Сага о близнецах. Сторож брату своему (СИ) [jenova meteora] (fb2) читать онлайн

====== Глава 1: Охота на ведьму. Дороги ведут на север ======

Знаешь, мой друг, а мы с тобой не умрем

Ведь если идти, дороге не будет конца

Бедам и войнам назло, мы будем вечно вдвоем

Вечно рука в руке и песней сплетать сердца

Мы будем помнить созвездия, но не будем помнить имен

Мы будем смеяться, и грезить, вдали от битв и знамен

Без мертвых богов и героев, без битвы добра со злом

Чтобы однажды построить свой долгожданный дом...

© Тэм Гринхилл «Знаешь, мой друг»

— Наша жизнь прекрасна, брат.

— Великолепна! Вот бы она никогда не менялась...

— И никогда не меняла нас.

© Assassin’s Creed II

Зимы в Джалмаринене суровы и безжалостны. Солнце исчезает за тяжелыми, сизыми тучами, деревья сверкают серебром, а земля покрывается белейшим, искрящимся снегом. Мир погружается в спячку на долгие недели, и, кажется, замирает само время. На севере Джалмаринена в эту пору начинает кипеть и бурлить жизнь. Ведь когда опускается снежное покрывало, начинается зимний карнавал: северяне провожают землю, что вскормила их, в долгий сон. Они оставляют ей прощальные дары и желают спать спокойно. И земля благодарна им, а духи оберегают их. В северных городах на улицах развешаны гирлянды и бумажные фонарики, из домов слышатся музыка и громкий смех; дети, не ведая грусти и обид, бегают по белоснежному покрывалу, оставляя узор из глубоких следов, и играют в снежки. А вечерами люди высыпают на улицы города и празднуют начало нового витка жизни и благодарят духов и богов за то, что те столь щедры и милостивы к ним.

Но нынешняя зима сильно отличалась от предыдущих: крепкие морозы да снежные бури не давали народу даже нос из дому высунуть, что уж тут говорить о зимнем карнавале. И не было слышно ни музыки, ни детского смеха, лишь в окнах отражался свет от лампад и каминов, возле которых грелись люди. За окнами завывала метель, и северяне шептались меж собою — мол, сие есть гнев духов и богов. Мол, слишком много крови пролилось в последний год, слишком много смертей повидала северная земля. Украдкой, замирая от каждой неверной тени в темном углу, они осеняли себя защитными рунами и замолкали. Все как один твердили, что это проделки ведьмы, что живет в лесу за Реванхеймом, что она виновна в нынешней напасти, требовали расправы над нею. Но простые северяне — люди суеверные и лишний раз навлекать на себя гнев ведьмы убоялись. Только вот гнева духов земли они боялись больше, и посему молились — и ждали своих избавителей.

Ночь окутала Реванхейм покрывалом вязкой тьмы, принося с собой ночные страхи, кошмары да забытые воспоминания. Дети, способные видеть то, что недоступно взрослым, начинали плакать и боялись спать в одиночестве. Матери, утешая их, пели колыбельные, а мужчины лишний раз проверяли замки на дверях и на всякий случай чертили углем под притолокой оберегающие знаки. Никому не хотелось выглядывать в окно – все равно же тьма тьмущая, хоть глаз выколи! И никто не видел путников, что бесшумно вошли в город вместе с ночью. Проваливаясь в сугробы, они упрямо шагали навстречу порывам ледяного ветра и холодному, колючему снегу.

Их было двое, и они кутались в меховые одежды нездешнего покроя. Если бы их увидел случайный свидетель, он мгновенно опознал бы в них серокожих нелюдей, обитателей Вечной Земли Иллириан. Просто не смог бы не узнать: иллирийцы в Джалмаринене были редкими гостями, а уж на край мира — на самый север, могли прийти только двое. Каждый год их видели здесь, ибо был этот город перевалочным пунктом для странников.

Наемники. Охотники за головами. Те, кого так ждали все это время жители Реванхейма.

Их лица были закрыты плотной тканью, защищающей от холода, глаза поблескивали во мраке, тонкие пальцы быстро двигались на языке жестов. Они бесшумными, серыми молниями скользили по улицам, не обремененные нуждой в свете — их глаза видели сквозь тьму куда лучше любого зверья. Путники замерли возле большой двери одного из домов. Вывеска над ней гласила, что они стоят на пороге лучшего заведения этого города. Зовется это место «Подковой» и принадлежит Кривоносому Альбу, милости просим, господа добрые! Иллирийцы только насмешливо переглянулись и бесшумно скользнули внутрь, впустив вместе с собой в помещение холодный ветер и снег.

По правде говоря, «Подкова» знавала и лучшие времена. Всего несколько недель назад здесь было полным-полно всякого сброда, вроде путников, которых нелегкая забросила в последний город Севера, странствующих рыцарей из Айнцкранга, что искали рекрутов для своего ордена, да наемников, ищущих наживы. Как и полагалось любой приличной таверне, здесь могли затесаться несколько местных буйных пьяниц и, как минимум, один бесталанный менестрель, что пьяным голосом завывал в углу очередную балладу. А еще — драки! Куда же без них-то? Всегда находился какой-нибудь благородный сэр рыцарь, что не выдерживал соседства с наемными убийцами и начинал вершить справедливость...

Но те дни ушли, и Альб был вынужден признать, что отсутствие посетителей пагубно сказывается на его деле. Он сварливо прикрикивал на своих девиц, придираясь к каждой мелочи. Настроение у хозяина «Подковы» было самое отвратительное. Ну, еще бы — что за напасть такая! Мор, прошедший по земле Реванхейма о прошлом лете, распугал всех заезжих странников, да еще эта ведьма, на которую северяне валят все беды!

Глухо ворча, Альб в очередной раз подсчитывал убытки и всерьез думал о том, что пора бы ему собрать вещички и перебраться в другой город. Вон, говорят, на юге Джалмаринена плещется бесконечное Море Жажды, а он, Кривоносый Альб, за всю свою жизнь ни разу не видел настоящего моря...

— Эй, Кривоносый! Эля нам! — веселый голос с ощутимым акцентом прервал его размышления.

Хозяин таверны нахмурил косматые брови, недовольный столь фамильярным обращением. Нос, у него, конечно, кривой, но это не повод для насмешек! Именно эти слова почти сорвались с его языка, когда он поднял взгляд и увидел своих гостей. Недовольная гримаса тут же сменилась неподдельной радостью.

— Задница Махасти, кого я вижу! — и Альб заспешил обогнуть стойку, чтобы обнять прибывших посетителей. Данное действо, кстати, тоже со стороны смотрелось весьма забавно: коренастый и приземистый мужик сжал в стальных тисках двоих высоких и тонких нелюдей, и радостно похлопал их по спинам, едва не проломив хребты.

Его помощницы, забыв про уборку, сбились в стайку и с любопытством поглядывали на, пожалуй, первых посетителей за последние несколько дней. Гости эти казались необычными по всем параметрам. Начать можно было с того, что, несмотря на простые одежды наемников, в глаза бросалась их принадлежность к высшей иллирийской касте. Выражалось это в аристократичности черт лица и цвете кожи — серой, словно пепел, и слишком светлой для иллирийской черни. Они были близнецами. На первый взгляд, единственным различием между ними были глаза — у одного льдисто-синие, у второго по-волчьи желтые. Однако если понаблюдать за ними, то можно увидеть, что их сходство ограничивалось лишь внешностью. Близнецы были разными, как лед и пламя, и это сквозило в каждом их слове, каждом жесте.

Вот и сейчас, обладатель волчьего взгляда душевно стиснул Альба в железных тисках и даже приподнял над полом. Второй же ограничился сдержанным хлопком по плечу и теплой улыбкой. Взгляд его при этом оставался все таким же льдистым и колючим. Но Альба это уже давно не смущало: за долгие годы знакомства с близнецами он привык к разнузданности одного и скованности другого.

Поэтому хозяин «Подковы» весело хохотнул и хлопнул в ладони:

— Присаживайтесь, друзья мои! Только сегодня — все места ваши, а эль будет литься рекой!

Близнецы придирчивыми и красноречивыми взглядами обвели таверну и выбрали себе место у камина. Оказавшись подле живительного, дарящего тепло огня, они, наконец, начали выпутываться из своих косматых одежд.

— Ласка, — укоризненно заметил желтоглазый близнец, — напомни мне, чтобы мы больше никогда не появлялись здесь по зиме. У меня уши отмерзли! Гляди, какие красные!

— Они у тебя уже синие, — флегматично ответил тот, кого звали Лаской, и с наслаждением протянул ноги к камину. – Как же хорош-ш-шо оказаться в тепле, а, малой?

Малой, тем временем, сосредоточенно вытряхивал снег из-за шиворота и недовольно прядал посиневшими от холода ушами. Весь его вид выражал крайнее неодобрение погоды. Словно в ответ на его мысли, вьюга за окном взвыла еще громче, и близнецы одновременно поежились. Они выросли в тех местах, где почти круглый год лето, а зимы нет – лишь долгая осень. И даже многие годы скитаний по Джалмаринену не смогли заставить их привыкнуть к холодам.

К тому времени, когда близнецы отогрелись и уютно устроились в креслах, подоспели и девочки Альба, принесли горячего эля для пущего сугреву. Ласка благодарно кивнул, приняв кружку, и немедля отхлебнул живительного напитка. Братец же его, для начала, чуть не свернул себе шею, провожая девиц заинтересованным взглядом, за что был награжден пинком в колено.

— Мы здесь по делу, Бес. Не забывай об этом! — Ласка строго сдвинул брови.

— Между прочим, эти девицы — единственное хорошее, что есть в здешних местах!

— Ты меня оскорбляешь, — Альб подкрался тихо и насмешливо наблюдал за смущенными братьями.

— Я гляжу, твое заведение пребывает в некотором... запустении, — усмехнулся Ласка, окинув таверну долгим взглядом. — Честно говоря, за десять лет нашего знакомства, такое впервые на моей памяти. Где музыка, где громилы, крушащие о головы друг друга стулья? Да тут пьяниц — и тех нет. Только девочки и остались.

— И хорошо, что остались. Совершенно прелестные девочки, — добавил Бес, игриво подмигнув одной из них желтым глазом.

Альб с ухмылкой наблюдал за тем, как Ласка быстро протянул руку и ласково, осторожно, вцепился когтистыми пальцами в оттопыренное ухо близнеца, заставив его взглянуть на себя. Его синие глаза были холоднее снега на улице.

Бес в ответ виновато улыбнулся и развел руками. Мол, «что поделать, раз уж таким я уродился?», но поглядывать в сторону «девочек» Альба перестал.

Ласка отпустил его многострадальное ухо и вернулся к прерванному разговору.

Альб нахмурился. Все же, хорошо, что братья-наемники пришли сюда. Глядишь, и подсобят чем-нибудь, а по старой дружбе — вообще задаром. Были они, знаете ли, в долгу неоплатном у Кривоносого Альба.

— Да все из-за чертовки одной. Пришла к нам пару лет назад ведьма. Поселилась в хижине, в лесу. С тех пор и творится здесь чертовщина всякая. Сами знаете — мы, реванхеймцы, люди мирные, живем себе, охотой да целительством помышляем. Да, и торговлей чутка. А та ведьма окаянная как порчу навела. Говорит — дом у нее здесь был, соскучилась по родному краю. И видят люди по ночам нечисть всякую. Мертвяки им чудятся, голоса по ночам. И песня, ее даже я слышал. А потом пропадать стали заезжие путники. Вышел человек и исчез без следа. Слухи поползли всякие. Сами понимаете — процветанию не способствует. Вот уж год перебиваемся своими силами. Минувшим летом урожай худый был, а зима нынче... Сами видели.

Близнецы внимательно слушали старого друга, переглядывались, и становились все мрачнее и мрачнее. Тут уж насторожился Альб.

— Вас-то что сюда привело, а?

— Заказ один, — мрачно буркнул Бес. Прянул ушами и отхлебнул животворящего эля.

Ласка продолжил:

— Ведьму мы ищем. Сольвейг из семьи Эспозито. Ее след вел сюда, в Реванхейм. Сдается мне, что мы ее нашли.

— Ну, не скажите, — фыркнул Альб, — пока сама не пожелает, хрен вы ее отыщете в тамошних лесных дебрях.

— Какая она? — спросил Бес. — Расскажи, Альб!

За окном пуще прежнего завыла метель, «девочки» хозяина таверны осенили себя защитными знаками, и упорхнули по лестнице к жилым комнатам, оставив гостей с Альбом наедине.

Он задумчиво почесал кривой нос и начал говорить.

— Кто ж не знает Солвейгу-то? Дикой ведьмой ее еще кличут. Только она больше не состоит в клане Эспозито. Бросила она их еще лет тридцать назад. Да она была известна еще тогда, когда я только родился! — Альб уткнулся взглядом в камин, предавшись воспоминаниям. — Она пользуется дурной славой, хоть и является целительницей. Я видел ее, когда был маленьким, тогда она еще жила в Реванхейме. Я вам вот что скажу — девка эта была юной и тридцать, и сорок лет назад, и бьюсь об заклад, она и сейчас выглядит, как молоденькая девица. Уж не знаю, что за магию она использует, чтобы оставаться вечно юной, но наши бабы обзавидовались ее красоте! Столько лет ее не видел, а как сейчас помню – волосы чернее воронова крыла, глазищи зеленые, а взгляд такой — уххх! Дух захватывает! Будто насквозь видит...

Одни говорят, она была рождена здесь, реванхеймка по крови. А другие утверждают, что она вообще не принадлежит к клану Эспозито и жила где-то в западных землях. Третьи вообще зовут ее вырожденкой из Хелленбергов. Ну а я вам вот чего скажу: плевал я, откуда она родом, я уверен только в одном — нехорошая она, очень. Иногда как зыркнет — сердце замирает. Дар у нее проклятый. Дитя Хасидзиль, вот кто она…

Тут Альб понизил голос до шепота:

— Наши бабы к ней в лес ходят, когда совсем прихватывает, и дитяток своих водят, чтоб хворь вывела. И выводит ведь, подчистую! Но возвращаются все от нее, будто не в себе немного. Мужики наши к ней как-то ходили, позабавиться хотели, мол, одна ведь баба живет, в глуши, кто об этом узнает... Дык она их так отходила, что одного кондрашка прям там хватила, а остальные только через пару деньков вернулись, зенки шальные, чураются каждого шороха! И бормочут что-то, про мертвяков всяких, про жуткую песню... Одного седым принесли на руках, а ему давеча только тридцатник стукнул. А мы увидели дряхлого старика. Долго мы их выходить пытались — все как один проклинали Солвейгу, говорили, что мужество она у них отняла, а того, что в лесу остался, высушила одним поцелуем, не оставила ни костей, ни крови. С тех пор и боятся ее. Байки всякие травят. А теперь вот винят в том, что наша земля умирает и духи молчат. Якобы отомстила она так нам — взяла и освободила духов, да отправила бродить по тропам Абэ Ильтайна. Она же Дитя Хасидзиль, они многое могут. Приключилось это две зимы тому назад. С тех пор и пошла всякая напасть. Вот и весь сказ, остроухие друзья мои.

Когда Альб закончил повествование, Бес уже опорожнил свою кружку до дна, и фыркнул:

— Думается мне, что мужики ваши по заслугам получили.

— Дурни они были, вот кто, — проворчал Кривоносый Альб. — Но я вам говорю — если собираетесь искать Дикую, будьте осторожней с ней. Кто знает, на что способна девка эта проклятущая? Пфуй!

— Спасибо, было весьма познавательно. — Всем своим видом Бес выражал полнейшее пренебрежение к совету старого друга. — И где же обитает эта ваша Солвейга?

— А восточней Реванхейма лес. Вот там и надо искать-то. Но она с тех самых пор охраняет свои границы. Если Солвейга не захочет вас видеть, вы ее никогда не найдете, заплутаете в трех соснах, и если вас не растерзает зверье, не замерзнете в снегах, так духи с ума сведут! Даже если вам и повезет, и выберетесь вы оттуда, то только после того, как Дикая наиграется с вами. Забава у нее такая — гонять случайных путников. — Альб всем своим видом показывал, что всецело не одобряет намерения братьев.

Прежде чем покинуть близнецов, он склонился над столом и искренне посоветовал:

— Вы, ребята, совсем молодые, хоть и из долгоживущих. Мой вам совет — откажитесь от этого заказа. Нутром чую — не приведет он ни к чему хорошему! Опасна эта девка, ох, как опасна. Незачем лихо будить, ежели оно спит. Пущай кого другого, вместо вас, пришлют. Жаль будет, если вы поляжете из-за этой окаянной.

И, словно в подтверждение его слов, с треском распахнулось окно, заставив всех троих вздрогнуть. Ледяной ветер ворвался вместе со снегом, резким порывом погасил огонь в камине и обдал близнецов диким холодом. Чертыхнувшись, Альб заторопился поскорее закрыть окно. Ласка бросился ему помогать. А Бес, словно зачарованный, уставился в черный зев пустоты, где завывала вьюга. Его губы беззвучно шевелились, словно он повторял чьи-то слова...

Ни Ласка, ни Альб не видели этого: они сражались с деревянной рамой, упорно не желавшей закрываться, словно некая сила мешала это сделать. Когда им, наконец, удалось запереть окно и защелкнуть засовы, Ласке почудилось, будто с другой стороны мелькнуло женское лицо. Зеленые глаза горели ведьминым огнем, да черные, как мгла, волосы развевались на морозном ветру. И тихий женский смех рассыпался звонкими осколками в воцарившейся тишине.

— Она исчезла! — пробормотал Бес.

— Что ты сказал? — Ласка обернулся, и только тогда увидел, что его брат продолжает смотреть в сторону окна.

Иллириец метнулся к близнецу и схватил его за руку. Взгляд Беса тотчас же стал осмысленным. Он недоуменно взглянул на брата, хлопая пушистыми ресницами.

— Песня. Ты ее не слышал? Она... прекрасна.

— Альб? — Ласка требовательно обернулся к Кривоносому.

Тот скривился, точно от зубной боли.

— Так и пропадали путники. Шли на эту «песню». Ты ее разве не слышал?

Ласка отрицательно покачал головой.

— Я только почувствовал что-то странное. Инородную силу?

— Добро пожаловать в Реванхейм, мой остроухий друг. Вот вы и столкнулись с силой Солвейги, — мрачно ответил хозяин «Подковы».

— Она голодна, — вдруг сказал Бес. — Ей холодно, одиноко, она на пределе... — Он замолчал и удрученно потер лоб.

— Болит? — руки Ласки скользнули по лицу брата и замерли на висках.

— И вовсе незачем так со мной нянчиться! Не стеклянный, не разобьюсь, — недовольно проворчал Бес, стряхнув с себя руки близнеца.

Ласка вздохнул и молча взъерошил ему волосы.

И столько тепла было в этом скупом жесте, и столько нежности скрывалось во взгляде из-под полуопущенных пушистых ресниц, что Бес замолчал и упрямо уставился в свою пустую кружку.

Альб, ставший невольным свидетелем этой семейной сценки, только диву давался; за свою жизнь он повидал немало семей, братьев и сестер, но никто из них не мог похвастаться чем-то, даже отдаленно похожим на любовь этих близнецов. Связь, существовавшая между ними, была крепче любых уз — и не поддавалась никаким объяснениям. Она была десять лет назад, когда Альб впервые повстречал братьев, и оставалась таковой поныне.

Наконец Ласка вздохнул и устало пробормотал:

— Ладно, у нас ведь есть только один способ выяснить, что здесь творится, верно? Покинем город завтра на рассвете. Уверен, что старина Альб уже приготовил для нас комнату.

Иллириец в задумчивости окинул взглядом пустое помещение, и невесело усмехнулся:

— Приятно чувствовать себя дома.

...Бес спал, уткнувшись физиономией в подушку, и его ничто не могло разбудить. Рядом сидел его брат и задумчиво чертил пальцами на его спине только ему одному видные, причудливые вензеля. Так уж повелось у близнецов: пока один спал, второй стерег его покой. Разделенный дух всегда уязвим, а где еще, как не в мире снов, может подстерегать зло? Ведь есть так много потерянных душ, попавших в сети Лукавого бога, заплутавших на Тропе Боли, и так и не достигших Абэ Ильтайна. А неупокоенные и мстительные призраки, жаждущие вновь вкусить плоды жизни? А существа без плоти и разума, порожденные Периодом Исхода? И, пожалуй, самое главное — Хаос, бесконечный и ненасытный Хаос, что так любит яркие души, пожирающий их свет и пламя.

Ласка, как и многие иллирийцы, был айя, сновидцем. В других народах его бы называли шаманом. О Хаосе, духах и Периоде Исхода он знал все, что мог знать смертный. Ведь его учили этому. Знания о Спящем мире Абэ Ильтайн он впитал с молоком матери, и сны не могли причинить ему вреда. Чего нельзя было сказать о Бесе. Еще в те времена, когда братья не встретились лицом к лицу, Ласка искал его в потоках снов, и каждый раз находил в паутине кошмаров. В них были все страхи напуганного мальчишки, так и не прижившегося на чужой земле. И как Ласка ни пытался дозваться, докричаться до близнеца, сказать ему «ты не один», тот его не слышал. Он не отличал сны от реальности, не видел ловушек, расставленных Хаосом. И, пожалуй, только чудо спасало его от гибели. А потом появился Ласка... И стал его хранителем.

С тех пор изменилось многое. Из маленького, недокормленного и озлобленного мальчишки Бес превратился в статного, веселого юношу, а в искусстве войны ему не было равных среди иллирийцев. И, кроме того, теперь он стал спать спокойнее.

И все же, Ласка, по многолетней привычке, сидел в изголовье кровати и гладил братовы белые волосы, спугивая жаждущих поживиться чужим огнем духов. Конечно, он знал, что не просидит вот так вот всю ночь. В предрассветный час Абэ Ильтайн позовет, поманит его, и он бросится навстречу забвению, где есть только память и чужие прожитые жизни. Таков уж удел всех сновидцев. А когда проснется — обнаружит себя заботливо укутанным в теплое одеяло, а рядом обязательно будет клевать носом сонный Бес. Ласка сгребет его за шиворот и притянет к себе, тихо шепнет «спи», и они вновь уснут. Вместе и без сновидений.

====== Глава 1: Охота на ведьму. Дитя Хасидзиль ======

Бес с громким хрустом провалился в сугроб по самый пояс. Злобно зарычав, он буркнул:

— Братец, напомни мне, чтобы мы больше никогда не отправлялись на север зимой! Хотя, должен заметить, погодка нынче чудесная.

Близнецы уже несколько часов прочесывали реванхеймский лес в поисках ведьмы. Погода в это утро стояла на удивление солнечная, словно и не было никакой снежной бури ночью. Холодное, зимнее солнце пробивалось сквозь ветви вековых деревьев, заставляя снег причудливо искриться, переливаться, точно россыпь драгоценных камней.

Как Бесу удавалось радоваться жизни, проведя несколько часов на морозе, то и дело проваливаясь в снег, оставалось для Ласки загадкой.

Старший из близнецов только сумрачно шмыгнул лиловым носом, пошевелил синими от холода ушами, и застыл на месте, прислушиваясь к чему-то.

Бес невольно им залюбовался; со стороны брат был похож на статую из мрамора: тонкий, слишком стройный для человека, слишком высокий для загадочных хельги, похожий скорее на духа, нежели на живое существо. Казалось, что он смотрит прямо на солнце, но взгляд широко распахнутых, льдисто-синих глаз, был обращен вовнутрь.

— Малой, ты что-нибудь слышишь? — наконец, вышел из оцепенения Ласка.

Бес пожал плечами.

— Да нет, ничего.

— Вот именно. — Ласка со свистом выдохнул облачко пара. — Вообще ничего. Ни птиц. Ни зверья. Даже духи — и те молчат. Они... где-то есть, но не здесь. Они должны были откликнуться на Зов, но молчат. Что-то не так с нашей Сольвейг. Что-то здесь очень не так.

Бес зябко поежился. После слов брата звенящая тишина вокруг теперь казалась зловещей. А еще братья не могли отделаться от чувства, что тишина их услышала. Что тишина теперь за ними наблюдает. И от этого им было ой как не по себе. Первым нарушил молчание Бес. Он заговорил, когда близнецы забрели в какой-то бурелом, где даже солнечного света почти не осталось.

— Может, стоит внять словам Альба? Помнишь, что он говорил про ведьму?

— Обычные деревенские байки, малой. Северяне вообще крайне суеверны, а эта женщина явно сыграла на их предубеждениях и сделала себе репутацию, — сухо отрезал Ласка, прорубая себе путь. — Умно.

— Да в тебе, братец, никак, проснулся дворцовый интриган! Неужто соскучился по дому, э? — ухмыльнулся Бес, помогая ему расчищать путь. — Мы не во дворце, и даже не на Вечной Земле. А как ты объяснишь тот факт, что ведьма вечно молодая? Я, конечно, слышал о Детях Хасидзиль, но чтобы такое... Твою ж мать!

Одна из веток, словно, по чьей-то злой воле, выскользнула у Беса из руки и залепила ему качественную оплеуху. Иллириец злобно поймал ее и резким движением сломал. Тут же ему послышалось, что дерево жалобно застонало. Бес поспешил дальше за своим братом, который успешно прорубался вперед.

— Морок, малой. — Ласка усмехнулся. – Кому как не тебе знать, что это такое. Вспомни Джагаршедд. Или Каморанский поход.

Бес болезненно поморщился.

— Опустим сей момент, братишка. Меньше всего я бы хотел вспоминать о Каморанском походе. И еще меньше — о Джагаршедде. Но должен тебе сказать — пожил бы ты там хотя бы несколько лет, то с радостью уверовал бы в рассказ Альба!

— Все в этом мире подчиняется определенным законам. Дети Хасидзиль обладают чудесным даром исцеления, но они не способны повернуть время вспять. Что-то здесь, определенно, не сходится. Она, должно быть, весьма могущественная чародейка. Или одержимая. Но, будь она одержимой, нас послали бы ее убить, а не доставить живой. Нет, тут точно есть подвох...

Братья, пробравшись сквозь бурелом, очутились на поляне, залитой словно нездешним светом. Он отражался от деревьев, от снега на земле, слепил, резал глаза. Близнецы одновременно зажмурились, не в силах вынести нестерпимое сияние.

И услышали голос.

— Кто тут ходит? Кто тут бродит? Так-так-так... — мягкий, грудной, он принадлежал женщине. — Вы не северяне, совсем не люди... Коль безобидны ваши намерения, может, и найдете меня! Поиграем, а, незваные гости?

Братья застыли, почуяв опасность. Ласка снова ощущал инородную силу, схожую с той, что ворвалась минувшей ночью в таверну Кривоносого Альба. Только сейчас она была несоизмеримо сильнее, громче, и давила, душила со всех сторон. Ласка не мог заставить себя пошевелиться: понимание снизошло на него тяжелым грузом. И все же, он сумел заставить себя взглянуть на брата. Бес смотрел на него с совершенно непередаваемым выражением лица.

Он, казалось, весь ощетинился, волосы торчат из-под мехового капюшона, зубы оскалены, глаза горят по-зверьи, и уши, хоть их и не видно, наверняка прижаты плотно к голове. Словно гончая, взявшая след.

— Она голодна, слышишь? — произнес Бес глухим голосом. — Зовет, манит. Ты чувствуешь?

— Малой...

— Держись меня, братец. Песня зовет. Песня — след. Мы найдем ее.

Ласка ненавидел, когда его брат начинал говорить так: короткими фразами, словно действительно, видел что-то, недоступное обычному взгляду.

— Доверься мне, братишка! — Бес улыбнулся, развернулся, и легко, забыв про снег и свет, про бурелом и холод, сорвался с места.

Он шел на слышный лишь ему одному зов. И его силуэт, казалось, норовили оплести тысячи черных нитей, оплести и загасить навек пламя, что горело в его сердце. Ласка это видел, видел уже не в первый раз. И сердце его тревожно заколотилось.

Ласка следовал за ним, не видя и не слыша ничего, кроме брата, и нити, что связывала их сердца. Он бежал за ним и молил Первозданных лишь об одном.

Пусть Бес не сорвется. Пусть найдет ведьму, но сумеет удержаться на грани. Пусть не услышит ничего, кроме этой зловещей Песни.

Пусть.

И Песнь, действительно, привела их к ведьме. Ни Бес, ни Ласка так и не смогли запомнить путь — все смешалось в яркий, ослепляющий калейдоскоп из сверкающего снега, чистого неба и холодного, зимнего солнца. Близнецы словно впали в некий транс; вернее, влиянию Песни поддался только Бес, но его связь с Лаской была столь крепка, что и он оказался опутан ведьмиными чарами. И очнулись близнецы, стоя на пороге небольшого, явно старого, но добротно построенного домика. Почти сразу же, едва спало наваждение, дверь домика распахнулась, и на пороге появилась виновница всех бед в Реванхейме.

Дикая ведьма Сольвейг оказалась невысокой, крепко сбитой женщиной, в самом расцвете сил и красоты. Ее черные, как смоль, волосы свободно ниспадали на плечи тяжелыми кудрями, кожа была гладкой и смуглой, губы пухлые, яркие, сочные, лицо несколько скуластое, нос аккуратный и прямой, черные и густые брови шли вразлет, а глаза... О, глаза были насыщенного зеленого оттенка, и плясал в них плутоватый ведьмин огонек.

— Ну, что ж, гости дорогие, заходите, коли явились, — ведьма улыбнулась и посторонилась, приглашая братьев зайти.

Близнецы переглянулись, незаметно обменявшись жестами, и по очереди перешагнули порог ведьминой обители. Обоим пришлось пригнуться, чтобы избежать удара об притолоку. Дом явно не предназначался для представителей иллирийской диаспоры: потолки здесь были низкими, и братьям приходилось сутулиться, чтобы ненароком ни во что не врезаться.

Краем глаза Бес отметил, что стены здесь увешаны пучками всевозможных трав, под потолком болталось бессчетное количество оберегов, среди которых встречались даже шеддарские, хельские и иллирийские символы. Ведьма, кокетливо покачивая пышными бедрами, провела братьев через небольшую комнату с камином. Пол здесь был устлан медвежьими шкурами, а у стен виделись полки, заполненные старинными фолиантами, написанными на разных языках.

Бес бросил красноречивый взгляд на Ласку. В ответ тот молча изогнул бровь. Уже одно это движение, при всей скупой мимике Ласки, говорило о том, что дражайший братец весьма впечатлен.

Тем временем ведьма привела их в маленькую комнатку, служившую, судя по всему, кухней, и указала на небольшую скамью. Два долговязых иллирийца уместились на ней с огромным трудом, толкаясь локтями и не зная, куда деть ноги. Сольвейг наблюдала за ними с лукавой усмешкой, склонив голову на плечо. Казалось, ее искренне забавляли неловкость и недоумение наемников, что прибыли за ее головой. Наконец, она оперлась обеими руками на стол и устремила на них пристальный взор. Бес машинально отметил про себя, что она диво, как хороша. И вовсе не похожа на старуху! Да и бюст этой женщины достоин, чтобы его воспевали виршеплеты...

Незаметный тычок в бок дал ему понять, что Ласка всецело не одобряет ход его мыслей.

— Сколько? — беззаботным тоном прощебетала ведьма.

Едва разместившиеся на скамье, близнецы оторопело на нее уставились. Сольвейг перестала улыбаться и сощурила зеленые глаза.

— Сколько вам заплатили за мою голову?

— Мне нравится эта женщина, братец! — искренне восхитился Бес. — Сразу к делу, э? Всем бы так.

Ласка молча и остро смотрел на ведьму немигающим взглядом, пытаясь прочитать мысли. Но, вместо этого, иллириец словно наткнулся на глухую стену. Сольвейг одарила его очаровательной улыбкой профессиональной соблазнительницы, кокетливо откинула с плеч черные локоны и, как ни в чем не бывало, продолжила говорить.

— Эти суеверные северяне спят и видят, как бы им меня выжить. Я у них повинна и в суровых морозах, и в том, что почва плодоносить перестала, и в том, что духи гневаются, — усмехнулась она, переводя взгляд с одного близнеца на другого и обратно. — Так мне и интересно, сколько же они вам предложили за то, чтобы вы меня под ближайшей сосенкой прикопали.

— Ну, допустим, под сосенкой тебя никто прикапывать пока не собирается... — облизнулся желтоглазый близнец, буквально поедая ее взглядом. Сольвейг про себя довольно ухмыльнулась — с вот этим остроухим наверняка можно договориться.

Вишь, как смотрит, едва ли не раздевает взглядом. А вот второй, кажется, уже успел и оценить девичьи прелести, и признать их непригодными, и мысленно закопать их обладательницу под упомянутой сосной.

— Я давно уже планировала убраться из этих мест, знаете ли. Только все недосуг было, то попутчиков не находилось, то эти клятые морозы! Вы же понимаете, как опасно слабой и беззащитной женщине странствовать в одиночестве?

Близнецы вновь многозначительно переглянулись. И взгляд этот Сольвейг очень не понравился. И, все же, она не спешила применять крайние меры.

— Сколько бы вам ни заплатили, я дам больше, если вы будете сопровождать меня, пока я не доберусь до...хм... другого, безопасного места.

— Слабая и беззащитная женщина, э? — хмыкнул желтоглазый наемник и весело пихнул брата локтем. — Как ты смотришь на такой поворот событий, а, братец?

Тот продолжал пронзать ведьму ледяным взглядом.

— С чего бы нам соглашаться на твое предложение, ведьма?

— Сами подумайте — вы и с северян денежку возьмете и от меня получите, да двух зайцев одним махом убьете. К чему отказываться от выгодного предложения? — не обращая внимания на непочтительный тон, Сольвейг взмахнула длинными ресницами, решив одолеть братьев своей харизмой.

— ...и от приятной компании, братец! — усмехнулся Бес.

«Вот умница, желтоглазик! На лету схватываешь!» — обрадовалась ведьма.

— Не так быстро, — ровным голосом произнес Ласка. — По пути сюда я не услышал и не увидел ни одного духа, словно это место пусто и мертво. Ничего, кроме твоей... Песни, джалмарийка.

Сольвейг скривилась, точно от зубной боли.

— Здесь неподалеку есть Разлом. От него все беды и идут. Вы, иллирийцы, уж наверняка слышали о демонах Хаоса. Один из них здесь, в этом лесу. Он поглотил души этого места, отравил землю. Пока он здесь — ничто не зацветет в Реванхейме.

— Путников заманивает тоже он? Что ж он тебя тогда не тронул, а, ведьма?

Сольвейг нахмурилась. Внимательно поглядела на братьев и решила говорить начистоту.

— Мне удалось заключить с ним сделку. Он голоден, он жаждет пожирать души. И... Путники слышат мою Песнь, и идут за ней...

— ...и попадают прямиком к этому существу, — закончил Ласка. На лице его отразилось отвращение.

— Задница Махасти! Да ты, никак, и нас собиралась скормить этому демону! — возмутился Бес, и взглянул на ведьму с гораздо меньшей приязнью.

— Я тоже хочу жить, остроухие, — фыркнула Сольвейг. — И одна я отсюда не выберусь. Поэтому, мы возвращаемся к исходному разговору. Сколько вы хотите за то, чтобы стать моим эскортом?

Братья снова переглянулись, и в этот раз слово взял Бес:

— Допустим... Просто, представим, что мы согласились. И в чем будет наша задача? Убирать ветки с твоего пути? Раз ты заключила сделку с демоном Хаоса, что тебе мешает покинуть лес, а? Ты, женщина, чего-то не договариваешь.

— Демон не собирался меня отпускать. Когда я перестану быть полезной — он убьет меня. А я уже почти бесполезна, — тихо ответила ведьма. — Одна я не сумею одолеть его. Да я даже ускользнуть не смогу!

— И ты полагаешь, что это чудовище нам по зубам? — вкрадчиво поинтересовался Ласка, барабаня когтистыми пальцами по поверхности стола.

— Я слышала о вас, близнецы. Вас зовут Бес и Ласка, десять лет назад вы попались на простеньком дельце и были приговорены к казни через повешение. Но вам удалось ускользнуть. С тех пор — ни одной осечки. Вы всегда выполняете требования заказчиков. Ведь это вы устранили хельскую оборотниху, державшую в страхе весь Аль— Хисант. Говорят, вашей помощи просил даже Айнцкранг. А ведь это рыцари, которых считают непобедимыми. Вы были одними из немногих уцелевших в Каморанском походе. Если верить словам выживших — выбрались они лишь благодаря вам. Вы беретесь за любые, даже самые рискованные и безнадежные задания, кроме тех, что затрагивают ваш народ, — ведьма говорила горячо и страстно, не сводя пронзительного взгляда с братьев. — Поэтому... Я смею надеяться, что и одолеть демона Хаоса вам будет по зубам.

— Мы, конечно, парни рисковые... — выдержав долгую паузу, заметил Ласка, — но не самоубийцы.

— Меня больше интересует, откуда ты все это знаешь, ведьма? — хмыкнул Бес, и плутовато сощурился. — Мы, вроде бы, не представлялись.

— Нельзя недооценивать слухи. Вы пользуетесь громкой славой в определенных кругах. А я в них вхожа. К тому же, слишком мало существует иллирийцев-наемников. А уж близнецы-то и подавно, редкость, — улыбнулась Сольвейг.

— Нам нужно посовещаться, — наконец, буркнул Ласка.

Ведьма кивнула, тряхнув копной густых волос.

— Как пожелаете.

И она вышла из кухни, плотно притворив за собой дверь. Затем, подошла к полкам, и бесшумно убрала одну из книг. В стене, за полкой, было небольшое отверстие, позволявшее видеть и слышать все, что происходит в соседнем помещении. Но, к ее вящему разочарованию, наемники переговаривались на языке жестов. Ведьме пришлось поднатужиться и пристроиться в крайне неудобной позе, чтобы уловить и разобрать быстрое мелькание когтистых рук.

«Мы можем тройной куш сорвать, братишка!» — горячо жестикулировал желтоглазый наемник. Его близнец отказывался с ним соглашаться:

«Не нравится мне все это, малой. Ох, как не нравится! Дело это гнильцой попахивало еще когда нам предложили похитить ее! Она Дитя Хасидзиль, братик. Понимаешь, что это значит? Эта джалмарийка — не просто ведьма, а Меченая Милостивой. И то, что она пошла на сделку с демоном, противоречит природе Меченых. Во что мы вляпались?»

«Без нее нам, все равно, не найти выход из этого места. И не наше с тобой дело, для каких целей она нужна Шемзе!» — отчаянно спорил Бес.

«Шемза! Вот дерьмо!» — Сольвейг спешно зажала рот рукой, чтобы не выдать своего присутствия.

Шемза, руководитель одного из бесчисленных джалмарийских культов смерти, уже много лет охотился за Детьми Хасидзиль, в частности, за Сольвейг. Не давал ему покоя ее дар властвовать над жизнью и смертью. Да и были у них личные счеты... Немало наемников было послано за ведьмой, и многие из них теперь покоились в холодной джалмарийской земле, иссушенные до последней капли крови.

Жаль будет, если такая участь постигнет и этих остроухих близнецов. Только вот, не были они похожи на предыдущих засланцев. Сольвейг нутром чуяла, что охота за головами — лишь временное развлечение для братьев. Близнецы были больше похожи на искателей приключений, из тех, кому интереснее вкусить плоды жизни, нежели убивать. Хотя, они же иллирийцы, и Сольвейг припомнила, что есть у народа остроухих традиция отпускать своих молодых, еще не оперившихся детей, в странствия, дабы научились те уму-разуму и набрались опыта. Или же — чтобы канули в небытие и более не вернулись домой.

Ведьма заставила себя приникнуть обратно к щели, и, как оказалось, весьма своевременно.

«...хорошо, убедил, братец, — резкие движения руками выдавали нервозность и недовольство Ласки. — Но помяни мое слово: мы с тобой по уши в дерьме».

— Можно подумать, когда-то было иначе, — фыркнул Бес, тем самым дав понять, что решение принято.

Сольвейг вздохнула с нескрываемым облегчением. Конечно, в скором будущем у нее возникнут новые заботы, но сейчас главное — убраться прочь из этого места.

Когда близнецы вышли из соседней комнаты, ведьма невозмутимо перелистывала один из своих многочисленных фолиантов. Увидев братьев, она неторопливо отложила книгу в сторону и вопросительно на них взглянула.

— И что же вы надумали, мальчики? — ведьма спрятала улыбку, заметив, как передернуло Ласку от столь фамильярного обращения.

— Мы решили, что твое предложение приемлемо, — усмехнулся Бес.

Усмешка, при этом, у него вышла донельзя гнусная, отчего передернуло уже Сольвейг. И глядел этот желтоглазый наемник этак паскудно. Впрочем, решила ведьма, уж это она переживет.

— Вот и отлично! — вслух обрадовалась она. — Сейчас соберу пожитки...

— Не так быстро, — подал голос Ласка. — В связи с риском, оплата должна быть соответственной. Пожалуй, лишние двадцать золотых нам не помешают.

— Да это ж грабеж средь бела дня, поганцы! — Сольвейг задохнулась от возмущения.

В ответ Бес, широко улыбаясь, развел руками, как бы говоря, что на нет и суда нет.

— Грабители, живодеры, мошенники, сибариты... — ворчала себе под нос ведьма, собирая немногочисленные пожитки, в то время, как братья ожидали ее за порогом дома. Интуиция подсказывала женщине, что грядущее приключение обещает быть крайне веселым.

Она вела их совсем другой дорогой, не той, которой братья сюда пришли. Весь путь ведьма то и дело зыркала своими глазищами по сторонам, словно ожидая нападения. Но вокруг была лишь мертвая звенящая тишина, нарушаемая лишь хрустом снега и веток под ногами путников.

Через некоторое время пути, до братьев начал доноситься слабый, но весьма неприятный запах гниения. И чем дальше вела их ведьма, тем сильнее и нестерпимее он становился.

— Кажется, я понимаю, почему здесь нет ни зверья, ни птиц. Да от этой вони даже духи разбегутся! — не выдержал, наконец, Бес.

Он натянул на лицо повязку, чтобы хоть как-то защититься от невыносимого смрада.

Вдруг Сольвейг резко остановилась, а затем попятилась назад. Наткнувшись спиной на Беса, она вздрогнула.

— Слышите? Вы ведь это слышите? — в неподдельном ужасе прошептала она.

Бес и Ласка прислушались и поняли, что к ним навстречу что-то движется. Что-то массивное, и весьма вонючее. Долго ждать не пришлось: захрустели, затрещали ломающиеся ветви, и из-за деревьев появилось... нечто.

Выглядело оно столь омерзительно, что Сольвейг невольно закричала, прижав пальцы к лицу.

— Задница Махасти... De red’mraq j’add zugho! — Бес выругался на шеддарском языке и невольно присел, прижав уши плотно к голове, и глядя на то, что было перед ним, глазами полными ужаса.

Существо, увиденное ими, было отвратительно. Онопредставляло собой огромную массу гниющих тел, которые, вопреки любым законам, все еще шевелились. Из открытых, безгубых ртов, исходили стоны и хрипы. Судя по всему, это когда-то были все те путники, которых заманивала сюда ведьма, чтобы откупиться от демона Хаоса.

— Первозданные... Я не знала... Клянусь — не знала! — глухо простонала джалмарийка, когда близнецы синхронно на нее посмотрели.

Всех троих обдало невыносимым смрадом, а затем чудовище утробно зарычало. Из сотен глоток мертвецов вырвался хор тысячи голосов, вызвавший у путников самый настоящий приступ панического страха. И слышались в них плач, гнев и боль всех, кто когда-то жил.

— Mahastie quezhe… — Беса заклинило на непереводимых шеддарских идиомах.

Он так и застыл на месте, прижав уши к голове, щерясь и рыча, точно пес, учуявший опасность, и неотрывно смотрел на демона Хаоса. Вид у него при этом стал бесноватый. Раньше, чем Ласка успел сообразить, что у него на уме, Бес стремглав сорвался со своего места и нанес существу несколько молниеносных ударов, которые убили бы обычного человека. Но демон лишь взревел сотней глоток в ответ. Он даже не пошевелился, а Беса подняла в воздух неведомая сила, и со всего маху швырнула оземь. Наемник успел сгруппироваться в полете, и по-кошачьи приземлился на четыре конечности.

— Ты не умрешь. Не сегодня. Не от нас... — произнесла тысяча голосов.

— Что? — на лице Беса отразилось непонимание.

Ласка выступил вперед, твердо глядя на монстра.

— Братец, нашей ведьмы и след простыл. Отыщи ее.

— Ли... Ты с ума сошел?! — возмутился близнец.

Впрочем, быстро обернувшись, он увидел, что брат прав. И впрямь, ведьмы след простыл.

— Я справлюсь. Как в Каморанском походе. Верь мне.

— Ли...

— Иди! — голос Ласки оставался спокойным, но от него повеяло таким холодом, что Бес сделал шаг назад, и беспрекословно повиновался.

Он ему верил.

Бес обернулся и, прищурив глаза, взглянул на то место, где раньше стояла ведьма. Между деревьев вели следы от маленьких ножек, но Бес видел не их. Он на мгновение замер, вспоминая ведьму, ауру, что ее окружала... Для него на снегу оставался золотистый, мерцающий теплый след, что оставила за собой Дитя Хасидзиль. Она могла расставить тысячу ловушек, могла вызвать буран, заметающий отпечатки ног, но вот свою ауру скрыть от Беса она не сумеет. И он двинулся за ней, быстрой стрелой скользнул дальше в лес, уверенный в том, что жертва не уйдет. Недаром же, еще на Вечной Земле, его прозвали Бесом, лучшим среди Гончих, следопытов Иллириана. И пусть он не способен слышать и видеть духов, как Ласка, но среди следопытов ему не было равных. А для того, чтобы поймать одну маленькую, заносчивую джалмарийку, большего и не требовалось.

Оставшись один на один с демоном, Ласка шумно вдохнул морозный воздух.

— Вот и встретились снова, Тысячеглазый.

— Ты по-прежнему его защищаешь, почти Совершенный. — От глухого рокота задрожала земля.

— И всегда буду. Ты не заполучишь его, пока я жив.

— Он будет нашим. Он станет проводником Наших Голосов. И тебя не будет рядом, чтобы его спасти. — Тысячеглазый не спорил.

Он просто говорил об этом, как о неизбежности. Так говорят о том, что небо голубое, земля твердая, а вода жидкая. Ласка судорожно сжал руки. Он знал, что такое неизбежность, знал, что с ней невозможно бороться. И знал, что Тысячеглазый прав.

...Пять лет назад группа авантюристов, обладающих любопытством, авторитетом и карманами, полными золота, и возглавляемая хельским алхимиком Ольве, искала телохранителей, лучших из лучших. Путь их лежал через пещеры Мерцающих гор, сквозь подземный город Каморан. Разумеется, заманчивое бряцанье толстого кошелька, привлекло внимание главаря Хисантской гильдии наемников, в которой состояли близнецы Бес и Ласка. Он не пожелал отказаться от такой выгоды, и отправил иллирийских наемников охранять экспедицию, наряду с другими головорезами. Надо сказать, поход не задался с самого начала: один из участников отпочковался, сломав себе ногу, и остался в гостинице, что, само по себе, считалось дурной приметой. К тому же, среди наемников начались стычки — сказалась многовековая вражда между шеддарами и иллирийцами.

Ольве, глава экспедиции, закрывал глаза на трения в группе, хотя, по мнению братьев, первое, что он должен был сделать — это пресечь их. Но хельги, похоже, интересовал лишь конец пути, вожделенная земля и Разлом. И, возможно, именно его стремление как можно скорее достичь цели привело все к краху.

Они уже были на подходе к Каморану, когда вернулись разведчики. Всего двое из четверых, и один был ранен. С ужасом они поведали, что в подземном городе открыт еще один Разлом, и, что самое страшное, где-то здесь бродит демон Хаоса — тень без плоти и крови, созданная из абсолютного ничто. Невзирая на яростные протесты шеддаров и иллирийских близнецов, Ольве приказал продолжить путь. Когда экспедиция вошла в Каморан и разбила лагерь, в первую же ночь пропали двое телохранителей, не нашли даже следов крови. А шеддарские наемники звериным нутром чуяли опасность в забытом городе, и, чем дальше продвигалась группа, тем больше они поджимали хвосты.

Здесь господствовал страх. Поначалу казалось, что он на пользу — группа сплотилась, прекратились внутренние распри. Но потом пришли кошмары. Люди, шеддары, хельги, иллирийцы — все оказались лицом к лицу со своими самыми затаенными и сильными страхами. Пара человек сошли с ума, еще один попытался убежать. Его предсмертный крик еще долго отзывался эхом в сводах мертвого города.

Казалось бы: пора повернуть обратно, пока есть возможность. Но Ольве, точно одержимый, рвался вперед — и уже не в Хальгейзу, а в самое сердце Каморана.

И когда они достигли его, явился Он. Тысячеглазый, тысячеголосый, сотканный из пустоты, вытягивающий жизнь из всего вокруг. И убить Его, как ни старались наемники, было невозможно.

Ласка, как сейчас, помнил истощающее чувство животного страха, когда разум не властен над телом, когда оно подчиняется лишь звериным инстинктам, а они кричат: беги, глупец! беги, пока можешь бежать... беги-беги-беги!!!

Кажется, они действительно бежали по лабиринту забытого города в поисках выхода. Кажется, Ольве кричал безумным голосом, что нашел выход. А потом Тысячеглазый поглотил его, развоплотил навсегда, лишив возможности переродиться. И это была самая страшная, окончательная смерть.

Из всей экспедиции их осталось только семеро: иллирийские близнецы, трое шеддаров, и два человека. Пять наемников, два исследователя. Они решили разделиться — кто-то должен был остаться, чтобы дать небольшую фору остальным. Жребий выпал одному из троих шеддаров. И он остался. Больше его не видели.

Ласка надеялся, что ему хватило сил перерезать себе горло, чтобы не стать развоплощенным, как остальные погибшие. А Тысячеглазый продолжал преследовать выживших и в конце концов настиг их.

Наемники сражались бешено, изо всех сил. Когда Тысячеглазый отступил ненадолго, оказалось, что Бес и еще один наемник из шеддаров, ранены. И тогда Ласка приказал тем, кто уцелел, забрать их, а сам бросился туда, где исчез демон Хаоса. Помнится, отчаянные и протестующие крики Беса еще долго оглашали эхом бесконечные тоннели Каморана.

Оставшись один, Ласка призвал всю свою силу, что была дана ему с рождения, дабы изгнать чудовище. И все же, этого оказалось недостаточно. Возможно, ему тогда повезло. Возможно, дело было в неизбежности.

«Дитя порченой крови, рожденный из плоти предателя, — молвил Тысячеглазый напоследок, — Маленькая песчинка в водовороте бури, да-да-да... Но твой Дар не таков, как у других, нет-нет-нет. И у твоего брата его нет вовсе. Ты забрал все себе, маленький айя! Ты стал почти Совершенным, о, да-да-да! Но у твоего брата есть то, что Мы ищем, в чем Мы так нуждаемся, так-так-так! Негасимое пламя, искра и свет в душе. Однажды мы возьмем его. Однажды, он станет Нашим Голосом среди живых. Один раз он уже видел Нас и дал нам обещание, да-да-да. Мы вернемся. И Мы возьмем его, навсегда, навсегда» — Тысячеглазый исчез, а Ласка остался один в мертвом городе, обессиленный и напуганный. И последние слова Тысячи Его Голосов звенели жутким пророчеством в его голове.

«Навсегда, навсегда»

Ласка смутно помнил, как брел по бесконечным переходам подземного города, пока его не нашел брат. Позже уцелевшие члены экспедиции рассказывали, что Бес как с цепи сорвался. Метался, не находил себе места. И решил вернуться назад, повинуясь незримой связи, что была между братьями.

Несмотря ни на что, Каморанский поход принес близнецам честь и славу, и те, кто остался жив благодаря им, не поскупились и сполна наградили братьев. С тех пор Бес и Ласка никогда не оставались без работы.

И все же, Каморанский поход навсегда лишил их покоя. Еще долго Бес просыпался по ночам, наматывая простыни на руки, и метался по кровати в безотчетной панике. И каждый раз Ласка, сторожа покой своего возлюбленного брата, гадал: будет ли это страшный сон? Или Тысячеглазый сдержит свое слово и вернется, чтобы украсть негасимое пламя из сердца Беса?

— Делай, что должен, почти Совершенный, да-да-да. Ты уничтожишь эту оболочку, но Мы бесконечны, — снова пророкотала Тысяча Его голосов. — Мы были задолго до твоего рождения, Мы пребудем и после твоей смерти, у Нас нет начала и конца, да-да-да.

Ласка с ненавистью вскинул руки с раскрытыми ладонями и на краткий миг закрыл глаза. Он почувствовал сумасшедшее биение своего Дара, отражавшегося в каждой клетке его тела. Когда он снова открыл глаза, перед ним уже никого не осталось.

Бежать по снегу было неудобно. Пробираться сквозь сугробы — еще хуже. А смех Дикой звучал то с одной стороны, то с другой, пестрые юбки ее одеяний то и дело мелькали за деревьями. Она самозабвенно играла с ним, уверенная в собственной безопасности.

Проваливаясь в сугробы, Бес с упорством гнался за ней, как охотник, преследующий раненую добычу. Огненный, неповторимый след Дитя Хасидзиль вел его по верному пути. Он ее найдет. Достанет. Обязательно достанет! Еще никто не уходил от Гончих, а уж нахальная джалмарийка тем паче. Бежать сквозь снег, забыть про холод и ветер. Горячая кровь в жилах — согревает, а стук сердца равен безмолвному отсчету. Гнаться, преследовать и вцепиться клыками в добычу. Она — его! Идти за золотистого цвета теплом ее тела, не видеть, не слышать, не чуять ничего и никого, кроме нее. Найти и заманить в западню, затаиться, слившись с землей и ждать, ждать, ждать... Никуда ей не деться. Дождаться, когда она поймет и отступит, а затем...

Тренированное тело резко развернулось вперед, зажав в зубах кинжал. Только вот Сольвейг была не согласна с таким развитием событий и сопротивлялась, точно дикая волчица.

Ну кто бы мог подумать, что в маленьком теле может существовать такая сила?! Сольвейг рычала, визжала, шипела, кусалась. Она вырывалась, лупила его маленькими кулачками и норовила выцарапать глаза. Но потом что-то изменилось. Бес так и не понял, как это случилось — но они, словно, поменялись местами. Теперь ведьма вцепилась в него мертвой хваткой, а он пытался отодрать ее от себя. На него накатила дурная слабость, перед глазами заплясали разноцветные круги. Ноги Беса подкосились, и они вместе с ведьмой рухнули на снег. Ему не хватало воздуха, не хватало сил на следующий вдох, а ведьма смеялась, смеялась, смеялась! И этот смех звоном отдавался в его ушах. Хватка иллирийца начала слабеть, но теперь Сольвейг его не отпускала, прижимаясь всем телом, и ее зеленые глаза горели ведьминым огнем, а на самом их дне таилась дикая, неутоленная жажда.

— Ли, поганец... Выручай! — прокаркал Бес, намертво сцепившись с ведьмой.

— Да ты и сам неплохо справляешься, братец! — развеселился Ласка, появившись между деревьями.

Запоздало он почувствовал, что что-то не так: кровь отхлынула от лица малого. Изо всех сил он отпихивал от себя Дикую и это уже не было игрой. Ругнувшись, Ласка стремительным прыжком преодолел оставшееся расстояние, и с силой отодрал от брата присосавшуюся, как пиявку, ведьму.

— Опасность!.. — невнятно прокаркал близнец, силясь приподняться хотя бы на локтях.

Оказавшись в западне, Сольвейг завизжала и снова принялась выворачиваться изо всех сил, стремясь дотянуться до единственного незащищенного тканью места на Ласке — лица. Но иллириец оказался проворнее. Выкрутив Сольвейг руки, он швырнул ее на снег и несколько раз макнул головой в сугроб, для остужения пыла.

Ведьма едва успела отфыркаться после очередного близкого знакомства с сугробом, когда оказалась полностью обездвижена. Ласка придавил ее к земле коленом, быстро и профессионально связал руки за спиной. И оставил ее лежать в неудобной позе, в сугробе. И тут Сольвейг открыла рот, и из него посыпалась такая брань, что плебс обыкновенный обзавидовался бы. Иллириец проигнорировал ее мнение об ушастых, наглых наемниках. Все его внимание теперь было приковано к близнецу. Тот, тем временем, отполз за ближайший запорошенный снегом куст, и его вырвало.

— Малой?

— Стой, где стоишь! — сдавленно рыкнули из кустов, и Ласка послушно замер.

Он через плечо глянул на ведьму, что сидела на снегу с красной физиономией и мокрыми волосами, но донельзя гнусно ухмылялась.

— Ты что с ним сотворила, джалмарийка? — голос старшего близнеца был обманчиво ласков, но видят Первозданные, не будь эта женщина столь ценной добычей, не избежать ей острых Ласкиных когтей и его ледяного гнева.

— Ничего непоправимого, — хмыкнула ведьма. — Поблюет маленько и оклемается.

— Малой, ты как? — Ласка протянул руку близнецу, которого только-только перестало выворачивать наизнанку.

— Shienadan! — каркнул Бес все еще не своим голосом. — D’aeth sia glath!

Не без помощи брата он встал на ноги и опираясь на его плечо, двинулся в сторону ведьмы. Сольвейг, тем временем, перевернулась на спину и с ненавистью глядела на братьев. Она оказалась из тех женщин, которые красивы в любом своем виде. Даже в ярости и извалянные в снегу.

— Бес, хватит! — Ласка вцепился в плечо брата, но тот резко стряхнул его руку.

Его горящий взор был устремлен на Сольвейг, что с вызовом взирала на него, восседая в сугробе.

— En neigada! — рыкнул он.

— Faett Doel’ha, — предостерег его Ласка, но Бес, кажется, утратил всякую способность трезво мыслить.

Он угрожающе навис над Сольвейг. Ведьма невольно сжалась в комок, ожидая расправы. Ласка перехватил руку, занесенную для удара наотмашь, Бес снова рванулся вперед.

— Faett! — только резкий голос брата заставил его замереть.

Бес медленно повернул голову и зло уставился на близнеца.

— Aet nui safal’ s’zath, — нараспев произнес тот, словно и не повышал только что голоса. — Репутация. Деньги. Заказ. Забыл? Успокойся, братец.

— Aeon! — Бес вырвал запястье из цепких пальцев Ласки.

Затем, закрыв глаза, несколько раз вдохнул и выдохнул, и уже спокойнее, добавил:

— Хорошо. Репутация, деньги, заказ. Понял. Aet su slaain Solveig glath… Queshadd!

— Куда, солнце мое? — голос Ласки был предельно нежен, когда он поднял отползавшую на заднице женщину и поставил ее на ноги. — Какой интересный у нас заказ, а, братишка?

— Дитя Хасидзиль, мать ее... — мрачно проворчал малой, потирая лоб.

Голова раскалывалась так, словно у него над ухом колотили кузнечным молотом.

— Не делай такую кислую мину, братец. Все, как ты и говорил. Мы нашли ведьму. Закрыли Разлом. Избавились от демона Хаоса. Сорвем неплохой куш. Сопроводим же нашу даму к... хм... попутным заказчикам, — ладонь Ласки легонько подтолкнула ведьму в нужном направлении.

К чести сказать, она больше не делала попыток улизнуть, знай себе, вздернула нос, да зашагала по снегу, покачивая бедрами. Поравнявшись с Бесом, Сольвейг лукаво ему подмигнула. В ответ наемник желчно клацнул острыми зубами и даже сумел донельзя паскудно ухмыльнуться. Он запомнил и учел. Серокожая, остроухая бестия всегда все помнит.

====== Глава 1: Охота на ведьму. Гнев Сольвейг ======

Бес пребывал в бешенстве. По-правде говоря, сие низкое чувство одолевало его с тех самых пор, как близнецы пленили джалмарийскую ведьму. Уязвленное самолюбие иллирийского Гончего требовало возмездия. И даже весомая плата благодарных реванхеймцев и лучшие вина из личных запасов Кривоносого Альба не смогли его умаслить. Но заказ есть заказ, ведьму надобно доставить живой. Поэтому Бес злобно шипел, сопел, глядел исподлобья и молча ярился. И срывался время от времени на Ласке. Близнец от этого пребывал в состоянии перманентного раздражения, но держал себя в руках. Все несколько недель пути Бес издевался над джалмарийкой, как мог. Если он сажал ее на лошадь, то делал это так, что у ведьмы не оставалось живого места на седалище после поездок. Если был его черед нести ночное бдение, то он изводил ее постоянными насмешками. Один раз, когда Сольвейг заявила, что пленница-не пленница, но она хочет выглядеть чисто и презентабельно, Бес, ни сказав ни слова, стащил ее с лошади, донес до ближайшего ручья, и уронил визжащую ведьму в ледяную воду. В общем, он приложил все усилия для того, чтобы Дикая Сольвейг навсегда запомнила этот плен и путешествие из Реванхейма в Стоунблейд. В конечном итоге Ласка не выдержал, и запретил брату приближаться к Сольвейг. Сам же он был с ней предельно учтив и любезен. Впрочем, его вежливость была столь безупречна, что ведьме все время казалось, будто ее только что оскорбили. Холодное презрение синеглазого иллирийца действовало на нервы куда сильнее, чем вспышки гнева его брата.

А в один из вечеров ведьма случайно услышала разговор братьев. Обычно они молчали в ее присутствии, общаясь на языке жестов. Но в тот день разговор явно не ладился. С жестов близнецы перешли на родной язык, а затем на джалмарийский. Их напряженность выдавали не только интонации, но и резко усилившийся акцент.

— ...приглянулась, братец? Поэтому ты ведешь себя так несносно? — вкрадчиво прошептал Ласка, и его брат мгновенно взвился, ощетинился в ответ.

— Кто, эта shienadan?! Нет, нет и еще раз нет, ты с ума сошел? Эта невыносимая женщина... — тут он поймал веселый взгляд брата и осекся, грустно опустив уши. — С чего ты решил?

— Не припомню, чтобы ты когда-нибудь так бесновался. И солнце тебе в глаза слепит, и трава слишком жухлая, и эль в таверне прокисший, — фыркнул Ласка. — Я уж не говорю про твое обращение с ведьмой. Совсем извел бедную женщину.

Бес обижено насупился.

— Ну, допустим, приглянулась. И что? Все равно, через несколько дней войдем в Стоунблейд и сбудем ее с рук. И больше никогда не увидим. Да? — пробормотал он. Теперь настал черед Ласки ощетиниться.

— Ты неисправимый юбкодрал! Aet l’queitt ablath.

Бес ничего ему не ответил.

После этого, когда они разбили лагерь в лесу, Бес нет-нет, да поглядывал на пленницу поверх костра. В сумерках его глаза едва заметно светились, в них отражались блики пламени. Время от времени он прижимал уши к голове, передергиваясь при воспоминаниях о незабываемых ощущениях, испытанных несколько недель назад. Хоть охота и закончилась, иллириец по-прежнему видел и чуял золотистое тепло, исходившее от ведьмы. Чуял... И не мог оторвать глаз от нее. Ему вдруг стало интересно, а все ли Дети Хасидзиль такие яркие? Или это им с братцем попался столь редкий экземпляр? И ведь еще и хороша, чертовка! Чудо как хороша для человека.

Джалмарийка тем временем уютно свернулась клубком в корнях дерева и мирно посапывала. Словно не было погони, не преследовали ее наемники, и руки ее были свободны от пут. Сольвейг пребывала в сладкой дреме. Потрескивание костра убаюкивало, языки пламени плясали, танцевали, рассказывая бесконечную историю о смерти и возрождении, о горящем тростнике и погребальных кострах, о путниках, ищущих тепла и о заблудших, что освещали себе путь огнем. А земля... Земля Джалмаринена засыпала и охотно делилась с ведьмой снами, тихо пела свою колыбельную. Хорошо быть Дитем Хасидзиль, видеть и слышать недоступное другим и уметь отрешиться от боли и обиды. А они жгли Дикую изнутри, оставляя глубокие раны. Уязвленное самолюбие вопило о мести, глуша веские доводы разума. А кто виноват? Желтоглазый Гончий, заманивший ее в ловушку, да его невозмутимый братец, столь любезно окунавший ее в сугроб. Ей не нужно было открывать глаза, чтобы знать — Гончий смотрит на нее. С любопытством чует ее тепло. И интересно ему, кто же эта нахальная джалмарийка, откуда она и сколь безгранично ее колдовство. Сольвейг нехотя призналась себе, что и ее заинтриговали близнецы. Тот, с глазами, что холоднее льда, слышит и видит духов столь же ясно, как и она. А может, и гораздо лучше.

Слыхала она о таких; люди звали их шаманами ночных ветров, проклятыми Неназванной. Но разве ж это проклятье — столь великий дар? Сами иллирийцы называли себя «айя», сновидцами и читающими мысли. Сольвейг завидовала им, ведь живут они в стократ дольше людей и могут черпать бесконечные знания прошлого и настоящего...

Но инстинктивно Сольвейг боялась Ласку. Будучи Дитем Хасидзиль, женщина чуяла его сильный Дар, и ее ощущения были подобны тому, как если бы она оказалась одна в бескрайнем океане бушующей силы. Это было выше ее понимания, но Сольвейг не сомневалась: каким бы ни был его Дар, Ласка носит в себе небывалое могущество, и то, что он может изгнать демона Хаоса — лишь капля в море.

А вот второй, Гончий, ведьму смущал. Когда они сцепились, что называется, не на жизнь, а на смерть, ведьма вытянула из него... Пожалуй, несколько лет жизни. Для долгоживущих это сущий пустяк, разумеется, да и очухался он неожиданно быстро. Не то, что те мужики из Реванхейма, которых она едва не загубила. И одна мысль не давала ведьме покоя. У каждого живого существа, не важно, зверь это, человек, шеддар, иллириец или хельги, есть своя неповторимая аура. Энергия, текущая в жилах вместе с кровью. Она разнообразна на вкус и для гурманов, вроде ведьмы, имеет большое значение. И эта желтоглазая бестия была как пламя, яростное и всепожирающее. Может, потому и не смогла его задавить — опалил и обжег ее своим огнем. Ей было с чем сравнивать, и шальная, поначалу нелепая мысль окрепла, переросла в уверенность. Порченая шеддарская кровь текла в его жилах. Будь он внешне хоть тысячу раз иллирийцем, Дитя Хасидзиль не обманешь. Бес, казалось, являлся больше зверем, чем иллирийцем. А зверя всегда можно приручить, каким бы диким он ни был.

Когда Сольвейг проснулась, была глубокая ночь. Недовольно крякнув, она перевернулась на спину, жалея, что не может размять затекшие конечности. Холодный ветер немедленно вступил в свои права, и Сольвейг поняла, что замерзает. Повернув голову, она увидела, что костер погас, тлели только угли. Место, которое облюбовали братья, пустовало. На миг ведьму охватил панический страх — неужели ее палачи ушли, бросив ее здесь, связанную и замерзшую?! Она беспокойно заерзала, пытаясь сесть в темноте. В лесу было так тихо, что ее собственное сердцебиение отдавалось в ушах диким грохотом. Борясь с нахлынувшей паникой, Сольвейг кое-как села и перевела дух. Но еще больший ужас обуял женщину, когда, едва ли не над самым ухом, послышался тихий голос:

— Сбежать надумала, э?

Тихо ахнув, ведьма повернула голову. Совсем рядом, слегка светясь в темноте, на нее глядели два желтых зверьих глаза.

— Бес! — он тихо рассмеялся, услышав нескрываемое облегчение в ее голосе.

— Вот уж не думал, что ты боишься темноты, ведьма.

Сольвейг метнула в него испепеляющий взор.

— В темноте всякое может произойти. Где Ласка?

— Где-то. Он вернется, — наверное, Бес пожал плечами.

Черт бы побрал эту тьму тьмущую! Сольвейг видела только глаза иллирийца. Внутри желтых ободков горели светлые зрачки.

— Мне холодно! — пожаловалась она.

Она скорее услышала, чем увидела движение, и ей на плечи опустился теплый плащ.

— Какая неожиданная забота, — съязвила Сольвейг, но, тем не менее, закуталась поплотнее.

— Мы обещали привезти заказчику тебя, а не твой окоченевший труп, — ответили из темноты так же едко.

Желтые глаза моргнули.

— Значит, боишься темноты?

— Она страшная, пустая. Как Хаос.

— Нет, — голос Беса звучал глухо. — Хаос гораздо страшнее. Это две несравнимо разные вещи. Хаос — абсолютное ничто, пустота, где возможно все, кроме жизни. «Это было в наших телах. В наших венах. В наших умах и наших сердцах. Наше совершенство делало нас пустыми. И в пустоте этой был ненасытный голод, безумие, поразившее нас. Имя ему — Хаос».

— Исповедь Даэтрана, верно? — усмехнулась Сольвейг.

Наверное, Бес удивленно вскинул брови. Она лишь услышала, как он недоверчиво хмыкнул.

— Ты знаешь «Сагу о близнецах»?

— Я много чего знаю, мальчик мой, — высокомерно ответила женщина. — ты так уверенно говоришь о Хаосе... Словно знаешь наверняка.

— Я Его уже видел раньше.

— В Каморане?

— Не только. Гораздо раньше.

Последовало неловкое молчание. Желтые глаза неотрывно глядели на нее. Первой заговорила Сольвейг.

— Ты знаешь, зачем я нужна Шемзе?

— Первое правило наемника: меньше знаешь, крепче спишь.

— Он жрец культа смерти, в котором я когда-то состояла. Он охотится за Детьми Хасидзиль. Я одна из немногих, кто умеет не только отдавать жизнь ради спасения, но и забирать ее. Это я и сделала в день, когда вы пришли за мной. Я иссушаю безнадежных раненых. Иногда такой Дар помогает и в щекотливых ситуациях. Для Шемзы я могу стать сосудом, источником жизни. А могу быть и оружием. Понимаешь?

— Что ж, — молвил Бес, — ты ответила честно. Это многое объясняет.

— Я бы и раньше сказала, да только твой брат не стал бы меня слушать. А ты был слишком занят тем, что отравлял мне жизнь.

— Ты едва не... как ты там сказала? «иссушила» меня. — Голос иллирийца снова был полон сарказма.

— Ты на меня напал!

— Ты убежала от демона Хаоса, сверкая пятками!

— И правильно поступила! — Ведьма воинственно выпятила челюсть, готовая стоять на своем до победного.

Снова повисло долгое молчание. Желтые глаза по-прежнему неотрывно глядели на ведьму, время от времени мигая. Сольвейг же думала о том, что Бес, наверное, еще мальчишка, несмотря на взрослый вид. Кто ж их знает, этих иллирийцев? Сколько ему лет? Двадцать? Тридцать? Пятьдесят? А может, уже под сотню?

Она была несказанно удивлена, когда он снова подал голос:

— На твоем месте я бы тоже дал деру в лесу. Это существо было мерзким.

— Я правда не знала, что он использует тела... вот так, — призналась Сольвейг. — Могла бы догадаться, но не хотела. Как ты и сказал, меньше знаешь — лучше спишь.

— Знаешь, может, ты не так уж и ужасна, как мне показалось, — буркнули из темноты.

— Тебе понадобилось несколько недель издеваться надо мной, чтобы понять сию истину? — насмешливо подняла бровь ведьма. Она была уверена, что зверьи глаза ее собеседника прекрасно видят в темноте, и от него не укрылось выражение ее лица.

Вместо ответа Бес навострил уши.

— Брат возвращается.

Когда появился Ласка, Сольвейг уже лежала между корнями деревьев, с благодарностью кутаясь в плащ Беса. Сам он неспешно ворошил угли, собираясь вновь разжечь костер. Ласка опустился на землю рядом с братом и потянулся.

— Скоро начнет светать.

— Знаю. Ложись и спи спокойно, братец, — улыбнулся Бес. — Я посторожу твой сон, как всегда.

С этой ночи, в течение следующих нескольких дней, каждый раз, когда Ласка уходил из маленького лагеря, Сольвейг начинала говорить с Бесом. К ее удивлению, у них оказалось больше общего, чем она думала. И их разговоры прекращались лишь на рассвете, с возвращением Ласки. А днем, когда они продолжали свой путь, Бес становился на диво молчаливым и больше не изводил ведьму. Ей казалось, что каждый раз он с нетерпением ждет наступления ночи. Если Ласка и заметил изменения, происходившие с его братом, то не подавал виду. Все они притворялись, будто ничего не изменилось.

А утром шестого дня, с момента первого ночного разговора, братья и их пленница вошли в знойный город Стоунблейд. Место сие располагалось на юге и было примечательно тем, что здесь собирались почти все наемники Джалмаринена. Сам город принадлежал Шемзе Трехпалому и являлся сердцевиной культа Хаоса. Поэтому на улицах, окромя всяких воров, торговцев рабами и наемников, нередко можно было увидеть чернорясые фигуры с изуродованными лицами. Нельзя было сказать, что обитатели Стоунблейда были рады такому соседству — жрецы Хаоса слыли людьми жестокими и извращенными. Но вместе с этим наличие подобного культа гарантировало городу относительную безопасность. Никто не желал связываться с фанатиками, поклонявшимися абсолютному ничто. И даже рыцари Айнцкранга старались избегать этого места. Поэтому Стоунблейд стал самым настоящим рассадником всевозможных пороков и обителью отъявленных негодяев. К последним, несомненно, относился и Шемза Трехпалый.

Стоило братьям оказаться внутри крепости, как к ним немедленно подошли сопровождающие. Это оказалась весьма разношерстная компания, состоявшая из шести человек самой бандитской внешности, двух шеддаров, которых здесь называли просто — клыкомордые, и одного хельги, что зябко кутался в черную рясу, невзирая на весьма теплый день. От импровизированной делегации отделился один из шеддаров. Он направился к близнецам неспешной походкой, словно подчеркивая свое превосходство над жалкими остроухими.

Впрочем, по мере приближения его лицо становилось все более и более дружелюбным. Оказавшись рядом с братьями, шеддар широко осклабился поистине акульей улыбкой и сгреб их в охапку.

— Хо-хо-хо, кого я вижу! Сыновья Редо, ха!

— И мы тебя тоже несказанно рады видеть, Хасами! — просипел Ласка, пытаясь высвободиться из суровых шеддарских объятий.

Хасами отпустил близнецов и внимательным взглядом окинул Сольвейг.

— Неужто в работорговлю подались, э? За такую цыпу неплохо заплатит Исан! — деловито сообщил он.

Ведьма кисло улыбнулась: перспектива рабства ее не воодушевила.

— Да нет, мы ее к Шемзе... — фыркнул Бес. — Рабыня из этой женщины, прямо скажем, так себе.

— Не буду спрашивать, каким образом ты в этом убедился, остроухий, — хохотнул Хасами, и резко посерьезнел. — К Шемзе, говоришь? Нашли, значит, Дикую. Я думал, ты постарше будешь.

Ведьма только фыркнула в ответ. Пока Хасами беседовал с близнецами, она смогла его разглядеть. Уж насколько высокими были Бес и Ласка, Хасами все равно возвышался над ними горой. Простая хлопчатая рубашка, казалось, с трудом сходилась на его могучем торсе, обнажая непомерно волосатую грудь. Длинные смоляно-черные волосы были заплетены в толстую косу, доходившую ему до пояса. Кожа его была землистого цвета, на лице, разукрашенном парой шрамов, сверкали желтые — совсем как у Беса — глаза. А над кустистыми бровями произрастали внушающие уважение рога. Руки у шеддара тоже были крупными и весьма когтистыми. Несмотря на то, что он казался безоружным, Сольвейг не сомневалась, что где-нибудь в сапоге у него припрятан нож. К тому же он вполне мог свернуть противнику шею голыми руками. Опустив взгляд ниже, ведьма вдруг поняла, что из штанов у Хасами торчит самый натуральный хвост, которым тот лениво помахивал, словно отгоняя насекомых. Она только успела удивиться, куда он дел свои крылья — предмет национальной гордости народа Джагаршедда. Жаль, у нее не было возможности проверить — носит ли Хасами на себе морок или нет.

Впрочем, скорее всего носил, ибо чрезмерная звероподобность шеддаров нередко пугала людей, заставляя путать их с демонами Хаоса.

В общем, типичный представитель шеддарского народа внушал трепет и почтение одним своим видом. И тем не менее близнецы разговаривали с ним без этого самого почтения.

— ...катится к демонам, друзья мои, — рыкнул, тем временем, шеддар. — Местные ждут не дождутся, когда найдется смельчак, что прирежет нашего Шемзу. Совсем сбрендил старик. Поэтому слушайте внимательно, сыновья Редо. Шемза приказал мне и моим людям убить вас, как только вы отдадите ему джалмарийскую ведьму. Мне это, знаете ли, крайне не по душе.

— Что-то слишком часто нас хотят убить, — хмыкнул Бес, нимало не впечатленный предупреждением.

Хасами окинул его осуждающим взором.

— Вполне ожидаемо, — проворчал Ласка, — Я же говорил тебе, братец!

— Послушайте, остроухие. Я перед вами в неоплатном долгу после Каморана, — сказал Хасами. — Я вас предупредил. И очень надеюсь, что вы как-нибудь избавитесь от чернорясого засранца.

— Чем он тебе насолил, а, клыкомордый?

— Своими чернорясыми пронырами, вот чем. — Шеддар в сердцах сплюнул. — Пока они просто именовали себя громким словом «культ Хаоса», с этим можно было мириться. Но с тех пор, как Шемза нанял вас найти Дикую, здесь стало крайне... неспокойно. Пропадают люди. Они и раньше исчезали, в конце-концов, это Стоунблейд. Однако сейчас это выходит за пределы разумного. Простые горожане, шлюхи, бандюки — каждые несколько недель кто-то исчезает без следа. И слухи ходят нехорошие. Будто, наш дорогой Трехпалый вознамерился открыть новый Разлом и подчинить Хаос себе.

— Никто не может Его подчинить, — резко возразил Бес.

— Скажи это нашему фанатику! Я, знаете ли, очень хочу жить. Особенно после Каморана. Тут еще вы, все-таки притащили эту ведьму!

Близнецы кисло переглянулись и затем уставились на Сольвейг. Она неуютно поежилась под их взглядами.

— Что? Начали дело — доведите до конца. Быть может, я сумею уговорить Шемзу, — буркнула она.

— Быть может, ты сразу его высушишь, а? — с надеждой поинтересовался Бес.

Ласка с ужасом взглянул сначала на ведьму, затем на брата, и тихо застонал:

— Да вы самые настоящие мракобесы!

— Ладно, идите за мной. Провожу вас к Трехпалому, — рыкнул Хасами. — Но я вас предупреждал.

Дом Шемзы Трехпалого стоял аккурат в центре города, на небольшом холме. Он представлял собой старую виллу с невысокими башенками. Черепица на крыше местами обвалилась, стены были обшарпанными, а за садом давно никто не ухаживал. Среди буйной растительности была протоптана одна единственная тропинка, и вела она к покосившейся от времени двери. Впрочем, несмотря на непритязательный вид дома, близнецы знали, что внутри они окажутся в месте, больше похожем на замок какого-нибудь барона. Шемза любил пустую, безвкусную роскошь, но предпочитал держать ее сокрытой от посторонних глаз.

Хасами довел братьев и ведьму до порога виллы и, кисло улыбнувшись, убрался восвояси. Дверь старого дома открылась с жутким скрипом, и оттуда гостеприимно выглянул арбалет. Вслед за ним появилось крайне недружелюбное и мятое лицо.

— Чо надо? — голос у помятого лица также был неприятным, и близнецов обдало смрадным дыханием жуткого перегара.

— Бес и Ласка вернулись. Дикая с нами. Передай Шемзе, — чопорно ответил Ласка.

Краем глаза он заметил, как Бес зачем-то проверяет веревки на руках ведьмы.

Мятая физиономия тем временем исчезла, а затем появилась снова. На этот раз она выглядела чуть более дружелюбно.

— Заходите.

Гости перешагнули порог дома и тотчас же оказались окружены десятком вооруженных мордоворотов.

— Сдайте оружие, — каркнул обладатель мятой рожи и приложился к бутылке с пойлом.

— Э, нет, — возразил Бес, — мы так не договаривались.

Сольвейг незаметно придвинулась к нему поближе.

— Сдайте оружие, — упрямо повторил мятый, и люди Шемзы разом сузили круг.

— Я могу сдать один кинжал, — фыркнул несговорчивый иллириец. — Тебе в глаз, например.

— Предчувствую большую драку, — буркнул Ласка, оглядываясь по сторонам.

Впрочем, сцепиться наемники не успели, так как раздался новый голос:

— Бес, Ласка, кого я вижу! — Шемза Трехпалый потер ладони.

Его маслянистый взгляд скользнул по Сольвейг, и лицо расплылось в широкой улыбке. Он недовольно прикрикнул на своих людей, и те покорно расступились, пропуская братьев вместе с их ценной пленницей. Они, сохраняя мрачные выражения лиц, молча проследовали за хозяином дома.

Шемза Трехпалый был невысоким и грузным мужчиной. Лицо, характерное для южанина, производило довольно отталкивающее впечатление, а глубоко посаженные глаза, казалось, деловито ощупывали каждого, кто попал в поле зрения. На одной руке у него недоставало пары пальцев, за что он и получил свое прозвище. Глядя на этого человека, сразу можно было сказать, что он ведет порочный образ жизни и донельзя алчен.

Он уселся в большое кресло, больше похожее на неудачную пародию трона. Вокруг него стояли всевозможные сосуды и кубки из золота и серебра, а стены этой комнаты были увешаны таким количеством пестрых ковров, что близнецы старались смотреть исключительно на Шемзу, чтобы не рябило в глазах.

Его кресло немедленно окружили наемники, каждый во всеоружии. В другое время близнецам бы это польстило, но сейчас они мечтали лишь поскорее убраться из этого места. Помимо дурацкого антуража, было здесь что-то не то. Уже потом Ласка сообразил, что именно — здесь пахло кровью, и никакие ковры, никакое золото не могли отвлечь от этого неуловимого, но назойливого запаха.

Сейчас же Шемза сложил пальцы под подбородком и оценивающе оглядел Дикую Сольвейг. Ведьма ответила ему вызывающим взглядом. Она явно его не боялась и, скорее всего, презирала. Бес скользнул по ее фигуре мимолетным взором и начал неторопливо разглядывать комнату вместе с присутствующими в ней людьми. Ласка же, наоборот, сконцентрировал все свое внимание на джалмарийской ведьме. После разговора с Хасами, у него на душе скребли кошки, он был уверен, что так просто они не отделаются от Трехпалого.

— Сольвейг... Сольвейг... Какое красивое имя и как подходит столь прекрасной женщине, — тем временем, осклабился Шемза.

— Вы большой знаток женщин, — холодно улыбнулась Сольвейг, глядя на него в упор.

— Какая вы проницательная... — Шемза Трехпалый окинул ведьму маслянистым взглядом.

— Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы определить блудного мужа. — Женщина задержала взгляд на его руках.

На одной из них тускло поблескивал обручальный браслет. Взгляд Трехпалого стал колючим, но мягкая улыбка не сошла с лица.

— Вежливость, дитя мое, мне придется преподать вам в будущем несколько уроков вежливости...

— «Дитя мое»? — насмешливо переспросила Сольвейг. – Да я старше тебя раза в два. Эх, дать бы тебе ремня – и побольше, побольше. Ибо за минувшее десятилетие ты, мой дражайший муженек, так ничему и не научился.

Стоявший позади Бес громко фыркнул, явно не испытывая ни капли уважения к заказчику. При этом в его смешке послышалось удивление.

«Жена Шемзы Трехпалого? Экий неожиданный поворот!»

— Хорошая работа, Бес, Ласка, — пророкотал глубоким голосом Шемза Трехпалый.

Его маленькие блестящие глазки деловито оглядели ведьму. Сольвейг держалась с завидным для пленницы спокойствием. Близнецы обменялись быстрыми взглядами. Они уже знали, что произойдет дальше. Через сколько секунд... минут... вот, в чем был вопрос.

Мужчина неторопливо подошел к женщине и каким-то хозяйским, привычным жестом огладил ее щеку.

— Десять лет прошло, Вейга. Десять лет. А ты ни капельки не изменилась. Моя блудная женушка.

— Зато ты здорово сдал, Шемза, — сверкнула глазами женщина. — Немного тебе осталось, муженек.

— Для того-то я тебя и искал, милая Вейга, мой янтарь.

— Ой ли? Слыхала я тут, будто ты Хаос подчинить собираешься!

Близнецы внимательно следили за разговором. Тут же, словно прочитав их мысли, Шемза произнес:

— Бес, Ласка, я помню про сделку. Приятно иметь дело с профессионалами.

— Не так быстро, мой дорогой, — нежно молвила Сольвейг.

Ласка тонко улыбнулся — дело запахло жареным. Шемза нахмурился и кивнул одному из своих охранников. На редкость плешивый мужичок вытащил из-за пазухи внушающий уважение кошель с золотом и кинул его к ногам братьев.

— Вот ваша плата, господа. А теперь я попрошу вас незамедлительно покинуть мой дом. Сия обитель не предназначена для всяких rak’jash… — последние слова Шемза бросил уже тихо, но все же, достаточно громко для того, чтобы их можно было разобрать.

Лицо Беса мгновенно окаменело, в глазах опасно полыхнул гнев, а уши встали торчком. Он схватился за эфес меча. Но прикосновение руки Ласки к его плечу было для вспыльчивого иллирийца чем-то сродни ледяной воде — Бес вздрогнул и разжал пальцы, так и не вынув оружие из ножен.

— Подними, — тихо посоветовал Ласка тому, кто бросил деньги на пол.

Плешивый завертел головой, ища взгляда хозяина. Шемза, всецело поглощенный вниманием Сольвейг, только небрежно махнул рукой, мол «поднимай, быстрее уйдут». Бес взял поданный кошель и взвесил его. Золото приятно отягощало ладонь. Но было что-то, что не давало ему покоя. Тревожно шевеля острымиушами, не обращая внимания на попытки плешивого оттеснить его и Ласку к двери, Бес пытался поймать взгляд Сольвейг. Ведьма смотрела прямо перед собой, но, почувствовав взгляд иллирийца, подняла голову и безмятежно улыбнулась. Бес довольно и кровожадно оскалился, продемонстрировав ближайшим наемникам свои острые зубы:

— Брат, давай убьем их всех!

— Shienadan! — Ласка успел только выругаться — на его глазах близнец взмахнул кошелем с деньгами, и с одури саданул плешивого охранника в висок.

Тот рухнул как подрубленный и повалил бы за собой и Ласку, не успей тот отпрыгнуть в сторону. Бес, тем временем, швырнул обратно к ногам Шемзы золото и, размяв шею, вынул клинки из ножен.

— Господа, что вы делаете?! Мы же договаривались, соблюли все условия сделки... — закричал не на шутку перепугавшийся Трехпалый.

— Я резко передумал — условия сделки мне вдруг разонравились! — объявил желтоглазый иллириец, проткнув мечом первого сунувшегося бандита.

Ласка плавно взмахнул руками — и незримые нити оплели разумы его врагов, на краткое мновение лишив их способности мыслить. Иллириец скользил между ними, сражаясь при помощи двух кинжалов, а его Дар хлестал врагов по рассудку не хуже хлыста. Его брат рванулся вперед, перейдя в наступление, и закружился по комнате в пляске смерти. И наемники не успевали отражать быстрые, точные удары желтоглазой бестии.

Мельком Ласка заметил Сольвейг. Ведьма ловко сбросила с рук связывавшие ее веревки, в тонких пальцах блеснул маленький стилет, и Ласка успел подумать, что это заслуга его братца. Сольвейг металась от человека к человеку, чудом избегая острых клинков. На первый взгляд казалось, что ее движения беспорядочны и хаотичны, но на самом деле ведьма как будто танцевала, успевая касаться пальцами своих противников, по частям вырывая из них жизненную силу.

Сражение закончилось так же неожиданно, как и началось. Вокруг Беса и ведьмы остались одни лишь трупы. Впрочем, одно тело еще шевелилось, но Ласка оборвал нить его жизни, лениво сжав пальцы в кулак.

— Ну и что мы наделали? — с укором спросил он у брата.

— Боюсь, избавили этот мир еще от нескольких мерзавцев, — пожал плечами Бес.

Его грудь тяжело вздымалась, а ноздри широко раздувались, ни дать, ни взять — самая настоящая бестия.

— Братец, это ведь ты оказал «услугу» нашей подопечной? — Ласка вспомнил, как его брат вертелся вокруг ведьмы перед домом Шемзы.

— Кто? Я? Тебе показалось, — широко ухмыльнулся близнец.

До ушей братьев донесся знакомый крик, перешедший сначала в визг, а потом в хрип, и они одновременно оглянулись.

Сольвейг с решительным видом выволокла единственного уцелевшего человека из-за импровизированного трона. Шемза Трехпалый беспомощно дергался, пытаясь заставить свое тело слушаться. Увидев это, Ласка задумался — парализовало ли его от страха или же ведьма приложила свою изящную ручку к его бессилию?

Тем временем Сольвейг уселась сверху на своего супруга. Ее глаза зажглись ведьминым огнем, и она хищно облизнулась.

Бес хотел двинуться в ее направлении, чтобы взять расправу над Трехпалым в свои руки, но Ласка остановил его, сжав плечо. Иллириец недоумевающе посмотрел на брата, но тот молча кивнул в сторону ведьмы. Похоже было, что она и сама неплохо справлялась, без помощи братьев. Сольвейг нежно провела пальцами по лицу Шемзы. От каждого ее прикосновения он вздрагивал и пытался что-то произнести, но губы его не слушались.

— Ты ведь свято верил, что сумеешь обуздать меня, муженек? Думал, сможешь использовать мой дар ради собственной выгоды? Опыт десятилетней давности ничему тебя не научил, мой дорогой? Я ведь дала тебе шанс. — Сольвейг грустно улыбалась. — Я сбежала от тебя, чтобы ты жил, милый Шемза. Ты должен был оставить меня в покое. Чш-шшш-ш, не дергайся, мой дорогой. Смотри, тебе выпал уникальный шанс испытать на себе мой гнев.

Шемза протестующе замычал, в очередной раз нелепо дернувшись. Сольвейг наклонилась и впилась в его губы яростным, иссушающим поцелуем.

…Его лицо побагровело, как от удушья, под кожей проступила сетка сосудов и чем ближе к губам, тем ярче она была. На виске судорожно пульсировала жилка. Когда ведьма оторвалась от своей жертвы, той было уже все равно. Шемза смотрел сквозь Сольвейг стеклянными и полными ужаса глазами.

Он был мертв.

— До последней капли. — Ведьма вытерла губы рукой и сыто улыбнулась. — Пожалуй, теперь я официально могу считаться вдовой, мой дорогой.

Поднявшись с колен, она одернула платье и переступила через тело. Цепким взглядом оглядела пространство вокруг мертвеца, взяла валявшийся подле кресла кошель с золотом и повернулась к братьям.

— Думаю, здесь мы закончили, — окинув неприязненным взглядом трупы, ведьма усмехнулась.

— Это было... — сдавленно пробормотал Бес, борясь подступающей дурнотой, — было...

— Жутко? — подсказал Ласка, чье лицо тоже приобрело слегка зеленоватый оттенок.

— Омерзительно, — нашелся Бес и нервно сглотнул.

На его лице явственно читалась мысль о том, что это могло бы произойти и с ним в реванхеймском лесу.

— Не более омерзительно, чем убийство мечом. — Сольвейг бросила кошель в руки синеглазого иллирийца.

— Зачем это? — удивился он, поймав его, и по привычке взвесив в ладони.

— Как зачем? Вы заказ выполнили? Выполнили. Значит, это наши деньги, да и в пути пригодятся. А мертвецам золото без надобности. — Ведьма откинула назад густые волосы и обворожительно улыбнулась братьям.

— «Наши»? — поднял бровь Бес.

— Я решила пойти с вами. Что может быть интереснее приключений с двумя красавцами-иллирийцами?

— Нет уж, здесь наши пути разойдутся, ведьма! — уперся рогом Ласка.

Похоже, перспектива союза с ведьмой его ужасала.

— Мы заказ выполнили, и нас с тобой больше ничего не связывает!

— Не будь занудой, синеглазик, — лениво отмахнулась женщина. — Я предлагаю вам свой дар в обмен на разрешение пойти с вами. Судя по всему, мы отлично сработаемся! Чем больше компания, тем веселее, верно? А теперь покинем это место, друзья мои. У меня от него мурашки по коже! — Сольвейг подмигнула Бесу и, мягко ступая по дощатому полу, покинула комнату.

Проходя мимо младшего брата, она бросила в его сторону кокетливый взгляд и тихо, так, чтобы ее услышал только он, добавила:

— К тому же, я еще не отблагодарила кое-кого надлежащим образом.

====== Глава 1: Охота на ведьму. Огонь и лёд ======

Когда шаги ведьмы стихли, Бес хлопнул брата по спине:

— Да брось! Она сделала нам выгодное предложение. Отказаться было бы неразумно.

Он посмотрел в сторону выхода и мечтательно вздохнул:

— До чего же восхитительная женщина!

Ласка спрятал кошель с золотом и недовольно поморщился.

— Мне она не нравится, — довольно резко ответил он, уставившись в проход, где исчезла ведьма.

Бес покосился на него и вскинул брови:

— Неужто взревновал, братец?

— Тебе показалось, братишка, – сухо ответил Ласка, неодобрительно поджав губы. – Просто... Я не могу заглянуть в нее. Других людей прочитать легко — как раскрытую книгу, а вокруг нее прямо стена какая-то. Не нравится мне это.

— Чем загадочнее, тем интересней, верно? — подмигнул ему Бес, и Ласка наградил его ледяным взглядом.

— Смотри не втрескайся в нее, балбес.

— У тебя каждый раз такое смешное лицо, когда ты видишь какую-нибудь женщину рядом со мной. — Бес фыркнул. — А Сольвейг — занятная особа.

— Еще одна фраза, брат, и возлюблять женщин ты сможешь исключительно в мыслях, — мрачно пообещал Ласка, зло сузив глаза.

— Что — «и сам не гам, и другому не дам»? — продолжил издеваться Бес, увернувшись от подзатыльника. Иллириец быстро поймал близнеца за руку. — Успокойся, братец! Я намерен прожить яркую и прекрасную жизнь. Рано или поздно мы вернемся на Вечную Землю и станем теми, кем нам предначертано быть. Ты и сам знаешь, я никогда не оставлю тебя, я не смогу. К тому же, кто тебя будет защищать?

Бес почувствовал, как близнец расслабился, и не смог сдержать веселый смех. Синеглазый близнец понял, что его в очередной раз провели и тяжело вздохнул: сердиться на безалаберного братца, у которого в голове был один ветер, не имело никакого смысла. Сколько Ласка себя помнил с момента их встречи — с тех пор, как Беса забрали из Джагаршедда — его близнец почти всегда был таким, и все попытки изменить его были обречены на провал.

Бес пятерней взъерошил волосы брату и, напоследок сжав его ладонь, умчался на улицу. Ласка, сощурившись, заглянул в него и тепло улыбнулся: неистовое пламя ярко горело в сердце Беса, разгоняя тьму. Зрелище это было прекрасным и завораживающим. Ласка с сожалением отвел взгляд в сторону, думая о том, что он, пожалуй, похож на мотылька, летящего на гибельный свет. Когда-то очень давно он разглядел это яркое пламя в мире снов. Оно одиноко горело во тьме, и маленький Ласка шел к нему сквозь бесчисленные кошмары Спящего мира Абэ Ильтайн.

Он шел на свет.

И когда нашел брата — увидел запуганного, одинокого и дикого ребенка. Много воды утекло с тех пор. Бес изменился, а Ласка... Пожалуй, лишь только он сам знал, насколько сильна его любовь к Бесу.

Иллириец тряхнул головой, прогнав ненужные мысли, и обратил взор на тела Шемзы и его людей. Зрением, подвластным лишь айя, он видел духов, что стояли перед ним и жаждали покоя. Ласка вздохнул. Кто-то должен был провести последний обряд, и потому он вытянул вперед руку, словно открыв незримую дверь.

— Fiath aoi haett sienal’ ni’ennaratha, jalmaer. Идите, и да не заплутаете вы на тропах в Абэ Ильтайн. Отныне вы свободны, и козни Лукавого не затронут вас на пути к новой жизни.

Безмолвные духи одарили его волной благодарности и облегчения и исчезли.

Ласка вышел из дома Шемзы и тут же увидел Беса и Сольвейг. Близнец и ведьма стояли рядом и явно пытались перещеголять друг друга в кокетстве. Когда Ласка тихо подошел к ним, его окликнул знакомый, сочный бас. Оглянувшись, все трое увидели здорового шеддара, который вразвалочку направлялся к ним, довольно потирая руки.

— Мое почтение, господа. — Хасами улыбнулся неповторимой шеддарской улыбкой, от которой у многих начинали трястись поджилки. — Я вижу, ребята проспорили мне пару золотых. Вы, друзья мои, оказали неоценимую услугу всему Стоунблейду и мне лично.

— Собираешься прибрать городишко к рукам, а, клыкомордый? — хмыкнул Бес.

— Тебя забыл спросить, байстрюк востроухий, — беззлобно огрызнулся Хасами. — Всяко лучше, нежели кровавые оргии во славу Хаоса.

— Чем намерен заняться? — деловито поинтересовался Ласка.

— Ну... для начала, укрепить оборону, она тут как решето. А дальше — посмотрим. Авось получится гильдию собрать, — пожал могучими плечами шеддар. — Хотите — присоединяйтесь. Станете почетными членами низших слоев общества, так сказать.

— И сменить шило на мыло? Нет уж, нам и Аль-Хисант неплохо платит, — усмехнулся Бес.

— Ну, как хотите. Но, если вдруг... Помните, что сыновьям Редо здесь всегда рады. — Улыбку шеддаров в принципе сложно назвать дружелюбной, но именно таковой она и была у Хасами.

Он перевел взгляд на Сольвейг. Ведьма на протяжении всего разговора соблюдала почтительное молчание, и это было отнюдь не невежеством, а хорошим знанием шеддарских традиций.

— И тебя, Дитя Хасидзиль, мы так же будем рады видеть. Если захочешь вернуться — Стоунблейд будет тебя ждать.

— Parsha’dan, Hasamie. Quisha j’ax, — склонила голову ведьма.

Братья изумленно уставились на нее, явно пораженные тем, что джалмарийка знает язык Огненной Земли. Увидев их реакцию, Хасами громко расхохотался.

— Джалмарийка полна сюрпризов, сыновья Редо! Осторожнее!

С этими словами он поочередно похлопал братьев по спинам и удалился восвояси.

— Ну, что ж... — кисло протянул Ласка. — Ты все еще хочешь пойти с нами, джалмарийка?

— Еще бы! — бодро отозвалась ведьма.

— Наш путь весьма опасен, — добавил Бес, внимательно ее разглядывая. — Мы не сможем тебя защищать все время.

— Как-то же я прожила все эти годы. — Несмотря на легкомысленный тон, глаза ведьмы оставались серьезными.

Ласка скользнул по ней своим Даром и с удивлением понял, что ее мысли теперь открыты. Она искренне желала присоединиться к братьям, но причину своего желания тщательно скрыла за другими мыслями. Ласка покосился на Беса, воодушевленно прядавшего ушами, и вздохнул. Его братец, несомненно, в дичайшем восторге от этой идеи. Ласка понимал, что решение в любом случае принимать ему, и Бес слова поперек не скажет, но...

...все ради него, не так ли?

Поэтому иллириец молчаливо склонил голову в знак согласия. Сольвейг радостно взвизгнула и хлопнула в ладони.

— Отлично, друзья мои! Не хотите подкрепиться? Здесь был совершенно чудесный постоялый двор! Может, до сих пор стоит... Нет? Ну, что ж. Пойдёмте, покажу вам конюшню, она точно на месте. При всех своих недостатках, Шемза держал отличных лошадей!

Когда близнецы и ведьма осмотрели конюшню, Ласка, наконец, изъявил желание отправиться на постоялый двор. Бес всецело его поддержал:

— Как я соскучился по старому доброму элю! Интересно, а у них здесь есть бани?

Не спеша, они шли через базар. Гвалт здесь стоял невообразимый — торговцы наперебой расхваливали свой товар, стараясь одолеть конкурента голосиной, там и сям виделись небольшие шатры с многообещающими надписями о самых точных предсказаниях, а в толпе то и дело мелькали знойные южные женщины, скорее раздетые, нежели наоборот. При одном взгляде на них становилось ясно, что это представительницы самой древней профессии. Впрочем, почти никто их не пытался облапать, ибо в таком случае к нахалу подходили вежливые люди и вежливо требовали деньги за товар.

Близнецы искусно лавировали в толпе, и ведьма старалась им соответствовать. Сольвейг заметила, что желтоглазый иллириец пересыпал немного серебряков из кошеля в небольшой мешочек и повесил его на пояс — если не на самое видное место, то достаточно заметное для опытного воровского взора. И действительно: не прошло и пяти минут, как их окружила стайка детей, которая весело пританцовывала, пела и жонглировала деревянными шариками, а двое-трое вились вокруг Ласки, клянча деньги. Ведьма от души смеялась и хлопала в ладони, поощряя этот спектакль ровно до тех пор, пока Ласка не кинул в протянутую шапку пару серебряков, и не сделал страшное лицо:

— А ну брысь отсюда!

Дети, радостно хохоча, моментально растворились в толпе.

— У тебя, кажется, кошелек срезали, — заметила Сольвейг Бесу.

— Знаю, — хмыкнул он, убрав руки за спину.

— Это у него традиция. Каждый раз, где бы мы ни были, он всегда перекладывает немного монет в отдельный кошель и вешает его на пояс, — пояснил Ласка, веселясь над недоуменным лицом ведьмы.

— Не все из них состоят в воровской гильдии, — добавил Бес. — Некоторым просто тоже хочется кушать. Между прочим, в этот раз кошелек срезали почти идеально. Далеко пойдут детки.

В ответ ведьма лишь покачала головой. Вдруг Бес замер, с неподдельным интересом уставившись на почти незаметный шатер, ютившийся меж двумя прилавками с яркими тканями.

— Я вас догоню! — сообщил он Ласке и Сольвейг и быстро нырнул в шатер.

— Что это с ним?

— Еще одна традиция. Не знаю уж, чем он руководствуется, но после каждого задания обязательно идет к какому-нибудь шарлатану, — фыркнул Ласка.

Шатер внутри оказался куда более просторным, чем казалось снаружи. К тому же, в нем почти ничего не было, кроме круглого, старого столика, стоявшего посередине, и двух табуретов. На одном из них восседала смуглая старуха с длинными, ослепительно белыми волосами. На ней было простое серое платье без рукавов; костлявые руки, украшенные множеством разноцветных браслетов, сжимали мутный, хрустальный шар. В ушах у женщины позвякивали большие золотые серьги. Лицо было обтянуто кожей так сильно, что резко выступали широкие скулы. Над тонкими губами нависал крючковатый нос, а глубоко посаженные глаза оказались цвета ртути.

Увидев посетителя, старуха улыбнулась, обнажив ровный ряд золотых зубов, и жестом пригласила его присесть напротив.

— Чего желаешь, остроухий? Чего нагадать тебе, мальчик? — скрипучим голосом спросила она.

Бес широко улыбнулся и, с трудом примостившись на низеньком табурете, кокетливо склонил голову набок.

— Нагадай мне то, что вы всегда гадаете, добрая женщина. Честь и славу, долгую и счастливую жизнь, э?

Гадалка весело сверкнула глазами.

— Э, нет, касатик, мы пудрим мозги исключительно глупейшим из глупейших. Но тебе... тебе я могу рассказать настоящую судьбу! Дай-ка сюда руку, касатик.

Бес протянул ладонь, и женщина придирчиво ее оглядела. Ее шершавые, узловатые пальцы быстро коснулись шрамов на тыльной стороне, мозолей на внутренней стороне, очертили линию жизни. И она заговорила, не отрывая взгляда от его ладони.

— Сын двух народов, двух кровей. Делишь душу напополам с братом, что обладает великим Даром. В твоем сердце горит яркое, негасимое пламя, что помогает тебе жить. Однажды ты станешь великим воином. Гордым, сильным, непобедимым. Ты проживешь яркую и долгую жизнь... — тут гадалка вдруг замолчала и завороженно уставилась на ладонь иллирийца.

Когда она снова заговорила, голос ее стал хриплым, напряженным.

— И ты будешь один, совсем один, в пустоте, абсолютном Ничто, окруженный лишь тысячей Его глаз, Его Голосов! Совсем один, и только мертвые увидят тебя, услышат тебя! И будет гореть пламя, неистовое, негасимое, в твоем отчаянном сердце, и ты научишься бояться, и будешь бежать! Но, куда бы ты ни ушел, где бы ты ни спрятался — ты не сможешь уйти от неизбежности. И будут новые миры, новые города. Исчезнут все, кого ты знал, кого так любил! А ты останешься. Последний из рода. И станешь проводником сонма Его Голосов. Ты — Его Сердце, и будешь им всегда, ибо лишь Он может быть вечным. — Ровный голос гадалки замолк.

Она тряхнула седой головой, словно выходя из оцепенения. Золотые серьги в ее ушах мелодично звякнули. Бес нервно высвободил ладонь из ее цепких пальцев и презрительно бросил:

— Ничто не может быть вечным, нет конца, кроме смерти. А умирать я не собираюсь еще долго.

— Неужто ты видишь только такой исход? — усмехнулась провидица и взглянула на иллирийца удивительно ясным взглядом. — Мы никогда не шутим с нашим Даром, касатик!

Вдруг она, неожиданно резво, перегнулась через столик, снеся при этом хрустальный шар, и с необыкновенной для старухи силой вновь вцепилась пальцами в руку Беса, вонзив ногти в кожу.

— Прими эту неизбежность! Однажды ты уже принял Нас, испил Нашей силы, и ты выжил! Прими Нас снова, и ты будешь вечным, станешь как твой брат — почти Совершенным... Ты станешь Нашими глазами, Нашим мечом, проводником Наших Голосов! Прими Нас, впусти Нас...

...ночное небо украшено россыпью мириадов звезд, и с него на маленького, потерявшегося ребенка, смотрит кровавая огромная луна.

Отец, где ты? Отец, почему я тебе не нужен, почему я не нужен никому из вас? Почему я другой, почему вы все меня ненавидите? Отец, отец, где же ты? Помоги мне...

Сломанная нога болит, горит огнем, он лежит на дне расщелины и видит лишь взгляд безразличной луны. Ему страшно, Первозданные, как ему страшно! Он совсем один, зачем он сюда полез? Он не хочет умирать, он хочет жить, жить, жить!!!

Детский крик, больше похожий на вой раненого зверья, разносится по расщелине, отдается бесконечным эхом в ушах. И никто его не услышит, никто не ответит — ни отец, которого здесь нет, ни Первозданные, к которым он так отчаянно взывает.

Молчит даже Огненная Земля, будто Джагаршедд признал его слабым и оставил умирать. Дотянуть бы до рассвета, дожить бы...

Маленькое детское сердечко бешено бьется, губы искусаны до крови.

Я стану сильным, я обязательно стану сильным! Только дай мне выжить, умоляю!

Тьма расступается, впуская в мир нечто страшное, пустое, вечное. Тысяча глаз безумно вращается, глядит по сторонам, тысяча голосов резонирует с отвесными стенами, от нее содрогается и каменный пол, на котором жалко скрючился испуганный мальчишка.

Так-так-так — рокочут голоса, и он сжимает уши руками, уверенный, что сошел с ума. Он слышит Его внутри своей головы, чувствует Его всем своим существом...

До чего восхитительное, яркое пламя в тебе, до чего сильное, чистое сердце! Так-так-так, совсем ребенок, дитя двух кровей, мальчик, не имеющий Имени! О-о-о, Мы думаем — да, мы уверены в этом! А как думаем Мы? О, мы тоже согласны? И Мы, и Мы тоже! Ты страшишься Нас, и правильно страшишься... Так-так-так, ты звал Нас, мальчишка, и Мы пришли к тебе.

«Кто вы?! Что вы...»

У Нас тысяча имен, тысяча воплощений. Мы были Глеанном, Мы были Мадригалью, были Мы и Лильхарраном, но не их имена тебе нужны, мальчик без Имени. Ты молил о помощи, ты звал в отчаянии. Мы шли на свет, да-да-да, на восхитительное пламя твоей души, Мы не могли не прийти...

И страх отступает, ибо он не может бояться еще сильнее, чем сейчас. Абсолютное Ничто обволакивает его тысячей своих бесплотных рук, затуманивает разум, притупляет боль — и это лучшая награда для него. Он больше не боится, не мерзнет, не истекает кровью.

«...если говоришь правду, если пришел на мой зов... Спаси меня! Спаси! Я не хочу умирать!»

Нет-нет-нет, никто не хочет умирать, и ты не хочешь. Да-да-да, ты не умрешь, никогда не умрешь, будешь жить, да-да-да, ты нужен Нам живой...

И срастаются сломанные кости, исчезает жуткая рана, будто и не было ее вовсе. Куда-то пропадают усталость, жажда, голод. Сила — пульсирующая, безмерная — наполняет худое, изможденное тело.

«Что ты сделал со мной?!»

Мы всего лишь дали тебе крупицу Нашей силы, всего лишь не дали тебе умереть, да-да-да!

«Сила... Я хочу стать сильнее! Еще! Пожалуйста, еще!»

Да-да-да, какая восхитительная жадность! Нет-нет-нет, еще рано, слишком рано, ты ребенок, совсем ребенок, Мы дадим тебе больше, много больше, но не сейчас... Мы хотим от тебя одного, всего малую каплю...

«Я отдам все, что смогу!»

Да-да-да, все, что сможешь, досуха, дочиста, не сейчас, потом, в другое время, когда будешь гордым и сильным, когда обретешь свое Имя! Сейчас... Нам нужно совсем немного. Позволь Нам коснуться твоего сердца, позволь согреться восхитительным пламенем внутри тебя, позволь Нам...

И он соглашается, ведь это малость того, что он способен дать Им в благодарность.

Так-так-так, иди же, дитя без Имени, иди и не оборачивайся, ты будешь жить, ты хочешь жить, ты должен жить! Иди-иди-иди и не бойся. Мы поможем тебе забыть, да-да-да, это наш с тобой маленький секрет. Мы вернемся к тебе однажды, когда ты вспомнишь Нас в час нужды, а пока иди, живи, живи, живи!

Тысяча голосов стихает, и унимается болезненная дрожь земли, и исчезает абсолютное Ничто, снова впуская сюда жизнь.

...В лучах восходящего солнца идет, бредет по пустыне Джагаршедда мальчик без Имени, ребенок с пустыми глазами. Он не чувствует ни голода, ни жажды, ни боли в стертых ногах. Таким его и нашли шеддары из поискового отряда, и отвезли к отцу. Сколько его ни спрашивали, как ни пытались узнать правду — он ничего не говорил, потому что не помнил. Не помнил ничего, кроме страшной, вечной пустоты.

Бес с неподдельным ужасом оттолкнул от себя гадалку. Она упала на пол, застеленный коврами, точно тряпичная кукла, ее глаза закатились так, что были видны лишь покрасневшие белки, и она продолжала говорить. Ее голос изменился — ни один человек не способен на такое, но она говорила тысячей голосов одновременно.

— Ты помнишь! Помнишь Нас! Вспомни Нас снова в час нужды, не бойся, как не боялся тогда. Мы придем, да-да-да, Мы даруем тебе больше силы, да-да-да...

Бес кубарем выкатился из шатра, и едва ли не бегом помчался через весь базар искать Сольвейг и Ласку. Он нашел их на пути к постоялому двору и с видимым облегчением вздохнул.

— Ну, что тебе нагадала старая карга? — с нескрываемым сарказмом поинтересовался Ласка, всецело не одобрявший подобные штучки.

— То же, что и всегда, дорогой братец. Долгую и счастливую жизнь! — хохотнул близнец.

Но от Ласки не укрылась его нервозность. Близнец был взъерошен, нервно прядал ушами, и то и дело оглядывался. Едва Ласка открыл рот, как Бес на корню пресек попытку брата выведать истину — широко ухмыляясь, он внезапно подхватил Сольвейг на руки и заявил:

— Итак, мы привезли Дикую Шемзе, получили золото, избавили город от полоумного фанатика и приобрели ценную соратницу! За это надобно выпить!

С этими словами, не обращая внимания на протесты ведьмы, Бес с ноги открыл дверь в таверну и решительно шагнул через порог.

И только вечером, когда братья уже набрались как следует, Сольвейг задала им давно интересовавший ее вопрос:

— Вы мне так и не сказали ваши имена... Как вас зовут на самом деле, мальчики?

— Что, Беса и Ласки тебе уже недостаточно? — весело икнул желтоглазый близнец. — Не слишком ли быстро развиваются наши отношения, дорогая?

Он картинно положил руку на сердце и, снова икнув, закинул ноги на стол таверны.

— Ох, уймись, остроухая бестия. Я имею полное право знать! В конце-концов, мы... напарники? — хмель придал ведьме храбрости, и она уверенно встретила горящий взгляд иллирийца.

— Напа-а-арники... — Бес сощурился, на его губах появилась на редкость недвусмысленная ухмылка.

Наблюдая за ними, Ласка только пренебрежительно фыркнул, закатив глаза. Но сделав очередной глоток эля, он неожиданно добродушно добавил:

— Меня зовут Лайе. А его — Дола.

====== Глава 2: Я видел спасителя. Из жизни наследного принца ======

Комментарий к Глава 2: Я видел спасителя. Из жизни наследного принца Небольшие иллюстрации для лучшей визуализации:

https://orig00.deviantart.net/f8a8/f/2015/017/0/a/i_saw_a_savior_by_jenova_meteora-d8eazd7.jpg

https://img00.deviantart.net/6e1c/i/2015/107/d/1/never_change_us_by_jenova_meteora-d8q0qgg.jpg

Писалось на коленке, и периодически приходилось попинывать вдохновение, поэтому возможны небольшие логические провалы.

Я видел спасителя, спаситель пришёл ко мне

Я думал,что видел его в холодном свете дня

Но теперь я понимаю, я видел отражение себя

© Portishead — Machine Gun

Feel your noise, feel your noise

This pain is alive proof

Falling down, falling down

And I’d spend the end with you

© Kimura Seiji — Feel your Noise

— Почему я должен учиться в то время, как остальные играют?! — Капризно кричит мальчик и в подтверждение своего возмущения топает ногой.

Улыбка императрицы леденеет.

— Потому что ты наследник, Лилайе. Старший принц Дома Даэтран. У нас слишком много соперников, мой маленький принц. Дом Ассэне спит и видит, как нас уничтожить, понимаешь?

— Да... — наследник понуро опускает голову.

Императрица материнским жестом гладит его по волосам, но сторонний наблюдатель мог бы заметить, что в ее прикосновении нет любви.

— А теперь скажи, что ты должен сделать, сын.

— Я должен учиться, мама. Чтобы стать лучше, сильнее, умнее остальных.

— И почему же ты должен?

— Потому что я наследный принц. Мне предначертано стать императором, — голос мальчика становится все тише.

— И если ты проявишь непослушание, мой мальчик, то... — императрица не договаривает, выжидающе взглянув на сына.

Тот шепотом отвечает:

— ...то я никогда не увижу своего брата. Все непослушные дети остаются одни, мама. Но... как же он будет? Я вижу сны, мама! Ему плохо среди них, он совсем один! Там, в бездне!

— Иди на занятия, сын, — резко обрывает своего ребенка императрица.

Взгляд ее становится обеспокоенным.

Лилайе понуро кивает и, бросив деревянный меч на пол, идёт к слугам, что должны его сопровождать на занятия. Дождавшись, когда он исчезнет в замке, Лиланг подбирает юбки и спешит по коридору в сторону лестницы. Легкой походкой императрица взлетает по ступенькам и без стука входит в покои. Сидящий за столом иллириец вздрагивает и отрывается от изучения неких трудов.

— О, Ваше Вели...

— Оставь эти нелепые церемонии! — Лиланг беспокойно ходит из угла в угол, нервно теребит массивный перстень-печатку на пальце. — Он опять за свое. Говорит, что видит сны и своего близнеца. Правильно ли мы сделали, что рассказали ему о существовании Лирико? Правильно ли я сделала, позволив Редо забрать его в Джагаршедд?

— Мальчик рано или поздно стал бы задавать вопросы, Ваше Величество. Даже если бы ему не было известно о семейных хрониках, где записаны все рождения и смерти наследников Семьи, он бы все равно узнал. Они же близнецы.

— Да-да, «у близнецов одна душа на двоих, крещендо, неподвластное пространству и времени», знаю я все эти сказки! — раздраженно бросает Лиланг. — Я не знаю, что делать. Он ждет встречи, понимаешь? Слишком рано, они еще дети. А все, что делает Лилайе — ради Лирико. Откуда такая преданность? Он никогда его не видел. И я даже не знаю, известно ли Лирико о нашем существовании. Иса, с каждым годом мне все больше кажется, что я совершила ошибку. — Императрица устало опускается в пустое кресло.

Иллириец по имени Иса проницательно глядит на сидящую перед ним женщину. С тех пор, как она взяла его на службу, он не переставал ею восхищаться. До сих пор Иса помнит ее эффектное появление в зале Анклава — в запачканной походной одежде, высокая, и... беременная. Ей хватило наглости ворваться к советникам, в то время, как армия приведенных ею шеддаров и иллирийских полукровок сражалась с воинами Лильхаррана.

Иса думает, что до конца своих дней будет помнить бойню, которую устроили шеддары, и отрубленную голову Императора Лильхаррана, которую Первый Полководец вручил опальной принцессе.

Лиланг никогда не шла на компромиссы, и потому сейчас Иса не может понять ее сомнения.

— Насколько мне известно, вы не колебались, идя на сделку с Неназванной. Вы знали о неизбежных последствиях, и не страшились их, Ваше Величество. Вы знали, какую жертву она попросит — и Вас это не остановило.

Лиланг долго и пристально смотрит на него, не моргая. Когда она начинает говорить, в ее голосе звучит сталь.

— Иса, я была совсем ребенком, когда Лильхарран Ассэне вырезал мою семью. Сколько я скиталась по миру, набираясь знаний и опыта? Иллириан, Джалмаринен, Джагаршедд... Сколько лет мне понадобилось, чтобы доказать, что я — Лиланг из Дома Даэтран, единственная выжившая в кровавом безумии, учиненном Лильхарраном? Сколько лет я потратила на то, чтобы упрочить свою власть? И вот она в моих руках. Но что я могу поделать? Лильхарран истребил почти всех айя, способных заглядывать в чужие сны. А у Лилайе есть этот дар. Он такой маленький. И слишком сильный, слишком многое понимает. — Лиланг невесело вздыхает.

Иса поднимается со своего места, и, опустившись перед Ее Величеством на колени, берет ее за руку.

— В былые времена были императоры-сновидцы, Ваше Величество. Почему бы не возродить обычай сейчас?

— То были времена смуты и отчаяния, друг мой. То было начало Периода Исхода и время братоубийц, варварское время. Нет, Анклав Домов не примет такое, Иса. Они слишком для этого архаичны. — Лиланг хмурится и перестает крутить перстень.

Иса тихо смеётся в ответ:

— С каких пор для Вас имеет значение мнение Анклава? Вы плевать хотели на них, когда спутались с Первым Полководцем, Вы не считались с ними, когда заключили с шеддарами союз, Вы пригрозили выжечь их Дома все до единого, когда Анклав настаивал на изничтожении Ваших детей еще во чреве, и Вы заставили Анклав признать Ваших сыновей законными, императорской крови. Вы пошли наперекор всему, отказавшись расторгнуть союз со злейшим врагом нашего народа. И теперь, Ваше Величество, Вы говорите, что они не примут наследника-сновидца?

— Иса... Что бы я без тебя делала? — на губах императрицы появляется подобие улыбки.

— Вы помните, как он впервые спросил про брата? — Иса садится в кресло напротив Ее Величества и неторопливо закуривает трубку.

— О, да. — вздыхает Лиланг. — Он едва-едва научился читать, когда в один из вечеров я нашла его в семейной библиотеке. Ох и бардак же он там устроил! Я туда пришла, а он сидит на полу, весь в пыли, и перед ним лежат наши Хроники. Он поднял на меня взгляд, и спросил: «Мама, а почему я никогда не видел Лирико?»

Что я могла ответить мелкому дитенку? Я думала, он забудет — это свойственно многим детям. А потом оказалось, что он унаследовал айянский Дар. И теперь каждую ночь он спит... И видит сны Лирико. И он им одержим.

...Голос учителя становится громче, призывая детей к вниманию. Слышится предупреждающий стук указкой по столу.

Лилайе открывает глаза и хмурится. Нынешний преподаватель кажется ему совершенно никчемным иллирийцем и никудышным учителем. Принцу думается, что тот больше хорохорится, нежели выдает что-то полезное. Лилайе делает сосредоточенное лицо, прикинувшись, будто изучает лежащий перед ним манускрипт, когда взгляд учителя задерживается на нем. Убедившись, что внимание ослабло, наследный принц снова предается размышлениям. Ему непросто сосредоточиться — мысли окружающих подобны гулу пчелиного улья. Лилайе пока не знает, как с этим бороться — и никому об этом не говорит. Его нервирует эта сторона Дара, и в то же время, она позволяет ему узнать многое, например услышать и увидеть разговор матери и первого советника, что сидят сейчас в совершенно другом крыле дворца.

Из подслушанного разговора Лилайе мало что понимает, кроме того, что мать твердила ему всю его жизнь. Мальчик смотрит на свои руки — хилые и тонкие. Он давно уже осознал, что его сила — не в умении обращаться с оружием, но в словах и мыслях. Лилайе мечтает достичь совершенства, и при помощи этих самых тонких и слабых рук — вытащить близнеца из того кошмара, в котором он живет.

«Я обязательно найду тебя, Лирико»

С тех пор, как он обнаружил имя Лирико в Хрониках — книге, где записаны имена всех венценосных особ, его жизнь превратилась в сплошное ожидание встречи с близнецом. Ему говорили, что у него есть брат, что им предначертано встретиться, когда придет время. Но шли годы, а Лилайе все убеждали, что еще слишком рано, не надо торопить события... А потом у него проявился Дар, редкий и необычный — он стал сновидцем. Мальчик мог говорить с мертвыми в мире снов, мог читать мысли, желания тех, кто его окружал.

И однажды, в вихре чужих сновидений, он увидел тонкую, едва различимую нить. Повинуясь любопытству, юный принц следовал по ней из сна в сон, из кошмара в кошмар, от мечты до мечты... Пока не оказался в кромешной тьме, которую разгоняли всполохи алого пламени. И он увидел свое собственное отражение, ребенка, как две капли воды похожего на юного принца. Обозленного и напуганного.

C тех самых пор наследный принц стремится к совершенству, овладевая знаниями, и из ночи в ночь пытается достучаться до близнеца.

Но тот, другой, не видит и не слышит его.

Лилайе знает, что вечером, когда дворец заснёт, он снова будет лежать в постели, пялясь в потолок. Ему будет достаточно лишь прикрыть глаза, чтобы снова очутиться в чужом кошмаре. Он знает, что, как и прежде, почувствует знакомый холод и обнаружит, что парит в кромешной тьме. Но вот мрак расступится, как всегда расступался, и он увидит ребенка, как две капли воды похожего на него. Близнец сворачивается в клубок, будто защищаясь от нависших над ним жутких теней. Их лица незнакомы Лилайе, но другой мальчишка их боится до смерти. Лилайе обдаст сковывающей волной чужого страха, а его близнец вскинет руки, стремясь заслониться от занесенной над ним плети. И его пронзительный крик проберет наследного принца до самых костей. Он дёрнется вперед, но вспомнит, что это чужой сон, и он ничего не может сделать. Он хочет разогнать эти тени и вязкий мрак, хочет позвать близнеца, но не знает его имени, кроме того, что было занесено в Хронику Дома.

И каждый раз один мальчик склоняется над другим, проводит тонкими пальцами по белым волосам. Он протянет ладонь, и коснётся груди близнеца, со стороны тлеющего сердца.

«Однажды, мы встретимся. И будем вместе — теперь и навсегда».

И чужое сердце вспыхнет пламенем, способным разогнать тьму. Близнец откроет глаза, и посмотрит прямо на Лилайе.

А затем наследный принц проснётся и почувствует знакомую горечь в душе. Но, ему ничего не останется, кроме как проживать один день за другим, от сна до сна, до тех пор, пока ему не скажут, что он сможет, наконец-то, увидеть Лирико.

Несмотря на то, что на Вечную землю пришла весна, в Колыбели Лета постоянно шли дожди. Хваленые иллирийские дороги превратились в месиво из грязи, по которой еле передвигались усталые лошади. Лилайе, наследный принц Дома Даэтран и сын императрицы Лиланг, уже сто раз проклял тот миг, когда согласился на конную прогулку. От мелкой мороси дождя не спасали ни плащ, ни капюшон, надвинутый на самый нос.

Юный иллириец ехал, вцепившись окоченевшими пальцами в поводья, и почти ничего не видел перед собой. Где-то впереди были его наставник Иса Йонах и Дама Махавель. Во всяком случае, Лилайе слышал их голоса, и только поэтому был уверен, что не сбился с пути.

Утром он и его свита выехали на прогулку из белокаменного Термарилля, их целью был забытый город Ниэннарат, лежавший к западу от императорского дворца. Надо сказать, что Лилайе изначально не одобрял эту затею, и лучше было бы, по его мнению, отправиться в сие место на воздушном корабле. Но Иса всецело не одобрил идею юного принца, заявив, что ветра нынче переменчивые, а конная прогулка будет весьма полезна для легких венценосного отпрыска. И теперь они продирались сквозь туман, грязь и лужи, чтобы успеть во дворец до заката солнца.

Лилайе с тоской подумал о том, что будь здесь Дола, прогулка стала бы гораздо интересней. Не то, чтобы его младший близнец был душой компании, скорее наоборот, но он всегда умел находить разнообразные приключения на пятую точку. Впрочем, с дисциплиной у Долы тоже были проблемы. Его забрали из Джагаршедда несколько лет назад, но до сих пор никто — ни императрица Лиланг, ни Иса, ни Дама Махавель, ни даже сам Лилайе — не смогли добиться от запуганного мальчишки повиновения.

Иса, конечно же, ни на минуту не забывал о нраве младшего принца, и, вероятно, поэтому Лилайе Даэтран ехал сейчас в гордом одиночестве.

Наследный принц раздраженно шмыгнул покрасневшим носом и поправил капюшон. Разумеется, когда они вернутся домой, его тут же окружат угодливые слуги, а в покоях будет ожидать бадья с горячей водой... И у него совсем не останется времени на Долу. А ведь Лилайе старался провести каждое свободное мгновение рядом с братом, надеясь, что однажды что-то изменится, исчезнут настороженность в его взгляде и замкнутость в поведении.

Лошадь, почувствовав, что ею больше не управляют, неожиданно скакнула вперед, перепрыгнув лужу, и замечтавшийся наследный принц едва не вылетел из седла. Он успел прильнуть к лошадиной шее и вцепиться когтями в гриву и благодаря этому смог удержать равновесие. Но холеная задница наследника все же пострадала. Настроение у Лилайе окончательно испортилось. Чтобы хоть как-то выпустить пар, он воровато огляделся по сторонам, прощупывая своим Даром, не следит ли за ним Иса. Но нет, наставник, казалось, был всецело поглощен увлекательной беседой с дамой Махавель.

Тогда Лилайе, ухмыльнувшись, обратился к своему Дару. Где-то в лесу, что рос по обе стороны дороги, за иллирийской знатью следовали Гончие. Лучшие следопыты Иллириана, они славились тем, что никто не мог от них ускользнуть, ни враг, ни друг. И, к их великому несчастью, именно в сей чудесный день у наследного принца было донельзя сварливое настроение.

Очень скоро до него донеслись отголоски эмоций Гончих — уж они-то прекрасно знали, благодаря кому один из них поскользнулся в луже, второму залепила оплеуху ветка, третий зацепился штанами за сук... Лилайе собрался было продолжить в том же духе, когда неожиданно получил мысленную оплеуху от наставника. Почти сразу незримый кулак сжал его волю, лишив возможности воспользоваться айянским Даром. Наследный принц зашипел сквозь зубы, подобрал поводья и пустил лошадь вскачь, чтобы догнать Ису. Его учитель порой мог быть весьма убедительным. Вот и сейчас Лилайе почудилось, будто его хлестнули линейкой по шаловливым пальцам. Он с легкостью представил, как Иса недовольно поджимает губы и, убрав руки за спину, осуждающе качает головой.

Наследный принц тяжело вздохнул. Больше всего на свете ему хотелось добраться до дома и найти Долу. Быть может, в этот раз ему повезет, и Дола не отвернется, не сбежит, как делал это каждый раз, едва Лилайе пытался сблизиться с ним.

— Ваше Высочество, Вы ведёте себя неподобающим образом, — Иса укоризненно покачал головой. — Не длятого вам дан айянский Дар, чтобы Вы растрачивали его на мелкие пакости.

— Мне скучно, — Лилайе демонстративно зевнул.

— Когда же Вы поймёте, что Ваш Дар — все, что осталось в нас от Совершенных? От Айягарасэ? Вы могли бы познать единение с миром, как сделали это в Ниэннарате. Вы могли бы обратиться к памяти прошлого, помочь найти путь неупокоенным душам, дабы они смогли достичь Абэ Ильтайна. Но Вы предпочитаете разбазаривать его впустую.

Лилайе покосился на наставника, слушая его вполуха. Он давно привык к бесконечным монологам Исы и научился почти не обращать на них внимание. В конце-концов, не мог он ему признаться, что ощутил присутствие духов в Ниэннарате лишь потому, что там было место силы.

С тех пор, как императрица взяла его с собой в Джагаршедд, где Лилайе наконец-то встретился со своим близнецом, все его силы уходили на то, чтобы сдержать обещание, данное Доле. Лилайе нёс его в одиночку, не решаясь никому об этом рассказать.

Погрузившись в мысли, наследный принц не сразу заметил, что лес закончился, дождь перестал идти, а на горизонте замаячили белые стены Термарилля. Это зрелище несказанно воодушевило Лилайе, ведь это значило, что уже совсем скоро он сможет снова прийти к своему брату и в очередной раз будет пытаться разбить стену отчуждения, которую тот возвёл вокруг себя.

Когда принц и его свита вернулись во дворец, Лилайе, даже не переодевшись, растворился в сумерках. Пробравшись в королевские покои, Лилайе не нашёл там никого, кроме служанки. Она так трепетала перед Его юным Высочеством, что не смогла толком ничего сказать. Вздохнув, принц перестал терзать вопросами девушку и небрежным жестом велел ей убираться с глаз долой.

В покоях брата, как обычно, царил беспорядок. Лилайе поражала эта его способность переворачивать комнату вверх дном почти сразу после визита слуг. Дверь на балкон была распахнута настежь, и принц выглянул наружу. От высоты и количества уступов у него закружилась голова, и он убрался обратно в комнату. Ещё одна феноменальная способность непоседливого братца: растворяться в ночи бесследно. Лилайе подозревал, что близнец каким-то образом выбирается наружу через окно, но вот как ему это удавалось сделать, не расшибившись при этом в лепешку — наследный принц понять не мог.

Устало плюхнувшись на кровать, он подпер руками голову. Как всегда, в каждую ночь двух полных лун, его близнец исчезал в неизвестном направлении. До сих пор Лилайе ни разу не отваживался последовать за ним, и сегодня его разобрала дикая злость.

Ну почему, почему Дола так его избегает? И не только его — всех. Больше трёх лет, ведь, прошло, с тех пор, как его забрали из Джагаршедда. Можно было уже привыкнуть к новой жизни за это время.

А можно ли? — зашептал голос в его подсознании. — Ты ведь не был на его месте, даже представить себе не можешь, как он там жил.

Дола так и не принял имени, данного ему при рождении — Лирико Даэтран. Сложно было привить ему и подобающие статусу манеры. Лилайе помнил, как первое время Дола сметал голыми руками со стола все съедобное, объедался чуть ли не до потери сознания, словно боялся, что у него все это отберут. Первые месяцы он ни с кем не разговаривал, а в первые дни вообще не покидал свою комнату. Он не говорил ни с кем, и только Лилайе смог вытянуть из него пару слов. Обучение свежеиспечённого принца превратилось в сущий кошмар, и если, впоследствии, он, все же научился обращаться со столовыми приборами и вести себя более или менее подобающим образом, то вот жизнь слуг он превратил в настоящий ад. Он ненавидел, когда они его одевали, ненавидел и напыщенные придворные костюмы. Почти каждая его одежда через пару дней приходила в негодность, и Лилайе смутно подозревал, что братец портит ее из вредности. Почти так же обстояли дела в учебе юного принца. Он часто сбегал перед занятиями, а иллирийский язык с завидным упорством игнорировал. Нередко даже невозмутимый Иса хватался за голову, говоря, что более упёртого ученика в своей долгой жизни не встречал. Один только раз, правда, он обмолвился, что своим упрямством юный принц мог бы посоревноваться с Глеанном, одним из иллирийских генералов.

Лилайе тяжко вздохнул и решил, что в этот раз он обязательно постарается разговорить близнеца. А пока что... Пока была возможность, Лайе хотел отправиться на озеро Иной.

Под покровом ночи наследный принц выскользнул из дворца через один из множества потайных ходов, прогнал молоденького помощника конюха и сам оседлал вороного жеребца. Путь его лежал к озеру.

Когда он добрался до озера Иной, на небосводе уже взошли две полные луны. Тёмная синь сверкала россыпью мириад звёзд, и в самом ее центре сияли подряд две луны — белая и сиреневая, одна больше другой. Самая большая казалась совсем прозрачной и меркла, по сравнению с ярким светом второй луны. Свет их отражался в спокойной глади иллирийского озера.

Лилайе закрыл глаза, расправил плечи, сделал глубокий вдох. В этом месте царило умиротворение, и казалось святотатственным нарушить благословенную тишину. Озеро успокаивало взбудораженный разум и обволакивало его своими таинственными чарами. Лилайе удрученно вздохнул, на миг пожалев, что не может провести здесь всю ночь, поддавшись чарам озера и его духов. Он побрел вдоль побережья, осторожно и тихо ступая по густой, зеленой траве. Озеро Иной славилось своими горячими источниками, и потому, даже сейчас над гладью воды и на побережье клубился туман. Лилайе казалось, что туман этот принимает разные очертания, словно был единственной возможностью обитавших здесь духов стать зримыми для мира.

Наследный принц улыбнулся — две луны были прекрасным временем, чтобы окунуться в чуждый, нереальный мир. Стащив сапоги, он поёжился — земля была мокрой после дождя, но тёплой. Вслед за сапогами полетела вся остальная одежда, и Лилайе, с наслаждением потянувшись, зашёл в тёплую воду.

Окунувшись с головой, он отплыл от берега, перевернулся на спину и расслабившись, позволил водам озера омывать его тело. Сам Лилайе, полуприкрыв глаза, смотрел на небо. Несмотря на туман он мог разглядеть звезды, что россыпью сияли на небосводе. Лилайе нравилось думать, что эти звёзды — души всех тех, кто когда-либо жил и будет жить на этой земле. Иногда, когда одна из звёзд падала, наследный принц в шутку загадывал желание. Делал он это без надежды, ему просто нравилось мечтать. Здесь и сейчас, плывя по озеру, Лилайе Даэтран чувствовал себя свободным.

Он снова перевернулся, на этот раз на живот, и набрав полную грудь воздуха, нырнул под воду. Чувство невесомости и необыкновенной легкости окутало его с головой, и наследный принц поплыл в сторону берега.

Лилайе вынырнул из глубин озера Иной, довольный и усталый. Сиреневая и белая луны стояли в самом зените, окрашивая местность в загадочные лилово-серебристые тона. Для тонкого зрения айя духи Вечной Земли были сейчас почти зримы. Лилайе мягко улыбнулся и поплыл к берегу. Каждые три месяца, когда наступало двойное полнолуние, наследный принц тайком уходил из дворца за пределы города и приходил сюда. Духи озера Иной были дружелюбны и гостеприимны, и, пожалуй, заменяли Лилайе друзей, которых у него не было. Они радовались каждому приходу юного айя, принимая его в свои ласковые воды, или же хрустальным перезвоном говорили с ним, когда он сидел на берегу. Они рассказывали о временах, давно канувших в небытие и о дивном народе Камайнена, что существовал здесь задолго до того, как эта земля стала зваться Вечной.

Наследный принц добрался до берега, вышел из воды и зябко поёжился — хоть земля и была тёплой, ветер оставался прохладным. Не глядя, Лилайе потянулся за одеждой и несказанно удивился, не обнаружив ее на привычном месте. Он огляделся, решив, что вышел на берег немного дальше, но нет, место было тем же. А одежда и обувь исчезли бесследно. Искренне недоумевая, Лилайе уставился на землю и увидел, что трава во многих местах сильно примята, словно тут кто-то проходил. Лилайе был уверен, что этого не может быть — никто, кроме него не знал об этом месте. И потом, он ведь почуял бы чужих своим Даром.

Противный голос на задворках сознания засмеялся — а почуял бы? Ты так был поглощён звёздами, мечтами и духами, что просто не обратил внимание на чужаков, что раскрыли твоё маленькое убежище.

Словно отвечая на его мысли, совсем рядом послышался звонкий, издевательский смех. От неожиданности наследный принц вздрогнул, прижал уши к голове. Да и ветер пробирал до костей — Лилайе обхватил себя руками, пытаясь согреться.

Тем временем смех прекратился, но на смену ему пришли голоса — весёлые, громкие.

— Очень смешная шутка! — Крикнул наследный принц, не понимая, кому могло прийти в голову подобная глупость.

Стоять, сверкая на все побережье голой задницей, становилось все холоднее.

— Смотри, кто здесь! И без портков! Не это ищете, Ваше Высочество? — голос, ломающийся и весёлый, заставил Лилайе поднять голову и взглянуть на две фигуры, что приближались к нему сквозь туман. Каково было его удивление, когда он узнал Ириана, младшего принца из Дома Ассэне и его оруженосца Мильи — сына одного из вассалов Дома.

— Портки Махасти, что за удача! — произнёс Ириан, не слишком старательно изобразив изумление. В руках у него, действительно, были штаны наследного принца. — Никак, венценосный байстрюк собственной персоной!

— Я не байстрюк! — мгновенно ощетинился Лилайе.

— Конечно. — усмехнулся Ириан, шагнув вперёд. — Это тебе твоя матушка нашептала?

Лилайе сделал глубокий вдох, выдохнул и ровным голосом ответил:

— Отдай мне одежду, Ириан. И тогда поговорим.

— Зачем? Так веселее! — одно лёгкое движение и штаны улетели в ближайшие кусты. Лилайе проводил их скорбным взглядом. Затем перевёл его на Ириана и его оруженосца. Лилайе оставалось надеяться, что он не слишком сильно трясется от холода.

— Что вы здесь делаете? Это владения Дома Даэтран.

— Ты забыл? Через два дня у вашей императрицы приём, гости съезжаются заранее! — засмеялся Ириан.

Мысленно Лилайе отвесил себе оплеуху. Праздник весны, как он мог забыть! Впрочем, это не объясняло присутствия принца из Дома Ассэне здесь, на озере Иной.

— Тогда тебе и твоему оруженосцу должно находиться во дворце, разве нет? Что ты здесь забыл? — сквозь безразличный тон прорезались нотки раздражения и наследный принц снова мысленно себя стукнул.

— Во дворце скучно. Слуги мешаются под ногами, гости пьют и обсуждают последние сплетни. — пожал плечами Ириан. — Из них я, кстати, краем уха услышал, что оба венценосных ублюдка любят сбегать по ночам из дворца. Мне захотелось проверить, так ли это. Вижу, что слухи оказались правдой. И где же твой одичалый братец?

Сейчас бы наследному принцу прикусить острый язык, да только в него словно бес вселился. Высокомерно оглядев оппонентов снизу вверх, Лилайе воинственно выпятил челюсть.

— Ты находишься на земле нашего Дома. Ты и твой Дом — наши вассалы, и то, что ты делаешь, карается законом! У тебя здесь нет никаких прав. Наш Дом силён, и ты ничего не сможешь нам сделать.

— Почему же, байстрюк. Дому, может и нет, но конкретно тебе, здесь и сейчас — очень даже могу. — улыбка Ириана стала ещё шире и паскуднее. — Мне больно видеть, как всякая нечистокровная погань оскверняет Вечную Землю. Мы были Совершенными, мы можем стать такими снова...

— Узнаю пропаганду Кровавого Императора, Ириан. — оскалился Лилайе. — Избавь меня от высокопарных речей и цитирования постулатов вашего Дома.

Его собеседник, казалось, раздулся от негодования. Ещё немного, подумал Лилайе, и Ириан лопнет от злости.

— Такие, как ты и твой одичалый братец, оскверняют наш народ! — выкрикнул Ириан. — Смески, в которых течёт шеддарская кровь — разве это не унижение для нас?

— Слушаю тебя, и никак не возьму в толк, каким боком тут стоишь ты, Ириан. — саркастично усмехнулся наследный принц. — Уж ты-то можешь похвалиться чистотой крови. Или в твоём роду тоже кто-то согрешил с рогатыми, поэтому у тебя так свербит в заднице?

Ириан только и ждал того. В мгновение ока он оказался рядом с наследным принцем и вцепился ему в загривок.

— Здесь нет твоего хваленого Дома, смесок. Нет твоей шлюхи-матери и вашей маленькой армии таких же полукровок, как ты. Совсем один, бедный, заблудившийся наследник.

Лилайе почувствовал, как его тянут за волосы, и отчаяние придало ему сил. Проклиная своё любопытство и свой длинный язык, он что есть силы наступил Ириану на ногу, рванулся вперёд, оставив в руке соперника изрядный клок волос. И сразу же угодил прямо в распростертые объятия его оруженосца. Прежде, чем он успел схватить принца, Лайе резко ударил его под дых, развернулся, намереваясь дать дёру, но тут же поскользнулся на мокрой траве и позорно растянулся на земле.

— Держи говнюка! — кто-то из двоих навалился на него, лишив возможности подняться.

Лилайе успел пожалеть, что так мало времени уделял воинскому искусству, предпочитая оружию знания. Где же его хвалёный Дар, о мощи которого столь часто упоминал Иса? Сейчас, когда ему это так нужно?! Наследный принц был напуган и зол, ощущая собственное бессилие, слыша смех подростков.

«Духи, помогите мне!» — в отчаянии подумал он.

Краем глаза наследный принц успел увидеть, что туман вокруг него сгустился. И незримая сила сорвала придавившего его иллирийца со спины Лилайе.

— Он айя! — крикнул кто-то, Лилайе снова не разобрал, кто именно — почти сразу он получил в ухо.

Ткнувшись лицом в землю, наследный принц окончательно уверился, что дела его плохи. И скорее всего, к утру найдут на берегу озера его хладный, голозадый труп.

Лилайе хотелось жить. Очень. Но супротив заставших его врасплох негодяев он ничего не мог сделать. Последней его ясной мыслью было сожаление, что приходится помирать, сверкая голой серой задницей под сиреневой и белой лунами.

Тяжелый каблук опустился на пальцы Лилайе, заставив его взвыть дурниной. А затем, внушительный удар в челюсть едва не оставил его без зубов.

— Не по лицу, Мильи! — голос Ириана пробился сквозь звон в ухе.

Лилайе рычал, изворачивался, лягался, но потом все же сдался и лишь пытался свернуться в клубок, хоть как-то защитить уязвимые места. Только в героических эпосах после удара с ноги по лицу герой всего лишь поправляет слегка отъехавшую челюсть, и спешит совершать подвиг. А в суровой реальности наследного принца лупцевали руками и ногами, вымещая на нем ненависть ко всем полукровкам.

Он уже готов был молить о пощаде, когда изуверство неожиданно прекратилось. Послышались приглушённые вскрики, шум и возня. С трудом подняв голову, Лилайе увидел, как по земле катается клубок из трёх сопящих, рычащих и то и дело взвизгивающих тел. Метким ударом ноги из клубка выкинули оруженосца Ириана, а потом послышался дикий крик, и после непродолжительной возни Ириан откатился в сторону, и, заскулив, поднялся на ноги. Одной рукой он зажимал ухо, а по шее стекала кровь.

Дола — а это был он — быстро вскочил на ноги, и заслонил собой Лилайе.

— Он — мой! — прошипел он на кошмарно исковерканном иллирийском языке. Рисуясь, подбросил кинжал в воздух и перехватил второй рукой.

====== Глава 2: Я видел спасителя. Мне тебя обещали ======

Комментарий к Глава 2: Я видел спасителя. Мне тебя обещали Иллюстрация к части:

https://pre00.deviantart.net/bbf7/th/pre/f/2015/017/0/a/i_saw_a_savior_by_jenova_meteora-d8eazd7.jpg

Пока Лилайе во все глаза смотрел на спину брата, от неожиданности забыв о боли, пострадавшие начали оправляться от потрясения. Больше всего досталось Ириану — когда он убрал руку, Лилайе увидел, что половины уха у него, попросту, нет. Впрочем, самого Ириана это, казалось, сейчас беспокоило в последнюю очередь. Он, с разбегу врезавшись головой сопернику в живот, опрокинул его на землю. Ударом ноги Дола отбросил его назад, схватил первое, что попалось под руку — камень, и швырнул его в спешившего на помощь господину оруженосца. Камень прилетел ему прямо в лоб, Мильи откинулся назад, потерял равновесие и рухнул на траву, схватившись руками за голову.

Тем временем, Дола подошёл к поднимавшемуся с земли Ириану, опрокинул его обратно на задницу, и не размениваясь на оскорбления, просто вдавил ногой его руку в землю и довольно оскалился, услышав дикий вопль.

— Это — за Лайе. — удар мыском в ребра. — Это — тоже. Почувствуй себя на месте полукровки, shienadan!

В то время, как его соперник остался кататься по земле, прижимая к груди руку с вывернутыми пальцами, Дола осторожно, почти ласково взял его за длинные волосы, и, не обращая внимание на истошные вопли, подтащил к озеру и окунул с головой в воду.

Вопли Ириана сменились протестующим бульканьем. Лилайе испугался, что близнец утопит соперника, и торопливо его позвал. Но Дола, то ли не услышал, то ли проигнорировал оклик. Набрав полную грудь воздуха, наследный принц повысил голос:

— Дола! — и тут же осекся, когда рёбра прострелило острой болью.

— Не лезь, Лайе! — отрывисто взрыкнул Дола.

Но топить Ириана, все же, перестал. Когда он с видимым сожалением отпустил его, принц Дома Ассэне немедленно отполз назад, судорожно всхлипывая и пытаясь откашляться.

— Кто ещё хочет принять оздоровительные ванны? — весело поинтересовался Дола, и Лилайе увидел, что у его брата разбиты губы, а кровь из рассеченной брови заливает ему глаз.

Впрочем, мальчишке это, похоже, не мешало. Дола улыбнулся, нет, оскалился, демонстрируя ряд острых, крепких зубов. И куда только исчез молчаливый, нелюдимый мальчишка? Лилайе только успел подумать, что сейчас его брат похож больше на зверя, нежели на иллирийца.

Взгляд близнеца упал на оруженосца, который безуспешно пытался притвориться мертвым, а на лбу у него вздулась здоровенная шишка.

Почему-то, наследный принц испугался, что близнец не ограничится тем, что уже сделал, и поспешил его окликнуть:

— Дола, хватит!

— Почему? — искренне удивился его брат.

— Пусть уходят. — вздохнул Лилайе и скривился от боли в ухе.

Дола все ещё продолжал стоять, готовый снова наброситься на любого, кто попытается приблизиться к его брату. Впрочем, заметил Лилайе, близнец слегка расслабился, решив, что два взгретых иллирийца уже не представляют опасности.

Ириан с ужасом смотрел на братьев, по-прежнему прижимая изувеченную руку к груди.

— Ненормальный! Ты едва не убил меня!

— Так и вы двое едва не убили Лайе. — Дола скрестил руки на груди.

— Мы не собирались! Мы же не варвары! — слова Ириана вызвали у Долы приступ довольно бесноватого хохота.

Отсмеявшись, он вытер глаза и уже с интересом взглянул на соперника.

— Занятные у вас понятия о варварах, одноухий. Тогда что вы хотели?

— Мы просто развлекались!

— По-моему, это было больше похоже на избиение младенцев, нежели на развлечение. — фыркнул Дола. — Принадлежишь к знатному роду, а ведёшь себя, точно вахлак.

Он обернулся в сторону оруженосца, и увидел, что тот с ошалевшим видом ощупывает шишку на лбу.

— Помоги своему другу собрать зубы и убирайтесь отсюда.

— Я требую компенсации... — возмутился Ириан, но Дола его бесцеремонно оборвал.

— Хватит уже. Речи твои смердят, точно гнилая капуста. Топайте, оба, пока я вам ещё что-нибудь не отрезал.

Лилайе подумал, что с его брата станется исполнить угрозу, и потому он с облегчением выдохнул, когда пострадавшие иллирийцы, поддерживая друг друга и синхронно хромая, удалились восвояси.

Убедившись, что поблизости никого нет, Дола взглянул на Лилайе, скривился и исчез за ближайшим валуном. Через минуту, подобрав по пути штаны, он вернулся и кинул одежду брату.

— Срам прикрой, сил нет на твою задницу смотреть. Но сначала дай повреждённую руку, — теперь Дола говорил на родном, шеддарском языке.

Когда Лилайе осторожно вытянул руку, Дола посоветовал ему сосчитать до трёх, и в тот же миг вправил первый палец на место. За ним последовал второй, и третий. Лилайе, в свою очередь, считать не смог — он орал.

Когда боль в руке немного отступила, кряхтя и охая, наследный принц, кое-как натянул на себя нижнюю часть одежды, и с ужасом посмотрел на рубашку и камзол. Каждое движение отдавалось острой болью в боку. Лилайе отложил оставшуюся одежду в сторону, решив, что пока морально не готов к новым страданиям.

— Как ты меня нашёл?

— По следам. — лаконично ответил Дола. — Твою лошадку они, кстати, спугнули.

— Что ты здесь делал?

— Расскажу, когда доберёмся до дворца.

Младший близнец присел на корточки, деловито оглядел брата, задержал взгляд на боку — там наливался здоровый и огромный синяк — и недовольно цыкнул зубом.

— Знали, куда били. Маленькие shienadan.

— Я вижу, ты большой специалист в области побоев. — не удержался и съязвил Лилайе.

Дола серьёзно взглянул на него, и этот взгляд отбил у наследного принца всякое желание язвить дальше.

— В Джагаршедде я жил по правилу «бей или беги». У Редо есть сыновья. Наверное, их правильнее называть моими... нашими старшими братьями. Шеддары до мозга костей. Они немногим лучше этих двух ушлепков, которые тебя мордовали. Мне и не так доставалось — просто за то, что во мне течёт кровь «богомерзких Совершенных». Так что да, я специалист в области побоев.

— Все не так плохо. — Лилайе попытался улыбнуться, но разбитая губа тут же засаднила. — Пострадала, в основном, моя гордость. К тому же я и сам мог себя защитить. — вышеупомянутая гордость не позволяла наследному принцу признать свою слабость.

— Видел я твою самозащиту. — фыркнул Дола, — Готов поспорить, что на охоте за куропатками ты скорее прострелишь себе колено, нежели подобьешь птицу.

— Охота — это другое! Меня застали врасплох! — вспылил Лилайе.

— Настоящий воин должен быть всегда начеку. Настоящий воин чует врага за версту. Настоящий воин не даст застать себя врасплох! — Дола до того похоже изобразил интонации Исы, что губы Лилайе предательски дернулись в ухмылке.

Но его брат тут же все испортил:

— А ты, Лайе, совсем не воин. Не смог за себя постоять. Тоже мне, принц!

Уши наследного принца приобрели пунцовый оттенок от негодования.

— Так почему ты не пришёл на помощь раньше?

— Мне было интересно, на что ты способен, наследный принц. — Дола протянул Лилайе руку и помог ему подняться с земли.

От резкого движения наследный принц снова взвыл и прислонился к близнецу. Заставил себя выпрямиться и взглянул в глаза брату.

— Сможешь надеть остальное? — поинтересовался Дола.

В ответ Лилайе только отрицательно мотнул головой. Вздохнув, Дола исчез на какое-то время в ближайшей рощице, а когда вернулся, то без особых церемоний сунул брату в зубы незнакомые темные листья. И голосом, не терпящим возражений, приказал:

— Жуй.

Лилайе послушно заработал челюстями и тут же попытался выплюнуть «угощение». На вкус оно оказалось тошнотворно кислым, и от него сводило зубы. Но Дола, предугадав такую реакцию, зажал близнецу рот своей рукой, и тому ничего не осталось, кроме как через силу проглотить эту гадость.

— Дурман-трава, на вкус отвратительна, но притупляет боль.

— Дурман-трава? — Лилайе мгновенно поперхнулся воздухом. — Ты с ума сошел?!

— А ты хочешь проваляться тут до утра, сверкая голым задом, да? — рявкнул Дола. — Поверь мне, лучше уж так. Тогда мы хоть до дворца доберемся... как-нибудь.

Не «домой». А всего лишь «до дворца», — мельком отметил наследный принц.

Действительно, дурман-трава притупляла все чувства, включая боль. И через некоторое время, не без помощи брата, конечно, но Лилайе смог натянуть на себя верхнюю одежду и обуться.

Опираясь на плечо Долы, он медленно побрел в сторону тропинки, что вела ко дворцу. Сейчас наследный принц был даже благодарен близнецу за дурман-траву, она притупляла не только болевые ощущения, но и разум. Поэтому, Лилайе на время потерял свою восприимчивость к чужим мыслям и чувствам, ему не нужно было напрягаться, чтобы хоть как-то закрыться от чужих эмоций.

Так близнецы и брели через длинную рощу — один судорожно вцепился пальцами в плечо другого, а второй, в свою очередь, поддерживал его, держа за талию, но стараясь не задевать больное место.

— Почему ты меня остановил? — Дола заговорил раньше, чем Лилайе успел сфокусировать свои разбредающиеся мысли.

Взглянув на близнеца, он несколько заторможено ответил:

— Ты сошёл с ума? Они же Ассэне, аристократы.

— То есть, убивать их нельзя, потому что у них сиятельные задницы? А простых иллирийцев, значит, можно? — улыбка у Долы вышла донельзя паскудная.

Лилайе захлопнул рот, внезапно почувствовав жгучий стыд за то, что только что представил свой народ не в самом лучшем свете.

— В Джагаршедде все проще. Побеждает сильнейший, и не важно, Безымянный ты или обладаешь сиятельной задницей.

— П-послушай, ты не в Джагаршедде. Здесь нельзя резать всех направо и налево. Ээээ... обычно, знать друг друга травит ядом, не оставляя следов. — Лилайе изо всех сил старался собрать мысли в кучу, но получалось у него не очень. — Мы же не варвары, в конце-концов.

— И ты туда же. «Не варвары», помешанные на чистоте крови и памяти о прошлом. Как символично. — фыркнул желтоглазый близнец и Лилайе снова почему-то стало стыдно.

Дола, тем временем, продолжил:

— Ты защищаешь этих shienadan. — Лилайе не знал этого слова, но понял, что это нечто оскорбительное. — Это глупо.

— Почему? Не стоит им умирать из-за того, что у них крохотный мозг. — как можно снисходительнее отозвался Лилайе.

— У тебя он не больше, судя по всему. — съязвил Дола.

— Что?! — наследный принц был возмущён и оскорблён до глубины души.

— Ты поехал на озеро один, не задумался об опасности ни на минуту. Или ты можешь мне объяснить сей момент? — Дола скосил глаза в сторону близнеца.

— Не раньше, чем ты расскажешь мне, почему почти каждую ночь сбегаешь из дворца. — не остался в долгу Лилайе.

— Не хочу забывать, кто я.

— Ты принц Дома Даэтран, по-моему, это сложно забыть. — удивился Лилайе.

Дола очень странно на него посмотрел, криво усмехнулся.

— Почему-то мне кажется, что у тебя в голове вместо мыслей — список титулов и званий, а на лбу так и написано «я — Совершенный».

Лилайе прижал полыхающие уши к голове и решил не продолжать разговор — все равно, концентрировать мысли становилось все труднее, да и все его аргументы разобьются о сарказм брата.

— Ты зачем Ириану ухо отрезал? — казалось, более нелепого вопроса задать было нельзя, и наследный принц мысленно отвесил себе подзатыльник.

— Отрастет все равно. — пожал плечами брат.

— У иллирийцев не отрастают... м-м-м, утерянные части тела обратно, Дола. Это прерогатива шеддарского народа.

— Экая досада. — уж чего в голосе Долы не было слышно, так это досады.

Тем временем, дурман-трава продолжила своё коварное воздействие на рассудок Лилайе, и вопросы из него сыпались, один за другим.

— Почему ты вступился за меня?

— Я тебе должен. — коротко ответил мальчишка.

— Ты никому ничего не должен. Тем более, мне. Мы братья. — после непродолжительной паузы возразил Лилайе.

Дола упрямо мотнул головой.

— Ты не понимаешь. За все надо платить. Если ты и впрямь считаешь меня братом, позволь мне это сделать, Лилайе Даэтран. Я все вижу, слышу, понимаю. Ты находишься в змеином клубке, Лайе. Тебе на роду написано стать Императором Вечной Земли, но этого не будет, если ты погибнешь. Ты спас меня, вытащил меня из Джагаршедда. Ты всегда знал, что у тебя есть брат, в то время, как я жил в неведении. Ты показал мне новый мир, подарил новую жизнь. Я не знаю, какой она будет дальше, но, так или иначе, я должен тебя как-то отблагодарить. Лайе, я обязательно стану сильным. Я буду тебя защищать. — Дола заговорил быстро, сбивчиво и путал два языка, родной и иллирийский.

Завершив монолог, он выдохнул и понурил голову, продолжая медленно шагать вперёд. Наследный принц хлопал белыми ресницами, не зная, что и сказать.

...Ничегошеньки он не знает о себе, этот Доэлха. Ни своего имени, ни своей матери, ни своего происхождения. В сознании Лилайе вспыхивает злость. Редо не озаботился о просвещении своего младшего сына. Он, похоже, вообще, о нем не заботился. И рос этот мальчишка, почти что, беспризорником, в жаркой пустыне Джагаршедда, выживая изо всех сил. И кто же стремился его изничтожить? Не дикие звери пустыни и не чудовища, порожденные Огненной Землей. Вовсе нет. А шеддары, его братья, презиравшие смешанную кровь, жившие предрассудками, что остались еще со времен Периода Исхода.

Доэлха молча глядит в ответ, глазами затравленного зверя. Когда Лилайе протягивает ему руку, чтобы помочь — ударом отбивает ее, и злобно, недоверчиво скалится. И все же, не нападает и не убегает.

Не каждый день встретишь собственное отражение. Уж это Лилайе прекрасно понимает. Нет, совсем не так он себе все представлял. Он сновидец, айя, он всю свою жизнь видел во сне близнеца. Всегда знал, что тот — есть. Где-то далеко-далеко за пределами Иллирийской империи, на совершенно чужой земле.

...Совсем один.

Во тьме.

Среди тысячи мертвых голосов, и вместо неба над ним тысяча широко распахнутых глаз!

...видение является столь быстро, и исчезает так же, оставляя после себя удушающий осадок, что Лилайе не успевает понять, что случилось. А Доэлха вдруг хватается за голову, словно его только что прошило болью. И тут же, поймав взгляд близнеца, с вызовом выпячивает вперед челюсть.

Лилайе сложно смириться с реальностью. Он упрямо протягивает руку еще раз — настойчиво. А близнец смотрит со страхом. И Лилайе видит, что тот боится. Боится, что его обманут, что это морок, наведенный старшими братьями. Боится, что все происходящее — цирк, представление, устроенное другими сыновьями Редо. И, стоит ему взять протянутую руку, как все исчезнет. Лилайе читает его мысли, как раскрытую книгу, даром, что айя. Он заставляет себя улыбнуться — искренне, безоблачно. Но улыбка выходит кривоватой. Зато Доэлха неожиданно усмехается в ответ и щерится, демонстрируя острые зубы.

— Тебе не нужно бояться, Лирико. — мягко, словно дитю неразумному, говорит Лилайе. — Это не морок и не страшный сон. Я здесь, и я — настоящий. Дай мне руку, Лирико. И твои кошмары закончатся здесь и сейчас. Верь мне.

Синеглазое отражение, словно сошедшее с портрета древних королей и императоров, говорит, и каждое его слово проникает в самую душу мальчишки, оставляя там свой след. Красивые, складные фразы, оплетают его, точно паутина, и... И он все это уже видел и слышал.

— Он говорит точно так же. — тихо произносит Доэлха. Его голос дрожит.

— Кто — «он»?

— У него тысяча глаз и тысяча голосов. — слышится тихий ответ. — Не хочу больше его слышать. Хочу перестать видеть страшные сны. Хочу увидеть небо, а не бездну над головой, с этими глазами!

Его голос срывается, а Лилайе вспоминает своё мимолетное видение. У него нет времени думать над этим. Все еще улыбаясь, он в третий, последний раз протягивает свою ладонь.

Доэлха нервно кусает губы.

— Ты правду говоришь? Так ведь не бывает. Такое только... в сказках.

— Ну, в жизни каждого должно быть место сказке. — смеется двойник, и его глаза, цвета синего льда, неожиданно теплеют.

— И я больше не увижу... Его?

Тысяча глаз, тысяча голосов в черной пустоте, и они воют, хохочут и плачут, в этом абсолютном ничто, где возможно все — кроме жизни.

— Не увидишь. — кивает Лилайе.

«Моими молитвами. Моим Даром. Не увидишь, не услышишь. Перестанешь кричать по ночам»

— А потом?

— А потом ты больше не останешься один, братец.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Воспоминание исчезло, а Лилайе все ещё косился на близнеца. Сделал глубокий вдох. Выдохнул.

— Дола... Ответь мне всего на один вопрос.

— Спрашивай.

— Там, в Джагаршедде... Ты был до смерти напуган, и все же, я не понимаю — почему ты принял мою руку? Почему не отказался? — выпалил наследный принц.

— Я видел спасителя, — пожал плечами Дола.

====== Глава 2: Я видел спасителя. Ты не один ======

Сонные глаза ждут того, кто войдёт и зажжет в них свет

© Наутилус Помпилиус — Утро Полины

Когда до Термарилля оставалось всего ничего, Лилайе развезло окончательно. Шатаясь, точно пьяный, он с трудом передвигал ноги, и бессильно повис на плече брата. И что было хуже всего — начала возвращаться боль. Стиснув зубы, Лилайе заставлял себя делать шаг за шагом, каждое движение давалось ему с огромным трудом. Он опустил голову, и длинные волосы скрывали его лицо.

Но Дола слышал каждый тихий всхлип, каждый судорожный вдох, чувствовал, как сильно цепляется Лилайе за его плечо — до боли, до синяков.

Чем ближе они подходили к Термариллю, тем хуже становилось наследному принцу. Сначала Дола решил, что он бредит, но вскоре понял, что это не так. Лилайе шёпотом, почти не слышно приказывал каким-то голосам оставить его в покое, замолчать. И, похоже, он этого даже не осознавал. Поначалу, Дола списал это на духов, но и это предположение оказалось ошибочным. «Голоса», донимавшие наследного принца, не имели ничего общего с духами, и Долу это нервировало.

Он понял, что дела совсем плохи, когда Лилайе начал спотыкаться, и, в конце-концов, он обессилено остановился, с трудом поднял голову и посмотрел на близнеца. Когда он заговорил, голос его оказался хриплым, прерывистым.

— Я больше не могу, Дола. Они слишком громкие! Слишком сильные!

— Так не слушай их. — Дола не понимал, о чем говорит его брат, но речь шла явно не о духах, которых Дола не мог увидеть и услышать.

— Ты не понимаешь! Голоса и мысли, они слишком громкие... Как больно... Они громче! Громче! — Лилайе издал протяжный звук — не то стон, не то крик, и зажал уши руками. — Заставь их замолчать! Замолчать! Они рядом. Совсем рядом... Как больно!

Наследный принц покачнулся, его тело свело судорогой, и он окончательно повис на плече брата. Чертыхнувшись, Дола покрепче прихватил его и потащил вперёд.

Едва он увидел, как лесная тропка выходит на широкий тракт, Лилайе ненадолго пришёл в себя. Совершенно безумным взглядом посмотрев на близнеца, он снова обхватил голову руками, и Дола готов был поклясться, что на глазах близнеца выступили слезы.

— Они здесь. — тихо сказал Лилайе, и в очередной раз безвольно обмяк на руках брата.

Дола снова выругался, не понимая, что ему дальше делать. Лилайе, хоть и был тощим, как селёдка, но оказался довольно тяжёлым, и у Долы уже не хватало сил, чтобы добраться с ним до дворца.

Пока он думал о том, в какую дерьмовую ситуацию попал, до его слуха донёсся конский цокот. Через несколько минут на тракте появился патруль Гончих, и Дола с видимым облегчением вздохнул.

Он стоял у самой дороги, придерживая бесчувственное тело Лилайе, когда всадники приблизились к нему. Один из них, видимо, командир, спешился первым и подошёл к Доле.

— Ваше Высочество!

— Его Высочество тебя не слышит. — буркнул Дола, из последних сил поддерживая Лилайе. — Ему нужно лекаря. Очень быстро.

Гончий молча кивнул, дал знак своим подчиненным, и один из них осторожно, словно величайшую ценность, забрал наследного принца из рук Долы. Сам он последовал за командиром Гончих и резво взобрался позади него на коня.

Пока всадники ехали обратно рысью, Гончий отрывисто спросил:

— Что с вами случилось? Что с ним?

— Долгая и неприятная история. — отозвался Дола. — Не хочу рассказывать.

— Вам придётся, Ваше Высочество, — титул неприятно резанул младшему принцу слух. — Не мне, так императрице. Весь двор на ушах, вас обыскались.

— Догадываюсь. Если Ее Величество попросит, я расскажу. Не раньше. — ответил Дола.

Всадник только хмыкнул в ответ.

— Я Вам не завидую. Никогда не видел Ее Величество в таком гневе. Мы почти приехали, сейчас сами все увидите.

Действительно, дворец напоминал разбуженный улей. Когда Гончие въехали в Термарилль, Дола увидел, как во внутреннем дворе снуют слуги и стражники. Где-то ржали кони, слышался многоголосый гул. Посреди всего этого стоял Иса, и командным тоном отдавал распоряжения. А рядом с ним, сложив на груди руки, стояла императрица. Пожалуй, единственная из присутствующих, она сохраняла ледяное спокойствие. И от этого у Долы встали дыбом волосы на загривке.

Завидев вернувшийся патруль, Иса немедленно заспешил навстречу. По мере сближения его лицо вытягивалось все больше. Когда Гончие спешились и сняли с лошади Лилайе, Иса изменился в лице и приказал немедленно отнести его к лекарю. Затем, он повернулся к Доле, весь пылающий праведным гневом.

— Ты! Что ты с ним сделал?

— Разве так принято разговаривать с принцем? — неприятно усмехнулся Дола, и Иса тут же взвился.

— А, теперь ты вспомнил о титуле, маленький засранец? Решил прикрыть свою задницу, словно паршивый трус?

Дола весь подобрался, прижал уши к голове.

— Прикажете отстегать меня по заднице, сэр? — оскалился он. — Или в угол поставите?

Иса задохнулся от его наглости, открыл рот, подыскивая ответ, но его прервали.

— Иса. Так нельзя. Извинись перед ним. — голос Лиланг отрезвляюще подействовал на обоих.

Советник Ее Величества взглянул сначала на императрицу, затем снова на Долу, и, с трудом взяв себя в руки, процедил сквозь зубы:

— Я забылся, Ваше Высочество. Приношу свои извинения.

— Извинения приняты. — буркнул Дола, но скалиться не перестал.

— Иса, проследи за тем, чтобы Лилайе был обеспечен должный уход и покой. Потом жду тебя у себя с докладом.

Иса учтиво поклонился, бросил ещё один недовольный взгляд на Долу, и направился в сторону императорского крыла. Дола уставился на свои сапоги, не решаясь взглянуть на императрицу. Вокруг, по-прежнему, сновали слуги и стражники, но взбудораженный улей потихоньку успокаивался.

— Ты. Иди за мной, — произнесла Лиланг и младшему принцу даже не пришло в голову протестовать.

Оглянувшись, Дола увидел командира Гончих, который с сочувствием провожал его взглядом. Увидев, что Дола смотрит на него, он ободряюще ему подмигнул и отвернулся, собираясь расседлать лошадь.

В гробовом молчании Дола следовал за императрицей через бесконечные лестницы и коридоры. Он не сразу понял, что они тайными ходами добираются до ее покоев, и ему стало не по себе — приватной аудиенции у императрицы у него ещё не было.

Дола разглядывал спину Ее Величества и размышлял о том, что его ждёт дальше. Воображение услужливо рисовало разнообразные картины наказания, одну другой краше.

Едва они оказались в императорской опочивальне, и за ними закрылась дверь, Лиланг резко развернулась к сыну. Смерила его тяжёлым взглядом, опустилась в большое кресло и долго, молча разглядывала младшего принца с головы до ног. Дола стоял перед ней, прямой, как доска, убрав руки за спину. Императрица не торопилась начинать разговор, а заговорить первым Дола не смел. Наконец, она вздохнула и потёрла пальцами переносицу, а затем заговорила на безупречном шеддарском языке.

— Несколько часов назад наши патрульные нашли младшего принца Дома Ассэне и его оруженосца, в довольно плачевном состоянии. Принцем сейчас занимается мой личный целитель. Говорит, что ему не так сильно досталось, как утверждает Ириан, но вот с ухом целитель сделать уже ничего не сможет. Надо сказать, младший Ассэне не поскупился на животрепещущие описания эпизода, как ты вывернул ему пальцы, а затем попытался утопить в озере.

— Он забыл добавить, что, если бы не Лайе, я бы действительно его утопил. — буркнул Дола.

Уголок губы императрицы дёрнулся в мимолетной ухмылке.

— Значит, ты не отрицаешь, что все было именно так?

— Не отрицаю.

— Дальше. Ириан поделился с нами тем, как ты вероломно напал на него и его оруженосца из кустов, в то время как они дружелюбно беседовали с твоим братом. И во время потасовки ухо ему отрезал Лилайе.

— Брешет, как дышит! — возмутился Дола. — Без уха его оставил я...

— Я знаю...

— ...и если то, что я видел, называется «дружелюбной беседой», то я императрица Вечной Земли! — выплюнув последнюю фразу, Дола осекся, поняв, что сморозил лишнее.

Лиланг неожиданно громко рассмеялась.

— Дальше сын мой, дальше. Теперь мне интересно услышать твою версию событий. — отсмеявшись, она вытерла выступившие на глазах слезы.

Несколько минут Дола молчал, обдумывая свои дальнейшие слова.

— Не советую лгать или утаиватьподробности. — добавила императрица, словно прочитав его мысли. — Говори, как все было.

— Они его чуть не замордовали до смерти. Я вмешался. — лаконично ответил Дола. — Это не было беседой, если, конечно, эти shienadan не имели ввиду разговор на кулаках.

— Ты вмешался до или после того, как твой брат решил дать сдачи?

— Он не мог этого сделать, ему не дали шанса. — почему-то, вспоминать об этом оказалось неприятнее, чем Дола думал. — Ириан сказал, что они всего лишь развлекались. Он провоцировал Лайе, говорил, что ненавидит полукровок. Shienadan.

Услышав последнее слово, Лиланг недовольно поморщилась.

— Впредь не выражайся так. Мало кто знает язык Джагаршедда, но из-за этого слова ты вполне можешь однажды получить нож в ребро. Что случилось с Лилайе? Дело, ведь, не только в том, что ему сильно досталось.

— Он стал слышать голоса. Как по мне — ничего общего с «духами», о которых я наслышан, нет. Просто Лайе что-то слышал и это причиняло ему огромную боль. Чем ближе ко дворцу, тем хуже было. Он потерял сознание, незадолго до того, как нас нашли Гончие. — под пристальным взглядом императрицы Дола чувствовал себя так, словно был на допросе.

— Когда это началось? — задала новый вопрос Лиланг.

— Когда мы были уже близко к Термариллю. Я не знаю, что случилось. Когда мы шли через лес, он был почти в порядке, тем более что я дал ему дурман-траву...

— Что ты ему дал? — Лиланг подалась вперёд, на секунду потеряв самообладание.

Дола уставился на неё, не понимая этой реакции.

