Таинственный незнакомец [Эрнест Капандю] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Эрнест Капандю Таинственный незнакомец
Часть первая. Дело чести
I. Трое неизвестных
Тридцатого января 1745 года, когда часы на церкви Святого Николая пробили половину одиннадцатого, экипаж, выехавший с улицы Грене, остановился у стен аббатства. Извозчик сошел с козел и отворил дверцу, из экипажа вышли трое. В этом уголке Парижа было пустынно, и, когда стук колес экипажа затих вдали, опустилась глубокая тишина. Три человека неожиданно двинулись с места и приблизились вплотную друг к другу, как бы намереваясь посоветоваться между собой. Все они были одинаково высокого роста и одеты в черное, каждый кутался в складки длинного темного плаща, закрывавшего нижнюю часть лица, шляпа прятала верхнюю. Они беззвучно переглянулись. Затем стоявший в середине сделал движение рукой, другие наклоном головы выразили согласие, и все трое двинулись вдоль стены аббатства по направлению к заставе. На углу улицы Вербуа они повернули направо и остановились у двери небольшого двухэтажного дома. — Может, зажечь фонарь? — спросил один из незнакомцев очень тихо. — Нет, — ответил другой, — я смогу вывести вас к крыльцу, выходящему в сад. — Господа! — сказал третий так же тихо. — Полагаю, что для большей осторожности нам следовало бы надеть маски до того, как мы выйдем в сад, и условиться, как называть друг друга. — Согласен, — сказал второй властным тоном, — я буду называться А. — Я — Б, — сказал первый. — Если так, то я буду В. А, который шел первым, остановился перед небольшим домиком, вошел внутрь и тут же вышел, держа в руках две кирки и лопату. Б и В взяли кирки, А оставил себе лопату. Сад был довольно большим и имел очень запущенный вид: он зарос плющом и сорняками, повсюду были деревья с обнаженными ветвями. А свернул в аллею, спутники следовали за ним. Они дошли до круглой площадки, в центре которой росло абрикосовое дерево. — Здесь! — сказал А, указывая на землю. И трое неизвестных стали копать. Не меньше десяти минут продолжалась эта невероятно трудная работа, вдруг В остановился. — Я чувствую, что моя кирка встретила что-то твердое. — Копайте осторожнее, — взволнованно сказал А, — чтобы ничего не повредить. Скоро они вынули слой известки, скрывавший то, что лежало под ним. В этот-то слой и врезалась кирка. С большой осторожностью, снимая покрытие кусок за куском, неизвестные вскрыли могилу. Все трое склонились над ней. — Ничего не видно, — заметил Б. — Следует зажечь фонарь, — сказал А, — потому что нам требуются самые точные сведения. В подошел к месту, где лежал его плащ. Он взял фонарь, зажег его и осветил могилу. Глубина могилы была футов пять. На дне лежал скелет с веревкой на шее. Зубы и волосы прекрасно сохранились, и на суставе одного пальца виднелось золотое кольцо. Несколько костей лежало отдельно, но по положению черепа, позвоночника и костей одной руки и одной ноги легко было понять, что тело сохранило положение, в котором было погребено. — Вы видите, что это произошло именно здесь, господа, — сказал А. — Да, — ответил В, внимательно изучавший скелет, — но меня удивляет, как он хорошо сохранился… — Это объясняется просто, — сказал Б, — при погребении тело засыпали негашеной известью, но второпях забыли залить известь водой, так что вместо того, чтобы уничтожить труп, известь сохранила его. Ткани исчезли, но скелет не поврежден. — Теперь внимательно осмотрим скелет, — сказал А, — соберем его и определим возраст и пол покойника, причину смерти и ее давность. Чтобы завершить наше дело, мы не должны иметь никаких сомнений, господа. Кости отнесем в погреб этого же дома. Чтобы даже свет луны не смог проникнуть туда, запрем двери и окна, зажжем свечи и начнем работу. Все трое во главе с А вошли в погреб, зажгли свечи и, положив кости на большой дубовый стол, стоявший посреди погреба, начали собирать их. Без сомнения, эти люди были достаточно опытные в подобных делах, потому что трудились с ловкостью и точностью, которые были достойны анатомов и хирургов. Через полчаса скелет был полностью составлен. Незнакомцы начали внимательно осматривать его. — Скелет, несомненно, принадлежит женщине, состояние костей и позвонков указывает на юный возраст. — Волосы прекрасно сохранились, — прибавил В, — и их золотистый оттенок тоже подтверждает молодость умершей. — Зубы были длинные, — заметил А. — Рука худа и изящна. — Да, а длинные ногти указывают на то, что эта женщина не занималась тяжелой работой. — Она была или рыжей, или белокурой. — Этой женщине должно было быть лет тридцать, — предположил Б, — несмотря на проглядывающую седину. — Какова причина ее смерти, — продолжал А, — убийство или самоубийство? — Несомненно, убийство, — уверенно сказал В. — Обратите внимание на шею, — сказал Б, — на позвонках еще виднеются шесть кругов веревки… — Стало быть, причина смерти — удавление? — Очевидно. — А самоубийство полностью исключается? — Посмотрите на веревку: круги ее идут спереди назад и сверху вниз, это показывает постороннюю руку. — Итак, — заговорил В, — этой женщине было от тридцати до тридцати пяти лет. Она не была высока ростом, имела тонкие руки и светлые волосы, была удавлена и погребена почти тотчас после смерти, а смерть — мы это с уверенностью заключаем из состояния костей — случилась не более двадцати лет назад. Согласны вы с этим, любезный господин Б? — Полностью, — ответил Б, поклонившись. — Мы добьемся справедливости! — сказал А, глаза которого сверкали сквозь бархатную маску. — Да услышит вас Бог, — сказал В. — Но мы забыли про золотое кольцо, которое может доставить нам дополнительные сведения, — продолжал Б. — Нет ли там имени или начальных букв? — спросил В. — Нет, есть только дата. Можете прочесть. В осмотрел кольцо со всех сторон и прочел: — «30 января 1710 года». — Вы думаете, что это число означает день свадьбы? — спросил Б. — Уверен, — ответил А. Он взял кольцо из рук В и спрятал в карман жилета. — Что мы теперь должны делать? — Мы положим кости в могилу, — ответил А. — Зароем могилу и уйдем из этого дома. Через три часа после своего прихода они покинули дом на улице Вербуа, и снег, покрыв землю белой пеленой, уничтожил их следы.II. Первая встреча
Около половины второго наши три незнакомца дошли до того места на улице Сен-Мартен, где улица Гран-Юрлер берет начало у улицы Жан-Робер. Они остановились, шепотом перекинулись парой фраз, потом Б повернул налево и исчез на дороге, ведущей к кладбищу, двое же других повернули направо к улице Сен-Дени. А и В не снимали своих черных бархатных масок и, одетые в плащи, вырисовывались, как два черных призрака, на покрывавшем землю белом ковре. Полное безмолвие царило в этой части Парижа. А наклонился к своему спутнику: — Ну что? — спросил он. — Я признаю, — ответил В, — что вы действительно мой начальник. — Стало быть, вы полностью мне доверяете? — Полностью, в самом широком смысле этого слова. — Как вы думаете, могу я положиться на Б, как на вас? — Думаю, можете, хотя он не имеет таких причин, как я, слепо вам повиноваться. — Я сам так же думаю и так же, как и вы, убежден, что могу вполне довериться ему. На всякий случай следует понаблюдать за ним. — Я берусь за это. — Кстати, — заметил В, — я должен сделать вам одно замечание. Когда мы закончили работу и положили кости в могилу, вы оставили у себя кольцо. Вы сделали это намеренно? — Я оставил его у себя, потому что это ключ к событиям, вам неизвестным, трагические последствия которых вы, вероятно, скоро узнаете. — «30 января 1710 года», выгравированное на этом кольце, показывает, что сегодня ровно тридцать пять лет, как это кольцо было дано той, которая его носила. — Это очевидно, — сказал А. — Стало быть… это просто случайное совпадение? — Нет. Если я назначил этот день для того, чтобы действовать, то только потому, что я знал, что сегодня годовщина. Если Б задаст вам этот вопрос, скажите ему то же самое. Слегка поклонившись, он собирался удалиться, но потом вернулся к своему спутнику. В пошарил в кармане и вынул сложенную бумагу, которую подал А. — Письмо Бине, — сказал он. — Он согласен? — спросил А, взяв письмо. — На все! — Пусть хранит тайну, если хочет остаться на своем месте. Когда король охотится? — Послезавтра. — В Сенарском лесу? — Да. В быстро удалился. А, закутавшись в плащ, двинулся к кладбищу. Снег лежал толстым слоем. Стояла глубокая тишина. А шел медленно, твердыми шагами, как человек, знающий дорогу, которой он должен следовать среди лабиринта могил. А остановился перед деревянным крестом и стоял неподвижно, сложив руки и склонив голову. Крупные слезы падали из его глаз на сложенные руки. — Отец мой, — сказал он глухим голосом, — вот обручальное кольцо, которое я нынешней ночью снял с пальца моей матери и принес на твою могилу. Тридцать лет назад в этот день вы оба были счастливы и будущее улыбалось вам. Двадцать лет назад, в эту самую ночь, в этот самый час вы оба сделались жертвами гнусных убийц! Тебе, отец мой, я поклялся отомстить! С помощью Неба я шел по пути, который должен был привести меня к истине. Сегодня ночью я нашел доказательство. Над этим кольцом, отец мой, которое ты надел на палец моей матери, я повторяю клятву и исполню ее. И это мщение будет продолжаться без пощады и без остановки до самого того часа, пока Бог не соединит меня с тобой! А встал с колен и, протянув обе руки над могилой, повторил: — Клянусь! А медленно вернулся к сторожке, тихо постучал в дверь и сказал: — Подойдите сюда, друзья мои! Он еще не успел произнести этих слов, как сторож и его жена показались в дверях. А вынул из кармана два кожаных мешочка. — Андре! — сказал он, подавая один мешочек сторожу. — Вот пятьсот луидоров на похороны всех трудолюбивых людей, семейства которых слишком бедны для того, чтобы похоронить приличным образом отца, мать, ребенка. Потом он повернулся к Мари и продолжал: — Мари, вот пятьсот луидоров для больных детей и несчастных матерей. Благодаря вам я мог два года преклонять колени на могиле моего отца, а с этой ночи, наконец, и на могиле моей матери. — Мы должны по-прежнему хранить тайну? — спросила Мари. — Эта тайна должна умереть с нами. — Ваша воля будет исполнена, — ответила Мари, поклонившись. — Вы пойдете один в такой час, в такую вьюгу?! — спросила она. — Если я встречу разбойников, у меня достаточно золота, чтобы откупиться от них. Если этого золота будет мало, у меня за поясом пара пистолетов и, кроме того, шпага. Открыв дверь, А сделал прощальное движение рукой Андре и Мари. Снег не переставал идти. А снова надел маску и, закутавшись в плащ, пошел быстрым шагом вдоль высокой стены Люксембургского особняка. Когда он проходил по улице Сен-Фиакр, вдруг раздался крик: «Кукареку!» А остановился: его окружили шесть человек. Пятеро держали в правой руке пистолеты, а в левой — шпаги с короткими и толстыми клинками. Шестой прятал руки в карманах своего короткого кафтана. На всех шестерых были лохмотья, а лица вымазаны двумя красками, красной и черной. Ничто не могло быть страшнее вида этих невесть откуда появившихся существ. А осмотрелся вокруг без малейшего волнения. — Что вам нужно? — спросил он твердым голосом, не принимая оборонительной позы. Тот из шестерых, у которого руки были засунуты в карманы, медленно подошел: — Заплати двадцать луидоров за яйцо, которое обеспечит тебе спокойствие на всю ночь. — А если у меня нет таких денег? — Ты в маске, хорошо одет, у тебя внешность дворянина, ты возвращаешься с какого-нибудь любовного свидания, ты — вельможа и, значит, богат. — А если ты ошибаешься? — Я не ошибаюсь. Плати! Слово Петуха. — А если я буду защищаться? — спросил А, внезапно раскрыв свой плащ. Он схватил два пистолета, заткнутые за пояс. — Не сопротивляйся! — приказал тот, кто назвал себя Петухом. — Плати или умри! — Я заплачу, — сказал А. Он вынул из кармана двадцать луидоров. — Квиты! — сказал разбойник. — Ты можешь идти куда хочешь нынешней ночью, а если кто-нибудь тебя остановит, покажи это яйцо — и тебя пропустят. Он поклонился, раздалось кукареканье, и все шестеро исчезли. Через несколько минут А дошел до предместья Сен-Дени, где возвышался монастырь Сестер Милосердия, которых звали тогда Серыми Сестрами. В прихожей сидела сестра милосердия. — Чего хочет брат мой? — спросила она. — Поговорить с матушкой от имени страждущих, — ответил А. — Вы знаете, что сегодня тридцатое января, сестра моя? А сделал заметное ударение на последней фразе. Сестра милосердия отошла в сторону и встала к стене. А прошел через двор в часовню. Женщина в одежде сестры милосердия стояла на коленях перед алтарем и молилась, перебирая четки своими худыми руками. А медленно подошел и встал на колени за спиной монахини. — Помолитесь за меня! — сказал он. Монахиня тихо повернула голову; она, по-видимому, нисколько не была удивлена. — Это вы, брат мой? — сказала она, вставая. — Сегодня тридцатое января, сестра моя, — ответил он, — и четвертый час утра. — Я вас ждала. А остался на коленях. У него в руках был маленький ящик, который он подал настоятельнице. — Вот мое обычное приношение, — сказал он. Настоятельница взяла ящик. — Да примет этот дар наш Создатель! — сказала она. — Брат мой, вот уже четвертый год, как ночью тридцатого января вы приносите мне в эту часовню сто тысяч ливров, чтобы тайно раздавать страждущим. — Через год в этот самый час, — сказал А и поклонился. Он прошел двор, прихожую и быстрыми шагами направился к Сен-Дени. Пробило четыре часа на монастырской колокольне. — Добрые дела кончены, — сказал А, — теперь очередь за скверными. Час благодеяния прошел, час мщения пробил!III. Волшебная звезда
Снег перестал идти, но черные тучи над Парижем предвещали, что скоро он пойдет опять. А шел по направлению к Сене. Дойдя до улицы Коссонри, он замедлил шаги и стал осторожно двигаться вдоль стены кладбища. Напротив кладбищенских ворот стояла карета без герба. А бесшумно подошел. Стекло дверцы, которое было поднято, вдруг опустилось, и голова женщины, закутанная в шелковые складки черного капюшона, показалась в тени. — Откуда явилась звезда? — спросил он. — Из леса, — ответил нежный взволнованный голос. А подошел ближе. — На маскараде в ратуше все будет готово, — сказал он. — А Бине? — Он с нами. Вот его письмо. — А Ришелье? — спросила незнакомка. — Он ничего не знает и не будет знать. — А король? — Он не расстается с миниатюрным портретом. — Маскарад будет совсем скоро? — Да, надо взять реванш нынешней ночью, или все погибнет. — Но как? — Делами мадам д’Эстрад занимается начальник полиции. — О! С ним бессмысленно бороться. Фейдо всемогущ! — Не бойтесь ничего, он выйдет из игры до маскарада… Его убьет шутка. Вы все узнаете, когда придет пора. Продолжайте ваше дело и положитесь на меня. А шагнул назад, поклонился, но шляпы не снял. Дама в капюшоне жестом остановила его. Быстро наклонившись, она взяла кожаный мешочек, лежавший на передней скамье, и протянула его А. Тот даже не поднял руки, чтобы взять мешок. — Как, — сказала дама, — вы не хотите?.. — Больше ничего! — ответил А. — Пожалуйста, положите мешок обратно. Считаете ли вы, что я служу вам хорошо? — Прекрасно! — Я не принял вашей руки с деньгами, но я прошу вас дать мне вашу руку пустой. Изящная, красивая рука с белоснежной кожей без перчатки была просунута в дверцу. А взял эти тонкие пальцы в свою левую руку и поднес их к губам, а правой быстро надел на палец бриллиантовый перстень, до того прекрасный, что тот засверкал в ночной темноте, как светлячок в густой траве. — О! — сказала дама с восторгом. — Но я не могу принять… — Это ничтожная безделица. — Но, боже мой, кто вы? — Когда весь двор будет у ваших ног… тогда вы меня узнаете, потому что я приду просить у вас награду за свою службу! — Приходите, я исполню все, о чем вы меня попросите. — Поклянитесь! — Клянусь! — Через месяц вы не будете мне обязаны ничем. — Как, — прошептала молодая женщина, — вы думаете, что мне удастся?.. — Да. Через месяц в Версале. А отступил и сделал движение рукой. Извозчик взял вожжи, ударил ими лошадей, которые, несмотря на снег, пошли крупной рысью. Карета исчезла на улице Ферронри. Меньше чем за десять минут А дошел до набережной и остановился на улице Сонри возле двери одного из домов. Ночью, да еще в такую погоду эта часть Парижа выглядела весьма уныло. Мрачное здание суда возвышалось на противоположном берегу, как грозная тюрьма с зубчатыми стенами и остроконечными башнями. Вдруг запел петух в ночной тишине, он пропел три раза. А кашлянул, на набережной показалась тень. С изумительной быстротой человек обогнул угол улицы Сонри и очутился напротив А. Он поднес руку ко лбу, как солдат, отдающий честь начальнику. — Особняк окружен? — спросил А. — Наилучшим образом. Ваши приказания исполнены. — Где Растрепанный Петух? — На улице Барбет, с одиннадцатью «курицами». — Где Петух Коротышка? — У монастыря Святого Анастасия, с десятью «курицами». — Где Петух Яго? — В подвале особняка Альбре, с десятью «курицами». — Золотой Петух на Монмартре с пятью «курицами», — перебил А. — Вам это известно? — удивился его собеседник. — Я заплатил за право пройти, не выдав себя. Он вытащил яйцо из кармана и сказал: — Хорошо. Иди и приготовь все к полету. — Куда летим? — Узнаешь об этом, когда я к тебе приду. Человек исчез в снежном вихре. А все стоял на том же месте спиной к двери. Он прислонился к ней, потом поднялся на деревянную ступень и стоял так несколько секунд. Вдруг дверь сама отворилась и А оказался в узкой комнате. Он снял плащ, шляпу с широкими полями и маску. Луч фонаря осветил лицо человека лет тридцати пяти, невероятно красивого. Во взгляде была видна твердость, показывавшая необыкновенную душевную мощь. Кожа была бледной, черты — правильными, губы — розовыми. Обнаруживалась в чертах лица и доброта. А стряхнул с платья следы земли, оставленные ночным посещением сада на улице Вербуа, потом пошел к умывальнику и старательно вымыл руки, а из шкафа, стоявшего возле стола, достал треугольную шляпу с черной шелковой тесьмой и серый плащ. Едва он шагнул на первую ступеньку маленькой лестницы, ведущей на второй этаж, яркий свет показался наверху, и нежный голос спросил: — Это ты, Жильбер? — Да, сестрица, это я! — ответил А. Он проворно поднялся по лестнице. Молодая девушка стояла на площадке этажа с лампой в руке. Девушка была среднего роста, нежная и грациозная, румяная, с большими голубыми глазами и прекрасными светло-русыми волосами золотистого цвета. Лицо ее выражало радостное волнение. А и девушка, беседуя, прошли в комнату, просто меблированную, оба окна которой выходили на набережную. — Ты видел Ролана? Тот, кого девушка назвала Жильбером, взглянул на нее с улыбкой. — Да, — сказал Жильбер, смеясь, — я видел Ролана, моя дорогая Нисетта. Он сказал, что ему хотелось бы называть меня братом, чтобы иметь право называть тебя своей женой. Нисетта обвила руки вокруг шеи брата и, положив голову на его плечо, заплакала. — Ты очень любишь Ролана? — Конечно! Нисетта произнесла это с наивностью, показывавшей ее чистосердечие. — Нисетта, — сказал Жильбер твердым голосом и пристально посмотрел на сестру, — ты знаешь, что я не люблю никого на свете, кроме тебя. — Дорогой брат, — живо перебила его Нисетта, — мое счастье в твоих руках, я буду слепо повиноваться тебе. — Поцелуй же меня, Нисетта, иди скорее в свою комнату и ложись спать. Твое счастье в надежных руках. Нисетта, в последний раз посмотрев на брата, ушла в соседнюю комнату. Жильбер не спускал с нее глаз. «Люди терзают мое сердце, и Господь в своем щедром милосердии даровал мне этого ангела для того, чтобы остановить зло». Он пошел к другой двери, напротив той, которая вела в комнату Нисетты. — Проклятое французское общество! С какой радостью я заплачу наконец всем этим людям за зло, которое они принесли мне! Он приложился лбом к стеклу; снег продолжал падать. В тишине послышалось пение петуха. — Пора, — сказал Жильбер, вздрогнув, — будем продолжать мщение! Снова подойдя к двери, он запер ее на задвижку. В комнате Жильбера стояли большая дубовая кровать с балдахином, огромный сундук, четыре стула и стол. Жильбер подошел к камину и, наклонившись, приложился губами к одному из отверстий на боковой раме. Раздался пронзительный свист где-то вдали, со стороны набережной, потом снова послышалось пение петуха. Жильбер погасил фонарь, который он поставил на стол, и комната погрузилась во тьму.* * *
На часах «Самаритянки» пробило половину четвертого пополуночи. Это было через несколько минут после того, как А прислонился к двери дома на улице Сонри. Под аркой какая-то черная масса еле заметно выделялась из сплошной темноты. Это были двадцать человек, прижимавшиеся один к другому и сохранявшие глубокое молчание. Вдруг раздался легкий шум. Между людьми, находившимися тут, проскользнул человек и сказал чуть слышно: — Да! Это слово, произнесенное в тишине, произвело магическое действие: радостный трепет пробежал по собравшимся, все выпрямились и, видимо, воодушевились. — Внимание и молчание, — сказал пришедший. Моментально воцарилась тишина. Снег продолжал идти всесильнее и сильнее и был до того обильным, что превратился в занавес, через который не мог проникнуть взор. На «Самаритянке» пробило четыре часа, когда еще один человек, держась за конец веревки, другой конец которой был прикреплен к высоким сваям, спрыгнул под арку. Все расступились, и человек этот остался один среди круга. Он был одет в темно-коричневый костюм, прекрасно обрисовывавший его красивую фигуру. На нем были большие сапоги, узкие панталоны и куртка, стянутая кожаным поясом. Голова его была не покрыта, волосы так густы и роскошны, что сам Людовик XIV позавидовал бы ему. Лицо украшали огромные усы и борода, покрывавшие всю нижнюю его часть. Густые брови нависали над глазами. Невозможно было разглядеть черты лица, потому что видна была только черная масса из бороды, усов, бровей и волос. Пара пистолетов, короткая шпага и кинжал были заткнуты за пояс. Через левое плечо человека был перекинут черный плащ. Он осмотрел всех быстрым взором. — Вы готовы? — спросил он. Все сделали утвердительный знак. — Каждый из вас может стать богачом, — продолжал человек, — но дело опасное. Дозорные предупреждены. Выбраны лучшие солдаты. Вам придется драться. Половина из вас, может быть, погибнет, но другая половина получит сто тысяч ливров. Послышались возгласы восторга. — Дети Курятника! — продолжал человек. — Вспомните клятву, которую вы дали, когда признали меня начальником: чтобы ни один из вас не отдался в руки врагов живым! Он направился к набережной, и все последовали за ним. Снег падал густыми хлопьями.IV. Двенадцать гостей
В эту ночь легендарная балерина Комарго давала ужин. Дочь Жозефа Кюппи, воспитанница знаменитой Прево, Мари Комарго начала свое восхождение к успеху скандальным новшеством и громким приключением. Новшество состояло в том, что Комарго была первой танцовщицей, которая решилась надеть короткое платье. Весь Париж толковал об этом в продолжение целого месяца. В один прекрасный вечер, во время представления, один из дворян бросился на сцену, схватил Комарго и убежал вместе с ней. Этим дворянином был граф де Мелен. Он увез Комарго и запер в своем особняке. Отец Комарго обратился к королю, и только повеление Людовика XV возвратило свободу очаровательной пленнице. В эту ночь за столом сидели двенадцать гостей. Комарго, как подобает хозяйке, занимала первое место. По правую ее руку сидел герцог де Коссе-Бриссак, а по левую — герцог де Ришелье, напротив нее — мадемуазель Дюмениль, знаменитая трагическая актриса, имевшая огромный успех в роли Меропы, новом творении Вольтера, который был уже известен, хотя еще не находился в зените своей славы. По правую руку Дюмениль сидел остроумный маркиз де Креки, впоследствии прекрасный полководец и хороший литератор. С другой стороны без умолку болтал блестящий виконт де Таванн, который в царствование Людовика XV сохранил все привычки регентства. Между виконтом де Таванном и герцогом де Коссе-Бриссаком сидели Софи Комарго, младшая сестра балерины, и Катрин Госсен, блистательная актриса, «трогательная чувствительность, очаровательная речь и восхитительная грация» которой, по словам современников, приводили публику в восторг. Молодой красивый аббат сидел между этими женщинами. Это был аббат де Берни, тот, которого Вольтер прозвал Цветочницей Бабеттой и который ответил кардиналу Флери, сказавшему ему грубо: «Вам не на что надеяться, пока я жив». — «Ну что же, я подожду!» Наконец, между герцогом де Ришелье и маркизом де Креки сидели: мадемуазель Сале, приятельница Комарго и ее соперница на хореографическом поприще, князь де Ликсен, один из молодых сумасбродов своего времени, и мадемуазель Кинон, которой тогда было сорок лет. Она была красивее всех молодых женщин, окружавших ее. Кинон, уже получившая двадцать два из тридцати семи писем, написанных ей Вольтером, в которых он называл ее «остроумной, очаровательной, божественной, мудрой Талией», «любезным рассудительным критиком и владычицей», в то время уже четыре года как перестала выступать на сцене. Пробило три часа. Никто из собравшихся не слышал боя часов — до того интересным и живым был разговор. — Однако, милая моя Дюмениль, — говорила Сале, — надо бы запретить подобные выпады. Это ужасно! Вы, должно быть, очень испугались? — Я на несколько дней сохранила яркое воспоминание о столь сильном выражении эмоций, — смеясь, ответила знаменитая актриса. — Господа, — сказал Таванн, выпивая свой бокал, — как я сожалею, что не смог привести к вам своего знакомого. Я встретил его сегодня в ту минуту, когда выходил из своего особняка. Когда я сказал, куда иду ужинать, он ответил: «Как жаль, что этой ночью я должен завершить несколько важных предприятий». — Мы его знаем? — спросила Комарго. — Вы его знаете все… по крайней мере, по имени. Его известность увеличивается каждый день, потому что это имя у всех на устах. — Но кто же это? — спросил Ришелье. Таванн принял позу, исполненную достоинства. — Петушиный Рыцарь, — сказал он. Наступило минутное молчание, потом все мужчины расхохотались. — Как! Вы говорите о Петушином Рыцаре? Об этом разбойнике, которым занимается весь Париж? — Именно. — Об этом человеке, который ни перед чем не остановится? — О нем самом, мадемуазель. — И вы говорите, что он ваш друг? — Самый лучший. — А я бы хотел увидеть этого Петушиного Рыцаря! — воскликнул Ликсен. — Потому что, если память мне не изменяет, он ограбил пятнадцать лет тому назад особняк моей милой тетушки и теперь рассказал бы мне подробности. — Ах да, любезный герцог, вы, должно быть, все помните — вы же были у моей тети в тот вечер. — Я провел вечер в ее ложе в опере, и мы вернулись вместе в особняк: княгиня де Мезан, я и Петушиный Рыцарь. Только я уехал после ужина, а счастливец Рыцарь ночевал в особняке. — Как? — сказал аббат де Берни. — Вы вернулись из оперы с Петушиным Рыцарем и княгиней? — Да, втроем, нас привезла одна карета. — Петушиный Рыцарь редко ходит пешком, — заметил Таванн. — И вы вернулись все трое в одной карете? — спросила Госсен. — Трое в карете? Нет, мадемуазель, я этого не говорил. Мы с княгиней ехали в карете. Рыцарь же привязал себя кожаными ремнями к карете под рессорами и таким образом въехал во двор. Так что его появление не было замечено охранником особняка. — А уж этого цербера нелегко обмануть, — вскрикнул Ликсен, — поверьте мне! — Ну а потом что случилось? — спросила Комарго. — Возможно, — продолжал Ришелье, — Рыцарь ждал в этом положении, пока все в конюшне не легли спать. Тогда он забрался в главный корпус здания, вошел в комнату княгини, не разбудив ее камеристок. Он бесшумно взломал замок бюро, вынул тысячу луидоров и большой портфель. — А потом? — спросили дамы. — Потом он ушел. По крыше. Он пролез в окно прачечной на чердаке и спустился по простыне. Кражу обнаружили на другой день, и то тетушка отперла свое бюро уже после того, как Рыцарь уведомил ее. — Ха-ха-ха! Это уж чересчур! — вскрикнула Кинон, расхохотавшись. — Петушиный Рыцарь уведомил вашу тетушку, что обокрал ее? — Да. Он ей отослал на другой день портфель, даже не вынув из него ее облигаций. — И в этом портфеле, — прибавил Ришелье, — было письмо, подписанное его именем. В письме разбойник просил княгиню принять обратно ее портфель и его нижайшие извинения. — Он заканчивал письмо, выражая сожаление, что лишил такой ничтожной суммы столь знатную даму, которой, если понадобится, он будет очень рад дать взаймы вдвое больше. — Ты говоришь, что он твой друг? — заметил Ришелье. — Я это говорю потому, что это правда. Вот что Петушиный Рыцарь сделал для меня. За шесть часов он дважды спас мне жизнь. Он убил трех подлецов, которые хотели убить меня. Он велел отвезти за пятьдесят лье моего опекуна, который очень меня притеснял. Он бросил на ветер сто тысяч экю для того, чтобы женщина, которую я боготворил и с которой никогда не говорил, протянула мне руку и сказала: «Спасибо вам». Петушиный Рыцарь сделал все это в одно утро. Скажите, милостивые государыни и милостивые государи, много ли вы знаете таких преданных друзей, которые способны были бы на такие поступки? — Если Таванн пойдет за Петушиным Рыцарем, я привезу кое-кого, кто будет в восторге, очутившись вместе с ним, — сказал Креки. — Кого же? — Турншера. — Это главный откупщик? — спросила Сале. — Приемный отец милой Пуассон, — заметил Бриссак. — Ваша милая Пуассон, если не ошибаюсь, теперь мадам Норман д’Этиоль? — спросила Дюмениль. — Так точно, — сказал Ришелье, — она вышла замуж два месяца назад за Нормана, помощника главного откупщика, племянника Турншера. Я был на свадьбе. — Как это вы попали в финансовый мир? — насмешливо спросил Креки. — Иногда позволяешь себе такие вещи, мои милые друзья. — Но какое же дело вашему Турншеру до Рыцаря? — спросил Бриссак. — Но вы знаете, по крайней мере, что в сияющем и обворожительном мире королев Комарго и Сале существует очаровательная, только что появившаяся танцовщица мадемуазель Аллар? — Еще бы! — сказал Бриссак. — Конечно, знаю. — В опере заметили, — продолжал Креки, — что каждый раз, когда прелестная Аллар выезжала из театра, за ней следовал хорошо одетый мужчина, скрывавший лицо в складках плаща. И каждый раз, как она приезжала в театр, она встречалась с этим человеком. Безмолвная симпатия длилась несколько дней. Каким образом прекратилась эта пантомима — не знаю, одно только могу сказать: она прекратилась. Доказательством служит то, что однажды вечером после представления этот человек сидел перед камином в комнате хорошенькой танцовщицы и оживленно беседовал с ней. Раздался звонок. Камеристка вбежала с испугом и в полуоткрытую дверь шепнула: «Главный откупщик!» Аллар попросила своего любезного собеседника пройти в смежную комнату. Дверь затворилась за ним в ту минуту, когда Турншер вошел с солидным свертком в руках. Вы, конечно, угадываете, что заключалось в этом свертке. — Бриллианты, — сказала Софи. — Именно. Аллар была ослеплена… ослеплена до такой степени, что забыла о своем госте, спрятанном в темной комнате. Бриллианты, разложенные перед ней, сверкали всеми цветами радуги. Она с восторгом сложила руки, смотря на своего щедрого благодетеля, но вдруг застыла от изумления. Турншер стоял, округлив глаза и окаменев от ужаса. В эту минуту Аллар почувствовала, как что-то коснулось ее левого виска, она обернулась… Крик замер на ее устах… — Ах! — закричали все дамы, дрожа. — За ней, — продолжал Креки, — стоял человек с пистолетами в обеих руках. Это был тот самый мужчина, которого она укрыла в темной комнате перед приходом Турншера. — Что же случилось? — спросил Бриссак. — Человек этот вежливо поклонился и прицелился пистолетом в грудь главного откупщика. «Милостивый государь, — сказал он, — так как здесь нет никого, кто мог бы меня вам представить, а мадемуазель Аллар моего настоящего имени не знает, я сам себя представлю: я — Петушиный Рыцарь». — Несчастный Турншер, должно быть, позеленел? — спросил Ришелье. — Я не знаю, какого цвета сделалось его лицо, но он ужасно испугался. Петушиный Рыцарь имел самый непринужденный вид… «Милостивый государь, — продолжал он, — вы сделали прекрасный выбор, купив эти бриллианты, в доказательство этого я прошу вас предложить их мне. Но, чтобы этот подарок стал еще дороже, я желаю, чтобы вы сделали мне его сами. Положите же эти бриллианты в футляры, потом заверните их, как они были завернуты, чтобы мне легче было их унести». Произнося все это, Петушиный Рыцарь держал один пистолет прямо перед грудью главного откупщика, между тем как дуло другого пистолета касалось виска Аллар. Турншер, конечно, повиновался, не говоря ни слова! Когда он кончил заворачивать драгоценности, Петушиный Рыцарь чрезвычайно вежливо попросил положить пакет в его карман и откланялся. «Господин главный откупщик, — сказал он, — я не прошу вас провожать меня. Мадемуазель Аллар будет так любезна, что проводит меня до двери и посветит мне». Пистолет делал свое дело. Главный откупщик не решился ни на одно движение, и Аллар, держа свечу в руке, проводила Петушиного Рыцаря. Тот дошел до двери на улицу, поцеловал в лоб балерину и исчез в темноте… Теперь скажите мне, господа, что вы думаете о Петушином Рыцаре? — Это смелый мошенник, — сказал Ришелье. — Вежливый разбойник, — прибавил Ликсен. — Если Петушиный Рыцарь — ваш друг, месье де Таванн, — заметил аббат де Берни, — то уж, конечно, он не из числа друзей графа де Шароле! — Вы ненавидите графа де Шароле? — спросила Комарго, кокетничая. — У него страсть, — продолжал аббат де Берни, — стрелять для своего удовольствия в кровельщиков, которые работают на крыше его особняка. — Кстати, — сказал Ликсен, — вам известен его последний разговор с королем? Несколько дней тому назад, — продолжал князь, — чтобы доказать свою ловкость, граф побился об заклад, что всадит пулю в череп человека, который работал на крыше монастыря, что находится рядом с особняком. — Он убил работника? — спросила Сале. — Наповал! — На другой день, — продолжал де Берни, — он пошел, как он обычно делает в подобных случаях, просить помилования у его величества Людовика Пятнадцатого. Король подписал его помилование, а затем и другую бумагу. «Вот ваше помилование, — сказал он, — а вот подписанное заранее, еще без имени, помилование того, кто убьет вас!» — Я не скрываю, что не люблю графа де Шароле, — продолжал Бриссак. — И я, — прибавила Сале. — Однако он был страстно в вас влюблен, — сказал маркиз де Креки, — он повсюду следовал за вами. — Граф де Шароле и любит-то, вселяя страх, — прибавил аббат де Берни. — Доказательством может служить участь мадам де Сен-Сюльпи, — сказала Кинон, — я сам видел, как умирала эта бедняжка. Я принял ее последний вздох, и, хотя я тогда был еще очень молод, эта сцена запечатлелась в моей памяти. Я, как сейчас, слышу проклятия жертвы графа. — Де Шароле убил ее? — Это случилось за ужином, во времена регентства. На мадам де Сен-Сюльпи было платье из индийской кисеи. Граф де Шароле взял подсвечник и поджег это платье, чтобы доставить себе удовольствие видеть, как сгорит женщина. — Негодяй! — вскрикнули одновременно Комарго, Сале и Госсен. — И она сгорела? — Да! Меня позвали к ней, когда она умирала, — сказал аббат. — И такие преступления совершает принц крови! — возмутилась Дюмениль. — Потомок великого Конде, — прибавила Кинон, — брата герцога Бурбона! — В ту самую ночь, когда граф совершил варварский поступок, — сказал Ришелье, — его нашли связанным и погруженным до подбородка в яму, наполненную нечистотами. Рядом стояла его карета, опрокинутая набок, без лошадей, а кучер и два лакея были связаны. Никто так и не узнал, кто опозорил графа. — Однако он дешево отделался: только принял после происшествия ванну, — сказал аббат де Берни. — Из крови? — спросила Кинон. — Да. Чтобы поправить свое здоровье, он принимает ванны из крови быков. — Говорят и худшее, — заметил Таванн. Креки осмотрелся вокруг, не подслушивает ли какой-нибудь нескромный лакей, потом, понизив голос, сказал: — Говорят, что эти ванны, которые он принимает в последнюю пятницу каждого месяца, состоят на три четверти из бычьей крови и на четверть — из человеческой. — Если бы король это знал! — Но он пока не знает, никто не осмеливается ему рассказать. — Скажите мне, месье де Таванн, почему вы решили, что ваш друг, Петушиный Рыцарь, — враг графа де Шароле? — Почему… не знаю, — ответил виконт, — но это легко доказать. В прошлом году каждый раз, когда граф позволял себе проделать что-то гадкое — стрелять в прохожих, вырывать волосы у лакеев, мучить женщин, которых любит, — на дверях его особняка ночью появлялась афиша с такими простыми словами: «Шароле — подлец», и подпись: «Петушиный Рыцарь». Вы догадываетесь, что афиши эти висят недолго. Граф никак не может застать врасплох виновного, хотя и отдал распоряжение, но… Жалобный крик, вдруг раздавшийся на улице, остановил слова на губах виконта. — Похоже, зовут на помощь, — сказал маркиз де Креки, вставая. — Кто-то стонет, — добавила Комарго. Она поспешно встала, все гости последовали ее примеру. Князь де Ликсен тут же открыл окно. — Ничего не видно! — сказал он. — И не слышно ни звука! — прибавил герцог де Бриссак. — Нам показалось, — сказал герцог де Бриссак. — Я, кажется, слышу, — тихо прошептала Кинон, — кто-то стонет. — Надо пойти посмотреть, — сказал Таванн. — Нет-нет! Подождите! — вскрикнула Комарго. — Я пошлю людей, пусть они нам посветят. Ты идешь, Креки? — И я пойду с вами, — сказал князь де Ликсен. Таванн шел впереди. Вдруг он ускорил шаги. — Идите скорее! — позвал он. Виконт уже дошел до улицы Тампль. Друзья присоединились к нему, подбежали и лакеи. — Они остановились напротив особняка Субиз, — сказал аббат всматриваясь вдаль, — и окружили кого-то или что-то… — Теперь поднимают тело, — сказал Ришелье, — и возвращаются. — Креки бежит! Все высунулись из окна на улицу. — Там женщина! Несчастная ранена, — крикнул снизу де Креки, — она без чувств. — Скорее! Скорее несите ее сюда! — вскрикнула Комарго и кинулась в людскую распорядиться.V. Знакомство
Таванн поднялся на лестницу. Он нес на руках небольшого роста женщину в одежде зажиточной мещанки. Лицо ее казалось невероятно бледным, глаза были закрыты, а длинные темно-каштановые волосы почти касались ступеней лестницы. Корсаж платья был разорван, и кровь струилась из широкой раны, видневшейся с левой стороны груди. Руки, платье и лицо женщины были перепачканы кровью. Таванн вошел со своей ношей в будуар, обитый розовой шелковой материей, и положил раненую на диван. Все дамы тут же окружили ее. — Боже мой, — вскрикнула Кинон, сложив руки, — да это Сабина, дочь парикмахера Дажé. — Я пошлю за доктором Кене, — сказал герцог де Ришелье. Мужчины перешли в гостиную. — Что все это значит? — спросил де Бриссак. — Дочь Дажé, придворного парикмахера, ранена на улице Тампль! — произнес Креки. — Дажé живет на улице Сент-Оноре, — заметил Ликсен. — Но кто сопровождал девушку? — Без сомнения, она была одна, — сказал Таванн. — Как она лежала, когда вы ее нашли? — спросил Ришелье. — Когда я ее увидел, — ответил Таванн, — она лежала вблизи особняка Субиз и слабо хрипела. — Следы на снегу не говорили о продолжительной борьбе? — спросил аббат де Берни. — Следов там не было. — Значит, ее поразили вероломно и убийца убежал. — Если только она сама себя не ранила, — предположил Креки. — Тогда мы нашли бы оружие, — возразил Таванн, — а там не было ничего. Госсен вошла в столовую. — Ну, как она? — спросил Ришелье. — Бедняжка начинает приходить в себя. — Вы рассмотрели ее одежду? Ее ограбили? — Нет, — ответила Госсен, — у нее на шее цепочка с золотым крестом, золотые серьги в ушах и при ней кошелек с деньгами. — Вероятно, убийцу толкнула на преступление любовь или, вернее, ревность. — Дверь особняка хлопнула, наверное, приехал Кене, — сказал Таванн. Это действительно был знаменитый доктор. Он вошел в будуар, где лежала Сабина. Минут через двадцать он вернулся в гостиную, а за ним все дамы. — Что вы думаете об этой ране, доктор? — спросил Таванн. — Чудо, что она не оказалась смертельной! Ее нанесла уверенная рука острым коротким лезвием, которое вонзилось сверху вниз в то место, где начинаются ребра. Очевидно, нанесший этот удар имел явное намерение убить, поскольку метил прямо в сердце. Лишь чудом лезвие скользнуло по ребру и девушка не убита наповал. — Вы спасете ее? — Думаю, не сумею. — Почему? — Задето левое легкое, рана глубока и очень опасна. Скорее всего, девушка умрет. — Однако необходимо узнать, кто ударил ее так подло. — Для этого надо, чтобы она заговорила, а единственная возможность спасти ее заключается в том, чтобы она не произнесла ни одного звука. Неожиданно раздался грохот, похожий на удар грома. Все переглянулись. — Пожар, — сказал доктор. Ришелье, Бриссак, Креки бросились к окнам гостиной, выходившим в сад на улицу Фран-Буржуа. Крики усилились, к ним присоединился лошадиный топот. Внезапно красноватый свет озарил горизонт, на котором ясно вырисовывались контуры остроконечных крыш. — Это еще что? — спросила Комарго, все более и более волнуясь. Дверь в гостиную отворилась, и вбежала испуганная камеристка. — Что стряслось? Говори же скорее, Нанина! — Горит особняк графа де Шароле. — Да ведь это в двух шагах отсюда! — Мы все рискуем сгореть заживо! — Огонь сюда не дойдет, — возразил Бриссак. — Если особняк Шароле сгорит, — прибавил он шепотом, наклонившись к Комарго, — я желаю, чтобы и граф сгорел вместе с ним! Крики становились все отчетливее, пламя стало подниматься над домами, и пожар бушевал уже так близко, что можно было чувствовать жар. — В случае опасности, — спросила Госсен, подбежав к Таванну, — вы нас спасете, виконт? Наверняка это шайка Петушиного Рыцаря ограбила особняк де Шароле и подожгла его — так говорит Нанина. — Петушиный Рыцарь поджег особняк графа де Шароле? — повторил Таванн. — Почему бы и нет? — спросил чей-то голос. Все обернулись. В гостиную вошел мужчина в чрезвычайно изысканном костюме. Он держал в руке букет роз, которые в то время года были редкостью. Мужчина подошел к Комарго, поклонился с утонченной вежливостью и уронил цветы к ее ногам. — Виконт де Таванн, — начал он, — меня обнадежил, что я буду иметь честь быть вам представленным сегодня. — Петушиный Рыцарь! — вскрикнул Таванн. Незнакомец поклонился. — Петушиный Рыцарь, — повторил он самым любезным тоном. — Для того чтобы иметь возможность полюбоваться нынешней ночью очаровательными личиками шести самых обворожительных женщин Парижа, я велел зажечь костер. Он указал на пылающий особняк Шароле. Изумление присутствующих не поддавалось описанию. — Не бойтесь ничего, сударыни! — сказал Петушиный Рыцарь, улыбаясь. — Какова бы ни была опасность, она вас не коснется. Я отдал соответствующие распоряжения… Он поклонился с еще большей грацией и изысканностью, пересек гостиную и выскочил через открытое окно в сад. Ружейные выстрелы не смолкали. Яркое зарево пожара освещало окрестности…VI. Особняк на бульваре Капуцинов
В три часа дня карета Фейдо де Марвиля, начальника полиции, въехала в парадный двор особняка на бульваре Капуцинов. Начальник полиции соскочил с подножки на крыльцо и быстро исчез в передней. Лакей запер дверцу и, посмотрев на кучера, сказал: — Час и пять минут. — Из Версаля в Париж, — прибавил кучер со вздохом, — мои лошади не выдержат такой езды в такую погоду и по обледеневшей дороге. Между тем де Марвиль миновал переднюю, гостиную, кабинет своих секретарей, как ураган, не встречающий препятствий. При его появлении все чиновники поспешно вставали, глядя на начальника полиции с беспокойством и страхом. Фейдо де Марвиль действительно был разгневан не на шутку. Он вошел в свой кабинет, громко хлопнул дверью, бросил шляпу на стул, плащ швырнул на пол и, оттолкнув его ногой, начал ходить по кабинету, пожимая плечами. Де Марвилю было около сорока лет. Он был умен, честен и принадлежал к очень хорошей фамилии. Вот уже пять лет занимал он должность начальника полиции до этого дня, когда вернулся из Версаля в свой кабинет в Париже. Де Марвиль с силой дернул за шнурок колокольчика, висевший над его бюро. Явился посыльный. — Позвать секретаря, — приказал начальник полиции властным тоном. Посыльный исчез. Секретарь, которого потребовал Фейдо, был вторым лицом в полиции после де Марвиля. Его звали Беррье. Ему было лет тридцать пять. Беррье вошел в кабинет начальника полиции, и тот протянул ему руку. — То, что вы предвидели, случилось, — сказал Фейдо. Беррье посмотрел на него. — Король в бешенстве и не скрыл от меня своего гнева. — Я позову Деланда, Жакобера, Леду, Нуара, Армана и Ледюка. Это самые надежные наши люди. Беррье дважды дернул за шнурки трех разных колокольчиков. Не прошло и минуты, как шесть человек, не похожих друг на друга ни внешним видом, ни возрастом, вошли в кабинет Фейдо. Вошедшие расположились полукругом. Беррье встал у камина. — Вам хочется попасть на виселицу? — резко начал Фейдо. — Однако сейчас, когда я с вами говорю, веревка, на которой вас вздернут, может быть, уже свита. Все шестеро одновременно посмотрели на начальника полиции, потом переглянулись с выражением беспокойства и непонимания. — Вы скверно выполняете свои обязанности! Вот уже шесть месяцев, как каждый из вас шестерых обещает мне каждое утро предать Петушиного Рыцаря в руки правосудия, а разбойник еще до сих пор на свободе! Полицейский агент, выступивший вперед, поклонился и сказал: — Когда мы обещали вашему превосходительству выдать Петушиного Рыцаря, мы думали, что сможем исполнить наши обещания. — Петушиный Рыцарь — человек, стало быть, его поймать можно. Если Петушиный Рыцарь будет на свободе десятого февраля — вы будете повешены. Агенты низко поклонились и вышли из кабинета. — Дайте знать всем нашим людям, чтобы они удвоили бдительность. От успеха этого дела зависит, останемся ли мы все на своих местах, потому что я понял, Беррье, совершенно точно понял, что, если я не захвачу Петушиного Рыцаря в назначенный срок, король лишит меня должности!.. Фейдо сел к столу и стал быстро писать. — Пошлите этот циркуляр всем инспекторам полиции в Париже, — сказал он, вставая и подавая бумагу Беррье, — тут обещана награда в сто пистолей и место с жалованьем в две тысячи тому, кто выдаст Петушиного Рыцаря. Пусть разошлют это объявление по всем кварталам, по всем улицам. Беррье покинул кабинет. Фейдо подошел к бюро, вынул оттуда пачку бумаг и быстро просмотрел их. — Более двухсот замков ограблено менее чем за два года! Семьдесят замков сожжено, из них одиннадцать — герцогских. Сто пятьдесят три человека убиты… а виновник всех этих преступлений остается безнаказанным! Этот Петушиный Рыцарь был трижды арестован: в Лионе, в Суассоне и в Орлеане — и каждый раз спасался бегством, и нельзя было ни объяснить, ни угадать, как он ухитрился скрыться!.. Де Марвиль большими шагами ходил по кабинету. — Надо поймать этого человека. Король изъявил свою волю. Провал этого дела — моя погибель… погибель безвозвратная, если только мадам д’Эстрад… Он остановился и глубоко задумался. — Король находит ее все более и более очаровательной… Место, оставшееся свободным после смерти мадам де Шатору, еще не занято!.. Фаворитка… Какой степени влияния может она достичь благодаря моим советам? И какой высоты смогу достичь я сам?.. Тогда безразлично, схвачу я Петушиного Рыцаря в назначенный срок или нет… Де Марвиль продолжал размышлять. — Я должен повидать герцога де Ришелье, — сказал он с видом человека, вдруг принявшего решение. Беррье вернулся, держа в руке бумагу. — Вот второй рапорт о грабеже особняка графа де Шароле в прошлую ночь. — В нем то же, что и в протоколе? — То же… только с небольшим добавлением. — Каким именно? — С письмом, написанным рукой Петушиного Рыцаря и им лично подписанным. — Письмо при вас? — Вот оно.— «Любезный кузен! Мы имеем право называть друг друга таким образом потому, что оба принцы крови… которую мы проливаем. Только я убиваю людей могущественных и сильных и мужественно сражаюсь сам, а вы для удовлетворения ваших низменных инстинктов убиваете несчастных, которые не могут постоять за себя. Вот уже в третий раз я сталкиваюсь с вами, мой любезный и ненавистный кузен. Первый раз — пять лет тому назад, когда вы не смогли восторжествовать над добродетелью честной женщины, вы убили своими руками ее мужа, вашего камердинера. Я ограбил ваш замок Амсианвиль и увез бедную женщину, которую поместил в надежное убежище так, чтобы вы никогда не смогли ее увидеть. Во второй раз — после убийства мадам де Сен-Сюльпи, которую вы сожгли заживо. В ночь, последовавшую за этим убийством, ваша карета опрокинулась, вас схватили люди, которых вы не успели рассмотреть, и посадили в яму, наполненную нечистотами. Эти люди исполняли мои приказы. Наконец, мы встретились в третий раз. Так как ваш особняк находится вблизи монастыря гостеприимных сестер Сен-Жерве, которых вы осмеливались каждый день оскорблять из своих окон, я сжег ваш дом, чтобы освободить их от вашего присутствия. Если же вы отстроите его снова, я опять сожгу его. Но предупреждаю: я подожгу его тогда, когда вы будете дома, чтобы в полной мере оказать вам честь. Так как вы брат герцога де Бурбона, то защищены от гнева короля. Но у Петушиного Рыцаря нет причин вас щадить. Такому разбойнику, как я, прилично наказывать такого дворянина, как вы. На этом заканчиваю, подлый и гнусный кузен. Да замучит вас дьявол.— Это письмо нашли в комнате графа де Шароле? — продолжал Фейдо. — Да. — А принц читал его? — Нет, он находился в отъезде, и я нашел это письмо в жестяном ящике, обложенном внутри тонким асбестом. Оно было обнаружено после вашего отъезда в Версаль, когда я отправился осматривать замок. Этот ящик стоял на обуглившемся столе. Начальник полиции положил письмо на бюро. — Кроме этого, в рапорте нет иных изменений? — Никаких. В рапорте говорится, как и в протоколе, что дом загорелся со всех сторон одновременно. Прибыли дозорные, начался страшный шум. Между солдатами и разбойниками завязалась драка. Все до единого разбойники скрылись. Мы выяснили, что особняк был полностью разграблен еще до пожара. Всех слуг схватили в одно и то же время, связали и посадили в комнату швейцара, ни один из них не был ранен или даже ушиблен. — Этот Петушиный Рыцарь — истинный дьявол, — сказал начальник полиции, глядя на письмо. — Вот что странно, и вы, наверное, это заметили, — продолжал секретарь, понизив голос, — Петушиный Рыцарь нападает только на тех знатных вельмож, чья общественная и частная жизнь подает повод к злословию. — Так и есть, — согласился де Марвиль, как бы пораженный внезапной мыслью. Начальник полиции взял письмо Петушиного Рыцаря и положил в карман. — Сегодня вечером я вернусь в Версаль и покажу это письмо королю.Петушиный Рыцарь».
