Таш любит Толстого [Кэтрин Ормсби] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Кэтрин Ормсби ТАШ ЛЮБИТ ТОЛСТОГО
Оригинальное название: TASH hearts TOLSTOY by Kathryn Ormsbee «Таш любит Толстого» Кэтрин Ормсби Перевод: Екатерина Морозова Редактор и оформитель: Александра Кузнецова Вычитка: Ксюша Попова Русификация обложки: Анастасия Токарева Переведено специально для группы: Книжный червь / Переводы книгЛюбое копирование без ссылки на переводчиков и группу ЗАПРЕЩЕНО! Пожалуйста, уважайте чужой труд!
•
Если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви.Вы только что посмотрели очередной незадачливый эпизод веб-сериала «Несчастливые семьи» авторства Льва Толстого и студии Seedling Productions. Действующие лица и исполнители: Анна — Селена Бишоп Алекс — Джей Прасад Долли — Клавдия Зеленка Китти — Ева Ханикатт Левин — Джордж Коннор Стива — Брукс Лонг Вронский — Тони ДэвисЛев Толстой, «Анна Каренина»
Команда: Продюсеры — Джек Харлоу и Таш Зеленка Режиссер — Таш Зеленка Монтаж — Джек Харлоу Авторы сценария — Джек Харлоу и Таш Зеленка Графика — Пола Харлоу Музыка — Тони Дэвис
Ловите наши новые эпизоды каждый вторник и четверг в 11 утра по восточному времени!
* * *
Однажды дежурные шутки берут и оборачиваются правдой. Разве не забавно? Вот смеетесь вы над очередной кошмарной попсовой песней, но в один прекрасный день она играет у вас на повторе раз двадцать, и это совершенно не смешно. Или вас смешит название «жареная окра», а потом одним судьбоносным вечером вы с семьей оказываетесь в каком-нибудь занюханном кафе, шутки ради заказываете эту самую окру — и все, у вас новое любимое блюдо. Или вас веселят клоуны, пока однажды ночью после отхода ко сну вы не смотрите фильм «Оно» — и вот она, моральная травма на всю жизнь. Не удивлюсь, если какие-нибудь римские аристократы тусовались в местной бане и болтали в таком духе: — Слушай, Гай, а правда смешно будет, если в город ворвутся варвары? — Блин, Тит Флавий, ну ты и придумаешь! Мы с двумя моими лучшими друзьями долго шутили о том, что будем делать, когда станем знаменитыми. Мы так и говорили, когда мечтали вслух: «Вот стану знаменитым — и куплю всю Новую Шотландию», «Вот стану я знаменитой — и будет у меня платье, как у Кэйт Хадсон в „Отделаться от парня за десять дней“», «Вот стану я знаменитым — сяду за руль „ДеЛореана“ и буду ездить точно со скоростью восемьдесят восемь миль в час». Мы болтали и смеялись над масштабами абсурда. Это были просто шутки. А потом раз — и нет.1
Первое, что вам надо обо мне знать: я, Таш Зеленка, без памяти влюблена в графа Льва Николаевича Толстого. Это его полное имя, но мы настолько близки, что я позволяю себе называть его Лео. Мы познакомились в книжном, когда мне было четырнадцать. Учебный год только начался, и у меня были грандиозные цели. Английский уровня девятого класса был слишком легким — за две недели я просто осатанела от скуки. Поэтому взяла и загуглила список великих романов, составив себе план того, что буду читать в этом году. Первым пунктом в нем стояла «Анна Каренина» Льва Толстого. Так что, можно сказать, нас познакомила Анна Аркадьевна Каренина. Это была любовь с первой строки. Если вам интересно, строка была такой: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Разве не прекрасно? Лео всегда знал, что сказать, чтобы вскружить девушке голову. В тот день я не ложилась до трех ночи — читала первые двадцать глав «Анны Карениной». Я была безумно влюблена, и влюблена до сих пор. У нас с Лео все немножко как у Ромео с Джульеттой. Мощно сошлись звезды. Взять хотя бы тот факт, что мой папа настроен против Лео, ведь тот — самый настоящий русский. Папа предпочел бы, чтобы я сходила с ума по какому-нибудь приличному чешскому писателю типа Вацлава Гавела или Милана Кундеры. Они, конечно, хорошие парни, но вы вообще пытались читать «Невыносимую легкость бытия»? Больше похоже на «Невыносимые выверты выпендрежа», не находите? Есть и еще одна проблема. Лео мертв. Как гвоздь в притолоке. Он спит смертным сном уже сто семь лет. Истинная любовь это всегда непросто. Второе, что вам нужно знать: я — режиссер. Или, по крайней мере, начинающий режиссер. И нет, я пока не пытаюсь снять нового «Гражданина Кейна», но мы с моей лучшей подругой Джеклин Харлоу ведем канал на YouTube, и прямо сейчас снимаем веб-сериал. И не просто сериал, а современную версию «Анны Карениной». Чуете? Круг замкнулся. Если вы еще не поняли, Толстой, мой возлюбленный, играет очень важную роль в моей жизни. — Давайте снимем это заново. Начиная со слов Евы: «Я знаю, что здесь написано». Поздним вечером пятницы у меня дома мы снимаем одну из ключевых сцен сериала. Я стою у штатива зеркальной камеры, а Джек управляет уровнем звука. Ее старший брат и, по совместительству, мой лучший друг Пол стоит вне кадра и держит подвесной микрофон над головами наших звезд — Джорджа и Евы. Сегодня мы, в принципе, не снимаем ничего сложного, и нам нужны всего два из семи актеров. Но нам жизненно необходимо сделать все идеально, потому что этот эпизод раскрывает важную сюжетную линию, которая назревала на протяжении не одного десятка серий. Да, это сцена с поцелуем. Если вам казалось, что снимать сцену с поцелуем неприятно, вы ошибались. Это в десять раз неприятнее. Начнем с того, что надо заставить людей, которые не влюблены друг в друга, целоваться так, чтобы выглядело правдоподобно. А вам придется сидеть в обнимку с камерой и записывать все, как будто вы какой-то бешеный вуайерист. Что особенно забавно в моем случае, потому что меня это даже не привлекает. И, конечно, вам придется заставлять их целоваться много-много раз. Представьте себе: «Слушай, ты чуточку неправильно двигал губами», «Ой, тут у нас капелька слюны, придется переснимать». Сейчас мы снимаем уже в четвертый раз. Мне неловко, но я пытаюсь вести себя как профессионал. Это мое творческое кредо: «Профессионализм превыше всего». Но жить было бы куда легче, если бы Джордж с Евой еще и не поругались. — Постой, — отвечает Джордж на мои указания. — Погоди минуту. — О боже, — вздыхает Ева и роняет голову на руки, потому что Джордж решает сделать дыхательное упражнение, а потом переходит к тренировке дикции. Когда он складывает губы бантиком и начинает повторять: «ба, бо, бу, бе», Ева не выдерживает: — Мы даже не разговариваем, мы, черт возьми, целуемся! Пол принимается истерично хохотать, так что микрофон попадает в кадр и трясется в такт его смеху. Я начинаю терять надежду. Если так пойдет, мы никогда не снимем идеальную сцену, где все пойдет как надо, а игра актеров будет смотреться по-настоящему естественно. Обычно Джордж с Евой прекрасно ладят. Сегодняшняя размолвка случилась из-за того, что час назад Джордж заявил, будто у Евы пахнет изо рта и он не станет с ней сниматься, пока она не пожует жвачку. Это, конечно, было свинством с его стороны, но Ева могла бы и пропустить оскорбление мимо ушей. Обычно она хорошо играет, но поди изобрази влюбленный взгляд, когда у тебя на лице написана жажда убийства. — Может, прервемся минут на пять? — спрашивает Джек, стаскивая наушники. — Видимо, — киваю я. — Так, вы двое, перерыв пять минут. Погуляйте там или еще что. Вам надо отвлечься. Еву не надо уговаривать, она тут же срывается с места и выбегает из комнаты. Через секунду на кухне начинает течь вода. Джордж стоит, где стоял, и продолжает свои упражнения на дикцию, как будто ничего не случилось. Я оборачиваюсь к Джек, и у меня на лице явно написано: «Убейте меня». Подруга только руками разводит. Она иногда бывает невыносимо спокойной. Но я-то знаю, она тоже злится. Дела нашего сериала «Несчастливые семьи» идут не слишком гладко. И я сейчас не про финансовую сторону, потому что мы не зарабатываем на канале ни цента. Наши фанаты вовсе не так многочисленны, как мы надеялись в декабре, когда все только начиналось. Мы поставили цель достичь тысячи подписчиков, что, конечно, неслабо, но осуществимо. Сейчас почти конец мая, а у нас жалких четыре сотни, то есть даже меньше половины. Не то чтобы мы с Джек рассчитывали немедленно проснуться знаменитыми, как Бибер, но мы ожидали, скажем, немножко больше внимания. У нас есть несколько верных зрителей, которые два раза в неделю комментируют наши новые видео, и все. Никакого фан-клуба. Никаких воплей с требованием новых эпизодов. Никакой тысячи подписчиков. Мы с Джек ни разу не произносили этого вслух, но, кажется, сегодняшняя сцена Джорджа и Евы — последняя надежда для нас обеих. Если что и способно вдохнуть жизнь в нашу аудиторию, так это сцена с поцелуем. Как выражается Джек, «люди любят поцелуйчики». Мне этого не понять, но я, так и быть, подыграю. Джордж повторяет скороговорки («Карл у Клары украл кораллы…»). Я хлопаю его по колену. — Чего? Он смотрит на меня так, будто не понимает, как я посмела прервать его торжественный театральный ритуал, но все же замолкает и вопросительно поднимает брови. — Тебе не кажется, что неплохо бы извиниться перед Евой? Джордж, кажется, оскорбляется еще сильнее: — Зачем? — Ну, ты немного погорячился, она на тебя злится, и ваши поцелуи выглядят неправдоподобно. — Я не считаю себя виноватым. Медленно выдыхаю, стараясь сохранять спокойствие. Иногда заниматься постановкой не лучше, чем сидеть с дошкольниками: нужно иметь много терпения, лужёную глотку и уметь уговаривать всяких самовлюбленных идиотов делать то, что нужно. — Знаю, — отвечаю наконец. — И прекрасно тебя понимаю. Но не мог бы ты сделать мне огромное одолжение и убедительно разыграть сожаление? Мы не сможем нормально снять, пока вы не помиритесь, и я прошу тебя поговорить с Евой, потому что ты всегда хорошо играешь. Я спиной ощущаю взгляд Джек. Наверное, она одновременно и восхищена, и возмущена моей грубой лестью. Да, ни для кого не секрет, что Джордж считает себя лучшим актером из всех семи. Обычно я в шутку называю его нашей примадонной, но ради дела можно чуточку перегнуть и сказать, что он хорошо играет. Джордж глотает наживку. Еще одно «пожа-алуйста» — и он с молчаливым кивком марширует в сторону кухни, будто солдат, отправляющийся на передовую. Когда он выходит из комнаты, Джек медленно, театрально хлопает в ладоши. — Это было изящно, — замечает Пол. — Просто делаю свою работу, — отвечаю я. — Пол, можешь пока положить микрофон. — Правда? Слава небесам! — Пол осторожно прислоняет свою ношу к дивану, где только что неубедительно целовались Джордж и Ева. — Да, лучше оставь немножко сил на завтра, — добавляет Джек. Завтра Пол и моя старшая сестра Клавдия заканчивают нашу школу «Кэлхаун-хай». Я стараюсь об этом не думать. Просто невозможно себе представить Жизнь в Кэлхауне без Пола. Что ж, по крайней мере, он пойдет в местный колледж и никуда не уедет. За моей спиной кто-то негромко кашляет. В дверном проеме стоят Джордж и Ева. Он выглядит немного сердитым, но довольным, она — немного раздраженной, но более спокойной. Наконец хоть какой-то прогресс. С чуточкой раздражения уже можно работать. — Отлично, — говорю я. — Готовы попробовать еще раз? Джордж и Ева усаживаются обратно на край дивана перед доской для скрэббла. Пол поднимает микрофон и принимает прежнюю позу. Джек надевает наушники и берется за хлопушку-нумератор. Сейчас все пойдет, как надо. Сейчас мы все снимем идеально. Я уже это вижу. Даже воздух вокруг пары кажется другим. Из глаз Евы исчезла злость. Актеры наконец-то готовы. Осталось только включить камеру. — С начала сцены, — командую я, нажимаю на кнопку записи и киваю Джек. Она хлопает нумератором и убирает его из кадра. — И… поехали!2
Я умру от разрыва сердца раньше, чем моя сестра получит аттестат. Солнечные лучи бьют прямо на трибуны футбольного стадиона «Кэлхаун-хай», и я зажата между папой и Джек. Пола только что вызвали, теперь осталось пересечь огромный алфавитный пустырь между «H» и «Z». На улице восемьдесят пять по Фаренгейту и такая влажность, что можно достать соломинку и пить воздух вместо коктейля. Утром я полагала, что поступаю мудро, надевая свое лаймовое льняное платье. Думала, оно спасет меня от жары. Но я не учла, что моя пятая точка пропотеет насквозь, и на платье появятся два позорных полукруглых следа. В зеркало я себя не видела, но отлично их чувствую. Пятна пота, как и пятна от месячных, просто нельзя не почувствовать. Так что я сижу, тушусь в собственном соку, очень хочу пить и прикидываю, как бы отсюда исчезнуть так, чтобы при этом не вставать. И тут Джек наклоняется ко мне и шепчет: — Взгляни на телефон. Церемония только-только дошла до буквы «М», так что я ничего особого не пропущу, если на секунду отвлекусь. — Половина двенадцатого, — отвечаю я. — Нет, ты на канал глянь! — Джек тычет свой телефон мне в лицо. Я щурюсь. — Ничего не вижу, солнце. Джек кидает телефон мне на колени: — Просто посмотри. Я накрываю телефон руками; экран все еще слишком темный и отражает все вокруг, но что-то уже можно прочесть. Страница нашего канала на YouTube выглядит как обычно: оранжево-розовая шапка с длинными тонкими буквами Seedling Productions, логотип — арбуз на фоне лучей солнца среди туч, и два активных плейлиста — один с моим собственным влогом, другой с сериалом. Ничего необычного. Джек смотрит на меня без улыбки, так что я готовлюсь к худшему: — Чего там? — таращусь на страницу, пытаясь увидеть, что же я упускаю из виду. — Что случилось, нас кто-то взломал? Я не вижу… — Подписчики. Только взгляни! Обычно я проверяю количество подписчиков раз в неделю, по воскресеньям, когда загружаю влог на утро понедельника. В это воскресенье их было ровно четыреста девять. Я помню потому, что из-за этого целый день напевала одноименную песню Beach Boys, пока Клавдия не прикрикнула на меня, чтобы я заткнулась, и не порадовалась, что в августе она наконец отсюда съедет. Обычно мой влог за неделю смотрят раз сто, а «Несчастливые семьи» — чуточку больше. Маленькая, но верная аудитория. Думаю, сложно ожидать большего, если тебе семнадцать и ты влоггер-любитель с полной учебной нагрузкой. Ничего большего я и не ожидаю, переводя взгляд на красное поле с числом подписок. Там стоит: «43 287». На нас. Подписалось. Больше. Сорока. Тысяч. Человек. — Черт, — выдыхаю я. Папа хлопает меня по колену сложенной программкой, смотрит с деланной строгостью и кивает в сторону сцены. Я гляжу на него с наигранным раскаянием, но не возвращаю Джек телефон. Я просто пялюсь в экран. Потом обновляю страницу, в полной уверенности, что это какой-то глюк. Теперь их 43 293. Зрачки Джек расширены, а ее кислотно-фиолетовые волосы, кажется, наэлектризованы больше, чем обычно. Ее щеки заливает краска. Частично, конечно, от солнца — черт бы побрал традицию вручать аттестаты на улице! — но по большей части, думаю, от полного изумления. — Черт, — повторяю я. — Это ведь какая-то ошибка, да? — Что-то произошло, — отвечает Джек. — Наверно, какая-то большая шишка что-то про нас сказала. Это единственное объяснение. Я все еще таращусь на экран, когда слева материализуется чья-то рука. Я поднимаю голову: мама тянется ко мне через папины ноги и строго смотрит на меня уже безо всяких шуток. Она хватает телефон и поднимает бровь, как бы говоря: «Наташа Зеленка, неужели я слишком многого хочу, когда прошу тебя посвятить час времени этому важному для нашей семьи событию?» Я мотаю головой. Удовлетворенная, мама разжимает руку. Вот такая у меня мама, вроде и строгая, но ее так легко задобрить, что вся ее строгость сходит на нет. Я возвращаю Джек телефон и больше не свожу глаз со сцены, как образцовая дочка. Шутка дня: все знают, что это место давно и прочно занято Клавдией. Клавдия симпатичнее, выше и умнее меня. Никто никогда не говорил мне этого вслух, все и так очевидно до боли — до боли от ампутации без наркоза. Осенью она уезжает учиться в университет Вандербильта, а после него планирует получить докторскую степень по химическому машиностроению. А потом она будет строить химические машины, выйдет замуж, родит семерых детей и, наверно, между делом станет президентом. Я совершенно не завидую ее идеальной жизни, потому что это значит вот что — ко мне будут куда меньше приставать с требованиями найти мужа и плодить потомство. У меня такая теория: пока старший ребенок делает все как надо, младший может пускаться во все тяжкие. Взять хоть Уильяма и Гарри. Принц Гарри — это я. Вот только я веду свой род от чешских политических диссидентов и новозеландских рыботорговцев, а не от британских королей. И, как уже было сказано, самая горячая у нас в семье тоже не я. Так что пусть Клавдия забирает мудрость и материнство, а я с радостью похлопаю с трибун. В переносном смысле или, как сегодня, в буквальном. Но, черт возьми, сорок. С лишним. Тысяч подписчиков. И это я еще просмотры не видела. Сцену топчут выпускники с фамилиями на «П», но мои мысли сейчас блуждают далеко от школьного стадиона посреди штата Кентукки и теряются где-то в интернете. Джек права: должно быть, кто-то — кто-то очень серьезный — умудрился нас упомянуть. Но кто? И что там о нас сказано, хотя бы что-то хорошее? И тут мне становится дурно. При виде этих волшебных пяти цифр меня захлестнула эйфория, но теперь я начинаю думать, что случилось что-то плохое. Что если нас раскритиковали в пух и прах? Но не будут же люди подписываться на канал с какой-то дрянью? Или будут? Кто в этом вообще разбирается, профессиональные пиарщики? Где найти видео с руководством, как жить, если твои ролики становятся вирусными? «Вирусный», по-моему, отвратительное слово. Как будто интернет-сообщество это одно огромное больное тело, съедаемое одной болезнью за другой. Разве нельзя придумать термин поприятнее? Например, «ролик становится сверхновой звездой». Это и звучит круче, и, похоже, аналогия гораздо точнее: мощный взрыв, а потом постепенное угасание. И, похоже, проект Seedling Productions становится сверхновой звездой прямо сейчас. Мы мчимся вперед в буйстве света и цвета прямо в тот момент, когда мне стоило бы размышлять над торжественной речью и пускать слезу, глядя, как сестра перекидывает кисточку на шапке выпускника справа налево. И почему это не могло случиться посреди января, когда было холодно и пусто, время текло вдвое медленнее, и я от нечего делать запоем смотрела «Друзей» по «Нетфликсу». Все десять сезонов подряд. Почему это происходит сейчас, одновременно с другим Жизненно Важным Событием? Краем глаза я вижу, как дрожат колени у Джек, и как ее пальцы летают по экрану. «Всего один час, — говорю я себе. — Один час можно пережить». Мой организм со мной не согласен и, кажется, выделяет слишком много желудочного сока. В мозгу бушуют бесконечные перспективы. Хэштеги, фан-арт, посты в блогах — и все это про нас. Может, даже… «Золотая туба»? «Хватит, Таш, — говорю я себе. — Дыши ровно». Между тем церемония добралась до буквы «Т», и к сцене тянется последняя порция выпускников. Я вижу Клавдию; на ее темно-зеленой шапке выпускника стразами выложено: «Поступаю в Город Музыки». Может быть, когда Клавдия узнает новости, она решит остаться в Лексингтоне и дальше сниматься с нами. Может быть, она перечитает все статьи, которые я ей посылала, и осознает наконец, что свободный год между школой и колледжем поможет ей более полно и гармонично развиться как личности. «Если бы я шла в театр или кино, это было бы чудесно, — ответила мне Клавдия, когда я пыталась ее в этом убедить. — Но вряд ли хоть одного инженера впечатлит, что я буду год играться с камерой». После этого — дело было в марте — мы крепко поругались, и я до сих пор оправляюсь от этой раны. Пусть себе Клавдия будет идеальной, пусть у нее будут планы на будущее, но зачем вести себя так до отвращения снисходительно? Думаю, можно делать ставки, будет ли Клавдия искренне рада нашему успеху или подожмет губы, напустит на себя скучающий вид и проговорит: «Какая прелесть, Таш, я знаю, сколько для тебя значит эта твоя сумасшедшая идейка». С тех пор, как Клавдию приняли в Вандербильт, она постоянно поджимает губы и со скучающим видом повторяет, что ждет не дождется конца августа. — Клавдия Мари Зеленка. Мой ряд — по большей части семья и друзья — подается вперед и наблюдает, как Клавдия выходит на сцену. Она идет выверенными шажками, спина идеально прямая, и широко, но не по-дурацки, улыбается, пожимая руку директору Хьюитту, когда принимает из его рук диплом. С мест выпускников долетает парочка восторженных взвизгов — наверно, кричат ее подруги Элли и Дженна. Потом Клавдия покидает сцену и самый, самый последний выпускник, Чарли Чжан, тоже получает право несколько секунд погреться в лучах славы. И все. Так… скучно. Наверно, через год у меня, Джек и остальных будущих двенадцатиклассников все будет примерно так же. Даже грустно. Хотя кто знает? Может, если у нас уже сорок три тысячи подписчиков (и будет больше!), мне вообще не понадобится заканчивать школу? Я вполне успею заработать огромную кучу денег и спокойно купить поместье где-нибудь в Калифорнии. На этот раз я даже не пытаюсь обуздать свое воображение. Потому что мы столько раз шутили об этом, а теперь это уже не шутка. Это жизнь.* * *
Как вы могли догадаться, моя комната просто увешана Толстым. Над моим туалетным столиком висит огромный постер с его портретом, на стенах — с полдюжины цветных карточек с его фразами. Раз в несколько месяцев я нахожу новые цитаты, выписываю их на карточки и вешаю на место старых. Одна из фраз такая: «Нет сильнее тех двух воинов, терпение и время». Просто правда жизни. Вот, например, вручение аттестатов уже закончилось, но время идет так, та-а-ак медленно, что мое терпение тает. Больше всего я сейчас хочу запереться в спальне, включить ноутбук и разобраться, кто, как и почему устроил нам скачок подписчиков. Но то, что аттестаты уже вручили, вовсе не значит, что все закончилось. Нафотографировавшись и наобнимавшись вокруг стадиона, — я все время держала руки за спиной, пытаясь прикрыть пятна пота на заднице — мы отправились праздновать к семейству Харлоу. Я предпочитаю думать, что мы с Полом и Джек были бы такими же неразлучными, закадычными друзьями, даже если бы не жили на одной улице. Что мы бы гоняли на великах, перестреливались из водяных пистолетов и ночевали в палатке на заднем дворе, даже поселись мы на разных концах города. Наша с ними железобетонная дружба течет из спокойного лета в длинную суровую зиму и снова в лето. И так долгие, долгие годы. Это адская смесь истеричного хохота, сломанных лодыжек, воплей на улице и первых плохих слов. Такая дружба должна была быть написана на роду. А то, что наши родители когда-то удачно купили недвижимость — просто приятное совпадение. И никто не убедит меня в обратном. Конечно, близость наших домов очень кстати. Например, сегодня, когда Пол и Клавдия вместе празднуют окончание школы: с семьи Харлоу — участок, потому что у них есть бассейн, и гриль лучше работает; с нас — еда, потому что мой папа — лучший шеф-повар Лексингтона, штат Кентукки. Все, что требуется для этого идеального симбиоза — пятнадцать секунд езды между двенадцатым и двадцать четвертым домом по Эджхилл-драйв. Нам очень удобно вместе отмечать дни рождения, потому что мы с Полом оба родились на одной неделе в августе. Думаю, вряд ли кто-нибудь может соперничать со мной по количеству вечеринок с бассейном. Только, конечно, Пол. Сегодня будет первый праздник у Харлоу, который напрямую не касается меня. И немного удивляет, как Клавдия на это согласилась. Она никогда не была одной из нас и никогда не стремилась стать частью нашей компании. У меня с ней всего пятнадцать месяцев разницы, но она с младенчества считала нужным вести себя так, будто годится мне в матери. Когда я подружилась с Полом и Джек, Клавдия немедленно списала нас троих со счетов как стайку маленьких вредных троллей. Конечно, она никогда не делала нам гадостей, но всегда соблюдала дистанцию. Так что у нас чуть челюсти не отвисли, когда мы узнали, что Клавдия собирается праздновать выпуск вместе с Полом. Хотя, мне кажется, тут дело в том, что это семья Харлоу и семья Зеленок будут праздновать вместе, а мы всегда так делаем. Сейчас представитель Зеленок как раз ищет своих Харлоу: мне надо найти Пола, чтобы нормально поздравить его с окончанием многолетней борьбы со средним образованием. А ещё надо отыскать Джек, чтобы вместе разобраться, что же происходит с нашим каналом. По пути я еще раз проверила: подписчиков уже больше сорока пяти тысяч. Почему-то у меня заслезились глаза. Похоже, организм не очень-то способен справиться с непонятными эмоциями, которые на него навалились. С тех пор, как я пришла на вечеринку, меня преследуют родственники и друзья семьи. Все они считают нужным поздравить меня с выпуском сестры, как будто я в этом хоть как-то участвовала. Выскользнув из когтей очередного преисполненного благих намерений соседа, я замечаю Джея Прасада, который стоит один-одинешенек на краю бассейна. Точнее, раскачивается на краю бассейна. Он всегда начинает раскачиваться, когда ему неловко. — Джей! — кричу я, бросаясь ему на шею. Он подается назад, увлекая меня за собой, и мы некоторое время шатаемся вдвоем, прежде чем нам удается восстановить равновесие. Джей — друг Пола, значит, и мой тоже, следовательно, Клавдия с ним не дружит. Он невысокий, стройный — и бесценный член команды Seedling Productions. — Я никого здесь не знаю! — произносит Джей, поправляя съехавшие очки. Я оглядываю собравшихся гостей. — Есть такое. Молодец, что пришел. Пол будет просто счастлив тебя видеть! Я хватаю его за руку и веду вдоль края бассейна. Пол сидит на вышке для ныряния в обтягивающей футболке и шапке выпускника. Судя по всему, он успел на что-то поспорить с ребятами, стоящими у подножья вышки. — Пол! — зову я. — Смотри, кто пришел! — ДЖЕЙ! — ревет Пол. Он вихрем слетает с вышки и разгоняет стоящих вокруг парней. Сейчас друг напоминает мне короля, который величаво спускается с лестницы и царственным взмахом руки отпускает слуг. Они с Джеем хлопают друг друга по спинам, потом Пол поворачивается ко мне и чмокает меня в щеку: — Где ты пряталась? — Давно собиралась подойти тебя поздравить, но родственники проходу не давали. Пол вглядывается в мое лицо и указывает на мои слезящиеся глаза: — Таш, ты плакала? Грустишь обо мне? Больше никаких плюшек от знакомства со мной! — Не то, чтобы они когда-то были, лузер, — парирую я. — Если с кем-то и круто дружить, то это с Тони. Тони — будущий двенадцатиклассник и тоже играет в нашем веб-сериале. У него трехдюймовый ирокез, и я точно не знаю никого круче него. А еще он бывший парень Джек. — ТОНИ! — Пол пользуется любым шансом проорать чье-нибудь имя на весь зал. — Есть тут Тони? Джей снова начинает раскачиваться. У некоторых чувства на лице написаны, а у него, похоже, все огромным шрифтом вышито на груди, как будто он в аляповатом вязаном свитере. — Он, наверно, гоняет по вечеринкам всех своих друзей, — отвечаю я. — Это какие-такие друзья важнее, чем я? — надувается Пол. Конечно, не всерьез. Он никогда не умел обижаться по мелочам. — Ах, во-от ты где! — произносит резкий голос за моей спиной. Это Джек. Я двигаюсь в сторону, чтобы она тоже поместилась в нашем растущем кругу. — Я поняла, что происходит. — А что происходит? — спрашивает Джей. Пол складывает руки на груди и так высоко поднимает брови, что они исчезают под его длинными лохматыми темными волосами. — Сериал пошел в массы, — тихо и весомо произносит Джек. — Что?! — в унисон спрашивают парни. — Ну, не настолько уж в массы, — продолжает Джек. — Эллен Дедженерес нам звонить пока не собирается, но статистика взлетела до небес. Думаю, сегодня дойдем до пятидесяти тысяч подписчиков. — Что?! — ошеломленно повторяют Пол и Джей. — А теперь самая шикарная новость, — продолжает Джек. Я восхищена: ей удается сообщать все это даже без намека на улыбку. — Знаете, кто во всем виноват? Тейлор Мирс. — Что?!! — теперь изумленно верещим уже мы с Джеем. Лицо Пола принимает виноватое выражение, которое я очень хорошо изучила за последние пару лет. Пола не интересуют веб-сериалы, актерское искусство и театр. Он просто не может поддерживать некоторые разговоры. За несколько месяцев съемки у нас накопилось слишком много внутренних шуток, специфических терминов и культовых имен. Одно из них — Тейлор Мирс. — Это такая интернет-звезда, — объясняю я, прежде чем Пол успевает спросить. — Она почти изобрела веб-сериалы. В те давние-предавние времена, когда их еще не пытался снимать каждый, у кого есть камера. — «Гробовой перевал», чувак! — Джей поражен неведением Пола. — Ты правда никогда о нем не слышал? Девочки ни разу не заставляли тебя его смотреть? — Я что-то о нем слышал. — У Пола краснеют кончики ушей. — Я только не знал имен. Как вы говорите, Тейлор Спирс? — Мирс, — поправляет Джек. — Она помогала писать сценарий, помогала продюсировать, а еще играла Кэти. Она просто богиня! А еще у нее есть влог, и в нем она упомянула о нас. Сказала, что у нас одни из лучших актеров среди всех любительских сериалов, которые она только видела. — Она так сказала?! — почти кричу я. Я хватаю Джек за обе руки и радостно их сжимаю, потом яростно трясу, затем поднимаю вверх, обезумев от счастья. Все это проделываю я одна, Джек не относится к разряду людей, с которыми можно вместе поорать. Она хладнокровная почти до состояния льда и вечно имеет мрачный вид. Но хоть она никогда не унизится до того, чтобы прыгать и орать, она так же взволнована, как и я. Это видно по легкому изгибу ее накрашенных фиолетовой помадой губ. — Покажи мне это! — прошу я. — Прямо сейчас! — Ага, не волнуйся, у меня уже открыто. У Джек всегда наготове телефон, так что она немедленно загружает нужную страницу: на стоп-кадре замерла радостно улыбающаяся Тейлор Мирс. Джек выкручивает звук на полную и включает видео. Ролик называется «Новые и недооцененные». Сначала Тейлор рассказывает, что просмотрела десятки малоизвестных веб-сериалов, снятых режиссерами-любителями с маленьким бюджетом, и сообщает, что хочет поделиться тремя сокровищами, о которых мир еще не знает. Первые в списке — «Несчастливые семьи». — Ребята, — говорит Тэйлор с горящим, искренним взглядом. — Ребята! Шагом, нет, бегом марш смотреть этот сериал. Там уже сорок серий, так что найдите время посмотреть их все. Понятия не имею, как этим девочкам удалось сделать огромный русский роман таким чертовски понятным, но, поверьте мне, им это удалось. Они подошли к проблеме радикально — сократили число персонажей «Анны Карениной» до семи: оставили Анну, Алекса, Вронского, Долли, Стиву, Левина и Китти. И, господи, что за прелесть они сделали из любовной линии Левина и Китти! Оба актера чертовски талантливые и обаятельные, вы в них просто влюбитесь! Так что, если вам надо осилить эту книгу к уроку литературы или вы просто хотите провести ночь за прекрасно снятым сериалом, немедленно смотрите «Несчастливые семьи»! — Ни хрена себе… — выдыхает Джей, и я с ним полностью согласна. Я долго молчу, поэтому Джек спрашивает: — Ты собираешься умереть от счастья? Моргни дважды, если слышишь меня. Но я ничего не слышу и ошеломленно молчу всю вечеринку. Я даже вкуса торта не чувствую. Голоса гостей сливаются в белый шум. — У тебя укуренный вид, — замечает через некоторое время Пол. — Поверить не могу… — начинаю я и не могу договорить. Пол гладит меня по щеке. — Иди домой, Таш. Никто не заметит. Ты все равно потеряна для общества. Звучит резко, но Пол не хочет меня задеть. Его глаза лучатся заботой. — Пол прав, — включается Джек. — Иди, приходи в себя. Они хорошо меня знают. Мне правда надо пойти домой, свернуться калачиком в кровати и тщательно изучить всю возможную статистику и отклики в соцсетях. Мне нужно надеть удобные пижамные штаны, налить себе огромную чашку «Эрл Грея» от «Твайнингс» и врубить на полную мощность новый альбом Сен-Венсан. Все, что отделяет меня от этого блаженного состояния, будет белым шумом, бессмысленным копошением. — Спасибо, — отвечаю я и поворачиваюсь к Полу: — Хорошего праздника! Он салютует мне двумя пальцами. Пока я бегу домой, мне в голову приходит мысль, и я тут же спрашиваю себя, не слишком ли она эгоистичная. Мысль такая: «Сегодня великий день для Пола и Клавдии, но, может, и для меня тоже?»3
