Вспомни обо мне (СИ) [QueenFM] (fb2) читать онлайн

Родственники Джейка окружили меня, со всех сторон сыпались слова радости, кто-то подхватил Мелли на руки, восхищаясь ею. Моя новоиспеченная свекровь, вежливо улыбалась мне, пристально всматриваясь в мое лицо, кажется, не слишком веря в искренность моих чувств. Я сразу же ясно поняла: мы с ней никогда не подружимся. А вот Мелли с легкостью покорила снежную королеву: миссис Блэк, лицо которой, освещенное мягкой, доброй улыбкой, менялось до неузнаваемости, стоило только моей девочке появиться в поле ее зрения. Заметив это, я с облегчением перевела дух: в лице матери Джейкоба Мелл заполучила еще одну заботливую бабушку.

Джейк держал меня под руку, он был наполнен сознанием того, что свершилось то, к чему он так долго стремился. Он любил меня, и верил: его любви хватит на нас двоих. Помоги нам, Господи!

Роуз прижимала к себе уснувшую Мелли, когда я подошла обнять сестру перед отъездом с празднования. Розали, ласково коснулась моей щеки:

- Не тревожься, все будет хорошо, я позабочусь о своей племяннице, а завтра, не успеешь и соскучиться по ней, как мы ее уже привезем!

Я всхлипнула, обнимая сестру, чувствуя ее поддержку, понимание, слушая, как она шепчет мне о том, что все будет хорошо.

Я мягко погладила розовую щечку Мелли - она улыбалась во сне, губки были приоткрыты, в ручке был зажат кусочек шоколадки, моя малышка посапывала, обнимая Роуз за шею.

Мы ехали в наш новый дом, он был создан нами, в нем все было продумано мной, и я уже успела полюбить его, веря в то, что сегодня я открываю новую главу моей жизни.

Мое сердце билось, как сумасшедшее, когда мы вышли из машины и подошли к дверям дома. Джейк одной рукой подхватил меня на руки, прижимая к себе, и распахнул дверь, перенося меня через порог.

- Вот мы и дома, моя любимая, моя жена, – прошептал он мне на ушко, щекоча своим теплым дыханием.

Свет был приглушенным, он отбрасывал тени на стены, создавая иллюзию покоя, придавая мне уверенности, словно понимая, что мне необходима его поддержка.

Джейк медленно поднимался по лестнице, ведущей на второй этаж, где была наша общая спальня – всего пару дней назад я закончила с ее убранством.

Я прислушивалась к тишине дома, отсчитывая шаги, ведущие меня к неизвестному: мы ещё не были близки с Джейком, он лишь целовал меня, не более, и сегодня была наша первая ночь вместе, что волновало и пугало меня одновременно.

Спокойствие, что исходило от моего мужа, придавало мне хрупкую уверенность в себе, я прижималась к его груди, вслушиваясь в его сердцебиение, дыхание, мне хотелось чувствовать себя любимой, желанной, единственной, нужной.

Когда Джейк внес меня спальню, я на мгновение оторвалась от него, но лишь за тем, чтобы вновь уткнуться носом в его грудь. Он был так ласков, когда клал меня на атласные простыни распахнутой постели, его губы были нежными, теплыми, Джейкоб не торопил меня, давая возможность привыкнуть к его близости, его поцелуи были приятны, руки нежны, я чувствовала тяжесть его тела, когда он накрывал меня собой, шепча слова любви.

В глазах мужа я видела всю гамму чувств, что он испытывал ко мне, в них тлела надежда, неуверенность и желание, страсть и боязнь сделать что-то не так. Я верила ему. Каждое его действие было пропитано нежностью, трепетом, заботой обо мне, я чувствовала, что внутри его сжигает страсть, но он, не спеша, расстегивал мое платье, оставляя поцелуи на обнажающейся коже, плавными движениями вынимал шпильку за шпилькой, позволяя моим волосам рассыпаться по плечам, в тусклом свете бра они переливались, становясь почти черными.

Джейк подхватил один из локонов, оставляя на нем мимолетный поцелуй, его пальцы скользнули в каскад волос, рассыпавшихся на подушке, он обхватил ладонью мой затылок, осторожно приподнимая голову, устремляясь ко мне в поцелуе. Его пальцы очерчивали изгиб моей шеи, лаская впадинку между ключицами, мягко касаясь контура груди, замирая, словно спрашивая позволения.

Я позволяла ему любить меня, откликаясь на его ласки, в которых было так много любви и нежности, что я не могла быть равнодушна: мое тело, давно не знавшее мужских прикосновений, сладко таяло в объятиях мужа. Все было как в тумане, я почувствовала, как лазурный шелк платья покинул меня, шепнув тихое «прощай», вскоре я была обнажена, но заботливо укрыта телом Джейка – наши тела сливались в едином слаженном ритме, ведущем к наслаждению.

Солнце неторопливо пробуждалось на горизонте, а его первые, самые отчаянные лучи уже пробирались в спальню. Я грелась в тепле объятий Джейка - он спал, крепко обхватив меня руками, уткнувшись носом в мои волосы, его дыхание было жарким.

Я еще не привыкла к нему, но мне было спокойно, всю меня охватило какое-то новое чувство, словно мое сердце отдало права разуму, и он вселял в меня уверенность, говоря, что сейчас все правильно, все верно.

Я внимательно вглядывалась в черты мужа, ведь сегодня я впервые видела его так близко, мне хотелось узнать его, с душой Джейкоба я была знакома, но его тело было мне почти неизвестно. С удивлением я заметила несколько маленьких шрамов на его руках, а на груди, там, где сильно и уверенно билось его сердце, было несколько родинок, которые образовывали треугольник, в черных волосах Джейкоба уже были нити седины, раньше я не видела их. Я осторожно дотронулась кончиком указательного пальца до нескольких морщинок, притаившихся в уголках его глаз – они оттого, что он идет по жизни с улыбкой.

Джейк был хорошо сложен, мне было уютно в его руках, словно я была укутана в любимую кашемировую шаль. В эту ночь я не сомкнула глаз: когда Джейк уснул, я тихо устроилась у него под боком. Эти предрассветные часы были необходимы мне: в них я осознавала все произошедшее, открывала для себя новую неизвестную жизнь и узнавала мужчину, что стал моим мужем. Я была так благодарна ему за все то, что он сделал для меня, за нежность и терпение этой ночью, за слова любви, ласки, поцелуи, объятия, за то, что он отдавал себя, не требуя взамен больше, чем я могла дать.

Поняв, что заснуть не смогу, я решила встать и пройтись по дому. Я легонько коснулась губами плеча Джейка и осторожно, чтобы не разбудить его, я выскользнула из кольца сильных рук мужа, поправила сбившееся одеяло, набросила на себя халатик и вышла в коридор. В доме было так непривычно тихо для меня: раннее утро всегда было ознаменовано звонким голоском Мелли, которая, просыпаясь с первыми птицами, тут же звала меня. Ноги сами понесли меня в ее новую комнату, все вещи моей девочки уже были в ней. Войдя, я осмотрелась: да, Мелл полюбит ее, ведь здесь все было так, как в ее детской в доме родителей: я решила, что не стоит делать кардинально новое убранство. На стенах были наши фотографии, игрушки сидели в строгом порядке - Мелл была педантична. Джейк как-то предложил купить все новое, но я только рассмеялась, представив реакцию дочки, которая бы потом год дулась, требуя вернуть ей все ее вещи и игрушки - она была вся в отца!

Я подошла к окну, села на низкий подоконник, на белоснежной поверхности которого были хаотично разбросанные мягкие подушки, среди них прятался Мистер Дейч – мягкий плюшевый кролик, обожаемый Мелл, я обхватила его руками:

– Ну что же, мистер, добро пожаловать, в наш новый дом…

Я долго сидела, глядя в окно, всматриваясь в то, как солнце расцвечивает акварельными красками новый день, как начинает играть зелень листвы – новая палитра моей жизни сегодня обретала непривычные, пока, оттенки, но я сделаю все, чтобы картина, создаваемая мною со вчерашнего дня, стала совершенной!

========== Глава 17. Я унесу любовь твою в своем сердце на небеса ==========

Мимолетна наша жизнь,

Этот мир короткий,

Словно в полдень тень,

Береги каждый день.

Ночи, как мгновенья,

Забыты сновиденья.

Где-то витает мечта,

Удел ее - высота,

Время безвозвратно,

И нет пути обратно.

Встретимся, может, в раю,

Снова скажу - “люблю”.

Русская интерпретация «Adagio»

2012 год…

Четыре года нашей с Джейком совместной жизни пролетели незаметно, ни разу за это время я не пожалела о своем решение выйти за него замуж. Да, в наших отношениях не было страсти, острого желания и всепоглощающей любви, но была теплота, нежность и забота друг о друге, я просто грелась в этих отношениях, мое сердце не стучало, как безумное - оно отдыхало, наслаждаясь покоем.

Но при всем при этом наша жизнь не была скучной и однообразной. Джейк всегда находил для нас с Мелл интересные развлечения, увлекательные поездки. Когда у нас с Джейкобом выпадало несколько свободных дней, мы отправлялись куда-нибудь на теплое побережье океана, где Джейк учил Мели плавать. Длинными зимними вечерами мы все вместе сидели у камина с чашками горячего шоколада и тарелкой домашнего печенья или играли в твистер.

Я не могла сдержать улыбку, наблюдая за тем, как Джейк и Мелл возятся с немного постаревшей Фионой и ее щенками.

Да, наверное, можно было сказать, что я получила все то, что ждала от нашего с Джейкобом союза.

Я вплотную занялась дизайном интерьеров, получая от этого огромное удовольствие. Первое время заказы для меня находил Джейк, но, благодаря рекламе и положительным рекомендациям первых клиентов, заказов у меня появлялось все больше и больше - я часто была в разъездах.

Однако в последнее время я все чаще задумывалась над тем, чтобы уйти в декретный отпуск.

Сразу после свадьбы я дала себе пять лет «испытательного срока». За это время я должна была убедиться, что действительно могу доверять Джейку, наш брак не был ошибкой, потому что не хотела, чтобы в итоге еще один мой ребенок рос без отца.

Но сейчас, спустя четыре года, я вдруг почувствовала, что не хочу больше ждать. Мне необходимо было ощутить на своих руках приятную тяжесть теплого тельца, еще раз испытать все радости первой улыбки, первых шагов, первых слов малыша.

Идя по улице, я начинала невольно любоваться счастливыми молодыми мамочками, которые проходили мимо меня, толкая перед собой коляски с прелестными карапузами.

Сейчас, засмотревшись на годовалого мальчугана, который бежал за мячиком, неуклюже переставляя свои пухлые ножки, я не сразу услышала, как меня кто-то окликает.

Обернувшись, я увидела высокого светловолосого мужчину лет тридцати, в котором с трудом узнала своего одноклассника Кая, довольно близко общавшегося с Эдвардом в школьные годы.

- Белла, привет! – улыбнулся он, приближаясь ко мне. – Сколько лет прошло! Ты похорошела!

- Ох, да ладно тебе, - смутилась я. – А вот ты действительно здорово изменился, возмужал! Сколько лет мы с тобой не виделись? Лет десять?

- Девять, - уточнил Кай. – Первые года три после окончания школы я каждое лето приезжал в Форкс, но потом дела закрутили: дом, семья, работа и все такое. Я приезжал в том году, хотел увидеться с тобой, но миссис Свон сказала, что ты уехала в Париж вместе с мужем и дочкой.

- Да, было такое. Вы продаете дом? – спросила я, кивнув в сторону грузовиков, припаркованных через дорогу возле его дома.

- Да, забираю родителей с собой в Канаду, - Кай замолчал и после паузы продолжил уже напряженным от волнения голосом: - Я шел к тебе, чтобы кое-что передать. Возьми.

Он протянул мне продолговатый конверт из плотной коричневой бумаги.

- Что это? – с любопытством спросила я, намереваясь заглянуть внутрь.

- Нет, не стоит открывать его прямо здесь! – как-то нервно и даже испуганно воскликнул Кай. – Лучше сделать это наедине с собой.

- Кай, сынок, скажи грузчикам, чтобы они поаккуратнее обращались с коробками, в которые я уложила свой любимый фарфоровый сервиз! – с крыльца своего дома крикнула мама Кая, приветливо помахав мне рукой.

- Мне пора, Белз, - едва ли не с облегчением улыбнулся парень, - было здорово снова увидеться с тобой. Я, правда, рад, что у тебя все отлично…

- Да, я тоже рада была повидаться, - пробормотала я, сжимая в руках конверт, буквально, обжигающий мне пальцы.

Кай кивнул мне на прощание и заспешил к своей матери.

Забежав домой, бросив свою сумочку в ближайшее кресло, я немедленно надорвала плотную бумагу и заглянула внутрь.

Не знаю, что я ожидала там обнаружить, но только не это…

Мои руки сжимали небольшой прямоугольник конверта, немного пожелтевшего от времени, на котором выцветшими чернилами было написано всего два слова: «Белле от Эдварда». Мои губы непроизвольно скривились в ироничной улыбке. Ох, ну да, конечно, это должно было случиться как раз сейчас, когда моя жизнь наконец наладилась, я научилась жить без НЕГО! Нет-нет, я не хочу этого, не хочу! Зачем мне это?!

«Давай же, Белла, просто порви конверт и выкини его в мусорку, как когда-то ОН выкинул тебя из своей жизни! Будь же сильной!» - приказала я себе, делая небольшой надрыв.

Но кого я пыталась обмануть?! Мне достаточно было просто увидеть свое имя, написанное ЕГО каллиграфическим почерком, чтобы грудь обожгло огнем, на зарубцевавшихся сердечных ранах снова проступили капельки крови – больно, Боже, как больно!

Я набрала полную грудь воздуха и дрожащими руками поспешно распечатала конверт.

Спустя несколько секунд я развернула аккуратно сложенный лист бумаги, исписанный почерком Эдварда. Мне понадобилось пару минут, чтобы мои глаза смогли наконец различать буквы, а мозг вернул себе способность складывать их в слова. Я принялась торопливо читать предложение за предложением, строчку за строчкой, пока пелена слез, застилавшая мне глаза, не стала такой плотной, что уже невозможно было разобрать ни единой буквы.

“Белла… моя милая, любимая, единственная, родная, моя Белла.

Я закрываю глаза и представляю себе, как сейчас, читая первую строчку моего письма, ты сердито прищуриваешься, упрямо поджимая губы. Да, ты права, у меня больше нет никаких прав называть тебя своей, но это сильнее меня, прости.

Для меня ты навсегда останешься маленькой любимой девочкой, воплощением моей мечты, моей Беллой, любовь к тебе я унесу с собой в могилу.

Я знаю: мне нет прощения, но я молю тебя, прости! Нет ничего страшнее мысли, что ты никогда не простишь меня, пронеся сквозь всю свою жизнь ненависть ко мне.

Нет, Белз. В действительности, самое ужасное – это осознание того, какую боль я причиняю тебе своим поступком.

Знаешь, я видел тебя сегодня на крыльце вашего дома. Я стоял неподалеку и мысленно прощался с тобой навсегда («навсегда» - страшное слово! Почти такое же страшное, как «никогда»). До сегодняшнего дня мне не доводилось видеть тебя настолько потерянной, опустошенной, преданной. Эта жуткая картина словно выжжена огнем в моей голове, я закрываю глаза и снова вижу тебя, отчаянно сжимающую перила.

Если бы я только мог, я, не раздумывая, забрал бы себе всю твою боль, соединив ее со своей, которая безжалостно рвет меня на части.

Мне недолго придется терпеть ее… врачи сказали: всего несколько месяцев.

Вот я и подошел к самому главному. Мне остается только надеяться, что ты не порвешь письмо раньше, чем прочтешь эти строки.

Я умираю. Белла, я никак не могу заставить себя привыкнуть к этой мысли. Наверное, умру, не осознав до конца, что все это действительно происходит именно со мной.

Помнишь, у меня болела спина? Оказывается, дело вовсе не в том, что я потянул мышцы, двигая мебель в нашей с тобой квартире. У меня злокачественная опухоль, подумать только, казалось бы, простое словосочетание может в одну секунду вырыть тебе могилу и исполнить в твою честь похоронный марш! Это страшно, невыносимо страшно. Белла, у меня подгибаются колени от страха, я не понимаю до конца, что происходит, иногда думаю, что мне это только снится. Кошмарный сон, который закончится с рассветом - я открою глаза, покрепче прижму тебя к себе, теплую, совсем сонную, и с облегчением осознаю: все это лишь приснилось мне. Но сон не заканчивается, мой кошмар длится изо дня в день, подтачивая меня, уничтожая так быстро.

Ты даже не представляешь себе, насколько мне сейчас страшно! Ты нужна мне, родная, нужна как воздух, как никогда прежде! Но тебя нет рядом, больше никогда не будет - это мой осознанный выбор.

Сейчас тебе тяжело принять мое «предательство», но со временем ты справишься. Та ненависть, что, вероятно, зародилась в твоей душе, поможет тебе скорее забыть дни и ночи, которые мы провели вместе, поможет быстрее вырвать меня из твоего сердца. Я верю, что так оно и будет, вернее, так оно и было.

Сейчас, спустя столько лет, ты все та же очаровательная Белла, воспоминания о которой будут храниться в моем сердце до его последнего удара, как самое бесценное сокровище.

Я хочу, чтобы ты запомнила меня тем Эдвардом, который был рядом с тобой много лет назад, который всему учился вместе с тобой: танцевать, любить, жить.

Я не хочу, чтобы ты видела меня безжизненного, опустошенного, искореженного болью Эдварда, в которого стремительно превращаюсь. Я не хочу, чтобы ты стала сиделкой при умирающем, видела мои мучения и переносила их часть на свои хрупкие плечи.

Я не смог бы видеть, как ты угасаешь вместе со мной, не вынес бы твоих слез. Никто не достоин твоих слез, Белла, слышишь?! Никто, запомни это!

Ты знаешь, я никогда не умел плакать, жизнь не научила меня этому. Но в последние дни она, кажется, решила исправить свое упущение. Скорее всего, это последний урок, что я получил от нее.

Никогда прежде я не задумывался о смерти, не задавался вопросом: «Что по ту сторону жизни? Если что-то после смерти, есть ли рай и ад?» Сейчас мне необходимо поверить в их существование, моля Всевышнего о том, чтобы мы с тобой встретились в раю, только в нем я смогу найти тебя. Ты чистая, светлая, любящая, ты заслуживаешь только рая. Лишь это дает мне шанс, что когда-нибудь, через много-много лет мы вновь встретимся, и я смогу, глядя тебе в глаза, попросить за все прощения.

Но, возможно, Бог смилостивиться надо мной и позволит мне стать твоим ангелом-хранителем. Это то, о чем я сейчас даже не смею мечтать.

Я понял, как много не успел тебе сказать, не успел отдать всю ту нежность, что внутри меня, которая была предназначена только тебе. Я должен был проводить рядом с тобой каждую секунду, каждую минуту говорить тебе о своей любви! Но даже этого было бы недостаточно для меня! Слишком короткий срок отмерила мне жизнь.

Но твоя жизнь продолжается, моя хорошая! Люби, прошу тебя! Отдайся этому прекрасному чувству, не упусти свой шанс стать счастливой! Люби изо всех сил того, кто сейчас рядом с тобой (надеюсь, что ты не одна), раз ты с ним, значит, он действительно достоин твоей любви!

Ты спросишь, зачем я написал тебе это письмо? Я не могу закончить свою короткую жизнь с мыслью, что ты так никогда и не простишь меня, будешь думать, что я предал тебя, променяв на другую. У тебя никогда не было соперниц, Белла, кроме одной – смерти.

Ты спросишь, почему получила письмо только сейчас, спустя много лет? Мне кажется, будет лучше, если ты прочтешь его, когда я стану для тебя не более чем горьким воспоминанием, печальной тенью из прошлого, когда рядом с тобой уже будет любимый тобою и любящий тебя человек, возможно, даже своя семья.

Но знай, что я тоже люблю тебя, моя любимая, родная, единственная Белла, я буду любить до последнего мгновения моей короткой жизни!

PS. Прости меня за это нечаянное письмо с того света.

Навеки твой, Эдвард…

08 августа 2003 года»

***

От мысли, что былое не вернётся,

Душа кричала, сердце выло в тон.

Уснул любимый, больше не проснётся…

Не верю! Это сон, проклятый сон!

Глаза в безумном горе закрываю,

И чудится, что снова он со мной.

От боли небывалой изнываю,

О Господи, ну где ж ты, родной?!

Как жить мне без тебя на этом свете,

Ни в ком тебя мне больше не найти.

А солнце, как и прежде, людям светит,

Сбивая с первозданного пути.

Где взять мне силы выжить в этой боли?

Как не погибнуть и свой путь найти?

Я - словно птица чёрная в неволе,

Мне шепчет сердце – милая, лети!

Любимый, не забыть мне наши ночи,

Твои глаза, как свечи в темноте.

Как страсть нам затуманивала очи,

Летящие к одной, святой звезде…

Вернусь к тебе рабынею покорной,

Но в этой жизни загнана, как зверь.

Мне не спастись молитвою притворной,

И не открыть уж в будущее дверь.

Натали Даль

Время умеет замирать, останавливаться и поворачиваться вспять, оно безжалостно, неумолимо, даруя блаженную иллюзию забытья, когда вдруг понимаешь, что здесь и сейчас тебя больше нет, есть лишь бездушная оболочка, а душа… ее нет, она умерла, как умерла я, медленно и мучительно, оседая на прохладный пол, сжимая в руке пожелтевший листок бумаги, на котором черными чернилами каллиграфическим почерком был, словно кровью, выжжены прощальные слова Эдварда, моего Эдварда - он умер, умер, умер!

Мне казалось: я кричу, ору, рву на себе волосы, но все, что сорвалось с моих губ - лишь один пронзительный душераздирающий вопль, разрывающий грудную клетку на части… я прижимала руки к груди, раскачиваясь, как умалишенная, мне хотелось кричать, плакать, звать его, молить, но я была заключена в кольцо звенящей тишины.

Я была одна в доме, никто не мог увидеть или услышать меня, скорее всего, со стороны я казалась безумной, когда пересохшими губами бормотала строчки письма: они отпечатались, словно клеймо, в моем сознании, я проговаривала каждую с упорством фанатички.

Вдруг тошнотворное ощущение накрыло меня. Господи, как тошно, душно, жарко - я резко вскочила с колен, бросилась к окнам и стала судорожно распахивать рамы, впуская холодный воздух, который бил меня по мокрым от слез щекам, кричал мне о том, что я была слепа, глуха, бесчувственна, закрывшись в моем ощущении предательства, не думая ни о ком, кроме себя. Я, только я, всегда я - монстр в женском обличии! Как могла я не почувствовать, не понять, не заметить того, что он болен!

Воспоминания вновь и вновь уносили меня в прошлое, в нашу спальню, и я с мучительной четкостью видела, как Эдвард выходит из ванной, - его лицо искажено от боли, он раздраженно говорит о том, что сорвал спину, передвигая мебель, он трет рукой поясницу .

Ему было больно, но он не сорвал спину, уже тогда его пожирала болезнь, она овладевала его телом подобно разрастающемуся ядовитому плющу, а я – та, которая была с ним, жила с ним, любила его, - ничего не замечала!

Я должна была заставить его пойти к врачу, обязана была быть ежеминутно подле него, но все, что я делала - это массажировала ему спину, а после мы занимались любовью, так нежно, мягко - не было страсти, было лишь упоительное ощущение слияния друг с другом.

Слезы катились из глаз, образуя мутную завесу, которая не давала мне видеть то, что творится за окном, но я была благодарна этому туману перед глазами: он дарил мне все новые воспоминания, которые кололи мое мертвое сердце, словно тысячи иголок - тупых ржавых игл, медленно вонзающихся в плоть, разрывая ее, заставляя кровоточить, нагнаиваться, не давая забыть о том, как я была эгоистична, глуха, слепа.

Господи, как я могла шептать Эдварду о любви, кричать ему о ней, бормотать о том, что он единственный?! Кого же я любила, кого? Только себя! Если бы я любила Эдварда, то заметила бы его боль, болезнь, но я не замечала, не видела, не чувствовала!

Немой стон слетел с губ, когда я осела на пол, пальцы судорожно вцепились в подоконник, словно он был последней соломинкой, что удерживала меня в штормящем море.

- Эдвард, Эдвард, - хрипло бормотала я снова и снова, словно он мог услышать меня.

В тот день, когда он оставил меня, сказав самые страшные слова, что не любит, не желает, что я была лишь временной утехой, я закрылась в своем горе, в удушливом чувстве предательства, замкнулась, лелея свою беду, я не почувствовала той боли, что испытывал Эдвард. Как же я могла чувствовать любовь к нему и говорить ему о ней? Любя, дышат в унисон, все на двоих: радость, счастье, мука и страдание. Но я чувствовала только себя, отгораживаясь от всего мира, закрываясь, отвергая все воспоминания, пытаясь забыть, забыться.

Я вновь вчитывалась в каждую строчку письма любимого, закрыв глаза, видела его родное лицо. Я знала, помнила: когда Эдварду надо было сделать что-то трудное, он всегда сосредотачивался, его брови хмурились, а губы сжимались в тонкую линию. Сейчас я четко видела его лицо, искаженное болью, когда он писал мне прощальные строки, прося прощения за ту муку, что причинил мне, сказав, что не любит, не любил, что ошибался.

Мои глаза остановились на словах о том, как ему страшно, больно от осознания того, что он умирает. Он умирает. Эдвард уходил из жизни и не дал мне возможности видеть его угасание, полагая, что я должна запомнить его таким, каким он был рядом со мной: молодым, красивым и сильным, с глазами, наполненными любовью ко мне, а не мукой. Эдвард, моя любовь, жизнь, опора, мое все: детство, юность, молодость, вся моя жизнь, прошлое и настоящее, смысл и оправдание моего существования на Земле - он ушел и не позволил мне быть рядом!

Я проклинала себя, крича о том, что должна была искать его, перевернуть мир, но найти, как могла я закрыться на месяцы в комнате, сходя с ума от тоски, когда он умирал?..

- Эдвард, - задыхаясь, шептала я, - почему?! Как ты мог решить все за нас?! Ты всегда решал все за нас двоих, а я всегда слушала тебя, зная твою правоту. Ты принял самое трудное решение сам, подумав, что мне будет легче, пережить предательство, а не смерть.

Время - я молила его повернуться вспять, чтобы тот звонок, что разорвал мою жизнь на сотни рваных лоскутов, снова прозвенел в родительском доме, я схватила бы трубку и услышала его голос, но не поверила ни единому слову, срываясь с места, бросаясь искать ЕГО!

Эдвард, я бы на коленях доползла к тебе, только бы держать твою руку, считать каждый твой вздох, удар сердца, любя каждую минуту, что проведена с тобой!

Эдвард…

Как же он мог решить, что меня не должно быть рядом, ведь я любила его, любила всегда, люблю его сейчас, и никакие слова, годы не смогли потушить тот огонь, что горел в моем сердце! Сейчас он был тихим, окруженным черными углями, но все равно горел, и никакой ветер, дождь не могли его потушить. Эдвард всегда жил в моем сердце.

Почему он не позволил мне быть с ним в самый страшный момент, как же я ничего не почувствовала?! После того, как Эдвард ушел от меня, в моей душе образовалась пустота, губящая все. Ничего, абсолютно ничего - я не сделала ни одного усилия, чтобы быть с ним, поверила словам, как делала всегда, я так доверяла Эдварду, что скажи он мне «Прыгай со скалы», я бы не раздумывала ни единой секунды.

Моя вера в него сыграла со мной плохую шутку, безжалостно отобрав у меня бесценные секунды, минуты, часы, дни, месяцы его жизни.

В каждом слове письма я чувствовала, как мучительно больно и страшно было ему, моему сильному мужчине, который ничего не боялся! Эдварду было страшно умирать, ведь смерть равнодушна, ее обманчиво мягкие ладони равнодушно забирают самых лучших, родных, близких, любимых, она отвлекает вас ласковым шепотом, говоря, что, отдавшись ей, больше не будет боли, только блаженная невесомость, легкость. Смерть забирает себе тех, без кого жизнь становится лишь бледной тенью.

Я стала тенью, я прожила восемь лет, восемь лет, восемь… Эдвард умер восемь лет назад, а я жила, пыталась жить, я даже вышла замуж, смеялась, радовалась чему-то, в то время как он был в холодной сырой земле, которая вязкой тяжестью удерживала его в своих лапах, а ведь Эдвард боялся темноты, никогда вслух он не говорил об этом, но я все равно знала, а там у него так бесконечно и безнадежно темно… в земле темно…

Я читала, что он надеется, - я буду счастлива, встречу кого-то, кто подарит мне семью и любовь, я все забуду. Сама того не осознавая, я выполнила его последние указания, четко следуя его словам, как всегда.

- Эдвард, зачем ты отобрал у меня наше время?! - я закрыла глаза, обхватив себя руками, видя перед собой картинку за картинкой, мучительно прорисовывая каждую деталь: больница, хоспис, медленный отсчет капельницы и боль, так много боли, что испытывал Эдвард, а меня не было рядом!

Его лицо - мой красивый любимый мальчик, он страдал, я видела это, ощущала, но меня не было рядом, я не держала его ладонь в своей, не говорила о том, как много он значит для меня.

Но меня не было, я страдала в одиночестве, когда Эдвард в муках умирал.

Не помню, как заставила себя подняться с пола, все тело ныло, боль пульсировала в каждой клетке, я ползла наверх, мечтая закрыться в чулане, потому что даже от мысли войти в спальню меня трясло. Шаг за шагом, так медленно, словно мне было сто лет, и ноги уже не подвластны мне, я преодолевала ступеньку за ступенькой, проговаривая слова из письма.

Мое воображение преподносило красочные картины того, как уходил Эдвард, я видела его мучения, но самое страшное - я четко и ясно ощущала весь его ужас от осознания, что он умирает. Горло сдавило, словно на него накинули петлю - это принесло минутное облегчение.

Комната за комнатой, белая дверь в детскую Мелли… я замерла у нее и здесь снова сползла на пол, из горла вырывались стоны, в которые вплетались сдавленные звуки. Я отняла у Эдварда дочь, эгоистично, бессовестно и жестоко, скрыв от него беременность, не сказала ему о ней, все оставила только себе, и он умер, даже не узнав, что на Земле появилось его продолжение, его дочка Мелли.

Вдруг в моем затуманенном мозгу пронеслась дикая мысль: «Если бы я была рядом, сказала, что беременна, может быть, это стало бы для Эдварда спасением, ведь бывают чудеса, он бы боролся с двойной силой, зная, что нужен не только мне, семье, но и ребенку, он должен жить, чтобы увидеть ее рождение, услышать первый крик, первое слово, чтобы она сделала свой первый шаг, споткнулась и была подхвачена его руками!»

- Эдвард бы выздоровел, узнай, что Мелли должна родиться! Выжил, выжил!.. – я кричала в тишину пустого дома, колотя сжатыми кулаками по полу. Он бы выжил!!! А я отняла у него его последний шанс, надежду!

Я сидела под дверью детской, прижав листок к груди, я шептала, просила прощения, но у кого? У Мелли, у которой отняла отца, а она его ждала, ждет - я видела это, ведь Джейк стал ей другом, но она никогда не называла его папой. Я как-то спросила:

- Почему?

На что она, сосредоточенно нахмурив бровки, сказала:

– Мой папа приедет к нам, я жду его.

- Мелли, - простонала я, - папа никогда, никогда, никогда не приедет!

Как я объясню ей, что она не должна больше ждать, как я скажу ей, а, главное, себе, что ждать бессмысленно, что я обманывала себя, ее, всех?!

Все эти годы я жила с робкой надеждой, что Эдвард однажды вернется, я знала, что не нужна ему больше, но мечтала увидеть его, рассказать о дочери, неосознанно я делала все, чтобы, когда вернулся, он узнал о каждой минуте ее жизни: море фотографий, писем.

Даже выйдя замуж, я ждала, пряча надежду глубоко внутри себя.

Я лгала всем, особенно себе, когда думала, что смогу жить нормально, я никогда не жила нормально: вся моя жизнь после ухода Эдварда была плохим спектаклем, который я разыгрывала, вовлекая в действо Мелли, а потом и Джейка!

Джейкоб был хорошим мужем, но он всегда был, есть и будет вторым, тем, кого я никогда не полюблю с той силой, которую он заслуживает. Тихая нежность, забота и тепло, но не более. Мне было комфортно рядом с ним, Джейк взял всю ответственность на себя, а что сделала я? Ничего, лишь играла свою роль: жила с ним, не любя.

Я чувствовала горечь во рту, мне хотелось пить, но больше всего я хотела спрятаться от всего мира и умереть, чтобы быть рядом с Эдвардом, чтобы вновь встретиться с ним. Я больше никогда не увижу его!

- Не увижу… - обреченно простонала я.

Сейчас я понимала все, видела так четко и ясно все то, что сотворила с нами жизнь. Она была чудовищно жестока к нам, но ведь я ПОЗВОЛИЛА ей это!

Почему я не бросилась к Эдварду, зачем поверила его словам?!

Я вдруг услышала в голове тот роковой звонок, словно это случилось только минуту назад. Я слышала его голос, интонации, неуверенность и страх. А попытка Эдварда уверить меня во всем, что он говорит? Любимый так тщательно разыгрывал роль, что я поверила, не услышала истину между словами, я слышала то, что он хотел мне сказать, но я не почувствовала то, что он скрыл от меня.

Я монстр: я никого не любила, ведь если бы любила, то сердце подсказало бы, душа болела бы, но я думала лишь о себе, закрывшись в своем панцире боли, я не поняла, что нужна Эдварду, что он ждал, звал меня. Я не любила Джейка, но вышла за него. Кто я после всего этого? Господи, а люблю ли я дочь? Я отобрала у нее отца, отгородила ее от него, и она никогда его не узнает.

Эдвард любил меня, он сделал все, чтобы я не видела его мучений, запомнила таким, каким он был рядом со мной, даже в самые тяжелый и страшный момент жизни, ставший последним, он заботился обо мне!

Моя жизнь, которую я кропотливо создавала восемь лет, рушилась на глазах, все скрепленные осколки рассыпались по полу: они падали, раскалываясь на крохотные кусочки, и склеить их невозможно.

Все эти годы я жила, потому что знала: Эдвард где-то далеко, он не со мной, но живет, радуется, дышит, его сердце бьется, он любит кого-то, и его любят в ответ. Как часто он приходил ко мне во снах, любимый был то совсем близко, почти мой, со мной, то далеко, я тянула к нему руки, звала, но он уходил. Эдвард никогда не покидал меня, а сейчас я осталась одна, его нет.

Темнота опускалась на город, накрывая мрачным забвением мою душу. В мыслях пронеслось: «Я не могу остаться сегодня здесь, я не хочу никого видеть, слышать, я не могу! Я хочу быть одна!» Мелли гостила у Роуз, а Джейк скоро вернется. Джейк… Не хочу сейчас его видеть, просто не смогу.

Я заставила себя подняться с пола, медленно спустилась на первый этаж, схватила ключи и вышла в темноту прохладного вечера, мягко перетекавшего в ночь.

Я не думала куда иду, ноги сами несли меня, я, как безумная, бормотала строчки страшного письма, наверно, я и была безумна, я потеряла остатки разума в тот момент, когда поверила словам Эдварда. Как мне жить теперь, когда его нет, как дышать?

Холодный ветер ударил меня по лицу, растрепав волосы, которые всегда были тщательно уложены в прическу - после Эдварда я никогда не носила распущенных волос, - локоны распылись по плечам, опутываясь вокруг шеи, и я видела седую прядь, которая упала мне на лицо, вспомнив тот день, когда она появилась.

Спустя, кажется, сотню часов, я остановилась, вглядываясь во мрак, и поняла, куда пришла. Я избегала этого места много лет, даже не проезжала мимо него на машине, словно оно было заколдованным, но сейчас я снова стояла у родительского дома Эдварда. Он был почти таким, как и тогда, в дни нашей юности. Я шла к двери, словно надеясь на то, что постучу, и мне откроет Эсми, со словами: «Дорогая, проходи, Эдвард сейчас спустится».

Я толкнула дверь - она распахнулась. Я всматривалась в полумрак, отгоняя от себя призраков, что кружились в голове в ожидании, что Эдвард спустится ко мне – наверно, я действительно обезумела.

Его рояль был на прежнем месте, он был весь покрыт толстым слоем пыли и паутины, весь дом походил на иллюстрацию мисс Хевишем: занавески, побитые временем, тихо шуршали на мутных окнах, даже сухой букет роз стоял на столе. Дом был покинутым, забытым, мертвым.

Я откинул крышку рояля, касаясь клавиш, и вспомнила, как Эдвард учил меня играть на нем. Это были тщетные усилия, но нам было так весело, я сидела на его коленях, он обнимал меня, пальцы любимого на моих пальцах - он мягко нажимал ими, и рождался звук. Рояль был жив, я нажала на клавиши, и мягкие звуки наполняли тишину.

Я обошла весь дом, зашла в каждую комнату, словно надеялась на что-то, и последняя дверь, которую я распахнула, была в спальню Эдварда. В ней я провела так много счастливых часов. Спальня почти не изменилась, даже атласное темно-синее покрывало было накинуто на постель, но все было мертвым, пустым, забытым.

Я легла на кровать, даже не стряхнув слой пыли: мне было все равно. Оттянув край покрывала, я коснулась подушки, прижимаясь к ней носом, словно она еще хранила запах Эдварда, мне казалось, что хранила.

Я проваливалась в тяжелый рваный сон, там я снова и снова брела в темноте, ища, зовя, крича, но теперь я видела того, кого искала.

Я бежала так быстро, что мои ноги сбивались в кровь, я падала, вставала и вновь бежала к Эдварду… иногда я почти догоняла его, но он растворялся в темноте - я останавливалась, вглядывалась и, видя его силуэт вдали, снова срывалась с места, я не могла его отпустить, не могла! Сердце задыхалось в груди, ноги не слушались, израненные стопы саднило, но я не останавливалась.

У моста я замерла, увидев, что Эдвард стоит на другом его конце. Он такой же, как и прежде: лицо светлое, чистое, волосы растрепаны, а на губах играет мягкая полуулыбка.

Любимый протягивает руки, шепча:

- Моя Белла, моя маленькая любимая девочка, я так ждал тебя, где же ты была так долго?

Я срываюсь с места, пытаясь войти на мост, но мои ноги затягивает трясина - я не могу сдвинуться с места, слезы текут по лицу. Я умоляю его подойти ко мне, но он лишь тихо качает головой:

- Я не могу, Белла, мне нельзя, прости…

Я беспомощно стою, с леденящим душу ужасом осознавая: не в моих силах что-либо исправить, и слушаю, как Эдвард печально шепчет, что ждет меня, всегда ждал, любил и любит.

===============================================

Вот и настал переломный момент в этой истории. Возможно, не последний))

Вот ссылка на песню, которая вдохновила на написание этой истории и легла в её основу.

https://youtu.be/3FoIPiu1U2s

Кстати, там красивое видео с Эдвардом и Беллой))

Если вам есть, что сказать по поводу происходящего, то говорите - я буду только рада!))

========== Глава 18. Скольжение в темноту, сотканную из страха ==========

Все - суета. Все - проходящий сон.

И свет звезды - свет гибели мгновенной.

И человек ничто.

Пылинкой в мире он.

Но боль его громаднее Вселенной.

Аветик Исаакян

POV Эдвард

Лето 2003 года…

Прощание с Белз в аэропорту напоминало сюрреалистичную картину: все было странно, неправильно, я вытирал капли слез с ее бледных щек и ничего не мог поделать. Я хотел схватить ее в охапку, не отпускать от себя ни на шаг, не расставаться даже на минуту.

Последний поцелуй, прощальный взгляд через плечо, а затем еще один и еще, и так до тех пор, пока не свернул за угол - словно переступил роковую черту, отделившую меня от Беллы.

- Что за черт! - скрипнул я зубами, прогоняя эту, невесть откуда взявшуюся, нелепую мысль.

Однако чем меньше становился Лос-Анджелес в окне иллюминатора, тем стремительнее нарастала необъяснимая тревога внутри меня, смутное чувство, что я упустил из виду что-то очень важное, не разглядел очевидного.

Желая найти причину своего беспокойства, я прокрутил в голове последние дни, проведенные на работе, и убедился, что причина не в этом: все, даже самые мелкие и незначительные дела были закончены. Мои мысли плавно перетекли к сегодняшнему утру, но и тут не нашлось места для возможного форс-мажора: вода была перекрыта, все электроприборы выдернуты из розеток, а окна плотно закрыты - прежде чем выйти из дома я лично все перепроверил.

Тогда откуда это липкое неприятное чувство, змеей скользящее вдоль позвоночника, холодным клубком скручивающееся в животе? Я никогда не мог похвастаться сильно развитой интуицией, тогда откуда взялась все нарастающая уверенность, будто должно случиться нечто ужасное и неизбежное.

В попытке отвлечься я закрыл глаза и стал перебирать в голове дела, которые сейчас вели владельцы адвокатской конторы, где мне посчастливилось работать. Я знал, что столь важные персоны, обремененные чрезвычайно сложными проблемами, не скоро окажутся в числе моих клиентов, но разве это могло помешать мне выстраивать в голове различные линии их защиты? Это всегда помогало почувствовать под ногами твердую почву, сосредоточиться и собраться с мыслями - как раз то, что сейчас необходимо.

Внезапная тряска безжалостно выдернула меня из привычного мирка юриспруденции, возвращая к тревожной действительности. Мысль, что крушение самолета как нельзя лучше объяснило бы это гнетущее состояние и предчувствие беды, заставило меня судорожно вцепиться в подлокотники кресла вмиг вспотевшими руками. Смерть явно невписывалась в мой план долгой и счастливой жизни вместе с Беллой. В моем воображении вся жизнь – буквально, каждый день, месяц, год - была расписана яркими красками, в каждой картинке, любовно придуманной мной, была Белла - центр и смысл всего. Я не просто придумал все, я точно знал, как воплотить мечты в жизнь, сделать мою любимую женщину счастливой. Я видел нашу свадьбу, слышал брачные обеты, любовался смущенным личиком Белз, когда наша семья взрывалась аплодисментами после первого поцелуя, я представлял, как под сердцем Беллы будет расти наш ребенок, как он родится, скажет первое слово, сделает первый шаг, я видел прекрасные в своей банальной простоте наши семейные будни.

- Господи… - выдохнул я и крепко зажмурил глаза, чувствуя, как обжигающий страх постепенно парализует каждую мышцу тела.

- Успокойся, солнышко, - раздался рядом со мной мелодичный женский голос, - это всего лишь зона турбулентности. Совсем скоро самолет перестанет трясти. Не бойся, ладно?

Я удивленно распахнул глаза и увидел миловидную стюардессу, склонившуюся над белокурой девочкой лет десяти, сидевшей в соседнем кресле. Девчушка, сжавшись в комок, беззвучно плакала, даже не пытаясь внять словам успокаивающей ее стюардессы. Лишь когда через минуту тряска действительно прекратилась, она сделала глубокий вдох, разжала кулачки и поспешно вытерла слезы, словно стыдясь их.

- Тебе страшно? - спросил я у девочки, когда стюардесса, преисполненная чувством выполненного долга, удалилась, грациозно вышагивая по проходу, будто по подиуму.

Нервно закусив нижнюю губу, малышка сидела, все еще неестественно выпрямив спину, словно в каком-то оцепенении, так что, задавая свой вопрос, я не знал, получу ли на него ответ.

- Я первый раз лечу одна, - после затянувшегося молчания, прошептала девочка.

- Знаешь, я люблю летать на самолетах, только сейчас мне тоже почему-то страшно, - честно признался я, глядя в голубые глаза своей юной собеседницы. - Меня зовут Эдвард, а тебя как?

- Таня, - улыбнулась девочка, с любопытством разглядывая меня.

- У тебя очень необычное и красивое имя, - заметил я, разворачиваясь в ее сторону и потирая поясницу, начинающую противно ныть. - Таня, а давай бояться вместе? Вместе как-то веселее, что скажешь?

- Вы смешной, - девочка тихонько рассмеялась, и на ее щечках появились очаровательные ямочки.

Прежде мне не доводилось общаться с детьми, и я даже не представлял, насколько это может быть увлекательным. Таня оказалась весьма общительной и веселой, с внушительным запасом веселых историй из своей, еще совсем недолгой, жизни. В компании этой забавной и немного наивной девочки я и не заметил, как прошел изнурительный перелет, лишь время от времени в груди внезапно зарождалось острое, жалящее в самое сердце чувство тревоги, причину которой я не мог разгадать, как ни старался. Мне казалось, что каждый вдох, удар сердца дается мне с трудом, словно на сердце накинули тонкую рыболовную леску и медленно, мучительно медленно стягивают ее лишая возможности вздохнуть, обездвиживая, парализуя.

Но душевная смута была мгновенно забыта в тот самый момент, как только боль огненным шаром взорвалась в моей пояснице и расплавленной лавой заструилась по позвоночнику, стоило мне лишь потянуться к верхней полке за своей дорожной сумкой. Охнув и закусив губу, я, кряхтя и постанывая, словно древний старик, продолжил упрямо тянуть ее за ремень так медленно и осторожно, будто она была до краев набита взрывчатым веществом.

Справившись наконец с этой трудновыполнимой для себя задачей, я открыл боковой кармашек сумки и извлек оттуда упаковку с обезболивающим. В последнее время старая травма спины все чаще давала о себе знать, так что поход к врачу давно уже был занесен в мой ежедневник, но то и дело откладывался из-за огромного перечня срочных дел, которые необходимо было завершить до начала отпуска.

Существовала и еще одна причина, в наличии которой мне было стыдно признаться даже самому себе: я с самого детства панически боялся врачей, несмотря на то, что мой отец был одним из представителей этой профессии. К счастью, Карлайл всегда старался лично заниматься нашим с Элис лечением в домашних условиях, он же делал нам все необходимые прививки, поэтому я был практически полностью избавлен от необходимости посещать больницы с их специфическим запахом лекарств и антисептиков, который неприятно щекотал мне горло, вызывая рвотные спазмы. С другой стороны, это же лишило меня возможности с годами побороть свой нелепый детский страх, фактически, не имеющий под собой никакого основания.

Проглотив таблетку обезболивающего, оказавшуюся последней, я замер в ожидании, когда боль начнет понемногу утихать. Я старался не слишком мешать проходящим мимо меня пассажирам, спешащим поскорее покинуть самолет, но они все равно то и дело толкали меня в нестерпимо болевшую спину.

Еще раз вымученно улыбнувшись и махнув на прощание рукой уже скрывающейся из виду Тане, я собрался с духом и медленно двинулся по проходу, неловко цепляясь за спинки кресел.

“Как, должно быть, жалко я сейчас выгляжу”, - с усмешкой подумал я, когда какой-то пожилой джентльмен, одетый, несмотря на жару, в костюм из плотной ткани, услужливо предложил мне понести мою сумку, которую я волочил по полу, не решаясь перекинуть через плечо.

- Как только закончим с переездом, надо будет посоветоваться с отцом, - оказавшись перед невозможно длинным трапом самолета, прошептал я, а затем сделал глубокий вдох и задержал дыхание, словно собираясь прыгнуть в воду с высокого обрыва.

Новый дом родителей оказался во многом похож на наш дом в Форксе: такой же светлый и просторный, с огромной стеклянной верандой, утопающей в сочной зелени всех оттенков. Дав мне возможность принять душ и переодеться, мама устроила для меня небольшую экскурсию, попутно объясняя будущую расстановку мебели. Осмотрев первый этаж, мы вышли через заднюю дверь и оказались в небольшом, но ухоженном саду, раскинувшемся позади дома.

Боль в спине утихла, когда я еще только проходил паспортный контроль в аэропорту, так что сейчас я вполне непринужденно наклонился, чтобы сорвать с куста прекрасную в своей растрепанности палевую розу с легким ароматом, присущим лишь цветам, любовно выращенным в домашнем саду. Улыбнувшись, я протянул розу маме, отлично помня, что это ее любимые цветы.

- Тут так красиво, - прошептала она, обняв меня одной рукой за талию. - Когда мы с Карлайлом искали дом, я и не думала, что нам может так повезти. До нас здесь жила молодая семейная пара с двумя детьми. Вон там даже остались детские качели, - мама кивнула в сторону самодельных деревянных качелей, раскрашенных разноцветными яркими красками. Они висели на толстых веревках между двумя раскидистыми деревьями и слегка раскачивались от порывов теплого ветра. - Мне кажется, Белле здесь понравится.

- Обязательно понравится, - заверил я Эсми, крепче прижав ее к себе.

Мое воображение живо нарисовало яркую картинку из будущего: Белла и моя мама по очереди раскачивают на качели ребенка, удивительно похожего на Белз, но с такими же рыжевато-коричневыми кудряшками, как у меня. Возможно, дело было в недавнем приятном общении с Таней, но в моих мечтах это была непременно девочка. Она заливисто смеялась и болтала в воздухе пухленькими ножками, пытаясь раскачиваться сама.

Нарисованная моим воображением картинка была столь реальна, что я на какой-то миг подумал, будто малышка есть - она моя и Беллы, наша плоть и кровь, я могу подойти к ней, подхватить на руки, закружить, чувствуя приятную тяжесть и непередаваемый аромат ее кудрей.

- А еще на втором этаже есть просторная детская, - многозначительно добавила Эсми. - Там все стены разрисованы вручную: цветы, бабочки, зайчики, бельчонок в дупле, а на потолке - облака и солнышко - так красиво! Мы с Карлайлом решили ничего не переделывать, ведь когда-нибудь по нашему дому снова будут бегать малыши.

Эсми замолчала, но ее взгляд, брошенный на меня, выдавал волнение и какую-то нерешительность.

- Что-то случилось?

- Нет, сынок, все замечательно!

- И все же тебя что-то беспокоит, - настаивал я.

- На самом деле, это такая глупость, - смущенно прошептала мама. - Я вчера разговаривала по телефону с Элис и рассказала ей про детскую, так твоя сестра безапелляционным тоном заявила мне, что в ближайшие пять лет не собирается становиться матерью! - я знал, насколько сильно мама любит Элис, но сейчас в ее голосе отчетливо звучали нотки разочарования и обиды. - Эдвард, вы же с Беллой не собираетесь затягивать с рождением детей?.. Ох, не слушай меня! Я сейчас, наверное, кажусь тебе такой глупой! Я знаю, что не имею права вмешиваться в вашу жизнь, но это мое желание стать бабушкой… - щеки Эсми залил легкий румянец, она поспешно закрыла лицо ладонями и покачала головой.

- Ну что ты! - рассмеялся я, притягивая ее к себе. - Все мамы однажды начинают мечтать поскорее стать бабушками.

- Видел бы ты меня после разговора с Элис: я металась из угла в угол, кипя от возмущения. Теперь твой отец тайком посмеивается надо мной.

- Если честно, мы с Беллой пока не строили конкретных планов по поводу детей, но я ответственно тебе заявляю, что тебе не придется ждать пять лет, чтобы понянчиться с внуком или внучкой, - я успокаивающе погладил маму по спине и поцеловал в макушку - от нее едва уловимо пахло ванилью с легкой примесью цитрусовых.

Из-за аллергии Эсми никогда не пользовалась духами, но я с детства помнил этот “уютный”, “солнечный” аромат, который всегда ассоциировался у меня с чем-то теплым, родным и надежным, как мамины руки, которые всегда с готовностью подхватывали, стоило только споткнуться. В детстве Эсми казалась мне такой сильной, смелой, как супер-героиня, за которой я мог с легкостью спрятаться и чувствовать себя, как за каменной стеной.

Сейчас мама едва доставала мне до плеча, обнимая ее, я ощущал, насколько она хрупка, но вместе с тем я, как и много лет назад, каждой клеточкой своего тела чувствовал исходившие от нее силу, надежность и уверенное спокойствие.

- Я так соскучился по тебе и по отцу, - прошептал я Эсми, крепче прижимая ее к себе и чуть отрывая от земли.

- Мы тоже скучаем по тебе, сынок! - голос мамы предательски дрогнул от подступивших слез. - Без вас с Элис дом опустел, и переезды с места на место не смогут заполнить эту пустоту.

- Вот вы где! - победно воскликнул Карлайл, осторожно подкравшись и обняв нас за плечи. - Я приготовил ужин и обошел весь дом, ища вас.

- Я показывала Эдварду сад, - смахнув с глаз слезинки, улыбнулась Эсми.

- Да, тут есть на что посмотреть, но ты, сынок, наверное, устал с дороги и проголодался? - ласково потрепав меня по голове, шутливо подмигнул мне отец. - Так что пошлите ужинать и отдыхать, а то завтра с утра приезжают грузчики, и мы вплотную приступаем к переезду, который, как известно, хуже пожара!

Первые день был самым сложным и изнурительным, но мы достигли неплохого результата: все вещи и мебель почти без потерь и серьезных повреждений перекочевали из старого дома в новый, а картонные коробки, подписанные черным маркером, были расставлены по комнатам согласно своим надписям, и терпеливо дожидались, когда их распакуют, чем я и занялся вплотную уже на следующий день.

Стремясь поскорее покончить с делами и уехать в Форкс, я прерывался только для того, чтобы перекусить и позвонить Белле. За эти два дня я несколько раз разговаривал с любимой, никогда не договариваясь заранее о времени следующего звонка: мне нравилось каждый раз заставать ее врасплох и слышать в трубке участившееся от волнения дыхание Белз.

Я так скучал по Белле, мне не хватало ее чуть хрипловатого спросонья голоса, мурлыкающего по утрам в душе, густой копны шелковистых волос, в которые я любил зарываться лицом во сне, прижимая Белз к себе, не хватало ее шаловливых ручек, то и дело таскающих еду с моей тарелки, и при этом не важно, где мы едим: дома или в ресторане. Мне не хватало любимой буквально везде, просыпаясь, я инстинктивно тянул руку, желая обнять ее теплое, разомлевшее, мягкое, податливое тело, почувствовать, как она прижимается ко мне маленьким носиком, услышать тихое «С добрым утром».

Я нуждался в Белле по ночам, когда больше всего на свете хотел увидеть ее, выходящую из ванной, освещенную приглушенным светом ночника, насладиться тем, как шелк ночнушки скользит по плечам Изабеллы, как ее тело окутывает меня, сплетается со мной, делая нас единым целым. Я скучал по ней так сильно, что это выходило за рамки разумного.

Словом, мне уже жутко не хватало всех тех мелочей, связанных с любимой женщиной, которые раскрашивали мою жизнь яркими красками, наполняли ароматом нежности и удивительно гармоничным звуком - биением наших сердец в унисон. Мне не хватало даже наших маленьких ссор, больше похожих на смешную стычку двух котят, только вставших на лапки: они хмурятся, пытаются рычать, но все, что у них получается, лишь сердитое обиженное мяуканье.

В очередной раз насладившись мелодичным голосом Беллы, я продолжил распаковывать коробки, обозначенные как кабинет Карлайла. Открыв картонную коробку с размашистой надписью: “Осторожно!”, я вытащил из груды поролона гипсовую статуэтку Гиппократа примерно в полметра высотой.

Помню, как в детстве я боялся этого бородатого дядьку, обмотанного простыней. Скорее всего, дело было в том, что Карлайл очень дорожил этой статуэткой, которую много лет назад за какие-то заслуги в медицине получил его отец, и на подсознательном уровне я боялся ненароком разбить столь ценного для папы “дядьку”.

А вот Элис каким-то образом умудрилась-таки отколоть от его ноги небольшой кусочек гипса. Нам было тогда лет по шесть, и она, испугавшись сурового наказания за свою шалость, весь день пряталась от нас. Родители готовы уже были звонить в полицию, когда я каким-то чудом обнаружил сестру в старом деревянном сундуке, стоявшем на чердаке. Элис тогда здорово влетело, но не за статуэтку, а за то, что чуть не довела маму до сердечного приступа.

В кармане брюк зазвонил мобильник, и я, сунув под мышку злополучного Гиппократа, поспешил ответить на звонок.

- Эдвард, с тобой все в порядке? - раздался в трубке крайне взволнованный голос Элис.

- И тебе привет, сестренка! - улыбнулся я, представив, как она сейчас кусает губы и притопывает ножкой: она всегда так делала, когда нервничала. - У меня все отлично, не считая того, что я отдуваюсь тут за нас двоих, помогая родителям с переездом. Как ты? Как там твоя Россия?

- У тебя точно все хорошо? - не обращая внимания на мой шутливый тон, настаивала на своем сестра.

- Господи, Элис, конечно, у меня все хорошо! - чуть раздраженно воскликнул я. - Мы не созванивались уже несколько недель, и вот сейчас ты звонишь, чтобы задать этот дурацкий вопрос, да еще таким тоном!

- Прости, мне вдруг стало страшно, откуда-то появилась слепая уверенность, что с тобой случилась беда - такое странное, жуткое чувство… ты понимаешь, о чем я?

Я понимал. Между нами всегда существовала та необъяснимая связь, которая иногда встречается у близнецов, словно мы были половинками одного целого. Особенно ярко это проявлялось в детстве. С годами связь ослабла, но не исчезла полностью.

- Я понимаю, Элис, но тебе не о чем беспокоиться, - заверил я сестру. - Возможно, дело в том, что мы давно не виделись. Тебе следовало бы почаще приезжать. Собраться бы снова всем вместе, посидеть, полистать старые фотоальбомы, вспомнить смешные истории из детства и убедиться, что мы все еще есть друг у друга… Кстати! Знаешь, что я сейчас держу в руках? Статуэтку Гиппократа! Ту самую!

- Нет-нет-нет! Даже не вспоминай! - рассмеялась Элис, а затем, немного помолчав, продолжила: - Я постараюсь в следующем месяце вырваться к вам хотя бы на несколько дней. А сейчас мне нужно бежать. Я люблю тебя, Эдвард! И… береги себя!

- Ты тоже береги себя, - улыбнулся я. - Люблю тебя, мой ураганчик!

Услышав напоследок, как рассмеялась Элис своему давнишнему прозвищу, я нажал кнопку отбоя и сунул телефон обратно в карман.

Стерев со статуэтки пыль, я собирался поставить ее на письменный стол Карлайла, но…

То, что я почувствовал, не было болью - это было нечто гораздо большее, мощное, вмиг лишающее разума. Словно кто-то выдернул из меня позвоночник, отняв способность двигаться, а на его место воткнул раскаленный до красна железный прут. Я чувствовал каждую крохотную клетку своего страдающего в агонии тела, все превратилось в единую, сметающую все на своем пути, массу боли, словно я сгорал изнутри, корчась, выворачиваясь, рассыпаясь.

Кажется, я кричал что было сил, моля, зовя, рыча, но не слышал собственного голоса: последним звуком, долетевшим до меня, был оглушительный звон разбившейся статуэтки - и больше ничего, лишь тишина, тисками сдавливающая уши, разрушающая барабанные перепонки, дарующая глухоту.

Перед глазами с бешеной скоростью вращался украшенный лепниной потолок, но вскоре кроваво-красная пелена, застилавшая глаза, лишила меня и этой, последней связи с реальностью.

Я был брошен один на один с этой болью, противостоять которой у меня не было сил, она изощренно терзала мое тело остро заточенными изогнутыми кинжалами. Балансируя на тонкой грани, я терял связь с реальностью, моля о том, чтобы упасть, исчезнуть, не чувствовать, но терял сознание медленно, слишком медленно, раз за разом проходя каждый из семи кругов ада…

Возвращение к реальности тоже было медленным: я то слышал вокруг себя незнакомые голоса, произносящие сложные медицинские термины, значение которых не понимал, иногда слаженный строй голосов в моей голове разбавлялся жужжанием каких-то приборов, а затем меня снова мягко обволакивала тишина.

Чья-то теплая ладонь легла на мою щеку, пальцы едва уловимо пробежались по лбу, убирая упавшие на него пряди волос, мягкие губы коснулись виска, неся с собой легкий аромат ванили и апельсина - мама.

Я почти не узнал в этой измученной, уставшей женщине свою маму, ее лицо было мертвенно-бледным, плотно сжатые губы приобрели неестественный синеватый оттенок, вся она словно сжалась, став меньше, старше. В ее глазах я увидел страх, инстинктивный животный страх, сметающий все на своем пути. Прежде мне доводилось видеть маму такой лишь однажды: когда умерла наша бабушка.

- Как ты, сынок? - прошептала Эсми, снова погладив меня по щеке.

- Сейчас уже неплохо, - это была почти что правда.

Боль в спине стала вполне терпима, но те чувства, что я испытывал еще в самолете, снова вернулись и принялись мучить меня с удвоенной силой. Разница была лишь в том, что теперь я знал, в чем причина этого острого страха, подтачивающего меня изнутри. Сейчас я почти физически ощущал боль, наполнявшую мою грудь.

Ища поддержки, я окинул взглядом родителей, но нашел на их лицах точное отражение тех самых чувств, что испытывал сам: страх и смятение. Наши с отцом взгляды пересеклись, и мое сердце будто провалилось в темную пустоту, образовав в груди кровоточащую рану.

- Прости, я разбил статуэтку деда, - с трудом сглотнув, пробормотал я и поспешно перевел глаза на свою забинтованную ладонь, лишь бы не видеть искаженное страдальческой гримасой лицо Карлайла с глубокой морщинкой между бровей.

- Давно у тебя появились боли в спине? - надтреснувшим, почти срывающимся голосом спросил отец, никак не отреагировав на мои извинения, и, не дождавшись ответа, тут же задал еще один вопрос: - Почему ты сразу же не обратился к врачу, даже мне не позвонил?!

- Я не знаю, я не думал, то есть мне казалось, что дело в старой травме, да и времени совсем не было, - на одном дыхании протараторил я и резко замолчал, почувствовав, что начинаю задыхаться: грудь бесполезно вздымалась вверх и снова опускалась, но кислород почти не проникал в легкие, словно кто-то накинул мне на шею тугую удавку. - Я ошибался? Дело не в травме? Это что-то серьезное? - почти прохрипел я.

- Эдвард, позвоночник - это всегда очень серьезно, - невозмутимо ответил доктор Мейсон, все это время абсолютно неподвижно стоявший возле Карлайла.

Я достаточно хорошо знал Энтони Мейсона - высокого худощавого брюнета с внимательными карими глазами, заслуженно считавшегося одним из лучших нейрохирургов страны. Они с Карлайлом вместе учились на медицинском и с тех пор стали близкими друзьями. До того, как мы переехали в Форкс, Энтони был частым гостем в нашем доме и время от времени развлекал нас с Элис своей изумительной игрой на рояле. Помню, будучи совсем маленьким, я мог часами стоять рядом с роялем, за которым сидел доктор Мейсон. Я смотрел, как его тонкие пальцы порхают по клавишам, словно ведя с ними тихий диалог, я вслушивался в мягкие певучие звуки, плавной рекой текущие из-под его пальцев - он казался мне волшебником. Долгое время я заблуждался, искренне считая Энтони профессиональным музыкантом, выступающим на больших сценах, мне и в голову не приходило, что эти тонкие длинные пальцы были созданы Богом вовсе не для черно-белых клавиш рояля, а для хирургических инструментов, своим холодным стальным блеском всегда вселяющих в меня острый страх. Когда мне, кажется, лет в семь, открылась истина, я жутко расстроился и разочаровался почти так же, как Элис, до смерти боявшаяся мышей, когда узнала, что обожаемый ею Микки-Маус - это мышонок.

- Я понимаю, что все серьезно, но… насколько именно? - боясь услышать ответ, с запинкой спросил я.

- До тех пор, пока не увижу результатов всех анализов, я не делаю никаких прогнозов и не ставлю предварительных диагнозов. Я должен быть на сто процентов уверен в каждом своем слове, сказанном пациенту.

- А в вашей практике часто случаются утешительные диагнозы? - не знаю, что именно я хотел услышать от доктора Мейсона, но мне была жизненно необходима хоть какая-то определенность сиюминутно, сейчас, без промедления.

- Довольно часто, - губы Энтони растянулись в едва заметной, будто осторожной улыбке. - Результаты биопсии будут готовы через несколько дней, а пока отдыхай, не перегружай позвоночник и постарайся ни о чем не думать. Я понимаю, насколько это непросто, но тебе действительно нужно успокоиться и хоть немного отдохнуть. Вам всем это нужно, - выразительно взглянув на Карлайла, с нажимом добавил он.

Но доктор Мейсон ошибся: успокоиться и ни о чем не думать было не сложно - это было невозможно.

Днем я чувствовал себя альпинистом, сорвавшимся со скалы и повисшим над пропастью на одной страховке, нити которой лопались одна за другой, приближая неминуемое падение. Я слышал каждый надрывистый треск этих самых нитей - они отсчитывали секунды моей жизни. И вот ты смотришь вниз, а в голове отбойным молотком стучит только один вопрос: “Неужели это конец?!”

По ночам мне казалось, что я медленно тону в вязком болоте отчаяния. Даже темнота, царившая в палате, была насквозь пропитана едким запахом страха.

Страх - это одно из самых разрушительных чувств, затмевающее собой все остальные, мешающее мыслить здраво. Он превращает тебя в раненного зверя, забившегося в самый дальний и темный угол. Нет более мерзкого и липкого чувства, так глубоко пускающего корни в твоей душе, прирастающего к тебе, словно вторая кожа.

В этом почти безумном угаре был лишь один единственный глоток чистого, не отравленного страхом воздуха - голос Беллы в телефонной трубке.

Каждый раз, набирая трясущимися пальцами до боли знакомый номер, я был полон решимости рассказать любимой о том, что со мной творится, как мне страшно, дико страшно! Я готов был умолять ее приехать, потому что отчаянно нуждался в ней, как никогда и ни в ком прежде.

Но каждый раз, стоило мне только услышать голос Беллы, и я тут же будто натыкался на невидимую преграду, язык словно немел, отказываясь подчиняться мне. Мысленно крича и моля о помощи, в действительности я лишь бормотал никому не нужные, дежурные фразы и, начиная задыхаться от собственной никчемности, спешил закончить разговор, сославшись на занятость. Потом я еще долго сидел, прислушиваясь к своему рваному сердцебиению, и судорожно сжимал в руках телефон до тех пор, пока горячая волна боли, зарождавшаяся в пояснице, не начинала спускаться вниз, сводя судорогой мышцы ног.

Я мечтал прижать ее к себе, почувствовать размеренный стук маленького сильного сердца, услышать мелодичный тихий голос, заговаривающий все мои кошмары, отгоняющий боль, словно одно ее присутствие могло все исправить, спасти, избавить меня от мучительного страха, перерастающего в панику. Признаться честно, я боялся неопределенности, но больше всего меня терзал поглощающий нерациональный и ничем не подпитанный ужас того, что я не увижу Беллу никогда. Она останется мучительно-прекрасным воспоминанием, растворяясь в темноте жизни. Разве будет жизнь без нее? Нет, только темнота и одиночество.

Но это не могло длиться вечно. Рано или поздно веревка, удерживающая над пропастью, должна была оборваться - неминуемое падение и удар, ломающий меня, словно куклу…

В палате было невозможно душно, темнота сгустилась и давила на грудь каменной плитой. Я изо всех сил пытался заснуть, потому что знал: мне непременно присниться Белла, и все страхи отступят хотя бы на время. Но в последние дни сон был нечастым гостем.

Дверь в палату бесшумно отворилась, на несколько мгновений разбавляя темноту комнаты приглушенным светом из коридора.

Отец медленно подошел к моей кровати и на минуту замер, склонившись ко мне. Сам не знаю почему, но я закрыл глаза и притворился спящим, стараясь дышать ровно. Что-то неразборчиво прошептав, Карлайл провел рукой по моим волосам и, осторожно ступая, вышел в коридор.

Я открыл глаза и прислушался к тишине, нарушаемой лишь удаляющимися шагами отца. Внезапно кто-то окликнул его по имени. Возможно, я ошибся, но мне показалось, что это был доктор Мейсон. Встав с кровати и подойдя к двери, я напряг слух, но все равно не смог разобрать, о чем именно разговаривают Карлайл и Энтони.

Стараясь не шуметь, я приоткрыл дверь и снова прислушался.

- … как с коллегой и другом, - доктор Мейсон говорил медленно, делая большие паузы, будто слова давались ему с большим трудом. В его руках были большие прямоугольные черно-белые снимки, на которые он периодически указывал, словно пытаясь что-то объяснить, подтвердить. - Прости, Карлайл, но это невозможно…

- Как же так? Он же мой сын, и не может быть, чтобы… - я с трудом узнал в этом свистящем шепоте голос отца.

- Ты ведь и сам понимаешь, что такие опухоли не операбельны. Я ничего не могу сделать. Никто не может, прости, Карлайл. Опухоль, она… она… ты пойми, обратись он раньше, возможно, был бы какой-то крохотный шанс, хотя я очень сомневаюсь, посмотри, - он указал на снимок, который превратил мою жизнь в жалкие лохмотья.

- И сколько… - отец замялся, словно не в силах закончить фразу, но все же продолжил дрожащим голосом: - Сколько у нас времени?

- Болезнь быстро прогрессирует, так что месяца три-четыре, не больше.

- Значит, это конец? - голос отца звенел от подступающих к горлу слез.

- Держись, Карлайл, слышишь? Я не стану говорить, будто представляю, что ты сейчас чувствуешь, потому что это невозможно себе представить, это самое страшное в жизни каждого человека, но ты можешь во всем и всегда на меня рассчитывать, я сделаю все возможное, чтобы помочь, хоть как-то облегчить боль и… Боже, что я несу?! Это совсем не то! Я лишь хочу, чтобы ты знал: я буду рядом с вами. Держись! Ради Эдварда, ради Эсми!

- Боже, Эсми… как я скажу ей, как я смогу сказать ей, что наш сын… как?! - отец вдруг сгорбился, превращаясь в старичка, его руки обреченно повисли вдоль тела.

- Если хочешь, я поговорю с ней и Эдвардом. Но мне кажется, будет лучше, если ты сделаешь это сам.

- Да-да, я сам… сам… - речь отца стала невнятной, и я перестал различать слова.

Смысл только что услышанного все никак не мог дойти до моего сознания и уложиться там. Отвернувшись от двери, я прислонился к косяку и принялся бессмысленно вглядываться в темноту, придававшую окружающим предметам зловещие очертания и некую враждебность. Палата оживала на моих глазах, я словно плутал в темном лесу, не имея ни малейшего шанса выйти, я погибал в трясине, сотканной из темноты и страха. Мне казалось, что стены медленно надвигаются на меня - палата сузилась до крошечного размера, вытеснив весь кислород. Задыхаясь, я снова развернулся к двери и высунул голову в коридор, судорожно хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег.

И вместе с тем, я видел все происходящее будто со стороны: свою фигуру, согнувшуюся пополам в приступе удушья, Карлайла, сидевшего в одиночестве на полу коридора, зажав зубами свой кулак и вздрагивая всем телом от рвущихся наружу рыданий.

Да, “веревка оборвалась”, и я стремительно летел в черную пустоту - самый страшный, самый последний полет в моей жизни. И вот оно, ломающее кости и разрывающее внутренности приземление - четкое осознание происходящего. Больше не нужно чего-то ждать, мучиться неизвестностью, но и места для надежды уже не осталось. Не осталось ничего, лишь выжженная огнем пустота и обгоревшие обломки моей жизни, вышедшей прямиком на финишную прямую.

С трудом разжав пальцы, сжимавшие дверной косяк, и едва передвигая будто налившиеся свинцом ноги, я подошел к Карлайлу и положил свою руку ему на плечо:

- Папа…

Я и сам не заметил, как оказался в крепких отцовских объятиях. Никто из нас двоих прежде не умел плакать и не признавал мужских слез, но сейчас мы сидели на полу, рыдая и цепляясь друг за друга, словно утопающие, не говоря ни слова, лучше, чем кто-либо, понимая друг друга, деля одну боль и беду на двоих.

========== Глава 19. Когда душа от боли взвоет, судьбой зажатая в тиски ==========

Ожидание смерти - хуже самой смерти…

Мэйсон Сторм «Смерти вопреки»

У каждого есть точка срыва…

Когда желание одно –

Послать всё к черту, и с обрыва

Упасть песчинкою на дно…

Когда душа от боли взвоет,

Судьбой зажатая в тиски,

И пустота сердечным боем

Остервенело рвёт виски…

Когда оставили надежды,

И рядом нет родной руки,

Что, взяв за краешек одежды,

Легонько вырвет из тоски…

Когда и Бог тебя не спас,

И мир жестокий равнодушен,

И свет предательски погас,

Что согревал мечтами душу…

Я сломался, превратился в заброшенные руины самого себя, по которым с гулким свистом гуляет ветер, смешанный с темно-серым пеплом от сгоравшей в мучительной агонии души. Трудно было осознать, что все происходящее со мной – страшная реальность, рассудок будто пытался отгородиться, чувствуя, насколько близок к безумию. Лишь вид в одночасье постаревших родителей, отчаянно хватающихся друг за друга, заставил меня поверить – это конец. Моя жизнь оказалась печальной короткометражкой, и вот-вот начнутся финальные титры, а затем экран заполнит черная пустота.

Надежда - сладкое слово с послевкусием горькой полыни на губах. Потому что Она напрасна, иллюзорна и заведомо обречена на смерть… как и я. Никогда не цеплявшийся за нечто эфемерное и не веривший в чудеса, я и сейчас, как не силился, не смог заставить себя сохранить веру, о которой, словно заклинание, твердила мама, чем еще больше разрывала мне сердце на части. В такие минуты Эсми жила самообманом, и я не винил ее за это. Для моей обезумевшей от горя матери вера в чудо, в призрачное исцеление, в то, что Господь смилуется над ее несчастным сыном, было единственным, что держало от падения в пропасть. Я чувствовал каждой клеткой своего тела, что Эсми сходит с ума от боли.

Отец пытался встряхнуть меня, говоря, что нужно бороться, но даже понимая его правоту, я не находил в себе сил, попросту сдавшись на милость победителя, выкинул смерти белый флаг. Я оказался слабаком и яростно ненавидел себя за это. В какой-то момент я вдруг понял, что нет надежды, сил, желания бороться, карабкаться, болезнь сильнее, а я - всего лишь пешка в ее игре, заведомо обреченная фигура, которая еще немного и упадет за пределы доски.