VII. Жакобер
Дверь отворилась, и в кабинет медленно вошел человек, походивший на призрак. Он поклонился де Марвилю. — Что вам, Жакобер? — спросил начальник полиции. Жакобер был одним из шести людей, с которыми Фейдо только что говорил. Агент бросил вокруг себя быстрый и проницательный взгляд. — Ваше превосходительство говорили о Петушином Рыцаре? — спросил он. — Да, — ответил Фейдо. — Ваше превосходительство назначили десять дней, чтобы выдать его? — И ни минутой больше. — И тому, кто выдаст Петушиного Рыцаря через десять дней, вы, ваше превосходительство, заплатите двести луидоров? — Да. — А что вы, ваше превосходительство, пожалуете тому, кто выдаст Петушиного Рыцаря сегодня же ночью? — Тому, кто выдаст Петушиного Рыцаря сегодня ночью? — Да, ваше превосходительство. — Я удвою сумму! — А что получит тот, кто выдаст не только Петушиного Рыцаря, но и все секреты его шайки? — Тысячу луидоров. Жакобер поклонился в третий раз. — Нынешней ночью, — сказал он, — я выдам Петушиного Рыцаря и его секреты. — Ты знаешь, где найти Петушиного Рыцаря? — Знаю. — Если ты знаешь, почему ты раньше этого не сказал? — спросил секретарь. — Я это узнал только прошлой ночью. Вот что случилось за эти шесть дней. Мне было поручено дежурство на улицах Английской, Ореховой и Бернардинской, и я расположил свою главную квартиру на площади Мобер. Мои подчиненные каждый вечер приходили ко мне с донесениями в комнату на первом этаже углового дома, выходящего на площадь и на улицу Потерянную. Наблюдая за всем вокруг, я заметил то, чего никто не замечал до сих пор: на самой площади, на углу улицы Галанд, есть дом, окна и двери которого постоянно заперты. Очевидно, дом необитаем, а между тем к нему не прибито объявление. С другой стороны, я приметил, что люди подозрительной наружности приходили в определенные часы, обычно после наступления ночи; эти люди останавливались у дверей, стучались и входили, но ни один из них обратно не вышел. — Как? — удивился Фейдо. — Никто не вышел? — Никто. — Выходит, они исчезли? — По крайней мере, на время. Но на другой день я видел, как те же самые люди, которых я видел накануне, снова входили туда. — Однако, — сказал Беррье, — куда могли деваться те люди? — Этого я не знал еще вчера, а узнал только прошлой ночью. Эти постоянные визиты в одни те же часы показались мне странными, и я изучал их с чрезвычайным вниманием. Я стал замечать, что эти люди приходили по двое; я их подстерегал, подслушивал: они говорили на воровском жаргоне, который мне знаком. Среди них я узнал Исаака, бывшего в шайке Флорана. На другой день (это было в восемь часов вечера) я переоделся и пошел в трактир, смежный с таинственным домом. Я притворился пьяным, но не спускал глаз с запертого дома. Ночь была очень темная. Я стоял в дверях и пел. — Что ты делаешь? — спросил меня Исаак. — Ищу работу. — Иди к нам! — А что значит — к нам? — Хочешь, я тебя представлю сегодня тетушке Леонарде? Ты узнаешь все. — Хорошо, — сказал я, — я тебе верю. Мы пошли к дому. Он постучался особенным образом — дверь отворилась, мы вошли и оказались в узком сыром коридоре, плохо освещенном сальной свечкой. В конце коридора Исаак обратился к своему спутнику: — Пойдем наверх или вниз? — Вниз, — ответил тот. — Внизу веселее. Мы спустились в подземелье под площадью Мобер, о существовании которого не подозревает никто. Там за столами сидело множество людей, которые ели, пили, играли и пели. Худая старуха, похожая на скелет, прислуживала гостям. Я смешался с толпой. Исаак со своим товарищем оставили меня. Старуха, которую все собравшиеся называли Леонардой, подошла ко мне. — Ты здесь в первый раз? — спросила она. — Да, — ответил я. — Кто тебя привел? — Исаак и его друг Зеленая Голова! — Ты не принят? — Пока нет. — Будешь представлен нынче ночью. — В какой был шайке? — В шайке Флорана. — У тебя есть пароли? Я тотчас вынул из кармана все знаки, какие должны были убедить ее и которые Флоран дал мне, когда я приехал в Париж. — Иди вперед! — велела она мне. Я вошел в ярко освещенный зал и увидел там людей, одетых так, что их невозможно было узнать. Позвали Исаака и Зеленую Голову, которые поручились за меня. Тогда я был принят и записан, мне дали имя и внесли его в книгу. Я вышел, но не мог найти дороги к двери, в которую вошел. А ведь я все хорошо рассмотрел, мне казалось, что я легко найду выход. Я решил отыскать старуху Леонарду и спросить ее, как мне выйти. — Здесь никто не возвращается назад, — сказала она мне, — здесь все идут вперед. Пойдем, я тебя провожу. Старуха взяла меня за руку, и мы вышли из зала в темный коридор. Она завязала мне глаза, мы долго поднимались и спускались по лестницам. Я покорно шел с завязанными глазами и, наконец, услышал, как открылась дверь. Струя холодного воздуха хлынула мне в лицо, повязка упала, и я очутился напротив монастыря Святого Иоанна Латранского, а возле меня стояли Исаак и Зеленая Голова. — Ты вышел напротив этого монастыря? — удивился Беррье. — А вошел с площади Мобер? — Да, на углу улицы Галанд. — Но от угла улицы Галанд и площади Мобер до монастыря Святого Иоанна Латранского несколько десятков домов! Следовательно, под этими домами проложен подземный ход. Продолжай, — обратился Фейдо к Жакоберу. — Ты будешь хорошим товарищем, — сказал Исаак, — и завтра тебя испытают. — Завтра? — спросил я. — Где? Когда? Как? — В восемь часов на площади Мобер, в трактире, а потом перед Петушиным Рыцарем! — А сегодня вечером, — спросил начальник полиции, — ты пойдешь в трактир на площади Мобер? — Пойду. Беррье многозначительно взглянул на начальника полиции. — Пройди в кабинет номер семь и жди, — сказал начальник полиции агенту, — через десять минут ты получишь мои распоряжения. Начальник полиции и секретарь остались одни. — Каково ваше мнение? — спросил Фейдо. — Распорядитесь наблюдать за этим человеком до нынешнего вечера так, чтобы были известны каждое его слово, каждый его поступок. Расставьте двадцать пять преданных агентов в домах поблизости площади Мобер и велите дозорным ходить по улицам, смежным с этими двумя пунктами. В восемь часов дайте Жакоберу возможность войти в дом на площади Мобер, а в половине девятого велите напасть и на этот дом, и на тот, который находится напротив монастыря Святого Иоанна Латранского. Когда полицейские окружат весь квартал, никто из разбойников не скроется. — Мне остается прибавить к вашему плану только еще одну деталь. Жакоберу не сообщайте об этих распоряжениях. Вызовите его в свой кабинет и узнайте, каким способом он намерен достичь цели. Предоставьте ему действовать со своей стороны, пока мы будем действовать с нашей. — Слушаюсь. Беррье вышел. Фейдо подошел к камину и, очевидно, глубоко задумался. Постучали в дверь. Вошел лакей, держа в руке серебряный поднос, на котором лежало письмо, запечатанное пятью печатями. Начальник полиции сорвал печати, разорвал конверт и открыл письмо. В нем заключалось только две строчки и подпись. Фейдо вздрогнул. — Ждут ответа? — спросил он. — Словесного, ваше превосходительство. — Скажите «да». — Герцог де Ришелье! Чего он от меня хочет?.. «Важное дело, нетерпящее отлагательства». Он позвонил и приказал вбежавшему лакею: — Лошадей! Потом сел за бюро и, быстро написав несколько строчек на очень тонком листе бумаги, сложил этот письмо так, что его можно было спрятать между двумя пальцами. Потом он раскрыл перстень на безымянном пальце левой руки, вложил бумажку внутрь перстня и закрыл его. — Карета подана! Фейдо взял шляпу и перчатки.VIII. Сабина Дажé
На синем фоне золотыми буквами сияла надпись: «Дажé, придворный парикмахер». Эта вывеска красовалась над салоном, который располагался на нижнем этаже дома между улицами Сен-Рош и Сурдьер, напротив королевских конюшен. Салон принадлежал Дажé, придворному и самому модному парикмахеру. Быть клиентом Дажé считалось престижным. Мужчины и женщины — все стремились попасть в салон придворного парикмахера. В тот день, когда в кабинете Фейдо де Марвиля происходили вышеописанные сцены, толпа желающих попасть в салон была больше, чем обычно, так что не все смогли там поместиться — половина людей стояла на улице. По всей видимости, они были чем-то встревожены и обеспокоены. Чувствовалось, что ими руководит не одно лишь желание поправить парик или завить себе шиньон, но и нечто иное. В одной группе, стоявшей прямо напротив полуоткрытой двери салона, шел особенно оживленный разговор. — Какое несчастье, милая Жереми, — говорила одна из женщин. — Просто ужасно, — подхватила вторая. — Говорят, что Сабина едва ли выживет… — Да, говорят. — У нее ужасная рана? — Страшная! — Кто же нанес рану? — Вот это-то и неизвестно! — А что говорит она сама? — Ничего. Она не может говорить. Бедная девочка находится в самом плачевном состоянии. С тех пор как мадемуазель Кинон — знаете, известная актриса, которая ушла со сцены, — привезла сюда Сабину, молодая девушка не произнесла ни слова. — Кто мог такое предвидеть? — спросила Урсула. — Еще вчера вечером, — продолжала Жереми, — я целовала эту милую Сабину как ни в чем не бывало, а сегодня утром ее принесли окровавленную и безжизненную. — В котором часу вы расстались с ней вчера? — Незадолго до пожара. — И она вам сказала, что собирается выходить из дому? — Нет. — Ее отца дома не было? — Он находился в Версале. — Стало быть, она вышла одна? — Похоже, да. — А ее брат? — Ролан, оружейный мастер? — Да. Его тоже не было с ней рядом? — Нет. Он работал в своей мастерской целую ночь над каким-то срочным заказом. Он расстался с сестрой за несколько минут до того, как она виделась со мной. Сквозь группу говоривших протиснулся человек, направлявшийся прямо к салону придворного парикмахера. Человек этот был высок и закутан в длинный серый плащ. Войдя в салон, он и там раздвинул толпу посетителей и, не обращая внимания на ропот, быстро взбежал по лестнице в глубине комнаты на этаж. Человек в плаще осторожно отворил дверь и оказался в комнате с двумя окнами, выходившими на улицу. В этой комнате стояли кровать, стол, комод, стулья и два кресла. На кровати, на испачканной кровью простыне, лежала Сабина Дажé. Лицо ее было невероятно бледным, глаза закрыты, черты лица сильно изменились, а дыхание едва слышалось. Было похоже, что девушка умирает. Рядом с ней в кресле сидела другая молодая девушка с заплаканным лицом. В ногах, положив руку на спинку стула, стоял молодой человек лет двадцати пяти, очень стройный, приятной наружности, с лицом, выражавшим откровенность, доброту и ум, но в этот момент мрачным от глубокой печали. Пришедший обвел глазами комнату. Взгляд его остановился на раненой, и лицо его стало бледным. Он вошел тихо, но даже легкий скрип двери заставил молодую девушку, сидевшую в кресле, повернуть голову. Она вздрогнула и поспешно встала. — Брат! — воскликнула она, подбежав к человеку в плаще, который стоял неподвижно. — Вот и ты наконец. Молодой человек также обернулся. Вошедший медленно подошел и печально поклонился мадемуазель Кинон, потом приблизился к кровати и остановился. Лицо его выражало скорбь. Он глубоко вздохнул. — Неужели это правда? — спросил он. — Да, Жильбер, это правда, — ответил молодой человек, печально качая головой. — Мою бедную сестру чуть не убили сегодня. — Кто осмелился совершить подобное злодеяние? — продолжал Жильбер, глаза которого сверкнули, а лицо приняло серьезное выражение. — Кто мог ранить Сабину? — Без сомнения, разбойники, свирепствующие в Париже. — Ролан, — сказал он решительным тоном, — ты не подозреваешь кого-либо? — Решительно никого! Ролан пожал руку Жильберу. — Я чувствую то же, что и ты, — сказал он. — Отвечай прямо, как я спрашиваю тебя: не внушила ли Сабина кому-нибудь такой же любви, какую чувствую я. Жильбер пристально смотрел на Ролана. — Нет, — твердо ответил тот. Жильбер покачал головой. — Как же объяснить это преступление? — прошептал он. На улице послышался стук колес, в толпе возникло оживление. — Перед домом остановилась карета, — сообщила одна из служанок. — Это вернулся Дажé, — сказал Жильбер. — Да, — сказала Кинон, которая подошла к окну и выглянула на улицу, — а также герцог Ришелье. — И Фейдо де Марвиль, — прибавил Ролан. — С ними доктор Кене и де Таванн. Приезд двух карет, герцога Ришелье и начальника полиции произвел сильное впечатление на толпу у дома. Жильбер сделал шаг назад, бросив в зеркало быстрый взгляд, как бы желая рассмотреть свое лицо. Оставив на стуле плащ, Жильбер отступил и спрятался в оконной нише. Сабина лежала все так же неподвижно и не открывала глаз. Ступени лестницы заскрипели под шагами прибывших.IX. Летаргический сон
Вдруг человек с бледным, страдальческим лицом вбежал в комнату. — Дочь моя!.. — воскликнул он прерывающимся голосом. — Дитя мое!.. — Отец! — воскликнул Ролан, бросаясь к Дажé. — Будьте осторожны! — Сабина!.. — Дажé подошел к постели. В эту минуту герцог Ришелье, начальник полиции и доктор Кене вошли в комнату. Мадемуазель Кинон пошла им навстречу. Дажé наклонился над постелью Сабины, взял руку девушки и сжал ее. Его глаза, полные слез, были устремлены на бледное лицо дочери. Глаза Сабины были закрыты. Она лежала совершенно неподвижно. — Боже мой! — прошептал Дажé. — Боже мой! Она меня не видит, она меня не слышит! Сабина! — продолжал он, склонившись над ней. — Дочь моя… мое дитя… неужели ты не слышишь своего отца? Сабина, взгляни на меня! Сабина!.. Сабина!.. Подошедший доктор тихо отстранил Дажé. — Но доктор!.. — прошептал придворный парикмахер. — Отойдите, — сказал Кене тихим голосом. — Если она придет в себя, малейшее волнение может быть для нее гибельно. — Боже мой! — вскрикнул Дажé, следуя за Нисеттой и Роланом. — Как это произошло? Все трое вышли в сопровождении служанок, которых доктор выслал движением руки. Начальник полиции и герцог подошли к кровати и внимательно посмотрели на девушку. — Как она хороша! — воскликнул Ришелье. Кене осматривал раненую. Он медленно покачал головой и обернулся к герцогу и начальнику полиции. — Она может говорить? — спросил Фейдо. — Нет, — ответил доктор. — Но она, по крайней мере, слышит? — Нет. — Видит? — Нет. Она в летаргии, которая может продолжаться несколько часов. — Вы приписываете эту летаргию полученной ране? — Не столько полученной ране, сколько нервному расстройству. Я убежден, что девушка испытала какое-то сильное волнение: гнев или страх, это волнение потрясло ее и могло уже само по себе лишить жизни. Рана предотвратила прилив крови к мозгу, но очень ослабила больную, погрузив ее в сон. — Сон? — повторил Ришелье. — Что еще за сон? — Оцепенение, первая степень летаргии. Больная не видит, не слышит, не чувствует. Летаргия не полная, потому что дыхание ощутимо, но этот сон настолько крепок, что, повторяю, больная ничего не ощущает. — Боже мой! — воскликнула мадемуазель Кинон, сложив руки на груди. — Долгий сон дает телу полное спокойствие, исключает нервное напряжение и является счастливым обстоятельством. Все зависит от момента пробуждения. Если при пробуждении не наступит немедленная смерть, больная будет спасена. — А как вы считаете, каким будет пробуждение, доктор? — Не знаю. — Итак, я не смогу ни сам говорить с ней, ни заставить ее говорить? — Не сможете, месье. — Составьте протокол, доктор, а герцог окажет вам честь подписать его как свидетель. — Охотно! — кивнул Ришелье. — Если девушка умрет, не дав никаких сведений об этом гнусном преступлении, это будет скверно, — сказал де Марвиль. — Без сомнения. И так вполне может случиться. — Но расследование надо провести. Вы мне рассказали все, что знаете? — обратился он к герцогу. — Решительно все, — ответил Ришелье. — Моя память мне ни в чем не изменила. Вот как было дело. — И он снова повторил свой рассказ со всеми подробностями. Фейдо, выслушав герцога, обратился к Кинон, спросив: — Помните ли вы все, что говорил герцог? — Совершенно, только я считаю нужным прибавить кое-что. — Будьте так любезны. — Сабину нашли распростертой на снегу. Вокруг нее виднелись кровавые пятна, но не было никаких следов. Это указывало на то, что молодая девушка не сделала ни одного шага после того, как была ранена. — Да, — подтвердил Кене. — Далее, — сказал Фейдо, слушавший с чрезвычайным интересом. — Не было видно никаких следов борьбы. — Это значит, что нападение было неожиданным!.. Далее, далее, продолжайте! — Сабину не обокрали: у нее на шее осталась золотая цепочка с крестом, в ушах серьги, а в кармане кошелек с деньгами. — Ее не обокрали? — спросил звучный голос. Все обернулись. Жильбер, не пропустивший ни слова из разговора, вышел из своего укрытия. — Кто вы? — спросил начальник полиции, пристально глядя на него. — Жених мадемуазель Дажé, — ответил Жильбер. — Как вас зовут? — Жильбер… Впрочем, герцог меня знает, я имею честь быть его оружейником. — Правда, — сказал Ришелье, — это Жильбер. Молодой человек поклонился. Все молчали. — На руках и на теле имеются следы насилия? — продолжал Жильбер. — Нет, — ответили в один голос Кене и Кинон. — Значит, ее ранили в ту минуту, когда она меньше всего ожидала нападения и не старалась защищаться. Но зачем она пришла на улицу Темпль? — Неизвестно. Брат ее сегодня утром опросил всю прислугу, всех соседей и ничего не смог выяснить. В котором часу она выходила, зачем выходила одна, никому не сказав, — этого никто не знает. — Вы ничего не хотите добавить? — спросил Фейдо у Кинон. — Я сказала все. — А вы, доктор? — Я тоже сказал все, что знал. — Тогда составьте протокол, о котором я вас просил. Кене подошел к столу и стал писать. Жильбер неподвижно стоял, опустив голову, погруженный в размышления. На долгое время в комнате воцарилась тишина. Дверь тихо отворилась, и вошел Ролан. — Отец непременно хочет видеть Сабину, — сказал он. — Пусть войдет, — ответил Кене, не переставая писать. — Мы обсудили все, что следовало.X. Герцог де Ришелье
Десять минут спустя герцог и начальник полиции сидели в карете, которую мчали во весь опор две рослые лошади. Герцог Ришелье протянул ноги на переднюю скамейку. Фейдо де Марвиль, скрестив руки, откинулся в угол кареты и был погружен в глубокую задумчивость. — Она поистине очаровательна! — сказал герцог. Фейдо не отвечал. Ришелье обернулся к нему и спросил: — Что с вами, мой друг? Вы как будто замышляете преступление. Какой у вас мрачный вид! Что с вами? Начальник полиции подавил вздох. — Я встревожен и раздражен, — сказал он. — Чем? — Тем, что в настоящее время все обратилось против меня. — Каким образом? — Герцог, — сказал Фейдо, — вы столько раз удостаивали меня своей благосклонностью, что я не хочу скрывать от вас того, что чувствую. Прошу вас как друга выслушать меня. — Я всегда слушаю вас как друг, Марвиль. Что вы мне хотите рассказать? — Вам известно, что король высказал мне сегодня свое неудовольствие… — Насчет Петушиного Рыцаря? — Именно. — Это происшествие наделает шуму. Теперь весь двор переполошится. Завтра только о нем и будут говорить. — Обязательно. — Дажé потребует правосудия. Его величество захочет узнать подробности, вызовет меня и будет расспрашивать. Что я ему скажу? — То, что знаете. — Я ничего не знаю. — Черт побери! Так оно и есть. — Так может случиться. — Многие подобные покушения, оставшиеся без наказания, дадут возможность моим врагам повредить мне, а одному Богу известно, сколько их у меня! — Да, я это знаю, любезный Марвиль. Что вы намерены предпринять? — Ума не приложу — это и приводит меня в отчаяние! Я не могу предоставить подробных сведений его величеству, а он опять выразит мне свое неудовольствие. Я не могу подать в отставку, потому что после этого нового злодеяния, оставшегося безнаказанным, все мои недруги забросают меня камнями… — Что же делать? — Не знаю, решительно не знаю! Ришелье наклонился к своему соседу и сказал: — Ну, если вы не знаете… то знаю я. — Вы, герцог? Вы знаете, что делать? — Знаю: радоваться, а не отчаиваться. — Как так? — Хотите меня выслушать? Так слушайте. В моей голове зародилась чудная мысль. — Я весь внимание, герцог! Ришелье вынул табакерку, раскрыл ее и взял табак двумя пальцами. — Любезный месье де Марвиль, — начал он, — я прежде всего должен сказать вам, что услуга, которую я вам окажу, должна быть следствием услуги, которую, в свою очередь, вы окажете мне. Я заранее расплачиваюсь с вами. — Я должен оказать вам услугу, герцог? — То, о чем я буду вас просить, исполнить нелегко. — Если не совсем невозможно… Но не поясните ли, о чем речь… — Любезный де Марвиль, — начал герцог, — дело касается покойной герцогини де Шатору… Вы помните, что случилось после смерти мадам де Вентимиль, сестры и предшественницы прелестной герцогини, четыре года тому назад? Особняк ее опечатали, и король приказал принести к себе портфель мадам де Вентимиль, чтобы изъять свои письма. К несчастью, кроме писем короля нашлись и другие. Вы знаете, к чему это привело? — Многие попали в немилость и были изгнаны. — Вот именно! Но это не должно повториться на сей раз. — Как, герцог, вы боитесь… — Я боюсь, любезный де Марвиль, что король может рассердиться на меня за советы, которые я ей давал. Самые добрые намерения можно перетолковать в дурную сторону. — Я хочу, чтобы, прежде чем печати будут сняты и король прикажет принести ему портфель герцогини, мои письма оказались в моих руках. Фейдо покачал головой. — Это очень трудно, — сказал он. — Трудно, но возможно. — Как же поступить? — Это ваша забота, любезный друг. Я ничего вам не советую, я только выражаю мое желание. Вы сами должны сообразить, можете ли вы обеспечить мое спокойствие. Теперь оставим это и перейдем к делу Сабины Дажé, которое так вас беспокоит. Девочка просто очаровательна и как раз годилась бы для короля. — Вы думаете, герцог? — спросил начальник полиции, вздрогнув. — Я думаю, мой милый, что из этого скверного дела может выйти нечто воистину великолепное. Король очень скучает. После смерти герцогини сердце его не занято. Пора его величеству найти себе развлечение. Вы не находите? Вылечите скорее Сабину Дажé и учтите, что место герцогини де Шатору не может долго оставаться вакантным. Карета остановилась, и лакей отворил дверцу. — До свидания, любезный де Марвиль. Начальник полиции вышел, дверца захлопнулась, и карета уехала. Де Марвиль осмотрелся вокруг. Он стоял на бульваре, эта часть Парижа была совершенно пуста. Напротив была калитка. Он вынул из кармана ключ и вложил в замок. В эту минуту подошел какой-то человек. — Милостивый государь, — обратился он к Фейдо. Начальник полиции узнал Жильбера, которого видел в комнате Сабины Дажé. — Что вам угодно от меня? — спросил он. — Поговорить. Я следовал за вами с тех пор, как вы ушли от Дажé. — О чем вы хотите поговорить? — Я хотел спросить вас, какой причине приписываете вы это ужасное злодеяние? Кто мог его совершить? — Я не готов вам ответить сейчас, сударь. — Позвольте мне поговорить с вами откровенно. Я люблю Сабину… Я люблю ее всеми силами моего сердца и души. Только она и моя сестра привязывают меня к жизни. Кто осмелился покуситься на жизнь Сабины и зачем — вот что я должен узнать во что бы то ни стало! — Сходите к комиссарам, и вам будут сообщать сведения каждый день. — Нет, я хочу иметь дело только с вами. — Со мной? — С вами. Два раза днем и два раза ночью я буду проходить по этому бульвару мимо этой двери: в полночь, в полдень, в три часа и в семь часов. Когда у вас будут какие-нибудь сведения для меня, я буду у вас под рукой, и я сам, если буду в состоянии, стану сообщать вам все, что узнаю об этом деле. Не удивляйтесь моим словам, я совсем не таков, каким кажусь. Взамен услуги, которую вы мне окажете, я окажу вам услугу более значительную. — Услугу? Мне? — с удивлением спросил начальник полиции. — Позвольте спросить какую? — Я сведу вас лицом к лицу с Петушиным Рыцарем. — Лицом к лицу с Петушиным Рыцарем! — повторил, вздрогнув, Фейдо. — И где же? — В вашем особняке, в вашем кабинете. — Берегитесь, милостивый государь! Опасно шутить таким образом с таким человеком, как я. — Клянусь жизнью Сабины, я говорю серьезно! — И когда вы сведете меня лицом к лицу с Петушиным Рыцарем? — В тот самый день, когда я узнаю, кто ранил Сабину. — А если я это узнаю через час? — Вы через час увидите Петушиного Рыцаря в вашем особняке. Жильбер перенес без смущения взгляд начальника полиции, взгляд, от которого трепетали многие. — Приходите каждый день и каждую ночь в часы, назначенные вами, — продолжал Фейдо. — Когда я захочу говорить с вами, дам вам знать. — С этими словами начальник полиции вошел в свой сад.XI. Затруднительная ситуация
Фейдо де Марвиль не спеша прошел через сад к лестнице, которая вела в его личные апартаменты. Едва он поднялся на последнюю ступеньку, к нему подбежал слуга. — Его превосходительство министр иностранных дел ждет ваше превосходительство в гостиной. Фейдо поспешно прошел в гостиную. Маркиз д’Аржансон действительно ждал его там. Это был человек высокого роста, выражение его лица трудно было бы однозначно описать: в нем смешивались и доброта, и холодность, и робость. Из-за его неуверенности, сутулой осанки и несвязной речи ему дали прозвище д’Аржансон-дурак. Не имея внешности умного человека, он, однако, обладал быстротой ума и большой проницательностью. Людовик XV оценил его по достоинству и назначил министром, несмотря на насмешки, сыпавшиеся на маркиза. Начальник полиции низко поклонился министру иностранных дел, тот ответил вежливым поклоном. — Крайне сожалею, что заставил вас ждать, — сказал Фейдо, — но я был занят по службе. — Я также приехал к вам по служебному делу. — Я к вашим услугам, маркиз. — Мы сможем поговорить конфиденциально? — спросил д’Аржансон, с беспокойством оглядываясь вокруг. — Конечно, нас никто не услышит. — Любезный месье де Марвиль, я мог бы и не дожидаться вас, поскольку должен был вручить вам только приказание, продиктованное его величеством. Д’Аржансон вынул из кармана бумагу, сложенную вчетверо, и подал ее начальнику полиции. — Прочтите, — сказал он. Фейдо развернул бумагу и прочел:«Предписывается начальнику полиции: сегодня вечером, между десятью и двенадцатью часами, в Париж через Венсенскую заставу въедет почтовый экипаж с двумя извозчиками. Два лакея без ливреи будут стоять на запятках. У этого экипажа коричневый, без герба, кузов и колеса того же цвета с зелеными полосами. В экипаже будет сидеть молодой человек, не говорящий по-французски. Необходимо принять все меры, чтобы захватить этого человека при въезде в Париж. Установив его личность, отвезти в его же экипаже в полицию, при этом никто не должен садиться вместе с ним, и окна кареты должны быть зашторены. Особенно следить за тем, чтобы никакая бумага не была выброшена из окна экипажа; самая глубокая тайна должна окружать это дело».— Это легко выполнить, — сказал Фейдо, закончив читать. — Я сейчас же приму необходимые меры. Но что же мне делать с этим человеком, когда его привезут сюда? — Этот человек говорит по-польски. Без всякого сомнения, когда его арестуют, он потребует, чтобы его отвезли ко мне для того, чтобы потребовать помощи своего посла; в таком случае привезите его ко мне, в каком бы то ни было часу. Если же он этого не потребует, предупредите меня и держите его в вашем кабинете до моего прихода. — Это все? — Спрячьте его бумаги так, чтобы никто их не видел. — Хорошо. Фейдо поклонился. Министр иностранных дел вышел из гостиной. Оставшись один, Фейдо прошел в свой кабинет, прижал пружину и отворил секретный ящик, из которого вынул стопку бумаг. Он отнес эти бумаги на свое бюро, открыл другой ящик и вынул два медных трафарета для расшифровки дипломатической корреспонденции. Прикладывая эти трафареты к бумагам, он читал их про себя. — Так и есть! — прошептал он. — Эти сведения верны. Польская партия хочет свергнуть короля Августа, другая партия хочет призвать на трон короля Станислава, но ей не сладить с саксонским домом. Этим свободолюбивым народом может управлять только принц из рода Бурбонов! Очевидно, этот поляк прислан к принцу де Конти!.. Фейдо долго размышлял. — Одобряет или нет король этот план? — продолжал он рассуждать. — Вот тонкий вопрос… Арестуя этого поляка, друга или врага приобрету я в лице принца де Конти?
XII. Служанка
— Жильбер прав, — сказал Дажé, — следует действовать именно таким образом. — Вы позволите мне поступать так, как я сочту целесообразным? — спросил Жильбер. — Позволяю. Сделайте все, но мы должны раскрыть тайну этого злодеяния!.. Дочь моя! Мое бедное дитя!.. — Успокойтесь ради бога, будьте мужественны! — Хорошо, делайте как знаете! Этот разговор проходил в комнате за салоном Дажé. Салон имел один выход во двор, другой — в коридор и комнаты, а третий — в лавку. Была ночь, и лампы горели. Дажé, Жильбер и Ролан сидели за круглым столом, на котором находились письменные принадлежности. Дверь комнаты отворилась, и вошел третий подмастерье, Блонден. — Виконт де Таванн вернулся из Версаля? — спросил Жильбер. — Нет еще, — ответил подмастерье, — но как только он вернется, первый камердинер отдаст ему ваше письмо. — Хорошо! — сказал Жильбер, знаком разрешив подмастерью уйти. Рупар, Урсула, мадам Жереми и мадам Жонсьер сидели в комнате за салоном и смотрели друг на друга с выражением нескрываемого любопытства. Две служанки стояли у камина, три подмастерья — у стеклянной двери, отделявшей комнату от салона. — Друзья мои! — начал Жильбер. — Вы все глубоко огорчены трагическим происшествием, поразившим нас. Вы все любите Сабину, вы жаждете так же, как и мы, узнать правду, раскрыть это злодеяние. Вы нам поможете, не правда ли? — Да-да! — отозвались в один голос мадам Жереми, мадам Жонсьер и Урсула. — Начнем по порядку, — сказал Жильбер. — В котором часу вы вчера уехали в Версаль? — обратился он к Дажé. — В восемь утра. — И вы не возвращались сюда ни днем, ни вечером? — Нет. — Когда вы уезжали, в каком расположении духа была Сабина? — Она была, как обычно, весела, счастлива, я не видел и тени печальных мыслей в ее глазах. — Она спрашивала вас, когда вы вернетесь в Париж? — Этим она не интересовалась. — Можете сообщить что-либо еще? Припомните хорошенько. — Нет, ничего особенного не припоминаю. — А ты, Ролан, в котором часу оставил сестру? — Я вернулся ужинать в шесть часов. Сабина была весела, по обыкновению. Она спрашивала меня, приходил ли ты в мастерскую. Я ей ответил, что ты не был, тогда онанемножко расстроилась. Я ей объяснил, что ты должен заниматься с оружием в своей лавке на набережной и что я увижу тебя вечером, потому что мы будем работать вместе. Она снова улыбнулась. Потом спросила меня, говорил ли я с тобою о Нисетте. Я ответил, что прямо сказал тебе о моих намерениях и желаниях. Сабина поцеловала меня. Мысль о двойном союзе очень обрадовала ее. Когда я расстался с ней, она была взволнована, но это было радостное волнение. — И после ты не виделся с ней? — Я увидел ее только сегодня утром, когда ее принесли. — Ты вернулся домой вечером? — Да. Я прошел в свою комнату, думая, что Сабина уже спит. — И ты ничего не заметил ни снаружи, ни внутри дома, что указывало бы на следы насилия? — Ничего. — Это все, что ты знаешь? — Совершенно верно. Жильбер сделал знак Фебу подойти. — Что происходило здесь вчера вечером? — спросил он. — Ничего особенного, — ответил подмастерье. — Леонар и Блонден знают это так же, как и я. Мадемуазель Сабина сидела в салоне целый вечер и вышивала. — Приходил кто-нибудь? — Камердинер маркиза де Коссада, лакей главного откупщика Бежара и камердинер герцога Ларошфуко. — Больше не было никого? — Кажется, нет. — Да, — начала Жереми, — я… — Извините, — перебил ее Жильбер, — я сейчас выслушаю вас, но позвольте мне продолжать по порядку. В котором часу вы закрыли салон? — обратился он к подмастерьям. — В половине десятого. — Запирая двери и окна, вы ничего не заметили, ничего не увидели? — Решительно ничего. Мадемуазель Сабина пела, когда мы запирали ставни. Да, — прибавил Феб, — мадемуазель Сабина казалась очень веселой. — Она не собиралась никуда идти? — Кажется, нет. — Вечером не приносили писем? — Не приносили ничего. Закрыв салон, — продолжал Феб, — мы пошли наверх, между тем как мадемуазель провожала этих дам по коридору. — Вы ничего больше не знаете? — Ничего, — ответили три подмастерья. — А ночью вы ничего не слышали? — Решительно ничего. Жильбер обернулся к мадам Жереми и мадам Жонсьер. — А что известно вам? — спросил он. — Ничего существенного, — ответила мадам Жереми. — А позже, вечером или ночью, вы ничего не слышали? — Ровным счетом ничего, — сказала мадам Жонсьер, — что могло бы привлечь мое внимание. Жильбер посмотрел на служанок и спросил: — Кто из вас оставался последней с мадемуазель Сабиной? — спросил он. — Иснарда, — с готовностью ответила Жюстина. — Она всегда ухаживает за мадемуазель больше, чем я. — Посторонившись, чтобы пропустить Иснарду вперед, она сказала: — Говори же! — Я ничего не знаю, — сказала Иснарда, и лицо ее вспыхнуло. — Ты оставалась с Сабиной, когда она заперла дверь в коридор? — спросил Жильбер. — Кажется… — пролепетала служанка. — Как? Тебе кажется? Ты в этом не уверена? — Я… не знаю… — Кто запер дверь: она или ты?.. — Ни она, ни я… — Но кто же? — Никто… — Как! Никто не запирал дверь из коридора на улицу? Иснарда не отвечала, она нервно теребила конец фартука, потупив взгляд. — Я не знаю… — Ты провожала ее в комнату?.. — Я не знаю… — Приходил ли к ней кто-нибудь, пока ты была с ней? — Я не знаю… При этой фразе, повторенной в третий раз, Жильбер посмотрел на Дажé и Ролана. Отец и сын выглядели сильно взволнованными. — Иснарда, — горячо сказал парикмахер, — ты должна объяснить… — Сударь, — сказала служанка, сложив руки, — умоляю вас, не спрашивайте меня ни о чем!.. — Почему же? — вскрикнул Ролан. Жильбер снял распятие со стены и подал его Иснарде. — Поклянись над этим распятием, что ты не знаешь ничего, что ты не можешь ничего сообщить нам, а я тебе поклянусь, что не стану тебя больше ни о чем расспрашивать. — Сударь, умоляю вас… — сказала Иснарда, молитвенно сложив руки, и упала на колени перед парикмахером. — Говори! Скажи все, не скрывай ничего! — уговаривали ее в один голос мадам Жереми и мадам Жонсьер. — Говори же, — прибавила Жюстина. Иснарда стояла на коленях с умоляющим видом. — Еще раз спрашиваю тебя: будешь ли ты говорить? — сказал Жильбер. — Как! — закричал Дажé. — Моя дочь ранена, она умирает, она не может говорить, а эта гадина не желает нам отвечать! — Значит, она виновата! — сказал Ролан жестко. Иснарда вскочила: — Я виновата?! — Почему ты не хочешь говорить? — Я не могу. — Почему? — Я поклялась спасением моей души ничего не говорить. — Кому поклялась? — спросил Дажé. — Вашей дочери. — Сабине? — удивился Жильбер. — Да, сударь. — Она сама потребовала от тебя клятву? — Она приказала мне. Все присутствующие переглянулись с удивлением. Очевидно, никто не ожидал, что Иснарда причастна к этому трагическому и таинственному происшествию. Жильбер подошел к служанке. — Что же может заставить тебя говорить? — вскрикнул Дажé. — Пусть ваша дочь снимет с меня клятву. — Ты с ума сошла! — закричал Ролан. — Как! Моя сестра сделалась жертвой ужасного злодеяния, а ты не хочешь объяснить нам, ее отцу и брату, обстоятельств, сопровождавших это преступление! Еще раз повторяю: берегись! Отказываешься отвечать на наши вопросы — значит, ты виновна. — Думайте что хотите, — сказала Иснарда, — я дала клятву и не буду говорить до тех пор, пока сама мадемуазель Сабина мне не прикажет. Настала минута торжественного молчания, которое нарушил Рупар: — Как это все запутано, — заявил он. — Очень запутано!.. Так запутано, что я даже не понимаю ничего! Эта девушка не говорит, можно подумать, что она немая, но… Жильбер схватил руку Иснарды. — Ради жизни Сабины ты будешь говорить? — Нет, — ответила служанка. — Ты не хочешь? — Не могу. — Ну, раз так… — Месье Дажé! Месье Дажé! — послышался громкий голос с верхнего этажа. Дажé вскочил. — Что случилось? — спросил он хриплым голосом. — Идите сюда скорее! — Боже мой! Что опять случилось? — прошептал несчастный отец, прислонившись к наличнику двери. Раздались легкие шаги, и Нисетта вбежала в салон, она казалась глубоко взволнованной. — Скорее! Скорее! — звала она. — Вас спрашивает Сабина. — Сабина?! — вскрикнул Дажé и бросился наверх, как сумасшедший, которого ничто не может остановить. — Месье Ролан! Месье Жильбер! Поднимитесь к нам, — донесся голос Кинон. — Сабина очнулась? — спросил Жильбер, взяв за руку Нисетту. — Да, — ответила девушка, у которой были слезы на глазах, — она пришла в себя, узнала нас, поцеловала и спрашивает вас. — Пойдемте! — закричал Ролан. Жильбер схватил Иснарду за руку. — Иди и ты! — сказал он. — Теперь мы узнаем все.XIII. Ночное происшествие
Сабина, с лицом чуть порозовевшим и с полуоткрытыми глазами, сидела на постели, поддерживаемая рукой мадемуазель Кинон. Прелестную картину представляла собой эта очаровательная женщина в расцвете лет и красоты, в блистательном и элегантном наряде, окружившая заботой юную девушку, к которой начали возвращаться силы. Дажé, боясь вызвать кризис, осторожно приблизился к Сабине. Сабина нежно улыбнулась, увидев отца, и протянула ему свою бледную руку. — Дочь моя! — сказал Дажé со слезами, которых не мог сдержать. — Папа! Мне гораздо лучше, — прошептала Сабина. Нисетта, Ролан и Жильбер вошли в комнату, за ними — друзья и служанки. Подмастерья остановились на площадке, не решаясь проследовать в комнату. Сердца у всех сильно бились, собравшиеся были охвачены сильным волнением. — Она может говорить, — сказала Кинон. Ролан и Нисетта подошли ближе. Жильбер остался позади. — Сабина! — сказал Жильбер, подходя. — Сабина! Что с вами произошло? — Зачем вы мне писали? — ответила Сабина, устремляя на него глаза. — Я вам писал? — спросил Жильбер с глубоким удивлением. — Это письмо и стало причиной моего несчастья! — прошептала Сабина. — Что вы этим хотите сказать? — Я говорю о письме, которое вы мне прислали… — Я вам прислал письмо? Но когда? — Вчера вечером… — Она еще в бреду, — прошептал Дажé. — Нет, отец, нет! — с живостью сказала Сабина, которая расслышала шепот Дажé. — Нет, я в полном рассудке. — Но я вам ничего не писал, — сказал Жильбер. Сабина с трудом подалась вперед. — Прошлой ночью вы не оставляли для меня письма? — Конечно, нет! Сабина провела рукой по лбу. — Боже мой, — сказала она, — это ужасно! Ты был вчера ранен? — вдруг спросила она Ролана. — Я? — воскликнул тот с удивлением, подобным удивлению Жильбера. — Нет, сестра, я как видишь, цел и невредим. — Ты не был ранен прошлой ночью, когда работал в мастерской? — У меня ни малейшей царапины. — Господь! Сжалься надо мной! — прошептала Сабина с искренним выражением горя. В комнате наступило молчание. Все переглянулись. Жильбер приблизился к постели. — Мы должны знать все, дорогая Сабина, — начал он спокойным голосом. — Вы чувствуете в себе силы ответить на наши вопросы? — Да. Она заметно побледнела. — Может быть, было бы благоразумнее подождать, — заметила Кинон. — Ты не в силах говорить, — сказала Нисетта. — Пусть Сабина не говорит, — сказал Жильбер, — но пусть она прикажет Иснарде говорить, и мы, может быть, узнаем… — Позвольте мне отдохнуть несколько минут, — ответила Сабина, — а потом я сама расскажу все, что вы хотите узнать… Я многого не понимаю… Силы, по-видимому, постепенно возвращались к девушке. Кинон поправила подушки в изголовье, чтоб ей удобнее было полулежать. Все встали около кровати полукругом. Сабина закрыла глаза и как будто собиралась с мыслями; она сделала движение, и на губах ее замер вздох. — Я помню все… — начала она, — салон заперли… Ролан ушел работать… Феб, Леонар и Блонден пошли наверх… В ту минуту, когда мадам Жереми заперла свою дверь, я собралась войти в коридор и запереть свою. Тогда я увидела мелькнувшую тень. Я невольно испугалась, повернулась и вошла в коридор… Иснарда по-прежнему мне светила. Мы были одни. В ту минуту, когда я поставила ногу на первую ступень лестницы, на улице послышались торопливые шаги и быстро стихли. Очевидно, кто-то остановился у нашей двери… Я подумала, что это Ролан вернулся домой раньше, хотя и сказал мне, что намерен работать целую ночь. Сабина остановилась, чтобы перевести дыхание. Взгляды всех собравшихся были устремлены на нее, никто не проронил ни слова. — Не прошла я и трех ступеней, — продолжала Сабина, — как вдруг раздался стук в дверь. Я посмотрела на Иснарду, а она посмотрела на меня. Мы обе задрожали… «Пойти посмотреть?» — спросила Иснарда. «Не ходи», — ответила я. Стук раздался во второй раз, потом в третий. Мы не смели двинуться с места. «В этом доме не спят, — донесся голос с улицы, — я вижу огонь сквозь щель двери. Почему же вы не открываете?» Мы не отвечали. Голос продолжал: «Отворите! Я должен переговорить с Сабиной Дажé». «Ступай отвори форточку в двери, — сказала я Иснарде, — и посмотри, кто пришел». Иснарда пошла было к двери, но остановилась посреди коридора. «А если это кто-нибудь из шайки Петушиного Рыцаря?» — спросила она. «Петушиного Рыцаря!» — повторила я. Это грозное имя заставило забиться наши сердца. — И вы решились открыть дверь? — спросил Жильбер. — Стук раздался опять, и на этот раз еще сильнее, — продолжала Сабина, — и тот же голос прибавил: «Я должен поговорить с мадемуазель Сабиной о спасении ее брата». — О моем спасении! — воскликнул Ролан. — Что за вздор! «Что вам нужно? — спросила я. — Я сестра Ролана. Говорите скорее! Я не могу открыть дверь…» — «И не нужно ее открывать, — ответил человек, — только возьмите вот это письмо». Сквозь решетку он подал мне письмо… написанное вами, Жильбер… — Написанное мной? — изумился Жильбер. — Я узнала ваш почерк. В этом коротком письме сообщалось, что Ролану необходима моя помощь: Ролан, полируя шпагу, опасно ранил себя и просил меня немедленно прийти в мастерскую. В письме также было написано, что работник, который подаст это письмо, проводит меня и что я могу вполне положиться на него. — Как это странно! Очень странно! — задумчиво произнес Жильбер, потирая лоб.XIV. Отвратительная женщина
Сабина опустила голову на подушки. Бедняжка почувствовала, что силы внезапно изменили ей, и она закрыла глаза. Кинон и Нисетта дали ей понюхать нашатырный спирт, по совету Кинон смочили лоб раненой холодной водой. Дажé молча сидел между Жильбером и Роланом. — Что все это значит? — вслух размышлял он. — Кому это понадобилось? — Это мы, без сомнения, узнаем, — сказал Ролан. — Сабину завлекли в ловушку. — Кто же расставил эту ловушку? — Мы это выясним, — сказал Жильбер. — Непременно! — Горе тому, — произнес Дажé с гневом в голосе, — кто так подло напал на мою дочь! Жильбер наклонился к нему и прошептал: — Мы отомстим за нее. — О да! — сказал Дажé. — Завтра же я попрошу правосудия у короля. — Правосудия у короля? — усмехнулся Жильбер, положив руку на плечо парикмахера. — Не просите у него ничего: клянусь вам честью, что мое правосудие будет исполнено так, что сам король мне позавидует! — Посмотри-ка в глаза месье Жильбера, — шепнул Рупар своей жене, — точно два пистолетных дула. Я не знаю… Но мне не хотелось бы встретить ночью человека с таким опасным взглядом. — Прочитав письмо, я сильно разволновалась. У меня была только одна мысль: поспешить на помощь Ролану… Я представила себе его окровавленным, умирающим… и он звал меня на помощь… — Милая Сабина… — прошептал Ролан. — Боже, как ты страдала! — сказала Нисетта, наклонившись к раненой, чтобы скрыть румянец, выступивший на ее щеках. — Убедившись, что письмо от месье Жильбера, я уже не колебалась, — продолжала Сабина, — я велела Иснарде подать мою накидку и все необходимое для первой помощи раненому. Поскольку Иснарда не знала о содержании письма и потому не слишком торопилась, я бросилась в свою комнату и сама взяла все, что сочла нужным, оделась наскоро и хотела было идти. Но тут я подумала, что еще не поздно, и вы, отец, можете вернуться в Париж и будете поражены, когда узнаете, что Ролан опасно болен и что я пошла к нему на помощь… Мучимая этой мыслью, я приказала Иснарде не говорить никому, зачем я ушла, и прибавила: «Поклянись мне, что ты будешь хранить тайну и ничего не скажешь никому, прежде чем я не заговорю сама». Иснарда, видя волнение, в котором я находилась, дала клятву, которую я требовала. Отворив без всякого шума дверь на улицу, я подумала, отец, что если потребуется сообщить вам печальное известие, то сделаю это сама и смогу хоть как-то утешить вас, поскольку увижу Ролана первой… Я думала о Ролане, и ночные опасности мало меня пугали. «Поспешим», — сказала я. Мы шли быстро. Работник шел возле меня, не говоря ни слова. От нашего дома до мастерской Ролана довольно далеко, и надо идти все время прямо. «Если бы мы могли найти пустой экипаж…» — сказал мне работник. «Пойдем пешком», — сказала я. «Мы добрались бы скорее, — настаивал он, — кроме того, в экипаже мы сможем привезти месье Ролана домой, ведь он сам не в силах идти». — «Действительно», — сказала я, пораженная этой мыслью. «Не беспокойтесь, я с вами не сяду, — прибавил работник, — я поеду рядом с извозчиком». «Мы не найдем экипаж в этот час, — заметила я, — пойдем пешком». Мы ускорили шаг. Вдруг мой спутник остановился и сказал: «Я слышу стук экипажа». Мы находились возле улицы Эшель. Действительно, к нам приближался экипаж. Он был пуст. «Садитесь!» — сказал мне работник, отворяя дверцу. Я села, работник поместился с извозчиком, и экипаж поехал очень быстро. «Мы скоро приедем, — говорила я сама себе. — В этом экипаже мы привезем брата». Лошади быстро бежали. Экипаж повернул налево. «Не сюда!» — закричала я, но извозчик меня не услышал и сильнее хлестнул лошадей. Я звала, стучала в стекла — он мне не отвечал. Я хотела отворить дверцу, но не смогла. Я опустила переднее стекло и схватила извозчика за край его одежды, но он продолжал погонять лошадей и не поворачивался ко мне… Куда мы ехали, я не знала. Я видела узкие улицы и понимала, что мы удаляемся от мастерской Ролана… Ужас овладел мной. «Мы приехали», — сказал мой спутник. «Но куда?» — «Туда, куда должны были приехать». — «Разве мой брат здесь?» Он мне не ответил, я вышла. Но прежде чем я успела осмотреться… я почувствовала холодное и сырое полотно на своем лице: на глаза мне надели повязку, чьи-то руки схватили меня, подняли и понесли. Я закричала — мне заткнули рот тряпкой… Что происходило тогда со мной, не могу описать… Мне казалось, что я лишаюсь рассудка. — Продолжайте, ради бога, продолжайте, если у вас есть силы, — сказал Жильбер, который, нахмурив брови и сжав зубы, с трудом сдерживал себя, — продолжайте! — Я слышала множество звуков, — продолжала Сабина, — крики, песни, музыку, хохот. Вдруг меня поставили на землю… на мягкий ковер… Повязка, закрывавшая мне глаза, упала, и я увидела себя в великолепно освещенной комнате напротив стола, роскошно накрытого и окруженного мужчинами и женщинами в самых странных костюмах… как на маскараде в Версале… Ко мне подошли мужчины… Что они мне говорили, не помню: я ничего не слышала и не понимала, но краска бросилась мне в лицо, мне казалось, будто я в аду… Меня хотели взять за руку — я отпрянула назад. Со мной говорил мужчина в костюме птицы… У меня звенело в ушах… Я видела все сквозь красный туман. Человек, говоривший со мной, обнял меня и хотел поцеловать. Что произошло тогда во мне, объяснить не смогу. Я вдруг обрела необыкновенную силу, еще раз говорю: не знаю как, но я рванулась с такой силой, что тот, кто удерживал меня, отлетел на несколько шагов. Раздались восклицания, хохот, и меня окружил двойной ряд мужчин и женщин… Тогда сердце мое будто упало, в глазах стало темно, жизнь остановилась во мне, и я лишилась чувств… Я пришла в себя на диване в маленькой комнате, слабо освещенной. Мне казалось, что я очнулась от тяжелого сна. — Кого вы видели в зале, куда впервые вас отнесли? — спросил Жильбер. — Не знаю. На этих людях были такие странные костюмы, будто это был костюмированный бал. — Продолжай! — сказал Дажé. — Я осмотрелась вокруг и увидела женщину, сидевшую у камина. Заметив, что я опомнилась, она встала и подошла к дивану, на котором я лежала. Она спросила меня, как я себя чувствую, таким развязным тоном, что мне стало не по себе… Я не знаю, что это была за женщина, но я почувствовала к ней сильное отвращение. Она села возле меня и продолжала говорить что-то. Я слушала ее и не понимала. Наконец, она указала на платье с блестящими украшениями, лежавшее на кресле, которое сразу я не заметила, и сказала мне: «Хотите примерить этот наряд? Он будет вам к лицу». Я никогда не забуду, — продолжала она, — этой отвратительной женщины. — Круглое лицо, красные щеки, глаза серые и беспокойные, большой рот и короткий нос, — вдруг продолжил Жильбер. — Высока ростом, лет сорока, платье яркой расцветки. Так, Сабина? — Боже мой! Разве вы ее тоже видели? — Продолжайте, продолжайте! Что вы сделали, когда эта женщина ушла? — Я хотела убежать, — продолжала Сабина, — но двери были заперты снаружи. Я слышала веселое пение и музыку. Я думала, что сойду с ума… Я отворила окно… оно выходило в сад… Сабина остановилась. — Что было потом? — спросил Жильбер. Сабина молчала. Опустив голову на руки, она оставалась неподвижна. — Когда вы открыли окно, что вы сделали? — спросила Кинон. — Говори же, сестра, — попросил Ролан. — Сабина! Не скрывай от нас ничего, — прибавила Нисетта. — Что же было потом? — спросил Жильбер хриплым от волнения голосом. Сабина подняла голову. — Не знаю, — прошептала она. — Это последнее, что я помню. — Неужели? — Да, что произошло потом — я не знаю… Мысленно возвращаясь к своим воспоминаниям, я чувствую сильный холод… потом вижу снежный вихрь… И… и… Сабина остановилась и поднесла руку к своей ране. Слушатели переглядывались с выражением сильного беспокойства. Кинон, указав взглядом на Сабину, сделала знак, чтобы той дали отдохнуть. Глубокая тишина воцарилась в комнате. Сабина тихо приподняла голову. — Вспомните! — настаивал Жильбер. — Нет! — сказала девушка. — Не могу… — Вы не знаете, что случилось в той маленькой комнате после того, как вы открыли окно? Может, кто-нибудь вошел туда? — Не знаю… — Вы выпрыгнули из окна? — Кажется… Нет… Не могу сказать. — Однако вы чувствовали, как падал снег? — Да… Мне кажется… что я видела большие белые хлопья, они меня ослепляли… — Это было в саду или на улице? Постарайтесь вспомнить… — Ничего не помню… — Ничего? Вы уверены? — Ничего, кроме острой боли в груди… — Вы не видали, кто вас ранил? Может быть, заметили какую-то фигуру, тень? — Я ничего не видела… В комнате снова стало тихо. Непроницаемая тайна, окутавшая это роковое событие, оставалась нераскрытой. — Я почувствовала только холодное железо… и больше ничего! Между той минутой, когда я открыла окно в маленькой комнате, и той, когда я здесь очнулась, я абсолютно ничего не помню. — Она говорит правду, — сказала Кинон убежденно. — Конечно, — подтвердил Жильбер. Склонившись, он поцеловал руку девушки, потом, медленно поднявшись, сказал: — До свидания. — Ты уходишь? — спросила встревоженная Нисетта. — Я должен идти в мастерскую, милое дитя, — ответил Жильбер. — Я с тобой, — сказал Ролан. — Нет, останься здесь. Завтра утром я приду за Нисеттой и узнаю о самочувствии Сабины. Жильбер поклонился собравшимся, вышел из комнаты и поспешно спустился с лестницы.XV. Карета
Из салона придворного парикмахера Жильбер направился на улицу Эшель, выходившую к площади Карусели. На углу улицы Эшель стояла щегольская карета, без герба, запряженная прекрасной парой. Кучер был не в ливрее. В подобных каретах знатные люди обычно ездили, когда хотели сохранить инкогнито. Жильбер, закутавшись в плащ, подошел к карете. Дверца открылась. Жильбер вскочил в карету, дверца тотчас затворилась. Кучер подобрал вожжи, переднее стекло опустилось. — К Красному Кресту! — донеслось из кареты. Стекло опять поднялось, карета покатилась, увлекаемая быстрой рысью двух прекрасных лошадей. — Все выполнено? — спросил Жильбер, когда карета пересекала площадь Карусели. — Точно так. Жильбер сделал рукой знак, показывая, что доволен, потом, наклонившись к своему спутнику, сказал: — Любезный В, я буду просить вас оказать мне услугу. — Услугу! — повторил человек в черном. — Нужно ли употреблять подобное выражение, когда вы говорите со мной? Жильбер наклонился к своему спутнику и сказал: — Итак, ты доверяешь мне полностью? — Я верю вам слепо и буду верить каждому вашему слову. — Ты знаешь Бриссо? — Эту мерзкую гадину, ремесло которой состоит в том, чтобы расставлять сети честным молодым девушкам и сталкивать их в бездну разврата? — Я говорю именно о ней. — Конечно, я ее знаю. — Все равно, где бы ни была эта женщина, она должна быть доставлена, хотя бы и силой, в полночь к Леонарде. Карета въехала на улицу Бурбон. В дернул за шнурок, который тянулся к извозчику. Тотчас раздалось пение петуха. Карета остановилась, к дверце подошел человек, бедно одетый, с огромной бородой. Жильбер откинулся назад в угол кареты, закрыв лицо полой плаща. В наклонился вперед. Несмотря на то что ночь была темна, можно было видеть, что его лицо скрывала черная бархатная маска. Он заговорил тихо и очень быстро с бородатым. Тот слушал внимательно. Кончив объяснения, В прибавил громче: — Ты все понял? — Да, — ответил человек с бородой. — Не забудь: ровно в полночь! — Будет исполнено. — Можешь идти. Карета понеслась дальше. — Отчет о вчерашних ужинах сделан? — спросил Жильбер. — Уже час тому назад. Он находится на улице Сонри. — Прекрасно. Где Растрепанный Петух? — У «Самаритянки». — Во время пожара в особняке Шароле он был на улице Барбет с одиннадцатью курицами? — Как вы приказали. Он оставил там двух куриц караулить всю ночь. — Мне необходимы донесения Растрепанного Петуха и других Петухов. Я должен знать, что происходило прошлой ночью в Париже каждый час, каждую минуту. Я должен выяснить, кто увез Сабину и кто ранил ее. Мне это необходимо!.. — Вы все это узнаете в полночь у Леонарды. Я буду вас ждать. В отворил дверцу и, не останавливая карету, выскочил на улицу. Оставшись один, Жильбер до боли стиснул пальцы. — Горе тому, кто хотел погубить Сабину, — произнес он с яростью, походившей на рычание зверя. — Он вытерпит столько мук, сколько мое сердце перетерпело мучительных часов. Итак, ночь на тридцатое января всегда приносит мне горе! Каждый год я проливаю кровавые слезы в этот час боли и преступлений! Жильбер откинулся назад и приложил руку к сердцу. — Мать моя, отец мой, Сабина, я отомщу за вас. А потом я отомщу и за себя. Карета доехала до Красного Креста и остановилась. Жильбер надел бархатную маску, выскочил на мостовую и сделал кучеру знак рукой. Карета уехала невероятно быстро. Жильбер пересек площадь и постучался в дверь первого дома на улице Фур; дверь приоткрылась. Убедившись, что ничей нескромный взгляд не следит за ним, он проскользнул в полуоткрытую дверь, которая закрылась за ним без малейшего шума.XVI. Венсенская застава
В эту ночь дул западный ветер. Площадь, улица и предместье выглядели пустынными. С улицы Монтрель выехал почтовый экипаж, запряженный четверкой. Два форейтора в огромных сапогах орудовали кнутами с удивительной ловкостью. На месте для лакеев сидели два человека в меховых шубах. Экипаж ехал быстро. Когда он поравнялся с Сент-Антуанскими воротами, с обеих сторон улицы наперерез ему бросились четыре человека, двое побежали к лошадям, крича: — Стой! — Пошел вон! — заревел первый форейтор, подняв кнут. — Или я тебя задавлю! — Именем короля, остановитесь! — приказал властный голос. Десять всадников в форме объездной команды в мгновение ока окружили почтовый экипаж. Один из них подъехал к дверце и, подняв фонарь, осветил внутренность кареты. Молодой человек в роскошном костюме дремал в углу. Он был один в карете. Свет фонаря и шум его разбудили. Он открыл глаза и произнес несколько слов на чужом языке. — Вы не француз? Молодой человек, казавшийся чрезвычайно удивленным, произнес несколько слов, которых начальник не понял. Потушив фонарь, он сказал одному из своих солдат: — Опустите шторы у дверец! Приказание было исполнено. Двое из четверых пеших сели на козлы, двое — на место для лакеев. — В особняк начальника полиции, — скомандовал всадник, который осматривал карету, обращаясь к форейторам. — Именем короля поезжайте! Почтовый экипаж под конвоем десяти всадников въехал во двор особняка начальника полиции в ту минуту, когда пробило одиннадцать часов. — Держите дверцы закрытыми, — приказал начальник. Он соскочил с лошади и исчез под сводом. У двери первой приемной стоял вестовой. — Мне нужно видеть начальника полиции, — сказал начальник объездной команды. — Войдите, он вас ждет в желтом кабинете, — ответил вестовой. Бригадир прошел несколько темных комнат. Раздался звонок, без сомнения, сообщивший начальнику полиции о посетителе, потому что дверь открылась, и Фейдо де Марвиль появился на пороге. — Удалось? — спросил он. — Точно так. — Прекрасно. — Карета находится во втором дворе вашего особняка. — Отошлите солдат и агентов на другой двор, а сами ждите меня, не открывая дверцы. Насчет лакеев я уже распорядился. Начальник объездной команды поклонился и вышел. — Наконец-то, — прошептал Фейдо с радостной улыбкой, — хоть это желание его величества я исполнил успешно. Он вышел из кабинета и отправился во двор, где находилась карета. Де Марвиль остановился на последней ступени крыльца, он внимательно рассмотрел карету в свете двух фонарей. — Та самая, — прошептал он удовлетворенно. Обернувшись к начальнику команды, он хотел было приказать ему отворить дверцу, но вдруг подумал: «Я не говорю по-польски, как же я буду его допрашивать? Впрочем, буду объясняться знаками, а переговоры с ним пусть ведет д’Аржансон». — Открывайте, — приказал он. Внутри кареты было совершенно темно, потому что штора другой дверцы тоже была опущена. Путешественник не сделал ни малейшего движения. — Выходите, — сказал ему Фейдо. — Ах! Я уже приехала? — воскликнул нежный веселый голос. — Это очень мило! Фраза была произнесена на чистейшем французском языке, и очаровательная головка с напудренными волосами, в дорожном чепчике, показалась в дверце, крошечная ручка протянулась вперед, как бы прося помощи. Эта ручка встретила руку начальника полиции, и женщина в изысканном костюме проворно взбежала на крыльцо. Она была молода, нарядна и имела манеры знатной дамы. Фейдо остолбенел. Он посмотрел на начальника объездной команды, тот вытаращил глаза и бросился в карету. Там больше никого не было. Фейдо и бригадир смотрели друг на друга, не делая ни малейшего движения, будто превратились в статуи. Молодая женщина вела себя так свободно, будто бы приехала к себе домой. — Кому мы обязаны столь глупым законом захватывать кареты людей, въезжающих в Париж? — осведомилась она, не дав себе труда взглянуть на обоих мужчин. — Как будто я парламентер, въехавший в неприятельский лагерь! Хорошо, что я узнала мундиры объездной команды, иначе, уверяю вас, я бы очень испугалась. — Но… но… там был мужчина, я сам его видел! — вскрикнул начальник объездной команды. — Я вас не знаю, — сказала дама. — Вы, наверное, новый хозяин? — По вашему мнению, сударыня, где вы находитесь? — Я приказала, чтобы меня привезли в гостиницу «Европа» на улице Сент-Оноре, я там обыкновенно останавливаюсь. — Вы не в гостинице «Европа», а в особняке начальника полиции. — Почему?! — воскликнула она. — Не угодно ли вам пройти со мной, я вам объясню. Фейдо подал руку хорошенькой путешественнице и повел ее в прихожую.XVII. Женщина или мужчина?