Я нажимаю на повтор. Снова. И смотрю влог в девятый раз. Добравшись до дома, я первым делом включила чайник, стянула с себя пропотевшее платье и влезла в пижамные шорты и мешковатую футболку. Потом я налила кипятка в свою самую большую чашку, утопила в ней пакетик «эрл грея» и припустила по лестнице в спальню. Там я сначала врубила на полную мощность Сен-Венсан, потом осознала, что не смогу слушать музыку и Тейлор Мирс одновременно, так что оставила свою любимую певицу на потом и посмотрела ролик восемь раз. Затем я наконец поняла, что надо на что-то переключиться, иначе мозг взорвется, и сделала то, что предвкушала и чего опасалась весь вечер — зашла на страницу нашего канала. 48 063 подписчика. Я открыла первую серию «Несчастливых семей» под названием «Стива Джонс — чертов бабник». Больше восьмидесяти тысяч просмотров. Восьмидесяти. Тысяч. Просмотров. Конечно, для кого-то вроде Бейонсе это капля в море, а вот для простенького веб-сериала — огромная цифра. Я проверила весь плейлист: на второй и третьей сериях статистика ожидаемо пошла на убыль, а потом установилась где-то на тридцати четырех тысячах просмотров на ролик. Тридцать четыре тысячи человек посмотрели все вышедшие эпизоды «Несчастливых семей». Ладно, может, не совсем тридцать четыре. Первые пятьсот просмотров — это мы с Джек по полчаса обновляли страницу. Но все равном нас смотрят тысячи и тысячи людей. Людей, с которыми я не знакома. Людей, с которыми я не дружу. Людей со всей страны. Или со всего мира. Я истерически хихикаю. Потом хватаюсь за ворот футболки и в приступе детского веселья натягиваю его на подбородок. Так вот что это такое «упиваться славой»? Или правильно говорить «упиваться властью»? Как бы то ни было, я уже неплохо опьянела. Не приходя в себя, я проверяю другие плейлисты. Мой личный влог, «Таш среди чаш», и совместный музыкальный проект Тони и Джек — «Шум и эхо». Когда-то самой популярной на нашем канале была именно их музыка, но в феврале они расстались и с тех пор не писали ничего нового, а Джек молча скрыла плейлист с главной страницы. Ни у моего влога, ни у их музыки просмотры не идут ни в какое сравнение с сериалом, но и там все равно неслабый прирост. И комментарии. Куда больше, чем полдюжины отзывов от горстки постоянных фанатов. У первого выпуска моего влога целых пятьдесят два комментария, хотя в нем я просто прихлебываю «Английский завтрак» и бессвязно болтаю о том, что Вайнона Райдер сделала с «Маленькими женщинами». «Боже, она та-ака-а-ая клевая!!!» Кто-то считает меня клевой! И не просто клевой, а «та-ако-о-ой клевой»!! «О, вижу постер Сен-Венсан. Хороший вкус! <3» Наконец-то хоть кто-то разделяет мою одержимость Сен-Венсан (по мнению Джек, она слишком много выделывается, Пол говорит, что у нее чересчур загадочные тексты). Потом я опускаю взгляд на счетчик лайков и дислайков. Четыреста тридцать два человека поставили «палец вверх». Девяти людям не понравилось. Целым девяти? У меня в животе поднимается крошечный всплеск паники. Не просто какой-то один левый хейтер, а целых девять? Что им не нравится? У меня раздражающий голос? «Маленьких женщин» не любят? Зачем им тратить силы, чтобы нажать на эту кнопку? Да, согласна, на видео я просто несу бред. Кому нужно ставить дислайки под видео с дурацкой болтовней? Возможно, я слишком много об этом думаю. Лучше почитаю комментарии. Их сто-олько! Я начинаю с первой серии «Несчастливых семей» и читаю в хронологическом порядке: «У Китти с Левиным что-то есть, да? Че-е-ерт, теперь мне точно придется читать книгу!» «Боже, как Долли смотрит на Стиву на 3:11! Да-да, надо ее пожалеть, но я ржу». «Хочу рубашку, как у Анны. Вот хочу. Где можно купить?» «Стива — засранец, но я его обожаю. Наверно, так задумано». «Всем плевать на Вронского, дайте мне Кевина, больше Кевина!» Прямо в точку, один за одним. И мне все мало. Интересно, чтение комментариев считается зависимостью? Если я глотаю их все подряд да еще в таких количествах, у меня нарциссизм развился, да? Хотя это все даже не про меня, а про актеров и про книгу моего мертвого русского парня. Про книгу, которую мы с Джек адаптировали. И довольно удачно адаптировали, если верить комментирующим пользователям и, боже, самой Тейлор Мирс. И ставили все тоже мы с Джек. И вообще это целиком и полностью наше детище. Звонит телефон. А вот и Джек. — Ты видишь то же, что и я? — Ага, если ты на Тамблере, — отвечает она. — Я пока канал смотрю. Видела комментарии? — Пока нет, но поищи наш хэштег на Тамблере! Там уже делают гифки. Серьезно, гифки! И вся эта куча подписчиков и сообщений… Они хотят знать, сколько будет идти сериал, будут ли какие-нибудь дополнительные сцены, когда второй сезон и планируем ли мы собирать деньги на Кикстартере. Представляешь, кто-то правда спросил, планируем ли мы собирать деньги! — Боже… — И у нас просто куча упоминаний и ретвитов. Я еще не проверяла нашу почту, но она точно ломится от вопросов. Наверно, когда оно вот так, надо уже нанять кого-нибудь, кто бы все разгребал? Мне немного страшно. — Ну, пока мы еще не настолько крутые… — Слушай, пятьдесят тысяч подписчиков — это неслабо. Для нас уж точно. — Ты уверена, что это не массовая галлюцинация? — Пол тут идиотничает вовсю. Прикинь, он спросил меня, кто такой Кевин, и мне пришлось рассказывать ему о шипперах. Таш, он даже не знал, что это такое. Как ему удалось? Как можно тусить с нами столько лет и не научиться называть пейринги? — Типичный Пол. — Тупой, как пробка, — соглашается Джек. — Хотя, если честно, «Кевин» — это не слишком умно. — Все лучше, чем «Литти». Даже звучит как-то… грязно. — Да, есть немного. И как мы будем со всем этим разбираться? — спрашиваю я. — Надо составить план. Тейлор выложила видео вчера вечером, нам надо быстро отреагировать. — Давай я завтра к тебе зайду и мы все обдумаем. Все равно надо посмотреть выпуски на следующую неделю, прежде чем их загружать. — Но сегодня надо хотя бы написать актерам. Вдруг кто еще не в курсе. — Да, хорошая идея. Блин, представь реакцию Джорджа! — Джек начинает низко, злорадно хихикать. — Этот самодовольный гаденыш начнет думать, что он — новый Лоренс Оливье! Я обещаю Джек разгрести почту. Когда вешаю трубку, меня уже ждет новое сообщение. От папы: «Эй, мышка-норушка, если решишь вылезти из норки, ужин в семь». На часах самое начало седьмого. Может, через час я немного успокоюсь и пресыщусь. Но сейчас мне кажется, что я не буду выползать из своего убежища суток этак двое. Я открываю свой ящик и нажимаю на «Новое письмо». Как бы сформулировать? «Ребят, поздравляю, вы все звезды»? Я отвлекаюсь на новые письма во входящих. Взгляд сразу цепляется за адрес Thomnado007@gmail.com. Моя грудная клетка сжимается, разлетается на тысячу осколков и с трудом собирается обратно. Это Фом! Я открываю письмо. «Таш! Знаю, знаю, я еще на прошлое твое письмо не ответил, но, черт возьми, я только что увидел и просто не могу не поздравить. Это офигительно! Я дико тобой горжусь! Кстати, я тут подумал… Да, я не обижусь, если ты откажешься, но, может, обменяемся номерами? Будет круто переписываться в режиме реального времени. Но, если ты против, я пойму. И еще раз: поздравляю с таким отзывом! Вряд ли кто-то заслуживает этого больше тебя. Фом». Только-только мои ребра пришли в норму, нет, им надо разорваться еще раз. По моему лицу растекается улыбка и затапливает щеки. «Офигительно». «Дико горжусь». Да еще из уст Фома Козера, который сам по себе вполне популярный влоггер. И он хочет обменяться номерами. Подумать только, Фом Козер просит у меня номер телефона! Мы с Фомом ровесники, но он снимает ролики дольше меня. Первых подписчиков он привлек лет в четырнадцать, когда вместе со своим другом Уэсом Бриджесом снял несколько видео с розыгрышами у себя в школе. Потом он взялся за вещи посерьезнее и создал «Голос из пробирки» — канал с еженедельными десятиминутными роликами, в которых он рассказывает о роли науки в известных фильмах. Он завел его около года назад, примерно когда появилась и «Таш среди чаш» — канал с еженедельными десятиминутными роликами, в которых я пью определенный сорт чая и трещу об адаптациях классической литературы. Фома смотрит куда больше народу, чем меня, потому что у него еще осталась кучка подписчиков от видео с розыгрышами. Однако пару месяцев назад кто-то упомянул нас обоих в твите о забавных влогах про кино. Я была польщена тем, что наши имена написали в одной строчке, но уж никак не ожидала, что Фом напишет мне о том, как ему нравятся мои ролики, и спросит, давно ли я интересуюсь режиссурой. Мы обменялись почтовыми ящиками и последние шесть недель активно друг другу пишем. Да, мы обсуждаем всякую ерунду типа любимых фандомов и фильмов, но у меня все равно перехватывает дыхание каждый раз, когда во входящих появляется имя Фома. Я никому про него не рассказывала. Во всяком случае, подробно. Я говорила Джек о его первом письме, она неопределенно пожала плечами и только. Я не упоминала, что потом мы переписывались. Длинными, яркими письмами, взрывающимися искрометным юмором, полными пояснений в скобках, а иногда даже и сносок. И, кажется, наши письма уже балансируют на грани между дружеской перепиской и чем-то большим. Не знаю толком, почему я никому о нем не рассказываю. Мне же не стыдно. Я же не делаю ничего странного. Может, дело в том, что я никогда не видела Фома лично, не слышала его голоса… Хотя это технически неверно, потому что я слушаю его голос каждую неделю, когда выходит новая серия «Голоса из пробирки». Но я ни разу не слышала, как он обращается ко мне. Не слышала даже, как он называет меня по имени. А теперь он попросил мой номер, и мне почему-то кажется, что это начало чего-то большого и важного. Шаг в очень конкретном направлении. Обменсообщениями кажется куда более личным, чем обмен письмами. Он быстрее и естественнее. Если до этого мы с Фомом балансировали на краю обрыва, станет ли это тем ударом, который бросит наше общение из дружеского в… во что? И я, наверно, опять слишком много об этом думаю. Я ужасно долго пишу ответ. По два раза проверяю каждое слово и даже запятые. С одной стороны, я не хочу показать Фому, что его просьба меня хоть капельку взволновала, с другой — демонстрировать слишком много энтузиазма тоже не стоит. В конце концов я коротко благодарю его за поздравления и добавляю, что было бы чудесно… нет, здорово… неплохо слать друг другу сообщения. Потом добавляю свой номер, нажимаю «отправить», валюсь носом в подушку и издаю хриплый жалобный стон. Мне надо отвлечься, благо есть чем. Я выхожу из почты — потом ребятам сообщу — и открываю твиттер Seedling Productions. Я пролистываю уведомления, добавляя в избранное твиты, которые больше ничего не требуют (типа «Боже, посмотрел все серии @Unhappy_Families и реально не могу без этого жить!»), и оставляю на потом то, на что надо ответить (типа «@Unhappy_Families, пожалуйста, скажите мне, что следом вы адаптируете Достоевского!»): нам с Джек еще предстоит решить, что делать со всем этим наплывом. Кажется, я успеваю полистать твиты всего пару минут, и вот уже папа кричит, что ужин готов. Я пялюсь на экран. Дико хочется есть: на вечеринке я была слишком взвинчена, чтобы как следует подкрепиться, и затолкала в себя только ложку торта. Но в то же время мне нужно больше, намного больше комментариев, вопросов и всеобщего обожания. Похоже, это значит, что у меня проблемы. Похоже, это значит, что надо все же пойти поужинать с родителями. Над моей кроватью висит постер с портретом Льва Толстого, тридцать шесть на сорок восемь дюймов. Зернистая черно-белая фотография писателя в возрасте двадцати лет. Мой Лео сидит, расслабленно опираясь локтем на изогнутый подлокотник роскошного кресла. На нем теплое пальто с лацканами и толстый шарф. Он смотрит прямо в камеру. Вернее, хмурится в камеру. Как будто хочет сказать: «Почему я должен позировать для этой фотки? Я умный юноша со сложным характером, у меня нет времени!» Я подпираю голову локтями и спрашиваю: — У меня звездная болезнь, да? Лео хмурится из-под темных бровей. — Мне надо пойти поужинать с семьей, как будто я все еще простая смертная, да? Лео хмурится. Ну как его не любить? — Ага, я так и думала. Проявляя чудеса самоконтроля, я закрываю ноутбук, слезаю с кровати, спускаюсь вниз и даже не беру с собой телефон. Наверно, перерыв идет мне на пользу, но через час я возвращаюсь к себе и до четырех утра листаю ролики, упоминания и списки хэштегов. Где-то после часа ночи я начинаю составлять план. И засыпаю с рукой на мышке.4
На следующее утро сразу после завтрака приходят Джек и Пол. Джек настроена обсудить план действий. Пол объясняет свое присутствие тем, что наблюдать, как Джек разрабатывает стратегию, всяко интереснее, чем сидеть одному дома все воскресное утро. Мы с Джек сидим на кровати, а Пол развалился на полу, так широко расставив руки и ноги, что кажется, будто мы распяли его на дыбе и сейчас будем пытать. Конечно, Лео тоже составляет нам компанию и хмурится со своего постера. — Тебе вообще удобно? — спрашиваю я у Пола. — Я медитирую, — отвечает он. — Но это не… Пол подносит палец к губам: — У тебя свои заморочки, у меня свои. Я не спорю. Да, я тоже медитирую, хотя настоящий буддист у нас в семье только мама. Я же по части религии пытаюсь усидеть на двух стульях, и тут нечем гордиться. Но когда твой папа исповедует православие, а мама — дзен-буддизм, определиться не так уж легко. Обычно я говорю, что запуталась, и в детстве это правда было так. Поди не запутайся, когда твой папа ест мясо, а мама — нет, в гостиной висят иконы и стоит статуя Будды размером с младенца, а на Рождество ты ходишь то на церковные службы, то на ночные медитации в Дзен-центр. Так что в детстве мне было непросто, но сейчас мне семнадцать и единственное, что мешает мне во всем разобраться — лень. Я повторяю себе, что пора бы уже принять какое-нибудь решение, потому что единственное, в чем сходятся все религии — сидеть на двух стульях сразу плохо. Так я никогда не достигну просветления, а в Библии на этот счет есть цитата, которая пугала меня всю жизнь: «Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих». В общем, у меня с верой все сложно, так что я лучше помолчу и не буду решать за Пола, как ему медитировать. — Я тут уже кое-что написала, — говорю я, поворачивая ноутбук экраном к Джек. — Вчера вечером посидела и подумала. Джек окидывает файл взглядом и поднимает бровь: — Ты вообще спала? — Пять часов. — Шикарно. — Джек принимается водить ногтем по экрану: «Джек — отвечает на вопросы в твиттере и на ютубе. Таш — в Тамблере и на почте. Джек — посты с благодарностями фанатам на всех сайтах. Таш — благодарственное письмо Тейлор Мирс». — Серьезно? — фыркает Джек. — Ей же плевать! — Она нас упомянула, значит, ей не совсем уж все равно. — Ага, конечно, только она зарабатывает тем, что находит новый контент и рассказывает о нем. Вряд ли она каждый раз надеется на огромное письмо с благодарностями. Может, она о нас уже забыла. И вообще, это выглядит… — Как? — мрачнею я. — Как будто ты к ней подлизываешься! — Слушай, я же не заставляю тебя ей писать! Я сама. — Это бессмысленная затея. Вычеркивай! — Не буду. — Ладно, делай, что хочешь. — Письма с благодарностями это мило, — замечает Пол. — Видишь? Твой брат сказал, что это мило! — Слушай, он мажет пиццу виноградным желе, его мнение не считается. Мы возвращаемся к плану. Дальше я написала: «Совместными усилиями доработать сценарий, согласовать даты съемки на лето, подумать насчет следующего проекта во избежание падения спроса». На Джек нападает приступ истерического хохота. В ее устах это звучит совсем не весело, а скорее мрачно, как будто она хохочет над мучениями своих врагов. Все еще смеясь, она стягивает фиолетовые волосы в неряшливый пучок. — «Во избежание падения спроса», — выговаривает она сквозь смех. — Боже, Таш, мы же не бизнесмены какие-нибудь! — А кто мы еще? — Это начинает меня раздражать. — Кино — это искусство, но и бизнес тоже. Мы можем на этом зарабатывать. Хоть через Кикстартер, хоть, например, через платную рекламу. И нам нельзя терять публику. Иначе это будет хуже, чем если бы мы так и сгинули в безвестности. Мы лопнем, как мыльный пузырь! Джек с тусклым, безразличным взглядом прислоняется к стене и зевает: — Ты слишком заморачиваешься. Мы буквально только что проснулись знаменитыми. Мы имеем полное право не торопясь во всем разобраться! — Но я уже во всем разобралась! — повышаю голос. Ненавижу, когда Джек становится такой холодной и безразличной. — Я до четырех утра сидела и разбиралась! — Я-то тебя об этом не просила! Мы, вроде, договаривались все спланировать вместе… Тут она права, так что я говорю только: — Ты сегодня какая-то вредная. Джек поднимает проколотую бровь: — Ты меня вообще знаешь? — Но ты не можешь просто так критиковать мой план и не предлагать ничего своего! — Хорошо. Я предлагаю не писать Тейлор Мирс, а… короче, не писать ей. И не бегать с вытаращенными глазами, а, черт возьми, расслабиться! Я представляла все это совершенно иначе. Джек должна была обрадоваться, что я уже расписала все по пунктам, и согласиться, что они уместны. Джек следовало поддержать меня. Так что, и правда, знаю ли я ее? Джек — настоящая Джек — никогда бы так себя не повела. Да Сколько бы раз мы ни спорили на эту тему: сколько бы я ни настаивала на порядке, а она — на хаосе, до меня никогда не дойдет, как она может быть такой… расслабленной. Ругаться прекрасным воскресным утром мне не хочется, так что я убираю когти и продолжаю: — Мы уже предварительно распланировали съемки до конца лета, — перехожу на вторую страницу файла. — Но, думаю, надо согласовать даты раз и навсегда. Следует убедиться, что никто из актеров не подведет. При таком росте аудитории мы не можем позволить себе выбиваться из расписания! Джек прикрыла глаза и склонила голову к стене: — Мы можем позволить себе все, что угодно. У всех бывают перерывы между сезонами, посреди сезона… Технические трудности тоже никто не отменял. Все нормально будет! Я снова выпускаю когти и не могу втянуть их обратно. Я похожа на оборотня при полной луне. — Ты все время повторяешь, что все будет нормально, но ты забываешь, кто следит, чтобы все было нормально. Это, между прочим, я. Все нормально, потому что у нас всегда есть план. Потому что я все продумываю. Я знаю, что из тебя вышел бы хреновый руководитель, но хотя бы не мешай мне делать всю работу за тебя! Джек открывает глаза и выпрямляется: — Ты делаешь все за меня. Круто. Видимо, ролики просто берут и сами монтируются. А на следующей неделе ты скажешь, что величайший роман всех времен и народов тоже ты написала? Толстой — твой псевдоним, да? — Прекрати, я совсем не об этом! — Да плевать. — Джек сползает с кровати. — Давай, делай все за меня, а я пойду. — И хлопает дверью. — М-да, — произносит Пол. Я хватаю подушку, слезаю с кровати и пихаю Пола в бок: — Подвинься, я тоже буду медитировать. Пол переворачивается на живот, освобождая весь участок пола, на котором только что лежал. Я кидаю подушку на пол, сажусь на нее, скрещиваю ноги и сосредотачиваюсь. — Мне выйти? — спрашивает друг. Я мотаю головой, потом поднимаю руки ладонями кверху и соединяю большие пальцы с указательными. — Ладно, — говорит он, — тогда просто помолчу. Пол молчит, а я начинаю медитировать о любви и доброте по отношению к Джек, потому что мне больше всего на свете хочется как следует двинуть ей по башке. Я выполняю ритуал, которому мама научила меня, когда мне было десять. Сначала я выравниваю дыхание: вдох через нос, выдох через рот. Потом представляю себе самое милое животное на свете — щенка кокер-спаниеля. Я чувствую к нему симпатию и безусловную нежность. Я сосредотачиваюсь на этих эмоциях и медленно, но верно переношу их на Джек. Я желаю ей только добра. Я желаю ей душевного покоя. Пять с лишним минут спустя я все еще бешусь, но уже не киплю, а тихо побулькиваю. — Ты опять представляла Джек щенком? — шепчет Пол. Однажды я имела ошибку рассказать друзьям, как медитирую о любви и доброте, и Пол решил, что это самая смешная вещь на свете. Это чрезмерно веселит его до сих пор. — Недаром говорят, что нельзя вести бизнес с друзьями, — произношу я. — Чепуха. Куча друзей вместе занимались одним делом! Льюис и Кларк. Братья Райт. Ну, Зигфрид и Рой… — Это уже за уши притянуто. — Может быть. Но вы двое даже не предприниматели! Вы создаете искусство. Какое искусство без взаимопонимания? — Она меня бесит! — А ты ее. Так и живем. Я откидываюсь на спину и поворачиваюсь к Полу. Тот зарылся лицом в ковер. — Вот мы с тобой друг друга почему-то не бесим! — О чем ты, Зеленка? Ненавижу тебя до мозга твоих источающих всепрощение костей! — Смешно. Нас накрывает тишина и пыль, летящая в лучах солнца. Я протягиваю левую руку и захватываю в заложники ладонь Пола. Наши пальцы находят привычные места и сплетаются. Мы держались за руки с детства, еще до того, как это стало значить что-то не то. Это ничего такого не значит даже сейчас. Потому что мою ладонь сжимает не кто-нибудь, а Пол. — Когда ты выберешь предметы? — спрашиваю я. — Через пару недель. — Ты уже знаешь, куда запишешься? — В первом семестре нет ничего особенного. Им надо убедиться, умею ли я писать и считать… Хороший вопрос, кстати. — Прекрати! — Я пихаю его коленом. Пол всегда принижает себя во всем, что касается учебы. Да, согласна, его оставляли на второй год в первом и пятом классе, у него совсем не идеальный средний балл и не слишком хорошие результаты вступительных экзаменов. Но он подал документы в муниципальный колледж Лексингтона, как будто у него не было другого выбора. Он даже не пытался поступить в Кентуккийский университет, не говоря уже о том, чтобы уехать из штата. Пол остается в Лексингтоне из-за отца. Четыре года назад мистер Харлоу напугал всех до полусмерти, когда во время ежегодного медосмотра у него нашли начальную стадию рака простаты. Врачи сказали, что им очень повезло обнаружить болезнь на ранней стадии, и немедленно подвергли пациента всем необходимым процедурам. Потом все происходило как в кино. Мистер Харлоу выглядел больным и слабым, подолгу не выходил из дома. Друзья семьи роились вокруг с молитвами, домашней едой и предложениями помощи. Миссис Харлоу несколько раз ревела моей маме в трубку. Папа много готовил. А потом в один прекрасный день врачи объявили, что у мистера Харлоу настала ремиссия. Но ни один фильм не мог подготовить меня к тому, как все это повлияет на Пола и Джек. С Джек было хуже всего. Она всегда была мрачной, так что иногда я не могла понять, что она по-настоящему расстроена. Можно было сидеть с ней на одной кровати несколько минут, прежде чем заметить, что по ее лицу льются слезы. В тот год Джек впервые покрасила волосы. Это было нечто: одна половина — розовая, другая — оранжевая. Меня удивляло, что Джек пошла этой дорогой. Так… предсказуемо. Но ей было плевать, что она соответствует всем стереотипам. Ей всегда было плевать на чужое мнение. Настолько что, стоило ей заподозрить, будто учитель хорошо к ней относится, она тут же намеренно громко ругалась на уроке или заваливала тест. Я наблюдала это снова и снова, но после болезни мистера Харлоу все стало еще хуже. С Полом все было проще — неуверенность и страх. Он никогда не боялся плакать или обниматься на людях, так что мне было чуть легче понять, каково ему пришлось. Я видела, как месяцы гормональной терапии отца выворачивают Пола наизнанку, видела сползающую с его лица улыбку и пустой взгляд — известные симптомы душевной боли. В тот год я постоянно обнимала Пола и обнаружила, что, даже когда я пытаюсь его утешить, он обнимает меня в ответ так, как будто это меня нужно успокаивать. В отличие от нас, Пола не взбодрили даже хорошие новости. Позже, когда Джек рядом не было, он сказал мне, что у него дурные предчувствия: — Болезнь вернется снова. Я была так поражена, что могла лишь произнести, как робот: — Врачи говорят, что у него очень хорошие шансы. — Знаю, но меня не отпускает чувство, что все повторится, и в самый неподходящий момент. В его день рождения, на свадьбе Джек, в Рождество. Это всегда случается ровно тогда, когда не может случиться. Я так и не смогла представить себе, чтобы Джек согласилась на классическую брачную церемонию, но спорить с остальным было сложно. Мистер Харлоу узнал о своем диагнозе в самое неудачное время, как раз когда его повысили на работе, да еще и прямо перед Днем благодарения. Но разве для таких вещей вообще бывает подходящий момент? Когда может быть удобно сообщать дурные новости? — Я никогда не хотел уезжать из Лексингтона, — говорил мне Пол. — Никогда не мечтал вырваться отсюда, как, наверно, положено мечтать в старшей школе. А теперь я точно знаю, что не уеду. Просто не могу. Я была не согласна, но решила, что не имею права спорить. А вот запретить Полу себя принижать я вполне могу. Так что я пристально смотрю на него, когда он не реагирует на мой упрек, и чуть сильнее пихаю его коленом. — Преподаватели в тебя влюбятся, — говорю я, сжимая его ладонь в своей. — Ты же идеальный ученик. Внимательный. И вопросы задаешь. — Глупые вопросы, ага. Что ты вообще такое говоришь? Плевать, что я плохо делаю задания и заваливаю все контрольные, если я умею очаровать преподавателя? — Нет, но оценки вещь субъективная. Преподаватель может завысить тебе оценку, потому что ты ему нравишься. — И откуда ты это знаешь? — Я много чего знаю… — мой шепот задумывался как театральный, а вышел просто тревожным. — Иногда ты меня просто дико пугаешь, — замечает Пол. — Хуже Джек, честное слово. — Когда ты вырастешь и станешь автором комиксов, — начинаю я (Пол правда собирается им стать), — я куплю гору одноразовых телефонов и каждую неделю буду разыгрывать тебя. Буду выдумывать всякие дурацкие заказы. Ну и пару замогильных шепотков изображу. — Жду с нетерпением! Я сажусь на подушку, чувствуя себя скорее тряпичной куклой, чем семнадцатилетней кучей мяса и костей. — Надо найти Джек, — произношу я. Пол кивает, погружая нос в ковер: — Ага, идем, поищем. Он резко поднимается на ноги, протягивает мне руку, за которую я держалась, и тянет вверх так лихо, что я пролетаю несколько шагов по направлению к двери. Джек находится быстро. Она уединилась на кухне и жует бутерброд с арахисовым маслом и медом. Рядом лежит второй такой же. У Пола сильная аллергия на арахис, и Харлоу предпочитают совсем не держать его дома, поэтому Джек постоянно съедает все мои запасы. — О, моя слабость, — замечает Пол и прислоняется к холодильнику. Я со скрипом пододвигаю табуретку, сажусь рядом с Джек и беру второй бутерброд. Откусываю, жую, глотаю. — Прости, — говорю я наконец. — Ты делаешь кучу всего, и я это помню. — Я знаю, что ты помнишь, — фыркает Джек. — Ты представила меня пушистым щенком? Я стираю с нижней губы арахисовое масло: — Пушистее некуда! — Так, — говорит она, — я согласна с тем, как ты разделила обязанности. Я сделаю свою часть, и если тебе хочется накатать огромное сопливое послание Тейлор Мирс, всегда пожалуйста. Я просто… — Джек постукивает по краю тарелки и разворачивает ее на сорок пять градусов. — Я не хочу позволить этому всему разрушить мою жизнь. Искусство любит разрушать людям жизни. Тебе, может, и нормально, но история показывает, что величайшие творцы вели себя с близкими людьми, как полные сволочи. И Толстой не исключение. Я не собираюсь становиться такой. Я не собираюсь бросать семью, чтобы отправиться в русские поля и жить как крестьянин. — Хорошо, что ты сказала, а то мне не дает спать по ночам загадка, а не сбежит ли Джек в Сибирь. Я предпочитаю не заметить гадости в адрес моего любимого Лео, потому что мы сейчас не об этом. Джек недовольно на меня смотрит. Я смотрю в ответ. Вот и помирились. — И еще одно, — добавляю я. — Надо все обсудить с актерами. В следующее воскресенье мы снимаем всем составом. По-моему, идеально. — Ставлю десять баксов, что Джордж уже написал свою речь для «Золотой тубы»! — отвечает Джек. — Вы ненормальные! — стонет Пол.5
