрать полковника Анзина. Зачем? ”Чтобы с нами считались”. Циничные, наглые парни, старшему — двадцать пять. ”Мы не виноваты, что он вышел в плащ-накидке, потому и обознались. Сам шеф ошибся бы, ведь он же навел…” Больше ни о чем — ни слова. Егияна на фотографии, естественно, не признали: ”никогда не видели такого”…

А Егиян бесстрашно крутился по Москве, и Ашотик тут же периодически появляется. И нет основательных причин для того, чтобы переселить их из комфортабельных гостиниц в номера с решетками на окнах.

К Егияну — вообще никаких зацепок. К Ашотику — надо искать, где он размещает свой арсенал с пистолетами. Искать, может быть, через Яшина. На одном рынке когда-то они крутились, не свининой торговали, а оружием, потому, скорее всего, были в завязке. Завязал Яшин? Все может быть. И строчка ”К 50 9 — 25 ЯШ” тогда не имеет к нему никакого отношения. И придется продумывать новую версию.

Но пока — пока надо встретиться со Степой-Ангелом и поговорить по душам. А в душе он трусливый мужик, Степа-Ангел.

2

У Яшина неухоженный, в царапинах и вмятинах ”Запорожец”. Хозяин чем-то похож на свою машину. Будто только что из бетономешалки вылез. Он уже свободен: раствор закончился, новый затевать незачем — конец смены. По этому поводу мужики расстелили на плите газету, вытащили из сумок закуску и бутыль.

— Чего, Яшин, печальный такой? Пить нельзя, потому как за рулем сегодня, да? — спрашивает Егоров.

— Я, Владимир Владимирович, сейчас вообще мало пью. Язва скрутила.

— Что, в зоне так плохо кормили?

”Конечно, нехорошо человеку напоминать о тягостном прошлом, но сейчас это к месту, пусть вспомнит. Пусть поймет, что не зря к нему прямо на стройку приехал майор Егоров.” Вспомнил, пожимает плечами, как ежится.

— Всяко было.

— Ладно, трогай потихоньку. По пути поговорим. Есть у меня к тебе просьба небольшая.

— Не дачку сложить? — с надеждой спрашивает Степа, бросает взгляд на майора и тут же опускает глаза вниз.

— За дорогой получше смотри, Яшин… Дачу… Может, когда генералом стану, тогда и осилю ее.

— Тогда зачем же я вам? Какая с меня помощь?

— Вот как раз и поможешь генералом стать.

Степа улыбается, но улыбка у него получается жалкая, несмелая.

— Признаешься во всем и окажешь мне неоценимую помощь.

”Запорожец” дернулся из стороны в сторону, потом вплотную приткнулся к тротуару так, что колеса заерзали по бровке. Водитель встречной машины покрутил пальцем у виска.

— Тормози, Яшин.

Машина закачалась от резкой остановки.

— Ты чего это разволновался, а?

— Я? Нет, я просто еще не обвыкся за рулем. Купил-то ее совсем недавно, до этого даже на велосипеде не ездил.

— Разволновался, Ангел. Кстати, я ведь знаю, почему тебя Ангелом назвали. Потому что ты врать не умеешь. Все и всем говоришь как на духу. А мне зачем-то лапшу на уши повесил, а? Нехорошо это.

— Я? Неправда, Владимир Владимирович, я вас не обманывал!

— Ну да? Ты же недавно мне клялся, что завязал со старым. Было такое или не было?

— Так я ведь действительно завязал, честное слово! — он говорил это, как всхлипывал, разминая в руках сигарету и не замечая, как табак сыплется на брюки. — Я теперь по рынкам даже за картошкой не хожу.

— Меня картошка твоя не интересует, Яшин, — жестко сказал Егоров. — Меня интересует партия маузеров, двадцать пять стволов, вот и все. А про картошку можешь не рассказывать, не такой уж я любопытный.

У Яшина как весь воздух из легких выпустили, на него жалко было смотреть. ”Хоть бы дуба не дал”, — подумал Егоров. Степа заговорил совсем плаксиво:

— Они ведь… Я же не продавать… Меня и попросили только подержать у себя — и все! Ну это так, так это! Я даже не притрагивался к ним, честное слово!

— Ладно, заводи свой ”Мерседес”, я сейчас к ним притронусь.

”Черт возьми, ”десяточка”! — подумал Егоров про себя. — И это справедливо: должно же хоть когда-нибудь повезти!”

По дороге он узнал: оружие хранится в Реутово, на квартире матери. Его попросил подержать оружие один знакомый мужик. В этом же доме у него женщина, вроде как любовница, он часто у нее появляется. Ну и познакомились, зовут вроде Витькой, фамилию забыл. ”Вылетела из головы. У меня сейчас часто такое, прямо провалы в памяти”.

”Значит, не Ашотик, — с сожалением отметил Егоров. — Новые лица появляются. Впрочем, в тех четырех строчках фамилия Ашотика не обозначена, он Манукян, а там…”

— Ты вспомни все же, Яшин. Хочешь, помогу? На КО фамилия или на КОР, так?

— Может, и так, — подумав, ответил Степа, но потом замотал головой. — Не, другая.

— На ЛУ? Луговой, Лупоносов, Лужин, Лукин, Луспекаев, а?

— Нет… Вот я только помню, что в ней что-то еврейское было.

— Айкхорн? — почти выкрикнул Егоров и уже не сомневался, что так оно и есть. Конечно, Айкхорн! Если записку писал Лапин и оружие принадлежит ему, то не Ашотик, а именно человек Леонида Леонидовича будет заботиться о его хранении.

— Нет, другая фамилия, я же говорю, еврейское что-то… А, во: Жидков!

Житков? Виталий Житков! Тоже понятно. Даже понятней, чем Айкхорн.

— А вот вы сказали на ЛУ, Луговая. Это Светка, ну, с которой Жидков-то… Или он через ”т” пишется? А я все время думал, через ”д”, а спросить как-то неудобно было.

Из квартиры матери Яшина Егоров позвонил на работу, вызвал своих сюда, в Реутово. Взглянул на часы: минут сорок добираться будут.

— Ну что, показывай свой арсенал.

Пистолеты хранились в красивых коробочках, по пять стволов в каждой.

— А это что за ерунда, Яшин?

Яшин взглянул на одну из коробок, лицо его побледнело. Он увидел, что среди маузеров лежит пистолет другой марки. Инстинктивно потянул руку к нему, но Егоров прикрикнул:

— Отставить! Сам удивился, да? Или, может, тебе такую коробку и сдавали на хранение, раз ты к оружию не притрагивался?

— Не притрагивался! Это Ашотик, наверное, гад! Я похвастался, он смотрел… Подменил, гад!

— Ашотик? Дружок старый? Старые связи?

— Да нет у нас больше никаких связей! Он просто встретил меня, расхвастался, мол, бизнес идет вовсю, давай ко мне, не трусь, научу, как действовать надо, я в деньгах купаюсь… Ну, только для того, чтоб он отцепился, честное слово! А он, гад…

— Он не просил, чтоб ты ему стволы уступил?

— Нет, я сразу сказал: партия продана, ее вот-вот заберут у меня.

— И ты действительно не выходил из комнаты?

— Да нет же, говорю. Я вообще старался глаза от коробок не отрывать, но, вспомнил, мать чего-то позвала, я с ней поговорил, от стола не отходил даже, только вот так голову повернул… А Ашотик в это время коробки закрывал. Вот гад, подменил!

У Ашотика Манукяна не было времени стирать с оружия отпечатки пальцев. Положить ”грязное”, взять ”чистое” за три-четыре секунды — больше ни на что времени у него не было. Значит, есть надежда, что на ”беретте”, лежащей в коробке с маузерами К 50 9, сохранились пальчики владельца.

Может, это та ”беретта”, которая оставила пулю в позвоночнике Лапина?

3

Ну и сутки выдались, до удивления насыщенные событиями!

У Светланы Луговой изъято десять стволов ”магнумов”. Мать Житкова тоже дала интересную информацию. ”Я чуствовала, что все этим кончится, просила его: возьмись за ум, брось эти рынки, этих баб… Он пообещал на постоянную работу устроиться, опять на междугородние перевозки. Все, сказал, мама, через неделю в рейс уезжаю, сейчас вот только по делам на пару дней отлучусь — и буду готовиться… И все, не вернулся”.

Мальчики проверили — точно, в эту пятницу, то есть через три дня, Житков уже должен был ехать в Ростов-на-Дону, везти туда какие-то электрообмотки, провода, лампы… Похоже, вместе с электрооборудованием уложил бы он в кузов машины и коробки с маузерами. А может, и пятьдесят стволов автоматов поместились бы туда?

”АК 5,45 — 50 КОР”.

”КОР”… Лапин писал записку Егияну. Как Егиян по двум-трем буквам фамилий мог бы определить владельцев оружия? Нет ни адресов, ни телефонов. Вопросик остается.

Подтверждено, что Лапин убит из ”беретты”, найденной у Яшина. На пистолете пальчики Ашотика. Значит, Леонид Леонидович именно с ним выехал за город.

Ашотик узнал об оружии от Яшина, поделился информацией с Егияном, и тот взял Лапина за жабры.

Все пистолеты, что значатся в списке, — одной системы, это одна импортная партия, а не с дальневосточных запасов оружейника. Видимо, Лапин не посчитался с монополией Леона на право торговать стволами и, раздобыв маузеры, захотел сбыть их сам. Не получилось.

На автостоянке близ Птичьего рынка обнаружен рефрижератор с киевскими номерами. Водитель — Тарас Ярема. Следует несколько замысловатым маршрутом: Москва-Ростов-на-Дону-Киев. Ребята об этом узнавали аккуратно, так что никаких подозрений у ”дальнобойщика” возникнуть вроде не должно. С каким грузом едет — пока не ясно.

Звонил Зубрицкий. У него прострелена мякоть ноги, лежит дома. ”Представляешь, новое мое начальство говорит, а нечего было москалям помогать, и не свалила бы пуля. Не шутя говорит — серьезно. Куда идем, Володя, а? Мои хлопцы дом Аббасовой на контроле держат, квартира опечатана, никто туда не войдет, но больше, к сожалению, я пока ничего не смогу для тебя сделать. Погоди, подлечусь малость…”

А ждать некогда. Оружие — оно ведь не только в коробках лежит, оно еще и стреляет. И в Закавказье, и в Ростове, и в Москве. Вот и эти, в общей сложности сто десять стволов, кому-то предназначались. Егоров уверен: все автоматы и пистолеты он отыщет, никуда они от него не денутся. Но Егоров сомневается в другом: как бы и на этот раз не переиграл его Егиян, не вышел сухим из воды. А играть Егиян умеет.

Почему Егорова заинтересовала сейчас квартира Аббасовой? А потому, что не верит Егоров в альтруизм киношника. Аббасова у него не одна, мужик он любвеобильный, но если каждой любовнице по квартире дарить… И потому, легче и удобней было ему Жанну в московской гостинице содержать, рядом с собой. Нет, Аббасова, скорее всего, просто сторож. Вот только что она сторожит в четырех стенах?

Андрюха Зубрицкий на этот вопрос, к сожалению, пока ответить не поможет. Надо москалю ехать к хохлам и вести дипломатические переговоры. ”Оно вам надо, чтоб стволы по Крещатику да Оболони гуляли?”

Егоров сидит в гостиничном номере за столом с Панкиным, внимательно смотрит на то, что выходит из-под пера журналиста. А журналист рисует схему квартиры Аббасовой. Коридор, шкаф для обуви, комната, трехсекционная ”стенка”, книги, бар. Диван, возле него туалетный столик. Телевизор, под ним тумбочка с открытой полкой. Два стула, кресло. Все. Кухня бедненькая. Холодильник, стол, два навесных шкафчика, три стула. Встроенных антресолей, кажется, нигде нет. Да, кинопроектор стоит на полу, в углу.

— Женя, если бы ты вздумал что-либо в комнате спрятать, то куда это можно поместить, а?

— А что именно спрятать? Я имею в виду, что по объему? Письмо или ящик какой?

Письмо вряд ли, письмо можно хранить где угодно… Оружие Егиян тоже не будет держать. Вполне возможно, он вообще не может им пользоваться.

Зачем же ему нужна была квартира?

Трехсекционная ”стенка”, диван, туалетный столик… Ну а в какой квартире нет всего этого?

— Я говорю, что он в квартире прятал? — переспросил Панкин.

Знать бы, что. Может, вообще он там ничего не прятал, приобрел ее на всякий случай, вложил лишние деньги в недвижимость.

— ”Стенка” какой модели?

— Модели? Я профан в этом деле. Но хорошая, белая.

Егоров засмеялся. Белая мебель. Кинопроектор на кухне.

— Женя, хочешь, я тебя удивлю? Ты забыл еще об одной вещи, которая стоит в комнате. Там еще растение в кадке стоит. Фикусовое дерево. Или что-то в этом роде.

Панкин удивленно взглянул на него, потом понимающе кивнул:

— Андрей сказал, по телефону. А что, это так важно — цветок?

— Не знаю. Скорее всего, не важно. Я просто понял, зачем ему нужна была квартира. Он в ней фильмы свои снимал.

— Фильмы? А знаешь, наверху ”стенки” лежали софиты, или подсветки. Бобины.

— Пустые, с лентами?

— Нам не до того было, чтоб проверять это.

— Ну и ладно. Не в лентах дело. Я уже насмотрелся на них.

По пути домой Егоров принял-таки решение ехать в Киев. Надо навестить Андрюху ну и взглянуть заодно все же на квартиру Аббасовой. Мало ли что…

У выхода из метро стоял его старый знакомый — некрасивый тонкогубый пацан.

— Ты что-то сегодня никому ничего не предлагаешь, — сказал ему Егоров. — Весь товар закончился?

Пацан скривился в улыбке:

— А чего тебе надо, дядя? Все достану, только плати.

— Тебя как зовут?

— Да пошел ты…

Парень круто повернулся и побежал вниз по ступенькам.

4

”Л 100 9 — 25 КО” и ”АК 5,45 — 50 КОР”. 75 стволов. Хранители их не выявлены, никого на горизонте. Из ”старой гвардии” ребята Егорова перетряхнули всех на КО и КОР — безрезультатно. Яшин тоже божился: никого не знает, кто занимался бы сейчас оружием. По поводу маузеров к нему никто не заходил, никто не звонил. А это означает: либо со смертью Житкова обрываются все нити между хранителем оружия и хозяином, либо тому же хозяину стало известно, что пистолеты изъяты милицией. Это мог ему передать клерк, тот самый клерк в погонах, который продавал информацию Егияну. Интересно, что предпринимает сейчас сам киношник для того, чтобы оставить стволы за собой? Какие его задания выполняет сейчас Ашотик?

Кстати, Манукяна надо брать. Манукяна есть за что брать: за ”беретту” с его пальчиками, а значит, за подозрение в убийстве Лапина. Конечно, у Егияна до черта помощников, но арест Ашотика вдруг да нарушит его спокойствие. Расшевелить надо зверя, раздразнить, чтоб он сам пошел на рогатину…

Егоров взглянул на часы: восемь утра. Пора, наверное, разбудить телефонным звонком Панкина и поставить перед ним задачку…

— Женя, ты скор на руку? Быстро пишешь? Надо бы статью одну сочинить, для прессы. Мол, как стало известно, милиция напала на след торгашей оружием, и один из них, кавказской национальности, показал, что в этом деле замешан сотрудник МУРа. Это стало известно только что, так что не сегодня-завтра ожидается скандал с разоблачением… Отпечатаешь материал — и сразу неси его… Нет, не в редакцию, а к нам, якобы для того, чтобы комментарий на статью получить, понял? Пусть она тут покрутится по отделам… Ни меня, ни моего шефа не будет, так что смеяться над твоим творением будет некому, а разговоры по кабинетам могут пойти…

Потом Егоров заглянул в кабинет, где сидел старший лейтенант Тагир Коркия.

— Тагир, ты знаешь, за что тебя ценю?

— За то, что я шустрый и догадливый, Владимир Владимирович. Вы уже мне как-то говорили об этом.

— Сегодня я ценю тебя за то, что ты жгучий брюнет и у тебя типичная морда уголовника.

— Спасибо, шеф. Ваша откровенность меня окрыляет.

— Знаю, знаю. Потому на этих самых крыльях ты полетишь сейчас на один рынок, найдешь нашего общего знакомого Ашотика Манукяна — он сегодня там крутится, я только что получил информацию — и попробуешь поговорить с ним насчет приобретения какого-нибудь импортного пугача. Клюнет — хорошо, езжай с ним куда надо, бери. Не клюнет — все равно тащи Ашотика уже к нам — пора.

Потом Егоров пошел к начальству.

— Сергей Павлович, я опять насчет Киева. Не разговаривали с хохлами, а?

— Дважды, — сказал Сергей Павлович. — Первый раз о дружбе, братстве, правовом пространстве, о том, что у нас есть кое-какая информация, которая заинтересовала бы Украину…

— Ну и?..

— Ну и ничего. Мужики там новые в министерство пришли, упертые, понимают только слово ”самостийность”, в гости звать не думают. Просто повезло, что я, оказывается, с одним из них брал когда-то в Запорожье Колю Мочуна. Ты не помнишь, это давно было. Гастролер. Прибалтика, Крым, Ленинград, Киев — и всюду за ним кровь тянулась… Видишь, Егоров, как у нас дороги переплетены? А кто-то хочет, чтоб мы забыли друг друга…

— Я вне политики, Сергей Павлович. Потому меня интересует ваш второй звонок к хохлам.

— Второй звонок был от них. На квартиру Аббасовой гости решили наведаться, их на всякий случай взяли. Сегодня на рассвете это случилось. Может быть, квартирные воры, а?

— Квартирные воры, Сергей Павлович, абы к кому не лазают, этому вы меня еще десять лет назад учили. У Жанны нечего было брать: ни хрусталя, ни золота, ни шуб.

— Похоже, что так. Домушники приезжие, один москвич, другой уроженец Киркиджана, это в Карабахе.

— Бывал я там, но меня больше интересует, что еще киевляне говорили.

— А что они скажут? На кофе с коньяком пригласили. Действительно, говорят, порознь порядок наводить трудно, ветры, говорят, мусор туда-сюда носят, и надо всем венички взять…

— Сергей Павлович, не лирик я и не политик. Это пусть наши президенты за чаем на общие темы рассуждают, а мне конкретная информация нужна.

— Конкретная? Ну, пожалуйста. Борт на Киев — через полтора часа, летим мы туда вместе с тобой, а поздно вечером возвращаемся. Завтра нам надо быть на совещании. Вопросы есть?

— Я думаю, пора брать Ашотика Манукяна, Сергей Павлович. И всех тех людей Егияна, за которыми есть грешки.

— Гильзы им подкидывать не собираешься?

— Да поумнел я, поумнел, товарищ полковник. Это Егиян ”святой”, а за теми грешки всамделишные. То ларьки кооперативные чистили, то на рынках разборки затевали, то наркотой промышляли. Егияну ведь трудно за всеми уследить, вот мы ему и помогаем. Я уверен, Ашотик приторговывал оружием тоже без ведома Леона, собственный бизнес открыл.

— Ну давай. Только бы киношника не напугать до такой степени, чтобы не исчез с наших глаз.

— Не исчезнет. Вы же моих мальчиков знаете. Я, кстати, собираюсь сейчас с ним парой слов перекинуться.

— Ну, если парой… минут через десять выезжать надо.

Трубку Егиян взял сразу, словно сидел в номере гостиницы и ждал, когда зазвонит телефон.

— Я по поводу той записки, Леон, что в кейсе с деньгами была. Кажется, мне удалось ее найти. Ты напрасно думал, что я в ней не разберусь.

— Записка? Ты что-то путаешь, майор Егоров, ни о какой записке я никому ничего не говорил.

— Ну как же, ради нее ты ведь приезжал ко мне, тебе ведь не так деньги нужны были, как она.

— У нас получается глупый разговор, майор. Я понял, что в нашей встрече был заинтересован ты. Ты предлагал свои услуги на службу моей коммерции, я тебе аванс заплатил, рассчитался за найденный кейс, ты обещал и в дальнейшем делиться со мной информацией… Но я не пойму, о какой записке ты толкуешь.

— Мы по ней нашли прямо целый арсенал оружия, Леон. В четырех местах. Твой осведомитель тебе об этом еще не сообщил? Кроме того, мы арестовали Манукяна, еще кое-кого… Как видишь, я полученный от тебя аванс отрабатываю честно, сообщаю тебе обо всем.

Егиян помолчал, наверное, не соображая, к чему говорит ему обо всем этом Егоров. Потом честно признался:

— Никак не пойму, зачем ты звонишь, зачем дурака валяешь. Я никакого отношения к оружию не имел и не имею, и не надо меня брать на пушку. Хочешь говорить серьезно — приезжай ко мне в номер, может, чем-то смогу помочь.

— Я бы с удовольствием, да некогда. Вылетаю в Киев, там на одной квартире тайничок интересный обнаружили… Вернусь — позвоню, хорошо?

Егиян опять замолчал. Секунд через двадцать он, так больше и не сказав ни слова, бросил трубку. Егоров улыбнулся. Кажется, Егиян начал выходить из себя. Только бы ребята его не упустили!

5

Тайник в квартире Аббасовой нашли на удивление быстро. Ниша в стене под мойкой была заложена легкой шиферной плиткой и поверху оклеена обоями, точно такими же, как и на стенах кухни. В тайнике не было ни золота, ни оружия, ни наркотиков, ни фальшивых документов. Не было ничего, что стоило бы тщательно прятать. Только две аккуратно выставленные стопки бобин с кинолентами стояли у стенки. Слой пыли говорил о том, что, по крайней мере, три-четыре месяца к ним никто не прикасался.

На бобинах не было никаких надписей, стояли лишь номера. Лента под номером один рассказывала о девочке, сначала подглядывающей в замочную скважину за любовными утехами матери и ее многочисленных любовников, а потом вкусившей на практике прелести секса. Вот так они и принимали мужиков: девочка — на кухонном столе, мать — на фоне фикусового дерева.

— Егияна уже можно привлечь за развращение малолеток, — сказал Сергей Павлович.

— Произведение искусства, — закачал головой один из киевлян, приехавший с ними на квартиру к Жанне. — Черта с два подкопаешься. И потом, эту лярву мы знаем. Это с виду она дите, а по годам уже…

Бобина под номером два была черной, видно, засвеченной. Минуты три покрутили ее и сменили на новую.

Тот же фикус, та же комната с белой мебелью, те же занавески на кухне. И, в принципе, тот же сюжет. Не знают удержу голые бабы.

Номера четыре, пять, шесть, семь… Эти фильмы смотрели не то что без интереса, а уже с раздражением, с ненавистью. Одни и те же приемы, одни и те же лица, одна точка съемки…

— Их действительно стоило хранить в тайнике, — сказал после просмотра Сергей Павлович. — Только не стоило оттуда вытаскивать. Ты, Егоров, сексуальный маньяк, если ради такого вот просмотра притащил меня заграницу. Осталось выпить кофе — и домой, да?

Егоров пожал плечами.

Пили кофе, довольно долго болтали ни о чем, потом опять заговорили о Егияне. На кой черт надо было прятать бобины? Ленты с подобными фильмами лежат в комнате прямо на шкафу — их тоже просмотрели. Обыкновенная порнуха мелкого пошиба. ”Актрисы” местной милиции все знакомы: проститутки, отирающиеся возле центральных гостиниц. Мужики, скорее всего, — просто лоботрясы: с криминальными мордами вряд ли кто лез бы под объектив. Такого же содержания бобины были в машине Егияна при его московском задержании. Они валом лежали на заднем сиденье ”Жигулей”. Ради этих вшивых кинолент покупать квартиру и делать в ней тайник? Тайник для того, чтобы хранить в нем хлам?

— Как Аббасова себя чувствует? Ничего нам сказать не может? — спросил Сергей Павлович.

— Ей сейчас не до разговоров, дай Бог, чтоб жить осталась.

— Что ж, тогда — спасибо за кофе…

— Минуточку, — попросил Егоров. — Давайте все же до конца докрутим ту, засвеченную, пленку. Их выбрасывают, испорченные пленки, а не хранят.

— Они все тут испорченные, — пробурчал один из киевлян. — Для свалки.

Ближе к концу ленты пошли кадры: черная ”Волга” у подъезда дома. К ней подходит человек в плащ-накидке, садится на переднее сиденье, рядом с водителем. Тотчас справа от машины появляются трое людей, все с оружием. Разлетаются стекла ”Волги”, падает на асфальт военная фуражка из открывшейся дверцы. Стрелявшие быстрым шагом уходят, оглядываясь на машину, можно разглядеть их лица.

Все. Дальше опять — черная пленка. Теперь уже до конца.

— Это то, что вы искали? — спросил киевлянин.

— Мы не знаем, что мы искали, — признался Сергей Павлович. — Вышли на ленту об убийстве Балахнина. Все было так, как говорилось на суде.

— Значит, ничего полезного для себя из поездки не выудили?

— Ну почему же, выпили прекрасный кофе…

Уже в самолете Егоров сказал:

— Надо, Сергей Павлович, определить точку съемки. В чьей квартире был с кинокамерой Егиян.

— Это ты к чему?

— Правильно думаете, Сергей Павлович. К тому. Дом, откуда шла съемка, на восемьдесят процентов нашими заселен: милиция, войска… При Чурбанове ордера получали.

— И Егиян в день покушения на Балахнина отважился прийти на квартиру к своему осведомителю?

— А почему бы и нет? Во-первых, осведомитель вряд ли знал о намерениях киношника, а во-вторых, Леон мог специально привязать к делу о покушении человека в погонах: "мы теперь одной крови…” Деньги деньгами, но надо еще и страхом мента связать. Потому осведомитель и разыскал Панкина, чтобы при его помощи вытащить Леона от нас. Ему было что терять, кроме денег, если бы Егиян заговорил.

6

Старший лейтенант Тагир Коркия с поручением справился блестяще. Ашотик Манукян повез его на квартиру, где и вручил маузер из яшинской коробки. За окончательным расчетом Тагир доставил Манукяна туда, куда и следовало.

На допросе Ашотик сказал о Егияне только одно: ”Если он узнает, что я торговал пистолетами, он меня убьет”.

— Не убьет, вы будете сидеть в разных камерах, — пошутил Егоров.

Манукян шутки не понял.

— Егиян? Будет сидеть? — и засмеялся.

— Вы хотите гибель Лапина только на себя записать? — спросил Егоров. — На ”беретте” ваши пальчики. Знаете, какая статья за это светит? А чистосердечное признание еще дает вам какой-то шанс.

— Егиян шанса никакого не даст…

В тот же день еще трое помощников Леона были арестованы.

А к вечеру Сергей Павлович вызвал в свой кабинет подполковника Салова:

— Что-то вы бюрократом становитесь, товарищ Салов. Материалы под сукно кладете, вместо того, чтобы разбираться с ними.

— Не было никогда такого, товарищ полковник.

— А где статья, которую принес журналист Панкин? Он от нас комментария ждет, а я даже не знал, что он там нацарапал опять. Почему у себя держите?

— Я… Не хотел вас отвлекать… Там просто бред…

— Пусть бред, я и не такое читал. Но вы же меня кроме всего прочего в неловкое положение ставите, Салов. Оформили командировку в Ростов-на-Дону, уехали бы завтра туда, а о материале товарища Панкина никому ни слова не сказали… Так с прессой работать нельзя.

— Виноват, товарищ полковник, я немедленно позвоню этому журналисту, дам ему ответ.

— Какой ответ? О чем там хоть речь шла, в статье?

— О мафии. Будто кто-то из наших сотрудников повязан с торговцами оружием. Я же говорю, бред!

— Как? Наши замешаны в продаже оружия? Чтобы потом из этого же оружия мы и пули получали?

— Бред!

— Естественно, естественно… Да, Салов, тут у нас спор зашел, со специалистами нашими… Скажи, Салов, Леон Егиян, когда Балахнина убивали, из какого окна у тебя съемку вел, из кухни или из зала?..

Потом Сергей Павлович пригласил к себе Егорова.

— Этот иуда много рассказать может, и рассказал уже порядочно. Можно брать Егияна.

— У меня нет уверенности, товарищ полковник, что мы найдем оставшиеся стволы. Все-таки одних автоматов — полсотни. Ярему, конечно, отследим, ну, а если он пустым в Ростов поедет?

— Что предлагаешь?

— Поделиться нашей информацией с Леоном. Нет, я вполне серьезно…

7

— Я к вам, Егоров, с бутылкой, с цветами, а вы ко мне с чем? С пустыми руками, да?

— С информацией, Леон, с толковой информацией. Это больше чем бутылка.

”Люкс” Егияна без заметных излишеств, номер как номер.

— Кофе?

— Лучше чай.

— Хорошо, минут через десять будет чай, с лимоном. А пока — приступим к деловой части нашей программы, а? Зачем я вам понадобился?

— Леон, ты по телефону сказал неправду, никакого аванса я от тебя не получал, только процент от возвращенной суммы. Думал, меня прослушивает начальство и заинтересуется твоей сказкой?

— Чем черт не шутит. Ты же тоже надеешься, что я твоей сказкой заинтересуюсь. Что тебе нужны деньги, к примеру, на машину. И ты решил мне кое-что продать и кое-что узнать от меня, так?

— Так. Кроме последнего. Мне не надо ничего узнавать, Леон, я и так все знаю, кроме несущественных мелочей. И если бы я хотел, то мы бы сидели не здесь, а в моем служебном кабинете.

— Вот как? Есть на то основания или опять к гильзам бы прибегли?

— Без них бы обошлись.

— И о чем бы мы говорили?

— Я бы начал с самого начала, Леон. С твоей поездки на Дальний Восток, где ты познакомился с Лапиным, помнишь?

Это произошло за полгода до того, как у Лапина сгорел оружейный склад. Никто из бывших сослуживцев оружейника по фотографиям Егияна не опознал. Тут Егиян работал аккуратно. Зато нашлись девочки, гостившие в номере киношника. Проститутки хихикали, рассказывая о Леоне: ”Фантазер…”

Потом загорелся склад, уволился Лапин, отбыл в столицу. Потом под Ростовом был остановлен рефрижератор с автоматами… Судя по всему, об этой партии оружия Егиян не знал. Мало того, что оружейник попытался надуть компаньона, научившего его уму-разуму, так он еще и засветился! За это Лапин должен был ответить. Егиян его хорошенько прижал и выведал, что Леонид Леонидович серьезно вмешался в его монополию поставщика стволов на воюющий Кавказ: готовит к отправке туда еще одну партию, теперь уже не только ”своего”, дальневосточного, но и раздобытого на стороне оружия. Лапин понял, что за это придется отвечать, что все вырученные деньги надо отдать Егияну, но как их было жалко! И тогда возникла идея с кофейным кейсом. Я, мол, тебе, Леон, готов был вернуть все, но не виноват, что доллары похитили. Вполне возможно, что Лапину удалось бы переиграть киношника, но, желая полностью обезопасить себя, он решил подстраховаться и завести знакомство с милицией. Он заявил: лучше во всем признаться и сесть, чем держать ответ перед Егияном. Наверняка в квартире его стояли ”жучки”, и Егияну стало известно о последнем разговоре оружейника с журналистом. Было непонятно только, чем этот разговор закончился, ведь они оба спустились вниз.

Лапина решено было срочно убрать — если не сегодня, то завтра он заложит всех. Его в срочном порядке вызвал по телефону к себе Егиян, Ашотик сел в машину сопровождающим и…

К Панкину пока решили присмотреться. Чем черт не шутит, Панкин ведь может найти деньги и может действительно привлечь к этому делу толковых ментов. Кейс нужен был Егияну. Кроме долларов, там лежала записка: у кого и сколько оружия хранится. Эти люди наверняка были знакомы Егияну, и Лапин обошелся лишь обозначением начальных букв и цифрами…

Потом ”мавр”, то бишь журналист, сделал свое дело: нашел профессионала и подключил его к работе. Но, на свою беду, профессионал этот оказался Егоровым, человеком, который уже знал и Лапина, и Егияна, и кое-что про оружие, объединившее эти две личности. Егиян хотел поймать на живца, но сам попался. Он не предполагал, что Егоров может самостоятельно выйти на журналиста. И вот тогда он решил обрубить конец, связывающий его с Лапиным. Дверь в квартиру Панкина заминировали…

Когда Егоров в первый раз позвонил Егияну, тот сделал соответствующий вывод: значит, Лапин сболтнул-таки журналисту его фамилию, рассказал, кому ”шел” кофейный кейс. Можно было сразу после звонка бежать, затаиться, но Егиян рассудил здраво: раз Егоров всего-навсего позвонил, то он или не обладает всей информацией и всеми фактами, достаточными для ареста Леона, или просто не ставит своей задачей этот самый арест. А если так, то почему бы и не откликнуться на звонок?..