Под руку с де Марвилем молодая женщина следовала через комнаты. У двери гостиной начальник полиции посторонился, и путешественница быстро прошла вперед. Остановившись посреди комнаты, она обернулась и окинула Фейдо с ног до головы дерзким взглядом. — Милостивый государь, — сказала она, — соблаговолите объяснить мне, что означает мое присутствие здесь в такой час и при таких обстоятельствах? — Я исполняю приказание короля, — с достоинством ответил начальник полиции. — Приказание короля! — вскрикнула молодая женщина. — Король отдал приказание арестовать меня? Покажите мне предписание! — Заклинаю вас, выслушайте меня! — взмолился де Марвиль. — Уделите мне лишь несколько минут! Он подвинул кресло, но она не села. — Я слушаю, — сказала она надменно. — Назовите мне ваше имя. — Графиня Потоцкая. — Вы полька? — Моя фамилия ясно говорит об этом. — Откуда вы приехали? — Из Страсбурга. — Вы живете в Страсбурге? — Нет. — Откуда вы приехали в Страсбург? — Из Киля. — Вы там живете? — Я никогда там даже не останавливалась. — Но вы сказали, что вы приехали из Киля? — Конечно. Я приехала в Страсбург из Киля, а в Киль из Тюбингена, а в Тюбинген из Ульма, а в Ульм из… — Милостивая государыня, — перебил начальник полиции, — со мной не шутите… — Я и не шучу, — сказала молодая женщина, — я засыпаю… Она поднесла платок к губам, чтобы скрыть зевок и села в кресло. — Мне очень жаль, что я надоедаю вам таким образом, — продолжал де Марвиль, — но это необходимо. — Говорите, сколько хотите и что хотите, я вас прерывать не стану — с этой минуты я нема. — Повторяю вам, мне жаль мучить вас таким образом и лишать отдыха, столь для вас необходимого, но я вынужден действовать так. Молодая женщина не отвечала и не шевелилась. — Графиня, — продолжал начальник полиции, — я прошу вас обратить внимание на мои слова. То же молчание, та же неподвижность. — Графиня Потоцкая, — продолжал де Марвиль более повелительным тоном, — именем правосудия я требую, чтобы вы мне ответили. Графиня, по-видимому, спала глубоким сном. Де Марвиль сделал нетерпеливое движение. Он подождал с минуту, потом поспешно перешел через комнату, взялся за шнурок от звонка и снова обернулся к графине. Де Марвиль топнул ногой и сильно дернул за звонок. Графиня не реагировала на громкий звон колокольчика. Слуга отворил дверь. — Где Марсьяль? — спросил начальник полиции. — Во дворе, ваше превосходительство. — Позовите его немедленно! Де Марвиль обернулся к молодой женщине. — Неужели это действительно усталость после дороги или же она разыгрывает комедию? — пробормотал он. — Кто эта женщина? Что значит это странное происшествие? Дверь тихо открылась. — Марсьяль, — доложил слуга. — Пусть войдет, — велел начальник полиции, сделав несколько шагов вперед. Начальник объездной команды, поклонившись, вошел в гостиную. Де Марвиль повелительным движением руки указал на графиню и сказал: — Марсьяль, вы остановили у Сент-Антуанских ворот эту самую даму? Марсьяль покачал головой. — Нет, ваше превосходительство, — ответил он, — когда я остановил карету, этой дамы в ней не было. — Но если ее не было в карете, откуда она там взялась? — Не знаю. — Но кто же был в карете, ведь там был кто-нибудь? — Был, ваше превосходительство, мужчина. — Мужчина! — вскрикнул де Марвиль. — Мужчина, такой же, как вы и я. — Мужчина? — повторил Фейдо. Марсьяль кивнул головой. — Ну и куда подевался этот мужчина? — Не имею понятия. — Итак, из этого следует, что мы обмануты насчет пола той личности, которая сидела в карете. Должно быть, эта личность — путешественник или путешественница — переоделась дорогой… — Несомненно… — Переодеться можно было только в карете? — Безусловно. — Может, платье было выброшено на дорогу? — Ваше превосходительство, — сказал Марсьяль, — шторы были закрыты, стало быть, ни в дверцы, ни в переднее окно ничего нельзя было выбросить. — Но если одежда не была выброшена, — перебил де Марвиль, — она должна быть в карете, и ее надо найти. Марсьяль посмотрел на начальника полиции, приложив руку к сердцу. — Когда я остановил карету, — сказал он тоном глубокой искренности, — в ней сидел мужчина, теперь этот мужчина брюнет стал женщиной блондинкой — я это вижу. Как совершилось это превращение, куда девалась мужская одежда — клянусь спасением моей души, я не знаю, разве только… Марсьяль вдруг переменил тон. Очевидно, новая мысль промелькнула в его голове. — Разве только?.. — повторил начальник полиции. — Разве только эта дама не спрятала мужской костюм под своим женским платьем… — Проверим, — прошептал Фейдо. Он подошел к графине, все так же спокойно спавшей. — Вы слышали, сударыня? — сказал он. Графиня не пошевелилась. — Вы слышали? — повторил начальник полиции. Он схватил ее за руку. Графиня вскрикнула, не раскрывая глаз, протянула руки, губы ее сжались с выражением неприязни. Она дважды глубоко вздохнула, потом раскрыла глаза и прошептала: — Что за гадкий сон! Мари, расшнуруй мне платье, мне так плохо… Я… Графиня увидела Марсьяля. — Ах! — воскликнула она с испугом. — Где я? — У меня, — сказал де Марвиль. — У вас?.. Но я не знаю… — Графиня провела рукой по лбу. — Да, помню! — сказала она вдруг. — Разве комедия не кончена? Начальник полиции движением руки приказал бригадиру удалиться, а сам обратился к графине: — Одно из двух, — сказал он, — или вы жертва недоразумения, и в таком случае это недоразумение следует исправить, или вы недостойным образом обманываете полицию, и тогда наказание будет соответствующим. Не угодно ли вам пожаловать за мной, мы немедленно поедем к маркизу д’Аржансону. Это единственный выход из создавшегося положения.XVIII. Яйца
В восемнадцатом столетии на Кладбищенской улице стояли только два дома с правой стороны, возле площади: один в пять этажей с четырьмя окнами на фасаде, другой же имел всего два этажа; в этот вечер единственное окно его первого этажа было освещено, все остальные были совершенно темны. Пробила полночь. Дверь дома открылась, и оттуда высунулась голова. Голова трижды повернулась налево и направо, потом исчезла. Дверь беззвучно закрылась. Эта голова с крючковатым носом принадлежала женщине лет пятидесяти. Костюм ее состоял из шерстяной юбки с толстым суконным корсажем и больше походил на мужской, чем на женский. Заперев дверь, женщина осталась стоять в узком коридоре, в конце которого находилась лестница еще более узкая, ведущая вверх. Справа, возле первой ступени лестницы, находилась полуоткрытая дверь. Женщина толкнула эту дверь и вошла в низкий зал, освещенный большой лампой. Посреди комнаты за столом сидел человек и ужинал с завидным аппетитом. Этому человеку могло быть на вид лет тридцать пять. Костюм говорил о том, что это зажиточный мещанин в трауре, хоть и не строгом: сюртук и панталоны были сшиты из черного сукна, жилет и чулки были серого цвета, галстук же белым — все без претензии на щегольство. Единственную странность в этом костюме представляла узкая черная лента, надетая на шею и ниспадавшая на грудь. На ней висел пучок черных перьев индийского петуха, перевязанных красным шерстяным шнурком. Этот человек ужинал один, но, вероятно, к столу ожидали еще и других гостей, потому что с каждой стороны стола находилось по три приготовленных, но не тронутых прибора. Посреди стола стояла большая корзина со множеством яиц разной величины. Корзина имела семь отделений; в первом лежали белые яйца с перекрещенными полосками посередине — красной и черной; во втором отделении лежали яйца, скорлупа которых была покрыта позолотой; в третьем — со скорлупой, выкрашенной в коричневый цвет; в четвертом — яйца очень маленькие и желтые, чуть ли не с кукурузные зерна; в пятом лежали большие яйца со светло-зеленой полоской, усыпанной золотыми звездами; в шестом — с серебристой скорлупой; в седьмом — совершенно черные яйца. Число яиц в отделениях было разным; больше всего их лежало в пятом отделении. Первое отделение находилось прямо напротив прибора человека, который ужинал. Остальные — перед каждым из нетронутых приборов. Таким образом, перед человеком в черно-сером костюме располагалось отделение с белыми яйцами с черно-красным крестом посередине. Между корзинкой и его прибором был сделан небольшой насест, походивший на детскую игрушку, — точная копия насеста в настоящем курятнике. На этом насесте красовался маленький индийский петушок с эмалевыми глазками, сделанный с удивительным искусством. Перед каждым из других свободных приборов красовался такой же насест, но пустой. Между насестами и корзиной с яйцами было широкое пустое пространство, занятое большим блюдом с вкусным кушаньем, которое человек в черно-сером костюме поглощал с аппетитом. В ту минуту, когда женщина, смотревшая на улицу, вошла в зал, человек за столом отрезал себе огромный кусок хлеба и спросил: — Никого нет? — Пока никого. — Неужели я буду сегодня ужинать один? — Ты жалуешься на это, Индийский Петух? — спросила женщина, снимая крышку с горшка. — Ты же знаешь, что я не жалуюсь никогда, Леонарда, когда ты готовишь еду. — Как это ты оказался здесь сегодня? — продолжала Леонарда, переменив тон. — Не знаю. — Это странно! — Который час, Леонарда? — Семь минут первого, сын мой. — Из-за этих семи минут мне не хотелось бы находиться на месте Зеленой Головы. — Почему? — Начальник должен быть семь раз недоволен. Одному черту известно, что значит его один раз. — Твои плечи это помнят? Индийский Петух сделал утвердительный знак с выразительной гримасой. В эту минуту в зале раздался крик: «Кукареку!» Леонарда подошла к комоду и взяла длинную трубочку, висевшую возле него; она поднесла к губам конец трубочки и подула, потом опустила трубочку и стала прислушиваться. Раздалось второе «кукареку», более громкое, чем первое. — Это Золотой Петух, — сказал Индийский Петух. Леонарда пошла открывать дверь. Человек, закутанный в широкий плащ, быстро вошел в зал; за золотую тесьму его треугольной шляпы было воткнуто перо золотистого цвета. Он бросил плащ на стул, оставшись в щегольском военном костюме, который как нельзя лучше шел к его дерзкому выражению лица, сверкающему взору и длинным усам, скрывавшим верхнюю губу. — Здорово, Индийский Петух! — сказал он. — Здорово, Золотой Петух! — сказал Индийский Петух, не вставая. — Как я голоден! — Садись за стол. Золотой Петух занял место по правую руку Индийского Петуха, напротив того отделения в корзине, где лежали золоченые яйца. — Подавай самые лучшие кушанья, Леонарда! — закричал Золотой Петух, разворачивая салфетку. — Где ты был сегодня? — спросил Индийский Петух. — У курочек. — У тебя, должно быть, много рапортов? — Набиты карманы. Эти очаровательные курочки ни в чем не могут отказать своему Петуху. Начиная от камеристки мадам де Флавакур, пятой девицы де Нель, которую герцог Ришелье собирался сделать наследницей ее четырех сестер, до поверенной мадемуазель де Шароле и служанки президентши де Пенкур, которая на последнем маскараде в опере приняла месье Бриджа за короля… — Что ты узнал нового? — Очень мало. — И все же? — Час назад похитили одну девушку. — Где? — На мельнице Жавель. — Что за девушка? — Хорошенькая Полина, дочь Сорбье, старьевщика с улицы Пули. Она сегодня утром обвенчалась с Кормаром, торговцем скобяными товарами с набережной Феррайль, а сегодня вечером в десять часов на свадебном балу ее похитилграф де Лаваль с помощью Шароле и Лозена. Все трое были переодеты мушкетерами. — И они похитили новобрачную? — Все случилось невероятно быстро. Собравшиеся буквально остолбенели. Я же действовать не мог, так как получил приказ ни во что не вмешиваться нынешней ночью, если это не касается порученного мне дела. — Молчите, — сказала Леонарда. Тихо прозвучало «кукареку». Леонарда открыла дверь, и в зал вошел человек с толстой шеей, большой безобразной головой и грубыми руками. — Здравствуйте, — сказал он хриплым голосом. Не успел он договорить, как раздался треск и на насесте, поставленном перед ним, появился растрепанный петух с короткими толстыми и широкими лапками. Напротив пришедшего находилось отделение с желтыми яйцами; в этом отделении яиц лежало меньше всех. — Тебе подбили левый глаз, Растрепанный Петух, — сказал Золотой Петух, глядя на своего товарища. — Да, — ответил Растрепанный Петух, — но если я получил один удар, то за него отплатил четырьмя. — Кто тебя так разукрасил? — Мушкетер, которому я выбил четыре зуба. Я был на свадьбе Грангизара, продавца муки на улице Двух Экю. Мы танцевали, когда услышали крики. Мушкетеры хотели похитить новобрачную с другой свадьбы. Они были вооружены, но мы взяли скамейки, палки, и мои «курицы» действовали так здорово, что смогли отбить дочь Сорбье, и возвратили ее мужу. — Вы ее отбили? — спросил Золотой Петух. — Я к этому времени уже ушел. — А в котором часу ты ушел? — Ровно в одиннадцать — так мне было приказано. — А у меня случилась стычка в десять минут двенадцатого: мне тоже было так приказано. — Значит, ты знал, что произойдет? — Знал. Начальник проинструктировал меня, и все шло именно так, как он сказал. Все трое переглянулись с выражением изумления.XIX. Начальник
Раздался новый крик, и через несколько минут в зал вошел четвертый человек, приветствуя рукой сидевших за столом. Этот четвертый, одетый во все черное, имел черное лицо — он был негром. Шляпу его украшали черные перья. — Так! — сказал Золотой Петух, улыбаясь. — Мы мало-помалу собираемся. Черный Петух, посмотрев вокруг с чрезвычайным вниманием, спросил Индийского Петуха: — Зеленая Голова остался с начальником? — Нет, — ответил Индийский Петух. — Где же он? Странно… Раздалось четвертое «кукареку». Леонарда с теми же предосторожностями пошла открывать дверь. Пятый человек вошел в зал. Этот пятый был очень маленького роста и одет как банкир с улицы Сен-Дени — в серый костюм и башмаки с серыми пряжками. Жабо из толстого полотна было украшено петушиным гребешком из красного сукна, выполненным удивительно искусно. — Ты видел Зеленую Голову, Петух Коротышка? — спросил Золотой Петух. — Видел. — Ты знаешь, где он? — Должен быть здесь. — Его нет здесь. — Он что, не приходил вечером? — спросил негр. — Нет, — ответила Леонарда. Все пятеро переглянулись с выражением беспокойства. Раздался звук открывающейся уличной двери. Леонарда поспешила открыть другую дверь, которая вела в узкий коридор с лестницей в конце. Человек, переступивший через порог дома без предварительного пения петуха, был высокого роста и без шляпы. Черные длинные и густые волосы скрывали его лоб и соединялись с черной бородой. На всем лице виднелся только орлиный нос и горящие глаза. На нем были большие сапоги, узкие панталоны и камзол из коричневого сукна. За кожаный пояс были заткнуты пистолеты, короткая шпага и кинжал. На правую руку был наброшен плащ. При входе этого человека пять Петухов поспешно встали и поклонились с уважением. — Начальник! — прошептал Индийский Петух. Этот человек не вошел в зал, он только посмотрел на тех, кто находился там, потом перешел через коридор к лестнице и быстро поднялся по ступеням. Леонарда шла за ним, держа в руке зажженный подсвечник. Пять Петухов переглянулись, качая головами. — Не хотелось бы мне оказаться на месте Зеленой Головы, — сказал Индийский Петух. — И мне, — сказали в один голос остальные Петухи.XX. Донесения петухов
Человек, который вошел последним и которого мы видели накануне под Новым мостом возле «Самаритянки», дошел до площадки первого этажа. Он обернулся и сделал повелительный жест следовавшей за ним Леонарде. Та остановилась. Тогда он вошел в продолговатую комнату с одним окном, выходившим на улицу. Возле этого окна стоял большой стол, заваленный бумагами, а за столом сидел человек, закутанный в плащ, в черной бархатной маске. Вошедший запер дверь, подошел к столу и сел напротив человека в маске. — Теперь полночь, — сказал он, — вы все узнали? Человек в маске покачал головой. — Нет, — сказал он. — А Бриссо? — Она наверху. Человек в маске указал на комнату в верхнем пролете. — Позовите ее, — приказал вошедший. Человек в маске встал и направился к двери, но остановился как бы в нерешительности. — Начальник, — сказал он, — вы всегда мне доверяли. — Совершенно верно, любезный В, вы это знаете. — Выслушайте меня и, я думаю, что вы поступите так, как я вам посоветую. — Что должен я, по-вашему, делать? — В деле Сабины Дажé, — продолжал В, — есть темная сторона, которую мы должны прояснить. Кто совершил это преступление? Почему оно совершено? Каким образом в Париже могло случиться такое преступление, чтобы мы о нем не знали? Значит, у нас плохая организация. — Ваши слова, любезный В, подтверждают и мои выводы. Мысль, высказанная вами, встревожила меня, и я принял кое-какие меры. Вот уже два месяца происходят странные вещи, о которых знаю я один. Дело Сабины Дажé более огорчило меня, чем удивило. У меня есть могущественный, но неизвестный и таинственный враг. — Что вы говорите? — Правду. Я позже объясню вам это. Сначала подумаем о настоящем и воспользуемся имеющимся у нас временем. — Я в вашем распоряжении. — Вы знаете, что случилось сегодня на мельнице Жавель? — С Полиной Сорбье? — Это происшествие чрезвычайно для нас полезно. — Без сомнения! — Заметьте, что, когда дело идет о том, что лично меня не касается, мои сведения всегда верны и поспевают вовремя. — Верно. Отсюда вы заключаете… — Что у меня есть могущественный, ожесточенный, неумолимый тайный враг. Надо раскрыть эту тайну и узнать, кто он. Это необходимо для нашей общей безопасности. Теперь говорите, любезный В, что вы хотели мне посоветовать? — Сначала расспросить Петухов, которые подадут вам рапорты, потом допросить Бриссо. Во время этих допросов явится Зеленая Голова, и, когда расскажет, что узнал, вы, принимая во внимание то, что предварительно узнаете, сделаете выводы. Я так думал до этой минуты, но то, что вы мне сообщили, меняет дело. — Все равно, я так и поступлю. Позовите сперва Индийского Петуха. В отворил дверь. Леонарда сидела на площадке. — Индийский Петух! — произнес он. Прошло несколько секунд, и Индийский Петух явился. — Твое донесение, — сказал ему начальник. — Вот оно, — ответил Индийский Петух, подавая большой лист, сложенный вчетверо, исписанный мелким, убористым почерком. Начальник развернул бумагу и быстро пробежал ее глазами, потом положил на стол. — Ты был прошлой ночью на улице Розье? — сказал он. — Да, — ответил Индийский Петух, — с девятью «курицами». — Где ты стоял? — На углу улицы Тампль. — До того самого времени, как был подан сигнал? — Да, я оставил мой пост только в ту минуту, когда загорелся особняк Шароле. — Кого ты встретил из прохожих на улице Тампль или на других улицах? — От десяти часов до полуночи несколько запоздалых мещан, все заплатили без малейшего сопротивления. В полночь прошли дозорные. От полуночи до половины третьего не проходил никто. — Ты в этом уверен? — Ручаюсь головой. От половины третьего прошли два человека по улице Розье. Они шли от улицы Кокрель, пройдя всю улицу Розье, они повернули направо по улице Тампль. — Они заплатили? — Нет. — Почему? — Это были бедные мастеровые. — И они пошли по улице Тампль? — Да, они шли довольно медленно по направлению к особняку Субиз. Начальник посмотрел на В. — Он говорит правду, — тихо сказал В, — эти двое мастеровых были замечены и Петухом Коротышкой, который видел, как они прошли. — А больше ты никого не видел? — спросил начальник. — Никого до той минуты, как напали на особняк. — Никто не шел по улице, не входил в какие-нибудь дома и не выходил из них? — Никто, — сказал Индийский Петух с глубоким убеждением. — Хорошо. Оставайся здесь и жди моих приказаний. Индийский Петух поклонился и отошел к стене. Начальник ударил в гонг. Голова старухи Леонарды просунулась в полуоткрытую дверь. — Петух Коротышка! — скомандовал он. На ступеньках лестницы послышались быстрые шаги, вошел Петух Коротышка. Как и Индийский Петух, он поклонился. — Где ты провел прошлую ночь? — спросил начальник. — Я был у монастыря Святого Анастасия, напротив Блан-Манто, с десятью «курицами» и шестью «цыплятами», — ответил маленький толстяк, снова кланяясь. — Ты караулил одновременно улицу Тампль, улицу Фран-Буржуа и улицу Рая? — Точно так. — В котором часу ты заступил на свой пост? — В десять часов. — Что ты заметил до полуночи? — Ничего особенного. Проходили разные люди, с которых я не требовал платы, потому что получил такое приказание. Без четверти одиннадцать карета герцога Ришелье проехала по улице Фран-Буржуа на улицу Трех Павильонов. Карета князя де Ликсена и маркиза де Креки проехали почти в ту же минуту, по тому же направлению к особняку Комарго. — Ты отправил кого-нибудь следовать за ними? — Нет, я не получал приказания. — Потом? — Я ждал назначенной минуты. Ровно в полночь я оставил шесть «куриц» у стены, отделяющий монастырь от особняка Шароле, и вышел на улицу с четырьмя «курицами», спустя несколько минут после обхода дозорных. От полуночи до половины третьего не проходил никто; после половины третьего два работника прошли по улице Тампль к особняку Субиз. — Те, которых видел Индийский Петух, — заметил В. Начальник согласно кивнул и, обращаясь к Петуху Коротышке, сказал: — Потом? — Через десять минут я заметил в тени трех человек, идущих от улицы Рая. Они прошли по улице Тампль на улицу Фран-Буржуа. Я подал сигнал именно в ту минуту, когда они шли вдоль стены монастыря. «Курицы» мои бросились на этих людей, не оказавших ни малейшего сопротивления. — Ты записал их приметы? — Нет. — Напрасно. Сделайте необходимые распоряжения, — прибавил начальник, обратившись к В, — чтобы подобная забывчивость более не случалась. Для нас важно знать всех, с кем мы имеем дело и кто может оказаться нам полезен. — Будет исполнено! — ответил В. — Продолжай! Что сделали эти люди? — Они заплатили и продолжили путь к улице Святой Екатерины. Я потерял их из виду впотьмах у особняка Шароле. — Потом? — Ничего не случилось до минуты нападения. — Никто не проходил? — Больше никто. Начальник сделал знак Петуху Коротышке встать возле Индийского Петуха и, отворив дверь, вызвал Растрепанного. Растрепанный Петух немедленно явился. — Доложи о прошлой ночи! — потребовал начальник. — Я был на улице Барбетт с пятью «цыплятами» и на улице Субиз с шестью «курицами» и девятью «цыплятами», — ответил Растрепанный Петух. — Я занял свой пост в половине двенадцатого. В полночь прошли дозорные, а потом до минуты нападения не проходил никто. — Следовательно, мастеровые, которых Индийский Петух и Коротышка видели проходящими по улице Тампль, пропали между улицей Фран-Буржуа и улицей Барбетт? В каком доме? — Ни в одном из тех, которые находятся между этими двумя улицами, — ответил Растрепанный Петух. — Там всего восемь домов, и у двери каждого дома я поставил по «цыпленку». Ни одна дверь не открывалась — значит, с этой стороны улицы никто не входил. — С другой стороны тоже, — с живостью сказал Петух Коротышка. — Между улицей Субиз и улицей Рая пять домов, и у каждой двери я поставил «цыпленка». Никто не входил и не выходил. Все трое, по-видимому, говорили правду. Начальник долго молча смотрел на них.XXI. Загадка
Начальник с нетерпением обратился к В, спросив: — Петух Яго пришел? В быстро подошел к двери, распахнул ее и обменялся несколькими словами с Леонардой. — Да, — сказал он. — Пусть войдет. Не прошло и минуты, как высокий человек вошел в комнату. Этот человек со смуглым лицом, черными волосами и тонкими чертами лица имел какой-то восточный отпечаток. — Ты был в особняке Альбре прошлой ночью с двумя «курицами»? — спросил начальник. — Да. — До которого часа оставался ты там? — До часу ночи. — Где были остальные твои «курицы»? — Шесть «куриц» находились в первом доме на улице Трех Павильонов. Я караулил на углу улицы. — Кого ты видел? — От часа до минуты нападения никого. — Никого! — закричал Петух Коротышка. — А трех человек, которые без четверти три прошли улицу Фран-Буржуа? — Трех человек? — повторил Петух Яго с удивлением. — Да, трех человек, закутанных в большие плащи и в треугольных шляпах. — Они прошли на улицу Фран-Буржуа без четверти три? — Они мне даже заплатили, а я стоял у стены монастыря Святого Анастасия, то есть на конце улицы, выходящей на улицу Тампль. — А я в час был на этой самой улице на углу Трех Павильонов, напротив особняка Альбре, но никто не проходил — я клянусь в этом! — Но на улице Фран-Буржуа, — сказал В, глаза которого сверкали сквозь отверстия бархатной маски, — начиная от улицы Тампль до улицы Трех Павильонов только монастырь Святого Анастасия, особняк Шароле и особняк Альбре. Три человека, войдя с одного конца улицы, должны были выйти с другого, если только они не вошли в одно из этих трех жилищ. — Они не входили в монастырь Святого Анастасия, — сказал Петух Коротышка, — я видел, как они направились к особняку Шароле. — Они не входили в особняк Альбре, — сказал Петух Яго, — повторяю: я не видел никого. — Леонарда! — позвал начальник. Старуха вошла. — Ты была в кухне особняка Шароле, — сказал начальник, — ты подожгла его. После отъезда графа кто-нибудь входил в особняк? — Граф уехал в девять часов, — ответила Леонарда, — в половине десятого вернулись управляющий и камердинер, которых не было дома. С этой минуты в особняк не входил никто. — А выходил ли кто-нибудь? — Никто! В резко подался вперед. Начальник успокоил его движением руки. — Позовите Золотого Петуха! — сказал он. Человек с золотистым пером на шляпе появился на пороге. — Ты занимал нынешнюю ночь с двадцатью «курицами» улицу Четырех Сыновей и улицу Жемчужную, — сказал ему начальник, — то есть контролировал пространство от особняка Субиз до особняка Комарго? — Да, — ответил Золотой Петух. — От полуночи до времени нападения на особняк Шароле что ты видел? — Ничего, кроме тела молодой девушки в три часа утра. — А от полуночи до трех часов? — Ни по улице Тампль, ни по улице Четырех Сыновей, ни по улице Жемчужной не проходил никто. — А молодая девушка? — Она, вероятно, шла по другой стороне улицы, я ее не видел. — А тот, кто ее ранил? — Его я тоже не видел. — Это невозможно! Растрепанный Петух уверяет, что не видел никого, кто шел бы со стороны улицы Барбетт и улицы Субиз. — Начальник, вот как было дело. От полуночи до трех часов ни одно человеческое существо не проходило мимо нас. Шел сильный снег, но мои «курицы» стояли очень близко друг к другу, так что никто не мог пройти незамеченным. Я услышал глухой шум, как бы от падения тела на снег, и пронзительный крик, за которым последовал стон. Я хотел броситься туда, как вдруг окна в особняке Комарго распахнулись, и поток света осветил улицу. Я и мои «курицы» скрылись в тени. Появились слуги с факелами и фонарями. С ними шли маркиз де Креки, виконт де Таванн и князь де Ликсен. У окон стояли Кинон, Комарго, Сале, Дюмениль, Госсен. Вышедшие из особняка принялись все осматривать и обыскивать. Я последовал за ними ползком по стене сада. Перед особняком Субиз, почти на углу улицы Четырех Сыновей, на улице Тампль виконт де Таванн нашел в луже крови бесчувственную девушку. Ее унесли в особняк. Желая узнать причину этого происшествия, я осмотрел все, когда остался один. На снегу не было никаких следов около того места, где упала девушка. Я поднял глаза, в этой части особняка не было окон. Мои «курицы» не видели никого. Каким образом она очутилась тут и кто ее ранил, я не понимаю. Начальник сделал знак пяти Петухам и Леонарде приблизиться. — Итак, — сказал он, — в прошлую ночь от половины третьего до трех часов два человека исчезли на улице Тампль, между улицей Рая и улицей Субиз, и мы не знаем, куда они девались; три человека также исчезли на улице Фран-Буржуа. Наконец, женщина была ранена и найдена без чувств и в крови на снегу. Ей оказали помощь посторонние, а между тем в этом квартале все выходы охранялись пятью Петухами и пятьюдесятью восемью «курицами»! Начальник скрестил руки на груди и обвел всех грозным взглядом. — Как это объяснить? — спросил он после некоторого молчания. Все переглядывались с выражением беспокойства, смешанного с недоверием и любопытством. — Идите вниз и ждите моих приказаний. Пять Петухов в сопровождении Леонарды вышли из комнаты, и дверь закрылась за ними.XXII. Совещание
Начальник и В остались одни. — Вы думаете, что Зеленая Голова сможет все разъяснить? — спросил начальник. — Я надеюсь, — ответил В. — Но что он может сказать? — Когда он вернется, вы узнаете. — Но если он не вернется? — Это невозможно. — Почему же? Разве он не может изменить? — Зеленая Голова — самый преданный из наших людей, он не изменник! — Однако кто-то изменяет! Начальник быстро ходил по комнате. Вдруг он остановился перед В. — Кто изменяет? Я должен это выяснить во что бы то ни стало, и притом не теряя ни минуты, даже если бы мне пришлось употребить самые крайние средства. И он начал снова быстро ходить по комнате в самом сильном волнении. В следил за ним с выражением беспокойства, которое проглядывало сквозь его маску. — Хотите видеть Хохлатого Петуха? — спросил он. — Он пришел! — Нет. Прошлой ночью он ужинал далеко от того места, где это случилось, — ответил начальник. — А Черного Петуха? — Он ничего не знает: я его допрашивал сегодня. Нет-нет! Мне нужен Зеленая Голова! В понимающе кивнул. Начальник поднял глаза на В. — Все сделано? — спросил он. — Да, сделано в половине двенадцатого, за несколько минут до того, как я пришел сюда. — Хорошо! А рапорт? — Он будет составлен этой ночью. — Ничего не будет упущено? — Все будет описано в мельчайших подробностях, и вы получите отчет завтра утром, никак не позже. — Его нужно передать до полудня начальнику полиции, чтобы он мог прочесть донесение королю. — Он хлопнул себя по лбу и прибавил: — Но все это не объясняет таинственного дела бедной Сабины. А я должен все узнать: оставаться в подобной неизвестности — значит изменить нашему делу. Позовите сюда Бриссо, черт возьми! Она или заговорит, или я клещами раскрою ей рот. В вышел из комнаты. Начальник, оставшись один, стал медленно прохаживаться, склонив голову. — Кто же этот враг, который уже шесть месяцев вредит мне? Начальник поднял голову, лоб его прояснился внезапной мыслью, пальцы сжались. — Да, ночь на тридцатое января трагична для всех, кого я люблю, — сказал он. — Я отомщу тем, кто наделал мне столько зла! Отомщу! Но, — сказал он, переменив тон, — кто все-таки этот невидимый враг? Начальник погрузился в глубокое раздумье. — Эта двойная жизнь была так прекрасна, — сказал он, — сколько радостей я принес обиженным! Скольких я осчастливил! Как будущее мне улыбалось! И на вершине этих успехов неизвестная рука вдруг поразила ангела моих мечтаний и моей жизни! — Горе! Горе ему, — продолжал он, — я отомщу! Начальник стоял с нахмуренными бровями, на лбу его появились складки, предшественники бури. Раздался скрип, и дверь отворилась.XXIII. Бриссо
В, все еще в маске, вошел в комнату и, шагнув в сторону, пропустил вперед себя женщину. Это была известная сводница Бриссо, вписавшая свое имя в любовные летописи царствования Людовика XV. О ней часто упоминают, повествуя о приключениях той эпохи. Бриссо была высока ростом и чрезвычайно стройна. Ее рост и сложение говорили о физической силе, присущей не многим женщинам. Она была одета в костюм яркого цвета. Войдя в комнату, она очутилась лицом к лицу с начальником и отступила, как бы пораженная ужасом. Действительно, вид этого человека, освещенного лампой, имел что-то страшное и фантастическое. Рост его был очень высок, пояс, за которым были заткнуты шпага, пистолеты и кинжал, стягивал стройный стан. Бриссо отпрянула назад. — Подойди! — сказал ей начальник властным тоном. После довольно продолжительного молчания он продолжил: — Ты знаешь, перед кем находишься? — Нет, — нерешительно ответила Бриссо. Начальник отворил железную дверь небольшого шкафа, вынул мешок, который бросил на стол, а возле мешка положил заряженный пистолет. — В этом мешке двадцать тысяч ливров золотом, — сказал он, — а в этом пистолете пуля. Если ты будешь служить мне, как я хочу, Кэти, двадцать тысяч станут твоей наградой. Если ты попытаешься меня обмануть, я всажу эту пулю тебе в лоб. — После минутного молчания он прибавил: — Я Петушиный Рыцарь! Назвав себя, он отступил назад, и свет лампы хорошо осветил его. Он предстал во всем блеске гнева. Бриссо сложила руки на груди и не имела сил даже вскрикнуть, будто грозное имя вдруг парализовало ее. Наконец, она, сделав усилие, упала на колени. — Пощадите! — сказала она. Петушиный Рыцарь пожал плечами. — Ты будешь отвечать ясно и прямо на мои вопросы? — продолжал он спокойным голосом. Бриссо медленно встала. — Садись, — сказал Петушиный Рыцарь. Она повиновалась. — Где ты провела прошлую ночь? — В доме графа де Сувре, — ответила Бриссо не колеблясь. — Скажи мне все, и твое имя не будет нигде упомянуто. — Вчера вечером был ужин у месье де Сувре, как я вам уже сказала, — начала Бриссо. — Я ничего не знала об этом ужине и спокойно сидела дома перед камином, когда в полночь в парадную дверь сильно постучали. «Иди и отвори!» — закричала я Лолотте. Это моя камеристка. Она побежала и вернулась, говоря: «Лакей хочет говорить с вами». — «От кого?» — «От графа де Сувре». Я велела позвать лакея. Он пришел и подал мне письмо от графа, который писал, чтобы я приехала сейчас «по известному делу». По известному делу… Но какому же? У меня нет никаких дел с графом. «Верно, я ему нужна», — подумала я. Внизу стояла карета. Я села, меня привезли на улицу Сен-Клод и провели в гостиную. Все сидели за столом в смешных маскарадных костюмах, было очень весело. Эти милые господа все меня знают, а я знаю их еще лучше. Они часто поверяют мне свои секреты, и мы в очень хороших отношениях. Я думала, что они послали за мной, чтобы пригласить поужинать, и хотела сесть, но все вышло иначе. Граф де Сувре встал и подошел ко мне. «Бриссо, — сказал он мне, — ты должна нам объяснить твою странную шутку». Я посмотрела на него. Он был переодет Бахусом с кистями винограда на голове. Я рассмеялась, думая, что граф решил пошутить. «Ты должна ответить мне!» — сказал он. «Спросите других», — ответила я. Но он рассердился, и Шароле тоже. Я увидела, что он говорит серьезно, и спросила: «О чем вы говорите?» — «О немецкой княгине, которую ты велела привезти сюда». — «Я велела привезти сюда немецкую княгиню? — изумилась я. — Когда?» — «Сегодня вечером». Я опять подумала, что это шутка, и расхохоталась, но граф де Сувре сказал: «Вот письмо, которое ты прислала мне». Он подал мне бумагу. Я удивилась, поскольку не писала графу. Это письмо передала ему женщина, которая сказала, что служит у меня. Письмо еще при мне. Бриссо подала письмо Петушиному Рыцарю, и тот развернул его. В наклонился через плечо начальника, чтобы прочесть вместе с ним. — Письмо было запечатано моей печатью, — сказала Бриссо, — розовый венок с амурами в середине. Петушиный Рыцарь и В прочли следующее:«Граф, есть одна благородная дама, желающая присутствовать на одном из очаровательных ужинов, которые составляют славу нашего любезного общества. Это иностранка, немецкая княгиня. Я не назову вам ее имени, потому что поклялась сохранить тайну. Я обещала ей исполнить ее фантазию; узнав же, что вы сегодня даете ужин, на котором будут присутствовать молодые люди из высшего общества и первейшие наши красавицы, я дала ей знать. Она специально приехала в Париж. Чтобы исполнить свое желание и одновременно сохранить инкогнито, эта молоденькая девушка наденет костюм мещанки. Экипаж привезет ее к вашему домику. Там ей свяжут руки, завяжут глаза и принудят прекратить крики, которые она нарочно будет испускать, как девушка, похищенная из родительского дома. Предупреждаю вас, что она имеет намерение разыграть эту роль. Это будет очень забавно; действуйте же и вы в соответствии с этим. Сохраните мою тайну и веселитесь на славу!— Ты догадываешься, кто мог написать это письмо? — обратился Петушиный Рыцарь к Бриссо. — Нет, пока не знаю, месье. — Если сумеешь это выяснить в течение двух суток, я награжу тебя. Рассказывай дальше. — Прочитав письмо, я заявила, что его писала не я и что это была чья-то злая шутка. «Немецкая княгиня уже здесь, и она очень мила», — сказал граф де Шароле. «Она здесь? — изумилась я. — Где?» — «В маленькой гостиной, где она искусно притворяется, будто с ней сделался обморок». — «Она и сейчас в обмороке?» — «Да, — ответил де Сувре. — Для того чтобы положить конец этой комедии криков и обмороков, которые продолжаются уже два часа, мы и послали за тобой. Иди к своей княгине и все устрой!» — «Я не прочь с ней познакомиться», — сказала я и прошла в маленькую гостиную, где увидела на диване женщину без чувств. Она лежала неподвижно, точно мраморная статуя. «Какой артистический обморок! — рассмеялась я, все еще думая, что это шутка. — Княгиня! Мы одни, вы можете не притворяться». Она даже не шевельнулась. Я подошла к ней, наклонилась и… увидела девочку, которая такая же княгиня, как вы и я! Я ее узнала — это была Сабина Дажé. «Вот тебе раз! — воскликнула я, взяв ее за руку. — Ну вставайте же!» Но ее рука была холодна. Она ничего не слышала и вовсе не притворялась, так как действительно лишилась чувств. Я дала ей понюхать нашатырного спирта, но и это не помогло. «Так, — подумала я, пораженная внезапной догадкой, — понимаю! Она захотела присутствовать на ужине тайком и сама написала письмо. Что ж, довольно неплохо придумано!» Девочка все лежала без чувств или, по крайней мере, притворялась. Полагая, что она играет комедию, я ждала, когда же она откроет глаза. Мы все еще были одни. Девочка очнулась, я начала было разговор, но после нескольких моих слов она вдруг бросилась к окну. Я хотела ее задержать, но она распахнула окно и выскочила в сад. — Куда она девалась потом? — спросил Петушиный Рыцарь. — Этого мы не смогли узнать, месье. Шел сильный снег. Сад велик, одна калитка, выходящая на бульвар, была открыта. Мы искали ее везде, но не нашли никаких следов беглянки. Потом я узнала, что Сабина найдена раненой перед особняком Субиз, я думаю, что, когда она убежала, наверное, на нее напали разбойники из шайки Петушиного Рыц… Бриссо запнулась и побледнела как полотно. — То есть… я… потому что вы… — забормотала она испуганно. Петушиный Рыцарь посмотрел на В, который не произнес ни слова с той минуты, как Бриссо начала рассказ. Наступило довольно продолжительное молчание. Петушиный Рыцарь обернулся к Бриссо: — Сегодня ты видела кого-нибудь из тех, кто присутствовал на этом ужине? — Только графа де Шароле, он пришел снять у меня квартиру, потому что его особняк сгорел. — Как он выглядел? — Как обычно, был весел. — Он все еще у тебя? — Он сейчас ужинает у Лораже. Петушиный Рыцарь подал знак В, тот взял Бриссо за руку: — Пойдемте! — Но… — пролепетала Бриссо, с выражением непреодолимого ужаса. — Ничего не бойся! — сказал Петушиный Рыцарь и добавил, указывая на мешок, лежавший на столе: — Возьми, это твое. — Неужели? — Да, бери же. Если будешь служить мне хорошо, ты часто будешь получать по стольку же. — Вы прекрасный человек, месье, — сказала Бриссо, — я сделаю все, что вам угодно, можете на меня рассчитывать, у Бриссо есть свои достоинства! — Ступай! — велел Петушиный Рыцарь. В вывел женщину через другую дверь, скрытую под драпировкой.Мари Бриссо».