Сегодня мы с родителями обедаем втроем. Клавдия проводит время с Элли и Дженной и планирует все выходные праздновать и не объявляться дома. Я знаю, что это тяжело для папы. Не то чтобы он заводил любимчиков, у них с Клавдией просто особая духовная связь. Что забавно, ведь, по логике, он должен предпочитать меня. Я громко разговариваю и люблю театральные жесты, совсем как он, а Клавдия более сдержанная, как мама. Может быть, тут дело в том, что моя старшая сестра совсем другой человек, но при этом разделяет его интересы. Ей нравится готовить, а я не отвечу вам, зачем нужна шумовка. Она может часами обсуждать статистику баскетбольных матчей, а я буду орать во всю глотку во время «Мартовского безумия» или любого другого матча. Но не собираюсь заучивать, кто сколько раз подал, если игроки все равно на будущий год уйдут в следующую лигу. Клавдия хочет стать инженером, как папин отец, а у меня, конечно, с математикой нормально, но я предпочитаю театр, литературу и другие вещи, в которых не существует единственного верного ответа. Семейные духовные связи, наверно, волновали бы меня сильнее, не будь я уверена, что мама-то больше любит меня. Не так, конечно, как у Стейнбека, просто выделяет меня чуть чаще. Быть может, большая часть всего этого — поблажки, которых никогда не было у Клавдии, улыбки и подмигивания — совершенно нормальна для младшего ребенка в семье. Быть может, дело в том, что я регулярно медитирую, а Клавдия в десятом классе во всеуслышание объявила, что она теперь атеист, а никакой не буддист. Все может быть. Даже если бы я не уловила папиного настроения сразу, я бы увидела его по еде. Папа приготовил гуляш, а он готовит его только когда грустит. Воздух в столовой пропитан густым мясным духом, а папа раскладывает крупные, только что разрезанные клецки в тарелки с гуляшом. На самом деле, мясной дух исходит только из папиной тарелки, потому что мы с мамой мясо не едим. Для нашей семьи это нормально: папа готовит на всех, причем делает им с Клавдией мясные блюда, а нам — вегетарианские. Обычно все довольны, но вегетарианский гуляш это грустно, потому что вся фишка в говядине. Рецепт гуляша принадлежит бабушке Зеленке, поэтому мы едим его в том месте, где чаще всего бывает ее дух — в столовой, где рядами стоит фарфор с цветочным орнаментом и хрустальные бокалы. Все, что накопилось за полвека, с тех пор, как папины родители приехали из Праги в Лексингтон. Бабушка и дедушка Зеленки погибли в автокатастрофе, когда мне было девять. Смерть в автокатастрофе это всегда ужасно, но в их случае это было особенно нечестно: вся их жизнь была так величественна, а съехать в темноте с проселочной дороги — жалкий конец. Дедушка и бабушка жили в Праге во времена Холодной войны. В начале 1968 года им было немного за двадцать. Если вы не слишком сильны в чешской истории, это был год, когда коммунистическое правительство провело много реформ: у чехов резко прибавилось прав, и они, обезумев от свободы, принялись творить всякие безумные и опасные вещи вроде продажи не прошедших цензуры газет и экспериментов с рок-н-роллом. Бабушка Зеленка всегда повторяла: «Это было чудесное время. Ужасное и чудесное». Она говорила это так часто, что мы с Клавдией в конце концов придумали слово «чужасный». И вы не представляете, насколько полезным оно оказалось. Так или иначе, в июле 1968 года мой дед получил предложение прочитать курс лекций по химическому машиностроению в Кентуккийском университете, так что они с бабушкой переехали в Штаты. А через три недели Советский Союз такой: «Эй, что за фигня в Праге творится, мы вводим танки! Мы Борг. Сопротивление бесполезно. Вы будете ассимилированы». Конечно, это наполовину моя формулировка и наполовину цитата из «Звездного пути», а бабушка выразилась более красноречиво: «А потом пришли советские засранцы и сделали то, что они хорошо умеют — все порушили». С какой стороны ни посмотри, чехам не повезло, и дедушка с бабушкой посчитали себя счастливчиками, когда им удалось получить визы и переплыть Атлантический океан. Дедушку пригласили преподавать на постоянной основе, и они вдвоем осели посреди Кентукки. И теперь мы, их отпрыски, сидим в знавшем лучшие времена домике середины прошлого века немного к западу от Аппалачей и едим гуляш. Жизнь странная штука. Я беру клецку и макаю в тарелку. Тесто впитывает соус и становится коричневым. — Таша, ты какая-то тихая, — замечает мама. Мы с Клавдией шутим, что мама постоянно заставляет людей говорить. Юмор в том, что она изучает речевые патологии, но что-то в этом есть. Мама умеет ненавязчиво, исподволь раскручивать людей на разговор. Я подозреваю, что это связано с ее новозеландским акцентом, который она не меняла даже после двадцати лет жизни в Штатах. Я говорю «меняла», а не «избавлялась», потому что мама специалист по акцентам. Если ей приспичит, она легко сойдет за шотландку, а за кентуккийку уж тем более, но она предпочитает так не делать. — Думаю про бабушку с дедушкой, — отвечаю я честно, прежде чем осознать, что папе и так тоскливо. Я смотрю в его сторону: у него в глазах застыло пустое, отрешенное выражение. Он тут же замечает мой взгляд, встряхивается и улыбается: — Что ж, — заявляет он, стукнув по столу кулаком, — они бы вами двумя точно гордились! Одна поступила в Вэнди, другая — будущий Вуди Аллен! — Пап, — корчу я гримасу, — я ж тебе говорила, что ненавижу его! Если уж сравниваешь меня с кем-то, пусть это будет Орсон Уэллс. Или Элиа Казан. Папа зачерпывает огромную ложку мяса и с набитым ртом произносит: — Ничего так амбиции! — И подмигивает мне. Я закатываю глаза. — Кстати… — начинаю я и понимаю, что не могу толком сформулировать новости. Но без этого уже не обойтись, потому что родители заинтересованно смотрят на меня. — Кстати? — торопит мама. — Ну… Вчера у нашего сериала неплохо так прибавилось фанатов. О нас упомянула одна знаменитость, и у нас совершенно бешеные просмотры. — Таша, это чудесно! — тепло отзывается мама. — Прекрасные новости, — соглашается папа. — Это тот, который про чай? Я напоминаю себе, что мои родители на тридцать лет старше меня и просто не могут во всем этом разбираться так же, как я. — Про чай — это влог, — объясняю я. — А сериал — это современная версия «Анны Карениной». — Ну и амбиции, — с улыбкой повторяет папа. — Моя девочка! Мне очень приятно, что папа мной гордится, а еще, что я отвлекла его от мрачных мыслей. Но, как выясняется, отвлекла ненадолго, потому что он тут же говорит: — Не могу поверить, что теперь так будет всегда. Начинай уже привыкать, что ты единственный ребенок. Мы утопим тебя в заботе, так что думать забудь о парнях. Добром это не кончится. — Спасибо, папа, — сухо отвечаю я. Лучше не добавлять, что так будет не всегда, а только в течение года. Потом я тоже поступлю в колледж. Первым — и, если честно, единственным — пунктом в моем списке идет Вандербильт. Мне нравится Нэшвилл, а еще в Вэнди отличная школа кино. Но мисс Детер, специалист по профориентации, постоянно повторяет, что с моими оценками попасть в Вандербильт будет непросто, а с самого начала специализироваться на кино не слишком практично. — Вообще не спеши с выбором направления, — говорила она в марте. — Тебе нужен университет с широким выбором специальностей. Если ты решишь, что кино не для тебя, всегда сможешь получить какое-нибудь другое образование. А если это правда твое, ты сможешь поехать стажироваться или учиться дальше в Лос-Анджелес или в Нью-Йорк с более широкой степенью бакалавра искусств. Мисс Детер не только отговаривает меня от кино, но и думает, что мне надо забыть про Вэнди и поступать в Кентуккийский университет. — Ты можешь получить неплохие знания в сфере коммуникаций, искусства или, возможно, английского языка, — предложила она в доблестной попытке, не знаю, профессионально ориентировать меня, что ли? — А еще тебе почти ничего не придется платить за обучение, потому что ты в своем штате и посещала Губернаторскую школу искусств. Просто хорошенько все обдумай, Таш. Я об этом думала. И вот что надумала: если я не вырвусь из Лексингтона, застряну тут насовсем. Я придумаю кучу оправданий тому, что так ничего и не добилась, сопьюсь и стану типичным персонажем песни Брюса Спрингстина. Да, я, конечно, не Клавдия. Мне не хватит мозгов на стипендию в частном университете вроде Вандербильта. Мне еще очень, очень повезет, если меня вообще примут. И да, я помню, что это будет очень дорого стоить, но разве не все так живут? Разве не на всех, кому за двадцать, висит неподъемный долг за образование? И потом, это же Вандербильт! Каменная кладка, решетки и башни из слоновой кости! А Кентуккийский университет это женское общество и уродливые экспериментальные здания из семидесятых. Это подземные туннели и бешеные пробки в футбольный сезон. А еще он такой… знакомый. Я всю жизнь ездила по его улицам, играла на пианино в Школе искусств и смотрела постановки в корпусе Комплекса изобразительных искусств. Мне нужно какое-то разнообразие. Какой-то отдых от штата Кентукки. Место, где я не встречусь снова с половиной своих одноклассников. И нельзя сказать, что я поступаю совсем уж безответственно. У меня есть план. Я смотрела информацию по студенческим займам и стипендии, а еще летом работаю в Old Navy. Да-да, я в курсе, что моя зарплата за все лето не покроет даже стоимости учебников за один семестр, но я делаю хоть что-то. Я делаю все, чтобы моя мечта сбылась. Так должно выглядеть целеустремленное движение к цели. Правда же? — Мы с папой хотим посмотреть фильм, — произносит мама, разрезая вилкой клецку. — Хочешь с нами? Мы можем доехать до «Крегера» и посмотреть, что там идет. Я медленно жую. В последнее время мама с папой слишком часто предлагают проводить время вместе. Окончание школы — всегда большое эмоциональное потрясение для родителей, и они, похоже, решили зажать меня между собой на диване, чтобы притупить боль от скорой разлуки со старшей дочерью. Перспектива ее слишком приятная, даже не будь у меня желания пропялиться в ноутбук весь остаток вечера. — Если честно, я немного устала, — осторожно отвечаю я. Папа немного грустно спрашивает: — Может, как-нибудь на днях? Соберемся все вчетвером. Позволим вам выбрать фильм. Это значит — позволят выбрать Клавдии, потому что у нас с ней диаметрально противоположные вкусы, а у нее сейчас «последнее лето» и ей все можно. — Да, будет круто, — говорю я вслух. — А сегодня не буду портить вам романтический вечер. Мама беззаботно смеется: — Да-да, я, папа, Том Круз и бутылка «Шардоне». Очень романтично! — Мы настоящая богема, — подхватывает папа и тянется через стол, чтобы взять маму за руку. — Идите, запритесь где-нибудь, — добродушно советую я и уношу тарелку со стаканом на кухню. Помыв посуду, посылаю родителям воздушный поцелуй и спешу наверх — проверить, как там дела у сериала. Мне даже почти не стыдно, что я не провожу вечер с семьей.6
Воскресенье, последний день мая, и я снова вспотела. Мне каждый раз кажется, что теперь-то я включила кондиционер достаточно сильно и наш актерский состав не сварится, но каждый раз ошибаюсь. Тепла тел девяти человек достаточно, чтобы превратить мою комнату в сауну, и это немного пугает. А ведь мы еще прожекторы не включали! В сборе все, кроме Евы, приславшей смску, что она опоздает минут на десять. Я, выпрямив спину, в очках для чтения и с толстой желтой папкой на коленях, сижу на кровати рядом с Джек. С другой стороны от Джек сидит Джей Прасад и смеется над шуткой Серены Бишоп так, что трясется кровать. Сама Серена сидит за столом, скрестив ноги, и изображает персонажа какого-то непристойного мультика для взрослых. Она способна мгновенно изобразить любую знаменитость с таким шиком, что любые комики от зависти удавятся. Она чертовски талантлива, это видно невооруженным глазом. Поэтому она играет Анну Каренину. Мы с Сереной познакомились в первую неделю обучения в Губернаторской школе искусств. С Джеем мы сдружились еще с первого вечера: он попросил разрешения сесть рядом со мной, потому что на мне была футболка с покемоном, а, по его словам, «фанаты Чармандера по-любому круты». Мы с Джеем приехали на разные программы: он изучал актерское искусство, я — интернет-журналистику, и у нас не было ни одного общего занятия. Зато они с Сереной учились вместе, и стоило им подружиться, как мы с ней тоже сдружились. Так это и работало: друг твоего друга — твой друг. Думаю, дело в том, что все, кто попал на программу, были примерно из одного круга — странная, чуть неформальная творческая молодежь. Мы те, кто сидит в школе допоздна. Те, чьи выходные под завязку забиты репетициями, настройкой оборудования и концертами. Единственная разница была между теми, кто учился в обычных государственных школах, и студентами театральных училищ. И знаете, что я скажу? Не все ребята из училищ надутые индюки, но все надутые индюки оттуда. Это примерно как квадраты с прямоугольниками. Серена учится в Лексингтонском театральном училище, она высокая, красивая и по-взрослому изящная. Первые несколько дней я даже дышать рядом с ней боялась, но потом я как-то обедала с кучкой актеров, а Серена вдруг встала на стул и на спор выпила залпом два литра фанты. Под конец по ее смуглому лицу и шее струились целые ручейки оранжевой жидкости. Я восхищенно наблюдала за ней и так поняла, что Серена Бишоп чокнутая, веселая и совсем не заносчивая. Следующие две недели нас с Джеем и Сереной было не разлить водой. В день отъезда мы прощались со слезами на глазах. Особенно отличились они вдвоем (ну да, актеры). Но нас немного утешало, что мы живем меньше чем в тридцати милях друг от друга: я и Серена — в Лексингтоне, Джей — рядом с ним, в маленьком городе Николасвилле. Так что мы пообещали друг другу, что будем держать связь. И это обещание стало довольно сложно нарушить, когда в декабре мы с Джек объявили кастинг на «Несчастливые семьи». Лучших кандидатов на роли Анны и Алекса было не найти, но Джек пару дней вела себя странно. Она все время повторяла: «Да, конечно, но не факт, что они действительно подходят» и «Не надо спешить с выводами, это две главные роли, еще будет много прослушиваний». В конце концов я спросила прямо: — Ты так говоришь потому, что мы познакомились на программе? Джек не ответила, что значило — да. Сама она туда не попала, и не потому, что ей не хватило таланта. Причем она даже отправила заявку на отделение изобразительного искусства, не забыв приложить портфолио, отзывы от учителей и мотивационное письмо. Вот с ним у нее не задалось. Джек породила вот это: «Глубокоуважаемые Соль и Грязь Земли! Вы же все из себя такие сливки мира искусства, ага? Сидите там со своими степенями магистров искусств и дипломами Джульярда да отбираете нас в свою программу, как будто это конкурс красоты. Я знаю кучу талантливых художников, которые подали заявку к вам, а вы их завернули. И знаете, почему? Потому что искусство всегда субъективно и в итоге все сводится к тому, что судьям нравится, а что нет. Но вы ведете себя так, как будто место в вашем лагере это какая-нибудь медаль. Как будто ваши выпускники сдали какой-то крутой тест, а все остальные провалились. Знаете, так это не работает. Думаете, Ван Гог, Клэптон или Тарантино к вам бы поехали? Не-а. Они были слишком заняты тем, что творили прекрасное по-настоящему, пробовали и ошибались, не нуждаясь в вашем сиятельном одобрении. Прикрепляю свое портфолио. По-моему, оно обалденное, и ничье мнение меня не интересует. С наилучшими пожеланиями пойти на фиг, Джеклин П. Харлоу» Несколько дней я отчаянно пыталась отговорить Джек посылать заявку в таком виде. И каждый раз она спокойно отвечала: «Я не собираюсь менять свое мнение, зачем что-то менять в письме?» Нет, я прекрасно понимаю, о чем она. Я тоже знаю несколько реально талантливых ребят из «Кэлхаун-хай», которых не приняли в Губернаторскую школу искусств. И я согласна, что вся эта затея ничуть не объективнее какого-нибудь конкурса красоты. Но если мне дали шанс поучиться искусству режиссуры и написания сценариев у настоящих профессионалов, познакомиться с ровесниками-единомышленниками со всей страны и, в конце концов, заслужить стипендию, зачем его упускать? Иногда приходится играть по чужим правилам. Если вы, конечно, не Джек Харлоу. Тогда вы можете слушать только себя, и плевать, скольких возможностей лишитесь во имя своего мнения. Мне не нравится, когда Джек начинает выкидывать такие фокусы. Если честно, меня это пугает, потому что, если уж она вышла на тропу войны, кто-то окажется прав, а кто-то виноват. И, хотя я предпочитаю думать, что Джек просто придирается к губернаторской программе, иногда в глубине души мне кажется, что неправа тут как раз я. Может, я слаба духом, продажна и вообще греческие философы в один голос советовали не иметь со мной дела. Может статься, Джек — более цельная личность, чем я. Она не ругала меня за то, что я подала заявку. Не подкалывала, когда меня приняли. Все три недели, пока я жила в общежитии Трансильванского университета, она посылала мне письма и открытки. Ни пафоса, ни осуждения, ни закатывания глаз. Когда я вернулась и привезла с собой короткометражку, которую сняла моя группа, Джек посмотрела ее с должным энтузиазмом. Она даже признала, что Серена — талант. Но когда дошло до дела, когда мы сидели на моей кровати среди кучи резюме, фотографий и черновых списков состава, Джек долго отказывалась одобрить кандидатуры Джея и Серены, и я понимала, почему. Они ездили на программу. Они продались, а значит, я тоже. Это было обидно. — То, что тебя там не было, не делает тебя лучше, — заметила я. — Не в этом дело! — ответила она. — Да ну? — Слушай, — наконец призналась Джек, — я боюсь, что вы трое образуете какую-нибудь свою компашку по интересам, вот и все. Вы прожили вместе эти три недели, и теперь вы будете это обсуждать и вспоминать внутренние шутки, которых я не пойму. Никогда не думала, что Джек может быть такой ранимой. Я не могла осудить ее. — Мы не будем, — ответила я. — Обещаю. Мы все слишком заняты новыми проектами, чтобы обсуждать прошлое. Лучше обсудим будущее. Это ее убедило. Может быть, не полностью, но мы наконец утвердили список актеров, где первыми шли Серена и Джей. И, как я и обещала, мы действительно особо не упоминали программу. По крайней мере, не так часто, чтобы разозлить Джек. Еву, Джорджа, Тони и Брукса мы нашли на прослушивании с чтением с листа, которое мы — с помощью мистера Варгаса, преподавателя театрального кружка — устроили в концертном зале «Кэлхаун-хай». Ева Ханикатт училась всего-навсего в десятом классе, но я знала ее по нескольким школьным постановкам. Она играла всякие роли типа Третьей Цветочницы или Девочки из Хора, которые дают всем младшеклассницам, прежде чем взросление откроет им другие двери. Но мы с ней ставили достаточно этюдов на импровизацию, чтобы понять — она справится с главной ролью. К тому же у нее просто идеальное лицо для Китти: тонкие черты, розовые щеки и божественный нос. Ева подрабатывает моделью у местных предпринимателей, и это видно. Она всегда точно знает, как поставить подбородок и насколько опустить ресницы, чтобы выглядеть максимально мило. А еще у нее тонкий, певучий голос. Ни одна из участниц прослушивания и близко не подошла к детской наивности Китти Щербацкой, а ей удалось попасть в яблочко. Джордж Коннор как раз такой самовлюбленный болван из театрального училища, о которых я уже упоминала, но, черт возьми, свое дело он знает. Он учится в одной школе с Сереной и уже дважды летал в Лондон по приглашению Королевской академии. Он всегда настроен серьезно, а еще непрерывно спрашивает меня, может ли «немножко изменить строчку-другую», и в итоге с листа переделывает половину текста. Хуже всего, что я даже злиться на него не могу, потому что импровизирует он хорошо. Даже, признаться, лучше, чем я пишу сценарии. Когда мы начинаем съемку, Джордж превращается в добродушного, слишком искреннего Левина. Между ними с Евой летают искры, их видно невооруженным глазом. Так что мы стараемся не замечать, когда он начинает выпендриваться, и смеемся над ним только за глаза. Брукс Лонг учится актерскому мастерству на втором курсе Кентуккийского университета. Мы с Джек немного обалдели, когда он пришел на прослушивание. Мы, конечно, развесили объявления по студгородку, но даже не надеялись, что студент придет прослушиваться в школу и воспримет нас всерьез. Я прекрасно знаю, как несолидно мы с Джек выглядим и какие — процитирую папу и его любимые книги — у нас большие амбиции. Если честно, большие до смешного. Потому что спросите нас, сколько великих романов мы уже адаптировали — нисколько; сколько веб-сериалов сняли — тоже нисколько; и какой у нас вообще опыт обращения с камерой — да почти никакого. По счастью, Брукс решил дать нам шанс. По еще большему счастью, он идеально подошел на роль Стивы. Он сделал из него потрепанного жизнелюба, обаятельного грешника. Брукс всегда сохраняет деловой настрой. Он даже не остается с нами потусоваться после съемок, но это не из стремления выделиться. Он просто… старше. Пропасть между последним семестром старшей школы и первым семестром университета нам пока не пересечь. Сейчас Брукс прислонился к дверце моего шкафа и болтает с Клавдией. Естественно, он расспрашивает ее про Вандербильт, потому что студенты обычно обсуждают свои университеты. Я просматриваю основные пункты сегодняшней части сценария: пометки о том, как должны стоять персонажи, куда повернуть камеру, какое включить освещение. И слышу кусочки их разговора. Брукс спрашивает Клавдию, почему она не хочет взять в качестве дополнительной специальности актерское мастерство, ведь у нее так хорошо получается. Моя сестра отвечает, что хочет полностью сконцентрироваться на инженерном деле, раз уж она такая идеальная и у нее слишком много талантов. Ну, я немного утрирую, конечно. Иногда я жалею, что предложила ей роль Долли. Год назад Клавдия не была такой напыщенной. Когда мы с Джек рассказали ей о нашей грандиозной задумке, она не на шутку увлеклась и потребовала, чтобы мы перестали задаваться бессмысленными вопросами и сняли уже сериал, пока та же идея не пришла в голову кому-нибудь еще. Потом я сказала, что она очень похожа на мой образ Долли, заботливой, убитой горем спутницы своего неверного мужа Стивы (в «Несчастливых семьях» — неверного парня Стивы). Клавдия ответила, что даже сходить на прослушивание будет весело, а дальше все как-то само сложилось. Они хорошо сошлись с Бруксом, да и память у нее как у машины, так что она всегда говорит все слово в слово. Так Клавдия стала одной из нас. А еще у нас есть Тони Дэвис, Вронский. И его интерес к сериалу такой же естественный, как интерес профессионального игрока в гольф к ядерной физике. Это просто необъяснимо. Тони уже ангажирован под завязку: он ходит на вечеринки, играет в группе — их музыка звучит, как попытка смолоть ногти в мясорубке, но это группа. До нашего сериала он даже близко не подходил ни к школьным спектаклям, ни к театральному кружку. Я даже не знала, что он может играть. А потом Тони собственной персоной явился на прослушивание, в кожаной куртке и с ирокезом. Он был графом Алексеем Кирилловичем Вронским во плоти. Тот самый типаж. Так и собралась наша уютная компания: семь актеров, два режиссера. Итого девять людей. Прямо как Братство Кольца. Ладно, не совсем. Разве что у меня в голове. Я уже мысленно выбрала себе роль Гимли, потому что, ну серьезно, кто может быть круче Гимли? — Не пора ли начинать? Еве потом кто-нибудь расскажет. Я отрываюсь от сценария: надо мной, скрестив руки, навис Джордж. — Она уже вот-вот придет, — отвечаю я, закрывая колпачок маркера. — Ага, но не слишком-то честно, что мы все пришли вовремя, как настоящие профессионалы, и ждем ее. Для Джорджа это нормальное поведение— все время говорить о профессионализме и намекать, что все остальные даже не знают, что это такое. Обычно мне плевать. Повторюсь, это невысокая цена за хорошую игру. Но сегодня мое терпение на исходе. Мысли заняты наполовину сценарием, наполовину упоминаниями в соцсетях. Черт возьми, ночью мне приснилось, как я разгребаю уведомления! — Джордж, — начинаю я, прижимая ладони ко лбу, — давай ты… — Хорошо, давайте начинать. Я удивленно смотрю на Джек: она никогда не прогибалась под Джорджа. Но, судя по ее лицу, у нее терпения еще меньше моего. — Так, ребята… — Джек не кричит. Кричать она начинает, только когда злится, а не радуется или волнуется, и уж точно не станет повышать голос, чтобы привлечь внимание. Для этого она использует скучающий тон, каким обычно читают телефонный справочник. Конечно, никто ее не слышит. А вот я кричать умею. — Слушайте, все! — Я встаю и машу руками. — Эй, там, давайте начинать! Джордж садится за мой стол с надменной улыбкой на так и просящемся под кулак лице. Все затихают, только из наушников сидящего на полу Тони слышится какое-то хрипение. Он поднимает голову, быстро извиняется и выдергивает наушники из плеера. Но я успеваю узнать песню: Тони слушал сам себя. Свою собственную группу. Боже. Будь его самооценка шариком с гелием, моя спальня оторвалась бы от дома и улетела бы к луне. Все смотрят на меня. Я прочищаю горло и оттягиваю пропотевший ворот футболки. Определенно надо было сбегать в коридор и отрегулировать температуру, прежде чем толкать подготовленную речь. Но теперь поздно, я уже переключилась в режим оратора: — Отлично, — начинаю я. — Думаю, все вы уже успели прочесть мое письмо и насладиться бумом в сети. Сегодня утром у нас было почти шестьдесят пять тысяч подписчиков, и это невероятно. К этому мы и стремились — к известности, к активным фанатам. Еще мы, похоже, сможем собрать денег на новые проекты. И, конечно, если мы начнем сбор средств, можно будет заплатить вам некоторую сумму за вашу игру. Мы хотим, чтобы каждый получил свою долю, потому что знаем, каково быть нищим творцом, и мы обе считаем, что творцам надо платить при первой возможности. — Аминь, — подмигивает мне Брукс. — Ага, — отвечаю я. — А пока что мы продолжаем съемки. Мы с Джек распечатали окончательное расписание до конца лета, так что постарайтесь разжиться копией и хорошенько проверить, все ли вас устраивает. Мы старались, чтобы это не мешало вам куда-то уезжать на каникулах, но для этого придется несколько раз работать в выходные. Простите. Я сверяюсь с планом, который набросала с утра. — Главное, запомните: мы с Джек будем отвечать за все социальные сети. Вам ни к чему об этом волноваться, да и вообще будет легче держать все под контролем, если отвечать на все вопросы со страницы канала. Так что, если вас кто-то будет упоминать или требовать ответов, шлите их к нам. Ручка двери в спальню поворачивается, и внутрь с неловкой улыбкой проскальзывает Ева. — Прости-и-и-и-ите, — театральным шепотом произносит она и устраивает целый спектакль: обходит комнату на цыпочках, а затем очень трогательно и неловко перепрыгивает через Тони. — Я правильно понял? — переспрашивает Тони. — Ты запрещаешь нам общаться с фанатами? Он ухмыляется точно так же, как когда хохмит на обществознании. — Мы просто предпочли бы, чтобы вы этого не делали, — отвечаю я. — Дело не в том, что мы вам не доверяем или что-то в таком духе, просто, поверьте, разгребать это может быть довольно муторно. И все мы знаем, с какой скоростью все может выйти из-под контроля. Один неверно понятый комментарий или случайная утечка информации о наших планах, и все, пора принимать кучу мер. — Резонно, — замечает Серена. — Знаешь, хорошо, что мы подняли эту тему. Мне уже пришла парочка упоминаний в Твиттере. Пока что одни комплименты. Но вот на вопросы отвечать я не хочу. — Вот именно, — соглашаюсь я. — А так тебе и не придется. Кстати о вопросах, у кого-то они есть? Серена поднимает руку: — Знаю, я несерьезная, но вы уже видели, сколько там гифок? Они шикарны! Джордж и Ева, все сходят по вам с ума. То есть, конечно, по Кевину! Джордж и раньше надменно улыбался, теперь он еще и смотрит надменно. Он откидывается на стуле так, что две передние ножки повисают в воздухе, и разводит руками, как бы говоря: «Ну, что поделать, если я неотразим?» Ева радостно хихикает: — Самая преданная фанатка Кевина это я! — И, кстати, все это началось очень вовремя, — замечает Джей. — Прямо перед сценой со скрэбблом. Фанаты будут рвать и метать! Джей говорит про ролик, который мы снимали на прошлой неделе и еще не выложили. Это наша адаптация отрывка, где отвергнутый Левин снова приходит к переменившейся Китти и вновь делает ей предложение. На этот раз более успешно. Да, это та самая сцена с поцелуем. И, как я и надеялась, после стольких усилий она просто идеальна. В «Несчастливых семьях» Левин — не хозяйственный помещик, а изучающий сельское хозяйство первокурсник. А Китти — не светская львица в ожидании достойного жениха, а подруга детства Левина и профессиональная балерина. И, конечно, он не просит ее руки, а просто назначает свидание. В книге примирение происходит за игрой в слова за карточным столом, а я решила сделать из этого плохонькую партию в скрэббл. Джек уже показала мне смонтированный ролик, и получилось восхитительно. И Джей прав, момент действительно идеальный. Что может осчастливить фанатов сильнее, чем воссоединение любимой пары? Тут я произношу то, чего в моей речи не было: — Ребят, вы крутые! Я так за нас всех рада! Ответом мне служат ухмылки и поднятые большие пальцы. Комната лучится энергией. Я почти вижу эти неоновые вспышки розового, зеленого и синего. Все чувствуют, как что-то происходит. Что-то большое, непонятное и неподвластное нам. Что-то чудесное и пугающее — чужасное. Думаю, так и выглядит кинематограф: манящая неизвестность прослушиваний, непередаваемое волшебство и значимость того, как наши с Джек слова вырываются из уст актеров и превращаются в связную серию роликов… Ничто не сравнится с этим. — Нам нельзя пойти по пути всех рок-групп, — произносит с пола Тони. — Мы не можем позволить славе разрушить нашу дружбу и не можем подсесть на наркотики. И сдавать друг друга таблоидам мы тоже не будем! Все хмыкают, кроме Джорджа. — Мы собираемся сегодня снимать? — спрашивает он. — Ага, — отвечаю я. — Для первой сцены нам нужны Левин, Китти, Долли и Стива. Снимаем в гостиной. Все остальные могут повторить слова или пойти на кухню перекусить. В половину первого мы прервемся и закажем пиццу. Я оборачиваюсь к Джек: — Готова настроить свет? Спрашивать необязательно, Джек всегда готова снимать.* * *
В гостиной Джек, нахмурив брови, настраивает звукоотражатель. Мы занимаемся обычной подготовкой: проверяем баланс белого, потом уровни звука, после смотрим, чтобы в кадре не было ничего странного. Потом Джек щелкает нумератором, и все оживает. Я официально считаюсь продюсером «Несчастливых семей». Мы с Джек решили, что будет проще назначить одного человека, которому можно задавать вопросы по сценарию или движениям. А еще это значит, что Джек монтирует ролики с достаточно свежим взглядом, потому что не она стоит у камеры во время съемки. Сегодня мне почти не нужно давать указания: никто не забывает слова, не дает петуха, не придуривается. Актеры работают идеально с первого раза. Через час Джек просит устроить маленький перерыв, чтобы перепроверить звук. Я направляюсь в кухню за тарелкой морковных палочек. Там орут друг на друга Тони и Джей. Джей метит Тони в глаз пластиковой вилкой и кричит: — Надеюсь, ты понимаешь, что будешь виновен в ее смерти! Никогда не забывай этого! Все это твоя вина! — Она не умрет, — отвечает Тони, бледный, как пергамент. — Она не умрет. Я ошеломленно замираю на пороге. Они стоят у холодильника, меньше чем в футе друг от друга, напряженные и готовые броситься вперед. Тони подался к Джею обоими плечами. Они просто репетируют, но меня преследует чувство, что не все в этом просто игра. — Только не убейте друг друга до съемки, — произношу я, подходя к столу. Оба вскидываются. Джей опускает вилку и отступает на шаг. Тони хохочет. У него великолепный смех: хриплый, переливающийся и всегда с ноткой самоиронии. — Ничего не обещаю, — отвечает он и тянется мимо меня, чтобы запустить палец в стоящий на овощном подносе соус. — Боже, Тони! — вскрикиваю я, хлопая его по руке. — Это просто отвратительно! Я знаю, что реагирую ровно так, как от меня и ждали, но, серьезно, есть некоторые правила гигиены, которые нельзя нарушать! Как такое поведение только прокатывает на вечеринках? Или все вокруг слишком много пьют, чтобы что-то заметить? Я набираю горсть моркови, и Тони, конечно, заявляет: — Я их облизал! Я кидаю на него взгляд, означающий «надеюсь, ты выше этого», и откусываю половину морковины. — Ваш выход через десять минут, — напоминаю я. — А где Серена? — В твоей спальне, — отвечает Джей. — Сказала, что мы ее отвлекаем, и ушла наверх. В это легко поверить. Даже если бы они так не орали, одного только напряжения между Тони и Джеем более чем достаточно. Мне почти хочется столкнуть их лбами, визжа: «Да поцелуйтесь уже!» Но я слишком хорошо помню, что всего несколько месяцев назад Тони встречался с Джек. Даже после их расставания Джей, кажется, не собирается ни в чем признаваться. Причем не потому, что Тони не по этой части — в конце концов, он пришел на выпускной с парнем, — а из-за того, что Тони и Джек были вместе и все трое снимаются в одном веб-сериале. Мне иногда кажется, что мы герои девятого сезона популярной мыльной оперы, когда у сценаристов уже кончились все повороты сюжета, и они просто напропалую сводят всех героев друг с другом. Я поднимаюсь в спальню. Дверь закрыта, так что я стучу, прежде чем открыть ее. Серена склонилась над листочком со сценарием, закрыла глаза и прижала пальцы к вискам. — Привет, — тихо говорю я. — Тебе выходить через десять минут. Она поднимает глаза с чуточку обалделым видом и улыбается: — Спасибо. Я уже закрываю дверь, когда Серена окликает меня: — Таш? — Да? — Я сейчас скажу глупость, так что просто не обращай внимания, но, слушай… Я так рада, что прошлым летом мы с тобой познакомились! — Взаимно. Серена втягивает голову в плечи до самых ушей, продолжая улыбаться. — У меня просто такое чувство, что мы сейчас делаем то, что бывает один раз в жизни, понимаешь? Я киваю. О да, прекрасно понимаю.7