— Ты... — императрица со стоном вздохнула. — Ты дал ему дурман. Вижу, некоторые уроки не прошли для тебя зря. Только вот не говорится в них о том, что для сновидцев она подобна яду. После неё уходит не только боль, но и туманится разум. Лилайе сновидец, и, чтобы не слышать мысли и чувства всех во дворце, он возвёл вокруг себя самую настоящую крепость из барьеров, а после дурмана — они исчезли. Он слышал мысли и чувства искавших вас Гончих. И всех, кто в эту ночь не спал во дворце. Он вполне мог погибнуть. И тогда тебя тоже бы не стало.

— О чем Вы? — удивился Дола, уже совершенно не понимая, к чему весь этот разговор.

Он думал, что императрица задаст ему взбучку и был к этому готов. Он ожидал, что ему устроят показательную порку или, как минимум, поставят в угол. Но этот странный разговор запутал его окончательно.

— Об этом позже. У меня к тебе очень важный вопрос. Как ты нашёл Ириана и Лилайе?

Дола задумался.

— Я просто... нутром чуял, где они шли. — попытался объяснить он. — Они оставили след.

— Почему ты вмешался? Ты всегда сторонился Лилайе.

— Я ему должен. — Дола смог взглянуть в глаза женщине, что была его матерью.

— Только поэтому?

— Я ему должен. — упрямо повторил Дола, прижал уши к голове, сжал губы.

Лиланг усмехнулась — так в этот момент он был похож на своего отца. Императрица поднялась с кресла, подошла к двери и поманила принца за собой.

— Я не буду спрашивать, как вы все оказались на озере Иной. Но я тебе кое-что покажу, идём.

И снова бесконечные лестницы и переходы, Дола просто не успевал запомнить дорогу, освещенную тусклым светом из закреплённых на стенах кристаллах. Порой, он терял Ее Величество из поля зрения — так быстро она шла, в то время, как он устало плёлся позади. Но он видел то, что он называл «следом» — мерцающий шлейф, который с головы до ног окутывал его мать, и который, судя по всему, был виден лишь ему одному.

Лиланг привела его в библиотеку, провела через первый зал, вдоль покрытых пылью стеллажей, завела в небольшой, полутемный закуток, где не было книг — одни лишь пергаментные свитки. Подойдя к одному из стеллажей, императрица уверенно вытащила один из свитков, развернула его и, пробежавшись по нему глазами, протянула сыну.

— Читай.

Он посмотрел на текст и поднял голову.

— Он на иллирийском языке, я не смогу.

— Сможешь. Ты ещё не понял, на каком языке мы с тобой говорим?

Дола удивлённо уставился на неё. Он и не заметил, как во время беседы в опочивальне императрица ненавязчиво перешла с языка Огненной Земли на иллирийский. Запоздало он сообразил, что императрица все это время говорила с ним на двух языках одновременно. И, что удивительно, Дола ее прекрасно понимал. И он отвечал ей — с сильным акцентом, с трудом подбирая слова, но вполне разборчиво.

— Ты лучше, чем думаешь о себе. — Лиланг позволила себе слабую улыбку. — Ты, ведь, даже не понял, как так вышло, верно? А теперь будь добр, прочитай.

Видя, что мать так просто не отступится, младший принц сосредоточенно уставился на пергамент.

— Сага... о близнецах? — удивился он, не отрывая взгляда от витиеватой вязи иллирийских букв.

— Дальше. Можешь про себя.

Несколько минут императрица стояла, сложив руки на груди и наблюдала за сыном, который хмурился, морщил нос, недовольно кривил губы, иногда по несколько раз повторял одно и то же слово или фразу, и с трудом, но все же, читал вручённый ему текст.

По мере прочтения выражение его лица становилось все более удивлённым. Наконец, он оторвался от чтения и посмотрел на Ее Величество.

— «...Ибо являлись они близнецами, и была у них одна душа на двоих, и ни один из них не мог жить без другого». Грустная сказка. — подытожил он.

— Сказка? Ты в этом уверен? — сощурилась императрица.

— Конечно. Так не бывает.

— Когда мы были Совершенными — мы совершали невозможное. Почему бы этой «сказке» не оказаться правдой, а, Лирико?

— Ваше Величество... — произнося титул, ее сын запнулся, словно на миг забыл нужные слова. — Вы же не хотите сказать, что я и Лайе...

— Именно это я и хочу сказать, Лирико. — отрезала императрица.

— Да Вы сами не верите в эту чушь! — бросил младший принц, и тут же получил в ответ взгляд, от которого ему стало не по себе.

— Во что я верю — исключительно мое дело. А тебе следует подумать над прочитанным на досуге. — в голосе Ее Величества прорезалась сталь.

Дола скептически вздернул бровь, скривил губы, протянул руку с пергаментом императрице, но она не приняла его.

— Оставь себе, это лишь копия, одна из многих. А теперь иди в свои покои и сиди тихо, как мышка.

— Как я найду дорогу? Я никогда не был в этой части дворца.

— Ты сам сказал, что видишь «след», вот и следуй ему. Я уверена, ты не заблудишься, Лирико. — подмигнула ему Лиланг. — А теперь изыди.

Уже у массивных дверей Дола остановился и обернулся.

— Я не Лирико. Меня зовут Дола. — угрюмо буркнул он.

В ответ Лиланг подарила ему одну из своих ледяных улыбок.

— Какой упрямый. Я тебя услышала, Дола Даэтран. И запомни, что я тебе сказала. Ближе Лилайе у тебя не будет никого. Умрет он — и тебя не станет тоже. Вы повязаны навсегда, запомни это, принц Дола. И сделай правильные выводы.

Когда младший принц покинул библиотеку, Лиланг ещё некоторое время стояла, прислушиваясь к затихающему эху шагов, затем неспешным шагом прошлась по библиотеке, любуясь на книги и свитки, что лежали в вечном полумраке, покрытые слоями многовековой пыли. Императрица наслаждалась выпавшей минутой тишины и покоя, пока была возможность. Но, вскоре и она покинула библиотеку. В этот раз она решила идти не тайными ходами, а простой дорогой, к своим покоям.

Добравшись до опочивальни, Лиланг обнаружила в своём кресле Ису, который, как обычно, курил свою бессменную трубку. Увидев Ее Величество, он вскочил на ноги, торопливо стряхнул с колен остатки пепла.

— Как он? — Лиланг опустилась на освободившееся место.

— Лучше, чем я боялся. Переломов нет, треснуло лишь одно ребро, но это не так страшно, как то, что случилось с его разумом. Не знаю, что произошло на озере, но целитель говорит — ему нельзя сейчас приходить в сознание. Он не выдержит.

— Вот как. Значит, поите его сонными снадобьями столько, сколько надо. Лирико дал ему дурман-траву, чтобы он смог дойти до дворца. — отозвалась императрица, устало потёрла переносицу.

— Конечно же, без злого умысла? — саркастически фыркнул Иса.

— Я думаю, что он действительно не знал, как она действует на носителей айянского Дара, Иса. — Лиланг потёрла тонкими пальцами виски. — За что ты его так не любишь?

— Сложно хорошо относиться к тому, кто не в состоянии оценить то великое благо, что было ему даровано. Слуги боятся его, Ваше Величество. Он дикий, неуправляемый, маленький тиран. Сегодняшний инцидент только подтверждает это.

— Что-то мне подсказывает, что ты тоже его опасаешься. — фыркнула императрица.

— Я опасаюсь того, кем он может стать, если мы с ним не справимся.

— Не станет, если сможет понять то, что я ему показала.

Иса с любопытством взглянул на Ее Величество, ожидая продолжения.

— Я показала ему «Сагу о близнецах», Иса. — Лиланг задумчиво поднялась со своего места и стала мерить комнату шагами. — Он умнее и лучше, чем ты думаешь. И, кстати, сумел прочитать ее на иллирийском языке.

— Никогда бы не заподозрил в нем гения. — язвительно заметил Иса, но Лиланг видела, что ее советник чуть-чуть расслабился.

Она продолжила:

— Я думаю, из него выйдет хороший Гончий, у него все задатки следопыта. Он один быстро отыскал Лилайе и Ириана, и сумел подобраться к ним так, что его никто не заметил. Думаю, его стоит в конце весны отправить в Америден на обучение.

— Если Вы того желаете. — склонил голову Иса, и, не удержавшись, добавил. — Я слышал, в армии неплохо справляются с подобными ему.

— Кто знает. Может, это он всех построит. Он сын Редо, как-никак. — усмехнулась Лиланг.

Выбравшись из бесконечного переплетения коридоров в императорское крыло, Дола, наконец, остановился и огляделся. До его покоев было рукой подать, но он не торопился к себе. Вытащив из-за пазухи небрежно сложенный пергамент, он развернул его и ещё раз перечитал последние строки. Затем снова сложил лист и убрал обратно. Потоптался на месте, взъерошил и без того растрепанные волосы, недовольно засопел. И, наконец, издав страдальческий стон, направился в сторону опочивальни наследного принца. Ему не хотелось признаваться, даже самому себе, что после слов императрицы его заела совесть.

Дойдя до опочивальни, он внимательно прислушался, услышал приглушённые голоса слуг. Через некоторое время они стихли, и дверь в покои открылась. Дола быстро скользнул в тень, надеясь, что его не заметят. Молоденькая служанка несла в руках пустой поднос, а шедший рядом с ней слуга держал грязную одежду, в которой Лилайе был на озере. Не заметив Долу, они прошли мимо и скрылись за поворотом. Убедившись, что в коридоре никого нет, младший принц воровато оглянулся и тенью шмыгнул в покои брата.

Едва он переступил порог опочивальни, как в нос ему ударил сильный запах трав. Дола недовольно поморщился и решительно направился в сторону балкона. Уверенным движением он распахнул двери настежь и в комнату хлынул свежий воздух. Затем, Дола быстро обшарил, обнюхал все углы в покоях, и, не обнаружив ничего подозрительного, бесшумно приблизился к огромной кровати, на которой, по его мнению, поместилось бы ещё четверо взрослых иллирийцев. Но в реальности, на ней лежало худое тело наследного принца. Его добросовестно укрыли одеялом, так, что были видны только тонкие руки и бледное, осунувшееся лицо. Дола взял со стоявшей рядом тумбочки чашу, в которой плескалось густое, мутного цвета и невыразимо смердевшее варево. Поднеся чашу к носу, Дола принюхался и брезгливо сморщил лицо. Осторожно вернув пойло на место, он взглянул на лицо близнеца. На разбитых губах поблёскивала свежая мазь, длинные волосы разметались по подушке. Задумчиво, младший принц взял одну из прядей и пропустил сквозь пальцы. Про себя он эгоистично порадовался, что Лилайе без сознания — так было проще к нему присмотреться. И, разглядывая близнеца, Дола в очередной раз поразился их сходству. Ему казалось, что сейчас он со стороны смотрит на самого себя. Было в этом что-то жуткое и неправильное. Дола попытался представить себя на месте Лилайе — наследным принцем, выросшем среди роскоши, в мире, где важнее всего была власть, и не смог.

За минувшие годы, что он провёл здесь, Термарилль так и не стал ему домом. Не то, чтобы Дола скучал по Джагаршедду и его раскалённым пескам, но там все было знакомым, привычным. Вечная Земля Иллириан была чуждой Доле, и лишь одно объединяло эти два места — ненависть к полукровкам. Дола не завидовал Лилайе, осознавая, что близнецу, возможно, приходилось немногим легче, чем ему. Просто, способы травли здесь были совсем иные.

Он задумчиво перебирал волосы Лилайе, когда холодные пальцы неожиданно вцепились в его запястье. Дола рванулся назад, врезался задницей в тумбочку и снес чашу со снадобьем на пол, но руку вырвать из пальцев брата не сумел.

— Ах ты ж пердольский перламутр и все портки Махасти! — в сердцах выругался он, переводя дух.

— Не так громко... пожалуйста, — тихо попросил Лилайе, потерев второй рукой висок.

— Как ты? — Дола склонился над ним, нервно косясь на запястье, которое близнец и не думал отпускать.

— Не знаю. Плохо? Никак? — последовал тихий ответ. — Стало тише.

— Хорошо. Может, отпустишь мою руку?

Лилайе взглянул на него сквозь полуприкрытые глаза и отрицательно мотнул головой.

— Ты снова сбежишь. Как всегда сбегал. Я тебя больше не отпущу.

— Так и будем ходить за ручку? — фыркнул Дола.

— Если понадобится. — Лилайе почти шептал. — Что ты здесь делаешь?

— Пришёл тебя проведать, что в этом такого? — ответил Дола несколько нервно. — Я вижу, ты потихоньку приходишь в себя. Наверное, мне пора... Да и скоро лекарь придёт, скорее всего. Думаю, он не обрадуется, что я разлил его пойло по всей комнате.

— Сонное снадобье. Оно все равно было отвратительным на вкус, — губы Лилайе тронуло подобие улыбки, глаза неотрывно смотрели на близнеца.

— Ну... я тогда пошёл? — после затянувшейся паузы, с робкой надеждой, спросил Дола.

Но, Лилайе лишь сильнее сжал пальцы на его запястье и снова помотал головой.

— Останься.

— Но, тебе нужен покой, и потом, лекари и слуги... — Дола предпринял слабую попытку дёрнуть рукой.

— Останься, — повторил Лилайе. — Пока ты рядом, я почти не слышу их.

Младший принц открыл рот для контраргумента, не нашёл его и закрыл рот. Уши его недовольно встопорщились.

— Но тогда ты можешь и мои мысли слышать и чувствовать, — буркнул он, понимая, что уже позорно капитулировал.

— Я постараюсь не подслушивать, — на этот раз Лилайе нашёл в себе силы искренне улыбнуться.

Дола издал протяжный вздох, и уселся на кровать, рядом с близнецом. Лилайе снова закрыл глаза, продолжая держать близнеца за руку. Через некоторое время его дыхание стало ровным, и Дола понял, что брат заснул. Да и его самого начало клонить в сон. Не рискнув высвобождать руку, он кое-как пристроился рядом, свернувшись калачиком, и провалился в небытие без сновидений.

====== Глава 2: Я видел спасителя. Мы будем любить всегда ======

С утра в покоях наследного принца разыгралась самая настоящая драма. Началось все с того, что пришедший утром лекарь, в сопровождении слуг, обнаружил обоих близнецов мирно спавшими на огромной постели. Дола дрых, закинув ногу в грязном сапоге на брата и практически оттеснив его к краю кровати, в то время, как Лилайе даже во сне не выпускал его руку. Пробуждение принцев оказалось весьма бурным: пришедший в ужас от несоблюдения элементарной чистоты, лекарь бесцеремонно растолкал Долу и взашей вытолкал его вон, сообщив, что пока младший принц как следует не отмоется в бадье с водой, и не сменит грязную уличную одежду на приличный костюм, в покои к Лилайе его не пустят.

Сам наследный принц чувствовал себя намного лучше, нежели ночью. Сонно наблюдая за ожесточенным спором брата с лекарем, он зевал и пытался понять, что здесь вообще происходит. Когда за Долой захлопнулась дверь, заглушив его возмущение, Лилайе, наконец, начал соображать. Он тоже получил свою порцию воспитательной брани, но сидел при этом донельзя довольный. Разумеется, весть о том, что наследному принцу гораздо лучше, очень быстро донесли до Исы и Ее Величества. Когда императрица и советник посетили опочивальню Лилайе, он уже успел привести себя в порядок и теперь сидел в кресле у окна, отхлёбывая из чаши травяной настой. В этот раз пришёл его черёд рассказывать о случившемся ночью, и он в очередной раз был вынужден выслушать мнение Исы о своём безответственном поступке. Разумеется, Иса не преминул напомнить о том, что через два дня во дворце состоится бал в честь праздника весны, и упрекнуть наследного принца в том, что он поставил Дом Даэтран в весьма неловкое положение.

Здесь-то и нашла коса на камень — Лилайе проявил упрямство и начал доказывать, что он вполне способен посетить приём, чувствует себя прекрасно и даже почти справляется со своим Даром. Конечно, на восстановление щитов, чтобы не слышать мысли окружающих, уйдёт время — гораздо больше, чем двое суток, но ведь, утверждал наследный принц, пока его брат рядом — он действительно почти не слышит чужие мысли и желания.

Масла в огонь подлил и сам Дола. В разгар семейной беседы младший принц неожиданно появился в опочивальне с балкона. Пока Иса хватался за сердце, Дола жизнерадостно пояснил, что перебрался сюда по карнизу.

От Ее Величества, конечно же, не укрылось то, что Лилайе тянется к близнецу, словно ему и правда лучше и спокойнее, пока тот рядом. Лилайе не упустил возможность переманить брата на свою сторону. На самом деле, Дола, как и императрица с Исой, был отнюдь не в восторге от настойчивого желания наследного принца явиться на приём. Ещё меньше энтузиазма у него вызывала мысль о том, что и ему придётся облачиться в ненавистные парадные одежды и пытаться вести светские беседы с гостями. Иса и Лиланг, в свою очередь, позиций сдавать не собирались. После долгого, ожесточённого спора, они остались при своём мнении и удалились из опочивальни, оставив братьев выяснять отношения уже между собой.

Через два дня, в день праздника весны, гостей и саму императрицу поджидал сюрприз.

Оба близнеца, разодетые с иголочки по последней моде, стояли на пороге бального зала рука об руку, неприветливо зыркая по сторонам своими глазищами. Увидев сыновей, Ее Величество не на шутку взбесилась, но тщательно замаскировала ярость за радушной улыбкой. Но сверкавшие гневом синие глаза молчаливо обещали близнецам, что после праздника обоих поставят в угол. Что касалось гостей, то часть высокородных особ попросту удивлялась, что младший принц вообще соизволил явиться на прием, а пара заинтересованных лиц вполне искренне недоумевали, увидев Лилайе на оном мероприятии. Ибо два дня назад по дворцу с феноменальной скоростью разлетелся слух о том, что наследный принц болен и не покидает свои покои.

На лишенном эмоций лице Лилайе не было следов болезни или несчастного случая. Разбитые губы почти полностью зажили, благодаря врождённой способности и стараниям лекаря. Спину он держал прямо, и странным могло показаться лишь то, что Лилайе слишком часто опирался на подставленную руку брата.

Разумеется, внимательный наблюдатель заметил бы неладное: что выражение лица у Лилайе не сколько каменное, сколько не вполне живое. И что опирается на Долу он, в основном, во время ходьбы, усиленно стараясь не хромать. А уж сколько силы воли ему понадобилось, чтобы держаться прямо — лучше вообще никому не знать.

—Может, передохнешь? — вполголоса спросил Дола, когда, совершив приветственный променад, они отошли к столу с напитками.

—Нет уж. — скрипнул зубами Лилайе. — Не хочу дать слабину.

—Лайе, — укоризненно вздохнул близнец, — Ты невыносим и упрям. Когда ты свалишься без чувств прямо посреди зала...

—Не свалюсь. У меня хватит сил.

—Лайе. Не выпендривайся. Может, кого и обманешь, но не меня.

—Ты бы лучше за собой последил, братец. Мы на важном приёме, на нас все смотрят... Так что постарайся не вести себя, как вахлак. — огрызнулся Лилайе, отдернув руку и оперевшись на стол.

Затем, на всякий случай поправил тиару на голове. Убедившись, что она сидит как надо, он вздохнул.

Вопреки его ожиданиям, Дола не стал огрызаться. Но и глаз не отвел. Взгляд его на мгновение стал бесноватым, как той ночью, когда он готов был утопить обидчика брата. Лилайе не понимал этой реакции. Не хотел понимать. Ибо как-то не по себе ему становилось под этим неожиданно холодным, злым взглядом желтых глаз.

Наконец, Дола осторожно взял его за руку. Несмотря на то, что на руках были перчатки, прикосновение показалось Лилайе обжигающим и по спине наследного принца пробежали мурашки, а уши нервно встали торчком — все мысли близнеца были, как на ладони.

—Пошли, мой венценосный брат. — хмыкнул Дола и, как бы невзначай поднес руку близнеца к губам и поцеловал кольцо-печатку на указательном пальце наследника.

Было в этом, с виду церемонном жесте, что-то издевательское и бесстыдное, от чего юный принц мгновенно приобрёл пунцовый оттенок. Может, виной тому был откровенно насмешливый взгляд близнеца, из-под полуприкрытых век, а может, в помещении стало слишком душно. После короткой паузы, Лилайе нашел в себе силы хрипло каркнуть:

—Пошли, братец.

Если бы не серая кожа урожденного иллирийца, то наследный принц сравнялся бы по цвету с перезревшим помидором. Впрочем, он подозревал, что похож сейчас скорее на перезревшую свеклу.

«Да что же это такое творится-то» — растерянно думал наследник, опираясь на твердую руку чеканившего шаг близнеца. — «Что же со мной происходит?»

Он начинал подозревать, что явиться на бал, надеясь лишь на странную способность близнеца скрадывать эмоции окружающих, было не очень хорошей идеей.

Его бросало то в холод, то в жар, сердце билось гулко и сильно, отдаваясь в висках тупой болью, а ноги стали ватными, и внутри все скручивало от неясного чувства. Огромным усилием воли Лилайе заставил себя отвлечься от созерцания профиля близнеца, и вернуться разумом к гостям. Тем более, что желающих получить от наследника танец и светскую беседу, значительно прибавилось.

Но даже тогда Лилайе не смог полностью отвлечься. Восприятие чужих мыслей и чувств резко стало ярче, боль в рёбрах и в висках — нестерпимой, а взгляд упорно возвращался к Доле, который в свою очередь, внимательно следил за старшим братом. На лице его то и дело мелькала этакая всепонимающая и донельзя паскудная ухмылочка.

Увечный организм панически сигналил о том, что два танца подряд и беседа с сыном джалмарийского дипломата — это перебор. Но иллирийская гордость, помноженная на шеддарское упрямство, не сдавалась до последнего. Гости, их лица и голоса, пьянящее вино из Джагаршедда, бесконечный гул, непрекращающаяся музыка — все это смешалось в голове Лилайе в один большой, пестрый ком. Тиара на голове, казалось, налилась невыносимой тяжестью. Под конец вечера его уже била крупная дрожь, глаза лихорадочно блестели, а тупая боль в висках многократно усилилась. Он искал глазами Долу, но не видел его. И только когда правила этикета позволили наследному принцу покинуть гостей, он извинился перед одним из баронов, с которым беседовал, отошел в угол и с едва слышным стоном прислонился к стене.

—Воистину, ваше упрямство достойно восхищения, милорд. — прошелестел до ужаса знакомый голос над самым ухом. Вздрогнув, Лилайе открыл глаза и уставился на собеседника.

—Ириан Ассэне, — даже свой собственный голос наследник слышал как сквозь подушку.

—Неважно выглядите, мой принц, — с участием произнес долговязый иллириец, внимательно вглядываясь в наследника.

—Благодарю за участие, но приемы иногда бывают столь утомительны. — Лилайе искусно замаскировал гневный рык под вежливую улыбку. — Я не заметил рядом с вами оруженосца, милорд. Необычно для вас прийти сюда без верных друзей.

И, наблюдая за несколько перекосившимся лицом собеседника, мстительно усмехнулся. Про себя он отметил, что Ириан вычурной причёской ловко скрыл отсутствующую часть уха, и ухмылка Лилайе стала ещё шире.

Юноша побелел от негодования, но улыбаться не перестал. Он схватил наследника за запястье. Ему не понадобилось даже прикладывать усилия, чтобы от чужого образа, пропитанного злобой и ненавистью, у Лилайе перед глазами заплясали кровавые круги.

Однако, дальнейшему членовредительству помешал Дола, возникший из ниоткуда и ловко подцепивший когтями уцелевшее ухо принца Дома Ассэне.

—Сгинь отсюда, убогий. — мягко посоветовал он. — И береги свои острые ушки.

—Интересно, что ты тут забыл, одичалый. Нравится изображать из себя нарядное пугало? — презрительно скривился Ириан.

Здесь, во дворце, он чувствовал себя намного увереннее, думая, что этикет, репутация и присутствие огромного количества знатных гостей, не позволят близнецам поддаться на провокации. Впрочем, он не учёл того, что Дола плевать хотел на этикет и воспитание. И потому, в следующий миг Ириан сложился напополам, получив не слишком сильный, но болезненный тычок в солнечное сплетение.

—Когда свидимся в следующий раз, Ириан Ассэне, я тебе не только второе ухо обрежу, но и как следует сапогом в гузно наподдам. Уразумел? — голос Долы оставался, по-прежнему, мягким, но от его интонаций у Лилайе встала дыбом шерсть на загривке.

—Маленький... байстрюк... — сдавленно просипел Ириан, и с трудом выпрямился, а Дола продолжал все так же безмятежно улыбаться.

—Что ж вы все непонятливые такие. Иди отсюда, убогий, пока цел.

—Ты не посмеешь. — возмутился Ириан. — Ты ведь не хочешь очернить репутацию своего Дома?

—Ты ещё не понял? Мне насрать репутацию Дома, Ириан Ассэне. Ты вполне заслужил хорошую взбучку, и, честно говоря, если бы не Лайе, я бы тебя утопил ещё на озере. Это очень легко исправить. — улыбка Долы стала неприятной.

Лилайе молча наблюдал за их диалогом, надеясь, что до драки не дойдёт. С Долы станется ее затеять. Вероятно, Ириан тоже об этом подумал, да и воспоминания о потасовке на озере были все ещё свежи. Поэтому, презрительно скривив губы, он отошёл от братьев, смерил их ненавидящим взглядом и восвояси удалился в бальный зал.

Когда Ириан дезертировал, Лилайе позволил себе тихо выругаться.

—Спасибо... — голосом умирающего лебедя прошелестел он.

—Да у тебя жар! — когтистая рука близнеца легла на его пылающий лоб. — Я тебя ведь предупреждал.

—Все нормально. Я просто дико... устал... — Лилайе говорил с долгими паузами.

Затем поднял лихорадочно блестящие глаза, и оттолкнулся от стены.

—Братец, знаешь, я... — что хотел сказать наследный принц, осталось для Долы загадкой.

Ибо Лилайе покачнулся и завалился на близнеца, чувствуя, что ему нужно срочно в тихое, спокойное место, где нет ни души. Уткнувшись носом в плечо близнеца, Лилайе пробормотал:

—Так громко. Хочу тишины.

Дола в сердцах выругался, прикинул, как далеко он сможет оттащить близнеца, чтобы привести его в чувство, и затем, не особо церемонясь, и невзирая на слабые протесты наследного принца, перекинул его через плечо, точно мешок с картошкой, и быстрым шагом припустил в тихую часть дворца. В эти минуты он вполне искренне и обоснованно ненавидел своего близнеца, которого ему уже второй раз за последние дни приходилось нести на закорках.

Когда он дотащил близнеца до противоположного крыла дворца, Лилайе запротестовал и потребовал поставить его на пол. Оказавшись на ногах, он потер виски пальцами.

—Они все ещё громкие.

—Скверно. — резюмировал Дола. — И чего тебе не сиделось в опочивальне?

—Наследный принц должен быть на виду, слухи здесь рождаются и распространяются с огромной скоростью.

—Я заметил. Не понимаю, какое тебе дело до всех этих лизоблюдов.

—И не поймёшь, ты же не наследник. — огрызнулся Лилайе.

Дола возвёл очи горе, и исторг из себя страдальческий вздох.

—Я знаю одно отличное место, пойдём. — вдруг произнёс он.

—Нам нельзя покидать дворец. — скептически взглянул на него Лилайе.

—А кто сказал, что оно за пределами дворца? — усмехнулся Дола, в глазах его появилось лукавое выражение. — Пойдём со мной, тебе понравится.

С сильным сомнением Лилайе последовал за ним. Он, конечно знал, что дворец Термарилль являет собой лабиринт, построенный в давние времена Совершенными, но не представлял себе его истинных масштабов. Спустя три этажа, пять запутанных переходов и пару головокружительных подъемов по бесконечным винтовым лестницам, он осознал, что понятия не имеет, в какой части дворца они находятся. Сам Лилайе бывал только в западном и восточном крыльях, да иногда забредал в древнюю библиотеку, что находилась в недрах дворца. Но это место... Это была дальняя часть дворца, давно забытая и заброшенная всеми. Дом Даэтран был слишком малочисленным, чтобы члены Семьи могли вспомнить о старой части. Коридоры пахли затхлостью и пылью. То там, то тут встречались следы борьбы — на стенах виднелись росчерки и выбоины, явно нанесенные оружием, в некоторых местах еще виднелись темные, бурые пятна — и Лилайе предположил, что это отпечатки резни, устроенной Лильхарраном Ассэне, когда он напал на Дом Даэтран и вырезал всю семью... Кроме принцессы Лиланг, матери близнецов. Лилайе считал, что это был один из ярчайших и жестоких эпизодов иллирийской истории, той ее части, что началась после окончания Периода Исхода. Падение Дома Даэтран ярко свидетельствовало о том, что иллирийская Империя не так сильна и сплочена, как могло казаться извне.

Задумавшись, Лилайе не заметил, как отстал от Долы, оставшись один в полутемном коридоре. Подняв голову, он понял, что потолок усеян сотнями маленьких кристаллов неизвестного происхождения, они-то и были источником света в старой части дворца. От них исходило тусклое, мертвенно-холодное сияние, слишком слабое для того, чтобы осветить коридор полностью, но его было достаточно чтобы Лилайе смог разглядеть изящный, несколько вычурный барельеф на стене. Вглядевшись в него, Лилайе понял, что на стенах дворца изображена древнейшая история иллирийского народа, от зари Золотой Земли Айягарасэ, и до ее гибели. Взгляд Лилайе упал на старинный портрет, висевший на стене и покосившийся от времени. С холста на него смотрел синеглазый иллириец, облачённый в простой кожаный доспех. Лицо его были задумчивым, если не сказать, обречённым. Миндалевидные глаза казались поразительно живыми, и из-за этого сильно выделялись на общем фоне. Помимо насыщенного синего цвета глаз, фамильное сходство было налицо. Вглядываясь в изображение, Лилайе запоздало сообразил, что перед ним Даэтран Познаватель, тот, кто дал начало Дому Даэтран. Глядя на его лицо, Лилайе удивился, насколько сильным было сходство Познавателя с его матерью, да и с ним тоже.

Наследный принц стоял у картины, забыв обо всем на свете, и потому невольно шарахнулся в сторону, когда из темноты неожиданно появился Дола.

—Не отставай! — недовольно сказал близнец. — Не ровен час, заблудишься, и никто тебя не найдёт.

—Посмотри, — Лилайе ткнул пальцем в изображение Познавателя. — Я думал, его портретов не сохранилось.

—Кто это? — Дола взглянул на картину без особого воодушевления.

—Даэтран Познаватель, основавший наш Дом. Он был Совершенным... И предателем своего народа. Благодаря ему мы те, кто мы есть сейчас.

—«Благодаря» или «из-за него»? — уточнил Дола. — Думаю, иллирийцы были не в восторге, когда перестали быть Совершенными.

—Это так. И все же, он был одним из тех, благодаря кому закончился Период Исхода.

—В Джагаршедде никто не знает о Познавателе. — вдруг сказал Дола. — Но все восхваляют Первого Полководца. Иногда забавно наблюдать за тем, как каждый народ возводит столь ярких личностей в ранг божеств. И у каждого народа — собственный герой.

—Так было всегда. — пожал плечами Лилайе и сменил тему разговора. — Откуда ты знаешь об этой части дворца?

—Как-то заблудился в здешних хитросплетениях коридоров. — ухмыльнулся Дола. — Еле нашёл выход в жилую часть, а потом вернулся сюда из любопытства. У меня было много времени, чтобы изучить этот лабиринт. Это место тихое и жуткое. Но здесь можно побыть в одиночестве.

Дола взял Лилайе за руку и потащил за собой, отрывая от созерцания портрета Даэтрана Познавателя.

—Идём, или мы никогда не доберёмся до того места.

Лилайе ничего не оставалось, кроме как следовать за ним. Пару раз он оглянулся назад и ему показалось, что глаза с портрета — синие, и необыкновенно живые, следят за ним, и Лилайе стало немного жутко.

Братья добрались до очередной винтовой лестницы, что вела вверх на несколько ярусов. Камень здесь казался совсем древним, и не был облицован привычным глазу белым мрамором. Сквозь многочисленные трещины пробивалась трава, а ступени в некоторых местах покрылись мхом. По самой лестнице гулял сильный сквозняк, и где-то наверху завывал ветер.

Лилайе не был трусом, но от мрачного антуража волосы у него встали дыбом. Успокаивало лишь тепло руки близнеца, и то, как уверенно он вёл его за собой.

Когда у него уже гудели ноги и кружилась голова от бесконечного подъёма вверх, лестница, наконец, закончилась. Братья оказались в небольшом, круглом помещении. Оглядевшись, Лилайе понял, что они находятся на самом верху одной из старых башен Термарилля. Здесь не было стен — только крыша, поддерживаемая каменными резными колоннами, многие из которых заросли плющом. В центре колоннады на круглом пьедестале располагалось нечто, похожее на древний алтарь, на котором, видимо, когда-то разжигали огонь.

Невольно наследный принц раскрыл рот, жадно озираясь вокруг. Виды здесь открывались потрясающие. Подойдя к краю башни, он искренне восхитился увиденной красотой: до самого горизонта простирались, посеребрённые лунными лучами, земли Колыбели Лета. Лилайе мог разглядеть крошечные, словно на картинке, дома разбросанных то тут, то там иллирийских деревень, видел он и живописные зеленые холмы, и озеро Иной, что в ночи казалось белым из-за окутывавшего его тумана. И посреди этого великолепия тонкой, серебристой змейкой извивалась река Халлэ, разбивавшаяся на десятки маленьких ручейков, что насыщали Вечную Землю жизнью и дарили ей плодородные урожаи. Лилайе зажмурился от восторга и вдохнул свежий ночной воздух полной грудью. Внезапно, он осознал, что нестерпимая головная боль ушла, как исчезли и чужие голоса и мысли. От наступившего облегчения наследный принц рассмеялся.

—Нравится? — оглянувшись назад, Лилайе увидел Долу, прислонившегося к одной из колонн.

Близнец несколько самодовольно улыбался, и это была искренняя улыбка, совсем не похожая на его привычный, диковатый оскал.

—Виды прекрасные. — улыбнулся Лилайе. — Потрясающее место.

—Я часто здесь бываю. Иногда выбираюсь на озеро Иной, иногда прихожу сюда. — Дола наклонился и Лилайе увидел, что он достаёт из неприметной ниши в колонне небольшую суму.

Покопавшись в ней, Дола с довольным видом вытащил огниво. Затем, он подошёл к пьедесталу, и, после пары неудачных попыток, разжег огонь на алтаре. Лилайе вновь обратил свой взор на простиравшуюся до горизонта панораму. Только сейчас он начал в полной мере понимать, насколько была прекрасной Вечная Земля. Пока он любовался видами, Дола примостился рядом с ним, сев на самый край крыши, и свесив ноги. Увидев это, наследный принц поёжился. Он не боялся высоты, но сидеть на краю не рискнул бы. Дола, тем временем, приглашающе похлопал по камню рядом с собой.

—Садись, в ногах правды нет.

Помявшись, Лилайе осторожно присел рядом. Последовать примеру брата он не решился и потому просто пристроился рядом, прислонившись спиной к колонне. Некоторое время близнецы молчали, размышляя каждый о своём. Дола то и дело косился на брата, и было видно, что его прямо-таки распирает от вопросов. Наконец, он не выдержал:

—Ты всегда такой сдержанный?

Лилайе удивлённо уставился на него и непонимающе вскинул брови.

—У тебя всегда такое выражение лица, будто ты нюхнул жухлую капусту. — пояснил Дола. — Смотришь на всех, как на... капусту и почти никогда не улыбаешься, не смеёшься. Самого не раздражает?

—Сам ты капуста! — обиделся Лилайе, — Я улыбаюсь.

—И смотришь на всех, как на... — поддел его Дола.

—...капусту, ты уже говорил. — насупился близнец. — Наследный принц должен быть сдержанным, ибо не подобает ему показывать эмоции, точно вахлаку.

Дола возвёл очи горе.

—И эти дурацкие правила тебя не раздражают?

—Раздражают. — Подумав, честно ответил Лилайе. — Но по-другому я не умею.

—А ты попробуй. — улыбнулся Дола. — Все равно мы здесь одни, и никто не увидит твою минутку позора.

—Мы одни, и нас, наверное, уже ищут. — скривился наследный принц.

—А когда найдут, Иса в очередной раз прочтёт тебе лекцию о том, что «наследный принц должен быть...» — фыркнул Дола, внимательно наблюдая за близнецом.

—Как мне надоела эта идиотская присказка «наследный принц должен быть...» — неожиданно прошипел этот самый наследный принц и, сорвав с головы тиару, в сердцах швырнул ее на пол.

Она звонко брякнулась о каменный пол, и укатилась подальше с гневных очей будущего императора.

—Наследный принц должен это, наследник должен то, наследный принц должен быть! — и Лилайе неожиданно добавил пару крепких выражений на шеддарском, подцепленных у Долы и недостойных звучать в устах принца.

На задворках сознания мелькнула мысль, что услышь Иса подобные выражения из уст Лилайе, он бы уже давно отхлестал его по губам, и заставил бы вымыть рот мылом. Дола же лишь в глубокой задумчивости поднялся с пола, подошёл к слегка погнувшейся тиаре, деловито ее разогнул, и заметил:

—Красивая.

—Вот сам и носи ее! — раздраженно огрызнулся Лилайе, потёр вновь занывший висок и машинально начал грызть ноготь на большом пальце.

—Э, нет. — Дола осторожно, словно она была какой-то зараженной, отложил тиару в сторону. — Предпочту любоваться со стороны. Создает иллюзию красоты и богатства.

Он заметил, что Лилайе, кажется, вознамерился сгрызть ногти вместе с пальцами, и, подойдя к нему, осторожно взял за страдающую руку.

—Наследному принцу не пристало... — издевательски протянул он, и синева в глазах близнеца опасно сверкнула, — грызть пальцы, будто маленькому ребенку. Наследный принц должен воплощать в себе суть хорошего воспитания и сдержанности, не рычать и не кусаться... — Дола ловко увернулся от острых зубов близнеца, опасно клацнувших в сантиметре от весело отопыренного уха, — А еще наследный принц обязан уважать и возлюблять ближних своих, ибо...

—Сейчас, — недовольно засопел Лилайе, и сосредоточенно попытался выкрутить близнецу руки, — ты у меня получишь!

А Дола знай себе, весело хохотал и уворачивался от цепких рук близнеца, не забывая при этом, в перерывах между смехом и сосредоточенной борьбой, менторским тоном цитировать высказывания Исы. Он так увлекся, что пропустил чувствительный тычок кулаком в бок. А потом Лилайе изловчился, и все-таки укусил близнеца за нагло торчащее ухо. Деморализованный грязным приемом Дола тут же оказался задницей на полу.

—Это было подло!

—Сам виноват, — почти что ласково буркнул Лилайе и с победоносным видом уселся сверху. — Родись ты на пару минут раньше, носить бы тебе эту тиару и изучать распределение столовых приборов! А так же... — тут он оказался схвачен за волосы самым непочтительным образом, и тихо взвыл.

—...изучать грязные приемы, ибо без подлости на троне не удержаться, — закончил за него Дола и ехидно осклабился. — Я быстро запоминаю уроки.

—Я понял, — жалобно протянул Лилайе, — Гриву только отпусти!

Пальцы немедленно разжались и Дола лукаво уставился на близнеца:

—Ты больше не злишься, о, мой венценосный брат! — не вопрос, а насмешливое утверждение.

—Злиться и быть страшным в гневе — твоя прерогатива, мой вредный братец, — огрызнулся Лилайе.

И смех, звонкий смех разнесся по башне. Глядя на весело хохочущего близнеца, Лилайе подумал, что быть может, вот оно — перемены в их жизни. Быть может, теперь все изменится, и Дола перестанет быть диким.

Дола вдруг резко замолчал, словно вспомнив что-то неприятное.

—У вас здесь не очень-то жалуют полукровок, — сказал он. — Никогда не думал о том, что тебя не примет иллирийский народ?

—Императрица... — Лилайе запнулся. — Мама старается сделать все, чтобы вражда между народами исчезла. Она постепенно открывает Вечную Землю для других. Она хочет исправить то, что натворили Совершенные. Хочет помирить нас с шеддарами. И я хочу увидеть новый мир, в котором нет предрассудков, нет войны. Нет ненависти к Совершенным.

—У неё не выйдет, — возразил Дола.— Слишком много боли, слишком много ненависти. Многие из шеддаров, сражавшихся с Совершенными во время Периода Исхода, живы до сих пор. Они не забудут. Они помнят. И у императрицы не хватит всей жизни, чтобы все изменить. Даже наш отец не сможет ей помочь, понимаешь? Редо хоть и Первый Полководец, но всегда найдётся тот, кто сильнее, кто сможет его победить. И тогда императрица останется одна.

—Я знаю, Дола. Но после неё буду я и продолжу дело, — не согласился Лилайе.

—Ты не исправишь, — Дола качнул головой. — Тебя убьют гораздо раньше, если попробуешь это сделать.

Лилайе поднял на него взгляд.

—Я смогу. Я исправлю все. Ты мне поможешь?

—Как?

—Ты обещал меня защищать. Так защити меня от ненависти всех тех, кто не захочет идти за мной в лучшее будущее.

Брови Долы удивлённо поползли вверх, а губы расползлись в недоверчивой улыбке.

—А не слишком ли тяжёлую ношу ты мне предлагаешь?

—Уж точно не тяжелее императорской доли, — фыркнул Лилайе. — Подумай сам. Тебе никогда не стать правителем, мы оба это знаем. Но ты воин, Дола, и это видно. Ты можешь пойти в армию. Можешь стать Гончим, следопытом. А можешь выбрать море и небо, стать капитаном одного из наших кораблей, или адмиралом воздушной армады. Перед тобой столько возможностей, пойми. Ты можешь стать одним из генералов нашей армии. Ты можешь изменить многое, будучи им. От тебя будет зависеть, кто станет служить. Как к нам будут относиться. И ты сможешь дать мне куда более надёжную защиту, чем ты думаешь. А можешь просто стать моей тенью. Будешь только младшим принцем, держать меч в руках за моей спиной. Но ты слишком яркий для того, чтобы стать тенью, Дола. Поверь, за тобой пойдут многие, если ты того пожелаешь.

Произнеся эту проникновенную и, как ему показалось, вдохновляющую речь, Лилайе уставился на близнеца, напряжённо ожидая ответа. Что-то ему подсказывало, что он выбрал правильный момент.

Здесь, пока они одни. Здесь, пока Дола рядом, пока он смеётся и не убегает. Здесь, сейчас или никогда.

—Пожалуй, мне ещё никогда никто так не льстил, — усмехнулся Дола. — Признайся, братец, что у меня нет права отказаться. Я сдержу своё обещание.

Услышав его слова, Лилайе почувствовал несказанное облегчение, словно с его души упал огромный камень. Широко улыбаясь, он протянул близнецу ладонь, и Дола, не мешкая, сжал ее пальцами.

«Принц Лирико упрям и невыносим. Принца Лирико ненавидят воспитатели и боятся хулиганы. Принц Лирико — головная боль своей матери».

Так говорят про озлобленного ребёнка, что был привезён из Джагаршедда на Вечную Землю. Злые языки не устают перемывать ему косточки:

«Принц Лирико не отзывается на своё имя, принц Лирико не слушает никого».

Кроме, пожалуй, своего венценосного брата. Лайе несет ему мир, Лайе бесконечно терпелив и все прощает. Лайе зовёт его «Дола» и обращается, как с равным.

Лайе протягивает ему руку помощи, раз за разом и ждёт, когда брат перестанет быть диким зверенышем, когда поверит ему, когда полюбит его.

Дола разрывается на части, ведь все его существо тянется к близнецу, ему хочется, наконец-то, сжать потянутую ладонь в крепком рукопожатии и признать брата. Но Дола рос в Джагаршедде, где понятие чести было лишь сказкой. Дола привык к своим жестокосердным единокровным братьям, и он не знает ничего, кроме ненависти. И потому, любовь Лайе пугает и обжигает, как и все новое, что появилось в его жизни после встречи с близнецом.

Дола не понимает, как Лайе может знать, что с ним было раньше. Он не может принять дар близнеца, ведь тогда и он должен был им обладать!

Но ведь, маленького Долу этому не учили. Никто не говорил ему, что его кошмарные сны — это лишь Дар, рвущийся наружу. А потом... потом, в какой-то миг все исчезло. Дола и поныне не может вспомнить определённый период своей жизни. Как будто он долго-долго брел во тьме, и лишь недавно увидел свет. Когда Дола об этом думает, его сковывает неприятное чувство страха. Он боится пустоты, абсолютного ничто, и не может понять, почему.

Когда ему сказали, что его имя «Лирико» — он не поверил. Не могло быть у него имени, его надо заслужить, ведь таковы были законы Огненной Земли. Он Дола-Доэлха, «огонёк» — так переводится его прозвище с шеддарского. И Дола носит имя «Лирико», словно чужую личину, и кажется ему, что он живет чужой жизнью. И тем более он благодарен Лайе.

Тот не зовёт его принцем Лирико и не делает вид, будто Дола рождён быть императором. Он просто зовёт его шеддарским именем. И так забавно звучит оно на другом языке. Не «Доэлха», а звонким «Дола».

Когда он станет старше, его отправят на обучение к Гончим — иллирийским следопытам. Там Дола проведёт несколько лет и заработает неоднозначную репутацию. Он прославится своим несговорчивым характером, любовью к шуткам, порой злым, над командирами, прославится своей смелостью и бесшабашностью. С друзьями, он повадится сбегать из лагеря по ночам и возвращаться под утро, за ним будет виться шлейф разных историй — и репутация отъявленного юбкодрала. За способность выходить сухим из воды в любой передряге, его назовут Бесом. Каждый будет знать, что если в лагере потасовка — без желтоглазой бестии не обошлось. Если где-то слышны шутки и громкий смех — это снова Бес. У кого-то бесследно пропали портки, а стража лагеря засыпает на посту? Не сомневайтесь — только Бес может контрабандой протащить выпивку, ну и заодно подгадить начальнику смены.

Дола изменится, и почти ничего в нем не останется от озлобленного, забитого мальчишки, которого когда-то привезли из Джагаршедда. Долу будут любить или ненавидеть — третьего с ним не дано. В своём отряде он станет душой и сердцем, за ним пойдут просто потому что, пламя внутри него будет гореть ярко, притягивая окружающих, точно мотыльков на гибельный свет.

Со временем, он станет сильным и гордым, его признают одним из лучших среди Гончих. Многие будут считать, что из него может выйти хороший Император, а он лишь будет смеяться над этими словами.

Был Доэлха, бастард полководца Редо, а станет Дола Даэтран, сын иллирийской императрицы.

Однажды осенью он вернётся домой, в Колыбель Лета, где его с распростертыми объятиями встретит брат. Двор императрицы всколыхнется, оживет при появлении младшего принца, и каждый день, когда братья Даэтран будут проводить свободное время в садах Термарилля, двор будет с любопытством за ними наблюдать.

В высоком и стройном юноше с самодовольной ухмылкой на остром лице едва ли можно узнать нелюдимого мальчишку, что был привезен из Джагаршедда годы назад, а ведь именно таким его запомнили иллирийские аристократы. Сейчас он спокоен и уверен в себе, держит спину прямо, в желтых глазах искрится веселье.

В один из знойных летних дней, как это часто бывает, мимо пронесется стайка девиц, и, завидев его, они зальются звонким, кокетливым смехом и начнут шептаться. В ответ Дола подарит им лучезарную улыбку и воздушный поцелуй, заставив юных девиц смущенно краснеть и хихикать. Они остановятся неподалеку, стреляя в молодого принца глазками. Всем известно, что Дола Даэтран любит увиваться за каждой юбкой, и своего не упустит. А им что? Дело молодое, здоровое, и юноша лицом пригож и манерам обучен.

Дола не заставит себя долго ждать и легкой походкой направится к девицам. Всего минута, и он в центре внимания, окруженный щебечущими поклонницами. Он смеется, что-то выразительно рассказывает, в глазах горит азарт... Пока другой голос не окликнет его по имени. Он взглянет поверх голов и увидит своего брата. Наследный принц, как всегда, сдержан в манерах, одет с иголочки, и, несмотря на летний зной и вечернюю духоту, его камзол наглухо застегнут. От взгляда пронзительно синих глаз, кажется, замерзает все вокруг, Лилайе смотрит на всех с высокомерием, достойным Совершенного.

Дола мгновенно потеряет интерес к своим собеседницам, он не забудет шутливо откланяться, наобещать с три короба, и быстро ретируется из толпы.

Юные фрейлины проводят его завистливыми взглядами и зашушукаются за спиной, не понимая этой всецелой преданности наследнику.

Ледяной принц же, как окрестили при дворе Лилайе, разом сбросит привычную маску отчужденности и безразличия, стоит близнецу оказаться рядом. Склонив голову, он будет слушать Долу, его глаза оживленно заблестят, и он тихо засмеется над очередной братовой байкой. Он, по-прежнему, очень сдержан, но для окружающих одна только улыбка на его лице, это уже небывалое проявление эмоций, а уж смех наследника при дворе — невиданная диковинка.

Про близнецов Даэтран ходит великое множество слухов, начиная с того, что императрица угрозами заставила Анклав Домов признать их законными принцами, невзирая на смешанную кровь, и, заканчивая тем, что они не просто братья, но и возлюбленные. Сами близнецы никогда не обсуждают оба факта — они ловко меняют тему, отшучиваются, и никогда не подтверждают сии неблагородные сплетни. Но и не отрицают их, что лишь разогревает любопытные умы и длинные языки. Для принцев мнение окружающих — ничего не значащие слова, всего лишь очередная игра в дворцовом мире.

И молоденькие девицы жадно ловят чужие взгляды и случайные прикосновения — лишь для того, чтобы душным летним вечером в очередной раз обсудить братьев, посетовать на времена и нравы, да помечтать о несбывшихся желаниях.

Близнецы вдруг обернутся в сторону наблюдательниц и над чем-то громко засмеются. А потом Дола с непринужденным видом закинет руку на плечо брата — и они, посмеиваясь, покинут дворцовые сады.

Некоторые заинтересованные лица многозначительно переглянутся: всем известно, что близнецы Даэтран нередко исчезают со двора по вечерам и возвращаются лишь на рассвете — усталые, но довольные.

Как правило — еще никому не удавалось поймать их с поличным, никто никогда не видел, как они покидают дворец. Ибо братья Даэтран знают великое множество тайных ходов и лазеек, с помощью которых можно незаметно исчезнуть из Термарилля. И пока их исчезновение будет порождать новые слухи, близнецы уедут на озеро Иной, где проведут почти всю ночь смеясь, гуляя и наперегонки плавая в тёплой воде под двумя лунами. Для них эти побеги — возможность сохранить осколки свободы. Для Лайе это способ отдохнуть от бесконечных дворцовых интриг, а Дола, как и обещал — защищает брата своего.

Порой, когда Лайе замирает, стоя по пояс в воде, закрыв глаза, и вслушивается в зачарованную тишину озера, Дола сидит на берегу и незаметно за ним наблюдает. В эти минуты он думает о том, что когда-то ему сказала их мать.

«Ближе Лилайе у тебя не будет никого. Умрет он — и тебя не станет тоже. Вы повязаны навсегда, запомни это, принц Дола. И сделай правильные выводы»

Дола раз за разом вспоминает эти слова, он думает о том, что так и не поверил в них до конца. Но, все же, они стали тем толчком, после которого он позволил себе потянуться к близнецу, привыкнуть к нему, полюбить его. Дола думает, что их мать в чем-то, все же, была права.

Ближе, чем Лайе, у Долы действительно нет никого.

Дола вспомнит о своём давнем решении стать Гончим, к которому его когда-то подтолкнул Лайе, и улыбнётся своим мыслям, улыбнётся воспоминаниям о том, как все начиналось.

И он держит своё обещание, данное много лет назад — защищать Лайе.

====== Глава 3: Ресургем. Утро добрым не бывает ======

Комментарий к Глава 3: Ресургем. Утро добрым не бывает Арт для лучшей визуализации :З

https://orig00.deviantart.net/0882/f/2018/015/4/3/in_tavern_by_jenova_meteora-dc037ls.jpg

Полуденное солнце заливало светом небольшую, но уютную комнату, лучи падали на широкую дубовую кровать, что стояла напротив окна. Одно из двух лежащих на ней тел сонно зашевелилось и недовольно заворчало, пытаясь скрыться под одеялом от нежеланного света. Однако, шум под окнами отнюдь не способствовал дальнейшему сну.

Сольвейг протестующе замычала, накинув одеяло на голову, но сон потихоньку уходил, к тому же, на улице, и, кажется, прямо под окнами постоялого двора, кто-то громко, с упоением ругался, не скупясь на цветистые выражения. Ведьма с трудом открыла глаза и тут же зажмурилась от нестерпимо ярких лучей солнца. Попытавшись спрятаться от них, она заворочалась на постели и наткнулась на такое же бессознательное тело, каким она совсем недавно была. Недоумевая, Сольвейг приподняла всклокоченную голову, о чем тут же пожалела — голова оказалась чугунной и немилосердно раскалывалась от боли. Собрав всю волю в кулак, ведьма заставила себя взглянуть на соседа по кровати. Первое, что она увидела — белые, всклокоченные волосы и подергивающееся во сне острое, серое ухо. От неожиданности Сольвейг попыталась вскочить, но резкое движение только усугубило головную боль. Застонав, ведьма рухнула обратно в постель.

Воспоминания о прошедшей ночи постепенно возвращались к ней, и чем больше их всплывало, тем шире становилась ухмылка ведьмы.

...Они сидели допоздна, слушали менестрелей и флейтистов, они много пили, много танцевали. С лёгкой руки Хасами весть о смерти Шемзы мгновенно разнеслась по Стоунблейду, и теперь люди, облегченно выдохнув, праздновали сие событие.

Этот вечер кажется ведьме лучшим за последние годы, пусть даже это всего лишь пьяная радость, счастье во хмелю. Эль здесь льётся рекой, трактирщик и помощники едва успевают разносить еду и питье, повсюду слышится громкий смех, и царит атмосфера искреннего веселья.

За одним из столов сидят трое, а вокруг собираются зрители. Дола и Хасами на спор устраивают поединок на руках. Несмотря на то, что Хасами крупнее и, казалось бы, сильнее, Дола упорно держит оборону. Он с азартом скалится, шипит сквозь острые зубы в ответ на клыкастую улыбку шеддара, и даже не думает сдаваться. Они борются с переменным успехом, но никому из них не удаётся одолеть другого. Собравшиеся вокруг зрители свистят и галдят, разделившись на два лагеря. Напротив соперников сидит, подперев голову рукой, Лайе, и с усмешкой наблюдает за борьбой. Рядом с ним стоит Сольвейг, и дразнит обоих — Хасами и Долу, обещая награду победителю, и звонко смеётся. Она наклоняется к Доле, и он цепляется взглядом за ее пышную грудь, едва не выпрыгивающую из неприлично глубокого декольте. Засмотревшись на девичьи прелести, Дола отвлекается, и... бесславно проигрывает поединок. С треском Хасами укладывает его руку на стол, и толпа чествует победителя.

—Награда для лучшего, — смеётся Сольвейг, целуя шеддара в острую скулу.

Дола выглядит взъерошенным и негодующим, но тут же начинает хохотать и жмёт руку Хасами. Лайе кидает шеддару проигранный золотой.

А Сольвейг смотрит на смеющегося Долу, и у неё щемит в груди. Сейчас он кажется ей ярким огнём, светом, способным разогнать тьму. Весёлый, громкий и непоседливый, до невозможности колючий. Столько в нем жизни, столько эмоций, и он совсем не похож на Лайе. Кажется, что весь огонь, всю буйную жажду жизни, все чувства он забрал себе — ни дать ни взять, самая настоящая бестия. Дола кажется ей свободным — от обязанностей, от правил, знай, наемничает со своим братом, и не думает о тяготах. Сольвейг завидует ему, ведь он иллириец, а они живут так долго, что для человека их жизнь кажется вечностью. И Сольвейг тоже хочет быть вечной.

—Во всем виноваты женщины, мой остроухий друг! В раздорах, победах и поражениях! — тем временем, смеётся Хасами, опрокидывая в себя кружку эля. — Особенно, такие красивые, как Дикая.

—Выпьем за то, чтобы наши женщины приносили нам только победу! — добавляет улыбающийся Лайе, и над столом раздаётся стук кружек.

Пригубив в очередной раз эль, Сольвейг снова срывается с места и пускается в пляс. Золотые браслеты на ее руках звенят в такт движениям и музыке. Сольвейг танцует босиком, придерживая юбку, чтобы не мешала. Иногда подол платья взметается слишком высоко, и ведьма чувствует на себе заинтересованные взгляды мужской половины зрителей. Она не стыдится, она звонко смеётся, приближается ко своему столу, и хватает близнецов за руки, вытаскивает их в танцевальный круг, а вслед за ними следует и Хасами. Когда все желающие обнимаются и начинают отплясывать в ритм разудалой флейты, Сольвейг оказывается между близнецами. Она видит, как весело смеётся Дола, и даже вечно сдержанный Лайе не может сдержать рвущийся наружу хохот, в его глазах искрится пьяное веселье. Сольвейг танцует до потери сознания, до тех пор, пока не сбивается дыхание, и не начинают заплетаться гудящие ноги. Она падает прямо в раскрытые объятия Долы, и он подхватывает ее на руки и несёт обратно к столу у камина.

Чуть позже возвращается запыхавшийся, с растрёпанными волосами, Лайе. Вместе они сидят допоздна, и расходятся лишь тогда, когда засыпает пьяный флейтист, а трактир погружается в сонный полумрак. Сольвейг видит, как Лайе нетвердой походкой поднимается наверх, таща на себе вусмерть пьяного Хасами, оставляя их с Долой вдвоём. Наконец, она решается слезть с его колен, и пытается дойти до лестницы, но ноги плохо слушаются ее. Ведьма спотыкается, и иллириец ловко ловит ее. И уже вместе, то и дело пошатываясь в разные стороны, они поднимаются по лестнице на второй этаж.

Дола молчит, на губах его кривая ухмылка. Кажется, он погружён в какие-то свои мысли.

Сольвейг поднимает голову и осознаёт, что не дотягивает серокожему нелюдю даже до плеча. Нетвердым шагом она поднимается на пару ступенек выше и улыбается.

—Кажется, я выпила слишком много, — доверительно сообщает она Доле, и громко смеётся.

Она думает, что серокожих нелюдей у неё никогда не было, и в ней разгорается любопытство.

Иллириец смотрит на неё горящими глазами и улыбается. Не отрывая от него взгляд, ведьма неожиданно наклоняется вперёд, и целует в тёмные, красивые губы. Видит, как Дола резко отшатывается от неё, и не может сдержать смех. Конечно, он все ещё помнит! Впрочем, убедившись, что с ним все в порядке, Дола тянется к ней, хватает за плечи и вжимает в стену жарким, голодным поцелуем. Когда они отрываются друг от друга, он скалится острыми зубами, глаза его горят.

—Осторожнее, — звонко хохочет Сольвейг, — Я могу и передумать!

—Сейчас мы поднимемся наверх, и я отомщу, — тихо смеётся в ответ остроухая бестия.

Он тащит ее по лестнице, крепко держа за руку, и у самой двери снова прижимается к ней, целует, как ее никто и никогда не целовал. Коридор уже пустой, и Дола позволяет себе забраться одной рукой ведьме под юбку. Другой он держит ее за подбородок, и снова тихо смеётся. В глазах у него, как будто, плещется расплавленное золото. Ведьма понимает — он привык всегда брать своё, и ей это нравится.

Сольвейг думает о том, что у неё уже давно не было мужчины, и криво усмехается, глядя на своего спутника. Затем, открыв дверь в комнату, хватает иллирийца за грудки и решительно втягивает внутрь.

Вспомнив минувшую ночь, ведьма, несмотря на головную боль, довольно улыбнулась — приятно, когда ожидания оправдываются сполна.

Голоса под окнами стали громче, и ведьма поморщилась — ей хотелось тишины и покоя.

Лежащий рядом иллириец беспокойно зашевелился, что-то пробормотал себе под нос, и перевернулся на другой бок. Сольвейг уставилась на него. В глаза ей бросилось то, чего она раньше не замечала. Руки и тело Долы были покрыты тонкими, светлыми рубцами. Не то, чтобы ведьма никогда не видела мужчин со шрамами, просто иллириец казался таким молодым, и не выглядел тем, кто склонен к поражениям.

Она осторожно провела рукой по его плечу, коснулась пальцами тонкого шрама на губах, убрала упавшие на лицо пряди волос. Под окнами кто-то продолжал ругаться во всю мощь лёгких, и Дола, скривившись во сне, открыл глаза. Увидев склонившуюся над ним обнаженную ведьму, он уставился на неё с искренним недоумением. Видимо, и до него туго доходили воспоминания минувшей ночи, но, когда он тоже вспомнил, то расслабился и даже смог криво ухмыльнуться. Затем, дёрнул ушами и сморщил нос.

—Кто там орет? — голос его был сиплый и сонный. — Пить хочу.

Дола ещё немного поворочался, развернулся к Сольвейг, и стал молча ее разглядывать. Его взгляд остановился на причудливых вензелях, что украшали тело ведьмы. Витиеватый узор начинался под грудью и покрывал кожу до самых бёдер. С одной стороны он обрывался, а с другой превращался в тонкую линию, состоявшую из переплетающихся знаков на незнакомом ему языке, и спиралью спускался по бедру и до самой лодыжки. Дола протянул руку и провёл пальцами по этим узорам — они оказались слегка выпуклыми, подобно шрамам. Словно кто-то вырезал их на нежной коже ведьмы.

Все это время Сольвейг молчала, ожидая его дальнейших действий.

—Ты такая красивая. Яркая. Ненасытная. Желанная. — Пробормотал иллириец, огладив женщине бедро.

Сольвейг вздрогнула и напряглась: почти каждый мужчина после этих слов пытался петь ей вирши о любви, и свято верил, что женщина принадлежит ему. Ведьма уже приготовила резкую отповедь, дабы поставить иллирийца на место, но Дола больше ничего не добавил. Он лишь улыбнулся краешком губы, и попытался сесть на кровати. Получилось это у него только со второй попытки, и он издал глухой стон, схватившись за голову.

—Кажется, я вчера перебрал...

—Отрадно видеть, что даже потомки Совершенных страдают похмельем, — хмыкнула Сольвейг, несколько обескураженная полным отсутствием ожидаемой реакции.

—Если любитель орать под окнами не заткнется, я его убью, — мрачно пообещал Дола, и ведьма всецело его поддерживала.

Иллириец поднялся с кровати, и, потягиваясь, направился к столику у окна. Сольвейг откровенно залюбовалась его телом.

Дола, тем временем, увидел на столе графин с водой, и решительно присосался к нему, утоляя жажду. Немного воды он оставил и своей подруге по несчастью. Затем, недовольно зарычав, Дола вышел на балкон, явив миру своё обнажённое тело, и Сольвейг про себя подумала, что там есть, на что посмотреть. Судя по всему, иллириец решил помочиться на головы стоявших внизу людей. Так и есть, ругань внизу стихла, но почти сразу раздался громкий, полный негодования крик, после него последовали женский визг, угрозы и требование немедленно прикрыть срам.

Когда Дола вернулся в комнату, Сольвейг уткнулась лицом в одеяло, давя рвущийся наружу смех.

—Заметь, стало тише, — пожал плечами серокожий нелюдь.

Он нашёл свою одежду и теперь прыгал по комнате, натягивая на поджарую задницу узкие штаны.

Сольвейг сонно за ним наблюдала. Она понимала, что и ей сейчас нужно одеваться. Но ещё больше ей хотелось раздобыть лохань с водой и как следует умыться. Но ведьма подозревала, что после ночных возлияний на постоялом дворе никто, включая хозяина и его прислугу, не будет в состоянии исполнить ее пожелание.

Когда Сольвейг и Дола спустились в общий зал, то увидели Лайе, который с мрачным видом завтракал, периодически запивая еду водой. Рядом с ним, уткнувшись лбом в стол, раскатисто похрапывал Хасами.

Едва Сольвейг и Дола присоединились к ним, Хасами оторвал голову от поверхности стола и приложил ко лбу графин с холодной водой. Вид у него был ещё более мятый, нежели у ведьмы с близнецами. Оно и неудивительно — накануне вечером Сольвейг очень быстро потеряла счёт кружкам с элем, которые шеддар опрокидывал в себя, одну за другой.

Лайе наоборот, выглядел свежим и бодрым, словно и не пил вовсе. Впрочем, на его отвратительное настроение это не повлияло.

—Утро добрым не бывает? — поприветствовал Дола брата.

Он отобрал у Хасами графин и отпил прямо из горла. Затем предложил то же самое ведьме, и она с радостью последовала его примеру.

—Говорите потише, — просипел Хасами, потирая ладонями лицо. — Думайте потише. И не дышите.

От него несло таким перегаром, что у Долы невольно скривилось лицо, и встали дыбом волосы на загривке.

—Кто-то вчера много-много пил, — хмыкнул он. — Очень много, судя по всему.

—Ты от него не сильно отставал, братец. — поморщился Лайе. Затем, перевёл взгляд на ведьму. — Как тебе спалось?

—О, совершенно замечательно! — ведьма откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди. — А ты, я погляжу, не выспался.

—Кто-то вчера полночи не давал всему этажу уснуть, — сварливо заметил Хасами. — Найду — что-нибудь отрежу.

Отпивший в очередной раз воду, Дола поперхнулся, судорожно закашлялся и закрыл рот рукой, пряча улыбку. Хасами с ненавистью взглянул на него, и вдруг его лицо прояснилось.

—О, я вам вчера забыл передать письмо! — он полез за пазуху и достал мятое послание, перевязанное красной нитью и скреплённое восковой печатью.

Лайе взял его в руки, не глядя сломал печать и начал читать. По мере прочтения его лицо становилось все более удивленным.

—Письмо из Аль-Хисанта. «Доставить Бесу и Ласке немедленно, как только прибудут в Стоунблейд». Там говорится, что мы должны отправиться в Ресургем. Какое-то мутное дело.

—Нужно кого-то убить? Или снова похитить и доставить живым? — усмехнулась Сольвейг.

—Нет, — Лайе был мрачнее тучи. — в Нижнем городе происходят убийства, убивают полукровок.

—Их везде убивают, — пожал плечами Дола, наконец-то, сумев откашляться.

—Ты не понял. Убивают таких, как мы, братец. Всех, в ком течёт кровь иллирийцев, — Лайе дочитал письмо до конца и вскинул брови. — Ты не поверишь. В Хисант обратился за помощью Дом Даэтран.

—Даэтран? Но это же на... — не договорив, Дола охнул, получив меткий пинок в коленную чашечку.

Скрежеща зубами, он схватился за ушибленное место. Лайе продолжил, как ни в чем не бывало:

—Да, Дом Даэтран, тебе не послышалось. Я не совсем понимаю, какой во всем этом они имеют интерес, но у нас нет права на отказ.

—Значит, Ресургем? — подал сиплый голос Хасами. — В Ресургеме сейчас чума. Не лучшее время, чтобы туда соваться.

—Послание из разряда «срочно», нужно выдвигаться. К тому же, как я понимаю, оно пролежало у тебя не один день, так что мы уже задержались, — пожал плечами Лайе. Он сложил письмо и убрал за пазуху.

—Чума нам нипочём, на нас не действуют болезни jalmaer, — добавил Дола.

—Ах да, очередное «наследие» богомерзких Совершенных, — беззлобно сплюнул Хасами. — Парни, не забывайте, что вы смески, поэтому не стоит лихо будить.

—Но с нами, ведь, Сольвейг. Верно? — не согласился с ним Дола.

Никто из участников разговора не заметил, как насторожилась ведьма. Лайе, конечно, успел оборвать брата раньше, чем он сболтнул лишнее, но ведьма задумалась, о чем же чуть не проговорился желтоглазый иллириец. Он хотел сказать «наш»? Возможно, он имел ввиду, что близнецы принадлежат правящему Дому Вечной Земли? Кто же они тогда? Сольвейг вдруг сообразила, что они не называли ей свой род, только имена. В ведьме проснулось жгучее любопытство, с каждым разом братья оставляли все больше вопросов — и ни одного ответа.

Услышав про чуму, ведьма очнулась от своих размышлений и успела услышать обрывок беседы. Поэтому, когда близнецы уставились на нее в ожидании ответа, ведьма согласно кивнула головой.

—Я с вами. Мой Дар позволяет исцелить от чумы.

Лайе с сомнением посмотрел на неё, но от комментариев воздержался.

—Значит, выдвигаемся через час.

—Но я хотела искупаться... — жалобно протянула ведьма.

—В речке искупаешься. — отрезал Лайе, смерив ее высокомерным взглядом. — Хочешь с нами путешествовать, привыкай к другим условиям.

—Перестань брюзжать, — хмыкнул Дола. — Не пугай женщину.

—С тобой я потом еще побеседую, — недовольно буркнул Лайе, и, демонстративно громко отодвинув кресло, вышел из-за стола и направился на улицу.

Хасами проводил его долгим взглядом.

—У него потрясающая способность располагать к себе окружающих, — пробормотал он. — Как ты его выдерживаешь?

—Он мой брат, Хасами, — рассмеялся Дола. — Ближе него у меня никого нет.

—В таком случае, я тебе сочувствую. — Хлопнул его по плечу шеддар и снова уронил голову на руки, всем своим видом показывая, что намерен дремать дальше.

Дола повернулся к Сольвейг.

—Лайе, конечно, дал нам час на сборы, но я даже отсюда чую его негодование. Предлагаю поторопиться и выходить уже сейчас.

—Как скажешь, мой дорогой. Как скажешь, — кокетливо улыбнулась в ответ ведьма.

====== Глава 3: Ресургем. Чума ======

Комментарий к Глава 3: Ресургем. Чума Прошу прощения за долгую паузу. Как-то резко все навалилось и все, что остаётся — выплывать из дерьма и не забывать про творчество.

Бурно и свободно несла свои воды могучая Ильимани. Брала она своё начало далеко за Мерцающими горами, рассекала собой всю Землю Радости, а затем впадала в беспокойное Море Жажды, что лежало далеко на юге.

И, ближе к северу, на берегу Ильимани стоял город, куда вели все дороги Джалмаринена.

Сердце Земли Радости, Ресургем, белокаменная столица. Считался сей город прекрасным, и с красотой его могли сравниться лишь города Иллирийской Империи. Говорили, что Ресургем был построен задолго до Периода Исхода, и что он стоит на руинах ещё более древнего города, что существовал ещё в забытую эпоху Первозданных. Говорили, что именно там, в Ресургеме, увидела свет одна из Первозданных — Хасидзиль, и от того сие место отмечено печатью благодати. Во все века Ресургем был резиденцией королей и королев Джалмаринена, и до сих пор, из года в год по весне наступало время балов, и во дворец стекались аристократы со всех концов Земли Радости. Были среди них холодные, гордые северяне, являли здесь свой лик знаменитые рыцари Айнцкранга, были тут и хитрые торговцы жаркого Юга, князья Золотого Пути. Приезжали сюда и помещики западных губерний, что стояли на болотах. Нигде, кроме Ресургема, нельзя было увидеть столь разных представителей джалмарийского народа, и только здесь они сосуществовали в мире.

Любой джалмариец мечтал попасть в Ресургем — здесь не было места предрассудкам, здесь не было грязи и черни, и здесь надо всеми простиралась длань вдовствующей королевы Ясмин. Конечно же, все вышеописанное относилось к Верхнему Ресургему, в нижней части города, как и везде, процветали преступность и нищета.

Ещё говорили, будто, под королевским дворцом лежат древние катакомбы, а в них — сотни гробниц, где покоятся Первозданные, все, что осталось от прежнего мира после Периода Исхода.

Но, отнюдь не за покоем, покровительством или расхищением древних могил, держат свой путь в столицу три путника. Внешность их весьма примечательна: рослые серокожие нелюди, близнецы, облачённые в кожаные доспехи; на предплечье каждого виднеется повязка с рисунком буревестника, символ Хисантской Гильдии. И с ними женщина — маленькая, с ладной фигуркой: по плечам и пышной груди, что обтянута плотной тканью дорожного платья, струятся черные, как смоль, волосы, на губах играет лукавая улыбка, а глаза горят ведьминским огоньком. Изящные ручки уверенно держат поводья, и если бы она подняла их ладонями вверх, то можно было бы увидеть багровые символы Меченой, словно выжженные на коже.

Маленькая женщина удобно расположилась между близнецами, и старалась вести непринужденную беседу. Один из них шутил в ответ, громко смеялся и бурно жестикулировал, а второй молчал, лишь изредка поглядывая на близнеца. Мысли его были бесконечно далеки от темы оживленного разговора.

Лайе-Ласка вслушивался в песню реки Ильимани, что звучала в шуме её волн, плеске их о крутые берега, и пела ему река о самой жизни, о том, как бесконечно свободна её душа, и о том, как прекрасна Земля Радости. И Лайе безмолвно, но всем своим существом внимал реке, что была древнее всех городов на Земле Радости. Никому, даже своему брату, не смог бы он объяснить, каково это — слышать глас Земли Радости, видеть души тех, кто когда-либо здесь жил и умер.

Джалмаринен... Земля Радости, Живая Земля, помнила то время, когда важно было устоять, выдержать, и не сгореть под иссушающей, обжигающей магией Совершенных. И теперь Джалмаринен радостно приветствовал одного из потомков Совершенных, что ехал по его землям. И чувство это было столь переполняющим, что Лайе задыхался благоговейным трепетом.

От духов не сокрыть истинную сущность, не обмануть их словами, и потому Лайе слышал, как они зовут его, их голоса звучали в журчании воды, в шелесте листьев и тихом скрипе деревьев, звучали в пении птиц и стрекоте насекомых.

И был Лайе так поглощён созерцанием танца духов, что вздрогнул, когда в его блаженное состояние вторгся чужой голос.

—Ты тоже слышишь. — черноволосая ведьма всегда старалась подобраться к нему, как можно незаметнее, и, надо сказать, иногда ей это удавалось.

Сольвейг пристально смотрела на него своими зелёными глазами, внутри которых плясал ведьмин огонёк. Лайе медлил с ответом, он перевёл взгляд на спутницу и теперь созерцал ее нестареющее личико. Она была красива. Он чуял ее силу, огромную, накопленную за многие годы. Отнятую у многих. Лайе понимал, что Сольвейг для них бесценна. Видел он и то, как она старается обратить на себя внимание Долы. Хоть Дола и отзывался на ее заигрывания, сейчас Лайе тихо посмеивался над ведьмой: видел он, что Дола немного, но все же потерял интерес к ведьме. Будучи прожжённым шельмецом и повесой, он всегда остывал к женщинам, получив желаемое. Впрочем, нельзя было сказать, что все попытки ведьмы были безуспешными, потихоньку, маленькими шажками, она завоевывала внимание Долы обратно. И, глядя на неё, Лайе никак не мог отринуть чувство неприязни, одолевавшее его с первого дня знакомства с Меченой ведьмой.

—Ты тоже слышишь их, Лайе. — Сольвейг улыбнулась. — Эта земля удивительна и прекрасна, не правда ли?

—Не то слово. — вздохнул Лайе. — Невозможно этого понять, пока сам не услышишь Ее голоса. Воистину, верно вы Ее зовёте — Джалмаринен, Земля Радости. Она прекрасна.

Сольвейг прикрыла глаза, прислушалась. Затем, свободно вздохнув, улыбнулась.

—Ее никогда не оскверняли Совершенные. Возможно, в этом причина чистоты нашей земли.

—А что, по-твоему, тогда сделал Фаэллин? — усмехнулся ее собеседник, сощурившись. — Он ведь был возлюбленным вашей Первозданной.

—Фаэллин, возможно, осквернил нашу кровь когда-то. Но без него не появились бы мы — Дети Хасидзиль. Его кровь давно растворилась в потомках, но Дар — остался. И разве это плохо, обладать способностью исцелять? Разве плохо жить вечно, благодаря Дару?

—Вы можете жить вечно лишь потому, что забираете эту жизнь у других, — возразил Лайе. — Я бы не назвал это чем-то хорошим.

—Если посмотреть на вас с Долой, то вы наёмники, Лайе. Вы убиваете, если вам прикажут. А иногда убиваете, чтобы спасти собственную жизнь. Разве это сильно отличается от моего Дара? — парировала ведьма, придержав лошадь.

—Мы никогда не делали это без нужды, ведьма.

—Ты, может и нет, а вот твой брат... Неспроста ведь его кличут Бесом. Он такой же, как я. Забирает жизни, чтобы жить самому. Я знаю таких, как он. Я такая же. Мы слишком любим жизнь, чтобы умереть в положенный нам срок.

Лайе скривился. Хочешь не хочешь, а в словах Сольвейг была доля правды. И все же, ему претило согласие с ведьмой.

—Не обобщай. Ты jalmaer, тебе не понять тех, кто живет вечно, — возразил он, скорее из упрямства.

—Не надо показывать мне свои зубки, синеглазик, — отрезала ведьма, усмехнувшись. — Я знаю, я тебе не нравлюсь. Но это не отменяет того, что я права. Ты, Лайе, веришь в то, что будешь жить вечно, потому нет у тебя того огня, что горит в сердце твоего брата. Никогда не станешь таким, как он. В этом проклятие многих долгоживущих — ваша кровь холодна с рождения. — голос Сольвейг стал неприятным.

Но, ничего больше она не успела добавить — к ним подъехал Дола, успевший немного разведать местность, пока Сольвейг и Лайе спорили.

—Вы должны это увидеть, — сообщил он и снова пришпорил коня.

Лилайе последовал за ним на ближайший холм, и замер, вглядываясь вдаль, где простиралась зелёная Речная Долина. Обычно, на горизонте разрезали небо острые шпили Ресургема, но сейчас ничего не было видно из-за облаков густого дыма, что поднимался вверх от многочисленных кострищ в долине.

—Чуешь? — Дола принюхался и брезгливо поморщился.

Лайе последовал его примеру и учуял пока ещё очень слабый, но, по-прежнему, отвратительный запах горящего мяса и разлагающихся тел.

—Похоже, чума не только в Ресургеме, — тихо произнёс он. — Долину превратили в могильник.

—Попробуем доехать до корчмы в Вороньем Грае, — пожал плечами Дола. — Может, узнаем там, что к чему.

Трое всадников спустились с холма и продолжили путь вдоль побережья реки, собираясь добраться до нужной им корчмы раньше, чем сядет солнце.

У Вороньего Грая их поджидал неприятный сюрприз: ворота в деревню оказались закрыты, и добраться до корчмы можно было только по реке. Но, как оказалось, это была лишь первая неприятность из многих — едва Дола довольно близко подъехал к воротам с намерением постучать в них, как в землю перед конём вонзился арбалетный болт. Лошадь взбрыкнула и встала на дыбы, едва не сбросив своего всадника — Дола лишь чудом удержался в седле, крепко вцепившись в узду и прижавшись к лошадиной шее.

—Вы там совсем охренели? Кто так гостей встречает?! — крикнул он, еле успокоив животное.

—Мы никого не ждём, нелюдь! — крикнули откуда-то сверху.

Лайе успел разглядеть мелькнувшую за забором голову, и поморщился. Раздражали его эти разговоры через стену.

—Мы только хотим переночевать в корчме и уехать наутро! — крикнул Дола в ответ.

—Хер вам, а не корчма, ещё занесёте нам чуму сюда! — последовал нелюбезный ответ. — Тикайте отсюда, покуда целы!

—А меня пропустите? — вдруг подала голос Сольвейг. — Я целительница.

За стеной послышалась возня.

—Ты человек?

—А что, не похоже? — криво усмехнулась ведьма.

—Сколько ты с ними ехала?

—Много дней и много ночей.

—И ты не заразилась? — в голосе вопрошавшего прорезалось сомнение.

Близнецы переглянулись с недоумевающими лицами, не понимая, причём здесь то, что они нелюди и чума. Тем временем, Сольвейг отвечала:

—Как видите, нет. А должна была?

—Нелюди принесли нам чуму. Запрещено их пускать!

Дола присвистнул и скосил глаза в сторону Лайе.

—О как. Теперь мы ещё и повинны в бедах jalmaer, — вполголоса произнёс он, и снова взглянув на ворота, недовольно крикнул: — Вы издеваетесь? По-вашему, мы похожи на чумных?

—А леший вас знает! Вы, нелюди, изворотливый народ! Говорю вам — валите отсюда! — говоривший с наёмником человек высунулся из-за ворот и нацелил арбалет в грудь Долы.

—Shienadan! — сплюнул тот. — Ласка, сделай что-нибудь.

—Сначала попробуем договориться мирно, — пожал плечами Лайе-Ласка и перевёл взгляд на Сольвейг.

—Послушайте, если у вас есть больные, я могу вам помочь. Но они — мои телохранители, я их не оставлю здесь.

—«Телохранители». — Лайе скривился так, словно съел недозрелую брюкву. — Ну-ну. Если бы нам ещё платила наша госпожа.

—Ну, в каком-то смысле она нам платит, — вполголоса заметил Дола, наблюдая за переговорами ведьмы с селянами.

—Ах да, как я мог забыть. Натурой, — так же тихо съязвил Лайе. — Меня обделили, тебе не кажется, малой?

—Мой возлюбленный брат, ты всего в одном шаге от того, чтобы получить от меня по роже, — мягко отозвался Дола, оскалив острые зубы.

Неожиданно для обоих братьев ворота пронзительно скрипнули и тяжело, с визгом несмазанных петель, подались назад, открывая путникам дорогу в Вороний Грай.

—Как ты их уговорила? — пробормотал Дола, проезжая мимо довольно улыбнувшейся Сольвейг.

—Мой дорогой, я всего лишь могу дать им то, в чем они так нуждаются, — рассмеялась ведьма и пришпорила лошадь.

Постоялый двор, несмотря на то, что уже смеркалось, пребывал в относительном запустении, хмурые подавальщицы ходили и протирали замызганные столы, а изрядно помятый хозяин корчмы, дыша на путников перегаром, мрачно сообщил им, что все комнаты заняты, и все, что он может им предложить — это чердак. Он утверждал, что двое здоровых иллирийцев и одна маленькая женщина туда вполне поместятся, но цену, при этом заломил несусветную. Сольвейг попыталась с ним торговаться, но безуспешно. В конце концов, у Долы закончилось терпение и он, выхватив из-за пояса кинжал, вонзил его в стойку и пообещал в следующий раз воткнуть кинжал уже корчмарю в глаз. На удивление Лайе и Сольвейг, корчмарь и ухом не повёл, сообщив, что цену он снизить никак не может, но согласен выдать путникам лишние одеяла для более комфортной ночлежки. Пока Дола долго и пристально вглядывался в его лицо, пытаясь понять — издевается над ним корчмарь или говорит на полном серьезе, Лайе оглядел помещение.

Здесь было пыльно и пусто, сразу становилось видно, что Вороний Грай закрыт для странников уже довольно давно.

—Как далеко распространилась чума? Где ее очаг? — обратился он к корчмарю.

—Дык месяца два уже как. Известно же — в Ресургеме все началось, — отозвался мужичок,взяв тряпку и протерев стойку.

—Быть того не может! — встрял Дола, — Это же Ресургем, обетованный город!

—Говорят, в квартале смесков началось, — пожал плечами корчмарь. — Все знают, что полукровки принесли нам чуму. И если вам жизнь дорога, не совались бы вы туда, остроухие. Город сейчас закрыт для всех.

—Нам нужен Ресургем, — твёрдо ответил Лайе. — Наверняка к вам шли беженцы, и я уверен, ты знаешь обходные пути и сможешь поделиться сопутствующей информацией. Подозреваю, что это освежит твою память.

Лайе положил на стойку пару новеньких, сияющих золотых. Корчмарь, поведя бровями, быстро смахнул их к себе в карман.

—В полудне пути на восток есть пещеры, один из тоннелей ведёт в Ресургем. Не ведаю, куда именно, но вы точнехонько окажетесь в городе. И... поищите там лавку лекаря Мэддока, скажете, что от Сванре.

—Премного благодарен, — кивнул Лайе и обратился к своим спутникам. — Пора осмотреть наши покои.

«Покои» оказались обшарпанной комнатой на чердаке, где не было даже кроватей, лишь сваленные в кучу матрасы сомнительного вида. При ближайшем рассмотрении оказалось, что данное место для ночлежки является самым настоящим рассадником клопов, и, вдобавок, крыша здесь прохудилась и по комнате, гоняя пыль, гулял жуткий сквозняк.

—И за это он содрал с нас пятьдесят медяков? — возмутился Дола, разглядывая комнату. Чтобы не удариться головой о потолок, ему приходилось все время пригибаться.

—Он добавил нам одеяла, — пожала плечами Сольвейг.

—Пойду, потолкую с этим мошенником, — у Долы явно чесались руки начистить корчмарю рыло, но Лайе его остановил.

—Нам не нужны неприятности. Нас и впустили сюда лишь благодаря ведьме jalmaer.

Дола с подозрением взглянул сначала на брата, затем на ведьму, которая брезгливо разглядывала спальное место.

—Я лучше посплю на полу, — наконец, заявила она. — Но сначала, прогуляюсь по Вороньему Граю, поищу местный лазарет.

—Я с тобой! — тут же вызвался Дола, но ведьма быстро его осадила.

—Если не хочешь получить вилы в спину, лучше останься здесь. Местным нужна моя помощь, не твоя.

—Ты можешь сказать, что я твой помощник, — плутовато ухмыльнулся Дола.

В ответ Сольвейг одарила его широкой улыбкой.

—Ты и зверобой от чистотела не отличишь, что уж говорить о «помощи». К тому же, сам слышал слова корчмаря — нелюдей здесь не жалуют.

—Она права, малой, — подал голос Лайе. — Нам лучше остаться.

—Хоть в чем-то вы согласны, — закатил глаза Дола и недовольно сложил руки на груди. — И что ты предлагаешь делать все то время, пока ты будешь решать свои дела?

—Ну... — усмехнулась Сольвейг, — Вы можете привести этот клоповник в более или менее приличный вид.

И, не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты, хлопнув хлипкой дверью. Близнецы молча проводили ее недоумевающими взглядами.

—Малой, тебе тоже послышалось, что она только что предложила нам заняться холуйской работой? — нарочито ровным голосом спросил Лайе, покосившись на брата.

—В чем-то она права, нам здесь ещё спать. Лично мне не хочется поутру обнаружить клопов или вшей в своей шевелюре, — буркнул Дола, и брезгливо покосился на сваленные в кучу матрасы.

====== Глава 3: Ресургем. Голоса тех, кого нет ======

Комментарий к Глава 3: Ресургем. Голоса тех, кого нет Не слишком содержательный, но полный диалогов и размышлений отрывок.

...Массивные ворота закрываются с пронзительным, неприятным скрипом, отрезая его от всего остального мира. Из полумрака веет затхлым, влажным воздухом. А сквозь густой туман, медленно и от того жутко, проступают смутные очертания города. Дола бредет мимо домов, которые, словно расположены под немыслимым углом, идет по узким улочкам, навевающим на мысли о клаустрофобии. Весь город как будто находится под куполом, и когда Дола в очередной раз поднимает голову, ему чудится, что тьма над городом плотна и осязаема настолько, что ее можно потрогать. Иногда он заглядывает в светящиеся окна домов, и его пробирает озноб. Сквозь стекло он видит темные силуэты, похожие на тени, замершие в разных позах, словно время вокруг них остановилось. Дола видит девочку с запрокинутой назад головой, словно она смеётся, видит старика, подпирающего руками подбородок, видит женщину, замершую с кувшином над столом. В некоторых же домах тени двигаются как живые, но их движения постоянно повторяются, будто это замкнутый цикл, который невозможно прервать.

Только у одного дома Дола слышит беззаботный детский смех. Заглянув в окно, он видит темный силуэт мальчика, который сидит на стуле и, болтая ногами, громко и заливисто хохочет. Поначалу он испытывает огромное облегчение, услышав хоть какой-то звук, но вскоре понимает, что этот смех, казавшийся искристым и радостным, повторяется раз за разом, и действует очень угнетающе. Будто почуяв чужое присутствие, ребенок поворачивает голову — очень медленно, и от этого пробирает мороз по коже, и Дола, шарахнувшись назад, бежит без оглядки по улицам города, то и дело натыкаясь на углы домов, и стоящие на улицах ящики и бочки.

Вскоре он замечает людей. Подойдя ближе, Дола видит — не люди вовсе, но иллирийцы. И так похожи они на фигуры из чистого пепла — тронь, и рассыплются в пыль. Взрослые, дети, все они стоят с блаженными лицами, и застывшее выражение бескрайнего счастья похоже на гротескные маски.

У одного из маленьких домов стоит иллириец и с радостной улыбкой обнимает двух маленьких детей. Когда Дола подходит к ним, то видит, что лицо словно слеплено из воска, а у детей вместо невинной радости – злобные оскалы. Он в ужасе пятится назад и толкает кого-то. Обернувшись, видит, что какая-то женщина падает на пыльную землю. Раньше, чем Дола успевает подать ей руку, иллирийка, не издав ни звука, поднимается на ноги, и возвращается в прежнюю позу — замерев на носках, убрав руки за спину, вытянув шею и выглядывая что-то на горизонте широко раскрытыми глазами. Дола проводит ладонью перед ее лицом, но ответной реакции нет.

—Здесь есть кто живой?! — он выкрикивает эти слова, сложив ладони у рта.

Его голос эхом проносится по лабиринту улиц, и, поднявшись вверх, разбивается о мрак над городом.

—Они тебя не слышат, — вдруг звучит тихий, шелестящий голос.

Он звучит настолько бесцветно, что Дола не может определить, кому он принадлежит — мужчине или женщине.

Возле ближайшего дома начинает двигаться, медленно и жутко — как и все в этом месте, серая фигура, и Долу вновь охватывает приступ страха. Подойдя ближе, он видит, что его неожиданный собеседник медленными движениями прибивает дощечку с неизвестными письменами к стене рядом с дверью.

—Что это? — кивает он на табличку.

—Aen Fen. Память. Это все, что от нас осталось. — иллириец делает шаг назад, любуясь результатом.

—Как тебя зовут? — не сдаётся Дола.

Ему чудится, будто в глазах иллирийца вспыхивает огонек жизни, но он тут же исчезает.

—Меня? Меня зовут... звали... У меня было имя? Кем я был? Кем мы были? — голос иллирийца становится испуганным, а затем в нем звучит разочарование. — Мы были гордыми, мы были сильными. И мы сами себя убили.

—Вы? О чем ты? — положив руку на плечо мужчины, Дола как следует встряхивает его.

—Почему город стал таким? Почему вы все забыли? Что это за место? Кто вы?

—Он прорастает в наших телах. Он течёт в наших венах. Он в наших умах, наших сердцах...

—Он? Кто он? Отвечай! Что это за город?! — Доле кажется, что его голос увязает в надвигающейся на город тьме, и эти слова он выкрикивает на ухо собеседнику.

Иллириец дергается и его лицо на несколько мгновений обретает осмысленное выражение.

—En Ayagarase. Gealcha aen ablath. — он говорит на каком-то искаженном диалекте, и Дола узнаёт отголоски древнеиллирийского языка.

Голос иллирица звучит все тише и тише, а потом он вдруг улыбается и протягивает вперед руки.

—Что вы все здесь делаете? Чего вы ждёте?!

—Мы ждём Его. Он скоро придёт за нами.

—Кто он? Кто?! — Дола кричит, но голос его подобен шёпоту.

—Gwean aeneid, Tedd Chaoin. — слышит он тихий ответ, и замирает с вытянутыми в приветственном жесте руками, и беззвучно шевелит губами до тех пор, пока последние искры сознания не исчезают из его взгляда.

Дола успевает разобрать последние слова, и волосы на его загривке становятся дыбом. Он толкает мужчину на землю, зная, что он поднимется и снова застынет в прежней позе. Дола продирается вперед сквозь тьму, которая становится вязкой как мокрая глина, от нее закладывает уши, и все труднее дышать. Дола все больше увязает во тьме. Чтобы не потерять рассудок, он цепляется за единственную яркую нить в этом омуте — за воспоминание о своем брате, о Лайе.

Когда Дола почти уже задыхается во тьме, ему чудится, будто он слышит рядом бесконечно родной голос. Это даёт ему силы на новый вдох, и...

И он захлёбывается тьмой, она проникает в него, заполняет собой жилы, отравляет разум, обволакивает сердце. Кажется, что мрак — в его венах, в его сердце, он пропитался им насквозь и уже никогда не отмоется.

Что-то выдёргивает его из забытья, вокруг него по-прежнему тьма, вязкая, густая, поглощающая все звуки и сковывающая все движения. Сделав огромное усилие над собой, Дола начинает двигаться. Он идет в никуда целую бесконечность, пока не чувствует, как тянущее ощущение постепенно слабеет, а потом и вовсе исчезает. Облегченно выдыхая, упираясь ладонями в колени, Дола оглядывается назад через плечо. Слыша, как отдает в ушах сильное сердцебиение, он смотрит на застывшие фигуры вокруг. Их взгляды устремлены к горизонту, а время застыло в ожидании.

Они ждут.

...С последним сильным ударом сердца, горизонт озаряет яркая вспышка. Дола заворожено смотрит вперед.

Из невообразимого далека несется угрожающий низкий рокот, с каждой секундой становившийся все громче и громче. Достигнув своей высшей ноты, он превращается в дикий рев, рвущий барабанные перепонки и сметающий все живое на своем пути.

Закрыв уши руками, Дола продолжает глядеть вперед, не в силах зажмуриться. В лицо ему дует горячий ветер, смешанный с пылью, которая попадает в глаза, заставляя их слезиться, забивается в нос, горло. Вслед за ревом город-призрак накрывает алый свет, настолько яркий и обжигающий, что он сметает то, что еще осталось после первой волны. Кажется, что земля дрожит, а огненные столпы поднимаются вверх и разбиваются о твердую тьму над городом. Огненный вихрь стирает все — прошлое, настоящее, будущее, оставляя после себя лишь пустоту. Дола мог бы поклясться, что прежде чем быть стертыми навсегда, лица замерших на улицах города фигур озаряются счастливыми улыбками.

Сквозь грохот слышится непрестанный детский смех, тот самый, который так напугал Долу, фигуры осыпаются на землю, обращаясь в пыль. Огонь и ветер обжигают кожу, норовят ее содрать, слепят глаза, не дают дышать. Дола падает на землю, не решаясь подняться до тех пор, пока страшная буря не закончится.

Когда рев начинает стихать, Дола осмеливается поднять голову. Он растерянно оглядывается по сторонам. Город, через который он шел, кажется пустым, словно очищенным от чужой памяти, и только клубы пыли под ногами были доказательством того, что когда-то здесь кто-то жил.

Воздух становится свежим и разряженным, а где-то далеко, едва оторвавшись от горизонта, над миром нависает солнце, застывшее в вечном рассвете. Дола смотрит на него, и...

Проваливается во тьму, в абсолютное ничто, где возможно все, кроме жизни.

Вокруг сплошная пустота, чёрная, страшная — таким бывает лишь абсолютное ничто. Звенящая тишина режет слух, и глаза не видят ничего — даже собственное тело он ощутить не может. Беспомощный и бестелесный, Дола не понимает, где он и почему он здесь оказался. Это место что-то ему напоминает, нечто такое, от чего ему становится невыносимо страшно. Будь у него руки и ноги, он бежал бы без оглядки. Будь у него сердце, оно разорвалось бы от страха.

Но вот вдали проступают смутные очертания, три гигантские фигуры, что приближаются к нему. Дола не видит их лиц, и ему страшно. Они обступают его, двигаясь с медленной неумолимостью и начинают над ним склоняться. И в этот миг он осознает, что тишина сменяется тихим, неясным звуком. Он похож на шелест осенних листьев, гонимых по земле ветром. Он похож на перешёптывания сотен, тысяч голосов, которые становятся все громче и громче. Теперь Дола может разобрать их — одни смеются, безумно и страшно, другие плачут, надрывно и тоскливо. Пустота вокруг него меняется, и в одночасье в ней раскрываются тысячи глаз, они безумно вращаются, подергиваются, но все — устремлены на него.

И голоса, коих тысячи, звучат в его голове, ему кажется, что он сам состоит из тысячи мертвых голосов — их отзвук течёт по его венам, заполняет разум.

Будут новые миры, будут новые города — Дола слышит безумную пророчицу из Стоунблейда, — Исчезнут все, кого ты знал.

Нет, неправда!

А ты останешься.

Ложь! Старуха сошла с ума, я никогда не буду один!

Последний из рода.

Невозможно! У меня есть Лайе, если он погибнет — меня не станет тоже!

Его не будет рядом, чтобы тебя спасти.

И этот шёпот вдруг резко исчезает, схлопывается в резкую тишину, и...

Взрывается тысячеголосым криком в его голове.

Дола словно обретает своё тело и сердце, и срывается с места, стремясь скрыться, найти убежище. Но сонм Его Голосов пророс в него, и не избавиться от этого, не отмыться никогда. Нечто, что проснулось в нем, обретает форму мертвой чёрной птицы с острыми когтями, рождённой из его сердца — сильного, горячего, молодого.

Дола кричит, ноги несут его в неизвестность, и сильнее сонма Его Голосов лишь страх, и нежелание умирать.

Всего лишь найти путь, он ведь Гончий, следопыт. Найти дорогу отсюда, выбраться, выжить, спастись — его этому учили!

Увидеть забрезживший вдалеке рассвет, выйти под лучи кровавого солнца, вдохнуть раскалённый воздух полной грудью, и почувствовать, как рвётся наружу, рождённая из его огненного сердца, чёрная мертвая птица со стальными когтями, и... проснуться, глядя на мир пустыми глазами.

Лайе проснулся первым, почуяв неладное. Из сна его вырвало ощущение присутствия чего-то чуждого, страшного, и оно было совсем рядом. Резко перейдя из сна в бодрствование, Лайе сел, нащупал рукой припрятанный в сапоге кинжал. Оглядел пристально комнату, убедившись, что кроме них с Долой никого нет. И все же, чувство чьего-то присутствия его не покидало.

Тихо. Слишком тихо, понял Лайе. В комнате стояла гробовая тишина — ни звуков с улицы, ни голосов снизу, ни звона моющейся посуды, ни шагов этажом ниже, не было ничего. Лайе посмотрел на брата. Странным казалось, что Дола не почуял неладное, не проснулся. Задержав на близнеце взгляд подольше, Лайе нахмурился. Дола спал на спине, раскинув руки в стороны и поджав одну ногу. Но в этой, казалось бы, обычной позе, не было привычной расслабленности, свойственной спящим. Тело Долы было напряжено, его била мелкая дрожь. Дышал он быстро и неглубоко, губы сжались в тонкую нить, на скулах играли желваки, глаза под веками лихорадочно метались из стороны в сторону.

—Малой? — тихо позвал его Лайе.

Тишина. Чужая, мертвая тишина.

—Братишка? — повторил Лайе, осторожно коснулся лица близнеца пальцами и удивился тому, каким оно было холодным. — Дола!

Схватив близнеца за плечо, Лайе как следует его встряхнул. Почти сразу же Дола открыл глаза, и не было в них ни разума, ни узнавания. Не издав ни звука, он сорвал руку близнеца со своего плеча, сжал до боли запястье. Все произошло так быстро, что Лайе не успел даже опомниться: вот он трясёт брата за плечо, а вот Дола уже держит его за запястье с такой силой, словно хочет его сломать. Свободную руку Дола выбросил вперёд и сомкнул пальцы на горле близнеца, перекрывая ему доступ к кислороду.

—Ма... лой... Ты... чего?! — сдавленно прокаркал Лайе, тщетно хватая воздух ртом.

—Мы не умрем, слышишь?! Мы никогда не умрем, мы en gellah falchaer! — глухим голосом прорычал Дола, и близнец готов был поклясться, что слышит, как его устами говорит хор тысячи безумных голосов.

В глазах Лайе уже потемнело, когда он смог своим Даром дотянуться до разума Долы.

Дотянуться, и наткнуться на глухую, ватную тишину. Собраться с силами, забыть про нехватку воздуха, хлестнуть Даром по рассудку близнеца, разогнать пустоту...

Удушающий захват ослаб, взгляд Долы стал осмысленным. Он с искренним недоумением уставился на нависшего над ним брата, увидел собственную руку на его горле, и выражение изумления сменилось испугом. Отдернув руки, он резко сел на полу, пытаясь понять, где он и что происходит. Рядом кашлял, пытаясь отдышаться, Лайе.

—Что я...? Братец... Что... — сипло пробормотал Дола, боясь услышать ответ. — Курва мать, что произошло?

—Ночной кошмар с тобой произошёл, вот что. Что тебе снилось? — не менее хрипло отозвался Лайе, растирая шею. — О, холера, думал, ты шею мне сломаешь.

Он рассмеялся, и смех вышел нервным. Дола взглянул на брата исподлобья, не разделяя его веселья. По-правде говоря, он был напуган ничуть не меньше близнеца.

—Я... Было темно. Холодно. Пусто. Страшно. Были Его Голоса. И птица...

—Птица?

—Чёрная птица со стальными когтями. Единственное, что я чётко помню. — Дола коснулся рукой своей груди, словно проверяя, нет ли там раны, а потом потёр ноющий висок. — Такое чувство, будто я снова вернулся в Каморан.

—Тебе давно не снились такие сны, верно? — сощурился Лайе.

Дола неуверенно кивнул, решив не рассказывать брату, что сны вернулись с тех пор, как он побывал у стоунблейдской провидицы. Но он был вынужден признать, что настолько сильно его проняло только сегодня. До сих пор он лишь просыпался в холодном поту, с бешено колотившимся сердцем, пытаясь вспомнить, что ему снилось.

—Пожалуй, я догадываюсь, почему тебе приснился Он. — задумчиво протянул Лайе. — Возможно, причиной чумы может быть демон Хаоса.

—Тогда об этом уже знали бы. — возразил Дола.

—Вспомни, малой, Ресургем построен на руинах куда более древнего города. Никто не знает, как глубоко уходят катакомбы под городом, и сколько мертвых там захоронено. Совсем, как в Каморане. Может поэтому Лиланг нас туда отправила?

—Ты думаешь, она знает?

—О, ты сомневаешься в нашей матери? – фыркнул Лайе. — Конечно, знает, иначе бы не стала посылать нас в Ресургем всего лишь для того, чтобы мы расследовали убийства полукровок.

—Сомнительное решение с ее стороны. — Дола уже обеими руками держался за голову — боль не желала отпускать, и где-то внутри зрел подспудный страх снова услышать сонм Его Голосов.

Лайе наклонился к близнецу, осторожно, если не сказать нежно, взял его за лицо обеими руками, и Дола зажмурился, чувствуя приятную прохладу братовых ладоней. Лайе мимолётно улыбнулся, и головная боль тут же исчезла.

—Всегда было интересно, как тебе это удаётся. — проворчал Дола, издав вздох облегчения.

—Дар. — пожал плечами Лайе. — Он многогранен, нужно лишь знать, как его использовать.

—Ещё немного и ты станешь почти Совершенным, братец. — пошутил Дола, и эти слова заставили его близнеца вздрогнуть.

То же самое ему говорил Тысячеглазый в Каморане и в реванхеймском лесу. А теперь и Дола. Случайная мысль, или Тысячеглазый начинает говорить устами его брата?

—Одного не могу понять, почему чума? — вырвал его из тревожных размышлений голос Долы. — Оба раза, что мы видели демонов Хаоса, они воплощали собой лишь... смерть и разложение.

—Вспомни, кем была принцесса Мадригаль, малой. Легенды говорят, что став Его воплощением, она принесла в свой Дом чуму.

—Принцесса Мадригаль мертва уже много веков, Лайе.

—Но ее память осталась. К тому же, никто так и не узнал, где ее похоронили. Она ушла из Дома Йонах, пронеся чуму через всю Империю и заразила ею Землю Радости. И здесь, в Джалмаринене она сгинула без вести.

—Чудесно. Исходя из твоих слов, нам нужно искать могилу одержимой принцессы. — Дола снова покрутил головой. — А где Сольвейг?

—О, я уж думал, ты про неё и не вспомнишь. — саркастически отозвался Лайе. — Ещё не возвращалась твоя jalmaer.

Ещё на подходе к корчме, Сольвейг почуяла неладное. Чувство было до боли знакомое, неприятное, совсем, как в лесу близ Реванхейма, когда она была заложницей демона Хаоса. Сейчас оно было гораздо слабее, но, по мере приближения к корчме, усиливалось. Осторожно зайдя внутрь, Сольвейг увидела селян, что сидели за столами, хмурых служанок и корчмаря, невозмутимо следившим за порядком. Никто из них не выказывал никакого беспокойства, словно ничего не происходило. Медленно, не выдавая своей тревоги, ведьма поднялась по лестнице на чердак, чувствуя, как сгущается вокруг мертвая тишина — она заглушала все звуки, заставляя забыть о том, что здесь есть жизнь. У двери в комнату с близнецами Сольвейг замерла, не решаясь открыть ее, боясь того, что может увидеть. Она так и стояла перед ней, пока не услышала шум за стеной, глухой вскрик, а потом... Потом тишина исчезла, будто по щелчку, и в мир вокруг вернулись звуки — смех внизу, звон посуды, мяуканье кошки за окном.

А потом Сольвейг услышала голоса близнецов, и то, о чем они говорили, заставило ее изумлённо открыть рот. Бесстыже подслушивая разговор, она размышляла о том, какой удивительный виток совершила ее судьба, когда она решила отправиться в путь вместе с близнецами. Не до конца оформившаяся мысль медленно, но верно укреплялась в ее разуме, обрастая мечтами о будущем, которое она могла бы получить.

Наконец, услышав своё имя, Сольвейг придала лицу обыденное выражение, толкнула дверь и зашла в комнату. Оба близнеца сумрачно уставились на неё, и ведьма лучезарно улыбнулась.

—Вам не спится, я погляжу?

—Заснёшь в этом клоповнике, как же. — недовольно буркнул Лайе. — Узнала что-нибудь?

—Как и сказал корчмарь, чуму занесли нелюди из Ресургема. Я вылечила несколько человек. Остальным... не повезло, заражение было слишком глубоким. Беженцы приходили сюда пару недель назад. Людей пустили, а нелюдей...

—Убили и сожгли. — закончил за неё Дола.

—И так во всей долине. Остроухих гонят отовсюду, либо убивают.

—А jalmaer, значит, пытаются спасти? — саркастично скривился Лайе.

Сольвейг перевела на него тяжёлый взгляд.

—Не всех. Пускали тех, у кого не были обнаружены симптомы чумы. Только вот проку от этого, как смертному от сисек Махасти. В Ресургеме сейчас гонения нелюдей, они бегут сюда, в Речную Долину, но и здесь им нет пристанища.

—Тот, кто первым занёс чуму в город, явно не представлял, как он подгадил нашему народу. — пробормотал Дола, едва ведьма замолчала.

Вместо ответа Сольвейг вытащила из декольте смятый листок и протянула его братьям.

—Один из беженцев сумел набросать приблизительную карту пещер, ведущих в Ресургем. Если он не путает бред с реальностью, мы быстро доберёмся до города.

Дола придирчиво повертел «карту» в руках и резюмировал:

—Хорошо, если мы не напоремся на демона Хаоса в этих пещерах. В противном случае, — он демонстративно помахал листочком перед носом, — от этого наброска тоже толку будет, как смертному от сисек Махасти.

—Почему вы решили, что здесь может быть демон Хаоса? — удивилась ведьма.

Близнецы переглянулись.

—Интуиция. — сказал Дола.

—Ты и сама должна была почувствовать Его присутствие. — добавил Лайе, сверля ведьму подозрительным взглядом.

—Я почуяла что-то неладное, когда шла сюда. Но это ощущение исчезло раньше, чем я успела добраться до корчмы. — бодро соврала ведьма.

Она стянула с ног сапоги, расстелила рядом с Долой одно из одолженных у корчмаря одеял, и с облегчением растянулась на нем, чувствуя, как усталость после изнурительного процесса исцеления больных даёт о себе знать. Сольвейг не стала искать, чем укрыться, просто закуталась в свой плащ.

—Разбудите меня... как соберётесь... — ведьма широко зевнула, и, закрыв глаза, мгновенно провалилась в сон.

—Ты тоже ложись. — буркнул Дола брату. — Мне что-то расхотелось спать.

Лайе внимательно на него посмотрел, открыл рот, собираясь что-то ответить, но передумал. Так и не решившись ничего сказать, он лёг на своё место и закрыл глаза. Дола же остался наедине с самим собой и сжал кулаки. Он не знал, что беспокоило его больше — страшные, странные сны или слова ведьмы о гонениях нелюдей. Дола мог быть тысячу раз принцем Даэтран, но он ни на минуту не забывал о своём происхождении и жизни до Вечной Земли, и подобная несправедливость претила ему. Конечно, Дола понимал, что ему просто повезло родиться принцем, и лишь в этом было его отличие от других полукровок. Когда он ещё служил в армии, он сумел собрать вокруг себя других смесков, их было не так много, но достаточно, чтобы сформировать отряд. Многие из них стыдились своего происхождения, некоторые ненавидели «порченую кровь», что текла в их жилах. И только Дола Даэтран по прозвищу Бес, никогда не скрывал, кем он был. Очень часто этот факт его биографии становился причиной для всевозможных стычек, но младший принц не давал спуску никому, прослыв редкостным забиякой. В конечном итоге, даже командование перестало называть его по имени и указывать его Дом. До конца службы его называли только Бесом, и так было проще, так было легче.

Дола поднял глаза и увидел трещину на крыше, сквозь которую виднелось чистое, звёздное небо. Сегодня они снова отправятся в путь. До Ресургема осталось всего ничего, но, как правило, последний отрезок пути оказывался самым сложным. Дола в который раз уже пожалел о том, что даже не попытался отговорить близнеца от этой затеи. Пусть он не был айя — носителем Дара, но Дола жил инстинктами, порой ему и самому казалось, что в нем больше от зверя, чем от иллирийца, и он привык доверять своей природе, своему чутью. И оно бунтовало против того, чтобы идти в Ресургем, но долг был важнее.

Да, именно это вбивали в голову всем иллирийцам: долг превыше всего, всегда поступай правильно, нет ничего важнее Империи.

И ему, младшему принцу Даэтран, до сих пор было тяжело принять эту истину.

Дола скривился, ведь как хорошо все шло — десять лет они с Лайе наемничали, десять лет он чувствовал себя на своём месте, и всего одно письмо из дома сумело напомнить ему обо всем. Он тяжело вздохнул, взглянул на спящих брата и ведьму. Поднявшись на ноги, склонился к Сольвейг и осторожно поправил плащ, которым она укрывалась. Затем он перевёл взгляд на Лайе. Лишь во сне лицо его брата приобретало непривычное, беззащитное выражение. По губам Долы скользнула улыбка. Убрав упавшую на лицо Лайе прядь волос, Дола направился к двери, ступал он осторожно, не доверяя старым, скрипящим половицам. Он осторожно притворил за собой дверь и бесшумно выскользнул из корчмы на улицу. Там, на короткое мгновение застыв у крыльца, Дола вдохнул полной грудью свежий ночной воздух и почувствовал, как кружится голова. Убедившись, что вокруг ни души, илллириец отправился на причал, где стянул с ног сапоги и сунул ступни в приятную, прохладную воду. Он не знал, сколько так просидел, прежде чем услышал тихие шаги и почуял знакомый яркий, золотой след.

—Проснулась. — не вопрос, а простая констатация факта.

—Мне не так уж много времени нужно, чтобы восстановить силы.

Сольвейг, тихо ступая босыми ногами, опустилась рядом с Долой на край причала и тоже свесила ноги вниз. И тут же недовольно фыркнула, обнаружив, что дотягивается до воды лишь кончиками пальцев. Разглядывая эту картину, Дола не смог удержаться от смешка.

—Не вижу ничего весёлого. — поджала губы ведьма.

—Могу помочь искупаться. — предложил Дола, а в глазах его плясали озорные искорки.

—Как в тот раз, когда ты кинул меня в ледяной ручей? Нет, спасибо. — решительно отказалась ведьма.

Дола лишь закатил глаза.

—Ты всю жизнь мне будешь это припоминать?

—Мы, женщины, существа злопамятные. — заверила его Сольвейг. — Уж юбкодрал вроде тебя должен это знать. Будь уверен, я припомню тебе это и через двадцать и через тридцать лет.

—А ты собираешься быть с нами все эти тридцать лет? — живо заинтересовался Дола.

—Это уж как сложится. — пожала плечами Сольвейг. — А ты бы этого хотел?

—Определенно да, — кивнул ее собеседник.

—Только твой брат будет не в восторге.

—Лайе вообще мало от чего приходит в восторг. — фыркнул Дола, закатив глаза. — Порой, он бывает редкостным снобом.

—Порой? Ты явно льстишь ему.

—Просто я знаю его лучше, чем кто-либо ещё.

В голосе Долы проскользнули странные нотки, от чего ведьма перестала улыбаться и внимательно на него посмотрела. Нет, не могла она понять эту всепоглощающую преданность. Как же сильно надо было любить синеглазого ублюдка, подумала она, чтобы даже не допускать мысли о том, что в нем может быть что-то плохое.

—Ты одержим? — вдруг спросила Сольвейг.

От неожиданности Дола прянул ушами, плотно прижал их к голове и недоверчиво уставился на ведьму. Впрочем, недоумение на его лице быстро сменилось привычной паскудной ухмылкой. Он шутливо погрозил ведьме когтистым пальцем.

—Тебя мама не учила, что подслушивать нехорошо? Плохая, плохая ведьма!

—Моя мама вообще ничему хорошему меня не учила. — хмыкнула Сольвейг и подперла голову рукой. — Не уходи от ответа, Бес. Ты одержим?

—Нет, — слишком быстрый ответ, слишком резкий, чтобы быть уверенным. — По-крайней мере, будь я одержимым, Лайе бы это понял первым.

А вот это уже больше было похоже на правду. И все же, ведьма задумалась, что на самом деле когда-то произошло с Долой. Она ведь, до сих пор ничего не знала о нем, и его брате, и даже то, что она услышала сегодняшний разговор за дверью, было лишь случайностью.

—Вы правда принадлежите Дому Даэтран?

—У тебя сегодня день нелепых вопросов? — беззлобно огрызнулся нелюдь, покосившись на женщину.

—Просто любопытство. Я слышала ваш разговор. Просто... не хотела говорить об этом при Лайе.

—Не жалуешь ты его.

—Подозреваю, что это взаимно. И ты снова пытаешься сменить тему.

—Что ж тебе так неймется-то, женщина? Да, мы из Дома Даэтран.

—Но вы ведь смески, верно? Когда мы сцепились в лесу, я почуяла твою кровь. Вы ведь наполовину шеддары? Как же так вышло, ведь эти два народа враждуют ещё с Периода Исхода! — Сольвейг действительно было любопытно, и теперь, видя, что Дола вполне готов отвечать на ее вопросы, она не смогла сдержаться.

—Сольвейг, когда мы были в Стоунблейде, ты видела Хасами. Была в нем хоть капля ненависти к нам? — поинтересовался Дола.

—Хасами вам обязан жизнью.

—Не нужна причина, чтобы любить кого-то не похожего на тебя. Да и не важно, откуда мы родом. Нас десять лет не было на Вечной Земле, а мой дом там, где Лайе. Считай нас просто смесками без роду-племени.

Сольвейг недовольно нахмурилась. Совсем не это она хотела услышать, а она не любила, когда ей отказывали.

—Когда-нибудь ты мне расскажешь правду. — усмехнулась ведьма.

—Через двадцать-тридцать лет — обязательно. — подмигнул ей Дола и беспечно рассмеялся.

И, как и всякий раз, когда он смеялся, по коже ведьмы пробежали мурашки.

Где-то вдалеке раздался отчаянный, пронзительный крик, который эхом пронёсся по речной глади и оборвался так же внезапно, как и зазвучал. Дола и Сольвейг переглянулись, но казалось, что кроме них никто его не услышал. Лишь захлопнулись ставни одного из домов, да негромко ругнулся кто-то неподалёку.

—А что насчёт тебя? — хмыкнул Дола, — Раз уж мы решили говорить начистоту, расскажи о себе, Сольвейг. О своей жизни до нас.

Ведьма уже в который раз за последние часы нахмурилась — ее история была тем, что ведьма не любила вспоминать. Но, взглянув на любопытного серокожего нелюдя, она лишь тяжело вздохнула.

—Может, мне тоже рассказать о себе через двадцать-тридцать лет? — ядовито поинтересовалась она.

—Не будь такой мелочной, не повторяй моих ошибок! — хмыкнул Дола.

Сольвейг только покачала головой и начала свой рассказ:

—Нас выдают замуж уже в четырнадцать, пятнадцать или реже — в шестнадцать лет. Меня считали самой одаренной в семье. Ведь я родилась здоровой, что редко в кровосмесительных браках, и сильной, куда более сильной, чем мои братья и сестры. И я была Дитем Хасидзиль. Исцеление всегда давалось мне лучше, чем остальным Хелленбергам. И я стремилась к чему-то новому. К неизведанным вершинам, так сказать. Поэтому в четырнадцать я уже была женой реванхеймского главы, из семьи Эспозито, в шестнадцать родила первенца. В восемнадцать — второго. И третьего — в двадцать два. Должен был появиться четвертый ребенок — мне было уже двадцать пять. Но я заболела. Они все думали, что я умру, но я выжила. Именно тогда, в горячке я открыла вторую сторону своего дара, а мой нерожденный ребенок стал первым, чью жизнь я поглотила. Я так и не увидела его первого вдоха.

Я перестала стареть, драгоценный супруг начал меня бояться, а подруги детства — завидовать. У нас на севере женщины к тридцати годам уже теряют свою красоту. А мне было страшно наблюдать за тем, как девчонки, с которыми я неразлучно провела свою юность, увядают, как сорванные цветы, раньше времени превращаются в старух, недовольных жизнью и не ведающих ничего, кроме работы и семейного очага. А мой муж... О, он меня сторонился, опасался, что когда-нибудь я возьму его жизнь так же, как жизнь того ребенка. В конце-концов, он ушел от меня, забрав моих детей, не пожелав оставаться под одной крышей с Меченой ведьмой. Я еще какое-то время жила в Реванхейме, но выносить косые взгляды людей, которых я когда-то знала и любила — тяжело. И своих детей я тоже больше не видела, меня не пускали к дому Эспозито. Сейчас, у меня, наверное, уже есть внуки или даже правнуки. Когда я попыталась вернуться к своей исконной семье, Хелленберги меня не приняли. Они припомнили мне то, как я отказалась от них и дали от ворот поворот. Я осталась Меченой, но перестала быть Дитем Хасидзиль.

Я стала свободной, много путешествовала, лечила людей или даровала им быструю и желанную смерть. Побывала в паре-тройке сект, громко именующих себя орденами того или иного Первозданного. Я делила ложе со многими мужчинами. Обрела громкую славу, что нынче идет впереди меня. А потом я попала в... затруднительную ситуацию. Мне пришлось бежать, и я вернулась в Реванхейм снова. И снова меня там не приняли. Я ушла в лес, нашла старый дом, поселилась в нем. Сначала все было хорошо, а потом... Потом стали пропадать люди. Реванхеймцы повесили их исчезновения на меня, я ведь Меченая. И однажды ко мне пришёл Он. Он хотел поглотить меня, как тех, других, но я предложила Ему сделку.

—Тысячеглазый любит сделки. — тихо подтвердил Дола, внимательно разглядывая свои руки.

—Я предложила ему души людей, заблудившихся в лесу. — ровным голосом продолжала ведьма, — Мой Дар позволяет мне наводить чары...

—Песнь, которую я слышал, верно? Твой зов. — лицо Долы стало ещё более кислым.

—Да. Зов. — подтвердила Сольвейг. — Я забирала их жизни, а Он — души и тела. Я не знала, не хотела знать, что с ними происходит потом. Я хотела жить, Бес. Только ты способен понять, насколько сильно можно жаждать жизни. — Сольвейг заискивающе заглянула в лицо своему собеседнику. — Ты можешь понять, каково это — когда тебя могут поглотить, развоплотить навсегда. Ты предлагаешь Ему самое дорогое, что у тебя есть, и живёшь дальше. Когда я захотела выбраться, Он меня не отпустил. Это было единственное, первое и последнее Его предупреждение. И я продолжала заманивать к нему беспечных путников. А потом... Потом пришли вы, и уничтожили Его. — продолжая говорить, она прижалась к плечу иллирийца.

—Почему Он согласился на сделку с тобой? Почему не поглотил, как всех тех людей? — спросил Дола, не в силах оторвать взгляда от ярких, зелёных глаз ведьмы.

Ее губы дрогнули в слабой улыбке.

—Я всего лишь человек, Бес. Я могу быть сильной, могу нести в себе великий Дар, но я всего лишь краткоживущая jalmaer, как вы, нелюди, нас зовёте. А Ему нужны лишь те, кто способен жить вечно, кто не сгорит, приняв Его в себя.

—Такие, как мы с Лайе. — подытожил иллириец и вздохнул. — То, что ты делала, было мерзко. Ты предала и продала свой народ, ты знаешь?

Сольвейг тихо засмеялась, словно поражаясь его наивности и глупости. Она взяла лицо Долы в свои ладони, приблизилась к нему так, что их лбы почти соприкасались.

—Предала свой народ? Запомни то, что я сейчас скажу, Бес. Люди, как хворост — мгновенно вспыхивают, проживают яркую, иногда безумную жизнь, и быстро сгорают. Раз — и их уже нет. Ты спросишь, почему «они»? Потому что я уже давно не с ними. Я родилась среди людей, живу среди них, и одной с ними крови. Но я не хочу, как они — умирать от старости, немощной старухой, в одиночестве. Я хочу продолжать гореть как можно дольше. Даже если для этого мне придется забирать жизнь у других. Если все же придется отбыть в мир иной, то я сделаю это ярко и безумно. Сделаю так, что люди будут помнить меня спустя века. И не тропы Абэ Ильтайна станут моим посмертием — а память человека.

Ведьма замолчала, перевела дух. И, неожиданно для себя испытала огромное облегчение — кому-то она смогла все это рассказать.

Так они и сидели, смотря друг другу в глаза, не произнеся больше ни слова. Наконец, Сольвейг положила руки на плечи Долы — почему-то сейчас это оказалось сделать сложнее, чем раньше — и обняла его. Дождалась, когда руки нелюдя осторожно лягут на ее спину, и прижалась всем телом, как можно крепче. Почувствовала, как Дола утыкается носом в ее густые волосы, и улыбнулась.

Чутье подсказывало ведьме, что иллириец знает, о чем она говорит. Знает, не осудит, потому что, возможно, однажды, ему придётся сделать такой же выбор.

Не придётся — чужая мысль ввинтилась в разум раскалённой иглой. — Я не позволю.

Вздрогнув, ведьма подняла голову и посмотрела в сторону корчмы. В лунном свете она увидела чердачное окно, в котором виднелась тонкая фигура. А затем ведьму окатило волной сильнейшей неприязни, и она еле сдержалась, чтобы не отдернуться назад.

Снова лезешь в мысли без спросу, маленькая тварь? — ведьма ударила Даром хлестко, наотмашь, и все стихло.

Видимо, Дола что-то почувствовал, ибо он легонько отстранился от ведьмы:

—Что случилось?

—Ничего. — улыбнулась ведьма. — Просто неприятные мысли.

Она, все же, не удержалась, и бросила взгляд в сторону корчмы. Дола попытался проследить его, но ведьма не дала ему повернуть голову.

—Лайе, да?

—Ш-ш-ш, дорогой мой. Забудь о нем. — тихо рассмеявшись, Сольвейг поймала его за уши, и поцеловала, крепко, жарко, сладко.

Лайе открыл глаза, едва за ведьмой закрылась дверь. На душе было погано, и даже Абэ Ильтайн не позвал его в предрассветной час в свои чертоги. Некому было — духи молчали, были мертвы, как и все в Вороньем Грае. Лайе было здесь тошно, все это место прогнило насквозь, и даже сама земля была заражена и бесплодна, совсем как в лесах Реванхейма.

Несколько минут он лежал, бездумно разглядывая дырявый потолок, а в душе зрело неприятное чувство досады. Вопрос, какого черта Сольвейг пошла за его братом, он себе не задавал — здесь все было предельно ясно. И все же, он чувствовал раздражение. Лайе поднялся с пола и подошёл к окну — вид с чердака открывался прямо на причал, где и сидели Дола с Сольвейг. Лайе мог бы соврать себе, что не хотел подслушивать чужие мысли и желания, что все вышло случайно. Но он хотел и мог это сделать. Своим Даром он дотянулся, сначала до Долы — мысли и чувства близнеца — хаотичные, непостоянные, сумбурные, подобные шторму в океане, были привычными, родными, и успокаивали. Но, когда Лайе потянулся к Сольвейг, то не почувствовал ничего, кроме бесконечной, сосущей жажды, даже сейчас, отобрав жизни у безнадежных больных, ведьма была голодна. Она хотела жить, хотела быть вечной, готова была забирать чужие жизни, и все равно, всегда ей было мало. Желание ведьмы было таким всепоглощающим и сильным, что Лайе почувствовал, как задыхается. А потом, он увидел-услышал-почуял ее мысли, и от них ему стало совсем тошно:

Он поймёт меня. Он такой же. Не осудит, примет. Если он и впрямь одержим — однажды, он сделает такой же выбор. Он выберет жизнь, чего бы ему это не стоило. Ему придётся.

И Лайе не смог сдержаться, ввинтился своим Даром в разум ведьмы, намеренно принёс с собой острую боль, чтобы не смела думать даже о подобном.

Не придётся. Я не позволю.

И ему показалось, что он получил пощёчину — несильную, неприятную, задевшую гордость.

Снова лезешь в мысли без спросу, маленькая тварь?

Для Лайе это стало неприятным открытием — да, ведьма чуяла чужой Дар, да, она могла понять, когда другие носители Дара лезли к ней вголову, да, она умела исцелять. Все это Лайе знал, но он не подозревал, что найдётся кто-то, способный дать ему отпор. Осадить его лениво и небрежно, как мать зарвавшегося ребёнка. И сделала это jalmaer — бабочка-однодневка.

Он отошёл вглубь комнаты, неприятно скривился, разглядывая дыру в потолке, сквозь которую виднелось звёздное небо. Мысли его перекинулись на Вороний Грай. Здесь все было не так, это место казалось пропитанным безысходностью. Люди здесь жили, закрывшись от остального мира, но никто не знал, что Вороний Грай был обречён. Болезнь уже пустила здесь корни, и даже Сольвейг не смогла бы ее остановить. Она могла исцелить каждого больного, но заражённых было гораздо больше, и вспышка чумы являлась лишь вопросом времени. Лайе не собирался быть народным героем-спасителем, гораздо интереснее ему было найти истоки болезни. Инцидент с Долой лишь убедил его в том, что где-то под Ресургемом ходит-бродит демон Хаоса, которого, возможно, кто-то пробудил. И Лайе собирался уничтожить его. Но даже это он делал не ради своего народа или спокойствия в Ресургеме. Все, что он когда-либо делал, все, о чем мечтал — было ради Долы.

Считалось, что у близнецов не было тайн друг от друга, возможно, сам Дола в это верил, возможно, он и любил брата всей душой, искренне, как умел. Но... Иногда, когда Дола задумывался, Лилайе видел его взгляд: затравленный и дикий. И с грустью думал о том, что за все эти годы его брат так и не разучился глядеть волком. Что-то случилось с ним в Джагаршедде, что-то, куда более страшное, чем жизнь в изгнании и насмешки шеддаров. И произошло это задолго до того, как его брат смог добраться до Долы в мире снов. Была в его памяти брешь, пустота, которую Лайе не смог преодолеть. Дола никогда не говорил об этом, возможно, он и сам не помнил. Лайе был уверен — это как-то связано с ночными кошмарами его брата, с тем, что Дола слеп и глух к духам этого мира, не способен уловить нити жизни. И, конечно же, тысячеголосый, тысячеглазый, страшный Хаос, что явился к Лайе в Каморане.

Один раз он уже видел Нас, и дал нам обещание, да-да-да. Мы вернемся. И Мы возьмем его, навсегда, навсегда.

И он, Лайе Даэтран, не способен помочь единственному существу, что было ему дороже жизни. Несмотря на весь свой Дар, все, что мог сделать Лайе — сторожить сон своего брата. О, как он боялся того, что может произойти. Будь такая возможность — Лайе выменял бы свою жизнь на жизнь Долы, лишь бы тот обрел покой.

Он будет нашим. Он станет проводником Наших Голосов. И тебя не будет рядом, чтобы его спасти.

Слова Тысячеглазого, подобно яду, въелись в сознание иллирийца, отравляли его мысли и разум. И Лилайе Даэтран мечтал однажды стать Совершенным, коими когда-то был его народ. Мечтал, чтобы спасти Долу навсегда. И медленно, но уверенно, маленькими шагами, но он шёл к мечте, не думая ни о возможных последствиях, ни о том, что будет после.

С невесёлой усмешкой он подумал о том, что их мать бы не одобрила подобной одержимости. Но она о ней не знала.

Не должна была знать.

Самое смешное и горькое во всем этом было то, что Дола и не ведал вовсе, что его надо спасать.

Знал бы — не позволил бы.

====== Глава 3: Ресургем. Город мертвых ======

Покинув Вороний Грай на рассвете, к полудню наёмники добрались до пещеры, о которой им говорил хозяин корчмы. Как поняла Сольвейг, когда-то здесь были орихальковые шахты, и, когда они истощились, их не стали засыпать по неизвестным причинам. И сейчас эти шахты были единственным способом беженцев покинуть закрытый на въезд и выезд Ресургем.

Как ни странно, путь до города оказался спокойным. Карта, которую дала братьям Сольвейг, не врала, и наёмники очень быстро добрались до заброшенной штольни, в которой был выход в канализации Ресургема. Лошадей пришлось оставить в Вороньем Грае, чему корчмарь несказанно обрадовался.

Всю дорогу Лайе и ведьма ненавязчиво пытались оттереть друг друга плечами подальше, и занять место рядом с Долой. Несмотря на то, что они почти не разговаривали, их молчаливое соперничество сложно было не заметить, а напряжение к концу пути стало таким сильным, что ощущалось почти физически. Объект их соперничества на них то и дело косился, но предпочитал не встревать в разборки носителей Дара, решив, что вмешательство выйдет ему боком. Карту пещер Дола забрал, и вёл спутников за собой, ориентируясь больше на своё чутьё Гончего, чем на смазанный рисунок на бумажке. Он видел следы множества ног на полу, видел отпечатки рук, оставленных людьми. Для него это были размытые пятна, окрашенные в багровый, болезненный цвет, и Дола, то и дело, с неприязнью морщился, ему все казалось, что он чует запах болезни, что она въелась в камень вокруг. Идя вглубь земли через одну штольню за другой, Дола мог восстановить весь путь беженцев — сколько их было в самом начале, и сколько осталось в конце пути. Ведь, как он понял, многие уже были заражены чумой и умирали здесь, в холодных тоннелях. Своим чутьем Дола видел одиночные следы, которые вели в боковые ответвления тоннелей — скорее всего там оставляли умирающих или уже мертвых чумных. Шахты давно отсырели, где-то вдалеке журчал подземный ручей, но Дола не обольщался, он знал, что воды здесь отравлены трупным ядом, и потому мысленно мечтал как можно скорее добраться до Ресургема. Чтобы хоть иногда отвлечься, он поглядывал на своих спутников, и видел не их — а яркие сгустки энергии. Сольвейг была похожа на огонь и золото, текучая и изменчивая, живая и манящая. А на Лайе было больно смотреть этим особенным зрением Гончих — он был светом, ослепительным, таким, что казалось, любая тьма, любое зло отступит перед ним из страха быть сожженным холодным пламенем.

И, глядя на них, Дола успокаивался, возвращался к багровым отпечаткам, пропитанным недугом, и вёл спутников по верному пути.

Ближе к городу наёмники обмотали лица повязками из ткани, надеясь, что, как только они окажутся в городе, то смогут раздобыть маски чумных докторов. Чем ближе они были к Ресургему, тем отчётливее нарастала тревога Долы, и спроси его кто — он не смог бы объяснить причину. И эта тревога заставляла его искать выход из шахт, как крыса ищет выход из лабиринта. Иногда ему казалось, что вовсе не чутьё ведёт его, а некая незримая сила указывает дорогу, и сила эта была нездешней, и оттого тревожила его. За все время пути наёмники сделали лишь два привала, чтобы перекусить и хоть немного отдохнуть. Дола, казалось, забыл про существование Лайе и Сольвейг, забыл про отдых и сон, и совсем не внимал стенаниям изрядно уставшей ведьмы.

И после долгих часов бесконечного движения через сырые тоннели, наёмники почувствовали, что воздух становится сухим, а коридор, по которому они шли, начинает подниматься вверх. И, в конце концов, они вышли в тупик. Покрутив головой, Дола уставился на потолок, подсветив его факелом. Там, у самой стены, виднелся деревянный люк погреба, и из-под него свисал кусок, свернутой в аккуратный рулон, верёвочной лестницы. Дола обернулся к Лайе.

—Подсади.

—Я тебе кто, лошадь? — сварливо проворчал близнец, но, все же, позволил Доле взгромоздиться себе на плечи. Найдя опору на стене, Дола стал осторожно забираться наверх.

Сзади шумно сопела Сольвейг, пытаясь отдышаться. Ее ноги гудели от непривычно продолжительной ходьбы, а дыхание никак не желало возвращаться в норму. В этот момент Сольвейг ненавидела Долу всей душой. Она недовольно наблюдала за тем, как после непродолжительной возни желтоглазый нелюдь сумел дотянуться до лестницы обеими руками, и, оттолкнувшись от стены, повис на ней всем весом. Разумеется, долго ждать не пришлось: лестница с треском размоталась в полную длину, а сам Дола грациозно приземлился на ноги, и с трудом, но удержал равновесие. Взглянув на своих спутников, он широко улыбнулся и подмигнул им.

—Я первый, готовьтесь собирать мои косточки! — весело сообщил он и полез по лестнице.

Сольвейг увидела, как он, чертыхнувшись, открывает люк с третьего удара рукой и осторожно просовывает в образовавшуюся щель любопытную голову. Через какое-то время Дола полностью откинул люк в сторону и исчез в чёрном проёме. Спеша последовать за ним, Сольвейг и Лайе столкнулись у самой лестницы. Криво усмехнувшись, нелюдь отступил на шаг и издевательски поклонился, пропуская вперёд фыркнувшую ведьму. Когда Сольвейг оказалась почти на самом верху, Дола протянул ей руку и помог выкарабкаться в подвал. Точно так же он вытащил и Лайе, а затем аккуратно подтянул лестницу, убрал ее, и тихо вернул люк на место.

Сольвейг поправила растрепавшиеся волосы и деловито огляделась по сторонам. Как и ожидалось, наёмники вылезли в чьём-то подвале. И подвал этот был до жути странным: вдоль обшарпанных стен стояли стеллажи, на одних из них покоились запылённые книги, а на других стояли прозрачные, массивные банки, заполненные странной, мутной жидкостью. Приглядевшись, Сольвейг скривила губы: содержимое банок состояло из различных органов, а в паре из них виднелись тела младенцев, и все они были увечные, страшные, мертвые.

В воздухе пахло спиртом, травами и чем-то ещё — Сольвейг не могла понять, чем. Покосившись на братьев, которые вполголоса о чем-то переговаривались и она прошлась вдоль стеллажей, разглядывая книги. Пару тяжёлых талмудов она вытащила и быстро пролистав, вернула на место. Исходя из их содержимого и общего вида подвала, ведьма заключила, что они пробрались прямо в дом лекаря, а значит, где-то в доме должны были быть маски. Откуда-то сверху доносились кашель, хрипы и протяжные стоны. Поёжившись, Сольвейг обратила внимание на широкую дверь рядом с лестницей, ведущей наверх. Она подошла к ней и, взявшись обеими руками за массивную ручку, потянула ее на себя. Дверь оказалась тяжёлой, и с трудом, но поддалась. Из появившейся щели на Сольвейг дыхнуло холодом, а в нос ударил резкий запах скипидара, от которого заслезились глаза, и к нему примешивался сладковатый, тошнотворный душок. Закашлявшись, ведьма навалилась на дверь и захлопнула ее обратно.

—Что там? — окликнул ее Дола.

—Мертвецкая... Кажется... — Сольвейг никак не могла откашляться и отплеваться, ей казалось, что отвратительный запах мгновенно въелся в кожу и осел на языке.

—Смотри, брат, к чему приводит неумеренное любопытство. — невозмутимо прокомментировал ее поведение Лайе. — Не повторяй ошибок нашей спутницы.

Наверное, ему просто повезло, что под рукой у ведьмы не оказалось ничего такого, что можно было бы швырнуть невыносимому иллирийцу в голову.

—Это не похоже на обычную лекарскую лавку, — пробормотал Дола, — Судя по звукам сверху, мы в... лазарете?

—Какого, собственно, демона? — поинтересовался Лайе.

Дола не успел ему ответить: на пороге подвала появился хмурый, сельского вида мужичек, нервно сжимавший в руках вилы. И даже на расстоянии можно было учуять исходящий от него аромат дешевого пойла.

—Кто вы? — все трое разом обернулись на неожиданного гостя.

Несколько секунд селянин недоуменно разглядывал нежданных готей, пока до его проспиртованного мозга не дошло, что перед ним стоят два иллирийца, что он и озвучил.

—Нелюдь! — селянин набрал полную грудь воздуха. — На по...

Сольвейг и Лайе ударили своим Даром одновременно, и мужик, выронив вилы, беззвучно рухнул лицом в пол. Ведьма и иллириец уставились друг на друга с откровенной неприязнью.

Что, зубы решила показать? — вспыхнуло в голове ведьмы.

Попридержал бы ты свой норов, синеглазик. — на губах Сольвейг мелькнула усмешка.

—Эй, вы! — оглянувшись, ведьма и Лайе увидели, что Дола присел на корточки и с осуждением переводит взгляд то на них, то на скорчившегося на полу человека. — Вы ему мозги выжгли.

И в самом деле, когда он перевернул мужика, их случайная жертва открыла глаза и теперь блаженно улыбалась в потолок, пуская кровавые сопли.

—Я хотел его оглушить. — как можно более невозмутимо сообщил Лайе.

—Я тоже. — одновременно с ним ответила Сольвейг.

Дола мрачно уставился на них.

—Я, конечно, абсолютно глух к зову духов и вашему Дару, но я не слепой. Долго ещё будете мериться, у кого больше?

—Мы не меряемся! — хором ответили Сольвейг и Лайе, и тут же снова встретились злобными взглядами.

—Вижу. — вздохнул Дола.

Контуженный человек сфокусировал взгляд на Лайе. Его лицо озарилось поистине счастливым выражением.

—Мама! — ткнул он пальцем в Лайе и радостно замычал.

Лицо иллирийца вытянулось и скривилось в попытке вернуть нейтральное выражение. Поодаль негромко хохотнула Сольвейг. Дола укоризненно покосился на своих спутников и, взяв селянина, который в этот момент надувал кровавый пузырь и безмятежно радовался данному действию, за ноги и довольно бесцеремонно оттащил его в угол. Впрочем, чтобы уменьшить несправедливость, иллириец осторожно придал мужику видимость сидячего положения и прислонил его к стене.

—Чтобы не мешался под ногами. — буркнул Дола, чувствуя на себе насмешливые взгляды ведьмы и брата. — Подведём итог. Мы в подвале...

—Звучит как «мы в дерьме». — поддел его Лайе.

—Собственно так и есть. — не купился на насмешку Дола. — Наверху больные, внизу пещеры, а здесь мертвецкая. Как будем выбираться?

—Может просто подняться и выйти наверх? — пожала плечами Сольвейг.

—Не уверен, что это хорошая идея. Мы даже не знаем, что там в лазарете. Может там ещё парочка батраков с вилами.

—Этот Мэддок, про которого говорил корчмарь, если он лекарь, может он здесь? — Лайе окинул подвал долгим взглядом. — Ненавижу мертвецкие. И эти... банки. Какое-то мракобесие. Кто вообще занимается подобным?

—Когда-то я знала одного молоденького студента из Хавильярского университета, увлекавшегося изучением тел. — вздохнула Сольвейг. — Это был потрясающе одарённый мальчик, но его одержимость смертью отталкивала. Он очень любил препарировать и изучать тела. А потом особо понравившиеся экземпляры заспиртовывал в такие же банки.

Дола, тем временем, выглянул на лестницу, которая вела наверх, и Сольвейг видела, как он прижал уши, принюхался, недовольно сморщился. К нему подошёл Лайе, положил руку на плечо, как бы задав немой вопрос. Наверху послышались шаги и ровный, успокаивающий голос. Судя по всему, кто-то обходил больных. Шаги стали громче и приблизились к лестнице, а затем Дола увидел худощавого мужчину неопределённого возраста. Он был облачен в чёрную, испачканную грязью лекарскую рясу, а его спутавшаяся, всклокоченная борода, судя по всему, давно видала лучшие дни.

Мужчина уставился на близнецов, близнецы уставились на него. После непродолжительного поединка взглядами, бородач каким-то безнадежным голосом поинтересовался:

—Где Мика? Я отправил его сюда за лекарствами.

Дола неожиданно смутился, замялся и бросил быстрый взгляд на своего брата. Лайе неловко, то ли фыркнул, то ли кашлянул, пытаясь найти наиболее мягкое объяснение происходящему. На помощь близнецам пришла Сольвейг. Подойдя к ним, она беспечным голосом сообщила, что селянин Мика был столь сильно удивлён появлением незнакомцев, что на некоторое время потерял способность здраво мыслить и на данный момент приходит в себя. Бородач, судя по всему, бывший лекарем, изумлённо разглядывал ведьму, и недоумение на его лице сменилось узнаванием.

—Сольвейг? — неожиданно сипло пробормотал он.

—Мэд? — не менее удивлённо вопросила ведьма. — Мэд... Рада видеть тебя снова!

—Я тоже... рад. — кислая физиономия Мэда говорила об обратном. — Вижу, ты нашла себе новых... спутников.

Близнецы с интересом наблюдали за этой сценой, пытаясь понять хоть что-то.

—Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? — нарушил затянувшуюся паузу Дола.

Сольвейг виновато на него покосилась.

—Мэд, это Бес и Ласка, наёмники из Аль-Хисанта. Бес, Ласка, это Мэд, мой... м-м-м...

—Бывший любовник. — закончил за неё лекарь.

—О, портки Махасти, есть ли в Джалмаринене хоть кто-то, с кем ты не трахалась? — закатил глаза Лайе.

—О, мы все прекрасно знаем, что это ты. — тут же ответила ведьма, ослепительно улыбнувшись.

Пока Лайе хлопал глазами, пытаясь подобрать достойный ответ, Дола весело хмыкнул и хлопнул близнеца по спине.

—Она тебя сделала, признай это.

Затем он окинул лекаря долгим, оценивающим взглядом и, подойдя к ведьме, положил руку ей на плечо.

—Мэд... Мэддок, верно? Сванре отправил нас по этому ходу, сказал передать тебе, что мы от него.

—Кто же ещё мог разболтать о шахтах под Ресургемом. — кивнул Мэд. — Как он?

—Когда мы уходили, был жив и здоров. — подал голос Лайе.

—Что значит «когда вы уходили»? — подозрительно сощурился лекарь.

—В Вороньем Грае тоже чума. Ведьма исцелила некоторых заражённых, но болезнь слишком глубоко там укоренилась. — невозмутимо объяснил Лайе.

—И ты ничего не сказал? — Сольвейг задохнулась от возмущения.

—Считаешь, что могла бы что-то изменить, jalmaer? — фыркнул иллириец. — Совершила бы акт альтруизма?

—Я бы попыталась, Ласка. Моего Дара хватило бы на многих. — ведьма с открытой неприязнью разглядывала Лайе.

—Бедняга Сванре. — вздохнул Мэд. — Твой спутник прав, Сольвейг. Пройдемте за мной, я вам кое-что расскажу.

Он повёл их наверх, лестница жалобно скрипела прогнившими досками под их ногами, словно грозя обвалиться в самый неподходящий момент. Мэд вывел наёмников в не слишком большую комнату, явно видавшую лучшие годы: старое, прогнивающее дерево, замызганный пол, местами дырявый потолок. И все свободное пространство здесь было занято людьми. Многие бредили, на коже виднелись отвратительного вида нарывы, почерневшие шишки. У некоторых больных они были прижжены, и обработаны. Сольвейг подметила, что эти больные выглядели лучше остальных.

—Здесь лазарет? — поинтересовался Лайе, внимательно разглядывая чумных людей.

—Скорее, богадельня. Почти всех лекарей отозвали в Верхний Город. Насколько мне известно, туда чума не успела добраться, а если и появилась, то лекари с ней борются.

—Если всех отозвали, почему ты остался? — подал голос Дола.

—Я учился в Хавильяре для того, чтобы лечить всех, а не тех, кто платит больше. — отозвался Мэд, задумчиво поглаживая засаленную бороду.

—А, любитель заспиртованных тел, — хмыкнул Лайе, и бросил взгляд на Сольвейг. — Сколько же лет назад это было?

—Около двадцати зим тому назад. — сухо отозвался Мэд, тоже покосившись на ведьму.

—Все ещё думаешь, что я бабочка-однодневка, синеглазик? — хмыкнула Сольвейг.

Один только Дола молчал на протяжении всей перепалки, внимательно разглядывая больных.

—Здесь только люди. Неужели среди нелюдей нет ни одного заболевшего? — прервал он словесный поединок спутников.

—В этом-то и вся странность. Чумой заразились только люди, и полукровки, в которых течёт человеческая кровь. Как правило, они выздоравливают гораздо чаще. — согласился с ним Мэд. — По-крайней мере, первое заражение переживают многие, но если заболевают дважды — шансов выжить гораздо меньше.

—Я не вижу здесь смесков, неужто все поголовно здоровы? — изогнул бровь Лайе.

Лекарь посмотрел на него, как на умалишенного.

—Вы что, не знаете, что у нас здесь нелюдей жгут заживо? Если хоть один из них появится здесь, богадельню подожгут в тот же день со всеми больными. Нет, полукровки находятся в своём квартале, их просто не выпускают оттуда. Я стараюсь приходить туда, как можно чаще, но с каждым разом это все сложнее. Потому я не особо рад вашему появлению. Как только вас увидят на улице, у меня начнутся проблемы.

—С каждой минутой это место становится все милее и милее. — буркнул Лайе.

—Как все началось? — задал вопрос Дола.

—В квартале смесков рухнул дом. Провалился в пустоту под ним. Начали разбирать завал, и нашли вход в катакомбы. — пожал плечами Мэд. — Ресургем стоит на костях куда более древнего города, построенного задолго до Периода Исхода. Ну, полукровки и смекнули, что в этих катакомбах могут быть древние сокровища, собрали компанию энтузиастов и отправили под землю. Обратно вернулись через неделю и их было вдвое меньше. Кто-то был уже покрыт бубонами, кто-то нет. Но заражены они оказались все. Прежде чем кто-либо успел сообразить, что к чему, болезнь вспыхнула в их квартале, нелюдей запирали в домах на сорокадневие, всех — и больных и здоровых. А чума тем временем расползлась по всему Нижнему городу. Когда выяснилось, что зараза косит, в основном, чистокровных людей, на смесков начали травлю. Ловили, убивали, сжигали. Многие пытались бежать из города. Некоторым помог я — не знаю, спаслись они или нет.

—А ты, Мэд? Разве тебе не опасно находиться здесь? Ты ведь тоже jalmaer.

—Я переболел уже дважды, и пока жив. — Мэд оттянул ворот рясы и близнецы увидели его шею, обезображенную багровыми рубцами, оставшимися после прижигания.

Дола присвистнул и посмотрел на лекаря с уважением.

—Для этого нужна огромная сила воли. — цокнул он языком.

—Похоже, твое студенческое увлечение принесло тебе пользу. — добавила Сольвейг.

Мэд поправил ворот и невесело усмехнулся.

—Против этой заразы не помогает почти ничего. Прижигание даёт разный эффект. Кто-то излечивается, но живет лишь до следующей вспышки. Кто-то умирает за несколько дней, как бы я ни бился за его жизнь. Я стараюсь поддерживать здесь чистоту, но в богадельне это почти невозможно. И, возвращаясь к полукровкам — один из горе-искателей жив. Заболел одним из первых, но выжил. — сообщил Мэд. — Насколько мне известно, он все ещё в городе. Здесь у него семья, и он не пожелал покидать Ресургем.

—Тогда нам надо к нему. — пожал плечами Дола. — Покажи нам дорогу.

—Не раньше ночи. И лучше бы вам надеть одеяния чумных докторов вместе с масками. — качнул головой Мэд. — У меня где-то лежали два запасных костюма. Остались после ассистентов.

—Я с вами, — встряла Сольвейг, сложив руки на груди.

—Ты нужна мне здесь. — опередил близнецов Мэд. — Пока меня не будет, возможно, ты сможешь помочь больным своим Даром.

—Для этого вовсе необязательно ждать ночи. — фыркнула ведьма. — Я все могу сделать хоть сейчас, Мэд. И подумать только, тебя совсем не волнует, заболею я или нет. Студент, которого я помню, не позволил бы мне даже близко подойти к больным.

—Ты Меченая. — просто отозвался Мэд. — И студент, которого ты помнишь, многое переосмыслил после твоего внезапного ухода.

—О, так это твоя заноза, Мэд? Первая любовь не умирает? — очаровательно улыбнулась ведьма.

Лекарь взглянул на неё с плохо скрытой неприязнью, но поймал ехидный взгляд Лайе, увидел паскудную усмешку на губах Долы, и сумел воздержаться от резкого ответа. Вместо этого он подвёл наёмников к выходу из комнаты. Толкнув скрипучую дверь, Мэд впустил своих спутников в некое подобие кабинета. Было видно, что его хозяин старается поддерживать здесь порядок, и ему это почти удается. Книги были расставлены по полкам, пергаментные свитки аккуратно перевязаны грубой нитью и сложены в кучу. Лишь на столе царил полнейший бардак — смятые бумаги, сломанные перья и брызги туши на обшарпанной поверхности. У самого окна стоял шкаф с красивой резьбой на дверях. С одной стороны, было видно, что все полки заняты множеством склянок с неизвестным содержимым, а на второй половине висели темные одежды. Открыв шкаф, Мэд достал их и положил на стол, а сверху небрежно бросил две маски чумных докторов.

—Возможно, они будут вам коротковаты, но большего предложить не смогу.

Лайе оценивающе пощупал ткань, взял в руки маску и принялся ее внимательно разглядывать.

—Выглядит убедительно. Почему бы нам не отправиться прямо сейчас? — нетерпеливо поинтересовался Дола.

—Ночью будет безопаснее. — не оборачиваясь, отозвался Лайе.

Мэд согласно кивнул.

—К тому же, сегодня ночью у квартала смесков дежурит знакомый мне патруль. Зачем усложнять задачу, если можно подождать?

—К тому же, я могу прямо сейчас приступить к исцелению больных. — подытожила Сольвейг, и в глазах ее мелькнул плохо скрытый голод.

Это не укрылось от Мэда и он презрительно скривился.

—Постарайся не иссушить слишком многих. — буркнул он.

—Ты меня обижаешь, Мэд. Я знаю цену человеческой жизни. — оскорбилась ведьма.

—Особенно, если это твоя жизнь. — вполголоса пробормотал Лайе.

Сольвейг лишь фыркнула и покинула комнату, решив приступить к исцелению больных сиюминутно.

====== Глава 3: Ресургем. Принцесса Мадригаль ======

Комментарий к Глава 3: Ресургем. Принцесса Мадригаль Эта часть вышла неожиданно большой, но именно ее мне не хотелось разбивать на несколько кусков, ведь впереди еще будет продолжение. Приятного прочтения!

На Ресургем опустились сумерки, небо, некогда озарённое лучами заката, ныне было затянуто сизыми тучами, нет — дымом погребальных костров, денно и нощно горевших за стенами города. Запах гари и горелого мяса пропитал все вокруг. Улицы Нижнего города были пусты — почти некому было выходить на улицы в столь поздний час. И все же, мимо домов быстро, то и дело, оглядываясь по сторонам, шли четыре фигуры. Трое из них были в одеяниях чумных докторов, за спиной у них висели тяжелые сумы, а четвёртая — невысокая женщина, зябко куталась в темный шерстяной плащ. Они гуськом следовали за ведущим через мрачные, опустевшие закоулки, минуя один квартал за другим.

—Не понимаю, почему мы должны скрываться, точно мародеры какие-нибудь. — недовольно проворчал Дола, и в очередной раз запустил руку себе за шиворот, пытаясь дотянуться до невыносимо чесавшейся лопатки.

—Ты всю дорогу об этом ноешь, малой. Ты вынес столько сражений, а вот одну ночь в рясе пережить не можешь? — из-за маски чумного доктора голос Лайе звучал приглушенно и тревожно в тишине улиц.

—У меня все чешется от этой ткани! — зашипел Дола, с остервенением почесывая ягодицу. — И штаны жмут. — подумав, пожаловался он. — Портки Махасти, лучше б я остался в доспехах. Все равно ночью не видно ни зги...

—Если бы мы наткнулись на патруль, Бес, то у них бы возникло множество вопросов к разгуливающему по городу вооруженному до зубов нелюдю. — тихо отозвался Мэд, прибавив шагу.

—То есть, ты хочешь сказать, что два странных доктора, которым малы их одеяния, а ростом они превосходят всех jalmaer, вопросов у стражи не вызовут? — не унимался несговорчивый иллириец.

—Я могу лишь надеяться на благосклонность знакомых патрульных. Зря, что ли я им мзду плачу? — было видно, что Мэд порядком подустал от бесконечного словесного потока одного из своих спутников.

—О, ты ещё и не уверен в том, что нас не попытаются поймать? — даже под маской приглушённый голос Долы звучал донельзя издевательски. — Давай просто убьём их всех и пойдём дальше.

—Малой... — укоризненно вздохнул Лайе. — Нельзя быть таким кровожадным.

—У меня уже в гузне свербит от рванья, которое я вынужден носить, — огрызнулся Дола. — И я очень-очень зол.

Сольвейг молчаливо за ним наблюдала и тихо посмеивалась, дивясь тому, как быстро она к нему привыкла. Ведьма понимала, что ее мимолетное увлечение на одну ночь тихо, незаметно переросло в нечто большее. Во что-то такое, от чего сердце сжималось при каждом взгляде на нелюдя, и хотелось обладать им всецело, не делить его с несносным, невыносимым близнецом.

Тем временем, Мэд привёл их в ту часть города, где обитали полукровки. В глаза ведьме бросился частокол, которым были огорожены дома. Да и, по-правде говоря, сложно было назвать эти строения домами — так, небольшие хибарки с соломенными крышами и местами дырявыми стенами. Место это кричало о своей нищете и о том, как туго здесь жилось смескам даже в лучшие времена.

От частокола отделились два силуэта, один из них зажег факел и направился к ночным гостям. Это был человек в форме стражника. Сольвейг заметила его уставшее, изборозжденное преждевременными морщинами лицо, залёгшие под глазами темные круги и красный, мясистый нос. Все остальное не представлялось возможным разглядеть: судя по всему, стражник не брился и не стригся уже много-много дней. Мундир его был измят, местами виднелись заштопанные наспех дыры.

—Кто идёт? — гаркнул он прокуренным голосом.

—Это я, Мэд. — свет факела выхватил из тьмы лицо лекаря.

Стражник насупил брови и кивнул в сторону его спутников.

—А это кто? — он подозрительным взглядом окинул двух рослых «докторов», которые в этот момент пытались сделаться как можно незаметнее. Женщина же, наоборот, упёрла руки в бока, излучая собой непоколебимую уверенность.

—Мои ассистенты. — ровным голосом ответил Мэд. — И Дитя Хасидзиль.

—Дитя, говоришь? — недобро сощурился стражник.

—Она многих спасла сегодня в богадельне. — ответил Мэд. — И твою сестру тоже, Алан.

Взгляд Алана в очередной раз скользнул по ведьме и немного смягчился.

—Если это правда — спасибо, Дитя Хасидзиль. Но, Мэд, насколько я знаю, в Нижнем городе не осталось лекарей, кроме тебя. И Верхний город тоже никто не покидал.

—Алан, я хоть раз тебя подводил? — отозвался лекарь. — И скажи мне, как поживает твоя матушка? Помогают ли ей мази, что я дал?

—Матушка, хвала твоим стараниям, жива-здорова, мне удалось переправить ее в Верхний Ресургем. И мази ей очень помогли. — подумав, отозвался стражник.

Ещё раз скользнув недобрыми взглядом по «ассистентам» Мэда, он отошёл в сторону, пропуская их вперёд.

—В этот раз я не стану задавать тебе вопросов, лекарь, но имей ввиду — случись что, прикрыть твою задницу я не смогу.

—О большем я и не прошу, Алан. До сих пор я не нёс зла, и в этот раз не подведу. — серьезно кивнул ему Мэд.

—Открывай проход! — крикнул Алан своему напарнику.

Тот, пожав плечами, отворил захудалую калитку, которую, по мнению Сольвейг, можно было снести одним ударом ноги, и посторонился, пропуская маленькую процессию в квартал смесков.

Пройдя пару домов, и убедившись, что никто из патрульных их не видит, Дола с остервенением сорвал с лица маску и вдохнул воздух полной грудью. Правда, он тут же пожалел об этом — помимо ставшего уже привычным запаха гари здесь смердело отхожим местом и подгнивающим мусором. Рядом с отвращением сморщил нос Лайе, непредусмотрительно последовавший примеру брата.

—Чуешь запах нищеты? — пробормотал Дола, пытаясь дышать ртом. — с демоном Хаоса в реванхеймском лесу, конечно, не сравнится, но аромат непередаваемый.

Мэд усмехнулся в бороду, наблюдая за близнецами, и поманил их за собой.

—Если поспешим, то, возможно, застанем Ямана раньше, чем он уйдёт в руины.

И в самом деле, они нашли Ямана возле полуразрушенного дома. Высокий и худощавый, он оказался иллирийцем-полукровкой. Белые волосы были острижены под ёжик, а сквозь рваную рубаху виднелись уродливые следы от прижженных бубонов. Эти же шрамы покрывали его руки, шею и часть лица, безнадёжно изуродовав некогда красивые черты. Что-то напевая себе под нос, он неторопливо собирал средних размеров суму. Заслышав шаги, он быстро обернулся и тут же отступил назад, скрываясь от света факела.

—Это я, Мэддок. — миролюбиво сообщил лекарь. — Я принёс снадобье для твоей жены, как и обещал.

—А, Мэд. — голос Ямана казался надломленным, как и он сам.

Полукровка вышел из тени и Сольвейг заметила, что у него обрезаны уши, словно им хотели придать человеческую форму. Один глаз был навсегда закрыт, и веко перечеркивал свежий рубец, как если бы по его лицу прошлись раскалённым железом.

—Рад тебя видеть. Хана тоже будет рада. Она ещё не спит, если ты хочешь ее увидеть. Сегодня днём у неё снова был приступ, а снадобье закончилось. Ты очень вовремя пришёл, Мэд. — Яман говорил отрывисто и быстро, словно все время боялся, что его прервут, не дадут сказать нечто важное.

Спутников лекаря он, казалось, не замечал, сосредоточив все своё внимание лишь на человеке, державшем в руке факел.

—Со мной гости, Яман. Им очень нужно с тобой поговорить. — голос Мэда был непривычно мягким, словно он разговаривал с ребёнком.

Полукровка перевёл взгляд сначала на Сольвейг, а затем увидел и стоявших поодаль Долу и Лайе. Его глаз расширился, и Яман удивленно подался вперёд, нервно потёр грязные руки.

—Иллирийцы? Как вы попали в Ресургем? Что вам здесь нужно?

—Сейчас не время для праздного любопытства. — поднял ладонь Лайе. — У нас с братом несколько вопросов к тебе, Яман.

—Какие ко мне могут быть вопросы? — удивился Яман. — Я ничего не знаю. Ничего такого, что заинтересовало бы чистокровных. Вам бы в Верхний город, знать пуще моего ведает.

—Ошибаешься. — теперь говорил Дола. — Мы такие же, как ты. Полукровки. И ты знаешь нечто крайне важное.

—Полукровки? По вам и не скажешь. Слишком лощеные, слишком правильные.

Дола удивленно уставился на него.

—Он не ведает иной жизни, кроме как нищеты в Ресургеме. — тихо подсказала Сольвейг. — Он представить себе не может, что полукровки способны жить иначе.

Дола невольно скривил губы, услышав ее слова. В чем-то он мог понять Ямана, и все же, ему неприятно было видеть сломленного, потерянного сородича, всю жизнь прожившего в Нижнем городе, не способного представить себе иную жизнь.

—Яман, — вкрадчиво заговорил Лайе, и голос его, казалось, был наполнен силой, которая подчиняла себе чужую волю. — Нам нужно знать, что произошло там, в руинах.

—Знать? Зачем вам это знать? Там смерть, и ничего больше! — голос полукровки стал резким, напуганным.

—Но ты, ведь, туда снова собрался, верно? — мягко продолжил Лайе.

Сольвейг видела, как занервничавший было, полукровка, неожиданно расслабился и даже слабо улыбнулся. Ведьма хмыкнула: Лайе, конечно же, знал, как и когда воспользоваться своим Даром.

—Да, я... собирался вернуться. — кивнул головой Яман. — Не стоит здесь об этом говорить. Мэд, покажи им дорогу к дому. Я... буду позже.

—Бедняга не в себе с тех пор, как началось все это. — заговорил Мэддок, когда близнецы и ведьма пошли за ним следом, к дому Ямана. — Сильно винит себя в случившемся. Всякий раз, как прихожу, застаю его возле руин. Иногда он спускается в катакомбы, но всегда возвращается.

—Что с его женой? — поинтересовалась Сольвейг.

—Падучая болезнь. — резко отозвался Мэд. — Ты не сможешь исцелить.

—Но я могу попытаться.

—Не трать силы впустую, они тебе могут пригодиться.

Дом, в котором жил Яман, мало отличался от остальных в этом квартале. Такая же халупа с подтекающей соломенной крышей, с маленькими окошками, которые были закрыты на ночь обветшавшими ставнями. Местами подгнившая дверь, как оказалось, даже не была закрыта на замок ввиду его отсутствия. Внутри было сыро и холодно, гуляли сквозняки. Стоял запах затхлости и пыли. Чтобы войти в маленький предбанник, близнецам пришлось согнуться едва ли не в три погибели, и при этом Дола умудрился провалиться ногой в широкую щель между досками на пороге. Громко обматерив всех и вся вокруг, иллириец с раздражением вытащил ногу и разогнулся во весь свой немалый рост, в результате чего больно ударился головой о притолоку. Слушая его цветастую брань на трёх языках, Сольвейг подумала, что ее словарный запас довольно прилично пополнился.

Приняв к сведению печальный опыт близнеца, Лайе зашёл в дом куда более элегантно, и, все же, в сердцах ругнулся, обнаружив, что если он здесь выпрямится, то будет попирать головой обросший паутиной потолок. Брезгливо передернувшись, он ссутулился и проследовал за братом и Мэдом. Последней заходила Сольвейг, и, оглянувшись назад, она плотно затворила за собой дверь.

Жену Ямана они нашли в маленькой комнатушке возле камина. Она сидела на старой циновке, безуспешно пытаясь согреть руки возле огня. Увидев незваных гостей, она удивленно вскинула брови, а затем, узнав Мэда, слабо улыбнулась. Вид у неё был изможденный, под янтарного цвета глазами залегли глубокие круги. К своему изумлению, Сольвейг поняла, что в этой болезненной женщине течёт хельская кровь.

Хана. Ее зовут Хана, — вспомнила ведьма.

Наблюдая за тем, как Мэд поит ее своим снадобьем, Сольвейг думала о том, что наличие хельской крови вполне объясняет падучую болезнь у Ханы. Ведь, во время Периода Исхода больше всего досталось именно народу хельги. И, хоть и прошло с тех пор много веков, кровь хельского народа была безнадёжно отравлена, несмотря на то, что их величайшие умы пытались с этим бороться.

Удивительно было другое: эта женщина не заболела чумой, в отличие от своего мужа. К ней, определенно, стоило приглядеться.

Тем временем, Дола с жалостью взглянул на дрожащую от холода Хану и, оглядевшись по сторонам, увидел аккуратно сложенные в углу тесной комнатушки дрова. Ничего не сказав, он подбросил пару в камин и решительно разворошил догорающие головешки. Огонь занялся с новой силой и Хана с благодарностью улыбнулась. Видно было, что она слаба, и у неё не хватало сил даже на то, чтобы как следует разжечь камин.

—Когда ты в последний раз ела, Хана? — заботливо спросил Мэд, тщательно прощупывая пульс на руке женщины.

—Утром. Наверное... — с сомнением ответила женщина. — Я стала многое забывать. Я угасаю, Мэд.

Лекарь сжал губы, словно не желая смириться с собственным бессилием. Заметив это, Хана успокаивающе погладила его по плечу.

—Я ведь наполовину хельги, Мэд. Мы не живем долго. Ты должен это понимать. Ты должен объяснить это Яману. Он... не желает это принимать. Он отправился в те руины, надеясь раздобыть золото, драгоценности, чтобы найти мне хорошего целителя...

—...Но вместо этого выпустил некое зло, верно? — подал голос Лайе.

Хана взглянула на него так, словно впервые увидела. Она медленно кивнула головой.

—Правильно говоришь. Мэд, — снова обратилась женщина к молчаливому лекарю. — Объясни Яману... Меня он и слышать не хочет!

Лекарь нахмурился ещё сильнее, и промолчал. Тут голос подала Сольвейг.

—Быть может, я смогу отдать тебе часть своей силы, Хана? Я, ведь, Дитя Хасидзиль...

Едва она произнесла эти слова, как лицо Ханы побледнело ещё больше, исказилось в неприятной гримасе.

—Не утруждай себя, Меченая. Я не противлюсь естественному ходу событий. Я все ещё помню, для чего был дан сей Дар Детям Хасидзиль. — довольно резко ответила женщина.

Не ожидав столь решительного отказа, Сольвейг поначалу опешила. Хана смотрела на неё пронзительно светлыми глазами, и, встретившись с ней взглядом, Сольвейг неожиданно поняла.

—Вот почему ты не заразилась. И ты умираешь вовсе не из-за хельской крови. — медленно заговорила ведьма.

Хана молча кивнула.

—Пока силы меня не оставили, я тоже была Дитем Хасидзиль.

—Значит, это ты помогала исцелиться полукровкам? — тихо спросил Мэд.

—Пока я могла. Хотела исправить то, что натворили Яман и его друзья.

Сольвейг смотрела на изможденную, бледную женщину перед собой и не понимала, не хотела понимать ее выбор. Почувствовав на себе внимательный взгляд Долы, она нашла силы криво усмехнуться.

—Хана воплощает собой жертвенность и милосердие — две основные добродетели всех Детей Хасидзиль. Все, что я так в них ненавижу.

—Полагаю, тебе стоило бы поучиться этим двум качествам, jalmaer. — буркнул откуда-то сбоку Лайе.

—И сгореть в юные годы? Ради чего? Никто не оценит подобную жертву, синеглазик. — огрызнулась ведьма.

—Ты не сможешь жить вечно, Меченая. — добавила Хана. — Рано или поздно твой Дар обернётся против тебя.

—По-крайней мере, я успею прожить достаточно долгую жизнь. Это гораздо лучше, нежели угаснуть совсем юной, не познав ничего, кроме боли. — Сольвейг не сумела скрыть, насколько глубоко ее уязвили слова Ханы. Вздохнув, она взмахнула рукой. — А, да что мы говорим об этом. Куда пропал Яман?

—Уверена, он скоро придёт. И тебе лучше бы помалкивать о своём Даре. — все так же спокойно произнесла Хана.

Сольвейг одарила ее негодующим взглядом, резко поднялась с запылённого пола и решительно зашагала на выход. В дверях она столкнулась с Яманом, и, фыркнув, протиснулась мимо него. Дола проводил ведьму взглядом и засобирался было следом, но Лайе остановил его, положа руку на плечо.

—Не сейчас, малой. — сказал он. — У нас есть более важные дела, нежели вздорный характер этой ведьмы.

Они молча наблюдали за тем, как Яман наклонился к Хане и нежно поцеловал ее в лоб. Затем опустился на циновку рядом, повёл обрубленными ушами и поочередно оглядел Мэда, а затем и близнецов. Он устало провёл руками по лицу, и вздохнул:

—И что вы от меня хотели?

Сольвейг стояла у дома, прислонившись к стене спиной. Она задумчиво разглядывала свои руки, разукрашенные причудливой вязью — особенностью всех Меченых. Руки дрожали. Сольвейг судорожно сжала пальцы и обняласебя за плечи. Она не понимала, что с ней, почему она так напугана.

Хана... Она тоже была Меченой. Ничего удивительного в том, что Сольвейг этого не поняла — за всю свою жизнь она не видела никого из других Детей Хасидзиль, а ведь прожила ведьма немало лет.

«Рано или поздно твой Дар обернётся против тебя».

Слова Ханы все звучали и звучали в голове ведьмы, и на какое-то безумное мгновение Сольвейг почти поверила, что устами умирающей Меченой говорила сама Первозданная Хасидзиль.

Сольвейг никогда не была набожной, она верила лишь в себя, и в свой Дар. И страшно ей было от того, что слова Ханы звучали как приговор. Как будто она знала, о чем говорила. Сольвейг попыталась отмахнуться от неприятных мыслей, перевести их в другое русло. Она вслушалась в разговор, доносившийся из дома.

Женщина услышала, как Лайе попросил Ямана подробно рассказать, что произошло в тех руинах на самом деле. Ведьма усмехнулась — синеглазик сразу взял быка за рога, как и всегда. Услышала она и недовольное ворчание Долы в ходе повествования. А история Ямана была проста: полукровки хотели разграбить древние могилы, но вместо этого наткнулись на нечто, что заразило их, принесло чуму в Ресургем. Сольвейг слушала рассказ о том, как горе искателей напугало нечто безликое, бесформенное, несущее вечный страх и пустоту. О том, как оставшиеся в живых полукровки искали дорогу наверх, но заблудились в лабиринте катакомб. О том, как они поняли, что больны, но не желали умереть во тьме. Сольвейг услышала и печальный итог: Яман оказался сильнее прочих — ему достало сил добраться до дома, где его ждала Хана. Она же его и излечила. Они закрылись в доме на сорокадневие, но чума, подобно пламени, вспыхнула и пронеслась сначала по кварталу смесков — а затем и по всему Ресургему. Смесков изолировали, а тех, кто сопротивлялся или пытался бежать — убили.

А потом зазвучал голос Долы, и ведьма удивилась, каким резким он стал.

—Похоже на то, что мы видели в Каморане, братец.

—Очень похоже. — ответил ему Лайе.

—Что же, нам придётся спуститься в эти катакомбы, верно? — голос Долы был напряженным.

Даже не глядя на Долу, Сольвейг могла сказать, что он, если не испуган, то очень сильно встревожен. Оно и понятно — никому из братьев не хотелось вновь пережить то, что они видели в Каморанском походе.

А затем Яман их попросил уйти.

Сольвейг дождалась, когда близнецы покинут дом и привычно упёрла руки в бока.

—Когда мы спустимся вниз?

—На рассвете. — мрачно отозвался Лайе. — Все, что нужно, у нас с собой.

—Переночуем в одном из забытых домов. — отрывисто бросил Дола.

Не глядя ни на кого, он широким шагом прошёл мимо Сольвейг, а ведьма хмуро взглянула на его брата. Лайе проводил близнеца недовольным взглядом, и сложил руки на груди.

—Ты идёшь? — спросила ведьма.

Иллириец отрицательно качнул головой.

—У меня несколько вопросов к Мэду.

—Можно подумать, тебе что-то непонятно, синеглазик. — фыркнула ведьма.

Они с Лайе снова столкнулись Даром, но в этот раз Сольвейг была готова к этому, и легко от него отмахнулась. Лайе недовольно нахмурился и устало потёр пальцами переносицу, затем махнул рукой, словно прося, чтобы его оставили в покое.

Сольвейг нашла Долу в одной из забытых лачуг. Нелюдь с сосредоточенным видом стягивал с себя опостылевшую рясу, и пока он это делал, ведьма в который раз залюбовалась его телом — стройным, молодым и сильным. Буквально поедая иллирийца взглядом, она прислонилась к дверному косяку, на ее губах заиграла улыбка. Когда Дола, наконец-то, выпутался из ненавистных одеяний, он с наслаждением почесал спину и потянулся. Почувствовав взгляд ведьмы, оглянулся через плечо и коварно улыбнулся.