XXIV. Хохлатый петух
Петушиный Рыцарь подошел к столу и нажал пальцем на украшение из позолоченной бронзы, доска стола тотчас приподнялась, как крышка пюпитра. Возле этого пюпитра располагались восемь больших кнопок с бронзовыми кольцами. Кнопки были разных цветов: белая, позолоченная, коричневая, желтая, зеленая, серебристая, черная и красная. Рыцарь приподнял черную кнопку за кольцо, потом опустил ее и застыл неподвижно, не выпуская кольца из рук. Потом опять поднял кнопку и опять опустил. Очень тихий свист донесся из пюпитра, как будто из какой-нибудь невидимой трубы. Петушиный Рыцарь, не снимая левой руки с кнопки, наклонился к столу и, взяв правой рукой перо, обмакнул его в чернила и написал несколько строк на узкой полоске пергамента необыкновенно мелким почерком. Рыцарь нажал на пружину, кнопка откинулась, открыв круглое отверстие. Он свернул пергамент, вложил его в это отверстие и закрыл кнопку. Затем он взялся за серебристую кнопку, потянул ее и опустил, запер пюпитр и сел в большое кресло у камина. — То, что я предвидел, случилось, — прошептал он, — но я не дам себя победить, буду бороться до конца. Я узнаю, кто написал письмо под именем Бриссо, кто ранил Сабину, узнаю, кто мой неизвестный враг! Петушиный Рыцарь грозно сжал кулаки. Дверь тихо открылась, и вошел человек лет двадцати пяти. Напудренный, в шелковых чулках, он словно только что вышел из версальской гостиной. Он подошел к Петушиному Рыцарю, держа левую руку на эфесе шпаги. Его куртка, синие бархатные панталоны и белый атласный жилет, вышитый золотом, украшали большие рубиновые пуговицы, осыпанные бриллиантами. Контраст между этими двумя людьми был странный и поразительный. — Хохлатый Петух! — сказал Петушиный Рыцарь после минутного молчания. — Тебе я доверил самый ответственный участок. — Требуйте все что угодно, начальник, — ответил элегантный человек. — Моя жизнь безраздельно принадлежит вам, потому что вы спасли жизнь двум единственным существам, которых я любил на земле. Я был на самом дне. Вы одним прыжком помогли мне взойти на самый верх общественной лестницы. Поэтому преданность виконта де Сен-Ле д’Эссерана безгранична, испытайте его. — Вы видели Морлиера? — спросил Петушиный Рыцарь, учтиво переходя на «вы». — Он согласен? — Да, но он хочет получить деньги и погасить долги. Я думаю, что этот человек будет нам чрезвычайно полезен. Это самая порочная личность. Он не отступит перед самым дерзким поступком, он вхож в любое общество. Будучи дворянином и служа при принце Конти, он в Тампле, как в безопасном убежище, может сделать все и сделает! — Морлиер должен служить мне. Вскоре мы поужинаем с ним. — В маленьком домике в Пасси? — Да. — Я дам ему знать. — Виконт, вы знаете Бриссо. С этой минуты вы должны наблюдать за этой дамой, и мне необходимо знать абсолютно все, что она будет делать, говорить и даже думать. Каждый вечер вы лично должны подавать мне донесение. — Будут еще какие-нибудь распоряжения? — В скором времени король будет охотиться в лесу Сенар. Вы поедете с двором? — Несомненно. — Пошлите в Кенси человека, который знал бы, где вас найти в любое время. Вам нужны деньги? — Нет. У меня осталось еще более тысячи луидоров. — Отлично, любезный виконт! Бриссо вернется домой через десять минут. — Я начну действовать… — Подождите. Петушиный Рыцарь взял лист бумаги, перо и чернила и начал что-то быстро писать, потом, запечатав письмо тремя печатями с трех перстней, которые носил на безымянном пальце левой руки, передал это письмо Хохлатому Петуху. — Прочтите это письмо завтра утром, — сказал он. — Если, читая его, вы испытаете хотя бы малейшую нерешительность, вложите письмо в конверт, запечатайте черным сургучом и велите отдать Леонарде. Если, напротив, вы колебаться не будете и почувствуете в себе душевный подъем, сделайте то, что предписывает это письмо. Хохлатый Петух повернулся к выходу. — И еще, — продолжал Рыцарь, — у вас есть тайны, которых у многих нет. Если меня убьют или если я умру естественной смертью, полностью доверьтесь тому, кто был сейчас здесь со мной, чьего лица вы никогда не видели. Повинуйтесь ему, потому что инструкции, которые он будет давать, он получит от меня. Теперь прощайте. Виконт поклонился и, положив письмо в карман, вышел.XXV. Черный петух
Едва Хохлатый Петух вышел из комнаты, как Петушиный Рыцарь подошел к занавеске и отодвинул ее. Эта занавеска скрывала маленькую дверь, которая была открыта, и В, все еще в маске, стоял на пороге. — Вы все слышали? В подошел и, схватив обе руки Петушиного Рыцаря, горячо пожал их. — Я не перестаю восхищаться вами, — сказал он. В эту минуту раздалось пение петуха. — Это Зеленая Голова, — воскликнул В. — Наконец-то мы все узнаем. Второе «кукареку» раздалось уже ближе, Петушиный Рыцарь покачал головой. — Зеленая Голова кричит не так! — сказал он. — Вы уверены? Леонарда отворила дверь и сказала: — Черный Петух хочет поговорить с начальником. — Пусть войдет, — распорядился Рыцарь. — Разве Черный Петух уходил? — удивился В. — Да, я дал ему поручение. Тяжелые шаги раздались на ступенях лестницы. Черный Петух, темный с головы до ног, появился на пороге. — Что ты узнал? — живо спросил Петушиный Рыцарь. — Зеленая Голова убит! — ответил Черный Петух. — Он лежит на мостовой перед угловым домом на пересечении улиц Корделье и Готфейль. На шее у него красный шнур. Он удавлен — вот что я узнал. — Веди нас туда. Все трое спустились с лестницы и, прихватив фонарь, вышли из дома. Черный Петух шел впереди и, наконец, остановился. — Вот смотрите, — сказал он. Петушиный Рыцарь и В подошли и склонились. — Он умер, — сказал В, потрогав труп в области сердца и запястья, — не более двух часов назад. Петушиный Рыцарь, поставив фонарь на землю, приподнял голову погибшего, чтобы рассмотреть шнур на шее. Этот шнур, очень тонкий, похожий на те, что употребляют на Востоке палачи, был из красного шелка. Он дважды обвивал шею и вместо обыкновенной петли на конце имел нечто вроде витой кисти, закрепленной медным зажимом с пружиной. — Все карманы пусты: бумаги, бывшие у него, исчезли, — сказал В, закончив осмотр. Петушиный Рыцарь и В переглянулись. Первый взял фонарь и очень внимательно осмотрел мостовую вокруг трупа. Вдруг он наклонился и поднял бумажку, сложенную вчетверо, быстро развернув, он пробежал ее глазами. — О! — произнес он со странным выражением, затем после минутного молчания обратился к Черному Петуху и приказал: — Унеси труп в дом на Кладбищенской улице и спрячь в нижнем этаже. Идем! — обратился он к В.Часть вторая. Фаворитка короля
I. Путь в Брюноа
Утром 23 февраля 1745 года — то есть спустя недели три после происшествий, описанных в первой части, — щегольская карета со светло-зеленым кузовом и обитыми серебром колесами, запряженная четверкой лошадей, ехала по городку Боасси-Сен-Леже. На дверцах кареты красовался герб — два мощных кабаньих клыка. В карете ехали два человека, которые, небрежно развалившись на подушках, любовались великолепным пейзажем. Путешественниками в щегольских охотничьих костюмах были герцог де Ришелье и маркиз де Креки. В этот день должна была состояться королевская охота в лесу Сенар, и герцог с маркизом ехали на место сбора, назначенное смотрителем лесных угодий. Вдруг Ришелье, схватив шелковый шнурок, висевший у переднего стекла, дернул его и закричал: — Не сюда! Не сюда! Карета, которая должна была свернуть направо, к месту сбора охоты, вдруг остановилась, к дверце подошел лакей, почтительно держа в руках шляпу. — Налево, по дороге в Шуази, — сказал герцог. Лакей передал это приказание форейторам, и карета быстро покатилась в новом направлении. — У нас в запасе целых четыре часа! — сказал Ришелье. — И что же мы будем делать все это время? — Сначала совершим очаровательную прогулку, а потом превосходно позавтракаем. — Черт побери, любезный герцог! — вскрикнул Креки, теребя кружева жабо. — Я не сожалею, что встал так рано и выехал по вашему совету натощак. Мы едем к племяннице Турншера? — Именно. Мы будем завтракать, если только это вам угодно, любезный маркиз, у жены Нормана д’Этиоля, помощника главного откупщика. Креки посмотрел на Ришелье, потом расхохотался и пожал ему руку. — Прекрасно, — сказал он, — меня уверяли, что мадам д’Этиоль очаровательна! Но зачем вы меня везете туда? Ришелье раскрыл табакерку — истинное произведение искусства, запустил в нее свои тонкие пальцы и, медленно нюхая ароматический табак, сказал, стряхивая его крошки с жабо: — Ну, мой друг, мадам Норман д’Этиоль — очаровательная молодая женщина, исполненная грации, красоты, остроумия и даже талантов. — Черт побери! Да ваша мадам д’Этиоль просто совершенство! — Словом, приманка для короля! Ришелье улыбнулся и лукаво посмотрел на своего спутника. Маркиз хотел что-то сказать, но форейторы еще громче защелкали хлыстами, и вихрь пыли поднялся впереди, справа от кареты. — Держи левее, дурак, и дай проехать! — закричал громкий голос. Хлысты защелкали сильнее, раздались крики, и голос, только что кричавший, продолжил: — Служба короля! Впереди стояла большая наемная карета, запряженная двумя большими лошадьми, которая занимала почти всю ширину дороги. В ту аристократическую эпоху проехать по узкому месту дороги первым было делом крайней важности. Знатные люди с этой целью нередко останавливали и даже опрокидывали кареты низших по званию. Наемной карете грозила опасность, потому что форейторы решили проехать во что бы то ни стало. И, если бы экипаж маркиза де Креки ринулся вперед со своей четверкой, то карета неминуемо опрокинулась бы в реку. — Боже! Да вы нас сбросите в реку! — закричал жалобный голос. И в окне наемной кареты показалось круглое, румяное лицо с двойным подбородком. Маркиз де Креки весело расхохотался. — Аббат де Берни! — воскликнул он. — Маркиз де Креки! — воскликнул аббат, протянув руки. — Неужели вы хотите нас угробить? — Сохрани Бог, любезный аббат, вы слишком интересный собеседник, и притом мадемуазель Госсен мне не простит этого. Однако, любезный аббат, мы должны проехать. — Я ужасно боюсь этой кареты, которая скрежещет, как старое железо. — Садитесь в нашу карету, а потом эту можно будет столкнуть в реку. — С удовольствием, — ответил аббат, и лицо его засияло. — Но я не один. — Кто же это? — Вольтер. Ришелье сделал знак рукой лакею. — Идите и передайте от нас месье де Вольтеру, что мы просим его оказать нам честь пересесть в нашу карету. Лакей поклонился и со шляпой в руке подошел к дверцам наемной кареты; через несколько минут высокий, худощавый человек, одетый без щегольства, медленно вышел из наемной кареты. Это был Мари Франсуа Аруэ де Вольтер. Ему исполнилось в ту пору пятьдесят лет, и он находился даже не во всем блеске славы — слава, в полном значении этого слова, пришла к нему много лет спустя, — а в центре блистательных и шумных обсуждений его персоны. — Садитесь же, любезный Аруэ, — сказал Ришелье, дружески кланяясь великому писателю. Вольтер сел в карету, и дверца немедленно закрылась. — Теперь, господа, скажите нам, — начал Креки, — куда вы желаете, чтобы мы вас отвезли? — В Этиоль! — ответил аббат де Берни. — Разве вы знаете мадам д’Этиоль? — спросил Ришелье Вольтера. — Я ее знал, когда она была мадемуазель Пуассон. — Пуассон! Пуассон! — повторил Креки. — Какой-то Пуассон, помнится, чуть ли не был повешен за злоупотребления. — Он ее отец, — сказал Вольтер. — И кто-то спас его в Гамбурге, — заметил Ришелье. — Это был Турншер. — А потом кто-то выхлопотал ему прощение. — Опять же Турншер! — Турншер! Турншер! — повторил Креки, смеясь. — Стало быть, он покровитель семейства Пуассон? — Он так богат, что мог бы быть благодетелем всего человечества, — сказал Берни, — у него миллионов двадцать. — Что он еще сделал для семейства Пуассон? — Он совершенно освободил Пуассона, — ответил Вольтер, — от неприятностей, от скуки, от горестей и от беспокойств отцовской любви, занимаясь его дочерью, хорошенькой Антуанеттой, воспитание которой взял на себя. — И он в этом добился полного успеха, — сказал аббат, — потому что к восемнадцати годам мадемуазель Антуанетта стала просто совершеннейшей девушкой! — Как она была хороша в день свадьбы! — И как Норман был безобразен! — сказал Берни. — Так же, как и теперь, — прибавил Вольтер. — Да, но он был помощником главного откупщика, и брак совершился. — Норман д’Этиоль — племянник Турншера? — спросил Креки. — Да. — Так что мадам д’Этиоль привязана к Турншеру всеми узами. Он ее крестный отец, ее дядя, ее благодетель… — За это Пуассон ему глубоко признателен! — Сколько лет она замужем? — Три года. — И сколько ейлет? — Я могу точно это сказать, — сказал Вольтер, — потому что в тот день, когда она родилась, я обедал у Турншера, это было 29 декабря 1721 года. — Значит, ей теперь двадцать четыре года. — Лучший возраст женщины! — Удивительна жизнь этой молодой женщины! — сказал Вольтер. — Дочь Пуассона, человека ничтожного, она имела перед собой самую незавидную перспективу, но этот ребенок был баловнем природы! Все дурное оборачивалось для нее хорошим, и, вместо того чтобы идти по извилистой тропинке, она с самого начала своей жизни, с первых шагов следует по прекрасной дороге, усыпанной цветами. Кто может знать, куда приведет ее этот путь? — Одна судьба, — сказал Берни. — Которой герцог де Ришелье так часто подает руку, — прибавил Вольтер, лукаво улыбаясь. Ришелье тоже улыбнулся и посмотрел на Вольтера. Что-то промелькнуло во взглядах двух этих умных людей, но умных столь различно: Ришелье имел всю хитрость придворного, Вольтер — все лукавство философа. Карета тем временем уже несколько минут ехала по лесу, потом повернула налево, на берег реки и поднялась на крутую гору, на которой возвышался замок Этиоль. Вскоре экипаж остановился у крыльца. Множество лакеев в разных ливреях, стоявших в передней, и множество экипажей во дворе свидетельствовали о большом количестве гостей. Выйдя из кареты, Ришелье и Креки немного отстали от спутников. Маркиз взял за руку герцога. — Любезный герцог, — сказал он, — мой неожиданный визит к мадам д’Этиоль не случаен. — Вы так думаете? — Уверен. — Что ж, вы не ошибаетесь. — Знаете ли, вы чертовски раздразнили мое любопытство! — Понимаю. — Зато я ничего не понимаю! — Вы поймете, когда придет время, любезный маркиз, до тех пор не расспрашивайте.II. Замок д’Этиоль
Завтрак был подан в розовой столовой, огромные окна которой позволяли гостям любоваться живописным пейзажем. Пятнадцать мужчин, представлявшие цвет французской аристократии, искусства, науки, литературы и финансовых кругов, сидели вокруг стола в обществе десяти женщин, сиявших драгоценностями и красотой. Но самая прекрасная сидела на почетном месте, угощая гостей, как умная хозяйка, желающая нравиться всем. Это была Антуанетта д’Этиоль. По правую руку ее сидел Ришелье, по левую Вольтер, напротив помещался ее крестный отец и благодетель Турншер. Живой и остроумный разговор шел весело и душевно, каждой новой шутке все весело смеялись. — Дажé говорил мне три дня назад, что его дочери, бедной Сабине, гораздо лучше, — произнес вдруг Креки. — Узнали, наконец, кто ранил эту несчастную девушку? — подхватила разговор мадам д’Этиоль. — Пока нет. Начальник полиции не мог разузнать ничего, и он в отчаянии, этот бедный Фейдо де Марвиль, потому что король не скрыл от него вчера своего неудовольствия. — Ах! — сказала Антуанетта д’Этиоль, и лицо ее вдруг изменилось. — Это покушение на молодую девушку без видимой причины очень странно! — сказала мадам де Госсе. — Но ведь вы видели ее в самую ночь преступления, месье де Берни? — Верно, — ответил аббат. — Маркиз и виконт первые оказали помощь дочери Дажé. — И до сих пор ничего не известно? — Решительно ничего. — Впрочем, в ту ночь случились странные происшествия, — прибавил Пейрони, — особняк Шароле сгорел. — И мы имели честь быть представлены Петушиному Рыцарю, — сказал Ришелье. — Петушиному Рыцарю! — с ужасом повторила Антуанетта. — Вы его видели? — У мадемуазель Комарго. — Ах, боже мой! Неужели он хотел ее убить? — Вовсе нет, разве что имел намерение задушить ее розами, потому что он принес великолепнейший букет, какой только можно достать в это время года. — Петушиный Рыцарь принес розы мадемуазель Комарго? — Он при нас преподнес их ей, и, право, этот Рыцарь очень хорош собой и имеет очень интересную внешность! — Он чудовище! — Тише! Не говорите дурно о нем: его искренний друг здесь. — Искренний друг Петушиного Рыцаря здесь, в моем доме?! — возмутилась Антуанетта. Все гости переглянулись с выражением комического ужаса. — Этот преданный и искренний друг, — сказал Ришелье, — виконт де Таванн. — Боже мой! — сказала Антуанетта. — Вы шутник, герцог! Веселый хохот встретил слова герцога. Один Таванн не смеялся. — Герцог вовсе не шутит, — возразил Креки. — Он и прежде об этом говорил! — добавил аббат де Берни. — Доказательством служит то, что Рыцарь принес розы мадемуазель Комарго в ночь, когда он велел сжечь, как сам же признался, особняк Шароле, и пришел по приглашению Таванна. — Он даже успокоил этих дам, — сказал Креки, — уверив, что им ничего не грозит и что он уже отдал соответствующие приказы. — Но, выходит, ваш Рыцарь — очаровательный человек, — сказала мадам д’Этиоль. Ришелье расхохотался. — Спросите вашего дядю, — предложил герцог. — Он также видел Рыцаря однажды… Турншер сделал гримасу. Намек на приключение с бриллиантами у мадемуазель Аллар вызвал у него печальные воспоминания. — И Петушиный Рыцарь — друг виконта де Таванна? — поинтересовался Вольтер. — Я имею честь находиться с ним в хороших отношениях, — ответил виконт самым серьезным тоном. — Представьте себе, вот уж пять лет всякий раз, когда я подвергался опасности или когда мне была нужна важная услуга, Петушиный Рыцарь являлся в надлежащую минуту, устранял опасность и тем самым оказывал мне услугу. — Почему он так поступает? — Не знаю. — Однако вы знаете его давно? — Пять лет назад я его встретил при трагических для меня обстоятельствах. Я видел его тогда впервые, и в продолжение шести часов он дважды спас мне жизнь, убил трех человек, увез четвертого, мешавшего мне, за пятьдесят лье и истратил сто тысяч экю, чтоб помочь моей любви к одной женщине, с которой я никогда не говорил, но которую обожал. — Расскажите нам все это подробно, виконт, — попросила де Вильмюр. — Я не могу, мадам. — Почему? — Я обещал Рыцарю ничего никому не рассказывать. — Но разве этот Рыцарь не гнусное чудовище? — спросила мадам д’Этиоль. — Это знатный вельможа, играющий роль разбойника! — сказал аббат де Берни. — Я, право, не знаю, кто такой Рыцарь с точки зрения общественного положения, — сказал Пейрони, — но с точки зрения ловкости и физической силы — это личность с удивительными способностями! Глаза всех обратились к хирургу. — Я говорю о его побеге из цистерны для воды, — сказал Пейрони. — Вы знаете это дело о табаке, когда Петушиный Рыцарь захватил целый обоз и принудил смотрителя этот самый обоз выкупить? Рыцарь имел даже дерзость дать ему собственноручную расписку. Месье де Турншер и месье де Рие подтвердят этот факт. — Подтверждаю, — кивнул Турншер. — На другой день, — продолжал Пейрони, — Петушиного Рыцаря захватила объездная команда… По крайней мере, захватили человека, признавшегося, что он Петушиный Рыцарь. Его выдал один из его сообщников. На него надели кандалы. Это произошло в деревне Шатней возле замка Сео. Я в тот день находился в замке. Мне любопытно было увидеть Петушиного Рыцаря, и я отправился в деревню. — Вы его видели? — спросила мадам де Госсе. — Я видел колосса с густыми волосами, с бородой и усами, скрывавшими его лицо. Он походил на хищного зверя. Руки его были скованы за спиной. В ожидании подкрепления караульные посадили его в пустую цистерну, а отверстие закрыли огромным камнем, с отверстием для воздуха; у камня поставили двух часовых. Когда через два часа явились судьи с объездной командой и отодвинули камень… в цистерне никого не оказалось: Рыцарь исчез. — Как же он сбежал? — Неизвестно. — Как это страшно! — воскликнула Антуанетта д’Этиоль. — Не пугайтесь, мадам, — сказал Ришелье, вставая из-за стола и предлагая руку своей очаровательной соседке, — эти господа подшучивают над нами. Я уверен, что месье де Вольтер ничему этому не верит. — А может быть, и верю, — возразил Вольтер. — Мне тоже известно о Петушином Рыцаре нечто пугающее. — Что? Что? — спросили несколько голосов одновременно. — Я так же, как виконт де Таванн, не могу вам ответить. На этот раз удивление было всеобщим. — Если мы останемся здесь еще минуту, — сказала Антуанетта, улыбаясь, — то окаменеем от страха. Солнце светит великолепно, не угодно ли вам прогуляться по парку? Мадам д’Этиоль и Ришелье вышли из столовой, открывая шествие. Пейрони подал руку мадам де Госсе, которая была его соседкой за столом. — Кстати, доктор, — сказала она ему, — я вас встретила недавно, а вы меня не заметили. Очевидно, вы возвращались с любовного свидания. — Помилуйте, мадам! — Уверена, вы были в маске. — В маске? — повторил Пейрони, вздрогнув. — Несколько недель тому назад… в ту самую ночь, когда шел очень сильный снег… Вспомнила! Это случилось, когда мадам де Рие давала большой бал по случаю дня рождения принца де Конде — тридцатого января. Я возвращалась домой. Шел сильный снег, и карета ехала тихо, без шума. Проезжая мимо вашего дома, я машинально посмотрела на вашу дверь и увидела человека в черном плаще, который вкладывал ключ в замок. На лице этого человека была черная бархатная маска. Дверь открылась. Стук кареты заставил человека повернуться. При этом движении маска упала, и я узнала вас. — Да. Признайтесь, доктор, когда такой человек, как вы, надевает маску и закутывается в плащ, отправляясь ночью бродить по Парижу, ведь не к больным же он направляется? — Почему же нет? Хирурги часто хранят врачебные тайны. Пейрони со своей спутницей спускался со ступеней крыльца в сад, когда лакей в темной ливрее почтительно подошел. — Что ты хочешь, Жерве? — спросил знаменитый хирург. — Отдать вам письмо, — ответил лакей. — Всадник, походивший на офицера, приехал со стороны леса. Он остановился, увидев меня, и спросил, не я ли лакей Пейрони. Я ответил, что я. Тогда он достал бумагу и карандаш, написал записку, не сходя с лошади, и приказал отдать ее вам незамедлительно. — Опять тайна! — сказала, смеясь, мадам де Госсе. — К счастью, я не любопытна, а то вырвала бы у вас из рук эту таинственную записку, чтобы узнать, о чем идет речь. Это любовное объяснение или вызов? — Математическая задача. Пейрони подал ей бумагу. — Господи, какая тарабарщина! — воскликнула мадам де Госсе. — Это, верно, писал колдун. Действительно, мадам де Госсе не могла понять ничего в бумаге, поданной лакеем доктору. Там была только одна строчка: «А+СВ = Х — 12/3». — Вы ответите на эту интересную записку? — спросила мадам де Госсе после некоторого молчания. — Сейчас — нет. Отвечу, когда решу задачу.III. Искренний друг
— Итак, вы счастливы? Вы совершенно счастливы? — Зачем вы задаете мне этот вопрос, герцог? — Потому что вы могли бы занять совсем другое положение в свете, а не то, которое вам отвел случай. — На что вы намекаете, герцог? — прошептала она. — Я хочу вас спросить, моя красавица, помните ли вы тот день, когда стояли у обедни в версальской капелле? — Помню, — ответила Антуанетта, заливаясь краской. — Вы никогда раньше не видели короля так близко, как в тот день? И если вы видели короля в тот день, то и король вас видел. Выходя из капеллы, его величество обернулся и бросил на вас последний взгляд. Я заметил внимание к вам короля и, когда он бросил на вас этот последний взгляд, сказал ему: — Государь! Если герцогиня де Шеврез заметит этот взгляд, у нее заболит правая нога. — Отчего это? — спросил меня король. — Потому что из-за дамы, на которую вы только что бросили взгляд, герцогине де Шеврез чуть не раздавили ногу. Король вспомнил эту историю: когда вы пели у мадам де Вильмюр, герцогиня де Шеврез так восхищалась вашим голосом и внешними данными, что герцогиня де Шатору наступила ей на ногу каблуком, чтобы та замолчала. Король при этом воспоминании тихо покачал головой и печально улыбнулся… — Если ее пение сравнимо с ее красотой, то ее, должно быть, очень приятно слышать. — Король так и сказал, герцог? — прошептала мадам д’Этиоль. Так и сказал. Он так и думает, уверяю вас! Вы, наверное, заметили, что оба раза при встрече с вами на охоте в лесу Сенар король не скрывал своего удовольствия. Антуанетта продолжала прогулку, все менее и менее скрывая волнение, овладевшее ею. Ришелье видел, угадывал и понимал все. — Не наградите ли вы эту бедную Лебон, если ее предсказание осуществится? — спросил он вкрадчивым голосом. Мадам д’Этиоль чуть не вскрикнула. — Мадам Лебон! — повторила она с удивлением. — Как, вы знаете, что… — Что она предсказала вам, когда вы были ребенком? Конечно, знаю. Я ждал в соседней комнате и слышал ее предсказание. — Лебон вам предсказала, будто любовь короля сделает вас королевой Франции? Сегодня, — прибавил герцог, наклонившись к Антуанетте, — его величество охотится в лесу Сенар на кабана. Вот список аллей, по которым король будет проезжать… Антуанетта д’Этиоль хотела раскрыть рот, но Ришелье приложил палец к губам. — Прощайте! — сказал он. — Оставляю вас зрело поразмыслить и решить самой. Я пошел искать Креки, нам пора ехать! Герцог любезно поцеловал руку Антуанетты и удалился. Антуанетта осталась на том же месте, растревоженная и взволнованная. В душе ее происходила сильная борьба, безумные надежды мелькали в мыслях… Давно уже странная мысль не оставляла ни днем, ни ночью эту прелестную женщину. Окрыленная похвалами, поощряемая зеркалом, оправдывавшим эти похвалы, Антуанетта погрузилась в мир мечтаний, где самые могущественные, самые храбрые и самые красивые принцы бросались к ее ногам и предлагали свою корону за один ее поцелуй. — Что делать? — прошептала она как женщина, понимающая, что настала важная минута и что решается ее дальнейшая судьба. — Действовать сегодня же, не теряя ни минуты, — произнес чей-то голос. Антуанетта поспешно обернулась; листья плюща раздвинулись, и показалась голова мужчины. Лицо его было скрыто черной бархатной маской. Антуанетта едва не закричала. — Пусть звезда засияет сегодня! — сказал таинственный человек. — Такова воля судьбы! Человек исчез, плющ скрыл его.IV. Королевская охота
Людовик XV был очень хорош собой, он являл собой тот великолепный образец рода Бурбонов, которому так завидовал одряхлевший род Валуа. Черты лица его были безукоризненны, а стан чрезвычайно строен. Во всем его облике и во всех движениях сквозили истинно королевские грация и благородство. Ловко сидя в седле, король управлял с удивительным искусством великолепной гнедой лошадью, которая шутя перепрыгивала через все препятствия. Ничего не могло быть привлекательнее, чем эта охота со знатными вельможами, на великолепных лошадях, в богатых костюмах, с прелестными амазонками. Тут были прекрасная графиня де Тулуз, интересная мадемуазель де Шароле, остроумная мадемуазель де Клермон и хорошенькая мадемуазель Сан. Эти милые амазонки скакали по лесу не в коляске, как мадам де Монтеспан или герцогиня де Лавальер, а верхом, в шляпках, кокетливо сдвинутых набекрень, с напудренными волосами, украшенными жемчугом и рубинами, в костюмах почти до земли, не скрывавших, однако, ножек, пришпоривавших лошадей золотыми шпорами. Около трех часов, когда охота была в самом разгаре, кабан бросился в густую чащу. Охотники и амазонки рассыпались в разные стороны в пылу погони. Людовик XV оставил позади себя почти весь двор. Только Креки, Ришелье, Граммон и Таванн смогли оставаться возле него. Вдруг кабан прыгнул в ручей и помчался по воде так проворно, как по твердой земле, направляясь к той части леса, где находился король. — Я думаю, — сказал король, остановив лошадь на берегу ручья, — что охота скоро кончится, через четверть часа кабан утомится, и вся свора окружит его. Вдали слышался лай собак, но ничего не было видно. Король пришпорив лошадь, перескочил через ручей и опять быстро поскакал в сопровождении четырех вельмож. — Мы напали на след? — спросил Ришелье. — Кажется, — ответил Граммон. Они прискакали к перекрестку — шесть дорог расходилось отсюда по различным направлениям. Голоса собак были слышны гораздо слабее; лесное эхо повторяло их, и невозможно было определить, в какой же стороне шла охота. Аллеи были пусты. Охотники, не сговариваясь, остановили своих лошадей и переглянулись с беспокойством. — Нам надо взять правее, — сказал Креки. Король сомневался, осматриваясь вокруг и прислушиваясь. Вдруг он воскликнул: — Что это господа? Все обернулись, посмотрели по направлению взгляда короля и вскрикнули от удивления и восторга. Из узкой аллеи выехал прелестный экипаж в виде раковины, отделанный горным хрусталем, на четырех позолоченных колесах, запряженный двумя рыжими лошадьми, головы которых были украшены белыми перьями. В этой раковине, расположившись на шелковых подушках, держа в белых ручках вожжи, сидела молодая и очаровательная женщина, одетая, как нимфа, с венком из звезд на голове. Раковина быстро миновала перекресток и исчезла в другой аллее. — Это лесная нимфа, — сказал король. — Которая встречает ваше величество каждый раз, как вы изволите охотиться в Сенаре, — сказал Ришелье улыбаясь. — И каждый раз в различной одежде, — прибавил король. Не успел он закончить фразу, как стрела, украшенная розовыми и зелеными перьями, упала перед ним. Ришелье проворно соскочил с лошади, схватил стрелу и почтительно подал ее королю. — Это, должно быть, послание любви, — сказал герцог. Граммон посмотрел на Креки и понимающе улыбнулся. — Любви, которая в руках Меркурия, — прошептал он. Людовик XV рассмотрел стрелу. К ней был привязан зеленой лентой прелестный букет незабудок. Он взял букет и воткнул его в петлицу жилета. В эту минуту звонкие и громкие звуки охотничьей трубы ясно донеслись до перекрестка. — Сюда! — вскрикнул Креки. — На дорогу Шуази, государь. Кабана загнали у Круа-Фонтана, как я предвидел. Король пришпорил лошадь и ускакал в указанном направлении, вельможи последовали за ним. Ришелье подъехал к Людовику XV. Очевидно, он ожидал что-то услышать от короля. Каким бы страстным охотником ни был Людовик XV, казалось, он больше не был увлечен охотой. Не замедляя бега лошади, он сделал знак Ришелье подъехать еще ближе. Герцог повиновался. — Знаете ли вы, как зовут эту восхитительную женщину, герцог? — спросил он вполголоса. — Нет, государь, — ответил Ришелье, — но я узнаю. Звуки охотничьей трубы раздавались все ближе. — Ей-богу, — сказал король, — я пошлю хорошенькой нимфе ногу убитого зверя: она имеет на это право как царица леса.V. Незнакомец
Креки угадал: кабан быстро вернулся на огромную поляну с густым и высоким кустарником и колючими, почти непроходимыми зарослями. Собаки рыскали в зарослях с неслыханным усердием, но никак не могли выгнать кабана из его убежища. Кабан боролся с удивительной ловкостью. Собаки свирепо кидались на него, и многие были ранены; время от времени какая-нибудь из них взлетала в воздух с распоротым брюхом, обливаясь кровью. Бедное животное падало на лапы и, забыв свою рану, устремлялось на кабана в неистовом бешенстве. — Ну, Розе и Рако! — закричал егерям Креки, подъезжая. — Выгоняйте же кабана, трубите ему в уши. Оба егеря бросились в чащу, в самую середину своры, но кабан не испугался звука их рогов. Он прижался к огромному стволу дуба и раскидал от себя собак сорок, бросавшихся на него и составлявших одну живую груду. Опасность для своры возрастала каждую секунду. Кабан был поразительно силен, и становилось все очевиднее, что если борьба продолжится, то, по крайней мере, половина своры погибнет. — Спустить бульдогов! — приказал Креки. Животные ринулись на кабана с быстротой пули. Раскидав других собак на своем пути, они прыгнули с налитыми кровью глазами и открытой пастью, один справа, другой слева, по своему умению нападать. Увидев их, кабан почуял опасность. Щетина его поднялась, зубы застучали, кровавая пена показалась на клыках, он присел на задние ноги то ли для того, чтобы с большей силой выдержать натиск, то ли для того, чтобы броситься на врагов. Зверь не колебался. Отскочив вбок, он уклонился от правой собаки и распорол бок левой. Бульдог страшно завыл, но с невероятным проворством вскочил и оторвал ухо своему противнику. Все это совершилось в течение одной секунды. Кабан продолжал бежать прямо на лошадь, которую Людовик XV с трудом сдерживал. Никто не успел сделать ни шага, ни движения. Опасность была огромна. Лошадь короля взвилась на дыбы так стремительно, что не смогла сохранить равновесия. Людовик XV с проворством искусного всадника высвободил ноги из стремян и соскочил на землю в ту минуту, когда кабан проткнул клыком заднюю ногу лошади, которая опрокинулась назад и рухнула. Голова ее при этом сильно ударила короля в плечо, он упал в нескольких шагах от взбешенного кабана. Зверь глухо зарычал и, опустив голову, бросился на упавшего всадника. Двадцать охотников соскочили одновременно с лошадей, но никто не смог бы успеть. Раздался крик — крик отчаяния. По толпе пробежал трепет: все подумали, что король погиб. Внезапно между распростертым на земле королем и кабаном возник человек с охотничьим ножом в руке, этот нож вонзился в свирепого зверя, и тот, пораженный в сердце, упал. Человек с живостью обернулся к королю. Людовик XV проворно встал, прежде чем ему успели помочь. Человек поклонился и сделал движение, чтобы удалиться, но король успел положить руку ему на плечо. — Кто вы? — спросил он. — Вы, мой спаситель? — Тот, кому, возможно, потребуется, чтобы ваше величество вспомнили об этом случае однажды. И, низко поклонившись, незнакомец скрылся в толпе. Все охотники давно соскочили с лошадей, конюхи, егеря, любопытные столпились вокруг. Спаситель Людовика XV не интересовал никого — все внимание было приковано к королю, и никто не обратил на неизвестного внимания. Все спрашивали его величество, не ушибся ли он; любовь, беспокойство отражались на лицах придворных. Увидев короля здоровым и невредимым, толпа закричала: — Да здравствует король! Прошло несколько минут, и де Граммон, раздвинув плотный ряд людей, окружавших короля, подошел к нему, таща за собой богато одетого человека, толстого и с румяным лицом. — Государь, — сказал герцог, — вот один из ваших главных откупщиков, Бурре. Он пришел на коленях умолять ваше величество отдохнуть в его павильоне. — Бурре прав, государь, — с живостью сказал Ришелье, — несколько минут отдыха вам необходимы, прежде чем вы отправитесь в Шуази. Король колебался. — Да-да, извольте отдохнуть, ваше величество, по крайней мере час, — произнес чей-то запыхавшийся голос, — я это предписываю вам. — А, Пейрони! — сказал Граммон, уступая дорогу доктору. — К счастью, ничего другого не требуется, — сказал знаменитый хирург, — но все равно, прежде чем вы, ваше величество, сядете на лошадь, вам следует полежать. — Хорошо, — решил король, — я пойду к вам, Бурре. Потом, словно пораженный внезапной мыслью, он с тревогой спросил: — А Цезарь? Что с ним? Он обернулся, ища глазами своего коня. Бедное животное, покрытое потом, дрожало. Один конюх держал его за узду, другой разнуздывал, а третий обтирал сеном. Король поласкал рукой Цезаря, глаза которого были налиты кровью и чье дыхание было таким тяжелым. Людовик XV остановился перед окровавленным животным. — Какие славные клыки! — сказал он. У кабана действительно была пара чудовищных клыков. Охотничий нож остался в ране. Сила удара была такова, что лезвие вошло в тело зверя по рукоять. Король оставил руку Ришелье, поставил правую ногу на кабана и, ухватившись обеими руками за нож, хотел было его вытащить, но усилия оказались тщетными, нож так и остался в ране. — Право же, тот, кто убил этого кабана, настоящий Геркулес! — сказал король. — Где же мой спаситель? — спохватился король. Взоры собравшихся отыскивали того, о ком спрашивал король, но он исчез. — Как, — продолжал Людовик, — он скрылся, не ожидая награды?! Значит, он не придворный, — прибавил король, улыбаясь. — Вашему величеству угодно, чтобы мы отыскали его? — спросил герцог де Граммон. — Нет, — ответил король, — пусть делает что хочет. Когда он пожелает получить награду, он придет просить ее… Однако мне хотелось бы знать, кто он… — Я думаю, ваше величество, вы все узнаете, — сказал Креки. — Каким образом, Креки? — Когда этот человек исчез в толпе, за ним бросился Таванн.VI. Сон короля
Павильон Круа-Фонтан, на постройку которого Бурре отсыпал золото буквально пригоршнями, считался истинным шедевром. Людовик лег на великолепный диван, покрытый восточной материей. Китайские шторы задернули, и кабинет погрузился в полумрак. Отдыхая от усталости и волнения, которые в нем вызвало неожиданное происшествие, жертвой которого он едва не стал, Людовик XV вскоре заснул. Король видел во сне, будто находится в лесу, на том перекрестке, где сегодня останавливался на несколько минут. Он услышал глухой звук, постепенно усиливавшийся, и увидел хрустальную раковину с позолоченными колесами, а в ней восхитительную нимфу. Раковина остановилась возле него, хорошенькая нимфа медленно встала и бросила поводья. Она приподняла свою прозрачную юбку, показав крошечную ножку, обутую в сандалии, позволявшие видеть изумрудные и рубиновые перстни на каждом пальчике ноги. Юная нимфа вышла из раковины и осталась неподвижно стоять возле короля. Потом деревья исчезли, и вместо леса появились стены, украшенные фарфоровыми медальонами. Нимфа все еще была тут. Робко протянув руку, король взял маленькую ручку нимфы, тихо привлек ее к себе, наклонился и припал губами к белой атласной коже. Маленькая ручка трепетала в его руке. Людовик попытался привлечь нимфу еще ближе. Она повиновалась и тихо, медленно, грациозно наклонилась. Голова ее приблизилась к голове короля, и мелодичный голос проговорил: — Я вас люблю! Потом ее свежие губы оставили на лбу короля горячий поцелуй. Людовик почувствовал, что глубокое счастье наполнило его сердце. Он подавил вздох и открыл глаза, протягивая руки, чтобы удержать нимфу… Король приподнялся. Маленькая дверь закрылась, и он увидел, как за ней мелькнуло белое платье. Он встал, проведя рукой по лбу, и прямо пошел к тому месту, где в его видении затворилась маленькая дверь. Но на фарфоровой стене не было никакой двери. — Это был сон! — решил он. Но, опустив глаза, король замер, потом быстро наклонился и поднял вещицу, лежавшую на ковре перед диваном. Это был рубиновый перстень. — Такой же был у нее на ноге, — вспомнил король. Он вернулся к тому месту в стене, которое уже рассматривал. — Нет даже следа двери! — пробормотал он после внимательного осмотра. — Не иначе это причуды сновидения! Притом сновидения приятного, потому что нимфа восхитительна… Но этот перстень! — воскликнул он, нетерпеливо топнув ногой. В дверь тихо постучались. — Войдите! — сказал король. Голова Ришелье показалась в двери. — Государь, — сказал герцог, входя, — я слышал, как вы ходите, и подумал, что, может быть, вам нужны мои услуги. — Да, — сказал король. — Велите все приготовить для отъезда, любезный герцог, и позовите Бурре. Король не спускал глаз с того места в стене, где исчезла хорошенькая нимфа.VII. Виконт де Таванн
Чтобы разобраться в том, о чем пойдет речь далее, следует вернуться назад, к той минуте, когда испуганная бешеным кабаном лошадь подвергла опасности жизнь короля и когда вдруг явился таинственный спаситель. Человек, спасший короля Франции и без колебаний рисковавший ради этого своей жизнью, проскользнул в тесные ряды придворных и зевак, так что никто из присутствующих не заметил его исчезновения, кроме одного человека. Человеком, так сильно заинтересовавшимся спасителем короля, был виконт де Таванн. В ту минуту, когда король упал, Таванн находился в нескольких шагах позади его величества, он сидел в седле и тотчас же спрыгнул на землю, но, как ни быстро было его движение, он оказался на земле в то самое мгновение, когда кабан упал, сраженный охотничьим ножом незнакомца. Человек, убивший кабана, стоял спиной к Таванну; он обернулся к нему лицом только в то мгновение, когда бросился в толпу, после своего краткого ответа королю. Он пробежал мимо Таванна, тот вскрикнул, потом, быстро взглянув на короля, убедился, что Людовик XV жив и здоров, и последовал за незнакомцем. Как ни кратко было то мгновение, в течение которого Людовик XV видел своего спасителя, король заметил, «что это человек высокого роста, бледный и весь в черном». Спаситель короля исчез в густой чаще, ветви которой закрылись за ним, когда его настиг Таванн. Виконт не проронил ни слова, он только положил руку на плечо незнакомца, тот обернулся и пристально посмотрел на Таванна. В этот момент раздавались крики толпы: — Да здравствует король! Незнакомец, не говоря ни слова, сделал Таванну знак следовать за ним. Оба шли молча по густой чаще, где не было ни дорог, ни тропинок. Когда они отошли на значительное расстояние, незнакомец остановился и спросил: — Что вы хотите мне сказать? — То, что я вам всегда говорю, когда счастливый случай сводит нас, — ответил виконт. — Что я могу для вас сделать, месье? Незнакомец печально улыбнулся. — Ничего! — сказал он. — А если король пожелает узнать кто вы, что я должен делать? — Не говорить ничего, что могло бы навести на мысль, что вы меня знаете, виконт. Таванн всплеснул руками в нетерпении. — Вот уже пять лет вы мне велите ждать, и все эти пять лет вы мне постоянно оказывали услуги, я же так и не смог быть вам полезен чем-либо, но я хочу, чтобы вы доставили мне возможность принести вам пользу. Таванн подошел к незнакомцу, схватил его руки и крепко пожал. — Послушайте, — сказал он, — сейчас, когда, тревожась за жизнь короля, я увидел, что вы быстрее мысли бросились между опасностью и тем, кому она угрожала, я испытал в сердце чувство, которое не могу выразить. Уверившись, что король жив и невредим, я бросился за вами, я хотел вас увидеть и сказать вам: «Жильбер, это я нашел Сабину! Жильбер, я знаю часть ваших тайн! Жильбер, почему мне нельзя узнать остальные тайны? Почему мне не узнать, какой вы человек? Разве вы не питаете ко мне доверия?» Жильбер — а это был он, брат Нисетты, жених Сабины Дажé, таинственный человек, принимавший столько странных обликов, — поднял голову и пристально посмотрел на Таванна. — Вы хотите, чтобы ваша дружба была мне полезна? — спросил он. — Да, — ответил Таванн, — очень хочу. — Ну хорошо, я вас попрошу оказать мне важную услугу. Таванн сделал знак, означавший, что он слушает с нетерпением. — Вы помните все подробности нашей первой встречи? — спросил Жильбер. — Помню ли я! — вскрикнул Таванн. — Как я могу забыть самое странное и, может быть, самое важное происшествие в моей жизни! — Король завтра проведет целый день в Шуази? — Он совершит прогулку верхом и в карете по лесу, а потом в семь часов состоится большой ужин. — На ужин приедут приглашенные из Парижа? — Несколько человек: в Шуази приглашаются к ужину немногие, потому что столовая невелика. — За ужином, — продолжал Жильбер, — наверняка будут говорить о Фейдо де Марвиле и Петушином Рыцаре. Расскажите же им с мельчайшими подробностями, не опуская ничего, все о нашей первой встрече. Таванн вздрогнул. — Как, — сказал он, — вы хотите?.. — Чтобы вы рассказали все королю. Таванн протянул руку Жильберу и сказал: — Я сделаю это. — Вы не пропустите ничего? — Ничего, решительно ничего. — Вот уже наступает ночь, и король сейчас выйдет из павильона, в котором отдыхал. — Король в павильоне? — с удивлением спросил Таванн. — Откуда вы это знаете? — Говорю вам: он там. — Что же вы за человек? — спросил Таванн. — Со временем узнаете. Теперь возвращайтесь к королю. Ваше продолжительное отсутствие не должно быть замечено, и, если кто-нибудь из придворных заметил, как вы бросились за мной, скажите, что не смогли меня догнать. — Так и скажу, месье! — Вы не забудете своего обещания? Таванн заверил движением головы, что будет помнить о данном слове. — Виконт, — продолжил Жильбер, переменив тон и низко поклонившись, — мне остается только сказать вам одно слово, но в этом слове будет выражаться все: благодарю! Таванн протянул руку Жильберу, после чего поспешил к павильону. Был слышен стук экипажей и топот лошадей. А Жильбер бросился в почти непроходимую, увитую столетним плющом чащу. Послышалось пение петуха, повторившееся дважды. Плющ раздвинулся, и черная косматая голова появилась в полутени. — Письмо? — спросил Жильбер коротко. — Доставлено. — А Хохлатый Петух? — В павильоне. — Какие известия из Парижа? — Никаких. Жильбер сделал знак рукой — и голова скрылась.VIII. Зеркальная гостиная
Шуази было любимым местом отдыха Людовика XV. Там он забывал свое королевское звание, которое так ему наскучило, и заставлял других забыть о нем. Замок Шуази был выстроен герцогиней де Монпансье, внучкой Генриха IV, дочерью Гастона, герцога Орлеанского — брата Людовика XIII. Тут были целые стены и даже лабиринты зелени, украшенные многочисленными статуями. Людовик XV сохранил сад и довел его до совершенства, но, не считая достаточно удобным старый замок, он велел выстроить другой. В Шуази Людовик XV принимал своих приближенных. Стоит подчеркнуть, что при его дворе различались три степени придворных: свет, общество и приближенные. Светом назывались важные сановники, министры, посланники — вся эта толпа придворных, для которых король никогда не спускался с вершины своего величия. Общество состояло из тех придворных и дам, которых король принимал по вечерам в своих апартаментах, которых удостаивал некоторой фамильярностью и позволял смеяться в своем присутствии. Наконец, приближенные принадлежали к числу тех придворных, перед которыми король слагал свое королевское величие. Их он обычно приглашал в Трианон и в Шуази. Самые любимые празднества короля происходили именно в Шуази и посвящались, как у язычников, то Бахусу, то Венере, то другим божествам. Пробило восемь часов, и маленькая Зеркальная гостиная, находившаяся перед спальней короля, заполнились приглашенными. Зеркальная гостиная имела три двери: одна выходила в переднюю, другая в спальню короля, третья в кабинет Париков. У двери в спальню короля стоял, положив руку на ручку двери, камердинер гигантского роста, с таким же красным лицом, как и его ливрея. Этот камердинер жил в гостиной, как птица в клетке, никогда из нее не выходя. Простые ширмы в углу залы направо от входа в спальню короля ограждали жилище камердинера; там стояли его кровать и стол. День и ночь, где бы ни находился король, этот швейцар стоял у двери спальни: в Шуази, Версале, Фонтенбло и Марли, так что никто не мог войти в королевскую спальню без его соизволения. Его должность состояла в том, чтобы отворять и затворять дверь и произносить четыре фразы: «Проходите, господа, проходите!», «Господа, король!», «Уходите!», «Входить нельзя!» Никто не смел возражать камердинеру. Принцы, герцоги, маркизы, графы бежали от его голоса или прибегали на его зов; даже принцы и принцессы крови приглашались или отсылались им без всяких возражений, у камердинера был только один господин — король. Ровно в восемь часов камердинер, который до тех пор находился за ширмами, вышел и встал перед дверью. Взгляды всех придворных устремились на его широкую руку, которая сейчас должна была дозволить вход в спальню короля. В Зеркальной гостиной толпились все придворные знаменитости: Ришелье, Граммон, Тремуйль, Креки, Морна, Таванн, Коани, Сувре и многие другие. Шел оживленный разговор. — А король скучает! — заметил Граммон. — И ничего ему не мило, — прибавил Сувре. — То есть не было мило, — поправил Таванн. — Что ты такое говоришь, Таванн? — спросил Граммон. — Я говорю, что ничто не нравилось королю. — Это значит, что теперь что-то или кто-то нравится ему? — Может быть. — Кто же? — Я не знаю, но после охоты на кабана, в которой король подвергся такой большой опасности, он гораздо веселее, чем прежде. — Это факт, — сказал Сувре. — Истинная правда, — произнес новый голос. — Здравствуйте, Бридж, — сказал Ришелье, пожимая руку первому конюшему короля. — Вы говорили, что король повеселел после охоты, — продолжал Бридж, — это правда, я подтверждаю это. Доказательством служит то, что вчера его величество отправился верхом на прогулку по лесу с большим с интересом… — И позволил только Ришелье и Таванну следовать за ним, — сказал Треймуль, — потому что они, к счастью или несчастью, имели превосходных лошадей… — Верно, — сказал Бридж, — эти господа имели самых горячих лошадей из больших конюшен… — Это вы велели дать их нам? — спросил Ришелье. — Нет, господа. — Но вам не может быть неприятно, что мы смогли угнаться за королем? — Мне хотелось бы быть на вашем месте, герцог. — А мне на вашем, любезный Бридж, на маскараде в Версале, когда прелестная президентша приняла вас за короля. Общество отреагировало на это воспоминание о недавнем приключении в Версале всплеском веселья. — Ну, Бридж, вестник забавных известий, — сказал Тремуйль, — какую остроту приготовили вы нам сегодня? — Остроту, да не мою, — ответил Бридж. — А чью же? — Третьей дочери короля, принцессы Аделаиды, которой четыре дня тому назад исполнилось тринадцать лет. — Что же она сказала? — В день своего рождения вечером она выиграла у королевы четырнадцать луидоров в лото. На другое утро во что бы то ни стало хотела уехать из Версаля. Ее спросили: куда она собирается ехать? Аделаида ответила, что хочет купить оружие, чтобы драться с англичанами. Ей намекнули, что она женщина, и она сказала: «Жанна д’Арк также была женщиной, но она была не такого знатного происхождения, как я. И если она убила нескольких англичан, я убью их всех». — Браво, браво! — зааплодировали придворные. В эту минуту дверь передней отворилась, и вошел еще один новый гость.IX. Аббат де Берни