Мы снимали до одиннадцати часов ночи. Изначально планировалось на час меньше, но ни у кого из нас не было планов на воскресный вечер, начинавшихся прямо в десять, и весь дом пропитался упертым энтузиазмом. Мои родители засели в спальне с едой из китайского ресторанчика, чтобы мы распоряжались свободными комнатами так, как хотели. Сегодня был тот редкий день, когда мы снимали полным составом, и в каждой сцене присутствовали либо все семеро, либо почти все. Сегодняшнего материала хватит на четыре важных серии. В ближайшие недели мы работаем по обычному графику. То есть, как правило, задействуем либо Левина с Китти, либо Анну с Вронским — четыре главных роли. Мы с Джек стараемся снимать примерно с двухнедельным запасом, значит сейчас она выкладывает серии, которые мы сняли в середине мая. Наше расписание достаточно загружено, и, вдобавок, нам приходится учитывать, когда кто-то из актеров уезжает, или играет в школьной пьесе, или занят чем-то еще, но у меня приключился, по меткому выражению Джек, «приступ дичайшего дурачества», и я свела это в одну таблицу. Теперь мы все утвердили окончательно, и, судя по всему, съемка закончится к первым выходным августа. В час ночи я просыпаюсь от кислотной атаки в животе, соображаю себе миску воздушного риса с кокосом из холодильника и смотрю «Нетфликс», надеясь, что от яркого света глаза начнут слипаться. Ага, как же. Мозг не хочет отключаться еще битый час, поэтому наутро, в понедельник, я просыпаюсь с гудящей головой, легкой тошнотой и чесоткой по всему телу. И, конечно, это мой первый рабочий день. С титаническим усилием выползаю из кровати, изучаю свое отражение в зеркале ванной и решаю, что волосы еще не слишком грязные, значит, я потом соберу их в пучок, а сейчас еще немножко посплю. Так что я валюсь в кровать еще на десять минут. Потом на одиннадцать. Потом на двенадцать. Потом я наконец осознаю суровую правду: если я хочу каким-то образом накопить на учебу в частном университете, надо дотащить себя до работы. Я уже третье лето работаю в магазинчике Old Navy в ближайшем торговом центре. Это скучно, зато там неплохие скидки для персонала, и мне нравится большая часть ребят, с которыми мы работаем. — Привет, Этан! — машу ему рукой от входа. Этан Шорт — студент Кентуккийского университета и работает здесь с прошлого августа. Он обычно довольно молчаливый, но мы неплохо сошлись. Прежде чем оставить рюкзак в подсобке, я в последний раз проверяю телефон: следующие семь часов мне не полагается никакого контакта с внешним миром. Там сообщение от Фома. Вернее, два сообщения от Фома. Остатки печенья, которым я завтракала, расправляют крылья и отправляются в полет по моей толстой кишке. Мы обменялись номерами неделю назад, но никто из нас еще не послал ни одного сообщения. Думаю, мы оба сдерживались и пытались доказать друг другу, что мы не из тех идиотов, которым надо обсудить каждый пустяк. Но к выходным это начало меня сильно беспокоить. Может быть, он передумал? А что, если мне только показалось, что наше общение переходит на новый уровень, каким бы он ни был? Возможно, мы сделали непоправимую глупость. Может, мы так и будем слать письма, как будто никто ни у кого не просил номера. Но нет. Двумя короткими сообщениями Фом гасит мое беспокойство. Первое: «Проверка, проверка, раз, два, три!» Второе: «Это Фом, если вдруг ты не записала». «Если вдруг не записала». Ха. Фому, конечно, ни к чему знать, что я добавила его номер в контакты сразу, как только узнала. И теперь пялюсь на экран в поисках ответа. Набираю: «ПРИВЕТ! Таш на проводе, видно хорошо, прием». Я хмурюсь и стираю восклицательный знак. Там и так уже большие буквы, восторга через край. Да и второе предложение мне не нравится. Слишком банальное. Конечно это я, и конечно я вижу его сообщения. Так что, наверно, лучше стереть. Пусть будет просто «ПРИВЕТ». Большими буквами. Без восклицательного знака. Я пытаюсь нажать на поле с текстом, чтобы удалить все лишнее, и нечаянно нажимаю «отправить». Вот черт. Хоть бы сегодня пришлось сложить побольше рубашек! Мне нужно как можно больше бездумных занятий.* * *
Когда я возвращаюсь домой, Клавдия смотрит «Танцы со звездами» в записи. Она ставит шоу на паузу и вытягивает шею в сторону кухни: — Привет. — Что случилось? — спрашиваю я, ставя на пол пакет сахарного гороха с васаби. Падаю на диван рядом с ней и наклоняю пакет в ее сторону. Сестра качает головой. У нее странное выражение лица, как будто она вот-вот зевнет. — Почему у тебя такой вид? — спрашиваю я. — Какой? Ее раздраженный тон меня бесит, так что я отвечаю: — Как будто у тебя понос. Лицо Клавдии из странного становится просто уродливым. — Я хотела с тобой поговорить. — Ладно, — я вгрызаюсь в горошину. — Так говори. — Боже, Таш, можешь хоть секунду не жрать? Этот хруст просто невозможно слушать! Я прищуриваюсь, демонстративно медленно кладу оставшуюся половинку горошины в рот и хрущу так громко и противно, как только могу. Не то чтобы после этого я гордилась собой, но таковы уж правила сестринского кодекса. Если одна из сестер говорит какую-нибудь гадость, другая должна ответить ей еще пакостнее. И так до тех пор, пока обеим не станет стыдно. Далее полагается мучиться совестью до следующего утра, а потом сделать вид, что ничего не было. Но я не хочу устраивать полномасштабную ссору, так что сворачиваю пакет с сахарным горохом, откладываю его в сторону и скрещиваю руки на груди. — Довольна? — Ты такой ребенок! — отвечает Клавдия. — Ты об этом хотела поговорить? — Нет. Ну… Слушай, я никогда не смогу подобрать нужных слов. — Просто скажи, в чем дело. И Клавдия выпаливает: — Мне придется уйти из сериала. Я просто смотрю на нее. Мое лицо ничего не выражает. Кажется, я его даже не чувствую. На полу с громким потрескиванием начинает разворачиваться пакет гороха. — Что?! — спрашиваю я наконец. — Я уже давно собиралась тебе сказать. Задолго до эпопеи с Тейлор Мирс. Я много раз это обдумывала, и… мне не хватит времени присутствовать на съемках. У меня впереди волонтерство в инженерном лагере при Кентуккийском университете, а если я еще и сниматься буду… Я хочу, чтобы у меня оставалось время видеться с подругами. Это мое последнее лето в Лексингтоне. Мне кажется, надо постараться насладиться им на полную катушку. Я медленно качаю головой. — Хочешь сказать, что съемки это скучно? Клавдия медленно выдыхает. — Я не об этом! Да, сниматься было круто, но некоторые вещи… интересуют меня сильнее. — А, ну да. Всякие там Элли с Дженной. — Да, Элли с Дженной. Мы с ними лучшие подруги и вот-вот разъедемся в разные стороны, так что я хочу провести лето с ними без лишнего стресса и недосыпа. Так что, прости, я помню, сколько твой проект для тебя значит, но у меня все равно не слишком большая роль, так что… — Вот именно! — перебиваю я. — У тебя небольшая роль, значит, и на съемки тебе особо приходить не придется. Всего раз девять. Это почти ничего. — Это минус три выходных. То есть треть моего лета. Было очень сложно решиться, но я ухожу из проекта. Я должна заниматься тем, что пойдет мне на пользу. Я не могу смотреть ей в лицо, не могу посмотреть в глаза собственной сестре. Так что я перевожу взгляд на экран телевизора. Там застыла картинка, где блондинка в розовом платье с блестками танцует ча-ча-ча с мужчиной в галстуке-бабочке под цвет ее платья. Я со злостью осознаю, что в моих глазах стоят слезы. — То есть это все для тебя важнее, — произношу я. — Твой чертов инженерный лагерь и эти две дуры набитые тебе важнее, чем я! — Я ухожу из проекта, а не от тебя, Таш, — на удивление мягко отвечает Клавдия. — Я знаю, что ты сейчас обо мне думаешь, но мне, правда, очень жаль. И я просмотрела все оставшиеся сцены с моим участием. Вырезать меня будет несложно. Я взрываюсь: — Ты вообще ничего не понимаешь! Ни сколько времени нужно, чтобы все спланировать. Ни сколько сил мы вложили в сценарий. Это не так-то просто. Тебя нельзя просто вырезать, на Долли куча всего висит. Много слов. Раскрытие героев. А с Бруксом что делать? Ты вообще понимаешь, что он по большей части выходит на сцену только вместе с тобой? Что нам теперь с этим делать, все повыбрасывать? И Брукс будет на экране раза в два меньше, чем планировалось? — Не надо на меня орать. Клавдия прижимает колени к груди. Как она только может вести себя так, будто это ее обидели! — Я уже говорила, что мне очень жаль, но я просто не могу сейчас сниматься. — Нет, ты просто не хочешь. Ты такая чертова самовлюбленная дура! У тебя нет ни одной веской причины уходить! — У меня… — А, ну да. Отличный аргумент. Ты хочешь «насладиться летом», — я небрежно изображаю пальцами кавычки. — Как будто наши съемки просто ад. — Иногда так и есть. — Прости, что? Пустые глаза Клавдии оживают. — Я сказала, что иногда так и есть. Иногда ты превращаешь их в ад. Ты задираешь нос и начинаешь заморачиваться на «эстетике», на всех этих технических деталях и «идеальных кадрах», так что ты забываешь, что часть актеров — твои друзья, а я — твоя сестра. — Тебе не понравилось, что в воскресенье я тебя поправила? Я всех поправляю. — Нет, не в этом дело. Просто… — Клавдия качает головой и обреченно вздыхает. — Я уже сказала тебе, что не смогу найти достаточно веского довода, так что придется тебе просто смириться. Я ухожу. Я качаю головой. И качаю, и качаю, снова качаю. — Поверить, блин, не могу. Но в одном Клавдия права: она никогда не сможет оправдать свое предательство. Я не могу больше ни секунды находиться с ней в одной комнате. Так что хватаю свой пакет с горохом и выбегаю из комнаты.* * *
— Если она хочет уйти, мы не сможем ее остановить. Голос Джек в телефонной трубке спокойный и даже немного скучающий. Я пытаюсь не злиться. Джек всегда говорит скучающим тоном, даже если мы обсуждаем ее новую любовь или любимую группу. — Она обязана довести начатое до конца, — возмущаюсь я. — Она обещала, в конце концов. — Ага, и нарушила обещание. Такова жизнь. Обычное дело. Осталось понять, как переписать сценарий, чтобы Брукс не слишком пострадал. Я злобно разглядываю висящую на моей кровати гирлянду, пока слезы не застилают глаза. — Убила бы ее! — Я тебя понимаю. Но это Клавдия. Она не передумает, так что надо смириться. — Ты не думаешь… — начинаю я, но не договариваю. — Чего? — Это ведь не ударит по остальным? Если она уйдет, за ней не потянутся другие? — Ни фига. Ты их вчера вообще видела? Они под кайфом не меньше нашего. Это большие возможности и хорошая строчка в резюме. Клавдия не актер, ей не понять. Но никто больше не уйдет, это я тебе гарантирую. Чтобы уйти сейчас, надо быть полным идиотом. Я вспоминаю вчерашние слова Серены: «Мы делаем то, что бывает раз в жизни». — Да, — отвечаю я. — Наверно, ты права. — Кстати, как дела в твоем уголке интернета? Джек намекает на мою часть обязанностей. Прошло уже больше недели с влога Тейлор Мирс, наши подписчики и просмотры продолжают расти, но уже не на такой бешеной скорости. Та же ситуация и в социальных сетях. Упоминания и фан-арт по-прежнему появляются каждый день, но сейчас их хотя бы можно разгрести. У меня уходит около часа в день, чтобы все просмотреть. — Все хорошо, — говорю я. — Много приятных комментариев. Кое-что я ретвитнула. Я не собираюсь упоминать о пяти абзацах, в которых поблагодарила Тейлор Мирс за все ее хорошие слова. Задним числом я понимаю, что это, наверно, было слишком. Кажется, там слишком часто использовано слово «круто». — Жаль, что мы не можем позволить себе личного секретаря, — замечает Джек. — Я занимаюсь тем, чем занимаюсь, потому что так мне не приходится общаться с людьми. А это общение. С живыми людьми. Мне не в кайф. Я улыбаюсь в трубку. Джек постоянно старается напомнить мне, что она мизантроп. — Раз уж мы говорим про уход из проекта, — начинаю я, — мне надо кое-что тебе сказать. — Таш, если ты сейчас меня бросишь, я на хрен… — Заткнись и послушай, ладно? Я решила пока приостановить выход влога. Вряд ли я смогу снимать сериал, разгребать социальные сети, работать, да еще и влог снимать. Чем-то придется пожертвовать. — Ого. Хотя да, разумно. Когда все уляжется, ты всегда можешь к нему вернуться. — Я тоже так подумала, — отвечаю я, хотя ощущение такое, будто мне врезали под ребра. Я надеялась, что Джек хотя бы попытается меня переубедить. По крайней мере, скажет, что жить не сможет без «Таш среди чаш»… Но вообще-то сделать перерыв — единственное решение проблемы. И я бы не передумала, даже если бы Джек решила со мной поспорить. — Ладно, — прощается она, — пойду, поиздеваюсь над лицом Салли. Звучит странно, но не из уст Джек. Несколько лет назад она начала лепить глиняных кукол в духе Тима Бертона и продавать их через интернет. Она хорошо набила руку и отправляет где-то по дюжине в неделю. С тех пор как их с Тони проект «Шум и эхо» накрылся, она все свободное время посвящает своему магазинчику. Так что, как и каждый раз, когда Джек говорит о своих куклах, я начинаю неподражаемо фальшиво напевать песенку Салли из «Кошмара перед Рождеством»: — Мои предчувствия мрачны-ы-ы… — Боже, Таш! — С тоской гляжу на лик луны-ы-ы… — Я сейчас положу трубку. И кладет.* * *
Я не хочу второго приступа бессонницы подряд, так что спускаюсь в кухню налить себе ромашкового чаю, который бабушка Янг прислала из Окленда на Рождество. В гостиной кто-то смотрит телевизор, чего почти никогда не бывает после десяти вечера. Я ставлю чайник и решаю сунуть нос внутрь. Свет погашен, и в темноте тихо идет черно-белый фильм с Бетт Дейвис. В пляшущем свете телеэкрана я вижу силуэт мамы, прикорнувшей в углу дивана. Она смотрит не в телевизор, а куда-то на стену слева от него. И плачет. У меня пересыхает в горле. Я уже привыкла, что она проливает слезы раз в год — четырнадцатого января, в день, когда она уехала в Штаты из Новой Зеландии. Но застать ее в таком состоянии в самую заурядную ночь, это неожиданно… и немного неловко. Чайник начинает закипать. Мама поднимает голову на звук и замечает, что я стою в дверях. Я слабо улыбаюсь и пытаюсь придумать, что сказать. — Таша, — произносит мама, вытирая рукой глаза и улыбаясь уголками губ. — Я тебя не заметила. — Я заваривала чай. — А. Угу. — Хочешь чашку? — мне наконец удается сказать что-то подходящее. Повисает долгая пауза — видимо, мама восстанавливает дыхание — а потом произносит: — Да, было бы очень мило с твоей стороны. Я киваю и прячусь обратно в кухню как раз к тому моменту, когда чайник закипает. Беру два ситечка заварки, наливаю кипятка в чашки и возвращаюсь в гостиную. Отдаю маме одну из чашек и забираюсь на диван рядом с ней. Мне нечего ей сказать, так что я просто сижу рядом, и мы пьем чай, пока Бетт Дейвис заполняет каждый кадр уверенным взглядом своих широко раскрытых глаз. Только много минут спустя, когда в моей чашке уже пусто, мама произносит: — Я по ним скучаю. Это не простая констатация факта, а признание. Даже теперь, двадцать лет спустя, мамино сердце болит не меньше, чем в тот день, когда она улетела из дома в другое полушарие. Я знаю, что она злится на себя за такие эмоции, считает, что это признак слабости духа. Но мне не кажется, что эти чувства приходят от того, что она мало медитирует или слишком привязана к материальному миру. Моя мама помнит, она еще и дочь. Она человек, она способна чувствовать, и некоторые раны не заживают. Мама была, да и остается очень близка со своими родителями. Она единственный ребенок, более крепкой семьи было не найти. В колледже, мама выиграла грант на семестр учебы за границей. Она писала диссертацию по диалектам юга США и не могла упустить такую возможность. Так что она поехала в Штаты, встретила там моего папу. И как-то так вышло, что она жила за границей, и жила, и жила. Сначала училась. Потом получала докторскую степень. После вышла замуж за Яна Зеленку. Затем родила. По ее рассказам никогда не подумаешь, что она раскаивается в принятом решении. Она любит папу, ей нравится в Лексингтоне. Но в Окленде ей тоже было хорошо. И, уезжая оттуда, она еще не знала, что целых восемь лет не увидит родного дома. Ее родителям было тяжело, ей было не легче, и, хотя сейчас они разговаривают по скайпу каждую неделю, былого уже не вернуть. Я ее понимаю. Мне бы тоже было тяжело, если бы я уехала отсюда. От мамы с папой, от Джек, от Пола и ото всех моих любимых мест. Мне будет тяжело, когда я поступлю в Вандербильт. Мама кладет голову на мою. Мы перестаем быть мамой и дочерью и становимся единым безымянным существом. Однажды, почти год назад, мама призналась мне, что ей никогда не достичь просветления. Эта дорога закрыта для нее с тех пор, как она уехала из Окленда, потому что ей никогда не освободить себя от боли расставания с семьей, никогда не стать выше этого. Я с ней не согласна. Если мама столько страдала в этой жизни, значит, в следующей она заслуживает большего. Да, это не совсем согласуется с тем, что мне рассказывали в местном Дзен-центре, но я отказываюсь верить, что мамина душа будет страдать только из-за того, что она живет за несколько тысяч километров от своей родины. Я не двигаюсь. Чашка греет мои пальцы. Капля горячей жидкости скатывается мне на макушку. Мама плачет совершенно беззвучно. — Мам, я люблю тебя, — произношу я. На экране телевизора Бетт Дейвис спускается с лестницы, вся в бриллиантах и в шикарном атласном платье. Мои волосы мокнут от новых слез. Я засыпаю, и просыпаюсь только гораздо позже. Я свернулась на диване, а мама как раз накрывает мои ноги пледом. Делаю вид, что сплю, и вскоре засыпаю снова.* * *
Утром я поднимаюсь на второй этаж, запираюсь в комнате, включаю ноутбук и открываю файл с окончательным сценарием, под названием «НС_15.2». И твердой рукой вырезаю все реплики Клавдии.8
На следующий день снова работа. Я убиваю время, обслуживая залетных посетителей и перебрасывая светящийся волейбольный мяч между нашими с Этаном кассовыми стойками. На заднем фоне играет приятная мешанина ремиксов всякой попсы и старых-добрых хитов вроде Walking on Sunshine и Ain’t No Mountain High Enough. В общем-то, утро течет довольно скучно, но я ухожу с работы в хорошем настроении и захожу на фудкорт за коктейлем с синей малиной. Вооружившись им, я опускаюсь на ближайшую лавочку и читаю все, что Фом успел мне отправить за эту смену. Как выяснилось, мое «видно хорошо, прием» не привело к немедленному разочарованию и прекращению общения. Фом ответил безобидным «КРУТО», а потом мы как-то дошли до беседы о еде и напитках. Сейчас он рассуждает о достоинствах «жемчужного чая» и искренне недоумевает, как это я еще его не попробовала. «Таш, это возмутительно. Просто возмутительно!» «Ты не можешь сформироваться как личность, если у тебя во рту никогда не взрывался шарик тапиоки!» «Не думал, что Кентукки ТАК отстал от жизни!» Тут я начинаю возмущаться. Конечно, Фом просто шутит (или флиртует?), но я обижаюсь, когда кто-нибудь смеется над моим штатом. Можно подумать, я живу посреди чащи, ношу шапку из хвоста енота и разговариваю как бешеные охотники из «Утиной династии». Конечно, Фом живет в Лос-Анджелесе, и, наверно, это делает его немного круче, но на дворе же не какой-нибудь тысяча восемьсот пятый год, когда клевые новинки доходили вглубь континента спустя десятилетия. На дворе дивный новый двадцать первый век, лексингтонская мода отстает от крупных городов примерно на сезон, и мы учимся говорить с тем же среднезападным акцентом, что и ведущие новостей. Так что я отвечаю: «У нас давным-давно продают „жемчужный чай“, и я ЗНАЮ, что это такое. Просто мне не приходит в голову заказать его в кофейне». И добавляю: «Предпочитаю фраппе». Просто на случай, если Фом решит угостить меня, когда мы в один прекрасный день встретимся. Не то чтобы я вообще представляла такой вариант развития событий. Не то чтобы я воображала, как Фом поведет меня в «Старбакс» и мы погрузимся в долгий разговор часов этак на пять. Или как он с чавканьем допьет свой ледяной кофе, но это будет звучать мило. Или когда мы наконец уйдем из кафе, потому что оно будет закрываться, он просто обнимет меня за плечи и прошепчет: «Я так рад, что ты рядом». Можно подумать, я буду воображать такие глупости. Ха. Мое сердце бьется быстрее, когда я вижу, что Фом набирает сообщение. «У-у-у-у-ужас какой, — отвечает он. — Фраппе, серьезно? Это же как яблочный мартини от кофе!» Я отвечаю: «А что выберешь ты? Готова поспорить, ты весь из себя такой серьезный и берешь только тройной эспрессо». «Выбор истинного гурмана, — отвечает Фом. — Не волнуйся, однажды ты до этого дорастешь». Я морщусь — то ли из-за его сообщения, то ли просто отморозила себе мозг слишком большим глотком коктейля. Может быть, Фом просто флиртует, но если это называется флиртом, то увольте. Мне не нравится защищать свое право на выбор любимого напитка и мне не по душе, что Фом считает меня наивной. Это ни разу не привлекает; так обычно ведут себя противные старшие братья. Хотя Пол вот совсем не такой. Бывает, они с Джек ссорятся, но я ни разу не слышала, чтобы он ее поддразнивал. Думаю, дело в том, что в начальной школе Пола часто задирали. Кончилось все тем, что из-за хулиганов и проблем с учебой мистер и миссис Харлоу приняли решение оставить его на второй год в пятом классе. Пол… Я бы хотела поговорить с ним про Клавдию. Позвонив Джек, я ждала сочувствия. Согласна, глупость. Джек не умеет сочувствовать, а вот Пол делает это просто чудесно. Я решаю зайти к Харлоу завтра, как только выложу во влог объявление о перерыве. Джек в это время будет работать в «Петко», так что на несколько часов Пол будет полностью в моем распоряжении. Мы с ним давненько не собирались просто вдвоем. А еще я не буду отвечать Фому. По крайней мере, прямо сейчас.* * *
«Всем привет! Да, я знаю, что запоздала с этим видео, за что очень-очень извиняюсь. Как большая часть из вас, возможно, знает, на прошлой неделе наш веб-сериал „Несчастливые семьи“ неслабо раскрутили, так что тут творился некоторый хаос. Но хороший хаос, честное слово! Мы с Джек хотим обеспечить вас только лучшим материалом, поэтому я решила сделать перерыв в выпуске „Таш среди чаш“, чтобы бросить все силы на „Несчастливые семьи“. Мне будет не хватать чашки чая и задушевной беседы с вами об эффектных молодых джентльменах, но я надеюсь вернуться осенью, когда мы закончим снимать…» Меня перекашивает. Кажется, я слишком много раз за такой короткий срок сказала «Несчастливые семьи». Я наклоняюсь к камере и отжимаю кнопку записи: эта попытка должна найти свой бесславный конец. Наверно, лучше сказать «закончим снимать наш сериал». Звучит лучше. Без этого видео никак. Я не могу забросить влог без объяснений, а то подписчики решат, что нам с Джек наплевать на наши проекты. Но в глубине души мне кажется, что никто не заметит. Последнее время всех заботят только «Несчастливые семьи» и канонический пейринг Китти и Левина. Воображаю, что начнется завтра, когда Джек выложит сцену со скрэбблом. Думаю, мое объявление о перерыве потонет в цунами. Нет, я не завидую успеху собственного сериала. Просто мне правда нравится снимать «Таш среди чаш». Да, ролики простенькие и довольно поверхностные, но в этом вся фишка. Мне не приходится пятнадцать раз переснимать сцену в поисках идеальных интонаций, освещения и угла камеры. Я просто сажусь на стул, так что на заднем фоне оказывается небесно-голубой флаг и стопка моих любимых книг, и начинаю говорить. Прихлебываю какой-нибудь новый сорт крупнолистового чая. Трещу про Джей-Джея Филда, мистера Тилни и недооцененную адаптацию «Нортенгерского аббатства» на ITV. Что может быть проще? Ничего не нужно, только быть собой и говорить о том, что мне нравится. «Несчастливые семьи» съедают кучу времени, сил и планирования. Я не боюсь планировать, я это обожаю, и у меня хорошо получается. Просто круто время от времени делать что-то, не требующее усилий. Я напоминаю себе, что есть хотя бы пара-тройка человек, которым нравится мой влог. Они оставляли ободряющие комментарии задолго до заварушки с Тейлор Мирс. Как минимум парочке подписчиков будет меня не хватать. Пара зрителей будет счастлива, когда я вернусь к влогу. А я вернусь, пусть только все немного уляжется. Я откидываюсь назад, чтобы посмотреть на свое отражение во встроенном в шкаф зеркале, стираю пятно от подводки и возвращаю в неаккуратный хвост выбившуюся черную прядь. Потом несколько раз глубоко вздыхаю и двигаю губами, как делали Серена и Джей перед тем, как начать играть. Я сажусь перед камерой и снова нажимаю на запись: «Всем привет! Да, я знаю, что запоздала с этим видео…» Закончив снимать, я пишу Полу: «Можно я зайду?» Тот немедленно отвечает: «Думал, ты никогда не спросишь». Улыбаясь, я влезаю в балетки и спускаюсь вниз, по дороге прихватив из кухни коробку печенья с орехом макадамия. Полу наверняка понадобится подкрепиться. Джек все время жалуется, что ее отец и брат умрут с голоду, если она не будет впихивать в них ужин, когда мать семейства отлучается по работе — а это примерно половина вечеров. Они оба с головой погружаются в свои занятия, так что забывают поесть. Мистера Харлоу я бы еще поняла, но разве молодые парни вроде Пола поголовно не способны заглотить огромную пиццу целиком и глазом не моргнуть? Пол утверждает, что его организм рос только в семнадцать лет, и продолжать не собирается. Это похоже на правду: как сейчас помню, когда пошла в десятый класс, я была выше него на несколько дюймов, а к концу года он уже перерос меня на целый фут. Мы с Джек долго шутили, что после такого интенсивного роста на коже Пола должны были остаться растяжки. Я дохожу до дома Харлоу, обхожу его сзади и вхожу в раздвижную дверь подвала. Сквозь стекло виден Пол, развалившись сидящий в мягком кресле и занятый видеоигрой. Я встаю в метре от двери и несколько секунд просто наблюдаю. Я никогда не признаюсь Полу, потому что это будет очень странно звучать, но я обожаю его выражение лица, когда он играет. Напряженные мышцы, стиснутые зубы. Его яркие горящие глаза не дают мне покоя. Играя, Пол лишается возраста и эпохи, как будто сражается в Троянской войне или на полях Геттисберга. Когда у него такое лицо, я каким-то странным образом начинаю им гордиться, так что хочется кричать: «Это мой друг, он абсолютно живой человек, и в его честь надо сочинить героическую сагу или хотя бы памятник поставить!» Но его лицо немножко и пугает меня. Может быть, потому же: Пол слишком живой. Я открываю дверь: звуки труб и лязг металла приветствуют меня. Пол видит меня, ставит игру на паузу и отбрасывает приставку в сторону. — Слава небесам, что ты здесь, — замечает он. — Мне так не везет, что я сейчас просто истеку кровью. — Пусть это укрепит твои силы, солдат, — отвечаю, потряхивая пачкой печенья. Я сажусь на краешек кресла, открываю коробку с угощением и разрываю фольгу внутренней упаковки. Пол немедленно набирает горсть печенья, запихивает добычу в рот и принимается шумно жевать. Я закатываю глаза. Всего за минуту он из полубога превратился в невоспитанного неряху. Он такой странный и переменчивый. Такой живой… Пол выуживает из-под бедра пульт и выключает телевизор. — Можешь играть дальше, — говорю я, кладя руку ему на спину. Он обнимает меня за плечи. — Да ладно, я все равно почти сдох. — Не-а, ты просто слишком вежливый! Пол сметает еще горсть печенья и, набив рот до отказа, спрашивает: — Кто тут вежливый? И ухмыляется, в восторге от своего убедительного контраргумента. — Ну, ты изображаешь гостеприимного хозяина. Когда я прихожу, ты всегда выключаешь телевизор. — Не выключать его было бы грубо. — Вот видишь, значит, ты вежливый! Пол пытается притвориться, что обиделся, и с его щеками происходит что-то странное. — Слушай, хватит повторять это слово! Мне дорога моя репутация! — Ну-ну, — отзываюсь я. — Мне нужно смыть это оскорбление! Пол встает с кресла, стряхивая с футболки немаленький слой крошек от печенья. — Пошли, сыграем в пинг-понг. — И как это поможет смыть оскорбление? — спрашиваю я, когда мы переходим из комнаты отдыха в игровую. (Как круто называются комнаты в подвале у Харлоу! У нас и подвала-то нет, только задрипанный погреб, где мы пережидаем штормовое предупреждение…) — Я собираюсь надрать тебе задницу! — отвечает Пол. — А приличные хозяева обычно поддаются гостям. — Дурацкое правило. И ничего ты мне не надерешь! Еще как надерет. Координация у Пола куда как лучше моей. Но мне нравится играть с ним в пинг-понг, потому что я играю достаточно хорошо, чтобы это было интересно и ни капли не унизительно. Их стол для пинг-понга синий, как символика Кентуккийского университета. Сине-белые ракетки. Белые шарики с эмблемами университета на боках. Стены игровой покрыты старыми плакатами, посвященными выигранным соревнованиям и побитым рекордам (пример: «УК2К» — когда баскетбольная сборная университета впервые в истории одержала две тысячи побед; да-да, фанаты Кентуккийского университета настолько отвратительны). — Готова? — спрашивает Пол, выбирая ракетку себе и кидая вторую мне. Я ловлю ее за ручку, и Пол восхищенно улыбается. На что гордо улыбаюсь в ответ. — Да начнется битва! — провозглашаю я. Пол подает с такой нечеловеческой скоростью, что шарик вылетает с моей части стола прежде, чем я успеваю даже подумать о том, чтобы броситься за ним. Меня это не особо беспокоит. Пол точно меня уделает, но к концу и я заработаю несколько очков: после первой пары-тройки раундов друг начинает лениться. Постепенно комнату наполняют победные вопли, визг проигравших, сочувственный смех и нерегулярный, но вечный стук шарика о ракетку. Пять раундов спустя Пол ведет всухую. Последнее очко я теряю, когда поднимаю ракетку над головой и ору: — Ты противный и вообще отвратительный хозяин, доволен? Пол отвешивает поклон. Меня слишком трясет от адреналина, так что я залезаю на стол и вытягиваюсь на нем по диагонали во весь рост. Пол решает, что это хорошая идея, и делает то же самое со своей стороны стола. Я гляжу в его сторону и хихикаю над нелепостью зрелища: ноги Пола свисают со стола на добрых полметра. Друг ворочается, пытаясь устроиться поудобнее, и в итоге решает согнуть колени. Некоторое время мы молчим. Я снова поворачиваюсь к полу и щурюсь, пытаясь разглядеть его лицо сквозь сетку. — Все хорошо? Пол смеется. Я поднимаюсь на локте: — Пол? — Все прекрасно. Боже, Таш, ты психуешь каждый раз, стоит мне замолчать больше чем на пятнадцать секунд. — Неправда! Тишина. Полная тишина. — Ладно, так и есть. — Давай лучше о тебе поговорим, — предлагает Пол. — Таш Зеленка, как ты справляешься со славой? Я морщусь: — Это что-то нереальное и иногда раздражает. — Да ну? Мне казалось, тебе нравится. — Я не отрицаю. Это круто! Столько комментариев. И, черт, вчера кто-то выложил рисунок с Кевином и у меня прямо дух захватило! — Кто такой Кевин? — Поздно, — хмыкаю я. — Джек уже рассказала мне, как ты пытал ее этим. Признайся, ты и так давно знаешь, что такое пейринг? Давай, скажи. Я хочу услышать от тебя, что ты все знал. — Да, еще бы. Надо быть полным бревном, чтобы не запомнить этого, столько лет общаясь с вами. То есть даже большим бревном, чем я. Я запускаю в него шариком. — Ай! Зачем ты в меня кинула? — Ты снова это делаешь! — Что? — Принижаешь себя. Прекрати! — Ты мой психолог, что ли? — Пол, ты умный. Ты очень умный. Вместо ответа друг произносит: — Джек рассказала мне, что Клавдия ушла. Сочувствую. Это хреново. Мне не нравится, что он переводит тему, но именно об этом я больше всего хочу поговорить. — Она совершенно ошеломила меня, —отвечаю я. — Скольких нервов мне стоила эта недавняя шумиха, а теперь надо еще придумывать, как переписать сценарий! — Боюсь, самоучителей «Как справиться со славой и ее последствиями» не бывает? — Ага. Подумав, я добавляю: — Может, Фом найдет, что посоветовать… После секундного молчания Пол спрашивает: — Что еще за Фом? — Я же про него рассказывала. — Не помню такого. — Значит, не тебе, а Джек. — Так и кто же такой Фом? — Для начала, чтобы ты лучше понял, Фом — это Том, только через «ф». Пол хрюкает: — Кошмар какой! Кем надо быть, чтобы так себя называть? — Вообще-то, все логично, — резко отвечаю я. — Томас то же самое, что Фома, так что имеет полное право. Он тоже влоггер. Так мы и познакомились и уже некоторое время дружим. — Друзья из интернета? — Да, Пол. Бывает, что друзьям нужен интернет, чтобы общаться. Это нормально. — Ты его вживую видела? — Нет. — А по телефону с ним говорила? — Тоже нет, — и быстро добавляю: — Но мы много переписываемся, у меня есть его номер, и я знаю, что он не мошенник и не маньяк, потому что каждую неделю смотрю его влоги. Он совершенно нормальный. — Он тебе нравится? Повисает молчание, я не могу подобрать нужных слов. — Черт, прости! — спохватывается Пол. — Я не хотел… — Все нормально. Да, на него приятно смотреть. — Правда? Раздается скрип, и в поле моего зрения появляется любопытное лицо Пола. Я смотрю ему в глаза: — Мне может нравиться чужая внешность, даже если я не хочу видеть людей обнаженными. Так, на всякий случай. Пол медленно кивает: — Прости, я не знал. Понимаешь, после того, как ты… Прости, я просто подумал… Над нами нависает воспоминание о разговоре, который за несколько месяцев не потускнел в памяти и не стал менее неловким, как будто все происходило час назад. Но я не хочу ни вспоминать, ни обсуждать это, и отвечаю: — Не надо извиняться. — Ладно, тогда, извини, конечно, но он тебе нравится? Кажется, к моим щекам приливает не кровь, а грязь. — Ну… Наверно… То есть… Ну, не в том смысле, что… — Хорошо, хорошо. Я понял. — Проехали, — я сама морщусь от того, с каким нажимом говорю. — Хм. Фом… — Пол пробует имя на вкус, выделяя «ф», и это его забавляет. Жаль, что у меня нет второго шарика для пинг-понга, чтобы запустить в него. — Слушай, твое имя ничем не лучше! — Я и не спорил. На мою голову вдруг что-то опускается и тут же поднимается обратно. Пол бьет меня по голове ракеткой. — Чего? — Предлагаю сыграть еще партию, — отвечает он. — В последний раз ты почти выиграла. — Только потому, что ты поддался! — Это оскорбление. Я играл в полную силу! Я сажусь и качаю головой: — Ты просто хочешь порисоваться. — Не отрицаю. — Жалкое зрелище. — Я разворачиваюсь и свешиваю ноги со стола. По комнате эхом прокатывается громкий треск. Я внезапно и необъяснимо теряю равновесие. Затем почему-то скольжу по столу вниз под совершенно непонятным углом. Пол что-то вопит за секунду до того, как я врезаюсь прямо в него, и моя нога отзывается острой болью. Через несколько секунд до моего ошарашенного сознания доходит, что случилось. Я истерически хохочу до слез. — Охренеть, — выговариваю я. — Мы сломали стол.9