Но еще больше я ненавидел себя за ту боль, что причинял родителям, хотя прекрасно понимал: в кошмаре, со скоростью и разрушительностью лавины накрывшем нашу семью, нет моей прямой вины. Однако это не приносило облегчения: каждая их слезинка, каждая морщинка, залегшая у глаз, каждый седой волосок, каждый острый укол боли в самое сердце – все из-за меня. А ведь еще только самое начало конца – впереди мучительные дни и недели наблюдений за тем, как их сын превращается в скрюченное болью существо, из которого по капле уходит жизнь, оставляя лишь призрачную тень того, кем он был раньше.

Не в моих силах было оградить их от этой агонии смерти, в которой им предстояло гореть вместе со мной до самого конца. Но если для меня все закончится вечным покоем через несколько месяцев, то жизни Карлайла и Эсми никогда не вернуться в прежнее русло, я останусь с ними вечной болью, никогда не заживающей раной на сердце.

Этим утром я случайно услышал, как мама, вжавшись в грудь отца, отчаянно шептала, что если не станет меня, то смысла жить больше не будет:

- Карлайл, я не смогу без него, не смогу, сделай что-то, ты не можешь позволить, чтобы наш сын умер, он не должен уйти раньше нас, я не переживу! Слышишь?! Не переживу! Я уйду вслед за ним, он мой сын, мое дитя, сделай хоть что-то! Умоляю! - я видел, как тело мамы буквально сползает по отцу, ноги не держали ее, она тихо скулила, как зажатое капканом животное. Карлайл пытался держать Эсми, что-то неслышно шепча ей на ухо, гладя по спине, но та лишь трясла головой, требуя, умоляя, приказывая и снова умоляя. Моя сильная мама не могла поверить, что я уйду, оставлю ее.

С той ночи, что подвела под моей жизнью финишную черту, прошло всего несколько часов, а мне казалось, будто целая вечность. Минуты одинокими песчинками скользили сквозь пальцы – время тянулось мучительно медленно. Я не спал уже сутки, но безосновательный панический страх заснуть и больше не проснуться, не позволял сомкнуть мне веки, хотя такой исход стал бы спасением для всех нас, а, главное, избавлением для меня от той боли, что предстояло по капле впитать моему сердцу, прежде чем перестать биться.

Притворившись спящим, я тайком наблюдал за мамой, сидевшей в кресле, заунывно скрипящем при каждом ее движении. Сгорбившись, будто старушка, прожившая долгую, трудную жизнь, Эсми низко опустила плечи и сжалась в комок, словно в ожидании удара, ее застывший, скованный льдом боли взгляд, был устремлен в пустоту. Но уже через минуту, прижав к груди руки в умоляющем жесте, мама закрыла глаза – ресницы печально дрогнули, позволяя одинокой слезинке скатиться по мертвенно-бледной щеке.

На какое-то мгновение вместо Эсми мне почудилась Белла, словно это ее хрупкая фигурка сейчас сжималась в кресле в тщетной попытке согреться: страх и отчаяние прочно сковывали льдом каждую клетку тела. Мысль о том, что это мое видение совсем скоро обернется реальностью, стала последней каплей в чаше ядовитой боли, которую мне предстояло испить до дна. Мне, но не ей. Я не мог позволить, чтобы моя девочка стала моим проводником через ад.

Бессмысленно лгать себе: Белла была необходима мне до дрожи, больше всего на свете мне хотелось сейчас сжать ее чуть прохладные, тонкие, почти прозрачные пальчики в своей ладони и не отпускать - не отпускать, во что бы то ни стало. Но я не мог. Просто не смог бы умирать на глазах той женщины, которой должен был принести лишь счастье, не имел права, медленно погружаясь в испепеляющую душу темноту, утягивать ее за собой.

Слезы горячим комом подступили к горлу, обжигая глаза, но я лишь до ломоты сжал зубы, не издав ни звука, не пошевелив ни единым мускулом: мама не должна была догадаться, что я не сплю, не должна была увидеть меня в таком жалком состоянии. Я был обязан держаться при ней.

Тяжелые мысли одна за другой заполняли мой разум, грозя свести с ума, отравляя душу горечью и болью, но у меня не было сил сопротивляться, и я покорно следовал за ними, еще не зная, к какому решению они подведут.

Моя жизнь неумолимо заканчивалась, но у Беллы впереди был длинный путь, и меньше всего мне хотелось бы, чтобы моя смерть стала на этом пути непреодолимым препятствием. Она должна была найти свое счастье, пусть и не со мной, должна была осуществить свою главную мечту – стать мамой. Но я слишком хорошо знал Изабеллу Свон, знал, как сильно она любит меня, и понимал, насколько непросто ей будет оставить меня в прошлом, начать жизнь заново, впустить кого-то в свое сердце, не посчитав это предательством моей памяти.

«Мертвым - покой, живым – живое». Но моей душе не будет покоя, если я не сделаю все для того, чтобы помешать Белле «похоронить» себя и свою, еще только начавшуюся, жизнь вместе со мной.

Однако дело было не только в этом. Как бы мне не хотелось признаваться в этом даже себе самому, но я боялся увидеть в глазах Беллы жалость. Я бы смирился с чьей угодно жалостью, но только не с ее, пусть даже теперь это было единственным чувством, которое я мог вызывать в людях. Я точно знал, что Белла пройдет со мной через все, будет рядом каждую минуту, секунду, ничем не покажет, что ей это в тягость, но она будет жалеть меня. Жалость убивает - так я наивно полагал в тот момент, не зная, что только любя, человек способен на искреннюю, всепоглощающую жалость, и эта жалость не унизительна, потому что она - неотъемлемый компонент сложного коктейля чувств по имени “Любовь”.

Я боялся, что чувства Беллы ко мне вдруг станут лишь отголоском, бледной тенью того, что она испытывала прежде, а я буду продолжать удерживать ее рядом, не давая пойти дальше, муча своими страдания. Я не хотел, чтобы Белз старилась у меня на глазах, как моя мама.

Кресло протяжно заскрипело – Эсми встала и, осторожно ступая, вышла из палаты. Не в силах больше сохранять неподвижность, я вскочил с кровати, раздираемый надвое: одна часть меня кричала о том, что я не могу просто взять и по доброй воле отказаться от огромного счастья провести свои последние дни вместе с Беллой, другая же твердила, что я должен оградить Белз от мучительно медленного угасания вместе со мной, ведь даже два месяца ожидания смерти – вечность! Мне даже и в голову не приходило, что, делая выбор за нас двоих, я поступаю эгоистично, решаю все сам, не позволяя Белз узнать о моей болезни, на что она имела право, будучи моей невестой.

Окончательное решение пришло внезапно. Было ли оно действительно обдуманным и взвешенным? Вряд ли. Просто одна часть меня одержала верх над другой, а времени для реванша уже не было: послезавтра я должен был забрать Беллу из Форкса, чтобы отправиться вместе с ней в Италию. Но этого не будет, НИКОГДА… Вместо этого мне предстояло нанести любимой женщине незаживающую рану, так или иначе. Однако я наивно верил в то, что она еще так молода, а, значит, все переживет, справится, время постепенно сотрет мои следы, и, в конце концов, Белз забудет меня.

Приняв самое важное и, пожалуй, самое последнее решение в своей жизни, я стал размышлять над тем, как именно мне поступить. Разумнее всего было бы с кем-то поговорить, посоветоваться, прежде чем сжигать за собой все мосты, но мной руководили взбесившиеся эмоции, требующие освободить Белз от невыносимого груза, который мог упасть на ее хрупкие плечи, раздавив без остатка.

Часть меня, одержавшая победу, старательно нашептывала: «Необходимо сделать так, чтобы Белла сама захотела вытеснить тебя из своей памяти, вырвать из сердца, возможно, даже возненавидеть, нужно лишь подвести ее к этому».

«Да, подвести ее к краю пропасти и столкнуть!» - злорадно зашипела поверженная часть меня, не готовая так быстро сдаться, но решение уже было принято, и дальнейшие колебания лишь усугубляли мое и без того плачевное состояние, грозя сломать окончательно прежде, чем до меня доберется смерть.

Кажется, невозможно быть еще ближе к сумасшествию, чем я в тот момент. Мне снова почудилось, будто палата сужается до размера спичечной коробки – я задыхался, чувствуя непреодолимое желание вырваться отсюда хотя бы ненадолго.

***

- Я лечу завтра в Форкс и уже позвонил в аэропорт, чтобы заказать билет до Сиэтла, - на этих моих словах родители вздрогнули, словно от неожиданного звука, и растерянно переглянулись друг с другом.

- Эдвард, мне кажется, это не очень удачная идея, - после небольшой паузы медленно произнес Карлайл, чуть растягивая слова, будто разговаривал с буйнопомешанным, от которого не знаешь, чего ждать в следующую минуту. – Долгий перелет может вызвать новый серьезный приступ и усугубить твое состояние, понимаешь? Я уверен, что, если ты позвонишь Белле, она тут же сама прилетит в Нью-Йорк.

- Ты предлагаешь мне рассказать ей обо всем по телефону? – мой голос звучал слишком резко, даже грубо, но я, раздираемый на части той ложью, которую сам же и принялся возводить вокруг себя и своих близких, ничего не мог с этим поделать.

Непонятная злость рождалась где-то в глубине и искала пути выхода, обрушиваясь на тех, кому меньше всего на свете хотелось бы причинить боль.

- Я лишь предлагаю позвонить Белле и попросить ее приехать, совсем не обязательно рассказывать ей что-то по телефону, - голос отца звучал спокойно и уверенно, но я видел в его глазах всё нарастающую тревогу.

Трудно было что-то возразить на слова Карлайла, его предложение казалось логичным и единственно правильным, более того, именно так я и поступил бы, не реши скрыть от Беллы правду.

Внезапно возникшая злость так же внезапно исчезла, оставив после себя убийственно-звенящую пустоту. Чувства бессилия и беспомощности достигли своей высшей точки, став непосильным грузом, подчиняя, подавляя, превращая в одинокий опавший лист, безжалостно гонимый промозглым осенним ветром.

Ссутулившись, я опустился на кровать, решив сказать родителям хотя бы толику правды, чтобы быть понятым ими.

- Я не могу оставаться здесь, не могу просто сидеть и ждать, - я говорил медленно, подбирая слова, но все больше убеждаясь в том, что не существует слов, способных передать даже сотую долю моих чувств. – Находясь здесь, в этих ненавистных с самого детства стенах, где витает тошнотворный, въедающийся в каждую клетку запах человеческих трагедий, боли и бессмысленных надежд, я не могу забыться, отвлечься даже на мгновение. Я задыхаюсь и лишь хочу, возможно, в последний раз вдохнуть глоток жизни – настоящей, той, что кипит на шумных улицах среди спешащих по делам людей, среди гула их голосов. Здесь, в клинике, такая гнетущая тишина, время будто замирает – невыносимо! Я знаю, что мне от этого никуда не деться, но пока еще могу – я буду двигаться, не хочу просто сдаться и потерять те последние дни, что у меня есть, не хочу и не буду! Пусть это самообман, но я имею на него право! - замолчав, я взглянул на родителей снизу-вверх - они переглянулись, и мама кивнула отцу, едва заметно сжав его руку в своей руке.

- Хорошо, сынок, - сдавшись, устало проговорил Карлайл, - если для тебя так важно самому поехать в Форкс, мы не будем пытаться удержать тебя, но только при условии, что я полечу с тобой.

Это категорически не вписывалось в мой план и сделало бы совершенно невозможным то, что я задумал.

- Нет-нет! Я поеду один! – слишком громко и поспешно возразил я, но родители, кажется, не обратили на это внимания. – Мне нужно хотя бы ненадолго остаться одному. Я люблю вас, очень! Но чувство вины за ту боль, что причиняю вам, гнетет меня, и, оставаясь рядом с вами, я не могу перестать ни на секунду думать об этом. Вы нужны мне и с каждым днем будете нужны все больше и больше, не будь вас, я бы сошел с ума еще пару дней назад, пока ждал своего диагноза. Но сейчас мне нужна маленькая передышка. Я хочу уехать один, уехать, чтобы скоро снова вернуться к вам, уже навсегда… Простите, если мои слова задели вас, я не хотел причинить вам боль, не хотел… Мне необходимо пройти по своей прошлой жизни, обернуться, увидеть, запомнить, впитать в себя все, чтобы ничего не забывать, унести с собой, - я судорожно вздохнул и безнадежно покачал головой.

Карлайл и Эсми сели по обе стороны от меня, положив свои ладони мне на колени. От родителей исходила такая любовь и тепло, что на какое-то мгновение я забыл, где мы находимся, и какая беда обрушилась на всех нас.

- Ты ни в чем не виноват, сынок, - прошептала мама, и грустная улыбка коснулась ее искусанных губ. – Наша с папой боль – это часть нашей любви к тебе, которая возникла в тот самый день, когда я узнала, что у меня под сердцем зародилась новая жизнь – вы с Элис. Любовь к детям - в какой-то степени эгоистичное чувство, необходимое не только нашим чадам, но и нам самим, мы живем, дышим нашей любовью, и она навсегда остается в наших сердцах, что бы ни случилось. Ребенок - часть тебя, обманно думать, что с обрезанием пуповины связь теряется, нет, это не так, она меняется, становится только крепче. Эдвард, ты - часть меня, я не могу не чувствовать тебя, твою боль, я дышу тобой, твоей сестрой. Вы – все, что у меня есть. Любовь к ребенку безрассудна, всепоглощающа.

Все наши слезы, боль, переживания – это неизбежная и неотъемлемая часть любви. В том, что произошло с нами, нет твоей вины, нет ничьей вины. Видит Бог, что мы с Карлайлом сделали бы что угодно, отдали бы что угодно, лишь бы эта беда не коснулась нашего ребенка, но… - мамин голос сорвался, и она, беззвучно заплакав, уткнулась лбом мне в плечо.

- Мы – семья! – проговорил отец, накрыв своей ладонью ладонь Эсми, все еще лежавшую на моем колене. – Боль каждого из нас – это наша общая боль. Я хотел бы, очень хотел бы поменяться с тобой местами, но это не в моих силах! Так скажи мне, Эдвард, должен ли я за это винить себя?

- Конечно, нет, - ни секунды не сомневаясь, ответил я.

- Точно так же и ты не можешь и не должен винить себя за то, что сейчас нам всем больно, потому что не в твоих силах что-либо исправить, изменить судьбу. Подумай над моими словами, пока будешь в дороге. И береги себя. Если с тобой что-то случится, я никогда не прощу себе того, что отпустил тебя одного.

- Спасибо вам, я всегда знал, что у меня самые лучшие в мире родители, - впервые за несколько дней улыбнулся я, обняв за плечи Эсми и Карлайла. – Не беспокойтесь, со мной ничего не случится. Я чувствую себя совсем неплохо, почти так же, как и тогда, когда приехал к вам. Иногда, мне кажется, что я сплю, но вот-вот проснусь, и кошмар закончится, моя проклятая боль исчезнет, растворится – горько рассмеявшись, добавил я.

Я верил в то, что мое физическое состояние пока, действительно, не так уж и плачевно, но наступившая ночь показала, насколько я заблуждался…

Я был уверен, что снова не сомкну глаз: мысли о Белле и той боли, которую мне предстояло причинить ей, не оставляли ни на секунду, рвали сердца в клочья. Однако тягостный сон незаметно захватил меня в свой мрачный плен.

В этом сне я брел по темному бесконечному лабиринту, безуспешно пытаясь найти выход, но раз за разом натыкался на очередной тупик. Страх и отчаяние заставляли мое сердце бешено биться в груди, шаги переходили в бессмысленный бег, я спотыкался, падал в густую колючую траву, которая тянула ко мне ядовитые шипы, я обдирал руки в кровь, но снова поднимался, чтобы продолжить эту бесконечную дьявольскую игру.

Внезапно стены лабиринта стали сужаться, надвигаясь на меня, грозя вот-вот раздавить. Удивительно, но страх, минуту назад струящийся по венам, отступил. Закрыв глаза, я опустился на колени, почти что с нетерпением ожидая близкий конец этого кошмара. Я сдался, поняв, что бороться бессмысленно. Холодные бетонные стены лабиринта сдавили мне грудь и…

Я проснулся от дикой боли, «ломающей» мой позвоночник. На какое-то мгновение я забыл, как дышать, лишь бессмысленно открывая и закрывая рот. Рука сама собой потянулась к заветной таблетке, лежавшей на прикроватной тумбочке рядом со стаканом воды, заботливо оставленным медсестрой. Титаническим усилием воля я отдернул руку: если утром отец или доктор Мейсон увидят, что таблетки нет, они узнают об очередном приступе и не выпустят меня из клиники.

Чтобы не закричать от нестерпимой боли, я сжал подушку зубами, ощутив во рту вкус кондиционера для белья. Мне казалось, будто врата ада разверзлись, поглотив меня, и эта агония будет длиться целую вечность. Вцепившись руками в простыню, наматывая ее на кулаки, почти на грани безумия я метался на кровати, чем еще больше усугублял спазмы острой боли, выворачивавшей меня наизнанку. Стараясь не потерять связь с реальностью, я снова и снова возвращался в своих мыслях к Белле, твердя себе, что не имею сейчас права сдаваться, нужно просто перетерпеть, переждать, чтобы привести свой план в исполнение, ради Белз, ради себя самого.

Лишь когда зарождающаяся за окном заря окрасила палату размыто-розовой акварелью, прогоняя темноту, боль, словно укрощенный зверь, стала медленно затихать, уползая в нору, позволяя мне забыться тревожным сном.

К счастью, о ночном приступе никто не узнал, и уже к обеду я стоял в аэропорту, ожидая, когда объявят посадку на рейc до Сиэтла.

Свисавшая с моего плеча дорожная сумка, на дне которой затерялась лишь пара сменного белья, наверняка, со стороны представляла собой удручающее зрелище, но, даже будучи почти пустой, казалась мне тяжелой ношей.

Люди суетились вокруг, на лицах одних сияла счастливая улыбка: они встречали своих близких и не могли сдержать радости, обнимаясь с только что прилетевшими, возбужденно жестикулируя и стараясь перекричать гул аэропорта. Другие печально озирались по сторонам, пряча от стоявших рядом покрасневшие от слез глаза – им предстояло расставание и разлука, но у каждого из них в сердце, наверняка, теплилась надежда на скорую встречу.

Я не относился ни к тем, ни к другим. Разлука, предстоявшая нам с Беллой, - длиной в вечность, без всякой надежды на новую встречу.

Я наблюдал за людьми вокруг, которые торопились жить, и с пугающей ясностью понимал: я стою по другую сторону от них, и между нами - бездонная пропасть по имени Смерть. Надежды, мечты, счастье – все это больше не имело ко мне никакого отношения. Даже старость, которую все так боятся и хотят отсрочить, казалась мне теперь чем-то сладким и желанным, потому что я знал: мне никогда не испытать этого.

Перед моим мысленным взором предстал маленький светлый домик со скрипучими половицами. Я сижу в гостиной возле уютно горящего камина, раскачиваясь в кресле-качалке с газетой в руках. Огромный лохматый пес лежит у моих ног, время о времени лениво виляя хвостом и принюхиваясь к аппетитным запахам, доносящимся с кухни – это Белла печет шоколадное печенье, готовясь к приезду наших внуков (или даже правнуков, почему бы и нет?). Околдованный ароматом ванили и корицы, я откладываю скучную газету в сторону и с наслаждением прислушиваюсь к перезвону посуды и тихо шаркающим шагам Беллы… Это было так сладко, ноюще-желанно. Я отдал бы все на свете, чтобы увидеть, как Белз идет к алтарю в облаке белого шелка, услышать, как под ее сердцем тихонечко, почти робко, стучит сердечко нашего ребенка, увидеть, как мы идем рука об руку по длинной дороге жизни. Господи, я мечтал, спустя много лет, прожитых вместе, прикоснуться к ее шелковым, подернутым сединой волосам, когда мы состаримся, прижимать ее теплое родное тело к себе - это так банально, но столь желанно.

- Позвони Белле, Эдвард, - в мои мечты ворвался голос Карлайла, заставляя вздрогнуть от неожиданности, - пусть она встретит тебя в аэропорту Сиэтла.

Я окончательно вернулся к жестокой реальности – мечты со звоном разбились на тысячи мелких осколков, каждый из которых тут же впился в мое и без того кровоточащее сердце.

- Позвоню, пап, позвоню, - инстинктивно прижав ладонь к груди, где пульсировала боль, попытался отмахнуться я.

- Позвони прямо сейчас, я должен быть уверен, что она сможет тебя встретить.

Не став спорить с отцом, чтобы не вызвать ненужных подозрений, я отвернулся от родителей и, бросив через плечо: «Здесь слишком шумно!», зашагал в сторону туалетов, остервенело тыча в кнопки телефона, который вот уже сутки был отключен. Мобильник снова ожил в моих руках, а тут же пришедшее СМС-сообщение известило о том, что все это время Белла безрезультатно пыталась дозвониться до меня – боль в груди усилилась, словно кто-то раз за разом вонзал в меня раскаленный кинжал. Но я ведь знал, что так будет, когда принимал решение, разве нет?

Лихорадочно соображая, что бы соврать Белз, я вошел в дверь, на табличке которой был изображен мужской силуэт, и нажал на телефоне зеленую кнопку вызова.

- Белла, дорогая, прости, что не позвонил тебе, как обещал, - охрипшим от волнения голосом пробормотал я, как только гудки в мобильном сменились едва слышным «Да». - Я вчера случайно наткнулся на Майкла Ньютона, с которым последний раз виделся еще на выпускном. Мы разговорились, он позвонил Эрику, и тот предложил сходить втроем в ночной клуб. Кажется, я здорово перебрал…

Даже не знаю, как мне в голову пришло это идиотское оправдание, как я додумался приплести сюда наших одноклассников, которых не видел с самого выпускного. Слова лились сами собой, чудесным образом складываясь в связные предложения. Первый раз в жизни я лгал Белле. Первый, но, увы, не последний.

- А ты не мог позвонить мне и предупредить, чтобы я не волновалась?! – возмущенный голос Белз электрическим разрядом прошелся вдоль позвоночника. Ее справедливый упрек больно ударил под дых, перехватывая дыхание. – Я всю ночь тебе звонила, но у тебя был отключен телефон, что, по-твоему, я должна была подумать?!

- Ты права, дорогая, прости, - уткнувшись разгоряченным лбом в холодную кафельную стену, изо всех сил стараясь, чтобы голос не выдал моих чувств, пробормотал я, - но сейчас мне нужно, как следует, отоспаться, а завтра я позвоню тебе, и мы все обсудим, обещаю!

- Что?! Опять «завтра»?! – голос Беллы начинал искрить гневными нотками. – Давай обсудим прямо сейчас!

В дверях туалета возник Карлайл, заставляя меня поспешно закончить разговор:

- Я же сказал – завтра! – понизив голос, выдавил я и нажал кнопку отбоя.

- Ну как? – спросил отец, указав взглядом на телефон, который я что было силы сжимал в кулаке.

- Белла удивилась моей просьбе, но сказала, что встретит, - еще одна ложь.

- Бедная девочка, - с горечью в голосе едва слышно прошептал Карлайл и уже громче добавил: - Объявили посадку на твой рейс – нужно поторопиться.

- Да, нужно, - эхом повторил я, снова окунаясь в оживленный гул аэропорта.

Каждый шаг, приближавший меня к самолету, давался все труднее и труднее, словно Земля внезапно усилила свое притяжение. Я еще не знал, как и что именно скажу Белле, но не мог заставить себя думать об этом, буквально физически ощущая, как сердце рвется на части, превращаясь в окровавленные лоскуты. В своей голове я прокручивал сотни вариантов нашего разговора, искал правильные, нужные слова, но все сводилось к тому, что я стискивал зубы, закрывал глаза и обессилено стонал.

Я так же не знал, принимаю ли верное решение или совершаю ошибку, как не знал бы этого любой другой человек, не дай Бог, окажись он на моем месте. Каждое наше слово, каждый поступок тянет за собой определенные последствия. Нам остается только надеяться, что мы свернули в нужном месте, выбрали верную дорогу, а так это или нет - покажет время, которое обязательно расставит все по своим местам. Именно так принимаются спасительные решения, именно так принимаются роковые решения, разрушающие жизни людей. Но никто и никогда не знает наперед, каким именно окажется его решение. Никто и никогда.

========== Бонус от лица Эсми. Как смогу я жить без сердца моего?! ==========

Зажгу свечу я пред иконой

И слёзы горькие смахну.

Пусть душат сердце боль и стоны,

Я это всё в себе сдержу.

Прости, Господь, что не умею

Молитвы правильно читать.

Прости за то, что я робею,

Когда мне нужно умолять.

Я знаю, что ты не осудишь,

Боль матери всегда поймёшь,

Ты всех, нас грешных, Боже, любишь,

На путь нас истинный ведёшь.

Прости, что сердцем черствоваты

Мы стали вдруг от наших бед.

Так в чём, Господь, мы виноваты?!

Ты дай нам праведный ответ.

Не в том ли, что, растя, теряем,

Детей земле мы предаём,

А как нам жить, увы, не знаем.

Мы в мире, как слепцы живём.

Прости, что я ропщу безумно:

Сердечной боли не унять.

Чтоб жить спокойно и разумно

Детей не следует терять.

Мне всегда казалось, что больница пахнет особенно. Карлайл приносил в дом легкий, чуть навязчивый больничный запах, я любила мужа и все, что было связано с ним и его работой. С годами аромат лекарств и антисептика стал родным, даруя успокоение и чувство гармонии.

Но сейчас, сидя в неудобном кресле в пустой палате Эдварда, я ненавидела все, всех, но больше всего себя. Моя голова кружилась, воздух стягивался вокруг горла, подобно тонкому капроновому шарфу, он мягко, почти ненавязчиво подкрадывался все ближе, узел неумолимо затягивался – странный, прочный, вечный.

Где-то в глубине груди отчаянно колотилось сердце – вслушайся и услышишь, как кровь густой убийственно-вязкой лавой перетекает из сосудов в предсердия, падает в желудочки, сворачиваясь у выхода.

Господи, я хотела умереть, мечтала уйти на небо, освободив место на земле для моего сына.

В моей голове не укладывались те слова, что едва слышно произнес муж: «Эсми, родная, я бессилен…»

Бессилен! Я возненавидела его в этот момент, как он мог произнести эти слова, как посмел сказать, что наш сын умрет! Карлайл говорил со мной тихо, аккуратно, словно я была буйнопомешанной, он приближался ко мне с осторожностью, как к обезумевшему от боли, зажатому в капкан животному. Муж подходил ко мне все ближе - я отодвигалась, мне была противна мысль, что сейчас он прикоснется к моей щеке тонкими, насквозь пропахшими лекарствами пальцами хирурга, вновь повторяя: «Родная, мы бессильны…»

Я смотрела в лицо человека, с которым прожила большую части жизни, с ним я просыпалась, он сжимал меня в теплых объятиях ночью, отдавая всю ласку, нежность, ему я дарила первый утренний поцелуй, его детей я выносила под своим сердцем, подарив им жизнь.

Карлайл сказал, что мой ребенок уйдет вперед меня. Как?! Почему?! Это невозможно, Эдвард должен жить, он еще ребенок, мальчик, мое обожаемое до дрожи дитя, всегда нежный, ласковый, будто солнечный лучик.

Для меня он всегда был теплым комком, который положили на мою левую руку, ближе к сердцу, на сгибе правой руки лежал другой крохотных комочек – Элис, но Эдвард… я слышала, как его маленькое сердечко трепыхалось в груди, словно бабочка, пойманная в кружевной сачок - точно напротив моего сердца.

Я до сих пор помню, как удивленно распахнулись его огромные серые, как дымка, глаза, цвет был растушеванным, в поволоке растворились темные крапинки цвета садэ, спустя годы ставшие черными, - Эдвард смотрел внимательно, словно понимал, кто я.

Он был неотъемлемой частью меня, следующий шаг в шаг за мной, словно маленький пушистый хвостик с вечно растрепанными кудряшками, я всегда с легкостью «читала» его, он был моей открытой книгой.

Элис же больше тянулась к отцу, будучи его сладкой малышкой. Карлайл мог часами играть с ней, дурачиться, щекотать, от чего с ее губ слетал искрящийся смех. В первое время я волновалась, что он отдавал столь явное предпочтение дочери, но стоило мне присмотреться, и я поняла: наши дети сами выбрали себе любимого родителя.

Эдвард был всегда при мне, цеплялся своей по-детски пухлой ручкой в край моего платья, когда я лавировала из комнаты в комнату, делая уборку. В кармашке его штанишек пряталась маленькая тряпочка - он помогал мне стирать пыль. Я нарочито медленно шла, зная, что его ножки не способны угнаться за мной.

Время шло, дети росли, но Эдвард все также следовал за мной, с каждым годом все быстрее, уже не цепляясь за край юбки, но все так же шаг в шаг, помогая. Мы бесконечно много разговаривали, мой мальчик с самого раннего детства был любопытным, интересующимся каждой мелочью, деталью – Эдвард хотел знать все, познать до глубины, до основания.

Единственное, что не интересовало моего сына - медицина, думаю, их взаимная нелюбовь началась в тот день, когда мой малыш впервые увидел фигуру Гиппократа в кабинете отца. Не знаю почему, но он не на шутку испугался, и мне понадобился час, чтобы успокоить, объяснить, что это всего лишь игрушка, почти оловянный солдатик и его не стоит пугаться.

Однако Эдварда мало волновали солдатики: он любил книги, звездное небо и Изабеллу. Я точно помню тот день, когда мой сын впервые сказал о ней. С его губ слетели почти поющие звуки, он произнес ее имя с придыханием, словно пропевая каждую букву:

– Мама, ее зовут Белла, Изабелла - красиво, скажи? Красиво! Мама, она такая красивая, как принцессы в книжках Элис, а ее волосы мягкие, как у моего плюшевого медвежонка.

Я слушала и не знала, смеяться или плакать, мой маленький мальчик произнес имя девочки с придыханием, словно она была звездами на его небе.

С того дня вся его жизнь поделилась на две части: до Беллы и с Беллой. Эдвард мог часами говорить о ней, рассказывая, как блестят ее глаза, когда она смеется, повторять, что ее волосы мягкие, как пух, улыбка искрящаяся, как вода в лесном озере. Ему было всего одиннадцать лет, а он часами говорил об этой девочке, словно весь мир замкнулся на ней.

Шли годы, мой мальчик рос. Иногда, вглядываясь в меняющиеся черты его лица, я с удивлением отмечала новые линии, округлость по-детски пухлых щечек сменялась четко очерченными линиями, подбородок стал чуть острее, только непослушные локоны оставались прежними.

Я помню, как Эдвард начал заниматься танцами. В те дни он с упорством маленького воина заучивал связки и с легкостью мог выдернуть меня из постели с просьбой помочь ему. Его Белла не желала заниматься танцами, но мой мальчик поставил себе цель – сделать её своей партнершей, и я просто обязана была помочь своему сыну… в действительности, ему просто невозможно было отказать.

Эдвард тихонечко подходил к двери спальни и стучал - стук был тихим, царапающим, словно мышонок скребется под половицами, спустя минуту, он просовывал в приоткрытую дверь кончик носа:

– Мама, ты мне нужна, я не могу один запомнить эту связку.

Я осторожно, чтобы не разбудить Карлайла, вставала из теплой, уютной постели, накидывала халат и шла на кухню, где под чуть слышную музыку танцевала со своим сыном, едва достававшим мне до подбородка. Я слышала, как он уперто повторял: «Раз-два-три-поворот…» - мне стоило больших усилий сдержать улыбку.

Эдвард был очарователен в своей решимости, стоило мне ошибиться, как он одергивал меня:

– Мама, не так! Ну, ма-а-ам, считай, проговаривай про себя, я веду, а ты следуешь…

Сейчас, когда его болезнь нависла над нами словно черная грозовая туча, я вспоминала каждый прожитый день, час, минуту, прокручивала события с остервенелостью, боясь упустить, забыть, не вспомнить, я знала: вернусь в реальность – сойду с ума.

Я не могла, не хотела поверить в то, что дни моего маленького обожаемого мальчика сочтены, этого не может быть, не может! Эдвард такой молодой, красивый, все его мечты осуществлялись: ему пророчат успешную карьеру адвоката, он добился своей Изабеллы, она с ним, они любят! Я видела, что, когда эта девочка смотрит на Эдварда, в ее огромных глазах плещется безграничное обожание. Мой сын стал ее миром, она ловит каждый звук, слетающий с его губ, следует за ним, живет им.

Я любила Беллу, как родную, она была и моей дочерью. Я ждала свадьбу, величественных звуков органа под сводами церкви, украшенной белыми лилиями, мечтала о том, что прижму хрупкую девочку, обожаемую моим сыном, назвав ее дочерью.

Я помню, как Эдвард впервые пригласил Изабеллу к нам домой, в тот день он метался из комнаты в комнату, переворошил весь гардероб в поисках серой рубашки в тонкую черную полоску, все было не тем. Сын буквально приказал мне испечь торт:

– Мам, она девчонка, а девчонки любят сладкое, - убежденно заявил он, но в действительности сладкоежкой был сам Эдвард.

Мой сын всегда добивался желаемого, он был уперт, педантичен, аккуратен, требовал много, но отдавал больше – весь в отца!

Эдвард был влюблен в девочку, с которой познакомился самым забавным образом: она упала в школьной столовой, а он протянул руку, помогая подняться. Я помню, как чувство гордости растопилось на моем сердце, подобно сахарной карамели: мой мальчик запомнил, что с девочками надо быть вежливым. Окончив школу, они вместе уехали учиться - в глазах всех эти двое уже были маленькой семьей.

Я обхватила голову руками: как Эдвард расскажет все Белз, как?! Как она воспримет эту новость: смирится, как мой муж, или возненавидит все и всех, как я?

Я знала одно: Белла должна быть рядом, мой мальчик не справится без нее, не сможет, не выживет! Она - его сердце, душа, я давно отошла на второй план, он жил, дышал только ею…

Темнота сгущалась надо мной, но я не видела ничего, отгородилась, в голове противным заскорузло-рыдающим звуком звучали слова: «Эсми, родная, мы бессильны, поздно, слишком поздно…»

Поздно!.. Для чего?! Почему Карлайл, родной отец, сдался? Как он мог?! Обхватив себя руками, я раскачивалась из стороны в сторону, слезы текли по лицу, рисуя новые нитки морщин, расчерчивая их с тошнотворной дотошностью.

Будь моя воля, я забрала бы болезнь сына, взяла всю его боль, выпила чашу до дна, не оставив и капли в осадке. В первые минуты я хотела молиться всем богам, умолять, ползать на коленях, но что-то внутри меня, застывшее подобно брошенному в ледяную воду олову, глубоко под сердцем, шептало: «Бесполезно, никто тебя не услышит, кричи, плачь, умоляй – тщетно! Ты потратишь бесценное время в пустоту, Бог не услышит: нас много, а Он один».

Я не могла понять, как Он, всемогущий Бог, смотрит спокойно на то, что мой мальчик в муках уходит от меня, оставляя всех, кого любит, кто любит его?! Он еще и не жил толком! Эдвард лишь пригубил бокал жизни, в его горло скользнули первые капли, обладающие оттенком вкуса.

В моей голове пронеслась дикая, отчаянная мысль: «Он никогда не испьет жизнь сполна, не увидит своих детей, не будет качать их на руках. Я похороню его…»

Я кричала в темноту, проклиная себя, мужа, Бога, врачей, упущенное драгоценное время, я кляла себя за то, что редко звонила, почти не ездила в гости: Эдвард всегда звонил сам, уверял, что все хорошо, мне не надо срываться с места, нестись к нему, я должна быть рядом с мужем. С мужем…

Я обязана была быть рядом с сыном, слишком рано мы отпустили его в свободное плаванье, я корила себя за то, что так мало интересовалась его здоровьем, но разве можно было предположить, что Эдвард заболеет, ведь он никогда ничем не болел. Помню, как, будучи еще совсем маленьким, он на пару с Элис свалился с ветрянкой. Тогда они оба температурили, плакали, расчесывая кожу, а я носилась от одной кроватки к другой, искренне полагая, что это худший день в моей жизни… В три года им помогла зеленка, сейчас - не поможет ничто и никто…

В кромешной темноте, благосклонно упавшей на мои уставшие плечи, я искала выход из проклятого подземелья отчаяния, понимая со всей обреченностью, что выход давно завален - мы погибнем, я погибну вслед за сыном.

Когда слезы иссякли, а голосовые связки превратились в истонченные, словно высохшие на солнце нити, лишив меня голоса, я посмотрела на черный квадрат окна - было столь темно, что все слилось в единое пропитанное чернилами полотно. Я вглядывалась в бездну, не знаю, был ли это обман зрения, но вдруг во мраке зажглась крохотная звезда, её сияние было почти незаметным, приглушенным, но свет был таким чистым – свет надежды…

В дверь тихонько постучали - в этом слабом звуке слышалось что-то обреченное, умоляющее, словно кто-то подавал сигнал бедствия.

Уже в следующее мгновение, не дожидаясь моего ответа, в палату вошел Карлайл, но в полутьме я почти не видела его лица.

- Звонил Эдвард, сказал, что уже в Форксе, и все хорошо, - голос мужа звучал неестественно хрипло, будто он очень долго спал и только что проснулся, хотя я точно знала, что уже неделю его мучит бессонница. - Белла пока ничего не знает.

- Хорошо, - кивнула я, стараясь не смотреть в сторону Карлайла.

Я чувствовала, что между нами что-то стоит, мы словно оказались пришельцами с разных планет, говорящими на разных языках: я отказывалась понимать и принимать его смирение, покорность перед судьбой, бессилие, он боялся моей почти параноидальной решимости бороться с «ветряными мельницами» и слепой веры в то, что наш сын непременно будет жить.

- Эсми, я… - неуверенно начал Карлайл, обессиленно опустившись на кровать.

- Почему ты так легко смирился, так быстро сдался?! Ведь это же твой сын! – решилась я высказать мужу в лицо то, что никак не могла ему простить.

- Наверное, врач во мне слишком силен, а люди в белых халатах не очень-то верят в чудеса, - он сгорбился, в тусклом свете, проникающем сквозь оконные стекла, стал похож на столетнего старика. - А еще мне страшно, Эсми, как еще никогда не было и уже, наверное, не будет! Я так боюсь, что все эти надежды, борьба, вера – все окажется бессмысленным, бесполезным! Если все это рухнет – я тоже рухну и не смогу подняться! Я уже едва стою на коленях, неужели ты не видишь?! – отчаянно взвыл Карлайл, запустив себе пальцы в волосы и сжав их в кулаки. – Я будто сгораю заживо! Ведь я же врач, Эсми, врач! Как я мог не подумать о последствиях той травмы?! Я должен был заставить Эдварда каждый год проходить обследования, тащить его в клинику силком, если потребовалось бы! Вместо этого я укатил в Нью-Йорк, потащив тебя с собой, и пустил все на самотек! Ты имеешь полное право ненавидеть меня за это… я сам себя ненавижу! Ненавижу!

Я опустилась перед Карлайлом на колени, сжав его руки в своих – они оказались невозможно ледяными, словно в них не было ни кровинки. Я хотела бы что-то сказать ему, разуверить, но вместо этого снова и снова шептала лишь его имя, не находя сил, чтобы продолжить.

- Прости меня, родная, прости! Я так виноват перед вами! – прижимая мои руки к своим губам, бормотал Карлайл. – Я так люблю Эдварда, он – мой единственный сын, часть меня, мое продолжение. И я не могу смириться с тем, что его не станет! Если бы у меня была возможность, я бы, не раздумывая ни секунды, поменялся с ним местами. Но я не знаю, что делать! Впервые в жизни я не знаю, что мне делать! Просто слепая вера и надежда – это слишком мало для меня. Я должен ЗНАТЬ, что делать, у меня должен быть какой-то план, решение, но… их нет! – голос Карлайла сорвался на свистящий шепот.

Дыхание мужа стало тяжелым, словно у астматика, я слышала, как сердце в его груди отбивает рваный ритм, то колотясь, как бешеное, то замедляясь, делая слишком длинные паузы между ударами.

«А что если Карлайл не переживет все это? Что если Богу вздумается отобрать у меня сразу двоих?!» - эта страшная мысль раскаленным обручем сдавила мне грудь, но я, сжав зубы, попыталась вытиснуть ее из своей головы. Я должна быть сильной ради своих мужчин, ради себя самой, ради всех нас!

- Нам рано сдаваться, рано! – жарко зашептала я, обхватив руками лицо мужа, мокрое от слез. - Мы должны, обязаны бороться! Мы не можем так просто отпустить Эдварда. Я не разомкну рук, удержу сына на этой земле, не позволю уйти вперед меня! Все вместе мы справимся, перехитрим болезнь, найдем выход, не может быть, чтобы его не было!

Даже в полутьме я видела, как в глазах Карлайла загорается тот же безумный огонек надежды, что полыхал внутри меня. Прямо здесь и сейчас все преграды между нами рухнули – мы снова были вместе, были семьей, единым живым организмом: одно сердце на двоих, одна душа, одни мысли, желания и порывы. Я любила мужа, он был нужен мне так же, как и я ему. Места для обиды и непонимания не осталось, я вдруг вспомнила о том, что Карлайл всего лишь мужчина, а мужчины всегда беспомощнее перед ударами судьбы, чем женщины, они словно могучие дубы, что с корнями выкорчевывает ураган. Мы же, представительницы «слабого» пола, будто плакучие ивы: гнемся к самой земле, стонем от боли, но не ломаемся.

- Да, Эсми, да! Ты права! Мы не сдадимся! – теперь в голосе Карлайла слышалась та решимость, которую я безуспешно пыталась найти в нем все эти два дня. - Пока в груди бьется сердце, надежда есть! И я не собираюсь спокойно смотреть на то, как умирает мой единственный сын!..

========== Глава 20. Растаяла душа, как льда кусочек ==========

Сейчас в моей душе темным-темно,

Льет грязный ливень страха и сомненья,

Как будто я «как я» - в моем «давно»,

А «я сейчас» - как в страшном сновиденье…

Пепельно-серые тучи затянули небо над Порт-Анджелесом, куда я прилетел с небольшой пересадкой в Сиэтле. Они не предвещали дождя, но и солнечные лучи не пропускали, словно все было затянуто мелкой дымчатой сеткой, только кажущейся прозрачной, – просто унылая бесконечная серость, размывшая сочные летние краски.

Здесь, в аэропорту чужого города, среди снующих туда-сюда чужих людей, я чувствовал себя идущим ко дну горьким обломком потерпевшего крушение корабля. Никакой цели, никакого смысла, никакой надежды - лишь беспросветная, безысходная пустота…

Хотя, что же это я? У меня была вполне определенная цель, ради которой я оказался здесь, но эта цель уж слишком отчетливо походила на край обрыва. Вот только я вряд ли в тот момент до конца осознавал, что сорваться с него вниз предстояло не мне одному. В свое падение в бездну я утащу за собой ту, которую хотел оберегать, любить, которая никогда не должна была узнать боли расставания.

Открыв переднюю дверь ближайшего ко мне такси, которых оказалось не так много на стоянке аэропорта, я попросил водителя отвезти меня в какую-нибудь гостиницу. Пожилой таксист с сомнением, если не сказать с опасением, окинул взглядом мою сгорбившуюся фигуру, его темные, глубоко посаженные глаза впились в меня, словно два буравчика.

Когда водитель уже готов был захлопнуть дверь у меня перед носом, я поспешно извлек из кармана деньги, сумма которых раза в три превышала реальную стоимость поездки, и протянул их ему. Тот удовлетворенно хмыкнул, выдернул у меня из рук новенькие хрустящие купюры и кивком головы указал на заднее сиденье. Я мысленно усмехнулся - деньги способны творить чудеса, стоит людям услышать их шуршание, увидеть глянцевый блеск - всё, они твои.

Всю дорогу мы ехали в полном молчании, однако я то и дело ловил на себе в зеркале заднего вида настороженный взгляд таксиста. По его напряженной позе я понял, что он ждет от меня какого-то подвоха, будто я нападу на него или еще что-то в этом роде. Вроде бы такая мелочь. Подумаешь, какой-то таксист, возможно, страдающий неврозом, психозом или, Бог знает, чем еще. Но мне вдруг нестерпимо захотелось спрятаться, забиться в щель или просто исчезнуть, раствориться. Никогда прежде я не чувствовал себя настолько жалким и ничтожным.

Заметно лучше я почувствовал себя, лишь оказавшись за закрытой дверью своего номера в небольшой гостинице. В крохотной комнате было опрятно, но также бесконечно уныло, как и на улице: старая кровать с потрескавшейся на спинке полировкой; застиранное одеяло поверх нее; потертый ковер грязно-зеленого цвета с подпаленным углом на скрипучем полу; побитые молью, выцветшие шторы на окнах (и это-то в городе, где почти не бывает солнца!). На фоне этого убожества выгодно выделялись вполне приличные на первый взгляд шкаф, тумбочка и маленький письменный стол со стулом, правда, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся выкрашенными бордовой краской, причем, не слишком аккуратно. Мое временное пристанище чем-то напоминало больничную палату, скорее всего, своей безликостью, вынужденной чистотой и отсутствием даже намека на душу.

Вероятно, мне следовало немедленно развернуться и найти более приличную гостиницу, но сил совсем не осталось. Даже не потрудившись снять с себя ботинки, я повалился на кровать поверх пропахшего нафталином одеяла. Однако отдохнуть так и не получилось: злосчастное одеяло нестерпимо кололось даже сквозь одежду, а пружины матраца ощутимо врезались в спину, по которой и без того горячей волной начинала растекаться боль.

Приглушенно застонав, я скатился с кровати и почти ползком добрался до своей сумки, так и валявшейся возле двери, благо, разделявшее нас расстояние едва ли было больше двух метров.

Прислонившись спиной к стене, я принялся торопливо шарить по многочисленным карманам сумки в поисках лекарства. Уже почти отчаявшись, я перевернул ее вверх дном и встряхнул, вывалив на пол весь свой скудный багаж, и только после этого вспомнил, что еще в самолете переложил таблетки в передний карман брюк.

Приняв наконец лекарство, я привычно закрыл глаза и стал терпеливо ждать, когда оно подействует, заставляя боль отступить хотя бы на время.

Кажется, я задремал, потому что, открыв глаза через некоторое время, не сразу понял, где нахожусь. С трудом поднявшись с пола, я подобрал свои вещи и кучей сунул их обратно в сумку. Вдруг что-то блестящее привлекло мое внимание. Присев на корточки, я подобрал зацепившийся за ворс ковра серебряный гребешок Беллы, подаренный ей Эсми на прошлое Рождество. Я не знал, как и когда он мог попасть ко мне в сумку, да это было и не важно, собственно, как и многое другое. Возможно, это было временным явлением, но в какой-то момент все вокруг утратило смысл, словно перестало иметь ко мне какое-либо отношение.

Холодный благородный металл гребня обжог пальцы, воспоминания, связанные с ним, обожгли сердце. Маленькая вещица, к которой прикасались ЕЕ тонкие пальчики, гребень, помнящий нежный аромат ЕЕ пушистых волос.

Белла… Она вмиг заполнила собой все пространство вокруг и внутри меня. Изабелла – вот то единственное, что имело значение, лишь она и мои чувства к ней были настоящими, все остальное – просто картонные декорации на сцене жизни, рухнувшие два дня назад.

Белла – последний, самый трепетный и ласковый луч солнца, которое вот-вот закатится за линию горизонта. Так и не подарив тепла, он скроется за плотной вуалью чернильно-серых облаков, чтобы не засиять вновь никогда.

Невыразимая боль сжала мою грудь стальным кольцом. По инерции я полез в карман за таблетками, но остановился на полпути: от этой боли, что сейчас раздирала мне сердце в клочья, было только одно лекарство – смерть.

И без того маленькая комната вдруг сделалась еще меньше, стало так душно и тесно, как если бы я оказался запертым в пыльном чулане.

Вслед за этим пришло четкое осознание: если я не сделаю прямо сейчас то, ради чего приехал, то не сделаю этого уже никогда, просто не найду в себе сил. Я и так с трудом мог представить, как смогу сказать Белле, глядя прямо в глаза, весь тот бред, что сочинил во время перелета.

Я зашел в крохотную ванную, чтобы умыться и привести себя в порядок перед последней встречей с Белз. Только заглянув в помутневшее от времени зеркало, я вдруг вспомнил, что не делал этого уже дня три-четыре. Увиденное мной отражение… это был не я! Не мог быть я! Немыслимо, чтобы за считанные дни с человеком могли произойти такие плачевные изменения: болезненно-бледное с желтоватым оттенком лицо; темные, глубокие круги вокруг покрасневших глаз (строго говоря, красным из-за лопнувшего сосуда был только правый глаз, что выглядело еще более жутким); искусанные в кровь губы и трехдневная щетина. Наверняка, таксист и управляющий гостиницей - я видел с какой неохотой он протягивал мне ключ от номера - приняли меня за конченого наркомана, находящего в ломке.

Я медленно, словно во сне, протянул руку и провел ладонью по жалкому отражению в зеркале, будто это могло стереть его или вернуть мне прежний вид – так глупо и наивно. Меньше всего я сейчас походил на человека, решившего начать новую жизнь, полную развлечений и мимолетных, ни к чему не обязывающих связей. Белла должна была бы ослепнуть, чтобы поверить в придуманную мной историю.

Что делать? Что же теперь делать?! Первой мыслью было отказаться от своего плана, просто поехать к Белз так, как есть, и рассказать всю правду. Это помогло бы мне, я знал, что помогло бы, пусть даже на время, но я смог бы снова почувствовать себя живым, все еще живым…

Однако я лишь плотнее сжал зубы и упрямо покачал головой. Нет, нет и нет! Я уже все решил, так будет лучше! А ты, Эдвард Каллен, можешь катиться куда подальше со своей слабостью! Тебя все равно уже нет! Достаточно просто взглянуть в зеркало, чтобы убедиться в этом! Я упрямо, уперто убеждал себя в правильности своего решения, повторяя, как сломанные часы с потерянной навсегда стрелкой, которые продолжают тикать, не понимая, насколько это теперь глупо и ненужно: «Ты даешь Белз возможность жить дальше, пойти вперед, спасаешь ее от падения в черную бездну».

Тяжело дыша, я выбежал из ванной и огляделся по сторонам, словно в надежде найти какое-нибудь решение.

Оно пришло внезапно и оказалось достаточно простым: нужно было позвонить Белле и сказать ей все то, что и собирался сказать при личной встрече. Я понимал, насколько это отвратительно, понимал, что Белз заслуживает несоизмеримо больше, чем унизительное прощание по телефону, но другого выхода просто не было - лишь это слабовольное решение, побег от действительности. Как я мог решиться на то, чтобы расстаться с единственной женщиной, которую любил, по телефону, не удостоив ее личной встречи?! Но я был загнан в угол, как зверь перед последним рывком, мне некуда было бежать, не на что надеяться. Я не мог предстать перед Белз в таком разобранном состоянии, а вернуть мне вид здорового человека было теперь под силу разве что фее-крестной из сказки про Золушку. Мне оставалось лишь молить Бога о том, чтобы однажды - пусть даже не в этой жизни - Изабелла простила меня.

Садясь на скрипучую кровать и доставая из кармана мобильник, я уже ненавидел себя, набирая до боли родной номер трясущими, словно в лихорадке, пальцами, я мысленно молил Бога о том, чтобы Он позволил мне умереть прямо сейчас, в эту самую минуту. Но как только в трубке послышались гудки, во мне словно что-то щелкнуло, будто часть моей души умерла, и на ее месте возникла бездушная машина, механически воспроизводившая заранее подготовленные фразы. Оставшийся же обломок моей души в это время корчился от боли и беззвучно кричал, но уже не в его силах было что-либо изменить.

- Да, - гудки неожиданно сменились настороженным голосом Беллы.

- Белла… - прежде чем продолжить, я прокашлялся, чтобы избавиться от жутко чувства, будто чьи-толедяные пальцы сомкнулись вокруг моей шеи.

- Да, - снова повторила Белз.

- Все изменилось, Белла, - на одном дыхании выпалила бездушная машина внутри меня, - то, что произошло, заставило меня на многое взглянуть под другим углом.

- Что произошло? – истекающий кровью обломок моей души сжался от ужаса, услышав испуганный шепот обожаемой до дрожи девочки.

- Я не знаю, как это произошло… Новая соседка родителей предложила нам помощь. Мы весь день разбирали коробки с вещами… устали жутко! Таня предложила пойти к ней и немного выпить, чтобы расслабиться… то, что потом случилось между нами… прости меня, Белла! Видимо, я оказался не тем человеком, который смог бы сделать тебя счастливой.

Это так странно… всего лишь несколько дней назад я был абсолютно уверен, что в тебе сосредоточена вся моя жизнь, мне казалось, что я не смогу даже дышать, если тебя не будет рядом. Но оказавшись за тысячи километров от тебя, в компании другой женщины, к которой даже не испытываю ничего, кроме сексуального влечения, я вдруг почувствовал такую свободу и легкость, словно вырвался из плена. – Мои губы шевелились, произнося какие-то фразы, смысл которых не доходил до моего сознания, в эту минуту будто впавшего в кому, словно чугунная заслонка стояла сейчас между мной и тем, кто говорил с Изабеллой. Я не знал, не понимал, откуда берутся эти ужасные слова, рушащие все вокруг, но все продолжал и продолжал говорить: - Да, я люблю тебя, Белла, но, вероятно, это не та любовь, испытывая которую, люди женятся, рожают детей и живут вместе до конца своих дней.

Еще я вдруг понял, что ведь и не знал жизни без тебя. Ты всегда была рядом, и я просто боялся попробовать что-то новое, отчаянно цепляясь за тебя.

Я вознес тебя на престол, сделал своей королевой, поклоняясь тебе, и был безгранично счастлив этим, не ведая, что может быть по-другому, что «по-другому» - не значит «хуже».

Ты была моей первой любовью, которую всегда трудно отпустить, время шло, а я все продолжал убеждать себя, что мне нужна ты и только ты, что я не смогу быть ни с какой другой женщиной. Оказалось, что это всего лишь иллюзия, красивая сказка, которую я сначала придумал, а потом сам же в нее свято уверовал.

Только не думай, будто все эти годы, что мы были вместе, я лгал тебе, это не так. Просто сейчас все изменилось… я вдруг проснулся совсем другим человеком. Мне нужна свобода, я хочу почувствовать вкус жизни, ведь я еще и не жил! Сойдя со школьной скамьи, я вдруг сразу же превратился практически в женатого мужчину. Я понял, что многого недополучил в этой жизни, и сейчас хочу исправить это упущение.

Ты навсегда останешься для меня дорогим человеком и близким другом, но будет лучше, если мы больше никогда не увидимся: все это и так слишком тяжело для нас обоих, но разрывать связь нужно резко и сразу.

Прости, я знаю, что ты достойна другого прощания, не по телефону, но так уж вышло… мне так легче. Боюсь, что не смог бы сказать все это, глядя тебе в глаза, я чувствую себя последней сволочью, ей же, собственно, и являюсь… Белла, ты слышишь меня? – настороженно переспросил я, тайно надеясь на то, что связь давно прервалась, и Белз не слышала ничего из того, что я только что наговорил. Не получив никакого ответа, я снова настойчиво повторил свой вопрос: - Белла, ты слышишь меня?

- Ты… я… это же бред какой-то… - наконец сдавленно прохрипела она.

Я не узнавал голос Изабеллы, она почти шептала, словно на ее горло кто-то жестокий положил тяжелую руку, душа, лишая кислорода, отнимая драгоценную жизнь. Едва живой обломок моей души из последних сил вопил во мне о том, что Белла права: это все бред, чистой воды безумие, что нужно прекратить это немедленно, пока еще не поздно.

- Я не вернусь в Лос-Анджелес – окончу университет здесь, в Нью-Йорке. - Бездушная машина внутри меня презрительно скривилась и наступила на горло душе, заставляя ее замолчать. - В нашей квартире я больше не появлюсь и не буду оттуда ничего забирать. Ты как-то сказала мне, что нужно учиться без сожаления расставаться со старыми вещами, так вот ты была права. Аренда квартиры оплачена на год вперед – можешь продолжать жить там, если хочешь.

Вот, кажется, и все… Время начинать новую жизнь, вот только у каждого из нас она будет своя. Прости меня, Белла, и прощай…

Я нажал на кнопку отбоя, но последняя произнесенная мной фраза настойчиво продолжала звучать в моей голове искаженным эхом. В ужасе от того, что наделал, я смотрел на телефон так, будто он был пистолетом, из которого я только что убил человека. Хотя вероятно, я и был убийцей, лишившим жизнь троих: себя, Изабеллу и нашу любовь. Своим решением я перечеркнул все, я был безжалостным, бескомпромиссным - откуда это во мне?.. Болезнь… это не я! Она все решила за меня, за нас!

Я перевел взгляд на левую руку – в ней все еще был гребень Беллы. Скорее всего, во время своего монолога по телефону я так сильно сжал его, что изысканные серебряные зубья на одну треть вошли в ладонь, но я не помню, чтобы почувствовал боль. Не чувствовал я ее и сейчас, несмотря на то что вся рука была залита сочащейся из ранки кровью.

Я выдернул из ладони гребень и прижал к ней свою сменную футболку, ощутив при этом лишь неприятную горячую пульсацию – то ли за эти дни я успел привыкнуть к физической боли, то ли то, что творилось сейчас в моей душе, заглушало все остальные чувства.

Когда кровотечение прекратилось, я откинул в сторону испорченную футболку и снова уставился на телефон. Часть меня буквально молила о том, чтобы Белла перезвонила, потому что сделай она это, я не смог бы сдержать себя и взял бы трубку, а ответив на ее звонок, не нашел бы сил, чтобы снова повторять равнодушным голосом весь этот бред.

Услышь я сейчас даже просто голос Беллы, я вообще не смог бы произнести ни слова – просто разрыдался бы в трубку, как ребенок. А затем, призвав на помощь все свое мужество, я рассказал бы ей правду, признался бы в обмане, умоляя не бросать меня, приехать ко мне. До боли в кончиках нервов - мучительной всепоглощающей боли - я хотел прижаться к Белле, упасть в ноги, уткнуться головой в живот, сцепив руки на ее тонкой талии, не отпускать, держать, удержаться за нее, как за последнюю соломинку. Белз была нужна мне больше воздуха и лекарств.

Но телефон безжизненно лежал на кровати рядом со мной, и мне оставалось лишь сидеть и молча глотать текущие по лицу слезы, наблюдая за тем, как безудержно горят подожженные мною мосты, что столько лет соединяли нас с Изабеллой.

Безотчетный страх вдруг навалился на меня тысячетонным грузом. Еще никогда в жизни мне не было так страшно - даже в тот момент, когда я узнал о своем смертном приговоре. Я почувствовал, что если останусь в номере еще хоть на минуту, то просто сойду с ума.

Подгоняемый диким страхом, я накинул на себя джинсовку и опрометью выскочил на улицу, спеша как можно скорее оказать среди людей.

На тот момент у меня не было какого-то конкретно плана или цели, но стоило моему взгляду зацепиться за вывеску «Прокат машин», как в голову пришла неожиданная безумная идея.

Взяв автомобиль, я отправился в Форкс, даже не надеясь увидеть Беллу, но мне необходимо было почувствовать хотя бы близкое ее присутствие. Ни одной, хоть сколько-нибудь связной мысли, не было в моей голове - только оглушительная пустота, будто выжженная вековым солнцем пустыня.

Расстояние, которое обычно преодолевал за час, на этот раз я проехал за сорок минут, хотя и прежде никогда не соблюдал скоростные режимы. И это при том, что сесть за руль с моим-то нестабильным здоровьем, само по себе было невероятно легкомысленной затеей. Однако я надеялся на то, что, если и начнется очередной приступ, я все равно успею съехать на обочину прежде, чем потеряю способность управлять машиной – даже человек, стоящий одной ногой в могиле, иногда может быть достаточно самоуверенным.

Я сам не заметил, как оказался в Форксе и уже тормозил возле магазинчика за квартал до дома Свонов. Прячась за кустами, словно вор, я вплотную подобрался к пункту своего назначения.

Белла, сидевшая на крыльце дома, стала для меня ошеломляющей неожиданностью, несмотря на то, что в глубине души я и надеялся на что-то подобное.

Ее тонкие, почти прозрачные пальцы судорожно сжимали перила, будто она стояла на краю глубокой пропасти и боялась соскользнуть вниз. В сгущающихся сумерках я не мог, как следует, разглядеть лицо Белз, но видел, как мучительно искривились ее губы, голова запрокинулась назад, беззащитно обнажив фарфорово-хрупкую шею, а взгляд устремился вверх, словно ища там ответы на все вопросы. Вся хрупкая, сгорбившаяся фигурка Беллы походила сейчас на живой памятник боли. Я не мог представить себе, что сотворил это с ней собственными руками. За те дни, что я не видел ее, Белз словно превратилась в собственную тень, мне казалось, что дотронься я до нее - она рассыплется, оставляя после себя невесомую горстку пепла.

В эту секунду я возненавидел себя так, как никто другой не смог бы ненавидеть меня. Я разрушил жизни самых родных людей, которые любили меня и доверяли мне, а я обманул их всех, предал – ничтожество!

Как же больно, Господи! Почему?! Почему я все еще жив, почему сердце в груди все еще бьется, для чего?! Чтобы просто продлить эту невыносимую пытку?

Прежде чем развернуться и побежать прочь, я еще раз – самый последний раз – взглянул на Беллу. Боже, как же я любил ее! Много больше, чем собственную жизнь, которая теперь вообще не значила для меня ровным счетом ничего, я не дал бы за нее и ломаного гроша.

Изабелла была для меня всем, теперь же у меня не осталось ничего, но мне некого винить в этом, кроме себя самого. До абсолютного конца оставался всего лишь шаг, и этот шаг я должен был сделать сам, без Беллы.

Сев в машину, я на полной скорости помчался обратно в Порт-Анджелес, в жалкую гостиницу, не видя перед собой ровным счетом ничего из-за плотной пелены слез, застилавшей глаза.

***

И некому звонить – горят мосты,

И некуда лететь – украли крылья,

И монотонно чувство пустоты

Стучит по венам, сыпет снежной пылью.

Свеча в моем оплавилась окне,

Не в силах превозмочь дыханья ночи,

И, будто на костре, в её огне

Растаяла душа, как льда кусочек…

Я лежал на кровати, больше напоминавшей орудие пыток, скрючившись в позу зародыша, и даже не пытался заснуть. С наступлением ночи тучи на небе рассеялись, и одинокая, заблудившаяся луна заглядывала в окно – единственный и совершенно бесстрастный зритель моей агонии. Луне не было дело до моего горя, боли, одиночества, она видела сотни таких обреченных на смерть, в ее холодном, желтовато-белом сиянии не было даже намека на сочувствие, скорее, немое констатирование факта: ты скоро станешь частью вселенной, растворишься в небытие.

Устав беззвучно взывать к Богу с глупым вопросом «За что?!», я принялся, будто в горячке, бормотать слова прощения, адресованные Белле. Я безостановочно шептал, словно безумный, рассказывая ей всю правду, пытаясь объяснить то, что наделал сам и то, что сотворила с нами жизнь. Временами я забывался на несколько минут тяжелым сном, но снова просыпаясь, я бормотал и бормотал, дрожа всем телом, хоть в комнате и было душно.

В какие-то мгновения мне казалось, что Белз слышит меня и осуждающе смотрит из дальнего угла комнаты, обиженно поджав губы. Я знал, что это не больше, чем первый шаг к безумию, но не мог остановиться и замолчать, мне было нужно выговориться, рассказать всю правду пусть и воображаемой, но Белле.

Ближе к утру этот бред вдруг приобрел более-менее определенную форму, превратившись в четкую идею написать Изабелле прощальное письмо, в котором я смог бы рассказать ей всю правду.

Невозможно было даже на секунду вообразить, что она навсегда возненавидит меня, не узнав, что в действительности послужило толчком к такому ужасному поступку. Мне было жизненно необходимо получить хотя бы призрачную надежду на ее прощение.

Этой ночью, в одно из кратких мгновений забытья, мне приснилось, что Белла стоит на моей могиле, сжимая в руках букет белоснежных фиалок, и шепчет, что простила. Как же я хотел, чтобы когда-нибудь этот сон стал явью! Пусть я больше не увижу Изабеллу, не дотронусь, не сожму ее нежную руку в своей, но я был слепо уверен, что, если она простит меня, мы встретимся вновь на небесах.

Ко всему прочему, рано или поздно Белз все равно узнала бы о моей смерти. Мне казалось, что будет лучше, если она узнает о случившимся от меня или хотя бы сможет прочесть о том, что именно я думал и чувствовал, прощаясь с ней по телефону, сможет понять меня, убедиться в том, что никогда и никого я не любил и в половину того, как люблю ее.

Это прощальное письмо в моей голове, которое Белла должна была прочесть лишь спустя несколько лет, с каждой минутой приобретало все более четкую, определенную форму, становясь идеей, требующей немедленно воплощения в жизнь.

С трудом дождавшись часа открытия магазинов, я выбежал из гостиницы и, зайдя в магазин канцтоваров, попавшийся мне на глаза еще вчера вечером, купил писчую бумагу, ручку и простой конверт из плотной бумаги.

Вернувшись в номер, я написал письмо за считанные минуты, просто выплеснув на бумагу все то, что думал и чувствовал в тот момент. Не перечитав то, что написал, шепча «Люблю тебя, люблю. Просто знай об этом…», я аккуратно свернул письмо, положил в конверт и запечатал его.

Еще вчера в Форксе мне на глаза попался наш с Беллой одноклассник Кай, с которым мы были дружны в годы учебы. Мне оставалось лишь надеяться на то, что он согласиться помочь с моей последней безумной затеей.

Меньше чем через час я уже был в Форксе и звонил в дом Кая, стараясь не думать об окнах комнаты Беллы с плотно задернутыми занавесками – единственное, что мне удалось увидеть сейчас, проезжая мимо дома Свонов. На счастье, всего через пару минут Кай открыл дверь, не дав мне возможности окончательно погрузиться в охватывающее меня отчаяние. В первые мгновения на его лице отразилось недоумение: он явно не узнавал меня. Чтобы облегчить ему задачу, я снял с головы капюшон джинсовки, скрывающий почти половину моего лица.

- Эдвард? Эдвард Каллен, это ты?! – будто не веря собственным глазам, изумленно воскликнул Кай и отступил вглубь комнаты, чтобы дать мне возможность войти внутрь.

- Привет, - нацепив на лицо жалкую улыбку, ответил я, закрывая за собой дверь. – Ты один дома?

Вместо ответа тот коротко кивнул и жестом указал на диван, приглашая присесть.

- Как у тебя дела, как учеба? Я слышал: ты окончательно обосновался в Канаде, - спросил я, не решаясь перейти сразу к делу.

- Все отлично, Канада – замечательная страна, так что я действительно подумываю о том, чтобы остаться там насовсем. А как ты, как Белла?

Я чуть было по привычке ни ответил, что все прекрасно, с моей любимой все хорошо, мы по-прежнему вместе, но вовремя остановился, решив рассказать Каю все, как есть. Впервые мне пришлось говорить вслух о том, что случилось со мной за последнюю неделю, и это оказалось намного труднее, чем я мог себе представить. Когда в своем повествовании я дошел до просьбы, ради которой пришел сюда, слова уже давались мне с великим трудом. Я делал между ними длинные паузы, чтобы отдышаться и не дать воли слезам, которые с недавних пор могли подступить в любую минуту, не спросив на то моего разрешения.

- Безумие какое-то, просто не знаю, что сказать, не могу поверить, - прошептал Кай, когда я наконец закончил свой невеселый рассказ.

Не в силах больше произнести ни слова, я кивнул и неестественно выгнул спину: жгучая боль снова начинала зарождаться в основании позвоночника, что было совершенно некстати.

- Может, воды? – увидев мое побледневшее лицо, Кай вскочил с кресла и уже через считанные минуты протягивал мне полный стакан воды.

Я взял запотевший стакан, но мои руки так дрожали, что часть воды тут же выплеснулась мне на брюки. Это было настолько унизительно, что я не смог удержаться и болезненно поморщился, прежде чем сделать глоток воды. Подняв глаза на Кая, я поймал на себе его взгляд, полный жалости и сочувствия – единственные чувства, что я буду вызывать у окружающих до самого последнего своего вдоха. Мне некуда было от этого деться, но и смириться с этим я не мог.

- Эдвард, - после затянувшейся паузы заговорил Кай, - вероятно, это не мое дело, но я никак не могу отделаться от чувства, что ты совершаешь ужасную ошибку. Я говорю сейчас не о письме, а обо всей этой ситуации в целом. С другой стороны, не могу даже представить себе, что делал бы и что чувствовал бы, окажись на твоем месте. И все же позволь сказать тебе: Изабелле будет больно, мы все видели, как сильно она любит тебя. Думаю, ей будет тяжело оправиться от того, что ты сделал. Но, придя ко мне, ты уже принял решение, которое – я вижу – далось тебе нелегко, значит, так тому и быть. Единственное, что мне остается, - это помочь тебе всем, чем смогу.

- Ты передашь Белле письмо? – решил уточнить я. Мне нужно было убедиться в том, что Кай правильно понял мою просьбу.

- Да, я передам ей письмо, но только в том случае, если буду уверен, что она счастлива, и ее жизнь вполне удалась.

Мои же слова, прозвучавшие из уст Кая, вдруг показались мне до невозможности глупыми, даже абсурдными, но я кивнул в знак одобрения и протянул ему конверт с письмом, достав его из внутреннего кармана джинсовки:

- Спасибо, Кай…

Уже через пару часов я был в аэропорте Порт-Анджелеса и ждал посадки на рейс до Нью-Йорка, чтобы вскоре снова оказаться в своей палате, в которой мне суждено было провести жалкий остаток жизни.

Не будучи до конца уверенным в том, что смогу выдержать шестичасовой перелет, я решил позвонить родителям, чтобы попросить их встретить меня в аэропорту Нью-Йорка.

Понимая, что сейчас мне снова придется лгать – я уже почти задыхался от собственного нагромождения лжи! - я хотел подняться из кресла и отойти куда-нибудь в сторонку от гудящей вокруг толпы, но не нашел для этого сил, чувствуя себя с каждой минутой все хуже и хуже.

Закусив до боли губу, я набрал мамин номер.

- Да, сынок, - после третьего гудка, ее ласковый голос мягко коснулся моего слуха.

- Привет, мам, - я улыбнулся из последних сил, хоть и понимал, что она все равно не видит меня, - я хотел попросить вас с отцом встретить меня в Нью-Йорке, мой рейс уже через полчаса.

Я напрягся, предчувствуя ее вопрос, который она не могла не задать, и не ошибся:

- Ты прилетишь один? – сквозь напускное равнодушие в голосе мамы уже пробивались первые взволнованные нотки. – А Белла?

- Белла не приедет, мам… - Видит Бог, я пытался сказать это как можно спокойнее, но у меня ничего не вышло, мой голос прозвучал до ужаса жалко и беспомощно.

- Что-то случилось, сынок?! – мама больше не пыталась скрыть своего волнения.

- Мы решили расстаться, - мне понадобилась целая минута на то, чтобы собраться с духом и произнести эти насквозь фальшивые слова, которые, впрочем, в моем исполнении прозвучали достаточно искренне.

Вместо ответа на том конце провода послышался какой-то булькающий звук: то ли всхлип, то ли приглушенный вскрик – я так и не смог определить, в который уже раз за сутки мысленно пожелав себе умереть прямо здесь и сейчас.

- Она бросила тебя? – каким-то задушенным шепотом недоверчиво спросила мама.

- Нет-нет, это наше общее решение. В действительности, все уже давно к этому шло. За последние месяцы наши отношения сильно изменились, я слишком редко бывал дома, полностью увлекшись работой в адвокатской конторе. В какой-то момент мы с Беллой сильно отдалились друг от друга, стали почти чужими, - зачастил я, торопясь выплеснуть на маму весь запас приготовленной заранее лжи прежде, чем стремительно нарастающая боль в спине лишит меня возможности говорить. – С помощью поездки в Италию мы хотели попытаться наладить отношения, вдохнуть жизнь в наши потухшие чувства, но теперь все это уже не имеет никакого смысла. Проговорив вчера до глубокой ночи, мы с Беллой пришли к выводу, что ей совсем не обязательно проходить через все эти испытания из-за чувства долга – это стало бы невыносимым и для нее, и, в первую очередь, для меня самого. Будет лучше, если для нас все закончиться прямо здесь и сейчас. Поверь, мам, это решение далось нелегко нам обоим, но так ДЕЙСТВИТЕЛЬНО лучше!

- Но это же невозможно! Я ничего не понимаю! Это же БЕЛЛА! Как же так, сынок?! Я всегда знала, что она любит тебя, на самом деле любит! Эта девочка не может оставить тебя, я своим материнским сердцем чувствовала, что она будет с тобой всегда! – сквозь слезы воскликнула мама.

- За последнее время Белла сильно изменилась, как и я сам. Мы оба повзрослели и, возможно, просто переросли нашу детскую влюбленность, - я резко замолчал, в ужасе содрогнувшись от собственных слов, но, вспомнив про еще одну важную вещь, заговорил снова: - И еще, мам, я прошу вас с отцом не звонить Свонам, потому что они ничего не знают о моей болезни. Мы с Беллой решили сказать им, что просто расстаемся, а то, боюсь, они могли бы неверно истолковать причину нашего разрыва.

- Да как она могла?! - голос Эсми звенел от закипающего в ней гнева.

- Нет, мам, все не так! Разве ты не слышала, что я только что тебе сказал?! – в отчаянии воскликнул я. – Не нужно делать ошибочных выводов!.. У меня на мобильнике разрядился аккумулятор, но когда я приеду, мы спокойно обо всем поговорим, хорошо?

- Конечно, сынок, - быстро взяв себя в руки, шумно вздохнула Эсми. – Береги себя.

- Обязательно. До скорого, мам, - прошелестел я и поспешно нажал кнопку отбоя.

Конечно, я с самого начала допускал мысль, что все придут к выводу, будто я выгораживаю Беллу, решившую бросить меня, но был уверен, что смогу заставить их принять эту историю именно в том виде, в каком преподнес. Даже сидя в аэропорту после телефонного разговора с мамой, я и представить себе не мог: моя семья настолько разочаруется в Белле, что поначалу это станет чем-то сродни ненависти, особенно у Элис.

Если бы только в тот момент я мог хоть на секунду остановиться, отстраниться от собственной боли и отчаяния, взглянуть со стороны на то, что натворил! Вероятно, тогда бы я увидел, какую чудовищную ошибку совершил: не просто бросил Белз самым низким способом, отняв у нее возможность узнать правду, но и сделал ее предательницей в глазах моей семьи, нашей семьи, ведь она любила Элис, Эсми и Карлайла, как родных.