Егоров прервал свой монолог, потому что в дверь постучали, она открылась, и на пороге возник ”Шварценеггер” с серебряным подносом в руках. Ни слова не было произнесено, лишь короткий обмен взглядами. Парень, поставив поднос на стол, тут же исчез.

— Бутерброды, чай с лимоном… Как видишь, здесь даже стены выслушивают наши желания. Давай подкрепимся, я слышал, что длинные речи очень утомляют организм. Ты ведь не все сказал?

Егоров неопределенно пожал плечами:

— Почти все.

— Тогда перескажи все это Панкину, — Егиян жестом пригласил Егорова за стол и продолжил. — Он может занимательную байку сочинить. Все на эмоциях, без доказательств.

— Это идея. Панкин со мной гонораром поделится. Ему действительно больше фактов и не надо давать. Я не скажу ему, что в Киеве на квартире одной очень симпатичной девочки я нашел киноленту…

Ложечка в руках Егияна застыла, он перестал размешивать чай. ”Много фильмов у этой девочки, что среди них привлекло внимание мента?”

— Не художественную, доказательную, так сказать. О том, как тройка молодцев в московском дворике машину расстреливала. При желании можно определить, с какой точки велись съемки. Это — раз. Два — о записке, той, в кейсе, тоже умолчу. Зачем знать Панкину, как я ее прочел, что в ней написано и была ли она вообще в кейсе? — тут Егоров решил блефовать. — Вдруг журналисту захочется после этого встретиться с теми, кого имел в виду Лапин, а они расскажут о своем знакомстве с человеком, которому и раньше оказывали кое-какие услуги, а?

— И с кем же может встретиться журналист? — поднял Егиян на Егорова свой отяжелевший взгляд. — Кто может дать ему какую-то информацию обо мне?

— Ему — никто. Я же сказал, что все Панкину знать не обязательно… Хороший чай. Можно еще чашку?

Егиян промолчал. Егоров вытащил из кармана записку в четыре строчки, положил перед собой.

— Я принес ее. Не знаешь, зачем я это делаю, а, Леон?

Егиян даже не сделал попытки взглянуть на листок. Он внимательно изучал свою уже пустую чашку, словно таким образом хотел на ней прочесть ответ на заданный вопрос. Наконец прочел.

— Есть две причины тому. Первая — ты не знаешь, о чем она, эта записка, подбрасываешь ее мне, а потом твои пинкертоны начнут следить за каждым моим шагом и… Но я сразу тебя должен предупредить, Егоров: это напрасная затея.

— И напрасно твое предупреждение. Я прочел записку.

Егиян испытующе взглянул на него.

— Прочти… прочти четвертую строчку.

— МАГ 45–10 ЛУ. ”Магнум”, сорок пятого калибра, десять штук, находятся у Светланы Луговой. Ну, у этой о тебе почти никакой информации. Хотя Житков во многое ее посвятил. Маузеры, кстати, на этой квартире изъяты.

”Все-таки существует слепая удача, — удовлетворенно отметил про себя Егоров. — Четвертая строчка. А если бы он спросил о второй или третьей? Хорошо бы побыстрее сменить разговор, благо, повод для этого есть”.

— Первая причина отпадает. Какая вторая?

— Вторая… — повторил зачем-то Егиян и недовольно крикнул, неизвестно к кому обращаясь. — Где чай?

Егоров невольно проследил за его взглядом. Егиян обращался к стенке, на которой не висело ничего: ни ковра, ни картины. Но тотчас в номере опять появился знакомый амбал, — бутерброды, чай на подносе, — безмолвно прошествовал к столу, поставил этот поднос, забрал старый, быстро удалился.

— Вы задержали моих людей…

— По делу, Леон, — тотчас перебил его Егоров. — Манукян попался на торговле оружием, продавал пистолет, другие тоже взяты на горячем.

— Пистолет? Я ведь его предупреждал… Что ж, палец о палец не пошевелю, хотя мог бы… Вот это и есть вторая причина, Владимир Владимирович. Вторая причина того, почему ты здесь. Ты умен, ты очень умен. Если тебя интересуют деньги, то только большие деньги. Если тебя интересует какая-то информация, то вряд ли ты ограничишься расспросами о том, кто звонил журналисту и рассказывал ему о незаконном задержании моей персоны и о Комаре. Тебе надо большее, да?

Егоров молча пил чай.

— Ты знаешь, Егоров, что если… К моим услугам будут лучшие адвокаты. Они будут говорить, что не грешно делать бизнес на том, на чем его вполне открыто делает страна. Если можно продавать оружие в Азию или Африку, то почему нельзя — Иванову или Сидорову? Мой бизнес кормит и политиков, и военных, и милицию. На меня работает не один Салов, которого, как я понимаю, ты уже вычислил, так? Ты масштабно мыслишь, Егоров, и это хорошо. Те люди, которых вы задержали, — даже не пешки, они вряд ли подвинулись бы со своей горизонтали. Мне чай носит — он любого нашего чемпиона за пояс заткнет, он уроки, знаешь, у кого брал? Ко мне на поклон приходят те, кого ты по телевизору чуть ли не ежедневно видишь. Я неуязвимей любого депутата. Ты все знаешь и ты пришел ко мне служить. Так?

— Зачем вы убили Балахнина? — спросил Егоров.

— ”Вы”? Я никого никогда не убивал. Мои руки чисты! — он показал ладони Егорову, но, встретившись с его взглядом, дернул плечами. — Произошла ошибка. Даже две. Не того стукнули, кого надо было, — в назидание другим, — и, кажется, засветился я. Сколько ты хочешь получить за эту пленку? И вообще — сколько ты хочешь?

— Я думаю, у нас еще будет время поговорить об этом, — сказал Егоров. Встал и направился к выходу. Остановился у двери. — Записка на столе. Надеюсь, ты в ней разберешься сам… Да, Салов много знает о тебе? Он уже арестован.

Егиян стоял у стола и держал записку, оставленную майором.

— Салов? Он не страшен. Корбак… Но Корбак очень и очень не захочет видеть меня, дающим показания. Какого черта он связался с Лапиным, а не сразу со мной, а? Он уже под ”колпаком”?

— Нет, я никому о нем не говорил…

8

Панкин и Егоров стояли в пивбаре, том самом, где впервые встретились и пили пиво. Они взяли трехлитровую банку с собой и собрались с ней ехать к Егорову домой, но и тут решили пропустить по кружке.

— Ну и?.. — спросил журналист, возобновляя прерванный на время стояния в очереди разговор.

— Из всех Корбаков нужного легко вычислили. Пятьдесят стволов автоматов — их ведь не на балконе хранят, так? Дача нужна. А у этого — дворец на берегу Пахры, двести квадратных метров, плюс два гаража, плюс мастерская под землей, плюс подвалы офигенные. Сорок лет мужику, из ”новых русских”, так сказать. Коммерсант. Две овчарки, два ночных охранника — отставники, между прочим, подполковники, боевая подготовка — на высоте. Но мы все же умудрились совершить туда экскурсию. Что значит ”как”? Детали — это неинтересно. Лучше спроси, что мы там нашли. Кроме автоматов, кучу любопытных вещей. Филиал Алмазного фонда из Грановитой палаты. Плюс ко всему обнаружили, что подвалы заминированы, и в любое время все добро будет погребено под землей. А во дворе этой дачечки, знаешь, что увидели? Рефрижератор Тараса Яремы, якобы для перевозки мебели из Москвы в Ростов-на-Дону. Соображаешь? Стволы готовились к путешествию по линии Лапина-Житкова. Так и уехали бы, если бы Егиян о них не узнал и не назвал бы мне фамилию этого самого Корбака.

Пиво было допито, Егоров и Панкин вышли из бара и не спеша пошли в сторону метро. Егоров продолжал говорить, Панкин задавал редкие вопросы.

Загружать рефрижератор начали к вечеру в четверг. С Яремой были три грузчика, они укладывали в машину старые кресла, кровати, куда и были зашиты автоматы. Загрузка уже заканчивалась, когда к даче подъехали люди Егияна: на трех легковушках, двадцать человек. Егияна самого поначалу не было, всем заправлял его ”чаеносец”, хотел хохла на горло взять, но ничего не получилось. Покричали они во дворе, покричали — и зашли в дом, с Корбаком стали выяснять отношения.

— И о чем конкретно они говорили? Ты знаешь?

— А как же, у меня запись есть, все до последнего словца…

Каждая из сторон считала оружие своей собственностью. Ярема и ”чаеносец” в любую секунду готовы были выхватить пистолеты, Корбак метался между ними, умоляя не поднимать шум, но спор разрешить не мог. Да, дело он имел с Лапиным, деньги выплатил ему, но если кто предъявит какие-то доказательства, что стволы принадлежат Егияну…

”Черта с два, — кричал Ярема. — Меня уже ждет покупатель, я уже получил с него задаток, а не привезу товар — полный расчет получу пулей”.

”И Егиян со мной так же рассчитается, если я не выполню его задание”, — бушевал ”Шварценеггер”.

”Сука, Лапин, подставил…” — стонал хозяин дачи.

”Чаеносец” связался с шефом и начал объяснять ему ситуацию. Потом он хотел передать трубку Яреме, но тот даже не захотел ее взять. ”Хочет толковать — пусть сюда едет.”

Егиян приехал. ”Неустойку я тебе заплачу и гарантирую, что никто тебя пальцем не тронет. Я знаю твоих покупателей, поговорю с ними”.

”А чего говорить? Если знаешь — давай я от твоего имени и отвезу им товар. Каждый свое получит”.

Логика в словах Яремы была железная, но Леона сдерживало то, что водитель просто-напросто мог его обмануть, увезти автоматы по другому адресу. ”Кому звонить в Ростов? Давай сейчас же с ним договоримся…” Следовали фамилии, телефоны. Если бы в Ростове кто взял трубку, дело, вполне возможно, закончилось бы миром. Но трубку никто не брал.

Пальцы враждовавших лежали уже на спусковых крючках, когда ”в гости” к дачникам нагрянули ребята в полумасках и бронежилетах…

— И что теперь? — спросил Панкин.

— А что теперь? — не понял вопрос Егоров.

— Егиян — он ведь опять может отвертеться, если чувствует ”крышу” над собой. У него действительно есть везде свои люди, а?

— Теперь против него серьезные факты. Уголовщина… А вообще, Панкин, ты не прав в принципе. У тебя так: если гаишник — то взяточник, если адвокат — то сволочь.

— Егоров, я понимаю, что и среди журналистов продажные шкуры есть. Но я в принципе говорю. Может же быть такое, что вот ты старался-старался, а Егиян опять останется на свободе, а?

Объявили их остановку, они пошли к выходу.

— Я сделал главное, Женя. Я сделал свое дело, понимаешь? Я изъял из обращения сволочей почти сотню стволов. Остался еще некто КО с двадцатью пятью маузерами, но это уже дело техники, это — день-два. Корбак нам его выдаст. Кстати, знаешь, что он сделал, когда наши в дом вломились? Рванулся к рубильнику, чтоб взорвать все и всех. Хорошо, наши вовремя над минами его поколдовали… Так вот, то поначалу взорваться хотел, а теперь все говорит, дрожит за шкуру свою. В общем, найду я маузеры. А если Егияна, как ты предрекаешь, выпустят, опять за ним охотиться начну… а ты опять будешь разоблачать гаишников, так?

— Так, — сказал Панкин. — А что, это не надо делать?

— Наверно, надо. Я согласен, Панкин, у тебя тоже куча забот. Сопляков этих видишь? Которые книжками торгуют? Страшно за них. Маузеры найдем, взяточников и предателей уволим, посадим. А с этими, с сопляками, что делать, а? Они сегодня все потеряли, завтра клиентами моими будут, понимаешь? Вот что страшно.

Старый его знакомый, некрасивый тонкогубый пацан, стоял, опираясь на тополь, растущий у выхода из метро. Другой рукой он безуспешно старался расстегнуть брюки.

— Свинтус, ты бы хоть подальше от людей отошел, что ли.

Пацан несоображающим взглядом посмотрел на Егорова:

— Отцепись, убью.

— Я тебя убью, сосунок. Вали отсюда, да побыстрей, пока я тебя в кутузку не отвел.

Пацан зашарил рукой по груди.

— Тошно, сосунок, да? Жрать надо меньше. И больше соображать.

— Убью, — сказал пацан, и тотчас в его руке блеснул металл.

— Мать… — Егоров сделал шаг вперед, но огонь уже вырвался из ствола пистолета и вошел в грудь Егорова.

Владимир ПЕРШАНИН ОСТРОВ ВОЗМЕЗДИЯ ПОВЕСТЬ

Человек сидел, привалившись спиной к ледяной стене. Вахтенный матрос хорошо различал в бинокль синюю меховую куртку и запрокинутую голову. Незнакомец мог быть еще жив, и вахтенный торопливо доложил капитану, что справа по курсу зюйд-ост в трех кабельтовых на льдине находится человек. Когда траулер подошел ближе, все увидели, что тело и лицо человека покрыты тонким слоем льда. Такое случается, когда при холодном ветре идет дождь и влага сразу замерзает. Команда, высыпав на правый борт, рассматривала жуткую находку, а прямо на них изо льда глядели невидящие глаза мертвого человека.

Снять покойника со льдины не удалось, мешала семибалльная качка, а вскоре сразу в нескольких газетах появились короткие заметки под заголовками ”Еще одна тайна Арктики”. Говорят, что летом того же года впаянного в лед мертвеца видели и другие рыбаки. Кто он и почему оказался в таких высоких широтах, осталось тайной. Для всех, но не для меня. Я сразу понял, о ком шла речь, и хорошо знаю историю этого человека. До последнего дня я был с ним рядом. Мы, как мотыльки, летели вместе на один и тот же огонь…

Глава I

Когда Горбачев кинулся сокращать армию, на Западе кричали от восторга и осыпали нашего последнего генсека наградами. Я их восторгов не разделял. Вместе со многими другими офицерами попал под сокращение и я. Мне исполнилось тридцать четыре года. Я имел квалификацию пилота второго класса, а незадолго до увольнения получил майора и очередную медаль за хорошую службу. Уходить из армии не хотелось, но пришлось. Меня вытолкнули на гражданку с новеньким комплектом парадной майорской формы и разовым пособием, которое помогло семье продержаться на плаву пару-тройку месяцев, пока я не нашел новую работу.

Друзья помогли устроиться в отряд полярной авиации, я получил маленькую квартирку в семейном общежитии и довольно быстро втянулся в гражданскую жизнь. Но через два года произошло то, что в полярной авиации не является редкостью. На двухмоторном самолете ”Сессна-310” мы со штурманом Саней Королевым попали в пургу и совершили вынужденную посадку на крохотном островке в Баренцевом море. Если говорить точнее, мы просто грохнулись, сломав шасси и крылья, и, думаю, дешево отделались.

Неделю мы просидели в самолете, дрожа от холода, дожигая в ведре остатки деревяшек и тряпья. Был период осенних туманов, поисковые самолеты нас не видели, и мы решили по льду добраться до материка, благо, консервов имелось в достатке. Еще две недели брели мы через торосы, обходя разводья и полыньи, пока нас не подобрали вертолетчики.

Нам крепко досталось. У обоих было воспаление легких и отморожены пальцы на ногах. Дав немного прийти в себя, нас принялись дружно трясти. Дело в том, что среди почты, которую мы везли, находился опечатанный мешок с деньгами — без малого девятьсот тысяч рублей. Учитывая, что автомашина в то время стоила тысяч десять-пятнадцать, сумма была очень большой.

Подполковник из областной милиции, в отличие от некоторых наших начальников, поверил, что мы просто физически не смогли взять с собой брезентовый мешок, набитый десятками и пятирублевками. Консервы, одеяла и оружие значили для нас куда больше. В течение зимы мы трижды вылетали на поиски, но полеты эти производились больше для проформы. Мало что можно разглядеть, когда вокруг полярная ночь. Вскоре нас обоих из авиации списали. Меня — якобы по причине ухудшения зрения, а с Саней Королевым дела обстояли по-настоящему плохо. У него начался абсцесс легких, и Саня уже не выходил из больницы.

По факту пропажи денег было возбуждено уголовное дело, меня всю весну и лето держали под подпиской и время от времени брали в поисковые группы. Самолет и деньги так и не нашли, хотя осмотрели все острова в предполагаемом месте нашего приземления. В конце концов комиссия решила, что самолет, видимо, находился на льдине, которая весной растаяла или была унесена течением.

Был ли я искренен, когда вместе с поисковыми штурманами вымерял маршрут того злополучного полета? До определенного времени.

Я хотел, чтобы вся история закончилась как можно быстрее. Меня злило недоверие, которое сквозило в бесконечных допросах, устраиваемых начальством. Я не был безгрешным человеком, но воровством никогда не занимался.

К концу лета мое настроение окончательно изменилось. Я устал от дерготни и уже несколько месяцев ходил без работы. Пенсия не полагалась, так как врачи меня инвалидом не признали. Слухи и подозрения сыграли свою роль. Большинство моих коллег и знакомых, которые занимали в городе хоть какое-то положение, стали избегать меня. Я устроился слесарем на ремзавод, мечтая только об одном — быстрее вырваться из города, когда закончится следствие. Нервозность и нехватка денег добавили скандалов в семье. Я стал крепко запивать, делаясь все более раздражительным и угрюмым.

Саня умирал. Маленький белобрысый штурман, казалось, усох, стал еще меньше. Сухая желтая кожа туго обтягивала лицо. Я пролетал с ним почти два года, изрядный срок для полярной авиации, и хорошо знал его семью. Мне было больно смотреть на Саню, изможденного и подавленного, осознававшего, что умирает. На тумбочке лежали мелкие сморщенные мандарины. Саня их не ел и каждый раз предлагал дочерям. Дочери отказывались.

В наглухо закупоренной палате было душно и пахло карболкой. Саня смотрел мимо меня в потолок. Костлявое стариковское тельце и глаза обреченного животного.

— Витя, ты мне веришь?

Ему уже вовсю кололи наркотики, и я подумал, что он бредит.

— Конечно, верю.

— Я обманул их…

Желтый высохший палец показывал куда-то вверх. Мы были в палате одни.

— Все будет нормально, Саня!

— Может, я и выкарабкаюсь, но вряд ли. Они ищут самолет и деньги не там. Надо искать километров на четыреста западнее. Я перевел на час назад оба хронометра. Ты этого не мог заметить…

Саня не бредил. Он смотрел на меня тусклыми угасающими глазами, и я понял, что он имел в виду. Во время посадки мы сильно ударились. Я разбил голову и потерял сознание. Смутно помнил, как искрилась и горела проводка, а Саня тащил меня из кабины. Потом он вернулся и стал тушить огонь. Оба самолетных хронометра в момент падения разбились и по их показаниям, занесенным в бортовой журнал, позже определялирасстояние, которое мы пролетели. На обоих было одно и то же время — пятнадцать часов семь минут, хотя на самом деле мы приземлились в шестнадцать часов с минутами. Саня передвинул стрелки назад. Выпали шестьдесят минут, за которые мы пролетели еще четыре сотни километров.

— Меня бы все равно этим летом списали. Уезжать на материк, а там ничего нет. Я накопил двадцать тысяч, но не знаю, хватит ли их даже на квартиру… Хотел разбогатеть, чтобы дочери не считали копейки, а вышло вон как. Я ведь собирался с тобой забрать те деньги… Поделить поровну. Слышишь меня?

— Слышу.

— Осуждаешь?

Я посмотрел на мандарины и недопитую бутылку минералки. Сквозь грязное оконное стекло тускло светило заходящее солнце.

— Нет, Саня, я тебя не осуждаю.

— Спасибо… Если я умру, не отдавай деньги. Ты их найдешь. Только поделись с моей семьей, они будут им нужны.

— Ты что-нибудь говорил жене?

— Нет, только тебе.

Это была моя предпоследняя встреча с Сашей Королевым. Дня через четыре он умер, и мы похоронили его на городском кладбище, выдолбив могилу в вечной мерзлоте. Говорят, тела в ней сохраняются сотни лет, но вряд ли Сане от этого было бы легче.

Конечно, мысль о деньгах не покидала меня. Девятьсот тысяч — целое состояние, которое могло бы полностью изменить жизнь моей семьи. Но мысли носили скорее созерцательный характер. Я представлял себя живущим в большом доме где-нибудь на берегу теплого моря. Вот я сажусь в кремовую ”Волгу” и мчусь по шоссе… У небольшого причала стоит собственная яхта. Такой вот нехитрый набор подсмотренного чужого благополучия крутился в моей голове.

Но каких-либо попыток начать поиски денег я не предпринимал. На это было несколько причин. Как и во многих людях моего поколения, родившихся в начале пятидесятых, во мне слишком крепко сидело прошлое. Идеалы служения стране, офицерская честь — эти слова мне не казались пустым звуком. Я был секретарем партбюро эскадрильи и верил во многое, что мне говорили. Конечно, жизнь внесла свои коррективы, но переступить очерченную самим собой черту я не мог. Я сдержал данное Сане Королеву слово и никому не говорил про его обман, но пытаться овладеть деньгами было для меня слишком серьезно.

Я осознавал, что это будет кражей, причем в таких размерах, что мне светит немало лет тюрьмы. Тюрьмы я боялся. Кроме того, я отчетливо представлял, какими трудными были бы поиски. Баренцево море с его внезапными шквалами и штормами слишком опасно в любое время года, необходимо хорошее судно и опытный моряк за штурвалом. Нужны большие деньги, чтобы организовать такое плавание.

Словом, всерьез о поисках самолета и денег я не думал. Пусть все идет своим чередом. Рано или поздно с какого-нибудь судна или самолета увидят наши обломки и, пожалуй, это будет лучшим финалом всей истории.

Севером я был сыт по горло. Осенью, когда, наконец, закрыли дело о пропаже денег, а с меня сняли подписку о невыезде, я с семьей уехал в Астрахань, где жили родители жены. Здесь и началась вторая часть истории. Она обошлась очень дорого всем ее участникам.

Глава II

Николай Ашухин — небольшого роста, с округлым, заметно выпирающим брюшком — встретился мне на улице недели через полторы после моего переезда с Севера. В кожаной куртке и ярко-голубых американских джинсах, он выглядел вполне преуспевающе, и я сразу решил, что Ашухин занимается коммерцией. Насчет шмоток я выглядел не хуже, но в отношении остального… Тринадцать лет авиации и северные приключения дали о себе знать. Хотя и были мы одного возраста, моя дубленая физиономия с прореженными седыми волосами смотрелась куда старше, чем у Николая.

Мы не виделись с ним много лет. Когда в молодости я набирал на погоны одну звездочку за другой, говорят, он мне завидовал. Впрочем, в ту пору мне завидовали многие. Летчик-истребитель… Голубая щегольски ушитая форма, блестящие петлицы с крылышками, красивая жена рядом — казалось, что вся жизнь будет такой же блестящей и красивой. За что ты получил вот эту медаль? За боевые заслуги? Было дело… За выполнение специального задания!.. И делал многозначительную паузу.

Я и, правда, не знал, чей самолет-нарушитель мы перехватили над Гиндукушем и пытались отжать от границы, посадить на наш аэродром. Я летал тогда всего лишь ведомым и в основном наблюдал бой со стороны. Но все равно я в нем участвовал! Я видел желтые трассы пушечных снарядов, и любой снаряд мог стать моим. Я ловил в перекрестье прицела чужой истребитель и слышал злые возбужденные голоса в шлемофоне. Дай ему еще, Володя! Уходи ниже, мать твою!.. И кувыркающиеся обломки истребителя, медленно кружащиеся над хребтом Гиндукуша.

Тогда мне казалось, что лучшее в моей жизни только начинается. Меня поздравляли с победой, к которой я почти не имел отношения, жали руки и хлопали по спине. Из Витьки Мельникова выйдет толк, мы еще послужим под его началом! Увы, ничего из меня не получилось.

Ашухин широко, во весь рот улыбался.

— Ну здорово, Витек! Сто лет не встречались. А ты почти не изменился, только цвет волос другой стал. Говорят, женщины седых больше любят.

Комплимент звучал довольно неуклюже, но мне стало приятно, что Николай не ахает и не качает головой: ”Ну, тебя не узнать, совсем постарел! А почему со службы так рано уволили — здоровье или с начальством не ужился?”

Колька Ашухин, одноклассник, старый приятель, не задавал дурацких вопросов и смотрел на меня с веселой, давно знакомой ухмылкой. — Идем?

— Идем.

Октябрь. У нас на побережье давно выпал снег и задувает с моря ледяной обжигающий ветер. Началась бесконечная полярная зима — темнота, ночь и короткие сумерки в полдень. Здесь, на Волге у Каспия, совсем по-другому. Желтое, теплое солнце, паутина бабьего лета и шуршащие листья на дорожках. Господи, до чего хорошо! Мы сидим на открытой площадке возле кафе-стекляшки, и я, жмурясь от солнечного света, бьющего в глаза, разливаю в стаканы пахучую ”Зубровку”. На столике под пластмассовым навесом запотевшие кружки с холодным пивом, толстая икряная вобла и красные, разрезанные на четвертинки, помидоры.

— За встречу!

— Будь здоров!

Мы закусываем помидорами вместе с воблой. Это очень вкусно, особенно когда под рукой холодное пиво. Я вернулся в город своего детства и мне здесь хорошо. Меня не забыли друзья.

— Ну что, еще по одной?

— Конечно!

”Зубровка” терпко отдает травой. Я запиваю ее пивом, хотя от такой смеси можно и с ног свалиться. Но я же летчик, меня так просто не собьешь! Надо, пожалуй, закусить горячим. Я встаю, что бы дойти до кафе-стекляшки. Меня опережает Николай.

— Сиди, я сам.

Он приносит горячие шашлыки, залитые красным соусом. Мы пьем за дружбу и грызем жесткое мясо.

— Ты куда собираешься устраиваться?

— Не знаю…

Я чему-то смеюсь. Мне хорошо здесь, в этом южном городе, и я пока не хочу думать о работе. Мимо проходят две девчонки, мы дружно провожаем глазами то, что обтянуто короткими юбками.

— А ничего, — толкает меня локтем в бок Николай.

— Ничего, — соглашаюсь я.

— Как у вас там насчет этого дела на Севере?

— Нормально.

— Но на шашлыки с девочками не поездишь! На льду только задницы студить.

— Можно и шкуру подстелить. А вообще, места там красивые…

— Но таких женщин там нет, — настаивает мой приятель.

— Таких нет, — снова соглашаюсь я, и мы пьем за красивых женщин.

Вечер мы заканчиваем у меня дома. Теща, правда, слегка бурчит, но жена Маринка, молодец, все понимает и даже ставит нам бутылку по случаю встречи старых школьных друзей. За стол садимся вчетвером, вместе с тещей. Николай умеет расположить к себе кого угодно, а особенно женщин. Он модно одет, остроумен, да еще успел по дороге купить четыре ”Сникерса”: детям и Маринке с тещей. Хотя мы уже крепко выпили, держится Николай молодцом. Сыпет обеим женщинам комплименты, потом к месту вставляет довольно смешной и не совсем приличный анекдот.

— Ха-ха-ха…

Маринка и теща хохочут, а Николай поднимает рюмку:

— Выпьем и мы за это!

Насчет работы мы, оказывается, с Ашухиным уже все решили. Я иду завтра в фирму, которую он возглавляет. Для меня припасена должность заместителя директора. И жена и теща сомневаются, надежна ли работа. Может, лучше на госпредприятие? А куда и кем? Снова слесарем? Большого выбора у меня нет.

— Полтысячи для начала получать будет, — солидно обещает Николай.

Для осени девяностого года это очень приличная зарплата. Ни на каком заводе я столько не получу. Пожалуй, стоит попробовать. А там видно будет.

Контора, которой руководил Николай Ашухин, именовалась ТОО ”Надежда” и была призвана оказывать помощь глухонемым. Николай ласково называл их ”убогие”. В небольшом полуподвале была размещена мастерская, где десятка полтора глухих и немых людей шили уродливые рукавицы, безразмерные спецовки и прочие поделки, не требующие большого умения и дорогостоящих материалов.

Официально это считалось основным производством, и я поначалу не понял, какой от меня будет толк. Николай доходчиво объяснил, что ”убогие” лишь прикрытие. На благородное дело городским Советом регулярно выделялись ссуды и льготные кредиты, чтобы вовлекать в общественный труд все новые и новые массы глухонемых. Но на производство шла лишь очень малая часть выделяемых денег. В основном деньги прокручивались и плыли мимо носа инвалидов. Хотя закон не нарушался. Ведь товарищество ”Надежда”, согласно зарегистрированному уставу, имело право торговать и перепродавать.

Это была нехитрая механика тысяч и тысяч подобных шарашек, которые выросли в период торжества демократии и не зря носили двусмысленное название — товарищества с ограниченной ответственностью. Считалось, что они возродят экономику и спасут государство. На самом деле шарашки срабатывали лишь в пользу спекулянтов. В их среду и ввел меня Николай Ашухин, мой бывший одноклассник.

Оглядываясь назад, с горечью думаю: не встреть я тогда Николая, моя судьба, судьба многих других людей сложилась бы по-другому. Остались бы в живых люди, умершие куда раньше предназначенного им срока. Но кто может заглянуть в будущее?

Фирмой заправляли двое: Николай и его приятель Толя Букаев, долговязый носатый мужик из породы инженеров-неудачников. На Букаеве ”висел” пошивочный цех, станки, которые постоянно ломались, обучение инвалидов и реализация никому не нужных уродливых поделок.

Меня определили на должность второго зама. Вместе с Ашухиным мы занимались куплей и перепродажей всевозможных товаров. Нам помогал Евгений Тарасенко, здоровенный широкоплечий парень по кличке Карась, исполнявший обязанности экспедитора, грузчика, а при случае и охранника. По молодости Карась отсидел небольшой срок, что-то связанное с мордобоем и пьянкой, затем болтался по разным шарашкам, пока его не подобрал Ашухин.

Покупали и продавали мы все, что подвернется, начиная от водки и заканчивая телевизорами. В основном по мелочи. В солидные сферы допущены не были. Но навар выходил в общем неплохой, и уже на второй-третий месяц я зарабатывал не меньше, чем в отряде полярной авиации. Торговля — азартная вещь. Никогда не думал, что стану купцом, а вот пришлось, и даже кое-что получалось.

Бухгалтером фирмы на полставки работала Зоя Семенова, стройная длинноногая женщина со спадающими на плечи густыми светлыми волосами. Ей было двадцать шесть лет, и после развода она жила одна в своей квартире. Двухлетняя Зоина дочка находилась почти постоянно у родителей, а материальных затруднений, как мы поняли, Зоя не испытывала. В фирму Ашухина она пошла работать по трем причинам. У нас было весело, а сидеть дома за годы декрета надоело, во-вторых, шел стаж, а в-третьих, платили мы неплохо. На бухгалтере при наших темных делах экономить было нельзя, себе дороже выйдет.

Зоя любит с нами посмеяться и не отказывается, когда мы приглашаем ее отметить очередной коммерческий успех. Она ходит в облегающей короткой юбке или джинсах, и мы дружно провожаем ее глазами, когда Зоя встает из-за стола и расхаживает по комнате.

Николай по праву шефа пробовал было к ней подкатиться. Не вышло. Зоя позволила себя проводить и даже пообжимать в подъезде. Но в квартиру не пустила. Позже, когда Николай снова пытался проявить внимание, она заявила, что ни в чьих услугах не нуждается и, если к ней будут слишком приставать, она уйдет. Ашухин скрипел от досады зубами, но отступил. Зоя была хорошим бухгалтером и надежным веселым товарищем. Терять ее было бы жалко. Кроме того, как ни крути, но ни один из нас не казался подходящей парой для нее, даже на роль временного любовника. В миллионеры мы не выбились, физиономиями до Алена Делона нам было тоже далеко, да и возрастом все мы, кроме Карася, были куда старше Зои.