Мы стоим у поверженного стола и пытаемся оценить ущерб. Пол предположил, что мы слишком сильно надавили на середину, так что средние ножки подломились, и в итоге две половинки стола врезались друг в друга, подняв целый фонтан голубых щепок. — Это был производственный брак, — рассуждает друг. — Или винтики в ножках плохо затянуты. — Или стол не был рассчитан на то, что на него сядут два здоровых лба? — вставляю я. Пол задумывается над этим. От предложения возместить часть ущерба он только отмахивается: — Я, в конце концов, мужчина, — замечает он. — Значит, если дело было в весе, это все моя вина. Я смотрю на него с укором, но не возражаю. Не то настроение, чтобы обсуждать, кто и насколько тяжелее. Я прекрасно знаю, что вешу фунтов на тридцать больше, чем положено по стандартам красоты от Cosmopolitan. Когда мы уже выходим из игровой, я замечаю у себя на ноге кровь. Там красуется длинный, тонкий порез, на который уйдет добрых три куска пластыря. — Родители никогда больше не разрешат мне играть с тобой, — говорю я очень серьезным голосом. И, раз уж мы о родителях: — Надо сказать твоему папе. Пол кивает: — Только его нет дома. У них какая-то деловая встреча. — Все равно мы должны сказать ему вместе! — Таш, мне девятнадцать. Я уж как-нибудь наберусь смелости ему сказать. — Ладно, — неохотно соглашаюсь я. — Но, если понадобится помощь, зови, я приду. Или можешь просто все свалить на меня. — Если хочешь, оставайся. Скоро и Джек вернется. — Я обещала поужинать с родителями. Хотя мне немного неловко, что я ломаю твою мебель и убегаю. Пол только плечами пожимает: — Я — плохой хозяин, ты — плохой гость. Теперь мы квиты.* * *
К ужину папа готовит огромную миску шпинатного салата с козьим сыром, ломтиками слив, карамелизованным луком и жареным миндалем. Себе он еще дорезал запеченную куриную грудку, но я не понимаю, почему второй кусок курицы завернут в фольгу. — Клавдия не придет, что ли? — Написала, что переночует у Дженны, — отвечает мама. Ну да, точно. Ей надо наслаждаться летом на полную катушку. С той ссоры мы еще не разговаривали. Последние пару дней мы лишь обменивались ледяными взглядами и пару раз столкнулись на лестнице. У нас началась настоящая холодная война, и я уж точно не собираюсь прощать ее первой. Неправа здесь она. Мне пришлось просидеть немало часов, вместе с Джек и одной, чтобы хоть как-то привести сценарий в порядок после ухода Клавдии. Конечно, Долли не такой важный персонаж как Анна Каренина или хотя бы Китти, но наш с Джек сценарий очень насыщенный. Так что каждый эпизод влияет на следующие, и нет ни одной лишней реплики. Вырезать все слова Клавдии было легко, это даже доставило мне мрачное удовлетворение, но залатать образовавшиеся дыры оказалось куда сложнее. Меня больше всего волновало, как впихнуть обратно в сюжет Стиву, которого играет Брукс. Он почти не появляется на сцене без Долли, а я не хочу вычеркивать его из сериала, тем более сейчас, когда мы начали набирать популярность. Конечно, мне надо простить Клавдию. Если я зайду в «Дзен-центр» на курсы медитации для подростков и поговорю с Дейрдре, нашим наставником, она скажет мне, что моя злость только разрушает меня, а у Клавдии свой собственный путь. Но я уже несколько месяцев туда не ходила. То съемки, то вступительные экзамены, то снова съемки… Я, конечно, повторяю себе, что продолжу ходить туда, как только все немного уляжется. Но, похоже, в ближайшее время ничего устаканиваться не собирается, особенно теперь, когда мы, как любит выражаться Джек, «немножко прославились». По вечерам я стараюсь не забывать делать десятиминутный комплекс дыхательных упражнений, но иногда утыкаюсь в ноутбук и так увлекаюсь новыми постами с упоминаниями, что под конец мне лень уже даже пойти зубы почистить, не то что делать какие-то там упражнения.* * *
Наутро я никак не могу сосредоточиться на работе. Посреди смены выходит эпизод со скрэбблом, и мне не терпится посмотреть, как на него отреагируют. Два дня назад Джек оставила на странице сериала твит с намеком, и фанаты немедленно запустили хэштег #ЧетвергКевина. Я не знала, радоваться мне или паниковать. Мне почти хочется, чтобы того поста Джек не было, потому что теперь все предвкушают сегодняшнюю серию и могут разочароваться. Нет, я уверена, что мы сняли круто. Но я ни капельки не объективна, и не знаю, нравится ли мне серия потому, что я помню, сколько мы над ней работали, или потому, что она правда шикарна. Я уже решила, что не буду доставать телефон во время десятиминутного перерыва. Как бы ни приняли серию, за десять минут я не смогу охватить реакцию подписчиков, так что просто окончательно превращусь в лужицу. Я и так уже дважды накосячила: сначала лишний раз пробила купальный костюм, потом опечаталась в скидочном коде. Дурацкие ошибки. Может быть, сегодня стоило сказаться больной и не ходить на работу. — Все в порядке? — спрашивает Этан, когда я даже не пытаюсь поймать кинутый им волейбольный мяч. — Я просто не там, где хочу быть, — покаянно отвечаю я. — Мы оба такие, — смеется Этан.* * *
Толстой, любовь всей моей жизни, однажды сказал: «Ничто так не нужно молодому человеку, как общество умных женщин». Это, наверно, сексизм. Или нет. Или самую чуточку. Дело было сто с лишним лет назад, а тогда без сексизма было никак, так что поди пойми. Мне больше нравится перефразировать это как: «Ничто так не нужно человеку, как общество умных людей». Потому что, ну серьезно, если бы мы хоть изредка не тусовались с умными людьми — особенно с теми, кто умнее нас, — мы, наверно, превратились бы обратно в одноклеточных и плавали бы себе по болоту. Джек умнее меня. Пожалуй, еще ехиднее и неадекватнее, но точно умнее. Не знаю, что бы я без нее делала последние две недели, после того как мы резко прославились, потому что она умудряется по-прежнему видеть полную картину происходящего. С недавних пор ее любимая фраза: «Да, круто, но завтра все могут нас возненавидеть». Так что теперь, в #ЧетвергКевина, мне просто необходимо быть рядом с Джек, чтобы трезво оценить реакцию фанатов. Когда я подхожу к их дому, мистер Харлоу поливает палисадник. Несколько секунд я раздумываю, насколько невежливо будет кинуться в кусты и по-пластунски доползти до заднего входа. Не поймите меня неправильно, обычно я не против поговорить с мистером Харлоу. У него такое же мрачное чувство юмора, как у Джек. А еще его гораздо легче поймать, чем его жену, которая обычно либо уезжает по делам на северо-восток страны, либо запирается в кабинете и что-то бешено печатает. Но сегодня в моей голове еще свежо воспоминание о сломанном столе для пинг-понга. Пол уже должен был сказать об этом отцу, и я не уверена, что готова к потоку ядовитого остроумия на этот счет. — Привет, Таш! Я вздрагиваю и перевожу взгляд на мистера Харлоу, который одной рукой закрывает глаза от солнца, а другой — держит лейку. Она наполнена до краев, и при каждом его движении оттуда стреляют фонтанчики воды. Кажется, прятаться уже поздно. Я подхожу к палисаднику: — День добрый, мистер Харлоу. Какие красивые георгины! Что угодно, лишь бы поддержать разговор. Понятия не имею, чем красивые георгины отличаются от некрасивых, но я дико горда собой уже за то, что вообще знаю это слово. Мистер Харлоу начал заниматься садом после ремиссии: врач сказал, что это поможет снять стресс. — Ты сюда пришла не о цветах разговаривать, — фыркает он в ответ и кивает в сторону дома (еще один фонтанчик из лейки). — Джек внутри. — Э-э… Спасибо. И все? Ни единого намека на стол для пинг-понга? Может быть, Пол ему еще не сказал, и это еще хуже, потому что подколки настигнут меня в следующий раз. — Я серьезно насчет цветов, — замечаю я, открывая входную дверь. — У вас самый красивый сад на всей улице! Мистер Харлоу отмахивается от меня с каменным лицом. Я направляюсь внутрь, к спальне Джек. Когда я захожу, она, не поднимая взгляда, похлопывает по кровати рядом с собой. Подруга, напряженно хмурясь, изучает экран ноутбука. — Ты уже что-нибудь видела? — она кликает мышью и принимается яростно печатать. — Нет, — вкладываю в ответ все свое нетерпение. Я достаю ноутбук из рюкзака, даже не заботясь о том, чтобы включить его в сеть. Все работает слишком медленно. Логин и пароль обрабатываются слишком долго, интернет не хочет подключаться, браузер дико тормозит на новых вкладках. Но вот наконец-то, наконец-то весь #ЧетвергКевина у меня перед глазами. — Я разгребаю твиттер, — сообщает Джек. — Люди ретвитят, как сумасшедшие. У нас пара сотен новых подписчиков. — Ну так что, какая реакция? — спрашиваю я. — Хорошая или плохая? — Просто обалденная. Под видео фанатки прям-таки разбушевались. Короче, гнилые помидоры, которыми нас однажды закидают, еще даже не выросли. Слушай, пожалей свое лицо, а то к восьмидесяти годам ложка в рот влезать перестанет! Но я не могу перестать по-идиотски улыбаться даже после нескольких минут в нескончаемом потоке скринов, гифок и восторженных репостов. Только через час у меня получается оторвать глаза от экрана, оглядеться и спросить: — А где Пол? — Играет с кем-то в баскетбол, — отвечает Джек и снова атакует клавиатуру. — Через пару часов вернется. Она замедляется, так что стук клавиш звучит почти театрально: «тук… тук… тук», и поворачивает ко мне голову: — Я слышала про стол. Значит, кому-то Пол все же рассказал. — Смешно, — отвечаю я. Зовущий свет экрана уже засасывает меня обратно. — Если бы я знала вас чуть хуже, я бы решила, что вы там занимались диким животным сексом. Этого хватает, чтобы надолго вырвать меня из плена социальных сетей. — Что, прости? — Но я слишком хорошо вас знаю, так что я так не думаю. — Вот и правильно, — хмурюсь я. — Жуть какая, Джек, зачем ты вообще это сказала? — Господи, да шучу я! Это совершенно невероятно, в том-то и хохма! — Это не… Это… — Я пытаюсь одновременно тяжело вздохнуть и зарычать. — Что ты хочешь этим сказать? Зачем ты это сказала? — В смысле? Джек уже не шутит. Она закрыла крышку ноутбука и как-то непривычно серьезно на меня смотрит. — Что я сказала не так? — Ну, Пол парень, а… а я девушка. Мне все равно нравятся парни. — Тебе нравится Пол? — очень тихо уточняет Джек. — Нет, я этого не говорила. В смысле, хватит думать, что я какой-нибудь… робот! — Боже, Таш! Я вообще не об этом! Я закрываю лицо руками. — Я знаю. Но так еще хуже. Как будто… как будто ты по умолчанию считаешь, что я не могу ни к кому ничего чувствовать. — Я так не думаю, — произносит Джек, вкладывая в свои слова раз в десять больше эмоций, чем обычно. — Прости меня. Я вообще так не думаю. Просто… ты не очень хорошо объяснила нам… Она запинается и себе под нос заканчивает: — Не знала, что ты так это воспринимаешь. Я убираю руки от лица, пытаясь показать Джек, что не злюсь. Не могу винить ее за то, что она запуталась. Я сама до сих пор иногда путаюсь, когда пытаюсь описать ситуацию без глупостей и громких терминов. Мне совсем не нравится то, как я объяснила ее в сентябре, когда мы с Джек и Полом сидели вокруг их бассейна, завернувшись в полотенца и прихлебывая газировку. Я тогда только что рассталась с Джастином Раном, моим первым парнем, и Джек как раз говорила что-то о том, что вокруг полным-полно не слишком тупых парней и что они непременно выйдут из тени, как только узнают, что меня можно звать на свидания, когда я выпалила: «А я не хочу». — Чего не хочешь? — переспросила подруга. — Встречаться с парнями? Я надолго замолчала. Друзья уставились на меня, и я наконец проговорила: — Кажется, мне никогда не нравились вещи… которыми хотят заниматься… люди, которые встречаются. К их чести, и Джек, и Пол промолчали. — Мне совсем этого не хотелось, — тараторила я. — Вообще. И когда Джастин пригласил меня на свидание, я решила, что это хорошая идея, потому что, мало ли… Вдруг мне просто надо было… попробовать. Джек издала какой-то полупридушенный звук, и я поспешно добавила: — Не в этом смысле. Просто побыть рядом с парнем. Что-то в этом роде. Меня бросило в жар: и снаружи, от солнца, и изнутри. Я уставилась на свои посиневшие пальцы и добавила: — Я говорю какие-то глупости. Кажется, не надо было поднимать эту тему. Джек встала со своего шезлонга, подсела ко мне и обняла меня за плечи. — Имей в виду, все в порядке, — заговорила она. — Неважно, что тебе нравится. И что тебе не нравится тоже. Все в порядке. Я свалилась ей на плечо, внезапно почувствовав себя вымотанной до предела. Открыв глаза, я поймала на себе взгляд Пола — он смотрел на меня с привычной теплотой. — Согласен с Джек, — произнес друг. — Все в порядке. И с тех пор мы не поднимали эту тему. В смысле, я совершенно уверена, что они обсуждали это, когда оставались наедине (при этой мысли меня перекашивает от неловкости), но они никогда не заговаривали об этом при мне. Это не значит, что ничего не изменилось. Я кое-что замечала. Всякие мелочи. Джек перестала вслух восхищаться задницами парней. Пол стал гораздо меньше пошлить. Думаю, им так же неловко, как и мне, и они наверняка ждут, когда я буду готова снова поговорить на эту тему. Я все повторяю себе, что надо вернуться к этому разговору, как только придет время и как только я стану увереннее в себе, кем бы я себя на тот момент ни ощущала. Весной, будучи в десятом классе, я решила, что надо сделать выбор: или парни привлекают меня во всех смыслах, или мне вообще нельзя испытывать к ним чувства. Поэтому, когда Джастин Ран пригласил меня на выпускной одиннадцатиклассников, я увидела в этом знак свыше. Джастин мне нравился. Он был забавным, на него было довольно приятно смотреть, и он делал мне комплименты на каждом свидании, которое у нас только было тем летом. Я даже была не сильно против с ним целоваться. По крайней мере, пока поцелуи не начали превращаться во что-то совсем другое. Что-то с распусканием рук, быстрыми пальцами и неровным дыханием. И я не могла, просто не могла. Не боялась, а просто не хотела. За неделю до начала учебного года я сказала Джастину, что мне лучше сосредоточиться на учебе. В конце концов, одиннадцатый класс будет самым тяжелым. Мы расстались мирно. Джастину было больно, но он сказал, что я должна делать то, что лучше для меня. И я, конечно, почувствовала себя еще более виноватой. Буквально секунду я подумывала о том, чтобы сказать ему правду. Но как он мог понять ее, когда я сама еще ни в чем не разобралась? Я не могла ничего поделать с ощущениями. Но и с чувствами ничего поделать не могла. Осенью, когда мы с Джек не занимались нашим сценарием, я забиралась в кровать и лазала по форумам в оттенках фиолетового, пролистывала темы и кликала на каждую, где были слова «гетеромантик» или «нравятся парни». Но сколько бы постов я ни читала, сколько бы ни узнавала новых слов вроде «асексуал», «серый сексуал» или «аллосексуал», какими бы понимающими ни казались мне люди на форумах, я так и не смогла убедить себя, что все в порядке. Что я имею право чувствовать то, что я чувствую, и что это никогда не изменится. Что я действительно такая. Потому что как может быть, что мне нравятся парни, что мне хочется, чтобы кто-то пригласил меня на свидание, обнял за плечи, сказал, что я ему нравлюсь или даже что он меня любит — и в то же время никакого секса? Что если все на форумах тоже… просто запутались? За зиму у меня появилась ужасная привычка каждую ночь не ложиться допоздна и записывать все свои мысли в текстовый файл. Писать о том, что парни для меня бывают прекрасны, как произведения искусства. Что мне хочется, чтобы меня поцеловали в лоб, но не более того. Что я никогда не понимала, что такого в сексе: ни когда Джек только начала говорить о нем в средней школе, ни когда мы смотрели «Титаник» на тринадцатилетие моей подруги Мэгги и все девочки вокруг взбесились, утверждая в один голос, как «возбуждает» сцена в машине. Хотя это была моя самая нелюбимая сцена. Настолько нелюбимая, что я уткнулась лицом в колени и ждала, пока она закончится, прежде чем снова поднять голову. И я уж точно не понимала, что в нем такого, когда на уроке сексуального воспитания миссис Вэнс сказала: «Секс — нормальная часть жизни. Каждый из нас сексуален». Я могла только сидеть и думать: «Каждый, но не я. Почему я не одна из вас?» Каждую ночь, засыпая, я закрывала файл, не сохраняя изменения и не чувствуя себя ни на йоту мудрее. Так продолжалось с самого сентября. Уже почти девять месяцев. Девять месяцев я вынашивала в своей утробе осознание своей сексуальности, и что в итоге? «У вас девочка»? Ни то ни сё? Потому что как могу я быть девочкой, если всех девочек, похоже, привлекает сексуальная сторона жизни? К концу весеннего семестра я очень плотно засела на форумах. В этот раз я не просто кормилась на чужих постах, а зарегистрировалась под ником videofuriosa и активно участвовала в дискуссиях, иногда даже создавая новые темы. Я завела несколько друзей по переписке на форумах, с парочкой из них даже обменялась электронной почтой. А в апреле я открылась. Мне показалось подходящим принять себя такой, какая я есть, именно там, где я провела столько времени в поисках своей истинной сущности. Здесь я могла назвать себя асексуалом-гетеромантиком, и все бы меня поняли и приняли. Но каким бы очищающим ни стал этот опыт, меня все еще мучило чувство вины за то, что я открылась всем этим людям, которых никогда даже не видела вживую, но не открылась Джек и Полу. По крайней мере, не рассказала им все как следует, а не как в сентябре. Меня мало волновало, что моя семья не в курсе. Зачем им знать? Если я еще буду с кем-то встречаться, я буду встречаться с парнями, все как положено. Да и что это будет за обеденный разговор? «Мам, пап, ну… помните, что вы делали, чтобы мы появились на свет? Знаете, меня это не прет. И даже напрягает немного». Но с Джек и Полом все по-другому. Мы обсуждали все наши влюбленности, всех наших парней и девушек с тех самых пор, как появилось, что обсуждать. А еще они меня хорошо знают. С тех сторон, с которых родители и Клавдия никогда меня не изучат. Скрывать от них что-то неправильно. Так хуже и для них, и для меня. Я уже много недель хотела поднять эту тему, хотела сказать им обоим одновременно и на этот раз объяснить все как следует. Вместо этого я за два дня вылила на них еще одну порцию бреда. Половину на стол для пинг-понга, половину — на кровать Джек. Так что Джек извиняется и выглядит крайне убитой. Два крайне редких события, а мне остается только сказать: — Это ты меня прости. Я действительно не слишком ясно выразилась. Она все еще нервничает: — Ты… ты не хочешь об этом поговорить? — Ну… Пол рассказывал еще что-нибудь про вчерашний вечер? Ну, не считая истории со столом? Джек, похоже, собирается ответить отрицательно, но вместо этого говорит: — Он сказал, что тебе нравится парень. Кровь бросается мне в лицо. — Ага. То есть, ну… Черт. Я честно хотела объяснить вам с Полом по-человечески. Обоим сразу. И как-нибудь… менее неловко, что ли? — Кажется, это нереально. Скажи уже, Таш. Ты же помнишь, все в порядке. Я киваю, делаю глубокий вдох и начинаю: — Мне нравятся парни, но секс мне не нравится. То есть, получается, я… кажется, это называется асексуал-романтик? Мне не по душе ярлыки, и я знаю, что это звучит как оксюморон… — Нормально звучит. Я знаю, что это. Я только моргаю: — Ага… наверно, — Джек кивает. — Откуда… ты знаешь? Она недоверчиво на меня смотрит: — Я тебя умоляю. Тебе не кажется, что после того разговора я перелопатила половину интернета? Я внезапно чувствую себя феерической идиоткой. Естественно, Джек тоже изучила этот вопрос. Естественно, но мне до сих пор это и в голову не приходило. Я проговорила несколько десятков возможных объяснений для нее с Полом, десятки способов оправдаться. Как будто мне нужно оправдываться. Как будто Джек давным-давно не на моей стороне. Джек со мной. Облегчение приходит неожиданно и накрывает меня с головой. Я начинаю плакать. — Боже, — произносит Джек, — тебя обнять или лучше сделать вид, что из тебя не течет? Я со всхлипом хихикаю: — Все прекрасно, только подожди секунду. Джек кивает и открывает ноутбук. Она делает вид, что выполняет свои обязанности по связям с общественностью, но я вижу, что она нет-нет да и глядит, как я вытираю слезы и возвращаюсь в состояние покоя. — Дать тебе салфетку? — спрашивает она. — Нет, все хорошо. Я в порядке. Прости. — Слушай, хватит извиняться, а? Джек несколько раз кликает мышью и хмурится на экран, прежде чем снова поднять на меня взгляд. — Значит, Фом. Через «ф». — Я помню, что рассказывала тебе о нем. — Ага. Фом Козер, парень с блогом про научную фантастику. — Про фантастику и науку. Джек странно на меня смотрит: — Как скажешь, как скажешь. И что теперь? Он тебе нравится? В том самом смысле нравится? Я чешу в затылке, просто чтобы чем-то занять руку. — Ну, мы много разговаривали… с помочью почты и сообщений. — А как насчет чего-то большего? Я снова краснею: — Не знаю. — Ладно. А он знает о?.. — Нет. Только вы с Полом знаете. Джек долго молчит. — Правда, что ли? Ты ничего не рассказала Клавдии? — Зачем мне что-то ей рассказывать? — Я просто… не знала, что ты доверилась только нам. — И тем не менее, — отвечаю я. — Не собираюсь делать из мухи слона и устраивать из этого большую шумиху. Просто не хочу. — Не, я понимаю. Мне никогда не хотелось встать посреди площади и заявить, что мне нравится грешить с самцами. — Вот именно. — Хм. Вот и все. Мы сказали все, что должны были сказать. Ни к чему больше стараться подбирать аргументы. Я разворачиваюсь к своему экрану, Джек — к своему, и некоторое время уютную тишину нарушают только клики мыши. До тех пор, пока Джек не взвизгивает: — Таш! Таш, помоги мне! — Что случилось? — спрашиваю я, щурясь, чтобы прочитать письмо на ее экране. — У меня глюки, — спрашивает подруга, — или нас только что номинировали на «Золотую тубу»?10
Граф Лев Николаевич Толстой прожил весьма впечатляющую жизнь. Он родился в богатой и знатной семье, принадлежал к русской аристократии. Он был типичным испорченным богатеньким мальчиком, пока не ушел в армию, не проехался по Европе и не попробовал на вкус реальный мир. Тогда он начал переосмысливать свою жизнь и взялся за перо. Толстой написал «Войну и мир» и «Анну Каренину» — два величайших романа всех времен и народов. Он был приятелем Виктора Гюго. Отрастил огромную спутанную бороду. А на склоне лет стал основоположником ненасильственного христианского анархизма (очень, очень странная штука) и проповедником мирного сопротивления. Он умер от воспаления легких на железнодорожном полустанке. На его похороны собралось несколько тысяч крепостных. У меня куда менее впечатляющая жизнь. Я родилась в маленьком городке, в обычной семье. Я неплохо учусь, но совершенно не перевариваю спорт. Хочу посвятить жизнь созданию документальных фильмов, которые заставят людей многое переосмыслить. Но пока что наснимала только несколько десятков видео, идею которых я сперла у Лео, и еще горстку роликов, где я хлещу чай и трещу о том, как мне нравится бибисишная версия «Гордости и предубеждения» 1995 года. Не очень-то впечатляет, ага? Но сейчас, возможно, настал переломный момент всей моей жизни: «Несчастливые семьи» только что номинировали на «Золотую тубу», и ничего круче со мной еще не случалось. Эту премию вручают всего три года, но за это время она достигла в моей голове того же статуса, что и «Оскар» с «Эмми». Три года назад официально закончился «Гробовой перевал» — бешено популярный римейк известной книги и блестящая пародия на готический роман от Тейлор Мирс. Интернет немедленно затопило потоком шикарных малобюджетных, почти любительских веб-сериалов, снятых под явным влиянием «Гробового перевала», и онлайн-сообщество решило что-то по этому поводу предпринять. Конечно, уже были премии «Стрими» и «Вебби», но их присуждали за громкие имена и ультраинновационные технологии. Некоторым пользователям интернета хотелось чего-то попроще. Вот они и решили организовать свой собственный двухдневный фестиваль и церемонию награждения, посвященные любительским влогам, веб-сериалам и прочим явлениям мира видеороликов. И церемония, и сама премия получили название «Золотая туба»: то ли это была какая-то внутренняя шутка, то ли просто приемлемая замена «Золота Ютуба» — согласитесь, звучит криво. Так или иначе, в первый же год премия имела бешеный успех, и церемония награждения проводилась в расфуфыренном бальном зале отеля Embassy Suites в Орландо. Конечно, большая часть призов досталась съемочной группе Тейлор Мирс, «Лиге Любителей Латте», и актерам «Гробового перевала». В те два дня я копалась в социальных сетях, шалея от зависти. У людей, которых мы знали только по именам в титрах роликов, вдруг появились лица — счастливые, улыбающиеся физиономии. И все с таким видом, будто настал лучший день в их жизни. И лучше, и хуже всего были фотографии, на которых актеры «Гробового перевала» пошли в тематический парк «Волшебный мир Гарри Поттера». Лучше всего, потому что нет ничего круче, чем Тейлор Мирс, Джо Сэмсон и Кейт Паломо, чокающиеся кружками с холодным сливочным пивом. И хуже всего, потому что я не могла чокнуться с ними. А теперь у меня перед глазами стоит яркая картина: мы с Тейлор Мирс и Фомом Козером стоим перед Хогвартсом, показываем правыми руками пацифик, а в левых держим бутылки тыквенного сока. Я уже даже знаю, какой фильтр в Инстаграме выберу. А почему бы и нет? Сейчас-то почему бы, черт возьми, и нет? Возможно уже все! Такие мысли проносятся у меня в голове, пока Джек зачитывает письмо, которое пришло на почту канала сегодня вечером. Нет, у нее не глюки. Или у нас коллективная галлюцинация, и она продолжается, когда мы открываем сайт «Золотой тубы». Конечно, там красуется список номинантов, и «Несчастливые семьи» тоже там. В категории «Лучший новый сериал». Мне сложнее всего поверить в то, что письмо писали лично нам. Не просто «Поздравляем! Вы были выдвинуты вместе с еще десятью такими-то и такими-то…». Кто-то из комитета «Золотой тубы» хотел сказать нам: «Мы так рады, что на прошлой неделе нам сообщили о вашем чудесном сериале! Вас выдвинули чуть позже крайнего срока, но мы решили закрыть на это глаза, потому что на будущий год вас уже нельзя будет считать „новым сериалом“. Надеемся увидеть вас в Орландо в августе!» — Интересно, кто нас выдвинул, — гадаю вслух. — Это же должна быть какая-нибудь важная шишка? — Наверняка Тейлор Мирс, — отвечает Джек. — Она же от нас без ума. В письме написано, что все актеры и съемочная группа приглашены посетить церемонию на вторых выходных августа. Нам обеспечат бесплатный вход и праздничный ужин в пятницу вечером, а вот за дорогу и проживание придется платить самим. Дочитав до этого места, Джек сутулит плечи и произносит: — Ага, конечно, и каким это чудом я за лето накоплю на полет во Флориду? — Это не так уж невозможно, — замечаю я. — Ты же продаешь столько кукол и работаешь в «Петко»! — Да, но эти деньги уходят на жизнь, а не на путешествия. Я никак не могу себе этого позволить. Как и большинство актеров, наверно. Из меня как будто выпустили воздух. Точно, у них же туго с деньгами с тех пор, как у мистера Харлоу диагностировали рак. А мне так хочется, чтобы Джек поехала со мной! Потому что я-то уж точно найду способ поехать. — Может быть, — медленно начинаю я, — нам начать сбор средств прямо сейчас? — Нет, — резко обрывает меня Джек. — Просить фанатов оплатить нам дорогу на церемонию, когда мы еще даже не выиграли, — это мерзко. Конечно, Джек права. Мы с ней уже решили, что не будем собирать деньги, пока не закончим снимать «Несчастливые семьи». Нужно дать аудитории законченный продукт, прежде чем требовать денег на что-то новое. Это дело принципа. — Джек… — начинаю я. Она качает головой: — Ты должна поехать. Надо, чтобы одна из нас была там. Оторвись там за меня, и я буду довольна. Джек поручает мне непростую задачу, но я только торжественно киваю. Я доберусь туда, во что бы то ни стало. Это моя мечта. За два года летних подработок я отложила чуть больше двух тысяч долларов. Конечно, они должны пойти на колледж, но сейчас высшее образование заботит меня куда меньше, чем «Золотая туба».* * *