—Нравится смотреть, как я переодеваюсь?

—Восхитительное зрелище, — вполне искренне отозвалась ведьма. — Но ещё больше мне нравится, когда ты уделяешь мне внимание.

Она оттолкнулась от косяка, подошла к Доле, дождалась, пока он ее прихватит за талию и прижмёт к себе. Когда Дола склонился, чтобы поцеловать ее, Сольвейг хмыкнула:

—Подозреваю, что твой брат присоединится к нам ещё нескоро. — с этими словами она, продолжая улыбаться, распустила шнуровку на платье, и оно с тихим шелестом соскользнуло на пол. — Почему бы нам не провести это время с пользой?

Дола проснулся от того, что его трясли за плечо. С трудом разлепив веки, он увидел недовольное лицо близнеца.

—Вставай. — резко приказал Лайе.

Сонно разглядывая близнеца, Дола вдруг понял, что Лайе зол. Нет, не так. Его брат был в ярости, хоть и держал себя в руках. Осознание этого факта заставило Долу мгновенно проснуться. Он сел и потянулся, разминая суставы.

—Вчмдело? — сонно пробормотал Дола, усердно растирая лицо ладонями.

—Рассвело, пора идти в руины. — ледяным голосом сообщил Лайе.

—Я не об этом... — его близнец широко зевнул. — Какая муха тебя укусила, Ли?

Вместо ответа близнец демонстративно посмотрел куда-то в сторону, и Дола, последовав его примеру, повернул голову. Рядом с ним, свернувшись клубочком и закутавшись в шерстяной плащ, крепко спала Сольвейг. Часть плаща съехала, обнажив изящное плечико, а сама ведьма во сне имела столь невинный вид, что Дола глуповато улыбнулся. Почти сразу же ему в лицо бесцеремонно прилетели, сначала штаны, а затем рубаха. Напоследок Лайе швырнул в него сапог, но Дола успел его поймать и аккуратно положить рядом.

—Успокойся, Ли. — раздраженно буркнул он, быстро облачившись в рубаху и натянув штаны на поджарый зад. — Ты бесишься всякий раз, как видишь её рядом со мной.

—Эта женщина... — рыкнул было Лайе, но близнец неожиданно его оборвал.

—Эта женщина, Ли, моя. — резко ответил он. — Посему заткнись и уйми своё самолюбие.

Дола сказал это без злости, спокойно и уверенно, словно так было надо, так было правильно. И едва эти слова сорвались с его языка, как он понял, что сказал правду. Лайе прошипел сквозь зубы нечто бранное на родном языке и покинул лачугу.

—Буду ждать вас у дома Ямана. — бросил он через плечо.

Дола, в свою очередь, склонился над ведьмой и осторожно прикоснулся губами к её виску. Сольвейг зашевелилась, что-то сонно пробормотала и натянула плащ обратно на плечо.

—Просыпайся, aen henna. — Дола улыбнулся, когда ведьма открыла сонные глаза. — Рассвет. Нам пора идти.

Ведьма неохотно потянулась, зябко закуталась в плащ и зашарила по полу в поисках одежды. Ей не хотелось вставать, но обстановка, так или иначе, не располагала к долгому лежанию на полу. Зевая, она принялась одеваться под пристальным взглядом нелюдя.

—Сейчас бы лохань с горячей водой и нормальную постель. — мечтательно протянула ведьма, зашнуровывая платье.

—Когда вернёмся из руин и покинем город, найдём где остановиться. — пожал плечами Дола.

—Aen henna. Так ты меня назвал, когда я проснулась. — Сольвейг безуспешно попыталась пригладить растрепавшиеся волосы. — Что это значит?

Дола сощурился и улыбнулся.

—Когда-нибудь узнаешь.

С улицы донесся шум и пронзительные крики. Дола выглянул из лачуги и увидел, как между домами носятся дети — все, кроме одной девчонки были полукровками. Со стороны это было похоже на игру в салки, но только до тех пор, пока девчонка не вцепилась в одного из мальчишек и не свалила его на землю. Дола с интересом наблюдал за тем, как они, под улюлюканье остальных ребят мутузят друг друга в пыли.

—Что это? — вслед за ним выглянула и Сольвейг.

Увидев происходящее, она удивленно вздернула брови.

—Милые детские развлечения. — ехидно заметил нелюдь.

Детские вопли, тем временем, стали громче и настойчивее. Кто-то дернул девчонку за длинную косу, она откинула назад голову, и стало видно, что у неё разбит нос. Потасовка плавно перешла в полноценную драку, и Дола решил вмешаться. Громко хлопнув в ладони, он прикрикнул на детей. Полукровки, увидев идущего к ним нелюдя, с визгом бросились врассыпную, а вот девчонка так и осталась сидеть на земле, пытаясь остановить кровь из носа.

—Запрокинь голову и держи ее так некоторое время. — посоветовал Дола, присев рядом с ней на корточки.

Девочка с подозрением взглянула на него, но к совету прислушалась.

—Как тебя зовут, малышка? — Дола склонил голову набок, с интересом разглядывая девчонку.

На вид ей было едва ли больше одиннадцати. Девчонка была смуглой и конопатой, густые, пепельного цвета волосы заплетены в неаккуратную косу, а глаза у неё казались чёрными-чёрными. Одета девочка была куда как лучше местных оборванцев: походные штаны из плотной кожи, камзол из добротной ткани и сапожки, украшенные причудливым узором. Разглядывая ее, Дола задался вопросом, что она забыла здесь, среди нищеты.

Девочка снова с подозрением взглянула на него и шмыгнула грязным носом.

—Юриона. — помолчав, неуверенно добавила. — В честь Юриана-Воителя!

—Боюсь, я не силён в истории вашего народа, — улыбнулся Дола. — Кто это?

—Конечно не сильны, вы же не человек. — с вызовом бросила Юриона. — Юриан-Воитель был основателем Хальварда, города кузнецов.

—Значит, ты Юриона из Хальварда, верно? Как ты здесь оказалась? Твои родители в Верхнем городе?

—Не-а. — Юриона снова шмыгнула носом. — Папка мой торговец, он меня с собой взял. Ему сказали, что здесь барыш хороший будет. А потом нас отказались выпускать из Ресургема.

—И где сейчас твой папка? — подала голос Сольвейг из-за плеча Долы.

—В богадельне Мэда. Он тоже заболел несколько дней назад. — Юриона сжала губы. — Вы там были, тетенька? Видели моего папку?

—Во-первых, я не «тетенька», а Сольвейг. — улыбнулась ведьма, склонившись над девочкой. — А во-вторых, я не знаю, как выглядит твой папка. Тем, кого я видела в богадельне, сейчас намного лучше. Может статься, что и он среди них.

Сольвейг осторожно приподняла голову девочки за подбородок, внимательно осмотрела ссадины на лице, недовольно цыкнула зубом, взглянув на разбитый нос. А потом знаки Меченой на ее руках вспыхнули иным, нездешним светом, и все ссадины на лице девочки затянулись, а разбитый нос обрёл приемлемый вид.

—Те... — Юриона запнулась и исправилась. — Так вы Дитя Хасидзиль? Есть тут одна такая же. Хана ее зовут. Я хотела, чтобы она исцелила папку моего, да только она отказалась.

—Неудивительно, — буркнул Дола. — Если к ней ходили все полукровки. Как ты сюда пробралась?

—Дак тут куча лазеек, дяденька. Эти стражники охраняют главный вход, но они не знают, сколько здесь есть выходов. Взрослые, может, и не пройдут, а вот дети — запросто.

—Кстати, о детях. За что они тебя так невзлюбили? — хмыкнула Сольвейг.

—Я же человек, и я не нищая. — пожала плечами Юриона. — Вообще-то, дяденька, зря вы вмешались, я бы и сама их отлупила.

—Всю ватагу-то? Потрясающая самоуверенность. — фыркнул Дола.

—Я из Хальварда. Я могу за себя постоять, если что. — насупилась Юриона. — Дяденька, а вы тоже полукровка? Вы не похожи на остальных. Вы тоже пришли откуда-то?

—Можно и так сказать. — нелюдь улыбнулся. — Ты сможешь сама отсюда выбраться?

—Конечно. — кивнула девочка. — Если только не попадусь на глаза этим противным мальчишкам. Бить девочку — это так низко.

—Значит, если увидишь их, беги со всех ног. Думаю, твой отец тебя ждёт-не дождётся. — Дола подумал и вытащил из голенища сапога небольшой стилет. — Держи. Не думаю, что он тебе понадобится, но если что, попугаешь им этих «противных мальчишек».

Юриона осторожно взяла стилет в руки, повертела его и резюмировала:

—Хорошая сталь. Но он плохо сбалансирован, рукоять тяжелая.

От неожиданности Дола расхохотался.

—Согласен. Но для тебя сойдёт и это.

—Я его вам верну, дяденька. — пообещала Юриона, спрятав стилет в сапог. — Вы только навестите нас с папкой, хорошо?

—Непременно, малышка. А теперь беги.

Юриона поднялась на ноги, отряхнулась и уже собралась уходить, когда Дола, что-то вспомнив, добавил:

—Однажды ты станешь сильной и гордой. Великой. С тобой будут считаться, и тебя будут уважать.

—Откуда вам знать, дяденька? — фыркнула Юриона, снова шмыгнув носом и утерев его грязным рукавом.

—Просто знаю. Запомни мои слова, хорошо, Юриона? И никогда не давай спуску обидчикам, они заслуживают взбучки.

—Непременно, дяденька.

Проводив ее взглядом, Сольвейг хмыкнула.

—Из тебя бы вышел хороший отец.

—Особенно по части дурных примеров. — буркнул нелюдь проверив, на месте ли ножны. — Пойдём.

Лайе ждал их возле дома Ямана и Ханы. Даже издалека Сольвейг почувствовала его негодование и против воли на ее губах расцвела паскудная ухмылка.

—Не прошло и века. — резюмировал иллириец, и, игнорируя попытку близнеца что-то сказать, демонстративно повернулся к нему спиной.

Дола переглянулся с Сольвейг.

—Хватит дуть губы, братец. Лучше расскажи, о чем ты вчера договорился с Мэдом и Яманом. — нейтрально заметил он.

Но вместо Лайе ему ответил полукровка, вышедший из дома.

—Я проведу вас по первому уровню руин, а дальше сами. Возьмите факелы, они вам пригодятся. — Яман протянул Доле свёрток с факелами и огнивом и нервным жестом потёр ладони.

—Не шли б вы туда, сгинете ведь.

—Если бы ты знал, сколько раз мы это слышали! — развёл руками Дола. — Сильно сомневаюсь, что мы увидим в руинах что-то новое.

—Это правда, что вы были в Каморанском походе? — на ходу бросил полукровка. — И вы в самом деле те самые Бес и Ласка?

—Мне иногда кажется, что если бы не Каморан, никто бы о нас и не знал. — вздохнул Дола.

—Вы с Вечной Земли, верно?

—Можно и так сказать.

—Я слышал, у вас не жалуют полукровок. — продолжил говорить Яман.

—Раз уж пошла такая песня, то их нигде не жалуют, Яман. — довольно резко отозвался Дола. — Будь это Вечная Земля, Джагаршедд или Джалмаринен. Думаешь, вы одни здесь, в Ресургеме, сирые и убогие? Нас не любят нигде. Просто кому-то повезло больше, кому-то меньше. Не стоит думать, что с нами несправедливо обходятся. Открою страшный секрет: справедливости не существует. Где бы ты ни родился, что бы ни сделал, всегда найдутся злые языки, которые скажут, что ты все сделал не так, ты же смесок.

Дола скривился, уж больно он не любил обсуждать подобную тему. Бросив взгляд на молчаливого Лайе, он увидел, что близнец воинственно выпятил челюсть, явно изо всех сил сдерживаясь, чтобы не сказать какую-нибудь резкость. Обсуждать извечную проблему полукровок Лайе ненавидел, пожалуй больше, чем Дола.

—Значит, вы везучие. — заключил Яман, словно не замечая раздражения близнецов.

Он остановился возле уже знакомого братьям полуразрушенного дома. Обернулся в сторону близнецов и ведьмы, будто желая убедиться, что они не передумали, и, махнув рукой, перешагнул через груду камней, бывшую когда-то крыльцом. В глубине дома Яман спрыгнул в дыру в полу и, оказавшись в темноте, чиркнул огнивом, зажигая факел. Последовав за ним, близнецы и ведьма оказались в длинном, узком коридоре. Вчетвером они прошли до его конца, где виднелась разбитая стена. А за ней начинались катакомбы. Создавалось ощущение, что путники попали в древний город: стены здесь были украшены искусными барельефами, по дороге, то и дело, попадались древние, заржавевшие светильники. Свет факела выхватывал из темноты боковые ответвления, ведущие в разные стороны. Яман, не останавливаясь, шёл мимо них по прямому, широкому коридору, который, закончившись, выходил в просторную залу с высоким потолком. Место это было похоже на забытое святилище, и нагляднее всего об этом говорил древний алтарь, расположенный в самом конце залы. Яман зашёл за него и остановился.

—Это здесь.

Подойдя к нему, близнецы увидели лестницу, расположенную прямо под алтарем, и, судя по всему, она вела на нижний уровень.

—Дальше вы сами. — буркнул полукровка. — Я туда больше никогда не спущусь.

Дола спустился вниз первым и подал руку Сольвейг. Следом спустился Лайе. Дола сосредоточенно осмотрел небольшую комнатушку, в которой они оказались, и озадачено заморгал.

—Братец. — тихо спросил он. — Скажи мне, братец, что ты здесь чуешь?

—Абсолютно ничего. — отозвался Лайе. — Здесь нет никого и ничего.

—Вот и я ничего не вижу. Никакого следа, ничего. А ведь тут были полукровки, целая толпа. Нет даже следа заражённых. В шахтах, когда мы шли в Ресургем, я видел множество таких следов, хотя и прошло долгое время с тех пор, как прошли беженцы. А здесь... Будто действительно сюда многие тысячи лет не ступала нога человека.

—Думаешь, Яман нас обманул? — спросила Сольвейг.

—Исключено. Я видел его мысли, он говорил правду. Но, вот что странно, по его рассказу у меня создалось впечатление, что он действительно видел демона Хаоса, но я его... не чувствую. Это место мертво многие века. — с сомнением отозвался Лайе.

—Надо идти дальше. — пожал плечами Дола. — Должно же быть хоть что-то.

Они блуждали по бесконечным коридорам катакомб, выхватывая светом факелов из темноты стены, покрытые пылью и изящными рисунками. Казалось, прошли многие часы, прежде чем наемники поняли, что попали в лабиринт древних катакомб. Время здесь размывалось, растягивалось в вечность, потолки и стены давили, а из звуков были лишь их голоса и шаги. Руины были жуткими, и даже Лайе, привыкший сохранять спокойствие, заметно нервничал. И, чтобы как-то отвлечься, он вымещал своё раздражение на Сольвейг. Ведьма, разумеется, в долгу не оставалась, и бойко отвечала серокожему нелюдю, язвила и шутила, жаля его в самое больное место. Оба они не замечали, как все больше и больше раздражается Дола, слушая их взаимный обмен оскорблениями. Когда один из коридоров неожиданно вывел их на винтовую лестницу, которая спускалась ещё ниже, Дола не выдержал и резко остановился. Недовольно зыркнув на брата и ведьму, он весьма нелюбезно приказал им замолчать и продолжить дальнейший путь в тишине. Убедившись, что его слова услышаны, Дола спустился вниз по лестнице, освещая дорогу факелом. Ступеньки вывели его в очередной коридор, только вот он сильно отличался от предыдущего этажа. В стенах здесь были ниши, в которых находились саркофаги. И их было великое множество: от потолка до пола, вдоль бесконечного коридора. Воздух, казалось, здесь был невероятно густым, затхлым. И на наемников резко навалилась дикая усталость, словно мертвые, покоившиеся в тех саркофагах, забирали себе силы и жизнь. Лайе невольно потёр висок пальцами — подступившая головная боль усиливалась с каждым шагом. И это было странно, ведь здесь не было ни души, лишь истлевшие мертвецы, пустые оболочки. Почему-то, иллириец вспомнил, что Ресургем был построен на костях более старого города.

—Что, синеглазик, нервы сдают? — заметила его состояние Сольвейг.

—Кто бы говорил, jalmaer. — вяло отозвался иллириец и устало прислонился к стене.

Ноги словно налились свинцом, каждый шаг давался ему с трудом. Он безуспешно шарил своим Даром, пытаясь найти хоть что-то, что могло бы объяснить его состояние. И ответом ему была лишь мертвая тишина. Дойдя до очередного перекрёстка, иллириец не выдержал и снова привалился к стене.

—Братец? — забеспокоился Дола, увидев осунувшееся лицо близнеца.

—Все в порядке. — отмахнулся Лайе. — Просто... у меня такое чувство, словно мы блуждаем уже вечность.

—И здесь нет ни одной живой души. Даже неупокоенных нету. — поддержала его Сольвейг.

—Значит, сделаем ненадолго привал. Тебе хватит, чтобы передохнуть? — поинтересовался Дола. — Ты мне нужен, Лайе. Я не вижу ни следа, быть может твой Дар...

—Я чувствую себя слепым. — признался Лайе, устало опустившись на пол. — Не вижу, не чую абсолютно ничего. Это... пугает.

—Ну а ты, Сольвейг? — Дола перевёл взгляд на ведьму.

В ответ она лишь развела руками и тоже села, напротив Лайе. Силы покинули её, невыносимо хотелось спать.

—Да что с вами такое? — Дола удивленно разглядывал своих спутников.

—Мне нужно лишь перевести дух... — сонно пробормотала Сольвейг и зябко закуталась в плащ.

Ей вдруг стало холодно, до костей пробрал озноб. Глядя на Лайе, она поняла, что он чувствует то же самое.

—Дай нам минутку, Бес. — попросила она. — И пойдём дальше.

—Неужели ты ничего не чувствуешь? — Лайе поднял взгляд на близнеца. — Это место. Оно забирает силы, жизнь.

—Или это ты такой слабак. — поддела его Сольвейг.

—Уж молчала бы, ведьма. — вяло огрызнулся иллириец. — Сама выглядишь, точно бледная тень.

—По-крайней мере, я ещё могу продолжать путь, синеглазик. Быстро ты сдулся. А может, ты просто боишься подземелий? Я бы не удивилась — после Каморана-то... — ведьма осеклась и охнула, затем бросила злой взгляд в сторону иллирийца. — Это подло, знаешь ли. Говоришь, будто сил у тебя нет, но Даром швыряться горазд.

—Shienadan! Просто заткнись, ради всех богов. — посоветовал Лайе и зажмурился: головная боль вспыхнула с новой силой.

Наблюдая за ними, Дола раздраженно сложил руки на груди.

—Задница Махасти, как же вы меня достали, оба. — проворчал он. — Думаю, вам лучше здесь остаться. Я пойду дальше. Попробую что-то найти. И вернусь обратно.

—Не слишком умная идея, малой. — сонно буркнул Лайе.

—Я вообще не шибко умный, в отличие от вас, одарённых. — огрызнулся Дола.

—Здесь лабиринт, легко заблудиться. — буркнул уязвлённый его словами близнец.

—Я Гончий, забыл? Уж как-нибудь найду дорогу обратно. А вы пока сидите и ждите моего возвращения.

—Малой... — запротестовал было Лайе.

—Я сказал: сидеть и ждать. — рыкнул Дола.

От неожиданности Лайе удивленно притих, прижал уши к голове и во все глаза уставился на близнеца. Дола вздохнул и взъерошил волосы. Помолчал. И, наконец, более миролюбиво добавил:

—Просто... Дай мне сделать то, что я хочу. Дай побыть одному, Лайе. Всю дорогу я слушаю, как вы препираетесь. Вас... слишком много.

Не дожидаясь ответа, иллириец развернулся на пятках и скрылся в ближайшем ответвлении коридора.

—«Слишком много»? — повторил Лайе, мрачно взглянув на ведьму.

—Ты слишком его душишь. — отозвалась она. — Как будто тебе мало того, что ты всегда рядом. Ты хочешь, чтобы он был только твоим, чтобы слушал только тебя, чтобы дышал только тобой. Какой ты жадный, Лайе. — ведьма насмешливо цокнула языком.

Лайе усилием воли подавил нарастающее всякий раз, как ведьма открывала рот, раздражение, и промолчал.

Ибо не знал, как объяснить, что все совсем иначе, чем представляет себе ведьма. Как объяснить, что это не та жизнь, которую надо? Как рассказать об одной душе на двоих — благословении и проклятии близнецов одновременно? Ведьма, хоть и живет долгие годы благодаря своему Дару, все же остаётся jalmaer, короткоживущей. Она мыслит, как люди, и никогда не сможет понять иллирийский разум. Лайе знал — Сольвейг не поверит ему, никогда не поверит. Все доводы лишь убедят ее в его эгоизме.

И он не сказал ни слова, лишь поплотнее закутался в свой плащ, зябко поежился, всем телом ощущая противный холод подземелий. Замолчала и Сольвейг. Сидя напротив Лайе, она временами настороженно прислушивалась к тишине катакомб, похожая на кошку — зеленоглазая и бойкая, готовая, чуть что, вскочить на ноги. Глядя на неё, Лайе невольно подумал, что, не будь ведьма столь охочей до чужой жизни, он, возможно, смог бы почувствовать к ней симпатию. В конце-концов, она была умной и сильной — на свой лад, конечно же. А в следующий миг иллириец уловил ее мысли, женщина думала о его брате, и Лайе снова захлестнуло чувство сильнейшей неприязни.

Он брел по пустым коридорам, настороженно оглядываясь по сторонам. Взглядом из полумрака Дола выхватывал бесконечные саркофаги, расположенные друг над другом в нишах, что были вырублены в стенах. Мертвые. Бессчётное количество мертвых было в этом месте. Дола поднял взгляд вверх и увидел потолок, в котором светились вкрапленные в него голубые камни. Дола видел их лишь на Вечной Земле, в старой части Термарилля. Он подумал, что древние, кем бы они ни были, обладали изрядным могуществом, раз эти камушки, разгонявшие тьму, сохранили свою силу.

Ресургем был построен на руинах куда более древнего города, который, наверняка, застал ещё эру Первозданных. И эти катакомбы превратились в город мертвых, место массовых захоронений. Дола лишь мог догадываться, что здесь произошло, и единственное пришедшее, как будто извне, объяснение было связано с тем, что скорее всего здесь погребены джалмарийцы, и, возможно, народ Первозданных, погибший во время Предрассветной войны и в самом начале Периода Исхода. Когда в этот мир вторглись Совершенные, принеся с собой Хаос и смерть, они устроили самую настоящую бойню. Как там говорилось в исповеди Даэтрана?

«Мы стремились выжечь пороки, глубоко укоренившиеся в обитателях этого мира. Мы желали очистить эти земли от скверны. Хотели сделать их совершенными, как мы сами. И мы не понимали, что самое очищенное и совершенное — и есть настоящее зло. И мы несли его в себе».

И после долгого кровопролития их сумели оттеснить шеддары. Живучий, варварский народ, задавивший Совершенных количеством и кровожадностью.

Предрассветная война и Период Исхода были теми временами, которыми иллирийская история не гордилась. Иллирийцы хранили память о почти всех выдающихся личностях того времени, независимо от того, к какому народу они принадлежали. Иллирийский Совершенный Глеанн. Близнецы Ассэне и Даэтран. Имрах, королева стертого ныне с лица земли Камайнена. Первозданная Хасидзиль, давшая жизнь Меченым. Вечная Дева Ленно Ханаан. Редо, Первый полководец. Принцесса Мадригаль из Дома Йонах. Таких имён было много, и иллирийцы старались их помнить.

Сидя на уроках истории, Дола никак не мог взять в толк, зачем это нужно, ведь смутные времена давно прошли. И лишь когда он пошёл в армию, где всех воинов учили не повторять ошибок прошлого, где из них выращивали безупречных воинов, Дола понял. Но, в отличие от многих представителей своего народа он не хотел быть мясником.

Саркофаги мертвого города были ярким примером того, что бывает, когда мясники, уверовавшие в собственное совершенство, пытаются перекроить под себя весь мир, который даже не является им родным.

Доле чудилось, что его мысли переплетаются с чьими-то ещё, что кто-то зовёт его за собой. Он понимал, что что-то не то с ним происходит, но паутина, сплетенная чужим разумом, была крепка и не позволяла ему даже мельком подумать о чем-то другом. Дола вовсе не собирался отходить слишком далеко от распутья, где он оставил брата и ведьму, но на очередном перекрёстке он почуял «след». Чем дальше он шёл, тем сильнее своим чутьём видел его, и было это очень похоже на следы беженцев в шахтах за Вороньим Граем. Такой же багровый и вязкий, вызывающий тошноту. Создавалось впечатление, что тот, кто его оставил, бежал, скрывался от чего-то. Подозрения Долы подтвердились, когда он увидел лежащие за поворотом тела. Скелеты, облачённые в кирасы, которые Дола доселе никогда не видел, лежали так, словно неведомая сила разбросала их в стороны, переломав все кости. И это было странно — иллириец готов был поклясться, что в катакомбы многие века не ступала нога человека, а след, который он видел, был яркий, отчётливый, словно погоня была вчера. Нахмурившись, иллириец продолжил путь, готовый к любой опасности. Но здесь его инстинкты молчали: коридоры были пусты и мертвы, он не чуял ничего, что могло бы сойти за опасность или живое существо. Возникшее чувство неправильности нарастало с каждым шагом.

След вывел Долу к остаткам древней лестницы. Она была совсем небольшой и вела в одну из многочисленных крипт подземного города. Но вот эта крипта отличалась от других тем, что из арки исходил мертвенный, холодный свет, и веяло настоящей жутью. Дола поёжился, раздумывая, повернуть ему назад или сначала разузнать, что внутри. Любопытство оказалось сильнее, и Дола, подумав, что когда-нибудь оно его погубит, нерешительно шагнул вперёд. В три прыжка он поднялся к арке, и снова остановился. Чутьё вопило, что здесь что-то не так. Уже знакомое чувство неправильности захлестнуло иллирийца, и все же, он не подумал отступиться. Стоя перед аркой, Дола медлил. Он никогда не считал себя особо верующим, но сейчас, поддавшись нарастающей тревоге, не удержался и осенил себя защитным знаком, для хоть какого-то успокоения. Сделал глубокий вдох, выдохнул и шагнул в крипту.

Внутри действительно было светло, и что самое странное — невозможно было понять, откуда исходит свет. Он был повсюду и одновременно у него не было источника. Крипта была просторной, и в ней почти не оказалось саркофагов. Помещение было абсолютно круглым, но вызывало чувство, будто тот, кто создавал это место, в последний момент передумал и остановил работу. Здесь был абсолютно гладкий мраморный пол, высокий, резной потолок, и... грубые не отшлифованные гранитные стены с неровными уступами и выщербленными в них дырами.

И посреди всего этого в крипте неподвижно стояла женская фигура. Сделав пару шагов вперёд, Дола успел разглядеть ее платье — закрытое, простого покроя, серого цвета, почти сливавшегося с ее кожей. Длинные белые волосы были распущены и ниспадали до самой талии. Услышав шаги, женщина обернулась и у Долы перехватило дыхание от ее красоты. Она была иллирийкой, и держалась с поистине королевским достоинством. Дола разглядывал черты ее лица, и понимал, что красота этой женщины — безупречна.

И на этой мысли он насторожился, ведь ничто не могло быть столь безупречным, если только...

Если только перед ним не стояла почти Совершенная.

Увидев Долу, женщина робко улыбнулась.

—Ты пришёл. Услышал меня и пришёл, — тихим, мелодичным голосом сказала она.

От ее слов Дола впал в некоторый ступор. Надо сказать, он вообще пребывал в полной растерянности, искренне недоумевая, откуда здесь взялась ещё одна живая душа.

—Разве мы знакомы? — криво усмехнулся он.

—Конечно, знакомы, — улыбнулась иллирийка. — Неужели ты забыл меня, сын Предателя?

Дола понял, что вообще ничего не понимает. В голове вертелась не оформившаяся до конца мысль, зудела, не давала ему покоя.

—Возможно, тогда я выглядела иначе, — продолжила иллирийка. — Мы все выглядели иначе. У меня много лиц и много имён. Выбирай, какое тебе больше нравится.

И на ее месте появился Лайе. Стоило Доле моргнуть, и он увидел Сольвейг. Затем свою мать, и своего отца. И наконец, снова перед ним предстала уже знакомая иллирийка, только вот теперь на ней были поистине роскошные, императорские одеяния, а на руках мелодично позвякивали тяжёлые браслеты из драгоценных камней. Голову венчала простая, но очень изящная тиара. Взгляд притягивали глаза принцессы — разноцветные, один был рубинового цвета, а второй ярко голубым.

—А, — хмыкнул Дола, стараясь не выдать своего замешательства. — Принцесса Мадригаль, какая сомнительная честь.

Принцесса Мадригаль широко улыбнулась и от этого стала ещё красивее.

—Надо же, я почти купился на твою уловку, Тысячеглазый, — тем временем, протянул Дола. — Должен заметить, при жизни принцесса Мадригаль была настоящей красоткой. И кстати, это лучшее твоё воплощение. Не разлагается, не смердит и не пугает, это уже достижение.

—Ты совсем, как он. Такой же бестактный, наглый, беспечный, — мелодично отозвалась Мадригаль, сложив руки на груди. — И все так же думаешь, что будешь жить вечно.

—Все никак в толк не возьму, о ком ты говоришь, — Дола медленно потянулся к ножнам на бедре, положил одну руку на эфес меча, для успокоения, и выжидающе замер.

—Даэтран. Познаватель, ставший Предателем, оскорбивший Неназванную, лишивший нас совершенства! — в голосе Мадригаль проскользнули нотки застарелого гнева.

—Даэтран почил не счесть сколько тысячелетий назад, я явно не могу быть его сыном, — Дола и сам не понимал, зачем вообще продолжает разговор.

Он не чувствовал опасности, не было и страха, присутствовало лишь некоторое беспокойство. Дола мельком подумал — мог бы уже давно просто зарезать эту женщину, и вернуться к Лайе и Сольвейг, но красота Мадригаль поистине очаровывала, подавляла желание убивать, портить это совершенство.

—В тебе течёт его кровь, сын Предателя. Все остальное не имеет значения.

—Как ты здесь оказалась, Мадригаль? Почему ты до сих пор жива? — Дола и сам не понял, в какой момент перестал думать о том, что устами принцессы говорит Тысячеглазый.

Просто привычного, страшного Хаоса не было, а вот принцесса Мадригаль стояла здесь, перед ним, и она была живой. Принцесса ходила вокруг полукровки, шелестя подолом своего платья.

—Я пришла сюда много-много лет назад. Я так хотела сдержать обещание, данное Глеанну. Мы должны были победить в той войне, понимаешь? Но Предатель лишил нас нашего Дара, он сделал нас уродливыми, несовершенными, как весь этот мир. Я просила Неназванную о помощи, но она молчала. И когда я отчаялась, ко мне пришёл Он. Он дал мне силу, позволил вновь почувствовать себя той, кем я была. Он дал мне возможность изменить все.

—Но, как я вижу, у тебя не получилось, верно? — усмехнулся Дола. — Там, в коридоре, были тела. Тебя загнали сюда, как кабана на охоте. А когда поняли, что ты все равно сильнее — замуровали заживо.

—Мое тело гнило в мучениях, в голоде и холоде. Но Он не дал мне умереть, — Мадригаль снова улыбнулась. Улыбка была скверная. — Однажды сюда пришли иллирийцы. Такие же, как ты, сын Предателя. Смески, осквернённые чужой кровью. И дали мне свободу.

Принцесса Мадригаль закатала рукава и Дола увидел, что ее руки покрыты безобразными шишками, чумными бубонами, а пальцы почернели. Он резко отшатнулся назад. Мадригаль рассмеялась, подалась к нему, обняла своими чумными руками.

—Не бойся, сын Предателя. Это не для тебя, не для нашего народа. Не для нас. Это только для них, для краткоживущих. Это мой дар им, ибо они полны изъянов. Богомерзкие jalmaer, — усмехнулась Мадригаль в шею иллирийца.

—Забавно, но они говорят то же самое про нас, — хрипло отозвался Дола. — «Богомерзкие Совершенные».

Он хотел было высвободиться из страшных объятий, но обнаружил, что тело ему не повинуется. Дола так и не смог понять — парализовал ли его собственный страх или все же то была магия одержимой принцессы. Так он и стоял соляным столбом, пока руки Мадригаль покоились на его спине.

—Боишься. Ты боишься меня, сын Предателя, — шепнула принцесса и его дыхание защекотало ему шею.

—Я никогда ничего не боялся, одержимая, — фыркнул Дола, и только Первозданные ведали, какими усилиями он заставил свой голос не дрожать.

Принцесса скользнула пальцами по его плечам, шее, запустила их в густые белые волосы.

—Лжёшь. Самый сильный твой страх — Мы. Ты думаешь, Мы несём смерть, и ее ты боишься. Страшишься умереть, исчезнуть навсегда, и более не вернуться к живым. Скрываешь это за смехом и беспечностью. Но ещё больше ты боишься быть слабым, неспособным защитить брата. Мы можем дать тебе эту силу, сын Предателя. Ты станешь сильным, гордым, непобедимым. Будешь стражем брату своему.

Дола фыркнул, попытался снова пошевелиться — и не смог.

—Все это, конечно, соблазнительные слова, но давай вернёмся к началу. Может, упростим задачу, ты дашь мне себя убить, обретёшь вечный покой, а чума в Ресургеме исчезнет? — хмыкнул он, попутно пытаясь заставить себя согнуть пальцы рук.

—Многого хочешь, сын Предателя! — рассмеялась Мадригаль. — Я люблю таких, как ты. Ты хочешь все и сразу, здесь и сейчас. Ты любишь брать своё, но за это всегда надо платить. Хочешь сделку?

—Э, нет, красавица. Это было не предложение сделки, а ультиматум. У тебя нет выбора, — Доле, наконец, удалось сжать пальцы на эфесе меча, и теперь он прикладывал все усилия для того, чтобы заставить слушаться уже всю руку.

—Ой ли, сын Предателя? — Мадригаль засмеялась и неожиданно оттолкнула его от себя. — Ты так смешно выглядишь, пытаясь незаметно обнажить оружие. Хочешь попробовать убить меня? Сделай это в открытую, а не исподтишка!

—Это даже лучше, одержимая! — почувствовав, что тело вновь ему подчиняется, Дола снова обрёл уверенность в себе, прижал уши к голове и расхохотался, оскалив острые зубы.

Сольвейг и Лайе хватило ненадолго, ибо просидев около получаса в тишине, они, все же, вновь сцепились, поливая друг друга нелестными словесами. И во время перепалки каждый из них думал, что подобные разговоры уже вошли в привычку, и оба получали от этого какое-то извращенное удовольствие. К тому же, это помогало им отвлечься от противного, тянущего чувства слабости. Иллириец и ведьма могли препираться бесконечно долго, остроумия и желчи в них было с лихвой. Но на середине спора Лайе неожиданно замолчал, Сольвейг увидела, как он весь подобрался, будто зверь, почуявший опасность. Уши его прижались к голове, губы сжались в тонкую нить.

—Что не так? Что-то с Долой? — не выдержав, Сольвейг нарушила молчание, нервозность иллирийца передалась и ей. — Что ты чуе...

Лайе оборвал Сольвейг на полуслове резким взмахом руки. Он напрягся, недоверчиво прижал уши к голове, а потом Сольвейг, пожалуй, в первый и единственный раз в жизни увидела на лице иллирийца неподдельный страх. Лайе резво, как будто и не был обессилен, вскочил со своего места, подхватил ножны с кинжалами, и ничего не говоря, рванул в проход, куда ушёл Дола. Сольвейг немедленно последовала за ним, и уже на ходу ее накрыло то, что первым почуял Лайе.

—И тебя достало. — бросил иллириец, когда ведьма догнала его.

—Почему мы раньше его не почуяли? — пропыхтела Сольвейг в ответ.

—Сам не понимаю. Его как будто... не было, а затем Он в миг появился! — Лайе припустил ещё быстрее, безошибочно ориентируясь в бесконечном переплетении древних ходов.

Мимо мелькали обветшавшие саркофаги и пустые переходы, а Сольвейг смотрела в спину иллирийца и молилась только об одном: лишь бы они не опоздали.

Как и Лайе, она могла почувствовать Долу, только гораздо слабее, но знала, что они на верном пути. И что он все ещё жив.

На одном из поворотов Лайе на несколько секунд остановился, вслушиваясь в тишину катакомб. Затем махнул ведьме рукой и снова припустил вперёд. По мере приближения, до них стали доноситься звуки боя.

—Слышу большую драку! — бросила ведьма.

А через несколько переходов по узким, скособоченным коридорам, они увидели свет, идущий из крипты. Лайе резко остановился, и Сольвейг с размаху влетела в него, не успев затормозить. Оба они ввалились в крипту, и замерли, увидев нечто такое, что выходило за рамки разумного.

Дола отрубил руку одержимой принцессы, но она в ответ лишь рассмеялась и в смехе ее резонировала тысяча безумных голосов Тысячеглазого. Женщина исчезла и тут же появилась прямо перед Долой, а рука снова была целой. Иллириец немедленно проткнул ее мечом, но, как оказалось, нельзя убить то, что и так мертво.

Принцесса Мадригаль сделала шаг вперед, затем ещё один и ещё, до тех пор, пока эфес меча не упёрся ей в грудь. Она резко подалась вперёд, вцепилась в плечи Долы, смяв его доспех так, словно он был не из кожи, а из бумаги, и рассмеялась ему в лицо. А затем Мадригаль поцеловала Долу, впилась в него сухими, неживыми губами, и от ее прикосновения губы обожгло ослепляющей болью.

Сильный и гордый, беспечный и упрямый, сколько в тебе жизни. Посмотрим, что от тебя останется, когда ты будешь Нашим. — зазвучал голос в голове Долы. — Скажу тебе по секрету: я тоже не хотела умирать, не хотела совсем. Но мы с тобой всегда будем Его голосами, это неизбежно, от этого не уйти. Мы были рождены для этого, я умерла и возродилась ради Него. И ты поступишь так же.

Боль на губах и языке стала невыносима. Дола оттолкнул от себя Мадригаль, схватил ее за волосы и резким движением отрубил ей голову. Тело принцессы обмякло и рухнуло на пол. Иллириец поднёс ее голову к лицу, брезгливо скривился и отшвырнул подальше, второй рукой с остервенением стирая с обожженных губ привкус поцелуя.

—«Сильный и гордый», каждый раз одно и то же. — буркнул он и сплюнул в сторону.

Подняв голову, увидел застывших в искреннем недоумении Сольвейг и Лайе. На губах Долы расцвела немного безумная улыбка.

—И как давно вы тут стоите? — весело поинтересовался он.

—Приблизительно с момента твоих лобзаний с мертвой бабой. — ядовито заметила Сольвейг. — Ты настолько юбкодрал, что даже мимо одержимой пройти не можешь?

—Ты в порядке? — подозрительно тихим голосом спросил Лайе, прервав негодующую ведьму.

Краем глаза Сольвейг заметила, как подрагивают его уши и кончики пальцев.

—В полном, братец! — улыбка Долы стала ещё шире.

—Уверен? — Лайе сделал шаг вперёд, а его голос стал ещё тише.

В ответ Долазвонко, бесновато расхохотался и поднял большой палец, показывая Лайе, что с ним все в порядке. И, как будто в противовес этому жесту, у него из носа хлынула кровь. Он пошатнулся, едва не потерял равновесие, но сумел удержаться на ногах. Продолжая истерически хохотать, Дола запрокинул назад голову и хлюпнул окровавленным носом.

—Знаешь... — сквозь смех выговорил он, — Это оказалось не так страшно. Надо было только перебороть страх, понимаешь?

Вместо ответа Лайе молча, чеканя шаг, направился в сторону брата. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего. Так и оказалось: подойдя к близнецу, он схватил его за грудки и основательно встряхнул.

—Лайе! — окрикнула его Сольвейг, — Не надо!

Но иллириец ее не услышал.

—Она могла свести тебя с ума. Ты соображаешь, чем все могло закончиться?

Дола посмотрел на него, широко улыбаясь, и довольно жутко выглядел этот бесноватый оскал острых зубов на окровавленном лице с обожженными губами.

—Но ведь не свела же! — беспечно ответил Дола.

И Лайе взорвался.

Он орал на брата с чувством и расстановкой, сыпал бранными словами и непереводимыми идиомами на трёх языках поочерёдно, орал так, что уши Долы плотно прижались к голове, а сам он едва ли не с благоговейным трепетом внимал воплям своего брата. Периодически Лайе с силой встряхивал близнеца, и Сольвейг казалось, что после очередной такой встряски, Дола, который и так держался на ногах из последних сил, все же потеряет равновесие и рухнет на пол крипты.

Наконец, Лайе выдохся и замолчал, переводя дух. Дола продолжал на него смотреть, жизнеутверждающе улыбаясь обожженными губами. Лайе взглянул на счастливую, перемазанную грязью и кровью, рожу близнеца и, вздохнув, осторожно коснулся губ, на которых уже вздулись волдыри, а затем запустил руку в его всклокоченную шевелюру, прижался лбом к его лбу.

—Shienadan, ну и напугал же ты меня, малой.

—Знаю, Ли. Но тебе нечего бояться. — прошептал Дола в ответ. — Ведь мы никогда не умрем. — и в его голосе проскользнул шёпот тысячи других голосов.

—Что? — Лайе отстранился, удивлённо вглядываясь в лицо брата.

В то же мгновение боковым зрением он заметил движение за спиной близнеца. Мгновенно среагировав, Лайе оттолкнул Долу в сторону, закрыл его собой. Нечто незримое, сильное, подняло его в воздух, выгнуло, заставив отчаянно вскрикнуть, и швырнуло в стену. Не издав больше ни звука, Лайе ударился спиной о камень и молча рухнул вниз.

Тело принцессы Мадригаль поднялось с пола, подобно марионетке в руках кукловода. Застыв в воздухе, оно качнулось и рассыпалось в прах, и сильный порыв ветра швырнул его в лицо Долы.

А затем пространство и время исказились. Это было похоже на щель в воздухе, которая расступалась в стороны, становясь все шире, и из неё на Долу смотрели тысячи безумных глаз. Где-то сзади завизжала Сольвейг, но ее голос казался бесконечно далеким, принадлежавшим другому миру. И время как будто остановилось, и замерла всякая жизнь вокруг, а воздух сделался нестерпимо холодным. Дола, забыв про все на свете, застыл на месте, парализованный страхом.

—Ты и правда думал, что так просто победил, да-да-да? Я была Его Голосом при жизни, я остаюсь им и после смерти, маленький, наглый воин. — прозвучал голос принцессы Мадригаль, и тут же к нему добавились тысячи других — детских и взрослых, молодых и старых, стонущих и смеющихся, плачущих и кричащих. — Мы не будем убивать тебя, да-да-да, Мы не убьём и твою женщину, нет-нет-нет, и твой брат, почти Совершенный, будет жить. Мы предупредили тебя, в первый и последний раз. Мы ждём тебя, да-да-да. Ты сам, правда-правда, сам придёшь к Нам. И мы возьмём тебя навсегда-навсегда, заберём себе, да-да-да.

Тысяча Его Голосов смолкла, и из этой пустоты соткались руки, а затем голова с обнаженным телом.

—Это совсем не больно, совсем не страшно. Станешь как я, станешь как все мы, отдавшие себя Ему. Будешь одним из нас, среди палачей станешь новым. Живи-живи-живи, пока есть силы. А Он будет тебя ждать. — певучим голосом произнесла принцесса Мадригаль. — Я буду тебя ждать.

Серые, бестелесные руки коснулись лица Долы, и он понял, что не может сделать даже маленький вдох.

И все исчезло — разлом затянулся, подобно ране, оставив после себя лишь едва заметный шрам в ткани пространства и времени. А Дола стоял и молча смотрел перед собой. Уши его были опущены и прижаты к голове, а зубы отбивали барабанную дробь.

Мягкое прикосновение тёплой руки к локтю заставило его дёрнуться, и лишь потом он понял, что это была Сольвейг.

—Он... ушёл? — хрипло спросила ведьма, и Дола понял, что ее тоже колотит от пережитого ужаса.

—Кажется, да. — прошептал в ответ иллириец.

Тут его лицо изменилось, он отыскал взглядом Лайе, и побежал в сторону близнеца. Оказавшись рядом, он, забыв про все на свете, плюхнулся перед близнецом на колени и осторожно его перевернул. Лайе был без сознания, но дышал.

—Ли? Очнись, Ли! Все кончилось. — Дола осторожно потряс близнеца за плечо, но не добился никакой реакции. — Очнись. Aen nietnagiel seidhi, Leigh!

К нему тихо подошла Сольвейг и опустилась рядом.

—Shienadan! — ругнулся Дола, — Он... Он ведь просто без сознания, да? Нет, я жив, значит и он тоже...

Ведьма внимательно осмотрела ушиб на голове иллирийца, нахмурилась. Положила руки ему на грудь, закрыла глаза, выпуская на волю свой Дар, вплетая его в чужую жизнь, отыскивая любые, даже самые незначительные повреждения в теле. И увиденное ей не понравилось.

—Он ударился головой, но рана не слишком глубокая, крови потерял, правда, достаточно... — Сольвейг ощупала Лайе привычными, быстрыми движениями целительницы, хорошо знающей свое дело. — Может быть сотрясение, но это пройдет. Раздроблен коленный сустав, это тоже можно исправить. Только вот... спина... — тут она запнулась. — Мы не можем его перенести, удар повредил позвоночник. Бес, я боюсь, что...

—Но ты же ведьма! Используй свой дар, исцели его! — взмолился Дола.

Соблазн избавиться от проблемы в лице Лайе, раз и навсегда, был столь велик, что у ведьмы перехватило дыхание.

—Я... я не могу. Мне... нужно восполнить резервы. — В общем-то, она сказала почти правду, появление Тысячеглазого далось ей слишком тяжело, отняло почти все силы.

—Тогда возьми мою жизнь. — Не задумываясь, Дола подался вперед. — Бери, сколько тебе нужно!

Сольвейг с ужасом на него взглянула.

—Я не могу, Бес! Только не у тебя! И не сейчас. Ты просто не выдюжишь.

—Он не может умереть, понимаешь? — Отчаяние в глазах младшего близнеца было столь сильно, что

ведьма сдалась. — Он часть меня. Не будет его, и меня не станет тоже.

Что-то неправильное было в его словах, Сольвейг не понимала, что именно. Словно, Дола действительно верил в то, что говорил. Сольвейг, конечно, слышала про, как ей казалось, нелепое иллирийское поверье, будто близнецы делят одну душу на двоих, но считала все это враками, отголосками древних легенд. Молча оттолкнув от себя нелюдя, она приложила одну руку к голове Лайе, а вторую подложила ему под спину и закрыла глаза. Сила, циркулирующая внутри нее, устремилась к рукам, наружу. Сольвейг мелко задрожала: огромные усилия требовались от нее, чтобы помочь раненому, а не иссушить его. Через некоторое время она убрала руки и вытерла взмокший лоб.

—Это облегчит его боль. Мы сможем донести его до поверхности. Отнесём к Мэду. Ты останешься с ним, с тобой будет какая-нибудь знахарка, знающая толк в травах. Я же обойду Нижний город. Сейчас я с лёгкостью найду тех, кого не спасти. И когда я вернусь, если твой брат останется живым к тому времени, я поставлю его на ноги. Обещаю. — она заглянула Доле в лицо, но тот смотрел только на Лайе.

—Он выживет. Он не посмеет подохнуть после встречи с каким-то Тысячеглазым. — напряженным голосом ответил Дола. — Слышишь, Ли? Не вздумай помирать раньше времени.

«Он говорит с ним, словно с возлюбленным. Никогда я не слышала, чтобы кто-то с такой нежностью обращался ко мне», — с раздражением подумала Сольвейг.

Она поднялась на ноги и отряхнула платье.

—Надо соорудить носилки, зафиксировать его в неподвижности. Под спину нужно что-то подложить. В других криптах мы должны найти подходящие материалы. Думаю, древние простят нам несколько расхищенных могил.

—Из канализации ведёт множество ходов наверх, к реке и порту. — тихо добавил Дола.

Когда канализационный люк в одной из подворотень Ресургема неожиданно приподнялся, а потом и вовсе откинулся назад под громкий визг двух молодых девушек, оттуда появилась взъерошенная, перепачканная кровью и грязью голова нелюдя. Смерив их долгим взглядом, голова проворчала недовольно:

—Чего пялитесь? Грязных нелюдей никогда не видели? Помогли бы лучше.

Иллириец подтянулся, ловко выбрался из люка, а затем, не обращая внимание на испуганные взгляды со стороны, свесился вниз. Через какое-то время, сопя и пыхтя, он снова высунулся назад, и в руках у него были веревки, на которых он, уперевшись одной ногой в люк, а другой в землю, медленно и осторожно вытащил наверх безжизненное тело другого иллирийца. Следом за ним он помог выбраться невысокой женщине, чьи волосы были всклокочены и торчали в разные стороны. Увидев невольных свидетельниц сего явления, она тут же широко ухмыльнулась и голосом, не терпящим возражений, приказала:

—Замечательно, что вы здесь оказались. Руки в ноги и бегом в богадельню. Найдёте там лекаря Мэда и приведите его сюда. И пусть захватит пару крепких молодцев, если таковые найдутся. Бегом!

Опешившие девицы быстро подобрали юбки, даже не подумав ей возразить. Проводив их грозным взглядом, Сольвейг усмехнулась.

—Не подозревал в тебе командирские задатки. — удивленно хмыкнул Дола. — Ишь как резво поскакали.

—Много ли ты обо мне знаешь, Бес? — отмахнулась ведьма. — Главное, что они не успели одуматься.

—Думаешь, они приведут помощь? — в голосе нелюдя прозвучало сомнение. — Мы их здорово напугали.

—Я уверена в этом. — ведьма позволила себе рассмеяться. — Нам остаётся лишь подождать.

====== Глава 3: Ресургем. И голос не замолкнет никогда ======

Комментарий к Глава 3: Ресургем. И голос не замолкнет никогда Хотелось бы выразить огромную благодарность друзьям, помогавшим мне в написании этой части.

Lucius007 — за помощь в обоснуе щекотливых моментов и за возможность обсудить процесс написания.

Моей бете Таня Гусёна за бесценные комментарии с искрометным юмором и вылавливание орфографических ошибок, когда я в порывах вдохновения превращаюсь в иллирийского чурку.

И прекрасной Olya_Di за помощь и подсказки в написании сцены на сеновале, из-за которой выход главы отложился аж на полтора месяца. И конечно же, за то, что подкинула мне годное чтиво, поставив мое умирающее вдохновение на ноги.

Нож мыслей, как слезы артерий

Как ложь чиста и совершенна

Тебя очистит от зла моя злость

© Биопсихоз — Злость

Все, что случилось между нами — напоминает о войне

Землятресения, цунами — но мозг мой на иной волне

© Биопсихоз — Упругие формы

Будь за моей спиной, идем по краю мы одни

Только будь со мной, руки на плечи и лети

© Биопсихоз — Я вышел

Через несколько дней после возвращения близнецов из подземелий Ресургем начал постепенно оживать. Люди, успевшие укрыться в Верхнем городе, возвращались в свои дома, приводили их в порядок. Перестали гореть погребальные костры — некого было больше жечь. И дым, затягивавший небо, постепенно рассеивался. В воздухе, конечно, все ещё витал запах гари, но больше не осталось той жуткой атмосферы нависшей угрозы. Вот что казалось всем странным: чума исчезла, будто бы ее и не было вовсе. Те, кем не успевали заняться лекари, чудом выздоровели сами. Никто не понимал, что произошло, но люди выдохнули с облегчением. Конечно, вопросов было великое множество, только вот никто не мог на них ответить. И, возможно, это было к лучшему.

Все эти дни Дола почти не выходил из богадельни Мэда, все своё время он проводил рядом с Лайе. Держал его за безжизненные, слабые пальцы, часто засыпал рядом — в неудобной позе, уронив голову на свои руки. И никогда не отпускал ладонь Лайе. Просыпался по утрам и с надеждой смотрел на осунувшееся лицо брата. Близнец был жив, но в сознание не приходил. Сольвейг лишь разводила руками, каждый вечер она сидела рядом с Лайе, медленно, шаг за шагом, возвращая его к жизни. Она видела, что Дола не находит себе места, но помочь ему ничем не могла. Все свои силы она отдавала его близнецу, понимая, что его выздоровление процесс не быстрый, требующий от неё огромного терпения и твердости духа. Сольвейг понимала, что нельзя ускорить исцеление, не истощив при этом саму себя. Чтобы Дола не мешал, она вечерами отправляла его помогать Мэду. И как оказалось — зря, ибо мужчины почуяли друг в друге соперников и теперь бесконечно препирались, похожие на двух баранов, столкнувшихся лбами. Мэд вёл себя так, словно надеялся, что Сольвейг к нему вернётся, и это выглядело... странно. Каждое утро привечал ее на выходе из комнаты, все просил помочь в делах, с которыми, по мнению Сольвейг мог справиться и сам. И почти всегда был рядом, лишая возможности поговорить с Долой, прикоснуться к его руке, позволить себе чуть больше, нежели просто перекинуться парой ничего не значащих фраз. К слову, у лекаря объявилась ещё одна помощница: Юриона из Хальварда. После встречи с Долой девчонка вернулась в богадельню и, к своей радости, увидела, что ее отец жив и оказался среди тех, кому Сольвейг успела помочь.

Юриона все время вертелась вокруг нелюдя, засыпая его всевозможными вопросами. К удивлению окружающих девчонка не интересовалась увлечениями, обычными для женщин. И через несколько дней она попросила Долу научить ее драться. С большой неохотой нелюдь согласился ее обучать. В последующие дни пациенты богадельни имели удовольствие созерцать, как Дола гоняет девчонку до седьмого пота, не считаясь с ее возрастом и силами. Наблюдая за ними, Сольвейг пришла к выводу, что обучение искусству войны превратилось в самое настоящее издевательство над ребенком. Когда Юриона в очередной раз пришла к ведьме, хромая на одну ногу и пытаясь прикрыть волосами ссадину на скуле, у Сольвейг лопнуло терпение. Замазав ссадины Юрионы мазью из трав, ведьма с решительным видом отправилась разбираться с Долой. Она нашла нелюдя на заднем дворе. Он сидел на крыльце, со скучающим видом разглядывая облака. Сердито уперев руки в бока, женщина склонилась над Долой.

—На девчонке места живого нет, — вкрадчиво начала она. — Ты решил ее до смерти загонять?

—А что в этом такого? — Дола перевел на нее взгляд. — В конце концов, я не принуждал ее заниматься этим «не женским делом», — последние слова он произнёс с острой иронией.

—Она же еще совсем ребенок! — голос Сольвейг подскочил на пару октав. — Ты мог бы быть помягче с ней.

—Как ты думаешь, если ей придется сражаться, то враги тоже обойдутся с ней «помягче»? — издевательски спросил Дола.

—Откуда тебе знать, что может случиться? Быть может Юрионе вовсе не придется сражаться.

—Давай позовем ее сюда, пусть говорит за себя сама. — предложил нелюдь.

—Не смей вмешивать ребенка в наш разговор! — возмутилась ведьма.

Не обратив внимание на возмущение Сольвейг, Дола громко позвал Юриону. Девочка прибежала так быстро, что у Сольвейг появилось подозрение, что Юриона с самого начала подслушивала их разговор.

—Скажи мне, малышка, — елейным голосом спросил Дола. — Тебе не слишком тяжело даются наши занятия?

Юриона исподлобья взглянула сначала на него, потом на Сольвейг. А затем она задумчиво потерла начавший заплывать глаз и широко улыбнулась.

—Мне нравится, дяденька!

Дола с победным видом взглянул на Сольвейг и ведьма задохнулась от возмущения. Тем временем нелюдь поднялся на ноги, смерил женщину торжествующим взглядом и мягко подвинул ее в сторону, освобождая себе проход в дом.

—Куда пошел? Мы еще не закончили! — донеслось ему вслед.

Игнорируя вопли ведьмы, Дола прошагал в комнату с больными. Лекарь был на своём обычном месте, проверяя, как идёт выздоровление пациентов.

—Скажи мне, мой краткоживущий друг, не найдётся ли у тебя отменного пойла в закромах? — весело поинтересовался у него нелюдь.

Мэд с подозрением покосился на Долу. За последние дни он неоднократно успел убедиться, что новый избранник Сольвейг — отбитый на всю голову упрямец, который вполне оправдывал своё имя — Бес.

—Если решил надраться в стельку — поищи другое место. Здесь тебе не кабак какой-нибудь. — сухо отрезал лекарь. — К тому же, моя профессия не позволяет мне пить.

Дола неприятно усмехнулся.

—Прошу прощения, сударь, — с издёвкой ответил он. — Но, судя по характерным ароматам, исходящим от вас каждое утро, вы явно любите приложиться к бутылке.

Мэд мысленно проклял наглого нелюдя и его обоняние. И в самом деле, лекарь уже некоторое время назад завёл дурную привычку опрокидывать в себя рюмашку-другую по утрам. Помогало собраться с духом, прежде чем выйти к пациентам, убирало предательскую дрожь в руках, которая появилась после того, как Мэд второй раз подхватил чуму. К тому же, постоянное присутствие Сольвейг изрядно его нервировало, заставляло против воли вспоминать о минувших днях, о времени, когда оба они были молодыми и счастливыми. И он каждое утро приходил к ней, сам не зная зачем, делал все, чтобы ведьма оставалась рядом. Хотел вернуть былые дни, полные счастья и света? Или получить ответ на один единственный вопрос?

Почему ты ушла? — всего три слова, на которые хотелось получить честный ответ.

—В кабинете. Первый шкаф справа. За склянками. И постарайся ничего не разбить. — проворчал Мэд, отгоняя воспоминания.

—Премного благодарен... сударь. — хмыкнул Дола.

Он целеустремлённо проследовал в кабинет Мэда. Громко хлопнув дверью, иллириец направился к указанному шкафу со всякими склянками. Покопавшись там некоторое время, Дола выудил на свет заляпанную и покрытую прилипшей пылью бутыль вина. Откупорив ее, он отпил из горла и с удовольствием причмокнул губами.

—Ох, крепкое пойло!

Проводив Долу гневным взглядом, Сольвейг в сердцах сплюнула.

—Не ругайтесь на дяденьку, госпожа. — Попросила Юриона. — Я сама хотела научиться искусству войны, и мне ни капельки не больно. Правда-правда!

Ведьма сочувствующе взглянула на неё.

—Ты же понимаешь, что тебе это не пригодится в жизни? Ты дочь торговца, выйдешь замуж за какого-нибудь богатея и будешь жить в шелках и под надежной защитой. — усмехнулась она.

—Но, госпожа, я хочу быть воительницей! Меня ведь назвали в честь Юриана-Воителя, я хочу быть как он... — начала было Юриона и Сольвейг страдальчески закатила глаза.

—Иди к отцу, девочка. А остроухого балбеса ждёт серьезный разговор.

—Не ругайте его, госпожа, — повторила просьбу Юриона. — Он хороший. Просто ему тяжело очень.

В этот миг мимо них прошёл Дола, помахивая на ходу бутылью с плескавшимся в ней вином. Сольвейг окрикнула его, но нелюдь лишь небрежно отмахнулся от неё рукой и легко сбежал с крыльца. Ведьма в очередной раз проводила его долгим взглядом, подумав о том, что после встречи с Тысячеглазым Дола был малость не в себе. Она хотела было догнать его и продолжить спор, вправить непутевому нелюдю мозги, но из глубины дома ее окликнул Мэд. Недовольно заворчав, Сольвейг пошла в богадельню, где ее ожидал лекарь.

—Неужели не справишься без меня? — поинтересовалась она, помогая Мэду переворачивать больных во избежание появления пролежней.

—Может и справлюсь. Но с тобой легче. Проще. — пожал плечами лекарь.

—Скажи честно — ты просто хочешь, чтобы я была рядом.

—И что с этого? — Мэд посмотрел ведьме в глаза. — Разве это плохо?

Сольвейг вздохнула.

—Двадцать лет прошло. У тебя была уйма времени, чтобы все обдумать и понять.

—Понять что? — окрысился Мэд. — Ты ушла, оставив записку «Прости, милый Мэд, но мне стало скучно», — буркнул он, — я очень долго ломал голову, что я сделал не так, где ошибся. А сейчас ты возвращаешься в Ресургем с... ним.

—С ними, Мэд. С ними. — не задумываясь, поправила ведьма, ловко перестилая простынь на пустой кровати.

—С обоими спишь, да? — зло поддел её лекарь.

Ведьма замерла, склонившись над кроватью. Медленно расправила последние складки на простыне и повернулась в сторону лекаря. На ее лице застыла кривая усмешка.

А потом Мэд получил звонкую пощёчину.

—То, что мы с тобой трахались, подумать только — двадцать лет назад, не даёт тебе никакого права так со мной говорить, — отчеканила Сольвейг, зло сощурив глаза. — Очнись, Мэд. Жизнь продолжается. Мое возвращение не значит ровным счётом ничего. Я думала, что ты уехал в Хавильяр, устроился там. Твои таланты и знания могли бы сделать тебя прославленным целителем. Но ты предпочёл жить затворником, бросил все, остался в Нижнем городе Ресургема.

—Все такая же злоязыкая, — горько усмехнулся лекарь. — и, как я погляжу, все так же ищешь приключений на свою голову. Ты и правда думаешь, что будешь с этим нелюдем всегда? Он вечный, будет жить даже тогда, когда нас всех не станет. И останется таким же молодым. А ты состаришься, нужна ты ему будешь? Ты для таких, как иллирийцы — бабочка-однодневка. Зажглась и погасла. Раз — и тебя нет.

—Ты говоришь совсем как Ласка. — скривилась Сольвейг. — Вам бы собраться за бутылкой браги, да сетовать на меня, плохую, нехорошую Сольвейг. Уверяю тебя — вы отлично вместе смотреться будете.

—Чем Бес лучше? Что ты в нем нашла? — упрямо гнул своё Мэд.

Сольвейг взглянула на него с жалостью, искренне не понимая этого человека. И ведь когда-то она его любила — так давно, что уже и не верилось в это.

—Свет, — просто ответила она. — Я увидела в нем свет.

Раз-два-три. В голове — щелчок. Раз-два-три.

Мыслей было много, мысли были хаотичными, беспокойными, злыми, сумбурными и порой абсурдными. Мысли были обо всем и сразу. Порой казалось, что в его голове и впрямь звучали голоса, и их было множество. Нет, они не имели ничего общего с Тысячеглазым, просто это было в его разуме, в нем самом. Всегда — с самого детства, с того момента, как...

Страх, животный страх. Бежать, куда глаза глядят. Жить, до безумия хотеть жить. Не хочу умирать, хочу жить, хочу гореть-гореть-гореть, словно свечи в ночи. Пустота, и раз-два-три — щелчок, пусть будет так-так-так, не уйдёшь, не спасёшься, прежним не станешь. Бежать, бороться, жить. Раз. Два. Три. Детская считалочка, щелчок.

...Дола не помнил, когда это началось. Давно, задолго до встречи с Лайе. Был в его жизни период, который он вспомнить не мог. Провал в памяти — пустота, словно кто-то вырвал какое-то очень важное воспоминание, лишил маленького нелюдя целостности. Когда-то и у Долы был Дар, о нем у иллирийца остались крайне смазанные воспоминания. Быть может это и не явь была, а лишь сон, мечта о силе, которую ему никогда не обрести. Но даже если Дола и обладал Даром, тот исчез бесследно, вместе с куском его жизни. Не осталось ничего, кроме пустоты.

Раз-два-три, хочешь жить, маленький rak’jash — беги. Щелчок, пустота. Что со мной было? Что со мной станет?

Сначала были кошмары. Страшные сны о пустоте и неизбежности. О безысходности и обречённости. Потом пришли голоса — он знал каждый из них, они все принадлежали ему. И свою жизнь он воспринимал осколками, и бывало так, что он будто со стороны наблюдал за другим собой. Кем-то иным, с поехавшей крышей, отбитым на всю голову. Еле осознавал, что делал и говорил. Кажется, именно тогда его и без того плохие отношения со старшими сыновьями Редо испортились окончательно. Сколько было боли, сколько было страха, а потом — отпор, драки до сбитых в мясо костяшек пальцев и не успевающих заживать синяков. И следовавшее за всем этим неизбежное наказание.

Виновен. Всегда виновен мелкий rak’jash — так его звали шеддары за чужую, порченую кровь. Rak’jash — смесок, полукровка, в самом оскорбительном смысле этого слова. Виновен, просто потому что рождён из плоти и крови богомерзких Совершенных. Конечно же, ненависть была взаимной, что лишь усугубляло скверный характер маленького нелюдя.

Свой покой маленький Дола находил лишь в храме Махасти, под крылом Янис, женщины, что вырастила и воспитала его, и у Мореноса, шамана, научившего его читать и писать. А потом и эту малость у него отняли, ибо он не смог больше смотреть на небо — стоило ему поднять взгляд, как он видел пустоту, и из неё смотрели на него тысячи безмолвных, безумных глаз. Куда бы он ни пошёл, что бы он ни сделал — они были везде. Дола научился смотреть только вниз на землю, себе под ноги. Так было легче, так было проще. Ему казалось — пока он не смотрит на небо, пустота его не видит, не знает о его существовании. Дола научился прятаться от самого себя — другой своей стороны, которая пугала его, была чужой ему. Именно тогда он привык повторять про себя глупую, детскую считалку, как будто она могла его спасти.

Раз-два-три, хочешь жить, маленький rak’jash — беги.

А дальше становилось только хуже, Дола потихоньку терял себя, ему казалось, что он разбит на сотни осколков, которые не собрать, не склеить. Голоса в его голове не стихали, и спрятаться от них, как от чёрного неба — не получалось. Он был на излете, на самом краю, когда появился Лайе.

Раз-два-три, нас — целый легион, столько осколков, столько частей меня самого. Не убежать от них, не скрыться никогда, они во мне, они — это я.

Ты правду говоришь? Так ведь не бывает. Такое только... в сказках.

Ну, в жизни каждого должно быть место сказке.

И я больше не увижу... Его?

Тысяча глаз, тысяча голосов в черной пустоте, и они воют, хохочут и плачут, в этом абсолютном ничто, где возможно все — кроме жизни.

Не увидишь.

А потом?

А потом ты больше не останешься один, братец.

Обещаешь?

Обещаю.

Лайе принёс ему мир. Лайе подарил ему покой, собрал его по частям, снова сделал цельным, сделал собой. Лайе избавил его от страшных снов и той страшной сосущей пустоты. Дола научился вновь без страха смотреть на небо. Смог ужиться с хаотичными, беспокойными мыслями в своей голове, и даже голоса в его разуме стихли. Дола знал, что прежним никогда не станет, но пока Лайе был рядом — Дола оставался цельным. Он привык жить одним днём, привык сначала действовать, а потом думать и всегда знал, что Лайе всегда поможет, поддержит. Даже в период обучения искусству войны и службы в армии Дола был собой, хоть их с братом и разделяли огромные расстояния. Пока Лайе оставался в Термарилле, связанный обязанностями наследного принца, Долу отправили сначала в Америден, где он учился. Через несколько лет его перевели в Дуэн Брон, что находился в Колыбели Осени. За время службы Дола успел изъездить почти всю Вечную Землю Иллириан. А в последние годы в армии ему довелось побывать на севере, в Ханнамаре — на границе Вечной Земли с Белым Безмолвием и Джагаршеддом. И все равно, несмотря на огромные расстояния, разделявшие братьев, Дола знал, что Лайе рядом, стережёт его покой.

Раз. Два. Три.

Хочешь жить — беги.

Когда-то Дола увидел в Лайе спасителя. Отражение себя — каким он мог бы стать. Обещал ему защищать, а что в итоге?

Раз-два-три, щелчок. Раз-два-три, будешь меня защищать?

Буду. Обещаю.

Сейчас его брат лежит в богадельне Мэда, не приходя в сознание, а Дола не находит себе места. Ему казалось, что осколки из которых он собран снова вот-вот разлетятся, разобьются. К нему вернулись сны — страшные, тревожные. Стоило ему поднять взгляд в небо Ресургема — сразу казалось, что вот-вот оно почернеет, и он вновь увидит тысячи глаз, услышит Его безумные голоса.

Раз за разом Дола прокручивал в голове то, что случилось под Ресургемом. Понимал, что можно было поступить иначе, избежать того, что произошло.

Мы никогда не умрем.

Что?

Лайе закрывает его собой.

Крик.

Удар.

Дола ведь даже не увидел, как его брата швырнуло в стену. Все, что он помнил — трещину в пространстве и тысячу Его голосов.

Мы никогда не умрем.

Что?

Лайе закрывает его собой.

Крик.

Удар.

Бесконечное повторение в голове, раз за разом, и этот жуткий звук удара тела о камни.

Раз-два-три.

Сильный и гордый, беспечный и упрямый, сколько в тебе жизни. Посмотрим, что от тебя останется, когда ты будешь Нашим.

Мы никогда не умрем.

Что?

Лайе закрывает его собой.

Крик.

Удар.

Это совсем не больно, совсем не страшно. Станешь как я, станешь как все мы, отдавшие себя Ему. Будешь одним из нас, среди палачей станешь новым.

...Лайе закрывает его собой.

Крик.

Удар.

Посмотрим, что от тебя останется, когда ты будешь Нашим.

Крик.

Удар.

Среди палачей станешь новым.

В голове — щелчок.

Беги.

Раз-два-три, так легко сломать, так легко разбиться самому, и никто не найдёт всех частей, не соберёт обратно.

Дола присосался к горлу бутыли, сделал несколько глотков и поморщился. Он не ведал, из чего было это «вино», но Мэд явно знал толк в извращениях — напиток сильно горчил, но исправно вершил своё грязное дело. В глазах у иллирийца уже изрядно двоилось, хмель ударил в голову, в ушах звенело, и голоса внутри стали почти не слышными, затихло бесконечное «раз-два-три-щелчок». Нелюдь допил напиток, с одури швырнул бутыль оземь, разбив её на сотни осколков. Запрокинул голову и громко, зло рассмеялся.

Ошибалась принцесса Мадригаль, ох ошибалась. Не Тысячеглазого вовсе боялся Дола, а потерять Лайе. Страх за жизнь близнеца оказался сильнее Его голосов.

Нелюдь коснулся губ кончиками пальцев, поморщился. Когда они принесли Лайе в богадельню, стало ясно, что силы ведьмы почти на исходе, и им остаётся лишь ждать следующего дня — Сольвейг уделила внимание Доле. Замазала обожженные губы резко пахнущей мазью, прошлась по ним остатками Дара, чтобы боль утихла побыстрее. Да и свойство быстро заживать, доставшееся Доле вместе с шеддарской кровью, тоже сделало своё дело — на следующий день ожог полностью сошёл, словно и не было ничего. И все же губы до сих пор горели, их жгло огнём, словно принцесса Мадригаль подарила Доле свой ядовитый поцелуй лишь несколько мгновений назад.

Сколько злости было в нем, сколько боли, сколько ненависти — к самому себе. К этому городу. К чертовому лекарю, увивавшемуся вокруг ведьмы.

Его ведьмы.

Дола никогда не заморачивался над отношениями, и женщин себе выбирал — таких же, как он сам. Повеселились и разбежались. Все, никаких обязательств, никаких лишних чувств, привязанностей и слез. А потом появилась Сольвейг. Не требовала ничего взамен, сама не хотела обременять себя обязанностями и отношениями — и ему в ней это нравилось больше всего. В какой момент чертова ведьма крепко-накрепко засела в его мыслях, заняла сердце — Дола так и не понял. Просто однажды её стало мало, слишком мало. Хотелось, чтобы она смотрела только на него, улыбалась лишь ему одному. И чтобы рядом не было никаких лекарей из ее прошлого. И это злило, выводило из себя. Порой Доле казалось, что он просто взорвется и придушит Мэда к чёртовой матери, да и ведьму заодно — чтобы не глядела в сторону лекаря, не видела его, не смела говорить с ним.

Раз-два-три, в голове самая настоящая путаница. Щелчок. Что делать, к кому идти, как спастись? Как вернуть Лайе, как выдрать ведьму из своего сердца? Ответа нет, в этот раз молчат голоса в его голове, предоставив ему самому вариться в каше из собственных мыслей.

Дола брел по Нижнему городу, не разбирая дороги, куда глаза глядят. Пугал своим видом людей, для которых в чуме были повинны нелюди. От него шарахались, как от прокаженного, осеняли себя защитными знаками и кричали что-то вслед. Но Доле было наплевать. Внутренним зрением он видел следы — живые, яркие, разноцветные, и не было в них болезни и смерти. Ресургем возвращался к жизни, и это было хорошо, было правильно. Конечно, нелюдей здесь ещё долго будут чураться, возможно даже изгонят из города, а квартал смесков сравняют с землёй, засыплют камнями вход в руины старого города и забудут этот период, как страшный сон. А Джалмаринен был большим, места на Земле Радости хватит всем.

Дола с иронией подумал о том, что jalmaer все же были правы — нелюди принесли чуму. В конце-концов, прежде чем стать одержимой, Мадригаль была иллирийской принцессой, одной из Совершенных до их падения.

Ноги продолжали нести Долу вперёд, дома вокруг становились все более заброшенными, изредка попадавшиеся люди выглядели донельзя сомнительно, а впереди замаячили стены, окружавшие город со всех сторон. Иллириец сбавил шаг, понимая, что стража Ресургема отнюдь не обрадуется его появлению. Конечно, у Долы чесались руки набить кому-нибудь морду, выпустить пар, но стражники явно были неподходящей мишенью.

—Опасно нелюдю ходить одному по местам столь злачным. — Дола резко обернулся на голос.

Сзади стоял человек, мужичок крайне непритязательной внешности. Ростом он был невысок, хотя Доле все jalmaer казались невысокими, так как чаще всего, еле дотягивали ему до плеча. Волосы человека были длинными, спутанными в один большой колтун, который он перевязал непонятного цвета тряпкой на пиратский манер. Одежда выглядела изношенной, вся перештопанная, словно из лоскутов собранная. И тем не менее, создавалось впечатление, что мужичок старался выглядеть не совсем оборвышем — жилет был подогнан по фигуре, грязная рубаха аккуратно заправлена в штаны, сшитые из разных лоскутов. Изношенные сапоги, явно с чужой ноги, были начищены до блеска, словно их обладателя не волновало, что они будут в пыли уже через несколько минут прогулки по Нижнему городу. На жилистых руках виднелись браслеты из разноцветных деревянных бусин.

Сам человек был сухощав и смугл, чёрные глаза смотрели цепко, внимательно. Вместо бороды — щетина с проседью. Лицо острое, скуластое. Больше всего он напоминал иллирийцу шута, этакий вариант нищего клоуна.

—Глухой, что ли? — ухмыльнулся мужичок, и Дола понял, что стоит, бесцеремонно разглядывая его внешность.

Он отрицательно мотнул головой.

—Значит, немой. — фыркнул его собеседник. — Не боишься, что пырнут где-нибудь ножом и одежку отберут? Одежка-то у тебя добротная.

—Пусть попробуют. — пожал плечами иллириец. — Пожалеют потом.

—Я гляжу, ты в себе уверен. — хмыкнул мужичок. — Меня Малгожатой звать, а тебя, нелюдь?

Дола смерил его ещё одним долгим взглядом, полным подозрения.

—Бес. — лаконично ответил он.

—Ищешь, с кем бы подраться, Бес? — Малгожата сразу взял быка за рога. — К страже лезть не советую, они, знаешь ли, не чествуют остроухих. Жив останешься — и то счастье будет.

—Странные речи толкаешь, jalmaer.

—Я всего лишь ищу таланты. Хороших бойцов. А ты, погляжу, сойдёшь за такого. — улыбка Малгожаты стала ещё дружелюбнее.

—Не думал, что после мора кто-то захочет развлекаться. — скептически поднял брови Дола.

—Видать, плохо ты знаешь наш народ, нелюдь. Мы живём пиром во время чумы. Когда беда — люди ищут спасение в развлечениях и пороках.

—Что-то я не видел, чтобы в Нижнем городе кто-то желал хлеба и зрелищ. — Дола вспомнил заброшенные дома и пациентов в богадельне Мэда.

—Есть Нижний город. А есть неприкасаемые. — пожал плечами Малгожата. — У нас свои правила. Чума чумой, а жизнь никто не отменял. Ты выглядишь крепким, не чета нелюдям, живущим здесь.

—Поразительная наблюдательность. — съязвил Дола, скрестив руки на груди.

Боковым зрением он заметил быстрое движение в тени домов, скривил губы, продолжая разглядывать Малгожату.

Мужичок, казалось, не заметил сарказма в его голосе. Цепким взглядом он разглядывал Долу с головы до ног. Так, словно рассматривал... товар. Выискивал изъяны и достоинства. От этого Доле стало несколько некомфортно.

—Ты держишься иначе, нелюдь. Спина прямая, голову не склоняешь, не привык подчиняться. Не боишься, что тебя могут проткнуть вилами просто за то, что ты остроухий. Не выглядишь оборванцем.

—Ближе к делу... Малгожата. — Дола нетерпеливо повёл ушами, потёр переносицу.

В глазах все ещё двоилось, да ещё к тому же добавилась головная боль. Его раздражал этот город. Раздражало собственное бессилие.

Раздражали голоса в голове.

Раздражал стоявший перед ним человек.

Почувствовав недовольство собеседника, Малгожата сменил дружелюбный тон на деловитый.

—Я ищу бойцов. Для хлеба и зрелищ. Кулачные бои. Хочу тебе предложить выступить от моего лица.

—Ставки? — поинтересовался Дола, сжав зудящие пальцы.

—Выиграешь — уйдёшь на своих ногах. Проиграешь — останешься без головы. А сапоги у тебя хорошие... Ну а если откажешься, то найдут тебя в ближайшей канаве без портков. Одним остроухим больше, одним меньше — кому какое дело?

Некоторое время Дола удивлённо его разглядывал, силясь поверить своим ушам, а потом громко расхохотался.

—Серьезно? В канаве и без портков. Да ты знатный выдумщик, я погляжу.

—Мы неприкасаемые, вместо золота у нас в ходу жизнь. Ну так что, согласен? — сощурился Малгожата.

Дола в задумчивости посмотрел на него, вспомнил фигуры, спрятавшиеся в сумраке. Он был уверен в себе — неприкасаемые jalmaer не чета иллирийскому Гончему. И Дола, склонив голову набок, лукаво улыбнулся Малгожате.

—Не согласен, можешь закатать губу обратно.

Из тени домов выступили фигуры. По быстрому знаку Малгожаты неприкасаемые окружили Долу.

—Ты издеваешься? — хмыкнул нелюдь. — Вам всем жить надоело?

—Чего только не сделаешь ради добротных сапог. — пожал плечами Малгожата. — Согласился бы добровольно — мы бы тебя не тронули.

Не тронули бы. Конечно, так он и поверил.

Дола лениво почесал за ухом. Вздохнул и аккуратно закатал рукава рубахи по локоть.

—У меня, ребята, для вас плохие новости.

Раз. Два. Три.

Щелчок.

Хочешь жить? Беги!

И Дола рассмеялся.

После неприятного разговора с Мэдом Сольвейг пребывала в отвратительном расположении духа. Завершив обход оставшихся больных и в очередной раз проверив выздоровевших, она подошла к последней кровати, где лежал Лайе. Сольвейг понимала, что за один раз исцелить Лайе она не сможет, да и на одном Даре далеко не уедешь. Поэтому ведьма подозвала к себе Юриону, и перечислила ей список трав, которые ей понадобятся. Неугомонная девчонка несколько раз вслух повторила указания, чтобы не забыть, а затем ответила, что часть этих ингредиентов она видела среди оставшихся товаров отца, а остальные найдёт. Сольвейг сердечно поблагодарила ее и подошла к больному. Она присела на краешек кровати, чувствуя, как немеет спина от усталости и тяжко вздохнула.

Нелюдь, по-прежнему, не приходил в сознание и ведьму это начинало нервировать. Исцеление Лайе давалось ей с огромным трудом — сказывались неприязнь к остроухому засранцу и подспудное желание отобрать его долгую, почти вечную жизнь.

«Совсем мальчишка, еще не вышедший из поры юности» — подумалось ей при взгляде на лицо Лайе. В попытке отделить свою неприязнь от необходимости направить Дар в нужное течение, ведьма представила, что перед ней лежит Бес. В то же время мысли её скользнули совершенно в другом направлении. Разговор с Мэдом сильно её задел, слишком многое вытянул на поверхность из её памяти.

«Я так долго жила и хочу прожить еще много, много лет. Так чего мне не хватает? Моя жизнь вовсе не была скучной. Были дни, когда хотелось сложить руки и умереть, но я никогда не переставала бороться. И все равно, почему внутри так пусто? А я ведь привыкла к обретению счастья и к потерям, ко взлетам и падениям. Чего не было в моей жизни?»

Ведьма сердито одернула себя, осознав, что занимается банальным самокопанием. Но вопреки всему, ее мысли вновь и вновь возвращались к терзавшему разум вопросу. Глядя на лицо Лайе, такое юное, с безупречными чертами, не иссеченное грубыми шрамами, что присущи воинам, и не испорченное печатью испытаний и невзгод, ведьма все ещё видела в нем Беса.

И она ясно осознала, что никогда не любила. Все мужчины, с которыми она сходилась, были зрелыми, грубоватыми, практичными. Ведьма всегда выбирала себе в любовники тех, кто мог ее защитить и обеспечить ей неплохую, в общем-то, жизнь. Но ей всегда казалось, что ее недостаточно сильно любили, ни один из этих мужчин не мог дать ей столько любви, сколько она хотела получить, и никогда они не принадлежали ей всецело. А когда она ими пресыщалась, и ей надоедало сидеть на одном месте, Сольвейг беззазрений совести бросала их и уходила, вновь пускаясь в долгий путь. Но, будучи выданной замуж в ранней юности, Сольвейг не познала той первой любви, что заставляет сердце трепетать, а душу петь. Нет, она не была верна своему супругу, но и избранника у нее не было. Быть может, он тогда еще не появился на свет.

Она называла Беса мальчишкой, но сейчас ей казалось, что он и впрямь сможет дать ей то, что она так долго искала. Сольвейг думала, что быть может, она его полюбит сильно, по-настоящему.

«Но его брат, этот высокомерный и подозрительный выскочка» — с раздражением подумала она, а ее и без того плохое настроение стремительно ухудшилось.

Осмотрев нелюдя, ведьма удрученно отметила, что его состояние оставалось неизменным. Убедившись, что он по-прежнему спит, а его дыхание, пусть и слабое, но ровное и размеренное, ведьма уже ставшим привычным жестом подложила руки ему под спину и сосредоточились, стараясь вновь почувствовать пульсацию жизненного потока внутри себя. Она любила это чувство — оно давало ей неповторимое ощущение собственного могущества, и просто было восхитительным, вызывающим эйфорию. Наконец, ведьма ухватилась за одну из нитей этого потока и направила его в руки. Почувствовав привычное покалывание в пальцах, ведьма расслабилась, выпуская Дар на свободу. Сейчас от нее требовалось только отточенное до совершенства умение распределить живительную силу на поврежденные участки организма.

И Сольвейг, пребывая в неком подобии транса, несколько часов неподвижно просидела рядом с Лайе, шаг за шагом восстанавливая поврежденные ткани, мышцы и позвоночник. Уделила внимание она и раздробленному колену, хоть силы её уже были на исходе.

Кто-то тихонько тронул ее за плечо, и Сольвейг подняла вверх совершенно остекленевший от напряжения взгляд.

—Все в порядке, госпожа? — Юриона обеспокоено разглядывала ведьму.

В лучах заходящего солнца Сольвейг показалась ей ужасно старой, но это впечатление исчезло почти сразу, стоило ведьме моргнуть и уже осмысленно взглянуть на девочку.

Сольвейг удивлённо перевела взгляд на окно и ахнула, сообразив, что солнце уже на закате. Она медленно, неторопливо убрала свои руки из-под спины Лайе, несколько раз взмахнула ими, словно стряхивая налипшую паутину, размяла затёкшие пальцы. Затем с хрустом потянулась, чувствуя, как болит от долгого сидения в одном положении спина. Голова кружилась, в висках стучало.

Она сделала все возможное, правда. Не ее вина, что Лайе не приходит в себя. Сольвейг отдала почти всю себя, чтобы срослись сломанные кости, чтобы жизнь текла по жилам ненавистного ей нелюдя. Ее не хватило лишь на изувеченную ногу. Если он придёт в себя...

Когда. Когда он придёт в себя, — поправила себя ведьма.

...то все станет, как прежде. Словно не было того удара спиной, сломанного позвоночника, не было раздробленного от падения колена. Будет прежний, злоязыкий, живой Лайе. Хромота возможно подпортит ему жизнь, но он будет дышать и ходить, и это — главное.

—Принеси-ка мне воды, девочка. — хриплым голосом попросила ведьма.

Кивнув, Юриона положила ей на колени несколько свёртков и убежала выполнять поручение. Сольвейг начала разворачивать свертки и довольно улыбнулась — Юриона действительно все принесла, ничего не забыла. Ведьма сложила полученные травы у изголовья кровати, решив, что отвар она сделает с утра. Тем временем, Юриона принесла ей кружку с водой и Сольвейг жадно её выпила, а потом вытерла губы тыльной стороной ладони.

—Где Бес? — вспомнила она утренний разговор с нелюдем.

—Он не возвращался, госпожа. — покачала головой Юриона. — Солнце заходит, скоро будет совсем темно, а его до сих пор нет.

—Глупый остроухий, — сердито пробормотала Сольвейг, — куда он мог запропаститься?

—Я не видела его в Нижнем городе, госпожа. Быть может, он ушёл в сторону западной стены? Там, говорят, квартал неприкасаемых. — пожала плечами девочка.

Сольвейг поежилась. Даже в лучшие времена эта часть Ресургема отличалась особо дурной славой. Неприкасаемыми называли касту, стоявшую ниже полукровок. Неприкасаемых брезговали брать даже в рабы, для окружающих они были почти что прокаженными. Как правило, неприкасаемыми становились нищие и калеки, беглые рабы, бывшие каторжники. Не важно, кем они были до этого — стоило получить клеймо неприкасаемого, как человек лишался всех прав и возможности стать кем-то значимым. Проще говоря, становился мусором, отбросом, который старались не замечать. Разумеется, услугами неприкасаемых регулярно пользовались влиятельные люди, но все происходило через третьи, если не четвёртые руки. Если случался грабеж какого-нибудь мелкого аристократа или снасильничали чью-то дочь — все валили на неприкасаемых. Стража для вида приходила в их часть города, гоняла и трясла всех, а затем, пожимая плечами, уходила. А пострадавшим сообщалось, что виновных найти невозможно.

Неприкасаемых не интересовали деньги, но в ходу были еда, одежда и жизнь. Последнее служило разменной монетой в сомнительного вида развлечениях, например, играх в карты или кулачных боях.

Сольвейг почувствовала, как внутри нарастает тревога, смешанная с гневом.

С Беса, — подумала она сварливо, — станется вляпаться в очередную неприятность, особенно если он действительно попал к неприкасаемым.

Не то, чтобы ведьма сильно опасалась за жизнь иллирийца, скорее она боялась того, что может увидеть потом. Бес был мясником — неважно, сознавал он это сам или нет. Сольвейг видела, как он убивает, и порой ее это пугало. Неприкасаемые не были ровней ему, и ведьме совершенно не хотелось увидеть очередную бойню.

Солнце почти зашло, когда ведьма, устав ждать у окна, покинула богадельню. Идея идти к неприкасаемым казалась ей весьма плохим предприятием, но и сидеть в ожидании было тяжело. Сольвейг не знала, чего ей опасаться — того, что могло произойти с непутевым иллирийцем или того, что останется от тех, кто решит с ним сцепиться.

Ведьма предпочла идти прямой дорогой, а не окольными путями — так было больше шансов добраться до нужного ей места без приключений. Да и ночной патруль здесь должен был проходить, а дорога освещалась факелами, установленными на стенах домов. Сольвейг чувствовала на себе любопытные взгляды и усмехнулась — ну да, не каждая женщина осмелится ночью идти в самый опасный район города, к тому же, без сопровождения.

Когда ведьма ещё жила в Ресургеме, они с Мэдом нередко приходили сюда. Лекарь считал, что даже неприкасаемым нужно помогать, ну а Сольвейг искала здесь тех, чью жизнь она могла бы забрать. Конечно, Мэд тогда не знал об этом и радовался, что возлюбленная поддерживает его начинания. Ведьма всегда посмеивалась над его альтруизмом, но перечить не собиралась.

Вот и сейчас Сольвейг шла по знакомой улице, и ее одолевали непрошеные воспоминания. Она подумала о том, что хочет уехать из Ресургема. За время, что ведьма здесь провела с близнецами, она успела возненавидеть этот город. Сольвейг хотела убраться отсюда поскорее, как только Лайе встанет на ноги.

Уехать из Ресургема и забыть его навсегда, похоронить в памяти вместе с мыслями о Мэде из Хавильяра и о Тысячеглазом, увиденном ею в руинах. Ведьма вспомнила страх, охвативший ее, когда Хаос явил себя в крипте, и невольно содрогнулась. Какой же слабой и ничтожной она тогда себя ощутила!

Недовольно встряхнув копной чёрных волос, женщина продолжила свой путь. Она искала место, где проводились кулачные бои — именно сюда ведьма приходила с Мэдом много лет назад. Она сомневалась, что район неприкасаемых сильно изменился за прошедшие годы, и потому была уверена в том, что идёт правильно. Память услужливо подкинула новое воспоминание — как они с Мэдом однажды стояли в толпе, смотря на бой. Зрители выли и бесновались в слепом восторге, а Сольвейг видела лишь бесчисленные увечья: разбитые лица, выбитые зубы, переломы, пробитые черепа.

Сольвейг мрачно скривила губы. Не понимала она этого — драки ради хлеба и зрелищ. Когда люди калечат друг друга не на войне, а просто так, ради развлечения и славы.

Свернув с главной улицы, ведьма едва не споткнулась о распростертое на земле тело. Неприкасаемый не подавал никаких признаков жизни, а вот перелом руки сразу в трёх местах сказал ведьме о многом.

Следующее тело лежало на пару метров дальше. В отличие от первого, этот неприкасаемый был жив. На его лице налился огромный синяк, и было похоже на то, что его саданули в висок со всей силы. Ведьма подумала, что если этому человеку не проломили череп, то он родился под счастливой звездой. Остальные лежали живые и мертвые, с разной тяжестью увечий. Сольвейг смотрела на них — и видела жизнь, которую могла забрать. Все равно им оставалось совсем мало. И все же, когда ведьма наклонилась к одному из неприкасаемых, коснулась его рукой, он замычал, попытался оттолкнуть ее.

Все они одинаковые, подумала ведьма. Сгорают быстро, но все ещё мечтают хоть один миг у смерти украсть — если конечно, там что-то осталось.

Осторожно обходя бессознательные тела, Сольвейг думала о том, что совсем недавно здесь была самая настоящая бойня. И, честно говоря, она все меньше желала увидеть виновника вот этого всего. Но раз уж прошла такой путь, поздно разворачиваться и бежать обратно. Взглянув на потерянных духов, стоявших рядом со своими телами, Сольвейг вздохнула и, прочертив в воздухе невидимый знак пальцами, буркнула традиционные слова, позволявшие душам уйти в своё посмертие. После того, как они исчезли, ведьма решительно продолжила свой путь. Дойдя до конца переулка, она свернула налево и ее взгляд упёрся в старую халупу, где по всей видимости, хранили сено. Сольвейг раздраженно взмахнула рукой — в конце-концов, ну не на сеновале же ей искать несносного нелюдя?

Впрочем, — тут же ухмыльнулась ведьма, — с него не убудет.

—Опасное это дело — даме одной по столь злачным местам разгуливать. — Сольвейг мгновенно обернулась на голос.

—Этим всем неприкасаемым ты так же сказал? Перед тем, как изувечить их? — отозвалась она.

—Не я первый начал эту заварушку. И я честно их предупредил, что шансов у них нет. — Дола выступил из тени и ведьма зябко поёжилась.

Казалось — кто-то другой замордовал тех неприкасаемых, кто-то очень озлобленный, насквозь пропитанный ненавистью к окружающим. Кто угодно, но не её беспечный и распутный иллириец. Сейчас Бес был чужим, словно ведьма увидела другую его сторону. На какое-то мгновение Сольвейг задумалась — а не потому ли Лайе-Ласка так печётся о своём брате? Ведьма была не столь сильна в чтении мыслей, как Лайе, но ее возможностей хватало на то, чтобы «слышать» Беса. И уже не в первый раз она поразилась сумбуру, царившему в его голове. Словно существовало несколько отражений иллирийца, совершенно не похожих друг на друга, и одна личность сменялась другой — быстро и хаотично. Это было похоже на осколки зеркала, которые кто-то долго и бережливо собирал воедино.

Пока Лайе был рядом — Бес оставался цельным.

Тот, кого ведьма видела сейчас, не был прежним Бесом, которого она знала, который ей так нравился. То был чужак, при виде которого все инстинкты вопили — бежать! Как можно дальше отсюда, коли жить охота. Пожалуй, впервые за все время их знакомства, Сольвейг отчаянно захотела, чтобы Лайе сейчас был здесь, чтобы вразумил своего беспокойного брата.

Он почти одержим — с тревогой подумала ведьма.

—Одного никак не пойму, зачем ты сюда пришла? — с издёвкой поинтересовался Бес и склонил голову набок, внимательно разглядывая женщину.

Пьян, — безрадостно резюмировала про себя Сольвейг. Вслух же огрызнулась:

—Тебя искала. Стоит тебе одному остаться, как ты сразу во что-нибудь влипаешь.

—Не маленький, свои проблемы сам решу, — оскалился Дола. — А ты бы лучше с Мэдом разобралась, а то я вижу, как он на пороге твоей комнаты каждое утро отирается. Кстати, где он? Что-то не вижу его рядом с тобой.

Где он? — мысленно вспыхнула ведьма, — Известно, где. Послан далеко и надолго ещё днём.

—Ты конченный эгоист, Бес! — рассердилась она. — Мои дела с Мэдом тебя никак не касаются... На себя бы посмотрел, а? Ведёшь себя, как вахлак, ищешь приключений на задницу, совершенно не задумываешься о том, что кто-то за тебя переживает!

—Неужели? — злая издёвка в голосе в ответ.

Всего одно слово — такая малость понадобилась, чтобы Сольвейг вскипела от ярости, а в ее глазах заплясал ведьмин огонь. Она попыталась выдохнуть, досчитать до десяти. На числе «три» взгляд зацепился за паскудную ухмылку на губах Долы, и все спокойствие испарилось в задницу Махасти.

Паршивец. Негодяй. Наглец. Убью.

Дола молча смотрел на неё, криво улыбаясь. Не отвечал на её гневные слова. Сделал шаг вперёд. Второй. Третий.

—Сольвейг... Помолчи. — посоветовал он, замерев совсем рядом с ведьмой.

—Это ты мне говоришь замолчать? Ты хоть меня слушаешь вообще?! — взбеленилась она.

Вместо ответа нелюдь наклонился и накрыл её губы своими.

Поцелуй. Неожиданный, жаркий.

—Я ещё не закончила! — возмущение получилось невнятным и было заглушено новым поцелуем.

У Сольвейг перехватило дыхание, краем сознания ведьма успела подумать, что место для лобзаний Дола выбрал максимально неудачное — буквально за углом лежали неприкасаемые, которых он же и порешил. А потом все мысли исчезли, остались только эмоции и желание — сильное и болезненное. Нелюдь без слов быстро затолкал ведьму в столь своевременно оказавшийся рядом сеновал, и, толкнув ее на стог соломы, навалился сверху.

—Какой же ты мерзавец... — выдохнула Сольвейг, едва иллириец отстранился от неё, чтобы стащить с себя рубаху.

Оставшись в одних штанах, он притянул ведьму к себе, запустив ладонь в её густые волосы.

—Хочу, — не шепот, почти звериный рык.

Рука иллирийца скользнула под подол юбки. Дола на секунду замер, в глазах читался немой вопрос: «где?».

—Портки — ненужный и неудобный элемент одежды, — еле сдерживая улыбку, сказала Сольвейг, завозившись со шнуровкой на его штанах.

Не признаваться же в конце-концов, что у неё были на него те же планы, но при более располагающих обстоятельствах.

Не церемонясь, Дола стащил с ведьмы платье, и Сольвейг сквозь зубы ругнулась, почувствовав, как в задницу ей воткнулась сухая солома.

—О, курва! — услышала она сиплое бормотание и поняла, что Дола тоже прочувствовал всю прелесть любовных утех на сеновале.

Впрочем, нелюдя сие неудобство не остановило — не медля, он снова впился в губы ведьмы поцелуем, а его рука скользнула по низу ее живота. Обхватив иллирийца руками, ведьма подалась навстречу, легонько прикусила встопорщившееся острое ухо.

Своим Даром она увидела, как Дола вспыхнул — и это пламя на мгновение ослепило ее своей нестерпимой яркостью и яростью.

Моя. Только моя, не отдам, пусть выкусит, — мысль, не принадлежавшая ведьме, чужая, совершенно невозможная, случайно зацепленная ее Даром. И чувства — яркие, сильные, как и их обладатель. Сольвейг казалось, что она вот-вот расплавится или сгорит под этим нестерпимым светом чужой души. Выгибаясь навстречу нелюдю, ведьма ловила и ловила отголоски его хаотичных, сумбурных мыслей, теряя последние остатки собственного здравого смысла.

Нужна мне. Раз-два-три — люблю. Щелчок. Не отдам никому-никому, никогда-никогда.

Сам не понимает, не осознаёт. Идёт где-то по краю, в мыслях — странная, нелепая считалочка. В мыслях — несказанное «люблю», а в сердце — огонь, яркий обжигающий. Aen henna — на языке, которого она не знала, слова, которые он никогда ей не объяснит, но и не нужно было больше.

Да к демонам все! — подумала Сольвейг, и не дала ему отстраниться. Обхватив нелюдя руками за шею, она вновь притянула его к себе и поцеловала — впиваясь в красивые губы яростно, жестко.

Сколько в тебе гнева, сколько ярости. И все — под беспечностью и смехом, до тех пор, пока в руках нет меча. Сколько в тебе боли, сколько путаницы в голове. Мысли — их тысячи, одна другую сменяет, и никогда не бывает покоя в твоём сердце. И сколько огня, сколько жажды. Хочешь, чтобы все было твоим, и я тоже. Любишь, я знаю — любишь, но не скажешь, конечно же нет. Будешь целовать до одурения, будешь зубоскалить, но никогда не скажешь. Сколько в тебе желания жить — мне хватило бы на семь жизней вперёд.

Мысли путаются — глупые, ненужные. А чувства — через край.

Охнуть, почувствовав горячие пальцы на коже — до боли, до синяков сжимавшие такое хрупкое, по сравнению с ним, тело. Взглянуть в по-зверьи жёлтые глаза — и утонуть в их расплавленном золоте. Закинуть ноги на широкие плечи, снова притянуть к себе, вцепившись пальцами в загривок.

Жар серой кожи — обжигает, движения резкие, дыхание рваное. Нет ничего больше вокруг и даже злосчастная солома, впивающаяся в задницу и спину, больше не причиняет неудобств. Больше нет мыслей, нет Лайе, нет Мэда, нет этого богами проклятого города, и нет страха перед тысячей Его голосов.

Прочертить ногтями красные борозды на спине, подаваясь вперёд — прикусить зубами плечо, скрадывая собственный крик, услышать тихий, звериный рык в ухо.

Выгнуться в такт движениям — они все сильнее и быстрее, невнятно прохрипеть-простонать имя — настоящее, не прозвище.

Сильнее, ещё сильнее, быстрее, вот так.

И мир вокруг взорвется и разобьётся вдребезги — вместе с ними обоими.

А после — оглушённо лежать, пытаясь отдышаться и чувствовать сумасшедшее биение сердца нелюдя, уткнувшегося лицом в её шею.

Сольвейг старалась не шевелиться — сухая солома по-прежнему царапала кожу, путалась в волосах. Ведьма чувствовала дыхание иллирийца, щекотавшее ей кожу, и боялась заговорить первой. Почему-то ей сейчас было страшно посмотреть ему в глаза, вздумай он поднять голову. Она услышала, как он что-то тихо пробормотал на родном, иллирийском языке, потерся носом о ее шею. Затем приподнялся, позволив ведьме вздохнуть полной грудью. Сольвейг немедленно захотелось зажмуриться, лишь бы не видеть его взгляд. Словно боялась снова утонуть в этих глазах цвета расплавленного золота.

—Aen henna, — улыбаясь краешком рта, произнёс он уже знакомые ей слова.

Только теперь она знала, что они значат. Почему-то стало тревожно, страшно, словно все это был сон, все это не с ней, не с ними.

Дола перекатился на спину и тут же ругнулся, проклиная колючую солому. Ведьма наощупь нашла его руку — и легонько ее сжала.

Говорить не хотелось, двигаться тоже. Затянувшееся молчание отнюдь не казалось тяжёлым или неловким — они просто делили его на двоих, этакое взаимопонимание лишь между ними. С помощью Дара Сольвейг прислушалась к Доле и улыбнулась — буря, бушевавшая в нем, стихла на время.

—Скажи, — вдруг спросила ведьма. — Почему «Бес»?

И почувствовала, как он напрягся, будто подобрался весь. И явно не торопился отвечать. А лицо его приобрело отстраненное выражение, словно мыслями он был очень далеко отсюда.

Вечная Земля Иллириан, Дуэн Брон. 17 лет назад.

—За грубое нарушение дисциплины и за проявление неуважения к вышестоящему сану, рядовой Даэтран приговаривается к наказанию в виде сорока ударов плетью. Исполнить! — голос капитана звучит сухо и ровно.

Словно и не младший принц Даэтран стоит перед ним, а иллириец самой низшей касты. Дола криво усмехается — привилегиями здесь пользуются исключительно отпрыски других Домов. Йонах, Махавель, Сионар, Янос, Глеанн, Ассэне — все они, но только не Дола Даэтран. Не то, чтобы ему это мешало, чего-то подобного он ожидал, идя в армию. По-правде говоря, первое время командование было в замешательстве: Дола все-таки принадлежал к императорскому роду, но в то же время иллирийцы не жаловали полукровок. И Дола сам облегчил им задачу, быстро проявив свой норов и буйный характер.

Дола ловит взгляд капитана и замечает в его глазах непонятное смущение. Ну конечно, ведь с принцем Рейно из Дома Йонах они пришли вместе и успели подружиться, пока были кадетами. Но Рейно дослужился до звания капитана, а Дола до сих пор оставался рядовым — и все знали, почему.

Дола незаметно кивает капитану и растягивает губы в своей неизменной паскудной усмешке.

Он держится прямо и гордо, пока его ведут к дыбе для наказания. Мельком оглядывает лейтенанта, нервно сжимавшего в руках плеть, заканчивавшуюся тремя хвостами. Долгим, пытливым взглядом рассматривает лица иллирийцев, собравшихся на представление — как же, Дола Даэтран наконец-то попался на горячем, не сумел выйти из воды сухим. Он видит ребят из своей роты, залихватски подмигивает им: мол, нет в этом ничего страшного, и не такое видали. Дола терпит, пока его руки привязывают к дыбе, Дола упрямо молчит. Ему на самом деле страшно, очень страшно, но боится он не боли. Боится сломаться здесь и сейчас, на глазах у всех.

А боль... она совсем не пугает. Перед внутренним взором — Джагаршедд, крепость Лем.

...Маленький полукровка всем телом извивается, рычит и кусается, пытаясь вырваться из крепкой хватки Митры, одного из старших сыновей Редо. Он кусает его за руку и в ответ получает ленивую, но болезненную оплеуху.

—Паскуда, сквернавец, с-сукин сын, — гневно перечисляет нелестные эпитеты Митра, продолжая тащить мелкого полукровку по коридору крепости, — стащил мой меч и думал — не замечу? Подсыпал Карасу дурман и решил, что с рук тебе сойдёт? А кто залез в хлев к бестиям и открыл денник? Полдня все бегали, пытаясь их отловить! Руки б тебе отрубить, щенок недоделанный, да только Редо с меня шкуру заживо сдерет...

—Да хоть бы и содрал! — огрызается Дола, скаля острые зубы, — все равно на большее ты не годен!

—Что ты там тявкаешь, гадёныш? Ты даже за себя постоять не можешь, а уже грызёшься, как псина подзаборная. Кому ты здесь нужен? Говорил я отцу — не будет добра от всей этой затеи, ох не будет...

—Своим мнением, Митра, ты можешь задницу себе подтереть! — Дола изворачивается, лягает шеддара в колено и бежит прочь от него.

Щелчок. Свист.

Ослепляющей болью кнут рассекает мальчишке спину, он теряет равновесие и шлепается на пол.

Щелчок. Свист. Вспышка боли.

—Дерзишь, значит? Думаешь, раз ты его сын, байстрюк востроухий — тебе все дозволено? — рычит Митра, занося руку с кнутом в очередной раз.

Щелчок. Свист.

Дола пытается отползти подальше, не видя перед собой ничего от боли и пелены слез, застлавших глаза. Когтистая рука сгребает его за шиворот, волочет по полу обратно.

—Тебе место в тюрьме Совершенных, вымесок, а не среди нас. Тебе и всему вашему прóклятому племени!

Скрип ржавых петель. Грохот захлопнувшейся двери. Щелчок — снаружи закрывается щеколда. Дола остаётся один в сырой, тёмной камере. С яростным криком кидается на дверь, колотит по ней кулаками, разбивая руки в кровь.

—Чтоб ты сдох, сучье племя! — воет он вслед удаляющимся шагам.

И остаётся взаперти, наедине со своей ненавистью и тысячей Его голосов в голове.

...После двадцати плетей он ещё стоял на ногах. После тридцати выдержка подвела его, ноги подкосились, повис на веревках. Но не издал ни звука, терпел боль, до крови кусая губы. Едва просвистел предпоследний удар — весь сжался, вцепился руками в веревки, наматывая их на кулаки.

Раз-два-три, щелчок.

Хочешь жить, маленький rak’jash — беги.

Раз. Два. Три. Щелчок.

Старая-добрая детская считалочка снова выручает. Ах, если бы она и в самом деле могла его спасти!

Щелчок. Свист.

Тихо зарычал, подрагивая прижатыми к голове ушами. Потом — едва дыша ждал, пока запястья освободят от пут и медленно сполз на землю, борясь с желанием взвыть от жгучей боли в спине.

Под тяжелыми, недоумевающими взглядами заставил себя подняться с колен, вздернул на ноги огромным усилием воли. Тяжело дыша и чувствуя, как течёт по спине горячая кровь, поднял голову, встретился взглядом с лейтенантом. Заставил себя улыбнуться — все так же вызывающе, дерзко и нагло, словно не его спина располосована сейчас до мяса. Лейтенант не выдерживает его взгляда — отворачивает голову в сторону, почему-то нервным движением прячет трехвостую плеть за спину.

—Шеддарское отродье, — цедит кто-то сквозь зубы и сплёвывает в сторону.

Дола ищет глазами говорившего, хочет что-то ответить, но из горла вырывается лишь хриплый звук, постепенно переходящий в громкий, совершенно безумный смех, который он никак не может остановить.

Притихший капитан глядит на него с выражением какого-то почтения на лице.

—Сумасшедший, — шепчет кто-то.

—Бестия, — тихо добавляют рядом. — Бес из Джагаршедда.

Дола стоит, улыбаясь во все зубы. Пожалуй только на этом яростном желании доказать, что все переживёт, что сильнее, чем все думают, он и держится. Завтра скорее всего, не сможет даже встать, будет выть в койку и отлеживаться в лазарете, но сейчас он стоит прямо, не обращая внимания на озноб во всем теле, онемевшую от боли спину и холод, расползающийся по жилам. Ради этой минуты триумфа можно выдержать, можно выстоять, вытерпеть боль.

Выкусите, сучье племя! — говорит он всем своим видом, упрямый и гордый. — Выкусите — и подавитесь.

Никто больше не посмеет назвать его выродком, бастардом. И не станут более его звать Долой из Дома Даэтран, словно забудут это имя, как постыдное явление. До самого конца службы он снискает себе сомнительную славу, и даже непосредственные командиры будут звать его просто — Бес.

Дола моргнул, сгоняя воспоминание прочь. Покосился на Сольвейг и усмехнулся.

—Так почему «Бес»? — повторила ведьма.

—Так получилось. — лаконично отозвался нелюдь. — Порченая кровь и все такое.

Ведьма недоверчиво хмыкнула, явно неудовлетворенная ответом, но в очередной раз воздержалась от дальнейших вопросов. Поёрзав, она скривилась, всем телом ощущая колючую солому и прикрыла глаза. Через какое-то время услышала, как заворочался Дола, что-то буркнул себе под нос, пытаясь найти удобное положение.

—Сольвейг... — неуверенно начал он.

—М? — Сольвейг лениво приоткрыла один глаз.

—Скажи... Тебе тоже в задницу солома колет?

—В следующий раз, дорогой мой, для спонтанной страсти подыщи более приятное место, — беззлобно огрызнулась ведьма и тут же прыснула в кулак, вторя тихому смеху нелюдя.

====== Глава 3: Ресургем. Миг у смерти украсть ======

Я вижу сон.

Год за годом с утра я открываю глаза, в насквозь промокшей стране, где как и утро назад

Я вижу над головой — свинцово-серый картон. И мне так хочется верить, что солнце — это не сон

Мы можем увидеть вновь солнечный свет, нужно только поверить, что зимы больше нет

Я кожей чувствую свет, но я не знаю, где он, и закрывая глаза, я вижу сон.

Я вижу сон:

Я вдруг все поняла так же ясно, как днем, глядя в призрачный лик вечно бледной луны

И на солнечный свет, отражавшийся в нем. Но быть может и солнце — лишь чей-то фантом?

И мир сжался до знака вопроса внутри: я вижу солнце или я вижу сон?

© Louna — Солнце

Лайе видит сны — страшные, тягучие, вязкие, как болото. Он видит себя: почти Совершенного на руинах некогда великой империи. Лайе видит будущее — и в нем не было Долы. Нет ему места в жизни императора Вечной Земли, и судьба его неизвестна. Лайе видит Сольвейг — ослепшую и обезумевшую от собственной жажды жить. Он видит толпу разъяренных jalmaer и пламя, огненным столбом взметнувшееся ввысь. И видит девушку, совсем ещё девчонку — короткие белые волосы, зеленые глаза. Руны Меченой на теле, и поразительное сходство с черноволосой ведьмой, обманчивое впечатление — Сольвейг?

Чужая, не рождённая ещё мысль:

«...и я ждала того, кто придёт и спасёт».

Видит женщину — золотая кожа, сияющие волосы. Она смеётся, тянет к нему руки, а её голос — прекрасный, мелодичный, звучит сразу отовсюду и в нем самом.

...Тянутся вверх золотые купола, сверкают в лучах заходящего солнца дома, сделанные, кажется, из стекла и зеркал. Плещется вода в фонтанах на белокаменных улицах. Красота, поистине ослепляющая красота.

—Как же мы посмели... уничтожить столь прекрасный мир? — тоскливо шепчет Лайе.

—Амунет, столица нашей Айягарасэ. Такой она была — наша Золотая Земля.

Женщина рядом с Лайе, как будто создана из чистого золота. Ее кожа переливается под солнечными лучами, длинные, белоснежные волосы распущены и ниспадают на плечи. Глаза подобны изумрудам. Она так прекрасна, что на неё больно смотреть. И Лайе отводит взгляд.

—Кто ты?

—Кто я? — смеётся мелодичным голосом женщина. — Я и сама теперь не ведаю. Вы отняли у меня имя, вы предали и забыли меня. Но я все ещё есть — в каждом из вас. Как и Он — то, что вы призвали. Вы так стремились к новому, так устали жить вечно — и придумали смерть.

—Я не понимаю...

—Ты забыл. Вы все забыли. Вспомни, кем ты являешься на самом деле! — голос меняется, становится похожим на шипение змеи, а сама женщина — на птицу из огня и золота.

—Я... — Лайе чудится, что и впрямь он что-то забыл.

Нечто важное, очень важное. Глядя на прекрасный Амунет, он чувствует непонятную, неизбывную тоску, и тщетно силится вспомнить.

И гаснет солнце в закатном небе, рушатся дома из стекла и зеркал, плавятся золотые купола.

Как же мы могли забыть столь прекрасный мир? — спрашивает себя Лайе, глядя на пылающие руины некогда великолепного города. — Кем мы были? Кем?

Айягарасэ, Золотая Земля. Мир, что снится и поныне каждому иллирийцу, будоража кровь и пробуждая отголоски древней памяти. Все они — даже рождённые после Периода Исхода — жили когда-то на этой земле. Все они кем-то были на Айягарасэ, и все они... забыли. Помнили лишь былое могущество, силу, что позволяла разрушать им новые миры, новые города, помнили только своё совершенство.

Кем мы были?

Женщина смотрит на него с грустью и качает головой.

Тебя ждёт другая судьба. Великая. В сказаниях увековеченная. Станешь Совершенным, станешь тем, кем были мы когда-то. Уплатишь свою цену. Но однажды ты себя простишь. Не будешь больше стражем брату своему — веселому, беспечному. Отпустишь всех любимых. Однажды все они уйдут, исчезнут. Будут стёрты жизнью, станут искрой в чёрном небе. А ты — Совершенный, тебе не будет страшно. Станешь вечным, aen aya.

Лайе видит могилу, усыпанную засохшими цветами, а в ней — себя. Бледного, как мрамор, с открытыми и выцветшими глазами. Но душа, его душа — все еще заточена в теле. Мертвец среди живых, но живой среди мертвых, застывший на грани между жизнью и забвением. И пустыми, мертвыми глазами Лилайе видит Долу, склонившегося над краем могилы. Со шрамом на щеке, безумного, чужого. Он облачен в доспехи — таких Лайе не видел нигде — а в глазах Долы нет разума. Он улыбается, но улыбка кажется пустой, выхолощенной. Его горло перерезано, но он дышит. И за ним, на чёрном небе распахнуты тысячи глаз. Лайе хочет пошевелиться, закричать, предупредить брата, но не чувствует ничего, кроме холода. Он был почти Совершенным, но его тело не справилось, не выдержало разрушительной силы Дара, перестало ему подчиняться. И осталась лишь душа, заточенная в бесполезной плоти.

Лайе слышит мысли близнеца — сумбурные, хаотичные, обо всем и одновременно. Они словно сплетаются в напев, в сотни и тысячи голосов.

Помни меня счастливым и пьяным, помни меня свободным, беспечным. Помни меня резким и грубым, помни меня весёлым, живым. Помни, как я по тебе скучал когда-то.

Ты не один, я все ещё жив! Жив, малой! — безмолвно кричит Лайе. — Я живой, слышишь? Живой! Не смей, не надо! — Лайе отчаянно пытается достучаться до брата. — Ты нужен мне!

Ты говорил, что мы вместе навек. Навсегда. — слышит он голос брата. — Жаль, что наша вечность оказалась так коротка.

Дола меняется на глазах, становится совершенно чужим. Мысли — это все, что осталось от него прежнего.

Помни меня. Пока ты помнишь — я тоже не смогу забыть.

Лайе отчаянно пытается заставить себя пошевелиться, дать знак. Но он почти мертв и может лишь наблюдать. Он видит Долу — смеющегося зло, хрипло, безумно. И его душа, некогда яркая и свободная, дотлевает во мраке, подобно угасающей свече. А над ним — тысяча Его глаз, и сам он — проводник сонма Его голосов.

Сон или явь? Будущее или мираж?

Нет больше ничего, кроме бесконечной реки чужих прожитых и не прожитых жизней, в которой тонет Лайе. Обрывки видений, осколки снов, уже лишенные всякого смысла.

И тебя не будет рядом, чтобы его спасти.

Мы никогда не умрем.

Сражайся с нами, Первый!

Будут новые миры, новые города. И весна. В которой нас больше нет.

Крик.

Его имя.

Тьма.

Ты нужен мне.

...Золотые купола, закатное солнце. И мир, разрушенный нами.

Веки были тяжелыми и никак не хотели подниматься. Наконец, когда Лайе смог разлепить их, на секунду он запаниковал: перед глазами все безбожно расплывалось. Сощурившись, он сумел разглядеть над собой дощатый потолок. Попытался пошевелить руками — они оказались тяжёлыми, словно свинцом налитые. То же самое было и с ногами, только резкая боль прострелила колено, едва он попытался его согнуть. Скорее от неожиданности, чем от боли, Лайе вскрикнул. Вернее, попытался: из горла вырвался хрип, перешедший в бульканье. Лайе зажмурился, пытаясь вспомнить, что произошло, почему он в таком плачевном состоянии. Память услужливо подкинула ему воспоминание о катакомбах Ресургема.

Мы никогда не умрем, — сказал ему Дола, а потом...

Лайе заслонил его от удара, принял его на себя. Он вспомнил боль, что вгрызлась в каждую клеточку его тела и удар.

На этом все обрывалось. Нелюдь с трудом повернул голову и увидел брата. Дола спал, уронив голову на руки на краю постели, и даже во сне он сжимал ладонь Лайе. Иллириец хотел его позвать, однако губы его не слушались, а всего одно движение головой вызвало чувство безмерной усталости.

Ты в порядке, малой? Что там случилось? Что со мной? Сколько я так лежу? Где мы? — хотелось спросить Лайе.

Прежде чем его охватил страх от собственного бессилия, он вновь провалился в вязкое беспамятство.

Сегодняшнее утро выдалось на редкость солнечным, свет проникал сквозь неплотно задернутые шторы и падал на деревянную и довольно скрипучую кровать. Дола и Сольвейг давно уже не спали: нежась в теплой постели, они вполголоса переговаривались.

—...как они появляются?

—Болезненно, милый, болезненно. Не думаю, что это хорошая тема для столь прекрасного утра.

—Сомневаюсь, что нынче что-то испортит нам настроение. — улыбался иллириец, приобняв

ведьму и осторожно водя пальцами по ее спине.

Та вздохнула, понимая, что он так просто от нее не отстанет.

—Ну хорошо... Почти всегда это случается в критический момент. Когда эти знаки получила я — я была тяжело больна и носила под сердцем ребёнка на последних сроках. Я... не хотела умирать. Помню только, как появлялись на коже раны, словно меня по живому резали. Они появлялись, а я слабела. И я настолько сильно хотела жить, что пыталась исцелить саму себя. И в какой-то момент поняла, что больше не чувствую своего ребёнка. Я забрала его жизнь и осталась жива. А эти знаки зажили, но не исчезли, они теперь навсегда со мной. — Сольвейг убрала с лица непослушные пряди.

—А это... Тоже последствия твоего Дара? — Дола коснулся ладонью плеча ведьмы, где виднелся едва различимый, поблекший от времени узор. Иллириец мельком подумал, что почему-то раньше не обращал на него внимания.

—О, нет, — рассмеялась Сольвейг. — Это так, память о культе, куда я вступала, будучи юной, наивной и глупой. Знаешь, такая шайка фанатиков, поклоняющихся непонятно кому и устраивающая еженощные оргии...

Пока ведьма рассказывала, иллириец, с задумчивым лицом внемля, переместил ладонь ей на грудь, а оттуда на бок. Его ладонь скользнула ведьме на спину, огладила ягодицу и оказалась на бедре. Он чувствовал под пальцами выпуклые, словно вырезанные по живому, руны на коже женщины. Не задумываясь, Дола скользнул ладонью на внутреннюю часть бедра...

Оп! Сольвейг ловко перехватила его руку и вернула обратно на талию.

—Нет, мой дорогой, нам пора подниматься. Я даже отсюда чувствую, как нас ненавидит Мэд.

—Экой он непонятливый, — Дола недовольно закатил глаза. — Ну, хотя бы еще несколько минут... — иллириец потянулся к ведьме, но она, чмокнув его в нос, ловко вывернулась из объятий и вскочила с постели раньше, чем Дола успел ее поймать.

—Боюсь, нескольких минут нам не хватит. Мы и так задержались, ты знаешь? Впрочем, если тебе надо удовлетворить свои потребности, можешь пойти в угол и вершить там свое дело. — отрезала ведьма, облачаясь в платье.

—Сольвейг... — укоризненно протянул Дола, неохотно следуя ее примеру и натягивая штаны.

—Что — «Сольвейг»? Что такое? Тебе мало было? — обернулась через плечо ведьма. — Так большего ты пока и не заслужил. — довольно ядовито заметила она, приступив уже к шнуровке корсета.

—Помнится ночью ты совсем другое говорила, — фыркнул в ответ Дола, прыгая на одной ноге, и натягивая на другую сапог. — О женщины, как вы непостоянны!

Сольвейг, улыбаясь, разглядывала его и наслаждалась видом. Что сказать, настроение у неё было прекрасным — и оставалось таковым вот уже несколько дней. После памятного времяпровождения на сеновале Бес перебрался в комнату ведьмы, и теперь засыпал и просыпался рядом с ней. Иногда по ночам Сольвейг гладила спящего иллирийца по голове и тихо радовалась своей маленькой победе. С недавних пор он позволил ей сделать то, чего никогда не дозволял никому, кроме Лайе. Он разрешил ей сторожить свой сон, и это было знаком высшего доверия. Ведьма ликовала так, словно ей удалось приручить дикого зверя. Она помнила о том, что в жилах Долы течёт шеддарская кровь, а верность шеддара многого стоила.

Ведьма прикрыла глаза — в голове в очередной раз проскользнул разговор, случившийся несколько дней назад.

...—Я хочу, чтобы ты, наконец, разобрался с тем бардаком, который сейчас у тебя в голове. — говорит ведьма, когда они идут обратно в богадельню. — Своими метаниями ты не поможешь Лайе. Я занимаюсь им, но не могу исцелить все и сразу. Немного терпения, Бес. Твой брат не умрет — уж это я тебе обещаю.

—Меня бесит, что я не могу ему помочь. — цедит сквозь зубы Дола, буравя ведьму тяжелым взглядом. — Я ему обещал, что буду его защищать. И... не смог. Я не могу даже исправить это.

Сольвейг тяжело вздыхает, встает на цыпочки и обхватывает его лицо ладонями.

—Мы не Первозданные, Бес. Мы не можем исправить случившееся, но можем уменьшить последствия. Выбрось все это из головы, Бес. Забудь о Лайе — ему уже ничего не грозит. Я сделала все, что могла. Почему он не приходит в сознание, мне неведомо. Быть может это связано с его Даром. И здесь, мой милый Бес, мы с тобой бессильны. Пойми и прими это.

Дола шумно втягивает воздух сквозь зубы и выдыхает.

—Ради Лайе я бы отдал многое. Я бы сделал все, чтобы обладать силой Первозданных. Я бы мог тогда его спасти. Он нужен мне, понимаешь?

Нет, не понимаю, — раздраженно думает ведьма. — И не хочу понимать, если честно.

Но в ответ она лишь кривит губы в неискренней улыбке. Заметив это, Дола непривычно тихо добавляет:

—Так же, как нужна мне ты.

Ведьма смягчается, слыша эти слова.

—Он придёт в себя, нам остаётся только ждать. — повторяет она, беря нелюдя за руку.

Сольвейг вздохнула и поправила непослушные волосы.

—Бес... Вчера вечером Лайе пришёл в себя ненадолго.

—Что?! — Дола резко обернулся, совершенно забыв про сапог. — И ты мне ничего не сказала?!

—Тебя не было здесь. Это во-первых. А во-вторых, он действительно пришёл в сознание лишь на короткое время. Мне хватило, чтобы напоить его отваром, а потом он снова отрубился. — спокойно пояснила ведьма. — Ты все равно бы ничего...

—Можно было и сказать, когда я вернулся! — Дола запрыгал на одной ноге в сторону двери, натягивая на ходу застрявший в голени сапог. Толкнув дверь, он буквально вывалился в небольшой коридор, врезался в Мэда и окинул его мимолетным взглядом.

—Тут как тут, — буркнул Дола. — И почему я не удивлён?

—Не знаю, что ты подумал, — холодно отозвался лекарь, — Но я шёл сюда сказать, что твой брат снова очнулся.

Не став слушать его дальше, Дола ломанулся в сторону комнаты для больных. Мэд проводил его неприязненным взглядом и осуждающе покачал головой. Затем перевёл взгляд на замершую в дверном проеме Сольвейг и криво усмехнулся.

—Что у тебя с лицом, Сольвейг? Сожалеешь о том, что Ласка так быстро пришёл в себя?

—Не пори чушь, — отрезала ведьма. — Злоба тебя не красит, Мэд.

—А мне полагается радоваться? Если я и рад чему, так это тому, что вы сумели избавитьРесургем от чумы. К слову, Юриона говорит, что торговый путь возобновил своё движение. А значит — Ресургем вновь открыт для въезда и выезда. Девочка просила найти Беса, они с отцом скоро покинут город. Возможно, хочет предложить вам отправиться с ними.

—Какой чудесный способ сказать «я хочу, чтобы ваша троица выметалась отсюда к чертям собачьим», да, Мэд? Ещё несколько дней назад ты был готов умолять, чтобы я осталась, — фыркнула Сольвейг. — Поразительно, до чего изменчив человек.

—Ещё несколько дней назад у тебя хватало мозгов не тащить нелюдя к себе в койку. — буркнул Мэд.

—Ты, наверное, никогда этого не поймёшь, «мой милый Мэд», — издевательски протянула ведьма. — Ты ничем не отличаешься от всех остальных мужчин, с кем я была. Вы, люди, так любите цепляться за прошлое.

—И мы хотя бы помним, что это такое — быть человеком. — отозвался лекарь, внимательно разглядывая ведьму. — А ты похоже, забыла, что и сама родилась одной из нас. Тесное общение с остроухими не пошло тебе на пользу, Сольвейг.

—Завидуй молча. — ведьма отмахнулась от лекаря, точно от назойливой мухи. — В отличие от тебя я собираюсь жить вечно.

Лайе слепо щурился, пытаясь привыкнуть к яркому свету. Лучи солнца падали на его постель и приятно грели окоченевшее от неподвижности тело. Иллириец всеми силами цеплялся за реальность, чтобы не соскользнуть обратно в беспамятство, когда до его ушей донёсся топот ног, а затем в поле зрения появилась ушастая голова брата.

—Ли! Ты пришел в себя! — широко улыбаясь, Дола склонился над близнецом.

Лайе поморщился.

—Не так громко, братишка. Ох, как голова болит... И спина.

—Тебя так долго не было с нами. — уже тише добавил Дола. — Я боялся, что ты... Что ты не проснёшься больше.

—Не могу вспомнить, когда в последний раз мне было так хреново. — прошептал Лайе.

—Когда ты перебрал тёплого вина на одном из приемов, — тут же отозвался Дола. — И долго блевал с балкона ночью. Утром ты был в схожем состоянии.

—Это все, что ты можешь вспомнить? — из груди Лайе вырвался булькающий звук, отдаленно напоминающий смех. — Минутку позора из нашего отрочества? Я был о тебе лучше мнения, малой.

Он замолчал, переводя дух — слова давались с огромным трудом. Затем, внимательно разглядывая близнеца, безжалостно резюмировал:

—Скверно выглядишь.

—Уж кто бы говорил, — буркнул Дола.

Лайе снова помолчал, словно не решаясь задать интересовавший его вопрос. И все же, разглядывая донельзя радостное выражение на лице близнеца, словно между прочим поинтересовался.

—Как... ты? С тобой все нормально? Все эти...

—...Голоса. Знаю, что ты хотел узнать. — Дола вздохнул. — Их нет. Уже нет.

На лице Лайе отразилось нескрываемое облегчение, и он смог заставить себя улыбнуться.

—Как долго я... вот так?

—Достаточно долго, чтобы все мы успели перепугаться, — иллириец скривился, услышав бойкий голос ведьмы.

Бесцеремонно отодвинув Долу, она захлопотала над его близнецом. Голосом, не терпящим возражений, ведьма приказывала ему то сжать пальцы в кулак, то попытаться поднять руки, то пошевелить ногами. С кислым выражением лица Лайе покорно исполнял ее указания ровно до тех пор, пока не пришёл черёд попытки согнуть ноги. Если с одной проблем не возникло, то колено второй ноги неприятно хрустнуло и иллириец вытаращил глаза, изо всех сил стараясь не взвыть от боли.

—Ах, не долечила! — несколько наигранно всплеснула руками Сольвейг. — Ну ничего, оно практически срослось, тебе остаётся немного подождать и будешь как новенький.

—Что со мной вообще произошло? — мрачно поинтересовался Лайе, наблюдая за тем, как ведьма снуёт туда-сюда, гремя мисками и горшками с бесконечными мазями и отварами.

—Тебя очень сильно ударило, вот что произошло. — фыркнула Сольвейг, накладывая на пострадавшее колено повязку, пахнущую травами. — Швырнуло в стену, как тряпичную куклу. Сломанный позвоночник, сильный удар головой, множественные ушибы и перелом колена.

Перечисляя неутешительные диагнозы, ведьма не удержалась и с видимым удовольствием просмаковала каждое слово, наблюдая за выражением лица Лайе.

—Я гляжу, тебе это доставило несказанное удовольствие, jalmaer? — съязвил иллириец, остро сожалея, что на большее у него совершенно нет сил.

—Прояви хоть какую-то благодарность, Ли? — донёсся из-за ведьмы голос Долы. — Все-таки она тебя спасла.

—Дорогой мой, не мешайся под ногами! — Сольвейг раздраженно взмахнула рукой. — Иди лучше помоги Юрионе, Мэд сказал, ей что-то было нужно от тебя.

Лайе услышал смешок и удаляющиеся шаги. Он чуть шею не вывернул, пытаясь увидеть хотя бы спину близнеца.

—Лежи смирно, синеглазик, — осадила его ведьма. — И откуда только силы взялись?

Лайе перевёл на неё недовольный взгляд.

—Я, хм... Наверное, мне стоит быть тебе благодарным? — учтиво произнёс он, изо всех сил надеясь, что по нему не видно, насколько ему претят эти слова.

—Можешь не стараться, — Сольвейг замерла рядом с постелью, перекладывая что-то у изголовья. — Никогда не поверю в искренность твоих слов, синеглазик.

А затем, наклонившись к самому лицу Лайе, тихо добавила:

—Если бы не твой брат, Лайе-Ласка, я бы оставила тебя там умирать. — Cполна насладившись сменой эмоций на лице больного, она криво улыбнулась. — Поразительная, все-таки, любовь у твоего близнеца. Должно быть, ты гордишься этим, синеглазик. Не каждому дано, чтобы так его любили. Он сказал — у вас, близнецов, одна душа на двоих. Что ты ему наплёл, раз он так верит в эту чушь?

—Чушь? — фыркнул Лайе, — Если бы это было чушью, ты бы сейчас так не злопыхала передо мною. Не веришь — воспользуйся своим Даром, прочитай меня. Все равно тебе так давно хотелось это сделать.

—Не могу, — с сожалением отозвалась ведьма. — Ты слишком ослаб, синеглазик.

Она накормила Лайе отвратительной на вкус кашей, и ему оставалось только думать — всем больным приходилось есть данные помои или ведьма так постаралась исключительно для него. Впрочем, Лайе не возражал, понимая, что ему ещё нужно набираться сил. Поэтому он молча ел и давился под насмешливым взглядом ведьмы. А потом она дала ему то же снадобье, что и минувшим вечером, от которого иллирийца начало клонить в сон.

Следующие несколько дней Лайе плавал в каком-то полузабытье, силясь вырваться из омута снов, видений и кошмаров. Реальность ускользала от него, а он упорно цеплялся за неё, понимая, что так нельзя, что ему должно выкарабкаться, встать на ноги. Когда ему удавалось преодолеть отвратительную сонливость, он пытался заставить себя двигаться. Мало-помалу руки и ноги вновь стали его слушаться, подводила лишь спина, которая отдавалась короткой, но резкой болью на каждую попытку принять вертикальное положение. И постоянно неприятно ныло колено. На вопрос иллирийца о том, когда пройдёт эта боль, Сольвейг этак паскудно улыбнулась и елейным голоском сообщила, что подобные боли будут с Лайе теперь всю его долгую, нечеловеческую жизнь. От ее неутешительного вердикта настроение Лайе лучше не стало — перспектива мучиться с больными костями на протяжении почти целого тысячелетия не вызывала у него восторга.

И было ещё кое-что, нервировавшее иллирийца больше всего: исчезнувший Дар. Без него Лайе чувствовал себя не только глухим и слепым, но и абсолютно беспомощным. Его нервировала абсолютная невозможность услышать-почуять-увидеть духов, жизнь вокруг себя. И больше всего злило то, что он не может дотянуться до мыслей Долы. Да и брата своего Лайе почти не видел. Тот все время где-то пропадал, был чем-то занят. Дола заглядывал к Лайе, много улыбался, шутил, смеялся. А потом его звала Юриона и он исчезал до самого вечера. Иногда, если Лайе удавалось не заснуть к этому времени, он мог услышать скрип входной двери и мягкую поступь шагов. Каждый раз Дола подходил к его постели — уставший, осунувшийся. Садился рядом, что-то тихо говорил, рассказывал о минувшем дне, и иногда засыпал прямо здесь, уронив голову на руки. Из его слов Лайе понял только то, что Юриона и ее отец собираются покинуть Ресургем, а Дола помогал им решить некоторые проблемы. Нужна была повозка, нужны были кони. Нужно было добыть новые товары, чтобы вернуться на Золотой Путь, и это создавало некоторые сложности. Все необходимое можно было достать лишь в Верхнем городе, а туда нынче сложно попасть. И сам Дола ввязался в это все лишь потому что хотел беспрепятственно уехать из Ресургема, увезти отсюда брата и Сольвейг. Лайе был уверен, что Дола заключил с торговцем сделку: защищать обоз на Золотом Пути в обмен на выезд из города, и пожалуй лишь потому его не вздернули на виселице в Верхнем городе, ибо нелюдей ещё не скоро перестанут бояться.

Лайе казалось, что он навсегда застыл в безвременье, между сном и реальностью, в то время, как жизнь проносилась мимо него. И иллириец прикладывал все усилия для того, чтобы как можно скорее встать на ноги. Старался не цапаться с зеленоглазой ведьмой, послушно пил опротивевшие целебные отвары, ел опостылевшую кашу и молча терпел прикосновения Сольвейг, когда она принималась за его спину.

И постоянно прислушивался к себе, пытаясь снова почувствовать отголоски исчезнувшего Дара. А ночами, сквозь дрему, слышал легкую поступь маленьких женских ножек, и чувствовал легкие касания пальцев на своей коже, словно кто-то рисовал на нем незримый узор. А потом сонное зелье делало своё дело и иллириец опять проваливался в черноту забвения.

Снилась ему черноволосая женщина-змея, что под двумя лунами танцевала, браслетами на обеих руках звенела, да слушала духов — пели они ей о своей жизни, смерти и посмертии, что ждало их. Снилось ему, что жила она задолго до того, как Земле Радости дали второе имя — Джалмаринен. И не было на ней ни городов, ни Золотого пути, лишь бескрайняя зелень лесов, да полей. И женщина-змея являлась самой этой землёй, ее сердцем и душой, облечёнными в хрупкое тело человека. А кровь ее была реками да морем, истинным телом — земная твердь. Звёздами с неба смотрела она на своих детей. И приходила к ним в облике женщины-змеи, внимала мольбам. Она дарила жизнь и забирала ее.

Снилась Лайе и Сольвейг. Во сне она держала его за руку и руны чертила, да шёпотом заговоры плела, точно колыбельную ребёнку пела. И пришла к ней женщина-змея, увидела ведьму и зашипела-закричала, а волосы ее словно обратились в змей. Покрылась чешуей оливковая кожа.

Прочь! Прочь отсюда! Ты не моя, ты забыла, кем были мои дети! Ты не отдаёшь, а забираешь — прочь, меченая! Не отнимешь, не отберёшь его Дар — не позволю, не посмеешь. Прочь, прочь чужая дочь!

Исчезла ведьма, исчезла женщина-змея. А Лайе спал — и не было ему более снов.

—Товарная накладная есть, грамота на выезд есть, ещё четверо торговцев согласны выехать через несколько дней... — Дола угрюмо слушал седобородого, круглого мужчину, который уже в который раз перечислял количество собранных кровью и потом бумажек.

Фалько Харт-Фанг, отец Юрионы, оказался во всех смыслах приятнейшим господином. Полный и жизнерадостный, он совсем не был похож на человека, которого коснулась чума. Ему несказанно повезло, что близнецы и Сольвейг оказались в Ресургеме в тот же день, как он попал к Мэддоку. Болезнь не успела окончательно истощить и изуродовать его, и потому он пришёл в себя одним из первых после исцеления. А уж возвращение дочери живой и невредимой так вовсе вознесло его благодарность до несоизмеримых высот, и потому он очень быстро согласился на предложение Юрионы о том, чтобы взять с собой наемников и ведьму. По правде говоря, бюрократическую волокиту торговец мог бы решить и сам, но присутствие рядом рослого и донельзя мрачного иллирийца значительно ускорило сей процесс. Беса боялись — и не только потому что он был нелюдем. Глядя на хмурое лицо наемника, Фалько думал о том, что встреть он его в темном переулке — сам бы отдал ему и кошелёк и свои пожитки, лишь бы живым уйти. О, он прекрасно понимал, что причиной сварливого настроения Беса, как тот ему представился, был его близнец, прикованный к постели. Фалько мог понять его — когда-то и ему самому довелось дни и ночи проводить рядом с умиравшей от хвори женой и проклинать себя за бессилие.

—На сегодня наши дела окончены, мой остроухий друг! — жизнерадостно вещал торговец, быстро убрав документы за пазуху. — Мы почти все сделали, остались детали.

—Дай угадаю — эти «детали» займут ничуть не меньше времени, чем основные дела. — скривился Дола, недовольно прянув ушами.

—Но-но-но! — Фалько шутливо погрозил ему мясистым пальцем. — Пара-тройка дней и обоз будет готов покинуть город.

—Скорее бы, — тоскливо вздохнул иллириец, — Я уже ненавижу Ресургем.

—Жаль, ты не побывал здесь в лучшие дни. Когда-то этот город бурлил жизнью. — вздохнул Фалько, неторопливо ступая по мощеной дороге.

—И будет бурлить вновь. Когда-нибудь мы увидим — если нас с братом сюда снова занесёт. — пожал в ответ плечами Дола.

Они шли по Верхнему городу неторопливо, наслаждаясь видами. Что и сказать — эта часть Ресургема принадлежала знати и выглядела соответственно. Дола разглядывал дома и невольно сравнивал город с Иллирианом. Конечно же, Ресургем и в подметки не годился Термариллю и другим городам-дворцам Вечной Земли, но стоило отдать должное людям — они тоже умели создавать красоту.

—Куда вы собираетесь после того, как мы покинем город? — полюбопытствовал Фалько, сложив руки на своём необъятном пузе.

—Сначала выполним уговор, — усмехнулся Дола. — Я обещал тебе защищать обоз на Золотом Пути. А потом... Потом мы отправимся в Аль-Хисант. Наверняка нас поджидают новые, интересные заказы.

—После такого, — Фалько сделал многозначительную паузу, подразумевая приключения наемников в руинах Ресургема, — Я бы предпочёл не искать приключений на голову, а передохнуть. Найти вино и женщин...

Дола хмыкнул, разглядывая круглолицего торговца. Нравился ему Фалько, умел он сочетать в себе деловую хватку и искренность, не свойственную большинству пройдох-торговцев.

—А ты, Фалько? Продолжишь торговать на Золотом Пути или вернёшься в Хальвард?

—Продам товары, и вернусь. Юриона... Пора и о ее будущем подумать. Жениха ей скоро искать. — вздохнул Фалько. — Вот только не по душе ей это будет.

—Не представляю ее замужней дамой, — фыркнул Дола, — Слишком своевольная, слишком... яркая.

Фалько с интересом вскинул голову и щелкнул пальцами.

—Вот скажи мне, как непредвзятое... м-м-м... лицо! Бес, каким ты видишь ее будущее?

—Она сильна духом, Фалько. — не раздумывая ответил Дола, — Из неё выйдет прекрасная воительница.

Некоторое время торговец пристально разглядывал мощеную дорогу, по которой они с нелюдем шли, а затем проворчал:

—Подобная жизнь полна опасности.

—Дай ей самой сделать выбор, — отозвался Дола. — Никогда не понимал вашей странной, человеческой традиции выдавать дочерей замуж, когда они совсем ещё... дети.

—Мы слишком мало живём, чтобы успеть пожить для себя. Нет у нас вечности в запасе, чтобы вволю нагуляться. — вздохнул Фалько и невесело улыбнулся. — А, что там говорить. Юриона всегда была упрямой, и если уж втемяшится ей что в голову — до конца пойдёт.

Дола в ответ лишь хмыкнул и дальнейший путь они продолжили в молчании, думая каждый о своём.

На Ресургем опустились сумерки, когда иллириец и торговец вернулись в Нижний город. Стоило им войти во дворик богадельни, как по ступенькам дома тут же сбежала Юриона.

—Наконец-то вернулись! — радостно воскликнула она, подбежав к отцу и крепко его обняв.

Затем повернулась к иллирийцу и ослепительно улыбнулась.

—Дяденька, а у нас для вас сюрприз!

—Надеюсь — хороший. — буркнул Дола, желая лишь одного: доплестись до кровати и уснуть. — Не люблю сюрпризы. Они, как правило, неприятные.

Бюрократическая волокита везде была одинаковой — что на Вечной Земле Иллириан, что в Джалмаринене. И так же одинаково вгоняла в тоску, от чего Доле иногда казалось, что все эти бумажки — какой-то изощрённый вид наказаний для тех, кто оступился в прошлой жизни.

А Юриона продолжала лукаво улыбаться.

—Тебе понравится. — услышал иллириец знакомый голос.

Вскинув голову, Дола увидел, что на крыльце, в дверном проёме появился Лайе. Он шёл осторожно, опираясь одной рукой на плечо Мэда, а другой на трость. Лайе сильно хромал, выглядел осунувшимся, под глазами залегли темные круги, а спутавшиеся волосы рассыпались по плечам. Дойдя до порога, он прислонился к дверному косяку, поймал взгляд брата и улыбнулся. Напрочь забыв про Фалько и Юриону, Дола тремя прыжками взлетел по ступенькам и сжал близнеца в крепком объятии. Лайе закряхтел, пытаясь высвободиться из рук брата и Дола недоуменно уставился на него.

—Мне больно, — тихо сказал Лайе, но взгляд его был полон тепла.

Дола отпустил его, положил руки на плечи, внимательно разглядывая близнеца.

—Я такой олух, — наконец, выдавил он из себя. — Прости меня, братец.

—Олух, это слишком мягко сказано, — продолжал улыбаться Лайе.

—Из-за моей дурости ты едва не погиб.

—Мы едва не погибли, — поправил его близнец.

—«...и ни один из них не мог жить без другого», — прошептал Дола. — Я помню.

Сияющими глазами он взглянул на Мэда, а затем и на Сольвейг, незаметно возникшую за плечом лекаря.

—Спасибо, — одними губами произнёс нелюдь и ведьма тепло ему улыбнулась.

—Надеюсь, у вас тоже хорошие новости, — усмехнулся Лайе, оперевшись на близнеца.

В ответ Фалько достал из-за пазухи несколько бумажек и многозначительно помахал ими в воздухе.

—Почти все решено, осталось дождаться, когда торгаши из Верхнего города соберут обоз — и можем отправляться в путь. Уж как я истосковался по своему ремеслу!

—Ненавижу этот город, — буркнул Лайе и услышал смешок ведьмы.

—Поверь, синеглазик, ты в этом не одинок, — весело отозвалась Сольвейг.

Дола ничего не сказал, лишь уткнулся носом в шею близнеца, словно не мог поверить, что Лайе здесь, с ним — живой и невредимый.

Обоз медленно тащился по неровной дороге, ведущей сквозь лес, намереваясь добраться к сумеркам до перевалочного пункта на Золотом пути. Лайе мрачно сидел в повозке и прислушивался к голосам снаружи, чувствуя раздражение. Без Дара он ощущал себя совершенно беспомощным и ненавидел себя за это чувство. Лайе не понимал, как можно жить, будучи абсолютно слепым и глухим к духам этого мира. Он не представлял, как с этим живёт Дола — не видит, не слышит ничего, опирается лишь на собственное, почти звериное чутьё.

Иллириец постоянно пытался найти в себе хоть что-то, самые крохи былой силы, и это становилось похоже на одержимость. Вдобавок, факт того, что ему приходится тащиться в телеге по соседству с Сольвейг, отнюдь не улучшал его настроения. Помнится, в первый день пути Лайе взбунтовался и пожелал сесть на лошадь. И через несколько часов монотонной скачки его подвели спина и колено, после чего Дола, невзирая на протесты Лайе, отправил его в повозку, а сам продолжил охранять обоз. Лайе тревожился за него — за его разум, за его сны. Но Сольвейг его «успокоила», сообщив, что Дола теперь спит спокойно, без кошмаров, ибо она тоже способна его защитить. Когда Лайе попытался объяснить, что его брат видит не просто кошмары, что все гораздо сложнее, что он не отличает сны от реальности, ведьма отмахнулась от нелюдя, как от назойливой мухи, чем вызвала у него острый приступ желания свернуть маленькой женщине шею. Вот и сейчас они опять ехали вдвоём, в очередной бесконечный раз препираясь между собой. В этот раз Лайе прицепился к браслету, который ведьма искусно плела вот уже несколько дней. Делала она это неторопливо и со стороны могло показаться, что женщина просто коротает время в бесконечно долгой поездке. Только вот Лайе знал — браслет предназначен его брату, и потому он просто не смог смолчать.

—Все приворожить хочешь, а, ведьма?

Сольвейг хмыкнула, не отрываясь от своего занятия.

—Вовсе нет, синеглазик. Зачем мне ворожба, если он и так — мой?

—Твой? Он что — собственность? — буркнул Лайе.

—Не корчи из себя благородного, — теперь настал черёд ведьмы поморщиться. — Ты точно так же считаешь Беса своим. И кстати, подсматривать нехорошо, синеглазик.

—Нехорошо, — кивнул иллириец и ухмыльнулся в ответ. — Приблизительно настолько же, насколько нехорошо подсовывать всякие обереги с приворотом.

—Совершенно не понимаю, о чем ты говоришь, синеглазик. Я всего лишь вложила всю свою любовь в этот браслет. — улыбнулась ведьма.

—Знаю я, что ты туда вкладывала, женщина. Небось всю ночь на перевале в полнолуние босой и голой бегала, да духов зазывала... — съязвил в ответ Лайе.

Грызться они могли бесконечно, данное действо уже давно стало у них привычкой. Так бы и кусали друг друга весь день напролет, как вдруг снаружи раздались крики и повозка резко остановилась.

—В чем дело? — только и успела пробормотать Сольвейг.

—Засада! — это был голос Долы. — К бою!

Послышалось ржание испуганных лошадей, окрик возницы, и дальше все звуки слились в смесь криков и лязга мечей. Отталкивая друг друга Сольвейг и Лайе выглянули наружу и увидели, что на обоз напали разбойники. Мельком Лайе успел разглядеть близнеца, виртуозно сражавшегося при помощи двух мечей. Неподалёку от него был Фалько и ещё трое торговцев. Спустя мгновение перед Лайе и Сольвейг возникла бородатая рожа разбойника. Ведьма успела только ойкнуть, а нелюдь уже воткнул разбойнику в глаз первое, что попалось под руку — валявшийся на полу повозки нож. Оттолкнув от себя труп бандита, Лайе попытался вылезти и поспешить на помощь брату, но ведьма резво толкнула его назад:

—Слаб ещё! Сиди здесь! — и сиганула на дорогу.

—Стой! — запоздало крикнул Лайе, но ведьма уже ворвалась в гущу драки, вовсю используя припрятанный в сапоге кинжал и свой Дар.

А Лайе так и застыл, вцепившись руками в переборку повозки и глядя на то, как его брат отбивается от бандитов. При попытке перекинуть ногу — в очередной раз болью прострелило спину. Лайе зарычал от бессильной злобы, понимая, что сейчас толку от него никакого.

Он ненавидел своё бессилие, ненавидел себя. Он видел, как сражается бок о бок с его близнецом Сольвейг, а ведь она не была воительницей. Подумать только, какая-то jalmaer способна помочь его брату, а он — нет. Лайе слышал крики и звон мечей, Лайе чувствовал холод, расползавшийся где-то под сердцем. Дола был силён и быстр. Дола был Гончим, одним из лучших воинов Вечной Земли. Но даже его силы и таланта не хватит на всех. Их было много, слишком много. На дороге тем временем творилась самая настоящая бойня. Быстрой молнией сверкали мечи в руках брата, добивала своим Даром раненых Сольвейг. Помогали и торговцы, сражались за свою жизнь. Лайе вытянул вперёд руку, скрючив пальцы, словно пытаясь достать хоть кого-то.

Духи, помогите же мне! Услышьте меня, уважьте мою волю! Первозданные, верните мне Дар, позвольте спасти их. Всем сердцем, всей душой...

В ответ — молчание Дара, да звон стали.

Перед глазами поплыло, щекам стало мокро — должно быть, слезы. Лайе сжал зубы, пытаясь почуять хоть что-нибудь, искал хоть крохотную искру внутри себя. Ему казалось — ещё немного и Дар вернётся, но будто что-то мешало этому. Отчаяние почти захлестнуло иллирийца удавкой, как вдруг... Руки обожгло холодом и это нельзя было ни с чем спутать — так разрушаются заговоренные руны. Понимание вспыхнуло в разуме Лайе, а затем он, наконец-то, услышал и увидел.

Мы здесь, шаман — слышался вороний грай над кронами деревьев. Мы слышим тебя — шепнула ему земля. Мы с тобой — прошелестел ветер в листве. Мы поможем — пропели духи живших когда-то здесь людей.

Дар возвращался к нему. Лайе любил и ненавидел это чувство одновременно — оно было подобно чуду, словно слепой становился зрячим. Дар бурлил в нем, наполняя каждую клеточку его тела огромной силой. И в то же время, исчезла «глухота», столь нервировавшая иллирийца — ему казалось, что мысли каждого живого существа поблизости, одновременно ворвались в его разум, причиняя ужасную боль. Но сейчас было не до того, это все потом, не сейчас. Лайе собрался с силами и вывалился из повозки, больно ударившись коленями о землю. Но он не обратил на это внимания — словно зачарованный поднялся на ноги и застыл, полностью растворившись в окружавшем его мире.

Что-то невообразимое стало твориться на дороге. Казалось, сама природа взбунтовалась против разбойников. Ветер сильными порывами сбивал их наземь. Буйно росла трава, прорастала сквозь одежду, сплетая их руки и ноги, поднимались с треском корни, чтобы оплести тела и утянуть их навек в сырую землю. Из леса пришли волки и в бешенстве своём бросались на все ещё живых людей. Стая ворон норовила выклевать глаза, выдрать волосы. И дорога наполнилась криками страха и боли.

Дола изумлённо замер посреди всего этого и оглянулся в сторону обоза. Лайе стоял, воздев руки к небесам, глаза его были широко раскрыты. И все же он был не здесь, не с ними. Лайе был самой Землёй Радости, был он в бесновавшихся волках и оживших деревьях. А у повозки стояла лишь оболочка — живая, но покинутая своим хозяином.

—На три часа! — крикнул кто-то.

Дола, спешно уклонившись, сумел отбить стрелу, предназначавшуюся его горлу. Быстрым взглядом скользнул по деревьям в поисках стрелка — но того уже терзали взбесившиеся волки.

—Какого черта? Он не должен был... — возле Долы появилась запыхавшаяся и изрядно напуганная ведьма. — Я ведь... — она осеклась, поймав недобрый взгляд желтых глаз.

—Ты «ведь»... что? — рыкнул на неё нелюдь.

Сольвейг отступила от него на шаг, не решаясь сказать правду.

—Я... ему нельзя было использовать Дар, он бы не выдюжил! — произнесла она, запинаясь.

И во внезапно наступившей тишине ее слова прозвучали громким звоном.

Ведьма и наёмник огляделись по сторонам. Живых почти не осталось. Волки, злобно щерясь, отступили обратно в лес, воронье взмыло в небеса. Корни деревьев уходили обратно в землю, утягивая за собой мертвецов.

Лайе упивался этим чувством: снова слышать, снова видеть, снова обладать Даром, словно ему вернули некую целостность. Он слышал мысли каждого человека из обоза, эти jalmaer были растеряны и напуганы.

Они все как мошки. Слабые, недолговечные, — мельком подумал иллириец. И тут его взгляд упал на ведьму, и снова накатила бездумная ярость.

—Ты! — прошипел иллириец, — Как ты посмела...

Кажется, кто-то позвал его по имени, но он отмахнулся от этого голоса. Все его внимание было приковано к Сольвейг, и гнев плескался в синеве его глаз.

«Думаешь, я не понимаю, почему ты это сделала? Нет уж, jalmaer. Нет, никогда тебе не заполучить его полностью! Не стать ближе, чем я», — пожалуй, лишь ведьма слышала голос Лайе в своей голове. Его слова просачивались в разум ведьмы, вызывая у нее бессильную ярость.

—А тебе, Лайе, никогда не стать таким, как он! — вслух зашипела ведьма, забыв, что они здесь не одни.

И улыбнулась. Нагло, паскудно, словно и не она приложила свои изящные ручки к «слепоте» иллирийца.

Не стать, как он. Сильным. Ярким. Живым.

Перед глазами заплясали чёрные пятна, мир вокруг размылся и все внимание сосредоточилось на одной маленькой, дерзкой jalmaer, стоявшей перед ним.

Удар оказался неожиданным. Боль полоснула по разуму острым лезвием, на несколько мгновений оглушив ведьму. Она растерянно охнула и чуть не потеряла равновесие. Когда в голове перестало давяще гудеть, первое, что увидела Сольвейг — синие, полные животной злобы глаза нелюдя.

Под второй волной Дара ведьма выстояла, прогнулась, точно гибкая ива, но выдержала, сумела закрыться. И одно это усилие вымотало ее, выжало досуха.

Лайе хлестал своим Даром по сознанию наотмашь, вколачивая свою ярость, точно гвозди. И это была только капля в море его Дара. Теперь Сольвейг видела. Понимала. Он смял все ее щиты, выдернул наружу все страхи, и она была перед ним с нагой душой, как на ладони. От чудовищного напряжения у ведьмы пошла кровь из носа, но из упрямства она не сдавалась, все еще пыталась противостоять иллирийскому шаману. С поразительной ясностью ведьма осознала: он убьет ее. Выжжет разум, испепелит дотла ее Дар, не оставит от неё ничего, кроме безумной оболочки.

—Хватит! Перестань... — жалобно прохрипела ведьма, глядя прямо в эти синие и безжалостные глаза.

И все же, Дар шамана удавкой сжимался на ее горле, не давая сделать ни малейшего вдоха.

Умри. Исчезни, перестань быть, ради него, ради нас обоих, — слышала ведьма.

—Лайе, хватит! — сквозь слепую ярость пробился голос близнеца.

Нет, не хватит. Не хватит до тех пор, пока он не сотрёт ведьму в пыль, не изничтожит саму память о том, что она когда-то была.

Ни торговцы, ни Дола, никто из них не успел ничего понять и вмешаться. Вот только что была бойня и сумасшествие природы, а вот остроухий нелюдь шипит «Как ты посмела?» зеленоглазой ведьме. И в следующие мгновения Сольвейг сначала пошатнулась, как от удара, потом упрямо выпрямилась, вытянула вперёд руки, согнулась, будто под несоизмеримой тяжестью. И вот она упала на колени, задыхаясь и хрипя:

—Хватит! Перестань...

Первым понял Дола. Он окрикнул брата, но Лайе не внял ему. И тогда иллириец закрыл собой ведьму, встал перед ней, раскинув руки в сторону, крикнул на чужом языке:

—Faett, Leigh!

И Лайе перестал. С трудом удержал Дар, почти хлестнув им близнеца по рассудку. Почти... и все же, успел остановиться раньше. Словно очнувшись, он отпустил ведьму так же резко, как ударил. Сольвейг со стоном схватилась руками за голову и тихонько завыла от нестерпимой боли.

—Ты что творишь? — зарычал Дола, — Портки Махасти, да что с тобой?!

Лайе не ответил ему. Он смотрел лишь на скорчившуюся позади брата ведьму. Хотелось ему подойти к ней, схватить за подбородок и взглянуть в зеленые, бесстыжие глаза. Но он остался стоять на месте, зная, что она слышит каждую его мысль, чувствует каждый вздох, так же, как и он слышал ее. И сейчас ей просто хотелось перестать быть.

«Я всегда гордилась своим даром. Силой. Какой ничтожно маленькой я оказалась рядом с иллирийским ублюдком. Сила. Первозданная, сокрушительная, словно самими богами данная. Которой мне никогда не обладать. Океан, без конца-краю. Как может хрупкое, смертное тело ее выдерживать?»

Кто-то опустился перед ней на колени, осторожно коснулся плеч, что-то встревоженно спросил. Сольвейг подняла взгляд, и...

—Не трогай меня! — она попыталась оттолкнуть от себя Долу, но он быстро сгрёб ее в охапку, прижал к себе, не давая вырваться.

Ведьма взвизгнула, из глаз брызнули слезы.

—Тише. Ну что ты, тише...

Дола беспомощно взглянул на своего брата поверх головы бьющейся в истерике женщины, и испугался. Близнец молчал, его лицо побледнело, тонкими пальцами он судорожно цеплялся за повозку и гневно раздувал ноздри.

«Не смей!» — мысленно взвыл Дола, — «Не делай этого! Это не для тебя!» — он отчаянно надеялся, что Лайе услышит его мысли.

—Чудовище... он чудовище! — выкрикнула Сольвейг сквозь слезы, метнув в Лайе полубезумный взгляд.

—Замолчи, женщина, — Дола запоздало опознал в этом глухом рычании собственный голос.

Другие торговцы, свидетели этой некрасивой сцены, замерли на своих местах и молчали, молчали! Даже Юриона не решалась подать голос, спрятавшись за одной из телег. И эта жуткая тишина была хуже всего — голос обезумевшей ведьмы казался еще пронзительнее. Люди смотрели на близнецов — кто-то с сочувствием, кто-то с отвращением. Некоторые спешно осеняли себя защитными знаками. Дола не мог этого не видеть. И Лайе тоже видел. Все еще бледный, он сделал некое движение рукой, которое Дола опознал как полузадушенный порыв свернуть кому-нибудь шею.

—Оба. Заткнулись. Быстро! — Дола основательно встряхнул истерившую, точно баба на рынке, ведьму.

Надо отдать должное Сольвейг — она икнула и замолчала, шумно втянув сопли.

—Закончила спектакль? — прорычал Дола, затем поставил ведьму на землю. — Ли, Тысячеглазый бы тебя подрал, что... да какого хрена это было?

—Твоя женщина, — оскалился Лайе, — своими изящными ручками пыталась лишить меня Дара. — он просмаковал каждое слово, с ненавистью взирая на ведьму.

—Сольвейг? — голос Долы был ровный, он лишь вопросительно выгнул одну бровь.

—Я начертила руны, чтобы Дар не вернулся к нему... слишком рано, — буркнула ведьма, шмыгнув носом.

—Или чтобы вообще не вернулся, скажи уж честно, — огрызнулся Лайе.

Дола взглянул на хозяев обоза, молча и с любопытством наблюдавшими за разговором и решил, что разбирательство придётся отложить на потом.

—Хватит. Полезай в телегу, — буркнул он ведьме, легонько подтолкнув ее в направлении обоза. — И ты, Лайе, тоже.

—Нет! — одновременно воскликнули Сольвейг и иллириец.

Переглянулись.

—Я поеду с тобой, — Лайе не удержался и потёр ноющее колено.

—Тебе надо сил набираться, — возразил Дола.

—Я поеду с тобой, — упрямо повторил его близнец. — Належался и насиделся уже.

—Послушай...

—Нет, это ты меня послушай, — голос Лайе снова сорвался на рычание. — Или я еду с тобой или я попросту размажу эту девку по телеге так, что три дня всем обозом соскребать будете.

И все ему сразу поверили — что было неудивительно после недавней сцены.

Дола смотрел на брата с неподдельным изумлением, словно впервые видел. Лайе шумно втянул носом воздух, прикрыл глаза, стараясь успокоиться, медленно выдохнул. Ярость клокотала в нем, норовя вновь вырваться наружу и иллириец огромными усилиями сдерживал себя. И, честно говоря, поубивать ему хотелось всех, включая торговцев, чьи мысли он слышал до сих пор.

—Что встали? — подал голос Фалько Харт-Фанг. — Спектакль окончен, а мы задерживаемся. Обоз цел, мы живы — и благодарить надо их, — он кивнул в сторону наемников.

Разогнав всех по своим местам, Фалько быстро взглянул на оставшуюся троицу и с присущей ему деликатностью предпочёл удалиться в начало обоза. Лайе облегченно выдохнул. Дола в последний раз окинул взглядом недавнее побоище и покачал головой.

—Все же хороший авангард противника — мертвый авангард противника. — буркнул он и наклонился к снова осевшей на землю Сольвейг.

Она почувствовала прикосновение его рук и неловко отдернулась.

Невзирая на слабые попытки ведьмы отстраниться, Дола поднял ее на руки и понес к повозке. За это она была ему даже благодарна, потому что сама бы не смогла дойти. Поравнявшись с Лайе, ведьма метнула в него злобный взгляд и получила в ответ лишь кривую ухмылку. Ведьма молча залезла в повозку. Уже сидя внутри и слушая тихий скрип колёс на дороге, женщина позволила себе всхлипнуть. Она сплела пальцы рук, стараясь унять бившую ее дрожь. По-правде говоря, можно было бы обойтись и без той некрасивой сцены, слез и истерики. Однако ведьма действительно была напугана. Связав Лайе рунами, отсекающими Дар, Сольвейг ну никак не ожидала подобного эффекта. И сила, с которой она столкнулась — испугала ее до умопомрачения. Ведьма судорожно вздохнула и зарылась пальцами в свои волосы.

Кто же ты, Лайе? И кто твой брат на самом деле? Кто вы?

Она то и дело проваливалась в небытие, но при этом остро воспринимала действительность.

Он мог ее убить. Но не сделал этого. Почему? Потому, что не убийца? Не в этом суть. Он обещал? Уже теплее. Бес бы не простил. Обжигающе горячо. И снова, все к одному.

Все ради него. Ради своего возлюбленного брата.

Огонь, разгоняющий тьму, способный зажечь звезды или испепелить их дотла.

Сольвейг плыла по океану чужих мыслей. Мыслей Лайе. Теперь она понимала, что он такое. Чистая сила древних, жертва на алтаре мертвых богов. Великий Дар, возрождённый в теле иллирийца. Почти Совершенный.

Ведьме было страшно. И в то же время Сольвейг страстно желала обладать подобной силой — чтобы жить вечно и не бояться смерти.

...Лайе и Дола молча ехали впереди обоза. Синеглазый близнец уже успел пожалеть о своём решении перебраться из повозки на лошадь — неприятно стреляло в спине и беспощадно ныло колено. То и дело он косился на Долу, хранившего свирепое молчание. Наконец, его брат заговорил:

—Никогда не видел тебя таким. Папенькино наследие прорезалось?

—Будь я таким всегда, — отозвался Лайе, — Мы бы с тобой не смогли ужиться.

—Ты меня пугаешь, Ли. — буркнул Дола, мрачно созерцая дорогу. — Она все-таки спасла тебя.

—Я пугаю сам себя, — признался Лайе. — Что до твоей девки... Не будь тебя, она оставила бы меня умирать, ты и сам знаешь.

Он поморщился — вернувшийся Дар пульсировал в нем, словно норовя вырваться наружу снова, и его было сложно удержать в себе. Лайе слышал мысли теперь гораздо чётче, гораздо ярче, чем раньше, и это тревожило. После стычки с ведьмой он чувствовал себя грязным и замаранным. Ее мысли — отравленные, душные, после которых нестерпимо хотелось отмыться. Он видел и слышал их, и это неизбежность среди носителей Дара. Гнев ведьмы, ее жадность до жизни обволакивали Лайе все это время, обвивались вокруг, подобно змеям. И это было отвратительно.

Как жаль, думал Лайе, что его брат не наделён Даром, подобен слепому котёнку. И не может он видеть душу ведьмы. Если бы увидел — сам отвернулся бы от неё.

Когда стало ясно, что добраться до постоялого двора к ночи обоз не успеет, было решено устроить ночлег в лесу. Отыскав проторенную другими караванами дорогу до небольшой, но приятной поляны, Дола и Лайе дали знак возницам, и те направили повозки сквозь лес. Не сговариваясь, близнецы решили сторожить обоз как обычно: первая стража была за Лайе, а Дола заступал во вторую, едва в предрассветный час Дар звал близнеца в туманный мир Абэ Ильтайна, обитель усопших душ.

Дрова весело потрескивали в пламени костра, торговцы неторопливо поглощали похлёбку, сваренную Сольвейг, а Юриона деловито сновала туда-сюда, перебрасываясь со спутниками короткими фразами. Ведьма ходила по поляне и, напевая себе под нос какой-то незамысловатый мотивчик, рисовала на земле незримые руны, которые должны были отпугивать диких зверей. Дола, чьё настроение оставляло желать лучшего, не стал рассиживаться, а сразу постелил на землю плащ, вытянул ноги в направлении костра, и положил голову на колени Лайе. Прошло совсем немного времени, когда его дыхание стало ровным и спокойным. Беседа между торговцами не клеилась, то и дело все косились на хмурого Лайе и не менее хмурую Сольвейг, которая, закончив возиться с готовкой, присела по другую сторону от Долы и теперь молча подкидывала тонкие ветки в костёр, наблюдая за тем, как они вспыхивают и сгорают — совсем, как краткоживущие jalmaer. Потихоньку люди расползлись спать, кто куда. А ведьма осталась рядом с близнецами. То и дело она с опаской косилась в сторону Лайе, упорно хранившего молчание. Всем своим видом он показывал, что совершенно не замечает ведьму. Сольвейг вздохнула.

—Знаешь, при других обстоятельствах, мы могли бы стать друзьями. — наконец, нарушила молчание женщина.

И увидела, как нервно дернулась щека нелюдя. Лайе упрямо поджал губы. Немного помолчал и неохотно ответил:

—Нет. Друзьями мы бы никогда не стали. Ни при других обстоятельствах, ни в других жизнях. Мы для этого слишком эгоистичны, ведьма. — всем своим видом он демонстрировал презрение.

—О, вот эти нотки в голосе я узнаю. Давно тебя не видела, прежний Лайе. — усмехнулась Сольвейг. — Должна сказать, что когда ты не ведёшь себя, как бешеное животное, с тобой не так уж и противно общаться.

—Нечего было на меня заговоры свои шептать, — буркнул иллириец. — Глядишь — и не получила бы сегодняшнюю взбучку.

—Я делала это исключительно во благо тебе!

—Ты зубы-то мне не заговаривай, женщина. Дола может и поверил в эту брехню, но неужели ты думала обмануть шамана? — прошипел Лайе.

—Ну... Довольно долгое время ты ничего не замечал. — Сольвейг усмехнулась. — Если бы не сегодняшняя стычка, может у меня и получилось бы тебя обмануть.

На языке у Лайе вертелась парочка непереводимых шеддарских идиом, но вместо этого он лишь зло посмотрел на ведьму.

—Вряд ли заговоры спасли бы тебя от перерезанного во сне горла.

—Ты не станешь марать об меня руки.

—Я и так уже замарался по самые уши твоими мыслями, ведьма. Руки хоть отмыть можно. — раздраженно огрызнулся Лайе.

В чем-то Сольвейг была права. За исключением сегодняшней вспышки гнева Лайе действительно не тронул бы её. Лишь потому что Дола ему бы этого не простил. Впрочем, по той же причине Сольвейг не могла избавиться от Лайе. И от этого на душе было совсем муторно.

Дола заворочался во сне, что-то неразборчиво буркнул и вдруг дернулся на коленяхбрата. По его телу пробежала судорога, а из горла вырвался сдавленный хрип. Сольвейг испуганно подобралась поближе. Лайе привычным жестом положил руку близнецу на лоб и начертил пальцами незримую руну. Дыхание младшего снова выровнялось.

—Что с ним? — прошептала ведьма.

—Зашел слишком далеко. Он ведь не чувствует разницу между сном и реальностью, мой братец. Его не учили быть сновидцем. — вздохнул Лайе, — И кошмары вполне способны изувечить ему разум. Айя на нашей родине говорят, что таков удел у близнецов. Одному что-то достается с лихвой, а другому — крохи. Однако я не уверен, что дело именно в этом. Однажды он уже перешагнул этот... порог. И больше не стал прежним.

—Почему ты не помог ему тогда? Вы ведь неразлучны. — поинтересовалась ведьма.

Лайе остро взглянул на неё, выискивая подвох. Но в мыслях женщины не было ничего, кроме беспокойства за... возлюбленного? Лайе почувствовал укол ревности и все же постарался ответить вполне миролюбивым тоном:

—Так было не всегда. Определенную часть его жизни не знаю даже я. И мой Дар здесь абсолютно бесполезен. Нельзя прочитать в мыслях то, чего нет.

В конце-концов, — подумал он, — с этой jalmaer их объединяет только одно: любовь к Доле.

—Я видела его разум. — тихо произнесла ведьма. — Его мысли. Все эти образы. Он как будто собран из осколков, мне казалось в тот миг... Неважно. То, как он думает, каким он иногда становится. Это так похоже на... — Сольвейг запнулась, пытаясь подобрать нужное определение.

—Хаос. — подсказал Лайе. — Все верно. Я знаю, о чем ты думаешь. Нет, мой брат не безумен и не одержим. Но он всего в шаге от этого.

—Потому ты так о нем печёшься?

—И поэтому тоже. — Лайе кивнул, провёл пальцами по белым, непослушным волосам близнеца.

Он молча смотрел на искры от костра, поднимавшиеся вверх. Торговцы разошлись спать — кто-то забрался в повозку, кто-то улёгся на плаще. Сбоку доносился раскатистый храп. Юриона легла по другую сторону костра, свернулась в клубок подле своего отца.

—Пока я лежал без сознания, что было с Долой? — наконец, спросил он. — Ведь эти проклятые сны...

Сольвейг повернула к нему голову, словно раздумывая — успокоить нелюдя или пусть помучается. Наконец, она вздохнула:

—Он стал совсем другим. Порой казалось, что он сходит с ума, почти одержим. А потом... — ведьма вспомнила злополучный сеновал и хмыкнула. — Потом оказалось, что я тоже могу сторожить его сон. Моего Дара хватает на это. Ты так печёшься о нем, синеглазик. Но не волнуйся, Лайе. Я тоже могу его защитить.

—Наверное, хотя бы за это я должен сказать тебе спасибо.

Ведьма изумлённо подняла брови.

—Погоди-погоди, я не ослышалась? Ты, высокомерный убл... м-м-м... синеглазик, выражаешь мне благодарность? А можешь повторить?

—Обойдёшься, — Лайе скрипнул зубами. — Большего ты от меня не дождёшься.

—Я запомню это событие. Будет о чем рассказать детям и внукам. — Сольвейг ухмыльнулась. — А для большего... у меня есть Бес.

—Я уже начинаю жалеть о своих словах, женщина. Прикуси-ка свой язычок. — проворчал иллириец и собственническим жестом погладил близнеца по волосам.

—Ты странно миролюбив для того, кто грозился размазать меня по всей повозке. — не унималась Сольвейг. — И часто у тебя такие помрачения рассудка?

—Исключительно при виде тебя, jalmaer. — Лайе бесновато оскалился, совсем, как его брат. — Угроза все ещё в силе, так что молю тебя — заткнись.

—Но, Лайе-Ласка, скажи честно, ты ведь упиваешься своей силой? Готова поспорить, когда Дар вернулся к тебе, ты почувствовал себя богом. — казалось, Сольвейг поставила себе задачу вывести иллирийца из себя. — Так же как и я. Скажи, разве не прекрасно это чувство — когда чужая жизнь в твоей руке? Когда ты можешь приказать своей... жертве сделать все, что тебе угодно? Неужели ты никогда так не делал, а, Лайе-Ласка?