Так или иначе, но все было кончено, обратного пути для себя я не видел, как и дороги в будущее.

Жалкая развалина, лишившая счастья стольких людей, - я был глубоко противен сам себе.

Боль в позвоночнике резко превысила порог терпимости, застав меня врасплох. Я изо всех сил старался сдержать рвущийся из груди крик, чтобы не напугать сидящих рядом людей.

Руки плохо слушались меня, вдруг начав жить какой-то своей, отдельной жизнью, так что таблетки, которые я с таким трудом достал из кармана, высыпались из уже открытого мною флакончика и разлетелись по полу. При всем желании, я не смог бы поднять их, но, на счастье, сидевшая в соседнем кресле пожилая леди, достаточно резво для столь почтенного возраста вскочив со своего места, собрала с пола таблетки и высыпала их в мою дрожащую ладонь:

- Вот, возьмите. Вы тут одни? Может быть, Вам нужна срочная медицинская помощь, или достаточно Вашего лекарства? Принести Вам воды? – было видно, что она искренне беспокоится за меня – человека, которого видит впервые в жизни.

- Нет, спасибо, больше ничего не нужно, - привычным движением отправив в рот одну таблетку, с трудом пробормотал я сквозь стиснутые зубы.

- Если что, я здесь, в соседнем кресле, - пожилая леди легонько коснулась моего плеча своей по-старчески суховатой рукой и снова села рядом.

Я закрыл глаза и принялся терпеливо ждать, когда под натиском сильнодействующего лекарства боль начнет отступать. Прошло минут десять, прежде чем я снова открыл глаза и медленно обвел взглядом пространство вокруг себя. Все выглядело ровно так же, как и прежде, но, тем не менее, какие-то неуловимые изменения во мне самом, случившиеся за последние несколько минут, заставили на много посмотреть иначе.

Я вдруг с ошеломляющей ясностью осознал, что жизнь не стоит на месте, так было и так будет всегда. Даже когда от меня останутся лишь воспоминания в сердцах родных, планета не перестанет вращаться, как не перестала она вращаться несколько лет назад после смерти бабушки.

И сегодня, восьмого августа две тысячи третьего года, был совершенно обычный день, как и любой из тысячи других дней. Люди вокруг все так же продолжали жить, встречая и провожая своих близких, солнце все так же пряталось где-то за пепельно-серыми облаками над Порт-Анджелесом, стрелки на часах все с той же неизменной скоростью двигались вперед.

В этот день не случилось ничего такого, что заставило бы небо обрушиться на грешную Землю. Просто именно сегодня закончилась моя жизнь…

========== Глава 21. Я нарисую новый день палитрой старых красок ==========

Задуй свечу. Задерни занавеску.

Остатки света собери в ладонь.

Ни в ангелы, ни в музы, ни в невесты

Я не гожусь. И солнечный огонь

Не для меня отныне: вреден слишком

Моим неподготовленным глазам.

Смотри: меня испепелила вспышка

Тех слов, что ты сказал… и не сказал.

Оставь. Лети туда, где свет и ветер!..

Я до небес рукой не достаю…

Мне тихий сумрак вкрадчиво ответил,

Что жизни нет в придуманном раю…

2012 год

POV Белла

Меня разбудил громкий раскат грома, прокатившийся по крыше. Ярко вспыхнувшая молния на мгновение осветила запустелую комнату, насквозь пропахшую одиночеством и пылью.

Зачем я пришла сюда, что хотела найти среди давно покинутых, позабытых вещей? Ответы на вопросы, иллюзию присутствия Эдварда? Здесь не было ничего… только гуляющий из комнаты в комнату ветер, неспешно сметающий серую пыль с рассохшейся мебели.

Где-то на первом этаже резко хлопнули оконные ставни, заставив меня похолодеть от ужаса. Новая вспышка молнии, расколовшая надвое предутреннее небо, затянутое тяжелыми свинцовыми тучами, придала комнате что-то зловещее. Мне вдруг показалось, что каждый предмет в ней смотрит на меня с укором, даже враждебно, словно я нарушила их многолетнее забвение, болезненно напомнив о счастливых, давно минувших годах.

Я резко вскочила на ноги с отсыревшей кровати – та протяжно застонала, от чего вся моя кожа покрылась мелкими мурашками. В голове не осталось ровным счетом ни одной мысли – лишь огромное желание выбраться отсюда как можно быстрее и бежать, бежать, бежать…

Не помня себя от страха, подгоняемая оглушительными раскатами грома я почти скатилась с лестницы и выскочила на улицу. Первые тяжелые капли дождя упали мне на лицо, но я продолжала бежать, едва различая дорогу, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь.

До дома я добралась уже основательно промокшей и грязной, однако у меня не осталось сил даже на то, чтобы стянуть с ног обувь. Как была, я повалилась на диван в гостиной, наверняка, загубив его раз и навсегда, и свернулась калачиком. Меня била крупная дрожь, но я лишь плотнее обхватывала себя руками и крепче стискивала стучавшие от холода зубы. Комнату освещал только одинокий фонарь за окном, раскачивающийся на ветру. Его слабый свет беспрестанно трепыхался и бился, словно птица в западне, желая выбраться на свободу.

Гулкая пустота в моей голове вновь стала заполняться воспоминаниями об Эдварде: наше знакомство в школьной столовой, первый поцелуй на лестнице в дома Калленов, первая ночь… - это был безумный калейдоскоп ярких картинок, торопливо сменяющих друг друга. Я бродила по узкому лабиринту собственной памяти в бессмысленной попытке найти ответ на мучавший меня вопрос: почему?! Ответа не было. С каждой минутой я все больше и больше тонула в ядовито-сладких воспоминаниях, все отчетливее понимая – я простила Эдварда, простила всем своим кровоточащим сердцем, я простила бы ему даже большее, я прощала бы его еще тысячу раз, если бы он был жив, если бы был рядом, если бы… если бы…

На меня навалилась такая беспросветная тоска, что я, давясь слезами, словно одинокая волчица, принялась тихонечко подвывать и поскуливать, до ломоты вцепившись пальцами в обивку дивана.

Эдвард всегда принадлежал мне, а я принадлежала ему - мы были половинками единого целого. И сейчас я со всей горечью осознала, что не просто потеряла свою половинку – она мертва, растворилась в холодной вечности и больше никогда не вернется.

Кто-то легонько коснулся моего лица, убирая с него пряди волос, словно крохотная капелька теплоты и нежности просочилась в реальность из моего сна, в котором все дышало Эдвардом и нашей любовью.

Распахнув веки, я наткнулась взглядом на встревоженную темноту внимательных глаз Джейкоба – будто с разбега врезалась в бетонную стену разочарования. Моя счастливая жизнь рядом с любящим Калленом осталась где-то в параллельной реальности. В этой же был лишь мой муж, с которым я не знала, что мне теперь делать, и прощальное письмо Эдварда во внутреннем кармане моей джинсовки, обжигающее грудь даже через плотную ткань джемпера. Первое острое горе схлынуло – осталась щемящее сердце тоска, вечная, не проходящая, и пустота, которую никогда и ничем не заполнить.

- Что случилось, Белла?! – голос Джейка чуть вибрировал от волнения.

Не зная, что ответить, я покачала головой и с трудом приняла сидячее положение – все тело ломило так, будто я ненароком угодила под асфальтоукладчик. Только сейчас я вспомнила, что вчера утром Джейкоб уехал на один день в Сиэтл и, видимо, только что вернулся домой.

- Но что-то же случилось! – уверенно произнес он. – Что-то с Мелл?

- Нет, - с трудом выдавила я, отчаянно борясь с подступающими слезами.

- С родителями? – продолжал допытываться Джейк.

Глядя в пустоту, я снова покачала головой и перевела на мужа затуманенный от слез взгляд. Не знаю, что он смог в нем прочесть, но, спустя минуту, в его глазах мелькнуло что-то вроде понимания. Джейкоб придвинулся ближе и, положив свои ладони мне на плечи, заглянул в глаза:

- Белла… - возможно, мне это лишь казалось, но слова давались ему с трудом. – Я не хочу давить на тебя. Не стану лезть тебе в душу. Потом, когда будешь готова, ты сама расскажешь, что случилось, пообещай мне это.

Закрыв глаза, я несколько раз энергично кивнула и перестала сдерживать рвущиеся из груди рыдания. Не говоря больше не слова, Джейк притянул меня к себе, снова превратившись в самого лучшего друга на свете, который всегда готов помочь, не задавая при этом лишних вопросов.

Я рыдала, уткнувшись лицом ему в грудь, цепляясь пальцами за его рубашку, а он укачивал меня на руках, словно я была маленькой потерявшейся девочкой.

В какой-то момент чувство вины перед этим мужчиной, заслуживающим много больше, чем я могла ему дать и давала все эти годы, снова напомнило о себе, однако я смогла запереть его в отдаленном уголке своего сознания. Я знала, что поступаю неправильно, но не могла найти в себе сил для того, чтобы что-то изменить, рассказать Джейку правду, объяснить, что все эти годы мы жили лишь в придуманном семейном раю, который вчера рухнул.

Мысленно пообещав себе, что непременно поговорю с Джейкобом позже, я продолжала искать у него утешения, как побитый штормом корабль, спешащий вернуться в свою тихую гавань, где всегда светит солнце. Я понимала, что настало время плыть дальше, плыть самой, но не могла заставить себя отказаться от этого уютного причала прямо сейчас. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя и залатать пробоины.

- У тебя вся одежда в грязи, - прошептал Джейк, когда мои рыдания перешли в судорожные всхлипы.

- Я попала под дождь, поскользнулась и упала, - сиплым голосом пояснила я, вытирая ладонью мокрые от слез щеки.

- Ну вот, а теперь еще и лицо, - мягко улыбнулся Джейкоб, - тебе нужно в душ.

Он поднялся с дивана, держа меня на руках, и зашагал вверх по лестнице. Внезапно возникшая догадка, что он намеревается принять душ вместе со мной, обожгла меня кипятком. Даже сама мысль о близости с Джейком вселяла в меня ужас. Между нами больше никогда и ничего не может быть – в эту секунду я поняла это совершенно отчетливо.

Вопреки моим опасениям, он усадил меня на плетеный стул, стоявший в углу ванной комнаты, включил воду и тактично вышел, мягко прикрыв за собой дверь.

Обжигающе горячая вода благотворно повлияла на мои сведенные от напряжения мышцы. Однако внутри по-прежнему царила промозглая пустота, как за окном в одинокую зимнюю ночь.

Закутавшись в толстый махровый халат, я выскользнула из ванной и обессиленно поплелась в спальню, не переставая думать о том, что мне теперь делать с обломками своей жизни.

В комнате меня уже ждал Джейкоб. На прикроватной тумбочке стояла чашка дымящегося чая, наполняя воздух солнечным ароматом бергамота - как раз то, что было мне сейчас необходимо, - даже в этом мой муж оказался безошибочно предусмотрителен.

Я села на кровать и сделала осторожный глоток обжигающего чая.

- Белла, - пересев поближе ко мне, Джейк нарушил тягостное молчание, - возможно, остаться в Форксе было ошибкой.

Я удивленно взглянула на мужа, оставив в покое фарфоровую чашку с дымящимся напитком.

- Новую жизнь нужно начинать в новом месте, - взяв меня за руку, продолжил говорить он.

– Я не знаю, что случилось, но знаю, что не хочу, не могу потерять тебя и все то, что у нас есть. Я люблю тебя. - Джейк судорожно вздохнул и крепче сжал мою руку. – Вчера в Сиэтле мне предложили работу в другой стране, и я отказался, но сейчас мне кажется, что смена обстановки, новые люди вокруг – все это было бы кстати, пошло бы на пользу, немного встряхнуло бы, как глоток свежего воздуха. Белла, я не прошу тебя ответить мне прямо сейчас, подумай, но… поедем, Белз, поедем, прошу тебя!

- Куда?! – ошарашенно прошептала я.

- В Италию! Давай переедем в Италию! – горячо воскликнул он.

Услышав магическое слово «Италия», я окончательно потерялась, заблудилась в себе и своих эмоциях. Все мое естество тут же устремилось туда, в эту волшебную страну, которой я отдала свое сердце много лет назад. Вновь оказаться там было равносильно тому, как прикоснуться к прошлому, прикоснуться к Эдварду. Я почти ненавидела себя в эту минуту, ненавидела себя за свои мысли, но ничего не могла с собой поделать.

- Да, я согласна! Поедем в Италию! – крепко сжав руку Джейкоба в ответ, выдохнула я.

***

Этого не будет никогда:

Не придут ушедшие, увы,

Ведь они уходят навсегда,

В тишину по звёздному пути.

Не придут, не улыбнутся вновь.

Закричу - молчание в ответ.

Им, быть может, не нужна любовь,

Как не нужен солнцу лунный свет.

Я не верю, верить не хочу,

Просто я не знаю звёздный путь:

Может, если очень захочу,

Мне ответят, всё же, что-нибудь.

А на небе жёлтая луна,

И какое дело ей до нас?

Этого не будет никогда…

Или будет?.. Может быть, сейчас…

Я была за многое благодарна мужу, но, увы, не более того. В те дни, когда мы собирали вещи для переезда, все улаживали и подготавливали, я осознавала с мучительной горечью, что не должна была выходить за него. Я была той женщиной, которая изначально была неспособна его любить. Уважение, забота, доверие, тихая нежность и теплота – что угодно, кроме любви. Вся любовь была заперта в моем сердце, ключ от которого был отдан Эдварду - он унес его с собой на небеса. Сейчас мое умершее сердце жило одним – надеждой, что на новом месте, в другой стране мне станет легче, я смогу на время переключиться, не забыть, но смириться, смогу найти в себе силы отпустить Джейка. С каждым днем, часом, минутой в моей голове укреплялась одна мысль – Джейкоб должен найти свое счастье, встретить ту женщину, для которой он будет всем, я же обязана его отпустить, нельзя прожить остаток нашей жизни во лжи. Я мучила эти годы всех, да у нас была хорошая, благополучная семья, но не думаю, что Джейк был полностью счастлив. Мой муж не был глуп, напротив, он был умным, проницательным мужчиной, который знал и чувствовал, что любит за двоих.

Сейчас, упаковывая с тщательной дотошностью вещь за вещью, я пыталась себя занять, мои мысли были собраны, как та стопка детских футболочек Мелли. Я гнала от себя строки письма моего Эдварда, но уже знала наизусть каждое слово, букву, я слышала интонации, чувствовала его, словно лист бумаги был пропитан его сущностью. И все же я стойко держалась, не позволяя себе упасть в бездну за ним, пусть та темнота была для меня сладкой, желанной, но здесь, в этом мире, у меня были беспрекословные обязательства – моя дочь стояла превыше всего, даже моего невыплаканного горя.

Мой долг перед Джейкобом тоже нельзя было отодвинуть в дальний угол, пусть наш брак теперь существовал только на бумаге, но я ценила его. Да, больше мы не были близки и никогда не будем, но до того момента, когда я решусь поставить точку и отпустить мужа, я обязана вести себя соответственно. Мне было тяжело, но Джейку, думаю, было не легче: он не мог не чувствовать, что наша семья неотвратимо рушится. Нет, со стороны все выглядело, как прежде: завтраки, обеды, ужины, прогулки, чуть прохладный поцелуй в щеку при прощании, но с того дня я уходила спать в гостевую, мотивируя это тем, что мне тяжело, иногда ссылаясь на головную боль. Джейкоб все понимал, не задавал никаких вопросов, но от этого я чувствовала себя еще ужаснее.

Ради всего того хорошего, что было между нами за годы брака, мне следовало отпустить его как можно скорее. Я прекрасно понимала, что рядом со мной он просто тратит бесценное время, но что-то удерживало меня от самого первого и решительного шага в сторону развода.

В моей голове звенело сотней колокольчиков «Италия», словно только одно название страны, где я была бесконечно счастлива с Калленом, могло дать сил, вдохнуть воздуха в мою грудь, опаляя светом истосковавшееся сердце.

Я мечтала показать моей - нашей с Эдвардом! - девочке город, в котором каждый уголок напоминал о нем, словно там, под палящим солнцем, на прогретой, обласканной земле я могла приблизить их друг к другу.

Закрывая глаза, я слышала звуки оперы, напевала тихонечко слова арии и ощущала шелковисто-нежный аромат лесных фиалок. Да, мои лесные фиалки были живы в моем сердце.

И сейчас оно стремилось в Италию - туда, где можно коснуться рукой прошлого, где нет тяжести мучительных воспоминаний, есть лишь шелестящая мелодия моей единственной любви.

В последние дни мне снился сон, повторявшийся с мучительной постоянностью: я брела по воде, мои ноги омывала прохладная, прозрачная, как слеза вода, что-то таинственно нашептывая, зазывая зайти глубже. Вода манила к себе, суля покой и радость, коварно обещая, что на ее глубине меня ждет мой Эдвард, я слышала его голос, он был приглушенным, будто растворенным в воде - мелодичные звуки, падающие каплями в душе.

Я хотела уйти на глубину, но что-то одергивало, я знала, что не имею права поддаться зову. Два голоса, зовущие меня – Эдвард и Мелли. Я выбирала Мелли.

Мы с дочкой уехали на несколько дней раньше Джейка: так было решено сразу, он заранее договорился о квартире.

Моя семья: мама, отец, сестра с мужем и племянником – все собрались, чтобы проводить нас. Рене была не в силах сдержать слезы: еще никогда я не уезжала от нее так надолго, впервые я увозила Мелли. Папа стоял, понурившись, в стороне, только Роуз, заключив меня в объятия, прошептала:

– Я чувствую, что в Италии все изменится. Родная, ты все сделаешь правильно.

Вдруг она отодвинула меня от себя, пристально посмотрела в глаза, а затем снова резко прижала к себе:

- Белз, отпусти Джейка! Ты несчастна с ним, как и он с тобой! – горячо прошептала Розали.

Онемев от ее слов, я не смогла спросить, как она все поняла.

- Я твоя сестра, я люблю тебя и вижу все, что происходит между вами, - успела добавить она, прежде чем к нам подошел мой муж.

Мы улетали вдвоем с Мелли, я крепко держала ее маленькую ладошку в своей руке, она была моим всем - всем, что у меня осталось на земле, что удерживало на ней. Когда самолет взлетел, в моей груди, словно что-то ожило, будто маленький солнечный луч подкрался незаметно, даря крохи тепла.

Италия встретила нас искрящимся солнцем, журчанием воды в фонтанах, воркованием сизых нарочито откормленных голубей на площадях, дурманящим ароматом распускающихся цветов и парящим над всем тягучим запахом кофе. Италия - вечная, прекрасная страна, поющая о любви и надежде, мечтах и желаниях.

Я не хотела заниматься обустройством квартиры, решив, что еще успею навести порядок, прибрать, сделать жилье домом, правда, желание обустраивать именно дом у меня не было.

Моим настоящим домом навсегда осталась та маленькая, почти крохотная, как дамский носовой платок, квартира, в которой я прожила несколько самых счастливых лет. Она был тем самым уютным уголком, который люди ищут всю жизнь.

Я мечтала показать своей девочке страну, город, который был неразрывно связан с ее отцом. Для меня стало самым важным сделать все, чтобы Эдвард присутствовал в жизни нашего ребенка. Только узнав, что его нет, я поняла, как эгоистично поступила, отняв у него малышку, сделав ее только своей.

У меня будет время корить себя, но сейчас важнее познакомить Мелли с теми местами, где мы бывали с Эдвардом, показать ей наш мир.

Город почти не изменился, все словно замерло. Я медленно, как старушка, прогуливалась по тихим извилистым улочкам, таящим в себе море секретов. Когда-то Эдвард был моим проводником, сейчас пришла моя очередь стать им для Мелли.

Она была нетерпелива, спешила, ей хотелось увидеть все как можно скорее, быстрее объять необъятное. В солнечном свете, кружевом падающем на старинные каменные дома, танцевали ароматы воспоминаний, подчеркнутые нотами новых впечатлений.

Я говорила без умолку, указывала на каждый знакомый уголок:

– На этой площади твой папа покупал мне мороженое, оно таяло так быстро, что я мгновенно становилась липкой, перепачканной. Знаешь, он всегда смеялся, когда замечал капельку сладости на моих пальцах. Твой папа обожал немножко подшутить надо мной… Родная, посмотри, видишь, как много голубей, стоит тебе поднять ладошку с пшеном, и они слетятся к тебе на маленькое пиршество… Мелли, это оперный театр, ты ведь помнишь, я много рассказывала о нем. Твой папа любил оперу, он подарил мне звуки музыки, Мелл, я обязательно отведу тебя туда, и мы посмотрим тот самый спектакль.

Я не могла поверить своим глазам, но на углу, в самом темном местечке, продавали крохотные, как бусинки, фиалки - нежно-сиреневые бархатистые мечты леса, собранные в букетики, перетянутые шелковыми ленточками. Эдварда больше не было, но цветы, которые он дарил мне, были живы.

Купив два букетика, я прижала свой к груди, словно хрупкие цветы могли вернуть меня назад. Увы, тщетно. Мелли смешно прятала аккуратный носик с парой веснушек в фиалковую нежность, пачкаясь в пушистую желтую пыльцу, как я когда-то в мороженое.

Мы обошли все, что могли, увидели так много за один день, и дочка падала от усталости.

Солнце спряталось за горизонтом, зажглись уличные фонари, люди, завлеченные прохладой, высыпали на улицы. Все наполнилось рокотом грудных средиземноморских голосов, речью, напоминающей пение: вскрики, гул, радость, возмущение – голос толпы. Я сидела на скамейке в парке, прижав к себе задремавшую дочку, она тихонечко, словно мышонок сопела, бормотала во сне, как Эдвард.

Я наслаждалась моей тишиной среди моря людей.

На следующий день мы снова пошли гулять, а ночью, когда Мелли тихо спала на застеленном в гостиной диване, я перебирала вещи, раскладывала - занимала руки монотонной работой, чтобы не думать, однако воспоминания настойчиво атаковали меня. Я хотела забыться в Италии, но разве можно мечтать о забвении в городе, где каждый угол дышит прошлым? Невозможно!

Я словно проживала свои ушедшие дни заново, видела и слышала Эдварда, он будто вернулся ко мне – нет, я не сходила с ума, я просто кожей чувствовала его присутствие.

Впервые к боли в моем сердце присоединилось ощущение покоя, странного покоя, напоминающего штиль перед бурей.

У меня была возможность подумать, взвесить все, что случилось в моей жизни, возвратиться назад и заглянуть в будущее, представить себе, каким оно будет.

Глубокой ночью, когда на небе не видно ничего, кроме бархатистой мглы, я сидела на подоконнике, обдуваемая прохладным ветром, гонимым с моря.

Он дышал теплом, обещаниями, надеждами, в его рокочущем гуле я слышала Эдварда и говорила с ним, рассказывала, жаловалась, корила себя, его и нашу молодую глупость, самонадеянность, проклинала эгоизм, сожалела обо всем, что мы потеряли, не сберегли.

Я надеялась только на одно – где бы он ни был, Эдвард видит меня и Мелли.

***

Утром, пока солнце еще не вошло в зенит, я собрала дочку, и мы вновь вышли на прогулку: было много прекрасных местечек, оставшихся еще не увиденными.

В этот день город словно подшучивал надо мной: я постоянно блудила, путая улицы, от перспективы основательно заблудиться меня спасало лишь знание итальянского, воспоминания о том, куда надо идти. И все же раз за разом мы с дочерью оказывались не в том месте, куда шли. Я расстраивалась, пытаясь выйти из бесконечного лабиринта домов, но улицы упорно вели меня по только им ведомым маршрутам.

Я стояла, сжимая ладошку Мелли в своей руке посреди узкой, уютной улочки, усеянной аккуратными домами: опрятные витые балконы, закрытые резные ставни, никакого пляшущего на веревках белья, цветы в глиняных кадках, из приоткрытых окон раздавались тихие мелодичные голоса и вырывались ароматы свежесваренного кофе со взбитыми сливками – обеспеченное спокойствие.

Оглядываясь по сторонам, я пыталась понять, в какой проулок нам свернуть, чтобы поскорее выйти на площадь, ведь уже близился вечер. Вдруг что-то привлекло мое внимание: белоснежная занавеска на одном из окон дрогнула, словно кто-то поспешно прикрыл ее – человек или же невидимая рука ветра. Я понимала, что неприлично рассматривать чужие окна, но все же не могла не подойти ближе, присмотреться. Зачем мне это было нужно? Трудно сказать, ведь прежде я никогда не страдала чрезмерным любопытством. Какая-то неведомая сила, равная земному притяжению, влекла меня к этому чужому дому все ближе, ближе и ближе…

Мое сердце упало в груди, словно подбитая на лету птица, оно трепыхалось в агонии, стало трудно дышать. Я вдруг увидела того, кого не было, не могло быть! Он ушел, простился со мной навсегда! Скорее всего, мое глупое, истосковавшееся сердце решило сыграть злую шутку, добить, даря призрачные, как дымка над морем, иллюзии. Но, Боже мой, я действительно видела непокорные бронзовые волосы, в которых играло солнце, и светлую кожу – образ, навсегда запечатленный в памяти, ожил в моем растерзанном воображении.

- Мама, мама, пойдем! - Мелли резко дернула меня за рукав, заставляя обернуться.

- Сейчас, родная, одну минутку, - рассеянно взглянув на дочку, пробормотала я.

Не в силах прийти в себя от увиденного, я снова, как завороженная, обернулась на дом, но наткнулась взглядом на закрытое окно. В голове пронеслось горькое: «Изабелла, тебе все привиделось, показалось!»

Всю обратную дорогу меня не покидало болезненное ощущение, что я сама нарисовала себе Эдварда, ведь он умер, мой единственный, любимый мужчина на Небесах, и я не могла его увидеть в этом доме, за той занавеской! Его не может быть на этой Земле!

И все же с несвойственной для себя решимостью я пообещала себе, что вернусь в этот дом. Мне нужно было понять, что происходит: или это я сошла с ума, или мир перевернулся с ног на голову.

========== Глава 22. Медленно вальсируя на краю вселенной ==========

Добей меня, во мне иссякли силы.

Я - чёрный труп, - лежу у ног твоих.

Всё облетело, отцвело, остыло…

Лишь пара чёрных крыл,

Да сердце между них…

Танцуем танго… танцуем любовь… танцуем танго, любовь моя…

- Девочки, просыпайтесь! Ну же, сони, вставайте! – жизнерадостный голос Джейкоба вихрем ворвался в спальню, прогоняя остатки сна, медленно витающие в прогретом ярким утренним солнцем воздухе, которое беззастенчиво пробиралось сквозь окно.

Мелли, уснувшая вчера в моей кровати, немедленно вскочила на ноги, разбежалась, пружиня матрац, и с криками: «Джей-Джей!» прыгнула ему на руки. Тот ловко подхватил ее, прижал к себе и закружил по комнате. Уже в следующую минуту оба с хохотом повалились на кровать, едва не раздавив меня, не желающую так просто расставаться с гостеприимными объятиями мягкой постели.

Растревоженная вчерашним видением в окне незнакомого дома, я смогла задремать лишь под утро, и сейчас чувствовала себя совершенно разбитой. Глядя на эту парочку, резвившуюся у меня под боком, я почувствовала в груди острый укол совести: ну как, как я могу лишить их этого, поставив точку в нашем с Джейком браке?! Мой брак, вернее, все, что с ним связано, отразится не только на мне, но и на моей дочери, сильно привязанной к отчиму, на Джейке - на всех! Эта мысль совсем не прибавила мне настроения, вызывая стойкое желание засунуть голову под подушку, но вместо этого я храбро стянула с себя одеяло и улыбнулась растрепанному мужу.

- Ну что, красавицы, скучали по мне? – щекоча Мелли пятки, не своим голосом пробасил он.

- Скучали, скучали! – захихикала дочка, пытаясь вырваться.

Спустя минуту Джейкоб ослабил хватку, и малышка выбежала из комнаты, звонко шлепая по полу босыми ногами.

- И ты скучала? – муж лег рядом, подперев голову кулаком, и заглянул мне в глаза.

- Конечно! – обманчивые слова с легкостью сорвались с моих губ, я даже не подумала, а они уже улетели в воздух. Но что еще я могла ответить?! Что в последние дни все мои мысли были настолько поглощены Эдвардом, что я даже ни разу не вспомнила о Джейке?! Он в одно мгновение ушел из мыслей, сердца, словно был незначительным, тем, кого можно забыть, не задумываясь. Но и это было не так: забывать о нем я не хотела, Джейкоб был моим другом - другом, которого я не хотела бесследно терять.

- У тебя появился румянец на щеках, и глаза снова блестят, - его указательный палец нежно очертил линию моей скулы и замер на подбородке. – Мы правильно сделали, что решили переехать сюда.

- Да, правильно, - эхом отозвалась я, снова вспомнив лицо Эдварда за паутиной занавески. У меня было стойкое, ничем не подкрепленное убеждение, что все, происходящее сейчас, правильно, словно судьба стала сама решать, как ей распорядиться нашими жизнями.

- Когда мы уже будем завтракать? Я хочу есть! – требовательный голосок Мелл, появившейся в дверях спальни, заставил Джейкоба подняться с кровати и, схватив девочку под мышку, спуститься в кухню.

За столом они оживленно болтали, решая, куда нам сегодня пойти и чем заняться. Я же молча наблюдала за ними и, сгорая от стыда, придумывала подходящий предлог, чтобы остаться одной и снова отправиться к тому дому, где вчера мне привиделся Эдвард.

Джейкоб стал расспрашивать Мелли о том, куда мы с ней ходили и что успели увидеть за те дни, пока его не было. Дочка принялась обстоятельно отвечать на его вопрос, загибая пальчики на своей руке. Внутренне сжавшись, я готовилась к тому, что она вот-вот скажет что-нибудь о своем папе, когда-то бывавшим здесь вместе с мамой, но, к моему удивлению, этого не случилось. Осознанно или нет, но Мелл умело избежала какого-либо упоминания о своем отце, словно он был нашей с ней маленькой тайной. Я с облегчением перевела дух, отчего чувство вины перед мужем резко возросло во мне раза в три. Мне было горько и стыдно, но в тоже время мысль о том, что мой Эдвард остался только моим и нашей дочери, грело душу. Я понимала, что Джейк не тот, кто должен знать о моих метаниях, он не заслужил этого. Для Мелли отец всегда был тем, кого она хранила в своем маленьком сердечке, даже не видя, не зная, но чувствуя с ним какую-то неосязаемую связь. Что бы ни делал Джейк, он всегда оставался Джей-Джеем.

После завтрака Мелл убежала переодеваться для прогулки, а мы с Джейком остались в кухне, чтобы убрать со стола. Блэк насвистывал какую-то веселую мелодию, передавая мне грязную посуду. Я слышала за своей спиной его шумное дыхание, его шаги, слышала, как он открывает и закрывает холодильник, ощущала вибрацию в воздухе от движений Джейкоба. Мне вдруг стало тесно. Тесно и душно, словно здесь для меня не осталось места. Безудержной силой меня влекло Туда, быстрее, как можно быстрее! Хотя я понятия не имела, что и кто меня там ждет. Да и ждет ли?!

Домыв последнюю чашку, я резко повернулась к Блэку:

- Может, вы погуляете с Мелл вдвоем? – на одном дыхании выпалила я. – Я так устала за последние дни. Хочется побыть немного одной, просто посидеть где-нибудь на лавочке, подставив лицо солнцу, или неспешно побродить по городу… только я, Италия и больше никого…

Джейк замер посреди кухни и удивленно взглянул на меня, словно впервые увидел, но тут же улыбнулся и медленно приблизился ко мне.

- Конечно, Белз, все, что захочешь, - он улыбнулся еще шире и привычным движением заправил мне волосы за уши, вскользь погладив щеку. Нежно и с любовью.

Сама не знаю почему, я порывисто обняла мужа, крепко обхватив руками его шею. Вероятно, чувство вины во мне дошло апогея. Все перемешалось во мне: вина, чувство благодарности за прожитые годы - за хорошие, на самом-то деле, годы, - моя нелюбовь к нему, но огромное чувство уважение и нежность, которая сопровождала наш странный брак, моя любовь к Эдварду, не ставшая меньшей за эти годы - как я могла меньше любить того, кто был всегда в моем сердце.

- Спасибо! – выдохнула я, уткнувшись носом ему в шею. Что именно подразумевала я в эту минуту, известно одному Богу.

- Не за что, родная, - его пальцы пробежались вдоль моего позвоночника и крепче прижали меня к себе.

Неожиданно мне пришло в голову, что со стороны все это выглядит не более чем давно заученная игра, в которой каждый привычно играет отведенную ему роль. Не более.

Эта внезапная мысль смогла хотя бы на время притупить во мне едкое чувство вины. Переведя дух, я наконец смогла вздохнуть свободнее и даже, не прилагая никаких усилий, чмокнула Джейкоба в щеку.

***

«Немногие, наверное, понимают, как прекрасно находиться в объятиях другого, когда хочется замереть и не двигаться часами. Конечно, есть такие, но их меньшинство. Чтобы по-настоящему оценить объятия любимого человека, надо прежде узнать, каково без них…»

Стивен Кинг «Роза Марена»

Белла с трудом нашла тот самый дом. Ей казалось, что она совершенно точно запомнила вчера дорогу, но, попав в лабиринт узких итальянских улочек, девушка поняла, что заблудилась. Белз то замедляла шаг, всматриваясь в так похожие друг на друга дома, то, поддаваясь какой-то необъяснимой панике, снова ускорялась, почти срываясь на бег.

Волнение настолько захлестнуло ее, что она не заметила, как прошла мимо… почти прошла мимо, но что-то вдруг заставило девушку остановиться. Белз показалось, будто кто-то окрикнул ее - она оглянулась, растеряно обвела взглядом пустынную в час сиесты улицу и только сейчас узнала оставшийся позади дом из белого камня. Большой и добротный, увитый диким тягуче-зеленым виноградом, он был практически братом-близнецом всех остальных домов на этой улице. Единственное, что его отличало, - это большие окна, забранные коваными решетками, занимавшие добрую часть стены. Сейчас решетки были распахнуты настежь, и ветер игриво трепал невесомые белоснежные занавески, надувая их подобно парусам, отчего дом напомнил Белле величественный корабль – корабль своей мечты, который она так долго ждала, стоя на берегу жизни.

Она вдруг почувствовала себя Ассоль - девочкой из старой книжки, каждую минуту жизни ждавшей на берегу свои алые паруса, свою мечту, которая непременно должна была однажды стать реальностью. Ее принц, ее надежды должны были быть воплощены.

Сердце девушки встрепенулось в груди и пустилось вскачь. Она сделала несколько нерешительных шагов к дому, не сводя глаз с открытых окон, и замерла в метре от высоких кованых ворот. Со вчерашнего дня Беллу неудержимо влекло сюда, с таким отчаянным упорством она искала сегодня этот дом, но сейчас, когда до ее цели оставался всего один шаг, вся решительность куда-то улетучилась, оставив после себя лишь смятение и неуверенность. Она вдруг стала робкой, нерешительной, сомнения кружились вокруг нее подобно стае белых птиц.

Вся эта ситуация вдруг показалась Изабелле до смешного абсурдной. Ну, в самом деле, что она скажет людям, живущим здесь?! Они, наверняка, сочтут ее сумасшедшей и, пожалуй, будут правы!

А что, если?.. Нет, нет, это невозможно! Белле так страшно было поверить в то, что вчера она действительно видела Эдварда, но еще страшнее было разочароваться, убедившись в том, что он ей лишь привиделся. Как она сможет пережить все это?!

На секунду в голове девушки мелькнула шальная мысль: «Убежать! Убежать, пока не поздно!» Но следом за этим она представила, как неопределенность и сомнения с новой силой начнут терзать ее, и, глубоко вдохнув, сделала последний шаг.

Белла положила руку на витиеватую кованую ручку ворот – раскаленный на солнце металл обжег ей кожу. Эта короткая вспышка боли мгновенно отрезвила девушку, лишая ее последних сомнений.

Уже в следующую минуту Белз стояла в центре небольшого дворика, выложенного брусчаткой и украшенного двумя красивыми клумбами, занимавшими почти половину свободного пространства. Махровые розы распустили свои бутоны под ласковым солнцем, на их шелковисто-тонких лепестках еще блестели капли росы, замысловатый аромат витал в воздухе. Точно такие же розы любила Эсми. Как странно, что любимые цветы матери Эдварда украшали этот маленький двор. Совпадение? А если нет?..

С бешено колотящимся в груди сердцем девушка приблизилась к крыльцу, показавшемуся ей странным, но из-за вновь охватившего ее волнения, она так и не смогла понять, что же именно было не так с этим крыльцом. Белла протянула дрожащую руку и нажала на кнопку звонка, на какое-то время перестав дышать. Она слышала мелодичную трель, разлетевшуюся по дому, но никто не спешил открывать ей дверь, заставляя ее нервно переступать с ноги на ногу.

Мысленно досчитав до ста, Белз снова нажала на кнопку звонка, но ее призыв вновь не нашел отклика.

Девушка закусила губу, едва сдерживая слезы разочарования. Она готовила себя к чему угодно, но только не к тому, что дома никого не окажется, и мучавшие ее вопросы так и останутся без ответов. Последний раз переступив с ноги на ногу, Белла развернулась и сделала один шаг к выходу, но тут же замерла на месте, услышав, как за ее спиной тихонько скрипнула входная дверь.

Кажется, ей понадобилась целая вечность, чтобы заставить себя обернуться. Целая вечность, вдруг разделившая ее жизнь на «до» и «после». И то, что было «до» - все эти восемь лет, пронизанные болью, - в эту секунду стерлось из памяти, испарилось, словно ничего и не было, как не было ничего вокруг: только Белла и тот, на кого она сейчас смотрела, но почти не видела из-за пелены слез, застилавшей ей глаза.

Эдвард…живой…настоящий…родной…любимый…близкий…единственный…тот, кого она любила с детства, кого не смогла забыть, тот, кого не смог вытеснить из ее сердца всей своей любовью и пониманием Джейк. Эдвард… всегда был только он…

Ноги девушки вдруг сделались ватными, став непригодными для того, чтобы удерживать на себе вес ее тела. Белла медленно опустилась на пыльную брусчатку, пытаясь осознать реальность происходящего, слезы переросли в безудержное рыдание.

Но в эту минуту не одной ей затуманивали взор и разум слезы. Тридцатилетний мужчина, прикованный к инвалидной коляске, замер в дверном проеме и горько плакал, словно мальчишка, только что разбивший вдрызг коленки, даже не пытаясь остановить или скрыть свои слезы.

То, что сейчас происходило, казалось Эдварду всего лишь сном или злой шуткой разыгравшегося воображения. Но по мере того, как он безотрывно всматривался в любимое лицо, осознание реальности происходящего приходило к нему, заставляя измученное долгими годами одиночества и боли сердце сладко сжиматься. Изабелла… Белла… его маленькая девочка… далекая прекрасная мечта, от которой он сам когда-то отказался, тем самым раз и навсегда потеряв право называть ее своей, быть частью ее жизни, но так и не забывший, не разлюбивший. Да, Эдвард лишил себя права быть частью жизни Белз, но она так навсегда и осталась неотъемлемой частью его жизни, даже не подозревая об этом. Как он мог забыть единственную женщину своей жизни, имя которой сопровождало каждый его день?! С мыслями о ней он просыпался и засыпал, она была спутником в его снах, словно ее бестелесный призрак всегда стоял за спиной.

Появление Беллы во дворе Каллена было для него равносильно тому, как если бы сам ангел спустился к нему с небес. Не отдавая себе отчета, Эдвард протянул к ней руку – жест безмолвной мольбы о прощении и желания прикоснуться хотя бы на мгновение. И он был услышан, понят без слов.

Наконец сумев взять себя в руки, девушка поднялась на ноги и стала медленно приближаться к Каллену, постепенно, шаг за шагом узнавая и открывая для себя сидящего перед ней мужчину, который хоть и был ЕЕ Эдвардом, все же стал другим.

Белла сразу заметила инвалидную коляску, но лишь пройдя большую часть пути, осознала, ПОЧЕМУ он сидит в ней, и поняла, что странность крыльца заключается в наличии пандуса.

Девушке показалось, будто огненный шар взорвался у нее в груди - обжигающая боль разлилась по всему телу, стало трудно дышать, но она упорно продолжала сокращать расстояние, разделявшее их. И вот Белз уже крепко сжимает в своей руке горячую, чуть шероховатую ладонь Эдварда, протянутую ей.

- Белла… - хриплый шепот Каллена теплой волной наслаждения прошелся вдоль ее позвоночника. Повинуясь не минутному порыву, но самому заветному желанию последних восьми лет своей жизни, Изабелла опустилась перед ним на колени и заглянула ему в глаза.

Сейчас она заметила еще одно изменение, случившееся с ЕЕ Эдвардом: несмотря на то, что в эту минуту в его взгляде сквозили любовь, теплота, нежность и робкая надежда на счастье, в глубине этих темно-серых глаз навсегда поселились такие тоска и безысходная боль, что даже не в ее силах было изгнать их оттуда.

Белла порывисто прильнула к Эдварду, обвив руками его шею, и тут же оказалась в тесном кольце самых родных в мире рук. Боже, как же она жила без них столько лет?! Ей было сейчас так хорошо, тепло и уютно, что она могла бы сидеть так часами, не двигаясь и почти не дыша. Это было так правильно, будто она наконец вернулась домой после долгих лет скитаний, вернулась именно тогда, когда уже отчаялась найти единственно верную дорогу. Изабелла словно возвратилась на годы назад, вся боль утраты, растерзанные в клочья надежды были стерты, излечены, она вновь была той девочкой, мир которой был сосредоточен только на Нем, в Нем, с Ним…

- Прости… прости… - беспрерывно шептал Каллен, уткнувшись лицом в ее макушку, вдыхая ни с чем не сравнимый аромат ее волос. Он поймал себя на мысли, что если ему снова придется расстаться с Беллой и прожить остаток жизни без нее, то он, не раздумывая, готов отдать все отведенные ему годы в обмен на лишние пять минут рядом с Белз здесь и сейчас.

Сколько они так просидели у открытой двери – никто из них не знал: время будто замерло, ошеломленное внезапным счастьем этих двоих.

- Давай зайдем в дом! Пошли! – наконец Эдвард нехотя отстранил от себя Беллу и вопросительно заглянул ей в глаза. Больше всего на свете он боялся сейчас того, что она просто развернется и убежит, а он даже не сможет ее догнать и остановить.

- Да-да, конечно! – Изабелла поднялась на ноги и слабо улыбнулась, смахивая с ресниц последние слезинки. В ее голове вертелась тысяча вопросов, но она не собиралась задавать их вслух, только не сейчас. В эту минуту девушке было достаточно того, что Эдвард жив, что она видит его, касается, все остальное было не важно и могло подождать.

Дом оказался просторным и очень уютным. Солнце, щедро светящее в огромные окна, заполняло все пространство теплотой и золотистым светом, а откуда-то из глубины негромко звучала «Melodramma» Andrea Bocelli – песня их первого с Эдвардом свидания, которое он устроил для нее много лет назад. Единственной особенностью интерьера, сразу бросавшейся в глаза, было отсутствие шкафов и настенных полок - все вещи лежали и хранились так, чтобы Каллен мог без проблем дотянуться до них.

Эдвард ехал впереди, показывая ей дорогу, он что-то говорил, но Белла не слышала слов - лишь звук его голоса, ласкавший слух. Она глупо улыбалась и кивала головой, когда тот оглядывался на нее через плечо, и слушала… слушала… впитывала каждый звук, слетающий с его губ, запоминала, прятала в себе, чтобы не забыть, не отпустить, сохранить.

В гостиной в глаза девушке бросилась большая черно-белая фотография в рамке, висевшая на стене. На ней были запечатлены Каллен, двое мальчишек лет пяти и женщина с короткими волосами, лица которой не было видно. Все четверо весело дурачились, лежа на полу. По всей видимости, мальчики щекотали Эдварда, усевшись на нем верхом, тот хохотал, запрокинув голову, и пытался отбиться от них одной рукой, второй же сам щекотал лежавшую рядом с ним женщину, которая тоже смеялась, закрыв лицо ладонями. Короткое мгновение счастья, так удачно пойманное и навечно запечатленное объективом фотоаппарата.

Что-то больно кольнуло в груди Беллы. Вероятно, ревность? А что, если Эдвард – чей-то любящий муж и счастливый отец двух сыновей?! Вдруг то, как он ее встретил, его слезы и их объятия на крыльце дома – это просто минутная слабость перед внезапно нахлынувшими воспоминаниями?!

- Это Элис и ее сыновья-погодки, Александр и Роберт, - с заигравшей на губах улыбкой пояснил Каллен, проследив за взглядом Белз. – Фото было сделано прошлым летом. К сожалению, они приезжают из России не чаще двух-трех раз в год.

- Это Элис?! – недоверчиво переспросила Белла. – Что она сделала со своими волосами?!

Эдвард пожал плечами в ответ и засмеялся. Боже, как же долго она не слышала его смеха, невозможно долго, будто целую жизнь!

Сделав еще несколько шагов вглубь комнаты, девушка заметила знакомую книгу, лежавшую на полу возле журнального столика.

- Ты тоже читаешь этого автора? – Изабелла наклонилась и взяла в руки увесистое издание в пятьсот с лишним страниц. – Мне очень нравятся его книги!

Ей показалось, что есть нечто особенное в том, что, даже потеряв друг друга на много лет, живя в разных точках Земного шара, они с Эдвардом по-прежнему читали одни и те же книги, слушали одну и ту же музыку, в эту минуту наполнявшую собой весь дом.

- Нет, не совсем… - немного помедлив, отозвался Каллен, и его бледные щеки окрасились легким румянцем, - я пишу…

- Пишешь? – Белз в недоумении посмотрела на него, затем снова перевела взгляд на книгу в своей руке и машинально провела указательным пальцем по выпуклым буквам, сложенным в имя автора – «Эдвард Мейсон».

Три года назад, блуждая по книжному магазину, Изабелла зацепилась взглядом за это имя, привычно отозвавшееся болью в сердце. Тогда она купила дебютный роман неизвестного ей автора, написанный в жанре судебного триллера, запоем прочла его меньше, чем за два дня, и с тех пор стала ждать нового произведения Эдварда Мейсона, чтобы снова буквально «проглотить» его за считанные часы. Белла прочла все четыре его книги, пыталась найти в интернете хоть какую-нибудь информацию о нем, но смогла узнать лишь то, что вмиг обретший популярность автор ведет замкнутый образ жизни где-то в Европе, использует псевдоним и никогда не появляется на публике, действуя через своего агента. Далее шли домыслы и сплетни, наверняка, не имеющие ничего общего с действительностью. Однако девушке никогда и в голову не могло прийти, что ЕЕ Эдвард может иметь к этому хоть какое-то отношение!

- Я просто влюбилась в эти романы и их героев, заочно влюбилась в Эдварда Мейсона! – взволновано прошептала Белла, прижав к груди увесистую книгу. – Удивительно, что ты стал писать, но не удивительно, что в этом жанре: суды, преступления и адвокатские расследования – это всегда было твоим. Но тот Эдвард, которого я знала, хотел не писать об этом, а сам заниматься всем этим!

Каллен пожал плечами, и тоска, до этой минуту таившаяся в глубине, вмиг затопила его глаза.

- С тех пор многое изменилось, Белла. Я сам изменился… - Эдвард развернулся и направил свою коляску дальше по коридору.

Девушка положила книгу на журнальный столик, благоговейно проведя по теплой, мягкой обложке рукой, словно гладя ее на короткое прощание, и последовала за ним, не произнося больше ни слова. В полном молчании они свернули по коридору направо, и перед взором Изабеллы предстала открытая веранда внутреннего двора. Она была большой, отданной во власть солнца и жасмина, опутавшего ее, - отдельный мир, скрытый от глаз, кусочек рая на земле.

- Это мое любимое место, - растянув губы в легкой улыбке, прошептал Эдвард.

- Красиво! – в тон ему отозвалась Белла.

Она вошла на веранду, и ее ноги утонули в ворсе персидского ковра.

- Ты помнишь, ты не забыл, - подойдя к кусту жасмина, улыбнулась девушка.

- Жасмин пахнет тобой, он похож на тебя, - глядя на нее, с грустью в голосе произнес Каллен. - Я никогда не забуду, как мы с тобой танцевали ночью во дворе моего дома, тогда цвел жасмин… Когда я выхожу на веранду, то вижу тебя в каждом цветке, в каждом бутоне…

Белла медленно подошла к Эдварду. Ее маленькая тонкая рука прикоснулась к его щеке, чуть подернутой двухдневной щетиной, она ласково провела пальцами вдоль волевого подбородка, скользнула по резкой линии скулы, легко коснулась его длинных ресниц, потом нежно вплела пальцы в бронзовые вихры волос. «Седина… у него седина…» - промелькнуло в голове и отозвалось болью в истерзанном сердце.

Они стояли на залитой теплым итальянским солнцем террасе, в воздухе парил аромат жасмина, что так любовно был выращен Калленом, лелеялся и оберегался. Ведь этот цветок с бархатистыми кремовыми листьями и дурманящим ароматом так напоминал ЕЕ, до боли…

Он ловил каждый мимолетный жест руки Беллы, боясь упустить малейший миг, впитывал каждое прикосновение, вслушивался в дыхание, вновь и вновь вдыхал ее аромат. Эдвард не забыл ничего, он всё помнил, память была к нему благосклонна и не отняла ничего, с годами сделав все еще четче, острее. А еще память дарила сны, где ОНА была его, рядом, близко, всегда с ним. Там, в этих снах, они кружили в вихре танго, Каллен вел - Белла покорялась, вторила, шаг за шагом, она была его продолжением, его воплощением… Ее ножка обвивалась вокруг его ноги, бедра плотно соприкасались, а руки играли на ее талии - они танцевали, любили, сражались. Тело Изабеллы изгибалось в его руках, признавая, что он сильнее, его душа вырывалась и управляла ее телом… Затем неизменно наступало утро, принося с собой холод одиночества и пустоту…

- Мы больше никогда не сможем танцевать, - слетело горькое эхо с губ Каллена, - никогда…

Музыка кружила вокруг них, она молила: «Танцуйте, танцуйте… вы можете, вы должны…вы созданы для ритма танго…молю…танцуйте…»

- Эдвард, мы можем, - прошептала Белла, - ты просто не знаешь, что можем!

Она отошла к краю террасы, сорвала кремовый цветок, вдохнула его аромат и повернулась к тому, кто ждал ее. Улыбка проскользнула подобно солнечному лучу по губам девушки, в глазах загорелся огонь, что потух восемь лет назад, но угли еще тлели, разгораясь. Она сделала шаг навстречу Каллену, слегка приподняв край юбки, показала совершенную ногу, облаченную в черный шелк чулка - длинный шаг, бесконечный шаг, она шла, вторя музыке.

Изабелла смотрела Эдварду в глаза - в них было удивление, восхищение и непонимание.

Она протянула ему цветок:

– Потанцуй со мной…

Он колебался, но протянул руку, ее ладошка скользнула в его - он захлопнул замок.

–Ты не забыла? Я веду!

Это был совершенный танец: сильный мужчина, хрупкая женщина, он ловко маневрировал на своей коляске, она вторила его движениям, изящные па…поворот…скольжение… шаг… движение… взмах головы… рука в руке - так чувственно… они вновь любили, сражались, и его душа властвовала над ее телом.

- Моя! - и Белз оказалась у Эдварда на коленях. Рука обвила ее точеный стан, губы коснулись изгиба белоснежной шеи, пробежались едва ощутимым касанием вдоль голубоватой вены, завершив путешествие мимолетным поцелуем в ямочку между ее ключицами. Тепло дыхания опалило атласную кожу: - Моя Белла, моя…единственная…

Каллен прижал ее к себе, замер, столько всего хотел сказать, но не мог вымолвить ни слова… Немой диалог рук, губ, биение сердец в унисон. Сознание плавилось от того, что сон становился реальностью: он вновь держал в объятиях ту, что приходила к нему каждую ночь во снах, ту, что безжалостно отбирали первые лучи солнца. Она была такой маленькой и такой желанной, в его мире никогда не существовало ни одной женщины, кроме нее…

- Когда ты ушел, мое сердце погасло. Ты забрал его, забрал все, унес с собой, оставил мне лишь пустую оболочку! Моя душа и мое сердце всегда было с тобой! – торопливо зашептала Белла, прижимая ладонь к его сердцу – туда, где оно отбивало рваный ритм, ускорялось и замирало, откликалось на ее слова и умирало от той тоски, что была в них…

- Изабелла, вернись ко мне… Я сделаю все - ты будешь счастлива… у меня нет права просить тебя, но если ты уйдешь, то мы оба будем страдать, - голос Эдварда вибрировал от волнения, - не уходи, я не смогу без тебя сейчас, когда ты пришла… не уходи! - Он прижал девушку к себе, уткнулся носом в ее шею, шепча: - Не уходи, только не уходи…

- Эдвард, посмотри на меня, - отозвалась Белла, коснувшись его подбородка рукой, заставляя посмотреть ей в глаза, - я не уйду, уже не смогу снова потерять тебя, едва обретя!

Они смотрели друг другу в глаза: его темно-серые вглядывались в ее изумрудно-зеленые - столько всего плескалось в их глубине, затягивало и не отпускало, это было подобно привороту.

- Поцелуй меня, - тихий шепот слетел с ее губ, - поцелуй меня, Эдвард.

Когда столь желанное тепло его губ коснулось ее, она поняла, что все эти годы ждала этого мига.

Губы Каллена ласкали, руки гладили изгибы точеного стана, пальцы исследовали, вспоминали, узнавали. Одной рукой он обнимал свою любимую, другой - скользил вдоль ее позвоночника все выше и выше. Коснувшись шелка ее каштановых волос, стянутых в узел на затылке, Эдвард стал медленно вытаскивать шпильку за шпилькой, наслаждаясь упругой шелковистостью тяжелых локонов, что с благодарным шелестом спадали ей на спину. Он пропускал их сквозь пальцы, любуясь игрой света: солнце высвечивало красноватые пряди, выискивало золотистые искры - солнце играло, наслаждаясь вместе с ним этим подарком волхвов.

Обвив руки вокруг шеи Каллена, Белла прильнула к нему в поцелуе, тонкими пальчиками быстро расстегивала пуговицы на его рубашке. Наконец справившись с ними, медленными поглаживающими движениями стала выводить круги на его груди, ей нравилось ощущать жар его тела, чувствовать твердость и упругость мышц.

Девушка была столь поглощена Эдвардом, что и не заметила, как он расстегнул молнию на ее платье, его длинные пальцы чувственно пробежались вдоль ее спины, лишь на миг замирая у запретной линии кружева ее лифа, пальцы атаковали и завоевывали ее тело, что уже капитулировало, отдаваясь ему.

Каллен упивался ощущением трепещущего тела в своих руках, он чувствовал, как сквозь пальцы проскальзывают электрические заряды, распаляя все больше и больше. Изабелла и не подозревала, какую власть имела над ним. Освободив ее от верха платья, он порывисто обхватил ее спину, его ладони полностью закрывали ее лопатки. Эдвард сжимал и ласкал Белз, гладил, нежил в своих руках, ему хотелось покрыть ее всю поцелуями. Не упустив ни миллиметра этой фарфорово-сливочной кожи, он попробовал ее вкус – точно такой же, как и много лет назад.

Как-то само собой двое влюбленных оказались на ковре, что полностью покрывал пол на террасе. Их тела сплетались, подстраиваясь друг под друга, они еще не были обнажены, но в воздухе уже парил флер бесконечно неутолимого желания, что делал их безвольными перед его натиском. Эдвард перекатил Беллу на живот, нависнув над ней. Удерживая свой вес на руках, он покрывал острыми, влажными поцелуями ее спину, ласкал изгибы лопаток, что так трогательно выделялись на ее хрупком, по-девичьи стройном теле. Поцелуи атаковали ее кожу, они порхали и обжигали - она сгорала, как ночная бабочка, что отчаянно летела на свет, чтобы сгореть.

Каллен расстегнул замочек на лифе Белз, зубами стащил бретельки одну за другой с ее плеч и отбросил столь ненужную вещь в сторону. Слегка приподняв девушку, он просунул руку, коснулся упругой мягкости ее груди - это было так остро: чувствовать ее, не видя. Эдвард ласкал ее пальцами, упивался теплом и бархатом кожи, чувствуя округлость и совершенство плоти, что идеально соответствовала его ладони. Грудь Беллы словно была создана для его руки… Вся ОНА была сотворена для него.

Изабелла уже парила где-то высоко на небесах, находясь под тяжестью тела любимого, она ничего не осознавала, растворяясь под его руками. Когда он коснулся ее обнаженной груди, вихрь эмоций захлестнул ее, и рассудок полностью отключился. Все, что сейчас имело значение - лишь объятия единственного любимого мужчины, что подчиняли ее и возносили к небесам.

Эдвард желал ее всю без остатка. Расстегнув молнию до конца на ее платье цвета морены, он аккуратно стянул его вниз, Белла приподнялась, помогая освободить себя от тяжести его шелка. Ей казалось, что платье весит невообразимо много, что оно не нужно. Каллен откинул его в сторону - платье с протестующим стоном упало рядом с живописной грудой, состоящей из его рубашки и ее лифа. Вид полуобнаженной Изабеллы был достоин кисти художника. Эдвард впитывал каждую ее черту, с восхищением пробежавшись взглядом по ней. Он все помнил: каждую родинку, впадину, изгиб, возвышение, маленькие ямочки у ягодиц… Каллен с трепетом коснулся их губами, чем заставил Беллу выгнуться и со стоном перевернуться на спину. Она лежала распростертая под ним во всем великолепии: атласная полупрозрачная кожа, светящаяся под солнечными лучами, оттененная синевой кружева ее белья, шелком чулок, что еще были на ней.

– Эдвард, - выдохнула она, протягивая к нему руки, обхватывая его шею и притягивая к себе как можно ближе.

Когда между ними больше не было расстояния, и тепло ее кожи соприкоснулось с жаром его, обоюдный стон слился в единстве поцелуя, губы двигались синхронно, ласкали, боролись и уступали. Язык Каллена скользнул по нижней губе Белз, обвел контур, смакуя вкус: сливки и марципан, ваниль… жасмин - это был ее неповторимый вкус, сладкая, но не приторная, с ноткой тирамису.

Эдвард, испытывая ощущение, подобное эйфории, неистово ласкал свою любимую, не пропуская ничего, особенно прозрачной кожи за мочкой уха - особое местечко, что он обожал, где была скрыта от глаз крохотная бусинка родинки. Каллен целовал и легонько покусывал кожу на сливочной шее девушки, спускаясь к манящей своим совершенством груди, он будто младенец тянулся к ней и не мог найти в себе сил оторваться. Одной рукой мужчина прижимал ее к себе, а другой дарил острое, ни с чем несравнимое удовольствие, под кружевом синего белья. Никогда и никто, кроме него, не касался ее так, только он, только ему она позволяла все…

Пальцы Эдварда играли музыку телом Изабеллы, она пела для него, она была подобна Сирене, что своим пением завлекала, заманивала, опутывала чарами и уже никогда не отпускала. Девушка металась под ним будто в агонии, то сильнее прижимаясь к нему, то безвольно опадала на мягкий ворс ковра. Волосы разметались вокруг очаровательного личика, всхлипы вперемешку со стонами слетали с вишневых губ - Белла парила, была на грани… Каллен вел ее к краю.

Когда наслаждение, подобное вспышке, накрыло ее, она на мгновение затихла в его руках.

Мужчина шептал ей слова любви, нежности, окутывал руками, ладонями обхватил ее лицо и бархатным шепотом произнес:

- Изабелла, посмотри на меня.

Огромным усилием она распахнула веки, и он утонул в блеске ее глаз, что сейчас светились изнутри. Это был особенный свет, что освещал и согревал его насквозь прозябшую душу и сердце. Белла смотрела Каллену в глаза и видела в них свое отражение, она была запечатлена в его взгляде, словно она сама была в нем и была его частью.

– Эдвард, мой Эдвард, - прошептала девушка и в исступлении притянула любимого.

Страсть вновь набирала обороты. Изабелла хотела его всего, целиком и без остатка. Теперь была ее очередь.

Она ловко выскользнула из-под него и в мгновение ока оказалась сидящей на нем. Вспышка удивления пробежалась по лицу мужчины, но уже в следующее мгновение его губы растянулись в лукавой улыбке: он понял, что она хочет сейчас вести. Так было всегда, так было восемь лет назад. Белла, почувствовав себя смелой, брала инициативу в свои изящные ручки.

Каллен с нескрываемым восхищением смотрел на тело своей обожаемой девочки, он не видел его вот так открыто очень давно и сейчас не уставал ей любоваться. Она была так же гибка и стройна, тело было нежным и мягким, хрупким и сильным, белизну кожи не тронул загар. Изабелла была великолепна! Белоснежное чудо в грешном облаке темных волос. Ее девичья красота расцвела подобно цветку жасмина.

Эдвард увидел в глазах любимой лукавые искры - искренний теплый смех сорвался с губ мужчины. Его Белла! Его девочка! Изящные, тонкие пальчики шаловливо пробежались по его груди, вычерчивая замысловатый рисунок. Он был подчинен ее воли, она вела!

Изабелла закусила нижнюю губку, взглянула на Каллена и в следующий миг вскочила на ноги. Он испуганно взглянул на нее, решив, что она сейчас сбежит от него, но вместо этого Белз поставила одну ножку на грудь Эдварда. Она провела кончиком пальца вдоль кружевной резинки своего чулка, затем поддела его и стала медленно стягивать, ниже…ниже… Это было интригующе,волнительно и эротично… Когда девушка проделывала подобный трюк с другим чулком, то в порыве шалости легонько коснулась пальчиком ножки губ распростертого на полу мужчины - тот незамедлительно поцеловал крошечный ноготок, покрытый вишневым лаком, а потом быстрым движением языка пробежался по подушечке пальца, щекоча ее, вызывая искристый переливчатый смех, слетающий с губ коварной искусительницы.

Белла оторвала свою ножку и повернулась к Каллену спиной, затем прикоснулась к полупрозрачной паутине кружева, что еще было на ней, и, не спеша, сняла его, откинув к позабытым вещам. Взгляд Эдварда ласкал ее бесконечные ноги, плавно переходящие в совершенные округлости, скользил вдоль линии спины, укрытой завесой тяжелых волос…

Девушка слегка повернула голову и посмотрела на любимого из-под полукружия темных ресниц, она видела в его глазах пылающее желание, нетерпение, нежность и любовь - только ОН так смотрел на нее, смотрел так, что она чувствовала себя единственной и неповторимой, целиком и без остатка принадлежащей ему.

- Моя очередь, - игриво прошептала Изабелла и, опустившись перед Калленом на колени, быстрыми движениями расстегнула ремень на его брюках, затем резким движением стащила их вниз вместе с боксерами, на миг замерла, еще сжимая вещи в своих ручках, но тут же поспешно откинула их в сторону. Белла смотрела на обнаженное тело любимого, оно было таким, как она помнила, время и болезнь не возымели власть над ним: оно все так же могло похвастаться скульптурностью идеальных линий. Вот только ноги стали излишне худыми, тонкими.

- Иди ко мне, - хриплым от желания голосом позвал ее Эдвард, - иди, я больше не могу ждать…

Ему не надо было повторять свою просьбу дважды: желание было полностью обоюдным. И вот миниатюрное тело Белз уже накрывало его. Они идеально подходили друг другу: сила и слабость, нежность и страсть, ласка и желание, острота и сладость.

Руки любимого блуждали по изгибам ее тела, сжимали, сдавливали, вдавливали, гладили… Губы сводили с ума. Они оба сходили с ума от этого воссоединения. Маленькая женщина танцевала на сильном теле мужчины, что был распростерт под ней, его руки направляли ее, подсказывали, вели, как в танце, его душа парила над ней. Влюбленные танцевали свой неповторимый танец, они танцевали танго страсти, танго любви…Танцуем танго…танцуем любовь…

Они погружались друг в друга все глубже, кожа к коже, впитывая друг друга, перетекая, подобно течению крови, становились единым целым. Единство тел, единство душ, одно дыхание, одно сердце, одна жизнь на двоих, и никого нет кроме них, они одни в этом раю - раю на залитой солнцем террасе, спрятанные от глаз кустами жасмина. Это был их рай на земле…

Когда нега накрыла их, хрупкое тело Беллы безвольно упало в объятия Эдварда, он нежно прижал ее к себе, тихо шепча милые глупости ей на ушко. Каллен говорил, как сильно любит ее, как тосковал по ней, как она снилась ему, говорил, что каждый миг жизни она была рядом, в его сердце. Изабелла, упиваясь звуками родного голоса, чувствовала себя как никогда цельной, наполненной, живой. Сейчас она дышала, она любила, со всей ясностью осознавая, что это ЕЕ Эдвард обнимает ее, ЕГО губы бархатным шепотом говорят о любви – тихий всхлип прошелся через грудь и вырвался слезами.

- Что ты, Белла, что? - обеспокоенно спросил Каллен. - Не плачь!

Девушка подняла на него глаза, полные слез, и прошептала срывающимся голосом:

- Я просто не могу поверить, что ты со мной…

Эдвард обхватил ее лицо руками и быстрыми поцелуями стал собирать бриллиантовые слезинки, шепча:

- Тшшш, тшшш, моя любимая, не плач, не плач, не надо, все хорошо! Ты только не уходи, не уходи…

Когда закат стал вступать в свои права, и тепло сменилось прохладой, две вновь воссоединившиеся души как-то сами собой перебрались на большую кровать в спальне.

Изабелла не испытывала неудобства, помогая Эдварду одеваться и садиться в кресло. Все было по наитию. Они еще очень долго лежали, обнявшись, перешептывались в темноте, страсть успокоилась, уступив место нежности. Воспоминания перемешивались с откровениями той жизни, что они прожили врозь, радость и сожаление сквозили в голосах.

Каллен откровенно рассказал Белз обо всем, через что ему пришлось пройти за последние восемь лет. Девушка вслушивалась в каждое его слово, то и дело невольно сжималась в комок, пропуская через себя всю его боль и страдания.

Когда с рассказом было покончено, Эдвард принялся баюкать Беллу в своих объятиях. Она была такой маленькой, что ему хотелось обхватить ее всю, укрыть, лелеять и оберегать, только бы не отпускать никогда. Одна мысль, что Изабелла уйдет, приводила его в ужас, он крепче прижимал любимую к себе, ее ладошка лежала на его груди - там, где его сердце сейчас пело: «Не исчезай… Исчезнув из меня, развоплотясь, ты из себя исчезнешь, себе самой навеки изменя, и это будет низшая нечестность… Не исчезай. Дай мне свою ладонь. На ней написан я — я в это верю…»

***

Идти во мгле туда, где свет,

Ни сил, ни веры больше нет.

Ты берег-призрак в море лжи,

На самом дне я, но я жив.

Сады души моей пусты -

Вот всё, чего добилась ты,

Но если ты простишь обман,

Я знаю, светом станет тьма.

Я солью был в твоих слезах,

Тоскою жил в твоих глазах.

Я знаю - нет пути назад,

Я предавал, не веря в Ад…

Стрелы-слова, не отпускай моей руки,

Фразы-ветра не бросай.

Стрелы-слова, вера моя, мои грехи,

Крик небесам: “Не бросай!”

Plazma «И даже светом станет тьма»

Легкий ветер ворвался в открытое окно, по-хозяйски распахнув занавески, и коснулся прохладной рукой спящего в одиночестве на огромной кровати мужчину.

В темноте Эдвард почувствовал, что он один, Белла ушла… А была ли она?.. Снова сон?.. Изабелла приснилась ему… так реально, так мучительно прекрасно…

Горько вздохнув, Каллен обернулся и увидел на подушке, что еще хранила ее запах и тепло, ветку жасмина… Она была с ним! Его Белла вернулась и снова исчезла…

Сердце Эдварда пронзила острая боль. Эта боль была намного глубже и мучительнее той, с которой он почти свыкся за последние годы. Снова почувствовав, каково это – быть рядом с любимой женщиной, держать ее в своих объятиях, а затем вновь столкнуться с холодной пустотой, оказалось слишком жестоким испытанием. Но чего он хотел?! Что Белла так просто простит его, сделав вид, будто этих восьми лет не было и в помине? Где-то там ее ждала любящая семья, которую он, Эдвард, не смог ей дать.

Каллен готов был прямо сейчас кинуться искать Белз, ползком ползти к ней, если понадобится. Но имел ли он на это права? Ответ был очевиден: нет! Эдвард лишил себя всех прав почти девять лет назад, сделав тогда свой выбор, осознанно или нет – уже не важно. Сейчас выбор был за Беллой. Если она решит вернуться, то он станет самым счастливым человеком на земле и сделает все, чтобы она никогда не пожалела об этом. Если же Белз решит оставить его в прошлом, то ему придется это принять, как бы мучительно больно не было.

Глядя в черный оконный проем, Каллен пытался рассуждать в этом духе, уговаривая себя успокоиться. Однако это не помогало: паника все сильнее сжимала его горло своей ледяной рукой, отчего дышать становилось все труднее и труднее. Помочь ему могла только Белла, но сейчас она была далеко, и Эдвард даже не знал, увидит ли ее снова…

Во мраке теплой итальянской ночи одинокие звезды с грустью смотрели, как одинокий мужчина судорожно обнимает себя за плечи, тщетно пытаясь согреться…

========== Глава 23. Сколько будет гореть надо мной звезда? ==========

Время вспять повернуть нельзя,

Сколько будет гореть надо мною звезда?!

Знаю я – Смерть найдет всех нас,

Пусть возьмет эту жизнь,

Но возьмет не сейчас!

«Не сейчас», гр.

…это самая невыносимая боль, это пытка — знать,

что тебя скоро не станет, а Земля этого не почувствует,

будет все так же спокойно вертеться.

Стивен Кинг «Долгая прогулка»

Август 2003 года

POV Эдвард

Её голова лежала на моём плече, а пальцы крепко сжимали больничную пижаму на моей груди – даже во сне она боялась отпустить мена, будто я мог в любую секунду бесследно раствориться в вечности. Рука давно затекла, сотни мелких иголок вонзались в неё, требуя прилива крови, но мне было всё равно. Меньше всего я хотел будить её, возвращать в жестокую реальность. Да и чувствовать хоть что-то ещё помимо настойчивой, бескомпромиссной боли в спине, было чертовски приятно, пусть даже этим чем-то была всего лишь очередная боль.

Из-за своей любви к Белле, не имеющей ни начала, ни конца, из-за той тоски и отчаяния, что окончательно, как мне казалось, сломили меня после поездки в Форкс, я почти забыл о своей безграничной любви к ней – моей половинке, данной мне Богом ещё до рождения… моей сестре-близняшке… моей Элис.

После своего приезда в Нью-Йорк она не переставала плакать ни на минуту и сейчас впервые забылась спасительным сном. Элис говорила, что физически чувствует боль, и я верил ей. Лет в десять она сломала руку, когда гостила у наших родственников в Италии. Так вот та же самая рука периодически ныла и у меня, хотя родители не сообщали мне о травме сестры, не желая расстраивать.

Я смотрел на Элис и видел в ней, словно в зеркале, точное отражение самого себя: бледное лицо без единой кровинки, покрасневшие глаза, в которых плескались темные волны боли и ужаса, искусанные потрескавшиеся губы, то и дело кривящиеся в страшной гримасе, напоминавшей оскал раненого животного. Она умирала вместе со мной, словно мы были неразделёнными сиамскими близнецами с одной кровеносной системой на двоих. Я физически чувствовал, что её жизнь сейчас зависит от меня: пока я дышу – дышит и она.

А ещё Элис была единственным слабым звеном в цепочке лжи о нашем расставании с Беллой.

Замерев, я смотрел, как она набирает номер Белз трясущимися от праведного гнева пальцами, и тайно молился, чтобы та ответила на звонок, узнала правду, и всё наконец встало на свои места, раз и навсегда покончив с тем кошмаром, который собственными руками выстроил вокруг себя и своих близких. Я по-прежнему считал, что поступил правильно, но потратив на это все свои физические и душевные силы, остался лежать на обочине собственной жизни, полностью отдавшись в руки судьбы. И та благословила моё решение: мобильник Беллы снова и снова был вне зоны доступа, а к домашнему телефону Свонов никто не спешил подходить.

- Ну и чёрт с ней! Чёрт с ней! – сквозь стиснутые зубы воскликнула Элис, смирившись с бесплодностью своих попыток дозвониться до Беллы. – Мы и сами справимся, без неё! Вот увидишь, Эдвард! Вот увидишь! - Сестра поспешно вытерла кулаками злые слёзы и порывисто обняла меня.

Именно в эту минуту я понял, что своей ложью лишил Беллу еще и лучшей подруги – моя ненависть к самому себе достигла апогея, но возможности для включения задней передачи я всё же не видел. У меня едва хватало сил на то, чтобы просто молчать и не шевелиться.

Боль – душевная и физическая – безраздельно правила балом, диктовала свои условия, и как ни пытался бороться, отгородиться от неё, цепляясь за остатки разума, сейчас я не видел для себя другого выхода, кроме как подчиниться, сдаться на милость победителя.

Вся моя жизнь сузилась до размеров больничной палаты. Весь остальной мир словно перестал существовать, став лишь смутным воспоминанием, спрятавшимся за наркотическим туманом обезболивающих.

Реальными были только эти стены, кричащие своей безликой белизной, и медицинские приборы, окрашивающие полумрак палаты в грязно-зеленый цвет – ночами мне казалось, что я тону в болоте, и трясина неумолимо затягивает меня всё глубже и глубже, на самое дно.

Единственное, что всё ещё удерживало меня на плаву, - это родители с Элис и моя неизменная любовь к Белле. Воспоминания о ней были настолько яркими, что порой я физически ощущал её присутствие: чувствовал аромат волос, слышал тихий голос, шепчущий что-то утешительное, ощущал на лице нежные прикосновения тонких пальчиков – я сходил с ума, но это было самое сладкое и желанное из всех безумий.

Элис тихонько всхлипнула во сне и ещё сильнее сжала в кулачке ткань моей больничной пижамы. С горьким сожалением вынырнув из воспоминаний о Белле, я снова вернулся в реальность, пропитанную тошнотворно-приторным ароматом смерти.

Я поцеловал сестру в лоб, чувствуя, как меня переполняет щемящая нежность, любовь и благодарность: Элис была надежным якорем, удерживающим мой побитый болезнью корабль у причала жизни.