За порогом нашей конторы у нее была своя жизнь и своя компания. После работы ее куда-то увозил на новенькой ”шестерке” крепко сложенный парень в кожаной куртке. На нас он посматривал снисходительно. Судя по всему, приятель Зои был тоже из коммерсантов, но, пожалуй, более удачливый, чем мы.

— Игорь подарил, — как-то раз простодушно похвалилась Зоя, показывая золотую цепочку.

Мы переглянулись. Цепочка тянула как раз на месячную зарплату любого из нас. За Игорем нам было явно не угнаться.

Глава III

К весне дела нашей фирмы сильно пошатнулись. Стало гораздо труднее с кредитами. Куда-то перевели заведующего районным сбербанком, который за небольшие взятки нам крепко помогал, а новые связи наладить никак не удавалось. Раньше хороший навар давала водка, но с завершением похода за трезвость магазины и ларьки все больше насыщались этим добром. Цены резко упали, и мы едва покрывали свои затраты.

Да и если прямо сказать, ни одного настоящего дельца среди нас не было. Фирма удачно прокатилась на кампании в защиту инвалидов и водочном дефиците, но все кончилось, и мы оказались на мели. Анатолий Букаев от коммерции был далек и занимался пошивочным цехом, который приносил копейки. Я почти не имел опыта, да и хватки тоже, годился лишь на роль помощника. Ашухин же, мгновенно поскучнев, чего-то выжидал, не проявляя активности.

Наш рабочий день в период депрессии выглядел примерно так. Мы не спеша собирались в конторе и звонили в банк, откуда нам сообщали, что вопрос о ссуде пока не рассмотрен. Потом, почесав языками час или два, сбрасывались на пару бутылок портвейна и, оживляясь, начинали выдвигать наполеоновские планы. Зоя таскала из дома колбасу и кофе, а когда у нас не хватало денег на выпивку, добавляла, щедро опустошая свой кошелек.

Как оказалось, у Зои отец после развода с матерью возглавлял какую-то крупную фирму в Калмыкии и деньгами дочку не обижал. Николай, узнав об отце, долго скреб затылок:

— Может, к нему обратиться? Поможет…

— Да нужны вы ему! — засмеялась Зоя. — Он с Германией и Бельгией торгует. Свое представительство в Москве. Такую мелочевку он на выстрел к себе не подпускает.

— Ну и ехала бы к нему, — огрызнулся Карась, — чем рядом с мелочевкой сидеть.

Сравнение с мелочевкой задело и меня и Николая.

— С вами, бездельниками, весело. А как надоест, уйду.

— Ну и уходи, — бурчал Карась. — Другую найдем, на всех хватит.

— Что, нравлюсь? — Зоя закидывала за голову руку и сладко потягивалась, выпятив грудь в сторону Карася. — А ты прокати меня куда-нибудь на природу.

Но машин ни у кого из нас не было. Если не считать старого ”Запорожца”, которого иногда давал Николаю отец для перевозки товара. Но в ”Запорожец” Зоя ни за что бы не села. Это я знал точно.

— А мне папа ”шестерку” купил, — как-то сообщила она, нанося окончательный удар по нашему самолюбию.

— Ну и где она? — спросил я.

— В Элисте стоит. Летом папа ее сюда перегонит. Получу права и буду ездить.

Николай задумчиво смотрел на нее, покусывая губы. Наверное, именно тогда у него начали появляться довольно серьезные планы в отношении Зои.

Между тем мои домашние дела складывались еще хуже, чем дела фирмы. Приехала вместе с годовалой дочкой, сбежав от мужа-алкоголика, младшая сестра Марины. В двухкомнатной проходной ”хрущевке” нас сбилось семь человек. Всю квартиру занимали диваны и раскладушки, а в туалет, совмещенный с ванной, по утрам выстраивалась очередь. На кухне сушились ползунки и пахло мочой. Теща жаловалась на шум и тесноту, запираясь днем в нашей комнате с мокрой тряпкой на голове.

— У мамы болит голова, — виновато объясняла Марина.

От такой жизни мне становилось тошно и не хотелось возвращаться домой.

Однажды, после выпитого ”Распутина”, мы пришли продолжить на квартиру Зои. Когда сидели за низким журнальным столиком, я почувствовал, как ее колени коснулись моих. Я не торопился их отодвинуть, хотя и не делал попыток излишне прижиматься. Зоя поглядела на меня, и мне показалось, что в уголках ее губ играет едва уловимая усмешка. Мы пили коньяк, какой-то тягучий ликер, и я все время чувствовал ее колено.

Когда Зоя вышла на кухню за чайником, я догнал ее и осторожно обнял. Словно ожидая этого, она послушно прижалась ко мне. Наш поцелуй был торопливым и жадным.

— Пусти…

Она отодвинулась. Послышались чьи-то шаги, и в кухне появился Николай.

— Помощь не требуется?

— Нет, мы сами справимся.

Но Ашухин из кухни не уходил. Он сторожил нас. Мы вернулись в комнату втроем. Остаток вечера прошел в каком-то напряжении. Я представлял, как мы останемся с Зоей вдвоем. Она мне слишком нравилась, чтобы думать о чем-то еще. Николай, насупившись, молчал и наливал всем рюмку за рюмкой. Анатолий и Женька Карась лихо опрокидывали свои порции, оба заметно опьянели. Я больше не пил и заметил, что Николай тоже лишь слегка касается губами рюмки.

— Чего не пьешь? — мрачно спросил он.

— Мне хватит. А ты чего?

— И мне тоже.

— Тогда нечего сидеть. Давай собираться.

Но никто не вставал. Женька и Анатолий, размякнув от коньяка, вели бесконечный разговор о легковых машинах и, кажется, не слышали друг друга. Зоя, Николай и я молчали. Наконец Зоя не выдержала.

— Хватит, мужики, собирайтесь! Двенадцатый час…

Когда все одевались в прихожей, я хотел украдкой шепнуть ей, что выйду вместе со всеми и через пять минут вернусь. Но Зоя смотрела на все куда проще, чем я.

— Витя, поможешь мне посуду убрать?

— Конечно.

Я повесил куртку снова на вешалку и перехватил напряженный взгляд Ашухина. Женька и Анатолий, раскланявшись с хозяйкой, уже спускались вниз, а Николай все продолжал топтаться в прихожей.

— Пошли вместе, — наконец выдавил он. — Надо ребят проводить.

— Они и сами дойдут, — резко отозвался я. Николай все больше и больше меня раздражал.

— Так ты остаешься? — спросил он, глядя мимо нас.

— Да! Иди, тебя ждут.

Он осторожно прикрыл дверь. Мы с Зоей торопливо раздевались в спальне, словно кто-то мог нам помешать. Жизнь на севере и в отдаленных воинских городках не слишком баловала меня женщинами. Мы катались по широкой двуспальной кровати, острые коготки Зои больно впивались в спину.

— Делай со мной что хочешь… мне хорошо…

Она, стоная, бормотала что-то быстрое и бессвязное. Я почувствовал, как ее бедра напряглись.

— Еще… еще…

Зоя вдруг вскрикнула и замолотила ладонями по одеялу. Тело ее расслабилось, и я осторожно отодвинулся в сторону.

— Николай тебя ревнует, — сказал я, когда спустя несколько минут мы закурили. — Ты ему нравишься.

— Я и тебе, кажется, нравлюсь, — засмеялась Зоя.

— Даже очень… От тебя можно одуреть.

— А твой Николай мне надоел. Проходу не дает. Готов прямо в подвале на стол повалить. Зачем мне это нужно?

— Я тебе тоже не слишком нужен.

— Ты кажешься надежнее. Женщина не может быть одна. Две недели назад меня бросил Игорь. Сразу… Подвернулась красивая девчонка, моложе, чем я, и он кинулся за ней. А до этого говорил про любовь. Ты-то про любовь не будешь мне сказки рассказывать?

— Нет.

— Спасибо и на том. А Николай слишком себя любит. Рядом хорошенькая женщина — и не его! Он мне и зарплату обещал прибавить, вот ведь добрый какой!

Сейчас мне не было дела до своего бывшего одноклассника. Я гладил тело женщины, которая мне нравилась, и хотел ее снова.

Я рассказал Николаю про самолет. Потом я жалел об этом и жалею до сих пор. Я не разглядел в Ашухине многого, что должно было меня насторожить. Но дружба часто бывает слепой, и лишь время ставит все на свои места.

Мы продолжали встречаться с Зоей. На Николая было жалко смотреть. Он ходил словно прибитый, избегая лишних разговоров со мной. Дома, к убожеству и тесноте переполненной квартиры, прибавилась ревность. Марина начинала догадываться, что у меня кто-то появился. Я мог какое-то время прятать наши свидания с Зоей, прикрывая их мнимыми коммерческими поездками. Но трудно обмануть женщину, с которой прожил полтора десятка лет.

Самым тяжелым для меня было то, что жена прятала все в себе и молчала. Мне было бы легче оправдываться, врать про торговые дела, наконец просто психануть, изображая оскорбленную добродетель. Постоянное напряжение искало выхода. Раздражаясь, я находил пустяковые зацепки для ссоры, но Марина продолжала молчать, и я затихал.

Денег домой, как и остальные в нашей фирме, я почти не приносил. Впору было искать новое место работы, но это казалось мне предательством по отношению к Николаю. Я не мог бросить его в трудную минуту.

Отношения между нами, кажется, вошли в прежнее русло, хотя мою связь с Зоей он переживал болезненно. В один из дней, когда мы ломали головы над тем, где бы подработать хоть немного денег, я и рассказал Николаю историю о пропавших девятистах тысячах.

Ашухин был в душе авантюристом. Он загорелся мгновенно и закидал меня кучей вопросов.

— А может, эти деньги уже нашли?

— Нет. Я неделю назад получил письмо от приятеля. Он бы мне сообщил. Да и в газетах бы написали.

— Их могли найти рыбаки или какие-нибудь бродяги. Поделили — и дело с концом.

— Мешок не так просто отыскать. Он спрятан в расщелине скалы и заложен камнями. Об этом известно очень немногим из числа тех, кто проводил проверку.

Николай по своей давнишней привычке скреб затылок.

— Ну, а ты смог бы найти этот остров?

— Трудно, но попробовать можно.

— С самолета?

— Нет, слишком дорого. Практически это выглядело бы так. Мы доезжаем до какого-нибудь рыбацкого поселка на побережье западнее города, нанимаем баркас с опытным местным рыбаком и начинаем искать остров.

— Иголку в стогу сена?

— Думаю, шансов больше. Я еще там, на севере, проверил штурманские карты. В тех краях примерно семь-восемь островов, где может находиться самолет. На месте будет виднее, круг поисков наверняка сузится.

— А в чем тогда дело, — весело глядя на меня, Ашухин улыбался. — Где-то лежит почти миллион, ждет нас, а мы не телимся. Такой шанс случается раз в жизни.

— Все не слишком просто. Это север, Баренцево море…

Я начал расписывать опасности, но Николай азартно мотал головой, отмахиваясь от моих слов.

— …самое хреновое, если докопаются, что мы нашли эти деньги. Знаешь, какой срок нам светит?

— Догадываюсь, — беззаботно отозвался Ашухин.

— Ни хрена ты не Догадываешься! От восьми до пятнадцати, статья девяносто третья. Хищение госимущества в особо крупных размерах.

Николай на минуту задумался.

— Какое к чертям хищение! Случайно нашли мешок денег. Если поймают, отдадим. Мы его как раз в милицию нести собирались.

— Десяток лет в зоне, это не шутки. С огнем играем.

— Миллион тоже не шутки, — мгновенно парировал Ашухин. — Если поведем дело по-умному, никто ничего не узнает. С тех пор уже почти два года прошло, думаешь, только им и дела, что твой мешок искать! Тут полстраны за это время растащили и то ничего. У тебя карты тех мест сохранились?

— Валяются где-то дома.

— Давай вместе глянем, как и с чего начинать.

И мы пошли с Николаем смотреть эти карты. Но для себя я еще решение не принял. Я все еще не мог переступить через очерченную самим собой черту.

Однажды утром Николай объявил, ни к кому не обращаясь:

— Ну все, теперь я вольный казак.

— Тебя и раньше не слишком в узде держали, — пробурчал Анатолий Букаев.

Он был не в духе. В пошивочном цехе сломались сразу две машины, запчасти давно кончились, и Букаев вместе с инвалидами уже полтора месяца не получал денег.

— Я с женой разбежался, — пояснил Ашухин. — Развод и девичья фамилия…

Больше эта тема в нашем подвале не поднималась, но развод с женой тоже имел отношение к дальнейшим событиям.

Семейная жизнь Ашухина складывалась довольно своеобразно. Не знаю, как ладили они между собой в молодости, но ко времени моего приезда в Астрахань Николай и его жена Татьяна жили каждый по себе. Они почти не ссорились и не ругались. Оба щадили свои нервы, мирно решали вопросы квартплаты, складывались на питание и покупки вещей для сына и даже иногда ложились вместе спать. В остальном они друг другу не мешали. У Татьяны были свои друзья, свое окружение, и Николай никогда не выспрашивал, где она бывает вечерами. Татьяна, в свою очередь, не интересовалась, кого приводит домой муж в ее отсутствие. Когда Ашухин заболел гриппом, Татьяна тут же переселилась на неделю к матери — убирать друг за другом супруги брезговали.

Такое существование тянулось уже давно, но связываться с разводом никто из них не хотел. Лишние расходы, да и как разменяешь двухкомнатную квартиру? Кроме того, Ашухиных объединяла одна черта: каждый больше всего на свете любил себя и не хотел доставлять себе малейшего беспокойства.

Но я не задумывался, почему вдруг зашевелился Николай и даже перетащил в ожидании обмена свои вещи к родителям.

Между тем не проходило дня, чтобы Ашухин снова и снова не заводил разговор о самолете и спрятанных деньгах. Он строил планы, как хорошо мы могли бы зажить, будь у нас этот миллион, и подманивал меня, как ребенка на яркую конфету. Невольно заражаясь, я снова начинал мечтать о коттедже, собственной машине и даже о золотых побрякушках для Зои.

Я еще не дал согласия начать поиски, но, опираясь на весь свой северный опыт, уже выстроил в голове подробный план экспедиции, которая без излишнего риска могла бы обеспечить нам удачу.

В трехстах километрах западнее города, где я жил, на побережье находился крошечный рыбацкий поселок Индерма. Мы дважды летали туда на охоту и оба раза нас сопровождал местный рыбак Выргу Ласей из коми-переселенцев. У него имелся просторный баркас с дизельным двигателем, на котором Ласей, по его словам, уходил за сельдью далеко в море. Если Ласея не окажется на месте, можно будет переговорить с другими рыбаками. За хорошую плату кто-нибудь согласится. Что у них там в цене?.. Боеприпасы к охотничьим ружьям и малокалиберкам, курево и, конечно, спирт.

По моим расчетам, Индерма находилась напротив места приземления самолета. Но и добраться до поселка было целой проблемой. Путь через город отпадал. Мне нельзя было появляться в его окрестностях: если меня увидит кто-то из знакомых, это сразу вызовет подозрение. О пропавших деньгах знали слишком многие. Желательно, чтобы моя фамилия не фигурировала на авиабилетах — тоже лишний след. Значит, добираться надо железной дорогой, а оставшиеся пятьсот-шестьсот километров как придется.

Вопрос упирался в деньги. А их-то у нас как раз и не было.

В мае в низовьях Волги по-летнему жарко. Горячий ветер с пустыни сушит воздух, и весенняя зеленая трава в степи быстро сохнет, становится серой и ломкой. Но у воды хорошо. Пока еще нет мошки и комаров, а Волга, разливавшаяся на десятки верст, превращается в сплошное море, где островами поднимаются затопленные дубовые и осиновые рощи, а в протоках вскипает вода от бесчисленных рыбьих стай, идущих на нерест.

Почти весь месяц мы мотались с Карасем по рыбацким бригадам и колхозам, скупая воблу. Поступил большой заказ из Москвы, который позволил бы оплатить долги нашей фирмы и кое-что заработать нам самим.

После одной из поездок Зоя меня к себе не пустила. Мы стояли на лестничной площадке перед дверью ее квартиры. Я знал, что она бывала куда резче, отшивая слишком надоедливых кавалеров. Сейчас она говорила тихо, почти виновато, словно убеждая меня.

— …Это не нужно нам обоим. У тебя семья, два сына, ты их не бросишь. Мне тоже пора думать о будущем. Скоро двадцать семь, дочка постоянно у матери… знаешь, все эти связи… мне было хорошо с тобой, но, пожалуй, хватит. Не приходи сюда больше. А на работе пусть все остается по-прежнему. Мы друзья, так ведь?

— Так, — подтвердил я и, повернувшись, зашагал вниз по лестнице.

Ну что же, это вполне закономерный финал. Кто я такой, чтобы за меня держаться? Ни положения, ни денег… Приличные духи и те не в состоянии подарить. Я тупо брел по улице, пока не очутился возле той самой стекляшки, где мы отмечали с Николаем нашу встречу. Сейчас у меня тоже имелся повод выпить. Тогда за встречу, а сейчас за расставание. Я пропил двадцать казенных рублей и заснул на кухне нашего двухкомнатного общежития, бросив на пол старый полушубок. Мне не хотелось никого видеть.

Разрыв с Зоей словно что-то сдвинул во мне. Я твердо решил заняться поисками самолета.

Через несколько дней, отослав под каким-то предлогом из конторы Женьку Тарасенко, я изложил Николаю свой план. Зоя ушла в банк, Букаев мотался по городу в поисках запчастей, и нам никто не мешал.

— Ты как чувствовал, — засмеялся Ашухин, — я сам сегодня с тобой на эту тему собирался говорить. Зоя дает нам три тысячи, Анатолий обещал семьсот рублей, так что с деньгами все нормально. Надо понемногу закупать все необходимое. Сдадим воблу и можно трогаться в путь — экипаж набран, как раз полное купе в фирменном поезде.

— Какое купе? — не понял я. — Мы же с тобой вдвоем собирались.

— Женьку в стороне я не могу оставить, — замотал головой Ашухин. — Мы с ним фирму вместе начинали. Ты со своим другом тоже бы так не поступил…

Николай смотрел на меня бесхитростно и открыто. Конечно, они с Карасем друзья, и я должен это учитывать. Правда, долю денег при будущем дележе Николай для своего друга сильно урезал. Оказывается, этот вопрос он уже хорошо обдумал.

— Нам с тобой по триста тысяч, потому что вся организация и весь риск ложатся на нас двоих. Женьке — сто тысяч, Букаеву тысяч двадцать-тридцать. Нормально?

— Ну-ну, — усмехнувшись, подбодрил я его, — давай дальше.

— Зое сто тысяч, она ведь, считай, всю компанию финансирует… И тысяч пятьдесят семье твоего погибшего штурмана. Там останется кое-какая мелочь: на взятки, обратные билеты и прочее, — Ашухин повертел в воздухе растопыренными пальцами. — Пойдет такой расклад?

— Нет. Про Зою разговор позже, а насчет Королева я не согласен. Ему положена одинаковая с нами доля.

— Кем положена? — изумленно всплеснул руками Ашухин, — за что? Мы тюрьмой рискуем, лезем невесть куда во льды. Разве пятьдесят кусков маленькие деньги? Особняк купить можно!

— Нет, — я упрямо мотал головой. — Наши доли должны быть одинаковыми. Кстати, друг твой, Карась, может здорово обидеться, если узнает, что получил втрое меньше нашего.

— Женьке необязательно все знать. Его дело телячье, сопровождать, охранять, делать что говорят. Ему такие деньги никогда не снились. А твоему Королеву полета тысяч, считай, с неба свалились.

— Не Королеву, а его семье!

Жадность Ашухина неприятно меня задела. Я поднялся. Уловив что-то в моих глазах, Николай вдруг засмеялся и протянул руку.

— С тобой даже поторговаться нельзя. Согласен я, согласен… Тебе, мне и для семьи штурмана по двести двадцать тысяч, а остальным, как договорились. Пойдет?

Его смех и излишнее оживление показались мне фальшивыми.

— В качестве кого и зачем ты хочешь взять Зою? — медленно проговорил я, глядя Ашухину в глаза, — в качестве еще одного кандидата в тюрьму или в покойники?

Николай растерянно заулыбался.

— Ну вот, теперь тебе ста тысяч для нее жалко стало…

— Коля, не виляй. Дело не в ста тысячах, нам хватит досыта нажраться и своих денег. Ты хоть представляешь, куда мы лезем! Знаешь, сколько у нас шансов не вернуться? Полета. Фифти-фифти!

— Да ладно, хватит путать…

Он продолжал с усилием улыбаться.

— Коля, я мужик, и то мне не по себе становится, как вспомню, куда нам плыть придется. Ты хоть раз видел шторм в Ледовитом океане? Светит солнце, — а через полчаса сплошная мгла и пятиметровые волны. Когда опускается туман, можно в лепешку расшибиться о льдину и не успеть ее увидеть! А знаешь, какая там температура воды?

— Ну, хватит, — занервничал Ашухин, — хватит пугать…

— В этой водичке даже летом человек выдерживает не больше пяти минут. Потом останавливается сердце.

— Она сама решила ехать. И потом… Я тебе не хотел говорить, чтобы не причинять лишнюю боль… но мы с Зоей собираемся пожениться.

Вот это для меня стало действительно неожиданностью! Впрочем, я мог предвидеть… Ашухин почти ничего не делал просто так. Во всех его поступках был смысл. Просто тогда я его слишком плохо знал.

А подготовка наша затянулась еще на месяц. Лишь в конце июля мы, наконец, погрузились в поезд и, оставив все дела фирмы на безотказного Толю Букаева, отбыли на север.

Глава IV

Индерма — поселок без улиц. Три десятка домов раскиданы как попало, кучками и поодиночке по берегам извилистой узкой бухты. Дома старые, рублены из почерневших сосновых плах, на дощатых крышах толстый слой ядовито-зеленого мха. Часть домов заброшены, окна и двери забиты, и мох сползает по стенам к заросшим травой тропинкам.

Водитель попутного ”УАЗа”, конопатый широконосый парень, высадил прямо перед домом Выргу. Я отсчитал ему сотню. Парень, подумав, покрутив широким носом, вернул мне четыре десятки.

— Хватит и шестидесяти. По пятнадцать с человека…

Зоя удивленно посмотрела на меня. Я пожал плечами. Это Север. В наших южных краях такого не дождешься.

Нам повезло. Старик Выргу Ласей оказался на месте. Сутулый, с морщинистым худым лицом, он расплылся в улыбке, оглядывая нашу компанию.

— Ба, Виктор! Давно не виделись. Здравствуй!

Он тряс ладонь сразу обеими руками.

— Заходите в дом!

Я познакомил Ласея с остальными, и он по очереди жал всем руки. Через час мы сидели за столом и пили водку. Шел первый час ночи, сквозь небольшие окна пробивался бледный свет спрятавшегося за горой солнца. Через час или два оно вынырнет на склоне и снова пойдет по кругу над морем. В начале августа в здешних местах еще светло почти круглые сутки.

В доме было натоплено. На столе стояли тарелки со свежепросоленной сельдью, вяленой горбушей и красной икрой в глубокой глиняной миске.

— Быть добру! — Ласей поднял зеленый стаканчик с водкой. — Молодец, что не забыл, наведываешься!

Мы дружно черпали ложками икру. Нечасто приходится так роскошно закусывать. Ласей подцепил соленый гриб и, пожевав его, отложил вилку в сторону. Я знал, что деликатный старик не полезет ни с какими расспросами, и поторопился сам рассказать о цели приезда. По крайней мере, Ласею будет что ответить соседям, если те начнут любопытствовать.

— Это мои друзья-журналисты. Николай и Зоя, — рассказывал я старику. — У них задание написать статью и сделать фотоснимки северных островов. Ну там, животный мир, природа.

— Какой журнал-то? — простодушно уточнил Выргу. — ”Вокруг света”?

— Да нет, научный, ”Природа и человек” называется, — продолжал плести я. — А меня, значит, попросили сопроводить их.

— Hy-ну, — улыбаясь щербатым ртом, соглашался старик. — Хорошее дело.

— Нам нужны лодка и проводник. Ты как смотришь, Ласей Егорович, насчет того, чтобы с нами прогуляться?

— Можно, — подумав, отозвался старик, — хозяйства у меня никакого, дверь закрыл да поехали.

— Ну и хорошо.

Я облегченно вздохнул. По крайней мере, одна проблема была решена.

Ласея Егоровича Выргу, бывшего лесоруба, жизнь потрепала крепко. Воевал, попал в плен, а когда вернулся домой, там его не ждали. Жена сошлась с мастером лесоучастка, а выросшие без отца дети Ласея не узнавали, пугаясь чужого, худого, как скелет, дядьки. С мастером у жены особой любви не было. Когда Ласей пообещал все простить, она к нему вернулась. Но толку из этого не вышло, только промучались. Выргу, подвыпив, начинал гонять жену, а однажды, в порыве злости, пырнул ножом мастера, имевшего неосторожность проходить мимо его дома. Мастер выжил, а Ласей получил пять лет. В лагере под Свердловском нагляделся такого, чего и представить не мог. Видел, как играют в карты на чужую человеческую жизнь. Был сам жестоко бит и не раз ограблен уголовниками, заработал туберкулез, почему-то не умер и освободился по известной амнистии пятьдесят третьего года.

С тех пор Ласей жил здесь, на побережье, где во второй раз женился. Жена лет пять назад умерла, а оба сына уехали в краевой центр искать городское счастье. Изредка присылали к праздникам открытки, но приезжать сюда не хотели. Выргу им не писал, так как был почти неграмотен и почти все время проводил на рыбалке и охоте. Несмотря на превратности судьбы, старик оставался беззлобным и покладистым, на мой взгляд, даже слишком простым. Мог отдать любую вещь, никогда не требуя отдачи.

Деньги за поездку Ласей брать с нас, конечно, отказался, хотя шел промысловый сезон — подготовка к долгой северной зиме. Двести литров солярки мы купили сами, а продукты привезли с собой.

Нам очень не хотелось светиться в поселке, и мы почти не выходили со двора Вырги. Но за два дня, пока мы спешно готовились к плаванию, в доме перебывал почти весь поселок, каждый хотел поглазеть на приезжих корреспондентов. Правда, меня несколько успокоило то, что о пропавшем самолете никто не упоминал. Возможно, местные жители об этом ничего не знали или просто не придавали значения событию двухлетней давности.

Из осторожных расспросов и разговоров со стариком я понял, что, скорее всего, самолет мог находиться на одном из трех островов к северо-востоку от поселка. Если там не окажется, то круг поисков придется расширять. Только нам это будет уже не под силу. Дай Бог добраться хотя бы до этих трех островов и вернуться благополучно обратно.

Баркас у Ласея широкий, из плотно пригнанных дубовых досок, и напоминает большую шлюпку. Я не раз встречал такие баркасы в море. Они устойчивы и хорошо выдерживают качку. На этих суденышках рыбаки рискуют забираться в самые высокие широты до Земли Франца-Иосифа. Наши острова ближе. Если это, конечно, то, что мы ищем. Аламаган, Капля и Неро… Ну, Капля — это понятно: крохотная каменистая точка среди океана. А что означают имена Аламаган и Неро?

Ласей в своем неизменном толстом свитере и меховой безрукавке, опираясь локтями на руль, неторопливо вставлял в мундштук новую сигарету.

— Аламаган означает богатырь, великан. Скала там торчит, на большого человека похожая… А Неро — имя такое женское, может, в честь своей невесты кто-то назвал.

Аламаган, кажется, отпадает. На острове, где лежит наша ”Сессна”, нет высоких скал. Значит, остаются Неро или Капля.

Мерно стучал двигатель, отсчитывая пять миль в час. Суток за двое доберемся до островов, если не изменится погода и не подведет двигатель.

Начало августа, в общем, спокойное время в здешних местах. Вода, вбирая и усиливая краски, переливалась всеми оттенками от светло-голубой лазури до темно-фиолетовых полос у основания волн. Наверное, так же выглядит солнечным днем океан в тропиках. Но Баренцево море обманчиво. Оно и сейчас дышит холодом, а если северный ветер, то впору надевать шубу. Вода мгновенно меняет цвет, и жутковато даже с палубы большого корабля глядеть на вздымающиеся валы, окруженные тучами брызг. Так полтора года назад тащило сентябрьским ураганом наш самолет, и волны бились, сталкиваясь друг с другом в сотне метров под нами. Нам просто повезло, что на пути попался один из этих трех островов. Аламаган, Капля, Неро… Мне кажется это была Капля. Продолговатая базальтовая глыба, наполовину покрытая плоским языком ледника.

Мы по двое спустились пообедать в трюм баркаса. Сначала Николай с Женькой, потом мы с Ласеем. Зоя налила нам по тарелке горячего жирного супа с макаронами.

Наши взгляды на мгновенье встретились, и оба одновременно отвели глаза в сторону. Мы остались друзьями и все же не очень уютно чувствовали себя рядом друг с другом. Я наполнил из оставленной нам полбутылки спирта две толстые граненые стопки. Зоя отказалась.

— Я уже выпила с ребятами. Хватит.

— Ну тогда мы сами. Твое здоровье, Ласей.

— С Богом!

Давно замечал, что в море у меня разыгрывается зверский аппетит. Я с удовольствием наворачивал густой суп — тушенки и макарон Зоя не пожалела. Ну что же, пока нет ветра и качки, можно поесть как следует. Когда разыграется ветер, уже ничего не приготовишь. А Николаю с Женькой, наверное, в рот вообще ничего не полезет. Насмотрелся я, как новички страдают от морской болезни.

Ласей, отхлебнув несколько ложек, снова взялся за мундштук. Я вылил остатки спирта в его знаменитую стопку.

— А вы, ребята? — отложив мундштук, спросил Ласей.

— Нам хватит.

— Ну, за вас…

Ласей не спеша, врастяжку допил спирт и принялся за суп. Едок из него плохой. Кое-как похлебав, он закурил сигарету.

— Чего не ешь? — спросил я. — Либо спирта маловато?

— Достаточно. Когда помоложе был, метал все подряд, а сейчас уже не идет. На фронте, бывало, лошадь дохлую найдешь, откромсаешь прямо из грязи кусок мяса со шкурой и варишь в окопе под палаткой. А со всех сторон галдят: ”Доставай, хватит! Горячо сыро не бывает”. И хряпаем эти жилы, аж скулы трещат. А если еще хлеба кусок, то, считай, вообще праздник. Меня бы твой журналист поспрашивал, я бы ему много чего рассказал.

Нет, Николай Ашухин деда слушать не станет. Наплевать ему на Ласея и всех остальных. Только деньги Ашухина интересуют и чтобы благополучно вернуться с ними на берег. Моря Николай боится. С удовольствием остался бы в поселке, но еще сильнее боится оказаться в стороне от денег.

Старик Ласей совсем другой. Без хитрости. Мне приятно сидеть рядом с ним, вдыхая крепкий дымок ”Примы”.

— Ласей Егорович, ты давно на этих островах последний раз был?

По своему обыкновению Выргу ответил не спеша, поразмышляв с минуту.

— Лет двенадцать назад на Аламагане останавливались. Ночевали, мотор ремонтировали. Красивый остров, скалы, птиц много. Хорошие снимки получатся.

Господи, этого бесхитростного простого старика мы должны обманывать, врать всей компанией, чтобы он ни о чем не догадался! А если все же догадается?

С погодой нам повезло,мотор тоже работал исправно. Время от времени Ласей его выключал, чтобы не перегревались цилиндры, и мы шли под парусом, сшитым из неровных кусков брезента. Раза два попадались стаи касаток. Огромные лоснящиеся тела стремительно неслись мимо, иногда полностью выпрыгивая из воды. Одна из касаток, сделав полукруг, вынырнула за кормой баркаса. Я различил небольшой глаз, уставившийся в нашу сторону.

— Говорят, они на людей нападают, — сказал Ашухин.

Чувствовалось, что соседство с касатками его нервировало.

— Кто говорит? — спросил Ласей.

— Ну вообще… Я в кино видел. ”Смерть среди льдов” называется.

Касатка, набирая скорость, оглушительно шлепнула о воду мощным раздвоенным хвостом и гигантской свечой взмыла вверх. Волна с силой ударила о борт судна. Я заметил, как Николай, побледнев, вцепился в поручни.