Утром Джек провожает меня домой. С тех пор, как мы узнали новость, она что-то все время молчит. Когда мы останавливаемся у нашего дома, я спрашиваю: — Все в порядке? Джек кивает. Замирает. Потом мотает головой и мрачно произносит: — Папа в последнее время плохо себя чувствует. Я ожидала совсем не этого. — Что случилось? — Он начал жаловаться на самочувствие пару дней назад, то есть, наверно, все длится уже несколько недель. Говорит, у него начались страшные приступы мигрени. — Ты думаешь, это?.. Не хочу лишний раз произносить вслух слово на букву «р». Мне все время кажется, что, говоря его, я отдаю ему частичку своей силы. Что я виновата в том, что оно пришло в дом моих друзей. — Не знаю, — отвечает Джек. — Он говорит, что это наследственное и в юности у него тоже постоянно болела голова. Может быть, дело только в этом. Но он отказывается сходить к врачу и узнать наверняка. Мама страшно злится, но он повторяет, что просто дождется следующего планового осмотра, а до него еще несколько недель. — Он с ума сошел! — Мы говорим ему то же самое. Но это же папа. Его не переубедишь. — Джек, это просто ужас какой-то! Почему ты раньше не сказала? — Не знаю… я просто не хочу, чтобы это оказалось правдой. Да и Пол будет злиться, если узнает, что я тебе сказала. Он мне запретил. — Зачем? У меня в груди что-то дергается. — Не знаю. Наверно, не хочет, чтобы ты волновалась, тем более что мы еще ничего не знаем наверняка. Головные боли могут значить что угодно: что у тебя был тяжелый день, что тебе надо попить или что у тебя опухоль в мозгу и ты скоро умрешь. Поди узнай, в чем дело. — Но когда-нибудь он сходит на осмотр. — Ага. В повисшей тишине я посылаю Джек безмолвную просьбу. Она отвечает мне тяжелым взглядом и ворчит: — Ладно уж. Я крепко обнимаю ее, стараясь не задушить, и отпускаю прежде, чем она успевает с воплями оттолкнуть меня. — Обещай, что будешь держать меня в курсе, — прошу я. — Что бы там ни говорил Пол. В моей грудной клетке снова что-то обрывается. — Тебе тоже интересно, чего я должна была натворить, чтобы заслужить такую карму? — спрашивает Джек. — В смысле? — Ну, сначала у папы нашли рак, и теперь вот это. Я должна была в детстве натворить чего-то страшного. Может быть, я даже этого не помню. Я могла убить семью белок и задавить в себе это воспоминание. — Это так не работает, — мягко отвечаю я. — Плохая карма появляется только за грехи прошлых жизней. — Или дело не в карме, а всякая хрень просто любит случаться. — Не хрень, а дуккха! — улыбаюсь я. Не знаю, как мы дошли до того, что шутим буддистские шутки про рак мистера Харлоу, но у меня такое чувство, что иначе мы просто расплачемся. — Казалось бы, — продолжает Джек, — какое-нибудь верховное божество должно было уже поставить верхнюю планку на число страданий в нашей жизни. Я вспоминаю мамины слезы в мерцании телеэкрана: — Да уж, было бы неплохо. — Кстати, — меняет тему подруга, — когда ты всем расскажешь, что Клавдия уходит? — Черт. Ну, Брукс уже в курсе, а остальных это касается в меньшей степени… Джек смотрит на меня с укором: — Думаю, мне надо написать им письмо. — Нет, — отвечаю я. — Я сама. — Сомневаюсь, что ты это сделаешь. Я напишу им. — Джек… — Ребята заслуживают нашей честности. И в любом случае надо сказать им про премию, так что я просто убью двух зайцев. — Как скажешь, — сдаюсь я. — Только, пожалуйста, выражайся поаккуратнее. — В каком смысле? У Джек оскорбленный вид. — Ты сама знаешь, что иногда… слишком язвишь. — Ты хотела сказать, что я — стерва. — Джек! — Ладно, ладно! — машет руками подруга. — Буду деликатна. Небось, как только все услышат про «Золотую тубу», им все равно будет плевать на Клавдию. Я киваю. Это действительно невероятные новости. «Несчастливым семьям» явно улыбнулась фортуна. Вот бы нашим семьям так повезло…* * *
Я сообщила Фому новости сразу, как только Джек показала мне письмо. И вот наконец ответ. «Таш, это КЛЕВО!! Поздравляю! Не знаю, видела ли ты список целиком, но „Голос из пробирки“ выдвинули в номинации „Лучший влог“. Следовательно, я тоже там буду. И ты понимаешь, что это значит…» Я моргаю. Да, понимаю. Стоп. Понимаю ли я? Это значит, что мы с Фомом наконец-то встретимся, правда же? Это значит, что я наконец-то услышу его голос, когда он будет обращаться ко мне. Это значит, что мы можем… устроить свидание? Это же будет свидание, правда? Мои большие пальцы застыли над экраном, а я все не могу подобрать подходящего ответа. Мне хочется написать: «Я осознаю, что это значит, но не понимаю, что ты имел в виду». Или что если я возьму и отвечу: «Еще как! Можно я позвоню, и мы все обсудим?» А я ведь могу. Девять слов, два знака препинания. И все изменится. Вместо этого я набираю: «ДА! Надо будет встретиться и поговорить». Мы уже столько переписывались, но ни разу не говорили о встрече. Почему я молчала, понятно — мне просто страшно. Что если Фом этого не хочет? Или хочет, и мы встретимся, но все получится натянуто, неловко и ужасно? Не знаю уж, почему не заговаривал об этом Фом, но хотелось бы надеяться, что у него более благородные мотивы, чем у меня. Что-то внутри требует, чтобы я позвонила ему прямо сейчас. Я могу набрать его номер, он возьмет трубку, и мы поговорим друг с другом по-настоящему. Пару минут сверлю взглядом нашу переписку, надеясь, что там вот-вот появится новое сообщение. Фом написал мне всего пятнадцать минут назад, так что я могу рассчитывать на хорошую беседу. Но проходит еще минута — без всяких признаков жизни с его стороны. Наконец я не выдерживаю и зашвыриваю телефон в сторону скомканного флисового покрывала, брошенного в ногах кровати. Уже не в первый раз за эту неделю мне кажется, что жить в двадцать первом веке как-то фигово. Скажите на милость, как вообще можно так общаться? В стародавние времена людям приходилось дожидаться письма неделями и месяцами, и это, конечно, было ужасно. Но когда они просто общались друг с другом, никому не приходилось напряженно ждать, когда собеседник соблаговолит ответить. Если тот три минуты не реагирует, значит, его наверняка хватил удар и не надо гадать, почему он, услышав вопрос, решил не отвечать на него пару часов. Но Фом даже вопроса не услышал. Возможно. Он парень занятой, и у него, наверно, просто возможности не было проверить входящие. Он не стал бы специально держать меня в напряжении. Ведь не стал бы? Мой телефон звенит, я подпрыгиваю и судорожно тянусь к нему. От сообщения Фома на меня накатывает волна чудесного облегчения. Он ответил: «КОНЕЧНО!» и просит сказать ему точные даты моего прибытия в Орландо, как только куплю билеты. Я еще не обсуждала поездку с родителями. Они совершенно точно не одобрят, что их дочь собирается профукать все, что откладывала на колледж, и одна улететь в другой штат развлекаться. Но мне семнадцать, деньги я заработала сама, и это важно для меня. К тому же, мои родители никогда не сажали меня под замок. У меня разумный комендантский час, я много раз ездила куда-то на несколько дней с классом или друзьями. Просто надо правильно подать это и выбрать подходящее время. Тем временем я уже нашла самые дешевые билеты до Орландо. Потому что я — чертов гений планирования.11
После поцелуев фанаты выползают из укрытий. Так уж работает фандом, и #ЧетвергКевина — прекрасное тому подтверждение. Поцелуй служит логическим завершением всего невысказанного, всех надежд, намеков и неизвестности на заре зарождения чувства. До него напряжение возрастает и падает, снова растет и падает снова. Взгляды, слова, жесты… Но поцелуй — это точка кипения. Его все ждут, о нем все молят. Я все это понимаю, но, если честно, мне самой больше нравится то, что происходит до поцелуя: случайное касание плеча, мимолетная встреча взглядов, будто случайно брошенная фраза, которая на самом деле очень много значит… Вот что меня действительно увлекает, и вот что я действительно хорошо создаю. Например, сегодня мы снимаем сцену Джорджа, Евы и Брукса. Действие происходит после поцелуя, но Китти и Левин не могут броситься друг другу в объятия, потому что с ними сидит их друг Стива. Он, как всегда, жизнерадостно мелет языком, а наши герои пытаются придумать, как бы сказать ему, что теперь они вдвоем. И пока Стива трещит про свой новый любимый ресторан, и какие там подают шикарные луковые кольца, Китти и Левин украдкой переглядываются и обмениваются еле заметными улыбками. За спиной у друга они медленно переплетают пальцы. Китти прикусывает губу и старательно смотрит куда-то вдаль, как будто вот-вот не выдержит и расхохочется над недогадливостью Стивы. Мы снимаем уже пятый дубль, и это вторая попытка с тех пор, как я попросила Еву прикусить губу. Смотрится очень мило, хотя Джек за кадром и закатывает глаза. Когда я командую: «Снято», становится ясно, что остальным тоже понравилось. Как только Джек опускает микрофон, Ева хихикает: — Бру-у-у-укс! — стонет она. — Ну, хватит уже фантазировать, я от неожиданности чуть не засмеялась прямо в кадре! Теперь они смеются уже вдвоем: Брукс каждый раз играл немного иначе, и с каждым разом это становилось все смешнее. Даже Джордж, кажется, в хорошем настроении — во всяком случае, для себя. Черт возьми, он правда улыбается! А еще ни разу не попросил «улучшить пару строчек» и не пожаловался, что остальные «плохо себя держат». Джек была права: новости о «Золотой тубе» полностью затмили уход Клавдии. Брукс совершенно спокойно отнесся к тому, что приходится учить заново несколько последних сцен и играть немного меньше. «Это шоу-бизнес, в конце концов», — заметил он жизнерадостно и дружелюбно, как настоящий Стива. — Ну, так что? — спрашивает он теперь. — Еще разок? — Не, сейчас было просто идеально. — О да, наконец-то! — Брукс поднимает вверх ладони, и Ева с Джорджем — ага, Джордж тоже! — дают ему пять. — Фанаты с ума сойдут! — говорю я. И правда — может, сцена соприкосновения губ и взорвала интернет посильнее, но эту часть аудитория скушает за милую душу. Для меня сегодняшняя сцена была вообще самой милой и романтичной на свете. Тепло и покой окутывают двоих, которые наконец убедились во взаимности своих чувств. И сейчас я тоже не про поцелуй, а про то, что было до него. В ролике со скрэбблом есть момент, когда в глазах Левина вспыхивает свет, и он осознает, что Китти понимает его, что они думают об одном и том же. Прекрасная игра Джорджа позволяет ясно увидеть, какое же это счастье — просто понимать дорогого человека. И сегодня в каждом взгляде и движении скользит радость быть понятым. Я сейчас скажу банальность, но ягорда тем, что приложила к этому руку. Джордж уходит сразу же, в его списке дел на сегодня еще немало пунктов, но Брукс и Ева остаются. Мы с ними и Джек сидим на моем заднем крыльце и съедаем на четверых коробку батончиков с помадкой. — Я знаю, что это не «Оскар», — произносит Ева, прикусывая свой батончик и оставляя на нем следы зубов, — но теперь все как-то по-настоящему, понимаете? Целая церемония награждения! Как думаете, это можно поместить в резюме? — Я точно помещу, — отвечает Брукс. — Хотя, конечно, могли бы назвать премию как-нибудь покруче. — Вообще, если подумать, «Оскар» тоже не слишком круто звучит, — замечает Джек. Брукс и Ева раздумывают над этим. Брукс пожимает плечами. Светлые волосы Евы развевает налетевший ветерок, и несколько прядей прилипают к ее липким от помадки губам. Это обыденная, глупая мелочь, но Ева наигранно судорожно хватает ртом воздух и подпрыгивает на стуле, и мы все помираем со смеху. — Фу, гадость! — отплевывается Ева, пальцами выбирая грязь из своих мягких блестящих волос. Она умудряется даже это делать мило! Окажись на ее месте я, все бы со страху разбежались. Поэтому Китти играет она, а не я. Наконец Джек и актеры уходят, а я остаюсь лежать, положив ноги на деревянные перила. Оказывается, в телефоне меня ждал приятный сюрприз — сообщение от Фома: «Как жизнь? Снимали сегодня, да?» Мой желудок привычно пускается в пляс, но я улыбаюсь и пишу в ответ: «Знаешь это чувство, когда все идеально? Когда снимаешь точно так, как нужно? Вот, сегодня было так». К моей радости, Фом начинает печатать. Кажется, я застала его в удачный момент, и мы можем поговорить. «О да, лучшее чувство на свете! Когда снимаешь влог с первой попытки, твое лицо хорошо выглядит и почти никакой редактуры… Чудесно!» «Хе-хе, а разве твое лицо может плохо выглядеть?!» Упс, кажется, я флиртую. Но это же правда! Считается ли за флирт, если ты просто говоришь все, как есть? Фом немедленно отвечает: «Твое-то уж точно лучше!» О господи! Мышцы моей руки перестают работать, и телефон летит на крыльцо. Что вообще происходит? Я кое-как подбираю телефон. Фом написал еще одно сообщение: «…Я там тебя не напугал?» Мои пальцы летают быстрее ветра: «Не, что ты! Это было мило». Мое лицо сейчас, наверно, краснее свеклы, но пусть будет так. Если все идет так круто, почему бы не продолжить? «Серьезно, Фом, заведи влог по уходу за собой! Всем интересно, как тебе удается так прекрасно выглядеть!» «Я просто прекрасно сплю, вот и весь секрет. Восемь часов в день». «Что ж, боги сна тебя явно любят». Да, теперь я точно флиртую. Точка невозврата пройдена, но мне плевать. У меня такое ощущение, что я сейчас могу пробежать марафон и всю дорогу блевать радугой. «Я дико за тебя рад! — пишет Фом. Переводит тему. Как я его понимаю, сама так делаю, когда меня слишком нахваливают. — Тебя выдвинули на премию, и ты просто круто выглядишь перед камерой. Весь мир у твоих ног, Таш!» Я улыбаюсь до ушей, хотя Фом немножко и льстит. Мир еще не у моих ног. Я еще не съездила на церемонию. Мы с ним еще не встретились. Но скоро все изменится.* * *
За ужином собираются все четверо Зеленок — крайне редкое явление в последние несколько недель. Я вообще почти не вижу Клавдию. У нее началось волонтерство в «Объединении» — инженерном лагере дневного дня от Кентуккийского Университета, где подростки учатся проектировать роботов и макеты мостов. По вечерам она пропадает с Элли, Дженной и кучей подруг. Как правило, она возвращается очень поздно. Когда я засиживаюсь допоздна, копаясь в Тамблере, я иногда слышу, как она взбирается по ступенькам в час или два ночи. Когда я ее вижу, она выглядит как-то по-другому. Потасканно, что ли. Сегодня, например, у нее покраснели и слезятся глаза. Она выглядит усталой. Что странно, учитывая, что она ушла из сериала специально, чтобы «насладиться летом». По мне, это значит, как минимум, хорошенько отоспаться. Я почти уверена, что они с друзьями выпивают, и не хочу знать, что еще они творят. Наверно, даже идеальным, умным людям вроде Клавдии надо иногда слетать с катушек. В конце концов, настало ее последнее лето перед колледжем, и это, кажется, оправдывает что угодно. По крайней мере, так можно заключить по поведению родителей. Они ложатся спать, не дожидаясь Клавдии, и я ни разу не слышала, чтобы ее ругали за нарушение комендантского часа, который у нее был в учебном году. Даже сейчас, сидя с ней за одним столом, они ничего не говорят о том, что она все время молчит, что у нее красные глаза и что она протыкает еду вилкой с таким видом, как будто ее вынудили поужинать с нами под дулом пистолета. На ужин у нас запеканка из цуккини. Обычно, когда папа ее готовит, он шутит, что никогда не принимал всерьез запеканок без мяса, а потом встретил маму, и это изменило всю его жизнь и точку зрения тоже. Раньше мы с Клавдией на этих словах начинали ворковать, теперь — изображаем приступ тошноты. Не знаю, как родителям это удается. Казалось бы, они настолько разные, что не смогли бы даже познакомиться, не то что прожить двадцать лет в браке. Мама — доморощенный дикарь-коммунист из Новой Зеландии, с пяти лет не ест мяса, каждый день медитирует и занимается йогой, говорит тихо и мягко, нежна, заботлива и даже профессию выбрала такую, чтобы можно было помогать людям. Папа — сын двух чешских эмигрантов, страстный мясоед, экстраверт, большой любитель вечеринок, необычных стаутов и сигар, а еще фанат капитализма почище Джона Д. Рокфеллера. Они познакомились во время туристического похода по Голубому хребту и, казалось бы, должны были немедленно возненавидеть друг друга. Но почему-то не возненавидели. И не возненавидели настолько сильно, что готовы были продраться сквозь целые джунгли бумажной волокиты, лишь бы надеть кольца друг другу на пальцы и сказать, что они согласны. И так прошло почти двадцать лет. Конечно, иногда мама с папой все же ругаются, но их ссоры никогда не длятся дольше одного дня. Наверно, дело в том, что они научились идти на компромиссы. Папа освоил вегетарианскую кухню и сам добавляет мяса себе в тарелку, а мама никогда не осуждает его за это. Мама воспитала нас с Клавдией так, как ее взрастили в Окленде — по заветам Будды. А папа водит нас в христианский собор на пасхальные и рождественские службы. Мама оборудовала на чердаке зал для йоги, папа может курить сигареты и попивать стаут в своем кабинете — и нигде больше. Они живут вместе потому, что умеют идти на компромисс. И, наверно, потому что, например, любят друг друга. Мы ужинаем, и я все жду, когда же папа пошутит про запеканку. Но время идет, и никто не произносит ни слова. В конце концов я сама нарушаю молчание: — У меня шикарные новости! Родители, оказывается, старательно сверлили взглядами тарелки весь ужин, но я замечаю это только сейчас, когда они оба поднимают глаза. — Это как-то связано с твоей недавней популярностью? — спрашивает папа. — Ну, я не то чтобы популярна… — начинаю я. — Кажется, я плохо объяснила. — Слушай, я очень рад, что ты занимаешься чем-то, что тебе нравится, — продолжает папа, размахивая вилкой с цуккини. — Когда ты занимаешься любимым делом, у тебя просто обязано хорошо получаться! — Ян, — перебивает мама с мягким укором, — по-моему, это не всегда так. Папа пожимает плечами, как бы говоря: «Ну, не зна-а-а-аю». — Так вот, — продолжаю я, — наши видео выдвинули на премию. Это что-то вроде «Оскара» для малобюджетных веб-сериалов. — Правда?! — вскрикивает папа. Кусочек миндаля вылетает из его рта и летит через весь стол. — Это же здорово! Уголком глаза я наблюдаю, как Клавдия яростно тыкает вилкой в запеканку. Добавив в голос чуть больше наслаждения, чем нужно, я продолжаю: — Да, мы все чуть с ума не посходили! Церемония награждения будет на фестивале в августе, и нас всех пригласили поехать. — Они возместят издержки? Лучше бы папа не задавал этот вопрос. Теперь разговор будет еще тяжелее, чем я себе представляла. — Нет, — медленно отвечаю я. — Мы можем бесплатно пройти на фестиваль, но за дорогу и проживание придется платить самим. Как я и боялась, родители переглядываются. — Вот как, — произносит папа. Не слишком-то обнадеживающе. — Я решила — и пожалуйста, пожалуйста, выслушайте меня, ладно? — что заплачу за билеты и за отель из денег, которые откладывала на колледж. — В смысле, потратишь все, что отложила? Я, конечно, не ожидала, что родители будут прыгать от радости, но папа как-то слишком уж вредничает. — Я уже знаю цены билетов, — сообщаю я, — и номеров тоже. Да, это дорого. Но эта поездка столько для меня значит! Это именно то, чем я хочу заниматься всю жизнь. Я уже все продумала, и это не безответственно, как вы, наверно, хотите сказать. Это бесценный опыт и хорошая строчка в резюме. И, в любом случае, кто-нибудь да должен поехать, вдруг мы победим? — А Джеклин не едет? — вступает мама. — Нет, ей это не по карману. Но она тоже думает, что я должна поехать. — Одна, — гнет свое папа. — На самолете. И в отеле тоже будешь жить одна. — Хватит драматизировать! — возмущаюсь я. — Как будто я маленький ребенок и не знаю, как вести себя с незнакомцами. Все будет в порядке, обещаю. Мне семнадцать. Я умею за себя постоять. У папы такой вид, будто он сейчас скажет что-нибудь очень взрослое и неодобрительное. Я готовлюсь к атаке. Но, должно быть, мама незаметно подала папе знак, так что он решил промолчать, а вместо него говорит мама: — Мы видим, что ты все продумала, и знаем, какая ты ответственная и сколько этот проект для тебя значит. И, конечно же, это твои деньги, но, Таша, дорогая… Только не это. Я не готова к этой фразе, за ней все время следуют всякие гадости. «Таша, дорогая, ты ведь поделишься тортом, правда?» «Таша, дорогая, тебе же не сложно помыть еще и тарелку Клавдии?» «Таша, дорогая, у тебя ведь уже есть туфли такого цвета». Иногда Дорогой Таше хочется забыть, что надо быть доброй и ответственной. — Но, Таша, дорогая, — говорит мама, — ты все-таки подумай, какие это большие траты. Да, сумма за обучение в колледже сейчас выглядит как кучка нулей, но ее можно скопить… — Помню, помню. — Я только хочу сказать, что ты можешь пожалеть о том, что потратила все деньги за одни выходные. Ты столько их зарабатывала! — Помню, помню, — раздраженно повторяю я. — В конце концов, работала-то я. И я могу пожалеть, только если откажусь от поездки. Такое, — я уже не в первый раз вспоминаю слова Серены, — бывает только раз в жизни! Мама кивает, но в ее глазах читается какое-то непонятное сомнение, почти грусть. Так странно: мама обычно такая предсказуемая, но иногда я вообще ее не понимаю. Интересно, у нее со мной так же? — Нам нужно некоторое время об этом подумать, — говорит папа таким тоном, что становится ясно: тема закрыта. Потом родители снова как-то подозрительно затихают. Вдруг мама поднимает голову, застав меня врасплох, и улыбается. Я знаю эту улыбку и боюсь ее. С такой улыбкой мама сообщала нам с Клавдией, что умер Ральф, наша собака. И каждый раз, говоря мне, что я не могу ночевать у Харлоу из-за каких-то семейных дел, она улыбалась точно так же. — Чего? — вскидываюсь я, подобравшись всем телом. — Что происходит? Родители, кажется… волнуются. Как будто раз в жизни не мы, а они нарушили комендантский час или завалили тест по биологии. Наконец берет слово отец: — Девочки, нам надо кое-что вам сказать. Будет здорово, если вы выслушаете, не перебивая. Теперь наша очередь переглядываться. У меня на лице написано: «Что за черт?», слезящиеся глаза Клавдии отвечают: «Сама без понятия». — Послушайте, — вступает мама, — эту новость нельзя подать легко, так что я просто постараюсь выражаться как можно яснее. Девочки, я в положении. Мы с вашим отцом уже были у врача, и она говорит, что у меня все шансы выносить здорового ребенка. Если все пойдет хорошо, к Рождеству у вас будет маленький братик или сестричка. Я откладываю вилку и сверлю маму недоверчивым взглядом. Из сотен тысяч слов, которые она могла произнести, меньше всего я ждала именно этих. «Девочки, я решила на месяц уйти в поход по горному Непалу» — нормально. «Девочки, я покрашу волосы в красный цвет» — ну ладно. «Девочки, я сажусь на строгую безуглеводную диету» — грустно, но переживем. Но не такое. Не «Девочки, я в положении». Моя мама родила нас давным-давно, поезд ушел, жизнь продолжается. Мы уже выросли и вот-вот разъедемся. Она взрослый и ответственный человек. У женщин ее возраста не бывает незапланированной беременности. Это вообще прерогатива моих ровесниц! Или она не была незапланированной? Или они так и задумали? Или… — Стоп, — произношу я, — Рождество — это декабрь, так? То есть вы уже три месяца в курсе, да? — Ну, не три, конечно, — примирительным тоном начинает мама. Ее большие темные глаза кажутся еще больше. Значит, беременность все-таки незапланированная. От этой мысли на меня накатывает волна отвращения, потому что я только что начала размышлять о подробностях половой жизни собственных родителей, а этого не надо делать ни при каких обстоятельствах. — Я не понимаю, — Клавдия побледнела и говорит быстро и отрывисто, как будто чихает. — Чего вы сейчас от нас хотите? — Девочки, — размеренно произносит папа, — мы согласны, что к этому нужно привыкнуть. Нам тоже было не слишком просто. Но маме сейчас очень нужна ваша поддержка. — Я не понимаю, — повторяет Клавдия. — У вас уже есть дети. — Согласна, это неожиданная новость, — продолжает мама. — Но этого хочу я, и этого хочет ваш папа. Наверно, лучше всего нам сейчас разойтись, чтобы вы могли все обдумать в тишине и покое. Я начинаю хихикать. Не специально. Мне не смешно. Я не испытываю ничего похожего на радость или веселье. Просто чувство, охватившее меня, не знает, как правильно выйти из моего организма. — Простите, — выдыхаю я, прикрывая рот рукой. — Это не смешно. Я просто… не могу… Клавдия смотрит на меня так, как будто я сошла с ума. Папа, похоже, сердится, но не знает, что делать. И только мама глядит на меня спокойными, понимающими глазами. Но мне не нужно от нее ни спокойствия, ни понимания. Они сейчас совершенно ни к чему. Смех все еще сдавливает мне грудь, я вскакиваю и выбегаю из комнаты.* * *
Ночью моя бессонница возвращается с новой силой. В четыре часа утра я сбрасываю одеяло, крадусь в кухню, беру пачку печенья и ухожу к Полу и Джек. Как я и надеялась, они не заперли вход в подвал. Так что я захожу внутрь, ложусь на диван в игровой, съедаю половинку печенья и засыпаю с оберткой в руке. Просыпаюсь я от голоса Джек: — Черта с два я буду ее будить! Я сонно поднимаю голову: Пол и Джек стоят у изножья дивана и рассматривают меня, как будто я — бродячий енот, который прогрыз дырку в стене и забрался к ним в дом. — Двери запирать надо, — бормочу я. — Или сигнализацию поставьте. Будь я грабителем, тут бы уже фиг чего осталось. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает Джек. — От родителей сбежала, — отвечаю я. — Ай! Джек безжалостно пихает меня в бок, чтобы я уступила ей немножко места на диванной подушке. — Ладно, — Джек поворачивается к Полу. — Как я уже сказала, если ты не хочешь ехать, не надо было брать билет! — Я не говорил, что не хочу. Я просто сказал, что это не мой жанр. Похоже, до того, как обнаружить мое вторжение, они спорили о предстоящей поездке в Нэшвилл. Несколько месяцев назад Тони предложил всей команде «Несчастливых семей» смотаться туда на денек, чисто для развлечения. В июле там играет его любимая группа, Chvrches, так что несколько человек — и Пол тоже — купили билеты. Джек наседает на Пола: — Да-да, твой жанр — это задохлики с гитарами, которые непременно поют фальцетом. Пол не отвечает: либо слишком устал, либо хорошо держит себя в руках. Когда тишина начинает давить на уши, я выпаливаю: — Моя мама беременна! Пол пошатывается и сползает с кресла на пол. — Ч-что?! — выплевывает Джек. — Вчера вечером она решила нам с Клавдией рассказать. У меня в горле бушует поток слов, которому не терпится вырваться наружу. Кажется, если я не замолчу сейчас, я не остановлюсь уже никогда. — Оказывается, треть срока уже прошла, и тут она внезапно подумала, что надо нам сообщить. И я… я даже представить себе не могу. Это слишком странно. Я все жду, когда она уже скажет нам, что это какой-то изощренный розыгрыш, и, честно, не знаю, на что я буду злиться сильнее: на то, что она так жестоко шутит, или просто на то, что она забеременела! — Ни хрена себе… — выдыхает Пол. — Они специально? — спрашивает Джек. — Я стараюсь об этом не думать, но нет. Похоже, это было незапланированно. — Зачем им еще один ребенок? — продолжает Джек. — Они только-только вырастили вас с Клавдией! Сколько твоей маме, за сорок? Разве рожать так поздно не опасно для жизни? — Не знаю. Наверно. Я замечаю, что Пол смотрит на сестру с укором. Он видит, что я это заметила, и произносит: — Черт, это жесть. — Это просто какая-то хрень, — отвечаю я. — Не знаю даже, откуда они собираются брать деньги. Мы не то чтобы купаемся в роскоши. Я хмурюсь. Серьезно, откуда они достанут деньги? Сколько подробностей можно было бы узнать, если бы я не распсиховалась и выслушала бы их до конца? У меня звонит телефон. Пока я тянусь за ним, в голову приходит шальная мысль: «А вдруг это Фом?» Размечталась. Номер мамин. Я отключаю звук. — Пора домой. Простите, что ворвалась! — Тьфу на тебя! — отвечает Пол. — Ты поспала на нашем диване и хочешь сбежать? Хуже Золушки! Джек забирает у меня упаковку, где осталось еще полтора печенья: — Пусть будет платой за ночлег. Я рассеянно киваю и поднимаюсь на ноги, рукой пытаясь расчесать спутавшиеся волосы. — До скорого! — Угу, — Джек уже набила рот печеньем с ягодной начинкой. — Передай привет своей плодовитой маме!* * *
Я не хочу сразу идти домой. У меня болит голова, наверно, от того, что я не слишком удобно спала утром. Так что я сворачиваю направо, а не налево, и вместо дома отправляюсь в ближайший парк. Холли-парк — та еще дыра. Желтовато-коричневая краска детской площадки так давно начала слезать, что сейчас остался только голый металл и ржавчина. Горка, как в старые-добрые времена, широкая и металлическая: тот, кто ее проектировал, явно считал, что ожоги на бедрах укрепляют детский характер. За рядом столиков для пикника виднеется заросший водорослями маленький прудик. Я только недавно осознала, какая же здесь разруха. В детстве я считала Холли-парк волшебной страной. Я все время просила папу собрать нам еды, и мы с Полом и Джек грузились в мою игрушечную тележку и отправлялись в парк. Даже теперь, когда я понимаю, что наш парк просто выгребная яма, детская привязанность к нему не отпускает меня. Я все еще прихожу сюда покататься на качелях и обойти парк по обсаженной деревьями гравийной дорожке. Сегодня я иду по ней маленькими, размеренными шагами. В парке больше никого нет, так что я решаю спокойно подумать. Я так зла на родителей! Они не должны были вот так вот вываливать на нас эту новость, а тем более не должны были столько молчать. А вообще я злюсь в основном от того, что внутри меня закипает бешеная, бесконтрольная зависть. Наверно, «зависть» — не совсем верное слово. Я не могу завидовать еще не родившемуся ребенку. Я скорее… запуталась. И так достаточно перемен: в конце лета Клавдия уедет в колледж, а через год уеду и я. Но родители должны оставаться чем-то неизменным, и дом должен быть надежным пристанищем. Ага, размечталась. Теперь все изменится. Я больше не буду младшим ребенком. Этот младенец будет заботить их куда больше, чем мое будущее. На выходных вокруг будут сплошные соски, детские вопли и игрушки под ногами. Я так не хочу! Мне этого не надо. Но это происходит, хочу я или нет. Так что надо приспосабливаться. По пути домой я так погружаюсь в собственные невеселые мысли, что не слышу ни стука баскетбольного мяча, ни криков подростков, ни шагов Пола. А потом я оказываюсь в его объятьях и вся в чужом поту. — Фу, прекрати! — бормочу я, но не пытаюсь вырваться, потому что он защищает меня от солнца и печальных размышлений. — Привет, — говорит Пол мне на ухо, чтобы другие ребята ничего не слышали. — Все в порядке? Я киваю, уткнувшись головой ему в грудь. Капля пота падает с его лба мне на нос, и я вытираюсь его футболкой. — Хочешь, сейчас пойдем, поговорим по душам и разломаем еще один стол для пинг-понга? Теперь я все же отталкиваю Пола, смеясь: — Все хорошо, правда! Я немного кривлю душой, но здесь, кажется, разговор с Полом не помог бы. — Эй, хватит уже! — кричит кто-то из баскетболистов. — Давай прощайся со своей девушкой! Мы с Полом переглядываемся, и у нас на лицах написано: «Они просто ничего не понимают!» Пол посылает мне воздушный поцелуй, я посылаю такой же в ответ, и тут кто-то сильно бьет его мячом в живот. Все игроки громко, отрывисто смеются. Они просто ничего не понимают. Хотя… Всю дорогу домой у меня в горле как будто лопаются пузырьки, словно я выпила слишком много газировки. Мне иногда нравится, когда меня принимают за девушку Пола. И это правда странно. Он, конечно, не встречается ни с кем с тех пор, как расстался со Стефани Кру, но я точно знаю, в каком именно смысле он хочет быть с кем-то, и в этом наши интересы не пересекаются. Но это не значит, что пузырьки из моего горла просто возьмут и исчезнут. «Слушай, Таш, они просто ничего не понимают!» Я достаю телефон, чтобы отключить себе мозг сидением в социальных сетях. У меня новое сообщение. От Фома. Мы обсуждаем последнюю серию «Бурь Таффдора», нового шоу на кабельном телевидении, о котором в последнее время судачили все мои знакомые ботаники в сети. Фом пишет:«ЭТИ ЧУВСТВА ПОРАБОТИЛИ МЕНЯ».Вот так вот — раз! — и у меня прекрасное настроение. Я улыбаюсь, останавливаюсь и пишу ответ.