- Простите, что помешал, - в палату вошел доктор Мейсон и, сделав несколько шагов, нерешительно замер, глядя на испуганно подскочившую, но еще до конца не проснувшуюся сестру. – Я хочу поговорить с тобой, Эдвард. Наедине.

- Вы можете говорить всё, что хотите, и при Элис, - возразил я, эгоистично не желая расставаться с ней ни на минуту. Её тревожный взгляд метался между доктором и мной – она не могла решить, как ей поступить.

- И всё же я настаиваю, - в голосе Энтони Мейсона завибрировали нотки металла.

Элис, молча, кивнула и, на секунду крепко сжав мои ледяные пальцы в своей ладошке, бесшумной тенью выскользнула в коридор.

Доктор Мейсон подкрутил капельницу, подсоединенную к моей руке и опустился на стул рядом с кроватью.

- Эдвард, я хочу поговорить с тобой откровенно, - неспешно начал он, - не как врач, а как друг семьи. Я всегда максимально честен со своими пациентами, но если бы ты был просто одним из них, то именно этот разговор между нами не состоялся бы. Консилиум нейрохирургов – и я в том числе – признали твою опухоль неоперабельной. И это так. Я хочу, чтобы ты понял, что под этим подразумевается. Главный принцип хирурга – не навреди. Никто не будет браться за операцию, понимая, что та либо убьет пациента, либо, в лучшем случае, только усугубит его состояние.

Доктор Мейсон говорил медленно, тщательно подбирая слова, которые – я видел – давались ему с большим трудом. Он словно переходил через реку, затянутую ненадежной коркой льда: ступал аккуратно, делая между словами-шагами большие паузы, и тщательно обходил явно опасные участки. Я ещё не понимал, к чему тот клонит, но сердце в груди застучало быстрее в предчувствии чего-то… Чего? Ещё одного удара? Или возможного спасения?

- Мы с Карлайлом проговорили вчера весь вечер. Он умолял меня попробовать, но… я ему отказал, как бы тяжело мне ни было. Я должен был ему отказать, потому что отказал бы любому другому на его месте, и совесть моя при этом осталась бы чиста. Но Карлайл не любой. В своё время он очень сильно помог мне, и я многим ему обязан. Я не спал всю ночь: думал, смотрел твои снимки, анализы, а потом снова думал. И понял, что могу это сделать. Не из чувства долга перед твоим отцом: поверь, я не стал бы оперировать даже собственного ребенка, не видя ни единого шанса на успех. Я по-прежнему считаю, что твоя опухоль не операбельна, но я готов рискнуть, если ты дашь своё согласие.

Неужели?.. Боже, неужели?!

- А что я теряю? Мне ведь все равно умирать, - горько усмехнулся я.

- Дело не в смерти, Эдвард. Поверь, иногда смерть – не самый худший вариант. Сейчас я постараюсь подробно рассказать тебе о возможных последствиях. А потом тебе нужно будет принять решение – безусловно, самое важное в твоей жизни.

Доктор Мейсон ненадолго замолчал, собираясь с мыслями, а я неотрывно смотрел на него, затаив дыхание, словно подсудимый, ожидающий вердикта присяжных: казнить или помиловать.

- У тебя далеко не самый агрессивный вид опухоли. При выявлении на ранней стадии у пациентов, как правило, неплохие шансы на выздоровление или хотя бы на длительную ремиссию. Но проблема этой опухоли, как и многих других, именно в том, что её редко диагностируют вовремя. В этом смысле тебе повезло: у тебя она расположена так, что почти сразу стала пережимать нервные окончания, тем самым давая сильный болевой эффект, но… В этом же и твоя беда: опухоль расположена вплотную к позвоночной артерии и затрагивает нервные окончания, что и делает её неоперабельной.

- Я не совсем понимаю, - пробормотал я, чувствуя, что волны страха в моей душе вот-вот достигнут девятого вала.

- Да-да, конечно, прости, - закивал доктор Мейсон, придвигаясь ближе ко мне. – Врачам порой трудно бывает перейти с медицинского языка на простой человеческий, но я постараюсь. Есть огромная доля вероятности, что во время операции будет задета позвоночная артерия. В этом случае ты истечешь кровью за считанные минуты. Но меня больше волнует другое: совершенно точно придется «пожертвовать» какими-то нервными окончаниями, что неизбежно приведет к необратимому параличу. Беда в том, что сейчас я не знаю, какими именно, а значит не могу предугадать, окажутся парализованными только ноги или же всё тело.

- Я стану… «овощем»? – язык отказывался подчиняться мне, но всё же я сумел выдавить из себя эту страшную фразу.

- Нет, на твоих умственных способностях это никак не отразится: ты останешься всё тем же Эдвардом, просто не сможешь даже пошевелиться. Никогда.

- Звучит ещё хуже…

- Согласен. Но даже это ещё не всё. Я не уверен, что смогу удалить опухоль целиком, а если этого не сделать, то операция в принципе перестаёт иметь всякий смысл. Но даже успешная в этом плане операция – ещё далеко не победа. Затем тебе предстоит длительный курс «химии» и лучевой терапии. И только от их успешности зависят прогнозы на будущее. Однако гарантий онкологи не дают никому и никогда. И меньше всего мне хотелось бы, чтобы через всё это тебе пришлось пройти в совершенно обездвиженном состоянии.

Доктор Мейсон замолчал и посмотрел мне в глаза. Не знаю, что он прочел в них, но его руки крепко сжали мою ладонь, а во взгляде промелькнули боль и сожаление.

- Прости, наверное, я излишне откровенен с тобой, но мне хочется, чтобы ты понял меня. Я в принципе не имею права браться за эту операцию, однако не думай, будто меня волнует осуждение коллег. Для меня важно лишь то, чтобы ты понимал – ДЕЙСТВИТЕЛЬНО понимал, - на что идешь, и какой ад, вероятно, ждет тебя впереди. Ведь обратного пути уже не будет.

- Если я откажусь, вы сочтёте меня трусом? – спросил я, стараясь хоть как-то осмыслить всё то, что сейчас услышал.

Я попытался представить себе, на что будет похоже мое существование, если я в одночасье стану говорящим и мыслящим бревном с глазами… и не смог. Это было выше моих сил, выходило далеко за рамки моего разума. Ясно было одно: в этом случае я, не раздумывая, предпочел бы смерть, пусть и мучительную. Но ведь даже самый благоприятный исход навсегда усадит меня в инвалидную коляску. Готов ли я к этому? Конечно нет! Однако есть ли у меня выбор? Есть, но можно ли это действительно назвать выбором? Вряд ли…

- Нет, Эдвард, ну что ты! – покачал головой Мейсон, и печальная улыбка чуть коснулась его губ. – Это только твоё решение, и ты имеешь на него право. Именно поэтому я счёл необходимым поговорить с тобой наедине: не хотел, чтобы семья «давила» на тебя. В своей практике я постоянно сталкиваюсь со сложными ситуациями, требующими принятия трудных решений. И на моей памяти родные ещё ни разу не отказались от проведения операции. Сами пациенты – да, но не их близкие, особенно родители. Те всегда готовы пойти на любой риск, принять любые последствия, лишь бы продлить своим детям жизнь пусть даже всего на несколько месяцев – порой, страшных месяцев, когда лучшим решением было бы отпустить.

- Моим родителям и Элис будет непросто отпустить меня.

Перед моим мысленным взором предстала в одночасье постаревшая мама, рыдающий, словно ребёнок, отец и сестра, отчаянно сжимающая мою руку.

- Да, им потребуется много времени… очень много времени.

- Как можно больше времени… - прошептал я и вдруг ясно понял, как поступить: я должен пойти на это ради них… должен! – Я согласен на операцию.

- Хорошо, - доктор Мейсон кивнул. Я попытался прочесть на его лице одобрение или же осуждение, но не смог.

- Ведь всегда же есть шанс умереть быстро и безболезненно от потери крови прямо на операционном столе, - вымученно улыбнувшись, глупо попытался пошутить я.

- На твоём месте я не стал бы слишком на это рассчитывать, - не приняв моего шутливого тона, на полном серьезе ответил он. – У нас всегда наготове уйма донорской крови. Главное, чтобы мне в принципе удалось остановить кровотечение. Так или иначе, но всё решится завтра.

- Уже завтра? – я почувствовал, как холодные липкие щупальца паники скручивают мой живот в тугой узел, пробираясь всё выше и выше в попытке добраться до горла.

- Да, - подтвердил Мейсон. – Все необходимые анализы у нас есть, поэтому не вижу смысла откладывать операцию. В данном случае время играет против нас, и любой день промедления может оказаться роковым.

Ободряюще похлопав меня по руке, доктор поднялся со стула и улыбнулся:

- Пойду расскажу твоим о нашей беседе, а ты отдыхай.

- Как вы думаете, я принял правильное решение или нет? – не удержавшись, выпалил я, когда Мейсон уже почти вышел из палаты.

- Я отвечу на твой вопрос после операции, - немного подумав, отозвался он и осторожно прикрыл за собой дверь.

Я остался один, заключенный в кокон оглушительной тишины.

За последние дни я столько раз думал, что вот сейчас только что испытал самый отчаянный страх и самую яростную боль, которые только могут выпасть на долю человека. Но всякий раз оказывалось, что я жестоко ошибался: новый день приносил всё новые страхи и боль, во сто крат превосходящие вчерашние. Однако все они меркли в сравнении с тем, что я испытывал сейчас.

Мысли о предстоящей операции разрушительным вихрем кружили в голове, рождая картинки моего будущего – одну страшнее другой.

Завтра, завтра, завтра… возможно, я умру уже завтра…

Но я не хотел умирать! Я хотел жить – просто жить, никому не мешая и не прося у Бога слишком много, лишь дом, работу и, конечно же, любовь Беллы – всего этого мне с лихвой хватило бы для счастья! Но судьба решила иначе, и спорить с ней бесполезно: всё будет так, как должно быть, и никак иначе. Боже, дай мне сил принять это!

Кровать подо мной будто горела огнем – совершенно невозможно было и дальше продолжать лежать на ней. Меня колотило, а кожа пылала, словно в лихорадке.

Я выдернул из руки катетер и в недоумении уставился на кровь, брызнувшую из ранки. Кровь… операция… много крови… смерть…

К горлу подступила тошнота, голова закружилась, но я крепко стиснул зубы и заставил себя подняться.

Первые шаги дались мне с огромным трудом, но уже через несколько минут я метался по палате, как безумный, от одной стены к другой и обратно. Ещё час назад у меня не было сил даже на то, чтобы просто пошевелить пальцем, а сейчас я двигался и двигался, не останавливаясь ни на секунду, не чувствуя ни боли, ни усталости – только неутолимую жажду движения. Я ходил из угла в угол, словно пытался насытиться упоительным ощущением движения на целую жизнь вперед. Боже, если бы только это действительно было возможно!

С каждым шагом в голове всё отчетливее звучала беспощадная мысль: «Как бы ни закончилась завтрашняя операция, сейчас мои ноги в последний раз ощущают под собой пол, а я в последний раз чувствую, что у меня есть ноги».

***

Я плыл в чёрной пустоте,

Я обретал покой,

Свет в конце тоннеля,

Как магнит, тянул к себе дух мой.

Свет был ярче тысяч солнц,

Я понял - это Бог,

Не бездушный идол,

А живой сверкающий поток.

Свет заставил вспомнить всех,

С кем дрался и грешил,

Он заставил вспомнить

Каждый шаг бунтующей души.

«Не хочешь, не верь мне», гр. Ария

Наркоз всё глубже и глубже затягивает меня в непроглядную мглу, грозящую стать моим последним пристанищем…

Тяжелый туман, стелющийся, словно плотный молочный шлейф, захватывает в свои обманчиво мягкие лапы всё вокруг. Сквозь его пелену я не могу рассмотреть ничего – только белесый беспросветный путь, по которому блуждаю уже долгое время. Иногда на перекрестках этого странного лабиринта в полотне тумана появляется едва различимый просвет, подобный окну, заиндевевшему от инея. Я замираю, вглядываюсь, пытаясь разогнать незримую помеху и отчетливо увидеть происходящее по ту сторону реальности.

Я – всего лишь сторонний наблюдатель мгновений собственной ускользающей сквозь пальцы жизни. Сейчас я пристально вглядываюсь в лица родителей, склонившихся над моей колыбелью. Я помню её, потому что она до сих пор стоит на чердаке нашего дома в Форксе, на перекладинах остались отпечатки моих зубов – мама, смеясь, рассказывала: как только у меня прорезался первый зуб, моим любимым занятием стало их целенаправленное уничтожение.

Я с упоением всматриваюсь в лицо ещё совсем молодой мамы, искрящееся любовь к своим новорожденным детям. На руках отца безмятежно посапывает Элис. Родители воркуют, склонившись надо мной, а я, упакованный, как рождественский подарок, во всё голубое, кряхчу, сучу ножками и пытаюсь улыбаться, будто понимая, как любим ими.

Картинка медленно растворяется, туман уплотняется, и я вынужден двигаться дальше, гонимый вперед слепой надеждой на то, что вновь увижу просвет в молочной пелене. И мгла не разочаровывает меня: картинки появляются и исчезают, наполняя и опустошая меня одновременно.

Вот я, девятилетний мальчишка, очертя голову кидаюсь на малолетних хулиганов. Они прижимают Элис к стене и пытаются отобрать у неё деньги, выданные родителями на покупку сладостей. Один из них хватается за цепочку моей сестры, подаренную бабушкой, и резко дергает вниз – цепочка рвется, и Элис вскрикивает от боли и обиды. Их больше, они сильнее, но этот факт не заставляет меня остановиться даже на мгновение. Они разбивают мое лицо в кровь, но деньги и, главное, цепочка, остаются при Элис, а значит, я всё сделал правильно и жалеть мне не о чем – жгучая боль и безнадежно испорченная одежда не в счёт.

Больнее всего видеть моменты моей жизни с Изабеллой. Вот нам по одиннадцать лет, и я ещё не знаю кто эта красивая девочка, похожая на изящную фарфоровую статуэтку. Она спотыкается и падает, я протягиваю ей руку, и её ладошка скользит в мою - мягкая, теплая! Девочка смущенно улыбается, глядя в мои глаза, что-то бормоча в знак благодарности, но я не слышу слов, утопая в весенней зелени её глаз.

Туман дарит воспоминание за воспоминанием: наше первое свидание, трепет первого поцелуя, нежность первой ночи, окутанная мороком, опутанная лаской, потерявшаяся в словах… Болезненно прекрасные мгновения, бережно сохраненные душой до единой секунды, до каждого вздоха и поцелуя, прикосновения и запаха, мимолетно и затаенно! Сердце сжимается в воспоминаниях, плачет от боли потери и поет от счастья, что всё это было в моей жизни!

Молочная пелена медленно, вальяжно и ленно расступается передо мной, неведомая мне сила подталкивает вперед, почти силком уводя все дальше и дальше от Беллы. Больше не видно ничего - только белесый путь и голоса, мелодии звуков из прошлого.

Я смутно слышу давно умершую бабушку, которая тихим, бесцветным голосом напевает колыбельную - я почти не помню слов, в памяти остался лишь голос и ощущение её рук: они хрупкие, кожа тонкая, будто старый иссушенный пергамент. Бабушка всегда была маленькой и незаметной, даже в этом лабиринте воспоминаний она – всего лишь тень, которая зовет меня, коря, что забыл её. Хочу пойти на зов, но вдруг издалека раздается встревоженный голос матери: «Нет, нет, тебе нельзя, Эдвард, тебе нельзя к ней, твое время еще не пришло. Маленький, слышишь? Нельзя, иди, ты должен идти дальше!» Мамин голос испуган, я слышу дрожь в каждом звуке.

Силой заставляю идти себя вперед, затыкаю уши, чтобы страдальческий плач бабушки не терзал меня. Страх, страх, он исподтишка протягивает ко мне свои обманчиво мягкие лапы, как кошка, спрятавшая когти, но готовая ими ударить в любой момент. Страх гонит меня всё дальше и дальше, дальше!

Молочный шлейф тумана становится всё темнее, гуще и тяжелее! Я чувствую его плечами – тяжело, так тяжело дышать, ещё тяжелее идти, сердце уже почти не бьется, оно лишь тягостно отбивает едва ощутимые удары, сердце задыхается в моей груди. Невнятная злая сила тянет меня к земле, туман сгущается, готовясь поглотить меня. Он навевает успокоение и легкость, обещая: больше никакой боли и слез, никаких лекарств и капельниц – только нега и покой. Покой. Долгожданный и недостижимый! Покой. Я почти согласен.

Внезапно сквозь туман до меня долетает голос Элис, бесцеремонно нарушающий подступивший ко мне покой: «Ты не умрешь, Эдвард! Пообещай мне, что вернешься ко мне, не оставишь меня одну! Пообещай!» - словно заклинание шепчет она. И я пообещал – пообещал ей перед самой операцией… Прости меня, Элис! Прости, но мне не подняться: земное притяжение слишком велико – мне не справиться одному! Слезы текут по щекам, но я знаю: это последние слёзы в моей жизни.

Вдруг чья-то сильная, горячая рука крепко сжимает мне плечо, вырывая из цепких лап вечного покоя, - отец! В далеком детстве он всегда с готовностью подхватывал меня и ставил на ноги, стоило только упасть.

Я с трудом, но всё же отрываюсь от земли, поднимаюсь, однако не знаю куда идти дальше: кругом непроглядная, вязкая, как трясина, темнота.

Всплеск воды… откуда здесь вода? Снова всплеск. Всплеск, всплеск, и я чувствую удушливо-влажный запах болотных лилий, к нему присоединяется едва ощутимый свежий аромат утренней росы, что бывает в первые дни лета: она замирает на нежных салатовых стеблях диких цветов, дрожа и переливаясь в первых лучах солнца. Вода, Боже, вода! Где-то в этой темноте есть вода! Я иду на звук, ускоряя шаг быстрее и быстрее. Снова всплеск.

Сквозь всплески слышатся музыкальные переливы звуков, складывающиеся в самый родной и нежный голос – Белла. Моя Белла! Я уже бегу, задыхаясь, сердце бешено колотится, но мне так легко, свободно: её голос всё ближе!

Тьма постепенно рассеивается, и я оказываюсь на берегу реки, хватаюсь за поручень моста, перекинутого от берега к берегу, пытаясь отдышаться. Белла зовет меня, её голос звенит колокольчиком - она уже так близко! Из последних сил делаю шаг на шаткий мост – старые прогнившие доски скрипят, вода под ними шумит, в её мрачной темноте царственно-белые лилии источают свой аромат, маня к себе, похожие на ундин, завлекающих в свои смертельные объятия моряков. Белла зовет меня с другой стороны моста - я иду к тебе, слышишь, родная, иду! Шаг, ещё один шаг. Света всё больше и больше, но мост такой бесконечный! Господи, как далеко, как долго!

Вдруг, почти ослепленный внезапной вспышкой света, понимаю: я у цели! Нежный голос совсем близко, я вижу силуэт Беллы - прекрасная хрупкая девочка, моё сердце, душа и дыхание. Она протягивает руки, ласково шепча: «Как ты долго, как долго, я истосковалась по тебе, а тебя всё нет». Сердце готово вырваться из груди, ноги сами несут меня в объятия любимой! Она светится, как искрящийся солнечный луч, в каштановых локонах пляшут огоньки, глаза сияют, а губы шепчут: «Эдвард, мой Эдвард!» Я падаю к её ногам, судорожно цепляясь за них, прижимаюсь к ним крепко, до боли, а руки любимой нежно гладят меня.

- Белла… - выдыхаю я.

========== Глава 24. Сколько будет ещё боли, сколько? ==========

…Я замолчал и притих.

Сырой бетон под щекой

Не даст мне забыть

Про вечность холодов

И бесполезность снов

В которых я летал.

Крик перелетных птиц

По нервам сотней спиц

Напомнит что я знал.

Сколько было уже боли.

Сколько. Горько.

Каждый день так странно горько,

Но только роли не изменишь, и только.

Сколько будет еще боли?

Сколько?

«Сколько?», гр. Lumen

Его разум и тело вместе представляли настоящий справочник боли.

Стивен Кинг «Сияние»

Больно, Господи, как же больно! Болело всё, что только могло болеть, начиная от кожи на голове и заканчивая кончиками пальцев рук. Но сильнее всего болела спина: раскаленные прутья раз за разом вонзались в нее, ломая, обжигая, пронзая насквозь. В голове беспрестанно раздавался гул, похожий на пароходный гудок, – я уже почти оглох, звуки доносились до меня словно через толщу воды. Эта же самая вода давила сверху пятитонным грузом. Глаза ломило даже от приглушенного света реанимации. К горлу то и дело подступала горячая волна тошноты.

Но в этих страданиях прослеживался и один положительный момент: я всё ещё был здесь, я всё ещё был жив.

- Потерпи, Эдвард, сейчас станет легче, - голос доктора Мейсона разорвал порочный круг багрового тумана полузабытья и боли.

Я открыл глаза и попытался сфокусировать на нём взгляд – не сразу, но мне это удалось. Через катетер, воткнутый мне в руку, доктор ввёл очередную дозу обезболивающих.

Мейсон сел рядом со мной и взял меня за руку. Не знаю, сколько времени он так просидел, но, когда я стал постепенно проваливаться в спокойный и здоровый сон, тот всё ещё оставался со мной.

Следующий раз я увидел доктора Мейсона только через два дня, уже находясь в обычной палате. Он улыбался, излучая волны уверенности и спокойствия.

- Как ты себя чувствуешь?

- Не знаю, трудно сказать, - мне совсем не хотелось портить его хорошее настроение своими жалобами.

- Выглядишь гораздо лучше, чем два дня назад.

- Так странно вдруг перестать чувствовать свои ноги, - всё-таки не смог сдержаться я. – Но вместе с тем они ведь есть: я их вижу, могу дотронуться до них. Это не укладывается в голове, как какой-то сюрреалистичный кошмар! – я честно старался, чтобы мой голос оставался ровным, но в нём всё равно проскальзывали истеричные нотки отчаяния.

- Прошло слишком мало времени, потом станет легче. В конечном итоге, человек привыкает ко всему, - совершенно убежденно проговорил доктор, как обычно, опускаясь на стул возле моей кровати. – Многое зависит от того, как к этому относиться. Если молодой человек оказывается в инвалидном кресле после несчастного случая – это его трагедия, с какой стороны ни посмотри. Для тебя же инвалидная коляска – это первый шаг к победе. Главное, продолжай и дальше идти в этом направлении, как бы ни было трудно. А двигаться по жизни вперед можно, и сидя в инвалидном кресле, уж поверь мне, сынок! – Мейсон ненадолго замолчал, а потом широко улыбнулся и даже подмигнул мне. – Но ведь мы сделали это! А? Мы молодцы! Мы выиграли этот бой с минимальными потерями. Если тебе кажется, что сейчас я весь сияю от гордости, то тебе это не кажется: так оно и есть! Все нейрохирурги грешат этим… Но какая это была гонка! Видел бы ты лицо старшего ординатора, когда из поврежденной артерии во все стороны брызнул фонтан крови! Несколько страшных минут даже я был уверен, что это конец… Прости, если пугаю тебя, обычно я никогда не рассказываю пациентам такие подробности. Но тебе говорю всё это не просто так. Я хочу, чтобы ты встряхнулся и наконец осознал самое важное: даже потеряв в три раза больше крови, чем циркулировало в твоём организме, ты выжил! Ты смог, а значит, и с остальным справишься! Ну же, улыбнись! Хотя бы этой своей вымученной улыбочкой.

Я без труда выполнил приказ доктора, ведь, глядя на него, бурлящего энергией, не улыбаться было невозможно. Как невозможно было не чувствовать острого желания жить - жить хотя как-нибудь, хоть сколько-нибудь!

- Вот так-то лучше! – одобрительно закивал он. – Я хочу видеть твой боевой настрой на победу: без него дальше делать нечего. И, кстати, не только я так считаю, но и химиотерапевт с онкологом. Я сегодня говорил с ними – у них на тебя грандиозные планы, а значит, они верят в возможный успех, что случается с ними крайне редко, уж я-то знаю, - лицо Мейсона помрачнело, но он тут же вновь встряхнулся. – Есть ещё одна тема, которую я хотел обсудить с тобой, хотя она и не в моей компетенции. Несмотря на паралич ног, ты остался мужчиной, - его бровь выразительно изогнулась под немыслимым углом.

- Вы имеете в виду секс, или я что-то неправильно понимаю? – рассмеялся я. – Думаете, это может меня сейчас интересовать?

- Сейчас – нет, но когда-нибудь обязательно будет. Секс – важная часть нашей жизни, и я рад, что ты не будешь его лишен. Однако я хочу поговорить немного о другом. Химиотерапия, как правило, делает людей бесплодными. Поэтому, если ты собираешься стать отцом, тебе нужно принять необходимые меры уже сейчас.

Я уставился на него в полнейшем недоумении, решив, что он предлагает мне сегодня же «заделать» кому-нибудь ребенка.

- Я говорю о том, чтобы заморозить сперму на будущее, - видя мою растерянность, пояснил Мейсон.

- Не думаю, что… - пробормотал я, чувствуя, как краснеют щеки от дурацкого смущения.

- А тут не надо думать, - хохотнул он. – Берешь парочку порно-журналов – и вперед! Не прямо сейчас, конечно, но перед началом «химии» - обязательно. Я уже говорил об этом с твоими родителями – Эсми явно не готова отказаться от мечты понянчиться с твоими детишками.

Я рассмеялся, понимая, что доктор Мейсон пытается поднять мне настроение, и был безмерно благодарен ему за это и за всё остальное. В моих глазах он был всемогущим чудотворцем – почти Богом.

- Спасибо вам за всё, что вы сделали для меня и продолжаете делать, - я чувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, но даже не пытался остановить их. – Я навсегда останусь у вас в неоплатном долгу.

- Твоя жизнь станет для меня лучшей наградой – другой мне и не надо. Поэтому живи, сынок, просто живи!

Уже почти захлебываясь слезами и чувствуя на душе такое приятное и неожиданное облегчение, я кивнул и впервые поверил в то, что у меня есть реальный шанс выжить.

***

Следующий год обернулся всеми семью кругами ада для меня, для родителей и для Элис. Сестра, оставив на время учёбу и Джаспера, практически поселилась в больнице. Я умолял её вернуться в Россию, убеждая, что хотя бы один из нас должен продолжать жить дальше, но та осталась непреклонна в своём решении – мой маленький упрямый «ураганчик», который, впрочем, очень скоро превратился в едва ощутимое дуновение ветра.

Когда я ещё не утратил способности мыслить связно, меня беспокоило, что через Джаспера и Эммета Элис может узнать правду о нашем «расставании» с Беллой. Однако очень быстро выяснилось: дружба Джаса и Эммета, не выдержав проверки временем и расстоянием, постепенно сошла на нет, и за последний год они не обменялись ни единым сообщением.

Был ли я рад, что можно не опасаться разоблачения? Да, безусловно. Но вместе с тем глупо было бы отрицать то чувство разочарования, что больно ужалило меня. Я не передумал относительно правильности своего решения, но определенные сомнения всё же стали одолевать меня. Особенно теперь, когда смерть уже не так крепко сжимала в своих объятиях. Однако с началом «химии» и лучевой терапии от этих сомнений не осталось даже призрачного следа.

Я заранее понимал, что меня ждёт долгий и трудный путь, но не представлял, насколько тяжёлым и бесконечным – бесконечно тяжелым! – он будет. Я оказался не готов к этому: к такому невозможно подготовиться. В какой-то момент я с ужасом понял, что если не болезнь, то её лечение уж точно сотрёт меня с лица земли, уничтожит – уже уничтожало!

Моё тело, отравленное ядом, разрушалось клетка за клеткой мучительно медленно, бесконечно медленно, как в самой изощренной пытке, словно кто-то невидимый вытягивал из меня все жили, выпивал жизненные соки.

Поначалу я старался держаться, хотя бы при родителях и Элис, чтобы не пугать их, и без того надломленных, ещё больше, но с каждым днём, с каждым часом это становилось всё труднее, невозможнее, забирало остатки сил. Я распадался на части, облетал, как покореженный дуб с наступлением холодов, и не мог собрать себя воедино.

Лёжа на полу больничного туалета в луже собственной блевотины, я прижимался щекой к ледяному кафелю и думал только об одном: «Как хорошо, что Белла не видит всего этого! Белла… Белла… моя Белла, как ты нужна мне… как нужна!»

Именно в тот момент я впервые сорвался, потеряв остатки самообладания, а вместе с ним и своё человеческое обличье. Я заскулил - сначала тихо, жалобно, потом всё громче и громче, пока скулеж не перешел в вой. Я лежал и выл до тех пор, пока рыдающая навзрыд Элис ни стала поднимать меня с пола, пытаясь усадить обратно в инвалидное кресло. Её руки крепко вцепились в меня и тянули, тянули вверх – Боже, какие же тонкие, почти прозрачные у неё стали руки! И в этом была моя вина… Я ненавидел себя за то, что сделал с теми, кого любил больше всего на свете!

- Оставь, просто оставь меня… - задыхаясь, шипел я, - уходи, прошу тебя, уходи…

И сестра вняла моей мольбе: она ушла… но лишь за тем, чтобы тут же вернуться вместе с отцом.

Сильные и надежные руки Карлайла встряхнули меня, обхватили и крепко прижали к отцовской груди.

- Держись, сынок! Ты должен держаться, если хочешь жить! – шептал он, укачивая меня прямо там,сидя на холодном полу больничного туалета. – Ведь ты же хочешь жить? Конечно, ты хочешь жить! Хочешь, Эдвард! Ради меня, ради мамы! Ради всех нас!

И я хотел жить! Вернее, я ЗНАЛ, что хочу, но не чувствовал в себе этого желания, не находил его: оно скукожилось под гнетом обреченной усталости, стало маленьким и незначительным – как ни старался, я не мог ухватиться за него.

Это был мой первый срыв, но далеко не последний.

Никогда не забуду, как в порыве неконтролируемого отчаяния, хватаясь за мамины руки и крепко сжимая их, исступленно шептал потрескавшимися в кровь губами:

- Помоги мне, мамочка, помоги! Пожалуйста, сделай хоть что-нибудь! Хоть что-нибудь, мама! Я так больше не могу, не могу, не могу! Пожалуйста, мамочка, пожалуйста! Я больше не хочу, ничего не хочу, слышишь, мама?! Ну, пожалуйста, останови всё это! Прошу тебя!

- Что, сыночек? Скажи, что мне сделать?! – У Эсми уже не осталось сил на рыдания: она беззвучно плакала, кусая губы и раскачиваясь взад-вперёд, почти обезумев от горя. – Я бы сделала всё что угодно, если бы только знала, как помочь тебе, сынок, как унять твои страдания! Но я не знаю, мой милый, не знаю! Я забрала бы их себе, если бы могла! Прости меня, мой ангел! Прости меня, если можешь!

И только ночами, когда я проваливался в тяжелый сон, становилось немного легче. Там, во сне, я снова и снова звал Беллу и – о чудо! – она откликалась на мой призыв. Я слышал её голос – столь родной, столь желанный, необходимый мне, как воздух! Моя девочка говорила мне о своей любви, говорила, что не забыла и никогда не забудет. Она умоляла меня вернуться, потому что я ей нужен, нужен как никогда прежде!

Даже сквозь расстояния моя Белла по-прежнему была со мной. Отчасти благодаря этому я не сошел с ума в тот страшный год боли и распада.

***

Лето 2004 года

- Как ты, сынок, осваиваешься потихоньку? – зайдя ко мне в комнату, осторожно спросил отец.

Вот уже неделю я был дома. Родителям пришлось основательно тут всё переделать под потребности инвалида-колясочника, так что в бытовом плане особых затруднений я не испытывал.

Они изо всех старались предугадать любое моё желание, с чрезмерным усердием кидались исполнять любую просьбу, в разговоре со мной тщательно подбирали и взвешивали каждое слово, будто я был старинной хрупкой вазой, готовой дать трещину даже от малейшего неосторожного прикосновения.

- Мне нужно съездить в Лос-Анджелес: истекает срок аренды квартиры, - отец говорил медленно, словно нехотя, как гонец, приносящий дурную весть. – Я хотел спросить: как быть с вещами? Может, ты хочешь что-то оттуда забрать?

Я молчал, потрясенный чередой прекрасных, но таких болезненных воспоминаний, замелькавших перед моим мысленным взором. Дом – мой настоящий дом, наш с Беллой уютный мирок, в которым мы были так наивно и безмятежно счастливы. Дом, где до сих пор жила наша любовь.

Да и что я мог сказать отцу? «Верни мне моё сердце - оно осталось где-то там… Может быть, в шкафу на третьей полке слева»?

Внезапно в памяти всплыл старинный комод – мой последний подарок Белле. Интересно, забрала ли она его? Нет, вряд ли. Скорее всего, предпочла забыть о нём раз и навсегда… как и обо мне…

- А мы можем привезти оттуда комод? – как можно равнодушнее спросил я.

- Комод? – озадаченно переспросил отец. – Да, конечно, если он тебе нужен. Не думаю, что с этим могут возникнуть какие-то проблемы.

- Я поеду вместе с тобой! – на одном дыхании выпалил я.

- Эдвард, сынок, мне кажется, это неудачная мысль, - Карлайл присел передо мной на корточки и заглянул в глаза. – Ты ещё не готов к таким долгим и трудным поездкам.

- Позволь мне самому это решать, - получилось гораздо резче, чем хотелось.

За прошедший год моя нервная система сильно пошатнулась: я начал «заводиться» с полоборота, мог нагрубить на пустом месте – во мне затаилась какая-то беспричинная необъяснимая злоба, только и ждущая малейшего повода, чтобы тут же выплеснуться наружу. Я пытался бороться с этим, но пока выходило неважно.

- Да, конечно, ты можешь поехать, если хочешь. Я и не думал запрещать тебе, всего лишь хотел предупредить, что будет непросто.

- Я справлюсь.

Оказавшись в аэропорту, я сразу понял, что отец был прав: эта поездка действительно станет для меня настоящей пыткой, но не в физическом плане.

Впервые после операции попав в людное место, я оказался не готов к тому, как окружающие реагировали на меня. Я чувствовал на себе десятки любопытных пристальных взглядов, буквально впивающихся мне в кожу, словно пиявки. Но стоило мне только повернуть голову в сторону уставившегося на меня человека, как тот поспешно отворачивался, усиленно делая вид, будто меня вовсе не существует.

И всё же мне удалось перехватить несколько взглядов – помимо любопытства в них отчетливо читалось омерзение, граничащее с ужасом. Я был им глубоко противен, и всё же они не могли не смотреть на меня – ничто так не притягивает и не отталкивает одновременно, как уродство… разве что ещё смерть.

И я – лысый, катастрофически худой парень-инвалид с болезненно бледной кожей и багрово-синими кругами вокруг глаз – был для окружающих живым воплощением самой смерти, ярким подтверждением того, насколько беспощадной может быть болезнь, досадным напоминанием, что никто из них не вечен.

Как же мне хотелось тогда исчезнуть, раствориться, стать невидимым! Я сжался в комок и сполз ниже, непроизвольно стремясь стать как можно меньше.

Девушка за стойкой регистрации растянула губы в жалком подобие дежурной улыбки и старательно избегала смотреть мне в глаза, а когда при передаче документов наши пальцы на мгновение соприкоснулись, вздрогнула всем телом и поспешно отдёрнула руку, явно опасаясь подцепить опасную болезнь, словно я был прокажённым.

Впервые в жизни я почувствовал на себе, что значит быть изгоем общества, в котором нет места слабым, больным или даже просто не таким, как все.

***

Так бесконечна морская гладь,

Как одиночество моё.

Здесь от себя мне не убежать

И не забыться сладким сном.

У этой жизни нет новых берегов,

И ветер рвёт остатки парусов.

Я здесь, где стынет свет и покой!

Я снова здесь, я слышу имя твоё.

Из вечности лет летит забытый голос,

Чтобы упасть с ночных небес холодным огнём.

«Я здесь», гр. Кипелов

- Всё-таки сначала надо было поехать в гостиницу и отдохнуть, - отец с тревогой поглядывал на меня, отпирая дверь, в которую я уже и не надеялся когда-либо вновь войти.

- Я не поеду в гостиницу. – Я сжал в кулаки трясущиеся от волнения руки. – Хочу остаться здесь. Один.

- Но, Эдвард, - на лице Карлайла отразилось явное замешательство, - здесь же ничего не приспособлено… для тебя.

- Я справлюсь, - твёрдо произнес я фразу, успевшую порядком набить мне оскомину за последние две недели.

Не говоря ни слова, отец вложил мне в руку ключи от уже отпертой квартиры и так же молча двинулся в сторону лифта, позволив себе лишь однажды, обернувшись, кинуть в мою сторону обеспокоенный взгляд.

И я действительно верил, что справлюсь, - верил ровно до тех пор, пока ни пересек родного порога. Я и подумать не мог, насколько болезненным окажется для меня возвращение в наш с Беллой дом.

Медленно, как старик, заключённый в инвалидную коляску, коим в сущности и был, я перемещался из комнаты в комнату, из зала в спальню, из кухни в ванну, от одного окна к другому.

Я не мог понять, что заставляло меня неустанно двигаться по спутанной траектории пустого дома, лишенного души и сердца – лишенного Беллы. Сейчас, когда её не было, всё казалось блёклым бутафорским набором. Ни одна вещь, ни одна безделушка не имели теперь значения.

Мне казалось, что весь мир вновь рухнул, погребя меня под останками моей неудавшейся, изломанной жизни. Я метался, как израненное капканом животное, с максимальной скоростью, на которую была способна коляска, ища… зовя… но не находя желаемого, желанной.

Часть меня наивно полагала, что стоит только завернуть за угол, и я услышу смех Беллы, легкий топот босых ножек: она пренебрегала тапочками, её ступни всегда были ледяными. Я подхватывал любимую на руки, прижимал к себе, тихо ворча под нос:

- Глупая моя, ты же простудишься.

Она смеялась, поджимая изящные пальчики с перламутрово-розовыми ноготками, болтая ножками:

– Нет, не простужусь! Я быстренько, только до кухни и обратно.

Я отдал бы всё на свете, все отведенные Богом дни ради её воркующего смеха в темноте спальни. Я бы обнимал её спину, прикрытую тонкой ночнушкой, мягко стаскивал её с худеньких плеч, желая до боли, обхватывал ладонью округлую грудь, мягко, ненавязчиво прося Белз проснуться.

Я помнил, как чувствовалась её атласная кожа под моими пальцами, как вспыхивали бисеринки мурашек, как она расцветала под натиском поцелуев, я мечтал кружить ладонями по каждому бугорку её позвоночника, зная, что она обязательно проснется.

Она всегда инстинктивно льнула ко мне, словно чувствовала каждое мое прикосновение даже будучи во власти сна. Любимая едва слышно смеялась, чувствуя мое ночное нападение – за этот искрящийся нежным светом смех я отдал бы сейчас всё то малое, что у меня ещё осталось.

Подъехав к аккуратно заправленной постели, я закрыл глаза, уносясь мыслями в тот день, когда мы вдвоем уехали отсюда. Я помнил всё до последней секунды, перед моими глазами стояла отчетливая картинка того, как Белла склонилась над постелью подтыкая края покрывала, разглаживая тонкими пальчиками невидимые складки. Заметив, что я наблюдаю за ней, она обернулась – в её глазах вспыхнули искры смеха:

– Ты подглядываешь! Эдвард!

Я не подглядывал – я любовался ею, моей любимой и единственной бесценной женщиной.

Я помнил каждую крохотную черту её лица, неповторимый оттенок глаз, расцвеченных мазками лукавых искр, мягкость улыбки и то щемящее душу чувство, что зарождалось в груди, когда она прикасалась ко мне.

Закрыв глаза и неподвижно замерев, я отчетливо уловил чудом сохранившийся аромат: её духи и что-то неповторимое, неосязаемое… весенние цветы, ягоды и свежесть – Белла.

Всё вдруг обрело смысл – я понял, зачем приехал сюда.

Я надеялся, что увижу Белз, понимая всю абсурдность этой мечты, но вместе с тем продолжая отдаваться в её власть, как обреченный на плаху человек. И вот сейчас я искал мою любимую в каждой вещи, в каждом уголке нашего дома, где во всём чувствовалась её заботливая рука.

Что-то толкнуло меня на кухню, я направил коляску туда, въехав, остановился, замер, вглядываясь в холодные лучи солнца, скользящие вдоль покрытых толстым слоем серой пыли столешниц. Белла не пережила бы вида запустения.

Я резко взмахнул рукой, сметая пушистый ворох пылинок со стола, расчищая, освобождая, возвращая блеск. Пылинки взметнулись в воздух, напоминая маленькое разгневанное облачко, обрушивающееся на меня подобно конфетти – грустному блекло-серому конфетти.

Перед моими глазами проносились картинки, складывающиеся в радужный калейдоскоп.

Белла кружится в лучах солнца с зажатым в руке белым кухонным полотенцем, она зачем-то размахивает им, с её губ слетает легкий ненавязчивый мотив детской песенки, ножки отбивают чёткий ритм. Она вся перепачкана мукой и какао, в уголке губ прячутся крошки молочного шоколада, на кончиках пальцев блестит сахарная пудра – любимая похожа на соблазнительное пирожное из лучшей французской кондитерской.

Я любуюсь солнечными зайчиками, расшалившимися в растрепанных каштановых локонах, они словно жемчужные нити подхватывают шёлковые пряди, удерживая в причудливой прическе.

Белла превращала стены в дом, вдыхая в них жизнь. Стоило мне закрыть глаза, как я тут же ощутил аромат цветов, которые она любила ставить в большую белую вазу. Сейчас та одиноко пустовала, но я до сих пор отчетливо помнил свежий запах кремовых роз… Белла была моей летней розой, моей ночной фиалкой…

Звенящий, рассекающий тишину мертвого дома шум привлёк моё внимание. Он был надрывный, плачущий, зовущий. Я развернул коляску, устремляясь в гостиную – Господи, я всё ещё надеялся, что увижу её! Но всё, что было благосклонно даровано мне – ровный ряд фотографий в деревянных рамках, с каждой из которых на меня смотрела улыбающаяся мордашка Беллы.

Озираясь по сторонам, я искал источник звука. Яркий блик, напоминающий бриллиантовую слезу, на мгновение ослепил меня – у моих неподвижных мертвых ног лежала разбитая на сотни острых осколков рамка. Мелкие кусочки стекла образовывали причудливый рисунок, скрывая почти всю фотографию, оставляя открытым только лицо Изабеллы. На её щеке лежал почти незаметный сияющий осколок-слеза.

Я часто фотографировал её, не предупреждая – она щурилась, смеялась, бормотала, что я негодник, смущаясь, пряталась за маленькими ладошками. Но я настойчиво ловил в объектив фотоаппарата каждую её эмоцию, словно знал: надо всё запечатлеть, сохранить, уберечь, не потерять.

Наклонившись, я поднял фотографию – стеклянный дождь зазвенел по доскам паркета, открывая снимок целиком. Это было навеки застывшее мгновение счастья: я прижимал любимую к себе, а та доверчиво льнула ко мне в ответ, словно была моим продолжением.

Я нежно погладил родные до боли черты, обводя контур чуть вздернутого носика, кромку розовых губ, своенравный изгиб бровей, лаская каждый завиток её каштановых волос. Я тщетно старался смахнуть с её щеки осколок слезы: он намертво впился в любимое лицо моей девочки.

– Моя маленькая, прости, прости, но так лучше, лучше для тебя. Посмотри в кого я превратился, меня больше нет, я стал живым призраком, от меня ничего не осталось – только покорёженное до неузнаваемости тело, в котором почему-то до сих пор теплится жизнь. Я не знаю, сколько ещё месяцев или, может быть, лет мне отмерил Бог, но без тебя они обернуться для меня вечностью. Белла, я не могу без тебя, слышишь, не могу, я подыхаю без тебя! Знаешь, вся боль, «химия» - ничто, по сравнению с тем, что тебя нет рядом. Родная, я ищу тебя везде, жду, надеясь, зная, что предал тебя, оттолкнул. Прости, но ты должна жить, идти вперед, быть счастливой, любимой, ты должна дышать полной грудью… Прости… Господи, Белла, прости!..

Я не заметил, как стащил с полки ещё одну рамку, прижал её к своей груди, качая, как младенца, рыдая в голос, словно вышвырнутый в зимнюю стужу ненужный никому ребенок. Впервые за долгое время, я по-настоящему осознал: всё, что мне осталось – воспоминания и её улыбка на старых фото. Но если последние со временем пожелтеют, бумага истончится, то улыбка Беллы будет греть меня до последнего моего вздоха, потому что она навсегда запечатлена в моём сердце.

Нет ничего страшнее и прекраснее, чем навеки сохранившиеся воспоминания: они возносят в рай и низвергают в ад.

Я понимал со всей обреченной остротой, что буду жить в прошлом, в котором было счастье, была Белла и наши общие мечты о будущем, о наших детях, о маленькой девочке с каштановыми кудряшками, сливочными щечками и огромными глазами, качающаяся на качелях в саду моей матери. Она навеки останется прекрасной несбыточной мечтой, которую я буду бережно хранить в моём сердце – мне не остается ничего иного.

Я развернулся к противоположной стене, на которой висело большое овальное зеркало. Я помнил, как Белла любила крутиться перед ним, напоминая мне маленькую бабочку, только обретшую прозрачные бархатистые крылья. Моя драгоценная девочка улыбалась, видя, как я медленно подхожу, обнимаю, глажу укрытые тонкой кофточкой плечики, оставляя маленький поцелуй-обещание за ушком – ровно там, где прячется бусинка родинки.

Белла прищуривалась, догадываясь, что я веду нечестную игру, соблазняя её без единого слова. Маленькая ладошка игриво шлепала меня по руке, любимая выскальзывала из моих рук, но ровно настолько, чтобы быть незамедлительно пойманной вновь.

Сейчас в этом зеркале я видел лишь отражение безнадежно больного, обреченного человека, похожего на мумию. Белла любила перебирать мои волосы, она словно колдовала, нашёптывая что-то неслышное, я помнил, как правильно, нежно и трепетно её руки касались меня. Теперь же на моей голове не осталось ни единого волоска… Моё лицо и тело были исхудавшими, кожа обтянула кости – я был ужасен, почти мертв. Я смотрел на своё отражение и видел в собственном взгляде ровно то, что читал во взглядах случайных, проходивших мимо людей: отвращение, страх и снисходительную жалость.

Вдруг волна гнева окатила меня. Я начал метаться из комнаты в комнату, хватая всё, что имело значение, я прижимал к себе мелочи, ставшие для меня теперь всем, понимая, что не могу уйти навсегда из нашего дома без них. Я собрал все фотографии, записки, написанные рукой Белз.

Я перевернул ящики комода, распотрошил шкаф, ища шарфы Беллы, потому что они до сих пор ревностно хранили её аромат. Я был одержим идеей унести с собой каждое напоминание о ней – это всё, что мне осталось.

========== Глава 25. У часов печали стрелок нет ==========

…Застывает время на стене,

У часов печали стрелок нет.

Ночь за ночью, день за днём - один,

Сам себе слуга и господин,

А года уходят в никуда,

Так течет в подземный мир вода.

«Пытка тишиной», гр. Ария

2004 – 2008 годы

Фраза «Я справлюсь!» стала для меня негласным девизом на следующие несколько месяцев. Я был твёрд в своей решимости научиться во что бы то ни стало обходиться без посторонней помощи.

Мои ноги напоминали сухие ветки срубленного дерева, но вместе с тем были тяжелыми, словно вылитыми из свинца, – мне с большим трудом удавалось поднимать их руками, перекладывать с места на место. Ослабленные долгой болезнью мышцы спины и рук были явно не готовы взять на себя всю ответственность за мои передвижения. Однако мне не оставалось ничего другого, кроме как заставить их работать на полную катушку.

Я почти переехал в тренажерный зал, оборудованный родителями специально для меня. Гантели на долгое время стали продолжением моих рук. Я занимался до ломоты в суставах, до сведённых судорогой мышц, не обращая внимание на солёный пот, разъедавший глаза, истязая себя до тех пор, пока мама или отец ни увозили меня оттуда силой, твердя что-то про меру и благоразумие.

Но и после того, как окрепшие мышцы налились силой, которой не обладали даже до болезни, я всё равно продолжал тренироваться в прежнем режиме, чтобы, обессилив, засыпать сразу, как только голова коснётся подушки.

Однако и это не спасало от бесконечно долгих, кошмарных ночей, когда мне всё чудилось, будто болезнь вернулась или вот-вот вернётся. Снова и снова я просыпался в холодном поту, раздавленный волнами прежней боли, которую невозможно было спутать ни с какой другой. И даже заверения врачей, что она носит всего лишь фантомный характер, не слишком-то облегчали моё существование.

Необходимость в регулярных обследованиях (сначала раз в три месяца, затем - раз в полгода) тоже наносила ощутимый удар по моей расшатанной психике. Лабиринты больничных коридоров, заполненные страдающими пациентами, навевали ужас, рождали в голове уродливые картинки пережитого ада.

Я умирал каждый раз, пока ждал результатов обследования. И каждый раз воскресал, когда улыбающийся врач заверял меня, что всё хорошо, и беспокоиться не о чем, при этом многозначительно добавляя: «ПОКА не о чем».

Энтони Мейсон был прав: онкологи и химиотерапевты никогда не дают гарантий. Однако они с воодушевлением признавали: если в течение первых пяти лет рецидив не случится, мои шансы на окончательную победу увеличатся в разы. Шансы, шансы… всего лишь шансы… Никто не мог пообещать, что болезнь не вернётся через восемь, десять или даже пятнадцать лет. Они охотно гарантировали только одно: если вдруг рецидив случится – это станет моим смертным приговором, не подлежащим обжалованию.

- Надо просто жить, не думая о плохом, и наслаждаться каждым прожитым днем! – улыбаясь, всякий раз при встрече твердил мне доктор Мейсон.

Но я не представлял, как можно наслаждаться опустевшей жизнью, лишенной всякого смысла. Я чувствовал себя заблудившимся кораблём, бесцельно дрейфующим в кромешной темноте. И как любому кораблю, мне нужен был маяк, чтобы плыть на его свет. Мой жизненный путь всегда освещала Белла. Потеряв её, я лишился своего главного жизненного ориентира.

К несчастью – а может, и к счастью, - я сильно переоценил свою силу воли, когда решил раз и навсегда оставить любимую. Я не собирался жить без Беллы – я лишь хотел умереть вдали от неё. Но судьба сыграла злую шутку, не став тогда обрывать мой жизненный путь. Это было мне возмездие за ту боль, что я причинил своей единственной, которую собирался оберегать от любых невзгод и страданий. А вместо этого сам стал её бедой и мукой. Я должен был нести это наказание и дальше, никому не жалуясь и ни на что не надеясь… Но жизнь без надежды – это не жизнь и даже не существование! Смерть куда предпочтительнее…

Я был словно солдат, ушедший на свою незримую войну, разбитый по всем фронтам и пропавший без вести, которого уже оплакали, отслужив заупокойную мессу. После такого не возвращаются… не имеют права вернуться! Уходя – уходи… Я понимал это, господи, конечно, понимал! Но я подыхал! Горел в каком-то нескончаемом адском пламени! Сходил с ума!

Белла была моим кислородом. Отказаться от неё – равносильно тому, чтобы приказать себе не дышать. Я честно старался следовать этому приказу, не обращая внимания на горевшую огнём грудь, требовавшую хотя бы одного глотка спасительного воздуха. Однако это оказалось выше моих сил. Буквально каждая клетка моего тела требовала вернуть Беллу. И я уже готов был сдаться… почти готов.

Несколько раз моя рука тянулась к телефону, и пальцы сами собой набирали знакомый номер, но в эту самую минуту спину снова обжигала кипящая лава боли. Стиснув зубы, я возвращал телефонную трубку на место. Мне казалось, что проклятая болезнь намеренно затаилась, выжидая того, чтобы я, наконец поддавшись тоске, вновь вторгся в жизнь Беллы. И вот тогда уж она точно вернётся, дабы с лихвой забрать всё то, что ей причитается, в этот раз утянув на дно не только меня и мою семью, но и Беллу, которую не смогла заполучить в прошлый раз.

И тогда я заключил сделку с самим собой и с судьбой: если по истечении пяти лет, прошедших после операции, рецидива не случится, я позвоню Белле, а там – будь что будет. Если судьба окажется благосклонна ко мне, Изабелла всё ещё будет свободна. Если любимая хотя бы захочет выслушать меня, я расскажу ей всю правду, я покаюсь перед ней во всех своих грехах, буду молить её о прощении, если понадобится – поползу к ней на животе. И если Богу будет угодно, она простит меня.

Если, если, если… вся моя жизнь теперь состояла только из «если», «возможно» и «шансов». Кто-то посчитает, что это катастрофически мало. Мне же, ещё два года назад доживавшему последние дни, это казалось небывалой щедростью, едва ли не манной небесной.

Приняв это решение, я почувствовал, что наконец снова могу дышать. И пусть моё будущее по-прежнему оставалось слишком призрачным и зыбким, но теперь в беспросветном царстве тьмы появился хоть какой-то ориентир, к которому мне предстояло мучительно долго пробираться сквозь тернии одиноких дней и ночей.

Правда, временами я всё же продолжал спорить с самим собой, убеждая себя, что Белла заслуживает кого-то лучше, чем калека, причинивший ей столько боли. Однако живущий во мне эгоист ничего не хотел слушать, уверенный: способность ходить на своих двоих – не самое главное в жизни. Что если Белла всё так же любит меня, как и я её? Что если до сих пор нуждается во мне?

Время – мой злейший враг – тянулось неумолимо медленно, превращая недели в года, а месяцы – в столетия. Тренажеры и упражнения уже не могли отвлечь и заставить забыться хотя бы ненадолго – мне требовалось новое увлечение, которое могло бы занят не только мои руки, но и голову.

И тогда я стал искать в интернете информацию об интересных судебных процессах, воскрешая в памяти свою недолгую карьеру адвоката. Это увлекло меня настолько, что, неожиданно даже для самого себя, я стал выдумывать никому не известные – а скорее всего, и не существовавшие, - подробности и предыстории тех процессов. И в этих размышлениях моя фантазия уводила меня всё дальше и дальше. Проснувшись среди ночи от очередного кошмара и понимая, что мне уже не заснуть, я лежал, создавая в голове всё новые и новые детали мной же придуманного сюжета.

А однажды я просто сел за ноутбук и принялся облекать свои мысли в слова и предложения. Только спустя несколько часов и два десятка страниц текста, вдруг обнаружил, что пишу книгу. Никогда прежде я не замечал в себе тяги к сочинительству, но, начав писать, уже не мог остановиться.

Каждый день я просиживал за этим занятием по нескольку часов кряду, решая проблемы своих героев, убегая и догоняя, убивая и спасая, защищая и предавая, докапываясь до истины и плетя паутину лжи – я мог проживать десятки жизней, даже не выходя и собственной комнаты.

Безусловно, я понимал, что это всего лишь побег от безликой тоскливой реальности, лишённой красок (весенняя зелень глаз Беллы, золотистые всполохи солнца, утонувшего в волне каштановых волос), звуков (переливчатые серебряные колокольчики смеха любимой, нежная мелодия её голоса, льющаяся в самую душу), запахов (аромат ночных фиалок, навсегда впитавшийся в сливочную кожу Изабеллы) и вкусов (марципановая сладость её губ, крошки шоколада и пыльца сахарной пудры на кончиков пальцев Белз, творящей очередной кондитерский шедевр). Да, я убегал, но это было лучше, чем навсегда застыть в глыбе обжигающе-ледяной пустоты.

Почти за полгода я написал первую книгу и тут же принялся за вторую, на которую у меня ушло уже гораздо больше времени.

Если бы не Элис, мне никогда и в голову не пришло бы заняться их изданием. Я показал первую рукопись сестре, когда та вместе со своим четырехмесячным сынишкой Александром приехала погостить на лето.

- Ну, и во сколько издательств ты ее отправил? – строго спросила Элис, ни свет ни заря залетев ко мне в комнату.

- Что? Издательств? Ты серьезно?! – я поморщился и презрительно фыркнул, кивнув в сторону внушительной стопки листов, которые она только что положила на письменный стол. – Это же просто фиг…

- Круто! – бесцеремонно перебила меня сестра. – Это просто круто! Я всю ночь не спала: всё читала и читала – так хотелось поскорее узнать развязку! Кстати, финал просто бомбический!

- А вот это ты зря: недостаток сна явно пагубно сказывается на твоих мыслительных способностях, сестрёнка, - с усмешкой заметил я.

- Какой всё-таки «язвой» ты стал! – Элис ловко запрыгнула ко мне на колени и положила голову на моё плечо. – Но я всё равно люблю тебя… очень-очень люблю!

- И я люблю тебя, мой «ураганчик»!

Я обхватил сестру руками и крепко прижал к себе. Как же восхитительно было вновь ощущать в своих объятиях живое тепло родного человека! Я слышал стук сердца Элис, чувствовал её дыхание на своей шее – сковавшая меня наледь одиночества вдруг дала трещину и рассыпалась на сотни острых осколков.

- Исцеляющие обнимашки, - прошептала сестра и обвила руками мою шею. Да, она, как никто другой, всегда понимала меня без слов, чувствовала моё настроение, а иногда даже лучше меня самого знала, в чём я действительно нуждаюсь.

Мы ещё долго сидели, обнявшись и посылая друг другу волны братско-сестринской любви, словно стараясь напитаться ею впрок на долгие месяцы вновь предстоящей разлуки.

- Ты ведь знаешь, что я всё равно не успокоюсь, пока не увижу твой роман на полках книжных магазинов? – вдруг спросила Элис, не разжимая объятий.

- Знаю, - обречённо вздохнул я.

Пока Элис с удвоенной энергией штурмовала издательства, я нянчился с малышом Александром, чувствуя при этом что-то очень похожее на счастье… впервые за три года. Он был таким маленьким, трогательно-хрупким, что каждый раз, когда я брал его на руки, на меня накатывала волна обжигающей нежности, какую я ещё ни к кому и никогда не испытывал. Моё сердце заходилось от восторга, а душа пела! И не было никакой неловкости или боязни сделать что-то не так.

Впервые посмотрев в огромные, удивлённо распахнутые серые глазки точно такого же стального оттенка, как и у меня, впервые прикоснувшись к мягким, бархатистым розовым щёчкам с очаровательными ямочками, я понял – это любовь на всю жизнь. И, к счастью, она была абсолютно взаимной. Никому другому не удавалось успокоить плачущего Алекса так же быстро, как мне, ни к кому другому он не «шёл» на руки с такой нетерпеливой радостью, как ко мне – мы оказались с ним на одной волне. Элис, смеясь говорила, что во мне проснулся до сих пор неизвестный науке инстинкт «заботливого дядюшки».

Алекс крепко хватал меня за указательный палец, я делал вид, будто хочу выдернуть его – тот начинал смеяться, сжимая мой палец ещё крепче. Это была всего лишь одна игра из множества других, таких же простых игр, скрасивших и внезапно наполнивших мою жизнь новым смыслом.

Я мог по два-три часа держать на руках сладко спящего племянника, не испытывая ни малейшей усталости и даже не помышляя о том, чтобы передать его Элис. Та частенько ворчала, что я вконец избалую его, «приучу к рукам», но явно делала это просто для порядка, изо всех сил стараясь при этом скрыть свою улыбку.

Мама тоже всей душой тянулась к внуку, но всякий раз с величайшей щедростью, на которую способна только мать, уступала мне право развлечь малыша или убаюкать его на руках. Однажды я увидел, как она, думая, что осталась незамеченной, стоит и смотрит на нас с Александром, беззвучно плача. А в другой раз с её губ слетело едва слышное: «Из тебя вышел бы чудесный отец, сынок».

Я прекрасно понимал, что так мучает мою мать, ведь и сам не раз ловил себя на мысли о том, как был бы безумно, бесстыдно счастлив, окажись на месте Алекса наш с Беллой ребенок – такой маленький и сладкий, такой родной, желанный и горячо любимый! Но всякий раз одёргивал себя: нельзя думать об этом, слишком больно, слишком! Словно резать по живому…

Но ещё болезненней оказалась неизбежная разлука с Александром. Острое чувство потери навалилось на меня непомерной ношей, связав по рукам: долгое время я не мог есть, спать, не мог даже думать о своей недописанной книге. Когда я всё-таки проваливался в тревожное, болезненное забытьё, мне снилась маленькая девочка с каштановыми кудряшками, одетая в тонкое кружевное платьице. Она бегала по мокрому песку вдоль самой кромки воды, накатывающие на берег волны то и дело захватывали в свой прохладный плен её маленькие ножки – девочка смеялась и визжала от восторга. Она кружилась, широко раскинув руки, ветер ласково играл с её волосами, а солнце, подхватывая эстафету у ветра, с упоением ныряло в водопад каштановых кудряшек, высвечивая в них бронзовые пряди. Затем малышка замирала на месте и, улыбаясь, призывно махала мне рукой. Я не слышал её голоса, но мог по губам прочитать: «Папа, иди сюда!»

Я не желал просыпаться, но какая-то неведомая сила жестоко выталкивала меня из этого чудесного и такого реалистичного сна. Уже пробудившись, я продолжал упрямо зажмуривать глаза, каждой клеткой тела ощущая застывшую вокруг меня чёрную пустоту.

Однако постепенно я привык к этой потере, утешаясь тем, что разлука не будет вечной и даже слишком долгой: всего несколько месяцев. Нет, я не прекратил скучать по Алексу, просто тоска уже не была такой острой и гнетущей – она стала ещё одной печальной нотой в рваной мелодии моей жизни.

В конечном итоге Элис добилась своего – кто бы сомневался! – и со мной подписало договор довольно крупное издательство. Единственным условием с моей стороны была полная конфиденциальность: меньше всего мне хотелось, чтобы потенциальные читатели испытывали жалость к писателю-калеке. Издатели восприняли это с воодушевлением, ведь нет ничего привлекательнее, чем автор, окружённый мрачным ореолом таинственности.

Когда речь зашла о необходимости псевдонима, я, недолго думая, выбрал фамилию человека, подарившего мне вторую жизнь, – доктора Мейсона. Обратившись к нему за разрешением, я без труда получил согласие взамен на обещание подарить ему один экземпляр книги с дарственной надписью от автора.

Так, в начале две тысячи седьмого года была издана моя первая книга. Через полтора года та же участь постигла вторую книгу, а ещё через полтора – третью.

Неожиданно для меня, все они получили широкий успех у читателей и были распроданы огромными тиражами. Сказав, что это нисколько не взволновало и не обрадовало меня, я бы слукавил. Для любого человека важно реализовать себя, найти любимое дело, не только доставляющее удовольствие, но и приносящее хороший доход. Для меня как для физически неполноценного человека это было особенно важно. Теперь я мог с полной уверенностью сказать, что способен финансово обеспечить себя и свою семью – да, тогда я всё еще продолжал тайно тешить себя бесплодными мечтами о нашей с Беллой семье…

И всё же сочинительство стало для меня хоть и главным, но не единственным способом убить время. Почти тогда же в мою жизнь вернулась музыка.

В очередной раз мысленно блуждая по закоулкам своего прошлого, я «наткнулся» на рояль, оставленный родителями в Форксе. В детстве игра на нём казалась мне чем-то сродни маленькому чуду: ты просто нажимаешь на клавиши, извлекая из инструмента, казалось бы, всего лишь разрозненные звуки, которые, волшебным образом переплетаясь друг с другом, создают замысловатый узор мелодии. Желание во что бы то ни стало быть причастным к рождению этого чуда придавало мне сил и упорства в постижении азов игры на рояле. В конечном итоге мы с инструментом сроднились настолько, что уже к десяти годам я мог играть без помощи нот и даже позволял себе скромные импровизации.

Всё это было ещё до переезда в Форкс. Новая школа, новые друзья и, конечно же, знакомство с Беллой сильно сместили угол моих интересов, а внезапное увлечение танцами и вовсе отодвинуло музыку далеко на задний план.

Сейчас эти воспоминания настолько захлестнули меня, что руки затряслись от жгучего желания пробежаться пальцами по клавишам. Не тратя время на лишние раздумья, я тут же заказал через интернет одно из самых хороших и дорогих электронных пианино. Я и не помнил, когда в последний раз что-то настолько будоражило меня в хорошем смысле этого слова. Я весь горел от нетерпения поскорее заполучить вожделенный инструмент. Однако, когда мое желание наконец осуществилось, я понял, что возвращение к музыке будет не столь радужным, как казалось.

Теперь я был лишён возможности нажимать на педали, отчего все мои старания добиться нужного звучания не давали ощутимого результата: мелодия получалась блёклой, рваной, лишенной гармонии. Вся моя жизнь давно уже состояла из сплошных преодолений, так что трудная разрешимость внезапно возникшей проблемы могла лишь подстегнуть к удвоенному упорству, но никак не к принятию поражения.

Я изучал пианино, как неизвестное науке существо, укрощал, как строптивую женщину, пытался договориться с ним, словно у того был разум. И спустя несколько сотен часов, методом проб и ошибок нам все-таки удалось найти общий язык: инструмент под моими руками зазвучал так, как надо.

Музыка с лёгкостью подхватывала меня и уносила далеко отсюда – в другую реальность, где не было боли и страданий, не было одиночества и печали. Там всё жило и дышало лишь перестуком клавиш. Мелодия правила мной, то уносясь в крещендо, срываясь на фортиссимо, то снова растекалась в адажио и постепенно обрывалась дрожащим стаккато. Стоило только сесть за пианино, как передо мной тут же открывались широкие дали и необъятные просторы, по которым я неспешно блуждал, словно уставший пилигрим.

Моя жизнь проходила в постоянном движении пальцев, словно, не имея возможности ходить, я бессознательно заставлял руки работать в удвоенном режиме. Днём я играл на пианино, а по ночам писал книгу. Если первое хотя бы на время освобождало душу от тисков отчаяния, принося покой, то второе занимало голову, отодвигая мысли о Белле на задний план, хотя бы ненадолго. На несколько лет, тянувшихся целую вечность, клавиши – компьютерные и музыкальные – стали для меня единственным спасением от пустоты.

А потом всё рухнуло, и одно из увлечений полностью исчезло из моей жизни, а другое – свело с ума и почти убило…

========== Глава 26. Реквием ==========

Я потерялся в нашей радуге, а сейчас наша радуга исчезла,

став пасмурной в твоей тени,

в то время как наши миры движутся по-прежнему.

В этой рубашке я могу побыть тобой,

почувствовать себя немного ближе к тебе.

Этот башенный кран снес всё то, что мы из себя представляли.

Я просыпаюсь ночью под шум мотора,

Эта боль пульсирует в моём теле, нанося мне увечья.

Из моего бока торчит шип: стыд и гордость

за тебя и меня, вечно меняющихся, движущихся дальше всё быстрее.

И его прикосновение должно быть желанным,

должно случиться, только если ты об этом попросишь.

Но мне нужно, чтобы Джейк передал тебе, что я люблю тебя,

Иначе нет мне покоя.

Уже целый год день за днём я истекаю кровью.

Я потерялся,

Я потерялся в нашей радуге, но теперь её больше нет,

Я потерялся в нашей радуге, но теперь её больше нет,

Я потерялся…

«In This Shirt», гр. The Irrepressibles

Сердца способны разбиваться. Да, сердца способны разбиваться. Иногда мне кажется, что было бы лучше, если бы мы умирали, когда они разбиваются. Но мы не умираем.

Стивен Кинг «Сердца в Атлантиде»

Осень 2008 года

Прошло пять лет. Я всё ещё был жив, относительно здоров, но не спешил звонить Белле. Никогда прежде я не замечал за собой такой неуверенности: все решения, даже самые трудные и болезненные, всегда принимались быстро и так же быстро воплощались в жизнь. Сейчас же со мной творилось что-то странное. Было это дурным предчувствием или просто безотчётным страхом – я не знал, но что-то не давало мне совершить этот важный и решительный шаг, который подвёл бы жирную черту под моей жизнью, раз и навсегда расставив все точки над «i». Так или иначе.

Но однажды я проснулся с мыслью, что больше не могу ждать, глупо оттягивая неизбежное. Просто больше не осталось сил постоянно жить в «подвешенном» состоянии. Мне казалось, что истина, какой бы горькой она ни была, лучше тягостной неизвестности. Наивный дурак!

Трясущейся, словно в припадке, рукой я схватил телефонную трубку и только тогда вспомнил про трёхчасовую разницу во времени – семь утра были явно неподходящим часом для подобного звонка. А какое время можно было бы считать «подходящим»? Время ланча? Или лучше ближе к вечеру? Да и существует ли оно, это время – время, действительно подходящее для разбивания сердец?

Я едва смог дождаться, когда в Форксе наступит десять утра. Хотя с чего я вообще взял, что Белла находится там? За прошедшие пять лет она могла переехать жить куда-угодно, хоть на другой конец земного шара!

«Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети…» - безликий голос равнодушно подтвердил мои самые худшие опасения.

Ну отлично, Эдвард! Стоило ли столько ждать и сходить с ума, чтобы в ответ услышать ЭТО?!

Так, спокойно! В конце концов, Белла могла просто сменить номер, ведь так?

Конечно! А ещё она могла раза три выйти замуж и родить парочку детей!..

Всё, хватит, Эдвард! Просто сделай уже что-нибудь!

Злясь на себя и одновременно с этим умирая от страха, я принялся остервенело тыкать в кнопки телефона, но только с третьей попытки мне удалось набрать верный номер.

- Дом Свонов, - после пятого гудка в трубке прозвучал незнакомый мужской голос. На заднем плане очень громко раздавался детский смех и лай собаки, словно телефон был включен на громкую связь.

- Могу я услышать… Беллу… ммм… Изабеллу Свон? – свой собственный голос тоже показался мне чужим и каким-то искусственным.

- Супруги сейчас нет, но я могу передать, что вы звонили, - мужчина замолчал, явно ожидая от меня ответной реплики, но, когда той не последовало, продолжил допытываться: - Чтобы я смог рассказать Белле о вашем звонке, мне нужно знать хотя бы ваше имя. Так что ей передать?

- Я её одноклассник, - совершенно перестав что-либо соображать, на полном автомате ответил я, даже не солгав.

В трубке раздался какой-то невообразимый грохот и звон бьющегося стекла.

- Ох ты, чёрт!.. Простите, это я не вам! Подождите, пожалуйста, минутку! Одну минутку!.. – послышался лёгкий стук, словно телефонную трубку положили на стол, а затем снова раздался всё тот же мужской голос, но на этот раз в некотором отдалении: - Мелл, детка, держи его, ради Бога, держи его крепче, пока он ещё чего-нибудь не натворил! Фу, Флафи, фу! Плохой пёс, очень плохой пёс! Сидеть! Вот так-то лучше!.. Мама нас поставит в угол…

- Не поставит! – звонкий детскийголосок острым кинжалом полоснул по сердцу. – Она любит Флафи! Ведь он же не специально, мы просто играли!

- Но бабушка-то точно накажет, - мужчина рассмеялся, а следом за ним засмеялась и девочка. – И уж точно больше никогда не оставит нас здесь хозяйничать одних!

- Да уж, хозяева из нас плохие! – продолжая весело хохотать, воскликнула девочка, а затем радостно закричала: - Мама! Мама пришла!

Хотя бы в этот момент мне следовало повесить трубку, но меня будто полностью парализовало: я не мог пошевелить не единым мускулом, продолжая с упоением мазохиста вслушиваться в каждый звук, ловить каждое слово, пронзавшее меня насквозь огненной стрелой боли.

- Господи, Джейк, что здесь творится?! – услышав встревоженный, но такой родной и желанный голос Беллы, я задохнулся, словно получил удар в солнечное сплетение. – Потрудитесь-ка объяснить, как вы умудрились всего за полчаса превратить гостиную в поле боя?!

- Мы не нарочно, мамочка, честное слово!

- Это полностью моя вина, Белла! Можешь наказать меня по всей строгости закона! – в голосе так называемого Джейка послышались явно игривые нотки. Мои пальцы ещё крепче сжали телефонную трубку.

- Это была любимая мамина статуэтка, - в голосе Беллы отчётливо завибрировали подступившие слёзы. Мне даже не нужно было закрывать глаза, чтобы вспомнить, как она всегда выглядела в такие минуты почти детской обиды и разочарования.

- Ну что ты, моя родная, не надо так расстраиваться, - в голосе мужчины не осталось и следа от игривости – теперь в нём сквозила такая нежность и искренняя забота, что мне захотелось убить его. Впервые в жизни я действительно желал кому-то смерти!

- Я всё улажу, вот увидишь, просто предоставь это мне, - продолжал ворковать Джейк. Скорее всего, это просто воспалённое воображение сыграло со мной жестокую шутку, но я вдруг услышал едва уловимый звук поцелуя. Вынести такое мне было уже не под силу…

Я нажал кнопку отбоя, продолжая крепко сжимать в руке телефон. Пальцы свело от напряжения – я не мог разжать их, как ни старался. Грудь горела адским огнём. Мне хотелось кричать, рыдать, но слёз не было… больше ничего не было… Я низко опустил голову и глубоко дышал, просто чтобы не задохнуться.

Вспышка боли оказалась такой яркой и мощной, словно взрыв – ядерный взрыв, не оставляющий после себя ничего живого… только выжженную огнём пустыню и звенящую тишину…

Все эти годы я жил лишь одним – надеждой, что, оставшись в живых, смогу вернуть Беллу, заслужить её прощение. Сейчас эта надежда умерла в страшной агонии, и в моей жизни не осталось больше ничего, самой жизни больше не осталось. Я был пуст – абсолютно, оглушительно пуст!

Девочка… да, девочка с каштановыми кудряшками, снившаяся мне ночами и в этих снах называвшая меня папой, действительно существовала, но вот только она не была моей… как и Белла…

«Мелл, Мелл, Мелл…» - в каком-то исступление шептал я имя девочки, словно пробуя его на вкус – горько, как же горько, Господи!

Как же мне сейчас хотелось возненавидеть Джейка, снова почувствовать то первое жгучее желание его смерти, ведь он украл у меня всё: Беллу, наше будущее, наших нарождённых детей. Но нет. Я не мог его ненавидеть, потому что в действительности тот ничего не крал – я сам добровольно отдал ему Изабеллу, как самое бесценное в мире сокровище. И остался ни с чем. Мне было бы легче, если бы я только мог хоть кого-нибудь обвинить в своём горе, но нет. Даже такой малости Бог лишил меня. Это была исключительно моя вина, мой крест, который я должен был нести до самого последнего вздоха. Но, Боже, как же тяжек он был!