— Вот бы фотографии получились! — проговорил Ласей, стоявший у штурвала.

— Спасибо, что эта рыбина нам на голову не брякнулась, — мрачно отозвался Карась.

К вечеру второго дня на горизонте появилось темное пятно.

— Аламаган! — объявил Ласей. — Через пару часов будем на месте.

Скалистый высокий остров был окружен кольцом прибоя. Волны с шумом бились о базальтовые изъеденные солью и водой стены. Пронзительно крича, с утесов тучами срывались чайки и хороводом носились над нами, пикируя до верхушек мачт. Ласей медленно вел баркас вдоль бурлящей зеленой струи. Мощное течение, огибая остров, прижимало судно к скалам. Мимо бортов, кружась в водоворотах, мелькали клочья пены. Представляю, что здесь творится, когда поднимается ветер!

Я уже понял, Аламаган не тот остров, что был нам нужен, но мы обязаны играть свою роль. Николай поминутно щелкал фотоаппаратом, снимая скалы, прибой, чаек. Он изо всех сил изображал восторг.

— Отличный кадр! Теперь еще!

Базальтовая угловатая глыба пронеслась в трех метрах от баркаса. Ашухин невольно отступил в сторону.

— Что, страшно? — Зоя в своей оранжевой ”аляске” и узких джинсах махала руками, отгоняя чаек.

— Красиво здесь, правда?

Пожалуй, она единственная из нас, кто меньше всего думал о будущей добыче. Зоя была довольна уже тем, что оказалась здесь, где все ново и интересно для нее. Север, море, остров, к которому мы плыли…

Ласей сделал крутой поворот и осторожно направил баркас в узкую бухту.

— Это не тот остров, — прошептал я Николаю. — Если Ласей хочет, пусть побродит с нами.

Мы вытянули баркас на пологую галечную отмель и бросили между камней тяжелый трехлапый якорь. Но чтобы попасть на остров, нам предстояло взобраться вверх по ступенчатому подъему метров сто. Ласей уверенно выбирал тропу, обходя огромные глыбы, мы, пыхтя, карабкались следом. Отсюда, с обрыва, был виден почти весь остров. Цепь мелких озер в низинах, пласты подтаявшего льда, а на южной оконечности несколько скал причудливой формы. Одна из них, с полукруглой вершиной, действительно напоминала человеческую фигуру.

На острове множество птиц. С ближайшего озера поднялась большая утиная стая и закружилась прямо над нами. Карась, вскинув ружье, торопливо выстрелил, потом еще раз. Мимо!

Ласей поцокал языком. Свой пятизарядный нарезной винчестер он даже не снимал из-за спины.

— Не трать на уток патроны. Добыча впереди, вон там, — он показал на озеро, где плавали крупные серые гуси. — Только я один пойду, вы всех распугаете.

Ласей поднял ладонь, определяя направление ветра, и, зарядив винчестер, быстро зашагал к озеру. Мы сели на просушенный ветром пригорок. Ашухин сфотографировал Зою, потом и нас с Женькой.

— Будем вспоминать, как по здешним островам лазали…

— Миллион искали, — засмеялась Зоя.

Вдалеке послышались сухие хлопки винтовочных выстрелов. Мы поднялись и не спеша пошли навстречу Ласею. Старик, забросив винчестер за спину, тащил в каждой руке по гусю.

— Тяжелые, — проговорил Выргу, протягивая одного гуся мне. — Уже жирку набрали, скоро на юг полетят.

В мелких прозрачных озерах, кроме уток, плавали множество разноцветных нырков. Они не взлетали, а, отплыв подальше, настороженно следили за нами.

— Мясо нехорошее, — предупредил старик Женьку Тарасенко, когда тот попытался прицелиться. — Рыбой пахнет, совсем есть нельзя.

— Действительно, хватит стрельбы, — поддержал Ласея Ашухин.

Карась опустил ружье, а Николай добросовестно сфотографировал лужу и птиц.

— Вон у той скалы землянку покажу и крест, — сказал Ласей. — Человек там жил и там помер.

Мы обогнули озеро и километра через полтора вышли к подножию гряды. Здесь, в низине, среди стелющихся карликовых берез, торчал почерневший деревянный крест, сработанный из толстых досок. Крест сильно покосился, а вырезанную ножом надпись прочесть было невозможно.

— Из соседнего поселка парень, звали Афанасий Ош. Еще до войны было… На рыбалку поплыл, а тут шторм. Лодку пригнало к острову и о камни разбило. Афанасий выплыл, целый год на Аламагане жил. Землянку построил…

От землянки почти ничего не осталось. Закопченные бревна просели, завалив вход. Жерди и валежник, которыми укрепляли земляную крышу, сорвало и разбросало среди берез.

— Отчего он умер? — спросил я. — От голода?

— Нет. Он летом умер. Летом от голода не помрешь. От болезни или от тоски. Шутка ли, целый год один. Да и вообще здесь людей почти не бывает.

— А пешком по льду добраться не мог?

— Течение сильное. Море никогда до конца не замерзает. Вот от Неро или Капли можно дойти, там лед толстый.

Мне казалось, что старый Выргу смотрел на меня слишком пристально. Словно догадывался, что я скрываю от него какую-то тайну. Я отвернулся.

Ласей, Женька Карась и я ночевали на берегу возле костра. Николай с Зоей ушли после ужина на баркас.

— Кольке везде хорошо, — пробурчал Карась. — Хитрый черт. Даже здесь с бабой спит.

Старик Выргу, посмеиваясь, прикурил от костра очередную сигарету. За ужином мы выпили по три стопки спирта, и настроен он был благодушно.

— Женщины — это хорошо. У меня тоже подружка есть. Молодая, пятьдесят восемь лет…

— Молодожены! — заржал Женька. — Ну ладно, давайте, что ли, еще по стопке перед сном.

— Давай! — поддержал я.

Ласей из деликатности промолчал, только двинул ближе к нам миску с холодной гусятиной. Мы выпили по очереди из толстостенного граненого стакана еще грамм по сто разбавленного спирта и принялись с Женькой доедать гуся.

Медно-красное солнце вынырнуло из-за скалы, протянув блестящую дорожку среди волн. Уже чувствовалась близость осени. По утрам подмораживало — короткое северное лето подходило к концу. Впрочем, здесь никогда не бывало тепла — не так далеко отсюда начиналась граница ледяных полей.

Мы поднялись через три часа и, подогрев чай, столкнули баркас в воду; темные утесы Аламагана остались позади. Николай, продолжая играть свою роль, щелкнул несколько раз фотоаппаратом, потом отправился спать в трюм.

Спустя примерно сутки на горизонте показался Неро. Еще через час я понял, что это тот остров, куда два года назад с трудом дотянул самолет.

По сравнению с Аламаганом он был гораздо меньше. Вместо отвесных скал — зализанные каменные берега и широкие галечные отмели. Ноздреватый язык ледника, выползая по склону из моря, покрывал почти весь остров. Я смотрел на приближающуюся землю и мне становилось не по себе. Два года назад мы с Саней Королевым едва не остались здесь навсегда. Зачем я опять потащился сюда? Надо ли испытывать судьбу еще раз? Совсем некстати вспомнился трухлявый крест над могилой рыбака на Аламагане.

Хреновые предчувствия одолевали меня, пока мы приближались к острову. И все же я не ожидал, что все закончится так скверно. Гораздо хуже, чем я мог предполагать.

Глава V

Наш сценарий начал лопаться и трещать по швам уже с первых минут после высадки. Николай, повесив на плечо оба фотоаппарата, озабоченно глянул на часы.

— Значит, так, время терять не будем. Мы с Зоей и Виктором быстро обежим остров, хотя я и так вижу, что ничего интересного тут нет — это не Аламаган. А ты, Ласей Егорович, вместе с Евгением, пока мы ходим, проверьте мотор. Может, свечи надо почистить или масла подлить. Вернемся, перекусим и сразу на Каплю.

Но Ласей, не обращая внимания на слова Ашухина, уже тянул из груды вещей свой винчестер.

— Не надо ничего чистить, — бормотал старик, — дизелек как часы стучит, весной каждый винтик перебрал.

— Еще глянуть не мешает.

— Не надо ничего глядеть, — гнул свое старик. — Лучше прогуляемся вместе.

Мы с Николаем переглянулись. Ласей расталкивал в карманы фуфайки патроны. Ашухин за его спиной делал мне отчаянные знаки. Надо было что-то срочно придумывать.

— Давайте, чтобы время не терять, на две группы разделимся, — предложил я. — Мы с Евгением сделаем снимки вверху на леднике, а вы пройдитесь вдоль берега.

— Конечно, — подхватил Ашухин. — Чего толпой шляться?

До нашей разбитой ”Сессны” отсюда было не больше километра. Через двадцать минут мы уже стояли с Карасем возле самолета. Нагреваясь под летним солнцем, ”Сессна” уже на две трети погрузилась в оттаявший под ней лед. Носа почти не было видно. Серебристым горбом торчала верхушка фюзеляжа да хвостовое оперение. Шагах в двадцати валялось оторванное колесо. Резину мы с него срезали и сожгли два года назад.

Карась разглядывал и цокал языком.

— Крепко вы грохнулись. Страшно, наверное, было?

— Страшно, — подтвердил я. — Пошли быстрее.

Женька на ходу оглянулся.

— Нет, я бы летчиком не смог работать. Жутко представить, как с высоты сюда валишься. Молодцы, сумели самолет посадить.

— Просто повезло. Брюхом тормозили, а то бы вон в ту трещину прямиком въехали.

Карась издали заглянул в глубокий ледяной разлом и снова поцокал языком.

Брезентовый мешок с деньгами мы когда-то спрятали в узкой расщелине у подножия скалы и завалили камнями. Я торопливо отбрасывал камни, шаря рукой в расщелине. Пальцы натыкались на лед. Вода сыграла с нами злую шутку.

В июльские теплые дни она залила расщелину и вскоре, замерзнув, накрепко вморозила сумку в скалу. Никаких инструментов мы с собой не захватили. На наше счастье, у Карася оказался большой складной нож, которым мы по очереди принялись долбить ледяные натеки. Через полчаса нож с треском переломился, и изо льда торчала лишь металлическая ручка и кусок выцветшего брезента. Я подобрал плоский треугольный камень и принялся колотить по нему другим булыжником.

Дело пошло быстрее. Удачным ударом я сколол целый пласт льда. Еще немного! Я уступил место Карасю и, сняв шапку, вытер пот. Оглянувшись, увидел три фигуры, двигающиеся по леднику к самолету. Значит, Ашухин не сумел удержать старика на берегу? А может, Ласей догадывался с самого начала. Самолет он уже увидел. Надо хотя бы успеть спрятать рюкзак, деньги…

— Женька, быстрее!

Карась рубил лед, как отбойным молотком. Отбросив булыжники, изо всех сил тянул, рвал на себя мешок. Он тоже видел приближающиеся фигуры. Под его руками что-то трещало. Лишь бы не порвался брезент, Карась, поднатужившись, присев на согнутых коленях, рванул еще раз. Есть! Не удержав равновесия, он отлетел метра на три, но мешок был в руках Карася. Теперь побыстрее затолкать его в рюкзак. До наших спутников оставалось метров четыреста. Догадывается Ласей или нет, зачем мы ковыряемся у скалы?

Мы встретились все впятером возле самолета. Ашухин попытался изобразить удивление.

— Вот это да, откуда он здесь?

Ласей и Зоя молчали. Мне было стыдно смотреть старику в глаза. Я обошел ”Сессну” кругом и потрогал нагретую солнцем хвостовую плоскость.

— Ну что же ты, респондент, самолет не снимаешь? Редкий кадр…

Ласей повернулся к Николаю. Тот, стушевавшись, растерянно теребил ремешок фотоаппарата.

— Да и правда… надо сделать пару снимков.

Раньше мы улыбались, когда старик называл Николая ”респондент”. Сейчас нам было не до улыбок. Что знает и о чем догадывается старик?

— Да, ребята… — неопределенно протянул Ласей и, не спеша повернувшись, зашагал к баркасу.

Мы, словно опасаясь, что он бросит нас здесь, на ледяном берегу, кучей шагали следом, приотстав на полсотни шагов. Я мрачно рассуждал о том, что хотя о деньгах знали немногие, слух, наверное, разошелся в тот год по всему побережью. На севере трудно хранить в тайне такие вещи.

Когда мы отчаливали, Ласей негромко, но отчетливо пробормотал, ни к кому не обращаясь:

— Зря вы, ребята. Не будет добра… чего уж теперь рюкзак прятать…

Значит, Ласею известно о деньгах.

Мы были все пятеро слишком разными. Но еще больше от нас четверых отличался Ласей Выргу. В поселке, где он прожил четыре десятка лет, никогда не закрывался на замок ни один дом, а человек, укравший чужое или сказавший ложь, презирался всеми.

Я сразу оказался и тем и другим. Мы могли усмехаться и плевать на мнение старика Выргу, но уважение его я потерял навсегда.

— Открывай, — прошептал Николай.

Я с хрустом разломил печать. Денег было много, сотни пачек. Я никогда не видел такой суммы. Мы с Ашухиным сидели в каюте и перебирали пачки банкнот. Они были влажными на ощупь, кое-где покрыты плесенью, но сохранились хорошо. Зоя и Карась были наверху вместе с Ласеем.

— Я заберу свою долю прямо сейчас, — зашептал Ашухин, — мало ли что…

Я отсчитал двести двадцать тысяч. Николай затолкал деньги в целлофановый пакет. У Ашухина дрожали руки. Он суетился и вздрагивал при каждом шорохе.

— Сбылась мечта идиотов, — пытался улыбаться Ашухин. — Неужели дед заложит нас?

— Доносить, конечно, не пойдет, — отозвался я. — Но и хранить в тайне не будет. Друзьям, конечно, расскажет.

— Попробуй его уговорить. Предложи денег… тысяч пять или десять.

— Бесполезно!

— Попробуй.

Николай отправился наверх, а в каюту торопливо спустился Женька Тарасенко. Еще один целлофановый пакет. Реакция на деньги была почти как у Николая. Так же оглядывался на дверь и пугливо вздрагивал. А спустя час я попытался завести разговор с Ласеем. Он не отказался от спирта, но разговор у нас не клеился. Я что-то пытался сказать, но старик отмалчивался, избегая на меня глядеть. На корме суетился Ашухин, украдкой наблюдая за нами.

— Ласей, не говори никому, — сдавленно попросил я.

— Не боись, доносить не побегу…

Ласей употребил те же слова, что и я час назад. Доносить он, конечно, не пойдет.

— Может, тебе деньги нужны? — пробормотал я, заранее предвидя его реакцию.

— На кой хрен мне твои краденые рубли сдались. Вместе с тобой на старости лет в тюрьму идти? — Ласей закурил, ветер яростно раздувал огонек сигареты. — Я твоих друзей не знаю, но от тебя, Виктор, воровства не ожидал. Ты же боевой летчик, офицер!

— При чем тут воровство? — вскинулся я.

— Сдай ты эти деньги и дело с концом, — почти ласково уговаривал меня старик. — И душа у тебя сразу успокоится.

— Для меня это не просто деньги, а возможность зажить по-человечески. Мне скоро сорок лет стукнет, а даже угла своего до сих пор нет. Парадный мундир да медали на нем!

— Не будет вам счастья с тех денег. Не в этом, так в следующем году, а все равно наткнутся на твой самолет.

— Ну, а если сейчас тебя спросят… ну про нас спросят…

— Я врать, Виктор, не буду. Старый уж слишком для вранья… Потому и прошу, сдай от греха дальше эти деньги. Неужели охота в твои годы в тюрьме-то сидеть?

Я спустился в каюту. Николай вбежал следом и закрыл за собой дверь.

— Ну что?

— Надо сдать эти деньги, — устало проговорил я.

Ашухин непонимающе поморгал.

— Почему?

— Так считает Ласей. Он, наверное, прав. О них знают слишком многие. Мы попадемся с этими деньгами.

— Он собирается нас заложить?

— Нет. В милицию он, конечно, не пойдет, я тебе уже говорил. Но и в секрете держать не станет.

— Значит, заложит! — гнул свое Ашухин.

Я молча лег на рундук и накрылся полушубком. Мне все до черта надоело. Я крепко выпил, пока уговаривал Ласея, и теперь мне требовалось хоть немного поспать.

Когда я проснулся, старика на баркасе уже не было.

Я мог бы сразу сообразить, что с ним случилось, и я это понял, но почему-то лез с дурацкими вопросами к Ашухину и Карасю. Наверное, я просто не мог поверить, что они зашли так далеко. Впрочем, мы начинали этот путь вместе.

— Старик упал в воду, — Карась стоял за штурвалом, глядя на меня своими светлыми голубыми глазами. — Зря ты ему так много наливал. Видимо, подошел к борту, потерял равновесие — и готово.

— Ты это сам видел?

— Ничего я не видел. Спал, как и ты, а когда проснулся, у штурвала никого нет, и баркас по сторонам рыскает.

Я посмотрел ему под ноги. На дощатой палубе отчетливо проступали пятна крови. Их затирали, но до конца затереть не смогли. Значит, ко всему прочему мы стали еще и убийцами.

— Мужики, вы хоть соображаете, что натворили?

Ашухин перехватил мой взгляд.

— Хватит, заткнись… Старик утонул, Карась это видел, — Николай помедлил, — и я тоже видел… Свалился за борт, и мы не успели ему помочь.

Зоя испуганно смотрела на нас.

— Ты это тоже видела?

— Я же сказал, хватит! — крикнул Ашухин. — Старик утонул, и давай прекратим болтовню.

Мне вдруг стало страшно. Я почти физически ощущал опасность, исходящую от Ашухина и Тарасенко. Они почувствовали вкус денег, и сейчас их уже ничего не могло остановить.

Но сегодня это была не последняя смерть. Ласей оказался прав, когда говорил, что деньги не принесут нам счастья.

Ветер постепенно стих, и откуда-то сверху клочьями полез туман. Баркас, размеренно тарахтя, резал спокойную, слегка колыхающуюся воду. Молочная пелена закрыла все вокруг. Я сменил за штурвалом Карася. Кровь уже полностью затерли, а палубу выскоблили ножом.

Николай подошел ко мне и несколько минут стоял молча.

— Мы все повязаны одной веревкой, — медленно проговорил он. — Вместе начинали дело и вместе закончим. За тебя уже сделали самую грязную часть работы, тебе остается только молчать и не закатывать истерик. Мне жалко Ласея, но так получилось. Он утонул…

— Дожидайся, поверят тебе. Скорее, мы все четверо утонем, чем Ласей. Он всю жизнь в море ходит.

— Баркас разобьется у берега, и мы все исчезнем. Потом найдут обломки, но мы уже будем далеко…

Ашухин постоял рядом еще немного и, не дождавшись от меня ответа, пошел в трюм.

Мы двигались малым ходом, но это нас не спасло. Спустя четыре часа баркас врезался в льдину.

Серо-зеленая стена выплыла из тумана прямо перед носом нашего суденышка. Старик Ласей, может быть, и среагировал бы, но у Карася, стоявшего за штурвалом, не получилось. Он успел лишь нажать кнопку выключателя дизеля, оказалось, что поздно. Инерция тащила тяжелый дубовый корпус прямо на стену. В наступившей тишине оглушительно затрещали раздавленные борта.

Суденышко легло на бок. В воду посыпались доски, лежавшие на палубе, куски брезента, еще какой-то хлам. Я успел схватиться за болтающийся леер и повис над водой. Рядом висел, держась за штурвал, Карась. Отвесная ледяная стена, высотой метра три, поднималась из черной дымящейся воды. Если баркас перевернется — нам всем конец! Но судно, раскачиваясь, медленно обретало равновесие. Из каюты выскочили Николай и Зоя.

— Там вода! Хлещет…

Я сбежал вниз и сразу понял, что спасти баркас не удастся. Море рвалось в трюм через пробитый борт сразу несколькими фонтанами. Сколько времени у нас в запасе? Я передал Карасю первое, что попалось под руки — сумку с картошкой.

— Бросай все наверх! Туда, на льдину!

Мы швыряли вверх банки с консервами, пакеты с крупой, тряпки, чайники. Нас медленно тащило вдоль зеленого ледяного разлома. Я стоял наготове с багром. Стена пока отвесная, но должна же быть хоть какая-то трещина! Пущенный Николаем пакет с мукой долетел почти до верха и с треском распоролся об острый край льда, осыпав нас белым облаком. Карась, раскрутив за стволы ружье, зашвырнул его на льдину. Скомканное ватное одеяло, не долетев, упало в воду.

— Это ведь берег, да? Берег? — Ашухин бегал вдоль борта со своим коричневым рюкзаком, в котором лежали деньги.

Нет, это не берег! До берега отсюда не меньше сотни километров. Это всего лишь льдина, возле которой мы можем утонуть как котята, так и не сумев на нее взобраться. Ласей был прав. От судьбы не уйдешь…

Я упрямо отталкивался веслом, помогая нашему гибнущему судну продвинуться хотя бы еще немного вперед, туда, где ледяной обрыв становился более пологим. Карась помогал мне, яростно выгребая другим веслом, но еще быстрее погружался в воду баркас. Я подгреб ближе к льдине и показал на неровные ступенчатые уступы.

— Здесь можно взобраться. Зоя, лезь!

Женщина испуганно замотала головой:

— Сначала вы. Мне страшно.

Ашухин и Карась тоже нерешительно мялись. Я подхватил рюкзак с деньгами и передал весло Карасю. Уступы скользкие, а внизу дымящаяся студеная вода вечно холодного моря. Я полз, раскорячась, как лягушка, цепляясь за каждый бугорок. Мне помогало то, что кое-где в лед были вморожены водоросли, они уменьшали скольжение. Наконец я вскарабкался наверх.

Карась, раскрутив над головой, швырнул мне моток веревки. Конец не долетел до меня полметра. Еще раз! Я подхватил веревку, отполз от края и уперся в ледяной излом.

— Лезьте быстрее!

Внизу опять заминка. Ашухин подтолкнул Зою.

— Не бойся и держись за веревку.

Она карабкалась по моим следам и была уже почти наверху.

Над краем льдины показалась ее голова в красной вязаной шапочке, и в этот момент Зоя потеряла под ногами опору. Несколько секунд она висела, цепляясь за веревку, потом, вскрикнув, сорвалась вниз. Тело ударилось о дощатый борт полузатонувшего баркаса и исчезло в воде. Красная шапочка, как поплавок, снова показалась на поверхности, но уже метрах в двух от баркаса. Карась протягивал ей весло, но Зоя, видимо, ничего не соображала от шока или была не в состоянии за него схватиться.

Отшвырнув весло, Карась бросился в воду. Следом, через секунду или две, сбросив куртку, прыгнул я. Мне было страшно, но я знал, что буду презирать себя, если не прыгну. Вода обожгла, как кипяток. Я вынырнул, оглядываясь кругом. Рядом барахтался Карась, но Зои нигде не было.

Николай подогнал к нам баркас, и мы кое-как вскарабкались на палубу. Наше судно тонуло. Облепленные мокрой одеждой, мы торопливо раздевались. Нам предстояло лезть наверх. Первым взобрался Ашухин. Мы швырнули на льдину мокрые комки одежды, сапоги, еще какие-то вещи. Что-то долетало, а что-то падало вниз. Потом, держась за веревку, вылезли на льдину и мы.

Брошенный баркас, покачиваясь на мелкой волне, медленно исчез в тумане. Ему оставалось жить считанные минуты.

Мы глотали спирт прямо из канистры, запивая талой водой, которую черпали под ногами. Николай протянул нам с Женькой по куску хлеба с салом. Отрезал себе и тоже стал молча жевать. Я видел, как двигались его уши и напрягались жевлаки. Куски были большие, и жевал он долго. Я отвернулся. Ашухин отыскал среди вещей эмалированную кружку.

— Еще хотите?

— Налей, — откликнулся Карась.

Ашухин нацедил спирта и протянул Карасю.

— Вы молодцы, а я вот не успел прыгнуть.

— Какой толк? — пробурчал Карась. — Мы все не успели. Ну, царствие небесное подруге нашей…

Он медленно выпил спирт. От закуски отказался, лишь зачерпнул кружкой талой воды. Ашухин, скорбно покачав головой, выпил тоже и отрезал себе хлеба с салом. Смерть Зои не испортила ему аппетит. Я отвернулся и начал выжимать брюки.

Должно быть, что-то почувствовав, Ашухин подошел ко мне с протянутой кружкой.

— Давай за помин души.

Молча выпив, я вернул ему кружку и снова взялся за брюки. Мне почему-то показалось, что Николай сейчас решит всплакнуть. Но он только шумно вздыхал, дожевывая сало.

И все же нам повезло. Мы трое остались в живых и даже наши мешки с деньгами остались при нас. На треножнике из весел и винчестера мы развесили мокрую одежду, собрали в кучу уцелевшие продукты и вещи. Одиннадцать банок консервов, три буханки хлеба, кусок сала, мешочек с пшеном и килограмма два сахара. Голод нам пока не грозил. К винчестеру и двустволке имелись патроны.

Хлюпая мокрыми сапогами, я обошел льдину. В длину она километра полтора и чуть меньше в ширину. Кое-где я разглядел пучки водорослей и мелкий плавник. Нашел два вмерзших бревна и широкую дубовую доску, но их надо было выкалывать из толщи льда.

Остаток дня мы стаскивали к нашим вещам плавник и собирали мох для подстилки. Он был такой же сырой, как все вокруг, но это было лучше, чем мокрый лед.

Костер горел плохо. Лед под ним таял и заливал угли. Мы кое-как нагрели полчайника воды, чтобы запить банку консервов, которую открыли на ужин. Из теплых вещей у нас имелись два спальных мешка и старый облезлый полушубок Ласея. Мы постелили на мох спальник и полушубок, укрывшись вторым спальным мешком. Все быстро заснули, но так же быстро от холода проснулись. Поднялся сильный ветер. Мы лежали как в трубе, к тому же спальный мешок напитался снизу влагой.

Мы поднялись и долго бегали кругами, пытаясь согреться. Потом снова кипятили воду пока не рассвело. Берегом вокруг и не пахло. От горизонта до горизонта расстилалось пустынное серое море с гребешками волн. Льдину заметно покачивало, и от этого мы чувствовали себя еще более неуютно. Весь следующий день мы пытались хоть немного обустроить свой лагерь. На льдине нам предстояло провести черт знает сколько времени, и первое, что надо было сделать, — оборудовать более или менее сносный ночлег.

Мы разрубили пополам извлеченную изо льда доску и уложили ее в нише, которая немного защищала от ветра. В изголовье и ногах настелили кучу плавника и покрыли это сооружение слоем мха. Получилось нечто вроде гнезда. Но все наши ухищрения помогали мало. Гигантская ледяная глыба и холодное море не давали нам согреться, и мы редко спали ночью больше двух часов подряд. Днем было теплее, но мешала вода, которая струилась вокруг, накапливаясь в низинах большими лужами.

Запасов еды при экономном расходовании могло хватить недели на две. Я рассчитывал, что за это время нас кто-то заметит, или прибьет к земле. Если, конечно, не изменится ветер, который в основном дул с востока и тащил льдину вдоль побережья. После убийства старика Вырги я уже не мог относиться по-прежнему к моим спутникам. Но если с Карасем мы еще вели какие-то разговоры, вместе караулили нерп на пологом конце льдины, то Николая я старался всячески избегать. Я помнил, как он не решился прыгать за Зоей, но еще трусливее и мрачнее вел он себя сейчас.

Ашухин боялся голода. Получилось так, что пищу брался варить он сам. Учитывая наши запасы, чередовались в основном два блюда: жидкий суп из пшена с консервами и кипяток с сахаром. Подойдя как-то раз к нему со спины, я увидел, как Николай торопливо запихивал в рот остатки тушенки. Потом налил в банку супа и, запрокинув голову, торопливо выпил.

— Не подавись! — окликнул я.

Но Ашухина было трудно смутить. Плеснув в банку супа, он протянул мне:

— Попробуй, вроде ничего получилось…

Я бросил к костру найденную сухую хворостину.

— Карась придет, пообедаем все вместе, — и не выдержав, добавил: — С нашими запасами только и жрать поодиночке!

Николай сделал вид, что не расслышал.

Еще он любил рассуждать с Карасем, как будут тратить деньги. Оба собирались немедленно покупать машины. Ашухин — ”Волгу”, Карась — ”жигуленок”, шестерку. Оба часами спорили о достоинствах своих моделей и собирались зимой ехать в Крым, проветриться. Только никак не могли решить как лучше: на одной машине или сразу на обоих.

— Конечно, на двух, — настаивал Ашухин. — У каждого ведь с собой будет девочка. Захотел потрахаться, остановился, разложил сиденье, на него подругу — и валяй сколько влезет.

После мгновенной и страшной смерти Зои на наших глазах мне было противно слушать Николая. Он вспоминал свои любовные приключения и советовался с Карасем, кого из прежних подруг взять с собой.

— Можно Светку, она обоим сразу давать будет. Помнишь, которая весной у нас в конторе ночевала?

— Найдем помоложе, — авторитетно заявлял Карась. — На любой дискотеке пару сосок погрузим и поехали. И платить не надо. За жратву и выпивку все, что надо, отработают.

— И-и-эх, красота, — потягивался Ашухин. — Ящик шампанского, ящик коньяку — и вперед!

Плеск отвалившегося куска льда прервал его размышления.

— Льдина не развалится? — зевая, спросил он.

— Не развалится, — отозвался я. — Как правило, они крепкие. Но есть другая опасность. Лед все время подмывает снизу морской водой, меняется центр тяжести, и такие айсберги часто переворачиваются. Не хотел раньше говорить, настроение портить.

— Ну и не говорил бы, — отозвался Карась.

А Николай долго размышлял, шучу я или нет. Подумав, решил, что не шучу. Воображение у него работало, и он хорошо представлял, как мы будем тонуть в холодной воде. Дня на два прекратились разговоры о девочках. Он ходил по льдине, прислушиваясь к каждому шороху, потом предложил держать наготове бревно и мешок с продуктами.

— Отплывем в случае чего на бревне, потом опять попытаемся взобраться…

— Не выйдет, — мотал головой Карась, — знаешь, что будет, когда такая махина перевернется?

— Шансов нет, — подтвердил я, — остается только молиться.

— Значит, будем сидеть и, подняв лапки, ждать смерти? — нервничал Ашухин.

— Рубашку постирай, — советовал Карась, — чтобы, значит, на тот свет во всем чистом…

Подстерегающие нас опасности не мешали Николаю заново считать и пересчитывать свои деньги. Однажды, пошептавшись с Карасем, он объявил:

— Надо разделить Зоину долю на троих. Семья у нее не бедная, внучку и без нас обеспечат с ног до головы. Оставим им тысяч десять и хватит. Меньше разговоров будет, откуда и что взяли.

Карась его поддержал. Я отсчитал им по сорок пять тысяч. Ашухин, морща лоб, повертел пачки и снова, смешав деньги, разложил их на три кучки. Одну придвинул мне.

— Делим на всех троих.

Глава VI

По моим подсчетам, прошло тринадцать дней нашего унылого и холодного дрейфа на льдине. Может, и меньше, потому что похожие друг на друга дни тянулись бесконечно долго, а отмечать каждые прожитые сутки я начал лишь неделю назад.

Стало заметно холоднее. По ночам подмораживало, а однажды двое суток подряд длился самый настоящий шторм с дождем и снегом. Мы все промокли и тряслись от стужи, прижимаясь друг к другу. Огромные вспененные валы с грохотом обрушивались на льдину, брызги летели на десятки метров. Время от времени волны откалывали куски льда, и скрежет ломающихся глыб перекрывал шум океана.

Мы выпивали по стопке спирта и ждали, когда же смоет нас волнами или перевернет. Карась сидел вялый, казалось, безразличный ко всему. Николая трясло от страха, он слишком любил себя и будущую веселую жизнь. Сейчас ему особенно не хотелось умирать. Мне же до воя становилось жалко жену и сыновей. Я не сомневался, что это расплата за убийство старика Вырги и за смерть Зои.

Шторм, в конце концов, утих, но это была скверная примета. Близился сентябрь, а вместе с ним страшные осенние ураганы, которые длились неделями. Правда, время для них еще не наступило, как правило, они разыгрывались во второй половине сентября. Я все же надеялся на лучшее.