Человек, вошедший в Зеркальную гостиную, имел очень печальный вид, а между тем это был самый остроумный и самый веселый придворный — аббат де Берни, цветущее лицо и тройной подбородок которого дышали обычно радостью и удовольствием от жизни. Но в этот день аббат представлял собой олицетворение уныния. — Ах!.. — вздохнул он. — Что с вами? — спросил Ришелье. — Господи боже мой! Сжалься надо мной! — причитал Берни. — Что с вами случилось? — вскрикнул Тремуйль. — И подобное несчастье висело над моей головой, — говорил Берни с величественными жестами, — надо мной, бедной, невинной жертвой… — Что случилось с нашим аббатом? — вскрикнул Таванн. — Ты всегда такой веселый, увлеченный, теперь плачешь, стонешь, горюешь. Скажи нам, что с тобой стряслось? — Да-да! — закричали со всех сторон. — Говорите, аббат! Говорите скорее! Берни откинулся назад, приняв величественную позу. — Господа, — сказал он, — до сегодняшнего дня, до сего часа я считал себя отпрыском благородной и честной фамилии. Но это утешительное убеждение вдруг жестоко вырвано из моего сердца. Аббат завершил свою патетическую фразу великолепным жестом. — Браво! — крикнул Креки с восторгом. — Гэррик не сыграл бы лучше! — Да, господа, — сказал аббат напыщенно, — меня поразило страшное известие! — Скажите же, наконец, что случилось? — опять спросил Ришелье. Берни начал заламывать руки. — Мне остается только одно, — сказал он, — броситься на колени перед королем и просить у него помилования. — Просить помилования у короля! — с удивлением сказал Креки. — Для чего? — Для того чтобы не умереть на эшафоте. — Разве вы совершили какое-нибудь преступление? — смеясь, сказал Ришелье. — Дай-то Бог, герцог! Тогда, по крайней мере, то, что со мной случилось, было бы правосудием, а я невиновен. — Невиновны в чем? — В преступлении. — В каком? — Не спрашивайте! — До которых пор, аббат, ты намерен насмехаться над нами? — возмутился Таванн. Аббат, умилительно сложив руки, принял самый плачевный вид. — Говорите же наконец аббат! — с нетерпением потребовал Тремуйль. — Да, объяснитесь, — сказал Ришелье. — Он должен все сказать, — прибавил Креки. — Или его надо подвергнуть пытке! — сказал Морна. — Мы заставим его выпить все шампанское, находящееся в замке. — Браво! — закричали несколько голосов разом. — А если этого будет мало, — прибавил Ришелье, — мы пошлем в Этиоль и в павильон Бурре. — Милосердный боже! — вскрикнул аббат, сложив руки. — И я буду должен выпить все это не останавливаясь? — Если ты не сможешь выпить все шампанское, — сказал Таванн, — тебя утопят в нем! — Великий боже! Если я вынужден все это выпить, — продолжал аббат плачущим голосом, — я перенесу пытку так безропотно, что, может быть, это придаст мне сил! — Прежде чем мучиться, аббат, лучше скажите нам, что случилось, откуда вы? — Из Парижа. — Вы ездили туда? — Вчера после обеда. — Что вы делали в Париже? — Что я там делал? — переспросил аббат задыхающимся голосом. — Вот в чем и состоит весь ужас! — Что же? Все окружили аббата. Тот делал усилие, чтобы заговорить. — Это… это… В эту минуту камердинер, остававшийся бесстрастным и, по-видимому, не слушавший, что говорилось в гостиной, вдруг отворил дверь в спальню короля, и разговор прервался, как от удара грома. — Проходите, господа, проходите! — закричал он громким голосом. В Зеркальной гостиной воцарилась глубокая тишина.X. Утро короля
Два пажа, прелестные четырнадцатилетние юноши в королевских мундирах с гербами Франции, вышитыми на правых плечах, стояли по обе стороны двери, высоко подняв головы,с лицами дерзкими и высокомерными. Камер-юнкер в своем великолепном костюме подошел к порогу двери и поклонился придворным. Это был герцог д’Айян. Все находившиеся в Зеркальной гостиной медленно приблизились в соответствии с предписанным порядком, старшие первыми вошли в комнату бесшумно и в полном молчании. Королевская спальня в Шуази была обита белым и коричневым штофом с золотой бахромой. Кровать была убрана такой же материей и окружена балюстрадой из позолоченного дерева. Рядом с этой балюстрадой стояли два пажа, еще два находились напротив кровати, у окна. Таким образом, с двумя, стоявшими у дверей, в комнате находилось шесть пажей — установленное этикетом число для королевской спальни. Начальником этих пажей являлся дежурный камер-юнкер. У изголовья кровати, справа, стоял главный камердинер. В этот день дежурным был Бине. Впрочем, он дежурил почти каждый день, потому что король не мог обойтись без него, и три других главных камердинера даром получали жалованье. Восемь простых камердинеров стояли в спальне, ожидая приказаний Бине. С другой стороны кровати стоял Пейрони, хирург короля, который с доктором Кене всегда присутствовал при подъеме короля. За балюстрадой стояли также цирюльник, два лакея и два гардеробмейстера. Король встал, и два пажа подали ему туфли. Он ответил на низкий поклон придворных движением головы, выражавшим любезность. Глубокая тишина царила в комнате. По законам этикета никто не должен был первым заговаривать с королем. Впрочем, Людовик XV имел привычку, очень удобную для придворных: каждое утро он произносил одну и ту же фразу, обращаясь то к одному, то к другому из придворных. Эта фраза была такова: — Ну, что же сегодня вы расскажете мне нового и забавного? В это утро король обратился со своим обыкновенным вопросом к маркизу де Креки. — Государь, — поклонился маркиз, — я не могу достойно ответить вашему величеству. Вот аббат де Берни приехал из Парижа и уверяет, что с ним случилось самое странное, самое удивительное, самое горестное и самое неприятное происшествие… — Поскорее! Пусть он нам расскажет, — перебил король. Придворные расступились, дав пройти аббату, который стоял смиренно в стороне в глубине комнаты. — Государь! — сказал Берни. — Самое удивительное и самое неприятное происшествие… — Государь, — перебил Ришелье, улыбаясь, — сжальтесь над плачевной участью милого аббата. Он сам признается, что заслужил эшафот! — Эшафот? — удивился король. Берни поднял руки к небу, подбежал к королю и бросился к его ногам. — Государь! — сказал он. — Помилуйте меня! — Помиловать? — повторил король, не зная, серьезно ли говорит Берни или позволяет себе одну из тех шуток, какие допускались в Шуази. — Да, государь, помилуйте! — Но что вы натворили, аббат? Верно, поссорились с вашим епископом? — Ах, государь! Если бы только это! — Как, не только это? — Государь! Дело идет не о том, что я сделал, а о том, что случилось со мной! — Встаньте, аббат! Берни повиновался. — Государь! Это целая история. Вчера, во время прогулки вашего величества по лесу, я остался в замке… — Чтобы не предаваться светской жизни, аббат? — Да, государь, и для того, чтобы заняться приготовлением того изысканного кушанья, которое я имел уже честь готовить вместе с вашим величеством. Людовик XV в Шуази и Трианоне имел обыкновение готовить лично. — Я был погружен в гастрономические размышления, — продолжал аббат, — когда курьер принес мне письмо от моего дядюшки аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте. Дядя писал мне, что едет в Париж и просил встретить его у заставы Сен-Мартен. Я поехал в Париж и остановился в гостинице напротив заставы. Время шло, но дядя не появлялся. Наступила ночь, а его по-прежнему не было. Я стал расспрашивать в гостинице, не видел ли кто въезжающего в Париж каноника в карете. Я подумал, что дядю что-либо задержало в дороге и что он приедет завтра. — Благоразумное рассуждение, — сказал Людовик XV, подставляя голову подошедшему парикмахеру. Король был одет в свободный пеньюар, обшитый кружевами. Парикмахер подал королю бумажную маску, чтобы пудра не попала на лицо. — А как ваша дочь, Дажé? — спросил король. — Ей лучше, государь, гораздо лучше! — ответил знаменитый парикмахер. — Кене мне говорил. Скажите ей, что я слежу за ее здоровьем с большим участием, Дажé. Когда она будет в состоянии ездить в экипаже, пусть навестит королеву и принцесс. — Ах, государь! — воскликнул Дажé с волнением. — Я не сомневаюсь, что вы искренне желаете Сабине быстрого выздоровления!XI. Удивительный случай
Предоставив себя стараниям знаменитого парикмахера, король вновь обратился к аббату де Берни: — Продолжайте, аббат, я слушаю. — Итак, я подумал, что дядя приедет в Париж днем позже, — продолжал аббат, — и решил возвратиться домой. Камердинер доложил мне, что дважды приходил какой-то человек странной наружности, спрашивал меня и упорно не хотел назвать свое имя. Я тотчас подумал, что его прислал мой дядя. Но я ошибался. Человек этот вскоре опять пришел и объяснил шепотом и с большими предосторожностями, что хотел бы переговорить со мной наедине. — Весьма интересно, — пробормотал король. — Я провел его в свою комнату. Едва мы остались одни, как он вынул из кармана запечатанный конверт и подал его со словами: «От начальника полиции». — О чем же говорилось в этом письме? — спросил король. — Это было приглашение немедля отправиться в полицию по важному делу. Внизу меня ждала карета: я поехал и застал месье де Марвиля в самом веселом расположении духа. Он мне рассказал, что произвел трудный и важный арест. — Вы мне нужны, — сказал он. — Для чего? — спросил я с некоторым беспокойством. — Дело в том, что арестованный на дороге Патенс при въезде в Париж выдает себя за вашего родственника. — За моего дядю? — Вот именно. Я находился в изумлении, близком к помешательству. — Вы арестовали моего дядю, аббата де Ронье, каноника и декана благородного Брюссельского капитула в Брабанте! — возмутился я. — Скажу так: я арестовал того, кто носит этот сан и это имя, — ответил начальник полиции. — Но зачем? — Потому что он украл, вернее, присвоил и то и другое. — Мой дядя украл свой сан и свое имя? — Мало того, он присвоил и степень родства. — О ком это вы говорите, месье? — О том, кто убил аббата де Ронье и присвоил себе его имя и его сан. Аббат продолжал: — Сколько лет не виделись с вашим дядей? — спросил меня Фейдо де Марвиль. — Более двадцати лет, с тех пор как я был еще ребенком, — ответил я. — Вы помните его лицо? — Совсем не помню. Фейдо казался очень довольным. — Если так, любезный аббат, я сожалею, что пригласил вас. Вы не сможете оказать мне услуги, которой я ожидал от вас. — Но дядя мне написал, что приезжает! — Но вы сами заявили, что не сможете его узнать. Преступник хотел использовать вас, чтобы обмануть меня. — Милосердый боже!.. — воскликнул я. — Как зовут мерзавца, который выдает себя за моего дядю? — Его имя я могу вам назвать, — ответил Фейдо, — поскольку оно довольно известно: это Петушиный Рыцарь. — Как! — вздрогнув, сказал король. — Фейдо арестовал Петушиного Рыцаря? — Да, государь, — ответил Берни. — Вчера вечером. — А я ничего до сих пор не знаю! — Верно, начальник полиции сегодня приедет в Шуази и доложит вашему величеству об этом. Услышав имя Рыцаря, Дажé сделал шаг назад. — Петушиный Рыцарь! — прошептал он. — Тот, который ранил мою дочь? Таванн, стоявший возле парикмахера, бросил на него строгий взгляд и шепнул: — Молчите! Услышав об аресте знаменитого разбойника, о котором говорил весь Париж, все присутствующие переглянулись. В спальне наступило молчание. Вдруг донеслось громкое «кукареку», король и придворные переглянулись с удивлением. Два другие «кукареку» раздались сразу же за ним, и все смолкло. — Вот и петух запел очень кстати, чтобы приветствовать конец истории Петушиного Рыцаря! — рассмеялся король. В эту минуту в спальню вошел лакей и низко поклонился королю.XII. Епископ де Мирпуа
— Его преосвященство епископ Мирпуа спрашивает, удостоит ли ваше величество принять его, — доложил лакей. — Епископ в Шуази! — с удивлением сказал король. — Пусть войдет! Король имел причину удивиться, услышав в своем увеселительном замке имя такого человека. Франсуа Бойе, епископ Мирпуа, был одним из редких сынов той эпохи, кто сохранил среди развратного двора всю строгость нравов и всю простоту, которые составляют могущество и славу духовенства. Обыкновенно епископ никогда не выезжал из Версаля. Дофин, имевший к своему наставнику глубокую привязанность, любил, чтобы тот находился вместе с ним. И уж никогда Бойе не приезжал в Шуази, куда не смели наведываться королева и принцессы; никогда он не переступал порог этого замка, в который приглашали женщин с условием не брать с собой мужей. Стало быть, приезд епископа не только должен был удивить, но и встревожить короля. Чувство неловкости и стеснения отразилось на лицах присутствующих. Дверь отворилась, слуга доложил: — Монсеньор де Мирпуа. Почтенный епископ вошел в спальню короля; ему было тогда семьдесят лет, но он бодро нес бремя старости. Высокий ростом, сухощавый, он шел с достоинством, подобающим его сану. Он поклонился королю, не удостоив даже взглядом придворных. — Что случилось, месье де Мирпуа, и какая причина привела вас сюда? — спросил король. Епископ сделал шаг вперед и протянул руку. — Государь! Я приехал требовать правосудия. Тон, которым были произнесены эти слова, был так серьезен и спокоен, что король вздрогнул: он догадывался, что приезд епископа сулит какую-нибудь неприятность. — Правосудия, — вскинул брови король, — для кого? — Для невинной жертвы, государь. Человек был арестован именем вашего величества как разбойник, между тем как этот человек — праведный служитель Бога, смиренный и добродетельный. — О ком вы говорите, месье? — Об аббате де Ронье, канонике благородного Брюссельского капитула. Этот человек был арестован недостойным образом по приезде в Париж и отвезен в особняк начальника полиции. Скрестив руки на груди, епископ ждал. Людовик, услышав слова, произнесенные священником, обернулся к аббату де Берни и бросил на него вопросительный взгляд. — Месье де Мирпуа, — сказал он после некоторого молчания, — за несколько минут до вашего приезда я впервые услышал об аресте человека, выдающего себя за аббата де Ронье, которого начальник полиции принимает за Петушиного Рыцаря — чудовище, которое слишком долго опустошает Париж. Об этом человеке идет речь? — Да, государь. — Этот человек на самом деле является, или он только уверяет — я этого не знаю, — дядей аббата де Берни. Берни низко поклонился. — К несчастью, — продолжал король, — аббат не может ни опровергнуть, ни подтвердить этого уверения, потому что он не может узнать дядю, которого не видел двадцать лет. — Я знаком с аббатом де Ронье, государь, — сказал епископ, — с того времени, когда аббат де Берни перестал с ним видеться. Я прошу ваше величество отдать приказание сделать нам очную ставку, тогда правосудие пойдет своим чередом. Людовик XV, нахмурив брови, размышлял. Мирпуа, которому вошедший слуга сказал что-то шепотом, сделал шаг к королю и сказал: — Государь… Людовик обернулся к нему. — Месье Фейдо де Марвиль прибыл и ждет приказаний вашего величества. — Начальник полиции, — с живостью сказал король, — пусть он войдет, — прибавил король, обращаясь к епископу. Любопытство, возбужденное этой неожиданной сценой, отразилось на лицах придворных. Прошло несколько секунд, и начальник полиции, держа в руке толстый портфель, вошел. — А, месье де Марвиль! — сказал король. — Вы приехали кстати. Надо разъяснить одну загадку. — Государь, — сказал Фейдо, низко кланяясь, — присутствие монсеньора Мирпуа в Шуази объясняет мне, что ваше величество желает узнать. — Монсеньор маркиз д’Аржансон, — доложил слуга. Министр иностранных дел вошел быстрыми шагами и, пользуясь своим преимуществом, переступил балюстраду кровати. Поклонившись королю, он сказал вполголоса так, чтобы придворные не слышали: — Не угодно ли вашему величеству незамедлительно удостоить особенной аудиенцией монсеньора де Мирпуа, начальника полиции и меня? — Разве это не терпит отлагательства? — спросил король. — Не терпит, государь. Людовик выпрямился и с исполненным достоинства видом, который он умел принимать, когда обстоятельства того требовали, объявил: — Месье де Мирпуа, месье д’Аржансон, месье де Марвиль, проследуйте в мой кабинет и ждите там моих приказаний!XIII. Маркиз д’Аржансон
Озабоченный и задумчивый король сидел в большом кресле. Напротив него на табурете сидел епископ Мирпуа. Фейдо де Марвиль стоял перед столом, на котором лежал его открытый портфель. Ренэ Луи Войе де Польми, маркиз д’Аржансон, министр иностранных дел, стоял между королем и епископом, прислонившись к высокой спинке большого кресла. Эти четыре особы находились в кабинете короля. — Государь, — начал маркиз д’Аржансон, — простите меня за то, что я вдруг приехал помешать вашему удовольствию, но обстоятельства серьезны. — Что случилось? — спросил Людовик XV. — В Париже, государь, происходят самые странные вещи. — Опять? — Вашему величеству известны все донесения о Петушином Рыцаре, об этом человеке, которого никак не могут ни отыскать, ни схватить? — Я знаю все. И знаю, кроме того, — ответил король с заметным неудовольствием, — что, будучи возмущенным присутствием в столице моего королевства отъявленного разбойника, я приказал начальнику полиции арестовать его в течение десяти дней. Де Марвиль низко поклонился. — Государь, — сказал он, — я сделал все, что мог сделать преданный подданный и верный слуга. Если мне не удалось исполнить ваше приказание, то лишь потому, что это оказалось невозможным. Начальник полиции снова поклонился, на этот раз еще ниже, и промолчал. — Государь, — продолжал маркиз д’Аржансон, слушавший Фейдо с явным нетерпением, — я умоляю ваше величество удостоить меня вниманием на несколько минут. — Говорите, маркиз, — кивнул король. — Государь, тридцать первого января, то есть три недели назад, в продолжение двадцати четырех часов в Париже случились четыре происшествия, равно и необычные, и важные. Первое — похищение и попытка убийства Сабины Дажé. Второе происшествие — пожар в особняке Шароле. Тут сомневаться не приходится — особняк поджег Петушиный Рыцарь, предварительно его ограбив. Письмо Рыцаря, письмо столь остроумно дерзкое — которое вы читали, государь, — явно показывает, кто совершил это преступление. — О, если бы Петушиный Рыцарь нападал только на графа де Шароле, — сказал Людовик, — я предоставил бы им обоим возможность бороться и не занимался бы ни тем, ни другим. — К несчастью, государь, Рыцарь занимается не только графом. Тридцать первого января — ваше величество, вероятно, это помнит — я узнал, что агент Польши, посланный к его высочеству принцу Конти, должен прибыть инкогнито в Париж ночью через Венсенскую заставу. — Итак, — продолжал д’Аржансон, — получив это известие как министр иностранных дел, я должен был принять меры. Я поручил месье Фейдо де Марвилю арестовать этого польского агента так, чтобы тот не смог встретиться ни с кем. Вашему величеству известно, что случилось. В карете при задержании находился мужчина, а из нее вышла женщина. На другой день польский посланник приехал ко мне требовать немедленного освобождения его соотечественницы, которая, как он утверждал, являлась графиней Потоцкой. Графиня осталась в Париже и принята в лучшем обществе. Ничто не подтвердило политического обвинения, предъявленного ей; согласно полученному мной донесению, польский агент направлялся в Париж с полномочиями звать на польский престол принца Конти, что было бы очень важно, но, повторяю, ничто не подтвердило этого обвинения. Вчера я получил записку с совершенно таким же содержанием, как и в прошлый раз, где меня уведомляли о приезде польского агента. Я обнаружил ее на моем бюро, войдя утром в кабинет; никто из моих людей не мог сказать, кто принес эту записку, словно она упала с потолка или влетела в печную трубу. Я распечатал эту записку, как и первую. Почерк был тот же, только первая была безымянная, а вторая подписана именем… — Каким? — живо спросил король. — Петушиного Рыцаря, государь. — Где эта записка? — Вот она. Маркиз подал королю сложенную бумагу, которую вынул из кармана. Людовик XV развернул ее и пробежал глазами убористые строки письма, потом, обернувшись к епископу де Мирпуа, прочел вслух:— «Маркизу д’Аржансону, министру иностранных дел. Монсеньор, когда я вам писал в прошлый раз, для того чтобы вы приняли предосторожности относительно польского агента, я полагался на административную смышленость французской полиции. Мои опасения подтвердились… относительно успешности людей, желавших обмануть эту полицию, которая не приметила ничего. Мнимая польская графиня — на самом деле австрийский агент Богенгейм — уехала сегодня утром. Для того чтобы убедить вас в справедливости моих утверждений, я предоставлю вам доказательство. Почтовый экипаж, в котором Богенгейм въехал в Париж и который был задержан Марсьялем и обыскан, остался в гостинице, в которой жила мнимая графиня Потоцкая. Пошлите за этим экипажем. Когда его доставят в ваш особняк, приподнимите переднюю скамейку, надавите пальцем медную кнопку, поддерживающую подушку, и вы почувствуете, как кнопка начнет опускаться. Тогда поверните ее слева направо, потом опять надавите, кнопка откроется, и вы увидите отверстие трубки. Подуйте в это отверстие — в скамейке откроется проем и обнаружит квадратное, довольно большое и разделенное надвое отверстие. Это отверстие ведет в довольно большую трубу, которая сообщается с осью передних и задних колес с помощью другой трубы такого же сечения, проходящей через рессоры и потому невидимой. В оси передних колес имеется механизм, приводимый в действие движением экипажа, который может изрубить и истолочь любой предмет. Труба оси задних колес сообщается с двойным дном кузова кареты. Положите большой кусок сукна или какую-нибудь одежду в трубу и приведите в движение карету: одежда или сукно сотрутся, и через несколько минут упадут мельчайшими кусочками под ось и развеются ветром. В нижней части положите сверток бумаг, который мог бы войти в отверстие трубы, потом поверните кнопку справа налево: сверток исчезнет и попадет в двойное дно кареты. Поверните, напротив, слева направо — и сверток снова появится. Проделав этот опыт, вы легко поймете, монсеньор, каким образом арестованный Марсьялем мужчина сумел уничтожить мужскую одежду и переоделся в женское платье, а также каким образом секретные бумаги могли быть скрыты от вас. Теперь, господин министр, когда обстоятельства, счастливые для меня, свели меня с вашим превосходительством, я надеюсь, вы поймете и оцените услуги, которые я могу вам оказать. Я надеюсь также, что вы захотите впредь вспомнить обо мне и не забудете меня при некоторых обстоятельствах. Я подчеркиваю слово «некоторых», и вы скоро поймете почему. Я узнал, что Марсьяль, обвиненный в измене, заключен в крепость. Невиновность этого честного солдата легко доказать механизмом кареты, и я не сомневаюсь, что ему немедленно будет предоставлена свобода. Марсьяль несколько раз преследовал меня чрезвычайно толково. Если он меня не поймал, это не его вина. Желаю, чтобы это признание принесло ему пользу. Мое предыдущее письмо было безымянным. Это послание я подписываю. Примите, монсеньор, выражение неизменной преданности и глубокого уважения от вашего нижайшего и покорнейшего слуги,Внизу имелась приписка, которую король также прочел:Петушиного Рыцаря.Париж, 26 февраля 1745 года».
— «Что касается адреса моей квартиры, то полагаю, что господин де Марвиль будет в состоянии доставить этот адрес монсеньору, как только я дам возможность одному из его толковых агентов получить двести луидоров, обещанных в награду тому, кто меня выдаст».
XIV. Письмо
Король бросил письмо на стол. — Этот негодяй остроумен и дерзок, — заметил он. — Можно предположить, что он был пажом. Месье д’Аржансон, вам остается только одно: захватить этого Рыцаря и послать его нашему знаменитому кузену и союзнику, королю прусскому. Фридрих любит философов и умных людей, а этот доказал, что обладает философским складом ума. Что вы сделали после получения этого письма? — спросил король, переменив тон. — Я велел привезти почтовый экипаж, государь, — ответил министр, — сам его осмотрел и удостоверился, что сведения, сообщенные в письме, соответствуют действительности. — А графиня Потоцкая? Начальник полиции подошел с пачкой бумаг в руках. — Государь, — сказал он, — вот донесения десяти агентов. Ни одно из этих донесений не противоречит другим. — Что же говорится в этих донесениях? — Графиня Потоцкая выехала из Парижа вчера в десять часов утра, она села в дорожную коляску, запряженную парой лошадей, с извозчиком и лакеем без ливреи. Коляска выехала из Парижа через Темильские ворота. В полдень она проехала Нуази, а в час въехала в лес Бонди. С этого времени, государь, ее следы потеряны. — Как это потеряны? — нахмурился Людовик. — Видели, как коляска въехала в лес, но никто не видел, как она выехала оттуда. Куда она девалась, неизвестно, верно только то, что коляска, лошади, извозчик, лакей и графиня исчезли. Сейчас, когда я имею честь беседовать с вашим величеством, шестьдесят опытных агентов прочесывают окрестности леса Бонди на расстоянии трех миль. Сегодня вечером я получу первые донесения. — Государь, — сказал маркиз д’Аржансон, — теперь вашему величеству предстоит снова перенестись в тридцать первое января, когда случились такие странные происшествия. Далее должен докладывать начальник полиции. — Слушаю, господин де Марвиль. — Чтобы исполнить повеление вашего величества — арестовать Петушиного Рыцаря в десятидневный срок, — я пообещал большие награды моим агентам. Один из них, по имени Жакобер, попросил у меня личного свидания и обязался выдать мне на другой день Петушиного Рыцаря. Он рассказал мне, что случай свел его с двумя сообщниками Рыцаря. Жакобер сам бывший вор. Прежде чем поступить на службу в полицию, он принадлежал к шайке Флорана в Руане. Два сообщника Рыцаря поверили, что он хочет присоединиться к ним, и решили завербовать его. Жакобер вошел в дом на площади Мобер на углу улицы Галанд. Он должен был прийти на другой день в восемь часов, чтобы быть представленным Петушиному Рыцарю. Я дал Жакоберу полномочия действовать самостоятельно и согласился на все, что он требовал, дабы обеспечить успех. Потом я принял меры, чтобы наблюдать за ним так, чтобы он ничего не подозревал. Я расставил двадцать пять человек в домах на площади Мобер и еще двадцать пять около монастыря Святого Иоанна Латранского, дал знать об этом начальнику дозорных и стал ждать результатов. Следующая ночь прошла безо всяких известий. Все пятьдесят моих агентов возвратились утром. Они не видели ничего. Я ждал Жакобера — тот не являлся. Я послал самых надежных из моих агентов занять дом, указанный Жакобером как вход в таинственное убежище. Дом оказался пуст от погреба до чердака. Там не было ни мебели, ни жителей, ни даже малейшего намека на то, что они там раньше были. Напрасно старались мы открыть вход в погреб, который, по словам Жакобера, сообщался с подземельями — никаких признаков подземелья мы не обнаружили. Я велел отыскать хозяина дома и узнал, что этот дом долго принадлежал аббатству Святого Виктория и был куплен несколько лет назад человеком, который ни разу не появился в этом доме, и никто не знал, где он. Шли дни, а Жакобер все не являлся. Вчера утром я получил письмо, адресованное мне не как начальнику полиции, а лично. Я распечатал конверт. В нем лежало другое, с адресом и надписью: «Именем короля и правосудия, пусть тот, кто поднимет это письмо, передаст его начальнику полиции». Нет сомнений, что письмо было найдено на улице, потому что оно все было запачкано грязью. Я узнал почерк Жакобера. Кроме того, чтобы избегать подделок, я вручил каждому из моих агентов особый знак — половину печати, другая половина которой у меня. У каждого агента особая печать. Я поспешно распечатал письмо и подтвердил его подлинность. Вот это послание. Фейдо де Марвиль вынул из своего портфеля сложенное письмо, которое подал королю. Письмо было измято, запачкано, покрыто жирными пятнами. Фейдо развернул его и показал королю странный темно-бурый знак. — Он, очевидно, начертил его своей кровью, — заметил Фейдо. Вынув из портфеля небольшой плоский ящичек, он извлек из него маленький сквозной инструмент величиной с печать и наложил его на знак, оттиснутый на письме: все выступы и неровности совпали. Знак на бумаге и печать дополняли друг друга. — Я отбросил сомнения, — продолжал Фейдо, — поскольку один Жакобер имеет эту печать, и он поставил ее на той самой части бумаги, как мы условились между собой. Фейдо начал читать: — «Монсеньор, меня захватили, я скоро умру, но счастливый случай позволяет мне вам написать. Если я умру, убитый разбойниками, захватившими меня, по крайней мере, эта смерть доставит вам драгоценные сведения, и я до последнего моего вздоха буду полезен полиции государства. Если я не ошибаюсь в своих расчетах, хотя я лишен света, я в заточении уже две недели. Где я? В подземелье, но какое это подземелье, я этого не знаю. В Париже я или в деревне? Я могу сказать только, что не увижу свободы никогда! Но жизнь моя уже принесена в жертву, и я буду выносить тяжесть моего положения до последней минуты. Вот, монсеньор, что случилось со мной. Вы не забыли, что 31 января я дал слово выдать Петушиного Рыцаря в тот же вечер. Я встретился в трактире на площади Мобер с Исааком и Зеленой Головой, которые собирались представить меня Петушиному Рыцарю для вступления в его шайку. В восемь часов мы договорились сойтись в назначенном месте. Действительно, в восемь часов мы вышли из трактира, перешли площадь к дому на углу улицы Галанд. Дверь закрылась за нами, но едва я сделал три шага, как меня сбили с ног, скрутили, заткнули рот, прежде чем я успел сделать хоть малейшее движение или вскрикнуть. Вдруг меня отпустили, и ноги мои увязли в скользкой грязи. Я сделал усилие, чтобы не упасть, и устоял. Сильный запах ударил мне в нос. Кудахтанье, к которому примешивалось пение петуха, не прекращалось. Повязка, закрывавшая мне глаза, упала, кляп изо рта был вынут. Яркий свет ослепил меня. Я с минуту не мог ничего рассмотреть, потом осмотрелся вокруг и изумился. Я думал, что меня принесли в какое-нибудь глубокое подземелье или катакомбы: я ожидал увидеть перед собой скелеты или грозные призраки… вместо того я находился среди огромного птичьего двора. Высокая деревянная решетка для плюща ограждала огромную площадь. Напротив меня на толстых столбах находился большой курятник с насестами и гнездами. Лестница вела в этот курятник. Пол птичьего двора был устлан толстым слоем соломы. Направо находился широкий колодец. Решетка огораживала только три стороны птичьего двора, и курятник был прислонен к самой длинной. Я был один и слышал кудахтанье. Вдруг дверь в стене курятника, которую я не успел заметить, открылась, и я увидел самую странную и самую фантастическую группу, состоящую из семи существ, которых я даже не знал, как назвать. Тела этих фантастических существ с петушиными головами и крыльями за спиной покрывали перья, руки и ноги были сплошь обмотаны витыми шнурами. Каждый «петух» имел свою окраску. Первый был Индийский Петух с перьями черными и белыми, второй — Золотой Петух с великолепными фазаньими перьями; третий — Растрепанный Петух с перьями серыми и коричневыми; четвертый — Черный Петух с перьями совершенно темными и с красным хохолком; пятый — Петух Коротышка с перьями простого петуха; шестой — Петух Яго с зелеными и красными перьями; седьмой — Хохлатый Петух с белыми перьями и двойным хохолком. Каждый прыгнул на насест и запел, потом на птичьем дворе водворилась глубокая тишина. В открытую дверь вошел человек, который…» Фейдо де Марвиль остановился. — Ну, — спросил король, — почему вы не продолжаете? — Тут по всей вероятности был перерыв, — ответил Фейдо. — Посмотрите, государь, следующие строки написаны в спешке. Очевидно, в перерыве между записями случилось какое-то ужасное происшествие. Фейдо подал письмо королю. — К тому же, — добавил д’Аржансон, — бумага была скомкана и, должно быть, спрятана очень поспешно. «Я разбит… я выдержал пытку за пыткой, но говорить не хотел… Меня принуждали открыть тайны полиции… Я молчал… Смерть висит над моей головой… Сколько минут осталось мне жить, я не знаю… Где я теперь, я не знаю… Я лежу на спине на сырой соломе. Скудный свет проникает сюда откуда-то сверху, и я, наконец, могу писать. В отчаянии я бродил по подземной галерее, служившей мне тюрьмой, как хищный зверь в клетке, когда моя нога наткнулась на сухую солому в углу. Я воспрянул духом. Связав в жгут солому, я таким образом попытаюсь просунуть это послание в щель…» — Больше ничего, — сказал Фейдо де Марвиль. — Письмо кончается на этом… Людовик взял письмо и рассмотрел его чрезвычайно внимательно. — В самом деле, — сказал он, — больше ни слова. Последовало довольно продолжительное молчание. Озабоченный и задумчивый король, по-видимому, совершенно забыл о прелестях Шуази, занимаясь только этим странным происшествием, принявшим неожиданный масштаб. Епископ де Мирпуа выслушал все подробности этого дела, не проронив ни одного слова. Молчаливость старика еще более подчеркивала неординарность сложившейся ситуации. Один лишь д’Аржансон выглядел, как человек, следовавший по заранее намеченному пути. Лицо его было бесстрастно, но живые и умные глаза устремлялись то на короля, то на начальника полиции, то на епископа. Глубина и ясность взгляда свидетельствовали о деятельной работе проницательного ума министра.XV. Протокол
Король поднял взгляд на Фейдо де Марвиля. — О чем еще вы можете сообщить мне? — спросил он. — О последнем происшествии, государь, — ответил начальник полиции, — которое должно было бы прояснить дело, а между тем еще более запутало его. Это письмо я получил вчера по почте, как уже имел честь вам доложить. Но это не единственное послание, полученное мной. Возвращаясь сегодня домой в час ночи, я нашел на моем бюро донесения, которые кладутся туда каждый вечер в установленное время. Я начал просматривать их, по своему обыкновению, когда вдруг глаза мои остановились на грубом конверте, лежавшем между бумагами. С этими словами Фейдо вынул из портфеля конверт и подал его королю. На пергаментном конверте было пять печатей. Четыре печати по четырем углам были разного цвета: одна — желтая, другая — зеленая, третья — белая, четвертая — черная. На четырех печатях были изображены петухи различной породы. Средняя печать была двухцветной — белое яйцо на красном фоне. На конверте была надпись крупными буквами: «Начальнику полиции». Когда король рассмотрел этот странный конверт, Фейдо вынул из него лист обыкновенной почтовой бумаги, на котором было написано несколько фраз:«Господин начальник полиции! Так как вас, вероятно, беспокоит внезапное исчезновение вашего агента Жакобера, я спешу сообщить вам сведения, которые не могут вас не порадовать. Вот точная копия с протокола обвинения и казни Жакобера. Прочтя ее, вы сможете удостовериться, что моя полиция так же хорошо организована, как и ваша, и что мои агенты не менее умны и не менее преданны, чем те, которые служат вам. Я надеюсь, господин начальник полиции, вскоре иметь удовольствие видеть вас лично, и тогда вы выразите мне признательность за драгоценную информацию, переданную вам мною. В ожидании этой минуты прошу вас считать меня своим нижайшим и преданнейшим слугою.Король взял письмо и внимательно его рассмотрел, потом сравнил с письмом, адресованным маркизу д’Аржансону. — Это, безусловно, один и тот же почерк, — сказал он. — Безусловно, государь, — подтвердил министр иностранных дел. — Сегодня утром я дал оба эти письма троим сведущим в почерках специалистам, и все трое заявили независимо друг от друга, что письма написаны одной рукой. Значит, их написал Рыцарь. — Где же сам протокол? — Вот он, государь. Фейдо де Марвиль взял в руки тетрадь с золотым обрезом. — Читайте! — сказал король. — «Из нашего подземного парижского дворца, в ночь 25 февраля 1745-го, в пятый год нашего царствования». — Так и написано? — спросил король недоверчиво. Фейдо подал ему бумагу. — Кажется, в Париже два короля и два дворца, — с усмешкой сказал Людовик, — один на земле, другой под землей. Я очень рад узнать эту новость. Далее! Фейдо продолжал: — «Протокол заседания Петухов. Обвинение, суд, осуждение и казнь Жакобера, признанного и объявленного изменником и арестованного на месте преступления в самом «курятнике». Сегодня вечером, 25 февраля 1745 года, Жакобер, бывший член нормандского общества Флорана и К°, оставил это общество и перешел в число транжир королевской кассы…» — Знаете ли, ваш разбойник становится чрезвычайно забавен, — продолжал король, откидываясь на спинку кресла, — если и дальше так продолжится, я пожелаю его видеть. — Дай-то Бог, чтобы я смог поскорее представить его вашему величеству! — Право, я приму его с большим удовольствием, господин начальник полиции, этого Петушиного Рыцаря, который, как мне теперь кажется, имеет все достоинства истинного дворянина. — Даже когда он убивает людей? — удивился маркиз д’Аржансон. Король величественно выпрямился. — Разве граф де Шароле убивает их меньше? — спросил он. — И убивает гораздо подлее. На лице Людовика XV появилось выражение отвращения и презрения. Епископ де Мирпуа встал. — Государь, — сказал он, — я отдал бы все годы, которые остается мне жить, чтобы Франция услышала ваши слова и поняла их, как я их понимаю. — Итак, — сказал Людовик, обращаясь к д’Аржансону и де Марвилю, — мне хотелось бы видеть Рыцаря. Король не успел закончить этих слов, как пение петуха, звонкое и чистое, раздалось одновременно с ударом в стекло большого окна, находившегося позади кресла Людовика. Король встал и бросился к окну, но в ту минуту, как он открыл его, петух снова пропел и исчез. Людовик XV распахнул окно и выглянул: на том месте, где стоял петух, лежало яйцо необыкновенной величины. Король взял яйцо, рассмотрел его и, не найдя и следов петуха, запер окно и вернулся к креслу. — Дело принимает странный характер! — сказал король, садясь и рассматривая яйцо. — Что это за петушок, который пропел на этом подоконнике и постучался клювом в стекло в ту самую минуту, когда я сказал, что хочу видеть Петушиного Рыцаря? — И уже другим тоном, как бы повинуясь внезапному вдохновению, король с живостью прибавил: — Марвиль, прикажите, чтобы немедля осмотрели окрестности замка и немедленно задержали всех мужчин, женщин, детей, животных и птиц, в особенности петухов, которые окажутся в парке. Идите скорее и возвращайтесь! Фейдо исчез. Епископ, любопытство которого тоже было сильно возбуждено, изучил яйцо, покрутив его так и эдак, и сказал: — В этом яйце заключается какая-то тяжелая и твердая вещь. Только я не понимаю, каким образом она могла туда попасть, потому что на скорлупе яйца нет ни малейшей трещины. — А вы что думаете? — спросил король д’Аржансона. — Надо разбить яйцо и посмотреть, что в нем находится, государь, — сказал министр иностранных дел. — Вашему величеству угодно самому разбить яйцо? — спросил епископ. — Нет, если это дело дьявольское, я в него не вмешиваюсь, — сказал Людовик улыбаясь. — Надо находиться или в хороших отношениях с дьяволом, или в дурных, чтобы благополучно завершить это дело. Епископ положил яйцо на стол и разбил его острый конец. Король и министр наблюдали за ним с любопытством. — Смотрите, — воскликнул король, — что-то блестит. Мирпуа держал в руках прехорошенького петушка из массивного золота. Рубины, изумруды, бриллианты, сапфиры, топазы, аметисты заменяли перья на голове и крыльях. — Государь, — сказал министр, — у петуха на шее медальон. — В самом деле, а я и не заметил. Король взял медальон из черной эмали, на которой было написано бриллиантовой пылью: «Я принадлежу королю». Людовик поспешно поднялся. — Господа, во всем случившемся есть нечто странное, фантастическое, невероятное, и я непременно должен это выяснить. — Государь, в Париже есть человек, который вам ответит, — произнес д’Аржансон. — Кто он, маркиз? — Приезжий. Граф де Сен-Жермен. — Сен-Жермен? Я не слышал этого имени. — Я сам узнал его только три дня тому назад. Дверь открылась, и в кабинет вошел Фейдо де Марвиль.Петушиный Рыцарь».
XVI. Быть или не быть
— Ну, что вам удалось выяснить? — живо поинтересовался король. — Приказание отдано, государь, — ответил начальник полиции. — Весь парк окружен кавалерией. Все выходы стерегут, а чащи, аллеи и кустарники будут обысканы с исключительным вниманием. — Теперь оставим в стороне этого петуха и это яйцо и возвратимся к протоколу. Де Марвиль взял все бумаги, которые положил на стол, когда бросился исполнять приказание короля. — Где вы остановились? — спросил король. — На следующей фразе, государь, — ответил епископ и процитировал слово в слово последние строчки письма.«Сегодня вечером, 25 февраля 1745 года, Жакобер, бывший член нормандского общества Флорана и К° оставил это общество и перешел в число транжир королевской кассы. Жакобер, арестованный при входе в наш подземный «курятник», был предан в руки нашего всемогущего правосудия. Уличенный в тройном преступлении: постыдном лицемерии, гнусном вероломстве и низкой измене, вышеупомянутый Жакобер осужден единогласно трибуналом семи Петухов. Осуждение Жакобера основано на точном исполнении первой статьи нашего закона, гласящей: «Кто бы он ни был, несмотря на возраст, пол, положение в обществе и истинные достоинства, какова бы ни была польза, которую он мог бы приносить, — каждый, кто войдет в «курятник», не будучи Петухом, «курицей» или «цыпленком», будет немедленно осужден на смерть и казнен через час, а тело его укрепит здание». Петухи пропели три раза, казнь должна совершиться через час. Подсудимый приговорен к замуровыванию заживо в стену. Казнь начинается. Подходит первый Петух и привязывает осужденного, каждая веревка окроплена каплями крови Петуха, или двух «куриц», или четырех «цыплят». Первый Петух поет и отступает назад. Подходит второй Петух, он хватает осужденного, опрокидывает его и тащит за ноги к левой стене курятника, там он поднимает его и ставит в угол, потом поет и отступает. Подходит третий Петух, берет четыре железные стержня и вбивает их в обе стены, чтобы они не дали осужденному упасть; Петух поет и отступает. Жакобер стоит неподвижно, связанный веревками и сдерживаемый железными стержнями. Глаза осужденного дикие, он кричит. Подходит четвертый Петух, за ним четыре «курицы»; две несут камни, две — ящик с известковым раствором; Петух вынимает из-за пояса золотую лопатку и начинает складывать камни в ряд перед осужденным. Приходит Пятый петух и кладет второй ряд. Шестой Петух кладет третий ряд. Теперь видна лишь голова осужденного, он кричит, плачет, стонет. Седьмой Петух кладет последний ряд. Тогда семь Петухов подходят, окружают стену, поют возле нее три раза и уходят. Правосудие совершено!»— Вот что заключается в протоколе, государь, — сказал Фейдо де Марвиль. — Ниже следуют подписи, каждая с разноцветной печатью: Хохлатый Петух — печать белая, Петух Яго — зеленая печать, Золотой Петух — печать желтая, Индийский Петух — печать красная, Черный Петух — печать черная, Растрепанный Петух — печать серая, Петух Коротышка — печать коричневая. Под этими подписями стоит фраза: «Протокол одобрил и подписал: Петушиный Рыцарь». Людовик XV взял бумаги и рассмотрел их. — Документ составлен точно так, как составляются протоколы парламента, — заметил он. — Он находился между полицейскими донесениями? — Да, государь. — Чтобы положить эту бумагу на ваше бюро, надо было войти к вам в кабинет. — Это невозможно. У меня девять секретарей по три для каждого кабинета. Помощников секретарей двадцать семь, по девять для каждого кабинета. Каждый старший секретарь имеет под начальством девять помощников и должен дежурить восемь часов в сутки. — Каким же образом объясняете вы то, что бумаги попали на ваше бюро, господин начальник полиции? — Я не в состоянии этого объяснить, государь. — А кто дежурил в эту ночь? — Габриэль де Санре, мой зять. — Если так, любезный Фейдо, — сказал король, — я так же, как и вы, не понимаю ничего. А вы, месье де Мирпуа, — обратился король к епископу, — что вы заключаете из всего этого? Епископ медленно выпрямился и посмотрел на короля с торжественным выражением. — Я глубоко потрясен, что в таком просвещенном веке, как наш, и в царствование такого государя, как вы, могут совершаться такие происшествия! — Не хотите ли вы сказать, месье де Мирпуа, что королю служат дурно? — спросил, подходя, маркиз д’Аржансон. — Если бы я хотел это сказать, господин министр, я так и сказал бы, — ответил епископ. — Я не обвиняю, я соболезную и сокрушаюсь вовсе не о том, что виновных не могут наказать, а что посягают на свободу невиновных. — На свободу невиновных! — повторил маркизд’Аржансон. — О каких невиновных вы говорите? — Об аббате Ронье, канонике Брюссельского капитула. — А! — произнес д’Аржансон, посмотрев на начальника полиции. — Вы говорите о том человеке, который арестован вчера утром? — Именно, господин министр, — ответил почтенный прелат. — Я говорю о несчастной жертве, несправедливо и незаконно арестованной. — Монсеньор, — резко сказал д’Аржансон, — человек, о котором вы говорите, был арестован именем короля, а позвольте мне вам сказать: все, что делается от имени короля, никогда не бывает незаконно и несправедливо. Епископ посмотрел на д’Аржансона. Очевидно, между ними завязывалось начало вражды, и оба это понимали, тем более что взаимно уважали друг друга. Если епископ был человеком высоких достоинств, добродетельнейшим из добродетельных, если он был одарен той проницательностью, той твердостью, той чистотой ума, которая делает людей сильными, то противник его был самым добросовестным и самым просвещенным политиком той эпохи. Слова епископа, горевавшего о слабости административной системы, сильно уязвили д’Аржансона. Фейдо это понял и хотел было заговорить, но из уважения сдержался. Людовик XV, откинувшись назад и по своей привычке засунув руку в карман жилета, по-видимому, принимал серьезное участие в том, что происходило перед ним. Наступило молчание, потом епископ продолжал: — Человек, которого вы арестовали, невиновен. — Это вы так думаете, — сказал д’Аржансон. — Разве вы сомневаетесь в моих словах, когда я что-либо утверждаю? — спросил епископ с гордым величием. — Сохрани меня Бог! — ответил д’Аржансон. — Я не сомневаюсь в невиновности человека, за которого вы ручаетесь. Но из того, что невинный был арестован, когда все доказательства виновности тяготели над ним, не следует вывод, что администрация полиции и суда во Франции плоха! Арестовав этого человека, месье Фейдо действовал очень хорошо, потому что он думал арестовать убийцу аббата Ронье. — Убийцу каноника? — вскрикнул Мирпуа. — Да, монсеньор! — Но почему решили, что аббат Ронье убит? — Приходилось думать именно так, когда это подтверждали очевидные факты. — Какие факты? — с удивлением спросил король. — Предостережение, присланное амьенским уголовным судьей, доносившим, что на парижской дороге нашли труп человека, в котором узнали каноника Ронье, накануне уехавшего в город. В том же самом донесении говорилось, что виновник преступления — Петушиный Рыцарь и что он, убив и ограбив каноника, оделся в его платье, сел в карету и продолжал дорогу, взяв все бумаги убитого. Что должен был сделать начальник полиции, получив такое уведомление от уголовного судьи? — Но каким же образом амьенский уголовный судья мог написать подобные вещи? — спросил епископ. — Вот этого мы еще не знаем, но скоро узнаем, потому что сегодня утром Беррье, главный секретарь полиции, уехал в Амьен для сбора полных сведений. Одно из двух: или уголовный судья действительно писал, или это уведомление пришло не от него и является новым доказательством дерзости разбойников. Во всяком случае, надо выяснить этот вопрос. — Очевидно, — сказал король, — самое благоразумное — свести месье де Мирпуа с пленником на очной ставке. — Вы желаете видеть пленника сегодня? — спросил епископа Фейдо. — Конечно, — ответил тот, — чем скорее я его увижу, тем лучше. — Поезжайте немедля в Париж, — сказал Людовик. — Если арестованный человек невиновен и эту невиновность подтвердит епископ Мирпуа, сейчас же освободите его. Если случится наоборот, и месье де Мирпуа не опознает заключенного, употребите самые сильные средства, чтобы заставить его говорить. Фейдо встал. Епископ поклонился королю. — Государь, — сказал маркиз д’Аржансон, поспешно подходя, — я умоляю ваше величество выслушать меня до исполнения этого приказания. — Что вы хотите этим сказать? — спросил король. — Что освобождение заключенного, даже когда невиновность его будет признана, еще раз убедит в безнаказанности того, кого мы намерены наказать.