Однако по всему выходило, что я не ошибся, оставив тогда Беллу. Сколько лет могло быть Мелл? Судя по голосу, никак не меньше трёх. Так много… Любимая быстро смогла забыть меня, смогла забыться в объятиях неведомого мне Джейка. Так быстро… Почему же тогда я, даже спустя пять лет, не могу забыть ЕЁ, почему эти воспоминания и чувства не могут стать хотя бы немного бледнее? Почему, Господи, почему?!

Ведь я же сам хотел, чтобы Белла продолжила жить полной жизнью после моего ухода, я сам желал ей любви и счастья, пусть даже не со мной. Теперь я знаю, что мои желания сбылись: у Беллы есть любящий её муж, дочка и даже собака! Так почему вместо радости за горячо любимую женщину я чувствую только боль, почему?!

Впрочем, скоро и боли во мне почти не осталось…

Потеря Беллы, пусть даже и добровольная, обернулась самой страшной трагедией моей жизни. Потерять же её во второй раз было равносильно смерти. А я потерял её, снова… и умер… в душе я был безнадёжно и безвозвратно мёртв.

Начиная с того дня, я стал медленно, но неотвратимо соскальзывать в бездну небытия. Вместе с надеждой и мечтами во мне что-то умерло, что-то очень важное, отвечающее за эмоции и чувства – я превратился в пустую оболочку, двигающуюся лишь по инерции.

Без тени сожаления я забросил писать едва начатую книгу, а вскоре и вовсе позабыл, в каком углу комнаты пылится мой ноутбук. Меня это больше не интересовало, как и всё остальное. Почти всё…

Музыка. Она никуда не исчезла, напротив, полностью завладела остатками того странного существа, в которое я превращался. Я играл долгими-долгими часами, забывая даже про еду, играл до боли в спине и онемевших пальцев – лишь физическая боль служила доказательством моего существования. Я был всего лишь таким же инструментом, рождающим музыку, как и пианино, которое казалось мне куда как более живым, чем я сам. В музыке были эмоции, была сила и острота чувств, она наполняла и опустошала, убивала и воскрешала, заставляла сердце исступлённо биться и почти останавливала его, сжимая в ледяных тисках. Со временем я перестал понимать, где заканчивается музыка, и где начинается Эдвард Каллен. Порой я не мог вспомнить, какое сегодня число и какой день недели, но это не пугало меня и даже не заставляло задуматься или просто притормозить.

Вынужденная тишина комнаты давила на меня, сжимала в смертельных объятиях, ломая кости. Я стал до одури бояться тишины. А ещё темноты. Они, как две сообщницы, подкрадывались ко мне с наступлением ночи, окружали, обступали со всех сторон, лишали сна. Следом за ними, словно демоны, на меня набрасывались опасные мысли, безжалостно терзая до самой зари.

«Зачем всё это? Для чего?», «Как бы мне хотел, чтобы болезнь наконец вернулась!» «Неужели всё зря?!», «Почему я до сих пор жив? За что?!», «Ничего не нужно… уже больше не нужно…» - и так до бесконечности, снова и снова, словно бессмысленное скольжение по замкнутому кругу. Я лежал в ледяных объятиях темноты и тишины, не двигаясь, подобно букашке, застывшей в капле янтаря.

Но ночь всегда неизменно отступала, оставляя меня, истекающего кровью, лишь для того, чтобы вновь вернуться. Обессиленный, я ещё долго лежал, наблюдая за пылинками, печально вальсирующими в первых лучах утреннего солнца. Моя комната, как и я сам, постепенно превращалась в царство распада и тлена.

Внешне я старался сохранить лицо того Эдварда, каким был последние годы, и у меня неплохо получалось. Я поддерживал разговор за совместной трапезой с родителями, улыбался на тех словах, на которых следовало, иногда даже сам мог выдать забавную фразу, делился своими задумками и сюжетными поворотами, касающимися книги, которую в действительности не писал. Чем старательнее я изображал из себя того, кого уже не существовало, тем глубже и шире разверзалась пропасть внутри меня, тем острее становились её края.

К счастью или к несчастью – я так и не смог в этом разобраться, - родители редко бывали дома. Отец, как и всегда, пропадал на работе, мама же полностью погрузилась в заботы о благотворительном фонде помощи детям, больным онкологией, который основала пару лет назад. Родители, привыкшие за последние годы к моему замкнутому образу жизни, если и заметили во мне какие-то перемены к худшему, то просто не придали им значения.

А в конце весны две тысячи девятого года Джаспер попал в аварию и серьёзно пострадал, проведя два месяца в больнице. Тогда мама надолго улетела в Россию, чтобы помочь Элис и, конечно же, поддержать её.

Элис, мой «ураганчик». Она надрывно рыдала в телефонную трубку – в каждом слове, в каждом судорожном всхлипе слышались страх и отчаяние. Как же я хотел обнять её в тот момент, крепко прижать к себе и не отпускать до тех пор, пока она ни затихнет в моих руках, хоть немного успокоенная тем, что не одна – я рядом. А ещё я хотел забрать всю её боль себе: мне, как существу, чьи душа и сердце давно обратились в пепел, было уже всё равно, а Элис не должна страдать! Если бы это только было в моих силах… Но всё, что мне оставалось, – это говорить, пытаясь прорваться сквозь поток рыданий.

И я говорил – говорил долго, не останавливаясь ни на минуту, почти не задумываясь над словами, не стараясь подобрать какие-то правильные и нужные фразы утешения, просто говорил всё, что приходило в голову, говорил торопливо и сбивчиво, почти не надеясь, что этим хоть как-то смогу помочь сестре. Однако постепенно её рыдания стали переходить в тихий плач, а затем – в отдельные редкие всхлипы. Только тогда я с облегчением перевёл дух и позволил себе замолчать.

- Ты хоть знаешь, что ты лучше всех? – с улыбкой в охрипшем от слёз голосе прошептала сестра, прежде чем повесить трубку.

Ах моя милая, родная Элис, если бы ты только знала, что я в действительности из себя представляю!..

Ко всему прочему за несколько месяцев до случившегося с Джаспером несчастного случая в моей жизни как-то незаметно, будто сам собой, появился алкоголь. Сначала я выпивал всего одну порцию виски, просто чтобы уснуть, не видеть темноты и не слышать тишины бесконечных ночей. Бессонница была жестоким зверем, а алкоголь мог его укротить. Хотя бы на время.

Затем я начал иногда прикладываться к бутылке и днём, но только когда родителей не было дома. Музыка, ставшая для меня наркотиком, наполняла пустоту внутри меня, а виски помогал чувствовать мелодию острее, ярче, больнее, он добавлял физических сил, заставляя играть на пианино дольше, резче, виртуознее.

И тем не менее я никогда не напивался по-настоящему – одной бутылки мне хватало на несколько дней. Алкоголь не стал обязательным условием моего существования, в отличие от той же игры на пианино. Он лишь помогал мне перемещаться от ночи к дню и обратно, стирая прожитое время почти бесследно.

Виски для меня тайком покупала домработница Кэти, приходившая к нам три раза в неделю. Она же выкидывала пустые бутылки. В её взгляде явно читалось осуждение, но озвучивать его вслух она не стала. Больше всего я боялся, что та проболтается моим родителям, и тогда длинного и трудного разговора с ними было бы не избежать, и никакая маска непоколебимого спокойствия уже не спасла бы. Однако и этого не случилось. Кэти нуждалась в моих деньгах, а я нуждался в её помощи – мы были идеальными соучастниками моего медленного, но верного самоубийства.

***

Вечность смотрит в глаза,

Тянет вниз, не дает вздохнуть…

Неужели всё зря?

Но как долог был этот путь!

Возвращаться нет сил,

И нет силы сдержать свой крик…

Реки времён -

Отраженье миров,

Реки времён -

В них шагнуть ты готов,

Чтобы там

Вновь увидеть себя

И разгадать,

Что хотела судьба от тебя.

«Реки времен», гр. Кипелов

Август 2009 года

Пальцы скользят по клавишам всё ритмичнее и ритмичнее, сливаясь с ними в едином музыкальном танце. Пальцы ударяют по клавишам всё резче и быстрее, всё сильнее… И так по кругу до самой бесконечности. Сколько часов я играю? Не знаю. Но знаю, что мне уже не остановиться, никогда…

Взгляд выхватывает пустую бутылку из-под виски. Ещё утром, когда я садился за пианино, в ней была половина. А сейчас уже стемнело – ночь. Я играю ровно полбутылки виски. Играю одну и ту же мелодию. Играю уже раз в сотый. Играю весь день.

Эта мелодия – ода боли и страданий. Как она называется? Не вспомнить… Как же, как же, как же… так как же, чёрт возьми?! Что-то про смерть и мечту… про смерть мечты… похороны… заупокойная служба… Реквием! Конечно же! «Реквием по мечте»! Реквием по Эдварду Каллену…

Смех. Какой страшный смех… Неужели это смеюсь я? Но больше ведь некому. Я один во всём доме. Я один… А ещё я, кажется, сошёл с ума. Я безумен, но продолжаю всё так же играть, даже несмотря на внезапный страх, почти панику. Я живу только в этой музыке. В ней же и умираю.

Жесточайшая судорога сводит давно онемевшие пальцы, скручивает, словно выламывая суставы. Я кричу – кричу от дикой боли, но, кажется, не только из-за неё. Есть что-то ещё, но что? Не вспомнить… Белла… Нет-нет-нет, не надо вспоминать, только не сейчас! Всё ещё кричу, кричу до тех пор, пока ни задыхаюсь.

Комната погружается в тишину. Опять эта проклятая тишина! Но в голове продолжает играть всё та же мелодия: «Та-да-та-да, та-да-та-да, та-да-та-да-та-да-та-да-та-да, та-да!..» Никакой силе в мире не вытеснить её оттуда.

«Неужели ты не можешь сыграть что-нибудь повеселее? – вопрос Элис всплывает из глубин памяти. – От твоей музыки хочется повеситься!» Мне тоже хочется. Ведь хочется же? Но не выйдет. Этот способ мне недоступен. Как и прыжок с крыши. Рождённый ползать – летать не может… Снова тот самый смех… На этот раз совершенно точно смеюсь я.

Холодно. Как же холодно! Надо закрыть окно. Поворачиваю голову – нет, оно закрыто. Почему же тогда так холодно, Господи, почему?! Как же колотит, руки трясутся, зубы стучат, нервная дрожь проходит по телу, словно весь холод вселенной сейчас обрушился на меня. Нужно согреться, хоть немного согреться! Горячий душ, а лучше ванна…

Не уверен, что это поможет, но всё равно включаю настолько горячую воду, чтобы только можно было терпеть, и возвращаюсь в комнату. Пианино с упрёком взирает на меня и призывает вернуться, а музыка, всё ещё звучащая в голове, вторит ему. Но пальцы совсем одеревенели – сейчас ими не сыграть и собачий вальс.

Меня ломает. Ломает и выкручивает, трясёт всё сильнее, словно я наркоман без дозы. Так трудно дышать – я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь… Это не закончится никогда! С каждым днём только хуже, хуже, хуже… Всё, хватит! Хватит! Просто хочу, чтобы всё прекратилось! Пусть не будет больше ничего… уже давно ничего не осталось! Только холод и чёрная дыра, огромная чёрная дыра во мне и вокруг меня, я сам – всего лишь чёрная дыра. Меня давно нет. Всё это просто ошибка. Я должен был умереть ещё тогда, ровно шесть лет назад, но произошла ошибка… Во мне даже не осталось ни единой капли моей собственной крови. Это давно уже не я! Я истёк кровью ещё тогда…

Надо просто исправить ту ошибку… всего лишь исправить ошибку… Кровь! Чего же проще?! Да, просто кровь, много крови – и всё, конец… Наконец-то! Перерезать вены. Да. Я смогу? Я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО сделаю ЭТО? Я смогу… Я ХОЧУ…

Взгляд мечется по комнате. Что я хочу найти? Причину, чтобы остановиться? Или же?.. Нож… Глаза внезапно находят канцелярский нож в органайзере… Всё правильно. Может, он и не подойдёт. Я просто посмотрю, просто проверю…

Острый. Неожиданно очень острый. Руки плохо слушаются меня, будто они и не мои вовсе. Может, и вправду не мои?.. На большом пальце остаётся глубокий порез, из которого течёт кровь… много крови! И больно! Так больно, что даже приятно…

Надо смыть кровь, остановить. Или не надо? Грудь горит огнём, опускается и поднимается всё быстрее, всё выше, горло сжимается в спазме… я хочу заплакать, зарыдать – это так нужно мне, так необходимо, как никогда прежде! Но слёз нет, давно уже нет. Даже их не осталось больше во мне. Я пуст. Только холод. Господи, как же холодно! Холодно и страшно!

Ванна, наверняка, уже набралась. Хоть немного согреться, хотя бы чуть-чуть!.. Тело больше не принадлежит мне, не могу им управлять, не вписываюсь в дверной проём ванной – коляска врезается в косяк. Как же всё-таки приятна физическая боль… я сошёл с ума…

Не могу раздеться… нет сил, не могу! Едва удаётся перекинуть себя через борт ванны. Ухожу под воду с головой – горячо! Можно ведь не всплывать. Так и остаться лежать на дне, ведь я давно уже там. Воздуха больше нет – ну и пусть! Не хочу! Просто сделать вдох под водой – и всё, лёгкие заполнятся тяжёлой, горячей водой. Так просто… Уже открываю рот, но не успеваю: какая-то сила толкает вверх. Несправедливо…

Сижу и отплёвываюсь, как кит, выбросившийся на берег… даже киты знают, когда пора с этим кончать. Убираю прилипшие к лицу волосы и только сейчас понимаю, что до сих пор держу в руке канцелярский нож. Всё правильно, всё так.

Вытягиваю вперёд другую руку – дрожит так, как никогда прежде. Сердце колотится, дыхание такое частое и поверхностное. Кислорода не хватает. На какое-то мгновение всё вокруг погружается в темноту. Закрываю глаза и считаю до десяти. Вот так-то лучше. Почти спокоен. Так и должно быть, ведь это то единственное, чего я хочу. Ведь так? Да, конечно, да!

Подношу нож к руке, нажимаю и провожу, но совсем чуть-чуть, словно испытываю себя. Алый завиток крови плавно и изящно вкручивается в воду – красиво! И правильно. Надавливаю гораздо сильнее, глубже, ещё глубже. Резко провожу ножом от запястья вверх к локтевому сгибу. Больно. Очень больно, но всё равно не так, как хотелось бы… Левая рука быстро немеет, и с правой справиться уже труднее, но это неважно. Ничто больше не имеет значения.

Вода быстро становится кроваво-красной, но я не закрываю глаза – продолжаю смотреть. Что я чувствую? Облегчение и… свободу?.. Словно с каждой каплей крови уходит и пустота, уходит холод, копившийся годами. Парадокс, но именно сейчас, постепенно умирая, я впервые за долгие годы чувствую себя живым. Никакого страха, никакого сожаления.

Всё вокруг плывёт, кружится. Я кладу голову на край ванны и закрываю глаза. Сиянье тьмы притягивает, ласково манит – отказаться невозможно. Я слышу её горячее влажное дыхание – она здесь, склоняется надо мной, ждёт… чувствую её нетерпение. Но ждать осталось недолго. Мы оба знаем это. Мы оба этого хотим. Как два влюблённых, чьи пути однажды уже пересеклись, но затем вновь разминулись… Белла, моя Белла…

Что-то сильно встряхивает меня, поднимает вверх, больно и туго перетягивает руки. Я с трудом открываю глаза и сквозь багровый туман смутно вижу перекошенное от ужаса лицо отца. Он плачет и что-то кричит – слов не разобрать… зачем всё это? Я не хочу! К чему все эти слёзы, все эти крики?.. Мне хорошо, впервые за долгое время мне так хорошо и спокойно.

Всё-таки вслушиваюсь в настойчивый призыв Карлайла, пытаюсь разобрать хотя бы слово:

- Только не закрывай глаза, слышишь?! Останься со мной! – неожиданно громкая фраза остро впивается в меня. – Не засыпай! Спать нельзя, сынок!..

Хочу попросить отца отпустить меня, но губы сводит судорогой. Темнота наконец смыкается надо мной – она не в силах больше ждать…

***

Вены резались сами, сами…

Сами настраивались струны гитары,

Говорили про глаза за глаза.

Вот только в моих что-то есть,

А в ваших только пустота…

песня «Вены резались сами», Братья Гаязовы

На лице отца не было и тени осуждения – только боль. Я мог бы смириться с его презрением, разочарованием и даже ненавистью, но только не с болью. Только не по моей вине. Только не снова.

- Ты хоть понимаешь, что прошлой ночью почти умер? - голос Карлайла был надтреснутым. – Если бы я пришёл всего на несколько минут позже – всё, конец! Это не пугает тебя?

- Не слишком, - я решил быть максимально честен с ним. Нам обоим это было нужно.

- Ты… не жалеешь о… своём поступке? – слова давались ему с огромным трудом.

- Я жалею только о том, что тебе пришлось всё это увидеть и пережить. Меньше всего мне хотелось причинить тебе такую боль. И маме… Ты уже рассказал ей?

- Как раз сейчас её самолёт должен заходить на посадку – скоро она будет здесь. – Отец немного помолчал, а затем добавил, пристально глядя мне в глаза: - Твоя смерть всё равно причинила бы мне эту боль. Особенно такая смерть. Самую сильную боль в этом мире.

- Я понимаю. Теперь понимаю. Прости, если можешь! Я люблю вас. Не знаю, как так вышло, что я вдруг забыл об этом.

- Но твой поступок не был… случайным? Ты сделал это не в порыве сиюминутных эмоций или под воздействием алкоголя, ведь так?

- Да, - мне, как и Карлайлу, слова давались с большим трудом. Горло пересохло, голова кружилась и разламывалась на части. Но этот разговор был важнее всего на свете. Я чувствовал, что он – единственный путь к спасению. – Я не пятнадцатилетний подросток, по глупости решивший перерезать себе вены. Наверное, я шёл к краю с самого начала. Этого не передать словами… Я просто потерялся… потерял себя. Во мне ничего не осталось – какой-то эмоциональный вакуум. Словно я и не человек вовсе! Словно я давно уже мёртв, понимаешь?! Это хуже боли – любой боли!.. В конце концов я сломался… Что там принято говорить про таких, как я? Слабаки и трусы? Может, и так. Прости, что разочаровал тебя.

- Нет, я не считаю это слабостью или трусостью. Никогда не считал. И никогда не вешал на людей ярлыки. Я многое повидал в этой жизни и знаю, что человек действительно может дойти до такой крайней степени отчаяния, когда просто не видит другого пути… Но ты… Не понимаю, как Я мог не замечать всего того, что с тобой творилось?! Ведь ты же мой сын, и я люблю тебя больше жизни! Но я не видел, что мой ребёнок страдает – страдает так, что… - голос отца охрип, а потом и вовсе сорвался.

Я вдруг с ужасом понял, что, если бы умер вчера, отец до конца жизни винил бы в случившемся себя. Это было настолько ошеломляюще страшно, что у меня перехватило дыхание, а тело будто обожгло кипятком. В памяти моментально всплыла горячая ванна, заполненная кровью – отвратительно! Однако, оставаясь честным с самим собой, я не мог не признать: даже сейчас мой поступок не казался мне всего лишь ошибкой.

- Нет, ты ни в чём не виноват! Это полностью моя вина. Всё, что случилось в моей жизни, – это только моя вина. Сколько боли я всем причинил, сколько страданий… Я ненавижу себя! И это ещё одна из причин… Я так и не смог примириться с самим собой.

- И поэтому ты начал пить? Я нашёл в твоей комнате пустую бутылку…

- Нет, не поэтому! То есть… я не алкоголик, если ты об этом. По крайней мере, я пью не больше, чем любой другой после тяжелого трудового дня. – Я замолчал, мысленно прокручивая в голове весь последний год, и, невесело усмехнувшись, добавил: – Хотя, чёрт его знает… Но настоящей тяги к спиртному у меня нет – из-за это можешь не переживать. Отказаться от него будет нетрудно.

- Слава Богу! – едва слышно прошептал отец и медленно, словно старик, пересел со стула ко мне на кровать.

Я видел, что он хочет спросить меня ещё о чём-то, но всё никак не решается. Мне и самому необходимо было рассказать ему всю правду, начиная с самого начала. Эта ноша давно уже стала мне не по силам.

- Сынок, скажи мне правду, - отец осторожно обхватил мою ладонь своими, - это всё из-за неё? Из-за Беллы? Я нашёл в твоей комнате её фотографии… много фотографий…

Карлайл замолчал и выжидающе посмотрел на меня. Сам того не подозревая, этим вопросом он облегчил мне задачу, но я по-прежнему не знал, с чего начать и какие подобрать слова, чтобы объяснить ему свой поступок.

- Нет-нет… то есть да… нет! Всё так сложно… Лучше начать с самого начала…

Я был уверен, что мне трудно будет связно рассказать отцу о когда-то принятом мной решении, о своём расставании с Беллой, о своей лжи – обо всём том, что все эти годы мучило меня, камнем висело на шее, утягивая всё глубже, на самое дно, которого я почти достиг прошлой ночью. Но нет, слова, столько лет томившиеся в неволе, обретя наконец свободу, сами слетали с моих пересохших губ и врезались в застывшего Карлайла, чьи пальцы с каждой минутой всё крепче сжимали мои.

Наконец я замолчал, обессиленный долгим рассказом. Единственное, о чём я был уже не в состоянии говорить, – это о своём телефонном звонке в дом Свонов и ещё о Джейке, который теперь составлял счастье Беллы.

- Но как же так?! Господи! Эдвард, как же так?! – потрясённо воскликнул отец. – Я не понимаю, как такое возможно?! Зачем ты взвалил на себя эту ношу? Зачем?! Нет-нет, я понимаю, что двигало тобой, но… Это же всё безумие какое-то! Господи! А Белла?.. Так легко поверила после всех лет, после всего того, что было между вами! Как же так?! И это любовь?! Это вы называете любовью?!

- Отец! – мой хриплый выкрик получился резким и грубым, как пощёчина.

- Нет-нет, прости меня, сынок! Ради бога, прости! Я не то хотел сказать! Не слушай меня… Я сам не знаю, что говорю… Вы же дети, господи, какие же вы ещё дети! Глупые, несмышлёные, но уже такие несчастные! Что же вы наделали, что натворили! Боже мой!

Тяжело дыша, Карлайл замолчал и прижал к своим губам крепко сжатую в кулак руку, стараясь сдержать слёзы. И если ему это неплохо удавалось, то у меня не выходило вовсе. Да я и не пытался, напротив, я с благодарностью принимал каждую слезу, катившуюся по моим щекам. Это было такое облегчение! Как внезапный ливень, обрушившийся на растрескавшуюся землю, измождённую долгой засухой.

- Прошу, не говори ничего маме и Элис, - сглатывая слёзы, попросил я. – Хочу, чтобы этот разговор остался только между нами.

- Конечно, как скажешь, сынок, - пальцы отца снова сжали мои. – Но, может быть, ещё можно что-то исправить? Может быть, ещё не поздно? Ты не знаешь, где сейчас Белла?

- Нет, папа, слишком поздно… Она замужем, и у неё есть дочь… – Я старался говорить спокойно, но каждое слово всё равно до самых краёв было наполнено невыразимой горечью и болью.

- Мне жаль, сынок, мне так жаль! - Отец наклонился ко мне и притянул к себе, сначала осторожно, но потом всё смелее, всё ближе, всё крепче. – Но как же ты столько лет, молча, держал всё это в себе? Как ты справился с такой тяжкой ношей? Как?! Мой маленький, мой глупый, мой родной и такой сильный мальчик, как?!

- Нет, я не справился… перестал справляться! – Мне хотелось обнять отца в ответ, но резкая боль в руках разом вытеснила из лёгких весь кислород. Едва отдышавшись, я горячо зашептал ему: - Помоги мне, папа! Пожалуйста, помоги! Мне так нужна твоя помощь!

- Конечно, сынок, конечно! – Отец прижал меня к себе ещё крепче, хотя всего мгновение назад казалось, что крепче просто не бывает. Его пальцы беспрестанно гладили меня по голове, утешая, словно я был маленьким испуганным мальчиком. – Мы справимся со всем этим! Вместе мы выберемся из этой депрессии, вот увидишь! Нужно начать с малого: сменить обстановку, например, купить дом где-нибудь в Италии? Ну, как тебе? Да? Ты согласен? Помнишь, как ты всегда любил Италию? Мы найдём тебе подходящий дом, мама поедет с тобой и останется там на столько, на сколько захочешь. Вы будете с ней гулять, кормить голубей. Только представь! Да? Ты снова начнёшь писать книгу. Всё образуется сынок, не сразу, но обязательно образуется!.. Однако ничего не выйдет, если ты не сможешь простить себя. Ты должен простить себя, слышишь? Да? Вот и хорошо… Ты сможешь, я знаю! И ты это знаешь! А мы всегда будем рядом, всегда! Мы любим тебя! Никогда не забывай об этом, хорошо? Только не забывай!

Не в силах произнести ни слова, я просто с благодарностью согласно кивал на каждый вопрос отца, чувствуя, что постепенно начинаю отогреваться в его объятиях, полных любви и поддержки, и холод – проклятый холод! – наконец уходит прочь.

========== Глава 27. Люблю тебя, мой жестокий друг!.. ==========

К его губам хочу прижаться,

Хочу прильнуть к его груди,

В его “люблю” хочу купаться…

О, Господи, не осуди…

Не осуди, что я украдкой,

Тайком к нему бегу опять…

Мне страшно, горько, стыдно, сладко…

Всех чувств моих не передать…

Не осуждай меня, не надо,

Ты накажи - я всё стерплю,

Не испугают муки ада -

В сто крат сильней его люблю!

Май 2012 года

Два дня, Боже, целых два дня! Два долгих, бесконечно долгих дня прошло с тех пор, как Белла заставила себя уйти от Эдварда. Она и подумать не могла, что эта разлука затянется так надолго.

Пока Белла возвращалась домой, петляя по узким, освещённым фонарями улочкам, погрузившимся в сонную дремоту, с каждым шагом в ней крепла решимость немедленно поговорить с Джейком, рассказать ему всё на чистоту. Мысленно она выстраивала длинные монологи, полные сожаления о том, что всё вышло именно так; полные благодарности за всё то, что он самозабвенно подарил ей, ничего не требуя взамен; полные просьб о прощении и надежд на то, что они смогут остаться друзьями, хотя бы ради Мелани.

Но вся решимость обратилась прахом, стоило ей только переступить порог дома, наполненного весёлым смехом Джейкоба и Мелл. Разве могла Белла вот так вот взять и с размаху бесцеремонно грубо разрушить счастье человека, которого любила? Ведь она действительно любила мужа, пусть и не той любовью, которую он терпеливо ждал от неё – ждал, но так и не дождался. Белле нужно было время, хотя бы немного времени, чтобы подобрать правильные слова, способные хоть как-то смягчить удар. А ещё нужно было дождаться более подходящего момента для разговора, когда они останутся вдвоём, без Мелл.

К тому же Белла чувствовала себя совершенно уставшей, разбитой, опустошённой. Ослепительное счастье от столь желанного и волшебного обретения Эдварда перемешалось с невыразимой болью, затопившей глаза любимого, в которую она сегодня погрузилась с головой, почти утонула. Этот сладковато-горький напиток опьянил Беллу, лишил её возможности здраво мыслить. Только не сегодня…

Сославшись на головную боль, она сразу же легла спать, едва найдя в себе силы на то, чтобы просто скинуть с себя одежду, и проспала больше двенадцати часов.

Проснувшуюся на следующий день Беллу ждал не слишком приятный сюрприз: из Форкса прибыли коробки с их вещами, которые ей предстояло распаковать и разложить всё по местам. Где-то в недрах этих коробок затерялись важные чертежи Джейка, которые нужны были ему уже к понедельнику, так что Белле не оставалось ничего другого, как вплотную заняться их разбором. Сам же Джейкоб в это время устраивал Мелл в местную школу, что оказалось совсем непросто, особенно учитывая почти закончившийся учебный год.

Не проходило и минуты, чтобы Белла ни вспоминала Эдварда, его длинные изящные пальцы, что блуждали по её телу, лаская и узнавая, его горячие нежные губы, шепчущие слова любви, мольбу о прощении и просьбу остаться с ним. А ещё его глаза, в которых, казалось, навсегда поселились незваные гостьи: боль, тоска и тревога – три коварные подруги, способные враз лишить покоя, искалечить душу и до самого основания разрушить жизнь. И Белла вовсе не была уверена, что даже ей и её любви под силу прогнать их оттуда.

Сейчас всеобъемлющее острое счастье от того, что Эдвард жив и совсем рядом, постепенно успокоилось, и Белла начала ощущать в глубине своей души злость – злость на несправедливую судьбу, на Бога, обрекшего горячо любимого ею мужчину на все те нечеловеческие муки и страдания, через которые он когда-то прошёл и продолжал проходить до сих пор. За что?! Почему именно Он?! По земле спокойно ходит столько подонков и мерзавцев, а её Эдвард, который за всю свою жизнь не причинил никому вреда, оказался прикован к инвалидной коляске и едва не умер?! Думать об этом было мучительно больно, но и не думать Белла не могла. В такие мгновения её руки сами собой сжимались в кулаки до впившихся в ладони ногтей, а глаза застилала мутная пелена злых слёз.

Всё её существо стремилось обратно к Эдварду, хотя бы просто увидеть, прикоснуться, убедиться, что он действительно жив, а не просто привиделся ей. На какие-то безумные минуты Белле начинало вдруг казаться, что всё случившееся было всего лишь сном, который её одурманенный горем мозг принял за реальность. В такие мгновения ей чудилось, что она уже больше никогда не сможет найти ту улочку, а если и найдёт, то того самого дома на ней не окажется просто потому, что его не существует и никогда не существовало. Белла проклинала себя за то, что не подумала записать адрес или узнать номер телефона – тогда она смогла бы позвонить, чтобы услышать его до боли родной, чуть хрипловатый и усталый голос, смогла бы торопливо прошептать ему о том, что скучает, любит и совсем скоро вернётся к нему.

Вот и сейчас, завтракая в кухне вместе с мужем и дочкой, Белла снова мысленно уносилась к Эдварду. Сегодня! Да, сегодня, уже совсем скоро они снова будут вместе, снова будут ловить каждое слово, каждый взгляд, каждый жест друг друга, каждое, даже случайное прикосновение будет сладкой болью отзываться в сердце и горячей волной пробегать вдоль позвоночника!..

- Ты меня слышишь, Белла? – Джейк подошёл сзади, наклонился и привычным жестом обнял её за плечи. От неожиданности она вздрогнула, и горячий кофе, пролившись из чашки, больно обжёг ей пальцы. – Что с тобой?

- Я обожглась, - шипя от боли сквозь стиснутые зубы, она потрясла в воздухе рукой.

- Нет, я не об этом, - покачал головой Джейкоб, и подув на обожжённые пальцы жены, добавил: - Что с тобой происходит? Ты сама не своя, постоянно о чём-то думаешь.

- Я просто устала, - поспешно отмахнулась Белла, наблюдая за дочкой, сидевшей напротив. Та разламывала круассан, чтобы добраться до шоколадной начинки, и вполголоса напевала какую-то итальянскую песенку, которую прежде Белз не слышала.

- Ты точно не передумала насчёт поездки к моей матери? – Джейкоб снова сел на соседний стул и, подперев голову рукой, заглянул ей в лицо.

- Нет, - улыбнулась Белла, покачав головой. – Уверена, что она обрадуется гораздо больше, если к ней приедете только вы с Мелл. Ты ведь не станешь отрицать того, что твоя мать не слишком-то меня жалует.

- Мне кажется, что ты к ней не справедлива. Да и как она может оценить тебя по достоинству, если ты всячески стараешься сократить с ней общение до минимума? – в голосе мужа проскользнули едва уловимые нотки обиды и раздражения.

В общем-то Джейк был прав: Белла действительно старалась по возможности избегать миссис Блэк, испытывая перед ней чувство вины за то, что не может дать её сыну всё то, чего он заслуживает. Да и та, в свою очередь, не выказывала никаких попыток сблизиться со снохой, оставаясь подчёркнуто вежливой и отстранённо обходительной.

- Может, ты и прав, - не стала спорить Белла, - но сейчас явно не самое подходящее время для начала сближения. Я действительно сильно вымоталась, устала. Три дня отдыха и покоя – это как раз то, что мне необходимо. Прости, Джейк.

«Прости…» Сколько же горького сожаления было заключено в этом простом, коротком слове. За что она сейчас извинялась перед мужем, перед другом? За всё: за то, что было, за то, что есть, и за то, что только ещё должно было произойти.

- Я всё понимаю, - произнёс тот в ответ с каким-то нажимом, словно тоже имел в виду нечто совсем другое, нежели усталость жены, будто знал что-то такое, чего не должен был знать.

- А когда я пойду в школу? – вдруг спросила Мелл, переводя встревоженный взгляд с Беллы на Джейка. Судя по отодвинутому в сторону какао и недоеденному круассану, этот вопрос действительно не на шутку волновал девочку.

- Уже в понедельник, милая, - улыбнулась Белла и, протянув через стол руку, ласково потрепала дочку по голове.

- Но тебе не о чем беспокоиться, детка, - добавил Джейкоб, ободряюще похлопав Мелл по руке, и снова пододвинул к ней чашку с её любимым какао. – Ты быстро освоишься и найдёшь себе новых друзей, вот увидишь!

- Ты уверен? – с сомнением протянула та.

- Ещё бы! – рассмеялся Джейк и щёлкнул девочку по носу. – А теперь допивай скорее какао и вперёд – собирать вещи! Ты ведь хочешь поскорее увидеться с бабушкой?

- Ещё бы! – в тон ему ответила Мелл, нетерпеливо заёрзав на стуле.

Глядя сейчас на мужа и дочку, Белла снова почувствовала, как острая, раскалённая докрасна игла вонзается глубоко в сердце. Ну как, как она сможет отнять их друг у друга, не причинив им страданий?! Ответ был очевиден: никак. Однако другого пути не было и не могло быть, хотя больно будет всем. И это Белла тоже прекрасно понимала.

***

Мы лежим в руках ночи,

В тенях костра,

Придерживаемые чувствами от падения.

Я хочу сбежать с тобой,

Так встреть меня своим рывком,

Вместе мы совершим этот сладостный побег.

Ведь ты бесстрашна в своей любви,

Преданна состраданию –

Высшему проявлению искусства.

Пронзительна в своей правде,

Искренняя во всех намерениях,

Которые ты несёшь в своём сердце,

В том, как ты держишь моё сердце.

И вот почему я люблю тебя…

Почему ты – единственная,

Мой жестокий друг.

«The Sweet Escape», гр. Poets of the fall

День уже клонился к вечеру, когда Белла, проводившая Джейка и Мелл, снова оказалась на той самой улочке, что вернула ей её сердце, её душу, её любовь и её счастье – вернула ей Эдварда. Её Эдварда. Навсегда – теперь уже навсегда!

При мысли об этом у Белз перехватило дыхание, по телу разлилось уже ставшее привычным за последние два дня ощущение болезненно-сладкой истомы. Струны нетерпения протяжно зазвенели в душе девушки, подгоняя её подобно порывам самого сильного ветра. Она ускоряла шаг всё быстрее, быстрее и быстрее, пока в конце концов ни сорвалась на бег.

Белла едва успела притормозить, чтобы не врезаться в кованые ворота. Только положив руку на витиеватую ручку и кожей ощутив холодный металл, она смогла наконец перевести дух. Всё правда, Господи, не сон! Эти ворота, этот дом и Эдвард, любящий и ждущий её там – всё это существовало в действительности! А большего ей и не надо…

Не раздумывая больше ни секунды, Белла преодолела последнюю преграду, отделявшую её от заветной двери, прятавшей Его. Пальцы девушки взлетели вверх, словно маленькие испуганные птички, и нетерпеливо надавили на кнопку звонка. Прошла бесконечно долгая минута, но дверь так никто и не открыл. Уже начиная нервничать, она снова позвонила, на этот раз настойчивее. Прошло ещё сколько-то времени, но сколько – Белла не знала. Скорее всего, пара минут, но ей они показались часами. Дверь всё так же оставалась равнодушно-неподвижной.

Белла приказала себе успокоиться, помня, что и в прошлый раз ей пришлось ждать довольно долго. Но всё тщетно: необъяснимая паника уже начинала медленно подкрадываться к ней, готовая в любое мгновение крепко вцепиться в горло своими ледяными костлявыми пальцами и беспощадно сдавить его, лишая кислорода.

Возможно, Эдварда просто нет дома. Ведь мог же он выйти на прогулку, разве нет? Но что если ему стало плохо, а помочь некому? Конечно, он не произвёл на Беллу впечатление больного и беспомощного человека, но всё-таки? Ведь могло же случиться что-то непредвиденное, даже ужасное? Господи, только не это! Пусть всё будет хорошо, пожалуйста!

Уже готовая разрыдаться, Белла громко заколотила в успевшую стать ненавистной дверь – никакого результата. Без всякой надежды на успех девушка надавила на ручку и потянула её на себя – дверь открылась с громким сухим щелчком, прозвучавшим, словно выстрел из пистолета, и до Беллы донеслись тихие звуки музыки, звучащей где-то в глубине дома.

Играли на пианино. Играли так, что сердце больно сжималось в груди. Музыка была будто живая: она плакала, страдала, молила о пощаде и взывала к небесам о помощи. Музыка притягивала к себе Беллу, завораживала, сбивала с ног и пронизывала насквозь, словно порывы ледяного ветра. Поставив сумку на пол и сняв босоножки, она пошла медленно, словно по затянутой коркой льда дороге, и с каждым шагом надрывные звуки мелодии становились всё громче, всё настойчивее, всё безнадёжнее.

Белла замерла на пороге маленькой комнаты, которую не видела в прошлый раз, прислонилась плечом к косяку и просто наблюдала, боясь даже дышать.

Эдвард сидел за электронным пианино спиной к ней. Его руки легко и быстро порхали по клавишам. Он раскачивался в такт музыке, то наклоняясь вперёд, то снова выпрямляясь, даже через ткань футболки проступали мышцы спины, напряжённые до предела. Только теперь Белла заметила, что руки Эдварда стали мускулистыми, а плечи – широкими. Сейчас перед ней сидел совсем взрослый и сильный мужчина, и лишь по какому-то горькому недоразумению сидел он не на стуле, а в инвалидной коляске. При этой мысли сердце девушки зашлось от боли, а к глазам подступили непрошенные слёзы, но она сумела быстро взять себя в руки: меньше всего ей хотелось сейчас показывать Эдварду свою слабость.

Наконец мелодия в последний раз достигла звонкого крещендо и резко оборвалась на долгой дрожащей ноте. Эдвард замер, но так и не убрал пальцы с клавиш.

- Как же давно я не слышала твоей игры, - прошептала Белла, разрушая тишину комнаты, казавшуюся теперь почти оглушающей.

- В последние пару лет я стараюсь играть как можно реже, - хриплым, словно спросонья, голосом медленно проговорил Эдвард, так и оставшись сидеть неподвижно, лишь его плечи стали подниматься быстрее и выше в такт участившемуся дыханию. – Музыка… пагубно на меня действует. Я теряю связь с реальностью.

- Она очень…болезненная. – Белла сделал к нему несколько неуверенных шагов и снова остановилась.

- Ты вернулась… - едва слышно выдохнул Эдвард и резко развернулся к ней. – Я надеялся, что ты вернёшься… ещё вчера я на это надеялся. А сегодня проснулся в полной уверенности, что больше никогда не увижу тебя. Но не исключено, что я всё равно нашёл бы твой телефон и принялся названивать тебе по сто раз на день, моля о встрече.

Лицо Эдварда было гораздо бледнее, чем в прошлый раз, под уставшими, покрасневшими глазами залегли глубокие тени, а щёки и подбородок покрывала многодневная щетина – сейчас он выглядел гораздо старшего своего возраста, но при этом всё равно оставался для Беллы самым прекрасным, самым родным, единственно необходимым и любимым мужчиной в этой и во всех параллельных вселенных.

- Разве я могла не прийти? – В одно мгновение она оказалась стоящей на коленях напротив Эдварда. – А ты?.. Почему позволил себе так думать? Ведь я же оставила ветку жасмина на подушке…

- Я решил, что это вместо прощальной записки, - Эдвард руками раздвинул свои ноги, чтобы его сухие, острые колени больше не создавали ненужной преграды между ним и Беллой – его родной маленькой девочкой, без которой всё в этом мире замирало, переставало дышать. – Ведь у тебя же там семья, а я… Да кто я такой?.. Просто тень из прошлого… Никто…

- Ну что ты, что ты?.. – Белла устроилась поудобнее между его ног, положив свои ладони ему на грудь, и заглянула в глаза – в них царило полнейшее смятение чувств: боль, страх, тоска и надежда. – Как я могла? Как можно, когда без тебя ничего нет… и никогда не было, понимаешь?! Ты ушёл, и ничего не осталось. Ты всё забрал с собой: моё сердце, мою душу, мою жизнь. Всё! Осталась только боль… и пустота. Даже время будто остановилось… Зачем? Зачем ты это сделал?! Столько боли, столько страданий для нас обоих! Столько упущенного времени! Всё сломалось, рухнуло за секунду!

Белла не собиралась говорить Эдварду всего этого, не хотела кидать ему в лицо злые обвинения, которые не имели теперь никакого значения. Но слова сами слетали с губ, а слёзы текли из глаз – уже не остановить, не сдержаться. Пальцы, лежавшие на его груди, сжались, крепко вцепившись ему в футболку. Белла тянула её на себя, накручивала на кулаки, продолжая говорить и говорить. Слово за словом, каждое из которых было сполна наполнено всей болью прошлых лет, вопрос за вопросом, на которые не требовалось ответов, потому что их просто не существовало.

Эдвард молчал, даже не пытаясь найти себе оправдания, не старался успокоить Беллу, понимая: ей нужно выговориться, нужно выплеснуть на него всю свою боль. Она имела на это право, ну а он… Он был виноват, кругом виноват. Он ошибся, страшно ошибся и уже сполна заплатил за ошибку, но всё равно до сих пор продолжал платить эту непомерную цену.

Эдвард не пытался отстраниться от Беллы или хотя бы просто высвободить из её цепких рук свою футболку, уже давно больно стянувшую спину. Он готов был стерпеть всё, что угодно, лишь бы видеть её, чувствовать её прикосновения, всё, что угодно, лишь бы она была рядом. Ведь она же здесь, Господи! Она вернулась! Какое же счастье! Немыслимое, безоговорочное счастье! Лишь бы она его простила! Господи, пусть она простит, и тогда всё – больше ничего не нужно, больше он никогда и ни о чём не попросит. Хотя ведь и раньше не просил, потому что давно уже перестал верить…

- Прости меня, моя маленькая, - прошептал Эдвард с протяжным стоном, сорвавшимся с губ против его воли. – Я знаю, что кругом виноват, но прошу тебя… умоляю! Дай мне шанс исправить то, что ещё можно исправить!

Что-то в голосе любимого заставило Беллу замолчать – резко, на полуслове. Их взгляды встретились – она захлебнулась той безысходной болью и пугающим отчаянием, что плескались в его глазах.

- Но теперь всё это уже не важно, - выпуская футболку Эдварда из сведённых от напряжения пальцев, тихо проговорила она, продолжая удерживать своим взглядом его. – Всё это в прошлом – пусть там и остаётся. А сейчас… сейчас ты здесь, и я здесь – мы вместе… снова вместе…

- Вместе… - эхом отозвался Эдвард.

Он медленно протянул руку и нежно погладил щёку любимой, мокрую от слёз. Никогда прежде Белла не видела, чтобы у человека так неистово дрожали руки. И, Боже, какими же обжигающе холодными они были! Словно вырезанными изо льда.

Заметив, как Белла вздрогнула от его прикосновения, уловив в её взгляде испуг, Каллен поспешно убрал руку и, сжав её в кулак, положил себе на колено.

- Прости, нервы стали совсем ни к чёрту, - горько усмехнулся он, медленно закрыв глаза. Его лицо застыло, словно восковая маска, вмиг став ещё бледнее прежнего.

Глядя сейчас на Эдварда, Белла вдруг почувствовала себя так, будто только что станцевала на его могиле – бессмысленная, никому не нужная жестокость! Зачем? Вероятно, она хотела, чтобы он узнал о её боли, в полной мере почувствовал ту на себе. Однако всё это не имело смысла, потому что Эдвард и так слишком хорошо знал о боли Беллы, более того, он и сам все эти годы испытывал её – она была у них общей, одной на двоих, так же, как и сердце было одно на двоих, душа – одна на двоих и дочь – тоже одна на двоих…

Господи, ведь она до сих пор не рассказала Эдварду о Мелл! Почему медлит? Почему до сих пор молчит, почему?! Потому что боится. Да, Белз до ужаса, до дрожи во всём теле боялась этого трудного разговора, который был неизбежен. Станет ли новость о дочери спасительной для Эдварда? Или же обернётся очередным ударом? Сможет ли он хоть когда-нибудь простить её за это? Вопросы, вопросы, одни вопросы! Бесконечная вереница вопросов проносилась в голове Беллы, и ни на один из них она не знала ответа.

- Эдвард… - уже почти решившись на признание, позвала Белла.

Каллен открыл глаза и посмотрел на любимую – снова его болезненно-тяжёлый, насквозь пронизывающий взгляд сбил Беллу с ног, вышиб из лёгких весь кислород. Повинуясь безотчётному порыву, она положила свои руки на его и принялась ласково поглаживать их, то устремляясь вверх к широким плечам, то снова медленно спускаясь к тонким кистям, то с силой надавливая, оставляя красный след на светлой коже, то едва касаясь.

В какой-то момент пальцы Беллы ощутили под собой некий изъян, странную неровность. Перевернув руки любимого ладонями вверх, она увидела два шрама, тянувшихся вдоль предплечий. На левой руке он был тонкий, почти идеально прямой, на правой – рваный, широкий, с бугорками грубо стянутой кожи.

- Что это?.. – едва слышно выдохнула Белла, обводя контуры шрамов указательными пальцами. Где-то в самом тёмном и потаённом уголке её сознания уже таилась догадка, но боялась выйти на свет и громко заявить о себе – слишком невозможной, слишком едкой она была.

- Думаю, ты и сама знаешь, - оставаясь всё таким же неподвижным, глухо отозвался Эдвард.

Белла покачала головой, продолжая всё так же, словно завороженная, рассматривать страшные отметины на руках Каллена.

Эдвард всегда понимал, что это не то, чем можно гордиться, но и настоящее раскаяние в содеянном не пришло к нему даже со временем. Так или иначе, но он не собирался до конца своих дней прятать шрамы под рукавами. Когда в позапрошлом году литературный агент неприлично уставился на его руки, Эдвард вполне спокойно, даже без тени стыда объяснил тому природу этих шрамов. Однако сейчас перед ним была Белла, и такие простые слова вдруг костью застряли в горле, не желая слетать с губ, физически мешая дышать.

- Я… перерезал себе… вены… почти три года назад, - всё-таки нашёл в себе силы с запинками проговорить он.

- Нет, - зачем-то покачала головой Белла и, заглянув Эдварду в глаза, уже в который раз за вечер вдруг утратила способность дышать.

«Нет, нет, нет!» - упрямо пульсировало у неё в голове. Всё её существо отчаянно противилось этой внезапной правде. Только не он, только не Эдвард! ЕЁ Эдвард не мог этого сделать, не мог шагнуть за край! Зачем, Господи?!

- Потому что по-другому просто не мог, - будто услышав немой вопрос Беллы, пояснил Каллен. – И ни о чём не жалею, хотя и повторять что-то подобное вновь ни за что не стану. Если бы я не сделал тогда этого, то сошёл бы с ума. По-настоящему, понимаешь? Со смирительной рубашкой и комнатой, обитой поролоном. Когда человек кричит и бьётся в истерике, единственный способ привести его в чувства – дать пощёчину. Так вот вскрытые вены стали такой пощёчиной. Только это, напротив, заставило меня наконец выйти из ступора, очнуться, заговорить, понимаешь? Лишь почти умерев тогда, я снова смог начать жить дальше, снова начал чувствовать. Я понял, что жизнь, пусть даже и дерьмовая, - это дар, а уж в моём случае – дар вдвойне. Я не стал счастливым, нет. Но я успокоился, примирился с собой. По крайней мере, мне так казалось до того, как я увидел тебя здесь… и снова потерял. Уже в третий раз.

- В третий? – охрипшим от слёз голосом переспросила Белла. Она крепко прижимала свои руки к груди, словно стараясь сдержать ими рвущиеся наружу рыдания.

Подстёгнутый вопросом Беллы, Эдвард наконец смог говорить свободно, честно рассказав о своём телефонном звонке, о той боли, что почувствовал, узнав о Джейке и Мелл, рассказал о следующем годе своего оглушительно пустого существования, когда не чувствовал абсолютно ничего, кроме собственной вины, о том, как легко и просто сорвался тогда в пропасть небытия, но так и не достиг дна, благодаря неожиданно вернувшемуся домой Карлайлу.

Каждое слово Каллена бетонной плитой придавливало Беллу к земле. Именно сейчас она впервые в полной мере осознала, какую чудовищную ошибку совершила, скрыв от Эдварда дочку. Если бы тогда, три года назад, Эдварда не стало, это была бы только её вина, последствие её эгоистичного желания оставить Мелани для себя, сделать её лишь своей и ничьей больше. Как она могла оказаться столь жестокой по отношению к Эдварду, по отношению к Мелл?! Зачем?! Даже если бы сейчас от ответов на эти вопросы зависела жизнь Беллы, она всё равно не смогла бы их дать. Их просто не существовало. Всё потерялось и потонуло в боли и отчаянии, в жестокой несправедливости судьбы. Почему они, Господи?! Почему всё это случилось именно с ними?! Но и Всевышний не спешил с ответами на эти вопросы, оглушительным воплем звучащие в голове Беллы.

Всего несколько минут назад она хотела рассказать Эдварду о Мелани, но сейчас ей это стало казаться совершенно немыслимым, невозможным. Как она могла сказать, глядя в глаза единственно любимому человеку, что счастливый голосок девочки, в окровавленные лохмотья растерзавший ему тогда сердце, в действительности принадлежит его собственной дочери? Как?! Только не сейчас, только не так!

- Прости меня, мой милый, мой родной, мой хороший… прости меня… - в исступление зашептала Белла.

Её руки вновь нашли всё ещё ледяные руки Эдварда. Она поднесла их к солёным от слёз губам и стала целовать, целовать, целовать, словно прося у них прощения: у каждого тонкого музыкального пальца, у каждого сантиметра истерзанной, зарубцевавшейся кожи.

Внезапно руки Эдварда перехватили запястья Беллы и, больно сжав их, встряхнули её. Она замерла, разом оборвав свой причитающий плач, и взглядом встретилась со взглядом Каллена. Сколько раз она видела в нём безусловную любовь, тихую нежность, обжигающую страсть и неистовое желание. Но ещё никогда он не смотрел на неё ТАК. Было в этом тёмном взгляде что-то дикое, почти животное, разбавленное ядовитым коктейлем из многолетнего одиночества и свирепого отчаяния.

Эдвард сжал запястья Беллы ещё сильнее, наверняка оставляя на коже отметины, и, резко дёрнув на себя, вонзился горячими сухими губами в её приоткрытый от удивления рот. В этом страстном, жестоком поцелуе не было даже намёка на нежность и ласку – только боль, бесконечные километры боли прошлых лет.

Язык и губы Эдварда стремительно атаковали, безжалостно сминали и брали в плен. В какой-то момент его зубы обхватили нижнюю губу Беллы и оттянули вниз, затем вдруг отпустили, но лишь для того, чтобы тут же вновь завладеть ею, прикусить – сначала слегка, но потом всё сильнее, до солоновато-ржавого, терпкого привкуса во рту. Белла охнула и застонала от неожиданно приятной, обжигающей боли, пославшей по телу электрический импульс наслаждения.

Эдвард выпустил из цепкого капкана своих рук запястья любимой. Его ладони легли ей на спину и надавили – сильно, требовательно, побуждая её взобраться к нему на колени, чтобы стать ещё ближе, как можно ближе. Белла незамедлительно подчинилась, как подчинялась всегда и во всём, позволяя ему править ею, как капитан правит своим кораблём. Её узкая джинсовая юбка – неожиданное и ненужное препятствие – была тут же грубо задрана до самой талии.

Продолжая одной рукой удерживать спину Беллы, другую руку Эдвард одним быстрым движением переместил на её затылок. Его пальцы крепко сжали волосы девушки в кулаке и резко дёрнули их вниз, заставляя её запрокинуть голову, открывая длинную шею с бешено пульсирующей синеватой веной. Эдвард с ненасытной жадностью блуждал по столь желанному простору её нежной сливочной кожи, источающей упоительный ароматом ночных фиалок, пробуя её на вкус, – каждый раз как в первый. Его зубы вновь и вновь прикусывали нежный атлас белоснежной кожи, оставляя метки, заросший щетиной подбородок царапал, оставляя пылающие мазки, а губы двигались по этим мазкам и меткам, словно по карте страсти, мягко целуя, будто замаливая их непростительные грехи.

Ноги Беллы обхватили спинку кресла, прижимая её к Эдварду ещё плотнее, пальчики сами собой нашли его волосы, утонули в них, запутались и сжали непозволительно крепко, больно. Гортанный стон – почти рычание – сорвался с губ Каллена. Он выпрямился, отстранив от себя Беллу, его руки взметнулись к вороту её блузки и резко дёрнули его в разные стороны – все пуговицы до единой, словно жемчужины с порванных бус, разлетелись по полу. Белз испуганно вскрикнула, но тут же застонала, нетерпеливо скидывая с себя безнадежно испорченную блузку.

Ещё никогда Эдвард не вёл себя с ней так резко, так грубо, словно варвар, вторгшийся на чужую территорию, но как же ей это нравилось, нравилось, нравилось!.. Это сводило с ума, открывало острые грани неизведанного прежде удовольствия. Её кожа неумолимо плавилась под его властными руками и жадными губами, внизу живота распускался огненный цветок желания, раскрываясь медленно – лепесток за лепестком, - отдавая свой жар всему телу и разгоняя кровь всё быстрее и быстрее, до нарастающего гула в ушах, до хмельного марева, застилающего глаза.

Поддерживая одной рукой спину любимой, другой Эдвард торопливо спустил бретельки соблазнительного бюстгальтера. Его губы вновь с благоговением вернулись к теплоте её бархатистой кожи с акварельным рисунком вен, зубы ухватили край дерзко-вишнёвого кружева и потянули вниз, высвобождая из плена мягкую упругость груди и розовые жемчужины сосков. Острое прикосновение языка, лёгкий укус, поцелуй – снова и снова, до умопомрачения, до протяжных болезненных стонов, рвущихся из горла Беллы.

- Пожалуйста… - выдохнула она, не в силах больше ждать ни секунды в своём первобытном стремление стать с ним единым организмом, дышащим и живущим лишь пламенеющей страстью и всесокрушающей любовью.

Обхватив руками шею любимого, царапая её ноготками, она подтянулась и выпрямилась. Шаловливые пальчики Беллы незамедлительно вступили в бой с молнией и пуговицей на джинсах Эдварда, высвобождая его для себя, – у тех не было ни единого шанса выстоять в этой неравной схватке. С зацелованных губ девушки слетел удовлетворённый стон, ознаменовавший быструю победу.

Пальцы Каллена устремились к кружеву её белья – единственной преграде, оставшейся теперь между ними, - бесцеремонно сминая его, отодвигая в сторону, не забывая дарить любимой короткие жалящие ласки.

- Ты моя… моя Белла… - хрипло прошептал Эдвард, больно прикусив ей мочку уха, когда их тела наконец соединились грубым резким рывком. – Только моя, слышишь?

- Да… - простонала она, выгибаясь назад и ни на секунду не прекращая парить над ним в своём совершенном ритмичном танце, - твоя, только твоя… навсегда…

Руки Эдварда ласкали спину Беллы, нажимая, сдавливая, пальцы умело играли на клавишах её позвонков зажигательную мелодию страсти. Она вся была подобна магическому музыкальному инструменту, который ни в чьих других руках не смог бы звучать столь пронзительно и чисто – идеально… Идеальная Изабелла, сводящая с ума, лишающая воли – его ангел и демон, его спасение и погибель. Так было и так будет всегда…

***

Ради тебя, ради тебя

Я бы вечно шёл по мёртвому песку.

Ради тебя, ради тебя

В руки взял бы смертоносную змею.

Ради тебя, ради тебя

Я обрушил бы на землю небеса,

Ради тебя, ради тебя

Возрождение дьяволу б доверил я.

«Rebirth», гр. Poets Of The Fall

Они, обнажённые, лежали на полу, укрытые лишь пурпурными лучами заходящего итальянского солнца, бессовестно заглядывающего в окно. Голова Беллы покоилась на груди Эдварда – она с наслаждением вслушивалась в биение его сердца, словно это была самая прекрасная из всех мелодий, созданная самим Богом. Её пальчики вычерчивали невидимые узоры на груди Каллена, то надавливая сильнее, то едва касаясь, то царапая кожу ноготками. Она закинула своё бедро на его и удовлетворённо вздохнула – теперь всё было идеально.

По лицу Эдварда скользнула мрачная тень. Он подтянул Беллу повыше и переместил её ногу к себе на низ живота.

- Что-то не так? – шёпотом спросила она, поднимая голову и упираясь подбородком ему в грудь.

- Я не чувствую твою ногу, когда она лежит на моей, - грустно улыбнувшись, пояснил Эдвард. – А ведь когда-то это ощущение было одним из самых приятных.

- Прости… - Белла снова положила голову ему на грудь. Сейчас ей было действительно стыдно от того, что она сама не догадалась о столь очевидной вещи.

- И за что ты извиняешься на этот раз? – тихонько рассмеялся Каллен. – Не твоя вина в том, что я так много потерял, ничего не приобретя взамен. Я давно уже смирился со своим положением. Энтони Мейсон был абсолютно прав, когда говорил, что человек привыкает ко всему.

- Может быть есть ещё что-то, что я должна о тебе знать? – вопрос Беллы прозвучал непринуждённым тоном, но внутренне она вся сжалась, готовясь к очередному страшному признанию Эдварда. В том, что оно последует, девушка почему-то не сомневалась.

- Ну… - задумчиво протянул Каллен и замолчал на несколько бесконечно долгих минут. – Не знаю, что тебе известно об онкологии… - Он снова замолчал, почувствовав, как напряглось тело Беллы. Когда-то ему и самому понадобился не один месяц, чтобы перестать вздрагивать на этом слове и научиться спокойно произносить его вслух. – Сейчас я жив и чувствую себя вполне здоровым, но это не значит, что ничего не может измениться через месяц, через год или, скажем, через пять лет. Болезнь может вернуться и убить в любой момент. И это то, что ты должна знать. Это… пугает тебя?

- Да, очень пугает! - Белла забралась на Эдварда и всем телом прижалась к нему, словно в безотчётном желании защитить его от всего на свете, закрыть его собой от злого ока судьбы. – Пугает, но не останавливает. Это не заставит меня даже на секунду задуматься над тем, чтобы отказаться от тебя. Я и тогда, почти девять лет назад, ни за что не отказалась бы от тебя, навсегда осталась бы…

- Я знаю, - мягко перебил её Эдвард, - всегда знал, именно поэтому и поступил тогда так, как поступил. Прости…

- Но я уверена, что ничего плохого больше не случится, я просто уверена в этом! – словно заклинание горячо прошептала Белз. И она действительно всем своим любящим сердцем верила в это. Ей было совершенно необходимо верить, как необходимо было дышать, чтобы жить.

- Дай-то Бог, Белла, - Эдвард погладил любимую по спине и нежно коснулся губами её макушки. – Так или иначе, но теперь я собираюсь последовать одному давнему совету и начать просто жить, наслаждаясь каждым прожитом днём. Рядом с тобой это будет проще простого. Кстати о жизни и о будущем. Есть кое-что ещё, что тебе нужно знать… После «химии» у меня больше не может быть детей… ммм… обычным способом…

- Ох, Эдвард, - всхлипнула Белла и попыталась вскочить, но сильные руки Каллена не дали ей этого сделать, прижав её к нему ещё сильнее.

- На самом-то деле, всё не так плохо, как может показаться, - видя реакцию Беллы, поспешил добавить он.

«Да-да-да, всё не так уж плохо, потому что у тебя уже есть дочь! – мысленно кричала Белз, зажмурив глаза и полностью сосредоточившись на участившемся сердцебиении Эдварда, что звучало сейчас под её щекой. – И ей восемь лет… Господи, ей УЖЕ восемь! Прости меня, любимый, прости! Ведь я даже не знаю, как тебе об этом сказать. Как?!»

- Я плохо себе представляю, что такое ЭКО, но не думаю, что это нечто приятное и весёлое. Однако, если это тебя не пугает, и ты захочешь… - продолжил было Каллен, но губы Беллы заставили его замолчать и полностью отдаться во власть столь неожиданного и страстного поцелуя.

- Конечно, не пугает… конечно, я захочу… уже хочу! – между поцелуями горячо шептала Белла.

Мысль о том, что у них с Эдвардом ещё могут быть – будут! – дети так остро пронзила её, что на какое-то время она смогла не думать о своей вине перед ним, о том, какие слова подобрать, чтобы рассказать ему о Мелл. У них будет малыш! Конечно же, у них будет малыш – такой маленький, любимый и родной, только их! На это раз всё будет правильно, так, как и должно быть. И Эдвард будет рядом, не пропустит ни одного мгновения, ни одной улыбки, ни одного успеха: первый шаг, первое слово, первый неумелый рисунок, протянутый перемазанными краской маленькими ручками…

- Спасибо тебе, моя маленькая, - пытаясь восстановить сбившееся от поцелуя дыхание, сказал Эдвард. - Спасибо за то, что ты здесь, со мной, за то, что прощаешь и любишь меня, несмотря ни на что. Ведь я так люблю тебя, моя родная, моя хорошая! И я знаю, знаю, что не вправе ничего от тебя требовать, но… мне нужно хотя бы просто знать: ты собираешься поговорить со своим мужем?

- Конечно, родной, просто дай мне немного времени, - Белла отстранилась от Эдварда и села, поджав под себя ноги. – Я сама хочу поскорее покончить со всей этой… ситуацией. Но это совсем не легко, понимаешь? Трудно сделать больно человеку, который подарил тебе столько хорошего…

- Я понимаю и не тороплю. Просто мне слишком тяжело отпускать тебя… туда… к нему… - Эдвард закрыл глаза и шумно втянул воздух. Впервые в жизни Белла увидела, как на его скулах ходят желваки. Она понимала, что сейчас ему больно, но что она могла сделать? Разве что только разделить его боль вместе с ним.

- Сегодня я никуда не уйду, - положив ему ладонь на грудь, улыбнулась Белла. – Джейк с Мелл уехали к его матери, так что я останусь тут на пару дней, если ты, конечно, не против.

- Я не против – я только «за»! – радостно воскликнул Эдвард и, хитро прищурившись, добавил: - Но только если ты пообещаешь, не выкидывать в мусорку мою любимую мочалку!

- Ты всё ещё помнишь?! – засмеялась Белла.

- Ещё бы, - усмехнулся Каллен, – ведь это же была наша первая настоящая ссора.

- Да уж, такое трудно забыть, - в тон ему ответила Белз.

- Белла, послушай, - вновь посерьёзнел Эдвард. – Как ты думаешь, мы с твоей дочкой сможем поладить?

- Да, я в этом уверена, - замерев от неожиданности, убеждённо ответила она.

- Расскажи мне, какая она? Она больше похожа на тебя или же на… Джейка? – Эдвард непроизвольно запнулся на имени её мужа.

«Джейк, Джейк, Джейк…» - мысленно ещё несколько раз повторил он, стараясь приучить себя к этому слову. Каллен ровным счётом ничего не знал об этом мужчине, но был полон решимости наладить с ним хотя бы нейтральные отношения ради их с Беллой дочери. Хотя бы со временем. Он не сомневался в том, что Джейк должен быть хорошим парнем, раз Белла выбрала его себе в мужья и… полюбила? Насколько сильно она любила своего мужа? Эдвард очень надеялся, что достаточно сильно для того, чтобы все эти годы быть счастливой рядом с ним. Белла заслуживала счастье.

- Она – почти точная копия своего отца, - прошептала Белз, разглядывая свои руки, сцепленные в замок.

- Но волосы? Волосы-то у неё каштановые? Ты будешь смеяться, но мне почему-то кажется, что у неё обязательно должны быть каштановые волосы! – не унимался Эдвард. Ему казалось очень важным как можно больше узнать о девочке, которая вот-вот войдёт в его жизнь.

- Да, волосы у неё каштановые, - слабо улыбнулась она, всё ещё не решаясь поднять глаза на Каллена.

Белла понимала, что сейчас самый подходящий момент для признания, но не могла заставить себя открыться Эдварду, предчувствуя, что для него это станет серьёзным ударом. Глядя сейчас на этого мужчину, трогательно распростёртого перед ней, ради которого она, не раздумывая, взошла бы на эшафот, невыносимо было даже просто думать о том, чтобы жестоко ранить его. Конечно, она прекрасно знала, что это неизбежно. Но в данный момент ей так хотелось просто быть рядом с ним, слышать его голос, видеть его печальные серые глаза, касаться его теплой светлой кожи. Этот вечер, плавно перетекавший в ночь, принадлежал только им и их любви.

«Завтра. Я всё расскажу ему завтра!» - мысленно пообещала себе Белла, снова устраиваясь рядом с ним и пряча своё лицо у него на груди.

- Как это будет, Белз? Не наделаю ли я ошибок? Ведь у меня не слишком большой опыт общения с детьми, особенно с девочками, - взволнованно озвучил Эдвард терзавшие его вопросы. – Для меня это очень важно. Мучительно думать, что я стану причиной разлуки отца и дочери. Ты даже не представляешь, насколько мне тяжело осознавать это! И Мелл вправе возненавидеть меня. Но я клянусь тебе, Белз, что сделаю всё от меня зависящее, чтобы заслужить её прощение и подружиться с ней! Я обещаю тебе, что она никогда и ни в чём не будет нуждаться, и я буду относится к ней, как к родной, ведь она частичка тебя… Я так соскучился по любви, Белла. Мне так нужно любить кого-то живого, из плоти и крови, того, кто будет рядом. Этого чувства скопилось во мне так много, что мне физически трудно дышать. Я буду любить её так, как если бы она была моей дочерью, даже если ей это будет не нужно.

- Я знаю, мой милый, знаю, - Белле пришлось больно закусить губу, чтобы сдержать подступившие слёзы – ранка, оставленная в порыве болезненной страсти зубами Каллена, разошлась, и она снова ощутила во рту едва уловимый привкус крови. На какое-то время в комнате воцарилась тишина. Воспользовавшись паузой, девушка поспешила сменить столь мучительную для обоих тему: - Скажите, Эдвард Мейсон, вы работаете сейчас над пятой книгой?

Эдвард засмеялся, услышав этот вопрос, произнесённый нарочито официальным тоном.

- Нет, я уже закончил книгу и как раз на будущей недели собирался переслать её своему агенту.

- А можно мне хотя бы одним глазком заглянуть в неё, пожалуйста! – Белла снова села и умоляюще сложила руки.

- Конечно, - пожал плечами Эдвард. – Принеси мой ноутбук. Он в гостиной.

Белла поднялась на ноги, но не успела сделать и двух шагов, как за её спиной раздался громкий искристый смех.

- Что?! – в притворном возмущении воскликнула она, обернувшись к Эдварду.

- У тебя на спине пуговица, - сквозь смех, пробормотал он. – Пуговица от твоей блузки.

Белла провела рукой по спине и тоже засмеялась, когда обнаружила впившуюся в кожу пуговку.

- Ты - моя принцесса на горошине, - перестав смеяться, возбуждённо прошептал Эдвард.

Послав любимому воздушный поцелуй, Белла запустила в него пуговицей – тот неожиданно ловко поймал её и, стиснув в кулаке, прижал к груди, на мгновение прикрыв глаза и старательно пряча улыбку в уголках рта. Белла снова рассмеялась и, игриво показав Эдварду язык, вышла из комнаты, плавно покачивая соблазнительно обнажёнными бёдрами.

Не отрываясь, Каллен продолжал смотреть ей вслед, откровенно наслаждаясь каждым совершенным изгибом, каждым грациозным движением этого прекрасного неземного создания, вдруг спустившегося к нему с небес.

Кажется, только сейчас он впервые заметил, что она изменилась. Новая Белз была не хуже и не лучше – просто стала другой. Как и он. И им обоим предстоит узнать друг о друге ещё много нового, пусть даже это новое и будет проявляться лишь в мелочах.

Например, Белла из прошлой жизни никогда не смогла бы так спокойно прогуливаться перед ним, будучи полностью обнажённой. Да, она и прежде не испытывала смущения во время занятий любовью, полностью подчиняясь охватившему её желанию, она даже могла быстрыми перебежками голышом проскочить мимо него от ванны к спальне. Но это совсем другое. Новая Белла больше не испытывала смущения и трогательной неловкости. Она была уже взрослой состоявшейся женщиной, прекрасно знающей о своей привлекательности и о том эффекте, какой производит её обнаженное тело на любующегося ею мужчину.

Где-то в глубине дома раздался топот босых ножек Беллы – самый прекрасный в мире звук, сравнимый разве что только со стуком сердца любимой, звучащим под его рукой, когда он обнимал её. Это всё, что было нужно Эдварду для счастья, – так мало и так много одновременно!

И сейчас он был счастлив. Так счастлив, как ещё никогда прежде! Это счастье было огромным, необъятным, более острым, чем то, что было у него десять лет назад, когда они с Беллой жили в Лос-Анджелесе. Ведь то счастье было само собой разумеющимся, а это – выстраданным годами одиночества и пустоты.

- А вот и я! – Белз забежала в комнату и легла на живот рядом с Эдвардом, поставив на пол ноутбук.

Каллен, тоже перевернувшись на живот, пощелкал кнопками и открыл нужный файл со своей новой книгой.

- Ты будешь моим главным постоянным читателем, - пододвигая ноутбук Белле, улыбнулся он.

- Как Табита для Стивена Кинга? – улыбнулась в ответ та, убирая со лба Каллена непослушные пряди бронзовых с проседью волос.

- Да, как Табита, - абсолютно серьёзным тоном ответил Эдвард. Немного помолчав, словно обдумывая свои дальнейшие слова, он заговорил вновь, но уже чуть дрожащим голосом: – Как и они, мы вместе проживём эту жизнь и вместе встретим старость. Как и она для него, ты будешь главной женщиной в моей жизни: постоянным читателем, другом, любовницей, матерью моих детей и женой… Ты станешь моей женой, Изабелла?

- Да, конечно, да! – сквозь слёзы прошептала Белла, незамедлительно кидаясь в объятия едва дышащего от волнения Эдварда.

И даже тот факт, что сейчас она официально была женой другого мужчины, не мог омрачить этот волшебный момент, который она так долго ждала. Момент, который они оба ждали всю свою жизнь.

========== Глава 28. Ты возносишь в рай и низвергаешь в ад ==========

Нежность - это щемящая жалость.

Беспредельна.

До самосожжения.

Это ласковая усталость

От любовного напряжения.

Нежность.

Бархат прикосновения.

Нераскрытой любви мятежность.

Полусказка самозабвения,

Колыбельная страсти - нежность.

Заблуждение воображения,

И молитва, и обещание.

Награждение поражения,

И прощение, и прощание…

Татьяна Путинцева

Белла открыла глаза и тут же снова зажмурилась: в огромное окно спальни светило яркое, почти летнее солнце, захватывая в свои жаркие объятия всю комнату целиком. Оно неловко путалось в белоснежных занавесках, задорно играло солнечными зайчиками на кремовых обоях, ласково обнимало лежащего рядом с Беллой мужчину, словно дразня её: «Не только тебе позволено наслаждаться его идеальной гладкой кожей и шелковистой бронзой непослушных волос!»

Эдвард крепко спал, так и не разжав объятий, будто боясь, что любимая снова ускользнёт от него. Во сне он выглядел гораздо моложе, почти мальчиком – прекрасным мальчиком с серебром в бронзовых вихрах. Белла коснулась его волос, с наслаждением пропуская их сквозь пальцы – Эдвард довольно вздохнул, но так и не проснулся. Лёгкая улыбка коснулась губ Каллена – даже оставаясь во власти сна, он чувствовал присутствие Беллы, делавшее его счастливым.

Белла аккуратно разжала кольцо самых ласковых, самых любящих рук и медленно встала. Эдвард инстинктивно обхватил себя руками, будто хотел сохранить её тепло. Она выключила ненужный больше ночник и снова посмотрела на спящего Каллена.

Когда прошлой ночью Эдвард не позволил ей выключить свет, объяснив, что не может спать в темноте, Белла решила, будто он шутит. Поняв же, что тот абсолютно серьёзен, она не на шутку встревожилась: было что-то до боли неправильное, даже страшное в том, как взрослый, сильный мужчина боится темноты.

- Просто старая привычка, - улыбнулся Каллен, успокаивая Беллу, но та прекрасно видела, что всё гораздо сложнее. Да и откуда вообще появилась у него эта, так называемая, привычка, когда раньше её не было? Сколько же должен был пережить человек, чтобы обзавестись такой внезапной фобией?

Белла тяжело вздохнула и, наклонившись к Эдварду, осторожно поцеловала его в щёку – тот улыбнулся и пробормотал во сне что-то неразборчивое.

Отойдя на цыпочках от кровати, она открыла шкаф – верхние полки были пусты, а перекладина с плечиками непривычно располагалась на уровне её талии. Белз стянула первую попавшуюся рубашку небесно-голубого цвета и направилась в ванную.

Ни в прошлый свой приход, ни вчера она не успела толком осмотреть дом, будучи целиком и полностью поглощена Эдвардом и их любовью. И сейчас, выйдя из душа, Белла решила совершить небольшую экскурсию. Медленно переходя из комнаты в комнату, девушка не могла отделаться от стойкого впечатления, будто они вместе обустраивали этот дом: каждая вещь казалась знакомой, близкой, стоявшей на своём месте. Белле нравилось решительно всё, начиная от цвета обоев и заканчивая декоративными безделицами.