—О, портки Махасти, ты когда-нибудь заткнешься, ведьма? — Лайе уже не говорил, а рычал.

—Ты ничего мне не сделаешь. — нагло заявила женщина и потянулась, чтобы погладить Долу по лицу.

И тут же отдернула пальцы, обиженно подула на них.

—Размахался тут своим Даром! — буркнула она с недовольным видом.

—Малого разбудишь, — почти ласково отозвался Лайе, и в его голосе не было ни капли сожаления.

Он подозрительно довольно зажмурился, напомнив ведьме кота, который объелся сметаны. Сольвейг хмуро на него посмотрела, растирая онемевшие пальцы и, исторгнув из себя тяжелый вздох, сдалась. Как бы ей ни хотелось дождаться второй стражи, желание спать было сильнее. Она улеглась на землю, поплотнее закуталась в свой плащ и прикрыла глаза, слушая древнюю песнь духов земли. Пели деревья, звенели цветы и даже река несла свои воды, повествуя о том, что было.

«Пой с нами, Дитя Хасидзиль, пой, расскажи о своей жизни, подари нам тепло своей души, пой с нами, будь с нами»

«Вы, духи земли, вы все видите, знаете, слышите... Поведайте мне о близнецах, спойте мне о снах Беса. Почему же брат так сторожит его сны? Что за напасть он отгоняет? Поведайте мне об этом, милые духи, а взамен я спою вам песнь о жизни и смерти, да о богах, что ступали по этой земле...»

Дола проснулся резко, словно вырванный из чёрной бездны, которая была его сном. Первое, что он увидел — клевавшего носом близнеца, склонившего над ним голову. А затем его внимание переключилось на светлеющее предрассветное небо, и Дола сообразил, что почти проспал свою стражу.

—Ли? — тихо позвал он.

—М-ммм? — Лайе сонно встрепенулся, открыл свои пронзительно синие глаза.

—Ты почему меня не растолкал, чтобы я тебя сменил? — зашипел Дола.

Лайе смотрел на него, словно пытаясь понять смысл произнесённых слов.

—Я не хотел спать. Мне кажется, я на всю жизнь выспался после Ресургема. — зевнул он.

—Ты засыпаешь. — заметил Дола.

—Вовсе нет, — речь близнеца была сонной и медленной, он ожесточённо потёр лицо руками. — Не хочу обратно в сны. Я сыт ими по горло.

—А как же порог? Ты сновидец, вы на рассвете...

—Знаешь, мне всегда было интересно, что случится, если я хотя бы раз в жизни пропущу свой порог.

Лайе, закряхтев, поднялся с земли и потянулся, разминая затёкшее тело. Скривив губы, потёр занывшее колено.

—Скверно срослось, — пояснил он в ответ на вопросительный взгляд брата. — Никак не могу к этому привыкнуть.

—Ты живой. — отозвался Дола. — Твоя нога по сравнению с тем, что могло быть — сущий пустяк.

Посмотрим, будет ли это пустяком, когда наш народ увидит хромоногого императора, — мрачно подумал Лайе. — Те, кто стремится к совершенству и миру без изъяна, не смогут промолчать. Будут пересуды, будут злые языки. Не любят иллирийцы калек — даже если это всего лишь хромота.

Дола, тем временем, расхаживал по их маленькому лагерю, цепко оглядывая окрестности. Попутно он делал небольшую разминку, чтобы вернуть гибкость затёкшим после сна конечностям, и взбодриться заодно. Лайе невольно хмыкнул, вспомнив, как с утра пораньше собирались в саду Термарилля расфуфыренные по последней моде фрейлины, чтобы поглядеть на щеголявшего голым торсом младшего принца.

Первозданные, как же давно это было! Сколько они не были на Вечной Земле? Десять лет? Или уже больше?

Сейчас Лайе особенно остро ощущал тоску по дому. Ему казалось, что за прошедшие недели он устал так, что целой вечности не хватит на отдых.

Он взглянул на близнеца.

—Малой, — позвал его Лайе. — Ты скучаешь по дому?

Совершавший променад по лагерю Дола замер возле брата.

—Мой дом там, где ты, Ли. Неважно, есть ли у нас крыша над головой, и на чьей земле мы находимся — дом там, где мы с тобой. — мягко отозвался Дола. — И лучшие годы своей жизни я провёл с тобой. Вот бы наша жизнь никогда не менялась. — он мечтательно вздохнул.

—Да, в этом весь ты. Хочешь жить в вечной дороге вдвоём, хочешь, чтобы наша жизнь никогда не менялась и никогда не меняла нас. — усмехнулся Лайе.

Не ответив, Дола повернул голову в сторону спящей ведьмы, взглянул на неё и улыбнулся каким-то своим мыслям. И все благодушное настроение Лайе тут же испарилось к демонаи. Вновь обретя свой Дар, он видел мысли близнеца, читал их, точно раскрытую книгу. Лайе понимал, что это нехорошо, неправильно, но остановиться не мог и не желал.

—Малой, послушай. Сольвейг — бабочка-однодневка, я тебе уже говорил. Сгорит, и исчезнет, будто ее не было никогда. Но перед этим она сожжет тебя, Дола. — осторожно произнес он.

—Может, ты и прав. — отмахнулся Дола, продолжая улыбаться. — Но лучше так, чем... Зачем мне пламя, которое горит вечно, но не сможет согреть?

«А тебе не стать таким, как он. Сильным. Ярким. Живым».

Голос ведьмы прозвучал в голове Лайе так, словно она стояла рядом с ним. Он бросил злой взгляд на спящую ведьму. И крамольная мысль закралась в его голову — а что дальше? Будут ли последующие годы такими же лучшими для них? Или Дола выберет Сольвейг, а ему, Лайе, не будет места в жизни брата?

«Будь ты проклята, jalmaer, — мрачно подумал Лайе. — Все наши мысли только о тебе, и все разговоры тоже лишь о тебе».

Он снова зевнул, чувствуя, что даже стоя на ногах словно проваливается в вязкую пучину сонного забвения. И все же, в этот раз Лайе хотел переждать момент порога в ясном рассудке — ибо ему было страшно. Окончательно уверившись в том, что стоя на одном месте он попросту заснёт, иллириец принялся бродить по поляне, осторожно и тихо ступая по траве, чтобы никого не разбудить. Когда ему и это опостылело, он бросил взгляд на Долу. Близнец с сосредоточенным видом чертил новые руны вокруг поляны — но скорее для собственного спокойствия. Убедившись, что его брат в данный момент увлечён борьбой с неподдающимися ему символами, Лайе неслышно переступил защитный круг и направился дальше в лес, ведомый душевным порывом. Его чувства обострились до предела, он слышал каждый шорох в этом лесу, каждый вздох спавших на поляне, слышал каждую сонную мысль потихоньку просыпавшегося обоза. Лайе слышал и саму природу, и чудилось ему — духи леса тянут к нему руки, зовут с собой, напоминают о том, кто он. Сновидец, отказавшийся перейти через порог. Лайе казалось — он видит Абэ Ильтайн наяву. Эфемерный мир снов был совсем рядом — только протяни руку и сможешь оказаться по ту сторону.

Спи, сновидец, приходи к нам, мы ждём тебя, как всегда ждали, — шептали листья в кронах деревьев. Не пытайся избежать порога, не уходи от своей природы, — пел легкий, тёплый ветер.

У Лайе закружилась голова, он поднял взгляд на быстро светлевшее небо. Ещё немного — и он увидит утреннее солнце, чьи лучи раскинутся над лесом, и не будет для него никакого порога, не уйдёт он в зыбкую память Земли Радости. Не будет ни снов, ни Абэ Ильтайна...

Лайе так и не понял, что произошло. На него вдруг разом навалились чужие мысли, чужие голоса, самые затаенные желания, тщательно скрываемые чувства — грусть, радость, гнев. Исчезли все тщательно воздвигнутые им барьеры, и в разуме воцарился самый настоящий хаос. Лайе казалось — он здесь, в лесу, и одновременно — везде. Он был в мыслях торговцев обоза, он был в диких волках, что бродили в глубине леса. Он видел мир глазами реющих под небесами птиц, он был рекою, что текла через всю Землю Радости, он был и жив, и мертв одновременно. Казалось, что Дар его раскинулся на лиги вокруг, и он слышал мысли плачущего ребёнка где-то далеко-далеко, чувствовал охотников из близлежащей деревни, отправившихся за уловом на рассвете. Всего этого было много, слишком много и Лайе попытался закрыться от мира, снова стать собой, но Дар не слушался его.

«Хватит... Хватит!» — казалось, отчаянный крик иллирийца яркой вспышкой боли отозвался в разумах всех живых существ, до которых он смог дотянуться.

Громким граем взмыли в небо обезумевшие вороны, вдалеке завыли взбесившиеся волки, громко заплакал чей-то ребёнок в колыбели, которой не могло быть рядом. Отчаянно закричал кто-то в лесу, пытаясь унять дикую головную боль.

А для Лайе наступил мрак — он рухнул на колени, и полностью ослепший и оглохший, шарил руками по влажной земле. Услышал топот ног, приближавшийся к нему, почувствовал чьи-то руки на своих плечах, рванулся назад.

—Ли! Очнись, Ли! Задница Махасти, что с тобой? — знакомый голос пробивался сквозь невероятный шум и грохот в голове. — Ли! — крепкие руки с силой встряхнули его. — Shienadan, женщина, не стой столбом, помоги мне!

—Я не могу, его Дар мне мешает!

—Ты выстояла в прошлый раз, сможешь и сейчас, только сделай что-нибудь!

Прикосновение чужого Дара к разуму отозвалось лишь новой вспышкой боли, Лайе услышал женский вскрик.

—Не могу! Он не пускает!

—Shienadan! Чтоб тебя... — под отборные ругательства на шеддарском языке Лайе вздернули на ноги, вцепились в него намертво, не разрешая упасть обратно на задницу.

—Я-а-а в п-порядке, — проблеял Лайе, сумев наконец, разжать стиснутые зубы. — П-пусти м-меня... — язык не слушался его, впрочем, все тело тоже ему не подчинялось.

Зрение постепенно возвращалось — и Лайе увидел перепуганное лицо Долы. Брат что-то говорил ему, но смысл слов доходил до иллирийца с трудом.

—У тебя кровь на лице, Ли! Что случилось, мать твою?!

Непослушной рукой Лайе коснулся подбородка, поднес пальцы к глазам, в которых все ещё плыло. И правда, кровь. Как же так вышло-то?

—Какого демона, Ли?! — Дола снова встряхнул близнеца.

Лайе тяжело дышал, и дрожащими руками пытался утереть кровь из носа.

—Н-н-не... — невнятно пробулькал он, не в снова силах разжать зубы.

—Его Дар нестабилен, — донесся до него голос Сольвейг, — Он больше не может его контролировать.

—З-зткнсь! — Лайе, наконец, удалось заставить себя распрямиться и запрокинуть назад голову. — Э-эт-то в... вс-се т-ты...

Рвущийся наружу Дар причинял почти физическую боль, и иллириец зажмурился, пытаясь взять непослушное тело под контроль.

Получалось из рук вон плохо.

Ты мне нужен, — отчаянно подумал Лайе, — Прости, малой.

И слепо сделал нетвердый шаг вперёд, вцепился крепко-накрепко непослушными пальцами в близнеца, уткнулся носом в плечо, нырнул своим Даром в его рассудок. Услышал злое шипение близнеца, но лишь крепче обнял его.

В мыслях у Долы был полный хаос — беспорядочные, обо всем и сразу, и одновременно не сосредоточенные ни на чем, они успокаивали Лайе, разгоняли туман в его голове. Точно так же, как и много лет назад на Вечной Земле, когда братья только-только делали первые шаги навстречу друг другу.

Постепенно в голове прояснялось, а бесконтрольная вспышка Дара сошла на нет. Лайе смог выровнять дыхание и с трудом заставил себя ослабить тиски, по недоразумению называвшиеся братскими объятиями. Но отстраняться от близнеца он не спешил. Честно говоря, Лайе боялся в этот момент увидеть лицо брата.

—Успокоился? Больше не будешь выжигать мне мозги? — буркнул ему в ухо Дола, — Что это было?

—Не з-знаю, — тихо отозвался иллириец и мысленно обрадовался тому, что почти перестал заикаться. — Это н-началось неожиданно, — он вспомнил свои ощущения и, побледнев, отстранился от близнеца. — Там... с ними все в п-порядке?

—Ну, не считая того, что весь обоз одновременно проснулся от жёсткого приступа мигрени — все живы, здоровы и в своём уме. — проворчал Дола, внимательно разглядывая брата.

Только сейчас Лайе заметил, что его близнец выглядит, мягко говоря, не очень. Он перевёл взгляд на Сольвейг — ведьма казалась осунувшейся и бледной, у неё нервно дёргался глаз, который она то и дело потирала ладонью.

—Т-твоих рук дело? — взрыкнул Лайе.

В нем вновь стала подниматься уже знакомая волна ярости, которая, казалось, выжигала его изнутри. Оттолкнувшись от Долы он сделал нетвёрдый шаг в сторону попятившейся назад Сольвейг.

—Ли, — Дола снова схватил его за руку. — Ли, не надо.

Твердо и уверенно он сжал запястье брата, и это прикосновение, возможно, спасло обоих. Гнев испарился, как будто его и не было. Лайе в растерянности посмотрел на близнеца, словно не вполне осознавая, где он находится и что происходит.

—Это совсем на тебя не похоже, Ли, — тихо произнёс Дола, продолжая держаться за близнеца. — Что с тобой происходит?

—Не знаю. Я... не понимаю! После этих р-рун, твоих заговоров, С-сольвейг, со мной творится... это! — нелюдь обвиняюще наставил указующий перст на бледную ведьму.

—Неправда! — возмутилась она. — То, что я сделала... Это не должно было так повлиять на тебя! Ты должен был лишь лишиться Дара!

—А вот и п-признание, — Лайе удовлетворенно растянул губы в улыбке, но глаза его оставались злыми. — Слышал, м-малой?

Дола внимательно смотрел на женщину, словно взвешивая услышанное.

—Зачем тебе это нужно, Сольвейг?

—Затем, что т-твоя jalmaer…

—Я не с тобой разговариваю, Ли. Сольвейг, я жду ответа, — огрызнулся Дола.

Ведьма упрямо сжала губы и покачала головой.

—Я хочу, чтобы ты был только моим, — наконец, выдавила она.

—И п-по незнанию своему чуть не у-угробила нас обоих, — ехидно вставил Лайе.

—Но я смогу! Моего Дара хватит на то, чтобы тебя защитить! — ведьма бессильно взмахнула руками.

—Защитить? От чего защитить? — Дола рассмеялся. — Ты даже не понимаешь, о чем говоришь.

—Так помоги мне понять! Выбери меня!

—Я не стану никого выбирать, женщина, — Дола, наконец, выдохнул и отступил назад. — Ваша грызня — вот где у меня сидит! — он сложил пальцы в непристойный жест, как бы показывая, как его все достало.

Затем устало потёр лицо руками.

—Мне все равно, что вы там думаете и чего хотите. Я не вещь, которую можно забрать себе. Вы оба... — он не договорил и нахмурился. — Ли, это ещё повторится?

—Откуда мне з-знать, — огрызнулся Лайе, не сводя злого взгляда с ведьмы.

—Сольвейг?

—Я... — ведьма вдруг замолчала и уставилась на близнецов. — Лайе, ты сегодня спал?

Нелюдь отрицательно качнул головой.

—Ты идиот, — зашипела ведьма. — Ты же сновидец!

—И что? — Лайе насупился ещё сильнее.

—Ты никогда не задумывался, почему все сновидцы спят на рассвете мертвым сном?

—Они у-уходят в мир духов, — ровно ответил иллириец, стараясь не заикаться. — И делают это н-не по своей воле. Так было в-всегда.

—Верно. А ты — отказался.

—И как это связано с п-произошедшим?

—А ты ещё не понял? Похоже, удар спиной паскудно сказался на твоей умственной деятельности, — Сольвейг нервно усмехнулась и потёрла ноющий висок. — Сновидцы блуждают в мире духов, потому что на рассвете их Дар многократно усиливается, из созидания он превращается в разрушительную силу. Эта вспышка... Она и была твоим порогом, Лайе.

====== Глава 4: Город страшных снов. Помни о жизни ======

Комментарий к Глава 4: Город страшных снов. Помни о жизни Отбечено

Живёшь в душе прохожих, идёшь — меня встречаешь.

Тебя я встречу тоже, ты это точно знаешь.

Они все любят бога, все изменяют рьяно.

Из чаш испив порока, идут, качаясь пьяно.

Идёшь, я знаю — рядом. В душе живёшь ты каждой.

Я встречусь с ними взглядом, придёшь в мой взгляд однажды.

Ты спросишь, не отвечу. Все ждут от страха чуда.

Идёт толпа навстречу, из глаз глядит Иуда.

© ju step

...То был праздник осени, когда простой народ несет свои дары и прошения правящему Дому. Императрица принимает их дары, выслушивает просьбы — и выносит свой суд. Лайе сидит рядом с ней и иногда склоняется к матери, высказывая своё мнение по поводу той или иной просьбы. Иногда императрица прислушивается к нему, а иногда — показательно разбирает прошение, заставляя сына понять, почему она выносит то или иное решение. Бесконечная вереница просящих идет весь этот долгий-долгий день и Лайе успевает порядком заскучать, несмотря на всю важность праздника осени. Почти всего его мысли вертятся вокруг вести, полученной утром: Дола возвращается домой. Его брат наконец-то вернётся! Лайе готов плясать от радости — так сильно он скучает по близнецу. Огромным усилием воли наследный принц заставляет себя вернуться с небес на землю — на подходе очередной просящий. Лайе недовольно вздыхает — как просто было бы, будь у него возможность читать мысли всех, кто обращается за помощью к Ее Величеству. Но мать строго-настрого запретила ему в этот день обращаться к своему Дару, обосновав это тем, что император должен выносить суждения, исходя из полученных фактов, беспристрастно — и думая самостоятельно.

И вот к ступеням, что ведут в сторону трона, подходит очередной просящий. Лайе с сомнением смотрит на то, как он опускается на одно колено, низко склонив голову. Лицо его скрыто глубоким капюшоном, дорожный плащ покрыт грязью и пылью. Несмотря на то, что незнакомец преклонил колени, в нем не чувствуется почтительности и раболепия, весь его вид кажется вызывающим — Лайе видит это и без Дара.

—С нами пребудь вовеки, во все дни, Императрица. Тысячу лет правления Тебе и процветания. — произносит слова приветствия просящий, и едва Лайе слышит его ироничный голос, он с трудом заставляет себя остаться сидеть на троне. — Я, Бес из Джагаршедда, проделал долгий путь домой, дабы вновь служить Вашему Императорскому Величеству. — незнакомец поднимает голову и снимает капюшон.

Лайе не выдерживает и вскакивает со своего места. В последний момент он вспоминает, что на них устремлены десятки взглядов и заставляет себя произнести нужные слова:

—Дом Даэтран приветствует вас... — наследный принц запинается и на его губах расцветает счастливая улыбка. Он сбегает к путнику и братья со смехом обнимаются.

—Гонец сказал, что ты прибудешь только через два дня! — тихо шепчет он в ухо брату, когда тот, сжимая его в объятьях, приподнимает над полом и тут же опускает обратно.

—Я едва не загнал лошадь, торопясь сюда! — смеётся Дола, младший принц Дома Даэтран.

—А как же твой эскорт? — вспоминает Лайе.

—Доберётся сюда через пару дней. — ехидно сообщает Дола. — Возможно быстрее — они, должно быть, очень спешат меня догнать.

Лайе открывает рот, но, подумав, закрывает его, воздерживаясь от комментариев.

—Сын. — Императрица величественно поднимается со своего трона. Неторопливо подобрав подол платья, она подходит к младшему принцу и церемонно протягивает ему руку.

Дола косится на брата, но Лайе делает страшные глаза и всем видом показывает, что обнять мать подобно простолюдину, и тем самым снова нарушить этикет — плохая идея. Дола продолжает ехидно ухмыляться и, отвесив Императрице глубокий поклон, вежливо касается губами кончиков ее пальцев.

—Рада видеть, что ты не все воспитание порастерял в армии, сын мой. — негромко замечает Ее Величество, оценивающе разглядывая младшего принца.

Незаметный тычок в бок от Лайе заставляет Долу проглотить вертевшийся на языке колкий ответ. Вместо этого он старается принять серьезный вид, и братья встают по обе стороны от своей матери. На них устремлены взгляды всех присутствующих в этом зале, и Лайе знает: Императрица лишь демонстрирует народу единство малочисленного Дома Даэтран. И пусть все видят — их всего лишь трое, но сыновья способны защитить свою мать. А вот настоящие разговоры на правильные темы будут не раньше полуночи.

...Это уже не первый светский прием, где близнецы появляются вместе с тех пор, как Дола вернулся из Ханнамара. Представители высшей аристократии внимательно следят за братьями. За каждым словом, каждым жестом: одни пытаются найти хоть что-то предосудительное в их поведении, другие же восхищаются той необыкновенно сильной связью, что протянулась между близнецами. С кем бы ни беседовал наследный принц Лилайе, неподалеку всегда ошивается его брат. И наоборот — куда бы ни направился принц Дола, Лилайе тенью следует за ним. Между собой они почти не говорят, но невооруженным глазом видно, что для понимания им не нужны слова.

Вассалы Дома Даэтран прекрасно помнят невоспитанного, дикого ребенка, каким был Дола, когда его только привезли из Джагаршедда. Помнят они и те долгие годы, которые Лилайе провел в попытках сблизиться с братом. Сейчас Дола совсем не похож на маленького дикаря, доставлявшего столько проблем окружающим. Он одет с иголочки, соблюдает этикет, его манеры безупречны. Вот только ему не свойственна иллирийская сдержанность, его улыбки всегда искренние, а гнев неподдельный. Он совсем не похож на своего брата, ведь в отличие от него, Лилайе Даэтран в совершенстве владеет своими эмоциями. Его лицо всегда бесстрастно, голос мягок и певуч, и никогда не угадаешь, о чем же думает наследный принц. Но, стоит ему взглянуть на Долу, и его взгляд теплеет, а на губах мелькает мимолетная улыбка.

Дола вернулся в Колыбель Лета воином — тем, кто заслужил право быть в рядах Гончих Вечной Земли. А вместе с вестями о его возвращении во дворец вползли и слухи о репутации и похождениях младшего принца в армии. Из уст в уста, прикрывая губы руками, знать пересказывает друг другу историю о том, как Долу прозвали Бесом из Джагаршедда. Шепчутся иллирийцы и об инциденте в Ханнамаре, что случился незадолго до возвращения младшего принца домой. Поговаривали, будто отряду Долы случилось столкнуться с разведчиками шеддаров на границе Ханнамара с Белым Безмолвием. Говорили — отряд Беса из Джагаршедда вырезал всех до одного, не согласившись на переговоры. Слухи обрастали новыми подробностями, превращаясь в снежный ком, набирали обороты. И когда Дола Даэтран вернулся домой, его уже боялись.

...Когда выдается свободная минута, братья отходят в сторону и пьют лучшее иллирийское вино. Они стоят так близко, что соприкасаются руками. Они о чем-то оживленно говорят, и Дола, отставив в сторону бокал, небрежно забрасывает руку брату на плечо.

—Смотри внимательно, мой венценосный брат! Нет, ты только погляди — какая у нее фигура! Может, тебе стоит с ней познакомиться, э?

—Это новая фрейлина нашей маменьки, малой. И она не слишком знатного происхождения. — кривит губы Лайе, изучая взглядом объект разговора.

Миловидная девица с волосами, уложенными в причудливую прическу, замечает взгляд близнецов, и смущенно краснеет, прикрывая губы тонкими пальчиками.

—Ты зануда! — фыркает Дола в ответ. — На что тебе эта Симеон, если вокруг столько прелестных девиц!

И он обводит широким жестом зал с гостями. Лайе лишь качает головой.

—Принцесса Симеон — прекрасная партия, братец. К тому же, если мы заключим союз, это может завершить нашу вражду с Домом Ассэне. Они получат свой кусок пирога!

—Твоя Симеон тощая, как селедка. — отмахивается Дола, смеясь. — И Ассэне никогда не успокоятся, ты же знаешь.

— Глава их Дома Вальен куда умнее, чем его покойный сын Лильхарран. Он не упустит такой шанс...

—...вырезать наше немногочисленное семейство под корень, — перебивает брата Дола с недовольным лицом. — Если ты забыл, осмелюсь напомнить тебе: ведь это наш отец обезглавил Императора Лильхаррана. Такое, братец, не прощают.

Лилайе спешит сменить тему разговора.

—Скажи мне, это правда, что о тебе говорят? — интересуется он небрежно.

—Обо мне говорят много, — пожимает плечами Дола. — И половина слухов — враки несусветные.

—Бес из Джагаршедда вырезал отряд шеддарских разведчиков. — понизив голос, произносит Лайе и внимательно глядит на брата.

Губы Долы едва заметно кривятся, и он залпом осушает бокал вина.

—Всех, кроме командира. Его я... отпустил.

—Целого или он не досчитался одной из конечностей?

—Я не живодер, — фыркает Дола. — Интересно, почему в этих слухах не упоминается о том, как я вздернул того, кто нарушил мой приказ и начал резню?

В горле у Лайе пересыхает, и он придвигается поближе к брату.

—Ты... что сделал? — шипит он.

Дола смотрит на него долго и пристально. Лайе видит в его взгляде что-то, от чего ему становится некомфортно.

—Был приказ — не стрелять. Убрать оружие. Но один из моих... подчинённых ослушался. Выпустил стрелу в глаз одному из разведчиков именно тогда, когда мы с их командиром почти пришли к... взаимному согласию. Ты и сам должен понимать, что хуже одного разъярённого шеддара могут быть только несколько разъярённых шеддаров. Командир не сумел их остановить. И жить он остался лишь потому что не вмешался в бойню. Я его отпустил. А своего подчинённого повесил на ближайшем дереве. Сам. К слову, в моем отряде он был единственным чистокровным иллирийцем. Видимо, посчитал, что раз я — полукровка, то мои решения можно оспаривать, — голос Долы срывается на тихий рык, но он быстро берет себя в руки.

—И часто тебе доставалось за наше наследие? — мрачно интересуется Лайе, попутно делая в уме заметку поговорить об этом инциденте с Императрицей.

—Пока я был рядовым — регулярно. Стал капитаном — почти все стелиться стали. Почти, — ворчит Дола. — Нам далеко до мира, Лайе. Я специально отбирал полукровок. Они способны на многое. Но верховное командование решило приставить ко мне одного из «своих». Нет у них больше «своего» в моем отряде и хрена с два я позволю подобному повториться.

—Нам об этом не было известно.

—Полагаю, до вас ещё дойдёт эта весть. Командование любит приберегать скверные новости напоследок.

—Малой... Из какой Семьи был этот иллириец? — шепчет Лайе севшим голосом.

—Сержант Леннарт Малик. Сын одного из мелких баронов. Вассал Дома Глеанн, — без запинки рапортует Дола.

Лайе облегченно выдыхает.

—Он не принадлежит к нашим Домам, какое облегчение.

—Ты думаешь, будь он не вассалом, а из семьи Глеанн или Ассэне — я бы пощадил его? — неожиданно смеётся Дола. — Хрен тебе.

—Дола... Ты понимаешь, что сейчас лучше не обострять наши отношения с другими Домами? — пытается Лайе убедить близнеца.

Дола недовольно кривит губы и тянется за новым бокалом вина.

—Если ты мне сейчас скажешь, что я перегнул палку... — Дола выдерживает паузу и криво усмехается. — ...Я врежу тебе по роже.

Лайе оторопело смотрит на близнеца и с горечью понимает: Дола слишком долго был вне дома.

—Портки Махасти, может сменим тему на более приятную? — ворчит его брат, отхлебывая пряный напиток.

Лайе растягивает губы в дипломатической улыбке и ястребиным взором окидывает зал. Вдруг его лицо светлеет.

—Гляди, там джалмарийский посол. Думаю, тебе следует с ним пообщаться. — говорит он.

—С чего бы это? — Дола хлопает глазами, чувствуя, что его обвели вокруг пальца.

—Ты ему нравишься. Уверен, он с удовольствием послушает твой рассказ об иерархии Джагаршедда.

—Чтоб я сам понимал эту иерархию. — ворчит младший принц, понимая, что Лайе, как обычно, уже все за него решил.

Впрочем, он не слишком-то возмущен. Разговоры с представителями других народов даются ему лучше, нежели остальным иллирийцам. Ведь даже Лайе — и тот не может взирать на высокопоставленных гостей без высокомерия. И потому, устав от нужды поддерживать натянутый разговор, он стал подсылать к иностранным послам своего взбалмошного брата, который умел держаться просто и без высокомерия. Возможно, потому, что жизнь в Джагаршедде научила его не поддаваться предрассудкам. Дола не считает иллирийцев высшей расой, и ему все равно — были ли они когда-то Совершенными или нет. История пишется победителями, а Совершенные — проиграли. Много воды и крови утекло с тех пор, и Дола не видит смысла в том, чтобы презирать другие народы.

—Мы уже достаточно долго стоим вместе, братец. Иногда это бывает чревато утратой репутации. — тихо шепчет Лайе ему на ухо.

—О, неужели? И чем ей вредит то, что два принца ведут вежливую светскую беседу? — хмыкает Дола.

—Сам знаешь, какие слухи про нас ходят. — кисло улыбается Лайе.

—А ты, значит, трепетно им внемлешь, а, братец? — Дола прижимает уши к голове. — Этим чистоплюям только дай языками почесать, да косточки нам перемыть. Не стоит лишать их столь низменного удовольствия.

—Мы — принцы Дома Даэтран, Дола. — строго отвечает Лайе. — И не пристало нам...

—Меньше всего меня беспокоит наша репутация, Ли. — довольно громко отвечает младший принц, и гости вокруг них недоуменно оборачиваются. — Сдаётся мне, что она была безнадёжно замарана самим фактом нашего с тобой рождения. — Дола, иронично улыбаясь, салютует своим невольным слушателям бокалом, едва не расплескав вино. — А сплетни и слухи будут ходить всегда, Ли. Смирись с этим, иначе надорвёшься, доказывая всем, что ты не... хм... неважно, кто.

—Брысь отсюда, охламон! — разъяренно шипит Лайе, сопровождая свои слова чувствительным тычком в бок брата.

И практически мгновенно близнецы почти физически ощущают недовольный взгляд своего наставника, учтиво беседующего с гостями на другом конце зала. Они наблюдают за тем, как Иса подзывает к себе слугу в ливрее Дома и что-то тихо говорит ему на ухо. Иллириец кланяется и, лавируя между гостями, приближается к принцам. Церемонно поклонившись, он произносит:

—Мой господин просит передать, что после окончания приема ожидает вас в своём кабинете. — Слуга столь безупречно передаёт интонации Исы, что братьям сразу становится ясным содержание грядущей беседы.

—Охламон, значит? — Дола весело подмигивает Лайе желтым глазом.

И громко смеется, ерошит волосы брату, и, решительно направляется к джалмарийскому послу, допивая на ходу вино. Лайе провожает его взглядом, сохраняя невозмутимый вид, и только пылающие уши выдают его тщательно скрытое бешенство.

Его брат всего несколько дней во дворце — а жизнь здесь уже стала гораздо веселее.

...Лайе медленно открыл глаза, чувствуя, как к горлу подкатил комок тошноты. Качка усилилась, и иллириец с огромным неудовольствием проснулся. Воздух в каюте был спертым, а все вокруг провоняло рыбой. Лайе спустил ноги с койки и застонал, проклиная тот миг, когда его нога ступила на палубу шхуны «Удачливая».

Лучше бы по земле добирались, — уныло подумал нелюдь, зачёсывая назад всклокоченные волосы и борясь с тошнотой. — Пусть дольше, но меня хотя бы не тошнило бы.

Небольшим облегчением служило то, что «Удачливая», как и все в этом мире, обладала душой. Когда было совсем невмоготу, дух шхуны приходил к Лайе и убаюкивал его рассказами о своей судьбе.

Дверь в трюм скрипнула, и на пороге появился Дола. Вот уж кому все было нипочём! В отличие от Лайе, близнец выглядел абсолютно здоровым, и жизнелюбие так и било из него ключом. Прислонившись к косяку, он сложил руки на груди, сочувственно разглядывая Лайе.

—Чего тебе? — буркнул тот, поднимая глаза. — Ты решил наконец-то избавить меня от мучений?

—Никогда бы не подумал, что тебя, бесстрашного и сильного сновидца, почти Совершенного, одолеет всего лишь морская качка. — ехидно прокомментировал Дола и поправил платок на изрядно отросших волосах.

—Просто... Молчи. — глухо буркнул Лайе и, снова позеленев, попытался деликатно срыгнуть. — Ненавижу море. Ненавижу рыбу. Все ненавижу.

—Ты бы хоть вышел воздухом подышать, Ли. Всяко лучше, чем здесь. Поверь, я тоже не в восторге от трюма — смердит так, словно здесь что-то сдохло.

—Рыба тут сдохла! Дважды! Трижды! — огрызнулся Лайе, но последовать совету брата все же решил.

На нетвёрдых ногах Лайе поднялся вслед за Долой на палубу и с некоторым облегчением вдохнул полной грудью морской воздух. Впрочем, облегчение оказалось недолгим — уже через несколько минут Лайе почувствовал очередной приступ тошноты. Кривя красивые губы, он поспешил на самый верх палубы, где забрался на канаты и выдохнул: на носу шхуны ему всегда становилось немного легче. Мельком взглянув на Долу, о чем-то беседовавшего с капитаном «Удачливой», Лайе нащупал за пазухой письмо, которое послужило началом его страданиям. Осторожно вытащив письмо на свет божий, иллириец вновь принялся его перечитывать, надеясь отвлечься от неприятного чувства в желудке. Буквы, написанные безупречным ровным почерком, плясали перед глазами чёрными пятнами, и все же Лайе сумел заставить себя сконцентрировать на них внимание.

«Пишу тебе, мой сын, как ты и просил. На Вечной Земле почти везде спокойно, а наш Дом, по-прежнему, процветает. До меня доходили слухи, будто Ассэне устраивают народные волнения, смущают разумы наших подданных. Но ты не волнуйся, сокровище мое, на то и есть Иса и дружественные нам Дома — дабы разрешить благополучно сии проблемы. Вас здесь не хватает, мои сыновья. Для нас время течёт совсем иначе, и мнится мне, будто покинули вы родной дом лишь вчера. И все же — без малого одиннадцать лет — уже великий срок ваших странствий. Когда вы вернётесь — я желаю послушать ваши истории о стране людей, да о том, как вам все те годы жилось.

Спешу приложить небольшое дополнение к письму. Внимательно ознакомься с ним, сокровище мое. И сожги немедля.

Вместе с сим письмом в Аль-Хисант гонец привезёт некое послание, кое вам должно передать в руки доверенного лица. С посланием прибудет и дар, коий вам так же должно будет передать все тому же лицу. Ждать сей господин вас будет на берегах Джагаршедда, в бухте Шергияр.

Никому не могу доверить это, кроме вас. Спешу прощаться, мой сын — и с нетерпением ожидаю вашего возвращения».

Лайе скомкал письмо и с трудом поборол желание выкинуть его в море. Оно было достаточно лаконичным и написанным аккуратным почерком — от руки самой императрицы. Как правило, в Аль-Хисант письма доставлялись от имени Исы, передававшего волю ее Величества, но этот раз был исключением. Что только подтверждало важность текущего задания — Лиланг крайне редко писала письма сыновьям сама. А это значило — братьям пора возвращаться домой. «Послание», что было припрятано у иллирийца за пазухой, казалось, обжигало кожу и раздражало Лайе самим фактом своего существования. Он, конечно же, не стал вскрывать плотный и маленький мешочек для золота, но успел уже и ощупать его и обнюхать со всех сторон. И судя по всему, Лиланг послала в Шергияр браслет. Лайе не нужно было даже смотреть на него, чтобы догадаться, кому он предназначен и что за этим последует. Нелюдь тяжко вздохнул — возвращение домой откладывать не стоило. Мысли иллирийца были прерваны очередным приступом тошноты. Позеленев, он в очередной раз перегнулся через борт палубы, чувствуя, как желудок скручивает новым позывом к рвоте. Лайе глубоко вдохнул и после небольшой паузы выдохнул, стараясь не обращать внимание на отвратительный привкус во рту.

Лайе ненавидел море. Ненавидел запах соли и рыбы. Запах немытых тел и морскую качку. От одной мысли о том, что на завтрак, обед и ужин он вновь будет есть ненавистную ему рыбу, иллирийца снова замутило.

Вот уже несколько дней Лайе почти все время проводил или на палубе, или в трюме в обнимку с ведром. Блевал он самозабвенно, проклиная свою слабость и все вокруг. Дола же наоборот, похоже, был в восторге от путешествия. Вечерами он играл в карты с экипажем корабля, вовсю хлестал ром и распевал моряцкие песни. Лайе был уверен, что почти весь путь до берегов Шергияра его брат пребывал в состоянии постоянного опьянения, впрочем, как и половина экипажа.

Радовало лишь одно — Сольвейг с ними не было. За несколько дней до отправления близнецов на Огненную Землю в Аль-Хисант пришли шеддары, которым позарез была нужна целительница на границе Джалмаринена с Джагаршеддом. Ничего сложного, уверяли они, но перестраховаться стоит. Разумеется, перед внушительной суммой гонорара не устояли ни Сольвейг, ни глава гильдии, и ведьма, жизнерадостно махнув близнецам изящной ручкой, отправилась вместе с шеддарами на границу.

В глубине души Лайе отчаянно надеялся, что ведьму где-нибудь убьют и закопают, но чутьё подсказывало ему — не сбыться этим надеждам. Слишком уж живучей была эта несносная jalmaer.

В своё время Дола сдержал обещание и провёл караван торговцев по Золотому Пути без потерь. А затем близнецы и ведьма вернулись в Аль-Хисант. Как и ожидалось — никто из них долгое время не хотел браться за новые задания, ибо слишком сильно на них отразилось приключение в Ресургеме. Многие недели наемники жили в крепости Аль-Хисант на деньги, которые сумели выручить за последнее задание. Лайе тогда понял, что совершенно отвык жить в мире, когда не нужно было никуда ехать, когда не надо было никого защищать или наоборот — убивать. Очень быстро он затосковал по дому, чего нельзя было сказать о его брате. Дола, полный энергии и жизнелюбия, принялся пить и блудить — преимущественно на пару с Сольвейг, разумеется. И именно тогда все начало катиться к демонам, по мнению Лайе. Джалмарийская ведьма внесла свою лепту в отношения близнецов, и теперь они трещали по швам. К тому же, непонятные вспышки Дара так и не исчезли, и волей-неволей Лайе пришлось держаться на расстоянии от ведьмы, а значит и от Долы тоже. Почуяв в нелюде слабину, ведьмаизводила его, как могла, нарываясь на неприятности. Под конец Лайе было достаточно одного косого взгляда с её стороны, чтобы он мгновенно начал закипать.

Дар не слушался его, как иллириец ни старался сдерживаться. Он ломал все щиты и преграды, возведённые Лайе в своём разуме, и рвался наружу, реагируя на малейшую вспышку гнева.

Конечно, Дола вовсе не был слепым и быстро понял, что оставаться в стороне больше не сможет. Одно время он пытался примирить брата и ведьму, но безуспешно. Лайе порой с нескрываемым удовольствием наблюдал за тем, как его близнец ругается с ведьмой. Очень быстро их ссоры стали местной достопримечательностью, ибо в такие моменты в Долу летели все горшки и предметы интерьера, а он в свою очередь обогащал познания жителей Хисанта неподражаемой руганью на трёх языках попеременно. И все же... Похоже было, что ведьму он любил сильнее — словно приворожила она его. После грандиозных скандалов всегда воцарялся мир. До следующего камня преткновения, конечно же. И имя ему было — Лайе.

И лишь когда Сольвейг ушла вместе с шеддарами, Лайе успокоился — и Дар его затих, снова став почти привычным и подконтрольным.

В желудке было пусто, но тошнота упорно не желала отпускать. Лайе тихо заскулил, мечтая поскорее покинуть этот треклятый корабль. В чем-то он завидовал своему брату — казалось, что Долу ничто не могло пробрать. Везде — на суше, на небе и на земле — он чувствовал себя в своей тарелке. Люди и нелюди тянулись к нему, точно мотыльки на свет, и неважно было — есть у них Дар или нет, ибо душа каждого живого существа всегда будет тянуться к свету, даже если не видит его. Лайе угрюмо поморщился, чувствуя острую потребность завернуть близнеца в ковёр, если понадобится, и увезти домой на Вечную Землю. Чтобы никто не смел его отобрать у Лайе. В своих мечтах иллириец видел будущее, где он — Император Иллириана, а под рукой его близнеца — целая армия. И пожалуй, с таким раскладом братья могли бы изменить многое, как того хотела их мать.

Лайе вздрогнул, услышав звонкий голос матроса, доносившийся с гнезда на фок-мачте.

—Земля! — кричал он, приложив ладони ко рту.

Лайе мгновенно вскочил на ноги и вцепился в фальшборт, стараясь разглядеть эту самую землю. От волнения он забыл про морскую болезнь, и теперь до боли в глазах вглядывался вдаль. Он услышал быстрые шаги, и рядом с ним встал Дола.

И впрямь, через некоторое время на горизонте замаячила полоса суши, подернутая легким туманом.

—Ближе к вечеру мы доберёмся до Джагаршедда. — произнёс Дола, вполуха слушая крики экипажа, который разбегался по своим местам.

—Ты когда-нибудь был в Шергияре? — поинтересовался Лайе, не в силах оторвать взгляд от заветной полосы земли.

—Не-а, не довелось. — Дола мотнул головой и пряди отросших волос упали ему на лицо.

Раздражённым жестом он смахнул их со лба.

—Надо же, столько лет прошло. Не думал, что когда-нибудь вернусь в Джагаршедд. — удивленно протянул он, пребывая в некоторой прострации.

—Ты крепко их ненавидишь, да? — тихо поинтересовался Лайе, оперевшись локтями на фальшборт.

—Не то, чтобы ненавижу, — задумчиво отозвался близнец, взглянув на него. — Там я провёл часть своей жизни. Так или иначе, я всегда буду связан с Огненной Землёй. Не все шеддары живут предрассудками и ненавидят иллирийцев. — Дола усмехнулся, словно вспомнив что-то из прошлого. — Но я бы с удовольствием ещё пару столетий не вспоминал об этом месте.

Солнце почти уже село на горизонте, окрасив море и небо в алые тона, когда шхуна «Удачливая» пришвартовалась в бухте Шергияр. Торопливо сбежав по сходням и ощутив под ногами горячий песок Джагаршедда, Лайе испытал жгучее желание пасть на колени и расцеловать долгожданную землю. Наконец-то под ногами была устойчивая твердь, и её не качало на волнах из стороны в сторону. В воздухе пахло солью и морем, но никак не рыбой, которой насквозь провонял трюм «Удачливой». Лайе расплылся в блаженной улыбке и покосился на Долу. Близнец деловито озирался по сторонам, выискивая что-то или кого-то зорким взглядом.

—И где же почетная делегация, которую нам обещали в Хисанте? — насмешливо протянул он. — Совершенно никакого почтения к высокопоставленным гостям. О, как я зол и негодую!

Лайе продолжал улыбаться, зная, что его брат ворчит исключительно для проформы, так как на самом деле чхать он хотел на эту делегацию. Иллириец огляделся по сторонам: чуть дальше песчаного пляжа высились скалы, в чьих стенах море выточило гроты. И Лайе готов был поклясться, что видит веревочные мостки, что тянулись от пещеры к пещере, и по ним деловито сновали шеддары. Лайе не слишком этому удивился, но все же отметил, насколько сильно отличались его представления о Джагаршедде от того, что он увидел в реальности. Совершенно точно он не ожидал, что Шергияр окажется оазисом — здесь росли высокие пальмы, а подле скал пролегал неглубокий ручей. Сами скалы поросли какой-то ползучей зеленью, что придавало им схожесть с описаниями из древних сказок, которые повествовали о мире до Периода Исхода. Окидывая местность внимательным взглядом, Лайе боковым зрением зацепился за фигуру, которая стояла достаточно далеко, чтобы её нельзя было сразу заметить. В сумерках, несмотря на хваленую способность полукровок видеть в темноте, Лайе не мог разглядеть, кто это — мужчина или женщина, но был абсолютно уверен, что фигура за ними наблюдает. Он легонько толкнул близнеца в бок и кивнул в нужном направлении.

—Смотри — там.

Дола завертел головой, вгляделся в рослую фигуру, стоявшую поодаль. И, тряхнув волосами, в очередной раз убирая длинные пряди со лба, решительно направился в сторону наблюдателя. Лайе тихо следовал за ним, решив предоставить переговоры своему близнецу. Они конечно, не раз сталкивались с шеддарами в Джалмаринене — и с некоторыми из них братьев связывали узы дружбы, но Лайе не был уверен в том, что местные жители будут столь же дружелюбны, как например, Хасами. И потому, топая следом за близнецом и ловя настороженные взоры проходивших мимо шеддаров, Лайе почти с умилением вспоминал своего хвостатого и клыкомордого друга.

Пройдя приблизительно половину пути, Дола резко остановился, и Лайе налетел на его плечо. Он хотел было возмутиться, но увидел выражение лица брата — и счёл за лучшее промолчать. Любопытство Долы сменилось недоумением, а оно, в свою очередь, перешло в радость.

—Шаэдид! — иллириец радостно махнул фигуре рукой и поспешил навстречу.

Оказавшись рядом, Дола и шеддарская — как успел разглядеть Лайе — воительница замерли, словно узнавая друг друга заново.

—Ну надо же, — женщина, которую Дола назвал Шаэдид, недоуменно разглядывала нелюдя. — Я думала, ты будешь выше ростом. Хоть ты и здорово вымахал, песья кровь!

Дола неуверенно смотрел на неё, задрав голову. На его лице читалось ничуть не меньшее изумление.

—Ты выше меня, — наконец выдавил он из себя. — Все такая же... огромная.

—А ты все такой же бестактный! — смех у Шаэдид оказался хриплый и раскатистый. — Добро пожаловать домой, Доэлха! — и она сгребла иллирийца в объятия.

Лайе, кривя губы в невольной ухмылке, с интересом наблюдал за тем, как его брат обнял шеддарскую женщину, не преминув при этом прильнуть щекой к ее могучей груди.

—Лайе, это Шаэдид. Шаэдид, это Лайе. — наконец, представил их Дола.

Лайе церемонно поклонился великанше, пряча ехидную улыбку.

—Почему-то я даже не удивлён столь сердечной встрече, — саркастично заметил он.

—Так уж вышло, Ли, что всю жизнь меня любят женщины. — ухмыльнулся в ответ Дола.

—Воистину, женщины — самые жалостливые создания во всем мире, — проворчал Лайе вполголоса.

—Скажи мне это на поле боя, остроухий. — весело рыкнула Шаэдид и снова взглянула на Долу. — Пошли в лагерь. Мы разбили его за скалами, так что если вы надеялись поглазеть на поселение — я вас разочарую.

—Какая жалость... — почти расстроенно протянул Лайе.

—Здешние жители лояльно относятся к чужакам, — отозвалась Шаэдид. — Но поначалу всегда подозрительны. Вы не обращайте внимания на косые взгляды. На самом деле в Шергияре очень много смешанных семей. Я лично знаю матроса, который, кажется, служит на шхуне «Удачливая», он связал свою жизнь с одной из наших женщин.

Учитывая тот факт, что люди в принципе казались низкорослыми по сравнению даже с иллирийцами, Лайе попытался представить себе этого отчаянного jalmaer рядом с рослой представительницей народа Джагаршедда — и не смог, больно уж забавная картинка появилась в его голове. Поймав внимательный взгляд Шаэдид, он промычал что-то одобрительное и неловко съёжился.

Дола заливался соловьем, увиваясь вокруг воительницы, и Лайе никак не мог взять в толк — его брат настолько рад видеть Шаэдид, или же это длительное воздержание в море столь прискорбно повлияло на его умственную деятельность. Самого Лайе Шаэдид несколько пугала. Исподтишка он разглядывал воительницу и сумрачно размышлял о том, что никогда особо не задумывался о том, как выглядят шеддарские женщины, ибо в Джалмаринене Лайе с ними не сталкивался. Дщерь Огненной Земли была ничуть не меньше ростом, чем ее собратья мужского пола. Спину она держала ровно, и в каждом ее движении чувствовались уверенность и мощь. Под кожей переливались крепкие мышцы. Жесты у Шаэдид были скупыми, а фразы рублеными, по песку она ступала неслышными, плавными шагами, будто охотница, выслеживающая добычу. Рыжие волосы были заплетены во множество тонких косичек, которые, в свою очередь, воительница завернула в пучок на затылке и перевязала выцветшей на солнце повязкой. Виски у неё были гладко выбриты, а лоб украшали традиционные для обитателей Огненной Земли рога. Жёлтые глаза светились в сумерках. На высоких бёдрах Шаэдид носила юбку песочного цвета с разрезами по бокам, а мощную грудь она перетянула тряпкой, которую Лайе считал чисто символическим жестом — ибо она почти ничего не скрывала. Поначалу он удивился отсутствию какой-либо брони на воительнице, но затем рассудил, что это не имеет никакого значения — шеддары всегда считались непревзойденными воинами — те, кто выживал в условиях Джагаршедда, разумеется. И конечно же при таком климате, как здесь, доспехи могли принести лишь неудобства вроде теплового удара.

Поймав очередной взгляд шеддарской женщины, Лайе невольно поежился — она его нервировала. Шаэдид шла бок о бок с Долой, весело отвечала на сыпавшиеся из него вопросы, но почти все время смотрела на шагавшего рядом с братом Лайе. И чудилось ему, что она присматривается, оценивает его со всех сторон, пытается понять, что представляет из себя это синеглазое отражение Долы.

Лайе никак не мог привыкнуть к языку Огненной Земли, слишком громким и резким он ему казался, и странно на нем звучало имя Долы — Доэлха. Лайе знал, что это слово переводится, как «огонёк, пламя», и это ужасно резало ему слух.

Он даже не пытался поддерживать разговор, предоставив своему брату трещать сразу за двоих. А сам, с огромным трудом оторвавшись от созерцания воительницы, стал озираться по сторонам. Шаг за шагом — и они почти миновали песчаный пляж, прошли через ущелье между скалами и вышли в саванну. Лайе увидел сухую, выжженную беспощадным солнцем траву и стойкие акации — единственный источник тени в знойный день. Подняв голову, Лайе споткнулся и замер. Там, в глубоком синем небе сияли россыпью яркие звезды, и были их мириады. С удвоенной силой нахлынула острая тоска по дому — хоть небеса Вечной Земли и не были такими пронзительными, как здесь в Джагаршедде.

—Ли! Ты чего застрял? — нетерпеливо окликнул его Дола.

—Погоди, дай ему пообвыкнуться, — это был уже голос Шаэдид, низкий и с хрипотцой. — Чай не каждый день видит подобное.

Даже не глядя на Долу, Лайе мог представить, как его брат закатывает глаза, не в силах оценить высокие материи. Он заставил себя оторваться от созерцания звездного неба и последовал за своими спутниками — ещё более угрюмый и мрачный, чем обычно.

Впереди темнел небольшой зелёный островок, на котором раскинули свои ветви акации. Стоило Шаэдид и близнецам подойти к ним поближе, как чуткие уши иллирийцев услышали едва различимый звук натянутой тетивы. А затем издалека кто-то приказал им остановиться.

—Отставить, Малакай! Свои! — зычно крикнула Шаэдид, и после недолгого замешательства, их пропустили.

Лайе показалось, что в какой-то момент воздух стал невероятно густым и вязким, лишая возможности дышать полной грудью. Но неприятное ощущение быстро прошло, и тогда Лайе увидел, что посреди лагеря горит огромный костёр, которого всего несколько мгновений назад здесь не было. Он хмыкнул, сообразив, что чувство вязкости было вызвано тем, что Шаэдид провела близнецов через морок, создававший иллюзию отсутствия шеддарского лагеря. Иллирийцу немедленно захотелось разузнать, кто здесь шаман, и можно ли у него научиться столь восхитительной уловке.

Очень быстро вновь прибывших окружили шеддары, которые с подозрением зыркали в сторону серокожих и остроухих гостей. Впрочем, Шаэдид быстро остудила их пыл, обратившись к воину по имени Малакай:

—Где Йохавед?

—Ещё не прибыл. — лаконично рыкнул Малакай, вытянувшись по стойке «смирно».

Взгляд Шаэдид потемнел, и как-то разом она стала внушать всем трепет и почтение. По-крайней мере, Лайе точно проникся её посмурневшим видом и взглядом, метавшим молнии.

—Что значит — «ещё не прибыл»? — ласково спросила она у Малакая. — Разве не ты мне говорил, будто перехватил его гонца с вестями, а?

—Перехватить-то я перехватил, — буркнул Малакай, — Да только саванна полонится опасностями, командир.

Шаэдид вздохнула, на мгновение прикрыв глаза. Когда она снова взглянула на Малакая — она уже была спокойна.

—Чего встали? Все свободны. Малакай, сдашь стражу Янеку. И следуй за нами. — она повернулась к притихшим под гнетом враждебных настроений близнецам. — Придётся вам обождать, пока Йохавед, этот сукин сын, не доберётся до нас. На другом конце лагеря есть свободные места для ночлега, пока мой отряд в патруле. Расположитесь там. Если вас тревожит вопрос, успеете ли вы вернуться на «Удачливую», то можете быть спокойными. Пока экипаж отгуляет свои увольнительные, пока пополнит запасы в обратный путь — пройдёт несколько дней. Уж за это время Йохавед должен сюда добраться.

В ответ Дола лишь пожал плечами, а Лайе восхитился — до чего ему нравились эти исчерпывающие ответы на невысказанные вопросы. Поистине, Шаэдид знала толк в общении с чужаками. Близнецы последовали за женщиной к месту предполагаемого ночлега. Молчаливой тенью за ними следовал Малакай. Дола с любопытством разглядывал лагерь, делая вид, что не замечает неприязненных взоров со стороны представителей рогатого племени. Там, куда привела близнецов Шаэдид, оказалось расположено множество палаток, и сразу становилось ясно — шеддары обосновались здесь надолго. Воительница указала братьям на один из пустовавших шатров.

—Места вам хватит. Правда, здесь ночует одна джалмарийка — пришла к нам с границы вместе с отрядом. Говорит, хочет вернуться на Землю Радости по морю и дожидается прибытия корабля.

При этих словах Дола заметно оживился, а Лайе почувствовал, как внутри него все похолодело.

—Откуда, говоришь, пришла эта jalmaer…? — прошипел он не своим голосом.

Не успела Шаэдид ему ответить, как воздух лагеря рассек громкий женский голос:

—Бес!

Дола и Лайе мгновенно повернулись в сторону источника крика — как и половина присутствовавших в этой части лагеря шеддаров.

Радостно улыбаясь и размахивая рукой в знак приветствия, черноволосая и босоногая ведьма бежала по тёплой земле саванны. Дола сделал несколько шагов ей навстречу, и она тут же повисла у него на шее, норовя расцеловать все лицо.

—Сольвейг. — Лайе выглядел так, словно съел целый лимон.

—Привет, змеюка синеглазая! — весело крикнула Сольвейг, выглянув из-за плеча Долы.

Лайе выжал из себя кислую улыбку в ответ и издал страдальческий вздох. Все его робкие чаяния, что зеленоглазая ведьма свалится с лошади по пути в Шергияр, сломает себе где-нибудь шею или доведёт какого-нибудь шеддара до смертоубийства — рассыпались в прах.

Рядом неопределенно хмыкнула Шаэдид.

—Как тесен мир.

—Воистину. — Лайе все ещё стоял с таким видом, словно у него случился новый приступ морской болезни.

Воительница и нелюдь смотрели на милующуюся парочку, храня вежливое молчание. Когда оно затянулось, Шаэдид наконец-то заговорила.

—Отрадно видеть Доэлху таким. Живым, беспечным. Все же, забрать его у нас было верной идеей, что бы там ни говорил Моренос. — она помолчала. — И если это благодаря тебе Доэлха столь изменился — прими мою благодарность.

Лайе изумлённо покосился на рослую женщину, и уголки его губ дёрнулись в слабой улыбке. Шаэдид тем временем нахмурилась.

—Эта джалмарийка. Она хорошо подсобила моему отряду на границе. И пригодилась нам в лагере. Но... Она крутила хвостом перед каждым мужиком, смущала юные умы. Впрочем, как я поняла, это ее обычная манера общения. Хм... кто она?

—Меченая. Целительница. — буркнул Лайе.

—Да? — удивилась Шаэдид. — А я было решила, что она жрица низшего ранга. Хм... Не знаю, как таких называют на Вечной Земле или на Земле Радости.

—Продажная девка? — после непродолжительной паузы подсказал Лайе, невозмутимо разглядывая звёздное небо.

—Вполне подходит к описанию наших низших жриц. — Шаэдид покосилась на иллирийца и весело фыркнула. — Гляжу, ты ее не слишком-то жалуешь.

—Она... раздражает. — нейтральным тоном отозвался Лайе.

—Сольвейг — приятная в общении женщина. Но слишком жадная. Я вижу ее глаза — и в них вечный голод. Она опасна, и это чует каждый из нас.

—Дола не хочет это замечать. — иллириец вздохнул. — И никого не слушает.

—Вполне ожидаемо. В этом он весь в вашего отца. Стоит появиться в поле его зрения красивой женщине, как Редо перестает видеть что-либо дальше дамских сисек. — ровным голосом заметила Шаэдид. — К счастью, это явление всегда недолгое.

От неожиданности Лайе поперхнулся воздухом и закашлялся. Повернув голову в сторону Шаэдид, он увидел, что в ее глазах искрится веселье.

—Какое счастье, что до сего мига я жил в блаженном неведении относительно нашего... отца. — буркнул иллириец и вдруг вспомнил их с Долой мать.

Императрица Лиланг, как и все иллирийские женщины, была высокой, худосочной и обилием форм не отличалась от слова «совсем». И потому слова Шаэдид о папенькиных предпочтениях совершенно не состыковались с внешним видом матери близнецов. Что Лайе и озвучил.

—Умом она его взяла, остроухий. — усмехнулась в ответ Шаэдид. — Умом и наглостью — я среди вашей братии таких и не встречала больше. Она поставила на кон все, что у неё было — и получила гораздо больше.

В ответ Лайе лишь кивнул, и вид при этом он имел самый задумчивый.

—Значит, тебя зовут Л... — Шаэдид запнулась и выругалась. — Хаос бы побрал ваши имена!

—Лайе. — подсказал ей нелюдь.

Женщина скривилась в ответ.

—Значит Лэйхе будешь. — подытожила она.

Теперь настал черёд Лайе кривить лицо. Заметив это, Шаэдид рассмеялась:

—Ваши имена слишком заковыристые для простой женщины вроде меня. Малакай!

—Здесь, командир. — рыкнул из темноты шеддар.

—Собери всех, кто свободен у большого костра. Следует оказать почести нашим гостям. — приказала Шаэдид.

Малакай покосился на Лайе и недовольно сощурил жёлтые глаза.

—Стоит ли оно того, командир? Они — чужаки и не поймут наших традиций.

—Ты решил оспорить мой приказ, Малакай? — теперь прищурилась Шаэдид. — Они — сыновья Редо, а значит часть нашего племени, пусть всего наполовину.

—При всем уважении, командир...

—Я заметила, что когда кто-то говорит «при всем уважении...», то чаще всего это означает «идите в задницу со своими приказами», не так ли, мой желтоглазый друг? — голос воительницы стал подозрительно мягким и ласковым.

Лайе молча и со стороны наблюдал за этим разговором и не пошевелился даже тогда, когда к нему присоединились Дола и Сольвейг. Тем временем, Малакай продолжал упорствовать, подобно барану.

—Командир, вы забыли, что с нами сделали Совершенные?

Тут Лайе решил напомнить о своём существовании.

—Совершенные давно мертвы, а мы — лишь их потомки. — равнодушно заметил он, опередив Шаэдид.

—...и пусть дети платят за грехи своих матерей и отцов. — рядом фыркнул Дола.

Малакай встретился с Лайе взглядом.

—Во времена Периода Исхода для вашего племени у нас были особые... почести.

—Знаменитое шеддарское гостеприимство? — выступил вперёд Лайе, в глазах его вспыхнул азарт. — Ваши шаманы пытались околдовать тела — чтобы они пошли против живых сородичей. Вы сдирали с них кожу заживо. Отрубали головы и сажали их на копья, дабы посеять страх в сердцах Совершенных. Наслышан, как же. Вы лишь не учли одного — Совершенные были бессердечны.

Малакай в ответ презрительно сплюнул в сторону и подошёл к Лайе почти вплотную. Иллирийцу пришлось задрать голову, чтобы видеть лицо шеддара, ибо Малакай возвышался над ним неумолимой горой.

—Ты шаман, верно? — хмыкнул Лайе, не чувствуя никакого страха. — Ты пережил Исход и потому так нас ненавидишь.

—Вы убили слишком много моих братьев и сестёр.

—Подумать только, ты лелеял свою злость столько времени, чтобы грозить расправой сыновьям своего полководца. Кажется, это называется нарушением субординации. — Лайе покосился в сторону Шаэдид. — А ещё нас, иллирийцев, называют злопамятными.

Воительница не спешила вмешиваться во взаимный обмен угрозами, будто ей было все равно, чем закончится стычка. Она лишь внимательно смотрела на синеокого нелюдя, словно мысленно что-то взвешивая. Сольвейг жадно впитывала каждое слово, и в то же время делала вид, что её здесь нет. А Дола с интересом разглядывал своего близнеца, и что было удивительно вдвойне — хранил молчание, хоть по нему и было видно, что уж он-то уже давно решил бы спор на кулаках и мечах.

Малакай задумчиво пожевал губу, а затем отступил назад.

—Ты тоже шаман, остроухий.

—Желаешь выяснить, кто из нас сильнее?

—Как-нибудь... в следующий раз, — с явным сожалением буркнул шеддар. — Не хотелось бы разнести лагерь.

С этими словами шаман размашистой походкой удалился выполнять поручение Шаэдид.

—У тебя определенно талант вести переговоры с шеддарами, братец. — присвистнул Дола.

—Он признает только силу. — высокомерно отозвался Лайе.

К своему удивлению он на мгновение ощутил себя почти дома — так же, как и на Вечной Земле здесь приходилось показывать, чего ты стоишь на самом деле.

Пламя костра вздымалось высоко в небо, а легкий тёплый ветерок уносил искры к звёздам, растворяя их в ночи. Лагерь, окутанный магией шеддарского шамана, со стороны казался простым зелёным островком — пустым и заброшенным. Глубокая тихая ночь царила в саванне, и даже беспокойные жители Шергияра уже давно видели десятый сон. Но стоит лишь развеять густой морок, чтобы увидеть — среди акаций бурлит жизнь, горят костры и звучат музыка вперемешку со взрывами смеха. Одни шеддары играли в кости, время от времени кроя друг друга витиеватыми и непереводимыми идиомами, кто-то выводил на дудуке медленную, тягучую мелодию. Однако большинство из них собралось вокруг высокого костра и чего-то ожидало.

Лайе сидел близко к огню, на небольшом возвышении, состоявшем из циновки и хвороста, и ему было несколько неуютно. Сей щедрый шеддарский жест Шаэдид объяснила тем, что как правило, гостей сажают на лобное место в знак почета. Но иллирийцу казалось, что это было сделано скорее для того, чтобы в случае чего «почетных гостей» можно было поджечь, не сходя с места. Здесь вам и почести и пресловутое «гостеприимство» рогатого народа. И потому, ловя на себе насмешливый взгляд Малакая, Лайе даже не сомневался в том, чья это была идея — соорудить лобное место из хвороста, который мог вспыхнуть от одной случайной головешки. Рядом развалился Дола, прижимая к себе ведьму. Он казался совершенно спокойным, словно ждал чего-то подобного и был уверен в том, что никто ему ничего не сделает. И Лайе очень хотелось взять и надавать близнецу по наглой хитрой роже за то, что тот не предупредил его о возможных каверзах. Затем мысли иллирийца в очередной раз перескочили на Шаэдид. Воительница сидела напротив него, неторопливо потягивая из рога пряное вино, и вполголоса общалась с Малакаем. Её лицо было спокойным, зато шаман побагровел и, казалось, сейчас лопнет от злости. Лайе склонился к уху брата:

—Почему во всем лагере нет ни одной женщины, кроме Шаэдид?

—Их женщины предпочитают служить Махасти. Надевают жреческие одежды и всю жизнь посвящают своей Первозданной, — охотно пояснил Дола. — Меня воспитывала Янис, одна из таких жриц. А Шаэдид... Я всегда помнил её воительницей, левой рукой Редо. Была ли она кем-то ещё до того, как выбрала путь войны — мне неведомо. Можешь спросить у неё сам, уверен — тебе она расскажет. — ухмыльнулся Дола.

—С чего бы ей посвящать в свою жизнь чужака? — буркнул Лайе и заерзал, пытаясь сесть поудобнее.

—Ты ей понравился, синеглазик! — присоединилась к разговору Сольвейг и весело подмигнула Лайе бесстыжим глазом.

Нелюдь с ужасом взглянул на воительницу, а затем и на Долу. Близнец тщетно боролся с язвительной улыбкой, норовившей расползтись на его физиономии.

—Считай это э-э-э... проявлением лояльности, братец, — хмыкнул он. — Шеддары симпатией не разбрасываются.

В этот момент Шаэдид завершила воспитательную беседу, оставив Малакая переваривать услышанные слова, и медленно выпрямилась во весь свой немалый рост. Подняв вверх руку с рогом, наполненным вином, она заговорила:

—Для меня честь встретить сыновей Редо здесь, на Огненной Земле. Многие из нас до сих пор помнят Период Исхода, в наших сердцах до сих пор жива ненависть к Совершенным...

Лайе бросил быстрый взгляд на Долу, но его брат оставался невозмутимо спокойным. Самому же Лайе речь воительницы не внушала восторга — конечно же, самое время было напомнить клыкомордым о том, кто повинен в бедах их земли!

—...но дети не должны расплачиваться за грехи своих отцов, — продолжала Шаэдид. — До сих пор слово «мир» было лишь пустым звуком, чем-то эфемерным, о чем мы слышали лишь мельком — и не верили. Но сейчас и здесь я привечаю сыновей Редо. Пусть они выглядят иначе, пусть так не похожи на нас. Но они — одной с нами крови, и это лучшее доказательство того, что пора забыть Исход. Пора изгнать ненависть из наших сердец и сделать мир между нами чем-то более реальным.

С этими словами Шаэдид сделала маленький глоток из рога, а затем швырнула его в костёр, подняв яркий сноп искр.

—Прекрасная речь, воительница, — Лайе встал со своего места и церемонно улыбнулся, глядя в глаза Шаэдид. — Это будет непросто, но я... обещаю, что Период Исхода не повторится.

Сольвейг во все глаза наблюдала за этой сценой, что-то складывая у себя в голове — и собственные умозаключения ей не слишком нравились. Дола же довольно улыбался, подперев голову ладонью. Ведьма только диву давалась — почти все время он молчал, всячески прикидываясь мешком с картошкой, что было для него нехарактерно. И в то же время проявилось в нем что-то эдакое, что с головой выдавало шеддарскую кровь. Было впечатление, что Дола вернулся домой — и дом этот не принёс ему радости.

—Почему они зовут тебя Доэлхой, Бес? Почему здесь говорит Лайе, а не ты? — тихо спросила ведьма.

—Потому что они — шеддары — меня так нарекли. «doel’hea» — не имя вовсе, а лишь прозвище. «Огонёк», вот что оно значит. Для шеддаров у меня нет имени, и я не имею права на голос. Безымянный смесок, которому место где-то на отшибе, — ровно ответил ей нелюдь, не поворачивая головы. — Здесь и сейчас должен говорить Лайе, по праву старшего. И у него есть Имя.

У Сольвейг было столько вопросов, и на все она желала получить ответ, ибо совершенно не понимала, что происходит. Глядя на лицо Долы, она решила промолчать и попытаться выжать из него ответы позже.

Тем временем, шаман Малакай, словно решив испытать нервы Лайе, воздел руки к небу — и вместе с этим костёр ярко вспыхнул и пламя взметнулось высоко вверх, обдав всех своим жаром и едва не опалив иллирийцу брови. От неожиданности Лайе дернулся было назад, но все же в последний момент остановился, увидев коварную усмешку Малакая.

«Ещё сочтёмся, шаман», — зло подумал он, садясь на своё место.

—Обычно в такие ночи мы вспоминаем нашу историю и наши баллады о героях, — молвила Шаэдид, пристально глядя на гостей. — Но сегодня я бы хотела послушать ваши сказания, Лэйхе. Ваша история древна и богата — поделись ею с нами, Лэйхе.

Лайе неуверенно покосился на Долу. Близнец в ответ только кивнул головой, словно показывая, что не стоит отказывать воительнице в просьбе. На мгновение Лайе задумался, вспоминая все, что он знал. Легенд действительно было великое множество — и он помнил каждую. Но отчего-то Лайе отмёл их все, уверенный в том, что может рассказать лишь одну. И пусть её услышат все шеддары, что собрались вокруг костра, но истинную суть поймёт лишь Шаэдид — иллириец был в этом уверен. Он снова поднял взгляд на сидевшую напротив женщину и улыбнулся. Ему показалось, что весь мир вокруг исчез — осталась лишь чёрная ночь, да двое, что смотрели друг на друга сквозь пламя и искры.

Вдох.

Выдох.

Вложи своё сердце в эту быль, расскажи её так, словно ты сам жил в те времена.

Вдох и выдох, никого больше нет вокруг, а напротив — жёлтые глаза, полные любопытства, и их обладательница глядит на тебя и чего-то ждёт. Расскажи ей сказку, Лайе, бывшую когда-то правдой.

Нелюдь прикрыл глаза и начал рассказывать древнее сказание. И казалось ему, что он видит деяния древних наяву. Речь его стала плавной и певучей на манер древнего иллирийского языка — того диалекта, на котором когда-то говорили Совершенные, и незаметный прежде акцент стал слишком явным, резким. И это ещё раз напомнило окружающим, что серокожие нелюди здесь чужие, но все молчали, ибо казалось им — нет таких слов в шеддарском языке, которые способны передать всю глубину древнего предания.

—Было это давным давно, и столь много воды утекло с тех пор, столь много миров родилось и погибло, что быль стала сказкой, сном о прошлом, которого могло и не быть вовсе. — немигающим взором Лайе глядел в костёр, а слова сами срывались с его губ, сплетаясь в причудливый сказ.

В да­леком-да­леком ми­ре, что име­новал­ся Зо­лотой Зем­лей Ай­яга­расэ, оби­тал уди­витель­ный на­род. Бы­ли жи­тели этой зем­ли бе­лово­лосы, а ко­жа их си­яла зо­лотом под лу­чами лас­ко­вого сол­нца. Зва­лись они айя — «Со­вер­шенны­ми», ибо по­веле­вали прос­транс­твом и вре­менем, ибо не ве­дали смер­ти. И по­чита­ли они свою им­пе­рат­ри­цу, зва­ли её Ма­терью, и да­ли ей имя — Лир­ри­ан. И бы­ла она древ­нее их всех, вмес­те взя­тых, и бе­зуп­речнее са­мых Со­вер­шенных. Жи­ла она ве­ликое мно­жес­тво ты­сяче­летий: по­жалуй, столь­ко же, сколь­ко су­щес­тво­вало са­мо вре­мя. И столь же дол­го при­над­ле­жала ей им­пе­рия Ай­яга­расэ, ибо бы­ла ею соз­да­на. И всег­да пе­ла она прек­расный зов, что звал­ся Песнью, сво­ему на­роду, что­бы слы­шали ее, что­бы пом­ни­ли ее. Бы­ло у нее все, что мо­жет быть у то­го, ко­го име­ну­ют бо­гом... Но все же не име­ла она ни­чего сво­его, кро­ме оди­ночес­тва и Пес­ни. И тос­ко­вала, гля­дя на свой на­род, что жил, вос­хва­ляя Её.

Тог­да, взя­ла она часть сво­его сер­дца, и сот­во­рила се­бе по­доб­но­го. И мол­ви­ла:

«Те­перь ты есть, часть ме­ня, мой сын. Имя твое — Ас­сэ­не, «Пер­вый».

И он дей­стви­тель­но стал Пер­вым. Ее пра­вая ру­ка, Ее ору­жие, Ее воз­люблен­ный сын. Пра­вили они вмес­те Зо­лотой Зем­лей Ай­яга­расэ. Те­перь с лю­бовью взи­рала на свой на­род Лир­ри­ан со зла­того прес­то­ла, а сын ее го­дами и ве­ками странс­тво­вал по прек­расной зем­ле — и ви­дел, как жи­вут иные Со­вер­шенные, жил он сре­ди мень­ших брать­ев и сес­тер, не ста­рея и не уми­рая, по­ка од­нажды не вер­нулся до­мой. И за­дал он Лир­ри­ан воп­рос, тер­завший его дол­гие го­ды:

«Ма­туш­ка моя, ты го­воришь, что все они — на­ши братья и сес­тры, но ни к ко­му из них я не был при­вязан, ни к од­но­му не чувс­тво­вал родс­тва, и не смог най­ти се­бе рав­ных».

«Ты оди­нок?» — толь­ко и спро­сила Лир­ри­ан, и скло­нил он го­лову в знак сог­ла­сия.

«Пусть бу­дет так», — улыб­ну­лась Лир­ри­ан, воз­ра­довав­шись по­нима­нию тво­рения сво­его.

И вновь взя­ла она часть сер­дца сво­его, да сот­во­рила дру­гого, явив­ше­го со­бою от­ра­жение Ас­сэ­не. И мол­ви­ла:

«Имя те­бе — Да­эт­ран, «Поз­на­ватель», ибо да­ны те­бе лю­бопытс­тво не­уем­ное, да бес­ко­неч­ная жаж­да зна­ний».

И вновь пус­тился Ас­сэ­не в до­рогу даль­нюю, ко­торой не бы­ло кон­ца-краю, ибо зва­лась она жизнью; но те­перь шел он по ней ру­ка об ру­ку с рав­ным се­бе. И бе­рег­ли они друг дру­га, пом­ня на­каз Лир­ри­ан. И ко­чева­ли они по Зо­лотой Зем­ле, и вер­ши­ли судь­бы иных айя, и уто­ляли жаж­ду поз­на­ний. И ви­дели что уга­са­ет их мир, что Со­вер­шенным не к че­му бо­лее стре­мить­ся, что дос­тигнув пре­дела, пы­та­ют­ся они пос­тичь зап­ре­дель­ное. И ви­дели братья, как заг­ля­нули иные айя-Со­вер­шенные за пре­дел и ­узрели там без­дну — страш­ную, веч­ную, пус­тую. И впус­ти­ли они эту без­дну в свой мир, и ста­рались ее под­чи­нить. И зва­ли ее Ха­осом Ты­сячег­ла­зым. И Ха­ос про­ник в сер­дце каж­до­го из них, да­ровав го­лод — не­уто­лимый, все­пог­ло­ща­ющий. И ста­ло ма­ло Со­вер­шенным то­го, что у них бы­ло. И при­дума­ли они смерть. И на­чались раз­до­ры сре­ди них, и бы­ла ис­терза­на Зо­лотая Зем­ля болью, чу­довищ­ным на­сили­ем и стра­дани­ем. И вос­ста­ла она про­тив Со­вер­шенных. Рух­ну­ли стек­лянные дворцы, оп­ла­вились зо­лотые ку­пола. Под­ня­лись из недр зем­ли огонь и ла­ва, а ве­тер нак­рыл пеп­лом го­ры и го­рода. Ис­сохли ре­ки и по­гиб­ли зве­ри. По­гас­ло яр­кое сол­нце и взры­вались звез­ды в не­бос­во­де.

И те айя, что бы­ли сла­бее — ос­та­лись на ру­инах мер­тво­го ми­ра тенью, ос­колка­ми сво­его на­рода. И об­ра­тились про­тив сво­их брать­ев и сес­тер. И бы­ли они столь же мо­гущес­твен­ны... и бы­ли пус­тые, мер­твые, одер­жи­мые. А по­том их не ста­ло.

И уш­ли дру­гие айя-Со­вер­шенные, вмес­те с Лир­ри­ан и ее сы­новь­ями Ас­сэ­не и Да­эт­ра­ном, в аб­со­лют­ное нич­то, бес­ко­неч­ную ре­ку меж­ду ми­рами. В пос­ледний раз над­ру­гались они над сво­ей зем­лей — ра­зор­вав над ее ру­ина­ми ткань прос­транс­тва и вре­мени. И ис­ка­ли они се­бе но­вый дом — но­вые ми­ры, но­вые го­рода.

Иные ми­ры бы­ли гу­битель­ны, иные — слиш­ком прек­расны. И спус­тя веч­ность ски­таний во ть­ме и от­ча­янии, наш­ли Со­вер­шенные но­вый мир. Мир без име­ни, мир без кон­ца. И вор­ва­лись они в не­го вих­рем вой­ны, не­ся Ха­ос в сер­дцах, и стре­мились унич­то­жить не­совер­шенс­тво. И ви­дели дру­гие — чу­жие, не­похо­жие на­роды, и сра­жались с ни­ми. Ибо же­лали они се­бе весь мир, а не од­ну лишь зем­лю, что ста­ла пер­вой в их жат­ве. Зем­ля та зва­лась Ка­май­нен, и тех, кто жил на ней — из­ве­ли, из­ничто­жили Со­вер­шенные од­ной лишь сво­ей во­лей. Но дру­гие — су­мели дать им от­пор, хоть и не бы­ли рав­ны­ми бо­гам. И шла вой­на: страш­ная, дол­гая, из­ну­ря­ющая, и наз­ва­ли ее Пе­ри­одом Ис­хо­да.

...И дол­го странс­тво­вали Да­эт­ран Поз­на­ватель и Ас­сэ­не Пер­вый, по зем­лям это­го ми­ра, и но­сили они чу­жие ли­чины, и бы­ли они гла­зами и уша­ми ма­тери сво­ей, ка­ра­ющей дланью ее. И се­яли сму­ту да страх сре­ди тех, ко­го счи­тали увеч­ны­ми, сла­быми, не­совер­шенны­ми. Но вот од­нажды вер­ну­лись братья до­мой и бы­ли пе­чаль­ны и за­дум­чи­вы.

«Ка­кие ду­мы одо­лева­ют вас, воз­люблен­ные сы­новья мои? Все ли хо­рошо, все ли у вас есть?» — спра­шива­ла Лир­ри­ан.

«Ма­туш­ка моя, я ви­дел и слы­шал мно­гое, я го­ворил и вер­шил от име­ни тво­его, я вел дру­гих по пред­на­чер­танно­му пу­ти. Я пре­выше, чем они, но есть у них то, че­го нет у ме­ня», — от­ве­чал Ас­сэ­не.

«Я ви­дел ис­кру в каж­дом из них, ис­кра эта спо­соб­на раз­жечь не­гаси­мое пла­мя — сог­ре­ва­ющее ли, об­жи­га­ющее ли. Они кли­чут это ду­шой и сле­ду­ют его зо­ву», — мол­вил Да­эт­ран.

«За­чем вам эта ис­кра, сы­новья мои?» — спро­сила Лир­ри­ан.

«Что­бы по­нять суть вра­га, его сла­бос­ти. Что­бы унич­то­жить», — от­ве­тил Ас­сэ­не Пер­вый.

«Что­бы по­нять и уз­нать, как они жи­вут. Что­бы най­ти мир, что­бы об­рести спа­сение», — сказал Да­эт­ран Поз­на­ватель.

«Пусть бу­дет так», — от­ве­чала им Лир­ри­ан, и взя­ла она нем­но­го от сво­его Да­ра, и дос­та­ла до не­ба ру­кой.

И за­горе­лись на ее ла­донях две бес­печно яр­кие звез­ды. И да­ла она это сы­новь­ям сво­им:

«Те­перь и вы на­деле­ны этой ис­крою. Воз­вра­щай­тесь же на свой путь, воз­люблен­ные сы­ны мои, пусть нев­зго­ды и коз­ни чу­жих бо­гов обой­дут вас сто­роной».

И вновь пус­ти­лись близ­не­цы в до­рогу, ко­торой не бы­ло кон­ца-краю, ибо зва­лась она жизнью; но те­перь бы­ли они ины­ми. Ис­кра, име­ну­емая ду­шой, го­рела в их сер­дцах не­ис­то­вым, не­гаси­мым пла­менем. И путь их был до­лог. И ко­чева­ли они по чу­жим зем­лям, пос­ти­гая суть и муд­рость дру­гих на­родов, и те­перь они лю­били и не­нави­дели, те­ряли и об­ре­тали, и бы­ли веч­но мо­лоды­ми — и ве­рили, что ни­ког­да не ум­рут, ибо хра­нила Лир­ри­ан сы­новей сво­их. И ста­ли за­бывать, кто они, и для че­го свер­ша­ют свои де­яния.

И уви­дела Лир­ри­ан, что «ис­кра», кою так же­лали братья, сде­лала их не­совер­шенны­ми, да­ла им изъ­ян. Но они бы­ли ее лю­бимы­ми сы­новь­ями, ее вер­ны­ми. И она сми­рилась с их не­совер­шенс­твом, но зап­ре­тила де­лить­ся этим да­ром с дру­гими айя. И од­нажды, приз­ва­ла она обо­их сы­новей к се­бе, да­бы на­пом­нить им — кто они, и для че­го бы­ли рож­де­ны.

Но до­мой вер­нулся лишь один из них — Ас­сэ­не Пер­вый. И в го­рес­ти по­ведал ма­тери, что его брат не слы­шит бо­лее ее зо­ва. Что та ис­кра — раз­го­релась пла­менем в его сер­дце, и что стал он бли­же к чу­жим на­родам, не­жели к сво­им соб­рать­ям. И раз­гне­валась Лир­ри­ан, и на­рек­ла вто­рого сы­на сво­его пре­дате­лем.

...А он странс­тво­вал по ми­ру, он ви­дел и слы­шал мно­гое, он но­сил сот­ни ли­чин и ты­сячи имен, и не мог ни­кому явить свой ис­тинный лик — ибо не­нави­дели его на­род, и бо­ялись. И по­нимал Да­эт­ран, что нет ни­какой раз­ни­цы меж­ду те­ми, сре­ди ко­го он жил, ко­го су­мел по­любить, и те­ми, кто был с ним од­ной кро­ви. И од­нажды тай­но вер­нулся Да­эт­ран до­мой, и по­казал свою ду­шу, ее не­гаси­мое пла­мя дру­гим айя. Тем, кто все еще ве­рил ему, кто ждал его — и не же­лал кро­вавой рез­ни. Тем, кто же­лал из­ба­вить­ся от не­уто­лимо­го го­лода внут­ри. И гля­дели они на пла­мя, что бы­ло ду­шой, и жаж­да­ли ее, ибо ви­дели в ней на­деж­ду.

И ска­зал Да­эт­ран:

«Мы стре­мились к со­вер­шенс­тву. Мы пос­тро­или им­пе­рию, ко­торой был не один мил­ли­он лет. Мы жи­ли в стек­лянных го­родах. Мы ле­тали на же­лез­ных пти­цах и под­ни­мались вы­соко в не­бо, мы ви­дели бес­числен­ные звез­ды. Мы уме­ли взры­вать сол­нца. Мы мог­ли ме­нять прос­транс­тво и вре­мя. Мы не це­нили жизнь, ибо не ве­дали смер­ти. Мы бы­ли веч­ны­ми, прек­расны­ми и гор­ды­ми. Мы бы­ли бо­гами. И это нас по­губи­ло. Мы дос­тигли пре­дела со­вер­шенс­тва, и нам ста­ло скуч­но. Мы ста­ли ис­кать смерть. А ког­да не наш­ли — са­ми ее соз­да­ли. Мы на­чали вой­ну, в ко­торой не бы­ло по­беди­телей. Мы из­вра­тили Зо­лотую Зем­лю Ай­яга­расэ, и она взбун­то­валась про­тив нас. На­ши го­рода ру­шились, на­ше сол­нце по­гас­ло.

Мы впус­ти­ли Ха­ос на на­шу зем­лю, мы ве­рили, что смо­жем Им уп­равлять. Мы не за­думы­вались о том, что Ха­ос был из­на­чаль­но. И что Он пре­будет в кон­це.

Пре­будет всег­да.

Ха­ос за­разил нас бе­зуми­ем. Ха­ос нас из­ме­нил, сде­лал урод­ли­выми, сде­лал чу­дови­щами. Он сож­рал на­шу Ай­яга­расэ. И по ней бро­дили все те, кто ког­да-то бы­ли нашим народом. Мы на­учи­лись соз­да­вать Раз­ло­мы. Мы шли в пус­то­те и мра­ке, сквозь бес­числен­ные ми­ры, и Ха­ос сле­довал за на­ми. Иные из ми­ров мы унич­то­жали са­ми. Иные по­жирал Ты­сячег­ла­зый. А иные са­ми уби­вали нас. И за­тем мы наш­ли этот мир.

Мир без име­ни. Мир без кон­ца.

Он был по­рочен, и отто­го прек­ра­сен. Мы ста­ли из­ничто­жать жизнь, что бы­ла здесь. Мы стре­мились вы­жечь по­роки, глу­боко уко­ренив­ши­еся в оби­тате­лях это­го ми­ра. Мы же­лали очис­тить эти зем­ли от сквер­ны. Хо­тели сде­лать его со­вер­шенным, как мы са­ми. И мы не по­нима­ли, что са­мое очи­щен­ное и со­вер­шенное — и есть нас­то­ящее зло. И мы нес­ли его в се­бе. Это бы­ло в на­ших те­лах, в на­ших ве­нах. В на­ших умах и на­ших сер­дцах.На­ше со­вер­шенс­тво де­лало нас пус­ты­ми. И в пус­то­те этой был не­насыт­ный го­лод, бе­зумие, по­разив­шее нас.

Имя ему — Ха­ос.

Слиш­ком дол­го мы бре­ли во ть­ме в по­ис­ках но­вого ми­ра. На­ша суть ис­ка­зилась. Мы пе­рес­та­ли быть те­ми, кто по­кинул Ай­яга­расэ.

Мы не умер­ли — нас прос­то не ста­ло.

Са­ми то­го не ве­дая, мы за­рази­лись Ха­осом. Мы при­нес­ли его сю­да в се­бе. Раз­ло­мом мы на­нес­ли глу­бокую ра­ну это­му ми­ру. Мы — мор, чу­ма и яз­ва для всех ны­не жи­вущих. И ник­то, слы­шите, ник­то не зас­лу­жива­ет учас­ти быть пог­ло­щен­ным Ха­осом.

И по­тому я даю вам Дар, братья и сес­тры мои. От­ны­не вмес­то пус­то­ты в ва­ших сер­дцах бу­дет ис­кра. И пусть она ста­нет пла­менем, не­уто­лимым и не­уга­симым. Пусть за­пол­нит пус­то­ту и бу­дет го­реть в ва­ших сер­дцах, и сож­жет бе­зумие, по­рож­денное Ха­осом. Те­перь, братья и сес­тры мои, вы бо­лее не бу­дете Со­вер­шенны­ми. Но бу­дете жи­выми. Ибо пла­мя сие — есть ду­ша».

И раз­бил Да­эт­ран свою ду­шу на ты­сячи ос­колков, и от­дал их каж­до­му айя, что же­лал стать жи­вым. Ибо мог он сие сде­лать. Ибо был рав­ным бо­гу. Сам же он вновь стал пус­тым, но уже не был он бо­лее Со­вер­шенным. Пус­то­та внут­ри об­ра­тилась в ис­су­ша­ющий го­лод, а пос­ле — в тос­ку. Да­эт­ран уми­рал, сам то­го не соз­на­вая, те­ряя ра­зум по кап­ле.

И уви­дел Ас­сэ­не, что со­де­ял его брат, и страш­но раз­гне­вал­ся, ибо ник­то, кро­ме Лир­ри­ан не имел пра­ва свер­шить по­доб­ное. И все же прос­тил Ас­сэ­не бра­та-близ­не­ца, ибо лю­бил его боль­ше жиз­ни. И при­шел он к не­му, и от­дал по­лови­ну сво­ей ду­ши.

«Те­перь у нас од­на ду­ша на дво­их, воз­люблен­ный брат мой. От­ны­не не смо­жет ни один из нас жить без дру­гого».

Но бы­ло ма­ло то­го Да­эт­ра­ну. Же­лал он прек­ра­тить бес­смыс­ленную вой­ну, но лишь рас­ко­лол свой на­род. И уви­дела Лир­ри­ан, кем ста­ли ее де­ти, и ужас­ну­лась не­гаси­мому пла­мени в их сер­дцах, ибо ос­лепля­ло оно ее, ибо ста­ли они воль­ны­ми, и не слы­шали бо­лее ее зов. Не зву­чала боль­ше Песнь в их сер­дцах, не за­пол­ня­ла пус­то­ту — ибо не ос­та­лось ей мес­та.

Пе­рес­та­ли они быть Со­вер­шенны­ми, пре­умень­шил­ся их ве­ликий Дар, и Лир­ри­ан от­ри­нула их от се­бя. Кем они ста­ли? Не Со­вер­шенные бо­лее, не бо­ги и не айя, но братья и сес­тры Да­эт­ра­на. Они нес­ли в се­бе мрак и ис­кру, име­ну­емую ду­шой. И под­нял их Да­эт­ран про­тив Лир­ри­ан, но не тро­нул бра­та сво­его, Ас­сэ­не. И уби­ли от­ре­чен­ные де­ти свою мать, не со­жалея. И в миг ее по­гибе­ли пе­рес­та­ли быть веч­ны­ми Со­вер­шенные, и ли­шились сво­его мо­гущес­тва. И поз­на­ли они страх и боль, и ста­ли по­терян­ны­ми. Но по­жале­ли их от­ре­чен­ные, при­няли к се­бе, да­ли каж­до­му не­гаси­мое пла­мя, что го­рело в их сер­дцах...

Ис­чез нав­сегда на­род айя-Со­вер­шенных, но яви­лись иные: чья не­ког­да зо­лотая ко­жа ста­ла цве­та пеп­ла, а гла­за, что свер­ка­ли се­реб­ром, по­чер­не­ли, и выц­ве­ли прек­расные во­лосы... И ос­во­или, эти иные, по­корен­ную зем­лю Ка­май­нен. И наз­ва­ли ее Веч­ной Зем­лей Ил­ли­ри­ан, а се­бя — ил­ли­рий­ца­ми. И пра­вил ими Да­эт­ран.

И не смог при­мирить­ся с этим Ас­сэ­не, ибо ос­та­вал­ся тот вер­ным Лир­ри­ан, и не да­ла ему ду­ша по­нима­ния это­го ми­ра. И не мог он смот­реть на то, что ос­та­лось от Со­вер­шенных — и на бра­та сво­его то­же. Боль­но ему бы­ло ви­деть Да­эт­ра­на, не­навис­тно бы­ло слы­шать о том, как кли­чут его — Пре­дате­лем, за то, что ре­шил сам за всех судь­бу на­рода. И при­шёл Ас­сэ­не к бра­ту сво­ему од­нажды — воз­звать к гла­су ра­зума, в на­деж­де, что ещё воз­можно все ис­пра­вить. Де­лал он сие не как враг, не в не­навис­ти и гне­ве, но как брат, по­вязан­ный с дру­гим од­ной ду­шой. Ибо лю­бил он близнеца сво­его. Но от­ка­зал ему в моль­бах Да­эт­ран. И по­нял тог­да Ас­сэ­не, что не бу­дет ус­лы­шан­ным, что ни­чего не ис­пра­вишь — не ос­та­лось бо­лее преж­не­го ми­ра и преж­них Со­вер­шенных. Не ос­та­лось у не­го и воз­люблен­но­го бра­та. Выз­вал он Да­эт­ра­на на смер­тный бой. И би­лись братья-близ­не­цы до пос­ледней кап­ли кро­ви. И сра­зил Ас­сэ­не Да­эт­ра­на — ибо ос­та­вал­ся Пер­вым да­же пос­ле смер­ти Лир­ри­ан. И в тот же миг, ед­ва ос­та­нови­лось сер­дце Поз­на­вате­ля, и ис­чезло пла­мя его по­лови­ны ду­ши, поз­нал Ас­сэ­не боль, до­селе не­видан­ную. И по­нял, что за де­яние он сот­во­рил. И рух­нул за­мер­тво под­ле бра­та сво­его.

Ибо яв­ля­лись они близ­не­цами, и бы­ла у них од­на ду­ша на дво­их, и ни один из них не мог жить без дру­гого.

Лайе моргнул, будто очнувшись от забытья и с удивлением осознал, что вокруг него воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском головешек в костре. Шеддары притихли, почему-то не решаясь нарушить молчание. Молчал даже Малакай — и с его лица исчезло осточертевшее Лайе выражение презрения ко всем остроухим.

Наконец, Шаэдид шумно вздохнула и тем самым рассеяла чары, наведённые услышанной историей.

—Хорошую быль ты нам рассказал, Лэйхе, за то я тебя благодарю. — молвила она хрипло.

—Теперь твой черёд, Шаэдид. — хмыкнул нелюдь.

—Наши сказки по большей части страшные. — качнула головой женщина. В ее глазах отражались отблески костра, когда она понизила голос. — Я не сказительница, не умею красиво плести слова и зачаровывать ими, Лэйхе. Но могу рассказать лишь одну такую историю.

Давным-давно, жил на Огненной Земле мальчик без Имени. Не знал он, кем был рождён, не ведал он своей судьбы. Жизнь его была трудна и полна опасностей. Мальчик, непохожий на своих сородичей — белая ворона в стае — растил в себе мечту. Желал он стать сильным, желал быть воином, лучшим из нас. Однажды, покинув место, что звалось его домом, он решил отправиться на самый край мира — и обрести там свою силу. Однако не суждено было ему этого сделать. Спустя много дней и ночей своего пути, мальчик без Имени попал в западню — и был ранен, тяжело ранен. И некому было его спасти, не слышала его Огненная Земля, отвернула от него свой лик Махасти. Мальчик без Имени столь сильно хотел жить, так боролся за это право, так отчаянно взывал к Первозданным, что был услышан. Но не давно ушедшими богами, а самим Тысячеглазым. И раскроив пространство и время — Он пришёл к потерянному ребёнку. Пришёл и предложил ему жизнь, в обмен на самое сокровенное, что было у того мальчика — часть его души, малый ее осколок. Мальчик без Имени так хотел жить, что согласился немедля. Тысячеглазый принял его Дар — и спас ему жизнь. Тогда мальчик без Имени понял, что не нужно вовсе ему искать силу на краю мира — она была в нем самом, отныне и навсегда, ждала своего часа, дремала, чтобы годы спустя пробудиться. И шёл мальчик без Имени домой многие-многие дни, не чувствуя голода и усталости, стерев ноги до крови. Никому он не рассказал о том, что было, говорил, что не помнил ничего — лелеял и хранил свою маленькую тайну. Позже он вновь покинул свой дом — лишь для того, чтобы увидеть новые миры, новые города. Набраться ума-разума, да обрести честь и славу. Долгие годы он скитался по чужим городам и дорогам, и однажды решил вернуться домой. И когда его увидели те, кого он покинул столько лет назад, то поняли они, что мальчик без роду-имени вырос и стал сильным, как всегда мечтал. И увидели они, что прежнего его больше не осталось. Странствуя по иным мирам и городам, мальчик без Имени изменился, распродал свою душу по частям. И стал он Tedd Chaoin.

Рассказывая сказку монотонным и тихим голосом, Шаэдид внимательно смотрела на Долу, не отрывавшего взгляда от пламени костра. Когда она закончила рассказ, иллириец медленно моргнул и перевёл на неё совершенно остекленевший взгляд. Он облизнул пересохшие губы и медленно произнёс:

—Это действительно... очень страшная сказка. — хриплым голосом пробормотал Дола и тяжело сглотнул.

—Очень. И она слишком близка к реальности, Доэлха. — кивнула головой Шаэдид.

—Что значит «Tedd Chaoin»? — спросила Сольвейг, взглянув на воительницу.

Шаэдид ответила ей ясным взором.

—Сердце Хаоса. Вы, джалмарийцы, называете таких одержимыми.

—А иллирийцы — Kuroihn, Проводниками сонма Его голосов. — добавил Лайе.

—И все это — наследие ваших Совершенных. — подал голос Малакай. — То, что отравило нашу землю, вынудило нас сражаться за каждый её клочок и не жить, а выживать.

Лайе лишь молча кивнул в ответ, соглашаясь с шаманом.

====== Глава 4: Город страшных снов. Давай будем свободными ======

Комментарий к Глава 4: Город страшных снов. Давай будем свободными С наступающим Новым Годом всех! Часть писалась очень долго, и объем у нее соответствующий. Традиционно — не до конца вычитано, ошибки еще будут исправляться. Всем добра :З

И за песни в тексте огромная благодарность Таня Гусёна, дорогая моя сучендра, что б я без тебя делала! :-*

На стыке полюсов нам важен каждый знак,

А между двух миров — только один шаг.

Разрушен Вавилон, все в прошлом, и сейчас

Один и тот же сон: эта война в каждом из нас

Не думай ни о чем, когда мы будем там.

Дай руку, а потом ты все поймешь сам.

Отпустим тормоза, вдохни последний раз,

Ты видишь их глаза? Эта война в каждом из нас.

День за днем меняют наши лица те, кто дал нам роли,

День за днем пока нам только снится наш покой.

У нас нет прав покинуть поле боя,

Где ты сам — лишь воин на войне с самим собой.

© Louna — Война в каждом из нас

И больше нет

Ни веры, ни любви, ни мира, ни войны,

Лишь только мы. Лишь солнца свет

Хрусталиками глаз просыплется сквозь нас.

© Дельфин — Sunset

Шаэдид проводила близнецов и ведьму до шатра и, отвесив ироничный поклон, удалилась восвояси. Лайе первым забрался внутрь, чувствуя, что совершенно вымотался за этот день. Стянув через голову рубаху, он растянулся на шерстяной подстилке, чувствуя, что ещё немного — и его сморит сон. Земля была непривычно тёплой и нелюдю подумалось, что недаром Джагаршедд зовут Огненным. Казалось странным, что на чужих берегах иллириец чувствовал себя намного спокойнее, чем где-либо ещё. Он прикрыл глаза, вполуха слушая, как переговариваются Дола и Сольвейг, укладываясь на другой половине шатра. Лайе уже начал дремать, когда близнец подал голос:

—Вот почему ни одна сказка не заканчивается словами «и жили они долго и счастливо»? — Дола зевнул, заложив руки за голову. — Какую ни послушай, так везде все кончается плохо. А в ненависти — сила. — тут он усмехнулся.

Лайе приподнял голову, пристально созерцая брата.

—Ошибочное суждение, — откликнулся он. — Ненависть не даёт ничего, кроме потерь. Даже если она ведёт тебя к цели — ты все равно проиграешь, ослеплённый ею. Чтобы по-настоящему одолеть врага и, притом, остаться в выигрыше, надо его... полюбить.

—Тогда ты сам себе противоречишь, Лайе-Ласка. — хмыкнула Сольвейг. — Вот возьмём, к примеру, нас с тобой. Будем честными, синеглазик — и не делай такое лицо — так почему ты не полюбишь меня? Как своего злейшего врага?

По губам Лайе скользнула неприятная усмешка.

—Кто сказал, что я не могу, Сольвейг? — мягко произнёс он, сверкнув глазами. — Посмотри на меня, jalmaer, разве ты не видишь? Я уже почти люблю тебя.

Сольвейг невольно поёжилась, встретив его взгляд. На какой-то безумный миг ей показалось, что и впрямь в Лайе нет ненависти к ней, лишь любовь — безграничная и опасная.

Но это выражение быстро исчезло из глаз иллирийца.

—Я не хочу распыляться на какие-либо иные чувства к тебе. Ты не враг мне, ведьма, ты — помеха, пыль под ногами.

—Опять вы сцепились, точно две старые бабки на рынке, — проворчал Дола, широко зевнув. — Прямо как в старые добрые времена.

Лайе молча закатил глаза, а Сольвейг прикусила язык, вспомнив, что нелюдь способен раздавить ее, как мошку, своим Даром. И до сих пор Сольвейг была жива лишь потому что в Аль-Хисанте Лайе дал обещание Доле не трогать её.

—Зачем размениваться на любовь к врагу своему, если ненависть способна его уничтожить? — усмехнулся Дола. — В гневе, ярости и боли — сила, что способна сдвинуть горы.

—Способна. Но сможешь ли ты с помощью ненависти остановить лавину из камней, что сойдёт вниз, едва ты сдвинешь горы, малой? В ненависти сила, это правда. Но она не подарит тебе победу. В первую очередь ты проиграешь сам себе, братец. Однажды мать сказала мне, что если ты хочешь найти того, кто желает тебе зла — ищи того, кто любит тебя больше жизни. — полусонно отозвался Лайе.

Услышав последние слова, Дола нахмурился, а потом принялся пристально, с каким-то нездоровым интересом разглядывать брата.

—Тогда, случись что — мне не нужно будет искать врага. Ведь им станешь ты.

От неожиданности Лайе вытаращился на близнеца так, словно увидел самого Тысячеглазого. И криво усмехнулся.

—Согласно этому утверждению — да.

Дола неразборчиво что-то пробормотал себе под нос, обдумывая услышанное. А его брат тем временем сумел, наконец-то, уснуть.

В этот раз свой порог Лайе перешагнул легко, и не было ему тягучих снов, туманных видений о будущем, и тоскливых воспоминаний о прошлом. Не было ничего, кроме тепла и тишины. Иллириец проснулся почти сразу, как рассвело — и только диву дался тому, как свежо он себя чувствовал. Быстро одевшись, Лайе бесшумно выскользнул из шатра, стараясь не разбудить ни Долу, ни Сольвейг. В лицо ему ударил солнечный свет, а лёгкий ветерок ласково погладил лицо. Земля под ногами была тёплой, и казалось — никогда не остывала. Лайе чувствовал странное умиротворение. Благодушным взглядом он окинул дремавший лагерь и прислушался к Огненной Земле через призму своего Дара.

В лицо ему словно швырнули раскалённый песок, почва стала зыбучей, норовя поглотить его, яростный ветер хлестал по щекам, но Лайе весь сжался, упорно стоял на своём. Он представил, что стал деревом — акацией, что глубоко пустила свои корни в землю Джагаршедда, и нипочём ему были бури и огонь. А потом... Все исчезло. Словно Огненная Земля проверила чужака на крепость, попробовала на зуб — и осталась довольна.

Здравствуй, шаман — шепнул ветер.

Никогда прежде Совершенные не обращались ко мне — прошелестели листья многовековых деревьев. — Лишь ранили и убивали моих детей.

Ты пришёл к нам — зачем? — добавила земля.

Я хотел поблагодарить — за то, что ты не послала мне снов сегодня. — отозвался Лайе.

В небе закричали два схлестнувшихся в схватке ястреба.

Тебя признала одна из наших дочерей — услышал Лайе в птичьем клекоте, — Нам этого достаточно. Но ведь не только для этого ты обратился к своему Дару, Совершенный.

Я хотел увидеть твою душу, Огненная Земля.

Резкий порыв ветра, хлестнувший по лицу, пробравший нежданным морозом до самых костей, стал ему ответом. Хлад сменился жаром, в глаза плеснуло пеплом и пылью, в нос ударил запах гари и крови.

Раскрой глаза шире, Совершенный. И ты сам сможешь увидеть все. Узреть, что с нами сделали твои сородичи. И, быть может, ты раскаешься.

И сколь Лайе не пытался снова воззвать к духу Огненной Земли — Джагаршедд молчал, слепой и глухой к зову шамана.

Лайе потёр рукой шею — в затылке вдруг заныло, разум стал беспокойным, словно что-то царапалось и скреблось внутри — какая-то подспудная мысль, которую иллириец никак не мог уловить.

Он поднял взгляд — небо Джагаршедда было пронзительно синим, и ослепляло до слез, а солнце беспощадно опаляло кожу.

—Ты ранняя пташка, Лэйхе. — Шаэдид мягко и бесшумно ступала по земле, но ей все же не удалось застать иллирийца врасплох.

Обернувшись, он только усмехнулся в ответ.

—Всегда плохо сплю на новом месте.

—Неужто? Что-то ты лукавишь, остроухий. — Шаэдид улыбнулась. — Неужели духи нашей земли не послали тебе спокойный сон? Неужто ворочался до рассвета, не в силах смежить веки?

—Вижу, тебе многое известно, воительница. — пожал плечами Лайе.

—Я не обладаю Даром, как ты или Малакай. Но шеддары всегда слышат свою землю. Однако, оставим это пока что, у нас ещё будет время для подобных разговоров. Я искала тебя, Лэйхе. Хотела тебе показать кое-что. — Шаэдид увидела, как Лайе бросил взгляд в сторону шатра и покачала головой. — Нет, без него. Только ты, да я.

Лайе только удивлённо вскинул брови в ответ.

—Это как-то связано с тем, что он не имеет права голоса?

—Не только с этим, но суть ты уловил. Вчера мне было интересно, насколько ты — Лэйхе — сможешь понять наши законы. Мнилось мне, что в отличие от своего брата ты — иллириец до мозга костей. — Шаэдид повела Лайе через шеддарский лагерь, продолжая неторопливо говорить. — Доэлха прекрасно понимает, что даже если вы забрали его в племя остроухих — здесь, на Огненной Земле, он по-прежнему остаётся безымянным и бесправным. Не нужно так кривить свои губки, Лэйхе. К тому же, хоть вы и близнецы, наследным принцем являешься ты, а не твой брат.

—А если бы на его месте оказался я? — поинтересовался нелюдь.

—Ты бы не оказался. Видишь ли, Лэйхе, ты совсем из другого теста слеплен. Там, где Доэлха поднялся, отряхнулся — и вцепился зубами в право жить, ты бы сломался. — решительно отмела его предположение Шаэдид.

—Какая потрясающая убеждённость в собственных словах! — раздраженно буркнул Лайе, стараясь идти рядом с воительницей. — Вы же забрали Долу младенцем, откуда вам было знать? Точно так же на его месте мог оказаться я.

—Редо выбрал его. — пояснила Шаэдид и замедлила шаг, увидев удивленное лицо своего спутника. — В чем дело, Лэйхе?

—Я думал, его отдала наша мать, как... младшего.

—Это она тебе так сказала? — хмыкнула воительница.

—Я как-то не спрашивал, — сконфуженно пробормотал Лайе. — Просто был уверен в этом.

—Лиланг ничего не решала. Это был выбор Редо, видать, он разглядел в орущем кульке что-то эдакое, недоступное вашему глазу.

—Как можно определить будущее младенца, которого от титьки только-только отняли? — проворчал Лайе.

—Спроси у отца, когда увидишь его, — улыбнулась Шаэдид. — Разглядел же он в вашей матери своё будущее.

Лайе нахмурился. Брошенные женщиной слова некстати напомнили ему о письме и «послании» императрицы, которое должен был забрать запаздывавший посыльный.

—Шаэдид! — окликнул воительницу нелюдь. — Ты ведь хорошо знала моего брата?

Лайе запоздало сообразил, что у него есть шанс узнать о детстве Долы чуть больше, чем ему было известно.

—Он тебе не говорил? — удивилась женщина.

—Он вообще мало что рассказывал про Джагаршедд.

—Немудрено. К чему ворочать прошлое? Особенно, если оно было безрадостным.

—Та сказка, которую ты вчера рассказала. Это правда? Это действительно было с ним?

Шаэдид остановилась, подбоченилась и внимательно посмотрела на Лайе.

—Это то, что я слышала от Янис и Мореноса. Всего лишь догадки, не более того. У мальчишки был Дар — но никто его не учил им управлять. Он столько бед нам принёс в то время. Опасно иметь силу — и не уметь ею управлять. Среди шеддаров носителей Дара зовут шаманами. Но Доэлха им не был — и никак не мог стать, он ведь смесок. Откуда моим невежественным сородичам знать, что для остроухих иметь хоть каплю Дара — обычное дело? И...

—И его травили. — договорил за неё Лайе.

—Взгляни на своё отражение, Лэйхе — и ты поймёшь, за что. Дар был лишь одной из причин. Многие из нас до сих пор помнят Период Исхода. Смесок из вашего племени никому не принёс радости. А Редо слишком часто не было дома — одна война за другой, постоянные стычки между кланами и попытки установить всеобщий мир. Нет, не все изводили Доэлху, чтобы ты там ни думал. В основном это были старшие сыновья Редо. И в один день Доэлха исчез, его нигде не могли найти. Мы думали, что он спрятался — в крепости Лем это было легко, да и он сам имел дурную привычку пропадать на какое-то время. А в тот раз он не вернулся — ни вечером, ни на следующий день. И уже тогда все переполошились. Янис чуть душу не вынула из своих жриц, а Моренос знатно навалял старшим сыновьям полководца. Была у них такая забава — гонять мальчишку по подземельям тюрьмы Совершенных. Думаю, название тебе скажет о многом. И мнится мне — Доэлха попросту не выдержал и решил сбежать. Хочешь знать правду, Лэйхе? Я была там. Мой отряд нашёл Доэлху. Мы наткнулись на него в пустыне. Я видела ребёнка с пустыми глазами, он не узнавал никого. Кидался на нас, будто зверь какой. — Шаэдид поморщилась от неприятных воспоминаний. — Конечно, мы скрутили его, я лично дала ему по его бестолковой голове и отнесла в гарем. Янис выходила Доэлху, но когда Моренос пытался выведать у него, что произошло — мальчишка молчал. Когда он, наконец-то, заговорил, то сказал, что ничего не помнит — и мы ему поверили. А потом поняли, что Дара у него больше нет. С ним стало твориться что-то непонятное — и продолжалось все это до тех пор, пока вы, остроухие, не забрали его с собой. Уже потом некоторые жрицы шептаться стали, будто в одну из ночей после того, как Доэлха исчез, случилось нечто страшное. Мир вокруг словно стал пустым, что-то вырвало ещё один клочок жизни из нашего Джагаршедда. Совсем малую её часть — но это почуяли шаманы и жрицы. Поначалу с мальчонкой никто и не подумал это связать. Но задним умом мы все крепки, как говорится.

Лайе удрученно молчал, обдумывая услышанное.

—«Однажды он станет Нашим Голосом среди живых. Один раз он уже видел Нас, и дал нам обещание», — пробормотал иллириец.

—Что? — удивленно переспросила Шаэдид.

Лайе покачал головой.

—Лэйхе, — воительница окинула его сочувствующим взглядом. — Ни одна сила — даже Тысячеглазый Хаос — не сможет обратить Доэлху в Tedd Chaoin, если он сам того не пожелает. Хаос будет его искушать, предлагать все, о чем он может мечтать — но пока твой брат не скажет «да», он не станет одержимым. — она невесело усмехнулась. — А если это случится... Я могу лишь надеяться, что когда придёт время, то сгорая — он станет светом.

—Ненавижу неизбежность. — зло буркнул Лайе. — Куда ни глянь — везде она, словно мы не хозяева своей жизни, а чьи-то марионетки. Ненавижу её.

Остаток пути они продолжили в молчании. Шаэдид старательно делала вид, что не слышит, как Лайе скрежещет зубами от бессильной злости, и за это нелюдь был ей благодарен. Едва расступились перед ними последние акации, как женщина резко остановилась.

—Вот и пришли! — она жизнерадостно взмахнула рукой, показывая Лайе на... пастбище?

Иллириец уставился на большой загон впереди. Только паслись на нем отнюдь не лошади или коровы, как он поначалу решил. Больше всего эти создания были похожи на львов — но лишь косматой головой. Размером они оказались крупнее средней лошади. Тела у них были длинные и мускулистые, покрытые короткой, лоснящейся шерстью, сквозь которую местами проступала твёрдая чешуя. Лапы оканчивались длинными, внушающими уважение когтями, а гибкий чешуйчатый хвост венчало острое жало. Лбы этих тварей покрывали крепкие пластины, а когда ближайшее из дивных созданий громогласно зевнуло, Лайе увидел несколько рядов острых зубов.

—Это... что такое? — севшим голосом вопросил иллириец, ошарашено взглянув на Шаэдид.

Воительница широко ухмыльнулась, довольная произведённым эффектом.

—Бестии. Наши ездовые животные.

—Ездовые животные... — растерянно промямлил Лайе, — ездовые... О... Они всегда были такими?

—Какими — такими? — весело поинтересовалась Шаэдид, наблюдая за спутником.

—Страшными. — признался иллириец.

—Разумеется, нет. Когда-то это были самые обычные звери, но во время Периода Исхода их изменил ваш народ, Лэйхе. Поначалу мои сородичи убивали бестий, но потом кто-то додумался их приручить.

—И как, получалось? — Лайе не смог сдержать саркастические нотки в голосе.

—Если удавалось захватить гнездо бестии и забрать её детенышей, то да. — фыркнула в ответ Шаэдид. — Много шеддаров полегло, прежде чем они до этого додумались. Взрослую особь приручить почти невозможно. Или ты сделаешь это — или сдохнешь.

—Удивительно, что вы ещё не вымерли — с такими-то ездовыми... животными.

—Мы живучее племя, остроухий. — Шаэдид подошла к загону, и отворив его, громко свистнула.

Из стаи выступила полностью чёрная бестия. Двумя прыжками она преодолела расстояние до Шаэдид и утробно заурчала, когда воительница добродушно потрепала её по загривку. Недолго думая, Шаэдид сняла с ближайшего столба узду и бестия покорно склонила голову, позволяя надеть её.

—Скучала по мне, Харро? Вижу, тебе не терпится поохотиться на наших просторах! — Шаэдид поманила пальцем Лайе. — Иди сюда, остроухий, не стой столбом.

Лайе неуверенно, с опаской подошёл к женщине, стараясь держаться от бестии на почтительном расстоянии.

—Не бойся ты, — фыркнула Шаэдид. — Дай ей присмотреться к себе.

Бестия сощурила глаза янтарного цвета, зарычала — и у иллирийца душа ушла в пятки. Бестия тем временем подошла к нему, обнюхала со всех сторон, снова издала уточное рычание и приблизила морду к его лицу. Лайе только поразился тому, какой разумный взгляд оказался у этого... животного. Так и глядели они друг на друга. Наконец, Харро раззявила зубастую пасть и, прежде чем Лайе успел окончательно запаниковать, прошлась шершавым и до невозможности слюнявым языком по его щеке. От неожиданности у Лайе волосы на загривке встали дыбом и встопорщились уши. Он тихо взвыл и зажмурился, ожидая скорой расправы. Однако когда её не последовало, он опасливо приоткрыл один глаз и увидел, что бестия вернулась к своей хозяйке и теперь ластилась к ней, лишь изредка кося янтарными глазами в сторону нелюдя. Лайе немедленно принялся тереть рукавом рубахи обслюнявленную часть лица, не замечая насмешливого взгляда Шаэдид. Воительница легко забралась на спину Харро и теперь поманила иллирийца к себе:

—Садись позади меня, Лэйхе! — и призывающе похлопала ладонью по крупу бестии.

—Что?! Ты хочешь, чтобы я поехал на... этом?

—Брось, Лэйхе. Представь себе, что это лошадь. — смех воительницы прозвучал донельзя коварно.

—Очень зубастая лошадь. — буркнул Лайе, забираясь на бестию.

—Держись за меня, — посоветовала Шаэдид, — и покрепче.

Лайе послушно обхватил её за талию, и как оказалось — не зря. Воительница пронзительно свистнула, и Харро, издав громкое рычание, переступила с лапы на лапу, а затем резко сорвалась с места.

—Курва ма-а-а-ааать!!! — разнесся по солнечной саванне отчаянный вопль серокожего нелюдя.

Сон упорно не желал отпускать её — кошмары коварным зыбким туманом обволокли, оплели разум. Казалось — что-то тяжелое и неподъёмное давит на грудь, заставляя задыхаться. И мертвецы — вокруг неё были мертвецы. Стояли над ней и смотрели пустыми глазами.

Смотри, ведьма — ты нас убила.

Помнишь ли ты хоть одно имя, хоть одно лицо — или же все мы для тебя всего лишь тени? Помнишь — когда и как? Падальщица, обирающая остатки чужих жизней!

Рано или поздно твой Дар обернётся против тебя. Ты не сможешь жить вечно, ведьма.

Помнишь меня, Хану из Ресургема? Я теперь тоже — мертва.

Однажды умрешь и ты, ведьма.

Сольвейг вздрогнула и открыла глаза. В шатре было пусто и невыносимо душно.

Ты падальщица, падальщица! — голоса мертвых стихали и растворялись вместе с уходящим сном.

—Что? Где... – пробормотала хриплым голосом женщина, не найдя взглядом ни Лайе, ни Беса.

Она ожесточённо потёрла ладонью лоб, стараясь прогнать головную боль. После сна остался дурной осадок — а ведь Сольвейг уже давно не снились плохие сны. Не страдала она, знаете ли, склонностью к раскаянию, и совесть её спала глубоким сном вот уже много лет.

Снаружи слышались шаги и громкие голоса. Сольвейг прислушалась, пытаясь разобрать слова, но сосредоточиться у неё никак не получалось. Справедливости ради стоило признать — спала ведьма плохо с тех самых пор, как отправилась на границу с шеддарами, но тогда это была лишь бессонница, а когда ведьма забывалась под утро — во снах её была лишь пустота.

Сольвейг вздрогнула от яркого света, который хлынул в шатёр вместе со знойным воздухом. Она с трудом подняла голову и озадаченно уставилась на шагнувшего внутрь шамана.

—М-малакай? — в горле было сухо и немилосердно жгло, распухший язык еле ворочался.

—Где остроухий? — прорычал Малакай, бегло оглядев пустой шатёр.

—Какой из двух? — Сольвейг судорожно пыталась сообразить, что происходит, и что случилось с ней.

—Шаман уехал на рассвете вместе с командиром, — отмахнулся от неё Малакай, — Где второй?

—Понятия не имею, — огрызнулась Сольвейг. — Сколько я проспала? Что случилось?

—Это пройдёт, джалмарийка. Огненная земля посылает каждому во снах лишь то, что он заслужил.

—Огненная Земля? «Заслужил»? — ведьма окончательно проснулась, — Да что происходит?!

Шаман тем временем мрачно вздохнул:

—Все-таки успел смыться, сукин сын.

—Объясни мне, что случилось? Что за шум, что за переполох? — повысила голос Сольвейг, обращая на себя внимание.

Малакай склонил набок голову.

—Ты титьки-то для начала прикрой, — благодушно посоветовал он. — Ишь, срамоту-то какую развела, девка бесстыжая.

Сольвейг с достоинством подтянула сползший во сне лиф платья и поднялась на ноги. Если Доле ведьма еле-еле доставала до плеча, то шеддарскому шаману она и вовсе дышала в пупок. И все же ведьма с вызовом взглянула на Малакая, недовольно уперевшись руками в бока.

—Ты врываешься в шатёр, будишь ни в чем не повинную женщину, да ещё смеешь указывать ей, что ей нужно прикрывать? Каков грубиян, даром что рогатый! — процедила она сквозь зубы.

—Прикуси-ка язычок, джалмарийка. — в тон ей ответил шаман. — Прямо скажу — скверный выбор ты сделала, спутавшись со смесками. Не принесёт тебе это ни радости, ни мира.

—Лишнее болтаешь, рогатый. — не осталась в долгу Сольвейг. — И я все ещё жду объяснений — зачем вам Бес?

—Значит, Бесом его зовёшь? — тут Малакай широко улыбнулся, сверкнув острыми зубами. — А ведомо ли тебе, что нет у него на нашей земле ни прав, ни имени? Одни лишь проблемы от твоего полюбовника.

—Да какие могут быть проблемы от одного простого наемника?!

—А ты не знаешь? Остроухие-то твои — венценосные ублюдки. — с этими словами Малакай развернулся и покинул шатёр, оставив ведьму в полном недоумении.

«Как это — венценосные?»

—Ищите дальше. — донёсся снаружи зычный голос шамана. — Наверняка Кангу пошёл за ним.

—П-подожди-ка, подожди! — Сольвейг решительно подобрала юбку и выскочила наружу вслед за шаманом. — Что значит — «венценосные»?

—О, женщины. — закатил глаза шаман, — Все вы одинаковы — что наши, что человечьи.

—Но ты же сам сказал... — начала было ведьма, но её слова были заглушены низким голосом незнакомого шеддара.

Скользнув по ведьме быстрым взглядом, он сообщил Малакаю, что искомый остроухий находится на побережье Шергияра. В ответ шаман плотоядно улыбнулся — и улыбка его очень не понравилась Сольвейг. Она преградила ему путь, твёрдо вознамерившись получить хоть какое-то объяснение.

—Объясни несчастной и глупой женщине — что случилось-то? — Сольвейг слепо щурилась, пытаясь привыкнуть к солнечным лучам.

Малакай исторг из себя страдальческий вздох.

—Знаешь, от чего все беды идут? От молодых и горячих парней, которые не способны уразуметь и признать своё поражение. Не понимают они, что впереди у них целая вечность — и каждую ошибку воспринимают, будто это плевок им в душу. Вчера, когда появились сыновья Редо, один из подчинённых Шаэдид опознал в твоём полюбовнике того, кто хорошо так подгадил ему эдак лет четырнадцать назад. — проворчал шаман. — Кангу сам виноват, он хотел геройствовать, жаждал почестей и славы — да и завёл свой отряд практически на самую границу с Вечной Землёй, за что и поплатился. Он раздул целую сагу о том, как вероломные остроухие напали на его отряд. Ему ещё повезло, что его не отправили к Безымянным. И увидев своего давнего знакомого — решил свершить возмездие. Пфуй! — Малакай сердито сплюнул в сторону.

—Я полагаю, он просто решил набить морду Бесу, не более того. — пожала плечами Сольвейг. — Не понимаю, чего ты так переполошился? Кангу Беса не убьёт.

—Кто сказал, что я пекусь о жизни твоего «Беса»? — фыркнул Малакай. — Мои воины мне дороже какого-то вшивого смеска, знаешь ли.

—Даже если они дурни несусветные?

—Кангу молод и глуп, но он хороший воин. Не хотелось бы, чтобы он по недалёкости своей дел наворотил.

Сольвейг внимательно посмотрела на шамана и тут ее озарило.

—Я думала, что сводничество в вашем племени не в почёте, Малакай. — улыбнулась она.

Шеддар некоторое время внимательно разглядывал ее, словно прикидывая что-то в уме.

—Ты здесь чужая, джалмарийка. И никогда не сможешь понять — ни мой народ, ни иллирийский. Слишком любопытна, слишком спесива. Торопишься жить, хотя уже изжила себя. Пытаешься забрать ещё хоть миг у смерти. Пожирательница жизней. — задумчиво молвил он.

Малакай вовсе не желал оскорбить женщину, он лишь говорил то, что видел и чуял сам. Сольвейг знала, что все его слова — правда, но почему-то из уст существа куда более древнего, чем она, они звучали слишком горько, слишком болезненно.

—Я... — голос ведьмы дал петуха и она замолчала, чтобы обстоятельно прочистить горло. — Ты можешь что угодно думать, шаман. Но я хочу жить вечно. И я буду жить вечно. — решительно ответила Сольвейг.

Малакай громко расхохотался, словно ведьма сказала что-то донельзя смешное. Отсмеявшись, он снова стал серьезным.

—Нет ничего хорошего в том, чтобы жить вечно, джалмарийка. Знать, что, возможно, ты переживёшь всех своих близких, знать, что ты будешь жить от одной войны до другой. Жизнь надоедает, ведьма. Через тысячу лет твоё сердце становится подобно камню. Через две — ты перестаёшь чувствовать вкус еды, вина и воды. Обесценивается любовь, не вызывают горечи смерть и предательство. Ты знаешь, что все повторяется по кругу — и ты устаёшь жить с этим знанием.

—Тогда почему ты все ещё жив, Малакай? — криво усмехнулась Сольвейг.

—Я нужен Джагаршедду. Огненная Земля живет и сопротивляется до тех пор, пока есть мы — шаманы. Мы слышим песнь земли и других ее детей. И наш Дар даёт ей немного сил. — серьезно ответил шаман. — Жизнь должна продолжаться. Но она не может быть вечной, блага это ещё никому не принесло. Подумай над этим, пожирательница жизней. — этими словами Малакай завершил беседу.

Почти бесшумно он скользнул мимо Сольвейг, окинув ее неприязненным взглядом. Сама ведьма чувствовала себя здесь чужой. Ещё нигде ей не было так неуютно, как в шеддарском лагере. Мысленно она обругала себя последними словами за то, что вообще решила завести разговор с Малакаем. Осталась бы сидеть в шатре, не ведая бед, дожидаясь Беса. Но не хотелось ведьме быть там. Казалось ей, что остатки ночного кошмара облепили ее тонкой и противной паутиной — она мешалась, раздражала.

Ведьма чувствовала себя истощенной. И вот уже несколько недель у неё тянуло низ живота, временами ее несильно лихорадило, и силы в пути заканчивались куда быстрее обычного. Будь Сольвейг обычным человеком, она списала бы своё недомогание на какую-то заразу, подцепленную в Хисанте. Однако она была Дитем Хасидзиль, Меченой. А они никогда не болели обычными недугами вроде простуды или лихорадки. Как правило, Дети Хасидзиль угасали, едва исчерпывались их Дар и их жизнь.

Сольвейг же себя к таковым не относила.

Первое время ведьма не допускала даже малейшей возможности того, что она могла снова забеременеть — спустя столько лет. Казалось, несколько жизней прошло с тех пор, как она убила своего нерожденного ребёнка и стала Меченой. Помнится, если Сольвейг удавалось понести, она очень быстро избавлялась от приплода, либо ее Дар убивал дитя ещё до его рождения. Одно время ведьма пыталась вынашивать детей, но на последних неделях перед рождением они погибали — и их жизнь питала ведьму, независимо от того, хотела она этого или нет. А потом столько лет прошло, пожалуй, уже больше половины века. Тело ведьмы оставалось красивым и молодым, но душа ее была подобна душе старухи — изжившая себя, износившаяся. Чем дольше жила Сольвейг, тем острее она это ощущала, но все же жизнь и свою молодость она любила до умопомрачения.

Ведьма прижала руки к пока ещё плоскому животу. Быть может оно того стоит, думала она. Быть может, так и должно быть. Зародившуюся в ней жизнь она почувствовала не сразу, но когда осознала, что ее собственный Дар стал сильнее, потому что к нему приплелась ещё одна искорка — пока ещё маленькая, но обещавшая разгореться ярким пламенем, таким же, как у ее отца — все сомнения женщины рассеялись.

Когда она помогала шеддарам на границе, ей в первый раз стало худо, и рогатому лекарю оказалось достаточно беглого осмотра, чтобы понять: целительница в положении. Именно поэтому лекарь предложил Сольвейг отправиться вместе с отрядом в лагерь возле Шергияра, а оттуда добраться морем до джалмарийского портового города, Алькасабы Назара. Помнится, Сольвейг тогда с ужасом взглянула на него и тут же спросила, не найдётся ли у досточтимого господина лекаря трав, которые могут помочь скинуть приплод. И получила в ответ свирепый взгляд, а затем шеддар погнал ее прочь из палатки.

Таким образом, ведьме довелось узнать, что для шеддарского народа жизнь женщины, тем паче, несущей в себе ребёнка, была священна. После этого она всю дорогу умасливала лекаря и так, и эдак, уговаривая его придержать информацию о ее положении в секрете. И он сдался, правда, скорее лишь для того, чтобы отвязаться от неугомонной джалмарийки. В лагерь под Шергияром ведьма въезжала собранной и тщательно скрывала своё положение при помощи Дара — чтобы ни один из тех, в ком есть хоть капля способностей, не сумел разглядеть ещё одну искорку. В какой-то момент ведьма попыталась прибегнуть к проверенному способу — убить плод собственным Даром. Но... у нее не вышло, скорее из нее самой словно вырвали кусок жизни. И это напугало ее больше всего. Сольвейг надеялась найти в Шергияре нужные ей травы, но вечером следующего дня Шаэдид привела близнецов. И Сольвейг оставалось надеяться, что лекарь сдержит своё слово, а Лайе... Лайе не будет к ней присматриваться. Впрочем, накануне близнецам было отнюдь не до ведьмы, а наутро оба покинули шатёр гораздо раньше, чем она проснулась, и это дало Сольвейг фору.

Приведя себя в порядок и перекусив сухофруктами, женщина бродила по полупустому лагерю. Шеддары не обращали на неё внимания, не было среди них бездельников. Кто-то освежевывал пойманного накануне барана, кто-то точил мечи, кто-то упорно тренировался под палящим солнцем. Бóльшая часть шеддаров разбилась на отряды и ушла в патруль. Сольвейг наблюдала за рогатым племенем и не переставала дивиться тому, как слаженно они работают. Казалось, что жизнь здесь не замирала ни на мгновение.

Думы самой ведьмы были мрачны и подобны грозовым тучам.

Ребёнок.

Женщина понятия не имела, что ей делать. Можно было, конечно, отправиться в Шергияр и раздобыть нужные ей травы. Но Сольвейг слишком хорошо помнила, как тяжело избавляться от приплода, и не хотелось ей слечь здесь и сейчас. Пожалуй, лучше будет подождать до возвращения в Джалмаринен, размышляла она. Исчезнуть там, схорониться на несколько дней...

Но предательский червячок сомнения подтачивал ее решительность.

Вспомни, что сказал тебе Малакай, — шептал внутренний голос, — вспомни, откуда близнецы родом. Быть может стоит оставить ребёнка?

Ведь Бес так тебя любит, быть может, он все поймёт.

Быть может...

Сольвейг устало вздохнула, в очередной раз окинув лагерь отсутствующим взглядом.

Озарение пришло неожиданно, как всегда и бывает.

Ведьма вдруг подумала — а что, если она сможет выносить и родить? В ребёнке, ведь, будет течь кровь трёх народов.

Крамольная мысль родилась в её разуме, и ведьма снова прижала руки к животу.

Ей понадобится много сил, много чужой жизни.

Дола действительно был на побережье. Он пришёл сюда на рассвете — едва стихли за шатром шаги его брата, и теперь сидел на большом валуне, который с обеих сторон лениво омывало море. По-правде говоря, Дола был рад, что Лайе уехал с Шаэдид — не хотел он, чтобы близнец видел его в нынешнем состоянии. Не желал Дола, чтобы это видела и Сольвейг. И потому он предпочёл уйти в бухту раньше, чем ведьма проснётся.

Говорят, что Огненная Земля Джагаршедд даёт каждому то, что он заслужил. И если Лайе проснулся свежим и бодрым, невзирая на то, что полночи братья провели у костра в окружении свирепых шеддаров, то Дола наоборот — чувствовал себя выжатым досуха, и усталость тяжелым грузомлегла на его плечи. Не помог тут заговоренный против дурных снов браслет, который когда-то подарила ему Сольвейг. Не спасли и чары Лайе, хоть он и растрачивал великое количество своего Дара ради того, чтобы его брат мог спать спокойно.

Нет, снились Доле пустыня и скалы.

Во сне он видел себя — сопляка, которому едва ли десятый год стукнул. И снилось Доле ущелье, в котором он когда-то сломал ногу. Быть может то был своеобразный дар духа Огненной Земли, а может сказка, рассказанная Шаэдид помогла, но во всяком случае Дола вспомнил все — и свою попытку сбежать, и то проклятое ущелье, свою бешеную жажду жить, и пустоту, коей являлся Тысячеглазый Хаос, пришедший к нему. Теперь Дола понимал и слова гадалки из Стоунблейда, и видение, которое ему было тогда. Одно дело — увидеть прошлое со стороны, услышать жуткие слова, страшную сказку. И совсем другое — вспомнить самому, заново прожить те дни, почувствовать забытые эмоции, и... ощутить силу, данную маленькому мальчику Тысячеглазым.

Сон не был похож на кошмары, от которых нелюдь временами просыпался в холодном поту — и не мог вспомнить, что ему снилось. Нет, в этот раз он просто проснулся, словно и не спал вовсе. И долго-долго лежал с закрытыми глазами, не шевелясь и ожидая, когда проснётся и уйдёт Лайе.

Конечно же, Дола не собирался рассказывать о вернувшейся памяти брату. Конечно же, Лайе не дурак — и сам все поймёт, но Дола надеялся, что это случится не сразу, а позже, гораздо позже. Лайе не сможет вечно растрачивать на него свой Дар. Это сейчас они вольные наемники, кочующие из города в город, и, видят Первозданные — это лучшие дни в жизни Долы.

Будто пелена спала с глаз нелюдя, и на сердце стало совсем муторно. Дола понимал — Тысячеглазый — это неизбежность. Связавшись с Ним однажды, ты уже никогда не отмоешься. Распробовав новую душу, Хаос не отступит, он будет со своей жертвой до самого конца. Все эти дурные сны, все те видения наяву из детства — все встало на свои места. Теперь Дола помнил, как боялся своего Дара, он был неуправляем, хлестал направо и налево, стоило нелюдю разозлиться. А сдержанным норовом маленький смесок никогда не отличался — что на уме, то на языке, за что ему и доставалось. Был он не в меру языкастым, слишком упрямым и диким ребёнком, чей один только внешний вид вызывал у многих шеддаров острые приступы желания свернуть ему шею. А потом все исчезло, стерлось вместе с частью воспоминаний — до сегодняшнего дня.

«Ты научил меня быть счастливым. — думал нелюдь, созерцая безмятежную морскую гладь. — И за это я с тобой никогда не смогу расплатиться, Ли».

Сможешь ли ты сдержать обещание — быть стражем брату своему, Дола-Огонёк? Ты ведь и сам — опасен, несёшь часть Тысячеглазого в себе. Веришь ли ты в себя настолько сильно? Веришь ли ты так же сильно в Лайе?

Верю, — хотелось бы сказать Доле, — Так сильно, что доверяю свою жизнь.

Хотел бы он так думать, но... Что-то изменилось за последние месяцы. Любил он Лайе, любил больше жизни, но появившееся с некоторых пор напряжение между близнецами становилось все сильнее, вызывало сомнения и лишние терзания. Нелюдь понимал — все началось с Сольвейг. Но не желал он отказываться от неё, хотел иметь все и сразу — и любовь ведьмы, и верность брата.

Дола нахмурился и недовольно подобрал колени под подбородок, обхватил их руками, словно ему было зябко. Не хотелось ему думать об этом, не хотелось больше страшиться снов и чёрного неба.

И...

Сольвейг. В том, что ведьма проживёт и без нелюдя ещё многие годы, Дола был уверен так же непоколебимо, как можно было верить в то, что солнце встаёт на востоке, а садится на западе. Они с ней ведь из одного теста были слеплены, и охоча была ведьма до жизни ничуть не меньше Тысячеглазого. Сравнение это Доле не слишком понравилось, но жажда жизни этой женщины других мыслей не вызывала.

Дола коснулся пальцами губ и поморщился: казалось, что они горят огнём, как и всякий раз, когда он вспоминал Ресургем и Тысячеглазого. Это был прощальный подарок принцессы Мадригаль.

«Я что-нибудь придумаю, — решил про себя иллириец и убрал упавшие на лоб волосы, — Мы с Ли что-нибудь придумаем. Я не стану одержимым, не стану».

—Ты так уверен? — Дола почему-то не удивился, услышав голос мертвой принцессы наяву.

Боковым зрением он увидел Мадригаль — одержимая Совершенная стояла рядом и смотрела на морскую гладь.

—Тебя здесь нет. Тебя не может быть здесь! — зарычал нелюдь, плотно прижав уши к голове.

Мадригаль беспечно улыбнулась в ответ:

—Ошибаешься, сын Предателя. Я здесь. Я теперь всегда буду здесь — рядом с тобой. Я в твоём сердце, как Он — в твоём разуме, Дола-Огонёк. И ты смиришься, ты полюбишь меня. Полюбишь Нас. Люби нас всех, Дола-Доэлха, почти одержимый.

Принцесса исчезла, а Дола Даэтран остался сидеть на берегу один, глядя пустыми глазами на море, остро ощущая ее незримое присутствие, слыша ее в самом себе.

Люби нас всех, Дола-Доэлха, и живых, и мертвецов. Согрей нас всех — пока твоего огня хватает на это.

Возвращаться в лагерь ему все равно не хотелось, и Дола решил искупаться. Быстро скинув с себя все вплоть до портков, иллириец с разбегу врезался в воду, широкими гребками отплыл от берега и, набрав в грудь воздуха, нырнул как можно глубже. А вынырнув через некоторое время — почувствовал себя намного лучше.

Чуть позже он небрежно развалился на большом валуне, обсыхая под лучами палящего солнца. Чёрная рубаха, которую он снял, небрежно валялась рядом. Приближавшегося шеддара Дола почуял издалека, и потому лишь лениво приоткрыл один глаз, когда он подошёл достаточно близко.

—Ты, зовущий себя Бесом из Джагаршедда, помнишь меня? — услышал он голос.

—А должен? — Дола лениво повернул голову и увидел молодого воина, который ненамного обогнал его по возрасту.

—Ты и твои выродки перерезали мой отряд на границе с Белым Безмолвием. — рыкнул шеддар, прожигая Долу злым взглядом.

—Ах да, что-то припоминаю. — конечно, иллириец нагло солгал.

Разумеется, тот день он помнил совершенно ясно — довольно дурную славу ему это принесло при дворе императрицы. Но отказать себе в сомнительном удовольствии «выведи клыкомордого из себя» Дола, конечно же, не мог.

—Ну и злопамятные же вы ребята, рогатое племя, — покачал головой Дола, спрыгнув с валуна на песок. — Припомнить мне стычку многолетней давности, надо же! Хотя, некоторые из вас злятся на иллирийцев ещё со времен Периода Исхода. И чего это я вдруг удивляюсь?

—Не паясничай, смесок. — оборвал его шеддар, сложив руки на груди. — Меня зовут Кангу.

—Твоё имя должно мне о чем-то говорить? — Дола зевнул. — И чего тебе от меня надобно, Кангу?

—Из-за тебя, смесок, меня выперли из гвардии Мореноса, — буркнул Кангу.

—Из-за меня? — искренне удивился Дола, — Разве не ты не сумел остановить своих подчиненных? Разве не твои воины напали на мой отряд? Как жаль, что у них был непутёвый командир и такая бесславная смерть. Мир их праху. — Дола пожал плечами.

—Именно твой лучник пустил стрелу первым, смесок. — сварливо напомнил Кангу.

—За что и был мною повешен на ближайшей сосне. Удержи ты своих ребят — посмотрел бы вместе с нами, как задорно болтается в петле остроухий дурак. Видать, не слишком они тебя жаловали, командир. — Дола вздохнул, — От меня-то ты чего хочешь? Покаяния за павших сородичей? Или чтобы я довершил начатое и тебя тоже где-нибудь вздёрнул? — нелюдь демонстративно огляделся по сторонам.

Шеддар Кангу с мрачным видом наблюдал за паясничавшим иллирийцем и крайне недоброжелательно разминал пальцы на руках. А Дола наконец-то посерьезнел.

—Послушай, как тебя там... Кангу? Не хочу я с тобой драться, — вздохнул он. — Так что не бывать сегодня твоему возмездию. Иди туда, откуда пришёл подобру-поздорову. Все равно здесь нет ни одного приличного дерева! Вешать тебя на пальме было бы не очень удобно, согласись. И жители Шергияра не оценят. Экая оказия. — он не сдержался и паскудно улыбнулся.

И тут же получил по смазливой, наглой роже.

Малакай широко шагал по песчаному пляжу, размышляя о сегодняшнем разговоре с джалмарийской ведьмой. Что-то с ней было не так. Очень сильно не так. Женщина словно пыталась скрыть своим Даром что-то, возвела вокруг себя сильнейшие щиты. Разумеется, шаману вроде Малакая ничего бы не стоило ее расколоть, но он был не склонен к праздному любопытству. С другой стороны, если это затрагивало жизненный путь сыновей Редо — Малакай просто обязан был узнать причину.

Несколько недель назад, когда Малакай проживал спокойные и однообразные дни в Кер-Хасараде, нежданно и негаданно его вызвал к себе сам Моренос, правая рука Первого Полководца. Как и Малакай, Моренос был шаманом, но так же он являлся ещё и хозяином Кер-Хасарада. Он тоже родился в мире, существовавшем задолго до пришествия Совершенных, и сколько его знал Малакай — Моренос всегда был тенью Первого Полководца. Слухи ходили разнообразные, а сам шаман не распространялся о своём прошлом. Но Малакаю было известно, что Моренос познакомился с Редо ещё в те времена, когда знаменитый полководец был простым легионером и не носил Имени. Тогда его звали Девятым и служил он в Третьем Легионе, а Моренос был приблудой, калекой, которого Девятый по каким-то причинам пощадил, наплевав на главный закон Джагаршедда — право сильного, где сирым и убогим места не было. Честно говоря, сколько Малакай ни присматривался к верховному шаману, никаких увечий он узреть не смог, и потому эта история вызывала у него великое количество вопросов, на которые вряд ли будут получены ответы.

Но одно оставалось неоспоримым фактом: Редо и Моренос определенно были любимцами Первозданной Махасти. Они вместе прошли через все войны, вместе пережили вторжение Совершенных и Период Исхода. Когда Девятый получил Имя и стал Редо, Первым Полководцем Джагаршедда, он сделал Мореноса своим доверенным лицом. И шаман ведал о том, что происходит в мире куда больше, чем все шеддары вместе взятые. Это было само собой разумеющимся, ведь помимо всего Моренос заправлял шпионской сетью, которая расползлась далеко по всему миру. Малакай в число доносчиков не входил, и потому был несказанно удивлён, получив приглашение на приватную аудиенцию с верховным шаманом.

Уж лучше бы он отказался.

Ибо Моренос сказал «Слушай внимательно и запоминай» голосом, не терпящим возражений, и поведал ему и про тонкости союза Первого Полководца с иллирийской императрицей, и про их сыновей-близнецов. Разумеется, Лайе его не особо интересовал, а вот Доэлха явно представлял некую ценность. И потому наказал Моренос Малакаю присматривать за вторым близнецом, и что самое главное: приглядеться к нему, понять, одержим ли тот или нет. И провести пару бесед, должных навести смеска на правильные мысли, напомнить ему, что он был, есть и остаётся полукровкой, чьё место вопреки всему — на Огненной Земле Джагаршедд.

Малакай, не забывший ещё зверства Совершенных и презиравший всех серокожих нелюдей, от этой идеи был в ужасе. Но с верховным шаманом спорить было себе дороже. И потому старый шеддар, скрепя сердце, пообещал ему приглядеть за смеском.

Покидая покои Мореноса, он скрежетал зубами так, что грозил стереть их в пыль.

Ещё больше шаман изумился, увидев, что ему придётся отправиться в долгий путь вместе с Шаэдид, женщиной-воительницей, которая занимала в иерархии Джагаршедда третье место после Редо и Мореноса. Малакаю, как приверженцу старых добрых традиций, Шаэдид стала костью поперёк горла, ибо шаман был твёрдо убеждён, что бабе в лучшем случае место на сеновале и с юбкой на голове.

Так нет же, пытаются они воевать! Ничему их не научила история Махасти, которая, хоть и была Первозданной, но погибла в конце Периода Исхода. А её преемница? Печально известная Искра-Мученица, женщина-полководица, растерзанная собственными воинами? К слову, среди них был и сам Редо, посчитавший Искру слишком слабой для того, чтобы она могла вести за собой легионы. И вот теперь — Шаэдид, соплячка, едва разменявшая третье столетие. Ясное дело, с воительницей у шамана добрые отношения не сложились и посему он перечил ей абсолютно во всем.

Обуреваемый сумрачными и откровенно женоненавистническими мыслями, шаман с хмурым видом приближался к месту, где должен был находиться искомый им полукровка. Ещё издалека Малакай услышал подозрительный шум, перемежавшийся с отборной руганью. Шаман насупил косматые брови, прислушался и посмурнел ещё больше.

—Сцепились все-таки. — резюмировал он вслух и поспешил вперёд.

И впрямь, на белом песке, сцепившись крепче двух друзей, валяли друг друга иллирийский смесок и молодой шеддар. Слышалось сопение и рычание, ни один из них не собирался уступать другому. Малакай, выругавшись, очень быстро пересёк оставшееся расстояние и разнял сцепившихся парней. Вздернул обоих с песка за шкирку и вцепился когтистыми пальцами каждому в ухо.

—Пусти! Пусти, кому говорю! — негодовал Кангу и рвался вперёд, рискуя остаться без уха, — Да я ему сейчас!

—Что ты мне сейчас, клыкомордый? Гляди, как раскукарекался, висельник! — скалился в ответ Дола, пытаясь отплеваться песком, и имевший весьма потрёпанный вид.

При ближайшем рассмотрении становилось видно, что у молодого шеддарского мстителя не хватает одного зуба и разбит нос, а у Долы под глазом наливался здоровенный фингал.

—Дурни! Дубины стоеросовые! Лбы толоконные! Сила есть — ума не надо! — костерил их шаман, точно детей неразумных. — Молокососы!

Впрочем, для него, прожившего столько тысячелетий, эти двое и были детьми, которые даже свой первый век не отжили.

—Дурошлепы! Сосунки! Удумали тут драку затеять! И из-за чего? — прорычал он, навешав обоим увесистых затрещин. — Устроили цирк, а все из-за того, что вы оба оказались никудышными командирами! Срам какой! Срамота!

Кангу с трепетом внимал забористой ругани шамана, стеснительно убрав сбитые кулаки за спину и шмыгая разбитым носом. Дола слушал Малакая вполуха, без должного почтения, слишком занятый тем, что ощупывал своё лицо. Коснувшись пальцем синяка, что украшал его симпатичную физиономию, Дола поморщился — больно уж он не любил получать по морде. Затем деловито потрогал языком шатавшийся зуб и трагически вздохнул, прерывая пламенный монолог шамана.

—Говори, чего тебе надобно, пердо старое. — буркнул он, встретившись взглядом с Малакаем.

И на всякий случай отошёл подальше, дабы не получить в ухо ещё раз — в воспитательных целях.

—Такой сопляк, а гонору-то сколько, а? — шаман нисколько не обиделся на неуважительные слова. — Кангу я искал, смесок ты паршивый. К тебе тоже разговор есть. Поди сюда, чего попятился-то.

—Мне и отсюда тебя прекрасно слышно. — Дола устремил безмятежный взор в небо. — Ты говори-говори, а я послушаю.

—Не усугубляй, остроухий. — злобно усмехнулся Малакай и повернулся к гневно шевелившему ушами Кангу. — Возвращайся в лагерь. Заступишь сегодня и завтра в первую стражу. А сейчас ты отправишься убираться в загоне у бестий, уразумел? Если ещё раз увижу тебя рядом с этим — церемониться не стану. Тоже мне, борец за справедливость выискался, тьху!

Получивший свою порцию воспитательных люлей, несостоявшийся воитель за справедливость скорбно опустил голову и попятился подальше от шамана, не рискуя ему перечить.

Малакай проводил Кангу тяжёлым взглядом, затем сложил могучие руки на груди и зыркнул на Долу из-под косматых бровей. Нелюдь стоял, нахально улыбаясь, и, судя по всему, не испытывал совершенно никакого раскаяния. Глядя на его до неприличия самодовольное лицо, Малакай испытал острое искушение разукрасить серую физиономию симметричным фингалом. Впрочем, он подозревал, что обладатель наглой иллирийской рожи вызывает подобное желание почти у каждого, кто с ним столкнётся. Шаман вздохнул.

—Следуй за мной, смесок. — тоном, пресекающим всякие возражения, заявил он.

—С чего бы? — недовольно буркнул Дола и тоже сложил руки на груди.

Малакай громко вздохнул и покачал головой.

—Не ерепенься, смесок. Ты все ещё безымянный, изволь слушаться старших.

—У меня есть имя. — был раздражённый ответ.

—Только на Вечной Земле, не здесь. Ты его пока не заслужил.

—К Лайе у тебя претензий не было, шаман.

—Лэйхе — чужак. Хоть вы и близнецы, но его вскормила Вечная Земля, он иллириец до мозга костей. А ты, Доэлха-Огонек, жил среди нас. Неважно, сколько лет ты провёл на чужой земле, но ты был, остаёшься и будешь одним из наших. Я, конечно, не в восторге от этого, но закон есть закон. — недовольно отрезал Малакай. — Так что руки в ноги и иди за мной, пока я тебе уши не оборвал.

—Ты сама любезность, шаман. — ядовито заметил Дола.

Он взял нагревшуюся на солнце рубаху и нехотя натянул ее на поджарое тело. Исподлобья взглянул на Малакая, всем своим видом показывая, что готов следовать за ним.

Молча они шли, все больше удаляясь от побережья. Дола кидал на Малакая вопросительные взгляды, искренне недоумевая, что от него могло понадобиться сварливому шаману. Сам Малакай всем своим видом излучал презрение к плетущемуся позади полукровке с разбитой рожей. Начинать беседу никто из них не торопился. Солнце было уже в самом зените и беспощадно обжигало кожу, а Дола лишь все сильнее удивлялся, не понимая, куда и зачем они идут. Пляж сменился небольшим оазисом, за которым виднелись древние руины. Время и ветер были безжалостны к ним, и определить, чем эти развалины были раньше, уже не представлялось возможным. Острые обломки колонн стремились вверх, подобные останкам какого-то древнего существа. Проходя мимо одной из них, Дола не удержался и скользнул пальцами по поверхности, ожидая почувствовать знакомую шероховатость каменной поверхности. Но его пальцы коснулись горячего металла, занесённого песком и пылью. От неожиданности Дола отдернул руку, не доверяя собственным ощущениям.

—Металл? — удивленно спросил он, взглянув на Малакая.

—Совершенно неизвестный и чуждый нам сплав. Когда-то это был корабль Совершенных, смесок. — не оборачиваясь, ответил шаман. — Ты смотришь на руины некогда великой цивилизации.

Ещё раз изумленно взглянув на колонну, Дола поспешил за шеддаром.

Сквозь истрескавшиеся плиты пола пробивалась слабая поросль, некогда бывшая зеленой, а ныне выжженная беспощадным солнцем Джагаршедда. И все же, Дола не мог оторвать взгляда от этой пожелтевшей травы, думая о том, что несмотря ни на что — жизнь продолжается.

Малакай, словно не замечая, как нелюдь вертит головой по сторонам, вёл его в самый центр развалин, где виднелся чёрный зев спуска под землю.

По мере приближения к нему Дола все сильнее ощущал нарастающее беспокойство. Червячком сомнения оно подтачивало его изнутри, вызывая непрошеные и нежеланные воспоминания о Ресургеме. Дола плотно прижал уши к голове, сжал зубы и молча подошёл к Малакаю, остановившемуся возле полуразрушенных ступеней, которые вели под землю.

—Спускайся. — кивнул в их сторону шаман.

Дола нервно прянул ушами и прижал их голове. Затем нахально улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой.

—Стариков всегда пропускают вперёд.

—Совершенно никакого почтения, — фыркнул Малакай и спустился первым.

Дола осторожно шагал по ступеням следом за ним. На какое-то мгновение они с шаманом погрузились в кромешную тьму, и даже способность Долы видеть в темноте подвела его на сей раз. А потом они увидели свечение. Тысячи огоньков сияли вокруг. Похожие на светлячков, они были повсюду: на потолке, на стенах и даже на полу. Наклонившись, Дола попытался выковырять один такой камешек, но едва не сломал себе ногти. Он ведь уже видел такие — подобные «огоньки» освещали ему путь в катакомбах Ресургема, и они же были в старой части Термарилля. Мимоходом Дола подумал, что когда они с братом вернутся на Вечную Землю, ему обязательно стоит наведаться в старый дворец и попробовать раздобыть эти волшебные камни. Лайе, конечно же, будет не в восторге от этой затеи — улыбнулся про себя Дола — но его возлюбленный братец вообще редко когда бывал чем-то доволен.

Тем временем, Малакай держал путь по довольно узкому коридору — и шеддару приходилось сгибаться, чтобы не задеть головой потолок, и сутулиться — плечами и локтями он все норовил задеть стены. Дола молча шёл за ним, не находя себе места. С некоторых пор он крайне невзлюбил подземелья, ибо темные и заброшенные коридоры вызывали у него воспоминания о Ресургеме и встрече с Тысячеглазым.

Коридор закончился, и они оказались в странном помещении. Оно казалось круглым, не было в нем острых углов, а стены плавно переходили в куполообразный потолок. И все здесь было из того же странного металла, что и колонны на поверхности. И точно так же, как и коридор, это помещение освещали сотни ярких огоньков-светлячков.

В середине странной комнаты стоял саркофаг. По-крайней мере, Дола решил, что эта конструкция была похожа на саркофаг. Он был из металла, как и все вокруг, но его крышка имела овальную форму и казалась стеклянной. Бросив настороженный взгляд на застывшего на пороге Малакая, Дола сделал несколько неуверенных шагов вперёд. Внутри него все переворачивалось от очередного приступа предчувствия, а сердце колотилось в груди, снедаемое любопытством. Убедившись, что шаман не воспрепятствует ему, Дола сделал пару глубоких вдохов и решительно подошёл к саркофагу. Он положил ладонь на стекло, стирая с него многовековую пыль.

И заглянул внутрь.

Там, на матовой поверхности чёрного цвета, покоились останки Совершенного. Его тело давно иссохло, превратившись в мумию, но обсидианового цвета доспехи, украшенные причудливой вязью, казалось, отлично сохранились и поныне. Длинные белые волосы были заплетены в толстую воинскую косу и заботливо уложены вокруг головы. Руки мертвеца сжимали меч — таких Дола не видел прежде. Длинный и изогнутый, подобно серпу, он был покрыт царапинами и ржавчиной, словно никто не озаботился вычистить его, прежде чем вложить в руки хозяину.

Дола смотрел завороженно, глядел изо всех сил, стараясь впитать в себя это страшное, но необъяснимо завораживающее зрелище.

—Здесь упокоен Совершенный Глеанн. — тихо сказал Малакай, но Дола все равно вздрогнул, он уже успел забыть, что находится здесь не один.

—Откуда ты знаешь, кто он? — так же тихо отозвался нелюдь, словно боясь разбудить давно мертвого Совершенного.

—Эта машина. Корабль. Мы знали, что на нем будет генерал Совершенных — только он один являлся Tedd Chaoin, одержимым. Мы чуяли его. И он управлял машиной. Когда-то она парила в небе, подобная птице из железа и поливала нашу землю огнём. Мой легион атаковал ее раз за разом, но ничто не брало этот сплав. У нас не было оружия из пламени, как у Совершенных. Не было у нас их Дара. Только мечи и наша ярость. Мы могли проиграть, но... — Малакай судорожно вздохнул, словно воспоминания до сих пор вселяли в него ужас. — Я видел, как почернело небо и в нем раскрылась бездна. Если Вечность — пустота, то это была она.

—Тысячи глаз в пустоте, тысячи Его голосов. Смеются и рыдают, сводят с ума, не так ли? — тихо закончил за него Дола.

Малакай наконец посмотрел на полукровку.

—Ты видел Его.

Дола молча кивнул, сжав зубы.

—Пустота поглотила эту машину, как и часть моего легиона. А потом отторгла ее, как будто... это было что-то лишнее. И все закончилось — этот бой, и Период Исхода подходил к своему апогею. Позже мы видели остатки армии Совершенных, они приходили сюда, а потом ушли. Мы же не могли приблизиться к этому месту, наши тела покрывались ранами и язвами, мы будто разлагались заживо. Пожалуй, лишь спустя тысячелетие какой-то смельчак осмелился прийти сюда. И нашёл здесь это. Больше ничего не осталось, а если и было, то время и песок уничтожили это.

Дола снова взглянул на мумию, чьи пустые глазницы глядели прямиком в вечность. Малакай продолжал говорить:

—Разлом закрылся и больше никогда не открывался, но наша земля здесь почти мертва.

—Ты за этим привёл меня сюда? Рассказать мне про Глеанна?

—Будь ты одержимым, Разлом бы открылся вновь. — буркнул Малакай.

На мгновение у Долы отвисла челюсть. А затем он прижал уши к голове и, оскалившись, зарычал на шамана:

—Ты что же, пердо старое, хотел меня Тысячеглазому скормить?! Ах ты ж...

—Не скормить, а удостовериться, что ты не одержим. — невозмутимой ответил Малакай и паскудно улыбнулся.

—Что-о-о?!

А ты не одержим, Дола-Огонёк? — мурлыкнул в разуме иллирийца голос принцессы Мадригаль.

Дола поспешно заглушил его своими мыслями и скользнул пальцами по саркофагу. Ладонью он задел резной узор и ругнулся, почувствовав, что порезался. Почти сразу же послышалось гудение со всех сторон одновременно. Камни-светлячки вспыхнули с утроенной силой, и вдруг все помещение заполнилось звуками и видениями. Дола и Малакай с потрясением смотрели на то, что — как они поняли — было последними минутами жизни Глеанна, великого генерала Совершенных. Они видели, как он командовал своими подчиненными — и самим кораблем. Машина откликалась на его голос, точно живая. Потом все задрожало, Дола увидел, что Глеанн стоит, воздев руки вверх — и верхняя часть корабля раскрылась, обрушив на Совершенного солнечный свет. А затем небо разорвалось на части, в нем появилась пустота, из которой на мир глядел Тысячеглазый. Глеанн обращался к нему на языке Совершенных, его лицо было преисполнено гнева и ярости. Дола услышал до боли знакомый рёв тысячи голосов, и... пустота забрала Глеанна, иссушила его, превратив в пустую оболочку, поглотив навсегда.

Дола слышал крики Совершенных, словно обезумевших после гибели командира. Он почти не понимал их язык, слишком он изменился за столько тысячелетий. Но какие-то слова нелюдь разобрать смог: «Принцесса Мадригаль» терпит крушение» — кричал кто-то.

И все исчезло.

Дола и Малакай неподвижно стояли в воцарившейся тишине, не в силах отойти от увиденного.

—Что... Что это было?! — наконец, пробормотал Дола, нарушив молчание.

Малакай поймал его взгляд — совершенно дикий, почти обезумевший.

—Память корабля? — сипло предположил он.

—Ты хочешь сказать — он живой? Эта... машина живая? — Дола говорил странно тихо, сжав пальцы в кулаки.

—Вы были Совершенными, а не мы. — ответил ему шаман, — Как я могу ведать о том, что вы умели создавать?

—Столько знаний было утеряно. — полукровка долгим взглядом обвёл комнату, замер, уставившись на иссохшее лицо Глеанна. — Сколько же мы потеряли на самом деле?

—Ты понял что-нибудь из того, что они говорили?

Дола нахмурился.

—Наш язык слишком сильно изменился, но некоторые слова были узнаваемы. Кто-то кричал: «Принцесса Мадригаль» терпит крушение». Это и правда был... корабль.

—Принцесса Мадригаль? — вскинул брови Малакай.

Имя ему ни о чем не говорило. Дола вздохнул.

—Он назвал эту машину в честь неё. Мадригаль была Совершенной, принадлежала одному из наших Домов. О ней даже ее собственная семья почти ничего не знает — или же они предпочитают молчать. Мне известно лишь то, что она стала второй одержимой, после гибели Глеанна. — нелюдь благоразумно умолчал о том, что видел в Ресургеме, ограничившись сухой исторической сводкой.

Скажи ему, — пропел голос принцессы в его голове, — скажи им всем, кем я была! Я ждала его с войны, но он не вернулся домой. Я так ждала, так верила... А потом стала такой же, как он. Я ему обещала, и я...

Тонкий голос Мадригаль изменился, в него разом вплелись смех, крики, плач.

«Заткнись! Исчезни!» — полукровка успел бросить взгляд на шамана, прежде чем его повело.

Я никогда не исчезну, Мы никогда не уйдём, — казалось, разум Долы взорвался ослепляющей болью.

Он почувствовал, как пол уходит у него из-под ног, а затем Дола начал оседать в полубессознательном состоянии, отчаянно пытаясь ухватиться руками за саркофаг. Последней ясной мыслью было осознание того, что пол стремительно приблизился и ударил его по лицу.

Пустота была тянущей, знакомой и почти родной. Он плыл в ней, зная, что скоро увидит ее. Она обнимет его со спины, тонкие руки вспорхнут к груди, там, где бьется сильное сердце, где горит часть их с Лайе души. Принцесса засмеётся своим неповторимым смехом, словно греясь о вечное и неистовое пламя.

Мадригаль приходила к нему во сне и наяву, всегда стояла рядом незримой тенью, ее голос звучал в его голове — одним из многих. Но его нельзя ни с чем спутать, ибо каждый раз губы обжигает давний поцелуй.

Люби нас всех, Дола-Огонек. Помни нас всех, помни и не забывай. Теперь ты помнишь, теперь ты ведаешь — не уйдёшь, не сбежишь, ибо Мы в тебе, а ты — часть Нас. Люби нас всех, пока есть на то у тебя силы. Люби нас всех, пока не погаснешь.

На что тебе Сольвейг? Зачем тебе Лайе, Дола-Доэлха?

Ты так похож на него, сын Предателя. Ты столь же ярко ненавидишь и любишь. Тебе ближе гнев и ярость, это то, чем ты всегда жил. И ты почти один из Нас.

Отпусти их всех — и стань Нашим. Ты ведь так любишь жизнь, так мечтаешь о силе. Полюби Нас, прими Нас, смирись с Нами — и получишь все, что так желаешь.

Хочешь, я стану зеленоглазой ведьмой? Хочешь — Мы примем облик твоего брата?

Сердце щемит от боли, словно стальные когти рвут его изнутри.

Чёрная птица, та, что рвалась наружу во всех кошмарах — она снова здесь, и ему не избавиться от неё.

Он собирается с силами, видит себя — одного и в пустоте. Видит принцессу перед собой. И вцепляется руками в ее горло. А затем его сердце будто рвётся на части прóклятыми когтями, и...

Сначала он услышал голос. Мужской, злой и ругавшийся самыми грязными словами. Голос доносился издалека, но Дола вцепился в него всеми силами, надеясь выйти из тьмы, которая обступила его со всех сторон. А потом он пришёл в себя, очнулся резко — от хлесткой и звонкой пощёчины. Дола захрипел, широко раскрыл глаза, окончательно придя в себя от того, что у него зверски горели щеки, а в голове стоял невообразимый звон — кто-то вешал ему оплеухи, и явно делал это от души. Нелюдь увидел нависшего над ним Малакая. Шаман выглядел... обеспокоенным, и какая-то часть рассудка Долы усмехнулась: для того, кто жил тысячелетиями, это было высшим проявлением паники. Гордись, Дола-Доэлха — ты сумел напугать древнего шамана.

Увидев занесённую для очередной оплеухи широкую и когтистую ладонь, Дола быстро заслонился от удара, пробормотав:

—Живой я, живой, хватит лупцевать меня!

—Я не смог отказать себе в этом удовольствии. — усмехнулся шаман, но в его жёлтых глазах промелькнуло облегчение.

Он помог нелюдю подняться на ноги и критически его оглядел. Долу шатало из стороны в сторону так, словно он был пьяный, и почему-то невыносимо сильно болело в груди.

—Сколько я так провалялся?

—Не слишком долго, но ты успел заставить меня понервничать, смесок.

—Ты, кажется, был от меня не в восторге.

—Я и сейчас тебе не рад, но Моренос и Первый Полководец оторвали бы мне голову, вздумай ты подохнуть. — огрызнулся шаман. — Что это было?

—Неважно, — буркнул Дола и потёр ладонями обе щеки.

Он мрачно подумал, о том, что в скором времени будет выглядеть писаным красавчиком: с опухшим лицом и внушительным синяком под глазом.

—Нет, это важно. — прорычал Малакай. — Итак, я жду. Что. Это. Было? — шаман чеканил слова, и весь его вид совершенно не располагал к шуткам.

Дола долго разглядывал мыски своих сапог, прежде чем ответить. Наконец, он набрал полную грудь воздуха — и как на духу вывалил шаману всю подноготную.

Про вернувшееся воспоминание.

Про свои кошмары.

Про Каморанский поход.

Про демона Хаоса в Реванхеймском лесу.

Про Ресургем.

Про принцессу Мадригаль.

Малакай слушал его — и лицо шамана мрачнело все больше с каждым услышанным словом. Когда Дола замолчал, Малакай поджал губы.

—Я схожу с ума, да? — нервно рассмеялся Дола, запустив пальцы в непослушные волосы.

—Твой брат знает? — процедил в ответ шаман.

Дола отрицательно покачал головой, чувствуя себя нашкодившим щенком. Малакай выругался так, что серокожий нелюдь невольно прижал к голове покрасневшие уши.

—О, сиськи Махасти! Ты — редкостный самодур. — наконец, резюмировал шаман.

И, добавив ещё пару крепких выражений, он исторг из себя страдальческий вздох.

Шаэдид спешилась первой. Она грациозно спрыгнула на горячий песок и теперь веселилась, наблюдая, как ее спутник пытается сделать то же самое. Когда Лайе, наконец спешился, вернее сполз с бестии следом за воительницей, Шаэдид не смогла удержаться от смешка в его сторону. Иллириец с ужасом взглянул на бестию и попытался пригладить растрепавшиеся волосы, но его усилия оказались тщетными.

—Ездовое животное... — пробормотал он, — «Представь, что это лошадь, Лэйхе!» — передразнил он Шаэдид. — Это не ездовое животное, это верный способ убиться!

—Когда ты привыкнешь, тебе начнёт это нравится. — улыбнулась женщина в ответ. — Разве это не прекрасно — мчаться наперегонки с ветром и чувствовать себя свободным, Лэйхе? Свободы ведь у тебя так мало.

Лайе уставился на Шаэдид, неприятно задетый ее словами. И ведь она была совершенно права. Титул наследного принца накладывал на Лайе непреложные обязательства. Пока они с Долой молоды и беспечны, пока царствует их мать — братья свободны настолько, насколько это является возможным. Здесь, в Джагаршедде, все эти титулы и звания не имели никакого значения, а предопределённое будущее казалось невероятно далеким. И пожалуй Лайе действительно имел право побыть хоть немного свободным взаправду.

И он улыбнулся воительнице — широко и искренне.

—Пожалуй, ты права.

Он окинул взглядом местность, на которой они были и восхищенно застыл.

Зелень.

Всюду была зелень. Лианы обвивали руины древнего города, где-то журчала вода. Зеленые акации тянулись к солнцу. Лайе готов был поспорить, что слышит пение птиц.

—Джагаршедд не всегда был бесплодной пустыней. — вздохнула Шаэдид. — Когда-то это была прекрасная земля, и текли по ней широкие реки, а вместо песков была бесконечная зелень. То, что ты видишь перед собой — останки Хекета, одного из наших городов. Это место силы, и лишь потому Хекет все ещё цветёт.

—Неужели никто из вашего племени не чует, насколько все плохо? Эта земля отравлена, она умирает. Ей больно и страшно. — искренне возмутился Лайе.

—Порой я завидую шаманам, — призналась Шаэдид. — Вы умеете слышать землю и ее детей. Вы можете говорить с ними. Можете задать вопросы и получить ответы.

—Джагаршедд не пожелал говорить со мной. — вздохнул Лайе.

Он продолжал разглядывать зеленые руины, чувствуя, что в этом месте жизнь все ещё продолжается, а земля... не осквернена проклятием.

—Лэйхе, Лэйхе. — покачала головой воительница. — Ты и сам должен знать, кто в этом повинен. Наше племя... Мы забыли истоки, и многие из нас воспринимают эти пески как должное. Но ты-то можешь понять?

Нелюдь на мгновение зажмурился, ловя мимолетное, ускользающее видение. Словно руины древнего Хекета сжалились над ним и решили показать осколки прошлого.

—Потеряв Карсанона, Первозданная Ракхеджи воплотилась в Имрах, последней камайской королеве. Королева Имрах не пожелала отдавать врагам Камайнен. Королева Имрах решила, что если ей суждено умереть, то пусть и Земля Свободы сгинет вместе с ней. Королева Имрах принесла в жертву остатки своего народа, в отчаянии взывая к тогда живым еще богам. И они услышали ее мольбу, слившуюся с болью захваченной земли, и они обрушили проклятие на Камайнен, забрав взамен жизни Имрах и ее народа.

Но не знал никто, что Совершенные сами почти что равны богам, и их было много. Не мог никто предвидеть того, что златокожие нелюди разобьют древнее проклятие, что оно сплетется с их извращенной магией, а его осколки разлетятся далеко по Миру-без-Конца. И никто не знал, что отраженное проклятие обрушится на Хальгейзу, сплетенное с силой Совершенных — той самой, которая некогда погубила Айягарасэ. Что оно превратит Хальгейзу в пустошь, скованную вечным льдом и снегом. Что оно поразит Первозданную Махасти, и обратит в прах весь Третий Легион. Никто мог даже предположить, что осколки этой чудовищной, искаженной силы уйдут глубоко в землю Джагаршедда, отравят моря и реки, превратят цветущие равнины в песчаные пустоши, пробудят дремлющие горы и заставят их извергать огонь. И еще долгие годы, века, тысячелетия, они будут разъедать душу Огненной Земли. — процитировал Лайе отрывок из древней летописи.

Шаэдид подалась вперёд.

—Ты чувствуешь! Ты ведь понимаешь! И у тебя, Лэйхе, есть сила, способная остановить это.

Лайе удивлённо повернулся к Шаэдид и несколько нервно рассмеялся.

—Я не Первозданный. Я не способен повернуть время вспять. У меня нет силы Детей Хасидзиль, способной исцелить болезнь целой земли. Я даже не Совершенный, и нет у меня знаний о том, как все исправить. — он заставил себя улыбнуться.

—Ты не знаешь, как это сделать сейчас. Но ты можешь получить эти знания. У тебя достанет сил, ведь твой Дар... Ночью у костра Малакай наблюдал за вами с Доэлхой. Он шаман, подобный тебе. Он сказал мне, что у вас обоих хватит сил, чтобы...

—У моего брата нет Дара. — резко оборвал воительницу Лайе. — И тебе это известно.

—У него есть сердце, Лэйхе. — Шаэдид подошла к нелюдю, пытливо вглядываясь в него. — Может, ему не нужен Дар, чтобы все изменить. Доэлха, он как пламя — свирепое, всепожирающее. Он, как пожар, который сложно загасить, он любит забирать — и почти ничего не отдаёт взамен. Если он захочет спасти нашу землю, он это сделает. Ты же, Лэйхе, подобен безмятежному океану. Ты не черпаешь силу — ты ее источник. Мир становится лучше, когда рождается кто-то наподобие тебя. Такие, как ты наполняют его силой и надеждой. Если твой брат окажется способен выжечь скверну, то тебе достанет сил заживить все раны после его войны. И для этого вовсе не нужен Дар Хасидзиль. Только вера. Бесконечная вера, силы всех шаманов Джагаршедда... и твои.

Лайе промолчал. Сжав губы в тонкую нить, он безмолвно созерцал раскинувшийся перед ним оазис. Джагаршедд всегда представлялся ему бесплодной пустыней, в которой можно лишь выживать. Когда он пытался вспомнить крепость Лем — место, откуда он забрал маленького Долу — перед внутренним взором представали лишь бесконечные пески и степи, иссохшие русла рек и руины древних городов. Да и сама крепость Лем видала лучшие дни, хоть и сохранила былую роскошь. Пожалуй, с тех пор при каждом упоминании Огненной Земли нелюдь словно наяву чувствовал горячий ветер, постоянную жажду, и палящее солнце. Он и не подозревал, каким красивым может быть Джагаршедд. И какие потрясающие женщины ступают по его земле.

Сообразив, что его мысли свернули куда-то не туда, Лайе недоуменно крякнул и попытался нарушить молчание какой-нибудь умной фразой. Но, как назло, блестящий разум на сей раз подвел нелюдя. В голове было пусто, как в дырявом ведре. Положение спасла Харро. Бестия бесшумно подкралась к иллирийцу и ткнулась мордой ему между лопаток. Лайе подпрыгнул и отскочил от неё с поразительной скоростью.

—Знаешь, — мурлыкнула Шаэдид, — Если бы ты не понравился Харро, она бы сразу откусила тебе голову. — женщина поймала возмущённый взгляд иллирийца, негромко рассмеялась и небрежно пожала плечами. — Естественный отбор.