XVII. Петух и стрела
Король удивленно поднял брови. — Что вы хотите сказать? — спросил король. — Государь, — ответил д’Аржансон, — объяснение простое. Вчера полицией был арестован человек, и через два часа весь Париж узнал, что это Петушиный Рыцарь. Сегодня утром это известие начало распространяться по провинциям. Через неделю вся Франция будет убеждена, что Петушиный Рыцарь наконец схвачен. — Зачем распространять это известие, если оно ложно? — Чтобы сделать его справедливым, государь. — Но если арестованный человек невиновен? — Пусть он продолжает считаться виновным. — А если это аббат Ронье? — Заставим всех думать, что это Петушиный Рыцарь… Люди уверены, что Петушиный Рыцарь арестован, — все, кто боялся этого разбойника, теперь спокойны и радостны. Одно из двух: или тот, кто в наших руках, Петушиный Рыцарь, или нет. В первом случае все идет само собой, во втором все усложняется. Но, вместо того чтобы затруднить нашу деятельность, эта путаница должна нам помочь: с одной стороны, заставив Рыцаря думать, что мы им обмануты и убеждены, что поймали его, мы на несколько дней притупим бдительность его и его шайки, а разбойника легче всего поймать, когда он считает себя в безопасности. И было бы странно, если бы не удалось схватить кого-нибудь из шайки Рыцаря после того, как распространится известие о поимке ее главаря. Фейдо де Марвиль, внимательно слушавший маркиза д’Аржансона, сделал одобрительный знак головой. — Потом, — продолжил министр, — мне пришла в голову другая мысль, вызванная воспоминанием о письме, полученном месье де Марвилем. Я говорю о письме Жакобера. Очевидно, что его застали в ту минуту, как он писал, но Жакобер успел просунуть это письмо в трещину, о которой упомянул. Кто-нибудь поднял это письмо, вложил его в конверт и послал по почте начальнику полиции. Важно отыскать то место, где было найдено письмо. Когда мы найдем и изучим его, мы должны спуститься в подземную галерею, о которой писал Жакобер, и потом оттуда продолжить наши поиски. — Месье д’Аржансон прав, — согласился король, — это превосходная мысль. — Главное, узнать, кто послал это письмо начальнику полиции. — Я объявлю награду в сто луидоров тому, кто прислал мне это письмо, — сказал Фейдо де Марвиль. — За деньгами непременно придут. Это самое верное средство. — Да, — сказал д’Аржансон. — Но это не помешало бы оказать правосудие невинному, — возразил епископ. — Это-то и было бы опасно, — возразил д’Аржансон. — Выпустить этого человека — значит признаться, что Петушиный Рыцарь не пойман. После распространения такого известия безнаказанность разбойника увеличит внушаемый им ужас. И тогда я не могу ручаться, что нашедший письмо рискнет явиться в полицию за наградой. — Что же вы намерены делать? — спросил епископ. — Оставить в тюрьме того, кто арестован, виновен он или невиновен, и чтобы его никто не видел, кроме его тюремщика и судьи, производящего следствие. — Но если он невиновен? — О его невиновности будет объявлено через некоторое время… и он будет освобожден. Людовик, казалось, находился в затруднении. Движимый чувством справедливости, он уже приказал освободить пленника, если тот невиновен. Но доводы маркиза д’Аржансона поколебали его намерение. — Завтра я объявлю свое решение на совете, — сказал король. Ответ был решителен и не позволял задавать вопросов. Епископ низко поклонился и вышел из кабинета. Де Марвиль также направился к двери, но задержался, по-видимому ожидая волеизъявления короля. — Подойдите, я хочу с вами поговорить, месье де Марвиль. Этими словами король давал понять начальнику полиции, что тот не должен ехать в Париж прежде епископа. Фейдо подошел к столу. — Господа, — сказал король твердым тоном, несвойственным ему, — это темное дело непременно должно быть разъяснено. Я, со своей стороны, одобряю то, что предложил маркиз д’Аржансон. Вы, месье де Марвиль, имеете богатый опыт в подобных делах. Выскажите же нам откровенно свое мнение, но предварительно все хорошенько обдумайте. — Мое мнение, государь, во всем согласуется с мнением министра, — ответил Фейдо. В эту минуту постучали в дверь. — Войдите! — сказал король. Дверь отворилась, и Бине, камердинер Людовика XV, вошел в кабинет. — Что тебе, Бине? — спросил Людовик. — Государь, — ответил камердинер, — парк обыскали, как приказал начальник полиции, и ничего не нашли, решительно ничего. Все, находившиеся в парке, служат у вашего величества или у приглашенных особ. — А петух? — Не нашли и следа. Король взял со стола петушка, вынутого из яйца, и подал его своему камердинеру. — Ты знаток драгоценных камней, Бине, — сказал он. — Что ты думаешь об этом? — Государь! Работа великолепная, и стоит эта вещица несметных денег. — Неужели? — сказал король. — Какова же цена этих камушков? — Около миллиона. — Миллиона? — изумился король. — Да, государь. Тут бриллианты чистейшей воды, а эти изумруды и рубины на крыльях и хвосте стоят баснословно дорого. — Отнесите этого петуха Бемеру. Бине взял петуха и вышел. — Миллион? — повторил король. — Возможно ли это? — Я не сомневаюсь! — сказал д’Аржансон. — Но кто может быть столь богат, чтобы сделать такую глупость: положить в яйцо эту невероятно дорогую вещь и послать мне ее с петухом, как будто выученным для этого. — Только один человек во Франции способен на подобный поступок, при этом скрывая, что это сделал именно он. — Кто же? — Я уже говорил о нем вашему величеству. — Я не помню. — Граф де Сен-Жермен. — А, тот, который приехал… Откуда он приехал? — Из кругосветного путешествия. — Он путешествовал пешком? — спросил король, смеясь. — Пешком, верхом, в экипаже, в лодке, на корабле. — Кто служил ему проводником? — Человек, прекрасно знающий дорогу повсюду, где только можно стать ногой на земном шаре. — Кто же этот человек? — Вечный жид! — Ваш граф де Сен-Жермен знает Вечного жида! — Знает, государь. Они путешествовали вместе. Они, беседуя, прогулялись из Вены в Пекин. — А сколько времени затратили они на эту прогулку? — Пятьдесят два года. — Черт побери! Если он пятьдесят два года путешествовал из Вены в Пекин, сколько же лет объезжал он вокруг света? — Двести, кажется. — Не больше? — Нет, государь. — Торопился же он! Сколько же лет вашему путешественнику? — Кажется, семьсот или восемьсот. — Очень хорошо. Возраст прекрасный! Чем же он занимается? — Золотом. — Он делает золото? — Да, государь. Король весело расхохотался. — Я очень рад, государь, что эта история вам нравится, но я был бы еще более рад, если бы ваше величество позволили мне представить вам ее героя. — Героя истории, графа де Сен-Жермена, которому семьсот или восемьсот лет? — Да, государь. — Если вы мне его представите, сделает ли он золота на мою долю? — Он обещал. — Но в таком случае его надо представить не мне, а генеральному контролеру. Сведите их, любезный д’Аржансон, вы мне окажете услугу. — Государь, я представлю ему Сен-Жермена, если вам угодно, но позвольте мне сначала представить его вам. — Он будет делать золото при мне? — Да. — В таком случае я согласен, маркиз! Король встал. — Небо чисто, а солнце великолепно, — сказал он, — хватит с меня дел. Министр и начальник полиции низко поклонились и вышли. Вошел камердинер. — Бине, — сказал король, — сегодня в Шуази приедут все французские министры. Так вот, я тебе запрещаю пускать их ко мне. Я здесь не занимаюсь политикой, а развлекаюсь. Открой это окно, Бине, пусть помещение проветрится. Бине распахнул окно. Людовик подошел и с любовью обвел глазами красивый пейзаж, расстилавшийся перед ним. Вдруг в большой аллее мелькнула тень и возникла амазонка. Она грациозно ехала на прекрасной лошади, которая словно летела, не касаясь земли. Прекрасный костюм амазонки имел мифический оттенок. У девушки на плече был маленький колчан, в левой руке лук, а на голове бриллиантовый полумесяц. Лошадь ее была покрыта шкурой пантеры. Амазонка напоминала Диану, богиню охоты. Быстрее пушинки, уносимой ветром, промчалась она галопом по аллее и вдруг, повернув налево, подскакала к окну. Это окно отделялось от земли только крыльцом. Король вскрикнул от восторга. Амазонка проехала перед ним, быстро вынула из колчана стрелу, вложила ее в лук и пустила… Стрела эта была крошечной, забавной — она не могла причинить вреда. Стрела попала королю прямо в сердце, отскочила и упала на балкон. Амазонка исчезла… Людовик остался неподвижен, как будто стрела сразила его наповал. — Снова она! — прошептал король, когда исчез последний вихрь пыли, поднятой быстрым галопом лошади. — Снова она!.. Король поднял стрелу и рассмотрел ее. Она оказалась настоящим чудом, поскольку была сделана из коралла, белые перья крепились изумрудными гвоздиками, а наконечник украшало бриллиантовое сердце. Именно это сердце и ударилось о сердце короля. Людовик обернулся со стрелой в руке и увидел Бине, державшего в руках петушка. — Поистине сегодня — день сюрпризов! — заметил король. — Ну, что сказал ювелир? — Он предлагает за петуха девятьсот тысяч франков наличными, государь. — Что ж, — сказал Людовик, улыбаясь, — если у Петушиного Рыцаря целая коллекция подобных вещиц, то о нем нечего жалеть. Король еще не закончил, как за окном раздалось звонкое «кукареку». — Ну, — сказал Людовик, — на этот раз это уж слишком! Я выясню, что это такое.XVIII. Жильбер и Ролан
В нескольких шагах от салона королевского парикмахера Дажé располагалась лавка чулочника Рупара, мужа Урсулы, приятельницы мадам Жереми и мадам Жонсьер. В тот день, когда король провел в Шуази полное волнений утро, перед лавкой Рупара собралась толпа. Соседи и соседки разговаривали, размахивая руками, и число их увеличивалось каждую минуту. Вопросы и ответы произносились с жаром и так быстро, что ничего невозможно было разобрать. — Так это правда? — говорила только что подошедшая мадам Жонсьер. — Совершенная правда, — ответили ей. — Он пойман? — Да. — Но как же это случилось? — Его арестовали… — Петушиный Рыцарь схвачен! — повторяли все. — Кукареку! — закричал пронзительный голос. Толпу охватил ужас, все замолчали, потом громкий хохот заставил всех покраснеть. Оказалось, двенадцатилетний мальчик, проходивший мимо, вздумал пропеть петухом и убежал опрометью, чтобы избежать наказания, которого заслуживала его шутка. — Шалун! — прошептал Рупар. — А Дажé не возвращался? — спросила мадам Жонсьер. — Нет еще, — ответила Урсула. — Ах! Если б он был здесь, он рассказал бы нам что-нибудь. — А! Вот его будущий зять, месье Жильбер, — сказала мадам Жереми. — Какой странный этот Жильбер, — заметила Урсула. — Почему же? — Он похож на медведя. Никогда не говорит ни с кем, — сказала мадам Жереми. — И едва поклонится, — прибавила Урсула. — О! В последний раз, когда я его видел, — сказал Рупар, — он был любезен… мил… — Уж ты скорее дашь себя повесить, чем согласишься с мнением других, — заявила Урсула. Мадам Жереми не ошиблась: действительно Жильбер в простом костюме оружейника шел быстрыми шагами по улице к лавке Дажé. Проходя мимо собравшейся толпы, Жильбер слегка поклонился, но не остановился, не подошел к собравшимся, а сразу прошел в салон парикмахера. Пробило пять часов, и в салоне было сумрачно. Молодая девушка сидела за прилавком на том месте, которое обыкновенно занимала Сабина. Этой хорошенькой девушкой была белокурая Нисетта. Возле нее сидел молодой человек лет двадцати пяти, с приятным открытым лицом. Это был сын Дажé Ролан. Увидев Жильбера, Нисетта слегка вскрикнула, а Ролан отодвинулся. Жильбер запер дверь и улыбнулся. — Вы, похоже, тоже обсуждаете важное известие! — сказал он. — Какое, брат? — спросила Нисетта. — Арест Рыцаря. — Я не хочу об этом и думать. — Почему? Нисетта отошла от прилавка и, прижавшись к груди брата, подставила ему свой лоб. — Потому что Сабина еще не выздоровела, — сказала она. Жильбер сделал нетерпеливое движение. — Ты все еще думаешь, что Сабину ранил Рыцарь? — Конечно! — А я вот так не думаю! — Это не моя вина, Жильбер, это сильнее меня. Ты мне говоришь, что Петушиный Рыцарь не совершал этого преступления, а меня уверяет в противном какое-то внутреннее чувство. — Полно, дитя! — сказал Жильбер, переменив тон. — Перестанем говорить об этом. Он по-братски пожал руку, которую протягивал ему Ролан. Держа Нисетту правой рукой, а руку Ролана левой, Жильбер легонько отдалил их от себя и, поставив рядом, обвел обоих проницательным взглядом. Они были в лавке одни. — Вы сидели очень близко друг к другу, когда я вошел, — сказал он строгим тоном. — О брат! — сказала Нисетта, покраснев. — Жильбер… — начал Ролан. — Не сердитесь, — возразил Жильбер самым кротким и самым дружелюбным тоном, — выслушайте меня, милые друзья, и отвечайте так же, как я с вами буду говорить, со всей откровенностью и добросердечием. Эта маленькая сцена, происходившая в пустом салоне на оживленной улице, была трогательна в своей простоте. Сразу чувствовалось, что эти три человека питали друг к другу истинную привязанность. — Ролан, — сказал Жильбер после минутного молчания, — ты по-прежнему любишь Нисетту? — Люблю ли я Нисетту?! — вскрикнул Ролан взволнованным голосом. — Люблю ли я Нисетту? Я ее обожаю! — Я верю, — ответил Жильбер. — Ты же любишь Ролана? — обратился он к Нисетте. Она закрыла лицо руками и прижалась к груди брата. — Да! — прошептала она. — Больше жизни. Жильбер поднял глаза к небу, как бы благодаря Бога. — Что ж, друзья мои, — продолжал он, — любите друг друга честно, и скоро Господь благословит ваш союз. — Но когда? — спросили в один голос Ролан и Нисетта. — Теперь уже скоро! — Почему не назначить свадьбу теперь, когда выздоровление Сабины несомненно? — спросила Нисетта. — Потому что надо подождать. — Зачем? — Именем нашей матери, Нисетта, не расспрашивай меня: это не моя воля, а ее. Ты выйдешь замуж на другой день после того, как я отведу тебя на ее могилу. — О, с каким нетерпением я ожидаю этого благочестивого утешения! — сказала девушка. Они крепко пожали друг другу руки, и Ролан спустился с лестницы. Жильбер остался один на площадке. Его выразительное лицо просветлело. «О Господи, — подумал он, — как же я счастлив здесь! Но я должен узнать, кто ранил Сабину. И не просто узнать, но и отомстить за нее. Только тогда я обрету счастье и спокойствие». И Жильбер вошел в комнату Сабины.XIX. Клятва
Сабина лежала на белоснежной постели, кровать была занавешена кисейными занавесками. Ее правая рука грациозно поддерживала голову, левая свободно вытянулась вдоль туловища. Свет освещал ее милое личико и каштановые локоны, пышным каскадом ниспадавшие на плечи. Уже две недели как Сабина находилась вне опасности. Искусство доктора Кене, молодой, сильный организм и нежные заботы близких помогали девушке успешно справляться с болезнью. Девушка дремала уже около часа. Сидевшая возле ее постели Жюстина, убедившись, что больная уснула, вышла, так что, когда Жильбер вошел в комнату, Сабина была одна. Он приблизился к ней очень тихо, без шума. Сабина спала, дыхание ее было ровным и спокойным. На лице молодой девушки была улыбка, ей снился приятный сон. Жильбер подавил вздох. Сабина открыла глаза. Первый взгляд ее встретился со взглядом Жильбера, и обоих охватило волнение. Сабина покраснела, Жильбер упал на колени перед кроватью. Он взял ее ладони в свои руки. — Вы любите меня? — прошептал он. Сабина нежно наклонилась к нему. — Жильбер, я вас люблю всей душой и сердцем, я вас люблю, как честная девушка должна любить честного человека, когда она верит, что этот человек будет ее мужем перед Богом. Наступила минута красноречивого молчания. — Жильбер, — продолжала Сабина, — если бы я умерла, что бы вы сделали? — Прежде всего я отомстил бы за вас, а потом расстался бы с жизнью на вашей могиле. — Встаньте, Жильбер, и садитесь рядом. Давайте поговорим. Жильбер пододвинул стул и сел возле кровати, держа руку Сабины. — Что делает моя прелестная Нисетта? — спросила Сабина. — Она внизу с Роланом. — Они очень любят друг друга… Когда они обвенчаются? — Одновременно с нами! — Значит, когда я встану на ноги? — Когда вы встанете на ноги, Сабина, — произнес Жильбер серьезно, — и когда вы будете отомщены. Я дал клятву стать вашим мужем не раньше, чем найду гнусного преступника и раздавлю его! — Господи! Вы пугаете меня. — Как, Сабина, разве вы не понимаете, что, прежде чем я сделаюсь вашим мужем, я обязан за вас отомстить? Сабина размышляла несколько мгновений, потом покачала головой с выражением решимости и печали в глазах, сказала тихо: — Вы правы, Жильбер, вы должны за меня отомстить, и мне кажется, что очень важно узнать, почему я чуть не сделалась жертвой гнусного преступления. — Вы это узнаете, Сабина, вы все узнаете, — заверил ее Жильбер. — Говорите, Жильбер, и не бойтесь быть откровенным. — Пока вы лежали на этом одре, — продолжал Жильбер, — я перебрал в голове все возможности и способы, с помощью которых можно добраться до истины. К сожалению, ни один способ не показался мне надежным. Мне не хватало сведений, которые вы одна могли мне предоставить. — Я сказала все, что знала. — Нет, вы можете сообщить мне еще многое, позвольте мне расспросить вас, милая Сабина. Жильбер вынул из кармана небольшую тетрадь и карандаш. Каждая страница этой тетради, разделенная надвое, была исписана с одной стороны, а с другой пуста. — В тот вечер тридцатого января, когда случилось это роковое происшествие, — начал Жильбер, — неизвестный принес вам письмо якобы от меня, сказав, что Ролан ранен… — Да. — Вы узнали мой почерк и мою подпись? — Да. Во всяком случае, мне так показалось. — Куда же делось это письмо? — Не знаю, я положила его в карман моего платья. — Значит, его вынули. Теперь скажите мне, узнаете ли вы человека, который принес вам письмо? — Думаю, да. — Запомнили ли вы, как он выглядел? — Это был человек высокого роста, с широкими плечами, скорее худощавый, чем полный. На нем был просторный камзол, какой носят мастеровые, темно-коричневого цвета. Я запомнила большой острый нос и маленькие блестящие глаза. — Его волосы, борода, брови? — спрашивал Жильбер и, пока Сабина говорила, быстро писал. — Волосы длинные, густые, черные, бороды не было, брови широкие и густые, наружность угрюмая, черты лица грубые. — Никаких особенных примет? — Да! На левой руке большой и глубокий шрам. — А экипаж? Вы не помните какую-либо его особенность? — Одна лошадь была белая… Другая — вороная или гнедая. Во всяком случае, темного цвета — вот все, что я могу сказать. — А извозчик? — О! Я на него не смотрела. — А если бы вы сели в этот экипаж, вы узнали бы его? — Может быть… — А между той минутой, когда экипаж остановился, и той, когда вам завязали глаза, что вы видели? — Ничего, я была как во сне… Я видела большую ярко освещенную залу с вельможами и с дамами. — Об этом я уже знаю все, Сабина, и скажу вам то, чего не знаете вы. Вы были в маленьком особняке на улице Сен-Клод, за столом было семеро мужчин и четыре дамы. — Верно! — вскрикнула Сабина. — Как вы это узнали? — Я узнал все, что относилось к ужину, от женщины, которая находилась в маленькой гостиной, когда вы пришли в себя. — Вы видели эту женщину? — Да, я отыскал ее и заставил говорить. — Но она должна знать все. — Она знает не больше вас. Вас похитили не те, у которых вы были, — я в этом уверен. Вас привезли туда, но вас там вовсе не ожидали. — Кто же меня привез в тот особняк? — Вот этого-то я не смог узнать, и никто в особняке на улице Сен-Клод — ни хозяева, ни гости, ни слуги — не знает. — С той минуты я ничего не помню: верно, со мной был приступ помешательства. — Вы абсолютно ничего не чувствовали? — Холодное железо, — сказала Сабина, побледнев. — Я его почувствовала и теперь как будто чувствую снова… — А того, кто вас ранил, вы видели? — Не видела. — Странно, что вы его не видели, Сабина, — проговорил Жильбер после непродолжительного молчания. — Когда спустя несколько часов после ранения я увидел вас окровавленную и бесчувственную, то решил, что вы умираете. Я едва не обезумел. Мой блуждающий взгляд наткнулся на ваше окровавленное платье, которое лежало вон там между камином и шкафчиком. Руководствуясь скорее инстинктом, нежели разумом, я схватил платье и запер его в этом шкафчике. Ключ унес с собой. С тех пор шкафчик не открывали. Вот ключ, хотите, я отопру его, Сабина? Мы вместе осмотрим ваше платье. — Оно все еще здесь? — девушка указывала взглядом на запертый шкафчик. — Что ж, давайте посмотрим! — Я опасаюсь, Сабина, что вид кровавых пятен взволнует вас, вам станет хуже. Может, повременим? — Нет-нет, Жильбер! — запротестовала девушка. — Со мной ничего не случится, я уверена. Доставайте платье! Жильбер подошел к шкафчику.XX. Взгляд
Открыв шкаф, Жильбер вынул одежду, которая была на Сабине в день преступления. — Подайте ее мне, — сказала молодая девушка, — я хочу рассмотреть ее сама. — Вот платье, — сказал Жильбер. Сабина взяла его. Юбка была цела, корсаж же оказался разорван и испачкан кровью. Жильбер изучил с величайшим вниманием каждую деталь платья, вывернул карман, расправил все складки. — Нет ничего такого, что могло бы помочь нам, — сказал он. Все другие части одежды были рассмотрены столь же внимательно, на стуле у кровати остались лишь башмаки и чулки. — Один чулок разорван, — сказал Жильбер, — есть у вас царапина на ноге? — Не знаю. — Вот тут, повыше, разорвано еще. — В самом деле… — Другой чулок цел. Сабина, значит, вы были ранены еще и в ногу. — Не знаю. Посмотрите. Девушка высунула правую ногу из-под одеяла. — Вы были ранены! — горячо сказал Жильбер. — Вот шрам, соответствующий разорванному месту на чулке, другой шрам на икре. Жильбер поспешно взял со стула башмаки. — Первый башмак разрезан чем-то острым. Подошва тоже разрезана. Может, вы наступили на какой-либо острый предмет? — Не припоминаю. Жильбер внимательнейшим образом рассматривал обувь девушки. — Может, вы поранили ногу, выскочив из окна? Впрочем, это маловероятно, поскольку чулок разорван не снизу вверх, да и вы не ушибли бы этого места на ноге, — заключил он. — Разрешите мне взять этот башмачок, может быть, он мне понадобится! — Господи! — вздохнула Сабина. — Как же все это объяснить? — Возможно, какой-нибудь отвергнутый обожатель, бездушный негодяй, чтобы отомстить за вашу холодность, решил погубить вас. Вспомните, Сабина. — Я вспоминаю, Жильбер, но ничего не могу вспомнить. Я всегда так холодно принимала своих поклонников, так мало обращала внимания на тех, кто пытался прельстить меня разговорами о любви, что не помню никого из них. — Вы никогда не замечали, что кто-нибудь смотрит на вас с ненавистью? Сабина вздрогнула. — Да, — сказала она, — такое случалось со мной дважды. — Где и как? — Первый раз в театре, я была там с отцом. — Давно? — Год назад, как раз на Масленицу… — Как все происходило? — Во время спектакля я заметила в партере напротив нас мужчину, сидящего спиной к сцене и пристально смотревшего на меня. Сначала я не придала этому значения, но он все время оставался неподвижен и глядел на меня в упор, не отводя взгляда. Его настойчивость раздражала меня. — Припомните, как он выглядел. — Высокого роста, крепкого сложения, с невзрачным лицом и одет как дворянин. — Вы узнали бы его, если бы вновь увидели? — Безусловно. — А потом вы его встречали? — Только однажды в саду Тюильри. — Давно? — За несколько дней до той ночи… — Но почему вы мне ничего не рассказали об этом человеке, Сабина? — А что я могла рассказать? Мы встретились в Тюильри, он опять посмотрел на меня очень пристально и ушел, не сказав ни слова. — Он был один? — Да. — Вы никогда не получали никаких писем, о которых не сообщали вашему отцу? — Несколько раз мне приходили письма, но я распечатывала только ваши и Ролана. — А остальные кто распечатывал? — Отец, он часто смеялся, читая их, а потом бросал в огонь. Жильбер встал. — Сабина, наш разговор вас утомил, я это вижу по выражению вашего лица. Вы должны отдохнуть. Завтра я приду к вам, а до тех пор, может быть, найду, какой-нибудь способ узнать правду. Сабина протянула свою маленькую ручку, Жильбер пожал и нежно поцеловал ее. — Не говорите ничего ни отцу, ни брату, ни Нисетте, — сказал Жильбер, — пусть этот разговор останется между нами. — Обещаю вам, друг мой. Жильбер наклонился еще раз, поцеловал руку молодой девушки и бросил на нее взгляд, исполненный бесконечной нежности, затем, сделав последний прощальный знак, он вышел из комнаты. «Кукареку!» раздалось на улице. — Шутки продолжаются, — сказал Ролан смеясь. — Мальчишки бегают по улице и кукарекают. — Ролан, — сказал Жильбер, — я вынужден оставить тебя. Будь в мастерской в девять вечера. Ролан с удивлением посмотрел на Жильбера. — Куда ты? — спросил он. «Кукареку!» раздалось вдали. — Сегодня вечером в девять часов, — повторил Жильбер и ушел быстрыми шагами. Он направился к Пале-Рояль. Навстречу ему попался молодой человек, похожий на служащего нотариальной конторы. Он был в черном сюртуке и белом галстуке и держал под мышкой бумаги. Увидев Жильбера, человек поспешно подошел к нему и поклонился. — Ужинают сегодня? — спросил Жильбер. — Да, любезный начальник, — ответил молодой человек. — А гости? — Они сидят за столом в таверне «Царь Соломон» в комнате номер семь. — Ждут меня? — Целый час. Жильбер сделал знак рукой, и клерк пошел своей дорогой, а Жильбер свернул на улицу Брасери и скрылся в дверях последнего дома по правой стороне. Он вошел в скудно освещенный узкий и низкий коридор, кончавшийся передней, из которой вела грязная лестница с веревкой вместо перил. На втором этаже Жильбер остановился, открыл дверь и вошел в небольшую комнату, в которой не было никого. Посредине стоял стол, а на нем лежало письмо. Жильбер взял это письмо, распечатал, прочел и сказал удовлетворенно: — Хорошо! Это шаг вперед!XXI. Особняк «Сен-Гильом»
На улице Ришелье возвышался особняк «Сен-Гильом», в нем обычно останавливались богатые иностранцы. Возле этого прекрасного здания на углу улицы Брасери ютилась жалкая лачуга, в которую вошел Жильбер. В ту минуту, когда он поднимался по грязной лестнице, прекрасная пустая карета с гербом и короной виконта на дверцах остановилась перед особняком «Сен-Гильом». Извозчик остался на козлах, лакей спрыгнул на землю и вошел в особняк. Извозчик и лакей поверх ливрей были одеты в широкие плащи с большими рукавами, спасавшие их от холода. — Скажите моему господину виконту де Сен-Ле д’Эссерану, — сказал лакей швейцару гостиницы, — что карета подана! — Иду, иду! — проворчал швейцар, медленно поднимаясь по лестнице. Лакей вернулся к карете. Прошло довольно много времени, потом послышались громкие голоса и смех. Дверь передней с шумом открылась, и молодой человек, одетый чрезвычайно модно, смеясь, спустился с лестницы. На вид ему было лет двадцать пять. Он щеголял в сером сюртуке с розовой отделкой, бархатных панталонах, в розовом атласном, расшитом серебром жилете и треугольной шляпе с золотой тесьмой. Пуговицы на сюртуке и жилете, пряжки на подвязках и на башмаках, цепочка часов были серебряными с бриллиантами и рубинами. На безымянном пальце левой руки молодого человека сверкал великолепный перстень: рубин в россыпи бриллиантов, в правой руке он держал табакерку, также украшенную бриллиантами и рубинами. — Право, любезный граф, — говорил он, не оборачиваясь, — вы самый удивительный, самый блестящий, самый фантастический человек, какого я когда-либо встречал. Если вы захотите, то через неделю сделаетесь предметом восторга и обожания всего двора… Сказав эти слова, он обернулся. В двух шагах от него к парадной двери особняка шел другой мужчина. Это был человек среднего возраста, бесподобно сложенный, с благородной осанкой. Лицо у него было остроумное, выразительное, подвижное и очень смуглое, как у араба, брови черные и очень густые, глаза блестящие, взгляд проницательный. Его единственным украшением были пуговицы и пряжки из бриллиантов необыкновенной величины. Лакей, ждавший своего господина, бросился к карете и открыл дверцу. — Садитесь же, милый граф, — сказал молодой щеголь, пропуская спутника. Оба сели в карету. Слуга с непокрытой головой почтительно ожидал приказаний. — В таверну «Царь Соломон»! — крикнул щеголь. Дверца закрылась, и карета покатила вслед за парой великолепных нормандских лошадей. Некоторое время молчание царило внутри кареты. Вдруг тот, кто сел первым и занял правое, почетное место, обернулся: — Хохлатый Петух! — сказал он шепотом, но тоном необычайно твердым. — Сегодня вечером мы выйдем на новый путь! — Начальник! — ответил молодой человек. — Вы удостоили меня вашим доверием — я оправдаю его. — Ты знаешь половину моих тайн. — А моя преданность принадлежит вам без остатка. — Я верю.XXII. Таверна «Царь Соломон»
То, что сегодня называется ресторанами, в старину звали тавернами, и самой знаменитой была таверна «Царь Соломон». Тридцать лет за ее столами веселились принцы крови, вельможи и банкиры. Она занимала большой дом на углу улиц Шостри и Тиршан. Была половина седьмого, яркий свет освещал таверну изнутри. Внизу располагались лавка, кухня, а вокруг дома — сад с аккуратно подстриженными деревьями. На первом этаже находились обширные залы для больших обедов, на втором — отдельные номера. В комнате номер семь на столе стояли четыре прибора. Здесь находились только две особы — мужчина и женщина. Женщина высокая, в ярком наряде, с бесстыдным взглядом, развязными манерами была той самой особой, которую мы видели у Петушиного Рыцаря и которую публика звала просто Бриссо. Она сидела у камина в большом кресле и грелась у огня. На камине стояли графин и стаканы, наполовину наполненные. Мужчина, сидевший или, скорее, полулежавший на кресле, был высок и худощав; лицо у него было утомленное, губы полные, глаза круглые и маленькие. Этот человек выглядел потрепанным, пресыщенным и хитрым, его некогда щегольский костюм дворянина был грязным и засаленным. — Отрада моего сердца, любовь моего прошлого и прошлое моей любви, — сказал он, — ты не ожидала, что будешь сегодня ужинать со мной? — Я думала, что ты так осажден твоими кредиторами, — ответила Бриссо, — что не осмеливаешься выходить из дому. — Я теперь самое счастливое существо во всей Франции и Наварре. — Каким образом? — Со вчерашнего дня у меня есть особняк, сад, слуги, лошади, экипажи, и я послал к дьяволу всех моих кредиторов. — У тебя есть все это? — удивилась Бриссо. — Представь себе! — Где же твой особняк, я приеду к тебе с визитом. — В Тампле у принца Конти. Его высочество просил меня занять комнату в его особняке, что чрезвычайно удобно, потому что Тампль, жилище принца крови, неприкосновенен, и я могу говорить из моего окна прокурорам и агентам месье Фейдо все, что захочу, а они не могут сделать ничего — им остается кланяться в моем лице дворянину дома принца. — Ты дворянин дома принца Конти? — Да. Я, Шарль Жак Луи Опост де Рошель, шевалье де ла Морлиер, родившийся в Гренобле 12 мая 1701 года в благородной и старинной семье, имею честь занимать должность в доме принца Конти. — Должность… какую? — Человека любезного, приятного и полезного. — Ты ему нужен — это я поняла. Морлиер опорожнил свой стакан. — Пресмешная мысль, — продолжала Бриссо, — принцу взять к себе такого человека… — Молчи! Не забывай, с кем ты говоришь. — Кто тебя представил принцу? — Я сам. — И он тебя принял? — Весьма любезно, за завтраком… — И пригласил тебя? — Нет, но он выслушал меня. И вот что я ему сказал. Морлиер встал и принял позу, которую он, вероятно, принимал, когда говорил с принцем. — Монсеньор, я пришел предложить вам дело, которое считаю превосходным. У каждого принца имеются разные потребности, которые нельзя удовлетворять по своему желанию и по своей воле. Поэтому каждому принцу крови следует иметь возле себя преданного служителя, которого можно было бы выставить вместо себя в случае надобности, который имел бы имя, приличное звание и скверную репутацию. Этот человек единственный, особый. Это — я! Я — шевалье де ла Морлиер, я — который служил в мушкетерах, я — чьи друзья Шароле, Бульон, Роган, Монморанси, Треймуль, я — участник ужинов Ларошфуко, Коссе, Креки, Мальи, Бово, Бофретона, Ришелье, я — промотавший отцовское наследство, чтобы не иметь с ним хлопот, я, знающий все, видевший все, умеющий все! Поверьте мне, монсеньор, возьмите меня к себе! Вы не найдете подобного мне. — Бесподобно! — сказала Бриссо, слушавшая с восторгом. — А что ответил его высочество? — Его высочество понял, чего я стою, и предложил мне комнату в Тампле, в которой я поселился вчера. — Объясни теперь, зачем ты пригласил меня ужинать? — Что? — удивился Морлиер. — Я спрашиваю: зачем ты пригласил меня ужинать? — Это я должен тебя об этом спросить. — То есть? Это ты мне написал! — Вот твое письмо! — А вот твое. Морлиер и Бриссо обменялись письмами, которые каждый держал в руке. Они развернули их одновременно, прочли, потом подняли головы, и глаза их встретились с удивлением до того комическим, что они громко расхохотались. — Это уж слишком! — вскрикнул Морлиер. — Что за шутка! — сказала Бриссо. — Что значит эта мистификация? — Это не мистификация, — сказал чей-то голос. Морлиер и его собеседница обернулись. Дверь комнаты открылась, и очаровательный молодой человек подошел к ним, улыбаясь. — О! — вскрикнула Бриссо. — Виконт де Сен-Ле д’Эссеран! — Он самый, моя красавица, с другом, который будет очень рад отужинать с вами! Он обернулся: человек, костюм которого сверкал бриллиантами, вошел в комнату. — Ах! — воскликнул Морлиер, зажмурив глаза. — Это сияние солнца!XXIII. Пожелания
Виконт Сен-Ле д’Эссеран вошел с той изящной непринужденностью, с той дерзкой фамильярностью, которые регентство по наследству передало царствованию Людовика XV. Высоко подняв голову, вздернув нос, с насмешкой на губах, со шляпой набекрень, он держал правую руку в кармане панталон, а левой опирался на эфес шпаги. Сен-Ле, протянув руку, сказал, указывая на Морлиера и Бриссо: — Вот две особы, о которых я вам говорил: шевалье де Рошель де ла Морлиер и мадам Мари Жозефина Филаминта Бриссо. Бриссо сделала низкий реверанс. Морлиер поклонился в третьей позиции, как танцмейстер в менуэте. Спутник Сен-Ле обвел глазами обоих, но остановил свой взгляд на Морлиере. Не говоря ни слова, он вынул из кармана табакерку, усыпанную бриллиантами, и медленно раскрыл ее, при этом на пальце его блеснул перстень с бриллиантом изумительной величины. Незнакомец улыбнулся, потом, пристально посмотрев на Морлиера, спросил: — Сколько ты стоишь? Шевалье остолбенел. Этот дерзкий вопрос поразил его так метко, как хорошо направленная пуля. — Сколько я стою? Это зависит… — От чего или от кого? — спросил незнакомец. — От того, кто обращается ко мне. Для одного я не стою и веревки, на которой меня могут повесить, а для другого я на вес золота. Вы который из двух? — Выбирай по своему усмотрению. — Я уже выбрал… Незнакомец сделал движение, чтобы закрыть свою табакерку. Бриллиантовая пуговица оторвалась от его жилета и упала на пол. Морлиер проворно наклонился, поднял пуговицу еще проворнее и, положив на ладонь, сказал: — Клянусь рогами дьявола, чудный бриллиант! Он стоит по крайней мере три тысячи ливров. — И со вздохом сожаления он подал незнакомцу. — Он переходит от меня к вам, — сказал незнакомец, — сохраните его как сувенир. — Если бы и другие пуговицы сделали то же самое! — вскрикнул Морлиер. — Я начинаю понимать, — прибавил он, — вы спросили: «Сколько ты стоишь?» — а теперь я спрошу: во сколько вы меня цените? — Это зависит… от того, что ты можешь сделать. — Я могу сделать все. — Даже то, чего не делают другие? — Особенно то, чего не должно делать. — Ты умен. — Я живу своим умом. — Ты можешь убить человека? — Без труда — как выпить бокал шампанского. — Ты не способен подчиняться тому, что дураки называют добрыми чувствами? Ты не добр и не великодушен? Тебя трудно растрогать? — Мои пороки совершенны и тверды, потому что им не приходится одолевать даже ничтожного порыва добродетели. Незнакомец сделал еще движение, и вторая пуговица упала на пол. Морлиер поднял ее еще проворнее, чем первую. — Пара! — восторженно воскликнул он. Потом, положив вторую пуговицу в карман жилета, куда уже припрятал первую, он прибавил: — Я отдам вам мою кровь для того, чтобы узнать, кого я имею честь благодарить. — Граф А, — ответил незнакомец. — Графа А, — повторил Морлиер, — прекрасное имя! Тот, кто назвал себя таким странным именем, обратился к Бриссо: — Ну, что? — спросил он. Ты готова? — На все. — Если так, сядем за стол и побеседуем за ужином. Виконт де Сен-Ле позвонил, между тем как граф А сел за стол, имея по правую руку Морлиера, а по левую Бриссо. Пришел слуга. — Подавайте! — сказал Сен-Ле и такжесел. Слуга исчез, и через несколько минут стол был уставлен изысканными яствами. — Клянусь своей жизнью! — вскрикнул Морлиер. — Как хорошо ужинают в «Царе Соломоне», это лучшая таверна Франции. — Давно вы знаете это место? — спросил граф, который ничего не пил и не ел. — Очень давно, месье. — В 1724 году в ночь под Новый год вы, случаем, не ужинали здесь? Морлиер ударил себя по лбу. — Подождите!.. Подождите!.. — сказал он. — Мне кажется, что… — Это было в этой самой комнате, за столом сидели двенадцать человек. Вы встречали Новый год. Присутствовали де Конфулак, де Креки, де Коаньи, де Ришелье, де Лозен, Фиц-Джемс, де Таванн, де Шароле, де Конти, де Рие, вы и еще двенадцатый человек, имя которого я запамятовал, но я назову его бароном. Помните? — Прекрасно помню! — Условились, что, когда пробьет полночь, то есть в ту минуту, когда кончится 1724-й и начнется 1725-й, все будут пить за здоровье и взаимно высказывать разные пожелания… — Ну да! — закричал Морлиер. — Фиц-Джемс пожелал мне сидеть в тюрьме, а через месяц я в самом деле попал в тюрьму за долги. — Условились, — продолжал граф, — что каждое желание должно быть исполнено, как бы оно ни было странно и сумасбродно, и все двенадцать присутствующих должны были способствовать исполнению этих желаний. — Именно! И я помню, что нашего друга барона, имя которого вы забыли, звали де Монжуа. — Шевалье, почему вы вспомнили о бароне Монжуа? — Он пожелал графу Шароле нечто и впрямь забавное. — Что же? — спросил виконт де Сен-Ле. — Отбить через неделю любовницу у первого дворянина или буржуа, которого он встретит на другой день после полудня, или носить желтый костюм четыре дня подряд. — Да! — сказал Сен-Ле, смеясь. — В самом деле забавное желание! — А чем ответил Шароле? — спросил граф. — Какое желание загадал он в свою очередь. Вы помните? — Не совсем, — ответил Морлиер с некоторым замешательством. — Граф де Шароле, — продолжал граф, — пожелал барону взять в любовницы через месяц первую девушку, замужнюю женщину или вдову, которую он встретит, выходя из таверны, будь она стара, безобразна, дряхла, или четыре дня подряд носить парик из кабаньей шкуры. — Одно желание стоило другого! — заметил Сен-Ле улыбаясь. — Вы говорите, что в 1725 году сидели в тюрьме? — Совершенно верно. — Вас посадили в тюрьму тридцатого января, а выпустили тридцатого июля — так? — Так, месье. — В этом самом году, весной, — обратился граф к Бриссо, — вы продавали букеты в саду Пале-Рояль? — Да, — ответила Бриссо с удивлением, — я этого не забыла. Но как вы это помните? Я была цветочницей всего полгода. — Да, вы начали продавать букеты двенадцатого января в том самом году. Бриссо вздрогнула, как будто воспоминание об этой дате произвело на нее сильное впечатление. — Двенадцатого января! — повторила она. — В этот самый день вы продали свой первый букет? — спросил граф. — Да… Но откуда вам известно, что в этот самый день я продала мой первый букет? — Как много вам известно, граф! — сказал Морлиер, с наслаждением попивая превосходное вино. — Право, мне кажется, что вы знаете все на свете. — Вернемся к тому ужину в ночь на 1 января 1725 года, — резко сказал граф.XXIV. Протокол
— Когда все желания были загаданы, — продолжал граф А, — принц Конти, выбранный председателем собрания, велел написать протокол заседания в двенадцати экземплярах на белом атласе. Каждый собеседник должен был хранить свой экземпляр в продолжение целого года. Вот один из двенадцати экземпляров. Граф А вынул из кармана жилета кусок шелковой материи, которую положил на стол. На материи в рамке из гербов крупными буквами было написано кистью:«Протокол благородного заседания, проходившего в первый час первого дня 1725 года в таверне «Царь Соломон», в комнате № 7. В минуту, когда пробило полночь и мы переходили из одного года в другой, любезные собеседники обменялись взаимными пожеланиями. Формальное обязательство было принято любезным собранием для исполнения этих пожеланий во избежание наказаний, означенных против каждого желания. Список пожеланий:— Я не буду рассказывать об окончании этого ужина, — сказал граф А, — все дождались рассвета, чтобы выйти из-за стола, и договорились не расставаться до полудня из-за двух последних пожеланий барону и графу. — Так все и было! — Барону выпало идти первым, шестеро дворян должны были встать напротив трактира на другой стороне улицы, трое — поместиться справа от двери, еще трое — слева. Де Монжуа был волен пойти направо или налево, куда захочет, в сопровождении всех своих товарищей, которые будут следовать за ним по обеим сторонам улицы, пока не встретят первую особу женского пола. Не встретив ни души, барон дошел до площади Лувра, там в раздумьях постоял минуту напротив дворца. Наконец он повернул налево, к монастырю Сен-Жермен. В ту минуту, когда он проходил мимо паперти, он увидел женщину, закутанную в мантилью так, что ее лица видно не было. Барон вздрогнул: приключение началось, и надо было его продолжать. Женщина, увидев перед собой двенадцать человек, остановившихся и смотревших на нее, в ужасе отпрянула назад… — Этим движением она отбросила свою мантилью, — подсказал Морлиер, — и мы увидели самое восхитительное личико, какое только можно вообразить. Барон подошел к ней и успокоил. — Слуга, проинструктированный заранее, — продолжал граф А, — должен был следить за этой женщиной и узнать необходимые сведения. Женщина, успокоенная благосклонными словами Монжуа, продолжила свой путь к набережной Эколь; она жила на набережной Феррайль. В половине двенадцатого слуга пришел дать отчет в особняк Шароле, куда отправились все эти дворяне. Женщину, которую встретил барон де Монжуа, звали Урсула Рено, а муж ее был оружейным мастером. Тридцатилетняя Урсула Рено считалась самой красивой женщиной во всем квартале — ее прозвали «милашка оружейница с набережной Феррайль». Приближался полдень, — продолжал граф А, — и вы решили выйти, для того чтобы Шароле встретил человека, у которого он должен был отбить любовницу через неделю.Принцу Конти:
найти лучшего повара во всей Франции, или никто из нас не будет у него ужинать.Герцогу Ришелье:
посольство в Вене или пойти в монахи на целый год.Герцогу Фиц-Джемсу:
быть обманутым шесть раз или быть верным шесть месяцев.Виконту де Таванну:
располагать нами в продолжение двадцати четырех часов или быть в нашем распоряжении двадцать четыре часа.Графу де Конфлану:
любовь г-жи де При или ненависть госпожи де Буффлер.Маркизу де Креки:
дать три удара шпагой или получить три удара шпагой.Графу де Коаньи:
счастье в игре или несчастье в любви.Герцогу де Лозену
: не быть янсенистом или съесть змею.Графу де Рие:
обладать Авесной, Жевр и Сабран или праздновать Флажеланов.Шевалье де Морлиеру:
просидеть шесть месяцев в тюрьме или получить наследство.Графу де Шароле:
отбить за неделю любовницу первого дворянина или буржуа, которого он встретит сегодня утром после полудня, или носить четыре дня желтый костюм.Барону де Монжуа:
через месяц стать любовником первой девушки, замужней женщины или вдовы, которую он встретит, выходя из этого трактира, даже если эта девушка, замужняя женщина или вдова будет старой, безобразной и дряхлой, или носить четыре дня парик из кабаньей шкуры».Следовали подписи двенадцати дворян.
XXV. Милашка оружейница
— Ну, — сказал Морлиер смеясь, — приключение Шароле я могу описать, если вам угодно, потому что я помню его с малейшими подробностями. А если я забуду что-нибудь, мне напомнит Бриссо. — О! — сказала Бриссо жеманно. — Я была тогда еще так молода! — Мы собирались выйти из особняка Шароле, — начал Морлиер, — когда раздался звонок. — Господа, — сказал граф де Шароле, — может быть, этот визит избавит нас от прогулки. Двенадцать часов пробило в ту минуту, когда в ворота въехал экипаж. — Возвращайтесь, господа, — сказал Шароле. — Кого это послал нам случай? — гадали мы, возвращаясь в гостиную. Только мы снова уселись, как дверь открылась, и слуга доложил: — Месье де Сент-Фоа. Услышав имя банкира, мы с трудом удержались от смеха. Он вошел, поклонился и, приблизившись к графу де Шароле с самым любезным видом, подал ему деньги по векселю, который граф послал к нему накануне. Шароле поблагодарил его и пригласил присесть дружелюбным тоном, который очень удивил визитера. — Ну, месье Сент-Фоа, — сказал Шароле улыбаясь, — вы все еще продолжаете быть благодетелем наших оперных нимф? — Увы, монсеньор! Я делал все, что мог, чтобы угодить этим девицам… — И вам удалось? — Не знаю… должен ли я… — начал смиренно де Сент-Фоа. — Которая же из богинь теперь запрягла вас в свою колесницу? — спросил Шароле. — Никакая, монсеньор. — Ну! — удивились мы все разочарованно, потому что ответ богача делал нашу затею не очень забавной. — Значит, ваше сердце свободно! — сказал Шароле. — Тем лучше! — Нельзя сказать, чтобы мое сердце было свободно, — ответил Сент-Фоа. — Если сердце ваше не свободно, стало быть, оно кем-то занято. — Так и есть, монсеньор. — Что же с вами произошло? — Необыкновенное происшествие, монсеньор. — Сент-Фоа опрокинулся на спинку кресла с небрежностью знатного вельможи. — Расскажите нам! — послышались со всех сторон просьбы. — Господа, я влюблен, страстно влюблен в самую хорошенькую, в самую очаровательную, в самую остроумную особу… — Чья она жена? — спросил Шароле. — Ничья, — ответил банкир, — это дочь Антуана Бриссо, живописца. — И она вас любит? — Думаю, да. — Но она сопротивляется вам? — Упорно! Шароле узнал то, что хотел узнать. Он отпустил Сент-Фоа, потом с намерением исполнить новогоднее пожелание принялся за дело. — Ты была чертовски ловка! — продолжил Морлиер, обращаясь к Бриссо. — Какой дебют! Какое вступление в жизнь! Ты одновременно провела и графа де Шароле, и банкира де Сент-Фоа! Да, господа, эта Бриссо, которую вы видите и к колеснице которой я припрягался, как и многие другие, сделала первые шаги в свете, обманув дворянина для банкира и банкира для дворянина. Всего через восемь дней она позвала графа ужинать в особняк, который ей подарил Сент-Фоа. За твое здоровье, Бриссо. — Все случилось так, как вы говорите, — продолжал граф А после некоторого молчания, — теперь остается закончить рассказ о приключении барона де Монжуа. — Оно окончилось не так весело, насколько я помню, — сказал Морлиер. — Верно, поэтому я опущу многочисленные подробности. Урсула Рено была женой человека, обожавшего ее и питавшего к ней искреннюю страсть. Они прекрасно жили, у них было двое детей: сын двенадцати лет и восьмимесячная дочь. И в это честное семейство вторгся барон де Монжуа для того, чтобы внести в него смятение и позор, исполнив пожелание пьяного бездельника. Барон имел целый месяц в запасе, но не терял времени. Он отправился к оружейнику и купил у него оружие. Таким образом встретился с Урсулой, потому что часто продавала товар она. Барон использовал все способы, чтобы обольстить молодую женщину, но был отвергнут. Урсула знала нрав Рено слишком хорошо, поэтому она с величайшим старанием скрыла от него попытки барона де Монжуа соблазнить ее. Прошло десять дней, два последних дня Урсула не видела барона. Она надеялась, что он отказался от своих намерений и больше не вернется. Приближалось воскресенье — это было двенадцатое января, и в этот день супруги отправлялись в Венсенн навестить маленькую Нисетту. Все было готово к поездке. В воскресенье утром Рено получил письмо от графа де Шароле, принесенное курьером. Граф приказывал Рено, своему оружейному мастеру, явиться, не теряя ни минуты, в замок Фоссе, где он находился в то время. Граф собирался на следующий день на охоту, а его оружие было не в порядке. Рено не мог отказаться и поехал с курьером. Урсула с сыном вернулись к вечеру. На другой день Рено не приехал. Наступило четырнадцатое число, Рено все еще не было. Беспокойство начало терзать сердце Урсулы, поскольку она знала, как обязателен ее муж. — Ему пришлось работать больше, чем он думал! — говорил Жильбер, успокаивая мать. — Но он написал бы мне, предупредил бы меня, — ответила Урсула. Прошло еще два дня — от Рено не приходило известия. В парижском особняке Шароле никто ничего не знал. Урсула плакала. Когда Жильбер увидел слезы матери, он уговорил ее отпустить его в замок узнать, что там случилось. Урсула не решалась: Жильберу было всего двенадцать лет, но он был храбр, силен, смел и умен, да и какой опасности мог он подвергнуться? Замок Фоссе находился в пятнадцати лье от Парижа. Урсула отпустила сына. Жильбер поехал верхом…XXVI. Браконьер