Войдя в гостиную, первое, что она увидела, - это ряд фотографий на каминной полке. Подойдя, ближе, Белла не смогла сдержать удивлённого возгласа: среди снимков семьи самым большим был её снимок в серебряной рамке. На нём Белз стояла вполоборота у открытого окна в их старой квартире, ветер играл в её волосах, и вся она была будто пронизана волшебными лучами света. Никогда прежде она не видела это фото. Белла взяла рамку – на обратной стороне каллиграфическим почерком Эдварда было написано: «2008 год. Любимая».

- Эдвард… мой Эдвард… - судорожно вздохнув, прошептала Белла и закрыла глаза, стараясь сдержать непрошенные слёзы.

Столько нежности, столько боли было заключено в этой короткой фразе на обороте фотографии, любовно сделанной Калленом украдкой.

В эту минуту Белла почувствовала острое, почти болезненное желание снова вернуться в захваченную солнцем постель, вернуться к Нему и целовать, целовать, целовать его всего, нежить его своими руками, прижиматься к нему всем телом и шептать – даже кричать! – ему о своей любви! Но она приказала себе успокоиться: всё успеется, а сейчас пускай он спит, ведь прошлой ночью им было совсем не до сна.

Вместо этого Белла решила приготовить Эдварду сюрприз, который сможет не только порадовать его, но и восстановить потраченный запас калорий. Дрожащей от волнения и нетерпения рукой Белз вернула фотографию на место и отправилась на поиски кухни.

Она располагалась в заднем крыле дома – большая, светлая и очень уютная. Из огромного окна, занимавшего пол стены, открывался чудесный вид на сад, утопавший в яркой зелени и весенних цветах.

В кухню тоже робко заглядывало золотистое солнце. Подойдя к окну, Белла рывком отодвинула полупрозрачную кремовую занавеску и настежь распахнула створки, впуская утренний воздух и давая полный карт-бланш дневному светилу, которое тут же с воодушевлением принялось осваивать новые территории. Его яркие лучи играли зайчиками на блестящих поверхностях, улыбками отражались в медных донышках кастрюль и сковородок, оставляли легкие поцелуи на хрустальных бокалах.

Белла медленно ходила босиком по нагретому солнцем паркету вишнёвого дерева и размышляла над тем, чем именно ей порадовать Эдварда. Она прекрасно помнила, каким сладкоежкой тот был, но особенную гастрономическую эйфорию у него всегда вызывал шоколад и всё, что было из него приготовлено.

В голове Беллы всплыла яркая картинка из прошлого: они отмечают день рождения Эдварда, он задувает свечи на шоколадном торте, который Белз училась печь неделю, успев несколько раз обжечь пальцы, извести тонну яиц и несметное количество какао, но оно того стоило – любимый был в восторге! Особенно от десерта после торта… чёрный шоколадный крем совершенно оттенял её сливочную кожу, и Эдвард урчал от удовольствия, неспешно смакуя это лакомство… вот только кто именно был лакомством: она, шоколад или она в шоколаде?

От этих воспоминаний по всему телу Беллы разлилась горячая волна сладкой истомы, берущей своё начало внизу живота – впервые за долгие годы столь восхитительный калейдоскоп картинок прошлого не причинял ей мучительной, ничем неутолимой боли.

Белз уже очень давно не пекла тот торт, но рецепт странным образом навсегда отпечатался в голове. Не теряя ни минуты, она торопливо кинулась на поиски необходимых ингредиентов: яйца, молоко, мука и масло – всё есть! Её руки уверенно порхали по шкафчикам, проворные пальчики находили нужные баночки, носик блаженно вдыхал чудесные запахи корицы, какао и ванили. Белла весело рассмеялась, обнаружив в одном из ящиков стратегический запас шоколада, насчитывающий не менее двух десяток плиток, – через всю свою жизнь Эдвард трепетно пронёс свою любовь не только к ней, но и к этому сладкому лакомству.

Поддаваясь неожиданно возникшему соблазну, Белла развернула шуршащую обёртку, отломила кусочек и, отправив его в рот, блаженно прикрыла глаза – восторг! Господи, сколько же лет она не ела шоколада – непозволительное упущение! Но она ещё успеет всё наверстать! А сейчас надо было приниматься за дело!

Белла вдруг почувствовала себя девочкой, будто с её плеч упали все заботы, все прожитые годы, будто судьба милостиво подарила ей вновь давно ушедшие мгновения юности, когда в душе безраздельно царило счастье – счастье, заключённое в крохотной квартирке одного из небоскрёбов Лос-Анджелеса, а залогом того счастья был её Эдвард.

Легкомысленная песенка витала над Беллой, она подпевала и пританцовывала, ей вторили плошки и венчик, который энергично взбивал и вымешивал – казалось, что всё готовится само собой, а Белз лишь указывает пальчиком что к чему! Это было так весело! Повинуясь лишь ей одной слышной мелодии, она сделала поворот вокруг себя, задевая горку муки, что была насыпана на столешнице, – белое облако взметнулось вверх, напоминая стайку снежинок, кружащих вокруг неё.

Вдруг сильные руки поймали тонкую фигурку – Белла вздрогнула от неожиданности и покачнулась, но в тот же миг оказалась в цепком капкане рук Эдварда.

- Богиня кухни колдует?! – игриво пропел он на ушко, усадив её к себе на колени.

По пояс обнажённый и только из душа, он был таким тёплым и так хорошо пах… Боже, она узнала бы его запах из тысячи других! Кожа любимого была немного влажной и слегка припорошенной мукой – величайший соблазн, с которым не сравнится даже самый лучший швейцарский шоколад!

- Ты очаровательна, когда поёшь и пританцовываешь в обнимку с миской и ложкой, - рассмеялся Эдвард.

- Кто-то проснулся в отличном настроении? – в тон ему пропела Белла, с наслаждением купаясь в его искрящемся взгляде. Никакой тоски, никакой боли и никакого отчаяния – только абсолютное, бескомпромиссное счастье и любовь!

- Да, и не я один! – ловкие пальцы Эдварда коварно пробежались вдоль её рёбер, будто те были струнами арфы, а он желал извлечь из инструмента самый прекрасный в мире звук - её смех.

– Эдвард! – воскликнула Белз. – Что ты делаешь?! Пусти! Мне нужно… нужно… - сквозь смех проговорила она, изворачиваясь в его руках, пытаясь вырваться, но тот крепко держал свой драгоценный инструмент.

В эту минуту любимая была так очаровательна, что Каллен просто не мог отпустить её! Он, наивный, ещё не знал, что в её маленьком кулачке есть грозное оружие – горстка белоснежной пушистой муки! Оп, и белое облако накрыло Эдварда, он на секунду растерялся и ослабил хватку – это и было ей нужно!

Белла вскочила на ноги, встряхнула каштановыми кудрями, что свободолюбивой волной окутывали её плечи, цепкая ручка схватила ещё горсть муки и с точностью снайпера кинула в Эдварда. Тот хохотал и увёртывался, наклоняясь из стороны в сторону, старался приблизиться к ней, но Белла ловко маневрировала вокруг стола.

В порыве легкомысленности она упустила тот момент, когда Эдвард подъехал к столу – и вот уже в его ладони зажато грозное белоснежное оружие! Белые пушинки незамедлительно устремились в сторону Беллы! Маленький снежный вихрь закружил вокруг, укрывая её тончайшей пушистой вуалью, пара особо коварных частичек муки заставила Белз смешно сморщить носик и чихнуть – в этот момент она напоминала Каллену очаровательного мышонка, который по незнанию залез в куль муки и сейчас выбирался оттуда.

Эта маленькая замешка дала Эдварду фору, и его рука уже схватила край рубашки, надетой на Белле – это была его любимая рубашка, которую тарешила этим утром беззастенчиво присвоить. Изощрённое преступление, требующее столь же изощрённого наказания!

Однако Белла не растерялась и ловко вырвалась из коварного захвата. Эдвард понял, что противник ускользает, а допустить этого он просто не мог! Как вообще можно упустить такого противника?! Одни её ноги, выглядывающие из-под пол рубашки чего стоили! А эти щёчки, перепачканные мукой, и крошка шоколада на алой губке?.. Нет, этот соперник просто обязан ему покориться!

Однако у соперника на это счет были совершенно иные планы. Конечно, она была не прочь упасть к нему в объятья, но сперва ей хотелось наиграться – нет, она точно вернулась в беззаботную юность!

Когда запасы мучных снарядов исчерпали себя, в ход пошла тяжелая артиллерия – сахарная пудра… Это было сладко! Искристо! Из кулачка Беллы вылетела первая партия сладких переливающихся снежинок, которые поспешно опустились на плотоядно улыбающийся рот Эдварда – он тут же облизнул губы. Это было провокационно! Белла замерла, зачарованная восхитительным зрелищем – ей самой захотелось стать частичкой сладости на губах Каллена, чтобы его язык облизнул её губы…

Это и было первым шагом к капитуляции. Эдвард, заметив её минутное замешательство, ловко обхватил пальцами хрупкое запястье, легонечко потянул на себя, и любимая пала в плен его объятий. Он крепко прижал её к себе. Они оба были перепачканы мукой и пудрой, они оба напоминали снежинки, которые перепутали время года и сейчас таяли в неизвестно откуда взявшемся тепле – тепле, что рождала их близость.

Эдвард притянул к себе ладошку Беллы, на которой бриллиантовым блеском переливались крохотные частички пудры, так и манящие облизнуть их, они беззастенчиво обещали ему небесную сладость. Как он мог противостоять этому искушению?! Сладкая нежная кожа Беллы, припорошенная сахаром – восторг, чистый восторг! Каллен прильнул губами к изящному запястью и лизнул тонкую кожу, точно над голубоватой венкой, которая забилась сильнее от ощущения тепла его губ. Он провёл языком по этой тонкой линии, скользя вверх, к маленьким сладким пальчикам… её пальчики… Он точно знал: на кончике указательного застыла капелька шоколадного крема, который Белла забыла облизнуть. Спасибо ей! Это его! Вот уже губы Эдварда сомкнулись вокруг её пальчиков – он со стоном гурмана, лакомящегося самым изысканным десертом, слизнул капельку шоколада…

Этот стон и его губы, ласкающие её пальцы, творили с Беллой просто невероятные вещи! Тонкий хлопок рубашки вдруг показался невыносимо жарким, белье ненужным – да зачем оно ей нужно, если только от одного его стона она готова была со скоростью олимпийской чемпионки выпрыгнуть из него?! Всё, что она хотела, всё, чего желала, – это чувствовать губы любимого на своей коже, чувствовать его везде, каждой клеточкой, чтобы всё её существо было пропитано им, чтобы она растворилась в нём, как сахарная пудра растворялась в неге его рта.

Эдвард ласкал её ладошку, наслаждался ею, одной рукой продолжая крепко удерживать её у себя на коленях: глупый, он думал, что у неё есть силы выскользнуть, он не знал, что в этот миг она была приклеена к нему как карамель, - её невозможно было отделить от него, разве только заставить растаять… И Белла таяла…

Губы Эдварда блуждали вдоль изгибов её хрупкой руки, припорошенной мукой – там, где побывали его губы, оставалась чуть влажная дорожка. Белла в сладкой истоме прильнула к нему ещё ближе – сквозь ткань рубашки она чувствовала огонь его обнажённой кожи, силу мышц и громкий стук сердца, этот стук проходил сквозь неё, вызывая дрожь, заставляя её сердечко биться в унисон с его.

Белле казалось, что она сейчас загорится: ей было жарко и холодно, ей хотелось избавиться от ненужной одежды, её ручки опережали ход сумбурных мыслей, пальчики свободной руки сами расстегивали пуговки рубашки. Горячая рука Эдварда скользнула под распахнувшуюся полу, и его пальцы с силой сжались на талии любимой, прижимая её как можно ближе.

Белз откинула голову, выгибая спину ему навстречу, его губы поцелуями блуждали по открывшейся кремово-сливочной коже, он зубами подхватывал черную ленточку, кокетливо завязанную бантиком, который венчал кружево её лифа. Пальцы сильнее сжались на нежной плоти хрупкого стана – боль была чувственной и немного отрезвляющей. Пальцы Эдварда будто сказали ей: «Взгляни на меня!»

Когда изумрудная зелень её глаз встретилась с темнотой его серых, Эдвард потянул зубами за черную ленточку – это было порочно, сексуально и крайне чувственно. Они не могли оторвать взгляда друг от друга. Руки синхронно потянулись навстречу. Вот уже она избавлена от рубашки, тут же отброшенной куда-то в угол кухни…

Вот двое плавно переместились на любовно согретый солнцем пол. Эдвард перекатился так, чтобы Белла была сверху, но инициативу он не спешил ей отдавать. Это был его день, и она была его десертом, его шоколадным десертом, которым он неторопливо наслаждался. Каллен то притягивал её невыносимо близко, так, что она уже не понимала, где он, а где она, то отстранял её, чтобы полюбоваться.

В лучах утреннего солнца Белз сияла. Быть может, это было лишь его воображение или переливы сахаристых снежинок на атласе кожи, но она сияла! Эдвард оттянул кружево её лифа, медленно провел подушечкой пальца вдоль запретной линии и прижался поцелуем к обнажённой груди. Он ласкал и нежно покусывал упругую плоть. Рука Беллы взметнулась вверх, ладошка накрыла основание его шеи, и стон сорвался с её губ. Она выгибалась, как кошка в руках любимого хозяина. Его руки, его губы творили с ней невероятные вещи. Белз уже не понимала, где она, - только чувствовала, что парит, парит где-то в небесах. Он возносил её к небесам…

Но Эдвард был наивен, если думал, что она так легко отдаст всю инициативу в его руки. Подхватив настрой любимого, Белла стала жадно целовать его лицо, линию скул, ямочку на подбородке; легко, но чувствительно прикусила мочку уха и подула на неё, срывая искрящийся смех с его губ. Она целовала его грудь, плечи, руки, ладони, пальцы, щекотала поцелуями живот, кружа у ремня. Игриво лизнула языком кожу у линии джинс, но тут же вновь стала подниматься вверх – коварно!.. Эдвард уже дрожал от желания, а Белла ликовала от осознания того, что он её, её, только её!

- Изабелла, пожалуйста… - хрипло слетело с его губ, - не могу больше… ты меня с ума сведёшь…

Этот хрип прошёл сквозь неё, вызывая ответную дрожь. Её пальцы быстро расстегнули ремень, она спустилась чуть ниже, стаскивая джинсы. Через считанные мгновения к ним присоединилось и кружево её белья.

Вот уже нет преград – только разгорячённая кожа… кожа к коже, огонь к огню, миллионы искр, бушующее пламя, пламя огня, где они горели, горели без остатка.

Эдвард облокотился на дверцу кухонного шкафчика, так, чтобы ему было удобно сидеть, подтянул любимую ближе к себе. Вот уже её ножки обвились вокруг его талии – она вплелась в него, как цветок орхидеи вплетается в лиану. Ладони Эдварда накрыли спину Беллы, пальцы наигрывали только им двоим известную мелодию на струнах её рёбер, подушечки легонечко отбивали ритм на трогательно выступающих лопатках – они играли свою музыку.

В руках Эдварда откуда-то оказалась плошка с тем самым кремом, что так самозабвенно готовила Белла – и когда он её стянул со стола?! Он окунул палец в тёплый шоколад и коснулся её кожи. Каллен рисовал шоколадом узор на сливочной коже любимой. Пальцы творили замысловатые завитки, которые второпях слизывали губы – она была его самым любимым десертом. Шоколадная Белла… У той не было сил ни на что, кроме стонов, она слегка раскачивалась в его руках, позволяя ему любое безрассудство, она была его шоколадом, любовно поглощаемым в этот момент.

Когда Эдвард сполна насладился сладостью сливочно-шоколадной кожи любимой, его руки сильнее сжались на её спине, устремились ниже, накрыли ягодицы и сомкнулись на них… Белла откинула голову назад, открывая простор лебединой шеи, которая манила губы Каллена. Он ласкал это атласное совершенство, пробегал губами выше, скользил по подбородку, касался уголка губ… её губы… Вот он поцеловал один уголок, вот – другой, розовый язычок вынырнул из её рта и облизнул только что поцелованный уголок…

Нежность уступала страсти, напору, желанию. Пальцы ласкали, впивались, вжимались… тела плотно сплелись в единый симбиоз… орхидея опутала лиану… вплелась в неё, став её частью. Стоны музыкой парили в воздухе, в этих звуках танцевали снежинки муки, искрились бриллианты крошечных частичек сахарной пудры, к ним присоединялись солнечные зайчики и первые летние бабочки, влетевшие в распахнутое окно… Это и было счастьем – двое, ставшие единым целым…

Когда его стон переплелся с её стоном, они замерли в объятиях друг друга. Страсть медленно сдавала права неге и ласке, нежности и какой-то щемящей потребности не размыкать объятия, не отпускать, будто они ещё не совсем растворились друг в друге.

Эдвард не отрывал глаз от Беллы – столько всего было в его взгляде! Там плескалась любовь, искрилась нежность, были там и всполохи страсти, поволока только что испытанного единения… Он обожал её…

- Эдвард, мой Эдвард… - выдохнула Белз.

Он прижал её хрупкое тело ближе к себе, каждая клеточка его кожи чувствовала, какая она маленькая и любимая, чувствовала, что она создана для любви, заботы и обожания. Пальцы Каллена ласкали её, его губы нежно касались обнажённой кожи. Сейчас он не разжигал огонь – он согревал своим теплом.

Белла немного пришла в себя. Она распахнула глаза и посмотрела на Эдварда. Тот щурился от солнца, что уже бессовестно завладело кухней, его ресницы были припорошены мукой, как снегом – это было сказочно красиво! Белз протянула руку и коснулась пальчиком кромки ресниц - Эдвард замер.

Она касалась его легко, будто её пальчики были крылышками мотылька. «Крылышки» обвели контур полукружий ресниц, мягко коснулись век, пробежались по изгибам бровей, аккуратно стряхивая муку. Эдвард блаженно закрыл глаза: ему хотелось, чтобы эта ласка не прекращалась. В этих маленьких заботливых касаниях её пальчиков было больше, чем вся страсть, которой они только недавно предавались. Пальчики любимой шептали о безграничной, беспрекословной, всепоглощающей любви – это было щемяще нежно…

Когда её губы коснулись закрытых глаз Эдварда, с его губ слетело едва слышное:

– Люблю…

***

Белла всё-таки испекла торт - тот, словно напитавшись их любовью, получился столь же нежным, сладким, с лёгкой шоколадной горчинкой, тающей прямо на губах.

Почти весь день они провели на террасе, сидя на мягком, согретом солнцем ковре, наслаждаясь нежным ароматом жасмина, друг другом и воспоминаниями о прекрасных мгновениях, давно оставшихся в прошлом, но так и не забытых никем из них. Они пили терпкую граппу и кормили друг друга с ложечки шоколадным тортом. Эдвард нарочно пачкал губы Беллы, чтобы потом самому блаженно слизывать с них остатки десерта, вызывая у любимой взрывы искристого смеха.

- Это мой рай… - шептал он, - ты - мой личный рай на земле…

В перерывах между шоколадным лакомством и поцелуями, они, немного опьяневшие от крепкого вина, вспоминали школьные годы, уроки танцев, вспоминали, как не решались признаться друг другу в своих чувствах, и первое свидание, ловко устроенное Эдвардом.

- Я думала, что твои задания никогда не закончатся! С каждым разом они становились всё изощрённее! - смеялась Белла, тесно прижимаясь к Каллену. - Под конец я уже было решила, что ты просто подшутил надо мной!

- А я всё ждал и ждал тебя на этой дурацкой крыше! - вторил ей тот. - Замёрз страшно! Боялся, что ты так и не найдёшь меня, чтобы спасти от жуткого холода…

Когда Каллен отлучился за ноутбуком, чтобы Белла снова смогла засунуть свой любопытный носик в его новую книгу, она впервые за день взяла в руки мобильник – восемь пропущенных от Джейка. Уже знакомые чувства вины и стыда тугим узлом стянули живот. Необходимость снова лгать поднимала в душе тёмные волны протеста, но и не перезвонить мужу Белла не могла.

- Ну, и почему ты весь день не берёшь трубку? - вместо приветствия спросил тот, ответив уже после второго гудка.

- Телефон был на беззвучке, я его еле нашла… за диваном… - невнятно пробормотала Белз, чувствуя, как щёки стремительно заливает румянец.

- А как насчёт домашнего? - напирал Джейк.

- Я несколько раз выходила… прогуляться… потом ещё в магазин…

- Я беспокоюсь о тебе, родная, - устало вздохнув, уже мягче проговорил он.

- Знаю, прости меня, Джейк, - крепче сжав телефон, прошептала Белла. - Как дела у твоей мамы?

- Всё хорошо. Она передаёт тебе привет.

- Ей тоже передавай. А как Мелл?

- Сама у неё спроси!.. - рассмеялся Джейкоб. - Она стоит рядом и нагло вырывает у меня телефон… Эй!..

- Мама, мама, мамочка! - весёлым голоском пропела Мелани. - Представляешь, бабушка испекла мой любимый шоколадный торт!

Белла невольно вздрогнула и покосилась на их с Эдвардом тарелки с остатками приготовленного ею десерта.

- И я съела сразу три куска! Чуть не лопнула, но было так вкусно… ммм… очень вкусно, мам! - продолжала тараторить Мелл.

- Ты ж моя сластёна! - улыбнулась Белла, вдруг почувствовав острую необходимость увидеть свою малышку, провести рукой по её каштановым, непослушным волосам, погладить бархатистую щёчку. - Я соскучилась по тебе, la mia notte viola (моя ночная фиалка – пер. с итальянского) …

- Я тоже, мамочка! Но мы ведь увидимся уже завтра, да, мам?

- Конечно, солнышко, уже завтра вечером.

- Тогда я побежала, хорошо?

- Доедать шоколадный торт? - со смехом уточнила Белла.

- Ещё только один кусочек, мам, чес слово! - в трубке послышался звонкий поцелуй, а затем - гудки.

- Ты называешь дочку ночной фиалкой? - позади неё раздался удивлённый голос Эдварда.

Белла обернулась к нему и замерла, на какое-то время растерявшись и не зная, что ответить.

- Благодаря одному мужчине, эти слова стали для меня олицетворением самой нежности и любви, - наконец произнесла она, глядя в его погрустневшие глаза.

- И все эти годы ничто не отзывалось болью в душе, когда ты произносила их вслух? - Каллен приблизился к ней вплотную и взял её руку в свою, мягко погладив большим пальцем тёплую ладошку любимой.

- Отзывалось. Может, как раз поэтому мне и хотелось, чтобы Мелл была моей ночной фиалкой…

Это была чистая правда, но, увы, не вся. Сейчас Белла, как никогда, была близка к признанию, однако какая-то незримая сила останавливала её, не давала дойти в своей искренности до конца, словно кто-то невидимый зажимал ей рот ледяной рукой. Да, она пообещала себе вчера, что сегодня расскажет Эдварду о дочери, но в действительности каждая новая минута, проведённая рядом с ним, делала это признание всё труднее, даже невозможнее - как прыжок с отвесной скалы. И сейчас Белла уже горько сожалела о том, что не рассказала всё Каллену ещё прошлым вечером.

- Иди ко мне, моя маленькая, - нежно прошептал Эдвард, откладывая ноутбук в сторону и бережно усаживая любимую к себе на колени.

Его руки мягко гладили её спину, а губы трепетно блуждали вдоль шеи, то спускаясь к ключице, то вновь поднимаясь наверх и смыкаясь на чёрной жемчужине родинки, притаившейся за ушком.

Закрыв глаза и прижавшись к Эдварду плотнее, Белла вздохнула, понимая, что подходящий для признания момент снова безнадёжно упущен.

***

Надену красное… Из вазы на столе

Достану розу, приколю заколкой.

Станцуем танго? Танго на стекле!

Станцуем на бутылочных осколках?

В окно стучится дождик мотыльком,

В ночи грустит о чём-то безответно…

Станцуем танго? Танго босиком -

На красном шёлке крови не заметно.

Как страстно манит вскинутая бровь,

И сердца стук закладывает уши.

Станцуем танго? Лучше ноги - в кровь,

Чем без конца друг другу резать души!

Лариса Самойлова

На часах было два часа ночи, когда Белла внезапно проснулась. Она и сама не знала, что именно её разбудило. Просто вдруг открыла глаза, тяжело дыша, словно вынырнула из-под толщи воды.

В комнате было так тихо, что Белз отчётливо слышала, как шуршат занавески на окне, и позвякивают о стёкла опущенные жалюзи. Тихо… мирно… спокойно…

Простыни сбились вокруг переплетённых ног, обвив двух влюблённых подобно кокону. Она лежала в объятьях Эдварда – тот спал, уткнувшись носом в её шею, его дыхание было тёплым и родным. В тусклом свете ночника Белла пристально всматривалась в любимое лицо, впитывая каждую черту, словно губка. Каллен улыбался во сне – ему снилось что-то хорошее.

– Белла… - едва слышно выдохнул он и крепче прижал её к себе. Ему снилась она…

Порыв ветра ворвался в окно, громко стукнув жалюзи и разбавляя духоту комнаты приятной прохладой. Ветер перешёптывался с занавесками, шуршал нежности жасмину на распахнутой настежь террасе – как раз напротив раскрытой двери спальни, - ветер срывал всполохи дурманящего аромата, играл со ставнями окна. Он безраздельно хозяйничал, думая, что все давно спят.

Белла чувствовала нечто особенное, волшебное и сиюминутное, что-то растворённое в воздухе и в аромате кремово-бархатных цветов. Повинуясь внезапному порыву, она тихонечко высвободилась из рук Эдварда, поправила сбившиеся простыни и легонько коснулась уголка улыбающихся губ любимого. На носочках, осторожно, боясь спугнуть тишину ночи, Белла вышла на террасу – тихая, волшебная ночь!

Белз подошла к перилам, коснулась тугого бутона цветка, который только готовился распуститься утром. Он был плотным, уже подёрнутым первыми каплями предрассветной росы, что подобно бриллиантам мерцали в темноте.

– Белла… - услышала она тихий голос Эдварда, донёсшийся из спальни.

Решив, что он проснулся и заметил её отсутствие, Белз поспешила вернуться в комнату.

Эдвард спал, перевернувшись на живот и обхватив руками её подушку, будто это была сама Белла. Простынь прикрывала лишь ноги Каллена, и в свете ночника она впервые увидела его обнажённую спину. Её взгляд зацепился за то, чего никогда прежде там не было: внизу спины белели рваные мазки шрамов. Они были разных форм и расчерчивали свой, только им ведомый, узор. Их было много, и они буквально вопили о той физической боли, что испытал Эдвард, о том, что сделало его таким, отняв возможность ходить, жестоко вырвав его из жизни Беллы, решив всё за него, за неё – за них!

Белз села на край кровати и приблизилась к Эдварду. Его шрамы притягивали её взгляд, как магниты, они будто молили: «Дотронься, почувствуй, пожалей!..»

Она водила кончиками пальцев вдоль каждой нити, из которых были сотканы рваные линии – эти линии выжигались сейчас и на её сердце, они вплетались в её собственные шрамы, будто клубок сматывался… клубок из рваных нитей. Белла дотрагивалась нежно, гладила, едва касалась их губами, словно боясь причинить боль. Больше всего на свете ей хотелось стереть их со спины любимого, заговорить их, уговорить исчезнуть, будто ничего и не было, не было, не было! Кристально прозрачные слезинки капали из глаз Беллы и с дрожащим хрустальным звоном падали на шрамы, омывая их.

Каллен вздрогнул и, обернувшись, испуганно посмотрел на любимую:

– Белла, ты что?..

– Эдвард… - срывающимся голосом выдохнула она. - Так много шрамов… я не видела, не замечала… столько боли, Господи!..

Он перевернулся на спину, перехватил её ладонь и поднёс к своим губам, целуя каждый пальчик.

– Ну что ты, маленькая моя?.. Не плачь, шшш… успокойся, - подтянув Беллу к себе, зашептал Каллен. – Всё в прошлом… уже не болит… совсем не болит… не плачь, моя хорошая, не надо…

Эдвард гладил лицо любимой, целовал, собирая солёные слезинки губами, убаюкивал и успокаивал, будто дитя.

- Моя хорошая, ну, что ты, что? - он приподнял пальцем подбородок так, чтобы прочесть в её глазах то, что она не могла сказать из-за слёз и всхлипов. – Милая, родная… – горячо шептал Эдвард.

Он целовал веки, лоб, щёки, ресницы с каплями слёз, лаская изгиб скул, спускаясь к подбородку, задевая уголки дрожащих губ. Это был океан нежности… Белла чувствовала себя плывущей в волнах ласки… Она цеплялась за любимого, хватала каждый его поцелуй, каждый жест, каждое движение. Родные руки обнимали её, не оставляя между ними и дюйма пространства. Эдвард склонил голову к плечу любимой, потерся носом о ключицу и чувственно прикусил тонкую беззащитную косточку – Белла вздрогнула, ощущая, как желание, будто морок, начинает овладевать её сознанием.

Она выгнула шею, словно приглашая его, рука взметнулась к шёлковой лямке сорочки, спуская её, обнажая тело и душу. Пальцы Эдварда очерчивали полукружия – в каждом жесте читались любовь и желание… не страсть, что сжигает, не оставляя даже пепла, а согревающий сердце огонь свечи.

Его руки путались в тяжёлых локонах каштановых волос, он пропускал их сквозь пальцы, подхватывал, поглаживая завитки, вдыхая неповторимый аромат любимой, окружая себя ею… Вздох, поворот, изгиб…

Когда их тела стали единым целым, лишь по хрустальным переливам её стонов в симфонии его вздохов можно было понять, что их двое, – настолько тесно они вплелись друг в друга. Томно, медленно, терзающе нежно, бесконечно желанно…

Когда сбившееся от любви дыхание совсем успокоилось, Белла отстранилась от Эдварда и, подчиняясь странному, необъяснимому порыву, коснулась кончиками пальцев половинки сердечка на его груди – части некогда разделённого ими кулона, которую он носил и по сей день, считая своим талисманом.

- А вторая половинка у нашей девочки… - слова сами, против её воли сорвались с губ. Лишь произнеся их вслух, Белла осознала, что именно только что сказала.

Внезапный страх ледяной коркой сковал сердце, а голос разума в ужасе закричал, что нельзя вот так вот резко, неожиданно, посреди ночи обрушивать на Эдварда эту правду, но и остановить единый бурный поток из слов и слёз ей было уже не под силу. И больше не нужно ждать подходящего момента, не нужно подбирать правильные фразы – какое облегчение, Господи!

– Она так похожа на тебя, она хмурится во сне точно так же… - судорожно всхлипывая, бормотала Белла, стараясь в эту минуту не смотреть на застывшего, словно глыба льда, Каллена. - У неё твоя улыбка, твои глаза… в её каштановые волосы вплетены бронзовые пряди… а шоколад… она обожает шоколад!.. Эдвард… она так похожа на тебя… это причиняло мне боль…

- Что ты такое говоришь?.. О чём ты?! Это же ерунда какая-то… бессмыслица!.. Я не понимаю тебя, Белз, не понимаю… – каким-то странным, будто придушенным, голосом прошептал он, а затем добавил громко, резко, с нажимом: – Не может быть, чтобы я понял тебя правильно!..

- Всё правильно! Всё так! – сквозь рыдания выкрикнула Белла, обнимая себя за плечи, больно впиваясь ногтями в кожу. – Мелл твоя дочь… твоя!.. Наша, слышишь?! Наша!

Только теперь Белз осмелилась наконец взглянуть на Эдварда – Господи, лучше бы она этого не делала!

Тот сидел, неестественно выпрямив спину, в тусклом свете ночника на мертвенно-бледном лице тёмно-серые глаза казались почти чёрными, опасными, со всполохами яростной боли, рвущейся на свободу. Его губы исказились в страшной гримасе, будто сведённые жесточайшей судорогой, на лбу пульсировала вздувшаяся вена. Грудь тяжело поднималась и опускалась, дыхание стало прерывистым, свистящим, словно он задыхался, тратя на каждый вдох остатки всех своих сил.

В эту минуту Белла видела перед собой человека, медленно сгорающего в мучительной агонии. И это с ним сделала она. Нет, не сейчас, а в тот момент, когда решила скрыть от него рождение дочери. Осознание содеянного настигло её вдруг, буквально врезалось в неё со скоростью локомотива, заставив резко замолчать, оборвав рыдания на полувздохе, на полустоне.

- Какого чёрта, Белла?.. - хриплым, свистящим шёпотом спросил Эдвард.

Белз увидела, как его правая рука, всё это время крепко сжатая в кулак, разжалась - тонкие, длинные пальцы выпрямились и напряглись до предела. На какое-то безумное мгновение Белле показалось, что он сейчас ударит её по лицу - ударит со всей силы, наотмашь. В голове даже успела промелькнуть мысль, что она, пожалуй, вполне заслуживает этого. Но она ошиблась.

- Какого чёрта?!! - громкий яростный выкрик Эдварда заполнил собой всю комнату, казалось, вытеснив из неё даже кислород.

Одновременно с этим его раскрытая ладонь со всего размаха опустилась на прикроватную тумбочку, круша, уничтожая светильник и рамку с фотографией, на которой он обнимал смеющихся племянников. А затем снова и ещё раз. Послышался страшный звук удара, разрушительный грохот, треск ломающегося дерева и звон бьющегося стекла - Белла инстинктивно зажмурилась и закрыла уши руками, втянув голову в плечи. Комнату разом поглотили кромешная темнота и абсолютная тишина.

Темнота казалась Белле объёмной, пульсирующей опасностью, таившей в себе притихшее, серьёзно раненое животное, старающееся сейчас хоть как-то унять, заговорить свою боль, зализать кровоточащие раны. И этим поверженным животным был Эдвард… её Эдвард…

Белла кожей ощущала ледяное прикосновение темноты - та обнимала её, сквозь поры просачивалась внутрь, наполняя холодом. Девушка поймала себя на мысли, что теперь прекрасно понимает страх Каллена перед темнотой, более того, в эту минуту она полностью разделяет его.

Желая хоть как-то укрыться, спрятаться от неё, Белла лихорадочно пошарила рукой по кровати в поисках сорочки. Наконец найдя её и надев, она поняла, что этого катастрофически недостаточно.

- Куда? - тихий шёпот Эдварда заставил её, уже спускающую ноги на пол, резко остановиться.

- Включить свет, - дрожащим голосом ответила Белз, по-прежнему мало что различающая в царившей вокруг темноте.

- Нет… - скорее выдохнул, нежели прошептал Каллен.

Белла снова покорно забралась на кровать и замерла, поджав под себя ноги. Страх стал понемногу отступать, но на смену ему пришло оглушительное чувство вины - не сиюминутное раскаяние, что она испытывала прежде, а настоящая, полнокровная, полностью осознанная вина, от которой уже не отмахнуться, не избавиться. И никакие оправдания, и никакие объяснения больше ничего не значили даже для неё самой, так разве будут они иметь хоть какое-то значение для Эдварда?!

Все эти годы у Беллы была Мелл – у него же не было ничего, кроме пустоты. И сейчас эта самая пустота нашла выход наружу из дыры в груди Каллена, которую Белз только что пробила своим признанием. Пустота заполнила собой всё вокруг, растеклась в воздухе ядовитой ртутью, встала между ней и Эдвардом глухой, непреодолимой стеной - не сломать, не разрушить.

Постепенно глаза Беллы привыкли к темноте – теперь она различала неподвижно застывший силуэт сгорбившегося, будто под непомерным грузом, Каллена.

Осторожно, стараясь не совершать резких движений, она протянула руку и крепко сжала его лодыжку. Да, Эдвард не мог почувствовать её прикосновения, но ей самой было жизненно необходимо ощутить его присутствие – кожа к коже.

В эту минуту Белле пришла в голову давно забытая игра из детства, что-то вроде «сбудется – не сбудется». Например, ты загадываешь: если я смогу перепрыгнуть эту лужу, то мама купит мне новую куклу; если из этого магазина первым выйдет мужчина, то я получу за тест по математике высший был. Как ни странно, но это почти всегда срабатывало.

Вот и сейчас Белз загадала: если Эдвард позволит приблизиться к нему, дотронуться, не оттолкнёт её, то всё у них будет хорошо. Однако проверять это она не спешила – просто сидела и ждала.

Пока у неё ещё были силы ждать.

У Каллена же сил не было: последние ушли на удары по тумбочке, хоть и принёсшие ожидаемое облегчение, но слишком кратковременное. Только боль и жжение в руке утихать не собирались… Ну и пусть, плевать! Это было сущей ерундой по сравнению с тем, что сейчас творилось у него в душе.

Единственная реальность, которую Эдвард знал и в которой жил все эти годы, только что рухнула, серьёзно зацепив его своими обломками. А новая реальность, в которой он был отцом восьмилетней дочери, выстраиваться не спешила. И Эдвард завис, застрял меж временем и пространством. Земля вдруг начала стремительно вращаться в противоположную сторону, а он не сумел устоять – упал, распластался во весь рост, а между тем земное притяжение всё росло и росло, лишая его даже малейшего шанса подняться.

После неверия пришло потрясение, которое всё никак не отпускало. К потрясению постепенно стала примешиваться боль и, казалось бы, парадоксальная горечь утраты. Эдвард чувствовал себя так, будто ему сообщили о счастливом рождении дочери и тут же жестоко отняли её у него на бесконечных восемь лет. Мучительная боль каждого дня этой долгой разлуки слилась воедино, в одну гигантскую разрушительную волну, разом накрывшую Каллена мощным цунами. Он шёл ко дну, задыхался, сердце неистово колотилось в груди, а кровь громко стучала в висках.

Эдвард пытался с этим бороться, он отчаянно, но пока безрезультатно старался направить свои чувства в другое русло – созидательное, туда, где его ждали радость и неожиданное счастье быть отцом… Отец. Он – отец… Немыслимо!.. И больно… почему же так больно, Господи?!

Каллен упрямо старался соединить воедино образ девочки с каштановыми кудряшками из своих снов со звонким голоском дочери в телефонной трубке и с теми незабываемыми чувствами, что он испытывал, держа на руках трогательно-маленького Алекса, - не выходило. Картинки рассыпались, разрезая внутренности, кромсая душу Эдварда своими острыми, зазубренными краями. Он снова истекал кровью, буквально физически ощущая её сладковато-металлический тошнотворный аромат.

- Эдвард, скажи что-нибудь, - умоляюще прошептала Белла не в силах больше выносить этой пытки тишиной и темнотой. – Ну, пожалуйста… мне страшно, Эдвард… Я так виновата! Простишь ли ты меня хоть когда-нибудь?..

- Ты не понимаешь, - не сразу, но всё же отозвался Каллен. – Дело не в твоей вине и не в моём прощении – это всё не важно… Восемь лет, Белла, восемь… целая жизнь, о которой я даже не догадывался. И уже ничего не вернуть, не исправить… Осознание этого убивает… Стать отцом – это мечта, самая заветная мечта, но не так я всё себе представлял… - приглушённый, полный горечи голос Эдварда сорвался, словно у него в лёгких закончился кислород. Немного помолчав и восстановив дыхание, он продолжил: - Я знаю, что должен быть рад, счастлив до безумия… И я буду счастлив! Возможно, уже завтра я буду чувствовать себя самым счастливым человеком во всём мире, но сейчас… Сейчас я не чувствую ничего, кроме боли, Белла… Так плохо мне не было даже после того телефонного звонка…

В комнате снова воцарилась тишина, лишь прерывистое, ещё более тяжёлое, чем прежде, дыхание Эдварда нарушало это тягостное беззвучие.

- Позволь мне включить свет, пожалуйста! - тихонечко всхлипнула Белз.

- Делай, что хочешь…

Белла вскочила с кровати и, в два прыжка достигнув выключателя, щёлкнула по нему – спальню залил яркий свет, на какое-то время ослепивший девушку. Когда её глаза наконец привыкли к свету, она увидела Эдварда – тот сидел, низко опустив голову, и держал на отлёте правую руку, залитую кровью. Белла испуганно вскрикнула и замерла на месте, не в силах даже пошевелиться. Каллен удивлённо посмотрел на неё, явно не понимая причину испуга, но затем перевёл взгляд вниз и только тогда увидел то, что так напугало Белз.

В ту же минуту она отмерла и бросилась к Эдварду, но добежать до него не успела, остановленная его грубым окриком:

- Стой! Не подходи! – здоровая рука Каллена взметнулась вверх в предостерегающем жесте.

«Вот оно… это конец…» - ярким пламенем вспыхнуло в голове Беллы. Её сердце болезненно сжалось, а к горлу подступила тошнота.

- Там на полу осколки… - уже тише добавил Эдвард, не подозревая, что тем самым вернул Белз утраченную было надежду на их счастливое будущее.

Она снова забралась на кровать и на коленках приблизилась к Каллену. Белла осторожно взяла его пораненную руку в свою и почувствовала, как в ответ на её прикосновение его мышцы протестующе напряглись, но – слава Богу! – руку он выдёргивать не стал, лишь болезненно поморщился. По центру ладони проходил глубокий порез, из которого торчала небольшая щепка от деревянной фоторамки. Ещё один порез был на запястье в основании большого пальца – именно из него кривыми струйками и сочилась кровь, уже основательно пропитавшая простынь.

- О, Боже! – воскликнула Белла, чувствуя, как её начинает ощутимо трясти. – Боже мой, Эдвард! Тебе нужно срочно в больницу!

- Не нужно! Всё, что мне нужно, – это перекись и бинт.

- Но в раны могли попасть осколки!

- Я не поеду в больницу, Белла, - твёрдо, по слогам, проговорил Каллен. Его голос по-прежнему оставался сиплым, а дыхание – прерывистым. – Это всего лишь царапины.

- Хорошо, - не стала спорить та, понимая, что это бесполезно, и они попусту теряют время. – Где аптечка?

- В кухне, в шкафчике справа от мойки…

Устремившись туда, Белла побила все рекорды по бегу на короткие дистанции. Варварски разворошив белую пластиковую коробку с лекарствами и найдя то, что искала, она с той же скоростью бросилась обратно в спальню. Белз отсутствовала не больше двух-трёх минут, но за это время Эдвард стал выглядеть значительно хуже: лицо побледнело, а лоб покрылся испариной.

Отчаянно трясущимися руками Белла обработала раны и с помощью самого Каллена туго перебинтовала его руку. Содрав с постели пропитанную кровью простынь, она, вспомнив, что утром видела в шкафу стопку с постельным бельём, достала чистую и укрыла ею дрожащего, будто в лихорадке, Эдварда.

- Спасибо, - прошептал он. – Ты ведь всегда боялась вида крови.

- И правда. Я об этом как-то забыла, - Белз попыталась улыбнуться, но у неё ничего не вышло.

- Белла, послушай… - слова давались ему с трудом, да и в целом он не стал выглядеть лучше, несмотря на остановившееся кровотечение. – Я люблю тебя – этого ничто и никогда не изменит, но… сейчас тебе лучше уйти…

- Уйти? – Белле показалось, что она ослышалась. Ей очень хотелось думать, что она просто ослышалась.

- Да… Можешь занять любую из гостевых комнат… пожалуйста…

- Как скажешь, - одними губами проговорила Белз, понимая, что не вправе возражать ему. Он и так проявил себя по отношению к ней гораздо терпимее, чем она того заслуживала.

- Не гаси свет, - хриплый шёпот Каллена остановил её, когда та уже собиралась нажать на выключатель.

Белла кивнула и вышла из комнаты, оставив дверь открытой. Сделав несколько неуверенных шагов по коридору, она замерла, решая, куда пойти. Сама мысль о сне вызывала в ней нервную дрожь, а вот бокал граппы, оставшейся с посиделок на террасе, пришёлся бы сейчас очень кстати. Однако свернуть в сторону кухни Белз не успела: до неё долетел приглушённый, сдавленный стон Эдварда, словно он пытался сдержаться, зажав себе рот.

Не раздумывая ни секунды, она вернулась в спальню – Каллен лежал на правом боку, уткнувшись лицом в подушку. Помня об осколках, которые так и не убрала, Белла залезла на кровать и заставила Эдварда посмотреть на неё, крепко сжав ему плечи. Выглядел он примерно так же, как и пятью минутами раньше, только на бледных щеках проступил нездоровый румянец.

- Тебе ведь плохо не из-за порезов и кровопотери? – Белла провела дрожащей рукой по его влажному лбу.

Тот лишь отрицательно помотал головой, плотно сжав челюсти.

- Ты же не собираешься сейчас умирать? – даже не стараясь скрыть панику в своём голосе, спросила Белз. Её затрясло до такой степени, что она начала отчётливо выбивать зубами дробь.

- Чёрта с два я… сдохну раньше, чем… познакомлюсь с дочкой! – Каллен попытался растянуть онемевшие губы в улыбке. Ему это почти удалось.

Голову Эдварда стянуло раскалённым обручем, и с каждой минутой этот обруч сжимался всё сильнее и сильнее, грозя раздавить череп. Перед глазами плыли мутные круги, мешающие как следует разглядеть насмерть перепуганное лицо Беллы, они же вызывали тошноту. Сердце, словно до краёв налившись кровью, стало тяжёлым, огромным и вдруг перестало помещаться в груди, сдавив лёгкие и не позволяя дышать. Но даже в этом при желании можно было найти свой положительный момент: всё нарастающая физическая боль затмила собой душевную, обруч, сдававший голову, на время вытеснил мучительные мысли о дочери, которую Белла столько лет скрывала от него. Прямо здесь и сейчас Эдвард больше не мог думать ни о чём, постепенно опасно приближаясь к самой границе между реальностью и забытьём, словно его тело само решило дать ему столь необходимую передышку. Лишь бы эта передышка не обернулась вечностью… Только не теперь, Боже, только не теперь!

- Но сейчас-то уже можно вызвать скорую? – в голосе Беллы отчётливо слышались вибрации страха, а глаза казались огромными на мертвенно-бледном лице.

- Нет, я сам справлюсь… Там, в тумбочке, есть… ампулы и… шприцы…

Белз, перелезла через Эдварда и принялась лихорадочно рыться в тумбочке, просто вышвыривая оттуда на пол всё подряд. Рука Каллена непроизвольно прижалась к его груди в какой-то бессмысленной попытке сдержать начинающую расползаться там давящую боль.

Этот жест не укрылся от Беллы – она замерла, глядя на него, и Эдвард увидел в её глазах панику, уже готовую вот-вот выйти из-под контроля. Он убрал руку с груди и попытался снова улыбнуться, однако на этот раз ничего не получилось. Тогда Эдвард рассмеялся – хрипло, натужно и до невозможности фальшиво. Но он должен был хоть как-то отвлечь Беллу, успокоить или, на худой конец, не напугать ещё больше.

- Ты когда-нибудь видела… мужскую истерику? – пробормотал Каллен первое, что пришло ему в голову. Он был полон решимости «заговорить ей зубы», даже если бы на это ушли все его силы.

- Это она? Истерика? – дрожащим голосом переспросила Белз. Наконец в её трясущейся руке показался уже знакомый Эдварду пакет с ампулами и шприцами.

- Именно… - Каллен попытался подтянуться и сесть, но у него не вышло.

- По-моему, больше похоже на сердечный приступ, - побелевшими губами сквозь слёзы, возразила Белла.

- Вот уж нет! Какой может быть инфаркт… в тридцать один-то год?! – Со второй попытки ему наконец удалось принять сидячее положение, правда, на это ушли, кажется, последние силы, а в глазах резко потемнело. Сейчас он был уже не так уверен в невозможности сердечного приступа. Каллен откинул голову назад и закрыл глаза, пытаясь восстановить дыхание. Когда ему это, каким-то чудом, удалось, он снова медленно поднял голову и посмотрела на беззвучно плачущую Белз: - Ты когда-нибудь делала уколы в вену?

- Нет, - судорожно всхлипнула она. – Я вообще никогда уколы не делала.

- Жаль… Сейчас это было бы кстати…. Я и сам… могу… но с забинтованной рукой… тебе придётся помочь…

Белз ещё раз всхлипнула и согласно кивнула.

- Наркоманим потихоньку… - сомнительно пошутил Эдвард, когда через несколько страшных, как показалось Белле, минут с уколом было покончено.

Она слабо улыбнулась, всё ещё не переставая плакать. Каллен вдруг попытался представить её там, в больнице, целый год сидящую рядом с ним изо дня в день – слишком невозможно, слишком больно. Он не смог бы этого вынести, не смог бы всё время разыгрывать перед ней комедию, как сейчас. Сломило бы это его ещё больше? Или всё-таки за счёт того, что часть боли он отдал бы ей, ему было бы легче? А она? Сделало бы всё это её сильнее или же асфальтоукладчиком прошлось бы по ней? Вопросы, на которые им уже никогда не узнать ответы.

- Гипертонический криз? – голос Беллы выдернул его из раздумий. Та вертела в руках инструкцию к ампулам «Магнезии» и внимательно на него смотрела. – Почему ты не сказал, что у тебя проблемы с сердцем?

- Потому что их нет. Всего лишь небольшие неполадки с сосудами. Но и они не беспокоили меня уже очень давно. - Эдвард наконец смог задышать свободнее и ровнее, но на то, чтобы просто говорить, всё равно приходилось тратить слишком много сил.

- Это серьёзно?

- Не смертельно. И не стоит твоего беспокойства.

- Всё, что связано с тобой, стоит моего беспокойства! – Белла крепко сжала здоровую руку Эдварда. – Потому что я люблю тебя! И очень боюсь потерять!

- Не потеряешь, - Каллен посмотрела на неё долгим, пристальным взглядом, суть которого она не смогла разгадать. – А сейчас тебе лучше пойти и поспать.

- Поспать? Ты шутишь?! – продолжая всё так же крепко сжимать ладонь Эдварда, Белз поддалась вперёд, сокращая расстояние между их лицами до минимума. Больше всего на свете в эту минуту ей хотелось прижаться своим лбом ко лбу Эдварда, обнять за шею, запустить свои пальцы в его волосы. Закрыв глаза, замереть так и сидеть до самого утра, просто слушая сердцебиение своего мужчины и ощущая теплоту его дыхания на своих губах. Однако она понимала, что это простое, незамысловатое желание сейчас было совершенно неосуществимо. - Как я могу оставить тебя одного?!

«Как я сама могу остаться одна, без тебя?!» - мысленно добавила она.

- Белла, пожалуйста, - Эдвард на мгновение сжал руку девушки в ответ, а затем мягко, но решительно высвободил свою ладонь из плена её пальцев. – Мне нужно побыть одному, нужно подумать. Даже и представить себе не мог, что когда-нибудь скажу это, но… мне слишком тяжело рядом с тобой… Поговорим завтра. Прошу тебя…

Неторопливым, ласковым движением руки убрав со лба Каллена чуть влажные пряди волос, Белз отстранилась от него, молча кивнула и не спеша вышла из комнаты, напоследок ещё раз взглянув на Эдварда, – тот сидел неподвижно, глядя прямо перед собой и искривив мучительно рот. Это была страшная, нарисованная болью картина, которая вечным клеймом отпечаталась в её памяти и сердце.

Свет выключать она не стала.

========== Глава 29. Амбивалентность чувств ==========

Счастье приносит нам боль.

Боль, приносит нам радость.

В сахаре ищем мы соль.

В горечи ищем мы сладость.

В радости ищем печаль,

А в пустоте – вдохновенья.

В глупости ищем мораль,

А в темноте – озаренья.

Максим Киц

Проснулась Белла уже за полдень. Ночью она так и не смогла уснуть, несколько раз подкрадывалась к спальне Эдварда, просто чтобы удостовериться, что с ним всё в порядке. Тот всё так же сидел на кровати, разве что немного изменив позу. Лишь на рассвете ей удалось забыться тяжёлым, тревожным сном.

В этом странном сновиденье они вместе с Эдвардом и дочкой гуляли по залитому ярким солнцем лугу, раскинувшемуся у самой кромки леса. На ярко-зелёном ковре самой природой был сплетён причудливый узор из прекрасных цветов: оранжевые пышные жарки, белоснежные ромашки, небесно-голубые васильки и колокольчики, разбавленные пушистыми фиолетовыми облачками клевера.

Мелл перебегала вприпрыжку от цветка к цветку и спрашивала у отца, как они называются. Тот улыбался и охотно отвечал на её вопросы, попутно придумывая легенды о том, как каждое из растений получило своё имя. Мелани слушала, затаив дыхание, время от времени согласно кивая или удивлённо округляя серые глазки. Самые красивые из цветов она срывала и вплетала в венок. Когда тот был закончен, Эдвард присел перед дочкой на корточки, и она одела венок ему на голову. Каллен счастливо рассмеялся, подхватил дочку на руки и закружился вместе с ней. Мелл обвила руками шею отца и восторженно хохотала, откинув голову назад – её непослушные кудряшки золотисто-каштановой волной развевались по ветру.

По каким-то неведомым причинам Белла не принимала участия в их веселье, оставаясь лишь сторонней наблюдательницей, но её сердце трепетало в груди от радости, когда она смотрела на эту очаровательную неразлучную парочку.

Белз отвлеклась всего лишь на минуту для того, чтобы сорвать кроваво-алый мак у себя под ногами, а когда снова выпрямилась, Эдвард и Мелл как раз пересекали границу между лугом и лесом. Белла незамедлительно последовала за ними, но, оказавшись в окружении густо растущих деревьев, упустила их из виду. Откуда-то издалека до неё долетели их радостные голоса – она кинулась на их звук. Белла бежала и бежала, бежала настолько быстро, насколько позволяли деревья и плотные заросли кустарника. Ветки беспощадно хлестали её по раскрасневшемуся от бега лицу, волосы то и дело цеплялись за сучки, один раз она больно упала, споткнувшись о сухую корягу, торчавшую из земли. Однако чем быстрее Белз бежала, тем дальше удалялись от неё родные голоса, постепенно становясь едва уловимыми. Она чувствовала, что теряет их, теряет навсегда.

- Эдвард! Мелл! – в отчаянии сквозь слёзы звала она, но в ответ раздавались лишь возмущённые крики перепуганных птиц, взмывающих в посеревшее небо.

Белла проснулась, тяжело дыша, чувствуя себя совершенно уставшей и разбитой, словно, и правда, после долгого бега. Подушка под головой была влажной от пота, а простынь сбилась в сторону.

Вопреки ожиданиям, даже прохладный, освежающий душ не смог помочь ей взбодриться и снова почувствовать себя полноценным человеком. Голова трещала, будто после жуткой попойки. Внутри всё саднило и болело, словно по душе прошлись наждачной бумагой. И если от головной боли мог помочь аспирин, то что делать с израненной в кровь душой, Белла не знала. Вероятно, эту боль нужно было просто перетерпеть, переждать, перестрадать. Но только не в одиночку. Одной ей уже не справиться – только не теперь, когда она снова испытала самое желанное для себя счастье: быть с Эдвардом, слышать его ласковый голос, чувствовать его прикосновения, ловить на себе любящий взгляд его чуть грустных серых глаз, самой любить его – не прекрасное воспоминание, а родного, живого, из плоти и крови! Если он не простит её, не захочет быть с ней… Нет, нет, нет! Думать об этом было совершенно невозможно!

Крепко зажмурившись, Белла покачала головой, гоня эти ядовитые мысли прочь, и вышла из ванной комнаты.

По дому витал густой аромат свежесваренного кофе, свидетельствовавший о том, что Эдвард тоже проснулся… Если, конечно, он вообще спал…

На всякий случай Белла заглянула в его спальню – постель была идеально заправлена, а от последствий вчерашних разрушений не осталось и следа.

Где-то в доме раздался приглушённый голос Эдварда. Белз двинулась на его звук, невольно снова вспомнив приснившийся ей кошмар, однако, в отличие от сна, сейчас она быстро нашла Каллена в гостиной.

Он сидел на диване с чашкой дымящегося кофе в левой руке, а на журнальном столике перед ним стоял раскрытый ноутбук, и лежали две упаковки с какими-то таблетками.

- Доброе утро, Эдвард… вернее день. Я… - В этот момент Каллен так посмотрел на неё, что она сразу же напрочь забыла, что хотела сказать. Да и вообще желание говорить что-либо мгновенно испарилось. Удушливые мысли, которые она с трудом прогнала всего несколько минут назад, вновь настигли её, терзая с удвоенной силой.

- Кто это? – внезапно всю гостиную заполнил голосок Элис, льющийся из ноутбука и даже спустя годы оставшийся всё таким же звонким.

- Где? – самым искренним и невинным тоном недоумённо переспросил Эдвард, ещё раз мельком глянув на Беллу. На этот раз она расценила его взгляд как предостерегающий.

- Ты принимаешь меня за дуру? Я же слышала голос! - Элис явно не собиралась так просто сдаваться.

- Наверное, ты слышала синьору Манчини, - Эдвард тоже не умел уступать. Белла помнила, что в детстве их споры могли длиться часами.

- С каких это пор приходящая домоправительница обращается к тебе по имени? - нанесла сокрушительный удар Элис, а затем прозвучал контрольный выстрел: - Да к тому же ещё и на английском!

- Отвали, а? - скривился Эдвард, никогда не любивший проигрывать, особенно своей сестре.

Белла, замерев, слушала их перепалку. На какое-то мгновение ей вдруг показалось, что она вернулась на пятнадцать лет назад, и они все трое снова беззаботные подростки, бесконечно дружные и любящие друг друга.

- Если ты сейчас отключишься, я больше никогда тебе не наберу! - с притворной угрозой в голосе предупредила Элис.

- Я не собирался отключаться, но пока мы тут болтаем, мой кофе стынет. - В глазах Эдварда вспыхнул огонёк, будто сквозь плотную завесу облаков вдруг стали пробиваться тёплые солнечные лучики. Белла уже успела забыть об этом его волшебном светящемся взгляде, который был предназначен лишь для одного человека во всей вселенной - для Элис. Даже когда они ссорились, эта мерцающая теплота в его взгляде никуда не исчезала.

- Ты очень плохо выглядишь, - вдруг посерьёзнела она. - Хорошо себя чувствуешь?

- Элииис! - раздражённо простонал Каллен. - Со мной всё в полном порядке! Я отлично себя чувствую! Вероятно, даже лучше, чем когда-либо. - На этих словах Эдвард бросил на Беллу один короткий взгляд, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы у той отлегло от сердца: всё у них будет хорошо!

- Не надо лгать мне - это бесполезно! Три года назад тебе удалось “проехаться мне по ушам” только из-за того, что я была слишком поглощена кризисом в отношениях с Джасом и аварий, но больше тебе это не удастся! - на одном дыхании выпалила та. - Сейчас ты выглядишь нездоровым и каким-то потерянным. Я не могу не волноваться за тебя, как ты не понимаешь?! Кстати, что у тебя с рукой?

- Просто порезался… Случайно, Элис, случайно! - Эдвард поставил чашку с кофе на столик, демонстративно громко стукнув ею об деревянную столешницу.

- Я знаю, что случайно. В противном случае, мы бы с тобой сейчас не разговаривали. Но ведь ты же рассказал бы мне, если что-то…

- Кстати о разговорах, - бесцеремонно перебил её Эдвард. - Ты набрала мне только для того, чтобы устроить допрос с пристрастием?

- Хочешь, я приеду? - вместо ответа спросила Элис. В её голосе слышалась тревога и мольба, словно она просила брата разрешить ей приехать, но боялась, что тот откажет.

- Не стоит, - покачал головой Эдвард. - Зачем срываться с места и мчаться за тысячи миль только потому, что тебе что-то там показалось. Это глупо.

- Я что-то не поняла, ты только что отказался от моих исцеляющих обнимашек?! - в голосе Элис зазвучала наигранная весёлость. - Или, может, у тебя появились чьи-то другие обнимашки, а?

- Что?.. Ты… - Каллен нахмурился и рассмеялся.

- Действительно, что это я? Откуда бы им взяться, если ты уже два года не высовываешь носа дальше своей дурацкой террасы. Или всё-таки стены кельи пали, и монах скинул рясу?

- Возможно… - улыбнувшись, уклончиво ответил Эдвард, и Белла с удивлением заметила, как его бледные щёки заливает лёгкий румянец, моментально превращая Каллена в восемнадцатилетнего смущённого мальчишку.

- Это возвращает нас к вопросу о голосе, который я слышала…

- Опять двадцать пять! - возмущённо всплеснул руками Эдвард.

- Ладно-ладно, не буду! Можешь спокойно допивать свой кофе, - капитулировала Элис.

- Какой кофе?! - рассмеялся Каллен. - Он давно безнадёжно остыл, и его уже не реанимировать!

- Сваришь новый! - парировала та. - Ладно, я ещё наберу тебе на днях. Люблю тебя!

- И я тебя, мой неугомонный ураганчик! - Эдвард закрыл ноутбук и перевёл взгляд на Беллу.

- Даже спустя годы Элис ничуть не изменилась, - робко улыбнулась та, не зная, как ей с ним себя вести после вчерашнего, чтобы он не подумал, будто она давит на него.

- Да нет, изменилась, - улыбнувшись в ответ, возразил Каллен, - причём не в лучшую сторону.

Он похлопал ладонью по дивану рядом с собой, приглашая присесть Беллу, всё ещё стоявшую в дверях.

- А что имела в виду Элис, когда говорила про монашескую келью и террасу? - спросила она, сев на диван так, что между ней и Эдвардом осталось внушительное пространство.

- Наверное, то, что я уже два года не выходил из дома, даже в саду не был, - совершенно спокойным, будничным тоном ответил Каллен. Чтобы не смотреть в это время на Беллу, он снова взял в руки кружку с кофе, сделал глоток и, поморщившись, поставил её обратно.

- Что, совсем?! - потрясённо воскликнула та. На фоне этого неожиданного признания даже его боязнь спать в темноте выглядела уже не столь пугающей. У Беллы не укладывалось в голове: как можно добровольно заточить себя в четырёх стенах, да ещё когда эти стены окружает прекрасная солнечная Италия, зачем?! - А как же… ну я не знаю… свежий воздух, солнце, люди… жизнь, в конце концов?!

- Ты уже заметила, что во всём доме огромные окна, к тому же есть терраса, так что воздуха и солнца мне хватает, а что касается людей и жизни… - Каллен немного помолчал. - Меня всё это не слишком интересовало. Ну что мне там делать? Бесцельно мотаться по улицам? Какой смысл? Я просто никогда не чувствовал такой потребности. Элис подшучивает надо мной, называя монахом-отшельником, а отец считает, что таким образом я сам себе в наказание назначил тюремное заключение. Не знаю, может, он в чём-то и прав, но меня это не тяготило, и я никогда не чувствовал, что в чём-то себя намеренно ограничиваю. В любом случае, теперь, когда у меня есть ты и… дочка, начинается новая жизнь. Как сказала Элис, стены кельи пали, и монах скинул рясу.

Эдвард замолчал, и его губ коснулась задумчивая улыбка.

Новость об отцовстве по-прежнему вызывала в нём двойственные чувства, которые всё время, не переставая, вели между собой незримую борьбу. Однако боль утихла, стала едва различима, и Каллен уже с лёгкостью мог задвинуть её в самый дальний угол души, не позволяя ей выйти наружу. Потрясение и вовсе сошло на нет: прошедшей ночи, проведённой без сна, ему вполне хватило для того, чтобы окончательно осознать тот факт, что у него есть дочь.

“Дочка, Господи, моя дочка! Мелл… Мелани… моя девочка, моя!” - от этой непривычной восхитительной мысли губы Эдварда сами собой растягивались в мечтательной улыбке, а сердце снова начинало биться быстрее, но уже не от боли, а от радости, пусть даже и укрытой лёгкой вуалью горечи.

А ещё Калленом овладело волнительное предвкушение от предстоящего знакомства с дочкой. Сейчас он жаждал этого больше всего на свете, буквально горел от желания увидеть Мелани, услышать её голос, дотронуться до её гладкой щёчки, почувствовать под рукой мягкий шёл каштановых локонов, утонуть в её глазках, увидеть улыбку, играющую на её губах, – продолжать можно было бесконечно!

Однако эта же самая встреча с Мелли страшила Эдварда: что он скажет ей, сумеет ли вызвать доверие, не оттолкнёт ли её случайным словом или жестом, как дочка отреагирует на его физический недостаток – эта череда мучительных вопросов тоже не имела ни конца, ни края и постепенно загоняла Каллена в коварную ловушку паники. Единственным спасением было как можно скорее познакомиться с Мелани – а там будь что будет! Ведь не может же случиться так, что она не полюбит его хотя бы со временем?!

- Эдвард, прости меня за всё, прошу тебя! – Белла облизнула пересохшие от волнения губы и посмотрела Каллену в глаза. – Знаю, что я очень виновата перед тобой, но если ты позволишь, я хотела бы попытаться всё тебе объяснить… хотя сейчас и сама понимаю, насколько нелепы мои оправдания…

- Нет, не надо. Я вчера уже сказал тебе, что всё это не важно. – Эдвард протянул руку и сжал ладонь Беллы, беспокойно выводившую на диване круги. – Тем более что я и так заранее знаю всё, что ты мне скажешь, так что не нужно терзать ни себя, ни меня этими разговорами. Как ты сама недавно сказала, всё это уже в прошлом – пусть там и остаётся. Единственное, что по-настоящему важно, - это перестать мучить самих себя и друг друга отголосками прошлого. Больше никаких извинений за то, что когда-то сделали или не сделали, никаких оправданий, никаких обвинений и никакого чувства вины. Прямо здесь и сейчас мы ставим точку и открываем новую главу нашей жизни, которую начнём писать с чистого листа. Если этого не сделать, в конечном итоге, рано или поздно всё это разрушит наши отношения, и никакая любовь не спасёт, потому что одной любви недостаточно, Белла. Надо просто принять прошлые ошибки к сведению и не наступать снова на одни и те же грабли. Ты согласна со мной?

- Да, конечно! Ты прав! Я постараюсь, я… - Белла замолчала и до боли закусила губу, чтобы сдержать слёзы. Эдвард мягко притянул её к себе и обнял за плечи. – Но ты простил меня? Скажи, простил?

- Белз, ты точно слышала то, что я сказал тебе минуту назад? – усмехнулся тот.

- Слышала, но хочу знать наверняка.

- Начиная с сегодняшнего дня, я смотрю только вперёд и думаю только о будущем. То, что было в прошлом, закрыто для меня раз и навсегда. Так что мне нечего тебе прощать, просто нечего, понимаешь?

- И это твой ответ на мой вопрос? – слегка отстраняясь от Каллена и заглядывая ему в лицо, спросила Белла.

- Именно так. Другого ответа не будет. – Эдвард снова притянул к себе Белз и легонько коснулся губами её макушки. – Поговорим лучше о Мелл. Сейчас все мои мысли заняты только дочкой. Скажи мне, она считает… своим отцом Джейка?

- Нет, конечно, нет! – громко воскликнула Белла, снова отстраняясь от Каллена. – Она всегда помнила и помнит, что у неё есть папа, которому пришлось уехать ещё до её рождения, поэтому он ничего не знает о ней! – Она немного помолчала, а затем уже тише добавила: - Мы с Джейком познакомились, когда Мелл было чуть больше двух лет, и у них сразу же сложились очень тёплые, близкие отношения. Она любит его, но всё равно не забывает об отце и не перестаёт его ждать – иногда в разговорах это проскальзывает.

- Ждать? – Сердце Эдварда забилось быстрее от радостного волнения, почти ликования, но он всё равно не мог не задать Белле очевидный вопрос: - И сколько ещё ей пришлось бы ждать, если бы не наша случайная встреча?

- Я не знаю, Эдвард, я… - невнятно прошептала Белла, отводя взгляд в сторону.

- Всё понятно. Ты решила обречь нашу дочь на вечное ожидание, - усмехнулся Каллен. Он действительно не хотел ни в чём её обвинять, но не смог сдержаться, потому что неожиданно почувствовал обиду за дочку. Это чувство оказалось настолько новым и странным, что с ним трудно было сразу совладать. Впрочем, он тут же пожалел о своём выпаде. – Ладно, не важно. Правда, не важно. Это прозвучало слишком грубо, прости.

- Нет, не грубо, - возразила Белла, снова посмотрев на Эварда. – Тем более что ты прав.

Она снова прильнула к Каллену, положив голову ему на грудь, её рука обвила его талию и крепко сжала. Недавний страх Беллы потерять Эдварда наконец развеялся мрачной дымкой, и на небосводе вновь робко засветило солнце счастья. Он любит её и готов простить ей совершённую ошибку, так же, как и она всегда готова прощать его. Это ли не великая сила и дар любви? Белла закрыла глаза и с нескрываемым наслаждением шумно вдохнула аромат своего мужчины - Эдвард тихонько рассмеялся.

- Белз, - позвал Каллен, спустя несколько безмолвных минут, проведённых в объятиях друг друга. – Я обещал, что не буду тебя торопить и не стану ничего требовать, но это было до того, как я узнал о Мелл. Теперь я хочу как можно скорее познакомиться с дочкой, а это невозможно до того, как ты поговоришь с Джейком. Трёх дней тебе будет достаточно?

- Неделю. Прошу тебя, дай мне одну неделю!

- Всё это неправильно, Белла, - с горечью в голосе отозвался Эдвард, – по отношению ко всем нам, а особенно, по отношению к Джейку. Не хотел бы я оказаться на его месте. Да и на своём месте мне тоже не слишком-то весело. Ты даже не представляешь, как я хочу поскорее увидеть свою дочку! Неделя для меня – это целая вечность!

- У меня есть куча фото и видео на телефоне, я… - встрепенулась вдруг Белла.

- Ну уж нет, - перебив её, усмехнулся Эдвард. – Моё знакомство с дочкой не состоится по фотографии. Только в живую, Белз! Это потом я пересмотрю все фото и видео, скопившиеся за восемь лет. И пеняй на себя, моя родная, если их окажется меньше пяти тысяч!

Каллен рассмеялся, давая понять, что пошутил, но, как и любая шутка, эта тоже таила в себе долю правды. А ещё она ощутимо отдавала горечью потери, что, как песок, скрипела на зубах.

- Всего неделя, прошу тебя, - упрямо повторила Белла.

- Ну хорошо, - устало вздохнул Эдвард. Да, он устал. Безнадёжно устал и физически, и морально. На то, чтобы спорить и доказывать свою правоту сил совсем не осталось. – Но ни днём больше.

- Спасибо! Ты лучше всех! Ты самый-самый лучший, и я люблю тебя! – горячо воскликнула Белла, обнимая Каллена за шею.

- И я люблю тебя, Белз, - прошептал Эдвард ей в волосы.

В воцарившейся тишине отчётливо раздалось урчание в животе Беллы. Оба рассмеялись.

- Кажется, кто-то голоден, - продолжая смеяться, заметил Эдвард.

- А ты? – спросила у него Белз, на что тот лишь неопределённо пожал плечами. – Элис права: ты выглядишь не очень-то хорошо. Я, конечно, не врач, но прописываю тебе усиленное питание. А ещё свежий воздух. Настоящий, понимаешь?

- Предлагаешь мне выйти на улицу? - Каллен невольно напрягся, но всё же решил, что возражать не будет, ведь с этого дня он начинает новую жизнь.

- Я приготовлю нам обед, и мы съедим его в саду, сидя на покрывале, - хитро прищурившись, предложила Белла. – Как тебе такой план?

- Звучит опасно, но я готов рискнуть, - улыбнулся он в ответ.

Они лежали в саду на покрывале и по-братски делили плитку горькой шоколадки с миндалём – десерт, полагающийся после любого вкусного обеда всем послушным детям. Они не были послушными, но пока об этом не знал никто, кроме них.

Эдвард был ошеломлён столь прекрасными, но давно забытыми ощущениями, когда тёплые солнечные лучи золотистым потоком льются на тебя прямо с пронзительно-голубого неба, прохладный ветерок струится со всех сторон, окутывая тончайшим шлейфом цветочного аромата, под пальцами ощущается тёплая, чуть влажная земля и упругие стебли зелёной, сочной травы, а вокруг кипит маленькая, едва заметная глазу жизнь насекомых.

Эдвард наслаждался пьянящим счастьем свободы, вдыхая её полной грудью, и никак не мог понять, почему однажды решил, что всё это ему не нужно. А ещё он впитывал в себя каждое слово, произнесённое Беллой, ведь она рассказывала ему о Мелани – ЕГО маленькой, сладкой девочке! Теперь Эдвард знал, что та любит, а чего не люби, какие смотрит мультики, какие книги читает перед сном, какую еду сметает с тарелки за считанные минуты, а какую Белле приходится буквально запихивать в неё уговорами и даже угрозами…

Устав говорить, Белла затихла. Каллен посмотрел на любимую и увидел, как в свете солнца на её щеке маленьким бриллиантом блеснула непрошеная слезинка.

- Ну что ты, шшш… не надо плакать, моя родная, - прошептал он. – У нас всё будет хорошо, даже отлично! И мы будем счастливы, Белла, обязательно будем счастливы! Все вместе: ты, я и Мелл… а, может, и ещё один малыш, м?

- Энтони, например, - сквозь слёзы улыбнулась Белла.

- Отличное имя!

- Да?

- Мне нравится! Я уже знаю одного, и он прекрасный человек.

- Да, именно поэтому…

- Белз, ты никогда не пожалеешь о том, что вернулась ко мне. Я всё для этого сделаю, обещаю! Ты веришь мне? – прошептал Эдвард, щекоча губами её ухо.

- Верю, как самой себе, если ни больше, - улыбнулась она.

- Спасибо…

- За что? – удивилась Белз.

- Просто спасибо… за всё! – губы Каллена нежно коснулись её виска.

Белла подняла руку вверх и закрыла ладонью слепящее солнце. Эдвард с наслаждением смотрел, как яркие лучи просачиваются сквозь ладошку любимой, наполняя её тёплым свечением – завораживающее зрелище!

Однако её хрупкие, словно хрустальные, пальчики привлекли внимание не только Каллена. Большая белая бабочка села на мизинчик и расправила плюшевые крылья. Эдвард и Белла затаили дыхание, наблюдая, как совершенное белокрылое создание устроилось на изящном пальчике и, похоже, тоже посчитало его прекрасным.

Белз осторожно повернула голову к Каллену и, встретившись с его изумлённым взглядом, едва слышно прошептала:

– Эдвард, посмотри, ангел спустился к нам…

***

Мне этой пытки просто не снести!

Как жутко лишь губами улыбаться.

И слово окаянное «прости»

Уже готово с языка сорваться!

Как много их, прекрасных и смешных,

Задиристых, порой - обидно-колких.

Но это слово, как удар под дых,

Как боль, как в ногти вбитые иголки.