Лайе пробормотал крайне заковыристое ругательство, выражая тем самым своё отношение к естественному отбору. Бестия медленно нарезала круги вокруг него, то и дело высовывая длинный язык и облизывая пасть. Лайе повернулся к Шаэдид в поисках спасения, но наткнулся на ее насмешливый взгляд. Недовольно скукожив лицо, он собрал силу воли в кулак и протянул Харро руку, ладонью вверх. Бестия припала на задние лапы и, издав странный урчащий звук, доверчиво ткнулась мордой в руку иллирийца. Убедившись, что ему не собираются ничего отгрызать, Лайе осмелился погладить бестию по голове. В ответ Харро снова заурчала и вдруг опустилась на землю рядом с нелюдем, покорно склонив голову.

—Что с ней? — пробормотал немного ошалевший Лайе.

—Она приглашает тебя, — ответила Шаэдид, — Прокатиться верхом. Ты ей явно симпатичен.

—А... э... — промямлил Лайе, с подозрением вглядываясь в чёрную клыкастую морду.

В жутком оскале бестии ему чудилось крайне издевательское выражение. Харро терпеливо ждала, лениво помахивая хвостом.

—Тебе ещё пригодятся навыки езды на бестии, — хитро улыбнулась Шаэдид. — Помни, что управлять ею так же просто, как и лошадью.

—Но мы же только что... — жалобно протянул иллириец и вздохнул.

Украдкой потерев ноющую после недавних головокружительных скачек задницу, Лайе с унылым видом взгромоздился на бестию и прихватил поводья. Не успел он ничего сказать, как зверюга сорвалась с места,унося на своей спине воющего иллирийца. Шаэдид проводила их взглядом и негромко рассмеялась.

Лайе приглянулся ей с первого взгляда, когда она впервые увидела близнецов в Шергияре. Понравились воительнице его выдержанное спокойствие, острый ум и отстраненное любопытство. Лайе, как губка, впитывал в себя все новое. Ему оказалась присуща жажда знаний, свойственная всем шаманам, способным заглянуть за грань доступного. Как и все дети Огненной Земли, Шаэдид умела видеть суть — и когда она сравнивала иллирийского гостя с океаном, она знала, о чем говорила. К тому же, Шаэдид помнила наказ Мореноса поговорить с Лайе — и про его брата, и про их судьбу. Надо было лишь начать разговор, а все остальное неглупый иллириец поймёт и сам.

Воительница села на поросшие мхом камни, скрестив ноги и, прикрыв глаза, стала ждать.

Лайе успел сто раз проклясть тот миг, когда решил в одиночку оседлать это дикое животное. Бестия скакала по руинам Хекета, выписывая невозможные фортели, словно испытывая нелюдя на крепость. Она отнюдь не пыталась сбросить своего нерадивого всадника, но и совершенно не слушалась его. Оставив бесплодные попытки притормозить Харро, Лайе приложил все усилия для того, чтобы не свалиться с неё во время очередного умопомрачительного кульбита, когда небо оказывалось под ногами, земля над головой, а желудок норовил подскочить куда-то в район горла.

Лайе слишком поздно заметил, что одна из крыш древнего города была покрыта глубокими трещинами и держалась на честном слове. И когда Харро пружинисто приземлилась на неё всем своим весом, иллириец услышал громкий треск, и крыша под ними медленно и неумолимо поползла вниз. Харро успела оттолкнуться от рушащейся поверхности задними лапами, ее когти с отвратительным звуком прочертили борозды по каменной стене, и все же бестия повисла над пропастью вместе со своим наездником. Лайе что есть силы вцепился в ее гриву и, воздав короткую молитву всем Первозданным, грубо вклинился в разум животного. Харро издала пронзительный верещащий звук, изо всех сил сопротивляясь чужому сознанию.

«Вверх! — мысленно скомандовал Лайе, — Цепляйся за обломки — и вверх! Живо!»

Бестия громко рявкнула и послушалась.

Как они выбрались из чёрного зёва здания, Лайе так и не запомнил. Он стал частью бестии, ощутил ее гнев на себе, и почуял бешеную жажду жить. А затем увидел мир ее глазами, почуял упоение свободой и нескончаемую радость от возможности быть частью Джагаршедда, услышал древних духов Хекета и самой Огненной Земли. Теперь она говорила с ним, пела ему песни о мире, что был раньше, и о прекрасных городах, ныне стертых в пыль временем, войной и скверной. И тогда Лайе отпустил себя, позволив Дару завладеть им полностью. Чувство было почти таким же, как несколько месяцев назад в Джалмаринене — когда силы вернулись к Лайе после долгого затишья. И не было в нем в этот раз гнева, злости и горечи, не было ничего, кроме бесконечного упоения жизнью и свободой. Ветер хлестал по щекам, но Лайе сам стал ветром. Был он солнцем и небом, землёй и зелёными лианами, оплетавшими останки древних построек. Он мог дотянуться до разума любого живого существа на десятки, сотни лиг вокруг — и увидеть все желания, прочитать все мысли. Казалось, он полностью растворился в окружавшем его мире, в этом городе, в его памяти. Все, что раньше казалось ему недоступным — открылось сейчас. Если бы Лайе мог сейчас осознавать себя, он бы понял, что значит быть богом. Он увидел огонь — яркий и тёплый, не обжигающий, но готовый согреть. И Лайе-бестия направился к этому пламени, быстро перебирая лапами по земле, пружинисто перескакивая через препятствия.

Он смог отпустить разум Харро лишь тогда, когда в поле его зрения возникла рыжеволосая воительница. Увидев свою бестию, Шаэдид поднялась на ноги и привычно сложила руки на груди. Харро резко остановилась перед ней, сбросив с себя наездника. Лайе приземлился на копчик и взвыл, схватившись ладонями за многострадальную пятую точку. Шаэдид тем временем приголубила бестию, в знак поощрения скормив ей что-то из сумы, висевшей на бедре.

—Вижу, без приключений не обошлось. — констатировала факт Шаэдид, и услышала в ответ лишь негодующее шипение.

Лайе попытался подняться на ноги, но чувство равновесия подвело его, и он плюхнулся обратно на траву.

—Испугался? — хохотнула Шаэдид и помогла ему подняться с земли.

Иллириец ошарашено кивнул головой, все ещё никак не в силах прийти в себя после слияния разумом с бестией. Ощущения были незабываемыми.

—Она спасла тебя. — Шаэдид кивнула в сторону Харро. — Значит, признала своего. Когда бестия подчиняется кому-либо, мы говорим так: зверь на зверя не нападает.

—Я сам себя спас, — буркнул себе под нос Лайе и потёр лоб, чувствуя, как у него до сих пор трясутся ноги.

Шаэдид с плутоватым прищуром наблюдала за ним, сложив руки на груди.

—Ты не трус, — наконец, добавила она.

Лайе уставился на неё во все глаза, пытаясь сообразить, где именно он проявил храбрость. Надо сказать, головокружительные скачки верхом на бестии и приключение на крыше едва не заставили его обмочить штаны от страха. В данном случае Лайе даже не возражал против того, чтобы его позорно заклеймили трусом — сложно было бы сохранить невозмутимый вид в таких обстоятельствах. Он поморщился, вспомнив, как орал, стоило бестии перейти в галоп. Со скачками на лошадях это было не сравнить.

—Я чуть не обо... — он запнулся и исправился. — Тысяча извинений. Я был напуган.

Шаэдид раскатисто, с хрипотцой, расхохоталась.

—Что ж, свои слабости ты тоже признаешь, остроухий. Пожалуй, ты мне нравишься.

Лайе снова открыл рот, чтобы ответить, но в голове в кои-то веки было совершенно пусто, и он закрыл рот обратно, решив мудро промолчать. Шеддарская воительница то и дело повергала его в состояние ступора своими раскованными манерами, своими речами, своей открытостью. Она была полной противоположностью иллирийцам и людям — и это Лайе в ней привлекало. Он поймал себя на мысли, что ему хорошо рядом с Шаэдид. Ее душа была подобна огню, и видимо это было свойственно всем шеддарам. Она была яркая, как и Дола. Только вот... Не было в ней ярости и жажды крови, как ожидал Лайе. Душа Шаэдид напоминала ему пламя, которое давало тепло, уют и надежду, что казалось поразительным для женщины, чья жизнь состоит в основном из войны.

Лайе не знал, какое выражение было на его лице, пока он беззастенчиво разглядывал женщину, пребывая в полной прострации. Но Шаэдид вдруг шагнула к нему и, склонив голову к его лицу, поцеловала.

Что-то щелкнуло в голове у иллирийца и вернуло его в реальность — лишь для того, чтобы он резко притянул воительницу к себе и поцеловал ее в ответ.

Как странно — успел подумать Лилайе, расправляясь с тряпкой, перетягивавшей грудь Шаэдид. — Как странно, и... — воительница бодро стянула с него рубаху и принялась за штаны. — И почему она поначалу меня так пугала?

Дальнейшее Лайе просто не успел додумать, так как Шаэдид решительно подмяла его под себя, а затем за ее спиной развернулись могучие, перепончатые крылья. Лайе от неожиданности забыл, как правильно дышать. Мелькнувшая в остатках здравого рассудка мысль была маловнятной, но у Лайе было впечатление, что только что его оседлала сама Махасти, чьи портки так любил поминать всуе Дола.

—Страшно? — хмыкнула Шаэдид, но иллириец отрицательно качнул головой и подался вперёд, к ней.

Бестия Харро лениво приоткрыла желтый глаз и посмотрела на сплетавшиеся в объятиях тела иллирийца и шеддарской женщины, издала тихий рык и закрыла глаз обратно, сделав вид, что погрузилась в дремоту.

...Обратно они возвращались уже на закате и пешком. Лайе наотрез отказался садиться на бестию, заявив, что острых ощущений на сегодня ему хватило сполна. Пока они неторопливо брели по пескам Шергияра, иллириец никак не мог согнать с лица довольно глупую ухмылку и то и дело потирал плечо, которое ему в порыве страсти чуть не вывихнула прекрасная воительница.

Он покосился на Шаэдид, которая вела на поводу Харро и мурлыкала под нос незатейливую мелодию. Сейчас она снова носила личину, делавшую ее более или менее похожей на человека. А вот там, в Хекете... Лайе мечтательно вздохнул.

Поистине, он до конца дней своих будет помнить эту женщину. А в ближайшее время воспоминания будут особенно свежи: на спине саднили царапины от когтей воительницы. Впрочем, настроение у иллирийца от этого отнюдь не испортилось.

—Шаэдид, — позвал иллириец воительницу, — Я не видел здесь других женщин, кроме тебя. Не сталкивался с ними и в Джалмаринене, хотя видел достаточно наёмников из вашего племени. Почему?

Шаэдид скривилась так, словно съела что-то кислое.

—Наши женщины предпочитают служить Махасти по-другому. Я... исключение из правил, — хмыкнула она после недолгих раздумий. — После того, как полководицу Искру растерзали воины из собственного легиона, женщины перестали рваться ко власти. Почти все они облачаются в жреческие одежды и хранят мир, даря любовь и утешение воинам, что приходят в их храм. Вынашивают их детей, растят, а потом отдают воинам на обучение. Бывает и так, что двое находят друг друга — и объявляют союз. Только в этом случае ребёнок с рождения получает Имя. Но это происходит очень редко, и потому считается... чем-то невероятным.

—Больше похоже на описание какого-то публичного дома. — буркнул Лайе. — Как вы можете так жить?!

—Вы, чужаки, никогда не поймёте всех граней нашего бытия, Лэйхе. Счастье, если мы вынашиваем детей — мальчики вырастают новыми воинами, молодыми сильными. Они уходят в Третий Легион Безымянных. Если выживают и получают Имя, то они вольны стать Бесстрашными, частью Первого Легиона.

Лайе слушал ее и чувствовал, что у него закипают мозги. Подобный образ жизни, подобное мышление были ему абсолютно чужды. Ладно, решил он, над этим можно поразмышлять позже. Лайе вздохнул и задал очередной интересующий его вопрос:

—Там, в Хекете, ты сбросила морок, верно? — он невольно облизнулся, вспомнив открывшееся ему тогда зрелище, и с трудом подавил очередную глуповатую ухмылку.

—Какой... любознательный остроухий, весь день слышу от тебя одни лишь вопросы! Знаешь, это не то, что женщина хотела бы услышать от мужчины. — рассмеялась Шаэдид, но увидев смущенное выражение на лице иллирийца, предпочла удовлетворить его любопытство. — Нет, Лэйхе, это не морок. Мы — шеддары — способны частично менять свою форму, в зависимости от обстоятельств. Но чужаков наш вид нередко пугает, поэтому мы стараемся быть похожими на людей.

—Получается, вы — оборотни? — задумался Лайе и замедлил шаг.

—И да, и нет. Оборотни, мы их называем «вольхи», рождаются редко. Когда-то существовал камайский народ, и все его выходцы были двоедушниками-вольхами, это в их крови. Такими же являлись и хельги, они умеют принимать любую форму при желании. Мы же лишь наполовину звери. — Шаэдид подошла к нелюдю и положила руки ему на плечи.

—В Хекете я было решил, что ко мне снизошла сама Махасти, — севшим голосом произнёс Лайе, глядя на женщину снизу вверх.

Шаэдид приблизила к нему своё лицо.

—Первозданная Махасти живет в каждом из нас, Лэйхе, она смотрит на мир нашими глазами, она может воплотиться в любой женщине или же любом мужчине. Так что... считай, что в некотором смысле это была она. — и женщина обольстительно улыбнулась.

Лайе почувствовал, как внутри него все перевернулось, а желание взять и разложить рыжеволосую воительницу прямо здесь на песке стало почти нестерпимым. Мысленно он проклял слишком узкие штаны, в которых разом стало тесно. Должно быть, Шаэдид уловила его мысли, ибо ее глаза лукаво заблестели.

—Полагаю, в лагере нас с тобой ещё подождут. — выдохнула она в губы иллирийцу.

Забытая всеми Харро издала негодующий скулёж.

В лагерь Лайе и Шаэдид вернулись уже затемно. Любуясь фигурой воительницы, он терпеливо ждал, пока Шаэдид разнуздает Харро и отправит ее в загон. Едва бестия вернулась в стаю, Лайе издал облегчённый вздох. Шаэдид шутливо ткнула его локтем в бок.

—Признайся, тебе понравилось, — хмыкнула она.

—Очень, — сипло каркнул нелюдь, все ещё пребывая в некоторой прострации, и запоздало до него дошло, что воительница подразумевает поездку на бестии. — Э-эээ... Разумеется, я про головокружительную поездку на Харро, — не слишком убедительно исправился Лайе.

И скукожился под насмешливым взглядом Шаэдид.

Тем временем, в лагере началось заметное оживление. Лайе и Шаэдид услышали шум и взрывы громкого хохота. Иллириец, наконец-то, соизволил вспомнить о своём брате и тут же недовольно сдвинул брови: а не натворил ли его близнец сегодня дел? Воительница успокаивающе положила ладонь ему на плечо.

—Не волнуйся, за ним присматривали. — хмыкнула она.

И все же, идя в сторону горящих в ночи костров, Лайе заметно подобрался, словно готовый к очередным неприятностям. Шаэдид разглядывала его напряжённо прямую спину, чеканную ровную походку и только качала головой — иллириец умудрялся быть совершенно разным. Ласковый и опекающий своего безалаберного брата. Свободный, веселый и счастливый, как днём в Хекете, когда они предавались плотским утехам. Собранный, холодный и серьезный, как сейчас, и вчера, когда она его увидела в Шергияре. И какая из этих трёх ипостасей была настоящим Лайе? Шаэдид понимала, что никогда этого не узнает.

Лайе, готовясь к худшему, выискивал среди шеддарских воинов Долу. К своему удивлению, он обнаружил близнеца в компании Малакая и ещё одного шеддара, который стоял к нему спиной. Лайе успел разглядеть огненно-рыжую гриву, совсем, как у...

—Йохавед!!! — воительница в несколько прыжков преодолела расстояние между ними и повисла на спине у рыжеволосого.

Со стороны это выглядело так, словно она вознамерилась швырнуть его в песок с прогиба. Впрочем, шеддар по имени Йохавед не растерялся и, легко вывернувшись из захвата, заключил Шаэдид в объятия.

—Йохавед! Пропащая ты душа! — смеялась женщина, пытаясь высвободиться из его рук.

С одного взгляда на Йохаведа и Шаэдид становилось ясно, что они брат и сестра.

—Где тебя носило? Какого демона ты задержался? — зарычала Шаэдид, хлопнув брата по спине.

—А вот такого демона, — Йохавед развёл руками. — Маеджи снова воюют с Саадат, пришлось искать обходной путь. — пояснил он. — За крайние полвека это уже шестая стычка, как они меня достали, ты бы знала...

Пока Йохавед сетовал на жизнь, Лайе незаметно подобрался к близнецу, который стоял рядом с шаманом, сложив руки на груди, и тихо посмеивался. Увидев его лицо, Лайе горестно вздохнул — сочный фингал под заплывшим глазом определенно придавал Доле некий шарм жертвы неумеренных возлияний. Да и вся несколько опухшая физиономия близнеца говорила о том, что кто-то не так давно от души лупцевал его по щекам.

—Кто тебя так, малой? — Лайе осторожно коснулся пальцами подбитого глаза.

В ответ Дола широко улыбнулся.

—Какая разница? Виновник все равно поставлен в угол, — и он хитро взглянул на Малакая.

В ответ шаман лишь возвёл очи горе и сделал жест, показывающий, что он уже по горло сыт своим остроухим спутником.

—Где ведьма? — Лайе был удивлён, не обнаружив несносную женщину рядом с братом.

Дола перестал улыбаться и бросил быстрый взгляд в сторону шатров.

—Ей нездоровится, — буркнул он, — она весь день ведёт себя странно.

Лайе малодушно порадовался отсутствию ведьмы. Как же хорошо без неё жилось!

—А ты, значит, брат нашего Огонька! — Йохавед, наконец, соизволил обратить на близнецов свой взгляд. — И в самом деле — не отличить друг от друга... — удивлённо протянул он. — Если в глаза не смотреть.

—Действительно, — несколько саркастично буркнул Лайе, исподлобья разглядывая нового знакомого.

Подобно остальным обитателям Джагаршедда, Йохавед обладал крепким телосложением, но по сравнению с могучим Малакаем он казался несколько тщедушным. У него были длинные и вьющиеся рыжие волосы и столь же длинная кучерявая борода, которую он явно наспех заплетал в толстую косу. Его руки украшала причудливая вязь багрового цвета, а на запястьях позвякивали широкие дутые браслеты. Они же были на предплечьях и виднелись на лодыжках, из-под запылённых долгой дорогой шаровар. Йохавед производил впечатление шамана, но не воина, хотя секира, висевшая на его спине, говорила об обратном.

—...ты сказал правду, он весьма недружелюбен, — тем временем обратился Йохавед к Доле.

Младший близнец покосился на Лайе и криво ухмыльнулся. Йохавед же перевёл взгляд на Малакая, и его жизнерадостная улыбка несколько скисла.

—Ты меня так и не простил, да? — он задумчиво прянул ушами.

Выдержав драматическую паузу, Малакай выцедил сквозь зубы ёмкое:

—Нет.

—Сказал, как отрезал, — буркнул в ответ Йохавед.

Затем чело его вновь просветлело, и он сунул руку в походную суму, висевшую у него за плечом. Немного покопавшись в ней, он выудил на свет пузатую бутыль, в которой плескалась прозрачная жидкость ярко-синего цвета.

—Моренос просил передать. — Йохавед подмигнул сестре и вручил ей посылку.

Воительница широко улыбнулась и осторожно взяла бутыль в руки.

—Что это? — удивился Лайе, пристально разглядывая напиток.

—Это, мой остроухий друг, лучшее пойло во всем Джагаршедде! — охотно пояснил ему Йохавед, — Шибает отлично, а наутро — никакого похмелья! Уверен, когда ты попробуешь — тебе понравится.

—Но... оно же синее! — затравленно пробормотал Лайе и услышал тихий смех близнеца, который, судя по всему, был прекрасно осведомлён обо всех свойствах «лучшего напитка Джагаршедда».

—И ты тоже после него станешь синим, — пообещала ему Шаэдид. — Пошли, братец, дорога у тебя была долгая.

Отказавшись от помощи подчинённых, Шаэдид развела костёр сама. Несмотря на то, что желающих пообщаться с Йохаведом было много, женщина грозным рыком разогнала шеддаров, не желая ни с кем делиться вниманием своего брата. Наблюдая за ней, Йохавед то и дело посмеивался. Он довольно растянулся на циновке и, мурлыкая себе под нос какую-то песенку, раскладывал вокруг свои пожитки. Содержимое дорожной сумы удивило наблюдавших за ним близнецов. Сначала Йохавед выудил из неё шаманский бубен, нежно огладил его, словно он был чем-то одушевлённым, и аккуратно отложил в сторону. Затем Йохавед выложил на циновку мешочек с вяленым мясом, сменную и видавшую лучшие дни рубаху. Рядом с ней лег тагельмуст — головной убор, предназначенный защищать своего владельца от пыли и песков Джагаршедда. Убедившись, что в суме ничего не осталось, Йохавед отстегнул с пояса полупустой бурдюк с водой, и добавил к нему ещё и ножны с парой кинжалов. Свою секиру он положил на песок и тут же забыл о ее существовании.

—Ты все ещё следуешь двойному пути, верно? — спросил вдруг Дола, не отрывая взгляда от бубна.

Йохавед улыбнулся в бороду.

—Всегда буду ему следовать.

—Не боишься гнева богов? — подал голос Малакай, и Йохавед скривился, встретив его недовольный взгляд.

—Пока им не за что гневаться на меня, знаешь ли.

—Но в тебе сейчас куда больше от воина, нежели в самом начале пути. — Малакай был сварлив и недоволен, и слушавший их с Йохаведом разговор Лайе решил, что между этими двумя продолжается давний спор.

—Я все ещё слышу нашу землю и песни ее детей, — глядя на Малакая, Йохавед улыбнулся и, зачерпнув ладонью тёплый песок, пропустил его сквозь пальцы. — Но, как и Шаэдид, я решил выбрать другой путь. Тот, что мне больше по душе.

—Воин-шаман, — удивленно покачал головой Лайе, — Кто бы мог подумать.

—Это говоришь мне ты? Шаман, которому суждено стать императором? — рассмеялся Йохавед, вскинув горящий взгляд на нелюдя. — Ты, как никто другой должен ведать, сколь неисповедимы бывают пути жизни.

Он быстро взглянул на Малакая. На лице шамана большими буквами было написано негодование — как приверженец древних традиций, он не мог принять собрата, выбравшего двойную дорогу в жизни. И если присутствие Шаэдид, женщины-воительницы, он ещё как-то терпел, то наличие здесь ещё и воина-шамана Малакай спокойно переварить не сумел.

—Это самое настоящее мракобесие! — заявил он, сложив могучие руки на груди. — Нельзя поклоняться двум покровителям одновременно. Махасти и Шарадин, ха! Оба очень ревнивы, и однажды они спросят у тебя сполна.

—Я погляжу, ты как был старым занудой, прямым, как доска, так и остался. — весело парировал Йохавед и переглянулся с присевшей рядом сестрой. — Мои Первозданные всегда указывают мне разные пути, а я возношу хвалу обоим в равной степени.

—До чего отрадно видеть, что не только у меня Малакай вызывает зубовный скрежет, — негромко, чтобы услышал только Лайе, буркнул Дола, и тут же паскудно ухмыльнулся, вспомнив, что сам же не далее, чем днём, обозвал шамана «старым пердом».

Уловив мысли близнеца, Лайе осуждающе качнул головой, несмотря на всецелую солидарность с братом.

—Понимаете, все дело в том, что когда-то я был учеником Малакая, — продолжал Йохавед, — И он до сих пор не может смириться с...

—Я все жду, когда ты перебесишься, — буркнул Малакай.

—Да брось, шаман. Двести лет прошло ведь.

Шаэдид легонько коснулась плеча брата, качнув головой, словно прося его не продолжать бесконечный и бессмысленный спор. Йохавед протяжно вздохнул и тут же вскочил на ноги. Принюхался, прижал к голове уши. Начертил босой ногой на песке руну и тут же стёр ее.

—Ещё одна пядь нашей земли, которую одолевает скверна, — с горечью пробормотал он.

Легким движением подхватив с циновки бубен, Йохавед принялся расхаживать туда-сюда, настукивая колотушкой некий спокойный ритм. Лайе склонился к Шаэдид.

—Что он делает?

С другой стороны на него шикнул Дола, и иллириец несказанно удивился такому поведению близнеца. Обычно Дола не проявлял почтения ко всяким шаманским ритуалам. Впрочем, Лайе быстро одернул себя — Джагаршедд не был «обычным», и поведение Долы на этой земле тоже.

—Смотри и увидишь сам. — шепнула нелюдю на ухо Шаэдид.

Лайе осторожно взглянул на Малакая, но древний шаман сидел с самым постным выражением лица, и только сверкающие глаза, следившие за каждым движением бывшего ученика, выдавали его с головой.

Словно пробуя землю, Йохавед осторожно и ритмично притоптывал ногами, позвякивали браслеты на лодыжках. Движения его казались плавными, отточенными до совершенства. И вдруг он вскинул руки вверх, орудуя бубном и колотушкой, танец его становился все быстрее и быстрее. Земля вокруг него вспыхнула, образовав огненный круг, в самом центре которого танцевал шаман. Сам Йохавед словно забыл о существовании мира вокруг, на его лицо легла тень чего-то чуждого, не принадлежавшего этому миру. Когда шаман уронил на землю бубен, Лайе показалось, что ритмичная музыка все ещё звучит — в его собственной голове. И тут Йохавед плавным движением подхватил с земли две сухие ветви, сунул их в огненный круг, и они загорелись ярким пламенем.

Колдовство шамана звало и очаровывало — притихли даже бестии в загоне, и замерла сама природа. Лайе не видел, что зрителей этого безумного танца стало гораздо больше. Шеддары подтянулись со всего лагеря, с благоговейным трепетом они смотрели на танец шамана.

Йохавед танцевал, звенели и сверкали золотые браслеты на его руках и ногах. Казалось, он всего себя отдал этому танцу, все движения его были резкими, сверкали его желтые глаза и поблескивали белые острые зубы в свете пламенного круга. Лайе смотрел на этот дикий танец, и видел, как откликается на зов шамана Джагаршедд. Разлетался в стороны песок под быстрыми ногами Йохаведа, и взметались ввысь искры от ветвей в его руках. Шаман отплясывал неистово и страстно, отдав всего себя танцу и самому Джагаршедду, и душа его в этот миг сияла столь ярко, словно сама Махасти благословила одного из своих сыновей. Йохавед двигался внутри огненного круга, не переступая границ, но даже когда он касался пламени, оно не обжигало его, а ластилось, подобно прирученному зверю.

Лайе бросил быстрый взгляд на Долу и замер. Близнец смотрел на танец шамана зачарованно, и во взгляде его читались восхищение, зависть и... какая-то затаенная тоска.

И снова Лайе задумался — кем бы стал его брат, не лишись он своего Дара? Переводя взгляд с Долы на Йохаведа и обратно, Лайе вдруг понял — близнец стал бы таким же, как шеддарский шаман, выбравший одновременно путь разрушения и путь созидания.

Будто почуяв мысли братьев, Йохавед стремительно подался вперёд, протянул руку сквозь пламя и, широко улыбаясь, взглянул на Долу.

—Танцуй с нами, Огонёк!

«С нами?» — мысленно изумился Лайе, а затем разглядел в чертах Йохаведа что-то чужое, нездешнее, и прикрыл губы пальцами.

Нет, не шаман вовсе обращался сейчас к его брату, а душа Огненной Земли Джагаршедд.

Лайе метнул быстрый взгляд в сторону Долы — поймёт или нет?

—Что?! — растерялся его близнец, — Но я не...

Не один из вас. — читалось на его лице.

Йохавед рассмеялся и схватил его пальцами за руку — на коже шамана плясало пламя — и дернул на себя, втягивая в огненный круг, и даже этот жест не казался лишним, он выглядел частью древнего танца. Проскочив стену из пламени, Дола невольно зажмурился, ожидая, что его волосы и одежда тут же вспыхнут, но ничего не произошло. Вокруг зашептались, зароптали потрясённые представители рогатого народа. С изумлением и недоумением они глядели на невольно ссутулившегося под их взглядами Долу.

—Танцуй, Огонёк! — подбодрил его Йохавед, ни на мгновение не прекращая свой танец. — Ты же помнишь, ты не забыл!

Нет, не забыл.

Разве можно забыть шаманские пляски? Разве не он в детстве увивался за Йохаведом, умоляя научить его так же лихо отплясывать?

На губах нелюдя появилась неуверенная улыбка, и он стал повторять вслед за Йохаведом, поначалу медленно и скованно, будто опасаясь чьего-то гнева. Постепенно поступь его стала уверенной, движения все более раскрепощенными и быстрыми, а улыбка шире.

Лайе, невольно раскрыв рот, наблюдал за своим братом и шаманом. Они с Йохаведом плясали слаженно, будто два отражения в огненном круге. Одновременно повторяли движения друг друга, и оба улыбались — совершенно дико, по-зверьи. Вот Йохавед, смеясь перекинул Доле горящую ветвь, тот перехватил её — и пламя взорвалось ярким снопом искр, которые совершенно не обжигали танцоров.

Весь мир для Лайе сузился до двух беснующихся в дикой пляске фигур, и видел он больше не оболочки, а души, сокрытые под ними. И если Йохавед казался светом, жизнью, что будет всегда — несмотря на бури и невзгоды, рекой, что найдёт свой путь сквозь препятствия, то Дола был пламенем, яростным и беспощадным.

Когда Йохавед касался ногами песка, сама душа Джагаршедда тянулась к нему, говорила с ним, любила его. В каждом жесте Долы — несмотря на то, что они были зеркальны танцу шамана — сквозили одновременно грация и жесткость, его танец был резким, неистовым и пугающим, словно он не плясал, а сражался. И под его натиском отступала скверна, подтачивавшая Джагаршедд, сдавала позиции, опалённая яростным пламенем, что было ярче тысячи солнц.

Лайе смотрел — и понимал, что нигде и никогда больше не увидит подобного. В неистовом, диком танце Йохавед и Дола казались ему божествами. Видением, которое можно увидеть лишь раз в жизни — а потом вспоминать его до самого конца, прекрасное и страшное одновременно. Оба они были пламенем, которое одновременно восторгало и пугало.

Он рождён для войны — почему-то подумал Лайе, глядя на Долу. Именно такие, как его брат становятся великими воинами, генералами и полководцами, способными вести за собой армии. За таких, как он — умирают безропотно, таким — отдают себя полностью. Такие, как Дола не умеют довольствоваться золотой серединой, им подавай все и сразу — или ничего вовсе. А не получит желаемое — выгрызет с кровью, выжжет огнём, вырежет мечом, лишь бы обладать. И неважно, что ему нужно: жизнь, золото и власть или кто-то, кого он любит.

На краткий миг перед глазами Лайе мелькнуло видение: чужая армия, чужой народ. Они ждут, свирепые, истосковавшиеся по крови и войне, ждут приказа идти вперёд, сражаться, в бой.

Забудьте о смерти! — кричит им Дола Даэтран, полководец.

Сражайся с нами, Первый! — отвечают ему воины, готовые отдать за него жизнь и свободу.

Лайе моргнул и видение исчезло, оставив после себя тревогу и осадок, словно в воздухе запахло гарью и кровью. А потом и это ощущение исчезло, и вот иллириец уже не мог вспомнить, что же он только что видел. Будущее? Сон? Мираж, отражение его страхов? И видел ли вообще?

Лайе услышал смех брата, вскинул голову и вдруг понял — он застыл, погруженный в собственные мысли.

—У каждого своё лекарство от гнева, Лэйхе, — услышал иллириец голос Шаэдид.

Будто в тумане, он почувствовал, как она суёт ему в руки пузатую бутыль с синим шеддарским пойлом. Не раздумывая, Лайе сделал глоток и закашлялся — напиток обжег ему горло. Отдышавшись, он снова приложился к бутылке и лишь после этого вернул ее воительнице. Не будь Лайе так занят созерцанием неистовых плясок, он бы остро ощутил, как изменилось настроение в лагере. Мысли шеддаров — тягучие, изумлённые и восхищённые — казались почти осязаемыми. А Дола... вернее, Доэлха-Огонёк вдруг разом перестал быть для них безымянным невидимкой, они видели и чуяли — полукровка был одним из них, и это многое меняло.

И вдруг все резко закончилось. Исчезло странное колдовство шамана, стихла странная музыка, которую слышали все, но которой не существовало на самом деле. Пламя, вызванное Йохаведом, погасло, оставив в память о себе выжженный круг на сухой земле. И стихла песнь Джагаршедда, словно душа Огненной Земли враз затаилась, присмирела, убаюканная безумным танцем двух своих детей. Йохавед не казался больше отмеченным волей Первозданных, и выглядел он устало — хоть и сверкали его глаза азартом. Дола же стоял, тяжело дыша и хищно раздувая ноздри. Лицо его сияло детским восторгом, словно он получил подарок, о котором даже не смел мечтать.

—Брат, давай хисантскую, боевую! — неожиданно для себя произнёс Лайе, у которого перед глазами уже поплыло.

Дола удивлённо обернулся в сторону брата, и улыбка на его лице стала ещё шире. Он поймал взгляд Йохаведа — шаман улыбался ему в ответ и благосклонно кивал головой. И в глазах его — Дола мог бы поклясться в этом — все ещё сверкали отблески нездешнего пламени. Подняв с земли бубен, Йохавед принялся наигрывать бодрый и знакомый братьям мотивчик, словно показывая, что даёт им добро на сие незатейливое дело.

Лайе, стоически выдержав ироничный взгляд близнеца, отобрал у Шаэдид синее пойло и решительно хлебнул его из горла, а затем уже протянул брату. Дола последовал его примеру, но в отличие от Лайе, сумел не подавиться горячительным напитком. Сделав щедрый глоток для храбрости, он зажмурился и медленно выдохнул. Лайе собрался с духом и начал петь первым, голос его после горячительного стал хриплым, но хрипотца быстро прошла, а слова текли-переплетались меж собой, рождая красивую песнь.

—Тепло костра и память дней,

И старого вина глоток!

С тобой, мой друг, я всех сильней,

С тобою я не одинок.

Ах, сколько проложили троп

Худые наши сапоги

Ах сколько загоняли в гроб,

Да не загнали нас враги!

С тобой всегда спиной к спине

В шатре, в хмелю и на войне!

Сверкнув улыбкой, Дола весело подхватил следующий куплет, словно для него написанный.

—Хоть много дев я повидал —

Хисантским ястребам не грех,

Но ты, мой друг дороже стал

Мне вертихвосток этих всех.

Прочней меча мужчин союз,

И ты не трус, и я не трус!

Совсем как Йохавед недавно, Дола протянул близнецу руку и, стоило Лайе обхватить пальцами его ладонь, он выдернул брата в незримый круг. Лайе почудилось, будто земля заискрилась, зачадила в тех местах, где раньше было пламя. Ноги сами понесли его в пляс на пару с Долой.

В былые времена близнецы не раз так танцевали у костра вместе с другими хисантскими наемниками, и песню знали наизусть. Улыбаясь, Лайе плясал, чувствуя руку близнеца на своём плече. Мелькали лица, слышались одобрительные возгласы и хлопки в такт шаманской музыке и танцу близнецов. На мгновение Лайе прикрыл глаза и потянулся Даром к душе Огненной Земли. И ласково, искренне попросил позволить ему помочь исцелить хотя бы крохотную часть Джагаршедда от скверны.

И Огненная Земля позволила.

—А что же если на пути

Нам лихо вдруг оскалит пасть?

Ему навстречу полетим,

Друг другу не дадим пропасть.

Звонкие голоса братьев звучали в унисон, а под ногами сквозь песок прорастала трава. Везде, где ступали в своей пляске близнецы, появлялись зеленые островки, там, где во время танца Йохаведа пылал огонь — теперь расцветали цветы, а наблюдавшие за этим нежданным чудом шеддары благоговейно притихли.

—В далеком Радости Краю,

В шеддарской жаркой стороне,

Тебе я песню пропою,

Богов ты молишь обо мне.

Чтоб так, вовек, плечом к плечу,

Седлом к седлу, мечом к мечу!

...Сольвейг открыла глаза, прислушиваясь к музыке и песне, доносившейся из центра лагеря. Борясь с дурнотой, она выглянула из шатра, вглядываясь в ночь. Вдали виднелись всполохи костров, и там же был источник музыки. Ведьма прикрыла глаза и тяжело вздохнула. Джагаршедд менялся — здесь и сейчас, понемногу, помаленьку. Казалось, что опустошавшая его зараза невольно отступила перед силой иллирийского шамана. Сольвейг признала — это поистине было чудом. И все же, она почувствовала злость. Почему синеглазому ублюдку дозволено жить почти вечно и обладать бесконечным Даром, в то время, как ей, человеческой ведьме, приходится по крупицам собирать чужие жизни для того, чтобы самой не подохнуть?

Сольвейг раздраженно топнула ногой, и ей почудилось, что Огненная Земля тут же откликнулась на ее недовольство. Песок под ногами заходил ходуном, ведьма едва не потеряла равновесие и тут же охнула, почувствовав очередной приступ тошноты. Позеленев, она отступила назад и скрылась в шатре.

Ей невыносимо сильно хотелось вернуться домой, в Джалмаринен. Ибо Джагаршедд не принял ее — ведьма чувствовала себя чужой, и даже духи не желали откликаться на ее зов.

Огненная Земля не любила ее, а собственное бремя иссушало ведьму. Лёжа в темноте, ведьма слушала доносящиеся до неё музыку и голоса братьев. Сейчас это была спокойная, медленная и тягучая мелодия, а слова... Сольвейг не понимала иллирийского языка — но песня казалась ей чарующей и одновременно тоскливой. Подумав, ведьма поняла, что с братьями ее жизнь пересеклась уже больше года назад. Странное чувство одолело Сольвейг — чудилось ей, будто та встреча случилась много-много лет назад, а время, проведённое в бесконечном пути, стёрло все границы. Женщина снова приложила руки к животу, прислушалась к себе, чувствуя, как сияет ярким светом не рожденная ещё душа. И вновь ее одолели мрачные мысли. Теряясь в собственных сомнениях, Сольвейг незаметно задремала.

...Лайе казалось, что ночь никогда не закончится. Странное это было ощущение — быть беспечным и счастливым, чувствовать себя свободным. Много петь и так же много танцевать, смеяться и шутить. После задорной «Хисантской боевой» подтянувшиеся на танец Йохаведа шеддары заметно оживились. Бутыль с синим жутким пойлом быстро пошла по кругу, и вскоре уже не одни близнецы веселились и плясали. Стёрлись границы между двумя народами, и исчезла отчужденность сыновей Джагаршедда к Доле. Словно Йохавед, чьими глазами на мир в эту ночь глядела Махасти, заставил их забыть о том, что у смеска серая кожа, и сам он не имеет имени в Джагаршедде. Оазис, до сих пор состоявший из одних лишь стойких акаций, теперь зеленел и цвёл, а духи... Они больше не боялись Лайе, и сама Огненная Земля, казалось, приняла чужого шамана.

Кто-то прикатил бочонок с пряным вином — и веселье продолжилось. Много песен было спето, много танцев сплясано, много историй рассказано. Спустя несколько часов Дола охрип, а Лайе уже и вспомнить не мог, что они пели, чему смеялись.

Лишь одна песнь упорно крутилась в его голове. Близнецы исполняли ее на родном языке — ибо не было слов на шеддарском, способных передать истинную суть песни. И возможно, то было к лучшему — Лайе был уверен, что за некоторые слова в песне шеддары с удовольствием вздёрнули бы близнецов на первом же дереве, дабы достойно завершить сию ночь.

Белые птицы, откуда летите вы?

Из обители Вечной Земли,

Где реки в закат бегут молоком

Где наш тихий дом.

Белые птицы, где ваш приют?

У стен Термарилля нас гнезда ждут

Там две луны и два короля,

Да будет славной в веках Земля!

Пока Дола, прикрыв глаза, напевал эти слова, Лайе наблюдал за ним — а перед внутренним взором проносились все годы, что братья провели бок о бок.

«Мой дом — там, где ты» — говорил ему Дола.

«Я обещаю, я стану сильным и буду тебя защищать» — обещал он когда-то Лайе.

И иллирийский шаман, счастливо улыбаясь, смотрел на близнеца, и снова видел его душу — яркую и бесконечно свободолюбивую.

Белые птицы, где ваши птенцы?

Украшают собой дворцы

И веселят клыкомордых детей,

Им и не счесть клетей.

Белые птицы, куда летите вы?

Во все края Пустынной Земли

Укроем крылами мы сыновей

Чтоб вместе и сгинуть в ней.

А под утро близнецы сбежали в Шергияр, на побережье. И сидели там, разглядывая звезды и небо до самого рассвета. Лайе находил созвездия, а Дола угадывал их названия. А потом рассвело.

Сидя на валуне, о который разбивались морские волны, Лайе сонно зевал. Весь хмель почти выветрился из головы, и теперь иллирийцу просто хотелось спать. Будь его воля — он заснул бы прямо здесь, наплевав на все. Дола сидел рядом, весь лоск веселья давно сошёл с него, и теперь он, задумчиво подтянув колени к подбородку, вглядывался вдаль. Борясь с дремотой, Лайе украдкой созерцал близнеца, искренне радуясь тому, что здесь и сейчас между ними все было, как прежде.

—Ли, как ты думаешь... это навсегда? Наша жизнь и наш путь? — вдруг спросил Дола.

Лайе оторвался от его созерцания, немало удивлённый вопросом близнеца. Настроение у него было благодушным, и он мягко улыбнулся в ответ.

—Конечно навсегда. Навечно, брат. Мы ведь с тобой неделимы.

Дола бросил на него странный взгляд и как-то отчаянно улыбнулся.

—Навсегда, значит... — тихо произнёс он про себя. — Когда ты так говоришь, я почти в это верю.

Спустя несколько дней шхуна «Удачливая» была готова снова отправляться в путь, а с ней и близнецы с ведьмой. Надо сказать, братьев провожал почти весь шеддарский лагерь, и настроение у сборища клыкомордого племени было донельзя дружелюбное. К своему удивлению, Лайе вдруг понял, что отнюдь не хочет покидать эту землю — и был несказанно поражён этим открытием. Дола испытывал чуть меньше восторга в отношении Джагаршедда, но все же он смягчился, и пожалуй причиной тому стали Йохавед и Малакай.

Оба шамана, не сговариваясь, прибрали полукровку к себе под крылышко, и со стороны это выглядело весьма забавно. Нрав Малакая остался прежним — сварливым и несговорчивым, и Доле от него доставалось столько же брани, сколько и остальным шеддарам. А вот Йохавед так и лучился дружелюбием и жизнелюбием, но таковым он был рождён. Незадолго до отбытия из лагеря к Доле подошёл Кангу — и совершенно неожиданно принёс ему свои извинения и предложил мир. Впрочем, оный продлился совсем недолго — к концу дня молодые воины снова едва не сцепились и были вынуждены выслушать долгий и нудный воспитательный монолог из уст Малакая, и при этом их знатно помятые после взбучки уши грустно прижимались к голове. Лайе почти все время проводил с Шаэдид, едва ли не каждый день выбираясь в остатки древних городов, разбросанных по саванне за Шергияром. С подачи воительницы иллириец учился постигать новые грани своего Дара, привыкал управлять им, ведь с тех пор, как его сила приумножилась, сдерживать ее стало гораздо труднее.

Сольвейг избегала Долу, придумывая всевозможные объяснения и исчезая из лагеря до самого вечера. Нелюдь видел, что с ведьмой творилось что-то неладное, и сама она с каждым днём выглядела все более болезненно и истощенно. Но все его попытки докопаться до правды Сольвейг пресекала на корню и, в конце-концов, Дола плюнул и оставил бесполезное занятие, переключившись на Йохаведа и Малакая.

Таким образом, несколько дней пролетели для всех совершенно незаметно, и теперь троица стояла на пристани, наблюдая, как матросы заносят по помосту последние ящики с грузом. Рядом стоялнедовольный капитан «Удачливой» и от души сетовал на своего помощника, умудрившегося сломать ногу в пьяной драке накануне, и вынужденного остаться на берегу. Капитан с подозрением косился на бледную и осунувшуюся Сольвейг, явно не испытывая восторга по поводу присутствия женщины на борту своего корабля.

Миролюбиво улыбаясь, Сольвейг объясняла ему, что она целительница и может оказаться полезной, ведь не так уж редки несчастные случаи среди экипажа, особенно во время бурь. Капитан некоторое время оценивающе разглядывал свою собеседницу, а затем с сомнением выдал:

—Ты бы себя подлечила... целительница. Ишь, помощь предлагает, а сама зелёная стоит и тощая, в чем тут жизнь держится только? — с нескрываемым скепсисом буркнул он.

Уязвлённая ведьма захлопнула рот и замолчала, глядя мимо капитана на близнецов, в это время беседовавших с Шаэдид. Они о чем-то вполголоса переговаривались и тихо посмеивались. В любое другое время ведьма не преминула бы встрять в разговор и внести свою лепту. Но сейчас она старалась привлекать как можно меньше внимания к своей персоне, и потому, стиснув зубы, осталась в стороне молчаливым наблюдателем.

Лайе с ироничной улыбкой наблюдал, как Дола прощается с шеддарами. По-дружески он обнялся с Йохаведом, обменялся крепким рукопожатием с вечно хмурым Малакаем. Затем Дола обнял Шаэдид — крепко-крепко, но под пристальным взглядом Сольвейг приложиться ненароком щекой к пышному бюсту воительницы не рискнул.

Едва Дола сделал пару шагов назад, Лайе подошёл к Шаэдид. На губах женщины появилась веселая ухмылка, воительнице явно было интересно узнать, каким будет прощание Лайе. Мельком оглянув всех присутствующих, Лайе шагнул вперёд и, встав на мыски сапог, требовательно поцеловал Шаэдид.

Дола удивленно присвистнул, Сольвейг выпучила глаза, поражённая до глубины души. Капитан шхуны спрятал ухмылку в бороду, Йохавед расплылся в широченной клыкастой улыбке, и один лишь Малакай сохранял недовольное выражение лица.

—Приезжай на Вечную Землю, — тихо сказал Лайе.

—Как решит наш Первый, — так же тихо отозвалась Шаэдид. — Скорее всего я буду нужна здесь, в его отсутствие.

Иллириец в ответ понимающе склонил голову.

Они не стали затягивать прощание, и вскоре близнецы смотрели на удаляющийся берег Шергияра до тех пор, пока он не скрылся с горизонта. Лишь тогда Лайе позволил себе исторгнуть протяжный вздох. Дола шутливо ткнул брата локтем в бок.

—Ай братец, ай ловелас! — развеселился он, — Саму Шаэдид! Нет, я тебя прекрасно понимаю — какая женщина...

Почему-то Лайе нестерпимо захотелось двинуть близнецу в зубы, чтобы тот перестал похабно ухмыляться. Но, как и всегда, нелюдь сдержался, натянув на лицо постное выражение.

—У неё чудесная душа. — тихо заметил Лайе, в общем-то и не надеясь на понимание со стороны близнеца.

—И объемная, — серьезно согласился Дола. — Видел я, как ты... пялился на её душу.

Лайе закатил глаза и потёр переносицу. Как он, оказывается, отвык за время, проведённое в Джагаршедде, от сальных комментариев брата. Едва Шергияр окончательно исчез из виду, как Дола мгновенно преобразился — стал прежним, невыносимым обладателем языка, что был как помело.

—Я вообще не думала, что ты способен на тёплые чувства, синеглазик, — подала голос Сольвейг.

Близнецы одновременно обернулись на ведьму, которая сидела на сложённых на палубе канатах и зябко ёжилась, несмотря на то, что день был жарким.

—О, он ещё как способен! — немедленно отозвался Дола и панибратски обнял близнеца за шею. — Просто это только для избранных.

И все-таки получил от брата болезненный тычок кулаком в ребро.

—Захлопнись, малой. — тон Лайе смягчил резкость слов, и Дола тут же изобразил жестами, что он нем, как рыба.

Сам Лайе почувствовал приближавшуюся уже знакомую дурноту. Взглянув на Сольвейг, он понял, что она испытывает те же самые ощущения — женщина быстро позеленела, и прикрыв ладонью рот, старалась глубоко дышать.

И Лайе малодушно порадовался тому, что в этот раз за борт блевать будет не только он.

...Капитана шхуны звали Торгир, родился он в деревушке Сванригин Холм, что находилась близ крепости Айнцкранг, последнего оплота цивилизации на севере Джалмаринена. Душа Торгира не лежала к кузнечному делу и все детство он расстраивал своих родичей, не желая становиться добропорядочным северянином. Ещё в отрочестве Торгир сбежал из родной деревни, прибившись к торговому каравану. А чтобы не считали его лишним ртом — помогал в делах караванных и так и эдак, старался изо всех сил. Прибыв на юг — в жаркую Алькасабу Назара — Торгир понял, что отныне и навек его душа принадлежит морю. Домой он так и не вернулся, но начал новую жизнь, завербовавшись на один из кораблей юнгой. С тех пор утекло много воды — и сейчас Торгир был капитаном «Удачливой», и любил свою шхуну больше, чем любую из встреченных женщин, а смысл его жизни состоял в том, чтобы бороздить переменчивое, беспокойное море Жажды.

Обо всем этом узнала Сольвейг во время вечернего ужина. Капитан был любезен — и пригласил пассажиров «Удачливой» в свою каюту. Надо сказать, увидев северянина, Сольвейг поначалу обрадовалась, но вскоре ее радость померкла. Еда казалась безвкусной, вино скисшим, а саму ведьму постоянно мутило. Бледная и нездоровая она тихо сидела за столом и без аппетита ковырялась в тарелке с едой. Боковым зрением ведьма видела Лайе — иллириец сидел с невозмутимым видом, но кожа его приобрела зеленоватый оттенок, и он почти ничего не ел, предпочтя вину простую воду. Казалось, его ничто не интересовало и ведьма тихо этому порадовалась — так сильно она опасалась, что нелюдь заметит произошедшие с ней перемены. Но, судя по всему, Лайе устраивало молчание ведьмы, и он не обращал на неё ровным счетом никакого внимания, прислушиваясь к оживлённому разговору Долы и Торгира.

—...не к добру это, ох не к добру. — пробасил Торгир, покосившись в сторону Сольвейг.

Ведьма немедленно развесила уши, тут же заинтересовавшись разговором. Поймав ее любопытствующий взгляд, Дола откинулся на спинку стула и, склонив голову набок, сложил руки на груди.

—У нас, иллирийцев, нет подобных предубеждений против женщин на корабле. Многих иллирийских женщин-айя предпочитают брать на борт. Считается, что они могут защитить от непогоды, договориться с духами реки. — произнёс он. — Вы, jalmaer, поступаете наоборот. Почему?

—Море Жажды непостоянно, а его хозяйка ревнива и гневлива. Зачем тревожить лихо, коли оно спит? — туманно отозвался Торгир, и Сольвейг заметила, что он понизил голос и быстро начертал в воздухе защитный знак, будто и правда опасался чьего-то гнева.

—Хозяйка? — переспросил Лайе, перестав наконец-то безучастно ковырять свою еду.

—Негоже поминать ее имя всуе, когда находишься в чужой стихии, — буркнул Торгир, уже сожалея о том, что заговорил на эту тему.

—Брось, Торгир! — рассмеялся Дола, — Женщины любят, когда их вспоминают, быть может это польстит твоей хозяйке моря!

—Расскажи, — спокойно попросил его Лайе.

Сольвейг так и не поняла, обратился ли синеглазый нелюдь к своему Дару, или капитан «Удачливой» сообразил, что любопытные братья от него не отстанут, но Торгир тяжело вздохнул и пробормотал:

—Будь по-вашему, остроухие. У нас, у моряков, поверье ходит, что у Моря Жажды есть своя хозяйка. Мы зовём ее Сагарой, морской королевной. Клыкомордые из Шергияра говорят, что на их языке оно звучит, как «sagarath» — «жажда», отсюда и название самого моря. Много легенд среди моряков сложено про Сагару, и все они восходят к смутным временам. Мы, люди, слишком мало живем, чтобы помнить их, но вы — шеддары и иллирийцы зовёте то время Периодом Исхода...

—И снова все ведёт к Исходу! — вклинился в повествование Дола. — Есть ли в этом мире хоть что-то, не связанное с ним?

И получил пинок в колено от брата и его укоризненный взгляд.

«Нет, малой. Самые страшные истории и самая сильная боль всегда будут восходить к мигу, когда Совершенные вторглись в этот мир и изувечили его» — подумал Лайе, вспомнив угасающий Джагаршедд.

Торгир откашлялся, возобновляя прерванное повествование:

—Ныне уже неведомо, когда и кем была рождена Сагара, одни уверяют, будто она была дщерью Джагаршедда, подкидышем на земле Алькасабы Назары. Другие говорят — Сагара всю жизнь прожила на берегах Назары. Слыла она красавицей, какой свет не видал. Да только глаз у неё был дурной. Посмотрит на соседского дитятку — и тут же его хворь одолеет. Глянет на крынку с молоком, глядишь — и скисло. Недолюбливали Сагару, но терпели — умела она предсказать погоду, чем спасала рыбаков, да зачаровывать обереги могла. Но наступила тяжкая пора для Назары. Разбойничал в те времена на Море Жажды пират, Мертвец Кель звали его. Говорят, во время одного из набегов он увидел Сагару и пожелал заполучить ее — но ускользнула чаровница, скрылась и не смог ее найти никто и нигде. С тех пор участились набеги пиратские на берега Назары. А жители и думать долго не стали — порешили они, мол коли положил Мертвец Кель глаз на их чаровницу — так пущай и забирает на веки вечные. Поймали они Сагару, да привязали к камню на морском берегу, решив, что будь на то воля Первозданных — во время прилива море заберёт ее раньше, нежели пиратский капитан. Но море пощадило Сагару — и Мертвец Кель явился гораздо ранее обычного, будто чуял свою жертву.

Говорят, в то лето прекратились набеги на Назару, а Сагара исчезла, и люди думали — навсегда.

Никому не ведомо, что произошло дальше. Много лет прошло, прежде чем стали твориться события чудные. Из моря каждый год, в Ночь Духов начали выходить мертвецы — утонувшие моряки. Шли они к своим семьям, к отчему дому, просили впустить их, дать им немного тепла. И горе было той семье, что решала впустить домой давно пропавшего мужа или сына. Наутро находили в тех домах мертвецов. Хладными были они, да выглядели так — словно сами утопли, в постелях своих. Во сне. А затем и море взбунтовалось — пропадать стали корабли и лодки рыбацкие. Редко когда находились выжившие в крушении, но те, кто остался — рассказывали в помешательстве своём байки странные. Будто видели саму хозяйку моря — была она красоты неземной, и стояла на палубе старого, обветшавшего корабля. А за штурвалом видели другого — мертвяка, который при жизни носил имя Мертвеца Келя, пиратского капитана. А затем та дева призывала из глубин морских чудище невиданное — кракена. Говорят, он огромен и способен переломить любой корабль напополам. Море пожирало своих жертв. И лишь будучи мертвыми, они раз в год могут вернуться домой... Чтобы забрать с собою свои семьи. В Назаре говорят — это проклятие Сагары, вечная месть за то, что когда-то ее отдали Мертвецу Келю.

Так рассказывают люди. Сколько в том правды — неведомо, но мы, моряки, стараемся лихо не будить.

Торгир залпом осушил кружку с брагой и перевёл дыхание, закончив столь долгий рассказ. За столом висело тяжелое молчание, и никто не решался его нарушить.

Лайе вдруг почувствовал, что качка корабля изменилась, словно стала сильнее. Не успел он и рта открыть, как Дола резко прижал уши к голове и сощурился.

А затем началось.

На столе мелко задрожала, задребезжала посуда, «Удачливая» резко накренилась, и вся посуда с грохотом полетела на пол.

—Что за...? — Сольвейг успела лишь заметить, как побледнел Торгир.

Дальше события начали развиваться стремительным образом. За дверью каюты раздались громкие вопли, «Удачливая» снова накренилась — на сей раз куда сильнее, и по полу заскользили стулья — вместе с сидящими на них гостями капитана. Дола резко вскочил на ноги и помчался к лестнице, что вела наружу, на бегу подхватив ножны, которые ему кинул брат. Торгир и Лайе быстро последовали за ним, а следом бежала Сольвейг.

Вылетев из капитанской каюты на палубу, Дола так и застыл, широко раскрыв глаза в неподдельном изумлении.

— О, задница Махасти, shienadan… — потрясенно пробормотал он, не в силах оторвать взгляд от увиденного им зрелища.

Гигантский кракен вздымался перед шхуной, многократно превосходя ее размерами, а его щупальца уже медленно, но неумолимо ползли вверх по обшивке корабля. На голове чудовища Дола разглядел женщину. Когда-то она, и в самом деле, была прекрасна — и ее бледное, будто мертвое, лицо все ещё хранило остатки былой красоты. Некогда золотистые волосы позеленели, на бледном лице прорастали кораллы. Они же венчали голову женщины, образуя корону. Синие губы кривились в жестокой усмешке, но вот глаза — мутные, белесые, казались поразительно живыми.

—Сагара... — благоговейно прошептал Торгир.

И тут одно из щупалец морского чудовища обрушилось на корпус «Удачливой». Обшивка затрещала, шхуна словно застонала-закричала от боли. А Лайе в самом деле слышал крик души корабля:

Бегите! Спасайтесь! — скрипели доски «Удачливой». — Бегите — или сгинете здесь!

Матросы метались по ней, объятые ужасом, понимая, что спасения не будет. Когда второе щупальце снесло грот-мачту, штаг с жутким треском лопнул, а следом рухнула и вторая мачта.

Сольвейг с ужасом смотрела на стремительно темневшее небо — солнце скрывалось за набегающими сизыми тучами, подул сильный ветер, море заволновалось ещё больше, волны швыряли корабль из стороны в сторону. Лайе зажал уши руками, пытаясь заглушить отчаянные вопли гибнущих моряков — и громкий голос погибающей шхуны. Он почувствовал, как Дола хватает его за руку — взгляд у него оказался совершенно безумным.

—Мы должны бежать, Ли! — крикнул он сквозь страшный грохот. — Если ещё уцелели шлюпки...

—Мы не спасёмся. Не спасёмся... Мой корабль! — Торгир так и остался стоять на палубе, с трепетом взирая на Сагару и ее чудовище.

Ругнувшись, Дола послал капитана к демонам и, подхватив растерянную ведьму, побежал в сторону шлюпбалки, расталкивая мечущихся матросов. Но и там их ждало разочарование. На глазах близнецов и ведьмы последняя шлюпка, загруженная моряками, начала спускаться в воду. Тут же шхуну подхватила огромная волна — и шлюпка соскользнула вниз, а затем скрылась под водой вместе со всеми, кто на ней был.

На шлюпбалку обрушилось ещё одно щупальце, Лайе успел вовремя отскочить в сторону, а Дола развернулся лицом к ведьме, закрывая ее собой, и не своим голосом зарычал, когда некоторые из разлетевшихся во все стороны щепок задели его.

—Ли! — заорал он, ища глазами брата.

—Здесь! — голос близнеца звучал приглушенно на фоне остальной какофонии. — На верхнюю палубу, быстро!

Они мчались с одного конца на другой, уклоняясь от щупалец и падающих снастей, Сольвейг в ужасе визжала, Дола бранился на всех доступных ему языках, а Лайе судорожно искал выход, способ спастись.

Новая волна встряхнула шхуну с ещё большей силой, пронеслась по палубе, едва не смыв троих оставшихся в живых. «Удачливая» скрипела и стенала под давлением щупалец кракена, и в конце концов с жутким треском переломилась посередине. Дола отчаянно замотал головой — не могли они здесь сдохнуть, нет! Слишком рано, слишком глупо! Палуба дрожала и медленно погружалась в воду. Не помня себя, Дола одной рукой схватился за что-то, что казалось ему наиболее устойчивым, а второй прижимал к себе намертво вцепившуюся в него ведьму.

Лайе простер руки, пытаясь утихомирить буйство стихии, но в ответ наёмники услышали лишь утробный рев, да злой женский смех. Море не слушалось Лайе, оно повиновалось лишь своей хозяйке — Сагаре. Иллириец попытался дотянуться разумом до морской королевны, но она была глуха и слепа к нему, а его Дар, как оказалось, был бессилен против Сагары.

—Портки Махасти, курва мать, shienadan, — зло бормотал под нос Лайе, пытаясь справиться со стихией.

Должен был быть выход. Должен. Очередной крен едва не опрокинул всех в море, Дола снова заорал нечто бранное, костеря всех и вся, включая Сагару и гигантского кракена. Лайе не слышал этого. Ползая по дрожащей палубе на коленях, он пытался судорожно вспомнить нечто важное, что ускользало от него. Выход был, надо было его найти.

Давай же, давай...

...В памяти мельтешили отрывки из древних манускриптов, прочитанных им давным-давно. На языке вертелись слова древнего наречия, принадлежавшего Совершенным. Лайе понял, что это — единственное их спасение на тонущем корабле. И слова забытого языка сорвались с его губ, вместе с новой вспышкой Дара. Ему даже не понадобилось собирать свою волю в кулак, чтобы управлять столь могущественной силой: страх и бешеное желание жить сделали все за него. И когда иллириец прочертил в воздухе рукой невидимую черту, пространство в этом месте изменилось, скомкалось и смялось, а затем стало расползаться в стороны подобно тлеющей на углях бумаге, обнажая под собой... пустоту, абсолютное ничто.

Трое замерли на палубе корабля, не в силах оторвать взгляды от столь чудовищной картины. Морская вода хлынула в эту пустоту — и исчезла в небытии. Из чёрного зёва дыхнуло могильным хладом — невзирая даже на бушевавшую вокруг бурю.

—Туда! — крикнул Лайе, — У нас нет другого пути!

Дола застыл, скованный ужасом: из пустоты на него смотрели тысячи безумных глаз. Они звали его, и тут же у Долы невыносимо заболело за грудиной, там, где было беспокойное сердце. Он отчаянно мотнул головой, отказываясь делать последний шаг вперёд. Сольвейг вырвалась из его объятий и попятилась, не в силах оторвать взгляд от чёрного зёва.

Волны бушевали, и остатки корабля начало затягивать в бездну.

—Прыгай!!! — заорал Лайе.

—Лайе, нет! — Дола попятился назад, туда, где их ждала верная гибель. — Я не прыгну туда, не заставляй меня...

Он успел только повернуться лицом к близнецу, когда тот выругался.

Черт бы тебя побрал, малой! — разозлённо подумал Лайе и, выставив вперёд руки, с силой толкнул брата вниз. Затем, не оборачиваясь, схватил за руку Сольвейг и спрыгнул вместе с ней в чёрный зев.

Темнота схлопнулась вокруг них, и наступила благословенная тишина.

====== Глава 4: Город страшных снов. Узники Абэ Ильтайна ======

A thousand years, a thousand more,

A thousand times a million doors to eternity

I may have lived a thousand lives, a thousand times

An endless turning stairway climbs

To a tower of souls

If it takes another thousand years, a thousand wars,

The towers rise to numberless floors in space

I could shed another million tears, a million breaths,

A million names but only one truth to face

A million roads, a million fears

A million suns, ten million years of uncertainty

I could speak a million lies, a million songs,

A million rights, a million wrongs in this balance of time

But if there was a single truth, a single light

A single thought, a singular touch of grace

Then following this single point,

this single flame,

The single haunted memory of your face

© Sting — A thousand years

There’s a path running under the city

Where the stones and the hills divide

There’s a path we can walk through the loss and the pity

She’s out of the light, she thought it’d be safer

She said «I wanna go home»

Eyes turn grey like her face in the paper

She said «I wanna go home»

There’s a girl sleeping under the river

Where the snow and the rain collide

There’s a girl that we watch and we’ll soon be with her

She’s out of the light, she doesn’t remember

She said «I wanna go home»

Face turns white like a sky in December

She said «I wanna go home»

I wanna go home

© The Birthday Massacre — Leaving Tonight

Вековые деревья Дуэн Брона издревле славились своей красотой. Могучие стволы стремились вверх, а кроны были настолько густыми, что едва пропускали солнечный свет. Много слухов ходило об этом лесе: будто бы давным-давно здесь было место силы, но за минувшие тысячелетия оно себя растратило, оставив лишь память и древних духов. Но и поныне сюда приходили иллирийцы из близлежащих деревень, чтобы принести дары лесу. Считалось, что желание того, кто придёт с просьбой к духам Дуэн Брона, обязательно исполнится. Но нередко здесь пропадали путники, а местные списывали это на особые чары леса — каждый, кто войдёт сюда с недобрыми намерениями — обязательно сгинет. А духи Дуэн Брона спали и видели сны. О прошлом и кровавых войнах. О настоящем и жизнях простых иллирийцев. О будущем, которому суждено измениться. И меж высоких деревьев царил благодатный покой.

Но тишина многовекового леса была нарушена: кто-то шёл по незримой обычному глазу тропке, осторожно убирая с пути встречные ветви. Этот кто-то ступал тихо и осторожно, но все же недостаточно бесшумно для того, чтобы Дуэн Брон продолжил дремать. Лес наблюдал за незваным гостем, незримые духи кружились вокруг него, и только диву давались — такой яркой оказалась его душа. Но был чужак совершенно глух к их зову. Был он и слеп к той красоте, которая испокон веков манила к себе иллирийских «айя» — так звали шаманов и сновидцев этого народа. Он крался между деревьев, видя своими желтыми глазами «след», направлявший его по верному пути. Находя спрятанные ловушки, иллириец обезвреживал их или же обходил стороной. Услышав непонятный звук, он быстро навострил уши, затаился, спрятавшись за могучим стволом дуба, ожидая, что здесь кто-нибудь появится. Но то ли его преследователи решили пойти окольным путём, то ли сами затихли, и потому нелюдь покинул укрытие, медленно продвигаясь дальше.

Звук повторился, на сей раз уже гораздо ближе, и иллириец, беззвучно ругнувшись, понял, что скрываться дальше бесполезно. И он, сломя голову, помчался напролом. Пару раз он едва не напоролся на ловушки и сумел в последний момент избежать, если не мучительной смерти, то тяжелых увечий точно. Не было нужды оборачиваться назад и вслушиваться в тишину леса, чтобы понять — его по-прежнему преследуют.

В том, что он вряд ли сумеет оторваться, иллириец не сомневался. Ведь Гончие считались лучшими следопытами, ищейками Вечной Земли. А он, Дола Даэтран, хотел быть одним из них.

Он желал этого так сильно, что по истечении обучения и службы в армии, немедленно подал прошение о назначении его в ряды Гончих. Конечно, Дола не обольщался, и прекрасно понимал, что его ждет. Знал он и то, что муштровать его будут больше других, и придираться к результатам испытаний станут изо всех сил. И потому он постарался сдать все с блеском. А теперь ему оставалось пройти последнее и самое сложное испытание: добраться до сердца леса.

На самом деле, задание было таково: пробраться в лагерь следопытов, располагавшийся где-то в тысячелетнем лесу Дуэн Брона, и выкрасть офицерский кортик у капитана Гончих. Несмотря на то, что задача оказалась не из легких — лагерь был разбит не на земле, а спрятан высоко в кронах тысячелетних деревьев — с первой её частью Дола справился успешно. Он мог гордиться тем, что ему даже не пришлось прибегнуть к насилию, дабы свершить кражу, и он сумел выбраться из лагеря незамеченным. Но все же Дола где-то просчитался, раз Гончие быстро распознали, кто это сделал, и теперь гнались за ним. Времени размышлять о том, где же он накосячил, у иллирийца не было, и Дола лишь быстро проверил, на месте ли его трофей, и продолжил свой увлекательный путь с препятствиями.

Надо сказать, чем больше он углублялся в лес, тем труднее ему было сосредоточиться на собственной цели. Дола слышал о том, что чары Дуэн Брона рассеивают любые проявления Дара, но он даже подумать не мог, что здесь, в лесной глуши, исчезнет защита Лайе, которая много лет спасала его от кошмарных снов и безумия. И потому Дола упорно шёл вперёд, стараясь не обращать внимание на сумятицу, воцарившуюся в его беспокойном рассудке. Он уже и забыл, каково это — слышать голоса в собственной голове, бороться с самим собой.

И сейчас они говорили, шептали, кричали — каждый на свой лад, лишая его возможности ясно мыслить. Словно кто-то другой норовил одержать верх, вырваться на волю, завладеть разумом иллирийца. Дола потёр ноющие виски, поднял взгляд вверх. Там, где раскинулись ветвистые кроны деревьев, он видел путь. Чутьё вело его туда, ввысь. Недолго думая, Дола начал взбираться по стволу дерева, совершенно не боясь упасть. Он знал, что пока страха нет — он сможет добраться до цели.

Мысли — непрошеные, чужие — в голове словно жужжали, хаотично роились, сбивая с толку, отвлекая от цели. Это испытание, все слишком сильно напоминало Доле Джагаршедд, и теперь, когда Дар Лайе был бессилен в этом лесу, иллириец чувствовал, как потихоньку сходит с ума. И оттого хотел добраться до сердца леса раньше, чем окончательно потеряет сам себя.

Раз-два-три, хочешь жить, маленький rak’jash — беги.

Ох, давно он не вспоминал старую-добрую считалку, не было в ней нужды все эти годы. Кто бы мог подумать, что она так поможет ему здесь, в Дуэн Броне? Сосредоточиться на простом повторении одной и той же фразы, видеть перед собой скрытый от обычного глаза путь — и не думать больше ни о чем.

В голове — щелчок. Раз-два-три, хочешь жить — беги.

Руки устали и гудели, один раз он едва не сорвался вниз, успев в последний момент вцепиться в толстую ветку. И потом висел над бездной несколько долгих мгновений, пытаясь вспомнить, кто он, где и когда был рождён. Затем с трудом подтянулся и заставил себя перекинуть через ветвь ногу, и несколько минут лежал, распластавшись на ней всем телом и пытаясь отдышаться. Когда предательская дрожь в руках и ногах исчезла, а сердце уняло свой бешеный ритм, Дола снова поднял голову.

Раз. Два. Три.

Все дороги ведут наверх, Дола Даэтран. Соберись и иди дальше, если не можешь — ползи. Это не Джагаршедд, не тюрьма Совершенных, и преследуют тебя вовсе не старшие сыновья Редо, а Гончие. Ты же так желаешь стать одним из них, доказать, что ты — не какой-то там смесок из Дома Даэтран, доказать, что ты прирожденная ищейка, что ты достоин быть Гончим. Ты не умеешь довольствоваться тем, что уже имеешь. Нет у тебя золотой середины, ты можешь стать лучшим — или быть уничтоженным. Соберись, Дола-Доэлха, Бес из Джагаршедда, и иди. Не посмеешь же ты осрамить своего брата? Чего ради ты пошёл служить? Вспомни, Дола Даэтран, вспомни, что ты ему обещал. Соберись — и принеси Лайе свою победу.

Раз-два-три, все дороги ведут наверх. В голове — щелчок.

И ведь взялись откуда-то силы, открылось второе дыхание. Дола упрямо карабкался вверх, пока чутьё не вывело его на тропку, что шла под самыми кронами деревьев. Она переплеталась причудливым узором, похожая на мостки из плюща и гибких веток. Дола был уверен — только чары иллирийских айя могли создать нечто подобное, изменить природу, заставить её уступить серокожему народу. И, забыв обо всем на свете, кроме своей цели, он побежал по хрупким мосткам, не оглядываясь больше назад. А голоса в его голове не замолкали ни на мгновение, становясь лишь громче — по мере приближения к сердцу леса. Изо всех сил Дола сопротивлялся им, стараясь добраться до места назначения как можно быстрее.

Я буду жить вечно... (Не смей и мечтать!) Я люблю пламя (Заткнись!), что горит внутри каждого из нас. Я (Прекрати!) буду жить, ведь я (Ты лишь тень своего брата!) никогда не сдамся!

Раз-два-три, щелчок, и снова по кругу. Так было раньше, так будет всегда, пока рядом нет Лайе. Вся твоя жизнь состоит из бега — от одного к другому, в голове — щелчок. Кто будет говорить в этот раз? Тот, кто боится или тот, кто безумен от рождения? Воин или трус? Раз-два-три — живи, Дола Даэтран, беги и не останавливайся.

Вдруг закончились мостки из ветвей и плюща, нога Долы шагнула в пустоту, и не сумев удержаться на краю, он сорвался вниз. Каким-то чудом иллириец сумел вцепиться в лиану, ободрав в кровь ладони. От души ругнувшись, он проклял свою неосмотрительность и продолжил спуск вниз с гораздо большей осторожностью. Оказавшись на земле, Дола прислушался к лесу и удивлённо моргнул: погони больше не было. Неужели получилось оторваться? Иллириец вздохнул и продолжил путь вперёд. Всем нутром он чуял — совсем немного осталось. Ещё чуть-чуть, и он доберется до сердца леса, а потом...

Собственно, что будет дальше, Дола не знал, но продолжал уверенно шагать вперёд. И, видимо, здесь заканчивались чары тысячелетнего леса, ибо сводившие с ума голоса в голове притихли, присмирели, а вернувшаяся ясность рассудка была подобна глотку свежего воздуха.

Между деревьев забрезжили отблески дневных лучей, и вскоре Дола вышел на поляну, залитую солнечным светом. Остановившись на её краю, он поднял голову и удивлённо вскинул брови. Оказывается, здесь его уже ждали. Дола оглядел стоящих на поляне иллирийцев. Вот ободряюще улыбается принц Рейно из Дома Йонах — кажется, он действительно рад тому, что Дола здесь. Опирается на двуручник одноглазый и коренастый Арайн, такой же полукровка, как и сам Дола. По невозмутимому лицу Арайна ничего нельзя прочитать, один глаз подернут белесой поволокой, а второй смотрит, хитро сощурившись. Рядом с ним презрительно кривится Ириан, принц семьи Ассэне. Вот уж кто совершенно не рад Доле. И все здесь знают, что место среди Гончих Ириан получил в основном благодаря своим связям, которыми не гнушался пользоваться напропалую. Переглядываются поодаль Мариан, принц Дома Глеанн и его бывший оруженосец — а ныне Гончий и верный друг — Тунор из Дуэн Аэдина, сын баронессы Корриган. Эти двое до мозга костей верны семье Глеанн, а те всегда были заодно с Ассэне. Дола скользнул взглядом по остальным иллирийцам, их имена ничего ему не говорили: все они были вассалами чьих-то Домов, мелкие сошки.

Дола встретился взглядом с командиром Гончих и криво ухмыльнулся, подумав, что сегодня здесь собрались все принцы Домов Вечной Земли, ибо предводителем Гончих был никто иной, как сам принц Шанур из Дома Сионар.

Шанур выступил вперёд.

—Принёс? — голос у него был резкий, как у того, кто привык всю жизнь отдавать приказы.

Дола молча кивнул в ответ. Тогда принц Шанур протянул руку ладонью вверх. Дола осторожно снял кортик с пояса и сделал шаг вперёд, затем ещё один. Ноги подгибались от волнения, сердце колотилось в бешеном ритме, лицо горело, а в голове у Долы ужасно шумело. Несколько несмелой походкой он добрался до командира Гончих и, протянув кортик рукоятью вперёд, осторожно вложил его в раскрытую ладонь Шанура. Тонкие пальцы принца Дома Сионар уверенно сомкнулись на добыче. Шанур придирчиво оглядел кортик со всех сторон и одобрительно покачал головой. Наконец, на его суровом лице появилось некое подобие кривой улыбки. Вперив долгий и испытующий взгляд в Долу, он хмыкнул.

—Ты справился, — был лаконичный ответ.

Дола шумно выдохнул, даже не заметив, что аж затаил дыхание, пока Шанур изучал его трофей. Иллириец смог заставить себя улыбнуться в ответ, но судя по смешкам со стороны свежеиспеченных Гончих, получилось у него не очень убедительно.

—Осталось последнее испытание, — буркнул Шанур, и после этих слов лицо Долы вытянулось.

—Последнее... что?! — сипло каркнул он.

—Ты ведь никогда не убивал, верно? — под пристальным взглядом Гончего врать смысла не было.

И Дола отрицательно мотнул головой, подтверждая его слова. Неоднократно дрался — да, побеждал в поединках — да. Иногда дело заканчивалось тем, что оба драчуна оказывались в лазарете с переломами, свороченными скулами, разбитыми носами и без пары зубов — но до смерти Дола никогда не мордовал, хотя бы потому что всегда находились те, кто успевал растащить соперников прежде, чем дело заканчивалось летальным исходом.

—Так я и думал, — удовлетворенно кивнул Шанур и поманил Долу за собой.

Иллириец пошёл следом за командиром, успев напоследок скользнуть взглядом по другим посвящённым в Гончие. И почему-то запомнилось ему выражение лица молчаливого Арайна — будто полукровка сочувствовал ему, зная, что его ожидает. Обуреваемый противоречивыми чувствами, Дола уставился в спину принца Дома Сионар.

Они вновь углубились в лес, когда Шанур вдруг заговорил, не оборачиваясь и не сбавляя шаг.

—Видать ты совсем отчаянный, раз решил стать одним из нас. Сидел бы себе в Термарилле, был бы тенью своего брата — и многие беды обошли бы тебя стороной, Дола Даэтран.

—Именно поэтому я и хочу быть Гончим. — буркнул Дола. — Чтобы не жить в тени Лайе.

—Брешешь, — резко ответил Шанур. — мне неведомы твои истинные побуждения, но сейчас ты лжёшь. Ты, наверное, не представляешь себе, что такое быть Гончим. Знаешь, как нас зовут простые иллирийцы? Псами Войны. Цепными собаками Императрицы. И они правы. Принося ей присягу, мы отказываемся от всего — от семьи, от свободной жизни, от права выбирать. Нам скажут — идите умирать — и мы умрем. С радостью и гордостью головы сложим за нашу империю. Мы лучшие воины, но и спрашивают с нас сполна. К этому ты хотел прийти, Дола Даэтран? Или тебя лучше называть «Бес из Джагаршедда»? — Шанур резко остановился и повернулся к Доле, едва не столкнувшись с ним носом к носу. — Тебе будет тяжелее, чем всем остальным — ты брат будущего императора. Ты смесок с порченой кровью в жилах. Ты кичишься своим происхождением — о тебе даже байки в армии ходят, как о «Бесе из Джагаршедда», а не как о принце Дома Даэтран.

—Это ты так меня разубедить пытаешься? — криво усмехнулся Дола в ответ. — Не выйдет. Я не для того продирался сюда сквозь все эти кусты, чтобы в последний момент передумать.

—Упрямый, гордый и заносчивый. Совсем как твоя мать, — резюмировал Шанур. — впрочем, что ещё можно ждать от сына женщины, которая добровольно позволила шеддарам ступить на землю Иллириана.

—Она лишь хотела вернуть себе трон, — поморщился Дола от такой вольной трактовки событий минувших дней, — а на войне все средства хороши.

—Твоя мать была и остаётся сопливкой зеленой, как и ты сейчас. Страсть к безрассудным решениям у вас, Даэтранов, в крови.

Доле пришлось напомнить себе, что Шанур — принц Дома Сионар и, в отличие от него самого, этот иллириец уже разменял пятый век своей жизни и пережил трёх императоров Вечной Земли. Скрипнув зубами, Дола сжал пальцы — до того ему хотелось дать в зубы своему сородичу, дабы уменьшить его высокомерие.

От командира Гончих не укрылось то, как Дола сдерживался, изо всех сил стараясь не нахамить в ответ. Усмехнувшись, иллириец продолжил:

—Но вернёмся к Гончим. Если ты окончательно решил стать одним из нас, то внимательно слушай и запоминай, что я тебе скажу. У тебя есть право помечтать, что Иллириан — наша земля. На самом деле не он принадлежит нам, а мы ему. У тебя есть право полюбить — тех, кто тебя презирает. У тебя есть право умереть за Вечную Землю, и только этим ты скинешь оковы, что держат тебя с Псами Войны. У тебя есть право убивать, и тогда среди палачей ты станешь новым. Ты можешь сдаться здесь и сейчас — я повторяю это в последний раз. А можешь стать одним из нас. Кем ты будешь? Изгоем, и затем — мертвецом? Или выберешь Псов Войны?

Голос иллирийца, казалось, наполнился силой, той, которая заставляет воинов идти в бой за своим командиром, побеждать или умирать ради короны. И в этот миг Дола Даэтран особенно ясно понял, что хочет когда-нибудь стать таким же, как Шанур из Дома Сионар. И потому он только сказал в ответ короткое:

—Я буду одним из вас.

—Тогда смотри. — Шанур отошёл в сторону и Дола увидел привязанного к одному из деревьев человека.

Это была женщина. Небольшого роста, крепко сбитая. Чёрные кудрявые волосы разметались в разные стороны, а глаза, со страхом глядевшие на двух иллирийцев, оказались пронзительно зелёными, и плясал в них ведьмин огонёк. Увидев Долу, женщина изумленно приоткрыла рот, а затем до безумия знакомым голосом выдохнула:

—Бес?!

В этот миг Дола вспомнил все.

Больше десяти лет странствий рука об руку со своим братом. Реванхейм и встречу с зеленоглазой ведьмой. Её освобождение в Стоунблейде, песни и пляски в таверне. Чумной Ресургем и его катакомбы. Бессознательное тело Лайе и Тысячеглазого, принявшего облик принцессы Мадригаль. Миг, когда Дола понял, что любит ведьму. Ссоры и примирения в Аль-Хисанте. Путь в Джагаршедд, встречу с Йохаведом, и их безумные танцы. Море Жажды, огромное морское чудище — и его хозяйку, королевну Сагару. Крушение корабля, поиски спасения, и... пустоту, из которой на Долу смотрел Тысячеглазый. Он вспомнил и Лайе, толкнувшего его прямиком в бездну.

Как же так вышло? — Дола попятился назад, окончательно уверившись в своём безумии.

Этого не могло быть. Он проходил через это, он помнил, каким было его посвящение. Он помнил Шанура, показавшего ему привязанного к дереву иллирийца. Совсем молоденький паренёк, почти мальчишка, едва ли не младше самого Долы. Командир Гончих приказал казнить его за измену, дал Доле в руки тот самый кортик, добытый им в лагере. Дола помнил, как пленный иллириец умолял о пощаде, извивался всем телом, пытаясь высвободиться из связывавших его пут. Кричал, что он не виноват, что его заставили, что он всего лишь... А потом Дола перерезал ему горло, и кровь, хлынувшая из раны, обагрила его руки. Иллириец помнил, как успел отбежать к ближайшим кустам, и его долго рвало, выворачивало наизнанку. Помнил он и слова, сказанные ему после этого Шануром.

—Ты всегда будешь помнить своего первого мертвеца. Неважно, годы ли пройдут или века — первую кровь на своих руках ты никогда не сможешь забыть. И воспоминания об этом не сотрутся и не потускнеют со временем. И ты не научишься со временем смотреть на смерть иначе. Каким бы ты ни был, всегда будет тошно и плохо. Неважно, скольких ты убьешь потом, не имеет значения и то, что ты привыкнешь к чужим смертям. Плохо, горько и тошно на душе — это та цена, которую ты платишь за возможность жить дальше. Так и должно быть.

...Сейчас же все было совсем иначе. Дола с ужасом взглянул на Шанура, и увидел, что лицо командира Гончих превратилось в гротескную маску, а сам иллириец казался изломанной куклой, жалкой пародией на живое существо. И маска эта глядела на Долу пустыми глазами, скалясь в ответ неестественной улыбкой.

Как же так? Как такое могло случиться? Почему я не понял сразу, почему не вспомнил? Как...

—Ты долго будешь сомневаться? — новый, до боли родной голос раздался рядом с ним.

Обернувшись, Дола увидел своего близнеца. И в тот же миг подался к нему, но почти сразу замер, недоверчиво разглядывая брата. Почему-то на Лайе были одежды императора и голову его венчала тиара, которую носила их мать. Лицо у него было высокомерным, а взгляд колючим и холодным — не оказалось в этих синих глазах привычных любви и тепла.

—Ли? — неуверенно пробормотал Дола, окончательно запутавшись, где реальность, а где его собственное безумие.

—Убей её, — голосом, не терпящим возражений, приказал Лайе.

Он поднял руку и обвиняющим жестом ткнул в сторону пленённой Сольвейг.

—Ли, ты чего? — изумился Дола. — Я не стану её убивать. Ты бы никогда мне не приказал...

—Малой, — вкрадчиво заговорил Лайе, — ты обещал меня защищать. Убей эту женщину ради меня. Ради нас обоих.

—Я не могу, Ли! Даже ради тебя, я... Не заставляй меня выбирать! — взмолился Дола в ответ, не решаясь подойти к брату.

—Я или она, малой, — холодно ответил Лайе. — ты должен сделать выбор.

—Я не хочу выбирать! — крикнул Дола, — Мне нужны вы оба, слышишь?!

В ответ Лайе растянул губы в неживой улыбке, недобро сощурил синие и холодные глаза. И тут же Долу скрутило ужасной болью. Казалось, тело перестало ему подчиняться, а ноги сами понесли к дереву, где была связанная ведьма. Руки, не повинуясь своему хозяину, вынули из ножен кинжал.

—Бес, не надо, это ведь не... — Сольвейг захрипела, когда из перерезанного горла хлынула кровь, и быстро затихла, глядя на него остекленевшими глазами.

...неправда.

Дола хотел отшатнуться от неё, но разум Лайе крепко держал его, не дозволяя сделать ни шагу назад.

Нет, неправда! Нет-нет-нет!

Этого не было, этого не может быть.

Это не я.

Руки, обагренные кровью, дрожали, ноги словно в землю вросли.

Раз-два-три, щелчок.

Это не ты.

—Ли, — простонал Дола, — зачем?!

Это не с нами.

Он увидел, что холодная улыбка на лице брата стала шире. И мир взорвался ослепляющей болью. Дола успел лишь подумать, что он все-таки окончательно сошёл с ума и умер.

Раз. Два. Три.

Хочешь жить?

Сольвейг шла по дому осторожно и бесшумно, чтобы не разбудить детей. Атли, Беата и малыш Хевард спали крепко, а Йорген ещё до рассвета ушёл. Неслышно ступая босыми ногами, придерживая руками огромный живот, женщина вошла в комнату детей, вглядываясь в их спящие лица. Самая старшая — двенадцатилетняя Беата — спала, раскинув руки в разные стороны. Непослушные волосы разметались по подушке, дыхание было ровным, а рот чуть приоткрыт. Сольвейг осторожно поправила одеяло, а затем замерла у изголовья, пристально вглядываясь в лицо дочери. Черноволосая Беата унаследовала черты своей матери и столь же вздорный характер. Всего пара лет пройдёт — и девчонка станет настоящей красавицей, подумала Сольвейг. Через два года Беату выдадут замуж, как всегда было принято на севере. Найдут ей обеспеченного мужа, не спросив на то её мнения — как это было с Сольвейг — и отдадут чужому мужчине, выставят из отчего дома.

Четырнадцать лет, — со злостью думала ведьма, — не тот возраст, когда девицу, почти ещё ребёнка, надо сбывать с рук. Сольвейг провела кончиками пальцев по красивому лицу дочери — и не почувствовала ничего, кроме глубокойгоречи.

Затем она подошла к кровати, на которой в обнимку спали её сыновья. Минувшей осенью Атли исполнилось десять — он был всего на два года младше Беаты. Такой же темноволосый и кучерявый, как его сестра и мать, мальчишка всегда отличался умом и спокойным характером. Порой, когда Сольвейг наблюдала за средним сыном, ей чудилось, что есть в нем искра Дара, та, что испокон веков делала выходцев из рода Хелленбергов Детьми Хасидзиль. К тому же, Атли с раннего детства проявлял интерес ко всякого рода зельям и травам — зачастую его и за уши невозможно было оттащить от матери, когда она варила свои снадобья, чтобы продать их на базаре или передать реванхеймской знахарке.

Сольвейг усмехнулась, наблюдая за тем, как Атли заворочался во сне, лениво приоткрыл один глаз и, пробормотав сонное «Мам?», повернулся на другой бок, выпустив из объятий Хеварда.

Малышу Хеварду — так его называла Сольвейг — было всего лишь шесть. Самый младший из её детей, и именно его она когда-то любила больше всего. Не по годам смышленый, верткий и смешливый, Хевард был любимцем всей семьи. И пожалуй, именно его рождение стало ключиком к холодному, каменному сердцу Йоргена из клана Эспозито. Он души не чаял в своём младшем сыне, всегда уделял ему больше всего внимания. Хевард уродился в отца — рыжеволосый и весь в веснушках, а от матери ему достались лишь глаза, такие же зеленые и с озорным огоньком.

Ведьма осторожно поцеловала в лоб младшего сына, и, подойдя к третьей кроватке — совсем крохотной, предназначенной для младенца, застыла возле неё, бездумно глядя перед собой.

После рождения Хеварда её супруг словно оттаял, впервые за годы жизни вместе он попытался разглядеть в Сольвейг что-то бóльшее, нежели её красивое лицо и благородное происхождение. А ведьма, в свою очередь, почти сумела полюбить человека, так и не ставшего ей близким. Те два года были самыми светлыми в её не слишком длинной жизни. Когда Сольвейг забеременела в четвёртый раз, Йорген был на седьмом небе от счастья. Он носил жену на руках, осыпал её щедрыми дарами. Но все закончилось в один миг. Неожиданно, уже на поздних сроках беременности, ведьма заболела: слегла с лихорадкой, а знахари, коих Йорген водил в дом, лишь руками разводили, не в силах помочь умирающей женщине. Но вот Сольвейг пошла на поправку, и то, что у неё не случилось выкидыша, все вокруг называли чудом. Она расцвела, словно в неё заново вдохнули жизнь. Однако, в положенный срок ребёнок родился мертвым, и светившиеся счастьем глаза Йоргена потухли. Сольвейг помнила то время так, словно все случилось только вчера — мужчина крушил все вокруг, кричал страшным голосом, обвинял женщину в том, что это она убила их ребёнка — выменяла его жизнь на свою, ибо в жилах её текла кровь Хелленбергов, многие из которых являлись Детьми Хасидзиль. А всем известно было, что Дети Хасидзиль рано или поздно открывают обратную сторону своего целительского Дара — и забирают чужие жизни так же легко, как отдают свои собственные ради исцеления раненых и больных от их недугов. И Сольвейг не смела возразить своему супругу, ибо он был прав — она действительно забрала жизнь нерожденного ребёнка, чтобы выжить самой. И её молчание в ответ на обвинения стало самым страшным ответом.

Йорген отвернулся от неё, словно забыл про её существование. Два года женщина жила в тени своего мужа, никем не видимая и не замечаемая, и даже дети сторонились своей матери. Сольвейг старалась появляться дома лишь незадолго до возвращения Йоргена — лишь бы не видеть напуганные взгляды детей. Она с головой окунулась в целительское мастерство, много помогала местной знахарке и попутно изучала новые грани своего Дара. Женщина готова была бежать из этого дома куда подальше, когда ее жизнь сделала новый виток.

...Тот наёмник пришёл в Реванхейм по очередной весне, выполняя заказ от своей гильдии. Он не был человеком, и разумеется, это породило огромное количество сплетен и разговоров — ведь нечасто людям удавалось увидеть этакую диковинку — серокожего, остроухого нелюдя. Ведь иллирийцы не так уж часто покидали свою землю, и наёмников среди них почти не было. Помнится, Сольвейг внимательно слушала свежие сплетни от знахарки, которой помогала. Сама она лишь дивилась про себя, задаваясь вопросом, что могло привести чужака так далеко на север.

С тем нелюдем Сольвейг познакомилась на весеннем базаре, когда продавала свои снадобья. Он пришёл в её лавку, чтобы закупиться необходимыми травами. Ох и на славу Сольвейг с ним поторговалась за свои товары — был иллириец до невозможности упорным и наглым. Себя он звал Бесом из Джагаршедда, и был красив даже на придирчивый взгляд ведьмы, обладал вспыльчивым характером и жизнерадостной улыбкой. Безобидное кокетство перешло в нечто большее, а холодные и одинокие вечера сменились жаркими ночами, и днями, полными неясных томлений. Бес оказался на редкость жизнелюбивым и злоязыким созданием, а в его жёлтых глазах Сольвейг увидела тепло и вечность.

Они встречались тайно в лесу, а когда выпал первый снег — Бес остался зимовать в Реванхейме, и Сольвейг повадилась по ночам, когда все спали, уходить из дома и добираться до постоялого двора. Она щедро заплатила его хозяину за молчание, и чувствовала себя почти безнаказанной. Иногда Бес рассказывал ей о своих приключениях, и историй было много. Сольвейг слушала его байки о Вечной Земле Иллириан, где он родился, она верила и рассказам про суровый Джагаршедд — вотчину рогатых шеддаров, и она смотрела в жёлтые глаза Беса, всегда искрившиеся весельем, и больше всего на свете желала уйти, покинуть Реванхейм навсегда. Жить вечно, как Бес из Джагаршедда, быть свободной. И в этих грёзах ведьма проживала один день за другим, а ночи проводила рядом с нелюдем, и они любили друг друга и верили. Но пришла весна — и Бес покинул Реванхейм на несколько дней.

Ничто не остаётся в тайне навсегда, и однажды о похождениях неверной жены прознал и Йорген — долго же он таскал её за волосы, вешая оплеухи, а потом взял её силой. Сольвейг тогда была так напугана, что не смогла даже прибегнуть ко второй стороне своего Дара, и иссушить супруга, забрать его жизнь себе. Тогда женщина сумела кое-как подлечить свои раны сама, а потом добралась до реванхеймской знахарки, и та, охая и качая головой, латала и отпаивала ведьму. Когда Бес вернулся, на Сольвейг не было уже ни царапины, лишь в глазах горела затаенная злоба. Однако, вопреки всему, ни слова она не сказала наемнику о произошедшем, а только продолжала с ним встречаться. И прошло несколько недель, прежде чем женщина поняла, что вновь беременна — и теперь ей было по-настоящему страшно, ибо не знала она поначалу, чей это все-таки ребёнок. Лишь позже, почуяв эту яркую искру, Сольвейг отбросила все сомнения. Она решила снова попытать счастья и выносить дитя, а чтобы избежать несчастного случая, как в прошлый раз, женщина стала искать себе жертв, чьи жизни можно было забрать. Поначалу это были птицы и домашние животные, но однажды Сольвейг довелось забрать и человеческую жизнь. То была больная женщина, и ведьму позвали к ней, дабы она исцелила недуг. Однако Сольвейг поступила строго наоборот, забрав Даром жизнь больной себе, а всем сказала, что почившей уже ничем нельзя было помочь. И на всю жизнь ведьма запомнила это чувство — когда кровь бурлит в жилах, сердце колотится как сумасшедшее, а по телу разливается живительная сила. С тех пор зверьё и птицы ведьму больше не интересовали.

Так прошло лето, а свою беременность женщина от Беса скрывала, не ведая, как он отреагирует. Когда наёмник вновь покинул город — на сей раз до зимы — ведьма испытала немалое облегчение. Теперь у неё осталась лишь одна беда — Йорген, её муж. Как ни странно, он несколько смягчился, словно бремя ведьмы вновь подарило ему надежду. Руку на жену он больше не поднимал, попрекать во всем и волком глядеть тоже перестал. Но в сердце женщины навсегда поселилась злоба — ненавидела она Йоргена всей своей душой.

Чем ближе становился срок родов, тем тяжелее было носить Сольвейг ребёнка под сердцем. Казалось, что не рожденный ещё младенец тянет из неё силы и жизнь, забирает все себе. Ведьма таяла на глазах. Пришлось ей по ночам вновь покидать дом и искать себе жертв. Больные шлюхи, нищие или пьяницы в подворотнях — вот кого забирала ведьма. Людей, никому не нужных, которых не хватятся, и чьи жизни были прожиты впустую. Но даже этого ей не хватало. В последние дни стало особенно худо — и Сольвейг не знала, чем себе помочь.

...На рассвете дом казался пустым и заброшенным, словно здесь давно никто не жил. Не горел очаг в большой гостиной, не кипела каша в горшках на кухне, а время как будто застыло. Босыми ногами Сольвейг ступала из комнаты в комнату, словно прощаясь с домом, так и не ставшим ей родным. На душе было погано, и что-то не давало ведьме покоя. Своё знакомство с Бесом из Джагаршедда она помнила предельно ясно, куда чётче любого другого воспоминания, но что-то казалось ей неправильным, что-то сильно смущало. Почему-то, именно сейчас ведьме чудилось, что все это уже когда-то случилось с ней, а сейчас она переживает все заново. Сольвейг безуспешно пыталась уловить это странное ощущение, но у неё никак не получалось.

Обойдя весь дом, женщина вернулась в комнату детей. Невесело улыбнувшись, она бесшумно затворила за собой дверь и, замерев на пороге, тихо вздохнула.

Первой стала Беата — нелюбимая никем дочь. Она даже не проснулась — просто перестала дышать, а печать смерти легла на её лицо. Атли стал вторым. В последний миг он проснулся, почувствовав прикосновение материнских рук к своему лицу. Да так и замер, глядя в вечность удивлёнными глазами. Хевард недовольно заворочался, пытаясь дотянуться до отяжелевшей и одеревеневшей руки брата, тихонько захныкал. Сольвейг коснулась его маленькой ладошки, и вскоре жизнь Хеварда оборвалась, а детское, скрючившееся во сне тело навсегда застыло, протягивая руки к брату.

Сольвейг растянула губы в злой улыбке, представляя себе, что будет с Йоргеном, когда он вернётся домой и увидит тела своих детей. А потом, конечно же, ведьма поглотит и его жизнь, но пущай помучается напоследок. Она с трудом выпрямилась, сетуя на больную спину и погладила свой выпирающий живот. Сейчас ведьма чувствовала себя намного лучше, но она знала, что это ненадолго. Ещё с ночи у неё отвратительным образом ныл низ живота и сводило поясницу. Ведьма, то и дело, прислушиваясь к себе, старалась не слишком волноваться. Почему-то плод вытягивал из неё жизнь, каплю за каплей, словно даже в утробе ребёнок был подобен своей матери. А возможно, все дело было в том, что отец этого дитя не принадлежал к людскому роду.

Когда на пороге дома раздались шаги, Сольвейг уже была там. Улыбаясь, она отворила дверь и посторонилась, впустив Йоргена в предбанник. Мужчина стряхнул с себя снег и, смерив жену недружелюбным взглядом, снял шубу.

—Где дети? — обыденно поинтересовался он.

—Спят, — спокойно ответила Сольвейг, но гадкую усмешку скрыть не сумела.

Вечным сном, мой дорогой, — мысленно добавила она, — вечным сном спят твои дети.

—Поздновато для сна, — буркнул Йорген, стаскивая с ног сапоги. — Почему не подняла их?

—Незачем, — отозвалась ведьма.

И, видать, промелькнуло на ее лице что-то эдакое, скрытое торжество, которое и выдало ведьму с головой. Йорген побледнел и, резко оттолкнув потянувшуюся к нему женщину, метнулся вглубь дома.

Сольвейг отлетела к стене, ударившись плечом, и рухнула на пол. Резкая боль в животе заставила ее вскрикнуть и приподняться на руках.

Не сейчас! Первозданные, только не сейчас, когда я почти смогла... — мысленно взмолилась женщина, огромным усилием воли заставив себя встать, опираясь на стену.

Ногам стало тепло и мокро — увидев расползающееся по подолу платья пятно, Сольвейг поняла, что оконфузилась — и это привело ее в ужас.

Как же не вовремя...

Из глубины дома донёсся неистовый рев, перешедший в рыдание. Раздались быстрые шаги, и в предбанник ворвался Йорген, и казалось, что в нем не осталось ничего человеческого. Сольвейг не успела испугаться, когда удар по лицу заставил ее отшатнуться и снова удариться о стену.

—Зачем?! — взвыл Йорген, занося руку для повторной оплеухи, — В чем они провинились перед тобой?!

Ещё один удар, от которого зазвенело в ушах, и вспыхнула вторая щека.

—Вы все с дурной кровью — ты и твой прóклятый род! — ревел мужчина, замахиваясь в третий раз, — Сука бесстыжая! Я убью тебя!

И тут Сольвейг рванулась вперёд. Она боднула озверевшего супруга в живот, сбив его с ног. Почувствовала, как мужская рука хватает ее за волосы, пытаясь оттащить назад. Но Сольвейг намертво вцепилась обеими руками в Йоргена, накрепко к нему присосалась, будто пиявка. Завизжав от ярости и боли, женщина дала волю своему Дару, и вскоре пальцы, вцепившиеся в ее волосы, ослабли. А ещё через несколько секунд Йорген затих, глядя в потолок пустыми глазами, а на его лице застыло выражение сильнейшего испуга. Сольвейг отползла от него, чувствуя, что низ живота сводит спазм за спазмом. Взглянув на юбку, ведьма охнула: на серой ткани расползалось огромное кровавое пятно.

Лизетт, — подумала женщина, с огромным трудом поднимаясь с пола и придерживая болезненно будто окаменевшее пузо. — Мне нужна Лизетт.

Скорее бы, лишь бы успеть!

Ведьма вывалилась из дома прямиком в зимнюю стужу, в мороз и метель. Не чувствуя боли и холода в босых ногах, то и дело содрогаясь от приступов острой боли, она ковыляла по белому снегу, оставляя за собой кровавые следы.

Лишь бы добраться, лишь бы успеть, лишь бы спасти!

Как она добралась до дома Лизетт — Сольвейг уже не помнила, но благо, знахарка жила совсем рядом. Ведьма осознавала лишь то, как она барабанила слабеющими руками в дверь старого и маленького домика, и когда ее открыли, на пороге возникла Лизетт. Увидев перед собой измученную помощницу в окровавленном платье и с распухшим лицом, знахарка ахнула и немедленно втащила ведьму в дом. А дальше Сольвейг провалилась в какое-то беспамятство, лишь изредка приходя в сознание и обретая способность увидеть хоть что-то сквозь кровавый туман боли. Будто через толщину омута до неё доносились чужие, женские голоса.

—Неси горячую воду, нерасторопная! Ах, руки твои кривые, ты тащишься, как улитка!

Жить. Жить! Не смей подыхать, нет-нет-нет, не сейчас!

—Режьте эти тряпки! Боги, сколько крови, какой изувер это сделал?!

Новый спазм проходит через все тело и Сольвейг кажется, что это никогда не закончится, что боль теперь станет ее вечной спутницей.

Не смей. Не смей сдаваться, это просто роды. Бывает и хуже, тебе просто не повезло. Терпи. Терпи.

—Тужься, дорогуша, тужься! Давай же!

Ребёнок. У тебя будет ребёнок, не вздумай забрать его жизнь Даром! Терпи и тужься, как тебе сказали. Чай, не впервые.

—Почти, Сольвейг! Ещё немного усилий!

Больно, слишком больно, что-то не так. Почему ее силы иссякают, словно их из неё вытягивают?! Нет, нет, это неправильно, так не должно быть, это не...

Кровавая пелена перед глазами уступила место настоящим воспоминаниям — тем, в которых не было Беса, наемника из Джагаршедда. Конечно же, она и не могла его встретить в то время — он ещё не был рождён. Вместо него Сольвейг видела мужчину, молодого и статного. Он тоже был наемником, и жизнь свела ведьму с ним на базаре. О, конечно же, она не любила его — ей казалось, будто она влюблена, так сильно молодая женщина хотела вырваться из жизни, полной беспросветного мрака. И не убивала она своих детей, как и не тронула мужа — хоть это и было ее самым сильным желанием. Потому что молода была и боязлива слишком, не достало ей смелости. Сольвейг лишь сбежала с тем наемником и долгие годы не возвращалась в Реванхейм. И, что самое смешное — теперь она не могла вспомнить ни лица, ни имени этого человека. В памяти остались лишь чувства — едва ли не самые яркие почти за всю её жизнь.

Бес, где ты?

Новый приступ боли удавкой затянулся на ее горле, заставив издать протяжный крик, слившийся с надрывным воплем новорожденного младенца.

Почему тебя здесь нет?

—Откуда столько крови? Неси таз, живо! И тряпки чистые! Пошла, пошла, окаянная! И припарки не забудь!

Красное и лоснящееся от пота лицо знахарки мельтешило перед глазами.

—Все, родная, все кончилось, не бойся, — шершавая и влажная ладонь гладила ее по волосам. — сейчас кровь остановим — и будешь отдыхать.

Если все это было ложью... Почему она здесь? Почему так больно, словно взаправду? Почему так стерлось время? Где она на самом деле была все эти месяцы? Как же больно. Где Бес? Где, в конце-концов, ненавистный ей Лайе?! Где...

—Лизетт... — голос был совершенно не узнаваем, хриплый, надломленный, словно принадлежавший старухе. — Где он? Где мой ребёнок?

—Не волнуйся, дорогуша, с ним все в порядке, крепенькая девочка вышла. — знахарка улыбалась, но лицо ее словно стало похоже на маску.

Сольвейг в панике забилась на узкой кровати — и откуда только силы взялись?

—Ребенок... — она приподнялась на смятых простынях и настойчиво повторила, нет, скорее выкрикнула: —Дайте мне моего ребенка!

Знахарка Лизетт нерешительно переглянулась со своей помощницей, не зная, что и сказать.

—Госпожа... — робко протянула молоденькая, кажется, ее звали Нино.

Или нет? Неважно.

—Где мой ребенок? Я же слышала, как он кричал... Дайте мне мое дитя! — ведьма обессиленно рухнула обратно.

Ее грудь тяжело вздымалась, она моляще смотрела на женщин, изо всех сил цепляясь за ускользавшее сознание, не желая проваливаться обратно в кровавый туман.

—Ты устала, госпожа... Поспи же, мы отдадим его кормилице. — чье-то лицо с мягкой улыбкой склонилось над ней — ведьме чудилось, что обе женщины похожи на кукол, такие же не настоящие, неживые.

Какой ещё кормилице, о Первозданные, что вы несёте, глупые бабы?!

—Пожалуйста... — прошептала ведьма в отчаянии. — Дайте его взять на руки. Хотя бы раз...

Она протянула вверх руки, и тут же ужаснулась увиденному — кожа на них была дряблой, покрылась пятнами, какие бывают у стариков, а пальцы скрючились и словно одеревенели.

Что?! Нет. Этого не может быть. Неправда. Нет-нет-нет!

Сольвейг спешно дернула себя за волосы, и увидела, что прядь, совсем недавно бывшая чёрной, точно вороново крыло, выбелилась, словно время ее не пощадило.

Ведьма истошно закричала, а затем безумие поглотило ее.

Лайе стоял на руинах некогда великой Империи. Странное чувство опустошения переполняло его, словно он был сосудом, из которого испили все, до последней капли. На его лице плясали сполохи пламени — Вечная Земля догорала, уничтоженная изнутри.

Руки нестерпимо зудели, и Лайе закатал рукав платья, поскрёб запястье острыми ногтями — и серая, точно пепел, кожа, сошла под его пальцами, как кожура с презревшего фрукта. А под нею виднелась новая — сверкающая, словно из жидкого золота сделанная. Лайе удивленно взглянул на свою руку, испытывая одновременно любопытство и отвращение. Кривясь, он потянул за старую кожу, чувствуя себя змеей, сбрасывающей шкурку, и вскоре увидел свои пальцы — тонкие, изящные и все так же переливавшиеся цветом жидкого золота.

Как странно, — подумал Лайе, почему-то безо всякого удивления, — как это странно, — и нелюдь спустил рукав, скрывая золотую кожу.

Он снова окинул простиравшиеся далеко к горизонту руины и истлевшие деревья, и сердце сжала невиданная доселе тоска.

Ты был Совершенным, ты мог вернуть могущество и утерянные знания своему народу, — шептал предательский голос внутри, — но ты все разрушил. И нет больше иллирийской Империи, не осталось никого из твоего народа. А ты, Лилайе Даэтран — последний император Вечной Земли. Тебя запомнят, как того, кто уничтожил все своим Даром.

Лайе слушал этот голос и шёл по обугленной земле, не чувствуя ни боли, ни жара. А голос все шептал и шептал, порой иллирийцу казалось, что это его собственные мысли. В Лайе не было гнева и страха, он смотрел по сторонам и видел лишь смерть и разруху. Но его Дар подсказывал ему, что все не то, чем кажется. И Лайе упорно шёл вперёд, не обращая внимания на настырный внутренний голос, нашёптывавший ему странные и страшные вещи.

Земля в некоторых местах казалась вспухшей, словно жилы проступили на поверхность, и в них текла настоящая кровь. Деревья казались скрюченными и согбенными, как если бы чья-то злая сила изменила их форму. Небо, окрашенное закатными лучами в зловещие красные тона, было подернуто серым маревом, и с него на землю падали хлопья пепла. И не осталось почти жизни в этом месте — духи молчали, затихшие или погибшие.

Наверное, именно так выглядела Айягарасэ, родина Совершенных, в свои последние дни, — пришла мысль в голову Лайе.

Он опустил взгляд на землю и увидел, что она усыпана костями и скалившимися в вечность черепами, они неприятно хрустели под ногами иллирийца.

Посмотри на деяние рук своих, Лилайе Даэтран, — шептал голос, — вот, что можно сотворить Даром, не умея им управлять. Смотри — ибо до конца дней своих ты будешь помнить эту картину.

Иллириец запоздало сообразил, что голос, слышный ему одному, похож на его собственный. Словно кто-то могущественный и незримый пытался вменить ему посторонние мысли, выдать их за его страхи. Лайе хотел было задуматься над этим, но увидел холм впереди, а на нем стояли четыре фигуры. Издалека он не мог разглядеть их как следует, и потому сначала ускорил шаг, а затем перешёл на бег, спотыкаясь о черепа под ногами и едва не падая. Добравшись до вершины, он резко остановился и изумленно замер, вперив недоверчивый взор в фигуры перед ним. Они казались похожими на статуи, даже их лица словно были высеченными из камня — неправдоподобно острые, резкие черты, на коже виднелись трещины, как будто время беспощадно обошлось с ними. И на неживых лицах горели глаза — единственное, в чем теплилась жизнь. Мельком Лайе глянул на троих из тех, кто стоял перед ним, и прикипел взглядом к четвёртому.

Дола Даэтран, одержимый, смотрел на брата пустыми глазами и криво скалился острыми зубами. И было непонятно — в самом ли деле он улыбнулся брату, или же навек застыл с этим оскалом, обращённый в камень.

—Малой? — потрясение Лайе было столь сильно, что он не сразу понял — это лишь морок.

Как и все в этом странном месте.

Лайе протянул дрожащую руку, коснулся скулы брата тонкими, золотыми пальцами — и в тот же миг Дола рассыпался в пыль, а горячий ветер развеял ее по останкам умирающей земли.

Ты так хотел его спасти, — снова зазвучал этот мерзкий голос в голове, — что разрушил свою империю. Все ради него, не так ли? И целого мира мало будет — ты заберёшь все, лишь бы твой брат жил.

Лайе уставился на свою руку, переливавшуюся золотом. Пальцы тряслись, да и всего иллирийца начало колотить. Он сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и ещё раз огляделся по сторонам. Кто-то незримый следил за ним, за каждым его шагом. Некто был могущественным настолько, что мог увидеть все его самые затаенные страхи — и вывернуть их наизнанку. И этот же «некто» пытался вменить Лайе чужие, подлые мысли, не принадлежавшие ему.

Ты сам толкнул его в пропасть, Лилайе Даэтран, своими руками. Сам привёл к погибели.

Прочь. Прочь из моей головы!

Воспоминания о крушении «Удачливой» казались расплывчатыми, как будто это случилось вечность назад. А сам Лайе пробыл в этом странном месте целую жизнь. Он глядел на мир перед ним и напряжённо думал. Все это было слишком похоже на Абэ Ильтайн — мир снов, куда приходили все шаманы-сновидцы. Но до сих пор Лайе не доводилось пребывать в Абэ Ильтайне в буквальном смысле — душой и телом. И потому он усомнился в своей правоте. Теперь, когда никто не пытался заморочить ему разум, Лайе смог мыслить ясно.

Это место было непостоянным — оно менялось на глазах, там, где только что были руины и кости, теперь появился густой тысячелетний лес, в котором Лайе безошибочно узнал Дуэн Брон. Он не понимал — как же так могло произойти? Что это за мир или город, где же Дола и Сольвейг? И почему ему чудится, что даже течение времени здесь меняется, как погода в непостоянном море?

Лайе прикрыл глаза, обратился к своему Дару, потянулся к странному миру всем своим существом. Но это место не пожелало отвечать ему, откликнуться на зов шамана, непокорное и неподвластное чужой силе. Он попробовал снова — и показалось ему, будто что-то откликнулось на его зов, но сколько он ни прислушивался — не было больше никаких знаков. Мир вокруг вновь изменился и течение времени тоже. Неизменными остались лишь деревья Дуэн Брона, как будто ждавшие того момента, когда заблудший путник войдёт в лес — и возможно сгинет навсегда, коли у него окажутся дурные намерения. Однако, прежде чем продолжить путь, Лайе ещё раз внимательно осмотрелся. Когда мир в очередной раз изменился, иллириец почуял ещё чьё-то присутствие, и теперь никак не мог понять, кто или что это. Оно следило за ним, пыталось казаться незаметным.

—Выходи! — наконец, сказал Лайе, молясь про себя, чтобы это «нечто» оказалось безвредным.

—Я здесь, — от неожиданности он вздрогнул. — Ты позвал меня, айя. Теперь я здесь. — голос казался по-детски звонким.

Иллириец увидел, что к нему приближается фигура, лишь отдалённо напоминавшая человеческую. Вглядевшись внимательнее, он смог лишь удивлённо открыть рот.

Создание перед ним не имело формы, оно постоянно менялось, принимало различные очертания.

—Кто ты? —спросил Лайе, отступив назад.

—Нерожденная, — он услышал голос, звонкий, детский — одновременно наяву и в своём разуме. — Он зовёт меня погонщицей душ.

Создание приняло очертания ребёнка, а лицо могло принадлежать как мальчику, так и девочке.

—Что ты здесь делаешь?

—Я жду, когда снова смогу вернуться к жизни, — ровным голосом отозвался ребёнок, — Когда Он меня вернёт.

«Он, — взял на заметку Лайе, — так. У этого места, значит, есть хозяин».

—Почему ты здесь?

—Я не могу уйти, я заблудилась, и Он оставил меня себе.

—Кто — «он»? — на миг иллириец забыл обо всем, привычная жажда знаний снова взыграла в нем.

—Он зовёт себя «Лукавым», Первозданным. Он — проводник на Тропе Боли. Был им когда-то. Когда в него ещё верили.

«С ума сойти, — подумал Лайе, — это все-таки не человеческие байки о том, что Лукавый бог до сих пор жив. Вот бы узнать о нем ещё больше».

Однако, вслух он произнёс совершенно другое:

—Ты сказала, что я тебя позвал. Что это значит?

—Ты шаман. Когда шаман зовёт — я не могу не прийти. — фигура ребёнка зарябила и на мгновение расплылась, став почти невидимой. — У меня мало времени, айя. Его взор обращён на тебя, но меня он пока не слышит. Я не должна быть здесь.

—Помоги мне, — просто попросил Лайе, глядя на создание перед собой.

Бесполое, бывшее никем, но одновременно и мужчиной, и женщиной, оно его очаровывало. Оно было душой — чистой, светлой, каких Лайе почти никогда не видел у людей. А в том, что это существо когда-то было человеком, иллириец не сомневался.

—Я должна получить что-то взамен, айя-шаман, — ответила душа.

—Ну, конечно, — буркнул Лайе недовольно, — ничто никогда не бывает безвозмездным. Что ты хочешь?

—Он говорит, что я заплутала на Тропе Боли, и теперь мне не достичь Абэ Ильтайна, — заговорила душа, — он обещает мне, что я вернусь в круговорот смертей и перерождений. Но я пребываю здесь уже вечность — время тут течёт совсем иначе. Я хочу вернуться, снова стать живой.

Иллириец захлопал глазами, переваривая услышанное. Он знал, что на Тропе Боли неизменно остаются те, кто погиб страшной и преждевременной смертью, например, самоубийцы. И вечный поиск посмертия был их уделом.

«Кем ты была в прошлой жизни? — задумался Лайе. — Что заставило тебя оборвать её слишком рано?»

—То мне неведомо. Я не помню своих смертей, не помню имён. Но я не забыла, каково это — жить и быть подобной тебе, шаман-айя, — ответил призрачный ребёнок на его мысли. — Помоги мне — и я помогу тебе. Ты видишь меня, потому что в тебе есть Дар. И я тебя вижу по той же причине. Не твою оболочку — она лишь шелуха, скрывающая суть. Но я вижу твою душу, говорю с ней. Ты — океан силы. Ты можешь меня вернуть. Равноценный обмен, шаман. Жизнь на жизнь.

Лайе вздохнул, чувствуя, что иного выбора у него нет, и склонил голову в знак согласия.

—Если это в моих силах, погонщица душ, я это сделаю. Даю слово. — тихо молвил он.

Существо снова расплылось и почти исчезло, а затем нелюдь услышал звонкий детский смех, и уже отчётливо увидел перед собой девочку — по чертам её лица он понял, что она северянка. И было в ней нечто смутно знакомое, вызывавшее в нем неосознанную тревогу. Но, как ни пытался он снова вглядеться в ее лицо, оно расплывалось, ускользало из памяти.

—Не трать силы понапрасну, шаман-айя. — сказала девочка. — Ты принял решение — я изменилась. Возможно, когда-нибудь я вернусь в мир живых девочкой с севера, какой ты меня видишь. А быть может, я стану мужчиной и, в конце-концов, сгину в бою. — она протянула Лайе руку, и он осторожно сжал хрупкие, тонкие пальцы, удивившись тому, что они оказались осязаемыми, но холодными.

Девочка, заметив его изумление, качнула головой.

—Ты видишь меня через призму своего восприятия. Тебе проще узреть живое существо — и для тебя я осязаема и почти жива. Пойдём, шаман-айя.

—Куда? — вдруг растерялся Лайе.

Детский смех зазвенел в его голове.

—Как «куда»? Искать твоего брата, шаман-айя. Ты забыл? Прислушайся — и я помогу тебе найти дорогу. Нам с тобой идти вместе много лет, но ты не бойся.

—Много лет? — Лайе вдруг понял, что окончательно запутался, происходившее казалось непосильным для его разума.

—Время здесь течёт совсем иначе. Один день длится тысячи лет, а век жизни может превратиться в один миг.

И они пошли. Вместе, рука об руку, сквозь страхи и воспоминания. Всего лишь раз Лайе остановился, когда пространство вокруг вновь переменилось, и нелюдь вдруг понял, что стоит посреди цветущего сада и смотрит на самого себя. Воспоминание, бережно хранимое им в глубине сердца, неожиданно оказалось, как на ладони.

Маленький Лилайе неторопливо вышагивает по тропинке, ведущей сквозь яблоневый сад. В руках у него свитки: некоторые из них исписаны старыми заклятиями, которые принц изучает на досуге, другие же являются шпаргалками и лекциями для брата, вечно прогуливающего занятия.

«А когда он их не пропускает, — сердито думает Лайе, — он на них спит!»

Но его негодование почти сразу же сходит на нет, стоит ему вспомнить, почему Дола сегодня пропустил занятия. Лайе кусает губы и в очередной раз бросает взгляд на солнечные часы. Ему кажется, что с самого утра время тянется бесконечно долго.

Сегодня Долу подняли на рассвете. Не доискавшись младшего принца в собственной опочивальне, прислуга первым делом нагрянула в покои наследника, где и был обнаружен дрыхнущий Дола. Сонный Лайе наблюдал, как близнец торопливо одевается и бесшумно выскальзывает за дверь вслед за Исой. А наследному принцу остаётся лишь томиться в ожидании новостей. Сейчас было время обеда, но Лайе, издёргавшийся за полдня, не пожелал присоединиться к трапезе на летней веранде, чем заслужил недовольный взгляд матери и короткий выговор от Исы.

То и дело вздыхая, юный иллириец прогуливается по саду. Полностью погрузившись в раздумья он не замечает, как туда врывается его брат. С радостным улюлюканьем Дола подбегает к близнецу сзади и хватает его в охапку. Свитки мгновенно разлетаются в разные стороны, а Лайе сердито лупит близнеца единственным оставшимся в руках пергаментом, и требует поставить его обратно на землю.

—У меня получилось! — волосы у близнеца всклокоченные и торчат в разные стороны, лоб блестит от пота, а лицо светится неподдельной радостью. — Получилось! Я смог, слышишь, Ли?! — он продолжает носиться по саду в охапку с Лайе и звонко, весело смеяться.

Тот не разделяет его бурного восторга ровно до тех пор, пока вновь не обретает под ногами твердую почву. С чопорным видом Лайе одергивает помятую тунику и с грустью смотрит на свои труды, втоптанные в грязь.

—Это были твои лекции, — мрачно сообщает он Доле, и думает о том, сколько бессонных ночей пропало впустую.

Однако, глядя на радостное лицо близнеца, Лайе только трагически вздыхает и для острастки шлепает его свитком по плечу.

—Все, что ты только что втоптал в землю, переписывать будешь сам. — строго сообщает он.

—О, конечно. Не сомневайся в этом! — лицо младшего близнеца становится предельно серьезным, но Лайе почему-то ни капельки ему не верит.

Наконец, наследный принц позволяет себе изобразить скупую улыбку и самым снисходительным тоном, на какой он только способен, произносит:

—А теперь — по порядку. Четко и с расстановкой — что там у тебя получилось, малой?

—Уделать Ириана! — смеётся Дола, и Лайе с трудом сдерживается, чтобы не закатить глаза.

—Не сомневаюсь, что это было весьма значительное событие, но... Малой, демоны б тебя побрали, не томи уже!

Близнец расплывается в такой широкой улыбке, что кажется — ещё немного и у него щеки треснут.

—Прошёл отбор, — неожиданно тихо говорит он, а у самого настолько ошеломлённый вид, что теперь уже Лайе посмеивается, глядя на него. — Занял второе место.

—А первое кому досталось? Уж не принцу Ириану точно. — усмехается наследный принц.

—Рейно из Дома Йонах, — пожимает плечами Дола, — обогнал меня на забеге с препятствиями. — он на мгновение хмурится. — Я сам виноват, замешкался. Но в рукопашной победил я.

—Интересно, кто поставил против тебя Ириана? — Лайе лукаво щурится. — Наверняка тот, кто знал, что у вас личные счёты...

—Нет! — Дола сердито сводит брови. — Все было честно.

Лайе внимательно смотрит на него и медленно кивает головой, соглашаясь. Его брат ни за что не признал бы жульничества. Дола нагибается и неторопливо собирает разбросанные по земле свитки. Взгляд его падает на особенно старый пергамент, на котором виднеется сломанная напополам древняя печать Дома Даэтран. С любопытством Дола разворачивает его, и бегло пробежавшись взглядом по наполовину выцветшим от времени буквам, принимает крайне изумленный вид.

—Ли, — тихо бормочет он, — что это?

С видом нашкодившего кота, Лайе вырывает свиток из рук брата и, воровато оглядевшись по сторонам, быстро прячет его за пазуху. Затем, серьезно глядя на Долу, прикладывает палец к губам и шипит сквозь зубы.

—Ли, — укоризненно вздыхает Дола, — опять лазил в зал с запрещёнными знаниями?

—Нет, конечно же! Я нашёл его среди других, когда учил историю... — фальшиво возмущается Лайе, и его уши пунцовеют от стыда под пристальным взором близнеца. — Ладно, ты прав. Да, я лазил в тот зал, ну и что в этом такого? Ты только представь, какими знаниями должны были обладать Совершенные, раз могли разрезать пространство и время! Это же бесценный дар!

—Тебя точно в детстве головой не роняли? — ворчит Дола, всем своим видом выражая неодобрение. — Инстинкт самосохранения у тебя отсутствует напрочь. Это ж надо было выдумать — разрезать пространство и время!

—Уж кто бы говорил, — обижается Лайе, — у тебя у самого задница до сих пор синяя от розг, после твоей феерической попытки подорвать старый дворец. Это ж надо было выдумать, — передразнивает он брата, — потихоньку протащить в старую часть селитру, серу и уголь!

Дола смущенно кашляет и виновато опускает уши, а его лицо приобретает самое покаянное выражение. Глядя на брата, Лайе не выдерживает и усмехается.

—И не думай, что сумеешь разжалобить меня своей моськой.

Уголок рта у Долы предательски дергается вверх. После недолгой паузы, решив вернуться к прерванному разговору, Лайе спрашивает:

—И... теперь ты уедешь в Америден?

—На первые несколько недель. Потом... Нам говорили про Дуэн Брон. Возможно — Дуэн Гвальча или Дуэн Волдрин.

—Ты ведь понимаешь, что успехи в твоём обучении будут зависеть от того, чьему Дому принадлежит земля, на которой вы станете служить? Дуэн Брон принадлежит Дому Махавель, Дуэн Волдрин — это владения Дома Йонах. А вот Дуэн Гвальча принадлежит семье Ассэне. Там тебе будет тяжко. — говорит Лайе.

Дола негодующе вскидывает голову.

—Я не стану пользоваться привилегиями своего Дома, Ли. Не буду принимать подачки союзных Домов.

—Ты правда веришь, что принцы и дети вассалов других Домов думают так же? Все они — Янос, Глеанн, Йонах, Ассэне, Махавель, Сионар — в хвост и гриву будут использовать свой статус. Они сожрут тебя, малой.

—Пусть попробуют, — Дола поднимается с земли, держа в руках свитки и скалится острыми зубами, — пусть только попробуют. — повторяет он, недобро щурясь.

И вновь в нем мелькает нечто такое, от чего у Лайе мурашки по коже бегут, и ему становится не по себе.

—Честный, упрямый и гордый. — резюмирует он, и забирает у брата свитки с лекциями. — И все же, займись учебой. Ты принц, тебе должно быть не только воином, но и ученым мужем.

Дола кривится, но не протестует. Впрочем, на его лицо быстро возвращается веселая ухмылка. Убрав руки за спину, он чинно следует в сторону дворца за своим братом.

Через несколько дней Дола покидает Термарилль — на долгие несколько лет. Лайе провожает его, берет с него обещание писать письма и не утаивать ничего. Дола скалится и весело отшучивается, но за напускным весельем проглядывает его беспокойство. Когда всадники скрываются на горизонте, Лайе ещё долго всматривается вдаль — и пытается представить себе эти несколько лет без брата. Но в этот раз ему проще — Дола здесь, на Вечной Земле. Дола будет писать письма, конечно же будет, а Лайе... Лайе остаётся жить дальше и ждать, когда брат вернётся домой.

Странно было смотреть на себя стороны, и взрослый Лайе почувствовал себя неуютно. Воспоминание размылось и вскоре исчезло без следа, уступив место калейдоскопу из обрывочных видений.

—Ты его сильно любишь. — сказала девочка-душа, дёрнув иллирийца за руку.

—Ты не представляешь, как сильно. — вздохнул Лайе, следуя за ней.

—Когда я вернусь и буду жить — я смогу представить. — пообещала ему девочка и иллириец только хмыкнул, дивясь её уверенности.

И снова они шли вперёд. Мир вокруг них менялся, земля под ногами возрождалась и умирала, душная жара сменялась крепкими морозами и холодными ветрами. На глазах вырастали и разрушались горы, иссыхали и вновь восполнялись русла рек, уходили моря, оставляя после себя рифы и соляные столбы, на небе загорались и исчезали бесконечные звезды, а солнце вставало на западе и садилось на востоке. Прорастали деревья, из тонких ростков превращались в вековые леса, а потом ветшали и вновь обращались в прах и землю. Пустыни, со свистящими на них ветрами, становились жаркими и влажными сельвами. Пурга и снегопады сменялись зноем и раскалёнными сухими ветрами. Новые города обращались в древние, полуразрушенные руины.

Лайе не чувствовал ни голода, ни хлада, ни жары, ни усталости, ни жажды. Он шёл, сжимая в пальцах детскую ладонь, и казалось ему, что они идут уже целую вечность. День мог растянуться в тысячу лет, а вечность — схлопнуться до мимолетного мгновения. Время здесь одновременно и замирало, и бешено неслось вперёд. Земля вдруг оказывалась над головой, а под ногами бушевали бури и грозы, Лайе и погонщица душ шли по незримой дороге, в секундах от молний и грома. Порой все исчезло — оставляя после себя лишь бескрайнюю синь океана, или же черноту, в которой сияли мириады новых звёзд. Этот мир казался ненормальным, и Лайе казалось, что если бы не погонщица душ, он бы тоже сошёл с ума. Нелюдь иногда смотрел на существо, что вело его за собой сквозь бури и засухи, и с удивлением отмечал, что оно меняется все больше и больше. Свой путь Лайе начал с маленькой девочкой, и на его глазах она росла — детская угловатость сменилась пышными формами, звонкий смех сменился на более низкий, и вот рядом с Лайе шла взрослая, молодая женщина, чьё лицо, по-прежнему, ускользало из его памяти. Она учила его, рассказывала, как уговорить заблудших духов прийти на зов, как упросить их помочь — не давая, при том, несбыточных обещаний.

«Ты океан, Лайе, — говорила ему погонщица душ, — но даже тебя не хватит на всех. Они так хотят вернуться, желают покинуть Тропу Боли, они непременно захотят согреться теплом твоего Дара, но ты не сможешь им дать этого, лишь истратишь себя впустую — и ничего не изменишь».

Незаметно для себя он стал звать спутницу Нерожденной, ибо не было у неё имени, и он не имел такой власти, чтобы наречь именем душу, которая навек застряла на Тропе Боли.

Они шли тысячу лет и один день, когда мир изменился в очередной, бесчисленный раз, и Лайе вновь увидел вековые деревья Дуэн Брона, и на этот раз они оказались гораздо ближе. Вместе с Нерожденной нелюдь подошёл к окраине древнего леса и неуверенно замер, прислушиваясь к собственному Дару. На его удивление, он услышал песни множества заблудших душ, однако, в этот раз,среди них Лайе почуял брата. Дола был близко, совсем рядом.

Он обратил свой взор в сторону тропки, что вела вглубь леса, переглянулся с Нерожденной, и быстро, уверенно зашагал вперёд.

Лайе шёл, убирая с дороги ветви, но мнилось ему, что Дуэн Брон сам указывает ему дорогу, ибо путь иллирийца был лёгок и быстр. Когда он достиг поляны, именовавшейся «сердцем леса», то успел боковым зрением заметить быстро мелькнувшую меж деревьев тень. Холодная ладонь Нерожденной неожиданно выскользнула из его пальцев, Лайе бросил на неё недоумевающий взгляд. Его спутница сделала шаг назад, и... исчезла.

В следующий миг Лайе почувствовал холодный металл ножа, приставленного к его шее. Острое лезвие легонько оцарапало ему кожу и по шее стекло несколько капель крови. Не раздумывая, Лайе дёрнул головой в другую сторону и ребром ладони ударил по руке, сжимавшей нож. Вскинул голову, чтобы успеть увидеть лицо брата. Не смог удивиться, ибо почти сразу он получил чувствительный удар в колено, и тихо взвыл от боли. Едва успел увернуться от лезвия, и оно лишь вспороло ему одежду, слегка оцарапав кожу. В сей миг Лайе пожалел, что его собственное оружие сгинуло в морской пучине вместе со шхуной «Удачливая», хоть он и не был воином, но даже самый плохонький кинжал ему сейчас сильно пригодился бы.

Дола был быстрым, гораздо быстрее, чем Лайе. Дола был воином, в отличие от своего венценосного брата. И в его глазах плескалось безумие.

Сердце Лайе пропустило удар, едва он понял, что это не иллюзия и не кошмарное порождение странного мира. От неожиданности он попятился назад, и это стоило ему нового пореза, на сей раз брат задел плечо Лайе.

—Малой, ты чего?! Это я, Лайе! — крикнул он, уклонившись от смертоносного выпада, — стой!

...Быстрая подсечка выбила почву из под ног Лайе, и он позорным образом упал на задницу, едва успев заслониться руками от очередного взмаха кинжалом.

В животе мгновенно разлился липкий и холодный страх, это все с ним было когда-то давным-давно.

Тёплая вода иллирийского озера, смех Ириана и его оруженосца, болезненные пинки по рёбрам...

Тонкое лезвие легко вошло во внутреннюю сторону руки ниже локтя, и она на мгновение онемела, а затем Лайе обожгло болью, и он заорал дурниной. Затем зарычал, уцелевшей рукой вслепую вцепился в запястье Долы, сжимавшее кинжал, и взглянул брату в глаза.

С непривычно злым лицом Дола глядел на близнеца и даже не думал разжимать пальцы, загоняя кинжал все глубже в руку Лайе.

—Малой, ты чего? Это же я! — взвыл, не то от боли, не то от страха, его брат.

—Именно, Ли. Это же ты, — Дола оскалился и надавил ещё сильнее, а затем резко вытащил оружие, совершенно не обращая внимание на крик Лайе, — что, не слушается рука, да? — с этими словами он сжал ее пальцами, там, где была рана. — Не нравится быть беспомощным, Ли?

—Ты сошёл с ума, Дола! — прохрипел Лайе, безуспешно пытаясь оттолкнуть от себя близнеца.

—Ты сам столкнул меня в это безумие! — близнец расхохотался, зло, страшно.

Лайе взглянул на брата широко раскрытыми глазами, испугавшись по-настоящему. Он всегда видел Долу подобным разбитому зеркалу, которое пришлось кропотливо и бережно собирать по частям и склеивать — осколок к осколку, чтобы ничего не пропало, не исчезло. И сейчас это зеркало снова шло трещинами, рассыпалось у Лайе на глазах, обращая в прах все его усилия. Повреждённую руку он почти не чувствовал, кровь пропитала весь рукав, безнадёжно испортив одежду, а боль казалась отдаленной и незаметной. Сердце гулко стучало, отдаваясь в висках, а кровь текла и текла. Перед глазами рябило, но Лайе на мгновение прикрыл их, стараясь сосредоточиться на своих силах.

Вспомни, чему тебя учили, Лилайе, ты не настолько слаб, чтобы не суметь защититься... Вспомни же!

—Не смей... — прошипел он, изо всех сил отталкивая от себя руки брата, — так обращаться со мной!

Образ, возникший в голове был слишком ярким, слишком сильным — выбросить вперёд здоровую руку, перехватить запястье Долы и вывернуть его, заставив разжать пальцы и выронить кинжал.

Близнец зарычал и откинулся назад, а Лайе изумленно уставился на свои ладони. Он был уверен, что не использовал в этот миг свой Дар, но рука Долы, помимо его воли, дёрнулась назад, а затем могущественная и незримая сила вывернула ему запястье, совсем, как только что представлял себе Лайе.

Непослушные пальцы разжались, и с глухим звуком оружие упало на землю.

Не став дожидаться, пока близнец придёт в себя, Лайе пнул его в грудь и поспешно откатился в сторону, торопясь подняться на ноги. Попытался опереться на повреждённую руку и едва не ткнулся носом в землю. Шипя и ругаясь, он почувствовал пальцы близнеца на загривке и тут же дёрнулся назад, ударив его головой. Услышал яростный вскрик и рванулся вперёд, вскакивая на ноги.

—Ты в своём уме?! — заорал он на брата, зажимая ладонью рану на руке, которая теперь не слушалась его и висела мертвым грузом.

Дола замер напротив него и ощерился, демонстрируя острые зубы. Почему-то Лайе сразу вспомнил любимое выражение своего близнеца: «Брат, давай убьём их всех!», за которым неизбежно следовала самая настоящая бойня. Только вот, в этот раз роль жертвы была уготована самому Лайе. От осознания подобной нелепицы нелюдь почувствовал, как его разбирает неуместный смех.

Он не сдержался и фыркнул, затем хихикнул, увидев, как вытягивается лицо Долы. Тут уж Лайе сдержаться не смог и громко, истерически расхохотался. Смеялся он до тех пор, пока у него не выступили слезы на глазах. Все это время Дола смотрел на него, недоверчиво вскинув брови.

—Ли, — осторожно позвал он, — с тобой все в порядке?

—Со мной? — Лайе зашёлся в новом приступе хохота, — Ты меня только сейчас спрашиваешь? О, я в полном порядке, малой! Руку не чувствую и крови потерял немало, но в остальном со мной все хорошо! — саркастически бросил сквозь смех он. — Разве со мной может случиться что-то плохое, какая нелепица, правда?

Выражение лица Долы изменилось, стало испуганным, он бросил быстрый взгляд на окровавленный кинжал, валявшийся в траве, а потом перевёл его на руку брата. Дола прикусил губу, а грустно опустившиеся уши вспыхнули от жгучего стыда.

—Там был ты, — тихо пробормотал Дола, стараясь не смотреть на брата, — понимаешь? Ты — настоящий, из плоти и крови.

Лайе резко перестал нервно посмеиваться и навострил уши.

—О чем бы ты ни говорил, меня там не было, малой, — он с трудом подавил новый смешок. — и я представить себе не могу, что ты увидел, раз удумал напасть на меня.

—Когда меня посвящали в Гончие, — с трудом продолжил Дола, — Шанур сказал мне убить пленника. Он был изменником, его надлежало казнить. Только вот... я видел Сольвейг. И тебя, брат. Ты хотел, чтобы я выбрал — тебя или её. И заставил меня убить её. Ты... — тут Дола запнулся и поднял взгляд на Лайе, — убил её моими руками. Сломал мою волю своим Даром, управлял мною, как будто я кукла какая-то. И когда я перерезал ей горло — я ничего не мог сделать, Ли. Как можно сопротивляться твоему Дару?

Лайе долго молчал, собираясь с мыслями. Слова близнеца что-то задели в нем, отчасти потому, что он понимал — случись такое на самом деле... Искушение избавиться от Сольвейг было бы слишком велико.

И иллириец не мог признаться самому себе, что поступил бы точно так же, как в кошмаре Долы.

Но вслух он только тихо ответил:

—Но там не было меня. Я бы не пленил твой разум, малой. Это место, оно выворачивает наизнанку наши самые сильные страхи. Искажает их. Показывает самые худшие варианты событий.

—А я и поверил, — горько заметил Дола.

Неуверенным шагом он подошёл к близнецу, осторожно взял его за повреждённую руку, закатал окровавленный рукав и осмотрел рану. Затем молча разорвал низ своей рубахи, что торчала из-под кожаного доспеха, и бережно забинтовал рану, останавливая кровотечение. Вид при этом у него был донельзя виноватый, отчего Лайе снова захотелось громко засмеяться. Но вместо этого он лишь настороженно следил за движениями близнеца, словно опасаясь, что тот выкинет очередное безумство. Он позволил себе заглянуть в рассудок брата — искореженный больше обычного — и едва не отпрянул. Казалось, что воспалённое сознание его брата оплетала липкая паутина, словно нескольких разумов гибкая сеть. И в Доле клокотал гнев, готовый вот-вот выплеснуться наружу, обрушиться на всякого, кто окажется рядом. И в этих спутанных, хаотичных мыслях Лайе успел услышать бесконечно повторявшуюся детскую считалочку из Джагаршедда.

Раз-два-три, хочешь жить?

Маленький rak’jash — беги.

—Ты ведь не убить меня хотел, — буркнул Лайе, — а только искалечить.

—Да, — Дола стойко выдержал тяжелый взгляд близнеца, — чтобы ты почувствовал ту же боль, какую причиняет твой Дар.

—Малой, — вздохнул его брат.

—Я знаю. Знаю! — Дола сжал зубы, отпустил руку близнеца и опустил голову. — Ли, а что видел ты?

—Нашу землю, малой. — Честно ответил Лайе. — И тебя.

Дола удивленно поднял брови, молча ожидая продолжения.

—Я уничтожил Вечную Землю. Ради тебя, малой. Чтобы спасти тебя. — Лайе сумел криво усмехнуться, — Экая оказия, верно?

Дола медленно кивнул и сделал сложное лицо, не в силах признаться, как его сейчас перекосило от слов близнеца.

—И... чем все закончилось?

—Ничем. Я сновидец, братец. И понимал, что все это лишь сон, пусть и длиной в целую жизнь.

—Значит, ты справился с собой, — теперь настал черёд Долы криво усмехаться, — а я не смог. Выходит, если тебя не было в моем кошмаре, значит и Сольвейг жива. И где-то здесь.

Лайе серьезно кивнул в ответ и поморщился — рука отдавалась болью на любое движение. Заметив этот жест, Дола лишь больше посмурнел.

—Пошли её искать... сновидец, — буркнул он.

Они побрели по лесу, сознавая, что время и расстояние не имеют здесь никакого значения, и торопиться им некуда.

—Куда ты нас забросил, Ли? — наконец, полюбопытствовал Дола. — У меня от этого места голова кругом.

«Точно, — мысленно добавил Лайе. — В буквальном смысле».

—Как ты вообще это сделал?

—Сам не понимаю. Я вспомнил рукописи Совершенных, те, которые нашёл в запрещённой части библиотеки незадолго до того, как ты уехал в Америден. Тебя не было рядом, и я не знал, чем себя занять. Стал постоянно таскать оттуда всякие древние свитки и изучать их. Честно говоря, я до этого мига никогда не пытался провернуть подобное, да и Дара моего не хватило бы. Когда то чудовище ломало корабль, мне больше ничего в голову не пришло, понимаешь? Тогда я подумал, что это наш единственный шанс спастись, малой. — Лайе опустил голову и замедлил шаг, смотря себе под ноги. — Я только сейчас понял, какую ошибку сделал. Я хотел вытащить нас с «Удачливой», но совершенно не задумался о том, куда я хочу попасть. Не загадывал никакого места. Просто... сделал это — и все. И вот, мы здесь.

—И вот, мы здесь, — повторил Дола, — в городе страшных снов. Иначе и не скажешь.

—Ты угадал, Огонёк! — услышав новый голос, Дола дёрнулся было за кинжалом, но Лайе жестом остановил его.

—Нерожденная, — мягко улыбнулся он, — ты вернулась.

Призрачная девушка тряхнула косичками и засмеялась.

—Мы друг другу обещали!

—И что же вы друг другу обещали? — язвительно поинтересовался Дола, с подозрением разглядывая погонщицу душ. — Ли, будь добр, познакомь меня с этой очаровательной мертвой девочкой.

—Малой, — укоризненно вздохнул Лайе, но Нерожденная заговорила сама, и голос её казался куда более живым, нежели раньше.

—Лукавый зовёт меня погонщицей душ. А твой брат нарек меня Нерожденной. Мы встретились, потому что он позвал меня. Я пришла. Он обещал, что сможет вернуть меня в мир живых, если я помогу ему найти тебя.

—О, ты теперь заключаешь союзы с маленькими мертвыми девочками, и замахиваешься на то, что дозволено лишь Первозданным? — голос Долы так и сочился ядом.

И снова Нерожденная опередила Лайе с ответом.

—Из вас двоих, Огонёк, в сети Лукавого попался ты один, — парировала она.

Лайе еле сдержал паскудную ухмылку, глядя на вытянувшееся лицо брата, и мысленно зааплодировал погонщице душ. Почему-то он был уверен, что и при жизни она была такой же — бойкой и острой на язык. Она могла не помнить имён, она могла меняться с каждым перерождением, но... некоторые вещи оставались неизменными даже в посмертии. Даже если прошла целая вечность.

Тем временем, Нерожденная повернулась к нему и ткнула пальцем в Долу.

—Ты уверен, что нашёл то, что хотел? Так много боли, так много осколков и разбитых зеркал. Тот, настоящий, затаился внутри, а это... Это не он, это одно из отражений.

Дола выглядел так, словно погонщица душ пнула его в самое уязвимое место. И, прежде чем он успел открыть рот и брякнуть нечто скабрезное в ответ, Лайе быстро опередил его.

—Я рад твоему возвращению, — улыбнулся иллириец.

—Мне пришлось уйти. Ты нашёл брата, но Он теперь знает, что я здесь. Нужно идти, — Нерожденная заговорила быстро, и если бы Лайе не знал, что мертвые не умеют бояться, он бы решил, что его спутница напугана.

Он кивнул было головой, когда Дола сипло обратился к Нерожденной:

—Ведьма. С нами была ведьма. Маленького роста, чернявая. Ты знаешь, где она?

—Пожирательница жизней. Мы встретим её по пути. Надо идти, — был ему невнятный ответ.

Дола нахмурился, но, поймав предупреждающий взгляд близнеца, взял себя в руки и смолчал. Недовольно убрав руки за спину, он зашагал следом за братом и его спутницей, изо всех сил пытаясь учуять хоть какие-то отголоски присутствия Сольвейг. Дола был похож на пса, что ищет цель, науськанный хозяином. Уши он плотно прижал к голове, весь подобрался, готовый к неожиданной схватке, глаза по-зверьи сверкали.

И больше не существовало для него мира вокруг, забыл он о боли и гневе, о вере и любви, и не помнил, где, когда и кем был рождён, и как его звали. Все отошло на второй план, уступив место интуиции, почти звериному чутью. Все, что осталось в памяти Долы — золотой свет, что окутывал Сольвейг и всегда оставался там, где ступала её нога, на вещах, которых касались её изящные руки, который оставался на его ладонях, когда они любили друг друга. И весь мир для Долы сошёлся на поиске малейшей зацепки, любого следа, который приведёт их к Сольвейг. Сколько дней, лет и веков прошло, прежде чем он нашёл слабый, но все же — след? А может его поиск длился всего лишь краткий миг? Золотистый свет, лежавший сквозь пространство и время цепочкой шагов, вёл близнецов и Нерожденную по извилистому пути, через рождающиеся и умирающие города, по старым и забытым скудельням и полям древних битв. Он то исчезал, заставляя нелюдя яростно рычать, то являлся вновь — даруя надежду и силы искать и бежать дальше. Дольше века длились дни, и порой Доле мнилось — даже их с братом вечность окажется слишком короткой в этом месте. Они состарятся и умрут здесь, в этом сумасшедшем мире, в этих попытках найти черноволосую ведьму.

...Ласковое прикосновение чужой ладони к плечу заставило его вздрогнуть. Раздраженно обернувшись, Дола увидел обеспокоенное лицо брата.

—Она рядом, — сказал он, — теперь ты можешь быть спокойным, брат — я слышу её, я сам найду её. Переведи дух, малой.

«Иначе сорвёшься, я ведь видел твой разум, я же знаю, как ты живешь» — добавил Лайе про себя.

Дола хотел огрызнуться, но взгляд его упал на изувеченную руку близнеца, которую тот держал в полусогнутом виде, неловко прижимая к животу, и весь его запал мигом исчез, уступив место чувству вины. Облизнув пересохшие губы, Дола твёрдо встретил взгляд Лайе и покачал головой.

—Побереги силы, Ли. Пусть каждый занимается тем, что умеет лучше всего. Я — ищейка, моя задача выслеживать и находить. А ты, братец, сновидец. Неизвестно ещё, с чем мы столкнёмся, найдя Сольвейг.

—Он прав, — неожиданно поддержала его погонщица душ, — Мы не знаем, что Лукавый нам уготовил впереди, айя-шаман.

Понимая, что оказался в меньшинстве, Лайе вздохнул и смирился. И все же, пока они брели через густой лес, подозрительно напоминавший еловые чащобы Реванхейма, иллириец нет-нет, да и косился на близнеца, который целеустремлённо прорубал себе путь кинжалом. Не нравилось Лайе то, что он видел: хоть душа его брата и горела, по-прежнему, нестерпимо ярким пламенем, разум уже словно не принадлежал ему, оплетённый паутиной безумия, которая выглядела так, словно на Долу порчу навели. Лайе искренне не понимал, как так вышло, почему он упустил тот миг, когда сознание брата начало меняться. И нельзя теперь было сказать, когда все началось — после Ресургема, в Шергияре или всему виной был его, Лайе, поступок — та злосчастная попытка спасти их всех на тонущей шхуне.

Чуя его беспокойство, Нерожденная молчала. Её силуэт то расплывался, то снова становился четким, что выдавало крайнюю степень её волнения — если, конечно, душа без имени и памяти способна была переживать. Нерожденная прекрасно осознавала — ничто не укроется от Лукавого, ибо он был хозяином этого странного и переменчивого мира. Он позволил близнецам зайти так далеко и не призвал погонщицу душ к себе. Это тревожило, ведь она, как никто, знала, на что он способен. И все же, Нерожденная молчала, слишком сильно она хотела вырваться отсюда, вернуться к жизни, о которой почти ничего не помнила. Лукавый держал её здесь целую вечность, так долго, что она совсем забыла, кем была когда-то. Застыв в безвременье, Нерожденная отчаянно хотела снова жить. И пусть она забудет этот мир, пусть не вспомнит Лукавого и Тропу Боли! Зато она будет жить.

Единственным, кого Нерожденная хотела помнить даже переродившись в новой жизни, был айя-шаман, встреченный ею здесь.

...Откуда-то из глубин густого леса донёсся отчаянный женский крик, который сплёлся с пронзительным плачем младенца, а затем эхо подхватило его и унесло ввысь. Близнецы переглянулись, и Дола тут же сорвался с места, следуя за отголосками эха. Лайе оставалось лишь покорно последовать за ним. Ускорив шаг, он едва не упал — не беспокоившая его до сих пор нога в этот раз отозвалась сильной, стреляющей болью в колене. Лайе ругнулся — он и думать забыл про давнюю травму. Иллириец почувствовал себя совершенно полным калекой — рука, повреждённая близнецом, онемела и почти не слушалась его. Он попробовал пошевелить ею, но пальцы его не пожелали двигаться.

Видели бы меня сейчас мои поданные, — с некоторой иронией подумал Лайе, — их наследный принц увечен сразу в двух местах, экая оказия.

—Шаман? — позвала Нерожденная, — Тебе больно?

—Мне неприятно, — буркнул в ответ Лайе, — я ещё так молод, а ковыляю, точно калека-побирушка.

—Говоришь одно, а думаешь другое, — заключила погонщица душ, — Тебе на самом деле больно, но только потому что ты знаешь правду.

—Какую ещё правду? — Лайе собрался с духом и последовал за братом.

—Свои увечья ты получил из-за него. Не будь он беспечен в тех катакомбах — ты уцелел бы. Не сойди с ума он здесь — твоя рука была бы здорова, — безжалостно ответила Нерожденная.

Лайе скривился — он и позабыл, что это существо видит сокрытое и слышит несказанное. Промолчав, он снова ускорил шаг и быстро нагнал Долу. Оглянувшись через плечо, близнец приложил палец к губам, и бесшумно ступая, осторожно раздвигая еловые ветви, вышел на небольшую, заснеженную поляну. Братья успели увидеть старую, покосившуюся от времени избу с чёрным зевом вместо двери, прежде чем она исчезла, растворилась в странном, вязком тумане.

Взгляд Долы прикипел к маленькой женской фигуре, скрючившейся на белом снегу. Он увидел, что подол ее платья залит кровью, а сама женщина раскачивается из стороны в сторону, тихо всхлипывая, зябко держа себя за плечи.

—Сольвейг, — выдохнул Дола, делая шаг вперёд.

—Малой, погоди, это может быть... — начал было Лайе, но брат его не слышал.

«Ловушка», — уже мысленно закончил фразу Лайе, проводив близнеца взглядом.

Шаг за шагом, оставляя цепочку следов в снегу, он осторожно подошёл к женщине и опустился перед ней на колени. Она подняла голову, и Лайе увидел, что её волосы покрыты сединой, а лицо Долы исказилось в ужасе. Но он быстро вернул себе нейтральное выражение и осторожно взял женщину за руки, так, словно боялся, что она сломается от одного его прикосновения.

—Сольвейг? — окликнул ведьму Лайе.

Спина женщины задрожала, она лишь больше скрючилась, иллириец услышал тихий, надломленный плач. Поверх её головы Дола отрицательно качнул головой, не дозволяя брату подойти ближе. Склонившись к ведьме, он успокаивающе что-то ей зашептал, взял её лицо в ладони. Сольвейг дернулась назад, стряхнула с себя его руки.

—Почему тебя не было там?! Я так в тебе нуждалась — а тебя не было рядом! — завыла она, — некому было меня спасти! Никто не спас моего ребёнка!

Дола дернулся, словно ему только что залепили отменную пощёчину. Лайе резко подался вперёд.

—Ребёнка? Какого ребёнка, ведьма?! — требовательно спросил он.

—Моего ребёнка! Наше с тобой дитя! — совершенно не обращая внимание на Лайе, Сольвейг исступленно расхохоталась, глядя на вытянувшееся лицо Долы, — Что, не веришь мне, Бес?

—Сольвейг, — как можно мягче произнёс иллириец, — все твои дети давно выросли, ты их не видела многие годы. Насколько я помню, — тут из его горла вырвался истерический смешок, — у нас с тобой детей ещё не было.

Сольвейг вцепилась пальцами в седые волосы и снова рассмеялась, вместе с тем из её глаз брызнули слезы.

—Сольвейг, — ещё раз позвал Лайе, — о чем ты говоришь? Какой, мать твою, ребёнок?

—Я носила его в своём чреве, я прожила свою жизнь заново, а теперь я пустая, пустая! — ведьма отпустила свои волосы, но схватилась руками за живот.

Она, наконец, осмелилась взглянуть на Лайе, и он поразился тому, насколько ведьма состарилась. Сколько ей было? Под сотню наверняка. Лицо испещрено глубокими морщинами, волосы белее снега, руки тонкие и слабые — она была на закате своей жизни, и лишь ее Дар до сих пор позволял ей выглядеть молодой, здоровой и сильной.

Заметив взгляд Лайе, Сольвейг быстро закрыла лицо руками и зарыдала ещё горше.

—Не смотри на меня, пожалуйста... Не нужно тебе видеть, не смотри, не смей! — она обращалась к Доле, её голос звучал надломленно, слабо. — Не хочу, чтобы ты меня такой видел, Бес!

Вместо ответа Дола взял ее за худые, покрытые морщинами и старческими пятнами руки, убрал их от лица, заставив ведьму взглянуть на него.

—Неужели ты думаешь, что я с тобой только из-за красоты? Ты вернёшь свою молодость, Сольвейг, — успокаивающе заговорил он.

—Как я верну себе жизнь?! Как, Бес?! Быть может, ты со мной поделишься? Или твой вечно злой брат?!

—Кажется, она повредилась умом, — буркнул Лайе, вынужденный со стороны наблюдать эту нелепую, по его мнению, драму.

—Сольвейг, — как можно мягче ответил Дола, взяв её лицо в ладони, — ты можешь взять и мою жизнь, — он проигнорировал возмущённый возглас брата, не замечая никого, кроме ведьмы. — Меня хватит на то, чтобы ты жила. Мне, правда, очень жаль, что ты осталась здесь одна. Но все, через что ты прошла — лишь сон, похожий на реальность.

—Сон, да? Мой ребёнок тоже был сном, Бес? Наш с тобой ребёнок? — старуха в очередной раз задрожала, — Ты мне не веришь!

—Сольвейг, — снова повторил Бес, но ведьма с яростью оттолкнула его от себя.

На лице, изборозжденном глубокими морщинами, горели злобой зеленые и молодые глаза.

—Раз ты меня так любишь, — зашипела ведьма, — раз ты так сожалеешь, что тебя не было рядом — верни мне мою жизнь! Поделись со мной теплом и вечностью! Я не хочу умирать, Бес! Я не желаю быть старой!

Лайе снова открыл рот, чтобы взорваться негодованием, но Дола осадил его раньше, чем он успел сказать хоть что-то.

—Ради всех Первозданных, Лайе — заткнись, — он шумно вздохнул и выдохнул, притянул ведьму к себе, обнял её крепко-крепко, уткнувшись носом в седую макушку, и едва слышно прошептал: — Забирай. Столько, сколько тебе нужно. Сколько сможешь.

—Ты с ума сошёл! — рявкнул Лайе и собрался вмешаться, но близнец вперился в него своими по-зверьи жёлтыми глазами, угрожающе оскалился.

—Не делай этого, Лайе, — за руку иллирийца дёрнула Нерожденная, — он хочет исправить хоть что-то. Не вмешивайся.

—Да как я могу?! — Лайе рявкнул уже на погонщицу душ, — Она убьёт его!

—Не убьёт, — твёрдо ответила погонщица душ.

—Откуда тебе знать... — Отвлекшись на Нерожденную, нелюдь упустил момент, когда началось... это.

Тонкие, иссохшие от старости руки слабо обхватили Долу за плечи, и вспыхнул Дар, которому должно было нести лишь жизнь. Но вместо этого он забирал её — всю до капли. Седые волосы ведьмы вновь окрасились в черноту воронова крыла, исчезали морщины на руках, становилась упругой дряблая кожа, а старческие пятна исчезли, словно их не было никогда. Сольвейг молодела на глазах, теперь она жадно обнимала Долу, не в силах оторваться от него. Иллириец зажмурился, сжав ведьму в своих объятиях ещё сильнее. С ним самим происходило неладное: закровоточили старые шрамы, они превратились в словно только что полученные раны — одна рассекала бровь, а вторая губы. То же самое происходило с его руками, десятки рубцов, повинуясь обратному отсчету, становились порезами, ссадинами и ранами, полученными Долой когда-то давно. И личность его, как будто разбивалась, распадалась на тысячи осколков, раздробленная чужой жаждой жизни — Лайе это видел. Казалось, Дола горел ярче тысячи солнц, отдавая свою жизнь Сольвейг, и пламя это было негасимым, вечным. И все же, чем ярче оно светило, тем меньше оставалось от самого Долы.

Нерожденная буквально повисла на Лайе в тщетной попытке помешать ему взорваться Даром.

—Пусти меня! — зарычал нелюдь, стряхнув её с себя, — Так не должно быть!

Он увидел, как близнец начал заваливаться на бок. И Лайе по-настоящему разозлился.

—Хватит! — едва с его губ сорвался этот выкрик, как невидимые руки оттолкнули Сольвейг от Долы и протащили по снегу, точно ненужный груз.

Лайе бросился к близнецу, успел подхватить его до того, как тот окончательно свалился на заснеженную землю. Выглядел Дола страшно, как будто только что вышел с поля боя — весь иссеченный, но все ещё живой.

—Дола? Малой, слышишь меня?!

Дола что-то невнятно промычал в ответ, намертво сжав челюсти. Он тяжело и рвано дышал, но все же сумел почти самостоятельно сесть. Лайе внимательно вглядывался в его лицо, слишком боясь заглядывать в разум.

—Живой, — наконец, прохрипел Дола и стряхнул с себя руки близнеца.

—Задница Махасти! — в сердцах прорычал Лайе, — Никогда... Слышишь? Никогда. Больше. Так. Не делай.

Дрожащими руками его брат стёр заливавшую лицо кровь. Чище оно от этого не стало, теперь Дола был ещё больше похож на одержимого: всклокоченные волосы торчат, как попало, а на лице багровые разводы.

—Сольвейг, — сипло каркнул он, едва ему удалось разлепить воспалённые от боли глаза, — как она?

Лайе бросил быстрый взгляд через плечо.

—Живая, — буркнул он, поднявшись с колен и отряхнув снег.

Затем, подумав, мрачно добавил:

—Но это ненадолго.

—Лайе, стой! — обессилено прокаркал Дола, попытавшись подняться на ноги, однако его попытка принять вертикальное положение окончилась полным провалом.

Сольвейг все ещё ощупывала себя с недоверчивым видом, изумленно разглядывала совсем юные руки, трогала своё лицо с гладкой кожей, и на лице её застыло восторженное выражение, когда Лайе пересёк расстояние между ними, схватил ведьму за чёрные волосы, намотал их на кулак и резким движением дернул на себя, заставив ведьму взвизгнуть. Она вцепилась руками в его ладонь, истошно вопя и ругаясь, пока Лайе таскал её по снегу. Наконец, его пальцы разжались, и женщина смогла подняться на ноги.

—Ты что делаешь, окаянный?! — завизжала Сольвейг, пятясь назад, подальше от осатаневшего иллирийца. — Ты разумом повредился, ирод? Ты... — она подавилась собственным негодованием, когда пальцы Лайе сомкнулись на её горле с такой силой, что казалось — ещё немного, и он сломает ей шею.

Происходящее было похоже на сон, тягучий и кошмарный. Лайе отчаянно хотелось проснуться, выплыть из этого омута. Он хотел открыть глаза и увидеть рядом брата — осунувшегося, издёргавшегося, но державшего его за руку, как тогда, в Ресургеме. Лайе хотелось повернуть время вспять — и оставить Сольвейг в руках Шемзы Трёхпалого, проследить за тем, чтобы Дола не ослабил путы на её руках. А ещё лучше — отмотать время ещё раньше и отказаться от заказа в Аль-Хисанте. И разминулись бы их дорожки, не встретились бы они никогда. И все осталось бы прежним: его брат, их жизнь, их совместный путь.

Сейчас он впервые в жизни пожалел, что не является Совершенным, не обладает способностью менять время и судьбу. На кой ему тогда нужен Дар, если он не способен ничего изменить?

И он глядел на трепыхавшуюся и пытавшуюся вдохнуть хотя бы немного воздуха ведьму, и отчетливо понимал — сожми он пальцы сильнее — и её не станет. Он слышал окрик Долы, но ему было все равно сейчас, ярость полностью затопила его рассудок. Лайе почти поддался этому соблазну задушить ведьму, но голос Нерожденной, прозвучавший над самым ухом, отрезвил нелюдя.

—Хватит! Прекрати! — закричала она, мерцая и расплываясь, — Если ты её убьешь сейчас — вы останетесь в этом мире навсегда!

Иллириец тут же отпустил Сольвейг. Ведьма плюхнулась на снег, жадно хватая ртом воздух.

—Ублюдок, — просипела она, растирая шею рукой, — ты едва не убил меня!

—Встань и посмотри, что ты сделала с моим братом, девка! — зашипел Лайе, склонившись к ней, — Само твоё существование претит всем законам, пожирательница жизней!

—Он сам согласился! — яростно отозвалась Сольвейг, — Я его не заставляла! А тебе, Лайе, так жалко капельку вечности, что ты удавить меня за это был готов! Бес тебе этого не простит! Вот увидишь — он всегда будет моим!

—Сольвейг, — голос нелюдя прерывался от сдерживаемой ярости, — рано или поздно твой Дар обратится против тебя. Я буду ждать, когда ты сдохнешь — у меня целая вечность впереди. И когда это случится — я тебе обещаю, ведьма, что ты вечно будешь скитаться в поисках покоя и приюта, никогда не обретёшь своего посмертия! Не дойдёшь ты даже до Тропы Боли, хоть тебе там и самое место! — с неподдельной ненавистью в голосе произнёс он, и каждое его слово отпечатывалось раскалённым клеймом в сознании ведьмы, въедалось намертво в её разум, заставляя поверить, что отныне и навсегда она проклята синеглазым ублюдком.

Во взгляде женщины мелькнул страх, но в ответ Сольвейг лишь осклабилась.

—Вот ты и показал своё настоящее личико, синеглазик, и оно, несомненно, уродливо, — рассмеялась женщина, с ненавистью глядя на Лайе. — Тебе сейчас ведь легче, верно? Теперь, когда ты не носишь свою безупречную маску, Лайе-Ласка, — вкрадчиво зашептала она, — ты такой же, как и я. Мы с тобой слишком похожи, потому ты и не способен смириться с моим существованием, синеглазик! — она протянула руку и коснулась ладонью скулы Лайе, продолжая говорить. — Будь ты чуть больше похожим на Беса — мы бы с тобой ужились, синеглазик. Мы — носители великого Дара, Лайе, и негоже растрачивать его просто так, ради кого-то, не заботясь о себе, как это делаешь ты.

Будучи ослеплённым яростью и наглостью ведьмы, иллириец даже не обратил внимание на ее лёгкое прикосновение, и не сразу Лайе почуял неладное, но когда по телу начала медленно расползаться слабость, противно заныло скверно сросшееся колено, а повреждённая рука снова запульсировала болью, он резко подался назад, отбив ладонью женскую руку, что вновь потянулась к нему.

—Мало тебе было жизни моего брата, ты ещё и моей полакомиться решила? — рявкнул он.

О, как ему хотелось залепить этой женщине оплеуху, да такую, чтобы у неё звезды перед глазами заплясали. Поддавшись порыву, Лайе занёс руку для столь желанной затрещины, но чьи-то пальцы крепко сомкнулись на его запястье, остановили удар в последний момент. Лайе увидел торжествующее выражение на лице Сольвейг и быстро обернулся.

—Ли, не надо, — сипло произнёс Дола, — пожалуйста. Если спрашивать — то с меня. Я сам это выбрал. Она не виновата.

—С тобой, малой, у меня будет отдельный разговор! — Тут же взвился Лайе. — И да, ты ответишь мне сполна за все свои самоубийственные решения!

Близнец хрипло вздохнул и тут же скривился, словно одно только дыхание причиняло ему боль.

—Если тебе есть что мне сказать — говори сейчас, — казалось, он с трудом выталкивает из себя слова, и вообще готов отдать богу душу прямо здесь.

Лайе смягчился, осторожно высвободил своё запястье из пальцев брата и подставил ему плечо. Дола оперся на него и почти повис всем весом. Скользнув рукой по его спине, Лайе вдруг понял, что кожаный доспех кажется скользким от крови, а рубаха под ним уже насквозь ею пропиталась. Сам Дола как будто не замечал этого. Он протянул ладонь Сольвейг и помог ей подняться. При виде этой картины Лайе гневно раздул ноздри, чувствуя, как вздыбились волосы у него на загривке. Дола бросил на него умоляющий взгляд, и нелюдь прикусил язык, с которого уже готов был сорваться резкий ответ.

Сольвейг даже не пыталась стереть с лица паскудную ухмылку, что играла на губах каждый раз, как ведьма пересекалась взглядом с синеглазым близнецом. Однако, она ничего не сказала и лишь удивлённо выдохнула, когда рядом с братьями из воздуха соткалась Нерожденная. Губы ведьмы сложились в аккуратное «о», стоило ей увидеть лицо погонщицы душ — какое-то краткое мгновение оно было отражением её собственного.

—Кто это? — изумилась Сольвейг.

Лайе ожидал, что Нерожденная ответит вместо него, но погонщица душ молчала, мерцая и пристально разглядывая ведьму.

—Ты должна была стать мною, — неожиданно сказала она и снова зарябила, что выдавало её замешательство, — ты должна была нести жизнь, а не забирать её.

Близнецы с интересом воззрились на двух женщин — живую и мертвую, что стояли друг напротив друга.

—О чем ты, мертвячка? — вскинула брови Сольвейг, — Признаться, впервые слышу, что я должна кем-то стать.

—Ты уже мертва, пожирательница жизней, — ровно ответила Нерожденная, — ты умерла много лет назад, забрав с собой маленькую жизнь.

—Я не знала, что он погибнет, мертвячка! — на мгновение показалось, что Сольвейг вот-вот расплачется, как будто воспоминание до сих пор причиняло ей боль. — Я тогда вообще не знала, кем я стану!

—Душа нерожденного дитя чиста и непорочна, она бесценна, — был ей ответ, но в этот миг Нерожденная почему-то смотрела на близнецов, — и в то же время беззащитна, безответна. Кто-то может забрать её себе, выковать этой душе другую судьбу, но взамен он должен отдать что-то равноценное. Ты же не отдала ничего, пожирательница жизней. И всю жизнь твоя душа умирала по частям.

—Заткнись, мертвячка! — Сольвейг выглядела так, словно готова была выцарапать глаза погонщице душ.

—А ну как они сейчас подерутся? — буркнул Дола на ухо брату.

Лайе не сдержался и нервно хохотнул.

Но никто не успел и слова сказать — исчез зимний еловый лес, растаял снег, а трава пустила ростки. Оглядевшись, близнецы увидели бескрайнюю зеленую равнину вокруг, а лучи ласкового солнца приятно грели кожу. Вокруг была тишина, среди которой отчетливо раздались мерные, сухие хлопки.

—Когда вы пришли сюда — из ниоткуда, я был несказанно удивлён, — заговорил невысокий мужчина, идя навстречу к незадачливым странникам, — но последние века мне было скучно в этом месте, и чужаки, свалившиеся мне на голову, разбавили рутину моих дней. Я решил — почему бы мне не поразвлечься, ведь жить вечно в собственном мире, не имея возможности проснуться — надоедает, даже если ты Первозданный.

Близнецы и ведьма настороженно разглядывали приблизившегося к ним человека. По-крайней мере, тот, кого называли Лукавым Богом, предпочёл носить личину простого джалмарийца. На нем был простой, без изысков, кафтан, и широкие штаны, заправленные в добротные сапоги. Мужчина оказался невысок ростом, каштановые волосы зачёсаны назад так, чтобы ни одна прядь не выбивалась. Лицо у него было худое и длинное, с острыми чертами и высокими скулами. Тонкий, горбатый нос нависал над губами, искривлёнными в веселой усмешке. И коротко стриженая, куцая бородёнка задорно торчала вперёд. В целом, в его внешности не было ничего особенного, а смуглая, оливковая кожа вкупе с чертами лица выдавала в нем южанина. Но стоило поднять взгляд и увидеть его глаза, как иллюзия человечности мгновенно рассеивалась. Под густыми бровями вразлет, сияли совершенно чужие глаза, в них не было ни зрачков, ни радужки, одна лишь поволока цвета расплавленного золота, отчего мужчина казался слепым и зрячим одновременно. Взгляд существа куда более древнего, чем можно было представить, завораживал и вместе с тем пробирал до дрожи.

Первой не выдержала Сольвейг. Охнув, она рухнула на колени, и, осенив себя защитным знаком, припала к земле, касаясь лбом зеленой травы.

—Приветствую тебя — Кархет, проводник душ в Абэ Ильтайн, покровитель плутов и искателей приключений! — скороговоркой пробормотала она, не осмеливаясь поднять голову и взглянуть на Первозданного.

Лукавый Бог громко и как-то по-детски звонко рассмеялся, а затем небрежно махнул рукой.

—Поднимись, женщина. Давно меня так не приветствовали, я уж и забыл, что среди людей остались те, кто все ещё верят, — он бросил острый взгляд на братьев, — и любопытно мне — есть ли таковые среди потомков Совершенных? Вы, иллирийцы, отвергли свою мать и создательницу, есть ли у вас вера хоть в кого-то?

Насупившись, Дола промолчал, а Лайе, раскрыв рот, уставился на Лукавого — не каждый день увидишь Первозданного во плоти.

—Осторожнее, все гляделки проглядишь, — усмехнулся Кархет и убрал руки за спину, обходя своих гостей кругом. — Ну, что, ответит мне кто-нибудь на вопрос?

—Сложно почитать того, кто ниже тебя ростом, — буркнул Дола.

—Ни почтения, ни веры — одна лишь пустота в ваших сердцах, — Лукавый покачал головой, — и все молитвы — всего лишь слова самим себе.

Лайе несильно ткнул Долу локтем, словно призывая его проявить уважение к богу, и попал в больное место, близнец сдавленно всхрапнул и послушно заткнулся.

Тем временем, Лукавый снова хлопнул в ладони, словно забавляясь.

—Перестань прятаться, ты же знаешь — я призову тебя так или иначе.

Нервно мерцая, перед ним соткалась из воздуха Нерожденная. Сейчас она снова была лишена формы, являлась сгустком чистого света.

—Лукавый, — раздался её грустный голос, и она замерла, повинуясь Первозданному.

Некоторое время Кархет задумчиво разглядывал её, пощипывая свою бородку, а затем вздохнул.

—Ты расстроила меня, погонщица душ. Сбежала, скрылась — и помогла этому нелюдю найти брата и женщину. Ты лишила меня удовольствия наблюдать за их падением и поисками истины.

—Твои шутки жестоки, Лукавый, — отозвалась Нерожденная, — а боль, которую ты причинил им — бессмысленна.

—Бессмысленна? Я пребываю здесь уже вечность — единственный живой из своих братьев и сестёр! Первозданных больше нет, одни лишь души, лишенные памяти! Они рождаются и умирают, проживают пустые и короткие жизни, не в силах вспомнить, кем были когда-то! Ведомо ли тебе, Нерожденная, что Ракхеджи и Карсанону больше не вернуться — убиты, развоплощены навсегда! И кем? Совершенными и тем, что они призвали — Тысячеглазым! Остался лишь я и этот созданный мною мир. Не говори мне о бессмысленности, погонщица, коли ты сама не помнишь о себе ничего. — Кархет говорил, а на небе собрались грозовые тучи, засверкали молнии, за облаками громыхнуло, земля выворачивалась наизнанку, и прорастали сквозь неё высокие деревья.

—Они не Совершенные, Лукавый, им не принадлежат деяния тех, кто извёл твоих братьев и сестёр! — отвечала ему Нерожденная, и в этот миг она казалась такой маленькой и беззащитной, противостоя древнему богу.

—Что же я вижу? Моя верная погонщица душ хочет сбежать отсюда! Неужели я был недостаточно добр и щедр к тебе? Неужели ты и впрямь забыла, кем была? Как умерла — и сколько боли тебе причинили Совершенные? — удрученно покачал головой Лукавый.