— Жильбер уехал семнадцатого января после полудня, — продолжал граф, голос которого сильно изменился. — Восемнадцатого января в два часа он возвратился бледный, печальный с покрасневшими глазами. — Рено умер! — закричала Урсула страшным голосом. — Нет, — ответил Жильбер. — Он болен? Ранен? В опасности? — Нет, матушка. — Но где же твой отец? Отвечай скорее! — Он в тюрьме… — В тюрьме! — вскрикнула Урсула, подумав, что сын попросту лишился рассудка. — Да, матушка, отец уже два дня сидит в тюрьме в Бове. — За что, боже мой? — За браконьерство. — Что ты такое говоришь, сынок? Урсула упала на стул, громко зарыдав. Жильбер рассказал ей, что узнал. Прибыв в замок Фоссе, Рено начал чистить оружие. В замке было многолюдно. Сен-Клод, камердинер, сказал Рено, что лес полон дичи, а Рено любил охоту, как любили ее все, у кого в ту пору не было привилегии охотиться. — Хочешь участвовать в завтрашней охоте? — спросил его Сен-Клод, расхваливая красоту окрестностей. — Я знаю лес, я все тебе покажу, мы возьмем с собой по ружью, так что, если кому из господ понадобится другое ружье, мы сможем им услужить. Рено сначала не соглашался, но в конце концов подумал, что охота состоится рано утром и уже к вечеру он сможет возвратиться в Париж. Рено убил оленя в имении Шароле, где в это время охотился сам граф. Закон был неумолим, а жестокость де Шароле печально известна, хотя он был тогда молод. Участь Рено не вызывала сомнений: его должны были судить и сослать на галеры. В тот же вечер барон де Монжуа пришел к Урсуле и, найдя ее одну и в отчаянии, с участием спросил, что с ней. Она рассказала ему все. — Вы можете спасти его? — спросила она, почти не сознавая, что говорит. — Могу, — ответил де Монжуа. — Что же сделать мне для этого? — Полюбить меня. Урсула подняла руки к небу: ответ барона привел ее в негодование. Минуту назад она верила великодушию этого дворянина, а он, не краснея, предложил ей самое постыдное условие. Урсула ничего не ответила, но в выражении ее лица было такое презрение, что Монжуа вышел, не сказав ни слова. Сыну мать ничего не сказала. Тридцатого января молодой человек, богато одетый, пришел утром в лавку к Урсуле и попросил показать оружие. Урсула, бледная, отчаявшаяся, даже не поняла, о чем ее спрашивает незнакомец. — Где Рено? — спросил незнакомец настойчиво. Урсула зарыдала и рассказала, в чем дело. Покупатель раскричался и, назвав себя знатным вельможей и лучшим другом графа де Шароле, обещал Урсуле вызволить Рено в тот же вечер. — Вот что вам следует сделать, — сказал он. — Сегодня состоится ужин в одном маленьком особняке, на котором будут присутствовать дамы из высшего общества, будет и Шароле. Я предупрежу хозяйку дома, которая окажет вам содействие. Она пришлет за вами. Вас привезут в особняк. Когда ужин будет в самом разгаре, войдите, бросьтесь к ногам графа и просите у него немедленного освобождения вашего мужа. При таком множестве гостей Шароле не посмеет вам отказать. Вы поняли меня? Урсула схватила руки молодого человека. — Если вы это сделаете, — сказала она, — вы приобретете навсегда мою признательность. — Этот добрый поступок не будет стоить мне ничего, так что не благодарите, — ответил молодой человек. Вечером, в половине седьмого, карета без гербов остановилась у дверей дома Урсулы Рено. Через пять минут лошади быстро поскакали. Это произошло, как я уже вам говорил, 30 января 1725 года. — Продолжайте! — попросил Морлиер, когда граф А остановился. — Не томите нас. Момент самый интересный… — Рассказывать осталось немного, — сказал граф. — Вечером 29 января Рено, в уверенности, что будет осужден и что ему не на что надеяться, повесился в своей камере. Но судьи собрались, труп притащили в зал суда, как это следует по закону, и он был осужден, а труп его повешен на виселице, где должен был провисеть целые сутки. Жильбер видел, как качалось на ветру тело его отца. Когда настала ночь, он решился на смелый поступок. Ночью он влез на виселицу и поцеловал отца в лоб, потом шепнул на ухо мертвому несколько слов. Было два часа утра. — Господи, как страшно! — вздрогнула Бриссо. — Остаток ночи, — продолжал граф, — Жильбер провел в молитве, а утром вернулся в Париж. Матери он не застал дома. Никто не знал, куда она направилась, и никто не видел ее с тех пор. Он поехал в Венсенн к сестре. Никогда в жизни Жильбер не видел больше своей матери и не мог узнать, что с ней случилось. Он съездил в Бове. Где похоронили его отца, было неизвестно. У Жильбера не было даже могилы, на которой он мог бы молиться. Он решил воспитать свою сестру и трудился для нее, более чем для себя. Один дворянин с благородным сердцем, виконт де Таванн, отец нынешнего виконта, сжалился над мальчиком и над его сестрой. Он знал все об их беде, он давал работу Жильберу и назначил ему содержание. Никогда виконт не говорил об этом даже своему сыну. Граф А опять замолчал, а затем, так как все смотрели на него с беспокойством, он прибавил: — Я закончил. — Зачем вы нам рассказали все это? — продолжал Морлиер, опорожняя свой стакан. — Я вам объясню, — ответил граф А. — Дом, в который отвезли Урсулу Рено 30 января 1725 года, находился на улице Вербуа и принадлежал Сент-Фоа, в нем произошло сборище, на котором он избрал новую королеву. Молодым человеком, являвшимся утром к Урсуле, были вы, шевалье де ла Морлиер. Женщиной под вуалью, приезжавшей за Урсулой вечером, были вы, мадемуазель Бриссо; тогда, в начале своего пути, вы давали свой первый ужин в своем маленьком домике на улице Вербуа. Морлиер и Бриссо переглянулись с выражением большого удивления и глубокого беспокойства. — Но что… — спросил Морлиер. — Что вы хотите этим сказать? — Я хочу сказать, — ответил граф, — что в ночь 30 января 1725 года несчастная Урсула вошла в дом на улице Вербуа и не вышла оттуда!.. Я хочу сказать, что если бы вы сейчас вошли в сад этого дома и стали копать под деревом, находящимся в середине, то нашли бы останки Урсулы Рено с обручальным кольцом на пальце и веревкой на шее — да, нашли бы труп этой женщины, горе, страдания и муки которой были так велики, что за одну ночь она прожила тридцать лет, за одну ночь она состарилась и стала седой. Вот, что я хочу сказать! А теперь вы должны сказать мне, ла Морлиер и Бриссо, как произошло это преступление.XXVII. 30 января 1725 года
Морлиер и Бриссо были потрясены до глубины души. Сен-Ле встал и подошел к двери, словно любуясь картиной, висевшей над ней. — Я выражусь еще яснее, — продолжал граф. — Вы понимаете, о чем я спрашиваю? Если вы не будете мне отвечать, вам останется жить одни лишь сутки! — Как?! — закричал Морлиер. — Я не знаю, как вы умрете, но умрете вы непременно. Если же, напротив, вы будете со мной откровенны и расскажете все, что знаете, я награжу вас щедрее, чем сделал бы это Людовик Пятнадцатый. — Что же вы хотите знать? — спросил Морлиер. — Все, что вам известно о ночи 30 января 1725 года. — Я расскажу все, что знаю, — ответила Бриссо, — мне нет никакой нужды что-то скрывать. — И мне тоже, — прибавил Морлиер. — Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте мне. Настала минута молчания. Сен-Ле, по-прежнему любуясь картиной, стоял перед дверью. Граф продолжал: — Это вы, Морлиер, 30 января приходили к Урсуле Рено? — Я, — ответил шевалье. — Кто вам дал это поручение? — Барон де Монжуа. — Вы заранее обо всем договорились с мадемуазель Бриссо? — Верно, месье. — Кто придумал этот план? — Де Монжуа. — Что именно вы должны были сделать и что сделали? — Ничего. Моим визитом к милашке оружейнице и ограничивалось данное мне поручение. — Граф обернулся к Бриссо и сказал: — Теперь вы расскажите, что должны были сделать и что сделали? — Я праздновала в тот вечер новоселье в моем домике, — ответила Бриссо, — и давала первый ужин. У меня должен был собраться весь цвет высшего общества. Этот маленький праздник стоил покойному Сент-Фоа четыреста луидоров. — Вы ездили за Урсулой Рено? — Ездила, месье. — Кто вас послал? — Барон де Монжуа и граф де Шароле. — Они ввели вас в курс дела? — Не совсем. Я знала, что какая-то женщина хочет просить какой-то милости, но я не знала никаких подробностей. Когда мы приехали, я оставила мадам Рено в маленькой гостиной, как было условлено. — Вот, что мне еще известно, — поспешно добавил Морлиер. — Приехав с Бриссо, мадам Рено осталась на несколько минут в маленькой гостиной, потом слуга — Сен-Клод, кажется, — пришел за ней и отвел ее в сад. Это я точно знаю, потому что в ту минуту, когда я входил в большую гостиную, видел, как слуга и эта женщина прошли мимо меня. — А Шароле не выходил из-за стола во время ужина? — Не могу сказать: это было так давно, что в памяти моей все перемешалось. Я не помню, отлучался Шароле или нет. — Барон де Монжуа был за ужином? — Да, он пришел в числе первых. — Он отлучался? — Тоже не помню. Граф скрестил руки на груди. — Как тогда объяснить, — продолжал он, — что преступление совершилось, а вы этого не знали? — Если оно совершилось во втором часу утра, — сказал Морлиер, — я не мог ничего знать, потому что ровно в час полицейский отвел меня в тюрьму. — О! — воскликнула обрадованно Бриссо. — Ваши слова помогли мне вспомнить… это было давно, но теперь я припоминаю… — Что? — спросил граф поспешно. — В час ужин был кончен, и Шароле предложил нам покататься в санях на Версальском пруду. Решили ехать сразу же и кататься при факелах. Тогда было очень холодно, и вода замерзла. В ту минуту, когда мы садились в экипажи, шевалье де ла Морлиер был арестован. — Я сидела в том экипаже, в который садились вы, — продолжала Бриссо, — возле меня сидели де Рие, а напротив барон де Монжуа. Когда вас арестовали и увезли, смех прекратился. Монжуа выскочил из экипажа, говоря нам: — Мы довольно смеялись. Теперь надо помочь Морлиеру приехать к нам в Версаль. Я берусь за это! Потом мы все уехали, а барон остался освобождать Морлиера. — Он это сделал только полгода спустя, — заметил Морлиер. — Итак, Монжуа остался один? — спросил граф. — Да. — В котором часу на другой день вы возвратились в свой домик, Бриссо? — Я вернулась только через неделю. — Как это? — Покатавшись по пруду, мы устали. Граф де Шароле радушно принял нас в своем версальском особняке, мы отдохнули несколько часов, а потом, вместо того чтобы поехать в Париж, отправились в замок Фоссе, где собирались поохотиться. В замке мы пробыли целую неделю. — Но ведь вы встречали потом Монжуа? — Часто, и даже накануне того дня, когда его нашли мертвым, с пронзенной грудью. — Он был убит на дуэли? — Кажется. — Известно кем? — Этого не смогли выяснить, — ответил Морлиер. — Когда нашли его труп, барон был мертв уже несколько часов, он получил шпагой довольно странный удар. — Почему странный? — спросил граф. — Обыкновенно удар шпагой наносится сверху вниз или прямо вот таким образом… — Морлиер приподнялся и сделал рукой несколько движений, как искусный фехтовальщик. — Но этот удар был нанесен снизу вверх и так косо, что пришлось предполагать, будто его противник стал на колени и уперся о землю левой рукой… — У него не было наследников? — Никаких. — И родственников не было? — Ни одного. — Никто не был ему настолько близок, чтобы постараться за него отомстить? — Нет. — Хорошо, — сказал граф и встал. Он оставался с минуту неподвижен и молчалив, потом сделал знак рукой и сказал: — Виконт де Сен-Ле передаст вам мои приказания. Он вышел. Морлиер и Бриссо удивленно переглянулись, будто спрашивая друг друга: верить ли им тому, что только что произошло? Сен-Ле подошел с непринужденной улыбкой на губах и положил руку на эфес своей шпаги. — Что за дьявол этот человек? — спросил наконец Морлиер, всплеснув руками. — Позвольте мне дать вам обоим хороший совет, — сказал Сен-Ле. — Исполняйте в точности все, что вам прикажет граф. Поверьте, это истинно дружеский совет!XXVIII. Набережная
Ночь была невероятно темна, на набережной Феррайль ничего не было видно и слышно, лишь глухой рев Сены, потревоженной сильным западным ветром. На берегу показался силуэт человека. Этот человек шел медленно, закутавшись в плащ и надвинув шляпу на глаза. Он остановился, повернулся и заговорил сам с собой: — Монжуа умер, его убил я! Рука семнадцатилетнего юноши наказала за преступление гнусного убийцу! Монжуа умер и никого не оставил, чтобы отомстить за себя. Но кто помогал ему совершить преступление? Незнакомец скрестил руки на груди. — Монжуа был не один. До сих пор я мог еще в этом сомневаться, потому что не знал, как было совершено убийство, но теперь сомнения непозволительны! Положение веревки, положение скелета… Незнакомец снова остановился. — Один человек не мог так замотать веревку и задушить ею… крики жертвы, ее желание защититься… наконец, борьба, та страшная борьба, как бы ни были неравны силы убийцы и его жертвы… Потом, за несколько часов вырыть могилу… зарыть труп… приготовить известь… привести все в порядок… замести следы… Это невозможно… Один человек не смог бы этого сделать. Он снова пошел медленной походкой, склонив голову, еще сильнее кутаясь в плащ. — Кто были сообщники этого человека? Были ли с Монжуа люди, интересы которых требовали совершить это ужасное преступление?.. Потом… это явное сходство между убийством моей матери и покушением на Сабину? О-о! Бедные женщины! Моя мать и моя невеста — обе стали жертвами в ночь на тридцатое января, в тот же час, через двадцать лет. Рука, поразившая мою мать, была наказана моей рукой. Но кто поразил Сабину, и зачем хотели ее поразить? Из трех самых дорогих мне женщин две стали жертвами преступников. Мать моя убита, невеста ранена, пощадили лишь мою сестру. — Пощады не жди! — прошептал хриплый голос. Жильбер — это он бродил по берегу — поспешно обернулся: тень промелькнула быстрее стрелы, раздался дьявольский хохот, и живое существо — человек, зверь или демон — стремительно метнулось с берега в лодку, причаленную невдалеке. Лодка скользнула по воде и исчезла в темноте. Жильбер обвел берег глазами с необыкновенной быстротой. Радостный крик вырвался из его груди: он увидел другую лодку и бросился в нее, но она начала тонуть — дно лодки оказалось пробито. Жильбер прыгнул в воду. Лодка с неизвестным исчезла в темноте. — О! — простонал Жильбер с бешеной яростью. — Кто же этот человек? Он осмотрелся вокруг и не приметил ничего, что позволило бы ему пуститься в погоню по воде. Он стоял в реке неподвижно, словно окаменев от бессильной ярости. Раздалось далекое «кукареку». Жильбер вздрогнул: он увидел черную массу, упавшую с арки и исчезнувшую в Сене.XXIX. Паж
Праздники в ратуше в наши дни не похожи на те, что проходили в 1745 году. Сейчас префект Сены живет в ратуше и председательствует на этих праздниках, а раньше там жил и распоряжался купеческий старшина. В начале 1745 года балов в Париже было много, потому что 23 января дофин, сын Людовика XV, женился на инфанте Мари Терезе Антуанетте Рафаэле, дочери Филиппа V, и горожане, чтобы доказать свою радость королю, которого они с любовью называли Возлюбленным, давали праздник за праздником по случаю этого брака. Главы ремесельных корпораций развили бурную деятельность. Определив дни торжеств, они воздвигали бальные залы то в одном месте, то в другом, сегодня на Вандомской площади, завтра на площади Побед, послезавтра на Гревской. Каждая корпорация участвовала в подготовке: плотники строили залы, обойщики приносили мебель и обои, фарфорщики доставляли вазы, торговцы цветами и гирляндами украшали залы, представители других ремесел помогали, чем могли. Людовик был счастлив только в частной жизни, а политические дела и большие приемы были для него чрезвычайно тягостны — это объясняет многое в его царствовании. Когда король решил не присутствовать на народном празднике, придворные, особенно Ришелье, старались уговорить его. — Государь, — сказал герцог как-то утром, когда Людовик был в хорошем расположении духа, — купеческий старшина приезжал ко мне вчера с предложением, которое показалось мне прекрасным. — С каким предложением? — спросил король. — Дать в ратуше не бал, а маскарад. — Что ж, герцог, и я не вижу никаких препятствий тому, чтобы купеческий старшина привел в исполнение свою идею. Пусть дает маскарад, если хочет. — Значит, ваше величество сможет наконец удовлетворить свое любопытство. — Я? — Конечно. Маскарад не нуждается в каких-либо церемониях. Вы можете инкогнито поехать в ратушу, государь, и будете присутствовать на празднике без того неудобства, которое столь не по душе вам. Вы увидите, как танцуют ваши хорошенькие купчихи и мещанки, которые, не зная о вашем присутствии, будут веселиться до упаду, вы сможете свободно потешаться над карикатурными масками — словом, государь, вы приедете и уедете, когда вам будет угодно. — Это прекрасная мысль, любезный герцог! — сказал Людовик, улыбаясь. — Вы находите, государь? Вечером за картами Людовик сказал герцогу, что согласен. Этого было достаточно, и Ришелье тотчас же занялся всеми приготовлениями. Тайну было необходимо сохранить, и Ришелье предупредил купеческого старшину, который, в свою очередь, предупредил своих друзей. Каждый муж сказал об этом по секрету своей жене, каждый отец — своей дочери, каждый брат — своей сестре или сестре своего соседа. Уверенный, что никто на свете (кроме Бине, камердинера и герцога Ришелье) не мог знать, что он поедет на маскарад, король с чрезвычайными предосторожностями занялся своим туалетом. Играя в карты с королевой, он сослался на сильную мигрень, чтобы избежать церемонии, предшествовавшей отходу ко сну. В девять вечера Бине ждал его в спальне с двумя дежурными камердинерами и четырьмя пажами. Людовик XV сам запер дверь и сказал с ребяческой радостью: — Мне удалось! Никто не знает ничего! — Он посмотрел на четырех пажей, окруживших его, и добавил: — Вы наденете маски и поедете со мной. — О государь! — воскликнули хором четыре избалованных подростка в один голос, сдерживаясь, чтобы не запрыгать от радости. — Идите, господа пажи, — сказал король, — но если вы расскажете кому-нибудь об этом… Все четверо поклонились с выражением решимости мужественно хранить тайну. — А где Дажé? — спросил король. — Здесь, государь, он ждет, — ответил Бине, открывая дверь. Дажé вошел, за ним проследовал его помощник, неся четыре парика различной формы. — Дажé, — сказал король, — надо сделать так, чтобы меня не узнали. — Не узнали вас, государь? — воскликнул Дажé. — Но это невозможно. — Почему? — Потому что никто не может быть похожим на короля и король не может ни на кого быть похожим. Четвертый паж, вышедший из комнаты с Бине, вернулся с пучком зелени в руках. Лукавое личико ребенка было обрамлено ветвями, и его золотистые волосы прекрасно гармонировали с темной зеленью стеблей. — Знаете, месье де Ростен, — сказал король молодому пажу, — вы похожи на купидона, решившего поиграть в прятки. — Ах, государь! — ответил маленький шалун. — Если бы у меня был лук и колчан… — Что бы вы сделали? — Я пронзил бы сердце вашего величества всеми моими стрелами. — Для кого, господин купидон? — Для всех хорошеньких женщин, государь. Король расхохотался. Ростен с любовью поцеловал руку, протянутую ему королем. Людовик XV в частной жизни был всегда добр, прост, любезен и снисходителен. «В Шуази, в Рамбуйе, — отмечает в своих записках Ришелье, — Людовик разговаривал так просто, что придворные забывали иногда, что он король французский; монарх не давал им чувствовать, что они его подданные, ужинал с ними как частное лицо, без церемоний, играя роль хозяина, простого помещика в своем деревенском доме, особенно в Шуази». Дажé завершил странную прическу короля. — Кстати, — спросил Людовик, — как здоровье вашей дочери, Дажé? — Хорошо, государь. Очень хорошо. Ваше величество слишком милостивы, осведомляясь о ней каждый день. — Она поправилась? — Совершенно. Вот уже три дня, как она выходит из дому. — Я бы хотел видеть ее, Дажé, я вам уже говорил. — Сегодня ночью желание вашего величества может быть исполнено. — Каким образом, Дажé? — Дочь моя узнала от меня сегодня, что ваше величество изволит ехать на маскарад, и уговорила меня взять и ее с приятельницей Нисеттой Рено. Я обещал, так что я буду на маскараде с моим сыном, моей дочерью и ее приятельницей, и, если ваше величество пожелает увидеть Сабину, я сам представлю ее вам. В дверь комнаты постучали. По знаку короля Ростен побежал открывать дверь. — Герцог де Ришелье! — доложил паж. — Войдите, герцог, я скоро буду готов, — сказал король. Ришелье вошел.XXX. Маскарад в ратуше
Большие залы ратуши заполняла толпа — пестрая, шумная, веселая, оживленная, в костюмах всевозможных видов и цветов. Купеческий старшина и его помощники пригласили всех знатных и богатых особ. Около полуночи бал был в разгаре. К желанию короля сохранить инкогнито гости отнеслись с трепетным уважением. Он прогуливался среди толпы и наслаждался любопытным зрелищем. Ришелье, Таванн, Субиз и некоторые другие вельможи в фантастических костюмах следовали за королем. Купеческий старшина приготовил для короля маленькую гостиную на случай, если он захочет отдохнуть или поговорить вдали от вихря танцев. Эта маленькая гостиная, вся убранная зеленью, называлась Цветочной гостиной. Опираясь на руку Ришелье, тонкий, едкий юмор которого очень его забавлял, король проходил по большому залу, когда к нему почтительно подошла маска, спросив шепотом: — Государь, угодно ли вам увидеть мою дочь? — Вашу дочь? — повторил король. — А! Это вы, Дажé? Увижу ее охотно. Где она? — Вот она, государь! — Одна из этих очаровательных цыганок? — Да, государь. — Которая из них? — Которая выше. — А другая? — Невеста моего сына. — Отведите их в Цветочную гостиную, там я сниму маску и приму их. — О государь! Моя дочь будет так счастлива выразить вам свою признательность. Король направился к Цветочной гостиной. Едва он сел на большой мягкий диван, как Дажé вошел с Сабиной и Нисеттой. Ролан, брат Сабины, остался у дверей. Молодые девушки сняли маски. Нисетта была румяной, словно майская земляника, Сабина — бледна и бела, как лилия: силы еще не полностью вернулись к ней, к тому же она чрезвычайно волновалась. — Подойдите! — сказал король, также снимая маску. Позади его стояли Ришелье и Таванн. Они остались в масках. — Вы выздоровели, мадемуазель Сабина, — продолжал король с любезной улыбкой, — я очень этому рад. Я поручил Дажé выразить вам мои искренние соболезнования и теперь хочу, чтобы вы сохранили залог того уважения, которое мне внушили. С этими словами король снял с пальца перстень с превосходным изумрудом. — Вы, кажется, выходите замуж? — спросил он Сабину. — Да, государь, — ответила девушка, волнуясь еще сильнее. — Примите этот подарок к свадьбе. Король подал ей перстень. Сабина упала на колени перед королем. — О государь! — прошептала она со слезами в голосе. — Какими словами могу я выразить вам, что сейчас чувствую. — Не благодарите меня, — сказал Людовик XV. — Вы дочь одного из моих преданных слуг, и я лишь плачу долг. — А эта молодая девушка, которая с вами, — продолжал король, — кто она? — Нисетта, моя лучшая подруга, и скоро будет моей сестрой. Ее заботы спасли мне жизнь. — Ах! — сказал король тем же очаровательно любезным тоном. — Так я и ей должен сделать подарок к свадьбе. Он снял с пальца другой перстень и подал его Нисетте. Цвет земляники сменился на лице сестры Жильбера цветом вишни. Сабина медленно поднялась с колен, и обе молодые девушки низко поклонились королю. — Месье Ролан, — обратился король к сыну Дажé, — танцуйте же с этими девушками, а я заплачу музыкантам на вашей свадьбе. Эти слова значили, что король брал на себя все свадебные издержки. Новая щедрость довела до высшей степени сладостное волнение, овладевшее сердцами всех присутствующих. Сабина и Нисетта в сопровождении Ролана и Дажé, надев маски, вышли из Цветочной гостиной. Проходя мимо портьеры, они коснулись юбками одежды высокого мужчины в костюме чародея. Наряд чародея был черным, усыпанным странными украшениями, серебряными звездами, золотыми солнцами, кометами. В ту минуту, когда Сабина и Нисетта вернулись в большую залу, Морпа переступил порог Цветочной гостиной и, в свою очередь, тоже задел чародея. Он обернулся и с удивлением воскликнул: — Опять ты! Король надел маску. — Что с вами, Морпа? — спросил Людовик своего министра. — Я говорю с этой маской, государь, — ответил Морпа, указывая на чародея, — я был в пяти залах и в каждой встречался с этим чародеем. — Что он вам предсказал? — Ничего. — Разве он немой? — О нет! Он говорит чуть ли не на всех языках, кроме французского, — с ним беседовали по-итальянски, по-испански, по-немецки и по-английски, и он каждый раз отвечает, как коренной житель Италии, Испании, Германии и Англии, но, когда я заговорил с ним по-французски, он мне не ответил. — Но кто это такой? — Не знаю, но к нам идет Пизани, он расспросит чародея на итальянском языке, и, может быть, мы все узнаем… Вошел маршал Пизани. — Маркиз, — сказал Морпа, — представьте же нас этому великому чародею, который, кажется, ваш друг. — Да, друг. Он сказал несколько слов по-итальянски чародею, который, не сделав ни малейшего движения, ответил на том же языке. Пизани повернулся к Морпа, который держал в руке свою маску, и представил чародея. — Граф Белламаре из Венеции, — сказал Пизани. Морпа и граф поклонились друг другу. — О! — продолжал Пизани, увидев входящего посланника одного немецкого двора. — Вот и барон Стош, я буду продолжать рекомендации. Любезный барон, граф Белламаре, венецианец. Барон Стош взглянул на чародея, потом вдруг расхохотался. Подойдя к маске, он заговорил с ней по-немецки; чародей ответил так же свободно, как прежде говорил по-итальянски. Стош обернулся к маркизу Пизани. — Вы представили мне этого господина, — сказал он, — теперь я вам представлю его, в свою очередь. Он согласен. — И, поклонившись, прибавил с улыбкой: — Барон Шевинг из Мюниха. — Здравствуйте, дон Луис, — сказал Морпа, кланяясь португальскому послу, проскользнувшему сквозь тесные ряды толпы в Цветочную гостиную. — Здравствуйте, господа, — сказал он, снимая маску одной рукой, а другую протягивая Пизани, Морпа и Ришелье, который также снял маску. Кланяясь троим, португальский посол очутился лицом к лицу с чародеем, который не трогался с места. Дон Луис радостно воскликнул: — Добрый вечер, Монферра! — сказал он по-португальски чародею. — Добрый вечер, герцог, — ответил чародей на превосходном португальском. Услышав эти слова, Пизани и Стош переглянулись с выражением поистине комическим, потом, повернувшись к послу, спросили в один голос: — Вы знаете этого человека? — Еще бы! — ответил Сантарес. — Я знаю его уже десять лет и представляю его вам: это испанский маркиз Монферра. — Ну! — сказал Ришелье смеясь. — Это начинает превращаться в загадку. Я намерен ее разгадать. Король, сидевший в маске на диване, по-видимому, слушал с удовольствием то, что говорилось при нем. Чародей же оставался бесстрастен. — Я требую разгадки! — повторил Ришелье. — Может быть, этот господин объяснит нам все, — ответил Пизани.XXXI. Чародей
Еще шесть человек вошли в гостиную — четверо мужчин и две женщины. Первым был австрийский генерал Штокенберг, присланный к Людовику XV с секретным поручением; вторым — путешественник, знатный англичанин лорд Гей; третьим — граф Морен, посол короля датского, старик лет семидесяти, поседевший на дипломатической службе; четвертым — барон Эймар, провансальский дворянин, объехавший весь свет и проживший полвека в Азии. Две женщины, бабушка и внучка, обе были маленькими и хрупкими. Графине Жержи было около восьмидесяти и лишь по какому-то чуду природы казалось, что ей шестьдесят; баронессе де Люд было не более тридцати пяти. — А, любезный лорд и вы, милый Эймар! Вы везде бывали и многое видали. Объясните нам, — сказал маркиз Пизани, — знаете ли вы маркиза Монферра, графа Белламаре и барона Шевинга? — Нет, — ответил англичанин, — я не знаю никого из этих господ. Наступило минутное молчание, потом чародей медленно вышел на середину гостиной и обвел проницательным взглядом присутствующих сквозь прорези маски. — Вы правы, — сказал он по-итальянски Пизани, — я граф Белламаре. Вы не ошибаетесь, — прибавил он по-немецки барону Стошу, — я барон Шевинг. Вы меня узнали, донЛуис, — продолжал он по-португальски, — я Монферра, ваш лиссабонский друг. Все слушали его, вытаращив глаза, но никто ему не отвечал. — Милорд, — продолжал чародей на этот раз по-английски, — когда вы служили в полку полковника Черчилля в Индии, то однажды ужинали в Бомбее после охоты на тигра с одним путешественником… — Который убил тигра при мне, — перебил лорд Гей, — тигра, разорвавшего брюхо моей споткнувшейся лошади… Этого смелого охотника страшный зверь ударил когтями — наверняка у него остались шрамы. Чародей приподнял широкий рукав, покрывавший его левую руку, и обнажил четыре глубокие шрама. — Это вы! — закричал лорд Гей. — Вы, так храбро рисковавший своей жизнью ради моего спасения! Вы, шевалье Велдон! — Да, милорд. Угодно вам представить меня этим господам? — Шевалье де Велдон, спасший мне жизнь в Бомбее, — сказал по-французски лорд. Наступило молчание. Король был в восторге. Чародей поклонился, как кланяются жители Востока, барону Эймару. — Да будет с нами мир, — сказал он по-арабски, — и пусть воспоминания пробудятся в твоей душе. Мы вместе ели хлеб и соль по дороге в Дамаск, возле оазиса Змеи. Барон казался изумленным. — Это было двадцать лет назад, — ответил он также по-арабски. — Да, — сказал чародей, — это происходило в 1720 году. — Мы охотились на страусов. Встреча принимала столь неожиданный оборот, что все присутствующие забыли о бале. Человек, прекрасно говоривший на шести разных языках и известный шести особам высшего общества под шестью разными именами, казался феноменом. У всех была только одна мысль, одно желание — узнать, кем он был на самом деле. Чародей прошел через гостиную прямо к королю. Ришелье и Таванн быстро приблизились, чтобы встать между королем и таинственным гостем, но чародей сам остановился на почтительном расстоянии и низко поклонился. — Государь, — сказал он на превосходном французском языке, — неделю тому назад, когда я убил кабана в Сенарском лесу, ваше величество обещали оказать мне милость. — Как! — с живостью сказал Людовик XV. — Это вы спасли мне жизнь! Конечно, я обещал вам милость. Просите чего хотите… — Позвольте, ваше величество, быть вам полезным своим искусством. — Каким именно, месье? — Позвольте свести пятна с ваших бриллиантов. — Вы знаете этот секрет? — Знаю, государь. Галстук короля скрепляла бриллиантовая булавка невероятной красоты. В бриллианте, недавно проданном придворным ювелиром, был только один изъян: пятно сбоку. Король взял булавку и, показав ее чародею, спросил: — Вы можете свести это пятно? — Могу, государь, — ответил тот. — Сколько потребуется времени для этого? — Пятьдесят дней. — Это немного. Сведите пятно и принесите мне бриллиант. Если пятно нельзя будет свести, оставьте булавку у себя. Но прежде снимите вашу маску. Я хочу убедиться, тот ли вы человек, за кого выдаете себя. Чародей медленно отступил на несколько шагов, чтобы свет лампы упал ему на лицо. Несколько мгновений он стоял неподвижно, спиной к бальному залу и входу, лицом к королю. Вдруг быстрым движением он снял маску, показав свое лицо. Мгновение было кратко, потому что он тут же надел свою маску, но четыре восклицания слились в один голос: «Это он!» — Это он! — подтвердил король. Графиня де Жержи всплеснула руками, и крик замер на ее губах. Морен и баронесса де Люд также вскрикнули. Чародей бросился к выходу и исчез в толпе. — Боже мой! — воскликнула графиня де Жержи. — Но ведь это совершенно невозможно! — Как? — спросил Людовик XV. — И вы знаете этого человека? — Государь, это немыслимо! — Что вы хотите сказать? — Вашему величеству известно, что мне около восьмидесяти лет? — Знаю, графиня, но вы выглядите значительно моложе! — Человек, лицо которого я только что видела, не старше тридцати пяти лет. — Вы правы, мадам! — согласился король. — Так вот, шестьдесят лет тому назад, когда я выходила замуж за графа де Жержи, этот человек ухаживал за мной; ему исполнилось тридцать, и он дрался на дуэли с моим мужем. — Это невозможно, графиня! Теперь ему было бы девяносто лет. — Я его узнала, ваше величество. — Ваша память играет с вам шутки. — Государь, клянусь вам… — Это всего лишь сходство. — Но у него под левым глазом шрам… — Это невозможно, графиня, уверяю вас! — Однако, — вмешался граф Морен, — тут имеется еще кое-что невозможное. — Что же? — спросил король. — Я видел этого человека в Страсбурге в 1710 году, тридцать пять лет назад. Он выглядел совершенно так же, как и теперь, и был в том же возрасте. Его звали Симон Вольф, и он считался одним из богатейших евреев Эльзаса. — Стало быть, ему было бы теперь шестьдесят лет, если тогда исполнилось тридцать? — Да, государь. — Это опять невозможно. Обернувшись к молодой баронессе де Люд, король спросил ее: — А почему вы вскрикнули? — Потому что, увидев этого человека, государь, я подумала, что вижу дядю дедушки моего мужа, того, который был конюшим короля Франциска Второго. Портрет его висит в моей комнате, я смотрю на него каждое утро, и черты этого человека запечатлены в моей памяти. — Морпа прав, — сказал короле, — этот человек приятно подшутил над нами, но мы посмотрим, как он справится с бриллиантом. Теперь, милостивые государыни и государи, хоть случай и позволил вам узнать, что я здесь, прошу вас сохранить мое инкогнито до конца бала. Сделав любезный знак рукой окружавшим его, король в сопровождении Ришелье и Таванна прошел в бальный зал, где веселье достигло своего апогея.XXXII. Нимфа
В бальном зале было два больших камина, украшенных бронзовыми кариатидами и фигурами мифических персонажей. Напротив были окна фасада, выходившего на Гревскую площадь. Между этими окнами в числе прочих висела картина «Вступление Генриха IV в Париж». Под ней предприимчивый и умный купеческий старшина велел поставить эстраду, покрытую бархатом, золотом и шелком. На этой эстраде поставили без масок пятьдесят самых хорошеньких девушек, женщин и вдов, каких только смогли найти на балу. В этом свежем букете очаровательных дам не было ни одного костюма, который был бы похож на другой. Разнообразие их выглядело чрезвычайно живописно. Наконец Людовик XV вышел, все еще в маске и в своем костюме, представлявшем дерево тис. Очаровательное зрелище на эстраде заставило его забыть про чародея и навело на иные мысли. В короле вновь проснулся тонкий знаток женской красоты. В это время грянула музыка, и танцующие закружились возле короля. Из группы гостей в богатых костюмах из серебряной и золотой парчи выбежала нимфа со светло-русыми развевающимися волосами, гибким станом, с колчаном за плечами, с круглыми белыми ручками, точеными ножками, размахивая стрелой с золотым наконечником и блестящими перьями. Хорошенькая нимфа была в маске, но сердце короля забилось. — Прелестная нимфа, — сказал он, — счастливы те, кого вы пронзаете своими стрелами! Раны смертельны? — Прекрасный рыцарь, — ответила нимфа, — я скупа на свои стрелы и не хочу никому доставить счастье умереть от них. Людовик взял белую руку нимфы и тихо увлек ее к Цветочной гостиной. — Как! — сказал он. — Разве вы боитесь стать любимой? — Сердце Дианы бесчувственно, эта гордая богиня смеется над муками любви. — А вы ее ученица? — Да, и примерная. — Скажите мне только, — продолжал король, — на каком полушарии земли можно встретить эту очаровательную и трогательную нимфу? — О! Нет нужды обращать ваше внимание на другое полушарие. Прекрасный Адонис редко может избежать в лесах близ Парижа встречи с этой чувствительной нимфой… Но есть одно место, которое она предпочитает… — Как оно называется? — Сенарский лес. — Сенарский лес! — восторженно повторил король. — Не злоупотребляйте моим волнением. В этом лесу я встретил привлекательнейшую женщину, вновь заставившую забиться мое сердце надеждой и любовью… — Молчите! Молчите! — О! — продолжал король с еще большей нежностью и воодушевлением. — Скажите мне, знаете ли вы очаровательную амазонку Сенарского леса, которая при каждой охоте является в различных видах? — Я немного знакома с ней. — Окажите мне милость, — сказал король, целуя руку нимфы, — снимите маску. Молодая нимфа встала напротив короля спиной к двери. Быстрым движением она сняла маску. — Так это было явью! — сказал король, любуясь прелестными чертами сенарской незнакомки. Он встал и снял свою маску. — Король! — воскликнула нимфа с очаровательным испугом. — Он знает все!.. Нимфа хотела скрыться в толпе, когда из ее руки выпал носовой платок, обшитый кружевами. Людовик быстрее всех придворных схватил тонкую батистовую ткань, после этого, не имея возможности дотянуться рукой до хорошенькой нимфы, он осторожно бросил ей платок. В этом вежливом, чисто французском жесте придворные угадали скрытый умысел. — Платок брошен, — сказал Ришелье. — Платок брошен! — повторило десять голосов. Лица многих женщин омрачились, и скоро все произносили одно лишь имя с восторгом, завистью, злостью или презрением. Это имя было — мадам д’Этиоль. Оставив короля, Антуанетта из тонкого кокетства тотчас уехала с бала.XXXIII. Морлиер
Король пригласил Ришелье в свою карету. Они ехали вдвоем. Король возвращался в Версаль, путь был не близок, и разговор можно было вести не спеша. — Любезный герцог, — говорил влюбленный король, — я просто в восторге! — Я очень рад, государь. — Я в восхищении, я влюблен! Сердце мое трепещет… Словом, я болен… болен любовью… — Не волнуйтесь, государь, скоро в наших руках окажется лекарство от этой болезни. Король покачал головой с сомнением. — Это, мне кажется, трудно, даже очень трудно, — сказал он. — Почему? — спросил Ришелье. — Говорят, д’Этиоль без ума от своей жены. — Тем легче будет его обмануть. — А если он любит свою жену? — В таком случае зрение его должно быть затуманено. — Все-таки я боюсь, чтобы он не наделал шуму. — Есть способ не слышать его, если он захочет пошуметь. — Какой способ, друг мой? — Он заключается в том, что нужно убедительно доказать д’Этиолю, что ему необходимо путешествовать для поправки здоровья. — Что вы! Послать его в изгнание… — Нет, государь, просто отправить прокатиться, эта прогулка будет даже приятна и предписана доктором… Он, бедняжка, должно быть, болен, и ему необходимо лечиться. — Вы отъявленный повеса, герцог де Ришелье! — с восторгом сказал король. Герцог поклонился. — Я преданный слуга вашего величества. — Ришелье! — сказал король смеясь. — Вы — дьявол! — Пусть так, но признайтесь, государь, что хоть я и дьявол, но на сей раз держу ключи от рая. Позволите ли вы мне, государь, выйти здесь из кареты? — Зачем? — Чтобы служить королю, — смеясь ответил Ришелье. — Мне нечего возразить против этого довода, выходите. Ришелье дернул за шнурок, карета тотчас же остановилась. — Когда я вас увижу? — спросил король. — Завтра, государь, — ответил герцог с видом человека, уверенного в том, что он говорит. Лакей открыл дверцу, и Ришелье вышел. Карета помчалась далее в сопровождении трех других карет с двенадцатью конными гвардейцами, еще две кареты остались позади — это были кареты герцога Ришелье. Открыв дверцу первой, Ришелье проворно вошел и сел. — Наконец, я чуть не заснул, — произнес хриплый голос. Этот голос принадлежал шевалье де Морлиеру. — Все идет прекрасно, — сказал Ришелье. — Но я полагаю, что все еще нужен вам? — Безусловно, шевалье. — Что я должен делать? — Завтра д’Этиоль должен предоставить полную свободу своей жене. — С которого времени? — С семи часов вечера. — Хорошо. — Вы это устроите? — Считайте, что уже устроил. — Продолжайте! — Итак, завтра мы ужинаем в семь вечера. Мы пригласили гостей. Ужин состоится в таверне «Царь Соломон». Я сяду возле д’Этиоля, назову его своим другом, поклянусь ему заколоть всех, кто только осмелится посмотреть на его жену. В ту минуту, когда будут наливать шампанское, я насыплю в его бокал достаточную дозу слабительного порошка, который обычно ношу с собой и который уже оказал мне столько услуг… — Как! — удивился Ришелье. — Вы употребляете слабительное? — Это превосходное средство. Если бы вы знали, скольким победам над женщинами обязан я ему! — Что за необычный способ обольщения. Расскажите мне о нем. — Ничего не может быть проще. Когда мне нужно расстроить чье-либо свидание, я ужинаю, обедаю или завтракаю — в зависимости от времени суток — с этим приятелем. Порошок делает свое дело: незадачливый любовник, чувствуя себя нездоровым, вынужден послать письмо с извинениями. Я беру на себя поручение, вижусь с красавицей и рассказываю ей о неверности ее возлюбленного. В результате — обида, желание отплатить той же монетой. — Способ замысловатый, — заметил Ришелье. — Дав двойную дозу, — продолжал Морлиер, — я освобожу вас от д’Этиоля до послезавтра. — Прекрасно. Морлиер протянул руку, раздалось бренчанье золота, и шевалье засунул руку в карман.XXXIV. Сестры
— О! Как прекрасны эти бриллианты, милая Нисетта! Подними руку к свету, дай мне их рассмотреть. Нисетта послушно подняла левую руку, и на нее упал свет от ламп и люстр. — Как он блестит! — Твой бриллиант, Сабина, тоже очень хорош! Дай взглянуть! Сабина подняла руку, на которой сверкал подаренный ей королем перстень. Молодые девушки разговаривали в Цветочной гостиной. Бал продолжался. Гости решили веселиться до рассвета. После отъезда короля, который не произвел никакого волнения, потому что для большинства инкогнито его было сохранено, Ролан привел свою сестру и невесту в гостиную, чтобы они могли отдохнуть от шума и толпы. Нисетта и Сабина сняли маски и сели рядом, держась за руки; они смотрели друг на друга, и в выражении взгляда Нисетты было глубокое восхищение. Вошли Жильбер и Ролан. Жильбер был в костюме неаполитанского крестьянина. Увидев молодых людей, Нисетта и Сабина пришли в замешательство. — Поздно, — сказала Сабина, — нам пора ехать. Сабина взяла под руку Жильбера. Она опиралась на эту сильную руку с доверием слабого создания, которое не сомневается в покровительстве сильного. Ролан шел впереди с Нисеттой. — Какие новости? — спросила Сабина, наклоняясь к Жильберу. — Еще ничего определенного, — ответил он. — Однако вы надеетесь? — У меня есть могущественный друг из приближенных Фейдо, он поможет мне. Сабина прижала к сердцу руку Жильбера. — Приложите все силы, — сказала она. — Я должна узнать, кто хотел убить меня. В этом порыве было столько душевных сил, что Жильбер с восторгом посмотрел на Сабину. — Я узнаю, — твердо пообещал он. Жильбер и Ролан, Нисетта и Сабина, прежде чем покинуть гостиную, надели маски. В ту минуту, когда обе пары вышли в переднюю, два экипажа остановились у подъезда. Один — нанятый Роланом, другой был каретой без герба. Из нее вышел шевалье де Морлиер. Жильбер посадил в экипаж Сабину, потом, предоставив Ролану заниматься Нисеттой, поспешно отступил и положил правую руку на плечо Морлиера, который, прежде чем выйти из кареты, тоже надел маску. — Черт побери! — пробормотал Морлиер, останавливаясь и оборачиваясь. Жильбер пристально посмотрел на него. Глаза Жильбера сверкали сквозь прорези маски. — Откуда ты? — спросил он. — Из Красного дома, — ответил шевалье. — Ты видел герцога? — Видел. — Он говорил с королем? — Да. Завтра вечером король желает отужинать с мадам д’Этиоль, и Ришелье привезет ее в Версаль. — Герцог позволил тебе действовать по твоему плану? — С охотой. — И ты сделаешь все, как я тебе велел? — Разумеется. Когда я высказал свой план герцогу, он нашел мой способ чрезвычайно забавным. — Хорошо! Пригласи сегодня вечером в половине шестого д’Этиоля и будь с ним неразлучен, как тень! — Исполню. Будут другие указания? — Нет. Ты можешь остаться здесь до окончания бала. — На улицу Сент-Оноре, — сказал Жильбер, садясь на переднюю скамейку. Экипажи, как правило, не имели тогда фонарей, так что внутри походили на темную берлогу, в которой ничего нельзя было рассмотреть. Закрыв дверцу, извозчик хлестнул лошадей, и экипаж медленно покатил по мостовой.XXXV. Костер на улице
Экипаж продолжал медленно ехать. Было три часа утра. Обе молодые девушки сидели на скамейке, Жильбер — напротив Сабины, а Ролан напротив Нисетты. Ехали молча, но безмолвный разговор их переплетенных пальцев был выразительнее слов. Вдруг среди тишины и мрака раздались громкие крики и блеснул яркий свет. Экипаж въехал на Ломбардскую улицу, где пылал потешный костер, вокруг которого молодые люди плясали и прыгали через пламя. На них были причудливые костюмы и маски. Без сомнения, они устроили свой праздник, как и богатые буржуа, но, если богачи украсили огнями ратушу, эти разожгли огонь прямо на улице. Увидев подъезжавший экипаж, молодые люди весело и насмешливо закричали: «Виват!» Потешный огонь занимал всю середину улицы, так что карете негде было проехать. — Она проедет! — кричали одни. — Не проедет! — спорили другие. И они опять принялись петь и танцевать, окружив экипаж, словно стая хищных зверей. — Мне страшно! — сказала Сабина. — Пустяки, — возразил Жильбер. — Мальчишки забавляются. Поезжайте! — велел он извозчику, высунувшись из кареты. К открытой дверце подступила толпа. Жильбер не стал ждать. Он схватил высокого парня, который кричал громче других, и оттолкнул его так сильно, что тот упал на мостовую и, падая, повалил еще трех человек. Грязные ругательства послышались из толпы. С десяток человек бросились на Жильбера. Он встретил их, не отступив ни на шаг, и двое других упали возле тех, которые не успели еще подняться. — Брат! — слабым голосом позвала Нисетта. — Жильбер! — вскрикнула Сабина. Ролан выскочил из кареты и одним прыжком очутился возле Жильбера. В эту минуту яркий свет озарил улицу: в костер подбросили охапку соломы. Громкие крики раздались со всех сторон, внутренность кареты ярко осветилась. — Господи! — вскрикнула Сабина с ужасом. — Это тот самый экипаж, в котором меня везли, когда хотели убить… Она не успела договорить, как открытая дверца захлопнулась и лошади понеслись через костер. Пылающая солома, затоптанная лошадиными подковами и каретными колесами, разбросала настоящий дождь искр. Потом яркий свет сменился темнотой. Карета, увлекаемая лошадьми, катилась по направлению к кладбищу. Жильбер и Ролан вскрикнули в один голос и бросились за экипажем, опрокидывая всех на своем пути. Но лошади скакали быстро. Карета скрылась, не было слышно стука ее колес. Жильбер и Ролан добежали до кладбища и посмотрели друг на друга со страшным беспокойством. — Испуганные лошади взбесились, — сказал Ролан. — О, если они опрокинут карету! — Вперед! — вскрикнул Жильбер, бросаясь к той улице, откуда они выбежали. — Куда ты бежишь? — спросил Ролан, останавливая его. — Захватить одного из тех парней, чтобы узнать, где Сабина и Нисетта… — Ты думаешь, что это новое покушение? — Да. Беги за экипажем! Жильбер бросился к тому месту, где был разведен костер. Солома догорала на мостовой. Улица была пуста. Жильбер внимательно осмотрелся вокруг и не увидел никого. Он был один. Раздалось пение петуха. Глаза Жильбера радостно сверкнули. Он повернул на улицу Трусс-Ваш. Тень возникла перед ним. — Вы? — с удивлением прошептал Жильбер. — Вы были здесь? — Да, — ответил голос человека, прислонившегося к двери одного дома, — я был здесь, и у меня в курятнике пятеро из тех, кто плясал вокруг зажженной соломы. — Ты их захватил? — Да. — О! Ты больше, чем мой помощник, ты мой брат! — Жильбер крепко пожал руку собеседника. — Но где же экипаж? — спросил он. — Петух Яго, Индийский Петух и Черный Петух бросились по его следам. — Тогда все идет прекрасно! — Даже лучше, чем вы думаете. Нынешней ночью Петух Коротышка опознал трех человек, которые тридцатого января исчезли на улице Фран-Буржуа. Он пошел за ними со своими «курицами», и теперь эти трое должны быть в наших руках. — Теперь, — продолжал Жильбер, — нам необходимы бумаги из секретного шкафа начальника полиции. — Как их достать? — спросил Б. — Я сам их достану. — Когда? — Через три дня. — Вы в этом уверены? — Абсолютно уверен, любезный Б. — О! Вы самый великий из людей! — А вы самый умный и самый преданный друг на свете. Со стороны монастыря Сен-Мари раздалось пение петуха. — Индийский Петух! — сказал Б. — Верно, есть известие о карете. — Не сомневаюсь. Пойдемте! И оба исчезли в темноте.XXXVI. Рапорт
Фейдо де Марвиль сидел в своем кабинете напротив главного секретаря Беррье. Их разделял стол, заваленный бумагами. Тут были все рапорты главных агентов, и начальник полиции с секретарем просматривал их. Фейдо взял несколько тетрадей и положил на стол перед Беррье. Тот подвинул к себе тетради, быстро пробежал глазами и взглянул на начальника полиции. Фейдо встал. — Открыто объявить себя на ее стороне, — сказал он, — помогать ей освободиться от мужа — это было бы прекрасно, если бы я был уверен в продолжительности ее успеха… но если это мимолетное увлечение, интрижка… — Причем не первая, — заметил секретарь. — После смерти герцогини де Шатору король не любил никого… серьезно. — Да, розовый трон прекрасной герцогини еще не занят. — Появится ли у нас на этот раз королева по левую руку? — Ах, если бы это можно было знать наверняка! — Я через час был бы у нее, а муж ее остался бы в Лионе. — Перечитаем эти рапорты! — сказал он. Беррье снова взял бумаги.— «Вчера утром, — читал он, — герцог Ришелье послал Сен-Жана, своего доверенного слугу, к мадам д’Этиоль. Сен-Жан был принят тайно. Он просил ее назначить свидание его господину в тот самый день, прибавив, что герцог собирается поговорить с ней о деле крайне важном. Мадам д’Этиоль ответила, что не может принять герцога у себя, но что собирается на прогулку по саду Тюильри и в два часа будет в большой аллее. Ришелье отправился на свидание к мадам д’Этиоль. Между ними состоялся разговор, результатом которого стала договоренность».Фейдо улыбнулся. — Деланд вовсе не глуп, — заметил он. — Я продолжаю, — сказал Беррье.
— «Рассветало, когда герцог потребовал карету. Король, видимо, был раздосадован необходимостью столь быстрого отъезда и дал это понять в выражениях, которые вселили радость в сердце мадам д’Этиоль и вызвали краску на ее лице. Король взял с нее обещание, что скоро у них будет новое свидание. Если ужин был весел, возвращение должно было быть печальное. Сен-Жан, доверенный слуга герцога, видел, что происходило внутри кареты через щель, которую он сделал и которая оказывает ему большие услуги. Эйлали ждала мадам у калитки сада. Мадам д’Этиоль вернулась домой, не возбудив ни малейшего подозрения. В полдень д’Этиоль пожелал видеть свою жену — его впустили. — Как вы провели ночь? — спросил он. (Не обвиняйте меня, монсеньор, что я фантазирую: я передаю буквально слова, услышанные Эйлали.) — Хорошо! — ответила мадам д’Этиоль. — Со вчерашнего вечера я чувствую себя лучше. — Вы кажетесь, однако, немножко бледны. — Это последствия кризиса. — А мне нездоровилось почти всю ночь. — Что вас так беспокоило, месье? — Вчера вечером я ужинал с друзьями… Я чувствовал себя очень хорошо, ел с отменным аппетитом, но этот Морлиер заставлял меня слишком много пить. — Фи! — сказала мадам д’Этиоль, презрительно отвернувшись. — Милая моя, это совсем не то, что вы думаете… у меня вдруг сильно заболел желудок, я думал, что у меня воспаление. — Вы должны лечиться. — И вы тоже, милая моя. Д’Этиоль простился с женой. Сегодня вечером мадам д’Этиоль опять поедет в Версаль с герцогом».— Этот рапорт очень точен и умно составлен, — заметил начальник полиции. — Вот рапорт Леду, — продолжал Беррье.
— «Турншер, чтобы избежать огласки и не допустить скандала, отправил д’Этиоля в Лион под предлогом чрезвычайно важного дела. Норман д’Этиоль отбыл в три часа пополудни; вскоре он прибыл в Лион, потому что на дороге были приготовлены сменные лошади. Он отправился к маркизу де ла Валетту, главному контролеру провинции. Шевалье де ла Морлиер захотел проводить д’Этиоля до Масона, чтобы, по его словам, во время путешествия убедить д’Этиоля в превосходстве бургундских вин».— Он в хороших руках, — сказал, улыбаясь, начальник полиции. — Вот третий рапорт, Армана. Он сообщает, что вчера вечером мадам д’Этиоль, получившая свободу после отъезда мужа, уехала в Версаль с герцогом Ришелье и… — И?.. — спросил Фейдо, видя, что Беррье остановился. — Она еще там, — прибавил секретарь. Наступило молчание. — Что вы думаете об этом, Беррье? — спросил начальник полиции. Секретарь приблизился вплотную к своему начальнику и посмотрел ему прямо в глаза. — Вы хотите, чтобы я был откровенен? — спросил он. — Будем говорить яснее, — сказал Фейдо де Марвиль. — Если мадам д’Этиоль сделается фавориткой, вы надеетесь со временем стать начальником полиции? — Признаюсь в этом откровенно. — Какое вознаграждение буду я иметь? — Какое вы хотите? — Я променяю это место только на главное интендантство. — На лангедокское, например. Это ваша родина. — Это было бы для меня удобнее всякого другого, но я приму и провансальское, потому что моя жена родом из Марселя. — Если успех будет сопутствовать мне, я обязуюсь употребить все силы, чтобы исполнить ваше желание, и даю вам слово, что приму ваше место только после вашего назначения. — Решено, любезный Беррье. Я питаю к вам такое доверие, какое и вы питаете ко мне. Теперь в случае, если вы потерпите неудачу, что я буду должен сделать для вас? — Предоставить мне место главного откупщика. Я хочу заняться финансами. Турншер будет в восторге от моего покровительства и будет сам мне покровительствовать. — Даю вам слово. Я убежден, что успешным все же будет ваш вариант. — Так повидайтесь сами с мадам д’Этиоль, если убеждены в ее победе. — Я не верю в свои успехи на посту начальника полиции. Вот уже год мне ничего не удается, дело Петушиного Рыцаря чрезвычайно повредило мне в глазах короля… Я понимаю неудовольствие его величества… Дверь кабинета отворилась. — Монсеньор д’Аржансон, — доложил посыльный. — Министр! — с живостью сказал Фейдо, вставая. — Все, о чем говорили, решено? — спросил он Беррье. — Да, если вы этого хотите, — ответил секретарь. — Хочу. — Что ж, начнем действовать. Я прямо от вас иду к мадам д’Этиоль. — Идите и действуйте. Министр вошел, Беррье низко поклонился и вышел.