«Прости…» - вот голос дрогнул и затих…

И вижу сквозь повисшее молчанье

За этим словом и в глазах твоих,

Нет, не прощение… Отчаянье!

Лариса Самойлова

- Всё, прошла любовь, кто-нибудь, помогите собрать чёртовы осколки…

Стивен Кинг «Ловец снов»

Белла варила кофе и смотрела в раскрытое настежь окно – синьор Манчини перекапывал землю в саду под новую клумбу с цветами и громко распевал итальянскую народную песню. Это был милый седовласый мужчина с добродушной улыбкой, прятавшейся за густыми усами. Он выпрямился, вытирая пот со лба белоснежным платком и, заметив наблюдавшую за ним Беллу, помахал ей рукой – та улыбнулась и помахала в ответ.

- Mi permetta, signorina (Позвольте мне, синьорина, – пер. с итальянского), - синьора Манчини положила руку Белз на плечо и мягко оттеснила её от варочной панели. Это была тучная женщина лет пятидесяти со смуглым приветливым лицом и иссиня-чёрными волосами почти без седины, несмотря на возраст.

- Grazie, - поблагодарила Белла и вернулась в гостиную.

Эдвард всё так же, как и десятью минутами раньше, что-то сосредоточенно печатал на ноутбуке. Белла присела на диван и принялась рассматривать серьёзное, нахмуренное лицо Каллена.

Через несколько минут в комнату вошла синьора Манчини, неся на подносе две чашки с дымящимся кофе, сахарницей и плиткой шоколада.

- Grazie, - благодарно улыбнулся Эдвард, закрывая наконец ноутбук.

Синьора Манчини кивнула и, тепло улыбнувшись в ответ, бесшумно вышла. Невооружённым взглядом было видно, насколько сильно и искренне она симпатизирует своему работодателю.

- Прости, надо было срочно ответить на письмо редактора, - Каллен подъехал к Белле и заправил ей за ухо упавшие на лицо волосы.

- Я понимаю, - она перехватила его руку и, прежде чем снова отпустить, прижалась к ней щекой. – Но мне почему-то кажется, что ты чем-то расстроен или недоволен. Я права?

- Сегодня уже пятница, Белла. До конца недели осталось всего два дня, - немного помолчав, ответил он. – Если честно, я надеялся, что ты не станешь тянуть до последнего и поговоришь с Джейком раньше. С каждым днём вся эта… ммм… ситуация нравится мне всё меньше и меньше.

- Я поговорю с ним сегодня, обещаю!

- Ты даже не представляешь, как я рад это слышать, - отозвался Эдвард, правда, особой радости в его голосе не было.

Нервное напряжение и волнительное ожидание последних пяти дней сильно вымотали его. Он почти перестал спать ночами, чего с ним не было уже давно. Эдвард чувствовал, как постепенно начинает расклеиваться, а допустить этого было никак нельзя! Теперь ему следовало быть исключительно сильным, решительным и полностью уравновешенным – именно таким должен быть глава семейства. Таким всегда был Карлайл, и он, Эдвард, тоже станет таким, а иначе грош ему цена! От одной только мысли, что предстанет перед дочерью обессиленной, покорёженной развалиной с трясущимися руками, ему становилось тошно, противно, горько! В конечном итоге, все эти мысли заставили Эдварда сильно пожалеть о том, что он дал Белле целую неделю для разговора с Джейком, которого всё равно было не избежать.

На пороге гостиной снова бесшумно возникла синьора Манчини.

- Signor Cullen, c’e ‘ qualche giovane (Синьор Каллен, тут к вам какой-то молодой человек, - пер. с итальянского), - тихим голосом проговорила она и вышла, пропуская гостя вперёд.

- Не такой уж и молодой, так ведь, Белла? – нацепив на лицо фальшивую улыбку, в комнату неспешно вошёл Джейкоб. Остановив свой взгляд на Эдварде, он замер и стёр с губ неуместную улыбку.

Белз вскочила с дивана, схватившись за горло вмиг заледеневшими пальцами, словно в попытке стянуть невидимую ленту удушья, что с каждой секундой затягивалась всё туже и туже. Она беззвучно открывала и закрывала рот, не в силах издать ни звука, будто рыба, жестоко выброшенная приливом на песчаный берег. Панические мысли безумным хороводом закружили в голове, вызывая приступ тошноты. Всё происходящее казалось до ужаса нереальным и напоминало нелепую сцену из дешёвого, второсортного фарса. Ведь это не могло быть взаправду! Только не с ними! Только не так!

Белла с мольбой посмотрела на Эдварда, словно тот мог перемотать время назад и всё исправить, не допустить всей этой патовой ситуации. Каллен недоумённо переводил взгляд с Джейка на Белз и обратно. Но вот на его лице отразилось понимание, а вслед за ним – облегчение, будто тяжёлая глыба усталости в эту секунду свалилась с его плеч.

- Эдвард, - едва заметно кивнув, медленно проговорил Джейкоб.

- Джейк, - в тон ему ответил Каллен.

Их мрачные взгляды столкнулись и долго не отпускали друг друга, ведя немой диалог, суть которого осталась за гранью понимания Беллы. Она не знала, что каждый из них прочёл в глазах другого, но, судя по выражению их лиц, оба нашли там то, что искали.

- Вероятно, я должен тебя ненавидеть, - первым нарушил затянувшееся молчание Джейк, обращаясь к Эдварду. – И, в какой-то степени, так оно и есть. Но вместе с тем я рад, что ты жив. Правда, рад! Моему отцу в своё время так не повезло, и здорово, что хоть кому-то удалось победить эту грёбаную болезнь. - Он сделал небольшую паузу, а затем продолжил, всё так же обращаясь к Каллену: - У меня нет желания выяснять с тобой отношения. Если ты в чём-то и виноват, то она, - Джейк указал подбородком на Беллу, - станет для тебя достаточным наказанием.

Белз не поняла, что тот имеет в виду, но Эдвард, кажется, понял, потому что коротко кивнул в ответ и попытался скрыть улыбку, коснувшуюся в этот момент его губ. Со стороны они казались ей двумя заговорщиками, общающимися между собой с помощью зашифрованных сообщений и условных знаков, из-за чего всё происходящее ещё больше начинало смахивать на кошмарный абсурд.

- Думаю, мне лучше оставить вас наедине, - снова пристально глядя исключительно на Джейкоба, проговорил Каллен, а затем с нажимом спросил: - Я ведь могу оставить вас наедине?

- Разве я похож сейчас на разъярённого Отелло? – вопросом на вопрос ответил тот, раздражённо передёрнув плечами.

- Я тут, рядом, - обращаясь на этот раз к Белле, сказал Эдвард, и в его взгляде она наконец увидела ту самую поддержку, которую безуспешно искала в нём все последние минуты.

Белз благодарно кивнула, и Каллен выехал из комнаты, ещё раз кинув на Джейка изучающий взгляд, словно решая, насколько тому можно доверять.

Теперь они с Джейкобом остались одни, друг напротив друга. Только сейчас она заметила на его лице жуткую гримасу боли и злости, которые, впрочем, ему удавалось сдерживать внутри. По крайней мере, пока. Белла сцепила пальцы в замок и прижала их к груди – туда, где неистово колотилось её сердце, разрываемое отчаянием и горьким раскаянием.

- Какого чёрта, Белла?! – охрипшим голосом воскликнул Джейк, сжав руки в кулаки.

Белз мгновенно вспомнила, что совсем недавно то же самое у неё спрашивал и Эдвард – вероятно, с ней действительно было что-то не так, и она просто не могла не причинять боли тем, кого любила.

- Я ведь никогда не просил у тебя невозможного… чёрт возьми, я вообще никогда у тебя ничего не просил!.. Правды! Всего лишь правды! Неужели за столько лет, что мы прожили вместе, душа в душу, я не заслужил даже такой малости?! – тяжело дыша, Джейк замолчал и с силой провёл ладонью по лицу. – А ты просто плюнула мне в душу… Не понимаю только, за что?.. За что?! Какая же ты всё-таки дрянь, Изабелла!

- Джейк, - сквозь слёзы простонала Белла, делая шаг в его сторону.

- Не подходи ко мне, - сквозь зубы угрожающе процедил тот, и его руки снова сжались в кулаки. – Никогда в жизни я не бил женщин, но сейчас это желание настолько велико, что я боюсь не сдержаться. Если я ударю тебя, то перестану уважать себя. А ты не стоишь моего самоуважения, дорогая моя.

- Я не хотела этого, Джейк, - судорожно всхлипнула Белла. – Ты всегда значил и значишь для меня очень много, я люблю тебя! И меньше всего я хотела причинить тебе боль… просто я…

- Конечно, ты не хотела, чёрт возьми! - зло усмехнувшись, перебил её Джейкоб. – Ты никогда и никому не хочешь причинять боль, но на деле выходит обратное. Ты не хотела делать больно своему Эдварду, когда с лёгкостью пренебрегла его правом отцовства; ты не хотела делать больно дочери, когда лишила её отца, но вместе с тем продолжала упорно создавать в её голове его живой образ; и, естественно, ты не хотела причинять боль мне, когда лгала, глядя прямо в глаза! – голос Джейка постепенно нарастал и на последних словах перешёл на крик.

- Позволь мне всё объяснить, пожалуйста, прошу тебя! – умоляюще сложив на груди руки, воскликнула она.

- Не утруждай себя. Я и так заранее знаю всё, что ты мне скажешь, - понизив голос, отозвался Джейк. У Беллы снова возникло ощущение дежавю, будто совсем недавно она уже слышала нечто подобное. Но вот от кого? Сейчас ей этого не вспомнить. – Ты так предсказуема, Белла, как зачитанная до дыр книга.

Белз замерла, не зная, что ещё сказать. Да и что вообще можно было сказать? Для любых покаянных речей сейчас было уже слишком поздно. Она понимала умом и чувствовала сердцем, что прямо сейчас теряет дорого для себя человека раз и навсегда, и уже не в её власти это исправить, остановить. Слишком поздно! Беспощадное осознание этого разъедало её изнутри, подобно концентрированной серной кислоте.

- Какой же я был идиот! – горько рассмеялся Джейкоб. – Я просто хотел помочь тебе с разбором коробок, пока вы с Мелл возились в кухне. И убирая вещи шкаф, знаешь, на что я наткнулся? На твой старый фотоальбом! А помнишь, что было в том альбоме, кроме ваших с ним фотографий?

- Его письмо, - одними губами прошептала Белла. Она действительно, повинуясь захватившим её тогда эмоциям, взяла с собой в Италию их с Эдвардом фотоальбом, который все последние годы благополучно пролежал в родительском доме.

- Оно выпало оттуда прямо к моим ногам. У меня нет привычки читать чужие письма, но, когда понял, ЧТО именно держу в руках, было уже поздно. Ты удивишься, но когда я прочитал письмо, мне вдруг стало больно… за тебя, за него, за вас! Кажется, в ту минуту я впервые по-настоящему осознал, что занимаю рядом с тобой чужое место. Парадокс, если учесть, что я считал Эдварда мёртвым, но… - Джейкоб ненадолго замолчал и пожал плечами, не зная, как объяснить свои чувства. – Ещё там, в Форксе, когда я нашёл тебя всю в грязи и в слезах, ты пообещала, что расскажешь мне всё, когда будешь готова. И я ждал этого, не желая давить на тебя, понимая, что тебе и без того тяжело. Но я так боялся за тебя, Белла. Думал, как же ты, моя маленькая девочка, справляешься с таким горем?! Как же тебе, должно быть, тяжело и больно! И твоё странное поведение, постоянные отлучки только ещё больше заставляли меня переживать за тебя, за твоё душевное здоровье, чёрт бы тебя побрал! Когда ты всю прошлую субботу не брала трубку, я успел напридумывать себе, Бог знает, что! Готов был уже мчаться в аэропорт, когда ты соизволила-таки перезвонить! – на последних словах Джейк вскинул руки в возмущённом жесте, а затем замолчал, запустив себе пальцы в волосы и с силой сжав их. – Я даже опустился до того, что сегодня решил проследить за тобой, просто чтобы понять, куда ты ходишь… опять же из страха, что ты наделаешь глупостей… Можешь смеяться надо мной!.. Я знаю, что ты никогда не любила меня так, как я тебя, ну и чёрт бы с ней, с этой любовью! Но мы всегда были близкими друг другу людьми! Друзьями!.. А ты втоптала нашу дружбу в грязь… Своей ложью обесценила всё то хорошее, что было между нами!

- Прости… - едва слышно прошептала Белла сквозь душившие её слёзы.

Она обессиленно опустилась на диван, закрыв лицо руками. Ноги больше не держали её: каждое слово, сказанное Джейком, свинцовым грузом ложилось ей на плечи. А осознание того, что он прав – прав во всём! – рвало ей сердце в клочья, превращая его в кровавые лохмотья.

- Пойми, дело не в том, что я чувствую себя рогоносцем – им я себя совсем не чувствую, хоть это и странно. Вероятно, дело в том, что ты никогда не была до конца моей, и тень Эдварда всегда маячила на горизонте… Будь на его месте кто-то другой, тогда да… Но я всё равно чувствую себя преданным… Ты предала меня, понимаешь?.. Предала меня как человека, который всегда и во всём верил тебе, предала как друга, Белла… - Каждая фраза Джейка, произнесённая им тихим, дрожащим голосом, вмещала в себя тонны горечи и бесконечные мили боли, что навсегда отделили его от неё. - Я всё сказал.

- Прости меня, пожалуйста! Можешь больше никогда даже не смотреть в мою сторону, только прости! – убирая руки от лица, взмолилась Белла.

- Не могу, - покачал головой Джейк, и отчаяние разом затопило его тёмные, как ночь, глаза. – Но и не смотреть в твою сторону тоже не получится, потому что я не перестану общаться с Мелл. Для меня она, как родная, и я буду видеться с ней так же, как и любой отец видится со своими детьми после развода. Нравится тебе это или нет.

- Я буду этому только рада… - охрипшим от слёз голосом прошептала Белла.

- И последнее. Не возвращайся сегодня домой. Я соберу свои вещи и завтра утром улечу в Сиэтл. А Мелани передай, что позвоню ей в самые ближайшие дни. Не знаю, какие слова ты будешь подбирать для того, чтобы всё ей объяснять, только, пожалуйста, не надо врать. По-моему, лжи уже и так достаточно. Просто познакомь её, в конце-то концов, с отцом, а остальное она и сама поймёт. Мелл очень умная и рассудительная девочка, - с этими словами Джейк развернулся и быстро вышел из комнаты. Оглядываться он не стал.

Белла обхватила себя руками за плечи, низко опустила голову и разрыдалась – громко, протяжно, безудержно, до болезненного ощущения, будто что-то разрывает горло изнутри, душит, убивая. Она тонула в бушующем океане той боли, что испытывала сама, и той боли, что причинила Джейку, погружалась всё глубже и глубже, захлёбываясь слезами. Чувство вины давило на неё, погружая на самое тёмное дно отчаяния, достигнув которого, уже трудно будет снова всплыть на поверхность.

Спасение пришло внезапно, когда Белла уже начала терять зыбкую связь с реальностью. Сильные руки Эдварда обхватили её трясущиеся от рыданий плечи и плавно перетянули Белз к нему на колени. Она крепко вцепилась пальцами в ворот его рубашки, словно тот был её спасательным кругом.

- Всё позади, теперь уже позади, - утешал Эдвард, заключая Беллу в свои надёжные и такие родные объятия. – А Джейк… Он простит тебя, пусть не сейчас, пусть даже не скоро, но однажды обязательно простит, слышишь? Просто дай ему время… А сейчас поплачь, поплачь, моя маленькая – тебе это нужно. Поплачь и станет легче, вот увидишь…

И Белла плакала. Плакала, уткнувшись лицом в плечо Эдварда и всё не отпуская воротника его рубашки, пропитавшейся солью её слёз.

Постепенно плач стал успокаиваться, переходя в отдельные стоны и судорожные всхлипы. Вскоре Белла и вовсе затихла, расслабилась в руках Каллена, согретая теплом и любовью, дышащей в каждом тихом слове утешения, слетавшем с его губ; живущей в каждом нежном поглаживании его ласковых пальцев.

«Теперь уже всё позади», - только сейчас Белла в полной мере осознала смысл этих слов, произнесённых Эдвардом, и испытала вдруг какое-то странное болезненное облегчение и горькую свободу.

Осознание того, как именно они расстались с Джейком, причиняло страшную муку, но то, что это наконец случилось, подмешивало сюда и щепотку радости - странная смесь, вызывающая полное смятение чувств в душе Беллы.

Она протяжно вздохнула и, наконец выпустив из рук рубашку Каллена, положила голову ему на плечо.

- Вот так-то лучше, - одобрительно прошептал Эдвард, погладив её по спине. – Ты справишься. Уже справляешься.

- А Джейк? – хрипло спросила Белла.

- И Джейк справится. Он сильный – это видно. А когда он встретит ту женщину, рядом с которой почувствует себя на своём месте, то простит тебя.

- Ведь он же встретит такую, да? – с надеждой в голосе спросила Белз.

- Конечно! Такие мужчины на дороге не валяются, - улыбнулся Каллен. – И знаешь, я даже понимаю, почему ты вышла за него.

- Эдвард, - жалобно протянула Белла, снова сжав пальцами его рубашку. – Не надо…

- Белз, пойми, Джейкоб навсегда останется частью жизни Мелл, а значит, и из нашей жизни никуда не денется. Нужно перестать бояться говорить о нём, иначе эта боль никогда не уйдёт.

- Тебе больно?

- Совсем чуть-чуть. Не так, как тебе.

- А что имел в виду Джейк, когда сказал, что я стану твоим наказанием? – вдруг вспомнила Белла.

- Можешь считать это чем-то вроде его благословения, - тихонько рассмеялся Эдвард. – А ещё ты самое прекрасное из всех возможных наказаний. Ты наказание, которое я слишком долго ждал.

Губы Каллена мягко накрыли рот Беллы, язык нежно скользнул по нижней губе, слизывая остатки слёз, и проник внутрь, сначала плавно, но затем всё напористей переплетаясь с её языком, мгновенно перехватывая дыхание и вызывая сладкую дрожь во всём теле.

Джейкоб Блэк очень удивился бы, узнай он, что это был их первый настоящий поцелуй за последние пять дней.

========== Глава 30. Ну, здравствуй, Карамелька!.. ==========

Нет ничего и не было

Лучше, чем быть отцом.

Смотрим с дочуркой в зеркало -

Просто одно лицо!

Богом ты мне подарена,

Как я люблю тебя!

Папина дочка, папина,

Копия ты моя!

Ждёт нас дорога долгая,

Жизнь - это не игра.

Верю, судьба нестрогая

Будет к тебе добра!

Рытвины и ухабины

Ты обойдёшь, шутя,

Папина дочка, папина,

Копия ты моя!

Ирина Савельева

Белла стояла возле школьных ворот, нервно переминаясь с ноги на ногу, в ожидании Мелани. Сердце бешено колотилось в груди уже в которыйраз за последние десять дней, полностью перекроивших её жизнь… и не только её.

Всего несколько часов назад Белла по собственной вине потеряла своего единственного друга, больно ранив его, а вот теперь ей предстоял непростой разговор с дочкой. Радовало лишь одно: это был последний рубеж, отделявший её от спокойствия и абсолютного счастья - насколько оно вообще может быть абсолютным.

Она ещё не знала, как и что будет говорить Мелл, решив не начинать трудного разговора раньше, чем они доедут до дома Эдварда. Однако первый же вопрос дочери, выбежавшей ей навстречу из школьных ворот, заставил Беллу вплотную подойти к щекотливой теме.

- А где Джей-Джей? - Мелани замерла, переводя удивлённый взгляд с матери на такси, стоявшее за её спиной. - Утром он сказал, что заедет за мной.

Белла понимала её недоумение, ведь ещё ни разу не было такого, чтобы Джейк не сдержал своё обещание, даже если речь шла о каких-то мелочах.

- Ему пришлось уехать в Сиэтл. - Она присела на корточки перед дочкой и заглянула в её серые глазки, в которых без труда читалось разочарование.

- По работе? - к разочарованию примешались и нотки грусти.

“Только не надо врать. Лжи и так уже достаточно!”, - слова Джейка всплыли в голове, помешав Белле ответить дочери согласным кивком, который исключил бы её дальнейшие расспросы.

- Нет, детка, не по работе, - Белла поспешно отвела глаза в сторону, чувствуя, как наворачиваются слёзы, и расправила воротничок школьной формы Мелл, который, впрочем, и так был в полном порядке. - Ему… пришлось уехать.

- Насовсем? - голосок девочки испуганно дрогнул, а глаза вдруг заполнились слезами. - Как папе?

- Нет, родная! Ну что ты?! - Белла притянула к себе Мелани и крепко обняла её за худенькие плечи. - Он сказал, что со дня на день позвонит тебе. И совсем скоро вы с ним снова увидитесь.

- Это точно? - Мелл обвила руками шею матери и судорожно вздохнула, явно изо всех сил стараясь не расплакаться.

- Конечно, доченька! Джейк ведь так тебя любит и, наверняка, уже скучает по тебе. А совсем скоро летние каникулы, и он заберёт тебя с собой в Сиэтл, погостить у бабушки.

- Значит, Джей-Джей ещё не вернётся к нам до начала каникул? - Мелани отстранилась от Беллы и посмотрела на неё долгим, внимательным взглядом, которого Белз никогда прежде не замечала.

- Боюсь, что нет, Мелл. - Белла стёрла кончиком указательного пальца одинокую слезинку, катившуюся по щеке дочери.

- Но зачем он уехал? - брови девочки нахмурились. Это был явный признак того, что она начинала сердиться.

- Ему пришлось…

- Но зачем?! - упрямо повторила Мелани, чуть повысив голос и даже притопнув ножкой, что уже совсем было ей не свойственно.

Белла растерялась, не зная, что сказать, чтобы не переходить ко второй части разговора, касающейся уже Эдварда, затрагивать которую, стоя посреди улицы, заполненной учениками и их родителями, было бы не очень хорошей идеей. Неожиданное спасение пришло от таксиста, чьё терпение явно подошло к концу.

- Volete andare, signorina, o no?! (Вы собираетесь ехать, синьорина, или уже нет?! – пер. с итальянского), - посигналив в клаксон и почти наполовину высунувшись в окно, крикнул он.

- Si’, si’, un minuto, per favore! (Да-да, одну минуту, пожалуйста! – пер. с итальянского), - обернувшись к нему, ответила Белла, а затем снова посмотрела на дочку, продолжавшую сверлить её пристальным взглядом. - Мелл, детка, нам нужно ехать. Поговорим обо всём, когда доберёмся до места, хорошо?

- До места? - переспросила та. - Мы не домой?

- Нет, родная. - Белла выпрямилась во весь рост, взяла дочку за руку и потянула её в сторону такси. - Нам нужно… встретиться с одним человеком.

Мелани не стала больше задавать никаких вопросов, молча села в машину и в таком же молчании ехала всю дорогу, неотрывно глядя в окно. Время от времени Белз поглаживала коленку дочери, обтянутую белыми колготками, поправляла пушистые локоны волос, достающие ей почти до талии, но та никак не реагировала на робкие ласки матери, полностью погрузившись в свои переживания.

Чем ближе они подъезжали к дому Эдварда, тем сильнее нервничала Белла. Расплачиваясь с таксистом, она едва смогла справиться с молнией на своём кошельке: так сильно у неё дрожали руки. Преодолевая ничтожное расстояние от машины до ворот, Белз вдруг почувствовала, что начинает задыхаться - ей пришлось остановиться и простоять целую минуту, чтобы хоть как-то выровнять сбившееся дыхание.

- Мам, ты чего? - дёрнув её за руку, спросила Мелл.

- Ничего, детка, - через силу улыбнувшись, ответила Белла и сжала ладошку дочери в своей. - Пойдём скорее.

***

Эдвард сидел у окна, замерев и глядя на улицу, чувствуя, как постепенно лицо начинает гореть от яркого послеполуденного солнца. Он всеми силами старался успокоиться, поначалу считая проезжавшие мимо машины, когда же это перестало помогать, перешёл на проплывавшие по небу пушистые, белоснежные облака. Каллен, как в детстве, представлял себе, на что они похожи: цветы, животные, птицы и даже лица людей – казалось бы, смешное, нелепое занятие для его-то возраста, но это на самом деле работало и действовало подобно медитации.

Однако стоило только такси затормозить возле его дома, как паника снова разом накрыла удушливой волной – горло сдавил спазм, почти перекрыв доступ кислороду, в одно мгновение из головы испарились все мысли, оставив после себя лишь ощущение гулкой пустоты, а пальцы сами собой сжали тончайшую ткань занавески, безжалостно сминая её в кулаке.

Эдвард стремительно отъехал от окна ещё до того, как из машины вышли. Он остановился посреди гостиной и, низко опустив голову, сделал несколько глубоких вдохов – к счастью, это помогло, и дышать стало легче. Ещё ни разу в жизни Каллен не волновался так сильно, как сейчас. Да, много раз ему приходилось испытывать на себе всю разрушительную силу паники, страха, боли и отчаяния, но такое трепетное, радостное волнение, заставлявшее сердце неистово колотиться в груди, он не испытывал никогда прежде.

Неимоверным усилием воли заставив руки перестать дрожать, Эдвард устремил свой взгляд на входную дверь в ожидании чуда. Да, именно чуда, потому что дочка, о которой он мечтал столько лет, была самым прекрасным в мире чудом, посланным ему свыше.

Казалось бы, Каллен ждал уже столько дней, но именно эти последние минуты, последние мгновения вдруг обернулись нескончаемой вечностью, самой изощрённой, но при этом и самой сладкой пыткой. Секунда, ещё одна, затем ещё… звук медленно приближающихся шагов по коридору… и снова ещё одна секунда, ещё одно мгновение… И вот сердце замирает в груди, весь его мир меняется, преобразуясь до неузнаваемости, и он понимает, что уже ничто и никогда не будет так, как прежде, потому что теперь есть ОНА – центр всей вселенной, сосредоточение чистейшего счастья, и всё, что он когда-либо будет делать в этой жизни, он будет делать лишь для неё и ради неё. Только так и никак иначе.

Мелани оказалась прекрасным ангелом с ореолом каштановых кудряшек вокруг очаровательного личика с тонкими, изящными чертами и фарфорово-кремовой кожей. Белла вовсе не преувеличивала, говоря, что дочка похожа на него: Эдвард смотрел сейчас на Мелл, вдруг позабыв, как дышать, и видел в ней своё отражение, чудесное, восхитительное продолжение самого себя.

Каллен улыбнулся дочке робко, с надеждой, ловя в ней даже малейшие изменения в ответ на его улыбку.

Серые глазки девочки удивлённо округлились, а ротик предательски скривился, предвещая слёзы.

- Папа… - прошептала она и опрометью кинулась прочь из комнаты, оттолкнув стоявшую позади неё Беллу.

Это простое короткое слово, произнесённое дочерью – его дочерью! – прошлось вдоль позвоночника щекочущим электрическим разрядом, вызывая по всему телу приятные мурашки и вознося до самых небес. Однако последовавший вслед за этим стремительный побег Мелл разом оборвал этот радостный полёт души и больно ударил Каллена о землю, вышибая из лёгких весь воздух. С губ Эдварда против его воли сорвался короткий стон. Он опустил голову и торопливо закрыл лицо руками, чтобы Белла не увидела слёзы, мутной пеленой застилавшие глаза.

В голове пойманной в силки птицей билась одна единственная гнетущая мысль: «Что я сделал не так, Господи, что?!»

- Эдвард… - растерянный голос Белз долетел до него, будто издалека. – Я не понимаю, как она догадалась, кто ты… я никогда не показывала ей твои фото… А то, что Мелл убежала… ты не думай, дело не в тебе, слышишь? Просто она терпеть не может, когда кто-то видит, как она плачет. Я пойду, поговорю с ней, хорошо? – Каллен кивнул, не убирая от лица рук. – Я сейчас… вернее, мы сейчас вернёмся.

Белла нашла Мелани сидящей на ступеньке крыльца. Она громко плакала, подтянув к груди колени и уткнувшись в них лбом.

- Ну что ты, детка? Что случилось? – Белз присела рядом с дочкой и чуть коснулась пальцами её плеча.

- Там же папа… - прошептала Мелл, не переставая плакать и не поднимая головы от колен, а затем уже громче, надрывнее: - Мой папа!

- Да, доченька, да… - Белла резко втянула в себя воздух, но сдержать слёзы ей всё равно не удалось. В последнее время они стали её постоянными, неизменными спутниками. – Он вернулся к нам…

- Насовсем? – девочка подняла на маму заплаканное лицо и посмотрела на неё глазёнками, полными надежды. От этого взгляда сердце Белз разлетелось на миллионы острых осколков боли. Что бы ни говорил Эдвард о жизни с чистого листа, здесь и сейчас она ясно понимала, что свою вину перед дочерью ей не загладить и не забыть уже никогда.

- Конечно, малыш, а как же иначе? – голос Беллы звучал настолько робко и жалко, что она почти возненавидела себя в эту минуту за свою слабость.

Мелани судорожно вздохнула и торопливо вытерла слёзы, словно стыдясь за них даже перед матерью. Она стянула с плеч школьный рюкзачок, всё это время висевший за её спиной и, порывшись там, достала блокнот в бирюзовой пухлой обложке. Уже через мгновение Мелл протягивала Белле две фотографии, хранившиеся между его страниц:

- Джей-Джей дал мне их неделю назад, когда мы ездили к бабушке. Он сказал, что они должны быть у меня. – Девочка замолчала и, отведя глаза в сторону, смущённо добавила: - А ещё он просил пока тебе их не показывать, но теперь-то, наверное, уже можно.

Белла взяла из рук дочери фотографии и сразу же поняла, почему Мелл без труда узнала в Эдварде своего отца. Это были снимки из её фотоальбома, в котором бережно хранилась вся её счастливая жизнь, внезапно оборвавшаяся почти девять лет назад. Обе фотокарточки были сделаны в Венеции, во время их с Калленом поездки по Италии после окончания школы.

На первом снимке был один Эдвард: он стоял на Мосту Академии, перекинувшемся через Гранд-канал. Ветер игриво хулиганил с его волосами, отливающими золотом в лучах заходящего солнца; слегка прищуренный взгляд излучал любовь, а на губах играла счастливая улыбка – и то, и другое было предназначено Белле, оставшейся за кадром.

На втором снимке, сделанном во время их прогулки на гондоле, они были уже вместе. Белз сидела на коленях у Эдварда, заключённая в надёжное кольцо его рук, они смотрели друг на друга, не обращая внимания на проплывавшие мимо красоты Венеции, – безумно влюблённые и безгранично счастливые тем, что есть друг у друга.

Белла обожала эти фотографии. Даже если бы она захотела, то всё равно не смогла бы выбрать более прекрасные снимки. Это говорило о том, что Джейк не просто достал из альбома первые попавшиеся фотокарточки, желая исправить её упущение и показать наконец Мелл, как выглядел её отец, а тщательно подошёл к этой задаче, выбрав самые удачные снимки, от которых мягкими волнами исходили лучи пьянящего счастья и ничем не омрачённой любви. Сам того не подозревая, своим поступком он избавил Беллу от необходимости объяснять сейчас Мелани, что мужчина, в чей дом они пришли, не кто иной, как её родной отец. Внезапно возникшая благодарность к Джейку возвела и без того острое чувство вины перед ним в квадрат, сделав его почти невыносимым.

«Джейкоб прав, я обошлась с ним как дрянь… самая настоящая дрянь!» - Белла стиснула зубы и покачала головой, будто не веря, что всё это действительно сделала она.

- Джей-Джей ведь поэтому уехал? Потому что к нам вернулся папа, да? – голос Мелани выдернул Белз из вязкой трясины самобичевания и вернул в реальность, в которой пока тоже было не всё так гладко и безоблачно, как хотелось бы.

- Мелли… - начала было Белла, но замолчала, не зная, как продолжить. Она боялась, что если подтвердит догадку дочери, то это может заведомо настроить её против Эдварда, а допустить этого было никак нельзя. Однако и лгать – снова лгать! – совсем не хотелось.

Но Мелл и не ждала от матери ответа на свой вопрос, оказавшийся, скорее, риторическим. Она уже сделала свои выводы и была абсолютно уверена в их правоте. В действительности девочку беспокоил совершенно другой вопрос, которой она незамедлительно озвучила:

- Но Джей-Джей не подумает, будто теперь, когда вернулся папа, я стану любить его меньше? Ведь не подумает же, да, мам? – на лице Мелани читалась неподдельная тревога, а голосок дрожал от волнения.

- Конечно, нет, Мелли! – Белла притянула дочку к себе и, обняв за плечи, поцеловала её растрепавшуюся на ветру макушку. – Он знает, что ты всегда будешь его любить, ведь мы столько лет жили одной семьёй. А Джейк… он так и останется частью нашей семьи, нашим другом. Вы с ним никогда не потеряете друг друга – это я тебе обещаю.

Девочка удовлетворённо кивнула, тряхнув кудряшками, и обернулась на распахнутую настежь дверь, ведущую в дом.

- Вернёмся? – спросила Белла, проследив за взглядом дочери, на что та неуверенно пожала плечами. – Папа очень переживает, Мелл. Нам нужно постараться сделать так, чтобы он понял, что мы всегда его ждали и любили. Что скажешь? У нас получится?

- Я не хочу, чтобы папа расстраивался. – Мелани забрала из рук Беллы фотографии и бережно убрала их снова в блокнот, тут же спрятанный ею обратно в рюкзак, словно эти фотоснимки были самым бесценным в мире сокровищем, которого она боялась лишиться. – Пойдём.

Мелл поднялась на ноги и посмотрела на Беллу – её взгляд излучал непоколебимую решимость. В это мгновение сердце Беллы затопила безграничная гордость за свою маленькую девочку, обладавшую куда большей уверенностью и смелостью, чем сама Белла. Даже этим она, к счастью, пошла вся в отца.

Мелани возникла в дверях неожиданно и совершенно бесшумно, как прекрасное виденье, чудесный сон, вдруг ставший явью. К этому времени Эдвард ценой невероятных усилий сумел справиться с первым потрясением и со страхом, будто сделал что-то не так, и сейчас внимательно всматривался в медленно приближающуюся к нему дочку, боясь упустить даже малейшую чёрточку, самую незначительную деталь. Эдвард хотел было двинуться ей навстречу, но побоялся снова спугнуть её, словно она была восхитительной сказочной птичкой, вдруг залетевшей к нему в распахнутое настежь окно.

Всё, что он мог сейчас позволить себе, – это нежно, со всей своей отцовской любовью обнимать Мелли взглядом, мысленно пропускать сквозь пальцы её непослушные, чуть растрёпанные каштановые кудряшки, взглядом же ласково дотрагиваться до бархатистых, порозовевших от волнения щёчек. Эдвард отмечал, запоминал, навсегда запирая в памяти и в сердце, выражение серых, не по-детски серьёзных глаз, плавный изгиб бровей, полукружия пушистых ресниц, россыпь золотистых веснушек, украшающих аккуратный носик, и алые губки, сжатые в упрямо изогнутую линию.

Мелани замерла всего в одном шаге от Эдварда. Девочка сделала глубокий вдох и приоткрыла ротик, словно хотела что-то сказать, но не решалась, или же слова попросту разбежались от неё во все стороны, и она никак не могла собрать их воедино.

Эдвард понял, что настала его очередь брать на себя инициативу. И пусть сердце неистово колотилось где-то в горле, кровь стучала в висках, а воздуха отчаянно не хватало – всё это было решительно неважно! Да и какое это могло иметь значение, когда вот оно – счастье, стояло сейчас перед ним, достаточно было лишь протянуть руку, чтобы дотронуться, прикоснуться и ощутить его живое тепло, осознать раз и навсегда, что это не сон, а самая настоящая, прекрасная реальность – его реальность!

Именно так Эдвард и поступил: он протянул руку к дочери раскрытой ладонью вверх и, ласково улыбнувшись, тихонько сказал:

- Ну, здравствуй, Карамелька!

Откуда взялось это ласковое прозвище, Каллен и сам не знал. Оно просто родилось в глубине его любящего сердца и тут же испуганной бабочкой слетело с губ, устремившись к Мелли. В то самое мгновение, когда ротик девочки дрогнул в ответной улыбке, а её тёплая, мягкая ладошка доверчиво легла в его руку, Эдвард понял, что даже через пять, десять, двадцать лет дочка так и останется его маленькой Карамелькой – усладой для исстрадавшегося сердца, вдоль и поперёк стянутого шрамами прошлого.

Каллен осторожно пожал трогательно хрупкие пальчики Мелли и поднёс их к своим губам для поцелуя, тем самым заставляя девочку сделать ещё один шаг к нему навстречу. Подбодренный её податливостью, он, почти перестав дышать, принялся осторожно воплощать в жизнь свои мечты: провёл кончиками пальцев вдоль гладкой нежной щёчки; коснулся кудряшек дочери, пропуская их сквозь пальцы, – те оказались на удивление мягкими, словно нити дорогого китайского шёлка; спустил руки ниже, положив их на худенькие плечи, быстро поднимающиеся вверх из-за участившегося дыхания, и легонько сжал их – со стороны Эдвард напоминал слепца, изучающего, узнающего и запоминающего того, кто стоит перед ним, через неторопливые, но хаотичные прикосновения.

Неожиданно Мелани рванулась вперёд и упала в объятия Эдварда, тут же оказавшись подхваченной его сильными, но ласковыми руками, – последний невидимый барьер, разделявший отца и дочь, рухнул под натиском охвативших их чувств, неизведанных ими прежде.

- Ох, детка… моя девочка… Мелли, доченька… прости меня, Карамелька… - дав волю слезам, торопливо шептал Каллен, прижимая Мелани к себе и нежно поглаживая её то по спине, подрагивающей от плача, то по головке, ещё больше взъерошивая и без того растрёпанные волосы.

Каждой клеточкой, каждой порой Эдвард впитывал в себя удивительный аромат дочери, закрыв глаза и беззастенчиво наслаждаясь им: нежная фруктово-молочная сладость – действительно, ни дать ни взять карамелька! Мелли сидела на коленях у Каллена, крепко обхватив руками его шею и спрятав лицо у него на груди. Сейчас он отдал бы многое, лишь бы ощутить приятную тяжесть дочки, однако ноги, увы, не чувствовали ни то что веса Мелл, но даже малейшего соприкосновения с ней – и в минуту наивысшего счастья умудрилась бессовестно вклиниться нотка горечи.

Вслед за этим в голову Эдварда против его воли вторглись печальные мысли о том, скольких простых, но таких желанных радостей отцовства он будет лишён: никогда он не сможет подхватить Мелл на руки и закружить её, вызывая у той приступ смеха и головокружения, никогда он не сможет сыграть с ней в догонялки, не сможет научить её плавать и кататься на велосипеде – список мог получиться очень внушительным. Однако прямо здесь и сейчас Эдвард всё же не собирался заниматься его составлением – лишь на мгновение сильнее сжал дочку в своих объятиях, прогоняя прочь непрошенные мысли.

Словно почувствовав внезапную перемену в настроении отца, Мелани отстранилась от него и, заглянув ему в лицо, спросила:

- Ты уехал, потому что заболел?

Эдвард лишь кивнул в ответ, поражённый удивительной догадливостью дочери. На лице Мелл отразилось понимание, а заплаканные серые глаза стали ещё печальнее, вдруг напомнив Каллену два кусочка пасмурного, дождливого неба.

- Мой одноклассник Эндрю тоже сильно заболел. С ним произошёл несчастный случай, и теперь он не может ходить… как и ты. - Из груди девочки вырвался судорожный вздох. – На рождественских каникулах мы почти всем классом ходили к нему домой. Его мама постоянно плакала, пока разговаривала с нашей учительницей. А вот Эндрю всё время улыбался и был таким же, как и раньше, до болезни. Миссис Стейси сказала нам потом, что он очень сильная личность, несмотря на возраст.

- Да, думаю, ваша учительница права насчёт Эндрю, - грустно улыбнулся Эдвард, мягко стирая тыльной стороной ладони влажные солёные дорожки со щёк дочери.

- Ты ведь тоже сильная личность? – взгляд Мелани стал более внимательным, изучающим.

- Трудно сказать, детка. Бывают хорошие дни, когда мне кажется, что я отлично со всем справляюсь, а бывают и плохие, когда становится очень тяжело и грустно. – Каллен посмотрел вопросительно на Беллу, которая всё это время сидела на краешке дивана и беззвучно плакала. Та кивнула в ответ, давая понять, что одобряет его откровенность с дочерью.

- Теперь, когда мы с мамой будем с тобой, хороших дней станет намного больше, – голос Мелани звучал совершенно убеждённо, лишённый даже тени сомнения.

- Я тоже уверен, что так и будет! – на этот раз улыбка у Эдварда вышла счастливой, непринуждённой, затронувшей не только губы, но и глаза, неотрывно, с долей гордости, любующиеся Мелл.

Он вдруг поймал себя на мысли, что она чем-то напоминает ему Элис. Во всяком случае, только что произнесённая дочерью фраза и тон, каким Мелани её сказала, были как раз в духе его сестры. Каждая секунда, проведённая рядом с девочкой, всё больше выдавала в ней истинную Каллен, что совершенно по-особенному грело Эдварду душу, теша его отцовское самолюбие. Здесь и сейчас он в полной мере осознавал, что, фактически будучи знакомым с дочкой считанные минуты, уже любит её всем сердцем, любит беззаветно, безгранично – так, как ещё никого и никогда не любил!

***

Весь остаток дня был посвящён знакомству. Они постепенно, медленно, всё ещё чуть настороженно изучали друг друга. Параллельно с этим Эдвард показывал Мелани дом, уделив особое внимание рамкам с фотографиями, стоявшим на каминной полке. Девочка, словно завороженная, разглядывала неожиданно обретённых родственников, задавая о них, кажется, не меньше десятка вопросов в минуту. Наибольший восторг у Мелани вызвала новость о том, что теперь у неё есть целых два кузена, которые – «Ура, ура!» – младше самой Мелани.

- Старшие мальчишки обычно такие задаваки! – презрительно скривившись, охотно пояснила она отцу свой радостный возглас, чем снова напомнила ему Элис.

В самую последнюю очередь они заглянули в комнату, где стояло электронное пианино, некогда ставшее для Эдварда орудием самоистязания. Он не смог расстаться с ним, привезя его с собой в Италию, но и играть на нём старался как можно реже, хотя все последние годы инструмент всё так же с неудержимой, какой-то дьявольской силой притягивал Каллена к себе. Возможно, именно поэтому он поставил его в самую дальнюю комнату, в которой почти не бывал.

- Пианино! - с благоговейным трепетом выдохнула Мелани.

В одно мгновение она оказалась возле инструмента и любовно погладила пальчиками чёрно-белые клавиши, ненароком нажав на до-диез и быстро отдёрнув руку, когда пианино откликнулось на её прикосновение протяжным звуком.

- Играешь? – быстро подъехав к дочке, он заглянул в её глазки, светящиеся от восторга. Та лишь грустно покачала головой и снова принялась внимательно изучать пианино.

- Я давно заметила в ней этот интерес, но почему-то решила его не поощрять, - смущённо проговорила Белла, всё это время бесшумной тенью следовавшая за Эдвардом с Мелл.

В действительности она, конечно, знала, в чём заключалась причина её нежелания заниматься обучением дочери игрой на пианино, но не говорить же Эдварду, тем более в присутствии Мелани, что всё это обернулось бы для самой Беллы совсем уж нестерпимой болью. Достаточно было и того, насколько девочка походила на отца буквально во всём.

Каллен посмотрел на Белз, и в его взгляде отразилось понимание – ему не нужно было ничего объяснять.

- Я научу тебя, если хочешь, - Эдвард положил руку на плечо дочери и легонько сжал его. С того момента, как он впервые увидел Мелл, его ни на секунду не покидало непреодолимое желание всё время прикасаться к ней, кожей ощущая её присутствие, словно где-то на подсознательном уровне всё ещё боялся, что она только снится ему.

- Правда?.. Вот здорово! – глаза Мелани, устремлённые на Эдварда, заискрились фейерверками радости.

Каллен взял руку дочки в свою и, нажимая на клавиши её пальчиками, извлёк из инструмента незамысловатую мелодию – девочка ошеломлённо замерла и, казалось, даже перестала дышать. Да он и сам волновался так, что всерьёз боялся сбиться с такта, будто сдавал экзамены перед строгим, бескомпромиссным жюри.

Сейчас Мелл до боли напоминала Эдварду его самого в тот момент, когда он, будучи ребёнком, сыграл первую коротенькую мелодию, ведомый умелыми руками Энтони Мейсона. Теперь же, благодаря всё тому же доктору Мейсону, он и сам сможет стать учителем для своей малышки. И пусть не в его силах обучить дочку плаванию и езде на велосипеде, но зато он проведёт уйму волшебных, ничем не заменимых часов рядом с ней за уроками музыки – это время будет принадлежать только им двоим и никому больше! Теперь пианино, однажды чуть было не лишившее Каллена рассудка, станет ещё одним звеном, крепко связывающим его с дочерью.

Мелодия закончилась, но даже когда последняя звенящая нота полностью растворилась в тишине комнаты, Мелани не спешила высвобождать свои пальчики из рук Эдварда, чему тот был несказанно рад греясь в тёплых лучах их удивительного единения.

В эту минуту сердце Каллена до краёв наполнилось безмятежным покоем. На душе стало удивительно светло и просторно, словно после долгих, мучительных скитаний он наконец вернулся домой – туда, где его любят и ждут. Вернулся навсегда.

***

После ужина Белла искупала Мелл и надела на неё футболку Каллена, полностью закрывавшую ей коленки. Девочка крутилась перед зеркалом, тихонько посмеиваясь и строя забавные рожицы. В какой-то момент Эдвард потерял её из виду и полностью сосредоточился на Белле, которая наводила порядок в кухне, вполголоса напевая себе под нос.

То, что Эдвард сейчас испытывал можно было смело назвать полнокровным семейным счастьем. Ещё никогда прежде он не ощущал ничего подобного. Да, в его жизни было множество тихих, уютных вечеров с родителями и Элис, но то, что он чувствовал сейчас, не шло ни в какое сравнение с ними. Тогда он был всего лишь одним из членов сплочённой команды – сейчас же Эдвард стал капитаном их семейного корабля, и ему нравилось чувствовать в своих руках условный штурвал. Осознание ответственности за счастье двух его маленьких девочек доставляло ему ни с чем не сравнимое удовольствие, наполняло такой жаждой жизни, какую он не испытывал никогда прежде. Ему хотелось выйти на улицу и кричать на весь мир о своём счастье!

Представив, как выглядел бы со стороны, осуществи он вдруг своё желание, Эдвард тихонько рассмеялся, продолжая наблюдать за Беллой, убирающей в шкаф чистую посуду.

На пороге кухни возникла Мелл, держа в руках потрёпанную книжку о пиратах, которую прошлым летом забыли племянники Каллена.

- Я думала, что ты уже спишь, - улыбнулась Белла, оглядывая худенькую фигурку дочери, потерявшуюся в отцовской футболке.

- Я подумала, что, может быть, мне кто-нибудь почитает? – вдруг смутившись, прошептала девочка.

Белла прекрасно знала, что уже около года Мелани сама читала перед сном, считая себя достаточно взрослой, так что эту неожиданную просьбу дочери она сразу расценила, как хитрый ход, чтобы подольше побыть рядом с отцом. Белз уже хотела было попросить Эдварда заняться просьбой девочки, сославшись на ещё незаконченные дела на кухне, но тот сам выказал инициативу, забирая у Мелл книгу и первым направляясь в сторону комнаты, которую обычно занимали Алекс и Роберт, когда гостили у него вместе с Элис.

Мелани запрыгнула на постель и завозилась под одеялом, устраиваясь поудобнее. Эдвард вплотную подъехал к кровати и принялся выразительно читать какую-то сказку про смелого пирата, избороздившего все пять океанов, – совершенно неподходящее для девочки чтиво, но, судя по тому, как внимательно смотрела на него Мелл, похоже, ей нравилось.

- Там ведь есть картинки? – вдруг спросила она, а когда Каллен согласно кивнул, добавила: - Мне бы хотелось смотреть на них во время чтения.

Намёк оказался настолько очевиден, что не понять его было совершенно невозможно. Эдвард перебрался на кровать к дочери, что из-за охватившего его волнения и смущения заняло намного больше времени, чем обычно. Глядя в этот момент в лицо Мелл, он больше всего боялся увидеть на нём жалость или даже досаду от того, что не смог в полной мере оправдать её представления об отце. Однако, к величайшему своему счастью и облегчению, Эдвард не нашёл там ничего подобного – Мелани смотрела на него спокойно, с терпеливым ожиданием, словно не замечая его физического недостатка или же воспринимая тот как данность.

Когда Каллен наконец лёг рядом с дочкой, та снова завозилась, прижимаясь к нему и устраивая голову на его плече, чтобы было удобнее заглядывать в книгу. Не удержавшись, он коснулся губами её макушки и вновь оказался окутан фруктово-молочным ароматом каштановых кудряшек, в которых сейчас, в свете ночника, отчётливо выделялись бронзовые пряди.

Когда через полчаса Белла заглянула в комнату, отец с дочерью уже крепко спали. Голова Мелл мирно покоилась на плече Эдварда, а ножка была закинута ему на ноги. Одна рука Каллена обнимала девочку, а другая свисала до самого пола, задевая пальцами раскрытую книгу, валявшуюся рядом.

Белла бережно укрыла Эдварда и Мелани одеялом, сбившимся на сторону, и простояла, не двигаясь, минут пять, просто любуясь их безмятежными во сне лицами, настолько похожими, что это казалось чем-то выходящим за грань реальности. Два самых дорогих и горячо любимых ею человека наконец обрели друг друга, пусть и с опозданием на целых восемь лет.

- Господи, спасибо тебе за них, - смахнув набежавшие на глаза слёзы счастья, прошептала Белла и, немного поколебавшись, всё же выключила ночник.

***

Мелани проснулась и открыла глаза - первое, что она увидела, было лицо всё ещё спящего отца. Девочка мысленно сравнила его с фотографиями, с которыми не расставалась целую неделю, то и дело рассматривая и любуясь ими. Да, на них он был гораздо моложе, но всё равно тот папа, что сейчас лежал рядом с ней, казался ей гораздо красивее, роднее, ведь он был настоящим! Ожившая мечта, как самый прекрасный подарок из всех, которые ей когда-либо приходилось получать, – восторг и счастье, заставлявшее её сердце биться быстро-быстро, намного быстрее, чем во время бега.

Мелл осторожно высвободила руку из-под одеяла и дотронулась до чуть колючей отцовской щеки, провела пальцами вдоль остро очерченных скул, коснулась наметившихся в уголках глаз морщинок и в довершении «поиграла» с упавшей ему на лоб прядью волос, накручивая её на палец и снова отпуская.

Сколько раз Мелани представляла себе этот момент, но реальность превзошла все её ожидания! Да, ей было невероятно жаль, что папа заболел и теперь не может ходить сам, но те сила, уверенность и надёжность, что тёплыми волнами исходили от него, не позволяли ей воспринимать инвалидную коляску, как серьёзный недостаток, способный по-настоящему разочаровать. Вся та любовь к созданному матерью образу папы, что всю жизнь теплилась в её маленьком детском сердечке, вспыхнула сейчас ярким пламенем, обращённым на лежащего рядом отца из плоти и крови. Мелл прижалась к нему и зажмурилась от удовольствия.

- С добрым утром, Карамелька, - хриплый спросонья голос Эдварда застал девочку врасплох. Её первым порывом было отстраниться, но вместо этого она ещё плотнее прижалась к нему, крепко обняв его рукой.

- С добрым утром, - сквозь улыбку прошептала она и после небольшой паузы добавила: - Папа.

Это, всё ещё непривычное для него, слово сладкой болью отозвалось в груди, вызывая радостную улыбку и ускоряя пульс. В действительности Эдвард проснулся ещё от самого первого прикосновения дочери, но предпочёл притвориться спящим, не желая так быстро расставаться с удивительным ощущением тёплых пальчиков, робко изучающих его лицо, – это пробуждение без преувеличения было самым прекрасным в его жизни!

- Как насчёт завтрака? – спросил Каллен, нежно погладив розовую спросонья щёчку девочки.

- Я за! – Мелл села на кровати, пружиня матрац. – Но сначала нужно умыться и почистить зубы!

- Конечно! – подтвердил Эдвард, безуспешно пытаясь скрыть улыбку, вызванную назидательным тоном дочери.

Уже через полчаса они были в кухне и решали, чем бы им удивить всё ещё спавшую Беллу, помимо очевидного разгрома, который неизбежно останется после их кулинарного подвига.

- Можно испечь блинчики, - доставая из нижнего шкафчика ёмкость с мукой, предложила Мелл.

- Ты умеешь?

- Сама я, конечно, никогда их не пекла, но всегда помогала маме и видела, как и что нужно делать. – Мелани продолжала методично извлекать из шкафчиков и холодильника нужные ингредиенты.

В эту минуту она впервые напомнила Эдварду Беллу, за чьей вознёй в кухне он мог наблюдать часами, получая от этого самое настоящее эстетическое удовольствие, словно от посещения спектакля или просмотра авторского фильма, где главную и единственную роль исполняла самая прекрасная в мире женщина – его Изабелла.

- А что, если растопить шоколад и добавить его в тесто? – наткнувшись на стратегические запасы сладостей, задумчиво спросила Мелани. – Получатся шоколадные блинчики.

- Даже не знаю. Ты думаешь, так делают? – с сомнением протянул Эдвард, никогда особо не разбиравшийся в кулинарии, если, конечно, не считать процесс поглощения её результатов.

- Не знаю, можно же попробовать… Мама говорила, что ты любишь шоколад, вот я и подумала… - девочка запнулась и замолчала. Выглядела она сейчас донельзя расстроенной.

«Какой же я идиот!» – мысленно выругал себя Каллен. Было совершенно очевидным, что в действительности Мелл хотела порадовать не Беллу, а именно его, Эдварда, и только такой кретин, как он, мог не догадаться об этом сразу.

- Конечно же, мы попробуем! И я даже уверен, что у нас получится нечто грандиозное и умопомрачительно вкусное! – воскликнул Каллен, стремясь исправить свою ошибку. Приблизившись к дочери, он улыбнулся, ласково стукнув кончиком указательного пальца ей по носу, и подмигнул. – К тому же всё, что сделано из шоколада, в принципе не может быть невкусным!

- Это точно! – рассмеялась она и подмигнула ему в ответ.

Всем кулинарным процессом безраздельно правила Мелани, а Эдвард лишь выполнял её чёткие указания, не забывая при этом внимательно следить за тем, чтобы дочка не обожглась или не порезалась. Из них вышла отличная, слаженная, хоть и не слишком аккуратная команда.

Полностью поглощённые своим общением друг с другом, они и не заметили, как разбили пару яиц, усыпали весь пол толстым слоем муки из перевернувшейся на бок ёмкости, а в качестве завершающего штриха опрокинули бутылку с подсолнечным маслом. Когда и почему Эдвард с Мелл оказались перепачканы растопленным шоколадом вообще осталось для них неразрешимой загадкой. Смеясь, они пытались стереть с лица друг друга липкие коричневые разводы, но только ещё больше увеличивали масштабы шоколадного бедствия.

Несмотря на все эти коварные преграды, блинчики всё же были испечены. Самый первый Мелани протянула Эдварду, предварительно подув на него, чтобы остудить. Замерев, она с тревогой наблюдала за тем, как он откусывает добрую половину свёрнутого в трубочку блинчика и, прикрыв глаза от гастрономического удовольствия, медленно разжёвывает его.

- Это потрясающе! – с набитым ртом воскликнул Каллен, ни капли при этом не погрешив против истины. Возможно, дело было в том, что блинчики приготовила его дочь, а возможно, Мелл попросту унаследовала от матери кулинарный талант. Так или иначе, но Эдвард действительно считал, что вышло очень вкусно.

- Серьёзно?

- Конечно! Сама попробуй! – Эдвард взял с тарелки ещё один блинчик, подул на него, свернул трубочкой и протянул дочери. Намеренно или нет, но та в точности повторила весь его процесс снятия пробы.

Окинув взглядом кухню, Эдвард присвистнул и попытался вспомнить, каким цветом был паркет, ставший теперь совершенно белым с жёлтыми вкраплениями яичного желтка в районе холодильника и масляными разводами в области варочной панели, которая, в свою очередь, залитая растопленным шоколадом, тоже выглядела весьма красноречиво. Вся эта катастрофа вдруг напомнила Каллену их с Беллой сексуальные игры на кухне, случившиеся ровно неделю назад, - острое желание поцеловать любимую женщину разом обожгло его, раскалённой лавой растеклось по губам, отчаянно скучающим по сладкому ротику Белз.

- Господи помилуй! – словно в ответ на мысленный призыв Эдварда в кухне раздался громкий возглас обескураженной Беллы. – Что это?!

- Это блинчики! – делая выразительные знаки глазами, охотно пояснил Каллен. – Между прочим, шоколадные!

- Мы сами испекли! – с гордостью в голосе добавила Мелли.

- Я почему-то так и подумала, - всё ещё не придя в себя, пробормотала Белла, осторожно ступая на заснеженный мукой паркет.

- Мы хотели сделать тебе сюрприз. Попробуй! Очень вкусно! – предложил Эдвард и вдруг рассмеялся, сначала тихонько, но потом всё громче, всё веселее.

Через несколько секунд безудержно хохотали уже все трое.

***

После завтрака и уборки кухни, занявшей битый час, все вместе отправились на прогулку. Они неспешно бродили по согретым солнцем улочкам, постепенно продвигаясь к центру города, сливаясь с многочисленными туристами. Когда Мелл начинала уставать, Эдвард сажал её к себе на колени. Пару раз он прокатил девочку на максимальной скорости, на которую была способна электроприводная коляска, - дочка смеялась крепко обхватив руками его шею.

За последние два года добровольного отшельничества Каллен сильно отвык от пристальных взглядов прохожих и поначалу чувствовал себя неуютно, словно вышел из дома совершенно голым. К счастью, это липкое, неприятное ощущение быстро сошло на нет.

Конечно, Эдвард и дальше продолжал замечать направленные в их сторону взгляды, среди которых встречались не только любопытные и сочувствующие, но и полные презрения, однако теперь они отлетали от него, словно пули от брони, не причиняя никакого вреда. То счастье, что дарили ему дочка и любимая женщина, стало для Каллена надёжным, непробиваемым щитом, сделав его почти неуязвимым. Сейчас он знал, что, несмотря ни на что, его жизнь всё же удалась, возможно даже в большей степени, чем у тех, кто бросал на него косые взгляды. Всё остальное не имело и не могло иметь никакого значения.

Заметив, что Мелани жарко и неудобно в школьной форме, Эдвард предложил им с Беллой зайти в бутик с детской одеждой, на что те согласились: Мелл с огромным энтузиазмом, Белла же без особой радости. Этот небольшой шопинг, по идее, не должен был занять много времени – в итоге у них ушло на покупки больше двух часов.

Мелани перемерила уйму одежды, с нескрываемым наслаждением крутясь перед зеркалом, как прирождённая модница. Белла с тоской взирала на это зрелище и явно мечтала поскорее вырваться из удушливого мира разнаряженных манекенов, улыбчивых продавцов-консультантов и стройных рядов с вешалками. Первый час Эдвард с восторгом взирал на свою малышку, явно унаследовавшую от тёти Элис определённый набор генов, отвечающих за любовь к шопингу. Однако под конец даже он изрядно утомился и, видя терзания дочери, не знающей, на чём остановить свой выбор, просто попросил продавцов завернуть им всё, что она перемерила. Те ошарашенно переглянулись и тут же спешно ринулись исполнять его просьбу, время от времени кидая в их сторону подобострастные улыбки, будто боясь, что он вдруг передумает.

Полностью проигнорировав ворчания Беллы по поводу того, что такими темпами дочка быстро избалуется, Эдвард усадил к себе на колени счастливую Мелли, облачённую теперь в белоснежное хлопковое платьице в красный горох, и написал на бумажке адрес, по которому курьеру следовало доставить их внушительные покупки.

Пообедав в ресторанчике под открытым небом, они вновь продолжили свою затянувшуюся прогулку и вернулись домой, лишь когда солнце стало клониться к горизонту, насквозь пронзая небо своими последними золотистыми лучами.

- У меня ноги «гудят», - уже лёжа в постели, пожаловалась Белла.

- А у меня спина «отваливается», - улыбнулся Эдвард. – Но всё равно это был самый счастливый день в моей жизни.

- И в моей, - прошептала Белз, нависая над Калленом.

Она запустила пальцы ему в волосы и нежно поцеловала его в губы. Руки Эдварда тут же легли ей на спину и властно притянули Беллу к нему. Однако неожиданно распахнувшаяся дверь спальни заставила их резко отпрянуть друг от друга – в комнату залетела Мелли, облачённая всё в ту же отцовскую футболку, несмотря на купленную днём пижаму.

Девочка запрыгнула на кровать и удобно угнездилась между смеющимися родителями, собожанием поглядывая то на одного, то на другого.

- Вы такие классные! – улыбнулась она. – Я люблю вас!

- И мы тебя очень любим! – хором отозвались они и, переглянувшись между собой, добавили: - Карамелька!

Мелли тихонько засмеялась, сонно хлопая глазками. Она пыталась отчаянно бороться с атакующим её Морфеем, но уже через десять минут спала крепким сном, повернувшись лицом к отцу и положив ладошку под щёчку.

- Она лучшее, что случилось в моей жизни. – Эдвард убрал со лба дочери отсвечивающую бронзой прядку волос и нежно коснулся губами её виска. - Спасибо, - глядя с любовью на Беллу, прошептал он. – Спасибо тебе за нашу девочку.

========== Глава 31. Обещаю ==========

Любовь - она бывает разной.

Бывает отблеском на льду.

Бывает болью неотвязной,

Бывает яблоней в цвету.

Бывает вихрем и полётом.

Бывает цепью и тюрьмой…

Мы ей покоем, и работой,

И жизнью жертвуем самой!

Но есть ещё любовь такая,

Что незаметно подойдёт

И, поднимая, помогая,

Тебя сквозь годы поведёт

И будет до последних дней

Душой и совестью твоей.

Высотская Ольга

Сентябрь 2012

Сентябрь – время меланхолии, когда в пестрящую зеленью картину природы осень-художница постепенно, мазок за мазком, умело добавляет золотистых красок, и ветер исподтишка меняет свой музыкальный репертуар, отдавая теперь предпочтение более протяжным и заунывным песням, звучащим под аккомпанемент мелкого моросящего дождя. Солнце, и так редко балующее собой Форкс, пропадает вовсе, будто вместе с птицами улетает в тёплые края. Небо, словно тяжело перенося расставание с дневным светилом, наливается тёмными слезливыми тучами, становится настолько тяжёлым, что, не выдерживая собственного веса, низко нависает над крохотным городком штата Вашингтон.

И всё-таки это прекрасное время, когда воздух делается чище, прозрачнее, от чего дышится так легко и свободно, словно становишься на несколько лет моложе, скидывая с плеч все проблемы и заботы последних лет. Самое лучшее время для прогулок, когда шуршащая под ногами первая опавшая листва нарушает звенящую тишину застывшей в неподвижности природы, а ветер, напитавшийся влагой, приносит с собой чуть горьковатый аромат хвойной смолы.

И Эдвард, и Белла любили осень, а особенно – начало осени в Форксе, поэтому, не раздумывая, решили, что их свадьба должна состояться в первых числах сентября, когда смена времени года уже ощущалась, но бесконечные затяжные дожди ещё не завладели городком целиком и полностью.

Мысль променять солнечный итальянский город на пасмурный американский городок пришла в голову обоим, но Эдвард первым озвучил её, тут же встретив со стороны Беллы полное одобрение. Эти две точки на карте значили для них очень много: одна – стала лейтмотив их любви и снова свела вместе после долгой разлуки, другая – познакомила и подарила прекрасные годы по-детски беззаботного счастья.

В пользу Форкса говорила тяга Эдварда к тихой, размеренной жизни вдали от шумной толпы и желание быть поближе к родным, чтобы Мелани всегда чувствовала себя частью большой семьи с любящими её бабушками и дедушками.

Ещё одним аргументом в пользу возвращения на родину служил Джейк и его стремление видеться с Мелл как можно чаще – останься они в Италии, это стало бы трудновыполнимой задачей, что больно задело бы не только чувства Джейкоба, но и Мелани.

И последней «гирей», перевесившей чашу весов с Форксом, стало возвращение Элис с детьми и мужем в Америку: Джасперу предстояло взять на себя всю заботу о новом детском реабилитационном центре своих родителей, открывавшемуся в Нью-Йорке.

Теперь вся семья могла находиться хотя бы в пределах одной страны.

Джейк настолько обрадовался их решению вернуться в Форкс, что даже вызвался взять на себя организацию переделки старого дома Калленов, когда в одном из телефонных разговоров, касающихся Мелл, Эдвард между делом пожаловался на то, что, похоже, им ни за что не успеть к началу нового учебного года. Каллен не стал отказываться от неожиданной помощи, так что к середине августа дом был полностью готов, а отношения Эдварда и Джейка постепенно стали умеренно приятельскими.

Единственной ложкой дёгтя в этой бочке мёда оказалось категоричное нежелание Блэка хоть как-то взаимодействовать с Беллой, не считая необходимого общения, связанного с бракоразводным процессом, который, в свою очередь, прошёл достаточно легко и быстро.

- Ему просто нужно время, - каждый раз утешал её Эдвард, видя, насколько болезненно она это воспринимает.

Белла лишь кивала в ответ, пытаясь выдавить из себя улыбку и понимая, что ей не остаётся ничего другого, кроме как ждать – терпеливо ждать столько, сколько потребуется.

***

Пятое сентября, выбранное днём свадьбы, оказалось на удивление тёплым. Солнца, конечно, не наблюдалось, но и дождя серое, точно в цвет глаз Эдварда, небо не предвещало, так что сооружённый на заднем дворе Свонов навес был спешно демонтирован – именно этот шум ранним утром и разбудил Беллу, сумевшую задремать лишь на рассвете.

Волнение внезапно охватило её ещё накануне вечером, когда она ушла из дома Калленов, ставшего теперь их с Эдвардом, чтобы по традиции провести последнюю перед свадьбой ночь в доме своих родителей.

И вот теперь, когда Белз, замерев, сидела перед зеркалом, в то время как Розали «воевала» с её волосами, используя в качестве оружия шпильки, предсвадебный мандраж, кажется, достиг своего апогея. Из страны зазеркалья на Беллу смотрела явно полоумная девица с раскрасневшимися щеками, с то и дело подрагивающими, словно от нервного тика, губами и лихорадочно блестевшими глазами – в то, что это её собственное отражение, верилось с трудом.

Белз коснулась пальцами щеки – та оказалась горячей, словно от резко подскочившей температуры. Пальцы девушки медленно спустились вдоль открытой шеи, затем коснулись старинной бриллиантовой броши, которую час назад приколола к её платью Роуз со словами: «Я же говорила, что однажды она тебе понадобится!» Затем подрагивающая ладонь Беллы прошлась по белоснежным мягким кружевам шантильи, украшавшим лиф её платья – странная девица в зеркале в точности повторила все эти манипуляции. Сомнений больше не осталось – увы, но это действительно было её отражение.

Белла вздохнула и, закрыв глаза, попыталась хоть немного расслабиться. Она мысленно прокрутила в голове последний месяц, прошедший в приятных и волнительных предсвадебных хлопотах – всем, начиная с цветов и заканчивая праздничным меню, Белз занималась самостоятельно, не прибегая к чьей-либо помощи. Однако со свадебным платьем она долго не могла определиться и в итоге, собравшись с духом, обратилась за советом к Элис, которая, как никто другой, разбиралась в подобных вопросах.

Взглянув на оба варианта, между которыми шёл выбор, та пришла в ужас, но не столько от фасонов, сколько от их дымчато-голубого цвета: Белла искренне считала неуместным выходить замуж в классическом свадебном платье, учитывая все обстоятельства, включавшие в себя и наличие восьмилетней дочери.

- Мой брат заслуживает невесту в белом, - прищурившись, резко бросила Элис, но тут же, словно опомнившись, уже мягче добавила: - И ты тоже этого заслуживаешь.

Не решившись спорить, Белла согласилась с ней, полностью переложив ответственность за выбор свадебного наряда на её плечи, о чём впоследствии ни на секунду не пожалела: белоснежное платье с изящным кружевным лифом, плотно облегающим тонкий стан Беллы, и струящееся к низу мягкими шифоновыми волнами, выгодно подчёркивало её природную женственность и хрупкость, придавая ей сходство с миниатюрной фарфоровой статуэткой.

Почувствовав себя немного спокойнее и увереннее, Белла открыла глаза и, чуть повернув голову в бок, посмотрела на Мелани, красующуюся перед ещё одним зеркалом в кремовом кружевном платье с фиолетовым атласным поясом, и на Элис, умело вплетающую фиалки ей в волосы.

- Какая же ты красавица! – с искренним восхищением воскликнула сестра Эдварда, закончив колдовать над причёской племянницы.

Элис присела рядом с Мелл на корточки и обняла её за плечи – Белла увидела, как в зеркале отразились их одинаковые взгляды, полные кокетства. Даже если бы она сама день и ночь усиленно тренировалась, то всё равно не смогла бы даже близко повторить этот взгляд, данный им самой природой.

- Элис, ты закончила? – громкий голос Розали заставил Беллу вздрогнуть от неожиданности. Не дожидаясь ответа, сестра раздражённо продолжила: - Помоги мне. У неё такие густые и тяжёлые волосы, что я не могу с ними совладать. Уже погнула несколько шпилек, но всё бесполезно – не выходит ничего, достойного невесты.

- Конечно! – Элис подошла к ним и встала позади Беллы.

Их взгляды пересеклись в зеркале, и та растянула губы в сдержанно-дружелюбной улыбке, почти не отразившейся в её серых глазах. Впрочем, злости, обвинения или осуждения в них тоже не было. Скорее, Элис смотрела на Беллу внимательным, изучающим взглядом, словно пыталась найти в ней что-то… или кого-то… возможно, ту, которая однажды стала ей почти сестрой?

Белла робко улыбнулась в ответ и невольно вздрогнула, когда ловкие пальчики Элис коснулись её волос.

- Сейчас мы всё тут наладим, - сосредоточенно пробормотала сестра Эдварда.

«Да, наладим…» - Белле тоже очень хотелось бы наладить, но только не причёску, а свою дружбу с Элис, пусть даже та и сказала всего несколько месяцев назад, что их отношения уже никогда не станут такими, как прежде.

Белз упрямо верила – подруге, как и Джейку, просто нужно чуть больше времени.

Май 2012

В первое мгновение после пробуждения Белла не поняла, что именно могло выдернуть её из уютных объятий сна в такую рань – начало седьмого утра. Снова закрыв глаза, она потянулась – мышцы ног, перегруженные вчерашней многочасовой прогулкой, отозвались протестующей болью, а ступни, будто вторя им, тут же напомнили о себе неприятным жжением.

Утреннюю тишину дома внезапно нарушила мелодичная трель дверного звонка. Белла замерла, задержав дыхание, и испуганно посмотрела на Эдварда – его глаза медленно открылись, он заморгал часто-часто, пытаясь сфокусировать на Белз ещё совсем сонный взгляд.

- Кто это? – шёпотом, чтобы не разбудить спящую между ними Мелани, спросила она.

- Где? – сдвинув брови у переносицы, переспросил Каллен, но вновь настойчиво прозвучавший звонок в дверь избавил Беллу от необходимости отвечать. Взгляд Эдварда стал более осмысленным и настороженным: - Понятия не имею.

- Наверное, надо открыть? – Белла села на кровати, продолжая неотрывно смотреть на Каллена.

- Надо, - кивнул он, привстав на локте.

- Тогда я пойду, да?

- Да. Я тоже сейчас выйду, мне просто нужно несколько минут.

Белз встала и, накинув поверх сорочки купленный накануне шёлковый халатик, медленно двинулась по коридору, обняв себя за плечи. Охватившая её тревога была совершенно безосновательной, иррациональной, пожалуй, даже глупой, но сердце колотилось в груди вдвое быстрее положенного, отказываясь внимать голосу разума. Не считая супружеской четы Манчини, единственным знакомым им с Эдвардом человеком во всём городе был Джейк, однако сама мысль, что это он явился к ним в такую рань, казалась Белле до крайности абсурдной. Но тогда кто?..

Сделав глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, она открыла замок и рывком распахнула дверь.

В то же мгновение Белла оказалась в эпицентре урагана по имени Элис, которая, ворвавшись в коридор и отбросив свою сумку прочь, молниеносно захватила Белз в плен объятий.

- Белла!.. Это ты!.. Я знала, что это ты! – воскликнула она, крепко прижимая её к себе.

- Элис! Господи!.. Элис!.. – вторила ей Белла, всё ещё не веря в реальность происходящего.

От переполнявших их чувств обе плакали и смеялись одновременно, ни на секунду не разрывая объятий и не обращая внимания на стоявших рядом безмолвных свидетелей, обескураженных той высоковольтной волной эмоций, что исходила сейчас от воссоединившихся подруг.

- Чёрт возьми, это, и правда, ты, Изабелла Свон! – Элис отстранила Белз от себя на расстояние вытянутых рук и внимательно вгляделась в её лицо, ища в нём произошедшие за годы изменения.

Белз лишь согласно кивнула в ответ и улыбнулась. Застилавшие глаза слёзы не позволяли ей как следует рассмотреть подругу, но она протянула руку и провела пальцами по её непривычно коротко подстриженным волосам.

- Я сказала родителям, что слышала твой голос, когда разговаривала с Эдвардом, но они всё равно сомневались, - Элис бросила выразительный взгляд на Эсми и Карлайла, которые стояли рядом и улыбались. – И дело даже не в самом голосе, но это твоё «Эдвард», которое ты всегда произносила с каким-то придыханием, словно обращаясь к самому Богу, я ни с чем не спутаю!

- Белла, - Карлайл сделал шаг навстречу Белз и протянул руку, - я рад, что ты здесь! Правда, рад!

- Я тоже рада видеть вас, - она улыбнулась и вложила в руку мужчины свою ладонь, которую тот незамедлительно пожал. – И вас, Эсми, тоже очень рада видеть!