12
Умнейший из людей, Лев Толстой, говорил, что человек по-настоящему живет только тогда, когда в его жизни происходят маленькие перемены. Знаю, звучит банально, хоть вышивай цитату на подушках и продавай. Но эта мысль становится куда глубже, если добавить в нее парочку отрицаний: «Если в вашей жизни ничего не меняется, вы почти что и не живете». Это значит, что не надо бояться перемен: они напоминают нам, что мы живы и в нашей жизни что-то происходит. Иногда мне кажется, что летом я живу по минимуму. Недели наполнены рутинным перемещением из моей спальни в спальню Джек, оттуда — в их подвал, потом — в Old Navy на работу, и снова в спальню. Интересно, неужели всем на роду написано всю жизнь носиться из одного привычного места в другое, пока они не сольются в большое мутное пятно? Я где-то читала, что средний американец тратит шесть месяцев своей жизни на то, чтобы стоять на светофоре. Интересно, сколько лет большинство проводит у себя в спальне? Какая часть жизни протекает в этих четырех стенах? Кажется, я думаю об этом дольше, чем полезно для здоровья — и обычно я размышляю именно в спальне. Июнь становится все жарче и жарче, а потом передает горящий факел одуряющей жары июлю. Три дня в неделю я работаю, два дня мы снимаем, а оставшиеся два я сижу у себя в комнате и думаю о всяком. В целом съемки проходят хорошо. Как и Джек, большая часть команды отказывается от идеи поехать на церемонию, потому что это слишком дорого им обойдется или отнимет слишком много времени. В итоге ехать собираемся только мы с Джорджем. Но это ничуть не отравляет общей радости: выдвижение на премию — огромное событие, подтверждение, что мы делаем что-то настоящее. Дома все не так гладко. На следующий день после того, как родители обещали подарить нам на рождество ребенка, они разрешили мне съездить в Орландо. Это точно была попытка вновь завоевать мое расположение, но если мне должно быть стыдно за то, что я заглотила приманку, пусть лучше мне будет стыдно. Я, конечно, разговариваю с родителями, но не как прежде. Тогда, в парке, я чувствовала себя сбитой с толку, и это чувство все еще со мной, изредка дает о себе знать не слишком радужными картинами будущего. Вот я заканчиваю «Кэлхаун-хай», а на трибунах ревет какой-то крошечный член моей семьи. Вот я по скайпу звоню родителям из колледжа, а мама уже устала приглядывать за ребенком и ушла спать. Конечно, это все только предположения, галлюцинаций у меня пока еще нет. И я знаю, что не в моей власти помешать тому, что в положенный срок у меня появится младший брат или сестра. Это случится. Сверлить родителей злобным взглядом, когда мы вместе смотрим телевизор, не имеет смысла. Но все-таки чем они думали, когда решали добавить в нашу адскую семейную смесь еще одного ребенка? Не то чтобы я сержусь, но мне неприятно, и я ничего не могу с этим поделать. Наверно, тут может помочь только время. Кстати, я еще ангелочек в сравнении с Клавдией. Она и так проводила большую часть времени вне дома, а теперь я вижу ее максимум раз в неделю. Она совершенно забила на все договоренности с папой и больше не смотрит с ним бейсбол. Те пару раз, когда она все же обедала с нами, она почти все время молчала, быстро съедала еду и сразу же уходила. — Кажется, кто-то созрел для колледжа, — заметил папа как-то раз после особенно неудачного семейного ужина. Это глупость, потому что Клавдия за год все уши нам прожужжала о том, как она хочет в колледж, и все мы знаем, что она перестала с нами разговаривать не поэтому.* * *
В первую пятницу после Дня Независимости я обхожу примерочные и вдруг замечаю в отделе клетчатых рубашек Джея Прасада. С самыми зловредными намерениями я подкрадываюсь к нему со спины и тыкаю его в бок. Джей подскакивает на месте и резко разворачивается ко мне. — Таш! — смеется он. — Черт, я думал, ты обвинишь меня в краже. Я окидываю взглядом зеленую в белую клетку рубашку, которая уже на нем: — Думаю, если ты вынесешь на себе одну из наших рубашек, никто и не заметит. — Ты же сотрудник, тебе нельзя говорить такие вещи! — Я работаю тут третье лето и могу делать все, что захочу. Джей смеется в ответ и спрашивает: — Ты скоро заканчиваешь? Я смотрю на часы, хотя могла бы этого не делать. Я и так знаю, сколько времени. Посетителей сегодня мало, так что я проверяю время каждые пару минут, как будто от этого секундная стрелка решит ускориться. Мама бы сказала, что я излишне суечусь и не стремлюсь к просветлению. — Пара часов осталась, но начальник не будет злиться, если мы поболтаем. Сам видишь, тут почти пусто, — я обвожу рукой пустое помещение, на заднем плане в миллионный раз играет Walking on Sunshine. — Ищешь что-нибудь конкретное? — спрашиваю я, стараясь не выходить из образа продавца. — А тебе идут клетчатые рубашки. — Как же без них? — отвечает Джей. — Как синие джинсы. Они идут всем и вся. Я с ним не согласна, но улыбаюсь, как нас научили перед приемом на работу, — как бы говоря: «Да, скупи-ка весь ассортимент!» — Не знал, что ты здесь работаешь, — добавляет друг. — Как я умудрился? Казалось бы, должен был уже знать. Я пожимаю плечами: — Похоже, мы последнее время говорим только про сериал. — Ага. Кстати, я тебе говорил уже, что получил несколько писем от продюсеров веб-сериалов? Ничего сверхъестественного, просто просьбы выслать резюме и фотографии. Они все, конечно, живут где-то далеко, один из Онтарио, другой где-то в окрестностях Лос-Анджелеса. Оба написали, что согласны провести прослушивание в формате видео, если я вдруг захочу переехать. Ну и я такой: «Эй, ребят, я что, профессиональный актер с бездонным кошельком?» Кажется, они не понимают, что большая часть из нас еще даже школу не закончила. Но мне польстило. — Ничего себе. — Я только пытаюсь переварить тот факт, что команда какого-то крутого сериала из самого Лос-Анджелеса попросила у Джея фотографию. А он уже меняет тему: — В Орландо правда поедете только вы с Джорджем? — Да, — при этом я стараюсь сохранить спокойное лицо и не выдать своего недовольства. Недовольство — это непрофессионально. — Понятно. Как собираетесь экономить? Может, возьмете один номер на двоих? — Джей! — Что? — невинно спрашивает он. — Ты же знаешь, от ненависти до любви один шаг. Противоположности притягиваются, все дела. Он же красавчик, а теперь к тому же еще и знаменитый. — Я сама сделала его знаменитым, — надменным тоном произношу я. Как бы побыстрее сменить тему? Иногда мне кажется, что Джею можно рассказать всю правду и он нормально ее воспримет. Он знает, каково не оправдывать всеобщих надежд и ожиданий. Но чаще всего думаю, что признаться ему будет хуже, чем наступить на больную мозоль. Как можно выставлять напоказ свою незаинтересованность в сексе, когда Джею приходится отстаивать право на любые проявления своей ориентации? Это будет не слишком деликатно. В конце концов, мне-то никто не говорит, что мне нельзя вступать в брак и что я буду гореть в аду. В девятом классе я вступила в школьный альянс геев и гетеросексуалов. Тогда я представилась «союзником». На одном из прошлогодних собраний Тара Роудс заметила: «Союзники это важно. Без них альянс не был бы альянсом, а значит, не было бы буквы „А“ во всех наших аббревиатурах!» (прим. пер.: сокращение LGBTQIA включает слово «asexual», но многие считают, что это значит «ally» — союзник). Мне тогда захотелось встать и закричать: «Эта буква расшифровывается иначе! Я здесь, я существую, и запуталась во всем не меньше вашего!» Но я, конечно, промолчала, потому что мне не хотелось раскрывать свою тайну в школьном классе, который пах средством для мытья доски. А неосторожная фраза Тары беспокоила меня еще много месяцев. Из-за нее мне казалось, что никто не признает существования людей вроде меня. Что мы как бы не в счет. А если нас даже в этом чертовом альянсе не принимают всерьез, куда мне с этим пойти? — Таш? — я молчала так долго, что Джей перестал улыбаться. — Прости, не хотел тебя смутить. — Все в порядке, я просто думала, что было бы и правда гораздо дешевле делить с кем-нибудь комнату. Только… ну, не с Джорджем. Знаешь, Тони одно время тоже хотел поехать, но, похоже, предпочел купить новый синтезатор. — Да, он любит музыку, — Джей внимательно рассматривает стойку с шарфами, стоящую прямо у меня за плечом. — Дже-е-ей, — неуверенно тяну я, — слушай, это, конечно, совершенно не мое дело, но… Джей кривится: — Я не хочу говорить… о… ну, об этом. Я быстро киваю: — Хорошо. — Просто… ты — подруга Джек, а он — ее бывший, так что мне неудобно обсуждать это с тобой. Он совершенно прав. Не знаю, зачем я вообще подняла эту тему. Вернее, вот зачем: каждый раз, когда Джей и Тони играют в одной сцене, Джей становится похож на маленького большеглазого щеночка, который ждет, что Тони погладит его по голове и назовет хорошим мальчиком. Даже на записях, как бы Алекс и Вронский ни наседали друг на друга, в глазах Джея плещется капелька тоски. Может быть, ее видно только мне. Так или иначе, смотреть больно. — В смысле, он мне правда очень нравится, — продолжает Джей, хотя мы, вроде, уже договорились этого не обсуждать. — И, думаю, все, кроме него, давно все поняли. Но я не хочу испортить нам съемки. Я обожаю Джек, она реально крутая. У нас и так та еще путаница творится со всей этой сетевой шумихой, уходом Клавдии и Джорджем… ну, с Джорджем всегда сложно. Он очень точно перечислил все мои поводы для бессонницы. — Знаю, знаю, — продолжает Джей, хотя я его за язык не тяну. — Еще я просто боюсь, что Джек меня убьет. Мне иногда кажется, что она из тех, кто способен совершить убийство и не попасть под подозрение. — Она может, — не подумав, соглашаюсь я. Лицо Джея перекашивает почти до неузнаваемости. — Слушай, ты прав, — добавляю я. — Это правда слишком странно. Джей запихивает рубашку обратно на полку. — У них с Тони все было всерьез? Я вспоминаю все наши с Джек долгие телефонные разговоры за месяцы, пока они встречались, все ее слезы и восторги. Я вспоминаю всю музыку, которую Тони кидал ей, а она, соответственно, кидала мне. Все песни о любви, которые Тони посвятил ей, и все песни о расставании, которые она написала о нем. Вспоминаю тот декабрьский вечер, когда Джек поздно-поздно зашла ко мне, заползла в постель и рассказала, что они с Тони впервые спали вместе. Через два месяца они расстались. — Ну, ты видел их, когда они встречались, — отвечаю я наконец. — Это все-таки другое. Вы никогда не теряете делового настроя во время съемки. Отрадно это слышать. Мы всегда стремились к профессионализму. Все эти месяцы после расставания Джек и Тони, как правило, просто игнорировали друг друга, а не ругались на глазах у всей команды. — Тогда да, я бы сказала, что у них все было всерьез. Почти дело жизни и смерти. — Может, вопрос? — В смысле? — Кажется, правильно говорить «вопрос жизни и смерти». — Плевать. — Не совсем. — Джей, может быть, тебя интересуют наши шарфы? Ты как-то подозрительно долго на них смотришь. — Что? А, нет, прости, — Джей мотает головой и проводит рукой по лицу. — Прости, нам, наверное, действительно не надо это обсуждать. Я тыкаю пальцем ему в щеку: — Так и прекрати это обсуждать. На лицо Джея возвращается долгожданная улыбка. — Надо бы почаще видеться. В смысле, кроме съемок. Я так скучаю по временам, когда мы виделись просто так… — Я тоже. Что-то мы совсем забегались с этим сериалом. — Включи это в расписание съемок. Обязательные сеансы простого общения. — Хм, как заманчиво… Джей не обращает внимания на мой сарказм и с обаянием кандидата в президенты произносит: — Если веселье не идет к тебе, иди к веселью! — Надеюсь, однажды кто-то напишет это на огромной мраморной доске и подпишет твоим именем. Джей берет одну-единственную клетчатую рубашку: — Думаю, я готов расплатиться. Я натягиваю деловое лицо и одобрительно киваю: — Прекрасный выбор. Вам в ту сторону.* * *
— Бабушка, ты нас слышишь? Изображение на экране дрожит и пропадает, голос бабушки Янг вырывается из колонок хриплыми рваными порциями. Иногда ее слова сложно разобрать из-за новозеландского акцента, но сегодня всему виной чисто технические проблемы. Мы проговорили по скайпу с дедушкой и бабушкой Янг уже около часа, и вдруг изображение замерло. Сегодня мы сидим перед компьютером втроем. Клавдия ушла из дома до ужина, никого не предупредив, и лично я страшно на нее зла. Клавдия знала, что мы собираемся им звонить. Знала и сознательно сбежала. Я считаю, что дедушка с бабушкой это святое, потому что они старые и нельзя сказать наверняка, не станет ли этот разговор последним. Целуя бабушку Зеленку в щеку на парковке в «Олив-гарден», я не знала, что целую ее в щеку последний раз. Это был совершенно обычный вечер. Бабушка Зеленка обняла меня за талию и наказала мне быть хорошей девочкой, а потом они погибли в автокатастрофе по пути домой. Так что этим самым вечером Клавдия может лишиться последнего разговора с бабушкой и дедушкой Янг. Я тоже не писаю кипятком от новостей про ребенка, но я не собираюсь отыгрываться на дедушке с бабушкой. Я пытаюсь отбросить свою обиду: не то чтобы Клавдия этого не заслуживала, просто я не хочу, чтобы злость отражалась у меня на лице. Хотя, конечно, при таком соединении дедушке с бабушкой еще повезет, если они рассмотрят, где я стою. — Мам? — кричит моя мама в сторону экрана. — Мам, если ты нас слышишь, мы сейчас отключимся и попробуем снова. Когда она нажимает на отбой, папа молитвенно складывает руки и умоляет: — Можно мы скажем, что у нас интернет вырубился? В этом еще одно большое различие моих родителей. Мама обожает длинные разговоры. Она расспрашивает о всяких мелочах, вроде того, что дедушка с бабушкой сегодня делали и что они едят на завтрак. Она спрашивает, как они себя чувствуют, и что они об этом думают, и как относятся к этим мыслям. Папа тоже любит поговорить, но он предпочитает громкие, оживленные разговоры о спорте или политике. Когда мы созваниваемся с дедушкой и бабушкой, инициатива, понятно, принадлежит маме, так что мы говорим долго и с удовольствием, не говоря ни о чем конкретном и не приходя ни к каким выводам. Они уже знают про мамину беременность, так что минут двадцать разговор был довольно интересным — хотя я сидела и тихо закипала, потому что как они могут обсуждать нового внука так, будто это не страшное несчастье? Но после этого напряжение пошло на спад, и к тому моменту, как пропала связь, бабушка уже жаловалась на мозоль на левой пятке. Я стойко переношу этот вынос мозга просто потому, что, опять же, дедушка с бабушкой это святое. Ну и еще чуточку ради мамы, потому что она все время повторяет, что это по ее вине мы так плохо знаем дедушку с бабушкой. Мы говорим с ними по скайпу и приезжаем на две недели каждые пять лет. Вот и все. И маму это беспокоит. Настолько, что по ночам она тихо плачет, сидя перед телевизором. Она перезванивает и говорит папе: — Ты можешь в любой момент пожелать им спокойной ночи и уйти к себе. Думаю, они не будут возражать. — Конечно, не будут, — ворчит папа. — Твоя мама будет слишком занята разговором о мозолях, чтобы заметить хоть что-то. Они все еще не берут трубку. — Может быть, у них нет интернета, — предполагаю я. Папа радостно кивает: — Интернет погиб геройской смертью! Мама вздыхает: — Ян, иди уже наверх. Я за тебя попрощаюсь. У папы лицо ребенка, который только что услышал, что сегодня не будет уроков. — Да иди уже, — мама шлепает его по локтю. — Ты сделал свое доброе дело. Папа взлетает по лестнице, где его ждет спальня и несколько часов спортивного канала. — Мужчины… — вздыхаю я. — Никакого терпения. Мама смотрит на меня с укором, как бы говоря: «Вообще-то это не так, но в данный момент, увы…» Тут дедушка с бабушкой наконец поднимают трубку, и на сей раз их видно гораздо лучше. — Бабушка, ты нас слышишь? — снова спрашиваю я. Бабушка Янг улыбается в камеру: — Да, прости, дорогуша, Джон решил перезапустить программу. Эти новые технологии — и дар, и проклятие, так ведь? Я от души киваю.* * *
Клавдия возвращается домой после полуночи. Я еще не сплю: мы с Фомом обсуждаем последнюю серию «Бурь Таффдора», в которой пролилось немало крови и слез. Я набираю: «Одни только титры можно смотреть на повторе целый день», отправляю и тут же слышу тихий стук шагов по лестнице. Я быстро печатаю: «Прости, надо отойти», слезаю с кровати и бегу к двери. Мне удается поймать Клавдию в коридоре. Как дикое животное, я бросаюсь на Клавдию, хватаю ее за локоть и вцепляюсь в него ногтями. Сестра вскрикивает, вполголоса чертыхается и стряхивает мою руку: — Чего тебе надо? Чем ты вообще думала? — Это ты чем думала? — набрасываюсь на нее я. — Ты пропустила разговор с бабушкой и дедушкой! Это было невежливо! В воздухе витает какой-то смутно знакомый, но совершенно неуместный запах. Обычно я чую его, когда гуляю по пригороду или иду по школьной парковке. Это запах сигаретного дыма. От Клавдии пахнет куревом! — У нас с Элли и Дженной были другие планы, — отвечает сестра. — Надо было их отменить. Семья это святое, а с Элли и Дженной ты года через три и разговаривать-то, может, перестанешь. Лицо Клавдии переполняет презрение. Это выглядит отвратительно, так даже герои мультфильмов не смотрят на своих заклятых врагов, не то что одна сестра на другую. — Ты ничего не знаешь о моей жизни! — шипит Клавдия. — Слушай, я тоже на них обижена, но не всеми вещами можно бросаться. И я бы на твоем месте не вела себя так с людьми, которые, между прочим, будут платить за твое высшее образование. — Всего одну восьмую суммы! — выплевывает Клавдия. — И я пахала как проклятая, чтобы заслужить стипендию! — Так или иначе, за мое обучение в Вандербильте они платить не будут вообще. — Да ладно тебе, Таш, ты в Вэнди даже не пройдешь. Спустись уже с небес на землю! Теперь уже на моем лице написана уродливая злоба. Меня трясет. Так бы и выцарапала ей сейчас глаза! — Ты же понимаешь, что все это на самом деле значит? — спрашивает Клавдия, и у нее изо рта идет еще один знакомый, но непривычный аромат. — Знаешь, что мама хочет этим сказать? Что мы с тобой — ее неудача. Что мы выросли не такими, как она хотела. Так что она хочет попробовать еще разок. — Ты ничего не понимаешь! — шепчу я, хотя она высказала вслух то, о чем я много раз думала. — Это опасно и безответственно с точки зрения денег, и если ты собираешься плыть по течению только ради гармонии или в какую там буддистскую лабуду ты все еще веришь… — Я не плыву по течению! — Ну, значит поплывешь. Ты же готова на все, лишь бы мама была тобой довольна. Ты же такая подлиза! — Да ладно? Ты учишься на отлично, занимаешься машиностроением, как дедушка, смотришь с папой спортивный канал и получаешь стипендию за миллион всевозможных заслуг — и это я еще подлиза? — Ладно, как хочешь, ври себе еще и об этом, раз уж ты уже врешь себе о том, что попадешь в приличный университет! Мы говорим слишком громко. Сначала мы беседовали сердитым шепотом, а теперь уже орем друг на друга. Я вдруг замечаю, что в дверях родительской спальни стоит мама. Сколько она там простояла? Клавдия замечает, куда я смотрю, оборачивается и застывает. — Девочки, — обычным своим ангельским голосом произносит мама, — уже давно пора спать. Как будто она ничего не слышала. Как будто единственная проблема в том, что мы не спим после полуночи. Договорив, мама разворачивается и закрывает за собой дверь. Клавдия начинает говорить, но я не собираюсь ее слушать. Я хлопаю дверью спальни и сползаю по ней, пытаясь обдумать то, что только что услышала. Клавдия сама не понимает, о чем она говорит. Подлиза здесь она. Она всегда такой была. Каждое лето она занималась волонтерством и работала над проектами в кэлхаунском кружке физики. Она часами готовилась к вступительным экзаменам, сидела с чужими детьми и налаживала отношения с соседями. Она, в конце концов, много времени проводила с семьей. Она так старалась быть идеальной девочкой, что, кажется, превысила все допустимые лимиты и стала просто святой. По крайней мере, так было до этого лета. Не знаю, во что они с Элли и Дженной решили влипнуть, но, в конце концов, она взрослый человек. Если ей хочется устроить себе встряску, тогда пускай, она, наверно, этого заслуживает. Но вести себя как последняя сволочь вовсе необязательно. У меня из головы не идут ее слова про Вандербильт и выражение маминого лица, когда она услышала, какие ужасные вещи мыдруг другу кричим. Когда я уже лежу в постели, мне приходит в голову, что все эти годы я считала Клавдию идеальной дочерью. Лучшей из нас двоих. Королевой нашего семейства. Но теперь я уже ни в чем не уверена. Кажется, годы ее правления подошли к концу. Мне даром не нужна ее корона, вот только Клавдии, похоже, позарез понадобилось ее сбросить.13
— Стой, мы что, опять злимся на Клавдию? Мы с Джек и Полом сидим под горкой в Холли-парке и готовимся к нашей ежегодной гонке горящих задниц. Эта традиция появилась в четвертом классе. Правила просты: жарким летним днем мы садимся на железную горку голыми ногами и сидим там столько, сколько можем. Тот, кто продержится дольше всех, собирает дань с проигравших. В начальной школе ставка была по доллару с каждого, теперь — двадцать долларов и целый год почета, славы и права гордиться собой. Джек щедро мажет ноги увлажняющим лосьоном: она утверждает, что именно благодаря ему она побеждает последние два года (я со средней школы не выигрывала). — Мы не злимся, — отвечаю я. — Мы просто… выведены из себя. — Серьезно? У нас даже тон злобный. — Почему мы говорим о себе «мы»? — Мы не знаем. Я вздыхаю: — Она считает меня предателем, потому что я смирилась с пополнением в семье. Как будто у меня был выбор! — Я уже излагала свой гениальный план, — отвечает Джек. — Ты имела глупость отказаться. — Ты про то, чтобы заключить сделку с дьяволом, сделать моего будущего братика или сестричку Антихристом и доказать родителям, что они неправы? — В твоих устах это звучит слишком мрачно. Я не рассказывала друзьям, что Клавдия сказала про Вандербильт. Слишком больная тема. Пол лежит на боку, так что его длинные ноги высовываются из-под горки. Он набирает горсть песка, поднимает руку над головой и провозглашает: — Сколько вы заплатите мне, чтобы я это съел? — И это мой брат… — закатывает глаза Джек. — Может, и нет. Может, я — Антихрист! — он размахивает полной ладонью песка над головой и кричит: — Посмотри, Дэмиен! Это всё для тебя, Дэмиен! — Я бы поймала тебя на слове, будь это обычный песок, — замечаю я. — Но эта адская смесь, наверно, потоксичнее Чернобыля будет. Вряд ли здесь подметали или насыпали новый песок хоть раз со времен Вьетнамской войны. Как думаешь, сколько собак здесь с тех пор нагадило? — И сколько маленьких детей здесь пописало? — с энтузиазмом подхватывает Джек. — И сколько сигаретных бычков тут лежало? — И сколько птиц здесь спаривалось? — Хватит, хватит, я проникся! — Пол молниеносно оттягивает ворот футболки Джек и ссыпает весь песок ей за спину. Джек не визжит, не вопит имя Пола и не набрасывается на него с кулаками. Она холодно, с угрозой смотрит на брата и произносит: — Я убью тебя. Сегодня я задушу тебя во сне, Пол Маркус Харлоу. Мне внезапно становится тоскливо. Даже сейчас, когда Джек замышляет братоубийство, я вижу, как они с Полом друг друга любят. Они понимают друг друга, как лучшие друзья. От этого зрелища мне грустно и немного завидно. По-хорошему, у нас с Клавдией должно было быть точно так же. Наша разница в возрасте еще меньше, к тому же, мы обе девочки. Мы должны были стать прекрасными подругами. Мы должны были знать все секреты друг друга, меняться одеждой и делиться сердечными тайнами. Но у нас почему-то не вышло. И никогда не выходило. Наверно, мы просто слишком разные. Пока Клавдия занимается школьным самоуправлением, я тусуюсь в театральном кружке. Пока Клавдия решает уравнения, я пишу сценарии. Клавдия получает стипендию Вандербильта, я… быть может, «Золотую тубу». Знаю, я не в силах это изменить, но иногда мне хочется сойтись с ней получше. Чтобы ее можно было обнимать, грозить ей и подкалывать так же запросто, как выходит у Джек с Полом. Те несколько месяцев, когда Клавдия играла Долли, мне казалось, что мы можем стать ближе друг к другу. Что у нас наконец-то появились общие интересы. Мы проводили вместе больше времени, чем обычно, и радовались этому. Но, видимо, радовалась я одна, потому что теперь Клавдия говорит, что съемки только отнимали у нее кучу времени и нервов. Вот вам и сестринское взаимопонимание. Джек не успевает додумать, что еще она сделает с Полом, потому что на нас набрасывается выводок маленьких детей. Их пятеро, и, судя по пятнам зеленой глазури на щеке у одного из них, они празднуют чей-то день рождения. В наше убежище вторгается девочка от силы лет шести и упирает руки в боки. — Вы слишком ста-а-арые, чтобы здесь сидеть! — заявляет она, тыкая в нас пальцем. — Детская площадка — для детей! Таковы правила! — Мы еще не закончили школу, — улыбается Пол, — так что, наверно, сойдем за детей. — Не-а! — девочка топает ножкой. На ней кроссовки с подсветкой, и от движения вокруг носка сверкают сине-зеленые вспышки. А вот стоящему рядом с ней мальчику, похоже, плевать на это вопиющее нарушение правил: — Хотите с нами поиграть? — спрашивает он. — Мы играем в догонялки, и я вода, но, так уж и быть, я дам вам пять секунд форы. К его футболке с трансформерами пришпилен большой синий значок с надписью «Именинник». — Ой, Пол просто обожает догонялки! — радуется Джек. — Он точно с вами сыграет! — и со злорадной улыбкой тыкает Пола в колено. Тот и бровью не ведет. Выбирается из-под горки, поднимается на ноги и стряхивает со спины песок. — Пять секунд, говоришь? — спрашивает он. Мальчик внимательно оглядывает Пола. — Хм-м, — протягивает он, потом изо всех сил хлопает Пола по спине и вопит: — Ты вода! Пол ревет, как разъяренный медведь. Дети визжат от радости и ужаса и бросаются врассыпную. Пол оглядывается на нас и показывает Джек язык: — Ха! Теперь я с крутыми ребятами! Он трогается с места, преувеличенно замедляя бег, и старательно промазывает, не задевая детей. Я смотрю на Джек и качаю головой. — Чего? — спрашивает подруга. — Он отрывается на полную катушку! — Наверно, родителям именинника будет очень интересно, почему за их детьми гоняется какой-то левый парень. Джек то ли фыркает, то ли хрюкает: — Мне напомнить тебе, что он увел всех моих клиентов, когда я работала нянькой? Родители в нем души не чают! — Чего так уныло? Ты же ненавидишь сидеть с детьми! — напоминаю я. С этим сложно поспорить. У Джек неподходящий для няньки темперамент. Она категорически не согласна улыбаться детям, приседать, чтобы посмотреть им в глаза, или спрашивать, какой у них любимый предмет в школе. Моя подруга считает детей уменьшенными взрослыми, которые как следует выпили, и если они отказываются вести себя логично в ее присутствии, значит, не заслуживают ни ее внимания, ни, тем более, заботы. Так что она бросила эту затею три года назад и все свободное время либо работает в Petco, либо лепит кукол. — Ничуть не уныло! — отвечает она. — Я просто сказала, что все мамы любят таких, как он. Следующую минуту мы с улыбками наблюдаем, как Пол с детьми носятся по площадке. Пол идеально вписался в компанию и с радостным гиканьем лавирует между спортивными снарядами, размахивая руками, как пропеллер. — Повезло детям, — заключает Джек. — Если их родители решили праздновать на детской площадке, вечеринка, наверно, была так себе. Я оборачиваюсь к ней. Давно хотела задать один вопрос, который копался у меня на задворках сознания уже несколько недель. Причем это так просто не спросишь, надо подготовить почву десятком откровенно наводящих вопросов. — Так что, ты все еще собираешься на концерт Chvrches? — кладу я первый слой фундамента. Джек смотрит на меня так, будто ничего глупее в жизни не слышала: — Еще бы, билет-то был дорогой. — Ладно, хорошо. Просто… я просто не хочу, чтобы тебе было некомфортно. Если не хочешь ехать, все в порядке. Я могу даже остаться с тобой, — а вот и кривенький второй слой. — Какого черта, Таш? Естественно, я поеду. Только из-за того, что мы с Тони расстались… ты ведь на это намекаешь? На то, что это была его идея? Или на то, что мы с ним записывали кавер на Chvrches? — Да, типа того. Строитель из меня отвратительный. — Ты раздуваешь много шума из ничего. У меня все хорошо, понимаешь? Мы с ним нормально друг к другу относимся. — Ты с ним не разговариваешь, — видя, что Джек собирается возразить, я быстро продолжаю: — Ну правда же, почти никогда. Если речь, конечно, не о съемках. Ты даже не садишься рядом с ним. Я несколько раз видела, что ты выходишь из комнаты, как только он заходит. Так что не говори мне, что все в полном порядке. Джек яростно разводит руками: — Что ты хочешь от меня услышать? Что я предпочла бы не общаться с ним каждую неделю? Да, предпочла бы. Что между нами до сих пор не все гладко? Да, не все. Но, можно подумать, у меня есть выбор. Он — часть состава, а мы, в конце концов, профессионалы. — Слушай, что это слово вообще значит? — Будто я знаю, — уставившись в землю и морщась, Джек добавляет: — Знаешь, что меня бесит? Сериалы. Да, конечно, все знают, что они не имеют ничего общего с реальной жизнью. Они нужны затем, чтобы грустные, усталые люди смотрели их, придя домой с работы, и чувствовали себя чуточку менее паршиво. Но они могли бы хотя бы честно изобразить расставания. По крайней мере, нормальные расставания. Я все понимаю, у них ограниченный бюджет и нельзя так просто поменять всех главных героев. Но в конце концов все начинают встречаться со всеми, и, когда они расстаются, никто никуда не уходит. Они просто тусуются в той же компании, что бы ни случилось. Это какое-то извращение. Так не бывает. Если вы расстаетесь, дальше каждый идет своей дорогой. В девяти случаях из десяти оставаться с бывшим друзьями не стоит. Потому что вам всегда, всегда будет тяжело нормально общаться. — Ты взяла эти цифры с потолка, — отвечаю я. — То есть крупным телекомпаниям можно снимать дебильные любовные истории, а мне нельзя придумать пару чисел? — Ты хочешь сказать, что «Несчастливые семьи» похожи на мыльную оперу? — Я хочу сказать, что все в порядке, но мне не терпится уже закончить снимать. — Понятно. — Так что хватит волноваться по пустякам. — Ладно, — но раз уж мы подняли эту тему и вряд ли захотим в ближайшее время поднимать ее снова, я поспешно спрашиваю: — Может быть, мне удалить ваши видео? — Зачем? — Вдруг тебе неприятно, что они висят у всех на виду. Вы там… проявляли свои чувства. Сочетание потрескивающего синтезатора Тони и горлового вокала Джек привлекало подписчиков, но самой милой фишкой их видео было то, что они никогда не скрывали своих отношений и даже целовались в кадре после песни о любви, которую Тони посвятил Джек. На ее месте я бы немедленно все поудаляла. — Это все еще хорошая музыка, — отвечает подруга. — Перемены в наших отношениях не влияют на качество звука. Подумай хорошенько: куча ребят из музыкальных групп встречалась и расставалась. Джек и Мег Уайт, Гвен Стефани и Тони Канэл. Они и не подумали сносить отовсюду записи, которые сделали, пока встречались. Если ты музыкант, ты не имеешь права успокаиваться таким образом. Я медленно киваю, не зная, что ответить. Джек — корифей мира музыки, а я — всего лишь невежда. Я пытаюсь сменить тему: — Как ваш папа? — Говорит, что нормально. Пару недель назад мистер Харлоу прекратил жаловаться на головные боли. Как бы домочадцы ни просили его, он отказывается идти к врачу. Вся их семья тревожится, но плановый осмотр назначен только на следующий месяц, и, если и есть повод для волнения, надеюсь, врачи успеют его обнаружить. — Поберегись! Я сдвигаюсь в сторону; Пол тут же ныряет под горку и садится, заложив руки за голову. — Эй! — кричит именинник, прыгая в нашу сторону. — Эй, это нечестно! — Все честно! — Пол все еще закрывает голову руками, как будто боится шестилетки. — Я тебя догнал, так что теперь все вернулось на круги своя и можно продолжать без меня. Ты — вода. Я — концы в воду. — Не-е-е-ет! — визжит девочка с косичками. — С тобой весело! — Мне надо веселиться с этими двумя неудачницами, — отвечает Пол, указывая на нас с Джек. — Простите, мы уже договорились играть с ними. Вокруг нас собрался целый рой грустных детей. — Боже, — бормочет Джек себе под нос. — Какая-то «Деревня проклятых»! — Пожа-а-а-а-алуйста! — надувается именинник. — Поиграй с нами еще пять минуточек! — Простите, дети, я старый и уже устал. Пара детей начинает реветь, но тут Джек высовывает голову из-под горки и монотонным, неживым голосом произносит: — Я ведьма, и прокляну вас, если вы сейчас же не пойдете прочь. — Ты не ведьма! — кричит девочка с косичками. — Мама сказала, ведьм не бывает! — Твоя мама лжет. Таш, прекрати! — Джек зловеще перебирает пальцами перед лицом девочки. — Ты же не хочешь испытать на себе мой гнев? Девочка с косичками, кажется, ей не верит, но именинник неловко пятится назад. Неожиданно он срывается с места с воплем: «Я вода!» — и про Пола все забывают. — Ты невозможна! — упрекаю я Джек. — Нельзя говорить девочкам, что их мамы врут. — Все родители врут, — парирует подруга. На этих словах Пол хмурится и кидает в нее еще горсть песку. — Настало время горящих задниц! — провозглашает он. — Солнце в зените. Пусть победит сильнейший! Мы садимся. Джек выигрывает в третий раз подряд. Восемнадцать секунд непрерывного контакта кожи с раскаленным металлом. — Я трехкратный чемпион! — ревет она и принимается ощупывать ожоги на бедрах.* * *