—Цикл должен продолжаться, Лукавый, — ответила Нерожденная, — а я пробыла здесь так долго, что действительно забыла, кем была когда-то. Жизнь должна продолжаться.

—Но этот мир может дать тебе все — даже иллюзию жизни... Здесь ты никогда больше не умрешь!

—И никогда не воскресну. — Нерожденная стояла на своём.

Лукавый задумчиво склонил голову набок и перевёл взгляд на Лайе.

—Похоже, что даже в этом месте есть законы, которые я не могу попрать. Возжелать уйти с почти Совершенным — это так на тебя похоже, Милостивая. Я предлагаю игру. Если ты, сновидец, зовущийсебя Лилайе Даэтраном, сумеешь противостоять мне, я отпущу свою погонщицу с тобой — и будь, что будет.

—А если нет? — тихо буркнул Дола, но Лукавый бог услышал его.

—А если нет — вы все останетесь здесь навсегда.

—Какой-то неравноценный обмен, — скривился Дола в ответ.

—Почему же? Быть может, моя погонщица гораздо ценнее трёх ваших жизней? Никогда не угадаешь, как все может повернуться.

—Что, опять?! — Дола подавился возмущением, — Ли, — почти жалобно добавил он, — Скажи мне, когда в последний раз нам не приходилось в своих странствиях сталкиваться с чем-то большим, страшным и богоподобным?

—Согласен, — сквозь зубы процедил Лайе, — в последнее время, что ни приключение, то демон Хаоса или кракен, а теперь вот — сам Лукавый пожаловал.

Он посмотрел на Нерожденную. Погонщица душ словно бы ненароком придвинулась ближе к нему, ожидая ответа.

«Я ей обещал, — подумал иллириец, — и другого решения нет».

—Я согласен, — решительно ответил Лайе, гордо подняв подбородок и уверенно встретив веселый взгляд Лукавого бога.

Дола подавился невысказанным возражением и захлопнул рот, буравя спину брата тяжелым взглядом. Словно почуяв его сомнения, Лайе спокойно произнёс:

—Закрой глаза, малой. Прижми ведьму к себе покрепче и оставайся за моей спиной, что бы ни случилось. И не смотри, пока все не закончится.

—Как скажешь, братец, — проворчал Дола.

Сольвейг, не осмеливаясь взглянуть на Лукавого бога, подобрались к Доле, и он прижал ведьму к себе, положив ладонь ей на макушку. Женщина покорно уткнулась лицом в его доспех и обняла так крепко, как могла. Дола слышал, как бешено колотится её сердце — изжившее себя, и все, что он сейчас мог сделать — держать её, не отпускать, во что бы то ни стало.

—Ли, — позвал он.

—Я справлюсь, — Лайе так и не взглянул на брата, но в его голосе была слышна уверенность, — обязательно справлюсь. В конце-концов, чего будет стоить мой Дар, если я не смогу исправить то, что наделал? Просто верь мне, малой.

—До чего трогательная забота, Лилайе Даэтран. Ты так печёшься о нем, словно ты сторож брату своему, — усмехнулся Лукавый, — даже твои самые страшные сны только о нем. Ты сумел разгадать мою игру, Лилайе, и понять, что те кошмары были фальшью. Любопытно мне, сможешь ли ты выстоять против Первозданного?

Порыв сухого ветра хлестнул Лайе по щекам, застонали-заскрипели тысячелетние деревья, раскачиваясь под напором бури-урагана. Лайе поднял руку ладонью вверх — так ему проще было управлять своим Даром. Сила его ворочалась, точно камни, которые надобно столкнуть с вершины горы. Буря налетела на невидимый заслон, прогнула и смяла его — и тут же отступила. Едва нелюдь успел перевести дух, как он услышал смех Лукавого бога — он звучал повсюду и внутри самого Лайе одновременно.

—Ну нет, — разозлился иллириец, — не дамся я тебе, Лукавый!

Сила, огромная и могущественная, волной накатила на троих смертных, и осколками разбилась о незримую стену чужого Дара. Лукавый насылал мор и саранчу, но земля под ногами Лайе упорно прорастала цветущей зеленью. На неё обрушивались морозы и жаркий суховей, но ласковое солнце топило лёд, а проливные дожди орошали иссохшую почву благодатной водой. Стаи ворон нападали на бешеных волков, медведи выходили из дремучих чащоб, чтобы разогнать хищников-паразитов. Твердь под ногами исчезла, уступив место океану ночного неба, и снизу вверх падали и сгорали бесчисленные звезды. Лукавый напирал, давил своей силой, но Лайе держался крепко, пустив корни в чёрное небо, недвижимый и спокойный.

Дола смотрел на это светопреставление, забыв наказ брата закрыть глаза, и не мог отвести взгляда от спины Лайе. Никогда он не подозревал, что его брат обладает столь могучей силой, никогда Лайе не являл её в полной мере. Быть может потому что и сам не ведал о ней? На ум Доле пришли все те вспышки, когда Лайе терял контроль над собственным Даром — могло ли случиться так, что сила его попросту приумножилась в какой-то миг? Дола вдруг понял предельно ясно — он никогда не станет равным своему брату. Никогда не будет обладать и малой толикой силы, доставшейся близнецу. И все его обещания защищать Лайе теряли смысл, рассыпáлись в пыль. Как можно защитить того, кто по силе почти равен богу?

...Лайе почувствовал, что силы его на исходе. Рана в руке вновь кровоточила, и не мог он поднять её, чтобы противостоять Первозданному. На одно краткое мгновение незримая стена, которую он воздвиг, ослабла, истончилась — и этого оказалось достаточно, чтобы порыв горячего ветра хлестнул по щекам, обжег кожу и опалил одежду. Иллириец пошатнулся, все свои силы бросив на то, чтобы преграда вновь окрепла.

Кто-то ободряюще сжал его плечо, и голос Долы, до странности глухо звучавший в грохоте сражения двух стихий, произнёс:

—Не сдавайся, Ли. Даже не думай. Если мы здесь сдохнем — я врежу тебе по роже.

—Узнаю прежнего братца, — по губам Лайе скользнула мимолетная улыбка.

Еще кто-то коснулся его запястья.

—Ты обещал мне, Лайе, не смей сдаваться, — молвила Нерожденная, помогая Лайе поднять калеченую руку, — ты — океан, не забывай об этом. Ты не забираешь силу, ты ее источник. Сражайся, а я тебе помогу. У истинной силы нет горизонтов, а все границы ты поставил себе сам. Прошу тебя, айя-шаман, поверь мне. Поверь самому себе, поверь, что ты равен Ему. Помни о тех, кого ты должен защитить.

Иллириец прикрыл глаза, заново сосредотачиваясь. Он видел пламя, что горело в сердце брата. Видел душу Сольвейг — изжившуюся, изъеденную и подобную червивому яблоку. Видел он и Нерожденную — погонщица душ не помнила своих жизней, и потому была чиста, подобна свету. На миг Лайе узрел истинный лик Лукавого Бога, и он его ужаснул.

Следующую бурю нелюдь рассеял в туман и снег, обратил ветром пламя, пожиравшее все вокруг, в сторону Первозданного. Успокоил взбунтовавшееся море и заставил замереть спешившее погибнуть солнце. Для него прошла целая вечность в этом сражении двух стихий, и он не сразу понял, что все закончилось.

Огромное давление чужого могущества исчезло, и Лайе в полной мере осознал, что такое «гора с плеч». Он устало пошатнулся, но рука брата уверенно придержала его, не позволив бессильно осесть на землю.

—Все... все закончилось? — услышал он голос Сольвейг.

—Да, — ей ответила Нерожденная, — он справился. Ты справился, айя-шаман. Слышишь? Ты смог!

И только Дола почему-то молчал. Лайе обернулся, чтобы взглянуть на брата, но обнаружил, что слеп. Вернее, он продолжал видеть души, но не их оболочки. Нелюдь часто заморгал, пытаясь вернуть себе зрение, на ощупь нашёл ладонь близнеца на своём плече, и успокоился. Ему подумалось, что близнец, наверное, сейчас улыбается.

—Ты приятно меня удивил, сновидец, — раздался голос Лукавого Бога, и Лайе повернул голову на звук. — Давненько я не имел возможности всласть разгуляться. За что тебя я благодарю.

Зрение начало возвращаться к Лайе, и он сумел сквозь пелену перед глазами разглядеть смутную фигуру Первозданного, который отвесил ему шутливый поклон.

—Ты отпустишь нас теперь? — во рту пересохло, а голос неприятно скрипел, но Лайе заставил себя говорить. — И её тоже?

Он видел фигуру Лукавого, мерившего землю шагами туда-сюда.

—Вы вольны идти, куда захотите, я больше вас не удержу, — задумчиво произнёс Кархет, — но с моей погонщицей душ мне тяжело будет расстаться.

—Ты обещал! — крикнула Нерожденная, — Ты не можешь оставить меня здесь!

Кархет склонил голову, молчаливо соглашаясь с ней.

—Я вынужден отпустить тебя. Ты придёшь туда, где тебе снова будут причинять боль, где ты проживёшь краткую жизнь — и сгоришь, будто свеча в ночи.

—Но так будет правильно, Лукавый, — качнула головой погонщица душ.

Лукавый смерил её долгим, внимательным взглядом, а затем обратился к почти полностью прозревшему иллирийцу. Лайе невольно отступил назад.

—Я дам тебе три дара, сновидец, — молвил Лукавый.

—Если верить джалмарийским балладам, то каждый твой подарок имеет две стороны — хорошую и плохую, — хмыкнул Лайе.

—Каждый видит то, чего сам желает. Так что, сновидец, — хохотнул Лукавый, — согласен?

—Не принимай его дары, айя-шаман! — зазвенел голос Нерожденной, — Они всегда...

—Ты стала слишком болтлива, душа моя, — усмехнулся Лукавый, и в сей же миг Нерожденная лишилась возможности говорить.

Она лишь беспомощно мерцала, то исчезая полностью, то снова появляясь, и меняла свои личины одну за другой.

—Ты всегда была слишком добросердечной, Милостивая. Из жизни в жизнь, от смерти к смерти, — укоризненно сказал хозяин города страшных снов, — я видел твои страдания и хотел лишь защитить тебя.

—Ты знал меня? Знал?! Кем я была?! — стоило Лукавому ослабить хватку, как Нерожденная в отчаянии завалила его вопросами.

—Ох, замолчи же, душа моя! — Лукавый раздраженно махнул рукой.

На глазах у потрясённых близнецов погонщица душ растворилась в небытии, разорванная на части силой Первозданного. Лайе успел лишь уловить отголоски её отчаяния и страха.

—Что ты с ней сделал? — неожиданно охрипшим голосом произнёс он, кинувшись было вперёд.

Пальцы Долы, мгновенно впившиеся в его плечо, напомнили нелюдю, ради чего он здесь.

Лукавый одарил его одной из своих хитрых улыбок.

—Она хотела свободы, шаман. Я дал ей это. Не все является тем, чем выглядит. — Первозданный задумчиво пощипал свою бородку. — Нашу беседу невежливо прервали, сновидец. Итак, ты заслужил награду. Ты смог выбраться из насланного мною кошмара. Ты сумел противостоять мне — экая неслыханная дерзость! Ты увёл у меня погонщицу душ. Я дам тебе три дара, но два из них достанутся тебе не здесь, не в этом месте. Три победы — три награды. Запомни мои слова, сновидец. И каждому из этих даров — своё время. А теперь — уходите все.

Лайе переглянулся с братом, мельком посмотрел на оробевшую Сольвейг, и с некоторым торжеством улыбнулся. Ему не понадобилось напрягаться, чтобы представить себе ласковое море и песчаное побережье Алькасабы Назара. Он простер вперёд ладонь и провёл её ребром по воздуху, разрывая ткань пространства и времени. В этот раз в образовавшейся щели не было жуткой пустоты, из неё дохнуло знойным ветром, который принёс с собой солоноватый запах моря и звуки прибоя.

—Идите, — приказал Лайе брату и ведьме, — я за вами.

—Я буду ждать тебя на той стороне, Ли. — Дола кивнул ему, взял Сольвейг за руку, и бесстрашно шагнул в разлом.

Оставшись один, Лайе напоследок окинул взглядом бескрайнюю, зеленую равнину, красота которой поистине завораживала. Он улыбнулся своим мыслям и почти шагнул в разлом, когда голос Лукавого Бога заставил его настороженно замереть на месте.

—Кое-что, сновидец, я покажу тебе сейчас напоследок. Чтобы ты помнил всегда, — широко улыбнулся ему Лукавый бог.

И последним, что увидел иллириец, была старуха, державшая на руках серокожего младенца, она скрипуче рассмеялась и наставила Лайе указующий перст. Уже падая в черноту открытого им разлома в пространстве и времени, нелюдь успел узреть обрывок своего собственного воспоминания.

...Дола опасливо прижимает уши к голове, подозрительно разглядывает каюту, в которой оказался. Восторг, охвативший его на палубе, когда летучий корабль поднялся в воздух и достиг самых облаков, испарился, уступив место тревоге и страху. Лайе, стоящий возле двери, чует его слишком отчетливо, слишком резко, и это совсем не похоже на его сны. Он внимательно следит за близнецом, не решаясь отойти от двери — мало ли, вдруг сбежать решит. Дола похож на натянутую струну, одно неверное движение, и она лопнет. А вместе с ней исчезнет тот хрупкий мост надежды, которую Лайе дал брату, протянув руку помощи.

Близнецы молчат, не зная, что сказать. Они одной плоти и крови, но совершенно чужие друг другу. Лайе знает язык Джагаршедда, но не слишком хорошо, ну, а его брат услышал речь иллирийского народа впервые всего несколько дней назад.

Изо всех сил Лайе тянется к изувеченному разуму близнеца, и кажется ему, что он держит свет в своих ладонях, сожми их сильнее — и он погаснет.

На корявом шеддарском Лайе объясняет брату, что это теперь его каюта, он может здесь отдыхать и ничего не бояться. Сжав плотно челюсти, Дола слушает его, не прерывая и не отводя в сторону недоверчивого взгляда. Наконец, убедившись, что опасности нет, Дола обходит каюту медленным шагом. Кончиками пальцев с обломанными ногтями он водит по лакированной поверхности письменного стола, затем подходит к большой кровати и недоверчиво надавливает руками на мягкую перину. Она легко проминается под его ладонями, и Дола вновь бросает опасливый взгляд в сторону Лайе. Тот старается улыбнуться ему как можно дружелюбнее и кивает головой, не решаясь ничего сказать.

Близнец запрыгивает на кровать прямо в грязных сапогах, и Лайе невольно жмурится от подобного святотатства. Мягким голосом он объясняет брату, что в постель надобно ложиться разутым и вымытым дочиста. Дола внимательно слушает его и небрежно скидывает стоптанную обувь с ног. На предложение Лайе разогреть воду в лохани он отрицательно мотает головой и подпрыгивает на постели. Мягкая перина пружинит в ответ, и на лице Долы расцветает удивлённая улыбка. Не раздеваясь, он ныряет под одеяло, где сворачивается калачиком, обхватив колени руками. Уши его по-прежнему боязливо жмутся к голове. На какое-то мгновение он поднимает голову и стреляет в своего близнеца недоверчивым, колючим взглядом, а Лайе в ответ боится даже дышать, дабы ничего не испортить. Наконец, Дола, смежив веки, утыкается лицом в подушку.

Лайе думает, что его брат, должно быть, сильно ненавидит свою прежнюю жизнь, раз так просто согласился уехать из Джагаршедда. Вцепился в протянутую ладонь, будто она была соломинкой, способной вырвать его из омута страшных снов, уродливой жизни.

Слишком просто, слишком легко.

Будет ли так же легко и дальше?

Лайе в этом сильно сомневается.

Он стоит у двери, вслушиваясь в дыхание брата. И когда оно выравнивается, становится спокойным, маленький иллириец на цыпочках подходит к кровати, поправляет одеяло на плечах близнеца и осторожно опускается на краешек кровати. Медленно протягивает ладонь к лицу Долы и осторожно проводит пальцами по шрамам — один рассекает бровь, а второй перечеркивает губы.

Откуда они? В какой драке он их получил? И была ли это драка? Кому может дать отпор ребёнок?

Дола что-то мычит во сне и недовольно хмурится. Лайе тянется к нему Даром, успокаивая и разгоняя подступающие кошмары.

«Теперь ты можешь спать спокойно, брат. И все будет хорошо, не останется ни боли, ни страха, — думает он, — теперь я нашёл тебя, и я буду с тобой всегда».

Дола отмокал в огромной лохани с горячей водой, пытаясь смыть с себя следы утреннего похмелья, очистить разум от досадливых мыслей, и попросту расслабиться. Он уныло опустился под воду по самые уши и начал пускать носом пузыри.

Всего несколько дней назад Лайе вернул их в обычный мир и навсегда закрыл разлом, ведущий в город страшных снов, как окрестил это место Дола. Их выбросило на побережье Алькасабы Назара в жаркий солнечный полдень, но сил добираться до города ни у кого не было. Найдя убежище в тени прибрежных скал, наемники переждали жару и лишь тогда отправились в Назару искать место для ночлега. Уже там они сообразили, что остались без средств к существованию — все деньги, равно как и часть оружия, покоились нынче на дне Моря Жажды вместе с останками шхуны «Удачливая». Хозяин харчевни наотрез отказался пускать гостей на одну ночь, ибо вид они имели весьма потрёпанный, и будучи иллирийцами, не внушали ему доверия. И пришлось бы близнецам с ведьмой ночевать на улице, подобно бродягам, не спустись из комнат на звуки спора владелица постоялого двора. Крепко сложенная женщина с выдающимися формами и зычным командирским голосом опознала в Доле старого знакомого, и, прикрикнув на своего помощника, приказала ему немедленно подготовить попавшим в беду гостям комнаты. Под насмешливым взглядом Сольвейг Дола облобызал ручки своей старой подруге и пообещал ей всенепременно появляться в Назаре почаще. Когда наступило новое утро, Дола попросил Сольвейг заживить руку Лайе, и здесь выяснилось, что ведьма больше не может исцелять. Нет, Дар остался при ней, но теперь он не повиновался ей. Пришлось иллирийцам искать городского лекаря, и при помощи агрессивных переговоров, Дола сумел его убедить заняться рукой Лайе. Проще говоря — лекарю жизнь была важнее звона монет.

Алькасаба Назара был самым крупным городом жаркого юга, и потому следующие несколько дней братья искали хоть какую-то работу, а когда когда раздобыли денег и оплатили своё пребывание на постоялом дворе — надрались в тот же самый вечер. Сольвейг злоупотреблять неумеренными возлияниями не пожелала и покинула близнецов. Она исчезла на всю ночь, вернувшись лишь под утро. Дола знал, что пока они с близнецом искали любое подспорье, способное принести им деньги, ведьма помогала в харчевне, а потом исчезала на целый день, возвращаясь глубоко ночью или под утро. Они не обсуждали то, что случилось с каждым из них в городе Лукавого бога, однако нередко Дола подмечал, что в зелёных глазах ведьмы нет-нет, да и проскальзывало нечто похожее на безумие. Ни с чем Дола не мог спутать этот взгляд — слишком часто он видел его, смотря на своё отражение в зеркале. Да и насчёт себя он больше не был уверен — после случившегося голоса в его рассудке звучали денно и нощно, и Дар Лайе не способен был больше их заглушить. Конечно, Дола мог бы рассказать обо всем брату, попросить его о помощи.

Мог бы.

Но он не стал этого делать — слишком яркими были воспоминания о кошмаре в городе страшных снов, слишком сильной оказалась боязнь вновь оказаться во власти Дара, который, как оказалось, мог нести не только покой, но и боль.

...Чуткий слух иллирийца уловил едва слышный скрип двери, мягкую поступь маленьких ножек, и затем изящные женские руки коснулись его мокрой головы. Дола вынырнул обратно и с наслаждением зажмурился, прижав уши к голове, будто кот, ластившийся к хозяйке, когда руки переместились на его плечи, и начали массировать их.

—Я принесла мазь, — мягко сообщила ему Сольвейг, не прекращая разминать мышцы, — надо обработать раны.

—Вода жжется, — пожаловался Дола и едва не замурлыкал от удовольствия, когда пальцы ведьмы скользнули по его шее и прочертили невидимую линию вдоль позвоночника.

—Конечно жжется, — хмыкнула женщина, — на тебе ведь живого места нету. Вылезай и давай сюда спину.

—О, как пожелаешь, душа моя.

Иллириец нехотя вылез из лохани, обтерся полотенцем, и обмотав его вокруг бёдер, послушно уселся на стоявший рядом табурет, а затем ссутулился, демонстрируя ведьме спину, разукрашенную росчерками следов от плети. Увидев сие зрелище, ведьма присвистнула — конечно, она не впервые видела шрамы Долы, но благодаря тому виду, в каком они пребывали сейчас, зрелище получалось впечатляющее и пренеприятное.

—Кто тебя так? — Сольвейг осторожно нанесла мазь на первую рану, и Дола зарычал — щипалось.

—В армии, — проворчал нелюдь, морщась, пока ведьма замазывала следующую рану.

—Это же изуверство! Кто-то тебя крепко ненавидел?

—Нет, это у меня шило в заднице, сам нарвался.

Сольвейг укоризненно покачала головой и вздохнула.

—Человек бы не встал после такого.

—Я тоже не смог. Вернее, подняться-то я поднялся, но потом ещё несколько дней валялся в лазарете, орал дурниной и не мог спать на спине, — весело ухмыльнулся Дола.

Сольвейг закончила обрабатывать спину и обошла Долу вокруг. Лукаво щурясь он подставил ей лицо. Она прошлась мазью по его брови и губам, затем перешла к рукам, уделяя внимание особо неприятным ссадинам. Все это время Дола пристально разглядывал ведьму, словно старался запомнить навсегда этот момент, какой она сейчас была.

—Жаль, что я больше не могу исцелять, — вздохнула ведьма.

—Нет, не жаль, — качнул головой иллириец, — ты жива — и это главное.

Сольвейг улыбнулась, когда он притянул её к себе и уткнулся носом в ложбинку промеж грудей женщины.

—Но я забрала много твоей жизни, Бес. Все твои раны, они из-за меня, — тихо произнесла Сольвейг, взъерошив нелюдю мокрые волосы.

Дола взглянул на неё снизу вверх и недовольно буркнул:

—Женщина, тебе не к лицу раскаяние, пытаясь изобразить его, ты выглядишь круглой дурой.

Сольвейг немедленно дернула его за ухо.

—Какой же ты самоуверенный! Просто удивительно, как тебя женщины терпят.

Дола лукаво улыбнулся и решительно поднялся с табурета. Легко подхватив ведьму, он перекинул её через плечо, целенаправленно зашагав в сторону кровати.

—Поставь меня на пол немедленно! На тебе ведь живого места нету!

—Ну почему же, одно место у меня определенно живое, — хмыкнул иллириец, сопроводив сию фразу звонким шлепком по упругой женской ягодице.

—Бес, ты совершенно невыносим! — низкий грудной смех был ему ответом.

Лайе стоял на берегу моря, и, щурясь на слепящее солнце, задумчиво разглядывал свои руки. В последние мгновения противостояния Лукавому Богу ему показалось, что они покрылись цветом жидкого золота, но тогда Лайе не придал этому никакого значения. Сейчас, когда у него было время поразмышлять, в голове роились тысячи вопросов и ни на один он не мог найти ответ. Кого спросить, кто ему поможет? Лайе хотел пуще прежнего вернуться домой, на Вечную Землю, быть может там ему кто-нибудь сможет рассказать хоть что-то.

Иллириец медленно согнул пальцы покалеченной руки. С трудом, но у него это получилось.

Лекарь Назары, которого Дола «уговорил» безвозмездно помочь брату, осмотрел повреждённую руку и сказал, что рана скверная, разрезаны сухожилия, ещё немного — и началось бы заражение крови. В худшем случае Лайе мог бы лишиться руки, в лучшем — навсегда потерять подвижность пальцев. Но ему повезло, в руки лекаря он попал донельзя вовремя и все обошлось малой кровью. Сейчас рана почти затянулась — это был один из немногих плюсов наличия шеддарской крови в жилах близнецов. Но шрам грозил остаться навсегда, большим и грубым рубцом на предплечье. А пальцы все ещё плохо гнулись.

Не то, чтобы Лайе был сильно удивлён, услышав сию новость — его брат был Гончим на Вечной Земле, а их недаром звали мясниками, Псами Войны. Гончих натаскивали на то, чтобы выслеживать и убивать, и разумеется, они прекрасно знали, куда и какие раны наносить, чтобы изувечить противника.

Иллириец вздохнул. Сегодня утром, мучаясь похмельем, он отправился к спасшему его лекарю и с чистой совестью отдал ему деньги, добавив сверху лишний золотой в качестве моральной компенсации. Возвращаться на постоялый двор не хотелось, ему хорошо было здесь, на побережье. Знойный воздух и запах моря напоминали нелюдю о Джагаршедде и необыкновенно светлых днях, проведённых с Шаэдид. Однако, странно было вспоминать об этом так, словно те дни минули давным-давно. В памяти Лайе между поездкой в Джагаршедд и нынешним утром огромным пластом лежала тысяча лет, проведённая в городе Лукавого Бога. И иллирийцу нужно было время, чтобы уложить все это в своей голове.

Лукавый Бог сказал, что освободил погонщицу душ и теперь она сможет переродиться заново — и Лайе отчаянно хотел в это верить. Ему подумалось, что он может прожить достаточно долго, чтобы вновь встретить её, увидеть, кем она станет в новой жизни.

Сзади послышались шаги, веселые голоса и громкий смех. Лайе обернулся и увидел идущих к нему брата и ведьму. Он постарался придать своему лицу максимально жизнеутверждающее выражение, но судя по ехидной улыбке ведьмы, у него это вышло не очень хорошо.

—Ты так долго здесь был, — хмыкнула она, подходя ближе, — что мы даже заволновались — вдруг с тобой что-то случилось?

—Все, что со мной могло случиться страшного — уже произошло, — неприветливо буркнул Лайе, не в силах отвести взгляд от руки близнеца, собственнически приобнявшей ведьму за плечи.

Втроём они молча смотрели на безмятежное море — и не верилось даже, что оно едва их не убило.

—Та девчонка. Ты ее знал когда-то? — подала вдруг голос Сольвейг. — Она вдруг напомнила мне... меня саму, много лет назад.

Лайе отрицательно качнул головой и сжал губы.

—Почему ты ей поверил? Она — как и все в том месте — была лишь миражом, мечтой, — проворчал следом Дола.

Лайе бросил в его сторону быстрый взгляд, думая о том, что он, кажется, на какой-то миг почти понял, почему Дола так тянулся к Сольвейг.

Там, в городе страшных снов, увидев эту девушку, он на одно безумное мгновение поверил в то, что однажды встретит ее, найдёт, когда она будет рождена. Он почти поверил — и почти полюбил ее с первого взгляда. И не мог он объяснить им, что пока они оба переживали свои самые страшные кошмары, он искал их — и прожил бок о бок с Нерожденной целую вечность и одно краткое мгновение. В мире, где время имело свойство искажаться, это было возможным.

А потом все обратилось в прах и сон.

—Я так хотел, чтобы она была настоящей, — наконец, криво улыбнулся Лайе.

И спрятал лицо в ладонях.

====== Глава 4: Город страшных снов. Сгореть — не значит согреться ======

Жаль, что мы себя изжили — не сберегли, чем дорожили.

Ждать перемен мы так устали, сковав взамен сердца из стали.

Знали мы, что всё серьёзно, пытались жить, но слишком поздно.

Закрыв сердца броней металла, порвали нить — и нас не стало...

© Louna — Сердца из стали

Мы никогда друг друга не забудем,

Но никогда друг друга не вернем.

Счастье расплавилось на раскаленном блюде —

В толпе друг друга взглядом больше не найдем.

© Сказатель

«Давай уедем отсюда, будем кочевать из города в город? Обойдём весь мир», — вдруг говорит Дола.

От неожиданности Сольвейг поднимает голову с его груди.

«Разве не этим мы жили раньше?» — смеётся она.

«Мы с Ли — наемники. И всегда возвращались в Аль-Хисант. Ты же искала покровителей себе, жила с ними. Я не хочу больше никуда возвращаться, Сольвейг. Не желаю быть привязанным к одному месту», — отвечает ей нелюдь.

«А как же Лайе-Ласка? Вы же близнецы, Бес. Вы — неделимы», — спрашивает ведьма.

В ответ ее Бес лишь долго молчит.

«Он не позволит тебе уйти, Бес. Не со мной».

«Он скажет мне, что я обещал его защищать, — наконец, отвечает Дола и хмурится, — но как я могу защитить того, кто сильнее меня стократ?»

Сольвейг молча прижимается к груди иллирийца и слушает, как бьется его сильное и беспокойное сердце.

«Бес, — шепчет она. — Спасибо».

Ведьма улыбнулась этому короткому воспоминанию о разговоре, состоявшемся несколько дней назад.

Она не забудет, это будет то, что она унесёт с собой. Её память о Бесе.

Осторожно спустившись по лестнице, Сольвейг убедилась, что в харчевне никого нет, и тихо вышла через чёрный ход. Прикрыв за собой дверь, она сделала пару шагов вперёд и наткнулась на чью-то рослую фигуру. В темноте вспыхнули синими искрами глаза, и знакомый голос подозрительно мягко спросил:

— Далеко собралась?

Ведьма вздохнула.

— Не знала, что ты любишь бродить по ночам. А как же твой Порог, сновидец?

— До рассвета ещё есть время, — спокойно ответил Лайе. — Не увиливай от вопроса.

Сольвейг долго и пристально всматривалась в смутный силуэт перед нею, прежде чем ответить.

— Я ухожу, — спокойно сказала она. — Как ты того и хотел.

— Мой брат даже не догадывается, верно?

— Бес спит и видит счастливые сны, Лайе-Ласка. Это все, что я могу сделать.

— В городе за последние дни умерло много нищих, jalmaer. Твоих изящных ручек дело?

— Никак не уразумею, о чем ты говоришь, синеглазик, — неискренне улыбнулась Сольвейг, зная, что иллириец прекрасно видит её лицо. — Люди умирают по разным причинам. Пьянчужки, шлюхи, бездомные попрошайки... Кто их хватится, кто будет искать причину? Быть может, это лишь моровое поветрие.

— И зовут это поветрие — «Сольвейг». — Лайе сделал шаг вперёд и склонился к ведьме. — Иначе зачем тебе сбегать среди ночи, а, ведьма?

— Затем, Лайе-Ласка, что я должна найти и забрать то, что принадлежит мне по праву, — женщина скривила губы в горькой усмешке. — Передай Бесу, что я ему благодарна за все.

— Он будет искать тебя.

— Я знаю. И также знаю, что ты ему не позволишь. — Сольвейг вздохнула, — когда мы впервые встретились, я не смогла его убить не только потому что ты, синеглазик, вмешался. Он слишком сильный, слишком... яркий, чистое пламя. Я увидела в нем тепло и вечность. А в том сумасшедшем мире, когда Бес отдал мне часть своей жизни, я бы не смогла его убить, Лайе-Ласка. То, что он несёт в себе — гораздо сильнее моего Дара. Чем больше жизни я забирала, тем больше это вцеплялось в меня. Оно могло сжечь меня, испепелить дотла. Но ты вмешался. Спас нас обоих.

— Сольвейг...

— Нет-нет, дай мне договорить, синеглазик. В конце концов, когда нам ещё доведётся пообщаться без желания поубивать друг друга? — Сольвейг помолчала, словно собираясь с духом, — чем ярче сияет звезда, тем сильнее мрак вокруг нее. Тебе ли этого не знать? Бес вернулся другим, Лайе-Ласка, он лишь кажется прежним. Ты ведь видел его разум, ты должен знать, сколько у него личин. И если ты до сих пор ничего не заметил, то грош цена твоей любви к Бесу и твоему Дару.

Ведьма замолчала, и Лайе не спешил продолжать разговор. Он лишь внимательно смотрел на стоявшую перед ним женщину и в мыслях ворочал услышанные от неё слова.

— Теперь ты позволишь мне уйти? — наконец, спросила Сольвейг.

Иллириец молча посторонился, пропуская её вперёд.

— Скажи, jalmaer, ты и впрямь его так любила?

— И продолжаю любить, — дернула плечом Сольвейг, — только ни к чему это не приведёт.

— Удивительно, как много времени тебе понадобилось на осознание столь простой истины, — саркастично буркнул Лайе.

Вместо ответа Сольвейг замерла возле него, а затем, ловко ухватив за ворот туники, дёрнула иллирийца на себя, и едва их лица оказались на одном уровне, впилась в губы Лайе поцелуем. Почти сразу же он с отвращением оттолкнул её, воспылав праведным гневом.

— С ума сошла, женщина?!

— О, если бы я знала, как тебя перекосит от моего поцелуя, я бы сделала это гораздо раньше! — Сольвейг нахально рассмеялась, услышав в ответ возмущённое сопение.

Она почти дошла до забора, который окружал постоялый двор, когда вновь решила обратиться к иллирийцу.

— Береги Беса, синеглазик. И знай, что сгореть — не значит согреться.

Скрипнули тихо приоткрывшиеся ворота и затихла легкая поступь маленьких ножек. Фигура ведьмы уже давно растворилась во мраке ночи, а нелюдь все продолжал смотреть ей вслед. Наконец, он заставил себя поднять голову и найти взглядом окно комнаты, которую снимал его брат. Свет в окне не горел, а значит, Дола все ещё спал. Была уже глубокая ночь — и раз он ещё не проснулся, то проспит до самого рассвета. Ведьма сдержала обещание. Лайе не хотел думать о том, что будет утром, когда Дола обнаружит исчезновение Сольвейг.

Исторгнув из себя тяжкий вздох, иллириец в последний раз бросил взгляд на окна постоялого двора и медленно побрел прочь.

Этот Порог он встретил на побережье Алькасабы Назара, встретил его одновременно с рассветом. Теперь ему не нужен был сон, чтобы уйти в Абэ Ильтайн. Время, что Лайе провёл в городе Лукавого Бога, не прошло для него даром, сказалась наука Нерожденной — и теперь Лайе не надо было больше засыпать, чтобы увидеть всех духов этой земли. Он наслаждался каждым мгновением, глядя на восходящее над безмятежной гладью воды солнце, и слышал песнь волн и шелест прибоя, и доносился до него даже зов Сагары, прóклятой королевны. А где-то глубоко на дне морском дремал гигантский кракен, видя чуждые иллирийскому разуму сны. Лайе коснулся своим Даром сознания кракена, умиротворяя его и прося пробыть в блаженном забвении чуть дольше обычного — чтобы рыбаки могли выйти в море, расставить сети, принести домой богатый улов. Просил Лайе о покое и Сагару, схлестнулся он с ней в короткой схватке. Почуяв его силу, морская королевна отступила, подчинилась его воле и пообещала не терзать город хотя бы в нынешний сезон рыбной ловли.

Лайе наслаждался силой, что текла в его жилах, чувствуя, что наконец-то он почти стал самим собой. Обретенное могущество пьянило разум, кружило голову, и заставляло поверить в то, что он действительно может стать Совершенным. И Лайе почти уже верил в то, что теперь он наверняка сумеет защитить Долу. Спасти его, уберечь от ненасытного Тысячеглазого.

Иллириец подставил лицо лучам едва взошедшего солнца, простер руки в сторону безмятежного моря и счастливо засмеялся.

Она шла, пьяно шатаясь. Жизнь переполняла ее, как никогда до этого мига. Она чувствовала себя юной и сильной. Дар, бьющийся внутри неё, опьянял и искушал. Она бросила последний взгляд назад — туда, где на полу скорчились три иссушенные фигуры, двое взрослых и один ребёнок. Она рассмеялась и облизнула пересохшие губы. Переступила через порог хижины и вышла в мороз, осторожно прикрыв за собой дверь.

В этой деревне больше никого не осталось, а впереди ещё долгий путь.

Она была уверена — ее ребёнок остался там, в месте, где она провела свою настоящую молодость и самые скучные годы жизни. Конечно, он там. Она придёт и заберёт его — как и полагалось настоящей, любящей матери. Разве могла она его там оставить, после всех мук, через которые ей пришлось пройти?

Впереди долгая дорога, и ещё много небольших деревень. Она ещё успеет вернуть себе утраченные годы жизни, восполнить их, и забыть о городе страшных снов.

Разве плохо быть богом? Разве не может она мечтать о бессмертии? Разве не дан ей Дар Хасидзиль для того, чтобы она продолжала жить?

И пусть те, кто зовут ее короткоживущей, бабочкой-однодневкой, утрутся.

Запахнувшись поплотнее в меховой плащ, она пошла по тропинке, зная, что очень скоро снег заметёт ее следы. А исчезнувших людей в деревушке, что стоит в глуши, никто не хватится.

Она снова рассмеялась — жизнь переполняла ее.

Она чувствовала себя вечной.

Погода испортилась окончательно. Мелкая морось перешла в по-настоящему сильный и холодный ливень, а ветер хлестал по щекам, трепал одежду, пронизывал холодом до самых костей. Не спасали ни утеплённый плащ с глубоким капюшоном, ни платок, натянутый едва ли не до самых глаз. И без того плохая дорога окончательно превратилась в грязное месиво. Измученная долгим переходом лошадь едва переставляла ноги, то и дело увязая в грязи. Наконец, всадник не выдержал и спешился, ведя животное за собой на поводу. Сойдя с дороги, он шёл по одному ему видной тропке, которая, в конце концов, привела его в небольшую деревеньку.

Дола завёл изможденную лошадь в пустующее стойло, убедился, что кормушка полна, и вышел наружу, где подставил лицо дождю, а ветер сорвал с его головы капюшон, в очередной раз обдав пронизывающим насквозь холодом.

Она была здесь, он это чуял так же ясно, как видел хижины перед собой. Все в этом месте было пропитано «следом» ведьмы, словно она заходила в каждый дом, прикасалась к каждой вещи. Дола, словно зачарованный, как наяву видел передвижения ведьмы по деревне. Он шёл по её следам, отворял за ней двери. И в каждой хижине находил тела. Все, кто жил в этой деревне, были мертвы. Иссушенные трупы находились в каждом доме, а пара тел лежала прямо на улице, возле колодца. Тлен ещё не тронул их, и Дола понял, что Сольвейг проходила здесь совсем недавно. И ему было совершенно все равно, что она убила всех этих людей.

Она жива.

За эту мысль он держался крепко, она стала его путеводной нитью.

Почему ты ушла? Почему ничего не сказала? Зачем бросила меня?

Оставила совсем одного, наедине с моими голосами. Оставила рядом с Лайе. Знала ведь — я готов был уйти с тобой.

Знала. Знала. Знала.

Он нашёл маленький, но добротный домик, где «след» ведьмы был ярче всего — видимо, она здесь ночевала. Оттащил в предбанник два тела: женщины и мальчишки, совсем ещё ребёнка. Затем подошёл к давно погасшему камину и опустился рядом с ним, прислонился устало к стене. Иллюзорное чувство тепла и покоя окутало его со всех сторон, и казалось, что в камине пляшет огонь, комната полна уютного света, а сама Сольвейг здесь, рядом, хлопочет вокруг нелюдя. Дола смежил веки и даже не заметил, как провалился в вязкий, болезненный сон.

— Просыпайся, Огонёк! — ласковый голос вырывает его из забытья. — Ты и так слишком долго спал, открывай же глаза! Огонёк, слышишь меня?

Дола неохотно повинуется зовущему его голосу и сонно разлепляет веки. Первое, что он чувствует — жажду. Пересохшее горло дерёт так, что когда он пытается попросить воды, он издаёт лишь невнятный хрип. Но его и так понимают — голову мальчика приподнимают, а к губам подносят пиалу с живительной влагой. Дола пьёт взахлёб и тут же давится водой. Заботливые руки быстро убирают пиалу, нежно вытирают мокрые шею и грудь.

— Ну, что же ты, маленький... Не все же сразу! Потихоньку надо, понемногу. Ты так долго спал, а мы все волновались...

Он смотрит на рогатую женщину, что столь ласково разговаривает с ним, и ему становится стыдно. Янис заменила ему мать, которой он никогда не знал, конечно же она волновалась. Серокожий мальчик робко пытается улыбнуться жрице Махасти, но даже на этот жест у него едва хватает сил. Он слышит шаги, а затем в изголовье появляется новое лицо. Этот шеддар обладает острыми чертами, тонким носом, а косматые брови недовольно хмурятся над золотыми глазами. Светлые волосы заплетены в десятки мелких косичек и убраны в пучок, дабы не мешаться. Шея, грудь и руки шеддара покрыты причудливой вязью винного цвета, и местами она кажется едва заметной, а местами становится темной, как кровь.

Моренос, верховный шаман. Как Янис заменила Доле мать, так и Моренос занял место его вечно отсутствующего отца. Дола смотрит на шамана, и его улыбка увядает, стоит ему встретить взгляд Мореноса.

— Очнулся, — с видимым облегчением вздыхает шаман. — Ну, и навёл же ты страху на нас, Огонёк. Что с тобой произошло?

Дола молчит, искренне не понимая, о чем тот говорит.

— Ну, зачем же так сразу! — взмахивает руками Янис. — Мальчик ведь едва очнулся!

— Редо с меня шкуру снимет, если я не смогу предоставить ему достойный отчёт о случившемся, — ворчит Моренос, — поэтому рассказывай, Огонёк.

А Дола продолжает смотреть на него и молчать. Воцаряется угнетающая тишина, серокожий мальчик и Верховный шаман Джагаршедда буравят друг друга тяжёлыми взглядами. Дола упрямо сжимает губы в тонкую нить, и Моренос отводит взгляд, устало трёт переносицу.

— О, портки Махасти! До чего упрямый мальчишка. Что толку от твоей гордости сейчас? Она принесёт тебе честь и славу? Она дарует тебе Имя, Огонёк? Она спасёт тебя от гнева твоих братьев? Хорошо, Огонёк. Придёт время — сам расскажешь, что с тобой произошло. Но не заставляй меня слишком долго ждать. И нечего сверкать на меня своими зенками! — С этими словами шаман переводит взгляд на Янис. — Смотри за ним. Все, что покажется странным... Просто скажи мне об этом. И хорошо бы нам придумать объяснение для Редо — почему мы упустили мальчонку?

— Я бы на твоём месте, шаман, сначала прищучила его старших сыновей, — резко отвечает ему женщина, — ибо именно они его довели. Ведомо ли тебе, что ещё до того, как Огонёк сбежал, Митра и Карас загнали его в тюрьму Совершенных? Не то это место, чтобы туда детей пихать забавы ради.

— Но ты не на моем месте, Янис, — сварливо отрезает Моренос, и женщина замолкает.

Дождавшись, когда он уйдёт, Янис с презрением сплевывает в сторону и топает ногой.

— Хоть и правая рука Редо — но каков мерзавец. И слова поперёк ему не скажешь, ибо верховный шаман, чтоб его. Тьфу!

Дола молча слушает её голос — даже в гневе он звучит красиво. Маленький мальчик и не замечает, как проваливается в зыбкий, поверхностный сон.

С постели ему разрешают подняться лишь через несколько дней. Дола и сам уже не рад валяться — ведь руки, ноги, голова — все при нем осталось, жив и невредим, так зачем ему столько времени отлеживаться? И за эти дни он не произносит ни слова, только молча сверкает глазами, да неохотно пьёт отвратительные, по его мнению, настойки. Одно только скрашивает его однообразные дни: помимо Янис его навещают и другие женщины из гарема отца. Дола смотрит на них и думает, что в их глазах он всего лишь диковинка, серокожий и беловолосый мальчик, с которым можно поиграться и бросить, будто куклу, никому не нужную. В Доле много ненависти, а места для любви в его сердце почти нет. Впрочем, все же он благодарен некоторым из шеддаров, тем,кто привечал его хоть как-то.

Янис, что всю жизнь заботится о нем. Моренос, научивший его читать и писать, да показывающий ему звезды на небе. Йохавед, которого Дола неустанно просит научить его шаманским пляскам. Шаэдид, женщина-воительница, обучавшая его искусству войны.

Первым делом Дола, конечно же, узнает, кто нашёл его в пустыне, после чего он дожидается дня, когда Шаэдид вернётся в крепость Лем, чтобы поблагодарить ее. И когда гарем оживляется, среди женщин бегут шепотки, он понимает — она здесь. Одним солнечным утром маленький Дола втихую сбегает из своей комнаты и идёт в сад крепости. Там, недалеко от тренировочной площадки, под сенью деревьев, сидит женщина-воительница. Дола подкрадывается к ней, и неожиданно набрасывается сзади. Почти сразу же сильные руки легко срывают его со спины. С глухим звуком, не успев даже пикнуть, Дола приземляется на траву и ошалело хлопает глазами. Шаэдид нависает над ним, скаля острые зубы в веселой улыбке. Пытаясь сохранить лицо, Дола суёт руку себе за пазуху и, вытащив изрядно помявшийся букетик цветов, решительно протягивает его шеддарской воительнице. Некоторое время она недоуменно смотрит то на серокожего мальчика, то на цветы в его руке, а потом начинает громко хохотать, от чего Дола прижимает уши к голове и испуганно жмурится.

— Из чьего же цветника ты их стащил, Огонёк? — посмеиваясь, Шаэдид принимает у него сей скромный дар, и взамен запечатлевает на его щеке нежный поцелуй.

— У Янис — самые красивые цветы! — от смущения у Долы краснеют уши.

— Уверена, она не обрадуется, увидев, как безжалостно ты ощипал их, — усмехается женщина, а затем ее лицо становится серьёзным. — Что с тобой случилось, Огонёк? Почему ты ничего не говоришь Мореносу и Янис? Зачем ты вообще ушёл — знаешь ведь, что Джагаршедд опасен.

Дола опускает взгляд и пристально разглядывает свои босые ноги.

— Я ничего не помню, — наконец, признается он, — совсем ничего.

— Мы нашли тебя в песках, Огонёк. У тебя было сильное обезвоживание, но ты... упрямо шёл куда-то. И не узнал никого из нас.

— Я и этого не помню, — Дола виновато опускает уши.

— И причину, по которой ты решил сбежать из крепости Лем — ты тоже забыл, верно? — недоверчиво щурится Шаэдид.

Дола молчит, словно взвешивая «за» и «против». Когда он вскидывает голову, воительница успевает увидеть мелькнувшую в его глазах ненависть — столь сильную, что она обжигает, но это длится лишь мгновение. Затем Дола-Огонёк улыбается, и наваждение исчезает.

— Все верно, Шаэдид. Я все забыл, — он врет, и женщина это видит.

Она лишь вздыхает, и не успевает ничего ответить, как Дола быстро меняет тему разговора. Он снова дарит воительнице улыбку — на сей раз лукавую и вместе с тем обезоруживающую, напоминая в этот миг Шаэдид Редо, и просит её научить его новым приемам искусства войны.

В самый разгар внеочередной тренировки Шаэдид и Дола слышат шаги, и тут же обрывается звонкий смех мальчишки, а воительница настороженно смотрит на появившегося в саду шеддара.

Его длинные волосы заплетены в толстую косу, в ушах сверкают огромные золотые серьги. Жёлтые глаза блестят под густыми бровями, бряцает при каждом шаге полуторный меч, что висит у него в ножнах на широком поясе. Черты лица у него крупные, взгляд жёсткий и холодный. Широкая грудь разрисована смоляно-чёрной краской, а на плече виднеется знак отличия, выдающий в нем легата Бесстрашных — Первого легиона.

Неспешной походкой шеддар приближается к Шаэдид и небрежно кивает головой в знак приветствия. Однако его взгляд направлен на серокожего мальчишку, стоящего рядом с воительницей.

— Огонёк, — насмешливо зовёт он.

Дола словно врастает ногами в землю, смотрит широко раскрытыми глазами на легата. Во взгляде его — безотчётный ужас, ноги предательски слабеют. Сердце пропускает несколько ударов, а внутренности словно стягиваются в ледяной узел страха.

Не подходи ко мне! — хочется крикнуть ему, но и голос его подводит. Дола чувствует, как в горле застревает комок, и все, что он может — смотреть на этого шеддара, который приближается к нему. И не сбежать, не скрыться от него нигде и никогда. Когда легат наклоняется к нему и цепляет пальцами за подбородок, Дола жмурится, стискивает зубы и словно сжимается в ожидании удара.

— Огонёк, — повторяет мужчина все тем же насмешливым голосом, — неужто Янис и Моренос не учили тебя быть вежливым со старшими?

«Иди к демонам!» — хочется сказать мальчишке, но вместо этого он едва слышно мямлит:

— Долгих лет здравия тебе... Митра, — он запинается, прежде чем произнести имя — от страха перехватывает дыхание.

Митра добродушно усмехается, но в усмешке этой Доле мерещится зловещий оскал.

«Я все забыл», — так он сказал ранее Шаэдид, соврал, не моргнув глазом.

Глядя на Митру, одного из сыновей Редо, Дола понимает, что никогда не сможет забыть причину, по которой он сбежал из крепости Лем.

Не сможет забыть.

Он продолжает затравленно смотреть на Митру, и мир вокруг исчезает. За спиной шеддара непроглядная тьма, а в ней тысяча широко распахнутых глаз, и взгляды их устремлены на Долу. Он отшатывается назад, моргает и секундное наваждение исчезает. По нахмурившемуся лицу легата Бесстрашных мальчик понимает, что никто кроме него не видел этой страшной пустоты. Он собирается как-то оправдаться, снова соврать, но Шаэдид вмешивается раньше, чем Дола успевает открыть рот. С недовольным видом женщина окликает Митру, а её голос полон неприязни.

— Оставь мальчонку в покое, Митра. Видишь — он только сегодня на ноги встал, не трепли ему нервы.

Легат бросает в её сторону презрительный взгляд и снова поворачивается к Доле.

— Неужто так меня боишься, смесок? Помнится, в прошлый раз ты отбивался изо всех сил, и даже умудрился поджечь мне шаровары, Огонёк, — смеётся Митра, но глаза его холодны и жестоки. — У тебя совсем не мужское лицо, знаешь? Тебе только юбки бабьи носить, с таким-то личиком. А волосы? С ними и вовсе за мальчика принять невозможно! Ты так похож на свою мать, та тоже была упрямой, да ещё тощая, будто кошка беспризорная. Ни сисек, ни задницы — и что только наш Первый в ней нашёл? — Митра приседает на корточки перед замершим Долой. — И место тебе — только в гареме отца.

Дола пятится назад с самым затравленным выражением лица, невольно прислушивается к себе. Его дар — опасный и зачастую бесконтрольный — поджигать все вокруг в минуты ярости и страха — нередко приносил много бед, но и одновременно — спасал. И когда Дола понимает, что ничто в нем не откликается на его призыв, ему становится по-настоящему страшно. Он осознает, что больше не видит и не слышит землю, на которой стоит, и исчез тихий шёпот духов Джагаршедда.

Словно вырвали из рук и сломали единственное оружие, способное его защитить.

Он бросает быстрый взгляд на Митру, пытаясь понять — увидел тот его замешательство или нет, но Шаэдид вмешивается вновь. На сей раз она решительно берет Долу за руку и тянет за собой.

— Идём, Огонёк. Больно уж здесь смердит нечистыми мыслями.

— Эй, я же не сказал, зачем я здесь! — Митра растягивает слова, словно наслаждаясь спектаклем, — Полководец ждёт смеска, хочет сам услышать, что случилось с ним.

Воительница резко оборачивается в его сторону и сквозь зубы шипит:

— Можешь передать ему, что я лично приведу мальчонку. А ты иди дальше, куда шёл. Уверена, Полководец сначала пожелает выслушать твой доклад о делах в Ашваярской долине. Можешь не поскупиться и в очередной раз продолжить расхваливать своих Бесстрашных, легат.

— Как ты груба, женщина. Не забывай, кто я. — Митра скалится в ответ.

— О, не кичись своим происхождением, Митра. Весь Джагаршедд знает, что именно ты — старший сын Полководца. Но не забывай, что я — левая рука Редо, а ты всего лишь легат. Пусть ты и владеешь Первым Легионом, а про Бесстрашных слагают баллады, но я все равно стою выше в иерархии. И тебе, Митра, никогда не стать доверенным лицом нашего Полководца, так что захлопни пасть.

— Думаешь, ты незаменима, женщина? На твоё место имеется куча претендентов, и рано или поздно ты надоешь Первому.

— Так же, как и ты, легат. Незаменимых нет — это относится даже к твоему легиону, — рычит Шаэдид, — а если хочешь поспорить со мной — давай, вызови меня на бой. И будь уверен, я с грязью тебя смешаю. И да, имей в виду, что если ещё раз прикоснешься к Огоньку, я тебе все причиндалы поотрезаю.

Завершив гневную отповедь, Шаэдид тянет Долу за руку, и он послушно плетётся за ней, чувствуя, как ненавидящий взгляд Митры обжигает ему спину.

— Шаэдид, — зовёт он женщину, едва они покидают сад, — кем была моя мать?

Шеддарская воительница останавливается и внимательно глядит на Долу.

— Я плохо её знала, Огонёк. Тебе лучше спросить про неё у Янис, все-таки они сосуществовали в гареме некоторое время.

— Но хоть что-то ты можешь мне сказать?! — Дола делает умоляющее выражение лица, и Шаэдид со вздохом сдаётся.

— Она была хитрой и изворотливой, твоя мать. Умной и наглой, всегда отвечала добром на добро, и злом на зло. Она ведь из народа Совершенных, конечно, её здесь не любили. Но она была яркой, эта женщина. Вот и все, что я в ней увидела.

— Она умерла?

— Нет, Огонёк. Насколько я знаю, она и поныне здравствует.

— Тогда почему она меня бросила? — задаёт Дола давно терзавший его вопрос.

Но Шаэдид только качает головой в ответ.

— Спроси у своего отца, быть может он тебе расскажет. В конце-концов, это его право и его женщина.

— Но отец почти не бывает здесь, — грустно замечает Дола. — И времени на меня у него тоже почти никогда нет. Он всегда слушает доклады своих легатов, у него куча дел! А потом он снова уезжает на очередную войну.

— Послушай, Огонёк, — Шаэдид наклоняется и берет мальчика за плечи, — неважно, что он тебе расскажет. Ты полукровка, но ты все ещё его сын. И накрепко запомни, что в Джагаршедде выживают только самые сильные и выносливые. Упрямые и гордые. И ты должен стать таким же, иначе не одолеешь никогда ни Митру, ни всех других, кто желает тебе зла. Ты здесь, в Джагаршедде — значит так надо. Так правильно, понимаешь? Просто... никогда не сдавайся, Огонёк, чего бы это тебе ни стоило. Внутри себя ты такой же, как и мы, несмотря на то что у тебя иной цвет кожи, цвет волос. Черпай силу из самого себя, зацепись за самое важное для тебя чувство, и держись за него.

Дола внимательно слушает её, кивает головой, и думает, что все, что у него есть — его собственная ненависть. К Митре и к Джагаршедду, этой жестокой земле.

А ночью, дождавшись, когда гарем погрузится в сон, Дола крадётся в комнату Янис. Там он находит ножницы для пряжи, быстро прячет их за пояс и убирается прочь. Уже оказавшись в своей крохотной комнатушке, Дола вновь берет ножницы, и стоя перед большим, треснувшим напополам зеркалом, решительно обрезает свои волосы. Длинные белые пряди падают к его ногам, а из отражения на него смотрит мальчишка с неровно остриженными волосами и злыми глазами. Дола тянется пальцами к своему лицу, и на какое-то мгновение ему хочется изуродовать себя все теми же ножницами. Исчеркать острым лезвием кожу, чтобы на ней остались уродливые шрамы.

Всю его жизнь ему говорили, что он красив, но красота его не имеет ничего общего с шеддарским племенем, и Доле она несет одни лишь беды. Он всегда был тонким и слишком хрупким на фоне своих сверстников, а длинные волосы, которые Янис отказывалась ему отрезать, придавали лишь большее сходство с девчонкой. Дола отрешенно думает, что если порежет себе лицо, то, быть может, Митра оставит его в покое — перестанет вожделеть, как вожделел когда-то его мать. Он уже подносит ножницы к лицу, когда слышит тихий скрип двери, а затем шаги.

Дола не успевает спрятать ножницы за спину — и хлёсткий удар выбивает их из его рук.

— С ума сошёл, Огонёк?! — напуганная Янис опускается перед ним на колени. — Что ты с собою сделал? Твои волосы... О... — она осторожно собирает лежащие на полу белые пряди и грустно поджимает губы. — Бедный мой мальчик.

Янис прижимает Долу к себе и целует его в макушку.

— Шаэдид мне все рассказала сегодня. Почему ты молчал? Почему ничего не говорил про Митру?

— Разве это имеет какое-то значение? — невыразительно отвечает Дола.

— Конечно же имеет! Как такое можно стерпеть? Как об этом можно молчать? Будь уверен — я все расскажу Редо! Давно было пора поставить Митру на место... Да как он посмел! — срывающимся голосом шепчет женщина.

Дола молчит в ответ, вдыхая аромат благовоний, исходящих от одежды Янис. Через её плечо он смотрит на своё отражение, двоящееся в расколотом зеркале. За его спиной — бесконечная, страшная пустота, а из неё на мальчика глядят тысячи глаз, и где-то внутри себя он слышит тихий сонм страшных голосов. Все они смеются, нашептывают ему что-то, и Дола разбирает одну и ту же фразу, повторявшуюся снова и снова.

Он моргает — и все исчезает, в расколотом надвое зеркале остаётся лишь он сам, ребёнок со злыми глазами, но где-то внутри по-прежнему звучат голоса. Дола криво улыбается в плечо Янис, разглядывая себя. Ему чудится, что он видит двоих в отражении — того, кем он является сейчас, и того, кем он станет когда-нибудь.

И голоса говорят ему: в ненависти — сила.

...Что-то отвлекало его, не давало досмотреть сон-воспоминание до конца. Пробуждение оказалось неприятным, болезненным: стучала кровь в висках, шумели и смеялись голоса в голове. Веки казались тяжелыми, словно свинцом налитыми. И кто-то звал его, тряс за плечи.

Не передумал ещё, Дола-Огонёк? У тебя почти не осталось времени, да-да-да! Выбери меня, Дола-Огонёк, выбери — пока Он дозволяет мне быть здесь, рядом с тобой.

Дола собрался с силами и приоткрыл глаза, пытаясь сфокусироваться на лице перед собой. И когда он сумел проморгаться, то от неожиданности дернулся назад и больно ударился затылком о стену.

Ты боишься меня, Дола-Огонёк? Отчего страшишься? Взгляни на меня — я все ещё прекрасна, я никогда не состарюсь. Станешь одним из Нас — и я буду любить тебя вечно. А ты — люби нас всех.

За плечи его держала принцесса Мадригаль, её голос звучал в его разуме, а улыбка на красивом лице казалась почти живой.

Люби нас всех, Дола-Огонёк, это же так просто, да-да-да!

Дола стряхнул с себя руки одержимой принцессы, толкнул её в грудь, и схватился за ножны с кинжалом.

Затем снова моргнул и увидел, что нет больше перед ним принцессы Мадригаль, и звук её голоса обратился в тихий, манящий шёпот.

А на полу, потирая ушибленный зад, сидел Лайе, и недоуменно смотрел на брата.

— Ли?! — сипло каркнул Дола, не понимая, чему верить, где реальность, а где наваждение.

— Я уж думал, ты вовсе не проснёшься! — выдохнул его брат и с облегчением улыбнулся. — Ты почему мне ничего не сказал, а? Я две недели пытался догнать тебя, но ты как будто вообще не останавливался! Если бы не этот дождь, я бы не нашёл тебя...

Дола слушал и смотрел куда-то мимо брата. За его плечом он видел Мадригаль. Одержимая принцесса прижала палец к своим губам, качая головой. Словно почуяв что-то, Лайе быстро оглянулся через плечо, а затем бросил подозрительный взгляд на Долу.

— Что ты видишь, малой? — требовательно спросил он.

— Ничего, братец, — соврал Дола, уверенно посмотрев на Лайе, — просто мышь пробежала. — Почти сразу же его голос зазвучал резко. — Ты зачем сюда пришёл, Ли?

Кажется, Лайе даже растерялся от неожиданности. Несколько мгновений он изумлённо разглядывал близнеца, а затем заговорил — мягко, вкрадчиво.

— Ты исчез вечером того же дня, как она ушла. Не оставил ни записки, ни письма, ничего. Что я должен был думать? Конечно, я искал тебя. — Лайе поднялся с пола и принялся растапливать камин, попутно разговаривая с братом.

— Ты ведь даже не подумал о том, что быть может, я просто не хотел, чтобы ты шёл за мной, — отозвался Дола.

Лайе на краткий миг застыл с дровами в руках, не решаясь повернуться к брату, не желая видеть его лицо. Тошно и горько вдруг стало Лайе, грустно и невыносимо обидно.

— Малой, — он заставил себя говорить спокойно, выталкивал слова, что застревали в горле, насильно. — Это из-за того, что случилось в городе Лукавого бога? Ты же знаешь — я никогда не желал тебе зла. Не причинил бы тебе боли.

— Ты и в самом деле не догоняешь? Ли? — в голосе Долы прозвучала насмешка. — Не только в этом дело, братец. Ты знал, что она ушла, верно?

Лайе снова замер, унимая предательскую дрожь в руках, прижал к голове уши помимо воли. Он не сразу нашёлся, что ответить, а когда обернулся, то наткнулся на неприятный и колючий взгляд Долы. И секундной заминки оказалось достаточно, чтобы его брат понял все.

— Так ты добился, чего хотел! — зло рассмеялся он и закрыл лицо руками. — Что она тебе сказала напоследок? Хоть сейчас-то не ври, а?

— Она сказала, — Лайе вздохнул, разжигая дрова, — «Сгореть — не значит согреться», малой. Вот и все.

Дола надолго замолчал, уставившись в одну точку. Лайе же смотрел на разгоравшееся в камине пламя, и думал — как же так вышло? Кто мог знать, что все так обернётся?

Он бросил быстрый взгляд на брата и замер, изумленный увиденным. Душа Долы горела — по-прежнему ярко, неистово. Но чем ярче был его свет, тем сильнее сгущалась тьма вокруг. Казалось, она душила его близнеца, была в нем самом, текла вместо крови в его жилах. Чёрные руки, словно созданные из первозданной пустоты, абсолютного ничто, тянулись к нему. Паутина, что оплела разум, осколки разбитого зеркала, ставшие многочисленными личинами — вот и все, что осталось от Долы.

Подумать только — две недели назад все было не настолько плохо. Две недели назад он ещё был собой. Да, случившееся в городе страшных снов сильно изувечило рассудок брата, но в нем все ещё оставалась частичка прежнего «я».

Он умрет, — отчетливо понял Лайе, глядя на тени вокруг брата. — И я с ним тоже. Мы вместе сгинем, если не прекратить это. Уйдём, исчезнем без следа. И не вернёмся больше никогда, сожранные ненасытным Тысячеглазым.

Лайе затошнило. Он видел души умерших здесь людей, их было много, и все они шли сюда, в этот дом.

К его брату.

Они все шли на свет его бесконечно яркой души.

Надо бы их упокоить, когда мы уйдём, — отрешенно подумал Лайе.

Но сейчас у него были дела поважнее. Он смотрел, как Дола придвигается к камину поближе, тянет озябшие руки к теплу.

Свет тянется к свету — так считается, верно? Так ли это на самом деле?

Дола зажмурился и довольно прянул ушами, греясь возле разгоревшегося пламени, и словно ненадолго забыл о том, зачем он сюда пришёл.

— Дола, — осторожно позвал Лайе. — Ты же понимаешь, что всех этих людей убила она? Как и в предыдущих деревнях? Никого в живых не осталось, понимаешь?

Близнец медленно кивнул головой, не отрывая взгляд от трещавших в камине дров.

— Значит, она жива. И я найду её.

— Ты хоть слышал, что я сказал?! Сольвейг, твоя ненаглядная ведьма, убила их всех! Сколько ещё таких поселений будет впереди? Она ушла, малой — и ничего не сказала тебе — чтобы ты не искал её. Кто знает, во что она превратилась теперь?

Дола, наконец, взглянул на брата. И до того у него было отсутствующее выражение лица, что Лайе усомнился — близнец вообще его видит и слышит? Ему стало неуютно и зябко, и Лайе тоже придвинулся поближе к костру, обхватив плечи руками.

— Ты помнишь, что я сказал тебе однажды про неё? — тихо спросил Дола.

— «Зачем мне пламя, которое горит вечно, но не может согреть», — так же тихо отозвался Лайе.

— Ты заложник своего разума, брат, — улыбка Долы была невесёлой. — И никогда не сможешь понять, как это — любить вот так. Ты расчётлив, Лайе. Может быть, в этом твоё счастье. Я не хочу без Сольвейг. Я найду её, чего бы это мне ни стоило.

Лайе уставился на брата, не веря своим ушам.

...Никогда не сможешь понять, как это — любить вот так.

Экая оказия вышла, — мелькнуло в его голове. — Что же это, за все годы ты даже не понял, как сильно я тебя любил?

Все мысли о нем. Все сны для него. Все молитвы о нем. Лайе всегда шёл за младшим, хранил его сны и его покой. И верил, что все это навсегда, что Дола тоже видит в нем свет.

...Я найду её, чего бы мне это ни стоило.

Кто же знал, что черноволосая jalmaer станет тебе дороже родного брата, затмит звон златых монет, а, малой?

В бесчисленный раз Лайе промолчал, сдержал обиду, готовую вырваться наружу резкой отповедью, и лишь безжалостно ткнул кочергой в догорающее полено, отчего оно взорвалось снопом ярких искр.

Лайе не сомневался — Дола найдёт ведьму, раз уж он упёрся. Гончий, иллирийская ищейка, он никогда не сбивался со следа, всегда находил выход. Привык решать проблемы огнём и мечом, не задумываясь о последствиях, но ему так проще, он так жил. Изо дня в день, не видя снов, не помня ночи — благодаря Лайе. Никогда не думал о будущем, жил настоящим, и горел-горел-горел, бешено хотел найти лекарство от смерти и умел любить — ярко, сильно, всецело окунувшись в омут с головой, не видя ничего вокруг. Дола был подобен пламени, нестерпимо яркому, как пожар, что в ночи огненным столпом взмывает в чёрное небо, разгоняя тьму и холод. Дола мог согреть, но мог и сжечь дотла, не оставив ничего.

Сгореть — не значит согреться, — так сказала Сольвейг, уходя навсегда.

Значило ли это, что как и все, кто был рядом с Долой, Лайе тоже стал подобен мотылькам, которые летят на гибельный свет?

— На рассвете я уеду, Ли, — нарушил молчание Дола. — А ты отправляйся в Аль-Хисант. Я найду Сольвейг и вернусь вместе с ней.

— Нет, малой, — глухим голосом отозвался Лайе, — Куда ты, туда и я. Так было всегда, и это не изменится. К тому же нам пора возвращаться домой. Мать ждёт нас. Ты забыл? Мы все ещё принцы Даэтран.

— Ты же понимаешь, что наш народ не примет Сольвейг?

Лайе ожидал чего угодно, но только не подобного высказывания. В очередной раз он в искреннем недоумении уставился на близнеца.

— Малой, ты же не серьезно? Все твои мысли об этой ведьме, да ты даже в Иллириан готов её притащить!

— Ты не понял, брат, — усмехнулся Дола. — Я не собирался возвращаться на Вечную Землю.

— Что? — Лайе осознал, что разговор зашёл в тупик.

Он вздохнул, признавая поражение: похоже, Дола был настолько одержим желанием вернуть себе ведьму, что не хотел ничего видеть и слышать.

Упрямство, достойное лучших целей.

— Хорошо, малой. Когда мы найдём Сольвейг, ты изменишь своё мнение? Подумаешь над тем, чтобы вернуться со мной домой? — вкрадчиво заговорил Лайе, и попытался дотянуться Даром до разума брата.

Успокоить его гнев и тоску. Склонить чашу весов в свою сторону. Отвлечь от мыслей о ведьме.

Тьма. Вязкая и густая, она протянула к нему руки, поглощая его свет, не пуская в мысли близнеца.

Ты опоздал, почти Совершенный, ты безнадежно опоздал — не исправишь, не изменишь, не исцелишь. Убери свои руки, шаман! Свет твой не разгонит мрак и пустоту, Дар твой бессилен здесь.

Лайе дёрнулся, будто обжегшись, но упрямо попытался дотянуться до брата вновь, ведь не могло быть слишком поздно, ведь душа его близнеца все ещё горит пламенем — неистовым и негасимым... Дола схватился руками за голову с таким видом, словно Лайе причинил ему невыносимую боль. Сжав зубы и зажмурив глаза, иллириец опустил голову, дыхание его стало рваным. А Лайе никак не мог поверить в то, что увидел. Не было у его брата Дара, но на его место пришло что-то другое.

Пустота, абсолютное ничто. И она как будто вытягивала из Лайе жизнь и силы. Раздроблённый окончательно, и увязший в пустоте и тьме разум Долы сопротивлялся чужому Дару изо всех сил.

— Лайе... Прекрати! — прохрипел он, и брат тут же убрал нити своего Дара.

— Малой... — испуганно пробормотал Лайе.

Он протянул руки, взял близнеца за лицо, внимательно и пристально взглянул в его жёлтые глаза.

— Почему тебе так больно? Почему ты сопротивляешься? — искренне недоумевая спросил он.

— Ты не понимаешь, — зубы Долы отбивали чечетку, и слова он выталкивал из себя с огромным трудом. — Это все я. Ли, ты не сможешь выжечь это из меня — это все я сам, ты попросту уничтожишь меня!

— Дола...

— Просто... оставь, как есть, хорошо? Потом разберёмся, Ли.

— Ты, выходит, знал, что так будет? — сощурился Лайе.

— Догадывался, — кивнул в ответ его брат. — В городе Лукавого бога, когда Сольвейг... Ей было больно, мне было больно, но жить она хотела сильнее. И я хотел, чтобы она жила. — Иллириец пожал плечами. — А потом она потеряла способность исцелять.

— Думаешь, это ты виноват? — буркнул в ответ Лайе, и устало потёр пальцами переносицу, у него начинала болеть голова. — Как бы не так, её Дар остался при ней, значит что-то изменило её саму.

Братья вновь замолчали, думая каждый о своём, но больше не было в воцарившейся тишине спокойствия. Она давила со всех сторон, напоминала о том, что все происходящее здесь и сейчас — неправильно. И Лайе коробило от этой неправильности.

— Мы пойдём вместе искать твою ведьму, — зачем-то сказал он. — Я не пущу тебя одного.

— И снова ты все решил за нас обоих, да, братец? — хмыкнул в ответ Дола.

— Так было всегда, и это не изменится, малой. — Лайе ответил жестко, ясно дав понять, что возражения не принимаются.

Таким голосом сказал, словно уже был Императором Вечной Земли, и отдавал приказ своей шавке.

Эта мысль почему-то очень развеселила Долу, и он поспешил спрятать улыбку прежде, чем её мог увидеть брат.

Вскоре Дола задремал, уронив голову на руки. Он иногда прижимал уши к голове или вздрагивал во сне, а Лайе бдел, то и дело поглядывая в сторону брата, и все ещё сторожил его сон, разгоняя тени и призраков — как и много лет назад.

Мы никогда не умрем, — вплетается в мысли сонм тысячи Его голосов. — Даже когда ты исчезнешь, растворишься в Нас — Наши тени сквозь вечность все ещё будут шагать.

...Досталось ему такое наследство, но что он мог с этим сделать? Неспособный видеть, слышать духов, не умеющий отличить западню Тысячеглазого Хаоса от мира снов, и сами сны от реальности, но обладающий звериным чутьем, звериным зрением, и даром видеть чужой след, он шёл, бежал, падал, поднимался, снова шёл. На пределе своих возможностей, забыв о боли, о тысяче голосов в голове, и о своей увечной душе, он искал её.

Мы никогда не умрем, — шепчет и поет сонм Его голосов губами сладкоречивой Мадригаль. — И для тебя смерти тоже не станет. Будешь жить вечно, ты же так любишь эту жизнь.

...Не останавливайся, не смей, беги, на пределе сил, на излете песни, слышной лишь тебе одному. Пока ты жив, пока ты дышишь, пока бьется сердце — ищи!

Так он говорит себе, забыв про время, сон и покой.

Ты видел спасителя, Дола, да-да-да! Ты считал, что он пришёл к тебе — но спаситель только ты сам, и это так-так-так. Ты увидел всего лишь синеглазое отражение самого себя, — взрывается хохотом сонм Его голосов в голове.

...Её след подобен сверкающему золоту, что не меркнет со временем. Когда она ступала по этой земле? Ему кажется — это было давно, слишком давно. Но Джалмаринен помнит, он не забывает тех, кто жил. Камни молчат, земля нема, деревья шелестят кронами, духи не расскажут, не споют, где она сейчас — не захотят, ибо боятся и ненавидят её — ту, что забирала жизни, не желая отдавать ничего взамен.

Но Дола и не услышит, не внемлет им, даже если он того пожелает.

...Беги, лети, ищи, на пределе сил, на излете песни, ты сможешь, ты должен, ты жаждешь. Черпай силы из двух лун, что нынче озаряют ночное небо, и помни о жизни, помни о цели, не забывай.

Дождь сменяется снегом, промозглая сырость — порывами ледяного ветра, а дороги — тишью мертвых зимних лесов. А в них — такие же мертвые деревни. И тела людей, терзаемые оголодавшими волками. Желтые глаза зверя внимательно смотрят в такие же желтые, но принадлежащие иллирийцу. И рыча, волк отступает, уводя за собой стаю.

Лайе, ты их прогнал? Или же — зверь на зверя на нападает?

Я буду любить тебя, как любила Глеанна. Ты похоронишь всех, кто был дорог тебе, а я буду рядом всегда. Не отпирайся, ты ведь уже отдал Нам часть себя, так отдай же все, что осталось! — хохочет безумно принцесса Мадригаль, принимая облик зеленоглазой ведьмы.

Сольвейг! Где ты?

Крик, безмолвный крик рвется из самого сердца, но небо молчит, и земля не ответит.

Чьи-то тёплые ладони на лице, успокаивающий и бесконечно родной голос. Тёплый, сухой плащ, укрывший усталые плечи.

Не сходи с ума, малой. Не вздумай, удержись на грани, — просит его синеглазое отражение. — Остановись, отдохни — не выдержишь ведь. Никто бы не выдержал, Дола. Ты не должен угаснуть. Такие, как ты — сами горят, и умеют зажигать звезды.

Вместе с тихой, умиротворяющей речью и прикосновением пальцев ненадолго приходит странное и забытое чувство покоя.

Ли, это ведь ты? Почему я тебя почти не узнаю, не вижу, не помню? Ты стал совсем чужим мне. А когда-то все мои молитвы были твоим рукам.

Сквозь пелену образов, видений и кошмаров, он видит Лайе. И Мадригаль, что стоит за левым плечом брата. Одержимая принцесса безумно смеётся, а затем вновь прикладывает тонкий палец к своим губам, и смотрит на него лукаво. Теперь Дола видит её всегда, и он уже совсем не понимает — реальна она или же всего лишь плод его воспалённого разума.

Мы найдём её, мы все успеем. Я буду рядом, — обещает ему Лайе, зарываясь пальцами в непослушную шевелюру, убаюкивая, точно младенца. — Только не сходи с ума, останься со мной.

Останься со мной, — видит он в каждом взгляде, каждом жесте своего близнеца.

А когда ему удаётся заснуть, сны его похожи на бред, и он просыпается — мокрый от пота, щеки лихорадочно горят, а воспалённые глаза слезятся. И так каждый раз — из ночи в ночь, изо дня в день.

Ты можешь стать солнцем, Дола. А можешь стать пожаром. Выжечь, испепелить все вокруг, — шепчет едва слышно ему Лайе, когда он снова готов сорваться, перестать быть собой. — И жить дальше, не оборачиваясь в прошлое.

И её тоже забыть? — смеётся он в ответ, а в голове в унисон с ним хохочет тысяча чужих голосов. — Я же говорил тебе — зачем мне пламя, которое горит вечно, но не может согреть?

И он идет, бежит, падает и снова встает. Зовет безмолвно, одними лишь мыслями, ищет — на пределе сил, на излете песни. И безудержно рвется дальше — туда, где встретил ее впервые.

Тонкая нить чужого следа тянет вперёд.

Все дороги ведут на север.

Последний рывок до Реванхейма дался им тяжело — за несколько дней до этого марш-броска Дола словно с цепи сорвался. Как зверь чует опасность, так и он почуял грядущую беду, и метался, не находя себе места. Не помогали ни ласковые уговоры Лайе, ни его попытки утихомирить брата Даром. Пустота, что проросла внутри Долы, с каждым днём становилась больше, а сам он все чаще и чаще впадал в ненавистное Лайе состояние.

Гончие Иллириана умели видеть «след», и считалось, что ищейкой можно быть лишь от рождения. Но был у этого таланта и свой побочный эффект — иногда Гончие столь глубоко уходили в состояние поиска, что теряли себя, полностью растворяясь в мире вокруг. Конечно, их учили контролировать это, не шагать за край. А Дола словно позабыл эти простейшие азы, и только Лайе держал его, не давал окончательно сорваться.

Позади была долгая дорога и пустые, мертвые деревни, через которые ранее прошла ведьма. И чем больше тел видел Лайе, тем сильнее убеждался в том, что в Реванхейме они не найдут ничего хорошего.

Не могла в здравом уме ведьма быть столь жестокой. Все найденные братьями тела оказались иссушенными — Сольвейг не пощадила никого, убила всех — и старых и младых. Лайе и представить не мог, что она будет такой ненасытной, что станет самой настоящей пожирательницей жизней. Доле же, казалось, было все равно. Одержимый желанием найти ведьму, он рвался вперёд, и все содеянное ею не имело для него никакого значения.

Когда они вошли в Реванхейм, солнце уже было в зените и светило вовсю, отражаясь в замёрзших ручьях и сверкая на белом снегу. Крепкий мороз щипал кожу, заставляя прятать лицо в меховой ворот зимнего плаща.

Город встретил их гробовой тишиной и пустыми улицами. Краем глаза Лайе видел жителей, захлопывавших ставни окон и осенявших себя защитными знаками при виде двух путников. Он поёжился — то ли от холода, то ли от нехорошего предчувствия. Не нравилось ему это все, ох, как не нравилось. Лайе чуял скверну, расползшуюся по Реванхейму, подобную заразе, что подтачивает корни деревьев, заставляя их расти уродливыми и больными. Иллирийцу вдруг вспомнилось, что Реванхейм — один из последних городов севера. Дальше него стояла только крепость Айнцкранг, а за ней начинались Мерцающие горы, в недрах которых лежал древний город Каморан, где господствовали демоны Хаоса. Лайе подумал, что эта мысль пришла к нему лишь потому, что от Реванхейма у него сложилось ощущение, будто сам Тысячеглазый пировал здесь.

И оставил после себя лишь пустоту и смерть.

Дола, тем временем, замедлил шаг, теперь он ступал осторожно, прижав уши к голове, и озирался по сторонам. Даже со спины было видно, как он весь подобрался, напрягся, словно чуя опасность, готовый к нападению. Когда братья вышли к площади в центре города, то увидели пепелище. Столб, на котором джалмарийцы сжигали чучела, провожая зиму и приветствуя грядущую весну, обуглился и покосился, земля вокруг него была черна, а в воздухе отчетливо ощущался запах дыма и горелой плоти. Проходя через пепелище, Дола вдруг споткнулся на ровном месте, растерянно завертел головой по сторонам, словно что-то сбивало его с толку.

— Она была здесь. Точно была. Везде — след. Но... почему я не чую её? — неуверенно пробормотал он, жмурясь от яркого солнца.

— Пойдём в таверну, малой. Уверен, старина Альб расскажет нам все последние новости, — вздохнул Лайе.

Чувствовал он себя отвратительно, все силы уходили на то, чтобы заставить свое тело переставлять ноги, и при этом не дать брату сорваться. Лайе казалось, что он выжат, как лимон. Он устало поплёлся за братом, мечтая о кружке добротного эля и лохани с горячей водой.

Однако, мечтаниям его не суждено было осуществиться. Едва близнецы переступили порог таверны, как почти сразу же их попытались скрутить и уложить лицом в пол. Не сговариваясь, братья тут же оказали сопротивление, которое переросло в полноценную драку. До смертоубийства, впрочем, дело не дошло — громкий и зычный голос Кривоносого Альба разогнал драчунов по углам.

Лайе едва успел вцепиться в плечи близнеца, ибо Дола гневно сопел, раздувал ноздри и выглядел так, что казалось, у него вот-вот дым из ушей повалит. Батраки, затеявшие драку, неуверенно жались друг к другу и подозрительно разглядывали близнецов.

Старый знакомый спустился по лестнице и прихрамывающей походкой приблизился к нелюдям. Лайе с удивлением отметил про себя, что за прошедший год Альб сильно сдал.

— Что-то припозднились вы, — хозяин таверны по старой привычке сгрёб братьев в дружеские объятия. — Приношу извинения за своих парней, они молоды, горячи и жаждут стать местными героями. Здесь такое творилось несколько дней назад, вы бы видели.

Только сейчас Лайе смог оглядеть таверну и понял, что она пуста, посетителей в ней не было.

Живых, по крайней мере.

Обеденные столы были сдвинуты в несколько рядов, а на них лежали укрытые белым саваном тела. Стулья кто-то убрал к стене, и на них покоились те, кому не хватило места на столах. По очертаниям тел Лайе догадался, что здесь лежали не только взрослые, но и дети.

Искоса он взглянул на брата, и обнаружил, что тот выглядит не менее потрясённым.

— Альб, — протянул Дола, не отрывая взгляда от открывшейся ему картины. — С каких пор твоя таверна превратилась в мертвецкую?

— Я же говорю — вам бы явиться сюда несколько дней назад, сами бы все увидели, — буркнул Альб, почесав нос. — Она тут такое устроила...

— Она? — насторожился Лайе.

— У нас её уже Реванхеймской упырицей прозвали. Видите тела — это она сделала. — Голос Альба звучал устало, как у человека, которому пришлось увидеть нечто ужасающее.

— Альб, — мягко повторил Дола, — где Сольвейг?

— Дак она ж... Её, в общем... это... — замялся хозяин таверны и поймал взгляд Лайе.

Пронзительно синие глаза смотрели с таким холодом, что Альбу показалось, будто у него мозги замерзают от этого взгляда. И чужой голос мысленно шепнул ему:

«Не говори, беду накличешь. Не сейчас, Альб. Придумай что-нибудь, отведи от себя гнев моего брата».

Альб моргнул и понял, что время замерло всего на одно мгновение, и Дола все ещё выжидающе смотрит на него. С надеждой и одновременно с затаенным обещанием чего-то нехорошего, если ответ ему не понравится.

— В общем, — мужчина прочистил горло, — вам бы лучше к Эспозито зайти. К семье её. Она ведь к ним вернулась тогда. Вот.

— Альб, — голос Долы был обманчиво мягким, и когда его ладонь легла на плечо мужчины, легонько сжав его, Альб невольно вздрогнул. — Тебе правда нечего рассказать?

— Задницей Махасти клянусь, Бес! Видят Первозданные, я вас, как своих сыновей люблю, стал бы я врать! — рассмеялся хозяин таверны в ответ.

Дола улыбнулся в ответ, и Альб незаметно выдохнул — кажется, отвёл беду.

— И где живёт её семья? — спросил Лайе, заметно расслабившись.

— Через площадь идите, там улочка петляющая есть... А, да что это я! Парни, кто-нибудь из вас, проводите моих добрых друзей к дому Эспозито! — махнул рукой Альб.

После недолгого совещания из группы батраков вышел приземистый коренастый мужик, и глядя исподлобья на близнецов, направился к двери. Не сказав ни слова, братья последовали за ним.

Альб проводил их взглядом, и когда уже закрылась дверь в таверну, он ещё некоторое время смотрел на неё в глубокой задумчивости.

Он и в самом деле любил этих братьев, но сейчас бы многое отдал, лишь бы они покинули город. И дело было не в том, что они снова искали ведьму, вовсе нет. Не нравилось Альбу то, что он увидел. Казалось — братья вернулись другие, будто их подменили. Нынешний Бес пугал его, да и Ласка, влезший в его мысли, оказался не лучше.

Верно, все же, говорят, — невесело подумалось Альбу, — нелюди они — и этим все сказано. Кто ж их поймёт-то?

Дом Эспозито казался самым видным среди остальных построек Реванхейма, и в этом городе по красоте его могло превзойти, пожалуй, лишь святилище Милостивой Хасидзиль. Дом был огромным, словно в нем жила большая и дружная семья, а восточное крыло выглядело совсем новеньким, видать, совсем недавно пристроили. Стены из коричневого камня казались прочными — такие долго оборону держать смогут. Две башни стремились ввысь, к морозному солнцу, а крыльцо было украшено резным деревом. Массивная, тяжёлая дверь была надежно затворена, но прямо посередине ее украшала змеиная голова с зажатым в пасти кольцом.

Лайе взглянул на Долу и посторонился, пропуская его вперёд. К его удивлению, близнец выглядел крайне неуверенным в себе, вон, и уши опустил, и переминается с ноги на ногу.

Дола вздохнул, убрал упавшие на лицо волосы под капюшон, и, легким шагом взлетев по лестнице на крыльцо, решительно постучал кольцом о дверь. После недолгого ожидания она отворилась, и на пороге братья увидели высокого, статного юношу. Дола, недоверчиво сощурившись, уставился на него, подмечая сходство с Сольвейг — кожа парня была смуглой, волосы вились чёрными кудрями, а в серых с прозеленью глазах застыл немой вопрос.

— Я ищу Сольвейг, — неожиданно сиплым голосом сообщил Дола.

Джалмариец удивленно вскинул брови, однако он не успел ничего сказать — из глубины дома послышался быстрый топот и звонкий, женский голос. И почти сразу из темноты предбанника на порог выскочила девушка — невысокая и ладная, с жизнерадостным лицом, усыпанным веснушками. Две рыжие косы топорщились в стороны, и казалось, полностью передавали настроение их обладательницы.

— Вольн, что же ты топчешься тут?! — воскликнула она, оттирая парня в сторону. — Я — Мириан Эспозито, а этот невежливый юноша — мой кузен Вольн. Да подвинься же ты! — девица бойко тараторила, попутно сделав приглашающий жест. — Проходите, проходите, негоже беседы на морозе вести!

Ссутулившись, чтобы не задеть головой притолоку, Дола неуверенно шагнул в дом, Лайе молчаливой тенью проследовал за ним. Девушка по имени Мириан суетилась вокруг, принимая из рук близнецов плащи и аккуратно вешая их на крючки возле двери.

— Деда ждёт вас, очень ждёт! — продолжала она тараторить, — он очень хочет с вами поговорить!

Вольн, недовольный тем, что ему и слова не дали сказать, стоял в сторонке и исподлобья, оценивающе рассматривал близнецов. Его цепкий взгляд, казалось,подмечал все — и сапоги, покрытые снегом и грязью, и истрепавшиеся плащи, и добротные доспехи гостей. Увидев ножны на бёдрах Долы, он качнул головой, и бесцеремонно прервал неиссякаемый словесный поток кузины:

— Оружие оставьте здесь. Вы не на войну пришли, нелюди.

Дола обжег его неприязненным взглядом, но послушно отстегнул ножны и прислонил их к стене, рядом с сапогами.

— Идём же!

Мириан в очередной раз оттеснила мрачного Вольна, и поманила братьев за собой в просторную залу, из которой вели несколько дверей. Пока Лайе разглядывал убранство дома, его брат вертел головой, прижимал уши к голове, цепко оглядывал все вокруг, чуя — Сольвейг была здесь. Где она сейчас? Что с ней? Что тут произошло?!

Мириан привела их в самую дальнюю комнату. Там, в деревянном кресле-качалке, сидел старик, беловолосый и белобородый. Его лицо было столь бледным, что почти сливалось с волосами, а серые глаза оказались подернуты белесой поволокой. В одной руке он сжимал трубку, которую неторопливо раскуривал — и комната насквозь была пропитана терпким запахом табака.

— Деда! — с нежностью позвала его Мириан.

Она подошла к старику и осторожно взяла его за сухую ладонь, словно боялась, что от одного прикосновения он рассыпется в пыль.

— Деда Йорген, я сегодня утром письмо получила. Папа и дедушка Хевард вернутся буквально на днях! И они хотят сходить на могилку Атли... — она говорила, а на лице старика была лишь грустная улыбка.

...Лайе видел любовь этой девчонки к старцу, и душа ее горела чисто и ярко. Такой же она была и у юноши по имени Вольн. Казалось, что весь мир для них сошёлся на этом старом, умирающем человеке. Лайе смотрел на него и в очередной раз почувствовал одновременно жалость и презрение к jalmaer — он совершенно не представлял себе, как можно проживать столь короткие жизни, стареть так быстро и умирать немощными.

Дола тоже внимательно разглядывал седовласого джалмарийца, пребывая в совершенном смятении. Человек этот вызывал в нем противоречивые чувства — неужели за него когда-то выдали замуж Сольвейг? Дола помнил, как иногда ведьма описывала свой дом, рассказывала о супруге. Она редко называла его имя — Йорген. Неужели этот человек, из которого едва песок не сыпался, и который уже стоял одной ногой в могиле, тоже был когда-то молодым и сильным — как сам Дола?

— Деда, — говорила тем временем, Мириан, — к нам гости явились. Я привела их к тебе, ты их ждал.

Старик поднял голову, взглянул незрячими глазами сквозь девицу, и протянул ей трубку. Бережно она приняла её и положила на круглый столик рядом.

— Как они выглядят, Мири? — голос джалмарийца был слаб и дрожал, но речь оставалась внятной.

— Они... — Мириан окинула близнецов придирчивым взглядом. — Они нелюди, дедушка. Остроухие, серокожие, у них белые волосы и глаза, не похожие на наши, человечьи. Они воины. Молодые. И красивые. — резюмировала она.

— Не бывает некрасивых иллирийцев, верно? — в голосе старика мелькнул смешок, и тут же исчез. — Я Йорген, Сольвейг была моей женой. С моими правнуками — Мириан и Вольном вы уже знакомы. — Продолжил он говорить. — Кто из вас был её любовником?

Дола неосознанно шагнул вперёд, и седовласый джалмариец, услышав его, протянул руку, поманил к себе.

— Дай мне как следует рассмотреть твоё лицо, нелюдь, — едва Дола склонился к нему, как холодные, покрытые множеством морщин, руки легли на его лицо, придирчиво ощупывая со всех сторон.

Дола от неожиданности отшатнулся назад, едва не задев Мириан, и зашипел сквозь зубы. Йорген рассмеялся.

— Сольвейг всегда любила молодых и красивых, таких, которые горят-горят-горят и живут беспечно, как и она сама. Она говорила, что ты придёшь.

— Где она, человек? — тихо спросил Дола, не отрывая взгляда от старика.

— Сначала скажи мне, нелюдь, что с ней случилось, прежде чем она ушла от тебя? — Йорген сощурил выцветшие глаза, и на миг Доле почудилось, что старец вовсе не слеп.

Вместо него ответил Лайе, до сих пор старательно не привлекавший к себе внимание.

— Она всегда была странной, — он поймал обжигающий взгляд брата, но сделал вид, что не заметил. — Она забирала жизни, и это в конце концов, свело её с ума.

«Молчи. Ради Первозданных, просто смолчи в этот раз», — отчаянно думал Лайе, опасаясь, что его близнец выкинет какую-нибудь глупость.

Как ни странно, Дола действительно промолчал. Лайе видел, какими усилиями он держит себя в руках, и отчаянно пожалел, что они вообще сюда пришли. Дола тем временем присел на корточки перед Йоргеном.

— Расскажи, что здесь случилось, — попросил он тихим голосом. — Мне нужно знать, где она. Куда она пошла.

— Тяжко мне это вспоминать, ох, как тяжко, — старик вздохнул, собираясь с духом.

Лайе видел нетерпение брата, видел, как Дола жмёт подёргивающиеся уши к голове и кусает обветренные губы. Он хотел потянуться к нему, ободрить, но тут Йорген заговорил. Дола словно весь превратился в слух, жадно впитывая каждое слово, а Лайе посмотрел сначала на рыжую Мириан, затем на хмурого Вольна, и вдруг понял — в головах обоих проносились одни и те же образы, было одно и то же воспоминание. И помимо воли иллирийца, чужая память поглотила его.

...Она пришла к ним вместе с холодным рассветом. Отворила двери и перешагнула порог, впустив с собой зимнюю стужу и предвестие смерти.

Вечно юная, вечно живая.

Она, казалось, не замечает ни Вольна, ни Мириан. Улыбаясь, ступает по дощатому полу босыми ногами — не чувствуя ни тепла, ни холода. Прикасается к вещам так, словно этот дом принадлежит ей. Она кажется почти ровесницей Мириан — а ведь той лишь недавно шестнадцать исполнилось — но в глазах ведьмы сквозит нечто, выдающее в ней женщину, которая словно изжила себя, изверилась. Она не говорит своего имени, но в семье Эспозито её знают все. Неверная жена, сбежавшая из дома, бросившая своих детей.

Сольвейг из рода Хелленберг, Дитя Хасидзиль.

Меченая.

Достаточно одного взгляда на неё, чтобы понять — она уже не человек, но пока ещё не стала чем-то иным.

На выбежавшего из кабинета Хеварда она смотрит, как на незнакомого человека. Странно видеть, как мужчина, разменявший шестой десяток жизни, падает на колени, и не веря своим глазам, едва не плача, протягивает к черноволосой ведьме руки, зовёт её матерью. Сольвейг идёт мимо него, словно не замечая, оставив ошарашенного коленопреклонённого мужчину позади. Она идёт через залу, будто знает, куда ей нужно, попутно прикасаясь пальцами к мебели на своём пути, к стенам — так, словно этот дом принадлежит ей.

Когда из комнаты Йоргена навстречу ей выходит Вольн, Сольвейг замирает ненадолго. Нерешительно протягивает к нему свои руки и произносит всего одно слово:

— Атли?

— Атли мертв, ведьма, — Вольну хватает сил сохранить самообладание, и скрыть дрожь в голосе. — Он был Дитем Хасидзиль, он всего себя отдал другим.

Вспыхнувший было в глазах Сольвейг интерес тут же угасает, сменяется странным чувством голода, взгляд её становится полубезумным. Она вдруг смеётся, будто слышит что-то крайне веселое.

— Самопожертвование, да? Многие ли из вас оценили его жертву?

С этими словами Сольвейг отталкивает Вольна в сторону — несильно, но от прикосновения её пальцев он задыхается, медленно оседает на пол, внезапно лишившись всех своих сил. Ведьма же тянется к двери, но та распахивается сама. На пороге стоит храбрая, рыжеволосая девчонка. Раскинув руки в стороны, она решительно загораживает собой дверной проем.

— Нельзя туда! Нельзя!

— Почему же, девочка? — улыбается Сольвейг в ответ. — Это и мой дом тоже.

— Нет, ведьма! Не пущу!

У Мириан бешено колотится сердце, кажется, что Сольвейг подавляет всех своим присутствием, ослепляет красотой, в которой почти не осталось ничего человеческого. Лишь бесконечное, бурлящее море чужих, отнятых ведьмой жизней. Мириан не успевает понять, что произошло — ведьма проводит ладонью по её лицу, будто паутину смахивает, и силы покидают девушку. Шатаясь, она хватается за дверной косяк, не желая поддаваться слабости.

— Сколько в тебе жизни, девочка, — мягко улыбается Сольвейг, — отдашь её мне?

— Ни за что, пожирательница жизней!

— Значит, я возьму сама. Но не сейчас, девочка, не сейчас.

Когда ведьма переступает порог, её смех все ещё отдаётся в сознании Мириан. Рухнув на пол, она только и может наблюдать за тем, как женщина подходит к кровати, на которой лежит прадедушка Йорген.

— Ну, здравствуй, муж мой, — Сольвейг опускается на край постели.

Седовласый старик широко распахивает свои незрячие глаза, тянет руки навстречу, пытаясь коснуться её лица.

— Сольвейг... Неужели это ты? — голос у него по-старчески слабый, и ведьма морщится, отмахиваясь от потянувшихся к ней рук.

— Ты совсем состарился, Йорген. Слабый, слепой, беспомощный. Стоило ли жить так долго?

— Я слышал, год назад наемники приходили по твою душу, — вздыхает Йорген. — Неужели ты их тоже убила?

— О, нет, Йорген. Они живы, они спасли меня, — Сольвейг счастливо смеётся. — Неисповедимы пути наших жизней.

— Тогда зачем ты вернулась, Сольвейг?

Смех обрывается, ведьма перестаёт улыбаться.

— Где мой ребёнок, Йорген?

Старик недоуменно вскидывает брови.

— Какой ребёнок? Все твои дети давно выросли, Сольвейг, и стали отцами и дедами. Беата уехала на юг и исчезла. Хеварда ты видела наверняка... А Атли стал Дитем Хасидзиль и умер молодым, оставив своих детей.

— Какое мне дело до тех, кто скоро истлеет?! — резко отвечает ведьма, — Я знаю — он здесь! Я шла сюда, шла через всю Землю Радости — и весь свой путь я слышала его плач. Я и сейчас его слышу, здесь, в этом доме... Где мой ребёнок, Йорген?!

Старик испуганно пытается отодвинуться подальше от ведьмы, но Сольвейг хватает его за руки — и он только дивится тому, какими горячими оказываются её пальцы. Словно она вся состоит из пламени, полная гнева и безумия.

— Сольвейг, — Йорген пытается говорить спокойно и уверенно. — я не понимаю, о каком ребёнке ты говоришь. Ты ведь не способна больше...

— Неправда! — Сольвейг зло хохочет ему в лицо, — А вот и неправда! Ты ошибся, Йорген, все ошибались! Я смогла выносить дитя, я родила живым, я слышала детский плач! Но его у меня забрали! Тебя не было там, ты не видел... Лизетт была моей повитухой! Она держала мое дитя на руках!

— Сольвейг, — внутри у Йоргена все холодеет. — Лизетт умерла ещё лет двадцать тому назад.

— Я видела её сама! Слышала её голос, она держала моего ребёнка в своих руках! — теперь ведьма кричит, и голос её отдаёт безумием, — Не лги мне! Куда ещё могло деться мое дитя?! Только здесь, только сюда... Скажи мне правду, Йорген! Я искала не для того, чтобы слушать твои сказки!

Она сошла с ума, — понимает старик, — она меня не услышит.

Сольвейг вскакивает с постели, мечется по комнате, а затем выбегает прочь. Йорген слышит, как шлёпают её босые ноги по ступенькам, ведущим на второй этаж. Слышит он и то, как ведьма мечется из одной комнаты в другую, хлопая дверьми.

А затем он слышит плач — горький и надрывный, но вскоре рыдания сменяются смехом — совершенно диким и безумным.

— Деда? — голос Мириан звучит совсем рядом, и старик вздрагивает от неожиданности.

— Беги за помощью, милая, — шепчет он и бессильно откидывается на подушки. — И беги быстрее, иначе она всех нас убьёт.

Девица серьезно кивает головой, и вскоре Йорген слышит хлопок входной двери.

Долго ждать не приходится — с улицы доносятся голоса, и Йорген понимает, что ведьму начали искать ещё до того, как он отправил Мириан за подмогой. Голоса полны возмущения и гнева, кто-то кричит, что видел, как ведьма заходила в дом семьи Эспозито. Ещё кто-то визгливо вторит первому, вопит, будто надобно сжечь упырицу, ибо принесла она в Реванхейм смерть. Старик сжимается на своей постели, возрадовавшись тому, что слеп. Однако, пусть он и не видит, но слух у него остается отменным. Он слышит, как люди врываются в дом. Слышит крик Хеварда, не понимающего, что происходит. Слабый голос Вольна, показывавшего, где ведьма. Топот бегущих ног по лестнице. Крики наверху, дикий хохот Сольвейг. Звук упавшего тела, снова крик, на сей раз женский.

— Так будет с каждым, кто посмеет тронуть меня!

— Не давайте ей касаться голой кожи! Держи ее, куда пошла!

Удар, снова кто-то упал. Ругань и визг, грохот — кажется, сломалось что-что из мебели.

— Держи упырицу! По голове её!

— Вы не можете, вы не посмеете! Вы сами все подохнете, если я умру — он придёт за вами!

— Заткнись, девка!

— Он убьёт вас всех! Убьёт! Убьёт! Пустите меня! Убери руки, тварь!

Звон разбитого стекла. Шаги. Пощечина.

— Вы все умрете!

Кажется, что по дому пронёсся вихрь, забиравший у всех, кто здесь был, остатки сил. Приподнявшись, было на локтях, Йорген падает обратно на подушку, почувствовав, как разом ломит кости во всем теле, а дышать становится неожиданно тяжело. Он ещё слышит крики Сольвейг, прежде чем сердце защемляет острой болью.

— Деда? Деда!

Мири?

— Вольн, закрой двери, затвори все окна! Быстрее, быстрее!

— Где деда Хевард? Иди сюда! Все в эту комнату, и дверь заприте тоже!

— Что ты несёшь, девчонка? Может ещё оберег повесить и знаки защитные нарисовать?

— Именно это и нужно!

— Ты слышишь? Что-то творится на площади...

— Вольн, ты куда? Закрой окно, дурак!

— Мири, смотри! Видишь?! Там что, пожар? Сколько дыма, гляди...

Снова иссушающая волна чужого Дара, и Йорген даже в беспамятстве чувствует, как из него вырывают ещё один кусок жизни, которой и так осталось мало. В воздухе висит запах гари, и даже надежные стены дома не способны заглушить крики ужаса с площади.

Вдох-выдох, только не забывать дышать — и боль отступит. Ещё немного времени у смерти украсть, он совсем не хочет угаснуть. Не так, не от Дара сумасшедшей Меченой!

— Знаешь, Мири, — хриплый голос Вольна, — если у меня будут дети и они станут Мечеными, я лучше сам их удавлю.

— Мой брат Атли был Дитем Хасидзиль, — теперь Йорген слышит Хеварда, — и он не стал Меченым. И мы оба — её сыновья.

Сердце все ещё болит, но удушье отступает. Пережить бы эту ночь... Не только ему — им всем.

...Лайе вынырнул из чужой памяти с сильным желанием пойти и отмыться от человеческих мыслей. Глазами Вольна он видел из окна ужасающий огненный столп, взмывший в утреннее небо. Ушами Йоргена он слышал голос Сольвейг, окончательно сошедшей с ума. И липкий страх Мириан, казалось, оплёл его разум. И сразу все встало на свои места — опустевшие улицы города, тела в белых саванах, лежавшие в таверне Кривоносого Альба.

Сольвейг не хотела умирать — и с собой в могилу она забрала многих, выпустив на волю свой страшный, изменившийся Дар.

Йорген все ещё продолжал говорить, подводя историю к концу, а Вольн сидел рядом, заново переживая ту безумную ночь. Лайе потёр руками лицо, пытаясь избавиться от мерзкого послевкусия, оставшегося от их воспоминаний. Когда хлопнула входная дверь, иллириец даже не сразу понял, что Долы рядом нет. Погрузившись в омут чужих разумов, Лайе благополучно упустил момент, когда его брат вышел из комнаты. Не видел он и то, как за ним побежала Мириан, не понимая, что происходит.

И будто в ответ на его мысли, из залы донёсся встревоженный голос девушки:

— Вольн! Деда! Он ушёл! Взял оружие и ушёл, даже слушать меня не стал... Что за дела творятся-то, а?

Лайе почувствовал, как у него встают волосы дыбом на загривке. Он вскочил на ноги, и, совершенно не обращая внимания на изумлённых джалмарийцев, метнулся к выходу из дома.

Если я умру — он придёт за вами! — звенел в его голове голос Сольвейг из воспоминаний Йоргена. — Вы все умрете!

Лайе мчался по узким улочкам Реванхейма, недоумевая, как он умудрился не почуять уход близнеца.

Плохо было дело, ох, плохо!

Вылетев на городскую площадь, иллириец резко остановился.

Дола стоял там, плечи его были опущены, а взгляд устремлён на обугленный столб перед ним. Когда Лайе почти подошёл ближе, Дола вдруг пошатнулся и прижал руку к груди. Во второй он сжимал один из своих мечей.

— Малой? — Лайе робко тронул его за плечо и вздрогнул, когда брат обернулся к нему.

Взгляд у Долы был страшный, пустой.

Словно исчезли из него разум, сочувствие и любовь.

— Они убили ее, Ли. Убили. — Надтреснутым голосом произнёс нелюдь, глядя на близнеца. — Почему так больно? — он и правда продолжал держать руку с левой стороны груди, словно у него нестерпимо болело сердце.

Лицо его по-прежнему ничего не выражало. Но Лайе знал этот взгляд — таким он когда-то встретил своего брата.

Отчаявшимся и выхолощенным.

И казалось сейчас, что этот вопрос — «Почему так больно?» — Дола задавал вовсе не своему близнецу, а кому-то, кого Лайе не мог видеть и слышать.

— Она уже не была прежней Сольвейг, — тихо ответил Лайе, легонько сжав плечо Долы. — Она сошла с ума, малой. Я думаю, это случилось ещё там, в городе страшных снов.

— Какая разница, Ли?! — зарычал в ответ близнец. — Мы опоздали. Я — опоздал. Говорил тебе — не иди со мной, мы бы не останавливались на привал так часто!

— Да ты бы не дошёл сюда такими темпами! — рявкнул Лайе, — свалился бы там, в снегах, и издох бы к демонам! Ты себя видел? Забыл про сон и еду, ты просто одержим был желанием её найти!

— Ли, — усмехнулся горько Дола, — она умерла. А ты говоришь лишь обо мне.

Лайе открыл было рот, чтобы резко ответить, и тут же осекся. Прав был его брат, и Лайе нечего было на это ответить. Он не сожалел о смерти ведьмы, он крепко ненавидел Сольвейг. И, в конце концов, она всегда оставалась для него jalmaer, человеком. Бабочкой-однодневкой.

— Я убью их, — тем временем, сообщил ему Дола. — Всех, до одного.

— Малой, ты чего? Ты соображаешь, что говоришь? Там же женщины, дети... В чем они виноваты, Дола?! Ведьма и так забрала с собой многих! — Лайе смотрел на близнеца и не узнавал его.

И он чуял его злобу и ненависть — они бурлили в Доле, готовые выплеснуться наружу, на всякого, кто окажется поблизости.

Раненый зверь не чувствует ничего, кроме собственной боли.

— Значит, им не повезло сегодня — я отправлю в посмертие всех остальных, — Дола ощерился, сверкнув острыми зубами.

— Нет, малой. Каждая жизнь должна быть прожита! Я тебе не позволю...

Дола отмахнулся от его слов, как от назойливой мухи, и лишь молча прошёл мимо.

— Стой! Стой, кому говорю! — Лайе мертвой хваткой вцепился в руку брата, — не смей, слышишь? Не делай этого — ты целую вечность будешь сожалеть! На что тебе эта ведьма — она бы умерла, рано или поздно, такие не живут слишком долго! Она сама подвела эту черту, а ты не должен мстить за её ошибки! Ошибки, понимаешь? В конце концов, ты обещал защищать меня! Как ты сможешь это сделать, зная, что ты будешь всего-навсего убийцей, живодером?

Дола рванулся вперёд, стряхивая с себя руки близнеца, отошёл от него подальше, и застыл на месте, разглядывая Лайе, а потом рассмеялся.

— Защищать, да? — криво усмехнулся он. — Должно быть, тебе весело было наблюдать за моими потугами стать сильнее.

— Малой, послушай... — попытался перебить его Лайе, но Дола продолжал говорить, упрямо не замечая попыток близнеца что-то объяснить.

— Как можно защитить того, кто носит в себе такой Дар? Ты с самого детства знал, что будешь сильнее, верно? Наследный принц, будущий император. Шаман и сновидец, тот, кто способен узреть духов и может подчинять разум любого живого существа. И тут я — решил, что смогу прикрыть спину своему всемогущему брату.

Лайе в полнейшем недоумении смотрел на близнеца во все глаза, словно видел его в первый раз, и пытался что-то понять для себя.

Как Доле вообще могло прийти в голову подобное? И как Лайе проморгал этот момент? Почему Дола никогда не пытался задать ему все эти вопросы, а вывалил лишь сейчас? Это что же выходит — они друг друга совсем не знали?

Где-то внутри поднималась обида на столь нелепые слова, а вместе с ней начал бунтовать и Дар. Лайе шумно засопел, чувствуя, как нарастает в нем желание взять и как следует врезать близнецу по роже и искоренить сию несправедливость. Дар внутри бурлил, рвался наружу, и Лайе изо всех сил старался держать себя в руках.

— Никогда не смей говорить подобную нелепицу, — срывающимся голосом прошипел он, — как тебе вообще такое в голову пришло?

— А что, я не прав? Ошибся, как всегда? Смотри, что стало с Сольвейг! И я не смог защитить тебя в Ресургеме, Ли. Лукавому Богу противостоял ты один. Если вспомнить Каморан — и там ты отправил меня подальше, и все сделал сам. В Шергияре клыкомордые приняли тебя в то время, как я был и остаюсь для них безымянным смеском. Тебе этого недостаточно? Зачем ты все эти годы делал вид, что ничего без меня не можешь?

— Дола... — Лайе тяжело вздохнул, — ты бы послушал, какой вздор сейчас несёшь. Я тебя никогда не обманывал, я лишь хотел тебя спасти...

— От чего? От безумия, Ли? От Тысячеглазого? Может, ты о своей заднице пёкся? Помнишь — «ибо являлись они близнецами, и была у них одна душа на двоих, и ни один из них не мог жить без другого»?

— Я тебя не узнаю, малой. Лучше бы тебе взять себя в руки, иначе...

— Иначе что? В угол поставишь? Обрушишь на меня свою силу? — зло рассмеялся его брат. — Снова сам все за меня решишь, как и всегда?

И Лайе взорвался, злоба клокотала в нем, в горле комом встали все не высказанные слова и прошлые обиды.

— Ли, что это с тобой? — только и успел спросить Дола насмешливым тоном.

— Я твой Совершенный, — глухим голосом ответил ему брат.

Дар сломал последние барьеры, прогнул его волю и вырвался наружу, обрушившись на Долу.

По лицу близнеца пробежала гримаса боли, он застыл, хватая ртом воздух. Помимо воли его тело выгнулось, сведённое судорогой. Кажется, он попытался издать хотя бы какой-то звук, но не мог сделать даже малейший вдох.

— Я так надеялся, что мне никогда, слышишь, никогда, не придется так с тобой поступить, но ты зарвался. Видишь, с какой легкостью я могу тебя обездвижить и покалечить? — Лайе чувствовал, что уже не сможет остановиться, взять себя в руки. — Возможно, ты и правда никогда не был равным мне, малой! Кем ты бы сейчас был, если бы не я, а? Вспомни себя до нашей встречи: не способный себя защитить смесок! Пугало среди шеддаров, выродок среди иллирийцев, жалкий и несчастный! И ты мне должен — раньше, сейчас, всегда! — в гневе выкрикнул он. — Я тебя вытащил из той дыры, я хотел, чтобы тебя забрали в Иллириан, я сделал все, чтобы ты увидел лучшую жизнь, я звал тебя своим братом! И после этого ты говоришь мне, что я тебе лгал? Единственное, что я сделал — попытался защитить тебя от этих голосов внутри. От твоего безумия. Но ты смеешь винить случившемся с тобой меня? Если я в чем и виновен, то лишь в том, что в свое время не уследил за тобой, когда ты ослабил путы на руках ведьмы, и позволил этой shienadan одурманить твой разум, сделать тебя одержимым ею! Виновен в том, что отпустил тебя одного в катакомбах Ресургема. В том, что теперь у тебя рвёт крышу, малой! Но остальное... все остальное ты разрушаешь сам, своими руками.

Он ослабил свой Дар, но Дола все еще стоял на месте, хватая ртом воздух, словно рыба на берегу, парализованный безжалостными словами Лайе. Он ощутил, как черная пелена ярости застилает глаза. В висках гулко и быстро стучала кровь, а мир вокруг утратил значимость, окрасился в белый цвет — и посреди всего этого стоял его брат. В ушах злобно хохотали сотни, тысячи голосов, и громче всех звонко смеялась принцесса Мадригаль.

...Среди палачей станешь новым.

Больше всего Доле хотелось повалить брата в грязь и заставить его забрать несправедливые слова обратно, вбить их обратно в глотку, никогда их больше не слышать.

Все его чувства обострились до предела, мир сузился до одной худой фигуры впереди. Дола медленно сделал шаг вперед, затем еще один. Он уже был совсем рядом с Лайе, когда та же самая сила, что остановила его, заставила рухнуть на замерзшую землю. Удар коленями несколько отрезвил Долу, но почти сразу же разум взорвался нестерпимой болью, а из носа хлынула кровь. Доле казалось, что его выворачивают наизнанку, безжалостно выдирают наружу все мысли и потаенные желания. Сквозь гул в ушах он услышал доносившийся словно издалека до него голос брата.

— Не трать силы впустую, малой. Видят Первозданные, я не хочу тебя калечить. Не заставляй меня это делать.

— Да чтоб тебя, Лайе! Иди в задницу Махасти! — выплюнул Дола, смотря на землю перед собой, в глазах рябило от боли. — Раз уж начал меня кромсать — не останавливайся на полпути. Ведь ты всегда так делаешь: меняешь планы, решаешь все и за всех сразу, да, Лайе? Хочешь быть везде первым, лучшим, но слишком сомневаешься, братец.

— Я, по крайней мере, думаю головой, а не штанами, — отрезал близнец, проглотив оскорбление.

— Это лучше, чем быть кем-то вроде тебя, — отозвался Дола, и голос его прозвучал до странности выхолощено.

Гнев отступил, как и Дар — стих, успокоился, точно море после шторма. Лайе устало выдохнул, прикрыл глаза. Нестерпимо и противно заныла скверно сросшаяся нога. Руки дрожали, внутри бушевал бескрайним океаном Дар. Сила, которую Лайе запер на тысячу замков внутри себя, используя лишь капли ее. И сейчас Дар перестал ему подчиняться. Он бил через край, рвался наружу, ломая все тщательно выстроенные щиты. Лайе так привык себя контролировать, и теперь его сила пугала его самого.

Он смотрел на близнеца, стоящего на коленях. Руками Дола упирался в землю, головы не поднимал. Лайе видел, как капает кровь на камни, окрашивая их в багровый цвет.

Руки все ещё дрожали и даже то, что Лайе сжал пальцы в кулак — не помогало. Ему было страшно. Он не понимал, откуда в нем это, почему из него выплеснулось столько ненависти.

Видят Первозданные — он любил Долу больше жизни, близнец был для него солнцем и рассветом, был его воздухом, его смыслом. Так откуда же появилась эта злоба, это желание причинить ему боль, поставить зарвавшегося щенка на место? И мелькнуло на краю сознания — а кем ты был для него, Лайе? Таким же солнцем и рассветом, звёздами и луной? Или всего лишь одним огоньком из многих, зажженных во тьме?

Дола поднял голову, неуклюже плюхнулся на задницу, провел рукой по лицу, размазывая кровь. С немым удивлением уставился на пальцы, окрашенные красным. Разглядывал их так, словно видел кровь впервые в жизни. Когда он наконец, посмотрел на Лайе, взгляд его был тяжелым, нечитаемым. Дола с трудом поднялся на ноги, скривился — голова была похожа на медный жбан, по которому кто-то невидимый весело колотил тяжелым молотом. Он медленно, словно что-то сковывало его движения, подошёл к Лайе, и оказавшись рядом с ним, не глядя, врезал ему кулаком по лицу. Когда близнец охнул, отшатнулся назад, Дола добавил короткий, без замаха, удар под дых. И с кривой усмешкой наблюдал, как Лайе согнулся напополам, хватая ртом воздух. Пока его брат считал звезды, от боли плясавшие перед глазами, Дола склонился к его уху, с силой сжал пальцами плечо:

— Пусть у меня нет твоего проклятого Дара, пусть я не слышу и не вижу твоих чертовых духов, которыми ты так дорожишь, но я никому, никогда не позволю втоптать себя в грязь. Даже тебе, Ли. Считаешь меня слабаком лишь потому, что ты одаренный, верно? Наш особенный, гордый Лилайе Даэтран. Наследный принц, будущий император. Конечно, тебе дозволено все. — Дола говорил ровным голосом, без эмоций, прихватив близнеца за загривок, не давая ему вскинуть голову, посмотреть на него. — Тебе дозволено презирать джалмарийцев за их короткие жизни. Тебе дозволено запретить мне любить кого-то ещё, кроме тебя. Я всегда был предан тебе. Я поверил тебе. Твоим красивым словам о лучшей жизни. Если бы ты приказал — я бы убил ради тебя. Shienadan! Ты не представляешь, как много... А, портки Махасти, все равно не поймёшь. Ты же у нас почти Совершенный, носитель Дара, не от мира сего. Куда мне до высоких материй, которые ты так любишь, до твоего совершенства. Иди в задницу, Лайе. Со своим Даром. Своей «любовью». Ты сказал, что я тебе должен. Я верну долг — сполна, не сомневайся. Но сейчас у меня осталось одно незавершенное дело.

Дола все говорил: тихо, спокойно, ни одной эмоции не проскальзывало в его голосе. Лайе слушал его и чувствовал, как внутри все обращается в пепел — весь его гнев, вся злоба, ярость. Осталась лишь выжженная пустошь вместо всех чувств. Было бы лучше, если бы Дола тряс его за грудки, орал на него, грозился его убить. Было бы легче, врежь Дола ему по морде ещё пару раз, чтобы выпустить пар. И только этот ровный и оттого страшный голос показывал, насколько зол его близнец. Таким Лайе его видел лишь пару раз за всю жизнь — и всегда радовался, что гнев брата направлен не на него.

Что-то сломалось в этот момент. Что-то очень важное для обоих братьев исчезло безвозвратно, навсегда.

— Малой... — Лайе, наконец, смог выпрямиться, голос его звучал сипло. — Послушай, малой... — и оборвал себя, наткнувшись на непроницаемый взгляд золотых глаз.

«Ты должен быть рядом только со мной, Дола. Ты мне обещал. Ты должен был любить меня, как любил всю жизнь до неё. Ты должен был всегда быть моим, только моим... Должен-должен-должен», — слова так и застряли в горле, обожгли его, остались не сказанными.

Лицо Долы стало жёстким, губы сжаты в тонкую нить, на скулах играют желваки. И взгляд — незнакомый, чужой. Без привычной искорки веселья и затаённого обожания. Кто-то другой стоял перед Лайе. Кто-то, кем Дола мог стать, останься он в Джагаршедде много лет назад. Он поднял оброненный в снег меч, придирчиво осмотрел его, а затем достал из ножен второй. Не обращая внимание на брата, Дола направился в сторону домов. Но не сделал он и десяти шагов, когда его снова скрутило.

Лайе стоял, вытянув в его сторону руку и думал — как же легко оказалось сжать чужую волю в кулак. Сожми ещё сильнее — и сомнешь, сломаешь личность навсегда.

Ты сошёл с ума, брат, — думал Лайе, удерживая близнеца своим Даром. — Ты похож на пса, сорвавшего с цепи. Значит, вот тебе поводок!

Почему-то сдерживать его волю оказалось сложнее, чем он думал. Казалось, что Дола бился, как птица, о прутья возведённой вокруг него незримой клетки. Несмотря на то, что тело ему не подчинялось, разум — сопротивлялся изо всех сил. Или что-то внутри него — пустое и чуждое этому миру — пыталось противостоять Дару Совершенных. И все же, Лайе был сильнее, могущественнее, и теперь он это знал.

«Ненавижу тебя, ненавижу!» — слышал он, чуял бессильную ярость брата.

На него накатило странное безразличие.

Каково это — быть узником собственного тела? — мелькнула мысль.

Лайе подошёл к близнецу, положил руки ему на плечи, взглянул в жёлтые, горящие глаза.

— Мне пришлось так поступить, малой. Может, позже ты поймёшь. А нам с тобой пора возвращаться домой.

Какая-то часть его ликовала, радуясь смерти ненавистной ведьмы. Лайе обнял близнеца, улыбнулся ему в плечо.

«Все закончилось, брат. Её больше нет, и теперь все будет хорошо, станет, как прежде, — думал он, с легким чувством вины радуясь тому, что Дола не умеет читать мысли. — Ведьмы больше нет, а я буду рядом с тобой всегда».

Небо заволокло облаками, на землю падали крупные хлопья снега. Лайе взглянул в сторону Мерцающих гор — их гряда высилась на горизонте, превращая его в изломанную линию. Дальше Реванхейма стояла крепость Айнкцранг, последний бастион севера. А за ним — только лес, да вечная мерзлота. И где-то там был вход в горы. Лайе знал, что самый короткий путь на Вечную Землю лежал через подземный город Каморан, место, где когда-то давно братья столкнулись с демоном Хаоса, лишившим их покоя. И если бы удалось пройти через него, и выйти по другую сторону гор, то там наверняка поджидала ещё бóльшая опасность — Белое Безмолвие, мертвая земля. Место, где и поныне зиял первый Разлом, из которого в этот мир когда-то вторглись Совершенные.

Один раз он уже видел Нас и дал нам обещание, да-да-да. Мы вернемся. И Мы возьмем его навсегда, навсегда, — эти слова никогда не сотрутся из памяти иллирийца и всегда будут подтачивать его спокойствие.

Если бы Лайе шёл один, то он был уверен — он бы справился с демонами Хаоса, и нашёл бы дорогу домой.

Он будет нашим. Он станет проводником Наших Голосов. И тебя не будет рядом, чтобы его спасти.

Иллириец улыбнулся сам себе — теперь он носит в себе великую силу, теперь он сможет спасти близнеца, оградить от безумия.

И Дола его простит.

Лайе повернулся в сторону дороги на юг. Их ждал долгий путь домой — вдоль могучей реки Ильимани, по знаменитому Золотому Пути. Лайе был уверен, что в одном из встречных городов найдётся караван, идущий в Джиленхад, а оттуда, через горный перевал и резервацию полукровок, братья смогут попасть в Колыбель Лета.

Снова Лайе встретился взглядом с близнецом, и вдруг на него накатило-нахлынуло непрошеное видение.

...Бешено смеется Йохавед, неся смерть вокруг себя, и со спины прикрывает его сестра. Блестит алым кровь на лезвии Шаэдид, и она продолжает свою жатву вслед за Йохаведом. Сквозь звон стали, крики сражающихся и умирающих одержимых Дола различает тягучее, мерное и тревожное пение жриц Махасти, ритмичные удары барабанов. Он чует опасность раньше, чем осознает — и его тело само уворачивается от выпада мечом, а затем наносит ответный, смертельный удар. Кровь, хлынувшая из вспоротого горла, попадает ему на лицо, и ее запах пьянит, напоминает о том, что и ему должно биться. Он снова уклоняется, еще от одного врага, но не успевает совершить контратаку — голова одержимого раскалывается надвое, заливисто хохочет Шаэдид, и крепкая ладонь Йохаведа сжимает плечо Первого Полководца. На забрызганном кровью лице — хищный, звериный оскал.

— Сражайся с нами, Первый!

И он расправляет крылья, взмывает в небо, под лучи кровавого солнца, он видит своих братьев и сестер, и кричит:

— Забудьте о смерти! Мы — Первый Легион! Мы никогда не умрем!

Лайе моргнул, шумно вдохнул холодный и зимний воздух, совершенно не понимая, что сейчас произошло. Не могло этого быть. Не может такого случиться! Им ведь с Долой уготована одна судьба — они неделимы.

Я видел будущее? — Лайе нахмурился, отвёл взгляд в сторону. — И в нем нет меня.

— Пойдём, малой, — сказал он и потянул за нити своего Дара.

Дола с трудом, словно борясь из последних сил, сделал шаг вперёд, затем второй, его движения казались слишком скованными, как у марионетки, которой управляет кукловод. Наконец, его плечи поникли, он устало опустил голову и безвольно зашагал вслед за близнецом. Видя это, Лайе почувствовал себя так, словно ведёт бешеного пса на убой, но быстро отогнал эту мысль.

Братья Даэтран держали путь домой.

====== Глава 5: Мы неделимы. Путь обреченных ======

Комментарий к Глава 5: Мы неделимы. Путь обреченных Немного моей визуализации персонажей к тексту:

Моренос — https://i.ibb.co/mrnjSHf/72-morenos.jpg

Элли — https://i.ibb.co/gmkYJdq/80-lucky-ellie.jpg

Лиланг — https://i.ibb.co/bbPWrhh/102-disgraced-princess.jpg

Редо — https://i.ibb.co/8Kh09f0/103-first-commander.jpg

Янис — https://i.ibb.co/7W5nNBv/B097-C3-C3-1-B56-4309-9-A11-814631-FC9-E96.jpg

Лотосы прорастают из глубины,

Раскидывают навстречу свету лепестки-пальцы,

Без сомнения, мы сами собою погребены,

Слепые, голодные до чужих одобрений скитальцы.

Самосознание, залепленное черными пятнами майи,

И кое-где проблески истинного бытия,

Лотосы из глубины тянутся, раскрываясь,

Смешные, упорные, словно бы ты или я.

Слабый отсвет вверху, известный любому бутону,

Чтобы видеть солнце глаза не всегда нужны,

Лотосы тянутся, каждый через свои препоны,

Каждый из нас прорастает из своей глубины.

© Таня Гусёна

Если наши звезды умрут, то тогда, среди умерших звезд, мы образуем созвездие.

© Честер Небро — Созвездие

Лиланг проснулась от странного шума за стеной. Открыв глаза, она села на постели, сонно потирая лицо. На миг ей почудилось, что в покоях кто-то есть, но сколь принцесса ни вглядывалась в темноту, никого увидеть не смогла. Шум, тем временем, становился явственнее, а затем Лиланг услышала приглушённый вскрик и звук удара. Принцесса испуганно развернулась в сторону дверей и увидела, как из тени бесшумно выскользнула мужская фигура. В руках у нежданного гостя сверкнул окровавленные клинки, и Лиланг даже не успела понять, в какой момент убийца оказался рядом. Парализованная страхом, она молча смотрела, как он заносит над ней клинок, и время для неё растянулось в целую вечность.

А потом убийца вдруг откинулся назад и безмолвно повалился к ногам принцессы. Из глаза у него торчал кинжал, а кровь стремительно заливала пол, обагрив ноги девочки. Лиланг попятилась назад и наткнулась спиной на какое-то препятствие. Едва она раскрыла рот, чтобы завизжать, как шершавая ладонь быстро его запечатала.

В темноте блеснули рубинового цвета глаза, и знакомый бархатный голос тихо прошептал:

— Молчи! Если жизнь дорога — молчи!

Ладонь исчезла, и принцесса во все глаза уставилась на своего спасителя.

— Элли?

— Надо уходить, моя принцесска, — Элион Нибельсхорн, лорд-канцлер Иллириана, казался предельно собранным и спокойным.

— Почему? Что... — заартачилась Лиланг, вновь взглянув на тело, что лежало рядом. — Кто это?

— Накинь плащ, и уходим, — шикнул Элион, быстро оглянувшись на дверь. — Все вопросы — потом. Когда будем в безопасности.

— Что происходит? Почему ты один? Где все? Я не одета! Я же не могу ехать в таком виде! — вопросы сыпались из Лиланг, пока Элион накидывал на неё принесённый с собой плащ, и быстро затягивал шнуровку на груди принцессы.

Схватив девочку за руку, он подтащил её к огромной картине с портретом одного из иллирийских императоров и быстро нащупал пальцами камень, едва заметно выступавший из стены. Едва Элион надавил на него, как картина бесшумно отъехала в сторону, а за ней обнаружилась узкая, ведущая вниз лестница, подсвеченная странными камешками, вкрапленными в ступени и стены.

Лиланг только открыла рот, когда иллириец втолкнул её на лестницу, а сам осторожно закрыл за собой проход с помощью специального рычага.

— Тайный ход? Откуда ты знал о нем, Элли?

— Гилли рассказал о нем, — тихо отозвался Элион, спускаясь вниз.

— Гилли? О... Ты имеешь ввиду моего отца? — удивилась принцесса, и тут же задала следующий вопрос: — А правду говорят, что вы с отцом — любовники?

От неожиданности Нибельсхорн споткнулся и едва не съехал по ступенькам вниз. Обернувшись, он метнул в принцессу пронзительный взгляд.

— И много ты об этом знаешь?

— Слухи, Элли. Весь дворец полнится слухами, — вздохнула девочка, спускаясь следом. — О вас что только не говорят! И все меня почему-то жалеют.

— Тебе повезло, Лиланг, что ты младшая и никем не любимая дочь, — буркнул Элион. — И только поэтому тебя не зарезали первой, иначе я просто не успел бы...

— Зарезали? Это покушение? Но как же гвардия отца? Они же защитят мою семью, верно? Элли, они ведь все в безопасности? — Лиланг сыпала вопросами, не давая своему спутнику вставить ни слова. — Конечно же они в безопасности! Императорскую семью всегда защищают лучшие!

«И предают тоже лучшие», — невесело подумал Элли.

Он надеялся, что они успеют выбраться из дворца раньше, чем гвардейцы Лильхаррана и подкупленные стражники обнаружат убитого им иллирийца и пустую постель принцессы. Гонца, который должен был сообщить о готовящемся нападении, убили, и Элион сумел уцелеть лишь благодаря собственному чутью. Конечно, в покои лорд-канцлера убийц отправили в первую очередь, но видать, Лукавый Бог и взаправду благоволил Счастливчику Элли — он успел вовремя ускользнуть. Однако, стоило ему появиться в императорском крыле, как сразу стало ясно: он опоздал. Император Лиргиэль, его супруга, двое старших сыновей, вдовствующая императрица, остальные члены семьи Даэтран — все они были зарезаны в собственных постелях. Служанок насиловали, а потом убивали, как и всех остальных обитателей Термарилля. И чудом оказалось то, что Лиланг уцелела, а лорд-канцлер успел выцепить её из холодных объятий смерти.

Элион вёл девочку через узкий, тёмный коридор, опасаясь зажигать факел. Тайные коридоры дворца он знал наизусть, ибо после того, как Лиргиэль показал ему планы Термарилля, Элион изучил его как следует, побывал во всех скрытых ходах, и теперь мог спокойно идти по верному пути наощупь.

Когда беглецы миновали коридоры и оказались во дворцовой кузнице, их заметил стражник. Он ничего не успел предпринять. Элион, только чтостоявший рядом с принцессой, словно растворился во мраке, и в следующее мгновение он уже появился сзади стражника. Элион с ужасающей скоростью нанес ему три удара, и все смертельные: в горло, под ребра и в живот. Иллириец, не издав ни звука, рухнул лицом вниз.

— Как... как ты это сделал?! — прошептала Лиланг, стараясь не смотреть на распростертое на полу тело.

— Подарок Лукавого Бога, — сверкнул рубиновыми глазами Нибельсхорн. — Я ведь его любимец.

«Или его воплощение», — подумала принцесса, но решила придержать мысль при себе.

Элион, которого она сейчас видела, не был похож ни на милого Элли, ее суженого и наставника, ни на высокомерного лорд-канцлера Иллириана. Сейчас она видела его третью личину, из давно забытой жизни — беспризорника и головореза, выросшего на улице.

— Куда мы? — зашептала Лиланг, когда лорд-канцлер вновь схватил её за руку и повёл за собой.

— Подальше отсюда, — буркнул он, не желая вдаваться в подробности.

— Элли, где моя семья? Ты меня ведёшь к ним? — Лиланг остановилась в дверном проёме, не желая никуда идти.

Элион мысленно возблагодарил всех Первозданных за то, что небо нынче было безлунным, и их никто не мог увидеть, ведь упёртая девчонка встала на самом открытом месте.

— Да, принцесса, — наконец, сказал он, — я веду тебя к твоей семье. Они уже в безопасности.

Кажется, Лиланг успокоилась. Вздохнув, она покорно последовала за своим благодетелем. Когда Элли оседлал лошадь, принцесса позволила ему посадить себя спереди, и крепко ухватилась руками за луку седла, чтобы не свалиться на землю.

Они скакали всю ночь без продыху, сторонясь большой дороги, придерживаясь лесных тропок, известных одному Элиону. Он все пришпоривал загнанную лошадь, словно боясь, что их вот-вот настигнут, хотя Лиланг считала, что если и была погоня, то преследователи давным-давно потеряли беглецов. Впрочем, стоило ей робко озвучить эту мысль Элиону, как лорд-канцлер немедленно огрызнулся, что принцесса просто не представляет, на что способны Гончие Вечной Земли.

Едва звезды на небосводе поблекли, а на горизонте забрезжил рассвет, беглецы достигли берегов озера Иной, из которого несла свои воды через всю иллирийскую империю река Халлэ.

Элион спешился первым, а затем помог спуститься и принцессе Лиланг. Стоило ей коснуться ногами земли, как они подкосились, и девочка беспомощно вцепилась в своего спутника.

— Соберись, принцесска, — твёрдо отозвался Элли, удержав её на ногах. — Впереди долгая дорога.

Лиланг огляделась по сторонам, она увидела старенькую, потрепанную временем лачугу и причал, к которому была привязана небольшая лодочка.

— Элли, здесь ведь не хватит места на всех! — удивленно произнесла девочка. — Как же моя семья сюда поместится? И почему мы одни? Разве нас не должны ждать?

— Лиланг, — лорд-канцлер решил, что дальше скрывать правду бессмысленно. — Здесь только мы. Больше никто не придёт.

— Как это? Но ведь ты сказал... Может, нам надо просто подождать!

— Принцесска, — голос лорд-канцлера был полон сожаления. — Остались только мы с тобой.

Лиланг недоверчиво мотнула головой в ответ.

— Не может быть! Ты сам мне сказал...

— Я солгал, — ответил Элион. — Твоей семьи больше нет.

— Неправда! Если не ты, то личная гвардия должна была... Гончие их должны были вывести из дворца! Ты ведь ошибся, Элли? Скажи, что ошибся!

— Я видел тела своими глазами! — рявкнул Элион, схватив девочку за плечи. — Их всех перерезали в постелях! Только тебя — не успели, я вовремя появился.

— Вовремя? — оглушённо переспросила Лиланг, не веря его словам. — Вовремя?! Почему ты их не спас?! Почему Гончие не...

— Гончие предали нас! Их командиров подкупили! А гонца, который должен был предупредить меня о нападении — убили! — зарычал иллириец, сощурив свои рубиновые глаза, — нас обыграли, принцесска!

И Лиланг набросилась на него. Она лупила иллирийца кулачками, ругалась и рыдала одновременно. Не размениваясь на бесполезные утешения, Элион залепил ей смачную оплеуху, заставив изумленно притихнуть. Девочка прижала ладонь к горящему уху и недоверчиво уставилась на своего спутника.

— Полезай в лодку и побыстрее, — скомандовал Элион, — у тебя ещё будет время для слез и истерики, а сейчас нам надо убираться, пока нас не нашли. Иначе мы погибнем здесь, и все будет зря.

Он затолкал Лиланг в утлую лодчонку, отвязал трос от пирса, и взяв в руки весла, принялся грести. Девочка сидела напротив него и молчала, опустив глаза. Она сжимала полы своего плаща так сильно, что костяшки её пальцев побелели.

Они уже покинули озеро Иной, когда рассветное солнце разогнало туман над водой, озарило зеленые берега светом. Вечная Земля пробуждалась ото сна, где-то запели птицы, слышалось кваканье лягушек, а сама Халлэ спокойно несла в своих водах лодку, в которой сидели двое: опальная принцесса и теперь уже бывший лорд-канцлер Иллириана.

— Элли, — хрипло спросила девочка, оторвавшись от бездумного созерцания природы. — Мы ведь отомстим?

— Да, — кивнул ей иллириец, отложив весла в сторону и разминая уставшие руки.

— Кто это сделал? — был следующий вопрос.

— Лильхарран Ассэне, девочка моя.

— Но зачем, Элли? — взгляд принцессы стал сосредоточенным.

— Всегда есть те, кому мало того, что у них есть. Они хотят больше силы, больше власти. И никогда не останавливаются на достигнутом. Дом Даэтран был слаб, Лиланг. Будем честными — император из твоего отца вышел никудышный. Он всегда был марионеткой в чьих-то руках.

— И в твоих тоже?

— И в моих тоже.

Воцарилось тяжелое молчание. Элион размышлял, что делать дальше, где найти укрытие, когда Лиланг вновь подала голос.

— Если мы отомстим, кем я стану? Такой же марионеткой в твоих руках, как мой отец?

Элион невольно улыбнулся.

— Это уже будет зависеть от тебя, принцесска.

Девочка сосредоточенно кивнула, что-то обдумывая. Наконец, она вздохнула и устало произнесла:

— Говори, что нам делать дальше.

— Нужно добраться до Колыбели Осени. В Хальборне мы сможем укрыться на какое-то время.

— Но, Элли, Хальборн ведь так далеко! И ты уверен, что Дом Махавель нас не выдаст? — усомнилась Лиланг.

— Нам некуда больше идти, принцесска. В Лунной Колыбели нас будут искать в первую очередь, и может пострадать Дом Йонах, а они нам нужны. Колыбель Солнца слишком близко к Колыбели Лета, а семья Сионар нас не примет, их глава — генерал Гончих, и я не знаю, насколько он причастен к нападению. Остается только Дом Махавель. Они всегда соблюдали нейтралитет в этом змеином клубке. Они закроют глаза на наше присутствие, ослепнут и оглохнут, не замечая ничего под своим носом, — отозвался Элион, почесав шею.

— Ты так уверенно говоришь, Элли... Словно знаешь все обо всех! — Лиланг вновь посмурнела, разглядывая свои руки.

— Я лорд-канцлер, девочка, это моя задача — знать все и обо всех. — Голос Элли прозвучал несколько напыщеннее, чем он хотел.

— И все же, ты не спас мою семью, — резонно заметила принцесса.

— Не спас, — согласился он, — я до последнего верил, что смогу удержать ваш Дом на плаву. И проиграл. Однако, мы все ещё живы, и, если продержимся достаточно долго, у тебя будет возможность возродить Семью Даэтран.

Элион вздохнул, а затем, пристально посмотрев на принцессу, достал из голенища сапога кинжал.

— Надо отрезать твои волосы, Лиланг. Так ты меньше будешь привлекать внимание.

— Я не хочу! — девочка схватилась за свою косу, — вовсе это не обязательно!

— Принцесска, ты же не хочешь завшиветь? — усмехнулся Элион в ответ. — Дорога предстоит долгая, на постоялых дворах мы останавливаться не будем до самого Хальборна. Да и там у тебя не будет душистых ванн и служанок, готовых расчесать и заплести твои прекрасные косы. Волосы не зубы — отрастут. — С этими словами он протянул Лиланг кинжал.

Помявшись несколько мгновений, она все же взяла его, и, зажмурившись, парой быстрых движений обкромсала свои волосы. Упавшую косу девочка тут же выбросила в воду.

— Запомни, ты даже не знаешь, кто такой лорд-канцлер, и понятия не имеешь о судьбе Дома Даэтран. Иллирийцы узнают об этом лишь тогда, когда Лильхарран заявит о коронации. Тебя теперь зовут «Лиль», у тебя нет рода и знатного происхождения. Забудь о своих манерах и аристократских замашках — они выдадут тебя с головой. Когда мы высадимся на берег, внимательно наблюдай за селянами. Как они говорят, как себя ведут. Запоминай — и стань такой же, слейся с ними.

— А ты?

Элион с озорством улыбнулся и щелкнул принцессу по носу.

— А я просто стану собой, Лиль. Я ведь полукровка, как ты помнишь. И, прежде чем стать лорд-канцлером, я был Счастливчиком Элли — сыном jalmaer, и часть своей жизни прожил на Земле Радости, а затем перебрался в иллирийскую резервацию.

Лиланг широко раскрыла глаза, изумленно вскинула брови.

— Я не знала об этом! Я думала, что Счастливчиком Элли тебя прозвал мой народ... Во дворце что только не говорили!

— Аристократы любят мусолить друг друга, принцесска. Когда-нибудь ты узнаешь мою историю. А теперь бери второе весло, не только же я должен грести! Хальборн ждёт нас!

Их дорога и впрямь оказалась долгой. Часть пути беглецы проплыли на лодке, временами приставая к берегам, чтобы отдохнуть, приготовить наловленную рыбу и погрузиться ненадолго в зыбкий, тревожный сон. На их несчастье, ближе к северу, река Халлэ пролегала между Колыбелью Зимы и Колыбелью Осени, став границей между ними. Когда бывший лорд-канцлер и опальная принцесса проплывали берега Иренгиля, их чуть не обнаружил патруль Дома Глеанн, и потому, дождавшись ночи, Элион и Лиланг добрались до противоположного берега, спрятали лодку в камышовых зарослях, и, уничтожив все следы своего пребывания здесь, продолжили путь пешком. На главную дорогу они не выходили, в тавернах не останавливались, предпочитая разбивать лагеря в вечнозеленых лесах. Там Элион учил принцессу охотиться и стрелять из лука, чтобы в случае несчастья с ним она смогла добыть пищу себе сама. Довелось им столкнуться даже с медведями — помнится, беглецам пришлось целый день просидеть на дереве, пока медведица переворачивала их лагерь вверх дном. В тот день шёл дождь — противная мелкая морось, а в кронах деревьев гулял промозглый ветер. Лиланг, непривычная к подобному, простудилась, и когда медведица покинула лагерь вместе со своим выводком, принцесса еле нашла в себе силы слезть вниз, а ночью у неё началась лихорадка. Костеря на чем свет стоит её слабость, Элли отыскал в лесу известные ему целебные травы и отпаивал девчонку, то и дело шмыгавшую носом. На следующий день, едва рассвело, он посадил её на закорки и понёс дальше. Принцесса бредила, а в тревожных снах она видела женщину — с золотой кожей, сияющими волосами. Женщина разговаривала с ней на диалекте, забытом давным-давно, пела ей прекрасные песни, для которых не было слов в языке иллирийцев. Показывала эта женщина ей то, чего Лиланг никогда не видела на Вечной Земле — золотые купола и стеклянные города, и небо, в котором сияли бесчисленные, незнакомые звезды. Златокожая женщина вела принцессу за собой, крепко держа её за руку, и никогда не называла своего имени — будто не было его вовсе.

Едва Лиланг смогла ходить, Элли заставлял её идти дальше, преодолевая огромные расстояния.

В эти моменты девочка ненавидела своего спутника, но каждый раз, после коротких привалов, она собирала волю в кулак и следовала за ним, понимая, что только Счастливчик Элли может её спасти.

Для неё он стал светом, огоньком, что в кромешной тьме освещает путь заблудшим. И ещё маленькая принцесса никак не могла выкинуть из головы свои странные сны — не были они похожи ни на кошмар, ни на мечту. Словно бы видела Лиланг прошлое, давно и безвозвратно утраченную родину иллирийцев.

Много дней и ночей они шли, избегая населенных мест, брели через леса да поля. Лиланг казалось, что никогда их путь не закончится. Быть может, на самом деле она умерла там, во дворце, вместе со своей семьей? А эта бесконечная дорога — её собственная Тропа Боли, что ведёт в посмертие — загробный мир Абэ Ильтайн? Девочка думала, что уже вечность прошла с тех пор, как она покинула дом, и ловила себя на том, что её руки огрубели, тело исхудало, а некогда белые, остриженные волосы засалились и стали совсем грязными.

Лиланг не поверила своим глазам, когда они вошли в Хальборн. Даже под покровом ночи этот город жил своей жизнью. На улицах — широких и узких — от дома к дому тянулись переплетения гирлянд из бумажных фонариков. Слышались громкий смех и голоса иллирийцев, гуляющих по улицам города. Лиланг следовала за Элионом, крепко держа его руку, пока они лавировали в толпе, и с изумлением думала, что Хальборн так не похож на Термарилль. Однако, принцесса не покидала дворец почти никогда. Лишь пару раз ей довелось побывать в священном городе Ниэннарате, но и он был почти заброшенным, ибо являлся местом силы. Сюда приходили паломники, здесь молились Первозданным. Изредка находились иллирийцы, захаживавшие в храм Неназванной, и приносили дань почти забытой богине своего народа. Но жили в Ниэннарате одни лишь жрецы, и их было не так много для большого, древнего города.

Хальборн поразил Лиланг в самое сердце — город, бурливший жизнью, сверкавший множеством красок. Девочка подумала, что вот оно — место, где стоит родиться и умереть. Задрав голову, Лиланг смотрела на разноцветные бумажные фонарики, и к своему изумлению обнаружила, что с гирлянд вниз нередко были опущены пестрые, разноцветные ленты с прикреплёнными к ним маленькими колокольчиками. При каждом дуновении ветра они своим тихим перезвоном сотворяли странную, чарующую мелодию. И сами дома в Хальборне были приземистые, но изящные, ярко раскрашенные. Преобладали здесь красный, жёлтый, оранжевый, зелёный цвета. На стенах виднелись полустертые узоры, словно каждый год поверх старой краски наносили новый рисунок. В воздухе пахло благовониями, а возле одного из домов Лиланг увидела женщин, облачённых в странные, яркие одеяния. Мельком принцесса ханжески подумала, что подобная одежда слишком срамная, чтобы её можно было носить.

Не сразу, но она заметила, что Элион увёл её с широкой улицы, теперь они шли между домами, задевая плечами разноцветные стены, спотыкаясь о стоящие на земле корзины с сушеными цветами. Лиланг увидела, что на верхнем этаже одного из домов расположены широкие балконы из белого камня, а из распахнутых окон доносилось множество звуков — музыка, смех, громкие голоса, приглушённые томные вздохи. Проходя мимо одного из окон, девочка не удержалась и заглянула внутрь. Взору её предстала обнаженная девица, извивавшаяся в соблазнительном танце. Из комнаты на улицу до одурения пахло уже знакомыми благовониями, и принцесса невольно задержала дыхание, чтобы не закашляться. Элион завернул за угол и, резко остановившись напротив неприметной двери, постучал по ней пальцами, отбивая какой-то мотив.

Почти сразу же ему открыли, на пороге появился мужчина, и Лиланг, ойкнув, спряталась при его виде за спину своего спутника.

Иллириец внушал трепет своими габаритами, он не был тонким, как другие представители народа принцессы. Мышцы переливались под серой кожей, лицо не блистало свойственной чистокровным иллирийцам красотой. На скуле у него красовалось рабское клеймо, а голова была обрита налысо. В ушах позвякивали массивные серьги-кольца. Лиланг успела заметить вязь татуировки, покрывавшей руки этого, как она догадалась, полукровки, до самых плеч.

— Здравствуй, Ману, — усмехнулся Элион.

Полукровка недоверчиво его разглядывал, а затем густым голосом пробасил:

— А тебя и не признать-то почти, Счастливчик Элли. Ты вроде лорд-канцлером был, э?

— Был, да сплыл, — легкомысленно пожал плечами Элли. — Сиба все ещё хозяйничает здесь?

— Твоими стараниями, Элли, не иначе. Наложила свои изящные руки и на «Борасу» и на пару других заведений в этом городишке, — хмыкнул здровяк и заметил спрятавшуюся за спиной старого друга девочку. — Кого ещё ты сюда притащил, благодетель?

— Лиль, не бойся, — Элион довольно бесцеремонно вытолкнул принцессу вперёд. — Здесь все свои.

Лиланг невольно сжалась под суровым взглядом бритоголового иллирийца и молча склонилась, пытаясь изобразить раболепие, как ей объяснял Элли. Услышав смешок, она резко выпрямилась и бросила гневный взгляд на Элли. Однако бывший лорд-канцлер бесцеремонно проигнорировал её молчаливое негодование.

— Отведи нас к Сибе, — попросил он, едва Ману посторонился, пропуская их в дом.

Верзила бесшумно закрыл за гостями дверь и покачал головой.

— Не могу, она сейчас со своей покровительницей.

— О, неужели госпожа Янамари до сих пор предпочитает мальчикам девочек? — Элион по-хозяйски прошёлся по предбаннику и решительно снял с себя заскорузлый от грязи плащ. — А что же благородный Каруин? Закрывает глаза на выходки своей супруги?

Лиланг молчаливо последовала его примеру, попутно оглядываясь по сторонам и вслушиваясь в неспешный разговор двух мужчин.

— О, если бы, — закатил глаза Ману, — сей милейший господин развлекается здесь же.

— До чего раскрепощенная семья, — хмыкнул Элион. — Сразу чувствуется кровь Нибельсхорнов.

— Он ведь твой старший брат, верно, Элли?

— По отцу, да. — Элион качнул головой, не желая поднимать тему своего родства. — Мы сами дойдём до покоев Сибы. И будь добр доложить ей о том, что гости ждут.

— Госпожа Янамари будет недовольна, — поморщился Ману, — не хотелось бы выслушивать её очередную истерику.

— Если Сиба тотчас же не поднимется наверх, недоволен буду уже я, — отрезал Элли. — Можешь напомнить ей, кто на самом деле заправляет «Борасой».

И, решительно взяв несколько оторопевшую Лиланг, бывший лорд-канцлер потащил её за собой по узкой винтовой лестнице на второй этаж. Там, повозившись с дверным замком при помощи припрятанных отмычек, иллириец втолкнул девочку в поистине роскошные покои.

— Располагайся, — усмехнулся он, а сам закрыл дверь, оставшись снаружи.

...К тому моменту, как Сиба, хозяйка «Борасы», поднялась в свои покои, Лиланг уже успела и искупаться в лохани с горячей водой, и замотаться в какой-то до неприличия кружевной пеньюар, и поесть чудесное жаркое из куропатки. Все это ей организовал Элион, чьи властные приказы доносились из коридора. Миловидные девушки-служанки заметались, засуетились, словно в доме случился пожар, а потом окружили опальную принцессу заботой, от которой она, как оказалось, успела отвыкнуть.

Когда громко хлопнула дверь в комнату, Лиланг уже клевала носом, свернувшись калачиком на кушетке под окном.

— Элли, мерзавец, Тысячеглазый тебя подери! Когда я услышала о падении Дома Даэтран, я уж было решила, что ты с тех пор червей кормишь! — принцесса вздрогнула и открыла глаза.

Взору её предстала Сиба, набросившаяся на Элиона с крепкими объятиями. Расцеловав его в обе щеки, хозяйка «Борасы» подбоченилась, игриво наматывая на палец длинный локон. Женщина эта выглядела весьма колоритно. Высокая, как и все иллирийцы, она не отличалась при этом тонкой костью. Широкоплечая, чуть более фигуристая, чем среднестатистические иллирийские женщины, и облачённая в ярко-красное платье из чистейшего шелка, Сиба всем своим видом показывала, что она здесь хозяйка. На грубых, выдающих низкое происхождение руках звенели многочисленные браслеты, на пальцах сверкали кольца. Но больше всего Лиланг поразили волосы. У Сибы они были длинными, едва ли не до самого пола. Девочка с завистью посмотрела на них, и кончиками пальцев коснулась своих собственных — куцых и остриженных. На неё нахлынула тоска по утерянному дому, и принцесса сжала зубы, безжалостно подавив всхлип.

— Я смотрю, ты ещё кого-то притащил, — Сиба обратила внимание на Лиланг. — Ещё и в мой любимый пеньюар замотал, мерзавец!

— Не будь такой жадиной, дорогуша. У тебя много одежды, купишь ещё.

Иллирийка дернула плечом и склонилась над Лиланг. В нос девочке ударил резкий аромат духов, и она скривила губы.

— Какие мы брезгливые, — хмыкнула Сиба. — Элли, ты решил обзавестись потомством?

— Не будь дурой, Сиба. — Нибельсхорн подошёл к двери и проверил, заперта ли она на замок. — Значит, Лильхарран уже объявил себя Императором Вечной Земли? Быстрее, чем я думал.

— Напал он тоже быстрее, чем ты думал. Неужели гонец не успел, а?

— Его убили едва ли не на пороге моей комнаты, — кисло отозвался Элион.

— А ты остался жив. Лукавый благоволит тебе, Счастливчик Элли.

Сиба провела ладонью по торчащим волосам Лиланг, игнорируя её подозрительный взгляд.

— Какие красивые волосы. И как безжалостно их отрезали. Как тебя зовут, девочка?

Лиланг встревоженно стрельнула взглядом в сторону Элиона, но иллириец лишь благодушно кивнул.

— Л... — с языка чуть не сорвалось имя, данное при рождении, но девочка успела спохватиться. — Лиль. Так меня зовут.

— Незамысловатое имя, — улыбнулась Сиба в ответ. — Кто же ты, Лиль?

— Никто, — буркнула девочка и широко зевнула. — Полукровка, как и все вы, — сонно добавила она, чувствуя, как снова тяжелеют веки.

— Спи, маленькая. Долгая же у тебя была дорога.

Опальная принцесса снова зевнула и устроилась на кушетке поуютнее, чувствуя, как отступают страх и тревога, а на смену им приходит благословенный покой. Убедившись, что девочка засыпает, Сиба отвернулась от неё и встретила насмешливый взгляд Элиона.

— Все же иногда твой Дар бывает полезен.

— Его слишком мало, — Сиба с грустью посмотрела на свои широкие ладони. — Только и годится для того, чтобы наводить сон, да убирать тревогу. А на большее я не способна.

— Дай угадаю — поэтому Янамари так часто приходит к тебе? Она ведь не склонна к долгим привязанностям.

— Как знать, Элли. В моих объятиях она совсем другая, настоящая. И я почти не использую Дар рядом с ней. Янамари глубоко несчастна. Возможно, будь у неё другая жизнь, другой муж, она имела бы куда более легкий характер.

— Кто, эта истеричная баба? — фыркнул Элли. — Нет, такие, как она — не меняются.

— Я ведь уже говорила тебе, что ты — черствый сухарь?

Лиланг слушала их беззлобную перепалку, а воображение её рисовало эту странную Янамари, чьё имя она столько раз сегодня услышала. И девочка подумала, что, наверное, понимает эту женщину. Ей тоже хотелось рыдать, истерить и кричать, только вот все слезы за столько дней пути превратились в ком, что стоял в горле. В злобу, крепко вонзившую свои когти в детское сердце. Уже почти провалившись в сон, Лиланг успела услышать Сибу.

— Эта девочка, Элли... Она совершенно не умеет врать. Ни один полукровка не назовёт себя «никто», и тем более не скажет «я один из вас». Да она даже смотрит так, словно видит перед собой дерьма кусок, я не говорю о её речи — слишком правильная, слишком чистая. Кого ты сюда притащил, говори, живо!

— Своё самое величайшее сокровище, Сиба. И надобно его беречь, как зеницу ока.

— Портки Махасти! Да ты с ума сошёл? Нет, я в этом не сомневалась уже давно, но чем ты думал, притащив её в мой бордель?!

— Нам некуда больше идти, Сиба.

— Нечего ей здесь делать! Тут же кругом — срам один! А вдруг кто-то из гостей её узнает? Каруин, например?

— Каруин будет молчать. Мы в Колыбели Осени, Сиба. А Дом Махавель не станет поддерживать Лильхаррана. Я уверен — они просто закроют глаза на наше присутствие здесь.

— Но, Элли, ты подумал, кем она станет потом?

— Если проживёт достаточно долго — станет нашей надеждой, Сиба. Надеждой всех полукровок.

Лиланг открыла глаза и несколько бесконечно долгих мгновений смотрела в пустоту перед собой. Повернув голову, она увидела, что за окном все ещё ночь, и вздохнула. Давно ей не снилось собственное прошлое. Встав со своего ложа, она подошла к дверям балкона и распахнула их настежь. В лицо ударил приятный прохладный ветер, дарящий несказанное облегчение после жаркого летнего зноя. Императрица вышла на балкон и опёрлась на перила, созерцая открывшийся вид. Вечная Земля Иллириан была прекрасна — как и всегда. Небо сияло россыпью звёзд, а две луны обозначались тонкими серпами. Где-то вдалеке сияли сотни маленьких огоньков, а между зелёными холмами и равнинами извивалась сверкающая в ночи Халлэ. Императрице казалось, что небо сейчас такое же, как и много лет назад — в ночь, когда Лильхарран Ассэне вырезал её семью.

Лиланг тяжело вздохнула: столько лет прошло, а ей до сих пор не хватало Счастливчика Элли. В редкие, как сейчас, минуты, императрица думала о том, что она многим обязана бывшему лорд-канцлеру. Невзирая на их разногласия во многих вопросах, на его скрытность и её недоверие, все, что она имела сейчас — было сделано его руками. И Лиланг остро сожалела, что не смогла вернуть ему долг — Элли покинул её слишком рано, так и не увидев триумфа своей императрицы. Лиланг резко развернулась, быстрым шагом прошла через комнату к стене со стеллажами, и привычным движением вытащила изрядно потрёпанный фолиант с одной из полок.

«История происхождения Великих Домов» — гласила тисненая золотом надпись на корешке.

Раскрыв её посередине и пролистав несколько страниц, Лиланг нашла то, что искала.

Пожелтевший от времени, сложенный вдвое листок бумаги. Развернув его, императрица почувствовала, как предательски защипало глаза. Сморгнув непрошеные слезы, она заставила себя улыбнуться.

«Смотри, Элли, чего я добилась — благодаря тебе, — подумала женщина, проведя пальцами по нарисованному на листке портрету. — Как жаль, что ни ты, ни Сиба, не увидели этого».

От Элиона Нибельсхорна у Лиланг остались лишь воспоминания, да эта пожелтевшая бумажка. Портрет мятежного лорд-канцлера набросала одна из «девочек» Сибы, в те далекие времена, когда опальная принцесса и Элион скрывались от ищеек Лильхаррана в «Борасе» — публичном доме, принадлежавшем старой подруге предприимчивого полукровки. Тогда Лиланг не знала всей его истории — для неё он всегда был просто «Элли», полукровкой, который сумел достичь небывалых высот, и тем, за кого принцессе надлежало выйти замуж по достижении совершеннолетия. В своё время Лиланг так и не сумела заставить остальные Дома признать Элли ключевой фигурой в иллирийской истории, занести его в хроники, которые испокон веков вели летописцы.

...Элион был самой настоящей занозой в заднице иллирийской аристократии. Бастард и полукровка, сын джалмарийской шлюхи и одного из баронов Дома Махавель. О женщине, произведшей его на свет, Элион всегда отзывался с презрением, говоря, что у молоденькой дуры не достало ума избавиться от плода, носимого во чреве, но хватило на то, чтобы выбросить младенца на улицу. Ребенка нашла старая торговка, которая и дала ему это замысловатое иллирийское имя — Элион. Впрочем, остальные называли его «Счастливчик Элли».

Он рос на улицах портового города, промышлял воровством, а став старше — прибился к шайке головорезов, где немедленно отличился особо жестоким нравом. Не думал о будущем, жил одним днем, спуская все деньги на шлюх и выпивку. Возможно, окончил бы свою жизнь в грязной подворотне, зарезанный кем-нибудь из многочисленных недоброжелателей, но судьба распорядилась иначе. Однажды, его увидела незнакомая женщина, приняв за чистокровного иллирийца. Она отдала Элиону потрепанный медальон, принадлежавший роду Нибельсхорн — одной из ветвей Семьи Махавель. Юноша не слишком долго размышлял над неожиданным подарком судьбы, и отправился на Вечную Землю. Надо сказать, Дом Махавель был совсем не рад появлению нового отпрыска со стороны, но сходство Элиона с его родителем оказалось слишком явным, чтобы его можно было проигнорировать, а любой иллириец, хоть немного владеющий даром айя, сразу подтвердил бы, что в жилах смеска течет кровь барона Нибельсхорн.

Неожиданно обретя новый дом и родство с достаточно влиятельной семьей, Элион очень быстро освоился, и решил не останавливаться на достигнутом. Поправ все традиции, он сумел выбраться, что называется, из грязи в князи. Шантаж, воровство, убийства — все это было родной стихией Элиона, а для достижения цели он использовал любые средства. За каких-то жалких, по иллирийским меркам, полтора столетия, Элион умудрился сделать головокружительную карьеру и приобрести крайне неоднозначную репутацию. В руках Элиона были почти все сомнительные заведения Иллириана, включая игорные и публичные дома, как низкого пошиба, так и элитные. И везде были его шпионы. Надо сказать, Элиона бесчисленное количество раз пытались отравить, зарезать, похитить, но полукровка был слишком изворотлив, и везуч, за что одни считали его любимцем Лукавого Бога, а другие — воплощением.

Он ворвался в мир иллирийских аристократов нежеланным гостем, и день за днем упрочивал свою позицию, вызывая в мире интриг знатные бурления. При дворе Элион являлся основным предметом сплетен в устах почтенных леди и лордов, и объектом воздыхания среди юных девиц, что читали слишком много любовных романов о благородных злодеях. Сам Нибельсхорн только смеялся надо всем этим, и утверждал, что подобное отношение — лучше всякого признания.

Неведомо каким образом, но Элион прознал о некоторых повадках юного Императора, Лиргиэля из Дома Даэтран, и немедленно положил на него глаз. Спустя какое-то время, благодаря своим неоднозначным талантам и недюжинной наглости, он привлек внимание юного повесы, слишком рано получившего власть. Элион довольно быстро стал фаворитом Императора, а затем так же быстро получил должность лорд-канцлера Иллириана. Как в таких случаях водится, по дворцу немедленно поползли слухи — один другого скабрезнее.

В отличие от большинства иллирийских аристократов, Элион предпочитал длинным волосам короткую стрижку, на манер джалмарийских воинов, тем самым, словно подчеркивая свое нечистокровное происхождение. Надо сказать, для большинства представителей знати, он был бельмом на глазу, но, с тех пор как Элион обзавелся венценосным покровителем, избавиться от него стало гораздо сложнее. Все знали, что лорд-канцлер славится радикальностью взглядов и суровостью мер, но вот император Лиргиэль слыл личностью капризной и неуравновешенной. Слабый характером, он легко поддавался переменам чужого настроения и слушал дурные советы. И смерть его любимчика повлекла бы за собой никому не нужные проблемы — полетели бы головы с плеч. Волей-неволей, но иллирийцам пришлось признать, что пока Элион ходит в фаворитах императора, его власть удерживает Иллириан от раздора.

Пожалуй, именно этот момент и был главным предметом светских обсуждений лорд-канцлера. Он, фактически, управлял Иллирианом, а молодой император Лиргиэль Даэтран оставался марионеткой в цепких руках Счастливчика Элли. Известно было, что лишь благодаря Элиону Семья Даэтран держалась на плаву, а у императора с подозрительной быстротой сменилось несколько жен, плодом второго брака стал один недееспособный отпрыск, от третьего же появились двое сыновей и единственная дочь — Лиланг. Последней, к слову, от рождения было наречено стать супругой лорд-канцлера. Иллирийская знать гадала, насколько, на самом деле, сильна власть Элиона, раз он сумел выторговать себе столь блестящую партию.

И только члены Семьи Даэтран знали неприглядную правду. А она была таковой: император Лиргиэль являл собой молодого повесу, которому посчастливилось стать первым и единственным ребенком в семье. Так сложилось, что юный властитель, в делах амурных предпочитал исключительно представителей своего пола, чем и не замедлил воспользоваться будущий лорд-канцлер Иллирийской империи. Ему ничего не стоило совратить молодого императора: для Лиргиэля Элион представлял собой самую настоящую обитель всевозможных пороков. А, когда он опомнился, было уже поздно. Телом он всецело принадлежал Элиону, а душой — зависел от него. Вдовствующая императрица-мать не могла примириться со склонностями своего сына, но, в то же время, сумела по достоинству оценить способности молодого лорд-канцлера. В конце-концов, она была вынуждена признать, что нет худа без добра. Какими бы ни были мотивы Элиона, но он сумел обуздать ее непутевого сына, и, надо сказать, бразды закулисного правления давались ему куда лучше, чем императрице-матери. Лиргиэль во всем подчинялся Элиону, и тому ничего не стоило убедить императора жениться ради заведения наследников. Но первая супруга венценосного отпрыска оказалась бесплодна, и в итоге была найдена в своей постели мертвой. Через некоторое время Лиргиэль женился второй раз, но первый ребенок от второго брака родился мертвым, следующий — оказался нежизнеспособным. Мать же умерла во время мучительных родов.

Одним Первозданным было ведомо, сколько золота потратил Элион, в поисках целителя, который мог бы спасти дитя. В конце-концов, ему это удалось, но всем было известно, что наследник не должен быть увечным. А ребенку предстояло всю жизнь существовать в слабом, немощном теле. Вдовствующая императрица, не в силах вынести подобного позора, несколько раз пыталась организовать убийство наследника, но каждый раз ей мешал Элион. Императрица не могла понять его мотивов, и это ее сильно беспокоило. В верность полукровки она верила, приблизительно так же, как в порядочность собственного сына.

...Третью супругу для императора лорд-канцлер выбирал лично. Ею стала девушка из Семьи Йонах, значительно разбавившая кровосмешение Даэтранов. Девчонка оказалась на редкость сообразительной, чем и привлекла Элиона. Надо сказать, она сумела очаровать даже Лиргиэля, обычно крайне равнодушного к женщинам. Третий брак оказался удачным, принцесса произвела на свет двоих здоровых сыновей, и, затем, девочку, которой дали имя Лиланг. И только тогда лорд-канцлер явил свой норов: он потребовал, чтобы принцессу отдали ему в жены, как только она достигнет совершеннолетия. И после заключения данной сделки Лиланг росла под неусыпным взором Счастливчика Элли. Лорд-канцлер берег ее, точно зеницу ока, как самое драгоценное сокровище. Лиланг росла, лишенная предрассудков, а Нибельсхорн стал для нее идеалом того, какими должны быть настоящие иллирийцы: сильными, свободными, и не так важно, насколько чиста их кровь.

Но честолюбивым планам лорд-канцлера не суждено было сбыться. Беда пришла, откуда не ждали — наследный принц Семьи Ассэне, до сих пор соблюдавшей мирный договор, совершил вероломное нападение на Дом Даэтран. Вдовствующая императрица, Лиргиэль, его жена и сыновья были убиты в собственных постелях. Элиону удалось спасти лишь принцессу Лиланг. Призвав себе на помощь всю благосклонность Лукавого Бога, он сумел бежать из дворца вместе с последней из рода Даэтран. У Счастливчика Элли не осталось больше ни имени, ни титула, ни власти, но в руках он нес самое настоящее сокровище: теперь, после смерти своей семьи, Лиланг стала наследной принцессой, хоть и в опале. Удача не покидала Элиона еще долгие годы, практически все то время, что он скрывался от императорских ищеек и растил наследную принцессу.

Лиланг думала, что никогда и никому уже не узнать, что же все эти годы двигало Элионом: желание вернуть былую власть, повести за собой полукровок или же право мести? Он воспитал принцессу, как родную дочь, и знал, что однажды она станет императрицей Вечной Земли, и велики будут ее деяния. Знал он и то, что она властолюбива и сильна, и потому он уже никогда не сможет обрести прежнюю власть, даже несмотря на то, что договор, заключённый Элионом с Лиргиэлем Даэтраном о женитьбе на принцессе всегда был в силе. И Лиланг так и не смогла разгадать его истинные мотивы — хоть он и говорил, что полукровкам Иллириана нужна свобода, что чистокровные иллирийцы давно вырождаются, принцесса не слишком верила его словам. Однако, хотелось ей думать, что у Счастливчика Элли действительно были некие собственные идеалы, которые никто так и не смог разглядеть за мишурой честолюбия, алчности и жестокости.

Лиланг не стала убирать портрет обратно в книгу. Бережно она переложила этот листок на письменный стол, и мельком подумала, что у той девушки был настоящий талант — пусть рисунок и был сделан наспех, грубо, но художнице удалось передать живость эмоций на лице Элли.

Императрица поняла, что не сможет снова заснуть, и потому просто села в кресло, собираясь раскурить трубку, которую она без зазрения совести стащила у Исы. Она с грустью подумала о том, что правит целой империей, но остаётся совсем одинокой. Не было с ней рядом никого, кто утешил бы её в тяжёлые минуты. Элли погиб. Сиба пристрастилась к опиуму, и это свело её в могилу. А Редо... В первую очередь он был Первым Полководцем Джагаршедда, и уже потом — уставшим от вечной жизни мужчиной, которого тогда ещё опальная принцесса полюбила всей душой.

Сердце императрицы забилось быстрее, стоило ей вспомнить о прибытии шеддарского полководца со дня на день. Неосознанно она скользнула пальцами по браслету, который никогда не снимала с запястья. Лиланг краешком губ улыбнулась своим воспоминаниям — браслет был подарком Редо. Оба они знали, что им никогда не связать друг друга узами брака, и ограничились лишь обменом милыми сердцу вещами. Когда-то Лиланг подарила Первому Полководцу амулет, вырезанный из кости бестии. Она сама его сделала, вложив в него свою душу. Вырезая иллирийскую вязь, тогда ещё бывшая принцессой, Лиланг заговаривала амулет на удачу и защиту его обладателя. Она не была носительницей Дара, но знала цену желаниям и словам.

Редо, в свою очередь, надел ей на руку браслет из шеддарского золота. Он как-то обмолвился, что шаманы сделали ему этот браслет ещё во время Периода Исхода, когда он получил своё Имя. И с тех пор он с ним не расставался, считая своим талисманом. А когда появилась Лиланг, многое изменилось. Браслет был стянут под ее тонкую руку, и Императрица никогда его не снимала.

Лиланг помнила, какой юной и наивной была. Она попала в Джагаршедд, полная надежд и страха. Наверное, ей повезло, что шеддары не убили ее и Элиона, что они сначала отвели их к шаману. А Моренос почуял в ней кровь Даэтрана Познавателя и проявил милосердие.

Императрица снова улыбнулась — память услужливо подкинула ей картинки из прошлого.

Жара была нестерпимой, солнце палило вовсю, нагревая землю и воздух, обжигая кожу и слепя глаза. И казалось, что на многие лиги вокруг лежит одна сплошная выжженная степь, на которой не было видно даже перекати-поля.

— Элли, — вымученно простонала Лиланг, — Элли, я хочу пить!

— Воды почти не осталось, придётся потерпеть, пока не найдём оазис. — Жестко отозвался Элион, погладив усталую лошадь по холке. — Не поведи ты себя столь глупо, мы бы не оказались в нынешнем положении! — сварливо добавил он.

Лиланг виновато опустила голову. Кто же знал, что так выйдет?

После падения Дома Даэтран прошло больше двенадцати лет и десять из них Лиланг жили в Хальборне. Элион на пару с Сибой заправлял борделем «Бораса», а Лиланг была девочкой на побегушках. Не раз опальная принцесса пыталась заговорить о восстании с Элионом, и всегда он пресекал подобные беседы на корню. Лиланг была уверена, что ушлый полукровка давно что-то затеял за её спиной, но саму принцессу в свои планы он посвящать не собирался.

Лиланг росла довольно своенравной девицей, и даже многие годы, проведённые среди полукровок, не смогли избавить её от аристократических замашек. Что, собственно, её и подвело. Оказия, приключившаяся с опальной принцессой в «Борасе» была донельзя нелепой — некий посетитель борделя принял костлявую иллирийку за одну из «девочек» Сибы и немедля попытался купить её на одну ночь. И Лиланг, доселе копившая в себе злость на Элли, сорвалась на клиенте, вылив ему на голову эль, а затем надавав по физиономии подносом. Кто же знал, что иллириец окажется, айя-шаманом и залезет девчонке в голову?

Лиланг смутно помнила, что было дальше — нестерпимую боль, словно мозги плавились, а мысли, наоборот, замерзали. Руки Сибы, хлеставшие по щекам полубессознательной принцессы. Голос Элли, который ругался так, что вокруг него царило почтительное молчание.

Им пришлось покинуть Хальборн — Элион обоснованно боялся, что, заглянув в мысли Лиланг, тот иллириец-айя догадался, кто она. Несколько месяцев опальная принцесса и бывший лорд-канцлер скрывались в Ан-Лагаяте, резервации полукровок. Жизнь там оказалась совсем не похожей на Хальборн, здесь господствовали ненависть и жестокость. Полукровки Ан-Лагаята не были похожи на иллирийцев, встреченных принцессой ранее, и она хотела остаться здесь подольше. Но эта земля принадлежала Дому Йонах, и Элион не пожелал подставлять их под удар — в конце-концов, мать Лиланг была родом из этого Дома. В конечном итоге их едва не нашли ищейки Лильхаррана, и беглецам пришлось покинуть резервацию. Они присоединились к торговому каравану, который следовал в Джалмаринен. Они пересекли Мэвский хребет, побывали в Ресургеме, где Лиланг поразилась тому, что земля людей, короткоживущих, была совершенно другой, не похожей на Иллириан. Вскоре беглецы осели в Джиленхаде — южном городе Земли Радости, в котором так же обитали полукровки. Здесь Лилангвыучила шеддарский язык, ибо много жило на юге смесков, в чьих жилах текла кровь сынов Джагаршедда. И все же что-то не давало Элли покоя, тревожило его, заставляло покидать одно убежище за другим. И теперь усталые лошади несли всадников по выжженной прерии, воздух был раскалённым, и никаких деревень на пути не предвиделось.