- О, девочка моя! – Эсми, в глазах которой стояли слёзы, порывисто притянула Беллу к себе и, коснувшись губами её щеки, снова отстранилась. – Всё время, пока мы добирались сюда, я молила Бога, чтобы Элис оказалась права. И милостивый Господь услышал мои молитвы! Теперь мой мальчик наконец будет счастлив…

Голос Эсми сорвался, и она расплакалась, тут же оказавшись в объятиях утешающего её Карлайла.

В это самое мгновение Белла впервые за последние минуты вспомнила про Мелани – кровь разом отлила от её лица. По-прежнему ли семья Эдварда будет так рада ей, когда узнает о его дочери на восемь лет позже, чем следовало? Снова обвинения, пусть даже и справедливые? Как же всё это тяжело, как больно! Однако винить некого… кроме самой себя… Если бы только можно было отмотать время назад, она ни за что не повторила бы своих ошибок, ни за что! Но что уж теперь об этом… Сейчас нужно просто взять себя в руки и выдержать это испытание – ничего другого не остаётся.

«Простите меня!» - прижав руки к груди, где сердце виновато отбивало рваный ритм, мысленно взмолилась Белла, глядя на подругу и её родителей.

- А ты… ты… интриган!.. – Элис прищурилась и ткнула указательным пальцем в сторону появившегося в коридоре брата. – С тобой мы поговорим позже!

- Я тоже рад тебя видеть, ураганчик! – криво улыбнулся он в ответ.

- Прости, Эдвард, - Карлайл выпустил из объятий немного успокоившуюся жену и смущённо улыбнулся, глядя на сына. – Когда Элис стала рвать и метать по поводу возвращения Беллы, я взял на себя смелость и рассказал им с Эсми всю правду, чтобы при встрече избежать никому не нужных неприятных сцен.

- Спасибо, отец, - кивнул тот, переводя изучающий взгляд с сестры на Беллу, а затем на родителей.

- Тебе повезло, что в тот момент тебя не было рядом, а то одним разговором ты бы не отделался! – продолжала наступать на него Элис. – Ну зачем, дурачок, зачем?.. – уже гораздо тише добавила она, садясь перед братом на корточки и обнимая его за шею.

Все замерли, наблюдая за ними. Эсми всхлипнула, но всё-таки сдержала снова рвущиеся из груди рыдания.

Элис что-то прошептала Эдварду – его лицо на мгновение исказила гримаса боли, он закрыл глаза и кивнул. Сестра кивнула в ответ и прислонилась лбом к его лбу в знак утешения и поддержки.

- Но мы всё равно поговорим ещё об этом, - уже громче добавила она.

- А можно мы тоже поздороваемся с Эдвардом? – раздался звонкий детский голосок, и из-за спины Карлайла вышли два взъерошенных мальчика, всё это время стоявшие в сторонке и с любопытством наблюдавшие за взрослыми, которые вели себя очень странно, а моментами даже пугающе.

- Ну конечно же! – радостно воскликнул Эдвард, разведя руки в стороны.

Алекс и Роберт, смеясь, кинулись к дяде и почти одновременно запрыгнули на него, заставив того охнуть.

- Поаккуратнее, сорванцы! – тоном строгой мамочки отчитала их Элис, правда, никто не обратил на неё никакого внимания.

- Ну, и кто же вы на этот раз? – поудобнее устраивая их на своих коленях, спросил Эдвард, глядя по очереди то на одного племянника, то на другого. – Трансформеры? Человеки-пауки?

- Нет! – хором отозвались те. – Мы Мстители!

- Вы уже успели посмотреть этот фильм? – с неподдельным интересом спросил Эдвард.

- Да! – снова хором ответили мальчики, затем Александр жестом велел брату помолчать и на правах старшего пояснил: - Мы с папой ходили в кино. Но это пока только первый фильм, а потом будет ещё продолжение.

- Так, а как дела со школой? – продолжил свой допрос Эдвард. – Учебный год ещё не закончился, а ты уже вроде как на каникулах.

- Да ну, это же первый класс, - поморщился Алекс. – Там всё равно не интересно!

- Элис, - пытаясь сдержать улыбку, Эдвард посмотрел на сестру. – Почему твой сын говорит, что ему скучно в школе?

- Наверное, потому что он весь в меня, - усмехнулась та, и все дружно рассмеялись.

Александр действительно очень походил на мать, разве что цвет глаз у него был чуть темнее, как у Эдварда, а вот Роберт, напротив, представлял из себя уменьшенную копию Джаспера.

- И ты не дала ребёнку нормально закончить учебный год, потому что решила приехала «спасать» меня? Или что?

- Вот ещё! – фыркнула Элис. – В Нью-Йорк мы приехали из-за Джаспера: у него там какие-то дела, о которых он ничего не говорит, потому что это сюрприз. И пока мой муж занимается своими секретными делами, я взяла в охапку всех остальных – и вот, мы здесь!

- Простите, что без предупреждения, - улыбнулась Эсми, переводя довольный взгляд с Эдварда на Беллу и обратно, - но вы же знаете Элис.

- Мама… - испуганный голосок Мелани заставил всех резко замолчать и, как по команде, посмотреть на девочку, бесшумно появившуюся в коридоре.

- А ты кто? – с интересом поглядывая на неё, спросил Роберт.

- Я? – девочка сжала в кулачках ткань отцовской футболки, надетой на ней, и потянула её вниз. – Мелани.

- Понятно, - удовлетворённо кивнул тот и улыбнулся. – Я Роберт, а это мой брат Александр.

В коридоре снова воцарилось напряжённое молчание, которое на этот раз никто не спешил нарушать.

Эдвард понимал, что, скорее всего, всю ситуацию придётся объяснять именно ему, но хотел сначала дать родным немного времени на самостоятельное осознание очевидных вещей. И, судя по вытянутым от удивления лицам, их с Мелани внешнее сходство не укрылось от них – теперь оставалось только сложить два и два.

- Мальчики, не хотите показать Мелл игрушки, которые вы с собой привезли? – решив, что молчание слишком уж затянулось, спросил Эдвард, быстро взглянув на Беллу, побелевшую, словно полотно. Он не исключал вероятности выяснения отношений и совсем не хотел, чтобы дети стали тому свидетелями. – Вы ведь взяли с собой игрушки?

- Конечно! – Роберт слез с колен дяди и, сбегав к входной двери, снова вернулся, волоча по полу два рюкзачка.

- Пойдём, - Алекс подошёл к Мелл и немного смущённо улыбнулся ей.

- Иди, детка, - видя, что та колеблется, ласково подбодрил её отец.

- Эдвард, - проговорил первым пришедший в себя Карлайл, как только дети скрылись из виду. – Почему ты не сказал мне, что дочка Беллы… - он осёкся и после короткой паузы добавил голосом, полным горечи: - Ты не знал… Конечно же, не знал…

- Так и будем разговаривать у порога или всё-таки пройдём в гостиную? – глядя с тревогой на побледневшую мать, спросил Эдвард.

- Что же ты наделала, Белла… - медленно покачав головой, прошептала Элис.

Её рот сжался в тонкую осуждающую линию, а между бровей пролегла глубокая складка. Она сделала шаг назад, словно в безотчётной попытке отстраниться от Беллы, ещё больше увеличить расстояние между ними, и так составлявшее несколько метров.

- Элис, не начинай, - тихо, но твёрдо проговорил Эдвард. Его голос таил в себе скрытую угрозу, ясно говорившую о том, что он не позволит кому бы то ни было нападать на Белз.

- Я и не собиралась! – Элис бросила на брата раздражённый взгляд и отвернулась, сложив руки на груди.

- Это правда, сынок? – дрожащим голосом спросила Эсми и, сделав шаг вперёд, опустила плечи, словно под тяжестью обрушившейся на неё новости. Её рука взметнулась вверх и, ухватившись за ворот блузки, крепко сжала его в кулаке. – Правда, Белла? – Она резко обернулась к Белз и посмотрела на неё пристальным взглядом, в котором слились воедино надежда и боль. – Эта девочка моя… она… Эдварда?

- Да, - выдохнула та в ответ. – Вы простите меня… простите, если можете!..

- О, Господи… Господи… - голос Эсми стал тихим, дыхание – тяжёлым. Она отвернулась от Беллы и, сделав несколько неуверенных шагов, оперлась рукой о стену.

- Тебе плохо? – Карлайл бросился к жене и, взяв её за свободную руку, заглянул в лицо. Та отрицательно покачала головой, но мертвенная бледность и хриплое дыхание говорили об обратном. – Элис! Достань из сумки лекарство!

Та, незамедлительно бросившись выполнять просьбу отца, дрожащими руками перевернула сумочку матери вверх дном и, вытряхнув всё её содержимое на пол, принялась лихорадочно искать лекарство.

- Мама! – испуганный голос Эдварда ворвался в общую суету.

Страх, поднявшийся со дна сердца, быстро растёкся по венам вместе с кровью, наполняя тело обжигающим холодом. Каллен вдруг с ужасом вспомнил, как хрупок окружающий его мир и люди, дороже которых не было и не могло быть в целой вселенной. Привыкший думать о том, что в любой момент может оставить их, он мало думал о том, что когда-нибудь они оставят его, оставят навсегда – неизбежная реальность, наступление которой нам всем хочется отодвинуть на неопределённый, как можно более долгий, срок.

Всего несколько секунд понадобилось Эдварду для того, чтобы приблизиться к матери вплотную, оттеснив от неё отца. Его руки легли ей на талию и крепко сжали её, словно желая убедиться, что она всё ещё здесь и не собирается никуда исчезать, по крайней мере, прямо сейчас.

- Мама? – страх из голоса Эдварда почти исчез, уступив место мольбе.

- Ну что ты, сынок, - Эсми слабо улыбнулась ему и погладила его по щеке, продолжая другой рукой держаться за стену. – Всё хорошо.

- Простите, простите… это моя вина! – Белз хотела было кинуться к ним, но была остановлена Карлайлом.

- Не сейчас, Белла, - покачал головой он, мягко, но решительно отодвигая её в сторону.

Девушка покорно отступила, вдруг почувствовав себя здесь лишней – никогда она больше не сможет стать частью этой семьи! Никогда! От этой мысли у Беллы перехватило дыхание – она почти задохнулась.

Гонимая внезапным приступом необъяснимой паники, Белз бросилась прочь по коридору и, забежав в ванную, закрыла дверь на замок. Тяжело дыша, словно астматик, она облокотилась на низко расположенную раковину, для чего ей пришлось согнуться пополам, и открыла холодную воду. Белла умыла лицо, затем снова, а потом ещё раз – и так до тех пор, пока ни заломило заледеневшие пальцы. Только после этого она закрыла кран и тяжело опустилась на пол, подтянув колени к груди. Паника отступила, но на смену ей пришёл бесконечный поток слёз, совладать с которым ей было не под силу.

Где-то в доме слышались голоса, хлопанье дверей, детский смех, а Белла по-прежнему сидела на холодном кафеле и плакала, сама не зная точную причину этих слёз. Чувство вины? Душевная боль? Или просто нервное напряжение последней недели дало о себе знать?

- Белз, ты здесь? – взволнованно спросил Эдвард, постучав в дверь.

- Да, - охрипшим голосом откликнулась та, не переставая плакать.

- Открой мне, пожалуйста, - попросил Каллен, но так и не дождавшись выполнения своей просьбы или хотя бы ответа, продолжил: - Ничего страшного не случилось. Ты ведь понимала, что будет не просто, да? Всё образуется. Вспомни мою реакцию. Пока ты тут сидишь, Мелл уже успела всех очаровать.

- А сколько я тут сижу? – удивлённо спросила Белла, вытирая остановившиеся наконец слёзы. Ей казалось, что прошло не больше десяти – ну, может быть, двадцати – минут.

- Почти час, - в голосе Эдварда снова послышалась тревога. – Выходи, прошу тебя. Ты же понимаешь, что не сможешь сидеть там вечно.

- Сейчас, дай мне ещё немного времени, - Белла встала и с ужасом посмотрела в зеркало на своё красное, распухшее от слёз лицо.

- Хорошо, я пойду пока к Элис. Она на кухне готовит завтрак.

Белз снова умылась водой и замахала руками возле лица, пытаясь устранить последствия слёз – тщетно. Она выждала ещё минут пятнадцать, однако красные пятна разве что стали чуть бледнее. Но не сидеть же в ванной ещё час, в самом-то деле? Да и кого после того, что случилось, будет волновать её заплаканное лицо? Правильно – никого!

Белла вышла из ванной и замерла, не зная, куда пойти. Раздавшийся в этот момент голос дочери, подсказал ей, в каком направлении двигаться. Девушка прошла по коридору и остановилась, совсем немного не дойдя до порога комнаты, в которой позапрошлой ночью уснули Эдвард с Мелл. Сейчас Белле казалось, что это было уже так давно, будто в прошлой жизни.

Дети разбирались с какой-то настольной игрой, разложив её на полу. Эсми сидела рядом с внучкой и неотрывно смотрела на неё всё с той же надеждой и болью во взгляде, с какими совсем недавно смотрела на Беллу.

Только сейчас Белз заметила, что Эсми, всегда выглядевшая намного моложе своих лет, теперь вполне тянула на свои пятьдесят четыре, несмотря на ухоженный вид. Пережитое горе наложило на неё глубокий, въедливый отпечаток, стереть который было не под силу ни одному косметологу.

Мелани что-то показала Эсми – та кивнула, улыбнувшись, и осторожно заправила за ухо девочки волосы, которые упали ей на лицо, когда она снова склонилась над игровым полем. Белла увидела, как одинокая слезинка скатилась по щеке женщины.

Сердце Белз болезненно сжалось в груди, когда она вдруг поняла, что Эсми не будет так же легко и просто наладить связь с Мелл, как Эдварду. Отца девочка любила всегда, для неё он был реальным и настоящим, благодаря стараниям самой Беллы. Об остальных Калленах она узнала всего два дня назад, и сидевшая сейчас рядом с ней бабушка, фактически была для неё чужим человеком. Эсми придётся завоёвывать ту любовь внучки, которая была бы само собой разумеющейся и безусловной, знай она её с самого своего рождения. Конечно, Белла ни на секунду не сомневалась в том, что та со временем покорит сердечко Мелани своей заботой и добротой, но при этом также ясно понимала, каким болезненным всё это может оказаться для самой Эсми, много лет мечтавшей о внуке или внучке, подаренных ей Эдвардом. И, конечно же, ни в одном из этих мечтаний ребёнок не был уже восьмилетним.

Чувство вины с новой силой навалилось на Беллу, сдавило грудь, снова лишая возможности сделать полноценный вдох. Она прижала ко рту ладонь, чтобы сдержать едва не сорвавшийся с губ стон, и решила поспешно ретироваться, пока ещё осталась незамеченной, и дочка не увидела её с заплаканным лицом.

Белз направилась в сторону кухни, где Элис всё это время нарочито громко гремела посудой. Уже в дверях она столкнулась с Эдвардом.

- Как ты? – крепко сжав в своей руке её руку, спросил он.

- Всё хорошо, - Белла ответила на его рукопожатие. – А ты куда?

- Отец сказал, что хочет поговорить. Но это подождёт, если ты…

- Нет-нет, иди, конечно, - Белла улыбнулась и мягко высвободила свою ладонь из его.

Она проводила Эдварда взглядом и зашла в кухню – Элис стояла к ней спиной и слишком уж усердно натирала полотенцем стол.

- Тебе помочь? – спросила Белла. Надо же было с чего-то начинать разговор, и эти слова оказались первыми, пришедшими ей в голову.

- Нет, я уже закончила, через полчаса всё будет готово, - не оборачиваясь и не прекращая своего занятия, ответила та.

Однако уже через минуту Элис замерла и, отбросив полотенце в сторону, повернулась к Белле, так и оставшейся стоять у самой двери:

- Хочешь поговорить?

- Да, хочу.

- Но ты ведь помнишь, что я всегда говорю то, что думаю, не сглаживая углов и ничего не смягчая?

- Я помню, - Белла прошла вперёд и села за стол.

Она нуждалась в этом разговоре, каким бы тяжёлым он ни был. Белз не знала, как будут дальше развиваться их отношения, остался ли цел хотя бы фундамент былой дружбы или же, как и с Джейком, всё рухнуло безвозвратно, но она не хотела, чтобы между ними Китайской стеной встали невысказанные Элис слова, которые, наверняка, сейчас изнутри рвали её на части, желая быть озвученными.

Подруга – или уже нет? – тяжело вздохнула и тоже села за стол напротив Беллы.

- Мелани замечательная, - первой заговорила Элис. – Так похожа на Эдварда.

- Да, очень.

- И для него, и для мамы она станет отличным «противоядием», нейтрализующим всю обиду и боль, так что… им нетрудно будет сделать вид, будто ничего не случилось, и всё так, как должно быть. С отцом, конечно, сложнее, но он такой человек, что не станет высказывать тебе в лицо… своё… ммм… недовольство. Видимо, я одна из всех Калленов выступлю в роли стервы… или не выступлю – сама ещё не знаю, куда заведёт нас этот разговор, - Элис сделал паузу и, невесело усмехнувшись, продолжила: - Знаешь, всего пару часов назад я с таким нетерпением и такой радостью ждала встречи с тобой, а вот сейчас смотрю на тебя и думаю: «А тот ли ты человек, которого я считала своей лучшей подругой?» Хотя я ведь тоже, наверное, во многом изменилась. Мы обе стали другими, стали слишком разными, и, конечно, прежней дружбы уже не будет – больно осознавать это.

- Ты всегда была мне очень дорога, - Белла опустила глаза вниз и посмотрела на свои крепко сцепленные в замок пальцы. Она была готова услышать от подруги нечто подобное, но её слова всё равно раскалённой спицей вонзились в самое сердце – пальцы сцепились ещё крепче, до ломоты.

- Наверное, всё-таки не так сильно, как тебе казалось. И, пожалуй, можно сказать, что наша дружба не выдержала проверки временем и обстоятельствами. Не думай, я не снимаю с Эдварда ответственности, но его я хотя бы могу понять. Мой брат и сейчас пытается убедить всех, что в… этой ситуации с Мелани виноват только он, но я категорически с ним не согласна, потому что косвенная вина вообще не в счёт. Да, Эдвард лишил тебя – себя, а себя – тебя. Но отца – дочери, а дочь – отца лишила только ты, это было уже твоё осознанное решение, - на одном дыхание выпалила Элис и замолчала.

- Ты права…

- Тогда скажи мне, зачем?

Белла ответила не сразу. Сколько раз она думала об этом, особенно в последние дни, но одно дело честно дать ответ на этот вопрос себе, и совсем другое – озвучить его вслух, открыто признаться в том, что ты позволил править собой далеко не самым лучшим своим качествам. Если Элис и надеялась услышать от Беллы какие-то оправдывающие её причины, то последней, увы, нечем было порадовать подругу.

- Мне было обидно, - наконец проговорила Белз и ужаснулась от того, насколько по-детски глупо прозвучали эти слова, - а ещё больно. Очень больно. В первое время после того, как узнала о беременности, я как-то даже не задумывалась о том, рассказывать об этом Эдварду или нет. Ожидание ребёнка – нашего ребёнка! – стало для меня спасением, возможностью жить дальше, строя планы на будущее, мечтая. А потом… потом я решила, что дочка будет только моей, и я не стану звонить человеку, который предал меня, и сообщать ему о ребёнке. Он выбрал жизнь без меня – что ж, пусть так оно и будет.

- Без тебя, но не без ребёнка, о котором ничего не знал.

- Да, я понимаю. Уже давно поняла, что это далеко не одно и то же.

- Значит, обида, боль, гордость и эгоизм, - подвела итог Элис. – Я ничего не забыла?

- Нет, всё верно, - Белла потёрла пальцами лоб. У неё начинала раскалываться голова, но причина этого жеста была в другом: ей нестерпимо захотелось спрятаться хотя бы ненадолго от пристального взгляда подруги.

- Все эти чувства знакомы мне, - Элис отвела взгляд в сторону и неестественно выпрямила спину. – Но я твёрдо убеждена, что их нельзя ставить превыше интересов твоего ребёнка, пусть даже это и непросто. Три года назад Джас… совершил ошибку… - она сделал глубокий вдох, а затем продолжила: - Какое-то время я была уверена, что уйду от него, но даже тогда мне и в голову не приходила мысль отгородить сыновей от Джаспера или ограничить их общение, хотя я знаю женщин, которые с лёгкостью используют детей в качестве мести своим бывшим. Представить, что я сама, собственными руками лишу своего ребёнка отца… - Элис замолчала и покачала головой. – Так что, как видишь, мне никогда не понять тебя, хотя твоя позиция вполне ясна.

- Джаспер… изменил тебе? – с запинкой спросила Белла. Невозможно было представить себе, что тот любящий и заботливый парень, которого она помнила, был способен на что-то подобное.

- Жизнь – это не красивый любовный роман, Белла – грустно улыбнулась Элис. – Не знаю, чем бы в итоге всё закончилось, но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Джас попал в серьёзную аварию, несколько дней его жизнь висела на волоске… Мы оба тогда на многое взглянули под другим углом, переосмыслили, заново расставили жизненные приоритеты, что-то изменили в самих себе. Любовь включает в себя готовность прощать. И я простила, о чём с тех пор ещё ни разу не пожалела. Джаспер любит меня и больше никогда не сделает мне больно – я знаю это. - Она ненадолго замолчала, а затем снова продолжила: - Но мы сейчас говорим не обо мне. И, возвращаясь к прежней теме, я хочу спросить тебя: а как же мои родители? Почему ты посчитала, что они не достойны знать о внучке? Я бы ещё могла понять, если бы они были просто родителями твоего парня, с которыми ты знакома постольку-поскольку, но ведь ты росла у них на глазах, они называли тебя дочерью…

- Нет-нет, я никогда не считала, что ваши родители не достойны, - торопливо перебила её Белла. – Я просто… не знаю, правда, не знаю! Я ведь один раз написала тебе на почту, но почтовый ящик был удалён.

- На почту? – Элис нахмурилась, пытаясь что-то вспомнить. – У меня взломали почтовый ящик, и я завела новый, но не помню, когда точно… да, это было как раз, когда… в общем, в тот год, когда Эдвард лежал в больнице. Ну а как же телефон? Ты ведь могла позвонить или хотя бы написать сообщение, если действительно хотела связаться со мной. Почему ты этого не сделала?

- Тогда я почувствовала необходимость поговорить с тобой и написала то письмо, а когда оно не отправилось… В общем, я ведь уже вроде как поговорила с тобой, мне стало легче, и тот порыв сошёл на нет, - с каждым словом голос Беллы становился всё тише и неувереннее. Сейчас она впервые осознала, что даже то её письмо было исключительно проявлением эгоизма, а не твёрдым намерением обо всём рассказать подруге.

- Всё понятно, - усмехнулась Элис.

- А ещё мне было страшно, - вдруг выпалила Белла. Об этой причине, которая, пожалуй, была самой главной, она не собиралась говорить. Да что там, даже самой себе Белз долгое время не признавалась в ней! Но эти слова сейчас сами сорвались с губ, вырвались на свободу, унеся с собой и изрядную долю тяжести, лежавшей на её душе. – Сначала мне было страшно, что Эдвард с такой же лёгкостью отвергнет и ребёнка, с какой отверг меня. Затем пугала та боль, которая поглотит меня, если Эдвард, напротив, снова вернётся в мою жизнь, но только в качестве отца нашего ребёнка. А спустя время, мне стало страшно просто взять и позвонить ему, потому что Мелл тогда уже было больше года, и я не знала, что ответить на неизбежный вопрос: «Почему ты говоришь мне о дочери только сейчас?» И с каждым днём, с каждым годом этот страх только увеличивался, рос пропорционально времени, прошедшему с рождения Мелани. А однажды я поняла, что момент для признания уже давно и безвозвратно упущен.

- Страх, Белла? – глаза Элис сузились, и впервые за весь разговор в её голосе появились злые нотки. – Боюсь, что ты ничего не знаешь о настоящем страхе. Мы тогда больше года жили в каждодневном страхе – страхе потерять Эдварда. Каждое утро я просыпалась – если вообще, конечно, спала ночью, - и молила Бога, чтобы сегодня мой брат не умер у меня на руках! Вот, что такое настоящий страх! Не знаю, насколько он был откровенен с тобой, рассказывая о том времени, но это был ад! Страх, боль, отчаяние, медленное умирание – вот, что чувствовал тогда каждый из нас! И если ты, Белла, не смогла справиться с тем своим страхом, то как бы смогла справиться со страхом, что испытывала бы, окажись тогда с нами? Я вот сейчас смотрю на тебя, и мне уже совсем не хочется ни в чём обвинять Эдварда, потому что начинает казаться, что он был прав, когда решил отгородить тебя от всего этого.

- Элис…

- Нет-нет, дай договорить. Мне нужно договорить, - она выставила вперёд руку, призывая Беллу замолчать. – Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Эдвард сказал, что ты получила его письмо месяц назад, то есть, выходит, три недели считала его умершим, но при этом не стала искать моих родителей, которые, как ты думала, потеряли единственного сына, чтобы утешить их внучкой. Тебе ведь и искать-то особо не пришлось бы: просто набрать в Гугле имя моего отца и город Нью-Йорк – вышло бы название клиники, где он работает, со всеми контактными данными. Но ты не стала этого делать…

- Я бы обязательно связалась с вашими родителями… Мне просто нужно было немного времени.

- Не обманывай себя, Белла, - покачала головой Элис. – Месяц уже почти прошёл, потом прошёл бы ещё один, а затем ты снова почувствовала бы, что момент безвозвратно утерян.

- Нет, это не так! – твёрдо возразила Белз.

- Даже не представляешь, как мне хочется тебе поверить, - с горечью в голосе тихо произнесла Элис. – Ты, наверное, заметила, что у моей мамы есть проблемы с сердцем, - она замолчала и посмотрела на Беллу – та кивнула, закусив нижнюю губу. – До сегодняшнего дня мы скрывали это от Эдварда. Случившееся с ним сильно подорвало её здоровье. Мы с отцом тогда очень боялись, что потеряем сразу двоих: она не пережила бы смерть Эдварда. Мама очень сильно любит меня, но с ним у неё особая связь, какая может быть только между матерью и сыном. И единственное, что в случае смерти Эдварда могло бы удержать её в этом мире, дать сил бороться, - это его ребёнок, а ты… Хотя теперь уже не важно… До сих пор не понимаю, как мы тогда смогли всё это пережить… - Элис посмотрела наверх и часто заморгала, стараясь не расплакаться, но несколько слезинок всё равно скатилось по щекам.

- Прости… - Белла крепко сжала пальцами руки подруги, лежащие на столе, желая утешить, дать понять, что разделяет её боль.

- Возможно, я сейчас где-то была слишком резка с тобой, но сдерживать свои эмоции мне никогда не удавалось, - Элис сжала в ответ руки Белз и судорожно вздохнула. – Поэтому будет лучше, если мы больше не станем возвращаться к этому разговору, во всяком случае, в ближайшее время. Я, правда, не знаю, как в дальнейшем сложатся наши с тобой отношения, но обещаю приложить все усилия для поддержания мира и нормального дружелюбного общения. Я знаю, что Эдвард никогда не смог бы стать счастливым без тебя, но сможет ли он стать счастливым с тобой? Это уже во многом зависит от тебя. Да, ты любишь моего брата, но одной любви недостаточно. Ему нужна сильная женщина, хотя он, наверное, и сам ещё этого не понимает. Сейчас Эдвард молод и полон сил, но ведь так будет не всегда. Как он будет чувствовать себя через пять или десять лет? Ты ведь понимаешь, что «химия» не могла не отразиться на его здоровье? – Белла согласно кивнула и ещё крепче сжала руки плачущей Элис. – Ты должна быть готова в любой момент поддержать его, придать ему сил, сделать так, чтобы он никогда не почувствовал себя обузой, понимаешь? – ещё один кивок Белз, по щекам которой тоже потекли слёзы. – А для этого ты должна быть сильной, стойкой, в чём-то даже бесстрашной… Пообещай мне, Белла, что приложишь все усилия для того, чтобы стать такой. Ради него. И ради себя. Обещаешь?

- Обещаю…

5 сентября 2012 года

Заигравшая красивая музыка лёгким покалыванием прошлась вдоль позвоночника и, достигнув сердца, в разы ускорила его ритм. Белла сделал глубокий вдох, а затем медленно выдохнула.

- Пора, да? – спросил Чарли, занимая своё место рядом с дочерью.

- Пора, - Белла взяла отца под руку и ещё раз повторила дыхательное упражнение.

- Ты будешь счастлива, - улыбнулся Чарли, погладив пальцы дочери, сжавшие рукав его пиджака. – И твоё счастье ждёт тебя там, у алтаря. Думаю, нам лучше поторопиться, а то он может передумать.

- Нет, - улыбнулась Белла, - не передумает.

- Нет? Ты уверена? – подначил её отец.

- Он ведь мой! Уже мой, понимаешь? – улыбка Беллы стала шире и увереннее. – Как и я – его.

- Тогда чего же мы ждём? – выразительно изогнул бровь Чарли.

- Пойдём! – Белз расправила плечи и, подняв подбородок выше, сделала первый шаг на пути к счастью.

Она шла по дорожке, усыпанной лепестками жасмина,вдоль рядов с белыми скамейками и скользила взглядом по лицам гостей, сидящих на них. Её взгляд пересёкся со взглядом Энтони Мейсона – тот поднял вверх большие пальцы и улыбнулся так, словно они были знакомы не неделю, а, как минимум, полжизни. Белла улыбнулась в ответ и перевела взгляд на Элис – та тоже улыбнулась ей, и, кажется, впервые за последние месяцы эта улыбка нашла отражение в её глазах.

Сделав ещё несколько шагов, она заметила свою плачущую мать, и Розали, что-то шепчущую ей на ухо. Белз с отцом обменялись обеспокоенными взглядами – оба разом вспомнили, как пару месяцев назад Рене, впервые увидев Эдварда, разрыдалась, опускаясь перед ним на пол и причитая что-то нечленораздельное, чем повергла в ужас не только Каллена, но и Чарли, стоявшего рядом. Последнему пришлось тогда силком поднимать жену с пола и отпаивать её успокоительным.

- Не волнуйся, Роуз с ней справится, - шёпотом успокоил Беллу отец.

Она крепче сжала в руке «кружевной» букет из фиолетовых и белых фиалок, а затем посмотрела на Мелани – та сидела рядом с Эсми, с которой уже успела неплохо поладить. Дочка помахала Белле рукой, чем снова вернула ей пошатнувшуюся было уверенность.

Белз улыбнулась и впервые взглянула на облачённого в чёрный смокинг Эдварда – как она и предчувствовала, у неё моментально перехватило дыхание, а сердце в груди забилось так неистово, что, если бы не музыка, каждый из присутствующих смог бы услышать его стук. Именно поэтому Белла до последнего не смотрела на Каллена, боясь, что это выбьет её из колеи, и она, чего доброго, споткнётся на глазах у гостей, пусть даже и немногочисленных.

Но Белз не споткнулась – напротив, её шаги стали увереннее, быстрее. Она уже не шла по проходу – летела, словно за спиной у неё выросли невидимые крылья. Их влюблённые взгляды встретились, на губах заиграли одинаковые взволнованно-счастливые улыбки – в это самое мгновение весь мир перестал для них существовать, став всего лишь размытой декорацией.

- Я знаю, что ты тот единственный, с кем моя дочь может быть по-настоящему счастлива, - севшим от волнения голосом проговорил Чарли, когда они с Беллой вплотную подошли к Эдварду, ждущему их в беседке, украшенной цветами жасмина и фиолетовыми атласными лентами, - на том самом месте, на котором одиннадцать лет назад они уже произносили свадебные клятвы, шёпотом повторяя их за Розали и Эмметом.

Чарли немного неловко сунул ладонь дочери в руку Каллена и отошёл в сторону.

- Ты прекрасна… прекраснее, чем обычно. И ты моя… почти моя, - улыбнулся Эдвард, глядя на Беллу снизу-вверх. Он поднёс её руку к губам и нежно поцеловал внутреннюю сторону ладони.

Ещё в тот момент, когда Чарли вкладывал её руку в руку Каллена, Белз смутно почувствовала, что что-то не так. И только теперь она поняла, что именно смущает её: ей некомфортно стоять, возвышаясь над сидящим Эдвардом. Сейчас, когда они должны были стать единым целом перед людьми и Богом, Белла хотела смотреть в его глаза, видеть в них отражение своих собственных чувств. Осознав это, она незамедлительно встала перед ним на колени под аккомпанемент ахнувших от удивления гостей, ничуть не заботясь о судьбе своего белоснежного платья.

- Теперь всё так, как надо, - прошептала она, глядя Эдварду в глаза. Возможно, ей только показалось, но в этот момент она увидела, как в них блеснули слёзы.

После традиционных клятв всегда быть вместе, в болезни и здравии, в печали и радости, Эдвард попросил дать ему слово.

- Я не знаю, как тот, кто послал мне тебя много лет назад, догадался, что ты именно та единственная, которая станет моим ангелом, моей жизнью, но я безмерно благодарен ему за это, - получив согласие священника, взволнованно проговорил он. – А ещё больше я благодарен ему за то, что он, спустя годы и расстояния, снова соединил нас. Я так долго ждал тебя… И вот ты снова вошла в мой мир, стёрла всё моё прошлое и подарила будущее. То, что я испытываю к тебе, не вместить в одно только слово «любовь». Это нечто гораздо большее, необъятное, выходящее далеко за рамки любых определений. Я обещаю, что ты никогда не назовёшь ошибкой то, что соединило нас. Я обещаю, что всегда буду оберегать нашу семью и всегда буду хранить нашу любовь.

- Я не готовилась, но всё-таки тоже хочу сказать тебе, - сквозь слёзы улыбнулась Белла. – Узнав, каково это – жить без тебя, - теперь я каждый день молю Бога, чтобы Он больше никогда не отбирал тебя у меня, чтобы он защищал нас и нашу любовь. Других таких, как ты, не существует – я знаю это. Для меня нет ничего важнее, чем быть с тобой и любить тебя каждое мгновение своей жизни. Если понадобится, я пойду за тобой на край света, я переплыву семь морей, только бы быть с тобой. Обещаю, что сделаю тебя самым счастливым мужчиной на этой земле.

В воцарившейся тишине отчётливо прозвучал звонкий голосок их дочери:

- Ну, давайте, целуйтесь уже!

И они поцеловались.

***

В спальне горел лишь ночник – отбрасываемый им свет был приглушённым и таинственным. Белла, чьё тело скрывала лишь тонкая кружевная сорочка, вошла в комнату и посмотрела на Эдварда, терпеливо ждавшего её, сидя на кровати. Руки Белз потянулись вверх, к волосам, всё ещё собранным в замысловатую причёску, чтобы распустить их.

- Нет, позвольте мне, миссис Каллен, - прошептал Эдвард, призывно протянув любимой руку.

Та кивнула и, забравшись на кровать, удобно устроилась на коленях у мужа, повернувшись к нему спиной. Он стал медленно освобождать волосы Беллы от шпилек, попутно целуя её шею и плечи. Белла замерла, боясь даже пошевелиться, чтобы не спугнуть это удивительное ощущение приятного тепла, медленно струящегося от головы вниз – туда, где ей хотелось почувствовать его больше всего… но только не сейчас – ещё не время.

- У меня есть для тебя кое-что, - хрипло проговорил он, когда её волосы свободной каштановой волной легли ей на спину.

Словно по волшебству, в руках Эдварда появился её серебряный гребень, который Белла уже много лет считала безвозвратно утерянным.

- Но откуда? – удивлённо прошептала она.

- Сама судьба оставила мне его, чтобы я никогда не забывал о тебе… как будто забыть тебя вообще возможно…

На мгновение Эдвард вспомнил, как много лет назад, когда он прощался с ней по телефону, зубцы этого гребня вошли в его ладонь – в её центре до сих пор остался крохотный шрам. Он закрыл глаза и снова нежно поцеловал плечо Беллы, прогоняя ядовитые воспоминания прочь.

Эдвард принялся осторожно, прядь за прядью расчёсывать гребнем густые волосы любимой. Его длинные музыкальные пальцы придерживали локоны, движения были медленными и уверенными. Эдвард любовался этой живой каштановой волной, которая, как журчащая вода, мерцала в его руках, то вспыхивая красным, то искрясь золотом в свете ночника.

Закончив колдовать гребнем над волосами Беллы, Каллен собрал их в руку и приподнял, освобождая её тонкую, белоснежную шею, которая казалась беззащитно-трогательной, под фарфоровой кожей пульсировали голубоватые вены, сплетаясь в узор и прячась в глубине волос. Эдвард коснулся поцелуем чёрной бусины родинки за ушком любимой, обвел её контур кончиком языка и удовлетворенно вздохнул – этот вздох прозвучал в унисон с точно таким же вздохом Беллы.

Его губы спускались вниз по лебединой шее, оставляя дорожку слегка влажных следов, – дорожка вилась, устремляясь к плечам и лопаткам. Пальцы Каллена дотронулись до обнажённой кожи её плеч, лишь слегка прикрытой тончайшим кружевом сорочки с глубоким вырезом на спине. Эдвард мягко положил волну локонов на плечо Беллы, откинув ей их на грудь, – она слегка наклонила голову… сливочная кожа и нежно-голубой шёлк… любимая была подобна нимфе…

Лёгкие, будто прикосновения крыльев мотылька, касания его пальцев к её коже обжигали и дурманили, он очерчивал ладонями изгибы спины и оставлял горячие поцелуи там, где прикасались пальцы. Эдвард положил руки на плечи жены и неспешно опустил бретельки вниз – полупрозрачная ткань, шелестя, как листья на ветру, голубым облаком окутала её талию. Эдвард поцеловал изящное плечико… затем чуть ниже… Другая ладонь накрыла упругую плоть её груди – Белла была в плену его рук, она чуть заметно раскачивалась, одурманенная им и его неспешными, томными ласками.

- Повернись ко мне… пожалуйста… - горячо прошептал он ей на ухо, слегка прикусив мочку.

Она незамедлительно подчинилась, готовая точно следовать любым его указаниям… всегда и во всём следовать за ним.

Теперь Белла всё также сидела на коленях Эдварда, но уже лицом к нему. Он накрыл спину жены ладонями и притянул её ещё ближе. Глаза любимой блестели и были слегка влажными, от чего казались огромными, в их тёмной, затягивающей глубине плескались искры, дыхание было поверхностным, прерывистым, на щеках алели всполохи румянца… как будто кто-то положил розу на сливочный атлас её щёк…

Белла лежала в колыбели его объятий. Эдвард обвёл подушечкой пальца полукружие её длинных чёрных ресниц и прошептал:

- Красивая моя, волшебная моя, желанная… моя жена…

Он не отрывал от неё влюбленного взгляда – в темноте её кожа была совсем прозрачной, любимая казалась такой хрупкой, нежной, почти нереальной. Ему нестерпимо захотелось раствориться в ней… с ней… Она… всегда и всюду только она… Самая нестерпимая боль – она, самое острое счастье – она. Если это безумие, то он был совсем не прочь раз и навсегда сойти с ума… лишь бы с ней.

- Мой любимый… родной… - тихо простонала Белла, когда большой палец его руки обвёл контуры её губ.

Белз потянулась к нему, руки, как крылья, взлетели к его шее и обвили её, она прильнула к нему в поцелуе. Его руки крестообразно удерживали жену, и теперь они уже вместе слегка раскачивались в такт той мелодии, что звучала сейчас в их мыслях.

Молодожёны ласкали, любили, были бесконечно нежны, трепетны и заботливы, но оба в какой-то миг захотели, чтобы всё стало сильнее, быстрее, однако прятали эти порывы до тех пор, пока желание ни стало невыносимым, полностью подчиняющим их себе.

Эдвард торопливо стянул с Беллы сорочку, под которой та оказалась полностью обнажена. Он ловко поймал в капкан своих рук её лодыжку и потянул вверх, заставляя любимую откинуться на спину. Каллен поцеловал каждый вишнёвый ноготок на любимой ножке, пощекотал подушечки пальцев языком и коварно, зная, что это всегда заставляет Белз извиваться от смеха, прикусил щиколотку.

- Эдвард, не надо! – звонко рассмеявшись, пробормотала та.

Она хотела выдернуть ножку, но любимый надежно удерживал её, не прекращая целовать и щекотать, наслаждаясь звуком этого смеха.

Внезапно Эдвард подтянул Беллу ближе к себе – она выдернула свою ногу из коварного плена и обхватила его талию ногами, вжимаясь в него. Одним быстрым движением рук он заставил её сесть. На какое-то мгновение они замерли, глядя друг на друга – их взгляды, затуманенные любовью и страстью, сплетались воедино, ведя свою порочную игру, распаляя желание всё больше и больше, доводя его до того уровня накала, когда уже не остаётся места для нежной неспешности.

Эдвард с силой сжал ягодицы Беллы и рывком потянул их на себя, сливаясь с ней воедино, – она застонала и, обхватив руками шею любимого, всем телом прижалась к нему, желая стать ещё ближе. Дыхание – к дыханию, кожа – к коже.

Простыни сбились и с тихим шорохом упали на пол, откуда, краснея, наблюдали за кружением двух влюблённых на постели. Те двигались синхронно, как танцоры, их движения были совершенны и отточены, их стоны звучали музыкой в ушах – полное понимание, полная отдача, забытьё друг в друге. Нити, связывающие их сердца, переплелись и спутались, завязались в такие узлы, что невозможно развязать или распутать… навечно…навсегда… пока одно сердце бьётся – бьётся и другое…

========== Эпилог ==========

Я с тобой,

Я проведу тебя через любые невзгоды

И никогда тебя не оставлю. Я подхвачу тебя,

Когда ты захочешь всё отпустить,

Потому что ты не одна, не одна.

Я буду твоей надеждой,

Когда тебе будет казаться, что это конец.

Я удержу тебя,

Если мир уйдёт у тебя из-под ног.

А когда ты будешь наконец в моих объятиях,

Подними глаза – и ты увидишь, что у любви есть лицо…

«Not alone», гр. Red

Октябрь 2013 года

Ливень мрачной серой завесой повис в промозглом осеннем воздухе, добавив густоты в тёмные тона давно наступившего вечера. Дождевой поток, под напором льющийся с небес, казался грязным и мутным, словно бурлящие воды вышедшей из берегов реки.

Дворники, явно не справлявшиеся со своей задачей, монотонно скрипели по лобовому стеклу, навевая на Беллу опасную дремоту. Боль в уставших от напряжения глазах ещё больше усиливала желание сомкнуть веки – Белз тряхнула головой, прибавила звук магнитолы, ни на секунду не отрывая взгляда от дороги, ведущей из Порт-Анджелеса в Форкс, и крепче сжала руль.

Это был трудный день, проведённый в череде попыток удовлетворить прихоти придирчивых клиентов, которые сами не знали, чего хотели, и никак не могли определиться даже с цветом своей будущей гостиной. Белла основательно изгрызла кончик карандаша, пока наблюдала за их жаркими спорами, следовавшими почти за каждым её предложением по дизайну их нового дома. Утешало её только то, что это были последние клиенты, с которыми она всё ещё надеялась закончить к Рождеству.

Сразу после Нового года они с Эдвардом собирались вплотную заняться подготовкой к ЭКО, и уже сейчас с каждым днём Белле становилось всё труднее переключать мысли на что-то другое. В своих мечтах она уже бережно прижимала к груди маленькое, тёплое тельце их малыша и с наслаждением вдыхала ни с чем не сравнимый младенческий аромат.

Вот и сейчас, возвращаясь домой и сосредоточенно вглядываясь в мутный дождевой поток, мыслями она перенеслась примерно на год вперёд, очень ярко рисуя в голове картинки их будущей семейной жизни уже вчетвером… а, может, и впятером, ведь после ЭКО нередко рождается двойня.

Когда впереди показались огни их дома, Белла наконец позволила себе немного расслабить сведённые от напряжения пальцы, всю дорогу крепко сжимавшие руль. Она улыбнулась, чувствуя, как усталость долгого трудового дня постепенно сходит на нет. Однако её приподнятое настроение мгновенно опустилось до нуля, стоило ей только увидеть машину Джейкоба, припаркованную на их подъездной дорожке.

За прошедший год отношения с бывшим мужем и другом хоть и претерпели некоторые изменения, всё же оставались по-прежнему холодными и официально-учтивыми. Каждый раз при встрече Джейк натянуто улыбался и говорил стандартный для приветствия набор ничего не значащих фраз, а ещё усиленно избегал оставаться с ней наедине, словно боялся, что между ними может произойти ещё один серьёзный и неприятный разговор.

Острая боль от такого отношения Джейкоба, которую испытывала Белла, постепенно приобрела хронический характер, став тупой и ноющей, а вместе с тем и надежда на то, что когда-нибудь всё наладится, растаяла почти бесследно. Вот только смириться с этим Белз так и не смогла.

Возможно, именно по этой причине ей было так тяжело наблюдать за болтовнёй Эдварда с Джейком, пусть даже та чаще всего и касалась исключительно Мелани. В своих мыслях она называла их отношения не иначе, как «спелись». Непосвящённый в ситуацию человек, наблюдая за ними, вполне мог бы решить, что перед ним супружеская пара геев, разговаривающих о своей приёмной дочери. А вот Мелл была безгранично рада тому, что папа и человек, ставший ей вторым отцом, так легко и быстро нашли между собой общий язык.

Джейкоб не стал продавать дом в Форксе и, забирая Мелани на выходные, как правило, оставался с ней там, лишь иногда увозя её к своей матери в Сиэтл. В последние два месяца он стал всё чаще приезжать вместе с Микаэлой – своей девушкой, отношения с которой у него длились уже около полугода.

Когда дочка впервые рассказала Белле о «подружке» Джей-Джея, та искренне порадовалась за него, желая ему наконец найти своё счастье, а также в глубине души лелея призрачную надежду, что теперь, когда он снова влюблён, возможно, ему будет легче простить её. С последним дело пока обстояло по-старому, а вот что касается личного счастья Джейка, то тут изменения были налицо: в его глазах снова плескалась жажда жизни, на губах то и дело появлялась мечтательная улыбка, и сам он весь излучал энергию, способную, пожалуй, отправить в космос ракету.

Работая учителем в начальной школе, Микаэла имела хороший опыт в общении с детьми и быстро завоевала доверие Мелани. Да и на Эдварда с Беллой эта миловидная двадцатисемилетняя брюнетка с карими глазами и ямочками на щеках тоже произвела исключительно положительное впечатление. Одного взгляда на них с Джейкобом было достаточно, чтобы понять, насколько сильно эти двое влюблены друг в друга.

Белла вышла из машины и побежала к дому, пытаясь спрятаться от всё не прекращающегося дождя под зонтом. Оказавшись в сухом и тёплом помещении, она торопливо сняла с себя куртку и скинула с ног насквозь промокшие ботинки, отметив взглядом кроссовки Джейка, стоявшие тут же.

Пройдя в гостиную, Белла увидела Мелани, которая лежала животом на пушистом ковре, обложившись учебниками, и болтала по телефону:

- … Конечно, бабуль, я им передам… Хорошо… Но мы приедем… да, я хочу… И я люблю тебя! Целую! Пока!

- Кто из бабушек звонил? – спросила Белла, оглядываясь по сторонам и ища признаки присутствия Джейка.

- Эсми, - убирая телефон и придвигая к себе один из учебников, пояснила Мелл. – Она зовёт нас на день рождения дедушки. Я сказала, что мы приедем. Ведь мы же поедем, да? – в серых глазках девочки, обращённых на мать, застыла надежда.

- Конечно, разве мы можем пропустить дедушкин праздник? - Белла села на диван и блаженно вытянула вперёд уставшие за день ноги.

- Здорово! – воскликнула Мелани, вспыхивая от радости, словно лампочка. – Если ты согласна, то папа уж тем более!

- Кстати, где он? И где Джейк? – наконец задала Белла вопрос, который мучал её с той самой минуты, как она вошла в дом.

- Они заперлись в папином кабинете, - закатила глаза к потолку Мелани.

- Заперлись? – удивлённо вскинула брови Белла, перемещаясь с дивана на пол.

- Да, после того, как Флафи два раза открыл лапой дверь и попытался облизать их с ног до головы, - усмехнулась девочка.

Пёс, всё это время сидевший рядом, помахивая хвостом, лёг на пол, положил морду на передние лапы и, отвернувшись, издал фыркающий звук. Несмотря на вполне почтенный для собаки возраст, он до сих пор сохранил свой хулиганский нрав и время от времени, как выражался Эдвард, «откалывал номера».

- И что же у них там за серьёзный разговор, если им помешал Флафи? – недоумённо спросила Белла, почёсывая пса за ухом.

- Они там пьют, - тоном, каким обычно делятся секретами, пояснила Мелл. – Джей-Джей принёс с собой большую бутылку виски.

Белла убрала руку с головы Флафи и изумлённо посмотрела на плотно закрытую дверь кабинета, в котором Эдвард обычно занимался сочинительством своих книг. Ещё ни разу в жизни она не видела Каллена, пьющим виски, хоть и знала об этой его маленькой слабости, с которой он распрощался ещё несколько лет назад, да и Джейк не был любителем крепкого алкоголя, отдавая предпочтение вину и пиву. Как ни старалась, Белла не смогла представить этих двоих, на пару «уговаривающих» бутылку «Jack Daniel’s».

- Надеюсь, они хотя бы догадались прихватить с собой закуску, - пробормотала она, так и не решив, как относиться к происходящему.

- А вот и нет, - снова напомнила о себе Мелани, всё это время внимательно наблюдавшая за реакцией матери, - в кухню они не ходили.

- А ты тут вообще-то уроки учила или за папой с Джейком следила? – рассмеялась Белла и, придвинувшись ближе к дочери, уже тише спросила: - Может, тебе и повод их… хм… посиделок известен?

- Я слышала, как Джей-Джей сказал, что они с Микаэлой решили пожениться, - тоже понизив голос, ответила Мелл.

- Ух ты, здорово! – полушёпотом воскликнула Белла. – А ты это случайно услышала или под дверью подслушивала? Ну-ка, признавайся, юная леди!

- И ничего я не подслушивала, - передёрнула плечами девочка. – Там всё равно почти ничего не слышно.

- А откуда ты знаешь, что ничего не слышно, если не подслушивала? – смеясь, резонно заметила Белла, а затем с любопытством спросила: – Ну хорошо, а может, ты ещё что-то случайно услышала?

- Почти ничего: папа что-то говорил про операцию и больницу, а потом Джей-Джей стал рассказывать ему про своего отца. В это время позвонила бабушка, и больше я не слушала. Но там, и правда, половину не разобрать.

- Ах ты, маленькая плутишка, - Белла ласково потрепала дочку по голове.

Конечно, она понимала, что в воспитательных целях нужно поругать Мелл за столь неблаговидный поступок, но её саму сейчас слишком сильно терзало любопытство. Промучившись пару минут, Белз всё-таки встала с пола и на цыпочках приблизилась к кабинету мужа. Приложив ухо к двери, она замерла, стараясь дышать как можно тише, но всё равно смогла разобрать только отдельные слова, среди которых прозвучало и имя Мелани. Белла выпрямилась и с досадой закусила губу.

Решение пришло совершенно внезапно и оказалось достаточно простым. Белз сбегала на кухню и уже через считанные минуты снова стояла у кабинета, вооружённая подручным «прослушивающим устройством». Она приложила стакан к двери и, прижавшись ухом к его донышку, снова замерла, вся обратившись в слух. То, что Белла сейчас делала, было, мягко говоря, неправильно, однако любопытство на корню задушило угрызения совести, равно как и стыд перед Мелани, которая всё это время с интересом наблюдала за её манипуляциями, окончательно отодвинув учебники в сторону.

- …Я рад тому, что ты есть, серьёзно! – под воздействием алкоголя голос Эдварда стал более плавным и тягучим, но слова звучали чётко, и язык даже не думал заплетаться. – Ты хороший человек, Джейк, настоящий, без лишнего пафоса. Понимаешь, что я имею в виду?.. Ты не из тех, кто бьёт себя в грудь со словами: «Да я!..», а на деле ничего из себя не представляет. Мы знакомы больше года, и за это время я понял, что тебе можно доверять и на тебя можно положиться. Но, конечно, для меня самое главное – это то, что ты действительно любишь Мелл…

- Да, это правда, очень люблю! – речь Джейкоба не была такой чёткой, как у Эдварда, и чувствовалось, что алкоголь возымел на него куда большее действие, чем на последнего. – Для меня она всегда была дочкой, родной, пусть и не по крови… И всегда ею останется… ты уж прости…

- Я понимаю… правда, понимаю. Ты должен был бы возненавидеть меня за то, что я вдруг появился, а ты…

- Нет-нет, - поспешно перебил Джейк, - ты не появился… и не вдруг… Всегда был… и для Мелл, и для Беллы. Если честно, мне никогда не нравилось то, что она скрыла от тебя дочь. Нельзя так. Я пробовал говорить с ней об этом, но куда уж там… А потом решил больше не вмешиваться: не моё это всё-таки дело, понимаешь?

- Да… Там всё сложно… не стоит теперь об этом… - Эдвард замолчал, и вслед за этим послышалось звяканье, как если бы, наливая виски, стукнули горлышком бутылки о бокал.

Рука Беллы, сжимавшая стакан, уже затекла, но она продолжала упрямо стоять, почти не шевелясь, лишь время от времени переступая с ноги на ногу. Она очень хорошо знала своего мужа, так что сейчас отчётливо слышала в его голосе некое напряжение, будто он постепенно, слово за словом, подводил разговор к чему-то важному и, вероятно, не слишком для себя приятному. И уже следующая фраза Каллена подтвердила догадку Беллы.

- Послушай, Джейк, - медленно, с нажимом проговорил Эдвард, и Белз точно знала, что в эту минуту между его бровей пролегла складка. – Мне важно… вернее, я хочу попросить тебя… Если меня не станет раньше, чем Мелани вырастет и заживёт самостоятельно… нет, даже если я уйду после, всё равно хочу попросить тебя позаботиться о ней. Мне нужно знать, что, несмотря ни на что, у неё всё равно будет любящий её отец, всегда готовый защитить свою малышку… ну, знаешь… от горе-ухажёров, от непоправимых ошибок и всё-такое…

Белла слышала, что Каллен старался говорить легко и непринуждённо, но в какой-то момент голос подвёл его, предательски дрогнув, и он замолчал.

- Зачем ты так, Эдвард? – тихо пробормотал Джейкоб, так что Белла едва расслышала.

- Просто скажи, могу я на тебя рассчитывать или нет?

- Конечно, можешь! Что за вопрос?! Но откуда такие мрачные мысли?

- Нет никаких мрачных мыслей, Джейк, - в голосе Каллена послышалась улыбка, замешанная на грусти, – все они остались в прошлом. Я счастлив… буду счастлив и завтра, и через неделю, и через месяц… и уйду счастливым… Ну а когда именно это случится – никто не знает и не может знать. Я мало думаю об этом, и уж тем более не жду этого. Но строить воздушные замки я не хочу. И обманывать себя тоже не хочу. Не хочу и не буду. Я просто живу сегодняшним днём.

- Ты прав. Я понимаю, о чём ты. Мы все привыкли мечтать о будущем – и это правильно, это нормально. Главное, не увлечься мечтами настолько, чтобы забыть о настоящем – так и жизнь может незаметно пройти мимо. А для себя я давно понял, что никогда нельзя знать наверняка, наступит завтра или нет… - и Джейк стал рассказывать Эдварду о трагедии, случившейся с его другом Сетом, и о том, как сам тогда лишь чудом не оказался в той же машине.

Белла прислонилась спиной к двери и медленно сползла по ней, опустившись на пол. Живот словно стянуло прочным мокрым канатом – давящая боль, посылающая волны ледяного холода по всему телу. Нет, сейчас она не услышала для себя ничего нового, не узнала того, о чём не знала бы прежде, но слова Эдварда и то, каким тоном они были сказаны, отозвалось в её душе протяжным горьким эхом. Белла снова вспомнила, каким зыбким было и всегда будет их счастье, их будущее. И если Эдвард давно приноровился к этой ненадёжной опоре под ногами и спокойно двигался вперёд, то она пока ещё только училась этому, то и дело сбиваясь с шага, спотыкаясь об острые, болезненные мысли, связанные со здоровьем мужа, которое пока – слава Богу! – не внушало серьёзных опасений.

Пёс, так и оставшийся сидеть в гостиной, несмотря на то, что Мелл уже ушла из гостиной, подошёл к Белле, ткнулся мокрым носом ей в колени и тихонько заскулил.

- Всё будет хорошо, Флафи. Всё. Будет. Хорошо, - погладив его по морде, словно заклинание, прошептала она сквозь подступившие к горлу слёзы.

Белла уже и не помнила, когда в последний раз плакала, но сейчас эти слёзы были ей необходимы. Они смывали с души боль, развязывали тугой узел, скрутивший ей внутренности, и были частью борьбы, что она вела сама с собой и своими страхами, становясь сильнее.

Выплакавшись и почувствовав себя значительно лучше, Белз поднялась на ноги и хотела было ретироваться, пока Джейк или Эдвард не застукали её за этим постыдным занятием, но закрытая дверь так и притягивала к себе, словно мощный магнит.

Снова пустив в ход стакан, Белла замерла, но сначала всё равно не смогла разобрать ни слова из того, что говорил Джейкоб. Вероятно, причина была в том, что за те пятнадцать-двадцать минут, что она просидела на полу, тот успел принять на грудь ещё пару порций виски и окончательно опьянел.

- Ну прости ты её! – донёсся до Беллы голос Эдварда, тоже несколько растерявший прежнюю ясность.

- Да я простил… давно простил! – довольно громко воскликнул в ответ Джейк.

После этих слов Белз вся вжалась в дверь и максимально напрягла слух, почти перестав дышать.

- Тогда почему ты до сих пор не поговорил с ней?

- Одно дело простить, и другое – снова всё это… ворошить… выяснять… Я был не готов. И потом заново выстр… выст… как его… чёрт!..

- Выстраивать, - подсказал Эдвард.

- Да, точно… Отношения, дружба… всё это сложно… А ещё я боялся, что тебе могут не понравится… наши эти… отношения… дружеские…

- Не говори ерунды! Мне не нравится, что вы ведёте себя, как два незнакомца. Это бесит, если честно!

- Да?.. – удивлённо протянул Джейк. - Тогда я поговорю с Беллой…

- Когда?.. Завтра?

- Не… завтра я буду не в состоянии… лучше сегодня!..

- Исключено!

- Почему?..

- Сегодня ты тоже не в состоянии, - рассмеялся Эдвард, а вслед за ним засмеялся и Джейкоб.

Белла отстранилась от двери и прижала к груди стакан. Глаза снова защипало от слёз, но сейчас это были слёзы облегчения, потому что только что с её плеч упал тяжкий груз, который она несла больше года. Не проходило и дня, чтобы Белла не вспоминала о Джейке и о своей вине перед ним. Не проходило и дня, чтобы она не думала о том, в какой ледниковый период превратились их отношения. И вот сейчас Белз впервые за долгое время почувствовала себя по-настоящему свободной и лёгкой, словно пёрышко.

Джейкоб простил её – это самое главное! А как будут дальше складываться их взаимоотношения – покажет только время, но сама Белла теперь была решительно настроена на то, чтобы однажды они с Джейком снова стали добрыми друзьями.

Июнь 2014 года

Внутри образовалась странная, обжигающе холодная, словно лёд, и тёмная, густая, будто смола, пустота. Мир вокруг застыл, вылинял, растеряв все краски, исказив звуки и утратив ароматы, – превратился в ничто. Даже физическая боль почти совсем прошла – тело стремилось поскорее излечиться и забыть о последних трёх месяцах, словно их и не было.

«Не было. Не было. Не было…» - можно твердить до бесконечности, но легче от этого не станет. Душа – не тело. Она забывать не хотела. Когда-нибудь, со временем… но только не сейчас. Душа баюкала пустоту, лелеяла её, пытаясь сохранить, удержать. Но что? Сейчас уже слишком поздно, ничего не осталось – лишь нежелание смириться, принять жестокую реальность.

«Такое иногда случается», «Всё ещё будет», «Жизнь на этом не заканчивается», - стандартный набор фраз, произнесённый врачом, до сих пор крутился на повторе в голове Беллы. Самую острую, самую жалящую боль причиняла последняя. Она же вызывала и недоумение. Что значит «жизнь не заканчивается», если одна жизнь как раз подошла к концу? Пусть совсем маленькая, ещё незаметная глазу, но всё-таки жизнь – их малыш. Для неё он был таким же реальным, как если бы уже родился, Белла чувствовала его так же ясно и чётко, как если бы держала на руках. Она любила его каждой клеточкой своего тела. Но его жизнь оборвалась, даже не успев начаться, и оставила после себя зияющую пустоту в душе и теле.

Белла сморгнула слёзы и подтянула колени к животу.

- Ну же, поспи, родная… тебе нужно поспать, - ласковый шёпот Эдварда накрыл тёплой волной, разбавляя внутренний холод. – Завтра будет другой день… завтра станет легче… завтра… просто будет – это уже кое-что… - его голос дрогнул и затих, снова уступая место тоскливой тишине.

Белла закрыла глаза и потёрлась щекой о ладонь мужа, на которой лежала её голова. Она прижалась спиной к груди Эдварда ещё плотнее и почувствовала, как сильно колотится его сердце, пульсирующей волной мягко ударяя ей в лопатку. Пальцы другой руки Каллена легонько пробежались вдоль скулы Белз, погладили щёку, стирая влажные солёные дорожки, губы нежно коснулись виска – его тёплое дыхание так приятно и так правильно ощущалось на коже, словно было создано специально для того, чтобы согревать Беллу, даря утешение.

В это мгновение Белз накрыла такая щемящая нежность, такое острое чувство любви к Эдварду, что оно ощущалось как боль, теснившая грудную клетку. Во всём мире не было и не могло быть никого лучше, никого ближе, роднее и дороже.

И кто сказал, что способность ходить определяет полноценность человека? Белла плюнула бы тому в лицо! Способность любить - вот что делает людей настоящими, живыми, цельными. Надёжность, внутренняя сила и уверенность, желание и возможность защитить, уберечь от падения, а если оно всё же неизбежно – протянуть руку и поднять, подхватить и удержать. Вот, что делает мужчину мужчиной. А ещё сердце – большое, доброе и любящее, бьющееся в унисон с твоим.

Всем этим Бог наделил Эдварда сполна. И он же послал его Белле, возможно, как награду за какие-то хорошие поступки, совершённые ею в прошлой жизни.

Она перехватила руку мужа, всё ещё ласково блуждающую по просторам её кожи в попытке убаюкать, и поцеловала раскрытую ладонь. Белла повернулась к нему лицом и нежно погладила его колючую щёку, наткнувшись на одну единственную влажную дорожку, – ему тоже было больно, он тоже потерял ребёнка, но, в отличие от Белз, не просил и не ждал утешений, оставаясь сильным даже в такой момент.

В душе Беллы вдруг поднялась горячая волна протеста и желания бороться, идти вперёд, чтобы снова сделать счастливым Эдварда и самой стать счастливой.

- Мы попробуем снова, - твёрдо проговорила она, приподнявшись на локте и запустив пальцы в волосы мужа. – И будем пробовать столько, сколько потребуется.

- Конечно, - лёгкая улыбка коснулась его губ. – У нас получится, и всё будет хорошо. Обязательно будет – я знаю это… А сейчас всё-таки постарайся заснуть. Ты не спишь почти сутки, - Эдвард заключил Беллу в кольцо своих сильных рук и крепко прижал к себе.

- А ты? – вслушиваясь в усыпляющий, размеренный перестук его сердца, спросила она.

- А я буду рядом. Просто буду рядом.

С того дня Белла стала понемногу приходить в себя. Она всё время старалась чем-то заниматься, не сидеть на месте, чтобы не зацикливаться на своём желание во что бы то ни стало родить ребёнка – как правило, ей это удавалось, но случались и плохие дни, когда опускались руки, и на Белз снова нападала апатия. В такие моменты рядом обязательно оказывался Эдвард, всегда точно знающий, что и как сказать, чтобы утешить и придать новых сил.

Всё это стало для них тяжёлым испытанием, но они хорошо справлялись с ним – всегда вместе, всегда рядом, рука об руку, ища и находя опору и поддержку друг в друге.

Именно в те страшные дни Белла снова обрела старую подругу. Элис появилась внезапно, словно её, как и Мэри Поппинс из знаменитой сказочной повести, принёс восточный ветер, суливший перемены.

Ещё стоя на пороге дома Калленов, заглянув друг другу в глаза, Белла и Элис молча, не говоря ни слова, кинулись друг другу на шею. Крепко обнявшись, они рыдали, сидя прямо там, у входной двери. Это были слёзы очищения, смывающие горечь и обиду за прошлые ошибки, сглаживающие все острые углы недопонимания, омывающие душевные раны.

Во многом именно благодаря поддержке Элис, её искренней заботе и удивительной способности заряжать всех вокруг своей высоковольтной энергией, Белз смогла тогда окончательно прийти в себя и снова с головой окунуться в бурлящий поток жизни, постепенно вынесший их с Эдвардом к счастливым берегам.

Слова, сказанные Элис ещё два года назад, оказались абсолютно верными: никогда между ними уже не будет прежней дружбы. Много лет назад они были совсем молодыми, наивными девчонками, то и дело обсуждавшими учёбу, одноклассников, моду, новые фильмы, популярную музыку и прочие глупости, так волнующие душу каждого подростка. Теперь же они стали взрослыми женщинами, не понаслышке знающими, что такое боль и предательство, успевшими испытать на себе все горести и радости взрослой, самостоятельной жизни. И та дружба, что вновь зародилась между ними, когда они, обнявшись, рыдали, сидя на полу, приняла уже совсем иную форму и другие масштабы, в конечном итоге, став по-настоящему прочной и нерушимой.

Декабрь 2017 года

- Семья, я дома! – крикнула Белла, стряхивая с пальто капли мокрого снега, однако на её зов никто не откликнулся и встречать не спешил.

Она сняла сапоги и прошла в гостиную, откуда доносились приглушённые звуки. Белз замерла на пороге и, прислонившись плечом к косяку, тихонько рассмеялась.

На пушистом ковре, усыпанном конфетными фантиками, почти под самой ёлкой мирно спали трое: Эдвард, их сынишка Энтони и дочурка Вайола (Вайола в переводе с английского означает «Фиалка»; прим. автора) – двухгодовалые близнецы, ставшие прекраснейшим и счастливейшим результатом второй попытки ЭКО.

Каллен лежал на животе перед включенным ноутбуком, демонстрирующим мультик «Том и Джерри». Справа от Эдварда, прижавшись к его боку спиной, спала Вайола, положив ладошки под пухлую щёчку. По другую сторону от отца в позе морской звезды лежал Энтони, закинув на него ноги и приоткрыв ротик. В царившем полумраке разноцветные огоньки ёлочной гирлянды весело подмигивали, путаясь в бронзовых волосах спящей троицы, блуждали по перепачканным шоколадом детским щёчкам, словно стремясь тоже распробовать эту сладость.

Белла сбегала за фотоаппаратом и принялась снимать со всех ракурсов эту умилительную семейную картину, которую хоть прямо сейчас можно было взять и поместить на рождественскую открытку. Громкие щелчки фотокамеры разбудили Эдварда – он приподнял голову, посмотрел на Белз и сонно улыбнулся.

- Тебя так долго не было, - полушёпотом проговорил он, переворачиваясь на спину. – Я уж было решил, что ты сбежала с какими-нибудь ряженым Сантой.

- Я хотела, но потом поняла, что меня не настолько сильно привлекают бородатые мужики преклонного возраста, - рассмеялась Белла, положив фотоаппарат на журнальный столик.

- Мамотька! Мамотька! – Энтони ловко вскочил на ножки, словно и не спал всего минуту назад.

Малыш подбежал к матери и крепко обвил ручками её ноги – та улыбнулась и ласково потрепала сына по бронзовым кудряшкам.

Вайола села и сонно потёрла кулачками глаза. Убрав от лица руки, она посмотрела на Беллу, и вспыхнувшая в зелёных глазках радость быстро прогнала из них остатки сна.

- Мамотька! – девочка встала и быстро присоединилась к брату, всё ещё прижимавшемуся к матери. – Ты так дога!

- Осень-осень дога! – поддакнул ей Энтони. – Мы усали здать!

- Вот видишь, - улыбнулся Эдвард, положив руки под голову, - не я один успел соскучиться по тебе. Никогда бы не подумал, что на отправку письма Санта-Клаусу может уйти весь день.

- Но письмо было очень тяжёлым, ведь наши малыши, - на этих словах Белз плотнее прижала к себе детей, - попросили у него стоооолько подарков! – она многозначительно изогнула бровь, намекая на то, что покупка кучи игрушек, о которых мечтали близнецы, заняло больше времени, чем можно было предположить.

- Но ты его отплавила? – спросил Энтони, глядя на Беллу снизу-вверх, и в его серых глазках отразилась тревога.

- Конечно, сынок! – садясь перед детьми на корточки, ответила она. – Уверена, что Санта получит письмо уже сегодня.

- Ну а где же?.. - замялся Эдвард, не зная, как спросить у жены, куда она дела подарки, так, чтобы дети ничего не заподозрили.

- На обратном пути я заехала к родителям, - всё же поняв его вопрос, пояснила та. – А вы чем занимались весь день?

Белла встала на четвереньки и таким манером медленно поползла к Эдварду, вызывая взрыв смеха у близнецов.

- Мы пообедали, потом помыли посуду, - стал перечислять Каллен, с улыбкой глядя на жену. – То есть как помыли… загрузили её в посудомойку и нажали пару кнопок…

- Да, я назала! – похвасталась Вайола.

- Потом мы рисовали Санта-Клауса и эльфов… - продолжил Эдвард.

- А ещё ёку! – встрял Энтони.

- Да, и ёлку тоже рисовали, - подтвердил Каллен, обнимая наконец подползшую к нему Беллу.

- Надеюсь, не на стенах, как в прошлый раз? – улыбнулась она, положив голову на плечо мужа.

- Стены манили нас к себе с неудержимой силой, но мы не поддались соблазну и ограничились альбомными листами, - не без гордости в голосе отозвался Эдвард. – А потом появился обезумевший от счастья новоиспечённый папаша Джейк и повёз Мелл в Сиэтл знакомиться с «братиком» Сетом. Но это ты и без меня знаешь… обещал привезти её к Рождеству… Кстати, ты купила Блэкам подарки?

- Купила, они в машине, - Белла улыбнулась, вспомнив, как позвонивший три дня назад Джейкоб бормотал в трубку нечто нечленораздельное, то смеясь, то всхлипывая, так что она, скорее, догадалась по его состоянию, нежели разобрала из бессвязной возбуждённой речи, что они с женой наконец стали родителями. – Я сегодня позвонила Микаэле, чтобы просто узнать, как у них с малышом дела, а вместо этого проболтала с ней почти час, и это прямо посреди торгового центра, представляешь? - рассмеялась Белз.

- Ого, я думал, что только с моей сестрой ты можешь так долго «висеть на телефоне»! – по-доброму усмехнулся Эдвард.

- Молодым мамам всегда есть о чём поговорить друг с другом, - многозначительно пояснила она. – А с Элис я могу болтать и по два, и по три часа, чтоб ты знал.

- О, я знаю! Ещё как знаю! – засмеялся Каллен.

- Эй, сластёны, - Белла посмотрела на детей, которые в это время по-братски делили последнюю несъеденную шоколадную конфету. – Покажете мне ваши рождественские рисунки?

- Да! – хором отозвались они и, обгоняя друг друга, выбежали из гостиной.

- У меня и для тебя есть подарок, - многозначительно улыбнулась Белла, глядя на мужа.

- Какой же? – перенимая её игривый тон, спросил Эдвард.

- Узнаешь, когда дети лягутспать, - страстным шёпотом ответила она.

- Но хотя бы поцелуй я могу получить прямо сейчас?

Подтянув Беллу повыше, Каллен поцеловал её мягко и неспешно, словно сомелье, дегустирующий вино крохотными глотками, - не для того, чтобы опьянеть, а для того, чтобы насладиться терпким букетом вкуса и аромата.

- У твоих губ вкус шоколадных трюфелей, - не отрывая своего рта от рта Эдварда, прошептала она.

- Я съел всего парочку, - смущённо покаялся он.

Снова появившись в гостиной, дети, не сговариваясь, выпустили из рук свои рисунки, тут же разлетевшиеся по полу, и с разбега повалились на родителей. Те с готовностью приняли их в свои любящие объятия, щекоча, целуя, снова щекоча и получая в ответ неумелую щекотку маленьких детских пальчиков и сладкие поцелуи пухлых губ, перемазанных шоколадом.

Счастливый разноголосый смех кружил над этой кучей-малой, и огоньки гирлянды подмигивали ему в такт. Высокая, раскидистая ёлка, занимавшая добрую часть комнаты, наполняла воздух упоительным хвойным ароматом уже топтавшегося на пороге Рождества. Детские сердечки стучали быстрее в нетерпеливом ожидании приближающихся чудес и подарков от доброго Санты.

Эдвард и Белла никаких чудес не ждали – они их творили, творили каждый день, творили для себя и для своих детей, как и любой из родителей. И пусть эти чудеса были совсем маленькими и повседневными, но именно они и создавали семейный уют, гармонию и тепло домашнего очага.

В одной из своих книг Стивен Кинг сказал: «Дом - это и взгляд на луну, поднимающуюся над спящей равниной, и женщина, которую ты можешь подозвать к окну, чтобы вместе понаблюдать за ней. Дом там, где ты танцуешь с другими, а танец - это жизнь».

И Каллены построили такой дом, а большего им было и не надо. Они давно поняли одну простую истину: жить, любить и быть счастливыми надо сегодня, прямо здесь и сейчас, не откладывая ничего на завтра. Потому что завтра может быть слишком поздно.

===========================================================

От автора

Вот и подошла к концу эта длинная, во многом непростая история. Я долго думала над тем, на каком моменте поставить финальную точку, и решила, что мы простимся с нашими героями в канун Рождества, ведь это время чудес и исполнения желаний.

Можно долго думать над тем, насколько благосклонна в дальнейшем окажется к ним судьба, сколько времени на счастье она им подарит, но тут, думаю, каждый читатель решит для себя сам. Пути Господни неисповедимы…

Огромное спасибо всем, кто уделил этой истории своё время, кто ругал, хвалил и сопереживал её героям - простым людям, совершающим ошибки и старающимся их исправить по мере своих сил!

Большое спасибо за все ваши комментарии, спасибо за ваши бесценные эмоции и за ваше неравнодушие! Каждое слово, сказанное вами, было для меня на вес золота!