Запас продуктов подходил к концу. За все дни удалось подстрелить лишь птиц, похожих на бакланов. Мясо было жесткое и воняло рыбой, но мы их съели целиком, почти не оставив костей. Готовить еду мы Ашухину больше не разрешали, взяв эту обязанность на себя. Не умея переносить голод, он воровал тушенку, лизал из мешка сахар и жадно черпал кипящий недоваренный суп прямо из чайника, если поблизости никого не было.

Однажды, еще до шторма, я увидел, как, перевесившись через край льдины, он что-то собирал на уступе. Я подошел ближе. Оказалось, в этом месте разорвался пакет с мукой, и на льду остался тонкий слой мучной жижицы. Ашухин греб ее пятерней и отправлял в рот, обсасывая пальцы. Он так увлекся, что даже не слышал моих шагов. Я постоял за его спиной. Внезапно возникло желание схватить Ашухина за ноги и толкнуть вниз. С трудом сдержавшись, я отвернулся и зашагал прочь.

В один из дней мы открыли последнюю банку консервов. Ее предстояло тянуть на два-три дня, а может, и больше. По ложке волокнистого мяса утром и вечером в чайник с бурлящей похлебкой, где гонялись друг за другом редкие крупинки пшена. Хлеб уже давно кончился, и жидкий суп мы пили из консервных банок.

В этот же день меня отвел в сторону Карась и показал на лужицу бурой мочи.

— Кровь… и вчера так было. Кранты мне подходят…

Карась здорово сдал. Сухая бледная кожа обтягивала скулы, редкая свалявшаяся борода росла клочьями. Впрочем, и мы выглядели не лучше.

— Это почки, — сказал я. — Ты их застудил. После того купанья и ночевок на льду.

— Умру?

— От почек так быстро не умирают. Старайся не спать на спине и вообще меньше лежи.

Мне показалось, что в эти минуты между нами опять перекинулся какой-то мостик.

— Ты молодец тогда… первый за Зоей кинулся.

— Ты тоже, — отозвался Карась. — Кому-то надо было прыгать. Не Коле же? Он три раза подумает, прежде чем что-то сделает. А вообще, Зоя на его совести. Разве можно было ее в эту авантюру тащить! Знаешь, зачем он ее с собой брал?

— Догадываюсь…

— Но не до конца. Коля весной как услышал про Зойкиного богатого папашу да про подаренную ”шестерку”, от жадности даже сна лишился. Правда, в начале ты ему дорогу перешел, но он не растерялся. С женой срочно развелся и к Зойке, как влюбленный жених, подкатился. Та, конечно, не устояла, Коля красиво петь умеет. Встречаться с ним она согласилась, а замуж ни в какую. Тут ты подвернулся со своим миллионом. У Коли вообще голова кругом пошла, со всех сторон деньги, и не ухватишь. А сюда, на север, он Зою не просто так брал. Боялся ее в Астрахани оставлять, вдруг найдется кто помоложе, уведет. Да и рассчитывал все же уговорить за него замуж выйти. А оно вон как получилось… Ладно, пойдем, пока он всю похлебку не сожрал.

На следующее утро я стрелял в нерпу и промахнулся. Сильно тряслись руки. И все же нам повезло. Мы убили медведя, но это лишь приблизило смерть двоих из нас. Старик Ласей был прав. Краденые деньги тянули за собой одно несчастье за другим.

Белый медведь лежал на пригорке в полусотне метрах от края льдины. Его увидел Карась и прибежал за мной. Я взял винчестер покойника Ласея, Карась — двустволку.

— Заряжай пули…

Покопавшись в патронташе, я сам отобрал заряды понадежнее и передал Карасю. Цыкнул на Ашухина, сунувшегося было следом:

— Сиди тихо здесь!

С бугра осмотрели место, где лежал зверь. Слишком близко от края. Может успеть броситься в воду даже смертельно раненый. Медведь вдруг поднялся и, фыркнув, не спеша зашагал в нашу сторону. Это был огромный зверь с толстыми лапами и вытянутой мордой. На светло-серой, местами желтоватой шерсти выделялись три черных пятна: нос и глаза. Медведь был, наверное, сыт, потому что никуда не торопился. Понюхал воздух, зевнул и снова улегся.

— Обходим с двух сторон, — зашептал я. — Ползи вдоль гряды. Стрелять только после меня.

Я перебежал низину и тоже пополз. Через сотню метров я выдохся и минуты две лежал неподвижно, с хрипом выталкивая воздух из легких. Затем двинулся дальше. Как ни вжимался я в лед, но медведь, видимо, меня заметил. До него оставалось метров двести. Лобастая морда встревоженно обнюхивала воздух. Передвинув планку на двухсотметровую отметку, я торопливо целился. Лишь бы снова не начали трястись руки!

Я выстрелил в тот момент, когда медведь поднимался. 7,62-мм не самый лучший калибр для медведя, но попал я довольно точно. Огромная туша дернулась, я выстрелил еще раз и, кажется, опять попал. Медведь, шатаясь, бежал к воде. Следующие две пули прошли мимо. Я слышал, как они с воем рикошетили. Но раны оказались тяжелыми, шагов через двадцать медведь сел на задние лапы. Наперерез ему торопился Тарасенко. Грохнули два выстрела из охотничьего ружья, потом еще один. Карась не слишком умело добивал раненого зверя.

Когда я подошел, медведь был мертв. Огромная трехметровая туша лежала на боку, лужа крови, дымясь, растекалась по льду. Это был крупный молодой самец, хорошо нагулявший жиру за полярное лето.

Мне стало не по себе. Я охотился на оленей, песцов, зайцев и никогда не приходилось убивать таких мощных красивых зверей. Но мы уже доходили от голода, и мясо медведя было для нас последним шансом выжить.

Ашухин торопливо шагал к нам, что-то крича на ходу и размахивая руками.

— Рехнулся от радости? — засмеялся Карась. — Теперь нажрется вволю.

— Нет, он что-то рукой показывает… А ведь мы уже на побережье!

Я тоже закричал. Впереди тянулась узкая полоска земли. Я различал холмы на горизонте и блестящее ледяное поле, застывшее у берега.

— Может, и выкарабкаемся из заварухи.

Флегматичный Карась обнимал и хлопал меня по спине. От переполнявшей его радости прыгал по льду, потом, зарядив ружье, дважды пальнул вверх. Чайки, летавшие над нами, бросились врассыпную. Чайки — это хорошо! Это тоже приметы близкой земли.

Часа за два, действуя единственным уцелевшим ножом, мы сняли шкуру и распороли брюхо медведю. Бросили в сторону на лед печень, сердце и огромные легкие.

— Жаль, топор не захватили, — проговорил Карась. — Отрубили бы кусок и сразу сварили. Впрочем, можно и ножом от окорока отхватить…

Он сидел на шкуре, вытирая со лба пот.

— Витя, давай печенку сварим и сердце, — торопливо предложил Ашухин. — Пожуем, отдохнем, а потом принесем топор и разделим остальную тушу. Ты когда-нибудь медвежью печенку пробовал?

— Нет, я вообще на медведей не охотился. Их очень мало, да и запрещено.

Я кое-что начинал подозревать, хотя и не был уверен в своей догадке. Я решил проверить ее до конца.

В чайнике бурлило, плескаясь через край, аппетитно пахнущее варево — крупные куски печенки и разрезанная на три части половина сердца.

Мы выпили по стаканчику разведенного спирта, это были остатки, и сидели, поглядывая на чайник.

— Может, готово? — не утерпел Карась. — Попробуй печенку, Коля.

Но Ашухин, держась рукой за горло, мотал головой.

— Ребята, мне, наверное, от спирта плохо стало. Наизнанку выворачивает.

Он поднялся и, шатаясь, побрел прочь.

— Посадили мы желудки на этой диете… не жрем ничего, — Карась мотнул головой в сторону Николая. — Вон даже спирт не идет. Давай я, что ли, печенку попробую.

Он потянулся было к чайнику, но я удержал его за рукав.

— Сиди!

— Да я только попробую, хватит там на всех.

— Сиди, — повторил я. — Будем есть все вместе.

— Ну и жмот, — засмеялся Карась. — Там два центнера мяса лежит, а он кусочка жалеет.

Николая не было минут пятнадцать. Он пришел и лег на подстилку.

— Хреново, — пожаловался Ашухин. — Выдрало одной зеленью. Может, в спирте осадок какой-то был?

— Мы же не отравились, — сказал Карась. — Спирт нормальный, ведро целое вылакали и ничего. Это все от голодухи. Тебе поесть надо, сразу станет лучше.

— Не могу, даже тошнит от запаха.

Я уже не сомневался, что разыгрывается спектакль, в котором мой бывший одноклассник является главным действующим лицом. Я подыгрывал ему изо всех сил.

Поковырявшись в чайнике, я налил в миску немного бульона и выложил несколько дымящихся кусков. Один из кусков я поддел на нож и, обжигаясь, сунул в рот.

— Хороша печеночка, — похвалил я, хоть сунул в рот совсем не печень, а кусок сердца.

Я играл и рисковал. Если Ашухин заметит фальшь, он мгновенно извернется и тогда виноватым стану я. Но перекатывая на ладони новый кусок, на этот раз печени, я поставил перед Николаем миску.

— Ешь. Хотя бы бульончику похлебай.

Николай обессиленно мотал головой.

— Не хочу…

Неправда, он хотел есть. Ашухин отвернулся. Мы все очень хотели есть, и Карась, не вытерпев, уже копался ложкой в дымящемся вареве.

Я вернулся к костру и вдруг пинком опрокинул чайник.

— Ты чего? — не понял Карась.

Зато сразу все понял Ашухин. Я почувствовал, как мгновенно напряглось его тело.

— Иди, покажи место, где тебе стало плохо, — тихо предложил я Николаю. — Может, там кровь? Да оставь ты эти куски, — прикрикнул я на Карася, — если загнуться не хочешь. Печенка угробила бы нас не хуже мышьяка, правда, Коля?

Ашухин молчал. События разворачивались слишком стремительно, и он еще не успел решить, как действовать дальше.

— Когда ты варишь суп, — сказал я, — то начинаешь черпать пшено еще сырым. А сейчас целый час ждал пока сварится печень и не схватил ни кусочка.

— Чего ты мелешь! Не видишь, что мне стало плохо?

— Идем, покажешь следы!

Карась непонимающе смотрел то на меня, то на Николая. Кажется, он до сих пор ничего не понял.

— В печени белого медведя содержится яд. Триста-четыреста граммов печенки — и любому из нас конец. Слушай, откуда ты взялся, такой паскуда? Неужели двухсот пятидесяти тысяч тебе мало?

— А тебе не кажется, что ты валишь с больной головы на здоровую?

Николай, уже оправившись от растерянности, спокойно смотрел на меня. Пожалуй, он смог бы все перевернуть с ног на голову и сделать виноватым меня. В нем пропадал большой актер. Но мы с Карасем слишком хорошо знали Ашухина и оба догадывались, на что он способен.

Дальнейшие события разворачивались мгновенно. Карась бросился на Ашухина, но в руках у того уже оказался винчестер.

Пуля ударила Женьку в верхнюю часть живота и отшвырнула назад. Ашухин лихорадочно рвал рычаг затвора, досылая следующий патрон.

Но этого патрона не оказалось, магазин был пуст. Четыре пули ушли на медведя, пятый достался верному помощнику Ашухина Женьке Тарасенко. Мне не хватило. Я это знал, когда бежал навстречу щелкнувшему бойку, но мне все равно было жутко. Ашухин пятился, поднимая над головой разряженную винтовку. Я ударил его в челюсть и, не удержав равновесия, свалился вместе с ним, тяжело подмяв Ашухина под себя. Он сдавленно вскрикнул, скорее, даже захрипел и тут же обмяк, потеряв сознание.

Я поднялся. Евгений Тарасенко, по кличке Карась, наш экспедитор и охранник, умирал. Из-под него вытекла огромная лужа крови, для этого хватило полминуты. Женька прерывисто, очень часто дышал, пальцы рук дергались, я отвернулся и шагнул в сторону. У Тарасенко началась агония, и помочь я ничем не мог.

Но и у Ашухина дела обстояли плохо. Он так и не пришел в сознание. Я понял причину, когда оттащил тело в сторону. Падая, Ашухин ударился об острый ледяной гребень. У него был сломан позвоночник.

Я частопотом задумывался, зачем Николаю понадобилась наша смерть. Жадность? Возможно. Я не забуду его глаз, когда в первый раз вытаскивал из мешка деньги и отсчитывал двести двадцать тысяч, долю Ашухина. И как потом, после смерти Зои, он потребовал разделить ее деньги. Но, кроме жадности, главная причина была в другом.

Мы слишком далеко зашли. Кроме кражи, которая обеспечивала каждому из компании достаточно лет тюрьмы, на нас повисло убийство. Ашухин был самым дальновидным. Он хорошо понимал, если мы попадем в поле зрения уголовного розыска или комитета госбезопасности, нас расколят и обязательно докопаются до истины. Трех человек легко поймать на противоречиях и обмане. Ни мне, ни Карасю он не верил.

Но он перехитрил сам себя. Все кончилось хреново для каждого из нас, и неизвестно, какая судьба ждала меня. Тело Евгения Тарасенко медленно застывало. Я кое-как скрестил на груди руки, испачканные кровью. Наверное, их следовало бы помыть, но воды не было. Я не смог отыскать и какой-либо груз, чтобы привязать к ногам. Впрочем, в ледяной воде Арктики труп может вообще не всплыть. Я перевалил тело через край льдины. Оно с плеском погрузилось в воду, потом появилось снова и несколько секунд колыхалось на поверхности. Я отвернулся, а когда снова поглядел вниз, на поверхности воды ничего не было. Темное продолговатое пятно быстро исчезло в глубине.

В ледяной нише, где мы спали, я постелил медвежью шкуру и перетащил туда Ашухина. Он находился в каком-то оцепенении, невидяще уставившись вверх.

— Ноги, — прошептал он. — Я не чувствую их…

Я промолчал и стал разжигать костер. Я хотел есть.

Ашухин зашевелил рукой, корябая пальцами лед.

— Почему ты молчишь? Где Женька?

— Уже забыл?

— Забыл… — как эхо отозвался Ашухин. — Он бросился на меня с ножом, и я стрелял. Что с моими ногами?

— Ты сломал позвоночник.

У меня не было желания утешать его.

— Я умру, да?

— А ты хотел бы всех нас пережить? Пробуй…

Спустя полчаса, он попросил:

— Посади меня, чтобы я мог видеть берег.

Я перетащил шкуру немного в сторону и посадил Ашухина спиной к ледяному торосу.

— Налей мне спирта.

— Он весь кончился.

— Ну хотя бы полстакана. Знаешь, как больно…

— Спирта не осталось. Ты будешь есть мясо?

— Отравленную печень, да? Хочешь от меня избавиться?

Ашухин беззвучно плакал, и слезы стекали по щекам. Ему было жалко себя, как не было в жизни жалко никого другого. Он не хотел умирать. Не хотел верить в неотвратимость собственной смерти и надеялся, что его все же спасут. По-другому не могло быть. Ведь его жизнь значила неизмеримо больше, чем жизнь всех остальных…

Берег был уже рядом. Льдина заметно к нему приблизилась. Я поел вареной медвежатины и лег в стороне от Ашухина, закутавшись сразу в два спальных мешка. На душе было скверно. Во мне что-то переломилось. Человек не может оставаться таким, как прежде, когда рядом случается столько смертей, в которых виноват и сам.

Ашухин прожил еще сутки. Он боялся, что я увижу корабль или лодку и не скажу ему.

— Корабль… здесь должны быть корабли… ты ведь подашь им сигнал?

— Подам, — отвечал я.

— Ты не подумай, я тебя не выдам. Скажу, что поскользнулся и упал сам.

Про застреленного им Тарасенко Ашухин не вспоминал. Потом он потерял сознание и, не приходя в себя, умер. А спустя еще несколько часов льдина воткнулась в отмель, подойдя почти вплотную к береговому припою. Зеленый ноздреватый лед выглядел не слишком надежно, но я знал, что другой возможности выбраться на берег у меня не будет. Достаточно небольшого ветра, и льдину опять потащит в океан.

Я торопливо собирал вещи, бросая лишнее в воду: винчестер старика Вырги, к которому не было патронов, его полушубок, спальный мешок, какие-то тряпки. Чем меньше следов, тем лучше.

Прежде чем спрыгнуть вниз, я оглянулся. То, что когда-то было Николаем Ашухиным, сидело, привалившись спиной к торосу и смотрело мимо меня невидящими глазами. Мелькнула мысль: а что, если сбросить тело в воду? Наверное, это был бы лучший выход — не останется никаких улик, но я не мог забыть Женьку Тарасенко, как медленно и неохотно погружался он в глубину.

Почти полдня я добирался до берега. То, что смотрелось издалека сплошным ледяным полем, оказалось на самом деле месивом талой воды, торосов и огромных промоин. Мне приходилось делать километровые крюки, чтобы обогнуть трещины и затопленные участки льда. Через пару часов я был уже насквозь мокрым и не пытался обойти мелкие лужи.

Вдобавок ко всему возле берега сильное течение растопило лед. Полоса бурлящей черной воды отделяла меня от береговых уступов. Я сел прямо на лед, тупо уставившись перед собой. Я был настолько измотан, что уже не хотел ничего. Рядом лежал мой синий рюкзак, набитый кусками медвежьего мяса и пачками денег. Больше всего мне хотелось пнуть его изо всех сил и столкнуть в воду. Уже погибли четыре человека, и совсем мало шансов выбраться оставалось у меня.

Подступающий холод заставил подняться и шагать дальше. Солнце клонилось к горизонту, и примерно через километр я увидел перед собой галечную гряду. Здесь также кипело струями сильное течение, но, по крайней мере, было неглубоко. Я спрыгнул в воду и, с трудом удерживая равновесие, побрел к берегу. Ружье и патронташ над головой, раза два споткнувшись, я успевал прижать их к себе, но течением все же сорвало спальный мешок, привязанный к рюкзаку, и мгновенно унесло прочь.

Остаток ночи провел на отмели возле огромного костра, благо плавника кругом хватало. Утром двинулся дальше. Через километр или полтора я наткнулся на приземистую бревенчатую избу. Дверь была приперта колом, а единственное узкое оконце забито доской. Я вошел внутрь и постоял, всматриваясь в полутьму, наполненную запахом холодной золы, прелых шкур и мышиного помета. Ближе к двери стояла печь, сделанная из бензиновой бочки, обложенной камнями. Закопченная, склепанная из старых ведер и кусков жести труба исчезала в прорубленной квадратной дыре, тоже обитой жестью. Потолок провис, а пол, сбитый из огромных сосновых плах, покрылся слоем плесени. Но, в общем, избушка находилась в довольно приличном состоянии. Видимо, сюда наведывались люди, скорее всего, рыбаки.

Я потоптался на пороге и двинулся дальше. Береговая полоса все больше и больше отклонялась на юг, а потом повернула на запад. Я шел по кругу и вскоре понял, что это значит. Но упрямо продолжал шагать, пока впереди не показалась знакомая бурлящая протока и ноздреватый подтаявший припой. Льдину с мертвым Ашухиным уже снова утащило в море, но это ничего не меняло. Из одной ловушки я попал в другую. Я был на острове.

Повторялась история двухлетней давности. Но тогда нас было двое, среди груза самолета оказалось несколько ящиков консервов, а самое главное, нас искали. Сейчас я был всего лишь измотанным одиночкой, искать которого никто не собирался.

С пологого холма я различал на горизонте серую полосу скал и отдельные вершины. Человеческого жилья и рыболовных судов видно нигде не было — берег оставался пустынным. Подходила к завершению путина и близился период осенних штормов, вряд ли здесь до весны появятся люди. Оставалась надежда на случайное судно или на то, что рано или поздно море замерзнет. Тогда я смогу добраться до берега.

Я вернулся к избе. Теперь я не сомневался, что в этом закопченном балагане мне придется провести немало дней.

Ржавая печь нещадно дымила, но впервые за полмесяца я спал в тепле. В доме, видимо, жили летом рыбаки, еще не забывшие северный обычай. К закопченному брусу в углу был подвешен мешок с продуктами: килограммов пять пшена, немного муки и пачка чая. Под нарами я обнаружил рогожный куль с крупной спекшейся в ком солью. Голодная смерть мне пока не угрожала.

Первые недели моего пребывания на острове пролетели незаметно. Я понимал, что глупо рассчитывать на случайную встречу с людьми, когда на носу висела бесконечно долгая полярная зима. И как ни тягостно было представлять будущую зимовку на острове в темноте и одиночестве, я взялся за подготовку уже на следующий день.

Будь у меня достаточно патронов, я мог бы настрелять птиц. Уток и гусей на острове и в заливах вокруг него хватало. Но у меня оставалось всего полтора десятка зарядов. Требовалась более крупная дичь. После долгих поисков я выследил и убил двух нерп. Это был уже приличный запас мяса.

Каждый день я подолгу бродил вдоль галечных отмелей. Прибой иногда выбрасывал на берег ослабевших или раненых рыбин. До наступления октября я набрал и засолил килограммов двадцать рыбы.

Вечером, при свете огарка свечи, я перебирал и сушил пачки денег, отделяя в сторону банкноты, испачканные медвежьей кровью. Я стал почти миллионером и как никогда хотел выжить. Ночами мне снилась семья, и я твердо знал, что доберусь до дома.

Но, оказывается, я слишком плохо знал, что такое одиночество и полярная ночь.

Кажется, это началось в октябре. Уже выпал снег, а мимо острова плыли льдины и целые ледяные поля. Там, где вода была спокойнее, море замерзало, это были лишь отдельные участки. Добраться до берега мешали протоки. Бурлящая вода парила на холоде, упорно не желая замерзать. Там, где бесконечный прибой бился о скалы, громоздились огромные глыбы желтого соленого льда.

Ночь уже длилась почти полные сутки. Лишь в полдень сумеречный рассвет раздвигал на полтора-два часа темноту — и снова подступала ночь.

У меня началась бессонница. Я лежал долгими часами, невольно вслушиваясь в темноту. Сотни звуков пронизывали окружающий мир. Многие я угадывал: шуршание мышей, уханье огромных белых филинов и треск лопающегося льда. Другие звуки казались поначалу странными и даже таинственными, но их я тоже угадывал, даже если для этого приходилось выходить из дома. На все лады, едва не повторяя человеческие голоса, бился ветер в расщелинах скал. После удачной охоты неторопливо проходили мимо песцы, и скрип снега под лапами небольших полярных лисиц отдавался в морозной тишине грузными шагами.

Звуков становилось все больше. Наверное, потому, что с каждым днем обострялся мой слух. Однажды я услышал отчетливые человеческие голоса. Они о чем-то спорили друг с другом. Я выскочил наружу, подумав, что мимо проходит какое-то судно. Но освещенное луной море оставалось пустынным. Голоса тоже умолкли.

Спустя какое-то время голоса послышались снова. Один из них мне показался знаком. Я долго стоял у дверей избушки, потом взял ружье и пошел вдоль берега сначала в одну, потом в другую сторону. Я не увидел ни одного человеческого следа и усталый повалился на нары.

Через двое или трое суток я вдруг отчетливо услышал среди ночи негромкие голоса Николая и Зои. Они разговаривали и смеялись, но в дом почему-то не заходили. Я выскочил наружу, голоса раздавались с другой стороны дома.

— Зоя, Николай! — позвал я.

Они не обращали на меня внимания, и я бросился к ним. Сделал один, потом второй круг, но догнать их не успевал. Я вдруг остановился, пораженный мыслью, что схожу с ума. Откуда могли взяться Зоя и Ашухин? Они давно мертвы! А вдруг Зоя сумела выплыть и добраться до льдины, где остался Николай? Он лишь притворялся мертвым, боясь, что я его убью…

Я долго ползал по снегу, рассматривая следы. Но все кругом было слишком истоптано. Днем я вскарабкался на холм и долго наблюдал. Остров, море, ледяные поля оставались пустынными.

Спаслись, оказывается, не только Зоя и Николай. Старик Ласей тоже сумел добраться до острова и временами негромко со мной разговаривал. Я даже раза два видел сквозь окошко его лицо, заросшее седой бородой.

— Зря вы затеяли это дело, — задумчиво говорил старик, — краденые деньги не приведут к добру.

— Так ведь деньги мои, — настаивал я. — Я их заработал.

— Ну тогда ладно, — соглашался Ласей.

Я звал старика перекусить, но он отнекивался.

— Если бы спиртику…

— Кончился спирт, — отвечал я. — А то, конечно бы, налил.

— Ну тогда пойду погуляю. Завтра опять приду.

Мой рассудок мутился с каждым днем все больше и больше. И все агрессивнее становился Ашухин. Поначалу он притворялся, желая усыпить мою бдительность. Теперь же открыто рвался отомстить мне. Выжидал лишь, когда я покрепче засну, чтобы зарезать спящего. Дверь в избу не закрывалась, и я подпирал ее ящиком из-под консервов. Рядом с собой на нары клал заряженную двустволку. Николай скалился в окно, и я предупредил его:

— Полезешь, буду стрелять! Я не шучу.

— Я тоже, — тихо проговорил он. — Ты сломал мне спину. Как я теперь буду любить женщин?

В другой раз он потребовал свою долю денег. Я не хотел доводить дело до крайности и отделил его двести двадцать тысяч. Завернув пачки в кусок целлофана, показал Ашухину сверток в окно.

— Забирай!

Но Николай молчал. Тогда я отнес деньги и сунул в расщелину скалы, присыпав сверху снегом.

— Твоя доля лежит здесь, — крикнул я. — Можешь забирать в любое время.

В ту же ночь он потребовал Зоину долю, но я наотрез отказал. Зоя жива, и ее деньги я отдам только ей.

— Она моя невеста, — настаивал Ашухин. — И деньги у нас общие.

— Почему же тогда ты струсил прыгать за своей невестой?

— Это не твое дело! Но до утра ты не доживешь.

Он оскалился и погрозил кулаком. Я выстрелил в окно сразу из обоих стволов. Брызнули осколки стекла, и в дом клубами ворвался морозный воздух. Перезарядив ружье, я выскочил наружу, но Ашухина нигде не было. Я понял, что промахнулся.

Заткнув дыру в окне куском старого одеяла, я уселся в дальний угол нар и стал ждать. Я знал, что Ашухин меня не оставит в покое. Прошло пять или шесть часов. Я начал дремать, но в дверь кто-то с силой толкнулся, и я снова выстрелил.

Сумасшествие гнало меня прочь из теплой избы. Сжавшись на снегу в комок, я часами ждал Ашухина. В доме я чувствовал себя как в ловушке.

Иногда меня звала Зоя, и я бежал на ее голос, пока не выбивался из сил. Я терпеливо доказывал старику Ласею, что деньги принадлежат мне, а чтобы он не обижался, подарил ему сто тысяч.

Помутнение уже почти не отпускало меня. Изредка, очнувшись, я видел себя словно со стороны, бредущего вдоль отмели или вновь перепрятывающего деньги.

Я часами караулил среди скал Ашухина, держа в руках незаряженное ружье, к которому не осталось ни одного патрона. Я почти совсем перестал есть и, конечно, протянул бы недолго. Но мне в очередной раз повезло. На остров высадили на вертолете двух охотников-промысловиков и обратным рейсом увезли меня. Связанного по рукам и ногам, истощенного и завшивленного человека с безумным блеском в глазах. Ничего этого я не помнил, как не помнил попыток убегать от вертолетчиков, целиться и щелкать в них из разряженного ружья.

Лишь к весне ко мне начало возвращаться сознание. Я видел белый потолок больничной палаты, лица жены, старшего сына и пытался им что-то рассказывать, но не мог вспомнить слов. Улучшение наступало медленно. Я по частям вспоминал наше плавание, смерть Ласея Вырги, Зои, Женьки Тарасенко. Николая Ашухина.

Однажды пришли люди в штатском и стали задавать вопросы. Их голоса меня утомляли, я попросил бумагу и несколько дней подряд писал, ничего не скрывая. Потом меня снова возили на остров. Я показывал тайники, где прятал деньги. Нашли почти всю сумму, не хватало десяти или пятнадцати тысяч. Я равнодушно смотрел, как укладывали в чемодан разлохмаченные сырые пачки банкнот, в пятнах копоти и медвежьей крови.

За прошедший год в результате реформы и инфляции сумма уменьшилась во много раз. От прежнего миллиона остались лишь огрызки, впрочем, я об этом мало задумывался.

Против меня возбудили уголовное дело и почти год возили на разные экспертизы. В конце концов признали невменяемым и, подержав еще немного, отпустили, вернее, передали на руки жене.

Для общества я считался не опасным.

Прошло два года. Мы с семьей переехали из Астрахани в небольшое село, где жили родственники и где нас никто не знал. Я устроился механиком в гараж и купил мотоцикл. По субботам ездим с кумом на рыбалку и паримся в бане. Старший сын вернулся из армии, младший заканчивает техникум. Жизнь вроде складывается неплохо.

Я только не люблю зиму. Снег и плывущие по реке льдины слишком остро напоминают мне о прошлом. Я словно наяву вижу айсберг, который до сих пор носит по океану. И глаза человека, глядящие сквозь лед в никуда.

Андрей КАПРАЛОВ ПЛАТА ЗА ЛЮБОВЬ ПОВЕСТЬ

До обеденного перерыва было еще полчаса, и Велихова решила заглянуть в лабораторию к подруге. Там можно было спокойно посидеть и поболтать. Она познакомилась с Мажериной полтора года назад, когда зашла в лабораторию неметаллов проконсультироваться, чем приклеить выпавший из ее золотого кольца небольшой камушек. Мажерина долго с восхищением разглядывала крошечные бриллианты, вкрапленные в лепестки кольца, затем отвела Ирину Евгеньевну в клеевую, сама приготовила особый клей, помогла закрепить камень, пообещала, что через сутки он будет сидеть намертво.

Проходя мимо клеевой, около которой как всегда толпился народ, Велихова вспомнила о своем кольце с бриллиантами и сердце ее надсадно заныло: с кольцом придется скоро распрощаться…

Мажерина разговаривала по телефону:

— Для этого нужен клей на основе акриловых кислот. Поверхность обработать и обезжирить. — Увидев Ирину Евгеньевну, Наталья Константиновна махнула рукой и продолжала в трубку: — Приносите заявку, сделаем. Всего хорошего.

Поговорив о том, о сем, они пошли на обед. На лестнице навстречу женщинам не спеша поднимался мужчина лет тридцати. Поздоровавшись кивком головы, он обратился к Мажериной:

— Наталья Константиновна, я застану Вас после обеда?

— Конечно, Сергей Анатольевич.

— Мне нужна ваша консультация.

— Если что-то срочное, я могу задержаться.

— Нет, нет, я сейчас иду к главному металлургу, вашему шефу, и боюсь, застряну там надолго.

— После обеда я вас жду.

— Интересное лицо, — заметила Велихова, когда женщины вышли из здания.

— Сергей Анатольевич Саблин из отдела новой техники. Это новый отдел, в соседнем корпусе. Там сейчас занимаются маркетингом, хотя толком, что это такое, никто не знает, тем более в нашем отечественном варианте.

— Сейчас все делается для того, чтобы перевести, хотя бы частично, наш институт на гражданские рельсы. Раньше ничего ведь не хотели делать, кроме ракет.

— У тебя что-то сегодня, Ирина, пессимистический настрой, — Мажерина внимательно посмотрела на подругу.

— Хандра напала, — отозвалась Велихова.

* * *

— Вот справочник, который вы просили, — Мажерина протянула книгу Саблину. — Присаживайтесь, Сергей Анатольевич, я сегодня одна в лаборатории. И работы, слава Богу, немного.

— Спасибо, — Саблин примостился на шаткий стул напротив и стал листать справочник.

— А что вас конкретно интересует?

— Каким должен быть клей для скрепления силикатных и органических стекол?

— Прозрачным и оптически однородным, — взяв справочник, Мажерина нашла нужный раздел.

Минут десять они беседовали на эту тему, затем Саблин сказал:

— В вас, Наталья Константиновна, редкий дар так толково и доходчиво объяснять столь сложные вопросы.

— Спасибо.

— Вы не возражаете, если этот справочник побудет у меня пару дней?