А Лиланг снова снились сны — о прекрасной погибшей земле и перепутьях. Каждый раз она стояла в руинах павшего мира на распутье, и всегда рядом была златокожая женщина, говорившая на забытом языке. Лишь один раз принцесса сумела понять её, и услышанные слова накрепко врезались в её память:

Стоя на перепутье — выбери верную дорогу. Иногда злейший враг надежнее самого лучшего друга.

— Элли! — снова позвала иллирийка. — Элли, тебе не надоело бежать? Мы уже столько лет скрываемся! Ты никогда и ничего мне не говоришь. Зачем это все? Ты столько лет по крупице собирал сведения, собирал силы. Почему мы снова бежим?

— Потому что нам не хватает силы. Лильхарран размажет нас на подступах к Колыбели Лета. Неужто ты ни разу не прислушивалась к сплетням и всяким слушкам? Император стал Kuroihn, — Элион выплюнул эти слова так, словно они были страшным проклятием. — Проводником сонма Его голосов. Он убьёт всех полукровок во славу Тысячеглазого!

Лиланг молча переваривала услышанное. Это многое объясняло, и все же... Она, конечно, слышала эти сплетни, но считала, что то были выдумки, связанные с жестокостью узурпатора — ни один иллириец в здравом уме не захочет отдать себя Хаосу.

Был ли Лильхарран безумцем?

— Но кто может одолеть одержимого? — спросила она.

Элли ответил ей тяжелым взглядом.

— Тот, кто будет равным Ему.

«Кто может сравниться по силе с тем, кто одержим?» — хотела спросить девушка, но не успела.

Возникшая из ниоткуда стрела воткнулась ей в плечо, выбила из седла. Лиланг ударилась о землю, услышала, как заржала лошадь, и едва успела увернуться от копыт перепуганного животного. До ушей принцессы донесся вскрик Элли, а потом жаркую тишину степи разрезал громкий боевой клич на чужом языке. Лёжа на горячей земле, Лиланг видела небо — и видела, как рассекают пронзительную синеву крылатые создания.

«Шеддары», — отстранённо подумала принцесса.

А в следующий миг её разум затопил липкий страх, и она потянулась рукой к стреле. Наплечник оказался крепким и выдержал удар стрелы — под ним не было крови, и все же Лиланг не сомневалась, что сейчас её плечо превращается в один большой синяк. Сорвав наплечник вместе со стрелой и швырнув его на землю, она поднялась на ноги и оглянулась в поисках Элиона. Её спутник лежал рядом без сознания, а лошади не было. Принцесса бросила быстрый взгляд в небо и со всех ног припустила вперёд, надеясь убежать от крылатых воинов.

Вскоре она услышала мерное хлопанье кожистых крыльев, а затем в спину ударил порыв воздуха, чьи-то пальцы вцепились в волосы и дернули наверх. Лиланг не успела испугаться и закричать — почти сразу её швырнули обратно на сухую и выжженную землю. Наглотавшись пыли, принцесса перевернулась на спину и увидела, что рядом с ней опустился шеддар. Его массивная фигура заслоняла солнце и казалась безлико чёрной. Он обнажил меч и прорычал что-то на своём языке, но даже сквозь безотчетный страх Лиланг каким-то чудом сумела его понять.

«Богомерзкая Совершенная», — вот, что произнёс крылатый воин.

Иллирийка отчаянно замотала головой, пытаясь отползти назад.

— Я не Совершенная! Нет! — залепетала она с сильным акцентом на языке рогатого племени.

— Митра, глянь-ка! Она говорит по-нашему! — в голосе шеддара прозвучало удивление.

Рядом с ним возник ещё один воин с лицом, иссечённым старыми шрамами. Увидев Лиланг, он довольно осклабился и махнул рукой.

— Забирай и её тоже.

— К-куда? Нет, не надо! — пролепетала Лиланг, когда её грубо подняли с земли. — Руки убери, клыкомордый! Руки, я кому сказала!

Она извернулась и ловко пнула шеддара в колено, а затем на заплетающихся ногах припустила куда подальше. Далеко иллирийка убежать не успела — тот, кого звали Митрой, догнал её и выкрутил руки. Лиланг заверещала, отбиваясь изо всех сил, старалась наступить шеддару на ноги, попасть локтем в живот, она умудрилась укусить его за руку, и в конечном итоге получила знатный удар в ухо, после которого беспомощно обмякла в чужих руках, чувствуя, как уплывает сознание.

...Очнулась она от нестерпимого запаха пота и пыли, и от того, что её грубо стащили со спины какого-то животного. Открыв глаза, Лиланг не сразу поняла, что на голову ей надели мешковину, а ухо звенело и раскалывалось от боли, которая отдавалась в челюсть и висок. Сдержав стон, не способная что-либо разглядеть сквозь плотную ткань, принцесса напряжённо вслушивалась в почти незнакомую речь, улавливая знакомые слова. Язык шеддаров был грубым, резким, совсем не похожим на её родную речь. Девушку вели, дергая за веревку на руках, и она то и дело спотыкалась на ровном месте, не видя дороги.

— Morenos, khart’um daeru, — услышала Лиланг голос того воина, что ударил её. — Ine Aya!

«Его зовут Митра, — вспомнила она, морщась от боли в ухе. — Этого рогатого мерзавца зовут Митра».

С головы девушки, наконец-то, сорвали мешковину, и она зажмурилась, ослепнув от яркого солнца. Когда зрение вернулось к ней, она увидела, что стоит посреди относительно небольшого лагеря. Неподалёку от неё вполголоса ругался Элион. У него было разбито лицо, а кровь из носа заливала шейный платок, но Лиланг с облегчением выдохнула: Элли был жив. И почти сразу же ей стало стыдно за то, что она позорно сбежала, не попытавшись ему помочь.

Почувствовав на себе очередной взгляд Митры, принцесса гордо подняла голову, смерила его испепеляющим взором.

— Гляди-ка, — насмешливо обратился он к одному из своих спутников. — Пленница, а ведёт себя, будто принцесса. — Остроухая, может мне тебя себе оставить? Скрасишь мой досуг.

— Да чтоб тебя Тысячеглазый сожрал! — плюнула в его сторону Лиланг.

Шеддар подошёл к ней и, схватив за лицо, заставил посмотреть ему в глаза.

— Или, быть может, лучше я отдам тебя своим воинам, а? — на губах его расцвела донельзя паскудная улыбка, от которой у опальной принцессы внутри все похолодело.

Она дёрнулась, когда Митра бесцеремонно ощупал её со всех сторон и что-то буркнул себе под нос, а затем добавил уже громче:

— Ни сисек, ни задницы. Тощая, как селедка.

— Иди к демонам, клыкомордый! — немедленно огрызнулась Лиланг, пытаясь стряхнуть с себя чужие руки.

Ладонь шеддара, тем временем, по-хозяйски огладила её по той самой отсутствующей заднице, а затем Митра добавил:

— Оставлю себе, хоть и торчат одни мослы.

Лиланг позеленела от злости, пообещав себе дать наглецу по морде, чего бы ей это ни стоило. И весь её страх сразу куда-то улетучился — мужчины везде были одинаковыми.

Митра тем временем, обернулся в сторону второго воина.

— Скажи остальным, чтобы второго не убивали. Отведём к шаману, посмотрим, что скажет.

— Я не пойду никуда! — возмутилась Лиланг, но никто её, конечно же, слушать не стал.

— Не нарывайся, — подал голос Элли.

И услышав его, принцесса послушно замолчала, чувствуя, что её трясёт от злости и страха одновременно.

Шеддары привели их к небольшому шатру в центре лагеря, и заставили опуститься на колени. Лиланг изнемогала под беспощадными лучами солнца, ухо у неё распухло, а в голове все ещё звенело. Однако, принцесса решила до последнего держаться с достоинством. И потому она молча стояла на коленях, расправив плечи и выпрямив спину.

Через некоторое время полог шатра откинулся и наружу вышел ещё один шеддар. Принцесса сразу же отметила, что он совсем не похож на тех грубых воинов, что напали на неё с Элионом. Лицо у шеддара было острым, скуластым, светлые волосы — распущены, а когтистыми пальцами он задумчиво пощипывал свою бородку. Он казался несколько тоньше своих собратьев, а руки, лишенные мозолей, говорили о том, что этот шеддар уже давно не держал в них оружие.

— Смотри, шаман, — протянул Митра, улыбнувшись. — Мы нашли их, когда они пересекли границу Земли Радости. Кто бы мог подумать, что остроухие решат так далеко забраться.

— Мы всего лишь заблудились, клыкомордый! — огрызнулась Лиланг, и тут же пальцы воина сжались на её загривке.

— Тебе, девка, слова не давали. — Прорычал Митра в ответ.

— Лиль, не усугубляй, — вполголоса пробормотал Элли, не отводя взгляда от шамана.

Тот задумчиво созерцал пленников. Он подошёл к ним, обошёл вокруг, и замер напротив Элиона.

— Смесок, — бросил шаман, глядя в его рубиновые глаза. — И кровь твоей матери гораздо сильнее наследия Совершенных. Интересно.

Он перевёл тяжелый взгляд на Лиланг и она невольно съёжилась под ним. Вдруг выражение лица шеддара изменилось. С удивлением он всмотрелся в опальную принцессу и с каким-то узнаванием выдохнул.

— Митра, развяжи их, — приказал шаман.

— Что?! — оторопел воин. — Зачем?

— Потому что я так сказал, — был ему резкий ответ. — Или ты решил снова не подчиниться воле Первого?

— Как скажешь... Моренос.

Сжав зубы, Митра неохотно разрезал веревки на руках своих пленников и отступил назад.

Шаман протянул ладонь Лиланг и она не замедлила опереться на неё, чтобы подняться с колен. Шеддар склонился к её лицу, пытливо вглядываясь в неё.

— И правда, — удивленно пробормотал он, — в тебе и в самом деле течёт его кровь. Как тебя зовут, остроухая?

— Лиль... Лиланг, — впервые за многие годы иллирийка назвала своё полное имя. — Я...

— Ты из рода Даэтрана Познавателя, — удовлетворенно закончил за неё шаман.

Лиланг оставалось только удивленно хлопать ресницами. Рядом тихо выдохнул Элион.

— Откуда тебе известно имя Познавателя? — спросила принцесса, все ещё не веря своей удаче.

— Это старая история, остроухая. У тебя ещё будет возможность её услышать, — отмахнулся Моренос. — Митра, отправь гонца в крепость Лем. Сообщи, что мы скоро прибудем. Первому будет интересно посмотреть на наших гостей. И скажи своим Бесстрашным, что отныне они оба неприкосновенны. Тебя это тоже касается, — шаман задержал взгляд на распухшем ухе девушки и нахмурился. — Ни ты, ни кто либо ещё не имеете больше права тронуть эту девчушку. Тебе все понятно, легат?

— Как скажешь, шаман, — скривился Митра и отвесил насмешливый поклон, а глаза его оставались злыми.

«Он — легат? — мысленно изумилась Лиланг, — Вот этот ублюдок командует легионом?!»

— Прошу за мной, — приглашающим жестом Моренос поднял полог своего шатра, и иллирийцы скользнули внутрь, в приятную прохладу, скрываясь от жаркого солнца.

Пожалуй, впервые за долгое время, опальная принцесса чувствовала себя в безопасности. Странным было это чувство — понимание того, что она и Элли находятся на земле тех, кто ненавидел их народ. И ещё более странно было осознавать, что шеддары не принесут им зла, чего нельзя было сказать об иллирийцах и об одержимом Императоре Иллириана. С того момента, как Моренос произнёс имя Познавателя, Лиланг ощущала лишь спокойствие и уверенность в том, что именно сейчас — все идёт так, как надо.

Накануне вечером шаман накормил и напоил беглецов. И пусть вяленое мясо казалось жестким, а вино слишком крепким — Элли и Лиланг уминали еду так, что за ушами трещало. А потом они рассказали Мореносу свою историю — о падении Дома Даэтран, об одержимом императоре, о долгих скитаниях по Вечной Земле. Моренос слушал внимательно, запоминая каждое слово. А потом он поведал своим гостям о Даэтране Познавателе, о войне и гибели Третьего Легиона. И о том, как Совершенный спас Первого Полководца, бывшего тогда всего лишь Девятым, безымянным легионером. А затем исцелил его, Мореноса, увечье, что позволило шеддару стать шаманом Джагаршедда. История эта казалась немыслимой, но для Лиланг многие вопросы, касавшиеся прошлого её народа, нашли свои ответы в рассказе Мореноса.

Опальная принцесса в детстве слышала о Первом Полководце Джагаршедда, и в иллирийской истории его упоминали, как величайшее зло Периода Исхода, того, кто сумел загнать Совершенных обратно в Камайнен — первую захваченную ими землю, ставшую позже Иллирианом. Историки описывали шеддарского полководца, как злодея и тирана, а иллирийские генералы нехотя признавали его военные таланты.

И только Элли говорил Лиланг, что история врет, что Совершенные сами загнали себя в ловушку, сами привели себя к проигранной войне. Элли рассказывал, что в Исходе не было победителей — близнецы Ассэне Первый и Даэтран Познаватель раскололи свой народ изнутри на две противоборствующие стороны. Глеанн, величайший генерал Совершенных, продал себя Тысячеглазому в обмен на могущество, способное стереть Джагаршедд с лица земли — и ему почти удалось это сделать, но он сам погиб, развоплощенный Тысячеглазым Хаосом навсегда. Имрах, последняя королева мертвой ныне Хальгейзы, пожертвовала собой, чтобы нанести сокрушающий удар по Совершенным, но оказалась слабее них, и её проклятие, смешавшись с Даром нелюдей, срикошетило в Джагаршедд, заразив цветущие земли скверной. А Даэтран Познаватель отказался от матери своего народа — и за ним последовали остальные. Империя Совершенных была могущественна, но и она пала, разрушенная изнутри. Шеддары же нанесли решающий удар в тот миг, когда их враги были слабы. И так уж вышло, что Первый Полководец, который вёл свой народ в решающую битву, до сих пор правил Огненной Землёй Джагаршедд.

В войне не бывает победителей, сказал Элли, как не бывает правых и виноватых. И потому не стоит считать шеддаров врагами лишь потому, что они стали теми, кто добил погибавший уже народ.

И Лиланг размышляла об этом всю ночь, пытаясь представить себе, какой будет её встреча с легендарным воином.

А на рассвете их с Элионом поднял Моренос, сообщив, что уже скоро они покинут лагерь Бесстрашных, и отправятся в крепость Лем. Наспех приведя себя в порядок, Лиланг выскочила из шатра и присоединилась к шаману, направлявшемуся к загону. Увидев, на чем им предстоит ехать, принцесса поначалу едва не лишилась чувств — ездовые животные шеддаров были под стать своим наездникам. Свирепые и зубастые создания вызывали желание бежать прочь, но никак не садиться на них. И все же Лиланг взяла себя в руки и даже рискнула протянуть руку к одной из бестий — так их называл Моренос. Сообразив, что тварь не собирается откусить ей руку, принцесса несколько успокоилась.

Уже когда сборы завершились и Элион, следуя примеру шамана, храбро забрался на бестию, Лиланг увидела, что Митра тоже поедет с ними, и недовольно нахмурилась. На её возмущение Элли и Моренос лишь переглянулись и пожали плечами. Лиланг только заскрипела зубами, и решила, что просто обязана отыграться, пока у неё есть возможность.

— Шаман, — позвала она, внимательно разглядывая свои ногти, — Вы же гарантируете мне полную неприкосновенность?

Моренос посмотрел на неё с таким видом, словно пытался вспомнить, что же это за слово такое — «неприкосновенность».

— До тех пор, пока ты не встретишься с Первым — да, — буркнул он в ответ. — А уж что решит Полководец — мне неведомо.

— Неприкосновенность распространяется на меня сейчас? — синеглазая девица хитро сощурилась, встретившись взглядом с Мореносом.

Шаман Джагаршедда, заподозрив неладное, осторожно кивнул головой. Элион с невозмутимым видом наблюдал за своей подопечной, пытаясь понять, что она удумала в этот раз.

— Я бы хотела выразить благодарность за почтительное обращение со мной в дороге вот этому... воину, — Лиланг указала пальчиком на Митру, чьё лицо в сей момент вытянулось в искреннем недоумении.

Опальная принцесса неторопливо подошла к шеддарскому легату, и, подарив ему одну из самых обворожительных своих улыбок, врезала ему в нос кулаком — совсем, как её учил Элион.

— Это тебе за «селедку»! — зашипела она, с искренним наслаждением наблюдая за тем, как Митра с воем хватается за разбитое лицо.

Позади взвывшего шеддара кто-то громко и раскатисто захохотал. Элион же прикрыл лицо ладонью, пряча паскудную улыбку. Моренос молча раскрыл рот.

Позеленевший от злости Митра хотел схватить Лиланг за грудки, но на сей раз она этого ожидала и отскочила назад прежде, чем пальцы легата сомкнулись на её рубашке. Обозлённый шеддар продолжил наступать с твёрдым намерением порубить наглую остроухую в капусту, но резкий окрик Мореноса заставил его замереть на месте.

— Митра, назад! — рыкнул шаман. — Теперь только Первый решает, что с ней станет!

— Первого здесь нет!

— Но здесь есть я, легат. Не забывай об этом, — осадил разъярённого воителя Моренос.

Огромными усилиями Митра взял себя в руки, поочередно то бледнея, то краснея от сдерживаемой злости. Между тем, Лиланг уже забралась на бестию, сев впереди Мореноса и оглянулась. Встретившись взглядом с шаманом, она вдруг поймала себя на мысли, что в Мореносе совсем нет ненависти к ней. Принцесса посмотрела за его плечо и увидела Митру, стоявшего в окружении своих посмеивавшихся десятников. Выражение его лица сулило ей большие проблемы в будущем. Озорно улыбнувшись, Лиланг показала легату Бесстрашных неприличный жест.

...Через пару дней пути небольшая процессия въехала в крепость Лем, сердце Огненной Земли. Лиланг с любопытством озиралась вокруг, дивясь тому, насколько здесь бурлила жизнь. Крепость построили вокруг оазиса, и потому были здесь и сады, и ручей, и тень под зелёными акациями. Сама крепость выглядела древней, словно с тех пор, как её построили, здесь ничего не меняли. Принцесса спешилась с бестии и проследовала следом за Мореносом через двор, внутрь самой крепости. Однако, вопреки ожиданиям, шаман не отвёл её к Первому Полководцу, а лишь передал женщине по имени Янис, строго наказав той как следует обиходить гостью. Что касалось Элиона, то Моренос забрал его с собой, и напоследок иллириец успел лишь шепнуть своей подопечной, что она просто обязана произвести на Первого Полководца благоприятное впечатление — то есть, не нарываться на неприятности. И не имело значения, сколько дней и ночей принцессе придётся ждать.

Янис оказалась на редкость молчаливой женщиной. Окинув Лиланг оценивающим взглядом, она не высказала ни презрения, ни радушия, только сказала идти следом. На вопросы принцессы о крепости женщина отвечала односложно, и Лиланг узнала лишь то, что они направляются в гарем. Из любопытной иллирийки тут же посыпались вопросы об устройстве гарема и количестве наложниц у Полководца. Янис же зыркнула в сторону остроухой недобрым взглядом, и, усмехнувшись, произнесла загадочное «Увидишь сама». Лиланг шла за ней и угрюмо оглядывалась по сторонам — несмотря на то, что солнце уже клонилось к горизонту, гарем казался пустым.

— Почему здесь никого нет? — удивленно заметила принцесса.

— Все наложницы покинули Лем, — пояснила Янис, остановившись возле одной из комнат и открывая дверь. — Они вернутся только завтра. Сегодня — день почитания Махасти, и все женщины собрались в Кер-Хасараде, чтобы отдать дань нашей Матери.

— Зачем поклоняться тем, кто давно мертв? — искренне удивилась Лиланг и тут же стушевалась под насмешливым взглядом Янис.

— Это вы, Совершенные, отказались от своей богини. Вы предали свою мать — и потому лишились совершенства и силы. Мы же чтим Махасти, ибо она слышит нас. Махасти любит своих сынов и дочерей, и любая из женщин Джагаршедда может стать её голосом, посланницей её воли.

Иллирийка промолчала, удивлённая столь резкой отповедью, и в очередной раз задумалась о том, насколько велика разница между её народом и шеддарами. Янис же тем временем показала ей комнату, и, сообщив, что служанки скоро прибудут, вышла, громко хлопнув дверью.

...Когда солнце зашло за горизонт, и мир погрузился во тьму, Лиланг попыталась заснуть. Вопреки ожиданиям ночь не принесла облегчения — воздух оставался горячим, и не было ни малейшего дуновения ветра, чтобы облегчить страдания принцессы. Иллирийка ворочалась на непривычно мягком ложе и так, и эдак — но сон не шёл. Проворочавшись несколько часов, Лиланг обхватила себя за плечи — несмотря на жаркую, душную ночь, её начал бить озноб, а внутренности словно скручивались в тугой узел леденящего страха. Пустой гарем пугал девушку — не смеялись наложницы в купальне, не было слышно служанок, обычно сновавших туда-сюда даже по ночам. Тишина повисла над этой частью крепости плотным и вязким пологом. И чудилось принцессе, будто в тенях сокрыта угроза, а в памяти возникли образы из полузабытого прошлого. Когда убили её семью, тоже была летняя ночь, и ничего не предвещало беды.

Лиланг встала с кровати, зажгла ночник, и подошла к зеркалу. Чтобы отвлечься, принялась разглядывать своё отражение. Платье, которое отдала ей Янис, было свободным в талии, а вырез, предназначенный для пышных женских прелестей, обнажал тощую грудную клетку, не оставляя совершенно никакого простора для воображения. Лиланг мрачно разглядывала себя и думала о том, что на фоне пышногрудой Янис она действительно напоминает селедку — ни сисек, ни задницы, одни только кожа, да кости.

Девушка, негодующе фыркнув, направилась к своему ложу, и свернулась на нем калачиком, внимательно вслушиваясь в тишину. Спать ей не хотелось, а тревога уходить не желала. Лиланг не знала, сколько она так лежала на постели, когда в комнате послышались шаги. Иллирийка быстро подняла голову и обмерла, увидев возле себя Митру. Шеддар недобро скалился, щуря жёлтые глаза.

— Ну что, остроухая, — насмешливо протянул он, — некуда теперь тебе деваться, а?

— Ты, наверное, комнатой ошибся, — буркнула опальная принцесса, мгновенно подобравшись, — все первоклассные шлюхи дальше по коридору.

— Янис не обрадуется, услышав, какого ты мнения о гареме, — Митра протянул руку и огладил бедро девушки.

Лиланг тут же соскочила с постели и с отвращением взглянула на шеддара.

— Тебе ещё раз по морде врезать? Или ты просто любишь, когда тебя женщины бьют, а?

Опальная принцесса едва успела договорить, когда легат в мгновение ока оказался рядом с ней. А в следующий миг крепкие руки быстро схватили её и, швырнув на постель, принялись сдирать одежду. Принцесса шипела, кусалась и лягалась, отбиваясь от здоровенного шеддара, но когда он придавил её всем весом, девушка на какое-то мгновение запаниковала. Раздался треск рвущейся ткани — и платье разошлось по швам, а затем плечо девушки пронзила боль от укуса. Закричав, Лиланг нашарила рукой шпильку на прикроватной тумбе. И, недолго думая, всадила её Митре в руку. Шеддар взвыл, ненадолго отпустив принцессу, и этого ей хватило, чтобы извернуться и выскользнуть из-под насильника.

Принцесса быстрым взглядом окинула комнату в поисках чего-то тяжелого, и на глаза ей попался ночной горшок. Почти сразу же когтистая рука полоснула её по спине, заставив заорать дурниной. Метнувшись в угол, Лиланг схватила горшок и, развернувшись, надела его на голову разъярённому Митре. Пока он силился снять с себя сей предмет, опальная принцесса заметила золотую вазу на подоконнике, и тут же ухватила её за горлышко обеими руками — ваза оказалась тяжелее, чем думала Лиланг.

— Сука остроухая! — разъярённо зарычал Митра.

А затем принцесса с размаху опустила вазу ему на голову.

Бооо-о-о-ом-м-ммм!

Издав протяжный и гулкий звук, ваза расколола горшок, попутно сломав один из рогов, и вошла в прямой контакт с головой Митры. Шеддар оглушённо пошатнулся и ухватился одной рукой за стену, а второй за лицо.

— Что, не фартит тебе, клыкомордый?! — заорала Лиланг, невольно перейдя на джалмарийский диалект, и пнула его в коленную чашечку. — Выкуси, дерьма кусок! Бабы не дают, так ко мне полезть решил, рогатый, да?!

Она выскочила в коридор, понимая, что если сейчас ничего не придумает, то в следующий раз отбиться от Митры не сумеет. Услышав злобный рёв за спиной, Лиланг рванулась вперёд по коридору, лихорадочно размышляя, что ей делать дальше. На одном из поворотов иллирийка споткнулась и, потеряв равновесие, врезалась лицом в угол стены. От удара перед глазами заплясали звезды, и в то же время принцессу осенило. Держась ладонью за ушибленную часть лица, она обернулась в сторону Митры и истерически расхохоталась, увидев, что обозлённый шеддар выглядит немногим лучше неё.

— Я тебя убью, — пообещал он ей.

И Лиланг снова припустила вперёд, разрывая на себе все, что осталось от верха её платья. На бегу она ещё больше растрепала себе волосы и закричала:

— Помогите! Кто-нибудь, спасите!

— Ты что творишь, девка?! — принцесса едва успела вынырнуть из-под руки своего преследователя.

Судорожно она искала нужный ей поворот.

— Клыкомордый слабак! — принцесса обернулась, показала Митре неприличный жест и почти сразу же была схвачена за волосы.

Она снова дёрнулась вперёд и вырвалась, оставив в кулаке шеддара изрядный клок волос.

«Где же?! Где?!» — думала принцесса, и тут одна из широких дверей в широком коридоре резко распахнулась.

— Насилуют! На помощь! — Лиланг бухнулась прямо в ноги тому, кто появился из покоев, и громко зарыдала.

— Что здесь происходит? — от зычного и глубокого голоса, казалось, содрогнулись стены.

А может, это было лишь воображение иллирийки. Она в ответ только вцепилась руками в босые ноги.

— П-пом-моги-иии-ите! — принцесса подняла голову, размазывая сопли по лицу и столкнулась с непроницаемым взглядом ещё одного шеддара.

Почти сразу же она услышала, как Митра сзади бухнулся на колени.

— Первый Полководец!

И тут у принцессы душа ушла в пятки. Она невольно прижала уши, отдёрнула руки от ног Полководца и затаила дыхание.

— Я жду объяснений, — голос Полководца был обманчиво спокоен и мягок, однако глаза сощурились, предвещая беду.

— Эта shie…

— Он прокрался ко мне в покои, он хотел меня снасильничать! — Лиланг перебила Митру, бойко затараторила, не забывая шмыгать носом для пущей убедительности. — Я отбилась от него, но он преследовал меня! Защити меня, Первый! Моренос обещал, что я буду неприкосновенна, Полководец!

Полководец склонил голову, внимательно разглядывая распростертую у его ног девицу. Лицо его оставалось невозмутимым, однако Лиланг хорошо представляла, какое зрелище сейчас перед ним открылось — серокожая девка со всклокоченными волосами, с прокушенным плечом, и лицом, на котором медленно, но верно заплывал синяком глаз.

— Она брешет, Полководец! Клянусь портками Махасти, эта девка сама пыталась меня соблазнить! — неуклюже залепетал под тяжелым взглядом Полководца Митра.

— Тебя предупреждали, — ровно ответил ему Первый. — Неоднократно я тебя предупреждал, что будет, если ты ещё хоть раз подойдёшь к одной из моих женщин. Стража!

— Полководец... — оглянувшись через плечо, Лиланг увидела испуганное выражение лица Митры, и ей захотелось рассмеяться — до того потешно он сейчас выглядел. — Поверь, я не...

Быстро возникшие из ниоткуда — и где только они были, когда этот шеддар вломился в её комнату — стражники быстро подхватили Митру под руки и уволокли прочь.

Полководец, наконец, соизволил снова взглянуть на принцессу. Не ожидая от него какой-либо помощи, Лиланг поднялась на ноги, невозмутимо прикрыла одной рукой грудь, а второй потрогала заплывший глаз и недовольно скривилась.

— В порядке? — Полководец внимательно её разглядывал.

— В полном, — буркнула Лиланг. — Подумаешь — глаз заплыл, фи. Что у тебя за крепость такая, что кто ни попадя может в гарем зайти, Полководец? Или как там тебя.

— Редо, — хмыкнул шеддар и, протянув руку, довольно бесцеремонно взял принцессу за лицо и развернул к себе. — Меня зовут Редо. Моренос сказал, кто ты такая. И впрямь... Так похожа на Даэтрана.

— Конечно похожа, я же из его рода! — Лиланг стряхнула с себя руку Полководца и подбоченилась. — Что, мне разве не полагается помощь? Смотри, что он сделал с моим плечом! Мне, знаешь ли, хотелось бы сохранить свой прежний вид, а не ходить со шрамом от чьих-то зубов.

На какое-то мгновение Лиланг показалось, что Редо сейчас развернёт её и пинком под зад отправит куда подальше. Стоило Полководцу зашевелиться, как иллирийка невольно прижала уши к голове — в каждом его движении сквозили угроза и мощь. Однако, Редо лишь позвал своего служку и приказал ему принести мази, да бинты. Затем он вновь посмотрел на Лиланг этим своим нечитаемым взглядом, и посторонился, приглашая к себе в покои.

«Элли был бы в восторге, — подумала Лиланг, с довольным видом перешагнув порог комнаты. — Всего одна ночь — и я в покоях шеддарского полководца».

Пока опальная принцесса сидела на узкой кушетке и возилась с припарками, обрабатывая след от укуса, она то и дело ловила на себе взгляд Полководца. Шеддар созерцал девушку так, словно перед ним был необычный элемент интерьера.

«Редо, — вспомнила принцесса, — хорошее имя».

Сама она опасалась лишний раз поднимать глаза в сторону Полководца. В своём воображении она представляла его легендарной личностью, кем-то похожим на Первозданных. Но сейчас Лиланг видела перед собой всего лишь мужчину с усталыми глазами, безразличного к происходящему.

Что чувствует тот, кто живёт так долго и помнит мир до прихода Совершенных? — размышляла принцесса, заканчивая обрабатывать рану. Она отложила горшок с мазью и тряпки в сторону, недовольно размяла плечо, а затем, подумав, взяла чистый бинт, разорвала его на несколько кусков, и макнув в горшок, приложила получившуюся припарку к своему заплывшему глазу. Затем откинулась на спинку кушетки и с вызовом уставилась на полководца.

— Что?

— Сиськи прикрыть не желаешь? — невозмутимо шевельнул одним ухом шеддар и сложил руки на груди.

— Если бы у меня было чем прикрыть, Полководец, я бы уже это сделала!

Редо молча подошёл к своей кровати, сдернул с неё покрывало и кинул его принцессе. Лиланг поймала его и накинула себе на плечи.

— Спасибо, — несколько смущенно буркнула она. — Странно, что ты не выпроводил меня восвояси. Я, должно быть, ужасно тебя раздражаю.

— Отнюдь, — отозвался шеддар и опустился в кресло напротив иллирийки. — Моренос сказал, что ты девица с тем ещё характером. Тебя привезли лишь вчера вечером, а ты уже нашла себе приключение на задницу.

— Митра сам вломился ко мне, знаешь ли. Редкостный ублюдок.

— Он мой сын, остроухая, — Редо ехидно осклабился, наблюдая за вытянувшимся лицом принцессы.

Впрочем, она не растерялась и тут же одарила его одним из самых убийственных своих взглядов.

— О, тогда это объясняет, почему твой гарем похож на проходной двор.

Лиланг сама не понимала, кто её за язык тянул, но каждое произнесенное ею слово было пропитано неприязнью, что не вполне соответствовало истине. Спокойствие Первого Полководца ужасно раздражало, словно принцесса была пустым местом или диковинной зверушкой. А пристальный взгляд донельзя смущал юный девичий ум.

— Ты сносно говоришь на нашем языке, — заметил шеддар, — но над произношением ещё работать и работать.

— Это... побочное умение. Бродячий образ жизни способствует. У меня, знаешь ли, не было в планах становиться женщиной из твоего гарема, — проворчала Лиланг.

И, поймав насмешливый взгляд Полководца, почувствовала, как у неё горят щеки.

— Теперь есть, — усмехнулся Редо, и Лиланг вспыхнула.

— Моренос обещал мне неприкосновенность!

— Которая исчезнет, стоит мне сказать лишь слово, — невозмутимо парировал шеддар.

— Что, отдашь меня на растерзание своим воинам? Митра уже предлагал! — огрызнулась девушка.

Услышав последние слова, Редо нахмурился.

— Митра... больше не тронет тебя. Слово Полководца, — тихо отозвался он. — И тебе лучше бы не провоцировать его... Лиланг.

Опальная принцесса тихо выдохнула, а от того, как Полководец произнёс её имя, по коже пробежали мурашки.

— И почему же? Я просто надену ещё раз ему на голову горшок.

— Во время Периода Исхода Митра зверствовал едва ли не хуже многих, остроухая. Я видел, что он делал с женщинами из твоего народа — и хоть то было время войны и ненависти — никто не заслуживает подобной участи.

Опальная принцесса прикусила язык, едва не ляпнув очередную глупость. Ей не нужно было спрашивать Редо, зачем он держит Митру при себе. Тот действительно мог быть живодером и насильником, но если он представлял собой ценного командира, то Полководец имел право закрывать глаза на остальные его огрехи.

— Я не вернусь в ту комнату, — нарушила она воцарившееся молчание.

— Останешься здесь, — легко согласился Редо, и принцесса тут же оторопела.

— Что?!

— Кровать вон там, располагайся, — хмыкнул шеддар, а сам так и поедал иллирийку жадным взглядом.

Лиланг замялась, не решаясь задать смущавший её вопрос. Впрочем, надо отдать должное Редо, понаблюдав за терзаниями ночной гостьи, он весело улыбнулся и произнес:

— Не бойся, я к тебе не прикоснусь.

И едва принцесса с облегчением выдохнула, ехидно добавил:

— ...Сегодня. Все равно тебе некуда теперь деться.

Уже выходя за дверь, Полководец задержался на пороге, обернулся и с озорством подмигнул ошарашенной Лиланг.

====== Глава 5: Мы неделимы. Самый лучший враг ======

Комментарий к Глава 5: Мы неделимы. Самый лучший враг И бонус «Любовь выше смерти» — https://i.ibb.co/MBmxCLg/104-sunset.jpg

Глава писалась долго, глава писалась трудно.

Прошу прощения за задержку, у автора лето и немножко экзистенциальный кризис)))

It’s true

The way I feel

Was promised by your face

The sound of your voice

Painted on my memories

Even if you’re not with me

I’m with you

You now I see

Keeping everything inside

You now I see

Even when I close my eyes

No matter how far we’ve come

I can’t wait to see tomorrow

With you

(И это правда! Искру я видел в недрах твоих глаз.

Я помню все: твой голос, он не исчезнет никогда.

Я помню каждый волос — и даже если не со мной ты,

Все равно с тобой я. Тебя я вижу и сейчас,

Держа в себе все. Помня.

Нет, все равно, куда зайдем мы!

Я так жду завтрашнего дня,

Что встречу я рядом с тобою)

© Linkin Park — With you

В живущих сочетаньях звездной пыли

И в веренице гаснущих времен

Мы будем помнить только тех, кого любили,

Но ни за что не вспомним их имен.

Мы бродим, слепо тычемся в ладони,

Лишь сердцем призывая свет души

Утраченной, которую не помним,

Но обрести безудержно спешим.

© Таня Гусена

С этим Совершенным Девятый сталкивается уже не впервые. И каждый раз их схватки заканчиваются вничью. Девятого это раздражает — он не привык проигрывать. И он не может допустить, чтобы среди Совершенных был кто-то равный ему в воинском искусстве. И вместе с этим он получает необъяснимое удовольствие от новой стычки со старым врагом. Девятый парирует очередной выпад и только диву даётся — какое, все-таки, странное оружие у его соперника. Дальше он не успевает додумать — враг атакует снова, и Девятый едва успевает отразить удар. В последний момент он хвостом подсекает Совершенного, и тот падает на сухую землю.

— Мне споют твои кости и кровь, Совершенный! — рычит Девятый, и заносит над ним меч, собираясь добить, но что-то отвлекает его внимание.

Шеддар бросает взгляд в небо — и видит, как оно рвётся на части, обнажая чёрную пустоту, сквозь которую на мир смотрит тысяча безумных глаз. И рокот сонма голосов сотрясает землю на поле боя. А потом все озаряется невыносимым светом, и шеддар жмурится, боясь ослепнуть.

Сияние становится все ярче и нестерпимее, и Девятый, забыв про поверженного Совершенного, хочет попятиться назад, щурясь и чувствуя, как слезятся глаза от ослепительного света. Все его инстинкты вопят, что надо бежать, спасаться, жить-жить-жить! Но ноги словно вросли в землю, и Девятый, пожалуй, впервые в жизни чувствует страх — тот самый, который сковывает движения, растекается по жилам отвратительным холодом, скручивает все внутренности. Девятый с трудом заставляет себя сделать шаг назад, затем ещё один.

На поле битвы воцаряется поразительная тишина, сражение продолжается, но Девятый не слышит звона стали и выкриков сородичей, стонов умирающих.

— Отступайте... — шепчет он и тут же заставляет себя закричать. — Отступаем! Отступаем! — почти сразу Девятый понимает, что никто его не услышит.

Краем глаза он видит, как поднимается с земли поверженный им Совершенный, видит, как чужак вскидывает голову, глядя на небо. А дальше Девятый разворачивается и припускает изо всех сил, выжимая из ног всю скорость. Инстинкты продолжают вопить, и они же подсказывают Девятому — если он сейчас обратится и взлетит, то гибель настигнет его в небе, не оставив ни малейшего шанса на спасение. И Девятый бежит так, как не бегал никогда. Рядом с ним мелькает тень — это его соперник. На лице Совершенного отражается ужас, и, пожалуй, именно это объединяет двух врагов. Девятый понимает, что если они сейчас погибнут — то уже никогда не переродятся, а такой участи он не может пожелать даже чужаку, что бежит рядом с ним. Недолго думая, шеддар хватает Совершенного за руку, и тянет за собой, показывая путь. Он видит впереди скалы и мельком думает — вот бы успеть добраться до них.

Не успевает.

Он слышит громкий хохот сонма голосов, ослеплявшее сияние резко сменяется тьмой, и слышится звук, похожий на громкий хлопок. Земля вздрагивает, и тугая волна толкает Девятого в спину, выбивает почву из-под ног. Совершенного относит куда-то в сторону, и Девятый успевает заметить, как его недавний враг взмахивает руками, пытаясь удержать равновесие, но падает — и летит вниз, по склону вздыбившейся земли.

Сам же Девятый больно обдирает руки и ноги, пытаясь затормозить своё падение. В итоге он ударяется спиной обо что-то, и вокруг него воцаряется тьма.

Он ненадолго приходит в себя, первое, что видит — склонившегося над ним Совершенного, которого не успел добить. Девятый вяло отмахивается, отталкивая от себя руки цвета золота, и пытается подняться. Боль в затылке заставляет его лишиться чувств повторно. Следующие несколько раз он приходит в себя мельком, ненадолго. В памяти остаются обрывки видений: золотые руки, вцепившиеся в его запястье, голос на чужом, странном и певучем языке, и чувство, что его волочат по земле.

Зачем ему это нужно? — отрешённо думает Девятый во время следующего проблеска сознания. — И почему я так хотел его спасти?

Всполохи костра, освещающего пещеру. Странный гул, доносящийся со всех сторон, дрожащая под спиной земля. Золотые руки, на поверку оказавшиеся холодными. Лицо — при взгляде на него в затуманенный разум приходит только одна мысль: «безупречное». Пронзительные, цвета жидкого золота, глаза. Покрытые грязью и копотью длинные волосы. И снова голос — будто Совершенный напевает что-то на своём языке. И чем громче звучит его речь, тем легче становится Девятому — отступает боль.

Он пытается сесть, но золотые глаза внимательно смотрят на него. И чужой голос приказом звучит в разуме:

Спи.

И Девятый успевает лишь удивиться — почему он понимает чужака? — прежде чем впасть в забытье.

Когда он приходит в себя в следующий раз, то чувствует запах еды. Совершенный, отодвинувшись от костра, молча протягивает ему мясо на кости, и Девятый жадно вгрызается в него острыми зубами.

Девять, — слышит он в своей голове. — Какое странное у тебя имя. Девять.

От неожиданности молодой шеддар роняет недоеденную кость и с подозрением смотрит на своего... спасителя, пожалуй.

— Откуда ты знаешь? — настороженно рычит он.

Я вижу твои мысли, знаю, кто ты, как ты жил, чего боишься, — Совершенный молчит, но Девятый продолжает слышать его в своей голове. — Я не знаю твоего языка, Девять. Как и ты — моего. Но мысли — они безграничны, они стирают любое непонимание.

— Зачем ты спас меня? — спрашивает Девятый удивленно.

Мы... в одной лодке? Так вы любите говорить? — слышит он ответ. — Там, наверху — смерть. Мы отнюдь не в эпицентре бури, поверь. Но Глеанн предпочёл погубить всех, даже сородичей.

Девятый вскакивает со своего места.

— Там мой легион! — рычит он.

Там только пепел и Его голоса, — звучит ответ Совершенного в его голове. — Ты никого не мог спасти, и сам бы не уцелел.

— Я должен это увидеть! — продолжает рычать шеддар. — Вдруг кто-то спасся — как и мы?

Выход из пещеры завален, — невозмутимо сообщает ему Совершенный. — Можешь проверить.

Девятый бредёт побесконечной сети туннелей, и в конце концов, вынужден признать правоту Совершенного. Вернувшись обратно в пещеру, он долго сидит с недовольным видом, да зыркает в сторону собрата по несчастью.

— Как так вышло, что я могу тебя понимать? — наконец, спрашивает шеддар, нарушая вязкую тишину. — Не только в мыслях ведь дело.

Совершенный смотрит не моргая, похожий на статую из серебра и золота. Вдруг его очертания расплываются, и на его месте Девятый видит шеддара, подобного себе.

У меня было много времени, чтобы понаблюдать за тобой и твоим народом, — шеддар скалится в ответ. — Мы можем принимать любой облик, Девять. Можем сделать так, что вы никогда не узнаете чужака среди вас.

— Ты мог уничтожить нас изнутри, — сипло отвечает Девятый, не доверяя своим глазам.

Мог бы, — смеётся Совершенный, — но не захотел.

Девятый не находит, что ему ответить и замолкает.

Ему кажется, что здесь, под землёй, время стерлось, слилось в долгий, бесконечный день. Он вынужден общаться с Совершенным — и однажды понимает, что не чувствует больше настороженности и тревоги. Девятого это пугает, ему это не нравится. Он вновь заводит разговор о поиске дороги наружу. Он не собирается отступать, он чувствует себя зверем в клетке.

И Совершенный тоже это видит.

Он долго смотрит на Девятого, и никаких эмоций не отображается на его безупречном лице. Затем он неохотно встаёт, и манит шеддара за собой.

Если пожелаешь окликнуть — зови меня Познавателем.

Девятому совсем не хочется идти одному, и потому он молча следует за Совершенным. Он видит его спину, и диву даётся — как может кожа быть цвета золота? Как могут сиять длинные волосы? Что за странный доспех на нем? Почему он спокойно повернулся к нему спиной? Не боится ведь ножа в ребро...

Не боюсь, — снова этот насмешливый голос в голове. — Ты слишком честен. И зачем-то ты потащил тогда меня за собой, Девять.

Шеддар вздыхает с неприязнью, но вынужден признать — Познаватель прав.

Зачем он вообще хотел его спасти?

Девятый и сам не знает.

Познаватель замирает, оказавшись в тупике. Не успевает его спутник ехидно осклабиться, как Совершенный проводит рукой по воздуху — и пространство расходится под его ладонью, будто острым ножом его резали. Девятый только давится возмущением — чего ради они столько времени тут сидели?! Ведь все было так просто...

Идём.

Отбросив сомнения, Девятый шагает вслед за Совершенным в созданный им разлом.

...И оказывается там, где совсем недавно звенела сталь и сражался его легион. Девятый сжимает и разжимает пальцы, раздувает в отчаянии ноздри.

Перед ним — оплавленные горы и пепелище. Что бы здесь ни случилось, оно не оставило от его собратьев даже тел, подарив им мгновенную смерть.

Девятый думает — они все ждали победы, и он сам верил в свой легион.

— Мне споют ваши кости и кровь, братья и сестры, — тихо молвит шеддар и в отчаянии поворачивается к Совершенному.

Ты сказал мне эти слова в бою, — слышит он Познавателя, — и теперь обращаешься к павшим с ними же. Зачем?

Девятый молчит, и сварливо думает, что раз остроухому так интересно — пусть прочитает мысли. И Познаватель оправдывает его ожидания.

Вы странный народ. Провожаете друзей и врагов одинаково.

— Смерть одна, — пожимает плечами Девятый, — нет никакой разницы между павшими.

Интересная точка зрения, — ему кажется или на бесстрастном лице Совершенного мелькает улыбка?

Надо идти, — Девятый уже привыкает к чужому голосу в своём разуме. — Мы должны уйти, иначе Он нас найдёт.

— Он?

Тысячеглазый. Хаос. То, что погубило нас всех.

Девятый неторопливо обдумывает услышанное, поднимает голову и смотрит на небо. Там, уродливо разрезая вечную синь, виднеется ещё один разлом. Он огромен, но нет в нем тысячи безумных глаз, только жуткая пустота.

Девятый вдруг оборачивается — слышится знакомый голос, зовущий его. Не обращая внимание на протесты Познавателя, он идёт на звук, и под его ногами поднимается пепел.

— Кто-то выжил! — кричит он Совершенному, зная, что тот пойдёт за ним.

Он видит вдали фигуру и неожиданно улыбаясь, срывается с места. Среди пустоши потерянно бредёт юный шеддар, он вертит головой, и продолжает звать Девятого. А увидев его — выдыхает с облегчением, но в глазах его застывшее отчаяние.

— Моренос! — Девятый обнимает друга, радостно скалится.

— Живой! Ты живой! — смеётся Моренос, похлопывая собрата здоровой рукой. — Как же ты...? — он осекается, отшатывается назад, заметив Познавателя. — Сзади!

— Я знаю, Моренос, — кривится Девятый. — Я жив благодаря ему.

Моренос с подозрением глядит на Совершенного, невольно прячет увечную руку за спину, и недоверчиво щерится, прижимая уши к голове.

— Это все — из-за вас! — шипит он зло.

Из-за нас, — соглашается Познаватель, а Девятый хмыкает, видя ошарашенное лицо Мореноса. — Но не все Совершенные стремятся к войне. Её еще можно остановить.

— Остановить? Ты видел, что твои сородичи сделали с Ашваяром? Они стёрли его с лица земли одним ударом! Оглянись вокруг — здесь тоже остался только пепел! — Моренос поворачивается к Девятому. — Я искал тебя. Что-то не так. Махасти пришла ко мне — и приказала найти тебя. Но я больше не слышу её! Я не слышу даже нашу землю, словно что-то ранило её. Я видел других шеддаров, они будто обезумели. Что-то страшное случилось, Девятый. Страшнее, чем раньше!

Пока он говорит — сбивчиво и быстро — Совершенный подходит к недоумевающему Мореносу, берет его за увечную руку, и пресекает попытки шеддара выдернуть её из золотых ладоней. Стоит Познавателю улыбнуться, как Моренос с удивлением глядит на свои пальцы — они больше не сведены судорогой, они послушно и без привычного хруста гнутся, не причиняя невыносимую боль. Моренос недоверчиво сгибает руку в локте, вертит запястьем, и на лице его расплывается счастливая улыбка.

Не все из нас хотят войны, — повторяет Познаватель. — Кто-то должен её завершить.

— А мы-то тебе зачем? — ворчит Девятый, тоскливо разглядывая пустошь вокруг.

Совершенный подходит к нему и обхватывает ладонями лицо, от чего Девятый кривится, но сдерживается и не отталкивает его.

Вам обоим, — Познаватель холодно улыбается, — суждено прожить долгую жизнь, пройти через множество свершений. Даже я не могу заглянуть так далеко в будущее, но вы — молодые и сильные — выживете. Когда мы встретились впервые, Девять, я думал, что убью тебя так же легко, как остальных. Но ты упрямый, яростно хочешь жить, не умеешь сдаваться. Ты отличаешься от других. Значит так надо было — чтобы мы оба выжили.

Познаватель поворачивается к Мореносу.

А ты, шаман, всегда слушай Её волю. И свою землю. Теперь у тебя есть Дар, ты можешь больше, чем твои сородичи. Ты и Девять — вы оба можете гораздо больше.

Моренос хочет что-то сказать, но лишь недоуменно хлопает глазами.

Совершенный снова улыбается и разрезает перед собой пространство.

— Погоди! — кричит Моренос. — Мы слышали тебя в наших мыслях... Но как тебя зовёт твой народ?

Познаватель долго смотрит на его, словно взвешивает «за» и «против», пожимает плечами.

— Daetran, — слово звучит непривычно, чуждо для шеддаров.

Моренос думает, что никогда не забудет это имя.

— Уже уходишь, Познаватель? — Девятый не решается произнести имя на чужом языке, зовёт Совершенного так, как привык. — К чему все это было? Мы ещё встретимся?

Возможно, — снова этот голос в голове. — Если ты проживешь достаточно долго, то встретишь меня в моих детях. Прощай, Девять.

Когда Совершенный исчезает, двое шеддаров остаются одни на пепелище.

— Самая странная встреча в моей жизни, — бурчит Девятый. — Ничего не понимаю. А ты, Моренос?

Сородич неопределенно пожимает плечами.

— Не знаю, Девятый. Но нам надо уходить. Мы должны найти других легионеров.

Девятый в последний раз бросает взгляд над жуткий Разлом в небе. Что-то подсказывает ему, что теперь изменилось все, а мир больше не станет прежним.

Познавателя он встретит ещё не один раз — и всегда Совершенный будет приходить к Девятому под чужой личиной. Он поможет Девятому вновь собрать Третий Легион, расскажет о слабых местах своих братьев и сестёр. И Девятый станет первым, кто услышит знаменитую «исповедь Даэтрана», а Моренос будет звать Познавателя «самый лучший враг». До тех пор, пока Совершенный не исчезнет. О Познавателе Девятый услышит снова спустя много-много лет, когда ему уже дадут Имя и титул. Он станет Редо, Первым Полководцем Джагаршедда, и поведёт шеддаров за собой в решающую битву. И война, которую назовут Периодом Исхода, завершится, а Совершенные лишатся своего могущества.

...Редо вздрогнул и проснулся. Зевая, он с удивлением понял, что снова заснул за столом. Шеддар недовольно заворчал, разглядывая опостылевшие ему письма и депеши. Уныло подумал о том, что пора уже отправить Бесстрашных в Маеджу — слишком уж много беспокойства ему стал доставлять этот клан в последнее время. С недовольством Редо вспомнил Митру. Старший сын был строптивцем и упрямцем, каких еще поискать. Честолюбив, амбициозен и давно засматривается на место Полководца. Однако, Редо знал, что Митре никогда не хватит духу вызвать его на честный бой, и потому он всегда будет легатом. Полководец нахмурился — мысли о старшем сыне давно не приносили ему радости, одну лишь тревогу. Полководец вздохнул, решив, что утро вечера мудренее. Он собрался было дойти до кровати, чтобы уснуть мертвым сном, но, проходя мимо окна, взглядом зацепился за худую женскую фигуру внизу. Она, казалось, бесцельно бродила вдоль крепостной стены, и Полководец так и застыл, не в силах оторвать взгляд от хрупкой серокожей девицы.

Он услышал знакомую поступь, и Янис почти бесшумно скользнула в покои. Она застала Полководца возле окна — шеддар сонно потирал лицо, и внимательно смотрел на крепостные стены — туда, где в последнее время, с вечера и до самой ночи полюбила гулять иллирийка.

Янис вздохнула — снова Редо уснул за столом, разбирая бумаги. А теперь вместо того, чтобы поспать оставшиеся до рассвета часы, Полководец с задумчивым видом созерцает из окна серокожую девку. Не то, чтобы Янис её недолюбливала — скорее, она остро ощущала, что принцесса Лиланг, как называла себя остроухая — совсем чужая для Джагаршедда.

— Зачем ты позволяешь ей бродить, где попало? — Янис опёрлась локтями на подоконник.

— Зачем мне запирать её? Она ведь не сбежит никуда, — в тон ей отозвался Редо. — Если бы она желала этого — давно попыталась бы, вместе со своим дружком. Пусть освоится.

— Что ты собираешься делать с ней дальше? Она чужая среди нас, никто из наложниц не желает знаться с ней. — Несколько сварливо поинтересовалась Янис.

— Она... — Редо замолк, подбирая подходящее слово, — интересная. Не похожа ни на кого из вас. — По его губам скользнула странная улыбка.

Янис удивлённо заглянула ему в лицо, но оно вновь было привычно бесстрастным. И только хвост, которым Полководец игриво помахивал из стороны в сторону, выдавал его. Янис кашлянула, скрывая смешок.

— Редо, — недоверчиво усмехнулась она, — неужто эта остроухая тебе в душу запала?

— Как знать, — Полководец пожал плечами. — Быть может мне просто надоело однообразие Джагаршедда.

Янис покачала головой. Она знала Редо почти всю свою жизнь. Ей точно было известно — Полководец не любил никого из своего гарема, и в сердце его — выжженная пустошь. Он живет, он правит Джагаршеддом, но часть него умерла вместе с прежним миром во время Периода Исхода. И казалось всегда Янис, что не родилась ещё женщина, способная завоевать сердце Первого Полководца.

До нынешнего мгновения.

Она куда внимательнее присмотрелась к иллирийской гостье, и подумала, что надо бы ей узнать эту девицу получше. Да и были у Янис на то свои причины — последняя любимица Полководца, Манон из Могенсая, оказалась на редкость склочной бабой. До её появления Янис управляла гаремом без особых проблем. Под её надзором наложницы сосуществовали мирно — ровно настолько, насколько спокойно может сосуществовать змеюшник. Манон ворвалась в размеренную жизнь гарема яркой кометой, и тут же принялась наводить свои порядки. Норов у неё был буйный, а сама она — редкой красавицей. Младшие наложницы боялись её, как огня, и порой Янис казалось, что прозвище Манон — «заклинательница змей» — донельзя точно подходит ей. Янис не любила эту выскочку, несмотря на то что им удалось прийти к мирному соглашению.

Глядя на Лиланг, Янис подумала, что возможно, у Манон появилась соперница, если не достойная — то упрямая точно.

Первым и довольно символичным «подарком» от наложниц стала эфа. Лиланг обнаружила ее в своей постели, вернувшись в комнату после очередного ночного променада по крепости. В полутьме она, быть может, и не заметила бы змею, если бы до ее слуха не донеслось своеобразное шуршание, которое могла издавать только песчаная эфа.

Лиланг замерла на несколько бесконечно долгих мгновений, а затем, стараясь не делать резких движений, потянулась к лежащему возле стены посоху. Взяв его в руки, быстро поддела змею и вышвырнула её в окно. После этого Лиланг внимательно и осторожно обыскала свою комнату, не пропустив ни одного темного угла. Вторую эфу она обнаружила в ночном горшке. Не дожидаясь, пока чешуйчатое создание занервничает, принцесса быстро накрыла горшок крышкой и, взяв его в руки, решительно вышла в коридор. Отыскав покои Янис, Лиланг громко забарабанила кулаком по двери. Вскоре она услышала лёгкие шаги, а затем на пороге появилась наложница Полководца. Сонно и недовольно она смотрела на принцессу, а потом ее взгляд упал на ночной горшок, который Лиланг держала во второй руке. На лице Янис отразилось искреннее недоумение.

— Как часто змеи заползают в комнаты крепости? — в лоб спросила принцесса.

— Почти никогда, — удивлённо ответила ей женщина.

— Среди наложниц есть заклинательницы змей? — задала Лиланг следующий вопрос.

Янис с подозрением взглянула на горшок в её руках.

— Есть, — осторожно произнесла она, — но зачем тебе...

— Где она? — напирала Лиланг.

Янис, окинув быстрым взглядом пустой коридор, втянула принцессу в свои покои и захлопнула дверь.

— Что случилось? Зачем тебе Манон? — она сложила руки на груди и приготовилась слушать ответ.

— Значит, ее зовут Манон! — обрадовалась Лиланг и с нежностью погладила свой горшок. — Видишь ли, Янис, кто-то запустил гадюк в мою комнату. Кто бы это мог быть, как думаешь?

Шеддарская женщина исторгла из себя страдальческий вздох.

— О, Манон... — пробормотала она, — не надоело ещё ей всех вокруг подозревать?

— А с этого места поподробнее! — принцесса одарила женщину сладкой улыбкой. — Я вся внимание! В конце концов, я теперь одна из вас.

Янис вздохнула, разглядывая девушку перед ней. Лиланг была права — теперь она одна из них, нравилось это им или нет.

— Садись, — она указала на кушетку у окна, а сама расположилась в кресле рядом, закинув одну ногу на другую.

Когда Лиланг приняла её предложение, присев на край кушетки, при этом продолжая обнимать ночной горшок, Янис некоторое время созерцала ее, словно что-то решая для себя. Лиланг встретила взгляд женщины и расправила плечи, словно показывая, что и она не лыком шита.

— Скажи, остроухая, — задумчиво протянула женщина, — зачем тебе это нужно? Я осмелюсь предположить, что ты должна ненавидеть нас, как твои сородичи.

Некоторое время принцесса сидела с искренне недоумевающим видом, но потом, глядя на Янис, решила быть честной. В конце концов, терять ей было нечего. Лиланг начала издалека, и когда она заговорила, то мысли, которые роились в ее голове уже давно, наконец-то обрели форму и порядок, стали понятными и осознаваемыми.

— Ты мне сказала однажды, что мы предали свою богиню-мать и живём без веры. Я много думала над твоими словами и поняла одно. Мой народ застрял в прошлом. Мы словно повисли в безвременье и храним память о нашей родной земле. Совершенные называли её Айягарасэ — Золотая Земля. Нашего мира давно нет, мы утеряли бóльшую часть знаний, с которыми пришли сюда. Но нет ни одного иллирийца, который бы не помнил Айягарасэ. Память о ней живет в нас, в нашем разуме, в нашей крови. Мы видим её во сне — прекрасные, стеклянные города, машины, способные подниматься к звёздам, чьи названия мы забыли. Сны о Золотой Земле — это все, что у нас осталось. Мы действительно убили нашу мать и перестали быть Совершенными. Мы не сохранили ее имени, даже наши жрецы зовут её Неназванной. Мы давно оставляем в храмах подношения вашим Первозданным — они заменяют нам то, что мы потеряли. И все же, мы помним Айягарасэ, мы верим в неё. И это самая большая наша ошибка — мы живём прошлым, грезим о былом могуществе. И единственное доказательство того, что мы были сильными и Совершенными — Период Исхода. Война, в которой мой народ принёс много бед этому миру. И Хаос — страшная, всепоглощающая пустота, которую все зовут Тысячеглазым. Мы принесли Его в себе, Он есть в каждом из нас. Без Неназванной иллирийцам никогда не обрести могущество, но Тысячеглазый способен дать моему народу силу — некоторым из нас, кто достаточно силён, чтобы прожить ещё какое-то время после того, как станет одержимым. Проводники сонма Его голосов — так мы их зовём. Но эта сила не даст будущего моему народу. Память об Айягарасэ не возродит давно умершую землю. Мы помешаны на чистоте крови — и вырождаемся. С каждым поколением продолжительность нашей жизни становится все меньше. Я видела полукровок — вот, за кем будущее, за кем спасение. Но мой народ этого не понимает. Мы чужие здесь — даже спустя столько тысячелетий. Мы не хотим меняться. И мы умрем, если ничего не изменится. — Лиланг говорила все увереннее, глаза её зажглись азартом. — Я хочу построить новый мир, в котором не будет войны, в котором нет места ненависти между шеддарами и иллирийцами. Честно говоря, я поняла это только сейчас. Я хочу спасти свой народ. Элли учил меня — не важно, чья кровь в твоих жилах. Во мне не было ненависти к шеддарам, но я вас боялась. Я и сейчас боюсь. Но когда я увидела Мореноса и Первого Полководца, я подумала, что в них нет ненависти ко мне. И в тебе её нет, Янис. Я просто для вас чужая. Мы ведь знаем друг о друге только по легендам о Периоде Исхода. Почему бы не попробовать все изменить? — принцесса замолчала, переводя дух.

Янис смотрела на неё широко раскрытыми глазами, губы её расползлись в недоверчивой улыбке. А затем она изумлённо присвистнула.

— Да тебе не занимать амбиций, остроухая. Ты всего пару недель здесь, а уже строишь грандиозные планы, — женщина рассмеялась. — Мне нравятся твои прямота и смелость, Лиланг. Но... у тебя нет ничего. Моренос сказал, что ты опальная принцесса, последняя из рода. Как можешь ты осуществить задуманное, не имея ничего?

— Я начну с малого, — усмехнулась принцесса, — для начала я хочу выжить в этом змеюшнике, который вы называете гаремом. Я ответила на твой вопрос, Янис. Теперь ты ответь на мой: кто такая Манон?

— Манон, — шеддарская женщина с неприязнью произнесла это имя и недовольно нахмурилась. — Моя головная боль и источник проблем в гареме. Тебе сложно будет понять нашу иерархию, Лиланг. Но мы не просто женщины Полководца, мы — жрицы Махасти, её глаза и уши на этой земле. Пока она благоволит ему — он остаётся Полководцем. Видишь ли, Редо помнит мир другим. Он помнит времена, когда Первозданные были живы и ступали по нашей земле. Он служил Махасти, будучи безымянным, и до сих пор она хранит его от смерти. А значит — храним мы все. Манон же... другая. Он взял её из клана Могенсай не так давно — всего несколько лет назад. Это была сделка с отцом Манон — он решил подарить Полководцу свою дочь. Быть наложницей и жрицей — великая честь, которую Манон не способна оценить. До её появления мы все жили в мире, но она хочет большего. Она желает быть единственной для него, быть первой во всем. Никто из нас не делал ей плохого, но она принесла нам много бед. Она алчная и жестокосердная женщина. Многие в гареме боятся ее, и даже я бессильна. Манон хотела занять мое место, стать главной, но этого не случится, пока я жива. Мы заключили с ней мир, и до недавнего времени наше соглашение было в силе. А сейчас появилась ты — и Манон увидела в тебе угрозу. Она не остановится, пока не уберёт тебя с дороги.

— Но зачем? — удивилась Лиланг, — Полководец и внимания-то на меня не обращает!

«Это тебе только кажется, остроухая, — мысленно усмехнулась Янис. — Редо глаз с тебя не сводит, стоит тебе оказаться в поле его зрения».

— Вы с Манон похожи, — вслух произнесла она, — обе слишком молоды, обе чужие здесь, обе совершенно не понимаете наших законов. Думаю, Манон попросту не желает видеть в гареме подобную себе.

— Да я даже не знаю, как она выглядит! — возмутилась Лиланг. — Но, наверное, пора увидеть женщину, запустившую в мои покои змей, — с этими словами принцесса легонько встряхнула горшок в своих руках, и оттуда послышалось недовольное змеиное шипение. — Вернёмся в самое начало — где Манон?

— Ты же не собираешься искать ее сейчас, среди ночи? — буркнула Янис, впрочем, без особого удивления.

— Именно это я и собираюсь сделать! — широко улыбнулась принцесса и бодро вскочила на ноги. — Скажи мне, Янис!

— Она, — шеддарская женщина вздохнула, — сегодня у Полководца.

Показалось ей или по лицу серокожей девицы пробежала тень недовольства?

— Замечательно, — фыркнула Лиланг, — где же ещё быть вашей загадочной заклинательнице змей, как не в постели у мужика.

С этими словами принцесса резко развернулась и решительно вышла за дверь. Янис бросилась следом.

— Стой! Ты что собираешься сделать?! — выкрикнула она в спину иллирийке.

Не оборачиваясь, Лиланг звонко ответила:

— Устроить всем весёлую жизнь!

Когда она исчезла за углом, Янис все ещё смотрела в ту сторону, прикусив губу.

Лиланг гордо прошествовала мимо молчаливой стражи. Шеддары проводили ее взглядами, но никто из них даже ухом не шевельнул. Принцесса подозревала, что свободой своих передвижений обязана Полководцу. Она не чувствовала себя ни пленницей, ни наложницей. Скорее, она ощущала себя... никем. И это чувство не нравилось ей, смешивалось с досадой. Никто не хотел её знать, и в то же время, не стремился причинить ей вред — до сегодняшней ночи. И потому, оказавшись в коридоре, что вёл к покоям Полководца, Лиланг решительно упёрла свободную руку в бок и уставилась на молчаливую стражу.

— Возвращайся, остроухая, — произнёс один из воинов.

— Даже не подумаю, — фыркнула Лиланг, — у меня к Полководцу срочное дело.

— Посреди ночи? — весело ухмыльнулся второй, переглядываясь со своим соратником.

— Да, посреди ночи! — отрезала принцесса, и, вытянув руку с горшком, приподняла крышку.

Услышав змеиное шипение, шеддары отшатнулись, и этого оказалось достаточно, чтобы принцесса быстро поднырнула под руку одного из них и бодро помчалась вперёд. Сзади послышался негодующий рёв и топот ног. Лиланг почти сцапали за шиворот, когда она врезалась в двери, ведущие в покои Полководца. Те, пронзительно скрипнув, распахнулись настежь, и принцесса кубарём ввалилась в полутемную комнату. Она успела увидеть мелькнувший в полумраке голый, поджарый зад, взметнувшуюся гриву чёрных волос, а затем раздался короткий женский вскрик. Не размениваясь на обвинения, Лиланг что есть силы швырнула ночной горшок на пол. Сосуд с глухим звуком лопнул, и принцесса едва успела заметить, как из него в сторону кровати шмыгнула шипящая песчаная эфа. Женщина на постели громко завизжала и подскочила с места. Лиланг увидела мелькнувшее в складках простыни чешуйчатое тело, а затем меткий бросок кинжала оборвал жизнь эфы, пригвоздив змеиную голову к кровати. Лиланг успела издать торжествующий смешок, прежде чем один из замешкавшихся стражников скрутил ее и ткнул лицом в пол. Но даже находясь в этом подобии раболепного поклона, иллирийка упрямо вскинула голову и встретилась взглядом с Полководцем. От возмущения у него, казалось, встопорщилась даже борода, а уши плотно прижались к голове, словно у обозлённого уличного кота. Лиланг заметила хвост, которым шеддар недовольно размахивал из стороны в сторону. Редо открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут взвилась с постели женщина, с которой он был.

— Покушение! Она хотела убить нас, Полководец!

Услышав её возглас, Лиланг почувствовала, как сердце пропустило удар. Движимая желанием поставить Манон на место, он как-то не предполагала подобное развитие событий.

— Вот к чему приводит присутствие Совершенной в нашем гареме! — не замолкала Манон, и кажется, она могла продолжать обвинительный монолог ещё долго.

Но Редо повернул голову в её сторону и спокойно осадил женщину:

— Не додумывай то, чего не знаешь, Манон.

— Что тут додумывать, она же...

— Ты никогда не была дурой, Манон. Что это с тобой сегодня? — Полководец даже не повысил голос, а в покоях воцарилась тишина, и заклинательница змей в буквальном смысле поджала хвост.

Лиланг с невольным восхищением подумала, что ей никогда не достичь подобного мастерства призывать к молчанию одним взглядом. Редо неторопливо выдернул кинжал из головы эфы и небрежно кинул его на прикроватный столик. Затем, смерив Манон безразличным взглядом, молча указал ей на дверь. Заклинательница змей, прижав уши к голове, недовольно зарычала, но послушно облачилась в легкую тунику и выскользнула из покоев. Проходя мимо принцессы, она едва слышно прошипела что-то вроде «shienadan» — Лиланг не знала этого слова на шеддарском языке, и потому лишь удивленно вскинула брови, в то время как стражники Полководца недовольно переглянулись.

Редо вздохнул и, обернув вокруг бёдер простыню, знаком приказал своим подчиненным отпустить Лиланг.

— Но, Первый, — с опаской подал голос один из них, — а ну как остроухая ещё что-нибудь придумает?

— Я уж как-нибудь сам справлюсь, — хмыкнул Полководец. — Не думаю, что наша гостья припрятала ещё какой-нибудь сюрприз, верно?

Стражи переглянулись, и отвесив почтительный поклон, попятились на выход. Редо протянул принцессе руку и помог ей подняться с колен. Лиланг попыталась гордо вздернуть нос, но сообразила, что все равно смотрит на Полководца снизу вверх, и грустно поникла.

— Ты, похоже, самая настоящая заноза в заднице, — поморщился Редо. — А ночь обещала быть великолепной...

— С этой шмарой-то? — фыркнула принцесса. — Не подсунь она мне гадюку в постель — наслаждались бы вы сейчас обществом друг друга.

— Лиланг, — сощурился Полководец, — мое настроение испорчено. У тебя есть идеи, как исправить ситуацию?

— Я могу её только усугубить, — сверкнула зубами иллирийка.

— Ну почему же, — не согласился Редо, и лукаво улыбнулся, — ты вполне могла бы компенсировать.

Несколько мгновений принцесса недоуменно разглядывала нагло улыбавшегося шеддара, а потом покраснела.

— Я... что?! Нет! Конечно же, нет! — возмутилась она и, подумав, на всякий случай добавила: — Фу!

— Я готов выслушать иные предложения, — с этими словами Редо отвернулся.

Пока он переодевался, принцесса успела залюбоваться широкой спиной, которую украшала черная вязь. Такой узор Лиланг видела на многих сынах Джагаршедда, он отличался в основном цветом и парой-тройкой дополнительных штрихов. На миг принцессе захотелось подойти к Полководцу и коснуться пальцами этих узоров, провести линию вдоль позвоночника, а потом перед глазами возникла донельзя живая картинка — как шеддар разворачивается к ней, а сильные руки сжимают её в объятиях...

Лиланг вспыхнула и отвела взгляд, решив, что её воображение слишком уж разыгралось.

— Я все ещё ожидаю твоих предложений, — из размышлений ее вывел уже привычно насмешливый голос Полководца.

— Предложений? Ах да... Как насчёт того, чтобы показать мне крепость? — несколько сбивчиво отозвалась принцесса. — Уверена, здесь есть, на что посмотреть. И ты можешь мне многое рассказать, Редо. — На имени Полководца Лиланг запнулась, больно непривычно оно звучало для иллирийских ушей.

— Значит, ночные прогулки? — шеддар пожал плечами и прошёл мимо замешкавшейся принцессы.

За дверью она услышала шум, словно стражники подслушивали, а теперь пытаются принять невозмутимый вид на своих местах. Редо высунулся из покоев, и Лиланг услышала его обращение:

— Уберите кто-нибудь эту мерзость с моей постели.

— Это вы про остроухую? — пошутил кто-то в ответ.

— Еще одна шутка, и я забуду о том, что Карас за тебя просил, — насмешливо отозвался Полководец, а Лиланг поспешила за ним.

Задержавшись возле гвардейцев, она показала им язык и бодро поскакала за Редо, стараясь успевать за его широким шагом.

...Они гуляли по крепостной стене, и между ними царила странная, напряженная тишина. Лиланг нервно сжимала и разжимала ладони, не решаясь начать беседу, а Редо, казалось, не собирался ей помогать. Наконец, принцесса собралась с духом и ляпнула первую пришедшую на ум фразу:

— Как вы здесь живете — в такой жаре? Тут даже ночью не продохнуть!

— Не жалуемся, — шеддар скосил в ее сторону глаза. — Может, потому что мы не так изнежены, как твой народ, остроухая? — несколько колко добавил он.

«Не слишком удачное начало беседы», — нервно подумала принцесса, и попыталась сменить тему.

— Расскажи мне о Джагаршедде! Я почти ничего не знаю о твоём народе и твоей земле.

— Быть может, для начала ты поведаешь мне об Иллириане? — усмехнулся Полководец в ответ. — Мне интересно узнать, как живут нынче потомки Совершенных.

— Вот ещё, — фыркнула принцесса, — а вдруг ты захочешь вытянуть из меня ценные сведения? А потом соберёшь своих рогатых — и вы нападете на Вечную Землю?

— Хм... — Полководец почесал рог и улыбнулся, — и с какой стати тогда мне рассказывать тебе о моем народе? Кто знает, что у тебя на уме, остроухая? Ты из рода Познавателя, но... быть может, вы с Эл... — он запнулся, пытаясь выговорить мелодичное имя бывшего лорд-канцлера, — Элионом — шпионы?

— Какая чушь! — вспылила Лиланг и наткнулась на ироничный взгляд Редо.

Она неловко замолчала, сообразив, что из них двоих полную околесицу несет только она.

— Поняла, да? — хмыкнул Редо и оперся на зубцы крепостной стены. — С подобными мыслями мы не уйдём далеко, Лиланг Даэтран.

Иллирийка встала рядом с ним и вздохнула.

— Я никогда не видела шеддаров. С рождения в нас закладывают мысль, что вы — враги. Что нужно вас опасаться. Что вы можете начать новую войну. Пересечь Белое Безмолвие, напасть на Вечную Землю. Отомстить нам за Предрассветную войну и Период Исхода.

— Возможно, это единственно правильный выход, Лиланг. — Отозвался Полководец, — всегда быть готовым к новой войне.

И вновь между ними повисло молчание. Лиланг устремила взгляд на горизонт, и ее внимание привлекло сине-зеленое марево вдалеке.

— Что это? — Лиланг указала рукой на странное зарево вдалеке. — Каждую ночь это вижу.

— Ашваярская долина, — пояснил шеддар, — место, где я родился.

— Это какое-то природное явление? Я никогда такого не видела. Мне рассказывали, что так выглядит северное сияние на Земле Радости... — тихо произнесла Лиланг, немало смущённая неожиданной откровенностью своего собеседника.

— Нет, — коротко ответил Редо. — Это — одно из последствий войны с Совершенными. Столько веков прошло, а долина до сих пор светится по ночам. Один из ударов Совершенных пришёлся на город Ашваяр — теперь на его месте огромный кратер, а жизнь там невозможна и поныне — только в окрестностях. Шеддары, что пытаются попасть туда, быстро умирают, словно что-то разъедает их снаружи и изнутри. Я помню, как это случилось — видел, находясь в нескольких днях пути. Мы не сразу поняли, что произошло, но нам казалось, будто на горизонте взошло второе солнце. — Полководец нахмурился. — Часть Пустоши выглядит подобным образом, но некоторые племена обитают там в относительно безопасных местах. Мы живучий народ, Лиль. — От того, как он произнёс её имя, у принцессы перехватило дыхание.

И она услышала неизбывную, глубокую тоску в голосе Редо. Рассказывая про Ашваяр, он не отрывал взгляда от свечения вдалеке.

— Как она выглядела раньше? — спросила Лиланг.

— Кто? — Редо, казалось, не сразу понял, что обращаются к нему.

Что он здесь не один.

— Огненная Земля. До того, как началась война.

— Она была живой, Лиль. Наша земля была богата реками и озёрами, она была зеленой — сплошь и рядом трава, да леса. И среди всего этого стояли наши города — не руины, которые ты видишь вокруг, а настоящие дворцы и храмы. Нами правила Махасти, наша Первозданная. И не было надобности в Первом Полководце, не нуждались мы и в легионах.

— Должно быть, ты крепко ненавидишь нас, иллирийцев, — тихо отозвалась Лиланг.

— Отнюдь, — Редо повернул голову, разглядывая точеный профиль принцессы. — Ненависть к мертвецам лишена смысла. А дети не должны расплачиваться за грехи своих отцов. Я видел Исход, и знаю — в той войне не было победителей. Наша земля умирает, а твой народ лишился своего могущества. Я был совсем молод тогда, но мне хватило ума осознать эту простую истину — невиновных не бывает. И помог мне в этом Даэтран Познаватель. Есть такое выражение — «самый лучший враг». Когда-то это было про нас с Познавателем.

Лиланг слушала Полководца, развесив уши, глядя на него во все глаза. В голове принцессы не укладывалось, что этот мужчина рядом — спокойный и сильный — действительно помнил Познавателя, давшего начало её роду. В его жёлтых глазах была вечность прожитых веков. И в то же время, он жил настоящим, не держал зла и обид. Поддавшись минутному порыву, Лиланг робко коснулась рукой плеча Полководца и улыбнулась ему.

— Можно ли спасти Джагаршедд?

В ответ мужчина качнул головой.

— Я и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос. Наши шаманы искали решение столько веков, и не нашли его. Чтобы спасти Огненную Землю, нужна сила — огромная и первозданная, и её у нас нет. Не только ведь Совершенные сотворили это с нами, но и последняя королева камайского народа. Проклятие той, кто больше никогда не вернётся в мир живых, невозможно повернуть вспять. Как нельзя остановить Разломы и Тысячеглазого. Мы, шеддары, питаем собой Джагаршедд. Наши шаманы своим Даром не дают скверне пожирать землю слишком быстро. И все же, я век за веком вижу, как яд опустошает мой дом.

— А если... — Лиланг выдохнула, стремясь унять бешеное сердцебиение. — Если я скажу, что выход есть? Что можно что-то изменить?

Стоя на перепутье — выбери верную дорогу. Иногда злейший враг надежнее самого лучшего друга.

Жёлтые глаза встретились с глазами цвета синего льда, и в них ярко, жадно, вспыхнула надежда.

— Я слушаю тебя очень внимательно, — осторожно молвил Полководец.

...Кто может одолеть одержимого?

Тот, кто будет равным Ему.

— Один из наших Домов хранит оставшиеся знания Совершенных. Они ни с кем ими не делятся, но и не используют их больше положенного. Если мы... объединимся, то можно будет изменить все, — выпалила принцесса. — Если власть над Вечной Землёй будет в моих руках, я смогу сделать хоть что-то для тебя и твоего народа.

Несколько бесконечно долгих мгновений Полководец смотрел на неё, вскинув брови, а потом неожиданно расхохотался.

— Самый лучший враг, да? — отсмеявшись, он посерьезнел. — Ты очень наивна и опрометчива, девчонка.

— Возможно, у нас гораздо больше общего, чем ты думаешь, Полководец, — резко заметила Лиланг, сильнее сжав пальцами его плечо. — Но, если есть капля надежды — зачем от неё отказываться?

— Ты ведь не просто так мне это говоришь, Лиль. Что-то я буду должен дать тебе взамен.

— Не больше, чем я могу предложить тебе, Редо.

В ответ шеддар красноречиво покосился на руку принцессы, сжимавшую его плечо. Смутившись, Лиланг хотела было отдернуть её, но Полководец успел накрыть её ладонь своей, и девушка вздрогнула.

— Смелая, наивная и упрямая, вот какая ты, — тихо произнёс Редо, не давая ей отстраниться, — смотришь в будущее и, похоже, совсем не боишься позора и смерти.

«Я боюсь тебя, — подумала Лиланг, — но почему-то мне совсем не хочется, чтобы ты отпускал мою руку».

Вдруг ей показалось, что она слышит смех златокожей женщины, что являлась к ней во снах. И был он торжествующим, словно знала та, чьё имя Совершенные стёрли из своей памяти, что все будет именно так. Что вся жизнь опальной принцессы шла к этому мигу.

Для иллирийцев, расчётливых и хладнокровных созданий, любовь никогда не была на первом месте. Всегда — амбиции и выгода. Всегда — желание власти и получение оной любыми способами, включая договорные браки. Всегда — забота о чистоте крови.

Когда Редо осторожно провёл пальцами по её руке, Лиланг затаила дыхание, не в силах отвести взгляд от глаз, в которых бушевало пламя Огненной Земли. Она не отшатнулась и тогда, когда свободной рукой Полководец осторожно, словно боясь сломать, притянул её к себе. И стоило ему склониться к её лицу, как принцесса покорно запрокинула голову, робко и неуверенно отвечая на поцелуй. А потом она уже сама обвила шею шеддара руками, дивясь сама себе и не желая отстраняться.

Самый лучший враг?

Когда Янис выпроводила Манон восвояси, та была готова рвать и метать. Янис лишь усмехнулась вслед удалявшейся женщине — Манон старалась держать себя в руках, но раздраженно размахивала хвостом. Едва Манон скрылась из виду, Янис с облегчением вздохнула и продолжила поливать цветы в саду.

С недавних пор обстановка в гареме изменилась, и Янис не была уверена, что в лучшую сторону. Манон, державшая остальных наложниц в страхе, вдруг оказалась совсем не значимой, такой же, как и все остальные женщины. Не то, чтобы она потеряла милость Полководца — просто ему резко стало не до неё, чем не преминули воспользоваться и остальные наложницы. История о том, как серокожая чужачка вторглась в покои Полководца посреди ночи, буквально за несколько часов облетела гарем, и теперь была у всех на устах. Наложницы, слуги и стражники только и делали, что обсуждали это событие, а сама Лиланг наотрез отказывалась что-либо рассказывать про ту ночь, и на её губах каждый раз играла странная улыбка. Что же касалось Янис, то она прекрасно понимала — даже сумей Манон придержать язык за зубами, даже если бы она сдержала свой гнев и не растрепала бы обо всем своим приближенным — слухи все равно поползли бы, но на сей раз уже из уст не в меру болтливых гвардейцев Полководца, чья смена была в ту ночь.

Лиланг и сама не поняла, как возвысилась над остальными женщинами. Вернее, они сами возвеличили её, увидев в ней новую любимицу Полководца. А значит, она могла их защитить. Вопрос был лишь в том, захочет ли она это сделать. Совсем недавно она была тенью, никем, чужой здесь. А теперь возле покоев терпеливо ожидали её появления две младшие наложницы, что принесли принцессе свои дары, надеясь на расположение. Лиланг насмешливо улыбнулась, оценивающе разглядывая своё отражение. Сегодня с утра служанки принесли ей новую одежду, сшитую специально по ее фигуре. Недавно Лиланг наотрез отказалась носить платья, решив, что они подчеркивают её недостатки, а не достоинства. И теперь с удовольствием облачилась в белые шаровары, а сверху надела тунику, полностью закрытую, но сделанную из легчайшей, приятной коже ткани. К чему демонстрировать то, чего у неё нет, если можно оставить простор для воображения? Принцесса собрала в пучок отросшие волосы и закрепила их золотой шпилькой. Напоследок покрутившись перед зеркалом, она осталась довольна собой. Осталось только принять дары наложниц, а затем она собиралась встретиться с Янис — обсудить им предстояло многое.

— Войдите, — приказала принцесса, оборачиваясь к дверям.

Порог её покоев переступили две черноволосые девицы — совсем юные, как поняла Лиланг.

— Как вас зовут? — улыбнулась она им.

Девушки смиренно поклонились ей и, не отрывая взгляда от пола, представились Ирикой и Раннаей. Когда они выпрямились, принцесса придирчиво оглядела их. У Ирики была толстая коса, доходившая до ягодиц, Ранная же предпочла убрать волосы в причудливую высокую прическу, которая вызвала у Лиланг только один вопрос: как можно носить на голове подобную конструкцию так, чтобы она не мешалась при каждом поклоне. Услышав это, Ранная вспыхнула и покраснела. В ответ Лиланг только рассмеялась и предложила гостьям сесть за чайный столик. Жестом она приказала слугам принести напитки, а затем устроилась напротив наложниц.

— Мы пришли выразить тебе своё почтение, наложница Лиланг, — учтиво произнесла Ирика. — Прими же наши дары, как доказательствоискренности.

Она щелкнула пальцами, и в покои, по одному, стали заходить служанки. Одна из них несла аккуратно сложенные ткани, в руках другой была странная статуэтка чёрного цвета. Третья держала большой, разукрашенный золотым узором ларец. И наконец, вошла четвёртая служанка и замерла рядом с остальными, почтительно держа в раскрытых ладонях невероятной красоты кинжал, инкрустированный драгоценными камнями.

— Это — шелка из Шергияра — там обитают наши лучшие ткачихи, — улыбаясь, заговорила Ирика, а Лиланг не могла оторвать взгляд от яркой и красивой ткани. — А эта статуэтка — символ плодородия, призванный оберегать наших женщин.

Лиланг бегло осмотрела статуэтку и едва заметно поморщилась: шеддарское искусство вызывало у неё сильные сомнения в понимании красоты рогатыми. Впрочем, не стоило из-за такой мелочи отказываться от даров.

— Я не столь богата, как моя сестра, — смущенно произнесла Ранная, — но прими же мой дар — этот ларец вырезали лучшие мастера моего клана. Пусть он служит тебе долго, в нем ты сможешь хранить самое сокровенное — и никто, кроме тебя не сможет его открыть. И второй мой дар — кинжал. Каждая женщина из моего дома носит такой при себе, он годится и для жертвенного алтаря, и для защиты своей владелицы.

— Разумно, — Лиланг усмехнулась, вспомнив стычку с Митрой и эфу, подкинутую заклинательницей змей. — Я благодарна вам за эти дары. Не желаете ли прогуляться со мной по саду? Уверена, мы найдём множество тем для беседы.

Лиланг привыкала к резкому и громкому языку детей Огненной Земли. Слушая наложниц, она старалась не потерять нить разговора из-за того, что многие выражения были ей неясны. Порой она переспрашивала, иногда просила объяснить ей смысл той или иной фразы. Поначалу принцесса переживала, боясь показаться глупой остроухой, но вскоре заметила, что Ирику и Раннаю вовсе не смущает то, что она здесь чужая. Молодые девицы громко смеялись, рассказывали множество историй — как о гареме, так и о Полководце, и хватали Лиланг за руки в порыве эмоций. Иллирийка, не привыкшая к подобному дружелюбию и наслушавшаяся историй о суровых нравах шеддаров, вздрагивала каждый раз, стоило наложницам потянуться к ней.

Спустя несколько часов, когда Ирика и Ранная вежливо откланялись, Лиланг осталась в зеленом саду одна. Она улыбалась, перебирая в памяти услышанное за сегодняшний день, и думала о том, что ей стоит поговорить с Янис — о наложницах, о Полководце... О Манон. После памятной ночи иллирийская принцесса видела заклинательницу змей всего пару раз. Казалось, Манон избегает её, словно не желает встречаться с той, из-за кого Полководец выставил шеддарку из своей опочивальни прямо посреди ночи.

Лиланг казалось, что время в крепости Лем тянется бесконечно долго. Дни здесь были однообразны: днём — томление от жары и горячего ветра, поиски прохлады в саду, и беседы с Ирикой и Раннаей, ночью же Лиланг гуляла по крепостной стене, пытаясь надышаться едва-едва посвежевшим воздухом. Нередко она видела свет в окне Полководца, и гадала — собирает он там своих легатов или же его постель согревает одна из женщин гарема? А потом Редо уехал, краем уха принцесса слышала, что в клане Маеджа стало совсем неспокойно, и якобы даже Бесстрашные во главе с Митрой не справлялись — вместо наведения порядка они устроили резню. С момента отбытия Полководца в крепости стало совсем тихо и скучно. Часть женщин во главе с Манон отбыла в Кер-Хасарад, а Лиланг осталась в Лем. Ибо не принадлежала она шеддарскому народу и не понимала их слепой веры.

После череды однообразных дней в гареме принцесса готова была лезть на стену от скуки. Она почти не видела Элиона — его забрал Моренос, и если удавалось встретиться с сородичем в стенах крепости, то лишь мельком. Всего один раз Элли поймал её во время прогулки в саду, отвёл в сторону, и завёл довольно странный разговор, суть которого свелась к одному: хорошо бы принцессе соблазнить Первого Полководца и обратить текущую ситуацию в свою пользу. Лиланг не сразу осознала, что именно ей предлагают, а когда до неё дошло — Элион схлопотал звонкую пощёчину.

— Я что, похожа на твоих шлюх из «Борасы»?! — гневно воскликнула принцесса в тот день.

В ответ бывший лорд-канцлер только растянул губы в привычной усмешке, держась ладонью за горящую щеку.

— Женщины всегда прибегают к этому способу, чтобы склонить чашу весов на свою сторону, — снисходительно пояснил он. — А у тебя и выбора-то нет, принцесска.

Неприятный разговор случился несколько дней назад, но осадок на душе остался и поныне.

Сейчас опальная принцесса недовольно расхаживала по своей опочивальне. С утра от неё досталось всем слугам, днём она придиралась к любой мелочи, и сейчас, под вечер, никто не решался нарушить покой раздражённой иллирийки.

Лиланг было скучно.

Лиланг было тошно.

Лиланг было одиноко.

Первый Полководец отсутствовал в крепости Лем уже давно, а Янис, слишком занятая своими делами, едва находила для принцессы время. Каждый раз Лиланг видела усталое лицо шеддарской женщины, и ей становилось совестно за то, что она смеет мешать Янис. Впрочем, жрица всегда была терпелива, она умела слушать и давать дельные советы — пожалуй, именно за это её любили и уважали другие наложницы. Лиланг же порой вспоминала своё ночное вторжение к жрице и удивлялась, насколько спокойно та восприняла столь бесцеремонное явление остроухой. Сама Лиланг было уверена — окажись она на месте Янис, то любой, нарушивший её сон, давно уже вылетел бы прочь.

А ещё эти душные ночи. От жары не спасали ни тени, ни прохлада дворца. Даже ветер после захода солнца оставался сухим и горячим. Лиланг спала в исподнем, даже не укрываясь — лишь бы хоть как-то облегчить свои мучения. Днём же она, наоборот, надевала закрытую тунику и шаровары, чтобы не обгореть на солнце.

Когда принцессе удавалось заснуть, то сны её оказывались такими же душными и тягучими, как и сейчас. Теперь Лиланг видела не прекрасные стеклянные дворцы, не залитые солнцем мостовые, мощеные белым камнем, не площади с безупречной красоты фонтанами.

Нет.

Теперь она видела руины некогда прекрасной Айягарасэ. Золотая Земля погрузилась в вечные сумерки, оплавленные пики стеклянных дворцов выглядели обломками костей, что тянулись вверх. К небу, в котором больше не было солнца, а луна казалась расколотой надвое. На пустых улицах толстым слоем лежали пепел и пыль, и казалось, что сама земля содрогается в агонии.

«Зачем ты мне это показываешь?» — спросила Лиланг в пустоту.

И совсем не удивилась, почувствовав на своих плечах ладони златокожей женщины.

«Это случилось с нами. Это случится ещё раз, если одержимый останется властвовать над твоей землёй».

«Но что я могу сейчас сделать?»

«Наши злейшие враги, Лиланг, станут нам друзьями, если ты захочешь. Удача повернётся к тебе лицом. Я помогу».

«Но что нужно тебе? Почему только я вижу тебя? Почему эти сны? Почему не Элли?»

«Ты веришь, — бесхитростно ответила Неназванная. — Но одной тебя мало. Я хочу вернуться. Мои первые дети предали меня, а их потомки забыли мое имя. Мои алтари на твоей земле пустуют без подношений. Но я все ещё есть, я все ещё вечна и совершенна!»

Голос златокожей женщины налился яростью, её руки обратились в птичьи когти, вонзились до боли в плечи принцессы. Лиланг испугалась, но спустя миг Неназванная вновь была спокойна.

«Как я могу заставить других поверить? Разве есть у меня такая сила?» — испуганно выдохнула принцесса.

«Не ты, Лиланг, — усмехнулась Совершенная, — но твои сыновья».

«Какие ещё сыновья?! — изумилась Лиланг, решительно ничего не понимая. — У меня нет детей».

«Смотри», — был ей краткий ответ.

Теперь Лиланг видела земли Мира-без-Конца.

Джалмаринен, Джагаршедд, Хальгейза — уничтоженная войной, но ещё не скованная льдами. Вечная Земля Иллириан, ещё не забывшая прежнее своё имя — Камайнен, Земля Свободы.

И двое Совершенных, похожие, как две капли воды, стоят друг напротив друга, обнажив мечи.

«Скажи, брат мой, сколько миров и дорог мы с тобой прошли?» — спрашивает один из них.

«Больше, чем мы можем вспомнить», — горько улыбается второй.

«Зачем тебе это было нужно, Даэтран? Зачем было давать изъян другим? Зачем было лишать нас совершенства?»

«Войне пора закончиться, — продолжает улыбаться Даэтран. — Надо было прекратить резню. Иначе эти земли постигла бы участь других миров. Вспомни, Ассэне, сколько их мы уничтожили? В скольких мирах наше появление означало час конца?»

«И ты предпочёл смерть собственного народа?» — в голосе Ассэне нет гнева, только бесконечная скорбь.

«Не смерть, а всего лишь новое рождение. Мы теперь такие же, как остальные. Мы равны им, и мы живые».

«Твои последователи убили нашу Мать».

«Так надо было, мы должны её забыть. Ни она, ни Хаос Тысячеглазый не займут теперь наши сердца. Мы не будем влачить существование с пустотой внутри, у нас не будет той силы, что привела к гибели нашу Айягарасэ, и нас не заберёт Хаос».

«Перед гибелью Она нарекла тебя Предателем, и ты должен умереть, — вздыхает Ассэне, поднимая руку с мечом. — Я не могу поступить иначе».

«Я знаю, Ассэне, — Даэтран смеётся так, словно не ему предстоит схлестнуться насмерть со своим близнецом. — Но мы с тобой неделимы, брат. Мы встретимся в следующей жизни и не вспомним наших имён».

«И не будем врагами, верно? — по губам Ассэне скользит невеселая улыбка. — Сразись со мной, брат».

Видение растворилось в красно-сером мареве, а Неназванная, широко улыбаясь, стояла перед Лиланг, тянула руки к ней, словно приглашая в свои обжигающие объятия.

«Я дам тебе все, принцесса. Честь и славу, удачу и победу. Ты вернёшь себе власть, ты возродишь свой Дом. Но ты должна будешь отдать мне кое-что взамен, и это будет правильно, это будет честно».

«Сыновей, да? — севшим голосом пробормотала Лиланг. — Но ведь один из них предал тебя, Неназванная».

«Они — мои первые дети, — горько зазвучал голос златокожей женщины. — Они прожили столько жизней, но ни разу не вспомнили друг друга. Они рождались и умирали. Они были богачами, они были нищими. И они всегда убивали друг друга — из жизни в жизнь. Так не должно быть».

...Лиланг открыла глаза и ещё долго, бездумно смотрела в потолок, пытаясь успокоить бешеное сердцебиение. Сны и обещания забытой богини — вот и все, что у неё сейчас было. Неправильным это казалось Лиланг, и все же... Обмен должен быть равноценным. Принцесса повернулась на бок и подумала, что ещё сумеет выторговать у Неназванной чуть больше обещанного.

Сон упорно не приходил к ней, и на небе уже забрезжил рассвет, когда Лиланг услышала шум и рычание бестий во внутреннем дворе. Недолго думая, иллирийка подскочила к окну, и с любопытством высунулась наружу, прислушиваясь к голосам внизу.

Она увидела Полководца в окружении гвардейцев. Спешившись с бестии, он усталым голосом раздавал приказы, а позади него, опустив голову, стоял Митра. Разглядев его паскудную рожу, Лиланг невольно скривила губы. Несмотря на то, что она не могла разобрать и половины слов, принцесса догадалась, что легат Бесстрашных сейчас получает нагоняй от Полководца — ибо едва Редо отослал гвардейцев, как тут же развернулся к Митре, а усталость в голосе сменилась на неподдельную ярость. На какое-то мгновение принцессе показалось, что Митра не сможет сдержаться, и бросится на отца. Однако, шеддар, нервно прядая ушами и поджав хвост, покорно внимал речам Полководца. Лиланг видела, как Редо раздраженно бьет хвостом по земле, продолжая гневный монолог. Наконец он замолчал и вновь усталым голосом приказал Митре убираться с глаз долой. Легат Бесстрашных напряжённо поклонился и молча покинул внутренний двор. Оставшись один, Редо потоптался на месте, а затем резко вскинул голову. Лиланг не успела спрятаться за окном, и их взгляды встретились. Неожиданно лицо Полководца смягчилось, на тонких губах появилась прежняя, ироничная улыбка, и он миролюбиво махнул рукой, приветствуя иллирийку. Лиланг невольно отпрянула назад, прячась в полумраке комнаты, и пытаясь унять волнение. Вскоре она услышала мерное хлопанье крыльев, и на подоконнике возник мужской силуэт.

— Подслушиваешь, Лиль? — в своей привычной манере поинтересовался Редо, спрыгивая на пол.

— Вовсе нет, — обиделась принцесса, — мне не спалось, а вы так шумели... — она заметила, каким горящим взглядом Полководец обшаривает её фигуру, и запоздало сообразила, что в этой духоте так и осталась в исподнем.

Возмущённо визжать было глупо, и потому Лиланг, стараясь выглядеть максимально невозмутимо, сдернула со своей постели тонкую простынь и с видом, преисполненным достоинства, обернула её вокруг себя.

— У вас такие душные ночи, что в одежде спать решительно невозможно! — ровным голосом пояснила иллирийка.

Шеддар разочарованно вздохнул.

— А я-то понадеялся, что это зрелище было для меня, — буркнул он.

— Вот ещё, — в тон ему отозвалась принцесса. — Стану я вилять задом перед каким-то рогатым.

— Как ты жестока, Лиль, — насмешливо отозвался шеддар и привычным жестом почесал рог.

Лиланг нервно перебирала пальцами складки на простыне, не понимая, что делать дальше. Ей очень хотелось отослать Полководца в его покои, но она так и не решилась озвучить эту дерзость. Положение спас сам Редо. Он с тоской посмотрел на пустую кровать и широко зевнул, борясь со сном. Лиланг сжалилась над вконец измученным шеддаром, и приглашающим жестом указала в сторону постели. Сама она приготовилась к тому, что оставшиеся предрассветные ей придётся провести в кресле, кутаясь в дурацкую простынь. Впрочем, её чаяниям не суждено было сбыться: словно прочитав мысли принцессы, Полководец сгрёб её в охапку и вместе с ней плюхнулся на широкую кровать.

— Как же я устал, моя маленькая Лиль, — он снова зевнул и смежил веки. — Ещё Митра решил, что может делать все, что ему заблагорассудится... — последние слова шеддар пробормотал совсем сонно.

Редо уснул, так и не выпустив принцессу из объятий. А Лиланг, сообразив, что не сумеет выбраться из его рук, только недовольно заворчала. Вскоре сон быстро сморил её.

Когда принцесса проснулась, было уже за полдень, а Полководца рядом не оказалось. Лиланг неуверенно оглядела пустующее место и даже немного расстроилась. Недолго думая, она позвала слуг и приказала приготовить ей лохань. После омовений принцесса заплела отросшие волосы в короткую косичку, и облачилась в легкую тунику. На такой жаре ей совсем не хотелось есть, и потому иллирийка спешно покинула свои покои. Полководца она обнаружила на площадке для боев — он то и дело ругал тренировавшихся воинов за малейшие промахи. Казалось, что шеддар был не в духе и задался целью вздрючить своих подчиненных. Примечательным оказалось то, что Митры рядом с ним не было. Впрочем, воинов это не смущало, и тренировка шла своим ходом.

Завидев принцессу, стражи молчаливо расступились. Проскользнув мимо них, Лиланг про себя отметила, что это оказались те же самые воины, чья смена была возле покоев Полководца в ночь её знаменитого выступления с ночным горшком и эфой. Спрятав язвительную улыбку, принцесса подошла к Редо и встала рядом, наблюдая за сражением двух молодых воинов. Казалось, что им не нужно оружие — в ход они пускали когти и хвосты, в результате чего схватка выглядела донельзя странно. Некоторое время опальная принцесса и Полководец молчаливо наблюдали за тренировкой, а потом шеддар нарушил молчание. Голос у него был сварливым.

— Зачем пришла?

— Захотелось, — в тон ему отозвалась Лиланг и сложила руки на груди.

— Тебе незачем здесь находиться.

— О, портки Махасти, как будто ты меня сейчас отсюда выгонишь! — немедленно вскипела принцесса.

— «Портки Махасти»? — переспросил Редо, а на его лице отразилась гамма противоречивых чувств.

То ли он негодовал от столь богохульного упоминания Первозданной, то ли ему хотелось рассмеяться, но надо было держать лицо.

— Да, Редо, именно «портки»! — принцесса нагло улыбнулась. — Если ты встал не с той ноги, то будь добр, не срывайся на мне!

— Я даже ещё не начинал, — скривился шеддар. — Чего не скажешь о тебе. Лучшая защита — нападение, да?

— Мне скучно! — Лиланг недовольно притопнула ногой. — Мои дни здесь однообразны, я не могу покинуть Лем, а чесать языком с другими бабами мне надоело! Совершенно никаких развлечений!

— Тебе, значит, развлечений захотелось, остроухая? — сощурился Полководец.

— А чего ещё мне желать? Тебя я почти не вижу, Элли — тоже. Я даже на свою землю вернуться не могу! Мне скучно, тошно, душно здесь. Я даже путешествовать не могу! — раздражение выплескивалось из Лиланг с каждым словом.

Некоторое время Редо внимательно разглядывал её, а потом, хлопнув в ладони, громко объявил перерыв. И, не дожидаясь, пока на него посыплются лишние вопросы, улыбнулся Лиланг.

— Скажи, Лиль, ты когда-нибудь летала?

— Какой нелепый вопрос, разве ты видишь у меня крылья? — непонимающе вскинула брови Лиланг.

И тут Редо с озорством улыбнулся.

Лиланг только охнула, когда шеддар решительно подхватил её на руки. Принцесса судорожно вцепилась в его плечи, а затем и вовсе крепко прижалась, обхватив за шею. И на всякий случай зажмурилась.

Она услышала смешок Редо:

— Не придуши меня ненароком.

Вместо ответа Лиланг уткнулась лицом в его шею, так и не решившись открыть глаза. Она чувствовала движение мышц под горячей кожей, а потом её обдало потоком горячего ветра. Некоторое время принцесса слушала, как размеренно Полководец взмахивает крыльями, унося их обоих все дальше от земли. Лиланг никак не могла решиться открыть глаза, когда Редо ласково позвал её.

— Смотри, Лиль. Не бойся же, взгляни вокруг.

Стиснув зубы, иллирийка робко приоткрыла сначала один глаз, а затем и второй. На мгновение её захлестнула паника, а потом на смену ей пришёл почти детский восторг.

Вокруг них расстилалась бескрайняя и вечная синь. Небо было повсюду, чистое, безоблачное, до невозможности прекрасное. Опустив взгляд, принцесса увидела внизу скалы и желто-белые пески Джагаршедда, в которых местами проглядывала упрямая зелень. Земля казалась такой далекой, и оттого ещё более красивой. Странное, щемящее чувство возникло в груди принцессы. Ослабив хватку на шее Полководца, она с восторгом озиралась по сторонам, стараясь запечатлеть каждое мгновение этого полёта в памяти. Теперь она понимала любовь шеддаров к вечному синему небу — что могло быть прекраснее полета в лигах от земли?

Свобода.

Сыновья и дочери Джагаршедда умели летать — и были бесконечно свободными, счастливыми.

Вдруг ей больше никогда не доведётся испытать подобное чувство?

Лиланг подставила лицо лучам жаркого солнца и звонко рассмеялась.

— Мне нравится, — смущенно прошептала она на ухо Полководцу.

И почувствовала, как он крепче сжал её в своих объятиях. Страх ушёл окончательно и теперь казался полной нелепицей, на смену ему пришло упоение полетом в потоках тёплого ветра. Солнце больше не казалось беспощадно опаляющим — лишь слепило глаза, а лучи его были ласковы.

Принцесса чувствовала, как переливаются под пальцами крепкие мышцы, завороженно наблюдала за взмахами крыльев и только дивилась — до чего они сильные и красивые. Казалось, шеддару не в тягость держать Лиланг, да и сама она отчего-то ощущала себя в надежных руках.

«Интересно, — подумала принцесса, — какие они на ощупь?»

И осторожно провела пальцами между лопатками Полководца. А в следующий миг оба неожиданно провалились в воздушную яму. Лиланг не успела даже испугаться — только вцепилась в шеддара ещё крепче.

— Что это было?! — наконец, пролепетала она.

— Это я от неожиданности, — буркнул в ответ Полководец и замолчал, сосредоточенно глядя вперёд.

«От какой ещё неожиданности? — мысленно удивилась принцесса. — А, — дошло до неё, — так вот оно что».

— Редо, — зашептала она ему на ухо, — ты ведь удержишь меня, правда? Не отпустишь и не уронишь?

— Что за вопросы? — иронично отозвался Полководец, — конечно же нет, моя милая Лиль.

Коварно улыбнувшись, принцесса снова прочертила невидимую линию между лопаток мужчины, скользнула по самим основаниям крыльев, а затем и вовсе продолжила выписывать невидимые вензеля на коже Полководца. Она услышала сдавленное рычание и улыбнулась ещё шире, поддавшись какой-то странной эйфории.

— Лиль, — глухо пробормотал шеддар, — перестань. Это... отвлекает.

— Ну почему же, — проказливо мурлыкнула иллирийка, — ты же обещал удержать меня, значит удержишь.

— Лиль, — повторил Редо, но в этот миг принцесса снова провела по горячей коже кончиками пальцев, и Полководец рвано выдохнул.

— Дразнишь, — казалось, в его глазах плещется огонь.

— Что ты, — улыбнулась Лиланг и продолжила вырисовывать знаки на спине Полководца. — Не понимаю, о чем ты...

В ответ шеддар сделал очередной мощный взмах крыльями, подняв их с принцессой ещё выше. И, поймав несколько напуганный взгляд Лиланг, подумал о том, что здесь в небе она совершенно беззащитна. Казалось, полет сорвал с иллирийской принцессы какую-то маску — белые волосы развевались, в бездонных синих глазах сиял восторг напополам с испугом, а серыми руками она вцепились в плечи Полководца так крепко, как его не обнимала ни одна из женщин. Редо поймал взгляд принцессы, и не раздумывая, прижался губами к её губам. Лиланг ответила на поцелуй — неумело и робко, чем напомнила ему, насколько она, на самом деле, юна. Принцесса зарылась пальцами в густые волосы Полководца. Он, не удержавшись, легонько прикусил ей мочку уха, прочертил губами линию шеи, поцеловал видневшуюся в вырезе туники ключицу. Вздрогнул всем телом, когда принцесса, осмелев, огладила его плечо, провела пальцами по неожиданно нежной ямке у основания крыла. Её прикосновения — такие робкие — буквально сводили с ума, как и близость доверчиво льнущего к нему тела. Шеддар снова приник к губам принцессы, на этот раз куда настойчивее, куда жарче, а она отвечала ему с той же страстью. В какой-то момент он сложил крылья и вместе с Лиланг рухнул вниз. Редо успел почувствовать, как перепуганно трепыхнулась принцесса в его объятиях, а потом она неожиданно отпустила его, раскинула руки, словно отдавшись этому свободному падению и не страшась ничего. Свистящий ветер сорвал с её губ звонкий смех, а Полководец понял, что теперь уж точно влюбился в ненормальную остроухую — окончательно и бесповоротно.

Как они оказались на земле — никто из них впоследствии так и не мог вспомнить. Только то, что, коснувшись ногами нагретой солнцем скалы, Полководец по инерции сделал несколько шагов, так и не отпустив принцессу, а затем оба рухнули на горячий камень.

И не было вокруг них ни одной живой души, только стремившиеся вверх скалы и вечное, синее небо Джагаршедда.

====== Глава 5: Мы неделимы. Цветок и нож ======

Alone, and there’s no tomorrow

I should have known all the pain and sorrow

If I could only see your mind

Desperate measures for desperate times

With peace at the same time crying

With grace and solitude, but there’s no use in dying

Things between us, you can’t hide

A stranger’s hand weighs upon your mind

You can’t see him, but he’s there — inside

There’s two voices you will decide — in time, in time

I can’t stand the pain, asume your love

I still love you — the fact still remains

Time will tell, I still love you

© Maryem Tollar — I still love you

Память — странная штука.

Лиланг думала, что за столько лет её воспоминания о Джагаршедде поблекли, быть может, частично стёрлись. Однако, как оказалось, императрица ошибалась — и сейчас она застыла, подобно статуе, а в груди зародилось щемящее чувство.

Лиланг вдруг испытала острое сожаление — за то, что много лет назад променяла свободу, любимого мужчину и жизнь в раскалённых песках Джагаршедда на право властвовать над Вечной Землёй Иллириан.

Златокожая женщина не являлась больше к ней во снах, но Лиланг всегда помнила о ней, не забывала она и об их сделке.

Когда ночную тишину нарушил странный звук — как будто кто-то крыльями рассекал воздух, Императрица Вечной Земли вздрогнула.

«Что это со мной? — нервно подумала она. — От каждого шороха дергаюсь. И странная сегодня ночь — почему именно сейчас прошлое решило вернуться? Столько лет ведь прошло».

Иллирийская знать уже несколько недель стояла на ушах — весть о грядущем прибытии шеддарского полководца взбаламутила сливки общества в мгновение ока. Конечно, ведь в последний раз шеддары ступили на земли Колыбели Лета много лет назад, когда Лиланг, будучи опальной принцессой, привела их и армию полукровок в Термарилль, чтобы вернуть себе трон. Императрица старалась не обращать внимания на шепотки, в конце концов, ведь это она смогла поставить все Дома под каблук. Она удерживала власть столько лет. Она заставила Анклав признать своих сыновей законными принцами — хоть и стоило ей это слишком многого. Какое ей дело до слухов, сплетен и досужих разговоров? И все же, ей было страшно. Эта встреча могла означать или новый шаг для её народа или новую войну — если Первый Полководец забыл их уговор и своё обещание. Когда она его видела в последний раз? Когда Императрица посещала Джагаршедд, у них с Редо не было ни времени, ни возможности остаться наедине. Одни сплошные регалии, расшаркивания и обмен нелепыми любезностями.

...Он появился почти бесшумно. Неслышно скользнул с перил балкона на каменный пол, и мягко шагнул в покои Императрицы. И когда Лиланг обернулась, она увидела замерший на пороге силуэт со сложенными за спиной крыльями. Ахнув, женщина выронила из рук книгу, с которой до того стояла, пребывая в глубокой задумчивости.

— Я смотрю, здесь ничего не изменилось, — мягко произнёс Редо, осматривая покои цепким взглядом.

— Я приказала привести в порядок только этот этаж, — дрожащим голосом отозвалась Лиланг, все ещё не веря своим глазам. — В той части дворца, где убили моих родителей, до сих пор никто не живёт. — Она нашла в себе силы пренебрежительно дернуть плечиком.

О, Первозданные — о чем мы вообще говорим?!

— Власть не пошла тебе на пользу, Лиль. Совсем отощала, — голос Полководца был насмешлив.

— Должна сказать, что для того, кто прожил столько веков и пару десятков лет сверху, ты неплохо сохранился, — в тон ему отозвалась Императрица. — Так и будешь стоять, будто неприкаянный? — сварливо добавила она, шагнув вперёд.

— Кто ж тебя знает, остроухая. Ты ведь очень любишь надевать ночные горшки на головы незваных гостей.

— Столько лет прошло, а ты все никак не забудешь тот конфуз! — Лиланг рассмеялась, чувствуя, как исчезает её тревога.

Она скользнула в объятия шеддара и прижалась к его груди, слыша, как бьется сильное, древнее сердце.

— Как ты додумался зайти через балкон? — наконец, спросила Лиланг, и Редо рассмеялся.

— Огонёк постарался. Думаю, он, так же, как и я — не любит сборища высокородных лизоблюдов. Пока остальные отдыхали на постоялом дворе под Термариллем, я всего лишь расспросил его о твоих покоях, — при упоминании младшего из близнецов голос Полководца немного потеплел. — Он сильно изменился за эти годы.

— Больше, чем ты можешь себе представить, Редо, — вздохнула Императрица.

— Я видел, — был ей ответ. — Но для этих разговоров у нас будет ещё время. А сейчас... Я снова задам тебе тот же вопрос, что и много лет назад, — улыбнулся Редо, притянув отстранившуюся было женщину к себе. — Найдётся в твоём сердце место для меня, Лиль?

Императрица звонко рассмеялась, прижимаясь к груди Полководца. Этот разговор был их старой игрой, воспоминанием о давних событиях.

— А я снова тебе скажу, что все ещё не знаю на него ответа. В конце концов, у нас впереди ещё годы и века, чтобы узнать это. Нам ведь с тобой вместе идти ещё много-много лет.

Редо ничего не ответил и только подумал — ему несказанно повезло встретить Лиланг. Он жил так долго, что порой ему казалось, что сердце давно превратилось в камень. Но истинная любовь, как оказалось, способна вернуть чувства даже тому, кто уже забыл, как это — жить и ждать встречи, точно благословения. Полководец жадно поцеловал иллирийку, дивясь, как он, оказывается, истосковался по этой необыкновенной женщине.

— Каждый раз, ступая по этой земле, я не могу поверить, что делаю это не как завоеватель, а как союзник, — тихо признался он.

— Ничего бы не было, не рискни мы тогда, — рассмеялась в ответ Императрица.

...Над Вечной Землёй царила глубокая, безлунная ночь, небосвод был чистым, без единого облачка, и в его глубине сияли бесконечные мириады звёзд. Глядя на них, Лиланг хотела верить, что каждая звезда — душа, глядящая с неба на мир. Принцесса жадно вдыхала свежий ночной воздух — на Вечную Землю пришла весна, вступила в свои права, принеся в Иллириан новые силы, новую жизнь. Несмотря на то, что гористая местность Иллириана всегда располагала к повышенной влажности и буйному цветению, с приходом весны, казалось, менялось все. Отогретые лучами ласкового солнца снежные шапки Мэвского хребта таяли, превращались в ручьи и стекали в несущую на юг свои воды Халлэ. Река выходила из берегов, топила поля и прибрежные рощи, но лишь затем, чтобы потом схлынуть, оставив после себя цветущую землю.

— Ты в порядке? — обернувшись, принцесса увидела подъехавшего к ней шеддара с копной рыжих волос.

На лице его сияла дружелюбная улыбка — насколько, по мнению Лиланг, она могла быть дружелюбной у зубастых сынов Джагаршедда.

«Кажется, его зовут Йохавед», — вспомнила молодая женщина и улыбнулась в ответ.

— Спина болит — и только, — она положила руку на выпирающий живот, прислушиваясь к себе.

— Зря ты отказалась на носилках ехать, — заметил Йохавед и укоризненно покачал головой. — Вдруг случится что?

Лиланг усмехнулась, вспомнив отношение шеддаров к беременным женщинам. В своё время это оказалось для неё полной неожиданностью. В самом деле, кто мог подумать, что для этих клыкомордых, живущих по праву сильного, жизнь женщины и её нерожденного дитя окажется священна?

— Не бойся, Йохавед, — широко улыбнулась Лиланг. — Я пока ещё не рожаю, мне под сердцем детей носить ещё несколько недель. Ничего страшного не случится! В конце концов, Редо приставил ко мне своих лучших воинов. И мы появимся во дворце, когда все закончится.

Впрочем, Йохаведа её бодрая речь нисколько не успокоила. А Лиланг продолжала улыбаться, стараясь не подавать вида, что ей немного нехорошо. Болела поясница, тянуло низ живота, и принцесса подумала, что неплохо было бы остановиться на привал. Она бросила взгляд на горизонт — дворец был близко.

Нельзя ей расслабляться, рано ещё.

С тех пор, как стало известно о её положении, отношение окружающих к молодой иллирийке кардинально изменилось. Исчезло отчуждение и презрение, прекратились распри в гареме, который, как известно, был самым настоящим змеиным логовом. Даже Янис стала благоволить Лиланг и всячески оберегала её, а Редо и вовсе едва ли не на руках носил. Моренос же некоторое время ворчал по поводу безголовой остроухой девки, но быстро смирился с ходом событий. Порой Лиланг казалось, что шеддары почти приняли её, почти сумели забыть, что она из народа Совершенных — и все только потому, что принцесса носила в себе будущих детей Полководца.

Пожалуй, только Элион до сих пор не мог смириться с её положением — и Лиланг понимала его. Ведь они столько лет прошли вместе, и всегда помнили о том, что их уговор о женитьбе после возвращения престола остаётся в силе. Узнав о беременности Лиланг, бывший лорд-канцлер обозвал её дурой и закатил грандиозный скандал, который, казалось, слышали все шеддары в крепости Лем.

— Ты совсем с ума сошла?! — орал Элион, трясясь от злости. — Все планы псу под хвост — и только потому, что тебе вздумалось обрюхатиться!

— Да ты сам хотел, чтобы я под Редо легла! — визжала в ответ принцесса. — Ты бы свою рожу видел, когда узнал о нас! Как будто величайшее сокровище узрел!

— Но я не предполагал, что ты окажешься настолько глупа, чтобы... Или ты решила навсегда в Джашаршедде остаться?! Забыла, чего ради все было?!

— Нет, не забыла! И это, — Лиланг ткнула себя в едва обозначившийся живот, — лучшая гарантия того, что мы своего добьёмся!

— Куда ты брюхатая поедешь, а?! — не сдавал позиций бывший лорд-канцлер. — До наступления несколько месяцев осталось, тебе к тому времени срок рожать придет!

— И что с этого?! Ничего не изменилось, Элли! Я поеду с вами!

— Да куда ты поедешь?!

На какое-то мгновение опальной принцессе показалось, что её друга и наставника хватит удар — лицо из серого стало малиновым, уши нервно дергались, да и сам он трясся, как осиновый лист на ветру, нервно сжимая кулаки.

На вопли прибежал Моренос, а за ним следом явился Редо.

— Что за шум? — устало буркнул Полководец, и Лиланг поморщилась, заметив у него под глазами круги от недосыпа — в последнее время Редо только и делал, что торчал за столом, разбирая бесконечные донесения с разных концов Джагаршедда.

— Он считает, что я совсем беспомощна, раз я беременна! — рявкнула принцесса, тыкая пальцем в сторону Элиона. — Что я никуда не поеду из-за своего положения.

— Снова-здорово, — тихо пробормотал Моренос.

Шаман, в целом, был солидарен с Элионом, но предпочитал с мудрым видом помалкивать, дабы не провоцировать остроухую на новую вспышку гнева. А вот Полководец, кажется, не учёл, что будучи в положении, его и без того вспыльчивая женщина стала ещё более неуравновешенной. Привычно сложив руки на груди, Редо сощурился в ответ на вопли принцессы.

— Но ты и в самом деле никуда не поедешь, Лиль, — спокойно заметил он.

— Что-о-ооо?! Вон! Все — вон! — взвизгнула Лиланг.

Моренос благоразумно подхватил Элиона под локоть и потащил в сторону выхода, отчаянно надеясь, что иллириец не успеет придумать новую отповедь, способную вызвать очередной приступ гнева Лиланг. Едва за ними захлопнулась дверь, Лиланг перевела тяжелый взгляд на Первого Полководца.

— Ты оглох? Я сказала — все вон! — зарычала она, раздраженно топнув ногой.

— Нервничать вредно, моя маленькая Лиль, — невозмутимо сообщил он, не отрывая взгляда от возлюбленной.

— Я спокойна! — снова огрызнулась принцесса в ответ.

— Да, я вижу, — казалось, Редо веселился, наблюдая за капризами остроухой девицы. — Так спокойна, что аж стены трясутся, а мои воины с улицы с содроганием внимают всем твоим репликам.

— Да ты надо мной издеваешься!

— Что ты, как бы я посмел, — Полководец надеялся, что его улыбка выглядела не настолько сардонической, как ему казалось.

Некоторое время Лиланг смотрела на Первого, гневно раздувая ноздри, а потом значительно тише произнесла:

— Тебя совсем ничего не берет, пердо старое?

В ответ Редо только выразительно выгнул бровь. Оба понимали, что за подобные тон и слова любой другой давно схлопотал бы или по наглой роже или отхватил бы плетей. Но вот маленькой Лиль почему-то было дозволено все — и она этим пользовалась, вертела Первым Полководцем, как хотела.

— И все же, Лиль, ты никуда не поедешь. Сейчас Джагаршедд — самое безопасное место для тебя.

— А вот и неправда, — упрямо фыркнула Лиланг. — Что бы вы с Элионом ни говорили — я поеду!

— Глупая, — Редо ласково взъерошил принцессе волосы, — женщинам не место на войне.

— Войны не будет!

— Захват Колыбели Лета не пройдёт бескровно. Одержимый император не сдастся просто так. Думаю, что сейчас в нем уже ничего не осталось ничего прежнего. Tedd Chaoin — от них остаются одни оболочки, кожа, под которой скрывается чудовище. Будет резня — так или иначе. — Полководец говорил мягко и в то же время совершенно безразлично.

Лиланг слушала его и думала, что для Редо вся их с Элионом затея о возвращении Вечной Земли роду Даэтран — всего лишь очередная стычка, задача, которую надобно выполнить.

— Ты не понимаешь, Редо, — вздохнула принцесса. — Последнюю тысячу лет Иллирианом правила моя семья. Мы были сильными, но нас сгубило вырождение. Падение Дома Даэтран было неизбежно — я поняла это лишь недавно. Эта участь ждёт всех иллирийцев, все знатные Дома. Потому Элли видит силу в полукровках и в твоём народе. И я должна быть там, в Термарилле. Чтобы все видели, что мы можем снова стать сильными. И что род Даэтран — не искоренен.

В ответ Полководец только покачал головой, понимая, что в итоге все будет так, как захочет эта упрямая остроухая.

...Штурм Термарилля начался глубокой ночью, когда Вечная Земля погрузилась в сон. Лиланг с холма наблюдала за отрядами шеддаров, которые бесшумно продвигались в сторону дворца. Не знай она, что идёт наступление — нипочём не догадалась бы о том, что к Термариллю движется вражеская рать. Буквально час назад прибыл гонец от Элли, сообщивший, что полукровки, собранные бывшим лорд-канцлером, уже взяли остальные Дома. Колыбели Зимы, Осени, Солнца, а также Лунная и Звездные Колыбели — все они были в руках Элиона. В стороне остался лишь Дом Йонах — и Лиланг знала, что именно они все эти годы помогали Элиону. Один из сыновей Семьи Йонах был здесь, в Термарилле, и, пожалуй, только благодаря ему удалось выбрать столь удачный момент для нападения — именно в эти дни главы остальных Домов собрались во дворце.

Лиланг нахмурилась — оставались ещё Гончие Иллириана. Если они нападут, все полетит псу под хвост. Но Элион, когда она задала ему этот вопрос, только поморщился и неопределенно пожал плечами.

— Принц Шанур не поддерживает Лильхаррана, и все же, не уследил за своими командирами, когда Ассэне их подкупили. Думаю, он знает, когда мы нападем, вопрос лишь в том, чью сторону он выберет.

«Было бы хорошо, — подумала Лиланг, — выбери Шанур нейтральную сторону».

Когда ветер донёс до слуха принцессы звон стали и крики, она невольно подалась вперёд. Рядом отирался Йохавед, тоскливо смотревший в ту же сторону, что и Лиланг. И в чем-то она могла его понять — ей тоже хотелось быть там, во дворце.

«Как же Элли? — думала принцесса, — он ведь должен был встретиться с Редо».

Лиланг могла только надеяться, что Лукавый бог будет милостив к своему любимцу и в этот раз. Что же касалось Первого Полководца, то девушка ни капли в нем не сомневалась. Ей казалось, что раз он прожил такую долгую жизнь, то попросту не способен умереть сейчас.

Счастливчик Элли. Мысли принцессы крутились вокруг него, раз за разом возвращаясь к тому скандалу, который он учинил, узнав о ее беременности. Честно говоря, не такой реакции от него ждала Лиланг. Сомнения, всю жизнь подтачивавшие её доверие к Элиону, лишь усилились с тех пор. Сколько Лиланг себя помнила — она всегда была недовольна скрытностью Элиона, вытягивала из него планы на будущее едва ли не щипцами. И не нравилось опальной принцессе то, как безропотно полукровки последовали за Элионом. Конечно, захват Домов был ощутимой помощью, и все же...

Что скажет Элион, когда они с Редо пробьются к залу Анклава? Что он — новый император Вечной Земли? Или же станет говорить от её, Лиланг, имени? Нет, не доверяла ему опальная принцесса, совсем не доверяла сейчас.

Незадолго до того, как Элион отправился в резервацию Лунной Колыбели, у них с Лиланг состоялся долгий разговор. И в конце Элли сказал слова, врезавшиеся принцессе в память:

— Иногда для того, чтобы изменилось все — кто-то должен умереть.

«Я должна быть там. Я, а не Элион, должна предстать перед Анклавом, — решительно подумала принцесса. — Вы все думаете, что раз я брюхатая, то значит — беспомощная. Нет уж, вы ошибаетесь. И я докажу это!»

Минуты тянулись бесконечно долго, и принцесса вся извелась в ожидании. Она покосилась в сторону Йохаведа, отчаянно желая, чтобы шеддар отвлёкся, переключил своё внимание на что-нибудь ещё.

И, видать, Первозданные сегодня благоволили ей — Йохаведа окликнул Моренос, заявив, что ему нужна помощь шамана. Шеддар оставил Лиланг одну, исчезнув в глубине лагеря, и принцесса, выдохнув, воровато осмотрелась по сторонам. Убедившись, что ничьё внимание к ней не приковано, Лиланг поспешила в сторону бестий. Быстро оседлав одну из них, она вскарабкалась ей на спину, досадуя на мешающий живот. Усевшись поудобнее, Лиланг взяла в руки вожжи и пришпорила животное.

Ей удалось проникнуть во внутренний двор не замеченной. Внутри стен дворца никого не было — казалось, захватчики безжалостно зачистили двор, никого не оставили в живых, и беспрепятственно вошли в Термарилль. Оставив бестию пастись на улице, принцесса скользнула в кузницу, где, как она помнила, был один из тайных ходов во дворец. Найдя его, Лиланг бесшумно исчезла в переплетении коридоров, освещённых таинственными камнями, что были вкраплены всюду — в стены, потолки и даже впол. Мысленно принцесса возблагодарила Лукавого бога за неслыханную удачу. И Элиона — за то, что он заставил её назубок выучить план дворца. Она шла по бесконечному лабиринту, надеясь, что память её не подведёт. Иногда, замирая возле узких боковых ответвлений, Лиланг слышала звуки бойни, и понимала — шеддары победят. Воины от рождения, они не способны были проиграть, сложить оружие. Но и иллирийцы, солдаты одержимого императора, сдаваться не собирались.

И принцесса упорно шла дальше, ища нужный ей коридор. Она свернула за угол, когда ей показалось, что она нашла правильное ответвление, и зашла в небольшой тупик. Поколебавшись мгновение, принцесса отыскала в стене выступавший камень и надавила на него. Стена с тихим скрежетом отъехала в сторону, и принцесса, перешагнув порог, вдруг осознала, что оказалась в тронном зале. Сначала ей почудилось, что она здесь одна.

Но тут двери в зал распахнулись и внутрь широкими шагами вошёл высокий, статный иллириец в ярких, цветастых одеяниях. Увидев принцессу, он резко остановился и его тонкие губы разошлись в улыбке.

Лиланг обмерла, не в силах пошевелиться.

Перед ней стоял убийца её семьи.

Лильхарран Ассэне, узурпатор. Проводник сонма Его голосов.

Одержимый.

Острое и красивое лицо казалось пустым, а в ярких рубиновых глазах не было жизни. Словно кто-то другой, безликий и страшный, натянул на себя лицо Лильхаррана, лишив его воли и разума.

«Вот как выглядят одержимые Тысячеглазым», — подумала принцесса, попятившись.

То, что смотрело на мир глазами императора, улыбнулось его губами. Оболочка, бывшая когда-то Лильхарраном Ассэне, сделала глубокий вдох, и какая-то часть разума Лиланг хладнокровно отметила, до чего неестественно выглядело это, простое на первый взгляд, действие. Продолжая улыбаться, одержимый медленно воздел руки к потолку. И пространство за его спиной исказилось, разошлось, впуская в мир тьму. Лиланг показалось, что воздуха в зале становится все меньше и меньше, словно открытый императором Разлом засасывал его в себя, желая оставить здесь одну лишь пустоту.

На принцессу смотрела тысяча Его глаз, а эхо многоголосого хора резонировало от стен и терялось под высоким куполообразным потолком тронного зала.

Ты одна, но вас трое, да-да-да, — эти голоса звучали одновременно из уст одержимого императора, и внутри самой Лиланг — в её разуме, текли в её венах, бились вместе с её сердцем. — Кого Мы видим? Душа, не рожденная пока ещё, но разделённая на двоих, да-да-да! Сколько света, сколько жизни, да-да-да! Отдай Нам, отдай-дай-дай-дай одного из них сначала...

Лиланг отступила назад, закрывая руками живот, словно это помогло бы ей защитить детей от ненасытного Тысячеглазого. И казалось ей, что Его воля просачивается в неё, подчиняет себе, стирает память о прошлом, обещая только забвение в бесконечной пустоте. Мир вокруг погрузился в серый туман, а сама принцесса из последних сил боролась с вязким наваждением, с иллюзией мертвого покоя.

Звон разбитого стекла привёл ее в чувство. Вздрогнув, принцесса увидела, как осыпается на пол древний витраж, а в следующий миг от Тысячеглазого её заслонила могучая фигура шеддара. Он небрежно повёл кожистыми крыльями, стряхивая с них разноцветные осколки стекла, и почти сразу же оттолкнул принцессу назад.

— Дура, — не оборачиваясь, прорычал Первый Полководец, — какого рожна ты здесь забыла? Тебе сказано было — сиди на попе ровно в лагере и жди вестей!

— Редо, — пролепетала Лиланг, — я не могла сидеть сложа руки...

Смех Лильхаррана, который сплёлся с тысячей Его голосов, оборвал речь принцессы.

Вот и встретились снова, Девятый, да-да-да, последний из своего легиона! Все по-прежнему надеешься одолеть Нас, да-да-да?

— Ошибаешься, Тысячезадый! Мы — живучее племя. В прошлый раз я выжил, выживу и сегодня, — Редо перекинул секиру из одной руки в другую. — Лиль — беги!

Лиланг послушно развернулась и припустила обратно в ход, из которого пришла. За спиной она слышала резонирующий смех тысячи безумных голосов и боевой клич Первого Полководца. Смелости обернуться и посмотреть, как её возлюбленный схлестнулся в схватке с одержимым императором, Лиланг уже не хватило. Кряхтя, она скрылась в полумраке тайного коридора, хлопнула ладонью по нужному камню и побежала дальше, не дожидаясь, когда за ней закроется стена.

Направо-налево-лестница-вверх и снова налево! — Лиланг бесконечно повторяла про себя план дворца, надеясь, что больше не заблудится, не потеряется. Она боялась оборачиваться назад, чудилось ей, будто из полумрака следит за ней сонм тысячи Его голосов. Когда девушку скрутила резкая боль в пояснице и внизу живота, принцесса остановилась и согнулась, глубоко дыша.

«Я сейчас, кажется, рожу!» — в ужасе подумала она.

Но вот приступ стих, и она смогла продолжить путь. Теперь Лиланг шла гораздо медленнее, опираясь рукой о стену, стараясь не делать резких движений. На одно короткое мгновение она пожалела, что не послушала своих, несомненно, более умных товарищей, и не осталась в Джагаршедде.

«Нет, — оборвала себя принцесса, — так было бы неправильно».

Она шла, как заклинание повторяя про себя три главных заповеди, которые ей в голову вбил Счастливчик Элли.

Народ Иллириана превыше всего. Все ради победы, а цель всегда оправдывает средства. Если не можешь поступить хорошо — поступи правильно.

У неё не должно быть сомнений — ни в чем, и никогда. Иначе грош цена её желанию стать Императрицей Вечной Земли.

Молодая иллирийка поднялась по каменной лестнице на следующий ярус и ткнулась в очередной тупик. Недолго думая, она снова нашла выступающий из стены камень и с силой надавила на него. Так же, как и в прошлый раз, перегораживающая проход стена отъехала в сторону, и принцесса поняла, что коридоры привели её в чей-то кабинет. Памятуя предыдущий опыт, она тихо и осторожно ступила на мраморный пол, и почти сразу же столкнулась лицом к лицу с несколько напуганным иллирийцем, который прятался за углом. В руках он судорожно сжимал подсвечник, готовый опустить его на голову незваному гостю. Увидев выпирающий живот принцессы, иллириец удивленно раскрыл рот, а затем выражение его лица приобрело благоговейный оттенок. Как-то разом расслабившись, он опустил подсвечник, и принцесса с облегчением выдохнула. Лиланг смотрела на иллирийца и вспоминала слова Элиона.

Длинный нос с горбинкой, вытянутое лицо. Тонкие губы. Волосы убраны в пучок, да так тщательно, что ни одна прядь не выбивается из прически. На одежде — цвета Дома Йонах. А в зелёных глазах сквозят любопытство и живой ум, и нет в них ещё холода и безразличия, что свойственны многим иллирийцам, прожившим хотя бы пару веков. Наверное, этот юноша был ненамного старше самой Лиланг.

— Ты Иса, верно? — выпалила принцесса, радуясь своей удаче.

Иллириец озадаченно кивнул головой.

— Отлично. Как замечательно, что я тебя встретила! Ты проведёшь меня к Анклаву! — хлопнула в ладони Лиланг.

— К Анклаву? Но там же никого нет! — пробормотал в недоумении Иса.

Принцесса недобро улыбнулась в ответ.

— Теперь есть, поверь мне. Тебя ведь не тронули, потому что знали, кто ты?

Иса прижал уши к голове, и его плечи поникли.

— Они назовут меня предателем.

— А кого ты, собственно, предал, Иса? Одержимого императора? Какое тебе дело до чужих Домов? Твоя собственная семья отправила тебя сюда, чтобы помочь нам с Элли. Так что никого ты не предал, Иса, — отмахнулась принцесса от страданий иллирийца.

— Элион не говорил, что ты будешь здесь, — заметил тот. — И не упоминал о твоём... э... положении.

— О, вот как? — процедила принцесса сквозь зубы. — Интересно, о чем он ещё не упоминал, а? Мне, а не ему, править этой землей! Конечно же, я должна быть здесь!

— Но, принцесса... — промямлил Иса, — Целесообразнее было бы остаться там, где ты... была, да. В твоём положении...

— Да что вы все прицепились к моему положению?! — вскипела от злости Лиланг. — Я что, по-вашему, тихо сидеть должна была до самых родов? Да идите вы все в задницу!

Иса с удивлением смотрел на неё, дивясь подобной напористости. Поджав губы, он повёл Лиланг за собой. Как оказалось, кабинет был тайным, спрятанным в одной из многочисленных комнат гостевого крыла. Лиланг разглядывала стены дворца и ловила себя на странной мысли, что это место больше не кажется ей тем домом, о котором она грезила. Отзвуков сражения не было слышно — должно быть, оно уже закончилось.

Пару раз Иса и Лиланг наткнулись на воинственно настроенных шеддаров, но узнав принцессу, они опускали оружие и расступались, пропуская её вперёд. Лиланг вглядывалась в лицо каждого из них, заглядывала за спины, надеясь увидеть Редо или Элиона. Лишь раз она остановилась напротив молодого воина, который насупившись, смотрел исподлобья.

— Где все слуги?

— Живы, остроухая. Мы не тронули их — тех, кто сохранил свой разум, — пробасил в ответ шеддар.

— Сохранил разум? — переспросила иллирийка, и воин кивнул.

— Одержимый слишком далеко зашёл, остроухая. Во дворце мало живых осталось.

— Вот как... — Лиланг нахмурилась. — А главы Домов?

— Все в зале, как и было приказано, — сообщил шеддар. — Не пугайтесь их вида, мы их из постелей повыдёргивали.

Когда Иса подвёл принцессу к залу Анклава и галантно открыл ей дверь, Лиланг вздохнула.

Вот оно.

Столько лет неопределенности, и теперь она здесь. Услышат ли её? Что она им скажет?

Принцесса тряхнула головой и решительно вступила в большое помещение. Первым, что она увидела, оказался большой круглый стол, за которым сидели напуганные и обозленные иллирийцы. Окинув их беглым взглядом, Лиланг не сдержала нервный смешок — досточтимые аристократы сейчас выглядели донельзя нелепо. С растрёпанными волосами, в пижамах и сорочках, эти иллирийцы восседали за круглым столом, пытаясь сохранить достойный вид. На общем фоне выделялся только один иллириец, единственный из всех он был облачён в военную форму, и с недовольным видом подпирал собой стену.

Увидев новую гостью, иллирийцы заметно оживились, и принцесса поежилась, почувствовав, что внимание присутствующих приковано к ней. И почему-то не могла выдавить из себя ни слова.

— С ума сойти, — присвистнул кто-то. — А я думал, что враки все это — про сбежавшую принцессу.

Жива? Неужели правда — она? — вот, что Лиланг видела во взглядах аристократов.

Она бросила быстрый взгляд на заговорившего, а Иса тихо подсказал ей:

— Принц Мариан из Дома Глеанн.

Иллириец с серыми, холодными глазами, внимательно изучал Лиланг, и невозможно было прочитать какие-либо эмоции на его лице. Принцесса на мгновение пожалела, что не обладает айянским Даром, и не способна читать мысли. Мариан же перевёл взгляд на Ису и криво усмехнулся.

— Тебя не было здесь, когда нас согнали сюда, будто мы скотина какая-то. Где же твой отец, Иса? Почему его нет среди нас?

— Супруга моего отца вот-вот разродится, потому он послал меня быть его Голосом в Анклаве, принц Мариан, — учтиво ответил Иса.

— Какое удобное оправдание, — зевнул Мариан, — чтобы прикрыть своё предательство. Как ещё клыкомордые могли попасть на нашу землю? Только через Лунную Колыбель.

— Что же, Мариан, тебе угоднее было служить одержимому императору? Дождаться, пока Тысячеглазый сожрет твой Дом? — фыркнул Иса, сложив руки на груди. — Моя Семья лучше прочих знает, что из себя представляют одержимые. Или ты забыл, сколько бед успела натворить принцесса Мадригаль, прежде чем исчезнуть?

Мариан ничего не успел ответить — снаружи раздались возгласы шеддаров, а затем дверь в Зал Анклава распахнулась от удара ногой, и от этого вздрогнули все присутствующие, включая Лиланг.

Зрелище, представшее их глазам, заставило иллирийцев побледнеть.

Лицо Редо было залито кровью из раны на лбу, волосы всклокочены, а крылья подрагивали. В одной руке он сжимал секиру с еще не высохшей кровью, а в другой держал за волосы отрубленную голову. Широким шагом Редо прошел к круглому столу, и небрежно вручил жуткий трофей растерявшейся Лиланг.

Это была голова императора Лильхаррана Ассэнэ.

Шеддар насмешливо поклонился присутствующим, небрежно вытер секиру о шаровары, а затем склонился к принцессе запечатлел на ее губах жадный поцелуй. Кто-то возмущённо охнул. Лиланг едва сдержала нервный смех, представив себе, как это выглядит в глазах Анклава — пузатая принцесса с отрубленной головой, милующаяся со злейшим врагом.

Главы Домов — те, кто не лишились дара речи от этой кощунственной сцены — немедленно зароптали.

Лиланг внимательно оглядела иллирийских принцев и принцесс. Все, как один бледнели, зеленели и краснели, хватая воздух ртом, точно рыбы, выброшенные на берег. Сегодняшняя ночь явно принесла им много потрясений. И Лиланг решила закрепить успех — присутствие Первого Полководца придало ей уверенности. Широко улыбнувшись, она подняла и вытянула руку с головой Лильхаррана, чтобы все её видели.

— Смотрите, принцы и принцессы! Вот, что ждет предателей империи, и тех, кто посмеет поднять руку на Дом Даэтран! Лильхарран убил всех, кроме меня, и поплатился за это! Я Лиланг Даэтран, принцесса этого Дома! И я вернула себе право властвовать над Вечной Землей! — громко заявила она, и небрежно швырнула отрубленную голову на круглый стол.

Синие глаза пытливо вглядывались в лицо каждого сородича, присутствовавшего здесь, а спиной она прижималась к Редо.

— Я не признáю власть той, что позволила шеддарам ступить на Вечную Землю, — один из иллирийцев медленно поднялся со своего места, подался вперёд, опираясь ладонями о мраморный стол.

Лиланг тут же повернулась к нему и насмешливо указала на отрубленную голову.

— Именно так я и думаю, Вальен Ассэне, — хохотнула она. — Странно слышать подобные речи от того, чей сын таким же образом узурпировал власть!

Рядом с принцем Ассэне вскочила женщина.

— Да как ты смеешь говорить подобные речи, девка! Ты же на сносях — думаешь, сможешь удержать власть в таком положении? Я даже отсюда чую, что ребёнок в твоём чреве — смесок! Да иллирийцы не пойдут за предательницей народа! — закричала она, чем вызвала новые шепотки.

Лиланг внимательно посмотрела на эту женщину, вспоминая, что о ней рассказывал Элли.

— У тебя ведь большая семья, верно, Эмайн Янос? У тебя есть братья и сестры, муж, сыновья и дочери. Что ты будешь чувствовать, когда останешься одна, Эмайн? В своём пустом дворце, а? Неужели вы думаете, что я привела одних шеддаров сюда, в Термарилль? Вы считаете меня настолько наивной? Ваши семьи в надежных руках моей маленькой армии, господа и дамы.

— Врешь! — зашипела Эмайн Янос.

— Любой из вас, в ком есть айянский Дар — может протянуть его нити к своему Дому, и убедиться, что я говорю правду, — усмехнулась Лиланг. — Вы так зажрались со своей чистотой крови, что совсем забыли про полукровок. Кто они для вас? Грязь, пыль под ногами. Кто-нибудь из вас был в резервации, видел, какая там жизнь? Вы использовали их, как рабов в своих Домах, и вы сами поставили себя в нынешнее положение. В полукровках — сила, принцы и принцессы. И сейчас ваши многочисленные семьи находятся в их руках. Я отдам приказ — и ваших братьев, сестёр, сыновей и дочерей — не станет. Этого вы для них желаете?

— Посмотрим, как ты заговоришь, когда придут Гончие, — буркнул со своего места принц Мариан из Дома Глеанн.

Единственный из всех, он был спокоен и изучающе разглядывал принцессу.

— Они не придут, — пожала плечами Лиланг. — Верно, принц Шанур?

Когда члены Анклава разом повернули головы в сторону иллирийца, до сих пор молча подпиравшего собой стену, он с кислой миной кивнул.

— Она права.

— Ты... предал нас?! — снова завизжала Эмайн, и Лиланг поморщилась — эта женщина начала её раздражать.

— Когда Лильхарран напал на Дом Даэтран, я не отдавал приказ подчиняться ему. Гончие должны служить Вечной Земле, и должны были защищать прежнего императора. Но среди моих командиров нашлись предатели. Я исправил это недоразумение, и сейчас Гончие не станут вмешиваться. Мы служим Вечной Земле, а не жадным до власти иллирийцам. И чтобы Гончие продолжали служить, наша земля должна жить и процветать. Тысячеглазый же приведёт нас к гибели. Не знаю, как вы — а я не желаю повторить судьбу Золотой Земли Айягарасэ.

После его слов ненадолго воцарилось молчание — все иллирийцы знали историю падения своего родного мира, и помнили цену, которую им пришлось заплатить за возможность жить здесь, на Вечной Земле Иллириан. Наконец, со своего места поднялась тонкая, высокая женщина, на которую Лиланг до сих пор не обращала внимания. Встретившись с ней взглядом, принцесса вздрогнула: ей показалось, что на неё глазами иллирийки смотрит сама Вечность.

— Семья Махавель никогда не вмешивалась в трения между другими Домами. Мы храним историю, мы ищем истину, мы соблюдаем равновесие. В прошлый раз мы не вмешались — и это привело к тому, что наша земля оказалась в руках одержимого. Я согласна с принцем Шануром — Лильхарран привёл бы Иллириан к гибели. Можно сколько угодно закрывать глаза на его деяния — но все мы знаем, что он творил. Мне напомнить вам, скольких полукровок и чистокровных иллирийцев Лильхарран принёс в жертву Тысячеглазому? Вы все слышали его речи — он желал начать новую экспансию, развязать следующую войну! Что же вы молчите, а? Скажите, у вас есть лучшие предложения? Кто из вас готов занять место императора? — спокойно произнесла она и внимательно оглядела остальных членов Анклава.

Иллирийцы присмирели под ее взглядом, словно эта женщина имела куда большую власть, чем все здесь присутствующие.

— В словах этой девочки есть зерно истины, — продолжила Махавель, — и она действительно последняя из Семьи Даэтран. На этот раз Дом Махавель поддержит тебя, девочка. И посмотрим, что из этого выйдет. — С этими словами женщина опустилась на своё место.

— Как Голос своего отца, я так же поддерживаю Дом Даэтран, — добавил Иса, и замер, ожидая, кто ещё согласится со словами принцессы Махавель.

Шанур неохотно оттолкнулся от стены и пожал плечами, исподлобья разглядывая Лиланг.

— Дом Сионар выражает своё почтение Дому Даэтран. Все лучше, чем одержимость. — Он бросил косой взгляд на Первого Полководца. — Спасибо, что сохранил жизнь моим воинам — тем, кто сдался.

Редо в ответ только ощерился, продемонстрировав ряд острых зубов и довольно сощурился.

— Я бы хотел сохранить свою голову на плечах, — буркнул Мариан, — мирная жизнь вполне устраивает мой Дом. Если, конечно, клыкомордые не устроят нам новую войну.

— Нового Исхода не будет, — отозвался Редо, и певучий иллирийский язык из его уст звучал непривычно резко, грубо. — Мы с Лиланг пришли к... соглашению. Пока Дом Даэтран правит Вечной Землёй — войны не будет.

И его слова повисли в полной тишине — такие странные и непривычные. Аристократы с недоумением переглядывались, словно не вполне доверяя своим ушам. Лиланг услышала протяжный вздох — это Вальен Ассэне поднял руки, словно показывая, что сдаётся, и молча уселся на своё место. Осталась лишь одна Эмайн Янос, которая недоверчиво смотрела на своих собратьев, полная гнева и решимости.

— Вы что, с ума все посходили? Вы верите ей? — прошипела она, вцепившись пальцами в край стола.

— Хочу заметить, — слабо улыбнулась ей принцесса Махавель, — что у меня есть основания ей верить. Будь ты чуть менее увлечена своей гордыней, то заметила бы, что шеддары не тронули наших слуг. Они даже нас всего лишь заперли в этом зале.

— Но эта девка уже спуталась с рогатыми, она просто отдаст нашу землю им! Полукровки? Ха, не смешите меня... Кому здесь нужны полукровки? Пусть они сейчас захватили наши Дома, но потом... их сотрут в пыль!

— Ты переигрываешь, Эмайн, — резко оборвала её Лиланг.

Ей очень хотелось залепить упрямой женщине пощёчину, но усилившаяся в пояснице боль не давала сделать резких движений. Вместо неё к Эмайн подошёл Редо. Он обошёл стол, и сжал пальцы на шее женщины.

— Ты готова умереть за свои слова, остроухая? — мягко рыкнул шеддар и одарил её широкой зубастой улыбкой.

Принцесса Эмайн тут же замотала головой, и когда Полководец надавил рукой, послушно села в своё кресло. От злости её лицо покрылось пятнами, но Эмайн сжала зубы и не произнесла больше ни слова. Лиланг позволила себе торжествующе улыбнуться. Однако, почти сразу же улыбка исчезла с её лица. Она напряжённо посмотрела на Редо.

— А где же Элли?

— Мы разошлись в саду. Я отправился за одержимым, а он остался прикрывать тыл вместе со своими полукровками, — ответил шеддарский Полководец.

— Почему же он еще не пришел? — в душу принцессы закралось нехорошее предчувствие. — Кто-то должен спуститься в сад и найти его! — она не сдержалась и положила руку на свой живот — ноющая боль не желала уходить, лишь усиливалась.

Словно услышав её мысли, в зал вошли несколько шеддаров,

— Принцесса... — позвал Лиланг один из них.

Иллирийка обернулась и увидела, как в зал заносят безжизненное тело, завернутое в знакомый алый плащ. Жестом Лиланг приказала опустить тело на пол, а затем подошла и стянула с него ткань.

Грудь и плечо Элиона рассекала глубокая рана. Он смотрел в вечность стеклянным взглядом широко раскрытых глаз, но даже после смерти он продолжал улыбаться — и этот застывший оскал впечатлил принцессу куда сильнее вида безобразной раны. Лиланг шумно втянула воздух, и дрожащей рукой закрыла Элиону глаза. Она не понимала, что ей делать, что думать.

Она добралась до Анклава, как и хотела — раньше Элиона. Она в нем сомневалась, но Элион был ее учителем много лет, Элион был тем, кто собрал полукровок.

Элион — был.

Тяжелая рука легла ей на плечо и осторожно сжала, заставив принцессу вздрогнуть.

— Он погиб в бою, — спокойно произнес Редо. — У моего народа это считается почетной смертью. Не нужно печалиться об ушедших. Жизнь все равно продолжается.

Лиланг с удивлением посмотрела на шеддара. Она ожидала чего угодно: скрытого злорадства, торжества, но... Редо был незыблемо спокоен, и во взгляде его отражалось лишь уважение к покойнику.

— Я не знаю, что мне теперь делать, — прошептала Лиланг так, чтобы слышал только Полководец.

— Знаешь, остроухая. Ты сильная. Гораздо сильнее, чем сама думаешь. Что он сказал тебе перед наступлением?

— Он... Что порой для того, чтобы все изменилось, кто-то должен умереть. — Лиланг скривилась. — Как будто знал, что не доживет.

— Тогда постарайся, чтобы его смерть не была напрасной, — кивнул ей Редо.

Принцесса сморгнула непрошеные слезы и выпрямилась, собираясь что-то сказать. Вдруг её скрутил новый приступ боли, и она пошатнулась, вцепилась рукой в плечо Полководца. Ногам почему-то стало мокро, а по лицам всех присутствующих Лиланг поняла, что происходит нечто из ряда вон выходящее.

— О, портки Махасти, — пробормотал кто-то из шеддаров, — она же рожает!

Редо вполголоса выругался и подхватил обмякшую принцессу на руки. Со своего места вскочила Дама Махавель, и что-то закричала, размахивая руками. Последним, что четко видела и слышала принцесса, было растерянное лицо Полководца и голос Махавель, отдававшей приказы отнести принцессу в ближайшие покои, да найти немедля какую-нибудь служанку.

«Задница Махасти, как же не вовремя», — подумала Лиланг.

...Редо ходил туда-сюда, сцепив руки за спиной, и то и дело поглядывал в сторону неплотно закрытой двери в конце коридора. Иногда из-за неё доносились сиплые стоны принцессы, сменявшиеся то забористой бранью на шеддарском, то командным голосом Дамы Махавель. Пару раз мимо Полководца, испуганно прижимая к голове уши, пробегали служанки, неся тазы с тёплой водой.

После очередного вопля Лиланг Редо нервно дернул ухом. Наступившую тишину разрезал громкий детский плач, больше похожий на вопль кошки, которой прищемили хвост. Полководец рванулся было к покоям принцессы, но из-за двери выскочила Дама Махавель и преградила ему путь.

— Как она? — Редо безуспешно попытался обойти сухощавую иллирийку, но женщина оттеснила его назад.

— Как и все роженицы, — устало вздохнула глава Дома Махавель. — Не мельтеши здесь, клыкомордый, ты мне всех служанок распугаешь!

— Но я слышал плач, — Полководец попытался заглянуть за плечо иллирийки, и она тут же уперлась руками в его грудь.

— Подумаешь — плач! Там ещё второй на подходе, — буркнула она. — Или ты думаешь, они одновременно вылезают?!

— Я... Э-э-э... — кажется, Редо несколько озадачился её словами.

— Иди отсюда! Я тебе сама все скажу — слово даю! Только, ради Первозданных, не нервируй слуг! — с этими словами Махавель захлопнула дверь перед носом шеддара.

Грустно опустив уши, Редо поплёлся прочь, в поисках прибывшего недавно Мореноса.

Шаман поджидал его во внутреннем дворе замка. Увидев обескураженного шеддара, Моренос сложил руки на груди.

— Голову бы оторвать этой девке, — сообщил он Полководцу. — Йохавед места себе не находит — все переживает, что не уследил за остроухой. Я надеюсь, ты будешь к нему милосерден, Первый.

— Стоило от неё ожидать чего-то подобного, — вздохнул Редо. — Однако я как-то не подумал, что ей хватит дурости припереться во дворец в разгар сражения.

— На кой ты вообще согласился взять её сюда? Сидела бы она под крылышком у Янис, и нам бы не пришлось волноваться из-за одной маленькой самодурки. — Моренос, кажется, и не собирался замолкать, а Полководец послушно внимал его речам, точно нашкодивший отрок. — Я смотрю, у тебя все мозги вниз утекли, совсем не думаешь о последствиях!

— Послушай...

— Нет, это ты меня послушай! Я помню тебя ещё с тех времён, когда ты был Девятым — молодым и безбашенным легионером. Но даже тогда тебе не срывало крышу, как сейчас.

— Любовь творит странное с нашими сердцами, — пожал плечами Редо.

В этот момент Мореносу захотелось громко захохотать и начать рвать на себе волосы. Вместо этого он ограничился нервным пощипыванием своей бородки. Наконец, он вздохнул и решил сменить тему.

— Никогда не думал, что ступлю на эту землю не как завоеватель, а как союзник.

Редо наклонился и провёл ладонью по мокрой от утренней росы траве.

— Я помню эту землю Камайненом. Иллирийцам несказанно повезло — Вечная Земля цветёт и не думает увядать. Она не осквернена ни проклятием Имрах, ни Тысячеглазым Хаосом. А ведь именно остроухие принесли его в наш мир.

— Они уже заплатили за это, — отозвался шаман. — Своим совершенством и гибелью своей родины. Я даже думать не хочу, кем мы станем, если погибнет Джагаршедд. Куда мы уйдём? Выживем ли мы?

— Выживем, — резко ответил Полководец. — Выживали же мы столько веков, с чего бы нам сдохнуть вслед за нашей землёй?

Моренос замолчал, обдумывая его слова. Подняв глаза, он уставился на небо, озарённое лучами рассветного солнца.

— Интересно, — вдруг хмыкнул Редо, — знал ли об этом Познаватель? Он видел будущее, вспомни, что он нам сказал когда-то. Он не мог не знать.

«Познаватель может и видел будущее, — подумал шаман. — А знаешь ли ты, во что вляпался? Кем будут твои дети?»

А вечером Полководца, наконец-то, пустили в покои в возлюбленной. Лиланг с беспомощным видом лежала на широкой кровати, ещё более бледная и осунувшаяся, чем обычно. На руках она держала два свертка, один из которых беспокойно шевелился и попискивал. Оробевший шеддар бесшумно подошёл к принцессе и растерянно застыл рядом с ней, не решаясь ни прикоснуться к ней, ни вымолвить хоть слово.

— Знаешь, Редо, — вымученно улыбнулась иллирийка, — я не хочу больше рожать — мне хватило сполна. — Она нашла в себе силы нервно рассмеяться. — Смотри, это — твои сыновья.

Редо склонился над ней, разглядывая двоих младенцев. У одного глаза были — как вечное синее небо над Джагаршеддом, а второй с любопытством смотрел на мир глазами цвета расплавленного золота.

И глядя на второго младенца, Редо затаил дыхание.

«Если ты проживешь достаточно долго, то встретишь меня в моих детях», — так сказал когда-то Познаватель будущему Полководцу.

...У Познавателя были глаза цвета расплавленного золота.

— И... как ты их назвала? — тихо спросил шеддар, пытаясь собраться с мыслями.

— Лилайе, — усмехнулась принцесса. — И Лирико.

...Верховный шаман Джагаршедда стоял в тронном зале Термарилля, разглядывая окружавшее его великолепие. Кто мог подумать, что когда-нибудь он будет ступать по Вечной Земле, слышать песни её духов? Он ловил на себе настороженные, испуганные взгляды иллирийцев, и невольно усмехнулся.

Остроухие ещё не поняли — но шеддары спасли их всех. Какая ирония.

Моренос застыл напротив величественного трона. Широкие подлокотники были украшены причудливыми вензелями из золота, а спинка уходила ввысь, инкрустированная драгоценными камнями. Шаман только покачал головой — все это была роскошь, недоступная понимаю сынов Джагаршедда.

Глядя на пустующий трон, Моренос вспомнил разговор, состоявшийся между ним, Лиланг и Редо несколько месяцев назад. И сердце шамана снова сжала тревога. Осознавала ли принцесса, что она сделала, какую кашу решила заварить?

— Вы понимаете, что это значит? Первозданные никогда не дают ничего задаром. При всём уважении, девочка, но ты сошла с ума! Я охотно списал бы это на твою юность, но ты, Редо! Ты видел пришествие Совершенных, ты пережил Предрассветную Войну и Период Исхода, пережил свой легион! Тысячеглазый тебя раздери, да мы вместе видели Даэтрана Познавателя! Или мирная жизнь лишила тебя разума?! — Моренос срывается на крик, и резко себя обрывает.

Он переводит дыхание и смотрит на стоящих перед ним принцессу Лиланг и Первого Полководца Редо. Принцесса упрямо вздергивает подбородок, а ее глаза цвета синего льда неотрывно смотрят на Мореноса. Редо весело усмехается, демонстрируя шаману ряд острых зубов, и лениво подергивает ушами. Моренос со стоном опускается в кресло и хватается за голову. Лиланг опирается на стол, наклоняется к нему, и Моренос почему-то думает о том, что такую костлявую девицу ещё поискать надо.

— Ты не понимаешь, шаман! Я видела сон, и в нем было будущее!

— О, так мы теперь верим снам глупой, эгоистичной девчонки! — немедленно и с сарказмом реагирует шаман.

Лиланг продолжает, не обращая внимание на его выпад:

— Там были мои сыновья! Им уготовано великое будущее, пойми. Они изменят наш мир, Моренос. Изменят к лучшему, как ты не можешь понять!

— Нет, это ты не можешь понять, женщина! — снова взрывается шаман.

Вскакивает с кресла и принимается расхаживать по комнате из угла в угол.

— То, что вы сделали... Ты сделала, это невозможно! Это все равно, что заключить сделку с Хаосом. Между прочим, Его привёл сюда именно твой народ, твои проклятые Совершенные! А ты принесла в жертву своих будущих сыновей! Душа нерожденного младенца бесценна, ты понимаешь?

— Да, именно поэтому я поступила так! Только такой ценой можно заплатить за новый мир, в котором не будет Тысячеглазого, не будет войны, только так можно залечить раны вашей земли, Моренос!

— Они никогда не станут свободными. Они будут вечными рабами Первозданных, ибо ты решила сделать их орудием. — Моренос прикрывает ладонью глаза.

— Ты не прав. Мои сыновья получат свободу, когда будет должно, — тихо отвечает Лиланг.

— Разумеется, не даром, верно, принцесса? — так же тихо спрашивает Моренос.

Ему кажется, что он уже знает ответ, но не желает его слышать.

— Придёт срок, и я отдам этот долг своей богине, шаман, — похоже, опальная принцесса решила стоять на своём до последнего.

Шеддар долго и внимательно смотрит на неё. Как шаман — он понимает, что вздорная девица говорит правду. И от этого становится ещё горше — никто не заслуживает такой участи, быть проданным ещё до своего рождения. А Лиланг сделала это, не колеблясь. Моренос видит, что он убеждена в своей правоте. И плевать он хотел на то, что принцесса принесла в жертву и свою жизнь тоже. Но почему за её мечты и желания должны расплачиваться другие? Он глядит на Лиланг, обращается к ней своим Даром...

...И это похоже на сон, давным-давно забытую мечту об утраченной жизни. Глазами принцессы в этот миг смотрит на шамана та, чьё имя иллирийский народ похоронил в своей памяти. Златоликая, среброглазая женщина является взору Мореноса, и кажется ему, будто он стоит лицом к лицу с самой Вечностью.

«Они — мои Первые дети», — слышит шаман в своём разуме. И видение исчезает, продлившись всего один миг. Моренос переводит взгляд на живот принцессы и вздрагивает.

Может ли нерожденная душа иметь память? Шаман не верит в это. И все же, он видит чужие образы, слышит голоса тех, кого давно уже нет. И они шепчут — на языке забытом, певучем, чужом:

Мы рождались, мы умирали, мы не прощали.

Мы убивали, мы не сожалели, мы не понимали.

Мы себя изжили.

Мы теряли, мы искали, мы нашли.

Мы здесь, мы ждали, мы спали.

Мы проснёмся.

Мы верим, мы помним, мы терпим, мы ждём.

Мы вечны, мы совершенны, мы неделимы.

Мы вернёмся.

Шаман делает шаг назад, пытаясь прийти в себя. Он замечает удивлённые взгляды Редо и Лиланг и трёт пальцами переносицу. А потом обращается к остроухой девице, отчаянно желая, чтобы увиденное им оказалось просто страшным сном.

— Почему ты так уверена, что эти твои... сыновья станут именно теми, кем ты их видишь?

— Я видела будущее. Я в него верю, — отвечает Лиланг. — Они станут сильными и гордыми. Они изменят все.

Она чувствует, что одержала победу, и позволяет себе лёгкую улыбку.

— Последний вопрос, — Моренос переводит взгляд на Редо, смотрит исподлобья. — Скажи, мой рогатый друг, ты с самого начала об этом знал?

Иллирийская принцесса молчит, но шаман слышит, как тихо посмеивается Редо. Моренос поочерёдно смотрит то на Первого Полководца, то на Лиланг, и, пожалуй, впервые за долгое время не может ничего сказать.

— Очаровательно, — наконец, выдавливает он из себя. — Женщина, ты не могла лечь под кого-то другого?

Лиланг неопределённо пожимает плечами и кладёт руку на едва обозначившийся живот.

— Среди моих спутников нет достойных.

— Что? Достойных?! — сварливо переспрашивает Моренос, — Наверное, наш Первый должен чувствовать себя польщенным. Да, Редо? — он выразительно смотрит на усмехающегося Полководца.

— Весьма польщенным, — весело соглашается Редо.

— Так ты сделаешь то, о чем я тебя прошу? — возвращается Лиланг к началу разговора.

— У меня, похоже, нет выбора. Несдержанные клятвы, женщина, ещё хуже твоих безумных планов.

В ответ Лиланг лишь скалится, совсем не по-иллирийски, и плавной походкой удаляется из покоев шамана. Моренос остаётся наедине с Редо. Он некоторое время смотрит на пустой дверной проем, а затем вздыхает.

— Если этим «сыновьям» передастся хотя бы капля вашего обоюдного упрямства, возможно, они действительно будут чего-то стоить. Но, скажи мне, друг мой, почему именно она?

— Мне хотелось разнообразия, — пожимает плечами Редо, но шаман ему не верит.

Впрочем, не верит он и в то, что сердце Полководца могло растаять при виде нескладной, тощей иллирийской принцессы. Словно прочитав его мысли, Редо добавляет:

— Она умна, Моренос. Ее мысль кажется абсурдной, но она права. Сейчас мы живём в мире, но надолго ли? Камайнена больше нет. Хальгейза навсегда превратилась в Белое Безмолвие, Джагаршедд умирает. Джалмаринен терзают демоны Хаоса, а на Вечной Земле убивают полукровок. И за всем этим стоит Тысячеглазый. Разломы, созданные Совершенными, разбросаны по всему нашему миру. Четыре тысячи лет они почти не открывались, но в последние годы все изменилось. Подумай, Моренос, что эти дети смогут сделать, если Лиланг все же права? Ты и сам хорошо должен знать, что даже мертвые боги видят сны — и через них являются к другим. В конце концов, время Совершенных давно прошло, они проиграли в той войне. А иллирийцы... Они лишь отголосок их могущества, тень того народа, живущая прошлым.

— И ты согласен на это? А когда придёт время выполнять вторую часть сделки? А, Редо? Ты должен понимать, что за спасение жизни можно отдать только другую жизнь, — устало вздыхает шаман.

— Я устал, — неожиданно тихо отвечает Полководец. — Нет ничего хорошего в том, чтобы жить так долго — и видеть столько смертей. Пусть будет так, как должно, Моренос, — продолжает Редо, пожимая могучими плечами. — Быть может, к тому все и шло, может для того я и выживал в каждой войне. Четыре тысячи лет после Исхода — и ещё две до пришествия Совершенных — тебе не кажется, что это слишком много?

Шаман в ответ лишь молча закатывает глаза. Скажи ему кто в первую встречу с Лиланг, что Полководец спутается с иллирийской девкой, он бы рассмеялся ему в лицо. На сердце тревожно, и Моренос не понимает — Дар ли это говорит в нем, или же страх за лучшего друга. Они ведь через столько прошли вместе, прожили бок о бок столько лет, что могли звать друг друга братьями.

Шаман вспоминает свое видение и его пробирает мороз по коже.

«Мы верим, мы помним, мы терпим, мы ждём.

Мы вечны, мы совершенны, мы неделимы.

Мы вернёмся».

Когда Редо покидает его покои, Моренос выходит на балкон башни и смотрит вниз. Там стоит серокожая женщина в белой тунике, такая непохожая на обывателей Огненной Земли Джагаршедд. Моренос видит, что она протягивает руки, и из башни появляется Полководец. Могучий шеддар осторожно обнимает ее за талию, словно боясь сломать.

И все последующие годы Моренос будет вспоминать именно этот миг: яркий, малиновый закат и прижимающихся друг к другу, в странном, неизбежном спокойствии, шеддара и иллирийскую женщину.

====== Глава 5: Мы неделимы. Почетный эскорт ======

Комментарий к Глава 5: Мы неделимы. Почетный эскорт ВНИМАНИЕ! Таймлайн этой главы совпадает с таймлайном предыдущей. А именно — с эпизодами из настоящего времени, когда Лиланг вспоминает свою бурную юность :)

Я живу, я отдам тебе всю свою жизнь, я поставлю на карту всё,

Только, эй — найди дорогу к свету.

Каждый вдох для меня будет испытанием, и я не тороплюсь сделать первый шаг.

Я найду дорогу ради тебя.

Дорога длинная, но по ней никто не идёт — я найду дорогу.

Она длинная, она очень длинная, почему ты по ней не идёшь?

© J-Five — Find a Way

Time, alone we bide our time

Never will we know, if our love is true

At night, I sleep and dream of you

Only to awake in my empty room

You give me power, you give me reason

So, will you love me? Time only knows, time only knows…

© Cindy Gomez — Time only knows

Вечная Земля застыла на пороге зимы, ночи становились длиннее, а дни короче. С деревьев опали листья, стойко держалась лишь вечнозеленая хвоя, а земля потихоньку покрывалась инеем. Начались проливные дожди, их сменял густой, молочного цвета туман. Казалось, что даже духи Вечной Земли впали в спячку. Начало зимы оказалось омерзительным и сырость словно пропитала все вокруг.

В казарме царила духота, несмотря на то что солдат сейчас здесь почти не было. Многие были в увольнительных, а некоторые предпочли проводить свой досуг за пределами старого здания. Впрочем, присутствовавшим здесь солдатам спертый воздух совершенно не мешал веселиться. Во встроенном в дальнюю стену камине весело потрескивали полешки, а в полупустом помещении раздавались взрывы смеха, иногда кто-то громко и сочно ругался непередаваемым казарменным языком.

Арайн с едва заметной улыбкой на губах наблюдал за игрой в карты между Ивелином и Ханином. Атмосфера, казалось, накалилась настолько, что напряжение было почти осязаемым. Ханин проигрывал, и гневно раздувал ноздри, пытаясь найти выход из положения. Ивелин же напротив, донельзя плутовато улыбался, уже готовый к пиру на костях соперника. Арайн только усмехнулся, наблюдая за ними. Ивелин и Ханин — оба были горячими головами, нередко устраивали меж собой потасовки, но всегда неизменно мирились, и казалось, что ничто не способно разрушить их дружбу. Рядом кто-то громко всхрапнул во сне, и Арайн поморщился: на соседней койке дрых Руа. После того, как ему сломали нос в стычке с отрядом из Дуэн Гвальчи, он бессовестно храпел по ночам, тем самым вызывая жгучую ненависть со стороны собратьев по оружию. Словно услышав мысли Арайна, ещё один иллириец, со смурным видом сидевший в углу, стащил с ноги сапог и метко швырнул его в сторону Руа. Снаряд нашёл свою цель и Руа подскочил на койке, ошалело хлопая глазами. Когда в голове у него прояснилось, он негодующе взревел:

class="book">— Карнай, Тысячеглазый тебя подери!

В ответ Карнай расхохотался и показал непотребный жест. Арайн только покачал головой и дернул ухом. Руа тем временем сонно потёр глаза и зевнул.

— Мне Бес снился, — вздохнул он.

— Дай угадаю: сейчас ты скажешь, что сон пророческий, — насмешливо отозвался Карнай. — Ты же у нас провидец!

— Между прочим, у меня хотя бы есть Дар, не то, что у некоторых! — обиделся Руа, — разве я ошибался когда-нибудь?

— Дай вспомнить... Ах да! Помнится, тебе снилось подземелье, куда нас отправили через сутки после твоего сна. Там чисто и безопасно! — убеждал ты нас, — разведка будет легкой! — говорил ты нам, — с издевкой протянул Карнай, — да я ещё несколько дней из своих волос и портков пауков вытряхивал!

— Но ведь пауки безобидны! — парировал Руа, — кроме них там никого не было!

— «Пауки безобидны!», вы только послушайте его! — взвился Карнай. — Они омерзительны! И эта паутина, бр-р-р...

— Оставь его в покое, — миролюбиво подал голос Ханин, — Руа и впрямь редко ошибается. О, великий провидец, растолкуй же нам свой сон! Ибо мы сирые и убогие — не успеваем догнать полет твоих мыслей.

— Идите вы, — обиженно насупился Руа, — я уверен — Бес скоро вернётся.

— Его не было двенадцать лет, — возразил Ивелин, неторопливо собирая карты. — С чего бы ему возвращаться?

— И это я слышу от тебя, Ивелин! — всплеснул руками Ханин. — Не ты ли боготворил Беса и желал равняться на него? Как посмел ты изменить своим убеждениям?! — в голосе воина отчётливо зазвучала насмешка.

Ивелин стушевался и замолчал.

— С Бесом было весело, — пожал плечами Карнай. — Он умел разнообразить нашу жизнь.

— И одновременно усложнить её, — хмыкнул Арайн.

— Да-а, — мечтательно протянул Ханин, — помните нашу вылазку на заброшенную скудельню?

Арайн весело хохотнул и прикрыл глаза рукой — как делал всякий раз, вспоминая совместные похождения с Бесом.

— Ты бы ещё вспомнил, как мы с ним познакомились, — засмеялся он.

— А вот и вспомню! — шутливо упёр руки в бока Ханин. — Если бы не тот случай, то не видать Ивелину элитных войск, как своих ушей!

Ивелин только вздохнул в ответ на эти слова и покачал головой. Ханин всегда был треплом: что на уме, то и на языке. Иллириец был уверен, что однажды это сыграет с его другом плохую шутку.

Им восемнадцать. Юные, упрямые, едва оперившиеся птенцы, которым лишь предстоит научиться летать. Они жаждут острых ощущений, приключений и веселья. У них горячие головы, они вспыльчивы и безрассудны. И все же, никто из них не может сравниться с Бесом из Джагаршедда — вот уж кто никогда не устаёт ввязываться во всякие, сомнительного рода, предприятия. У Беса самый настоящий талант — нездоровым энтузиазмом он умеет заражать всех, кто его окружает. Несмотря на то, что все они одногодки, смески считают Беса старшим. Из всех них лишь он осмеливается до хрипоты спорить с командиром, лишь он берет на себя чужую вину, если считает, что это правильно. Бес молод и похож на огонь, что светит во тьме — и случайные путники идут на свет. Бес не умеет смиряться, не любит отпускать — но никому из тех, кто рядом с ним, не хочется уходить. Прозвище «Бес из Джагаршедда» намертво прилипло к нему около года назад, и теперь почти никто не зовёт его Долой. Друзьям иногда кажется, что Дола этому только рад, словно для него прозвище — вторая, прочная шкура, под которой никто не сможет разглядеть его настоящего. Но они и не лезут — у каждого из них есть свои секреты и слабости.