На следующий день я сижу у Джек. Она монтирует видео, а я читаю комментарии к последней серии — «Анна переступила черту». Завтра мы с раннего утра снимаем в столовой у Харлоу, так что я решила там же и переночевать. Уютное молчание нарушают только клики мыши, но я вдруг замечаю, что Джек хмурится, рассматривая что-то на экране. — Что случилось? — спрашиваю я, опасаясь, что у нас какие-то проблемы с материалом: нет ни одного пристойного кадра с нужного угла или какая-нибудь большая дыра в сюжете, которую нечем заткнуть. — Ничего, — отвечает она и хмурится еще сильнее. Я подвигаюсь поближе и заглядываю ей в экран: — Точно? Джек закрывает экран руками, чтобы я ничего не увидела. — Да, — похоже, она взволнована сильнее обычного. — Все хорошо. — Тогда почему ты закрываешь экран? — я пытаюсь оторвать ее пальцы от ноутбука, но терплю поражение. — Ладно, — произносит подруга. — Только обещай, что не будешь психовать. — Показывай уже! Джек отнимает ладони от экрана. Там светится пост из Тамблера. Длинный такой пост. — А вот и хейтеры пожаловали, — произносит подруга.* * *
Есть что-то нездоровое в том, чтобы раз за разом прокручивать у себя в голове какие-нибудь фразы, даже если речь идет о чем-то приятном. Даже когда ты перестаешь специально повторять те или иные слова, они уже вертятся в сознании на автомате, пока не протрут в мозгу дыру. У меня так уже бывало с тем самым видео Тейлор Мирс и с парочкой сообщений от Фома. Некоторые слова и фразы крепко заедают в мозгу и жизнерадостно колесят по извилинам взад-вперед, сводя меня с ума. И это я еще про хорошие слова говорила. С плохими все куда как хуже. Я читаю пост из Тамблера раз, другой, третий. Потом наконец реагирую и начинаю говорить все быстрее и быстрее. Я уже несу полный бред, когда в комнату заходит Пол с баскетбольным мячом в руке. У него красное лицо, а волосы забраны в хвост. От него пахнет потом и солнцем. Джек прерывает мой монолог фразой: — Даже не думай сейчас трогать мою мебель! Только пол. Ее брат послушно бросает мяч и падает на пол. — На что мы злимся в этот раз? — спрашивает он. — Какой-то идиот, которому нечего было делать, решил написать критический разбор «Несчастливых семей». Блин, чувак, я бы поглядела, как ты будешь ставить сериал без денег и с кучей всяких организационных проблем. А еще, кажется, он не понял, что мы еще даже школу не закончили, так… Что, Джек? У подруги такой вид, как будто она с трудом сдерживает смех. — Обожаю, когда ты хочешь кого-нибудь убить, — говорит она. — Тебе идет. От этого я злюсь еще сильнее, вспоминая, что так никогда не достигну просветления. Мне надо как-то от всего этого абстрагироваться, успокоиться и все обдумать. — И что этот человек такого сказал? — спрашивает Пол. — И почему, кстати, «он», а не «она»? — А почему нет? — развожу я руками. — Эй! — подхватывает Джек, ущипнув меня за колено. — Вообще это нечестно. И девочки, и парни умеют быть отвратительными. Она перегибается через край кровати и ставит ноутбук Полу на грудь. — Читай сам. То, что под ником silverspunnnx23. Пол почему-то решает, что его попросили зачитать текст вслух, прочищает горло и заново произносит то, что уже отпечаталось в моем мозгу: «Окей, я, кажется, здесь в меньшинстве, но какого фига все вокруг так одержимы этими чертовыми „Несчастливыми семьями“? Ну похвалила их Тейлор Мирс, но мы же все знаем, что в последнее время у нее во влогах одно сплошное дерьмо, потому что она уделяет все свое внимание новому проекту. По-моему, пока что все очень скучно и притянуто за уши. Чтобы никто не сказал, что у меня просто плохое настроение, я перечислю все косяки, которые раздражали при просмотре. Давайте взглянем: Актерская игра. Ну ладно, актеры еще ничего, но все слова звучат абсолютно неубедительно. Автор сценария явно старался сохранить отсылки к оригинальному тексту, но у него не получилось. Сюжет. Неужели только мне кажется, что никто до сих пор не сделал римейк „Анны Карениной“ не просто так? Это. Просто. Глупо. Ишь на что замахнулись. Толстой не писал милых любовных историй. Он написал великий роман с огромной социально-политической подоплекой, а где она здесь? Я не говорю, что веб-сериал должен быть таким же насыщенным и глубоким, как роман. Эти сериалы вообще, как правило, просто куски вторичных розовых соплей. Но одно дело — адаптировать под веб-сериал какой-нибудь отвратительный готический роман, а другое — замахнуться на русского классика! Надеюсь, господа сценаристы уже осознали, что откусили больше, чем смогут проглотить. Кевин. Черт, даже говорить ничего не буду. В жизни не пойму, что в этом пейринге привлекательного. Он и в книге-то не очень, а здесь — просто пшик. Левин — сопливый угловатый богатенький рохля, которому нравятся растения. К тому же, актер, который его играет, чересчур смазливый. Китти просто никакая, у нее нет ни одной яркой черты, кроме того, что она балерина. Но даже так она заслуживает большего, чем Левин. Не понимаю, как кто-то может радоваться, что эти двое сошлись. Просто. Как? Вывод: что за хрень? Серьезно, это единственная мысль, которая у меня возникает, когда мою ленту засоряют восторженными воплями в адрес этого в лучшем случае посредственного сериала. Остается надеяться, что это пройдет и лихорадка под названием #ЧетвергКевина скоро минует». Пол захлопывает ноутбук и тянется обеими руками себе за спину, возвращая его Джек. — Неприятно, — замечает он, потом тянется к кучке свежеслепленных кукол, хватает Эмили из «Трупа невесты» и Джека Скеллингтона и заставляет их вяло вальсировать у себя на животе. — Я бы очень, очень хотела посмотреть, как это создание придумает, снимет и раскрутит веб-сериал, — отвечаю я. — У него что, смысл жизни — чужие слезы и негатив? Ему что, делать больше нечего, кроме как смешивать с грязью людей, которые пытаются… пытаются создать что-то настоящее? — Слушай, Таш, убавь пафос, ладно? — Джек снова открывает ноутбук. — Мы снимаем «Несчастливые семьи», потому что нам это нравится, а не потому, что нам заказали расписать Сикстинскую капеллу. И это могла написать женщина. Наверняка это женщина. — Кем бы это существо ни было, оно возмутительно. И ты видела репосты? Кто будет репостить такие гадости? Это что же, нас ненавидят сотни людей? Я вспоминаю девять дислайков под моим первым влогом и начинаю плакать. — Эй! — Пол осторожно подносит к моему лицу Эмили. — Не надо плакать из-за всякой фигни. — Не тебе решать, из-за чего мне плакать! — кричу я, выбивая куклу у него из рук. — Как будто ты вообще знаешь, каково это — создавать что-то! Повисает пугающая тишина. Пол снова смотрит в потолок, но на его лице читается боль. Джек смотрит на меня во все глаза: — Боже, Таш, когда только ты успела стать такой стервой? Это вообще-то моя должность! — П-прости меня, — убито произношу я, слезаю с кровати и сажусь рядом с Полом. Я трогаю его за плечо — все еще липкое от прохладного пота. — Прости, я сказала полную чушь. Пол закрывает глаза: — Все в порядке. — Без плохих отзывов никуда, — говорит Джек. — Главное — не показывать это Джорджу. — Да уж, там много всякого, — соглашаюсь я, пытаясь стряхнусь с себя остатки дурных предчувствий. — И хватит об этом! — Джек поворачивает ко мне экран. — Лучше глянь на эту гифку. Она идеальна, правда же? Кто-то поймал три момента эпизода со скрэбблом: крупный план карточек с буквами, потом соприкосновение рук и наконец — поцелуй. Я киваю и улыбаюсь, но в голове произносится: «Ни одной яркой черты». Неужели это правда? Мы с Джек столько работали, чтобы Китти получилась милой, но естественной. Может быть, этого мало? Или Ева плохо играет? Или в чем дело? Что мы делаем неправильно? Поздней ночью Пол уходит к себе, а мы с Джек ложимся в кровать, но мой мозг отказывается выключаться. Перед моим мысленным взором по-прежнему летают слова: «абсолютно наигранно», «вторичный кусок соплей», «полный пшик». Битый час промаявшись бессонницей, я достаю из-под подушки телефон и пишу Фому: «Нас сегодня раскритиковали в пух и прах. Не посоветуешь, как перестать об этом думать?» Я не ожидаю ответа раньше утра, но Фом немедленно начинает печатать: «Это ужасно! Сочувствую, мне тоже немало грязи досталось. Просто постарайся отвлечься и ПРЕКРАТИ это перечитывать. А то будешь помнить в-е-ч-н-о». Я корчу рожу и набираю: «Поздно». «Все будет хорошо, — отвечает Фом. — Помни, всегда найдется кто-то, кому не нравится то, что ты делаешь. Критиковать — их право. Твое право — не сдаваться и продолжать творить прекрасное». Я улыбаюсь. По крайней мере, Фом считает, что мы творим прекрасное. «Спасибо! — печатаю я. — Вот честно, прямо на душе легче стало». «Обращайся. Сладких снов!» Я пялюсь на экран добрую минуту. Нормально ли, когда друзья желают друг другу сладких снов? Друзья мы с Фомом — или кто-то еще? Ни один из нас не произносил громких слов любви, но в последнее время Фом стал отвечать гораздо быстрее и мы стали гораздо дольше беседовать. На этой неделе я два раза засиживалась до трех часов ночи, потому что мы с ним обсуждали его идеи для новых выпусков влога и — моя любимая тема в последнее время — «Золотую тубу». «Ты когда-нибудь боялся церемонии? — спросила я пару дней назад. — Это, конечно, не „Оскар“, но иногда я об этом забываю». Фом тогда ответил: «Постарайся не нервничать. В прошлом году, когда меня первый раз номинировали, я тоже крепко себя накрутил, и я бы куда лучше провел время, если бы меня так не трясло». А потом добавил: «И если бы знал, что не выиграю, я бы не поехал, лол». «Чего так? — удивилась я. — Это все равно шикарный шанс завести новые знакомства». «Мне и старых хватает», — отозвался Фом. Наверно, так и есть. Фом гораздо лучше меня освоился в этом мире. В прошлом году «Голос из пробирки» выдвинули сразу в трех номинациях: «Лучший влог», «Почетный ботаник» и «Лучшая харизма». Он, конечно, ни одной не выиграл, но сам факт выдвижения дорогого стоит. Что ж, по крайней мере, меня будет колотить в три раза меньше. «Надеюсь, я хотя бы не расплачусь», — написала я тогда. И Фом ответил: «Не волнуйся, я захвачу побольше салфеток». Пока никаких серенад, но что-то определенно происходит. Что-то многообещающее. Похоже, Фом тоже чувствует, что после церемонии наши жизни не будут прежними. Либо все наши надежды оправдаются, либо окажется, что реальность не соответствует нашим ожиданиям. При одной мысли о встрече меня начинает колотить — не то от страха, не то от нетерпения. Интересно, а как представляет это Фом? Если все пойдет гладко, может быть, он захочет со мной целоваться? Или… захочет большего? Вполне возможно, он ни о чем таком не думает, так что совершенно ни к чему ему рассказывать. Как вообще сказать парню, который тебе нравится, что ты не хочешь с ним спать и, возможно, не захочешь никогда? Об этом не прочтешь ни в Cosmopolitan, ни в учебнике по ОБЖ. И не спросишь у Пола с Джек, это уж точно. Даже если я задам вопрос на форуме, никто не сможет подсказать мне, как именно это выразить, сообщением или вслух. «Фом, ты мне очень нравишься, но мое тело не хочет иметь ничего общего с твоим». Как сформулировать это, чтобы не звучало, как отказ? Чтобы он не решил, что я просто какая-то недотрога? Какому восемнадцатилетнему парню понравится это слышать? Кому это вообще может понравиться? Так или иначе, совершенно необязательно говорить ему сейчас. У меня есть время до самой «Золотой тубы», когда станет ясно, сбудутся наши мечты или разлетятся на тысячу кусочков.14
Я просыпаюсь от того, что на меня льется солнечный свет и поток ругани Джек. — Что тебе опять не нравится? — бормочу я, недовольно глядя на окно, на котором подруга как раз раздвинула шторы. — Вставай! — отвечает она. Я смотрю на часы. На них 8.52. Через восемь минут у нас запланировано начало съемок. Вчера я забыла поставить будильник, и Джек, кажется, тоже. — Джордж и Серена уже пришли, — сообщает она, стягивая спутанные волосы в хвост. — Черт, Джордж никогда нам этого не забудет. Да поднимай ты уже задницу, Таш! Этого не может быть. По крайней мере, такого ни разу не бывало. Мы с Джек всегда соблюдаем расписание и ведем себя как настоящие профессионалы. И вдруг — просто верх дилетантства! Я сбрасываю с себя одеяло и принимаюсь рыться в сумке. Успеваю достать шорты и футболку и как раз надеваю лифчик, когда за моей спиной распахивается дверь. Я оглядываюсь через плечо и не могу сдержать визга. — Ого! — Пол прикрывает глаза рукой и поспешно захлопывает дверь. Через секунду он осторожно приоткрывает ее снова: — Таш, прости. Я, ну, просто хотел спросить, нужна ли вам сегодня моя помощь. И там уже народ собирается. — Мы в курсе, — говорит Джек ледяным тоном, в котором явно слышится угроза назревающего насилия. — Тогда скажешь, если я могу чем-нибудь помочь. — Да, конечно, — отвечает Джек. — Подай пока гостям чаю с булочками. — Ой, ну тебя! — дверь хлопает гораздо громче. — Хватит его доводить, — прошу я, застегивая шорты. — Больше нам никто не поможет. — Все нормально, — отвечает подруга. — Пола так просто не доведешь.* * *
Вообще-то, мы собирались встать в семь и не спеша подготовить столовую к съемке. Действие происходит ночью, так что мы должны были заклеить окна солнцезащитной пленкой и разобраться со светом. Ну и вообще, надо много чего сделать, чтобы превратить обыкновенную столовую во что-то похожее на библиотеку престижного университета. Но в семь мы не встали, так что теперь нам предстоит не меньше получаса суеты, прежде чем можно будет даже подумать о съемке. Джордж, конечно, недоволен. Даже у Серены расстроенный вид. Она сидит в кресле и читает сценарий, сложив руки на груди. Она поднимает взгляд, только чтобы сообщить: — Мне надо уйти не позже трех. У меня свидание с Беном. — Мы позже и не задержимся, — заверяю ее я. — Сейчас только девять. — В девять уже начинать надо! — Джордж так кривит лицо, как будто рожает слоненка. — В девять надо уже командовать: «Мотор!» Поверить не могу. Ева даже еще не пришла! Как по команде, раздается звонок в дверь. Я бегу открывать. Ева запыхалась от быстрого бега и кричит, что проспала будильник, но больше это никогда не повторится. — Сегодня можешь не извиняться, — утешаю ее я. К тому моменту, когда мы заходим в столовую, Джордж и Джек успевают поругаться. — Если вы нам поможете, мы не так уж и задержимся, — объясняет Джек. — Надо заклеить окна, передвинуть шкафы, настроить свет — и можно снимать. — Но это не моя задача! — произносит Джордж с такими драматическими интонациями, какие можно услышать только от актеров. — Моя задача — выучить слова и хорошо сыграть. Делайте свою работу, а я буду делать свою. — Боже, Джордж! — осаживает его Серена. Она, кажется, уже смирилась и отматывает большой кусок солнцезащитной пленки. — Ты еще не в Гильдии актеров! — Вообще-то, проспал тут не я. — До этого они все делали идеально, так что хватит уже! Джорджу плевать. Мы с Джек, Сереной, Евой и Полом стараемся как можно быстрее подготовить столовую, а он сидит за столом, читает сценарий и периодически принимается громко сопеть. Когда мы наконец начинаем снимать, ситуация не улучшается. Ева так торопилась выйти из дома, что забыла прихватить с собой помаду, которая была на ней в прошлый раз, и теперь у нас нарушается целостность повествования. — Пусть зрители думают, что она успела сбегать перекраситься между ужином и чаем, — предлагает Джордж. — Девочки же так делают, правда? — Джордж, заткнись! — просит Джек, у которой все симптомы передозировки Джорджем. После этого он начинает специально перевирать слова и даже перебивает Серену. Она сдерживается из последних сил и, в конце концов, посреди дубля ударяет его по плечу и кричит: — С этим индюком невозможно работать! — Это в «неудачные кадры» не включать, — бормочет Джек. Я останавливаю съемку, Пол опускает микрофон, и я предлагаю всем разойтись, потому что в таком состоянии мы ничего приличного не снимем. — Потом договоримся, когда будем переснимать, — произношу я, пока Джордж пытается возмущаться. — Не думаю, что сегодня мы способны что-то спокойно обсуждать. — Это так непро… — начинает Джордж. — Свали уже, а? Наша звезда уходит, а я с глухим стоном валюсь на диван в гостиной. — Поверить не могу, что мы профукали целый день съемок! — замечает Джек. «Вторичный кусок соплей», говорите? — Это было… — начинает Пол. — Хуже землетрясения? — заканчиваю я. — Я хотел сказать «драматично». Может, сделать из процесса съемок реалити-шоу? Я бы точно смотрел. Мое настроение ухудшается еще больше, потому что я вспоминаю, что Пол не смотрит «Несчастливые семьи». По его словам, «из принципа». Он однажды объяснил, что не хочет, чтобы мы спрашивали его мнение. Мол, если ему не понравится, мы никогда ему этого не простим, а если ему зайдет, он будет постоянно требовать у нас необработанный материал. Звучит не слишком убедительно, но обычно меня это особо не беспокоит. А вот сейчас… — Эй, ты! — бросает брату Джек. — Марш на кухню и принеси мороженого! Пол посылает ей воздушный поцелуй средним пальцем, но выходит из комнаты, а через секунду из кухни раздается ни на что не похожий звук открывающейся морозилки. — Сейчас мы снова наденем пижамы, — продолжает подруга, — заберемся под одеяло и будем смотреть фильмы. И, как минимум ближайшие пять часов, не будем обсуждать то, что только что произошло. У меня нет возражений. Час спустя мы валяемся в гостиной среди пустых вазочек от мороженого и смотрим «Темный кристалл». — Я немного похож на Джена, правда? — спрашивает Пол. — Ты так говоришь только потому, что у тебя длинные волосы, — отвечает Джек. — Это так не работает. — Ну чуть-чуть! Длинноволосых мужчин в мире так мало. — Ага, то есть ты мужчина, да? — Да, Пол, — смеюсь я. — Не уверена, что ты уже стал мужчиной. Ты, наверно, все еще парень. У Пола обиженный вид. — Ну, этот ваш Джен тоже ни разу не мужчина. Он вообще марионетка. — Ты не можешь судить о внешнем сходстве только по волосам, — продолжает Джек. — Еще с драным Джаредом Лето себя сравни! Пол пожимает плечами с таким видом, как будто он не против. Я стучу его по лбу: — Кретин! В горле снова лопаются пузырьки, как будто я выпила слишком много газировки, хотя сегодня я ее и в рот не брала. Мы смотрим телевизор до позднего вечера. В конце концов мистер Харлоу просовывает голову в дверь и спрашивает: — Когда я смогу получить свой дом обратно? — Мы все уберем! — заверяет Джек, выключает телевизор и начинает собирать накопившийся мусор. К вазочкам от мороженого с тех пор прибавились пакетики от чипсов и обертки от сырных палочек. Мистер Харлоу одобрительно кивает, глядя, как мы убираем мусор и убираемся из комнаты сами. Он выглядит изможденным, у него под глазами круги. Меня это пугает, но я уже натренировалась не паниковать каждый раз, когда у мистера Харлоу усталый вид. Если что-нибудь выяснится, Джек и Пол мне скажут. Может быть, он просто очень хочет посмотреть телевизор. Не успеваем мы выйти в коридор, как там на полную мощность включают бейсбольный матч. — Он на нас сердится? — шепчу я Джек. — Что? Нет, — фыркает она. — Это же папа, он такой управляемый! Если бы мы сказали ему, что будем смотреть фильмы всю ночь напролет, он бы и то позволил. Он лучше умрет, чем с кем-нибудь поспорит. — Тогда хорошо, что он не пришел раньше. — Мне надо сделать кое-какие дела, — произносит Пол. — Думаю, завтра увидимся. У него напряженный, почти сердитый голос. Я недоуменно хмурюсь, глядя ему вслед. Он быстро шагает по коридору и закрывает за собой дверь спальни. — Что это было? — шепчу я. Джек разводит руками, и мы идем обратно к ней, но у нее на лице написана тревога.15
— Нам нужен новый план действий. У меня только что кончилась смена в Old Navy. Под конец из примерочной выскочила Джек и предложила устроить поздний ланч на фудкорте, и теперь мы сидим за двухместным столом рядом с каруселью. Я ем вегетарианскую пиццу, Джек взяла себе чизстейк и огромную булочку с корицей. А теперь сидит и откусывает попеременно от них обоих. Набив рот очередной порцией липкого сдобного теста, она спрашивает: — Какой еще план? — План взаимодействия с аудиторией, — объясняю я. — Это уже начинает выматывать. И раздражает иногда. Как оказалось, silverspunnnx23 такой не один. С тех пор я стала замечать больше дислайков под нашими видео, неприятных писем и отрицательных отзывов тоже прибавилось («Что стало с сюжетом?», «Китти что, сама красится? Знаете, это заметно»). Может быть, раньше все было так же, просто мы не обращали внимания — а может, тот пост открыл врата ада: там набралось дикое количество лайков и репостов. — Я тебе уже говорила, — начинает Джек. — Нам надо нанять помощника! — Ага, с нашим офигительным бюджетом. Давай придумаем что-нибудь реалистичное. — Хорошо, хорошо, бизнес-леди из восьмидесятых, — Джек наклоняется через стол и демонстративно ощупывает мои плечи: — О боже, я уже чувствую твои наплечники! — В планировании нет ничего смешного. — Согласна, это скучно, — бормочет Джек и возвращается к своему чизстейку. Набив рот, она продолжает: — Я не знаю, что мы тут можем изменить. Плохие отзывы так просто не отфильтруешь. Так что либо мы перестаем на них реагировать, либо все остается по-старому. — Может, надо перестать отвечать, — предлагаю я. Джек шумно сглатывает: — Ты шутишь, да? Нам, может, вообще из сети исчезнуть? — Да нет же! — План созревает, прямо пока я говорю: — Мы по-прежнему будем выкладывать видео, но, может быть, стоит недельку не обращать внимания на уведомления? — А потом все начнется по новой, только у нас еще будет куча непрочитанного. Звучит не очень. — Не знаю! — я начинаю раздражаться. — Просто… так, как сейчас, мы долго не продержимся. Думаю, нам пойдет на пользу ненадолго прерваться и все обдумать. — Не, я не против. Хоть перестану ежедневно выбрасывать в трубу по несколько часов своей жизни. — По крайней мере, с Кевином все хорошо, — замечаю я, обмакивая корочку от пиццы в соус маринара. — Большинству #ЧетвергКевина понравился. И ты видела фансайт на Тамблере? — Да он сто лет уже там! — Но он же есть! — я сминаю в комок жирную салфетку и кидаю ее в сторону носа Джек. Подруга успевает пригнуться, и снаряд летит в того, кто сидит за ней. Этот кто-то оборачивается и оказывается матерью семейства, решившей сводить двух детей в «МакДональдс». Ей совершенно не смешно. — Простите! — начинаю я. — Простите, я в подругу целилась. Женщина яростно смотрит на меня, не моргая. Сейчас я готова поверить, что люди действительно могли наблюдать за боями гладиаторов или публичными казнями ради собственного удовольствия. Джек смеется так, что не может разогнуться. Я пинаю ее под столом: — Заткнись и ешь быстрее. Подруга распрямляется, откусывает кусок коричной булочки и со злорадством принимается медленно, тщательно его пережевывать.* * *
Дома я достаю флэшку со смонтированным материалом за последний месяц, которую дала мне Джек. Как и ожидалось, все смотрится хорошо. Джек идеально подгадывает момент для склейки кадров и хорошо обрабатывает цвета. А еще я, кажется, могу вечно смотреть нашу пятисекундную заставку. Тони записал для нее коротенькую игривую мелодию на синтезаторе, а Пол нарисовал неоновые рельсы, заканчивающиеся названием сериала. Когда он предложил свою задумку в первый раз, мне показалось, что это будет слишком черный юмор: в конце концов, в книге Анна погибает именно под поездом (у нас, конечно, все куда менее трагично: Анна всего-навсего уезжает из города). Джек же заявила, что слишком много черного юмора не бывает, потому что жизнь сама шутит жестче всех. К тому же, мне не хотелось обижать Пола, который старался исключительно по дружбе, так что на нашей заставке появились рельсы. Сейчас прошло уже несколько месяцев, и я понимаю, что ни за что не буду ее менять. Не знаю уж, потому ли, что все гениальное просто, или скорее от того, что я уже привыкла. Так или иначе, мне все нравится. Потому что я не некий silverspunnnx23, любимая фраза которого в наш адрес — «что за хрень?». Тон его поста так въелся мне в мозг, что я уже мысленно дописываю, плюясь сама в себя ядом: «4. Заставка. Какой криворукий идиот ее рисовал? Малобюджетный сериал, говорите? По-моему, там вообще никакого бюджета не потребовалось. Поздравляю, сочинить пятисекундную мелодию, которая звучит отвратительнее автомобильного гудка, — это достижение. Немного шокирующих открытий: способность нажать несколько клавиш на синтезаторе не делает вас музыкантом. А чего стоит анимация? Если я захочу посмотреть на такие цвета, я лучше кислотой закинусь, спасибо. И эти рельсы — никакого вкуса!» — Фу, брось каку! — командую я себе, утыкаясь лбом в стол. — Прекрати, брось гадость, фу! Чтобы отвлечься, я решаю проверить почту Seedling Productions. Это ведь не считается за соцсети, правда же? На всякий случай я выставляю таймер телефона на двадцать минут, прежде чем лезть читать письма. Надо знать меру. Как всегда, нас завалили фанатскими письмами пополам со спамом. Зрители задают неприятные вопросы вроде того, чем закончится сериал, и как мы обыграем тот или иной эпизод из книги. В нескольких письмах спрашивают, где послушать другие песни Джек и Тони, хотя под каждым видео легко можно найти ссылку на страницу Тони на Bandcamp. Кто-то просто хочет рассказать, как он обожает наш сериал. Мне уже кажется, что я видела все. Однако я ошибаюсь. Взгляд зацепляется за письмо, отправленное несколько часов назад, с темой «ДЕРЬМО ВАШЕ ШОУ». Его текст не радует подробностями: «По-моему, ваш сериал — полное дерьмо, хватит уже этим заниматься». Это так неожиданно — на чтение письма уходит всего пара секунд, — что я отшатываюсь от экрана, как пьяная, и принимаюсь ходить по комнате. Я поднимаю взгляд на портрет Лео. Он хмурится, я хмурюсь в ответ. Потом снова сажусь за ноутбук и стираю письмо, повторяя себе, что люди, которым в кайф писать всякие гадости, заслуживают жалости, а не гнева. Вот и все. Если бы забыть про критику silverspunnnx23 было так же просто! Вот только там-то были не просто голословные оскорбления… Она (теперь мне кажется, что это «она») написала полноценный критический разбор приличным языком. Что хуже всего, она надавила на те самые места, в которых я сама в себе не уверена. Иногда, перечитывая сценарий, я сама думала, что некоторые строчки звучат неестественно. Мы с Джек месяцами обсуждали идею современной адаптации «Анны Карениной», и нас обеих пугал ее масштаб. Да, это было смело, но нам казалось, что мы выбрали правильный подход, упростив и осовременив сюжет. Мы не собирались создавать шедевр. Вряд ли кто-то гуляет по YouTube в поисках нового Фрэнсиса Форда Копполы. Но сколько бы я ни убеждала себя, что silverspunnnx23 не понимает, о чем говорит, ее полные яда слова не выходят у меня из головы. В последней надежде чем-нибудь отвлечься, я возвращаюсь к ящику. Листая входящие, я ощущаю себя сапером на минном поле. Еще несколько вопросов насчет музыки Тони — и вдруг письмо с темой «ПРОСЬБА ОБ ИНТЕРВЬЮ». Такого я тоже еще не видела. Подавшись ближе к экрану, я открываю письмо:«Дорогие Джеклин и Наташа! Меня зовут Хизер Лайлс, и я одна из создательниц блога „Девушка в роговых очках“. Каждый месяц мы берем интервью у девчонок, которые занимаются чем-то новым и интересным в Интернете. Если вы согласитесь, мы с Каролин, с которой ведем наш блог, хотели бы взять у вас интервью для нашего августовского выпуска. Вы можете изучить наш блог и прочесть предыдущие интервью (все ссылки внизу). Если решите участвовать, дайте нам знать в ближайшие недели. Искренне ваша,Я хотела отвлечься — и вот, пожалуйста, просьба об интервью. Как будто мы с Джек какие-нибудь знаменитости. Как будто нам есть, что сказать публике. Круче всего то, что я уже слышала об этом блоге. Значит, это что-то серьезное. За пять минут пишу ответ, в котором благодарю Хизер за письмо и сообщаю, что мы с удовольствием дадим интервью. Таймер звенит через несколько секунд после того, как я отправляю письмо. Идеально. Все закончилось на радостной ноте. Я закрываю ноутбук и ложусь в кровать, не выпуская из рук телефон. Фом написал мне сообщение, пока я работала. Я прочла его во время перерыва, но теперь неспешно вчитываюсь, ища скрытые смыслы в каждой букве. «Привет, прочел пост с Тамблера. Эта барышня полная дура, даже не вздумай волноваться из-за этого. Она фактически полила грязью все веб-сериалы и даже САМОГО ТОЛСТОГО! Твои нервы дороже». А ведь он прав: silverspunnnx23, кажется, наехала не столько на «Несчастливые семьи», сколько на все вокруг. Она, наверно, из тех людей, которыевыходят на улицу солнечным летним днем и начинают ныть: «Ой, тут облачко, жизнь тлен…» А еще она посмела оскорбить моего любимого Лео, что скорее смешно, чем обидно, потому что он величайший писатель всех времен и народов. Так что я имею полное право плюнуть и забыть. Может, теперь у меня даже получится. А пока я отвечаю: «Спасибо! Ты всегда знаешь, что сказать». Секунду спустя Фом начинает печатать ответ. Последние несколько дней он отвечает гораздо быстрее, и я не знаю, в том ли дело, что сейчас у него менее загруженное расписание, или в чем-то еще. Во мне, например. «Я всегда знаю, что НАПИСАТЬ. Тебе никогда не казалось странным, что мы пока, в сущности, не сказали друг другу ни слова?» Я подскакиваю в кровати. Меня так и подмывает ответить, что да, я уже несколько недель непрерывно об этом думаю. Но это будет как-то слишком уж отчаянно. Вместо этого я пишу: «Да, если подумать, это странно. Но скоро все изменится!» Интересно, что он ответит? Может быть, он предложит созвониться? Может, даже по скайпу? Или вообще не ответит? Или решит вести себя спонтанно и просто позвонит? Но нет — никакого звонка. Он пишет: «Точно все в порядке?» Не могу же я на него за это злиться! «Все будет нормально, — отвечаю я. — Просто слишком много неожиданностей сразу». Фом, конечно, не в курсе, но я сейчас уже не про сериал. На меня столько свалилось помимо него! Проблемы со здоровьем у отца моих лучших друзей, мамина незапланированная беременность, растущая пропасть между мной и Клавдией и ужасное чувство, что мой университет мечты так и останется лишь университетом мечты… Я засыпаю, не дождавшись ответа. Утром меня ждет сообщение: «Держись, будет только жестче».Хизер Лайлс,Основатель и автор блога „Девушка в роговых очках“».
Последние комментарии
18 часов 13 минут назад
23 часов 16 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 9 часов назад
1 день 9 часов назад
2 дней 21 часов назад