— Конечно. Хотите чаю?

— С удовольствием.

Мажерина достала из стола небольшой китайский термос.

— С мятой.

— Прекрасно.

Обжигаясь, Саблин быстро справился с чашкой чая.

— Вы торопитесь? — немного удивленно спросила Наталья Константиновна.

— Нет, просто не хочется ставить вас в неловкое положение — время-то рабочее. В институте сейчас крайне нервозная обстановка, на горизонте большое сокращение.

Мажерина махнула рукой.

— Меня это вряд ли коснется. Да и, честно говоря, я не боюсь потерять здесь работу. Так что смело заходите пить чай. Наш дружный женский коллектив всегда рад хорошим гостям.

— Спасибо, — Саблин слегка наклонил голову.

— Вами тут многие интересовались. Даже моя подруга обратила на вас, Сергей Анатольевич, внимание. Помните? Такая обольстительная дама.

Саблин кивнул.

— Нормальное человеческое любопытство. Да и на вас ”заглядеться — не диво”. Глаза разбегаются, когда видишь двух таких красивых женщин вместе.

Мажерина улыбнулась.

— Жаль, что вы говорите об этом так спокойно, почти равнодушно.

— С возрастом приходит умение скрывать свои чувства.

— Помилуйте, Сергей Анатольевич, в ваши-то годы жаловаться. Вот у меня — возраст: четвертый десяток на исходе.

Саблин поднялся.

— Вы, Наталья Константиновна, вообще вне возраста, — с улыбкой произнес он.

* * *

С утра в профкоме все пришло в движение. То там, то здесь собирались небольшие группы сотрудников из разных отделов и разговоры велись на разные голоса — где громко, где шепотом.

В коридоре Саблина нагнала, выпорхнувшая из кабинета председателя завкома, хорошенькая, розовощекая Леночка Белякова из бухгалтерии профкома.

— Здравствуйте, Леночка. У меня такое впечатление, что к нам прибыло сразу несколько комиссий.

— Комиссий пока никаких нет и, по моим сведениям, вроде бы не предвидится. Дело значительно проще, — всегда веселая, жизнерадостная Леночка заговорщически понизила голос. — В институт привезли женские сапоги. Английские. На натуральном меху. Оливкового цвета. Всем, разумеется, не хватит.

— Вроде бы в магазинах сейчас есть импортная обувь, — высказал мнение Саблин.

— А цены?! Эти же получены по какому-то немыслимому бартеру и стоят в два раза дешевле. Осознаете?

— Понятно. Почти первобытный обмен.

— Таков наш рынок, Сергей Анатольевич. Идемте ко мне в бухгалтерию. Я объясню, что вам, профоргу отдела, надлежит в связи с этим делать.

В бухгалтерии профкома, где царствовала Леночка, находились несколько профоргов и пять случайных посетителей, в числе которых Саблин заметил подругу Мажериной Ирину Евгеньевну Велихову. Впрочем, сюда она пришла по каким-то своим делам и к дешевым заграничным сапогам большого интереса не проявила.

Основным был вопрос: как провести жеребьевку. Порешили — только среди женщин. Саблин не стал возражать и покинул бухгалтерию.

* * *

— Интересный молодой человек, я имею в виду не только его внешность, — заметила Ирина Евгеньевна, когда Саблин вышел и она осталась вдвоем с Леночкой.

— Да, — живо откликнулась девушка. — Дисциплинированный, безотказный, непьющий. И — с головой мужик. Имеет высшее юридическое образование.

— Юридическое? — Велихова не скрывала своего удивления.

— Он ведь к нам пришел из милиции, где был сыщиком.

Велихова с минуту молчала, переваривая неожиданную информацию. Белякова поняла, что произвела впечатление на подругу своим сообщением.

— Почему он ушел из милиции?

— Я слыхала, что он наступил большой шишке на больную мозоль. А такое в наше время не прощают. Хорошо еще, что легко отделался… Вот и оказался у нас…

— Как много интересного и неожиданного порой узнаешь о людях, — задумчиво произнесла Ирина Евгеньевна.

— Не исключено, что это лишь слухи, — заключила Леночка.

— Все может быть, — задумчиво согласилась Ирина Евгеньевна. — Но почему-то хочется, чтобы это было правдой.

* * *

Звонок Ирины Евгеньевны был для Саблина неожиданным.

— Сергей Анатольевич? Звоню в надежде, что вы не ушли домой.

— Собираюсь закрывать нашу обитель.

— Значит, вы один?

— Да-а, — несколько растерянно протянул Саблин.

— Вы можете задержаться на полчаса?

— Конечно.

— Через три минуты я у вас буду.

Велихова сидела напротив и молча курила. Саблин терпеливо ждал. Наконец женщина подняла глаза и, переборов то ли сомнение, то ли стыд, заговорила:

— Тяжело начинать этот разговор с посторонним человеком, тем более мужчиной… Вы сейчас узнаете почему. Не поймите меня превратно и не сочтите за лесть, но вы вызываете у меня доверие.

Саблин чуть улыбнулся. Начало было интригующим.

— Ко всему, — продолжала Ирина Евгеньевна, — интересовалась вашей биографией.

— Я догадался.

— Тогда можно считать мою вступительную речь законченной и можно поговорить о деле. — Она снова помолчала, подыскивая, видимо, нужные слова. — Я столкнулась с рэкетом, — будто выдохнула она и пристально посмотрела ему в глаза.

— Явление вполне ординарное в наше время, — ответил он, не выразив удивления.

— Для вас — возможно, но для меня…

— Чем и как вас шантажируют?

Велихова дрожащими от волнения пальцами открыла сумочку, достала несколько фотографий и положила на стол перед Саблиным. Тот не спеша посмотрел их, затем сложил в стопку и тщательно выровнял.

— Качество неплохое… И вас, безусловно, узнать можно.

— Это все, что вы можете сказать? — нервно спросила женщина.

— Как фотограф-любитель — да. Но вы ведь пришли ко мне как к бывшему сыщику?

Женщина кивнула.

— Одно уточнение: это не ваш муж?

Велихову передернуло.

— Так вот, — продолжал Саблин, — лица вашего партнера ни на одной из фотографий не видно. Следовательно, шантажируют вас одну. Или есть еще снимки?

— Есть, чуть поколебавшись, прошептала Ирина Евгеньевна. — Но их лучше пока не показывать. По крайней мере, я еще до этого не созрела. Но вы верно подметили, Сергей Анатольевич, лица моего партнера нигде не видно.

— Из этого выходит, что этот мужчина или юноша — Саблин заметил, что при последнем слове Ирина Евгеньевна вздрогнула, — соучастник. Или он один шантажирует вас?

Велихова сразу обмякла, ссутулилась. Голова ее поникла.

— Нет, он как бы исчез. Видимо, сделал свое дело.

— Сколько ему лет?

Ирина Евгеньевна медленно выпрямилась, подняла голову.

— Двадцать два.

— Пятнадцать лет, — как бы про себя заключил Саблин.

— Как точно вы определили мой возраст, — сказано было с раздраженным удивлением, — мне всегда давали меньше.

— Я ведь просто констатирую факт, а не говорю комплимент. Я никогда не задумываюсь о возрасте. Если женщина красива и привлекательна, что, согласитесь, не всегда одно и то же, тогда не считаешь годы.

— А вы, ко всему прочему, еще и философ, Сергей Анатольевич.

— Скорее романтик. Если бы я им не был, не оказался бы здесь, а стал бы уже майором, имел бы, возможно, свой кабинет. Ну да вы в курсе моих дел.

— В общих чертах.

— Когда не столько узнал, сколько почувствовал, что вы, Ирина Евгеньевна, проявляете к моей персоне определенное любопытство, я тоже поинтересовался вами. Так, на всякий случай.

— Оригинально. И что же вы выяснили?

— Ваш возраст, в частности, — улыбнулся Саблин. — И то, что ваш супруг начинающий, причем успешно, капиталист. Поэтому ваше прекрасное обнаженное тело и привлекло шантажистов.

— Разумеется. Рядового инженера, кем я по сути являюсь, шантажирует только собственное начальство.

— Как правило, — согласился Саблин. — Так что вы от меня хотите? — Он постарался придать голосу участливую интонацию.

— Я не знаю, что мне делать, — растерянно ответила Велихова.

— Заплатить вы не хотите?

— Я уже раз заплатила. Тридцать тысяч. Это было до инфляции. Еле наскребла. Думала: все, отвяжутся. Прошел год, я уже стала забывать это, как дурной сон. Но он повторился, — Велихова тяжело вздохнула. — Позвонили и предупредили, что ситуация изменилась и, в связи с бешеным ростом цен, назвали цифру, от которой я чуть не потеряла сознание. Но потом рассвирепела и начала орать, что пусть хоть обклеят моими снимками подъезд. Денег-то все равно таких мне не достать. В конце концов поживу и без мужа, если не простит. Они ответили, что, обклеить мой подъезд фотографиями, где я занимаюсь любовью — это хорошая мысль. Можно и соседние подъезды разукрасить, и проходную моего завода, и школу дочери. А если муж простит, то ему на работу послать ”самые-самые” снимочки. Пусть зарубежные партнеры полюбуются… Понимаете мое состояние? И я дрогнула. Сказала, что за два месяца соберу эти проклятые пятьсот тысяч.

— Рядовая история, — подытожил Саблин. — Почему вы не обратились в милицию?

— С этими фотографиями?

— Там и не такие видели.

— На что она способна, наша милиция?

— Ну, кое на что способна. Поверьте мне.

— Нет! — жестко и решительно ответила Велихова. — Огласки тогда не избежать. Так что в милицию я не пойду. Еще там начнут шантажировать.

Саблин молчал.

— Помогите мне их найти.

Глаза женщины горели таким негодованием, что Саблин понял, на что она готова пойти… И с милицией она, пожалуй, права: будет много волокиты, и вещественные доказательства потерпевшей скорее ей навредят, чем помогут. И что вымогателям предъявить? Развлекались на природе и фотографировались спьяну…

— Я вас не совсем понимаю, Ирина Евгеньевна. Вы же встретитесь с ними или с кем-то из них при передаче денег?

— По телефону мне сказали, что придет посторонний человек, у которого они заберут деньги только тогда, когда убедятся, что милиция не контролирует ситуацию. Если пройдет все нормально, негативы вернут и беспокоить больше не будут. В чем я совсем не уверена. Но дело даже не в этом. Я хочу найти их. Понимаете? Во что бы то ни стало. Вы должны мне помочь. Нанимаю вас как частного детектива.

Предложение Ирины Евгеньевны оказалось настолько неожиданным, что Саблин смутился и не знал, как тактичнее отказаться.

— У меня очень мало свободного времени, — наконец нашел он довод.

— И жена не разрешит, — усмехнулась Велихова.

— Жены, к счастью или несчастью, у меня нет, — возразил Саблин. — Третий год как в разводе.

— Извините, я не знала.

— Ничего страшного. Детьми тоже не успели обзавестись. Так что дело не в семейных заботах… Но я готов вас выслушать и помочь советом. Только будьте предельно откровенны и постарайтесь ответить на все вопросы без утайки и обид.

— Я сама этого хочу.

— Итак, первый вопрос: когда и где вы познакомились с тем мужчиной, который присутствует с вами на фотографиях?

— В ресторане ”Центральный” полтора года назад, — Велихова замолчала.

— Как вы там оказались? Что делали? Как произошло знакомство? Как его зовут? Быстрее соображайте. Я ведь не экзаменатор и мне не надо все время терзать вас наводящими вопросами. У меня и конкретных — целый мешок.

Саблин понимал, что деликатного разговора не получится, надо расшевелить собеседницу, настроить на сугубо деловой тон. И придется делать это через силу.

— Хорошо, — покорно согласилась Велихова. — Я постараюсь, тем более, что сама в этом заинтересована. Итак, мы познакомились в ресторане, где я была с мужем в тот вечер на банкете, который устраивала фирма. Я тогда много и с удовольствием танцевала. Меня часто приглашали мужчины, в том числе и этот молодой человек. Звали его Олегом. Фамилию он мне ни тогда, ни потом не назвал. Да я и не интересовалась. Мне было достаточно, что он симпатичен, внимателен, любезен. В общем, я дала ему свой рабочий телефон.

— С кем он еще танцевал, заметили?

— Из наших — ни с кем, это точно. Муж мой танцевать не любит, потому я была предоставлена сама себе.

— Олег был один?

— Не знаю. Появился он с другого конца зала.

— Когда ушел, до или позже вас?

— Позже. Мы покинули ресторан около одиннадцати, в самый разгар веселья. Кроме наших, из дверей больше никто не выходил, пока мы все не расселись по машинам. Через неделю он позвонил. Не скрою, я ждала этого звонка. Мы несколько раз встречались на улице.

— Кто-нибудь из ваших знакомых или сослуживцев видел вас?

— Нет. Сама я ничего никому не говорила, никогда такими тайнами ни с кем не делюсь.

— С его друзьями, знакомыми не сталкивались?

— Только с одним, который, как мне кажется, и фотографировал нас во время…

— Понятно, — Саблин помолчал. — Здесь мне придется задать вам несколько щекотливых вопросов.

Велихова кивнула.

— Как вас фотографировали на лоне природы, мне приблизительно ясно: мощный объектив, специальная фототехника. Этим сейчас никого не удивишь, тем более, что вы не принадлежите к числу стеснительных женщин и, судя по снимкам, не боитесь гулять по лесу в обнаженном виде с обнаженным мужчиной. А вот снимки в помещении, на квартире и даче, требуют более мудреной фантазии. Судя по всему, вас фотографировали через зеркало?

— Видимо, так… Большое зеркало в спальне висело рядом с кроватью.

— И музыка звучала, чтобы заглушить посторонние шорохи?

Ирина Евгеньевна кивнула.

— В общем, все ясно, — подытожил Саблин. — Фотографировали на загородной даче?

— Да.

— Кому принадлежит дача?

— Он говорил, что хорошим знакомым.

— Где это?

— Беда в том, что я не знаю, где находится дача. Я даже не знаю, как ее найти.

Саблин удивленно вскинул брови.

— Вы ехали туда пьяной?

— Я не была пьяна, — рассердилась Ирина Евгеньевна. Просто не запомнила дорогу.

— Расскажите поподробнее, как вы ехали?

— Мы выехали довольно поздно вечером. Погода была отвратительная, шел дождь. Я сидела с Олегом сзади и почти ничего не видела.

— Вы были в машине втроем?

— Да, друга его, хозяина дачи, который вез нас, звали Виктором. Он, наверное, и был фотографом.

— Как он выглядел?

— Невысокий, белобрысый, говорливый. В остальном лицо непримечательное. Именно он и брал в первый раз у меня деньги. Даже глаза не прятал, подонок.

— По какому шоссе вы ехали?

— По Ленинградскому.

— Хоть какие-то ориентиры запомнили?

— Да, мы миновали Шереметьево и свернули к Зеленограду, все время петляли, потом город остался позади, и мы долго ехали по безлюдной дороге.

— Маленькое уточнение: когда вы выехали на шоссе, вы повернули направо или налево?

Налево. Это я запомнила, сама не знаю, почему. У меня тогда совсем другие мысли были в голове. А потом, минут через пятнадцать-двадцать, направо. Олег еще сказал: ”Можно повернуть здесь”, а Виктор ответил, что лучше дальше. Свернули направо, минут десять ехали по хорошей проселочной дороге. Проскочили какие-то деревушки, потом въехали в лес и вскоре оказались на территории добротного дачного поселка. Это я потом поняла, когда на следующий день мы пошли погулять по лесу. Дома почти все из кирпича, сады, небольшие огороды…

— Вы узнаете этот дачный кооператив?

— Думаю, да.

— И дом найдете?

— Безусловно.

— А как ехали обратно?

— На следующий день поздно вечером, было уже темно. К тому же я уснула в дороге. Проснулась, когда подъезжали к Речному вокзалу.

— Простите, как вы объяснили свое отсутствие домашним?

— Муж с дочерью на несколько дней уезжали.

— Марка машины Виктора?

— ”Жигули”, шестерка синего цвета.

— Номер?

Ирина Евгеньевна виновато пожала плечами.

— И в голову не пришло запомнить.

Саблин задумался.

— Теперь надо все осмыслить. Сведения не очень богатые. Дача — пока единственный ориентир для установления личности ваших вымогателей. Надо продумать, как туда попасть…

* * *

Они поблуждали по Зеленограду, прежде чем выбрались на дорогу, приведшую их на так называемую бетонку. Прямая широкая асфальтированная лента шла в желто-зеленом коридоре деревьев.

— Да, это то самое шоссе, — подтвердила Велихова. — Я запомнила — нет никаких дорожных знаков, бесконечные спуски, подъемы.

— Наш отечественный идиотизм, — заметил Саблин. — Про эту бетонку раньше нельзя было упоминать в печати. Да и само название ”бетонка” было под запретом. Ее не наносили на карты. И сейчас она появилась далеко не на всех.

Они пересекли железнодорожную дорогу и Пятницкое шоссе.

— Вы уверены, что тогда проехали дальше?

— Да, на железную дорогу я тоже обратила внимание. Но время не контролировала. Время для меня тогда не существовало.

Саблин понимающе кивнул.

Машина шла бетонкой со средней скоростью уже минут пятнадцать. Когда появлялась очередная проселочная дорога, Саблин поворачивался к сосредоточенному лицу Ирины Евгеньевны, женщина отрицательно качала головой. Наконец они уперлись в светофор на развилке с Волоколамским шоссе. Справа примостилась будка ГАИ, около которой стояли желтый мотоцикл и такого же цвета ”Мерседес” с мигалкой на крыше. Когда загорелся зеленый огонек, ”Москвич” лениво, скорее по инерции, двинулся дальше. Пересек по эстакаде железную дорогу Москва-Рига и, свернув на обочину, остановился.

Велихова закурила.

— До этого места мы точно не добирались.

— Сюда проще по Волоколамке, — сказал Саблин.

Велихова молча курила, выпуская дым в приоткрытую дверь, раздумывая, видимо, надо ли выходить, когда и так все ясно.

— Что же мне теперь делать? — выкурив сигарету, спросила она.

— Заплатить. Или плюнуть на все и обратиться в милицию.

— Лучше я заплачу вам, хотите валютой, хотите… — она озорно посмотрела ему в глаза.

— Я предпочитаю золотом, — усмехнулся Саблин.

— Брезгуете? Или считаете: слишком стара для вас?

— Вы не о том говорите, Ирина Евгеньевна. Тело, я считаю, надо брать вместе с сердцем. И зря вы меня равняете с тем, что на снимке.

— Ну, что вы, Сергей Анатольевич. Во-первых, вы мне нравитесь. Во-вторых, по современным моральным меркам — это вполне честная сделка.

— Хотя у нас и пытаются перевести все на рыночные отношения, вы ставите меня в неловкое положение. Ведь мой ответ может вас просто обидеть, даже оскорбить.

— Значит, вы отказываетесь?

— Я не понимаю, чем могу вам помочь?

Не говоря ни слова, Велихова развернула свой ”Москвич” и погнала его на предельной скорости. Саблин в очередной раз отметил, как уверенно она чувствует себя за рулем.

* * *

Всю неделю Саблин не видел Велихову. Он даже заподозрил, что Ирина Евгеньевна заболела. Спрашивать Мажерину, с которой он сталкивался в столовой, не хотелось. Сама она про свою подругу не вспоминала. Где-то в глубине души Саблин ждал от Велиховой звонка, но телефонная трубка ни разу не заговорила ее голосом.

Обиделась? Или он разочаровал ее своим отказом, и Велихова поставила на нем крест? Или смирилась со своей участью? А вдруг решила бороться сама? Что-то внутри неприятно защемило. Странно… Но ведь он, в конце концов, не частный детектив и сам советовал обратиться в милицию. И все же Саблин чувствовал себя неудовлетворенным.

Рабочий день подходил к концу, и коллеги Саблина все чаще поглядывали на большие электрические часы на стене. Ему тоже почему-то хотелось, чтобы они быстрее разбежались по домам.

Когда раздался очередной телефонный звонок, Саблин был почти уверен, что это Велихова.

— Сергей Анатольевич? Здравствуйте. Вы еще меня не забыли?

— Добрый день, Ирина Евгеньевна. Разве это возможно?

— Я вспомнила одну вещь. Так, пустяк, но, возможно, на что-нибудь она вас натолкнет.

— Я слушаю.

— Тогда на даче, где-то в середине дня, я лежала около кустов малины и загорала. За кустами был забор. Мимо шли мужчины и женщины. Видимо, дачники. Я их не видела, они меня тоже. Я почти задремала, но две-три фразы врезались почему-то в память. Мужчина сказал: ”Мы ехали вчера через Сокольники. Нашу дорогу перегородили”. Женщина ответила, что это не намного дальше.

Саблин автоматически повернулся и посмотрел на карту Москвы, висевшую на стене.

— Обычный разговор, как добраться до своей дачи. Мне кажется, речь шла о Сокольническом районе, прилегающем к метро. Какая-нибудь улица поблизости была перерыта — и пришлось объезжать.

Велихова вздохнула.

— Вы правы, все логично. В любом случае, речь-то шла о Москве.

Теперь вздохнул Саблин.

— Я вас не замучила своими проблемами?

— Ну что вы, Ирина Евгеньевна, мне приятно с вами разговаривать.

— Вот как! — в этом восклицании чувствовалось искреннее удивление. — Раньше вы мне говорили совсем другое.

— Это была милицейская уловка.

Положив трубку, Саблин задумался. Итак, ясно как день: люди ехали на дачу через Сокольники вынужденно. И речь наверняка шла о районе, прилегающем к станции метро. Саблин разложил на столе карту Подмосковья.

Сослуживцы поняв, что он не торопится, оставили ему ключи. Взгляд медленно переходил от одного названия к другому: Мытищи, Ивантеевка, Лобня, Химки. А сколько сходных названий и просто одинаковых мест. Стоп! Стоп! Саблин достал телефонный справочник. Вот она, энциклопедия подмосковных поселков и дач… Через полчаса он, удовлетворенно хлопнув в ладоши, воскликнул: ”Ай да Саблин! Ай да молодец!”

На следующий день, улучив момент, когда в отделе никого не было, Саблин позвонил Велиховой.

— Здравствуйте, Ирина Евгеньевна.

— Здравствуйте, Сергей Анатольевич. Я прямо-таки потрясена, что вы решили позвонить мне.

— Просто в моем пока еще трезво мыслящем мозгу появилась еще одна извилина. Кстати, вы одна?

— Да, мне никто не мешает.

— Отлично. У меня интересная новость. По-моему, мы в прошлую субботу катались с вами очень близко к разыскиваемой даче. Попытайтесь вспомнить еще раз, что вы видели на последних километрах? Хоть какой-нибудь ориентир, какая-то, на первый взгляд, незначительная деталь. Сосредоточтесь.

— Вроде мелькнула разрушенная церковь.

— Неплохо. Слева, справа?

— Не помню. И потом, запустевшие церкви у нас на каждом шагу.

— Что-нибудь еще?

— Было уже темно. Даже в автобусе, который стоял на остановке, горел свет.

— В автобусе? — воскликнул Саблин. — Что же вы раньше молчали? Номер маршрута? Марка автобуса?

— Вы надо мной издеваетесь? Я даже не уверена, видела ли я церковь. Может, это был просто старый дом, — голос Велиховой чуть завибрировал.

— Тогда несколько конкретных вопросов. Вы ведь автомобилист, Ирина Евгеньевна. Какой это был автобус: служебный, туристический?

— Это был обычный маршрутный автобус. Люди сидели и стояли.

— Наверно, последний рейс? — вставил Саблин.

— Возможно. Когда мы поворачивали с бетонки, пришлось слегка притормозить, потому что автобус разворачивался.

— Значит, это был конец маршрута?

— Теперь и мне так кажется.

— Ирина Евгеньевна, давайте о делах больше ни слова. Я наведу кое-какие справки, чтобы сузить круг наших поисков, и дам вам знать. Вероятно, в ближайшую субботу нам придется вновь покататься на вашем ”Москвиче”.

— Он в вашем полном распоряжении. Вместе с хозяйкой.

Только пару советов на прощанье.

— Я слушаю.

— Желательно, чтобы о наших делах никто, даже самые близкие вам люди, не знали.

— Мне это нужно больше, чем вам.

— И еще. На работе нас должны реже видеть вместе. Все вопросы предварительно будем обговаривать по телефону.

* * *

— Вот поворот в деревню Сокольники, — бросил Саблин. — Красивые места. Живописное озеро. Но это приличная петля к дачному поселку.

Вскоре они свернули на дорогу, ведущую в деревню Рысково. Слева показалось разрушенное, из красного кирпича, строение. Подъехав ближе, Велихова сбросила скорость.

— Это действительно церковь, — заметил Саблин. — Какая великолепная кладка.

Дорога пошла резко вниз, а потом — вверх.

— Похоже, я не ошиблась. И этот спуск-подъем я помню, — подтвердила Велихова. — Вон, у самой дороги начинается лес. Возможно, там… — Ирина Евгеньевна стала внимательнее смотреть по сторонам, сбросив скорость.

Вскоре они съехали на хорошо накатанную, покрытую гравием дорогу, с обеих сторон которой росли вековые сосны и не менее долголетние, сохранившие стройность березы. Лес кончился неожиданно, и первый же садовый участок раздвоил проселочную дорогу.

Велихова свернула влево. Никакого забора. Нет и въездных ворот как на предыдущих участках. Впрочем, забор был здесь естественный: густой лес, а ворота со временем появятся. Садоводческое товарищество было явно молодым и, судя по добротности и внешней свежести домов, хозяева их принадлежали не к бедному сословию.

Саблин скосил глаза на соседку. Велихова внимательно смотрела по сторонам, не выказывая радости. ”Видимо, опять не то”, — разочарованно подумал частный детектив.

— Вот этот дом, — спокойно произнесла Ирина Евгеньевна.

— Не останавливайтесь! — резко бросил Саблин. — Объедем вокруг всего товарищества.

Через несколько минут они вернулись на развилку и, подав в сторону, поставили машину между деревьями.

— Значит, ошибки быть не может?

Велихова отрицательно покачала головой.

— Дом очень уж приметный: комбинация красного и желтого кирпича, алюминиевая крыша.

Саблин согласно кивнул.

— Нестандартный образец современной дачной архитектуры. Теперь вам надо прогуляться, присмотреться, Ирина Евгеньевна. Побродите вокруг, не привлекая к себе внимания. Не останавливайтесь, но и не суетитесь.

— А если я встречусь… — она не договорила.

— Мало вероятно. В крайнем случае, побеседуйте. Сегодня суббота, кругом люди. Опасаться нечего. Да и я буду поблизости. Ко мне не подходите. Встретимся здесь.

Саблин не выпускал Велихову из поля зрения. Минут через пятнадцать она уже садилась в машину. Саблин не спешил. Он обратил внимание на то, что весь участок разделен небольшой просекой. Приглядевшись, заметил невысокий столбик с небольшой ромбовидной желтой пластиной: обозначение проложенного телефонного кабеля.

Сев в машину, Саблин спросил:

— Никаких сомнений?

— Абсолютно, — Велихова повеселела, голос зазвучал уверенно. — Много вам потребуется времени, чтобы узнать, кто владелец дачи? — спросила она.

— Думаю, не очень…

”Москвич” развернулся, и Саблин заметил, что в окне второго этажа третьего от угла дома кто-то пристально наблюдает за ними. Ничего необычного в этом не было — частное хозяйство, и чужаков здесь чуют сразу. Вот и присматриваются на всякий случай. Или просто любопытство? При других обстоятельствах он бы и внимания не обратил. И все-таки что-то его насторожило. Женщина, стоявшая в глубине комнаты, смотрела необычно пристально. Уже выезжая на асфальтированное шоссе, Саблин внезапно догадался, что женщина держала в руках бинокль. Значит, их разглядывали в упор!

Саблин посмотрел на Велихову, она ничего не заметила. Он решил ничего ей не говорить.

* * *

Саблин перехватил Велихову на лестничной площадке.

— У меня есть что вам сообщить, Ирина Евгеньевна. Я сейчас к главбуху, а после обеда останусь один, и мы сможем побеседовать. Я вас разыщу.

Велихова пришла сразу после телефонного звонка. Было заметно, что она возбуждена. Саблин достал лист бумаги.

— Здесь краткие сведения об Аркадии Трофимовиче Шуликине, хозяине дачи, которую мы с вами искали.

Читала Ирина Евгеньевна не спеша, уточняла некоторые детали, затем сложила листок пополам и убрала в сумочку, а оттуда достала конверт, протянула его Саблину.

— Здесь ваш гонорар. Я признательна вам, Сергей Анатольевич. Вы настоящий профессионал.

— Вы не нуждаетесь больше в моей помощи, Ирина Евгеньевна? — Саблин почувствовал некоторую неловкость.

— Думаю, что нет, — сказано было решительным тоном.

”В конце концов ее дело, как поступать дальше”, — подумал Саблин. Вслух же сказал:

— Хорошо, Ирина Евгеньевна. Но как профессионал, правда, бывший, советую вам соблюдать предельную осторожность и не переоценивать свои силы.

— Я учту ваши пожелания, Сергей Анатольевич. Спасибо. Вы, кажется, уезжаете в командировку?

— Да. На днях. Приказ уже подписан.

— Счастливого пути, и еще раз спасибо. И… забудьте обо всем этом…

Перед самым его отъездом Велихова позвонила Саблину и сообщила, что вся эта жуткая история, произошедшая с ней, похоже, заканчивается. Голос ее был радостным и даже немного торжественным. Она сказала, что в телефонном разговоре Шуликин был исключительно корректен, хотя и решительно не мог поверить в то, что произошло с ней у него на даче. Попросив пару дней на все выяснения, он во втором разговоре, тоже по телефону, расстроенным голосом поведал, что ее невероятное сообщение во многом подтвердилось.

— Шуликин заверил, что я могу забыть все случившееся, как кошмарный сон. При этом он слегка пожурил меня, напомнив, что именно нарушение нравственных принципов привело меня к столь печальному результату.

— Ну что ж, хорошо то, что хорошо кончается?

Но Велихова словно не слышала вопроса.

— Как вы думаете, Сергей Анатольевич, этот Шуликин действительно не знал о шантаже?

— Все может быть. Утаивание части прибыли — вполне обычное явление в подобных делах. В таком случае, я вашим рэкетирам не завидую.

— А вдруг он вообщ ни при чем?

— Теоретически.

— Значит, вы сомневаетесь? Наверное, я привыкла думать о людях лучше, чем они заслуживают, а вы, Сергей Анатольевич, в силу своей бывшей профессии, не доверяете им.

— Возможно, — вздохнул Саблин. — Кстати, Аркадий Трофимович интересовался, как вы на него вышли?

— Да, мимоходом. Я поняла, что его беспокоит: не замешана ли сюда милиция. Я убедила его, что нет. Вас я, разумеется, не упомянула. Сказала, что вспомнила дорогу.

— Шуликин не хотел встретиться с вами?

— Я этого не почувствовала. Он только пообещал, что мои обидчики в самое ближайшее время вернут мне деньги, пленку и оставшиеся фотографии.

Саблина не удовлетворял этот разговор, но он понимал, что пытаться сейчас навязывать Ирине Евгеньевне свои услуги не имеет смысла. Это уже напоминало бы попытку добиться дополнительного гонорара.

Они попрощались. На следующий день Саблин улетел в командировку.

* * *

Голос, которым отозвалась трубка, Велихова узнала сразу.

— Здравствуйте, Ирина Евгеньевна, это… Виктор, ваш знакомый.

— A-а, господин фотограф. Как ни странно, рада вас слышать.

— Вам привет от Олега.

— Не юродствуйте, — отрезала Велихова. — С моей точки зрения, он еще больший негодяй, чем вы.

— Это меня радует. Но если говорить откровенно, то после того, как моя жена стала мне изменять, я, в конце концов, возненавидел весь женский пол. Это, разумеется, меня не оправдывает, но, по крайней мере, знайте, что мной двигала не только корысть.

Велихова слушала молча. Не дождавшись сочувственного комментария, Виктор продолжал:

— Я должен отдать вам деньги и пленку, а также несколько оставшихся у нас фотографий. Где и когда вас устроит?

— Мне все равно. Чем быстрей, тем лучше.

— Вечером я занят. Вы можете отпроситься с работы?