Им восемнадцать — и сегодня они обмывают новое звание Беса, смеются и шутят, пьют и обнимают красивых девиц. Звон монет не успевает стихать, а вино льётся рекой. На коленях у Беса сидит худенькая иллирийка, она то и дело склоняется к его уху и что-то чарующе шепчет, а пальцами скользит по его груди. Бес целует её — а потом смеётся, подначивает Ханина с Ивелином на очередной спор. Никто из его друзей даже не пытается запомнить, как зовут очередное увлечение полукровки — их было так много, что все только удивлялись — как Бес умудряется не путать имена. Арайн сидит напротив, и задумчиво переводит взгляд с Беса на Руа и обратно. Он знает, что худенький провидец любит Беса — уже давно и безответно. Но Руа, кажется, действительно рад за друга. Он смеётся, иногда шутит на пару с неугомонным Карнаем — вот у кого настоящее шило в заднице. Карнай даже в увольнительной не может спокойно усидеть на месте. Арайн поднимает кружку с брагой и громко изрекает новый тост, а затем они все выпивают за нового капитана. Уже за полночь, и посетители кабака медленно расходятся по домам. Вскоре и сам Бес с друзьями выходит на улицу. Свежий воздух приятно холодит разгоряченные лица и прочищает мозги. Они идут по деревне, а обычно молчаливый Руа, поддавшись настроению, рассказывает истории — местами странные, местами жуткие. И когда он заводит речь о не упокоенных духах на скудельнице близ Дуэн Рекуёна, Бес тут же оживляется и предлагает немедленно туда отправиться — искать призраков. Руа испуганно таращится на него, но не решается перечить. Ханин закатывает глаза и разводит руками: мол, а чего вы хотите? Это же Бес из Джагаршедда, ему и море по колено! Ивелин робко пытается возразить, но Карнай незаметно толкает друга в бок — ему и самому охота взглянуть на эту скудельню.

Пьяная компания, пошатываясь, и громко хохоча, добирается до нужного им места, и там ребята обнаруживают, что скудельня обнесена высоким каменным забором, а его верх украшают острые железные пики. Арайн думает, что они здесь не для красоты — и скорее всего уже не один искатель приключений порвал себе задницу. Когда он сообщает об этом Бесу, тот легкомысленно отмахивается. Первым на забор лезет Карнай — и это никого не удивляет, ведь иллириец почти не уступает Бесу, а возможно мечтает его превзойти. Арайн слышит, как друг ругается и проклинает злосчастные зубцы изо всех сил. А потом из-за забора доносится его голос, который сообщает, что препятствие вовсе не такое страшное, как кажется. За ним следуют Ивелин и Ханин — оба взбираются наверх так быстро, что кажется — словно взлетели. Руа и Арайн лезут следующими. А Бес решает идти последним. Арайн видит, как он легко вскарабкивается на забор, и, широко улыбнувшись, ставит ноги на каменную перекладину между зубцами. Раскинув руки, чтобы не потерять равновесие, Бес выпрямляется. Арайн только вздыхает: снова полукровка рисуется перед друзьями. Едва он успевает додумать эту мысль, как одна нога Беса соскальзывает с перекладины, и он срывается вниз. Раздаётся треск рвущейся ткани и воцаряется тишина.

— Счастливчик, — резюмирует Ивелин, разглядывая открывшуюся картину. — А ведь ещё чуть-чуть, и...

— Сел бы ты на кол, — фыркает Ханин.

Бес ругается по-шеддарски и пытается ухватиться руками за злополучную перекладину, но у него не получается, и он с грустным видом остаётся висеть на заборе.

— Давай, спрыгивай! — усмехается Арайн, которому ни капли не жаль хвастливого сородича.

— Я не могу, — печально и пьяно сообщает ему Бес. — Я зацепился.

Позади Арайна громко хохочет Ханин. Отсмеявшись и вытерев выступившие слезы, он подходит к Бесу и бесцеремонно тянет его вниз. Снова раздаётся треск ткани, и оба полукровки падают наземь. Бес, недовольно ворча, поднимается на ноги, протягивает руку Ханину, вздергивает его с земли. А потом с сосредоточенным видом ощупывает себя, пытаясь понять, где порвалась одежда. Бес вертится на месте и стоит ему повернуться спиной к сослуживцам, как он слышит взрыв дикого хохота. Он изо всех сил изворачивается, пытаясь понять, насколько все плохо, и наконец нащупывает злополучную прореху на штанах, сквозь которую виднеется серая ягодица.

— Интересно, — всхлипывает Карнай, — как ты будешь объяснять это коменданту?

Рядом с ним рыдает со смеху Ханин, и его заразительное веселье не даёт остальным полукровкам успокоиться.

— Что-нибудь придумаю, — Бесу и самому становится смешно, он весело скалится в ответ и беззлобно отмахивается от дружеских подколок.

Друзья бредут по старой скудельне, а Руа замогильным голосом рассказывает жуткие истории о происхождении этого места — до тех пор, пока Арайн с нервным смешком не просит его заткнуться. Они добираются до древнего склепа и видят, что дверь в него распахнута настежь.

— Ой-ей, — морщится Ханин, — что-то могильным хладом повеяло.

Бес подходит к чёрному зеву, пристально вглядывается в темноту, а затем первым шагает на лестницу. Полукровки переглядываются.

— Вперёд, друзья мои! За командиром — сквозь огонь, воду и медные трубы! — насмешливо декламирует Карнай и ныряет в темный проем.

За ним, как ни странно, в склеп лезет обычно робкий и опасливый Руа, и оставшимся полукровкам не остаётся ничего другого, кроме как последовать за неугомонными собратьями.

Подземелье освещено странными камешками, источающими голубоватый, слабый свет. Ими усеяны стены и потолки склепа, но полукровки ничему не удивляются — Бес им как-то рассказывал о старой части Термарилля, где заброшенные коридоры освещали точно такие же камни. Руа с интересом разглядывает надгробия, Ивелин обнимает себя за плечи, не реагируя на нервные шутки Ханина. Карнай шагает рядом с Бесом, оживлённо что-то ему рассказывая. Арайн замыкает процессию, настороженно озираясь по сторонам. Он не суеверен, но это место нагоняет на него самую настоящую жуть. Он мельком глядит на Руа — но их сновидец не выглядит напуганным, скорее заинтригованным. Арайн решает, что раз Руа не волнуется, то и остальным бояться нечего. Впрочем, спокойствие полукровок заканчивается ровно тогда, когда на очередной развилке, ведущей в многочисленные усыпальницы, они слышат жуткий вой. У Карная волосы на загривке встают дыбом, и он безошибочно поворачивается в сторону правого коридора.

— Это оттуда! — сообщает он спутникам.

— А может, не надо? — жалобно говорит Ивелин. — Кто знает, что здесь...

— Брось, этой гробнице лет столько же, сколько нашей земле! — легкомысленно отмахивается от него Карнай. — И смотри, наш маленький сновидец спокоен, значит и нам нечего страшиться.

Арайн с сомнением смотрит на бледного Руа, но молчит — решение остаётся за Бесом. Видя, как их безалаберный командир решительно топает в указанном направлении, Арайн трагически вздыхает.

В молчании они забредают в древнюю усыпальницу, освещенную все тем же — иссиня холодным, мертвым светом.

— Пусто, — с некоторым разочарованием резюмирует Бес. — Карнай, ты уверен, что не ошибся?

— Обижаешь! — слышит он в ответ.

В этот миг камни-светлячки одновременно гаснут, а от нового воющего звука полукровок пробирает мороз по коже. Они разом подбираются, готовые дать отпор незримому существу, если оно решит на них напасть. Арайн напряжённо вглядывается в темноту, когда совсем рядом раздаётся шелест — словно ветер поднял осенние листья. И холодное дыхание обдаёт ему шею. Арайн вдруг остро сожалеет о том, что не помочился перед тем, как полезть в это дурное место. Он слышит, как вполголоса ругается Карнай, и стучат зубы у Ивелина.

— Ну и зачем мы сюда полезли? — философски задаёт вопрос Ханин, сверкая рубиновыми глазами во тьме. — Не думал, что скажу это — но хвала нашей смешанной крови — иначе б не было не видно ни зги!

— Ребята, — Бес удивленно смотрит на всех, — вы чего?

— А ты не слышишь? — шепчет Руа, — тут кто-то есть.

Арайн глядит на Беса и понимает — их командир не видит и не слышит ничего. Значило ли это, что все они под воздействием каких-то чар? Или же наоборот — нечто околдовало самого Беса?

Позади их командира что-то мелькает, и Арайн уверен, что сумел разглядеть платье, шелестевшее по полу. Полукровка успевает заметить смазанные черты лица.

И оно кажется истлевшим.

А потом фигура появляется за спиной Беса, и Арайн понимает — это женщина, и она действительно иссохла много лет назад. Существо раскрывает пасть и издаёт тот самый вой, от которого подпрыгивают все. Бес отшатывается назад и Арайну кажется жутким это зрелище: командир стоит практически носом к носу с призраком — и не видит его. Он хочет предупредить Беса, но не успевает — существо исчезает, а затем появляется из пыли и тумана прямо перед Руа, и оскал на лице, обтянутом высохшей кожей, кажется всем вестником смерти.

— А-а-ааа!!! — громче всех орет Ханин.

Он же первым разворачивается и мчится на выход, сверкая пятками. За ним, не отставая, припускает Ивелин.

— Да ну нахрен, — икает в ужасе Карнай и бежит следом за ретивыми собратьями.

Арайн полностью солидарен с друзьями и тоже пятится на выход.

— Да что с вами?! — недоуменно бурчит Бес и натыкается на преисполненный ужаса взгляд Руа.

— Т-там, — заикается сновидец, — с-сзади... — Э-это же... о, Первозданные... м-мора... — лепечет он.

Бес немедленно разворачивается, но видит перед собой только темноту.

— Да ничего здесь нет, — удивленно говорит он.

А потом ощущает чьё-то прикосновение к своему лицу и чует смрадное дыхание.

— Портки Махасти и пердольский перламутр! — Бес хватает Руа за руку и тащит за собой.

Со скоростью ветра они вылетают наверх, где их уже ждут остальные. Бес видит их пунцовые уши и смущенные лица и только вздыхает. Арайну стыдно за свой малодушный побег, он нервно переминается с ноги на ногу. Он хочет что-то сказать, но Бес отмахивается от ненужных извинений. Вместо этого он поворачивается к Руа.

— Это была мора, ночной дух, — смущенно бормочет сновидец, — они не причиняют вреда, лишь пугают.

— Ты ведь знал, что мы здесь увидим? — Бес недовольно сопит. — Так какого Тысячеглазого ты нас не предупредил?! — взрывается он.

На Руа жалко смотреть, и Арайн вклинивается между ним и Бесом.

— Я не думал, что байки будут правдой! — начинает лепетать Руа.

Кончики его ушей стремительно пунцовеют. Бес долго и пристально смотрит на сновидца, а затем вздыхает и ерошит себе волосы.

— Должен вам сказать, ребята — мы обосрались, — резюмирует он, и его разбирает нервный смех.

Со стороны опешивших полукровок доносятся точно такие же смешки, и напряжение спадает.

— Пердольский перламутр, — отсмеявшись, продолжает Бес, — надо, чтобы кто-нибудь замуровал эту дрянь. А тебе, Ханин, — он наставляет на сородича указующий перст, — не Гончим надо быть, а выступать певичкой в театре. — И с этими словами он, задорно сверкая ягодицей сквозь прореху на штанах, направляется прочь.

...Слушая, как друзья вспоминают похождения Беса и оглашают казармы взрывами громкого смеха, Арайн не сразу заметил, что за ними наблюдают. Он быстро обернулся в сторону дверей и тут же толкнул Ханина в плечо. Тот непонимающе воззрился на друга, а потом проследил за направлением его взгляда.

— Ох, Тысячеглазый меня раздери... — Ханин подорвался с места первым.

За ним, с грохотом отодвигая стулья, повскакивали и остальные полукровки, даже сонный Руа спрыгнул с койки и наравне с остальными вытянулся по стойке «смирно», старательно давя непрошеный зевок.

Дола Даэтран оттолкнулся от дверного косяка и, насмешливо улыбаясь, лениво обошёл своих сослуживцев, внимательно оглядывая каждого с головы до ног. На короткое мгновение он задержался возле Руа, и тот громко зевнул, за что был награждён укоризненными взглядами со стороны остальных полукровок.

— Штаны подтяни, сновидец, — благодушно посоветовал ему Дола.

Он снова замер напротив Арайна, Ханина, Ивелина и Карная. А потом, рассмеявшись, махнул рукой:

— Вольно, ребята.

И почти сразу же оказался снесен оравой жизнерадостных полукровок, которые в своём желании поприветствовать старого друга словно вознамерились порвать его на тряпочки. Когда изрядно потрепанного Долу наконец-то оставили в покое, он пригладил всклокоченные волосы и уставился на Арайна. Тот уже успел вернуть своему лицу скептичное выражение и сложил руки на груди.

— Я вижу, некоторые вещи не меняются. Ты, как всегда, чем-то недоволен, одноглазый? — усмехнулся Дола.

У Арайна дернулась щека — в былые времена только Дола мог назвать его «одноглазым» и не получить при этом по наглой роже. Оказывается, от этого тоже можно было отвыкнуть. Арайн сделал глубокий вдох, и вместо того, чтобы послать друга в зад, недовольно поджал губы.

— Как был хамом, так и остался, — буркнул он.

И широко улыбнулся, показывая, что обмен любезностями состоялся. Дола перевёл взгляд на Руа — сновидец был единственным, кто остался в стороне, пока остальные полукровки радостно трепали своего командира крепкими объятиями. Под пристальным взглядом Долы и без того худенький Руа сжался, втянул голову в плечи, словно в ожидании выговора.

— Эй, — мягко позвал его Дола, — ты чего? Я вроде не настолько суров и страшен.

— Не ты, — прошептал Руа. — То, что преследует тебя.

Слова неприятно царапнули, а где-то на задворках сознания раздался издевательский смех принцессы Мадригаль, отвратительным образом переплетавшийся с сонмом тысячи мертвых голосов.

— Не очень удачная шутка, Руа. — Дола натянуто улыбнулся, а сновидец виновато опустил глаза.

Арайн попытался разрядить сгустившееся напряжение.

— Надолго к нам, командир?

Дола вздрогнул, словно забыл, где находится — все его внимание было приковано к Руа. Сновидец не знал, куда деться от тяжёлого взгляда и потому с облегчением выдохнул, услышав голос Арайна.

— До прибытия шеддаров, — пожал плечами Дола. — А там как получится.

— Останься с нами, — буркнул Ханин, — принц Рейно и Дуэн Волдрин — это, конечно, хорошо, но без тебя мы как без головы.

— Что, за столько лет не смогли найти кого-нибудь? Менее сумасшедшего, чем я?

— Мы все сумасшедшие, — обиделся Карнай. — Именно поэтому нам нужен ты.

Дола тепло улыбнулся в ответ.

— В любом случае, мне надо зайти к Рейно и послушать, что он скажет, — вздохнул он. — Но что-то мне подсказывает, что ничего хорошего я не услышу.

— Да, — буркнул Арайн, — Рейно сначала с тебя кожу снимет, а потом натянет её обратно и сообщит хорошие новости.

— Узнаю нашего красавчика, — фыркнул Дола. — По-хорошему, мне надо уже быть в его кабинете, но больно уж хотелось увидеть, как вы здесь.

— Если выживешь после встречи с комендантом — возвращайся, мы вечером в кабак собирались! — уже вслед ему крикнул Ханин.

Дола решительно шел по длинному коридору, и эхо его шагов гулко отдавалось под потолком. На одном из поворотов на него налетел спешивший куда-то иллириец. Встретившись с ним взглядом, Дола тут же ехидно осклабился: паскудную рожу Ириана Ассэне забыть было невозможно.

— Ты, — недружелюбно рыкнул Ириан, и демонстративно отшатнулся от полукровки, как от прокаженного. — Вернулся!

— Собственной персоной, одноухий, — весело откликнулся Дола.

Сколько крови они с Ирианом попортили друг другу в прошлом — не сосчитать. У Долы и сейчас чесались руки стереть это высокомерное выражение с физиономии иллирийца. Но вместо этого он продолжал улыбаться, созерцая странное украшение, заменявшее младшему Ассэне недостающую часть уха.

— К Рейно идёшь? Надеешься, что тебе простят старые ошибки и вернут на прежнее место службы? — Ириан неприятно улыбнулся. — Как бы не так.

— Знаешь, Ириа-а-ан, — Дола насмешливо протянул его имя. — Второе ушко у тебя довольно симпатичное. Так бы и укоротил.

— Ну-ну. Попробуй, смесок.

Доле совершенно не понравилась его интонация. Слишком быстро Ириан успокоился, слишком быстро обнаглел. Полукровка смотрел на него, ожидая, что иллириец добавит ещё что-нибудь из своего репертуара. Но Ассэне только окинул его презрительным взглядом и прошёл мимо, с силой задев плечом. Дола пристально смотрел ему в спину, ощущая неприятную тревогу. Словно веяло от Ириана чем-то недобрым, этаким не высказанным обещанием беды. Своему чутью Дола Даэтран привык доверять, и потому взял на заметку: поговорить о младшем принце Ассэне с Лайе. Стоило ему вспомнить брата, как внутри все сжалось, и по жилам начал расползаться липкий страх по жилам. Дола сжал зубы, тряхнул головой. Не время и не место было вспоминать их возвращение в Иллириан. Дола пока ещё не разобрался в собственных чувствах. Однако, он понимал, что там, в Реванхейме, Лайе был прав — каждая жизнь должна быть прожита. И от этого становилось ещё паскуднее.

После возвращения домой Дола сторонился близнеца, ибо каждое его слово, каждый жест живо напоминали о собственном бессилии, о том, какую боль может нести айянский Дар. И как способна давить огромная сила, по мощи своей сопоставимая разве что с Хаосом и тысячей Его голосов — полукровке тогда казалось, что его затянуло между огромными жерновами, перемололо в пыль и выплюнуло обратно. И поэтому, едва выдалась возможность, Дола сбежал из Термарилля. Под предлогом возвращения на службу он вызвался в качестве эскорта для гостей из Джагаршедда и уехал в Колыбель Осени.

И вот теперь он здесь, в Дуэн Волдрине, стоит посреди пустого коридора и за каким-то демоном вспоминает своего брата.

Дола раздраженно саданул сапогом по каменной стене и взъерошил себе волосы. Не успел он дойти до нужной ему двери, как услышал быстрые шаги, словно кто-то к нему бежал. Оглянувшись, он с удивлением обнаружил Руа.

— Погоди, — сновидец остановился, переводя дыхание. — Командир, у меня просьба к тебе есть.

Дола подумал, что вряд ли он сейчас в том положении, чтобы решать проблемы подчиненных, но вздохнул в ответ:

— Валяй.

— Ребята об этом не знают, не мог сказать в казармах. Я хочу уйти в Ниэннарат. Я уже несколько раз подавал прошение об отстранении от службы или переводе, но Рейно их раз за разом отклонял... Ты наш командир, Бес. Ты можешь его уговорить отпустить меня!

— Зачем тебе город мертвецов, Руа? — удивился Дола.

— Я не могу... Я сновидец. Я предсказываю будущее, пусть и недалекое. Я не могу быть ищейкой. — Руа разглядывал мыски своих сапог, не в силах выдержать взгляд Долы.

— Руа, Тысячеглазого тебе в зад, — буркнул полукровка, — ты же понимаешь, что Гончими становятся на всю жизнь? Когда мы проходим посвящение и даём клятву на крови, мы предопределяем наше будущее. Все ради Империи, и ни шагу назад.

— Вот и Рейно сказал мне то же самое! — жалобно протянул Руа. — И добавил, что носителей Дара среди Гончих слишком мало, чтобы их можно было так просто отпустить. Но я не могу... Я не мясник. Сложно объяснить, но я должен быть в Ниэннарате. Он зовёт меня, и я не в силах скрыться от этого.

— Одаренные, мать вашу, — сварливо резюмировал Дола. — Вечно у вас все не так. Я поговорю с Рейно, но ничего не обещаю.

— Твоё слово все же имеет вес, — Руа слабо улыбнулся. — Гораздо больший, чем ты думаешь.

Полукровка внимательно смотрел на сновидца, и не мог его понять. Руа всегда из кожи вон лез, чтобы стать Гончим. Не лучший из них, но одаренный, он сумел получить это звание. А сейчас страстно желал от него избавиться.

Дола подумал, что его слишком долго не было на Вечной Земле.

— Спасибо, — тихо отозвался сновидец.

Вскинул голову и странно взглянул на Долу.

— Они не видят то, что вижу я, — голос полукровки был едва слышен, и Дола поначалу не сразу разобрал, что тот бормочет. — Для них ты вернулся, и все станет как прежде. Они не знают, что ты вернулся не один, что ты принес с собой тень. Её не видно, даже я могу только предречь её в твоём будущем. Сейчас она одна, но их станет много — придут, как мотыльки на свет. И некому будет тебя спасти.

Дола ощутил, как встаёт дыбом шерсть на загривке — только очередного предсказания не хватало! Он хотел осадить сновидца, но все равно продолжал слушать.

— Он станет мечтой, заменит тебе брата, отца и мать, — Руа резко замолчал, и выражение его лица приобрело странную решимость. — ты же стоишь на самом краю... Бойся бездны, что смотрит на тебя!

— Руа! — голос у Долы стал неприятным, резким.

И сновидец пошатнулся, замолчал, словно этот окрик выдернул его из пучины непрошеных видений.

— Бес, я... — жалобно протянул он, испугавшись.

— Ненавижу вас, сновидцы, — огрызнулся Дола. — Шли бы вы все нахер.

Он молча развернулся, и только напряженная спина выдавала, насколько он взбешен. Не обернувшись ни разу, полукровка дошёл до кабинета Рейно и громко хлопнул дверью. А Руа ещё топтался на месте, сжимая и разжимая кулаки. Он был уверен — после этого Дола точно попросит перевести его в Ниэннарат.

— Не позволяй свету внутри тебя угаснуть, — сказал сновидец в пустоту.

Кабинет коменданта был обставлен скромно, но каждая вещь в помещении кричала о своей дороговизне и об истинном статусе её владельца. Сам принц Йонах сидел за широким дубовым столом, с сосредоточенным видом читая толстую книгу, на корке которой можно было различить слова «Искусство ведения войны. Тактика и стратегия». Когда дверь в кабинет резко распахнулась, а затем хлопнула с такой силой, что висевшая на стене картина закачалась, принц Рейно оторвался от чтения и воззрился на нарушителя спокойствия.

— Дола Даэтран на место прибыл, — буркнул гость, и не дожидаясь приглашения, плюхнулся на стул перед Рейно.

Принц Дома Йонах поморщился, когда Дола бесцеремонно закинул ноги на край стола и сложил руки, выжидающе глядя на него.

— Мог бы для приличия и устав соблюсти, — заворчал иллириец. — Я все-таки выше тебя по званию.

— Как я мог забыть, — закатил глаза Дола. — Хочешь, я выйду обратно в коридор и зайду как по уставу положено... Командир?

Оба понимали, что подобные вольности Дола мог позволить себе только наедине с Рейно. И то, исключительно за счёт старой дружбы. Поэтому иллириец только устало вздохнул и потёр пальцами переносицу. Дола Даэтран вернулся на Вечную Землю Иллириан, а значит — прибавил всем головной боли. Впрочем, рано или поздно это должно было произойти. И поэтому принц Йонах решил начать беседу издалека.

— Знаешь, — глубокомысленно произнёс Рейно, — я был в архивах несколько дней назад. И попались мне на глаза занятные бумаги, — иллириец заговорщицки подмигнул Доле и положил на стол довольно объёмную папку.

Дола тут же узнал в ней своё дело и мученически вздохнул.

— Мне всегда любопытно было, за что тебя сослали вскоре после того, как мы стали Гончими, — насмешливо улыбнулся Рейно. — А здесь аж целый список твоих проказ!

Он неторопливо раскрыл папку и наугад достал несколько листков. Бросив лукавый взгляд на сородича, принц Йонах с выражением зачитал:

— Например, «Нарисовал на двери коменданта похабную картинку», — иллириец спрятал ухмылку. — Или это: «Явился на построение в исподнем».

— Было дело, — хмыкнул Дола. — Я проиграл Ханину в карты все, кроме портков.

— «Устроил драку с Ирианом Ассэне», «Не вернулся в гарнизон до окончания увольнения», «Пронёс в гарнизон контрабандную брагу», «Прятал под кроватью дурман-траву», «Играл в карты на деньги», «Вызвал Тунора Корриган на поединок», «Поил сторожевых псов настоем из крушины», «Посылал комендантской дочери записки крамольного содержания». — Рейно вскинул брови. — Серьезно? Комендантская дочь? Записки?

Дола увлечённо разглядывал свои руки, избегая взгляда иллирийца.

— Ладно, — вздохнул Рейно, — она действительно купилась на твои писульки?

— А ты как думаешь? — сощурился в ответ полукровка. — Нам не повезло — её отец оказался куда сообразительнее, чем я думал.

— Что-то я не уверен, что эта девица стоила сорока плетей на твоей спине, — проворчал Рейно, и вздохнул. — Судя по всему, ты брал командование измором, вот они и решили дать тебе звание, дабы ты успокоился. В жизни не видел столько рапортов, и все на одну персону. Заметь — здесь только те проказы, на которых тебя поймали.

— Я был молод и глуп, — усмехнулся в ответ Дола. — Но ты же не за этим меня позвал.

— Да, — кивнул Рейно, — ты вернулся спустя двенадцать лет. Обычно блудные сыновья вроде тебя ходят по миру ещё лет десять, прежде чем решают остепениться. Твой же случай... Скажем так, тебе бы поблуждать по миру подольше. Видишь ли, тот инцидент все ещё вызывает большой резонанс. И, Дола, командование не знает, что с тобой делать. Они предлагали мне отправить тебя в Дуэн Гвальчу.

— Они в своём репертуаре, — хмыкнул Дола, почесав ухо. — Прямиком на север, подальше от союзных домов.

— Не в этом дело, принц Дола, — услышав свой титул, Дола скривил губы. — Ты прекрасный Гончий и отличный командир, хоть и любишь потрепать всем нервы. Твой отряд до сих пор закреплён за тобой. Но на верхушке сейчас стоит Дом Янос, и они... не рады твоему возвращению. Вот скажи мне, какой демон дёрнул тебя оттрахать ту девицу?!

— Она была миленькой, и сама не прочь... — беспечно зевнул полукровка. — Ты бы видел её фигуру, когда она не спрятана под всеми этими одеждами...

Рейно в сердцах хлопнул ладонью по столу.

— Друг мой! Ты, когда решил оприходовать комендантскую дочку, знал хоть, что она троюродная племянница Эмайн Янос? Её под шумок замуж быстренько выдали, но нет же, ты решил оттрахать ее ещё раз, несмотря на то что она была уже замужней дамой! Любвеобильный ты наш!

— Кто ж виноват, что девица оказалась слабой на передок, — вяло заспорил Дола, но весь его вид говорил от том, что ему совершенно плевать на негодование собеседника.

— И племянницей Эмайн! — рявкнул Рейно. — Дом Янос всегда поддерживал Ассэне, а тут их младшую дочь не просто невинности лишили, так ещё это был ты, Дола Даэтран! О, Первозданные! Поверить не могу, что все твои проблемы исключительно от того, что ты не умеешь держать член в штанах! — иллириец замолчал, переводя дух.

Дола внимательно разглядывал картину на стене за спиной сородича. Он помнил ту девицу — у Малин было хорошенькое, кукольное личико. Мозги, правда, у неё тоже оказались кукольными — результат кровосмесительных браков на протяжении многих веков. Младший принц Даэтран быстро разочаровался в комендантской дочке. Казалось, её интересовали только сплетни, да какой наряд надеть на очередное торжество. Хорошенькая, но глупенькая и слишком податливая, слишком сластолюбивая — такие женщины Долу не интересовали, не было в них искры, которую он любил, не было огня, заставлявшего кровь течь по венам быстрее, а сердце бешено биться. Малин была пустышкой — влюбчивой и прилипчивой, как банный лист. И искренне не понимала, почему должна хранить верность кому-либо. Помнится, Долу это наблюдение изрядно позабавило, а когда он понял, что вляпался в неприятности, предпринимать что-либо было уже поздно.

Скандал вышел, конечно, грандиозный. Долу сослали на север в Ханнамар, где он не мозолил глаза командованию, и приставили к нему одного из «своих». Разумеется, это решение повлекло за собой последствия: в результате стычки с шеддарским отрядом на границе, подосланный командованием иллириец был повешен за нарушение субординации, и Доле снова пришлось держать ответ за случившееся. А когда он вернулся к брату в Термарилль, очень скоро встал вопрос — что делать дальше?

Лиланг тогда вспомнила иллирийскую традицию отправлять молодежь на все четыре стороны — чтоб нагулялась и повидала мир. Считалось, что исключений не бывает, но данный обряд не распространялся на венценосных особ. Дола, конечно же, ухватился за эту идею ещё и потому что он действительно мечтал объехать весь мир. А Лайе поддержал его — и вопреки всему, решил уехать вместе с братом.

— ...Уволить тебя не могут — ты Гончий, как-никак. — продолжил монолог Рейно. — Убить тоже, поэтому они пытаются убрать тебя с глаз долой. — он вздохнул. — Мы с Шануром бьемся за тебя изо всех сил, но пока удача не на нашей стороне.

— Отрадно видеть, что я все ещё бельмо на чьём-то глазу, — Дола рассмеялся. — Оставь это, Рейно. На север, так на север. Но при одном условии.

— Ты ещё и условия диктовать собрался? Каков наглец, — восхитился Рейно. — Я слушаю.

— Мой отряд, — Дола замялся. — Они не должны прозябать в Дуэн Гвальче и Ханнамаре вместе со мной. Прошлого раза хватило. Они не принадлежат моему Дому, их незачем ссылать. Руа хочет уехать в Ниэннарат, стать Хранителем. Помоги ему с переводом.

— И ты туда же, — вздохнул Рейно. — Вот же упёртый сновидец, дались ему эти Хранители и Ниэннарат. Списать ищейку со службы можно только посмертно. Будет ему перевод, уговорил. Ещё что-то?

— Арайн... — продолжил Дола. — Он хороший командир, такие на вес золота. Он честный и верный. Моему брату и моей матери нужны такие.

— Ты не доверяешь Шануру? — вскинул брови Рейно.

— Доверяй, но проверяй, — слабо улыбнулся Дола. — Арайн достоин лучшего. Пусть служит нашему Дому напрямую.

— Хочешь сделать его гвардейцем Императрицы, — понимающе кивнул Рейно и сплёл пальцы рук. — Я постараюсь это устроить. Для него и для остальных, верно?

Дола молча кивнул. Затем широко улыбнулся.

— Сколько у меня времени до принятия окончательного решения?

— Не торопись, — хмыкнул Рейно, — ты же знаешь, как медленно у нас дела делаются. Наш народ не любит куда-то торопиться.

— И медленно увязает в болоте вечной, однообразной жизни, — буркнул Дола.

Рейно внимательно посмотрел на собеседника.

— По-прежнему недолюбливаешь нас?

— Без обид, — Дола улыбнулся, — но к клыкомордым я отношусь так же. За годы странствий я убедился, что настоящие счастливчики — люди. Они живут ярко и быстро, у них множество недостатков, но им не приходится стыть в забвении целую вечность.

— Будь ты обычным иллирийцем, я бы сказал, что ты слишком долго прожил среди jalmaer, — буркнул Рейно, — но это же ты! Дола Даэтран, полукровка, которого прозвали Бесом из Джагаршедда... И ты самая настоящая заноза в заднице.

— Рад, что твоё дружелюбие с годами не исчезло, — хмыкнул Дола. — Поверь... Я бы не вернулся так быстро, не будь на то... — тут он запнулся, словно пересиливая себя, — воля моего брата.

— Наследный принц изволил заскучать по дому? — вскинул брови Рейно.

— Можно и так сказать, — Дола опустил взгляд, не желая продолжать разговор.

От командира не укрылось его выражение лица. Впрочем, они с Долой не были столь близки, чтобы Рейно полез к нему с вопросами. Принц Йонах откинулся назад и устало вздохнул.

— Я тебя услышал и учту твои пожелания. Ах да, дозорные прислали весточку — шеддары прибудут со дня на день. Так что долго ждать тебе не придётся. Можешь собрать свой отряд и отправиться в резервацию. Времени вам хватит. Насчёт дороги до Термарилля не волнуйся — Дом Махавель любезно прислал в Ан Лагаят один из летучих кораблей, «Иокасту».

— Да неужели? — удивленно вскинул голову иллириец. — «Иокаста» же один из наших лучших крейсеров, я думал, что исключительно отпрыски семьи Махавель им пользуются.

Рейно лукаво сощурился.

— Думаю, Дама Махавель не меньше нашего заинтересована в укреплении союза с Джагаршеддом. Свободен.

Дола с видимым облегчением поднялся со своего места и быстро направился на выход. На пороге принц Йонах вдруг окликнул его.

— Ты сердишься на неё?

Дола удивлённо обернулся.

— На кого? На Малин? — он хмыкнул. — Нет, конечно. Она не виновата.

Дола уже ушёл, а Рейно озадаченно смотрел на пустой дверной проем. Почему-то он был удивлён, что Дола все ещё помнит несчастную девицу, да и то, как он произнёс её имя — с каким-то необъяснимым теплом — сильно смущало. Иллириец вздохнул и покачал головой. Иногда он жалел, что им с Долой так и не довелось стать более близкими друзьями — порой казалось, что младший принц Даэтран остерегается водить дружбу с чистокровными иллирийцами, предпочитая им безродных полукровок.

Младший принц Даэтран был непредсказуем и порой весьма вольно трактовал приказы — в армии таких не любили, но в то же время он чётко выполнял поставленные задачи, да и к тому же обладал невероятным талантом. Рейно помнил, как Шанур, после того как близнецы Даэтран покинули Вечную Землю, сокрушенно качал головой. Глава Дома Сионар говорил, что за последние пятьсот лет всего лишь пару раз встречал настолько одаренных ищеек. Способность Долы видеть «след» была редкостью — и настоящей находкой для Гончих. И Шанур возлагал на подопечного большие надежды даже после его изгнания.

Возможно, это и к лучшему — так говорил Шанур принцу Рейно, — Дола повидает другие земли и города, он будет знать людей и нелюдей лучше, чем кто-либо из иллирийцев.

И превзойдёт непревзойденных.

Рейно опустил взгляд на папку с личным делом Долы и задумчиво поскрёб затылок. Почему-то в его голову пришла крамольная мысль: нет большинства рапортов — нет и доказательств. А слухи будут ходить всегда — принцу Даэтран, с его-то репутацией, терять нечего.

Солнце неохотно выглянуло из-за набежавших туч и почти сразу же скрылось. Мелкая морось донимала жителей Ан Лагаята с самого утра, как и расстилавшийся на предгорье туман. Промозглая сырость забиралась под одежду, лишала всякой возможности согреться. Жители города старались не выходить из дома лишний раз, предпочитая холодному дождю тепло камина. Чего нельзя было сказать о солдатах, вынужденных прозябать в гарнизоне возле ущелья. Ан Лагаят, где обитали полукровки, располагался на юге, у подножия Мэвского хребта. Здесь же пролегала граница между Вечной Землёй и Джалмариненом, откуда со дня на день должны были прибыть шеддары.

В любое другое время Дола чувствовал бы себя комфортно в Ан Лагаяте, в конце концов, это была резервация и одновременно ближайший к землям людей город. В любое другое время — но не сейчас. Он нервничал и это было видно. Чтобы отвлечься от тревожного ожидания и паскудных мыслей, Дола ежедневно, с самого рассвета и до полудня гонял свой отряд на плацу, полностью игнорируя их негодование и веселье сторонних наблюдателей. Впрочем, когда кто-то из пограничников пошутил, мол Гончий решил своих сослуживцев в могилу свести, Дола немедленно рявкнул в ответ, что ещё одна шутка — и весь гарнизон будет отжиматься и маршировать строевым шагом. После этого пограничники резко притихли, потому как знали — он Бес из Джагаршедда, и с него станется исполнить обещание. Справедливости ради стоило заметить, что Долу здесь любили хотя бы по одной причине — он был полукровкой.

Как сами пограничники и простые жители резервации.

— Ты нас уморить решил, да? — простонал Ханин, когда Арайн метким ударом в плечо выбил его за пределы площадки для боев.

— Утри сопли и дуй обратно, — Дола стоял, скрестив руки на груди.

Вид при этом у него был самый смурной. Дола шмыгнул носом: холод и постоянное прозябание на плацу сделали своё дело, и полукровка простудился.

— Кто бы говорил, — обиделся Ханин, — сам-то весь в соплях ходишь, командир!

— Я смотрю, ты бессмертный? — огрызнулся Дола.

— Оставь бедолагу в покое! — крикнул ему Арайн. — Лучше сам сразись со мной! — рисуясь, одноглазый перекинул деревянный меч в другую руку.

— Давно люлей не получал? — сварливо отозвался Дола.

— Уж кто бы говорил, Бес из Джагаршедда, — Арайн довольно точно изобразил недовольные интонации чистокровных иллирийцев, которые недолюбливали Долу. — Вызываю тебя на поединок, будь добр, уважь старого друга, коли к остальным уважения у тебя нет.

— О-о-ооо, это уже похоже на оскорбление! — Ханин засвистел, призывая товарищей присоединиться к зрелищу.

Дола пожал плечами, сбросил с плеч мокрый плащ, стянул с себя рубаху, и под смешок Арайна снова шмыгнул носом. Подобрав оброненный Ханином меч, он вышел на площадку и принял боевую стойку. Арайн не стал размениваться на мелочи, и соперники начали медленно кружить по площадке, словно оценивая друг друга. А потом схлестнулись с поразительной скоростью — пара ударов, контратака и вот соперники снова разошлись.

Драться с Арайном было интересно и весело, недаром ведь при отборе он шёл вторым после своего командира. Коренастый, но гибкий, он не чурался грязных приемов и умел превратить любую тренировку в захватывающий бой. Одновременно с этим Арайн не гордился своими победами и красиво признавал поражения. И потому полукровки с нескрываемым удовольствием сцепились, явив окружающим свои скорость, силу и ловкость. Зрителям яркой схватки оставалось только восхищаться мастерством, доступным ищейкам, Гончим Вечной Земли Иллириан. Пару раз кто-то из полукровок порывался вскочить и разнять соперников, пока они не поубивали друг друга. Однако Ханин осаживал их, уверяя, что командир и Арайн своё дело знают.

Как следует погоняв друг друга по площадке соперники разошлись в разные стороны, взъерошенные и довольные.

— Ну что, командир, реванш? — усмехнулся Арайн, утирая со лба пот.

— Вечером, — задорно улыбнулся ему Дола.

Однако, повторному поединку оказалось не суждено состояться. Когдавечером тучи разошлись, солнце стало клониться в сторону горизонта, а горы накинули на Ан Лагаят тень, по гарнизону разнесся ровный, тревожный звук рога. Солдаты, чья смена в этот вечер была возле ущелья, напряжённо вглядывались в длинный каменный коридор, ожидая появления гостей. Когда они услышали странный звук, то не сразу поняли, что это было хлопанье крыльев. И только Дола додумался вскинуть голову, посмотреть наверх. На одном из скалистых уступов, держась за стену рукой, стоял шеддар и весело скалился, глядя на солдат внизу. Лицо Долы тут же скисло — меньше всего он ожидал увидеть Караса, третьего из старших сыновей Редо.

— Не говори мне, что они решили спуститься к нам с воздуха, — нервно зафыркал рядом Арайн.

— Это Карас, он всегда слыл проказником, — буркнул Дола.

Вскоре в полумраке ущелья один за другим появились силуэты. Издалека они представляли собой довольно жуткое зрелище — невозможно было различить лица, только очертания фигур, торчащие рога, да искрами тлели светившиеся в темноте глаза. Кто-то из солдат тихо ругнулся, кто-то на всякий случай помянул Первозданных. Дола не мог их винить — шеддаров здесь в последний раз видели много лет назад, и это был день, когда мать близнецов решила вернуть себе трон.

День их с Лайе рождения.

Чем ближе подходили гости из Джагаршедда, тем сильнее нервничал Дола. Он и не заметил, что вовсю грызёт ноготь, пока Арайн по-дружески не хлопнул его по спине.

— Расслабься, командир, — улыбнулся одноглазый. — Сделай глубокий вдох и выдохни. Это не война, а всего лишь наши высокие гости.

— А мы их почетный эскорт, — вздохнул Дола.

Он придирчиво оглядел свой отряд и остался доволен. Полукровки вытянулись в струнку, явив собой образец дисциплины и вышколенности. Они даже умудрились придать своим лицам максимально серьезное и высокомерное выражение, что заставило Долу немного развеселиться. Он вновь перевёл взгляд на ущелье, сумел разглядеть гостей. Вот идёт Редо, а за ним Моренос. Сделав пару взмахов крыльями, Карас мягко приземлился позади шамана и изменил свою форму, а затем натянул на себя тунику, поданную одним из спутников. За ним шли ещё несколько воинов, среди которых полукровка распознал Йохаведа. К своему разочарованию Дола не увидел в свите Полководца Шаэдид, и к облегчению — Митру. Впрочем, отсутствие легата Бесстрашных можно было объяснить тем, что он, скорее всего, остался в Джагаршедде вместо Редо. Едва гости вышли из ущелья, как ноги сами понесли Долу навстречу. Он нерешительно замер напротив Полководца, словно растерявшись.

К своему удивлению, при виде отца, Дола не почувствовал ничего. Он ожидал испытать некий трепет, какой ощущал в детстве, слыша истории про легендарного Полководца. Ожидал почувствовать страх, обуревавший его каждый раз, когда ему казалось, будто после очередной проказы Редо гневался на него — когда присутствовал в крепости, разумеется. Дола ожидал испытать чувство восторга, что приходило к нему, когда удавалось провести время с отцом, а также при мыслях о том, что он — сын Первого Полководца Джагаршедда. Но ничего этого не было. Сейчас он смотрел на шеддара и понимал, что видит перед собой просто мужчину, прожившего слишком долгую жизнь. Он взглянул в глаза Редо без прежнего страха и детского трепета и отвесил полупоклон в знак приветствия и уважения. Не как кланялись аристократы с вычурными взмахами руками, а как воин приветствует воина. Можно было бы сказать, что Дола решил: так будет уместнее, но на самом деле у полукровки из головы напрочь вылетели все уроки этикета. Мельком он успел подумать, что будь здесь Иса — он бы в ужасе рвал волосы на голове, наблюдая за своим воспитанником. Выпрямившись, Дола увидел, как отец одобрительно улыбнулся. Он пытался понять странное выражение в глазах шеддара, но не мог. А Полководец точно так же ответил Доле полупоклоном, как равному.

— Здравствуй, сын, — он протянул руку, и Дола с удивлением пожал массивную, шершавую ладонь.

— Вы шли пешком? — к стыду своему он обнаружил, что у него сел голос и поспешил прочистить горло.

— Не думаю, что твои солдаты оценили бы бестий, — заметил Редо. — Мы оставили их в Джиленхаде с частью моих воинов.

— Это... неожиданно, — Дола повёл шеддаров в гарнизон. — А как же переправа через Море Жажды?

— Мы ехали по земле. Начался сезон бурь и море неспокойно нынче. Да и Сагара стала все больше жертв забирать, — отозвался Редо.

Цепким взглядом он осматривал гарнизон, иногда одобрительно улыбаясь. Заметил, как полукругом сзади идут иллирийские воины и усмехнулся.

— Скажи своим подчиненным, чтобы расслабились. Они так нервничают, что выдают себя с головой, — с иронией заметил Карас, от которого не укрылось воцарившееся в гарнизоне напряжение.

— Их тоже можно понять, — пожал плечами Дола, — особенно если вспомнить причину вашего прибытия в прошлый раз. Так что там с Морем Жажды?

Моренос кашлянул в бороду.

— Шаманы говорят — там открылся новый Разлом. И, возможно, Сагара теперь тоже принадлежит Тысячеглазому.

— Разве такое может быть? — Дола нахмурился. — Она же... чудовище.

— А много ли мы знаем о Хаосе? — пожал плечами Моренос. — Сагара безумна, и быть может безумие даёт ей силы выдержать Его голоса.

Дола привёл их к гостевым шатрам, сообщил, что в Термарилль они выдвинутся на рассвете, проследил за тем, чтобы гости были накормлены и напоены, но уходить не торопился. Почему-то ему приятно сейчас было разговаривать на шеддарском языке, общаться с отцом и шаманом на равных. Даже с Карасом он перекинулся парой вполне миролюбивых фраз. В конце концов они все расположились в одном из шатров, и Полководец, скрестив ноги, неспешно рассказывал о пути из Джагаршедда в Иллириан. Дола слушал его, вспоминая их с Лайе годы странствий по Земле Радости, иногда сам рассказывал истории из того времени. Казалось, что здесь и сейчас воцарилась идиллия, Долу никто не называл «rak’jash», смеском. Никто не вспоминал о том, что в Джагаршедде он все ещё безымянный и бесправный. Шеддары принимали законы земли, на которую ступили, и от этого становилось немного легче. Дола Даэтран слушал своего отца, вспоминал язык, на котором говорил с рождения, и не мог привыкнуть к странному чувству умиротворения. Ему казалось — уже давно он не был так спокоен, и даже голоса в голове вновь стихли. Иногда Дола ловил на себе внимательный взгляд Полководца и от неловкости прижимал уши к голове.

Прошло несколько часов, прежде чем полукровка покинул шатёр с гостями. В гарнизоне воцарилась ночь, одни лишь патрульные несли свою стражу возле ущелья. Дола вдохнул холодный воздух и улыбнулся краешком рта. Так много историй было рассказано за это время, так много слов было произнесено. Доле казалось, что за всю жизнь он не проводил с Редо столько времени, сколько сегодня. Даже притихла ноющая боль, поселившаяся в сердце после смерти Сольвейг.

Он собрался было отправиться в казарму, где его ждали остальные Гончие, но полог шатра отодвинулся и наружу вылез Йохавед. Он встал рядом с Долой, и некоторое время они просто молчали, созерцая безоблачное, звездное небо.

— Знаешь, он горд за тебя, — тихо произнёс рыжий шаман. — Полководец не говорил об этом напрямую, но боялся, что увидит тебя сломленным.

— Неужели, — бросил Дола. — Он никогда особо мною не занимался. Скажи на милость, где он был, когда... — Дола поймал укоризненный взгляд Йохаведа и резко замолчал.

— Скажи, много ли времени императрица уделяла вам с Лайе? — спросил шаман.

— Не особо. Бóльшую часть времени нами занимался Иса. Иногда — Махавель, когда приезжала в Термарилль.

— Это удел всех правителей. У них почти никогда не бывает времени на близких, а интересы государства стоят на первом месте. Как для твоей матери все жители Иллириана — её дети, так и для нашего Полководца все мы и наша земля на первом месте. По отдельности мы лишь песчинки в бесконечном водовороте времён и событий. С тех пор, как Лиланг появилась в Джагаршедде, там стало неспокойно. Не всем нравится союз с остроухими. Некоторые племена пуще прежнего норовят выйти из-под знамени Полководца, а ему не нужен раскол.

— Так зачем было меня забирать отсюда? — буркнул Дола. — Никогда не мог этого понять.

— А вот об этом спроси у своего отца, — улыбнулся Йохавед. — Вам есть о чем поговорить.

Вместо ответа Дола качнул головой и вознамерился обойти гарнизон, но Йохавед увязался за полукровкой, пристал к нему, как банный лист, прося как можно больше рассказать о Вечной Земле. У шамана восторженно горели глаза, и Дола не смог ему отказать. Ночной променад закончился тем, что любопытный шаман сунул нос даже в казарму, чем знатно всполошил иллирийцев, никак не ожидавших появления на пороге рогатого шеддара. Дола веселился, наблюдая за их вытянувшимися лицами, а затем все же отправил Йохаведа восвояси, пообещав, что во время путешествия он непременно поможет ему найти общий язык с Гончими. И, как ему показалось, в восторг от этой идеи пришёл только Руа.

Уже заваливаясь спать Дола подумал о том, что это и не удивительно: шаман шамана видит издалека.

И в эту ночь, впервые за долгое время, его не терзали кошмары.

Ещё будучи ребёнком Дола грезил об «Иокасте», лучшем боевом крейсере Империи. Наверное, это было похоже на любовь с первого взгляда — когда ещё в Америдене Дола увидел плывущий по небу крейсер. И в глазах маленького нелюдя его красота не могла сравниться ни с одним из ранее виденных им линейных кораблей. «Иокаста» была создана по уцелевшим со времён Периода Исхода чертежам. Разумеется, нынешний крейсер сильно отличался от кораблей Совершенных, и управляли им Искатели Истины — ученые и изобретатели из Дома Махавель. Дола понятия не имел, как им удаётся поднять такую махину в воздух, но неоднократно видел на борту айя-шаманов из Ниэннарата. Он догадывался, что Дом Махавель нашёл Дару иллирийских Хранителей куда более достойное применение, нежели забвение в городе мертвых. Лайе же неоднократно говорил, что «Иокаста» вся пропитана Даром иллирийцев, тем, что осталось от силы Совершенных. Но и этой капли могущества было достаточно, чтобы крейсер превосходил все ожидания.

Разумеется, на службу брали только лучших, и не могло быть иначе. Когда-то Дола из кожи вон лез, чтобы стать лучшим из лучших. Он одинаково любил землю, море и небо, но вечная синь привлекала его куда сильнее всего остального. Как Лилайе знал, что ему уготовано быть Императором Вечной Земли, так и принц Дола Даэтран ведал, что его ждёт путь ищейки, Гончего. Когда-то он верил, что однажды его нога ступит на борт «Иокасты». И сейчас он стоял на верхней палубе, пребывая в некоторой растерянности — внутри «Иокаста» оказалась такой, какой он её представлял. Только вот Дола здесь был в качестве почетного эскорта для гостей из Джагаршедда. И нелюдь с иронией подумал, что если его отправят в Дуэн Гвальчу, то не видать ему службы на «Иокасте», как своих ушей. Дола с завистью наблюдал за капитаном, что стоял возле штурвала и раздавал подчиненным приказы.

— Должен признать, иллирийцы умеют впечатлить, — Редо подошёл тихо, но полукровка и ухом не пошевелил, только отвёл взгляд в сторону.

— Можешь сказать об этом Даме Махавель, она будет польщена.

— Махавель... — Полководец нахмурился, вспоминая. — Ах да, та решительная женщина из Анклава. Помню-помню, — он усмехнулся в бороду. — В прошлый раз она знатно меня уязвила.

— Тебя? — Дола развеселился, — ты же перд... я хотел сказать, с твоим долголетием это довольно сложно сделать.

Полководец ухмыльнулся.

— «Пердо старое», э? Я смотрю, ты от наших народов самое лучшее берёшь. Это Лиланг тебя научила?

— Мама вообще любительница нестандартных выражений, — смутился Дола. — Но всегда ругалась, когда думала, что её никто не слышит.

— Ты похож на неё характером. Когда мы встретились, Лиланг была дурной на голову девицей.

Дола попытался представить себе «дурную» Императрицу и не смог.

— Поверю на слово, — наконец, пробормотал он.

Редо задумался, глядя на расстилавшуюся внизу землю. Отсюда Иллириан казался сплошной зеленью, а выстроенные серокожими нелюдями города почти растворялись в общей гамме. Одна лишь Халлэ серебристой нитью вилась между полями и горами. Дола украдкой посматривал на отца, постукивая пальцами по борту. Он видел выражение лица Редо: спокойное, невозмутимое. И взгляд, в котором время стёрло всякое выражение, заменив его безразличием.

О чем могут сказать глаза? Тем более, глаза существа, чья жизнь исчисляется тысячелетиями?

«Пройдёт всего пара веков, — думал Дола, — и у меня появится такое же выражение».

Если, конечно, он доживет.

— Спрашивай, — вдруг произнёс Редо. — Ты так поедаешь меня взглядом, что нетрудно догадаться — у тебя много вопросов.

— Почему я, а не Лайе? — тут же выпалил Дола. — Зачем ты забрал меня? У тебя никогда не было на меня времени, — в голосе нелюдя проскользнула обида.

Редо не торопился с ответом. Наконец, он вздохнул.

— Было в тебе что-то эдакое с самого рождения. Огонь, который мог бы спасти нашу землю. Ты напомнил мне одного моего старого друга.

— Я? Старого друга? — Дола расхохотался, — ему видимо очень не повезло с лицом, раз едва увидевший свет младенец тебе его напомнил.

— Можешь зубоскалить, сколько тебе угодно, — шеддар оставался серьёзным, и Дола оборвал смех. — У него были золотые глаза — как и у тебя. Вы с братом — обоюдоострое оружие, сталь, которую дóлжно было закалить по-разному. Моя ошибка состояла в том, что меня почти никогда не было рядом. И некому было тебя защитить.

— Я и сам научился неплохо справляться, — растерянно буркнул Дола.

— Я надеюсь, что когда-нибудь ты поймёшь нас с Лиланг. И сможешь простить, — тихо добавил отец.

Чувствовалось, что Полководец хочет сказать ещё что-то. Нечто очень важное, нужное Доле. Но шеддар вдруг нахмурился и замолчал. А Дола понял, что больше никаких ответов не добьётся.

— Ты собираешься вернуться на службу? — Редо наконец повернул голову в сторону сына.

— Что мне ещё остаётся? Я обещал Лайе защищать его, — криво улыбнулся Дола. — Когда-то это было моей мечтой.

— Когда-то? — переспросил шеддар. — А сейчас?

— А сейчас мне кажется, что лучшей защитой для него станет мое отсутствие. — Дола тряхнул головой, безжалостно подавил зашумевшие было в рассудке голоса. — Лучше мне держаться от Лайе подальше.

— Моренос рассказал мне о докладе Малакая, — вздохнул Редо. — О том, что случилось на корабле Совершенных.

— О, — полукровка не нашёлся, что ответить и только виновато прянул ушами. — Представляю, что Малакай там наговорил.

— Он был предельно лаконичен, но общая картина вырисовывалась довольно неприятной, — зазвучал новый голос.

На палубе раздались шаги. Редо и Дола обернулись и увидели неторопливо приближавшегося шамана. Моренос встал между ними и тоже оперся на борт. Впрочем, он сразу бросил в сторону Долы пронзительный взгляд.

— А теперь послушай меня внимательно, Огонёк и запомни каждое слово, — спокойно заговорил шаман, не отводя глаз от Долы. — Если Хаос — твоя суть, если ты Его воплощение, то будь очень, очень осторожен. Сосуд с неизбежным злом должен быть надежно закупорен, чтобы ни одна капля этой силы не пролилась наружу. Неся Его в себе, ты сражаешься ни с кем иным, как с самим собой. Хаос может дать тебе все, что ты пожелаешь — кроме жизни. Он изначален, вечен и всеобъемлющ, но если ты достаточно силен, если пламя твоей души ярко — возможно, ты сможешь разогнать тьму.

Лицо полукровки помрачнело.

— И ты туда же, — проворчал он. — Я не одержим, со мной все в порядке!

— Не одержим, — согласился Моренос, — и не станешь им, если будешь помнить, что я сказал.

— Говоришь — лучше держаться от брата подальше? — добавил Редо. — Ты можешь вернуться в Джагаршедд с нами. Вернуться домой.

Домой.

Дола переваривал услышанное, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не рявкнуть что-нибудь неприличное. На языке вертелась пара непереводимых шеддарских идиом, но нелюдь огромным усилием воли взял себя в руки. Только вцепился в борт с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Джагаршедд полон огня и той силы, что поможет тебе остаться на грани, — продолжил Полководец, внимательно разглядывая сына.

«Так вот зачем они здесь, — понял Дола. — Чтобы забрать меня обратно».

— Вы только поэтому хотите, чтобы я уехал с вами? — наконец, процедил он сквозь зубы. — Сильно сомневаюсь, что это все ради меня затевалось.

— При других обстоятельствах мы бы не предлагали тебе вернуться, — ответил Полководец.

— При других обстоятельствах, — передразнил его Дола, — я бы послал вас к Тысячеглазому в зад. Но похоже у меня нет выбора, да?

— Никто тебя не заставляет, — пожал плечами Моренос. — Последнее слово останется за тобой, Огонек.

...Путь до Термарилля занял всего несколько дней. Крейсер «Иокаста» держал свой путь над землями Лунной Колыбели, через Дуэн Волдрин, Кассиан и Мирамир. Вопреки опасениям Долы шеддары вели себя тихо. Бóльшую часть времени они проводили на палубе корабля, вели меж собою тихие беседы, и видел полукровка в их глазах неизбывную тоску. Покрытые молочным туманом леса и поля Иллириана напоминали им — пережившим Исход — родную землю до войны. Дола не мог себе представить Джагаршедд цветущим, в его память навсегда врезались палящее солнце, пыль и песок, и смертоносные твари, порождённые Периодом Исхода. Один лишь Карас казался недовольным. Он щерился, прядал ушами, точь-в-точь зверь, ищущий добычу. И воин нашёл её в лице Долы, каждое его слово было резким и хлестким, словно шеддар норовил довести младшего сына Полководца до белого каления. Надо сказать, Дола тоже за словом в карман не лез, и Карас довольно быстро сообразил, что от запуганного мальчишки из Джагаршедда ничего не осталось. Однако это не мешало ему язвить Доле всякий раз, как они сталкивались на «Иокасте». Сам полукровка часть времени вертелся рядом с капитаном крейсера. С сухощавым иллирийцем, который хоть и выглядел молодо, но разменял уже седьмой век жизни, Дола довольно легко нашёл общий язык. По вечерам он возвращался к своему отряду и нередко заставал в каюте Йохаведа. Жизнелюбивый, не в меру любопытный шеддар решил взять Гончих измором. Почти все время Дола слышал, как Йохавед беседует с Руа — сошлись два шамана и теперь они обучали друг друга словечкам родных языков. То и дело слышалось что-то вроде:

— Sagarath, — вопрошал Йохавед.

— Жажда, — послушно отвечал Руа, и тут же добавлял: — Aodh hasuin.

— Звезды... Звездный след? — получив утвердительный ответ, Йохавед задавал новый вопрос.

Зрелище это было презабавным — худенький, тонкий Руа сидел напротив громадного шамана и прямо лучился восторгом, ибо не каждый день ему доводилось познать что-то новое. Иногда, не в силах объяснить значение той или иной фразы, кто-то из них вскакивал и начинал отчаянно жестикулировать, пытаясь изобразить предмет обсуждения. В конце концов остальные полукровки смирились с почти постоянным присутствием клыкомордого в своей каюте, а Ханин даже начал прислушиваться к объяснениям Йохаведа. Наблюдая за Гончими и шаманом, Дола посмеивался, уверенный, что в один прекрасный вечер он застанет Ханина и Йохаведа за игрой в карты. А вот ночи больше не приносили Доле отдохновения. Мнилось ему, что в темноте он вот-вот увидит широко распахнутые, безумные глаза. Сонм Его голосов звучал в рассудке то громче, то почти затихал, становясь похожим на далекие раскаты грозы. Одно лишь оставалось неизменным — принцесса Мадригаль. Она всегда была рядом с Долой, говорила с ним, смеялась, и тянулась к пламени, что горело в сердце сына Полководца.

Вечером пятого дня «Иокаста» начала снижение. Гостям из Джагаршедда Дола объяснил, что единственный воздушный порт Колыбели Лета находится на краю Певчей долины, возле одного из притоков Халлэ. Прямо на побережье Серебряного ручья, по словам полукровки, находился постоялый двор, где и надлежало остановиться высокочтимым гостям. А на рассвете им должно было прибыть в Термарилль, аккурат к приему, устроенному императрицей. Дола посмеивался, наблюдая за тем, как робеющие слуги размещают шеддаров в комнатах, а хозяин постоялого двора стоял рядом с ним, натянув на побледневшее лицо вежливую улыбку. Взгляд при этом у него было совершенно стеклянный, словно он ожидал, что клыкомордые гости взбесятся и устроят здесь резню. Когда Дола хлопнул его по плечу, иллириец от неожиданности подпрыгнул и затравленно взглянул на Гончего.

— Расслабься, — мягко посоветовал ему Дола, — они — наши гости. И будут вести себя мирно.

— К-как скажете, Ваше В-высочество, — пробормотал иллириец и поспешил ретироваться.

Дола поморщился, как делал всякий раз, слыша свой титул. Он никогда не считал себя принцем Даэтран, не любил, когда к нему обращались «Ваше Высочество», но здесь, на Вечной Земле, это было неизбежно. Вздохнув, Гончий отправился в комнату отца. Полководца он обнаружил на балконе. Не обращая внимание на холод и туман, шеддар смотрел на башни Термарилля, чьи остроконечные шпили устремились ввысь. Отсюда было прекрасно видно весь дворец, и легко можно было отличить жилую часть от заброшенной. На одной половине горели почти все окна в то время, как на второй можно было различить лишь один огонёк — он слабо мерцал почти на самом верху башни.

— Насколько я помню, мама всегда уходила в старое крыло Термарилля, когда ей было неспокойно, — Дола встал рядом с отцом и заложил руки за спину.

— Она и в Джагаршедде была такой, — улыбнулся Редо. — Я никогда не понимал, как она умудрялась сочетать в себе любовь к скандалам и провокациям, и одновременно ценить уединение и покой.

— Уверен, мама сейчас в той башне, — усмехнулся Дола. — В противном случае она руководит приготовлениями к приему и слуги от неё в ужасе.

— Разве не другие должны этим заниматься? — хмыкнул Редо.

— Она дотошная, — Дола улыбнулся своим воспоминаниям.

— Ты говоришь — Лиланг может быть в той башне? — губы Полководца растянулись в лукавой улыбке.

Дола взглянул на отца и неожиданно ему подмигнул.

— Сомневаюсь, что завтра у вас будет время для задушевных бесед, — заметил он. — Иллирийцы — редкостные снобы. Одно только твоё присутствие здесь будоражит их нездоровое воображение. На приеме надо будет вежливо улыбаться, куртуазно кланяться, вести светские беседы. Тоска зелёная.

— Эк ты невежливо о них. Почему бы не подкинуть остроухим ещё один повод для сплетен? — Полководец не отрывал взгляда от тусклого, мерцающего огонька наверху старой башни.

Дола кашлянул, вспомнив, как однажды вернулся в Термарилль, покинув этот же постоялый двор глубокой ночью. Он заставил здорово понервничать своих сопровождающих, когда поутру они не обнаружили младшего принца в его постели.

— Я сделаю вид, что ничего не заметил, — Дола зевнул. — Я был пьян и не в себе — каждый это подтвердит.

В ответ Редо вдруг протянул руку и встрепал сыну волосы. Дола же зачарованно наблюдал, как за спиной Полководца разворачиваются мощные крылья. Когда шеддар с озорной улыбкой перемахнул через перила балкона и взмыл в небо, полукровка долго смотрел ему вслед с кривой улыбкой на губах.

Раз-два-три, в голове — щелчок.

Один, совсем один бредёшь во тьме.

Кто тебя услышит? Кому ты нужен?

Так противишься Нашей воле, да-да-да, слишком упрямый, слишком гордый. Но что тогда от тебя останется?

Раз. Два. Три. Кто тебя спасет, Дола-Огонёк?

Бойся бездны, что смотрит на тебя.

Сонм тысячи голосов взорвался в голове громким, злым смехом.

Дола зажмурился, потёр пальцами простреливший болью висок. Затем снова усмехнулся, не в силах признаться самому себе, как отчаянно сейчас завидует отцу.

====== Глава 5: Мы неделимы. Любовь выше смерти ======

Все дороги ведут наверх.

В бокале виски — осколок сердца,

Но меня не хватит на всех,

Увы, не каждый сможет согреться.

Небо бьется в твоих руках,

Не замерзнем — значит сопьемся.

Прости меня, мой маленький Кай,

Но мы домой никогда не вернемся.

Самое страшное зло, самую долгую боль

Мы всегда в себе поселяем совершенно нечаянно.

И однажды апрельским утром в 8:00

Маленький Кай превращается в бессердечного Каина.

© Dagara Project — Кай

The face inside is right beneath your skin

The sun goes down, I feel the light betray me

(Лицо внутри, под нашей кожей,

И голос не замолкнет никогда.

Темно и страшно. Солнце заходит.

Ты чувствуешь? Свет предал меня)

© Linkin Park — Papercut

Сегодняшний обед проходил на застеклённой террасе, с которой открывался совершенно потрясающий вид на Термарилль. Лайе неторопливо отпивал из кубка вино и разглядывал всех присутствующих. Здесь были Дама Махавель, Иса, сама Императрица и, конечно же, их рогоносные гости — Редо и Моренос. Лайе покосился на пустующее место рядом с собой и вздохнул. Дола, сославшись на неотложные дела, умчался из императорского крыла с утра пораньше. Впрочем, Лайе не сомневался: его брат по-прежнему на дух не переносил светские приемы и беседы с высокими гостями. Так что «неотложными делами» Долы вполне могла оказаться какая-нибудь юная фрейлина, лишь недавно появившаяся в свите императрицы и ещё не успевшая наслушаться красочных историй о повадках младшего принца.

«Вот же кобелина», — лениво подумал Лайе, вполуха слушая вежливую беседу Мореноса и Махавель.

Впрочем, Лайе мог и ошибаться. С тех пор, как братья вернулись на Вечную Землю, Дола сторонился своего близнеца. Отпустив разум брата, Лайе ожидал грандиозной драки. Он думал, что снова получит по роже, но Дола лишь схватил его за грудки, прижав к стене. И долго, пытливо вглядывался в пронзительно-синие глаза. А затем, не сказав ни слова, развернулся и ушёл, оставив Лайе стоять в темноте коридора. С тех пор братья почти не разговаривали, а буквально через пару дней Дола покинул Термарилль. По словам Исы, он отправился в резервацию к своим Гончим, встречать почетных гостей в лице Редо и его свиты. А когда вернулся... Лайе по-прежнему не видел его. И он все ещё отчаянно надеялся, что эта «любовь» его брата к мертвой ведьме окажется лишь наваждением, временной одержимостью, которая развеется при виде хорошеньких иллирийских девушек. Быть может, отвлекшись на них, Дола вскоре забудет зеленоглазую ведьму. При мыслях о Сольвейг Лайе скрипнул зубами, злясь на самого себя. С тех пор, как она появилась в жизни братьев, все пошло наперекосяк. Лайе казалось, что он что-то теряет. И даже любовь Долы, которой наследный принц так дорожил, истаяла, словно песок, просыпанный сквозь пальцы. Брат отдалялся от него, но Лайе понимал, почему. И он страстно желал поймать Долу прежде, чем тот снова куда-нибудь исчезнет. Зеленоглазая ведьма осталась далеко-далеко, она стала пеплом на земле Реванхейма, и все же по-прежнему была рядом. Память о ней, о днях и ночах, проведённых вместе — жила в Доле. И Лайе от этого тошнило. Он злился на себя, на брата, на свою глупую ненависть к бабочке-однодневке, которая умерла и унесла с собой в могилу десятки человеческих жизней. А братья будут жить ещё долгие столетия — целую вечность, по сравнению с жизнью jalmaer.

Возвращение домой оказалось совсем не таким, как представлял себе Лайе. В Термарилле царило напряжение, а Лиланг, несмотря на то, что радушно встретила сыновей, выглядела изможденной, словно устала от постоянной борьбы. Заглянув в её мысли, Лайе понял, что положение Дома Даэтран пошатнулось в последние годы. Ассэне набирали влияние, Дом Янос сумел добиться власти среди командования иллирийской армии, и только принцы Шанур Сионар и Рейно Йонах не давали союзникам Ассэне совершить что-то пакостное. А Лиланг крепко держалась за старый договор с главой семьи Ассэне. Согласно ему Лилайе надлежало жениться на младшей принцессе Симеон Ассэне. Не то, чтобы Лайе это не устраивало — с детства он привык к тому, что его судьба предопределена, и принимал это как должное. И все же, в Термарилле нынче творилось что-то неладное.

Сила внутри наследного принца бунтовала, требовала выхода. Волей-неволей Лайе видел мысли окружавших его иллирийцев, и никак не мог от них закрыться, как не мог контролировать свой Дар. Вот и сейчас, сидя в окружении гостей, он вынужден был улавливать мысли матери и отголоски эмоций отца. Это невероятно раздражало.

Наследный принц до хруста в пальцах сжал кубок и почувствовал на себе внимательный взгляд Первого Полководца. Он заставил себя улыбнуться краешком губ и поспешно взглянул на мать. Лиланг, как всегда, выглядела безупречно. Порой Лайе казалось, что его мать похожа на статую — такая же непоколебимо уверенная в себе, спокойная и холодная. Но когда она заговаривала с Редо, что-то в ней менялось — на щеках появлялся румянец, глаза сияли, на тёмных губах чаще мелькала сдержанная улыбка. Лайе перевёл взгляд на Первого Полководца. Он честно пытался найти в нем хоть что-то напоминающее их семейное сходство, но раз за разом приходил к выводу, что куда больше от отца досталось Доле. По-звериному диковатый взгляд, беспокойная душа и, конечно же шеддарский норов, доставлявший всем столько проблем.

Махавель продолжала вести беседу с Мореносом и в основном они предавались воспоминаниям о былых временах, когда и трава была зеленее, и солнце светило ярче, и нравы другие. Изредка в разговор вклинивался Иса, комментируя то или иное высказывание в духе:

— История шеддаров полна ключевых моментов. Преимущественно, кровавых, — проворчал иллириец, уминая ножку куропатки.

— Иллирийцам стоило бы вспомнить королеву Имрах, — невозмутимо парировал Моренос, с хрустом отправив в рот мясо вместе с костью.

— Имрах была королевой Камайнена, а не Совершенной, — немедленно отозвалась Махавель.

— Не только наш народ содеял много зла, — подал голос Редо. — Или вы забыли, ради чего Имрах пожертвовала Камайненом? Землёй, которую вы, иллирийцы, заняли и назвали Вечной. Вы уничтожили то, что осталось от камайя, лишили их народ на право возродиться. А ваши Совершенные? Глеанн, ставший Tedd Chaoin? Близнецы Ассэне и Даэтран? А Хальгейза, которая теперь скована вечным льдом? Хельги, обреченные жить в ульях, управляемые единым разумом? Многие уже забыли, что Совершенные сделали с Хальгейзой и ее народом. Но мы, шеддары, все ещё помним. На войне все средства хороши. Все ради победы — а последствия пусть разгребают потомки.

Повисла тяжелая тишина. Лайе подумал, что до устоявшегося мира между Иллирианом и Джагаршеддом им ещё далеко. Сейчас это были лишь попытки нащупать верный путь, хрупкую дорогу к сосуществованию без ненависти. И даже то, что Первый Полководец Джагаршедда сейчас был здесь, на Вечной Земле, можно было счесть за какое-то чудо, счастливое стечение обстоятельств. Ведь история могла пойти по-другому, когда Лиланг отправилась к шеддарам. Её могли убить там, и не было бы сейчас ни союза, ни этого обеда, ни Долы с Лайе.

— Я сражался с Даэтраном Познавателем, — вдруг снова заговорил Редо. — Лучшее сражение в моей жизни. Равный против равного. А потом Совершенный Глеанн призвал Тысячеглазого. Его демоны убивали всех — своих и чужих. Если и есть что-то страшнее смерти — то это Он. Хаос. Сгинуть окончательно и больше никогда не вернуться к жизни, потому что Хаос сожрал твою душу... Это стократ страшнее смерти. Когда в небе появился Разлом, мы с Познавателем выжили только благодаря чуду. И мы были рады тому, что живы. В такие моменты не имеет значения, кто рядом — друг или враг. А потом я узнал, что королева Имрах пожертвовала своим народом, сожгла себя, свое нерожденное дитя, и все лишь для того, чтобы Камайнен не достался Совершенным. И больше нет ни камайя, ни Земли Свободы. Теперь на ее месте Иллириан. А проклятие Имрах и магия Совершенных — Разлом, через который они пришли — продолжают пожирать Джагаршедд, делая нашу землю бесплодной, мертвой навсегда.

— Точно так же погибла наша Айягарасэ, — отозвалась Махавель. — Мы были гордым, сильным, совершенным народом. И мы сами себя уничтожили. Легенды говорят, что Золотая Земля Айягарасэ была прекрасна, а ее народ — бессмертен. Но Совершенные стремились к чему-то большему, нежели вечная жизнь. И впустили в свой мир Тысячеглазого, который подарил им смерть... и одержимость.

— Вы сами себя приговорили, — пожал плечами Редо. — И все же отрадно видеть, что не все иллирийцы живут прошлым. — его взгляд, устремлённый на Лиланг, потеплел.

Лайе с трудом поборол желание закатить глаза и подавил страдальческий вздох. Его кислая мина не укрылась от Редо. Переключив своё внимание на наследного принца, шеддар сложил могучие руки на груди.

— Где же твой брат? Неужели он совсем не горит желанием увидеть своего отца? — в голосе Первого Полководца отчетливо прозвучала насмешка.

Его здесь нет, потому что ты ему не нужен, — хотелось ответить Лайе, — потому что не хочет он вспоминать дни, в которых было столько боли.

— Он никогда не любил светские беседы, — с чопорным видом сказал наследный принц, твёрдо встретив взгляд отца.

— Ему не место здесь, — кивнул Редо и склонил голову набок. — Вечная Земля не стала ему домом.

— А Джагаршедд, значит, стал? — окрысился Лайе. — Там его все любили, да?

— Лайе... — предостерегающе сказала Лиланг.

Но наследный принц смотрел только на Редо, не замечая ничего вокруг.

— Ты и сам видел, каким он стал. Его место здесь, со мной. А не на Огненной Земле, где царствуют лишь ненависть и смерть.

— Дерзишь, — Редо сощурился. — Я уж думал, что в тебе совсем ничего от меня нет, сын, — он выделил последнее слово и с явным удовольствием наблюдал за тем, как Лайе старается сохранить невозмутимое лицо. — Джагаршедд сам выбирает, кому жить, а кому умирать. Право сильного, Лайе. Оно было всегда и везде, но ты слишком юн, чтобы это осознать. Ты не прошёл и малой толики своего пути. Возможно, через пару веков ты поймёшь. Твой брат жил среди нас, выживал. Для мелкого полукровки не сдохнуть на чужой земле уже достижение. Огонёк сильнее, чем ты думаешь, и не тебе решать, где его дом.

Знай своё место, щенок, — сквозило в словах Первого Полководца, и Лайе стало неуютно.

Он вдруг в полной мере осознал, что шеддар, сидевший перед ним — куда более стар, нежели большинство иллирийцев. Редо жил задолго до пришествия Совершенных. Он помнил Джагаршедд другим — плодородной и зеленой землёй, а не пустошью, которая была отравлена чужой магией. Он видел Предрассветную войну, он пережил свой легион. Он прошёл через весь Период Исхода и прожил много тысячелетий после. И Редо не гневался на дерзкие речи сына, он просто их не воспринимал, точно так же, как не воспринимал гнев Лайе. Был уверен в своих словах, как в неизбежности.

Неизбежность. Лайе ненавидел ее, он видел ее повсюду и был бессилен против неё.

И тебя не будет рядом, чтобы его спасти.

Слова, то и дело всплывавшие в памяти, отравляли душу нелюдя, лишали его покоя. И чудилось ему, будто все к тому идёт.

К концу.

Наследный принц собрался было дать гневную отповедь отцу, но его отвлёк шум, уже несколько минут доносившийся со стороны садов, где совершали дневной променад придворные. Взяв себя в руки, иллириец извинился перед гостями и выглянул с террасы. Взгляду его открылось дивное зрелище: кто-то из иллирийцев сцепился с шеддаром из свиты Редо. Приглядевшись получше, Лайе с ужасом понял, что иллириец — его брат, а его соперником оказался один из старших сыновей Редо. Двор с неподдельным интересом наблюдал за развитием событий, несомненно, для того, чтобы потом ещё несколько месяцев мусолить происшествие со всех сторон.

Под шумное обсуждение Дола потянулся и довольно улыбнулся. Стоявший напротив него шеддар был хмур и неприветлив, в ответ на беспокойные перешептывания ограничился лишь выразительно поднятой бровью.

— Ну что Карас, теперь мы на равных, не так ли? — хмыкнул Дола, разглядывая старшего брата. — Я тебя сделаю, клыкомордый!

— На равных? Не льсти себе, rak’jash, — мрачно отозвался Карас. — Ты щенком был, щенком и сдохнешь.

Раньше, чем он успел договорить, Дола оказался рядом с ним и ударил его в висок. Вернее, попытался это сделать: реакция шеддара оказалась гораздо быстрее. Уклонившись от выпада, он перехватил руку нелюдя и одним легким движением опрокинул его навзничь. Дола пнул его в колено, швырнул в глаза землю и листья. Воспользовавшись замешательством противника, вновь вскочил на ноги, саданул кулаком в скулу и отпрыгнул назад, уворачиваясь от ответного выпада. Он был быстрым и юрким, брал не силой, а скоростью. Но Карас, несмотря на своё крупное телосложение и кажущуюся медлительность был крепче, сильнее, опытнее. Потому, дождавшись, когда смесок вновь подберется к нему поближе, Карас резко выбросил вперёд руку — и от звездоносного удара в зубы Дола потерял равновесие, замешкался. Этого оказалось достаточно, чтобы Карас сбил его с ног, намотал волосы на кулак и пару раз приложил младшего сына Редо физиономией о землю. Дола в свою очередь лягнул шеддара в живот, вырвался из захвата, и оперевшись на ближайшее дерево, поднялся на ноги.

Тяжело дыша, сводные братья буравили друг друга взглядами.

С лица младшего не сходила отвратительно паскудная улыбка, этому не мешали ни разбитый лоб, ни кровь из прикушенного языка — и Карасу немедленно захотелось повыбивать наглецу все зубы. Он пошел на таран, целясь в живот, но нелюдь успел схватить его за рога, каким-то образом извернуться, чтобы шеддар его не проткнул. Вдвоём они поломали росший на их пути розовый куст и вывалились прямо перед террасой, где обедали императрица, наследный принц и их высокочтимые гости.

— Надо прекратить это безобразие! — подался вперёд Лайе, но Редо его остановил.

— Сидеть, — приказал, точно шавке, от чего Лайе в очередной раз перекосился. — Пусть сами разбираются.

...Рыча, соперники сцепились намертво, пытаясь перебороть друг друга. Дола дал слабину, Карас рванулся вперёд, потерял равновесие, и в этот же миг нелюдь оказался у него за спиной, поймал в удушающий захват. Карас выпрямился во весь рост, попытался дотянуться до верткого иллирийца, сцапать его за загривок, но Дола обхватил его торс ногами. Шеддар завертелся волчком, пытаясь стряхнуть с себя нелюдя. Дола все сильнее зажимал руку на его бычьей шее и стряхиваться никак не хотел. Наконец, Карас с силой опрокинул себя и соперника на землю, рухнув на спину. Дола продолжал крепко держаться, ни на минуту не ослабив свой захват. Наконец, Карас заколотил свободной рукой по земле, показывая, что сдаётся. И только после этого иллириец отпустил его. Шеддар, хрипя, откатился в сторону. Наконец отдышавшись, он с трудом поднялся на ноги, бросил высокомерный взгляд на валявшегося перед ним иллирийца, и... усмехнулся. Протянул Доле руку, помог ему подняться. Кряхтя, младший принц схватился за поясницу и с хрустом потянулся, всем своим видом показывая, что нет, ему совершенно не больно. Хотя на самом деле он почти не чувствовал свою спину, а в голове до сих пор звенело.

— Ты победил, — признал шеддар. — Вполне, вполне неплохо для rak’jash. Не жди только от меня лавров и почтения.

— Я всего лишь хотел набить тебе рожу, — отмахнулся Дола. — Так сказать, компенсировать все зуботычины в Джагаршедде.

— Тогда тебе придётся померяться силой с Митрой и Измиром, — пожал плечами Карас.

— Непременно, клыкомордый, непременно, — с азартом кивнул Дола и оскалился совсем по-шеддарски. — Жду не дождусь встречи с Митрой. Он мне много должен.

Карас ещё раз смерил его взглядом, выражающим некое подобие одобрения и, потирая шею, отправился приводить себя в порядок. Дождавшись, пока шеддар скроется из виду, Дола со стоном сполз обратно на землю, изо всех сил растирая отбитую спину. Увидев, что у потасовки появились новые зрители, он попытался приободриться.

— Я в полном... ой... порядке! – сообщил им Дола и широко, беспечно улыбнулся.

Редо только ухмыльнулся.

— Вырос, — одобрительно хмыкнул он.

— Принц Дола. — Голосом, не терпящим возражений, произнесла Лиланг. — Вечером — ко мне в покои. И никаких отговорок. Понял?

— Как скажешь, мам... Я хотел сказать: слушаюсь и повинуюсь, Ваше Величество! — Дола издевательски отсалютовал Императрице, и Лайе к своему ужасу понял, что его брат пьян.

Дола тем временем собрался было убраться восвояси из-под гневного взора Лиланг, но она жестом приказала ему остаться.

— Сядь. Твоё место пустовало все это время, будь добр уважить наших гостей и почтить их своим присутствием, — ледяным тоном сказала она.

«Сама-то недавно такой же была», — уловил Лайе мысль Полководца и поперхнулся.

Дола скривился, но перечить разгневанной матери все же не посмел. Прихрамывая и потягивая спину, он подошёл и бесцеремонно плюхнулся на свободное место. Унюхав запах дешёвой браги, Лиланг брезгливо сморщила свой тонкий нос и приказала слугепринести прохладительные напитки, и мазь от ушибов.

— Будь она жива — вмиг исцелила бы, — вполголоса пробормотал Дола и невольно прижал уши, почувствовав на себе уничижающий взгляд брата.

Один лишь Редо с неподдельным интересом разглядывал сына, кривя губы в слабой усмешке. Заметив это, Лайе ощутил потребность снова нахамить отцу. Не нравилось ему, как Редо присматривается к его брату, не нравились разговоры, которые шеддар заводил — о том, что Доле не место здесь.

«Место Долы рядом со мной и точка, — так думал наследный принц. — А все остальные пусть утрутся».

— Митра, значит, — добродушно проворчал Редо, — не слишком ли ты самонадеян, Огонёк? Чтобы поставить моего легата на место, тебе придётся сильно постараться.

Дола бесцеремонно забрал у подошедшего служки салфетку, смоченную лекарственным зельем, и протер лицо. Потянулся за второй и шлепнул её себе на лоб.

— Незаменимых нет, отец. И на Митру найдётся управа.

— А ты не склонен к милосердию.

— Назови мне хоть одну причину для милосердия, — в тон Полководцу ответил Дола, и в этот миг особенно стало явным их сходство.

— Ты рассказал им о корабле? — резко сменил тему Полководец.

Дола нахмурился, а Лайе недоуменно повернул голову в его сторону.

— Корабле? — вкрадчиво спросил он.

— Когда мы были в Шергияре, — Дола старательно игнорировал укоризненный взгляд брата, — Малакай показал мне останки корабля Совершенных.

На террасе воцарилась тишина, внимание всех присутствующих оказалось прикованным к Доле. Младшему принцу стало неуютно и он не мог заставить себя продолжить рассказ.

— Корабль Совершенных? — наконец, подала голос Махавель.

Лайе заметил, что она почему-то заволновалась — тонкими пальцами хозяйка Колыбели Осени теребила салфетку.

— Он не похож ни на что из того, что я видел здесь, в Иллириане. Сделан из металла, а внутри мы нашли саркофаг, — Дола собрался с духом. — В нем лежит Совершенный Глеанн.

— Что?! — одновременно воскликнули Иса и Лиланг.

Лицо Дамы Махавель побледнело, от волнения она привстала со своего места:

— Ты уверен, что это он? Дола, ты не ошибаешься?

— Когда мы были внутри, я что-то задел, и мы увидели память корабля — так это назвал Малакай. Мы видели, как в небе появился Разлом, и поглотил Совершенного. Язык был похож на наш, но в то же время казался другим. Кто-то кричал, — Дола опустил взгляд на свои руки. — «Принцесса Мадригаль» терпит крушение».

Махавель выдохнула и опустилась обратно в кресло. На её губах появилась кривая улыбка.

— Поверить не могу, — прошептала она. — Я... Мой Дом столько времени искал его тело. В наших архивах он числится пропавшим без вести, но я всегда думала, что Глеанна забрал Хаос, что Он не оставил даже тела. Принцесса Мадригаль исчезла точно так же.

— Принцесса Мадригаль ушла в Джалмаринен, — неожиданно подал голос Лайе. — Мы нашли её останки в катакомбах под Ресургемом. Она...

— Лайе, — резко оборвал его Дола.

Наследный принц бросил на него испепеляющий взгляд.

«Почему ты не рассказал мне про Глеанна, Дола? Зачем промолчал?» — обиженно подумал Лайе.

— Она обратилась в прах, стоило нам прикоснуться к ней, — благоразумно умолчал он о своём злоключении под Ресургемом. — От неё ничего не осталось.

— Ну, мальчики, — выдохнула Лиланг, — что ещё вы мне не рассказали?

— Я не думал, что чьи-то мощи могут иметь столь большое значение, — буркнул Дола.

— «Чьи-то мощи»? — передразнил его Иса. — Глеанн был одним из семи генералов Совершенных. Тем, кто дал начало своему Дому. Вполне естественно, что мы хотели бы найти его тело.

— У иллирийцев, — буркнул Дола, — какое-то нездоровое отношение к покойникам.

— Это — наша история, младший принц, — Иса назидательно поднял вверх указательный палец.

— Это, — не удержался и передразнил его полукровка, — помешательство на прошлом!

— Дола! — Лиланг повысила голос, и полукровка покорно замолчал, примирительно вскинув руки ладонями вверх.

— Мы могли бы забрать тело, — заметила Лиланг. — Раскопать корабль. Дом Махавель занимается именно этим, орден Искателей Древностей давно изучает знания, доставшиеся нам от Совершенных, — она взглянула на Редо. — Я когда-то говорила тебе...

— Джагаршедд будет безмерно рад возможности передать вам Совершенного и его корабль, — улыбнулся Полководец.

«Вернее, вы будете рады сплавить нам обратно мощи остроухого», — перевёл для себя его слова Лайе и спрятал улыбку.

— Махавель, — обратилась Лиланг к гостье, — Займись этим.

— Непременно, Ваше Величество, — улыбнулась иллирийка, глаза её вспыхнули торжеством.

— Моренос сообщит всю необходимую информацию, — добавил Полководец.

— Я сегодня же отправлю письма с необходимыми указаниями в Ан Ханым и Нибельсхорн. Будет лучше, если орден начнёт подготовку уже сейчас, — Махавель перевела взгляд на молчащего шамана. — Моренос, вы поможете мне с должными инструкциями?

— Разумеется, — шеддар склонил голову в знак согласия.

Близнецы наблюдали за оживившимся собеседниками, размышляя каждый о своём. Лайе думал о том, что всего одно вовремя сказанное слово может изменить все, а Дола вспоминал слова отца и шамана о своём возвращении в Джагаршедд. Он так и не дал им ответ.

— Если вы собираетесь отправлять на нашу землю делегацию ученых, то кто-то из ваших аристократов должен отправиться с ними, — молвил Редо. — Жест доброй воли. Знак доверия, — последние слова шеддар произнёс несколько резче, чем хотел и досадливо скривил губы.

За столом воцарилась тишина, и Дола ощутил прикованные к себе взгляды. Он поерзал на стуле, стараясь стать как можно более незаметным. Лайе же смотрел на отца немигающим взглядом. От него не укрылось то, как быстро переглянулись Полководец с Императрицей. В голове роились бесчисленные мысли в поисках решения. Наследный принц не мог припомнить никого, кому можно было бы довериться настолько, чтобы отправить его в Джагаршедд.

— Нам нужен тот, кто хорошо знает наши законы. Знаком с нашими обычаями, — Редо рубил короткими фразами, не сводил тяжелого взгляда с братьев. — Возможно, тот, кто жил среди нас.

— Это проблема, отец, — заговорил Лилайе. — Никто из моего народа не жил...

— Я согласен, — оборвал его Дола.

На какой-то миг Лайе показалось, что он ослышался. Медленно повернув голову, он увидел, что Дола и Редо неотрывно смотрят друг на друга, а Лиланг молчала, не собираясь вмешиваться.

— Что... — начал было Лайе, но Дола словно и не заметил его попытки что-то сказать.

— Я согласен, — твёрдо повторил он. — Я поеду в Джагаршедд. В конце-концов, я... твой сын.

По губам Редо скользнула удовлетворённая улыбка, сейчас он был похож на хищника, поймавшего добычу.

— Подождите-ка! — наследный принц почувствовал себя лишним, неожиданно осознав, что все эти слова изначально предназначались не ему, а его брату. — Прошу прощения, господа, но мне нужно перекинуться парой слов с младшим принцем, — он демонстративно подчеркнул титул близнеца.

С грохотом отодвинув кресло, Лайе тронул Долу за плечо и размашистой походкой, стараясь не хромать, направился к дверям во внутреннюю часть дворца. Дола закатил глаза и под насмешливым взглядом отца последовал за близнецом. Едва они вышли с террасы, Лайе схватил брата за руку и потащил по коридору, подальше от чужих глаз и ушей. Остановился за углом, резко развернулся, и пробуравив близнеца недовольным взглядом, зашипел, точно гадюка:

— С ума сошёл?! Зачем тебе в Джагаршедд? Неужели забыл, что там с тобой сделали?

— Охолони, братец, — Дола сложил руки на груди совсем, как их отец. — Я не маленький уже, могу за себя постоять.

— Тебе совсем не обязательно это делать, малой... — Лайе хотел было взять Долу за руку, но близнец перехватил и удержал его запястье.

— Ты до сих пор не понял, что рано или поздно я должен был туда вернуться? Как думаешь, для чего наша мать позволила Редо забрать меня? Забыл про вашу великую идею — создать империю без войны и ненависти? Ты так убедительно затирал мне про неё, что я даже почти проникся вашей мечтой.

— Шеддары убьют тебя. Не примут смеска-иллирийца...

— А иллирийцы, значит, примут императора-полукровку? Ты противоречишь сам себе, Лайе.

— У меня есть Дар, я смогу поставить их на колени! Ради тебя! Ради нас обоих... — выкрикнул Лайе и осекся.

Несколько секунд Дола смотрел на него, не веря своим ушам, а потом расхохотался.

— Как меня в Реванхейме, да? Я думал, ты нормальный. Так, иногда с заскоком в голове, Совершенный ты наш. А ты оказывается, немного бесноват, — резюмировал он.

— Послушай, малой, — снова заговорил Лайе, старательно ловя взгляд близнеца. — Ты обещал меня защищать. Помнишь? Быть всегда рядом. Быть со мной.

— Мы не дети больше, Лайе, — Дола сжал пальцы, и Лайе охнул от боли в запястье. — Ты и сам себя можешь постоять. Ты же почти Совершенный.

— Хватит меня так называть! — взвился его брат, вырвал руку, толкнул близнеца в стену, и упёрся в его плечи руками.

— Хватит кудахтать надо мной, точно курица-наседка! — рявкнул в ответ Дола. — Ты душишь меня, понимаешь? Своей заботой, нежеланием делить меня с кем-то. Решил, что я твой и только. Думаешь, я не знаю, зачем ты на самом деле пошёл со мной за Сольвейг? Ты ведь не собирался ее спасать. Чтобы не делить меня с нею, верно? Ты убил бы ее — ради собственных желаний. Мало тебе было того, что Лукавый с ней сотворил? И не смей говорить мне, что мы бы ничего не изменили — к тому моменту она уже была мертва. Ты не позволил мне убить тех, кто сжёг ее! Ты скрутил меня своим гребаным Даром — так же, как ее когда-то!

— Дола... — Лайе попытался что-то сказать, но близнец оттолкнул его от себя, с яростью продолжая говорить.

— Тебе просто необходимо кого-то при себе держать, как зверушку ручную. Контролировать. Чтобы было кого любить — вот твоё понимание этого чувства. Ты душишь своим желанием контролировать и обладать. Ты стал совсем другим, знаешь? Я полюбил тебя за то, что в тебе не было злобы, мне хватает собственной. Прежний ты не сделал бы то, что... сделал.

— Дола... — повторил Лайе, уронив руки. — Я сожалею, что мне пришлось так с тобой поступить. Мне очень жаль, малой. Но это был единственный верный выход. Я не мог тебе позволить натворить там дел! Так было правильно, понимаешь?

— Вот именно, Ли. Так было правильно для тебя. Потому что ты всегда, до одурения — прав.

Дола замолчал, выдохнул. Протянул руку, взъерошил волосы на голове близнеца.

— Я уеду в Джагаршедд. Ты и сам знаешь — однажды я вернусь. И быть может, к тому времени я снова... — тут он резко замолчал, встретив взгляд Лайе, полный надежды.

Не договорив, Дола развернулся и неторопливо пошёл обратно к ожидающим окончательного решения шеддарам.

— Я не смогу без тебя, — тихо сказал ему в спину Лайе.

Дола на миг замедлил шаг, но не остановился, не обернулся.

— Сможешь. Ты сильный, Лайе. Во многом — сильнее меня. Ты почти Совершенный, сможешь подчинить своей воле кого угодно. Поставишь их всех на колени — ты сам так сказал.

— Ты нужен мне, — прошептал наследный принц, и ответом ему стала тишина. — Ты так мне нужен.

Тронный зал всегда поражал воображение своим великолепием, но сегодня — особенно. Слуги постарались на славу, разукрашивая его в честь зимнего праздника, а если кто-то из гостей поднимал голову, то видел развешанные под потолком разноцветные ленты, перемешанные вместе с золотыми шарами и колокольчиками. Под самым сводом мерцали камни-светлячки, из-за чего тронный зал никогда не погружался в полную тьму. С фресок, в изобилии украшавших стены, на гостей смотрели Совершенные, туда-сюда сновали проворные слуги, разнося желающим вино. С балкона лилась чарующая музыка и эхом отдавалась под потолком. Нынче в сезоне модными были цвета Дома Даэтран. Приглашённые на бал гости старались соответствовать Императрице, и потому зала пестрела от изобилия белого, золотого и алого. Немало внимания привлекали к себе шеддары: высокие и рогатые, они сильно выделялись из толпы, но их, казалось, это совершенно не смущало. Облачены они были в шелковые туники поверх вышитых золотом шаровар, и держались особняком, кидая на иллирийцев преисполненные любопытства взгляды.

Бал начался с торжественной речи Императрицы, за которой последовало несколько отчетов об итогах урожайного года в семи Колыбелях Империи. Конечно же, не обошли аристократы вниманием и прибытие шеддаров, и возвращение братьев Даэтран. Когда с официальной частью и церемониями было покончено — начался пир, а на смену ему пришло время танцев.

Дола вёл себя как ни в чем не бывало. Смеялся, шутил и расточал комплименты юным и восторженным фрейлинам. Когда надо было — он шёл рука об руку с Лайе. Для окружающих братья представляли собой идеальное сочетание спокойствия и силы.

Будущий Император и его верная ищейка — Пёс Войны.

Лайе слышал эти мысли, и они его неимоверно раздражали. Он скосил глаза в сторону брата и увидел, что тот по-прежнему улыбается и лукаво щурится. Однако взгляд его блуждал по залу, словно Дола искал кого-то. Увидев Ириана, он фыркнул. Лайе вздохнул, вспоминая состоявшийся незадолго до бала разговор с братом. Дола тогда впервые подошёл к нему после их размолвки по поводу отъезда в Джагаршедд. Глядя на близнеца исполобья, Дола выложил свои подозрения.

«Слушай меня внимательно и запоминай, Ли. Будь осторожен, — предупреждал его Дола. — Не спускай глаз с Ириана, сдаётся мне — задумал он недоброе».

Обычно Лайе не сомневался в предчувствиях брата, однако сейчас он не был уверен в нем так, как прежде. Впрочем, близнец услышал Долу и запомнил его слова. Однако за весь вечер Ириан Ассэне не совершил ничего предосудительного, и даже его приветственная речь звучала на редкость прилично. В этом не было ничего удивительного — глава Дома, Вальен Ассэне, не смог прибыть на приём и отправил сына быть его Голосом. А вместе с ним в Термарилль приехала и принцесса Симеон — будущая невеста Лайе.

Наследный принц давно не видел Симеон и отметил, что за прошедшие годы принцесса расцвела: исчезла подростковая угловатость, а по-детски невинное выражение лица сменилось на высокомерие, свойственное всем иллирийцам. Все жесты Симеон были выверенными, а манеры — совершенными. Когда пришло время танцев, Лайе пригласил принцессу на первую кадриль. Танцуя, они тихо переговаривались, и Лайе был вынужден признать, что у Симеон острый ум и бойкий язык. Исполняя с ней одну из фигур кадрили, он ненадолго отвлёкся от назойливых мыслей о брате. Сейчас Лайе думал, что быть может мать и права. Они с Симеон составили бы хорошую пару, несмотря на брак по расчету. Боковым зрением Лайе заметил Лиланг — она была с Полководцем, и кажется, он не собирался уступать её никому. Во время второй и третьей кадрили наследный принц наблюдал за братом, который приглашал разных девиц — а они и рады были его вниманию. Лайе только хмыкнул, близнец был прирожденным ловеласом, и казалось, мог обаять кого угодно.

Жаль только, что его сердце было отдано мертвой ведьме.

Одной этой мысли оказалось достаточно, чтобы у Лилайе испортилось настроение. Сплясав с принцессой Симеон ещё пару танцев, он вежливо откланялся и заскользил по залу в поисках близнеца. Но Долы нигде не было, и наследный принц нахмурился. Во время перерыва между танцами он подошёл к Лиланг, оживленно беседовавшей с Полководцем и отвёл её в сторону. Благосклонно кивнув сыну, Императрица легким жестом показала Редо, что сейчас вернётся. В ответ шеддар сложил руки на груди и повернулся к Мореносу. Лайе отметил, что весь вечер шаман провёл рядом с Дамой Махавель, которую, казалось, полностью устраивало его общество. Иллирийка дарила ему почти каждый свой танец, кокетливо улыбалась и смеялась, сверкая рубиновыми глазами.

— Ты не видела Долу? — спросил Лайе у матери, едва они оказались в стороне от гостей.

— Я не слежу за каждым его шагом, Лайе, — улыбнулась Лиланг. — И ты перестань.

— Мам! — Лайе нахмурился. — Не понимаю, о чем ты.

— Ты так привык, что вы с ним неделимы, — вздохнула Императрица. — Но между вами разлад, хоть вы и не говорите об этом. Дай ему немного воздуха.

— Я просто не хочу, чтобы он уезжал в Джагаршедд, — процедил сквозь зубы наследный принц. — Ему там не место.

— Это ненадолго, Лайе. Это всего лишь экспедиция, и нужен тот, кто сможет все проконтролировать. А лучше твоего брата не подойдёт никто. В конце концов, он знает шеддаров лучше, чем кто-либо из нас.

— Зачем он там нужен? Вместо него может отправиться Дама Махавель, ты только посмотри на них с Мореносом! Да они же в восторге друг от друга — так пусть и отправляются в Джагаршедд вместе!

— Лайе, Лайе, — покачала головой Императрица. — В тебе сейчас говорит не наследный принц и будущий правитель, а всего лишь маленький, эгоистичный мальчишка. Будь ты менее зациклен на вашем с Долой разладе, ты бы понял, почему именно он подходит больше всех. Не забывай, сын мой — «иллирийский народ превыше всего, все для империи, поступай правильно». И Дола это понимает. — Лиланг немного помолчала, разглядывая насупившегося сына. — Мы, иллирийцы, до сих пор считаем себя высшим народом. Но и у нас есть слабости, а союз с Джагаршеддом — гарантия нашей силы. И вы, близнецы, были рождены как доказательство этого. Ты наследный принц, Лилайе. И твоему брату суждено свершить множество великих дел, даже если он этого не хочет. Он впитал обычаи и повадки шеддаров, вместе с молоком женщины, заменившей ему меня.

— Это неправильно! — Лайе начал злиться.

Неужели никто, кроме него не видит, не понимает, что творится с Долой? Неужели для посторонних младший принц так безупречно прикидывается прежним?

— Он не должен уезжать, мама, — повторил Лайе, — он должен быть рядом с мной. Так будет лучше, так будет правильно!

Лиланг внимательно смотрела на него, а потом вздохнула.

— Верно, — тихо, сама себе произнесла, — вы же Её первые дети...

— Что? — наследный принц навострил уши. — Что ты имеешь в виду?

Лиланг снова улыбнулась, легкомысленно повела плечами.

— Ничего, Лайе. Ничего, что стоило бы твоего внимания. Иди лучше к Симеон, она уже довольно долго наблюдает за тобой. Прелестная девица, согласись!

— Несомненно, — буркнул Лайе, совершенно не желая возвращаться к упомянутой особе.

Вместо этого он ещё раз обвёл залу долгим взглядом, раскинул над гостями свой Дар, пытаясь найти в толпе брата. Шквал чужих мыслей обрушился на него, обрывки фраз накатывали подобно морским волнам, сливаясь в беспорядочный шум.

— ...Представляете, Тунор Корриган недавно повздорил с...

— ... куропаткой!

— ...Вы слышали об инциденте в охотничьих угодьях?

— Несомненно, он не мог промахнуться...

— ...Говорят, стрела угодила прямо в...

— ...Этого наглого дворецкого...

— ...Вы правы, совершенно правы...

— ...Слухи, конечно же, не обоснованы, но говорят, Гончие...

— ...Задрали скотину на ферме в Янхиле...

Лайе почувствовал, как его разбирает смех. Обрывки разговоров из разных концов залы смешались в одно целое, фразы, вырванные из контекста, чередовались друг с другом, и все это казалось наследному принцу полнейшим абсурдом. Он оборвал неуместный смех и снова нахмурился: Долы здесь не было. Лайе решил поискать его во дворце и потому быстро покинул залу. Обернувшись напоследок, он увидел принцессу Симеон, оживленно болтавшую со своим братом и принявшую из рук Ириана бокал с вином. Лайе только покачал головой и устремился в переплетения коридоров.

Долы не было нигде — ни во внутреннем дворе, ни в покоях. Оставались два места, где он мог находиться: библиотека в старой части дворца и крыша башни, в которой младший принц в детстве любил проводить время. Поразмыслив, Лайе решил сначала заглянуть в библиотеку. Путь его лежал через этаж, где висел портрет Даэтрана Познавателя. Дорогу эту наследный принц знал, как свои пять пальцев, и обычно пробегал по этажу, не глядя по сторонам. Однако, сегодня что-то заставило его сбавить шаг. Дойдя до картины, Лайе остановился напротив и вгляделся в лицо Познавателя. В памяти почему-то всплыла недавняя оговорка матери.

Вы — Её первые дети.

Лайе приблизился к портрету, в очередной раз поразившись таланту художника, изобразившего Познавателя. Конечно, они были похожи. Кровь Даэтранов не разбавлялась на протяжении многих веков и тысячелетий — фамильное сходство было вполне естественным явлением. Лайе разглядывал Познавателя и думал о том, что когда-нибудь художники увековечат на холсте и Лиланг, и его самого. Лицо Познавателя казалось поразительно живым, а синие глаза смотрели, как казалось Лайе, с молчаливым упреком. Поддавшись порыву, наследный принц провёл рукой по поверхности картины, и к его ужасу, фреска вдруг посыпалась под прикосновением ладони. Лайе отдёрнул руку, испугавшись, что безнадежно испортил портрет. А потом недоверчиво сощурился — под осыпавшимся слоем виднелся второй, и в этом месте кожа Познавателя переливалась золотом. Лайе снова протянул руку, стряхнул ещё один фрагмент фрески.

Вы — Её первые дети.

В голове у наследного принца что-то щелкнуло, он в третий раз снял ещё один кусок фрески, а затем и вовсе принялся судорожно сдирать её обеими руками. Она осыпалась к его ногам маленькими кусочками, оседала пылью на полах одеяния. Когда Лайе содрал все, он отступил назад и рвано выдохнул.

С картины на него смотрел Дола, младший принц Даэтран.

Лайе недоверчиво разглядывал портрет Совершенного. Краска совсем не потускнела от времени, не испортил её и верхний слой, призванный обратить Совершенного в обычного иллирийца. Кожа Познавателя отливала безупречным золотом, волосы, что были белее снега, сияли. Но не это приковало внимание наследного принца. У Познавателя были золотые глаза — совсем как у Долы. Тот же лукавый прищур, то же упрямство во взгляде. Что-то неуловимо знакомое и бесконечно родное сквозило в облике Даэтрана Познавателя, и Лайе затаил дыхание, глядя на портрет.

«Да быть того не может! — потрясённо подумал он. — Нет, это просто невозможно, мне просто показалось. Совершенно точно — показалось».

Вы — Её первые дети, — снова прозвучало в голове. Только в этот раз голос почему-то принадлежал отнюдь не матери.

Лайе тряхнул головой, сгоняя наваждение. Продолжая убеждать себя в том, что это лишь совпадение, он попятился, а потом, развернувшись, помчался по коридору в сторону старой библиотеки, отчаянно желая найти брата.

Неплотно прикрытая дверь вызвала у Лайе облегчение — брат все же был здесь. Наследный принц бесшумно перешагнул порог и медленно пошёл вдоль бесконечных стеллажей. Старая библиотека являла собой самый настоящий книжный лабиринт, но Лилайе Даэтран недаром проводил в ней столько времени в юности, открывая для себя новые знания. Он брёл между шкафами, вслушиваясь в тишину помещения, иногда касался пальцами древних манускриптов и книг в переплетах из кожи. В детстве, до того, как Дола уехал в Америден, близнецы проводили здесь довольно много времени. Как правило, Лайе пытался привить брату любовь к книгам, но получалось у него не очень. Дола предпочитал получать знания опытным путём, и иногда это выходило ему боком. Но младший принц никогда не унывал и радостно встречал лбом новые грабли, и лишь иногда прислушивался к словам своего брата.

Лайе усмехнулся воспоминаниям — в них было столько тепла и света, и не верилось, что с тех пор утекло много воды.

Долу он услышал не сразу. Замерев, Лайе прислушался и почувствовал, как встают дыбом волосы на загривке. Он был уверен, что кроме него и брата здесь никого не было, но тем не менее, Дола с кем-то говорил. Лайе слышал его голос — злой, напряженный, и тишину в ответ. А затем близнец продолжал говорить. Тихо и осторожно Лайе подошёл к одному из стеллажей, за которым голос близнеца слышался явственнее всего.

—...видел спасителя, — услышал он, и его сердце ухнуло куда-то в пятки.

Сквозь просвет между книгами наследный принц увидел спину близнеца, он стоял так, словно готовился обороняться. Но кроме Долы здесь никого не было.

...— Почему ты принял его руку, почему пошел за ним? Ты ведь совсем ничего не знал. Так отчего же ты выбрал Лилайе? — ласково спросила принцесса Мадригаль и провела ладонями по груди младшего принца.

— Я увидел спасителя, — тусклым голосом отозвался Дола.

В висках пульсировала нестерпимая боль, реальность перед глазами плыла и двоилась.

— Так просто. Для тебя это было спасением, — рассмеялась одержимая. — Конечно же он стал твоим спасителем, Дола-Огонёк, да-да-да! С Нами ты тоже выбрал жизнь, но брат твой стал всего лишь вторым. Ты Наш с потрохами, хочешь того или нет, да-да-да!

Тысяча глаз, тысяча голосов в черной пустоте, и они воют, хохочут и плачут, в этом абсолютном ничто, где возможно все — кроме жизни.

Тогда, много лет назад. Сейчас.

Всегда.

— А знаешь ли ты, что увидел Лайе в твоих глазах, Дола-Огонёк? Хочешь знать, да-да-да? — прекрасное лицо Мадригаль исказилось, сквозь него проступили пустота и тысяча глаз в ней. В голосе её резонировало эхо тысяч других голосов. — Твой брат — он увидел свою погибель. Там, в твоих золотых глазах, Дола-Огонёк! Ты станешь его смертью, сын Предателя. И ты будешь его спасением — от совершенства, от бремени власти, от боли!

— Заткнись!

— Не хочешь слышать, да-да-да? Нет-нет-нет, тебе придётся, Огонёк! Ты убьешь, заберёшь к себе, к Нам — навсегда-навсегда-навсегда. Его не будет, а ты останешься. Последний из рода, — в голосе принцессы отчетливо зазвучали интонации старой гадалки из Стоунблейда.

Те, что Дола услышал целую вечность назад — так ему сейчас казалось.

Последний из рода.

— Неправда, — зарычал он, — все твои слова — ложь! Мы с ним неделимы, он умрет — и меня тоже не станет. Ты просто желаешь свести меня с ума, верно? За этим ты преследуешь меня — во сне и наяву, верно?

— О, вовсе нет, — засмеялась Мадригаль, — я лишь жду, когда ты сломаешься сам, Дола-Огонёк! Все ведь к этому идёт, так чего же ты отпираешься? Прими Нас, как неизбежность, и все закончится, да-да-да!

— Хватит! — рявкнул Дола. — Оставь меня в покое!

В ярости он схватился рукой за сложенные на читальном столике книги и опрокинул их на пол. Раздался грохот и шелест разлетевшихся в стороны страниц.

Услышав это, Лайе выскочил из-за стеллажа, он рванулся к брату, схватил его за плечо в попытке развернуть к себе, и почувствовал, как пальцы Долы крепко перехватывают его руку. Лайе почудилось, что он слышит хруст, а потом мир перевернулся вверх тормашками и наследный принц с грохотом рухнул на пол, безжалостно брошенный своим братом через плечо.

— Ли?! — близнец опешил. — Да какого ж... Shienadan! С тобой все в порядке?! Кажется, я слышал, как что-то хрустнуло.

— Кажется, — медленно повторил Лайе, созерцая потолок библиотеки, — только что хрустнула вся моя жизнь.

— Что ты здесь вообще забыл? — Дола смотрел, как брат поднимается с пола, потирая ушибленную задницу.

— Это ты мне скажи — что я только что слышал? С кем ты разговаривал?

— Ты... — Дола сглотнул и Лайе увидел, как на его лице проступает страх. — Ты слышал только мой голос?

— Судя по всему, у тебя была оживленная беседа с самим собой, — ядовито проворчал наследный принц.

И тут же прикусил язык, поймав взгляд близнеца. Такой паники в его глазах он ещё никогда не видел. А потом Дола схватился руками за голову, покачнулся и тихо выругался сквозь зубы. Лайе метнулся к нему, хотел было взять за плечи, но брат тут же выпрямился, с силой оттолкнул его.

— Держись от меня подальше! — рявкнул Дола.

Одновременно с этими словами до самого потолка вспыхнуло яркое пламя, волной разошлось по полу в разные стороны, пожирая разбросанные вокруг бумаги и свитки. Лайе отпрыгнул назад и быстро притушил полу своего одеяния. Затем перевёл изумленный взгляд на брата.

— У тебя есть Дар?! — ошалело воскликнул он.

— У меня есть Дар?! — вторил ему Дола.

Он смотрел на свои руки, и Лайе был готов поклясться, что кожа близнеца сейчас горяча, раскалена так, словно пламенем был он сам. Но замешательство длилось недолго — огонь пополз по полу, к ногам обоих принцев, он уже лизал нижние полки стеллажей. Лайе взмахнул руками, подчинил пламя своей воле и заставил его погаснуть. В воздухе пахло дымом. Лайе перевёл взгляд на близнеца и увидел, что его бьет крупная дрожь.

— Малой, — осторожно позвал он, — ты в порядке?

— В полном, — Дола ошарашено разглядывал деяние рук своих.

Несмотря на то, что огонь быстро погас, всюду были следы копоти. Нелюдь нервно сглотнул.

— Столько лет, — пробормотал он. — Почему сейчас?

— Посмотри на меня, малой! — потребовал Лайе.

Он схватил близнеца за уши, заставил поднять голову, с молчаливой тоской уставился на близнеца, поймал его вопрошающий взгляд.

— Я в порядке, Ли, — буркнул Дола, — отпусти мои уши, будь добр.

О, Первозданные — как же он его любил! — внутри наследного принца все сжалось в ком. — Любил больше жизни, больше всего на свете.

— Лайе, — снова позвал его Дола, — отпусти. Мне мои уши дороги, знаешь ли.

Наследный принц послушно опустил руки, пребывая в полнейшем душевном раздрае.

— Малой, — тихо произнёс он. — Ты никогда не думал, что с нами что-то не так?

Дола выгнул бровь, со скепсисом глядя на брата.

— По-моему, на это указывает сам факт нашего рождения, — он весело хмыкнул.

А Лилайе только удивился тому, насколько быстро близнец успокоился — словно не он только что сходил с ума, и не он устроил поджог в библиотеке. Наследный принц открыл рот, чтобы высказаться по этому поводу, но с губ сорвались совсем другие слова.

— Скажи, брат мой, сколько миров и дорог мы с тобой прошли? — вырвалось у Лилайе, и он тут же удивлённо моргнул.

— Больше, чем мы можем вспомнить, — не задумываясь, отозвался Дола.

Словно знал ответ заранее. Близнецы озадаченно переглянулись, искренне не понимая, что за странный диалог между ними случился. Лайе думал, что совсем не это хотел сказать брату напоследок, но слова слетели с языка совершенно бездумно, оставили после себя осадок — почудилось наследному принцу, что он уже произносил их когда-то.

Боль подступила неожиданно. Нахлынула удушьем, уколола в сердце, осела тяжестью в ногах. А следом за ней пришёл страх, чувство безысходности и запоздалого осознания опасности. Лайе побледнел, оступился и плюхнулся бы на задницу, не подхвати его брат. Чувство было мерзким, противным и до ужаса знакомым.

Как в Каморане. Как и в Ресургеме.

— Ли? — голос Долы был слышен будто сквозь вату.

— Мама, — выдохнул Лайе. — Что-то случилось с мамой! Я не понимаю...

Этого слова оказалось достаточно, чтобы Дола вздернул близнеца на ноги, схватил его за руку и потащил за собой по бесконечному лабиринту между стеллажами, а потом братья нырнули в знакомые переплетения дворцовых коридоров. В тронный зал близнецы ворвались одновременно, и первым, что они увидели, было столпотворение возле балкона. Расталкивая всех локтями, братья Даэтран проложили себе путь к середине толпы и увидели Лиланг, над которой склонились Редо и Махавель. Дола успел увидеть, как хозяйка Колыбели Осени убирает ладони с груди Императрицы и печально смотрит на Полководца. Среди шокированных гостей стояла принцесса Симеон, прикрывая руками рот, по её щекам катились слезы, а Ириан сжимал её плечо. Почему-то этот жест привлёк внимание Долы, но потом он перевёл взгляд на Лиланг, и не смог больше отвести его в сторону. Лайе тоже увидел бледное, искаженное предсмертной гримасой лицо матери, и этот образ отпечатался в его памяти навсегда. Он поймал полный отчаяния взгляд Полководца, на нетвердых ногах подошёл к телу и опустился на колени. Наследный принц осторожно коснулся пальцами руки Императрицы, сдавленно зарычал.

— Кто это сделал, — он вздрогнул, услышав голос отца.

Редо сощурился, окинул зевак злым взглядом.

— Кто это сделал? — повторил он.

Иллирийцы попятились назад.

Дола увидел, как переглянулись Махавель с Мореносом. Кто-то толкнул его в плечо, и он успел заметить сверкнувшее украшение вместо уха — Ириан пробирался сквозь толпу иллирийцев в сторону выхода из залы.

— Я, — иллирийка кашлянула и понизила голос, — видела, как принц Ириан передал принцессе Симеон кубок с вином. Кажется, принцесса кого-то искала, но Лиланг её поймала и повела беседовать. Вы же её знаете — она просто выхватила бокал из рук Симеон...

— Глупая, — глухим голосом пробормотал Редо, — и беспечная. Мы танцевали, а потом ей стало дурно.

— Он ещё здесь. Найдите его, — срывающимся голосом произнёс Лайе.

Он ещё не договорил, а Дола уже пробирался обратно к выходу, проклиная все на свете. Ириан вышел раньше, у него была фора. Как назло, аристократы столпились так плотно, что Доле показалось, будто они делают это намеренно, чтобы задержать его. Он уже собрался рявкнуть на ближайшего иллирийца, как знать вдруг разом подалась назад, а затем и вовсе расступилась. На плечо младшему принцу легла тяжелая ладонь Полководца.

— Веди, — рубанул он короткой фразой.

В жёлтых глазах плескалась ярость. Доле не нужно было повторять дважды — развернувшись, он бегом направился прочь из тронного зала. Все его внимание сосредоточилось на «следе», оставленном Ирианом, Дола даже не осознавал, как на ходу раздавал Гончим приказы оцепить дворец, перекрыть все входы и выходы. В голове вертелась лишь одна мысль: «Он должен сдохнуть». Дола не чувствовал ни горя, ни боли — одну лишь переполнявшую все его существо злобу. Редо не отставал от него, лишь на развилке коридоров он крикнул:

— Ты знаешь дворец лучше. Обойди его! — и нырнул в ближайший поворот.

Не оборачиваясь, Дола махнул рукой, показывая, что услышал отца. Повинуясь чутью, он побежал дальше по коридору, догадываясь, как именно Ириан хотел покинуть дворец.

Полководец услышал шаги Ириана довольно скоро: казалось, он совсем не стремился скрыть своё присутствие, либо не догадывался, что по его следам идёт очень, очень злой шеддар. Редо почти настиг иллирийца, когда тот резко развернулся и швырнул в него горсть серебристой пыли, которая на несколько мгновений ослепила шеддара. Этого вполне хватило, чтобы беглец сумел оторваться на приличное расстояние. Но Полководец с упорством тарана следовал за ним, проклиная слишком узкие стены потайных ходов, которые лишали его возможности развернуть крылья и в два прыжка достать Ириана Ассэне. Он лишь надеялся на смекалку своего сына. И когда впереди забрезжил свет выхода, Редо зарычал от злости. Иллириец выскочил из проема, и в этот миг из-за стены появился силуэт Долы, который нанёс ему сокрушительный удар кулаком в зубы, опрокинув его на спину в зловонную лужу отходов жизнедеятельности. Увернувшись от пинка в живот, Ириан вскочил на ноги, выхватил из ножен кинжал, но подоспевший Полководец беспощадно заломил ему руку, заставив взвыть от боли. Иллириец выронил оружие, лягнул шеддара в колено и вырвался из захвата. Но сразу же когтистая рука схватила его за волосы и приложила лицом о стену.

Дола невольно поморщился, наблюдая за тем, как озверевший от ярости шеддар безжалостно мордует Ириана. Честно говоря, ему и самому хотелось отделать Ассэне как следует, но в какой-то момент полукровка понял, что пора вмешаться — иначе от Ириана останется бесполезный кусок мяса. Дола окрикнул отца, но Полководец его не услышал, и тогда младший принц повис на его руке, не дав нанести новый удар.

— Хватит! — крикнул он едва ли не в ухо Полководцу. — Иначе мы не узнаем, зачем...

— Мне достаточно и того, что я знаю, кто это сделал, — прорычал Полководец.

Однако, все же отпустил Ириана. Иллириец зашёлся в кашле и рухнул в грязь. Дола присел рядом, заставил его поднять голову.

— Я бы с твоей поганой рожи кожу полосками снял, — сообщил ему он, скалясь. — А потом перешёл бы к пальцам. Интересно, на каком ты бы сломался, shienadan. Только мой отец и так хорошо постарался, — Дола цокнул языком, разглядывая разбитое лицо Гончего.

— Мясник! Ты и твой брат — шеддарские выродки, — выплюнул Ириан, а Дола только удивился — как в нем ещё нашлись силы для ненависти.

— А ты — чистокровный ублюдок, способный только гадить исподтишка, и что с этого? — спокойно отозвался полукровка. — Зачем ты её убил? Что она тебе сделала? Твой отец заключил с ней договор. Если вы, Ассэне, такие жадные до власти, чем вас не устраивало предложение нашей матери?

— Отец? Что ты о нем знаешь, смешок?! — Ириан истерически расхохотался, — да какая теперь разница! — он продолжал заходиться в безумном смехе вперемешку с кровавым кашлем.

Дола поднял голову и встретил обжигающий взгляд отца. Гнев его отступил, теперь он только раздувал ноздри и зло скалился.

— Кончай его, и порешим на этом.

— Нет, — Дола с сожалением качнул головой. — Мы отведём его к Лайе.

Так они и сделали. Каким-то чудом Ириан был способен идти, пусть шагал он нетвердо. В тронном зале по-прежнему было полно иллирийцев, но теперь их разогнали по разным углам Гончие. Шум не стихал, взгляды всех присутствующих приковались к вернувшимся. Даже Моренос и Махавель стояли поодаль с таким видом, словно их только что прогнали прочь. Один только Лайе сидел там же — рядом с телом матери. Кто-то уже накрыл её шелковой тканью, но наследный принц упорно не отпускал руку Императрицы. Дола толкнул Ириана в спину, и он бухнулся на колени. Но не сгорбился, продолжал смотреть прямо, уверенный в собственной правоте. На негнущихся ногах Лайе подошел к коленопреклонному, но дерзко глядящему на него иллирийцу.

— Встать. — Холодно приказал наследный принц.

От его голоса всем казалось, что у них начинают замерзать мысли. Присутствующие застыли, следя за каждым его движением, а Гончие предусмотрительно оттеснили толпу назад.

— Я сказал: встать! — зарычал Лилайе.

Незримая сила резко вздернула Ириана на ноги. Лайе приблизил к нему свое лицо.

— Зачем? Зачем ты убил ее?

—Что, больно, да?! — Ириан истерически расхохотался и с вызовом вздернул подбородок. — En gellah! Я ничего тебе не скажу!

— Ты убил невиновную женщину, —ответил Лайе. — И ты расскажешь мне все, как миленький.

— Твой брат и этот рогатый уже пытались, — снова рассмеялся Ириан, — ты думаешь, я боюсь пыток?! Я ни слова не скажу!

— Кто сказал, что мне нужны твои слова? — холодно улыбнулся Лайе.

Ириан отшатнулся назад, но почти сразу все его тело сковала ужасная слабость, а разум вспыхнул болью — словно кто-то кромсал его изнутри, выворачивал наизнанку самое сокровенное, вырывал из памяти мечты и желания.

Ты не знаешь о боли ничего. У неё нет ни капли милосердия.

Ириан закричал, схватившись руками за голову. Упал на пол, скорчился в агонии, из глаз его брызнули слезы. Дола, глядя на то, как Гончий плачет навзрыд, будто ребёнок, не выдержал и отвернулся. Он слышал протяжный вой, сменившийся тихим скулежем. И когда нашёл в себе силы вновь взглянуть на Ириана, то увидел, что иллириец, жалобно поскуливая, раскачивался из стороны в сторону.

Лилайе молча смотрел на это, и наконец, выдохнул. Выплеснувшаяся наружу злоба не принесла ему облегчения, но и сожаления он тоже не почувствовал.

Симеон страшным голосом закричала, вырвалась из рук Гончего и бросилась на колени. Обхватив ладонями лицо Ириана, она безуспешно пыталась поймать его взгляд, найти в нем хоть каплю узнавания.

— Ир! Ири, это же я, Симеон! Посмотри на меня, Ир!

Иллириец смотрел на сестру абсолютно пустыми глазами. Симеон замерла рядом с ним, перестала бесконечно повторять его имя. Вдруг она выхватила острую шпильку из прически и бросилась на Лайе. Закрыв собой брата, на пути принцессы возник Дола, и удар вскользь пришёлся ему в ключицу. Полукровка инстинктивно взмахнул рукой с кинжалом и с легкостью взрезал Симеон горло. Кровь брызнула на близнецов, а иллирийка, не издав ни звука, упала замертво. Кто-то завизжал и лишился чувств от переизбытка впечатлений. Лайе оцепенело смотрел то на Симеон, то на брата. Дола, кривясь, потирал место удара, но, судя по всему, дело обошлось простой царапиной.

— Уберите их... Кто-нибудь, — деревянным голосом приказал Лайе, махнув рукой.

Подошедшие Гончие взяли под руки Ириана, подняли Симеон, и ещё двое собрались унести Лиланг, но их отогнал Полководец.

— Отец, — позвал его Дола.

— Нет. Я сам. Она не заслужила подобнойсмерти, — резко ответил шеддар.

Он бережно, будто тело Императрицы было сделано из хрупкого стекла, взял ее на руки, осторожно прижимая иллирийку к себе, медленно удалился из зала, провожаемый десятками взглядов.

— Зачем он её убил? — наконец, тихо произнёс Дола. — Для чего это было нужно?

— Его целью была не мама, — сдавленным голосом ответил Лайе. — Я видел мысли Ириана. Яд был для меня.

Тем временем, Дама Махавель наблюдала за развернувшейся сценой с выражением сильнейшего потрясения на лице. Взглянув на неё, Моренос схватил два бокала с ближайшего стола, и залпом опорожнив один из них, протянул второй своей спутнице.

— Все равно случилось непоправимое, — сказал он опешившей Даме, — а такого хорошего вина, как у вас, в Джагаршедде не сыскать. Когда теперь представится возможность насладиться его вкусом? Выпейте со мной, дорогая, от нашего вмешательства мало что изменится.

И Махавель с обреченным видом созерцая происходящее, томно пригубила вино.

Похороны состоялись через несколько дней. Императрица упокоилась в семейной усыпальнице — рядом со своими родителями и братьями. Церемония была скромной — Лайе не желал никого видеть. Наследный принц, Иса, Редо и Дола — вчетвером они несли Лиланг к месту погребения. Айя-Хранительница провела последний обряд, чтобы душа Императрицы могла спокойно уйти в Абэ Ильтайн. Слушая её тихий наговор, похожий на тоскливую песнь, Лайе смотрел в одну точку. Вместо Хранительницы он видел совсем другую женщину — златокожую и среброглазую — и она улыбалась, обнимая себя за плечи руками, похожими на птичьи когти. Когда Хранительница зажгла на алтаре синий огонь, женщина исчезла, словно её не было никогда.

А после похорон не осталось времени на скорбь — государственные дела не терпели отлагательств. Первым встал вопрос о целесообразности экспедиции Искателей Древностей за телом Совершенного Глеанна. Лайе упорствовал, не желая, чтобы Дола уезжал в Джагаршедд. Однако, после смерти Императрицы Иса все ещё оставался её правой рукой. И регентом — до коронации наследного принца, а потому последнее слово оставалось за ним. Таким образом, было решено продолжать сборы. И когда они завершились, Дола покинул Вечную Землю Иллириан вместе с шеддарами.

Во время короткого, сухого прощания близнецы не обмолвились ни словом — им нечего было больше друг другу сказать. И пока Дола поднимался на «Иокасту», Первый Полководец задержался и склонился к полукровке.

— Если еще кто-то причастен к этому... Сделай все, чтобы те, кто ее убил — умерли. Сгинули в муках, — тихо произнёс Редо на шеддарском языке, глядя на Лайе.

Наследный принц молча и скупо кивнул головой, но глаза его опасно вспыхнули.

«Ты хочешь крови, отец? Будут тебе и кровь, и месть. Обещаю», — думал будущий император, глядя в спины удалявшимся брату и отцу.

Никому он не сказал, что увидел в мыслях Ириана. Оказалось, там было много боли, и — любовь. Ириан любил свою сестру, принцессу Симеон, и когда отец решил отдать её Дому Даэтран, для Ириана мир утратил краски. Всю жизнь он не был нужен Вальену Ассэне, всегда его сравнивали с Лильхарраном — старшим братом, которого Ириан никогда не знал — он родился уже после его смерти. Каждое упоминание о нем вызывало в иллирийце черную ненависть. Лайе видел воспоминания о разговорах сына с Вальеном, и мозаика постепенно складывалась в его голове. Казалось, что глава Дома бил словами наотмашь, ранил им, делал все для того, чтобы Ириан попытался избавиться от принцев Даэтран — и не понял при этом, что он всего лишь марионетка своего отца. Такой же была и принцесса Симеон, а бокал с добавленной в вино цикутой предназначался не Лиланг. Яд был для него, для наследного принца. Мать же оказалась случайной жертвой. Вот и все — не оказалось никакого заговора, были лишь чувства и глупость, приведшие оба Дома к печальному итогу.

Глядя на поднимавшийся в небе крейсер «Иокаста», будущий Император чувствовал переполнявшую его ненависть. И он пообещал себе, что совсем скоро Колыбель Зимы будет гореть в огне.

И вновь Дола стоял на палубе «Иокасты», оперевшись рукой на борт корабля, он задумчиво смотрел вдаль, нервно кусая губы. Когда рядом с ним встал Первый Полководец, он никак не отреагировал на его появление. Некоторое время Редо угрюмо созерцал утреннее небо, прежде чем нарушить молчание.

— Лиланг была необыкновенной женщиной. За всю свою жизнь я встретил всего несколько настолько исключительных личностей. И, как ни странно, все они были иллирийцами.

Дола молчал. Наконец, он тяжело вздохнул.

— Ты ее любил? Хоть немного?

— Любил. И до конца своих дней буду. Смерть ничего не меняет, сын, — голос Полководца звучал донельзя выхолощено, словно вместе с гневом из него постепенно утекала сама жажда к жизни.

— Ты так легко об этом говоришь, — с тоской в голосе ответил иллириец. — Словно знал о том, что будет.

— Знал, — согласился Редо. — Мы оба знали, что рано или поздно это произойдёт, и не имело значения, кто из нас уйдёт первым. Я давно ее отпустил. Когда я забирал тебя младенцем в Джагаршедд, я понимал, что могу ее больше никогда не увидеть. Мне лишь жаль, что Лиланг прожила так мало.

— По твоим словам все так просто. Ты знал. Ты смирился. Ты отпустил.

— Не забывай, сын, я живу уже столько веков, видел столько смертей. Гибель Лиланг — одна из них. Это неизбежность. Это закон. Тебе, Огонёк, стоит запомнить одно — любовь выше смерти. Не нужно думать, что смерть — это конец. Мы всегда возвращаемся, и в новом рождении мы будем помнить только тех, кого любили, но не будем помнить их имён. Потому последнее слово всегда остаётся за жизнью и любовью, — Редо ненадолго замолчал, вглядываясь вдаль. — В конце-концов все мы окажемся на пороге Вечности. И там нас будут ждать.

— Вот бы кто-нибудь изобрёл лекарство от смерти. Мы бы испытывали куда меньше боли, — отозвался Дола. — Я ненавижу смерть. Я боюсь ее. Она забирает всех любимых, — говоря это, нелюдь вспомнил о Сольвейг, а потом его мысли вернулись к матери. — Говорят, что у близнецов одна душа на двоих. Если Лайе не станет, я тоже погибну. Я уверен в одном: я буду бороться до последнего, за свою и за его жизнь.

Редо покосился на сына и хмыкнул:

— У нас с тобой, оказывается, больше, чем ты думаешь. В тебе говорит кровь шеддаров.

— Они не мой народ.

— Но станет твоим, рано или поздно. Ты не создан для Вечной Земли, ты был рождён для великих дел. Не для того, чтобы стать тенью своего брата. Поэтому мы здесь, летим в Джагаршедд.

На сей раз молчание затянулось. Дола решил никак не комментировать последние слова отца. Наконец, Редо вздохнул:

— Тебе там придётся нелегко. Мои старшие сыновья, по-прежнему, неисправимые задиры.

— Будь уверен, когда я им пощекочу нервы, они пересмотрят свои взгляды на жизнь, — ядовито заметил Дола.

И, собравшись, с духом, он наконец выпалил вопрос, не дававший ему покоя много лет.

— Ты знал? Про то, что Митра... сделал... со мной? — последние слова дались ему с трудом.

Редо нахмурился, прижал уши к голове.

— С недавних пор знаю. Шаэдид проговорилась, когда просила меня оставить Митру в Джагаршедде.

— И ты его не убил?

— Я решил, что это можно сделать по возвращению с Вечной Земли. Но вот в чем дело, Огонёк — Митра может быть последним ублюдком, но вместе с этим он остаётся хорошим командиром. Он легат, и легионеры служат ему верой и правдой уже много сотен лет. Убить его — тоже самое, что обезглавить целый легион. Бесстрашные полягут за него. В Джагаршедде слишком много распрей, а смерть Митры будет означать раскол и новую войну.

— Незаменимых нет, отец, — скривился Дола. — На всех найдётся своя беда. Если Бесстрашные отвернутся от Митры, он ничего не сможет с этим поделать, верно?

Некоторое время Первый Полководец пристально и внимательно разглядывал своего сына, а затем криво улыбнулся.

— Будь осторожен, Огонёк. Я закрою на твои выходки глаза, у меня и так слишком много дел. Но Митра будет за тобой следить, и лучше бы тебе не попасться на своих кознях. И знай, что другие твои братья не питают к тебе ненависти.

— О, да, — закатил глаза Дола, — портить мне жизнь было просто их развлечением.

— Все меняется, Огонёк. Ты не ребёнок больше, и ты возвращаешься домой. Покажи им, чего стоишь — и возможно они примут тебя.

—Какое-то сомнительное предложение, отец. — Дола фыркнул. — Ты предлагаешь мне довериться им?

— Именно, — кивнул Редо, — но сначала сам получи их доверие. Верность наших соплеменников многого стоит. Не все такие, как Митра. Карас имеет на него зуб, а Измир крепко его недолюбливает. По одиночке вы, братья, ничего не сможете сделать, а вместе — станете нерушимой силой.

— Он же твой сын, — удивился иллириец, — и ты так легко мне все это говоришь?

Редо довольно долго молчал, прежде чем ответить. Наконец, он вздохнул и задумчиво почесал рог.

— Митра никогда не вызовет меня на поединок — кишка тонка. Он знает, что ему меня не одолеть. И потому делает все, чтобы как можно больше власти оказалось в его руках. Он старший мой сын, и он помнит Исход. Митра — превосходный легат, настоящее дарование среди наших. Однако, если он станет Полководцем, то утопит Джагаршедд в крови и войнах. Совсем не это нужно моему народу, совсем не это. Ты, Огонёк — свежая кровь, молодой и сильный. И может когда-нибудь заменишь меня.

Дола так и не нашёлся, что ответить на этот монолог.

На рассвете следующего дня «Иокаста» пошла на снижение возле Шергияра. Дола видел высыпавших на скалы и подвесные мосты жителей города, видел, как они показывают пальцами на летучий корабль, а ветер доносил до его слуха обрывки изумлённых возгласов. Конечно, ведь обитатели Шергияра никогда не видели летучих кораблей, а «Иокаста» поражала воображение своими мощью и красотой.

После высадки Доле лишь оставалось провести Искателей Древностей к руинам корабля, где их встретил Малакай. Шеддарский шаман ожидаемо был сварлив и недоволен, а завидев серокожих нелюдей он и вовсе перекосился. Однако присутствие самого Первого Полководца здесь заставило Малакая примириться с нежеланными гостями. Вместе с Долой шаман показал ученым корабль изнутри, и после этого им оставалось только наблюдать за тем, как иллирийцы разворачивают бурную деятельность. К полудню вокруг руин был разбит лагерь, а Искатели Древностей полностью погрузились в изучение внутренностей разрушенного корабля. То тут, то там пробегали посыльные, которые носили туда-сюда всевозможное оборудование, предназначение которого оставалось загадкой даже для Долы, что уж говорить о шеддарах. Малакай с подозрением наблюдал за их передвижениями, но возмущаться при Полководце не смел. Он лишь стрелял недовольными взглядами в Долу, но сын Редо с завидным упорством игнорировал его. Когда минул полдень, все трое решили спуститься внутрь, чтобы посмотреть, как продвигаются попытки извлечь тело Совершенного.

Дола наблюдал за тем, как Искатели Древностей осматривают саркофаг Глеанна. Вполголоса переговариваясь, они искали способ вытащить капсулу из подземелья, но, по мнению Долы, это не представлялось возможным. Иллирийца снедало чувство тревоги, но он никак не мог определить его источник. И потому, сложив на груди руки, он стоял рядом с Редо и Малакаем, наблюдая за безуспешными попытками Искателей Древностей. Тут один из учёных издал торжествующий возглас и позвал остальных. Собравшись вокруг странного рычага, они шумно совещались, а затем с одобрения остальных один из них потянул за него. Раздался тихий щелчок и все замерли. Но больше ничего не произошло, и ученые исторгли разочарованный вздох. Один только Дола ощутил, как встают дыбом волосы у него на загривке. Он невольно сделал шаг назад, качнув головой.

— Малакай, — севшим голосом произнёс полукровка. — Скажи им, чтобы убирались прочь отсюда.

— Огонёк? — скептически вскинул брови шаман.

— Пусть уходят, сейчас же! — Дола не сдержался и потёр ладонью грудину — с левой стороны снова немилосердно вспыхнула щемящая боль. — Здесь опасно!

— Всего несколько минут назад ты был абсолютно спокоен, — похоже, шаман не слишком доверял полукровке и не спешил исполнять его просьбу.

Однако, Редо внимательно посмотрел на своего сына, сощурился и вдруг хлопнул в ладони. Его зычный голос эхом разнесся по помещению.

— Все на выход! Это приказ!

— Но мы же ещё не разобрались... — возразил кто-то из ученых.

В этот миг Дола резко согнулся, прижимая руки к груди.

— Вон! — задыхаясь, просипел он. — Все вон!!!

— Огонёк... — только и успел произнести Редо.

А затем помещение наполнилось гулом, ярко вспыхнули камни-светлячки, и послышались быстрые, громкие щелчки. Пол под ногами ученых завибрировал, и саркофаг, где был упокоен Совершенный Глеанн, бесшумно раскрылся.

— Смотрите, получилось! — обрадовался один из Искателей.

Он едва договорил, когда раздался оглушительный треск, словно кто-то резко разорвал ткань, и остальные ученые бросились врассыпную. Сам же замешкавшийся бедолага только успел поднять голову — и из раскрывшегося над ним Разлома хлынули потоком тени, они оплели несчастного ученого, скрыли его в чёрном коконе, а когда отпустили — на пол корабля упала пустая, иссушенная оболочка. Тени свились в некое подобие спирали, стали похожи на множество переплетенных между собой рук. Они замерли на несколько мгновений, и стремительно ринулись в сторону застывшего в ужасе Малакая. И поразили бы его — но шамана толкнул в сторону Дола.

Холодные, призрачные руки прошли сквозь него, неся с собой чувство иссушающей пустоты. Дола запоздало отшатнулся назад, чувствуя, как холод растекается по его жилам. Тени же вновь замерли, а потом исчезли, словно их не было вовсе. А вот Разлом начал стремительно шириться и разрастаться, превращая все вокруг себя в тлен и прах, и теперь уже все видели глядевшие из него на мир тысячи безумных глаз. Дола вышел из оцепенения, почувствовав, как подхватывают его под руки отец и Малакай. Вдвоём шеддары выволокли иллирийца из корабля. Оказавшись снаружи, Дола повалился на горячий песок, сотрясаясь в ознобе. Ему казалось, что сейчас его разорвёт этой пустотой внутри, и звенел в ушах смех принцессы Мадригаль.

— Огонёк! Огонёк! — Редо тряс его за плечо, пытаясь привести в чувство.

Дола пытался разодрать ногтями нестерпимо болевшую грудь, словно желал выпустить наружу что-то, что было внутри него уже давно — и ждало своего часа. Малакай перехватил его руки, сжал своими узловатыми пальцами, внимательно взглянул иллирийцу в лицо.

— Сражайся с Ним! Выжги Его из себя!

— Я... не могу! — прохрипел Дола, выгибаясь дугой от нестерпимой боли.

Малакай решительно отвесил ему пощёчину, и от неожиданности у иллирийца прояснилось в голове. Он судорожно вцепился в руки шамана, пытаясь подняться на ноги. Когда ему это удалось, сзади раздался грохот, и песок рядом с ним и Малакаем вздыбился. Незримая сила вырвалась из образовавшейся воронки и страшной чернотой растеклась по небу. Все, кто был поблизости, бросились в разные стороны, стремясь скрыться от теней. Дола слышал, как ревели бестии в загоне. Кричали в ужасе шеддары и иллирийцы, их голоса слились в один протяжный гул. Все ещё пребывая в некотором оцепенении, Дола смотрел на почерневшее небо, а по его жилам расползался липкий страх. Он услышал треск — кажется, бестии вырвались на свободу. Но ему было все равно — он лишь видел перед собой Тысячеглазого, слышал бесконечный сонм Его голосов.

В ненависти — сила, помнишь, Дола-Огонёк, помнишь, да-да-да?

Нет. Нет, не может быть. Это не со мной! Это неправда! Нет-нет-нет!

Раз-два-три, детская считалочка, щелчок.

Хочешь жить — беги!

— Справа! — рявкнул вдруг Редо, и Дола медленно обернулся.

Он увидел существо с львиной головой, что промеж глаз была покрыта твердыми пластинами панциря, могучим телом и хвостом, который оканчивался острым жалом. Существо встало на дыбы и издало жуткий, утробный рык.

Бестия. Обезумевшая и поглощенная бестелесными тенями, она подчинялась воле Тысячеглазого. Одно из самых опасных чудовищ Джагаршедда. Его можно было приручить или погибнуть в попытке сделать это.

Тяжёлый удар головой пришёлся нелюдю в бок и отбросил в сторону. Ослеплённый болью, Дола попытался подняться, но то, что сбило его с ног, снова набросилось на него. Перед его лицом мелькнула раззявленная звериная пасть с огромными клыками. На уровне инстинктов Дола сумел увернуться, перекатиться на живот. Бок вспыхнул обжигающей болью. Иллириец снова попытался подняться на ноги, но удар лапой не дал ему это сделать, прочертив на спине несколько глубоких кровавых следов. Дола извернулся, попытался попасть свободной ногой бестии промеж глаз, извивался всем телом и судорожно шарил рукой по песку, пытаясь найти потерянный меч. Рука его наткнулась на что-то короткое и острое. Кажется, нож. Не задумываясь, Дола воткнул его бестии точно в глаз и добавил удар ногой. Чудовище с ревом встало на дыбы, и это дало нелюдю возможность, наконец-то, откатиться в сторону и подняться с песка. Он увидел валяющийся неподалёку меч и рванулся к нему. Отчаяние придало ему сил: забыв про боль и голоса в голове, Дола схватил оружие, защищаясь. Бестия снова вздыбилась, и заревела — в бок ей вонзилось несколько стрел. Опять раздался крик Малакая, призывавший оставшихся шеддаров убить треклятое чудовище.

— Shienadan! Держите бестию! — и не разобрать было, кто же кричал — отец или Малакай.

У Долы не было возможности оглядеться по сторонам, чтобы увидеть Редо. Все, что сейчас занимало его внимание — неумолимо приближающаяся туша чудовища. Бестия на краткий миг застыла, готовясь нанести последний удар, и тут Дола, собрав все силы и волю в кулак, рванулся вперёд. В тот же миг чудовище совершило свой бросок. С диким криком Дола вонзил меч в ему в грудь, сделал резкое движение вверх, вспарывая шкуру. Пронзительно вереща, хищник обвил Долу хвостом, одним движением оторвал его от себя, и швырнул оземь, выбив на несколько мгновений из него дух. Пока иллириец хватал ртом воздух, бестия, продолжая реветь от боли, судорожно колотила хвостом по горячему песку.

Оглушенный иллириец весьма некстати приподнялся на локтях, и увидел, как к нему несётся взметнувшийся в очередной раз хвост с жалом. Он снова уткнулся лицом в песок и услышал свист над головой. Дола перекатился на спину и начал было подниматься на ноги, но уже без прежней прыти — сказывались полученные увечья. Он увидел, как бестию оседлал Редо и с хрустом вонзил кинжал ей в череп на стыке защитных пластин, а Малакай добавил ещё пару стрел в бок. Хищник зашипел и уже в агонии взмахнул хвостом, его жало полоснуло Долу по горлу. Тварь тяжело рухнула на песок и затихла.

Дола с недоумевающим видом схватился за шею, пытаясь остановить хлынувшую кровь. Пошатнулся и неловко осел на песок. В глазах у него потемнело, отчаянно не хватало воздуха, а из горла вырвался булькающий звук. Дола больше не замечал и не слышал ничего вокруг. Не видел он, как подбежали к нему уцелевшие шеддары. Не почувствовал Дола и рук отца, которые быстро зажали ему рану, не услышал он разъярённый голос, приказывавший срочно позвать шамана.

Из последних сил Дола загребал пальцами раскалённый песок, отчаянно цепляясь за вытекавшую вместе с кровью жизнь.

«Я не хочу умирать! Я выживу, я...»

Желтый диск солнца неожиданно засиял еще ярче и резко увеличился в размерах, ослепив Долу. Он зажмурился, и провалился во тьму. Он падал бесконечно долго, хватая руками пустоту. Он тянулся к неумолимо удалявшемуся солнцу, пытался снова уловить доносящийся издалека голос отца, он судорожно хватал ртом воздух. Он искал опору, но ее не было. В отчаянии он звал брата, но Лайе молчал. Он взывал о помощи, но его никто не слышал.

Как и тогда, много-много лет назад.

Раз-два-три. Щелчок.

И тихий гул в голове.

Но вот темнота сгустилась, неуловимо изменилась, превращаясь в абсолютное ничто, в вечную пустоту. И исчез холод, растворилась боль, лишь незримые руки обвили слабеющее тело, укачивая, убаюкивая. Теперь он не падал, но плыл в пустоте, обхватив колени руками, съежившись, подобно нерожденному дитю в материнской утробе. И тысяча рук крепко держала его, а в пустоте вокруг, один за другим распахивались безумно вращающиеся глаза, и нарастал глухой рокот сонма Его голосов.

Так-так-так, маленький мальчик без Имени... Преданный, обманутый, растерзанный, умираешь один, в пустоте, от страшной раны, да-да-да.

«Я не хочу умирать! Я не могу умереть, не должен! Не так! Не сейчас! Я хочу жить! Жить! Жить!» – безмолвно кричит Дола в ответ.

Так-так-так, ты снова звал Нас, и Мы снова пришли к тебе, да-да-да! Что ты готов сделать для того, чтобы выжить... сейчас, снова, потом, всегда? — снова он чувствует Его всем своим существом, слышит Его в своей голове.

«Все! Я сделаю все! Помоги, Тысячеглазый, как тогда! Я помню, я помню!»

Так говорят все, да-да-да. Никто не готов умереть — старым ли, молодым ли. Что ты можешь отдать в обмен на жизнь?

«Все! Бери все, что угодно! Я не готов умереть, я не хочу...»

Нет-нет-нет! Мало, слишком мало... А потом? Что потом?

...и абсолютное Ничто меняется, исчезают безумные глаза, тысячи рук переплетаются меж собой, принимая очертания фигуры. Он глядит, и видит перед собой Лайе.

«Брат, это, ведь ты? Спаси меня, помоги!»

Но Лайе смотрит на него пустыми, бездушными глазами, и кожа его меняется, из серого в бронзу, а затем в цвет золота, и волосы сияют ослепительным светом. Он глядит на Долу, презрительно усмехаясь, и вдруг его фигура сминается, точно скомканная бумага, и сквозь нее снова глядит тысяча Его глаз.

Он почти Совершенный, твой братец, да-да-да, его Дар несоизмеримо велик, и не нужен ему калека без Дара, нет-нет-нет!

«...Забери мой разум, Тысячеглазый. Вот тебе мое тело, вот мои руки. Смотри на мир моими глазами».

Восхитительно, да-да-да, но чего-то не хватает, мальчик без Имени. Чего-то не хватает, и ты ведь знаешь? Скажи сам, будет честно-честно, будет правильно. Плата за жизнь всегда-всегда велика, всегда берётся сполна, да-да, именно так!

И Дола понимает, что нет у него больше выбора. Сбылось все то, что пророчила ему гадалка из Стоунблейда. Оказались правдой и слова принцессы Мадригаль в Ресургеме. Тени был вокруг него — как предсказывал Руа в Дуэн Волдрине. Все, от чего он бежал, все, чего так боялся, все это настигло его. Ему кажется, что он сломлен, и все, что ему остаётся — найти в себе силы взглянуть Ему в лицо.

«Знаю, чего ты хочешь. Я стану проводником Твоих голосов, — шепчет он. — Только верни мне мою жизнь!»

Пусть будет так, да-да-да! — и в тысяче Его Голосов звучит торжество.

Пустота меняется, и он распят в ней, нагой душой и телом, и более не чувствует себя. Сейчас он пламя, данное Познавателем своим братьям и сестрам, неистовое, негасимое, и он не сгорает, не сгорит никогда. И в пустоте появляются три черных силуэта. Они огромны, они склоняются над ним. Их глаза горят мертвым светом, он видит их лица, и узнает их. Так часто видел он их на фресках и картинах иллирийского дворца... Так часто он слышал истории о них.

Глеанн, один из семи генералов Совершенных. Мадригаль, принцесса Дома Йонах. Кровавый Император Лильхарран Ассэне. Они были давно мертвы, их тела стали частью Вечной Земли, а души навсегда поглощены Хаосом. И они глядят на него, тянутся к нему, к пламени, что горит в его беспокойном сердце.

«Я так ждала тебя, так желала тебя. Ты ведь помнишь, я тоже не хотела умирать, не хотела совсем, — звучит знакомый голос принцессы Мадригаль. — И ты пришёл ко мне, пришёл к Нам!»

И Дола понимает: это точка невозврата. Он беззащитен и бессилен. И его ждут.

Сухие, истрескавшиеся губы одной из фигур раздвигаются в безжизненной улыбке, и с зубов сыплется крошка, подобная каменной.

«Я — первый, я был вечным и Совершенным, я нес в себе войну и боль, я был Его мечом», — молвит мертвое лицо — тень, когда-то бывшая Глеанном.

«Я стала второй, — звонким, почти живым голосом продолжает Мадригаль, и даже в смерти ее лицо прекрасно. — Я была ядом, мором и чумой, я несла болезнь и голод, и забирала сотни душ...»

«Я — третий. Я жаждал найти Золотую Землю, вновь быть Совершенным. Я любил Его, я лил реки крови нечистых ради Него», — сухим, скрипучим голосом произносит император Лильхарран.

Три пары глаз горят мертвым светом, три гигантских фигуры склонены над Долой. Три их голоса сливаются в хор, и к ним постепенно присоединяются голоса других мертвых, пока глухой, нарастающий рокот не взрывается ревом тысячи Его голосов.

Мы были Глеанном, генералом Совершенных, были Мы и Мадригалью, принцессой иллирийского народа, Мы были в Лильхарране, утопившем Вечную Землю в крови! Мы были задолго до Совершенных, Мы будем всегда.

Три фигуры глядят на Долу, и тысячи глаз вокруг безумно вращаются, и ждут его слов. И Дола, обретя вновь голос, отвечает:

«Я — четвертый».

Будешь нести Наши голоса, да-да-да, будешь слышать Нас, будешь помнить Нас, всегда-всегда-всегда, будешь Нашим безумием, будешь нести его в своем разуме, в своем сердце, в своем теле — навсегда, навсегда…

Сонм Его голосов смеется, смех этот рвет Долу на части, и к нему возвращается боль. Но он знает — если он чувствует боль — он все еще живой.

Живи, да-да-да! Выживай, люби Нас всех, помни о жизни! Гори, гори ярким, негасимым пламенем, сжигай все на своем пути! Ты — проводник Наших голосов. Отныне и впредь, теперь и навсегда ты — Наш... — мощь голосов оглушает своей неистовостью, и это бешеное безумие передается Доле, как если бы в него заново вдохнули жизнь, и кровь снова бежит по жилам, и сердце бьется в диком ритме.

Доле страшно, он не понимает, что значат эти слова, он ещё не до конца осознает, что он отдал в обмен на жизнь. Но он хочет жить, хочет безумно, бешено. Разве это так плохо — быть жадным до жизни? Разве справедливо ему умереть молодым? И разве должен погибнуть Лайе, не виновный в деяниях своего брата?

Лайе не должен умереть, — эта мысль ослепляет, отрезвляет, становится похожа на яркую, тонкую, но крепкую нить. И он хватается за неё.

«Скажи, брат мой, сколько миров и дорог мы с тобой прошли?»

«Больше, чем мы можем вспомнить».

Ещё не все пути пройдены, ещё не все слова сказаны.

Будет ли когда-нибудь прощение?

Он согласен на все — и его жажда жизни становится незримым росчерком в этой страшной сделке.

Дола делает глубокий вдох, и...

...открывает глаза цвета расплавленного золота. И сквозь них на мир глядит сонм тысячи Его голосов.

Будущий император Вечной Земли в одиночестве сидел в своих покоях, и вертел в руках тиару, что испокон веков принадлежала его Дому. Когда-то ее сделали для Даэтрана Познавателя, первого императора иллирийского народа. Затем ее носили его наследники. Совсем недавно, она украшала голову императрицы Лиланг, а завтра будет венчать голову ее сына.

Лилайе Даэтран, император Вечной Земли.

Это не укладывалось у Лайе в голове. Всего несколько недель назад, у него было все: приключения, свобода, мать, возлюбленный брат. И в одночасье не стало ничего. Ныне Лайе остался один на один, со своим Даром, и бременем будущей власти. До сих пор у него не было времени думать об этом — столько дел свалилось на наследного принца, что у него не хватало сил на переживания. И они в конце-концов исчезли, оставив лишь тупую, ноющую боль внутри.

Две недели прошло с тех пор, как летучий корабль «Иокаста» покинул порт в Певчей долине и отбыл в Джагаршедд. Наследный принц раздраженно отшвырнул тиару в сторону. По подсчетам Лайе «Иокаста» уже пару дней как должна была прибыть в Шергияр, крайним сроком он считал сегодняшний день. Неизвестность была ещё хуже боли утраты, но Лайе знал, что Дола жив, ибо он сам все еще жил. И это служило маленьким утешением.

Неожиданно пол ушёл из-под ног наследного принца, закружилась голова. Сквозь дикий звон в ушах Лайе вдруг отчетливо услышал сначала отчаянный, полный боли крик брата, а затем на него накатила волна удушья. Иллириец почувствовал на языке металлический привкус, схватился руками за горло — ему не хватало воздуха, ему чудилось, что его рот наполнился кровью. Правый бок неожиданно прострелило резкой болью, а по спине как будто, кто-то прочертил рану острыми когтями. Лайе с грохотом свалился с кресла на пол, пытаясь сделать хотя бы маленький вдох. Перед глазами уже мельтешили разноцветные пятна и чёрные точки, когда приступ прекратился так же внезапно, как и начался. Лайе судорожно хватал ртом воздух, всхлипывая и давясь им. Он не понимал, что с ним произошло, и на несколько мгновений прикрыл глаза, пытаясь нащупать связь с близнецом. И вместо этого он увидел абсолютное ничто. Почудилось будущему императору, будто он узрел страшную пустоту, и три огромные фигуры в ней. Их глаза светились неживым огнём, да и сами они были мертвы много десятков, сотен лет. И среди них был четвёртый, все ещё живой, но уже совсем иной. И Лайе услышал рокот сонма Его голосов, эхо Его безумного смеха, а затем все исчезло, словно перед его носом захлопнули незримую дверь. Чувство того, что произошло нечто непоправимое, раскалённым прутом вошло в сознание Лайе. Он открыл глаза, пытаясь осознать.

Не мог. Не понимал. Не верил. Не хотел.

И все же это ещё был не конец.

Сила, огромная сила вернулась к нему, точно бумеранг. Словно та часть Дара, которую он все эти годы растрачивал ради того, чтобы его брат спокойно жил, не шагал по тонкой грани между безумием и ясным рассудком, не боялся и не слышал страшные голоса Тысячеглазого — все это вернулось к нему, наполнив каждую частичку тела чувством мощной, подобной бескрайнему океану, силой. Ее было слишком много — гораздо больше, чем могло вместить хрупкое иллирийское тело. Лайе захлебывался этой силой, как совсем недавно задыхался в приступе удушья. Его охватила паника. Он метался по комнате, ища выход, пока не увидел своё отражение в зеркале. Лайе в ярости ударил кулаком в стекло. Осколки так и разлетелись во все стороны и со звоном рассыпались по полу. Но Лайе чудилось, что он слышит множество чужих мыслей, будто они вторгались в его разум, сметая все преграды.

«Однажды я стану сильным. И буду тебя защищать», — вспомнились ему слова Долы, который так ему верил, который стал воином ради него.

«Как можно защитить от собственного Дара?» — так ему сказал Дола недавно.

И был прав.

«Однажды он станет Нашим Голосом среди живых. Один раз он уже видел Нас, и дал нам обещание, да-да-да. И тебя не будет рядом, чтобы его спасти», — рокочущие голоса Тысячеглазого, встреченного им в Каморане.

«Мы вернемся. И Мы возьмем его навсегда, навсегда», — демон Хаоса в реванхеймском лесу.

Страх сменился отчаянием. Лайе опустился на ковер и замер, обхватив плечи руками. Первое оцепенение прошло, теперь его трясло. В голову хлынули мысли, от которых наследный принц схватился за волосы: он ведь, почти Совершенный, будущий император Вечной Земли. Он же, мог, мог остановить «Иокасту», мог что-нибудь придумать, сделать так, чтобы Дола остался. И плевать ему было на последствия. А теперь случилось нечто страшное, непоправимое. Лайе чуял это, как зверь чует опасность, всем своим существом, своим Даром.

Лайе завыл в голос и одновременно с этим разбилась старинная ваза на ближайшем столике. Наследный принц испуганно дернулся, не понимая, что происходит. Стоило ему взглянуть на сам столик, и тот поднялся в воздух и с треском разлетелся на щепки. Все, на что падал его взгляд, разрушалось под давлением огромной, невидимой силы. В поле зрения иллирийца попались огромные витражные окна — и его оглушил звук лопнувшего стекла. Лайе замер, зажмурился.

— Что со мной происходит? — он поднес дрожащие руки к лицу.

«Больно! Мне больно! Прекрати»

«Что теперь будет с Домом Даэтран? Иллирийцы не примут полукровку на троне».

«Вы слышали? Брат покинул его, а он остался — последний».

«Надо бы завтра выпороть негодника».

«Ещё вина! Поживее, ты ползёшь, точно черепаха!»

«Не надо, прекрати, ты делаешь мне больно!»

«Тебя никто не услышит».

«Мне страшно, так страшно».

И снова он услышал мысли и эмоции всех, кто был во дворце, их было много, и неконтролируемым потоком они ворвались в сознание наследного принца. Голосов и мыслей было так много, его Дар рвался наружу, и... что-то оборвалось внутри него.

В эту ночь, перед коронацией, дворец не спал. Многие иллирийцы, в ком, хоть немного, теплился дар айя, не находили себе места, чуяли великую силу, которая была способна их раздавить, выжечь разум, и которая не поддавалась контролю. Лошади в денниках бесились, ржали и норовили выбить двери. Императорское крыло было пустым — стража и слуги сбежали оттуда, решив переждать ночь в более спокойном месте. Каждое живое существо, находившееся в замке, чувствовало ярость будущего императора. Дар Лайе хлестал по рассудку, причиняя ужасную боль, и это невозможно было прекратить. И никто даже не пытался его остановить, ибо чуяли все, кто хоть немного был айя, что Дар Лилайе приумножился.

Лишь на рассвете в императорское крыло направился Иса. Зайдя в покои принца, он имел удовольствие созерцать разбитые витражи и сломанную мебель, и только изумлённо качал головой. В покоях Лилайе сквозило диким холодом, а покореженная дверь жалобно поскрипывала на единственной уцелевшей петле.

Иса нашел Лайе на полу. Тот лежал, свернувшись в клубок, обнимал себя за плечи дрожащими руками и пустыми глазами смотрел в стену.

— Я не смог дотянуться до него, Иса, — безжизненно прошептал Лайе. — Просто не смог. Как будто его... больше нет.

Не было нужды уточнять, о ком он говорит.

Оглядывая причинённый ущерб, Иса подошёл к принцу и наклонился к нему, протягивая руку.

— Но Вы еще живы, мой принц, — возразил он, — значит, и он тоже.

— Лучше бы умер! И я — с ним, — выхолощенным голосом ответил Лайе. — Случилось что-то страшное, непоправимое. Я был нужен ему, и меня не было рядом. Я должен был что-то придумать. Должен был остановить «Иокасту». Я мог бы переубедить Анклав. Мог бы.

И тебя не будет рядом, чтобы его спасти, — снова зазвучали бесконечно повторяющиеся слова Тысячеглазого в сознании принца.

— И что бы вы сделали, мой принц? Разорвали бы глав Домов своим Даром, вздумай они не подчиниться вашей воле? — резонно заметил Иса, помогая Лайе подняться на ноги. — Не самое лучшее начало правления Вечной Землей. Вот кого бы стоило стереть с лица земли навсегда — так это Семью Ассэне.

— О них можешь не сокрушаться, Иса. — Лицо Лилайе стало жёстким, он мрачно сжал губы. — Я искореню весь их род, так, что не останется ни одного иллирийца, в котором будет хоть капля их крови.

Наследный принц зло улыбнулся. Иса взял его лицо в ладони, и очень долго, внимательно смотрел на него. Выглядел Лайе неважно: глаза глубоко запали, скулы обозначились еще резче, губы искусаны до крови, нос опухший и красный, волосы встрепаны, уши жмутся к голове. За прошедшую ночь его лицо окончательно утратило юношескую мягкость черт. Да, Лилайе Даэтран стал совсем взрослым — недаром ведь говорят, что иллирийцы выглядят на столько лет, на сколько себя ощущают.

Иса вздохнул.

— Мой принц...

— Я знаю. Коронация, — прошелестел Лайе. — Но я не желаю видеть ни слуг, ни прочих лизоблюдов.

Он встряхнул головой, оглянулся по сторонам с таким видом, словно впервые видел учиненный кавардак.

— Но, кто-то же должен Вас одеть надлежащим образом, мой принц, — возразил Иса.

— Поэтому я здесь, — раздался новый голос.

Лайе и Иса обернулись. Порог покоев перешагнула Дама Махавель. Руки она держала, вытянутыми перед собой, а на них лежали пышные, искрившиеся от обилия узоров и украшений, императорские одежды.

— Когда-то этот наряд одевал Лиргиэль Даэтран, отец вашей матери, принц Лайе, — улыбнулась Дама Махавель. — Ты не один, Лайе. Всегда помни об этом.

Когда наследный принц умылся холодной водой, лицо его приобрело чуть более приемлемый оттенок, стало менее опухшим. Он сделал глубокий вдох, потёр переносицу в надежде, что головная боль станет меньше, а чужие голоса и мысли стихнут. С огромным трудом ему удавалось сдерживать бушевавший внутри океан силы, и ему было страшно. Лилайе боялся грядущей коронации, боялся того, что он не выдержит и сорвётся. Но долг был превыше всего, и за него Лилайе цеплялся.

Иса и Дама Махавель собственноручно облачали наследного принца в громоздкие и многослойные традиционные одежды императора Дома Даэтран. Махавель столь искусно справлялась с бесконечными застежками и шнуровками, словно всю жизнь только этим и занималась. Иса расчесывал спутанные волосы Лайе с поистине ледяной невозмутимостью, как будто ничего не произошло. Он не задавал вопросов, не сочувствовал, и за это принц был ему благодарен.

Когда они закончили, Лайе заглянул в осколок зеркала и не узнал себя. Кто-то другой смотрел на него в отражении. Кто-то, кому предстояло через несколько часов стать Императором Вечной Земли Иллириан.

К нему подошла Дама Махавель. Легонько сжав плечо тонкими пальцами, тихо сказала:

— Не бойся — ты стал таким же, какими были мы когда-то. Я помогу тебе обуздать свой Дар.

— Откуда ты можешь знать? Ты ведь даже не айя.

Махавель улыбнулась и взяла его ладонь в свои руки.

— Ударь меня своим Даром. Не бойся.

Будущего императора не пришлось просить дважды, он даже не старался разозлиться — просто перестал сдерживать переполнявшую его злобу. Он почувствовал, как Дар хлестнул по рассудку Махавель, и... рассыпался на тысячи осколков. Почти сразу Лайе показалось, будто по телу разлилось приятное тепло, а на истерзанной душе стало немного спокойнее. Будущий император изумлённо уставился на женщину.

— Мы были рождены одной матерью, звали друг друга братом и сестрой. А Мадригаль росла с нами — и всегда была верна ему. Когда Глеанн стал одержимым, я прикрывала его своим Даром, как ты — брата. Я делала все, чтобы Глеанн как можно дольше оставался собой. Все, чтобы Тысячеглазый не взял его слишком рано. Я не могла спасти Глеанна, но могла защитить его ненадолго. Когда его не стало... Принцесса Мадригаль последовала за ним, выбрала путь Хаоса.

— Глеанн? Но ведь... Невозможно! — Лайе был в очередной раз потрясён. — Как?

Вместо ответа Махавель крепче сжала его ладонь.

Золотые купола искрятся в лучах восходящего солнца. Белые дворцы стремятся ввысь, обступая со всех сторон пустую площадь. Из белоснежных и невыразимо красивых фонтанов стремятся ввысь струи воды, орошая брызгами мощеную камнями дорогу. Золотая кожа, сияющие волосы и глаза цвета серебра. Улыбка на красивых губах. Смеющийся голос, принадлежащий Глеанну. И рядом — юная дева совершенной красоты, счастливая и совсем не похожая на одержимую принцессу.

Видение исчезло, а Лилайе продолжал молчать, внимательно разглядывая Даму Махавель. Наконец он заговорил тихим, неуверенным голосом.

— Как тебе удалось остаться в живых? Период Исхода был так давно, что не осталось никого из Совершенных.

— Возможно, мой Дар не угас окончательно, как у остальных, — так же тихо ответила Махавель. — Я не знаю причину. Но я всегда верила в Неё — нашу Мать. Я жива — и возможно, ради этого момента, Ваше Высочество.

— Неужели никто не знает?

— Дом Махавель умеет хранить секреты. Именно поэтому мы никогда не рвались к власти, старались соблюдать равновесие, изучали то, что осталось от нашего народа. Все остальные ответы я дам Вам после коронации. Я помогу, Ваше Величество.

Мысли Лилайе были далеки от грядущей коронации: он думал о мести, думал о том, что она займёт не один год, и принесёт много горечи и боли. Лилайе знал, что Дама Махавель поможет ему, она научит его всему, что знали Совершенные. Конечно, за это придётся платить свою цену — рано или поздно.

Будущий император едва заметно улыбнулся. Теперь он был не один.

Едва взошло яркое утреннее солнце, окрасив небо в розовые тона, собрались придворные, главы других Домов и будущие вассалы. Затем пришло время древнего, ведущего свое начало еще от Совершенных, ритуала. Длинная процессия наследного принца и его подданных шествовала к руинам Ниэннарата, к месту Силы. Когда Лилайе Даэтран покидал дворец во главе процессии из придворных, он, наконец-то, был спокоен. Позади него ехали Иса и Махавель. Лайе чувствовал их молчаливую поддержку — и мягкие отголоски Дара уцелевшей Совершенной. В Ниэннарате, в окружении жриц Лилайе безразличным тоном произносил одну клятву за другой, и его слова обжигающим огнем запечатлевались в памяти всех присутствующих здесь иллирийцев.

Я, Лилайе Даэтран, сын Лиланг, клянусь быть верным Вечной Земле Иллириан.

Клянусь ставить империю превышевсего. Клянусь почитать свой народ. Клянусь использовать свой Дар лишь во благо Вечной Земли. Клянусь быть справедливым. Клянусь блюсти равновесие. Я клянусь...

Мертвым, сухим голосом он произносил должные речи, острый взгляд был обращен куда-то внутрь себя. Императорская речь — безупречная, торжественная и несколько колкая, оставляла странный осадок, будто император только что всех оскорбил.

«Интересно, что сказал бы прежний Лилайе?» — подумалось Исе в тот момент.

Несомненно, его подопечный так же бы оскорбил всех присутствующих. Он представил себе иной ход событий: юный император восседает на своем троне, немногословный, но язвительный, как и всегда. И сзади стоит его верный хранитель, его сердце, его близнец Дола, младший принц Даэтран.

О, Первозданные, ведь все могло быть иначе!

«Ты знала, — с горечью подумал Иса, — ты с самого начала знала, как все будет», — в этот миг он почти ненавидел покойную Императрицу.

За то, что молчала, за то, что решила все сама и за всех. И её коронованный сын станет таким же — Иса был в этом уверен.

Казалось, клятвам нет конца-краю, а церемония никогда не завершится. Хранители-айя засвидетельствовали, что в словах будущего императора нет лжи, и он совершил омовение рук в чаше, наполненной священной водой. Затем айя поднесли ему цветок, распускавшийся всего лишь раз в своей жизни — в преддверии появления нового Императора. Когда пальцы Лилайе коснулись тонкого, хрупкого стебля, он ненадолго замялся, словно дивясь чему-то. И все же заставил себя идти в сторону одного из алтарей. Словно со стороны Лайе наблюдал за собой: вот он проходит мимо статуй Первозданных, подходит к забытому всеми алтарю, и с почтением кладёт на него цветок. И слышит ропот за своей спиной. А потом алтарь ярко вспыхивает золотом, и его подношение исчезает. Лайе понимает — жертва принята.

Он ощутил легкое прикосновение к своим плечам, женский голос прошелестел ветром слова на айянском языке.

Иллирийцы удивленно перешептывались, переглядывались — Неназванная, столько лет молчавшая, вдруг приняла их нового Императора.

Чудо. Они видели чудо.

Она выбрала его! Вы видели это?! Неназванная пришла к нему! Неужели нам будет прощение? — со смесью восторга и страха переговаривались иллирийцы. — Смотрите — это было чудо! Совершенный, истинно Совершенный! Наш Бог-Император!

Весь двор следил за тем, как хранительницы вручают Лилайе жезл невиданно изящной работы. Лайе высоко поднял руку, чтобы все видели, все запомнили его. И наконец, айя поднесли к нему венец, который еще совсем недавно носила Лиланг. Лайе видел: они боятся его. Страшатся того, что его отметила своей благосклонностью забытая ими Неназванная. В нарушение традиций Лайе сам решительно взял в руки и надел его себе на голову. И тогда иллирийцы взорвались бурными овациями и рукоплесканиями — они приветствовали нового Императора.

...Все то время, что шла коронация, Иса наблюдал за своим подопечным и с горечью думал о том, что минувшей ночью, свершилось нечто столь страшное, невообразимое, от чего что-то умерло внутри Лайе. Полукровка, на чью голову надевали венец, больше не был мальчишкой, которого знал Иса. Он более не мог прочитать сознание своего бывшего ученика. Лайе тщательно огородился от всего мира, его мысли были надежно сокрыты за незримой стеной, а лицо — безжизненно бесстрастным. Каждый иллириец, хоть немного бывший айя, чуял силу, бурлившую внутри Лайе. И Дар этот был подобен ослепляющему свету, рвущемуся наружу, прочь из хрупкой смертной оболочки. Исе казалось — если он сейчас закроет глаза, то увидит истинный облик Лилайе.

Ослепляюще белые волосы и золотая кожа, надменно изогнутые губы, и синие, словно небо над Вечной Землей, глаза.

Иса был уверен — не он один это видит, не только ему чудится. Он окинул взглядом толпу иллирийцев, которые с благоговейным трепетом взирали на молодого Императора, и лишь убедился в своей правоте.

...Ему кажется, что коронация похожа на похороны. Новый Император Вечной Земли ровным голосом произносит одну речь за другой, обращаясь к своим подданным. Его лицо сосредоточено, движения уверены. Он слышит перешёптывания за спиной, и его Дар позволяет уловить все, даже невысказанное. И все же он держит спину прямо, смотрит твёрдо.

С губ срываются заученные, вбитые в голову с детства слова, но мысли его далеко.

Лилайе уже знает, что будет дальше. Пройдёт всего несколько лет — и он не оставит от Дома Ассэне камня на камне. Уничтожит всю оставшуюся Семью, когда они не будут того ждать. Всего лишь несколько лет — разве это срок для того, кто будет жить почти целую вечность? Он видит это так же ясно, как видит членов Дома Ассэне, преклонявших сейчас перед ним колени. Он вполуха слушает их лживые речи, пустые вассальные клятвы, зная, о чем они мыслят на самом деле. Он видит их всех — и для него они уже мертвы.

Месть подаётся холодной.

Они увидят его — другого, чуждого этому миру. Он придёт к ним и принесёт смерть в своих руках.

Лилайе Даэтран, носитель великого Дара. Айя, сновидец — куда более сильный, чем кто-либо из ныне живущих иллирийцев.

Не полукровка, и нечто большее, чем новый Император Вечной Земли.

Их Совершенный.