XXXVII. Недовольство короля
Когда дверь закрылась, д’Аржансон пристально взглянул на начальника полиции. — Любезный Фейдо, — сказал он, — с сожалением должен сообщить, что я принес вам плохое известие. — Я этого ждал, — ответил Фейдо. — Король поручил мне выразить вам его недовольство. Епископ Мирпуа приезжал сегодня утром просить короля возвратить свободу мнимому Петушиному Рыцарю, которого вы удерживаете, и король отдал мне приказание выпустить из тюрьмы каноника Ронье. — Но возвратить свободу этому человеку, личность которого не была в достаточной мере доказана, — значит подвергнуться осуждению публики и расписаться в бессилии полиции! — Этого требует король. — Как! Я должен признаться, что не поймал Петушиного Рыцаря? Но ведь известие о его конце распространилось повсюду и спокойствие вернулось в Париж? — Так захватите Рыцаря! — Каким способом? — Если бы я знал! — Черт побери! — сказал Фейдо с тихой яростью. Маркиз д’Аржансон стоял, не выражая желания садиться. — Любезный Фейдо, — сказал он, — сейчас же освободите каноника Брюссельского капитула и объясните ему, как вы были обмануты. Теперь последний совет, любезный месье де Марвиль, последний… — Я слушаю. — Во что бы то ни стало захватите Петушиного Рыцаря. — И, слегка поклонившись, министр вышел. В дверь тихо постучали. — Войдите! — сказал начальник полиции. Вошел посыльный и принес письмо на серебряном подносе. — От кого? — спросил Фейдо. — Не знаю. Мне подали это письмо и велели немедля отнести его вам. Человек, принесший его, ждет ответа. Фейдо де Марвиль распечатал письмо и прочел послание. Его мрачная физиономия вдруг просияла. «О! — подумал он. — Это было бы большим счастьем!» Обратившись к посыльному, ожидавшему приказаний, он сказал: — Проводите сюда этого человека! Посыльный поклонился, вышел и почти тотчас вернулся.XXXVIII. Старик
— Войдите, месье, — посыльный отворил дверь и посторонился. Спустя мгновение на пороге показался человек лет семидесяти, сгорбленный, с белыми волосами, по-видимому, очень смущенный, не смевший идти ни вперед, ни назад и не знавший, что ему делать. — Войдите! — повторил посыльный. Старик вошел, и дверь за ним закрылась. Он медленно поднял голову, осмотрелся вокруг с беспокойством, и выражение робости и страха отобразилось на его физиономии. — Подойдите ко мне! — сказал Фейдо тоном почти любезным. Старик подошел, низко поклонившись несколько раз. — Нас никто не услышит? — спросил он дрожащим голосом. — Никто, — ответил Фейдо. — Умоляю вас, заприте двери на замок. — Говорите, говорите! — Я не могу, я не буду спокоен, если вы не запрете двери. Я бедный старик, пожертвовавший своей жизнью для того, чтобы услужить начальнику полиции… — Не бойтесь ничего! — Говорят, что здесь пробито все насквозь: потолки, стены — все… Фейдо улыбнулся и запер двери. — Теперь, — сказал он, — вы можете быть спокойны. — Да, — сказал старик, вздохнув с облегчением. — Как вас зовут? — Жюль Алексис Лоазо. — Это вы написали письмо? — Я, монсеньор. — Это вы нашли то письмо с моим адресом, которое потом послали по почте? — Я, монсеньор. — Почему вы не пришли раньше? — Я не смел, я боялся… — Где именно вы нашли это письмо? — О далеко отсюда! На улице Сент-Этьенн. — Как вы его нашли? — Утром. Я шел, заметил на мостовой бумагу и поднял ее… Фейдо задумался. — Вы знаете, — сказал он, — что я обещал награду тому, кто послал мне это письмо? — Знаю и надеюсь, что получу ее. — Вы, разумеется, получите, только… — Только что? — с беспокойством спросил старик. — Я должен иметь верное доказательство, что именно вы нашли письмо, потому что всякий может прийти ко мне и заявить то же самое. Беспокойство старика, по-видимому, удвоилось. — Но это правда, это правда! — стал уверять он. — Вы можете это доказать? — Увы, нет! — Никто не видел, как вы подняли это письмо? — Никто… я был один. — Вы проводите агента на ту самую улицу и покажете место, где нашли это письмо. — Хорошо, монсеньор. — Вы не хотите ничего больше сообщить мне? Старик казался сильно взволнованным. — Я… не… могу… — пролепетал он, — однако… мне хотелось бы… — Говорите! Не бойтесь ничего. Старик выпрямился с усилием и посмотрел на начальника полиции. — Дело касается Петушиного Рыцаря, — сказал он. — Вы его видели? — Да… очень часто. Он мой жилец. — Рыцарь — ваш жилец! — закричал с изумлением начальник полиции. — Да… но он не все время живет в этой квартире, а приходит туда время от времени. — Где это? — Ваше превосходительство, позвольте мне спросить: сколько, вы сказали, дадите тому, кто выдаст вам Рыцаря, настоящего Рыцаря, а не фальшивого? — Я дам двести луидоров и место с жалованьем в две тысячи ливров. — Это хорошо, но мало. — Вы как будто намерены торговаться? — Но ведь это действительно торг. Я продаю вам Рыцаря и назначаю цену. — Какую? — Я стар, мне остается жить недолго. Дайте мне вместо двух тысяч жалованья тысячу пистолей. Наступило молчание. Фейдо сидел на кресле у камина, старик стоял перед ним. — Вы знаете, где Петушиный Рыцарь? — спросил Фейдо. — Знаю, — ответил старик. — Где он? — Очень близко отсюда. — Очень близко, говорите вы? — Гораздо ближе, чем вы думаете. — Где же он? — Я не могу этого сказать, но, если ваше превосходительство желает, я сведу вас с Петушиным Рыцарем. — Когда? — Когда вам угодно. — Сегодня. — Сейчас. — Вы выдадите мне Петушиного Рыцаря? — Вы будете стоять с ним лицом к лицу. — Сделайте же это! — Это уже сделано. Фейдо откинулся на спинку кресла. Два пистолета были направлены в его грудь. Старик преобразился: глаза его горели, на губах мелькала насмешливая улыбка, в лице таилась угроза. — Вы хотели видеть Петушиного Рыцаря, — сказал он, — глядите же на него, господин начальник полиции, он перед вами! Фейдо не отвечал. — Одно слово, одно движение — и вы умрете. Я вам сказал свое имя, мне не нужно угрожать вам другим образом. С этими словами Рыцарь положил пистолеты на стол, потом, вынув из кармана одной рукой небольшой кинжал, взял его в зубы, другой рукой вынул из кармана тонкие и крепкие веревки и, подойдя к начальнику полиции, сказал: — Дайте связать себя, или я вас убью! Этот кинжал отравлен. Мне стоит только уколоть вас — и вы мгновенно умрете. С кинжалом в зубах, направив острие на начальника полиции, Рыцарь схватил обе руки Фейдо и крепко их связал, потом связал ему ноги и прикрутил веревками к креслу. Начальник полиции не мог сделать ни малейшего движения. Рыцарь заткнул ему рот. — Вы будете отвечать наклоном головы, — сказал Рыцарь и извлек из кармана начальника полиции связку ключей. — Который ключ от железного шкафа? — спросил он. — Я вам буду показывать их один за другим, и вы кивнете, когда увидите его. Когда ключ был указан — де Марвилю ничего иного не оставалось, — Рыцарь открыл железный шкаф. Не говоря ни слова, он выбрал нужные бумаги, потом поднял двойное дно, взял свертки с золотом и банковские билеты. После этого он все запер, положил ключи в карман начальника полиции, сел перед бюро и начал писать. Закончив, он встал. — Вот письмо к месье Беррье, — сказал он. — Я ему написал о том, что здесь случилось, и объяснил необходимость прийти и освободить вас. Я пошлю ему это письмо с дежурным посыльным. Де Марвиль задыхался от бешенства, но не мог ничего поделать. Рыцарь низко поклонился, взял бумаги, золото и банковские билеты и тихо отпер дверь. — Оставляю вам на память свои пистолеты, — сказал он, еще раз поклонился и вышел.Часть третья. Граф де Сен-Жермен
I. Опера
В то апрельское утро 1745 года в Париже стояла ненастная погода: шел сильный дождь, дул порывистый ветер, а улицы представляли собой потоки липкой грязи. Карета, запряженная двумя прекрасными лошадьми-тяжеловозами, с извозчиком в ливрее и напудренном парике, выехав с улицы Фромандо, повернула на улицу Сент-Сент-Оноре и остановилась у здания Оперы. Лакей соскочил со своего места, распахнул дверцу, опустил подножку и отошел в сторону. Показалась маленькая ножка, хорошенькая головка, и грациозная женщина, очень кокетливо одетая, промелькнула, как быстрая тень, из кареты в вестибюль Оперы, предназначенный для артистов. Налево располагалась комната швейцара. Увидев молодую женщину, цербер низко поклонился. — Для меня нет ничего? — спросила хорошенькая дама. — Ничего, — ответил швейцар. Она быстро прошла в коридор, в глубине которого находилась лестница, слабо освещенная тусклым фонарем. Молодая женщина проворно взбежала по ступенькам и открыла дверь. — Я опоздала, Дюпре? — Как всегда, дорогая Комарго. — Меня ждут, чтобы начинать? — Да. Все уже на сцене. — Да-да! Я вас не задержу! — Начнем, — сказал Дюпре, выходя на сцену. — Прошу занять свои места.II. Визит Петушиного Рыцаря
— Итак, Аллар, пока не пришли Комарго и Сале, повторите это па. — Отсюда начать, месье Дюпре? — Да, моя красавица. Дюпре отошел немного влево, к авансцене. Аллар, прелестная восемнадцатилетняя девушка с белокурыми волосами, голубыми глазами, гибким станом и удивительно стройными ножками, стала в третью позицию. — Пятую! — сказал Дюпре. — Скрестите ноги совсем… Аллар в точности исполняла команды. В этой позе она казалась нимфой, готовой к полету. Дюпре посмотрел на нее как тонкий знаток и сделал одобрительный знак головой. Затем он взял свою скрипку и сыграл на ней мелодию танца. — Хорошо, хорошо, — говорил он, глядя, как Аллар танцует, — очень хорошо!.. Вдруг он сильно ударил по скрипке и закричал: — Да не так!.. Три раза вы пробуете это движение, и оно не становится лучше… За кулисами послышался звонкий голос, напевающий модный куплет. Сале в костюме балерины вышла на сцену. — Где же Комарго? — спросила она, осматриваясь вокруг. — Вот она, — ответил Дюпре, указывая на белую тень в глубине сцены. Первые слова Комарго были: «Где Сале?» Первые слова Сале были: «Где Комарго?» Эти два вопроса как нельзя лучше обрисовывают положение дел. Восхищаясь талантами друг друга, Комарго и Сале не могли не чувствовать друг к другу самой сильной зависти. Каждая имела свои успехи, своих поклонников, свои характерные танцы. Солисты и групповые танцоры окружили двух знаменитостей. Комарго и Сале поздоровались. — Милая моя, — сказала Комарго, — вы знаете, что мы танцуем этот балет в Фонтенбло на будущей неделе? — Да, — ответила Сале, — герцог Ришелье сказал мне об этом вчера. Король едет на войну и до отъезда хочет посмотреть, как мы танцуем. — Не он, а маркиза… — Маркиза? Какая маркиза? — спросил Дюпре. — Новая, — смеясь ответила Комарго. — О ком вы говорите? — Спросите у Аллар. Турнегем ей об этом сказал. — Но кто же эта новая маркиза? — Мадам д’Этиоль, урожденная Пуассон, а теперь пожалованная титулом. — Туда ей и дорога! — Она официально объявлена фавориткой, имеет апартаменты в Версале и недавно представлена ко двору как маркиза де Помпадур. — Нет слов, д’Этиоль достигла прекрасного положения. — Да-да! — сказали, вздыхая, другие танцовщицы. — И что, король серьезно увлечен этой дамой? — спросил Новерр. — Влюблен, как никогда прежде, — ответила Комарго. — С минуты их разговора на последнем балу в ратуше, то есть в течение двух месяцев, он написал ей более сорока писем, запечатанных одной и той же печатью, на которой вырезан девиз: «Скромный и верный». — А ее муж? — спросил Дюпре. — Конечно, со временем он утешится, но сейчас он в отчаянии. Смешно слушать его жалобы на свою участь. Его можно видеть разъезжающим по улицам Парижа с заплаканным лицом. Он вздыхает и проклинает свою судьбу: «Моя жена, моя Антуанетта в Версале! Неблагодарная, жестокая!» И шлет ей письмо за письмом. — Это правда, — сказала Аллар, — доказательством тому служит, что он поручил своему дяде Турншеру передать письмо жене, в котором писал, что все ей простит, если она вернется в его дом. — Его утешит, — прибавила Комарго, — место главного откупщика. — И он скоро вернется в Париж. Бедный д’Этиоль, как и его дядя, не может существовать без Оперы. Не правда ли, Аллар? — Для его жены очень кстати приобрести новое имя, — заметил Дюпре. — Для того и дали ей титул маркизы Помпадур. Ее апартаменты будут во всех королевских дворцах, а для того, чтобы она могла жить не нуждаясь, король назначил ей 500 тысяч фунтов в виде ренты и 750 тысяч на покупку земель и дворца Креси. — Вместе с 500 фунтами, которые ей дал Машо за место главного контролера, отнятое у Орри, — сказала Комарго, — это составит около двух миллионов. — Заработанных в два месяца! — Милостивые сударыни, — сказал Дюпре, — все это интересно, но время идет, а мы не репетируем. Прошу вас на места! — Когда поднимется занавес, — сказала Сале, — я должна лежать на этой скамье. — Да, — подтвердил Дюпре. — Но из нее торчат гвозди, — вскрикнула Сале, — они разорвали мне юбку. — Ее зашьют… По местам! Сале растянулась на скамье, стараясь не попасть на гвозди. — Я вхожу с левой стороны, — сказал Новерр. — Да! Ты, пастух, входишь и сначала не видишь спящей пастушки… Вдруг ты замечаешь ее — выражение удивления… Ты смотришь на нее — выражение восторга… Любовь пронзает тебе сердце… Ты видишь другую пастушку, которая подходит с противоположной стороны. Входите, Комарго!.. Ты и ее также находишь прелестной, ты в восторге. Твоя мимика должна ясно показывать, что ты чувствуешь… Ты понимаешь? Этот пастух, оказался между двумя столь хорошенькими, привлекательными женщинами… Которую из них полюбить? Бесподобно! Комарго входит и не видит тебя… Она смотрит на зеленые листья деревьев… — Мне стоит только взглянуть на этих дам, чтобы думать об этом, — сказал Новерр, вытирая голову, на которую капало сало со свечи. — Итак, ты колеблешься, — продолжал Дюпре. — Когда ты чувствуешь влечение к одной, ты должен сделать выпад вперед, потом пируэт, выражающий влечение к другой. — Давайте поговорим о Дажé, — сказал Новерр, — его семейство преследуют несчастья. После того как его дочь едва не была убита, невеста его сына вдруг исчезла, и поговаривают, что она погибла. — Вы знаете эту девушку, Новерр? — спросила Комарго. — Я знаю ее лучше, — сказал Дюпре, — я был ее учителем танцев. — Вы знаете подробности исчезновения и смерти этой девушки? — Да, но расскажу их после репетиции. — Нет-нет, сейчас! — После! — О, когда я так волнуюсь, я не могу танцевать! —заявила Комарго. — И я тоже, — добавила Сале. — Рассказывайте скорее, Дюпре! — воскликнула Аллар. — Это не займет много времени, — начал Дюпре. — Это случилось в ночь большого маскарада в ратуше, на котором присутствовал король. — Я была одета гречанкой, — перебила Комарго. — А я китаянкой! — прибавила Сале. — В эту ночь Нисетта и Сабина в карете возвращались со своими братьями, Роланом и оружейником Жильбером, когда, доехав до того места, где улицу Сен-Дени пересекает Ломбардская улица, им преградил путь костер. Люди на улице веселились, прыгали через огонь и не хотели их пропустить. Ролан и Жильбер вышли из кареты, а лошади понеслись, как будто закусив удила. — А девушки остались в карете одни? — спросила Аллар. — Да. По какой дороге понеслась карета, узнать не смогли. Ролан и Жильбер целую ночь разыскивали ее и не нашли. Утром Сабина вернулась к отцу. Она была бледна и едва держалась на ногах. Одежда ее была запачкана и изорвана… Она рассказала, что, испугавшись быстрого бега лошадей, потеряла голову, успела открыть дверцу и выскочила из экипажа. Девушка упала и лишилась чувств… Опомнившись, Сабина собралась с силами и добралась до дома. Она думала, что извозчику удалось остановить лошадей и что Нисетта уже вернулась, но Нисетта пропала. — Целую неделю, — прибавил Новерр, — разыскивали карету, но так и не смогли найти. — Что же с ней случилось? — Она утонула. — Через девять дней после ее исчезновения один рыбак, проезжая под мостом Нотр-Дам, почувствовал, что его лодка наткнулась на что-то твердое. Он остановился, друзья помогли ему и вытащили из воды экипаж. Обе лошади были в него еще впряжены. Внутри экипажа нашли труп женщины. На этой женщине, ужасно обезображенной долгим пребыванием под водой, было платье, в котором Нисетта ходила на бал в ратушу. — А извозчик? — Его труп нашли возле Нового моста, его туда прибило течением. — О, это ужасно! — сказала Сале. — Теперь, когда вы знаете все и мне нечего более сообщать вам, — продолжал Дюпре, — думаю, мы можем начать репетицию. — Неужели вы думаете, что это располагает нас к танцам? — сказала Аллар, качая головой. — Мне скорее хочется плакать, чем танцевать. — Быть может, это воспоминание о ваших бриллиантах заставляет вас плакать? — спросил Новерр. — Конечно, ничего веселого в их пропаже нет, — сказала Аллар, вздыхая, — они были очень хороши, и я почти их не видела! — Стало быть, вы сознаетесь, что вам их жаль? — Конечно, жаль, но это сожаление не столь сильно меня огорчает, как то, что я услышала сейчас. О! Если бы для возвращения жизни Нисетте и выздоровления Сабины нужно было прожить без бриллиантов всю жизнь, я не колебалась бы, если бы эти бриллианты были у меня в руках. — Они вновь у вас. — Ах! — вскрикнула Аллар с испугом. В ее маленькие ручки был вложен футляр. Безукоризненно одетый мужчина стоял рядом с ней и любезно ей кланялся. Он только что поднялся на сцену. Все присутствующие рассматривали незнакомца с удивлением. — Это он! — сказала наконец Аллар. — Я самый, сохранявший в глубине сердца нежную симпатию, которую вы сумели внушить. — Но… Вы… — Я — Петушиный Рыцарь! — Ах, я его узнала! — пришла в восторг Комарго. — Я счастлив, что смог произвести на вас такое глубокое впечатление, что через три месяца вы узнали меня, хотя видели не более одной минуты. — И незнакомец любезно поклонился. — Ну да, это он! — вскрикнула Сале. Рыцарь еще раз учтиво поклонился.III. Рубиновые розы
Можно себе представить, как велико было общее изумление. Танцоры, танцовщицы, музыканты — все будто сомневались в том, что происходит. Рыцарь, который, казалось, чувствовал себя столь же непринужденно, как знатный вельможа, привыкший к Опере, подошел к Аллар и сказал ей: — Мой очаровательный друг, искренне прошу у вас прощения за то, что так долго хранил у себя эти вещи, но я хотел, чтобы Турншер их выкупил. Поверьте, банкир всячески чинил тому препятствия! Я написал ему, он не ответил. Находя его молчание не совсем приличным, я послал к нему преданного друга, который привез его ко мне сегодня утром. Турншер не сразу согласился приехать, но настойчивость моего друга одержала верх: Турншер выкупил бриллианты. Он дал мне чек на свою контору, и я послал за деньгами. Когда деньги были доставлены, друг мой отвез Турншера. Тогда я велел запрячь свой экипаж и, зная, что вы в Опере, приехал сюда. Вот ваши бриллианты, моя красавица, и, так как я заставил вас долго ждать, я позволил себе прибавить к этому бриллиантовому великолепию изумрудные серьги, которые прошу вас принять от меня на память. С этими словами Петушиный Рыцарь вынул из кармана бархатный футляр и протянул его Аллар. В нем лежали великолепные изумрудные серьги с черным жемчугом. Аллар держала в правой руке футляр с бриллиантами, в левой — с изумрудами и, казалось, была ослеплена. — О, это слишком прекрасно! — шептала она. — Как сон!.. — Как это великолепно! — вскрикнул Новерр, ослепленный блеском драгоценностей. Рыцарь подошел к лакею в ливрее, который ждал его за кулисами, взял у него два бумажных пакета и, вернувшись к Сале и Комарго, которые, как зачарованные, не спускали с него глаз, поклонившись им, сказал: — Милостивые государыни, вы любите розы, и я хотел бы, чтобы вы надолго сохранили эти цветы. Он подал им пакеты. Комарго и Сале дрожащими руками разорвали бумагу. Крики восторга сорвались с их губ. В руках каждой из девушек оказалась роза из великолепных рубинов, с изумрудными листьями, золотым стеблем и топазовыми шипами. Розы были совершенно одинаковы. Сцена становилась прямо-таки фантастической. Петушиный Рыцарь, отъявленный разбойник, который должен сидеть в тюрьме, вдруг предстал перед собравшимися: спокойный, улыбающийся, изысканно одетый. Он возвратил бриллианты одной танцовщице и преподнес богатые подарки другим с непринужденностью знатного вельможи — это было невероятно. — Господа, — сказал Рыцарь, видя, что многие переглядывались, — я пришел к вам как друг и не имею никакого намерения, которое могло бы вас обеспокоить, — даю вам слово! Что касается меня, то я, хотя нахожусь среди вас один, но нисколько не тревожусь, спокоен, весел и уверен в себе. Слово «уверен» было произнесено столь выразительно, что нельзя было сомневаться: это было и предупреждение, и угроза. Было очевидно, впрочем, что такой человек, как Петушиный Рыцарь, не мог безрассудно подвергать себя опасности, не приняв заранее предосторожностей. Рыцарь подошел к Сале и Комарго. — Я буду просить вас об одной милости, — сказал он, — вы согласитесь исполнить мою просьбу? — Милостивый государь, — ответила Комарго с очаровательным достоинством, — вы носите имя, которое внушает ужас, но ваше лицо вовсе не внушает подобного чувства. Кем бы вы ни были на самом деле, я лично не имею никакой причины отказать вам в просьбе. Рыцарь обратился к Сале. — А вы, мадемуазель Сале? — Я думаю так же, как и моя подруга Комарго, — ответила танцовщица. — Если так, я прошу вас станцевать для меня одного то чудное па из балета «Характерные танцы», которое вас прославило. — Охотно! — ответила Комарго. — Любезный Дюпре, прикажите дать нам место на сцене и сыграть арию. Рыцарь наклонился к Дюпре. — Попросите всех, находящихся в зале, не выходить, — сказал он шепотом, — для них будет опасно подниматься или спускаться с лестницы. Представление началось, оно было восхитительно. Никогда Сале и Комарго не танцевали более увлеченно, более грациозно, более вдохновенно. Рукоплескания посыпались со всех сторон. — Милостивые государыни! — сказал Рыцарь, вставая. — Никакие слова не могут выразить то, что вы заставили меня почувствовать. Это одна из самых счастливых страниц моей жизни! Он нежно поцеловал руки Комарго и Сале и, выпрямившись с гордым достоинством, сказал: — С этой минуты я ваш друг, а я не шучу этим званием, когда его даю. Дружба моя могущественна. Вам теперь нечего бояться. В любое время дня и ночи повсюду, где вы будете, вам гарантирована неприкосновенность. Никакая опасность не будет угрожать вам, так как сильная рука всегда будет между этой опасностью и вами. Комарго и Сале, глубоко взволнованные, не нашли, что ответить. Ситуация была настолько странной, что они не могли сказать ни слова. Рыцарь, подойдя к Дюпре, Новерру и Гарделю, сказал: — Господа! Мои люди отдали швейцару корзины с посудой, закусками и винами. Эти корзины — для артистов Королевской музыкальной академии. Прошу вас от моего имени угостить их этим ужином. На этот раз ахнули все, Рыцарь же поклонился, повернулся и исчез. — Это сон? — сказал Дюпре. — Я испытываю к Петушиному Рыцарю полное доверие, — сказала Комарго, — и хотела бы знать, что в этих корзинах. — И я тоже, — сказала Сале. — Пусть их принесут! — велел Дюпре. — И мы будем ужинать сегодня после представления. — Но надо предупредить всех наших друзей. — Мы пошлем им приглашения. — Вот первая корзина, — сказал швейцар, указывая на служащего театра, который шел за ним, сгибаясь под тяжестью огромной корзины. — Ах, какой очаровательный человек этот Рыцарь! — воскликнула Аллар, продолжая любоваться своими драгоценностями. — Я жалею только об одном — что он прекратил свои визиты ко мне…IV. Граф де Сен-Жермен
Сойдя со сцены в сопровождении своего лакея, Петушиный Рыцарь прошел мимо комнаты швейцара и достиг выхода. Великолепная карета, запряженная двумя большими гнедыми нормандскими лошадьми в богатой упряжи, стояла перед театром рядом с каретой Комарго. Лакей проворно опередил своего господина, одной рукой он открыл дверцу, другой опустил подножку. Рыцарь быстро подошел и сел в карету на зеленое бархатное сиденье. — В особняк министерства иностранных дел, — сказал он. Когда карета повернула за угол улицы Сент-Оноре, Петушиный Рыцарь опустил шелковые шторы. Через четверть часа карета въехала во двор министерства иностранных дел и остановилась перед парадным подъездом. Шторы поднялись, лакей отворил дверцу, и из кареты вышел человек. Вышедший из Оперы и севший в карету Петушиный Рыцарь был молодым человеком двадцати пяти — тридцати лет с напудренными волосами, светлыми бровями, белолицый и румяный. На нем был фиолетовый бархатный сюртук, вышитый золотом, белый атласный жилет, также с вышивкой, а на голове простая треугольная черная шляпа. Тот же человек, кто приехал в особняк министерства иностранных дел и вышел из кареты, оказался мужчиной лет сорока, с черными бровями и очень смуглым лицом. Он был одет в бархатный сюртук лазурного цвета, подбитый палевым атласом, с сапфировыми пуговицами, осыпанными бриллиантами. На голове у него была черная шляпа, обшитая испанскими кружевами со шнуром из сапфиров и бриллиантов. Пряжки на башмаках и цепи двух часов с печатями и брелоками гармонировали со всем костюмом. Лакей, отворивший дверцу, нисколько этому не удивился. Приехавший вошел в переднюю и проследовал в приемную. — Как прикажете доложить о вас? — спросил огромный лакей, низко кланяясь. — Граф де Сен-Жермен! — ответил господин. Лакей исчез, затем вернулся и, открыв обе двери, доложил громко: — Граф де Сен-Жермен! — Милости прошу, любезный друг! — послышалось из другой комнаты. — Я уже отчаялся видеть вас! Дверь закрылась. Граф де Сен-Жермен и маркиз д’Аржансон остались одни в кабинете министра иностранных дел. — Ну что? — продолжал д’Аржансон. — Вы готовы? — Готов, маркиз. — А бриллиант короля? — Вот он! Сен-Жермен пошарил в кармане жилета и вынул маленький футляр. Маркиз взял футляр, открыл его и начал внимательно рассматривать довольно большой бриллиант. — И это тот самый камень? — В этом легко убедиться: Бемер, ювелир короля, подробно осмотрел и взвесил его, прежде чем я его забрал. Пусть же рассмотрит камень еще раз. — И пятно исчезло? — Вы же видите. — Мы едем в Шуази сию же минуту, граф. — Как скажете, маркиз. Министр позвонил. — Карету! — приказал он вошедшему лакею. Лакей поспешно ушел, а д’Аржансон продолжал рассматривать бриллиант. — Карета готова, — сказал лакей, открывая дверь. Д’Аржансон взял шляпу, Сен-Жермен пошел за ним. — Уже довольно поздно! — сказал министр, спускаясь со ступеней крыльца. — Только четверть пятого, — возразил граф. — Надо приехать хотя бы за час до ужина. — А в котором часу ужинает король? — В шесть. — В нашем распоряжении три четверти часа, чтобы успеть к желаемому времени. Карета, запряженная четверкой, стояла перед крыльцом. — Ваши лошади проделают весь путь за три четверти часа? — спросил Сен-Жермен. — Не уверен, и это чрезвычайно досадно. — Тогда сядем в мою карету, а вашей четверке прикажите ехать за моей парой, и, если они не отстанут до Шарантона, я объявлю их лучшими лошадьми в мире. — Как же быстро ваши лошади смогут доехать до Шуази? — Менее чем за три четверти часа. — Это невозможно! — Попробуем. Министр согласно кивнул. Сен-Жермен позвал своего лакея. Тот немедля велел карете подъехать. Министр и граф сели. — В Шуази, как можно скорее! — сказал Сен-Жермен. Не успел он закончить фразу, как дверца захлопнулась и карета понеслась быстрее молнии. За несколько минут спутники достигли набережной, путь был свободен, лошади понеслись еще скорее, и карета графа оставила далеко позади четверку министра уже на полпути до Шарантона.V. Вечный жид
— «Нет ни одного хорошего человека, который, если бы дал на рассмотрение законов свои поступки, свои мысли, не был бы достоин виселицы шесть раз в своей жизни; видеть такого было бы жаль, казнить — несправедливо».— Как же вы объясните ваш возраст? Вы принимаете эликсир долголетия? — Эликсир долголетия выдуман шарлатанами и способен только обманывать глупцов. — Однако вы единственный человек на свете, проживший столько времени. — Нет, государь! Многие жили дольше меня. Ной прожил триста пятьдесят лет, как об этом говорит Библия; Мафусаил умер на девятьсот шестидесятом году. Есть много других примеров. Дженкинс, английский рыбак, который женился в третий раз на сто тридцать третьем году, овдовел в сто сорок семь лет и дал обет не жениться больше никогда, служит недавним и очевидным тому доказательством. В Европе живут мало, это правда, но на Востоке живут долго. — Почему? — Потому что в Европе живут скверно, а на Востоке умеют жить. В Персии и в Индии, этой колыбели человечества, торжествуют над смертью, потому что с ней шутят. Здесь нас убивают доктора, хирурги, аптекари. Там же борется природа и побеждает. Зачем отрицать продолжительность жизни животных и растений, чему служат доказательством деревья в наших лесах, живущие по нескольку столетий? Карпы Фонтенбло носят золотые кольца Франциска Первого. — Я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы вы достигли возраста карпов, — сказал король, смеясь, — но, так как вы имели честь часто видеть Франциска Первого, расскажите мне о нем и его дворе. Правда ли, что он был очень любезен? — Любезен, как только возможно, но лишь когда сам того хотел. Король Франциск был очень красив. По силе, ловкости, неустрашимости он был равен рыцарю «Круглого стола». Когда после смерти Людовика Двенадцатого, опечалившей Францию, Франциск Первый вступил на престол, королевство словно помолодело. — Я как будто вижу Франциска Первого, — сказал Людовик, по-видимому принимавший живое участие в том, что слышал. — Двор этого короля был блистателен? — спросила маркиза Помпадур. — Совершенно верно, но двор внуков Франциска все-таки превосходил его во многом. Во времена Мари Стюарт и Маргариты Валуа двор был очаровательным царством. Эти две королевы были образованными женщинами. Они сочиняли стихи. Приятно было их слушать. — Однако, граф, — спросил король, — сколько же вам лет? — Государь, я не знаю. — Вы не знаете, сколько вам лет? — Совершенно верно. У меня есть воспоминания детства, но неопределенные и неточные. — Но вы помните своих родителей? — Я помню свою мать. Я помню, что накануне моих именин моя мать, которую я не должен был видеть более, поцеловала меня со слезами и надела мне на руку свой портрет. — Он еще у вас? — Я не расстаюсь с ним никогда. Сен-Жермен приподнял рукав и показал королю медальон с миниатюрным портретом на эмали, изображавшим прекрасную женщину в богатом и странном костюме. — К какому времени может принадлежать этот портрет? — спросил король. — Не знаю, государь, — сказал Сен-Жермен, опуская рукав. — Я помню в моем детстве только прогулки на великолепных террасах, с блистательной и многочисленной свитой. Мне воздавали большие почести. Часто в Вавилоне, прохаживаясь по развалинам древнего города, в Багдаде, странствуя по окрестностям, возле других развалин, мне казалось, что я слышу мелодичные голоса, напевающие мне песни. Очевидно, воспоминания пробуждались во мне. Я видел себя ребенком, блуждающим одиноко и беззащитно среди огромного леса, и слышал вокруг меня рев хищных зверей. — Но до какой именно эпохи восходят ваши воспоминания? — спросил король. — Я не могу этого определить. Я жил долго, очень долго в отдаленных странах, не зная о существовании Франции. Я жил в Америке, прежде чем она была открыта европейцами. Все, что я могу утверждать, так это только то, что в первый раз я находился во Франции в царствование Людовика Девятого, вскоре после его первого Крестового похода, то есть в 1255-м или 1260 году. — Стало быть, вам пятьсот шесть лет? — Больше, государь. Мой второй камердинер служит мне уже пятьсот сорок два года. — Вот хороший слуга! — сказала, смеясь, маркиза Помпадур. В эту минуту Бридж подошел сказать шепотом что-то королю. Людовик XV сделал утвердительный знак, Бридж вышел. Эффект, произведенный рассказом графа де Сен-Жермена, был невероятен. Все гости короля смотрели то на графа, то молча переглядывались между собой, будто спрашивая: действительно ли они слышат это? Граф же оставался спокойным и бесстрастным и разговаривал с непринужденностью и легкостью человека, привыкшего находиться в высшем обществе. Маршал Саксонский, который не произнес ни слова после приезда графа, вдруг подошел к нему и спросил: — Правда ли, что вы говорите на всех существующих языках? — Почти на всех, — ответил граф. — Это правда, — сказал король, — я в этом убедился во время маскарада в ратуше. Я слышал, как граф говорил по-итальянски, по-немецки, по-португальски, по-английски, по-арабски так же хорошо, как он говорит по-французски. — Вы великий ученый? — Я много учился и теперь еще учусь. — Что же вы знаете? — Я могу узнать будущее, маршал, через невидимых духов, которые будут мне отвечать. — Эти духи знают будущее? — Они видят его перед собой, как мы видим перспективу в подзорную трубу. Маршал обратился к Людовику XV. — Не любопытно ли будет вашему величеству поговорить с этими духами? — спросил он. — Поговорить — нет, послушать разговор — да, — улыбаясь, ответил король. — Это невозможно, государь, — с живостью сказал Сен-Жермен. — Духи соглашаются отвечать, но они не хотят быть слышимы никем, кроме того, кто их спрашивает, и того, для кого их спрашивают. — Я согласен спросить их, — сказал маршал. — И я тоже, — прибавил Ришелье. — И я, — сказал третий голос. — А! Это вы, месье де Шароле? — сказал Людовик XV. Действительно, в гостиную вошел знаменитый принц Бурбон под руку с дамой, которая казалась очень старой и была одета с необыкновенной пышностью. Старуха поклонилась королю, который ответил ей дружеским поклоном. Она пристально посмотрела на графа де Сен-Жермена и замерла, словно пораженная громом. Граф подошел к ней, не выказывая ни малейшего удивления. Он поклонился любезно, как придворный. — Давно уже не имел я счастья встречать вас, герцогиня, — сказал он. Старуха сложила руки. — Неужели это вы? Это невозможно! — вскрикнула она. — Это я самый, уверяю вас, — ответил Сен-Жермен, смеясь. — Вы меня знаете? — Я знаю, что имею честь видеть герцогиню де Невер. — Ведь это вы были в Безансоне в 1668 году? — В день штурма, седьмого февраля, я имел счастье спасти вам жизнь, вынеся на руках от неприятелей… — И убив двух человек собственной рукой. — Вы помните это? — Очень хорошо… Но этому событию уже семьдесят семь лет, потому что мне теперь восемьдесят три года. — Да, герцогиня. — А вам было тогда около сорока лет. — Гораздо больше… — И вы еще помолодели! — Однако я постарел на семьдесят семь лет, мадам. Графиня де Невер, казалось, была поражена внезапной мыслью. Она подошла к королю, который смотрел на зрелище, происходившее перед его глазами, как на представление в театре. — Государь, — сказала она, — я вас умоляю приказать сейчас этому господину спеть одну из баркарол, которую он пел нам в Венеции сорок пять лет тому назад, аккомпанируя себе сам. Король, по-видимому, колебался. — Прошу вас, государь, — сказала маркиза Помпадур. — Хорошо, — ответил король. — Здесь есть клавесин, спойте, граф. Мужчины и дамы посторонились, пропуская графа. Тот без малейшего замешательства прошел через гостиную, сел перед клавесином и провел пальцами по клавишам, как настоящий музыкант. После краткой прелюдии он запел итальянскую арию с чувством, энергией и удивительным талантом. — Это он! Это он! — шептала герцогиня де Невер. — Это он! Ах! Как это странно! Вот уже три раза, как я вижу этого человека в продолжение восьмидесяти лет, и ему на вид всегда сорок лет! Сен-Жермен допел свою баркаролу. — Ах! — вскрикнула герцогиня де Невер. — Это болеро, которое пели под моими окнами в Мадриде в 1695 году. Я никогда не слышала его после. Государь! Умоляю вас, позвольте мне уехать отсюда. Это не человек, а дьявол, я не осмеливаюсь взглянуть ему в лицо, я боюсь быть проклятой! Д’Аржансон подошел к Людовику XV. Очевидно, министр ждал, чтобы король заговорил с ним. Сен-Жермен продолжал петь, аккомпанируя себе, и внимание всех было устремлено на него. Людовик XV, увидя д’Аржансона возле себя, наклонился к нему и спросил тихо: — Кто этот человек? — Не знаю, государь, — ответил министр. — Как вы его увидели? — Он был мне рекомендован португальским посланником. Я хорошо его принял, и он показался мне таким странным, оригинальным и интересным, что я подумал, что вашему величеству будет любопытно его увидеть. — Вы правильно подумали, д’Аржансон. Правда ли то, что он говорит о возможности расспрашивать духов? — Думаю, да, государь. — Скажите ему, что он будет ужинать сегодня со мной и что мы ждем от него вечером такого разговора. Маркиз низко поклонился. Сен-Жермен перестал петь. Все присутствовавшие были в восхищении от его голоса и музыкального дарования. Людовик XV взял записную книжку и по своей привычке сам записал имена тех, кого он хотел пригласить. Потом он подозвал Ришелье и отдал ему вырванный листок записной книжки. — Вот список тех особ, которых я приглашаю сегодня ужинать, — сказал он. Ришелье почтительно взял бумагу. Король подал руку маркизе Помпадур. — Погуляем в парке до наступления ночи, — сказал он. Она увела короля. — Господа! — сказал Ришелье громким голосом, между тем как дамы выходили из гостиной в сад за маркизой Помпадур. — Вот имена особ, которых его величество пригласил ужинать с ним. Он прочел среди общего молчания: — «Граф де Шароле, маршал Саксонский, герцог де Граммон, герцог де Ришелье, маркиз д’Аржансон, виконт де Таванн, герцог де Коссе-Бриссак, маркиз де Креки, граф де Сен-Жермен». Произнеся последнее имя, Ришелье сложил бумагу — это значило, что список кончился. Неприглашенные вышли из гостиной медленно и со вздохами сожаления.
VI. Ужин в Шуази
Ужины в Шуази пользовались большей славой, чем в Пале-Рояль во времена регентства. Людовик XV терпеть не мог требований этикета, и так как он не мог избавиться от них в Версале, то с успехом сделал это в Шуази. Король приказал выстроить в Шуази, в самой, закрытой части замка, очень милую кухню. Здесь Людовик сам любил заниматься стряпней, он придумывал разные восхитительные рагу и множество соусов. Король имел больше успехов в делах кулинарных, нежели в политике. Его любимыми помощниками были: д’Айян, Ришелье, Таванн, де Бофремон, а самыми способными поварятами — четыре пажа во главе с шевалье де Ростеном. Когда король надевал поварской передник, вход на кухню был всем запрещен. Лучше всего Людовик умел готовить цыплят и варить свежие яйца. Ришелье прославился жарким, а Таванн — салатом. Жанти-Бернару в качестве директора дворцовой библиотеки было поручено составлять меню каждого обеда. В тот день, когда граф де Сен-Жермен был принят в Шуази, король не сам готовил ужин, он только распоряжался. Отведя в сад маркизу де Помпадур, Людовик отправился на кухню. Оставшись доволен тем, что там происходило, он вернулся в сад и, проходя мимо оранжереи, увидел маркизу Помпадур и мадемуазель де Шароле, смеявшихся до слез. Одна держала в руке розу и гвоздику, другая — букет незабудок. Обе были восхитительны. Король с восторгом смотрел на них. — Здесь недостает только третьей грации, — сказал он. — Это зависит от вас, государь, — ответила маркиза Помпадур, — потому что вы имеете здесь власть Юпитера. В эту минуту Ростен, любимый паж короля, подошел, поклонился королю и дамам, сказав: — Ужин готов, государь. — Пусть подают, — ответил король. Предложив руки обеим дамам, он повел их в столовую. Гости ждали, разговаривая у дверей вестибюля. Тут были все, за исключением Сен-Жермена. Король заметил его отсутствие. — Где же наш удивительный человек? — спросил он. — Граф готовит комнату для разговора с духами, — ответил д’Аржансон. — Неужели? Но прежде чем отправляться в тонкие миры, надо подкрепиться. — Граф де Сен-Жермен никогда не ест, — сказал д’Аржансон. — Чем же он питается? — Не знаю, но я часто с ним обедал и никогда не видел, чтобы он ел что-нибудь. — Однако, для того чтобы жить, надо есть. — Я питаюсь по-своему, государь, — сказал граф, подходя. — Я пью эликсиры, приготовленные мной, и одной капли их достаточно для того, чтобы быть сытым целый день. — Черт побери! — сказал маршал Саксонский. — Вот драгоценный эликсир, и вы, если бы взялись кормить этим эликсиром королевскую армию во время открывающейся кампании, избавили бы нас от больших хлопот. — Это можно было бы сделать, — ответил граф, — но потребовалось бы слишком продолжительное время для того, чтобы каждый солдат смог привыкнуть к новому режиму. Столовая была просторной, великолепно убранной, с богатой мебелью и ярко освещена десятками свечей. Она не походила на другие комнаты: середина залы, там, где должен был находиться стол, оказалась пуста, а на полу находилась прекрасная розетка овальной формы с богатыми инкрустациями из розового дерева. Вокруг этой розетки стояли стулья, словно вокруг стола. Король сел на кресло, располагавшиеся посреди, маркиза де Помпадур села по правую его руку, гости разместились вокруг. В столовой не было ни одного слуги. Паж Ростен один стоял за ширмами в углу комнаты. Король и гости образовали круг около пустого места. Как только они сели, послышался тихий звонок. Тотчас розетка на полу опустилась вниз, исчезла, богато сервированный стол медленно появился на ее месте, и перед каждым гостем очутился прибор. С четырех сторон стола появились четыре столика с бутылками и графинами. Трапеза началась. При каждой смене блюд середина стола опускалась вниз и поднималась с новыми кушаньями. На столе появился удивительный карп, длиной не меньше трех футов, — он вызвал возгласы восторга. — Уж это не из тех ли карпов, которых Франциск Первый пустил в пруд Фонтенбло? — спросил Людовик XV, смотря на Сен-Жермена. — Государь, — ответил граф, — этот карп не из Фонтенбло, а рейнский. — Вы так думаете? — Я это знаю наверняка. — Почему же вы в этом уверены? — По красному цвету головной чешуи. Таванн сидел напротив графа и с большим вниманием смотрел на карпа. — Не пробуждает ли чего-нибудь в ваших воспоминаниях этот карп, виконт? — спросил Сен-Жермен. Виконт вздрогнул. — Да, — сказал он. — Я только один раз ел карпа такой величины и при таких обстоятельствах, о которых воспоминания не изглаживаются никогда. — При каких это обстоятельствах? — спросила маркиза де Помпадур. — Я ел карпа такого размера за завтраком с Петушиным Рыцарем. — Вы завтракали с Петушиным Рыцарем? — спросил король. — Да, государь. — Ах, боже мой! Как же это с вами случилось? Разве этот разбойник вас захватил? — Он меня пригласил. — И вы приняли его приглашение? — Да, государь, я принял это приглашение, как принимают подобные приглашения от друзей. — Разве Петушиный Рыцарь ваш друг? — Я имею честь быть его другом. — Но почему же вы друг этого ужасного Рыцаря? — спросила маркиза Помпадур. — Позвольте мне сказать вам, маркиза, что Рыцарь этот совсем не ужасен, напротив, он очень хорош собой — не правда ли, Ришелье? — Да, он очень хорош, — кивнул герцог. — Вы тоже с ним знакомы? — с удивлением спросил король. — Я его видел однажды после ужина у Комарго. — И я тоже, — сказал Бриссак. — И я, — прибавил Креки. — Это было именно в ту ночь, когда сгорел особняк Шароле. — В ту ночь Сабина Дажé чуть не была убита, — напомнил Ришелье. Граф де Шароле пристально посмотрел на Таванна. — Рыцарь ваш друг? — спросил он. — Да, — ответил Таванн. — Не поздравляю вас с этим. — Почему? — Потому что нелестно быть другом презренного вора. — Петушиный Рыцарь не ворует. — В самом деле? — Нет. Он воюет. Это необыкновенный разбойник, он имеет дело только со знатными людьми. — Как? — спросил король. — Петушиный Рыцарь никогда не грабил домов мещан или простолюдинов, никогда не совершал преступлений против нетитулованных особ или бедняков. Более того, он часто, очень часто помогал многим, и некоторым дворянам он даже очень предан. — Да, этот Рыцарь — очаровательный человек! — сказал, смеясь, герцог Ришелье. — И начальник полиции клевещет на него самым недостойным образом. — Вы думаете? — спросил граф де Шароле. — О! — сказал герцог де Бриссак. — Если Петушиный Рыцарь — друг виконта де Таванна, то другом графа де Шароле его никак не назовешь. — Он, верно, хороший друг артистов Оперы, — сказал граф де Сен-Жермен, — я знаю, что сегодня он дает ужин всему кордебалету. — Сегодня вечером? — удивились все. — Да. Он прислал в два часа в Оперу корзины со всем необходимым для ужина. — Вы откуда это знаете? — Я знаю все, государь, и в ту самую минуту, как это случается. — Вы обладаете даром ясновидения? Сен-Жермен низко поклонился и промолчал.VII. Ванны из человеческой крови
Ужин был весел, по обыкновению, кушанья сменялись быстро, и, наконец, явился стол с десертом. — Очаровательное изобретение этот стол! — вскрикнул маркиз де Креки. — Одно из недавних, — прибавил Ришелье. — Напрасно вы так думаете, герцог, — сказал Сен-Жермен. — Так это изобретение древнее? — Не совсем, но ему уже около двухсот лет. — Вы, граф, что, обедали или ужинали за подобным столом? —спросил король. — Да, государь. — Когда и где? — Я имел честь ужинать за таким столом, но квадратной формы, с королевой Катериной Медичи. Это было в башне особняка Суассон, в апартаментах, предназначенных для Руджиери. Королева, занимаясь наукой, не хотела, чтобы ей мешали. После я ужинал за другим столом, похожем на этот, в Неаполе, и, наконец, недавно в Петербурге у князя Тропадского. — У князя Тропадского? У того, который умер несколько месяцев назад? — спросил Ришелье. — У него, герцог, только он не умер. — Тропадский не умер? — Нет. — Это, кажется, тот русский, который делал такие странные вещи? — спросил король. — Да, государь, — ответил герцог Ришелье. — Князь выпивал двадцать бутылок кларету за завтраком. Однажды он сам вытащил из глубокой ямы карету, лошадей и лакеев, которые туда упали. У него никогда не бывало менее шести любовниц. — О! — сказал Сен-Жермен. — Природа много сделала для него: он гигантского роста и одарен невероятной силой. — Но говорили, что князь умер. Разве он жив? — Да, государь. Пробыв месяцев десять в Париже, князь занемог. Злоупотребление удовольствиями плохо отразились на его крови. Этот человек, такой красивый, свежий, сильный, сделался за короткое время отвратительным скелетом, слабым до такой степени, что мог ходить только с помощью двух лакеев. Он был настолько истощен, что казался умирающим. — Распространились слухи, — сказал Ришелье, — что у русского князя проказа, которая начинается с сухости тела. Друзья его отчаивались… — Но он смеялся над их отчаянием, — перебил граф де Сен-Жермен, — он утверждал вопреки докторам, что он скоро выздоровеет, и уехал… назначив друзьям своим свидание на будущий год в годовщину своего отъезда. — Доктора объявили, что он не доедет и до границы. — Однако он вернулся, — сказал де Сен-Жермен. — Когда? — Он в Париже уже несколько дней, — сказал Шароле. — И выздоровел? — Совершенно. Он так свеж, так силен, как был до поразившей его болезни. — Он вернулся в Париж несколько дней тому назад? — спросил король. — Официально, да, — ответил Сен-Жермен, — но инкогнито он вернулся уже через четыре месяца после своего отъезда. Шароле пристально посмотрел на Сен-Жермена и побледнел. — Он вернулся инкогнито четыре месяца тому назад? — повторил Ришелье. — Да, — ответил Сен-Жермен. — Зачем? — спросил король. — Затем, что в Париже, государь, есть один человек, который, почувствовав в своем организме начало болезни, такой же, как у князя, написал ему, умоляя раскрыть секрет ее излечения. Князь приехал, навестил этого человека, и оба условились помогать друг другу не только, чтобы излечиться, но и для того, чтобы поддерживать режим, который должен удвоить их силы. Он привез с собой старика, такого дряхлого и согнутого, что тот казался меньше карлика. Его белая, хорошо расчесанная борода доставала до земли, глаза у него были живыми и искрились, движения были легки, но что-то дьявольское, какое-то врожденное коварство обнаруживалось в его внешности. Этот человек — монгольский доктор Абен-Гакиб. — Продолжайте! — сказал король. — Доктор, который был очень искусен — я в этом сознаюсь, — переговорил с человеком, который хотел с ним посоветоваться, и предписал ему вот это лечение. — Сен-Жермен вынул из кармана записку и прочел:«Наставление к лечению проказы. 1. Больной должен в течение двух месяцев оставаться один, прекратить общение со своими друзьями, особенно с дамами, которым он даже не может смотреть в лицо. 2. Питаться исключительно рыбой, овощами, легким пирожным, пить только воду и лимонад. 3. Жить таким образом, чтобы никакой другой человек, живущий в том же доме, не жил на этаже выше его и даже на том же. Комната, должна иметь три двери и три окна: одно на север, другое на восток, третье на запад. В этой комнате больной должен только спать. 4. Каждый день, вставая и перед тем, как ложиться спать, больной должен прочесть мысленно, не шевеля губами, молитву на индийском языке, но написанную французскими буквами. 5. Каждый день до обеда принимать ванну из ароматических трав, сорванных в известное время, в известных местах и при известных условиях; время, места и условия — моя тайна. 6. Каждую пятницу еженедельно мной будут выпущены у больного с помощью машины моего изобретения восемь унций крови и впущены в открытую артерию восемь унций другой крови, взятой из тела молодой девушки, добродетельной и невинной, старше пятнадцати, но моложе двадцати лет. 7. Последнюю пятницу каждого месяца больной должен принимать ванну, составленную из трех четвертей бычьей крови и из одной четверти человеческой. Эту ванну должно повторить четыре раза в течение четырех месяцев».Это все, — продолжал Сен-Жермен, складывая пергамент. — Если строго следовать этому режиму, то больной должен вылечиться совершенно. — И он вылечился? — спросил король. — Да, государь. Он себя чувствует великолепно. — И этот человек принимал ванны с человеческой кровью и заставлял впускать в свои жилы кровь добродетельных и невинных девушек? — Да, государь. — И это происходило в Париже? — Да, государь. — А я этого не знал! И начальник полиции мне не доложил. Возможно, он сам об этом не знал. Сен-Жермен утвердительно кивнул. — Прекратим эти шутки, — продолжал Людовик XV, — о них тяжело слышать. Притом просто невозможно поверить в подобную гнусность. — Если бы не было Тиберия, маршала де Жие и других личностей подобного рода, — продолжал Сен-Жермен, — я мог бы сомневаться. Но король не должен удивляться, когда в наше время повторяют то, что делали прежде… — Какова бы ни была причина, а все-таки подобные люди, если они действительно существуют, не живут же в воображаемых пространствах, и начальник полиции должен знать, где их найти. — Это правда, — медленно ответил Сен-Жермен, — для того, чтобы захватить главного виновника, того, кто вызвал князя в Париж, нужно недалеко протянуть руку. Произнеся последние слова, Сен-Жермен посмотрел на графа де Шароле. Принц Бурбон остался бесстрастен и выдержал этот взгляд, как человек, не понимающий его выражения. — Вы можете назвать того, кто следовал рецепту монгольского доктора? — спросил король. — Государь, — с достоинством сказал Сен-Жермен, — я могу открыть обстоятельства, но мне не следует называть высокопоставленного преступника. — Высокопоставленного преступника, — повторил король. Людовик XV выпрямился, и его лицо приняло то серьезное и торжественное выражение, которое внушало уважение всем видевшим его на больших церемониях, где король был истинно королем. — Ваше величество должны догадываться, что дело касается королевского семейства. — Милостивый государь, — сказал король, — берегитесь! Вы играете вашей жизнью! — Знаю, государь, — холодно ответил Сен-Жермен, — но я выиграю. Король молчал. Он медленно поднял голову и обвел всех присутствующих вопросительным взглядом. — Господа! — сказал он. — Кто-нибудь, кроме графа де Сен-Жермена, знал, что в Париже есть люди, принимающие ванны из крови? Настала минута нерешительности и замешательства, потом Ришелье обратился к королю: — Государь, — сказал он, — слухи об этих ваннах из крови ходили давно и ходят до сих пор. — Говорят также, — сказал герцог де Бриссак, — что надо смешивать бычью кровь с кровью молодой девушки и ребенка, приготовленной в известных условиях. — Уже давно, — сказал маркиз д’Аржансон, — Париж страдает от многочисленных убийств девушек и детей. Нельзя понять мотивы этих убийств, в них обвиняют Петушиного Рыцаря. Имя его покрывало безнаказанность того, о котором говорит граф де Сен-Жермен, если только граф не ошибается. — Обвиняли Петушиного Рыцаря, — сказал де Сен-Жермен, — не зная, кто является истинным преступником. — Как? — с негодованием сказал Людовик. — Подобные происшествия остаются безнаказанными? — Я хочу слышать имя злодея, который вместе с татарским князем по советам монгольского доктора согласился принимать ванны из человеческой крови, — твердо сказал король. — Я не могу назвать его, государь. — Я хочу знать, кто он! — Я могу указать на него, ваше величество. — Укажите же! — Государь, в этом мне должен помочь дух. Я вызову его — он придет! Сен-Жермен, встав, простер перед собой обе руки. — Да будет мрак! — сказал он громким и звучным голосом. Не успел он кончить, как одно окно открылось, и сильный порыв ветра ворвался в столовую и задул свечи. Внезапный переход от яркого света к глубокой темноте подействовал на гостей короля и на него самого. Все замерли и были не в силах говорить. Бледный свет показался на стене, напротив короля, на том месте, к которому граф де Шароле сидел спиной. Этот свет, сначала слабый, стал усиливаться, и на этой светлой поверхности возникла картина. Картина представляла парижскую улицу с большим зданием слева. Ришелье, Таванн, Креки и другие тотчас узнали улицу Тампль и особняк Субиз. Улица была пуста. Вдруг появилось изображение молодой женщины почти в натуральную величину… Она бежала, как будто вне себя… В ту минуту, когда она пробегала мимо особняка, из окна выскочил человек, бросился на молодую женщину с кинжалом в руке и вонзил оружие ей в грудь… Молодая женщина упала… Мужчина наклонился к ней, как бы затем, чтобы унести ее, но остановился и стал прислушиваться… Он посмотрел вдаль, потом попятился назад, затирая свои следы на снегу, и медленно отступил к стене особняка. Затем по стене он влез в окно. Этот человек был высокого роста, у него были черные, длинные и густые усы, меховая шапка скрывала верхнюю часть лица. Он исчез в окне в ту минуту, когда к девушке подбежал молодой человек. Молодой человек стал на колени возле молодой девушки… Свет освещал лица обоих. — Сабина Дажé! — сказал король. — И Таванн! — прибавил Ришелье. — Чудо! — сказал Креки. — Это произошло именно так! Свет погас, и лица исчезли в темноте. Представленное действие было так правдоподобно, что эффект был потрясающим. Свет опять появился на стене. Место действия сменилось: показалось кладбище, у которого стояла карета, запряженная парой лошадей, в дверце показалась женская головка, закутанная в мантилью. Человек в бархатной маске, весь в черном стоял возле кареты и разговаривал с женщиной. Шел сильный снег… Раздался крик удивления — это вскрикнула маркиза Помпадур. — Что с вами? — спросил король. — Ничего… государь… — ответила фаворитка. — Удивление… Изумление… Все это так странно… Свет померк, живая картина исчезла на стене. Вокруг стола было еще темно. — Но в этой картине не было ответа на мой вопрос, — сказал король. — Государь, — ответил Сен-Жермен шепотом, — духи не всегда тотчас повинуются, часто я вынужден подчиняться их прихоти и ждать, когда они захотят рассказывать. Отступив назад, граф прошептал какие-то странные слова. Свет мало-помалу стал прибавляться. Можно было увидеть сероватое небо, покрытое тучами. Вот тучи разошлись, показалась веселая местность и многочисленная армия: кавалерия, инфантерия и артиллерия проходили через горы и реки. На первом плане виднелась блестящая группа, в центре которой находился всадник в позолоченном вооружении. В зале все вскрикнули: это был маршал Саксонский. Вокруг его головы блистал ореол славы… Но тучи сомкнулись под громкие крики одобрения. — Это очаровательно! Это ослепительно! — говорила маркиза Помпадур. — Как объяснить это видение? — спросил король. — Для духов нет ничего невозможного, государь, — ответил Сен-Жермен. Тучи снова разошлись, на этот раз все присутствующие встали с восторгом. Это был как бы апофеоз. На золотом троне под лазурным небом, усыпанным звездами, сидел Людовик XV в королевской мантии, держа в руке обнаженный меч, вокруг трона стояли офицеры и маршалы, лица которых можно было узнать. По правую руку трона находилась победоносная французская армия, солдаты махали шляпами и знаменами; по левую — безоружные английские солдаты на коленях. Перед престолом стоял маршал Саксонский, подававший одной рукой королю французское знамя, а другой — английские знамена. — Да здравствует король! — закричал Ришелье в порыве энтузиазма. — Да здравствует король! — повторили все. — Государь, — сказал Сен-Жермен, — 11 мая эта картина осуществится. — Я обязуюсь, — прибавил маршал громким голосом. — В этот день, граф де Сен-Жермен, — сказал Людовик XV, — я исполню просьбу, с которой вы обратитесь ко мне. — Вот будущее, государь, — продолжал Сен-Жермен, — а теперь вот и настоящее! Золотые облака окружили великолепную картину, и свет тотчас погас. Наступило продолжительное молчание. Тучи разошлись, и в комнате со стенами, совершенно позолоченными, показалась большая ванна из черного мрамора. Ванна стояла таким образом, что можно было видеть ее содержимое. В этой ванне была красная жидкость — кровь. В нескольких шагах от этой ванны лежало тело молодой девушки со вскрытыми венами и с широкой раной в груди. Человек с большими усами, во всем похожий на того, который в первой картине выскочил из особняка Субиз и напал на молодую девушку, стоял возле тела и собирал в вазу человеческую кровь, которую затем выливал в ванну. В этой ванне, погрузившись по шею, сидел другой человек. Его голова была отчетливо видна. Крик ужаса и негодования раздался в зале: в человеке, сидящем в ванне, присутствующие узнали графа де Шароле. Свет исчез, страшная картина пропала, потом пламя пробежало у потолка и зажгло постепенно все свечи. Яркий огонь, осветив столовую, как будто возвратил к жизни всех, сидевших за столом. Вздох облегчения вырвался из уст присутствующих. Сен-Жермен, стоявший напротив короля, низко ему поклонился. — Государь, — сказал он, — духи ответили. Король был очень бледен, и молния негодования сверкала в его глазах. — Вы, Шароле! Вы? — воскликнул король, бросив на графа сверкающий взгляд. — Государь! — ответил принц Бурбон. — Или этот человек сумасшедший — и тогда надо его простить, или он насмехается над вашим величеством — и тогда надо его наказать. — Поклянитесь вашей честью, принц, — сказал граф де Сен-Жермен, — что обвинение несправедливо, и тогда я признаю себя или сумасшедшим, или гнусным лжецом. — Мне нечего ответить на эти слова, — заявил граф. — Почему же? — Потому что я не желаю принимать участия в шарлатанстве. — Я исполнял приказание короля, — возразил Сен-Жермен. — Я сожалею, что дух явился в вашем облике, но духи не ошибаются никогда. — Государь! — обратился граф де Шароле к королю. — Этот человек забывает, с кем говорит. — Я с вами не согласен, — сказал король тоном, который заставил побледнеть присутствовавших. — Граф де Сен-Жермен не забывает, с кем говорит, он напоминает вам приказание, которое я ему отдал. — Но к чему это обвинение? — Справедливо оно или ложно — вот в чем вопрос. Вы должны ответить на него. — Я повторяю, — продолжал Сен-Жермен угрожающим тоном, — пусть его высочество поклянется честью принца, что он не принимал ванны из человеческой крови, и я объявлю себя самым презренным из людей, и пусть меня накажут пыткой. Наступило молчание. Обвинение Сен-Жермена было сформулировано предельно точно, все взгляды обратились на принца крови, и так как он был всеми ненавидим, то взгляды эти выражали скорее любопытство, чем сочувствие. Де Шароле упорно молчал. Он ел вареные фрукты, лежавшие на его тарелке, по-видимому, нисколько не смущаясь из-за возникшей ситуации, становившейся весьма натянутой, если судить по выражению лиц гостей и по пристальному взгляду Людовика XV. — Ну, что вы скажете? — сухо спросил король. — Ничего, кроме того, государь, что, если бы подобная шутка происходила в другом доме, а не в королевском, тот, кто отважился на нее, был бы наказан по заслугам. Шароле обвел взглядом присутствующих. По выражению их лиц он понял, о чем думали гости короля. Глаза опускались, люди отворачивались от его взгляда. Он медленно встал и, демонстрируя надменное достоинство, которое внушало ему как принцу крови уверенность в безнаказанности, сказал: — Я прошу позволения у вашего величества удалиться. Терпеть подобное положение даже в королевском доме такому человеку, как я, невозможно! — В Шуази нет этикета, — ответил король, — каждый может спокойно располагать своим временем и поступками. Оставайтесь, уходите, делайте что вам угодно. Шароле низко поклонился и сделал шаг, чтобы выйти. В эту минуту раздался звонок. Паж Ростен подошел к секретному отверстию, пробитому в стене, раскрыл его и взял бумагу, сложенную в виде письма, которую ему подали оттуда. Он посмотрел на адрес и подал письмо маркизу д’Аржансону. Министр сорвал печать, быстро прочел, встал, подошел к королю и подал ему письмо. Король прочел, в свою очередь, и сделал резкое движение. Все это произошло так быстро, что граф де Шароле еще не успел дойти до двери. — Месье де Шароле! — позвал Людовик XV. Принц обернулся. Король подал ему письмо. — Прочтите, — приказал он. Шароле пробежал письмо глазами. — Оно адресовано вам! — продолжал король. Шароле ничего не ответил, поклонился и вышел, бросив на Сен-Жермена взгляд, исполненный бешенства и угрозы. Едва дверь закрылась за принцем, как все взгляды обратились на графа де Сен-Жермена, который, по-видимому, чего-то ждал. Король встал и подал руку маркизе Помпадур. Ужин был окончен.
Последние комментарии
2 часов 44 минут назад
3 часов 24 минут назад
3 часов 26 минут назад
5 часов 25 минут назад
11 часов 31 минут назад
11 часов 43 минут назад