— Это нетрудно.

— Тогда давайте сегодня и покончим со всем этим.

— Хорошо.

— Ждите меня около проходной минут через сорок.

— Это приблизительно в три часа?

— Да, я сейчас на Вернадского, возьму такси — и прямо к вам. А потом — в издательство на Хорошевку. Там, в моей фотолаборатории вы сможете все посмотреть.

— Значит, в три я жду.

Такси остановилось на противоположной стороне. Велихова медленно приблизилась, запомнила на всякий случай номер машины. Виктор сидел сзади. Впереди находился один водитель, который, как только Велихова оказалась в машине, спросил Виктора:

— Теперь куда?

— На Хорошевское шоссе, — последовал ответ. — Там я покажу, где свернуть.

Велиховой не понравился взгляд таксиста, которым тот ее окинул. Впрочем, она привыкла, что мужчины часто смотрят на нее по-особенному, не как на других женщин…

* * *

— Целую неделю вы не звонили, Сергей Анатольевич, — голос Мелешкевича был нетерпеливым, взволнованным.

— Нечем было похвастаться, Серафим Николаевич, — но сейчас все в порядке.

Несколько минут Саблин подробно рассказывал о проделанной работе.

— Все отлично, Сергей Анатольевич. Вы просто молодец. Когда домой?

— Послезавтра. Как дела в институте?

— Пока нормально. Есть очень перспективные заказы, так что ваш отчет ждем с нетерпением.

— Я сам тороплюсь назад.

Неожиданно Мелешкевич замолчал. Саблин каким-то шестым чувством понял, что в институте что-то случилось.

— Сергей Анатольевич, одна неприятность, — в голосе шефа появилась слабая хрипотца, — я бы даже сказал несчастье. Ирина Евгеньевна… Велихова умерла. Вы ведь ее знали? Она бывала в нашем отделе.

Саблин почувствовал, что внутри у него все напряглось.

— Умерла или погибла?

— Точнее, погибла. А еще точнее, изнасилована, убита, ограблена. В ее районе это уже четвертый случай. Подозревают — очередной маньяк.

— Серафим Николаевич, мне кто-нибудь звонил по городскому телефону?

— Насколько мне известно, нет.

— Попросите моих коллег обо мне по телефону никаких справок не давать. Даже если женский голос назовется моей женой.

Мелешкевич хотел было заметить, что все положения режима секретности в их оборонном институте никто не отменял, а люди тут не приучены к болтливости, но вдруг понял, что Саблина беспокоит что-то другое.

— Хорошо, я напомню своим подчиненным, где они работают.

— Именно это я и хотел попросить вас сделать, не концентрируя внимания на моей фамилии.

— Ждем Вас, Сергей Анатольевич.

— До встречи.

* * *

На работе, как только выкроилась свободная минута, Саблин нашел Мажерину.

— Я узнал ужасную новость. Примите мои искренние соболезнования.

— Идемте в кабинет нашей завлабораторией. Я сейчас за нее, пока она в отпуске.

В кабинете, сев за стол, Мажерина закурила. Саблин, устроившись напротив, от сигареты отказался.

— Когда о таких вещах читаешь в газете, — начала приглушенным голосом Мажерина, — воспринимаешь все чисто информационно, абстрактно. А вот когда погибает коллега по работе, которого хорошо знаешь, да еще так страшно, трудно поверить в случившееся.

Саблина слегка удивило, что Мажерина назвала Ирину Евгеньевну просто коллегой.

— Она ведь была вашей близкой подругой?

— Ну, не совсем… домами, семьями мы не дружили.

”Зачем она мне это говорит? Какое это теперь имеет значение?”

— А знаете, Сергей Анатольевич, мне все время казалось, что вы подружились с Ирой.

Саблин не собирался откровенничать с бывшей подругой Велиховой. Профессиональная привычка не говорить ничего лишнего никогда не подводила его.

— Я с ней разговаривал несколько раз, и мне показалось, что Ирину Евгеньевну что-то угнетает. Но она была не из болтливых женщин.

— Да, вы правы, — поддержала Мажерина. — Что вы обо всем этом думаете?

— Трагедия. На ее месте могла оказаться любая другая женщина. Где и когда ее нашли?

— Утром двадцатого, У Маленковской платформы. Там кругом лес. Да и сама платформа не очень оживленная.

— Она, по-моему, редко пользовалась электричкой?

— Да. Но иногда это было удобнее, чем на метро.

— Вы ее видели в последний день, Наталья Константиновна?

— Нет, но я ей звонила. Мне сказали, что она ушла с работы после обеда. В последнее время она часто отпрашивалась — они с мужем собирались в Англию. Знаете, какая канитель оформление документов, обмен рублей на валюту.

— Как ее муж?

— Не знаю. Знаю только, что он очень ее любил, несмотря на… — Мажерина не договорила, многозначительно замолчала, посмотрев при этом на Саблина как-то по-особенному доверительно.

— Он подозревал ее в неверности?

— Мне кажется, не только подозревал.

И опять многозначительный взгляд.

— Но это все только мои предположения, — продолжала Мажерина. — Я не была настолько близка с ней, чтобы знать о ее сердечных тайнах.

”Странный разговор”, — подумал Саблин. Заметная черствость проскальзывала в словах Мажериной. Впрочем, в наше рыночное время люди очень изменились, и он поспешил откланяться.

* * *

Серебристая ”Тойота” с узкими раскосыми фарами, мягко шелестя шинами по гравию, медленно проехала мимо. Алевтина Васильевна Осокина отошла от окна, быстро спустилась вниз, вышла за ограду и теперь уже неторопливо направилась к остановившейся неподалеку машине, из которой бодро вылез невысокий мужчина лет шестидесяти в добротном светло-сером (под цвет ”Тойоты”) костюме. Он открыл ворота и уже было хотел вернуться за руль, но увидел приближающуюся женщину. Когда она подошла, мужчина почтительно поклонился.

— Здравствуйте, здравствуйте, Аркадий Трофимович, — улыбаясь, отозвалась женщина. — Давно вас не было в наших краях.

— Ровно два месяца, Алевтина Васильевна. Вы так говорите, словно живете здесь постоянно, — мужчина приветливо рассмеялся.

Три недели безвыездно на даче, для меня это рекорд. Иногда столичная суета надоедает. Я человек консервативного склада, в хорошем смысле этого слова, привыкла к стабильности, пускай даже застойной, и любые перемены, в том числе и демократические, слишком большое для меня беспокойство.

— Наверно, вы правы, Алевтина Васильевна. Я бы с удовольствием последовал вашему примеру, но дела держат за горло. Заходите в гости. Шуликин продолжал улыбаться, хотя про себя чертыхнулся, что приходится приглашать эту старую кикимору в дом. Но ничего не поделаешь — приличия надо соблюдать, тем более, в таком привилегированном садоводческом кооперативе. А Алевтина Васильевна здесь была человеком авторитетным, да и в Москве имела влиятельных знакомых, с которыми поддерживала связь.

Поставив машину в гараж, Аркадий Трофимович достал из багажника объемистую картонную коробку и направился в дом. Водрузив коробку на стол, Аркадий Трофимович пояснил:

— Привез продукты, хочу дня два отдохнуть, побыть на воздухе. В Москве сейчас мало что радует глаз.

— Да, особенно цены, — вздохнула Алевтина Васильевна.

Шуликин не поддержал этот вздох, его мало волновали ценовые проблемы. По крайней мере, с тех позиций, с которых смотрела на это пожилая московская актриса, всю жизнь подвизавшаяся на второстепенных ролях в театре и кино.

— Присаживайтесь, Алевтина Васильевна. Мы сейчас выпьем по рюмочке-второй французского коньяку! Не того, что продается у нас в каждой лавке, а настоящего.

После нескольких неторопливых глотков Алевтина Васильевна прикрыла глаза и коротко заключила:

— Да, недурен.

Аркадий Трофимович удовлетворенно кивнул. Он не раз убеждался, что старая актриса разбиралась в напитках. Любую подделку она разоблачала безошибочно. А еще лучше Осокина разбиралась в людях, что и заставляло его быть с ней особенно осторожным.

— Спасибо за удовольствие. Коньяк действительно превосходный, о конфетах я уже не говорю. Не хочу больше надоедать вам, тем более вы с дороги.

— Пустяки, Алевтина Васильевна, я всегда встрече с вами рад.

Осокина собралась было оставить гостеприимного хозяина, но всплывший в памяти эпизод удержал ее.

— А знаете, Аркадий Трофимович, странную картину я наблюдала несколько недель назад. Не уверена, правильно ли я делаю, заговорив с вами об этом.

Шуликин насторожился.

— Имеет какое-то отношение к нашему товариществу?

— Скорее, к вашему дому.

— К моему? — в глазах Шуликина мелькнуло беспокойство.

— Судите сами. Поначалу наблюдение, сделанное мною, основывалось на обычном женском любопытстве. Пару недель назад, после завтрака, я сидела у себя на втором этаже и откровенно скучала. Напала какая-то меланхолия, из которой я никак не могла выбраться. Так, сидела и бесцельно смотрела, как на участок одна за другой въезжают машины. Промелькнула новая ”Хонда” Завадских, ЗИМ Новоселовых, вызывающий у меня буквально прилив ностальгических воспоминаний. Потом, крадучись, въехала ”Волга” Зиновьева, в которой рядом с хозяином сидела его новая любовница. Удивительное дело, привозить на дачу на глазах у всех соседей то жену, то любовницу.

Шуликин облегченно улыбнулся.

— Я даже не могу такому поведению дать точное определение, — продолжала Осокина. — Ну, да Бог с ним, с Зиновьевым. К этим нуворишам надо привыкнуть. Потом появилась та самая машина, о которой я и хочу, собственно, поведать. Это бежевый ”Москвич” последней модели.

Аркадий Трофимович вновь наполнил рюмки. Он слушал вполуха, обреченно думая, что придется дослушать ”новости” до конца. Но при словах ”бежевый ”Москвич” опять насторожился.

— Поначалу ”Москвич” не привлек моего внимания. Я просто механически отметила, что это чужак. За рулем сидела женщина, рядом — мужчина. Прошло буквально две-три минуты, и ”Москвич” появился вновь. Видимо, объехал наш участок вокруг. Меня это удивило: если бы они кого-то искали, потратили бы больше времени. В конце концов спросили бы у кого-нибудь… Сижу вот так и от скуки размышляю своими извилинами.

Аркадий Трофимович слушал с нарастающим вниманием, но виду не подавал.

— Дальше начинается самое интересное, — увлеченно продолжала Осокина. — ”Москвич” доехал до развилки и как бы спрятался в лесу. Женщина вышла и направилась сюда. Эффектная, с тяжелыми бедрами, симпатичная. Мне показалось лицо ее знакомым. За женщиной последовал ее спутник, причем они вели себя так, словно незнакомы. Прошли мимо вашего дома, вернулись, сели в машину и уехали. Последнюю стадию этого действа я наблюдала в бинокль. Знаете, я люблю эту игрушку. И тут вспомнила женщину: в прошлом году она провела сутки, а может быть, более в вашем доме, Аркадий Трофимович, с двумя молодыми людьми, которым вы, видимо, доверяете ключ от своей дачи.

Шуликин слегка кивнул, как бы подтверждая, что такое вполне возможно.

— На следующий день, я имею в виду прошлый год, — продолжила соседка, — я пошла в соседнюю деревню за молоком. Возвращалась через Соколиную горку. Там, на склоне под березами, я присела отдохнуть. Достала бинокль, мне его тогда только что подарили, и стала осматривать окрестности. Есть тут одна рощица, недалеко от Соколиной горки, — эдакий выставочный уголок природы, — и когда навела туда свои окуляры, то увидела эту незнакомку с одним из молодых людей. Они были совсем без одежды и занимались любовью. Но еще больше меня поразил третий молодой человек. Знаете, что он делал? Фотографировал их.

Шуликин с трудом выжал из себя улыбку.

— Вы, наверно, Аркадий Трофимович, думаете: вот старая сплетница, любительница подглядывать в замочные скважины.

— Уверяю вас, Алевтина Васильевна, что это не так. Я очень ценю ваш ум и хорошо к вам отношусь.

— Почему-то я вам верю, — рассмеялась Осокина. — К слову, я ничего никому, кроме вас, не говорила. У Новоселовых в доме, поди, и не такое творится. Просто та женщина тогда по-моему потеряла на природе чувство реальности. А теперь создалось такое впечатление, что она чего-то искала.

— А как выглядел мужчина, который ее сопровождал?

— Молодой человек лет тридцати. Выше среднего роста. Интересный, с умным, сосредоточенным лицом. Немного витиевато, да? — Осокина рассмеялась. — Пожалуй, одно я могу утверждать с большой долей уверенности: они не походили на любовников.

— Хорошо, что вы меня предупредили, Алевтина Васильевна. Во-первых, мне придется сузить круг знакомых, которым я могу доверять ключи от дачи. Во-вторых, предупредить этого фотографа, чтобы он был осторожен с публикацией таких снимков. Может разразиться скандал. Хотя, честно говоря, мало кто представляет, сколько женщин готовы раздеться перед объективом.

— Я лично представляю. У нас в кино то же самое. Даже похлеще. Ну, я вас оставляю. Совсем засиделась.

— Всегда рад вас видеть, Алевтина Васильевна.

* * *

Проводив соседку до калитки, Аркадий Трофимович быстро вернулся в дом. Усевшись в глубине комнаты, он закрыл глаза. Предстояло все хорошо обдумать. Одно стало ясно: отдых на даче придется прервать. А пока надо срочно позвонить. Только бы телефон в правлении товарищества работал.

Сторож деликатно вышел из комнаты, где на стене висел допотопный телефонный аппарат. Аркадий Трофимович снял трубку — работает, слава Богу.

— Это я, — Шуликин выдержал паузу. — И давайте обойдемся без имен… У меня неприятное известие. Я только что выяснил, что наша общая знакомая была, оказывается, здесь не одна, а с молодым мужчиной, судя по всему опытным помощником, возможно, даже профессионалом. Представляете, чем все это пахнет? — Несколько секунд Аркадий Трофимович слушал, потом продолжил: — Вряд ли, скорее всего частный… Теперь этот человек может начать действовать. — Шуликин слушал с минуту, затем сказал: — Это отдельный разговор. Мне придется задержаться на даче. Завтра мы поговорим подробней, обсудим детали… Теперь у нас одна задача — этого парня надо найти.

* * *

— Здравствуйте! Мне нужен полковник Мальгин.

— Кто спрашивает?

— Саблин Сергей Анатольевич.

— Минуточку…

— Владимир Андреевич? Здравствуйте.

— Сережа, привет. Давно ты мне не звонил.

— Ну это как посмотреть. А то — всего месяц назад.

— Это большой срок. Я после того разговора ждал от тебя весточки, хотя и понимал, что ты, видимо, сделался частным детективом по совместительству и не расположен к разглашению тайн своего клиента.

— Теперь расположен. Обстоятельства изменились.

— Вот как! Звучит настораживающе. Ты откуда звонишь?

— С работы.

— Никто не мешает?

— Нет.

— Тогда рассказывай, время у меня есть.

— По телефону не хотелось бы.

— Я буду рад с тобой встретиться, приходи домой.

— За мной могут следить.

Возникла пауза.

— Дело, я вижу, серьезное.

— Возможно, я преувеличиваю.

— Проконтролируй, не мне тебя учить. И если хвоста не будет — приезжай. В случае чего — звони. Я пришлю за тобой надежных ребят. Они без помех отрубят любой хвост и доставят куда нужно. Береженого Бог бережет. Кстати, то, с чем ты обращался ко мне, пригодилось?

— Да!

— Странным тоном ты произнес это ”да”.

— Я только что вернулся из командировки и узнал, что женщина, которой я помог решить одну проблему, убита.

Вновь возникла пауза.

— Я жду тебя, Сережа.

* * *

— Заходи.

Недавние сослуживцы, уважительно относясь друг к другу, крепко пожали руки. Мальгин выглядел неплохо. Высокий, крупный, чуть рыхловатый. Вот только глаза вроде бы потускнели да под ними мешки появились…

— Идем в мою комнату. Располагайся и чувствуй себя как дома.

В дверях появилась красивая стройная женщина.

— Моя супруга Алла Леонидовна, — с оттенком гордости произнес Мальгин. — Ты на новой работе стал таким затворником, что до сих пор никак не мог вас познакомить.

— И очень сожалею об этом.

Женщина улыбнулась.

— А это — тот самый капитан, про которого я тебе, дорогая, рассказывал. Зови его просто Сережа. Ты не против?

— Рада вас видеть. Если вы действительно ”тот самый”, то мой муж наверняка будет уговаривать вас вернуться в милицию, — улыбка Аллы Леонидовны стала грустной. — Его вот уговорили два года назад, а я до сих пор, откровенно говоря, не радуюсь.

— Дорогая, ты сгущаешь краски и опережаешь события. У Сергея Анатольевича теперь весьма неплохая и достаточно престижная работа.

— Приятно это слышать.

— А вот с домашним питанием, по моим сведениям, — проблемы.

— Ну что ж, так и быть, через час накормлю вас домашним обедом.

Когда Алла Леонидовна покинула кабинет мужа, Саблин задумчиво произнес:

— Меня всегда удивляет, когда красивая женщина хорошо готовит.

Полковник рассмеялся.

— Меня тоже. До сих пор, — раскурив трубку, сказал: — Ну давай, рассказывай.

Когда Саблин закончил, полковник с минуту молчал, затем спросил:

— Как ты думаешь, Сережа, Велихова называла твое имя Шуликину?

— Нет. Она сказала ему, что сама вычислила его дачу. Потому Шуликин был почти уверен, что в милицию Ирина Евгеньевна не обращалась. Но Ирина Евгеньевна могла не выдержать пыток и назвать мое имя.

— Н-да, серьезная проблема. Но долой мрачные мысли. Пора обедать. Давай лучше по рюмашке за встречу выпьем.

* * *

Проснувшись как обычно в шесть утра, Саблин с удовлетворением отметил, что спал он крепко и хорошо выспался.

Умывшись и вскипятив кофе, он подошел с чашкой к окну. Да-а, четырнадцатый этаж — высота для самоубийц беспроигрышная. И самый верный способ покончить с ним — именно этот. Но надо сначала продумать, как попасть к нему в квартиру… А может, зря он паникует, никто о нем ничего не знает? Нет, не зря убийцы Велиховой очень уж старательно ”работали” под маньяка, за которым уже несколько месяцев охотилась милиция. Но кое-что явно не учли…

Саблин вымыл чашку, надел плащ, шляпу, но прежде чем выйти из квартиры, внимательно осмотрел улицу и двор из окон, лишь после этого направился к входной двери. С минуту прислушивался, потом быстро распахнув дверь, вышел в коридор.

В лифте он ехал один. Чувствовал Саблин себя спокойно, но не забывал об опасности.

На улице Саблин осмотрелся. Пожалуй, лучше ходить к метро дворами, постоянно меняя маршрут. Тут, конечно, вариантов не очень много, но все же…

В метро он тоже ничего подозрительного не заметил.

А в институте Саблина ждал сюрприз. Через час после начала рабочего дня его вызвал кадровик и направил в один из пустовавших кабинетов административного корпуса. Навстречу ему из-за стола поднялся среднего роста мужчина с большими залысинами и пышными усами.

— Сергей Анатольевич? — он протянул руку. — Майор Скорбов Федор Иванович.

— Вас прислал Мальгин?

— Его идея.

— Быстро.

— Медлить нельзя, ведь после вашего сообщения, капитан, полностью меняется ход дела, а главное, направление расследования.

При слове ”капитан” Саблин как-то внутренне вздрогнул. Давно его так не называли.

— С чего думаете начать?

— С последнего дня Велиховой. С работы она ушла раньше. Это может иметь принципиальное значение.

— Может, — согласился Саблин. — Ее могли вызвать, чтобы обо всем договориться, пообещав вернуть деньги, фотографии и пленку.

— Сергей Анатольевич, вы считаете себя единственным человеком, по крайней мере в институте, посвященным в ее дела?

— Думаю — да, и не только в институте. Такими секретами не делятся. Во всяком случае, ее близкая подруга, сообщившая мне некоторые подробности ее смерти, по-моему, ни о чем не догадывается. Ирина Евгеньевна была предельно осторожна на этот счет. В ее положении иначе и не могло быть.

— Когда она показывала вам снимки?

— В первый же наш разговор на эту тему. С них, собственно, все и началось. Ирина Евгеньевна была сильно возбуждена и настроена на борьбу решительно. Какое-то отчаяние владело ею.

— Вы сразу согласились помочь?

— Нет, сразу я решительно отказался, хотя Велихова пообещала на вознаграждение не скупиться.

— Она произвела на вас впечатление?

— Внешне — да.

— А те снимки не вызвали у вас, Сергей Анатольевич, чувства… — Скобов чуть помедлил, подбирая подходящее слово, — … ну, скажем, чувство антипатии? Ее моральный облик, мягко говоря…

— Я об этом не задумывался. Передо мной была просто жертва, человек, попавший в беду. Да и ситуация показалась необычной, заслуживающей внимания.

Скобов помолчал.

— Теперь я побеседую с сослуживцами Велиховой, потом продолжим с вами.

* * *

Скобов решил проводить Саблина домой. Установив, что слежки за ними никакой не ведется, спросил:

— Сергей Анатольевич, не кажется вам, что вы преувеличиваете свою опасность?

— Возможно, — коротко согласился Саблин.

— Если им известно о вашем участии в делах Велиховой и они выяснили, что вы лицо неофициальное, вряд ли они станут вас опасаться. В крайнем случае решат понаблюдать за вами, посмотреть, как будут развиваться события.

— Возможно.

— И ко всему, я пока ума не приложу! Как обеспечить вашу безопасность?

— Бог с вами, майор, о чем вы говорите! При нынешней-то нехватке кадров…

— Дело не только в этом. Надо во всем поглубже разобраться. Может оказаться, что тут не просто шантаж и убийство… Не переменить ли вам место жительства? Временно. И с работой мы уладим.

— Вы ведь этого не хотите, Федор Иванович? Если принять во внимание мою версию — я приманка.

Несколько минут Скобов молчал, наконец произнес:

— В тот день она, похоже, села в такси. Свидетель, к сожалению, этого не видел: он обратил на нее внимание, залюбовавшись ее бедрами.

— Она торопилась?

— Нет. И уходила с работы без всякой суеты. Одна сотрудница сказала, что Велихова выглядела как обычно, вторая, что была слегка взволнована.

— Если она не торопилась, ей незачем было садиться в такси. Ныне это чрезвычайно дорогое удовольствие.

— Она не в состоянии это себе позволить. Хотя, без особой нужды такси сейчас мало кто пользуется, — согласился Скобов.

— Следовательно, машина ждала ее?

— Тогда эта машина должна иметь непосредственное отношение к ее смерти. Не слишком ли просто?

Саблин усмехнулся.

— Не всегда путь к истине бывает очень сложным. Мы сами любим все усложнять.

— Тогда с опросом в таксопарках придется повременить.

* * *

— Ваша квартира не похожа на жилище холостяка.

— Во время супружеской жизни как-то так сложилось, что, в основном, готовил и делал уборку я. Поэтому после разрыва для меня в хозяйстве мало что изменилось.

— Вы не разведены официально?

— Нет, как ни странно. Вам покрепче?

Скобов пил сладкий крепкий чай не спеша, маленькими глотками. От еды он отказался.

— Федор Иванович, — Саблин посмотрел ему в глаза, — у вас другая версия смерти Велиховой?

— Ну-ну, я, наверно, чересчур самонадеянный тип, полагаю, впечатление абсолютного идиота не произвожу. Ограблена, изнасилована, убита женщина. О таких преступлениях пишут сейчас в газетах, анализируют, предупреждают, пугают. Есть все основания считать, что многие из них совершил какой-то сумасшедший. Мы прекрасно понимаем, что под этого психопата, под шумок так сказать, могут сработать другие.

— А что удалось выяснить об Аркадии Трофимовиче Шуликине? Он должен иметь к этому делу отношение.

— У Шуликина отменное алиби — в день убийства он находился в Нижнем Тагиле. Кстати, вернемся к вашей версии: Велихова села в такси…

— Ее вызвали прямо с работы, чтобы у проходной никто не видел, куда и с кем она отправилась.

— А если бы она вышла не одна?

— Они могли отменить операцию. Но этого не случилось. Ирина Евгеньевна села либо в такси, либо в поджидавшую ее машину.

— Рискованно. Кто-то мог все-таки увидеть, запомнить номер.

— Ну, во-первых, номер можно заменить. Во-вторых, если найти таксиста, что он скажет? Высадил где-то в центре, а если таксист соучастник — ответ станет вообще расплывчатым: много дней прошло, сотни пассажиров и так далее, и тому подобное. В крайнем случае, узнает Велихову по фотографии: вроде — похожа, вроде — нет.

— Спасибо за чай, Сергей Анатольевич, — Скобов поднялся. Выйдя в прихожую, заметил: — Здесь у вас не особенно развернешься и, если будут стрелять в дверь, спрятаться почти некуда. Но с четырнадцатого этажа трудно сматываться. Второе неудобство — масса соседей, — Скобов усмехнулся. — Так что, я бы предпочел подкараулить вас в другом месте. — До свидания, Сергей Анатольевич. Будем держать связь.

* * *

— Вот с этих документов надо снять по две ксерокопии, — Мелешкевич смотрел поверх очков.

Саблин согласно кивнул и стал собирать бумаги со стола, аккуратно укладывая их в папку.

— Да, совсем забыл, Сергей Анатольевич! С утра звонили из профкома, вам нужно заглянуть туда обязательно сегодня. Вы ведь у нас профорг, не забыли еще?

— По какому поводу? И к кому?

— В бухгалтерию профкома. Нам выделили одну путевку в Кисловодск, и надо решить, кому ее дать. Заодно взносы заплатить.

В бухгалтерии профкома Саблин застал всезнающую Леночку Белякову и институтского фотографа Ветлугина. На столе перед ними были разложены большие фотографии. Кивнув Ветлугину, Саблин обратился к Беляковой:

— Привет самой жизнерадостной женщине нашего института.

Саблин не кривил душой. Он никогда не видел грустного, озабоченного, просто серьезного выражения на хорошеньком, очаровательно румяном Леночкином лице.

— Они тут все жизнерадостные — на профсоюзных харчах, — ухмыльнулся Ветлугин, колыхнув своим не погодам объемистым животом.

— Да какие у нас харчи? Сплошная нищета. Институт половину профилактория продавать собрался. Вон снимков наделали в рекламных целях. Вы ко мне, Сережа?

Саблин молча показал зажатую в руке пачку профсоюзных билетов.

— Можете подождать, или вам срочно?

— Глядя на вас, можно ждать целую вечность.

— Тогда ждите, — весело бросила Леночка. Играя бедрами, она обошла вокруг стола с фотографиями.

— Вот, Ветлугин, учитесь говорить приятное женщинам. В самом голосе Сергея Анатольевича всегда чувствуется искренность, даже нежность. И никакого намека на пошлость.

Ветлугин, поглаживая жидкие усики, понимающе подмигнул Саблину. Затем, заметив, что тот разглядывает снимки, огорченно бросил:

— Сегодня половину, а завтра все сбагрят какому-нибудь разжиревшему кооперативу. А жаль, — вздох был глубокий, искренний. — Чертовски жаль расставаться с институтским публичным домом. Сколько в нем наше, и не только наше, начальство победокурило. Да и мы, простые смертные, оставили там на непыльных и мягких дорожках свои скромные следы.

Леночка выдвинула верхний ящик стола, и Саблин неожиданно увидел в углу увеличенное фото Велиховой.

Белякова, перехватив взгляд Саблина, взяла снимок в руки.

— Был человек — и нет человека. Вы ведь ее знали, Сережа?

— Приметная дама, — ответил за Саблина Ветлугин. — Хотя снимок не очень удачный, — добавил он. — Навозился я с этими траурными портретами. Приносят совсем не то. Чуть ли не каждую неделю похороны в институте…

— Да-а, — подтвердила Леночка, — мрут наши пенсионеры. Особенно когда их собираются увольнять.

— Заберу я эту фотографию в свой архив, — Ветлугин критически осмотрел ее еще раз и спрятал в свою плоскую сумку.

— А вот снимок удачный! — воскликнула Леночка, доставая из того же ящика небольшую цветную фотографию. — Посмотрите, какие краски, какая четкость, глубина, сочность! Я правильно выражаюсь, Гриша?

Ветлугин покрутил фотографию в руках.

— Чего же ты хочешь — ”Кодак”. Пленка, бумага, химикаты. Я уж не говорю об оптике. Это ты где, Лен? Пейзаж-то, вроде не родной.

— В Польше, два года назад. Нам как раз сняли запрет на заграницу. А то ведь даже к братьям по соцлагерю не пускали.

— Ну, кое-кто из нашего засекреченного института ездил и к кровопийцам-капиталистам, — вставил Саблин.

— Вот именно, — поддержала Леночка. — А уж они-то как раз все секреты знали. А что мы знаем тут в профкоме? Только кто с кем спит в часы душевных невзгод.

Ветлугин, покрутив в руках фотографию, ткнул пальцем в середину снимка.

— Вот, кстати, фотогеничная дама. Главная по клеям. Пол-института ходит к ней с челобитными.

— Возможно, — пожала плечами Леночка.

— Не считая, разумеется, вас, Леночка, — поспешно поправился Ветлугин. — Честно говоря, здесь все неплохо получились. Например, крайняя мадемуазель.

— Фу, рыхлая какая, — Белякова сморщила свой хорошенький вздернутый носик.

— Ну, вот видите, для вас, женщин, она рыхлая, толстоватая, а для нас, мужчин — она сдобная мягонькая пышечка. — Ветлугин мечтательно закрыл глаза. Все зависит от вкуса.

— А кто фотографировал, Леночка? — спросил Саблин. — У кого в институте такой ”Кодак”?

— Фотограф не наш, у нас сборная группа была. — Леночка приняла деньги у Саблина, поставила отметки в профсоюзных билетах и вернула их. — Раньше за кордон не пускали, а нынче и в свои дома отдыха отбили желание ездить — чего стоит. В Кисловодск и то претендентов нет. Так что подождем, Сергей Анатольевич, еще пару деньков.

— Спасибо, Леночка! До встречи.

* * *

Вечером на работу позвонил Мальгин.

— Сережа, сегодня пятница. Давай ко мне на дачу и до понедельника. Или у тебя другие планы?

— Пока никаких.

— Тогда решено. За тобой заедет Скобов. Выходи, когда схлынет основной поток в проходной.

— Понятно, спасибо.

— Заедете к себе, а потом ко мне. Перекусим — и на природу.

— Возникли какие-то идеи? — в голосе Саблина прозвучали ироничные нотки.

— Просто хочу затащить тебя помочь подремонтировать забор. Он у меня весь перекосился.

— Согласен, — рассмеялся Саблин, — до вечера.

Скобов сам сидел за рулем ”Волги”. Прежде чем поехать по маршруту, они попетляли по улицам, после чего припарковали к дому, где жил Саблин.

Пока Сергей Анатольевич переодевался, Скобов, устроившись у приоткрытого окна в кресле, курил и наблюдал за улицей.

— У Аркадия Трофимовича оказалась интересная биография, — рассказывал он. — Стартовал простым грузчиком в магазине. Потом начал продвигаться. Стал завскладом, окончил торговый техникум и, наконец, был назначен заведовать крупной базой. Несколько раз горел — понижали, потом снова повышали. Был даже условный срок, но всегда Шуликин успевал выкарабкаться на поверхность. Рассказывать все долго. В настоящее время член правления одного крупного коммерческого предприятия. Полгода назад к ним присосалась группа рэкетиров. Мы ее обезвредили. Возможно, не всю. И не могло ли так получиться, что в этом деле замешана и Ирина Евгеньевна? Что-то не поделили, на чем-то не сошлись. Или просто возникло желание выйти из этой опасной игры? У мужа-то дела пошли блестяще, на горизонте замаячили солидные зарубежные поездки. Да мало ли что!

— А фотография? — не согласился Саблин.

— Для того и затеяли игру в шантаж на сексуальной почве, чтобы увести следствие от настоящего дела.

— Вряд ли. Ирина Евгеньевна сексуальная женщина, но чтобы пойти на преступление, стать соучастницей вымогательства — не могу представить…

— Нечистоплотные женщины на все способны… Меня что смущает: их пассивность в отношении к вам. Чего они выжидают?.. А в отделе итак кое-кто недоволен, что распылили силы, задействованные на поиски маньяка-убийцы.

— Понятное дело, — согласился Саблин. — Сколько на этого подонка понавешать можно…

— Приятно иметь дело с профессионалом, — перевел разговор в шутку майор, гася сигарету. — Вы готовы?

— Готов.

— Тогда вперед: к лесу, к речке, на чистый воздух!

* * *

Понедельник для Саблина прошел как обычный рабочий день. Никто ему не звонил, не беспокоил. Ощущение смутной тревоги отпустило и, покидая институт, он не стал петлять по закоулкам, а прямиком пошел к станции метро. Никаких происшествий не случилось и во вторник.

Наступила среда, начавшаяся мелким частым дождем. Пришлось взять зонт.

В проходной он столкнулся с Мажериной, которая одарила его ослепительной улыбкой.

— Не перестаю восхищаться, как вы всегда хорошо выглядите, — заметил Саблин.

Они прошли через проходную. На выходе у Натальи Константиновны заклинило зонт.

— Я провожу вас, не мучайтесь.

— Вы очень любезны.

— Почему же очень? — усмехнулся Саблин. — Всего лишь предложил красивой женщине маленькую услугу. Вот и ваш подъезд…

— Спасибо, что сберегли мою прическу, — Наталья Константиновна, похоже, не спешила расстаться с ним.

— Помилуйте, — Саблин прижал руку к груди, — вы, Наталья Константиновна, принадлежите к редкому типу женщин, которым идут любые прически. И ваше лицо на редкость фотогенично.

Наталья Константиновна с легкой улыбкой посмотрела на свое изображение на пропуске.

— И здесь. И особенно на одной цветной фотографии, — подтвердил свое мнение Саблин.

— На какой именно? — брови женщины удивленно приподнялись.

— Я видел один ваш польский снимок.

Лицо Мажериной вытянулось.

— Конечно, многое зависит от мастера. Тот снимок наверняка сделал большой специалист.

— Где вы его видели? — вопрос был задан далеко не радостным тоном, немало удивившим Саблина.

— В профкоме. Надеюсь, он не засекреченный, как все в нашем институте?

— В каком смысле?

Саблин в ответ улыбнулся и развел руками. Мажериной явно изменяло чувство юмора.

— Ах, я совсем обалдела от дождя.

Чувствовалось, что Наталья Константиновна с трудом держит себя в руках.

— Мы еще с вами увидимся, — поспешила закончить разговор Мажерина и стала подниматься по лестнице.

Перед обедом Саблин улучил минутку и заглянул в бухгалтерию профкома — поболтать с Леночкой. Поговорив о путевках, поохав над их стоимостью, Саблин осторожно, как бы невзначай, завел разговор о Мажериной.

— Да, вот что хочу вам сказать, Леночка. Сделал я сегодня мадам Мажериной комплимент насчет ее фотогеничной внешности, сославшись на польскую фотографию. И почувствовал, что не угодил ей.

— Не берите в голову, Сережа. Женщины — материя сложная. Особенно в таком возрасте.

— Нет, тут что-то другое. Какая-то странная реакция.

— Может, какие-нибудь неприятные воспоминания. Кстати, там был у нас небольшой скандальчик…

— Связанный с фотографиями?

— Точнее, с фотографом.

— Извините, я не хотел… — Саблин сделал вид, что случайно затронул интимную тему.

— Да ничего особенного. Просто этот тип фотографировал не то, что нужно.

— Военные объекты? — пошутил Саблин.

— Кому они сейчас нужны? Один раз щелкнул меня, когда я устраивалась на коленях одного парня. А кто его просил? Кстати, мы тогда хорошо погудели, — Леночка мечтательно закрыла глаза. — Но представляете себе, какой был бы подарок для мужа? Вот я и устроила ему головомойку.

— А Мажерина?

— Она попыталась все обратить в шутку. Они занимались какими-то делами, каким-то своим бизнесом.

— Вы не помните, как его зовут?

Леночка нахмуриласвой напудренный лобик.

— Кажется, Виктор. Он родственник Мажериной.

— Надеюсь, ваши воспоминания были для вас, Леночка, не такими неприятными, как для Натальи Константиновны?

— Ну что вы, Сережа! Как раз наоборот, — Леночка загадочно заулыбалась, и Саблин, попрощавшись, ушел.

Наталья Константиновна не находила себе места. Выкурив на площадке запасного выхода подряд две сигареты, она в конце концов поняла, что надо просто успокоиться и трезво поразмыслить. Попытка уйти в работу не удалась. Мысли все время возвращались к предыдущему разговору с Саблиным. Она анализировала каждое его слово, но к определенному выводу прийти не могла. Чувство опасности никогда не обманывало ее, хотя паникершей она себя не считала. Наконец кое-что придумала.

Закрывшись в кабинете, она отключила параллельный телефон и сняла трубку. С минуту еще колебалась, но потом решительно набрала номер.

— Аркадий Трофимович, добрый день. Хотя, не такой уж и добрый.

— Я слушаю вас, Наталья Константиновна.

— У меня возникли серьезные подозрения в отношении одного человека.

Она рассказала о встрече с Саблиным и разговоре с ним.

— Вы только сейчас узнали, что ваш милый друг — бывший опер? — резко спросил Шуликин.

— Нет, но не так давно, — Мажерина запнулась. — Сразу, как Саблин вернулся из командировки, я бросилась к нему. Он ничем не выдал себя. Велихова тоже, кстати сказать, не упоминала его имени.

— Мне нужна его фотография.

— Это не проблема, — ответила Мажерина.

В это же время Саблин звонил Мальгину и просил выяснить все о фотографе, который два года назад вместе с институтской тургруппой ездил в Польшу.

* * *

На следующий день Аркадий Трофимович назначил свидание Мажериной.

Выбравшись на тихую и безлюдную улицу, Аркадий Трофимович припарковал к тротуару свою ”Тойоту”.

— Моя дачная соседка узнала вашего бывшего полицейского, — грустно вздохнул Шуликин, — открыв дверцу машины, чтобы выпустить Мажерину.

— Не сыпьте соль на мои раны, — ответила она.

— Хорошо, пока воздержусь. Но прохлопать такую существенную деталь — близкие отношения вашей подруга с бывшим капитаном милиции — вам непростительно.

— Я не говорила, что близкие. И не уверена в этом. Во всяком случае, вели они себя очень осторожно. Да и ваши другие поручения отвлекли внимание…

— Не будем теперь искать виноватого, — прервал ее Шуликин. — Надо срочно принимать решение. Что будем делать с вашим капитаном?

— Выход только один, — твердо произнесла Мажерина. — Иначе он доберется до нас.

Шуликин сердито засопел.

— Мы уже несколько раз прибегали к услугам таксиста. Это не безопасно. Хотя другого искать нет времени. А с капитаном действительно придется кончать. Нельзя не учитывать того, что Саблин хоть и бывший, но профессионал, с хорошей подготовкой.

— Да. Он умен, осмотрителен и осторожен, — тихо произнесла Мажерина.

— Тем более… Бывший капитан милиции явно контролирует ситуацию и к себе так просто не подпустит. Ко всему, наверняка его прикрывают. В общем, ситуация не простая…

— Единственное место, где Саблин чувствует себя в безопасности, это наш НИИ. Там и прикрытия нет — кругом свои. А Саблин частенько задерживается на работе.

— Разумно, — задумчиво произнес Шуликин. — Но как попасть таксисту к вам? У вас же строгая пропускная система.

— Была, — возразила Мажерина. — Раньше охраняли солдаты, а теперь в основном пожилые женщины, боящиеся своих пистолетов, как нечистой силы. Сигнализация на многих участках не работает. Я покажу как проникнуть на нашу фирму, — Мажерина достала лист бумаги и стала чертить. — Вот, смотрите, Аркадий Трофимович, с западной стороны наш институт начал строить для себя новый корпус. Год назад строительство заморозили — нет денег. Разделяющий территорию института и территорию стройки забор без сигнализации.

— А телекамеры?

— Близко расположена только одна, и то бездействующая, закрыта чехлом: что-то испортилось, а на новую денег нет.

Шуликин внимательно посмотрел на схему, потом на Мажерину. Он поймал себя на мысли, что всегда восхищался этой женщиной: ее умом, ее логикой, нестандартными решениями. И на этот раз, кажется, она нашла правильный выход.

— Ну что ж, Наталья Константиновна, я думаю, наше предложение заинтересует таксиста…

* * *

Саблин не мог определить, была эта встреча случайной или нет. Наталья Константиновна, заметив Саблина, сбавила шаг и остановилась как бы поджидая его.

Саблин невольно залюбовался ею. Красивая, стройная и одета с изысканным вкусом.

— Добрый день, Сергей Анатольевич. Только и встречаемся с вами на служебных дорожках, а мне так хотелось бы поговорить по душам в непринужденной обстановке.

— Всегда рад, Наталья Константиновна. И всегда к вашим услугам.

— Вы очень любезны, капитан.

А вот это уже новое для него обращение — ”капитан”. Значит, порылась она в его послужном списке. Интересно, что за всем этим?

— Ловлю на слове, — кокетливо улыбнулась Мажерина. — Вы сегодня можете задержаться после работы?

— Нет проблем.

— Вот и отлично. Приду с термосом. Я с утра буквально зашиваюсь. Полмесяца не могли достать эпоксидной смолы, а вчера наконец получили, и нас буквально рвут на части.

— Сочувствую.

— Мы никому не помешаем?

— Сегодня же пятница, мало кто досидит до конца рабочего дня.

— Я и забыла. Тогда до встречи.

* * *

Ровно в пять корпус почти опустел. Затих последний цокот каблучков. Саблин переложил на видное место ключи, еще раз вымыл чайник, достал из стола чашки, нераспечатанную пачку печенья и стал спокойно ждать. Он был заинтригован предстоящей встречей. Интересно, как будет вести себя Мажерина, о чем поведет разговор? Попытается выяснить ситуацию или сделает какое-нибудь предложение? Сейчас у Саблина уже не вызывало сомнения, что Велихову подставила Мажерина, и встреча год назад в ресторане была неслучайной.

Затарахтел, захлебываясь от натуги, старенький аппарат внутренней связи.

— Сергей Анатольевич? — голос Натальи Константиновны был теплый, доверительный. — Вы один? Меня тут задержали немного. Минут через двадцать я буду. Дождетесь?

— Конечно.

— И не скучайте.

— Я наслаждаюсь тишиной.

Положив трубку, Саблин задумался. Когда он заподозрил Мажерину? По-настоящему заподозрил? Он не мог сейчас точно вспомнить. Эта мысль зарождалась постепенно, просто как одно из предположений, почти шальное, переросшее через некоторое время в одну из версий. И тут эта история с ”польской” фотографией. Мальгин сообщил вчера: фотограф Виктор Терехов, ездивший с институтской группой в Польшу в позапрошлом году, действительно дальний родственник Мажериной. Точнее, был им до развода с ее двоюродной сестрой.

Внезапно Саблина что-то забеспокоило — звонок Мажериной показался странным: какие-то посторонние звуки, голоса уловил он. Что-то наподобие: ”Проходите… Пропуск…” Похоже, Мажерина звонила из проходной. Ну и что? Она могла задержаться в отделе кадров, в профкоме, в библиотеке. Значит, она уходила с территории института. Но зачем?..

Саблин откинулся на спинку стула. Мысли выстраивались в логическую цепочку: разговор о фото, настороживший Мажерину, ее встреча с Шуликиным, о которой проинформировал его Мальгин, потом с ним, Саблиным, предложение ”побеседовать по душам”… Он снял трубку, набрал номер.

— Начальник охраны слушает.

— Степан Аверьянович, это Саблин.

— A-а, товарищ капитан, — голос бывшего участкового потеплел. — Чем могу?

— Меня интересует одна интересная дама. Мажерина Наталья Константиновна. Ушла она или нет?

— Ушла. Вот только что.

— А ключи от сектора главного металлурга сданы?

— Сейчас гляну… На месте. Время-то почти шесть. Да и пятница. В этот день сверхурочно не остаются.

Стало ясно, что Мажерина не появится, а вместо нее придет…

— Вот что, Степан Аверьянович, будь особенно внимателен. И если возникнет что-нибудь неординарное, сразу звони мне.

— Будет исполнено.

Положив трубку, Саблин стал размышлять. Зачем Мажериной было набиваться на чаепитие? Действительно хотела поговорить о чем-то серьезном, а в последний момент передумала? Почему не позвонила? Нет, за всем этим кроется что-то другое. Он, Саблин, стал для нее и для всей их шайки очень опасен, и пока он не обратился за помощью в милицию, в чем Мажерина уверена (дело-то Ирины Евгеньевны сугубо интимное), надо покончить и с ним.

Неужели они рискнут прикончить его здесь, на работе? Вполне вероятно. Если Саблин уже связался с уголовным розыском (этот вариант они тоже не сбрасывают со счетов), за домом его установлена слежка. А здесь, в закрытом НИИ…

Каким же способом они собираются убрать его? Чай или кофе в термосе Мажериной отпал — слишком опасная и очевидная улика. Надежнее всего инсценировать самоубийство или инфаркт. Один укольчик или таблетку… Но Саблин не из тех, кого можно взять голыми руками… Вначале газовый пистолет?.. Хотя, почему газовый? Можно и из боевого, вон сколько теперь совершается убийств, а раскрытие…

Позвонить Мальгину? А если все окажется плодом его разыгравшейся фантазии? Вот смеху будет. Нет, надо позаботиться о себе самому. Что же предпринять?

Саблин окинул кабинет взглядом. Солнце уже опустилось за крыши соседних домов, и затененные наполовину окна создавали сумерки. Спрятаться за шторы? Избитый в кино и в жизни прием… А вот если еще их сдвинуть, оставив полоску у форточки…

Саблин достал из шифоньера плащ, шляпу, вешалку, взял кипу старых газет, пододвинул к окну кресло. И через несколько минут получилось чучело, похожее на Саблина, сидящего у окна спиной к двери. Достал сигарету, закурил и наполнил кабинет дымом. Отошел от двери, улыбнулся: очень похоже, что Саблин в затянувшемся ожидании решил выкурить перед уходом сигарету.

Теперь надо позаботиться об оружии. Жаль, конечно, что нет пистолета, но ничего не попишешь — по штату не положено. Взгляд упал на массивное мраморное пресс-папье на столе — атрибут давно вышедшего из моды письменного прибора, который по случайности не выбросил Саблин. Чем не оружие. Если ”погладить” по голове, долго не очухается. Но прежде надо чем-то ошеломить убийцу, вынудить к действию.

Саблин приоткрыл дверь в кабинет. Хорошо, что она открывается во внутрь, за ней можно укрыться. Вышел в приемную. Отлично, оставим вот такую щель, чтобы виден был Саблин-манекен. Если наемник решил использовать пистолет с глушителем, он заходить в кабинет не станет. Просунет руку в щель — и прихлопнуть ее дверью особого труда не составит…

Но это всего лишь гипотеза, убийца может поступить совсем по-иному…

И все-таки будем надеяться!..

Расчет Саблина оказался верным: через несколько минут он услышал, как дверь в отдел чуть заметно скрипнула — кто-то вошел в коридор, и сквознячок потянул дым в открытую форточку. А еще через минуту послышались осторожные прямо-таки кошачьи шаги. Саблин затаился за дверью, держа наготове пресс-папье.

Открылась дверь приемной. Напротив кабинета Саблина — кабинет начальника отдела. Неизвестный потрогал ручку двери кабинета шефа — не устроена ли там засада. Дверь закрыта на замок. Подошел к проему. И замер — увидел Саблина-куклу. Не сразу рука с пистолетом, на стволе которого торчал глушитель, появилась в щели.

Саблин поднял пресс-папье, готовясь ударить по руке и тут же прижать ее дверью, как услышал властный окрик:

— Брось оружие! Ни с места.

Саблин был настолько ошарашен, что поднятая рука с пресс-папье повисла в воздухе.

Глухо ударился пистолет о паркет.

— Три шага вперед. Руки за голову — и к стенке!

Саблин узнал голос полковника Мальгина. Когда убийца выполнил команду, вышел из-за двери.

— Обыщи его, — подсказал Мальгин.

В карманах незваного пришельца оказался кастет и связка ключей.

— Руки назад! — продолжал командовать Мальгин. Тут же на запястьях убийцы щелкнули наручники. — А ведь это тот самый таксист, который возил Мажерину, — пояснил Саблину полковник. И обратился к таксисту: — Где ваша машина?

— На Яузе, в районе Рубцовской набережной.

— А ваши пассажиры: Мажерина и Шуликин.

Таксист помолчал.

— В машине ждут меня, — ответил он обреченно, поняв, что полковнику все известно.

— Сережа, поедешь с нами? — повернулся к Саблину Мальгин.

— Обязательно. А фотографа когда брать будем?

— Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня, — весело заключил полковник.

Иван ФИЛИН ЗАПОЗДАЛОЕ ПРИЗНАНИЕ Рассказ

Телефонный звонок разбудил Ларису далеко за полночь, когда первый сон особенно сладок, и она с трудом заставила себя взять трубку, недоумевая и злясь, кого это черт дернул будить ее в такое время.

— Слушаю, — неласково и хрипло спросонья ответила она.

— Квартира Казарцевой?

— Да, — голос был знакомый, но чей, вспомнить она не могла.

— Извините, Лариса Павловна, не узнал. Дежурный по прокуратуре беспокоит. На улице Разумовского убийство. За вами уже машина послана.

Наконец-то! Сон будто ветром сдуло. Значит, доверили. Не зря она к прокурору обращалась: третий год ее на поводке держали, заставляли только присутствовать на допросах да вести записи протоколов. Начальник уголовного розыска Зарубин, прозванный сослуживцами за полноту и неповоротливость Квашней, смотрел на нее как на капризную, бесталанную девицу, случайно попавшую в органы прокуратуры. Теперь она докажет ему чего стоит.

Торопливо собираясь, глянула на часы: с ума сойти — три. Не зря говорят: ночь — время преступников да влюбленных. И усмехнулась: преступники и вправду не спят. Что же касается влюбленных… муж даже не пошевелился. Только Наташенька, трехлетняя дочурка, заворочалась, когда Лариса включила свет, сладко зевнула и затихла.

В квартире, на месте преступления, уже работала оперативная группа во главе с прокурором и начальником УТРО.

Убитая лежала на спине у стола, ногами к двери. Лицо закрыто цветастой накидкой. На столе недопитая бутылка водки, две рюмки, две вилки, закуска. Ящики комода раскрыты, белье в беспорядке. На серванте лежат ручные часики. Похоже, не вор здесь побывал. Что он искал?..

Когда с лица сняли накидку, под окровавленной головой оказалась подушка.

— Здесь была женщина, — не удержалась от своей догадки Лариса. На ее версию никто не обратил внимания, а на лице Квашни промелькнула ухмылка. И она пояснила: — Мужчина не стал бы класть под голову жертвы подушку.

Начальник УГРО будто не слышал ее, продолжал внимательно осматривать тело.

— Восемь ран, — сделал заключение медэксперт. — Смерть наступила вчера около девятнадцати часов. А первые раны нанесены более суток назад. От какой из ран умерла потерпевшая, определить трудно.

Крови на полу совсем мало. А убитая крупная, полная. Хорошо видны травмы лица, черепа, плеча. Били чем-то тупым и тяжелым. Подушка под головой, накидка на лице говорили о неопытности преступника. Однако ни на бутылке, ни на рюмках отпечатков пальцев не обнаружено. И на полу — ни одного следа… На груди убитой отвороты кофточки вздыблены и помяты. Если бы она была помоложе, можно было бы предположить сцену ревности. А этой за семьдесят…

— Либо убийца терзал ее за грудки, либо тащил, — снова высказала предположение Лариса. И снова начальник УГРО промолчал, хотя по его удовлетворенно поблескивающим глазам нетрудно было догадаться, что он уже имеет свою версию.

Когда осмотр был закончен и все формальности соблюдены, прокурор сказал Ларисе:

— Ну вот, Лариса Павловна, вам первое ответственное задание. Отнеситесь к нему со всей серьезностью, без предвзятости и эмоций. Что будет неясно, обращайтесь к Геннадию Васильевичу, он на таких делах собаку съел…

Старуха жила в коммуналке. Соседи: молодые муж с женой да тремя детьми, занимающие две комнаты, врач, находящийся в загранкомандировке…

— С кого начнем допрос? — спросил у Ларисы начальник УГРО.

— Я бы начала с женщины, матери троих детей, — осторожно высказалась Лариса. Она целыми днями дома, могла что-то слышать.

Геннадий Васильевич подумал.

— А я бы начал с ее мужа. Но не буду навязывать вам свою волю. Самостоятельное решение, успехи и неудачи — лучшая школа.

Но она послушалась розыскника. Не потому, что посчитала его правым, а чтобы не задеть старческое самолюбие: Геннадий Васильевич уходит на пенсию, и от его слова будет многое зависеть в ее служебной карьере.

Сосед убитой, Евгений Лопухов, тридцатипятилетний крепыш с умным и симпатичным, но усталым лицом, таксист автопарка, отец троих детей, отвечал спокойно и четко:

— …Я обратил внимание, что второй день баба Стася не выходит из своей комнаты. Спросил у жены, не заболела ли она. Татьяна ответила, что два дня назад к бабе Стасе заходил какой-то мужчина, неприятный тип лет шестидесяти, с бутылкой и уже выпивший. К жене пытался приставать, чем вынудил ее уйти из кухни. Потом у старухи пели, спорили. В обед, когда я заскочил домой перекусить, все было тихо. Вечером я вернулся усталым — двенадцать часов за баранкой по Москве, представляете, что это такое. Посмотрел по телеку футбол и лег спать. Лишь на второй вечер поинтересовался. Пошел навестить. Открыл дверь и вот увидел… Позвонил в милицию.

— Вы в комнате ничего не трогали?

— Нет, конечно. Я ж понимаю…

— А подушку под голову старухи не вы положили?

— Нет. Я даже в комнату не стал заходить. Да и зачем?

Ларису этот вопрос тоже больше всего волновал. За ним разгадка причины преступления. А коль ясна причина, нетрудно установить и преступника.

— Может, ваша жена?

Лопухов помотал головой.

— Она к ней не заходила…

Геннадий Васильевич вопросов не задавал, но глаза его будто насквозь пронзали шофера, и Лариса без труда читала в них недоверие. Правда, такова уж их профессия — никому не доверять, по семь раз проверять, но Лариса по выражению лица, по интонации голоса, по вразумительным ответам верила в искренность молодого отца, в то, что он не знает больше того, о чем рассказывает…

Жена Лопухова, Татьяна, маленькая, худенькая женщина с большими темно-карими глазами, сочными, чувственными губами, тоже отвечала бойко и уверенно:

— Утром я проводила старших в школу, а младшему готовила завтрак, когда из магазина вернулась баба Стася с каким-то мужчиной, высоким, худощавым, неопрятно одетым. Они были выпивши, и у них была бутылка водки. Мужчина, пока бабка готовила закуску, стал ко мне приставать. Я забрала сына, накормила и ушла с ним на улицу. Когда вернулась, на кухне никого не было, и было тихо: то ли они спали, то ли ушли куда-то. Дверь соседской комнаты была прикрыта. Потом вернулись из школы дети. Я накормила их. В два часа заехал муж. Тоже поел и уехал. А вечером вместе посмотрели телевизор и легли спать. Больше ни старуху, ни ее знакомого не видела. Не показывалась она и на следующий день. Вечером муж спросил, где баба Стася, пошел проведать, и вот…

— Старуха умерла вчера вечером, — вмешался в допрос Геннадий Васильевич. — Мужчина был у нее позавчера утром. Если он нанес ей удары (а по вашим рассказам больше некому), старуха должна была звать на помощь или стонать. Вы слышали что-нибудь?

— Нет, — помотала головой Лопухова. — Все было тихо.

— И вас не обеспокоило, что старуха второй день не выходит из комнаты?

— Нет, она и раньше целыми днями пила и не выходила.

— Даже по нужде?

Лопухова смутилась, но лишь на секунду, виновато улыбнулась.

— По нужде выходила, конечно. Точнее — выползала. А в эти дни… мы были с ней в ссоре, и я за ней не следила, — заключила женщина более решительно.

— Из-за чего вы поссорились? — Геннадий Васильевич всецело завладел инициативой и не спускал пронзающего взгляда с Лопуховой, отчего та стала нервничать, мять пальцы рук.

— Да так, из-за пустяка. Как это у нас, баб, бывает: кто-то не так кухню убрал, не там кастрюли поставил. А вообще-то мы с ней дружно жили, помогали друг другу: она за детишками присмотрит, я ей что-то в магазине куплю.

— Вы когда полы на кухне мыли?

— Каждый день мою. Прибираемся…

— А в комнате соседки? Вы положили ей под голову подушку?

Лопухова заволновалась сильнее, сцепила пальцы рук.

— Я же говорила, мы поссорились…

Начальник УГРО даже на стол навалился своей тушей, готовый схватить допрашиваемую за руку, чтоб не убежала, будто уличил ее в преступлении. Похоже, передержали его на службе — выживает из ума старик. Не зря подсмеиваются над ним сослуживцы: чудит Квашня, в каждом встречном преступника подозревает.

— Полы в комнате старухи вчера вымыты, следы крови смывали, — рассуждал вслух начальник УГРО.

— Я не мыла там, — замотала головой Лопухова, и по лицу ее пошли бурые пятна, а на носу выступили бисеринки пота.

Лариса еле сдерживала негодование: этот старый пенек и в самом деле подозревает в убийстве мать троих детей. И чтобы оградить ее от дальнейших пустопорожних вопросов, дать возможность успокоиться, попросила:

— Расскажите, пожалуйста, как выглядел тот мужчина, который приходил к старухе.

— Высокий, худощавый, — оживилась Татьяна. — Лицо обыкновенное, да я, собственно, и не рассматривала его.

— Во сколько он пришел к старухе? — снова вмешался начальник УГРО, совсем непохожий на того Квашню, которого она привыкла видеть раньше.

— Где-то в начале десятого.

— Кто ему открывал? — опередил опять Ларису старик.

— Баба Стася, разумеется…

— Так вы только что говорили, что они вместе пришли! — Квашня даже привскочил со стула от удовольствия.

Лопухова совсем растерялась, опустила голову и стала кусать губу. Квашня решительно достал из стола несколько чистых листов бумаги и, кладя их перед Лопуховой, прихлопнул ладонью.

— Вот что, красавица, хватит нам мозги пудрить. Бери бумагу и пиши чистосердечное признание, за что и как вы убили старуху.

Лопухова сжалась в комок и зарыдала:

— Я не… я не хотела. Она довела меня, придиралась по всякому поводу. А когда сказала, чтоб я убрала своего ублюдка, а то кипятком ошпарит, я не выдержала, схватила гвоздодер… — Лопухова захлебнулась рыданиями.

— Вот теперь можешь продолжать допрос, — по-отечески сказал начальник УГРО Ларисе, вставая, и неторопливой, раскачивающейся походкой направился к двери. Остановился и добавил: — Не торопись с выводом. Поговори с соседями, допроси еще раз попристальнее ее муженька.

С соседями Лариса поговорила. Они, можно сказать, подтвердили признание Лопуховой: старуха действительно была вздорная, любила выпить, а нетрезвая — скандальная. В общем, та еще старушенция. Правда, насчет мужчин Лопухова присочинила — какие там в 70 лет мужчины.

Допросила еще раз Лариса и мужа убийцы. Да что мог нового сказать затюканный начальством и женой мужичок, кроме работы, телевизора да короткого сна, ничего не знающий и не желающий знать. Одним словом — лопушок, соответственно своей фамилии. Жену его Ларисе было искренне жаль, она сочувствовала ей — трое детей на плечах, муж, которого надо накормить, ублажить (вон какой бычок, троих уже настругал), понимала ее: доведись Ларисе услышать угрозу своей дочурке, она тоже любому бы горло перегрызла. Но преступление есть преступление, и закон для всех один писан. Правда, говорят, закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло… Попробует и Лариса повернуть так, чтобы смягчить вину Лопуховой — направила ее в психиатрический институт, дав кое-какие добрые советы. И порадовалась за ”подопечную”, когда из института пришло заключение, что Лопухова Т. А. ”в период, относящийся к совершению инкриминируемого ей деяния, обнаружила признаки временного болезненного расстройства психической деятельности в форме патологического аффекта и признана невменяемой”, что в настоящее время в принудительных мерах медицинского характера она не нуждается…

Лариса со спокойной совестью прекратила против нее дело.

Прошло полгода. И вдруг на прием к ней попросился Лопухов. Он пришел такой расстроенный, неухоженный, что она удивилась:

— Что стряслось, Евгений Иванович?

— Помогите, Лариса Павловна. Татьяна действительно оказалась невменяемой: бросается на меня с ножом, грозится с балкона выброситься. Надо лечить ее основательно.

Да, выходит Лариса рано порадовалась своим следовательским и психологическим способностям. Хотя, почему рано? Разве ошиблась она в диагнозе и неправильную выбрала меру пресечения? А чтобы не случилось нового несчастья, надо помочь и этому лопушку. Ее телефонного звонка в психиатрическую больницу было достаточно, чтобы невменяемую забрали на стационарное лечение.

Новые дела, новые расследования так закружили Ларису Павловну, что она забыла о своей ”подопечной”, и вдруг неожиданно от нее пришло письмо. Лариса читала его и ее бросало то в жар, то в холод.

”Уважаемая Лариса Павловна. Пишет вам Лопухова Татьяна Аркадьевна, которую вы спасли от тюрьмы, но заточили в психушку. Нет, я не виню вас и не жалуюсь, наоборот, хочу покаяться перед вами и признаться теперь в том, в чем виновата. Я обманула вас на допросе об убийстве старухи. Не я ее убила, хотя причастна к убийству: была в сговоре с мужем и согласилась взять вину на себя. Нам было тесно в двух комнатах, и Евгений предложил избавиться от старухи, придумав историю с мужчиной. Мы все продумали, и он осуществил план. Комнату старухи мы получили. Но у мужа, оказалось, имеется любовница, и ему надо было избавиться от меня. Вы помогли ему. Теперь я здесь, в психушке, а он с новой женой в нашей квартире. Пишу вам не потому, что хочу, чтобы вы освободили меня — лучшего я не заслуживаю, — спасите моих детей. Мачехе они не нужны, а бывший муж так жесток — два дня добивал старуху — и изобретателен, что может уготовить им не лучшую долю. Помогите!..”

У Ларисы Павловны текли слезы. Как она опростоволосилась! Поторопилась, не послушала Квашню… А может, Лопухова все сочинила?.. Лариса позвонила участковому инспектору, где проживает Лопухов. Капитан милиции подтвердил, что в квартире Лопухова действительно живет молодая симпатичная женщина…

Да, трудное предстоит новое дело. Пожалуй, посложнее, чем убийство старухи. Но надо исправлять ошибку. Это решение сразу успокоило Ларису Павловну. Она вытерла слезы, закурила. Прошлась по кабинету, подумала. Вот шуму-то будет! И не станут долго разбираться, кто прав, а кто виноват… А в чем, собственно, она виновата? В том, что Лопухова обманула ее, всю вину взяла на себя? Она сама себе подписала приговор, и ставить из-за нее на карту свою карьеру, по меньшей мере, глупо…

Лариса Павловна решительно разорвала письмо, измельчила его и бросила в корзину.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

Иван КОЗЛОВ СЕКРЕТ ПОЛИШИНЕЛЯ ПОВЕСТЬ

  Предисловие

  Часть первая НЕОЖИДАННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

  Часть вторая ОТКРОВЕНИЯ ОТ ЕГИЯНА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ КОНЕЧНАЯ ОСТАНОВКА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

Владимир ПЕРШАНИН ОСТРОВ ВОЗМЕЗДИЯ ПОВЕСТЬ

  Глава I

  Глава II

  Глава III

  Глава IV

  Глава V

  Глава VI

Андрей КАПРАЛОВ ПЛАТА ЗА ЛЮБОВЬ ПОВЕСТЬ

Иван ФИЛИН ЗАПОЗДАЛОЕ ПРИЗНАНИЕ Рассказ